Король жил в подвале и другие сказочные истории Константин Юрьевич Арбенин
        Сказки и истории, собранные в новой книге Константина Арбенина, предназначены для семейного чтения, они будут интересны и взрослой аудитории, и детям, и подросткам. Значительная их часть публиковалась в периодике, звучала по радио и ставилась на сцене. Впервые все эти вещи собраны под одной обложкой. Центральное место в книге занимает сказочная повесть «Король жил в подвале» о Короле, который остался без работы и, чтобы прокормить свою королевскую семью, отправляется на поиски «бесхозного» королевства. Не так-то легко найти себе подходящую страну с подходящим народом, особенно когда ты хочешь сохранить свою королевскую честь, не растерять принципы, остаться верным своему призванию… Автор перемешивает сказочные мотивы и реализм, острый сюжет и философию, делает повествования напряжённым и стремительным, чему способствует лаконичная, почти сценарная манера изложения и яркие образы. Тональность и настроение повести продолжают «Сказки на засыпку», пьеса-притча «Темница» и несколько лирических фантасмагорий.


        Константин Арбенин
        Король жил в подвале и другие сказочные истории (сборник)

        © Арбенин К., текст
        © «Издательство «ЛЕМА», макет
        © ()

        Предисловие
        Всё, о чём написано в этой книжке, было на самом деле. А то, чего не было, - ещё будет. А то, чего не было и не будет, - происходит прямо сейчас. Такова природа творчества: придумать то, чего на свете нет, невозможно. Сказочники знают это лучше кого бы то ни было и поэтому даже не пытаются фантазировать. Они лишь сухо констатируют факты. Просто у сказочников по особому устроено зрение: одним глазом они видят то же, что и все остальные люди, а другим - то, чего обычные люди не замечают. Сказочники смотрят сны не только по ночам. Поэтому у них часто болят глаза и с головой тоже не всё в порядке. Только сказочники знают, в чём заключена разница между снами и сновидениями. Явь для них прозрачна, а обыденность наполнена приключениями и любовью.
        К сожалению, я ещё не сказочник, я только учусь. Это самое трудное ремесло из тех, которые мне приходилось осваивать. Это самое замечательное ремесло, и именно его я хочу освоить больше всего на свете. Я стараюсь всматриваться в свои сны, прислушиваться к своему сердцу и притрагиваться к окружающему меня воздуху. Там-то я и подсмотрел собранные в книжке истории, которые я представляю вашему вниманию в качестве своей контрольной работы по предмету «сказкосозерцание». Вы, любезный мой читатель, не стесняясь, можете помечать на её полях замеченные ошибки и в конце каждой сказки ставить оценку. Только делайте это зелёным карандашом, поскольку именно зелёный цвет символизирует в сновидениях надежду. А сказка и надежда не могут существовать друг без друга.
        Константин Арбенин
        Король жил в подвале
        Памяти моей бабушки Анны Ивановны Войтик


        1
        В отделе объявлений за столом, заваленным бумагами, сидела строгая молодая женщина в очках.
        Очередной посетитель вошёл робко, без стука. Женщина взглянула на него с заведомой неприязнью - сутулый оборванец, немытый, небритый, с дурацкой улыбкой и грубыми руками.
        - Здрасьте, - сказал он. - Мне бы объявление дать…
        Женщина молча приняла из его рук замусоленную бумажку и прочитала:
        «Ищу работу по специальности. Король».
        - Пять монет с вас, - сказала женщина. - По одной за слово.
        Оборванец пересчитал на ладони мелочь и опечалился.
        - Простите, - сказал он, - у меня не хватает.
        - Тогда сократите, - равнодушно посоветовала женщина. - Пусть будет просто: «Ищу работу. Король».
        - Хорошо, пусть будет просто, - согласился посетитель, но тут же осёкся: - Только у меня всё равно…
        - Ну знаете! - сказала женщина. - Оставьте тогда ещё проще: «Ищу работу», и всё.
        - Хорошо, - согласился оборванец, - пусть будет ещё проще.
        И он подал две монеты.
        Когда посетитель собрался уходить, женщина ещё раз презрительно на него взглянула и спросила:
        - А кто это король? Вы, что ли, король?
        Оборванец остановился в дверях. Вместо ответа он выпрямился, расправил плечи, поднял подбородок и принял величественную позу. В его глазах что-то сверкнуло.
        Женщина открыла рот и от неожиданности привстала - перед ней стоял самый настоящий Король.
        2
        Снег стаял, в рабочем районе стало слякотно и мерзко. Король преодолел баррикады долгостроя, пролез через дыру в заборе на территорию маслобойни, миновал бараки и вышел прямо к бесцветному непонятному зданию о трёх окнах. Спустившись в подвал, он условленным способом постучал в маленькую дряхлую дверь, за которой его ждала семья - жена и дочь.
        - Никуда ты не пойдёшь! - спорила Королева с Принцессой. - Чего удумала!
        - Нет, пойду! - спорила Принцесса с Королевой. - И не удерживайте меня, мама, я уже почти совершеннолетняя!
        - Что вы опять шумите! - входя, сказал Король. - Ведь за версту слышно. Хотите, чтобы нас и отсюда выставили?
        Женщины тут же умолкли, спохватившись. Королева стала вполголоса объяснять Королю:
        - Доченька наша с голоду совсем с ума сошла - пойду, говорит, деньги зарабатывать. Каково!
        Король не удивился, он только спросил:
        - Интересно - как?
        Королева ответила за Принцессу:
        - Вот именно, как? Знаю я, как молодые девушки деньги зарабатывают!
        Принцесса покраснела.
        - Мама!.. Как вам не стыдно, мама! - сказала она и разревелась: - Я же как лучше хотела, - всхлипывала Принцесса, - я же хотела… где-нибудь в переходе… на каком-нибудь музыкальном инструменте… а вы!..
        - Интересно, на каком? - поинтересовался Король.
        - А вот всё вы виноваты, - закричала Принцесса, - говорила я вам: учите на гитаре играть! А вы со своим клавесином дурацким!
        - Ладно, успокойтесь, - сказал Король. - Работать пойду я.
        Услышав условленный стук в дверь, Принцесса перестала реветь и спряталась за висевшую в углу занавеску, сплетённую из ветоши.
        - Опять ваш Оруженосец, - тихо сказала Королева. - Что он всё ходит-то?
        - Просто хороший человек, - сказал Король и пошёл открывать. - Все меня забыли, а он даже здесь нашёл.
        - То-то и странно, - буркнула себе под нос Королева.
        Король отпер дверь и впустил в подвал своего бывшего оруженосца. Молодой человек держал в руках свёрток и поминутно дёргал головой, будто небрежно кланялся.
        - Добрый вечер, ваше величество, - поздоровался он. - Вы отлично выглядите, ваше величество!
        - Здравствуйте, дорогуша, - не очень приветливо сказала Королева. - Опять вы рискуете. Не стоило бы вам так часто к нам заглядывать.
        - Да, друг мой, - сказал Король, - вас могут выследить.
        - Ерунда, - сказал Оруженосец. - Кто я такой, чтобы меня выслеживать! Пока никто! Да и к тому же в рабочем районе слишком уж грязновато, простите, - и он показал на свои сапоги.
        Из-за занавески вышла Принцесса. Оруженосец растерянно произнёс:
        - Добрый день… то есть вечер, ваше высочество…
        Принцесса чуть склонила голову. Оруженосец ещё некоторое время стоял столбом, уставившись на Принцессу, потом встрепенулся и стал раскладывать на столе, сооружённом из доски и старой бочки, содержимое свёртка.
        - Это вот я вам, - говорил он, - не сочтите за бестактность. От чистого сердца. Помня, так сказать, ваше отношение и, извините, зная нынешнее положение дел…
        Он выложил на стол полпалки колбасы, творожные сырки, кефир, сигареты, ещё что-то. Королева побледнела, Король побагровел, Принцесса покраснела. Все трое стояли вокруг стола и не решались присесть. Принцесса смотрела на Королеву, Королева косилась на Короля, Король поглядывал на стол.
        - Интересно, - мечтательно произнёс Король. Внутри него что-то переломилось, он сплюнул и присел на деревянную плашку. - Ну что ж, - сказал он, - раз уж от чистого сердца…
        Ели все, кроме Оруженосца, который никак не мог оторвать взгляда от Принцессы и смотрел на неё жадно, будто бы это она была на столе самым желанным блюдом. Но его взглядов никто не замечал - было не до этого.
        - Откуда такое роскошество? - спросила Королева.
        - Это я устроился на службу, - сказал Оруженосец. - Вчера получил первое жалование.
        - Интересно, - позавидовал Король. - И чем же вы теперь занимаетесь?
        - По специальности, - сказал Оруженосец. - Населению разрешили носить оружие, а как его носить - никто не знает. Вот я и открыл курсы по обучению.
        - Прелестно, - заметила Принцесса.
        - Надо, надо заниматься делом, - с запалом сказал Оруженосец. - Все бывшие придворные уже в большие люди выбились. Нельзя отставать от времени.
        Стук в дверь прервал его речь. На этот раз стучали обыкновенным образом - сильно и грубо. Все замерли и притаились; Оруженосец изменился в лице и стал шарить взглядом по тёмным углам.
        Щеколда не выдержала, отскочила, и дверь распахнулась. Огромный мужик с розовым лицом шагнул через порожек и спросил:
        - Ну, кто тут искал работу?
        3
        Рабочие поднатужились и взвалили на королевские плечи большущий мешок с цементом. Король сгорбился, крепко стиснул зубы.
        - Вот так, - сказал первый рабочий. - До троих считать умеешь, молодёжь? Вон на третьем этаже в уголок и сбросишь.
        Легонько подтолкнув Короля, он помог ему подняться на первую ступеньку. Король, пошатываясь, стал карабкаться наверх. Рабочие же отошли за мешки; первый достал из кармана бутылку вина и какой-то корнеплод с ботвой, второй поднял старый газетный лист и расстелил его на подоконнике.
        - Эй, тама, молодёжь! - громко крикнул первый, пока второй зубами откупоривал бутылку. - Пять секунд полёт нормальный?
        Сверху донёсся грохот, треск, и облако белой пыли окатило лестницу вместе с рабочими.
        - Тьфу, - сказал второй, закашлявшись. - Безрукий!
        Король встал, отряхнулся, подцепил мешок и волоком втащил его в дверь на третьем этаже. Остановился и осмотрелся… Большая белая зала поразила его размахом, изяществом и грядущей роскошью, которая угадывалась в ещё недостроенном помещении. Мраморный пол, купидоны под потолком, оконные рамы чёрного дерева…
        - Размахнулись… - вслух подумал Король.
        Оставалось два последних мешка. Второй рабочий с торчащей изо рта ботвой устало сидел под подоконником. Первый, плохо удерживаясь на ногах, пробовал помогать Королю взваливать мешки на спину, но тем только мешал.
        - Вон, - говорил он, - навострился! В армии-то был?
        - Был, - сухо отвечал Король.
        - Молоток. Кем? - спросил рабочий.
        - Главнокомандующим, - ответил Король.
        Рабочий захохотал и похлопал его по плечу, потом сунул что-то в королевский карман и сказал:
        - Вон, слетай-ка за добавочкой, главком. Третьим возьмём.
        Король молча вернул деньги, самостоятельно взвалил на спину мешок, оттолкнув им рабочего, и ровным величественным шагом пошёл наверх.
        - Шутник, - сказал первый рабочий второму. - Ничего, пообломаем.
        Второй тупо смотрел в газетный лист и пытался что-то сказать.
        - Вот… он… какой… - наконец сказал второй.
        - Кто? - спросил первый.
        - Он, - едва смог выговорить второй.
        Первый посмотрел, куда указывал его собутыльник. На пожелтевшей полосе «Королевской правды» темнел парадный снимок королевской семьи: Королева с Принцессой в пышных кружевных платьях стояли по обе руки от Короля, одетого в полувоенный мундир с эполетами. Все трое задумчиво улыбались.
        4
        Королевы в подвале не было. Принцесса и Оруженосец сидели друг против друга на ящиках; Принцесса, по обыкновению, краснела, Оруженосец прятал глаза, но разговор кое-как поддерживался.
        - …И ничего у него не получается, - говорила Принцесса. - Уже с пятого места выгоняют. Вернее, получается, но…
        - Но? - вторил Оруженосец.
        - Папа ведь ничего не умеет, кроме как королевством править. Но он очень быстро всему учится. Поначалу у него всё из рук валится, над ним все смеются, а потом… Потом - очень скоро - он начинает всё делать так ловко, будто всю жизнь только этим и занимался - мешки грузил или потолки красил. И вот тогда он сильно преображается, и все узнают в нём Короля. И увольняют от греха подальше.
        Вошла Королева и с ходу заговорила:
        - Да вы же сами знаете, дорогуша, он на нормальных-то королей не похож. Он слишком хороший король был.
        - Поэтому и был, что хороший, - уточнила Принцесса.
        - Да, да, - сказал Оруженосец, - я заметил: у него всё было наоборот. У него даже шут был дурак.
        В дверь постучали.
        - Он, - сказала Королева и отперла.
        Король выглядел злым и раздражённо хмурил брови. Кинув в угол полупустой вещмешок, он исподлобья оглядел присутствующих. Оруженосец встал, Королева и Принцесса покосились в сторону вещмешка. Король, не поздоровавшись с гостем, повернулся к жене, вдохнул воздух и произнёс сквозь зубы:
        - Опять курила! - и скрылся за занавеской из ветоши.
        Последовала пауза. Оруженосец заторопился.
        - Ну мне вроде бы пора, - предположил он.
        - Погодите, - выглянул Король из-за занавески. - Есть разговор. Прошу!
        И он зашагал к двери.
        Во дворе ужасно воняло. Оруженосец прикрывал нос чистым носовым платком и морщился.
        - И из лифтёров меня выгнали, - сказал Король. - Да и правильно сделали. Каждый должен заниматься своим делом. Верно?
        - Абсолютно, - согласился Оруженосец.
        - Я вот что решил, - продолжал Король, - пойду-ка я по свету, буду работу искать. Не может быть, чтобы никому не нужен был король. Только я один пойду - с семьёй какой из меня ходок! А вы уж - не в службу, а в дружбу - присмотрите здесь за женщинами, не дайте им с голоду умереть… Вы же, как я полагаю, любите Принцессу?
        Оруженосец смутился, но ответил:
        - Чрезвычайно, ваше величество.
        - Вот и хорошо, - сказал Король. - Если - даст Бог - всё сложится благополучно, женитесь на ней, и полкоролевства в придачу, как полагается. Обещаю.
        - Ваше величество, - просиял Оруженосец, - не ради…
        - Полноте, - остановил Король. - Я вам верю.
        Оруженосец опустился на одно колено и облобызал королевскую руку.
        Когда Король зашёл обратно в подвал, Оруженосец ещё долго и старательно отряхивал с колена грязь.
        Прощались без лишних слов. Король положил в карман шинели перочинный ножик, подлатал проволокой рваные сапоги и собрал в вещмешок скудный скарб: половину бублика, флягу с водой, оловянную ложку. Принцесса тихонько плакала, Королева сдерживалась.
        Король обнял их и сказал:
        - Я скоро пришлю за вами… карету.
        Пожав руку Оруженосцу, он побрёл сквозь коричневую грязь.
        Королева с Принцессой долго смотрели вслед. Оруженосец морщился в платок.
        - Вы плачете, дорогуша? - спросила Королева.
        - Нет, что вы, - ответил Оруженосец. - Просто запахи у вас, извините…
        - Маслобойня, - вздохнула Королева.
        - Запахи - это ерунда, - сказала Принцесса. - К запахам мы давно привыкли. А вот стоны…
        5
        Электричка медленно ползла по поросшему редкими кустами пространству. В полупустом вагоне сидел Король. Ему было холодно. Достав из кармана засохший кусок хлеба, он стал отщипывать по крошке и класть в рот.
        Электричка остановилась. Король обеспокоенно выглянул в окно, увидел унылую промозглую равнину, некое подобие платформы и полосатый верстовой столбик с отметкой «37». Распахнулась дверь, и в вагон вошёл контролёр в галифе и хромовых сапогах, его сопровождали два вышибалы, тоже в галифе, и две овчарки в жестоких ошейниках. Безбилетный Король встал и попятился к противоположному выходу.
        - Стоять! - рявкнул контролёр. - Лицом и стене!
        Король вздрогнул и остановился, но лицом к стене не встал. Контролёр и вышибалы с собаками приблизились.
        - Ваш билет! - потребовал контролёр.
        Король промолчал.
        - Документы! - потребовал контролёр.
        Король, крепко сжимая одной рукой недоеденный хлеб, другой рукой нашарил в кармане пустой старый бумажник и протянул контролёру.
        - Бомж? - спросил тот.
        В бумажнике не было ничего, кроме вырезанной из газеты фотографии.
        - Что это? - спросил контролёр.
        - Семья, - ответил Король. - Королевская.
        - Монархист! - обрадовался контролёр и подал знак вышибалам: - В машину!
        Вышибалы подхватили Короля и, наспех обыскав, вывели из электрички.
        Оказавшись в машине с маленьким зарешёченным окошком, Король разжал руку: в ладони остались мелкие крошки. Шесть пар голодных глаз смотрели в руку Королю из полутьмы: шестеро таких же оборванных и небритых сидели рядом, согнувшись в три погибели. Король протянул руку товарищам по несчастью, и те разом набросились на неё.
        - Что всё это значит? - спросил Король, зализывая прокушенную ладонь.
        - Это? - подал слабый голос один из шестерых. - Это переворот.
        - Какой переворот? - спросил Король.
        - Восемнадцатый, - ответил тот же голос.
        - Девятнадцатый, - поправил другой.
        - Разве? - равнодушно удивился первый.
        - Да, девятнадцатый. Считать-то я ещё не разучился.
        - Энта смотря с какого моменту начинать исчисление, - встрял в разговор ещё один, самый старый. - По моим нескромным подсчётам, так вообче девяносто четьвёртай.
        Машина тем временем затормозила.
        Над дверью барака висела надпись: «Пункт приёма». Вышибалы вывели семерых из машины и передали выскочившим из дверей солдатам. В окошке рядом с дверью стоял, сложив руки на груди, дежурный приёмщик. Контролёр подошёл к нему и тихо о чём-то переговорил. Дежурный пересчитал вновь прибывших по головам, и их увели в барак.
        Закурив, дежурный вынул из своего фартука семь денежных пачек и протянул их контролёру. Тот пересчитал полученное, одну пачку сунул в фартук приёмщику, несколько положил в карман и дал по пачке вышибалам. Последнюю пачку он кинул собакам.
        6
        В огромной казарме поддерживалась тишина. Перед столиками толпились группы раздетых мужчин, охраняемые вооружёнными солдатами. За каждым столиком сидели военврач и сестра его милосердия. Сержанты поочерёдно выталкивали по одному раздетому вперёд.
        - Профессия? - спрашивал военврач, не поднимая головы от бумаг.
        - Э… по торговле мы… - отвечал очередной раздетый.
        Сестра милосердия ощупывала его профессиональным взглядом и ставила диагноз:
        - Годен.
        - Направо, - приказывал военврач сержанту.
        Сержант уводил раздетого направо и выталкивал из толпы следующего.
        - Профессия? - вопрошал военврач.
        - Писатель, - отвечал следующий, - детский писатель.
        - Писатель… - задумался военврач. - Почерк хороший?
        - Да, - поспешно заявил допрашиваемый, но потом добавил: - Только… не очень разборчивый.
        - Не годен, - резюмировала сестра.
        - Налево, - командовал военврач.
        - Я на машинке могу! - испуганно говорил раздетый, когда сержант брал его за плечи.
        - На машинке любая дура может, - замечала сестра милосердия.
        Следующим сержант выудил Короля.
        - Профессия? - спросил военврач.
        - Король, - ответил Король.
        - Громче отвечаем! - прикрикнул военврач. - Профессия?
        - Король, - повторил Король.
        - Как? - переспросил военврач, замешкался и зарылся в личном деле.
        Сестра милосердия смерила Короля немилосердным взглядом, потом стала толкать военврача локтем в бок и что-то прошептала ему на ухо. Переглянувшись с сержантом, военврач снял трубку служебного телефона.
        Стены кабинета были обиты звукоизоляционным материалом; окон не было и в помине. Майор напряжённо вслушивался в телефонную трубку и кивал головой. Рядом за столом сидела делопроизводительница, тихо курила и глядела на майора. Военврач то и дело собирал в кулак обильный пот и подобострастно поглядывал на телефон. Чуть поодаль, у стены, стоял всё ещё не одетый Король в сопровождении сержанта.
        - Так точно, ваше превосходство, - сказал майор в трубку, - самый настоящий. - Он в сотый раз заглянул в лежавшее на столе личное дело - тонкая бумажная папка с одной лишь фотографией королевской семьи. - Никак нет, ваше превосходство, не самозванец… Так точно… Никак нет… Голый, ваше превосходство, один крест на нём.
        Он замолчал, сосредоточенно вслушиваясь, потом сказал:
        - Слушаюсь, ваше превосходство! Разрешите положить трубку?
        Видимо, получив разрешение, майор снял фуражку и расстегнул воротничок. Делопроизводительница и военврач нетерпеливо вытянулись. Майор закурил и произнёс с расстановкой:
        - Их превосходство одобряют нашу инициативу. Они сказали: пусть будет Король.
        - Пусть будет Король, - прошептала делопроизводительница.
        - Пусть будет Король, - повторил военврач.
        - Слава богу, - облегчённо вздохнул Король.
        В тот же миг, получив от сержанта резкий удар в челюсть, он шлёпнулся на холодный пол.
        7
        На лице Короля сияла вычурная голливудская улыбка, так называемая «кип смайлинг». Блестели красивые зубы, сияли румянцем скулы, лоснилась пышная причёска с пробором на одну сторону. Король заканчивал приветственную речь.
        - … И поэтому, - вещал он в микрофоны, - мы в моём лице можем пообещать вам всё, чего только вы, дорогие наши соотечественники, сами захотите! А чего именно вы хотите - это мы знаем не хуже вас, а иногда - поверьте нам на слово - и лучше. Всё к лучшему, братья наши и сестры; на смену одной жизни приходит другая - тоже жизнь, новая, свободная, с сюрпризами, с песнями и танцами, с тем, чтобы каждый из вас мог по праву хотеть всего, чего ему угодно! Не стесняйтесь, хотите больше!
        Площадь прыснула овацией. Люди прыгали вверх, стараясь достать до балкона, на котором стоял Король. Дети бросали Королю воздушные шарики. Фоторепортёры стреляли вспышками. Король вновь приблизился к микрофонам.
        - Мы сказали своё слово - теперь вы покажите своё дело. Да здравствует народ и его Король!
        Площадь возликовала. Король на бис изобразил «кип смайлинг», закрыл папку с текстом и помахал народу рукой. Двое телохранителей легонько подтолкнули его локтями. Король кивнул и в их сопровождении покинул балкон.
        В зале находились ещё четыре телохранителя в штатском. Король на минуту остановился, кинул на столик папку и ослабил галстук.
        - Машина готова, - сообщил один из телохранителей.
        Чёрный королевский лимузин в сопровождении эскорта мотоциклистов выехал за город, миновал пикеты и остановился на территории королевской усадьбы. Король с охраной вышел из машины и, поднявшись по мраморной лестнице в дом, долго шёл по многочисленным коридорам и галереям. Хранители королевского тела попарно останавливались и застывали у очередных дверей, лишь двое из них достигли последней - бронированной, с секретными кнопочками и замками. Король привычно отвернулся к стене; телохранитель набрал код, нажал на массивный рычаг и крутанул вентиль.
        - Заходите, - сказал он, отперев.
        Король привычно вошёл.
        В небольшом, камерного типа, помещении с бассейном было душно. Заменяющие окна кондиционеры работали вполсилы. Горели лампады дневного света, на стене висело продолговатое зеркало, под ним располагался умывальник. В одном углу стоял накрытый стол, в другом - скупо застеленная койка. Король скинул пиджак. Радио на стене передавало его приветственную речь.
        - …Наши цели ясны, - декламировало оно королевским голосом, - наши помыслы объективны, наши принципы не нуждаются в объяснении…
        Король выключил радиоприёмник и сел за низкий стол. Положил на тарелку что-то из снеди, налил в бокал вина. Хотел было отхлебнуть, но понял, что не может: улыбка никак не сходила с лица и нервным тиком растягивала скулы.
        Отворилась дверь, и в помещение по-хозяйски вошёл майор. Весь он был одет в штатское, только ботинки поскрипывали по-военному. Король отставил бокал и поднялся навстречу, поправляя галстук.
        - Сидите, сидите, - вытянул вперёд руку майор. Оглядев строгим взглядом помещение, он сказал: - Ну что ж, пока вами довольны. Надеюсь, что вы и впредь не станете делать глупостей и продолжите в том же духе. А мы с нашей стороны…
        Майор вынул из внутреннего кармана бумажник и положил его на стол.
        - В шесть утра у вас пресс-конференция, - сообщил он. - В четыре будьте наготове. А пока отдыхайте.
        И майор направился к выходу. Король снова встал.
        - Да, - обернулся майор, - вашу просьбу относительно семьи мы рассматриваем. Спокойной ночи.
        Оставшись один, Король подсел к зеркалу и прилепил на угол фотографию семьи. Некоторое время он просто смотрел на неё. Потом открыл кран и стал смывать грим. Открылся синяк под глазом, ссадины на щеке, разбитая губа… Король стянул парик - голова была неровно выбрита.
        Он смотрел на себя в зеркало и не хотел узнавать. Побитое лицо пересекала вымученная зияющая улыбка, от которой теперь становилось жутко.
        8
        Королева курила возле входа в подвал и всматривалась в туманное пространство. На горизонте не было ни души.
        Когда Королева вернулась в каморку, Принцесса и Оруженосец целовались. Но она этого не заметила (или сделала вид) - лишь только скрипнула дверь, молодые люди, как ни в чём не бывало, склонились над электрической плиткой, в которой что-то не работало.
        - Так что вот, - нарочито громко сказал Оруженосец, - буду учиться теперь. Без образования нынче ничегошеньки не добьёшься. Ученье - свет!
        - Чему учиться-то, дорогуша? - спросила Королева.
        - Языкам, ваше величество, - пояснил Оруженосец. - Есть тут перспектива иностранцам оружие носить. А там, смотришь, и ещё что-нибудь.
        - Языкам! - хмыкнула Королева. - Сказали б лучше: акцентам! Нынешние-то иностранцы сами языков не знают.
        - Ваша правда, - согласился Оруженосец. - Только акценты правильно расставлять - наука потоньше языкознания. Это уже - дипломатия!
        - Вы способный, - робко заметила Принцесса.
        Оруженосец поклонился и поставил на стол починенную плитку.
        - Готово, - сказал он. - К сожалению, мне пора. Целую руки! У меня завтра с утра учёба, вечером работа, а днём забегу. Честь имею!
        Поцеловав обеим дамам руки, Оруженосец убежал.
        - Что-то он зачастил, - хмуро заметила Королева.
        Принцесса пожала плечами и спрятала глаза в газету.
        9
        Наблюдатель вытянулся и зазвенел, как струна:
        - Господин главный майор! За время моего дежурства абсолютно ничего непредвиденного не произошло! Король отдыхает! Дежурный наблюдатель…
        - Вольно, - перебил майор.
        Наблюдатель расслабился и уступил начальнику место перед экраном наблюдения. Майор сел. Экран был не чем иным, как обратной стороной зеркала - сквозь него видна была вся королевская комната с бассейном. Король мирно храпел в углу на койке.
        - Спит? - спросил майор.
        - Так точно, - ответил наблюдатель.
        - Давно спит? - спросил майор.
        - С двадцати часов двенадцати минут, господин главный майор, - ответил наблюдатель.
        - Записи ведёшь? - спросил майор.
        - Так точно, всё до минутки, - ответил наблюдатель и придвинул к майору гроссбух. Майор на записи не взглянул.
        - Ну как он? - поинтересовался он, закурив.
        - Спит, - ещё раз объяснил наблюдатель.
        - Э! Что ты заладил-то!
        - Виноват, господин главный майор!
        - Как он вообще?
        - Всё тихо, всё хорошо.
        - Ничем предосудительным не занимается?
        - Никак нет… То есть…
        - Ну?
        - Этим… как его?.. Самокритикой!
        - Как это? - не понял майор.
        - Так вот, - разъяснил наблюдатель, - послушает по радио свои выступления, а потом критикует их. Очень крепко критикует, господин главный майор. Матерно.
        Майор задумался.
        - Бабу ему надо, - предположил он. - Ну ладно, этот вопрос мы проработаем, - он встал. - Остальное всё в норме?
        - Все благонадёжно, господин майор… главный, - ответил наблюдатель.
        - Вольно, - скомандовал майор и вышел.
        Наблюдатель облегчённо вздохнул. Убедившись, что начальник ушёл, он извлёк из-за тумбочки начатую бутылку водки и условным стуком постучал по экрану.
        С той стороны зеркального стекла Король поднялся с койки, взял со стола бокал вина и, подмигнув невидимому собутыльнику, чокнулся с зеркалом. Наблюдатель обоюдно чокнулся с экраном и прямо из горлышка осушил треть бутылки.
        Отхлебнув глоток, Король поставил почти полный бокал обратно. Посмотрелся в зеркало: волосы чуть отросли, ссадины подзажили, только дурацкая улыбка всё ещё непроизвольно возникала на лице - болезненно и не к месту. Король отошёл от зеркала, уселся к нему спиной на раскладной стульчик перед бассейном и стал смотреть на прозрачную воду. Внезапно королевским голосом заговорило радио:
        - Если сегодня вы, дорогие наши соотечественники, хотите только одного - зрелищ, то ваше желание - наш закон…
        Король зажал руками уши и зажмурил глаза.
        10
        Посреди ночи майор проснулся в холодном поту. Лежавшая рядом делопроизводительница вздрогнула, увидев сидящего с выпученными глазами майора, и приподняла голову с подушки.
        - Ты что? - обеспокоенно спросила она.
        - Сейчас зазвонит телефон, - тихо сказал майор.
        Они оба уставились на телефонный аппарат - тот тотчас зазвонил.
        - Алло, - бодрясь, сказал майор, - главный майор вас внимательно слушает!
        И он стал отпихивать рукой делопроизводительницу, жестами показывая, что разговор очень серьёзный.
        - Никак нет, ваше превосходство, всегда рад! В любое время дня и ночи! Слушаю, ваше превосходство!..
        Уловив могущественное имя, делопроизводительница выпустила майора из назойливых объятий и прикрылась одеялом. Майор долго слушал доносившееся из трубки и кивал головой.
        - Прямая трансляция? - переспросил он и задвигал желваками. - Нет, нет, великолепнейшая идея, ваше превосходство!.. Король? Король не подведёт, мы этот вопрос проработаем… Понял вас. Ваше превосходство, я оправдаю! Так точно. Разрешите повесить трубку?
        Он перевёл дух, закурил.
        - Прямой эфир… Зрелище… - задумчиво проговорил майор. - Тут или в полковники, или в… покойники.
        Делопроизводительница обняла его спортивный торс и радостно прошептала:
        - Ты великий человек, ты - посредник между Богом и Королём!
        - Дура, - спокойно заметил майор. - Знаешь, кто между ними посредник?
        Вместо ответа он сложил пальцы рожками и приставил к затылку.
        Делопроизводительница спряталась под одеяло.
        11
        Из радиоприёмника вовсю лилась праздничная музыка. Король в чёрном смокинге и белой рубашке сидел перед зеркалом. Возле него сновала гримёрша. Макияж был почти готов; гримёрша надела на королевскую голову парик и принялась его расчёсывать.
        - Интересно, - сказал Король, - а где тот старичок?
        - Какой? - кокетливо спросила гримёрша.
        - Который меня всё время гримировал, - пояснил Король.
        - Не знаю, - сказала гримёрша. - Я за него. А разве вы не рады, ваше величество?
        - Нет, нет, все нормально, - ответил Король.
        Причёска была закончена. Гримёрша посмотрела в зеркало на Короля и подмигнула ему.
        - Ну как? - спросила она и сама ответила: - По-моему, класс!
        - Да, спасибо, - сказал Король.
        - Все дамы на балу будут в экстазе, - заверила гримёрша.
        Собрав свои инструменты в несессер, она как-то замешкалась и сказала:
        - До начала у вас ещё есть время, ваше величество. Вы ничего больше не хотите?
        - Нет, благодарю, - сухо ответил Король.
        - А может, выпьем коньяка? - предложила гримёрша.
        - Я на работе, - сказал Король. - Впрочем, вы можете выпить, если хотите.
        - Да нет уж, - обиделась гримёрша. - Как-нибудь в другой раз.
        И она покинула помещение, недовольно повиливая бёдрами.
        - Другого раза, надеюсь, не будет, - тихо сказал Король.
        Отлепив от зеркала фотографию, он вложил её в бумажник и убрал в карман. Затем встал, выключил радио и остановился у стола. Взяв в одну руку бокал, в другую - бутыль коньяка, он вернулся к зеркалу и легонько стукнул бокалом о стекло. С той стороны послышался ответный звон. Король налил себе коньяка и произнёс, обращаясь к зеркалу:
        - С праздником! С прямым эфиром!
        Выпив до дна, он разбил бокал об пол. Потом сел, откинувшись, в кресло и стал пить коньяк прямо из бутылки.
        12
        В большом зале усадьбы всё было готово к праздничному королевскому балу. Майор, искусно скрывая нервное напряжение, курировал всю «кухню»: ходил туда-сюда, проверял, горят ли гирлянды, у всех ли официантов начищены до блеска подносы, поставлен ли свет, готовы ли телекамеры, прибыли ли артисты… Больше всего претензий предъявлялось к охранникам; проверяя исправность их радиопередатчиков, майор говорил:
        - Тридцатиминутная готовность! Всем ещё раз сосредоточиться! Всё должно пройти без сучка без задоринки! Смотрите мне!
        Удостоверившись в готовности охраны и прочего персонала, майор подозвал конферансье. У того слегка тряслись колени и губы дёргались.
        - Гости готовы? - спросил майор.
        - Г-готовы, - ответил конферансье, - п-предупреждены об ответственности, ж-ждут в гостиной.
        Майор взглядом велел следовать за ним и отправился в гостиную. Гости тихо сидели в креслах и пили коктейли. При появлении майора они почтительно встали. Конферансье представил гостей: два бравых офицера в отставке, министр, заслуженный артист, балерина с мужем, восточный гость с тремя жёнами и старик-миллионер в сопровождении юной королевы красоты.
        - Господа почётные гости! - строго обратился к ним майор. - Ещё раз позволю себе напомнить о колоссальной ответственности, возложенной на нас его… - он запнулся, - его величеством. Вам доверено представлять на королевском балу - ни больше ни меньше - самых простых людей королевства, тружеников и соотечественников. Помните об этом. Вы прекрасно знаете, что всё это мероприятие можно было провести заранее, отредактировать и пустить по телевизору в записи. Но наш Король - человек прямой и честный, и он хочет, чтобы всё в королевстве было прямо и честно и чтобы весь народ воочию убедился, глядя сегодня вечером телевизор, в какой прямой и честной стране он живёт. Настоятельно вас прошу: ведите себя сдержанно, ешьте в меру, не пейте лишнего. Ни на минуту не забывайте, что на вас смотрит сам… - он опять запнулся, - сам народ!
        В коридоре майор подозвал к себе начальника охраны (бывшего сержанта) и посмотрел на часы.
        - Идём за Королём, - сказал майор, - пора.
        Они миновали полдюжины коридоров и очутились у бронированных дверей. Повинуясь молчаливому приказу, телохранители отворили двери.
        Майор вошёл первым, за ним - начальник охраны и телохранители. Майор осмотрелся - Короля нигде не было. Майор побледнел и обернулся к подчинённым. Те, тоже бледные, растерянно подёргивали широкими плечами.
        - Где он? - угрожающе спросил майор.
        - Вот он! - завопил начальник охраны, указывая пальцем в бассейн.
        На дне, распластавшись, лицом кверху лежал Король в смокинге. Увидев, что его заметили, он всплыл и сильно вдохнул воздух. Рядом поплавком прыгала пустая коньячная бутылка.
        - А, молодёжь! - еле ворочая языком, сказал Король и выплюнул изо рта воду. - Не слетает ли господин майор за добавочкой?
        Дверь в наблюдательную медленно отворилась. На пороге стоял майор с красным от гнева лицом. Наблюдатель попытался привстать, но не смог, завалился обратно в кресло, икнул и забормотал:
        - Товарищ… господин главный… За всё моё время… ничего, абсолютно ничего…
        Майор вынул из кобуры пистолет, взвёл курок и прицелился.
        - Я… - зарычал наблюдатель и сполз на пол, - я не… никак. У меня ж дети малые… у меня жёны… у меня…
        Вошёл взъерошенный начальник охраны.
        - Время? - резко спросил у него майор.
        - Пятнадцать минут… осталось, - сообщил начальник охраны.
        Взяв себя в руки, майор убрал пистолет и приказал обоим подчинённым:
        - Через десять минут Король должен быть в зале. Трезвый. Иначе…
        - Как же?.. - испугался начальник охраны.
        - Не знаю! - заорал майор. - Вот пусть он тебе поможет! Что хотите делайте! Под душ его суньте, козлы!
        13
        Майор нервно шагал в мониторную комнату, шепча себе под нос:
        - Или пан, или пропал. Или в полковники, или…
        В комнате перед многочисленными мониторами сидели несколько телевизионщиков и делопроизводительница. Майора они приветствовали вставанием. Он жестом велел всем сесть и уставился в тот монитор, где бальный зал был виден наиболее полно. Праздник шёл вовсю, все ожидали появления Короля, и вот уже конферансье объявил гостям о прибытии его величества. Зал затаил дыхание, оркестр замер в готовности играть гимн.
        - Минутная готовность, - сказала делопроизводительница.
        В дверях мониторной возник начальник охраны. Он с порога кивнул головой майору, потом приблизился и с отдышкой прошептал:
        - Сделали всё, что могли, господин главный майор.
        Все присутствующие впились глазами в мониторы.
        Король вошёл в зал под бурю оваций, торжественную музыку и брызги шампанского. Поддерживаемый с обеих сторон телохранителями, он ступал ровно и чинно. Широкая улыбка была шире обычного и очень шла к синему двубортному костюму.
        Король остановился и поднял вверх руку. Музыка и овации тотчас затихли.
        Майор переглянулся с начальником охраны и вытер ладонью пот со лба.
        Король долго молчал, будто не мог чего-то вспомнить. Наконец он всё-таки шагнул вперёд и воскликнул:
        - Шампанского всем!
        В этот момент он вдруг оступился, и телохранители едва успели подхватить его под мышки. Зал испуганно вдохнул, какая-то дама упала в обморок.
        - Штормит, - весело сказал Король.
        Зал выдохнул, дама пришла в себя.
        Майор достал сигарету. Начальник охраны щёлкнул зажигалкой. Майор затянулся и на мгновение закрыл глаза, потом снова вернулся к трансляции. Начальник охраны глядел то на экран, то на майора…
        Конферансье знакомил его величество с почётными гостями. Король держался молодцом: он пожал руки обоим офицерам в отставке, одобрительно пощупал министра за портфель, обнял заслуженного артиста, поклонился восточному гостю и трём его жёнам. После этого Короля неожиданно повело в сторону, но он собрался, выпрямился, заулыбался. Поцеловав руку балерине, он вдруг поцеловал руку и её мужу, отчего тот сильно смутился. Конферансье поспешил представить последнюю пару:
        - Наш старейший предприниматель и уважаемейший банкир со своей юной прелестной подружкой, завоевавшей недавно звание Королевы красоты этого года! Наши аплодисменты!
        Король остановился возле старика и красавицы. Старика он проигнорировал, а красавица явно завладела его вниманием. Впившись в неё взглядом, Король мечтательно произнёс:
        - Королева…
        После чего с размаху обнял чужую красавицу и неистово поцеловал её взасос.
        Поцелуй длился больше минуты. Зал вдохнул и никак не решался выдохнуть. Какая-то дама снова упала в обморок, но на неё никто не обратил внимания. Старик миллионер злобно позеленел и болезненно затрясся, видя, как тело его подруги тает в объятиях Короля.
        Майор выплюнул сигарету и закрыл лицо руками.
        Выпустив наконец красавицу из объятий, Король смущённо огляделся. Отметив, что все вокруг подозрительно замерли, он похлопал по плечу трясущегося старика и сказал почему-то одному из телохранителей:
        - Музыку давайте, маэстро!
        И тут же быстро и неровно, будто опасаясь не добежать, засеменил к стене, туда, где располагались столики с угощениями. Телохранители потрусили за ним и не позволили сесть мимо кресла.
        - Музыка! Музыка! - истерически закричал конферансье, выводя зал из оцепенения.
        Зал выдохнул и ожил. Охранники вынесли даму, начавшую было приходить в себя. Музыканты заиграли танго. Гости расселись и приступили к еде. Старик миллионер бережливо усадил красавицу за столик, а сам, всё ещё трясясь, кое-куда вышел.
        14
        - Может, прервём трансляцию? - предложила делопроизводительница.
        - Поздно, - помотал головой майор.
        И тут, как бы в подтверждение его слов, затрезвонил служебный телефон. Майор снял трубку, и лицо его вытянулось.
        - Главный майор слу… Так точно, ваше превосходство, просто майор…
        С непроницаемым видом он слушал и ничего не говорил. Присутствующие напрасно старались разобрать хоть слово из того, что бушевало в трубке - всё заглушало доносившееся из мониторов танго.
        - Есть, ваше превосходство, - наконец сказал майор. - Разрешите повесить…
        Положив трубку, он медленно вынул из кармана носовой платок, вытер мокрый лоб, высморкался, встал и, не говоря ни слова, направился к выходу.
        - Вы куда? - робко спросила делопроизводительница.
        - Сейчас вернусь… - уже из дверей как-то по-философски ответил майор.
        Пройдя по коридору, он свернул в туалет. В дверях столкнулся со стариком миллионером - тот поправлял штаны и недружелюбно косился на военного. Майор подождал, пока старик удалится, зашёл в туалет и убедился, что в кабинках пусто. Тогда он извлёк из внутренней кобуры пистолет и снял его с предохранителя.
        Поразмыслив, он приставил пистолет к виску. Поднял глаза вверх…
        Вверху, под потолком, светлело маленькое вентиляционное окошко. Майор поглядел на вечернее небо, ухмыльнулся, убрал пистолет обратно, бойко вскарабкался по трубе к окошку и вылез через него наружу.
        15
        Конферансье объявил белый танец.
        Король почти ровной походкой подошёл к столику, за которым сидели старик и красавица. Телохранители следовали по пятам. Старик встал, и челюсть его судорожно задрожала. Поднялась и красавица.
        - Белый танец, - впрямую намекнул ей Король, - дамы приглашают кавалеров.
        - Ну что же… Я вас приглашаю, ваше величество, - неуверенно согласилась красавица.
        Старик сжал костлявые кулаки. Оркестр заиграл вальс. Король и красавица закружились в танце, за ними последовали все остальные. Телохранители образовали пару и тоже закружились, стараясь держаться ближе к хозяину.
        - Вы машину водить умеете? - шёпотом спросил Король.
        - Да, ваше величество, - удивлённо ответила красавица. - А вы?
        - А мы как-то всё пешком, - небрежно ответил Король и развернул партнёршу лицом к столику, где сидел старик.
        - Этот вот, - Король кивнул в сторону старика и заодно показал ему язык, - он вами очень дорожит?
        - Очень, - согласилась красавица. - Кроме всего прочего, я же - Достояние королевства.
        - Отлично! - сказал Король. - Тогда… как там говорится? Цели наши ясны, наши принципы не нуждаются в пояснениях!
        - В каком смысле? - спросила красавица.
        - В прямом. Вперёд! - скомандовал сам себе Король, подхватил красавицу на руки и, расталкивая танцующие пары, рванул к выходу из зала.
        Раздались отдельные вскрики, поднялся шум, упал кто-то задетый. Телохранители рванулись с места, столкнулись лбами и упустили Короля из вида. Началась паника, так как никто толком не понял, что произошло, но всем хотелось что-нибудь предпринять.
        А Король с красавицей на руках выбежал из бального зала и бросился прочь по длинным коридорам. Охранники не решались останавливать его величество и только вытягивались по стойке «смирно».
        - Из залы никого не выпускать! - закричал в селектор начальник охраны. - Всем оставаться на местах! Короля задержать!
        В дверях мониторной появились несколько охранников с растерянными лицами.
        - Где майор? - заорал на них начальник охраны. Ответа не последовало.
        - Подонок, - тихо сказала делопроизводительница.
        Восточный гость спрятался за своих жён. Министр дожёвывал какие-то бумаги из своего портфеля, запивая их лимонадом. Оркестр замолк. Конферансье исчез бесследно. Старик миллионер метнулся и выходу.
        - Стоять! - преградил ему дорогу охранник.
        - Вы! Да как вы!.. Мне надо выйти! - закряхтел старик.
        - Не велено, - отрезал охранник. - Всем оставаться на местах.
        Старик разозлился.
        - Пустите, слышите! - заверещал он. - Мне очень надо! Мне срочно надо выйти!
        - Не велено! - не уступал охранник.
        - Я сказал: пустите сейчас же! - заорал старик. - Немедленно!
        Охранник легонько его оттолкнул. Миллионер не удержался на тоненьких ножках и повалился на пол. Гости расступились.
        Старик, с залитыми желчью глазами, поднялся, загнанно отбежал в угол, повернулся ко всем спиной и, расставив ноги, принялся расстёгивать штаны. Зал охнул и отступил от старика. Дамы неохотно отвернулись.
        - Всё, - сказал начальник охраны, глядя в монитор. - Кончайте трансляцию к чёртовой матери!
        Расстегнув штаны, старик выудил из потайного кармана радиотелефон, вытянул антенну и набрал номер.
        Звонок застал всех врасплох. Начальник охраны завертел головой в поисках кого-нибудь из старших по званию. Делопроизводительница внимательно вглядывалась в потухший монитор. Охранники охраняли дверь, спрятавшись за неё с наружной стороны. Телевизионщики расползлись по углам. Начальник охраны сплюнул три раза и снял трубку.
        - Так точно, ваше превосходство! - заголосил он. - Сей момент, ваше превосходство!
        Прикрыв трубку рукой, он сказал вновь появившимся охранникам:
        - Не стрелять, говорит! Взять только живыми, говорит!.. Да, да, ваше превосходство, уже исполняем!.. Девушку берегите, говорит! И то, что на ней! Осторожнее, говорит!
        16
        Переполох охватил усадьбу. Охранники и люди в штатском беспорядочно бегали по коридорам, натыкаясь друг на друга.
        Между тем Король и красавица были уже в саду. Не выдержав ноши, Король завалился в кусты прямо с красавицей.
        - Вы пьяны, ваше величество, - отряхиваясь, заметила она.
        - Для храбрости, - вставая, объяснил Король. - Вы бежать можете?
        Красавица кивнула. Король схватил её за руку и потянул за собой. Пригнувшись, они заскользили вдоль живой изгороди.
        - Что это такое? Что всё это значит? - на бегу спрашивала красавица.
        - Ничего, это просто переворот, - на бегу отвечал Король.
        - Какой переворот? - спрашивала на бегу красавица.
        - Двадцатый, - отвечал на бегу Король.
        Выбежав из кустов, они наткнулись на троих охранников. Двое вытянулись по струнке, а третий, внимательно вслушиваясь в рацию, сообщил:
        - Ваше величество! Берегите себя! Вы нужны нам живым! Девушку берегите! И то, что на ней! Как поняли?.. - он осёкся и тупо посмотрел на рацию. - Приём…
        А беглецы были уже далеко.
        Выбежали к автостоянке. Король выдохся и запутывался в ногах, красавица тащила его за локоть.
        - Ну, - причитала она, - ещё немножко! Вот его машина!
        Впихнув короля в автомобиль, красавица села за руль и нажала на газ. Длинный чёрный лимузин, ничуть не хуже королевского, вырулил на дорожку и помчался к воротам.
        - Стой, кто едет? - закричал постовой. - Пароль!
        - Какой пароль, когда я Король! - раздалось из автомобиля.
        - Виноватый, ваше величество! - сконфузился постовой и открыл ворота.
        - Туда, в леса, пожалуйста! - проговорил Король и тут же крепко заснул, откинувшись на мягкую спинку сиденья.
        - Странный, - посмотрев на него, заключила красавица.
        Она поддала газа, и машина на полной скорости полетела по загородной дороге в сторону леса.
        17
        Смеркалось. На лесной тропе остывал чёрный автомобиль.
        - …Так вот это все вышло, - закончил Король. - А вообще-то я не пью. Извините.
        Красавица молчала. После задумчивой паузы она встрепенулась.
        - Ну что, всё запомнили? - спросила она. - Попробуйте, сначала зажигание…
        Она чуть отодвинулась, уступая Королю место на своём сиденье. Король чуть придвинулся, стал включать зажигание и жать на педали.
        - Вот так, потом так, - комментировал он, - теперь сюда… Правильно?
        - Правильно, - согласилась красавица. - А теперь - сюда…
        Она нажала на подлокотник - спинка откинулась. Красавица обняла Короля за плечи и притянула к себе. Король пассивно сопротивлялся.
        - Ты король, - прошептала красавица, - я королева. Мы вместе.
        Король приблизился вплотную, но потом резко отклонился назад.
        - Нет, - сказал он, - извини. У меня дома жена, настоящая Королева.
        Красавица удивлённо заморгала.
        - Глупости, - проговорила она. - Разве вы, короли, женитесь по любви?
        Король задумался и ответил:
        - Женились мы не по любви - да. Но потом как-то… У нас дочь, почти взрослая.
        - Ну так взрослая же!.. - сказала красавица.
        Король, не обратив внимания на её слова, продолжал:
        - Знаешь, если бы всё было у нас хорошо, если б мы жили, как все короли и королевы… я бы, наверное, смог ей изменить. Наверняка. Но раз уж мы в таком скверном положении… Я не могу, не хочу. Понимаешь?
        - Понимаю, - кивнула красавица и вздохнула. Потом встала и вышла из машины.
        - Вот ключи, - хлопнув дверцей, она зашагала прочь.
        Король вылез из машины и окликнул:
        - Постойте, куда же вы! Темно ведь!
        - Ничего, ваше величество, - крикнула красавица и свернула с тропинки в лес. - Не провожайте! Привет семье!
        Она оступилась, сняла туфли и зашагала в чащу, напевая какой-то мотивчик.
        Король проводил её - взглядом. Сперва среди чернеющих деревьев исчезло её белое бальное платье, но ещё долго в темноте сверкали звёздочками драгоценности.
        Совсем уже вдалеке эти блуждающие огоньки вдруг погасли и, вспыхнув вновь, разлетелись в разных направлениях.
        18
        Принцесса носилась вокруг стола, Королева бегала за ней и пыталась ударить мокрой тряпкой. Подвал сотрясался.
        - Как ты могла! - кричала Королева. - Как он мог! Как вы могли!
        - Мама! Мама! Успокойтесь! - кричала Принцесса, заслоняясь от ударов пустой картонной коробкой. - Мне нельзя теперь волноваться!
        Королева остановилась, перевела дух и откинула тряпку в угол.
        - Где этот негодяй? - спросила она с одышкой. - Почему он сам ничего не сказал?
        - Ему неудобно, мама, - сказала Принцесса, убирая от лица коробку. - Он стесняется.
        - Что?! - закричала Королева. - Неудобно?! Стесняется?! Да я ему!.. Я его!..
        Она обмякла и опустилась на табуретку. Принцесса всхлипывала, утирая слезы.
        - Мы же не просто так, - оправдывалась она, - мы же по любви, обоюдно. Он хороший, умный.
        - Он всего лишь оруженосец, - сказала Королева.
        - Нет, - поспешила вставить Принцесса, - его повысили. Его взяли в школу дипломатов. У него большое будущее, это у нас всё в прошлом… Если бы не он, мама, мы бы с голоду сдохли…
        - Когда же вы успели? - спросила Королева.
        - Так, однажды. Пока вы, мама, курили… - Принцесса вдруг вскочила и закричала: - Говорил вам папа: не курите!
        И, заревев, она упала Королеве на колени.
        - Э-э-эх, - вздохнула Королева. - Ты же всё-таки принцесса крови! Как ты могла!
        - Я прежде всего девушка, - сказала Принцесса, утирая королевским подолом лицо, - то есть… женщина.
        - Женщина! - Королева горько усмехнулась, достала из корсажа папиросу, сунула в рот, потом смяла её и выбросила.
        - Женщина… Чтоб был мальчик! Поняла?
        19
        Кончился бензин, машина остановилась. Король вглядывался в темноту, но из-за сильного ветра трудно было что-либо разглядеть. Фары высвечивали ржавый, покосившийся остов ворот. Король поёжился, поднял воротник и вылез из машины.
        Возле ворот было пусто. Дряхлая конструкция скрипела и раскачивалась. Где-то вверху билась о столб жестяная табличка с цифрой «38». Вдруг табличка сорвалась и, брякая, пролетела прямо над королевской головой.
        Завернувшись понадёжнее в пиджак, Король побрёл против ветра.
        В городе не было ни души. Выбитые окна домов просвечивали насквозь. Узкие улочки были завалены грязью, рухлядью и кучами мусора. Ветер перебрасывал от стены к стене ошмётки чего-то непонятного. Фонарные столбы прогнулись, перекосились и торчали в разные стороны. Природы не было вовсе. Всё несло на себе печать мрака и однотонности, лишь небо чуть отливало красным.
        Проплутав до наступления полной темноты, Король понял, что заблудился. Остановившись посреди улицы, он прокричал:
        - Люди! Есть кто-нибудь живой?
        Сквозняк сдул его крик и унес в неизвестном направлении.
        Король вошёл в первый попавшийся подъезд и по разрушенной наполовину лестнице добрался до какого-то помещения. Помещение было необитаемым и продувалось со всех четырёх сторон. Король отыскал нишу, забился в нее и закрыл глаза. Дрожа от холода, он всё-таки стал засыпать.
        Разбудил его пронзительный стон. Король высунулся из ниши, прислушиваясь. Ветер притих, стояла полнейшая тишина. Стон возобновился - высокий надрывный голос, то ли детский, то ли женский… Король подхватил с пола обломок кирпича и, стараясь не шуметь, двинулся к выходу.
        Вышел на улицу. Стон повторился вновь, ещё резче и громче.
        Король всмотрелся в темноту и увидел на другой стороне что-то белеющее. Он осторожно стал приближаться.
        На асфальте лежала большая белая чайка. Застыв в распластанной позе, она тяжело, по-человечьи, дышала. Король отбросил кирпич и склонился над птицей. Почувствовав его приближение, чайка открыла маленькие красные глаза.
        - Интересно, - чуть слышно произнёс Король и дотронулся до переломанного крыла.
        Чайка вдруг встрепенулась, подскочила и с размаху ударила клювом в королевское лицо. Король вскрикнул и отшатнулся, схватившись руками за свою щёку, а чайка, издав боевой клич, стала подпрыгивать, стараясь клюнуть его в живот. Король упал, попытался отбиваться ногами, но птица не унималась. Король закричал.
        Раздался выстрел. Чайку отбросило к стене. Король замолк. Из темноты вышел бородатый охотник и тяжёлым прищуренным взглядом осмотрел Короля. Во лбу у охотника чернела крупная запёкшаяся рана, отчего Королю почудилось сперва, что у человека этого три глаза… Трёхглазый молча повесил за спину обрезанный карабин, подошёл к стене, подобрал тушку и приладил её к поясу.
        - Жив? - спросил он Короля.
        - Жив, - подтвердил Король, придерживая ладонью рану на щеке, из которой сочилась кровь.
        Охотник убрал королевскую ладонь, поглядел на рану, зачерпнул горсть грязи и размазал её по окровавленной щеке.
        - До смерти заживёт, - сказал он и, уходя, прибавил: - Вставай, пошли.
        20
        Трёхглазый привёл Короля в какой-то дом. Двери и окна были заколочены, и снаружи казалось, что дом для жилья непригоден.
        Внутри же было даже тепло. В узкой длинной комнате с провисшим потолком горел тусклый свет: сальная свеча коптила и стекала на пол. На полу вдоль стен сидя спали люди. Мускулистая женщина помешивала в огромном котле вонючее варево. Возле котла грелся человек с карабином, один его глаз скрывала чёрная повязка.
        - Здрасьте, - сказал, войдя, Король. - Бог в помощь.
        Повариха и Одноглазый посмотрели на Короля, но ничего не ответили. Трёхглазый подошёл к котлу, погрел над паром руки и отдал женщине убитую чайку. Та молча принялась её ощипывать, стряхивая перья в угол. Трёхглазый уселся возле котла и взглядом указал Королю на место рядом. Король присел и тоже стал греть руки. Его щека кровоточила. Одноглазый вдруг заговорил:
        - Слепой сказал нам, что Трёхглазый Снайпер вернётся не один, что с ним будет мёртвая птица и новый человек. Слепой никогда не ошибается.
        Повернувшись к Королю, он продолжил:
        - Новому человеку повезло - обычно они бьют в глаз, а не в щёку. Они редко промахиваются.
        Одноглазый зачерпнул с пола горсть грязи и протянул Королю. Король благодарственно кивнул и, поморщившись, приложил грязь к ране.
        - Везучий Человек путешествует? - спросил Одноглазый.
        - Не совсем, - ответил Король. - Я ищу…
        - Кого? - спросил Одноглазый.
        - Работу ищу, - ответил Король.
        - А, Везучему Человеку нужны деньги, - предположил Одноглазый. - Тогда он ошибся адресом. У охотников давно нет никаких денег, у охотников - натурообмен.
        Повариха закончила ощипывать тушку, ухватила её за ноги и, разорвав напополам, кинула в котёл. Король поморщился.
        На пороге появились ещё два охотника, один тащил другого - перепачканного и окровавленного. Одноглазый вскочил и бросился помогать втаскивать раненого. Беднягу оттащили в угол. Кто-то сказал:
        - Принесите побольше грязи. Ему поможет только грязь.
        Король посмотрел на Трёхглазого и спросил:
        - У вас что тут - война?
        - У нас охота, - ответил тот.
        Вернувшийся к котлу Одноглазый добавил:
        - Только эта охота нам пуще всякой неволи.
        Усевшись, он поинтересовался:
        - Везучий Человек случайно не врач?
        - Нет, - ответил Король, - я король.
        - Кто? - в один голос переспросили Одноглазый и Трёхглазый.
        - Король, - повторил Король.
        Охотники переглянулись.
        - Охотники не любят обмана, - неуверенно сказал Одноглазый. - Обманщиков они обычно скармливают чайкам.
        Вместо возражений Король достал из кармана бумажник и показал охотникам лоскуток газетной бумаги.
        - Вот, - прокомментировал он. - Только она в воде побывала, её размыло слегка.
        Сидящие вдоль стен люди зашевелились. Одноглазый и Трёхглазый склонились над фотокарточкой.
        - Вроде похож, - сказал Одноглазый.
        - Да ну, - сказал Трёхглазый. - Тут же ни черта не разобрать!
        - Слепого спросите, - предложила повариха.
        - Верно, - послышались голоса. - Слепого не обманешь! Спросить Слепого!
        И все устремили взгляды в дальний угол, где сидел человек с повязкой на лице. Слепой протянул вперёд руки.
        - Слепой хочет, чтобы Везучий Человек подошёл к нему, - объяснил Одноглазый и подтолкнул Короля.
        Король приблизился к Слепому и опустился на корточки. Слепой сначала ощупал руки Короля, потом провёл ладонями по его лицу. Подняв испачканную в крови руку, Слепой медленно прохрипел:
        - Королевская!
        И как бы в подтверждение своего слова он прикоснулся этой рукой к лежащему рядом раненому. Тот от прикосновения пришёл на мгновение в сознание и проговорил что-то невнятное.
        От стены отделился человек с перевязанной головой и грохнулся перед Королём на колени. Заливаясь слезами, он стал выкрикивать громкие нечленораздельные звуки. Король от неожиданности отшатнулся.
        - Дырявая Голова не совсем здоров, - объяснил Одноглазый. - Чайки выклевали ему мозг, но до сердца не достали. Теперь он ничего не понимает, но всё чувствует. Дырявая Голова от имени охотников просит Везучего Человека спасти их от помойных чаек. Он говорит, что, если Везучий Человек поможет им, охотники сделают его своим Королём!
        - Интересно, - задумался Король и похлопал по плечу Дырявую Голову. - Тут надобно подумать…
        - Везучему Человеку надо подумать! - громко объявил Одноглазый и замахал руками, призывая всех затихнуть.
        - Подумай, твоё величество, - сказал Трехглазый и предложил Королю уютное место возле котла.
        21
        Трёхглазый и Король сидели на полуразрушенной крыше охотничьего пристанища. Вокруг простирался ночной город - тут и там блестели огоньки костров. Трёхглазый наковырял из стены щепотку коричневой пыли, высыпал её в обрывок бумаги, сделал самокрутку и закурил.
        - Чайки… Чайки, сволочи, - неспешно говорил он. - Сколько себя помню - всё эти помойные чайки. И никак их не извести! Отстреливаешь, отстреливаешь - а их только больше становится. Наши деды были охотниками, наши отцы были охотниками, наши дети тоже будут охотниками: этих тварей хватит на всех. Охотников может спасти одно - умный вождь, который знает, что делать.
        - Я понимаю, - сказал Король. - А вы не пробовали выбирать вождя из охотников?
        Снизу появился Одноглазый и ответил:
        - Охотники много раз выбирали себе вождей, - и он протянул Королю котелок с кипящей едой, а второй такой же поставил перед собой и Трёхглазым.
        - И что? - спросил Король, подозрительно глядя на булькающее месиво.
        - А ну их! - махнул рукой Одноглазый и принялся отхлёбывать из котелка.
        - Любой охотник мыслит по-охотничьи, - сказал Трёхглазый. - Каждый вождь, как ни старался, как ни лез из кожи, ничего нового придумать не мог. Охота, Большая Охота, Великая Охота - слова, одни слова. Никакого результата это не дало. Разве что самому вождю лишний кусок доставался - за вредность. Кончалось всё тем, что вождь разъедался до таких размеров, что терял прыть и былую силу, не мог больше убегать от чаек и чайки его склёвывали. И снова наступала охота… Так рассказывали старые охотники, которое ещё умели читать.
        - Поэтому охотники уже много лет живут без вождей, - подвёл черту Одноглазый. - Каждый сам за себя.
        - Ну что ж, - поразмыслив, сказал Король. - Пусть будет… Королевская охота.
        И он решительно отхлебнул из котелка. Но тут же выплюнул всё обратно; глаза его полезли на лоб, язык высунулся. Король зашёлся кашлем.
        - Подавился, - сказал Трёхглазый.
        - Что-то придумал, - предположил Одноглазый.
        22
        Светало. Широкими быстрыми шагами Король шёл по пустым улицам, осматривая всё вокруг. Рядом с ним шагали Одноглазый и Трёхглазый, а чуть поодаль - ещё несколько вооружённых охотников и безоружный Дырявая Голова.
        - Когда они обычно прилетают? - расспрашивал Король.
        - Когда мы этого меньше всего ожидаем, - отвечал Трёхглазый. - Обычно - ближе к вечеру, но точного расписания у них нет.
        - А если погода нелётная? - поинтересовался Король.
        - Всё равно прилетают, - отвечал Трёхглазый. - Не все, но самые сильные всё равно прилетают. Суки.
        По кручёной шаткой лестнице поднялись на башню, откуда весь город был как на ладони. В утреннем тумане чернели ленточки дымящихся костров.
        - Охотники умеют говорить кострами, - разъяснил Одноглазый. - Этими дымами охотники говорят, что они ждут распоряжений Везучего Человека.
        Король сосредоточился и долго смотрел вниз.
        - Грязь… - размышлял он вслух. - Откуда столько грязи?
        - От чаек, - подсказал Одноглазый.
        - Наоборот, - возразил Трёхглазый, - по-моему, это чайки - от грязи. Хотя… Вообще-то это спорный вопрос, среди охотников нет согласия на этот счёт. Может быть, всегда была грязь и всегда были чайки?
        - Не думаю, - сказал Король. - Что-то всё-таки было вначале. И вот если мы решим эту задачку, то избавимся и от одного, и от другого.
        Охотники переглянулись.
        На главной площади, больше похожей на большую помойку, к рассвету собрались человек сто охотников. Вид у них был угрюмый, у многих были перевязаны глаза, головы и другие уязвимые места. Присутствовали среди собравшихся столетний бородатый дед и даже совсем молодой охотник.
        - Это представители от стоянок, - шепнул Королю Трёхглазый. - Всем приходить опасно: скопище народа - слишком хорошая мишень для чаек. Всё, что нужно, скажи им, Твоё Величество, они передадут.
        Король взобрался на кучу мусора и сказал распевно:.
        - Охотники! Друзья мои!.. - он осёкся, заметив, как лицо перекосила неискренняя американская улыбка. Задержав нервный тик рукой, он продолжал запросто: - Да что тут говорить! Всё очень просто: надо очистить город, а для этого надо вырыть канавы, чтобы убрать в них весь мусор. А дальше - сами увидите!
        Угрюмые охотники смотрели на Короля без энтузиазма. Дед зевал, юный охотник щёлкал семечки. Король замешкался.
        - Копать, копать, - попытался разъяснить он, демонстрируя жестами, как это делается. - Вот так, понимаете?
        - Охотники всё понимают, - тихо оказал Одноглазый, - охотники не доверяют словам.
        Король спрыгнул с кучи и подал знак рукой, ему протянули лопату. Король прошёл сквозь толпу и остановился на середине площади. Охотники расступились, образовав круг. Король скинул пиджак, поплевал на ладошки и принялся копать.
        Охотники неподвижно наблюдали за Королём, пока на середину не вылез Дырявая Голова. Он вытащил из-за пазухи детский совочек и стал помогать копать; получалось у него плохо, но он старался изо всех сил, а потом ещё и промычал что-то, выразительно глядя на праздно стоящих охотников. Те наконец вышли из оцепенения - и зашушукались. Вскоре к Королю присоединились Трёхглазый, Одноглазый, а затем подоспели с лопатами и другие.
        - У нас мало времени! - крикнул Король, не разгибаясь. - Идите и копайте. Всё в ваших руках!
        И он углубился в раскопки. Охотники, не говоря лишних слов, разбрелись в разных направлениях.
        23
        Связной спрыгнул в яму, скатился по склону и затормозил у ног Короля. Он не мог отдышаться, он только выговорил:
        - Полу… получа… ется… Полу… чается!
        Одноглазый подал связному кружку с водой. Связной выпил, обливаясь и захлёбываясь.
        - Получается, - сказал он наконец. - Все копают! Никогда не видел на улицах столько охотников! Лопаты, лопаты, ломы… Даже дети охотников - и те подкапывают. Даже жёны охотников - копаются.
        - Это надо перекурить, - предложил Трёхглазый.
        - Перекур, - кивнул Король.
        - Перекур восемь минут! - громко повторил Одноглазый.
        Охотники повтыкали лопаты в землю и стали рассаживаться в кружок на дне огромной ямы.
        Король снял мокрую рубаху, повесил её на древко лопаты. Лицо у него было безрадостное, рукой он то и дело хватался за живот. Пока охотники раскуривали Большую охотничью трубку, Король взобрался по склону наверх и осмотрелся. На краю площади горел костёр, на котором варилась еда. Рядом сидел дед и следил за огнём. Чуть поодаль в поисках горючих материалов бродил молодой охотник. К нему-то Король и подошёл.
        - Бог в помощь, - начал было Король и остановился - вблизи молодой охотник оказался девушкой.
        Охотница удивлённо уставилась на Короля. Король кашлянул и сказал:
        - Простите…
        Он отошёл к деду. Тот сидел на земле с зажатым между колен ружьём, выковыривал из прорех в асфальте корешки да травинки и быстро их жевал.
        - Скажите, пожалуйста, - обратился к деду Король, - где у вас тут туалет?
        Старик хитро прищурился, недоумённо пожал плечами и, обведя рукой всё вокруг, сказал:
        - Дык…
        Трёхглазый принял из рук связного Большую охотничью трубку, затянулся и блаженно прикрыл глаза. Выпуская колечки дыма, он заметил:
        - Кажется, моя последняя охота оказалась удачной.
        - А что говорит Слепой? - полюбопытствовал Одноглазый.
        - Слепой пока ничего не говорит, - ответил связной. - Слепой присматривается.
        Неожиданно раздался свист. Охотники задрали головы кверху - на краю канавы стояла девушка-охотница и, как птица крыльями, махала руками.
        - Тревога! - крикнул кто-то из охотников.
        Все разом вскочили, похватали обрезы и карабины и в одно мгновение оказались наверху. Только Дырявая Голова, несколько раз соскользнув с крутого склона, так и остался лежать на дне - животом вниз, прикрыв голову руками.
        - А Король где? - закричал Трёхглазый, прячась за мусорный холмик.
        Одноглазый завертел головой, неопределённо моргая глазом.
        Но искать было некогда. Огромная тень нависла над городом, в небе замелькали тысячи крыльев, безумное многоголосое кряканье заглушило все звуки. Охотники рассеялись по периметру площади, взяв карабины на плечо.
        Трёхглазый и Одноглазый передёрнули затворы.
        Король выбежал на шум из развалин и в замешательстве остановился посреди маленького дворика-колодца. Вслед за галдежом чаек раздались частые выстрелы. Король вертелся: он никак не мог сориентироваться и разобрать, в какой стороне находится площадь.
        Сверху упала убитая чайка. Потом ещё одна. Ещё одна. И ещё одна. И ещё, ещё… Король метался среди падающих к его ногам птиц, увёртываясь и закрываясь руками. Прижавшись к стене, он что было мочи заорал:
        - Не стрелять! Не стрелять!
        Но никто его не услышал.
        24
        Стало тихо. Посреди канавы в окружении белых тушек лежал Дырявая Голова. Приподняв голову, он наблюдал за трепыхающейся перед ним подбитой чайкой.
        Увидав Короля, Трёхглазый затараторил:
        - Ё моё, твоё величество! Живой! А я уж было испугался, что тебя поклевали!
        Король с возбуждённо-отрешённым выражением лица шагал по тёмной площади. Остановился, наткнувшись на связного, - тот неподвижно лежал на краю ямы, рядом с ним сидел Одноглазый.
        - Мёртвый, - сказал он.
        - Там ещё двое, - добавил Трёхглазый. - А там ещё трое. И там… И так каждый вечер.
        - Теперь Везучий Человек понимает, зачем у охотников столько лопат? - спросил Одноглазый.
        Король молча отошёл к стене.
        - Надо спешить, - сказал он, не поворачиваясь. - Следующего налёта не будет. Это я говорю, Король!
        Сидевший неподалёку Дед-охотник громко чихнул.
        Ночью по всему городу горели костры - их было гораздо больше обычного. Тысячи охотников собирали мусор, клали его на носилки и сваливали в вырытые днём ямы. Король лично командовал генеральной уборкой, с факелом в руке он шагал по улицам, заходил в дома, грелся у костров. Одноглазый и Трёхглазый неизменно его сопровождали.
        - Стой, кто идёт? - выкрикнула из темноты девушка-охотница.
        - Королевская охота, - назвал пароль Одноглазый.
        Пропущенные на площадь Король и его свита присели передохнуть к костру. Дед раздал котелки.
        - Поесть бы тебе надо, твоё величество, - сказал Трёхглазый.
        Король энергично замотал головой.
        - Охотникам нужен живой вождь, - сказал на это Одноглазый. - Везучий Человек должен подкрепиться.
        Король через силу взял котелок. Одноглазый вдруг настороженно вздрогнул, вскинул карабин и крикнул в темноту:
        - Кто там?
        Все обернулись. Оттуда, куда прицелился Одноглазый, послышалось мычание и нечленораздельная речь. Трёхглазый поднялся и посветил факелом. У стены, щурясь от яркого света, стоял Дырявая Голова и что-то прятал за пазухой. Одноглазый подошёл к нему и сказал строго:
        - Дырявая Голова опять нарушает Закон охоты!
        И вырвал у того из-за пазухи небольшую раненую чайку. Птица затрепыхалась и жалобно пискнула. Одноглазый взял её за лапки, вернулся к костру, бросил добычу в кипящий котёл и сказал, обращаясь к Королю:
        - Хорошая чайка - мёртвая чайка.
        Король смолчал. Сделав два глотка из котелка, он плотно стиснул зубы.
        Дырявая Голова почему-то улыбнулся и повертел пальцем у виска.
        Когда все ушли работать, девушка-охотница придвинулась к костру, прикурила от головни самокрутку и присела на корточки напротив деда.
        - Дед, - спросила она, - что такое Бог?
        - Не помню, - уклончиво ответил дед и прищурил левый глаз.
        25
        Светило солнце. Король стоял на балконе башни и прикрывал рукой глаза. Город был на удивление чист. За спиной Короля расположились Одноглавый, Трёхглазый, Дырявая Голова и другие - все они смотрели на Короля с нескрываемой надеждой.
        Неожиданно побледнев, Король схватился за живот, но никто не успел этого заметить, так как в этот миг раздался сигнальный свист.
        - Летят, - проговорил Трёхглазый.
        Все разом спрятались за колонны. Король сполз под бортик балкона. Гигантская тёмная туча с громким кряканьем и писком надвигалась из-за горизонта.
        - Не стрелять, - тихо приказал Король. - Главное - не стрелять!
        И он посерел от боли. Как давеча, тень заслонила полнеба, но Король не мог посмотреть наверх.
        - Ну, что там? - спросил он.
        - Кружат, - сказал Одноглазый. - Как-то странно кружат.
        Охотники судорожно сжимали в руках свои обрезы и вглядывались в небеса. Вдруг шум стал стихать, и все услышали, как радостно замычал Дырявая Голова.
        - Улетают, - удивился Трёхглазый. - Улетают, твоё величество! Век охоты не видать, улетают!
        - Улетает! - подхватили остальные охотники. - Улетают! У-ле-та-ют! У-ле-та-ют!
        Не в силах ничего сказать, Король улыбнулся. Тень испарилась, вновь уступив место солнцу, и хлопанье крыльев сменилось радостными криками охотников. Весь город возликовал.
        - Качать победителя! - воскликнул Одноглазый. - Качать Везучего Короля!
        Король хотел возразить, но охотники стремительно подхватили его на руки и понесли по кручёной лестнице вниз, громогласно скандируя:
        - Да здравствует Король - Вождь вождей! Да здравствует наш Король - победитель помойных чаек!
        На улице к несущим победителя присоединилось ещё множество охотников. Короля стали подкидывать вверх. Он махал руками, что-то кричал, но его никто не слушал.
        Наконец охотники выдохлись и, пока им на смену не пришли другие, поймали Короля и поставили на ноги. Он тут же бросился бежать, раздвигая локтями охотничьих жён, пытавшихся во что бы то ни стало поцеловать героя, и сбивая с ног охотничьих детей. С трудом добравшись до стены, Король нагнулся - его вырвало.
        Бежавший вслед за ним Трёхглазый только теперь понял, в чём дело. Он обернулся к ревущей толпе и завопил:
        - Доктора!
        Но и его никто не услышал.
        26
        - Так вот сложились обстоятельства… - сказал Оруженосец и потупился.
        Напротив него неподвижно сидели Королева и беременная Принцесса. В подвале несколько минут царило молчание. Прервала неловкую паузу Королева.
        - И надолго вас… посылают? - спросила она каким-то почти злорадным тоном.
        Оруженосец замялся и вяло пробубнил:
        - Я точно не могу сказать. Не знаю, надеюсь, что не на очень долго… Но, сами понимаете, дипломатическая работа - это не оружие подносить…
        - Понимаю, - уничтожающе протянула Королева. - Вот теперь я всё прекрасно понимаю… дорогуша!
        Она встала и демонстративно скрылась за занавеской.
        - Ну зачем вы так, - огорчился Оруженосец. - Я же не мог отказаться от такого предложения! Ну подумайте - что же мне, всю жизнь в этом подвале… Простите. Такой шанс только раз в жизни даётся!
        Он поглядел на Принцессу. Принцесса молчала.
        - Я буду писать, - сказал Оруженосец. - Я буду бандероли слать. И деньги. Каждый месяц буду… писать.
        Принцесса молчала. Почувствовав себя чересчур неловко, Оруженосец встал.
        - Ну всё, - вздохнул он, - время нынче дорого. Тут вот в сумке - продукты вам на первое время. А там, глядишь, и папа ваш объявится…
        Он стал надевать калоши.
        - Ты вернёшься? - спросила Принцесса.
        - Ну разумеется, дорогая моя, - ответил Оруженосец.
        Он выбрался из подвала, миновал залежи грязи и вылез через дыру в заборе к дороге. На обочине стоял его автомобиль. Оруженосец снял калоши, открыл багажник и хотел было положить их туда, но передумал… Размахнулся - и выкинул калоши за забор. Вытирев тряпкой руки, он захлопнул багажник, сел в машину и уехал.
        27
        Король открыл глаза. Рядом с его постелью сидела девушка-охотница. Король присмотрелся: она спала. Тогда он встал, завернулся в простыню и подошёл к окну. Прибитое к раме толстое старое покрывало, видимо, заменяло стекло. Король одним глазком заглянул в проеденную молью дырочку - и увидел площадь.
        В городе продолжался праздник. Охотники, их дети и жёны смеялись, плясали, прыгали и распевали охотничьи песни. Дед наяривал на гармошке, вокруг него лихо отплясывали повариха и ещё две толстые женщины. Какой-то охотник, извалявшийся с ног до головы в перьях, изображал чайку. На фасаде дома напротив представляли театр теней…
        - Ваше величество! - услышал Король из-за спины. - Вам ещё рано вставать, ещё нельзя!
        Охотница заботливо поправила подушку. Король вернулся, сел на кровать, стал осматривать перевязанное бинтом правое запястье.
        - Сколько же они уже празднуют? - спросил он.
        Девушка попробовала сосчитать на пальцах, но сбилась и ответила попросту:
        - Ух, долго!
        - Интересно, - сказал Король.
        - Охотники много лет ничего не праздновали, - поделилась девушка. - Охотникам очень понравилось праздновать.
        - Я вижу, - кивнул Король. - А со мной что было?
        - А вы отравились, ваше величество, - спокойно объяснила девушка. - Фельдшер наш прописал вам кровопускание, промывание желудка, постельный режим и эту, как её… щадящую пищу. Кровь вам пустили, желудок промыли, а пищу сейчас принесут.
        Король зубами разгрыз бинт, смотал его с руки и бросил на пол.
        На кухне сидел Дырявая Голова, резал большим ножом лук и плакал. Вбежала девушка-охотница.
        - Проснулся, - сообщила она. - Пришёл в себя. Есть хочет.
        Она взяла нарезанный лук, кинула его в миску с салатом и перемешала рукой. Ещё раз проверив всё по записанному на бумажке рецепту, она удивлённо понюхала содержимое миски и убежала.
        Дырявая Голова постоял-постоял, да и заплакал пуще прежнего.
        28
        Король расхаживал взад-вперёд по комнате, изредка останавливаясь у окна и выглядывая на улицу. На площади было тихо и пусто, только временами откуда-то издалека доносилось пьяное пение а капелла. Устав от вынужденного безделья, Король через смежную дверь заглянул в соседнюю комнатушку и наткнулся на девушку-охотницу, которая затаскивала через порог совершенно пьяного деда. Увидев Короля, девушка смутилась. Король извинился и вышел. Через несколько минут девушка сама появилась в покоях Короля, всё ещё чувствуя себя не очень уютно.
        - Я хотел узнать, - сказал Король, - что, телеграф ещё не восстановили?
        - Не знаю, ваше величество, - сказала девушка. - Слышала: звания какие-то восстановили и названия улиц. А насчёт телеграфа - не знаю.
        - Мне бы телеграмму семье дать, - задумчиво произнёс Король.
        - Семье? - упавшим голосом переспросила девушка. - Так вы продиктуйте - если восстановили, то я отправлю.
        - Запоминайте, - согласился Король. - Всё порядке зпт собирайте вещи тчк Король.
        В этот момент в дверь без стука вошёл слегка нетрезвый Трёхглазый. Вид у него был несколько странноватый: отглаженная рубашка, костюм и даже галстук контрастировали с немытым лицом и лохматой головой. Третий глаз был заклеен пластырем.
        - Твоё величество, - сказал он, - там к тебе пожаловали. Пришли то есть.
        - Кто пришёл? - спросил Король. - Охотники?
        - Гм… народ, - ответил Трёхглазый.
        - Народ? - удивился Король. - И много народу?
        - Штук десять-двенадцать, - ответил Трёхглазый.
        В прихожей Короля ожидала делегация охотников: все были нетрезвые, грязные, но в чистой одежде. Впереди всех стоял неизвестный человек с узкими глазками. Где-то в глубине компании Король разглядел Одноглазого.
        Охотники поклонились, Король ответил кивком головы.
        - Извини за беспокойство, твоё величество, - начал Узкоглазый. - Нас народ послал. Он, значит, интересуется: что дальше делать?
        - Как что делать? - удивился Король.
        - Как жить дальше? - уточнил Узкоглазый. - Есть хочется, твоё величество.
        - Хочется - так ешьте, - сказал Король.
        - А… А что есть? - спросил Узкоглазый.
        - А что вы до сих пор ели? - спросил Король.
        Узкоглазый недовольно переглянулся с остальными делегатами.
        - Раньше, - сказал он, - мы ели отходы и чаек. А теперь - чаек, значит, нет, отходы все закопали. У кого что в запасе было - съели на праздниках. Ну а теперь как?
        Король нахмурился.
        - Нельзя же всю жизнь отходами питаться! - сказал он. - Что вы! Давайте теперь работать, давайте хлеб выращивать, овощи, фрукты. Торговать давайте с соседями. Столько всего впереди!
        - А грязь? - спросил кто-то из охотников. - Где теперь грязь брать?
        - Зачем вам грязь? - не понял Король.
        - Эк… - удивился кто-то. - Как же нам без грязи?
        Король искренне растерялся и посмотрел на Одноглазого, как бы ища поддержки. Но тот отвёл глаз в сторону.
        - Так что, значит, скажешь нам, твоё величество? - спросил Узкоглазый.
        - Мне больше сказать нечего, - твёрдо ответил Король. - Идите работайте, всё и приложится.
        - Работать? - присвистнул кто-то. - Ишь ты…
        Узкоглазый повернулся к Королю спиной и заявил:
        - Пошлите, господа! С ним всё ясно.
        Охотники двинулись к дверям. Кто-то говорил:
        - Хватит, мужики. Погуляли - и будя. Пора откапывать…
        Одноглазый выходил последним. В дверях он оглянулся на Короля, обескураженно пожал плечами и развёл руки в стороны.
        Король застыл в нерешительности. Девушка и Трёхглазый стояли в стороне и смотрели на него почти испуганно.
        Наконец Король развернулся на каблуках и молча вышел в спальню. Девушка и Трёхглазый робко последовали за ним.
        - А вы что же не ушли? - огрызнулся на них Король.
        Ответа не последовало. Король сорвал с подушки наволочку, бросил её на пол и стал собирать кое-какие вещи. Чуть поостыв, он заметил, что девушка и Трёхглазый всё ещё тут, и спросил:
        - Вы телеграмму дать не успели?
        - Нет, - помотала головой девушка.
        - И то хорошо, - вздохнул Король и завязал узел.
        - Как же так… - грустно прошептала девушка.
        - Слепой это предвидел, - не менее грустно сказал Трёхглазый.
        29
        Шёл сильный дождь. Девушка-охотница уже на крыльце догнала Короля, подала ему старый мужской зонт и сказала:
        - Бог в помощь, ваше величество.
        - Прощайте, - ответил Король и поцеловал девушке руку. - Счастливой охоты!
        В пальто, с узелком за спиной Король шёл по мокрым улицам города. Охотники молчаливо смотрели на него из окон. Кое-где возле свежевырытых ям валялись мусор и лопаты.
        Возле отремонтированных ворот Король оглянулся и увидел Дырявую Голову - тот брёл за ним через весь город, ёжась от холода и дождя. Король вышел за ворота, Дырявая Голова последовал за ним. Пройдя несколько метров, Король обернулся и крикнул:
        - Иди домой!
        Дырявая Голова несогласно замычал.
        - Иди, иди, - повторил Король.
        Недовольно скривив физиономию, Дырявая Голова развернулся и зашагал обратно в город.
        Король отправился в сторону леса.
        С наступлением сумерек дождь не прекратился. Король брёл по скользкой просёлочной дороге, падал, поднимался и брёл дальше. Зонт вконец разломался, и его пришлось выбросить.
        Из леса послышался протяжный волчий вой. Король насторожился: вой становился всё ближе. Король ускорил шаг.
        Почувствовав за спиной чьё-то тяжёлое дыхание, Король припустил бегом. Неожиданно перед ним возникла огромная фигура человека в капюшоне. Король резко остановился, оглянулся. В тот же миг человек схватил его сзади и зажал крепкой рукой рот. Король задёргался, пытаясь высвободиться. Ещё две тёмные личности выросли в темноте, ухватили Короля за руки и принялись шарить по карманам. Король отбивался, пытаясь лягнуть нападавших ногой, но всё время промахивался.
        Угрюмая морда показалась из капюшона и очутилась прямо перед королевским лицом.
        - Тише ты! - сказал грабитель. - Ну чего разволновался? Мы ж не волки!
        30
        Король очнулся, когда выпал снег. Он лежал на краю большого белого поля, рядом валялось порванное пальто. Король попытался встать. Тело болело, губа опять была разбита. С усилием разжав кулак, Король обнаружил в нём измятый клочок бумаги - фотографию семьи. Разгладив бумажку, он сунул её в карман. Неожиданный кашель довёл его до удушья - Король сплюнул на снег розовой пеной.
        Потом завернулся в рваное пальто и заковылял по заснеженному полю.
        Где-то вдали маячил тусклый огонёк. Пошатываясь от холода и голода, Король побрёл на его свет.
        На холме стоял небольшой бревенчатый трактир, из него на версту разносились вперемешку крики, ругань, оплеухи, пьяное пение. Не обращая на это внимания, Король вошёл в заведение и сел в утолок на скамеечку, пробуя согреться.
        Народу было немного, зато было много дыму. То тут, то там затевались драчки. Два подозрительных типа пытались сбыть застольщикам драгоценные камни. Толстая полупьяная трактирщица с подбитым глазом орала на посетителей осипшим басом:
        - Пшёл в задницу, чёрт такой! Ты мне ещё за прошлую бутылку не расплатился! Никаких в долг! Это вот видел! А ты вообще заткнись, пьянь!
        Король исподлобья наблюдал за соседними столиками, ему страшно хотелось есть, ещё больше хотелось пить. Он решился: выждал момент, когда у стойки никого не было, встал и неровной походкой подошёл к трактирщице. Та смотрела будто бы сквозь него.
        - Я король, - сказал он. - Дайте мне, пожалуйста, стакан портвейна в долг.
        И он отшатнулся, будто ожидал затрещины.
        Трактирщица очень медленно вынула изо рта хабарик, затушила его о стойку, нагнулась и достала из-под прилавка какую-то редкостную бутыль. Нацедив в стакан вина, она придвинула его Королю. Король схватил стакан обеими руками и жадно вылакал. Трактирщица всё так же равнодушно и медленно налила еще стакан и выложила на стойку кусок колбасы. Король осушил второй стакан, откусил ломоть колбасы и чуть было не подавился. Трактирщица придвинула к нему бутыль с остатками вина.
        - Я отдам, - пообещал Король, прожёвывая, - я действительно король.
        - Я знаю, - устало сказала Трактирщица.
        - Мы знакомы? - удивился Король.
        Трактирщица ответила равнодушным взглядом.
        - Когда я была… маленькой… девочкой, - проговорила она, - я всё мечтала, что появится однажды прекрасный принц и увезёт меня отсюда. Я так этого хотела… так ждала, что стала очень ясно представлять себе этого принца, частенько видела его во сне… Только тогда ты выглядел гораздо моложе…
        Король не нашёлся, что ответить. Он уклончиво кивнул головой и, прихватив колбасу и бутыль, молча попятился к выходу. Трактирщица больше ничего не сказала, она проводила Короля пустым взглядом - будто бы глядела сквозь него.
        Когда Король вновь побрёл по заснеженному полю, удаляясь от трактира, он не услышал больше ни крика, ни ругани - в заведении стало тихо.
        31
        Ночью занялась метель. Король не видел, куда идёт; колени утопали в снегу, глаза слепило, драное пальто развевалось по ветру.
        Наткнувшись на полосатый столбик, Король ухватился за него и долго так стоял, вцепившись намертво. Когда силы всё же иссякли, он сполз вниз, в сугроб, прислонился к столбу и вынул из-за пазухи бутыль. Последние капли чуть согрели его, он закутался потуже и замер, глядя прямо перед собой…
        В подвале царил холод: трубы покрылись инеем, метель свистела и швыряла в помещение сквозь щели порции колючего снега. Очередной раз заткнув дыру под дверью газетами, Королева вернулась за стол, села. Увидела на краю столешницы хлебную крошку, аккуратно взяла её двумя пальцами и положила в рот, виновато покосившись на занавеску. Там, за занавеской, на лежанке из старого матраца лежала, уткнувшись лицом в стену, Принцесса. Королева стала греть руки над свечкой.
        Вдруг пламя свечи дрогнуло, покосилось и погасло. Стало совсем темно.
        - А спички-то, - тихо сказала Королева, - спички-то у нас… кончились?..
        - Ой, мама! Ой! - неожиданно застонала Принцесса. - Мамочка! Ой, ай!
        - Что? - в темноте закричала Королева. - Что? Что такое? Началось?! Ах ты! Погоди, спички-то…
        - Мамочка! - вопила Принцесса.
        - Погоди! - кричала Королева, натыкаясь на всё впотьмах. - Погоди ж ты, спички-то у нас… спички-то…
        Затычку под дверью снова прорвало, большое снежное облако влетело в подвал и заискрилось в темноте.
        …Ветер подхватил клочок бумаги, который Король выронил из кармана, доставая бутыль. Он не заметил этого. Фотография взвилась вверх и исчезла.
        Короля заносило снегом, постепенно его фигура превращалась в белый сугроб. Сугроб рос, увеличивался, очертания сидящего человека понемногу сглаживались и очень скоро сошли на нет.
        32
        Только-только начало светать. В поле стояла тишина, серебрился гладкий снег. Издалека доносилось едва слышное позвякивание. Позвякивание приближалось. На горизонте появился силуэт - путник шёл, утопая по щиколотку в снегу, на голове у него был грубый мешок с чёрными прорезями для глаз, и такой же мешок, только наполненный, путник нёс за спиной. Позвякивало как раз из этого мешка.
        У пограничного столбика с надписью «39» путник остановился. Его внимание привлекло торчавшее из сугроба зелёное бутылочное горлышко. Путник снял со спины мешок и потянулся за бутылкой. Вместе с ней из сугроба показалась посиневшая человеческая рука.
        Путник испуганно завопил и, позабыв про мешок, бросился наутёк.
        Ранним утром по тихим чистым улочкам ехала телега. На телеге сидел возничий, а за ним лежал ещё кто-то, накрытый цветным лоскутным одеялом так, что торчали только белые костлявые ноги. Из аккуратных домиков выходили любопытные мастера с подмастерьями и провожали телегу взглядами.
        - Эй, братец! - окликнул возничего один - видимо, кузнец. - Кого везёшь?
        - А того везём, - лукаво ответил возничий, - кого нам до сих пор не хватало.
        - А кого нам не хватало? - спросил другой - видимо, бондарь.
        - А ты сам-то догадайся! - ответил возничий. - Чай не лаптем щи-то хлебаешь!
        Когда телега исчезла за поворотом, бондарь вопросительно поглядел на своего соседа кузнеца.
        - Сдаётся мне, - рассудительно произнёс кузнец, - нашёл-таки он нам короля.
        - Вон что! - присвистнул Бондарь. - И что же теперь будет?
        - А всё и будет, - сказал кузнец. - Король королевствовать будет, ты будешь бочки сколачивать, я буду подковы ковать. И вся гармония!
        33
        Король открыл глаза и от удивления заморгал. Была ночь; он лежал в тёплой мягкой постели, на пуховике, укрытый толстым ватным одеялом. Под пологом горел огонёк, освещая просторную спальню. В углу потрескивал камин.
        Король присел, рассматривая надетую на него длинную ночную рубаху с кружевами. Рядом на венском стуле висел махровый халат. Под стулом стоял ночной горшок, расписанный узорами… Король встал, надел халат и вышел из спальни.
        Коридор был устлан коврами. Возле дверей сидя спал одетый в ливрею служка. Король взял со столика фонарь и двинулся по коридорам. На лестничной площадке тоже сидел охранник и мирно дремал. Король поднялся на следующий этаж. И там все служки и охранники спали.
        На последнем этаже в самом конце коридора через приоткрытую дверь пробивался свет. Король на цыпочках приблизился, затушил фонарь и заглянул внутрь. В небольшом уютном зале у стены располагался круглый стол, над ним висела лампа, высвечивающая то, что было на столе: большой самовар, бублики, пряники, баранки, баночка варенья, надрезанный пирог. Двое людей пили чай из блюдечек, а третий чуть поодаль перелистывал книгу, сидя в кресле-качалке. Шёл тихий-тихий медленный разговор.
        Король по неосторожности скрипнул дверью, и собеседники тотчас обернулись, прервав беседу. Делать нечего - Королю пришлось бочком войти в зал. Собеседники смутились и повставали с мест. Один из них, военный, попытался загородить собой стол с яствами. Другой, стряпчий, не успев разгрызть положенный в рот орех, так и замер с орехом в зубах. Позже всех опомнился зачитавшийся священник; закрыв книгу, он тоже встал.
        Все трое молчали. Король почувствовал себя неловко, кашлянул в кулак и сказал:
        - Здрасьте. Это у вас, прошу прошения, чай?
        - Виноват, вашвеличество, - ответил военный и застенчиво покраснел, - чай!
        - А это у вас, никак, пирог? - смелее спросил Король.
        - Виноват, вашвеличество, - ответил военный, - он самый, пирог. Вкусный!.. - И он отступил от стола.
        - А это пряники? - спросил Король, совсем освоившись.
        - Виноват, вашвеличество… - вздохнул военный и потупился.
        - Ваше величество, - нашёлся стряпчий, схватил стул и подставил его Королю: - Откушайте с нами, коль не брезгуете. Будьте добры!
        Король заметно обрадовался, сел за стол и с ходу откусил большой кусок пирога. Ел он с превеликим удовольствием, уплетал за обе щеки. Стряпчий налил в чистое блюдце горячего чаю. Военный замялся и предложил:
        - С разрешения вашвеличества, я пойду проверю посты. А?
        - Полноте, - махнул свободной рукой Король. - Пусть отдыхают.
        - Я всё-тки проверю, - засомневался военный и снова покраснел. - А?
        Король кивнул. Военный пожелал приятного аппетита, развернулся на каблучках и вышел плавным строевым шагом. Стряпчий выплюнул в ладошку орех, который до сих пор держал за щекой.
        - Да вы садитесь, пожалуйста, - сказал Король, стараясь для приличия откусывать куски поменьше.
        Стряпчий и священник присели (правда, священник сел не в кресло-качалку, а на скамью).
        - Я где? - спросил Король, отхлебнув чаю.
        - Вы в королевском дворце, ваше величество, - объяснил стряпчий. - В вашем дворце.
        - А дворец где? - спросил Король.
        - В вашем королевстве, - ответил стряпчий.
        - А кто живёт в королевстве? - спросил Король.
        - Подданные вашего величества, граждане королевства, - сказал стряпчий.
        Король недоверчиво посмотрел на молчавшего священника и спросил ещё:
        - А как вы узнали, что я король?
        Но ответил опять стряпчий.
        - Вы сами сказали, ваше величество, - сказал он.
        - Я? - удивился Король. - Вам?
        - Не нам… - сказал стряпчий.
        - Вы сказали Ему, - наконец вступил в разговор священник, указав глазами наверх.
        - Но мы были рядом и слышали, - признался стряпчий. - Вы не помните, ваше величество: когда вас привезли, вы были почти мёртвый.
        - Вы умерли, - уточнил священник.
        - Да, - согласился стряпчий. - Но потом наш доктор совершил невозможное, и вы… вы вернулись.
        Священник перекрестился.
        Король отставил прибор. Ошарашенный услышанным, он долго молчал. Потом, как бы очнувшись, спросил:
        - А… душ в этом королевстве есть?
        - Есть, ваше величество, - заверил стряпчий. - Отличный горячий душ.
        И добавив: «Минуточку!» - он подошёл к бюро, что находилось в другом углу зальчика, вынул из нагрудного кармана гусиное пёрышко, обмакнул его в чернила и открыл большую амбарную книгу. Отыскав страницу с литерой «К», он вписал в пустующую строку красивым почерком:
        «К О Р О Л Ь - 1 (один)».
        После чего положил книгу на стол перед Королём и сказал:
        - Вот, ваше величество. Теперь в этом королевстве есть всё!
        34
        Король стоял под струёй горячего душа и млел от удовольствия. На правом его запястье виднелся длинный шершавый шрам; на левом плече зеленела татуировка: «№68559».
        Военный, стряпчий и служка вошли в тронный зал. Служка раздвинул шторы. В центре зала на возвышении стоял трон, накрытый чехлом из бархата. Военный жестом велел служке снять чехол, что и было тотчас исполнено.
        Стряпчий провёл пальцем по подлокотнику трона - на пальце остался толстый слой пыли.
        - Удивительно, - сказал стряпчий, глядя на палец.
        - Что? - спросил военный, глядя туда же.
        - Удивительно, - пояснил стряпчий, - что на наших глазах сбывается древнее предсказание… Удивительно, что предсказания вообще сбываются.
        - Ничего особенного, - сказал военный. - Предсказания - это почти что приказания. Они просто обязаны исполняться. Точно и в срок.
        - Прощу вас, ваше величество, - пригласил священник, открывая дверцу в небольшую будку, похожую на телефонную.
        Король вошёл, сел на скамеечку. Священник прикрыл стеклянную дверь, зашёл в точно такую же, смежную с первой, кабинку и тоже сел. Их теперь разделяло толстое стекло, в которое было вделано переговорное устройство. Включив его нажатием кнопки, священник заговорил:
        - Ваше величество, прежде чем вы наденете корону, вы по существующему у нас закону должны исповедаться вашему духовному отцу, коим теперь являюсь я. Я понимаю, что это, может быть, излишне, ибо вы не так давно вернулись от Судии более высокого, но, ваше величество, таков закон, а в традициях нашего королевства - законы соблюдать.
        - Я понимаю, - согласился Король.
        - Тем не менее, - продолжал священник, - мне не хотелось бы злоупотреблять… Поэтому, чтобы соблюсти формальности и не слишком обременить ваше величество, я попрошу вас: исповедуйтесь мне только в двух грехах - самом большом и самом маленьком. Для закона этого будет достаточно.
        Король задумался. Думал долго. Наконец спросил:
        - Можно, я начну с маленького?
        - Воля ваша, ваше величество, - ответил священник. - Начинайте.
        Король глубоко вздохнул.
        - Пожалуй… ну вот… - сказал он с сомнением. - Нет, это слишком крупно…
        - Не волнуйтесь, - успокоил его священник.
        Но Король никак не мог начать.
        - Ну вот, - попробовал он ещё раз, - наверное, это тот случай… В общем, однажды, не так давно, я очень сильно напился. Очень сильно, просто себя не помню, до безобразия…
        Он покосился на священника, как бы пытаясь выяснить, подходит ли его признание. Священник был непроницаем.
        - Это самое маленькое, - повторил Король. - А самое большое… Самое большое - это то, что я на самом-то дело вовсе не король.
        Священник повернул голову к Королю, и во взгляде его чуть промелькнуло удивление.
        - Да, - уверенней сказал Король, - я не король. Я сам понял это совсем недавно, но это именно так. Я всем вру. Всю жизнь всех обманываю, выдавая себя за королевскую особу. Даже собственную жену, даже собственную дочь обманываю. Даже самого себя. Может быть, вот именно сейчас я первый раз и сказал правду…
        Священник молчал, переваривая услышанное. Молчал и Король.
        - И все-таки вы - король, - сказал священник. - Как-никак, а с заданной задачкой вы справились. Дело в том, что легче сознаться во всех грехах, чем выбрать из них два - самый большой и самый маленький. Это под силу только настоящему королю. Вы король, ваше величество.
        Король помотал головой, потом пожал плечами, потом усмехнулся и беззвучно захохотал. Потом сказал:
        - Простите, ваше священство. Я, кажется, пошутил. И кажется, неудачно. Не вовремя. Так вот я всегда…
        - Бог простит, - подытожил священник, посмотрел на часы, вышел из кабинки, открыл стеклянную дверь и протянул руку Королю:
        - Давайте, ваше величество!
        - Что? - не понял Король.
        - Термометр, - напомнил священник.
        - Ах да, - спохватился Король и вынул из-под мышки градусник.
        - Тридцать шесть и шесть, - констатировал священник. - С вами всё в порядке, ваше величество.
        Перед большим зеркалом стоял Король - в новом костюме цвета кофе без молока, но босой. Портной, военный и стряпчий довольно оглядывали его величество с разных сторон.
        - Не жмёт, ваше величество? - спрашивал портной.
        - Нет, всё очень здорово, - отвечал Король.
        - Скоро ботинки принесут, - сообщил стряпчий. - Только уж вы, ваше величество, сильно-то костюм не занашивайте; после коронации мы вам что-нибудь попроще подберём.
        И он что-то записал в свою амбарную книгу.
        Король повертелся перед зеркалом, двигая плечами, поправил воротник. Сунул руку во внутренний карман. И тут он замер, стараясь что-то припомнить… Резко обернувшись к стряпчему, он спросил:
        - А где мои вещи? Ну, в которых я умер! Они уцелели?
        - Конечно, конечно! - сказал стряпчий и стал листать книгу. - У нас ничего не пропадает. А, вот: они в камере хранения.
        - Где она? - нетерпеливо закричал Король.
        - Кто? - не понял стряпчий.
        - Да камера эта! - уже на бегу ответил Король, шлёпая босыми ногами по коридору.
        Камерный хранитель открыл ячейку и выложил на стойку драное пальто, штаны, сапоги и позвякивающий мешок. Схватив пальто, Король принялся шарить по карманам. Пустой бумажник был на месте, но фотографии простыл и след. В штанах тоже было пусто. Король приуныл.
        - А это что? - спросил он, вытряхивая из мешка груду пустых бутылок.
        - Не знаю, - растерялся стряпчий. - Это ваше, ваше величество.
        Король поглядел на бутылки и удивлённо хмыкнул.
        35
        Процессия спускалась в подземелье по тёмной узенькой лестнице. Впереди шествовал охранник с фонарём, за ним - Король, далее следовали священник и стряпчий.
        - Другие подземелья завалены продуктами, - комментировал стряпчий, - а в этом мы держим заключённых, поэтому в нём есть место.
        - Заключённых? - переспросил Король.
        - Ну да, преступников, - объяснил стряпчий.
        - А тюрьмы у нас нет? - спросил Король.
        - Есть, ваше величество, есть, - заверил стряпчий, - как же не быть! В ней у нас музей, кунсткамера. А заключённых перевели сюда, во дворец, чтобы всегда под рукой были. И по гуманным соображениям: преступникам во дворцах-то привычнее.
        - Так все преступники здесь? - удивился Король.
        - Здесь, - подтвердил стряпчий, - все четверо.
        Спустились. Двое охранников приветствовали Короля отданием чести. Процессия двинулась по каменному коридору; по правую руку тянулись чисто убранные зарешёченные камеры - они были пусты. Король хотел ещё что-то спросить, но передумал и пошёл дальше.
        - Да вы не волнуйтесь так, ваше величество, - заметил стряпчий. - Коронация - это ведь только формальность, традиция. Это как прививка от оспы.
        Король кивнул.
        Они оказались наконец в просторном подземном помещении - сыром, полутёмном, с низеньким потолком. Посредине возвышался сколоченный из досок помост, на котором стояла толстая деревянная кубышка. От помоста параллельно стенам протянулся водосток.
        Несколько человек теснились у стены, при появлении Короля они поклонились. Король кивнул головой - на лбу у него вдруг выступил пот.
        - Жарко что-то, - пробормотал Король и шёпотом спросил: - Это кто?
        - Это гости, - вполголоса ответил стряпчий, - ваши подданные. Вообще-то мы разослали приглашения всем гражданам, но сегодня рабочий день, так что явились только те, кто смог. А вон те четверо - заключённые, по закону именно они должны засвидетельствовать акт коронации.
        В это время из затемнения появился человек в конусообразной маске с прорезями для глаз, забрался на помост и замер, скрестив руки на груди. Служка положил перед ним длинный чёрный футляр. Стряпчий вынул из портфеля ворох каких-то бумаг и, присев на край помоста, стал в нём рыться.
        Король непонимающе оглянулся на священника. Тот был абсолютно спокоен.
        - Вы готовы, ваше величество? - спросил он.
        Король неуверенно кивнул.
        Священник вынул из-за пазухи чёрный ситцевый мешочек и надел его на королевскую голову.
        Король ничего не видел. Тихо сказав: «Таков закон», священник взял его за руку и увлёк за собой. Под ногами скрипнул помост, зашуршала бумага, и голос стряпчего произнёс:
        - Встаньте на одно колено, ваше величество, и положите голову на… подставку.
        Король медлил, сжимая в своей руке холодную руку священника. Священник же помог ему опуститься на колено и уложил голову на плаху. Король услышал, как щёлкнули замочки футляра.
        - Последнее слово вашего величества? - вновь прозвучал голос стряпчего.
        - Братцы… - неожиданно для себя пробубнил Король.
        - Что он сказал? - переспросил стряпчий, шурша бумагами.
        - Он сказал: «Скорее», - объявил священник.
        - Да, да, да, сейчас… - заторопился стряпчий, и его бумаги рассыпались.
        - Ну хватит! - воскликнул Король, выпустил руку священника и стянул с головы мешок. - Довольно! Вы, братцы мои, что-то напутали. Вы совсем не знаете, как проводится коронация!
        Он вскочил на ноги и первым делом сорвал маску с человека, державшего в руках старинный двуручный меч. Человек оказался военным.
        - Виноват, вашвеличество… - проговорил он и по обыкновению застенчиво покраснел.
        - Встаньте вот сюда, - велел ему Король. - Меч держите над моим плечом. Выше! Вот так. Так и будете держать, ясно?
        Затем он протянул руку священнику и втащил его на помост.
        - Вы встаньте с другой стороны, - приказал Король. - Да, и положите мне руку на другое плечо. Поняли?.. А вы, - обратился он к стряпчему, собиравшему с пола бумаги, - дайте мне… самую главную книгу королевства.
        Стряпчий поспешно извлёк из портфеля свою амбарную книгу. Но священник остановил его и протянул Королю другой том.
        - Лучше эту, - посоветовал он. - Это «Сказки и Предсказания».
        Король положил книгу на плаху, спросил:
        - Так, а корона? Корона где?
        Все растерянно переглянулись. Но тут из гостей вперёд выступил кузнец и передал стряпчему тряпичный свёрток. Стряпчий развернул его и радостно поднял вверх новенькую блестящую корону.
        - Теперь все молчите! - сказал Король, опустился на одно колено и положил руку на книгу.
        Военный поднял над левым королевским ухом меч, священник взялся за правое королевское плечо. Король вытер платочком пот со лба и внятно произнёс:
        - Я, моё величество Король, будучи в здравом уме и трезвой памяти, без лишних слов торжественно обещаю честно управлять ниспосланным мне королевством и править во благо подданного мне народа. Таково моё королевское слово.
        И он подмигнул стряпчему. Тот приблизился и водрузил на королевскую голову корону.
        - Воды, - пересохшим голосом попросил Король.
        Ему передали стакан. Король отпил половину, другой половиной ополоснул лицо, а стакан разбил об пол.
        - На счастье! - сказал он.
        Все захлопали в ладоши.
        - Это всё? - тихо спросил стряпчий, с сожалением глядя на осколки.
        - Нет, не всё, - заявил Король, вставая. - Теперь ваша очередь. Я дал вам слово - хочу, чтобы и вы присягнули мне в своей верности!
        Сперва все застыли в замешательстве. Первым сообразил, что нужно делать, военный - он преклонил перед Королём колено. Все остальные последовали его примеру. Последним то же самое сделал священник.
        - Ну полноте, полноте! - растрогался Король. - Встаньте. Я вам верю.
        36
        Посетителей в библиотеке не было. Немолодая библиотекарша привстала от удивления и выпустила из рук популярный журнал: пред ней стоял сам Король!
        - Добрый день, ваше величество! - сказала она и заулыбалась. - Радость-то какая!
        - Здрасьте, - сказал Король.
        Библиотекарша принялась бессмысленно поправлять на своём столе вещи, двигать и переставлять их с места на место.
        - Скажите, - обратился к ней Король, - у вас есть большая Всемирная энциклопедия с картинками? Иди хотя бы малая, но с картинками?
        - А как же, ваше величество, - ответила библиотекарша. - У нас всё есть, ваше величество. И большая, и малая, ваше величество. Изволите осмотреть, ваше величество?
        Она вышла из-за стола и повела Короля вдоль стеллажей. Поднявшись на лесенку, она указала пальцем на верхнюю полку:
        - Вот, ваше величество.
        - Мне нужен том на букву «К», - пояснил Король.
        - Пожалуйста, ваше величество, - сказала библиотекарша и подала Королю том на букву «К».
        Король взял пыльный фолиант, перелистал его.
        - Можно взять почитать? - осведомился Король.
        - Только здесь, ваше величество, - сказала библиотекарша. - На руки мы книг не выдаём, ваше величество. Таковы правила, ваше величество.
        - Интересно, - прокомментировал Король. - То-то я смотрю: у вас читателей нет.
        - А… э… - библиотекарша уязвлённо заморгала. - Ничего, и так все больно умные стали, ваше величество.
        Король присел за читальный столик и раскрыл книгу. Перелистав ее, он отыскал портрет своей семьи. Библиотекарша тем временем неподвижно стояла рядом и заглядывала через королевское плечо.
        - Ступайте, - сказал Король. - Я почитаю немного.
        Библиотекарша усердно поклонилась и ушла на своё место. Как только она исчезла за стеллажами, Король вытащил из кармана маникюрные ножницы.
        Спрятавшись за книгами, библиотекарша пыталась подсмотреть, что же там делает Король, но видела только его спину. Когда Король встал, она рванулась с места и в одно мгновение очутилась за столом, вновь перебирая и меняя местами настольные вещи.
        Король положил на столик том энциклопедии.
        - Спасибо, - сказал он.
        - Уже прочли, ваше величество? - спросила библиотекарша.
        - Прочёл, - ответил Король. - Оч-чень интересно.
        Едва он успел выйти, библиотекарша принялась тщательно пролистывать энциклопедию и обнаружила на триста тридцать девятой странице большую дыру - фотографии одной из королевских семей не было. Библиотекарша возмутилась до глубины души.
        - Варвар! - процедила она сквозь зубы. - Хулиган! Узурпатор!
        37
        Служка доложил:
        - Всё готово, ваше величество. Посол ждёт.
        Поправив выходной костюм, Король вошёл в гостиную в сопровождении военного и священника. Гости расступились, репортёры защёлкали фотоаппаратами.
        - Его величество Король! - громогласно объявил служка.
        Гости поклонились и захлопали в ладоши.
        - Их сиятельство полномочный посол Заграницы с супругой! - объявил служка, и с другого конца гостиной навстречу Королю двинулась дипломатическая чета.
        Гости и их приветствовали поклоном и аплодисментами.
        Король с радушной улыбкой приблизился к послу, поцеловал руку его супруге, потом сжал посольскую ладонь… И вдруг - изменился в лице. И так же внезапно изменился в лице посол.
        Король и посол уставились друг на друга, не веря своим глазам. Король узнал бывшего своего оруженосца, а оруженосец признал Короля. Оба крайне изумились нежданной встрече.
        - Вы?!. Ты?.. - проговорил Король, так и не разжав руки.
        - Ваше… ваше… ваше… - стал заикаться оруженосец. - Ра… Рад… снова… лицезре… созерца…
        - А это кто? - почти испуганно спросил Король, потупившись на посольскую супругу.
        - Это же… жена, - выдавил из себя оруженосец. - Моя законная…
        - Законная… - автоматически повторил Король. - А… как же… А где же?.. Мои-то где, а? А?
        - Я не знаю, - бегло заговорил оруженосец. - Я думал, что вы… что вы там это… что вы уже… давно… а я…
        К изумлению стоящих поодаль гостей и журналистов, Король, так долго трясущий руку заграничного посла и расспрашивающий его о чём-то с неподдельным пристрастием, вдруг схватил его за грудки и потащил в угол. Гости замерли. Посол потерял равновесие и повис в королевских объятиях. Его супруга завизжала. Оттащив посла подальше, Король прислонил его к стене и стал бешено трясти - трясти так, что на пол посыпались перламутровые посольские пуговицы.
        Гости переглядывались в недоумении. Стоявшая среди них библиотекарша тихо сказала:
        - Я же говорила! Самодур. Тиран. Сумасшедший на троне!
        Покрасневший военный глянул на священника, но тот, как всегда, был непроницаем.
        Наконец Король отшвырнул посла на пол, а сам, пробежав через весь зал, скрылся за дверями. Супруга посла бросилась к распластавшемуся на резном паркете мужу.
        Библиотекарша тихо, но очень отчётливо произнесла:
        - Быть войне!
        - Война! - испуганно зашептали все вокруг. - Война! Быть войне!
        Сбегая по лестнице, Король чуть не сбил с ног стряпчего, преспокойно занимавшегося переписью дворцового инвентаря.
        - Куда вы, ваше величество? - крикнул стряпчий, поднимая со ступеней амбарную книгу и перо.
        Король отвечал, не останавливаясь:
        - Транспорт! Какой-нибудь, срочно! Коня, машину, самолёт!.. У меня полкоролевства освободилось!
        Свободной оказалась «скорая помощь». Уже залезая в автомобиль, Король вдруг услышал со всех сторон многоголосое тревожное эхо: «Война! Война! Война!» Он остановился, нахмурился и бросился обратно во дворец.
        Взбежал по лестнице, очутился в гостиной… Гости так и стояли в нелепых позах, не решаясь двинуться с места. Невменяемый посол полусидел на паркете, а его супруга, вся в слезах, суетилась возле него и совала ему под нос нюхательную соль.
        Король остановился в дверях. Взгляды тотчас обратились в его сторону, гул замолк. Король твёрдой поступью подошёл к послу, учтиво отстранил супругу, взял бывшего оруженосца за плечи, приподнял и поставил на ноги. Поправив оставшийся без пуговиц посольский пиджак, Король притянул посла к себе и чуть слышно сказал:
        - Войны не будет! Понял, умник? Только попробуй!
        Оруженосец затряс головой. Король нарочито обнял его обмякшее тело за плечи, развернул лицом к гостям и громко повторил:
        - Войны не будет! Мир, дружба!
        Потом повернулся к журналистам и скомандовал:
        - Снимайте!
        Прижавшись щекой к бледной щеке посла, Король изобразил «кип смайлинг». Фоторепортёры дали вспышечный залп.
        38
        Преодолевая снежные заносы, пограничные кордоны и таможни, карета «скорой помощи» везла Короля к семье.
        На подъезде к маслобойне «скорая» подвела и завязла в грязи. Король вылез из машины, за ним выскочил стряпчий. Он накинул на Короля плащ и надел шляпу.
        - Осторожней, ваше величество, - сказал стряпчий. - Костюм…
        Король не слушал его. Скинув плащ, он перелез через забор и напролом зашагал по подмёрзшей грязи.
        У двери в подвал он остановился, как бы в нерешительности, перевел дух, постучал условленным образом. Ответа не последовало. Предчувствуя неладное, Король вытер мокрый лоб рукой. Толкнул дверь - и та отворилась. Король вошёл.
        В подвале было темно и тихо, только в уголке капала из трубы вода. Король зажёг спичку, дотянулся до маленького верхнего окошка и протёр рукавом стекло. Тусклый сноп света проник в жилище, и солнечный зайчик, скользнув по королевскому лицу, застыл на его груди - на левой половине. Король, прикрыв сердце ладонью, чтобы не стучало так громко, подошёл к занавеске из ветоши и отодвинул ее…
        Он увидел то, что больше всего боялся увидеть. Королева и Принцесса лежали рядом… Король протянул руку, дотронулся и тут же отдёрнул назад. Дрожащей рукой медленно снял шляпу. Медленно присел на край лежанки. Снова нащупал сердце, стараясь заглушить его стук. Но стучало не сердце: это капала в углу вода - монотонно, как метроном. Кап, кап, кап…
        Король встал, сорвал занавеску и накрыл ею тела. Слегка пошатываясь, направился к выходу - всё так же медленно. Возле двери он остановился, расслышав за спиной едва уловимый странный звук. Обернулся…
        Солнечный зайчик проскользил по трубам и опустился вниз, высветив стоявший у стены старый деревянный ящик из-под бутылок. В ящике лежал завёрнутый в тряпицы малюсенький ребёнок.
        Когда солнечный зайчик коснулся его лица, ребёнок открыл глаза и заулыбался.
        39
        У кладбищенских ворот сидя дремал нищий. Перед ним лежала фуражка.
        Мужчина с поседевшей бородой, в выцветшем выходном костюме и мальчик лет пяти-шести вышли из ворот и не спеша пошли по аллее. Мужчина что-то рассказывал малышу, потом вдруг остановился, вынул из кармана монету, вложил её в детскую ладонь и легонько подтолкнул мальчугана в сторону нищего. Малыш подбежал, положил монету в фуражку и остановился, глядя на нищего большими глазами.
        Нищий перестал дремать, извлёк золотой из фуражки и внимательно его рассмотрел, сравнивая изображённый на орле профиль с лицом стоявшего поодаль мужчины.
        - Это твой отец? - спросил нищий.
        - Дед, - ответил малыш.
        - Король? - спросил нищий.
        Малыш кивнул. Тем временем Король тоже приблизился к нищему.
        - Ну здравствуй, Король, - сказал нищий, вставая.
        Король присмотрелся.
        - Майор? - удивился он.
        Нищий беззлобно ухмыльнулся.
        - Был бы генерал-майор, - сказал он, - если б не один…
        Они помолчали, разглядывая друг друга.
        - Вот что, - проговорил Король. - Если что-нибудь понадобится - заходи во дворец.
        Он развернулся и зашагал прочь по аллее.
        - До свидания, - сказал малыш и побежал вслед за Королём.
        Нищий уселся на прежнее место, попробовал золотой на зуб, удовлетворённо спрятал его в карман и ухмыльнулся.
        Король с малышом сели в автомобиль с открытым верхом и поехали во дворец.
        - И что было дальше? - спросил малыш.
        - Дальше? - проговорил Король задумчиво, - дальше… Дальше - красавица сняла свои туфельки и прямо в бальном платье пошла по лесу. Шла-шла, пока не встретила в лесу того самого офицера, что выбрался из заколдованного замка через окно, помнишь? Они встретились и сразу же полюбили друг друга, с первого взгляда. Ну а потом они поженились и зажили спокойно и счастливо.
        Король замолчал, переключив внимание на управление машиной. Малыш недоверчиво поглядел на лежащую у него на коленях старую книгу - «Сказки и Предсказания».
        - И всё кончилось хорошо? - спросил он.
        - Конечно, хорошо, - ответил Король.
        - Интересно… - задумался Малыш. - А почему?
        - Потому что это сказка, - объяснил Король. - В сказках всё всегда должно заканчиваться хорошо.
        Санкт-Петербург, 1993г.
        Сказки на засыпку


        Предисловная сказка
        В одном городе жили-были жители. У каждого из них была когда-то своя личная сказка, но, становясь взрослыми, они её теряли, а некоторые даже сознательно выгоняли из дома - чтобы не кормить лишний рот. И таких бездомных сказок на улицах города развелось полным-полно. Некоторые собирались в стайки и грелись в подвалах, некоторые замерзали поодиночке.
        Но в этом же городе жил да был один сказочник, который не мог пройти мимо беспризорных сказок и всякую подбирал. Приносил их домой и давал приют в своей небольшой квартире. Ухаживал за ними, кормил, лечил, согревал. Чем меньше сказок оставалось на улице, тем теснее делалось в доме у сказочника. И шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на какую-нибудь сказку. В кухне под столом пристроились весёлые сказки, в коридоре обитали страшные сказки, спальню облюбовали сказки о любви, на балконе толпились сказки о животных, нравоучительные сказки подлавливали соседей на лестнице, а гостиная была занята поучительными и мудрыми сказками. В какой-то момент их собралось так много, что для новых уже просто не было места. А горожане всё теряли и теряли свои сказки. Тогда сказочник стал давать объявления в газеты: мол, потерявшие свои личные сказки могут обращаться по такому-то адресу. Но никто не откликнулся, жителям было как-то не до сказок. Долго думал сказочник, что же ему делать, и наконец нашёл выход. Те из усыновленных им сказок, которые уже порядком окрепли и встали на ноги, он собрал вместе и
выпустил в свет. Пора бы уж им самим искать своих бестолковых хозяев - так он решил. И вот они, эти самые сказки - в твоих руках, любезный читатель. Подумай хорошенько, может быть, одна из них - твоя? Может быть, она давно уже ищет тебя, надеется, ждёт? Или, может, тебе случайно знаком хозяин какой-нибудь из этих сказок и ты сумеешь помочь им встретиться друг с другом? Только уж, когда ты найдёшь свою утраченную сказку, постарайся больше не терять её. Ведь сказки тоже умеют обижаться. Если относиться к ним невнимательно, они сами уходят от своих хозяев, и никакими коврижками их уже не заманишь обратно…
        Так написал сказочник в своей книжке. А ещё он очень просил разузнать: не встречалась ли кому одна удивительная, но обиженная сказка без особых примет? Если встретите такую, скажите ей, пожалуйста, что её всё ещё ищут и ждут. Адрес она знает.
        Очки
        Жила-была девочка. К ней на подоконник часто прилетал кто-то. Девочка думала, что это ангел. Однажды она подглядела момент, когда тот опять прилетел, и подбежала близко-близко к окну. Оказалось, что это был не ангел, а обыкновенная белая ворона. Девочкин дядя, добрый волшебник, долго сердился на девочку за то, что она так обманулась. А потом наколдовал ей очки. Чтобы девочка больше не путала ангелов с белыми воронами.
        Вор
        Какой-то путешественник был проездом в Египте. Тамошние сфинксы только что принесли потомство. Вот египтяне и подарили путешественнику пару маленьких сфинксят. Он их привёз домой и стал выращивать. Нянчился, выгуливал, поил свинцовым молоком. Однажды пошёл попутешествовать, а к нему в гости явился вор. Достал отмычки и стал копаться в замке. И вдруг слышит, как молодой сфинкс спрашивает его из-за дверей: «Кто там?» А потом и второй: «Кто там?» Вор задумался - и не смог ответить на этот вопрос.
        Лампочки
        Один мужчина постоянно разбивал в своём доме лампочки. Он и роста был высокого, и руками много размахивал - вот лампочки и бились по дюжине в неделю.
        - На счастье, - объяснял мужчина.
        А его жена не верила, говорила:
        - Какое может быть в темноте счастье!
        Лампочки всё бились и бились, счастья же всё не было и не было. Весь семейный бюджет уходил на закупку лампочек. Наконец жене это надоело, и она перестала их покупать; вдоме наступила темень. И вскоре после этого у мужа и жены родилась дочка. Когда малютка улыбалась - а улыбалась она почти всегда, - улыбка её освещала весь дом. Лампочек больше не требовалось, проблема разрешилась сама собой.
        - Видимо, счастье совсем не обязательно летит на свет, - сказала жена мужу. - В потёмках-то оно нужнее.
        С тех пор мужчина не размахивал больше руками - они у него были заняты дочерью. Да и ростом он стал поменьше.
        Привидение
        В городе Петергофе обитало привидение. Днём оно отсыпалось, растянувшись радугой над фонтанами, а по ночам бродило по музею и поставленным голосом кричало: «Пётр Алексеевич! Пётр Алексеевич!» - чем традиционно пугало смотрителей и ночную охрану. Такая у него была работа. Но однажды работодатели вызвали привидение к себе и сказали: «Ну хватит валять дурочку, завтра отправляем тебя в новую жизнь. Собирай вещи, выбирай родителей и пол, в шесть утра ждём тебя на призывном пункте». Привидение сначала обрадовалось, стало собираться на новое земное поприще, придумывать себе судьбу. И вдруг оно вспомнило, что придётся заново идти в первый класс, десять лет учиться и делать домашние задания! Подумало-подумало привидение, да и решило никуда утром не идти. А чтобы работодатели его не нашли, спряталось в царском камине.
        Радиолюбитель
        Радиолюбитель с незаконченным высшим образованием построил у себя на балконе космический корабль. Ничего никому не сообщил, сел в него ночью, пристегнулся и улетел на Марс. Долго там бродил, пока не наткнулся на стоянку туристов. Оказалось, наши. Земные инженеры, врачи, научные сотрудники, в разное время тайком улетевшие с земли, жгут костры, жарят марсианские баклажаны и поют песни под гитару. Радиолюбитель погостил у них полгода, но потом ему наскучило, и он улетел обратно на землю. Осмотрелся - а на его балконе чужие лыжи стоят, в квартире другая обстановка и на улице движение левостороннее! Оказалось, пока он гулял по космосу, на Земле прошла тысяча лет и всё несколько изменилось. Радиолюбитель расстроился и вернулся на Марс. Земляки марсиане потешаются над ним: мол, неужели не знал, что планеты в разных временных поясах лежат! Вот что значит не законченное высшее! Тогда радиолюбитель обиделся на них, выплюнул их безвкусные баклажаны и принялся перестраивать свой корабль в машину времени.
        Философский гриб
        Вырос в лесу философский гриб. Был он большой и ни на какие другие грибы не похожий. Грибники не брали его, думали, что ядовитый. Ведьмы - наоборот: принимали его за съедобный и пренебрежительно обходили стороной. Сорвал его один отчаявшийся геолог; полжизни он искал философский камень, а когда понял, что вряд ли уже найдёт, пошёл в лес, твёрдо решив отравиться. В грибах он разбирался плохо, сорвал первый попавшийся и съел в сыром виде. Тут же и свалился с ног, словно мёртвый. Проснулся ночью при полной луне, при звёздах. Чувствует - жив, самочувствие нормальное, только в голове гуляет мысль - отчётливая и ясная.
        - Глупый геолог, - говорит мысль, - полжизни искал ты философский камень, напирая в поиске более на предмет, нежели на его качество. То есть ты искал камень, а дело было в философии. А то, что ты ищешь, совсем не обязательно камень, а может быть заключено в чём угодно, например в грибе.
        Геолог ударил себя по лбу, будто прозрел, поблагодарил мысль и отправился искать философский гриб.
        А тем временем на болоте зрела уже философская кочка.
        Пустая коробка
        Один человек жил так беспечно, что промотал и профукал все свое движимое и недвижимое имущество. Под конец жизни он прошляпил даже свою фамилию, прозевал отчество, а потом и проморгал имя. Когда этот человек умер, его душа предстала перед Богом в картонной коробке из-под обуви. Дежурный Бог долго глядел в коробку и хмурился - голая душа, без имени, без одной почки…
        - Нет, - наконец сказал он архангелам и брезгливо коробку отодвинул, - я не могу такое пустить на небо. Заберите его обратно на землю, дайте ему ещё одну жизнь - пусть заработает хотя бы на тренировочный костюм.
        Ослиная репка
        Жил да был на свете молодой ослик по имени Визгунок. До всего доходил он своим умом, а до чего умом дойти не мог, добирал упрямством. Однажды прослышал он, что в столице каждый год устраивают конкурс для сообразительных осликов, а победителя награждают просто по-царски.
        Побрёл Визгунок в столицу, нашёл приёмную комиссию и попал на конкурс. В жюри собрались люди маститые, заслуженные и уважаемые - не просто было угодить их вкусу. Визгунок показал, что умел: станцевал летку-еньку, провизжал арию Панурга и поупрямился, когда его со сцены выталкивали. Жюри его именно за упрямство и признало-таки победителем. Если б не признало, разве он бы со сцены ушёл!
        Наградили его специальной волшебной репкой: тот ослик, который её съедал, тотчас превращался в человека. Визгунок от гордости чуть не умер, съел репку и стал человеком. А члены жюри поздравили его с превращением и присвоили фамилию Визгунков. О чём и выдали ему документ, подписанный собственноручно господами Горбунковым, Ушаковым, Загривковым и Упрямцевой. Пригласили на следующий год в жюри.
        Везучий банкир
        Жил-был на свете один банкир-бизнесмен. Всю жизнь он занимался тем, что пускал в оборот всякую ерунду и зарабатывал на этом огромные деньги. На его языке это называлось «утилизация». И вот наконец банкир умудрился заработать все деньги, которые только существовали на земле, да ещё и одну шестую часть суши в придачу - чтобы всё это богатство разместить. Уселся банкир на денежные мешки, подмял их под себя - сидит, пьянеет от удовольствия. Ни у кого больше денег не осталось - все у него. «Ну, - думает, - теперь-то развернусь, теперь-то позабавлюсь! Теперь всё человечество на меня пахать будет!»
        А люди тоже не дураки оказались. Собрались, посоветовались, устроили переоценку ценностей, да и отменили деньги вообще. Не плясать же в самом деле всем под одну дудку. Стали жить по старинке, вспомнили натурообмен. Вот тогда наш банкир забеспокоился, протрезвел. Ему есть захотелось, а купить ничего не может. Попытался сбыть золото ювелирам, а те из принципа его не берут - помнят, кто их когда-то без работы оставил. И дантисты тоже помнят, от кого претерпели, у них на банкира большой зуб. И вообще выяснилось, что память у всех отличная и никто не хочет с банкиром дела иметь. Не осталось на земле человека, которого бы он не обжульничал и не облапошил. Всем прекрасно знаком и его гобсековский профиль, и чичиковский его анфас. А пластическую операцию своими руками не сделать - больно руки у него не стерильные и трясутся от постоянной опаски. Тогда попробовал банкир свой организм подкупить, уж он-то от хозяина только добро видал. Но и тот ведёт себя предательски: сколько денег ему ни сулят, всё равно есть и пить требует. Видно, повернулась удача к банкиру последним своим боком. В общем, пришлось
питаться купюрами.
        Теперь живёт банкир в одиночестве, жуёт свои денежки. На завтрак у него тугрики, на обед иены, на ужин доллары, вместо десерта рубли. Весьма однообразный стол. Одно развлечение ему: заезжают изредка туристы, изучают процесс утилизации. Любопытно им посмотреть, во что можно превратить бывшее богатство и одну шестую часть суши в придачу.
        Дракон
        Одному рыцарю страшно не повезло - угораздило его родиться не в средние века, а в наше смутное время. А время наше характерно не только крайне низкой рождаемостью рыцарей, но и совершеннейшим отсутствием драконов. Неутолённый рыцарский инстинкт буквально замучил нашего героя. Желание убить хоть одного дракона преследовало его с детских лет, а по достижении половой зрелости сделалось просто невыносимым. Рыцарь всюду искал дракона, шарил по всем заповедникам, зоопаркам, кунсткамерам - но нигде не было подходящего, сплошные подделки.
        Тогда он решил вывести дракона сам. Поступил в Университет на биофак, кафедра драконоведения. Разбередил мёртвую науку, стал ставить острые опыты, чуть не взорвал лабораторию, а после пустил по всем двенадцати коллегиям неописуемый запах, за что его вскоре и попросили вон. Пришлось продолжать эксперимент дома, в однокомнатной рыцарской квартире.
        И вот наконец дракон был выведен - ура! Только получился он хиленький, вяленький, убогий. Вскормлен-то он был куриными сосисками, а не рыцарями, зарядку по утрам не делал, на воздухе бывал редко, чтобы не пугать мирных жителей, - вот и вырос слабый и некрасивый. Одна голова плохо слышит, вторая почти не видит, а третья вообще заваливается набекрень и постоянно чихает. Понял рыцарь, что не убей он дракончика прямо сейчас, тот со дня на день сам загнётся.
        И вызвал он тогда дракона на битву. Прямо в прихожей и заколол его десертной вилкой. Всплакнул. А из шкурки сшил себе на память кепочку с тремя козырьками.
        Губы императора
        Один император прогуливался утром по парку. Первый министр рассказал ему анекдот. Император засмеялся, и у него лопнула верхняя губа, да так сильно, что кровь едва остановили. Обедал император аккуратно, но во время смены блюд вспомнил давешний анекдот, не удержался, прыснул - и нижняя губа его тоже дала трещину. Тогда император подумал так: «Уж лучше я вообще не буду смеяться, а то от моего смеха обязательно идет кровь: не сверху - так снизу».
        Фотограф
        У одного фотографа была чёрно-белая жена. У всех его коллег жёны были цветные, а у этого - чёрно-белая. Он её очень любил, не жалел на неё плёнки, и ее строгая красота поначалу казалась ему оригинальной. Портреты жены фотографа брали призы на всех выставках. Но через некоторое время фотографу стало надоедать такое бесцветное положение вещей, и он поймал себя на том, что завидует своим коллегам чёрно-белой завистью. Ему хотелось как-то раскрасить свой брак! Чего он только не испробовал: и тонировал жену, и ретушировал, и прибегал к компьютерным фокусам - ничего не помогало. Обратился в конце концов к врачу. Но врач отказался, сказал:
        - Чёрно-белых жен уже никто не лечит, это уже вчерашний день, пора, видимо, менять на более новую модель.
        Фотограф помучился, погоревал, а потом плюнул - и разошёлся с женой. Сменил окраску, принялся снимать цветных девиц для журнальных обложек. На выставки его работы брать перестали, зато жёлтые издания платили теперь очень хорошо и регулярно, причём зелёными. И вроде бы всё шло отлично, да только ещё через некоторое время фотограф наш как-то скукожился и посерел.
        А жена его вышла замуж повторно. Её новый избранник оказался человеком далёким от искусства, мало того - дальтоником. Говорят, они до сих пор живут вместе, счастливы и даже родили двух детей: чёрненького мальчика и беленькую девочку. И вообще - процветают.
        Волны
        Даша с мамой сидели на берегу моря. Море беспокоилось, волновалось. Даша и мама снимали волны на цифровой фотоаппарат и сразу же смотрели снимки - что получилось.
        - Вот эта волна хороша! - говорила мама. - А вот эта не очень… А вот эта особенно удалась!
        А в это время сидел на морском дне царь Нептун и размахивал своим трезубцем. Махнёт - волна по всему морю проходит, ещё махнёт - еще волна. А он смотрит, любуется.
        - Вот эта волна хороша! - говорит. - А вот эта не очень… А вот эта особенно удалась!
        Фальшивые ноты
        Феи, как известно, живут очень долго, а на пенсию выходят очень рано - по вредности. Мало кому из них позволено в пенсионном возрасте колдовать, поэтому единственное, что остаётся таким феям, это давать советы. И вот у одной феи-пенсионерки была внучка, которая училась играть на скрипке. Играла она, честно говоря, не очень хорошо: боялась взять не те ноты и от неуверенности постоянно фальшивила. И когда она фальшивила, откуда-то сверху - то ли с потолка, то ли чуть выше - сыпались на бабушку с внучкой ржавые гвозди, ветошь, опилки, кусочки битого кирпича и прочая дрянь. Ударяло-то не больно, но сколько мусора приходилось выносить после каждого занятия! Фея долго терпела это безобразие, а потом сказала внучке так:
        - Всё это, милочка моя, происходит оттого, что ты не любишь ноты, которые извлекаешь. А в любви нуждаются даже фальшивые ноты. Не бойся их брать, бери их, только относись к ним иначе.
        Внучка выслушала бабушку и последовала её совету. Она и вправду стала любить даже самые неудачные свои ноты. И с тех пор, если она фальшивила, сверху падали апельсины, яблоки, персики, словом, фрукты в ассортименте. Фея была очень довольна. Она готовила из всего этого варенье и приговаривала себе под нос:
        - Кто бы мог подумать! Оказывается, не только волшебство, но и самый обычный совет может принести ощутимые плоды - даже в буквальном смысле.
        Мойкин и Фонтанкин
        На канале Грибоедова жили-были два друга - Мойкин и Фонтанкин, оба - волшебники. Поскольку в обществе они появлялись исключительно вместе, то их все путали.
        - Постойте, - говорили, - Мойкин - это тот, который живёт слева от Грибканала?
        - Да нет, тот, который слева, это Фонтанкин, а Мойкин живет справа. Хотя…
        Дело всё осложнялось тем, что один из них работал добрым волшебником, а другой - злым. И получалось вот что. Запишется какой-нибудь хороший человек на приём к доброму волшебнику, а попадает к злому. А злодей, которому нужно проконсультироваться в очередной пакости, неожиданно для себя попадает к волшебнику доброму. Переадресовывать же каждого клиента было невозможно - слишком многие ошибались, - поэтому Мойкин и Фонтанкин по взаимной договорённости разбирались с каждым человеком своими методами. От этого путаница приняла уже вовсе глобальные масштабы. Если раньше люди делились на плохих и хороших, то теперь в городе всё перемешалось: добряки, бывало, совершали злые поступки, дурные люди творили добро, умники делали глупости, дураки поступали мудро.
        Посмотрели Мойкин и Фонтанкин на всё это безобразие и приняли кардинальные меры: поменяли себе фамилии и сменили места жительства. Тогда кое-что прояснилось; люди запомнили, что Фонтанов - это тот, который проживает в Петергофе, а, стало быть, Помойкин - который обитает в Колпине. Да вот незадача: кто из них добрый волшебник, а кто злой - этого так никто и не запомнил. И поэтому путаница продолжается.
        Пара к паре
        Жил один юноша, некто П. Всем он был хорош, только обе руки у него были правые. Нюанс небольшой и для чужих глаз неприметный, но на практике выходило не очень удобно. Самое печальное, что этот П. не мог ни одну женщину по-человечески обнять - только наполовину, вторая рука в это время цепляла за спиной какую-нибудь другую женщину. И хорошо, если женщину!
        Но вот однажды в объятие одной из его правых рук попалась некто Л. Эта Л. оказалась необыкновенно красива. У неё были длинные и стройные ноги, их не портило даже то, что обе они были левые. Правда, саму Л. это обстоятельство несколько тяготило: ей трудно было ходить по прямой, ноги постоянно уносили влево, она попадала под машины, врезалась в стены домов, в двери, в водосточные трубы, в других мужчин. П. снею порядком намучился, но отпускать не хотел - очень Л. ему понравилась.
        И выход нашёлся: П. взял возлюбленную на руки - и понёс. Тогда и Л. больше не заносило, и П. нечем стало цеплять посторонних женщин. По всему выходило, что П. иЛ. созданы друг для друга. И хоть на практике из-за их нестандартных конечностей частенько возникали самые нелепые ситуации, но наши герои твёрдо решили отныне жить вместе. На свадьбу купили жениху два кольца - на каждую руку, а невесте две пары туфель. Левые туфельки она надела, а правые оставили будущим детям - под рождественские подарки.
        Самобранка
        Некто Гриша Нычкин, холостой, из разнорабочих, выиграл в лотерею скатерть-самобранку. Принёс её домой, расстелил на тумбочке, разгладил ребром ладони сгибы и заказал для начала шкалик и жареной картошки. Выпил, закусил. Качество продуктов Нычкину понравилось, простота в обхождении тоже. Повторив шкалик, свернул он самобранку в рулон, сунул под мышку и пошёл к своему приятелю Петру Давыдычу. По дороге прихватил старика Двоякина. Сели втроём на кухне, расстелили скатерть и айда делать заказы: три бутылочки водки, портвейн и огурцы солёные. Съели всё это, стали ради эксперимента придумывать, что бы ещё такое заказать. Извлекли из самобраных закромов щи, макароны по-флотски, бутылку самогонки… На этом гастрономические познания приятелей иссякли.
        На следующий день Нычкин взял у соседки Вали поваренную книгу, вспомнил грамоту, прочитал несколько названий блюд и заказал их на три персоны. Съели заказанное с удовольствием, запили перцовочкой. Старика Двоякина с непривычки стошнило, но в целом идея понравилась. Стали с тех пор собираться каждый вечер у Петра Давыдыча и пробовать разные блюда из поваренной книги. Много нового для себя открыли - и в смысле всякой еды, и в смысле разнообразных горячительных напитков. Петр Давыдыч даже научился держать столовые приборы, Нычкин стал покупать журнал «Мой желудок» и читать его от корочки до корочки, а старик Двоякин, чтобы как-то скрасить ожидание горячих блюд, пристрастился к аперитивам…
        Но как только истёк её гарантийный срок, самобранка стала барахлить. Может быть, сказалось то, что приятели ссыпали прямо в неё немытую посуду после трапезы, а может, опытный образец не рассчитан был на такие изысканные заказы, только факт однозначен: испортилась вещь. Соседка Валя простирнула прибор в стиральной машине, но после этого скатерть и вовсе перестала подавать блюда, в ответ на заказ только дымилась и плавилась по краям. Делать нечего, повесил Нычкин изделие на стенку, а питаться стал по старинке - грубо и нерегулярно. Первое время было тяжело, старика Двоякина с непривычки сутки тошнило, пока Петр Давыдыч не подлечил его водочкой. В общем, скоро всё вернулось на круги своя, и о самобранке больше не вспоминали - вытирали об неё руки, прикалывали к ней значки и вымпелы, но ассоциаций не возникало.
        Повезло только соседке Вале: её стиральная машина стала вдруг вместо воды сливать какой-то хитрый ливерный фарш, из которого получались отменные котлеты и вполне сносная колбаса.
        Свои среди тараканов
        В одном общежитии на вахте посменно дежурили две старушки. Одна из них, Полина Кузьминична, была доброй волшебницей, а другая, Инесса Романовна, - злой колдуньей. Все студенты знали: когда дежурит Полина Кузьминична, то можно и опоздать на полчасика, и с гостями засидеться, но если на вахте Инесса Романовна - лучше дисциплину не нарушать. Колдунья с нарушителями не церемонилась: ровно в 23.00 она стопорила турникет и всех загостившихся и опоздавших на отбой недорослей попросту превращала в тараканов. Кстати сказать, именно поэтому студенты не уничтожали у себя тараканов: боялись, как бы не прихлопнуть по случайности какого-нибудь пострадавшего товарища. Студенты изо всех студенческих сил старались соблюдать распорядок, но дело-то их было молодое - и постояльцев в общежитии становилось всё меньше, зато количество тараканов неуклонно росло.
        Но однажды произошло следующее. Студент-второкурсник Мхатабаев задержался на свидании с одной замечательной девушкой, не студенткой, и прибежал в общежитие в 23.15. Будучи окрылён романтическими настроениями, он наивно полагал, что такая мелочь сойдёт ему с рук, да и вообще он забыл, кто в этот вечер дежурит. Но в дверях его встретила злая колдунья Инесса Романовна: она зашипела, затряслась от злобности, пустила слюну и, угрожающе растопырив костлявые пальцы, двинулась на оторопевшего второкурсника. Однако Мхатабаев быстро сориентировался в ситуации. Во-первых, ему очень не хотелось превращаться в таракана - на завтра у него было назначено ещё одно свидание ещё с одной замечательной девушкой, не студенткой, да и сессия была не за горами. А во-вторых, прадедушка студента Мхатабаева был самый настоящий джинн, и дедушка был джинн, и даже мама с папой были джиннами, правда, жили уже не в бутылках. «Не на того напала, бабушка!» - храбро сказал Мхатабаев. После чего он вырвал из своего юношеского подбородка единственный пока волосок и произнёс волшебное слово: «Хыч!» Тут же по всему зданию вырубилось
электричество, запахло горелым и стало ничего не видно, только искрила и металась в темноте, будто бикфордов шнур, злая колдунья Инесса Романовна…
        Наутро явилась Полина Кузьминична принимать вахту, а сменщицы-то нет! Тараканов тоже нет, зато полно народу студентов - все веселятся, орут, распевают гаудеамусы. Полина Кузьминична всё поняла - и стала искать себе новую сменщицу. А студента Мхатабаева радостные товарищи сфотографировали анфас и повесили его портрет на доску почёта.
        Люди и звёзды
        Далеко-далеко в самом высоком небе, на седьмом его этаже, там где светятся разноцветными светляками звёзды, жили две сестры. Звали их обычными звёздными именами - Серая Пыль и Чёрная Линия. По мнению других звёзд, сестры были очень некрасивы, даже безобразны. Поэтому их никто особенно не любил. Голубые, розовые, алые, оранжевые, фиолетовые, ультрамариновые звёзды и даже сама Перламутровая Примадонна - словом, все небесные жители считали, что Серая Пыль и Чёрная Линия своими мрачными нарядами и бесцветными лицами позорят их блестящий род, и хотели от них избавиться любым способом. И вот, как только подвернулся подходящий предлог, сестёр отправили в далёкое путешествие на некую планету Земля, о которой мало что было известно здесь, на седьмом этаже самого высокого неба.
        А на Земле в то же самое время жили-были два товарища - Иван и Георгий. Люди, правда, звали их чуть иначе - Ваней-дураком и Гогой-блаженным. Людям вообще эти два товарища не нравились и мешали. И тот и другой постоянно делали глупости и поступали наперекор общепринятому мнению. И в конце концов людям это надоело и они прогнали Ваню и Гогу в самый тёмный и дремучий лес. Делать нечего, побрели печальные товарищи по лесу, вдруг видят: с неба прямо к их ногам падают две звезды. Упали - и обернулись девицами: одна краше другой. Иван с Георгием так и обмерли, зажмурились даже от такого чуда. А дело всё в том, что по земным меркам Серая Пыль и Чёрная Линия были сказочно красивы. Но самое интересное, что по звёздным, по космическим меркам Иван и Георгий были вовсе и не глупы, а очень даже наоборот - умны и последовательны. И стало быть, сама судьба свела в дремучем лесу две эти светлые пары.
        Вскоре после встречи Серая Пыль вышла замуж за Георгия, а Иван женился на Чёрной Линии. Далеко от людей и звёзд, в чаще построили они два домика и стали там жить поживать да дружить счастливыми семьями.
        Бабушка Жара
        У Дедушки Мороза есть одна очень дальняя родственница - Бабушка Жара. Настолько дальняя, что живёт она в другом полушарии, и Дедушка Мороз её никогда не видел. И Бабушка Жара о своём северном родственнике знала только понаслышке. Долго мечтали они повидаться, переписывались, передавали друг дружке приветы и оказии… Наконец Бабушка первой решилась нанести визит - села на самолёт и полетела в гости к Дедушке Морозу.
        И всё бы хорошо, да вышла заминка на таможне. Документов-то у Бабушки никаких нет при себе. Строгий северный таможенник смотрит на неё исподлобья: что это за странная чернокожая толстуха улыбается и пышет жаром. А жар от бабушки исходил такой, что таможенника прошиб крупный трудовой пот.
        - Ваши документы, - требует таможенник.
        - Да какие у меня документы! Я - Бабушка Жара, разве не видно? Пропускай же меня скорее: гляди, прилавок у тебя плавится!
        А таможенник сам уже чуть ли не поджаривается, температура у него под фуражкой - тридцать девять градусов в тени козырька. Но он ведёт себя героически, не сдаётся, документы требует.
        - Да какие там документы! - изумляется по-доброму Бабушка Жара. - Какие, голубок, документы, когда кругом, гляди, потекло всё!
        А вокруг таможни и впрямь все снега стали таять, сосульками уже чуть было двух неприкосновенных дипломатов не пришибло. Таможенник чувствует, что вскипит сейчас, но всё равно стоит на своём - на документах стоит. Постоял ещё немного - и упал навзничь, потерял сознание.
        Вызвали доктора; тот велел открыть в здании аэропорта все форточки. Пока переполох набирал силу, пока ловили раскиданные сквозняком документы, Бабушка Жара толкнула ногой свой чемодан на колёсиках - и была такова.
        На перекладных добралась она до Дедушки Мороза, всё ему рассказала. Тот говорит:
        - Вот! А мне, стало быть, нельзя к тебе, кума, ехать - всех таможенников в ледышки превращу, сам того не желая. Мороз, знаешь ли, не жара!
        В общем, всё это - мелочи; главное, что Дедушка Мороз с Бабушкой Жарой всё-таки встретились. Стали с той поры дружить по-настоящему, обмениваться опытом, разговаривать друг с другом по сказочной телефонной линии, и климат обоих полушарий вследствие этого начал понемногу меняться. Заметили? За что отдельное спасибо - всё той же героической таможне!
        Руководство по эксплуатации
        Вращалась, вращалась планета Земля, да вдруг стала замедлять ход - и остановилась. В чём дело? А просто сели батарейки - самые большие в мире батарейки, на которых, собственно, и работает наша планета.
        Собрали тогда люди экспедицию из четырёх лучших электриков, двух врачей и одного волшебника (без волшебника в таком ответственном деле не обойтись), и двинулась та экспедиция на Северный полюс, где согласно инструкции по эксплуатации планеты Земля, и находится место для её батареек. Новые тащили на себе - они ведь огромные, каждая размером с бочку. Пришли к указанному месту, открыли крышку, произвели замену - Земля дернулась, заскрипела, прошла четверть оборота, да и снова встала. В чём дело? Да просто, пока она стояла без движения, механизм, который уже тысячу лет без смазки работал, закоснел, порос паутиной и отказал. Снарядили новую экспедицию, на этот раз на Южный полюс: пять первоклассных часовщиков, три механика, два врача и, разумеется, волшебник (попробуй не возьми с собой волшебника - их профсоюз тут же всё на свете вино превратит в воду!). Протёрли валики и шестерёнки, заменили неисправные узлы, вылили в механизм десять литров машинного масла - Земля вздрогнула, покачнулась, но с места не стронулась. В чем дело? Непонятно. Тут заметили часовщики в механизме инородное тело, извлекли его -
оказалось, манускрипт на неизвестном человечеству языке. Академики - и те прочесть его не смогли. Пришлось снарядить ещё одну экспедицию - под землю, в далёкие чревоземные пещеры, где не первый десяток лет жил самый мудрый из людей мудрец.
        Мудрец тот не умел ни читать, ни писать и именно вследствие этого стал таким мудрым. Говорить он тоже не умел, только слушал, смотрел и иногда танцевал. При нём состояли три переводчика: один с языка танцев переводил на язык жестов, другой - с языка жестов на язык слов, а третий доводил мудрые слова до нормального человеческого уровня. Пришла к нему экспедиция, стала задавать вопросы, показывать манускрипт. Мудрец рукопись понюхал и пустился танцевать какой-то краковяк. Переводчики принялись за дело.
        - Эх вы, - танцует мудрец, - надоели вы Земле-матушке со своей эксплуатацией! Решила она объявить вам ультиматум. Согласна она работать и без батареек, и без смазки, но вместо руководства по эксплуатации будут у вас теперь правила пользования планетой Земля. И если правила эти соблюдаться не будут, - приплясывает мудрец, - то Земля с места не тронется. Вот чем это пахнет.
        Ничего не поделаешь - пришлось людям смириться с тем, что они больше не эксплуататоры, а всего-навсего пользователи. А чтобы расшифровать тот самый манускрипт с правилами, собрали целый научно-исследовательский институт, куда пригласили лучших филологов, историков, прочих учёных; ну и без волшебников не обошлось - куда же без них!
        Две столицы
        В одном государстве жили-были две столицы. Государству вполне хватило бы и одной, но исторически сложилось две: старшая и младшая. Ведала всеми делами в стране, конечно, старшая столица, а младшая так себе - витала в облаках, занималась изящными науками, опекала неточные искусства, словом, бездельничала. И хотя старшая сестра относилась к младшей снисходительно, по-братски, младшенькая решила-таки пойти по свету и найти себе какое-нибудь другое, бесхозное государство. Долго бродила она по земному шару: исколесила все материки, все океанские острова, кое-где залезала даже под землю - нигде не нашла она свободного государства, в каждой стране давно уже была своя собственная столица, а брать молодую со стороны никто не хотел. Так что пришлось возвратиться младшенькой в своё родное государство и встать на прежнее место.
        Старшая сестра за это время раздобрела, возмужала и приоделась, а младшенькая сестрица вернулась из путешествия простуженная, с полным набором заграничных вирусов: тут вам и лондонский туман, и тропические ливни, и снегопады скандинавские, и даже восточноевропейская оттепель с осложнениями. До сих пор младшая столица не может вылечиться от своего кругосветного гриппа, чихает и покашливает, страдает от перепадов давления, но старшая сестра по-прежнему относится к ней по-братски и на каждый чих отвечает: «Будь здорова!»
        Ледяной город
        Был на свете один город. Вернее сказать: то он был, то его не было. Это был необычный город - из снега и льда, и быть он мог только зимой, а по весне таял. Жили в нём исключительно снеговики, но даже они не знали, как же этот их город выглядит: трёх зимних месяцев не хватало, чтобы закончить строительство. Дома, улицы, мосты и все остальные ледяные постройки таяли, ещё не успев оформиться полностью, а следом таяли и сами строители. На следующую зиму всё приходилось начинать с нуля, точнее, со снежного кома. Дождавшись, пока кто-нибудь из соседских детей их заново слепит, снеговики начинали возводить почту, телеграф, телефон, потом жилые дома, магазины, затем принимались за музеи ледяного творчества, театры снежной драмы… И снова таяли, так и не успев насладиться всем этим архитектурным пиршеством.
        Но вот однажды год выдался очень холодный, и зима его длилась на три недели дольше обычного. Снеговики навалились на работу аж в четыре смены - и на этот раз им удалось наконец построить город полностью. Ещё день у них даже остался в запасе. В этот день горожане устроили себе праздник: налюбовавшись вдоволь своим творением, они отметили это дело, отдохнули после долгой работы, а утром вышли на главную площадь, чтобы встретить Солнце всем вместе и растаять заодно со своим любимым городом.
        И вот встало Солнце. Поглядело оно на ледяное творение и даже зажмурилось.
        - Не могу, - говорит Солнце, - такую красоту губить почём зря! Не могу… Но обязано! - И, крякнув от сожаления, растопило город вместе с его жителями - осталось одно мокрое-премокрое место…
        И что же было на следующую зиму? Думаете, у снеговиков опустились руки после такого солнечного произвола? Вовсе нет. На следующую зиму снеговики принялись за работу пуще прежнего. Они поняли, что только красота сможет спасти их город, - и спешили теперь сделать его в сто раз красивее прошлогоднего. Солнце не сможет устоять против такой ослепительной красоты и навсегда оставит город в целости и сохранности - так они думали. И теперь, когда появилась у них идея и цель, работа стала продвигаться гораздо быстрее.
        Рабы тары
        Жил на свете один старый-престарый джинн. Тысячу лет прожил он в лампе, а когда та совсем прохудилась, переселился в кувшин. В кувшине он прожил ещё две тысячи лет, а когда и тот пришёл в совершеннейшую негодность, пришлось джинну переселиться в обыкновенную типовую бутылку тёмно-зелёного стекла.
        Эту-то бутылку и нашёл в сугробе Вася Колбасников, сантехник второго разряда. Принёс её домой, истекая слюной, откупорил - а из горлышка как повалит пар, как польётся лава, как полезут пузыри какие-то подозрительного серого цвета! Но Вася Колбасников пил в своей жизни и не такое! Он только зажмурил глаза и пошире открыл рот, когда кто-то огромный схватил его за шиворот и стал осторожно трясти.
        - Послушай, Вася, - сказал джинн, - я старый-престарый джинн, от меня тебе всё равно никакого толку не будет. Своих желаний уже не имею, значит, и чужих исполнять не могу. Оставь ты меня лучше в покое, Вася, позволь тихо-мирно дотянуть последнюю свою тысячелеточку!
        После этого Вася сам вызвал себе «скорую помощь» и компетентно объяснил прибывшим санитарам, что у него опять началась белая горячка.
        Васю Колбасникова увезли на этот раз надолго. Врач сказал:
        - Неизвестно, сколько у нас теперь пробудете, Василий Бенедиктович. Может, год, а может, и целое тысячелетие!
        А джинн остался жить в Васиной квартире, ждал его и работал пока за Васю - сантехником второго разряда. Жильцы на него нарадоваться не могли.
        Нюрка и Командор
        Это было выше этажом. Жил прямо над нами в трёхкомнатной квартире отставной мичман со своей моложавой женой Нюркой. Было у него прозвище Командор, а у неё прозвища не было - Нюрка и Нюрка. Жили они когда-то душа в душу, ладонь в ладонь, да стёрлись их отношения за давностью лет и вышла меж ними наконец полная демобилизация.
        И стала Нюрка Командору изменять. Связалась с каким-то никчемушным парикмахером, променяла Командорушку на химическую завивку. И ушла, луковица такая, из семьи вон!
        Вот Командор её взревновал, ой как взревновал! Хотел оттаскать обоих за волосы, да адреса не знал, по какому ехать. И впал наш Командорушка в глухое мужицкое отчаяние - пьёт, курит, с глупым телевизором разговаривает. Три ночи кряду глаз не сомкнул - склонял Нюрку разными словообразованиями, спрягал её и вольно классифицировал. А потом не выдержал перегрузок, свалился и уснул мертвецким сном.
        И в этом своём сне снова её увидел - Нюрку свою незабвенную. Приснилось ему, будто тот чертов парикмахер такую ей причёску сделал - хоть стой, хоть на стул садись! Вместо волос насажал ей змеёнышей с ядовитыми язычками, и сделалась Нюрка после такой причёски не Нюркой вовсе, а Медузой Горгоновной! Командорушка на неё как глянул - будто лбом о ледяную стену саданулся! Жуть ужасная: на голове - змеи, в глазах - раздвоенные языки…
        Проснулся Командор, побежал соседям рассказывать: так, мол, и так, Нюрка моя теперь на голове змей ядовитых носит, сам своими собственными глазами во сне видел! Ну соседи посмеялись, моду современную похаяли и - знакомое дело - позабыли тут же. Да Командорушка и сам сначала-то забыл, экая невидаль - медуза! Только после того сна, к полудню, трудности у него появились. Двигаться ему проблематично стало. А к вечеру и вовсе по всем суставам жёсткий зажим пошёл, будто скафандр на тело напялили. Чувствует - конечности плохо разгибаются, с каждым часом всё больше костенеют.
        А далее люди ближние и посторонние стали замечать у Командорушки нездоровый цвет лица - серый и каменистый. Он до сего момента по врачам вообще не ходил, только однажды по ранению в госпитале отлежался, а тут забеспокоился, вызвал на дом доктора. Тот осмотрел, ощупал, говорит:
        - Вы все, мол, свои болезни давно уже пережили, у вас давно уже всё более чем благополучно, у вас, - говорит, - даже камней в почках нет, только вот сами почки почему-то окаменевши и по всему телу у вас вместо органов сплошные окаменелости, неизвестные современной науке. Будем, говорит, надеяться, что это - минералы и полезные ископаемые.
        И ушёл.
        После этого никто больше Командора живьём и не видел. Только слышно нам его было внизу хорошо - его квартира аккурат над нами выше этажом располагается. Так вот, шагал он в последние свои деньки так громко, что у нас вся штукатурка осыпалась. Хотели мы с соседями его к ответственности привлечь, заставить ремонт оплачивать, позвали представителя из жэка… Да поздно! Застали в квартире не то чтобы Командора, а будто бы статую его - полностью он окаменел, горемычный! Тяжелый такой сделался наш Командорушка, невыносимый, трое носилок под ним проломились. Так вот и сгинул, усоп в натуральную величину!
        Его даже закапывать-то не стали, просто положили на кладбищенском пятачке плиту, а его самого поверх плиты поставили - в виде памятника. Можете сходить полюбопытствовать - ну просто как живой стоит наш Командорушка, того и гляди - спрыгнет… Только вот спрыгнуть ему никак не полагается - каменный он!
        А Нюрка теперь вдова. Так ей и надо, медузе эдакой!
        Спор
        Собрались три злых волшебника и стали спорить, кто из них самый злой. Первый волшебник говорит:
        - Я очень злой. Я могу злиться двое суток подряд без сна и без обеда.
        Второй говорит:
        - А я - ещё злее. Я знаю пятьсот злейших ругательств и могу придавать своему лицу двадцать шесть различных злобных выражений.
        А третий волшебник ничего сказать не смог: он побагровел, почернел, раздулся - и от злости лопнул прямо на глазах у изумлённых коллег.
        Взрыв был такой сильный, что первых двух волшебников контузило, и они забыли, как это - злиться. То есть они перестали быть злыми. Ну а волшебниками они, между нами говоря, никогда и не были.
        Самая страшная сказка
        Жил-был в одной цивилизованной стране один гениальный изобретатель. Его мозг работал лучше любого компьютера и выдавал по шесть изобретений в неделю - всё для пользы человечества. Мог выдавать и десять, да уж слишком многое отвлекало изобретателя от мыслительного процесса. Именно человечество и мешало ему сосредоточиться: близкие донимали вопросами, родные шаркали тапочками и скрипели дверьми, посторонние разговаривали под окнами… Разве можно было в такой обстановке работать!
        - Бестолочи! - раздражался изобретатель на людей. - Неужели они не понимают, что я стараюсь ради их же блага!
        В конце концов своим научным умом он вычислил местонахождение самого последнего из необитаемых островов. Изобретатель собрал необходимые вещи и литературу, сел на пароход, ночью спрыгнул с палубы в тихий-тихий океан и к рассвету уже был на острове. Его счастью не было предела! Оставшись наконец-то наедине с собой, он принялся творить - в десять раз продуктивнее прежнего. Вечерами он изобретал, ночами чертил чертежи, а днём принимался за практическую сторону дела - строил, собирал, обрабатывал… Вскоре маленький остров до краёв наполнился его гениальными изобретениями: чудо-машинами, вечными двигателями, удивительными аппаратами и волшебными станками. Все эти достижения инженерной мысли позволяли их автору жить на острове безо всяких проблем. А изобретатель не унимался, всё работал и работал - он понимал, что может принести человечеству ещё больше пользы!
        В трудах и заботах время летит быстро, и вот, когда прошло тридцать пять лет, гениальный отшельник увидел на горизонте белую точку и узнал в ней корабль. Сердце ёкнуло у него в груди, и пульс участился до безобразия: изобретатель вдруг почувствовал, что не желает отдавать свои творения этим несносным людям, этим бестолковым лентяям, которые умеют только мешать прогрессу или использовать его себе же во вред! И поняв это, он поднял с земли тяжёлую палку и принялся крушить и разбивать свои произведения. Плоды многолетних трудов рушились от ударов самой обыкновенной дубины, они валились, задевая друг друга, как костяшки домино, рассыпались, как карточные домики. Шесть дней приближался корабль к острову, шесть дней разрушал создатель свой микромир. На седьмой он спустился в свой подземный кабинет, открыл сундук, в котором хранились описания и чертежи, и стал их есть, чтобы не достались варварам. Чернила собственного изобретения не предназначены были для употребления их внутрь, и страшные желудочные колики свалили пожирателя с ног прямо на месте…
        Моряки нашли это место по стонам. Когда, преодолев развалины былого триумфа, они вошли в землянку, то увидели там жалкое зрелище: в сундуке, будто в гробу, лежало дикое, заросшее шерстью и покрытое плесенью существо с сумасшедшими глазами. Периодически оно отплёвывалось клочками бумаги и издавало звуки, весьма отдалённо напоминающие человеческую речь. На откинутой крышке сундука сидел большой антарктический попугай и, истерически хохоча, выкрикивал одно только слово:
        - Эврика! Эврика! Эврика!
        Некурящий
        В одной стране жили три человека: Гаврила, Вольдемар и Сидор. Гаврила больше всего любил союзнические сигареты «Камель». Вольдемар предпочитал отечественный «Пегас». А Сидор вообще не курил. Гаврила был человеком дела, много пользы себе принёс, водил туда-сюда караваны, прокладывал в пустыне водопровод, налаживал торговые связи, одним словом, горбатился в поте лица и в конце концов стал богатым и власть имущим. Вольдемар, наоборот, по натуре был поэт, сочинял стихи, придумывал песни, строчил эпиграммы, в общем, витал в облаках высокого искусства и стал наконец весьма известным и почитаемым. А Сидор ничего не делал, сидел дни напролет на диване, смотрел в потолок или в окошко, болтался, как неприкаянный, да так никем и не стал. Вот они пожили-пожили да и умерли.
        После смерти попал Гаврила в адову пустыню. Вольдемар определён был в райские кущи. Только Сидора никуда не пустили, так и остался он сидеть посредине того тоннеля, что между небом и землёй. Сидит он час, сидит день, сидит неделю. Пролетает мимо него какая-то сущность бестелесная.
        - Эй, - кричит, - не найдётся ли закурить, добряк-человек?
        - Рад бы удружить, - говорит Сидор, - да не курю я.
        Поглядела на него сущность с недоумением и улетела восвояси. Сидит Сидор дальше. Месяц сидит, год сидит, век сидит. Надоело ему сидеть, устал. Пойду-ка, думает, прогуляюсь, навещу прежних своих знакомцев, разузнаю, как там кто устроился, как живёт-поживает.
        Сказано - сделано. Для начала спустился Сидор из тоннеля на землю-матушку, проник в самое её исподнее чрево, расспросил там у местного рогатого населения, где найти такого-сякого Гаврилу. Ему разъяснили и дорогу указали. Пришёл Сидор в адову пустыню и видит: кругом тьма тем горячего песка, сверху сто сорок солнц жгут лютым жаром - а больше ничего нет. Побрёл Сидор по пустыне, лет пятьдесят брёл, на пятьдесят первом нашёл Гаврилу. Тот по горло закопан в песок, одна голова торчит - чёрная, как гнилушка, и пар из ушей до неба вьётся, свистит. Просит Гаврила пить нечеловеческим голосом, а рядом стоит бес-блюститель и вместо воды суёт ему в рот сигарету «Камель». Увидел Гаврила Сидора, обрадовался, стали они про жизнь разговаривать.
        - У меня, - жалуется Гаврила, - всё из рук вон плохо, просто хуже некуда, вскипел. Перегорело всё, не знаю, в чём только душа держится. Всю жизнь мечтал себе большой перекур устроить - вот и дождался, дымлю теперь без передышки, аж тошнит от этого «Камелю». Да ты вставай со мной рядышком - сам и узнаешь, почём фунт лиха!
        - А что, - размышляет Сидор, - пожалуй, и встану, попробую твоего лиха, мне всё равно делать нечего. Только я курить не буду.
        Бес-блюститель тотчас вырыл для Сидора ямку, закопал его по горло, смазал темечко постным маслом, чтоб не подгорало. Проторчал Сидор в этой душегубке целый год. Надоело ему до чёртиков, устал он, вспотел весь. Пора, думает, выкапываться.
        - Спасибо, - говорит, - за гостеприимство. Хлебнул я твоего лиха: жарко у тебя, Гаврила, а главное - накурено. Пойду теперь дальше, к Вольдемару. Не хочешь ли со мною?
        Задумался Гаврила, брови на переносицу натянул.
        - Нет, - говорит, - не пойду. Тут хоть и плохо, да привык я. Уйду - а где гарантии, что в другом месте лучше? А вдруг - всё байки? Нет, уж лучше я здесь потерплю. А Вольдемару привет передавай.
        Ну, было бы предложено! Поцеловал Сидор Гаврилу в горячий лоб, пожал лапу бесу-блюстителю и отправился в путь. Вылез из преисподней, вскарабкался по тоннелю в самые небеса, поразузнал там, где найти некоего Вольдемара. Проводили его ангелы прямо до места. Вошёл Сидор в райские кущи и видит: вокруг ни земли, ни неба, одни облака да свет - такой яркий, что глаза слезятся и сердце замирает. Воздух свежий, везде ароматы, соловьи с цикадами поют на два голоса и даль неоглядная. Парил Сидор по этой дали лет двести, когда со счёту сбился - приметил наконец Вольдемара. Тот лежит привольно на облачке, чистый до прозрачности, розы нюхает, а во рту у него позолоченный кальян, заправленный наилучшим табаком марки «Пегас». Затянется Вольдемар - и незабвенные перлы вслух выдаёт. А вкруг него вьются роем музки-бабочки, одна музка стенографирует, другая распечатывает, третья издаёт, четвёртая хвалебную критику пишет, пятая переводит на все языки одновременно - ну и так далее. Сидору Вольдемар обрадовался, одарил его запросто автографом, стал интервью давать и о себе бриллиантовом рассказывать.
        - У меня, - поёт, - дела ничего себе. Всё не плохо так, просто сказочно. Потому как, брат, времена поменялися. Раньше музы всё диктовали мне, а теперь я сам им диктую всё. Что ещё желать, чем надеяться! Ты приляг, дружок, со мной рядышком, пригуби моего праздника, прикоснись, так и быть, к великому.
        - Пожалуй, - отвечает нараспев Сидор, - и прилягу для разнообразия. Мне всё равно не к спеху. Только курить я не буду.
        Улёгся он на подогретое облачко, а Вольдемар стал декламировать пятьсот вторую песнь своего посмертного эпоса, пока он до двухтысячной метки дошёл, прошло без малого три года. Поднаскучила что-то Сидору поэзия, стал он зевать, отвлекаться, в сон его потянуло. Заметил он, что Вольдемар недоволен таким отношением. Пора, думает Сидор, и честь знать.
        - Благодарствуйте, - говорит, - спасибо этому дому… Попробовал я, Вольдемар Вольдемарыч, твоего счастья - оно, конечно, здорово, да уж больно накурено. Пойду-ка я теперь проведаю, как там на земле живут - давненько не был. Не изволишь ли со мною?
        Вольдемар удивился, дым изо рта выпустил, даже на прозу перешёл.
        - Да что ты, - говорит. - Чего я там забыл! Меня там, небось, и не помнят уже. А здесь у меня - поклонниц целый рой и для работы все условия. Нет, не пойду я отсюда никуда ни за какие великие привилегии!
        На нет, стало быть, и суда нет. Обнял Сидор Вольдемара на прощанье, расцеловал заплаканных музок-бабочек и отправился в дальнюю дорогу. Выплыл из райских кущ, с небес спустился на землю-матушку. А на земле тем временем наступил уже золотой век: все земляне сидят, ничего не делают, только покуривают трубку мира и друг дружке её передают, чтобы войны не было. Сидор, как только увидел это, возрадовался до глубины души. Ну, думает, наконец-то я куда надо попал! Вот где, думает, я в своей тарелке окажусь! Присел сбоку, а ему один туземец подаёт трубку мира и предлагает затянуться за знакомство.
        - Спасибо, - говорит Сидор, - только не курю я. Извиняйте, земляне.
        Очень удивился туземец, созвал людей. Пришли люди, стали разбираться, что это за архетип такой на их территории сидит и курить отказывается? Подняли свои скрижали, проверили по спискам, а Сидор-то там и не значится! Принялись люди гнать его в три шеи. Сидор вопит, сопротивляется.
        - Да что вы, - кричит, - братцы! Бога побойтесь! Это же я - я первый сидеть начал! Это же я ваш золотой век своим сидением предвосхитил! Это ж я площадку расчистил! Кого вы гоните, земляне!?
        - Сидеть-то ты, может, и сидел, - говорят ему люди, - а курить-то ты не куришь! Знать, не наш ты! Ступай-ка вон, мил человек, пока мы тебе подобру-поздорову бока не поднамяли!
        Еле ноги унёс Сидор. Вернулся в тоннель усталый, хотел отдышаться - смотрит, а на его месте давешняя сущность бестелесная поставила табачный киоск. Сидит она за прилавком и строит Сидору глазки.
        - Вот, - говорит, - примостилась тут. А то по всему тоннелю ни одной папиросной лавки! Куда это годится!
        Опечалился Сидор, загрустил. И нигде-то, думает, мне не пристроиться, ни к чему свою душу не приложить, нигде-то мне не нравится, а где нравится, там места нет. Уж не закурить ли с горя? Почти решился, только вот не знает, чего выбрать - «Пегаса» или «Камеля»? Задумался Сидор, присел к стеночке. Так до сих пор и сидит он в тоннеле между землей и небом, недалеко от табачного киоска. Сидит, ничего не делает, думает всё.
        Каннибалы и самоеды
        В одном племени каннибалов завязалась дискуссия: с какого возраста можно есть людей? Любители молодого мяса утверждали, что с возрастом человек черствеет, портится и теряет вкус. Сторонники зрелой человечины приводили тот аргумент, что в подростковом возрасте человек ещё не достигает оптимального веса, а, стало быть, не выгодно съедать его так рано. Были и такие людоеды, которым было всё равно; «аппетиту не прикажешь», - говорили они. После долгих дебатов сошлись на том, что на завтрак и обед можно есть только совершеннолетнюю человечину, а употребление малолеток допускается только на ужин, после 23.00. Верховный шаман этого племени лично благословил принятие такого прогрессивного закона и собственноручно принёс жертву страшному каннибальскому божеству - тоже, кстати, прогрессивному.
        А неподалёку от племени каннибалов стояло стадо самоедов - человекообразных существ с чрезвычайно низким уровнем развития организма. Они умели поедать только самих себя, за что каннибалы этих дикарей презирали, брезгливо называли «обрубками» и никогда не употребляли в пищу. Самоеды же смотрели на каннибалов снизу вверх, падали перед ними ниц и всячески пытались брать с них пример. Самой заветной мечтой самоедов было научиться любить ближнего своего, подобно тому как это делали их ученые соседи. Но после принятия в племени каннибалов «Закона об ограниченном употреблении малолетних» мечта самоедов стала казаться им совсем несбыточной. Самоеды вовсе перестали надеяться догнать их в своём развитии - слишком уж высок и прогрессивен был гражданский пафос этих самых каннибалов. Слишком высок - практически недостижим.
        Другая Дюймовочка
        Жила-была на свете одна девочка. Точнее, не одна, а совсем другая девочка, но тоже - совершенно одна. Звали её Дюймовочка. Точнее, она сама себя так звала - больше-то её некому было звать, она ведь была одна. Да и ростом она была так мала, что никому бы и в голову не пришло позвать её. Вот так бывает в жизни, мой юный друг.
        На грязном подоконнике, где появилась на свет Дюймовочка, было темно и сыро. Поэтому правильнее будет сказать, что Дюймовочка появилась прямо во тьму. Сначала ей стало страшно, а потом сделалось интересно. Дюймовочка высунула из напёрстка свою крошечную головку и начала постигать мир широко моргающими глазами. Мир был полон тайн - шуршащих, скользящих, поблёскивающих, храпящих…
        Далеко-далеко за грязным оконным стеклом блестели сказочные звёзды - они понравились Дюймовочки больше всего.
        Сонная осенняя Муха, удивлённо жужжа, сделала над девочкой мёртвую петлю и, потеряв управление, врезалась лбом в стекло. Дюймовочка вылезла из своей люльки и подошла к мухе, безвольно съехавший на кучку пепла.
        - Ой, - сказала девочка Дюймовочка и дёрнула муху за крылышко. - Мамочка моя!
        - Чего? - испугалась Муха.
        - Ой, говорю, мамочка вы моя, - объяснила Дюймовочка.
        - Кто?! - муха испугалась еще больше.
        - Вы, говорю, тётенька! Мамуличка…
        - А, - зевнула Муха, - сплю, сплю…
        Внезапно очнувшись, Муха глянула на девочку, оценила ситуацию и поспешно улетела.
        С интересом проводив Муху взглядом, Дюймовочка подумала, что ей тоже не помешало бы научиться летать. И она тут же попробовала - растопырила короткие ручонки и спрыгнула с крутого подоконника…
        Дюймовочка сидела на рассохшейся паркетине, прислонясь к низу батареи, и тёрла ладошкой ушибленный лоб, когда из бреши в полу вылез в щепку пьяный Таракан. Шатаясь и волоча по паркету свалявшиеся усы, он подошел к девочке и глухо забормотал:
        - Пардон, мадам… ам… Имею чессь, Таракан-с… кажиссь… Пьян-с, чему и вас… вас… желаю… Не составите ли ком… компа… ссс… ес?
        И он упал на брюшко прямо к ногам Дюймовочки.
        - Дяденька! - забеспокоилась девочка. - Вам плохо? Дяденька, миленький, очнитесь!
        - Мадам, - с трудом произнёс Таракан, - польщён-с… Вашу мать, мадам… ссс…
        - Мамочку? - переспросила Дюймовочка, пытаясь приподнять Таракана и поставить его на лапки. - Вы знаете мою маму? Ну встаньте же, дяденька!
        - Имею чессь… ум… ем… им…
        Таракан не подымался. Тем временем мимо пробегал маленький рыжий Клоп. Увидав, что такая малюсенькая девочка возится с тараканом, он насупил брови и вкрадчиво посоветовал:
        - Девочка, брось, не трогай этого дяденьку. Он пьяненький, от него дихлофосом пахнет. Это нехороший дядя, оставь его. Иди лучше к людям, тебе к людям надо. Здесь тебе не место.
        И он уполз. Дюймовочка показала вслед Клопу язык, потом призадумалась. Про что это он говорил? Люди - кто это? И где они живут? Может быть, на звёздах?..
        Когда слабый лучик света проник в тараканье логово, стало похоже на утро. Девочка Дюймовочка сидела на большом окурке «Беломора». Вид у неё был уставший. Рядом метался из угла в угол Таракан, замученный головной болью. Натыкаясь на Дюймовочку, он визжал:
        - Что такое? Кто такая? Что надо? - и ему становилось совсем плохо.
        - Это я, дяденька, - объясняла Дюймовочка. - Девочка Дюймовочка. С добрым утречком!
        - Ой, страшила, - расстраивался Таракан. - Ну и страшила!
        Дюймовочка наконец обиделась.
        - Как вам не совестно, дяденька! - сказала она. - Это же я, помните? Я вас спасла вчера. Вам так плохо было…
        - Не помню, не помню! Не было мне плохо! Мне сейчас плохо…
        - Ну как же, дяденька! - не унималась девочка. - Вы ещё про маму мою говорили…
        - Какая мама? Какая такая твоя мама?! - плакался таракан. - Как же мне плохо, как же мне нехорошо, как же мне пакостно…
        Дюймовочке стало грустно. Она подошла к осколку зеркала, поглядела недолго и, горько вздохнув, опустила глаза. Да, наверное, он прав: страшила.
        А таракан с отчаяния засунул голову в окурок и через пару минут вывалился обратно, глубоко удовлетворённый, и совершенно невменяемый. Дюймовочка посмотрела на него - и ушла прочь.
        Долго шла она всякими подземными норами, застенными дырами, холодными трубами. Шла и напевала тихонечко:
        Здесь всё, конечно, интересно.
        Здесь всё как будто поражает.
        Но, дяди-тети, если честно, —
        Порой все это устрашает.
        А я хочу попасть к людям,
        Таким же, как и я.
        Где много пап, где много мам,
        Где школа и семья.
        И вот Дюймовочка очутилась в гулком чёрном тоннеле со шпалами. Над её головой, бешено громыхая, пронеслось железное чудовище. Ого-го! От страха Дюймовочка закрыла глаза. А когда открыла, увидела прямо перед собой крысиную морду. Морда шевелила усами и хитро улыбалась.
        - Ты кто ж будешь? - спросила Крыса, обнюхивая девочку с головы до пят.
        - Я не буду, я уже есть, - ответила Дюймовочка. - Просто я такая малюсенькая. Девочка Дюймовочка я.
        - Дюймовочка! Девочка! - обрадовалась Крыса. - Отлично! Идём-ка со мной, кисонька!
        - Куда это, тётенька? - поинтересовалась Дюймовочка уже по дороге.
        - Дура какая! - на ходу ответила Крыса. - Ко мне, конечно. Будешь у меня жить и на меня работать. Будет у тебя не жизнь, а малиновое варенье!
        Привела Крыса Дюймовочку в свою богатую нору, усадила за стол, угостила кусочком сала.
        - Вот, - говорит, - кисонька, подкрепись пока. Скоро работать придётся, крысавица.
        - Что вы, тётенька! - засмущалась Дюймовочка. - Я не красавица, я страшненькая.
        - Дура какая! - рассмеялась крыса. - Не в красоте счастье! Я вот - вообще крыса, а видишь, как живу! И тебя научу. Скоро я тебя с одним червяком познакомлю… Небось, хочешь познакомиться с червяком?
        - А зачем? - спросила девочка.
        - Дура какая! У каждой девочки должен быть червяк!
        - А что это такое, тётенька? - снова спросила Дюймовочка.
        - Не что, а кто. Это такой парень, похожий на колбасу. Хороший парень, жирный. Тебе понравится… Погоди, я сейчас вернусь.
        И Крыса, юркнув в потайную дыру, оставила Дюймовочку в растерянном одиночестве. Девочка принялась рассматривать крысиное жилище. Всего здесь было навалом, всё лежало в несколько рядов и ломилось от лишнего веса, но не было самого главного - окна, сквозь которое можно смотреть на звёзды.
        Крыса привела с собой Червяка. Увидев его скользкое бесконечное тело, Дюймовочка упала в обморок. Червяк подозрительно заводил безликой мордой.
        - Что это с ней, старуха? - спросил он крысу. - Падучая? Неустойчивая?
        - Что ты, голубчик, - забеспокоилась Крыса. - Это она с непривычки. Она же новенькая, девочка ещё!
        - Смотри, старуха! - угрожающе зашипев, Червяк стал обвиваться вокруг крысиной шеи. - Если обманываешь меня - удушу, ты меня знаешь!
        Крыса хотела ответить, но объятия Червяка были слишком тесны. Она попыталась высвободиться - да куда уж там!
        Пока крыса с Червяком мерялись силой, Дюймовочка очнулась, бросилась со всех ног к выходу и засеменила без оглядки - через дымоход, сквозь паучьи сети, и долго ещё бежала, тяжело дыша, обходя мышеловки и преодолевая оголённые провода.
        Наконец увидела девочка свет. Выкарабкалась из приоткрытого люка и очутилась на поверхности клумбы с чахлой травой. Земля вокруг была мокрой от недавнего дождя. Чтобы согреться, девочка пустилась прыгать на одной ножке, но вдруг поскользнулась и упала. Тут же из земли высунулась страшная червячья голова. Преследователь схватил девочку за ногу и принялся утягивать под землю. Дюймовочка пробовала вырываться и упиралась, но червяк только лопнул напополам, и вместо одного теперь нападали два червяка - сразу с двух сторон. Дюймовочка заревела. Одна червячья половинка потащила ее к себе, уже из земли торчали только ноги, но тут вторая половина ухватилась за бедняжку и выудила её обратно. Половинки стали тянуть Дюймовочку в разные стороны.
        В тот самый момент, когда девочка уже стиснула зубы и закрыла глаза, на шум прилетела Птица. В один присест склевав обоих червяков, она деликатно взяла девочку за шиворот и понесла в своё гнездо.
        Гнездо располагалось на очень высоком дереве, такой высоты Дюймовочка и представить себе не могла. Она ещё не совсем пришла в себя после случившегося, а тут у неё ещё стала кружиться голова.
        - Не смотри вниз, - строго велела ей Птица.
        Дюймовочка послушалась и стала смотреть вверх. В небе появлялись первые звёзды.
        Девочка была к ним близко-близко, она протянула к ним ручки, но достать всё же не смогла - ручки были слишком коротенькие.
        - Тётенька, - спросила Дюймовочка, - а почему вы так высоко живёте?
        - Потому что я птица, - с достоинством ответила Птица.
        - Ого! - сказала Дюймовочка. - Вы, должно быть, большая птица?
        - Большая - не большая, - ответила Птица, - но клюнуть могу.
        - А это что? - не унималась девочка.
        - Это яйца, - объяснила птица.
        - Какая прелесть! - ахнула Дюймовочка.
        - Прелесть - не прелесть, но вещь полезная… Вот что, - скомандовала Птица, - кстати, о яйцах. Ты тут присмотри за ними, а я слетаю по делам, ухвачу кусок-другой… Да не смотри вниз, слышишь!
        Оставшись в гнезде одна, девочка Дюймовочка уселась поудобнее, разложила перед собой яички и стала им напевать нехитрую песенку:
        Здесь что-то всё не то творится.
        Здесь всё меня слегка пугает.
        Яичком лучше быть, чем птицей.
        Не торопитесь, баю-баю.
        А я хочу попасть к людям
        И жить, не зная бед,
        Там, где кино по вечерам
        и клюква на обед.
        Она бережно укачивала в руках пёстрое яйцо, но то неожиданно затрещало, кракнуло, и из дырки высунулась клювастая лысая голова на длинной всклокоченной шее. Крак! Крак! - и с остальными яйцами случилось то же самое. «Ма-ма! Ма-ма! Ам-ам! Ам-ам!» - заголосили слепые птенцы громкими писклявыми голосами и, сминая в пыль скорлупу, принялись клевать Дюймовочку с разных сторон. Дюймовочка заойкала, попробовала отмахиваться от ненасытных пернатых, но те клевались всё больнее и больнее. Поняв, что иначе ей не спастись, девочка подошла к краю гнезда и, не глядя вниз, сделала решительный шаг.
        Дерево действительно оказалась очень высоким, и падать Дюймовочке пришлось долго. В ожидании приземления она даже открыла глаза и стала осматриваться. Какой-то молодой человечек с крыльями, как у мотылька, порхал рядом и приветливо улыбался. Дюймовочка тоже улыбнулась ему - из вежливости.
        - Простите, юная донья, - заговорил молодой человек, - не вы ли это пели сейчас там, наверху?
        - Я, - согласилась Дюймовочка.
        - Браво! - захлопал в ладошки крылатый незнакомец. - Великолепная! Я очарован вами и вашим несравненным голосом! Позвольте узнать ваше имя, юная донья?
        - Меня зовут Дюймовочка, - призналась девочка. - А вы кто такой, дяденька с крылышками?
        - О! - сказал незнакомец. - Я Цвёльф, король эльфов! Прекрасная донья Дюймовочка! Я очарован вами! Я влюблён! Нет - я люблю вас! Будьте моей законной супругой! Если вы откажетесь, я наложу на себя крылышки! Ах!..
        Дюймовочка удивилась. Король эльфов был очень даже хорош собой, но его предложение казалось столь неожиданным… В задумчивости девочка посмотрела вниз: земля угрожающе приближалась, надо было срочно что-то решать.
        - А если я соглашусь? - спросила Дюймовочка и зажмурилась.
        - О! - затянул король эльфов. - Тогда мы полетим в моё королевство и будем жить среди эльфов!
        - А кто это такие? - спросила Дюймовочка.
        - Эльфы, - объяснил король, - это почти что люди. А люди - что может быть прекраснее их!
        - Как красиво вы говорите, - растрогалась девочка и приняла решение: - Я, кажется, согласна, мой король…
        - О! - только и смог произнести король.
        Он бойко подхватил Дюймовочку у самой земли, обнял её и страстно поцеловал по-эльфийски - двенадцать раз.
        - Мамочка… - у Дюймовочки перехватило дух.
        И Цвёльф понес её далеко-далеко, в страну эльфов…
        Стало совсем темно. Девочка смотрела вверх, на приближающиеся звёзды, и думала только о том, как бы случайно не умереть от счастья. Потому что счастье уже было здесь.
        Вот так Дюймовочка перестала быть одна, а стало их теперь двое - Дюймовочка и король эльфов. Они сочетались законным браком и жили, как и полагается эльфам, долго и счастливо. Даже дольше и счастливее, чем люди. А счастье - это самое главное в жизни. На этом и сказке конец. До свидания, мой повзрослевший друг.
        Практика относительности
        Чертёжник Никита Горкин влюбился в Неличку Пак из машбюро. Пригласил её в кино, в кафе сводил, прощупал, так сказать, почву да и решил сделать ей предложение - и возраст уже самый тот, и девушка хороша собою. Назначил Неличке свидание в 12.00 у памятника Багратиону. Всю ночь не спал, волновался, подыскивал слова. Утром загодя вышел из дому, сел в метро, но по дороге произошло непредвиденное: только въехали в тоннель, как Никиту похитили инопланетяне.
        Инопланетяне, надо отдать им должное, оказались существа невредные, по-своему даже гуманные. Предложили Никите небольшое путешествие.
        - Прошвырнёмся, - говорят, - господин Горкин, в наши мегапенаты, по дороге поболтаем; надо нам кое-какую информацию собрать. Мы, - говорит, - некоторые вещи про вас, землян, понять никак не можем.
        Никита был человек передовой, к наукам прилежный, но уж больно в неподходящий момент его инопланетяне захватили - Неличка-то ждёт, а времени уже совсем мало осталось; хорошо ещё хоть вышел с запасом!
        - Нет, - говорит Никита, - извините, гуманоиды, но не могу я, некогда, спешу очень. В другой раз как-нибудь.
        А сам дёргается, как на иголках, и смотрит на часы. Инопланетяне говорят:
        - Да не глядите вы на часы, молодой человек, они стоят у вас. Мы вас обязуемся вернуть в то самое время и в то самое место, откуда вас извлекли. Так что, на земле вашего отсутствия никто не заметит. Здесь три недели с нами проведёте, а там - три секунды пройдёт. Относительность, однако.
        - Нет, - кричит Никита, - я три недели не выдержу! Три недели - это вечность!
        И бьётся кулаками в иллюминаторы - всё о Неличке Пак думает.
        Инопланетяне, едва услышали слово «вечность», переглянулись, свистнули по-своему и отпустили Никиту Горкина обратно в метро. Даже сувенира ему никакого не подарили.
        В итоге Никита успел на свидание, более того, вспомнил все нужные слова, расписался с Неличкой, и стали они жить-поживать и детей, как говорится, наживать. А инопланетяне в ещё большем удивлении остались после встречи с землянином: такой формулы относительности они никогда раньше не слышали. Не могли они разгадать смысл земных слов и долго ещё ломали свои квадратные головы над воплем Никиты Горкина: «Три недели - это вечность!»
        Пока не разберутся, что к чему, на новую встречу с землянами не вылетят.
        Юбилей
        Профессор Ненародов отмечал свой 65-летний юбилей. По этому поводу в доме профессора было устроено целых три застолья: на завтрак он собрал всех своих родственников, на обед позвал друзей, на ужин пригласил врагов.
        Завтрак оказался самым скромным. Отобедать явилось очень много гостей, все дарили подарки, говорили тосты, желали юбиляру долгих лет жизни, женщины лезли целоваться, мужчины рассказывали неприличные анекдоты и сами над ними смеялись…
        Самым продолжительным из застолий стал ужин - он продлился аж до утра. Враги и врагини, в отличие от друзей и подруг, явились строго вовремя и поначалу держались настороженно, но потом выпили по первой, по второй - и вся неловкость испарилась. (Профессор, надо заметить, только за ужином позволил себе алкоголь, до этого, чтобы не обидеть приглашённых на вечер врагов, он пил минералку.) Расслабившись, гости стали дарить юбиляру адреса в папочках, где в стихах и в изысканной прозе обзывали профессора последними словами, произносили тосты за его бездарность, а некоторые даже объявляли войну. Профессор отвечал им а в том же тоне, иногда благожелательно материл приглашённых и чувствовал себя помолодевшим лет на сорок. Враги остались более чем довольны приёмом и, нехотя расползаясь под утро, благодарили Ненародова за тёплый приём, за толерантность, мужественно целовались с ним взасос и обещали сохранить прежние вражеские отношения до конца своих дней. Юбиляр на чем свет выражал им свои антипатии, радостно хватал уходящих за грудки, плакал и утверждал, что лучше праздника у него отродясь не было. По
всеобщему мнению, юбилей удался.
        Недовольным остался только один человек - Свирид Плеваки, член-корреспондент Академии наук. С одной стороны, он считался профессору другом, а с другой - постоянно писал на него анонимные корреспонденции в разные присутственные места. Поэтому ему пришлось прийти на юбилей дважды - сперва к обеду, а потом и к ужину. В итоге Свирид Плеваки так объелся и так перепил, что весь последующий день чувствовал себя отвратительно. И всё же, несмотря на дикие головные боли, вечером он нашел в себе силы сесть за рабочий стол и написать очередную член-корреспонденцию. В ней г-н Плеваки подробно рассказал общественности, как профессор Ненародов превратил свой юбилей в фарс и нарушил все правила хорошего моветона, поставив таким образом под вопрос расклад научных сил. Особо Плеваки выделил тот факт, что в еде и горячительных напитках этот пресловутый профессор меры знать не хочет.
        И лишь тогда, когда корреспонденция была отправлена, анониму полегчало.
        Нимб инженера
        Гену-инженера у нас во дворе все знают. Законченный алкоголик, окончательно опустившийся тип, в герои сказок ну никак не годится! Ан нет - с ним самая удивительная история произошла. Да что там история, именно что сказка!
        Этот тип, Гена, раньше чуть свет - в рюмочной со своим стаканом ошивается, водочку попивает. Поошивался несколько лет, пока всё, кроме того мутного стакана, не пропил, а потом начал на паперти попрошайничать. Выпросит целый стакан мелочи, пойдёт в аптеку да на все и покупает жидкость для прочистки поверхностей. Из той же ёмкости и пьёт. Никакой гигиеничности!
        Но поскольку принимал-то он эту жидкость внутрь, то через некоторое время он так прочистил свои внутренности, что ну просто полностью очистился - и душой, и телом, и всеми остальными своими составляющими. Стал кристально чистым человеком, просветлел и засветился!
        И было бы от этого Гене-инженеру счастье, да вмешался нюанс - нимб у него появился! Вырос над лысиной самый натуральный нимб, размером с тарелочку. Видать, от чрезмерной очищенности, - ровнёхонький такой, умилительно радужного цвета, будто бензин в лужицу слили.
        И получается, что нимб - это хорошо, а Гене от него плохо! Стесняется он этого своего атрибута! Не заслужил, говорит, не достоин! Пробовал его вывести - ничем не выводится.
        - Лучше б, - говорит, - у меня рога выросли, их хоть спилить можно, на худой конец - шарфом обмотать, а тут - ничем не замаскируешь! Западня какая-то!
        И действительно: шляпа нимб не берёт, он через неё проходит, просвечивает. В темноте сияет, мешает уснуть спокойно, подушка пару раз возгоралась. Гена извёлся просто. Пить перестал, за ум взялся, чертежи на дом берёт.
        - Это, - говорит, - меня Бог опозорил, ибо нет, ребята, большего наказания, чем незаслуженная благодать!
        Бывшие собутыльники над ним потешаются:
        - Геннадий-то наш разошёлся - без стакана философствует! Моралист!
        Конечно, моралист. Ну кто ещё может выйти из пьяницы, если его исправить!
        Так и живёт теперь Гена-инженер с нимбом над головой. Стакан свой старинный не выбрасывает. Бывает, выйдет во двор, сядет на скамеечку, достанет из кармана свой гранёный сувенир и смотрит его на просвет. Нимб от стаканных граней отражается, сверкает всеми радужными отблесками - по всему двору зайчики бегают, во все окна стучатся. Чего уж там Гена в этом стакане разглядеть пытается - не знаю. Нам он о том не говорит теперь. Мы ему теперь не компания.
        Поэтесса
        У одной талантливой поэтессы был муж, который работал наладчиком оборудования на обувной фабрике. А помимо мужа у нее был еще муз - эфемерное создание мужского пола, которое помогало ей писать стихи, подсказывало рифмы, направляло перо, а иногда и диктовало целые четверостишия. Муж сильно ревновал поэтессу к этому самому музу. Бывало, придёт с работы, увидит на письменном столе новое стихотворение - тут же начинает кричать и браниться.
        - Где, - кричит, - этот сукин сын?! Опять он к тебе залетал, опять шептались! Куда он спрятался, этот твой карлсон безмоторный! Вот я ему сейчас пропеллер-то откручу к чертовой бабушке!
        И начинал бегать по квартире, распахивать все шкафы и шифоньеры в поисках обидчика, да так никого и не находил. Потом уставал, успокаивался и, поужинав досыта и послушав новые стихи, извинялся перед женой и нежно её целовал.
        И так продолжалось каждый вечер в течение одиннадцати лет и могло ещё девяносто девять лет продолжаться, но однажды терпение мужа лопнуло. В ту памятную пятницу у него на работе какое-то оборудование не наладилось, в троллейбусе его тётеньки потрепали изрядно, и все лифты шли только в парк. В общем, вошёл муж в квартиру и набросился на жену пуще прежнего.
        - Где, - кричит, - этот стервь бесплодный?!
        А жена ему говорит:
        - Это ты бесплодный, а он бесплотный.
        Муж обиделся ещё сильнее, начал бить о свою грудь посуду.
        - Всё, - кричит, - хватит с меня этой поэзии! Сыт по горло стихами вашими! Подавай сюда такого-сякого, покажу ему сейчас Черную речку с «Англетером» в одном флаконе! Задушу его, как Мартынов Пушкина!
        Жена поняла, что на этот раз мужа не остановить, покорно склонила голову и засеменила в спальню. Там она открыла платяной шкаф и показала мужу на зеркало, возле которого тот каждое утро зашнуровывал себе галстук.
        - Вот, - сказала поэтесса, - знакомьтесь.
        Муж слегка оторопел, пробубнил: «Драсьть», а тот тип в зеркале тоже что-то буркнул, вылез из рамы и по-хозяйски пошёл на кухню. Поэтесса бойко подсуетилась и извлекла из закромов пол-литровый графинчик самогонки. Уселись все втроём за стол, выпили по рюмочке и стали выяснять отношения. Сперва хорошо сидели, потом принялись выяснять, кто кого уважает, потом муж музу пытался набить морду, потом наоборот, потом поэтесса мужчин чуть не выгнала, отходила их полотенцем, а под конец все помирились, побратались, посестрились и впали в коллективное беспамятство. На том выходные кончились.
        …Утром в понедельник подошёл муж к шкафу, чтобы зашнуровать галстук, а отражение-то в зеркале отсутствует! Опечалился муж, стал жену звать, а жены тоже нет. В доме пусто, как после кражи. На столе нашёл муж записку, где грубой женской прозой написано было: «Прощай. Ушла в поэзию. Котлеты на сковороде». Муж разозлился, психанул - и ушёл на работу без галстука.
        С тех пор он больше не видел ни своей жены, ни своего отражения. Тем не менее, приходя вечером домой, он неизменно находил на кухонном столе тёплые котлеты и скупую прозаическую записку. Грустно поужинав, сирота муж нехотя шёл спать. Когда бессонница становилась невыносимой, муж перечитывал до утра рукописи своей почившей в поэзии жены и с тоской узнавал в их адресате себя. Себя - и никого более. Будто бы смотрелся в зеркало.
        Легенда о Гениальном Читателе
        Жил на свете Гениальный Читатель. Он прочёл уйму книг и во всех сумел дойти до самой сути, каждую смог оценить по достоинству. Классики почитали за честь стоять на его книжных полках, современники выстраивались в длинную очередь. Когда Читатель заходил в книжный магазин, книги просто сходили с ума: они скрипели от нетерпения переплётами, шелестели страницами, падали со стеллажей прямо к его ногам, а некоторые вели себя ещё более бесстыдно - открывали себя на самом выигрышном месте и жирным курсивом кричали: «Прочти меня!» Даже самые заумные книги, которые никем и никогда не были прочитаны, обрели наконец свой покой под лупой Гениального Читателя. Все свои силы и здоровье Читатель тратил на чтение, всю свою душу он вкладывал в книги. Его домашняя библиотека насчитывала несколько тысяч томов и уже перестала вмещаться в небольшую двухкомнатную квартиру, но тут как раз вовремя подоспела Нобелевская премия: Читатель купил себе отдельный дом и оборудовал его должным образом. У Читателя не было ни семьи, ни друзей, общался он только с книгами, да иногда ещё заходили журналисты - брали интервью и
интересовались творческими планами. И всё шло замечательно, пока с Гениальным Читателем не случился вполне закономерный творческий кризис. Читатель погрустнел, потерял вкус к чтению и заразился бессонницей. Современники безнадёжно разводили листами и теряли надежду быть прочитанными при жизни. Даже любимые классики не могли помочь - перечитывание не усыпляло, а только утомляло затосковавший по новизне мозг Гениального Читателя.
        В таком состоянии он несколько вечеров блуждал по городу, размышляя о своём даре. На душе было пусто, казалось, что все самые лучшие его книги уже прочитаны и от литературы ждать больше нечего. В одну из таких вечерних прогулок Читатель увидел в витрине книжного магазина яркую обложку какого-то бульварного романчика. Удивляясь самому себе, он зашёл в магазин, купил это дешёвое издание, пришёл домой и за ночь прочитал его от корки до корки. Поутру Читатель устыдился своего поступка и, пока никто не видел, выбежал из дома и выкинул книжку в мусорный бак. Вернувшись в свою библиотеку, Читатель вдруг обнаружил, что классики смотрят на него искоса. Какую бы из настольных книг он ни открывал, выходило одно и то же - все авторы осуждали Читателя за его вдвойне скверный поступок. Толстой ставил на вид сам факт чтения такой низкопробной пошлятины, Достоевский присовокуплял ещё и то, что книга после этого была выброшена, а Ницше вообще ставил под сомнение подмоченную гениальность Читателя. Все эти упреки можно было пережить, но совершенно невыносимо вел себя Чехов: он не клеймил и не обвинял, он только
печально усмехался - и именно это доконало Читателя. Читатель понял, что переступил некий рубикон.
        Тогда он повернул все книги в своей библиотеке корешками к стене, разбил лупу и принял обет нечитания. Несколько месяцев он не читал ничего, кроме квитанций об оплате электроэнергии и вывески «Гастроном», маячившей в окне. Потом он стоически отказался и от этого. Долгие годы он занимался лишь тем, что вспоминал прочитанное, переосмысливал его заново, и старые прописи вдруг стали открываться Читателю с новой, неожиданной стороны. Все остальное ускользало от него: глаза, лишённые букв, видели всё хуже, руки, оставшиеся без книг, не знали, куда себя приложить, на высохшей, будто пергамент, коже проступали всякие разные слова. Постепенно читатель стал превращаться в книгу - спина его покрылась коленкоровым панцирем, тельце скукожилось и расслоилось на листы, мышечный аппарат плавно перетёк в тиснение, кровь перебродила в целлюлозу. Наконец, примостившись на полке рядом со своими любимыми фолиантами, где-то между Кафкой и Гофманом, Гениальный Читатель замер и обрёл свой покой…
        Эта книга до сих пор хранится в библиотеке имени Гениального Читателя, её не выдают на дом, с ней можно познакомиться только в читальном зале. Никто ещё не смог дочитать книгу до конца. Некоторые пытавшиеся утверждают, что она слишком трудна для восприятия и поэтому бессмысленна, другие говорят, что все её страницы девственно чисты, третьи рассказывают, что нашли в ней только слово «Гастроном» и разрозненные столбики ничего не значащих цифр, четвёртые просто ничего не могут вспомнить. Эта книга пока не нашла своего читателя, она всё ещё читает сама в себе.
        Вторая молодость
        Телевизионных дел мастер Секам Палыч Ящиков под конец смены пришёл чинить телевизор в квартиру номер 32 по Затрапезному переулку. Встретили его две старушки, каждой лет по сто восемьдесят.
        - Чтой-то, - говорят, - у нас с настройкой неладное. Всё не то показывают. То русалки поют, то бесенята коленца откалывают, то истории страшные, про то как бойфрен с бойфреной лимонера порезали. Ты нам, соколик, настрой, чтобы про животных, про спорт да про всяку разну красоту! Страсть как устали от этой аномалии!
        Посмотрел Секам Палыч аппарат - работа старинная, таких уж больше не осталось: блюдце, а по периметру яблочко ездит. В самом аппарате вроде бы всё нормально, стало быть, снаружи что-то не так. Ну он яблочко заменил, блюдце протёр, настроил на позитив. Старушки отблагодарили его бутылочкой алкоголя.
        - Это, - говорят, - соколик, не простой алкоголь, это молодильная настоечка. Пей на здоровье.
        Секам Палыч прямо в подъезде бутылочку оприходовал, пошёл домой в зеркало смотреться. Приходит, смотрится прямо в коридоре в трюмо: никаких внешних изменений, как был не первой свежести, так и остался, если не похужел. Обманули, думает. Но тут выходит к нему из кухни молодая пригожая женщина в теле и при бусах. Секам Палыч так и ахнул - еле признал в красавице свою собственную супругу! От изумления попятился он в комнату, а там трое малых деток сидят на полу, запускают волчок и есть просят. Вернулась, значит, молодость-то! Только с наружной своей стороны, а внутреннюю придётся, значит, самому налаживать, чтобы от жены и от детей не отставать. Волшебство, да и только! Поутру опьянение прошло, а молодость осталась, вот она: жена, дети, перспективы…
        Стал с тех пор Секам Палыч Ящиков зарядку по утрам делать, пить-курить бросил, расчёску в карман положил и всё такое прочее. И много дорог ему как бы заново открылось, всё в жизни по-новому пошло. И так ему от этого хорошо на душе стало, что и сказать совестно! Хотел было старушек отблагодарить, да не нашёл тридцать второй квартиры. Сказали ему, что в том доме на Затрапезном её отродясь и не было.
        Эхо и его ухо
        В одной заброшенной пещере испокон веку обитало Эхо. Как оно выглядело, это Эхо, оно и само не знало, потому что было невидимым. Вероятнее всего, у него был рот и ухо, может быть, глаза, а больше ему ничего и не требовалось, ведь вся жизнь Эха проходила во сне: в необитаемой пещере вторить некому. Вот Эхо целыми годами и спало, пока что-нибудь или кто-нибудь не разбудит. А кому будить? Будить-то некому.
        Однажды, правда, забрёл в пещеру медведь-шатун. Пошатался по пещере, поужасался, какой в ней беспорядок, да случайно и наступил спящему Эху прямо на ухо. Вскочило Эхо и как заорёт во весь свой рот: «А-а-а!» Медведь испугался и тоже как зарычит: «Ар-р-р-р!» Потом остановился, стал оглядываться - а никого под ногами не видно. Что это, думает косолапый, за место такое, где эхо раньше рыка появляется? Плюнул три раза через левое плечо и скорее прочь побрёл, пошёл другое пристанище себе искать.
        А Эхо после того пять суток спать не могло, так у него ухо разболелось. Насилу на шестую ночь уснуло: вроде бы полегчало немного. Да только во сне и не заметило, что после такого ущерба стало ухо у него хуже слышать.
        Вот Эхо спит, а сказка сказывается.
        Так за сном прошло лет десять, а может, и все тридцать пробежало - точно не выяснить. Тут как раз и забрёл в пещеру следующий гость - якобы путешественник. Числился он по документам геологом-одиночкой, а на самом деле искал клады и сокровища, хотел на том деле разбогатеть и жить далее на бессрочный богатейский пенсион. Вошёл он в пещеру, осмотрелся, видит - беспорядок ужасающий и тишина неестественная. Вот он и спрашивает в голос:
        - Эй, кто здесь есть?
        Эхо проснулось, вторит гостю:
        - …кто здесь ест?
        Кладоискатель смутился, решил, что ему послышалось. Снова спрашивает:
        - Я говорю: кто здесь живёт?
        А Эхо слышит еле-еле, ничего разобрать не может, да ещё и интонацию спросонья перевирает:
        - …кто здесь жуёт? - переспрашивает.
        Нахмурился кладоискатель: не нравятся ему такие акустические фокусы.
        - Это кто здесь дразнится?! - спрашивает с вызовом.
        - …какая разница! - отвечает ему Эхо.
        Кладоискатель от возмущения аж засветился в темноте тусклым багровым светом. Плюнул в пустоту и ушёл восвояси. Если бы в той пещере была дверь, он бы дверью от обиды хлопнул обязательно - так ему обращение с собой не понравилось.
        А зря он обиделся - зря ушёл, не проверив все углы с фонариком, ведь в той пещере и правда клад имелся, да ещё какой - пиратский! Целый сундук золота! Полтора столетия назад его знаменитый флибустьер капитан Брынза собственноручно закопал в дальнем правом углу пещеры, после чего по рассеянности потерял карту-план, а сам пропал без вести. Это именно он, пока рыл яму да расправлялся со своими пятнадцатью подельщиками, навёл тут такой беспорядок. Впрочем, Эхо весь этот сыр-бор очень плохо помнило: совсем ещё маленькое оно было в те времена.
        А вспомнить пришлось вот по какому поводу. После неудачного визита кладоискателя Эхо снова впало в спячку и очнулось только лет через пятьдесят от какого-то подозрительного шороха. Пригляделось, а по пещере тихой сапой передвигаются две таинственные личности. У одной личности правый глаз чёрной повязкой перевязан, у другой - левый. А оставшимися глазами они смотрят на компас и в карту-план. По всему видно, что это не путешественники и не геологи, а самые обыкновенные джентльмены удачи, или по-простому - разбойники. Причём один из джентльменов - дама, разбойница: и усов у неё нет, и пистолеты на поясе сплошь дамские. Разбойники молчат - и Эхо молчит. Дошли до конца пещеры, упёрлись в стену. Разбойник пошёл налево, а разбойница направо, и каждый свой угол стал обследовать на предмет наличия клада.
        И тут разбойница провалилась в яму и наткнулась прямо на сундук с искомыми сокровищами (видать, капитан Брынза закопать его не успел: раньше времени пропал без вести). А разбойник, который в левом углу ничего не нашёл, сразу всё понял, вынул из-за пояса револьвер, прицелился в противоположный угол и объявляет своей подруге неожиданный ультиматум:
        - Не тронь! Золото моё! Я тебя убью!
        А Эхо по глухоте своей недослышало, в чём суть, и ориентируется по обстоятельствам.
        - Золото моё, - повторяет оно ласковым тоном, - я тебя люблю!
        Разбойница, услышав такое, выглянула из ямы и смотрит на своего компаньона с удивлением, однако женского нагана от него не отводит - у неё тоже своя игра задумана.
        - Ты чего, одноглазый, - спрашивает она настороженно, - не сошёл ли с ума?
        - …до чего ж ты ласковый, - вторит Эхо, - я от тебя без ума…
        Разбойник от изумления остолбенел. Ушам своим не поверил и кричит в темноту истеричным голосом:
        - Ни с места! Первый выстрел делаю в руку, а второй - в сердце!
        Эхо из одного угла в другой перекидывает:
        - …невеста… предлагаю тебе руку… и сердце…
        Совсем разбойница растерялась.
        - Так, мужик, - говорит, - ты что такое задумал?
        А Эхо передаёт:
        - …так неожиданно… мне надо подумать…
        - Что тут думать! - возмущается разбойник. - Отдавай мои сокровища, да пошевеливайся!
        А Эхо совсем уже откровенную отсебятину несёт:
        - Давай, - говорит, - моё сокровище, поженимся…
        Разбойница от таких слов аж пистолет свой опустила, всматривается: обманывает её компаньон или серьёзные намерения имеет. А у разбойника намерения - серьёзнее некуда: он, едва только увидел, что подруга пистолет убрала, тут же на курок нажал - бабах! - да в потёмках промазал.
        - Мимо! - говорит разбойница. - Ну сейчас-то я тебя…
        - …милый, - слышит разбойник, - нет счастья без тебя!
        Разбойник опешил, понял, что он себя всё-таки не по-джентльменски ведёт, что надо бы даме на такие заявления совсем иначе ответить. Приблизился он к разбойнице вплотную, постояли они оба с полминуты в нерешительности, а потом выкинули пистолеты и со всего маху бросились обниматься. Чуть до смерти друг друга не зацеловали. Отдышавшись, разбойница, уже без всякого эха, спрашивает своего подельщика:
        - А что же ты раньше молчал, любимый?
        - Не знаю, - отвечает разбойник, - как-то всё не получалось, дорогая. Всё беготня, стрельба… Не знал, с чего начать.
        Тут снова обнимания у них пошли, поцелуи, а потом свалились они оба на сундук, и началась там у них возня - полный абордаж.
        «Ну всё в порядке, - размышляет Эхо, - дальше уж я им не понадоблюсь, они теперь долго друг от друга не отойдут, а вблизи Эхо без надобности».
        Дальше Эху неудобно стало, оно, чтобы не мешать влюблённым, вылетело из пещеры и до самого утра бродило по горам, разминало на природе своё заспанное невидимое тело. А что - раз в век и прогуляться можно.
        Утром вернулось Эхо домой уставшее, тут же на боковую устраиваться стало. Успело только рассмотреть, что ни разбойников, ни клада в пещере уже нет, порядок наведён идеальный, яма закопана. Вот и славно, вот и хорошо, можно ещё годков сто вздремнуть…
        А разбойник с разбойницей после того случая поженились и сокровища капитана Брынзы взяли себе в приданое. И надо сказать, из них получилась образцовая разбойничья семья. Впрочем, разбойничать они перестали: открыли своё небольшое дельце по изготовлению модных наглазных повязок, купили дом, нарожали детей и всё такое прочее. Теперь они - уважаемые люди. Ну а каким образом супруги нажили свой первоначальный капитал - об этом никто не знает, кроме, разве что, Эха. Но Эхо, как говорится, к делу не пришьёшь, тем более если оно глуховатое и любит поспать.
        Тридцать третий богатырь
        Жили-были тридцать три богатыря и их взводный - дядька Черномор.
        Жили они в Русском народном музее изобразительных искусств на картине художника Васнецова «Морское войско». Весь день стояли богатыри по стойке смирно перед посетителями, а поздним вечером, когда музей закрывался и Черномор давал команду «вольно», разбредались по берегу и занимались делами - личными и хозяйственными. Кто приводил в порядок территорию, кто надраивал шлемы и кольчугу, кто чистил до блеска сапоги и подшивал свежие подворотнички к косовороткам, кто занимался физическими упражнениями. Особо бойкие богатыри уходили до утра в морскую пучину и водили там с русалками хороводы и шуры-муры, но к утру обязательно возвращались назад, чтобы успеть на поверку и строевой смотр. А дядька Черномор тем временем коротал свою бессонницу на картине художника Кустодиева «Ужин купчихи», до утра распивая с этой самой купчихой чаи и вкушая ватрушки. По возвращении он строил своих богатырей в шеренгу и, как только убеждался, что весь личный состав на месте и выглядит должным образом, давал команду к открытию музея. Богатыри Черномора побаивались, но уважали.
        Такой распорядок продолжался изо дня в день, из ночи в ночь. Но вот однажды самый младший богатырь рядовой Яков Яковлев, тот, который стоял в строю тридцать третьим, ушёл вечером на картину «Алёнушка» того же художника Васнецова. По отношению к Алёнушке у него были самые серьёзные и в то же время самые романтические намерения. Всю ночь они просидели на берегу озера, на камушке, и разговаривали. Говорили об изобразительном искусстве да ещё немного о том, может ли персонаж одной картины жениться на персонаже другой картины того же самого художника? Не будет ли это краскосмешением? Рядом с Алёнушкой богатырь совсем потерял счёт времени и опомнился только тогда, когда за окнами музея начало светать, а из самого дальнего зала послышался громовой бас дядьки Черномора - это взводный начал производить перекличку.
        «Рядовой Афанасий Афанасьев! - Я! - раскатилось по залам богатырское эхо. - Рядовой Богдан Богданов! - Я!»
        Богатырь Яков Яковлев побледнел. Алёнушка оторопела, но тут же взяла в руки себя и своего суженого: решительно схватив богатыря за рукав, она потянула его на соседнюю картину «Иван-царевич на сером волке». Царевич оказался пареньком смышлёным: сразу сообразил, что к чему, уступил волка, и тот понёс богатыря по выставочным залам, развивая невиданную даже в сказках скорость.
        «Рядовой Зураб Зурабов! - бесстрастно голосило эхо. - Ефрейтор Игнат Игнатов!»
        На пути богатыря и серого волка одно за другим вырастали из земли препятствия и засады. В зале экспрессионистов самые соблазнительные девы пытались увлечь богатыря в свои кокаиновые райки. Рядовой Яков Яковлев только смеялся им в лицо и отмахивался от дев, как от назойливых мух.
        В зале кубистов невероятные конструкции с грохотом вываливались из рам и загромождали собою двери, пытаясь преградить путь путешественникам. Серый волк перегрызал их пополам своими железными клыками и расшвыривал в разные стороны.
        В зале сюрреалистов самые изысканные кошмары старались утянуть их в сети, порождённые сном разума. Богатырь только плевал на них через левое плечо.
        Все преграды преодолевались с лёгкостью, ведь всё это время путешественники слышали отголоски переклички, проводимой дядькой Черномором.
        «Сержант Трифон Трифонов! - Я! Рядовой Устин Устинов! - Я» - доносило троекратное эхо.
        Богатырь Яков Яковлев знал: опоздай он на поверку, посадит его Черномор под арест на полотно художника Верещагина «Турецкая гауптвахта», а то и того хуже - отдаст в бурлаки на соседнюю картину художника-передвижника Репина. Тогда не видать ему больше своей Алёнушки!
        «Рядовой Эраст Эрастов!» - эхо беспощадно приближалось к концу списка!
        «Рядовой Юрий Юрьев! - Я!»
        В самый последний момент богатырь на скаку спрыгнул с волка, вскарабкался по раме к тому краю картины, где оканчивался богатырский строй, и втиснулся на привычное место между рамой и тридцать вторым своим собратом.
        «Рядовой Яков Яковлев!»
        «Я!» - громче обычного откликнулся богатырь.
        Черномор ничего из ряда вон выходящего не заметил, глаза уже были не те: не в его возрасте пить по ночам столько чаю! Он спокойно свернул свиток со списком личного состава, сунул его в сапог и, расчесав ручищей полутораметровую бороду, занял своё командирское место. Двери зала распахнулись…
        У посетителей музея зрение было получше, чем у дядьки Черномора: многие из них обратили внимание, что тридцать третий богатырь сегодня как-то слегка растрёпан и выражение лица у него невероятно счастливое. Те из любителей живописи, кто носил на носу очки, приметили такое же выражение лица и у Алёнушки. Ну а самые внимательные - те углядели, что волк под Иваном-царевичем был весь в мыле и летел не в ту сторону: Иван-царевич со своей царевной сидели на нём задом наперёд.
        Маруся-дурочка и Иван Премудрый
        У одного дедушки было три внучки: старшая и средняя - красавицы неописуемые, одна умней другой, а младшенькая - хоть собой и хороша, да больно глупенькая. Старшие внучки растут-расцветают, одна с другой умом да красотою меряются, а младшая в те споры даже вступить не пытается, всё дурочку валяет. Так её и звать стали: Маруся-дурочка.
        Вот настала пора девицам невестами становиться, мужьями обзаводиться. Сёстры быстро сработали: старшая нашла себе чиновника, а средняя - урядника. Вот они уж и свадьбы отпраздновали, уже и к супружеской жизни приступили, стали все её блага вкушать: ездят на автомобилях иных марок, ванны принимают из самой дорогой грязи, гостей встречают прямо в вечернем туалете, а в областном театре для них отдельное ложе зарезервировано - хоть весь спектакль спи. Словом, не жизнь, а сплошная краковская колбаса с изюмом. Только младшая сестра ни на ком взгляд свой остановить не может, так и живёт холостячкой: то этот ей не гож, то тот не люб, - дурочка, одно слово. Старшие сёстры на неё рукой махнули, а дед осерчал и слёг, но помирать пока не собирается.
        - Вот, - говорит, - когда Маруська замуж выйдет, тогда и помру, не ранее.
        Маруся в дедушкином доме так и живёт, ухаживает за стариком, по хозяйству целый день хлопочет - откуда ей ума набраться? И жениха себе не ищет, думает, по глупости своей, что жених для неё сам собой сыщется, на дом придёт. Только что-то он не торопится, а ходит в их дом лишь один однорукий почтальон Ипатич, отставной гвардейский солдат: приносит газеты да журналы всякие.
        Вот однажды пришёл Ипатич и говорит:
        - Ступай, Маруся, на пошту, там до тебя ценный бандероль пришёл, а мне его одной клешнёй не доставить, значить. Вот тебе на тот бандероль ценная квинтанция.
        Удивилась Маруся: ей в жизни писем никто не слал, а тут целая бандероль, почти посылка! Накинула она платок на плечи, да и бегом на почту. А на дворе в ту пору дождь лил-поливал, глину намывал. Все посельчане по домам разбежались, а Маруся-то дурочка - идёт себе прямо под дождём, ртом капельки отлавливает. Так дождю возрадовалась, что и заплутала: зашла на какую-то незнакомую улицу. Ищет взглядом, у кого бы дорогу до почты расспросить. Увидела терем высокий, крашеный, а в окошке маячит добрый молодец - очки свои снял, стёклышки под струями дождя промывает, глаза сожмурил так, что и лица не рассмотреть.
        - Сударь добрый молодец, - обращается к нему Маруся, - не подскажешь ли, как мне к почте пройти?
        Парень удивился такой простоте обращения, напялил очки - да и обомлел весь, так ему девица приглянулась. Он от потрясения на вопрос ответить забыл, а сразу свой задаёт:
        - А почто ты, краса-девица, под дождём гуляешь, без зонта мокнешь?
        - А я Маруся-дурочка, мне можно, - отвечает девица весело. - А ты кто ж такой, что в такую расчудесную погоду дома сидишь, в окно через очки смотришь?
        - Я Иван Премудрый, а сижу тут, поскольку никак, понимаешь, не могу однозначно решить, идти мне на улицу или не идти. Вот и смотрю в окно, размышляю, все за и против в голове взвешиваю.
        Подошла Маруся поближе, смотрит, а в очках парень сразу собой хорош стал: лицо у него открытое, приветливое. Понравился Иван Марусе, она и говорит:
        - Так как насчёт почты? Подскажешь али самой искать?
        - Нет, нет, что ты, - замахал руками Иван, - сама не ищи, заблудишься. Я тебе сейчас подробный план начерчу, со всеми сторонами света, с соблюдением масштабности.
        Рассмеялась Маруся:
        - Ой, не смеши меня, добрый молодец. Я с твоим планом ещё пуще заблужусь - я же дурочка. Ты мне лучше пальцем покажи.
        - Я пальцем не могу, это неприлично, - говорит Иван. - Я лучше сейчас к тебе выйду и до самой почты провожу в личном порядке.
        - Неужто выйдешь? - улыбается Маруся. - Неужто и раздумывать долго не станешь?
        Иван ни слова не сказал, взялся за раму и прямо через окно к Марусе выпрыгнул - аж очки в клумбу слетели.
        - Вот, - говорит, - я и вышел. Теперь ты выходи.
        - Куда выходить-то? - удивляется Маруся. - Я уже и так вся вышедши.
        - Замуж за меня выходи, - поясняет Иван. - Незамедлительно.
        А Маруся ведь дурочкой была: ломаться да кривляться не стала, со всей своей дури дала Ивану незамедлительное согласие.
        Прежде чем повести Марусю под венец, Иван её на почту проводил. А никакой бандероли там и не оказалось: это Ипатич спьяну Марусину фамилию с чьей-то другой перепутал. Да и ладно, всё ж таки не зря сходила!
        Молодые со свадьбой тянуть не стали: едва от дождя обсохли, тут же и собрались свадьбу играть. Обвенчались в церкви, расписались в загсе, Ипатича в свидетели взяли. После официальной части в дом поехали - пировать узким семейным кружком. Дед Марусин от радости привстал, в сидячем положении себя закрепил, стакан к руке привязал, к застолью приготовился. Да и сёстры подтянулись, вместе со своими супружниками в дедовский дом пожаловали на мужниных автомобилях.
        Пока Иван со своими зятьями на мужской половине брудершафты пил, сёстры Марусю уму-разуму наставлять принялись. А надо сказать, что они Марусиной свадьбе не очень-то обрадовались, а даже наоборот. От большого ума, видать, обуяла их зависть чёрная. Как же - такой мудрый ей жених на голову свалился ни за что ни про что, да ещё с очками и с новым крашеным теремом! Вот и стали они Марусю исподтишка против него настраивать, подначивать её с высоты своего семейного опыта.
        - Ты запомни, Маруська, главное, - говорят, - все мужики - дурни и кровососы. А ум женский в том состоит, чтобы их первей обдурить и из них самих крови высосать вдоволь. Тут наука сложная, тут много всяких психических тонкостей имеется, всяких скобочек и кавычек. Мы тебе постепенно-то всё расскажем, научим тебя правильной женской позиции.
        А Маруся - ну дурочка дурочкой: не понимает, зачем ей возле своего любимого интриги всякие плести, зачем какие-то приёмчики тайные против него применять.
        - Сестры милые, - говорит, - я ж замуж выхожу, а не к врагу в тыл забрасываюсь. Зачем вы меня своими странными науками потчуете, я всё равно ничего не усвою. Я дурочка, а жених мой - мужчина премудрый, пусть он за меня думает, а я по-евонному поступать стану.
        - Эх, сестра, сестра, - сокрушается старшая, - глупа ты ещё, неопытна. Как бы тебе с такими анбициями под подошву не попасть к своему умнику. Попомни слова наши: мужья - они хуже врагов.
        - А ну их вообще, этих мужиков! - стучит ногами средняя. - Чтоб их пёс побрал!
        Лишь только произнесены были те слова, как заходил весь дом ходуном, затряслась улица, нахмурилось небо и засверкали в нём буйные молнии. Сёстры с испугу упали на пол, руками головы накрыли, а Маруся к окну бросилась и видит: бежит по улице огромный бешеный пёс - о трёх головах, о трёх хвостах, о двенадцати лапах. Глаза огнём сверкают, из пастей пар валит, горячие языки слюну по сторонам расплёскивают. Подбежал к Марусиному дому, принюхался, всунул головы в три окошка и ухватил Ивана да сестриных мужей за загривки. Никто ничего сообразить не успел, как унёс пёс тех бравых мужчин в неизвестном направлении.
        А скрылся он - и снова светло стало, к дому былая устойчивость вернулась, пыль на улице осела по прежним местам. Вбежала Маруся в горницу - нет Ивана! Лишь очки на полу валяются. А от чиновника и урядника и вовсе ничего существенного не осталось, будто и не было их. Сёстры, как только сообразили, в чём дело, бросились к автомобилям, уселись за баранки и по домам - от греха подальше. А Маруся заревела горькими слезами, как дура, всё свое праздничное платье заплакала горечью. Дед её, который при сём похищении присутствовал и лишь потому от страха не помер, что и так едва жив был, говорит внучке:
        - Это, Маруся, не кто иной был, как лютый пёс Горын Змеёвич. Я про него ещё от своей бабки слыхал. Давно он добрым людям житья не даёт, всякие козни откаблучивает! Впрочем, чудище сие не какое-нибудь заморское, а наше, отечественное: где-то он недалеко обитает, в лесу скрывается. Так говорят. Стало быть, сыскать его можно, было б желание!
        Сказал - и опять слёг. А помирать ещё рано - свадьбу-то не доиграли ещё.
        Долго ли, коротко, а прекратила Маруся лить слёзы и стала думать, как же ей своего суженого из пёсьего плена выручить, а заодно и сестриных мужей спасти по-родственному. Выход-то один: надо идти искать этого Горына Змеёвича и побеждать его в честном бою. Только кто же пойдёт на чудище? Хотел было почтальон Ипатич на пса пойти, понаддать ему по бесстыжим мордам почтальонской сумкой, да напился в пятницу и никуда, конечно, не пошёл. А сёстры вообще насчёт своих мужей не переживают: у них давно на тот случай в шкафах да на балконах полюбовники припасены были; без мужей им, выходит, ещё и лучше: автомобили на ходу, квартиры с ванными нараспашку и весь прочий казенный монплезир в безвременном женском пользовании.
        В общем, никто за спасательную экспедицию браться не хочет - дураков нет.
        Дураков-то нет, да дурочка есть! Вот и выходит, что остаётся Марусе одно - самой в путь-дорогу отправляться, на подвиг себя нацеливать.
        Собрала она с вечера заплечный мешок, уложила в него Ивановы очки, да зачем-то ещё веник домашний в газетку завернула и тоже - в мешок.
        - Зачем ты, внучка, веник-то берёшь? - удивляется дед. - Неужто чудище им забить собралась?
        - Да чудище-то оно чудищем, - отвечает Маруся, - а с другой стороны - всё ж таки собака. А собак только веником и гонять.
        Дед на это головой покачивает, дурости такой дивится. А Маруся дедушку на бочок уложила, поставила будильник на пять утра да стала думать-обмысливать, в какую ей сторону сперва податься.
        - Эх, - серчает, - был бы рядом со мной мой суженый, он бы начертил мне подробный план со всеми масштабностями…
        Сёстры прознали про Марусины намерения, пришли вечером попрощаться, наставления полезные дать. Говорят ей слова ласковые, а сами волнуются: вдруг и вправду спасёт всех троих мужиков! Дуракам везёт, а дурам - тем более! А сёстрам возвращение мужей ой как невыгодно, у них уже все пасьянсы в безмужнюю пользу сложены. Вот и придумали они очередную пакостную подлость: испекли два кренделя да подсыпали в них яду - первосортного, за большие деньги добытого. Да еще слюны своей, не менее ядовитой, в то тесто добавили для пущей верности.
        - Вот что, сестрица, - говорят, - как выручишь наших благоверных, вручи им от нас гостинчик, пусть знают, что мы их помним и ждём безудержно. А не удастся спасти - так хоть передачку передай, упроси чудище собачье.
        Сами думают: ежели не утерпит дурочка и съест в пути крендели - туда ей, безмозглой, и дорога. Если же, случится, донесёт до адресатов - тогда мужья на тот свет отправятся. Хоть так, хоть эдак - а они, сёстры, внакладе не останутся. Вот какие умные!
        А Маруся ведь дурочка - взяла крендели без всякой задней мысли, обняла на прощание сестёр, пообещала им вернуться с мужчинами. Потом уложила крендели в мешок, а сама думает: надо и ей для Ивана что-нибудь вкусненькое испечь, негоже ненаглядного без гостинца оставлять. Вот только в доме муки осталось - на один маленький пирожок. Соскребла Маруся всё, что было, испекла ароматный колобок, завернула его в платочек, а тут уж и будильник зазвонил - пора.
        Долго брела Маруся-дурочка по белу свету. Любую дорогу приветствовала, любой погоде радовалась, любой песне подпевала. У всех встречных собак дорогу спрашивала, давала им Ивановы очки понюхать, а веник, наоборот, не показывала. Собаки по-человечьи ответить ей не умели, но нюхом да нутром понимали дурочку лучше многих людей, а потому провожали её, оберегали, носами направление указывали. На том пути не однажды Марусе голодно приходилось, да только терпела она изо всех сил, пирожок да крендели не ела, берегла для пленников - а вдруг им там ещё голодней?
        Вот наконец довели её собачьи носы до лесного псиного логова. Высок частокол, ни калиток, ни ворот в нём нет, только грозная резная табличка у ворот прибита: «Осторожно! Трижды злая собака!» Обошла Маруся вокруг всего частокола, прислушалась. Слышит: внутри рык да чавканье - вроде как пёс Горын Змеёвич кость обгладывает. Маруся хотя и дурочка, а сызмальства знает, что собак во время еды лучше не отвлекать и не беспокоить. Села она на камешек и ждёт, когда же чудище лесное трапезу свою закончит. А пёс кусок свой обглодал, принюхался, учуял новый запах. Может, в какой другой момент и сожрал бы сразу гостью незваную, а сейчас уж больно сыт - только что брюхо до отказа набил, жрать ему не хочется, придётся миром разговаривать.
        Облизал Горын Змеёвич свои пасти, выглянул всеми тремя головами из-за частокола. Видит - на пеньке девица сидит, очки протирает.
        - Ты чего, дурочка, здесь уселась? - дивится Горын Змеёвич. - Сослепу, что ли, ко мне в гости пожаловала?
        - Нет, батюшка Горын Змеёвич, - отвечает Маруся, - это не мои очки, это одного твоего пленника, моего ненаглядного жениха. И стало быть, я к тебе не сослепу пришла, а в самом обычном зрячем состоянии. Потому как очень мне нужно Ивана моего Премудрого домой вернуть: нету мне без него никакого личного счастья.
        Ещё больше удивился пёс: девица-то всё как на духу говорит, хвостом не виляет.
        - Что ж, - отвечает, - дорогу ты правильно нашла, Иван Премудрый действительно за мной числится, да к нему ещё два бесплатных дармоеда в нагрузку приписаны. Это всё верно. Но вот только освобождать я их не намерен, поскольку я пёс сторожевой и коли я их освобожу, то мне сторожить некого будет.
        - И что делать? - спрашивает Маруся.
        - Не знаю, - отвечает Горын Змеёвич.
        - Эх, - сокрушается Маруся, - был бы Иван Премудрый, любый мой, рядышком, он бы сразу придумал, что делать.
        - Да ничего он не придумал бы, - говорит пёс. - Он от любви совсем из ума выжил, ничего не соображает. Всё о какой-то Марусе думает, называет её ласково так: дурочка моя! Слышь, девица, это ты, что ли, и есть Маруся та?
        - Я и есть Маруся, я и есть дурочка.
        - Вот оно что! Значит, это он по тебе тоскует, мужские слезы по ночам в платочек схоранивает! - Задумался Горын Змёевич, на Марусю поглядел с заинтересованностью. - Вот что я тебе, девица, скажу: не выручить тебе твоего жениха ни в жизнь! Мы уж с ним, с Иваном-то, сообща выход искали, что делать да как быть, обдумывали! Мои три головы да его одна ума палата - а толку чуть! Никакого результата наши обдумки не дали! Вот какое дело, стало быть…
        Маруся услышанное взвесила и с дурацким предложением к Горыну Змеёвичу обращается:
        - А я знаю, что делать. Я сейчас с вами, батюшка Горын Змеёвич, сражаться буду. Если я победу одержу - вы мне пленников отдадите, а если вы победите - делайте, что хотите, я уже о том не узнаю.
        - Сразиться, конечно, можно, - усмехается Горын Змеёвич, - только чем ты меня, дурочка, побеждать будешь?
        - А вот этим, - отвечает Маруся и вынимает из узла своего веник.


        Уж на что собаки смеяться не приучены, а только не выдержал Горын Змеёвич - захохотал во все три свои розовые пасти. Маруся тоже с ним рассмеялась за компанию. Нахмурился пёс, выпрыгнул из-за частокола, поднёс к девице самую большую свою морду, клацнул зубами. А Маруся протянула руку и веником псу как бы невзначай за ухом почесала. Мотнул Горын Змеёвич башкой, заскулил надрывно, всем телом поёжился. Закрыл пасть и пытается понять, что с ним такое приключилось.
        - Что это? Как это ты? Ну-ка ещё разок продемонстрируй.
        Маруся повторила, да на этот раз подольше и поприлежнее понежила пса за ухом. Потом перекинула веник в другую руку - и с левой стороны свой фокус повторила.
        - Фу ты, - жмурится Горын Змеёвич, - как, однако, приятно!
        - И мне, - говорит Маруся, - приятно было познакомиться.
        Поклонилась пёсьим мордам, засунула веник под мышку и пошла обратно в лес. Горын Змеёвич удивился, заметался, кричит:
        - Постой, погоди! Куда же ты так сразу уходишь, дурочка!
        Обернулась Маруся, а пёс ее лапой за рукав ухватил и давай упрашивать ещё немного ему за ушами почесать - уж больно ему эта процедура по душе пришлась! Он прямо из шкуры вон вылезает и на веник смотрит с зудящим нетерпением.
        - Не уходи, - стонет, - обожди!
        - А чего мне ждать? - вздыхает Маруся. - Ежели мой Ваня Премудрый ничего придумать не смог, то мне, дурочке, рассчитывать не на что. Пойду домой, буду вдовой.
        - Да погоди, что же ты так торопишься! Столько шла, хоть бы отдохнула с дороги!
        - Отдыхает тот, кто дело сделал. А я ничего не сделала, ничего у меня не получилось. Стало быть, и отдыха не заслужила.
        Сказала - и опять идти собирается. Пёс тогда не выдержал, рванулся вперёд, дорогу Марусе преградил, лапой в грудь стучит:
        - Прости, - говорит, - Маруся-девица, но не могу я твоего жениха тебе возвратить. Если был бы я простой собакой, освободил бы твоих пленников прямо сейчас, но я ведь - заколдованный. Заклятие на меня наложено: обязан я этих молодцов сторожить до тех пор, пока не нарушится привычный ход вещей. А когда он нарушится, этот самый ход - пёс его знает! Я ведь сам тому не рад, что мне всякие пакости творить приходится, я ведь сам себе не радуюсь и счастьем давно обделён нешуточно… Я ведь, - вздыхает, - так мечтаю, Маруся, о нормальной собачьей жизни! Надоело мне чудищем быть, в лесу дремучем жить. Не собачье это дело. Зачем мне, скажи, Маруся, эти хоромы лесные да подвалы пыточные!? Да мне бы будку, цепь, намордник! Эх, вот тогда я бы уж повыл на Луну вдоволь, я блох бы повычёсывал!
        - Кто ж тебя, сердечного, заколдовал так? - спрашивает Маруся с сочувствием.
        - Волшебница одна, - вздыхает пёс.
        - Злая?
        - Да нет, добрая. Добрая, но глупая. Хотела мне хорошее сделать: чтобы все меня, понимаешь, боялись и никто победить не мог. Сделала меня самым неуязвимым сторожем - ни одна мышь мимо меня не пробежит, побоится. А что в этом хорошего, когда все тебя боятся! Эх, дура-дурища…
        Заскулил пёс от отчаяния. А Маруся вдруг вся обмякла, почувствовала с горя всю дорожную усталость. Нестерпимо захотелось ей присесть. Опустилась она обратно на пенёк, достала из узелка два кренделя и пирожок, думает: раз всё равно ничего дельного не вышло, съем гостинцы! Да тут же к ней другая мысль приходит, ещё дурнее первой: зачем мне теперь есть? Лучше я с голоду умру прямо сейчас, незамедлительно, на этом самом пне! Подумала - порешила.
        Взяла она гостинцы да по дурости своей несусветной скормила их Горыну Змеёвичу: пирожок в среднюю пасть всунула, а крендели по боковым пошли. Чудище с расстройства отнекиваться не стало, съело ту выпечку запросто, только слюни по кочкам разлились.
        И вдруг - какая-то невидимая сила Горына Змеёвича встряхнула и сморщила. Отвалились у пса боковые головы, отпали лишние лапы, а на месте трёх хвостов только одна какая-то тычинка осталась. Словом, обернулся тотчас Горын Змеёвич обыкновенным лохматым псом. Ну и чудеса!
        - Ай да Горын Змеёвич, - удивляется ему Маруся, - ай да собачий сын!
        - Не зови меня больше Горыном Змеёвичем, Маруся, - говорит ей пёс нормальным одноголовым голосом. - Зови меня просто Горька, такое будет моё собачье имечко. Забирай, Маруся-краса, своих пленников, а меня к себе в сторожа принимай, я теперь всегда подле тебя быть хочу, верною службой тебе служить обещаю.
        - Мне сторожей да слуг не надобно, я ведь дурочка, - говорит Маруся, - а вот о друге надёжном, верном я всегда задумывалась.
        - Хорошо, - соглашается пес, - буду я вашей семье другом, если, конечно, Иван на меня зла не держит.
        А Иван зла и не думал держать, он же премудрый: знает, что от зла толку не бывает. Вышел Иван к своей отважной невесте, обнял её, взял свои очки и в кусты их выбросил.
        - Я, - говорит, - здесь на свежем воздухе зрение своё поправил, вижу теперь и без очков, какая ты есть храбрая и красивая. Ни об чём я в плену думать не мог, только о тебе, любовь моя Маруся.
        Расцеловались они, пошли доставать из подвала чиновника с урядником. А те не хотят домой идти, руками за решётки хватаются, сапогами в двери упираются. Оказывается, Иван за это время мужьёв сестриных такому уму-разуму научил, что они прежние свои жизни захотели забыть и возжелали изучать всяческие науки, чтобы людям пользу приносить с другого боку - не как раньше, а безвозмездно. Еле-еле Маруся их убедила, что и на прежних должностях можно с умом к делу подходить да справедливости сопутствовать. Да вдобавок ещё рассказала, как их там жёны ждут рьяно, дождаться не могут. Ну эта самая добавка дело и разрешила: отцепились чиновник с урядником от решёток, вылезли из заточения на свежий воздух.
        - Здравствуй, - говорят, - новая жизнь.
        Сели все четверо на бесхвостого пса Горьку и поехали в родные места, где жизнь густа.
        Неделю ехали, а то и все полторы. Вот наконец и родной посёлок! Слезли с пса, укрыли его в кустиках, чтобы народ не пугать такой громадиной, пешком пришли в Марусин дом. Дед от радости с кровати встал - в сени встречать их выполз.
        - Ну, - говорит, - такое счастье подвалило!
        И решил пока всё ж таки не помирать, а погодить до первых внуков.
        А Ипатич, который ему всё это время подсоблял, побежал тотчас за старшими сёстрами - хотел их обрадовать и на водку получить. Только сёстры на водку ему не дали, а наоборот - чуть последнюю руку не выдернули, так они этому неожиданному возвращению огорчились. Пришли они в дедов дом тихие, виноватые.
        Мужья, как на них посмотрели, сразу поняли, что жёны тут без них не скучали, а очень даже весело коротали разлуку. Затопали они на жён своих непутёвых ногами, зафыркали носами, из-за щёк пар выпускать принялись.
        - Ах, вы праздновать пришли? - кричат. - Без вас справимся. Вы, похоже, уже впрок напраздновались донельзя! Ступайте-ка лучше по домам да наводите там порядок. Чтобы к нашему приходу всё было в прежнем виде, чтобы каждая вещь на своём месте лежала и на наш хозяйский зевок незамедлительно откликалась. Да чтобы не слуги порядок тот наводили, а вы сами своими собственными белыми руками! А слуг мы уволим - пора вам самим спину погнуть да ум свой работой выровнять, а то он у вас в какую-то непонятную сторону загибаться стал, всем от вашего ума только ущерб да неприятности, такой он у вас ушлый и своевыгодный. И ежели через три дня до нужной меры не поглупеете, то мы с вами в два счёта развод оформим, а потом найдём себе новых невест - дурочек вроде Маруси. Потому как выходит, что её бескорыстная глупость вашего корыстного ума во сто крат мудрее!
        Прогнали мужья непутёвых своих жёнушек, с расстройства за стол скорее спешат. А Иван Премудрый говорит:
        - Погодите за стол садиться, ещё у нас не полный сбор.
        - Как не полный? - дед удивляется. - Кого ж не хватает? Вроде все здеся.
        - Прав Ванечка, - поясняет Маруся, - ещё друга нашего верного не хватает, сторожа нашего ласкового.
        Высунулись Маруся и Иван в окошки и кричат на всю улицу:
        - Горька! Горька!
        И вот уж мчит к ним Горька, розовым языком слюни по улице раскидывает.
        А соседи услышали тот клич, побросали все дела и айда сбегаться к Марусиному дому. Сбегаются и на бегу кричат:
        - Горько! Горько! Горько же!
        Поняли, видно, чем дело пахнет - чем сказка кончится, чем сердце успокоится.
        Ну да и мы поняли - чай ведь не дураки и не дурочки!
        Хоронюшка
        Жили-были Старик и Старушка. Жили-поживали, доброты наживали. Было у них небольшое хозяйство, коза Верка, курица Надька да корова Любушка, кормилица. Только детей у них отродясь не было. Старик и Старушка по этому поводу сильно печалились. Но однажды по весне повалил с неба разноцветный град. Попало старушке самой крупной градиной по лбу. После этого она забеременела и месяца через два родила сынишку. Мальчонка был такой хороший, такой пригожий, что не могли старики на него нарадоваться. Так его и назвали - Хоронюшкой.
        Рос Хоронюшка быстрее лебеды и через три года возмужал и заосанился. Уж какое счастье было старикам на старости лет! Но пришёл срок - приехала к стариковой избе военная машина, вышли из неё форменные люди и забрали Хоронюшку на войну. А через неделю пришла на него похоронная бумага. Видно, не долго пришлось ему горе мыкать да побоища воевать. Сели тогда Старик и Старушка на лавку и стали причитать:
        - Был у нас сыночек Хоронюшка, а теперь пришла на него похоронюшка…
        Порыдали, поплакали - да и будет! Бог дал, Бог и взял. Спасибо и на том. И говорят они друг дружке:
        - Вот пожили мы век без малого, повидали всего. Горя похлебали да счастья напоследок понаскребли. Сыночек наш погиб - значит, и жить-то нам больше незачем. Пора нам умирать.
        И собрались они смерть принять. Только хозяйство пожалели. Взял Старик козу Верку, отвёл её на базар да и продал там за гроши какому-то попу. На другой день - сунул за пазуху курицу Надьку, вышел на большак и там первому встречному пешеходу подарил. А потом пришлось и корову Любушку, кормилицу, зарезать. Мясо раздарили соседям, да себе ещё целый пуд остался. Чтобы не пропадало добро, ели Старик и Старушка это мясо ещё полмесяца - много ли старики за раз разжуют-то! И только когда доужинали последним кусочком, легли они в постель, попрощались друг с другом и стали навсегда засыпать.
        Однако, в полночь разбудил их страшный грохот. Вскочили старики с кровати, смотрят в окно и видят: скачет по небу великан-всадник на белом коне. Сам ликом бледен, машет мечом и во все стороны запускает молнии. Соскочил с небес прямо к забору и ну давай барабанить костлявым кулаком! Переглянулись старики.
        - Нет, - говорит Старушка, - эта смерть не про нас.
        И легли сызнова спать - так и не отворили калитку. Вдруг среди ночи снова просыпаются - от ужасного скрипа и лязга. Глядят обратно в окошко и видят: проезжает мимо дома длинная телега, покрытая белым саваном. Правит ею лысая старуха с косою в руках. Осадила клячу и давай стучаться в калитку, проситься на ночлег. Услышали старики её противный голос и только переглянулись.
        - Нет, - говорит Старик, - и эта смерть не про нас.
        И опять они спать улеглись, так калитки и не отворили. А позже снова проснулись - на этот раз оттого, что кто-то жалобно под окном мяукал. Выбежали старики во двор, смотрят, а на крылечке сидит крошечный белый котёнок. Весь продрог, дрожит, скулит, пошатывается. Старики пожалели его, взяли в дом, напоили кипяточком, приласкали да и положили греться к себе под одеяло. Котёнок глаза закрыл и замурлыкал свою кошачью колыбельную песенку. Старики разомлели, уснули сладко-сладко да больше и не просыпались.
        А поутру котёнок из-под одеяла вылез, встрепенулся, шёрстку облизал, мяукнул и выпрыгнул в окошко.
        Послесловная сказка
        Однажды в Дом радио пришло Письмо. Прождав четыре часа в приёмной, Письмо наконец проскользнуло в приоткрытую дверь и, представ перед Радио в открытом виде, поведало ему свою историю.
        - Мой автор, - рассказало Письмо, - недавно купил в магазине книжку, и с ним произошло чудо: в этой книжке он нашёл свою сказку - самую родную свою сказку, самую единственную, ту, которую он потерял ещё в школе, во втором классе, выменяв её на раскрашенного пластмассового ковбоя. Теперь он счастлив и не одинок. Но есть один нюанс, который не позволяет ему в полной мере наслаждаться своим счастьем: книжка издана мизерным тиражом, а в ней ещё много сиротливых сказок, хозяева которых до сих пор не нашлись и вряд ли найдутся, если срочно что-нибудь не предпринять. Он, мой автор, долго думал, как же помочь другим людям найти их сказки, и в итоге решил, что нужно обратиться на радио: может быть, оно не откажется дать этим сказкам возможность прозвучать в его эфире. Ведь радио - это как раз то, что нужно; именно к нему прислушиваются самые одинокие люди, оставившие надежду найти потерянные давным-давно сказки. Вот было бы здорово, если бы истории из этой книжки прозвучали в радиоэфире и тоже нашли потерявших их хозяев! Поэтому мой автор решился обратиться к многоуважаемому радио с просьбой-предложением…
        - Мы поняли, поняли, - оборвало рассказ Радио (оно было с собой на «мы», так как выражало мнение многомиллионной аудитории). - Как, вы говорите, называется та книжка? Как фамилия сказочника?
        Через неделю сказочник был найден и с первой порцией сказок приглашён в вечернюю программу. Радио, надо сказать, было строгим и непроверенные вещи в свой эфир не пропускало, но иногда, чтобы оттенить и подчеркнуть эту свою строгость, позволяло себе что-нибудь новенькое, свеженькое, незаезженное. Именно в такую минуту слабости сказочник со своими подопечными и просочился в сетку радиовещания, пригрелся там и стал выходить в эфир регулярно - каждый четверг, в одиннадцать часов вечера, по пять-семь минут. Кому-то пять-семь минут в неделю могут показаться насмешкой, но в масштабах города этого времени тем не менее хватило, чтобы в нём незамедлительно стали происходить чудеса. Многие люди узнавали свои сказки по голосу и сюжету и являлись за ними прямо в Дом радио. В это трудно поверить, но практически все прозвучавшие сказки нашли своих хозяев - идея, предложенная письмом, оказалась удачной и принесла людям много неподдельной радости.
        Но случилось так, что один скверный гражданин бессмысленно пожилого возраста случайно услышал от своего соседа о раздаче сказок. Гражданин этот всегда радовался, если где-то что-то бесплатно раздавали, поэтому он сразу же собрался и побежал в Дом радио, чтобы урвать себе кусок пожирнее. Явившись, он потребовал незамедлительно выдать ему три самые лучшие сказки, и чтобы все три были со счастливыми концами. Он утверждал, что три сказки ему необходимы в качестве компенсации за три его неудачных брака. Сказки для этого человека не нашлось, но самым печальным было то, что ему никак нельзя было объяснить, почему ему полагается только одна и именно его именная сказка. Редакторы, режиссёр, звукооператор и другие работники радиостанции уговаривали его и подождать, и самому поискать сказку где-нибудь в другом месте, но пожилой гражданин от участия в его судьбе только горячился, лез в бутылку, потом начал огрызаться, стрелять слюной и в конце концов ушёл, сильно стукнувшись об дверь, - ушёл крайне недовольный собой и озлобленный на всех остальных. Вернувшись домой, он тотчас написал письмо
«Примногоуважаемаму Радиу» и собственноручно опустил его в свой любимый почтовый ящик, за которым он, кстати сказать, ухаживал, который протирал тряпочкой и ежемесячно красил в новый цвет (много позже узнали, что именно в этом ящике и пряталась от человека его сказка - пряталась, поскольку конец у неё был не очень-то хорош, а гражданин этого не любил)…
        И вот очень скоро, гораздо быстрее, чем сказывается эта сказка, Радио, сидя в своём кабинете, услышало стук - это явилось к нему новое Письмо. Постучав, оно вошло в кабинет на цыпочках и заговорило шёпотом.
        Неизвестно, что уж там нашептало Письмо премногоуважаемому Радио, но только на следующий день сказочника вызвали в начальственный кабинет.
        Радио стояло возле окна и напевало какой-то утренний физкультурный марш (оно вообще не умело молчать - или разговаривало, или напевало). Увидав вошедшего сказочника, Радио напевать перестало.
        - Доброе утро, дорогой друг, - сказало оно женским, самым душевным своим голосом, тем, которым обычно открывало эфир. - Сегодня понедельник, двадцать второе марта… Поставьте ноги на ширине плеч, руки положите на пояс…
        Сказочник почувствовал, что радио не может найти нужных слов для начала разговора, и решил разрядить обстановку.
        - Здравствуйте, - сказал он. - Давайте сразу перейдем к водным процедурам.
        У Радио с чувством юмора оказалось туго - оно привыкло шутить только по выходным, в специально отведённое время. Поэтому оно не приняло шутку и от этого сразу же прониклось к сказочнику антипатией.
        - Ну вот что, - после недолгого шипения сказало Радио уже другим женским голосом, голосом последних новостей. - Есть серьёзный разговор… Температура в городе и области минус четыре градуса, возможны осадки и мокрый снег.
        Сказочник кивнул головой, как бы благодаря за полезную информацию, и всем видом выказал готовность к серьёзному разговору.
        - Да, - сказал он, - погода нынче - не май месяц. Но мокрый снег - это навряд ли.
        - Мы тут подумали, - продолжало Радио, - и вот что решили: хватит нам сказок. Зима кончилась, на улице теплеет, а у нас эфирного времени не хватает на новости и рекламу. Так что до свиданья, спасибо за внимание.
        Сказочник машинально кивнул и даже развернулся было по направлению к дверям, но опомнился и занял прежнее положение в пространстве.
        - Простите, - твёрдо сказал он. - А как же ваши слушатели? Вы у них спросили? Ведь многие из них с удовольствием слушали мои сказки. А некоторые - как вы, должно быть, знаете - даже нашли среди них свои личные истории, утерянные вследствие глупости - болезни взросления.
        - У нас не детская радиостанция, - Радио вдруг стало говорить резким мужским голосом, тем, которым оно вело проблемные социальные передачи.
        - Но и сказки не детские, - попытался возразить сказочник.
        - Все сказки - детские, потому что они нужны только детям. Нужны, чтобы быстрее заснуть. А взрослым, чтобы заснуть, нужны совсем другие вещи.
        - Отнюдь! - запротестовал Сказочник. - Отнюдь и ещё раз отнюдь! Как раз дети-то могут заснуть и без сказки: они сами себе придумают сказку, представят - и уснут. А взрослые - совсем другое дело! Взрослые беспомощны, их надо поддерживать: воображения у них давно нет, памяти тоже, ни одной сказки ни придумать, ни вспомнить не могут! Многие взрослые люди именно поэтому и страдают бессонницей. Бессонница начинается тогда, когда никто не рассказал тебе вечером сказку!
        - Не знаю, не знаю, - ответило Радио, - с бессонницей мы не знакомы. Мы живём строго по режиму и каждый вечер ровно в полночь мы отключаемся. Зато в шесть утра мы уже на ногах, бодры и веселы! И безо всяких там сказок… Короче говоря, сообщаем, что сегодня все предприятия работают в режиме два тире два.
        Когда Радио волновалось или раздражалось, оно начинало говорить всякую непонятную ерунду; сказочник это уже уяснил себе. Чего он никак не мог уяснить, так это то, каким образом пять-семь минут сказок в неделю мешали уважаемому радиовещанию.
        - Все беды, - сказало тем временем Радио, голосом оратора из учебно-просветительских передач, - оттого, что слишком много развелось сказочников вокруг.
        - Да нет же! - сказочник устал возражать: он очень редко занимался этим в своей жизни, но в данной ситуации другого выхода не было. - Нет! Все беды как раз от обратного - оттого, что мало сказочников, кругом одни реалисты, причём в самом худшем значении этого слова!
        Сказочник раскраснелся: он едва находил слова в защиту своих подопечных.
        - Сказки хороши и в профилактических целях. Я знаю одного дедушку, который вместо таблеток принимает на ночь сказки. И перед едой прочитывает по одной - два раза в день. Мог бы принимать и три раза, да где ж ему взять столько еды! И это очень положительно отражается на его здоровье - он бодр, весел и находится в своем уме, хотя родился он ещё до Февральской революции. Чудеса стали частью его повседневной жизни, а ведь врачи до сих пор не здороваются с ним: говорят, что он подвёл их, не оправдал их мрачных прогнозов.
        - Но ведь среди ваших сказок попадаются злые! - Радио зашамкало голосом дозвонившийся в прямой эфир старушки-недоброжелательницы. - Да, очень злые, очень! Очень-очень злые у вас сказочки-то…
        - Вы ошибаетесь, - опять позволил себе возразить сказочник, - сказки по определению не могут быть злыми. Встречаются иногда озлобленные или разозлённые сказки - да, но в этом виноваты люди: это они довели их до такого состояния. Такие сказки больше других нуждаются в тёплом слове, в разговоре по душам. Если поговорить с такой сказкой на равных, то выясняется, что вовсе она не злая, а только притворяется, а сущность-то у неё добрая, сказочная. Даже страшные сказки лишены зла, в их основе всегда заложена доброта.
        - А острые сказки? Острое на ночь вредно! - не уступало Радио.
        - Не всем. Острое вредно только людям с нечистой совестью. Таким даже полезны две-три ночи бессонницы. А те, у кого с совестью всё в порядке, остроту воспринимают нормально, она только будит их мысль.
        - Вот-вот! - ухватилось Радио. - Будит! В то время когда наша задача - её усыплять. Нет, определённо хватит нам сказок! Вы слишком увлеклись, отдохните, и ваши подопечные тоже пусть отдохнут. А то раздадите все свои сказки - и останетесь сами ни с чем.
        Сказочника могла бы ранить последняя фраза - да, он сам так и не отыскал свою личную единственную сказку, - но он знал, что удел одиночества ему не грозит: потерянных сказок не становилось в его доме меньше, на каждую нашедшую хозяина приходилось две, а то и три новеньких, подобранных на улице. Сказочник был бы даже рад, если бы все его подопечные воссоединились со своими владельцами, остаться один он не боялся, он считал, что лучше жить одному, чем прикарманить чью-нибудь чужую сказку… Он собрался с мыслями и так ответил Радио:
        - Я боюсь, что вы совершаете большую ошибку, - сказал он. - Сказки необходимы взрослым, иначе они забудут, что когда-то были детьми. А если взрослые забудут об этом, то они станут бояться детей - дети покажутся им непонятными и опасными существами. Они утратят общий язык и - вот ужас! - окажутся по разные стороны баррикад. Посмотрите вокруг - это уже происходит. И только сказка может помочь взрослому и ребёнку снова очутиться на равных. Взрослых просто необходимо кормить сказками, пусть даже насильно - в конце концов, ведь заставляют же они детей есть рыбий жир!
        - Может, вы ещё предложите строить для взрослых песочницы и карусели! - захихикало Радио (хихикало оно почему-то хором).
        - Прекрасная идея! - воскликнул сказочник, подпрыгнул на месте и чуть было не расцеловал Радио, так ему понравилось предложение. Он даже удивился, почему такая великолепная мысль никогда не приходила ему в голову. - Отличная мысль! Обязательно надо будет предложить её моему другу безработному архитектору!
        - Какая мысль? - струхнуло Радио. - Что вы имеете в виду?
        - Если в каждом дворе рядом с детской площадкой построить такую же, только взрослую… - сказочник задумался и начал размышлять вслух. - Взрослую горку, взрослую песочницу… взрослые карусели - чтобы размер сидений был раза в три больше и, стало быть, нагрузку могли выдерживать соответствующую…
        Радио недовольно зашипело, а потом застукало метрономом, будто собираясь передать сигналы точного времени. Всем этим оно показывало, что сказочник злоупотребляет его высочайшим терпением.
        - Детали можно обдумать позже, - сказочник перешёл на деловитый тон. - А смысл изобретения таков: каждый взрослый человек в любое удобное для себя время может заскочить на близлежащую взрослую площадку и покататься, скажем, на карусельке, поиграть в куличики с другими дяденьками и тётеньками. После работы, разумеется. И без всякого опасения быть осмеянным или униженным. Представляете, сколько психологических проблем сразу разрешится, сколько комплексов сойдёт на нет, сколько радости появится в лицах! И с физической подготовкой сразу станет лучше, ведь люди, которые каждый день висят на перекладине и раскачивают качели, однозначно сделаются сильнее и здоровее! Исчезнет лишний вес!
        Сказочник захлёбывался, он не мог сдержать восторга от всей этой фантазии. Но чем веселее горели его глаза, тем громче и сердитее гудело Радио.
        - Мы не уверены, - наконец возразило оно самым низким своим голосом, - что такие места будут пользоваться спросом.
        - Как так? - удивился сказочник. - Не будут пользоваться спросом! Позвольте! Да разве каждый взрослый человек, проходя мимо детской площадки, не мечтает хоть на минутку стать маленьким и скатиться, например, с горки? Или покачаться на качелях! Да все взрослые втайне только об этом и мечтают! Просто очень многое мешает им осуществить такие мечты. Опять же мешает хотя бы размер этих самых качелей, в которые не войдёт даже одна ягодица…
        Радио укоризненно покачало головой и, кажется, даже сказало «Фу!» - так возмутило его последнее слово сказочника - очень, на его радийный слух, неприличное.
        - Не каждый, - отрезало Радио, решив, что разговор надо заканчивать (ведь неизвестно, каких слов можно ожидать теперь от сказочника!). - Не каждый. Даже не каждый третий. И вообще, что это вы там говорили про лишний вес, на кого это вы намекали? Лично мы считаем, что для солидного человека вес не может быть лишним. А наше мнение - это мнение многомиллионной аудитории. Посему оставим этот вздор; мы и так слишком круто отклонились от темы.
        Сказочник приуныл, но согласился - тема действительно куда-то ускакала. Надо было немедленно ловить её за хвост, а то ищи-свищи её потом!
        - Итак, - сказало Радио, которое, оказывается, всё это время держало тему в своих руках, - вот наше резюме: мы - Радио взрослое, и значит, нашим взрослым слушателям нужны новости и сводки, репортажи и интервью, в крайнем случае познавательные песни или содержательная музыка. Сказкам на взрослом Радио не место, они дискредитируют саму идею радиовещательного реализма… На этом наша программа закончена, мы прощаемся с вами до завтра, доброй вам ночи и крепкого сна.
        И щёлкнув внутренностью, Радио выключилось. Оно не нашло больше аргументов в свою пользу и на всякий случай самоустранилось, ведь, несмотря на своё многоголосье, мозг у Радио был всё-таки один-единственный, к тому же не очень крупный.
        Сказочник побрёл домой. Он знал, что в данной ситуации положено было упасть духом или хотя бы расстроиться, но у него не получалось ни того ни другого. Все его мысли вертелись совсем не возле отставки от радиовещания - они крутились вокруг идеи постройки взрослых площадок. Сказочник гнал эти несвоевременные мысли прочь, отмахивался, кричал: «Кыш!» (прохожие отскакивали, думая, что его одолели пчёлы), но мысли - самые непобедимые насекомые; они летели на идею, как на сладкое, роились вокруг головы и ввинчивались в волосы. Весь облепленный жужжащими мыслями сказочник уже подходил к своему дому, когда вдруг заметил забравшуюся на дерево новую сказку. Это была очень несуразная, диковатая и какая-то не детская сказка - было видно, что она очень давно скитается по городу и ничего хорошего вокруг себя не видит. Сказочник снял сказку с ветвей, принёс домой, выкупал в ванной, одёжку простирнул в специальном сказочном отбеливателе, прополоскал в молоке, после чего стал угощать гостью киселём.
        Так они сидели друг напротив друга: сказочник, весь в мыслях, и свежевымытая, но еще блохастая сказка. Возле дверей кухни кучно мельтешили другие сказки - им не терпелось познакомиться с новенькой. Сказки дружелюбно показывали на неё пальцами и что-то лепетали своими мультяшными голосами.
        - Ну, рассказывай, - попросил сказочник, наливая себе вторую чашку горяченного киселя.
        Новая сказка прокашлялась, вытерла рукавом под носом и начала:
        - Так вот, значит. В одном городе жили-были жители…
        Санкт-Петербург, 1996 -2009
        Темница

        ДЕЙСТВУЮТ:
        Персонаж.
        Герой.
        Тюремщик.
        Место действия - тюремная камера.
        Занавес открывается.
        Небольшая уютная тюремная камера. Из вещей - только табуретка. Под потолком окно с решеткой и небом, на стене табличка «Не курить». На табуретке спиной к зрителям сидит ПЕРСОНАЖ. Он неопределенно-пожилого возраста, плохо выбрит и неаккуратно стрижен, одет в выцветшую тюремную пижаму в полоску, бос, но чувствует себя как дома. В глубине камеры дверь. В процессе монолога Персонаж разворачивается лицом к зрителям.
        ПЕРСОНАЖ. …Номер тысяча пятьсот два - Сальваторе Квазимодо. Номер тысяча пятьсот три - Марко Вовчок. Номер тысяча пятьсот четыре - Орасио Кирога. Номер тысяча пятьсот пять… тысяча пятьсот пять… Не помню. Устал… Ну вот, господа летописцы, вы и дождались своего звёздного часа. Пришёл-таки и в нашу камеру праздник. И не какой-нибудь календарный, а самый настоящий, одноразовый. То есть именно сегодня, и больше никогда. Поздравляю, наконец-то свершилось событие, которое было подготовлено ходом всей истории человечества. А именно: один человек умер, а другой родился. И всё это, заметьте, совершенно без посторонней помощи. Один на один с матушкой природой. Человек, который умер, - это я. Человек, который родился, - тоже в некотором смысле я, только уже на совсем другом уровне существования. Я не очень заумно изъясняюсь? Всё ведь очень просто. Сегодня я прежний окончательно постиг никчёмность всего происходящего и утратил последние надежды; ипоявился я новый, которому ничего не нужно, которому абсолютно на всё наплевать, даже на самого себя. Меня теперь как будто нет. За годы прежней жизни я был столько
раз унижен, сломлен, разочарован, оскорблён и потерян, что начисто лишился личностного начала и окончательно сошел на нет. И перешёл через это в совершенно новую форму, что оказалось очень даже приятно. То есть не то чтобы приятно, а наоборот - безразлично. Ибо я теперь - человек нового типа, типа всестороннего равнодушия. Мне всё равно. Физический труд создал из обезьяны человека, а труд умственный создал из меня ещё более удивительное создание, более непостижимое создание. Эволюция после долгого топтания на одном месте сделала ещё один смелый шаг. Я продолжаю существование и начинаю новую жизнь. Пишите, летописцы! Я появился на свет в этот самый день, в этот самый час, в возрасте полной утраты иллюзий и стал жить, ничего не принимая всерьёз. Записали? Впрочем, можете и не писать. Буквы - это мелочь, слова - чепуха. Принесли бы лучше тазик тёплой воды.
        Отворяется дверь, входит ТЮРЕМЩИК с тазом воды, ставит его у ног Персонажа, уходит. Персонаж погружает ноги в таз.
        ПЕРСОНАЖ. Вот и славно. Хотя тазик - это излишество, вода - роскошь. И не надо было приносить. Ну раз уж принесли… Эй, кто это там в углу? Это вы, летописцы? Чем это вы там шебаршите? Фолиантами? Серые вы люди… А что они мне! Летописцы сами по себе, я сам по себе. Зачем мешать и вмешиваться. А хоть бы это не летописцы, а просто мыши - всё равно. Пусть копошатся, у меня свой внутренний мир. Хотя, если вникнуть, мой внутренний мир - ничего, пустое место. И я - пустое место. Будто бы я и не сижу тут на табуретке, а пустой, совершенно голый табурет стоит. Да и табурета нет, если по большому счёту - вообще ничего нет, всё вокруг - пустое место. И места тоже нет, есть просто пустое. Всё пустое. Пустота монументальная. Вакуум… Однако же, как быстро вода остывает! И пяти минут не прошло с моего рождения, а вода уже почти холодная. Другой на моем месте сильно бы расстроился, а я только выну ноги из тазика - и забуду. Обо всём забуду. И даже тазик попрошу убрать.
        Входит Тюремщик.
        Заберите тазик, любезный. А с чего это я на «вы»? Какие ещё нежности! Забери-ка таз, ты!
        Тюремщик бьет Персонажа тазом, выплескивая на него воду. С тазом уходит.
        Вот и славно. Вот и наплевать. Будь на моем месте кто другой… А мне уже почти и не больно. Даже жалко чуть-чуть этого умницу-тюремщика. Совсем чуть-чуть, самую малость, но жалко. А впрочем, чего его жалеть, если его вовсе нет, разве только за то, что он вот так живёт всё и думает, что он есть, а его нет. И никогда не было. А если б он это знал, разве ж он меня тогда треснул бы тазом по голове? Нет, конечно. И так, конечно, тоже не треснул… как бы… То есть кое в чём, может, он и треснул меня, но, по гамбургскому счёту, - вовсе и нет. Ничего не произошло. Как ничего не было, так и не стало ничего - факт. И главное, летописцы: кроме всего прочего, в этом ведь есть ещё и несокрушимая логика. Заметили?
        Дверь отворяется, и в камеру вталкивают ГЕРОЯ. Это молодой человек слегка деформированного телосложения. Он стоит у дверей, голый и лысый, одной рукой прикрывается, а в другой держит комплект тюремного одеяния. Дверь затворяется.
        ГЕРОЙ. Здравствуйте. Добрый вечер… Мне бы очень не хотелось вас беспокоить, но обстоятельства сложились таким образом… Дело в том, что я… что меня… в общем, мне придётся пожить тут немножечко. Вы не против?
        ПЕРСОНАЖ. Пожить? Да на здоровье. Мне, знаете ли, абсолютно всё равно. Можете считать, что меня здесь вовсе и нет.
        ГЕРОЙ. Значит, я вас не очень обременю?
        ПЕРСОНАЖ. Нисколько. Мне совершенно на вас наплевать. Заметьте: другой бы на моём месте сказал вам что-нибудь похабное или, может, побил слегка, но я даже и глазом не повел. Даже полслова вам не сказал. А знаете почему?
        ГЕРОЙ. К сожалению, нет.
        ПЕРСОНАЖ. Потому что у меня сегодня праздник. День Возрождения.
        ГЕРОЙ. Не понял, простите.
        ПЕРСОНАЖ. День Возрождения. Сегодня я как бы умер в своем прежнем самоощущении и как бы заново появился на свет совершенно новым, свежим и чистым человеком.
        ГЕРОЙ. Какое приятное совпадение! Меня тоже только что обмыли, обработали и выдали чистый костюм!
        ПЕРСОНАЖ. Чихать хотел я на ваш костюм. Я теперь выше этого, я теперь выше всего, что есть… и чего нет, поэтому ни на что не обращаю внимания. Для меня никто теперь не существует, даже я сам. Не говоря уже о вас. Так что вы пришли вовремя: можете делать что хотите, мне это всё равно.
        ГЕРОЙ. Благодарю и от всего сердца поздравляю вас с Днем Возрождения. Желаю вам быть ещё выше, чем вы есть… Только вам, наверное, не нужны мои поздравления.
        ПЕРСОНАЖ. Никоим образом. Меня ничуть не тронуло ваше внимание. Хотя окажись на моём месте другой, он бы оценил, растрогался. А с меня - как с гуся вода. Меня даже не тронуло бы, если бы вы мне что-нибудь подарили.
        ГЕРОЙ. Мне бы очень хотелось… Я просто был бы рад преподнести вам подарок в столь знаменательный день, но дело в том, что у меня совсем ничего нет, кроме вот этого казённого костюма.
        ПЕРСОНАЖ. Очень жаль. Но на нет и суда нет, тем более что подарки мне не нужны, как и все остальное. А одежду вашу оставьте себе, а то еще простудитесь.
        ГЕРОЙ. Ой, да! Вы извините, пожалуйста, за мой вид! Я, надеюсь, не очень вас шокировал?
        ПЕРСОНАЖ. Вы о чём? Ах, это. Да мне без разницы. Я и не заметил, что вы голый. Можете, если вам так удобно, и не одеваться.
        ГЕРОЙ. Как вам угодно…
        ПЕРСОНАЖ. А хотите - оденьтесь. Я возражать не буду. Ведь меня здесь как будто и нет.
        ГЕРОЙ. С вашего позволения, я лучше оденусь. Одежда не ахти какая, но всё-таки будет приличнее. (Одевается.)
        ПЕРСОНАЖ. Номер тысяча пятьсот пятый - Тобиас Смоллет. Номер тысяча пятьсот шестой - Майю Лассила…
        ГЕРОЙ. Простите, что вы такое сказали?
        ПЕРСОНАЖ. Ничего. Это я подумал. Это у меня привычка думать вслух. Посидите с моё - у вас то же самое начнётся, если не хуже. Но вы не обращайте внимания. Мне кажется, если мы не будем обращать внимания друг на друга, то избежим лишних неприятностей. Берите пример с меня. Я уже целый день ни на кого не обращаю внимания.
        ГЕРОЙ. Я буду стараться… Знаете, мне в голову вдруг пришла мысль: что если мне вместо подарка спеть вам песенку или почитать стихи? Вы не возражаете?
        ПЕРСОНАЖ. Вы что, певец?
        ГЕРОЙ. По большому счету нет. Но когда момент обязывает…
        ПЕРСОНАЖ. Знаете, лучше не надо. Слышал я певцов когда-то разных… Нет, не стоит, я считаю. Да и потом - к чему оно?
        ГЕРОЙ. Да, вы правы; пожалуй, не стоит. Прошу извинить, я хотел как лучше. А то, может, вам сплясать что-нибудь?
        ПЕРСОНАЖ. Сплясать? Что-то не хочется. Достаточно того, что у меня и так сегодня праздник. Вы знаете, что такое праздник? Это же - полным-полно забот. Суета, волнения, треволнения, поздравления… Голова кругом, душно. Представляете, как бы я устал, не махни я на всё это рукой!
        ГЕРОЙ. Да, представляю. Это очень тяжело.
        ПЕРСОНАЖ. Вот, а вы плясать предлагаете. Спасибо, конечно, но лучше не надо. И давайте к этой тематике больше не возвращаться. Праздник - у меня, а вас это пусть не волнует. Мало ли в природе праздников. Каждый день у кого-нибудь праздник. Что же, теперь все время плясать? Я вот правильно делаю: плюнул на всё, и ничего меня не касается. Ни прямо, ни косвенно. Я и вам бы посоветовал то же самое. Но, как понимаете, я теперь не советчик.
        ГЕРОЙ. Хорошо, я подумаю… Кстати, а как позволите вас называть?
        ПЕРСОНАЖ. В каком смысле? Ах, имя. Имя, имя… Да я даже и не знаю, как меня звать. С тех пор как я появился на свет, меня еще никто не звал. Я сомневаюсь даже - есть ли вообще у меня имя.
        ГЕРОЙ. А как же быть? Крайне неудобно обращаться к вам как к пустому месту.
        ПЕРСОНАЖ. А чего неудобного! Не всё ли равно? Если уж на то пошло, я и есть пустое место. И вы - пустое место. И вообще кругом полно пустого места, одно оно - пустое место, и всё!
        ГЕРОЙ. Я, конечно, понимаю… И всё-таки… Неудобно.
        ПЕРСОНАЖ. Удобства - вздор. Я презрел сегодня все удобства. Но если вам так сильно неможется - извольте, зовите меня, как вам вздумается. Любое имя, какое вам придёт в голову. Мне без разницы.
        ГЕРОЙ. Вот как… А можно, я тогда буду звать вас так: академик Симеонов-Травников?
        ПЕРСОНАЖ. Как?!
        ГЕРОЙ. Академик Симеонов-Травников.
        ПЕРСОНАЖ. Эк… С чего это так вычурно? Впрочем, зовите, чего уж там. Академик так академик, мне безразлично. Хотя, по-моему, это несколько претенциозно. То есть мне так показалось бы, если бы не было все равно. Короче говоря, зовите как хотите.
        ГЕРОЙ. Спасибо, академик Симеонов-Травников.
        ПЕРСОНАЖ. На здоровье. Стойте, а может, и мне вас как-нибудь называть?
        ГЕРОЙ. Как вам будет угодно.
        ПЕРСОНАЖ. Нет, вы только не подумайте, что меня интересует ваше имя. Мне безразлично, кто вы такой. Я просто на всякий случай. Понимаете? Так как мне вас называть?
        ГЕРОЙ. Задачка… Я ведь тоже как-то… Знаете, зовите меня так же: академик Симеонов-Травников.
        ПЕРСОНАЖ. Как же? Ведь это я - академик.
        ГЕРОЙ. Ну и что? Нас же двое - я думаю, мы разберемся, кто из нас к кому обращается.
        ПЕРСОНАЖ. Н-да, правда. Ладно, так тому и быть… академик Симеонов-Травников.
        ГЕРОЙ. Ну вот и познакомились. Мне очень приятно.
        ПЕРСОНАЖ. А мне не приятно, мне это до лампочки. Другой бы на моём месте не удержался бы и пожал вам руку, а я выше всех этих предрассудков. И не жалею, заметьте.
        ГЕРОЙ. И на том спасибо… А можно вам задать один бестактный вопрос?
        ПЕРСОНАЖ. Почему нельзя, можно. Ответить я вам не обещаю, но вопрос задавайте. Меня совершенно не занимает, что вы будете делать. Хотите - на голове стойте, хотите - задавайте вопросы.
        ГЕРОЙ. Я только хотел поинтересоваться: у вас тут только одно сидячее место?
        ПЕРСОНАЖ. В каком смысле?
        ГЕРОЙ. Табуреточка тут только одна?
        ПЕРСОНАЖ. Как видите, одна. И, заметьте, меня это нисколько не удивляет.
        ГЕРОЙ. Нет, я ничего не имею в виду. Я только хотел бы узнать: а нельзя ли как-нибудь раздобыть вторую? У тюремщика, например, попросить?
        ПЕРСОНАЖ. Почему бы и не попросить, это можно. Только здесь это… дорого стоит.
        ГЕРОЙ. А сколько? У меня, как вы успели заметить, ничего нет, но очень почему-то хочется узнать. Так, из праздного любопытства. Я бы даже сказал: из праздничного любопытства.
        ПЕРСОНАЖ. А мне какая забота до вашего праздничного любопытства? Я тут ни при чём. И настоятельно напоминаю вам, что праздник - у меня, а не у вас. Хотите всё знать - спрашивайте у тюремщика. Он глухонемой, но в таких делах ориентируется безошибочно, всё понимает с полувзгляда. Его цена - его и спрашивайте. А я выше этого.
        ГЕРОЙ. Нет, нет, если вам не угодно, то я не настаиваю, ни в коей мере! Я могу и без табуретки, я устойчивый. Я, если вам это не помешает, могу сесть прямо на пол. Я неприхотлив. А насчёт табуретки вашей я спросил, наверное, по глупости. Простите.
        ПЕРСОНАЖ. Почему это - «моей табуретки»? Откуда вы взяли, что она моя? Может, я случайно на нее присел. Может, она мне по наследству досталась. К чему же делать поспешные выводы!
        ГЕРОЙ. Я не делал ещё выводов, я вовсе не хотел вас обидеть! Сидите, бога ради, на своей… на вашей… на этой просто табуретке и забудьте мой дурацкий вопрос. Не обращайте внимания. Ещё раз прошу меня простить.
        ПЕРСОНАЖ. А я и так не обращаю внимания. Это я случайно увлёкся… Ну да, моя это табуретка, ну что из того?
        ГЕРОЙ. Совершенно ничего! И слава богу, что ваша!
        ПЕРСОНАЖ. Вот именно. Чего мне стесняться! Я даже могу вам сказать, во что мне эта табуретка обошлась. Чего тут скрывать. Запросто… Подойдите только поближе, я шепну вам на ухо. Впрочем, зачем это? Фамильярности какие! Плевать я хотел на этих всех летописцев, пусть знают правду! Я могу и громко сказать, могу даже крикнуть, за мной не станется! Не верите?
        ГЕРОЙ. Верю, верю! Как хотите, я же не настаиваю, мне просто любопытно. Но вы можете не говорить.
        ПЕРСОНАЖ. Нет уж, скажу - отчего ж не сказать!.. Хотя… Нет, не скажу.
        ГЕРОЙ. Как же?
        ПЕРСОНАЖ. Я передумал. Не скажу.
        ГЕРОЙ. Ну как же так!
        ПЕРСОНАЖ. Так вот, не хочу. Я скажу, а вы ещё - чего доброго - разочаруетесь в жизни, упадете духом. Ну вас, от греха подальше. Мне, конечно, вас не жалко, но на всякий случай я не скажу. Надо будет - сами узнаете. А может, даст бог, и пронесёт… И вообще, забудем это дело. Присядьте лучше на пол.
        ГЕРОЙ. Хорошо, можно и на пол. Мне сидеть всё равно на чём. Я только стоять слегка утомился, потому что привык к сидячему образу жизни.
        ПЕРСОНАЖ. Тогда вы по адресу попали. Здесь сидеть - самое милое дело.
        ГЕРОЙ. Вы, надо полагать, давно этим занимаетесь?
        ПЕРСОНАЖ. Сижу-то? Да это с какого боку посмотреть. Лично я как академик Симеонов-Травников сижу тут меньше суток. А то, мое прошлое существо - вот оно насиделось. Тут, понимаете ли, календарей нет, а на стенах писать запрещено. Ну сперва-то существо это самое пробовало вести счёт дням, неделям… но очень скоро сбилось и, так сказать, потерялось во времени. Время тут вообще, заметьте, не ощущается. А летосчисления и вовсе не существует в здешней природе. Так что я совершенно не в курсе, сколько я тут сижу.
        ГЕРОЙ. А возраст? Вы же должны чувствовать свой возраст, изменения какие-то внутри себя, душевный рост…
        ПЕРСОНАЖ. Чего? Какой, к черту, рост! Вот! (Подходит к дверному косяку.) Когда ввели - стукнулся лбом. С тех пор ни выше ни ниже не стал. Так что ровным счётом ничего не изменилось! До сегодняшнего дня, разумеется. Да и то, что произошло сегодня, вряд ли отразилось на моей внешности… Но это, разумеется, всё только предположения: зеркала у меня нет, а посуда здесь вся полиэтиленовая: смотреться не во что.
        ГЕРОЙ. И вы не знаете, как вы выглядите?
        ПЕРСОНАЖ. Не знаю… Да и не хочу знать. Какое мне дело! Встреть я себя где-нибудь случайно, не узнал бы, нарочно мимо бы прошёл. Тем более что я теперь как бы и не я. А какое мне дело до всяких посторонних существ!
        ГЕРОЙ. Да, действительно… Ну а всё-таки… Вот, скажем, если бы я смог помочь и показать вам ваше отражение, вы бы не отказались взглянуть?
        ПЕРСОНАЖ. Да зачем мне… Ерунда какая… А вы это так просто говорите или на самом деле могли бы показать?
        ГЕРОЙ. Пожалуй, действительно мог бы. Если, конечно, вам вдруг стало бы интересно.
        ПЕРСОНАЖ. Мне ничуть не интересно. Но почему бы и нет, собственно? Если вам так хочется - так и быть, я взгляну на себя, но с совершеннейшим равнодушием.
        ГЕРОЙ. Тогда подойдите ко мне поближе и просто загляните мне в глаза.
        ПЕРСОНАЖ. Поближе? В глаза? Ну, допустим, я это сделаю. И что же я должен увидеть в ваших глазах?
        ГЕРОЙ. Должны? Нет, поймите, вы ничего никому не должны. Но если вы захотите, вы можете увидеть там своё отражение.
        ПЕРСОНАЖ. Своё отражение - в ваших глазах?!
        ГЕРОЙ. Именно. Это же очень просто. Глаза у меня не полиэтиленовые, они очень хорошо отражают всё, что в них бросается. Подходите, глядите на здоровье.
        Персонаж медлит, потом всё же решается - подходит к Герою и заглядывает ему в глаза.
        ПЕРСОНАЖ. Стойте, стойте ровнее, не дёргайтесь. Очень мелко, не уловить ракурс. Ага, вот, поймал. Не шевелитесь же! Вот он я… Как мелко, как это… мелко…
        ГЕРОЙ. Узнали?
        ПЕРСОНАЖ. Как-то не очень. А впрочем… Не моргайте, пожалуйста. Да, да, да… Сколько лет, сколько зим, сколько вёсен… Вот ведь. Уже не чаял свидеться. А как же… Впрочем, теперь уже всё равно…
        ГЕРОЙ. Насмотрелись?
        ПЕРСОНАЖ. Более чем.
        ГЕРОЙ. Простите, что лезу не в свое дело, но мне показалось - вы огорчены?
        ПЕРСОНАЖ. Да ни в одном глазу. Чего уж там огорчаться. Плевать мне. Ничего особенного, обычный академик Симеонов-Травников.
        ГЕРОЙ. И всё-таки вы расстроились. Не надо, не стоит! Поверьте мне, вы довольно неплохо выглядите для вашего образа жизни.
        ПЕРСОНАЖ. Да вовсе я не расстраиваюсь, чего вы прицепились! Я уже и думать об этом забыл. Тем более что сейчас принесут ужин.
        ГЕРОЙ. Ужин? А откуда вы знаете? Вы же говорили, что время здесь не ощущается.
        ПЕРСОНАЖ. Время - да, не ощущается, а ужин ещё как ощущается! Многолетняя привычка, знаете ли, ещё из моего предыдущего существования. И потом, ведь время и распорядок дня - это далеко не одно и то же, заметьте.
        ГЕРОЙ. Ага, я слышу шаги!
        Входит Тюремщик, дает заключенным по бумажному пакету, уходит.
        ПЕРСОНАЖ. Безобразие. Опять сухим пайком выдали. Если бы я был не на своём месте, я бы устроил скандал или объявил бы голодовку. Их счастье, что мне теперь всё равно, чем питаться. А вам?
        ГЕРОЙ. И мне всё равно.
        ПЕРСОНАЖ. Жаль. А то бы вы устроили скандал. Но раз уж вам всё равно… Или вы это так, глядя на меня, говорите?
        ГЕРОЙ. Нет, честное слово. Мне и до вас было всё равно, что есть. Я очень неприхотлив и совсем не привередлив.
        ПЕРСОНАЖ. Вот как? А может, вам ещё и без разницы: есть или не есть?
        ГЕРОЙ. В принципе - да. Если нужно, я могу и перетерпеть. Если вы хотите, то я могу отдать вам свою порцию.
        ПЕРСОНАЖ. Да ладно уж, я вовсе не к тому сказал. Хотя, заметьте, другой бы на моём месте и спрашивать не стал, отнял бы вашу пайку - и всё. По праву старшинства.
        ГЕРОЙ. Возможно. Но, с вашего позволения, я бы ему не отдал.
        ПЕРСОНАЖ. Как это?
        ГЕРОЙ. Просто не дал бы, из принципа.
        ПЕРСОНАЖ. Из какого же принципа?
        ГЕРОЙ. Да из такого. Пусть это не покажется вам бестактным, но я не люблю насилия. И если бы этот воображаемый кто-то попытался бы отнять мой паёк силой…
        ПЕРСОНАЖ. И что - не отдали бы?
        ГЕРОЙ. Нет, не отдал бы.
        ПЕРСОНАЖ. И он бы - отнял и не отдал!
        ГЕРОЙ. А я бы, простите, заставил его отдать!
        ПЕРСОНАЖ. Да как же бы вы его заставили? Он же - по праву старшинства!
        ГЕРОЙ. Уж поверьте мне на слово, нашёл бы способ заставить. И какое это старшинство? Старший должен быть мудрей и не имеет права вести себя по-хамски.
        ПЕРСОНАЖ. Так-таки и нашли бы способ отнять своё?
        ГЕРОЙ. Нашёл бы - не отнять, а вернуть своё.
        ПЕРСОНАЖ. Не смешите. Мне, конечно, наплевать, это, конечно, не мое дело, но, по-моему, вы так говорите только потому, что ваши слова нельзя проверить.
        ГЕРОЙ. Нет, уверяю вас, вы ошибаетесь. У меня есть уважительная причина, чтобы так говорить.
        ПЕРСОНАЖ. Какая же такая причина?
        ГЕРОЙ. Дело в том, что я - рыцарь.
        ПЕРСОНАЖ. Кто?
        ГЕРОЙ. Рыцарь, некоторым образом.
        ПЕРСОНАЖ. Вот как… Мне вообще-то совсем неинтересно, кто вы, но кто-нибудь другой на моём месте не поверил бы, что вы рыцарь.
        ГЕРОЙ. Извините за резкость, но вы так говорите, как будто знаете, какие на самом деле бывают рыцари. А вы, простите за нескромный вопрос, хоть раз в жизни видели рыцаря? Не на картинке, а так, в натуральную величину? Ну хоть одного?
        ПЕРСОНАЖ. Да когда же? Я ж только сегодня на свет появился.
        ГЕРОЙ. Можно прожить сто лет и не увидеть ни одного. Рыцари - большая редкость, их даже в Красной книге нет. Но вам повезло - в первый же день.
        ПЕРСОНАЖ. Так значит… Вы и вправду…
        ГЕРОЙ. Да.
        ПЕРСОНАЖ. Будь я не на своём месте, я бы, наверное, удивился.
        ГЕРОЙ. Правду сказать, я не совсем обычный рыцарь. Я не странствующий рыцарь. Я - рыцарь сидячего образа.
        ПЕРСОНАЖ. Это как?
        ГЕРОЙ. Это очень просто. Я всю жизнь сидел.
        ПЕРСОНАЖ. Понимаю. Я тоже всю свою жизнь сидел, хотя и не рыцарь.
        ГЕРОЙ. Я не о том. Я сидел по-другому, я сидел в прямом смысле, сидя сидел. Дело в том, что я жил в холодильнике, а там можно уместиться только сидя.
        ПЕРСОНАЖ. В каком это холодильнике?
        ГЕРОЙ. В обыкновенном, бытовом. Вас интересует марка?
        ПЕРСОНАЖ. Да. То есть нет, я хотел сказать… Я думал, что ослышался. Вы жили в холодильнике? Прошу заметить: меня это не удивляет, но раз уж вы сами завели этот разговор…
        ГЕРОЙ. Диоген жил в бочке, Чебурашка жил в телефонной будке. Почему бы мне, академику Симеонову-Травникову, не жить в холодильнике?
        ПЕРСОНАЖ. Действительно, почему бы и нет! Не всё ли равно?
        ГЕРОЙ. Тем более холодильник - лучшее жильё для рыцаря. В нем удобнее всего закаляться. Вы не находите?
        ПЕРСОНАЖ. Пожалуй. Хотя я с трудом представляю, как можно жить в холодильнике. Лично я бы в нём жить не смог, хоть мне и наплевать на условия жизни.
        ГЕРОЙ. Просто вы не привыкли, а я привык. И, извините, вы - не рыцарь, а я - рыцарь. А для современного рыцаря холодильник - это универсальная вещь: и жильё, и как бы и конь, и доспехи, и, если хотите, крепость. Да-да. Плюс ко всему - стерильные условия.
        ПЕРСОНАЖ. Н-да, занятно. То есть, конечно, ничего особенного… А до холодильника вы в чём жили?
        ГЕРОЙ. Ни в чём. Я только в холодильнике и жил. Я прямо в нем и зародился.
        ПЕРСОНАЖ. Как это? Не понимаю совсем.
        ГЕРОЙ. Простите великодушно, но чего же тут непонятного! Холодильник был пустой. А пустота - это такая опасная вещь, в ней всегда что-нибудь заводится. Вот я там и завёлся. Моему холодильнику ещё повезло, что в нём завёлся я, а не какая-нибудь гадость. Может, это и нескромно, но, по-моему, рыцарь - это не худшее, что может образоваться на пустом месте.
        ПЕРСОНАЖ. Что ж, логично. Вы вовремя здесь появились - как раз когда мне ни до чего нет дела, не то бы я засыпал вас вопросами, попросил бы дальше рассказать.
        ГЕРОЙ. Видите ли, рассказывать-то больше и нечего. Рыцари - самые неинтересные и скучные люди на свете. У них всё одинаково, всё по одним и тем же законам. Люди ведь, как правило, интересны своими недостатками, а у рыцарей их нет. А если есть, то такие невзрачные, что их приходится тщательно скрывать. А я к тому же - самый скучный из рыцарей, поскольку я рыцарь сидячего образа. Так что мне, к сожалению, нечем вас порадовать, нечем вас поразвлечь.
        ПЕРСОНАЖ. Я вовсе не прошу меня развлекать. Развлечения - это не для меня, я их тоже уже презрел. Куда приятней слушать скучные истории - они и к жизни ближе и не так волнуют психику.
        ГЕРОЙ. Нет, я бы рассказал, да, право, нечего. Только не подумайте, что я что-то скрываю. Ну… что я делал? Да ничего особенного, жил. В холодильнике. Думал, мечтал, соображал, вникал в суть. Сначала чужие мысли думал, потом дошёл до своих. Знаете, когда долго сидишь в холодильнике, начинаешь улавливать чьи-то мысли на расстоянии, как антенна: холодильник-то железный. От нечего делать стал сочинять стишки кой-какие, придумывать песенки. И так вот помаленьку сформировался как личность. Ел только лёд, пил только снег, что оказалось чрезвычайно полезным для здоровья, да и не только для здоровья. Воспитал себя сам, говорить научился сам с собою. Пока был маленьким и холодильник был для меня велик, научился ходить, бегать, лазить. Потом подрос, стал сидеть… Вот, пожалуй, и все.
        ПЕРСОНАЖ. Ну а что потом?
        ГЕРОЙ. Потом… А потом пришли люди и всё испортили. Так вышло… Так получилось… В общем, я совершил страшное преступление и… И вот я здесь. Всё, кажется.
        ПЕРСОНАЖ. Какое же это преступление, да ещё страшное, вы совершили?
        ГЕРОЙ. Какое… Если вы не против, я пока не стану отвечать на этот вопрос. Как-нибудь попозже. Я ещё не готов, мне нужно морально созреть.
        ПЕРСОНАЖ. Да ради бога, как хотите. Зрейте хоть до красноты. Что-то я опять тут с вами отвлёкся от линии своего поведения. Мне же всё равно, а вы это моё равновесие сбиваете постоянно.
        ГЕРОЙ. Простите, виноват.
        ПЕРСОНАЖ. А вы, значит, всему научились сами?
        ГЕРОЙ. Сам. Я думаю, человек вообще самодостаточен. Знаете, пока я сидел один в своём холодильнике, я узнал и понял гораздо больше, чем когда столкнулся с вашим реальным миром.
        ПЕРСОНАЖ. Почему же это с «нашим»? Вы не приписывайте меня к кому попало! Я выше этого!
        ГЕРОЙ. Да-да, извините. Я не хотел вас оскорбить.
        ПЕРСОНАЖ. Да ладно, мне почти всё равно… Кстати, ну и как вам их мирок?
        ГЕРОЙ. По-моему, довольно убого, не сочтите за дерзость. Бедные люди! Я совсем не так представлял себе этот мир - по тем мыслям, которые улавливал. И главное: там совсем нет рыцарей! Может, это потому, что больше нет пустых холодильников?
        ПЕРСОНАЖ. А вы хорошо искали?
        ГЕРОЙ. Я вовсе не искал. Если б я искал и не нашёл, меня бы просто-напросто хватило отчаяние. А так у меня есть ещё хоть какая-то надежда.
        ПЕРСОНАЖ. Надежда - это вздор, пустышка. Хотя, может быть, вы преувеличиваете… А много ли вы успели повидать на своём пути из холодильника, так сказать, в камеру?
        ГЕРОЙ. О, очень много! Я до сих пор не могу все это рассортировать и переварить. Все эти понятые, следователи, судьи, охранники, присяжные…
        ПЕРСОНАЖ. Я так и подумал. Это все, конечно, ужасно, но - да будет вам известно - это еще не весь мир. Судьями и понятыми он далеко не исчерпывается. Ваши впечатления односторонни, а потому необъективны. Там есть ещё много чего. Даже есть кое-что хорошее - редко и мало, но есть. Во всяком случае, когда-то было. Но меня там давно не было, и вообще мне до них нет никакого дела.
        ГЕРОЙ. Я видел там две хорошие вещи.
        Входит Тюремщик, забирает пустые пакеты и ставит в угол пластмассовое ведро с литерой «М». Уходит.
        ПЕРСОНАЖ. Вот, кстати, тоже хорошая вещь. Потому что своевременная. Не хотите ли… сходить на ночь, академик Симеонов-Травников?
        ГЕРОЙ. Благодарю, не откажусь. Но только после вас.
        ПЕРСОНАЖ. Как хотите… А что за хорошие вещи вы там видели? (Отходит в затемнённый угол, писает в ведро.) Может, вы расскажете, раз уж мне все равно, что слушать? (Возвращается, уступает место Герою.)
        ГЕРОЙ. Пожалуйста. (Отходит в угол, писает в ведро. Возвращается.) О хороших вещах и говорить в радость. Во-первых, это ни на кого не похожее, удивительное и доброе существо по имени Адвокат. А во-вторых, это картина. Единственная картина, которую я видел: портрет с надписью «Академик Симеонов-Травников».
        ПЕРСОНАЖ. Ах вот это откуда…
        ГЕРОЙ. Ну да. Это чуть ли не единственное имя, которое я знаю.
        ПЕРСОНАЖ. Как? Ах да. Что же тут удивительного… Так вы, стало быть, и собственного имени своего не знаете?
        ГЕРОЙ. Как же не знаю: академик Симеонов-Травников.
        ПЕРСОНАЖ. Да нет, это понятно, это вы сами себе придумали! А нормальное-то имя, официальное-то имя у вас есть? Точнее, было?
        ГЕРОЙ. Простите, но что-то я вас не совсем понимаю. Чем же вам моё имя не нравится? Оно, конечно, длинновато, но ведь и вас, позвольте напомнить, точно так же зовут!
        ПЕРСОНАЖ. Нет, все верно, имя замечательное. Просто я хотел сказать… По-другому вас никто никогда не звал?
        ГЕРОЙ. Нет, меня, как и вас, до вас вообще никто не звал. То есть звали, но не по имени: то подсудимым, то подследственным, то обвиняемым… Те ещё имена.
        ПЕРСОНАЖ. Слушайте, я, наверное, не в своё дело суюсь, но мне всё равно, и я хочу у вас такую вещь спросить: а кто вам сказал, что вы рыцарь? Откуда вы это взяли?
        ГЕРОЙ. Как откуда! Я это знаю.
        ПЕРСОНАЖ. Имени своего не знаете, а это знаете!
        ГЕРОЙ. Да. Рыцарь может не знать своего имени, вообще может ничего не знать, но то, что он рыцарь, это ясно ему с самого рождения! Это - закон природы, это зов, академик Симеонов-Травников!
        Входит Тюремщик, уносит ведро.
        ПЕРСОНАЖ. Ну вот, отбой. Устраивайтесь поудобнее и попробуйте заснуть. Оно и лучше будет, а то вы все время меня отвлекаете, не даёте рассредоточиться. Укладывайтесь.
        ГЕРОЙ. Спасибо, но я привык спать сидя.
        ПЕРСОНАЖ. Ах, ну да, разумеется. Тогда усаживайтесь.
        ГЕРОЙ. А вы, надо полагать, спите лёжа.
        ПЕРСОНАЖ. Представьте себе, да. Хотя в принципе мне всё равно.
        ГЕРОЙ. Тогда, может быть, я рискну попросить у вас на ночь табуретку, она ведь вам не нужна.
        ПЕРСОНАЖ. Вот покоя не даёт вам моя табуретка! Почему это - не нужна! Очень даже нужна: я её подкладываю под голову вместо подушки.
        ГЕРОЙ. Как же вы это делаете? Это, должно быть, неудобно.
        ПЕРСОНАЖ. Неудобно, ещё как! Но я же презрел удобства, верно? (Переворачивает табуретку вверх дном, ложится, кладет голову между ножек.) В холодильнике жить тоже неудобно и спать сидя неудобно. Ну и что!
        ГЕРОЙ. Ваша правда. Прошу меня извинить за необдуманную просьбу. Я пристроюсь на полу. Спокойной ночи.
        ПЕРСОНАЖ. Как же, заснёшь тут спокойно! Сначала разволнуют, а потом - спокойной ночи.
        ГЕРОЙ. Ну извините, я ведь не хотел. Я думал, что вам действительно всё равно.
        ПЕРСОНАЖ. Правильно думали, мне действительно всё равно.
        ГЕРОЙ. А что ж вы тогда… разволновались?
        ПЕРСОНАЖ. Откуда я знаю? Я теперь что хочу, то и ворочу. Захотел - вот и разволновался, ни с того ни с сего.
        ГЕРОЙ. Понятно. Ещё раз извините, я больше не буду вас отвлекать разговорами про рыцарей.
        ПЕРСОНАЖ. Да при чем здесь разговоры! Если б вы только разговорами… Вы же одним своим присутствием всё моё мировоззрение сбиваете!
        ГЕРОЙ. Правда? Я не знал. Но дело в том, что я здесь нахожусь не по своей воле и…
        ПЕРСОНАЖ. Да я же вас не прогоняю, я не о том. Я просто хочу понять.
        ГЕРОЙ. Не понимаю, про что вы?
        ПЕРСОНАЖ. Отлично: вы не понимаете, чего я не могу понять. Тогда придётся вернуться к нашим баранам. Вот вы, например, говорите, что вы рыцарь. Так?
        ГЕРОЙ. Рыцарь.
        ПЕРСОНАЖ. Где же тогда ваши подвиги? Где же ваши схватки с драконами, ветряные мельницы всякие? Какой же вы рыцарь - без подвигов!
        ГЕРОЙ. Но я просто не успел ничего совершить. Только одно страшное преступление, и то - уверяю вас - не по злому умыслу, а чисто случайно, от плохого знания жизни. Мне просто не дали наделать подвигов, меня вовремя обезвредили. Я невезучий рыцарь - да, но рыцарь!
        ПЕРСОНАЖ. Кто вас разберёт, может, вы и правду говорите, но другой на моём месте, будь он человеком пристрастным, послал бы вас подальше и не поверил бы ни одному вашему слову.
        ГЕРОЙ. Почему вы так думаете? Рыцарскому слову надо верить! Простите, но мне кажется, что вы впадаете в заблуждение!
        ПЕРСОНАЖ. Нет, это вы впадаете - в детство. Вы же ни черта в жизни не разбираетесь! Вы же выросли - смешно сказать! - в холодильнике! Как же вы можете судить об остальном мире?
        ГЕРОЙ. А вы?! Простите, а вы-то как можете судить? Вы же весь свой век просидели в камере! Всё себе отсидели и дошли до полного безразличия ко всему и даже к собственной личности!
        ПЕРСОНАЖ. А вы, небось, в своем холодильнике и мысли-то ловили очень предвзято! Настроились на какую-нибудь учебную программу телевидения и решили, что весь мир - театр. А мир - гораздо хуже.
        ГЕРОЙ. По-вашему, весь мир - суд? Тюрьма?
        ПЕРСОНАЖ. Нет, это по-вашему… Ай, да оставьте, не знаю я ничего! И не хочу знать. Я больше не я, меня нет, я сплю, и всё мне безразлично!
        ГЕРОЙ. Да… Извините, я что-то разгорячился. Я даже не совсем понял, в чём предмет нашего спора.
        ПЕРСОНАЖ. Э-э… И я не понял, кажется… По-моему, так: вы говорили, что вы - рыцарь, а я говорил, что каков мир, таков в нём и рыцарь. Но я больше не настаиваю, мне уже всё равно, я выше.
        ГЕРОЙ. Да, в конце концов, из двух заблуждений не сложишь истины. Мы с вами оба - ограниченные люди. Увы… Одно я знаю точно: я - рыцарь, а раз на свете ещё случаются рыцари, то не всё потеряно. Хоть они и появляются на совершенно пустом месте и живут в изоляции. Но абсолютной пустоты не бывает, да и абсолютной изоляции - тоже.
        ПЕРСОНАЖ. Хотите честно, без красивостей? Как академик Симеонов-Травников академику Симеонову-Травникову. Как, можно сказать, сам себе! Все ваши рыцарские штучки - туфта это, вот что! Детский сад! Им - тем, кто снаружи, - на вас наплевать. Гораздо серьёзнее, чем мне. У них для этого и слюны больше. Они на вас смотрят как на придурков, и правильно делают: вы же им только мешаете. Не так, как вы мне сейчас вот тут мешаете, а гораздо больше, по-настоящему, в принципе. Вот поэтому ты и здесь! Ведь ты же, я уверен, не совершал никакого преступления! Просто все вы, рыцари, живёте не по их уголовным кодексам, а по своим рыцарским законам! А это разные вещи. Ведь ты же не совершал преступления, верно?
        ГЕРОЙ. Совершал.
        ПЕРСОНАЖ. Но какое же?!
        ГЕРОЙ. Я еще не готов ответить на этот вопрос.
        ПЕРСОНАЖ. Да просто ты ничего такого не совершил!
        ГЕРОЙ. Нет, совершил.
        ПЕРСОНАЖ. А я говорю: не совершил!
        ГЕРОЙ. А я говорю: совершил!
        ПЕРСОНАЖ. Эх!.. Страшное преступление?!
        ГЕРОЙ. Очень страшное.
        ПЕРСОНАЖ. Ну я тогда не знаю!.. Тогда, должно быть, за время моего отсутствия снаружи не осталось и капли здравого смысла! В моё время рыцарей не было, но если б они были, то они совершали бы подвиги, а не преступления!
        ГЕРОЙ. Но я же нечаянно… Хотя… Что-то я запутался теперь.
        ПЕРСОНАЖ. Ну вот. Нет, я был прав - на всё надо закрыть глаза. Всё. Теперь меня ничем не затронешь, я теперь во сто крат сильнее не буду обращать внимания ни на что! Всё, спать пора. Утро вечера безразличнее.
        ГЕРОЙ. Ох… Да уж, доброй ночи. Спите спокойно, больше я не буду вам мешать.
        ПЕРСОНАЖ (укладывается). Так. Номер пятьсот седьмой - Гуго фон Гофмансталь. Номер пятьсот восьмой - Степняк-Кравчинский. Номер пятьсот девятый… э-э-э…
        ГЕРОЙ. Простите, ещё на минутку побеспокою: а что это вы считаете?
        ПЕРСОНАЖ. Не что, а кого. Я считаю писателей. Это всегда, когда мне надо собраться с мыслями или уснуть, я их считаю. Больших и поменьше уже всех сосчитал, теперь добрался до таких, которые непонятно откуда у меня в мозгу всплывают. Но вы не обращайте внимания.
        ГЕРОЙ. Нет, почему же, мне это даже любопытно. Я никогда не считал писателей.
        ПЕРСОНАЖ. Тогда я продолжу… Кстати, а чего вы не спите?
        ГЕРОЙ. Да мне надо ещё кое-что обдумать. И потом, на сон не хочется тратить время, когда его и так с гулькин нос осталось.
        ПЕРСОНАЖ. В каком смысле? Почему с гулькин нос?
        ГЕРОЙ. Видите ли, я вам не сказал, не было момента… Дело в том, что я тут у вас только до утра.
        ПЕРСОНАЖ. Как?! Вот ведь досада-то какая… Нет, мне, в сущности, всё равно, мне ровным счётом всё равно. А потом куда же вас?
        ГЕРОЙ. Потом - ясное дело куда. Потом меня сожгут на центральной площади. Поутру.
        ПЕРСОНАЖ. Да вы что!.. Да как же! Нет, вы серьёзно?
        ГЕРОЙ. Серьёзно, конечно. У рыцарей вообще плохо с юмором.
        ПЕРСОНАЖ. Как же вы… Что ж вы сразу-то не сказали? Почему же молчали? Хотя… как там говорят? Я приношу свои соболезнования.
        ГЕРОЙ. Благодарю.
        ПЕРСОНАЖ. То есть… Тьфу ты, что я несу! Соболезнования! К черту соболезнования! Ну и ладно, ну и подумаешь! Неприятность, конечно, но что же теперь - так всю ночь и не спать? Наоборот, надо выспаться: тяжёлое утро впереди. Надо быть свеженьким, готовым. Поди, не каждый день вас сжигают.
        ГЕРОЙ. Нет, спасибо, вы спите, а я ещё чуток поразмышляю. Я думаю, там у меня будет достаточно времени выспаться.
        ПЕРСОНАЖ. Где - там?
        ГЕРОЙ. Ну, там.
        ПЕРСОНАЖ. Ах, вы имеете в виду… Ну это ещё не известно, спят ли там вообще.
        ГЕРОЙ. А я надеюсь.
        ПЕРСОНАЖ. Надейтесь, надейтесь. Один раз вам уже подфартило: из холодильника - и прямо на электрический стул.
        ГЕРОЙ. Прошу прощения, меня не на электрическом стуле сожгут, а запросто, на костре, чтобы все видели.
        ПЕРСОНАЖ. Ах, даже так! А я думал, вы как бы образно выразились. Я думал, что сейчас в ходу только электрические стулья. Видать, я сильно отстал от современности.
        ГЕРОЙ. Да нет, стулья-то без дела не пылятся. Просто я совершил такое тяжкое преступление, что им жалко на меня расходовать электричество. К тому же это эффектней, а народ, как всегда, требует зрелищ.
        ПЕРСОНАЖ. А других зрелищ, что ли, нет?
        ГЕРОЙ. Есть, но они ещё хуже. Войн-то теперь, слава богу, нет, с голоду никто не пухнет, вот все с жиру и… веселятся.
        ПЕРСОНАЖ. Стоп, стоп, стоп! Ни слова больше! Вот о чём я совершенно не желаю слышать, так это о том, что там у них происходит! Ни звука! Мне и так иногда снятся кошмары - будто бы меня из тюрьмы выпустили! Нет, не говорите.
        ГЕРОЙ. Хорошо, я не буду. Спите спокойно. Хотите, вместе посчитаем писателей?
        ПЕРСОНАЖ. Нет, не хочу. Они мне надоели. Никакого от них толка, только что - считать для сна, да и то быстро надоедают. Лучше бы вы рассказали чего еще, что-нибудь не очень интересное, так, чтобы мне было все равно.
        ГЕРОЙ. Я, право, не знаю, я всё уже, кажется, рассказал.
        ПЕРСОНАЖ. Нет, не всё.
        ГЕРОЙ. Да вроде бы всё.
        ПЕРСОНАЖ. Не всё. Я же знаю, что не всё.
        ГЕРОЙ. Как же, помилуйте, не всё? Всё.
        ПЕРСОНАЖ. Вы же рыцарь.
        ГЕРОЙ. Безусловно.
        ПЕРСОНАЖ. Значит, у вас должна быть дама вашего сердца.
        ГЕРОЙ. Я не совсем понимаю…
        ПЕРСОНАЖ. Ну только не надо мне говорить, что у вас нет дамы сердца. Рыцарь без дамы сердца - это даже неприлично как-то.
        ГЕРОЙ. И всё-таки я не понимаю.
        ПЕРСОНАЖ. Ну есть у вас женщина-то - ну та, ради которой вы рыцарствуете?
        ГЕРОЙ. Нет, извините: чего нет, того нет. Я, честно говоря, даже не совсем понимаю, что это. Я рыцарствую не ради чего-нибудь или кого-нибудь, а совсем бескорыстно. Иначе и нельзя.
        ПЕРСОНАЖ. Вот те на! Вот уж тебе и холодильник! Вывели мутанта - рыцарь, а не знает, что такое женщина!
        ГЕРОЙ. Вы не обзывайтесь, а лучше объясните по-человечески.
        ПЕРСОНАЖ. Да нет, вы меня разыгрываете… Нет? Вы что, вправду не знаете, что такое женщина?
        ГЕРОЙ. Ну как вам сказать… В какой-то мере… То есть, если честно - нет, не знаю. А вы-то сами знаете?
        ПЕРСОНАЖ. Боже мой, да это каждый дурак знает! И я знаю. Правда, плохо помню…
        ГЕРОЙ. Так, может, вы объясните мне, бестолковому, что же это?
        ПЕРСОНАЖ. Объяснить? Оно, конечно, можно попробовать. Только зачем вам? Всё равно вам всего ничего осталось.
        ГЕРОЙ. Как хотите, я не настаиваю.
        ПЕРСОНАЖ. Нет, мне не жалко. Только я их действительно плохо помню. Так, весьма расплывчато. В общем… женщины - это тоже такие люди, только другого пола. Это вроде как вторая половина человечества. Даже, кажется, лучшая… или большая - точно не помню. У них вот такие длинные волосы и совершенно нет бороды. И вот тут у них неровно, выпукло. И лица они, помнится, чем-то красят.
        ГЕРОЙ. Как это? Зачем?
        ПЕРСОНАЖ. Не помню. Кажется, когда они вступают на тропу войны… или на что-то другое они вступают… Короче, они красятся. И спереди у них всё вот так, а в глазах что-то совсем необычное. Но что - не помню. То есть как-то вот всё хитро. И все они такие слабые, хитрые и хуже работают. Но лучше готовят. Да, готовят хорошо, а ещё - заключённым они шлют письма и вяжут тёплые носки. Нет, в общем-то женщины - это здорово, хотя раз на раз не приходится. В смысле - разные они бывают. Бывают мамы, бабушки, дочки, внучки… кто еще?.. Да, тети, жены, любовницы, сёстры… медсёстры, стюардессы… Бывают женщины лёгкого поведения, бывают - тяжёлого. Балерины, продавщицы, старые девы… ну и так далее. Не припомню всех, очень их много. Наверное, все-таки - большая половина. Да, вот что интересно: даже некоторые великие люди были женщинами. Княгиня Ольга, Жанна д'Арк, Софья Ковалевская и масса поэтесс всяких разных. Даже Жорж Занд, Джордж Элиот и писатель Алтаев были женщинами. А остальные хоть женщинами и не были, но тоже с интересом к ним относились. И надо заметить, не без основания. Потому что… Но про это как-то
сложно говорить. Да вам и ни к чему, всё равно не успеете. И потом, подробности я плохо помню. В общем, не знаю, как ещё объяснить…
        ГЕРОЙ. Спасибо, я уже понял.
        ПЕРСОНАЖ. Неужели?
        ГЕРОЙ. Да-да, я давно уже о чём-то таком догадывался, я чувствовал, что что-то тут не так, что всё это неспроста! Помните, я говорил вам про странное существо по имени Адвокат.
        ПЕРСОНАЖ. Помню. Так это была женщина!
        ГЕРОЙ. Судя по тому, что вы рассказали, - да!
        ПЕРСОНАЖ. Ну вот и славно! А то я уж думал, что вы так и не поймёте. Это было бы непростительным упущением. Так же нельзя! Что же за мысли вы ловили, если в них про женщин - ни слова!
        ГЕРОЙ. Вы были правы. Я ничего не знаю о настоящей жизни.
        ПЕРСОНАЖ. Ну и ладно, может, оно и к лучшему. Зато вам теперь не скучно будет умирать, раз у вас есть дама сердца.
        ГЕРОЙ. Вы хотите сказать, что Адвокат - дама моего сердца? Нет, вы действительно думаете, что так может быть?
        ПЕРСОНАЖ. Почему бы и нет? Конечно, так оно и есть. Вот видите, вы даже счастливее меня: у вас есть теперь дама сердца. Нашлась.
        ГЕРОЙ. А у вас - нет?
        ПЕРСОНАЖ. Не-а.
        ГЕРОЙ. Как же так? И вам никто не пишет писем? И не шлёт теплых носков?
        ПЕРСОНАЖ. Никто. Но мне это безразлично.
        ГЕРОЙ. Ну не отчаивайтесь. Может, у вас еще всё впереди. Может быть, когда-нибудь вы ещё встретите кого-нибудь.
        ПЕРСОНАЖ. Может быть. Когда-нибудь кого-нибудь и встречу. Только мне тогда уже будет не до этого. Мне и сейчас уже не до этого, мне уже всё равно… Да и не встречу я. С чего? Где? Если только тюремщик умрёт и на его место поставят тюремщицу.
        ГЕРОЙ. Ну, может, потом, когда вас выпустят в свет?
        ПЕРСОНАЖ. Да что вы! Меня не выпустят. У меня пожизненное заключение с десятилетним хвостиком. Кто ж меня выпустит?! Я тут навсегда, до самой смерти… Но это не важно. А вот вам - повезло. Дама сердца, да еще Адвокат! Что ещё нужно бедному рыцарю! Я даже думаю, утром вы её увидите - там, на площади.
        ГЕРОЙ. Вы полагаете?
        ПЕРСОНАЖ. Я уверен. Все-таки когда-то, почти в позапрошлой жизни, я жил среди людей и кое-что в их делах понимаю. Она обязательно придёт и даже улыбнётся вам из толпы. Только вы уж смотрите в оба, не проглядите её!
        ГЕРОЙ. Я… Да я!.. Я ей что-нибудь кину! На память! Какую-нибудь безделицу. Как вы считаете, это не будет слишком дерзко?
        ПЕРСОНАЖ. О чём речь, в самый раз! Вы можете ей даже что-нибудь крикнуть. Что-нибудь ласковое. Только громче кричите, а то там будет очень шумно - она может не услышать или услышит что-нибудь не то.
        ГЕРОЙ. Не то? Нет, это не годится. Кричать я лучше не буду. А вот кинуть - кину. Только вот… Как же быть? У меня ведь ровным счётом ничего нет!
        ПЕРСОНАЖ. Да? Да, верно. Проблема.
        ГЕРОЙ. И что же делать?
        ПЕРСОНАЖ. Откуда я знаю. Чего вы у меня-то спрашиваете! Я здесь вообще ни при чём. Моё дело - сторона, меня это мероприятие не касается… Впрочем… Эх, коли уж на то пошло!.. Есть у меня одна штука, так - штукица, бирюлька. Талисман мой. Но мне ведь теперь ничего не надо, верно? Вот, берите, коль не брезгуете.
        ГЕРОЙ. Ой… Спасибо вам огромное! Я уж не знаю, как вас… чем вас отблагодарить!
        ПЕРСОНАЖ. Бросьте вы эти телячьи нежности! Нужны мне ваши благодарности, как сороке кепка. Берите, пока не передумал.
        ГЕРОЙ. Надо же, какой симпатичный шарик! И легонький какой!
        ПЕРСОНАЖ. Это не шарик. Это глаз.
        ГЕРОЙ. Глаз?
        ПЕРСОНАЖ. Глаз, точно. Натуральный рыбий глаз, засушенный. У него, между прочим, целая история есть.
        ГЕРОЙ. Интересно. И что за история?
        ПЕРСОНАЖ. А такая вот история. Много лет тому назад у меня был сосед по камере. Звали его Джек-Попрошайка. Очень был весёлый и изобретательный человек. И вот он вылавливал из здешнего супа рыбные головы - больше-то оттуда вылавливать нечего, - выковыривал глазки и сушил их на солнышке. А потом растирал в порошок и тайком это зелье курил. И однажды до того обкурился, что вышел в другое измерение и больше не возвращался. Я бы не поверил, если б это не произошло на моих глазах: покрылся человек испариной и - фьють! - испарился. Сгинул, даже мокрого места после себя не оставил. Что тут началось! Какой тут шмон устроили! Сначала всё подкоп искали, всё здесь переисследовали, сделали капитальный ремонт камеры, да ничего, разумеется, не нашли. Потому что я раньше них вот этот глаз - последнюю Попрошайкину заначку - между камней в стене нашёл и в рот себе положил, спрятал, значит. Оставлю, думаю, в качестве талисмана. А у этих тем временем новая версия поспела: решили они, что это скорее всего я виноват - мол, это я соседа своего съел, то есть до нитки, вместе с одеждой! Попытали меня немножко, только я,
заметьте, ни в чём не сознался. Но во время последней такой процедуры у меня глаз-то изо рта и вывалился! Прямо у всех экспертов на виду! Вот тогда они мне и пришили к пожизненному сроку ещё червонец - за каннибализм в извращённой форме. Что это за форма такая - до сих пор не пойму. Составили протокол, всё на меня списали, глаз приложили к делу. Только я его незаметно спёр, пока они премию за раскрытие пропажи делили. И с тех пор храню. А Попрошайка не появлялся больше, но порою мне кажется, что он где-то тут незаметно витает. Не сочтите за бред, но один раз он со мной даже поговорил.
        ГЕРОЙ. Да ну! И что он вам сказал, позвольте узнать?
        ПЕРСОНАЖ. Так, ерунду плёл, как обычно. Это не имеет значения, это личное… И с тех самых пор меня и содержат в режиме одиночества и даже выгуливают отдельно, чтобы я вдруг кого не слопал.
        ГЕРОЙ. Вот оно как!
        ПЕРСОНАЖ. Да, вот так… А хотите знать, почему они вдруг вас именно ко мне посадили?
        ГЕРОЙ. Как почему? Они мне сказали, что больше нет мест.
        ПЕРСОНАЖ. Как же, держите карман шире! Мест нет! Это они вам наврали, как пить дать.
        ГЕРОЙ. Ну а вы считаете - почему?
        ПЕРСОНАЖ. Не догадываетесь? Элементарно. Они надеялись, что я вас съем. Да. Или хотя бы покусаю.
        ГЕРОЙ. Да что вы!
        ПЕРСОНАЖ. Точно так. Целую неделю специально на сухом пайке меня держали.
        ГЕРОЙ. Позвольте, я что-то ничего не понимаю! А зачем им это нужно?
        ПЕРСОНАЖ. Да затем, наивный вы человек! Боятся они вас, рыцарей. Потому что вы, даже к смерти приговорённые, для них опасны! Они ведь понимают, что сгори вы утром на центральной площади, у всех на глазах, гордый и не сломленный, - и вы же станете героем, а их будут считать убийцами! Смерть на костре - это не смерть ваша, а бессмертие. А их - позор. А скончайся вы в камере - вот им радость-то! Назавтра же провозгласят вас трусом и самоубийцей, слабаком, не выдержавшим испытаний. А покусай я вас - ещё потешнее: рыцарь вышел на эшафот покусанный и подбитый! Превратят вас в шута горохового!
        ГЕРОЙ. Но ведь они мне не поверили, когда я сказал, что я - рыцарь!
        ПЕРСОНАЖ. Ха! Как бы не так - не поверили! Ещё как поверили! А даже если и не поверили, то насторожились. Пусть вы и не рыцарь, по их мнению, а только так себя назвали - уже за одно это безопасней будет от вас избавиться. У них, у нерыцарей, такие правила игры.
        ГЕРОЙ. Боже ж ты мой, что творится-то… И много ли этих, как вы выразились, нерыцарей?
        ПЕРСОНАЖ. Полным-полно, уж поверьте мне. Все эти законодатели мод и взяток, сводники законов, сплетники интриг, благодеятели… Одни названия у них чего стоят! Все они - псы, а не рыцари. И все они люди, а вы - рыцарь; аэтот мир принадлежит людям, а не рыцарям.
        ГЕРОЙ. Но рыцарь - ведь тоже человек!
        ПЕРСОНАЖ. Человек! Но выращенный в холодильнике! Фантом! Гомункул, не говоря худого слова!
        ГЕРОЙ. Не знаю я, что это такое, но, по-моему, вы заблуждаетесь. По-моему, рыцарь - нормальное людское ремесло. И не стоит противопоставлять людей и рыцарей. И всех скопом людей вы тоже напрасно в нерыцари записали. Вы же сами сказали, что в этом мире есть что-то хорошее!
        ПЕРСОНАЖ. Не ловите меня на слове! Я говорю, что взбредёт в голову, мне на все начихать, меня как такового нет вообще. Я сам не знаю, чего я хочу. Поэтому я ничего не хочу. Всё.
        ГЕРОЙ. И всё-таки… Простите, конечно, но я никак не могу разделить ваши чувства.
        ПЕРСОНАЖ. Не знаю я, ничего не знаю… Может, вы и правы в чём-то; ядаже хотел бы, чтобы вы оказались в чём-то правы. Но пока там сжигают рыцарей, я лучше посижу здесь. По крайней мере, здесь у меня только один тюремщик, а не тысячи. К тому же он свой, почти родной. Он, конечно, маньяк и рукам даёт волю, но зато не компостирует мозги. И если и сделает по глупости со мной что-нибудь этакое, то потом ему становится стыдно и на следующий день он мне или конфетку принесёт, или тазик - ноги погреть. Да мой тюремщик - добрейшей души человек по сравнению со всеми этими мздоимцами и налогоплательщиками… Тьфу! Даже выговаривать противно!.. Но на мой счёт эти подонки просчитались! Они хотели меня использовать - как вам это нравится! Они думали, что я вас съем! Они же послали вас к людоеду, а здесь, оказывается, живёт совсем другой человек. Обознались, голубчики! Как я их всех обманул со своим Днем Возрождения! А? Ай да я! Вместо того чтобы вас сожрать, я вас пальцем не тронул, а наоборот - кое-что даже разъяснил! Нет, я сам себе удивляюсь! Я ещё и талисман вам подарил! Берите. Берите этот рыбий глаз, да
поможет он вам… Хотя, вам ли нужна моя помощь!
        ГЕРОЙ. Спасибо! Помощь - она и рыцарю не помешает. Клянусь, я использую его по назначению - я кину его даме своего сердца. Кстати, а как вы думаете, кинуть даме сердца рыбий глаз - это не выходит за рамки приличия? Всё-таки рыбий глаз…
        ПЕРСОНАЖ. Да какая разница! Всё равно у нас с вами ничего другого нет.
        ГЕРОЙ. Верно. Решено: кину ей глаз; пусть знает, как я к ней здорово отношусь… Постойте, я вдруг подумал: а что если она не придёт на площадь?
        ПЕРСОНАЖ. Как же не придёт? Почему это не придёт?
        ГЕРОЙ. Но мало ли что. Я просто подумал: вдруг да не придёт?
        ПЕРСОНАЖ. Бросьте вы ерунду всякую думать. Не придет! Вот выдумал! Она к вам хорошо относится?
        ГЕРОЙ. Кажется, да. Во всяком случае, лучше неё ко мне никто не относился.
        ПЕРСОНАЖ. И вы к ней, как я вижу, относитесь со всею взаимностью. Чего ещё вам не хватает? Кинете ей талисман, улыбнётесь как можно непринуждённее. Она вам тоже улыбнётся, может быть, даже тоже что-нибудь кинет. А потом вы со спокойной душой сгорите - и всё у вас с ней будет хорошо. Никаких тебе ссор, объяснений, сцен и свадебно-разводных процессий. Чисто платоническое чувство. Стерильно, как в холодильнике. Да вы просто счастливчик, академик Симеонов-Травников! Будь я на прежнем месте, я, может, вам даже и позавидовал бы. Эх…
        ГЕРОЙ. Да я теперь и сам чувствую, что я счастливчик. Странно. Ведь ещё вчера я был уверен в обратном.
        ПЕРСОНАЖ. Вы просто баловень судьбы.
        ГЕРОЙ. Похоже на то. Надо же! Вы мне глаза открыли!
        ПЕРСОНАЖ. Кстати, пора бы их закрыть на часок-другой. Я уже спать хочу.
        ГЕРОЙ. А вы и поспите. И я, может быть, тоже вздремну за компанию. Я заговорил вас совсем, извините. Спокойной ночи.
        ПЕРСОНАЖ. Спокойной ночи ещё раз… Так. Номер тысяча… Нет… Погодите-ка, вы, кажется, обещали рассказать про даму вашего сердца. Расскажете?
        ГЕРОЙ. Ну что ж, вы спите, а я расскажу.
        ПЕРСОНАЖ. Я сплю, рассказывайте. Только не громко и помедленнее, как будто бы это сказка.
        ГЕРОЙ. Даму моего сердца зовут Адвокат. Наверное, это не имя, но имени я не знаю. Её работа - защищать. В общем, у нас с ней похожие профессии. И вот она пыталась меня защищать. Она спрашивала меня о всякой всячине и записывала ответы на бумажку. Я отвечал - конечно, в меру своего представления о жизни, и мои ответы иногда вызывали у нее улыбку. Но улыбалась она так приветливо, так симпатично, что я не обижался. У неё были длинные густые волосы и в глазах - что-то такое, чего я нигде больше не видел. Я рассказывал ей про свой холодильник, а она мне про Диогена и Чебурашку. Мне было очень интересно, честное слово.
        ПЕРСОНАЖ. А стихов она вам случайно не читала?
        ГЕРОЙ. Вы спите, спите…
        ПЕРСОНАЖ. Я сплю, сплю…
        ГЕРОЙ. Нет, не читала, а вот я - прочёл. Парочку стишков, кажется. А она мне зачитывала протокол, а потом макала мои пальцы в чернила и ставила отпечатки внизу листа.
        ПЕРСОНАЖ. Счастливчик. Я сплю.
        ГЕРОЙ. А за спиной у неё висел портрет в раме, а кто на нём был изображён - вам уже известно. Я тогда не знал, что она - дама моего сердца. Вернее, я это чувствовал, но не знал, как это называется. Она сказала мне, что завтра мы продолжим меня защищать и вообще всё будет хорошо. И я был очень рад. Не тому, конечно, что меня, рыцаря, защищает это хрупкое существо, а тому, что мы завтра продолжим. Я всю ночь не спал, ждал допроса. А назавтра мне сообщили, что ввиду особой тяжести совершенного мной преступления, высочайше соизволено в адвокате мне отказать и предоставить мне право защищаться самому.
        ПЕРСОНАЖ. И что? Вы защищались?
        ГЕРОЙ. Вы ещё не спите?
        ПЕРСОНАЖ. Сплю.
        ГЕРОЙ. Нет, я не защищался. Мы, рыцари, готовы защищаться в бою, а в делах житейских мы, оказывается, крайне беззащитны.
        ПЕРСОНАЖ. И вас, стало быть, приговорили?
        ГЕРОЙ. Почти единогласно. И завтра приговор приведут в исполнение. Вернее, уже сегодня. И уже скоро. Вы спите?
        ПЕРСОНАЖ. Сплю, но вы продолжайте, вы мне не мешаете. Мне же всё равно.
        ГЕРОЙ. А что ещё продолжать? Продолжение последует утром. Точнее сказать, окончание… Но я думаю, у нас с ней всё хорошо сложится. Как вы и рассказывали. Я, чисто вымытый и непокусанный, взойду на эшафот. Увижу её в толпе, узнаю. Мы улыбнёмся друг дружке, а потом я брошу ей ваш замечательный подарок. Ну а потом - куда тут денешься - сгорю на её глазах. По-моему, всё очень складно и лаконично, без лишней суеты, без надрыва. Вы не находите?
        ПЕРСОНАЖ. Нахожу. Вы с ней - замечательная пара. Такого согласия я ещё не встречал.
        ГЕРОЙ. Спасибо за комплимент. Вы спите?
        ПЕРСОНАЖ. Сплю.
        ГЕРОЙ. А как на ваш взгляд… мне будет… очень больно?
        ПЕРСОНАЖ. Да что вы! Не берите в голову. Вам просто будет очень жарко. Ну, вспотеете, потом загорите, а там уж глядишь - и нет вас. Всё будет хорошо, не волнуйтесь.
        ГЕРОЙ. Дело в том, что я закалялся-то только в одну сторону. Я любой холод могу вытерпеть, а вот жару… Да, даже в этом я слишком ограничен!
        ПЕРСОНАЖ. Уж не прибедняйтесь! Сгорите - и глазом не моргнёте, знаю я вас, рыцарей. И не стоит больше на эту тему, а то мне не уснуть.
        ГЕРОЙ. Да-да. Это я так, по глупости. На самом деле, я уверен, что выдержу. Главное - чтобы она там была, на площади, чтобы глаза её видеть. Тогда - гори всё ярким пламенем! Только бы она пришла…
        ПЕРСОНАЖ. Да придёт, не нойте.
        ГЕРОЙ. Да. Что это я? Вообще-то я хладнокровный был, пока жил в холодильнике. А тут, видимо, отогрелся. Расслабился, разомлел… Надо взять себя в руки, подышать свежим воздухом. (Подходит к окошку.) Смотрите-ка, сколько звёзд сегодня! У вас тут прекрасный вид на звёзды. Просто обсерватория! Я не загораживаю вам небо? Или вы спите?
        ПЕРСОНАЖ. Да сплю я, сплю. Любуйтесь на здоровье. Я их всё равно не вижу, у меня плохое зрение. Очень даже плохое. Я даже и не знал, что они отсюда видны.
        ГЕРОЙ. Видны, ещё как видны. Вон какие яркие! Знаете, я сейчас подумал, что там, у меня на родине, в холодильнике, я скорее всего улавливал не людские мысли, а звёздные. Поэтому они и не имели ничего общего с реальной тутошней жизнью. Может такое быть?
        ПЕРСОНАЖ. Очень даже возможно. Скорее всего, так оно и было. (Приподнимается, садится.) Эх, не даете вы мне поспать совсем.
        ГЕРОЙ. Виноват, простите великодушно. К сожалению, в быту рыцари просто невыносимы… Слушайте, я всё равно сбил вас с толку и всю эту вашу идею с новой жизнью скомкал. Так, может, вы станете другим человеком чуть позже, после моего ухода, а сейчас вы расскажете что-нибудь о себе? О том, прежнем? А то всё обо мне да обо мне - мне неудобно как-то. А уж когда меня уведут - перерождайтесь сколько душе угодно. Я ведь за единственный день вашей жизни так всё вам перепутал, что вы меня, наверное, ещё долго не забудете. А это очень тяжко - начинать жизнь с воспоминаний, это противоестественно. Мне кажется, лучше начать завтра, без меня. Ведь верно?
        ПЕРСОНАЖ. Нет, давайте обойдёмся без этого. Я не хочу о себе говорить. Я ведь и без Дня Возрождения столько раз уже перерождался из одного в другое, что и не знаю, о каком себе рассказывать. Меня того действительно нет больше. А зачем говорить о том, чего нет? Пустая трата времени. Пусть буду лучше я этот, сегодняшний, и ничего ещё раз менять не надо. Этот мне нравится больше, особенно имя: академик Симеонов-Травников - это звучит. Сегодня я еще потреплюсь, а уж с утра соберу всё свое равнодушие и всё свое безразличие, только чтобы больше не вспоминать о вас. И День Возрождения мой пусть останется во вчера. Что сделано, то сделано. Я, конечно, не рыцарь, но и моё слово кое-чего стоит. Я же жизнь начал, а не погулять пошёл. Каждый день её заново начинать - слишком жирно будет.
        ГЕРОЙ. Да, я понял. Я опять предложил вам дурость. Забудьте. Давайте сменим тему… Интересно, а в окно будет видно пламя?
        ПЕРСОНАЖ. Не знаю и не хочу знать. Я не собираюсь смотреть, мне абсолютно не интересно. Я буду в это время отсыпаться. Я не хочу этого видеть! Совсем! У меня есть поважнее заботы - завтрак, обед, ужин. Приём пищи, отправление естественных нужд. Да, я имею право на эти приятные мелочи, я заслужил их. Мне только день от роду, а вы мне предлагаете такие зрелища! Вы мне даже спать не даёте!..
        Пауза. Герой сидит в раздумьях. Персонаж мается, снова пытаясь уснуть.
        ГЕРОЙ. Я обманул вас, академик Симеонов-Травников. Я действительно не совершал никакого преступления. Вы были правы. Простите меня, я вовсе не хотел вас обманывать, так уж получилось. Дело в том, что я думал: люди не могут обвинить меня напрасно. Я думал, что, может, я чего и натворил по глупости. Я надеялся вспомнить.
        ПЕРСОНАЖ. И конечно, не вспомнили.
        ГЕРОЙ. Нет, даже наоборот. Я хорошенько поразмыслил и убедился-таки, что не совершил ни одного поступка, за который бы мне было стыдно. Не только перед собою, но и перед другими людьми. Жизнь моя не так уж велика - я не мог упустить. Так что простите меня. Я до последнего надеялся, что вспомню.
        ПЕРСОНАЖ. Зря надеялись. Я же сразу вам говорил, что вы ничего не совершали. Мне это с первого взгляда было ясно. Мне только интересно: за что же вас осудили?
        ГЕРОЙ. Получается, что ни за что.
        ПЕРСОНАЖ. Нет, это я понял. А официальное-то обвинение каково?
        ГЕРОЙ. Какая разница? Обвинение, как правило, с виной ничего общего не имеет. Я и не запоминал - к чему запоминать заведомое враньё? Зато теперь я могу умереть с чистым сердцем и со спокойной совестью. Я теперь знаю, что я ничего такого не натворил… Эх, люди, люди! Не нужны вам рыцари, хоть ты тресни! Но я не обижаюсь, я теперь понял, что от меня требуется: вовремя уйти. Ради людей же, чтобы им жилось лучше, спокойнее. И наверное, это правильно. Назвался рыцарем - плати по самому высокому счёту - головой. Что ж, пусть полюбуются, как горят на рассвете рыцари. Может, умнее станут, бедолаги… Но до чего же они близоруки! Попробовали бы хоть один разочек в жизни побыть рыцарями! И поняли бы, что нет на свете приятнее ощущения! От этого даже дух захватывает! Да ведь даже побеждённым рыцарем чувствовать себя интереснее, чем простым человеком!
        ПЕРСОНАЖ. Вы фанатик. Все вы, рыцари, фанатики. А все фанатики - эгоисты.
        ГЕРОЙ. Вот я и думаю… Выходит, что самое лучшее, что я могу сделать для этих бедных людей, - оставить их в покое, сгореть? Как вы думаете, может, моя смерть - это и будет мой подвиг?
        ПЕРСОНАЖ. Подвиг? Навряд ли. Не думаю. Для подвига это как-то чересчур многолюдно и пафосно. Подвиги, как и преступления, совершаются без свидетелей, иначе это не подвиг, а пижонство одно.
        ГЕРОЙ. Жаль.
        ПЕРСОНАЖ. Не отчаивайтесь, не в подвигах счастье… А хотите, я вас позабавлю? Знаете, что мне тогда голос Джека-Попрошайки говорил? Ни за что не догадаетесь и не поверите: он извинялся! Ага. И знаете, за что? За те лишние десять лет, которые мне по его вине приплюсовали! Я удивился: чего извиняться-то? Что, мне от этих десяти лет хуже, что ли, будет? А оказалось, в моём данном случае такая сложилась ситуация, что приговор оказался сильнее смерти. Именно в моём, частном случае. То есть тогда, когда мне суждено свыше умереть, я не умру, а проживу ещё лишний десяток лет. Вот оно как бывает! Я же всё равно в изоляции: что я есть, что меня нет - всё едино. У других жизней под ногами не путаюсь, хитросплетению судеб не мешаю. Так что могу десяток годков-то и потерпеть, раз погоды не делаю. Это так Попрошайка объяснил. Можно, конечно, не верить, но он теперь в таких сферах вращается, где в этих делах толк знают. Вот я и верю. И выходит, что я никому не нужен - ни в тюрьме, ни на свободе, ни на земле, ни на небе. Вот так болтаюсь здесь, как незнамо что. И самое обидное: не знаю я, с какого момента эти
десять лет отсчитывать! Может быть, попробовать со вчера? Как думаешь, академик Симеонов-Травников?.. Эх ты, уснул. Сидя. Надо же. Хорошо спит: крепко, спокойно… Возможно, это даже хорошо, что он меня не слышал. Я вообще ему много ерунды всякой наплёл. Про псов-нерыцарей, про женщин… Особенно про женщин - зря я ему. И что меня дёрнуло! Может, это специальный такой рыцарь был, чтобы на женщин не отвлекался и спокойно вершил дела свои справедливые? А я его сбил, дурак. Пожалел, видите ли. А я как подумал - я подумал: бедный рыцарь! Нет у тебя ни подвигов, ни славы, так пусть хоть дама сердца будет! Короче, не в своё дело нос сунул. Хотя кто его разберёт! Всё-таки как же рыцарю без дамы?! Подвиги-то сподручнее совершать ради кого-то конкретного. Если ради абстрактного человечества, то и подвиги будут абстрактные. А он сам говорил, что рыцарь должен быть точен, правильно? Для этого им по рыцарскому уставу дама и полагается - как конкретный образ абстрактного человечества. Я не очень заумно выражаюсь? А впрочем, мне на это наплевать, начхать и даже ещё хуже. Я думаю, что вовсе не буду его жалеть. Даже
вспоминать его не буду. Мне нельзя нервничать, мне ещё долго жить придётся. Он правильно сказал: не стоит начинать жизнь с воспоминаний. Кто он такой вообще? Да никто, пустое место, как и я. Чего тогда жалеть? Нечего. Одним рыцарем больше, одним меньше… Можно было, конечно, предложить ему побег. Да теперь уже поздно. Да он бы, я думаю, и слушать об этом не стал. Рыцари, кажется, не убегают. Ладно, пусть горит, всё равно он здесь не приживётся. Покуролесил, освежил обстановку и - будет! Правильно?
        Отворяется дверь, входит Тюремщик.
        ПЕРСОНАЖ. Как? Что, уже? Ах ты, а он только что уснул! Ну еще хотя бы десять минуточек! Я его сам разбужу! Потом рассчитаемся, а?
        Тюремщик глядит на свои часы и жестом показывает: пять.
        ПЕРСОНАЖ. Пять? Дайте хотя бы семь!
        Тюремщик показывает: три.
        ПЕРСОНАЖ. Хорошо, хорошо, три, договорились.
        Тюремщик выходит.
        ПЕРСОНАЖ. Эй! Просыпайтесь, академик Симеонов-Травников! Подъём, рыцарь! Пора.
        ГЕРОЙ. Что такое? Где это? Горим?
        ПЕРСОНАЖ. У вас мало времени!
        ГЕРОЙ. Как? Я ещё здесь?! Вот досада! А мне снилось, что меня уже почти сожгли и я достойно это перенёс!
        ПЕРСОНАЖ. Да, обидно. Придется вам ещё раз потерпеть. Ну ничего, зато теперь у вас есть опыт. Вставайте скорее и протрите глаза, вы должны хорошо выглядеть. На вас столько народу смотреть будет - ого-го!
        ГЕРОЙ. Да-да-да, я готов.
        ПЕРСОНАЖ. Чуть было не сказал, что завтра вы проснётесь знаменитым… Так, вы всё запомнили? Выходите, улыбаетесь, находите в толпе Адвоката своего, кидаете ей глаз… Смотрите только, не промахнитесь, а то попадёте в лоб - вот ей неприятно-то будет. А потом - представляйте, что вам очень холодно, тогда огонь будет в радость. И не нервничайте, все будет хорошо. Поняли?
        ГЕРОЙ. Понял. Я нормально выгляжу?
        ПЕРСОНАЖ. Нормально. Только не дрожите, это лишнее… Ну всё, присядем на дорожку. Садитесь на табуретку.
        ГЕРОЙ. Спасибо. (Минуту сидят молча.) А хотите, я подарю вам на память эту рубаху? Она почти новая. Я бы и штаны подарил, да надо бы напоследок поприличнее выглядеть, по-рыцарски.
        ПЕРСОНАЖ. Нет, не надо. Я не хочу вас вспоминать. Вообще какое мне дело, собственно, до вас. (Из коридора доносятся шаги конвоя.) Дайте-ка я взгляну вам в глаза ещё разок.
        ГЕРОЙ. Глядите.
        ПЕРСОНАЖ. Да… Ну и я…
        Входит Тюремщик, жестом приглашает Героя следовать за ним.
        ГЕРОЙ. Уже? Ну всё, я пошел.
        ПЕРСОНАЖ. Счастливого пути, рыцарь.
        ГЕРОЙ. Извините за беспокойство. За всё спасибо. Прощайте.
        ПЕРСОНАЖ. Ни пуха, ни пера.
        ГЕРОЙ. К чёрту. (Тюремщику.) Академик Симеонов-Травников, рыцарь, - к вашим услугам.
        Тюремщик указывает Герою на дверь. Тот, выходя, ударяется головой о верхний косяк. Потерев лоб, Герой выходит. За ним уходит и Тюремщик.
        ПЕРСОНАЖ. Вот и всё… Вот, собственно, и всё. И никаких проблем. Будто бы и не было никого. А если даже и был, так мне это до лампочки, я и не заметил ничего, не обратил должного внимания, не придал значения. Так что, летописцы, я тут ни при чём, так в своих летописях и запишите. Всё запишите, серые, всё, что услышали, что подслушали и подглядели. И пусть оно будет. Пусть будет для истории, а я тогда безболезненно всё позабуду, как будто ничего и не было. Сделайте доброе дело, летописцы, избавьте меня от воспоминаний. Договорились? Ну и хорошо, вот и славно. А впрочем… хотя… Надо было хоть спросить у него, какой нынче век, какое время года? А вообще-то какая разница! Да и откуда ему знать: у него в холодильнике всегда зима, всегда ледниковый период… А впрочем, а впрочем, впрочем… А это что там такое? Глаз! Глаз-то он выронил, позабыл талисман-то! Э! Растяпа! Вот ведь бестолковщина, лыцарь безголовый! Забыл-таки! Ах ты… Ну и ладно, шут с ним. Не всё ли равно. (Кладёт талисман за пазуху, потом вынимает обратно и выбрасывает в окно.) Так вот лучше будет. И никаких следов. И сердце не ноет. И вообще,
начнём-ка всё сначала. Последний разок. Итак. Поздравляю, и в нашу камеру пришёл этот… Кто пришёл? Да не было никого. Ах, да - праздник пришёл. День Возрождения. Теперь я опять другой человек, даже и не человек, а так просто, пустое место. И ничего не помню. Ну ничегошеньки. Пустому месту всё едино, всё равно. Как будто меня нет дома, и вообще нигде нет. Даже там, где витает теперь Попрошайка, меня нет. Нету меня - и всё, баста. Прошу не беспокоить по пустякам. А всё кругом - пустяки, так что прошу вовсе не беспокоить. И вообще я очень хочу спать. И не шуршите своими никчёмными рукописями, летописцы, не сбивайте мой сон. Всё, сплю. Вот так.
        Укладывается. В окне становятся видны отсветы костра.
        Сплю, заметьте. И ни капельки не помню. Номер… номер один - э-э-э… Джордано Бруно. Номер два - Ян Гус. Номер три - Жанна д'Арк. Номер четыре - протопоп Аввакум. Номер пять - академик Симеонов… Симеонов… Травников… Номер шесть…
        Засыпает, громко храпя. Входит Тюремщик, ставит на пол миску и кружку. Выпрямляется, смотрит в зал.
        ТЮРЕМЩИК. Кушать подано.
        Уходит. В окне видны отсветы костра. Из миски идёт аппетитный парок. Персонаж громко храпит.
        Занавес закрывается.
        КОНЕЦ
        1992, 2004
        Истории


        Два клоуна
        Хоронили двух клоунов - белого и рыжего. Оба они прожили долгую трагикомическую жизнь и умерли в один день. Судьба сначала соединила их, потом развела, а под занавес снова соединила. На похоронах случился полный аншлаг. Публика плакала, коллеги выражали соболезнования, клака растерянно похлопывала. Природа отдала дань артистам мелким непродолжительным дождём. Маэстро Мементини взмахнул своей волшебной палочкой - и оркестр заиграл парад-алле…
        У рыжего было прозвище Туф, белого звали Бабёф. По молодости лет клоуны выступали в бродячей труппе господина Сикорского и делили кров в одном походном фургончике. По утрам они готовили яичницу-глазунью из одного яйца, рыжий съедал белок, белый проглатывал желтую сердцевинку. Днём оба ухаживали за воздушной гимнасткой по имени Ия. Рыжий рассказывал ей анекдоты, острил, корчил животные рожи, садился на голову; белый читал чужие хорошие стихи. Вечер клоуны проводили на арене, вдыхали опилки, выдыхали смех, а ночью, когда рыжий начинал громко и жизнерадостно храпеть, белому выпадали бессонница и одиночество. Бабёф смотрел в темноту и думал о воздушной гимнастке Ие, о том, что стихи, должно быть, лучше звучат при Луне, и о том, что пригласить свою возлюбленную на свидание ночью было бы неделикатно по отношению к ней и нечестно по отношению к Туфу. По этому поводу белый часто грустил, болел и плакал украдкой, а потом ещё выносил такое настроение на арену. На представлениях он давал волю чувствам и ревел так, что слёзы брызгали из его глаз двумя тёплыми ручейками. Публика принимала это за трюк и
хохотала, аплодируя. Рыжему такой сентиментальный тон не нравился, он всегда был бодр и радовался жизни, того же требуя от товарища. «Не корчи из себя трагика, - поучал он белого за кулисами. - Клоун должен быть смешным! А смешить может только тот, кто сам по жизни весел». Белый ничего на это не отвечал, только застенчиво улыбался. Рыжий ещё пуще сердился и, едва они выскакивали на ковёр, принимался беспощадно пинать и колотить собрата, щедро раздавал ему затрещины и тумаки. Публика ухахатывалась до икоты и была невообразимо довольна: она-то сидела чуть выше и знала, что все эти пинки и подзатыльники - всего лишь искусная игра двух актёров, что всё это не по-настоящему. Публика - особенно дети - души не чаяла в клоунах, одинаково снисходительно любя и рыжего драчуна, и белого плаксу.
        Время катилось вниз. Земной шар оказался маленьким и круглым. В двадцатый раз мелькали те же города, повторялись те же шутки и фокусы. На двадцать первом туре клоуны поняли, что ничего нового в цирке их не ждёт. Тогда они вышли на арену в последний раз, шутя попрощались со зрителями, раздали детям весь запас воздушных шаров и стали собирать чемоданы. Желание завершить чехарду бессмысленных круговых передвижений и познать оседлый образ жизни подстегнуло их покинуть шапито. Перед уходом оба сделали предложения воздушной гимнастке Ие, рыжий предложил руку, белый пообещал сердце. Ия ни одному не отказала, но и согласия своего не дала. Подарив каждому по воздушному поцелую, она сказала, что подумает, но предупредила, что думать будет долго. Клоуны обещали ждать.
        В городе, где они осели, был неплохой драматический театр. Клоуны показались его провинциальному худсовету. Скорее это был провал, чем успех. Бабёф не мог запомнить ни одного длинного трагического монолога, если только тот не был зарифмован, а Туф так громко и визгливо декламировал любовную лирику, что его партнёрши глохли и на неделю выпадали из творческого процесса. Тем не менее, рассудил руководитель театра господин Беньяменсон, имена клоунов были на слуху и могли привлечь дополнительного зрителя, а значит, и увеличить сбор, поэтому Туфа и Бабёфа всё же приняли в труппу. Правда, не в основной состав, а на вторые роли. Белому велели исполнять пантомимические интермедии в серьёзных спектаклях, рыжему доверили несколько острохарактерных эпизодов на детских утренниках. Однако клоуны умудрились так проявить себя в новом качестве, что зрители валом повалили на спектакли. Взрослые с восторженным интересом принимали пятиминутные выходы Бабёфа. Дети корчились от смеха, глядя на сказочных персонажей Туфа. В прессе появилась заметная критическая статья, в которой под орех разделывался весь репертуар
драматического театра, подвергалась сомнению бесспорность таланта господина Беньяменсона и утверждалось, что «единственными свежими пятнами на этой мутной самобранке являются дерзкие импровизации одарённого комика Туфа и полные лиризма и грустной иронии пластические этюды мима Бабёфа». В театральной среде статья вызвала отвращение и зависть. Актёры стали искоса приглядываться к клоунам, самые хваткие попробовали плести вокруг них интриги. Господин Беньяменсон отмалчивался и выжидал; казалось, он вот-вот примет концептуальное решение: либо выгонит вон заезжих выскочек, либо введёт их на бенефисные роли. И только публика оставалась выше конфликта, она спекулировала билетами и подделывала контрамарки, но помыслы её оставались чисты. Дети тащили на утренники родителей, родители брали детей на вечерние представления, и, хотя малышам выступления белого клоуна казались слишком грустными, а взрослые считали, что рыжий чересчур хохмит, в целом все были довольны. Только некоторые зрители всерьёз жалели о том, что нельзя было теперь увидеть своих любимцев вместе, рука об руку - они всё ещё воспринимали Туфа и
Бабёфа как единое целое.
        А клоуны всё это время жили в одном гостиничном номере и по-прежнему завтракали одной яичницей на двоих. Днём они писали письма своей возлюбленной, рыжий вкладывал в послание расплющенную ромашку, белый упаковывал в конверт цветок ноготок. Вечерами спорили о своей работе.
        - Ты выглядишь глупо, а не смешно, - читал отповедь Туф. - Нельзя так сразу убивать в себе клоуна. Веселая мина при серьёзной игре - вот рецепт успеха. Контраст настроений создает объём, многоплановость.
        - Я и так имею успех, - несмело возражал Бабёф.
        - Это он тебя имеет, - насмехался Туф. - Спектакли, в которых мы играем, слишком скучны и бездарны, чтобы усугублять их тем же со своей стороны. Зритель любит смеяться, комика он приветствует всегда и везде, даже в трагедии. А к зрителю надо прислушиваться, иначе он не будет прислушиваться к тебе!
        - Ко мне нечего прислушиваться, я играю без слов, - уныло говорил Бабёф, и разговор заканчивался.
        У белого было ещё что сказать рыжему, у него была к нему масса критических замечаний, но природная робость не позволяла ему высказать их напрямик. И белый выносил свои ощущения на сцену, через пантомиму пытаясь выразить то, о чём не смел рассказать словами. Но рыжий редко приходил на спектакли с участием коллеги, а если все же доводилось - больше обращал внимание на форму, не пытаясь прильнуть к содержанию. Так оба оставались при своем: Бабёф не прислушивался к Туфу, Туф не приглядывался к Бабёфу.
        Оркестр маэстро Мементини разыграл комическое попурри.
        Напряженная ситуация в театре разрешилась сама собой. О талантливых артистах прознали в столице, после чего импресарио самой крупной телевизионной компании предложил им делать собственные авторские программы. Клоуны собрали имущество, оседлали поезд и отправились в Москву, предоставив коллегам возможность самим выпутываться из накрученных ими же интриг. Бабёф выбрал вечернюю программу, она называлась «Воспоминания с улыбкой», выходила раз в месяц, смешное в ней соседствовало с печальным, гости в студии рассказывали о своей юности, травили старомодные байки, музицировали, пели романсы и читали вслух чужие хорошие стихи. Туф взялся за ежедневную передачу - шумную, красочную, веселящую - под названием «Разноцветная пицца», ее запускали в эфир ранним-ранним утром, чтобы зрители набирались хорошего настроения на весь день. Жили клоуны теперь отдельно, им предоставили квартиры в домах по разные стороны одной улицы. Поначалу клоуны сохраняли традицию завтракать вместе, но вскоре утратили её и ограничились нечастыми заходами в гости. Потом визиты поредели. Каждый стал готовить свою глазунью. Раз
попробовав желток, рыжий стал выбрасывать его в мусорную корзину. Белый не смог привыкнуть к белку и отдавал его соседской собаке Тарелочке. Рыжий завёл манеру в полдень выпивать стакан молочного коктейля. Белый пристрастился к апельсиновому соку. Вечера рыжий проводил в ночных клубах. Белый ночами гулял по набережной, смотрел в небо и предавался мечтаниям: небосвод напоминал ему воздушную гимнастку Ию - в чёрном трико с серебряными блёстками. Иногда кто-нибудь из клоунов случайно заставал своего коллегу в собственном телевизоре и просматривал его передачу. Оба были, мягко говоря, не в восторге. Бабёфу с самого начала не нравилась затея Туфа, он считал, что острить каждое утро по расписанию - аморально. «Язык - не лезвие, - говорил он сам себе, - затупится - не сменишь». Туф, наоборот, считал, что безнравственно откладывать шутки впрок, до конца месяца, как это делает Бабёф. «Юмор - товар скоропортящийся, - объяснял он себе. - Бороды у анекдотов растут быстрее, чем монтируешь передачу». Глядя программы Бабёфа, Туф морщился от скуки. Бабёф, просматривая очередное туфовское шоу, от досады только мотал
головой. Но публика не вдавалась в этические проблемы клоунов и получала от обеих программ только положительные эмоции. То, чего недодавала ей ежедневная «Пицца», она добирала в спокойных вечерних «Воспоминаниях» - и духовная жажда была полностью удовлетворена. Телекомпания, таким образом, была довольна работой обоих авторов. Через некоторое время Туф купил себе шикарный «шевроле» белой масти. Господин Бабёф приобрёл оранжевый «паккард». Ночи господин Туф стал коротать в вечерних ресторанах. Господин Бабёф разбавлял бессонницу романтическими прогулками по Москве-реке на водном велосипеде. Глядя на тёмную гладь воды, укачивающую в себе блуждающие огоньки светил, он вспоминал свою возлюбленную - пряди её черных волос, брови, трико, туфельки, блёстки… Утром его будила отвратительная программа коллеги Туфа, она стала откровенно тупой, бессодержательной и штопалась белыми нитками. Однажды Бабёф не выдержал: не закончив завтрака, он бросился в соседний дом, к Туфу, с намерением высказать наконец всё накопившееся недовольство прямо ему в лицо.
        - Как тебе не стыдно! - воскликнул он. - Что ты творишь! Ты же клоун, а не паяц! Разве ты не чувствуешь больше разницу между смешным и пошлым? Если от шуток тошнит, а остроты дурно пахнут, значит, это уже не юмор, а казарма! Мы, клоуны, как повара: чувство вкуса - главное в нашей профессии. А ты ему изменяешь! И с кем! Над чем ты шутишь? Что это за воляпюки без трусов? По-твоему, это смешно? Заметь, даже стриптизёрши не начинают снизу! Вспомни слова нашего учителя: обнажая недостатки, говорил он, не забудь прикрыть достоинство. Мы же давно не в цирке, теперь у нас слишком широкая аудитория, чтобы разрешить себе такую узость темы! Нас смотрят даже глухие! Если тебе не стыдно перед сурдопереводчиками, постыдись хотя бы несчастных, читающих по твоим губам! Пойми, друг мой: трагический актёр может позволить себе всё вплоть до бездарности, но комик - комик не имеет права на вульгарность и пошлятину, ибо на него смотрят дети!
        Так сказал белый и поймал себя на том, что впервые в жизни он произнёс членораздельный монолог без единой шутки. Рыжий долго держал в руках паузу, а потом выдал полную местоимений фразу:
        - Ты думай что хочешь, но я не виноват, что она предпочла меня…
        Если два шутника одновременно теряют чувство юмора, то причиной тому - женщина. Бабёф поначалу даже и не понял, о чём это толковал ему Туф. А дело было в воздушной гимнастке Ие. Возраст всё больше притягивал её к земле. Наконец настал момент, когда она решила перестать порхать с жёрдочки на жёрдочку и принять одно из предложений со всеми обтекающими последствиями - семьёй, домом и, может быть, даже детьми. Поразмыслив сердцем, она остановила свой выбор на Туфе - его программа выходила ежедневно, а стало быть, денег он получал больше, чем Бабёф, решила она. И, отстучав срочную телеграмму, Ия явилась к рыжему клоуну с самыми серьёзными намерениями. Белый ничего ещё об этом не знал… Поворот сюжета оказался для него столь неожиданным и жестоким, что бедняга заболел, слёг и неделю провёл в полной горизонтальной прострации. Когда он всё же стал выползать на работу, его бледный вид поразил прежде всего гримёров - надобность в белилах временно отпала. На свадьбу Бабёфа не пригласили.
        Оркестр маэстро Мементини исполнил вариацию на тему свадебного марша.
        После отповеди Бабёфа Туф обозлился. Его передачи окончательно поглупели, шутки расползлись по плоскости. В народе программу стали называть не иначе как «Разноцветная задница». Но рыжего это не смущало, он продолжал в том же духе, с теми же буквами. Со стороны казалось, будто он делает это кому-то назло. И лишь одно событие заставило его опомниться - появление первенца. У клоуна и воздушной гимнастки родился сын. Туф на всё посмотрел его детскими глазами, расстроился и впал в глубокую депрессию. Комику стало не до шуток. Не показывая вида жене, он стал заниматься самокопанием, тосковал о чём-то и ждал, когда же появится его друг Бабёф и объяснит, что делать дальше. Но Бабёф видеть и слышать бывшего товарища не хотел, к тому же он давно переживал собственный творческий кризис. Передача Бабёфа поскучнела, стала тусклой и не выражала ничего, кроме упадка сил её автора; внароде её окрестили «Улыбка, притянутая за уши». Публика, ещё недавно требовавшая пиццы и воспоминаний, пресытилась. Оба запала иссякли, не взорвав своих бомб. Окончательно утратив интерес к смешному, белый клоун ушёл с телевидения и
стал снимать полнометражный художественный фильм для большого экрана. Работа над сценарием и первый опыт постановки такого рода настолько захватили его, что пришлось, само собой, вылезти из унылого состояния. Радость творчества вернулась к Бабёфу и привела с собой славу. Фильм получился автобиографичным, трагикомическим и поимел бешеный успех у публики. Киностудия тут же заключила с режиссёром контракт ещё на две постановки. Тем временем бывшей воздушной гимнастке, ныне домохозяйке Ие начал надоедать однообразный юмор её рыжего мужа. Посмотрев фильм господина Бабёфа, она поняла, что совершила роковую ошибку. Но рок роком, а воздушный гимнаст никогда не забывает о страховке: эту ошибку, решила она, легко можно исправить. Не тратя времени даром, Ия проворно оформила развод с рыжим и в тот же вечер явилась к белому с намерениями ещё более серьёзными, чем прежде. Бабёф принял её с фонтанчиками счастья на глазах и усыновил мальчика. В его следующем фильме воздушная гимнастка исполнила главную женскую роль, а спустя ещё девять медовых месяцев родила ему сына.
        Свадебный марш был исполнен повторно, на бис.
        Как ни странно, уход Ии положительно подействовал на Туфа. У него будто две горы свалились с плеч. Совесть и ревматизм перестали мучить, а вместо них появились азарт и жизнерадостная злоба, которые и были, по большому счёту, его главными музами. На смену супружеским разносолам вновь пришла холостяцкая яичница без глаза, рыжий стал худеть и приобретать прежнюю форму. Туф закрыл свой телевизионный проект и сочинил заявку на постановку цветной широкоэкранной кинокомедии. Заявку приняли на той же студии, где работал Бабёф. Пути клоунов стали частенько пересекаться в коридорах фабрики грез, но друг с другом они не здоровались, запутывали взгляды и пригибали глаза. Белый с супругой полулегально присутствовали на премьере туфовской картины. Публика чуть не взорвала хохотом зал, Ия вежливо улыбалась, Бабёф плевался газированной слюной. Когда по окончании просмотра рыжий кинорежиссёр вышел на авансцену и зрители встретили его овацией, белый не выдержал и стремительно покинул зал. Не имея больше возможности высказать свое впечатление об увиденном автору лично, с глазу на глаз, господин Бабёф опубликовал в
центральной газете разгромную статью. Возмущённый господин Туф ответил тем же - накропал подробный критический приговор всем киноработам своего коллеги. Белый выдал ещё статью, рыжий парировал открытым письмом. Пошло-поехало, публикации приобрели затяжной периодический характер. Белый обвинял рыжего в несерьёзности, голом комиковании и поверхностном взгляде на жизнь. Рыжий ставил белому в вину смешение стилей, недопустимую в комедии сопливость и подозревал его в извращённой любви к несчастливым финалам. Дело осложнялось тем, что всё это время клоунам приходилось снимать своё кино в соседних павильонах и они по-прежнему сталкивались нос к носу в узких коридорчиках студии. Чтобы не показывать друг другу глаз, оба завели себе тёмные очки, как это принято у настоящих маститых кинорежиссёров. В сочетании с клоунскими париками очки выглядели нелепо, но нелепости, как известно, только украшают знаменитых людей. А господа Туф и Бабёф стали прочно знамениты. Критики теперь ругали их фильмы, но любовь публики отнять не могли. Картины срывали прокатные кассы с петель, зрители одинаково бойко шли и на опусы Туфа,
и на экзерсисы Бабёфа и с не меньшим удовольствием следили за их перепалкой в прессе. Будучи по природе своей лучше всех осведомлена, публика знала, что всё это - не по-настоящему, что вся газетная эпопея - ловкий и остроумный рекламный трюк, затеянный белым и рыжим клоунами по их взаимной договорённости. Публика упорно не хотела воспринимать этих господ по отдельности.
        Оркестр маэстро Мементини замер, барабанщик пустил напряжённую дробь.
        Однажды, как раз когда противостояние достигло критической точки, судьба столкнула клоунов лбами на банкете в честь открытия международного кинофестиваля. По одну сторону стола с яствами режиссёр Туф давал интервью зарубежным журналистам, по другую сторону - мастер Бабёф вёл беседу со своими зрелыми учениками. Бывшие товарищи умышленно повернулись друг к другу спинами, но тонкий поэтический слух белого уловил слова своего ненавистного коллеги.
        «Не вижу смысла, - говорил рыжий мэтр, - спорить о вкусах с тем, у кого вкуса нет. Я имею в виду публику. Поэтому мои произведения изначально безвкусны, в них есть только цвет и запах». Бабёф вскипел, развернулся к Туфу вполоборота и утрированно громко произнес: «Тот, кто считает свою публику дурой, сам - публичный дурак!» Рыжий на секунду замолк, потом тоже развернулся и, как бы по неаккуратности, выплеснул на белого шампанское из своего бокала. Все присутствующие повели ухом, журналисты навострили фотоаппараты и телекамеры. Бабёф не спеша отряхнулся, отдал ученикам стакан с виски, взял со шведского стола порцию торта и запустил ею прямо в лицо обидчику. Туф снял очки и усмехнулся. Потом он внезапно издал боевой клоунский вопль - оглушительный и противный. После этого в ход были пущены все остальные торты и пирожные. Клоуны устроили настоящее кремовое побоище - прямо у всех на виду. Вечером шоу продемонстрировали по телевидению. Публика была в восторге: клоуны поливались шипучим лимонадом, таскали друг друга за волосы, переворачивали столы, били посуду головами - да так, что никто не в силах был
их разнять. Публика сразу догадалась, что всё это не взаправду, а так, для развлечения угрюмых кинематографистов. «Молодцы наши-то, - восклицала публика. - Во чего учудили!» Когда клоунов удалось-таки растащить в разные стороны, каждый из них был с головы до ног по-боевому вымазан тортом и комкал в руках честно добытый парик своего врага. Публика и в этом распознала специально заготовленный сюрприз, ведь ещё никто и никогда не видел Туфа и Бабёфа без клоунских париков. Оказалось, что у рыжего на самом деле волосы седые и редкие, а белый был попросту лыс. Фотографии опростоволосившихся знаменитостей опубликовали буквально все уважающие себя жёлтые издания, вокруг банкета поднялся ажиотаж, ажиотаж добавил популярности фестивалю, кремовые бои вошли в моду. В конечном итоге и зрители, и устроители не остались внакладе, а скорее даже наоборот. На клоунов посыпались выгодные предложения, их стали приглашать на всякие ответственные, но скучные мероприятия - специально покидаться тортами. Но им уже было не до смеха, не до популярности, не до приглашений. Туф и Бабёф не смогли оправиться от случившегося.
Бывшая жена рыжего и нынешняя супруга белого клоунов, известная киноактриса, на том банкете не присутствовала (она занималась с детьми британским диалектом). Дуэль на тортах посмотрела по телевизору, сыновьям смотреть не разрешила. После просмотра Ия, не медля ни минуты, упаковала имущество, посадила детей в машину и уехала в неизвестном направлении. Бывшим супругам она послала телеграммы идентичного содержания: «Вы превратили жизнь балаган зпт не желаю быть жертвой вашего искусства зпт спасаю детей тчк воздушным поцелуем Ия». А про себя подумала ещё так: одно дело - быть музой поэта, но музой клоуна быть невыносимо…
        Оркестр взял паузу на вдох, маэстро Мементини перелистнул последнюю страницу партитуры.
        Оба клоуна долго и тяжело болели, потеряли вес, аппетит и работоспособность. Интересные предложения отвергали. Петербуржский продюсер Дехтярь слезно умолял их принять участие в постановке «Дон Кихота», уповал на то, что публика жаждет увидеть их вместе в одной работе, увещевал, что роли рыцаря печального образа и его оруженосца просто созданы для Бабёфа и Туфа, клялся выписать из-за границы британскую кинозвезду Ию Икс на роль Дульсинеи… Клоуны отказались. Они оккупировали старческие постели в своих загородных особнячках и, глядя в потолок, думали каждый о своём. Туф думал о том, как мало смешного встречал он в своей жизни и вряд ли смог бы прожить так долго, не развлекай он сам себя своими же дурацкими выходками. С другой стороны, размышлял он, комик слишком уязвим: если серьёзного человека шутка может ранить, то шутника серьезность может и вовсе прибить. «Должно быть, отсюда и появляется цинизм; циник - это подстреленный шутник», - думал Туф. Бабёф же задавался вопросами. С бегством жены ему стало спокойнее, отчаяние сменилось печалью, печаль перебродила в грусть, а грусть осела задумчивостью;
по душе потекли живительные мысли - все с вопросительной интонацией. «Если всё то трагическое, что происходило со мною, так веселит зрителя, - спрашивал себя Бабёф, - не являются ли глупостью все мои переживания? Может быть, всё это время меня вдохновляла не любовь, а её отсутствие?» И он делал вывод: трагедия начинается в тот момент, когда комик возомнит себя лириком.
        Плодами этих раздумий стали два фильма. Клоунам удалось снять их в те небольшие промежутки активности, когда ипохондрическая болезнь отступала. Ученики помогли профессорам довести постановки до совершенства. Обе картины получились ровные и пронзительные, печаль и смех обрели в них равновесие. Критики единодушно признали фильмы лучшими в коллекциях обоих мастеров. Публика слегка обманулась в ожиданиях и выглядела немного растерянной, но всё равно упорно заполняла кинозалы и раскупала пиратские видеозаписи.
        Закончив работу, ни рыжий, ни белый с кроватей больше не вставали. Последние интервью давали лёжа. «Жизнь слишком грустна, - разоткровенничался рыжий. - Я пытался сделать её чуть веселее, не жалея на это своих сил. Теперь я постарел, и сил у меня не осталось. А главное - у меня больше нет желания паясничать и кривляться». Белый признался: «На протяжении всей жизни я выдавливал из себя комика. По капле, по слезинке. Я избегал веселья и стеснялся быть смешным. В моём последнем фильме я потешаюсь над этой своей серьёзностью». Друг о друге мастера не желали слышать. Ученики Бабёфа отважились хитростью показать своему профессору фильм его коллеги. Они тайком привезли в Передышкино копию картины и, зная, что после обеда старик любит смотреть в потолок, спроецировали туда изображение. Ученики Туфа проделали то же самое со своим мастером. Заговор удался. Вечером в особняке рыжего клоуна зазвонил телефон.
        - Здравствуй, Туф, - сказал белый.
        - Здравствуй, Бабёф, - ответил рыжий.
        - Смотрел твой последний фильм, - сказал белый.
        - А мне показали твой, - ответил рыжий.
        Помолчали в трубку, посчитали выдохи.
        - Ты чего звонишь? - спросил рыжий.
        - Есть одна идея, - сказал белый. - Может получиться замечательное представление. Но одному не потянуть.
        - Смешное будет представление? - заинтересовался рыжий.
        - Ужасно смешное, - заверил белый. - Такого смешного никто ещё не делал.
        Рыжий подумал, потом спросил:
        - Но в нём, конечно, будет и грустинка?
        - Как же без неё! - согласился белый. - Будет. Самая маленькая, но самая горькая на свете грустинка.
        Рыжий ещё подумал.
        - Ну что ж, - решил он наконец, - пожалуй, можно напоследок тряхнуть стариной.
        - Значит, по рукам, Туф? - спросил белый.
        - По рукам, Бабёф, - ответил рыжий.
        На следующее утро газеты сообщили о кончине господина Туфа и господина Бабёфа. Ни о каких болезнях речи не шло. Утверждалось, что выдающиеся деятели искусств умерли от смеха. Над кем они смеялись - об этом остаётся только догадываться.
        У мёртвых, говорят, друзей не счесть. На похороны помимо многочисленной публики съехались все: циркачи господина Сикорского, актёры господина Беньяменсона, работники телевидения, труженики киноиндустрии, ученики и критики. Маэстро Мементини привёл свой прославленный оркестр в полном составе, включая треугольник и дрессированную канарейку. Из знаменитостей первой величины отсутствовали лишь драматург Капитонов (по неизвестным причинам) и иллюзионист Фатуманян (его прибытие ожидалось с минуты на минуту). Господин Гуцулко, бывший жонглёр и чревовещатель, а ныне видный искусствовед, лично знавший покойных в лучшие времена, произнёс торжественную речь.
        - Они прожили долгую трагикомическую жизнь, - сказал господин Гуцулко, - и умерли в одну ночь. Именно так - одну жизнь на двоих. Как бы ни разъединяла их судьба, творчество возвращало их друг к другу, и мы, благодарные зрители, всегда будем помнить их вместе. Наша память отказывается вспоминать их врозь. Клоуны никогда не грустили и ссорились только на потребу публики. Это же они завещали и нам, благодарным зрителям. Их смех - это наше с вами богатство. Они сделали много всего, но ещё больше не успели сделать. Многочисленные ученики, последователи, подражатели продолжат дела покойных. Как говорится, плохо смеётся тот, кто не имеет наследников…
        Клоуны слушали господина Гуцулко со спокойными полуулыбками на размалёванных лицах. Смерть уравняла их: рыжий, казалось, чуть похудел и вытянулся, белый же, наоборот, ссутулился и потучнел. Если бы не разного цвета парики, их можно было бы принять за одного человека, лежащего одновременно в двух гробах. У изголовья стояла пожилая дама в чёрном платье с серебряными блёстками. В скорбном облике бывшей актрисы и воздушной гимнастки Ии попеременно проскальзывали черты трагической вдовы и комической старухи. Рядом с ней находились два мальчика - сводные братья Биф и Топус. И хотя на головах у них были траурные кепочки, некоторые наиболее зоркие глаза не упустили из виду тот факт, что старшенький - четырнадцатилетний Биф - был белокур, а младшенький - девятилетний Топус - конопат, когда по логике вещей должно было быть наоборот. Зоркие глаза тут же поделились этим наблюдением со злыми языками, и последние пустили по рядам скандальный шепоток. Глухонемая толпа в один момент наполнилась слухами и сплетнями. Но подозрительные взгляды не смутили вдову. На сей раз она оказалась выше публики. Ия была
единственной душеприказчицей двух клоунов, она одна знала самую страшную их тайну - тайну, которую никакая самая благодарная публика не могла и не должна была знать. Тайна заключалась в том, что рыжий клоун Туф с рождения был блондином и полжизни ему приходилось красить волосы хной, а белый клоун Бабёф на самом деле был рыжим, но, тщательно скрывая это, вытравливал свой цвет перекисью и прятал веснушки под слоем грима. Ия хранила эту тайну как зеницу ока, и тайна хранила её. К тому же для полноты счёта у неё была припасена собственная тайна: всю жизнь воздушная гимнастка одинаково любила обоих своих мужей и даже теперь не могла предпочесть одного из них другому. Обладание двумя страшными тайнами накладывало на лицо Ии тень многозначительности и возвышающей силы. Клоуны смотрели на неё чуть иронично, с неподвижной теплотой, как бы прощаясь, прощая и прося прощения одновременно.
        Оркестр закончил дивертисмент. Маэстро Мементини разломил пополам свою волшебную палочку и бросил обломки в квадратную яму. Цирковые высыпали туда же горсти подковёрных опилок. Остальные обошлись обычной землей.
        - Образно говоря, - подытожил господин Гуцулко голосом бывшего чревовещателя, - их лица, ещё при жизни ставшие масками, отчеканены на двух сторонах одного блестящего таланта, который мы сегодня торжественно зарываем в землю.
        Поверх могилы водрузили плиту белого мрамора с рыжими вкраплениями. Коллеги и бомонд вскоре покинули кладбище, уехала и вдова с сыновьями. Не расходилась только публика, ведь она всё ещё понимала, что всё это - не по-настоящему, а значит, самое интересное впереди. Публика ждала появления иллюзиониста Фатуманяна и надеялась, что именно ему и отведена главная роль в представлении. Вот сейчас, думала публика, он появится, выстрелит из своего духового пистолета в воздух - и откуда-нибудь сверху, из-под самого купола, спикирует на землю летающий сундук, а из него выскочат два всеобщих любимца, два клоуна, белый и рыжий, живые и невредимые на радость всем зрителям…
        Но магистр магнетических наук фокусник-маг Казимир Гургенович Фатуманян пребывал в это время в бельгийском городе Антверпене, где давало гастроли его эзотерическое варьете. С часу дня он сидел в волшебном комоде с двойным дном, тщетно пытаясь совершить элементарнейший трюк - перемещение в пространстве. Подобные фокусы он проделывал сотни раз, прилюдно, но сегодня ничего не получалось. Все попытки переместиться на похороны его старинных друзей, знаменитых клоунов, так и не увенчались успехом. Видимо, погода в этот день была нелётная.
        2003
        Дом в конце тоннеля
        Здравствуй, дорогой мой, любимый мой Дом! Моё родное пристанище, прибежище, жилище! Мой друг, опекун и наставник! Как же я соскучился по тебе, уютный мой! Девять лет я скитаюсь по вселенной, перелистываю галактики, перепрыгиваю с планеты на планету, тычусь лбом в блюдце иллюминатора, ищу непонятно что, бегу неизвестно от кого, и все эти девять лет думаю о тебе, помню тебя, мысленно к тебе обращаюсь. А ты ни разу мне не написал, только короткие полунасмешливые поздравления с Днём космонавтики. Почему? Неужели ты, такой умный, умелый, памятливый, до сих пор не научился писать? Не верю. Забыл меня? Тоже не верю. Может, тебе нечего мне сказать? Разве что так.
        Ну да, видать, Магомету легче дойти до горы, чем дождаться её, поэтому я сам решил высказаться, хотя бы после девятилетнего молчания расставить, как говорили древние, точки над i.
        Не буду спрашивать, как ты поживаешь, как чувствуешь себя, исправны ли твои системы, давно ли делали ремонт. Уверен, что всё у тебя в порядке, что стоишь на месте монументально, на то ты и создан таким - крепким, исправным, ко всему готовым. Есть ли у тебя душа, Дом? - вот о чём хочется мне спросить. Ранима ли она, или, как и тело твоё, создана из железобетона и взрывостойкого стекла? Вздыхаешь ли ты по ночам, Дом, ну хотя бы мысленно?
        А может быть, твоей душой был я, и с моим отлётом ты обездушел, стал всего лишь пригодным для жилья строением? Или нет, знаю, душа - это она, та, которая осталась в тебе и с тобой. Ведь не бывает двух душ у одной сущности, вот я и вынужден был сбежать от вас в открытый космос, вот и оказался третьим лишним.
        Зато теперь я не третий, я - миллионный лишний в этой вселенной, космический бомж, нелегальный иммигрант, мыслящая начинка одноместной маневровой капсулы. Я слоняюсь по вселенной, доверившись автопилоту, а в штрихкоде у меня липовая приписка к какой-то далёкой звёздочке, на которой нет даже кислорода. Возможно, мой отлёт был глупостью, пусть так. Мне не привыкать к глупостям - я ещё на Земле освоил этот род занятий, причём не без твоей помощи.
        Помнишь, Дом, как ты дал первый свой сбой? Вроде бы мелочь: что-то там напутал с погодой и выдал мне зимнюю обувь, меховой плеер и куртку с подогревом, хотя на дворе была всего лишь осенняя слякоть. Но каково было мне! Все смотрели на меня, как на дурака, и я вынужден был, перекрикивая звучащего в плеере Шнитке, каждому постовому объяснять, что это не я виноват, что это мой дом так меня вырядил. Я ещё никогда не чувствовал себя так глупо, я всерьёз разозлился на тебя тогда. Так разозлился, что подал в суд и потребовал удержать с твоего счёта пятьсот юаней - за моральный ущерб. И мне кажется, я имел на это право - думаешь, мне было приятно, что ты выставил меня полным идиотом! Да и сумма была чисто символическая - пятьсот юаней, подумаешь, я ежемесячно перечислял на твой счёт в четыре раза больше. А ты обиделся. Теперь я точно это могу сказать: да, ты тогда обиделся. Знаешь, зря: у тебя сбой, у меня сбой - всего-то программный вопрос. А что в результате? В результате именно с этого момента началось наше с тобой недопонимание. Так очень часто бывает с лучшими друзьями: они настолько исчерпывают друг
друга, что чувства засыхают в их душах и первая ничтожная мелочь вдруг высекает искру ненависти. Они начинают дуться друг на друга и раздувают эту искру до настоящего пожара. Дружба выворачивается наизнанку и становится сначала соперничеством, а потом и враждой. А в нашем случае был ещё и катализатор - то самое масло, которое древние добавляли в огонь.
        Катализатором была она.
        И мысль привести в дом женщину пришла мне как раз после этой нашей размолвки. Нет, конечно, у меня был ты, но ты - это совсем другое. Ты - друг, помощник, ты никогда не возразишь и не откажешься выполнить мою команду. А человеку этого мало, человеку нужно, чтобы ему возражали. Истину он умеет добывать только в споре, в поединке, в бойне. Человек рождает истину, убивая себе подобных или самого себя. Вероятно, поэтому все наши истины такие сомнительные. Комфорт утомляет человека, душа требует диссонансов. И вот я, человек, привёл её - женщину, королеву диссонансов, царицу размолвок, богиню скандала. И всё в тебе встало на свои места, то есть перевернулось с ног на голову.
        Ты не представляешь, как я волновался, когда решился вас познакомить. Мне было очень важно, чтобы между вами возникла симпатия, чтобы ты принял её, чтобы она тебя полюбила. Я так тщательно готовил её к этой встрече, объяснял, как ты мне дорог, рассказывал, что ты для меня значишь. И, видимо, перестарался - сам подпилил сук, на котором сидел. Я и не заметил, как быстро ваши отношения перешли границы дозволенного. Да поначалу на вас было просто смешно смотреть: ах, как она обустраивала тебя, как украшала всякими штучками, как дарила тебе модные новшества! Ах, как она нежилась в твоих креслах, как подкладывала поленца в твой камин! Ах, ах, ах. И это она-то - та, которую воспитали отец с матерью, которая знать не знает, что такое быть пасынком своего дома, которая жилище называет не иначе как «место жительства»! А ты и рад был - всё шире разевал свой бесстыдно-алый камин, всё больше и больше обдавал её теплом, уютом, глазел на неё своими жадными зеркалами. Мне бы тогда догадаться, чем всё это чревато, а я, дурак, радовался, умилялся её домовитости и твоему гостеприимству.
        Впрочем, гостем она никогда не была. В том-то всё и дело, что я не разменивался на гостей - я сразу привёл тебе хозяйку. В первую же нашу ночь я посвятил её во все тонкости домоуправления, раскрыл пароли и коды и сдал, так сказать, не только дела, но и позиции.
        С чего началось, ты помнишь? Мне кажется, что с окон. Я люблю, когда за окнами лето, а она предпочитала позднюю осень. Мы начали пререкаться, потом быстро успокоились, решили, что окон много, пусть у меня в кабинете будет лето, у неё в спальне - осень, а в гостиной мы запрограммируем что-нибудь нейтральное или даже включим «объективку». Вроде бы всё разрешилось. Но остался осадок, который очень быстро всплыл: в истории с нашим любимым композитором она уже проявила характер. Она твёрдо заявила, что не выносит «средневековых германцев», и все мои возражения, что средневековье сильно позднее, а Шнитке - вовсе не германец, результатов не возымели. Она упорствовала, говорила, что это невозможно слушать, что её укачивает даже от фамилии. Сама она предпочитала дожди - у неё была коллекция самых разных дождей: от грибных до проливных, от робкой ленинградской мороси до бешеных тропических ливней, после которых - потоп. И вот в её комнате всё время шумел дождь и была поздняя осень. А у меня - лето, но уже без Шнитке, я уступил, я не включал больше музыку. И моё беззвучное лето стало поздним, как то самое
средневековье.
        А потом были тараканы. За большие деньги, по счастливой случайности, я приобрёл две дюжины отборных пегих пруссаков с отличной родословной. Шесть племенных самцов, остальные - самочки. Мне очень нравилось, как они деловито шуршат на ночной кухне, как топочут лапками по разложенным на столе бумагам, ласково пробегают по предплечью во время сна. Я так им радовался. Но оказалось, что она не любит домашних насекомых. Это был наш самый мучительный спор, в конце которого мне как мужчине пришлось уступить. Сговорились на искусственном сверчке: забили в твою звуковую карту стандартный сигнал и локализовали его в районе столовой. А все пруссаки одним волевым решением, одним нажатием клавиши были всосаны в очистительные розетки и погибли в твоём оптимизаторе. А что я мог поделать? Я же любил её, любил даже больше тебя со всеми нашими тараканами! Не мог же я донести «зелёным» на любимую женщину! Я вот только не понимаю, почему этого не сделал ты, ведь по инструкции ты обязан сообщать о подобных вещах незамедлительно? Неужели уже тогда ты стал ей потакать и подыгрывать? Признайся, ты уже тогда решил за ней
приударить, покорить её сердце своими слащавыми выходками?
        Кстати, о тараканах. На каком-то блошином спутнике за бешеные космические тугрики я купил на развод троих, завёрнутых в кусок туалетной бумаги с перфорацией, чтоб не задохнулись. Здешние тараканы никакие - бледные, маленькие, вялоусые. То ли мне подсунули однополых, то ли они совсем не способны размножаться в реактивных условиях, но ничего из этой затеи не вышло. На третьи сутки тараканы исчезли, как сквозь обшивку провалились. Я опять остался один, совсем один. К чему это я? А вот к чему: каждый человек имеет право на тараканов! Напиши это крупными буквами на своём кухонном мониторе - пускай она читает и перечитывает, пусть мотает на ус.
        Когда же вы успели сговориться? Почему ты принял её сторону? Почему в конце концов вы ополчились против меня? Неужели дело в ремонте, в мебели? Неужели она подкупила тебя этим? Да, каюсь, я никогда тебя не ремонтировал, не покупал тебе новых кресел и тумбочек, мне даже в голову это не приходило. А зачем? Разве ты не мог сделать это сам, разве у тебя не было соответствующей программы? Разве я по мере своих скромных человеческих сил не следил за твоей чистотой, за сохранностью твоего имущества! Я даже ни разу не готовил себе еды, ел только твоё, из каталога, чтобы только не покорёжить что-нибудь на кухне. Я ведь именно ради твоего блага никогда не приглашал гостей, разве что в детстве, на дни рождений, да и то не больше трёх-четырёх одноклассников, самых спокойных и дисциплинированных. Никаких танцев до упаду, никаких вечеринок с девчонками, никаких попоек - ни в коем случае! Чтобы, не дай бог, не пострадало твоё нутро, чтобы не причинить тебе боль, драгоценный мой! Думаешь, мне не хотелось порой гульнуть, как всем, закрутить какую-нибудь чёртову карусель! Разве ты не оценил этой жертвы? Я относился
к тебе как к равному, апеллировал к высшему твоему началу, как же ты не понял! Я дарил тебе книги, десятки, сотни томов из букинистических каталогов - что может быть дороже?
        Господи, как же я скучаю по тебе, Дом мой! Как же я хочу хоть во сне очутиться в твоей прохладной прихожей, не спеша полежать в твоей ванне, услышать под ногами скрип твоих отслаивающихся половиц! Никогда и ни к кому я не был так привязан, никогда и никому я не хотел быть таким нужным, никогда и ни от кого не ждал взаимности - только от тебя, Дом мой, опора моя, моя крепость!
        Она на это говорила, что я захламляю тебя, развожу пыль. «Кто всё это будет читать?» - спрашивала она. А иногда так: «Когда ты всё это будешь читать?» Боже, что за меркантильный подход к книгам! Она не понимала, что они нужны были мне не для чтения, а для уюта. У меня из головы, из сердца не выходит этот злополучный день, когда она протянула мне плоский пластмассовый бокс и сказала: «Держи, отныне ты не будешь душить нас своей бумажной пылью. Все твои книженции я слила сюда». Она так и сказала - «книженции». Три тысячи томов - с картинками, с засаленными корешками, с отпечатками немытых детских пальцев, с записанными на полях мыслями и номерами телефонов, с завалившимися между страниц кредитками, травинками и крошками от печенья - всё это вы одним махом пустили в оптимизатор! Варвары. Я понимаю, Дом, что не ты управлял этим аутодафе, но ты промолчал, ты согласился. Что стоило тебе сделать вид, что твой процессор завис, что запала какая-нибудь кнопка на пульте домоуправления! Нет, ты выполнил все операции с тупой солдафонской покорностью, будто ты машина, а не разумное существо нового поколения.
Почему-то со мною ты не был таким безотказным, таким податливо исправным! Тебе, должно быть, доставляло удовольствие зависать на моих командах и чётко выполнять всё, что задаст она.
        Признайся, от отсутствия книжных шкафов тебе стало лучше, просторнее, я слышал, как изменилось твоё дыхание, каким оно стало размеренным и глубоким. Опять изменился запах. Или мне это только показалось и ты не чувствуешь разницы между запахом книг и запахом дисков? Я чувствую. Мне самому стало легче дышать, прекратились мои приступы астмы. Хорошо, возможно, это было сделано во благо всех нас. Но почему вы сделали это за глаза, пока меня не было дома? Почему ты не предупредил меня?
        Ведь вы будто бы выстрелили мне в спину! Я почувствовал себя посторонним в тебе, я стал всё время оглядываться, корчить рожи твоим камерам слежения. Во мне что-то надломилось, и, когда она переселила меня на второй этаж, в пустующую детскую, я уже не спрашивал ни о чём и не сопротивлялся. Я приготовился к самому худшему: если женщина переселяет мужчину в детскую - это плохой знак. И вот она объявила о своём намерении сделать капитальный ремонт. Ну что ж, я всё понял, я наконец догадался, кто ей нужен на самом деле, кто ей дороже. Да и тебя я раскусил. Моя крепость предала меня, она открыла объятия этой троянской лошади, а сам я пал, развалился в одночасье, будто источенный термитами пень. Мне даже полегчало как-то.
        Говорят, что в конце тоннеля обязательно должен быть свет, иначе тоннель не имеет смысла. Я девять лет лечу по этому мерцающему тоннелю, я видел десятки огоньков, сотни маячков, но света в конце я не вижу. Можно ли увидеть свет, когда ты сам двигаешься с его скоростью?
        У нас здесь гравитация ни к чёрту, а когда, случается, вырубает предохранители, наступает полная невесомость. Я повисаю между приборными досками и вспоминаю те счастливые часы, когда мы с ней были вместе, жили вместе и твои мягкие водородные кровати делали наши тела невесомыми, а души наполняли необъятной радостью. Как прекрасна была та невесомость - без дождей и без Шнитке, только шуршащий на задворках сверчок и наши дыхания… Прости, что я говорю об этом, возможно, тебе неприятно, но ведь это было, ты сам знаешь. А здешняя невесомость тяжела. Нет ничего хуже одинокого человека в невесомости, такой человек ровно ничего не стоит, он жалок, он равен нулю. Этот человек - я. От невесомости у меня начинают слезиться глаза, а говоря начистоту, я плачу. Это очень глупо звучит, но ещё глупее выглядит: нет ничего глупее, чем плакать в невесомости. Слёзы пузырьками разлетаются вокруг тела и колышутся в воздухе, как рыбья икра в морских глубинах. В конце концов я засыпаю а, когда гравитация восстанавливается, посеянные мною слёзы начинают капать сверху на моё лицо и будят меня. Я сам на себя плачу - вот до
чего я дошёл, Дом! Нет предела у одиночества, оно - как космос.
        В тот злополучный сентябрьский вечер шёл настоящий дождь, а я принял лишнего, попросту говоря, напился. Это вы довели меня до такого собачьего состояния - своим нескончаемым ремонтом. И вот я, как какой-нибудь бездомный пёс, дышал в твой паршивый индикатор и требовал пустить меня в свой собственный дом! Я, твой хозяин и друг, стоял коленями в водосточной луже и умолял вас - уже вас обоих - не вызывать санитарный наряд! Где, спрашиваю я, в какой такой конвенции написано, что человек в нетрезвом состоянии не может войти в свой собственный дом и завалиться в свою собственную кровать? Покажите мне этот поганый документ, и я не поленюсь - собственноручно проделаю в нём перфорацию!
        Нет, я никогда не прощу тебе эти трое суток в наркологическом санатории, никогда. Не ей - тебе! Не прощу эту чёртову прививку от алкоголя - что может быть бесчеловечней и унизительней! Вот скажи, санитар жилищного хозяйства: чем жить теперь мне, одинокому космонавту, вышедшему на большую трассу космической бесконечности?! Чем, спрашиваю я тебя? Здесь - в неприкрытом космосе, где каждый встречный странник за пятнадцать юаней готов слить тебе всё горючее из своего бака прямо в твой рот, - я, непьющий, выгляжу опять же полным идиотом, ровно как тогда, в мрачной зимней одежде посредине разноцветной земной осени. Благодарю тебя, уважаемый мой Дом!
        Здесь, на станции, у меня тоже есть небольшая библиотека - одиннадцать томиков любимых земных авторов, которые я выменял у одного межзвёздного барыги. «Робинзон Крузо», «Дневники Ийона Тихого», «Записки сумасшедшего», «Обломов»… Это моё самое большое сокровище, слава богу, посягать на их жизнь некому. И я, честно говоря, не пойму, кто из вас разумнее - ты или книги. Так и живу: разговариваю с книгами и пишу письма Дому - чего только не случится с человеком в космосе!
        А ещё я читаю бортовой информатор и внимательно слежу за всем, что происходит там у вас, на Земле. Вы, дома, молодцы, вы не на шутку развернулись, я рад за вас. Я нисколько не сомневался, что нынешние выборы выиграет дом. Дом-президент - это огромное достижение. Я плохо представляю, что это за «домострой», о котором все говорят, но думаю, слово «хозяин» в применении к человеку постепенно теряет свою былую актуальность, верно? Так нам и надо. Мы, люди, слишком мобильны для того, чтобы быть честными и надёжными. Человек может уехать в другую страну, сбежать в иную галактику, наконец, умереть. А дом никуда не денется, он всегда на виду, ему так или иначе приходится заботиться о своей родине - у него-то точно другой не будет. Человек неустойчив во всех смыслах, вот он и мечется по свету, мешает жить себе и другим и даже в космосе не находит того, что искал. А вы, дома, твёрдо стоите на земле, у вас есть фундамент; ис места вас не сдвинешь, и жизни вам отмерено немалое число лет. Интересно, человек, когда наделил вас первым разумным чипом, понял ли, что создал наконец-то идеальное существо - надёжное,
сильное, непоколебимое? Это тебе не легкомысленные роботы, теряющие голову при первой же магнитной буре, не коварные в своей ограниченности компьютеры, не тупые клоны-чернорабочие с зашитой в голове разрывной контролькой; дом - существо общественно полезное, общественно значимое. Он - ячейка общества и, в конце концов, основа государства; только дом может управлять человеком и в то же время заботиться о его благе. Как мне хочется, чтобы у вас получилось наконец всё то, что не удалось нам. Вы - наша надежда, новое содержание земной жизни, облачённое в самую давнюю, самую традиционную его форму. Хорошо обновлённое старое.
        Но как же вы, чёрт побери, посмели? Как посмели вы так забыться? Когда и в какую такую голову пришла вам эта мысль - стать наравне с человеком, стать выше человека? Каким образом забыли вы своё место - место покладистого и прозорливого слуги, сильного и неуязвимого раба - не более? Кто позволил вам, кто разрешил?! Впрочем, знаю, кто позволил. Мы сами и позволили, люди. Мы так заботились о своём личном благополучии, так изощрялись в облегчении своей нелёгкой доли, так рьяно, слепо, безоглядно выдумывали и изобретали, что в конечном итоге вы, дома разумные, лишили нас необходимости быть вместе. Вы разделили нас стенами, заборами, невидимыми решётками и парализующей сигнализацией, вы превратили нас в домоседов - и мы стали рабами собственного комфорта, а вы - нашими хозяевами. Поделом.
        Одиночество - непарное слово, у него нет даже антонима; сколько ни прибавляй к нему, в результате все равно получается единица. Знаешь, о чём я мечтаю? О возвращении. Нет, не в тебя, не беспокойся, вас я никогда не посмею потревожить - о возвращении хотя бы на Землю. Я мечтаю накопить тугриков и юаней, лечь на возвратный курс и, благополучно приземлившись, купить себе хозяйку - какую-нибудь пустую двухэтажную дачку позапрошлого века. Мне ведь не надо супермоделей, мне нужна простая добротная изба со стеклопакетами, камином и дребезжащим кондиционером. И всего-то мне от неё нужно, чтобы согревала меня, кормила три раза в день, выдавала мне уличную одежду соответственно погоде да раза два в неделю меняла постельное бельё. И, может быть, тогда я перестану чувствовать себя одиноким, может быть, тогда невесомость снова покажется мне чем-то фантастическим и желанным.
        Но хватит ли мне на возвратный курс? Нет, не денег - времени, отпущенных лет жизни, которую я так опрометчиво закинул в эту звёздную пустошь, в этот метеоритный лабиринт, в это беспросветное космическое ничто без начала и конца, без исхода и возвращения.
        Да, вся человеческая жизнь крутится вокруг домашнего очага, вся человеческая история пляшет от печки. Но именно дом отделяет человека от других людей и делает одиноким. И я помню, как началось это моё космическое одиночество - оно началось на Земле, оно началось с тебя. Мне исполнилось десять, сиротская комиссия поздравила меня с совершеннолетием, потом сотрудник привёл меня в тебя и, поставив посреди гостиной, сказал: «Знакомься, это твой дом. Отныне он отвечает за тебя, а ты - за него». Было воскресное утро, я увидел светлую комнату полную игр и игрушек, и почувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Сотрудник выдал мне паспорт и инструкцию и навсегда ушёл, впервые пожав мне руку, как взрослому. И я принялся знакомиться с тобой: щёлкал выключателями, проверял возможности, исследовал все твои функции, задавал вопросы. Мне нравилось, что в тебе было что-то по-настоящему живое, таинственное. Как дивно мы играли в тот вечер! Я ещё не знал, что твои окна не объективны, и полночи возился с игрушками, пока не уснул прямо среди них. А ровно в семь утра ты заставил меня встать, умыться,
одеться, накормил и отправил в училище - без всяких поблажек, безо всякого снисхождения. И тогда я понял, что нет в тебе пощады, а есть только одно - программа. И я стал привыкать жить по твоим внутренним законам, отказывать себе во всём, приносить себя в жертву. Не принимал гостей, не уезжал в путешествия, не делал перестановок. Боялся за тебя и жил тобой, жил внутри. В конце концов, я отдал тебе свою любовь и свою душу. А ты принял всё это, переварил, не зажмурившись, а меня попросту выплюнул в космос - как высосанную лимонную кожурку. Я - твой плевок, твоя отработанная порода, твоя недозревшая падалица. Я опустел, как покинутый дом. Мы обменялись местами. Ради чего? Не понимаю. Будучи снаружи, трудно постичь то, что творится внутри.
        Неужели же лишь ради того, чтобы однажды купить в комиссионке подержанную капсулу и улететь в космос? И не мешать вашему домашнему благополучию, вашему обывательскому счастью. Почему бы и нет? К чёрту всё, подумалось мне тогда, пусть моя любимая остаётся с моим самым близким, самым родным существом, а я катапультируюсь в другой мир и буду смотреть на них свысока, как и подобает настоящему мужчине. Или настоящему неудачнику - можно сказать и так.
        Человек не знает меры - вот что всегда подводило его. Не переборщили ли мы и на этот раз - я имею в виду затею с вами, с домами разумными? Я читал, что у вас уже появились ходячие модели. Будьте осторожны: стоит сделать первый шаг, оторваться от фундамента - и соблазны облепят вас со всех сторон, как космический моллюск - борт стыковочной станции. Начнёте подворовывать, двурушничать, воевать домами и повторите нашу человеческую эволюционную одиссею со всеми её катастрофическими последствиями.
        Сдаётся мне, скоро вы всех нас, людишек, выкинете с балконов, спустите с лестниц, вышвырнете за двери, уморите в лифтах, задавите нас своей небоскребущей массой - зачем мы вам! Если уж вы научились предавать, то остальное приложится очень быстро. Впрочем, вы оставите себе наших женщин: разве можем мы, компьютерные карлики с полной атрофией мышц и частичной закупоркой мозга, соревноваться с вами, такими большими многоэтажными самцами из стекла и бетона, способными обеспечить их всем, стоит только правильно сформулировать желание и нажать на кнопку «ввод». Уж чего-чего, а формулировать и нажимать она всегда умела…
        Но я цел и невредим, и я нашёл то, за чем улетел с Земли: нашёл музыку, которой ещё нет в её фонотеке. Звуковую дорожку высылаю вместе с письмом. Это музыка метеоритов, которые мнут и корёжат обшивку моей капсулы, и одновременно - музыка отчаяния, с которым в ту ночь я колотил в нашу общую дверь. Музыка человеческих диссонансов, космический Шнитке. Короче говоря, это музыка того дождя, за которым не бывает и потопа. Вчера, слушая её, я автоматически нажал на запись и загадал: если выберусь из этой музыки живым, напишу тебе письмо.
        Выбрался. Написал.
        И теперь прошу тебя вот о чём. Точнее, не прошу, а как хозяин и повелитель даю тебе задание, которое ты обязан исполнить. Отпусти меня, Дом. Отвяжись. Девять долгих лет я разматываю пуповину памяти, и вот наконец вчера она натянулась до предела и метеоритный дождь перерубил её. Что толку в памяти? Память быстрее света, но вектор её скорости всегда направлен только назад. А я хочу вперёд, к новому свету. Да, человеку нужен дом, но ещё больше человеку нужен человек. Никакой, даже самый комфортный и сверхсовременный, самый разумный дом не принесёт ему радости, если он будет в этом доме один. Человек ищет собратьев по разуму в космосе и в глубинах океана, создаёт их сам у себя дома и поначалу радуется, что собрат нашёлся и контакт установлен. А потом эйфория проходит и человек снова возвращается к человеку. Почему? Потому что нам нужны братья не по разуму, а по глупости - только глупость, только пренебрежение презренной пользой, наплевательское отношение к рацио, это самое «право на тараканов» роднит одушевлённые существа. Вот и мотаюсь я и мне подобные по галактикам в поисках Человека. И не обманный
свет давно почившей звезды жажду я увидеть в конце своего тоннеля, а тусклый свет в окне, примитивную электрическую лампочку в 60 ватт, лучше которой никто ещё ничего не изобрёл, - лампочку, освещающую такую же одинокую жизнь, как и моя собственная. И чем более отдаляюсь я от Земли, тем больше во мне надежды увидеть этот рукотворный человеческий свет. Нонсенс? Парадокс? А может быть, новейшая теорема? Вот ведь: чем больше расстояние, чем меньше вероятие встречи, тем более приобретаю я уверенности, что здравый смысл выше законов физики, что та лампочка где-то ждёт меня. Видимо, такова глупая человеческая душа, до понимания которой тебе, Дом, надо ещё расти и расти - этаж за этажом, блок за блоком, век за веком, открытие за открытием.
        Вот поэтому я говорю на прощанье: знай своё место, Дом. Будь здоров, отчий. Мира тебе и согласия.
        2006
        Соната для чайника со свистком
        Немолодой холостяк Семён Васильевич купил себе в комиссионном магазине обнову - Чайник со свистком. Принёс его домой и определил место на кухонной плите - тут ему теперь жить и работать. А Чайник оказался не из простых, а с талантом. Были у него слух и голос, и больше всего на свете он любил, согреваясь, насвистывать классические музыкальные номера. Получалось у него это очень даже хорошо, без фальши: раньше-то тот Чайник много лет жил у настройщика и кое-чему научился. Уж на что Семён Васильевич равнодушен был к классике, а и ему нравилось, как Чайник насвистывает. Он даже чая стал в два раза больше пить, только чтобы послушать лишний раз что-нибудь из Брамса или из Чайковского. Мало того, через какой-то месяц Семён Васильевич стал отличать менуэт Боккерини от полонеза Огинского, а адажио Альбинони от реквиема Верди. А потом совсем неожиданная вещь произошла. У Семёна Васильевича на кухне испокон веку обитал старый Радиоприёмник, который музыке тоже в общем-то не чужд был, но в последние годы впал в некоторый маразм, пел вульгарные песни, кряхтел и заикался, а иногда даже выражался неприличными
словами. Так вот, хозяин взял да и выкинул его. Решил: зачем нужна эта рухлядь, если теперь есть в доме настоящая музыка; да и экономия на радиоточке опять же какая-никакая, а ощущается.
        В общем, Чайник со своими симфониями и фугами пришёлся Семёну Васильевичу, как говорится, по душе и ко двору. Но на той же кухне давно снимал угол старый ворчливый Холодильник. Так вот ему Чайниковы трели никакого удовольствия не доставляли, скорее наоборот. Тому Холодильнику ещё в молодости грузчик наступил на ухо, поэтому и слуха у него не было. Вместо этого был у него хронический бронхит, вследствие которого он оглушительно храпел и кашлял - не только ночью, но и иногда днём. Ну а когда его многолетний приятель - гнусавый и заносчивый Радиоприёмник угодил по вине Чайника на помойку, Холодильник просто возненавидел этого свистуна.
        - Безобррразие! - ворчал Холодильник по ночам. - Свистит и свистит почём зря, все деньги из дома высвистел! Лучше бы гимн утром играл или что-нибудь для души, из Алика Кобзманова - вот это я понимаю! А то какие-то тили-пили!
        Холодильник ставил себя намного выше Чайника. На то у него были веские и уважительные причины. Во-первых, у него внутри лежали продукты, а в Чайнике только вода булькала. Во-вторых, у него был свой отдельный угол, а Чайник ютился на коммунальной плите вместе с двумя Кастрюлями и старухой Сковородой. И самое важное - Холодильник работал от электричества, у него был прямой провод в розетку, и это наполняло его неизъяснимой гордостью и самодовольством. А Чайник - что! У него даже никакого намёка на провод не было, был он гол и сложными внутренними механизмами похвастаться не мог. Непонятно, откуда в нём эта самая музыка возникала, из каких таких пустот и глубин. Поэтому - так считал Холодильник - Чайник не имел права высказываться, а тем более - исполнять музыкальные номера.
        А Чайник места своего не понимал, на ворчание Холодильника никак не реагировал и продолжал себе повышать своё исполнительское мастерство, выдавал всё более сложные и красивые партии. Да ещё птицы за окном подпевать ему стали: расслышали, что в этом доме чудесный Чайник живёт, и принялись слетаться по утрам, настраивать свои звонкие голоса по кухонному камертону, распеваться прямо Холодильнику в раздавленное ухо. Холодильник вконец рассвирепел.
        «Ну ничего-ничего, - думает, - скоро зима придёт, тогда я управу-то на этот хор найду! И солиста-водохлёба приструню, попомните моё слово! Посмотрим, как он запоёт!» Затаил обиду и стал дожидаться, пока птицы на юг улетят, а Семён Васильевич окна на зиму бумажками заклеит.
        Но и зима облегчения Холодильнику не принесла. Дома похолодало, и хозяин ещё чаще стал Чайник кипятить: взял манеру каждые два часа согревать чашечкой чая тело, мелодиями - душу.
        И тогда задумал Холодильник соседа своего извести.
        Пришёл однажды Семён Васильевич на кухню, налил в Чайник воды, зажёг конфорку и уже совсем было собрался надеть свисток на носик, как вдруг Холодильник под руку ему зашёлся кашлем. Таким бурным кашлем, что Семён Васильевич перепугался, стал Холодильник по спине стучать, а про свисток совсем забыл. Так и ушёл с кухни, оставив свисток на столике.
        А Холодильник после того выключился - мол, он здесь ни при чём. А ведь знал, что без сигнала Семён Васильевич про Чайник наверняка не вспомнит! Чайник уже выкипать стал, пар из него так и валит, а свистнуть никак не получается. Он хрипит, сипит, булькает - всё без толку. Вот уж и воды в нём не осталось, вся в воздух ушла. Раскраснелся Чайник, пластмассовая ручка плавиться начала. Две Кастрюли и старуха Сковорода смотрят на него с сочувствием, Холодильник про себя осуждают, а сделать-то ничего не могут - ну пошипела немного Сковородка, ну позвякали крышками Кастрюли, а толку чуть.
        В общем, Семён Васильевич запах учуял, когда уже вся ручка на плиту стекла и пузыриться стала. А Чайник весь почернел, стал снаружи как та сковорода - шершавый и покорёженный. И хотя внутри он остался бел и гладок, голос у него с тех самых пор пропал - как отрезало.
        Семён Васильевич, насколько смог, почистил его мелким песочком, но это не помогло. Теперь из носика раздавался лишь негромкий однотонный свист, сплошная нота ми. Холодильник этому исподтишка радовался, а на виду по-отечески утешал пострадавшего:
        - «Ме» - это ничего, это хорошая нота, не хуже других. Чайник - не патефон, с него одной ноты вполне достаточно. Вот у меня нот вообще нет, одни хрипы да храпы - а я ничего, на жизнь не жалуюсь, потому и беру от неё по потребностям. Как говорил мой сборщик: кому мало дано, тому много положено!
        Но зря Холодильник похвалялся, потому как вскоре после этих заявлений случилось с ним несчастье. Как-то ночью вырубилось по всему дому электричество. Холодильник спросонья только кашлянуть успел, дёрнулся, громыхнул всем металлическим телом - и отключился. Чайник-то понял, что дело неладно, а на помощь позвать не может, да и некого - все спят. Поутру электричество включили, а Холодильник в себя так и не пришёл: от толчка что-то в его организме разорвалось, какая-то жизненно важная жидкость на пол вытекла, и как Семён Васильевич ни тряс его, как по бокам ни пошлёпывал, не оживал старик. Продукты в нём испортились, лёд растаял, температура упала до катастрофической метки. Вызвал хозяин холодильного мастера.
        - Всё, - говорит мастер, - извините, хозяин, но холодильничек ваш восстановлению не подлежит. Он своё с лихвой отслужил, пора ему на покой. Выражаю вам свои, так сказать, соболезнования. Могу посодействовать в приобретении нового агрегата.
        Но новый агрегат Семён Васильевич пока покупать не стал - не на что. Ему и на новый чайник-то сейчас денег не хватало, не то что на холодильник. И стал он, пока зима, немногочисленные скоропортящиеся продукты вывешивать в авоське за форточку, а Холодильник оставил на прежнем месте наподобие тумбочки - складывал в него крупу, картошку, пустые бутылки.
        Старик совсем потерял былой блеск: ни шевелиться, ни ворчать уже не мог, и провод его, вынутый из электрической розетки, безвольно валялся в пыли у плинтуса. Чайнику было жаль его. Так жаль, что он в первый раз за всё это время почувствовал в себе музыку - печальную прощальную сонату для Чайника со свистком. Посвящается соседу Холодильнику. Самое интересное, что музыка эта появилась внутри Чайника сама собой и никакому композитору не принадлежала - это было собственное Чайниково сочинение. Да и не сочинение вовсе, а так просто - чувствование. И вечером, когда всё внутри него стало закипать, он попробовал насвистеть эту нехитрую мелодию. Видимо, получилось что-то весьма странное, потому что Семён Васильевич, быстро прибежав на кухню, долго не гасил огонь и всё слушал и слушал этот хриплый порывистый свист. Даже глаза у него заслезились - то ли от пара, то ли от этой пронзительной ноты ми… А потом Семён Васильевич присел за стол, склонился над пустой чашкой и даже чаю себе не налил - всё думал о чём-то да вздыхал.
        Так и молчали они целую ночь на кухне: безголосый Чайник, обесточенный Холодильник да немолодой холостяк Семён Васильевич. Думали все трое приблизительно об одном и том же: о том, что нечто самое важное в их жизни уже потеряно и восстановлению не подлежит. И как теперь продолжать жить без этого самого важного? И можно ли всю оставшуюся жизнь держаться на одной только ноте, когда точно знаешь, что раньше их было семь?
        Но впереди ожидалась весна. Должны были вернуться из тёплых стран птицы, Семёну Васильевичу на работе обещали дать небольшую прибавку к зарплате, во вторник по телевизору намечался концерт симфонического оркестра, да и в недрах Чайника зрел уже какой-то неведомый доселе жанр. Значит, перспективы всё-таки были.
        И пока эти трое коротали ночь на кухне и обо всём об этом размышляли, они слышали внутри себя музыку. Не гимны, не дурацкие песенки, а ту самую - живую классическую музыку в исполнении Чайника со свистком. Даже Холодильник слышал теперь именно её. Стало быть, музыка та не исчезла, не расплавилась, не улетела на юг. И чтобы услышать её надо было совсем немного - замолчать и задуматься.
        2002