Способность любить Аллан Фромм
        Книга известного американского психолога Аллана Фромма «Способность любить» посвящена вопросам любви. Автор предпринял попытку изучить любовь, чтобы дать конкретные советы, как увели­чить ее роль в нашей жизни, избавиться от одиночества, научиться устанавливать отношения с другими людьми, а значит, успешно прожить жизнь.
        АЛЛАН ФРОММ
        СПОСОБНОСТЬ ЛЮБИТЬ
        ALLAN FROMME THE ABILITY TO LOVE
        Эта книга посвящена Бабе, и Пэм, и Стиву, потому что я их люблю
        ПРЕДИСЛОВИЕ
        В этой книге говорится о наших усилиях найти друг дру­га и установить полные смысла отношения. Это книга о любви, которую мы испытываем и не можем испытать в повседневной жизни. Она не о великих любовниках всех времен, а о вас и обо мне.
        Слишком часто мы считаем любовь далекой, непости­жимой, великой страстью и позволяем ее повседневным проявлениям оставаться непроанализированными и, что еще хуже, неулучшенными. В результате даже наши частичные встречи с нею в повседневных контактах с людьми, не го­воря уже о мечтах и фантазиях, часто не помогают нам на­рушить привычное одиночество.
        Несомненно, любовь заслуживает специального изуче­ния, Именно такая попытка и предпринята в этой книге - изучить любовь, но таким образом, чтобы понять, как уве­личить ее роль в нашей жизни. Такой подход способен не только облагородить наши обычные проявления любви, но и наделить их в реальности прочностью и великолепием, о которых мы все мечтаем.
        Естественно, написание подобной книги потребовало помощи многих людей. Доктор Уильям Колодни, директор «Кауфманн Аудиториум», способствовал изданию этих ма­териалов первоначально в виде статей. Роджер Штраус по­будил составить из них книгу. Маргарет Шеффилд оказала неоценимую редакторскую помощь.
        Особого упоминания заслуживает Руфь Гуд. Ее литера­турное мастерство помогло преодолеть все трудности в моих неуверенных попытках выразить то, что мне хотелось ска­зать. Ее помощь была творческой и выходила далеко за рамки обычной редакторской работы.
        Гарольд Рот оказал огромную помощь в придании руко­писи завершенной формы. Его энтузиазм и здравый смысл утомительную тяжелую работу сделали приятным делом.
        И наконец, моя жена превратила мой интерес к любви в подлинное удовольствие. Она с такой готовностью отнес­лась ко всем моим замыслам, что книга стала подлинно делом любви.
        Аллан Фромм, Нью-Йорк
        1. ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ?
        Любовь - тема, всем знакомая, она так же стара, как само изучение человеческой природы. Природу человека анализировали и изучали в самых мелких подробностях, но любовь обычно избегала внимательного изучения. Она скорее вдохновляла поэзию и музыку, чем научные иссле­дования. В результате у нас огромная масса прекрасной поэзии и музыки, но мы не очень понимаем, что такое любовь.
        Гораздо легче рассказывать любовные истории, наслаж­даться любовью в той или иной художественной форме, мечтать о ней, чем отвечать на глубокие вопросы, которые возникают у нас о любви. Что такое любовь? Почему мы влюбляемся? Почему любовь так часто ассоциируется с бо­лью, разочарованием и потерей иллюзий? Различная ли любовь у мужчины и женщины? Что сделать, чтобы удер­жать любовь, заставить ее усилиться? И откуда исходит сила любви, что вызывает в нас это глубокое чувство?
        Еще более настоятельны тревожные вопросы, из-за ко­торых многие не спят ночами. Влюбленные, мужья и жены бессонными ночами спрашивают себя: «Насколько силь­но он (или она) меня любит? Достаточно ли люблю его (или ее) я?» Матери, а иногда и отцы спрашивают: «До­статочно ли я люблю своих детей? И что такое «достаточ­но» в любви?»
        Сегодня мы думаем и говорим о любви, вероятно, боль­ше, чем когда-либо в истории. Нас учили любви как ре­лигиозной доктрине; мы переживали любовь как роман­тическую мечту. Сегодня мы анализируем ее критически, даже цинично, потому что понимаем: любовь, способ­ность устанавливать удовлетворительные и полные значе­ния отношения с другими человеческими существами - это единственная возможность успешно прожить соб­ственную жизнь.
        Поэтому мы все заинтересованы в любви, хотя не все­гда ведем себя с любовью. Вокруг Иисуса собралось не так много людей, когда он призывал человека любить ближ­него, как себя самого, но его учение живет с нами, какую бы религию мы ни исповедывали и даже если мы вообще в бога не верим. Очевидно, любовь - не простой рефлекс, не врожденная часть нас. Никто не призывает нас дышать, спать или есть; нам не нужно напоминать, что следует за­рабатывать себе на жизнь. Но нам часто необходимо на­поминать, что нужно проявлять больше любви. Вопреки нашим желаниям и потребности в любви, в нас самих су­ществуют препятствия, которые мешают нам осуществить эти стремления.
        Специалистыо любви
        Существовало множество специалистов во всех разно­видностях любви. История полна ими. Литература тоже: Платон, Сафо, Казанова, Дон Жуан - каждый из них пи­сал как специалист в своей разновидности любви. Полити­ка Макиавелли времен Возрождения никогда не считали специалистом в любви; его небольшая книга «Государь» считается достаточно циничным изложением норм правле­ния. Но Макиавелли бросил проницательный взгляд на любовь.
        В те дни было обычным заслуживать расположение силь­ных дорогими подарками. Макиавелли не был богат, но он был честолюбив и хотел пользоваться расположением мо­гущественных Медичи. Поэтому в предисловии к своей книге он написал, что не может преподнести золотые тка­ни или арабских скакунов, но может дать нечто очень цен­ное для государя - результат многих лет изучения истории и политики. Зная, что у государя не будет ни времени, ни желания читать, Макиавелли написал сжатое изложение пра­вил управления, отобрав темы, которые имеют важнейшее значение в жизни правителя. Одна из глав книги называет­ся «О жесткости и милосердии, или Что лучше: чтобы тебя любили или боялись».
        Такой вопрос привлек внимание даже Медичи. А ответ Макиавелли таков: лучше, чтобы правителя одновременно и любили и боялись. Причины он излагает в любопытных замечаниях о любви, которые никак нельзя назвать роман­тичными. Напротив, его оценка этого нежного чувства столь же реалистична, сколь цинична. В сущности, он говорит следующее: недостаток любви заключается в том, что лю­бимый государь, даже самый могущественный, не в силах эту любовь контролировать. Люди переменчивы, говорит Макиавелли, и поэтому они легко разрывают узы любви. К несчастью, страх в этом отношении более надежен - из- за угрозы наказания. К тому же правитель может манипу­лировать количеством и степенью страха, тогда как любовь и в этом отношении не поддается контролю. Иными слова­ми, Макиавелли рассматривает любовь как качество, жела­тельное для правителя, но ненадежное. Однако, несмотря на свои рекомендации относительно страха, он предупреж­дает, что правитель должен делать все, чтобы не допустить ненависти к себе.
        Каждый из нас специалист
        Сегодня, спустя 400 лет после Макиавелли и 2000 лет после Иисуса, современная психологическая наука снова подчеркивает значение и ценность любви. Способность любить считается одним из важнейших качеств хорошо при­способленного к жизни индивида. Но мы по-прежнему за­даем вопрос: что такое любовь?
        В определенном смысле на этот вопрос может отве­тить каждый: сегодня все специалисты в любви. Каждый из нас в глубине души считает себя хорошим любовни­ком - или что мог бы быть таким, если бы нашелся под­ходящий партнер и создана нужная атмосфера для люб­ви. Примерно то же самое мы думаем о своей способно­сти водить машину - никто не говорит о себе: «Я вожу хуже, чем средний водитель».
        Однако на самом деле никто из нас в себе не уверен. Если внимательно прислушаться к разговорам на эту тему, то обязательно заметишь, что все уверенно судят о других; но как только речь заходит о самом человеке, он становит­ся молчалив, смущен и неуверен.
        У всех нас есть сомнения. Мы говорим: «Все знают, что такое любовь» и тут же спрашиваем: «На самом ли деле я влюблен? Любят ли меня? Что такое любовь?»
        Хладнокровный взгляд на любовь
        Действительно, что такое любовь? Отложив на мгнове­ние - но только на мгновение - наше собственное отно­шение к любви, бросим бесстрастный взгляд на то, что мы связываем с этим словом.
        Обычно любовью называют сильный интерес, который мужчина испытывает к женщине. Но мужчина испытывает сильный интерес также к своему бизнесу, партии в гольф, своему музыкальному центру, телепрограммам, к чтению детективов или собиранию книг по искусству, но все это мы называем по-другому: времяпрепровождением, заняти­ем в свободное время, профессиональным интересом, хоб­би - как угодно, но не любовью. И однако мы говорим, что человек любит смотреть телевизор, играть в гольф, за­рабатывать деньги.
        Неужели это просто небрежность в использовании язы­ка? Нет. Используя разные слова, например интерес, хобби, мы различаем их, и, конечно, такие различия существуют. Интерес, который человек испытывает к лицу противопо­ложного пола, порождает гораздо более напряженные, бо­лее сложные эмоции, чем его же интерес к другим объектам и видам деятельности. Но существует разница и между тем, как мужчина любит одну женщину и как любит других.
        С другой стороны, когда мы говорим, что мужчина лю­бит свой гольф, свой музыкальный центр и свою жену, мы подчеркиваем еще что-то во всех этих видах любви. Мы говорим, что, хотя все они отличаются друг от друга, у них есть и нечто общее. Когда мы используем слово «любовь» для обозначения всех этих видов отношений, мы признаем, что у них есть общая особенность.
        Давайте установим, что же есть общего во всех видах любви. Назовем это общее для удобства привязанностью. Если мы скажем, что все эти виды любви, хобби, дея­тельности, интересов выражают привязанность, нам бу­дет легче увидеть общее в любви мужчины к гольфу и в любви к жене.
        Привязанность означает, что два объекта каким-то об­разом прикреплены друг к другу: будут ли это два куска дерева, скрепленные гвоздями или винтами, или два чело­века, преследующие общие интересы, или индивид и дея­тельность, с которой он связан каким-то интересом или желанием.
        Интерес или желание индивида могут послужить той силой, которая сближает и образует узы привязанности. Но привязанность не обязательно начинается с интереса или желания. Мужчина может начать играть в гольф из желания завязать связи в обществе или продвинуть какую- то деловую сделку; сама игра может его не интересовать. Она ему не нравится, но он продолжает в нее играть по одной из тех причин, которые заставили его ею заняться. С другой стороны, если он играет часто и особенно если проявляет в игре мастерство или чувствует связанный с ней какой-то вызов, его привязанность к игре может усилиться.
        Точно так же мужчина и женщина могут невольно встре­титься в офисе, или в отпуске, на конференции и, как часто бывает в кино, вместе пережить много душераздирающих приключений за ночь, за неделю или за несколько месяцев, прежде чем обнаружат, что привязаны друг к другу. Муж­чина вдруг понимает, подобно профессору Хиггинсу в «Моей Прекрасной леди»[1 - Один из самых популярных мюзиклов Ф. Лоу, поставленный впервые в 1956 году. Любопытно, что А. Фромм ссылается на мю­зикл, а не на его основу - пьесу Бернарда Шоу «Пигмалион». - Прим. перев.], что «привык к ее лицу», что эта женщи­на его интересует. У него возникла привязанность.
        Эта привязанность может продолжать приносить ему радость, удовлетворение, комфорт, удовольствие, как и при первом ее осознании. Но все может получиться и по-друго­му. Мы все знаем любовь (некоторые даже испытали ее), которая приносит горе, боль, раздражение - все что угодно, кроме радости, и тем не менее мы остаемся привязанными. Подобно двум кускам дерева, мы остаемся соединенными. Больше того, когда двух человек разрывает развод, они ча­сто идут на это не в искренней попытке улучшить жизнь, не для того чтобы избавиться от источника своего несчас­тья, а скорее из мстительности. Развод - самый вырази­тельный способ сказать бывшему мужу или бывшей жене: «Я тебя не люблю». Если бы люди были заинтересованы только в разрыве привязанности, развод осуществлялся бы самым спокойным и быстрым способом. Но они затягива­ют процедуру, спорят из-за условий и часто продолжают сражение и после того, как разведутся по закону. Таким образом, хотя брак прекратился, привязанность на самом деле не была разорвана.
        Даже когда два человека сохраняют брак и продолжают любить друг друга, любовь эта не всегда приносит радость. Они страдают от трений, разочарований, потери иллюзий и часто от нестерпимой скуки друг с другом. Человек, кото­рый любит свою работу, тоже способен скучать и страдать от ее однообразия, однако работу не бросает. Романтичес­кий влюбленный на самом пике своей страсти способен испытывать боль, не меньшую, чем счастье, а иногда и боль­шую. Во всех этих случаях привязанность сохраняется не­зависимо от того, приносит она удовольствие или нет.
        Таким образом, хладнокровный взгляд на любовь обна­ружил некоторые значительные ее аспекты. Все наши раз­новидности любви, все то, что мы описываем словами «я люблю» по отношению к объекту, к деятельности или к личности, - все это имеет общее - привязанность. Эта привязанность, даже когда мы называем ее любовью, не обязательно дает нам радость и счастье.
        Но если она не приносит нам радости, счастья, удо­вольствия, почему мы остаемся привязанными? Какие же желания удовлетворяет эта привязанность? И удовлетво­ряет ли желания вообще? Возможно, любовь возникает по другим причинам, из других потребностей и мотиваций? Как мы начинаем любить, как создаем эту самую привя­занность?
        Чтобы ответить на этот вопрос, мы снова должны взгля­нуть на себя как на любящих.
        Любовь и любящий
        Одна из самых замечательных встреч в Стране чудес про­изошла у Алисы с Чеширским котом, сидящим на дереве. Она поболтала с ним, и вдруг кот начал исчезать - вначале исчез хвост, потом понемногу исчез и весь кот и осталась только его улыбка. Алиса удивилась: она видела кота без улыбки, но никогда не видела улыбку без кота.
        Мы тоже можем выразить сомнение: можно отвечать на вопросы о любви и изучать любовь без любящего. Един­ственный способ понять любовь - изучать влюбленных и то, как они любят. В отличие от кота в «Алисе в Стране чудес», мы не позволим объекту нашего изучения исчез­нуть. Наши усилия понять любовь начинаются с понима­ния нас самих в качестве любящих.
        Не нужно говорить о том, что в жизни мы испытываем много различных чувств, помимо любви. Все наши пере­живания, весь наш опыт действуют на нас и на наши отно­шения с другими людьми. Мы не можем изолировать один набор чувств и переживаний и рассматривать только его. Любовь существует в контексте всей нашей жизни, всего опыта. Иными словами, чем лучше мы понимаем челове­ческую природу вообще, тем потенциально мы более спо­собны понять любовь.
        Таким образом, ответ должен быть у психологов, посколь­ку их задача - изучение природы человека. Однако две тысячи лет исследований этого объекта не дали ответов на вопросы. Одна из причин в том, что долгие годы психоло­гия была лишь отраслью философии и физиологии. Лишь в конце XIX века психология обрела независимость и приня­ла современную форму. Сегодня мы, конечно, зсе призна­ем, что человеком, которому психология в наибольшей сте­пени обязана свободой от прежних уз, был Зигмунд Фрейд. Любопытно, что именно Фрейд написал о любви больше, чем любой другой исследователь.
        Большинство связывает имя Фрейда не с любовью, а с сексом, но на самом деле Фрейда прежде всего интересова­ла любовь. Секс он рассматривал лишь как почву, на кото­рой вырастает любовь; главной его темой была любовь.
        Фрейд считал, что индивида легче всего понять в терми­нах истории его любви, что любовная жизни индивида - его лучшая психологическая био1рафия. Фрейд считал так­же, что любой невроз в той или иной степени связан с на­рушениями способности любить.
        Когда в самом конце XIX века Фрейд впервые изложил свои идеи относительно природы человека, они произвели на мир самое взрывное впечатление. В то время викториан­ские ценности были на вершине своего развития. Некото­рые полагали, что даже разговоры о любви, даже объектив­ный ее анализ, какой проводил Фрейд, убивают любовь. Любовь должна оставаться священной и не подвластной воп­росам и исследованиям. Особенно отвратительными показа­лись утверждения Фрейда, что во всех наших мотивациях отчетливо присутствует секс. Хуже всего было то, что он приписывал сексуальные чувства невинным маленьким де­тям и даже младенцам. И какой смысл объяснять людям, что большая часть того, что они говорят и делают, значи­тельная часть их повседневного поведения исходит от чувств, которые они сами не осознают, от опыта, который они не помнят, от какой-то части сознания, о наличии которой они и не подозревают? Если мы считаем человека живот­ным, то не может ли он быть хотя бы разумным животным?
        Не только неосведомленные непрофессионалы, но и многие врачи и ученые были шокированы тем, что природа человеческого существа, в том числе их самих, раскрыва­лась подобным образом. Прошло несколько десятков лет, совсем немного по сравнению со всей историей науки, и эти идеи, которые вначале считались нелепыми, сегодня общепризнаны.
        С таким же предубеждением люди отнеслись к автомо­билю, который появился приблизительно в то же время. Нам по-прежнему не все нравится в автомобилях: они уно­сят человеческие жизни, они ежедневно отнимают много долларов, сидеть в дорожных пробках очень неприятно; но автомобиль с нами. Очень многое в работах Зигмунда Фрейда по-прежнему вызывает споры и несогласия, но его общий взгляд на человека считается общепринятым. Сегодня не нужно быть «ортодоксом», не нужно называть себя «фрей­дистом», как не называю себя и я, чтобы поддержать опи­сание природы человека, развитое Фрейдом. Он не только углубил наше понимание самих себя, но он придал значе­ние терапевтическим усилиям клинической психологии и психиатрии, и они, несомненно, достигли значительных результатов и помогли миллионам, страдавшим от психи­ческих нарушений. До Фрейда такие психические заболе­вания, по существу, не лечились.
        Разумное ли существо человек?
        Во времена Фрейда преобладало мнение, что все поступки человека мотивируются разумом. Люди считали себя разум­ными существами, которые стремятся к приятному и хоро­шему и избегают боли и зла, как диктует их рациональное, разумное сознание. Акцент на разумности и рациональнос­ти мы находим во всех социальных учениях до того момен­та, как в конце XIX века Фрейд высказал свои революци­онные предположения. Считалось, что человеку может не­доставать образования, ума, что его способность мыслить может быть несовершенной, но рациональная основа всех его действий сомнению не подвергалась.
        Фрейд сам начинал с веры в рациональность человека. Вначале психология его не интересовала, ранние годы сво­ей карьеры он посвятил медицинским исследованиям в об­ласти анатомических изысканий. Фрейду нравилась работа в лаборатории, он провел исследования, которые привели к открытию анестезирующих свойств кокаина. Он также описал некоторые случаи детской невропатологии, его опи­сания до сих пор можно встретить в современной меди­цинской литературе.
        Можно считать большой удачей, что он выиграл право на научную поездку во Францию, где смог учиться у двух выдающихся французских медиков и психиатров Шарко и Бернхайма. Шарко тогда возглавлял клинику в знаменитой парижской больнице «Сальпетриер», где его лечение паци­ентов гипнозом привлекло всемирное внимание.
        На сто лет раньше немецкий врач Франц Антон Месмер применил гипноз во Франции. Он назвал свое открытие «животным магнетизмом», другие называли его «месмериз­мом». Он пользовался огромным успехом у широкой пуб­лики, но Французская медицинская академия осудила его за театральность в использовании техники гипноза, и он уехал в Швейцарию, где умер в безвестности в 1815 году. Великий Шарко возродил его метод и использовал для ле­чения пациентов, страдающих истерией.
        Модная болезнь
        В конце XIX века истерия была широко распространен­ным заболеванием, которое ставило врачей в тупик. Как есть мода в одежде, так же есть и мода на болезни. С 1885 года и вплоть до первой мировой войны мир захватила волна симп­томов истерии, что-то вроде того, что сегодня мы называем психосоматическими симптомами, только современные пси­хосоматические симптомы не проявляются так драматично. Психологические нарушения, которые вызывают физиоло­гические симптомы и проявляются в них, например, в го­ловной боли, учащенном сердцебиении, язвах, колитах, се­годня называются психосоматическими. В те дни типичными «психосоматическими» симптомами были различные виды паралича или утрата способности органов функционировать. Рука, нога или обе ноги сразу становились вялыми и слабы­ми, или конечность испытывала то, что мы называем спас­тическим параличом, то есть онемением мышц. Поскольку диагностическая техника в то время была сравнительно ог­раничена, врачи предполагали, что у этих симптомов суще­ствует какая-то физическая причина, какое-то патологичес­кое состояние самой нервной системы. Применялись масса- жи,
ванны, различные другие физические методы лечения, но все без результата. Подход Шарко был совершенно иным.
        Шарко вводил таких пациентов в гипноз, то есть, по существу, в состояние высокой внушаемости. В этом напо­минающем сон трансе пациент может слышать, отвечать и исполнять приказы. Шарко приказывал пациенту шевель­нуть парализованной рукой, встать с инвалидного кресла и идти на парализованных ногах. В состоянии гипноза паци­ент повиновался, казалось, его больные конечности совсем не парализованы. Некоторым из пациентов Шарко мог вну­шить, что, проснувшись, они смогут владеть рукой или хо­дить. И когда выводил из их гипнотического состояния, они действительно могли это делать.
        Все это было весьма драматично. К тому же медицин­ские демонстрации Шарко совершались в больших анато­мических театрах, при большом стечении заинтересован­ ных зрителей: студентов, врачей и профессоров со всей Европы. Театральная обстановка на самом деле частично объясняла успех Шарко, потому что подобная обстановка усиливает действие гипноза.
        Конечно, подвиги Шарко не были подлинным излечени­ем; они оказывались, к разочарованию, временными. Раньше или позже его пациенты возвращались с прежними или но­выми нарушениями, так что лечение гипнозом необходимо было периодически повторять. Но демонстрации производи­ли поразительное впечатление и к тому же убедительно дока­зывали, что в большинстве случаев никаких органических на­рушений нет. Если бы физическое повреждение мышц или нервов существовало, то пациент не смог бы даже под гипно­зом нормально использовать парализованные конечности.
        На Фрейда работа Шарко произвела особенно сильное впечатление, потому что в своем обучении он придержи­вался другой крайности. Раньше он отрицал все, что отсту­пает от строго органической интерпретации подобных «ис­терических симптомов». Но теперь собственными глазами он видел, какие драматичные результаты вызывает что-то, совсем не похожее на обычное физическое лечение.
        «Я должен был это сделать!»
        Из клиники Шарко Фрейд направился в Нанси. Здесь, в другой области Франции, Бернхайм вел аналогичную рабо­ту, но гораздо менее драматично. У Бернхайма была скорее не клиника, а исследовательская лаборатория, потому что его целью было не демонстрировать гипноз, а изучать его. Он разработал несколько простых экспериментов, которые скромно именовал экспериментами серии «А» и экспери­ментами серии «Б». Например, он вводил пациента в гип­ноз и говорил: «Сейчас я вас разбужу, и вы через две мину­ты после того как проснетесь, пройдете по комнате, возьмете со стойки зонтик и раскроете его».
        Примерно через две минуты пациент выходил из транса, подходил к стойке, брал зонтик и раскрывал его. Это был эксперимент «А»; говоря на современном языке, он демон­стрировал факт постгипнотического внушения.
        Тогда Бернхайм приступал к эксперименту «Б»: он на­чинал расспрашивать пациента. Он спрашивал: «Почему вы это сделали?» Пациент неизменно предлагал такие объяс­нения: «Хотел посмотреть, работает ли он», или «Мне каза­лось, что пойдет дождь», или давал любой другой ответ, казавшийся в тот момент разумным и естественным.
        Но профессор не принимал эти ответы. Он настаивал: «Нет, это неправда. Почему вы раскрыли зонтик?» Со вре­менем пациент сдавался и признавал: «Не знаю, почему... у меня было просто какое-то чувство... я должен был это сде­лать». Если Бернхайм продолжал настойчиво спрашивать: «Почему вы это сделали? Почему? Почему?», пациент не­ожиданно понимал. Истинный ответ приходил к нему словно ниоткуда, и он отвечал: «Вы мне велели».
        Фрейд снова и снова наблюдал за этими демонстрация­ми. На обратном пути в Вену он напряженно размышлял над тем, что видел. У него была гениальная способность видеть «мир в песчинке». Он заметил грандиозные возмож­ности этого исследования, которые ускользнули от внима­ния Бернхайма. Фрейд больше никогда не возвращался к клинической неврологии. В его последующих трудах ни разу не упоминается нервная клетка. С этого момента все его мысли были заняты психологией и привели к тем ориги­нальным идеям и открытиям, которые мы связываем с име­нем Зигмунда Фрейда.
        Фрейд продолжает поиск
        Прежде всего Фрейд занялся возможностями подсозна­тельной мотивации. Он сказал себе: если Бернхайм поме­щает идею в сознание индивида и индивид действует в со­ответствии с этой идеей, но не осознает ее, откуда в таком случае мы знаем, сколько раз на протяжении дня соверша­ем действия, причины которых кажутся нам известными, но которых мы на самом деле не знаем? Ведь мы можем, полагал Фрейд, очень многое делать точно так же.
        Все мы знаем, что если задать человеку вопрос: «Почему ты это делаешь?», он даст хороший и разумный ответ. Но, как мы знаем благодаря Фрейду, очень часто мы предлага­ем в качестве причины рационализацию или оправдание.
        Когда человек объясняет, почему голосует за демократов или за республиканцев, почему переезжает в деревню или в большой город, почему женится, разводится, меняет работу или бросает учиться, почему он никогда не ест устрицы или не носит зеленый галстук, высказанные им причины обычно бывают разумны и часто убедительны.
        Но эти «хорошие» ответы поразительно похожи на те, что получал Бернхайм, когда спрашивал у подопытных, почему они раскрыли зонтик. Это были прекрасные, убе­дительные ответы; когда человек говорит, что раскрыл зон­тик, чтобы проверить, работает ли он, его ответ звучит рационально, разумно, словно у этого человека научный склад ума.
        Ответы, которые мы даем, подобно ответам загипноти­зированных, отражают нашу веру в разум и рациональность. Но, как и у пациентов Бернхайма, наши ответы совсем не обязательно истинны. Правда обнаруживается, когда у па­циента заканчиваются рациональные ответы и он просто говорит: «Я должен был это сделать».
        Иными словами, мы совсем не те высоко рациональные существа, какими себе представляемся. Мы верим, что со­знательно взвешиваем все за и против до того, как делаем выбор, но Фрейд понял, что чаще оправдания мы подыски­ваем впоследствии. Первоначальная идея может быть со­всем не так хороша для индивида; однако она вынуждает его сделать что-то, и он подыскивает для нее правдоподоб­ные и разумные оправдания.
        Наш выбор определяется гораздо больше императивом, нем мыслью. Он исходит из изменчивого и противоречивого внутреннего центра, определяющего наше «я». Согласно Фрейду, мы используем способности своего разума, чтобы выбор выглядел приемлемым для нас и для всего мира.
        Конечно, любовь тоже связана с выбором, и вскоре мы увидим, что гораздо лучше поймем любовь, если признаем, что наш выбор совсем не обязательно основан на разуме. На самом деле человек не разумное животное, и мы все лучше и лучше понимаем его поведение по мере того, как погружа­емся ниже уровня сознательных, «хороших» ответов.
        Фрейд продолжал и дальше развивать мысли в этом на­правлении. Он подумал: если мы будем продолжать настой­чиво расспрашивать пациентов, почему они совершают оп­ределенные поступки и не могут совершить другие, мы смо­жем добраться до истины. Если уйдем в своих вопросах достаточно глубоко, сможем даже помочь пациенту обна­ружить, кто поместил идею ему в голову и как она первона­чально возникла.
        Вскоре после возвращения в Вену у Фрейда произошла еще одна счастливая встреча. В Вене другой известный врач, гораздо старше Фрейда, доктор Джозеф Брейер использовал гипноз для лечения больных истерией. В отличие от Шарко, он не внушал пациенту, что тот проснется исцеленным. Вме­сто этого доктор Брейер использовал гипнотический транс, чтобы получить от пациентов ответы на свои вопросы, или позволял пациентам говорить в целом о своей жизни. Он обнаружил, что под гипнозом люди говорят гораздо сво­бодней - и о том, о чем он их расспрашивал, и обо всем, что выберут сами. Он заметил, что при этом пациенты ис­пытывают облегчение и это оказывает на них благотворное воздействие; вскоре такое воздействие было названо «пси­хокатарсисом». Пациенты снова и снова обнаруживали, что многие переживания и мысли, которые они считали частью забытого, мертвого прошлого, оживали под действием гип­ноза и действовали на них так же, как и раньше.
        Пациенты, снедаемые любовью
        Подход доктора Брейера оказался именно таким, какой хотел опробовать Фрейд. Ему хотелось применить вновь разработанную технику гипноза к исследованию идей и воспоминаний, которые находятся у людей ниже уровня сознания. В отличие от французских меди ков-психологов, которые под гипнозом в терапевтических и эксперимен­тальных целях внушали пациентам мысли, Фрейд хотел использовать гипноз, чтобы обнаружить, какие мысли уже находятся в неясных глубинах сознания пациента - мысли и идеи, которые могли заставить пациента вести себя сим­птоматически, не осознавая эти глубокие внутренние при­чины. Иными словами, пользуясь знакомым нам современ­ным языком, Фрейд хотел исследовать подсознание, чтобы определить наши основные мотивации. И к своему изумле­нию, занявшись изучением подсознания, он обнаружил, что изучает любовь.
        Фрейд подвел итог изучению ранних случаев, которые привели его к изучению любви, в своей первой книге, на­писанной в соавторстве с Брейером. По мере того как он готовил истории болезней (и свои, и Брейера) к публика­ции, ему становилось ясно, что все пациенты, страдающие истерией, без единого исключения томились по любви. Это не было любовное томление в весеннем или романтичес­ком смысле, но гораздо более глубокое и трудноуловимое чувство. Пациенты болели, потому что не были способны к любви, точнее, они болели, потому что не могли испытать любовь снова. Каждый из них не сумел сохранить какую-то прежнюю привязанность. Эта неудача, разумеется, была психологической; пациенты так и не обрели свободу от ран­ней привязанности. Боль, которую они испытывали во вре­мя своего психологического вовлечения, сохранилась и про­являлась в виде симптомов.
        Вскоре Брейер прекратил работу, но Фрейд продолжал. И в каждом случае, в каждой истории болезни все более ясно он обнаруживал, что ранние эмоциональные привя­занности человека определяют его теперешнее поведение. Точно так же как пациенты Бернхайма наконец понимали, почему на самом деле они раскрыли зонтик, пациенты Фрей­да на самом деле понимали, почему они делают то, что их тревожит. Пациенты Бернхайма обнаруживали, что при­чина их поведения навязана экспериментатором; Фрейд обнаруживал, что причины поведения пациентов скрывают­ся в сильных психологических переживаниях их прошлого.
        Гипноз помог Фрейду установить, что эмоции, испы­танные пациентом в прошлом, сохраняются в памяти его подсознания. Фрейд показал, что пациент по-прежнему привязан к тому, кто оказал на него такое сильное воздей­ствие в прошлом. И эту привязанность он назвал любовью.
        Определение любви
        Мы начали эту главу с вопроса «Что такое любовь?» И неужели долгий путь по извилистой тропе должен при­вести нас к выводу, что любовь не более чем «привязан­ность». А как же сильные чувства и глубокие страсти'* Даже в тусклой прозе словарей слово «любовь» определяется «как нежная и страстная привязанность к лицу противополож­ного пола», а также как «сильная личная привязанность к тому, что очень нравится».
        Но Фрейд говорит, что любовь не чувство, а привязан­ность. Посмотрим, куда приведет нас эта мысль. Конечно, с нашими привязанностями связаны чувства, но неверно было бы определять их как всегда добрые и приятные. Лю­бовь, несомненно, может быть романтической и возвышен­ной, но часто бывает и нарциссической и эгоистичной. Иногда она подавляет и определяет все поведение; в других случаях проявляется непоследовательно и непостоянно. Иногда любовь делает нас счастливыми и приносит созна­ние глубокого удовлетворения; но в других случаях застав­ляет постоянно стремиться к чему-то, ощущать неудовлет­воренность и боль. Таким образом, очень нелегко опреде­лить связанные с любовью чувства, потому что они разнят­ся так же, как разнятся способы проявления любви.
        В кульминации любви любящий с восторгом рассказы­вает о своих чувствах. Это самое замечательное, что когда- либо с ним случалось, его любимая - самое удивительное существо, а он - самый счастливый человек в мире Такие чувства он испытывает сегодня. Конечно, не стоит спрашивать его, что он будет испытывать к предмету своей любви три месяца, три года или тридцать лет спустя. И тем не менее это справедливый вопрос. Чувство любви преобразу­ет нашу жизнь на мгновение. Но мы не живем всего мгно­вение. Вопрос не в том, какие чувства относительно любви мы испытываем в данный момент, вопрос в том, как мы действуем на основании своих чувств.
        Это совсем не означает, что мы отбрасываем чувства от­носительно любви. Именно чувства делают наши привя­занности важными для нас. Но чтобы объяснить, почему мы действуем так, как действуем, и почему ведем себя так, когда испытываем любовь, мы должны раскрыть происхож­дение и развитие наших привязанностей. Чувства, связан­ные с любовью, глубоко интересуют нас, и мы с готовнос­тью их описываем; но описания, какими бы чувствитель­ными и проницательными ни были, остаются всего лишь описаниями. Они не объясняют, почему мы испытываем такие чувства, когда влюблены.
        Как только мы решились взглянуть на любовь как на привязанность, на которую влияют более ранние и иные привязанности, мы получаем гипотезу, которая помогает понять, как возникают наши чувства и поведение, когда мы влюблены. То, каких людей мы избираем, что мы дела­ем с этими людьми, какие чувства движут нами, - все это возникает на основе наших прежних привязанностей. Это совсем не означает, что одно переживание не отличается от другого; однако черты сходства заставляют предположить существование какого-то устойчивого образца, что делает наше поведение относительно предсказуемым. Хотя психо­лог не владеет хрустальным шаром, он понимает: чтобы знать, как человек поведет себя завтра, нужно знать, как вел он себя вчера.
        Есть привязанности, которые возникают на основе же­лания и выбора, и есть такие, которые вырабатываются из потребностей и опыта. Первые обладают качествами созна­тельности и рациональности, вторые - неразумности и слу­чайности. Мы не единственные хозяева избираемых нами направлений. Наш организм, наша жизнь неумолимо движут нами в своем собственном направлении. Привязанности возникают и мы их испытываем только потому, что уже обладаем ими. Это даже не обязательно привязанности к людям. Мы привязываемся к идеям, объектам, владениям, местам, фантазиям, идеалам - к чему угодно.
        Теперь любовь становится чем-то таким, что мы можем изучать и исследовать. Это не только редкий, тонкий, не­постижимый набор чувств, вырастающий на основе особой привязанности к особому человеку. Любовь, конечно, такая привязанность, но это и все остальные привязанности - к предметам и людям, приятным и неприятным, старым и новым, привязанности сознательные и подсознательные. У всех нас много видов любви. Эти виды сосуществуют; некоторые подпитывают друг друга, некоторые вступают в противоречия. Будущее одной-единственной любви зави­сит от того места, которое эта любовь занимает в сложном рисунке всех других наших «Любовей».
        Поскольку привязанности есть у всех, в определенном смысле все мы «влюблены». И на всех этих видах любви от­печаток любящего. Мы лучше понимаем индивида, изучая все разновидности любви, все привязанности, которые у него сформировались. И лучший способ понять любую привя­занность или любовь - изучить качество его предыдущих привязанностей или прошлых любовных переживаний.
        2. ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ ЛЮБОВЬ
        Какие предыдущие привязанности должны мы знать, чтобы понять любовь, испытываемую нами во взрослом состоянии? Очевидно, любые прежние привязанности, ко­торые были достаточно сильны, потому что привязаннос­ти, сильные в прошлом, могут оказаться сильными и сегод­ня. Многие из нас, например, признают, что испытывают сильную привязанность к родителям. Вряд ли мы можем избежать привязанности к тем, кто заботился о нас в мла­денчестве и детстве; хотя привязанность может быть и не­гативной, неприятной и неприемлемой, но это все равно привязанность, к тому же сильная. Во многих тончайших проявлениях эта привязанность остается с нами и влияет на более поздние отношения.
        Пути проявления этой и других ранних привязанностей должны, несомненно, меняться, и Фрейд это понимал, но настаивал: мы не должны приходить к ошибочному заклю­чению, будто они больше не существуют. Он предполагал, что могут возникать привязанности еще раньше, до воз­никновения привязанности к родителям, и их влияние тоже может сохраниться.
        Фрейд понял, что все предыдущие попытки объяснить любовь не удались, потому что мы недостаточно далеко ухо­дили в жизнь любящего, чтобы понять это. Возможно, са­мый первый опыт, который Приходит задолго до возникно­вения любви, какой мы ее знаем, может на самом деле сфор­мировать любовь, какой мы ее со временем испытываем. Некоторые ранние потребности организма и то, как мы при­вычно их удовлетворяем, могут определить, какими людьми мы станем, счастливыми или печальными, оптимистичны­ми или пессимистичными, легко нам будет угодить или труд­но, будем ли мы зависимы или самостоятельны и свободны. Фрейд заподозрил, что то, что мы испытываем по отноше­нию к себе и к окружающим, возникает на основе первых, примитивных физических ощущений удовлетворения и не­удовлетворения еще до возникновения психологического и социального осознания. И потому углубился в изучение того неясного туманного периода, с которого начинается жизнь всех нас, с переживаний младенчества.
        Назад к источнику
        Хотя младенец с рождения, несомненно, представитель человеческой расы, но он столь же, несомненно, более жи­вотное, чем человек. Он недисциплинирован и нецивили­зован, как любой другой детеныш, и гораздо беспомощней большинства детенышей животных. Он требователен, раз­дражителен, нетерпелив; как у только что вылупившегося птенца, у него постоянно раскрыт рот, он хочет, хочет, хо­чет. Это комок физических желаний; эти желания достав­ляют ему сильную боль, а их осуществление - огромное удовлетворение. Потребности организма для этого малень­кого животного, по существу, весь его мир. Он вряд ли осоз­нает что-либо, помимо своих физических потребностей, ощущений дискомфорта, за которыми следует комфорт, боли, которая сменяется удовлетворенностью.
        Ребенок плачет, когда голоден, потому что ощущает го­лод как острую физическую боль. Становясь взрослыми, мы забываем, какую боль способен причинить голод, по­скольку никогда не бываем по-настоящему голодны. Мы едим по привычке, потому что наступило время еды. Иногда мы ощущаем голод, но не ждем, что он причинит боль - во всяком случае не в обычных обстоятельствах. Мы можем сказать, что умираем от жажды, но большинство из нас никогда не испытывали подлинной жажды - жажды чело­века, пересекающего пустыню, который будет жадно пить даже грязную, застоявшуюся воду. Физические потребнос­ти взрослого человека удовлетворяются задолго до того, как становятся болезненными.
        Организм маленького ребенка не обладает нашими ре­зервами накопленных питательных веществ и жидкостей, что­бы сохранялось равновесие, если обед запаздывает. У ребен­ка сразу возникает состояние неуравновешенности, трево­ги, возникает такая острая боль, что он начинает плакать. Но тут кто-то появляется и дает ему еду и питье, и боль и дискомфорт исчезают. Пища и питье действительно при­носят облегчение, но ребенок осознает это только в терми­нах своего организма и ощущения возврата равновесия к этому организму.
        Любовь родилась
        Фрейд сделал еще один шаг в своих исследованиях - он заинтересовался первыми наслаждениями, которые прино­сит ребенку его организм. В них Фрейд увидел начало секса.
        Раньше люди о сексе в таких терминах никогда не дума­ли - как о нормальном и естественном компоненте физичес­кого удовлетворения младенца. Секс возникал неожиданно вме­сте с подростковым пушком на подбородке, это был феномен, который формировался за одну ночь во время достижения половой зрелости. Никто и подумать не мог, что секс спосо­бен в какой-то форме проявиться и в детстве. Младенческая сексуальность - это было такое же необычное сочетание слов, как твердая вода для тех, кто постоянно живет в тропиках, или жидкий газ - для человека, жившего сто лет назад.
        Сегодня нам кажется странным представление о том, что такая мощная функция может возникнуть внезапно, без подготовки и периода развития. Так казалось и Фрейду. Он заметил, что удовольствие, связанное с удовлетворением основных вегетативных потребностей в пище, питье, тепле и т.д., напоминает удовольствие от прикосновения и ласки, поэтому их можно считать одним и тем же. Для ребенка в его ограниченном мире физических ощущений они на са­мом деле одно и то же. Все это физическое удовлетворение, физическое удовольствие.
        Самые ранние проявления обычно носят недифферен­цированный характер. Семена все похожи, но ростки уже достаточно отличаются друг от друга, а к тому времени, как дерево расцветет и принесет плоды, почти каждый сумеет отличить яблоню от вишни. У ребенка действи­тельно есть некоторые специфические сексуальные реак­ции. У мальчика на первом году жизни, когда его вытира­ют, присыпают или вообще касаются области гениталий, возможна эрекция. Но, конечно, у него нет никакого стрем­ления к сложному сексуальному поведению, которое за­вершается половым сношением. Фрейд утверждает лишь, что все привязанности первоначально основаны на теле­сном или физическом фундаменте. Все они вырастают из ощущения удовлетворенности, комфорта, удовольствия. Чтобы получить эти ощущения, испытать удовольствие, ребенок использует свой организм.
        Фрейд признал в этом ту же функцию, с которой позд­нее связал секс, потому что секс вдобавок к продолжению рода в основном использует организм для получения на­слаждения. Обычно, когда мы называем какую-то разно­видность своего поведения сексуальной, физическое наслаж­дение, которого мы добиваемся, связано с нашими первич­ными (гениталии) и вторичными эрогенными зонами. Фрейд заметил, что лучше свести эти явления вместе, а не рас­сматривать их как отдельные и различные. Он заключил, что физическое удовлетворение - это физическое удовлет­ворение, и неважно, что его доставляет: когда тебя кормят, меняют грязные пеленки или качают на руках матери.
        На разных этапах жизни, как и в разные мгновения одно­го и того же этапа, одну из потребностей хочется удовлетво­рить больше других. Ребенок получает наслаждение от соса­ния, укусов и еды за пять-шесть лет до того, как обнаружи­вает удовольствие от мастурбации, не говоря уже о том, что еще долгие-долгие годы отделяют его от радостей половых сношений. Конечно, все эти наслаждения различаются. Но все они часть непрерывного физического роста и развития.
        Иными словами, хотя мы используем термин «сексу­альный» для обозначения общего генитального удовлет­ворения, догенитальное физическое удовлетворение тоже может быть названо сексуальным, потому что представ­ляет собой неотъемлемую часть единого процесса роста и развития. Важно осознать эту связь, потому что, как мы очень скоро увидим, ребенок учится любить с помощью этих самых телесных удовлетворений, то есть он развива­ет привязанность к чему-то за пределами себя с помо­щью собственного догенитального, но сексуального по­ведения. С самого начала любовь и секс тесно связаны друг с другом. Они, в сущности, возникают одновремен­но. Насколько они остаются связанными друг с другом, зависит от удовлетворения или неудовлетворения, кото­рые индивид получает на протяжении всей своей сексу­альной истории. Различные фазы его догенитального и генитального развития могут сопровождаться проблема­ми, которые способны изменить и исказить любовь, по­строенную на основе этого развития.
        Теперь посмотрим, как Фрейд связал эти младенческие наслаждения с опытом любви. Опять-таки он проследил от­ношения до их простейших форм в условиях младенческого мира с ограниченным опытом. Фрейд говорил, что, получая простое удовлетворение, ребенок научается различать раз­ные участки своего тела, находит те части, которые прино­сят ему удовлетворение и наслаждение, и все чаще пытается их использовать. У него возникает привязанность к ним.
        Поскольку еда приносит удовлетворение, спасая от бо­лей голода, ребенок начинает использовать pot, потому что именно рот представляет начало удовлетворения. Он любит пищу, любит руку, дающую пищу, и, конечно, того, чья это рука, то есть мать. Ее голос, ее прикосновение, каждый аспект ее присутствия и контакта с ним становятся частью удовлетворения или обещанием его. Здесь мы видим лю­бовь в простейшей, самой примитивной форме, в новорож­денном состоянии.
        Мир ощущений младенца
        Конечно, жизнь не остается такой простой, и любовь тоже. То, что начиналось как привязанность к чему-то, при­носящему удовлетворение, проходит через много перемен и в конце может превратиться в привязанность к тому, что приносит боль. Вскоре мы проследим ход этого развития.
        А пока мы находимся в мире ощущений младенца, то можем заметить, что, если первые опыты удовольствия ре­бенку дает его организм, то он же приносит и первые боли. Весь его опыт ограничен телесными ощущениями. Вначале ребенок ощущает только собственное тело, больше ничего. Физический и социальный мир, находящийся вне его, для младенца не существует.
        Поэтому следует предположить, что все привязанности, которые у него возникают, заключены в узких пределах этого крошечного мирка собственного тела. И именно это и про­исходит.
        Младенчество - это время, когда маленькое человечес­кое существо проявляет крайний и исключительный инте­рес к своему телу. Младенец исследует его, как незнако­мый континент. Он обнаруживает руки, и его зачаровыва­ют разделения на краю рук, те самые, что мы называем пальцами. Он манипулирует пальцами и использует их для исследования других частей тела. Он обнаруживает отвер­стия по обе стороны головы и может несколько дней про­вести в исследованиях этой интересной странности.
        Как мы уже заметили, первая его сильная привязан­ность - рот. Благодаря рту достигается удовлетворение в самом первом и тревожном переживании - в переживании голода и жажды. Ребенок настолько привязывается к этому оральному механизму удовлетворения, что вскоре пытается использовать его и для других целей. Он берет в рот самые разные предметы, используя его для распознания объектов. Некоторые дети продолжают использовать рот для удоволь­ствия, когда не голодны, и часами сосут пальцы, словно наслаждаясь едой. Как будто сосание пальца - второе по силе наслаждение в мире. Для младенца это так и есть, а если он не голоден, то и первое.
        На другой стадии развития самое невинное человечес­кое животное обнаруживает, что органы выделения тоже могут доставлять удовольствие. А когда снимают пеленки, ребенок открывает и другие части своего тела - гениталии. Они тоже становятся источником физического удовольствия, причем чрезвычайно важным. Если вам встретится мастур­бирующий ребенок четырех-пяти лет, ребенок, которого никогда за это не ругали, не останавливали и вообще не привлекали внимания к его действиям, и вы его спросите, что он делает, весьма вероятно, что он ответит: «Я себя щекочу». Если вы спросите, почему, он ответит: «Потому что это приятно».
        В этом раннем возрасте ребенок наслаждается своим те­лом без смущения и стыда. Он приходит к этому естествен­но, если только его не остановит вмешательство взрослых. Собственное тело для него - первый и очень долго глав­ный источник наслаждения. Как прихорашивающаяся кошка или гоняющийся за своим хвостом пес, ребенок использует тело для самоудовлетворения. На этой стадии у него такая же ментальность, как у собаки или кошки; он еще не обна­ружил удовольствия за пределами себя.
        Рисунок закрепляется
        Интенсивность этих ранних удовольствий и болей настоль­ко велика, что закрепляет реакции на них; иными словами, реакции становятся привычными. Интенсивность в сочета­нии с повторением составляют суть процесса обучения.
        Именно поэтому Фрейд считал таким важным изучение первых этапов жизни ребенка. Младенчество и детство - это наше представление жизни, и последующее наше учас­тие в жизни находится под постоянным воздействием ха­рактера этого представления. Особенно ясно видно это у тех, кто в эти ранние годы испытывал трудности, особенно психологические.
        То, чему мы научаемся в первые месяцы и годы, не от­носится к царству интеллекта; здесь участвуют наши внут­ренности. Младенцы и маленькие дети еще недостаточно цивилизованы, чтобы откликаться на идеи. В это время нами руководят основные биологические процессы. То, что мы узнаем вначале, мы узнаем при помощи организма. Младе­нец не отбирает сознательно то, что ему нравится или не нравится. Он беспомощен, и у него нет выбора. Его орга­низм просто реагирует удовольствием или неудовольствием на все, что с ним происходит.
        А это означает, что организм отбирает и закрепляет мно­гие привычки задолго до того, как ребенок выработает со­знательный метод взвешивания и отбора. И даже позже в жизни мы не вполне способны делать свободный выбор, потому что привычки организма постоянно вмешиваются и делают выбор за нас. Если, например, у нас развилась силь­ная привязанность ко рту, или, используя специальный тер­мин, оральная фиксация, мы можем реагировать на это привычным перееданием. Самое сознательное и строгое решение сесть на диету уступает чисто физической при­вычке, выросшей на основе самой ранней привязанности в жизни. Мы не обязательно поступаем, как хотим, а если и поступаем, то это дается нам нелегко; скорее, мы стремим­ся делать то, что привыкли делать раньше.
        Какие именно привычки, фиксации или привязанности разовьем мы на начальных этапах жизни, в основном зави­сит от случайностей нашей биографии. Фрейд предполо­жил, что то, каким образом родители удовлетворяют эти физические, или вегетативные, функции: функции еды, уда­ления, сна, - самым непосредственным образом определя­ет наши отличия друг от друга.
        Шестимесячный ребенок, например, так быстро прикан­чивает бутылочку, что его потребность в сосании, которая существует независимо от потребности в пище, остается неудовлетворенной. И хотя мать гордится тем, что ее мла­денец хорошо ест, мы знаем, что происходит. Он заменяет сосок пальцем и снова и снова засыпает с пальцем во рту. Немного погодя начинают расти зубы, пронзая нежные дес­ны, и теперь сосание пальца доставляет дополнительное об­легчение. Ребенок начинает ассоциировать сосание пальца с удовольствием, с облегчением от боли, а немного погодя оно же приносит ему утешение во всем, что его тревожит или пугает.
        Вначале мать считает это довольно невинным поведени­ем, но когда ребенок становится старше, она пытается оту­чить его сосать пальцы. Теперь он старается это делать не­заметно. Но когда нарастает давление, он даже не осознает, как легко палец вновь оказывается во рту.
        Будущее этой привязанности к пальцам, разумеется, за­висит от многих других аспектов существования ребенка. Однако как только у нас возникла привычка, мы обычно подкрепляем ее, усиливаем, находим для нее новые выра­жения. Младенец, который сосал палец, может вырасти стра­стным курильщиком, сменяющим одну сигарету другой; он может непрерывно держать во рту трубку, кусать каранда­ши или каким-то другим способом продолжать выражать привязанность, которая первоначально сосредоточивалась на пальцах.
        Где здесь место любви?
        Можно задать справедливый вопрос: «А какое все это Имеет отношение к любви, к привязанности, которая воз­никает у взрослого человека?» Ответ таков: привязанности, возникающие у взрослого, прежде всего зависят от того, каков этот взрослый. Если мы на протяжении всей жизни продолжаем «сосать пальцы», мы вполне можем реагировать на давление, как делали это в младенчестве. Мы можем не перерасти первоначальную привязанность к отдельным ча­стям своего тела. И если в некоторых своих привязаннос­тях мы по-прежнему инфантильны, есть большая вероят­ность, что при внимательном рассмотрении выяснится: мы инфантильны и в других отношениях.
        Это, несомненно, проблема степени проявления. Чело­век настолько сложен, что, изучив только один его аспект, нельзя надежно предсказать его поведение. Мы привели пример, иллюстрацию, но не объяснили, почему ранние привязанности могут сохраниться в поведении и держать нас на психологическом уровне, который гораздо ниже на­шего возраста. Произойдет ли это, зависит от многих дру­гих привходящих факторов.
        С учетом всего этого мало оснований считать, что соса­ние пальцев, даже если оно сохранится и примет более взрос­лые формы, имеет отношение к привязанности, которую мы называем любовью. Трудно было бы распознать такую связь, если бы она существовала, потому что она никогда не бывает простой и ясной. Чрезвычайно рискованно пред­сказывать наше поведение на основе одного измерения или переживания.
        Мало кто из нас имеет склонность иди знания, необходи­мые для того, чтобы объяснять подобным образом наши при­вязанности. Чаще мы просто говорим: «Джон встретил Мэри; она привлекательная девушка; легко понять, почему он влю­бился и хочет на ней жениться». У нас нет причин в каждом социальном отношении видеть клинический случай.
        Однако на другом уровне мы можем заметить, что у Джона есть ряд инфантильных привязанностей, которые продолжают им владеть. Он привязан к Мэри не потому, что она хорошенькая - у него были такие же привлека­тельные девушки и даже красивее, - ро потому, что она обещает сохранить эту его привязанность к себе; он чув­ствует в ней одобрение других, менее взрослых аспектов своей личности. Естественно, он так не формулирует свои мысли, когда говорит о ней. Скорее он скажет: «Мне ни­когда не было с девушкой так спокойно и комфортно, как с Мэри. Она словно знает, как со мной обращаться». На са­мом деле он говорит, что его привязанность к Мэри совме­стима с другими его инфантильными привязанностями, которые по-прежнему сохраняются в его поведении.
        Кажется, что слишком быстрое питье из бутылочки и сосание пальцев так далеки от выбора девушки, в которую мужчина влюбляется больше двадцати лет спустя. И это действительно так! Но жизнь обладает непрерывностью, и мы должны это понимать. То, что произошло больше двад­цати лет назад, не ослабляет его значения. Напротив, воз­можно, оно важно именно по этой причине. Далее, то, что это произошло в одной сфере жизни - в данном случае вегетативной, совсем не означает, что оно не может иметь отношения к другим сферам, психологическим и соци­альным. На самом деле оно может доминировать в других сферах именно потому, что оно вегетативное.
        Наши основные биологические процессы связаны с са­мыми сильными потребностями, с глубочайшими осуще­ствлениями и лишениями, а следовательно, с самыми силь­ными разочарованиями и удовлетворениями. Наша психо­логическая жизнь со всеми ее потребностями основана на жизни физической и ее потребностях, и то, какие отноше­ния возникают у нас с людьми, во многом определяется этой последовательностью развития.
        Спасительное непостоянство
        Того, кто решил изучать любовь, необходимо предупре­дить: какой бы важной ни была вегетативная деятельность, изучение только ее не раскроет перед нами природу любви. Хотя нельзя преуменьшать значение начальных привязан­ностей, тем не менее следует считаться с их дальнейшим развитием.
        Судьба индивида не определяется только его младенче­ством. Совсем не обязательно, чтобы он проводил годы на кушетке у психоаналитика только потому, что на первом году жизни что-то было не так с удовлетворением его веге­тативных потребностей.
        Имеют значение только те ошибки, которые повторяют­ся снова и снова. Предположим, мать заставляет ребенка сидеть на горшке задолго до того, как он биологически может контролировать свой сфинктер, контролировать мышцы органов выделения. Она может два часа держать ребенка в туалете, пока не добьется своего. Она может не впустить ребенка в дом за то, что он не стер грязь с обуви, когда заходил, она будет пилить его из-за неубранных игрушек, из-за манер за столом, из-за растрепанных волос, беспо­рядка в комнате и из-за его безответственных друзей.
        С таким опытом подобный ребенок часто стремится и от других получить такое же обращение, хотя терпеть не может, если с ним так обращаются. Родители его приятелей считают его неаккуратным, учителей раздражает его забывчивость, так что его домашний опыт неизбежно повторяется повсюду.
        К счастью, наш рост редко подвергается такому неиз­менному воздействию. Мать, которая сразу меняет запач­канное белье, как бы часто это ни происходило, возможно, впоследствии позволяет ребенку играть в песочнице или на заднем дворе в грязи, сколько тот захочет, не обращая вни­мания на грязь. Непоследовательность такой матери - на­стоящее спасительное благословение.
        Обычно рекомендуют в воспитании детей быть посто­янным и последовательным, но некоторые доводят это до крайностей, и таких людей мы находим жесткими и безжалостными. Другие суетятся из-за какого-то отдель­ного аспекта в поведении и готовы принимать другие фор­мы того же поведения. В результате смешанного опыта, какой был у большинства из нас в детстве, вегетативные привязанности, которые у нас возникают, имеют тенден­цию предрасполагать нас к соотносительным с ними при­вязанностям на последующих стадиях роста, но они не настолько сильны, чтобы полностью исключить другие виды привязанности.
        Иногда ранние привязанности ребенка подкрепляют­ся на следующем уровне опыта, когда он формирует свои первые отношения с другими людьми, обычно со своей матерью. Мы видели, как младенец, принимая от матери пишу, привязывается к кормящей его руке и к самой ма­тери. По мере того как растет его осознание реальности, он начинает понимать, как мало может сделать для себя сам. Мать, которая все для него делает, олицетворяет уте­шение, удовлетворение, безопасность. Если он заболева­ет, эти впечатления становятся еще сильней. Только она может ухаживать за ним. Больше никто не подойдет. До­бавьте к этому еще психологическую потребность матери в отношениях с ребенком, и мы получаем привязанность невероятной силы, способную контролировать его даль­нейшую жизнь и любовь.
        Биография в терминах любви
        Эволюция такой привязанности с большой выразитель­ностью описана в романе Д. Лоуренса «Сыновья и любов­ники»[2 - Дэвид Герберт Лоуренс (1885-1930) - известный англий­ский писатель. Роман «Сыновья и любовники», написанный в 1913 году, носит автобиографический характер. - Прим. перев.]. Роман в основном автобиографичен, это одновре­менно литературное произведение и исследование того, что Фрейд назвал эдиповым комплексом, то есть привязаннос­тью мальчика к матери.
        У немолодых родителей, которые во многом потеряли иллюзии относительно друг друга, родился мальчик по име­ни Пол. Его отец был шахтер, горький пьяница, человек мрачный, почти не проявлявший привязанности. Мать, предоставленная себе самой, перенесла на мальчика всю любовь и внимание, которые когда-то уделяла мужу. Маль­чик рос болезненным, и у матери тем более были основа­ния окружить его любовью. Для мальчика она была всем, и его привязанность к ней была абсолютной.
        Когда Пол вырос и стал знакомиться с девушками, он встретил Мириам. Она жила в семье, где господствовали мужчины; братья считали ее бесполезной, потому что она девушка и не могла работать с ними на шахте. Эта девушка так изголодалась по любви, что не признавала никаких гра­ниц; любовь для нее - это полное обладание.
        А Пол всегда подчинялся матери. Он не свободен для того, чтобы принадлежать кому-то другому и развить лю­бовь; это единственный вид любви, на которую он спосо­бен в данный момент жизни, и в то же время он не в состо­янии ее сохранить. Привязанность к матери вступает в про­тиворечие с любовью к Мириам, вызывая у него почти не­переносимое чувство вины. После недолгой связи он поры­вает с Мириам.
        В городе, куда он отправляется в поисках работы, он встречает Клару. К этому времени мать его уже умерла, и Пол чувствует себя потерянным. Кларе, женщине старше его и более опытной, Пол кажется милым и неиспорчен­ным мальчиком. Для Пола Клара - это новое воплощение матери, женщина, к которой у него может возникнуть та же привязанность, какая была к матери. Но и эта любовь имеет свои недостатки. Все-таки Клара не его мать, а если бы была ею, то он не смог бы любить ее как мужчина.
        К концу романа Пол бродит по стране, не зная, на что решиться: покончить с собой или вернуться в город и к жизни. Его конфликт слишком нестерпим для него самого. Ранняя прочная привязанность к матери заставляет его от­чаянно нуждаться в ней или в какой-то другой женщине, способной заменить мать, но отношения с любой другой женщиной должны быть другими; он сам хочет, чтобы они были другими.
        Привязанности и желания Пола вступают в неразреши­мый конфликт. А Д. Лоуренс, конечно, вернулся к жизни и противостоял ей с помощью своего художественного дара.
        Стадии любви
        Теперь мы знаем, как начинается любовь в ранней веге­тативной жизни ребенка, когда у него возникает привязан­ность к самому себе и в особенности к некоторым частям своего тела, а также по крайней мере еще к одному челове­ку, который о нем заботится. В том или ином виде эти привязанности сохраняются на протяжении всего роста ре­бенка и продолжают предрасполагать его к другим привя­занностям, совместимым с более ранними. К тому време­ни, когда мы способны встретить девушку, влюбиться и жениться на ней, у каждого из нас уже есть своя история любовных переживаний.
        Эти «любови» развиваются по распознаваемым стади­ям. Первая - типично нарцисстическая; это разновидность любви к самому себе, вырастающая на основе буквальной привязанности к различным частям своего тела. С разви­тием биологических функций ребенок обретает привязан­ность к родителям, прежде всего к матери. В какой-то сте­пени мы проследили этот первый опыт его любви к кому-то помимо себя.
        Следующий значительный период охватывает возраст от шести до двенадцати лет. Теперь открытое проявление любви к собственному телу осуждается. Сосать пальцы и мастурби­ровать не разрешается, использование туалета становится ин­тимным, и, если ребенок хочет и дальше развивать эти привя­занности, он должен делать это незаметно. Даже привязан­ность к матери должна стать менее заметной: зависимость от нее или физические проявления любви осуждаются в мальчи­ке и только девочке они более или менее позволительны.
        Это не означает, что мощные ранние привязанности ре­бенка прерываются за одну ночь. Они просто уходят в под­полье и остаются латентными. Поэтому Фрейд называет этот период развития латентным. Ребенок вступил в большой мир, и мир побуждает его формировать социальные привя­занности.
        Эти новые привязанности по большей части асексуаль­ны: мальчики играют с мальчиками, девочки - с девочками. Мальчик, проявляющий интерес к девочкам, считается не­женкой, а девочка, которая хочет играть с мальчиками, это «мальчишка в юбке». В этот период детей побуждают при­нимать и развивать их сексуальную роль в жизни, развивать типично мужские или типично женские интересы, за ис­ключением интереса друг к другу.
        Наконец наступает подростковый период. Начинают функционировать половые железы, в организме происхо­дят стремительные перемены, и тело снова приобретает ог­ромное значение. И для мальчика, и для девочки оно снова оказывается в центре внимания: теперь мир побуждает мо­лодых людей обращать внимание друг на друга, старые при­вязанности пересматриваются и перерабатываются на ос­нове новых; впервые за все время они обретают открытый сексуальный характер.
        По крайней мере, мы ожидаем, что начнется период влюбленности. Да и подростки тоже ожидают этого.
        Мы наблюдали, как будущий любящий рос с младенче­ства, теперь же видим, что возникает как будто совершенно новый феномен - феномен гетеросексуальной любви. Од­нако теперь мы также знаем, что, если не считать открыто­го сексуального проявления, этот феномен не так уж нов. Способность любящего давать и принимать любовь не воз­никает за одну ночь. Она росла в нем с самого дня рожде­ния. Даже ее сексуальный аспект не совсем нов, потому что использование собственного тела для получения удоволь­ствия находилось в центре жизненного опыта младенца, это был его первый шаг в науке любви.
        Мы также знаем, что любящий, готовый к возникнове­нию привязанности, которая ему кажется самой важной в жизни, привносит в нее те свои привязанности, которые сформировались раньше, которые он сознавал и не созна­вал, привязанности, которые гармонично соответствуют его новой любви и которые ей противоречат, те, что усиливают наслаждение, и те, что ограничивают. Когда он приближа­ется к редкому и тонкому набору чувств, связанных с осо­бой привязанностью к другому человеческому существу, он не в состоянии исследовать и анализировать. Но мы знаем, что качество его любви, так же как и ее будущее зависят от того, какое места она займет в сложном рисунке всех ос­тальных его любовных привязанностей.
        И чтобы понять, как он справится со своей наиболее важной любовью, мы должны рассмотреть другие разно­видности любви.
        3. НАШЕ МНОЖЕСТВО «ЛЮБОВЕЙ»
        Все мы обладаем большими способностями к любви, которые используем далеко не полностью, и у каждого го­раздо больше «любовей», чем мы сами сознаем. У каждого их нас их много, даже у тех, кто по всем свидетельствам одинок и эмоционально беден.
        Не всегда это любовь к людям. Определяя любовь как привязанность, мы начинаем понимать, как много у каж­дого из нас разновидностей любви.
        Некоторые из этих разновидностей мы называем «инте­ресами». Когда речь идет об интересах, особенно ясно, что индивид может иметь множество подобных привязаннос­тей и в то же время не быть влюбленным в обычном смысле этого слова. Человек может интересоваться альпинизмом, сбором грибов, изучением тибетских диалектов, высшей ма­тематикой, и некоторые из этих интересов могут быть очень сильными и страстными, но этот же человек может совсем не интересоваться людьми, тем более эмоционально инте­ресоваться одним из людей.
        Любовь под любым другим названием
        Интересы - это сознательные привязанности; мы зна­ем, когда они у нас есть. Но существует другой тип привя­зан ноете й, которые мы можем не осознавать, но которые могут захватить нас сильней любого сознательного инте­реса. Это те привязанности, которые возникают еще до того, как мы начинаем что-то осознавать, они возникают в мире младенческих ощущений, о котором мы уже гово­рили. Привязанность младенца к собственному телу через ощущения, создающие основу первого осознания, есть начало способности к любви - любой разновидности люб­ви, как мы увидим.
        Начиная интересоваться различными частями своего тела, привязываясь к ним, развивающееся человеческое существо находит способы осуществления своих привязанностей, и эти способы, становясь привычными, усиливают сами при­вязанности. Мы уже приводили пример - дети сосут боль­шой палец, развивая привязанность ко рту и к удоволь­ствиям, которые он приносит.
        Привязанности такого типа мы обычно называем при­вычками. Мы повторяем одно и то же действие, одним и тем же способом проявляем свою привязанность, и не­много погодя сама привычка становится привязанностью, как будто особый способ действия сам по себе потреб­ность или желание. Ребенок любит сосать палец, или лю­бит спать на животе, или любит есть медленно и разбор­чиво. Взрослый любит газету за завтраком, выпивку перед обедом, свое место за базой во время бейсбольного матча. Эти на первый взгляд тривиальные привязанности могут быть так сильны, что человек тревожится и раздражается, если что-нибудь служит им помехой. Именно из-за по­добных привычек-привязанностей многие мало путеше­ствуют, а некоторые не способны к большой любви. При­вязанности, которые мы легко сбрасываем со счетов как привычки, могут принести любви и браку гораздо больше вреда, чем мы сознаем.
        Эти привычки-привязанности могут иметь очень глубо­кие корни. Привычки - слишком механическое название. Такую привычку, как, например, грызть ногти, мы можем отбросить. Привычка грызть ногти - это способ проявле­ния привязанности, но она не указывает, к чему именно привязан тот, кто грызет ногти. Привычка-привязанность может вырасти на основе какого-то инфантильного идеала, например желания оставаться связанным с материнской грудью. Такая ранняя привязанность, если тем или иным способом не была разрешена, способна влиять на индивида на протяжении всей его жизни. Не осознаваемая, она мо­жет стать корнем других привязанностей, которые человек вынужден развивать, хотя они не соответствуют его взрос­лым интересам. Именно раннее и глубокое происхождение некоторых привычек-привязанностей делает отказ от них таким трудным.
        Названия наших привязанностей (интерес, привычка или даже страстное увлечение) характеризуют наше отношение к ним и в определенном смысле описывают ту власть, ко­торую эти привязанности имеют над нами. Наши интересы и то, что людям просто «нравится», приносят нам созна­тельное удовлетворение, также мы чувствуем, что можем, если захотим, сознательно от них отказаться - на время или навсегда. Наши страстные увлечения приносят нам не только удовольствие, но и сознательную боль, мы рассмат­риваем их как преходящие, временные. Привычки, кото­рые не всегда приносят осознанное удовольствие, как раз труднее всего преодолеть. Нередко можно услышать, как мужчина говорит о женщине, к которой все еще привязан, хотя эта привязанность не приносит ему радости: «Навер­но, я к ней просто привык».
        Многие наши привязанности и даже привычки-привя­занности приятны, и мы испытываем к ним позитивные чувства. Заядлый курильщик может сказать: «Я люблю пер­вую утреннюю сигарету». Он может выкуривать две пачки в день и не получать удовольствия, может даже не замечать, как выкуривает эти сигареты, но сознательно наслаждается самой первой, он ее любит. Возникающие у нас привязан­ности могут вообще не приносить удовольствия, они могут определенно нам не нравится, и тем не менее мы испыты­ваем привязанность. Эти привязанности занимают свое место среди многих других разнообразных и на поверхнос­ти часто необъяснимых видов любви.
        Дерево со многими ветвями
        Интересы, привычки, увлечения - все это разновидно­сти привязанностей. Влюбленный, какие бы романтичес­кие чувства он ни испытывал, на самом деле является ком­бинацией всех этих скорее прозаических привычек, инте­ресов, привязанностей, которые сформировались у него с рождения. В них истинная история его любовной жизни. Романтическая любовь тоже входит в это единое целое, но является лишь частью истории человека любящего.
        Если представить себе развитие человека в виде дерева, а все разновидности его любви в виде ветвей, то любовь к другому человеку, вероятно, будет самой высокой веткой на этом дереве. Или, если хотите, самой прочной, такой, к которой можно подвесить качели. И тем не менее это толь­ко ветка, еще одна ветка среди многих других, и не всегда она самая крепкая и самая развитая из всех.
        Например, считается, что студентки колледжей больше всего интересуются молодыми людьми, а вот сами молодые люди могут больше интересоваться футболом, а некоторые даже увлечены учебой.
        Очень многие по-настоящему интересуются только ма­шинами. Многие молодые люди работают истопниками или сидят по вечерам с детьми, чтобы накопить денег и купить подержанный автомобиль. Теперь такой молодой человек проводит воскресенья, разъезжая по окрестностям с пред­метом своей любви. Рядом с ним может сидеть девушка, но предмет его любви не она. Это машина. Он испытывает ее, проверяет, как она вписывается в повороты, ищет пустые прямые участки дороги, чтобы развить максимальную ско­рость. Он радуется, когда машина отзывается на его при­косновения, а грохот ее двигателя для него - самая пре­красная музыка. Он разговаривает со своей машиной, поет ей, когда ведет; все свободное время он возится с ней, моет, полирует, ласкает.
        Эта любовь может сохраниться и после того, как он по­лучит диплом об окончании колледжа и окажется в мире, где будет делать свою карьеру, содержать жену и детей.
        Специалист в области исследования мотиваций недавно убедил производителей автомобилей откровенно реклами­ровать свой продукт как предмет любви, с подчеркиванием его сексуальности. Это может показаться крайностью, но в этом заключена психологическая истина, та, которую мы уже сформулировали, а именно: все виды любви есть, по существу, вариации одной и той же темы. Все они выража­ют привязанность.
        Это совсем не значит, что мужчина, который любит ма­шины, не может любить женщин. Он может любить свою машину, а также жену, детей, свой дом, свою работу, дру­зей, политику, покер и еще десяток других вещей. Его мо­гут привлекать также вольная речь, низкие налоги, романы Эрнеста Хемингуэя, джаз и разные виды ценных бумаг на рынке.
        Наши многочисленные виды любви сосуществуют и совсем не обязательно исключают друг друга. Индивид со многими «Любовями» - это тот, кто способен на мно­жество привязанностей. Если все они хороши для него, если приносят ему удовлетворение и обогащают жизнь и увеличивают производительность, тогда он счастливый че­ловек, вероятно, к тому же здоровый и хорошо адаптиро­ванный.
        У некоторых любящих интересы бывают самые неожи­данные и редкие. Если вы встретите человека, привязанно­го к древним шумерским письменам, или окаменелостям определенного геологического периода, или к подводным исследованиям, или к чему угодно, вы, вероятно, заметите, что он весь поглощен своим интересом и что он, вероятно, счастлив. Но если вы обнаружите, что у него нет отноше­ний с другими людьми, что у него никогда не было любов­ных связей, он никогда не вступал в брак, отрезал себя от родителей, семьи, друзей, - тогда вы, несомненно, заклю­чите, что человек этот необычен и, вероятно, ненормален. Ненормально в нем не то, что у него такие необычные ин­тересы, такая необычная любовь, а то, что это его един­ственная любовь. От людей мы ожидаем наличия многих и разнообразных любовных переживаний.
        Наши разновидности любви имеют семейное сходство
        На любви обязательно есть отпечаток любящего. Это проявляется в том, как мы ее выражаем. Любовь мужчины к гольфу и его любовь к жене иногда поразительно похожи. Мужчина с нетерпением ждет игры, надеется выиграть. Ему предстоит замечательный день. Но всегда что-нибудь ему обязательно мешает. Предыдущие игроки обязательно за­ставляют его ждать у каждой метки, те, что за ним, его торопят, его мальчишка, приносящий мячи, никак не оты­щет очередной мяч. Даже клюшки его подводят, клюшка неуравновешена и задевает за землю. Кончает игру он с самым слабым результатом и испытывает отвращение к голь­фу, ко всему миру и к себе самому.
        Тот же самый мужчина собирается провести вечер с же­ной: он поведет ее на ужин и в кино, и они хорошо прове­дут время вместе. Но она бесконечно долго одевается, не может решить, где бы ей хотелось поесть - и не успевает он опомниться, как у него возникает то же чувство, как после гольфа.
        Оба эти вида любви похожи, потому что любящий ведет себя одинаково, он одинаково любит то и другое. Он любит только идеальное и не в состоянии проявить хоть малей­шее терпение и справиться со своим напряжением и разо­чарованием. Он любит не гольф, а идеальный гольф. Воз­можно, у него только три партии из ста, сыгранных за год, оказываются идеальными, а остальные он безнадежно про­игрывает. Любовь к жене подчинена тем же ограничениям. Если бы она не испортила ему удовольствие своей беско­нечно долгой подготовкой, это сделал бы метрдотель, по­садив за столик, который ему не понравится, или офици­ант, обслуживающий слишком медленно или слишком быстро - совершенно неважно, что именно. Этому мужчи­не чрезвычайно трудно радоваться своей любви, потому что он способен на это, только когда она идеально соответству­ет его желаниям. Все разновидности его любви, большие и малые, отмечены одним и тем же недостатком.
        Два вида любви могут иметь еще одно общее свойство: они могут быть не искренней любовью, а заменой чего-то другого, какой-то гораздо более глубокой привязанности, которая не проявляется в собственном облике. Мужчина может любить гольф по причинам, которые кажутся совер­шенно очевидными, но истинные причины могут быть ни­как не связаны с гольфом. Возможно, он испытывает глу­боко запрятанную тревогу, ощущение опасности, и изба­виться от этой тревоги он может, только послав мяч на са­мое дальнее расстояние. Общий результат у него может быть посредственным, но он посылает мяч дальше всех, и это повышает его статус среди других игроков; по крайней мере, так ему кажется.
        Точно так же он может желать в качестве жены самую красивую женщину, какую только можно встретить. При этом он может не доверять ей, будет считать, что она постоянно поглядывает на других мужчин, не умеет вести хозяйство, или будет находить у нее множество других недостатков, однако не женится на женщине, какими бы достоинствами она ни обладала, если у нее нет выдающейся красоты.
        Этот мужчина использует и гольф и жену как замену любви, и в обоих случаях любовь его нарцисстическая. Он не любит ни гольф, ни жену, хотя может уделять им много времени. На самом деле он по-прежнему любит себя, как любит себя двухлетний ребенок, потому что только он сам способен принести себе подлинное удовлетворение. Он це­нит жену только за ее красоту, а гольф - за длинный бро­сок, потому что эти фрагментарные привязанности при­влекают к нему внимание и повышают самооценку, удов­летворяют его любовь к самому себе.
        Пирамида любви
        Мы создаем новые привязанности, у нас возникают но­вые виды любви в такой сложной форме, что проследить их развитие очень сложно. Одна любовь ведет к другой, и наши привязанности накладываются друг на друга, создавая пирамиду. Это легко увидеть на примере еды: некоторые привязаны только к бифштексу, но гораздо большее число людей любит разнообразную пищу; таким образом они на основе этой привязанности могут развить любовь к изыс­канным блюдам, к экзотической кухне, к тонким винам или вообще к кулинарии как к искусству.
        Некоторые любят один вид спорта - как спортсмены или зрители, но большинство предпочитают участвовать в разных играх или наблюдать за ними. Или постепенно число люби­мых видов спорта, число «любовей» может увеличиваться: тот, кто любит плавать, может увлечься подводным плаванием, он может стать путешественником в поисках теплых морей, где приятней заниматься подводным плаванием; наконец, ему понравится тропическая природа, на фоне которой он зани­мается своим любимым видом спорта. Социальные привязан­ности следуют тому же образцу: такие любители отыскивают других ныряльщиков и влюбляются в них.
        Наши самые деликатные привязанности мы накладыва­ем друг на друга точно так же. Любовь к самому себе при­водит к привязанности к статусу, который человек приоб­ретает в группе, отсюда - к привязанности к этой группе, и человек ощущает эту привязанность как страстную и ир­рациональную. Интерес женщины к самой себе приводит к увлечению драгоценностями, одеждой; воспользовавшись особыми способностями и возможностями, такая женщина может начать карьеру модного дизайнера.
        Все это упрощенные примеры и приводятся ради иллю­страции. Наша влюбленность в виды деятельности, в идеи, вещи или людей редко бывает такой прозрачной и легко объяснимой. Часто то, что нас на самом деле привлекает, бывает отодвинуто в сторону тем, что нас приучили счи­тать хорошим и правильным. Армия специалистов по рек­ламе постоянно пытается убедить нас в том, что то, что они продают, хорошо для нас. Многие наши привязанно­сти направляются незаметными культурными силами и те­чениями.
        Некоторые из этих культурных сил носят отчетливые половые различия. В каждом магазине игрушек есть разные отделы; с двух-трех лет мальчикам дарят легковые и грузо­вые машины, поезда и самолеты, а девочкам - кукол, ку­кольную одежду, посуду и игрушечные печи. Мы одобряем привязанность мальчика к бейсбольной бите, которой он несколько раз удачно отбил мяч; мы одобряем его стремле­ние собрать машину из частей, найденных на автомобиль­ной свалке; мы аплодируем ему, когда он зарабатывает и экономит деньги, чтобы купить себе настоящую машину или что-то другое желаемое. Мы очень активно воздейству­ем на мальчиков, вырабатывая у них привязанность к обла­данию, активности, достижениям.
        Девочек мы тоже ведем к тем же материальным привя­занностям, но также побуждаем их к большему проявле­нию человечности и любви. Если мальчики играют в хоро­ших и плохих парней и достигают статуса героя, используя игрушечное оружие, девочки играют в семью и заботятся о своих куклах.
        Мы можем обобщить все это и сделать вывод, что маль­чики растут, развивая материальные и профессиональные разновидности любви, а девочки - разновидности челове­ческие и семейные, и в определенном смысле мы будем правы. Но нужно снова сказать: такое обобщение стано­вится слишком абстрактным, когда мы переходим к чело­веческим существам, потому что в жизни каждого человека давления перекрещиваются и накладываются друг на друга. Некоторые при этом усиливаются, другие вступают в про­тиворечие с личными желаниями и потребностями.
        Любящий, сформированный культурой
        Хотя мы все в определенном смысле подчинены куль­туре, в которой живем, некоторые из нас развивают очень мощные и поистине доминирующие привязанности к идо­лам рынка, к целям, которые формулирует для нас обще­ство. Нужно жить в правильном районе и иметь правиль­ных соседей, вступать в брак с подходящим человеком, иметь определенное количество детей. Вообще, вступать в брак и иметь детей считается неоспоримым, не подвер­гаемым сомнениям, неизбежной привязанностью, кото­рая направляет нашу жизнь, независимо от того, удов­летворяет она нашим подлинным желаниям и потребно­стям или нет.
        Возьмем, например, ребенка, которого постоянно нака­зывают за малейший беспорядок во внешности, в поведе­нии или в комнате. Руки у него всегда должны быть чисты­ми, волосы причесанными, а манеры приличными. Такой мальчик может вырасти с необыкновенно сильной привя­занностью именно к такому образу жизни. На основе этой привязанности могут вырасти другие, которые ее усилят и скажутся на всей личности и даже на выборе профессии. Он может стать менеджером, специалистом по наведению порядка в делах, по созданию способов поддержания этого порядка.
        Такой человек может всю жизнь испытывать привязан­ность к новым и чистым вещам. Он поселится только в совершенно новом, только что построенном доме или квар­тире; ему и в голову никогда не придет покупать подержан­ную машину. Он привяжется к женщине не за ее тепло и любовь, а потому, что у нее всегда безупречные манеры и внешность и ни один волосок не выпадает из прически. Бели он женится, он может быть вполне доволен своим выбором, потому что жена привязана к тем же принципам порядка и эффективности. Вместе они создают безупреч­ную, почти асептическую семейную обстановку, которая лишь изредка нарушается вырывающимися наружу други­ми их потребностями, с которыми они не в состоянии спра­виться порознь или вместе.
        В потребностях, которые так глубоко укоренились, со­циально приемлемые цели легко находят плодородную по­чву. Такие люди всегда поддерживают то, что социально корректно в их группе; всякое отступление от нормы ка­жется им причудливым и странным. Они ведут себя так, словно боятся хоть в чем-то нарушить общепринятое и при­влечь к себе внимание. В защитной окраске конформизма они находят безопасность.
        Любовь хорошая и плохая
        Подгоняемые устойчивыми ветрами социального ок­ружения, многие из нас на самом деле теряют контакт с собственными желаниями и потребностями. Часть нашей индивидуальности всегда остается непроявленной, и неко­торые привязанности, которые лучше способствовали бы удовлетворению наших потребностей, слабеют и исчезают.
        Рассматривая многочисленные способы формирования привязанностей, мы не можем игнорировать тот факт, что некоторые виды любви возникают на основе сознательных желаний. Мы делаем выбор независимо от того, рациональ­ный он или нет. И обычно мало проку в том, чтобы рацио­нально объяснить истинное происхождение нашей привя­занности. Привязанность может быть совершенно ирраци­ональной и в то же время хорошей. По крайней мере не вредной.
        Некоторые виды любви настолько очевидно противоре­чат интересам индивида, что ему не нужно сообщать об этом: он и сам знает, что излишнее потребление пищи, ал­коголя или табака вредно. Женщина, привязавшаяся к муж­чине из-за того, что он расточительно тратит деньги, раз­влекая ее, может найти эту привязанность несчастливой, когда выйдет за него замуж и обнаружит, что его расточи­тельность превратилась в финансовую безответственность.
        Мужчина может влюбляться в очаровательных женщин, в одну за другой, но не в состоянии прочно привязаться ни к одной из них; такая легкомысленная любовь может при­носить радость и даже казаться ему хорошей и полезной, потому что он никогда не увлекается слишком серьезно и потому никогда и не страдает. И тем не менее более проч­ные и постоянные отношения могут быть хороши для него в другом смысле, о котором он не подозревает. Разница в ценностях подобна разнице во вкусах; например, те, кому нравится легкая популярная музыка, каждый месяц нужда­ются в новой мелодии, а те, кто ценит Баха, могут наслаж­даться своей привязанностью к одной и той же музыке нео­граниченно долго. Любящий, способный установить прочные моногамные отношения, удовлетворяет свои глубокие по­требности значительно успешнее, чем иной удовлетворяю­щийся последовательностью недолговечных связей. Боль­ше того, в таком случае не бывает пустых промежутков между одной любовью и следующей.
        Любовь хороша, когда удовлетворяет наши потребности и делает это без вреда и без вмешательства в другие хоро­шие и здоровые виды любви. Такая любовь позволяет нам чувствовать себя свободными, способными делать выбор, принимать решения. Мы можем на время забыть о такой любви, заняться чем-то другим, а потом вернуться к ней с удовольствием, не омраченным чувством вины.
        Нам не нужны сложные и тщательно разработанные пра­вила, чтобы узнать такую любовь. По тому, как она обога­щает нашу жизнь, не оставляя горького послевкусия, мы понимаем, что она хороша для нас.
        Любовь, которая для нас плоха, может удовлетворить некоторые потребности, но вступит в противоречие с удов­летворением других, а потребности, которые она удовлет­воряет, скорее всего окажутся невротическими. Такая лю­бовь стремится поработить нас, командовать нами, принуж­дать и овладевать; мы живем, окруженные страхом нару­шить установленные для нас правила, как будто живем при фашистском правительстве.
        Иногда любовь, которая плоха для нас, даже не распо­знается как любовь. Возьмем в качестве примера девушку, мать которой всегда тревожилась о ней, потому что она в детстве очень плохо ела. Идеал здорового ребенка для ма­тери - пухлый, с ямочками, розовый и постоянно улыбаю­щийся. А девочка страдала коликами, была очень худой, без ямочек, лицо ее не было розовым, и она редко улыба­лась. Мать срывала свое разочарование, пытаясь кормить ее силой, а девочка отвечала тем, что отказывалась откры­вать рот; иногда ее даже рвало. Но в возрасте двенадцати­тринадцати лет все изменилось, и девочка начала есть мно­го и помимо своей воли. Теперь ее мать (да и она сама) мечтала о нимфоподобной стройной фигуре, а бедная де­вочка была полной, неповоротливой и с плохим цветом кожи. И теперь та самая мать, которая раньше говорила ей: «Ты должна закончить все на тарелке, прежде чем выйдешь из-за стола», говорит: «Ты должна прекратить столько есть, должна сесть на диету».
        Разумеется, это пример гневного, враждебного поведе­ния, протест против матери, которую никогда не удовлет­воряло то, какой была ее дочь. Девочка пронесла этот свой протест через всю жизнь; став взрослой, все свои лучшие интересы она принесла в жертву победе, которую одержать невозможно. Впоследствии она довела свою фигуру до более привлекательных размеров, но внутри оставалась все той же маленькой девочкой, ведущей ту же самую борьбу.
        Всякий, кто на протяжении всего детства вел схожую борьбу, подобен рыцарю в доспехах, едущему по местности с копьем в руке в поисках дракона, которого можно было бы убить. Молодая женщина со временем найдет молодого человека и выйдет за него замуж, но брачные клятвы не устранят враждебности, которую она пронесла сквозь годы. Рано или поздно эта враждебность найдет выход, и где бу­дет этот выход, как не в ее браке?
        И вот ее муж становится жертвой ее враждебности, к которой не имеет никакого отношения. Он не виноват в ее протесте, в гневе, который нарастал в ней все время, пока она росла. И ему приходится соглашаться с ней. Согла­шаться во всем, в самых тривиальных делах, иначе она нач­нет проявлять свою враждебность таким образом, что раз­рушит брак, хотя эта враждебность не имеет отношения к ее браку, к сексу или к мужу, которого она на самом деле любит.
        Любовь как сражение
        Борьба - тоже форма любви. Нельзя считать, что если два человека ссорятся, они не любят друг друга. Нужно помнить, что Фрейд считал любовь разновидностью привя­занности. Он не говорил, что эта привязанность создана на небе. Он не описывал ее как романтическую, поэтическую, идиллическую. Он не сравнивал ее с симфонией или сол­нечным закатом, он просто говорил, что она связана с ощу­щением осуществленности и счастьем. Короче говоря, он называл ее просто привязанностью.
        Конечно, те, кому везет, находят и счастье, и осуществлен - ность. У них был хороший ранний опыт, или они ликвидиро­вали результаты плохого опыта, а может, немного и того и другого. Они находят осуществленность в любви и в работе, которая тоже является привязанностью к определенному на­бору идей, занятий, профессиональных навыков, а потому - тоже любовь. Они находят осуществленность в игре, в друзь­ях, и все эти привязанности - тоже любовь.
        Все это примеры любви. Любовь, разрешающаяся в бра­ке и в обязательстве прожить жизнь с другим индивидом, есть только один из видов любви, правда, самый трудный. В такую любовь мы целиком вкладываем себя и достигаем успеха, если в ответ получаем богатое вознаграждение. Дру­гие виды любви легче. Дружбу, например, легче завязать и легче поддерживать, потому что она не так многостороння, как сексуальная любовь.
        Часто любовь негативна по своим качествам. Любовь между родителями и ребенком часто представляет собой сражение. Когда ребенок ведет себя хорошо и делает то, чего от него ожидают, он обычно не привлекает к себе вни­мания. Родители не станут по поводу каждого случая, когда он проявил послушание, говорить: «Ты очень хороший маль­чик, Джонни». Вовсе нет. Хороший ребенок невидим и не­слышим; его словно нет.
        Но стоит ему поступить неправильно, луч прожектора сразу осветит его, он оказывается в центре сцены, он звезда представления. Родители ругают его, шлепают; если он уже слишком большой, чтобы его отшлепать или они вообще не прибегают к такому методу, они будут изобретать другие драматичные способы наказания: лишат карманных денег, не разрешат в субботу идти в кино, не позволят смотреть любимую телепрограмму. Они очень постараются дать ему урок, чтобы он его запомнил.
        И он его запомнит. Он запомнит всю эту драматичность, все возбуждение, центром которого был, все внимание, ко­торое привлек к себе своим нехорошим поведением. И это станет удовольствием. Даже наказание может стать удоволь­ствием по сравнению с полным отсутствием внимания.
        В шоу-бизнесе говорят: даже плохая слава хуже неизвест­ности. Очевидно, дети предпочли бы доброе и любящее внимание; они хотели бы, чтобы родители их одобряли. Им хотелось бы, чтобы их обнимали, целовали, играли с ними и говорили разные приятные слова. Но когда они ведут себя хорошо и заслуживают подобного внимания, родители со­вершенно их игнорируют. И поэтому дети хватаются за про­тивоположное: гнев, брань, шлепки и наказания они пред­почитают отсутствию внимания.
        В глазах ребенка все это тоже становится проявлением любви. Любое проявление эмоций, хороших или плохих, есть любовь, - все, кроме равнодушия. Ребенок, в жизни которого такая любовь преобладала, будет распознавать ее, и став взрослым. Любовь для него - это битва, потому что для мужчины и женщины, которые решили жить вместе, в одном доме, растить детей, справляться с финансовыми трудностями и проживать вместе не только счастливые, но и трудные времена, любовь - вовсе не простые отноше­ния. Она включает в себя нужды и желания обоих, причем о многих таких нуждах и желаниях они сами не подозрева­ют и не понимают их. Некоторые из этих потребностей не могут быть удовлетворены даже в очень хорошем браке.
        Когда личности сталкиваются всеми аспектами своих любовных отношений, неудивительно, что они задевают друг друга, вызывая не слишком приятные ощущения. Иногда такое трение становится единственным способом выраже­ния тех или иных тайных потребностей; только тут они ста­новятся заметными. Ссора может послужить самым эффек­тивным катализатором какой-то неопределенной неудов­летворенности.
        Иногда мужчина просто нуждается в поддержке со сто­роны жены. Он испытывает необходимость самоутвержде­ния; ему хочется показать ей, а может, и самому себе, что он не должен всегда быть разумным, готовым на компро­мисс, что он имеет право настоять на своем. Иногда такую, же потребность испытывает женщина: она хочет не усту­пать, а проявлять упрямство, просто поступить по-своему, права она или нет.
        Тот простой факт, что в браке часто проявляются противо­речия и враждебность, вовсе не означает, что партнеры не привязаны друг к другу. Многие пары долгие годы проводят в ссорах, разводятся, а потом снова вступают в брак друг с дру­гом. Или вступают в брак с другими партнерами, но продол­жают контактировать и спорить друг с другом из-за алимен­тов, или детей, или адвокатов, или счетов, не оплаченных еще в первый год их брака. Чем бы это ни было, они цепляются за этот предлог и продолжают ссориться всю жизнь. С новыми супругами они могут вести себя вполне миролюбиво, но в отношениях друг с другом их любовь - по-прежнему битва, и они отказываются положить ей конец.
        Любовь - это все вместе, положительное и отрицатель­ное, плохое для нас и хорошее. Она может сделать нас сча­стливыми. В своем первом проявлении, в младенчестве, любовь действительно приносит счастье, удовлетворение, блаженство. Младенец привязывается только к тому, что дает ему удовольствие. Его «любови» просты, все они пози­тивны, все приносят наслаждение. Но по мере того как он выходит из теплицы младенчества, он оказывается в мире, центром которого больше не является и в котором его же­лания больше не всемогущи, а любовь окрашивается оттен­ками отсутствия радости и счастья. Он любит родителей, но одновременно и ненавидит их - хотя бы по той причи­не, что они предъявляют к нему требования, противореча­щие его детским желаниям. Он любит братьев и сестер, но и ненавидит их, потому что вынужден делиться с ними всем, в том числе и самым главным - любовью родителей. Он любит и ненавидит учителей, своих лучших друзей, школу, игры, отпуска, работу.
        Вопреки всем этим соображениям многим трудно при­нять любовь просто как привязанность. Нам хочется думать о любви как о приятной и благополучной привязанности или даже как об идеальной привязанности мужчины и жен­щины. Многие используют это слово исключительно в том идеальном значении, какое самая горячая смертная любовь способна пережить только как мгновение. Больше того, наше желание счастья, одобрения, принятия и теплых чувств по­буждает нас считать любовь ответом или удовлетворением всех этих потребностей.
        В результате наш интерес сужается и обращается только к одному виду любви - прочной, приносящей глубокое удовлетворение от привязанности, которая иногда возни­кает между мужчиной и женщиной. Но это так же мило и нереалистично, как солнечные часы в саду, на которых на­писано: «Работают, только когда светит солнце». Более трез­вый взгляд должен напомнить нам, что мы ежедневно про­живаем 24 часа, а они могут быть не только солнечными, но и пасмурными, и что мы стареем даже во сне. Некото­рые отрезки нашей жизни напоминают яркие солнечные часы, но мы лучше поймем любовь, если будем учитывать все прожитые часы - от самых тусклых и болезненных при­вязанностей до самых богатых общих чувств.
        Реалистическое мышление, таким образом, предполага­ет, что не бывает совершенных переживаний и опыта; ни один человек не вырастает без недостатков. Идеал - абсо­лютно адаптировавшийся человек - это вымысел, что-то такое, к чему мы стремимся, но чего никогда не достигнем. Во всех нас есть определенные младенческие привязаннос­ти, которые всегда остаются с нами, от которых мы не из­бавляемся, когда становимся взрослыми, - ни с возрастом, ни с жизненным опытом, ни даже с мудростью. И эти при­вязанности находят способ выразить себя в нашей взрослой любви.
        К счастью, существуют силы, которые сводят нас вмес­те, вопреки нашему несовершенству. Мы не можем ждать, пока станем идеально подходить друг другу. И одно из наи­более мощных притяжений, которое побуждает развитие привязанностей, это сексуальное влечение.
        4. СЕКС С ЛЮБОВЬЮ И БЕЗ НЕЕ
        Первое, что мы отмечаем в любом человеке, - мужчина это или женщина. И никогда об этом не забываем! Имя, номер телефона, профессия, политические взгляды - все это может ускользнуть из памяти, но пол индивида - ни­когда. Это мы знаем, даже если буквально больше ничего о человеке не знаем. Когда ребенок рождается, первый воп­рос, который мы задаем: «Мальчик или девочка?»
        Все, что так глубоко укореняется в нашем восприятии, привычках и памяти, должно быть важным. Однако еще несколько десятилетий назад пол публично не обсуждался. Даже сегодня, хотя наше отношение значительно либера­лизовалось, цензура по-прежнему контролирует основные средства масс-медиа в отношении секса.
        Природа этой цензуры меняется от одного общества к другому. В Европе многие кинофильмы делаются в трех вер­сиях: стандартная европейская, несколько более вольная для Латинской Америки и очень строгая для Соединенных Шта­тов. Внутри этих различий существуют и другие. Например, в иностранных фильмах гораздо больше обнаженных тел, чем в американских, но гораздо меньше поцелуев.
        Обычаи островов
        Чем шире пропасть между культурами, тем заметней от­личия в отношении к сексу. Пока Вторая мировая война не превратила острова Тихого океана в поле сражений и тем самым пустила их по западной культурной орбите, острова эти были раем для антропологов. Наше общество относи­тельно мало влияло на них, и сексуальная практика на не­которых из этих островов поразительно отличалась от на­шей. Когда впервые была опубликована книга Маргарет Мид «Достижение совершеннолетия в Самоа»[3 - Маргарет Мид (1901 -1978) - антрополог и этнолог. Занималась исследованием поведения детей, взаимосвязей между культурой об­щества и психологией личности. Особенной известностью пользо­вались ее исследования первобытной культуры. Указанная Фром­мом книга впервые была опубликована в 1928 году. - Прим. перев.], читатели Соеди­ненных Штатов узнали, что подросткам, мальчикам и де­вочкам, не только не запрещают заниматься сексом, напро­тив, их побуждают это делать. Такое поведение одобряется. В то время в нашей стране родители седели не от возраста, а из-за тревоги по поводу сексуального поведения своих детей-подроетков.
        В зависимости от предубеждений читателей в этой обла­сти самоанские откровения зачаровывали или отталкивали, но возникало и множество вопросов. Что происходит с не­законнорожденными детьми? Какой брак может возникнуть на основе такого общества? В какой степени распростра­нен промискуитет, насколько сексуально свободна женщи­на? Читателей поразило, что в результате ранних отноше­ний дети почти никогда не рождаются, а неверность в бра­ке на Самоа практически неизвестна. Многие примитив­ные племена находят добрачную сексуальную деятельность приемлемой как для девочек, так и для мальчиков, но не­верность в браке карают смертью, которой иногда предше­ствуют самые изощренные пытки. В древние времена нару­шителей супружеской верности забивали камнями насмерть.
        Каждое общество пытается по-своему справиться с мощ­ными сексуальными порывами.
        К незаконнорожденности проявляется особое табу, кото­рое не разделяется культурами, даже близкими к нашей. Са­мый большой позор на долю женщины выпадает в случае рож­дения внебрачного ребенка. Это считается настоящей ката­строфой. Однако в соседнем Пуэрто-Рико до последнего вре­мени, а в некоторых частях острова и сегодня дети очень ча­сто рождаются вне брака, и общество выработало разумный и человечный подход в отношении такого события.
        Несколько лет назад в больнице святого Луки я осмат­ривал младенца, забота о котором требовала некоторых пе­ремен, и не мог понять, кто родители ребенка. Двое из при­сутствующих были очень молоды: мальчик и девочка в са­мом начале подросткового возраста, а третий - взрослый мужчина. Казалось, никто из них не может быть родителем младенца. Наконец, я спросил их, и мужчина ответил:
        - Я дедушка. Вернее, не дедушка, а отец.
        Это лишь усилило мое непонимание, и тогда он объяснил, что отцом ребенка является мальчик, его сын. Девочка - мать младенца, но не жена мальчика.
        - Они слишком молоды, чтобы пожениться, - серьез­но говорил отец-дедушка. - Мы не позволили им поже­ниться, но они живут с нами, и мы заботимся о младенце.
        В этом не было никакого стыда. Очевидно, мальчик и девочка были слишком молоды для брака, но биологически достаточно созрели, чтобы иметь ребенка. Глава семейства взял на себя ответственность за всех троих, и в результате всем участвующим это приносит пользу. Такова была рас­пространенная практика в Пуэрто-Рико, причем многие дети даже не знали, кто их биологические родители. Но роди­тельская забота и родительская любовь у них была. Их не преследовала печать позора, и никакого вреда не причиня­лось ни им, ни их слишком молодым родителям.
        Такая организация возможна в больших семьях, пред­ставленных сразу несколькими поколениями. Подобные семьи распространены в Пуэрто-Рико и в других культурах. Да и в нашей культуре совсем недавно тоже существовали
        такие семьи, однако мы вряд ли можем вспомнить время, когда незаконнорожденный ребенок не считался позором.
        Что же это за могучая сила, с которой приходится счи­таться каждой культуре на протяжении всей истории? Что такое секс, ведущий к такому количеству и разнообразию методов подавления, цензуры и табу?
        Конечно, мы понимаем, что нам нужно не просто зна­чение слова. Словарь в этом отношении поможет нам не больше, чем в таких словах, как красота, истина или лю­бовь. Все это не просто слова. В них, скорее, природа кон­цептов, поэтому их значение нужно устанавливать во всем теоретическом контексте их использования.
        Что такое секс?
        Зигмунд Фрейд определял секс как использование тела для получения удовольствия. Это определение включается в общую структуру учения Фрейда о важности ранней фи­зической жизни ребенка. Фрейд видел в младенческой ве­гетативной деятельности: еде, сне, выделениях - первое удовлетворение, получаемое ребенком.
        Эти телесные радости, которые предшествуют более поздним генитальным сексуальным удовольствиям, тесно с ними связаны, и потому с практической точки зрения их можно рассматривать вместе. По существу, это означает, что все сенсорные удовольствия, которыми мы наслажда­емся, настолько сходны с сексуальными, что их можно на­зывать одним и тем же словом.
        Это будет означать, что женщина, примеряющая мехо­вое манто, длинными ласкательными движениями прово­дящая рукой по поверхности меха, наслаждающаяся его текстурой, испытывающая наслаждение каждым нервом кончиков пальцев, испытывает сексуальную реакцию. Ре­бенок, приканчивающий шоколадное пирожное и прижи­мающийся лицом к тарелке, чтобы подобрать последние сладкие крошки, роскошествует в чисто физическом, а сле­довательно - в сексуальном наслаждении.
        На более утонченном уровне гурман держит в руках хру­стальный бокал с вином, изучает его цвет, водит бокалом перед носом, принюхиваясь к аромату, отпивает, перека­тывает глоток вина во рту, ласково касается его языком. Он наслаждается вином с помощью зрения, обоняния, вкуса. Он использует свой организм - или его части - для полу­чения наслаждения. Использование тех же частей организ­ма в более традиционном представлении о сексе - это дол­гий чувственный поцелуй молодых влюбленных.
        Все эти сенсорные переживания Фрейд называл сексу­альными. Таким образом, можно сказать, что секс - это использование организма для наслаждения привязанностью, страстью, любовью.
        Однако в обычном нашем понимании секс имеет бо­лее ограниченный смысл. Мы имеем в виду простое ис­пользование функций организма для продолжения рода, то есть чисто биологическую сторону секса; или приме­нение первичных и вторичных половых органов для по­лучения удовольствия - чисто сенсорная интерпретация. Или мы можем вести себя так, словно испытываем страсть, но на самом деле только скрываем, что получаем исклю­чительно физическое удовлетворение, но с помощью парт­нера.
        Все эти использования слова «секс» имеют нечто общее: они описывают разновидности поведения, в котором выра­жается внутренний порыв или желание получения удоволь­ствия и поиск удовлетворения этого желания. При этом для получения удовольствия используется тело.
        Во всех этих формах, а сексуальность может принимать множество форм с использованием полового сношения и без него, есть еще одна составляющая, которая определяет индивидуальные особенности сексуального поведения. Эта составляющая - личность человека.
        Выше мы уже говорили, что невозможно изучать любовь без любящего. Точно так же невозможно оторвать сексу­альное поведение от индивида. Некоторые люди наслажда­ются богатейшей сексуальностью, используя при этом все свои чувства: осязание, вкус, обоняние. Любящие усилива­ют свои переживания с помощью чувств, действующих на расстоянии: они любят вид своего любимого, звук его голо­са, даже звук шагов.
        Поэты прошлого красноречиво прославляли такую об­щую сексуальность. Они с энтузиазмом писали об упоении дыханием любимой, о вкусе ее губ, о запахе ее волос и кожи; они слышали музыку в ее голосе, взгляд их наслаждался роскошью ее тела.
        Многие заметили упадок чувствительности в наше вре­мя. Век машин и автоматов избавляет нас от использова­ния организма в работе, но и отвлекает от использования организма для получения удовольствия. Мы страдаем бед­ностью ощущений и чувств, в том числе обеднением сексу­альности и способности выражать любовь и наслаждаться ею. Даже в речи нам не хватает чувственных прилагатель­ных - теперь для нас все просто «здорово» или «ужасно».
        Мы не стараемся сосредоточиваться на чисто чувствен­ных радостях, наслаждаться ими, разнообразием их речево­го выражения, короче говоря - не относим их к основным благам жизни. Нас убеждают во вреде чревоугодия, однако чревоугодие в каком-то смысле необходимо для сексуаль­ного удовлетворения. Наиболее полная сексуальная реак­ция доступна лишь тем, кто в наибольшей степени пользу­ется собой физически. Такие люди не могут приходить в энтузиазм только по поводу идей. Они уважают свои чув­ства и наслаждаются физическим их проявлением.
        Любовь без секса
        Существуют проявления любви, даже у влюбленных, не связанные с сексом. Каждый акт доброты или заботы есть проявление любви, положительных чувств. Мужчина иногда наиболее эффективно выражает привязанность к жене, со­глашаясь с ее мнением или спрашивая у нее совета; выра­женное им уважение к ее уму и здравому смыслу повышает ее самооценку, заставляет чувствовать себя нужной; таким образом он совершает по отношению к ней акт любви.
        Существуют виды любви, из которых сексуальный эле­мент исключается просто и естественно, как, например, в дружбе, в привязанности и уважении к коллегам на работе, в отношениях родителей со взрослыми детьми. Маленькие дети, конечно, нуждаются и обычно получают физические проявления любви родителей. Хотя обычно родители не считают это сексуальным выражением своей любви, в раз­витии детей это именно так, это важнейший шаг в их сек­суальном развитии.
        Любовь без секса всем знакома, и мы можем привести множество примеров такой любви. Секс без любви тоже знаком.
        Любовь без секса санкционируется обществом. Мы по­нимаем такую любовь, признаем ее, чувствуем себя с ней комфортно. Однако секс без любви у очень многих таким одобрением не пользуется. А в его самых крайних проявле­ниях, таких, как проституция или секс ради получения вы­годы, считается социальным злом.
        Однако мы можем принять гедонистическую идею «ку­выркания в стоге сена». Мы принимаем здоровую фальстафовскую разновидность секса и наслаждаемся ею; мы ценим здоровый секс XVIII века в «Томе Джонсе»^[4 - Фальстаф - герой ряда пьес Шекспира. Том Джонс - герой романа «История Тома Джонса, найденыша» английского писа­теля Генри Филдинга. - Прим. перев.]^. Мы принимаем такой секс, потому что по существу это не секс без любви, хотя любовь в данном случае может быть очень краткой, преходящей, возможно, всего лишь мгновенной физической привязанностью. Это секс с взаимным и разделенным на­слаждением, прямое и неосложненное использование тела для обретения радости. В таких беспечных, беззаботных по­ловых сношениях есть такая же беспечная и беззаботная любовь. Общество не одобряет этого, не может позволить себе одобрить, потому что оно нуждается в стабильности и ответственности, которых нет в таких отношениях. Но по- человечески нас такой тип сексуального поведения не слишком тревожит, потому что в нем проявляется любовь, пусть всего лишь на мгновения. Это не хладнокровный, лишен­ный любви секс.
        Некоторые виды секса без любви не хладнокровные, но еще менее удовлетворительные, и психологические иссле­дования это показывают. Многие мощные подсознатель­ные силы способны определить сексуальное поведение муж­чины и женщины, но такое поведение - попытка найти удовлетворение потребностей, возникших очень давно и оставшихся неудовлетворенными. В своем происхождении это не сексуальные, а подсознательные психологические по­требности, которые нашли свое выражение в сексе.
        Например, есть женщины, которые испытывают посто­янную необходимость возбуждать мужчин. Неважно, при­нимают они мужчину или отвергают, и чем больше муж­чин, тем лучше. У каждого поколения есть свое название для таких женщин - прелестница, искусительница, ко­кетка. Мы можем рассуждать о том, что толкает женщину к такому поведению. Возможно, это нарциссизм, она по­лучает удовольствие от того, что ее желают. Возможно, это способ отомстить первому мужчине, который ее отверг, быть может, отцу. Другие женщины возбуждают муж­чин не для того, чтобы их отвергнуть, а чтобы поработить, покорить; такая женщина стремится к господству над муж­чинами, она хочет психологически кастрировать их; как кокетка, она использует секс как оружие, как выражение враждебности.
        Есть и такие женщины, которые подсознательно пред­лагают мужчинам воспользоваться своим преимуществом, тем самым доказывая, что все мужчины плохие. У таких женщин постоянные внебрачные беременности и аборты, каждый раз мужчины их бросают, и они вынуждены само­стоятельно справляться с проблемами, оплачивать счета и испытывать мучительные переживания. Всякому, кто со­гласится их выслушать, они снова и снова будут доказы­вать, что все мужчины плохие, однако снова и снова будут принудительно продолжать демонстрировать это своим по­ведением.
        Некоторые женщины пойдут на все ради одобрения, и то, что их желают, с ними занимаются любовью, для них служит проявлением такого одобрения, пусть и иллюзор­ным. Такие люди обычно страдают от глубокого ощущения непригодности ни к чему. Они подобны девушке, которая никому не может сказать нет. Есть женщины, которые по­стоянно вступают в связи, доказывая свою женственность, в которой подсознательно сомневаются.
        Мужчины тоже не свободны от использования секса в подсознательных и не связанных с наслаждением целях. Мужчина ведет себя, как Дон Жуан, внутренние потребно­сти вынуждают его снова и снова доказывать свою муже­ственность и привлекательность. Предположение, которое доказывается снова и снова, не доказывается вовсе, и тем не менее он вынужден постоянно доказывать свои сексу­альные достоинства, в которых в глубине души не уверен.
        Некоторые мужчины пускаются в другую крайность и избегают секса из страха продемонстрировать свою неадек­ватность. Другие опасаются вызвать слишком сильные чув­ства в женщине: такой мужчина боится женской любви, боится, что эта любовь будет доминировать в его жизни, как было в детстве, вероятно, с матерью.
        Сексуальные антипатии приобретают странные формы, и тем не менее они встречаются. У мужчины возникает от­вращение к поцелуям женщины, даже если он эту женщи­ну любит, причем он объясняет, что когда женщина сексу­ально возбуждена, она по-другому пахнет. Нормальный здо­ровый любящий реагирует прямо противоположным обра­зом. Он наслаждается каждым аспектом секса, в том числе запахом женского тела. Странности в сексуальном поведе­нии мужчины указывают на действие скрытых сил, отлич­ных от простого сексуального желания.
        Секс как проявление агрессивности и враждебности, а не любви используется и мужчинами и женщинами, но, воз­можно, чаще мужчинами. Солдаты победившей армии име­ли право насиловать женщин захваченного города. В про­шлом это было неофициально общепринятым обычаем. Больше мы не будем говорить об агрессивности в сексе.
        Некоторые социальные искажения
        Мы говорили о тех отклонениях в сексуальном поведе­нии, которые являются исключительно индивидуальными, личными. Но есть и такие возможности искажения здоро­вого сексуального проявления любви, в которых виновато общество.
        Было уже сказано, что каждое общество вынуждено было искать способы контроля мощных сексуальных порывов. Наш способ - как можно дольше подавлять секс. Хотя сегодня мы знаем, что наши дети с самого рождения сек­суальные существа, что все их ранние физические пере­живания имеют прямое отношение к сексу и любви, мы все равно стараемся делать вид, что это не так. Мы про­должаем упорствовать, несмотря на распространенное в наши дни понимание необходимости сексуального воспи­тания детей. Необходимо, чтобы дети открыто и честно знакомились со сведениями о сексе; чтобы была разруше­на связь между сексом и чем-то нехорошим, запретным и грязным. Поэтому в школы вводятся программы сексуаль­ного просвещения.
        Родительские комитеты^[5 - Американские родительские комитеты, часто упоминаемые в книге Фромма, это не совсем то, что известно под таким назва­нием у нас. В США - это скорее попечительские советы, заня­тые главным образом сбором средств и их распределением. В эти комитеты входят наиболее уважаемые члены общины, причем совсем не обязательно, чтобы они были родителями учеников дан­ной школы. - Прим. перев.]^ по всей стране проявляют в этом смысле повышенную активность. Они проводят со­брания, собирают фильмы и другой учебный материал, побуждают школьные советы включать в программу сек­суальное образование. Все это очень достойные усилия, и они позволяют либерализовать секс, но, к несчастью, сделать могут очень немногое, потому что содержанием обучения во всех случаях становится биология секса. Био­логия секса - достойная изучения научная тема и может представлять интерес для интеллектуальных обсуждений, но она совсем не помогает понять секс как нечто связан­ное с чувствами и эмоциями или способствовать здоровой и счастливой сексуальной жизни.
        С помощью биологии мы не приблизимся к пониманию секса. Когда немного раньше в этой главе мы попытались ответить на вопрос «что такое секс», мы привлекли несколь­ко значительных слов и понятий, но ничего не говорили о биологии. Многие дети, послушно прошедшие курс сексу­ального обучения, говорили нам, что чувствуют себя обма­нутыми. Они кое-что узнали об анатомии и физиологии, но не узнали того, что хотели узнать, того, что играет такую важную роль в жизни подростков. Биология не дает им нуж­ной формулы.
        Но какова же в таком случае формула здоровой сексу­альной жизни? С одной точки зрения, она очень проста, с другой - чрезвычайно сложна. Ее, например, можно сфор­мулировать совсем просто: для здоровой сексуальной жиз­ни нам нужна только способность искренне ценить секс. Но именно здесь начинаются трудности. Дело в том, что в нашей культуре мало у кого есть способность относиться к сексу без искажающего, портящего, устраняющего искрен­ность влияния других отношений. Мы приносим с собой во взрослую жизнь массу запретов, страхов, представлений о том, что секс грязен, греховен, что он вызывает отвраще­ние и служит проявлением только животного начала. Мало кто способен в значительной степени избежать подобных влияний.
        Это цена, которую мы платим за цивилизованность. Цивилизованные люди прикрывают сексуальные органы одеждой, избегают говорить о сексе в присутствии детей и вступают в сексуальные сношения в строгой тайне и в уеди­нении. В нашем обществе в идеале дети ничего не должны знать о сексе, кроме того, что и когда мы решим им ска­зать. На практике, конечно, ничего из этого не получается. Мы не можем помешать детям видеть, удивляться и зада­вать вопросы.
        Неправильные вопросы, неверные ответы
        Книги о воспитании детей рассказывают родителям, как отвечать на вопросы детей о сексе. Они даже приводят при­мерные ответы. Но сами родители воспитаны методом умол­чания, как и их родители, и разрушить старые преграды очень трудно.
        Родители стараются. Они прилагают самые добросовест­ные усилия. В комнату, в которой мама разговаривала с подругой, вбежала маленькая девочка и спросила:
        - Мама, мама, откуда я?
        И мама, свободная от старомодных ограничений, забыв о присутствии подруги, принялась подробно объяснять, откуда берутся дети. Девочка какое-то время вежливо слу­шала, но потом прервала:
        - Да нет, мама, соседская девочка Джейн говорит, что она из Бостона, а я откуда?
        Иногда в своем стремлении поступить правильно роди­тели отвечают не на те вопросы.
        Иногда родители сознают, что упустили время объяс­нить детям, что такое секс, и начинают тревожиться, что дети ничего об этом не знают. К тому времени как ребенку исполнится шесть-семь лет, родители могут отвести его к детскому врачу и сказать:
        - Доктор, объясните ему.
        Известный нью-йоркский педиатр рассказал об одном таком разговоре с семилетним мальчиком. Он удобно уса­дил мальчика и стал объяснять ему так называемые факты жизни. Мальчик покорно слушал, но когда объяснение за­кончилось, воскликнул:
        - Но доктор, когда я вырасту, я хочу быть бизнесменом!
        Дети обычно обнаруживают, что их вопросы не замеча­ют, на них или совсем не отвечают, или отвечают излиш­не тщательно. Родители либо отшатываются от этой темы, либо относятся к ней слишком серьезно. Дети чувствуют, что в этой теме есть что-то нехорошее и им лучше не спра­шивать.
        Задолго до того как они овладевают словами, задолго до того, как они становятся способны сознательно отнестись к этой теме, их уже учат определенным отношениям. Ци­вилизация уже наложила на них свой отпечаток. Наши обы­чаи частной жизни, наши цивилизованные привычки к стьщу и скромности, наше цивилизованное внимание к гигиене - все это совместно действует на ребенка, когда он еще со­всем мал. Он связывает эти части своего тела с грязью и стыдом и проявляет такое отношение позже, когда узнает их сексуальные функции. Первая реакция шокированного ребенка:
        - Мои родители так никогда не делают. Папа никогда так не поступает с мамой.
        И это очень печально, потому что говорит нам, что ре­бенок воспринимает взрослую сексуальность как нечто ужас­ное, немыслимое, что-то такое, что хорошие люди, хоро­шие родители никогда не делают.
        Сексуальное наслаждение и вина
        Ощущение, что в сексе есть что-то плохое, по большей части вызывается и поддерживается чувством вины, воз­никшим в результате опыта мастурбации. Нет сомнений в том, что все дети, обнаруживая свои гениталии и ощуще­ния, которые с ними связаны, проходят через период ма­нипуляции гениталиями. Мы называем эти манипуляции мастурбацией. Родители, конечно, очень различаются в сво­ем подходе к такому поведению детей. Некоторые прихо­дят в ужас и прибегают к откровенным наказаниям, очень многие пытаются каким-то способом помешать ребенку, и лишь очень немногие родители, если таковые вообще су­ществуют, встречают такое поведение, как первые шаги своего ребенка. Дело в том, что, хотя книги о воспитании детей не жалеют слов для выражения неодобрительного отношения к наказаниям, ни в одной из них не говорится о том, что с помощью мастурбации ребенок обнаруживает высокочувствительные части своего организма, которые позже, как мы надеемся, будет использовать для самого глу­бокого и ценного выражения любви.
        Родителям никто не советовал относиться к мастурба­ции спокойно. Дети обязательно чувствовали, что в этом есть что-то запретное, но тем не менее оставались привязан­ными к приятному исследованию возможностей своего тела. Многие дети считают, что то, что они делают, настолько плохо, что полностью изгоняют это из сознания. И когда становятся взрослыми, вообще не помнят, что когда-то ма­стурбировали. Забыты бывают также неодобрительные взгля­ды родителей. Сама тема мастурбации остается неприят­ной, и они в связи с ней испытывают тревогу.
        Но это не удерживает взрослых от занятий мастурбаци­ей. Они перестают использовать с этой целью гениталии, но мысли их сохраняют то же мастурбаторское качество. Киоски заполнены журналами, которые вызывают и обо­стряют такие мастурбаторские фантазии. И в результате мы остаемся с чувством сексуальной вины, которое про­должает сказываться на использовании тела для выраже­ния любви.
        Отношение изменить чрезвычайно трудно. Знания го­раздо более гибки; факты изменять еще легче. Если завтра нам скажут, что найдены неизвестные записки о плавании Колумба, которые доказывают, что Колумб открыл Амери­ку не в 1492, а в 1490 году, перемена будет сразу принята. Школьные учебники пересмотрят, учителя будут сообщать новую дату, и все мы на протяжении оставшейся жизни будем спокойно говорить, что Колумб открыл Америку в 1490 году. Но у отношений гораздо более глубокие корни. Они переплетаются с эмоциями и чувствами. Они, как ли­аны, опутывают образцы повседневного поведения. Они приобретены не с помощью разума, и разум почти не имеет к ним отношения.
        В должный срок ситуация ребенка меняется. Он достига­ет подросткового возраста, когда возникают новые стимулы, и он находит поддержку и одобрение некоторым новым об­разцам поведения у сверстников. Особенно это справедливо относительно подростков мальчиков. Мальчик по-прежнему может чувствовать, что секс - это плохо, но после несколь­ких разговоров в обществе сверстников не захочет от них отставать. Больше того, он обнаружит, что его статус в груп­пе зависит от того, как он может обходиться с девушками, и он считает себя обязанным хвастаться своими успехами, даже если это и неправда. Ибо у подростков есть своего рода рей­тинги «Дэн энд Брэдстрит»^[6 - «Дэн энд Брэдстрит» - компания, собирающая информацию о корпорациях США, публикует рейтинги этих компаний. - Прим. перев.]^. Их рассказы о сексуальных при­ключениях чаще отражают мечты и желания, чем реальность, но они испытывают необходимость рассказывать о них с са­мыми яркими подробностями.
        Секс ради статуса
        В этот период жизни мальчика сексуальность не имеет ничего или почти ничего общего с любовью. Испытывая давление со стороны группы, он отправляется на охоту, но не для того чтобы доказать, что способен любить, а чтобы продемонстрировать свою мужественность в тех терминах, в каких его сверстники ее определяют.
        Для мальчика это совсем не просто, потому что давле­ние группы вступает в противоречие с запретами возраста. С одной стороны, мальчик чувствует, что слабак никогда не завоюет красавицы, а с другой - что только дураки стре­мятся туда, где боятся ходить ангелы. Он боится, что, если будет вести себя слишком агрессивно сексуально, девушка, с которой он встречается, его отвергнет. И хотя кажется, что он ищет сексуальных приключений, на самом деле он не свободен от отношения, которое у него давно сформи­ровалось к сексу: что это нехорошо, неправильно и что де­вушка, с которой он сможет «сделать это», плохая девушка.
        Даже в наши дни, когда мы считаем себя относитель­но свободными, подростки думают о девушках почти в викторианских терминах. Ничто в воспитании обычного мальчика или обычной девочки не противостоит культурно­му давлению, заставляющему их стыдиться своего тела, ас­социируя его с грязью и недозволенностью. Подобные пред­ставления формируются уже в двухлетнем возрасте. К тому времени как мальчик становится подростком, эти ассоциа­ции настолько глубоко сидят в нем, что уже не осознаются, но они участвуют в его первых сексуальных опытах и окра­шивают отношение к девушке, с которой он встречается.
        Он обнаруживает, что существуют разные девушки. Есть хорошие девушки, которые не терпят агрессивного сексу­ального поведения, и есть такие девушки, с которыми можно забавляться. Девушек, с которыми он может свободно себя вести в сексуальном смысле и которые разделяют его рас­цветшие сексуальные желания, он не уважает, считает пло­хими. И это печально - не только для девушек, но и для мальчика и для его будущего сексуального поведения в браке, потому что девушка, на которой он женится, разумеется, будет из «хороших». Такие отношения не всегда сохраня­ются в браке, но когда сохраняются, приводят к беде. Мно­гие мужчины - пылкие романтические влюбленные во вре­мя ухаживания и помолвки, вплоть до алтаря. Но в супру­жеской спальне мужчина пасует.
        Он любит жену, но не знает, как сексуально выразить свою любовь. До этого момента у него не было никакого опы­та в сексе как выражении любви. У него был секс только с женщинами, в которых он не мог влюбиться, потому что, в сущности, не одобрял их поведение. А теперь, найдя свою настоящую любовь и женившись, он теряется. Запрет отно­сительно секса, который он мог отбросить только с жен­щинами другого типа, теперь возникает снова и мешает ему. Он никогда не признается в этом даже самому себе, но ис­пытывает те же чувства, которые испытал маленьким, ког­да узнал факты о половых сношениях и в шоке кричал, что его мама и папа так никогда не делают.
        Это одна их причин того, что многие хорошие мужья - плохие любовники, хотя во всех остальных отношениях их брак вполне благополучен.
        История жены
        А как насчет женской стороны этой истории? Детский опыт скромности и тайны был у жены, скорее всего, таким же, как у мужа. Став подростком, она тоже испытывала сек­суальные желания, хотя они возбуждаются не так легко, как у мальчиков. Происходит это отчасти потому, что жен­ские гениталии менее подвержены стимуляции, но есть так­же и причины, вызванные влиянием культуры.
        С самого детства девочку в нашем обществе побуждают принять на себя роль домохозяйки. Образцом для нее слу­жит собственная мать, которая делает то, что делают все матери: заботится о доме и детях. Большинство матерей даже в наши дни не стремятся сделать карьеру: процент женщин профессионалов на протяжении десятилетий остается по­чти одинаковым. Многие женщины работают, они нужда­ются в работе и деньгах, но если они замужем и имеют детей, то всегда в первую очередь это матери и только во вторую - работницы. Девочкам мы дарим для игр кукол, мы побуждаем их играть в маленькую маму; по существу, так воспитывают всех девушек.
        Девушки более склонны к конформизму, они склонны принимать культуру, которую знают лучше. С мальчиками дело обстоит по-другому. Они играют в полицейских и раз­бойников, в шерифов и преступников, в ковбоев и индей­цев, в супермена против марсиан - они не повторяют в игре те реалии, которые их окружают. Они пускаются в героические приключения и стремятся к бесконечным дос­тижениям. Иначе говоря, мальчики в играх поворачивают­ся спиной к дому и убегают от него как можно дальше.
        Иногда в такие игры принимают и девочек, потому что бывают девочки, которые любят возбуждающие и даже страшные приключения. Девочка, которая сумеет очень хорошо сыграться с мальчиками, приобретает репутацию «мальчишки в юбке», но когда достигает половой зрелости, начинает чувствовать себя комфортней с девушками.
        В типичных случаях, как мы сказали, девочки повторяют окружающие их обычные семейные сцены. И, приближаясь к подростковому возрасту, охотней мальчиков признают социальные запреты на не принятые проявления сексуаль­ности.
        Впрочем, не следует считать, что это дается им легко. Они создают защиту против собственных импульсов и сек­суальных притязаний мальчиков, и один из видов такой защиты особенно интересен. Мы видели, что в подростко­вом возрасте мальчики легко отделяют секс от любви: секс для них олицетворяет совсем другие понятия, такие, как статус, мужество, личную приспособленность. А вот девушки идут в противоположном направлении. Они окружают секс сложным обрамлением любви, весьма романтическим об­рамлением. Неудивительно, что возраст волшебных ска­зок у девушек - это возраст приближения половой зрело­сти. Многие мальчики и, вероятно, многие девочки в наши дни совсем не читают волшебные сказки, но девочки, ко­торые их читают, делают это в возрасте от десяти до две­надцати лет. Для девочки плененная принцесса в башне, окруженной высокой стеной и рвом - прекрасный символ защиты от секса. Только принц, который достаточно силь­но ее любит, способен убить чудовище, переплыть ров, за­браться на стену - рисковать, лишь бы наконец получить свою любимую.
        Иными словами, девушка защищается от секса, настаи­вая на любовном обрамлении. Естественно, любовь симу­лировать гораздо труднее, чем сексуальность. Ее требова­ние любви - это броня от похотливых притязаний со сто­роны молодого самца, не говоря уже о ее собственных рас­цветающих сексуальных желаниях.
        Однако отношения девушки с юношами наталкиваются на практические трудности. Мальчики перестают назначать ей свидания, если она не разрешает им обнимать и цело­вать себя, не разрешает «сделать это». Уловки мальчиков могут быть для нее совершенно ясны, но даже если они неискренние, они ее возбуждают. В наш век самостоятель­ности, век свободного передвижения и отсутствия дуэний девушка не сможет слишком долго держать оборону, а страх перед беременностью еще больше усиливает необходимость в любовном обрамлении. И вот мы видим множество моло­дых девушек, которые, едва закончив среднюю школу, вы­ходят замуж, даже если они к этому не готовы.
        Таково социальное и психологическое давление, кото­рому подвергается девушка. Кроме того, как мы видели, существует множество разновидностей индивидуальных потребностей и подсознательных сил, которые могут быть выражены в сексуальном поведении. Эти формы, вместе взятые, образуют сложный рисунок, который влечет муж­чин и женщин по пути, который нельзя назвать ни рацио­нальным, ни благотворным для них. Эти подсознательные принуждения находят сексуальное выражение, но мало на­поминают здоровый и откровенный секс, который служит выражением любви.
        5. СЕКСУАЛЬНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ ЛЮБВИ
        Язык тела обладает несравненной действенностью и яс­ностью. Слова, напротив, часто способны ввести в заблуж­дение. Легко говорить то, что на самом деле не имеешь в виду, еще легче говорить то, чего не знаешь. А вот орга­низм обладает более примитивным естественным способом выражения.
        Существует старинный рассказ о герцоге, который вы­звал к своей рожавшей жене врача. Он был чрезвычайно преданный супруг и, когда услышал, как жена жалуется на боль, попросил врача помочь ей. Но врач хладнокровно играл в карты. Несмотря на повторяющиеся мольбы женщины и ее мужа, он спокойно играл, отделываясь замечанием: «Еще рано». Он повторял это свое «еще рано» много часов под­ряд, пока не услышал не мольбу, а нечленораздельный зве­риный крик. «Пора!» - воскликнул врач, бросил карты и пошел принимать роды.
        Сильные чувства выразить словами очень трудно. На помощь приходит язык тела, потому что его способ выра­жения гораздо проще. Мужчина и женщина молча сопри­касаются руками. Без слов они красноречиво говорят о том, что ощущают присутствие друг друга. Крепкое объятие спо­собно полнее выразить страсть, чем самая красноречивая тирада. Первоклассный актер способен довести аудиторию до слез, читая фамилии из телефонного справочника. То, что мы говорим, действует на нас гораздо слабее, чем то, как мы говорим. Язык тела придает любому сообщению глубочайший смысл.
        Именно поэтому секс необходим для самого глубокого выражения любви. Страсть, испытываемая нами, усиливает­ся, когда мы выражаем ее с помощью тела. Использование тела мужчиной и женщиной для получения удовлетворе­ния - это мы и называем сексом. В привязанности, которая возникает между людьми, секс выполняет очень важную роль, вначале привлекая друг к другу, а потом цементируя отно­шения, скрепляя их при помощи удовольствия и ощущения осуществленности. Но во многих случаях секс может быть и разрушительной силой. Так может произойти тогда, когда секс по моральным или иным причинам не может быть вы­ражен. Или секс может бьггь отравлен элементами господ­ства или даже враждебности.
        Хотя секс может стать главным союзником любви, в нем часто выражается то, что не есть любовь. Секс без любви легко обнаружить во многих нравах и представлениях аме­риканцев. Многие журналы обеспечивают себе успех, под­черкивая определенные аспекты холостяцкого рая. Они описывают фантазии мужчины, находящегося в вечно под­ростковом возрасте, этакого сексуального Питера Пена.
        Но феномен секса без любви включает в себя и более тон­кие и своеобразные американские элементы. Мы стараемся не использовать свое тело для выражения чувств, люди бук­вально подчеркнуто держатся на расстоянии друг от друга. В других культурах люди гораздо свободнее в выражении от­ношений с помощью прямого физического контакта. В не­которых обществах мужчины при встрече по традиции об­нимаются и целуются: так поступали французы, русские до сих пор так поступают. Когда встречаются два араба, они пожимают друг другу руки, каждый мужчина свободной ру­кой берет руку другого, так они стоят и разговаривают, фи­зически соединенные. Мужчины во многих культурах идут по улице, взявшись за руки.
        Американцы ничего подобного не делают. Они не очень любят даже рукопожатия. Молодые европейские влюблен­ные ходят в обнимку, так ходят и молодые жители Лондо­на, но американцы делают это редко. Европеец берет руку женщины и прижимает к себе; парижанка почти автомати­чески берет мужчину под руку, когда идет рядом с ним. Но американский супруг поддерживает жену за локоть только тогда, когда она спускается с обочины и начинает перехо­дить улицу. Но как только они оказались на другой сторо­не, он тут же торопливо отпускает ее руку.
        Путешественники замечали, что в Индии на железнодо­рожном вокзале, если там находятся двадцать-тридцать че­ловек в большом помещении, они все садятся на пол в цен­тре, прижимаясь друг к другу, касаясь телами, даже если совершенно незнакомы. На американских вокзалах и в аэро­портах, если там в неурочный час мало народу, люди в зале ожидания садятся как можно дальше друг от друга. В барах, в кинотеатрах, на скамьях в парке американец садится на одно-два места в стороне от других посетителей.
        Американцы сохраняют физическую дистанцию друг от друга. Люди других культур с трудом разговаривают или даже занимаются бизнесом, если их разделяет расстояние. А американцы не ищут близости, не хотят касаться других людей, не радуются физическим контактам.
        Мы заходим даже дальше, о чем свидетельствуют наши аптеки и приспособления для туалета. Нам не нравится за­пах других людей, и мы принимаем все меры, чтобы другие не ощутили наш запах. Нормальный здоровый запах чело­веческого тела, даже хорошо вымытого, считается в Амери­ке неприятным и едва ли не оскорбительным. Брачные ру­ководства признают это, поскольку неизменно намекают на женскую «утонченность».
        И хотя в целом это достаточно поверхностная приверед­ливость и разборчивость, вызванная влиянием культуры, ясно, что нам нелегко совершить переход к интимности любви и сексуальных объятий.
        Но в народе, происходящем от столь многообразных куль­тур и стран, такой распространенный и характерный вид поведения не может быть случайным и поверхностным. Мы легко справлялись бы с этой физической привередливос­тью, если бы она не отражала какие-то более глубокие ограничения. Можно рассуждать о том, что мы сохраняем физическую дистанцию, потому что боимся близости. Или можно высказать историческое предположение: когда наши основатели-пилигримы принесли с собой на эти берега пред­ставление о том, что чистота сродни божественности, они сумели основать нацию, у которой теперь, много лет спус­тя, больше чистых, облицованных плиткой туалетов, чем в любой другой стране мира. Чистота и ее следствие - стрем­ление к уединенности, несомненно, дороги нам, но ценой служит привычка к физической обособленности. Может, именно поэтому мы салимся в парке на свободную скамью, а не на ту, где уже кго-то сидит.
        Можно также порассуждать о том, что строгое обучение контролю над естественными функциями организма и со­крытию их привело к недоверию использования тела, осо­бенно для получения наслаждения.
        Тело как оружие
        Но тут возникает очевидное противоречие: мы не стес­няемся использовать тело для выражения агрессивности. Мальчики очень рано учатся драться, а если они сами это­го не делают, то их этому учат отцы и даже матери. «Дай ему сдачи», - говорим мы играющему в песочнице ребен­ку, который едва научился ходить. Мы культивируем кон­тактные виды спорта. Мы делаем героев из спортсменов, занимающих призовые места, и побуждаем своих детей- школьников записываться в футбольные команды^[7 - Речь идет об американском футболе, который гораздо более жесток, чем европейский. - Прим. перев.]^. Ребенку становится ясно, что использовать тело для выражения враждебности приемлемо.
        Мы также знаем, что секс может стать выражением мно­гих подсознательных сил, которые очень слабо или совсем не связаны с ним самим. Мы не знаем, являются ли агрес­сивные импульсы обязательной составляющей сексуально­го поведения. Фрейд предполагал, что это так. Многие с ним не согласны. В некоторых кругах идет оживленная дис­куссия: рождается ли младенец любящим и учится ненави­деть или рождается ненавидящим и учится любить. Спор этот интересен, но носит академический характер. Какими бы мы ни рождались, с чем бы ни появлялись на свет, чело­век умеет любить и ненавидеть в таком раннем возрасте, как будто оба умения у него врожденные.
        Таким образом, агрессивные элементы в сексе получают мощную поддержку. Мы все проявляем враждебность, ис­пользуем тело для выражения враждебности, и со временем образуется прочная связь между агрессией и сексом.
        Неслучайно эта связь проявляется и в языке. Обдумайте, например, значение слова «соблазнять». В сексуальном смысле оно означает навязать с помощью какого-то обмана свою сексуальную волю другому человеку. Те же самые от­тенки слово имеет и в несексуальном употреблении. Людей «соблазняет» пропаганда или реклама, заставляя делать то, чего они не хотят, или покупать то, что им не нужно. Бук­вально это слово означает «ввести в заблуждение», но со­блазнитель не обязательно делает это невинно или непред­намеренно. Он не думает об интересах партнера, только о своих собственных. Во всех смыслах соблазн - это агрес­сия, партнер при этом не партнер, а жертва[8 - Все сказанное относиться к английскому слову seduce - со­блазнять. Любопытно, что то же самое можно сказать и о русском «соблазнять». Древнерусское «блазнити», от которого образовано это слово, означало «обманывать, вводить в заблуждение». - Прим. перев.].
        В языке улицы связь между сексом и агрессией еще более откровенная; здесь агрессивность подчеркивается и выражается прямо. Нет необходимости развивать линг­вистическое исследование, чтобы подтвердить это поло­жение.
        Мы говорили о сексе как о способе разрядки напряже­ния; можно добавить, что он также способствует избавле­нию от раздражения и скуки. Итальянский фильм La Dolce Vita^[9 - Фильм Федерико Феллини «Сладкая жизнь», снятый в 1959 году. - Прим. перев.]^ заканчивает горькое исследование скуки сценой без­радостной оргии. Эта финальная сцена представляет сведе­ние всего и всех к сексу, погружение в сексуальный ад, где царствует похоть без страсти, без наслаждения и, несом­ненно, без любви.
        Секс как аспирин
        Психологи давно установили, что когда индивид испы­тывает раздражение, результатом бывает своего рода сле­пой гнев. Мы видим примеры этого в приступах дурного настроения и капризов у детей. Когда мы становимся стар­ше, такие приступы уже неприемлемы в качестве выхода даже для нас самих, и мы либо находим социально прием­лемые способы разрядить свой гнев, либо таим его в себе. Скука и депрессия тоже могут вызвать гнев и еще больше сбить с пути и парализовать индивида, мешая ему предпри­нять какие-либо действия ради своей пользы. Секс, мощ­ный сам по себе, легко предоставляет подобный клапан и способствует разрядке накопленной энергии слепого гнева от скуки, напряжения и депрессии.
        Ни одна из этих не связанных с любовью мотиваций не ведет к счастливому сексуальному опыту. В лучшем случае этот опыт относительно безвредный: человек получает облег­чение, словно принял аспирин от головной боли. Подобно аспирину, это временное средство: если причина симптома сохраняется, головная боль возобновится. Напряжение снова начнет нарастать, и человеку снова потребуется разрядка.
        У некоторых, даже у очень многих, подобное использо­вание секса вызывает дальнейшее напряжение и усиление вины. И даже если мы не чувствуем себя виноватыми, то испытываем отвращение - утром мы сами себя ненавидим. Конечно, так бывает не у всех. Есть «счастливые» холостя­ки, у которых после секса без любви не бывает никакого похмелья.
        Сексуально счастливый индивид
        Кто же в таком случае сексуально счастлив? Какова сек­суально счастливая личность, или, как выражаются психо­логи, хорошо сексуально адаптированный индивид?
        Начнем с того, что это такой человек, мужчина или жен­щина, который не считает секс грязным, не боится его, принимает как часть природы и естества человека и как естественный источник наслаждения. Это человек, кото­рый ценит секс, интересуется и наслаждается им.
        Но этот интерес не исключает другие интересы. Слиш­ком большой интерес к сексу, одержимость им, как мы зна­ем, это не счастье и не адаптация, а нечто вроде болезни.
        Сексуально счастливый человек счастлив и в других отношениях. У него есть другие интересы, другие порывы и источники удовольствия. Он умудряется поддерживать рав­новесие между всеми своими интересами и потребностями, в которых секс занимает свое и, возможно, очень важное место, особенно в начале подросткового возраста, но место это не исключительное и всепоглощающее. Именно гармо­нию целого мы, используя сознательно бесцветный психо­логический термин, называем хорошей общей адаптацией. Гармоничная жизнь - это такая жизнь, которую древние китайцы и древние греки мудро именовали счастливой. Радость секса, очевидно, есть часть общего гармоничного счастья.
        Далее такой человек принимает свою сексуальную роль в жизни. Сегодня мы знаем, что хотя внешние половые характеристики принадлежат исключительно одному или другому полу, в самих индивидах это разграничение гораз­до менее полное. Организм поддерживает состояние тон­кого равновесия. Даже мужская эндокринная система про­изводит незначительное количество женских гормонов, а женская - мужских. В структуре личности это соотноше­ние еще более тонкое, потому что к физиологическим тон­костям добавляются тонкости психологические. У всех нас индивидуальная реакция на индивидуальный опыт и окру­жение. К тому же на нас всегда воздействует культура, в которой мы живем.
        Но общая сумма всегда либо несомненно мужская, либо несомненно женская. Если человек рождается мужчиной, он преимущественно мужчина; девочка вырастает в жен­щину. Принятие своей сексуальной роли означает, что муж­чина признает необходимость поступать, как поступают мужчины, а женщина - как женщины.
        Выше мы упомянули, что мы прежде всего распознаем и запоминаем принадлежность индивида к мужскому или женскому полу. Можно пойти дальше и отметить, что все, что мы делаем, отражает в себе мужские или женские каче­ства. То, как мы ходим, говорим, сидим и стоим, как одева­емся и раздеваемся, некоторые даже считают то, как мы думаем, - во всем этом отражается наша принадлежность к мужскому или женскому полу. Когда мы видим женские манеры у мужчины или мужские у женщины, мы смущаем­ся; мы можем подумать, что этот человек гомосексуалист. И весьма вероятно, что личное жизненное смятение у тако­го человека гораздо сильнее, чем у нас, просто за ним на­блюдающих.
        У сексуально счастливого индивида такого смятения нет - ни во внешних манерах, ни в отношении к себе. Сексуально счастливый мужчина счастлив тем, что он муж­чина, а сексуально счастливая женщина - тем, что она женщина. Каждый из них время от времени может жало­ваться, что противоположный пол обладает какими-то пре­имуществами. Совсем недавно, с точки зрения истории, женщины протестовали против своего неравенства и лик­видировали большую часть своих ограничений в обществе.
        Конечно, неравенство все еще существует, и мужчины и женщины часто испытывают колебания относительно сво­ей роли в жизни, например, в браке и воспитании детей. Сегодня в социальном смысле роли мужчины и женщины различаются менее жестко, и это, возможно, к лучшему для нас всех.
        Но в основном и во всех существенных особенностях сексуально счастливые мужчины и женщины не сомнева­ются в своей роли. И что еще важнее, они принимают свою роль и наслаждаются ею в пределах возможностей.
        Чувства против поведения
        Теперь мы переходим к чувствам сексуально счастли­вой личности. Вопреки огромному объему информации, которую мы находим в двухтомной работе доктора Альфре­да Кинси^[10 - Альфред Кинси (1894 -1956) - исследователь сексуального поведения мужчин и женщин. Принято считать, что его вызвав­шая оживленное обсуждение работа «Сексуальное поведение самца человека» стала началом «сексуальной революции» в США. - Прим. перев.]^ о сексуальном поведении мужчины и женщины, понимание сексуального поведения невозможно без столь же тщательного исследования наших чувств, отношений и мыслей о сексе. То, что мы делаем, представляет лишь часть нашего отношения к сексу.
        Еще в библейские времена Иисус предупреждал, что «вся­кий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелю­бодействовал с нею в сердце своем»^[11 - Евангелие от Матфея, 5-28. - Прим. перев.]^. В современных тер­минах это Означает, что индивид страцает от конфликта в результате тайных желаний, даже если просто посмотрит на объект этих желаний. Поскольку он ничего открыто не сделал, он не должен никому давать отчет: он ведь никому не причинил вреда. В глазах всего мира он невиновен. Но в собственных глазах, возможно, это и не так.
        Закон, который является наделенным властью органом общества, принимает точку зрения этого общества. Если вы пройдете по Пенсильвания-авеню^[12 - Одна из главных магистральных улиц в центре Вашингтона, соединяющая Капитолий и Белый дом. - Прим. перев.]^, сердясь на прави­тельство и думая о том, что неплохо бы поджечь Белый дом, никто вас не остановит и не пригрозит арестом. Но если вы на той же улице небрежно бросите на газон горя­щую спичку, тут же к вам подойдет полицейский или агент в штатском и спросит: «Что это вы такое делаете? Собира­етесь поджечь Белый дом?» Вы заявите о своей невиновно­сти, но он укажет на факт: вы бросили зажженную спичку у стены Белого дома. Возможно, вас и не арестуют, но строго предупредят, чтобы больше вы так не делали.
        Закон наказывает нас не за чувства и мысли, а за их выражение, за наше поведение. Нас могут наказать за письмо с угрозами, даже если мы свои угрозы не осуществили, по­тому что написание письма - это совершенное действие. Мы можем думать об убийстве, стремиться к убийству, даже мысленно планировать убийство, но пока не совершили никаких действий, закон нами не интересуется. Общество не наказывает за желания.
        К себе мы гораздо более строги. Мы наказываем себя не только за то, что делаем, но и за свои мысли, чувства, за то, что хотим сделать, но не делаем. В жизни мы постоянно находимся под давлением сексуальных запретов и одновре­менно сексуальных стимулов, и комбинация этих противо­положных элементов подобна взаимно активным химичес­ким веществам. Подобно парам, поднимающимся из испы­тательной пробирки, эта смесь создает облака сексуальных желаний и стремлений, на основании которых далеко не всегда можно действовать.
        Таким образом, важно рассмотреть сексуальные чувства индивида. Его сексуальное поведение имеет значение, но не меньшее значение имеют его сексуальные чувства, по­тому что в них отражается его удовлетворенность или неудовлетворенность. Чувства определяют тонус и атмос­феру каждого поступка. Два человека, занимающиеся лю­бовью, могут вести себя одинаково, но чувства их могут быть противоположны, так что для каждого половой акт приобретает противоположное значение, противоположную ценность. Даже соблазн - акт агрессивного поведения, как мы видели, может совершаться нежно, сочувственно, внешне любяще. Таким он и должен быть, чтобы стать успешным. Но в сердце соблазнителя это совсем не акт любви. Это акт обмана и враждебности.
        Каковы чувства сексуально счастливого любящего? Это чувство любви, принятия привязанности к сексуальному объекту. Секс, использование тела для удовольствия, начи­нается с самых первых младенческих переживаний, сенсор­ных ощущений, полученных при удовлетворении физичес­ких потребностей организма. И любовь начинается на той же самой примитивной стадии привязанности к тому, что доставляет удовлетворение. Секс тесно связан с любовью - и не по причинам морали, не как повод для получения фи­зического наслаждения, не из чувства вины, поскольку об­щество осуждает секс без любви, но потому, что секс и лю­бовь тесно связаны в самом своем происхождении. Таким образом, физическое выражение привязанности одного че­ловека к другому черпается из глубин самого существа.
        Сами формы сексуального выражения отражают проис­хождение любви как привязанности к источнику физичес­кого наслаждения. Когда мы пытались в предыдущей главе определить секс, мы находили его выражение в иных про­стых сенсорных ощущениях, в том удовольствии, которое получает женщина, гладя мех своего манто, или ребенок, доедая шоколадное пирожное. Эти сенсорные радости сек­суальны в широком смысле, хотя и не связаны с первичны­ми эрогенными зонами. Наслаждение теплой ванной, ве­ликолепным обедам, быстрым спуском на горных лыжах, массажем, катанием на американских горках - все это в том же смысле сексуально.
        В любовном акте участвуют многие сенсорные ощуще­ния, которые усиливают наслаждение, хотя и не связаны с первичными эрогенными зонами. Влюбленные, которые способны на разнообразные физические проявления люб­ви, получают друг от друга удовольствия в очень широких пределах, и чем длительнее и теснее их привязанность, тем свободней и глубже удовольствие, которое они получают от этих физических ласк.
        Когда со смехом говорят, что секс вечен, люди призна­ют его власть над нами, и не только потому, что он вызыва­ет у нас сильные желания, но и потому, что способен при­нести глубокое удовлетворение. Привязанность к человеку противоположного пола потенциально способна принести максимум физического наслаждения; удовольствие, достав­ляемое другими частями тела, несопоставимо. Сексуальное выражение любви приносит удовлетворение и тому, кого любишь, и тому, кто любит.
        Люди, привязанные друг к другу, выражают эту привя­занность, обнимаясь, теснее прижимаясь друг к другу, ис­пользуя все свои органы чувств. Они хотят быть друг с дру­гом, хотят замкнуться от мира и быть занятыми лишь друг другом. Все то, что сблизило их: взрослые переживания, совместная жизнь и ведение хозяйства, дети, деньги, об­щие интеллектуальные и социальные радости - все это в данный момент приводит к полному физическому удовлет­ворению в сексуальном объятии.
        Сексуально счастливый человек находится в гармонии с собой в этом и всех других отношениях. Для него секс и любовь едины. Его сексуальные чувства - это любовные чувства.
        Это не означает, что секс - единственный способ, кото­рым он выражает свою любовь. Любовь гораздо шире сек­са. У любви много форм выражения, помимо физических. Два любителя музыки могут сидеть часами, даже не слушая музыку, а только говоря о ней, и все равно будут наслаж­даться своей любовью к музыке. Аналогично мы выражаем любовь тысячи раз множеством разных способов. И когда занимаемся сексом, то занимаемся им как актом любви. Конечно, если мы сексуально счастливы.
        Сексуальные способы любви
        Сексуальное выражение любви изучать нелегко. Мы ви­дим неудачи многих браков и торопимся с выводом, что причина неудачи, вероятно, сексуальная, но можем и оши­баться. Во многих браках слаба любовь. Многие пары со­храняют брак и живут и работают внешне как будто в пол­ной гармонии, но их брак основан не на любви. Это своего рода, скорее, организация совместного ведения хозяйства, а не страстная привязанность друг к другу, которой оба на­слаждаются. Во многих браках секс существует как требо­вание и обязанность, а не как желание выразить привязан­ность друг к другу.
        Если вспомнить, что секс - это способ организма выра­зить любовь, мы сможем проследить формы этого выраже­ния. Можем проверить это на собственном и чужом опыте: поэты и художники дали нам множество красноречивых свидетельств.
        Влюбленные осознают присутствие друг друга, это фи­зическое осознание, и, кстати, обостренное осознание са­мого себя позволяет более остро осознавать присутствие другого. Два человека идут по пустому берегу; возможно, это просто два человека, любующиеся морем, небом, на­слаждающиеся ветром и песком под ногами. Но если это влюбленные, они наслаждаются всем этим и особенно ост­ро осознают, что наслаждаются этим вместе. Они наслаж­даются не только своими собственными ощущениями, но и ощущениями партнера.
        В помещении, полном народа, это может быть не так легко. Влюбленные могут даже не видеть друг друга в обла­ке табачного дыма. Но они осознают присутствие друг дру­га даже в заполненном помещении, как пел Этцео Пенца^[13 - Этцео Пенца (1895 -1957) - итальянский певец, бас, высту­павший в Соединенных Штатах. - Прим. перев.]^ в «зачарованном вечере». Если нам не повезло и мы сами не испытываем такое состояние, то можем наблюдать его у других. Некоторые мужья и жены всегда чувствуют присут­ствие друг друга на приеме, даже не сознавая этого.
        Конечно, есть и такие, которые следят друг за другом, как ястребы, - из ревности, соперничества, враждебности или чувства обладания. В таких отношениях тоже есть любовь в том смысле, что люди испытывают сильную привязанность друг к другу. Но в таких отношениях мало радости. Физичес­ки это тяжелые отношения, чувствительность при этом при­тупляется. С другой стороны, люди, которые находят удоволь­ствие в своей взаимной привязанности, наслаждаются обо­стренным осознанием присутствия друг друга, радостью от того, что радуется партнер, заботой об удобствах и благополу­чии друг друга. Часто один из супругов знает, когда другой готов покинуть прием, без всяких слов и внешних признаков.
        Это обостренное физическое осознание есть сексуаль­ный феномен. Это один из способов, которым организм с помощью чувств и восприятия выражает любовь.
        Физическое осознание нуждается в словесном выраже­нии. Влюбленные говорят друг с другом, делятся мыслями, планами и мечтами. И прикасаются друг к другу. Гладят, ласкают, целуются. В этой личной любовной связи влюб­ленные формулируют свой идеал принятия и удовлетворе­ния в наиболее лично ценной форме. Именно это они зна­ли с самого начали, испытали еще младенцами; именно к этому стремились в каждом возрасте и на каждом уровне зрелости. Они узнают язык, на котором так давно научи­лись говорить, язык, гораздо более мощный по своим вы­разительным возможностям, чем любой звуковой язык с его преимуществами синтаксиса и грамматики. Это древний, неизменный физический язык любви.
        Этот язык дает им свободу. Они чувствуют способность выразить на нем широчайший спектр настроений и эмо­ций. Их сексуальное поведение не всегда следует одному образцу. Подобно всякому истинному языку, у этого есть свой словарь. Иногда один из влюбленных стремится лю­бить, а другой - позволяет, чтобы его любили. Они могут меняться активными ролями. Они могут быть игривыми, мечтательными, серьезными, нежными, страстными. В своей сексуальной любви они развивают ту же свободу выраже­ния, которую в идеале люди относительно звукового языка называют свободой слова.
        Без такого сексуального выражения любовь мужчины и женщины не завершена. Некоторые из тех, кто наиболее красноречиво в истории и литературе выразил чувство люб­ви, никогда не испытывали физической близости; именно поэтому можно предположить, что их любовь была не са­мой глубокой. Это любовь надежды, обещания, любовь мысли или фантазии, но не реальная любовь.
        Когда сексуальное выражение подводит
        Человек, который говорит «Я тебя люблю», но уклоня­ется от прикосновения к любимой, может хотеть любви, но не способен на нее из-за других своих привязанностей и видов любви. Или он просто лжет. В любом случае это не подлинная любовь, иначе он выражал бы ее не только в словах, но и телом. Тело в такой же степени часть индиви­да, как его мозг и чувства; личность выражает себя во всех этих элементах. Мы можем обмануть себя словами, но тело так легко не одурачить. Физический язык любви, возмож­но, дает самое честное и ценное выражение.
        К несчастью, наши культурные обычаи в этой области нацелены на подавление, и многие из нас вырастают в страхе и оказываются не способны в подростковом возра­сте освободиться для сексуального выражения любви. Молодой муж, который знал секс только с девушками, которых не уважал, не может полностью проявить любовь к жене, которую уважает. Молодая жена, которая все годы юности отражала притязания сексуально агрессивных муж­чин, удерживая их в границах приличий, тоже не может автоматически, с приобретением обручального кольца, отказаться от своих страхов и запретов. И если оба супруга подходят к сексуальным отношениям с такими колебани­ями, весьма вероятно, что по крайней мере жена удовлет­ворения от них не получит.
        Сегодня женщины ожидают, что получат сексуальное удовлетворение, и многих глубоко тревожит, если они не испытывают оргазм. Это, разумеется, относительно недав­нее явление в сексуальных отношениях: у предыдущих по­колений женщин таких ожиданий не было. Сегодня неспо­собность достичь оргазма с мужем вызывает в сознании женщины призраки фригидности и невроза. Она может обвинить в этом мужа, но если он любящий и вниматель­ный, остается винить только себя. И чем сильней она тре­вожится, тем меньше шансов, что она достигнет высшего удовлетворения.
        Тема оргазма, или физиологической кульминации поло­вого контакта, окутана множеством неверных представле­ний. То, что физически здоровый мужчина достигает оргазма и осуществляет семяизвержение, вовсе не означает, что он всегда ощущает и осуществленность. Сексуальная осуще­ствленность - это не только физический оргазм. Несколь­ко минут спустя мужчина снова может почувствовать тре­вогу и неудовлетворенность или испытать отчужденность, отдаленность, и при этом не будет того светлого глубокого чувства удовлетворения и спокойствия, которое мы назы­ваем осуществленностыо. Он может даже испытывать чув­ства вины, стыда и отвращения к своему переживанию.
        Женщина тоже может испытывать подобные чувства, далекие от осуществленности, даже если достигает физи­ческой кульминации в оргазме. Справедливо и противопо­ложное: женщина не достигает оргазма, но чувствует себя счастливой, удовлетворенной, довольной физической бли­зостью с мужчиной, которого она любит.
        Тревога женщины из-за неспособности достигнуть оргаз­ма может быть связана с другими факторами. Ее может тре­вожить в браке что-то, никак не связанное с сексуальными отношениями. Она может стесняться; какой-то аспект лю­бовного поведения мужа ее не устраивает, но она не может сказать ему об этом. Почти все, что ее тревожит, легко пе­реходит в область сексуальных переживаний, и неспособ­ность достичь оргазма поглощает все другие неудовлетво­ренности и усиливается ими.
        Честность и сексуальная осуществленность
        Полные и зрелые сексуальные отношения имеют много сторон; они выражают множество аспектов личности, на­строения и чувства любящих, многие оттенки их привязан­ности. Сексуальное выражение любви не может осуществ­ляться по правилам. Нельзя написать основы сексуального этикета, как это можно сделать относительно поведения в обществе. Книги, в которых описаны разнообразные сексу­альные действия и позиции полового контакта, полезны лишь в том смысле, что авторитет печатного слова помога­ет высвободить наше отношение к сексу. Но в идеале влюб­ленные должны чувствовать себя абсолютно свободными в своих отношениях друг с другом. Они действуют в соответ­ствии со своими чувствами, а чувства их - это привязан­ность и желание друг друга.
        Богатые взаимные сексуальные отношения включают готовность отказаться от всякого сдерживания и быть пол­ностью самими собой; очевидно, что для этого нужно ощу­щение свободы действия с партнером, ощущение полного принятия. Если у одного из партнеров нет полной уверен­ности в остальных аспектах их отношений, ему трудно быть полностью уверенным и в сексе.
        Иногда люди живут в браке, не имеющем почти никако­го отношения к романтической любви. Они могут научить­ся принимать друг друга и жить вместе в относительном комфорте, но в их сексуальных отношениях мало что от положительной привязанности: это просто исполнение при­вычного ритуала и освобождение от напряжения. Когда два человека испытывают друг к другу положительную привя­занность, когда взаимная любовь их удовлетворяет, они ста­раются насладиться друг другом всеми возможными спосо­бами. Они помогают друг другу, заботятся друг о друге, вместе смеются, вместе проводят время, говорят друг с дру­гом. Они вместе танцуют, играют и барахтаются в стоге сена; они наслаждаются обществом друг друга. Мужья и жены, которые привыкли проводить отпуск порознь, очевидно, не очень рады друг другу, иначе они бы посвятили отпуск особым совместным радостям.
        Когда люди достигают зрелости со многими отрицатель­ными привязанностями, они могут не знать, как культиви­ровать положительные. Они могут начать любовные отно­шения в ожидании чего-то положительного, но со време­нем сведут их к тому, к чему привыкли, к негативной раз­новидности любви. И хотя такие отношения их не будут устраивать, они по многим социальным и психологичес­ким причинам их продолжают; однако общество друг друга их не радует; вряд ли в таких условиях у них будут удовлет­ворительные сексуальные отношения.
        Секс может быть неудовлетворительным даже при поло­жительной привязанности, но в таком случае трудности преодолимы. У молодых возлюбленных таким препятстви­ем может стать просто отсутствие опыта. К тому же роль секса в нашей жизни меняется с возрастом, с опытом, с пережитыми событиями. В периоды полного увлечения чем- то другим мы можем совершенно забыть о сексе. Можем отодвинуть секс в сторону на время разлуки с тем, кого мы любим и с кем связаны обязательствами. Во всяком случае на такое способны многие.
        Сексуальное выражение привязанности может меняться на протяжении жизни, иногда принося счастье, иногда нет. Но пока привязанность остается прочной и положитель­ной, ее сексуальное выражение всегда может быть обновле­но и освежено. Чисто физическая сексуальная привязан­ность не может заменить многостороннюю любовь, в кото­рой целиком участвуют личности обоих партнеров. Богатое сексуальное выражение любви стоит развивать и испытать до самой глубины, потому что оно значительно усиливает положительную привязанность.
        6. НАША ГЛАВНАЯ ЛЮБОВЬ - ЛЮБОВЬ К САМОМУ СЕБЕ
        Слово «любовь» необычное, в нем слышатся отзвуки теп­ла, красоты и даже героизма. Если любовь приносит горе, а не радость, то по крайней мере это горе, окрашенное вели­чием. Любовь почитает любящего и может иногда просла­вить его. Даже в скромных масштабах любовь всегда связа­на с положительными оттенками смысла. Это не обязатель­но должна быть великая страсть к литературе или предан­ность и самопожертвование родителей, возможно, это все­го лишь любовь к клубнике зимой. И все равно это прият­ное слово, пока мы не добавим притяжательное местоиме­ние - любовь к себе.
        И мгновенно окраска слова меняется. В мгновение ока исчезают все приятные ассоциации, связанные с любовью, и в нашем сознании возникают такие понятия, как: эгоизм, тщеславие, кокетство, эгоцентризм, жадность, алчность - список долог, и все пункты в нем неприятны.
        В данной главе мы надеемся развеять эти неприятные ассоциации и показать, что идея любви к себе имеет и другую сторону. Возможно, мы нуждаемся в любви к себе; возможно, мы без нее не можем жить. Мы можем даже обнаружить, что это наша самая главная и существенная любовь.
        Интеллектуальная ловкость рук
        Философы нагромоздили много суждений о таком типе любви, и в скучный уик-энд какой-нибудь любитель логи­ки может развлекаться, доказывая, что никакой иной люб­ви вообще не существует. Он может доказать, что все самые благородные примеры поведения человека в конечном сче­те оказываются проявлениями любви к себе: патриот, кото­рый служит своей стране, благотворитель, который хочет улучшить жизнь народа, благоразумный отец, планирую­щий будущее своих детей, - можно доказать, что все это - проявления любви к себе. Но прежде всего приходит в го­лову пример любящего, который наслаждается присутстви­ем возлюбленной.
        Свести любовь к таким выводам ~ значит совершить ту же ошибку, что допускает остряк, который, прослушав пре­красный скрипичный концерт, говорит: «Всего лишь цара­панье конским волосом по струнам». Или созерцатель пре­красной живописи, который замечает: «Это только собра­ние химических пигментов». При изучении логики нам по­стоянно напоминают, что ошибочны объяснения, которые сводятся к упрощению. Шартрский собор и афинский Пар­фенон тоже можно описать всего лишь как собрание нало­женных друг на друга камней.
        Тема логики позволяет вспомнить еще одну мысль, рас­пространенную среди тех, кто увлекается диалектикой. В сво­ем очень тщательном анализе такие люди проводят разли­чие между необходимыми и достаточными условиями. Воз­дух необходим для жизни, но недостаточен для нее. Необ­ходимо, чтобы милосердие начиналось в доме, в семье, но вне всякого сомнения оно там не должно кончаться. То же самое справедливо относительно любви. Она поистине на­чинается в доме - в любви к самому себе. Это совершенно неизбежно. Если мы не примем и не разовьем эту первич­ную привязанность, пострадают все последующие виды любви. Если наш эмоциональный рост не приносит счас­тья и сопровождается помехами, требования собственного «я» порабощают человека, и он не может быть удовлетво­рен ни собой, ни другими. Таким образом, благоприятное отношение к себе становится обязательным условием хоро­ших отношений с другими. Любая наша любовь основана на любви к себе, и качество всех разновидностей любви зависит от качества этой первой любви.
        Нелюбимое «я»
        Посмотрим снова, с чего начинается любовь. Как мы уже видели, первая привязанность младенца - привязан­ность к самому себе, к своим ощущениям и к своему телу. Это неизбежно, поскольку он сам и составляет весь свой мир, ничего иного нет. Все, что он осознает, вначале явля­ется частью его самого. Материнская грудь, рука матери - все это также вначале его части. Он не способен опреде­лить границы собственной личности.
        Проходят недели, прежде чем младенец оказывается спо­собен провести простейшее различие между собой и не со­бой, прежде чем он поймет, что пальцы на руках и ногах - его, а рука матери - не его. А на развитие цельного пред­ставления о себе, на формирование ощущения своей иден­тичности как индивида уходит несколько лет. За это время ребенок не только открывает свою идентичность, он от­крывает ее уже окрашенной родительскими ценностями, которые успевает перенять. Он обнаруживает не только «я», отдельное от окружения, но хорошее и плохое «я», которое вызывает улыбки или хмурое выражение лица, голоса дру­желюбные и ласковые или сердитые и гневные.
        Иными словами, мы начинаем хорошо или плохо думать о себе одновременно с открытием собственного существова­ния. Наша первоначальная привязанность к себе окрашива­ется положительными или отрицательными чувствами.
        Это самый ответственный этап развития, он настолько ва­жен, что, когда много лет спустя индивид проходит терапию, большая часть времени посвящается именно этому - пред­ставлению о себе, самооценке. В кабинетах многих тера­певтов две двери: через одну пациент входит, через другую выходит. Наа этими дверями можно было бы повесить над­писи: над первой - «Через эту дверь проходят люди, кото­рые о себе низкого мнения», над второй - «Эта дверь для тех, у которых мнение о себе улучшилось». Не бывает тера­пии без стремления улучшить самооценку пациента. Это краеугольный камень того, что мы называем хорошей адап­тацией.
        Повышение самооценки, конечно, может быть искусст­венным, чем-то поверхностным, а не настоящим внутрен­ним развитием. Примерно в течение месяца или двух, в худшем случае в течение одного-двух лет после завершения курса психоанализа пациент постоянно хвастает, ведет себя эгоистически, как будто он самый важный в мире человек. Он демонстрирует свою повышенную самооценку как зна­мя, словно идет с ним на параде под музыку оркестра.
        Очевидно, если он вынужден всем встречным кричать о своей важности, сам он в нее не очень верит. Такая демон­страция напоминает то, что терапевты называют «бегством в здоровье»: симптомы пациента исчезают, стоит ему толь­ко переступить порог кабинета врача. Все мы понимаем, что такое улучшение иллюзорно и временно. Такова же гро­могласно заявленная уверенность в своей важности.
        С другой стороны, недооцененное «я» может проявляться множеством способов, иногда самых обычных, иногда про­сто поразительных. Красивая женщина может считать себя некрасивой, даже уродливой. Проявляет она это, неряшливо одеваясь; в собственных глазах она недостойна быть хорошо одетой и потому носит только дешевые тусклые платья.
        Чрезвычайно способный мужчина, заработавший це­лое состояние, может вопреки этому сомневаться в своих способностях. Он постоянно боится потерять свои день­ги, свой кредит и положение в обществе и закончить ни­щим. Различные исполнители, особенно оперные певцы, живут в постоянном ужасе перед внезапной потерей сво­его дара.
        Есть много других людей, страхи которых еще более напряженны, специфичны и еще менее рациональны. Хотя такие фобии знакомы по названиям, их происхождение чаще всего скрыто в долгой неясной этиологии. Однако обычно человек, испытывающий такие страхи, не в состоянии спра­виться с определенной ситуацией, если кто-то не возьмет его за руку и благополучно не проведет через нее. Такая ситуация раскрывает подлинное представление человека о себе: он видит себя не более, чем ребенком. Страх оказать­ся в такой ситуации срывает с него взрослую защиту и де­монстрирует дрожащего, беспомощного ребенка, каким он в глубине души себя и чувствует.
        Признаком низкой самооценки является мечтательность. Мечтатель настолько не ценит себя, что предпочел бы быть кем-то другим, и, когда на мгновение остается наедине с собой, тут же превращается в этого другого. Редко кто дос­тигает высот вымышленного Уолтера Митги^[14 - Уолтер Митти - герой комиксов, персонаж, постоянно по­падающий в нелепые и затруднительные положения и вообража­ющий себя богатым и знаменитым. - Прим. перев.]^, но очень мно­гие, прочитав о какой-нибудь знаменитости, говорят про себя или даже вслух: «Хотел бы я им быть!»
        Это лишь немногие возможности выражения отрицательного отношения к себе. Такое поведение в целом распада­ется на две категории. Первая разновидность - неспособ­ность использовать свой потенциал. Трус никогда не заво­юет красавицу^[15 - Приводится как пословица из романа Сервантеса «Дон Ки­хот. - Прим. перев.]^ не из-за недостатка личной привлекатель­ности, а потому что ему не хватает уверенности в себе. Тот, кто плохо о себе думает, ограничивает притязания уров­нем, недостойным своих способностей, и даже сами спо­собности часто страдают из-за постоянных негативных мыс­лей о себе.
        Вторая главная категория недооценки себя может быть названа ощущением своей недостойности. Это не просто скромность, это глубокое внутреннее самоуничижение. В глу­бине души Сирано считает, что длинный нос делает его недостойным прекрасной леди. Он способен выразить свою любовь к Роксане, только когда скрыт тенью ночи и в ос­новном с помощью элегантного молодого Кристиана^[16 - Персонажи пьесы Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». - Прим. перев.]^. И если «часто лилия цветет уединенно»^[17 - Строчка из стихотворения английского поэта XVIII века То­маса Грея «Элегия, написанная на сельском кладбище». Перевод В.А. Жуковского. - Прим. перев.]^, то главным образом пото­му, что тот, кто сам себе не нравится, отступает заранее из страха быть отвергнутым.
        Мы постоянно живем со своим «я», и с другими мы ужи­ваемся не лучше и не хуже, чем с самими собой. Мы можем винить в своих разочарованиях других, но и без тех, кого мы виним, мы были бы столь же счастливы или несчастны. Нам не хочется все это признавать, но если мы не сумеем обвинить в своих бедах этих людей, то найдем кого-нибудь другого. Тон нашей повседневной жизни определяется не звездами и не внешними влияниями, но нашим отношени­ем к себе.
        Эго отношение отражается на наших связях с другими людьми, и чем более важны эти связи, тем сильней они окрашены. Когда нас романтически влечет к кому-нибудь, в наших отношениях первоначально доминируют желания и стремления. Однако по мере развития этих отношений неизбежно все сильней вмешивается чувство к самому себе и начинает в них господствовать.
        Естественно на первых порах идеализировать женщину, но, если у мужчины низкое мнение о себе, сама эта идеали­зация может его отпугнуть. В собственных глазах он недо­стоин такой желанной женщины и потому не проявляет достаточно настойчивости, чтобы привлечь ее.
        Другой мужчина из-за низкой самооценки может вести себя так умоляюще-соблазнительно, что завоюет девушку. Но в таком случае главной связующей силой в их отноше­ниях становится его низкое мнение о себе. Единственное, что ему нужно от любви, чтобы за ним приглядывали и о нем заботились. Единственный вид любви, на какую он спо­собен, это любовь зависимая.
        Зависимая любовь может быть сильной; иногда она на­столько сильна, что душит любимого. Но эта сила не пока­затель богатства. Это любовь в одном измерении: один парт­нер держит, другой за него цепляется. А все остальные по­требности не удовлетворяются. Это не многосторонний об­мен, не искренняя отдача и принятие любви: один всегда дает, другой только берет.
        Грамматика любви
        Каждое предложение должно иметь субъект, и в грамма­тике любви таким субъектом является любящий. В первой главе мы пообещали, что в отличие от Чеширского кота, который исчезал, оставляя только улыбку, мы не позволим любящему исчезнуть из исследования любви. Мы не сдела­ем этого. Он субъект, подлежащее. Но если предложение начинается словами «он любит», то в нем также есть объект, дополнение.
        Кто или что станет этим объектом, зависит от возраста любящего и его жизненного опыта. Вначале, как мы знаем, объект - это он сам. И этот объект - идея самого себя - остается главным на протяжении всех лет развития и зре­лости.
        На протяжении младенчества, детства, подросткового возраста любящий развивает представление о себе, создает собственную идентичность, собственную личность. При этом в ходе процесса он примеряет множество образцов, множе­ство личностей; отсюда и мечтательность, о которой мы говорили выше. Он ищет образцы в истории, в художествен­ной литературе и в окружающем мире. Он влюбляется в учителей, спортивных тренеров, друзей, школьных героев и героинь. Его первые гетеросексуальные привязанности - по-прежнему прежде всего проявление привязанности к себе. Как мы увидим ниже в исследовании романтической люб­ви, вначале любящий любит созданный им образ возлюб­ленной, а не саму возлюбленную.
        Ребенок вначале знакомится с собственным образом по тому, как он отражен в родителях, в семье. Ранее мы видели, что если у ребенка возникнет низкая самооценка, то он будет считать, что его не за что любить, и таким образом не сможет выработать приятную привязанность к самому себе. Но как ему выработать хорошее представление о себе, та­кое, которое он сможет полюбить?
        Отношение к самому себе
        Родителей постоянно побуждают подбадривать малень­кого ребенка: он часто такой неловкий, так раздражается из-за собственной неумелости. К тому же родительские функции заключаются преимущественно в сдерживании, наставлениях, приобщении маленького человека к циви­лизации; неудивительно, что мы должны искать и даже Создавать возможности для того, чтобы похвалить его и одобрить. Если ему предстоит в будущем ценить себя как личность, он должен в младенчестве получать как можно больше похвал и одобрения.
        Чтобы достичь такого результата, мы предоставляем на­шему маленькому ребенку возможности для самовыражения. Мы преувеличиваем его достижения; мы празднуем его пер­вые неуверенные шаги, повторяем первые слова. Хвалим его рисунки. Говорим ему, какой он хороший, какой замеча­тельный; он станет президентом США, президентом всего мира. Пока 6н на краю реального мира, пока он защищен нашими объятиями, мы можем позволить себе такой нереа­листический подход. И ребенок при этом расцветает.
        Но по мере того как он становится старше, эти нереали­стические элементы начинают ускользать из его образа. Он идет в школу и видит, что многие мальчики и девочки учатся лучше его или более искусны в играх, хотя до сих пор ему говорили, что он совершенно замечательный. Он обнаруживает, что в конце концов он никакой не замеча­тельный, а просто средний ребенок, по успехам он в сере­дине списка своего класса.
        Уничтожает ли его это открытие? Нет, если его родите­ли мудры. Они любят его и считают, что он хорошо успева­ет, будучи в середине списка класса. Рядом с ним много других мальчиков и девочек, хороших, достойных любви; он в хорошем обществе. Родители помогают ему хорошо чувствовать себя в школе и с друзьями.
        Конечно, школа - это ранний опыт приобщения к на­шему построенному на конкуренции обществу, в котором ребенку предстоит жить. Но первыми истолкователями пра­вил этого общества были его родители, и их отношение оказывает огромное влияние. Ребенок скорее всего скло­нен принять то представление, которое они ему передают. Он уходит в мир, понимая, что хорошо быть самим собой, что мир - хорошее место и что жизнь тоже должна быть хорошей.
        Если у ребенка сформировалось такое отношение к себе И миру, то даже неожиданное погружение в конкурентную обстановку школы не сможет слишком потрясти его. Ранее мы уже замечали, что ребенок, которого постоянно осуж­дает стремящаяся к совершенству мать, невольно навлекает на себя такое же осуждение за пределами семьи; учителя и родители друзей считают его неряшливым, ненадежным, безответственным. Хотя он терпеть не может, когда с ним так обращаются, его собственное поведение делает такое обращение почти неизбежным, и несчастливей домашний опыт постоянно повторяется и подкрепляется за пределами семьи. В современной теории обучения психологи называ­ют это «кондиционированием» - психологической обра­боткой; в народе о том же самом говорят «дать собаке дур­ную кличку».
        Солнечный климат
        То же самое справедливо относительно ребенка, кото­рый растет в солнечном семейном климате, когда его чаще одобряют, чем осуждают, чаще подбадривают, чем ругают. Это тоже отражается на его представлении о себе самом. Его успехи в школе могут быть средними, но, так как у него всегда счастливое лицо, учителя ему улыбаются и хва­лят его, а не хмурятся и не ругают. Он, возможно, не лучший игрок, но одноклассники принимают его в игру, потому что он хороший товарищ. Даже если он в игре промахива­ется, то хорошо воспринимает насмешки и осуждение, по­тому что в целом принимает себя. Ему не нужно быть луч­ше всех, чтобы чувствовать себя принятым и любимым.
        Если он обнаруживает, что его способности в том или ином направлении ограничены, он обнаруживает также определенное мастерство в других отношениях. Он может быть плохим бэтгером, но хорошо обегать базы^[18 - Речь идет о бейсболе, чрезвычайно популярном в США. Бэт- тер - игрок, отбивающий мяч специальной битой; после чего он должен обежать площадки - базы, расположенные по углам поля. - Прим. перев.]^; он может медленно читать, но зато преуспевать в арифметике. Он может быть таким надежным и общительным парнем, что товарищи изберут его в различные комитеты и даже выбе­рут президентом класса. Или он может быть таким живым и полным воображения, что будет принимать участие во всех школьных постановках.
        Таким образом, даже в жестком реалистическом обще­стве за пределами семьи такой ребенок получает подкреп­ление хорошего представления о себе. Это не означает, что все его переживания счастливые, - совсем наоборот. Как и любой другой ребенок, он переживает множество разоча­рований, огорчений и обид. У него бывают тяжелые време­на, которые на короткое или более долгое время могут по­колебать его веру в самого себя. Как и каждый мальчик и каждая девочка, ему придется понять, что мир - совсем не его «золотая жила».
        Но разочарования его не подавят. В отличие от ребенка, который начинает с плохим представлением о себе и видит в каждой неудаче подкрепление этого представления, тако­го ребенка поддерживает в бурном море жизни уверенность, что он сумеет добраться до берега. Он уверен, что ему снова будет светить солнце. Он выживет и тем самым подтвердит ощущение собственной силы.
        Короче говоря, он чувствует свою адекватность. И, чув­ствуя это, может забыть себя и наслаждаться миром, людь­ми, вещами.
        Богатства, которыми можно делиться
        Всякий ощущающий свою относительную адекватность - человек, с которым приятно иметь дело. Он не жалуется на судьбу и на то, как суров с ним мир. Он не предполагает заранее, что люди будут жестоки или лживы, что они по­стараются обмануть его и воспользоваться им. Зачем это им? В конце концов, он ведь хороший человек, и все это видят. И он забывает о себе и интересуется окружающими. Именно таких людей мы считаем хорошими слушателями.
        А окружающим такой человек нравится, потому что они нравятся ему. Они интересуются им, потому что они инте­ресны ему. Его легко полюбить.
        И он не только легко завоевывает любовь - он легко и дает ее. Он готов делиться всем, что ему нравится. Он де­лит свое удовольствие от еды, от книги, от дружбы. Он не пытается скрыть наслаждение жизнью, побыть в одиноче­стве; напротив, он говорит: «Иди сюда, вода сегодня заме­чательная».
        Если ему не повезло в любви, он привлекает все осталь­ные свои привязанности, все другие виды любви. У него много радостей, и он говорит своей любви: «Вот, радуйся этому! Раздели со мной это, и это, и то». Он предлагает своей любви богатство, которым готов поделиться.
        Делится он преимущественно самим собой. Находя себя хорошим, он в пору взросления развивает это хорошее пред­ставление о себе, включая в него друзей, вкусы, идеи, виды деятельности. Он привлекает к себе множество радостных привязанностей, он создает и развивает свою личность, обо­гащает свою индивидуальность. У него богатое «я», и он может поделиться им с теми, кого любит.
        Никакой постели из роз
        Мы снова должны вспомнить, что жизнь накладывает ограничения на его радости. Его жизнь совсем не по­стель из роз, как и у всякого другого человека. У него нет иммунитета к несчастьям или к неудовлетворенности. Даже в солнечных землях бывают сезоны дождей. Хотя внутрен­ний климат человека, принимающего себя, чаще солнеч­ный, но и он временами знает тьму и разочарования. Его могут не удовлетворять многие аспекты его жизни; мы все живем не в лучшем из миров и все сознаем существующие в нем неравенство, нищету, болезни, опасности природы и жестокость одного человека по отношению к другому. Здо­ровая любовь к себе не позволяет закрывать на все это гла­за, не заставляет почувствовать себя живущим призрачным счастьем.
        Принятие себя совсем не означает пассивное принятие всякого статус кво - в себе или за пределами себя. Оно не исключает протестов и действий, направленных на измене­ние неприемлемых условий жизни. Люди, принимающие себя, часто бывают наиболее активны в изменении своей судьбы и судьбы окружающих. Они постоянно ищут новых знаний, овладевают новыми искусствами, стремятся к по­ниманию и прозрениям не потому, что ожидают от себя совершенства, а потому что хотят для себя лучшего. Эта неудовлетворенность реалистична и направлена на кон­кретные цели, она не проекция общей неудовлетворенности собой, а сосредоточенность на каких-то заметных недостать ках в себе или в мире.
        Предположим, перед нами два индивида, и оба выража­ют неудовлетворенность. Допустим, они вместе работают и оба на эту работу жалуются. Как нам установить, насколько это недовольство реалистично и специфично, а насколько связано с общей неудовлетворенностью собой?
        Для этого у нас много признаков. По крайней мере один субъективный: каково общее отношение человека к жизни? Находит ли он большинство аспектов жизни удовлетвори­тельными или считает, что ничего хорошего у него нет, и его недовольство работой отражает общее недовольство миром? Другие признаки внешние, и их легко заметить. Как хорошо этот человек справляется со своей работой, вопреки своей неудовлетворенности? Делает ли он что-то, чтобы устранить причины неприятностей, достичь лучшего понимания с руководителем, что-то усовершенствовать на работе или, возможно, вообще сменить работу?
        Нам всем знакомы летуны, люди, которые постоянно меняют работу, которые не могут быть довольны любой работой, потому что недовольны собой. Человеку, который доволен собой, работа тоже может не понравиться и он ее сменит; возможно, он даже сделает это несколько раз, но рано или поздно найдет подходящее для себя место и оста­нется на нем. Он недоволен не собой, а ситуацией и дей­ствует, чтобы изменить эту ситуацию.
        Но есть и еще кое-что. В ходе предпринятых действий он приобретает опыт и меняет не только работу, но и свое отношение. Хорошее мнение о себе совсем не означает, что такой человек не может расти и учиться. Его представление о себе хорошее, но не окончательное. И одно из самых луч­ших свойств, которые он в себе знает, это способность по­стоянно добавлять что-то к общей картине: он всегда мо­жет расти и учиться и, вероятно, продолжит расти и учить­ся, пока живет.
        Человек, который в основном недоволен собой, тоже может менять место работы и менять его до бесконечности, потому что никогда не найдет подходящего для себя места. Или он может пойти по другому пути и опасаться поте­рять даже самую неудовлетворительную работу, потому что просто не уверен, что найдет другую, не говоря уже о луч­шей. Он боится обратиться к нанимателю и попросить уве­личить зарплату, улучшить условия работы, потому что в глубине души не верит, что заслуживает этого. А когда на­бирается храбрости и обращается к боссу, по всей вероят­ности, говорить будет неубедительно, не сумеет дать по­нять, чего хочет, он либо преуменьшит свои претензии, либо преувеличит их, так что у босса не будет другого выхода, как унизительно ему отказать или вообще уволить. Каков бы ни был исход, он в любом случае подкрепит низкую самооценку такого человека.
        Особенно отчетливо видна разница между этими двумя людьми в том, как они встречают настоящую катастрофу, например банкротство. Оба страдают, но один уже в ходе страданий планирует, как он найдет выход и вернет себе благосостояние, в то время как другой видит только конец света. Он такого низкого о себе мнения, что, когда лишается богатства и делового статуса, становится нагим: у него ни­чего нет. Во время краха биржи в 1929 году такие люди выпрыгивали из окон небоскребов.
        А что если неудовлетворительную ситуацию можно из­менить? Жизнь ставит перед нами много проблем, которые невозможно разрешить. Многие всю неделю заняты скуч­ной или неприятной работой, но не жалуются, потому что у них богатая и разнообразная жизнь в свободное от работы время. Такой человек радуется своей семье, хобби, десят­кам интересов, которые проявляются на уик-эндах. Нет та­кого закона природы, который гласил бы: каждый человек должен получать удовлетворение от работы, которой обес­печивает себе средства существования. Столетиями люди трудились в поте лица своего и не получали от этой работы радости, она только позволяла им выжить. Сегодня мы хо­тим, чтобы всем мужчинам и женщинам нравилась работа, которую они выполняют, но это идеал, и осуществить его нелегко. Мы работаем, потому что должны работать, и здо­ровая любовь к себе позволяет нам найти радость в то вре­мя, которое принадлежит нам, а не компании. Сама по себе способность заработать на жизнь должна приносить удовлетворение, и многие мужчины и женщины находят удовольствие в общении с коллегами и тем самым делают более приемлемой даже
трудную или монотонную ежед­невную работу.
        У каждого своя ноша
        Кто-нибудь скажет: все это прекрасно, можно говорить о том, что следует развивать хорошее представление о себе, но если мальчик ростом в пять футов два дюйма живет в мире, где средний рост мужчины пять футов десять дюй­мов? Какое представление о себе может у него быть в таком случае? Наполеону пришлось завоевать мир и возвыситься над всеми королями Европы, чтобы иметь возможность смотреть на них сверху вниз.
        Несомненно, выработать высокую самооценку труднее, когда есть очевидные недостатки. У людей могут быть врож­денные дефекты, они могут стать инвалидами в несчастных случаях, и всем им придется нести дополнительное бремя. Но терапевты, которые работали с такими людьми, замети­ли, что даже если у них и есть ощущение собственной не­адекватности, это не мешает им проявлять больше муже­ства и уверенности, чем у тех, у кого никаких внешних не­достатков нет.
        У каждого из нас своя ноша; костыли или скобки - толь­ко наиболее очевидные примеры. Вопрос не в том, какое у нас нарушение или физический недостаток, а в том, как мы с ними справляемся. Иногда недостаток сам по себе становится мощным побудительным мотивом для создания хорошего представления о человеке не только в мире, но и в его собственных глазах. Человек, потерявший в детстве в результате несчастного случая зрение, становится самым на­читанным жителем города: он так остроумен и жизнерадо­стен, что друзья соревнуются за право почитать ему.
        Песчинка в раковине устрицы часто становится раздра­жителем, необходимым для рождения жемчужины. Чаплин обыграл свой малый рост, создав образ, который заставил смеяться людей во всем мире. Великая спортивная звезда Йейла Элби Бут был мал ростом по сравнению с гигантами футболистами. Но Йейл нанес Гарварду поражение со сче­том 21:0, и все очки добыл именно Бут. Не обладая доста­точным ростом и физической силой, он развил в себе ско­рость и использовал множество приемов, которые позволя­ли ему переигрывать гигантов^[19 - В американском футболе, игре очень жесткой, ценятся мас­сивные, физически сильные игроки. По традиции футбольные команды Йейльского и Гарвардского университетов встречаются раз э год, и это считается спортивным событием национального масштаба. - Прим. перев.]^.
        Самые знаменитый женщины в истории не были краса­вицами: у Клеопатры был длинный нос, у королевы Елизаве­ты I - морщинистая шея; мадам де Сталь была неряшливой и полной. Красавицы не считают нужным быть интересными; наверно, у Елены Прекрасной^[20 - «Илиаде» Гомера рассказывается о том, как из-за жены царя Менелая Елены Прекрасной началась троянская война. - Прим. перев.]^ действительно были лицо и фигура, способные привести в движение тысячи кораблей, но ни в одной легенде не говорится, что она была очаровательна, добра или даже умна, и историки полагают, что на самом деле война шла не за нее, а за обладание торговыми путями.
        Польза трудностей
        Всем нам свойствен комплекс неполноценности, хотя бы потому, как заметил Альфред Адлер^[21 - Альфред Адлер (1870^1937) - известный американский пси­холог и психиатр. - Прим, перев.]^, что рождаемся моло­дыми. Жизнь предоставляет нам возможности как усилить это чувство, так и преодолеть его. Она не только ранит нас и причиняет ущерб, но и кормит и лечит.
        Даже тяжелые испытания могут дать положительные ре­зультаты. У друга вышла из строя машина, и мы сочув­ственно восклицаем: «Да, не повезло!» Но он продолжает рассказ и говорит, что благодаря этому провел несколько прекраснейших часов, каких не знал уже много лет: он пошел пешком по тихой сельской дороге, наткнулся на очаровательную деревушку, о существовании которой и не подозревал; там живут дружелюбные и готовые помочь люди; он так наслаждался тем, что увидел, что мы пожале­ли, что с нами не произошло такое же. Многие американ­цы, едущие по скоростным дорогам, переживают самые приятные и удивительные приключения, когда у них слу­чаются поломки.
        Люди, пережившие тяжелые и опасные испытания, го­ворят. «Не хотел бы я снова пережить такое, но не жалею, что это со мной случилось». Потеряв работу, многие нахо­дят гораздо лучшее применение своим способностям. Мно­гие, потерпев неудачу в раннем браке, делают мудрый и прочный второй выбор.
        Врачи знают, что тяжелая болезнь в детстве может выра­ботать сопротивляемость болезням в будущем. Во время эпидемии гриппа в 1918 году рослые сильные деревенские парни тысячами умирали в американских военных лагерях, тогда как тощие горожане показали гораздо более высокий уровень выживаемости. Эти молодые люди в голодном дет­стве пережили столько болезней и лишений, что закали­лись и смогли противостоять новой болезни.
        Точно так же психологически травматический ранний опыт может выработать силу, чувствительность, проница­тельность. Например, раньше считалось, что развод неиз­бежно отрицательно сказывается на детях. Сегодня мы при­знаем, что развод оказывает сильное воздействие на ребен­ка, и это воздействие может быть болезненным, но не обя­зательно. Разъединение родителей или потеря одного из родителей в результате болезни или смерти - это серьез­ная трудность, но известны случаи, когда она укрепляла детей и способствовала их взрослению.
        Трудности могут стать благоприятным показателем. Биз­нес-организация никогда не теряет в рейтинге Дан и Брэд­стрит из-за того, что занимает деньги. Кстати, чем больше денег фирма берет в кредит и аккуратно расплачивается, тем выше ее кредитный рейтинг.
        Мы не можем во всех подробностях распланировать, что хорошо для нас в жизни, и даже если бы знали, что для нас хорошо, не всегда могли бы осуществить то, что видим в мечтах. Жизнь дает нам много шансов, и часто те, что ка­жутся самыми малообещающими, становятся лучшими. Ни у кого не бывают одни удачи или неудачи. Действительно, кажется, что некоторым людям приходится трудно. Но ин­дивид, который постоянно жалуется на то, как плохо с ним обращается мир, на самом деле жалуется на собственное отношение к себе.
        Спасительные вымыслы
        Есть ли у нас видимые недостатки: малый рост, некра­сивое лицо, прямые или слишком вьющиеся волосы - или их нет, но у всех есть недостатки невидимые, и именно они доставляют нам больше всего неприятностей. Это наши неврозы, они есть у всех. К тому же у всех есть стремления, которые невозможно осуществить в реальности. Всем при­ходится обходиться меньшим или даже совсем не тем, о чем мы мечтаем: меньшим талантом, меньшим признани­ем, меньшим количеством денег, меньшей властью, красо­той, добродетелью и, может быть, меньшей любовью. Все мы в какой-то области жизни должны испытать разочаро­вание. Сколько бы и чего у нас ни было, всегда есть то, чего мы желаем, чего у нас мало или нет совсем.
        Можем ли мы принять себя со всеми недостатками и разочарованиями? Можем. Мы учимся смягчать крутые углы, затенять жесткую правду относительно самих себя - и не только перед другими, но и перед собой. Мужчине приятно думать, что лучшая партия в гольф точнее представляет его мастерство, чем остальные партии во все те дни, когда он «не очень старается». Женщина, покупая платье, просит мень­ший размер, чем обычно носит, а когда примеряет и видит, что платье тесно, говорит что-нибудь о том, что набрала
        в последние дни лишних два-три фунта и надо их сбросить. На самом деле она такой размер не носит уже много лет, но ей нравится думать, что она на это еще способна.
        Эти приятные, хотя и нереалистические представления о себе можно назвать спасительными вымыслами. И ка­кой в них вред? Мужчина, который делает вид, что он специалист по рынку ценных бумаг, может потерять все до последнего цента, или если он хвастает, что он опыт­ный скалолаз, а потом пытается это доказать, то может погибнуть. В практических аспектах жизни, где важны факты, мы не можем позволить себе обманывать себя. Но нет никакого вреда в легком приукрашивании в мелочах, как мужчина поправляет галстук, а женщина - косметику или прическу.
        Напротив, во всем этом есть здравый смысл. От рыбака ожидают, что он будет хвастать размером улова. Пол Бань­ян и Джон Генри^[22 - Пол Баньян - знаменитый герой американского фольклора, лесоруб, славившийся фантастической силой, аппетитом, изоб­ретательностью и неунывающим характером. Именно он, по пре­данию, вырыл Большой Каньон. Кроме того, он валил деревья криком, варил гороховый суп прямо в озере и т. д. Джон Генри - тоже герой многочисленных легенд и преданий, чернокожий си­лач-молотобоец. Победил в соревновании буровую машину. - Прим. перев.]^, эти доблестные герои, отражают народ­ную мудрость, которая позволяет прихвастнуть там, где в этом нет вреда. Легенды полны героев, творящих чудеса, проявляющих силу и мастерство, и женщин, прекрасных, как заря, которые прядут золотой рассвет или приручают своей добротой диких зверей.
        Мы любим себя и поэтому мысленно слегка приукраши­ваем. Говорим себе комплименты примерно так, как гово­рим тем, кто нам нравится. Комплимент еще никому не причинил вреда.
        Чем добрее мы судим себя, тем добрее относимся к дру­гим. Чем больше принимаем себя со всеми нашими недо­статками и дефектами, тем легче принимаем тех, кого лю­бим. Тoгo, кто несчастлив с собой, легко раздражают дру­гие люди, и он постоянно мрачен.
        Полезная и вредная любовь к себе
        Мы описали любовь к себе в ее взрослом состоянии, ту здоровую любовь к себе, которая является основой любви к другим. Но любовь к себе может, конечно, быть недоразви­той, оставаться ограниченной и инфантильной. Двадцать лет спустя ребенок в мужчине по-прежнему может плачем требовать внимания к себе, удовлетворения своих потреб­ностей, даже за счет других, и впадать в приступы мрачного настроения и раздражения, когда его желания не удовлет­воряются.
        Мы говорили, что женщина, которая не обладает адек­ватной самооценкой, проявляет это, одеваясь бедно, как будто она не стоит тех денег и хлопот, которых требует хо­роший гардероб. Но может быть и другая крайность: тот же самый механизм другую женщину может заставить укра­шать себя чрезмерно, и женщина становится одержима сво­ими туалетами, прическами и комплекцией. Она тратит на одежду и салоны красоты гораздо больше денег, чем может себе позволить.: И сколько бы времени она ни просидела, прихорашиваясь у туалетного столика* ей все будет мало. Она готова весь вечер любоваться собой. Она не может уде­лять внимание соседу за обедом, беседе, игре, музыке. Она слишком занята своим платьем, лицом, прической. Ее от­ношения с другими строятся в основном на том, что они подумают о ней и ее внешности.
        Когда женщина тщательно одевается и причесывается, проверяет все мелочи и последний раз бросает на себя взгляд в зеркало, перед тем как выйти, - это не нарциссизм. Она может даже немного посуетится, вернуться, чтобы взять другую пару сережек или другие перчатки. Но когда послед­ний раз посмотрит в зеркало, она будет довольна: пусть и не красавица, но она хорошо подготовилась. Теперь можно позабыть о себе и своей внешности и начать развлекаться.
        Это не нарциссизм, а принятие себя, здоровая любовь к себе, которая на самом деле избавляет от излишнего вни­мания к самому себе.
        Инфантильная любовь к себе не освобождает, а ограни­чивает и порабощает. Человек, страдающий нарциссизмом, не может делить радость или удовольствие с другими и тем более не может сочувствовать чужой боли. Ни у кого зубы не болят так сильно, как у него, ни у кого нет таких труд­ных для решения проблем, никто не работает так тяжело и не приносит такие жертвы. И никто его не понимает.
        Он может вести себя эгоистично, думать только о себе, никому не сочувствовать, быть даже жестоким и не поймет, что причиняет боль другим людям. Он подобен ребенку, который щиплет остальных детей в песочнице, пока мате­ри не надоест его уговаривать и она решит показать ему, что он делает. Она щиплет его достаточно сильно, чтобы он заплакал. Теперь он наконец поймет, почему нельзя щи­пать других.
        Взрослый, у которого сохранилась инфантильная любовь К себе, не обязательно проявляет ее очевидными инфан­тильными способами. Общество побуждает человека покры­вать себя славой таким образом, что подчеркивается значе­ние любви к себе. Мощные соревновательные силы требу­ют: «Победи или будешь побежден». Всякий захваченный такой борьбой может выработать стремление к богатству, власти, статусу за счет других своих отношений. Финансо­вый успех, несомненно, приносит удовлетворение, но в нем есть опасность для других разновидностей любви. В это стоит вглядеться повнимательней.
        7. ЛЮБОВЬ И СТАТУС
        Мы все любим вещи - материальные вещи, которые стоят денег. Мы любим их так сильно, что они становятся важной частью нашей любовной жизни. Стоит только при­слушаться, как люди выражают эту свою любовь. «Я люблю свою новую машину». «Я люблю меховое манто». «Мы лю­бим наш новый дом». Используют ли в данном случае люди слово «любить» в другом смысле? Ответ только один - нет. Мы можем связывать любовь с романтикой, сексом, бра­ком. Но любовь - это привязанность, и она не ограничи­вается привязанностью исключительно к людям.
        В подобных материалистических мечтах люди не только раскрывают свои желания, но, поскольку их желания силь­ны и возникают многократно, одновременно показывают, как они этим поглощены и на что могут пойти, чтобы при­обрети такие вещи. Эта поглощенность вещами может от­нимать больше времени, мыслей и энергии, чем любовь к определенному человеку. Никто в этом откровенно не при­знается, но приобретательство и статус могут стать главной любовью человека.
        Нам нравится представлять себя способными на вели­кую любовь в романтическом смысле, противоположную пристрастию к приобретательству. И мы действительно в высшей степени способны к мечтам, стремлениям и даже к самым нежным чувствам к кому-нибудь, кто «прекрасен, как ночь». Но мало кто из нас обладает достаточной свобо­дой от внутренних порывов и мощных социальных сил, чтобы не отвечать на призывы к приобретательству и соб­ственности. Мы хорошо видим это на примере любого ре­бенка, который примерно в четыре-пять лет каждое пред­ложение начинает с «хочу» или «дай». И многие из нас с этой привычкой так и не расстаются.
        ЧТО ДАЮТ НАМ ВЕЩИ
        Культура нашего западного мира, конечно, высоко це­нит приобретательство. Это не примета последних лет. Так продолжается уже столетия. Большое богатство автомати­чески приносит своему владельцу статус. И это психологи­чески влияет на нас. Большинство чувствуют себя безопас­ней за рулем сверкающего нового дорогого автомобиля, чем в старом и побитом. Многие мужчины в воскресенье боль­ше времени проводят с машиной, полируя и лаская пред­мет своей гордости, чем с женой. Богатство и высокое по­ложение помогают притупить жало тревоги, от которой мы все страдаем в различной степени. Они даже создают иллю­зию любви без всяких условий, а если и не любви, то, по крайней мере, одобрения, к чему мы подсознательно стре­мимся с самого детства.
        Формулируя просто и прямо, вещи удовлетворяют нас, и в этом удовлетворении главным компонентом является любовь к себе. Наш первый шаг в науке любви - любовь к себе, и именно такой вид любви лучше всего знаком нам в первые годы жизни. От этой младенческой любви к себе мы никогда полностью не отказываемся, хотя учимся транс­формировать ее, придавать ей возвышенный характер, что­бы она приносила нам более взрослое удовлетворение.
        Стремление к богатству и статусу и последующее обще­ственное одобрение предлагают прямое удовлетворение младенческой любви к себе. Такая любовь не создает ос­ложнений, не требует учета желаний и потребностей дру­гих людей. Чтобы приобрести такое общее одобрение, нам не нужно думать о других. Нужно только считаться с собой и приобретать. Немного погодя приобретательство стано­вится частью нас - неотъемлемой частью, и в результате мы чувствуем себя более значительными.
        Вещи обладают реальностью и осязаемостью в отличие от любви с ее эфемерными свойствами. Нас учат, что тот, «кто тащит деньги - похищает тлен»^[23 - Шекспир. Отелло, 3 действие. Пер. Б. Пастернака. - Прим. перев.]^, но в то же время мы стараемся, чтобы нас не ограбили. Пользуемся замками и системами сигнализации, страхуем свое имущество. Мно­гие гадают, любят ли их ради них самих или ради их денег.
        Любовь может быть непостоянной, ненадежной. Мы от­крываем это еще детьми, а некоторые заново открывают это уже будучи взрослыми. А вот обладание имуществом надежно, конечно, если не рухнет рынок ценных бумаг или не случится катастрофы в бизнесе. Имущество не отвечает на нашу любовь, но зато оно нас не бранит и не сбежит с кем-то другим. Имущество поддается математической оцен­ке. Его можно считать, каталогизировать, его стоимость мож­но оценить в деньгах. А как сосчитать или измерить лю­бовь? Элизабет Баррет попыталась это сделать в своем со­нете, адресованном Роберту Браунингу^[24 - Элизабет Баррет Враунинг (1806 -1861) - английская поэтес­са, жена Роберта Браунинга. Роберт Браунинг (1812 -1889) - вы­дающийся английский поэт. - Прим. перев.]^:
        Как я тебя люблю? Позволь мне сосчитать.
        Люблю тебя до глубины и ширины,
        Каких способна достичь душа...
        Она продолжает в таком роде, и это прекрасный сонет, но, прочитав его, мы можем понять только, что она влюб­лена.
        Нам говорили, и это шутка лишь отчасти, что у всех есть проблемы и деньгами их не разрешить, но если у нас дей­ствительно есть проблемы, лучше тревожиться из-за них на сидении роскошного «кадиллака». Тогда проблемы будут гораздо менее болезненными. Нам говорили также, что, поскольку мы все равно должны работать,, то нужно рабо­тать хорошо и зарабатывать как можно больше. В этих со­ветах достаточно жесткого практичного смысла, чтобы они звучали убедительно.
        Вернемся к любящему
        Как мы уже сформулировали выше, чтобы понять лю­бовь, нужно понять любящего. На него оказывается мно­жество влияний, у него возникает много привязанностей, и вершиной всего становится любовь, которую он считает главной в жизни. Многим любовь мужчины и женщины кажется похожей на книгу, которые пообещал себе про­честь, или на письмо, которое собрался написать. Но ка­ким-то образом, вопреки искренности желаний, благород­ству намерений, что-то становится помехой.
        Причин этому много. Прежде всего мы члены обще­ства, и от нас ожидают, что мы будем вести себя, как дру­гие. Так мы и поступаем. Большую часть часов бодрство­вания мы заняты механикой жизни. Эта механика состоит из зарабатывания средств и накопления сбережений или приготовления пищи, уборки и покупки того, что нам не­обходимо в повседневной жизни. Так мало времени уде­ляется любви, развлечениям, самообразованию и играм, что мы довольно быстро становимся искусными в своей работе.
        Во-вторых, хотя нас может влечь к человеку по самым разными причинам, любовь, которая у нас возникает, слу­жит одним из способов ослабить возникающую тревогу. Но другие способы того же гораздо легче. Многое из того, что способно нас защитить от того, чего мы боимся, или осла­бить его действие, можно просто купить. Все, что для этого нужно, - деньги. И множеством способов нас побуждают зарабатывать деньги.
        Венный конфликт
        Эти два способа ослабления тревоги с незапамятных вре­мен противоречат друг другу. Такой конфликт был древним даже во времена Иисуса: именно Иисус подчеркивал необ­ходимость любить ближнего, как самого себя, и говорил, что легче верблюду пройти через ушко иглы, чем богатому человеку попасть в рай. И Иисус следовал своему собствен­ному предписанию. Согласно святому Матфею, когда Са­тана привел Иисуса на высокую гору и пообещал ему весь мир и всю его славу, Иисус отвернулся от него и ответил: «Изыди, Сатана».
        Хотя Иисусу удалось убедить нас в важности любви к другим людям, уговорить нас воздерживаться от матери­альных приобретений ему удалось меньше. Джон Кальвин, гораздо менее известный религиозный лидер, спустя пол­тора тысячелетия принялся проповедовать совсем другую доктрину. Пытаясь лишить религию ее украшений и риту­алов и свести до простейших положений, Кальвин учил, что предприимчивость и экономность делают человека при­емлемым в глазах Господа.
        В богатом городе Женеве, где проповедовал Кальвин, это учение показалось очень привлекательным, и события по­следующих столетий усилили его влияние. Наследственные дворянство и власть исчезли в результате Американской и Французской революций, а в ходе промышленной револю­ции следующего столетия богатство и статус стали доступны каждому. Человек мог родиться никем, но, если он следовал учению Кальвина, много работал и благоразумно использо­вал заработанное, со временем мог стать богатым и уважае­мым. Он приобретал статус почтенного человека.
        Слово «статус» сегодня используется повсеместно, но оно не новое. В американский образ мыслей его ввел Торстайн Веблен, весьма оригинальный экономист первой четверти XX века^[25 - Торстан Банди Веблен (1857 -1929) - американский эконо­мист и социолог. Оказал огромное влияние на развитие амери­канской социологии. - Прим. перев.]^. Его книга «Теория показного класса» содержала резкую критику стремления к приобретательству, которое считалось респектабельным и никаким сомнениям не под­вергалось.
        Он рассмотрел поведение людей, действовавших в соот­ветствии с доктриной «работать много и тратить благора­зумно», и показал, что такие люди совсем не так рацио­нальны, как им кажется. Они считали, что покупают то, что им необходимо или нравится, иными словами, что их потребление было рационально мотивировано физически­ми и эстетическим потребностями. Человек может считать, что купил новое пальто, чтобы быть в тепле и тем самым удовлетворить физическую потребность, и что он купил это пальто, а не другое, потому что это больше ему идет, удов­летворяет его эстетическую потребность. Это совсем не так, говорит Веблен. Человек покупает пальто, а также дом, ме­бель, лошадь, машину не только по рациональным моти­вам, но и из-за соревнования, соперничества. Он старается обрести те же внимание и уважение, которыми обладают люди, уже совершившие такие покупки.
        Такой тип поведения родился не в Соединенных Шта­тах, но особенно легко было его заметить в стране, где люди начинали рядом друг с другом и с одинаковым отсутствием средств. Например, из всех тех, кто одновременно посе­лился на богатых землях Индианы, один через десять лет владел процветающей фермой, множеством голов скота, красивым домом с пристройками, тогда как его соседи пре­успевали лишь относительно, а некоторые вообще остались бедными. Естественно, человек, который сумел добиться процветания, пользуется уважением в общине. Окружаю­щие видят его превосходящие качества. Они приходят к нему за советом, с уважением слушают его выступления на городских собраниях, выбирают его церковным старостой или членом попечительского совета школы. Богатство до­казывает его превосходство, и именно поэтому ему оказы­вают почести.
        Как только богатство становится основой общественной оценки, по закону психологического перехода оно же дела­ется основанием для самооценки. До сих пор все это кажет­ся логичным и рациональным. Но далее Веблен наблюдает чрезвычайно иррациональный поворот. Вместо того чтобы экономно тратить то, что с таким трудом было заработано, чтобы стать еще богаче и еще более ценным членом обще­ства и утвердиться в собственных глазах, люди начинают неразумно тратить.
        Деньги: витрина для «я»
        Но это совсем не так иррационально, как кажется. Что­бы завоевать внимание и оценку, люди должны демонстри­ровать свое богатство. Если человек жил как нищий, а пос­ле его смерти под матрацем найдут полмиллиона долларов, вряд ли кто-нибудь отнесется к нему с уважением. А вот если он потратил эти полмиллиона на роскошное поместье и яхту, даже если залез в долги, его станут уважать. И весь­ма вероятно, что деловое сообщество не только будет щед­ро кредитовать его, но и поможет заработать еще полмил­лиона.
        Иметь большое богатство недостаточно, утверждал Веб­лен. Оно должно демонстрироваться. И для этого он изоб­рел специальные термины - «показное потребление» и «показное времяпрепровождение».
        «Показном потреблением» Веблен называл крикливую демонстрацию богатства. Здесь действует принцип, прямо противоположный тому, согласно которому заключаются сделки. Вместо того чтобы стараться поменьше потратить и побольше за это получить, надо создавать впечатление, что твой запас долларов нео1раничен. Во времена бурного про­цветания 1920-х годов человек, который хотел, накопив бо­гатство, утвердить свое положение в обществе, становился коллекционером произведений искусства. Важно было не столько, что он покупает, сколько платит за это, потому что именно это становилось сенсацией и попадало на пер­вые страницы газет. Если старая ванна времен Людовика XIV достаточно дорога, надо ее купить.
        Это способ заявить всему миру: «Я настолько способен, предприимчив и в результате богат, что могу удовлетворить любой каприз, не теряя свое богатство». Богатство так сильно привлекает внимание, зависть, уважение, что и сам его об­ладатель неизбежно становится предметом нашего внима­ния. Вдобавок, если в своем собирательстве он демонстри­рует хороший вкус, это способствует укреплению его репу­тации, даже если выбор осуществляет не он сам. И что-то все равно остается: даже люди, которые в опере постоянно засыпают, знакомятся с либретто и одной-двумя ариями.
        Такая практика сохранилась и по сей день. Больше того, интерес к покупке произведений искусства еще усилился. Несомненно, большинству коллекционеров нравится то, что они покупают, но мысли их в основном направляются сто­имостью покупок.
        Хотя наше демократическое общество отказывается от все большего числа ритуалов и формальностей, унаследо­ванных от монархических предшественников, сохраняется МИого возможностей демонстрации богатства. Одна из та­ких возможностей - присутствие на оперной премьере и не только в Нью-Йорке, но и в Париже, Лондоне, Риме. Лучшие места не те, с которых хорошо слышно, а те, на Которых присутствующий лучше всего виден. На следую­щее утро газеты напечатают снимки и описания туалетов каждой из известных женщин. Веблен называл это «неуто­мимой способностью демонстрировать богатство». Подоб­но картинам, ИХ одежда тоже подписана именем создателя, так как создана известными кутюрье.
        Мужчины постоянно используют женщин, причем обыч­но с их согласия, для демонстрации богатства. Этот про­цесс начинается, когда девушка еще только становится жен­щиной; Даже сегодня отец дебютантки, не моргнув глазом, ЙОтратит тысячи долларов на цветы для украшения бального зала - цветы, которые завянут к последнему вальсу бала. А когда девушка выходит замуж, «показное потребление» со­провождается «показным времяпрепровождением», которым ее обеспечивает муж. Таких женщин видят и фотографиру­ют на всех светских событиях, на борту яхт, на модных до­рогих курортах, они всегда великолепно одеты и велико­лепно бездельничают.
        Помимо намеренно декоративной и намеренно непро­дуктивной жены, богач коллекционирует много других дорогих вещей, демонстрирующих его статус. Самые длин­ные и самые дорогие машины, членство в самых дорогих, хотя и редко посещаемых клубах, роскошные дома, слуги, лучшие места на премьерах в театрах, обеды в лучших рес­торанах, лучше всего расположенные столики в таких рес­торанах и ночных клубах - все это олицетворяет положе­ние в обществе, и ради этого стоит соревноваться. Иногда поиск статуса в этих направлениях достигает комичных край­ностей. Как, например, стремление иметь комнатную со­бачку и отдельно собаку для прогулок.
        Веблен описывает подражательные элементы поведе­ния тех потребителей, которые не могут позволить себе такую роскошь. «Соревнованием денег» называет он не­разумную покупку вещей с целью удовлетворения не фи­зических потребностей, а желания хорошо выглядеть в глазах окружающих.
        Мы покупаем новое пальто не потому, что старое потре­палось или не греет, а потому что изменилась мода и нам жаль себя, если мы не можем сравняться с другими. Покуп­ка может быть совсем скромной, и тем не менее на ней печать соперничества. Большинству женщин приходится мириться с одеждой массового производства, но эта одежда копирует предметы туалета, созданные известными дизай­нерами для богатых. Аналогично девушки, которые отра­щивают длинные ногти, не сознают, что первоначально это был символ богатства, потому что очевидно, что такие руки не могут заниматься работой по хозяйству.
        Хотя нас учат, что суть не в одежде, а в человеке, нам одновременно часто напоминают о важности впечатления, которое мы производим на окружающих. А это в свою оче­редь производит впечатление на нас. Реклама постоянно ассоциирует рекламируемые товары с богатством. Это на­мек на то, что товар популярен даже среди богачей, или на то, что он неотличим от настоящего. В любом случае по­добная покупка позволяет нам насладиться статусом, сооб­щаемым богатством.
        Несомненно, преувеличение тезисов Веблена легко при­водит к абсурду. С другой стороны, справедливо и то, что многие из нас мечтают о деньгах и о том, что можно на них купить. Мечта - это всего лишь продолжение повседнев­ных мыслей. Наивно полагать, что мы не действуем в соот­ветствии со своими мечтаниями. Действуем и, возможно, даже чаще, чем признаем в глубине души. И, как подсказы­вает Веблен, мощные социальные силы помогают этому про­цессу и подстегивают его.
        Беда с людьми
        С чисто психологической точки зрения любовь к вещам удовлетворить легче, чем любовь к людям. Наши индиви­дуальные недостатки причиняют нам гораздо меньше не­приятностей при зарабатывании денег, чем в достижении удовлетворительных отношений с людьми.
        Очень многие считают, что единственная нормальная часть их дня - та, которую они проводят в офисе. Такие люди говорят: «Дома быть невозможно, там постоянный беспорядок. Я не могу поладить с женой, никто не в состо­янии контролировать детей, ничто не имеет смысла. В офисе, даже если дела идут не так, как нужно, все можно попра­вить. Есть определенные процедуры, формы, принципы, которых придерживаемся большую часть дня. Дома поло­жение выходит из-под контроля; ничто не идет так, как ты ожидаешь. Это настоящий хаос».
        Так говорит мужчина. И со своей точки зрения он со­вершенно прав. Для него превратности бизнеса и рынка ценных бумаг более предсказуемы, чем поведение людей.
        Многие мужчины считают, что женщины вообще совер­шенно непредсказуемы, что они действуют по настроению и изменчивы, как погода.
        Можно заметить, что мужчины, которые ощущают это особенно остро, все или почти все свое время и внимание уделяют бизнесу и приобретению вещей; у них нет време­ни, чтобы познакомиться с потребностями и желаниями жен. Они изучают доклады о положении на рынке, деловые бумаги и настолько хорошо информированы, что повороты в бизнесе не застают их врасплох. Но им и в голову не приходит, что, если бы они уделяли внимание изучению окружающих, поведение людей стало бы для них более пред­сказуемым.
        Для очень многих невозможность определить, как пове­дет себя человек в следующий момент, кажетея гораздо бо­лее угрожающим, чем они сами сознают. И даже сюрпризы далеко не так приятны, как считают многие. Для большин­ства из нас настоящий сюрприз, который застигает нас врас­плох, совершенно неподготовленными, может быть скорее тревожным, чем приятным, даже если сообщается хорошая новость. Вспомните, как вы себя чувствовали, когда в пос­ледний раз случился настоящий сюрприз; вспомните пове­дение человека, которому вы сообщили важную и совер­шенно неожиданную новость. Первая реакция - не удо­вольствие, а шок. Человеку нужно сесть, перевести дыха­ние, свыкнуться с новостью. Некоторые разражаются сме­хом, но это нервный смех. Женщина может расплакаться. Она может улыбнуться, но улыбка будет принужденная.
        Дело в том, что мы совсем не так уж любим сюрпризы, как думаем. Мы определенно не любили их, когда были детьми. Причина того, что дети не любят сюрпризы в том, что у ребенка меньше «масса осознания», как называют это психологи, у них ограниченней резерв или объем опыта, связанного с новым переживанием. Все истинно новое их пугает; оно может понравиться, но к нему сначала нужно привыкнуть. Маленькие дети, как правило, держатся по­дальше от самого доброго и мягкого незнакомого челове­ка, пока внимательно его не разглядят. Впечатлительный ребенок, который неделями предвкушал посещение цирка, возвращается домой с представления, и ему ночами снятся кошмары. У многих детей та же реакция на первое посеще­ние зоопарка, на первый фильм или детскую пьесу.
        Дети не чувствуют себя в безопасности с незнакомым, потому что незнакомое непредсказуемо. Если маленькому ребенку предстоит какой-то новый опыт, разумно подго­товить его к тому, что он увидит. Ребенок должен знать заранее, чтобы наслаждаться сюрпризом и одновременно не испытывать шока от незнакомого и связанного с этим страха.
        Вырастая, мы не отказываемся полностью от таких пе­реживаний. И хотя наша «масса осознания», наш запас опыта растет, мы все равно опасаемся сюрпризов. Опыт делает подлинные сюрпризы редкими, но тот же опыт может уси­лить наш фундаментальный страх, наше главное ощущение небезопасности жизни. Подлинно неожиданный поворот событий поднимает волнение в этом подсознательном бас­сейне тревоги; большой сюрприз может вызвать прибой. Первая наша реакция - ощущение тревоги. И лишь потом мы можем осознать смысл происходящего и даже испытать удовольствие от него.
        И однако мы любим новый опыт и ищем его. Некото­рые из нас больше склонны к авантюрам, другие меньше. Большинство совсем не стремятся увидеть, какие сюрпри­зы ждут нас на вершине Эвереста или на полярной, ледяной шапке. Нас устроят меньшие приключения. Мы любим новое, но в разумных пределах. Мы предпочитаем предска­зуемость. А люди в подавляющем большинстве оставляют впечатление непредсказуемости. У некоторых страх перед непредсказуемостью в личных отношениях особенно силен. Он может быть настолько силен, что помешает им испы­тать любовь.
        Есть люди, родители которых демонстрировали крайнюю {неустойчивость и непостоянство в настроении и поведе­нии. Или просто были непоследовательны в своих отноше­ниях с ребенком. Такое поведение нам хорошо знакомо: мать или отец невнимательны, может, читают газеты или разговаривают с друзьями, а ребенок ищет, чем бы занять­ся. Он находит занятие, но неподходящее - допустим, оп­рокидывает новый светильник на кофейном столике, и мать тут же в ярости набрасывается на него: «Разве я не говорила тебе, чтобы ты ничего не трогал? Почему ты все ломаешь?»
        С точки зрения маленького ребенка такое поведение непредсказуемо и очень неприятно. Только что все было спокойно, мама была настроена приятно или по крайней мере равнодушно, и ребенку позволялось без помех бро­дить по дому. А в следующий момент его хватают, на него кричат, возможно, шлепают, а всемогущий взрослый чело­век становится враждебным и угрожающим его жизни. Если так происходит достаточно часто, у ребенка в дальнейшем будут основания не доверять поведению окружающих. Всю жизнь такой человек будет чувствовать себя в большей бе­зопасности с вещами, а не с людьми.
        Любящие предсказуемы
        Может показаться, что достичь предсказуемости в отно­шениях с людьми трудно, но это вполне возможно. У каждого из нас есть по крайней мере один друг, которого мы хорошо знаем и чье поведение нам относительно легко предсказать. Мы стараемся получше узнать своего нанимателя или коллег по работе, чья реакция может для нас оказаться важной, и можем заранее сказать: «Это ему не понравится» или «Она так не подумает». Мы не ожидаем, что все наши предсказания сбудутся и что босс всегда будет реагировать именно так. Но ведь и относительно рынка ценных бумаг и уровня цен мы тоже не рассчитываем на постоянные отгадки. Наше предска­зание - это гипотеза, но разумная и обоснованная.
        Точно такие же гипотезы мы можем строить относительно поведения людей, если постараемся понять их. Люди со­всем не непредсказуемы, напротив. Можно пожалеть, что они слишком предсказуемы, что слишком легко подчиня­ются привычкам и шаблонам поведения. Нам нужно лишь хорошо знать данного индивида.
        Любящие друг для друга предсказуемы. Они редко стал­киваются с сюрпризами в своих отношениях, как только перешли от романтической любви к отношениям, осно­ванным на реальных знаниях друг друга. Некоторые лю­бящие достигают такого положения еще до брака, дру­гие - только после нескольких или многих лет совмест­ной жизни. Пик разводов приходится примерно на пять лет жизни в браке. Это любящие, которые так и не узна­ли друг друга или узнали, но не согласились принять то, что узнали.
        Любящие, которым удалось заменить романтическое представление о партнере реальным знанием, больше не боятся того, что могут обнаружить друг в друге. Они науча­ются доверять друг другу. Они чувствуют себя в безопасно­сти друг с другом и наслаждаются своими взаимодействия­ми. Социальный статус для них сохраняет свое значение, но гораздо важнее личный статус в отношениях.
        Уязвимый мужчина
        Поскольку мужчины чаще, чем женщины, склонны лю­бить вещи, а не людей, мы должны спросить себя: может, они более податливы к такому типу любви? Нужно с само­го начала признать, что роль мужчины в обществе всегда заключалась в обеспечении существования семьи. Именно он зарабатывает на жизнь. И его положение в обществе от­ражает то, насколько хорошо он справляется со своей ро­лью. Его статус благоприятно или неблагоприятно отража­ется на жене и детях. В очень реальном смысле его обще­ственное положение - часть способности обеспечить бла­госостояние семьи.
        Поэтому мужчина более женщины уязвим перед соблаз­нами богатства и статуса - просто из-за своей традицион­ной роли. Но к этой цели его ведут и более глубинные пси­хологические силы.
        В раннем детстве мальчик чувствует, как его место зани­мает отец. Мальчик дома с мамой, играет с ней или, может быть, она его кормит. Все ее внимание принадлежит ему. Но неожиданно приходит отец, и все в доме меняется. Мать встает, здоровается с отцом, разговаривает с ним, отправ­ляется на кухню посмотреть, готов ли обед, который она для мужа приготовила. До этого момента мальчик безраз­дельно владел мамой, она целиком принадлежала ему. Те­перь он больше полностью ею не обладает, да и отцом тоже. Теперь они уделяют внимание друг другу.
        Конечно, у маленьких девочек тоже есть такой опыт. Но позже опыт мальчиков и девочек начинает различать­ся. Мальчик обязательно ввязывается в соперничество с отцом. Однако собственный гнев его пугает, потому что он и любит отца, и хочет, чтобы этот сильный защитник его любил. И поэтому он постепенно заменяет свое ревнивое соперничество соревнованием, более удобным и выгодным. Он старается сравняться с отцом, а если получится, то и превзойти его.
        Психоаналитики отмечают также, что мальчик остро осознает разницу в размерах и силе между собой и отцом, и это осознание распространяется на все его увлечения и занятия. Вскоре он обнаруживает, что в школе и в спорте физическая сила и выносливость дают большие преиму­щества, а это опять связано с размером и умением владеть своим телом. Герои мальчика - это те, кто бежит быст­рей, дальше всех посылает мяч в бейсболе, ведет за собой команду и выигрывает матч. Быть первым, бить рекорды - вот идеалы для мальчика, когда он думает о том, каким бы хотел стать.
        К этому времени опыт мальчиков и девочек уже значи­тельно различается, как обнаруживает отец, когда его дети дорастают до получения водительских прав. Как только сын начинает водить машину, страховые выплаты неимоверно возрастают, потому что риск аварий у подростков-водите- лей самый высокий. Характерно, что мальчики ведут ма­шину гораздо быстрей девочек. Они обгоняют на дороге другие машины, стараются двинуться обязательно первы­ми, когда загорается зеленый свет, идут на любой риск, лишь бы быть первыми и самыми быстрыми.
        Во все времена:от игр Древней Греции до игровых по­лей Итона^[26 - Итон - одна из старейших престижных мужских средних школ Великобритании, где учатся представители аристократичес­ких семей. Эту школу заканчивали почти все премьер-министры Англии. - Прим. перев.]^ молодежь всегда стремилась к первому месту. Первое правило любой игры - нужно выигрывать. Награ­ды распределяются далеко не поровну. Их получают только победители. Удовлетворение от игры определяется тем, выиграна ли она. Восхищение других определяется тем, насколько успешен ты был в игре. Возможно, это не самая чистая форма любви, но тем не менее это ее распростра­ненный заменитель.
        Женщины тоже не могут быть полностью исключены. Де­вочка соперничает с мамой, позже соперничает с однокласс­ницами - из-за отметок, из-за того, в какой колледж посту­пит, за кого выйдет замуж. Конечно, она хочет любить мужа, но хочет также удачно выйти замуж, а это означает выйти за человека с прочным положением, возможно, богатого.
        Заговор против любви
        Все это приводит к тому, что в каждом из нас - и в мужчине и в женщине - возникают значительные психо­логические силы и стремления к соревновательности и че­столюбию. Эти силы больше действуют на мужчин, но наше общество меняется, и женщины все чаще ищут возможнос­ти удовлетворить свои стремления к соперничеству. Мы уже говорили о том, какую роль играют родители в зарождении этих стремлений в детях, и видели, что семья самим своим устройством поощряет чувства соперничества и соответству­ющее поведение. Это соперничество из-за любви одного из родителей, соперничество с братьями и сестрами из-за ро­дительской любви и даже родительской нелюбви в форме наказания. Соперничество поощряется на детской площадке для игр, в школе и на спортивном поле. В подростковом возрасте стремление к достижениям и почестям неизбежно и часто преувеличено, и никто из нас полностью от него не свободен.
        Во взрослой жизни подобные желания усиливаются. За ними не только история, традиции и до определенной сте­пени религиозное воздействие кальвинизма, но также са­мые очевидные «достижения» нашей изобильной культуры. Реклама играет на нашем стремлении к приобретениям и использует это стремление для продажи товаров. Газеты рассказывают об обычном человеке, только если он убил или ограбил кого-то или сам был убит или ограблен, но мы ежедневно читаем о самых мелких событиях в жизни бога­тых и известных людей на следующий день после того, как эти события произойдут, а когда такие люди умирают, мы снова читаем о них в длинных некрологах.
        Мы изучаем бизнес, овладеваем профессиями, чтобы раз­вить способности к приобретению богатства и статуса, но курсов по развитию способности любить не существует. Есть Гарвардская школа управления бизнесом, но нет Гарвард­ской школы любви, и если бы какой-нибудь эксцентрич­ный миллионер, бывший студент Гарварда, пожертвовал деньги на открытие такой школы, он поставил бы попечи­тельский совет университета в трудное положение.
        Мир не оказывает почести за достижения в любви. Ког­да человек счастлив в любви, друзья о нем говорят: «Как ему повезло!» Когда мы видим очень удачный брак, то го­ворим: «Им повезло, что они нашли друг друга». Мирские достижения мы считаем признаком выдающихся способно­стей, а вот достижения в любви - случайностью: два чело­века просто случайно встретились и у них все получилось хорошо. Нет никаких предположений о мудрости выбора, о том, что, выбирая друг друга, мы сделали значительные уси­лия и проявили высокое мастерство в достижении гармо­нии, счастья и осуществленности друг в друге.
        Учитывая, какое огромное давление оказывается на лю­дей, чтобы они повернули в другую сторону, поразитель­но, что любовь все еще остается одним из наших главных идеалов. Должно быть, вещи, их приобретение и статус не ликвидируют одиночество, тревогу, потребность в любви и совместном счастье.
        Чрезвычайно трудно избежать привязанности к приоб­ретению, когда оно занимает такое большое место. Успех важен для нас, а наиболее очевидным его показателем яв­ляются финансовые достижения. Почти все имеет свою дену, и люди начинают считать, что деньги - самый простой и универсальный способ определения ценности. В приобре­тении мирских вещей они видят удовлетворение, безопас­ность, статус, рост своего «я», подтверждение своих спо­собностей и достоинства. Как ребенок, наконец добравший­ся до сливы, они думают: «Какой я хороший мальчик!»
        Вещей недостаточно
        Все это было бы превосходно, если бы не два соображе­ния. Во-первых, всегда существует постоянная, неослабная забота о своем «я», которая скорее напоминает инфантиль­ную любовь к себе, чем более зрелые выражения такой любви. Почему человек, чье состояние в полной безопас­ности, продолжает лихорадочно следить за колебаниями рынка ценных бумаг? Почему человек с таким статусом продолжает заниматься делами даже в выходные дни и во время отпуска? Безопасность должна как будто приносить свободу от необходимости постоянного самоутверждения, она должна принести уверенность в себе и спокойствие.
        Второе соображение сводится к тому, что мы живем в мире людей. Сколько бы богатства мы ни накопили, на эмоциональную настроенность нашей жизни в первую оче­редь влияют те, кто к нам близок, и то, как мы на них реагируем. Разумеется, мир наделяет нас почестями и ста­тусом, но в глубоком личном смысле для нас наиболее цен­но наше положение в собственной семье. А члены семьи реагируют на нас не в соответствии с социологическими прин­ципами. Дома они раскованы, да и нас видят без всех укра­шений социально-экономических достижений, И миллионер, и самый обычный человек смотрят на своего шестилетне­го ребенка да и на всякого близкого человека с той же самой обнаженной способностью любить. Рано или по­здно, но истина проявится. Не все можно купить. Людей ничем заменить нельзя.
        Любовь к материальным богатствам и любовь к людям часто вступают в противоречие. Однако в человеческой при­роде или обществе нет такого закона, который делал бы это необходимостью. У каждого из нас обязательно много раз­новидностей любви, и одна из самых больших жизненных трудностей - добиться их совместимости. Идеальное ре­шение не требует, чтобы мы чем-то жертвовали. Очень мно­гие сумели объединить преимущества обоих видов любви и убедились, что они могут гармонично сосуществовать. При­обретения и достижения совсем не обязательно должны делаться за счет другого человека. Совместные усилия - не только мечта. Известно, что люди достигают большего, когда работают совместно, а не друг против друга. Даже деловые отношения оставляют место для достоинства, уважения и любви. Чем больше эти качества проявляются в нашем по­вседневном поведении, тем более совместимыми становят­ся работа и любовь. Отношения с другими людьми прино­сят большее удовлетворение, мы становимся менее насто­роженными, материальные символы статуса меньше нас привлекают, чем глубокие внутренние ценности, которые готовы разделить с
нами окружающие.
        Такой тип достижений или успеха обогащает жизнь мно­гих; но не всем так везет. Некоторым трудно освободиться от привязанности к себе и проявлений любви к себе, оли­цетворенных в материальном обладании. Такие люди не в состоянии с такой же силой и энергией привязываться к другим. Неспособность устанавливать и поддерживать проч­ные отношения заслуживает более пристального рассмот­рения.
        8. НЕСПОСОБНОСТЬ ЛЮБИТЬ
        Мало кто из нас, если таковые вообще существуют, счи­тает себя не способным любить. Как бы мы себя ни вели, мы считаем, что действуем из самых справедливых, благород­ных и любящих побуждений. Не все разделяют такое наше мнение о себе, но в этом случае мы считаем, что нас недо­оценивают и судят о нас несправедливо. А вот в других мы легко различаем и осуждаем неспособность любить. Непред­взятый взгляд на проблему показывает, что поведение, ли­шенное любви, в той или иной степени характерно для нас всех. Конечно, у некоторых оно проявляется сильней.
        Согласно определению любви всего лишь как привя­занности, мы неизбежно развиваем множество видов любви. В предыдущих главах эти разновидности перечислялись. Но у некоторых привязанности глубже и больше направлены на людей. Ранний жизненный опыт делает многих неуверен­ными в себе, отчужденными и способными во взрослой жизни лишь на поверхностные отношения. Есть люди (таковыми были, например, первые пациенты Фрейда), которые пере­жили такой неприятный опыт в любви, что потеряли всякую способность влюбляться снова. И, разумеется, есть очень много таких, которые любят, скорее, вещи, чем людей, и эта их привязанность к статусу, богатству, достижениям отнимает энергию, которую они могли бы потратить на людей. Хуже всего то, что мы все в годы формирования характера обязательно и часто сталкиваемся с проявления­ми враждебности и учимся испытывать чувство нелюбви и вести себя без любви.
        На первый взгляд может показаться, что жизнь младен­ца настолько невинна, что свободна от несовершенств люб­ви, которые преследуют нас позже. В конце концов, разве родители не любят своих детей? Конечно, любят и многое для них делают. Тогда откуда эти несовершенства? Как они возникают в детском опыте любви?
        Любовь без радости
        Чтобы понять психологический климат, в котором во- лей-неволей оказывается младенец после рождения, необ­ходимо проанализировать самого себя. Начнем с предполо­жения, будто как родители мы все любим своих детей. Мы знаем, что многие не собирались заводить детей. Они могут даже вообще не хотеть их или хотят завести в будущем, в более подходящее время, но не в то, когда рождается ребе­нок. Это не обязательно вина родителей. Жизнь полна сюр­призов, и ребенок может появиться действительно в непод­ходящее или даже трудное время. Трудности могут быть финансовыми, психологическими, они могут быть связаны с обстоятельствами, неподконтрольными родителям. Одна­ко если родители испытывают напряжение и тревогу, это обязательно отразиться на их отношениях к ребенку.
        Правда также и то, что не все хотят быть родителями, и некоторые из тех, у кого есть дети, совсем их не хоте­ли. У них дети появляются потому, что этого от них ждут. Их начинают поддразнивать: когда же вы наконец остепе­нитесь? Как будто брак был розыгрышем, а для того чтобы он стал законным, нужны дети.
        Многие отцы отвергают ребенка еще до его появления. Они никогда в этом не признаются, даже самим себе, но они так чувствуют, и часто у них для этого есть достаточ­ные основания. Как только жена объявляет, что она бере­менна, мир переворачивается: главными становятся отно­шения не между мужем и женой, а между молодой женщи­ной и ее еще не рожденным ребенком. Никто не обращает внимания на будущего отца. На ближайшие девять месяцев он превращается в человека-невидимку.
        Даже жена как будто забывает о нем. К несчастью для мужа, беременность, особенно первая, поглощает все вни­мание женщины. А если беременность протекает трудно, с тошнотой, учащенным сердцебиением, лишним весом и больными ногами, женщина не может не обращать внима­ние прежде всего на себя. Если беременность протекает легко, то все ее внимание может быть поглощено другим: беременная женщина может быть так счастлива, так полна радости от того, что происходит внутри нее, что забывает поделиться своими переживаниями с мужем, забывает, что у него нет ощущения развивающейся жизни. Она забывает, что его жизнь течет по-прежнему и что он тоже хочет не­много внимания.
        Если муж не отвергал младенца раньше, то почти обя­зательно испытает такое чувство при появлении ребенка. Его нормальный сон нарушен, привычная жизнь больше невозможна, отдыха и развлечений становится меньше, и даже в отношениях с женой происходят перемены. Муж­чина интересуется ребенком, потому что этого от него ожидают, но на самом деле он не затронут. У него цере­мониальная роль, как у короля при конституционной мо­нархии.
        Много ли радости доставляет отцу новорожденный мла­денец? Отец кажется себе неловким недотепой, слишком неуклюжим, чтобы справляться с этим хрупким маленьким существом, и даже если сам он так не думает, кто-нибудь ему на это обязательно укажет. Поистине, лишь очень сме­лый отец может проложить себе путь к колыбели через тол­пу собравшихся родственниц и прикоснуться к младенцу, так сказать, познакомиться, не говоря уже о том, чтобы взять его на руки и поговорить с ним.
        С другой стороны, хлопоты, которые выпадают на долю Отца, не способствуют любви. Мужчина, которому приходится вста­вать зимней ночью, чтобы покормить младенца из бутылоч­ки, вполне может задуматься о достоинствах своей любви.
        Любовь и нелюбовь
        Легко карикатурно изобразить роль отца в жизни мла­денца. На самых ранних стадиях отцовская роль действи­тельно не самая главная. Как говорят книги о воспитании детей, основная задача отца - делать мать счастливой и довольной. А вот мать - совсем другое дело.
        Если это ее первый ребенок, она может почувствовать, что он представляет для нее угрозу. Вскоре она поймет, что ее положение в обществе зависит от того, насколько хоро­шо она управляется с младенцем. А поскольку это ее пер­вый ребенок, все, что она делает, она делает впервые. На самом деле она не знает, как управляться с этим загадоч­ным, непостижимым маленьким существом, не понимает, как истолковать его плач, и не доверяет собственному здра­вому смыслу. Руководства по уходу за детьми говорят ей, что делать, но ни одна книга не в состоянии ответить на все множество постоянно возникающих вопросов. Поэтому телефоны детских врачей постоянно заняты.
        Первые самые трудные месяцы проходят быстро. Мла­денцы выживают (на самом деле они весьма выносливы), матери обретают уверенность, отцы примиряются со своим положением и начинают искренне, в отличие от прежней церемониальной гордости, гордиться своим чадом.
        Но для младенца это только начало трудных времен. Он делает свои первые шаги, и их приветствуют так, как при­ветствовали римского императора, возвращавшегося с по­бедой над галлами. И почти сразу же его хватают, держат, офаничивают и говорят: «Нельзя!», потому что сейчас уп­равляться с ним становится гораздо трудней. Теперь вся квартира, весь дом в его владении. Когда он лежал в колы­бели, любить его было гораздо легче.
        Так это и продолжается: приучение к туалету, приуче­ние к новым видам пищи, проблемы с дневным сном, мя­тежи перед ночным сном, соперничество с братьями и сес­трами, плач, когда вы оставляете его в детском саду, невы­полненные уроки и много-много простуд и насморков.
        Нелегко быть ребенком и нелегко быть родителем. На­шим родителям трудно было растить.нас, а дедушкам и ба­бушкам - наших родителей. Некий циник однажды ска­зал: «Первую половину жизни мы страдаем от родителей, вторую - от детей». Когда-то у родителей был резон ро­жать детей, поскольку они представляли экономическую выгоду. Это не делало их более любмыми, но, по крайней мере, стоило растить детей, потому что каждый ребенок представлял собой еще одну пару рук для работы на ферме или в мастерской.
        Как мы знаем из самых страшных эпизодов истории человечества, детоубийство у многих народов в разные вре­мена было распространенным обычаем. Иногда убивали всех детей, кроме одного, иногда только слабых или толь­ко девочек.
        Сегодня мы не приемлем такого жестокого обращения с детьми и вообще к человеческой жизни. Для нас каждый человек имеет право на жизнь и на все лучшее, что мы можем ему дать. Наши дети - это торжественное обеща­ние, и мы стараемся выполнить это обещание, как его по­нимаем. Мы много работаем и экономим деньги на их об­разование. Мы заботимся об их здоровье, окружении, о том, с кем они играют, в какой школе учатся. Мы страдаем из-за того, примут ли их в хороший колледж, правильно ли они выберут профессию, удачно ли женятся или выйдут замуж.
        Мы также принимаем обязательство любить детей. И ста­раемся его исполнить как можно лучше. Но при всех своих усилиях мы не можем любить их всегда. Так же обязатель­но, как один день рождения сменяется другим, принося с собой новые проблемы и тревоги, новые трения и раздра­жения, точно так же в жизни ребенка бывают мгновения, когда родители его не любят. И этот опыт оставляет на ре­бенке свой отпечаток.
        Мы знакомимся с нелюбовью, еще не выйдя из колыбе ли. Мы сталкиваемся с ней, когда родители предъявляют к нам первые требования. Родители могут любить ребенка, проявлять нежность и заботу, выражать свою радость от его появления, но довольно быстро дают понять, что не хотят, чтобы он оставался прежним. Они хотят, чтобы он сидел, самостоятельно ел, сам одевался, умел пользоваться туалетом. Они хотят, чтобы он улыбался тетушке Джейн, целовал дядюшку Джона, чтобы он прилично вел себя в магазине. Они не хотят, чтобы он сбрасывал товары с по­лок, уходил куда-нибудь и терялся, капризничал на людях. Хотят, чтобы он делал одно и не делал другое.
        Трудный подъем
        Для ребенка это очень трудно, даже если требования ра­зумны. Это означает, что он должен постоянно отказываться от привычных способов что-то делать и учиться делать по- новому. Часто он к этому еще не готов. Ребенок не всегда готов сделать очередной шаг на следующий уровень роста.
        Быть ребенком, все пожелания которого выполняют ро­дители, это все равно что иметь машину с шофером. Не нужно заботиться о стоянке, о знаках дорожного движе­ния, огнях светофоров, о выборе лучшего маршрута. Са­дишься в машину, и шофер везет тебя. Точно так обстоит дело с ребенком. Он дает знак, что голоден, или что он мокрый, или хочет спать, или плохо себя чувствует, и мать тут же принимает меры.
        Родители знают, что нельзя позволять ребенку всегда так жить. Мир не создан для тех, кто ждет, что за них все сде­лают. Одна из задач родителей - научить ребенка самому заботиться о себе.
        Иногда родители побуждают ребенка слишком рано де­лать следующий шаг. Не всегда легко понять, готов ли к нему ребенок. Часто он сопротивляется, даже если отно­сительно готов, просто потому что нуждается в самоут­верждении. Он открывает себя как личность, открывает могучую силу слова «нет!». Эта стадия - тоже часть его развития, но, к несчастью, она приходится на период, ког­да родители предъявляют к ребенку много требований, про­сят отказаться от многих удобных детских привычек.
        Когда родители предъявляют эти требования, ребенок чув­ствует, что они его не любят. Он не видит ценности того, к чему его хотят приучить. Он видит только, что родители ли­шают его удовлетворения желаний, и считает их злыми, нехо­рошими и жестокими - иными словами, нелюбящими. Ког­да ребенок научится говорить, он так и скажет. Допустим, он просит чего-нибудь не соответствующего, например мороже­ного перед обедом. Мать ему отказывает. Отказывает мягко и даже может дать разумное объяснение. Однако мягкость и разумность объяснения не отменяют того факта, что ребенка чего-то лишили. Он плачет. Он говорит: «Ты злая мама». Если он очень рассердился, то может добавить: «Я тебя ненавижу. Хоть бы ты умерла!» Он говорит так не для того, чтобы при­чинить боль матери, а потому что так чувствует. Детям свой­ственно хотеть удовольствия немедленно, а не когда-нибудь в будущем. Когда мать разумно требует, чтобы ребенок подож­дал конца обеда и только тогда получит мороженое, он ис­кренне считает, что она злая и не любит его.
        Победители драконов
        Родители предъявляют требования не только для того, чтобы облегчить себе жизнь, но и потому, что требования предъявляет мир, а они представляют этот мир ребенку. Ребенок начинает учиться этому еще по волшебным сказ­кам, этой весьма поучительной демонстрации того, чего мир ждет от ребенка. Что обычно происходит в сказке? Моло­дой человек убивает дракона, а в награду за это получает руку принцессы. В сказке ничего не говорится о том, что он должен быть хорошим мужем. Там только говорится, что он хорошо убивает драконов! Но он все равно получает принцессу. Конечно, после этого они живут счастливо, как говорится в сказке, и на этом все кончается.
        Если бы сказка продолжала повествование о том, что на самом деле будет происходить с этой странно подобранной парой, вся ее мораль была бы потеряна. Потому что суть этой сказки и вообще всех сказок всех стран и на всех языках за­ключается в том, что мир дает тебе обещание: если ты много­го достигнешь, то в награду получишь любовь и удачный брак.
        Мир дает ребенку это обещание в детской литературе, но ребенок, вырастая, видит, что мир совсем не таков. Бывший младенец может стать миллионером, Нобелевским лауреа­том или создать новый замечательный ускоритель частиц, но ни одно из этих достижений не гарантирует ему любовь и удачный брак. Кстати, очень часто подобные достижения принадлежат людям, которые никогда не были ни хороши­ми возлюбленными, ни хорошими супругами.
        Достижения не имеют ничего общего с любовью. Вер­нее, с любовью к другому человеку. Когда у человека зна­чительные достижения, в этом участвует и любовь, но это другие виды любви. Это может быть любовь к самому себе, неутолимая жажда признания, которая побуждает действо­вать. Возможно, это любовь к власти - еще одна разновид­ность любви к себе. Человек, который тратит всю энергию на то, чтобы заработать миллион, может быть, мотивирует­ся стремлением, основанным на любви к себе.
        А может быть, это искренняя, всепоглощающая, прино­сящая глубокое удовлетворение любовь к самой работе. Великий актер может страдать отчасти эксгибиционизмом, отчасти нарциссизмом, но он также артист, который живет театром, дышит им и думает только о нем; это его главная и иногда единственная любовь. То же самое может отно­ситься к живописцам, композиторам, писателям, исследо­вателям, врачам, астрономам и даже бизнесменам.
        Многие бизнесмены в первую очередь любят свой биз­нес и только во вторую - жену и детей. Многие работаю­щие матери любят работу, а неработающие - игру в бридж или походы по магазинам, любят до такой степени, что дети, которые могут помешать любимым занятиям, раздражают. Это совсем не значит, что такие матери не любят своих детей или что они плохие матери. Это означает только, что другие занятия доставляют им больше счастья, что они боль­ше удовольствия получают не от исполнения материнских обязанностей, а от других видов деятельности.
        Мы не достигнем ничего значительного, если не любим свою работу. Но очевидно, что большие достижения, кото­рые исходят от сильной любви к работе, не имеют никако­го отношения к любви к жене и детям.
        Любовь к работе и любовь к другому человеку часто всту­пают в противоречие. Но это не неизбежное противоречие. У некоторых мужчин и женщин, добившихся больших дос­тижений, были отличные браки. Можно вспомнить про­фессора Эйнштейна, супругов Кюри, величайшую роман­тическую любовь XIX века Роберта и Элизабет Браунинг. История свидетельствует, что такие люди, скорее, исклю­чение, чем правило. Именно поэтому многие самые знаме­нитые мужчины и женщины знали лишь одну любовь в жиз­ни - любовь к своей работе. Любовь, ведущая к счастливо­му браку, не их удел, что бы ни говорили волшебные сказ­ки. Такие люди - хорошие истребители драконов, но толь­ко убивать драконов они и любят.
        Иди и сражайся!
        У мира есть еще один урок нелюбви для ребенка, и это вовсе не сказки. Это приказ: иди и сражайся! Тут мы стал­киваемся с определенным противоречием. Нас учат: «По­ступай так, как хотел бы, чтобы поступили с тобой», но одновременно: «Делай так, как хочешь, и добивайся свое­го». Это противоречие нас не тревожит. Мы проповедуем золотое правило^[27 - Имеется в виду правило: «Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступили с тобой»; в Евангелии от Матфея это прави­ло сформулировано так: «Во всем, как хотите, чтобы с вами по­ступали люди, так поступайте и вы с ними», 7 -12. - Прим. перев.]^, но практикуем правило агрессии или не­любви. В конце концов, мы практичные люди.
        Ребенок возвращается домой с детской площадки и рас­сказывает отцу, что Джимми, живущий за углом, отобрал у него в песочнице лопатку. Отец спрашивает: «А ты что сде­лал?» «Ничего, - отвечает ребенок. - Я заплакал». И отец дает совет: «Я тебе дам другую лопатку, но это в последний раз. А теперь я скажу тебе, как сохранить лопатку. Когда в следующий раз кто-то попробует отобрать у тебя ее, знаешь, что нужно сделать? Ударь его. И скажи: “Это тебя научит!”»
        На ребенка это производит сильное впечатление, и он не спрашивает: «А что если он тоже меня ударит и все рав­но отберет лопатку?» Он не думает об этой проблеме, пока на следующий день в песочнице на нее ему не указывают ударом по голове его собственной лопаткой. И когда это происходит, отец начинает искать тренера по джиу-джитсу, даже если ребенку еще всего четыре с половиной года.
        Конечно, мир не предназначен для хрупких людей. Мы должны научиться защищаться. Но, учась защищаться, мы одновременно учимся не любить. Слова «Если ты возьмешь мою лопатку, я ударю тебя по голове» - совсем не прояв­ление любви. Таким проявлением было бы: «Если тебе очень нужна моя лопатка, возьми ее».
        Но это был бы весьма непрактичный подход к жизни. Мы закрываем машину и дважды проверяем, закрыли ли, прежде чем уйти. Мы закрываем дом и квартиру, мы дер­жим деньги в банке, а ценности помещаем в сейф. Мы про­сим адвокатов внимательно прочесть наш деловой контракт, чтобы убедиться, что нас не обманывают.
        Таково общество, в котором мы живем. И если мы хо­тим научить своих детей в нем жить, то должны им объяс­нить, что есть такие люди, которые попытаются у них ото­брать или украсть вещи. Дети должны научиться защищаться от таких людей, как научились в свое время мы сами. Ко­нечно, это необходимо. Но нужно также сознавать, что это обучение не любви, а нелюбви.
        Нас учили и мы учим своих детей, что необходимо идти вперед, если хочешь чего-нибудь добиться. «Идти вперед», конечно, означает опережать других. Мы учим, что нужно стараться раньше других получить то, что хочешь, потому что то, чего хотим мы, хочет и множество других людей. Хорошие места в театре, хороший столик в ресторане, хо­рошая покупка на ежегодной распродаже - надо торо­питься, чтобы опередить других, которые тоже этого хо­тят. А кроме того, есть хорошие колледжи, хорошие сти­пендии для продолжения обучения, хорошая работа, хо­рошие деловые возможности. Куда ни повернешься, чего ни захочешь, везде нужно опередить других, чтобы полу­чить желаемое.
        Мы призываем своих детей, как нас призывали родите­ли, получать хорошие отметки, стараться, чтобы приняли в спортивную команду, привлекать внимание, завоевывать почести, затмевать других. Так принято не во всех культу­рах. Как невежливо монополизировать разговор за обеден­ным столом, так же среди некоторых индейских племен считалось плохими манерами в день состязаний выигры­вать больше одной гонки. Но в культуре, в которой мы живем, все основано на соперничестве. И развивающиеся при этом качества - качества нелюбви.
        Нелегко быть одновременно агрессивным и склонным к соперничеству - и любящим и уступчивым. Часто отец, который весь день напряженно сражается с деловыми кон­курентами, вечером не может быть мягким и нежным с женой и детьми. Мы не можем переключать эти проти­воположные чувства, как перекрываем горячую и холод­ную воду. Настроение борьбы в чем-то проникнет и в настроение любви. Когда нас учат быть агрессивными, честолюбивыми, не уступать никому, это необходимая часть подготовки к жизни, но это не помогает научиться любить.
        Недоверие к сексу
        Взаимоотношения секса и любви - еще одна сфера люб­ви, в которой возможно множество отрицательных качеств. В нашем обществе мы учимся не доверять сексу, и причи­ны этого нетрудно обнаружить. Мы поневоле испытываем тревогу перед тем, что без всяких объяснений передается от поколения к поколению.
        Поразительно, какую изобретательность проявляют ро­дители, уходя от обсуждения этого вопроса с детьми, при­чем делают они это невольно. На определенном этапе жиз­ни, а скорее всего на нескольких этапах и в разных формах ребенок интересуется этим вопросом. Он может начать с того, что удивится отличиям своего тела от тела сестры. Может спросить, откуда взялась маленькая сестра. Позже, услышав от друзей по играм различные обрывки искажен­ной информации, он спросит, правда ли то, что он слы­шал, и какова вообще правда.
        Мы вне всяких сомнений знаем, что подобное любо­пытство возникает у каждого ребенка. Дети интересуются всем и вряд ли могут избежать любопытства и к этому. Однако многие родители убеждают нас, что их дети никог­да подобных вопросов не задавали.
        Это просто означает, что они, родители, сумели не ус­лышать вопросы, которые были им заданы, или постара­лись не понять, о чем их спрашивают.
        Дети очень быстро понимают, что родители не хотят го­ворить на эту тему. Есть еще несколько тем, которые не­гласно признаются табу. Одна из таких тем - смерть. Но ничто не распространено так широко, как молчание отно­сительно секса.
        Поскольку секс обсуждать нельзя, дети начинают чувство­вать, что с ним связано нечто плохое. И, как бы подтверждая это их заключение, многие родители очень сдержанны в про­явлениях на людях даже самых скромных аспектов физичес­кой привязанности. Многие дети никогда не видели, чтобы их родители обнимали и целовали друг друга. Поцелуй, пусть даже сексуальный, вполне позволителен в присутствии дру­гих, и однако бывают дети, которые никогда не были свиде­телями этого небольшого сексуального поступка.
        Мы еще больше усиливаем смятение в детских душах, ког­да дело касается тела, особенно тех его частей, которые связа­ны с сексом. Гениталии становятся для ребенка фокусом все­возможных затруднений. Приучая его к горшку, мы требуем, чтобы он сказал нам, когда хочет в туалет. Мы демонстрируем свое недовольство, когда он об этом забывает, можем даже наказать его или отшлепать. И вдруг однажды он обнаружи­вает, что не должен этого делать. Возможно, он привел в за- мешательство маму, громогласно объявив в автобусе о своем желании. Она быстро и, может, чересчур резко заставляет его замолчать. Люди вокруг странно улыбаются, мать тоже вы­глядит необычно, она может даже покраснеть. И объясняет ребенку: «Мы не говорим об этом в присутствии других лю­дей». И даже если она так не говорит, он улавливает идею. Мы не говорим в присутствии других, что хотим в туалет. Если он выбегает из туалета со спущенными штанишками, их сразу заставляют надеть. Мы не показываем эти части тела.
        Наше отношение к мастурбации за последние годы не­сколько либерализовалось. Родители, читающие книги о воспитании детей, больше не наказывают их и не пугают историями о том, что будет с ними, если она будут мастур­бировать. И все же родителю, обнаружившему, что его ре­бенок мастурбирует, чрезвычайно трудно удержаться от проявления своего неодобрения или неудовольствия. А ре­бенок опять улавливает идею: мы не притрагиваемся к этим частям организма.
        Когда некоторые части тела заклеймены психологичес­ки, их очень трудно впоследствии снова освободить, чтобы использовать для секса, приносящего удовлетворение. Мно­гочисленные истории болезни со всей несомненностью показывают, что преодоление подобных запретов на исполь­зование тела для выражения любви становится важнейшим элементом счастья в браке.
        Когда дети достигают возраста свиданий, родительское беспокойство принимает новые формы. Предметом беспо­койства особенно становятся дочери. Матери, а в еще боль­шей степени отцы не отрывают от дочерей взгляда, как кор­шуны, следят за их уходом и приходом. И хуже всего то, что в некоторых семьях об этом не говорят ни слова. У девушки нет возможности поговорить о своих проблемах, об отноше­ниях с парнем, который, возможно, чересчур агрессивен, даже на ее вкус. Ей бы очень хотелось посоветоваться с матерью, как справиться с этой чувствительной проблемой, как конт­ролировать молодого человека, не обижая его. Она хотела бы поговорить об этом и с отцом. В конце концов, он муж­чина, со своей особой мужской точкой зрения. И когда-то был молодым. Он может дать дочери полезный и разумный совет. Но нет. Эта тема по-прежнему табу. Атмосфера с обе­их сторон насыщена тревогой, но никто не знает, что делать, чтобы очистить ее.
        Таким образом, в период непосредственно перед браком детский опыт снова подкрепляется: секс - это не выраже­ние любви. В лучшем случае это нечто такое, что любовь может разрешить в рамках брака. Но это нехорошо и ни­когда не бывает хорошим, не бывает здоровым наслажде­нием, разделяемым с любимым. Секс всегда поверхност­ный, тайный, это способ не давать, а брать запретное удо­вольствие. И это печально, потому что секс может стать одним из величайших выражений любви.
        Недостойные любви
        Наиболее тонкий и трудноуловимый элемент в неспо­собности любить - ощущение собственной недостойности и чувство вины. Эти чувства также основаны на детском опыте. Бывают времена, когда родители, даже любящие родители, резко и грубо отвергают ребенка. Они слишком заняты, слишком устали, или кончились пределы их терпе­ния. Иногда родители хотят наказать ребенка - в порыве гнева или, что еще хуже, хладнокровно и расчетливо. Из-за своих собственных внутренних переживаний, постоянно­го напряжения и постоянной неудовлетворенности роди­тели невольно набрасывают на ребенка плащ неодобре­ния. И этот плащ ребенок будет носить до конца жизни.
        Если вы достаточно часто будете говорить ребенку, что он нехороший, он поверит в это. Если вы замечаете его только тогда, когда он нарушает правила, и в таком случае браните его и наказываете, он со временем перестанет ожи­дать вашего одобрения. Родители его не одобряют, не любят; поэтому он недостоин любви, не заслужил ее. Он перестает пытаться завоевать вашу любовь, потому что, очевидно, не сможет добиться в этом успеха. Но ему по-прежнему необ­ходимо внимание родителей. Единственная возможность получить его - нарушить равнодушие отца и матери. И ре­бенок становится плохим. Родители осуждают его и наказы­вают. Их отношение снова становится активным. К несчас­тью, немного погодя он начинает воспринимать все, что говорят родители, как соответствующее истине. Он начи­нает думать, что родился, чтобы быть плохим, испытывать чувство вины и получать наказания.
        С такой низкой самооценкой отправляясь в жизнь, он невольно ищет не любви, а наказания. Все это подсозна­тельный, но не менее мощный побудительный мотив. Такой человек постоянно ищет споров и ссор. Он ищет нелюбовь.
        Некоторые браки сохраняют устойчивость только бла­годаря постоянным ссорам супругов. Именно этого они и хотят на самом деле. Они хотят, чтобы кто-нибудь им ска­зал (или намекнул): «Ты недостоин пары яиц, которые я сварила тебе на завтрак». В таком климате нелюбви они жили в семье с родителями, так провели свое детство. Глу­бокое ощущение вины и собственной недостойности тре­бует внимания в форме неодобрения и наказания, а такая потребность может быть реализована только в несчастли­вом браке.
        Признаки нелюбви
        Существуют красноречивые признаки неспособности любить. Конечно, они меняются от одного индивида к дру­гому. К тому же, как всегда, есть исключения. Однако сто­ит задуматься над самыми ясными такими признаками и задать себе вопрос: а способны ли любить мы сами и те, кого мы любим или собираемся полюбить?
        Прежде всего такой вопрос стоит задать индивиду, у ко­торого нет друзей или их очень мало. Люди объясняют это по-разному: больная мать, с которой они должны проводить вечера, работа, отнимающая все силы, переезд с одного места на другое или просто неудача. Причины отсутствия друзей бесконечно разнообразны, и многие из них даже справед­ливы. Но существует еще одна причина: человек просто не способен любить.
        Такой индивид может искренне любить одного челове­ка. Он может быть предан кому-нибудь, но в целом он не из числа любящих. Скорее, он склонен к критике и осуж­дению. Он видит в людях плохое прежде, чем обнаружива­ет что-то хорошее. Он старается держаться в стороне, не связываться ни с кем, не интересоваться и не вовлекаться в дела других. Он может сделать для вас исключение и вы­лить на вас всю свою любовь. Вы решите, что он жертва окружения и что на самом деле у него большие способнос­ти к любви. И это вполне возможно. Но вероятность этого очень мала. Тот, у кого большая способность к любви, про­являет ее по отношению ко многим людям. Он способен любить многих. Почти все ему интересны. Тот, у кого нет друзей или их мало, кто находит интересным только одно­го человека, скорее всего, не обладает развитой способнос­тью любить.
        Второй признак - ощущение, что «никто меня не лю­бит». И вариант этого - «никто меня не понимает». Инди­вид, который считает, что его никто не любит, сам не лю­бит и не дает любви. Тот, кто считает, что его не понимают, обычно сам не понимает и не старается понять людей.
        Психологические механизмы таких ощущений очень слож­ны, но мы можем легче понять их, если рассмотрим один из подобных механизмов, который называется проекцией. Мы часто подозреваем в себе наличие неприятных свойств, ко­торые нам не хочется признавать. Подсознательно мы спа­саемся от этого неприятного ощущения тем, что видим по­добные черты в других и можем их порицать. Мы проецируем эти черты. Как часто в споре человек, которым овладевает гнев, кричит своему противнику: «На что ты так сердишь­ся?» Когда в группe кто-то один все время говорит, а другой пытается вставить слово, говорящий обвиняет его в том, что тот монополизирует разговор. Или обвиняет противника в догматичности, когда сам убежденно выдвигает совершенно необоснованные положения. Таковы знакомые примеры про­екции. Если я чувствую, что меня никто не любит, весьма вероятно, что я сам никого не люблю.
        Другой опасный признак отсутствия способности лю­бить - крайнее честолюбие. Индивид, которые стремится продвинуться в мире, влюблен. Мы знаем, что согласно на­шему определению любви как привязанности любить мож­но не только человека, но и идею. Человек, который стре­мится заработать миллион долларов, любит эту идею, эту цель. Другой любит славу и признание. Некоторых стрем­ление к власти приводит к тому, что они манипулируют людьми, а не любят их. Другой человек остается наедине со своим пианино и работает над концертом - он любит свой концерт. Будет очень трудно вмешаться в эту любовь и со­перничать с концертом. Амбиции могут существовать в любой области, они могут быть достойными восхищения, но если они чрезмерны, это явный признак того, что чело­век не способен любить кого-то.
        Еще один признак может показаться удивительным - это неспособность сказать «нет». Удивителен он потому, что люди, не способные сказать «нет», часто кажутся очень любящими. Героиня «Оклахомы»^[28 - «Оклахома» - легендарный мюзикл, поставленный впервые в начале 30-х годов прошлого века, много лет без перерывов шел на Бродвее. - Прим. перев.]^, которая никому не мог­ла отказать, казалось, любит всех. Но правда в том, что по- настоящему такая женщина никого не может любить, она не способна к устойчивым отношениям. Все, на что она способна, это пытаться всем угодить. Она постоянно стре­мится угодить, потому что в глубине души опасается: если скажет «нет», ее не будут любить. Она постоянно покупает любовь, любовь всех. Это одна из форм ощущения собствен­ной недостойности, о котором мы говорили выше и кото­рое так пагубно для способности любить.
        Наконец, к категории не умеющих любить относятся и те, кто чрезвычайно взыскателен и добивается постоянного совершенства. Такой индивид способен любить только на определенных условиях. Он будет вас любить, если... Если вы сделаете то и это, причем сделаете именно так, как он говорит, потому что только он знает верный способ, а не­правильности он не выносит - вот если вы так сделаете, он будет вас любить. Он негибок, лишен чувства юмора и край­не требователен. Он не выносит человеческие слабости и недостатки - короче, он не переносит людей. Из таких женщин получаются отличные секретарши: они скорее пе­репишут все письмо, чем согласятся стереть одну неверно поставленную запятую. Такая женщина может быть хоро­шей домоправительницей, но жить с ней как с женой или матерью нелегко. Психологическая цена такой жизни очень высока, и человек, стремящийся только к совершенству, часто взрывается враждебностью и нетерпением. А все это совсем не способствует любви.
        Любовь, связанная с условиями
        Любовь на условиях распространена гораздо шире, чем принято думать. В детстве мы все с ней сталкиваемся. Любовь связана с условиями. Сегодня мы знаем, что не сле­дует говорить двухлетней девочке, впервые испытывающей горький вкус соперничества: «Перестань бить младенца, или я тебя не буду любить». И мы стараемся этого не говорить. Но наши действия оказываются красноречивее слов. Ибо мы на самом деле, искренне не чувствуем любви к двухлет­нему ребенку, который демонстрирует явную нелюбовь к своей новорожденной сестре. Он полон негодования; в серд­це его только отвержение. Его антагонизм автоматически вызывает антагонизм с нашей стороны. Мы инстинктивно стремимся защитить беспомощного младенца и сами напа­даем на нападающего.
        Так ребенок очень рано начинает усваивать, что мы бу­дем любить его только на определенных условиях. Будем любить, если он послушен, не попадает в неприятности, получает хорошие отметки в школе, моет руки перед едой и хорошо ведет себя на людях. Наши условия в целом отно­сятся к двум категориям: ребенок должен как можно мень­ше доставлять родителям хлопот и проявлять к ним как можно больше уважения и внимания.
        Иными словами, ребенок учится тому, что он должен заслужить любовь. Она не дается бесплатно. Это не часть мебели в квартире, не естественный продукт роста ребенка и не нечто, врожденное в нем и в родителях. Она всегда награда за что-то. Ее можно обрести и потерять.
        Энергичный живой ребенок может рисковать потерей любви; иногда он сам как будто напрашивается на это сво­им поведением. Более уязвимый ребенок будет следить за каждым своим шагом, будет послушен и даже льстив из страха потерять любовь. Большинство детей не впадают в подобные крайности. Но они играют с любовью - играют сейчас и играют позже. Они идут на риск.
        Для большинства детей такая игра не очень опасна. Но она неизбежно оставляет свой след на их позднейшей спо­собности любить. Ибо они не учатся любить без всяких ус­ловий. С самых первых дней, даже если они смогут избе­жать развития способности к нелюбви, они не развивают способность к безусловной любви. Любовь остается связан­ной с условиями, частичной, изменчивой.
        Любовь ненадежна
        Ребенок также учится тому, что на любовь нельзя рас­считывать. Как мы уже говорили, учиться любить он на­чинает с любви к себе. Он любит маму как продолжение самого себя, как часть удовольствия, которое доставляет организм, когда мама кормит его или старается сделать так, чтобы ребенку было удобней. Вначале он не нуждает­ся в родительской любви. Он нуждается только в роди­тельской заботе.
        Но очень скоро любовь родителей становится для него необходима. Это происходит, когда он начинает догады­ваться, что мир отличен от него самого, что он большой и страшный, а он сам маленький и беспомощный. Тогда ро­дительская любовь становится существенной, потому что она гарантирует, что родители будут продолжать заботить­ся о ребенке и защищать его. Они будут продолжать удов­летворять его потребности, утешать его, когда он расстро­ен, не допускать, чтобы ему причиняли вред, если они его любят.
        Таким образом, любовь для ребенка приобретает вто­ричную ценность. Она ценна не сама по себе. Подобно кре­диту в банке, она имеет цену только для тех, кто может ее получить. А дает она ребенку все: комфорт, безопасность, саму жизнь. Это обещание удовлетворения всех его потреб­ностей, а в эти первые месяцы или годы ему больше ничего и не нужно. Он сам ничего для себя не может сделать. Лю­бовь родителей для него - гарантия всего. Удивительно ли, что и на протяжении всей жизни любовь сохраняет для него важность?
        Но он обнаруживает, что гарантия эта ненадежна. Ее дают и отнимают непредсказуемо. Иногда, если он плачет, полу­чает улыбки, ласки, утешительные слова, еду, сухую одежду или просто дружеское общество. Но иногда тот же самый плач приносит с собой хмурое лицо, нетерпеливые слова, торопливые руки и торопливый уход от приятного обще­ния, на которое он справедливо рассчитывал. Любовь ро­дителей гораздо менее надежна, чем любовь ребенка к са­мому себе.
        Ребенок очень рано узнает о ненадежности любви дру­гих людей. Позже он устанавливает некоторые связи. Улыбки и приятные слова появляются, когда он хорошо посидит на горшке или без капризов съест все, что ему дают. Он не всегда хочет делать все это так, как от него требуют, или тогда, когда требуют. Иногда он просто не в состоянии удов­летворить эти требования. А иногда обнаруживает, что все не так, что бы он ни сделал. Он не может знать, что у мамы болит голова, или что она не справляется с работой по хо­зяйству, или что она поссорилась с мужем или со своей матерью, или что вечером придут гости и она тревожится из-за меню. Ребенок знает только, что мама его не любит.
        Ненадежность любви усваивается не за один урок или переживание. Так тысячи раз повторяется в раннем детстве в разных обстоятельствах - тысячи мелких происшествий, слишком тривиальных, чтобы родители обратили на них внимание или запомнили. И даже сам ребенок не помнит их как отдельные случаи или происшествия. Ненадежность любви становится просто жизненным фактом, одним из наиболее болезненных, но несомненно фактом.
        Счастливые новобрачные
        Этот факт может объяснить многое из того, что про­изойдет позже. Представьте себе пару новобрачных. Они провозглашают, что будут всегда любить друг друга; вечно­сти для их любви недостаточно. Это высокое романтичес­кое выражение любви, способ сказать, что в моей любви к тебе есть нечто такое, на что ты всегда можешь рассчиты­вать. Эта любовь надежна. Это не такая любовь, какую ты имел ребенком. Тогда любовь была гарантией, что о тебе будут заботиться, но за это приходилось платить, и даже тогда ты не всегда мог на нее рассчитывать. Ты получал любовь, но получал и нелюбовь, недовольство, а иногда от­кровенное отвержение.
        Но эта любовь другая. Когда я говорю, что буду любить тебя вечно, что я сделаю все, чтобы ты был счастлив, я говорю, что эта любовь - надежная.
        Так новобрачные говорят друг другу, они сами в это ве­рят, и они счастливы. Через три дня после свадьбы муж смотрит решающий матч по футболу, и именно в тот мо­мент, когда нападающий делает бросок, жена нечаянно вста­ет перед экраном. Муж пропустил великий момент: он не видел завершения броска.
        Говорит ли он в возбуждении и раздражении: «Дорогая, я всегда счастлив, когда ты заполняешь поле моего зре­ния»? Ничего подобного. Скорее всего, он не по-джентль­менски выругается, и жена сразу впадет в депрессию и по­чувствует, что ее совсем не любят.
        А он и не догадается об этом, потому что будет продол­жать следить за игрой. Несколько часов спустя он заметит, что жена с ним не разговаривает. Он ничего не понимает; недоуменно пожимает плечами: таковы женщины. Нако­нец, все более откровенно выражая свою обиду, она при­влечет его внимание и скажет, что он ее не любит. Он будет возражать, говорить, что любит. Начнется спор, любят ли они друг друга, в ходе спора он окажется в замешательстве и будет сердиться, она зальется слезами, и ни один из них не поймет, как самый тривиальный случай смог вызвать у них такие сильные чувства.
        И дело, конечно, не в его неожиданном, мгновенном взрыве, когда она закрыла экран. Она могла бы отмахнуть­ся от этого эпизода, рассмеяться, извиниться, ответить чем- то таким же, если бы не была задета ее старая рана. Эта рана никогда и ни у кого из нас не заживает - рана, вы­званная ненадежностью нашей ранней любви. И малейшая эмоциональная капля снова вызывает боль.
        Долгие месяцы ухаживания и три дня после свадьбы муж много раз заверял ее, что ничто не способно встать между ними. Но тут между ними оказался телевизор. Между ними оказался футбольный матч. Все это происходило и раньше, происходило неоднократно. Он говорит, как говорили ее родители в детстве: я буду тебя любить, если ты будешь правильно поступать. А оказаться перед экраном в тот мо­мент, когда нападающий делает бросок, - неправильно.
        Любовь по обязательству
        Этот случай показывает также, что любовь, которую они провозглашают и в которую верят, на самом деле любовь по обязательству, а не реальная. Как только она становится реальной, она им перестает нравиться. Пока их «вечная» любовь не начинает проходить проверку, сталкиваясь с ре­альностью, они наслаждаются друг другом, но когда проис­ходит что-то такое, что показывает им, какова их любовь в реальности, они испытывают потрясение. Потрясает их открытие, что их любовь совсем не особая, что она такая же, какую они много лет назад испытали будучи младенцами.
        Эту любовь жена испытывала, когда в детстве сидела на коленях у отца, разглядывала его часы, слушала, как они тикают. Они с отцом наслаждаются обществом друг друга. Отец подносит к ней часы, чтобы она получше разглядела их, прикладывает к ее уху, чтобы послушала, с улыбкой смотрит на ее лицо. Потом кладет часы ей в руку, она их роняет, и отец мгновенно из любящего становится разгне­ванным и нелюбящим. Но почему? Ребенок не может по­нять. Девочка только усваивает, что для нее любовь нена­дежна; истинная любовь не бывает гладкой.
        Некоторые вырастают, влюбляются, ссорятся и мирятся; любовь и у них не бывает гладкой, но они как-то с этим уживаются. Другие всегда остаются настороже, боятся люб­ви, а некоторые так и не вступают в брак. Они могут по­дойти к порогу брака, но никогда его не пересекают. По­стоянная любовь с ее ненадежностью и болезненным непо­стоянством их слишком пугает.
        Таких людей несовершенная любовь детства привела к неспособности любить. Нелюбовь, любовь с условиями, ненадежная любовь - все это оставило слишком большой шрам, чтобы они могли снова решиться полюбить.
        Но большинство людей не так откровенно поражены. Нам может не хватать способности любить, но мы учимся развивать эту способность. Мы снова и снова доказываем это бесчисленными любовными действиями. Мы извиня­емся и просим прощение. Доброта и милосердие не утрати­ли свой смысл в современной жизни. Агрессивность не от­няла у нас окончательно возможности сотрудничать. Мы живем в мире, в котором любовь и нелюбовь сосуществу­ют, и было бы одинаково ошибочно и нереалистично ут­верждать, что та или другая исчезли.
        Дорога с препятствиями
        Анализ неспособности любить может легко обескуражить. Мы не можем отрицать того, что на нашу взрослую любовь оказывает сильное влияние ранняя любовь нашего детства. У взрослых любовь часто несовершенна, потому что была несовершенна в их детстве. Так много трудностей на дороге любви, что легко свернуть с верного пути. И все это проис­ходит в ходе нормального роста!
        Но всякий честный человек должен признать, что взрос­ление - всегда дорога с препятствиями, полная нормаль­ных и естественных опасностей. Рост можно определить как выработку способности справляться с этими опаснос­тями. Даже растению, даже овощу приходится преодоле­вать множество опасностей и препятствий, прежде чем при­нести плоды и семена. Не нужно большого воображения, чтобы понять, насколько сложней рост человека. И если мы рассматриваем любовь как сердцевину жизни, мы должны ожидать, что дорога любви тоже усеяна камнями преткновения.
        И конечно, серьезный читатель захочет узнать, как пре­одолевать эти препятствия. Чем лучше он знаком с ними, тем выше его шансы удовлетворить свое стремление к люб­ви. Наиболее серьезную категорию психологических труд­ностей представляют невротические элементы в любви.
        9. НЕВРОТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ, ЕЕ ИСТОЧНИКИ
        Чтобы получить хоть какой-то прок от исследования невротической любви, нужно сначала определить, что мы понимаем под словом «невротический». Еще недавно мы использовали это слово с большой легкостью применительно к другим. На любое нестандартное или неприятное поведе­ние мы реагировали фразой: «О, он невротик» или «Она невротичка». Но мы почти никогда не говорили: «Ты не­вротик», если не были готовы потерять друга. И крайне редко человек говорил самому себе: «Я невротик». Если и говорил, то только своему психоаналитику. Перефразируя слова Квейкера^[29 - Квейкер - вечно разочарованный персонаж романа Генри Филдинга «История Тома Джонса найденыша». - Прим. перев.]^, сказанные жене: «Все в мире невротики, кроме тебя и меня», мы могли бы про себя добавить: «Да и ты тоже немного невротик».
        Сегодня ситуация стала хуже. Мы сами себя называем невротиками, но не с диагностической откровенностью, которая свидетельствует о попытке помочь себе. Люди ис­пользуют это слово как пароль, дающий доступ в фешене­бельный модный круг. Это одновременно хвастливое ут­верждение собственной честности и тайное признание сво­ей беспомощности.
        В целях вежливости следовало бы начать с заявления, что, говоря о невротиках, мы не имеем в виду присутствую­щих. Но мы этого делать не будем, потому что речь пойдет именно о вас и обо мне. Нам, возможно, нелегко будет уз­нать себя на этих страницах, потому что каждый из нас тщательно скрывает свои невротические тенденции от са­мого себя, так что ни один из нас точно не представлен в историях болезни.
        Но невротические тенденции есть у всех. Как никто из нас не может похвастать совершенным физическим здоровь­ем, точно так же ни у кого нет совершенного психологичес­кого здоровья. Мы не испытываем замешательства, обсуж­дая свои физические болезни и недостатки. Напротив, люди испытывают определенное удовольствие, рассказывая о сво­ей головной боли, боли в спине, нарушениях пищеварения и особенно о перенесенных операциях. Им даже нравится слушать об этом при условии, что потом у них будет воз­можность рассказать о своих увлекательных болячках. Одна­ко редко кто из нас рассказывает с таким же пылом о своих психологических нарушениях. Мы говорим о том, что нас раздражает, о людях, которые нам не нравятся, о ситуации, вызывающей депрессию, но редко видим во всем этом при­знаки собственных психологических отклонений от нормы. Однако сегодня мы получаем все больше сведений по пси­хологии, и, возможно, будущие поколения станут с большей откровенностью говорить о своих личных проблемах.
        Это совсем не означает, что мы должны быть поглоще­ны своими психологическими трудностями. Их нечего бо­яться, но нечем и гордиться. Они просто есть, они суще­ствуют. Несколько лет назад один психиатр написал попу­лярную книгу «Радуйся: ты невротик». В предисловии ав­тор по существу говорит: «Видите, я невротик и пишу эту книгу. Значит, невроз может приносить прибыль». Книга стала бестселлером, и в этом смысле автор оказался прав. Многие захотели узнать что-нибудь хорошее о своих не­врозах и потому покупали книгу. Но радоваться тому, что вы невротик, значит, радоваться тому, что вы несчастны, радоваться тому, что вы платите исключительно высокую психологическую цену за все, что получаете от жизни.
        Мы должны проводить различие между понятиями «быть невротиком» и «иметь невротические тенденции». Такие тенденции есть у всех. Все мы уязвимы в какой-то области, точно так же, как уязвимы к определенным физическим заболеваниям. У некоторых часто болит голова, другие лег­ко простужаются, третьи не могут усваивать определенные виды пищи. С другой стороны, невротик не просто уязвим. Он уже болен. Невротик не человек, у которого есть не­вроз, - невроз владеет этим человеком. Больной одержим своим неврозом.
        Неуловимое «нормальный»
        Нормально иметь невротические тенденции, но ненор­мально быть невротиком. «Нормальный» - еще одно ело- во, которое мы постоянно употребляем, но которое очень трудно точно определить. Когда я был студентом, мне при­шло в голову, что неплохо бы знать, что психиатры и пси­хологи понимают под этим словом. Я смотрел указатели терминов всех книг по аномальной психологии и смежным областям и, к своему изумлению, не смог найти это слово. Не веря себе, я решил, что это просто ошибка, потому что указатели обычно готовит не сам автор, а кто-то в изда­тельстве. Однако, прочитав многие из этих книг и просмот­рев остальные, я убедился, что слово «нормальный» в них отсутствует.
        Мне показалось это нелогичным, поскольку авторы об­суждали аномальное, а смысл слова «аномальный» опреде­ляется по отношению к значению слова «нормальный». Тогда я стал искать упоминания слов «аномальный» и «не­вротический». Здесь я нашел достаточно и даже более чем достаточно ссылок, но специалисты настолько расходились в своих мнениях, что я запутался и отказался от своего не­большого личного исследовательского проекта.
        Сравнительно недавно в психологической литературе была предпринята попытка прояснить значение терминов «аномальный» и «нормальный» с помощью понятия «при­способление». Под приспособлением мы не имеем в виду психологическое смирение с неизбежным, своего рода сто­ическое принятие болезней, унаследованных плотью.
        В клинической психологии мы используем этот термин, как его используют инженеры. Механизм создается таким образом, чтобы он смог выдержать все возможные напря­жения и продолжать функционировать. Хорошо приспо­собленным, нормальным человеком мы считаем того, кто достиг определенного равновесия между своими потребно­стями и возможностями их удовлетворения, с одной сторо­ны, и своими социальными возможностями и существую­щими запретами, с другой. Хорошее приспособление - это действующее, или эффективное, или очень удачное равно­весие между тем, что человек представляет миру, и тем, чего ожидает от него мир. Если две эти стороны могут сли­ваться таким образом, что человек получает удовлетворе­ние от жизни и не доставляет обществу больших неприят­ностей, мы считаем такого человека «нормальным», или «хорошо приспособленным».
        Нормальный человек ставит перед собой и преследует разумные цели. Под «разумными» в данном контексте мы имеем в виду цели, которые являются результатом мысли. Нормальный человек достаточно обдумал свои цели, чтобы знать, что они для него, вероятно, хороши. Конечно, к это­му имеет прямое отношение жизненный опыт. Молодой человек может ставить перед собой нереальные цели, на­пример, победить в турнире, к которому он не готов, и нам это не покажется ненормальным. Этот молодой человек не неразумен - ему просто не хватает опыта. Но если в трид­цать и сорок лет он по-прежнему ставит перед собой цели такого рода, мы начинаем поглядывать на него искоса. Мы считаем, что к такому возрасту он уже должен знать, что для него хорошо. То, что дошкольник хочет стать ковбоем или пожарным, приводит нас в отчаяние не больше, чем романтическое стремление подростка путешествовать по миру на грузовом пароходе; или если преуспевающий бизнесмен говорит о своей мечте стать бродягой и трактирным попро­шайкой. Мечты детей и взрослых - одно дело, решения - совсем другое.
        Ничего обязывающего в мечтах нет. Такие праздные мысли не порождают цели, которые могли бы заставить нас действовать. В сущности, неудача в достижении таких це­лей была бы лучше успеха, если бы он нас ждал; неудача спасает от катастрофы, связанной с таким успехом. Как часто мы мечтаем: «Если бы только мне не пришлось зарабаты­вать себе на жизнь, если бы у меня был миллион и я смог бы уйти в отставку, у меня не было бы никаких проблем. Моя единственная проблема в том, что мне никогда не хва­тает денег». Как ни удивительно, но подобные люди часто осуществляют свое желание, но через короткое время на­чинают распадаться на куски, просто потому что больше не работают, ни к чему не стремятся, не ставят перед собой цели, которые имели для них смысл и были важны.
        Как мы сказали, нормальная личность относительно сво­бодна в преследовании своих целей. Невротическая лич­ность - прямая противоположность. Такой человек не сво­боден. Он одержим, им правят внутренние силы, которые он не в состоянии контролировать, силы, которые не дают ему работать ради достижения разумных целей, а во многих случаях даже не дают разумно выбрать эти цели.
        Проверка реальностью
        Теперь необходимо сделать еще одно уточнение - прове­сти различие между «невротиком» и «психотиком». «Психо- тик» - профессиональный термин для обозначения того, что в разговорной речи мы называем безумием, и отличительный признак психотика - утрата связи с реальностью. Он видит или слышит как реальное то, что происходит только в его воображении и что мы называем галлюцинациями. Или он неверно истолковывает, интерпретирует то, что на самом деле происходит вокруг него, до такой степени, что не только ис­пытывает страдания, но и может причинить серьезные не­приятности другим. Он может увидеть двух говорящих, за­ключить, что они договариваются его убить, убежать в ужасе и спрятаться. Или напасть на предполагаемых врагов, считая, что тем самым спасает свою жизнь. Это опасное психотичес­кое поведение, и связано оно в неверной интерпретацией дей­ствительности, с полным разрывом с реальностью.
        С другой стороны, невротик такого разрыва с действи­тельностью не испытывает. Его поведение не обязательно странное или необычное в каком-то отношении. Часто его не отличить от окружающих, потому что он вырабатывает защиту, позволяющую ему держать психологические труд­ности в самом себе. Мы и сами помогаем невротику со­хранять тайну. В повседневном поведении мы не диагнос­тируем других, а скорее судим о них на основании того, что мы к ним испытываем. О человеке, который нам нра­вится или который нам близок, мы говорим: у него есть мужество придерживаться своих убеждений, он принци­пиален. Но если этот человек нам не нравится или может своим поведением причинить нам неприятности, мы то же самое поведение называем упрямством. В обоих случа­ях диагностическая картина одна и та же - человек пси­хологически негибок. Но в зависимости от того, удовлет­воряет или не удовлетворяет нас поведение этого челове­ка, мы его принимаем или нет.
        Таким образом, невротическое поведение может рассмат­риваться благосклонно, хотя других оно может раздражать или даже стать невыносимым. При обычном ходе событий оно не кажется нам ненормальным. Никто не ждет от нас, что нам будут все нравиться - это само по себе неразумно.
        Далее невротик способен приспосабливаться к реально­сти. Он вырабатывает некое соглашение с ней. Психологи­ческая цена, которую он за это платит, высока, и потому его приспособленность испытывает напряжение. Нелег­ко определить, какую именно цену он платит при такой потере свободы. Ее можно увидеть, только когда невроти­ческие требования приобретают очевидную форму.
        Таков, например, человек, который моет руки всякий раз, как к чему-то притронется. Если он десятки и сотни раз за день моет руки, очевидно, у него мало времени на остальное. Из него получается очень плохой любящий - хотя бы из-за недостатка времени.
        Это, конечно, крайность, и именно потому, что это край­ность, здесь очевидно ограничение свободы. Такой человек буквально одержим своим неврозом. Каждый раз как он к чему-то прикасается, руки его становятся непригодными к употреблению, и он должен немедленно что-то сделать, чтобы примириться со своим причудливо искаженным ми­ром. Сам он вполне может считать эти титанические силы, руководящие его поведением, иррациональными. Он мо­жет делать слабые попытки рационализировать свое пове­дение, оправдывать его, например, так: «Знаете, в наше время так легко подцепить заразу». Но даже в таком случае он понимает, что это всего лишь предлог, и признает, что ничем не может помочь себе, что эти силы владеют им.
        Этот случай встречается не так уж часто, хотя и редким его не назовешь. Редки только самые крайние его проявле­ния. Большинство из нас до определенной степени облада­ют невротическими тенденциями, никто не свободен абсо­лютно в своих поисках счастья, вопреки тому, что говорит­ся в Конституции Соединенных Штатов.
        Поскольку в данный момент невротики, то есть люди, страдающие неврозами и, согласно нашему определению, ненормальные, нас не интересуют, а интересуют только нормальные, такие, как вы и я, нет необходимости вдавать­ся в более подробный анализ неврозов. Нам нужно знать о собственных невротических тенденциях, уметь распознавать их в себе. И еще мы хотим знать, как эти тенденции воз­действуют на нашу свободу поисков счастья - в данном случае счастья в виде любви.
        Обычные проявления невротических тенденций можно све­сти к четырем категориям: тревога, низкая самооценка, незре­лость и подсознательная фиксация. Рассмотрим их по очереди.
        Самый распространенный признак - тревога
        Невротическая тенденция, которая до определенной сте­пени существует у каждого из нас, это тревога. Это форма страха, но не такого острого, как настоящий страх; это страх притупленный, рассеянный, ускользающее ощущение не­уверенности или небезопасности. Предположим, вы гуляе­те в парке и, повернув за угол, неожиданно видите льва, настоящего живого льва, который преграждает вам путь. Если лев не в клетке, вы, конечно, по-настоящему испуга­етесь. Да и кто бы на вашем месте не испугался? Но если он в клетке в зоопарке и вы будете неспокойны, подумаете о том, достаточно ли прочна клетка и что произойдет, если лев вырвется на свободу, - вот в этом случае вы испытаете тревогу.
        Тревога - это страх, в чем-то отъединенный от реально­сти; она похожа на невысокую температуру. С такой темпе­ратурой вы можете ходить на работу, можете забывать о ней; но эта слегка повышенная температура предраспола­гает вас к более острым и несоответствующим реакциям, чем в обычном опыте. Точно так же тревога делает нас склон­ными к крайним реакциям. Это хронический предупреди­тельный страх, который подчеркивает и преувеличивает возможные опасности любой ситуации. Тревога заставляет нас испытывать элементы опасности там, где никакой опас­ности не существует или она крайне мала, как в случае со львом в клетке. Такая тревога - главный признак нашего ощущения небезопасности.
        Как возникает такая тревога? На этот счет существует множество теорий, и среди них есть весьма любопытные. Например, известный психолог Отто Ранк утверждал, что сам по себе факт рождения достаточен, чтобы заставить любого человека испытывать тревогу. Ранк разработал тео­рию, известную под названием теории родовой травмы. Если свести ее к самым основам, теория утверждает: все мы в чре­ве матери, где все наши потребности удовлетворяются сами собой, чувствуем себя так комфортно, что бесцеремонное выбрасывание в холодный враждебный мир становится силь­нейшим травматическим переживанием, шоком, от которо­го мы никогда так и не оправляемся. Своим первым же зву­ком - протестующим криком - мы говорим миру, что ду­маем о нем. Впоследствии мы не стремимся буквально об­ратно в чрево, но пытаемся смягчить или устранить трево­гу, вызванную рождением. Согласно этой теории, тревога абсолютно универсальна. Ни один человек не может пол­ностью ее устранить.
        Альфред Адлер, другой знаменитый психолог, который был современником Фрейда и одно время даже работал с ним, предположил, что определенное количество тревоги неизбежно просто потому, что мы рождаемся беспомощ­ными. Мы с самого начала зависимы, не способны ничего сами для себя сделать. Первые свои годы мы проводим в мире гигантов, которые смотрят на нас сверху вниз и быва­ют иногда добры, а иногда нет и далеко не всегда нас пони­мают. Требуется несколько лет, чтобы дорасти до того, что­бы иметь возможность ухватиться за дверную ручку, и тут мы обнаруживаем, что нам не хватает сил, чтобы эту ручку повернуть и открыть дверь. Первые годы полны разочаровы­вающих переживаний, и эти переживания заставляют нас всю жизнь испытывать тревогу и опасения. В зависимости от того, как с нами обращались в эти первые годы, тревога усиливается или ослабевает, так что степень ее проявления у каждого человека разная. Но, согласно теории Адлера, тре­вога до определенной степени неизбежна у любого человека.
        Зигмунд Фрейд разработал более сложную теорию, ос­нованную на уже знакомом нам предположении о том, что все мы представители царства животных и, по существу, рождается маленький зверек, комок физических потребно­стей и желаний. Эти фундаментальные животные потреб­ности и желания Фрейд собрал вместе как часть личности человека и назвал «ид». Первоначально, согласно описа­нию Фрейда, эти настоятельные неотложные физические желания, это кипящее «ид» доминирует в жизни маленько­го человека. Но на протяжении первых лет жизни ребенок обнаруживает, что он в мире не один и что он не живет в джунглях. Он живет в сложном мире, он окружен другими людьми, которые старше его и дальше отошли от животной стадии, они более цивилизованны, более очеловечены и тре­буют, чтобы и он становился цивилизованным. Они прика­зывают делать одно и воздерживаться от другого, и ребенок чувствует, что должен выполнять их требования, чтобы по- прежнему удовлетворялись его желания.
        Так каждый из нас вступает в цивилизованное челове­ческое общество. Мы идентифицируем себя с этими стар­шими членами общества, которые обладают над нами вла­стью, и развиваем совесть, принимая их правила, так что даже если их нет рядом, чтобы сказать, как нужно вести себя, мы говорим это себе сами. Мы сами начинаем конт­ролировать свои желания, управлять «ид» внутри нас. Эту совесть Фрейд назвал суперэго.
        Таким образом, суперэго до определенной степени кон­тролирует «ид», но никогда не устраняет эти кипящие жи­вотные силы. И поэтому в каждом из нас продолжается конфликт этих двух начал, конфликт сил «ид» и сил супе­рэго. Эта продолжающаяся всю жизнь битва поднимает об­лака пьши, и эта пыль и есть тревога. В битве всегда суще­ствует угроза, что один из противников победит, что одна сторона одолеет другую - либо суперэго лишит нас удов­летворения наших глубочайших желаний, либо «ид» пове­дет нас в направлении, которое вызовет у нас чувство вины: мы ведь в первые годы жизни узнали, что желания «ид» по большей части неприемлемы для человеческого общества, в котором мы живем.
        Таким образом, согласно Фрейду, мы также не можем избежать ранних опытов, порождающих тревогу.
        Многие обычные детские переживания способны обо­стрить эту начальную тревогу. Своего рода комплекс враж­дебность -вина -тревога - знакомый компонент годов ро­ста. Мы любим родителей, но, когда они что-нибудь нам не разрешают, мы на них сердимся, испытываем враждеб­ность к ним и можем даже открыто ее проявить. И тогда, продолжая любить родителей или опасаясь потерять их любовь, мы испытываем волну чувства вины, что в свою очередь вызывает в нас потребность в наказании, чтобы снять эту вину, и мы переживаем страх наказания. Роди­тели могут давить на нас, но даже если они этого не дела­ют, сама жизнь и наш рост ставят нас в ситуации напря­жения, например в школе или с друзьями. Нас постоянно выталкивают из безопасного и удобного, потому что зна­комого, нынешнего этапа роста на следующий, на котором нам предстоит встречаться с новыми людьми и ситуациями, принимать решения, брать на себя все увеличивающуюся ответственность.
        Есть еще многочисленные жизненные случайности: ре­бенка закрыли в шкафу, он потерялся в супермаркете, встре­тился с рычащей собакой. Мы видим, как другие испыты­вают боль, видим, как заболевает кто-то из родителей или друзей, кто-нибудь из членов семьи может умереть. Все эти переживания оставляют шрамы в виде склонности к стра­ху, тревоге.
        Удивительно, что наша тревога не так уж сильна. Жизнь полна опасностей и случайностей. И мы узнаем об этом в таком юном возрасте, когда еще не можем этим опаснос­тям противостоять или относиться к ним философски.
        Одна из причин того, что тревога не подавляет нас, за­ключается в том, что мы научились с ней справляться. Мы объединяемся в различные социальные группы, организо­ванные или возникшие по географической случайности; мы идентифицируем себя с членами группы и чувствуем, как расширяется наше индивидуальное эго в такой группе. Мы пользуемся защитой группы; что бы ни случилось, мы не будем противостоять опасности в одиночку. Такой группой служит семья; таковы подростковые банды, загородные клу­бы^[30 - Типично американский обычай - устраиваемые в сельской местности для жителей города закрытые клубы с теннисными кортами, плавательными бассейнами и т. п. - Прим. перев.]^, соседи, нация. Группы бывают любых размеров и спо­собны удовлетворить любые потребности.
        Мы также ослабляем тревогу, собирая вокруг себя не людей, а имущество: богатство, успех, статус - все это укрепляет нас и позволяет меньше опасаться безымянной уг­розы катастрофы. Гораздо реже - и для этого нужны осо­бые данные - избавление от тревоги достигается в творче­стве. Для художника создание произведения искусства - это катарсис, освобождение в приемлемой форме искусст­ва, и такое освобождение способно, по крайней мере на время, рассеять тревогу. В таком освобождении от тревоги может участвовать не только сам художник, но и все мы, когда видим картину или игру на сцене, или слышим сим­фонию, или читаем роман или стихотворение. Наши эсте­тические реакции - это избавление от нашей собственной тревоги. Отчасти величие греческих трагедий и трагедий Шекспира заключается в том, что они способны заставить нас ощутить катарсис, душевное освобождение.
        И наконец, мы все смягчаем тревогу в поисках любви. То, как мы привносим в любовь свою тревогу и как нам удается или не удается использовать любовь для смягчения тревоги - все это подробней будет рассмотрено ниже.
        Самооценка и культивирование неудач
        В ходе роста мы вырабатываем представление о собствен­ной личности и учимся оценивать эту личность, то есть создаем самооценку. Мы создаем представление не только о том, кто мы, но и о том, какие мы. Это развитие прихо­дится на те же годы и проходит через тот же опыт, что развитие тревоги. Будучи маленькими, зависимыми, неуме­лыми и часто ошибающимися, обнаруживая порой, что нас как будто не любят, постоянно поступая несоответственно предъявляемым к нам ожиданиям, мы начинаем считать себя неудачниками. Нам кажется, что родители и весь мир счи­тают нас неадекватными и недостойными, и мы соглаша­емся с этим мнением. Иными словами, мы вырабатываем низкую самооценку. Это вторая распространенная невро­тическая тенденция.
        Один из способов, которым мы выражаем плохое мне­ние о себе, это стремление подтвердить такое мнение в действительности; иными словами, мы культивируем не­удачи. Если вы увидите в этом противоречие, вспомните, что неудачи казались нам нашей участью на протяжении всего времени роста, мы приспособились к такому пред­ставлению о себе, приняв его. Неудача - это наша норма; она знакома и потому удобна. А все остальное кажется не­знакомым и потому пугающим.
        И вот мы видим, как многие люди, успех у которых бук­вально в руках, словно нарочно избегают его, отбрасывают от себя, превращают в неудачу. Я был знаком со старше­классником, который завоевывал основные награды в шко­ле, но не мог сдать языковой экзамен. Он был блестящим учеником, получал отличные отметки по всем предметам, но не смог сдать испанский. На этом уровне сдать экзамен по языку можно при помощи одной механической памяти, а все виды памяти были самой сильной стороной этого уче­ника. Казалось невероятным, что он не может сдать испан­ский - разве что он сам «хотел» провалиться. Если рас­смотреть его поведение с точки зрения самооценки, кото­рая допускала только неудачи, мы найдем объяснение по­ведения этого мальчика. Он провалился, потому что «хо­тел» провалиться, он должен был провалиться, вопреки всем своим способностям.
        Наиболее очевидное проявление сознания собственной недостойности - противоположное поведение, стремление опровергнуть собственную самооценку, стремление к успе­ху. Мы все знаем людей, одержимых стремлением к посто­янным успехам, к победам. Они должны иметь успех, долж­ны снова и снова доказывать, что они его достойны. У них нет ни времени, ни интереса к чему-то другому; и даже успех не доставляет им радости. Глубокое ощущение соб­ственной недостойности смягчается лишь на мгновение. Оно ненасытно: «Как будто голод рос от утоленья»^[31 - Шекспир. Гамлет, действие первое, сцена вторая. Пер. Б. Пастернака. - Прим. перев.]^. Никакое количество успеха не способно его удовлетворить.
        Еще один способ справиться с низкой самооценкой - полный отказ от битвы, уход от людей и их требований, от любых требований, которые индивид считает для себя не­посильными. Распространенное проявление такого ухода - болезнь. В этом подсознательная причина многих хрони­ческих болезней психосоматического характера. Такие люди действительно больны, они не придумали и не вообразили свою болезнь. Они физически больны и страдают от реаль­ных болей. Но эта болезнь удовлетворяет их подсознатель­ную потребность. Болезнь избавляет их от необходимости стремиться к тому, на что они считают себя неспособными. Она также приносит им доброту и сочувствие вместо нео­добрения угрожающими им постоянными неудачами.
        Такое проявление сознания своей недостойности, конеч­но, не самое распространенное. В международных отношени­ях существует так называемая «дипломатическая болезнь» - болезнь, как удобный предлог не присутствовать на меро­приятии или не участвовать в событии, которых по дипло­матическим причинам стоит избегать. Несомненно, у всех нас время от времени бывают свои дипломатические болез­ни. И если они случаются часто, у нас есть основания заду­маться о качестве своей самооценки.
        Сохранение детских способов
        Мы используем слово «незрелый» часто, но обычно как осуждение, а не диагноз. Когда тот или иной вид незрело­сти сохраняется у взрослого, мы обычно этого не замеча­ем, если только такая незрелость не раздражает нас и не мешает нашим отношениям и серьезному делу жизни. Мы все сохраняем некоторые черты детства, и среди них есть такие, от которых не стоило бы отказываться, даже если бы мы могли. Нам нужна детская любовь к играм и заба­вам, к чепухе и фантазии; нам необходимо время от вре­мени закусывать удила и дурачиться, если при этом не страдает ничто, кроме нашего чувства собственного до­стоинства.
        Но некоторые формы незрелости способны вызвать тре­вогу, потому что являются признаками болезни, признака­ми действия подсознательных сил, которые ограничивают нашу свободу быть взрослыми и добиваться счастья.
        Знакомый признак, пагубный для брака, если не вообще для любви, это детская неспособность заглянуть вперед, видеть и преследовать дальние цели. Для детства это есте­ственно. Даже подростку трудно научиться экономить деньги на карманные расходы, чтобы потратить их через неделю. Маленький ребенок не может согласиться с требованием матери отложить леденец и съесть его после обеда. Учиться откладывать удовольствия - это часть процесса взросления. Большая часть нашей взрослой жизни связана с планиро­ванием и работой ради достижения чего-то такого, чего мы хотим; сегодня мы тратим мысли и энергию, чтобы полу­чить удовлетворение позже. Партнер в любви и в браке, который не способен сотрудничать на таком уровне, может внести хаос в отношения.
        Общее описание незрелого поведения - хочу, а не даю. Ребенок почти не умеет давать. Мы просим ребенка по­делиться игрушкой или сладостью с товарищем, и тот может наотрез отказать, но может и неохотно согласить­ся, если мы его просим, а он хочет, чтобы мы были им довольны. Его интересуют только собственные желания, собственные удовольствия. И лишь позже и очень посте­пенно он начинает понимать, что у других тоже бывают желания и потребности, а еще позже становится заинте­ресован в том, чтобы внести свой вклад в удовлетворение и счастье других.
        Научиться понимать в этом смысле других - все равно что научиться объемно видеть и определять расстояние гла­зом. У нас два глаза, и это дает нам бинокулярное зрение, но требуется время, чтобы научиться им пользоваться, и еще больше времени, чтобы верно определять расстояние до предметов. Младенцу кажется, что до всего, что он ви­дит, он может дотянуться: он тянет руку и к пальцам на ноге, и к игрушке в дальнем конце колыбели. И лишь с помощью опыта, двигаясь и дотрагиваясь до предметов, прикасаясь к предметам близким и далеким, ребенок раз­вивает восприятие третьего измерения.
        Точно так же ребенок обычно узнает, что другие люди испытывают такие же чувства, что и он, что щипок, от ко­торого больно ему самому, причиняет боль и другим детям. В какой-то момент он постигает, что доставлять другим удо­вольствие - это тоже удовольствие. А это уже большой шаг к зрелости, особенно к зрелости в любви.
        Индивид, который не сделал такой шаг, застрял на дет­ском уровне любви, на уровне страдающего нарциссизмом, когда любовь берут, но не дают.
        Скоростное шоссе подсознания
        Четвертое место в списке невротических признаков за­нимает подсознательная потребность, или фиксация. По­добно незрелости, это тоже всеобъемлющая формулировка, в которую входят разнообразные детские или иррациональ­ные потребности, остающиеся у нас с ранних этапов разви­тия. Они есть у всех и в определенной степени всех нас лишают свободы.
        Эти внутренние силы ограничивают нас примерно так, как мы бываем ограничены, когда едем по шоссе в сплош­ном потоке машин. Нам приходится двигаться, причем с одной и той же скоростью. Возможно, сегодня прекрасный весенний день, и наше внимание привлекли цветы на обо­чине. Мы бы хотели остановиться и полюбоваться ими, но не можем. Мы должны продолжать двигаться.
        Так же бывает и в жизни людей, которыми движут под­сознательные силы. Эти люди не могут остановиться. Они не могут любить, за исключением узких границ своего са­мого привычного поведения.
        Очень часто, например, человек вырастает с подавляю­щей потребностью всегда быть правым и одновременно не осознает существования этой потребности, не говоря уже о ее настоятельности. Разумеется, он всегда на стороне прав­ды, справедливости, точности, но это свойственно всем уважающим себя людям. Он не понимает, что обязан быть прав: он полагает, что дело в важности поднятой им про­блемы, а не в нем самом. Но чего он не видит, так этого того, что именно он остается главной причиной всяких раз­ногласий, больших и малых.
        В результате постоянного чувства вины, которое он ис­пытывал в детстве, угроз наказания или ощущения собствен­ной недостойности человек невольно считает, что доста­точно одного неверного шага, чтобы его статус в глазах все­го мира пострадал.
        Потребность оказаться правым обычно бывает подсо­знательной, и поэтому представление о себе скорее при­страстное, чем справедливое. У таких людей всегда вино­ват другой: не подал сигнал, сделал неверный поворот и вообще каким-то образом привел нас к аварии - никогда или очень редко бываем виновны мы сами. У многих то же самое происходит в личных взаимоотношениях. Каждая ца­рапина, каждое пятнышко - это вина другого человека. Такие люди просто не могут свернуть со скоростного шоссе в личных отношениях.
        Отсутствие свободы - самый явный признак невроти­ческих тенденций. Какими бы ни были специфические сим­птомы, главным следствием всегда бывает отсутствие сво­боды действовать в наших лучших интересах. Тревога, низ­кая самооценка, незрелость, подсознательная фиксация - все это вместе ухудшает качества нашей любви и самой жизни. Но пристальный взгляд на это повседневное пора­бощение может помочь освобождению.
        10. НЕВРОТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ: ЕЕ ПОВСЕДНЕВНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ
        Невротические элементы в поведении, несомненно, от­равляют любовь, но не устраняют ее из нашей жизни. Важ­но это понять, потому что существует романтическая тен­денция не называть любовью отношения, если они не отве­чают нашим ожиданиям.
        Желания быть привлекательным, влюбляться, развивать привязанности - неизбежны, независимо от того, прино­сят удовлетворение или нет. Некоторые виды любви, а тем более некоторые ее фазы очень похожи на описание любви в романах, другие кажутся не лучше событий повседневной жизни. Причина, конечно, в том, что мы сами являемся субъектом своей любви и чрезвычайно сильно влияем на ее характер.
        Мы легко упускаем это из виду в напряженных отноше­ниях. Люди говорят: «Это не мои невротические качества, это мой любимый (или любимая) причиняет все неприят­ности. Это он (или она) постоянно...» И далее следует длин­ный перечень жалоб. Такая реакция приносит утешение, но вряд ли способствует улучшению отношений в любви.
        Потому что если человек сумеет убедить себя, что виноват не он, ему не нужно меняться, а что касается партнера, то вряд ли удастся изменить его. Конечно, он постарается. И вот мы часто видим двух людей - каждый ожидает от другого, что тот станет лучше, станет более любящим в том или ином отношении, и никто из них не собирается сам что-то де­лать, чтобы улучшить отношения. И часто такие отноше­ния сохраняются длительное время, несмотря на то неудов­летворение, которое испытывают их участники.
        Это не та любовь, о которой мы мечтаем и к которой стремимся. Но стремимся ли мы к ней? Чаще, чем мы сами это признаем, наши невротические порывы превращают любовь из выражения желания в выражение потребности. Мы мечтаем об одном, а действуем по-другому. Все хотят красоты, нежности, понимания, страсти, но наши невроти­ческие потребности легко перехватывают внимание и энер­гию, с которыми мы подходим к жизни. И наши благород­ные желания скоро как будто теряют отношение к повсед­невному поведению. Из реальной жизни они снова верну­лись в мир мечты, последнюю опору нашей свободы. Жизнь заполняется работой, рутиной, неудовлетворенностью, и любовь больше, чем когда-либо, кажется недостижимой.
        Первая причина такого несчастливого результата в са­мом выборе, который делают люди со слабой приспособ­ленностью. Существует циничное, но тем не менее часто справедливое выражение: рыбак рыбака видит издалека. Под романтическим обрамлением, возможно, именно невроз привлекает одного невротика к другому и удерживает их вместе. Такие люди делают выбор не в своих интересах, представляющих их главные ценности и вкусы, а на основе сильнейших неконтролируемых внутренних сил. Они ищут друг друга и цепляются друг за друга не по желанию, а про­сто потому, что не могут иначе.
        Например, человек, которого подгоняет необходимость постоянно утверждаться в глазах окружающих, может дей­ствовать в двух направлениях. Он должен заработать мил­лион долларов и он должен встречаться с самыми красивы­ми девушками. Помню одного такого молодого человека, он был холостяк и назначал свидания самым красивым и потому самым популярным девушкам. Чем популярнее была девушка, чем настойчивей домогались ее другие мужчины, тем настойчивей становился и он. Его девушка всегда была такой, которую труднее всего пригласить на свидание, по­тому что она уже занята.
        Наконец он женился на одной из таких желанных деву­шек. Ему пришлось настойчиво добиваться этого больше года, но он преуспел, обошел соперников и получил свою награду. И как только получил ее, утратил к ней всякий интерес. Он больше не находил ее очаровательной, привле­кательной или даже просто физически желанной.
        Он не понимал, что интересует его не сама девушка. Его интересовали другие мужчины, добивающиеся ее, ему нужно было соревнование с ними. Он печально призна­вал, что тот год, когда он за нее сражался, был лучшим временем в его жизни. Если бы только он мог жениться постоянно, он был бы самым счастливым человеком. До­биваться девушки - замечательно, но быть женатым на ней - это страшная ошибка.
        Очевидно, любовь этого молодого человека не была сво­бодным выбором женщины. Им двигала невротическая по­требность соперничества с другими мужчинами, причем независимо от девушки, за которую они соревнуются. Вы­играв соревнование, он не освободился от своей потребно­сти и не мог наслаждаться победой. Невротическая потреб­ность не исчезает, даже когда мы ее удовлетворяем. Этот человек не может чувствовать себя счастливым, пока не при­мет участие в новой гонке.
        Привлекательная молодая женщина, которую он завое­вал, точно так же подчинена своей потребности, которую она не в состоянии контролировать. Во время ухаживания она понимала, что ее жених счастлив тем, что демонст­рирует ее, и что они редко бывают наедине. Казалось странным, что когда обстоятельства наконец разлучили их с окружающими, он сразу помрачнел и стал ворчлив. Его девушки всегда были дорогими, вплоть до безрассуд­ства, но никогда не были по-настояшему понимающими и способными сочувствовать. А ей, терявшейся среди множе­ства братьев и сестер, нравилась демонстрировать свои до­стоинства, она радовалась, когда за нее боролись, обраща­лись с ней как с особенной. И как только она вышла за­муж, ее стремление к вниманию перестало удовлетворяться и быстро превратилось в источник болезненного разочаро­вания.
        Другой пример такого случая - молодая женщина, вы­росшая в скромной семье, влюбляется в очаровательного мужчину, привлекательного внешне, прекрасного собесед­ника, у которого буквально сотни друзей. Она прекрасно знает о его прошлом: он был женат трижды и еще не менее полдюжины раз был на пороге брака; он у всех в долгу, вклю­чая и ее. Подруги предупреждали ее, да и сам мужчина ста­рался оттянуть брак. Но она не испытывала удовлетворения, пока не вышла за него, хотя все окружающие считали, что ее брак обречен с самого начала. Этот мужчина мог поддержи­вать дружбу - дружбу с сотней и большим количеством лю­дей, но не мог поддерживать тесные близкие отношение, тем более любовные отношения с одним индивидом.
        Эта молодая женщина привлекала его точно так же, как и многие другие. Большинство принимало его на приятных, но поверхностных условиях, которые он им предлагал. Но молодая женщина, руководимая собственной невротической потребностью, нуждалась в большем. Она видела в нем по­пулярность, приемлемость, очарование, остроумие - все великолепные качества, которых была лишена в своем скром­ном детстве. Для нее этот мужчина символизировал бегство в новый великолепный мир, мир мечты, мир утонченности, статуса и удовлетворения. Движимая этими потребностями, она позволила себе не думать о том, что должна будет испы­тывать женщина, вышедшая замуж за такого мужчину. Поз­же его популярность стала источником ее ревности, общи­тельность заставляла почувствовать себя отвергаемой, а его остроумие - слишком ядовитым для ее спокойствия.
        Если внимательно вслушаться в слова мужчины или женщины, собирающихся вступить в брак, то часто услы­шишь, что в них присутствует не любовь, а невротическая потребность. «Подожди, пока ты ее не увидишь, - говорит жених. - Она такая милая, такая сговорчивая, никогда не возражает, на земле нет более щедрой женщины». Хорошо, если это действительно так и он нашел драгоценность - девушку, способную искренне любить и давать. А возмож­но, нашел ту, которую можно только контролировать, но не любить. Сговорчивая девушка, возможно, никогда не го­ворит «нет» не потому что она такая любящая, а потому что совершенно пассивна и ей необходим человек, который при­нимал бы за нее решения. Влюбленный, с другой стороны, неосознанно ищет не партнера, не женщину, к которой обычно испытываешь стимулирующую и благодарную лю­бовь, но такую, которая никогда ему не возразит, никогда не бросит ему вызов. Этот мужчина настолько не уверен в себе, что малейшее возражение кажется ему страшной уг­розой. Возможно, он нашел действительно любящую и спо­собную принять любовь женщину, а может, такую, чья по­требность подчиняться
соответствует его потребности гос­подствовать, доминировать, поступать по-своему.
        Конечно, это может сработать. Когда невротические по­требности соответствуют друг другу, брак может не быть сча­стливым, но он будет прочным. Два таких человека на протя­жении всей жизни цепляются друг за друга. И нельзя сказать, что они не любят друг друга. Но их любовь подчинена выра­жению невротических потребностей. И поэтому не становит­ся вознаграждающей. Вместо того чтобы делать их счастли­выми, она поддерживает то, что в них болезненно. Их отно­шения создают возможность не уменьшать, а напротив - уси­ливать невротические тенденции и недостатки.
        Многие мужчины невольно ищут в жены женщину, ко­торая стала бы их матерью, вела бы образцовое домашнее хозяйство и все делала для удобства мужа. В доме не будет ни пятнышка, подушки на диване никогда не будут смяты, все пепельницы, чисты, все счета в порядке, рубашки мужа отглажены, а костюм побывает в чистке и вернется в шкаф так, что сам его хозяин даже пальцем не шевельнет. В этом браке будет все, кроме веселья, непосредственности, ра­дости, сюрпризов и того ощущения отдачи и принятия, которое составляет самую суть приносящих удовлетворе­ние человеческих отношений.
        Такие мужчина и женщина могут много лет прожить в браке, но у них нет отношений друг с другом. У них отно­шения с механизмами повседневной жизни: она приводит эти механизмы в действие, а он наслаждается создаваемыми удобствами. Такое состояние удовлетворяет невротические потребности обоих, но не соответствует их мечтам о любви.
        Так это и продолжается. То, что мы считаем своим выборам, на самом деле выбор, сделанный за нас. Чем сильней невроз, тем безжалостней непостижимые силы гонят нас. Они не только неумолимы. Такая потребность оперирует под уровнем сознания и в результате не под­властна разумному анализу. Обычно она является пере­житком ранних стадий жизненного опыта. Отказ от по­добных потребностей для нас благотворней их удовлет­ворения. Все остальное способствует не любви в браке, а ослаблению тревоги.
        Попустительство к собственным невротическим потреб­ностям позволяет нашему прошлому шантажировать нас. Страдает не только возможность выбора любви и брака, но и наше последующее поведение в семейной жизни.
        Невротические потребности отрицательно сказываются на браке
        Не нужно быть невротиком, чтобы иметь невротические оттенки в личности. Можно не страдать сильным неврозом и тем не менее своим вынужденным поведением причи­нять ущерб любви.
        У всех нас возникают привычки, обыкновения, способы поведения, и отличительная особенность этих привычек в том, что они настолько обычны, что мы их даже не заме­чаем. Истинный невротик скорее всего будет оригинален в проявлениях своего невроза; примером может служить человек, побуждаемый к постоянному мытью рук, о чем мы говорили выше. Но и мы, все остальные, склонны к неоригинальным образцам принужденного невротическо­го, и следовательно, нелюбящего поведения.
        Распространенная разновидность такого поведения - «пиление». Представим себе человека, который недоволен качеством своей любви, климатом своего брака, но сам не знает почему. Он не способен увидеть недостатки своего вклада в любовь, а может, и не пытается их увидеть. Но недостатки своего партнера он видит. Ну почему она не может быть внимательней к моим желаниям? Почему не может быть немного менее импульсивной в нашей соци­альной жизни? Он считает, что работает много, сильно ус­тает и заслужил комфорт дома. И если начинает цепляться за любую мелочь, то рассматривает это как справедливую критику недостатков жены, а не мелочное приставание. Он даже соглашается, что больше всего ненавидит в людях стремление «пилить».
        Жена может соответствовать такому же образцу поведе­ния и пилить мужа, не сознавая этого. Она полагает, что хочет, чтобы муж ее любил, но любил на ее условиях. Она хочет получать всевозможные знаки внимания. Ей нужны постоянные подтверждения его одобрения. Она нуждается в постоянной поддержке, постоянных заверениях.
        Очевидно, эти два человека движутся по курсу, грозяще­му столкновением. Они могут по-настоящему любить друг друга и быть способными на благодарное товарищество на многих уровнях. Но они впали в привычку быть постоянно неудовлетворенными друг другом и сами не сознают этого. Каждый из них позволил неосознанной невротической по­требности руководить своим поведением.
        Разумеется, муж нуждается в том, чтобы жена заботи­лась о его комфорте - том самом комфорте, который он видел в детстве в отношениях своих родителей. Его отец тоже нуждался в таком внимании, и его мать оказывала та­кое внимание. Точно так же она заботилась и о сыне. По­требность в такой заботе встроена в его личность. Но это не вся его личность.
        В личности жены тоже есть оттенки незрелости. Она обычно не задумывается о потребностях других людей, когда удовлетворяет свои. Когда звонит подруга и пригла­шает вместе пойти куда-нибудь поужинать, она не думает о необходимости посоветоваться с мужем, потому что ей хо­чется принять приглашение, а он может сказать «нет», и тогда ее желание не осуществится. Это детское и эгоцент­ричное поведение. И часто с ним связана другая детская характеристика - потребность получать любовь и одобре­ние независимо от собственного поведения.
        «Пиление», конечно, проявление нелюбви. В этом обыч­ном случае оба партнера, в сущности, жалуются на то, что не удовлетворяется их потребность в привязанности друг к другу. Но ни один из них не соглашается встретить другого на полпути, чтобы они могли выразить свою любовь без постоянного вторжения неудовлетворенных потребностей. Муж проявляет любовь к жене, признавая ее ощущение не­уверенности в себе и удовлетворяя ее потребность в одоб­рении. Жена проявляет любовь к мужу, признавая и при­нимая его желание, чтобы о нем заботились, и больше ду­мает о его удобствах.
        Это не настолько сильные потребности, чтобы парт­неры для их удовлетворения должны были эксплуатиро­вать друг друга. Каждый невольно хочет быть принятым другим таким, каков он есть, с его небольшими невроти­ческими недостатками. У всех нас есть такие недостатки. Но у каждого из нас есть и другие силы, и, опираясь на них, мы в состоянии смягчать невротические тенденции друг друга.
        Многие из нас уклоняются от использования собствен­ных психологических ресурсов. Мы влюбляемся, женимся, а потом забываем, что человеческие отношения - это жи­вой процесс, требующий постоянной заботы. Мы возвра­щаемся к привычному образу мыслей и поведения, как до брака, точно так же относимся к себе и своим желаниям. Подсознательно, мы, расслабившись в бракё, даем свободу своим невротическим <порывам и в то же время совершенно не обращаем внимания на потребности партнера.
        Некоторые образцы нелюбви
        Некоторые очень отчетливо проявляют это в своем по­ведении, в то же время совершенно не замечая этого. Они находят прекрасную замену своей подлинной роли любя­щих. Они влюбляются и женятся, но мощные внутренние силы определяют их главную привязанность не друг к дру­гу, а к тому, что предоставляет некоторое облегчение от их тревоги. Такие люди недостаточно свободны психологичес­ки, чтобы расслабиться и наслаждаться любовью; они долж­ны уменьшить давление своих смутных страхов. Так женщи­на, знакомая нам всем, прекрасно ведет дом, она предана детям, родительскому комитету, она занята общественной деятельностью в свой общине, у нее много видов деятельно­сти, она заслуживает одобрение всех, кто ее знает, и это по­верхностно ослабляет ее тревогу. Даже муж гордится ее граж­данскими достоинствами и не может понять, почему же ему так не хватает счастья в браке. Ведь все так хорошо.
        Мужская версия подобного случая тоже знакома: муж­чина, который шел на все, чтобы завоевать жену, добился своего и теперь направляет все силы на достижение чего-то другого. Он великолепно ухаживал за женой, он шел на все, чтобы завоевать ее, но, когда она завоевана, она стано­вится чем-то вроде лежащих в банке денег, и он направля­ется на другие завоевания, причем не обязательно это будут другие женщины. Он расширяет свой бизнес, покупает бо­лее дорогой дом, роскошней проводит отпуск, повышает свой статус и свое значение всеми возможными путями.
        Его жена может не видеть, что это своего рода соревно­вание, потому что пользуется результатами успехов мужа. Она получает норковую шубу, потом браслет с бриллианта­ми, и внешне это похоже на проявления любви. Тем време­нем она преданно выполняет свои обязанности в партнер­стве. Руководит все более увеличивающимся домом и хо­зяйством, рожает и воспитывает детей, вступает в женские отделения его клубов, с достоинством носит его норку и бриллианты. Она может чувствовать, что чего-то не хвата­ет; может с некоторой ностальгией вспоминать, как он за ней ухаживал; но продолжает свои достойные занятия и даже убеждена, что наслаждается своей долей его статуса и всего этого материального комфорта.
        Но вот неожиданно дети вырастают и уходят из дома. Одна из мощных сил, которая связывала их жизни, бук­вально исчезает. Дом кажется чересчур большим, а их от­ношения - слишком далекими. В этот момент муж начи­нает критически поглядывать на жену. Она постарела, по­тяжелела, выглядит гораздо изношенней, чем ему казалось, в сущности, он просто очень давно не смотрел на нее вни­мательно. Точно так же и она начинает понимать, что его общество ее не слишком радует. Он тоже набрал вес, полы­сел, его не интересуют театр, искусство, а хуже всего то, что он считает ее чем-то само собой разумеющимся.
        Эти люди начинали с любви и оба виноваты в том, что она утрачена. Оба позволили своей тревоге, невротической тенденции, безжалостно подгонять их, чтобы внешне все выглядело хорошо. Для них это стало важней, чем отноше­ния друг с другом, и в конечном счете уничтожило потен­циал, который они вначале видели в таких отношениях.
        Такой ход событий легко ведет к взаимным обвинениям и упрекам, при этом ни один из супругов не понимает, что, в сущности, произошло. Хотя такое развитие событий дос­таточно знакомо, его главные причины нелегко обнаружить: они связаны с нашим нежеланием и неспособностью рас­познать взаимную тревогу, от которой мы страдаем, и по­нять, что цели, к которым мы стремимся, эту тревогу не могут ослабить или уничтожить. Сложный механизм такого поведения легко захватывает наши мысли, время и энер­гию, возвращая нас в мир мечты и уничтожая проявления любви в повседневной жизни.
        Затянувшаяся незрелость
        Точно так же, как тревога может окрасить наше пове­дение и тем самым ослабить любовь, затянувшаяся незре­лость способна породить целую армию несоответствующих реакций. Есть мужчины, которые приносят в брак сдер­жанность и отчужденность по отношению к женщине - сохранившиеся с детства пережитки тех усилий, которые мальчик прикладывал, чтобы освободиться от вечно бди­тельной, излишне заботливой, слишком любопытной ма­тери. Любящей жене трудно прорваться сквозь такое не­доверие, но если она признает это и примет во внимание как особенность мужчины, которого любит, она может по­мочь ему преодолеть это. Есть девушки, которые выросли в семье, где всем заправляла мать, а отец разрешал ей это делать. Для такой девушки идеалом становится подобная матери женщина, и она может стать такой женой. Мужу трудно будет преодолеть этот идеал, но, если он понимает опасность и признает свою жену женой, а не боссом, она со временем может научиться опираться на его любовь и силу.
        Нет, разумеется, никакой гарантии, что подозрительный муж или стремящаяся к господству жена смогут преодолеть свои невротические тенденции и сменить их на любящее партнерство. Но мы предполагаем, что это не непобедимые невротические установки, а всего лишь тенденции, а тен­денции можно усиливать или ослаблять. Можно позволить сорнякам захватить сад, а можно их выпалывать и выращи­вать цветы.
        Все это далеко не так легко, как кажется. Дурные при­вычки обладают над нами большой властью. Одна из таких привычек - тирания желания, которое мы стремимся осу­ществить немедленно. Подумайте, например, о том, как важно правильно рассчитывать свое поведение во времени.
        Обладая хотя бы небольшим жизненным опытом, мы понимаем, что один человек может сказать другому прак­тически все, что захочет, если только правильно выберет время и манеру высказывания. Однако многие из нас, со­знающие справедливость этого положения применительно к отношениям в обществе, совершенно игнорируют его в личных отношениях, в том числе и в самых важных - в отношениях любви. Почему?
        Опять-таки перед нами невротический образец, пережи­ток во взрослом незрелого детского поведения. Ребенок сначала действует, а потом думает - если вообще думает; им руководят чувства, непосредственные желания и импуль­сы. Он не может отложить свое стремление до более подхо­дящего момента, не может подобрать лучшую форму для своих слов и действий. Он не думает о том, что его поведе­ние может затронуть других людей. Он не научился еще воспринимать чувства других людей или думать с чужой точки зрения. Он знает только свои желания и мысли.
        Для ребенка это нормально, для нас - во многих случа­ях неудобно, неприятно или способно вызвать раздражение и замешательство. Это может причинить ребенку неприят­ности. Но мы понимаем, что это детское поведение, и если наказываем или браним ребенка, то лишь для того, чтобы научить его тому, чему он должен научиться.
        Но у взрослого такое поведение не может быть оправда­но, как у ребенка. Это проявление незрелости и, следова­тельно, неуместно. Это свидетельство неспособности чело­века принять на себя взрослую ответственность. Этот нере­алистический способ осуществления желаний часто приво­дит к поражениям и бедам.
        Алкоголик, и1рок, всякий человек, настойчиво добива­ющийся удовлетворения чего-то такого, что для него осо­бенно важно, склонен вести себя таким образом. Такой че­ловек думает прежде всего о себе, и такая сосредоточен­ность притупляет чувствительность к другим людям. Не­возможно преследовать свои всепоглощающие желания и одновременно думать о других людях.
        Даже временное согласие и раскаяние, обещания' вести себя по-другому, дорогие подарки и жесты любви - все это лишь попытки примириться. Это умиротворение любящего человека в стремлении смягчить неодобрение и, может быть, отдалить катастрофу. Но в любой момент, особенно если желания так и не удается удовлетворить, такой человек мо­жет гневно взорваться или впасть в состояние жалости к самому себе. Некоторые мужчины проявляют такую незре­лую реакцию, когда усталая жена отвергает сексуальные по­ползновения. Некоторые женщины столь же незрело реа­гируют на несогласие мужа ради жены возложить на себя бремя дополнительных расходов. В обоих случаях реакция взрослого не лучше реакции ребенка. Собственные жела­ния для таких людей становятся слишком сильными, и они не могут с ними справиться. Отказ, откладывание, компро­мисс - все это им чуждо.
        Обычно такое поведение мы называем детским или эго­центричным. Справедливо, что нужно освободиться само­му, чтобы уделять внимание другим. Комфортные отно­шения требуют определенной свободы, возможности в чем- то отказываться от собственных интересов. Мы не можем быть влюблены и настроены на высоко чувствительные по­требности и желания человека, которого любим, если в нас самих стоит постоянный шум статики, который мы не можем отключить.
        Запинаясь за себя самого
        Другим главным препятствием к свободе может послу­жить низкая самооценка, плохое представление о себе са­мом. В результате множества травматических переживаний, описанных выше, люди часто приближаются к зрелости, чувствуя себя недостойными, неуверенными в своих спо­собностях, они постоянно оценивают себя. Эти раны роста бывают двух основных типов: либо они калечат нас, огра­ничивая способность функционировать, либо по-прежнему причиняют острую боль от прежних угрожающих и травма­тических переживаний.
        В обоих случаях мы психологически находимся в таком состоянии, что постоянно запинаемся за собственные ноги. Мы не можем оторваться от сомнений в себе, чтобы сфоку­сировать внимание на ком-то другом и выработать привя­занность. Если трус когда-либо и завоевывал красавицу, то мог сохранить ее лишь в качестве няньки или матери. Лю­бовь питается тем, что мы даем объекту любви. Люди низ­кого о себе мнения готовы стать объектом благотворитель­ности и чаще, чем сами подозревают, развивают односто­ронние отношения зависимости.
        Тонкие невротические тенденции, пронизывающие лю­бовь и заражающие ее, трудно устранить не только потому, что они возникли давно, но и потому, что они отвечают подсознательным потребностям. По определению, мы не можем распознать их в себе.
        Любовь задолго до того, как перерастет в брак, часто и заметно обесцвечивается постоянным проявлением вред­ных образцов поведения со стороны одного или обоих любящих. До определенного момента они стараются иг­норировать подобные инциденты, растворять их в более здоровых элементах своих отношений. Однако вскоре их рациональное поведение начинает уступать перед настой­чивыми, хотя и поражающими их подсознательными сле­дами неврозов. «Что с нами происходит? - встревожено спрашивают они друг у друга. - Почему мы причиняем друг другу боль? Мы ведь по-прежнему любим друг друга, но больше не испытываем радости». Перевод: у нас есть потребности, о которых мы не подозреваем, которые не­сопоставимы с нашей любовью и вредны ей, и эти потреб­ности часто проскальзывают в наши добрые намерения и заставляют совершать поступки, о которых мы впослед­ствии сожалеем.
        Мы вырастаем с неудовлетворенной подсознательной потребностью испытать принятие и любовь со стороны дру­гих людей. Нам как будто по-прежнему шесть лет и мы не знаем, чего нам хочется больше: любви или самоутвержде­ния. Желания шестилетнего ребенка по-прежнему обла­дают неодолимой силой и часто приводят его к конфлик­там и неприятностям. В один момент он просит любви, в следующий - демонстрирует свое самоутверждение каким- нибудь актом неповиновения. А выговор или наказание заставляют его усомниться в любви, которую он получает в другие моменты. Некоторые из нас никогда не перерас­тают такое состояние и продолжают сомневаться в искрен­ности получаемой любви. И если эта потребность в нас сильна, мы удовлетворяем ее далеко не самым разумным путем. Мы невольно испытываем возлюбленную поступ­ком на грани приемлемости, а потом, чтобы понять ее чувства, подвергаем ее допросу третьей степени, словно она преступник.
        Иногда господствующая подсознательная потребность прямо не связана с любовью, какой мы обычно ее знаем, однако она может оказывать длительное пагубное влияние на любовь. В результате ядовитого впечатления ранних ли­шений человек невольно уходит в жизнь под одним лозун­гом: обладание безопасней любви. Он оставляет себе слиш­ком мало времени, чтобы выработать те сложные чувства, которые делают отношения с лицом противоположного пола стоящими. Крепость материального богатства, которую та­кой человек возводит для себя, чтобы защититься от мира, защищает его и от женщин. Он не понимает, что любовь не нуждается в обороне. И в результате любовь, как и все ос­тальное в его окружении, становится ограниченной, при­страстной и часто напряженной.
        Все эти искалеченные виды любви обладают одним и тем же трагическим свойством. Радостные ожидания сме­няются спорами, разочарованиями и сознанием неоеу- ществленности. Люди, попадающие в такую ситуацию, не злодеи; они просто невинные жертвы собственных сил, которые не могут ни разглядеть в себе, ни контролировать. Возможно, это образцовые граждане со значительными до­стижениями. Людям нравится быть с ними. И от этого ста­новится еще непонятней, как можно совместить выдающий­ся успех в обществе и неудачи в личной жизни и глубочай­ших привязанностях?
        Ответ, конечно, дать легко. Мы усваиваем правила и живем согласно им. Общество редко требует от нас больше, чем мы сами. Что еще важнее, социальные требования чет­ко очерчены, в то время как мы совсем не уверены в том, чего хотим в самых близких отношениях. Не успеем мы удовлетворить желание, как начинаем испытывать диском­форт и чувство вины. Чисто социальные отношения обыч­но не связаны с подобными внутренними сложностями. Ритм общества прост и четок; значительно трудней идти в такт с гораздо более побудительным и менее понятным тем­пом наших внутренних потребностей.
        Подкрепляя структуру
        Что со всем этим можно сделать? Как справиться с тре­вогой, низкой самооценкой, незрелостью, подсознательны­ми потребностями - следами неврозов, которые мы все вносим во взрослую жизнь и взрослую любовь?
        Многие специалисты в этой области пессимистично ут­верждают, что сделать почти ничего нельзя. Поскольку тре­вога, например, возникает в жизни очень рано, поскольку она кажется неотъемлемым компонентом человеческого опыта, а рассмотренные выше теории как будто подтверж­дают, что это именно так, то много ли у нас шансов для ее исключения?
        То же самое справедливо и относительно остальных не­вротических тенденций. Мало кому удается прожить нор­мальное детство без ощущения своей недостойности, не­зрелости, подсознательной фиксации на каких-то более ранних стадиях развития. Возможно, в идеале всего этого можно избежать, но ни мы сами, ни человеческое общество в целом не идеальны. Все виды общества, подвергшиеся изучению, оставляли желать лучшего, когда речь шла об индивидуальном развитии.
        Пессимисты указывают, что, поскольку эти дефекты воз­никают на самых первых этапах жизни, они становятся час­тью самого основания личности. И как здание строится на фундаменте, так и основание личности обрастает более по­здними надстройками. На это основание нагромождается множество переживаний. Когда стрессы и давления усилива­ются, надстройки начинают трескаться и вся конструкция оказывается под угрозой. Чтобы предотвратить разрушение всего здания, что-то нужно сделать с его фундаментом.
        Так же бывает и с нашей личностью, с надстройкой, которая должна выдерживать жизненные стрессы. Но как добраться до основания, до фундамента психологической жизни к тому времени, как мы стали взрослыми?
        Фрейд разработал для этого метод психоанализа, но это долгий и болезненный процесс, и не всякий может позво^ лить себе многолетнюю терапию. Да и нельзя назвать этот метод непогрешимым: ни один метод лечения, ни меди­цинский, ни психологический, не приводит к полному ус­пеху. Однако перспективы не так мрачны. К надстройке можно добавить множество подпорок, и эти дополнения могут не только укрепить постройку, но и быть декора­тивными.
        Архитекторы великих готических соборов нашли способ поддерживать и одновременно украшать свои сооружения. Идея летящих контрфорсов возникла, когда средневековые архитекторы начали все выше и выше поднимать стены соборов, так, что она начали колебаться под своей тяжес­тью. В те дни не было стальных скобок, и поэтому были изобретены подпорки-контрфорсы; причем они делались такими, что не только подкрепляли стены, но и производи­ли впечатление будто летят и парят вдоль всего здания. Летящие контрфорсы Собора Парижской богоматери, ко­торыми можно любоваться с левого берега, стали настоль­ко неотъемлемым элементом здания, что, когда семьсот лет спустя, в XIX веке, оно было обновлено и укреплено, до­бавления были сделаны именно к этим подпоркам, а не к фундаменту или к стенам.
        Когда великий художник создает произведение искусст­ва и одновременно отыскивает выход своей тревоге, он де­лает то же самое. Он строит летящие контрфорсы, которые не только поддерживают, но и украшают. Не нужно быть великим художником, чтобы успешно укрепить и украсить свою жизнь. Иногда нам бывает необходима помощь, но очень многое мы можем сделать для себя сами.
        Разорвать невротическую цепь
        Прежде всего стоит использовать свободное время в бо­лее расчетливых стремлениях к развлечениям и радостям. Мы уже говорили об этом, но стоит повторить. У всех нас есть тенденция становиться малоподвижной физической массой к концу рабочего дня и тем более к концу рабо­чей недели. Мы позволяем своему свободному времени оставаться ненаправленным и соответственно нерезульта­тивным. Мы начинаем раздражаться и используем окружа­ющих для выражения своей смутной неудовлетворенности. И когда они отвечают нам таким же образом, спящие не­вротические элементы нашей личности оживают.
        Более тщательное планирование отдыха и развлечений может помочь человеку полнее испытывать радость. Чув­ствуя себя лучше, он становится более взрослым и способ­ным больше отдавать. Родители это знают: когда дети здо­ровы, счастливы и довольны жизнью, родители тоже чув­ствуют себя лучше, они готовы к сотрудничеству в поисках счастья.
        Другие культуры больше делали и меньше говорили о поисках счастья. Мы выросли в социальной традиции, ко­торая имеет тенденцию неодобрительно относиться к раз­влечениям: развлечение ради развлечения считалось грехов­ным или, по крайней мере, опасным. Наслаждение откры­вает двери Сатане.
        Но социальные взгляды меняются, хотя и медленно. Когда создавался современный западный мир, людям при­ходилось много и напряженно работать только для того, чтобы выжить, и еще больше работать, чтобы достичь минимума безопасности. Всякое мгновение, которое они посвящали развлечениям, могло дорого обойтись, могло даже приве­сти к катастрофе. Большинство жили на пороге нищеты и голода, как живут сегодня многие миллионы в разных ча­стях мира. Но у нас сегодня такое изобилие времени и ресурсов, что мы можем позволить себе тратиться на раз­влечения. И соответственно изменилось и наше отноше­ние к развлечениям.
        Развлечение может служить нашим целям по-разному. Любая форма развлечения способна вывести нас за преде­лы самих себя, смягчить гнетущую тревогу и ощущение опасности, дать отпуск от невротического бремени. Мы редко смеемся в одиночестве, мы смеемся с другими людь­ми. Смех заразительней простуды. Самые смешные коме­дии не вызывают смеха в полупустом зале, но когда зал полон, все смеются.
        Счастливые дети приятны и хороши, то же самое можно сказать и о счастливых взрослых. Они лучше относятся друг к другу, если хорошо проводят время. Чем больше люди развлекаются вместе, тем добрее они друг к другу. Поэтому лучший способ преодолеть невротические тенденции в люб­ви - вместе развлекаться и совершать различные радост­ные поступки. Пока мы развлекаемся и наслаждаемся, мы остаемся в пределах счастья; чувствуя себя так, мы оттесня­ем невротические тенденции, которые в противном случае могут причинить вред нашим отношениям.
        Трудность в том, что невроз означает болезнь, печаль, несчастье. Чем сильней невротические элементы, тем труд­ней планировать и рассчитывать удовольствия. Есть люди, которые во всем видят препятствия и недостатки. «Как я могу радоваться и развлекаться, - спрашивает студентка колледжа, - когда преподаватели тупы и скучны, они за­ставляют нас слишком много работать, и здесь вообще нет парней?» Очевидно, не все так считают. Другие девушки в том же колледже умеют радоваться. И если счастье что- нибудь значит для этой печальной молодой женщины, ей стоило бы изучить отношение и действия других. А еще лучше “ подражать им, чтобы начать процесс изменения своих чувств.
        Невротические тенденции причиняют нам вред, но не уничтожают нас. Мы очень многое можем сделать для себя без лечения. Мы не безоружны. Мы хорошо функциониру­ем, и у нас тоже бывают хорошие времена. И именно это способно помочь нам больше, чем все остальное.
        Сегодня обычно подчеркивают необходимость понять, что в нас неладно, как будто одно это гарантирует свободу. Конечно, это часто помогает осознать импульсы, которые подсознательно вынуждают нас действовать. Но одного осоз­нания недостаточно для их устранения. Гораздо легче из­менить направление этих потребностей. Хотя подсознатель­ные фиксации и порывы нелегко поддаются сознательному и намеренному перенацеливанию, этот процесс значитель­но облегчается общим богатством содержания жизни. Это просто означает, что чем больше интересов у человека, тем больше у него каналов и способов для выражения любых своих потребностей. Если у человека есть сильная потреб­ность быть, например, больше с мужчинами, а не с женщи­нами, это совсем не обязательно должно привести к разру­шению его любви. Преследуя свои политические или спортивные интересы, он может проводить достаточно вре­мени с мужчинами, чтобы не испытывать тревоги и ощу­щения несчастья, когда проводит время с женой.
        Разумеется, картина гораздо сложней. В хаосе жизни сводятся вместе многие наши потребности, интересы, ас­пекты личности и многие люди и ситуации. Именно поэто­му так трудно думать о себе. Мы можем оценивать и пла­нировать и делаем это, но решения, которые мы принима­ем, отражают скорее наше настроение, чем рациональную мысль. Именно поэтому так важно защищать свое настрое­ние. И любое небольшое наслаждение, любая радость, ко­торую мы приносим себе и окружающим, защищает наше настроение и позволяет ограничить вредное действие не­вротических тенденций.
        11. ЛЮБОВЬ И ОДИНОЧЕСТВО
        Одиночество подобно обычной простуде - ни у кого от него нет иммунитета. Большинство людей в какое-то время пережили эту инфекцию, а некоторые страдают от нее как будто постоянно. Одни более восприимчивы к ней, другие менее, и в целом в своей восприимчивости к одиночеству, как и к обычной простуде, мы существенно различаемся. Мы более склонны к одиночеству в определенном возрас­те, в определенное время года и даже в определенные дни недели. Для одиноких молодых людей самым одиноким вре­менем могут быть уик-энды, тогда как пожилые пенсионе- ры острее воспринимают одиночество в будние дни, когда все уходят на работу.
        Если еще дальше развить аналогию, можно сказать, что одиночество легко подхватить, трудно вылечить, оно редко приводит к смертельному исходу, но всегда неприятно, а иногда становится невыносимым.
        Наблюдатели, следящие за переменами на социальной сцене, считают, что одиночество усиливается. О нем теперь говорят как о социальной болезни, как и о безработице или подростковой преступности; оно не так серьезно по своим последствиям, как другие социальные болезни, но очень тяжело для тех, кто им страдает; а более счастливым даже мысль об одиночестве причиняет боль.
        Наши города с их разбухшим населением и поднимающи­мися к небу домами-скалами - рассадник одиночества. Со­седские отношения разрушаются под напором строительных бульдозеров, и семьи разлетаются в поисках работы. В мире автомобилей старые, удобные и привычные группировки лю­дей исчезают. На заводах управляемые компьютерами маши­ны сменяют группы общительных сотрудников, и теперь не­которые профсоюзы требуют «компенсации за одиночество» для одиноких контролеров машин, которым не хватает обще­ния с товарищами. Увеличивающаяся продолжительность жизни создает новый тип одиночества среди мужчин и жен­щин, которые пережили свою работу, друзей и браки.
        Эти разделяющие силы действуют наряду с другими, под­робно описанными социологами. Нас в данном случае интере­сует одиночество не как социальный феномен, но как личный и индивидуальный опьгг. Нам хотелось бы понять, как оно возникает, почему поражает одних людей и не затрагивает дру­гих, почему в определенных возрастах оно проявляется интен­сивней и как смягчить его и, может быть, предотвратить.
        Один не значит одинок
        Несмотря на свои очевидные проявления, одиночество далеко не простой феномен. Быть одиноким - совсем не одно и то же, что быть в одиночестве. Мы остаемся в оди­ночестве по своему выбору. И даже если это не результат нашего выбора, оставаясь наедине с собой, можно сохра­нить продуктивность, а вот одиночество по определению недобровольно и связано с тревогой и неудовлетвореннос­тью. Для многих видов работы, для некоторых видов отды­ха и просто для того, чтобы подумать и помечтать, нужно оставаться одному. Нравится это нам или нет, но быть фи­зически одному часто очень важно и ценно. А вот в одино­честве заключена только печаль.
        Мы можем испытывать одиночество в толпе, прижима­ясь к людям в переполненном автобусе или вагоне подзем­ки, сидя бок о бок за стойкой бара или в кинотеатре. Физи­ческая близость с другими людьми может обострить одино­чество. Одинокому все окружающие кажутся занятыми сво­ими делами, людьми и Жизнью; никто не одинок, кроме него самого. И однако многие их тех, кого он считает сча­стливчиками, на самом деле в браке, семье более одиноки, чем если бы жили одни.
        Одинокий человек может пожаловаться, что никто не звонит ему в дверь или по телефону, однако, когда человек окружен семьей и тем не менее испытывает чувство одино­чества, он выберет другие слова. Он скажет, что в доме, полном людей, ему не с кем поговорить, его никто не по­нимает, никому до него нет дела.
        Мы уже говорили в другой связи о механизме проекции, подсознательном способе проецировать на других недостат­ки, которые нам не хочется замечать в себе. Одиночество часто связано с проекцией. Одинокий индивид, который жалуется, что он никому не нужен, на самом деле говорит, что ему ни до кого нет дела. То, что он сам творец своего одиночества, ему признать очень трудно.
        Но какая разница, возникло ли одиночество в результа­те поведения самого человека или как следствие холоднос­ти окружающих или каких-то других внешних обстоятельств? Какова бы ни была его причина, оно равно болезненно. Больше того, какова бы ни была причина одиночества, ник­то, кроме самого страдальца, не в силах его вылечить.
        Объективные обстоятельства могут вносить свой вклад в одиночество: всякий чувствует себя одиноко в незнакомом месте, вдали от привычных мест и людей, но это одиночество временное, обусловленное ситуацией. Однако если индивид достаточно долго находится в незнакомом месте и по-пре­жнему ощущает глубокое одиночество, тогда это внутреннее одиночество, которое можно испытать в любом месте. Такое одиночество человек берет с собой, куда бы он ни направлял­ся. Такой тип одиночества или отчужденности может указы­вать на глубокие психологические нарушения. Тревога, свя­занная с таким одиночеством, может быть успешно скрыта от окружающих, как и связанные с ней фантазии, и тогда мы видим только вежливого сдержанного человека.
        Истинное одиночество - это фундаментальное ощущение оторванности от людей. В своей сути это отказ от удовлетво­рения глубочайшей потребности, которая есть у всех, - потребности в связях и отношениях, в привязанности, в том, чтобы любить и быть любимыми.
        Отсутствие любви
        Сказать, что одиночество - это отсутствие любви, как будто утверждать очевидное. Но если мы вспомним нашу формулировку любви как привязанности, некоторые мо­менты перестанут быть очевидными. Муж и жена могут все время ссориться, у них негативная привязанность, но это привязанность, и что бы они ни испытывали, они не оди­ноки. С другой стороны, муж и жена могут не произносить ни одного невежливого слова, но идти своими путями, быть равнодушными и отчужденными. Один из них или оба при этом болезненно одиноки в пределах внешне безупречного формального брака.
        А другой человек, не состоящий в браке, не имеющий семьи, живущий одиноко и в стесненных обстоятельствах, может развить так много разнообразных удовлетворитель­ных привязанностей на уровне дружбы, что не будет осоз­навать своего одиночества.
        Потребность быть привязанным к другим людям заклю­чена глубоко внутри нас, это часть нашей человеческой природы. У человека очень длительное детство и состояние беспомощности, что усиливает зависимые отношения. Кроме того, человек как индивид обладает способностью осозна­вать себя и свою идентичность, и в западной культуре эта способность обретает особый смысл, какого мы не находим в примитивных или восточных культурах.
        На западе мы меньше видим себя членами группы и боль­ше индивидами. Однако наша индивидуальность остается под вопросом, пока ее не признают другие люди. Ребенок в два-три года начинает требовать признания себя в качестве индивида, когда нарушает правила, отказывается приходить, когда его зовут, не слушается маму; использует слово «нет» как утверждение своей индивидуальности. Вызывающее поведение подростков - это тоже по преимуществу при­знание своей индивидуальности, своей личности.
        Но в вакууме индивидуальность утвердить трудно. Ее существование должны подтвердить другие люди, их реак­ция на нас убеждает нас в нашей собственной тождествен­ности. К тому же нам хочется, чтобы люди реагировали на нас положительно, чтобы мы знали, что нравимся им, что мы им интересны и достойны их внимания.
        В основном внимание, которое мы получаем и уделяем во время работы, формализованное, институциональное. Мы приветствуем друг друга словами: «Доброе утро, как пожи­ваете?», и ответ нас обычно не интересует; больше того, мы относительно уверены, что и другие не очень нами интере­суются. У большинства из нас в повседневных отношениях почти не бывает возможности выразить глубокие чувства. Для выражения таких чувств нужны интенсивные отноше­ния, такие, которые помогают нам осознать себя как инди­видуальность, как личность. Мы стремимся к таким отно­шениям. И когда не находим, чувствуем себя одинокими.
        Прогресс индивида
        Несмотря на то, что подчеркивается необходимость быть индивидуальностью, жизнь не готовит нас к этому. С само­го начала мы пребываем в группах - в семейной, сосед­ства, в церковной или в воскресной школе, в загородном клубе или в летнем лагере, в начальной и средней школе и, если поступим в колледж, в многочисленных группах, ко­торые там возникают. Люди живут группами - в общежи­тиях, в студенческих братствах, в женских группах, в учеб­ных группах и в спортивных командах, в группах различной внеучебной деятельности. Университетские городки кишат всевозможными группами, и каждый принадлежит к одной или нескольким группам. Даже отъявленные нонконфор­мисты, которые не хотят присоединяться ни к одной из групп, составляют особую группу неприсоединившихся. В колледже возникает проблема, как бы уйти от окружаю­щих, чтобы иметь возможность поучиться.
        И вдруг в день вручения дипломов все эти группы рас­падаются, разлетаются по всем направлениям, в родные города и поселки, устремляются к месту работы, к браку, к отдельной и индивидуальной жизни. Именно первый год после окончания колледжа учит молодых людей, что зна­чит быть индивидом, быть в одиночестве, без смягчающе­го, пружинящего членства в какой-нибудь группе.
        Молодые люди, живущие в небольших городах, возвра­щаются домой только для того, чтобы уехать в большой город, где больше возможностей найти работу и вступить в брак. Для большинства возвращающихся в большой город, как и для тех, кто покидает дом ради такого города, нет группы, нет соседства, нет человеческой общины, в кото­рую они могли бы вписаться. Город слишком велик, чтобы считаться общиной, горожане слишком подвижны, слиш­ком высоко ценят свою личную жизнь в тесных квартирах, чтобы жильцы одного дома или квартала образовали такую дружескую общину.
        Есть, конечно, исключения. В наших главных городах есть социальная элита, эквивалент того, что в Нью-Йорке называли Четырьмя сотнями, в Филадельфии - Мэйн-Лайн, а в Бостоне - Бикон-Хилл^[32 - Четыре сотни - высшая аристократия Нью-Йорка. С конца XIX века - это символ исключительности. Один из самых бога­тых людей того времени Астор устраивал балы в зале, который вмещал четыреста человек. Так возникло это число. Мэйн-Лайн - престижный пригород Филадельфии, где жили только богатые и преуспевающие люди. Бикон-Хилл - улица в историческом центре Бостона, на которой расположены самые фешенебельные магазины. - Прим. перев.]^. В этих семействах существуют специальные события, на которых дебютируют молодые женщины, готовые к замужеству, и которые посещаются молодыми людьми, иногда из чувства общественного дол­га. На таких событиях и других развлечениях, на летних курортах, где у этих семейств есть свои дома, на различных подходящих ритуальных церемониях молодые люди долж­ны развлекаться и одновременно приглядываться к друг другу с перспективой брака. Иными словами, эти молодые люди могут быть в группе,
когда захотят. Им не нужно вно­сить плату в виде одиночества за право освободиться от социальных форм своей группы.
        У молодых людей, не принадлежащих к этой статисти­чески небольшой и исключительной группе, нет выбора. Они должны сами прокладывать себе дорогу в обществе. Они поступают на работу, но группы, в которых они ока­зываются, поступив на работу, не однородны, как те, в ко­торых они находились раньше. Члены этих групп очень различаются по возрасту, окружению, образованию, инте­ресам. У всех них есть свои орбиты. После пяти часов они исчезают в своих домах, в своих семьях и социальных груп­пах, если таковые есть, или ведут одинокую жизнь, кото­рую обычно тщательно скрывают от коллег по работе.
        Одинокие люди держат свое одиночество в тайне, как будто это нечто постыдное или симптом неудачи. И в очень определенном смысле жизнь без друзей, любви и брака - действительно неудача. Неудача - не получать любовь и не давать любовь, не развивать привязанности.
        Новоиспеченный бакалавр искусств^[33 - Диплом бакалавра получают выпускники колледжа. Они мо­гут продолжить обучение в университете, чтобы получить более высокую степень - магистра или доктора наук, но могут и сразу поступать на работу. - Прим. перев.]^ на своей первой ра­боте не сумеет сразу выделить среди сослуживцев одино­ких. Все выглядят очень занятыми, и после работы они как будто тоже заняты. Лишь те, кто, подобно ему, только что приехал в город и поступил на работу, признаются, что ни с кем не знакомы и хотели бы встречаться с людьми.
        Если наш бакалавр хочет избежать тайного одиночества за ложной внешностью успеха в обществе, он должен на­пряженно работать над возникновением привязанностей, чтобы влюбиться и жениться.
        Важность вступления в брак
        Брак может показаться иллюзорным вариантом решения проблемы одиночества, потому что некоторые браки не ис­ключают одиночества супругов. Это даже может показать­ся отчаянным решением, потому что брак - все-таки обя­зательство перед другим человеком, данное искренне и, по-видимому, на всю жизнь. Может, стоит обрести много друзей и вступить в многочисленные отношения меньшей важности, пока не будешь достаточно зрел, чтобы выбрать партнера на всю жизнь? Разве не следует тщательно подхо­дить к выбору того, с кем вступаешь в брак?
        Очевидно, это правильно. Но столь же очевидно, что многие молодые люди, гордящиеся своей привередливостью и обдуманностью выбора, на самом деле показывают, что предпочитают быть одни, потому что людям, которые опа­саются создавать привязанности, легко найти недостатки во всех кандидатах. Если человеку не нравится тип людей, с которыми он встречается, но одновременно он не делает за­метных усилий, чтобы оказаться среди тех, кто ему нравит­ся, он ясно показывает, что предпочитает не испытывать привязанностей, как бы сам он против этого ни возражал.
        Поистине лучше вступить в брак. Даже если он ока­жется ошибкой, еще большая ошибка не вступать в него. Люди, вступающие в брак, по крайней мере, сохраняют живой способность отдаваться другому человеку, прила­гать усилия, образовывать привязанности и связывать с этими привязанностями определенные надежды. Чем дольше индивид остается вне брака, тем сильней обособ­ляется, отделяется от людей. И тем сильней становится эта постоянная отчужденность, которую мы называем одиночеством.
        Предположим, брак оказался ошибкой. Бесстрастно об­думаем цену этой ошибки. Развод может оказаться болез­ненным и дорогим, но это вовсе не неизлечимая рана. Для многих первый брак, даже если он длился недолго, оказыва­ется полезен. Время от времени мы упоминали о благотвор­ных жизненных травмах, и это одна из них. Мы все чаще и чаще видим, что удачным и прочным браком оказывается второй брак для одного или для обоих партнеров.
        Тот же самый совет справедлив для овдовевших мужчин и женщин: лучше рискнуть тем, что второй брак может ока­заться далеко не идиллическим, чем оставаться одиноким. Женщина, которая была очень счастлива в первом браке, может горевать по потерянному, но она правильно посту­пит, если выйдет замуж вторично, даже если у нее почти нет надежды на то, что второй брак окажется таким же сча­стливым. На самом деле, если ее первый брак был действи­тельно удачным, а не романтизированным в ретроспекти­ве, у нее очень хорошие шансы на второй удачный брак, потому что она уже доказала свою способность быть хоро­шей женой.
        Всегда лучше иметь кого-нибудь, о ком можно думать, кому можно сочувствовать, на кого даже можно сердиться, чем не иметь никого. Лучше иметь козла отпущения для своей неудовлетворенности, и многие браки сохраняются только потому, что удовлетворяют эту потребность.
        Строить мосты к людям
        Ну, хорошо, можно давать отличные советы молодым людям, вдовам и вдовцам, рекомендовать им сразу вступать в брак. Но что если не за кого выйти? Разве такого не быва­ет? Несомненно, удача - значительный фактор. Еще более серьезный фактор - трудность встречи с людьми, нахожде­ния друзей, вхождения в группу тех, кто думает так же, как ты, и готов тебя принять. Мы уже говорили о разделяющих силах, которые в современном городском-пригородном об­разе жизни не дают людям сближаться.
        Если река поднимается и смывает мост, очевидно, необ­ходимо построить другой или, по крайней мере, найти лод­ку. Если социальные силы разделяют людей, люди должны найти какой-нибудь способ обойти эти силы и встретиться вопреки им.
        Если мы сами не можем создать группу, нас нужно при­соединиться к уже существующей группе. Собственные кри­тики американского образа жизни, например, Синклер Лью­ис^[34 - Синклер Льюис (1885 -1951) - первый американский писа­тель, получивший Нобелевскую премию. - Прим. перев.]^, так жестоко критиковали американцев за стремление «присоединиться», что теперь мы сторонимся любого при­соединения, даже к демократической или республиканской партиям. Мы можем год за годом голосовать за одну и ту же партию, но не вступаем в нее, предпочитая оставаться независимыми голосующими.
        Но одинокому человеку очень важно присоединиться к кому-нибудь. Ему совсем не обязательно присоединяться к группе, которая ему не нравится. Обязательно найдется гpyппа с интересами, которые совпадают с его собственными. Если он любит спортивные машины, может вступить в клуб любителей спортивных машин; если любит наблюдать за птицами, есть общества любителей такого занятия. Суще­ствуют яхтклубы, лыжные клубы, клубы собирателей ми­ниатюрных железных дорог и моделей самолетов, клубы па­рашютистов, и ныряльщиков, и дельтапланеристов. Есть клубы любителей орхидей, общества цветоводов, выращи­вающих глоксинию или георгины, есть фанатики японских карликовых деревьев и т. д. и т. п.
        Чем бы ни заинтересовался человек, обязательно най­дется группа людей с аналогичными интересами. Есть даже международные общества, члены которого обмениваются письмами по интересующей их теме. Не существует разум­ного здорового человека, у которого не было бы никаких интересов или который не мог бы их развивать; у большин­ства есть с полдесятка тайных пристрастий, которые ни­когда не доходили до действий.
        Строительство моста к людям может означать изучение самого себя и, возможно, какие-то решительные переме­ны, например, новая работа, новое соседство, другой го­род. Молодая женщина решает поступить на работу в тех­ническую фирму, потому что большинство инженеров - мужчины, а она хочет встречаться с мужчинами. Другая по той же причине уезжает на Аляску: это один из немногих штатов, где мужчин больше, чем женщин. В нашем высо­коподвижном обществе продолжают существовать тради­ционные семейные или общинные группы, но подвиж­ность открывает дорогу к новым группам и к новым об­щинам. В прошлом, в более застывшем обществе, многие мужчины и большинство женщин всю жизнь проводили в том месте, где родились, независимо от того, были они при этом счастливы или нет.
        Изучение себя может открыть некоторые психологичес­кие барьеры, которые мешают общаться. Многие женщи­ны, молодые и постарше, с готовностью принимают при­глашения прийти на прием, в гости, где встречаются с муж­чинами, но, возвращаясь оттуда, думают, что все привлека­тельные мужчины женаты, а неженатые не стоят знаком­ства. Возможно, такие женщины сами не заинтересованы в людях. Не сознавая этого, они делают что-то такое, что ме­шает мужчинам интересоваться ими.
        Трудно смотреть в лицо собственным недостаткам. Больно что-то предпринимать относительно них, потому что это означает смену чувств и поведения, а делать это тяжело. И вот мы объясняем свою неспособность заинте­ресоваться людьми тем, что люди нами не интересуются. Мы принимаем свое одиночество и начинаем отклонять приглашения: устали, завтра тяжелый день, кажется, пой­дет дождь, человек, с которым предстоит встретиться, не очень интересен. И вскоре остаемся совсем одни, даже если этого не хотели. Волчок, который вертится на своей оси, все более и более углубляет ямку. Единственный выход - позволить кому-то взять вас за руку и перета­щить на другую орбиту, чтобы вращаться вокруг людей, а не вокруг себя.
        За и против одиночества
        У человека, оказавшегося в одиночестве, есть много пре­имуществ. Многие занятия нельзя делить с другими людь­ми; мы читаем, готовим домашние задания, учимся играть на музыкальных инструментах - и все это в одиночестве. Многие достойные занятия требуют долгих часов настой­чивых усилий в одиночестве. Для мышления, обдумыва­ния, решения проблем, принятия решений, а также для оплаты счетов и написания писем - для всего этого необ­ходимо остаться одному.
        Остаться наедине с собой - в этом есть и необыкновен­ное наслаждение: не нужно приспосабливаться к желаниям и потребностям других людей, не нужно думать ни о ком, кроме себя.
        Это наслаждение опасно. Люди легко привыкают к оди­ночеству, к облегчению, которое испытывают, избавившись от необходимости заботиться о других, и жизнь все более и более сужается и нацеливается внутрь. Взгляд на мир стано­вится искаженным - точно так же, как искаженным вос­принимается слово, которое повторяешь очень часто. Иног­да случается, что вы, готовя какое-нибудь письмо, вдруг за­мечаете, что слово звучит странно, допустим, слово «возле». Вы повторяете это слово для самого себя - возле, возле, воз­ле. Попробуйте сделать это сейчас; делайте так в течение тридцати секунд, и простое слово, которое вы сотни раз по­вторяете за день, вскоре начнет казаться вам причудливым и странным. Вы даже не уверены, верно ли его пишете.
        Если такое в течение тридцати секунд может произойти с обычным, нейтральным словом, вообразите, что происхо­дит, когда мы проводим не секунды, а часы, занятые мыс­лями и чувствами о себе, повторяя все это снова и снова, без перерывов, без отвлечений. Подобно часто повторяе­мому слову, эти мысли и чувства тоже начинают казаться странными. Мы утрачиваем ощущение перспективы, про­порций, равновесия.
        Когда часть нашего мира составляют люди, они не по­зволяют нам это сделать. Не оставляют наедине, чтобы мы вращались вокруг своей оси. Отвлекают нас, беспокоят, раздражают - и все это хорошо. Они говорят о себе, и даже если нас это не интересует, даже если они нам скучны или раздражают нас, для нас их присутствие благотворно. Оно срывает нас с нашей постоянной орбиты вращения вокруг самого себя, переводит на более широкую орбиту. Люди нас заставляют объективней воспринимать мир и себя са­мого. Из чистой вежливости мы вынуждены реагировать, говорить что-то, отвечать на вопросы, выражать мнения.
        С людьми лучше проводить больше времени, чем мень­ше. Даже если нам кажется, что люди скучны, раздражают нас, мы напрасно тратим время, они все равно что-то дела­ют для нас: время, проведенное с ними, не потрачено зря. Лучше всего, конечно, проводить время с людьми, обще­ние с которыми стимулирует или, по крайней мере, развле­кает, но если нельзя каждый день есть пирожные, мы едим хлеб и даже сухари.
        Как мы упоминали в другой связи, одиночество способ­ствует усилению тревоги. Одиночество - самая плодород­ная почва для неясного, несфокусированного, всепроника­ющего беспокойства, которое делает нас уязвимыми к хро­нической тревоге. Для одинокого человека все, что угодно, может стать причиной тревоги, почти все способно заста­вить его испытать страх. Люди, которые слишком много вре­мени проводят в одиночестве, обычно вздрагивают, услы­шав звонок в дверь или телефонный звонок. Они всегда на­пряжены, нервы их открыты и уязвимы. Если сознательно они не испытывают тревогу, она сказывается в работе их организма. Они переедают, или у них бывает несварение, или они не способны уснуть. Они меньше заботятся о себе и своем здоровье. Одинокие люди признаются, что не видят смысла в заботе об одежде, еде, квартире. Такими мы иногда кажемся себе, когда остаемся вечером одни. Одинокий чело­век ведет себя равнодушно, то есть большую часть времени он с собой обращается плохо, В клинической практике мы часто встречаемся с такими психологически обеспокоенны­ми людьми; некоторые из них общительны, другие нет, но
больше всего страдают те, что чаше оказываются одни.
        Тупиковый индивидуализм
        Мы часто отождествляем любовь к одиночеству с силь­ной индивидуальностью. Молодые люди особенно склон­ны судить о силе и самостоятельности своей личности в зависимости от того, могут они обходиться без компании или нет. Стремление к одиночеству может быть частью психологического и интеллектуального роста, последним завитком детской эксцентричности. Но это может также превратиться в нездоровую привычку к отчужденности, к отвержению других из страха самому быть отверженным.
        Что я? Кто я? Куда я иду? Каков смысл жизни? - в той или иной форме эти вопросы всегда занимали философов. Основные постулаты экзистенциализма очень привлекают молодых людей - в студенческих общежитиях это почти такая же популярная тема, как разговоры о противополож­ном поле. Когда такие вопросы возникают в группе людей, они способствуют обмену мыслями, но когда они всплыва­ют в одиночестве, они кажутся бледными и похожими на тени - прямая противоположность здоровым мыслям и чув­ствам. В них звучит тревога индивидуализма, не укрепив­шегося в одиночестве, а лишь потрясенного им. Такие во­просы, вероятно, вообще не возникли бы, если бы задаю­щий их активно общался с другими людьми, был с ними связан. Влюбленные юноша или девушка вряд ли будут спра­шивать себя: «Кто я такой? Каков смысл моей жизни?»
        Мы видим множество примеров ошибочного признания индивидуализма как способа одинокой жизни сильной лич­ности. Это своего рода тупиковый индивидуализм, не столько проявление индивидуализма, сколько психологи­ческой отчужденности.
        Представление о себе как индивиде расцветает не в оди­ночестве, но в взаимодействиях с другими индивидами. Можно сказать, что никто не является индивидом в пол­ном смысле слова, если не стал частью другого человека или нескольких человек. Это противоречит математике, но это хороший психологический закон. Когда мы слишком долго находимся в одиночестве, наша личность теряет свои измерения, становится размытой. Мы чувствуем себя более четко определенными, когда воздействуем на других лю­дей, а они на нас.
        Полностью развитый индивид
        Несомненно, индивид наиболее полно реализуется в са­мом глубоком из отношений с другим человеком, с кото­рым находится в гармонии. Это идеал, но не все способны достичь идеала.
        Те, кому удается создать удачный брак, вероятно, бли­же всего подходят к идеалу, но даже очень удачный брак никогда не бывает постоянно спокойным и гармоничным. И не снимает необходимости приспосабливаться к потреб­ностям партнера. Брак, в котором не бывает пробелов и конфликтов, нереалистичен. Мы не можем ожидать подоб­ного совершенства даже в самых близких отношениях. Чем больше сторон у нашей индивидуальности, чем больше в нее включены другие люди, тем лучше, хотя главная дея­тельность может быть сосредоточена на близких отноше­ниях с одним человеком.
        Бывают люди, которым не удается установить такие тес­ные отношения с одним человеком, и тем не менее они жи­вут полной жизнью и вступают в отношения со многими людьми. Они создают вокруг себя целое созвездие привязан­ностей, отвечающих их многочисленным потребностям. Ко­нечно, иногда и им бывает одиноко, но так бывает со всеми.
        Мы можем романтически мечтать об уникальных, всепог­лощающих, всеудовлетворяющих отношениях с од ним-един­ственным человеком, в которых можно найти рай, утрачен­ный Адамом и Евой. Но в реальности новобрачные очень скоро выглядывают из своего рая и приглашают в него друзей и родственников. Даже рай лучше, когда в нем присутствуют, помимо двоих, еще несколько человек, хотя бы потому, что будет кого винить, если возникнут неприятности.
        Отдавать всего себя отношениям с одним человеком опас­но. Эти отношения могут не выдержать, или жизнь заберет одного из партнеров и оставит второго в вечном одиноче­стве. Удачный длительный брак может потребовать такой цены с того партнера, который проживет дольше.
        Полностью развитой индивид, скорее всего, имея цент­ральные отношения в своей жизни, протянул множество щупальцев в другие сферы жизни. И он не ограничивает свои связи только отношениями со сверстниками. У него друзья самые разные: моложе, старше, богаче, беднее, и все они вносят свой вклад в его жизнь, а он - в их жизни. Только такие разнообразные отношения могут защитить долгожителя от одиночества.
        Внутреннее одиночество
        Из вышеизложенного можно сделать вывод: тот, у кого мало друзей, развил мало сторон своей личности. То, что у него нет привязанности ко многим людям, вполне может означать, что он не сумел использовать много потенциаль­ных привязанностей, поскольку именно такие привязанно­сти создают общие интересы и на их основе возникают от­ношения с людьми. И если мы спросим, почему данный индивид не сумел полностью воспользоваться своим по­тенциалом, мы, вероятно, вернемся к недостаткам его са­мой первой в жизни привязанности - привязанности к са­мому себе. Слабое развитие этой основной любви, любви к себе, является обычно первой причиной бедности любви во всех других отношениях и, как следствие, одиночества.
        Одинокая личность не обязательно лишена любви. У нее может быть сильная любовь к идеям, предметам, занятиям - ко всему тому, чем можно заниматься в одиночестве. Такой человек может развить привязанность к немногим людям, иногда к одному-единственному лицу противоположного пола, и эта привязанность будет достаточно сильной, что­бы послужить основой для брака.
        Внешне такой брак может показаться очень благопо­лучным, но этот человек чувствует себя одиноким и в бра­ке. Он не предъявляет требований к тем, кого любит, и не побуждает их требовать чего-то от него. Он считает, что полнее всего проявляет свою любовь, позволяя людям идти своим путем. Он ничего не просит и поэтому может ниче­го не давать.
        В такой жизни мало общения и обмена. Привязанность такого человека к людям, даже к собственной жене и детям, никогда не становится главной в его жизни. Он не спосо­бен соотнести себя с другим человеком, даже самым близ­ким. Он может быть так неуверен в себе, так сомневаться в приемлемости своей любви, что не позволит себе испы­тывать сильные чувства и будет искать убежище в холод­ных, отчужденных формальностях. Или у него могут быть сильные чувства, но он не в состоянии их выразить, боит­ся, что они будут отвергнуты, что над ними посмеются или каким-то образом сделают источником неловкости или боли. И основа всех этих неуверенностей, конечно, неуве­ренность в своей главной привязанности - привязаннос­ти к самому себе.
        Это очень глубокое внутреннее одиночество, от которо­го чрезвычайно трудно избавиться. Одиночество посреди толпы гораздо болезненней, чем в пустыне или на вершине горы, а особенно болезненно оно дома, рядом с женой и детьми. Это поистине трудное одиночество, потому что проявляется в чувстве неадекватности, в неумении обра­титься к другим за сочувствием и пониманием и привлечь их к себе.
        Привычка к людям
        У тех, кто чувствует себя одиноким в браке, - серьезные личные проблемы; у тех, кто одинок, потому что не состо­ит в браке, проблемы другого типа. Одиноки ли они, пото­му что одни? Или они одни, потому что привыкли к одино­честву? Если они захотят, то смогут себе помочь, выработав привычку к людям.
        Это такой простой и очевидный выход, что непонят­но, почему одинокие люди не пользуются им. Сами они указывают на множество причин: слишком заняты рабо­той; нет времени на общение, или они считают людей не­интересными, а большинство отношений - поверхностны­ми и банальными, они требуют большей глубины и интен­сивности, чем способны дать большинство; или они гово­рят, что много раз разочаровывались в людях; люди неиск­ренни, лицемерны, их интересуют только они сами.
        Казалось бы, что это убедительные причины, но мы ви­дим, что это вовсе не причины, а попытки оправдаться. Истинная причина гораздо глубже и далеко не так лестна для человека.
        Иногда мы слышим и такую причину: нет денег, чтобы принимать друзей, как хотелось бы. В обществе, в котором стиль приема тесно связан со статусом, подобная причина возможна. Но если мы на самом деле хотим встречаться с друзьями, недостаток денег нас не остановит. Мы как-ни­будь справимся. Самое важное условие приема - сами люди. Нам не нужен главный зал «Уолдорф Астории»^[35 - «Уолдорф-Астория» - один из самых престижных и дорогих отелей Нью-Йорка, в котором постоянно содержатся президент­ские апартаменты. - Прим. перев.]^, чтобы орга­низовать прием с коктейлями. Обычно мы лучше проводим время в небольших квартирах, набитых людьми, где необя­зательно соблюдать формальности.
        Лучшие приемы как раз неформальные, где у каждого есть какое-нибудь занятие. Один из величайших вкладов американцев в искусство развлечения и организацию при­емов - приготовление пищи во время пикников. Не требу­ется большого мастерства, чтобы дать обед, когда еду до­ставляют из ресторана, а подают ее безупречные официан­ты. Менее совершенный, но гораздо более веселый прием, на котором гости сами накладывают себе и друг другу еду и общаются со всеми.
        Молодые люди в школе, в лагере, в колледже обнаружи­вают, что людей лучше узнаешь и они тебе больше нравят­ся, если вы вместе над чем-то работаете. Большая дружба рождается во времена войн и катастроф, и не только пото­му, что перед лицом опасности люди испытывают более напряженные чувства, но и потому, что они сведены вместе в общих усилиях.
        Если бы нам пришлось писать руководство по антиоди­ночеству для лиц, не состоящих в браке, некоторые прави­ла были бы такими.
        1. Будьте мобильны. Пусть не проходит недели, чтобы вы не пригласили кого-нибудь или не получили приглашения. Если никто к вам не приходит, отправляйтесь куда-нибудь сами. Никакие причины не должны вам мешать. Л юбая воз­можность встречи с людьми стоит вашего времени.
        2. Практикуйтесь в разговорах с новыми людьми. Если необходимо, заранее разрабатывайте начало разговора: что сказать на приеме с коктейлями, на обедах, свадьбах, похо­ронах. Некоторые хозяйки так искусно представляют гос­тей, что гости сразу могут начать разговаривать друг с дру­гом, но не стоит на это рассчитывать. Учитесь представ­ляться и начинать разговор. А еще лучше - научитесь по­буждать другого человека говорить. Самое ценное и одно­временно самое легкое искусство - это умение слушать.
        3. Не отказывайтесь от того, с кем постоянно встречае­тесь, пока не найдете замену. Желание встречаться с людь­ми без привычки - пустая мечта. Продолжайте встречать­ся, не отказывайтесь от свиданий. Хорошо провести время с мужчиной или женщиной своей мечты нетрудно; настоя­щее испытание - хорошее свидание с тем, кто в чем-то отступает от идеала. Поддерживайте в себе привычку при­нимать приглашения.
        4. Женщины могут возразить против предыдущего пра­вила по практическим причинам. Если встречаешься с муж­чиной больше одного раза, он начинает сексуальные при­тязания. Возникает вопрос, как с этим справиться. Каков же ответ? Ответ может быть только таков: научиться справ­ляться с подобной ситуацией - значит научиться быть жен­щиной. Подобная ситуация может потребовать немного больше умения и такта, чем другие, но женщины умеют тактично выходить из самых сложных ситуаций. Многие опытные женщины усвоили правило: обещай мужчине все, но давай только то и только тогда, когда тебе хочется.
        Одиночество хуже
        Может показаться, что в указанных выше правилах про­блема одиночества решается слишком легковесно, но на самом деле они сформулированы очень серьезно. Вырабо­тать привычку к людям - значит найти все возможные спо­собы быть с ними, делать что-то вместе с ними, быть вов­леченным в их дела. Такая привычка легче всего возникает в молодости, но ее можно выработать в любом возрасте и в любых обстоятельствах.
        Для тех, кто пробует выработать ее впервые, она может показаться искусственной. Чувствуешь себя неловко, не­удобно, даже слегка нелепо, как когда впервые пробуешь танцевать, или плавать, или кататься на лыжах или конь­ках. Чем старше мы становимся, тем трудней вырабатывать новые привычки и приобретать новое мастерство - не по­тому что мы утратили способность учиться, а потому, что накапливается больше запретов, усиливается робость и за­стенчивость.
        Но как бы неловко вы себя ни чувствовали при попыт­ках установить контакт с людьми, помните: это не так бо­лезненно, как одиночество. И чем дольше мы живем в оди­ночестве, тем трудней изменить положение. Привычка к людям будет даваться легче, как только вы начнете дей­ствовать. Чем больше людей вас окружает, тем выше веро­ятность, что вы найдете тех, кого сможете полюбить. И лег­че сумеете к ним приспособиться.
        12. ЛЮБОВЬ И ДРУЖБА
        Неудивительно, что великая любовь в истории - всегда любовь между людьми противоположного пола. Любопыт­но отметить, что великая дружба - всегда между людьми одного и того же пола. Присутствие или отсутствие секса в отношениях, конечно, важная проблема, и поэтому приня­то считать, что дружба весьма отлична от любви. Но если любовь - привязанность и дружба - привязанность, хотя это и не делает их одним и тем же, это означает, что у них есть много общего.
        Само слово friendship «дружба» происходит от глагола язы­ка одного из древненемецких племен, и означал этот глагол «любить». Этот язык отразил опыт человечества: общее про­исхождение и дружбы и любви. Как определяет словарь, друг - это «тот, к кому относишься с уважением, кого высо­ко ценишь и любишь, с кем стремишься быть вместе».
        Подобно любви, дружба также обладает большой исто­рической традицией. Дружба обессмертила Давида и Иона­фана, Дамона и Финтия. Каждый готов был пожертвовать жизнью ради друга. Ионафан вызвал смертельный гнев сво­его отца царя Саула, отказавшись предать Давида. Дамон готов был принять смерть вместо друга и едва не погиб, но Финтий, который мог бежать и спастись, вернулся, чтобы умереть. Тирана Сиракуз так поразила эта дружба, что он отменил смертный приговор Финтию и попросил разреше­ния стать третьим в их дружбе^[36 - Давид и Ионафан - персонажи Библии. Дамон и Финтий - жители древних Сиракуз, прославившиеся своей дружбой. - Прим. перев.]^.
        Платоническая любовь
        В некоторых обществах, иных, чем наше, дружба на са­мом деле соперничала по значению даже с любовью муж­чины и женщины. Так было во времена рыцарства в Евро­пе, в золотые дни арабской культуры, в великие годы Древ­ней Греции. Именно о дружбе писал Платон, когда описы­вал идеальную любовь. Однако, как мы увидим, платони­ческая любовь стала означать нечто иное. Впрочем, это произошло много столетий спустя.
        Платон анализировал дружбу примерно так, как мы ус­танавливаем, узнаем предметы. Подобно другим великим философам своего времени и более поздних времен, он за­дался вопросом, откуда мы черпаем знания об окружаю­щем мире?
        Откуда, например, мы знаем, что дерево - это дерево, а автомобиль - автомобиль? Занятые своими делами, мы при­вычно распознаем объекты и на этом успокаиваемся. Но если остановимся и задумаемся, то будем удивлены. Как мы их распознаем? Как узнаем тысячи предметов, с которыми стал­киваемся ежедневно? Они выступают во множестве форм, размеров и цветов; разнообразие, с которым они предстают перед нами, невероятно велико. Однако мы никогда не спу­таем автомобиль с электровозом, собаку с лошадью или даже с кошкой. Идеи представляют еще более поразительную за­гадку. Как мы узнаем любовь или красоту?
        Платон попытался разрешить эту загадку путем введе­ния представления о чистом или идеальном типе, который существует во всех предметах, вопреки разнообразию их внешних форм. Он определил этот тип как внутреннюю сущность вещей. Платонова сущность состоит из призна­ков или характеристик, абсолютно необходимых для пред­ставления о предмете. Эти характеристики составляют, на­пример, «лошадность» лошади, «деревность» дерева, «лю- бовность» любви. В этом принципе сосредоточены всё ха­рактеристики, представляющие сущность конкретного пред­мета или концепта, а все случайные, поверхностные и час­то преходящие, временные признаки игнорируются. Так, когда мы смотрим на роскошный «роллс-ройс» и на подер­жанную машину, мы ни на мгновение не сомневаемся, что и то и другое - автомобили.
        Сущность вещей, которую мы распознаем с помощью органов чувств, является общей для всех вещей такого типа. Иногда такой способ идентификации может привести к зат­руднениям. Когда в Австралии впервые открыли черного лебедя, натуралисты оказались в затруднительном положе­нии, потому что лебеди были известны многие столетия и неотъемлемую часть их представлял как раз белый цвет. Воз­никло сомнение, можно ли называть этих австралийских птиц лебедями. Наконец, ученые договорились называть их черными лебедями, но пришлось исключить из идеала, или лебединой сущности белизну, поскольку она больше в эту сущность не входила.
        Платоническая идея, или сущность первоначально была чисто интеллектуальным или познавательным изобретени­ем, которое помогало идентифицировать или классифици­ровать предметы в окружающем мире. Слово «идеал» не использовалось в этическом или эстетическом смысле как синоним слова «лучшее». История, однако, сыграла шутку, и то, что Платон сознательно исключил из сущности люб­ви, как он эту любовь определял, было понято по-другому и стало считаться самой желанной, или высшей формой любви. То, что Платон исключил секс из сути любви, из тех характеристик, которые необходимы для распознавания любви, побудило людей столетия позже назвать любовь без секса платонической.
        Платон две тысячи лет назад увидел то, что нам ясно сегодня: секс часто имеет очень малое отношение к любви или вообще с ней не связан. Главным мотивом сексуаль­ных контактов часто бывает личное наслаждение. Сексу­ально возбужденный мужчина может даже испытывать вражду к женщине, от которой хочет получить физичес­кое удовлетворение. Есть, конечно, люди, которые испы­тывают другие чувства, и для них секс может стать одним из самых глубоких проявлений любви. Однако те же са­мые люди могут выражать свою любовь в несексуальных терминах. Иными словами, секс и любовь могут быть свя­заны, но во многих случаях они никак не связаны. Платон не мог включить в сущность любви то, что не является ее обязательным признаком. Он считал секс мощной силой, но не верил, что привязанность, которую люди испытыва­ют друг к другу, должна быть обязательно и исключитель­но сексуальной.
        История подхватила эту мысль, когда феодализм рас­цвел веком рыцарства. Развитая в то время концепция люб­ви называется рыцарской. Это романтическая любовь в наи­более экстравагантной форме. Женщина помещалась на пьедестал, и рыцарь служил своей леди, писал ей стихи, любил ее и умирал за нее, а в качестве награды ожидал только одобрительного взгляда или платка, который мог повязать на шлем. Признаками величайшей рыцарской любви были любовь к абсолютно недостижимой женщине и физическое и сексуальное отчуждение от нее.
        Этот аспект любви перешел и в следующий период - период Возрождения, где он получил новый толчок. Рост влияния религии, представленной христианством, побуж­дал все духовное ценить выше физического, плотского. Ве­личайшей из всех женщин и самой святой из них была Дева Мария, а одно из величайших деяний всех времен - непо­рочное зачатие. Это постоянно подчеркивали в своих по­лотнах художники Возрождения. Богоматерь предстает на их картинах не как обычная женщина, но скорее как идеа­лизированная версия женщины. Лицо ее отражает покой, удовлетворенность и любовь. В ее честь называли многие церкви, например, Нотр Дам - собор Парижской Богома­тери. И женщин призывали жить в соответствии с такими возвышенными стандартами.
        Хотя не знающая стыда нагота Древних Греции и Рима продолжала появляться в некоторых скульптурах и карти­нах, преобладающей тенденцией стало прославление не тела, а преданности человека религиозным идеям. Казалось, что даже фиговый листок открывает слишком многое. Не толь­ко Адам и Ева, но весь человеческий род был изгнан из райского сада. Стеснительность и скромность вышли на первый план, укрытие тела стало настоятельной потребно­стью. Даже купание вышло из моды. Секс в сознании лю­дей стал связываться только с похотью и грехом.
        Одновременно с этими переменами начали подчеркиваться чисто религиозные аспекты любви. Ее естественное проис­хождение и выражение сменились более благородными чув­ствами. Вот тогда подхватили представление Платона о том, что секс не является неотъемлемой частью любви, но ради­кально его изменили. Хотя Платон исключал секс из опре­деления любви, отсутствие секса он не считал основным ее признаком. Теперь платоническая любовь перестала быть просто абстракцией или идеей, она начала восприниматься как реальность, как лучшая и более желаемая часть реально­сти, она стала любовью в чистейшей и благороднейшей фор­ме, очищенной от низменных, животных желаний.
        Любовь без секса
        В наши дни платоническая любовь, то есть любовь без секса, больше не считается идеальной между мужчиной и женщиной. Фрейдистская психология даже сомневается в ее существовании. Однако сегодня между мужчинами и женщинами может быть множество разновидностей отно­шений, в которых секс активно не участвует. И это не потому, что у них бесполая любовь. Обычно секс исклю­чается из отношений, потому что эти отношения основа­ны на других аспектах личности или потому что один из партнеров или оба сексуально вовлечены в другие отноше^ ния, то есть они состоят в браке, или кого-то любят, или, наконец, они сексуально не интересны друг другу. В челове­ке существует постоянное, неумирающее сознание: кто перед тобой - мужчина или женщина. И как бы это осоз­нание ни отражалось на поведении людей, оно очень от­личается от сексуального притяжения. Несомненно, не каж­дый мужчина и не каждая женщина становятся сексуаль­но привлекательны друг для другу, хотя всегда сознают сексуальную принадлежность партнера. Между ними мо­жет возникнуть дружба вопреки тому, что история такую возможность игнорирует. По мере того как
социальные роли и функции женщин становятся все менее отличными от мужских, более вероятной и возможной становится и дружба между ними.
        Платоническая, лишенная секса любовь обладает еще одним свойством, привлекательным для молодых людей, еще не готовых к погружению в секс и в последующий брак. Называя свои отношения платоническими, юноша и де­вушка избегают затруднений, которые возникли бы, если бы они открыто признали сексуальный интерес друг к дру­гу. При этом и возможность брака остается такой далекой, что не кажется угрожающей.
        Сегодня подростки по-прежнему играют в платоничес­кую любовь. В первых своих гетеросексуальных встречах они скорее всего чуждаются физических контактов. Они только что вышли из долгого периода сексуальной сегрега­ции, разделения, когда мальчики играли с мальчиками, а девочки с девочками, из того периода, который мы называ­ем латентным. И когда в подростковом возрасте общество наконец разрешает им впервые преследовать сексуальные цели, большинство девушек и некоторые юноши подходят к новым отношениям с большой неуверенностью. Им ком­фортней, когда они перемещают интерес друг к другу на другой уровень. Они вместе выполняют уроки, танцуют, слушают музыку - годится любой предлог для замены глав­ного их интереса друг к другу - сексуального. Избегая сек­суальных желаний и вызванной этими желаниями тревоги, молодые люди обычно считают, что их отношения чисто духовные. И хотя их привязанности друг к другу не хватает ощущения осуществленности, они испытывают компенси­рующие чувства: начинают лучше чувствовать и понимать друг друга.
        Эта неуверенность и робость может сохраниться. Моло­дой человек не решается проявить свои сексуальные чув­ства к девушке, о которой он высокого мнения. У него все еще сохраняется представление о сексе, как о чем-то нехо­рошем: хорошая девушка, по его представлениям, должна такие чувства отвергать. Девушка, занятая собственными конфликтующими желаниями, благодарна ему за то, что он не заставляет ее решать: принимать ей его сексуальные по­ползновения или отвергать.
        Конечно, молодая женщина испытывает собственные сек­суальные порывы. И тем не менее может предпочесть, чтобы ее друг избегал их, а не разжигал. Часто она склонна воспри­нимать это как признак его любви. Как будто он приносит жертву. То, что он оттягивает сексуальные посягательства, доказывает, что он джентльмен и уважает ее. А он и сам испытывает облегчение от того, что она принимает его как «джентльмена» и не побуждает заходить дальше.
        И вот оба находят убежище, договорившись без слов, скрывать истинную природу своего притяжения друг к дру­гу. Вместо того чтобы говорить ей, как она прекрасна, он рассказывает о своей теории, как уничтожить безработицу. Девушка знает, что его увлеченность такими грандиозными проблемами есть лишь робкий способ сказать ей, что он к ней испытывает. Ей достаточно слушать его краем уха, при этом наслаждаться его привлекательной внешностью; ко­нечно, она для него много значит, если он проводит с ней все свое свободное время, обсуждая важные проблемы. Тема обсуждения всегда безличная. Могут обсуждаться семейные проблемы, дружба и даже секс. Но образец всегда один и тот же: интеллектуальное обсуждение заменяет истинную вовлеченность и предшествует ей.
        Иногда начало любви не только открыто бессексуально, но и откровенно «безлюбовно». Например, молодой человек, который очень любит свою мать, может долго не решаться вообще использовать слово «любовь». В глубине души он чувствует, что предает мать, говоря «Я тебя люб­лю» кому-то другому. Точно такую же трудность испыты­вают многие новобрачные, когда к новым родственникам приходится обращаться «мама» и «папа». Слово «любовь» обычно настолько осложнено особыми личными чувства­ми, что ранний опыт его употребления может помешать употребить его снова.
        Тем не менее любовь возникает и вскоре признается все смелей. Если называть ее платонической, это может отсро­чить ее признание, но не возникновение. Она никогда не была привязанностью или любовью без секса. Это любовь, но с подавленным на данный момент сексом. Для молодых людей платоническая любовь кажется менее угрожающей, чем любовь реальная. Они входят в нее и выходят так лег­ко, словно это плавательный бассейн. Платоническая лю­бовь для них - это бассейн, в котором учатся плавать, преж­де чем погрузиться в более глубокие воды. Рано или поздно у их любви возникнет и сексуальный аспект, иначе любовь завянет. В наше время любовь без секса между мужчиной и женщиной - даже не романтический идеал. В лучшем слу­чае это только часть подготовки к будущим отношениям.
        Это не мешает молодым людям во время сексуально по­давленной платонической фазы отношений называть себя друзьями. Хотя со словом «любовь» связано романтическое великолепие, но в нем есть и серьезность, которая застав­ляет откладывать его использование. Подростки называют свои отношения «ходить друг с другом» или «дружить», не используя слово «любовь». Это помогает им держать пер­спективу брака в отношениях на большем удалении.
        Но «дружба» - неправильное название. В данном случае оно используется для обозначения отношений меньших, чем любовь. С другой стороны, некоторые очень легко исполь­зуют слово «любовь», но, конечно, это совсем не обязатель­но означает чувство, которое мы обычно ассоциируем с этим словом. Чисто сексуальные отношения редко распознаются и признаются любовью. Обычно люди просто маскируют и оправдывают свои биологические стремления, говоря, что любят друг друга. В конце концов, любовь облагораживает и может поднять физическое удовольствие на уровень духов­ной осуществленности. В одном из популярных куплетов Хоффенштайна^[37 - Сэмуэль Хоффенштайн - известный американский сценарист, автор сценария фильма «Большой вальс» и др. - Прим. перев.]^ говорится об этом очевидном обмане:
        Если ты любишь меня, как я тебя,
        Мы друзья и обманываем друг друга.
        Несомненно, от такого обмана дружба не выигрывает. Хотя она менее определенна по сравнению с гетеросек­суальной любовью, но может достигать больших высот. Однако в определенной степени она вышла из моды. Мы редко видим фильмы о дружбе. Литература тоже ею пре­небрегает. Обычно в книге только один главный герой, и правило таково: каждый сам за себя. Дружба как будто меньше привлекает наше внимание и вызывает меньший интерес, чем другие отношения. Человек и природа, че­ловек и деньги, человек и мораль и, прежде всего, муж­чина и женщина - вот отношения, которые рассматри­ваются в лучших фильмах и романах. Дружба существует, но она считается чем-то само собой разумеющимся, обыч­ной частью повседневной жизни и никогда как памятник человеческому опыту.
        Правда то, что между мужчиной и женщиной дружба возникает трудней, чем между людьми одного пола. К тому же такая дружба никогда не достигает качества любовных отношений мужчины и женщины. В этом смысле дружба - нечто менее значительное, чем любовь. Ее последствия го­раздо менее сложны. Ничто не может сравниться со слож­ностью и многообразием опыта семейной жизни для тех, кто такую жизнь принимает. С другой стороны, дружба бо­лее ограничена, так что, как бы ни были друзья привязаны друг к другу, они обязательно понимают ограничения и часто ощущают слепые пространства даже в самых живых облас­тях контакта.
        Однако не следует недооценивать дружбу между пред­ставителями одного пола. Секса, конечно, нет, но даже без этой связующей силы и потенциального источника вза­имного наслаждения может возникнуть глубокая привя­занность. Многие мужчины просто не способны на лю­бовь в обычном смысле. Они не гомосексуалисты и не больные. Они могут испытывать сильную любовь в нашем понимании этого термина, то есть испытывать привязан­ность к какой-то цели, и для женщины в их жизни не остается места. Примером может служить человек, увле­ченный исследованиями Антарктиды. Такой человек мо­жет делить с другим мужчиной приключения, а женщина стала бы для него обузой, ее нельзя было бы включить в главный интерес его жизни.
        Многие находят дружбу более совместимой с их образом жизни, чем любовь. Область их выбора: политика, бизнес или наука - не так важна, как степень преданности чело­века своему выбору. Такой человек может влюбиться, всту­пить в брак и обнаружить, что такая обычная привязан­ность приносит ему минимум удовлетворения и часто ме­шает заниматься тем, чем он действительно хочет заняться. И он предпочитает проводить время со своими друзьями в области политики или бизнеса, потому что они часть мира, к которому он сильней всего привязан.
        Это не означает, что любовь и дружба обязательно ис­ключают друг друга. Чаще как раз справедливо обратное. Дружба - разновидность любви и укрепляет и поддерживает способность любить. Любовь между мужчиной и женщиной питается не только собой, ей нужно постоянное подкрепле­ние со стороны других отношений. Мы обогащаем одну сфе­ру своих контактов тем, что привносим из других сфер.
        Какой бы сильной ни была любовь мужчины и женщины, разная роль в жизни неизбежно разделяет их, хотя бы для исполнения профессиональных и домашних обязанностей. В идеале эти периоды разлуки тоже должны приносить удов­летворение, но это невозможно без людей, которые нам не безразличны, без друзей, разделяющих наши интересы и про­блемы. Если мы проводим слишком много времени вдали от людей, это отрицательно сказывается на нашей способности контактировать с ними. Мы теряем гибкость, зацикливаемся на своих привычках, так что даже тот, кого мы любим, начи­нает нас раздражать. С другой стороны, удовлетворение, ко­торое мы получаем от общения с друзьями, позволяет сохра­нять восприимчивость и хорошее настроение. Вдобавок под­линная дружба обогащает нашу жизнь, и мы в свою очередь можем обогатить жизнь любимого человека.
        Хотя, как мы увидим, в обществе существует множество сил, отрывающих нас друг от друга, дружба является есте­ственным продуктом роста. Сложное разделение труда де­лает контакты с другими людьми неизбежными, и на осно­ве этих контактов часто развивается истинная дружба. Мы часто думаем о друзьях как о людях, выбранных нами в противоположность членам семьи, которые просто «дан­ность» нашей жизни. Однако, как и во многих других слу­чаях, это не всегда правда: мы не всегда выбираем друзей.
        Джордж Сантаяна^[38 - Джордж Сантаяна (1863 -1952) - американский философ и поэт, автор трудов по эстетике, философии, поэзии и теологии. - Прим. перев.]^ в своей книге «Разум в обществе» проделывает проницательный анализ дружбы. Используя слово «общество» для обозначенияя связанных друг с дру­гом людей, он говорит о трех типах общества: природном, свободном и идеальном.
        Природное общество включает такие виды дружбы, ко­торые вырастают из сил природы, сводящих людей вмес­те. Предположим, мы живем в небольшом поселке, в швей­царской деревушке, расположенной в долине между дву­мя величественными альпийскими вершинами, и прово­дим здесь большую часть жизни, потому что нам трудно далеко отойти от дома. Привязанности, которые у нас об­разуются, определяются географией. Мы делим радости и горести с жителями деревушки и среди них же выбираем друзей. У нас нет выбора, мы не можем приобретать дру­зей из других мест. И люди, рядом с которыми мы вырос­ли и продолжаем жить, становятся для нас самыми подхо­дящими друзьями.
        У всех бывают такие друзья. Те, кто учатся в одном кол­ледже, живут в одном общежитии, часто становятся друзь­ями в результате стечения обстоятельств, которые физи­чески свели их. Они могут быть или не быть очень хоро­шими друзьями, но часто сохраняют дружбу на всю жизнь, просто потому что случай свел их в самый волнующий период жизни. И такая дружба может принести большое удовольствие. Однако очевидно, что это дружба - не чис­то свободный выбор.
        Свободное общество Сантаяны ближе к тому, что мы считаем ничем не ограниченным выбором друзей. Членами такого свободного общества являются люди, которые вы­бирают друзей на основе общих интересов или защиты об­щего дела. Люди встречаются и с удовольствием обнаружи­вают совпадения: оба любят теннис, Моцарта, современ­ную поэзию и древнюю историю. Их охватывает энтузиазм от одних и тех же конкретных занятий. Они имеют общих знакомых, их работа может быть родственной или, нако­нец, они просто легко и охотно вместе смеются, и потому им хочется быть друг с другом.
        Наконец, существует идеальное общество. Здесь отно­шения основаны не только на общих интересах, которые могут оказаться временными, преходящими или даже три­виальными, но и на идеальных ценностях, на которых ос­нована человеческая жизнь. Люди могут быть уже много столетий мертвы и тем не менее остаются среди наших иде­альных друзей. Сам Сантаяна - дорогой друг для тех из нас, кто с удовольствием и пользой читал его книги и при­держивается тех же философских взглядов. Идеальное об­щество, как свидетельствует его название, сводит людей благодаря общим идеалам. В философским смысле слова они защищают одно и то же.
        У всех нас возможны все три типа дружбы одновремен­но. Все мы члены природного, свободного и идеального об­ществ. К несчастью, многие из нас слишком много време­ни проводят в природном обществе, которое возникает на основе минимальной возможности выбора и приносит меньше удовлетворения, чем другие два типа дружбы. Мы не много времени и внимания уделяем сознательному выбору друзей. Мы проводим время с теми, кто живет на той же улице, работает в том же офисе, участвует в том же родительском комитете. Мы разговариваем с такими людьми, нам может нравиться их общество и у нас даже могут быть общие интересы, но не мы их выбрали и не они нас. К сожалению, обычно мы не развиваем идеаль­ную дружбу, глубокие психологические и эмоциональные отношения, которые составляют дружбу в ее лучших про­явлениях.
        Наша социальная жизнь часто лишена подлинной глу­бокой дружбы. Муж и жена часто жалуются друг другу, что они всегда встречаются и обедают с одними и теми же людь­ми, причем это не обязательно те, которых они хотят ви­деть. Мы все становимся добычей природных сил и прово­дим свободное время с людьми, с которыми познакоми­лись благодаря случаю или географии, а не по сознательно­му выбору. Эти люди нам нравятся, мы находим с ними общие интересы, мы радуемся их обществу, а они радуются нашему, но мы не извлекаем из этих отношений глубокое удовлетворение, какое может принести дружба. Мы возвы­шаем наше общество от природного к свободному, но оно недостаточно свободно, чтобы стать идеальным.
        Использование дружбы
        Искусство дружбы стоит культивировать, ибо дружба может быть использована по-разному. Французский ци­ник Ларошфуко^[39 - Франсуа де Ларошфуко (1613 -1680) - французский писатель-моралист. Главное его произведение «Размышления, или Мо­ральные изречения и максимы» - философский итог наблюде­ний над нравами французской аристократии. - Прим. перев.]^ писал, что люди испытывают злорадное удовольствие от бед своих друзей. Но люди верят в то, что истинная дружба проверяется в трудностях. Одно из боль­ших достоинств дружбы - возможность поделиться свои­ми бедами, когда в этом есть необходимость. Еще одно ее достоинство в том, что она не так всепоглощающа и не так требовательна, как гетеросексуальная любовь. В лучшем случае это ограниченное партнерство, и именно этот огра­ниченный характер дружбы дает нам свободу: когда нам нуж­ны друзья, мы к ним обращаемся и они не обижаются, если в других случаях мы предпочитаем оставаться наедине.
        Это не означает, что у дружбы не бывает трудностей. Друзья могут не соглашаться и ссориться. Друзья многого требуют друг от друга, и часто эти требования приводят к напряжению в отношениях. Но дружба гибка. Друзья могут сближаться и отдаляться. Они могут встречаться часто или подолгу не видеться. Они могут обращаться друг к другу за сочувствием и помощью, а могут какое-то время идти раз­ными путями.
        Дружба в идеале не только начинается со свободного выбора, который делают два человека относительно друг друга, но и продолжается по выбору. Друзья по собствен­ному желанию определяют тон своей дружбы. Ее глубина, напряженность меняются в соответствии с их желаниями и потребностями, с их готовностью или способностью отве­чать друг другу.
        Бывает интенсивная и требовательная дружба, а бывает такая легкая, спокойная, что друзья обращаются друг к другу в поисках отдыха от других отношений. Друзья-мужчины часто встречаются регулярно, чтобы получить передышку от более интенсивных и требовательных отношений в бра­ке. Это не значит, что они не любят своих жен и детей. Это значит только, что хорошо время от времени расслабиться, положить ноги на стол или прислониться к стойке бара и поговорить о политике или о чем угодно с верным другом; с ним не нужно вечно быть настороже по деловым, статус­ным или психологическим причинам; с ним тебя лично ничто не связывает, кроме обмена мнениями и разными забавными случаями.
        Женщины ищут общества подруг с той же самой целью. Они расслабляются и наслаждаются разговорами о покуп­ках. Таким образом, дружба - это форма любви, в которой нет или почти нет напряжения. Это любовь расслабленного типа, отдых от напряженных отношений, которые нам нуж­ны, которых мы хотим, но которые невозможно поддержи­вать ежечасно и ежеминутно.
        К тому же друзья наполняют нашу жизнь ощущением товарищества, какое не может дать самый удачный брак. Интересы супругов во многих отношениях совпадают, но не могут совпадать во всем.
        Во-первых, в нашем обществе интересы до определен­ной степени делятся в зависимости от пола. Это может быть справедливо не для всех человеческих культур. Может быть, в какой-нибудь оруэлловской^[40 - Джордж Оруэлл (1903 -1950) - английский писатель, знаме­нитый автор политической сатиры «Скотный двор» и антиутопии «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». - Прим. перев.]^ культуре будущего женщи­ны будут делать все то же, что и мужчины, а биологическую роль обоих полов будут исполнять автоматы с пробирками, и тогда разница между полами, которая вносит такое раз­нообразие в нашу жизнь, исчезнет.
        А пока мы можем наслаждаться разницей между пола­ми, когда бываем вместе, но и преследовать собственные интересы в обществе представителей своего пола, своих друзей. Мужчины играют в гольф или покер, женщины встречаются за ланчем, ходят на дневные спектакли или по магазинам, и, возвращаясь домой, те и другие чувствуют, что раздельная деятельность их освежила.
        Как у индивидов, у них есть свои индивидуальные инте­ресы. Муж, музыкант-любитель, может играть с друзьями струнные квартеты, а жена, любитель-художник, рисовать в обществе подруг. Некоторые замечательные жены совер­шенно не интересуются рыбалкой, футболом, политикой, а преданные мужья равнодушны к маджонгу^[41 - Маджонг - старинная китайская игра. - Прим. перев.]^, моде и выра­щиванию цветов.
        Чем богаче личность, тем больше у нее интересов и тем более необходимы ей друзья.
        Некоторые более глубинные возможности использования дружбы
        Дружба обладает ценностью, которая затрагивает более глубокие интересы личности, чем общие хобби и расслаб­ленное общение. Существуют глубинные психологические возможности использования дружбы в нашей жизни.
        Друзья помогают нам справиться с тревогой. Тревога до определенной степени свойственна нам всем. Наиболее желательное решение - любовь и брак, но и в эти отноше­ния мы вносим тревогу, и сами по себе они способны по­рождать тревогу. Друзья, особенно дружеские группы или кружки, - отличное противоядие от тревоги. В группах «я» индивида расширяется, в группе чувствуешь поддерж­ку союзников. Встречаясь вечером с друзьями, мы смеем­ся, спорим, танцуем, играем, обсуждаем какие-нибудь про­блемы - занимаемся общей деятельностью, которая нра­вится друзьям. Какова бы ни была эта деятельность, мы становимся частью группы и наша тревога ослабевает, вре­менно отходит в сторону.
        Друзья помогают нам объективней относиться к себе. Человек, у которого неприятности, которому больно, кото­рый чем-то встревожен, чем-то рассержен или просто угне­тен, недоволен миром, своей судьбой, по1ружается в себя. У него в голове мелькают одни и те же напряженные мыс­ли, бесконечная долгоиграющая пластинка, до тех пор пока все его мысли не окрашиваются этой эмоцией. А если че­ловек с друзьями, он отрывается от сосредоточенности на себе. Друзья снимают иглу с дорожки.
        Возможно даже, что игла переместится на другую до­рожку. Друг говорит о себе, и ты начинаешь думать о нем, а не о себе. И когда он заканчивает рассказ о своих бедах, собственные неприятности могут показаться незначитель­ными. Часто встреча с встревоженным другом вызывает такую озабоченность, что собственные беды, которые час назад казались такими страшными, становятся легче возду­ха. Они просто улетают.
        В групповой терапии мы обнаружили, что люди испы­тывают огромное облегчение от простого открытия, что они не исключение, что другие люди сражаются с теми же про­блемами, делают те же ошибки, страдают от таких же ран и ушибов. Дружба может послужить той же цели.
        Есть возможность получить пользу от ошибок друзей. Гарантии здесь нет, но такое может случиться. Мы можем даже воспользоваться умом друзей. И в самом крайнем слу­чае друг может послужить своего рода резонатором. Иногда разговора о собственных бедах с преданным другом бывает достаточно, чтобы так осветить проблему, что мы неожи­данно находим решение. Иногда лучшим средством от бед становится друг, способный внимательно выслушать.
        Дружба в своем лучшем виде - это свободная ассоциа­ция равных, осуществляемая по свободному выбору. Дру­зья помогают друг другу потому, что хотят этого, а не пото­му, что обязаны. Конечно, и тут есть исключения. Иногда ищут дружбы с человеком, который способен помочь в де­лах, или знает нужных людей и способен протолкнуть нуж­ное решение, или знаком со многими девушками и может устроить свидание. Это не дружба, это поиск возможнос­тей. Ничего особенно дурного нет в том, чтобы просить об услугах или оказывать их. Мы делаем это в бизнесе и в социальном общении ежедневно. Мы все оказываем раз­личные услуги друг другу. Но не это мы называем дружбой.
        Дружба существует ради самой себя. Друзья верны друг другу, помогают друг другу не потому, что надеются то же самое получить взамен, а потому что любят друг друга.
        Как вскормить дружбу
        Итак, дружба поистине ценна. Люди доказывают это тем, что постоянно завязывают дружеские отношения. Они мо­гут жаловаться на друзей, но одновременно и радуются им.
        У некоторых друзей очень много. У других всего несколько, но их дружба глубокая и прочная. Как развивать дружбу? Развитие дружбы требует преодоления многих разделяющих сил - и в обществе, и в нас самих. Эти силы удерживают нас на расстоянии друг от друга. Это нелегко. Это означает сме­ну отношения к себе и к миру. Легко усвоить технические приемы поведения, которые позволяют завоевать дружбу, но если мы сохранили неуверенность и страх, как мы можем заставить себя так вести? Первый шаг к дружбе - это рас­крыться. Но это одновременно и самый трудный и пугаю­щий шаг для застенчивого, неуверенного в себе человека.
        Беда также и в том, что застенчивость и неуверенность окружающими часто воспринимаются как снобизм. Чело­век, неуверенно чувствующий себя в обществе, настроен оборонительно по отношению к другому, и они обвиняют друг друга в надменности и высокомерии, которых оба не испытывают. Если бы один из них просто сумел улыбнуть­ся, лед мог бы растаять. Но трудно вести себя по-дружески, если не испытываешь дружеских чувств. Человек хотел бы иметь друзей, но испытывает не дружеские чувства, а тре­вогу из-за того, что его могут отвергнуть, отнестись к нему пренебрежительно. К несчастью, молчание и социальная отчужденность подкрепляют подобные чувства. Повторе­ние даже бессмысленных слогов обязательно вызвало бы ответную реакцию. А как только возникает взаимодействие, пусть очень поверхностное, сближение не кажется таким болезненным.
        Чем меньше мы замыкаемся в себе, тем больше людей встречаем на каком-то уровне своих интересов. Самый лег­кий способ возникновения дружбы - совместное удоволь­ствие или общее дело. Люди, которые интересуются одним и тем же, могут заинтересоваться и друг другом.
        Нужно захотеть сделать первый шаг навстречу. Общий интерес или деятельность автоматически не перерастают в дружбу. Два человека могут совместно месяцами работать над каким-то общим делом или в политической кампании. Они могут понравиться друг другу, им будет нравиться со­вместная работа, но, подобно рельсам, они могут просто идти параллельно друг другу и никогда не встретиться, ни­когда не сблизиться настолько, чтобы между ними возник­ла дружба. У них всего лишь «деловые контакты», как точ­но, но несколько бесчувственно говорят на Мэдисон-авеню^[42 - Мэдисон-авеню - проспект в Манхэттене, в Нью-Йорке, на котором располагалось множество рекламных агентств. Остается символом торговой рекламы. - Прим. перев.]^. Они не становятся друзьями.
        Футбольные болельщики могут сезон за сезоном сидеть рядом друг с другом, смотреть одни и те же игры, болеть за одну и ту же команду, но никогда не разговаривают друг с другом. При третьей или четвертой встрече они могут кивнуть друг другу, но не сделают ни шага дальше, чтобы посмотреть, нет ли у них чего-то еще общего, кроме сосед­них мест на трибунах.
        Чтобы заводить друзей, нужно по-дружески вести себя. Если у нас не выработалась привычка к принятию самих себя и других людей, общественные контакты не вознаградят нас достойными отношениями. Нужно начинать с того, чтобы попытаться найти в людях, в незнакомых людях то, что нам нравится. Когда я был маленьким мальчиком, мама говорила мне: «Даже часы, которые стоят, два раза в сутки показывают правильное время». Если у нас есть терпение, если мы внима­тельны, мы сможем уловить момент в каждые двенадцать ча­сов, когда остановившиеся часы показывают верное время.
        Я был гораздо старше, когда понял смысл этой нехитрой домашней мудрости. Даже те, кто как будто всегда ошиба­ются, тоже могут быть иногда правы. Требуется терпение и внимание, чтобы дождаться, когда они продемонстрируют какой-то свой привлекательный аспект. Нужно хотеть об­наружить в незнакомом человеке что-то хорошее. Его дело - проявить себя как личность, но наше дело - побудить его к этому. Одна и та же партитура исполняется разными ор­кестрами по-разному, в зависимости от дирижера. В каж­дом человеке найдется что-то привлекательное, если мы постараемся это обнаружить.
        В самых неожиданных встречах может возникнуть мо­мент благотворного общения. У двух человек может не быть ничего общего, но одна общая черта у них обязательно есть: они люди. Обнаружить проявление человечности в собе­седнике всегда приятно, это надолго запоминается. Такие исключительные моменты возникают в исключительных обстоятельствах, например, на войне.
        Общие военные испытания приводят людей к прочной и длительной дружбе. Вернувшись к гражданской жизни, они могут обнаружить, что у них нет ничего общего, и они не смогут общаться ежедневно, но они узнали друг друга в трудностях и опасностях и уважают друг друга. Они будут готовы пойти на все, чтобы помочь старому другу, если тот будет нуждаться в их помощи. Они не выбирали друг друга, но узы дружбы возникли у них в результате общих челове­ческих потребностей в трудных обстоятельствах.
        Конечно, не нужно ждать катастрофы, чтобы проявить эту общую человечность и завести друзей. Не нужно силь­ного внешнего давления, достаточно готовности к дружбе.
        Защищая дружбу
        В зависимости от того, как мы обращаемся с дружбой, она может прочной или зыбкой. Те же невротические тенденции, которые могут вмешаться в любовь, способны испортить и дружбу. Хорошие друзья пользуются друг другом по-разному. Можно обратиться к другу в минуту подлинной необходимо­сти и попросить о помощи. Можно использовать друга, когда это удобно. Друзья нужны для уверенности, для того, чтобы рассказать о своих бедах, и иногда мы в этом отношении ис­пользуем друзей безжалостно. Само по себе это хорошая про­верка дружбы. Мы можем превратить друга в свалку собствен­ных несчастий, когда они нас одолевают. Но счет все равно сравняется, потому что, когда для друга настанут тяжелые вре­мена, мы готовы служить ему такой свалкой.
        Это не вызывает напряжения в дружбе. Дружба стано­вится напряженной, когда между друзьями нет равенства, когда один друг использует другого, но сам не хочет быть использованным. Дружбе причиняется вред, когда один из друзей господствует над другим или эксплуатирует друга ради удовлетворения какой-то своей невротической потреб- ности. Мы не испытываем прежних чувств к другу, кото­рый выливает на нас свои беды, но забывает поделиться хорошими известиями.
        Дружба страдает, когда мы становимся слепыми и бес­чувственными к друзьям. Иногда в хорошие минуты друж­бу принимают как нечто само собой разумеющееся. Не об­ращают внимания на то, что человек многое вкладывает в дружбу, и такая невнимательность может причинять боль. В других случаях сильные чувства просто не разделяются. Тяжелые испытания возможны не только в любви, но и в дружбе. Высокомерная маленькая принцесса в сказке Ос­кара Уайльда «День рождения инфанты» демонстрирует свое равнодушие к чувствам других людей и приказывает: «На будущее время, пожалуйста, чтобы у тех, кто приходит со мною играть, не было сердца!»^[43 - Пер. 3. Журавской. - Прим. перев.]^
        Мы изучаем искусство дружбы с самого раннего возрас­та. Если у родителей есть друзья, если у нас в детстве есть приятели по играм и если нам разрешают приглашать их в дом, мы вполне можем рассчитывать на хорошую дружбу во взрослой жизни. Некоторым из нас, у кого не было та­кого раннего благоприятного опыта, придется больше ра­ботать, чтобы завести дружбу. Как и в любви, в дружбе от­ражаемся мы сами; дружба - одна из разновидностей на­шей любви и часть нашей биографии. Много у нас друзей или мало, но мы знаем, что они могут стать источником радости. Мир без друзей поистине мрачен и уныл.
        13. РОМАНТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ
        Две характерные черты отличают человека от низших животных форм: во-первых, мы пьем, когда не испытываем жажду, и, во-вторых, у нас нет брачного сезона. Мы занима­емся любовью и находим себе пару на протяжении всего года.
        И хотя справедливо, что у любви нет времени года, но один сезон считается особенно с ней связанным. Весной воображение молодого человека легко сворачивает на мыс­ли о любви. Конечно, это особая любовь, для которой вес­на создает превосходную декорацию. Мы называем такую любовь романтической.
        У разумных людей романтическая любовь часто вызыва­ет неодобрение. Она импульсивна, преувеличена, иррацио­нальна и часто неблагоразумна. Она отвергает реальность и питается иллюзиями. Она непостоянна, часто кратковре­менна и может закончиться разочарованием. Это времен­ное помешательство. И однако даже для самых разумных среди нас она обладает непостижимой притягательностью. Если мы ее никогда не испытывали, нам хочется испытать, а если испытывали, то вспоминаем о ней с нежной но­стальгией. И если мир любит любящих, то именно тех, кто любит романтической любовью.
        Любой аспект человеческого поведения, демонстрирую­щий явные противоречия, заслуживает рассмотрения, а по­скольку это аспект любви, то и поведение, и иррациональ­ная реакция на него требуют нашего внимания.
        Почему романтическая любовь при всей своей очевид­ной неразумности так привлекательна? А может, стоит вна­чале спросить: что такое романтическая любовь?
        Хотя ее возникновение наиболее очевидно связывается с временем расцвета рыцарства, лишь много столетий спу­стя романтическая любовь получила свое наиболее здравое выражение. В конце XVIII столетия, на исходе Века Разу­ма, появилось слово «романтизм» для обозначения особого образа жизни и любви. Романтическая эра с ярким своеоб­разием расцвела в первые десятилетия XIX века. А потом, почти за одну ночь, сменилась материализмом научной и промышленной революции и больше никогда не достигала той философской респектабельности, которой очень недол­го отличалась. Однако она принесла великолепные плоды, которыми мы наслаждаемся и сегодня, особенно в музыке и поэзии. Шуберт, Бетховен, Брамс, Шелли, Ките, Бай­рон - все это часть нашего романтического наследия.
        Мятежная романтика
        В свое время романтика была восстанием против клас­сицизма. В XVIII веке моден был классицизм, в это столе­тие все преклонялись перед разумом, порядком и сдержан­ностью формы.
        Сегодня мы используем слово «классический» для обо­значения образца, самого полного воплощения какого-либо типа. Врач говорит о классическом образце болезни; он может с энтузиазмом даже назвать его прекрасным - к от­чаянию пациента, который это случайно услышал. Врач имеет в виду, что это образец болезни, в котором отчетливо проявляются все ее симптомы и которая протекает в стро­гом соответствии с характерным описанием. Но гораздо чаще, будучи больны, мы проявляем только некоторые симптомы болезни, но далеко не все, и можем при этом демонстриро­вать симптомы чего-то еще. Всякая болезнь протекает ин­дивидуально, и это затрудняет для врача постановку диаг­ноза. Очень редко представляем мы ему классические об­разцы своих болезней.
        Классицизм проявлялся в стремлении достичь стабиль­ности, порядка, предсказуемости. Проверенные временем формулы, убеждения и классификации были приняты как основа для достижения в жизни желаемой гармонии. Ро­мантизм превозносил противоположность этой упорядочен­ности. Романтики протестовали против ограничений фор­мы и классификации, они стремились не к типичному, а к индивидуальному, не к обычному, а к необычному и кра­сочному. Они отказывались от дисциплины разума ради выражения чувств и эмоций. И наконец дух романтизма отвергал жесткий мир реальности и позволял воображению погрузиться в экстравагантный и нереальный мир фанта­зии. Романтики не только оседлали крылатого коня - они бросили поводья ему на шею и пустили свободно лететь. Они парили в высотах экстаза, погружались в глубины от­чаяния. Никакие преувеличенные чувства не казались им слишком сильными. Опыт стал романтической реальнос­тью жизни, а разум - лишь бледным напоминанием о ней.
        Появляется Мефистофель
        Гигантом романтической эпохи был Гете, в его личности воплощена вся противоречивость того времени. Подобно гиганту, он возвышался в обоих мирах: в мире разума, поро­дившего век науки, и в мире страсти и поэзии. Гете внес вклад в науку своей блестящей классификацией ботаничес­ких форм и значительными открытиями в области оптики. В то же время он написал полный страсти роман «Страдания юного Вертера», который, говорили, поднял настоящую волну самоубийств молодых влюбленных по всей Европе.
        Бессмертное творение Гете «Фауст» подвело итог пери­оду романтизма. Фауста мы впервые встречаем стариком.
        Он посвятил свою жизнь науке. Все его годы были отданы классическому порядку, сдержанности, контролю, предска­зуемости, использованию разума и способности понимать. Он знает все, что можно узнать. И тем не менее чувствует, что упустил нечто существенное, от него уклонилось сердце. Он не овладел ни вселенной, ни самим собой. Он говорит:
        Однако я при этом всем
        Был и остался дураком.
        Но знанья это дать не может,
        И этот вывод мне сердце гложет^[44 - Здесь и ниже цитаты из «Фауста» даются в переводе Бориса Пастернака. - Прим. перев.]^.
        Сомнения и остро воспринимаемое сознание своей неосуществленности - поле деятельности дьявола, и, конеч­но, появляется Мефистофель. Он искушает Фауста, призы­вает его отказаться от разума, и тогда перед ним откроется подлинная жизнь. Фауст уходит, чтобы обдумать сделку, которую ему предстоит заключить, а Мефистофель тем вре­менем надевает его плащ и дает новому студенту «советы», как правильно устроить жизнь.
        Все в мире изучив до звезд,
        Все за борт выбросьте позднее.
        Зачем трудить мозги напрасно?
        Валяйте лучше напрямик.
        Кто улучит удобный миг,
        Тот и устроится прекрасно.
        И затем добавляет строки, которые, вероятно, наиболее кратко и в то же время полно формулируют смысл роман­тизма в литературе:
        Теория, мой друг, суха,
        Но зеленеет жизни древо.
        Как мы знаем, Фауст, пожертвовав своей бессмертной душой, ухватился за возможность вернуться в мир чувств и страстей, в мир, который не дал ему разум.
        Романтизм подобен любви
        Все, что было сказано для определения термина «ро­мантик», в равной степени может быть принято за опреде­ление любви.
        Люди думают о любви как о проявлении свободного выбора, как о выражении своей индивидуальности. Никто за нас не выбирает нашу любовь. Мы можем попросить друга устроить нам свидание, но когда дело доходит до влюбленности, решающую роль играют наши желания и чувства. Нам приходится даже бороться со своим разумом и рассудительностью. Разве возможна рациональная лю­бовь? Ум не имеет к любви никакого отношения. Как го­ворится, у сердца свой ум. Любовь для нас означает не­обыкновенное чувство, слишком сильное, чтобы мы мог­ли с ним справиться. Влюбленные забывают есть и спать, переходят улицу, не обращая внимания на светофор и скрип тормозов, не думая об опасности, заходят в метро с рас­крытым зонтом.
        Любовь - это нечто такое, что мы не можем контроли­ровать, удержать в себе. Это наше высшее желание, вели­чайшее из переживаний. И когда это случается с нами, любовь всегда уникальна и неповторима. Любящие в разга­ре чувств уверены, что подобной любви никто в мире ни­когда не испытывал.
        Кто может описать ее?
        Все характеристики, которые мы обычно приписываем любви, на самом деле относятся только к одному виду люб­ви - романтической. Мы не найдем описания этой любви ни в книгах по психологии, ни в литературе по общественным наукам. Причина очевидна. Все романтическое по самой сво­ей природе не поддается определению. Самое большее, что можно сказать, это то, что романтическая любовь плохо готовит к браку; впрочем, подойдя к концу главы, мы мо­жем с этим утверждением и не согласиться.
        Однако интерес к романтике так велик, что оправдывает усилия понять ее полнее. И если ученые отказываются изу­чать такую любовь, обратимся к художникам. И тут найдем все, что мы хотели узнать о романтической любви, и даже гораздо больше. Наиболее красноречивы в этом отноше­нии оказываются поэты. Они проанализировали все осо­бенности такой любви вплоть до последнего вздоха.
        Первое, что говорят нам поэты, это то, что бесполез­но стараться понять любовь, нет смысла использовать здесь разум, чтобы осознать жизнь и любовь. Жизнь и любовь просто происходят. Так говорит нам мастер по изготовлению шатров Омар^[45 - Омар Хайам (1048 -1123) -г персидский поэт и философ. Наи­более известное произведение Омара Хайама - знаменитые чет­веростишия, рубаи. - Прим. перев.]^ в своем прославленном «Рубайате»:
        Некий круг заключил наш приход и уход,
        В конца и начала никто не найдет.
        И никто еще верно сказать не сумел нам:
        Мы откуда пришли? Что за гробом нас ждет?^[46 - Пер. Н. Стрижкова. - Прим. перев.]^
        Он не знает, почему он здесь, кто поместил его сюда и куда пойдет отсюда. Он ничего не знает. События просто происходят.
        Таким образом, романтический влюбленный не только невежествен, он нелюбопытен. Он не знает и не хочет знать. Он принимает свое невежество не в отчаянии или покор­ности, но со своеобразной радостью. Поскольку он не зна­ет и не хочет знать, он свободен от своего мыслящего ума, свободен в выражении своих чувств, которые могут унести его куда угодно.
        Он волен следовать за своими желаниями. В романти­ческой любви мы ощущаем острейшее осознание своих желаний, и эти желания приобретают ценность, какой не бывает в классицистической литературе. Это не материаль­ные желания: романтическому возлюбленному не нужно ничего из того, что мир считает достойным желания. Снова приведем строки Омара, его наиболее цитируемое четверо­стишие:
        О если б, захватив с собой стихов диван,
        Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман,
        Мне провести с тобой денек среди развалин -
        Мне позавидовать бы мог любой султан^[47 - Пер. О. Румера. - Прим. перев.]^.
        Самое скромное существование, самые малые удобства - если их вообще можно так назвать - рай, если делишь их с любимой. Никаких мыслей о комарах или о муравьях в хле­бе. Никаких мыслей о холоде в дикой местности или о выж­женной солнцем пустыне. Ничего из этого даже не мелькнет в мыслях влюбленного. В его сознании есть место только для одного - для его желания. Знаменитое четверостишие остается самым ярким выражением романтического жела­ния, а не утверждением реальности.
        Реальность угнетает
        Он мечтает о своем рае, об удовлетворении своего жела­ния. В романтической любви всем позволено мечтать. Ро­мантическая любовь имеет отношение только к нашим меч­там и желаниям, к миру нашей фантазии. В романтической любви мы сторонимся реальности, потому что реальность угнетает и сдерживает. Омар говорит:
        Если б мне всемогущество было дано -
        Я бы небо такое низвергнул давно
        И воздвиг бы другое, разумное небо,
        Чтобы только достойных любило оно!^[48 - Пер. Г. Плисецкого. - Прим. перев.]^
        Реальность - недостойная суть вещей, реальность нена­вистна, и он уничтожил бы ее, если бы мог. Он удаляется в мир, который сам сотворил, в мир своего желания. В конце «Оды соловью» Ките спрашивает: «Мечтал я? Или грезил наяву?» И гадает: «Проснулся? Или это снова сон?»^[49 - Джон Ките (1795 -1821) - один из самых известных англий­ских поэтов-романтиков. Стихи даются в переводе Г. Кружкова. - Прим. перев.]^.
        Для романтического влюбленного это очень уместный вопрос. Большую часть времени он не может сказать, видит ли он сон или грезит наяву. Как мы знаем, некоторые из романтиков принимали опий. Существуют некоторые сви­детельства того, что, с точки зрения социальной и медицин­ской, такой обычай был тогда более приемлем, чем сегодня. Для романтиков любое переживание было частью реальнос­ти, даже если оно было вызвано наркотиками, алкоголем, сном или просто повседневным существованием. Человек, принимающий опий, обнаруживал, что с его помощью мо­жет улетать в такую реальность быстрей и легче. Говорят, Колридж написал «Кубла-хан, или Видение во сне», очнув­шись от опиумного сна, и в стихотворении отразилось это необычное состояние^[50 - Сэмюэл Колридж (1772 -1834) - известный английский поэт- романтик. Отрывки из его стихотворения даются в переводе Кон­стантина Бальмонта. - Прим. перев.]^. Он начинает так:
        В стране Ксанад благословенной
        Дворец построил Кубла-хан,
        Где Альф бежит, поток священный,
        Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,
        Впадает в сонный океан.
        И дальше:
        Какое странное виденье -
        Дворец любви и наслажденья
        Меж вечных льдов и влажных сфер.
        И наконец:
        Затем, что вскормлен медом он
        И млеком рая напоен.
        Поистине удивительный отход от реальности. Обычно мы совсем не так выражаем свои желания и наши чувства не погружаются в мир такой фантазии. Но мы ненамного отстаем от поэта. Задача поэта - выразить то, что мы чув­ствуем, но не смеем высказать. Он облекает наши желания в слова; он берет нас за руку и переносит в мир мечты, чтобы мы жили в нем, пока длится стихотворение, - как Мефистофель показал Фаусту мир любви и страстей.
        Страдать и умереть ради любви
        Романтик не в силах изменить угнетающую реальность, он может бежать от нее только в мечтах, и потому страдает. Страдание - существенный элемент романтической люб­ви, без страдания любовь не была бы подлинной и не могла бы так называться. Чтобы понять романтическую любовь, мы должны понимать не только то, что влюбленный стра­дает, но и то, что он делает это охотно. Он готов страдать. Его страдания сладки, они приносят ему наслаждения. Он гордится ими. Он бережет свои страдания. Ките пишет:
        И в сердце - боль, и в голове - туман,
        Оцепененье чувств или испуг,
        Как будто сонный выпил я дурман
        И в волнах Леты захлебнулся вдруг^[51 - Ода соловью. Пер. Г. Кружкова. - Прим. перев.]^.
        Еще раньше участник гражданской войны XVII века Ро­берт Геррик^[52 - Роберт Геррик (1591 -1674) - один из самых замечательных английских лирических поэтов, которого почти не переводили на русский язык. - Прим. перев.]^ гораздо мрачней описал не только страдания романтика, но и его смерть:
        Любовь привела меня в тихую рощу
        И показала мне дерево.
        На нем кто-то повесился от любви,
        И дерево протянуло мне «твист».
        «Твист», или петля, делался не из обычной веревки, а из шелка и золота, это было изящное, но смертоносное ору­дие. И в каких же наиболее грандиозных обстоятельствах способен опуститься занавес оперы? Смерть - лучшая куль­минация для романтического влюбленного. Он мечтает о том, чтобы умереть от любви, и многие - по крайней мере в романтической литературе - совершают этот драмати­ческий шаг, превращая мечту в реальность.
        Но это уже крайность. В самые напряженные романти­ческие моменты сегодня мы не думаем о смерти от любви. Всякого, кто так поступит, мы сочтем не романтиком, а больным. Поэты, однако, идут по этому пути до логическо­го конца и извлекают из заключительных сцен душеразди­рающие эмоции до последней капли.
        Подумайте о любви-смерти Изольды, вздымающей в эк­стазе сопрано над шепотом оркестра^[53 - Речь идет об опере Вагнера «Тристан и Изольда». - Прим. перев.]^. Вспомните, как смот­рит Ромео на свою возлюбленную, которую считает мерт­вой, как подносит к губам флакон с ядом:
        Любовь моя, пью за тебя! (Пьет.)
        Вот так я умираю с поцелуем^[54 - Шекспир. Ромео и Джульетта. Пер. Т. Щепкиной-Куперник. - Прим. перев.]^.
        Джульетта, очнувшись от своего наркотического сна, видя Ромео мертвым, упрекает его, что он не оставил ей яда це­лует его, чтобы взять яд с его губ. В книгах и на сцене мы не считаем такое поведение проявлением болезни. Мы на­слаждаемся этой крайностью, этим неограниченным про­явлением чувств, великолепной свободой от разума и здра­вого смысла.
        Философия любви
        Предпринимались попытки не только поэтически про­славить романтическую любовь, но и философски ее обо­сновать. Шелли хотел заставить нас поверить, что такая любовь - неотъемлемая часть природы. В стихотворении, которое называется «Философия любви», он пишет:
        Ручеек сливается с рекой,
        А река - с могучим океаном;
        Ветер с неба, веющий весной,
        Неразлучен с ласковым дурманом.
        Одиноким в мире быть грешно, -
        И, покорны высшему закону,
        Существа сливаются в одно...
        Что ж меж ними ставишь ты препону?^[55 - Перси Биши Шелли (1792 -1822) - великий английский поэт, друг Байрона. Пер. К. Чемена. - Прим. перев.]^
        Может ли существовать лучший подход к любви, чем признание того, что она соответствует «высшему закону»?
        Любовь также ненасытна. Она пожирает влюбленного; он не может ее насытить. Мы не представляем себе трез­вого эссеиста из Новой Англии Ральфа Уолдо Эмерсона,^[56 - Ральф Уолдо Эмерсон (1803 -1882) - знаменитый американ­ский философ, поэт и эссеист. Признан величайшим философом Америки. - Прим. перев.]^как романтического влюбленного, и однако именно он написал:
        Все отдай любви,
        Повинуйся своему сердцу;
        Друзей, родственников, дни,
        Поместье, доброе имя,
        Планы, кредиты и Музу -
        Отдавай все, ни в чем не отказывая.
        Такие крайние преувеличения не характерны для нашей повседневной жизни и для обычных чувств. Вырванные из контекста, они даже указывают на признаки душевной бо­лезни.
        И все же мы находим их привлекательными. Разве ста­нет жена возражать, если муж придет домой вечером и ска­жет ей:
        Елена! Красота твоя -
        Никейский челн дней отдаленных,
        Что мчал меж зыбей благовонных
        Бродяг, блужданьем утомленных,
        В родимые края!^[57 - Стихотворение Эдгара Аллана По цитируется в переводе Ва­лерия Брюсова. - Прим. перев.]^
        Будет ли она возражать? Конечно, нет. Ну и что с того, что эти изысканные строки - преувеличение? Если муж скажет так только раз за всю жизнь, жена может почувство­вать легкое подозрение. Но если он часто так к ней обра­щается, она, даже понимая, что это преувеличение, будет радоваться такой похвале.
        Быстрей, быстрей
        Наконец, ко всем этим характеристикам романтической любви мы должны добавить еще одну - торопливость. Та­кая любовь всегда невероятно нетерпелива. Это нетерпение исходит из юношеского импульсивного сознания скоротеч­ности времени. Юные влюбленные часто считают, что един­ственный способ сберечь свою любовь - вступить в брак. Они во всех отношениях могут быть совершенно не готовы к браку, но чувствуют, что должны в него вступить, потому что больше никогда не найдут подобной любви и если не удержат ее сейчас, то потеряют навеки.
        Эта настойчивость, торопливость, срочность выражает­ся в романтической литературе чаще любых других качеств любви. Эндрю Марвелл^[58 - Эндрю Марвелл (1621 - 1678) - английский поэт, восхваляв­ший Кромвеля и обличавший английскую аристократию и коро­левскую власть. - Прим. перев.]^ протестует:
        Если бы перед нами был весь мир и вся вечность,
        Твоя застенчивость, о леди, не была бы преступлением...
        И добавляет.
        Но за собой я всегда слышу
        Звуки быстрой колесницы времени.
        Далее он предупреждает:
        Могила - отличное и уединенное место,
        Но думаю, там некого обнимать.
        Геррик сводит в четверостишие то, что знаем мы все:
        Собирай розы, пока можешь:
        Старик Время летит за тобой,
        И те же цветы, что сегодня улыбаются,
        Завтра будут умирать.
        И наконец снова обратимся к «Рубайату»:
        Поутру просыпается роза моя,
        На ветру распускается роза моя.
        О, жестокое небо! Едва распустилась -
        Как уже осыпается роза моя^[59 - Пер. Г. Плисецкого. - Прим. перев.]^.
        Не откладывай, бери любовь сейчас - жизнь проходит, любовь проходит, все минует, у всего есть конец. Это отча­янное осознание времени, бренности всего прекрасного и самой любви по-прежнему ощущается нами, хотя мы уже так не торопимся, как торопились в молодости. Мы созна­ем, что у нас впереди гораздо больше времени, чем пред­ставлялось в те нетерпеливые годы.
        «Сделай сам» как форма искусства
        Когда мы описываем романтическую любовь как обла­дающую преувеличением, нетерпением, своенравным не­вежеством, отказом от реальности, уступкой желаниям, стра­даниями и даже смертью, мы описываем тип душевной бо­лезни, если не подлинное безумие. Но это нисколько не унижает романтическую любовь. Романтическая любовь - наиболее распространенная форма искусства, известная человечеству.
        Не все умеют рисовать, не каждый сумеет создать скульптуру или написать стихотворение, но все могут любить. Романтическая любовь - это искусство, доступ­ное всем; все способны на такое творческое самовыраже ние. Это своего рода набор «Сделай сам», который даже не нужно искать и покупать. Мы создаем любовь из сво­их мечтаний, а если нам понадобятся указания, то лите­ратура полна ими.
        Романтическая любовь отвечает буквально всем крите­риям формы искусства. Подобно искусству, она заменяет собой реальность. Она заинтересована не в буквальной ис­тине науки, а в символической правде искусства.
        Возьмем, например, один из самых романтических произ­ведений - «Грозовой перевал»^[60 - Роман Эмили Бронте (1818 -1848) - английской писатель­ницы. - Прим. перев.]^. Если посмотреть на сюжет буквально, как на отчет о действительно происходивших со­бытиях, то пришлось бы признать, что он больше всего напо­минает клиническое описание невроза одержимости. И это даже не очень интересная история болезни. В психологичес­кой литературе описаны гораздо более яркие случаи.
        Но если воспринимать роман не буквально, если при­знать его заменой фактической реальности, мы увидим в его преувеличениях глубокую истину - истину, справедли­вую для всех влюбленных. Дикая, горькая, мучительная любовь Хитклифа к утраченной Кэтрин превращается в подлинно разрушительную силу, которую испытывали и многие другие люди, не способные контролировать силь­нейшие желания, из которых вырастает любовь.
        Чтобы выразить свою символическую правду, романти­ческая любовь отбирает и преувеличивает значительные характеристики и буквально игнорирует все, что не имеет прямого отношения к ее цели. Это справедливо и по отно­шению к искусству вообще. Микеланджело, например, знал анатомию не хуже любого врача своего времени и, вероят­но, гораздо лучше большинства врачей. Он мог бы делать рисунки к анатомическим текстам, как Тициан и его уче­ники, которые иллюстрировали анатомические трактаты ве­ликого врача и учителя из Падуи Везалия. Но когда Мике­ланджело создавал статую Давида для города Флоренции, он сделал Давида ростом в пятнадцать футов, что, с точки зрения анатомии, вздор. Он лепил тело Давида нежно и тонко, чтобы показать, что это еще совсем мальчик, не тро­нутый временем и несправедливостями жизни. А потом в кажущемся противоречии сделал правую руку юноши не­пропорционально огромной.
        Он поступил так потому, что в фигуре Давида что-то должно было указывать на силу, стоявшую за пращой, ко­торая убила Голиафа. Микеланджело вольно обошелся с фактами, чтобы символически рассказать правду о Давиде, показать его молодость, нежность и одновременно силу - не только руки, но и духа. В конце концов, юноша ведь смело пошел на бой с гигантским, хорошо вооруженным, закаленным в битвах воином, хотя сам был всего лишь маль­чиком. Точное изображение Давида в виде простого мальчи­ка было бы хорошим отчетом, но не было бы искусством.
        Возьмем в качестве другого примера «Птицу в полете» Бранкучи^[61 - Константин Бранкучи (1876 -1957) - известный румынский скульптор. - Прим. перев.]^ - сверкающий цилиндрический объект, совсем не похожий на птицу. И тем не менее в нем выражена суть полета. Скульптор отвлекается от фактов и отбирает только то, что передает движение птицы в полете. Он отбирает и преувеличивает только один аспект и на его основе создает свое произведение. И мы видим полет птицы даже нагляд­ней, чем если бы это была фотография реальной птицы в реальном полете. Мы уловили суть полета.
        Точно то же самое мы делаем с романтической любовью. Мы отбираем какую-то часть своих чувств и преувеличиваем их. Влюбленный говорит своей девушке: «Ты для меня един­ственная на свете». Буквально это неправда. Он оказался здесь, и она оказалась здесь, и железы их действуют, и наступила весна, а может действовать и множество других факторов.
        Он может быть весьма практично мыслящим человеком и действовать по совету песни из «Радуги Финиана»^[62 - Фильм Фрэнсиса Форда Копполы. - Прим. перев.]^: «Если не можешь быть с девушкой, которую любишь, люби де­вушку, которая к тебе поближе». Если он так и скажет де­вушке, вряд ли она будет расположена в его пользу. Но если он говорит: «Ты для меня единственная на свете», он получает благоприятную реакцию не только от нее, но и от себя самого. Он придает своим чувствам пэандиозность и сам при этом словно растет. Так он более полно ощущает любовь.
        Любовь украшает, любовь усиливает
        Влюбленный видит в любимой больше, чем кто-нибудь другой. Он восхищается ее внешностью, преувеличивает красоту лица, фигуры или личности. Он вкладывает в нее то, чего в ней нет, но это неважно: он хочет, чтобы так было, он в ней это видит и любит ее за это. Как мы знаем, романтическая любовь создает несуществующий облик воз­любленной. Влюбленный почти не знает реальную девуш­ку. Он влюблен в ее идеальный образ или в такую, какой он хотел бы ее видеть. Аналогично и возлюбленная делает то же самое: она любит свое представление об избраннике или то, каким хочет, чтобы он был.
        Все это неразумно. И с учетом того, что произойдет позже, когда влюбленные вступят в брак, абсолютно не­практично. Но вдобавок к рациональным, практичным, эф­фективным аспектам жизни существует еще и декоратив­ный, артистический аспект. Потребность украшать, созда­вать красоту есть у всех нас. Мы можем проследить ее вплоть до первобытного человека. На каменной стене пе­щеры первобытный охотник рисует оленя. Он также укра­шает свое оружие и свои инструменты. Он изготовляет из оленьего рога нож, а потом украшает его. Вырезает на нем рисунок.
        Можно назвать этот первый нож образцом прикладного искусства. Когда первобытный охотник сыт и находится в своей пещере в безопасности, в свободное время он укра­шает окружающее, тем самым добавляет к своей жизни чисто декоративный элемент. Это мы называем чистым искусством.
        И если романтическая любовь - искусство, она тоже должна обладать декоративными свойствами. Оно так и есть. Любовь приукрашивает любящих и все аспекты их любви. Соседская девушка может быть всего лишь доброй Элейн. Но влюбитесь в нее, и она превратится в «Элейну пре­красную, Элейну белокурую, девушку-лилию из Астолата»^[63 - В рыцарском романе Мэлори «Смерть Артура» Ланселот встре­чается с Элейной Белокурой в месте, которое называется Астолат. - Прим. перев.]^. Одна слеза из глаз любимой способна подействовать на нас сильней, чем вода семи морей. Встреча с возлюблен­ной - высочайшая драма, расставание с ней - величай­шая трагедия.
        Ради освобождения чувств
        Привлекательность романтиков заключается еще и в том, что они сражаются за освобождение чувств. Их восстание против ограничений, которые накладывает на чувства ра­зум, все еще остро осознается нами. Дело в том, что у нас мало возможностей для выражения чувств. Часто мы даже не решаемся признаться в том, что у нас есть чувства. Мы живем в обществе, которое позволяет проявлять чувства только в особых обстоятельствах. В большинстве ситуа­ций, даже самых эмоциональных, признаком хороших манер, цивилизованности являются сдержанность перед лицом бед, горестей или боли, умение не демонстриро­вать свои чувства.
        Самодисциплина помогает справляться с болезненными эмоциями. Проявления горя, разрешаемые в других куль­турах, например вопли неаполитанской матери над мерт­вым сыном, нами воспринимаются как нечто угрожающее. Мы справляемся со своими эмоциями не обязательно луч­ше, но по-другому.
        Даже когда мы счастливы, мы тоже проявляем сдержан­ность. Этого мы ожидаем не только от себя, но и от других. Это требование подразумевает, что в чувствах есть что-то нехорошее: или ребяческое, или примитивное, или животное, во всяком случае что-то неловкое. Когда человек в гневе или протесте стучит кулаком по столу, окружающие под­прыгивают - он ведет себя как грубиян. Но романтическо­му влюбленному позволено свободно выражать чувства и делать это настолько драматично, насколько он способен. И только из-за одной этой свободы можно позавидовать романтической любви.
        Свобода выражения чувств - теперь часть нашей поли­тической традиции. Американская и французская револю­ции обосновали ценность индивида, вплоть до его самых раздражающих чувств. Так, по крайней мере, утверждается в принципе, и права индивида тщательно защищены на­шей Конституцией, первыми десятью поправками к ней, а также множеством судебных решений.
        Однако столетиями существуют также неписаные за­коны, ограничивающие проявления чувств. Это тонкие социальные силы, стандарты поведения, которые застав­ляют нас сдерживать эмоции. Сегодня, когда мы лучше понимаем, что происходит со сдерживаемыми эмоция­ми, мы стараемся разрешать детям выражать самые силь­ные чувства.
        Совсем недавно ребенка, который сказал что-то неува­жительное отцу или матери, пороли или мыли ему рот с мылом. Сегодня мы не одобряем наказания. Если ребенок никогда не проявляет сильные чувства, это означает, что мы слишком его контролируем, слишком авторитарно вос­питываем.
        Детским психологам пришлось бороться за свободу про­явления чувств ребенком. Пришлось учить родителей ра­зумно подходить к этой свободе, потому что мы не можем ради свободы самовыражения допустить физически вред­ное или опасное поведение. Однако, даже став взрослыми, мы и себе и другим позволяем лишь очень небольшие От­клонения.
        Чувства становятся респектабельными
        Романтический влюбленный является великолепным исключением из всего этого. В любви чувства не нуждают­ся в отрицании. В любви мы позволяем себе отчетливо осоз­навать их. Мы живем ими, усиливаем их, культивируем и, конечно, выражаем - перед любимой, друзьями, а если выразить их не перед кем, перед самим собой. Влюблен­ным позволено также разговаривать с собой, не бросив ни тени на уверенность в своей разумности.
        Когда влюбленный выражает свои чувства, сами чувства становятся более респектабельными. Мы очарованы их вы­ражением и, возможно, даже испытываем ностальгию. Когда выражаются другие чувства: гнев, враждебность, горе, мы считаем их угрожающими. Но не любовь. Когда в комнате, полной народа, мы видим двоих молодых людей, которые, не отрываясь, смотрят друг на друга, не замечая присут­ствия остальных, мы улыбаемся теплой доброй улыбкой. Мы можем подумать, что это у них пройдет, что это можно рассматривать как скоротечный недуг, мы можем цинично рассуждать об исходе, но мы не отвергаем это чувство. На­против, оно нам нравится.
        Нелепости любви
        Романтическая любовь дает нам еще одну свободу - сво­боду быть неловким и неумелыми. Если мы страдаем от со­знания своей неадекватности в каком-то аспекте жизни - а у кого нет такого ощущения? - мы часто перегибаем пал­ку, и наше поведение становится неловким, необычным и неуместным. В романтической любви все это считается разрешенным. Влюбленный может метаться, произносить напыщенные тирады, запинаться о собственные ноги, на­тыкаться на мебель, забывать здороваться или прощаться, забывать о делах и встречах, делать бессмысленные замеча­ния - короче говоря, выглядеть дураком в тысячах ситуа­ций, и мы его не обвиним.
        Знаменитый глупец от любви - герой пьесы Ростана «Сирано де Бержерак». Огромный нос Сирано делает его стеснительным. Так что же, он старается скрываться от всех, прятаться? Напротив, изо всех сил старается быть заметным. Носит на шляпе большой белый плюмаж, ста­новится великолепным фехтовальщиком и постоянно про­воцирует дуэли, в которых может продемонстрировать свое мастерство. Он становится знаменитым хвастуном и спор­щиком. Но когда влюбляется в Роксану, не смеет ухажи­вать за ней из страха быть отвергнутым. Вместо этого он поручает изливать весь свой пыл красивому, но недалеко­му Кристиану. Он делает это великолепным литературным стилем, и поскольку Роксана способна оценить поэтичес­ки выраженные романтические чувства, Кристиан ее за­воевывает.
        Несмотря на всю нелепость Сирано, мы его любим. Даже Роксана его любила, что становится ясно в последней сце­не, когда он умирает, а она целует его на прощание.
        Бегство от разума
        Третья свобода, которую дает романтическая любовь, это свобода от рассудительности. Романтическая любовь не критична и не разумна. Это бегство от ума и расчета. Любящий следует за своими чувствами. Он поступает в соответствии с ними, и в то же время у него есть полное оправдание. Это не его выбор, не его воля определяет путь. Он - беспомощная жертва сил, которые сильней его, сил любви. Обладая таким великолепным оправданием, он наслаждается собой и своими чувствами.
        Романтический влюбленный снисходителен к себе, как кошка. Кошка не ласкает вас; когда она о вас трется, она ласкает себя. Так же поступает и романтический влюблен­ный. Он считает, что влюблен в свою избранницу, но чаще он влюблен в любовь; он наслаждается своим состоянием влюбленности, погружается в радости романтической любви.
        Объектом этой любви кажется возлюбленная, но чаще он любит образ, который сам же проецировал на возлюблен­ную, как на экран. Он влюблен в собственное создание, которое является частью его самого.
        Если бы он видел в возлюбленной личность, какой она на самом деле является, ему пришлось бы использовать свой разум и способность рассуждать. Он задумался бы над тем, хорошо ли она держится, способна ли удовлетворить его потребности, сможет ли дать ему тот тип общества, кото­рый ему нужен. Он даже подумал бы, хорошей ли матерью она станет для его детей.
        В романтической любви он свободен от здравого смысла и рассудительности. Сантаяна описывает романтического любовника свободным, как воздух, вольным «любить то, что воображает, и преклоняться перед тем, что создает», пе­ред собственным произведением искусства. И справедливо добавляет, что «романтическая любовь - на девять десятых любящий и только на одну десятую - объект любви».
        Добавьте к этому возбуждение и драматичность, потому что романтическая любовь всегда драматична. Влюбленность уводит нас из мира банальностей, из рутины повседневно­сти и помещает на американские горки. Мы взлетаем и опускаемся, парим и падаем. В любви мы часть жизнен­ной драмы. Мы не можем планировать, заглядывать впе­ред. У нас нет сценария, каждую сцену мы играем с листа, потому что совершенно очевидно, что чувства нельзя пла­нировать, эмоции движутся непредсказуемым курсом. Мол­чание, пауза, ударение в слове или слоге способно вечер сделать из радостного мрачным и наоборот. Вся разница в том, говорит ли любимая «да» или «ДА!»
        Драма становится лучше в ретроспективе: воспомина­ния о возлюбленной слаще ее присутствия. Многие влюб­ленные предпочитают меньше времени проводить с воз­любленной и больше мечтать о ней, вспоминая последнюю встречу и предвкушая предстоящую. Когда влюбленные вместе, они много времени проводят молча, глядя друг на друга. А если разговаривают, то вполне вероятно, что, если кто-нибудь из них скажет что-то разумное, соответствующее реальности, драма будет уничтожена, чувства оскорблены и встреча закончится ссорой.
        Литература, в которой описана романтическая любовь, объясняет, почему это так. Обычно описываются мечты о возлюбленной и очень мало говорится о времени, прове­денном с ней. Сколько времени на самом деле провели вместе Ромео и Джульетта? Великая любовь Данте к Беат­риче выросла из тридцати секунд, когда он на самом деле ее видел, однако поэт мечтал о ней всю жизнь. Дороти Пар­кер^[64 - Дороти Паркер (1893 -1967) - американская журналистка, писательница и поэтесса. Наибольшей известностью пользуются ее короткие рассказы. - Прим. перев.]^ в небольшом романтическом рассказе описывает мо­лодую женщину, страдающую от безответной любви. Геро­иня берет такси и едет в центр города не для того, чтобы увидеть мужчину, которого любит, а просто чтобы объехать квартал, в котором он живет, и подумать о нем. Это причи­няет ей боль, и она страдает, однако читатель ее понимает и сочувствует ей.
        Механизм
        Во всем этом проявляется действие некоего механизма, который психологи называют процессом идеализации. Если выразиться просто и резко, это форма сексуального пре­увеличения. Влюбленный переоценивает и преувеличивает красоту, добродетель, качества возлюбленной. Он не делает точной, рациональной или зрелой оценки объекта своей любви; его оценка тороплива, преувеличена и, скорее все­го, полна ошибок.
        И аналитики предполагают, что, когда мы романтичес­ки влюбляемся - без обдумывания и рассудительности, не пытаясь установить, каков на самом деле объект нашей любви, - мы в итоге создаем укрытие, убежище для своей сексуальной цели, а цель эта в основном нарцисстическая. Объект любви для нас и есть такое убежище.
        Как мы уже отмечали, в детстве мы прежде всего влюб­ляемся в себя как в единственный источник удовлетворе­ния, а затем любим пищу, руку, которая нас кормит, ро­дителя, которому принадлежит эта рука. Постепенно ре­бенок начинает любить родителей и других людей, но в своей основе его любовь еще младенческая, нарциссти- ческая; он любит родителей и других людей за то, что они о нем заботятся, предоставляют ему удовольствия и ком­форт. Он еще не думает об их счастье и благополучии, только о своем собственном. В основном его любовь - это любовь к себе.
        В ранних разновидностях любви он чувствует потреб­ность в представителе противоположного пола, но его спо­собность к любви еще очень незрелая. В своих ранних отношениях он по-прежнему в основном любит себя. Он любит состояние влюбленности. Молодой влюбленный по-прежнему погружен в снисходительность и любовь к самому себе, его интересуют собственные эмоции, соб­ственные любовные радости и страдания. Его, по суще­ству, не интересуют чувства возлюбленной, вернее, инте­ресуют лишь в том отношении, в каком они затрагивают его чувства. Ему не интересно знать, какая она на самом деле; больше реальной девушки ему нравится созданный им самим ее образ.
        Это и есть идеализация, и такова психологическая ин­терпретация состояния, которое мы называем романтичес­кой влюбленностью. Тем временем, конечно, мир одурачен и сами влюбленные одурачены, потому что есть два челове­ка противоположного пола, и они убедительно разыгрыва­ют драму любви друг к другу.
        Совершенно другим процессом, который часто смеши­вают с идеализацией, является сублимация. Здесь инфан­тильные или нарцисстические цели перенаправляются и достигаются по другим каналам. При сублимации сексу­альные цели индивида не обязательно выражаются сексу­ально. Они могут быть частично блокированы, но прият­ным образом, и тогда нежность, понимание, забота о воз­любленной вырастают из того, что начиналось как чисто нарцисстический импульс к поиску наслаждения. Психо­аналитики указывают, что только когда любовь сублимиру­ется таким образом, отношения развиваются в направле­нии стабильности.
        Без этого шага перед нами два человека, которые ис­пользуют друг друга ради удовлетворения собственных по­требностей и желаний, своего собственного наслаждения. И пока они эту нарцисстическую цель не сублимируют, не заменят более естественной - целью поиска и понимания желаний и потребностей любимого человека, они не уста­новят отношений, которые смогут длительно поддерживать. Можно сказать, что таким образом романтическая любовь превращается в любовь зрелую. Благодаря процессу субли­мации детская любовь к самому себе сменяется более со­вершенной любовью - зрелой.
        Любовь как гарантия
        Таким образом, романтическая любовь может послу­жить, и хорошо послужить, первым шагом к зрелой люб­ви. Она перекрывает широкую и, возможно, пугающую пропасть между любящими. Чрезвычайно привлекателен тот акцент, который в романтической любви делается на силе чувств любящих. Он предполагает гарантию любви, побеждает страх обещанием, пусть иллюзорным, что люб­ви можно верить.
        Мы помним, что в детстве ребенок привыкает к своего рода родительской любви на условиях. Они любят его, если он принимает их образ действий и поведения. Он принимает эту любовь на условиях, поскольку только ее и может получить от мира жесткой реальности. Но по- прежнему стремится к любви без всяких условий. Он хо­тел бы, чтобы его любили вне зависимости от того, что и как он делает.
        Романтическая любовь дает ему такую гарантию. И это не тридцатидневная гарантия, это даже не гарантия на всю жизнь. Это не меньше и не больше как вечная гарантия. Он любим целиком и целиком принимаем. Что бы он ни де­лал, как бы плохо себя ни вел, он будет прощен, его будут любить. Как мы видели, такова предпосылка романтичес­кой любви.
        С таким преувеличением любви, со всеми обещаниями, которые сопровождают такую любовь, любящие чувствуют, что никогда не причинят боль друг другу. Именно к такой любви они стремились, к любви без условий, без каких-то дополнительных ниточек.
        Вступая в брак, они начинают задавать вопросы. Они спрашивают: «Откуда я знаю, что я влюблен?» Ответ прост. Если этот вопрос вообще поднят, значит, они любят. Но на самом деле спрашивают они не об этом. Они хотят знать: реальна ли эта любовь? Достаточно ли она сильна, чтобы пережить все трудности брака, решить все его проблемы?
        Ответ таков: нет, это не так. Для того чтобы влюбиться, нужны всего два человека, но для брака их нужно гораздо больше. Брак включает в себя отношения со многими людь­ми, помимо тех двух, что в его центре, потому что они прино­сят с собой свои отношения и с ними придется считаться: отношения с родителями, братьями и сестрами, другими род­ственниками, друзьями, а со временем и с детьми. Брак вклю­чает в себя много неизменного, например: ценности, прин­ципы, образ жизни, окружение - все это может быть у обоих партнеров похожим, но совсем не обязательно одинаковым. Брак включает в себя деньги и занятия хозяйством. Он вклю­чает проходящие годы и перемены, которые они приносят. Брак - это не кратковременная любовная связь, но постоян­ная организация совместной жизни.
        Любовь и брак
        Как же соотносятся романтическая любовь и брак?
        Прежде всего следует признать, что романтическая лю­бовь, несмотря на все свои прелести, это любовь незрелая. Во всей романтической литературе очень трудно найти рас­сказ о любви в браке. Иногда такое случается в реальной жизни. Но в литературе это большая редкость. В литератур ре знаменитые романтические влюбленные никогда не об­ретают счастье, они обречены с самого начала. В волшеб­ных сказках влюбленные, конечно, играют свадьбу, после чего «живут счастливо». Вся их остальная жизнь изложена в одной этой фразе. Очевидно, больше рассказывать не о чем, с браком романтика кончается.
        Писатели и поэты правы. Романтическая любовь в ее чистой форме абсолютно несовместима с браком- Она на­чинается с выбора объекта любви, но выбор осуществля­ется не на реалистических основаниях вопреки реальнос­ти и разуму. Предполагается, что такая сильная любовь преодолеет все препятствия, но эта любовь рождена на базе фантазии и мечтаний, и препятствия, которые ей предсто­ит преодолеть, больше напоминают сказочных драконов, чем прозаические проблемы платы за аренду и страховку. Романтическая любовь страстная и напряженная, но ни­каких указаний на ее постоянство нет. Она испытывается на уровне экстаза, а экстаз трудно выдерживать сколько- нибудь долго. У нее привкус украденных поцелуев или - в более прямолинейной форме - украденных уик-эндов, в то время как брак обладает легитимностью в глазах мира и закона.
        Наконец романтическая любовь не учит влюбленных, как ее сохранить. Она ничего не говорит им, что делать во вре­мена трудностей. Она не дает рекомендаций, как преодоле­вать разногласия, взаимные обиды и недоразумения. В пер­воначальной гарантии ничего не говорилось о понимании друг друга, там содержалось только обещание любви. Когда наши герои влюблялись, то меньше всего думали о взаимо­понимании.
        Таким образом, романтическая любовь - это прекрас­ное, но непрочное произведение искусства. В конце кон­цов, ее самые настойчивые поклонники вынуждены при­знать, что хотели бы перейти от этой иллюзорной любви к иной, более реалистичной и приносящей удовлетворение стадии прочных отношений, потому что романтическая любовь от многократных повторений может стать затхлой.
        И, вопреки циникам, именно любовь в браке только и спо­собна сохранять свежими и зелеными лучшие романтичес­кие элементы. Подобно любому искусству, ни одна его фор­ма не в состоянии монополизировать всю красоту. Каждый период искусства представляет нечто ценное, но ни один не в состоянии удовлетворить потребности всех. Романти­ческий период дает нам очень многое. Отобрав и закалив его элементы, мы можем добавить их к богатству и красоте жизни в браке.
        14. ЛЮБОВЬ И БРАК: ИХ ПРОТИВОРЕЧИЯ
        В романтическом мире Запада ни одно выражение люб­ви не ценилось так высоко, как брак. Однако любопытно, как мало было написано о любви в рамках брака. Великие писатели и поэты щедро тратили свой талант на описание романтической любви и иногда любви-адюльтера, как в «Анне Карениной» или «Мадам Бовари». Но счастливая жизнь супругов их не вдохновляла.
        Любовь в браке, кажется, не привлекает и создателей кинофильмов. Когда показывают людей, занимающихся любовью, они почти никогда не состоят в браке, по край­ней мере не друг с другом. Можно подумать, что зрелище мужа и жены, любовно относящихся друг к другу, вызывает смущение, как будто мы еще дети, для которых закрыт вход в родительскую спальню.
        Разумеется, на эту тему существует большой клиничес­кий материал. Но этот тип литературы мало что говорит нам о радостях супружеской любви. Он скорее имеет дело с проблемами, разочарованиями, неудачами любви в браке. Иногда мы встречаемся с усилиями писателя изобразить Такую любовь, как в знаменитой пьесе Эдварда Олби^[65 - Эдвард Франклин Олби (1928 г. р.) - американский драма­тург. По пьесе «Кто боится Вирджинии Вулф?» поставлен очень известный фильм. - Прим. перев.]^ «Кто боится Вирджинии Вулф?», но и ее тема - не любовь, а отсутствие ее в браке.
        Неужели брачная любовь так скучна, что не способна при­влечь наше внимание? Мы торопливо восклицаем: «О нет, совсем нет!», однако многие именно так и считают. Разве может супружеская любовь, осуществленная любовь срав­ниться со сладкой болью романтических влюбленных? Когда любящие супруги страдают, мы не находим их страдания привлекательными. Скорее, они угрожающие, потому что свидетельствуют о разочаровании и поражении. И нам они кажутся не литературными или поэтическими, а болез­ненными, клиническими. Мы предпочли бы их не видеть. А когда супруги счастливы в любви, что о них скажешь? Только то, что говорят волшебные сказки: «И с тех пор они жили долго и счастливо».
        Справедливо также и то, что когда мы говорим о любви в браке, мы думаем не столько о любви, сколько о сложных институтах, частью которых может быть, а может и не быть любовь. Брак - это многое другое, помимо любви, в том смысле, в каком мы используем это слово, и любовь в нем становится почти необязательной, случайной.
        Если рассматривать брак серьезно, выяснится, что это целый набор привязанностей, и только одну из этих при­вязанностей мы называем любовью. Когда люди говорят о проблемах брака, они обычно имеют в виду финансовые проблемы, проблемы детей, проблемы взаимоотношений с родственниками. Когда говорят о достоинствах брака, имеют в виду удовлетворение от хорошо устроенного дома и вовремя приготовленного женой, а в последнее время и мужем - вкусного обеда. Мы почти никогда не слы­шим, чтобы супруг говорил, что любит супругу или что она его любит.
        Возможно, причина в том, что любовь в браке слишком интимна, чтобы обсуждать ее с кем-то, кроме консультан­тов по семейным проблемам и юристов, когда дела идут плохо. Те, кто не удовлетворен супружеской любовью, либо признают свое поражение и подают на развод, либо нахо­дят иные компенсации для отношений, которые не прино­сят им удовлетворения и вызывают тревогу и беспокойство. А те, кто считает себя счастливым в супружеской любви, не испытывают потребности говорить об этом; их счастье на­ходит удовлетворение разными способами, которые суще­ствуют, когда отношения прочны и безопасны.
        Что происходит с любовью?
        Брак вскоре проясняет, какие мы на самом деле любя­щие. В браке человеческая природа проявляется так же, как в других сферах. Не брак создает трудности. Мы приносим их с собой.
        Если партнеры приносят в брак невротические тенденции, слишком застывшие и не поддающиеся изменениям, слиш­ком враждебные любви, любовь просто не может расти. Возьмем, например, мужчину, который настолько скрытен и подозрителен, что не доверяет даже жене; она не знает, кто его деловые партнеры, сколько он зарабатывает и даже чем зарабатывает. Иными словами, он не позволяет ей узнать его, мужчину, человеческое существо во всех его измерениях; как же она может его любить? И как может тепло относиться к той ограниченной, жалкой части себя, которую он ей предла­гает? Взаимная привязанность их ослаблена полным отсут­ствием доверия, ведь они так много утаивают друг от друга.
        Или подумайте о жене, которая все делает прекрасно; она превосходная домохозяйка, замечательно принимает гостей, образцовый член общины - двигатель местного родительского комитета, руководитель всей благотворитель­ности. Она никогда не проявляет никаких человеческих слабостей и не совершает ошибок. Когда человек так со­вершенен, никогда не допускает промахов, он кажется нереальным. И у нас создается впечатление, что мы видим не настоящего человека, а маску.
        Насколько мы знаем, у реального человека могут суще­ствовать самые разные чувства, в том числе враждебные и деструктивные. Но эта женщина не позволяет нам их ви­деть, она и себе самой не позволяет их видеть. Она не в состоянии выносить чувства, которые могут вступить в про­тиворечие с ее стандартами совершенства. Муж и дети чув­ствуют, что она их не любит, и в то же время испытывают глубокое чувство вины, потому что она непрестанно демон­стрирует им все внешние признаки своей любви.
        Это два примера крайностей, и сомнительно, чтобы лю­бовь могла расцвести в браке, в котором у одного или обо­их партнеров такие глубокие личные проблемы и отклоне­ния от нормы. Но мы все в определенной степени вносим в брак свои неврозы, и брак, как правдивое зеркало, безжа­лостно их увеличивает. Мы видим, как в реакциях нашего партнера по браку к нам возвращается наша незрелость и неадекватность. Такой реакцией может служить откровен­ное гневное осуждение, открытое отвержение тех аспектов личности, о существовании которых любимая не подозре­вала или которые не желала замечать. А возможно, она скро­ет свое отчаяние, чтобы избежать ссоры. Погребет его под демонстрацией принятия, скажет себе, что за этого мужчи­ну она вышла и постарается сделать брак счастливым.
        Если она действительно этого хочет, если способна при­нять неприятные черты своего мужа и тем не менее любить его всего, включая его недостатки, она поистине старается выполнить свою роль в партнерстве. И если мужчина мо­жет то же самое сделать ради нее, если способен принять не только ее силу, но и ее слабости и продолжать любить ее, они в самом начале того типа любви, к которому оба стремились и которая делает брак прочным.
        К несчастью, так бывает не всегда, по крайней мере не с самого начала. Гораздо чаще партнеры впадают в отчая­ние; они теряют уверенность друг в друге и начинают друг друга винить в невыполнении обещаний, сделанных во время ухаживания. Во время ухаживания они преувеличивали добродетели друг друга, а теперь впадают в другую край­ность - начинают преувеличивать недостатки. Они осуж­дают друг друга - иногда про себя, а иногда и открыто. После приема могут выпалить гневно: «Это было ужасно - в присутствии всех гостей!» Когда во время ухаживания один из влюбленных хотел поправить другого, он делал это мягко, с любовью; теперь поправки проходят в шипах разочарования. Очень вероятно, что последует гневный ответ в виде кон- Трнападения - и любящие обнаружат, что находятся по разные стороны пропасти нелюбви.
        Злоупотребление любовью
        Даже если любовь отравлена такими стычками и, воз­можно, безвозвратно искажена, партнеры совсем не обяза­тельно расстаются. Они продолжают жить вместе, испол­нять взаимные обязанности, хотя и неохотно. Мужчины острят по поводу брака, они помнят добрые старые холос­тяцкие дни и отпускают кислые шутки о том, что не знали, на что идут. Женщины над браком не смеются - со всеми его недостатками он все же лучше положения старой девы, от которого их спасает, но с ностальгией вспоминают свои мечты о том, каким должен быть брак. Жена жалуется на мужа подруге, та часто отвечает своими жалобами, усили­вая атмосферу неудовлетворенности.
        И все чаще и чаще партнеры начинают искать удовлет­ворение отдельно друг от друга. Они могут приходить вме­сте и развлекаться, но развлекаются порознь, а не вместе. Их развлечения не зависят друг от друга. Они подобны рель­сам, которые идут параллельно и никогда не встречаются.
        Они изливают свое разочарование друг перед другом, но не как влюбленные, ищущие утешения и черпающие силы друг в друге. Их брак становится свалкой, куда они вывали­вают все печали и горести, которые обрушивает на них враж­дебный внешний мир. От начального разочарования они переходят к взаимным обвинениям во всех неудачах - и в браке, и вне его.
        Если по пути домой муж попадет в большую пробку и, может быть, поцарапает бампер, то лишь потому, что жена не думает о его удобствах и не подает обед на полчаса поз­же: это из-за нее он торопился и выехал в час пик. Если его отругал босс, снова ее вина: если бы ему не нужно было содержать семью, он мог бы бросить работу, от которой у него язва желудка. Она больше не его любимая спутница, а камень на шее - в водевилях синонимом слова «жена» было «цепь с ядром».
        Естественно, она отвечает ему тем же. Она запасается всеми своими неприятностями: с детьми, соседями, хозяй­ством, с прислугой, если таковая имеется, и все это выва­ливает на мужа во время ужина. И если прямо не винит его во всех случившихся за день неприятностях, то намекает, что все это следствие выхода за него замуж.
        Очевидно, такие партнеры используют друга самым не­приятным образом. Но именно такое злоупотребление любо­вью, превращение ее в свалку всех неприятностей и недо­вольств и удерживает многие браки от распада. Привязан­ность, которую такие люди испытывают друг к другу, может даже усилиться, хотя удовольствие, которое они доставляют друг другу, слабеет. Любовь в романтическом смысле исчеза­ет, но любовь как привязанность двух человек часто расцвета­ет на тех несчастливых и невольных возможностях изливать свои беды, какие дает брак. Если бы они не винили друг дру­га, им пришлось бы винить самих себя, а это еще больней.
        Дело в том, что у нас есть либо козлы отпущения, либо болезненные симптомы. Брак избавляет нас от симпто­мов, предоставляя готового козла отпущения в виде парт­нера по браку.
        Но мы дорого за это платим. Любовь, которой так зло­употребляют, теряет свой блеск. После гневного нападения и контратаки очень трудно делать страстные жесты: либо оба партнера к ним не расположены, либо не знают, как они будут приняты. Помириться после ссоры становится все трудней; в таком климате неудовлетворенности друг другом приятная сторона любви больше не может выра­жаться свободно и непосредственно. Любовь начинает проявляться исключительно в узких рамках привычных вы­ражений, в тусклой атмосфере взаимного недовольства. Это очень далеко от того, что обещал брак.
        Тюрьма для «я»
        Однако самая тяжелая плата - изменения в личности партнеров. Неудача их любви заставляет обоих отойти за собственные ограничения. А это означает расцвет невроти­ческих тенденций, которые они принесли с собой в брак.
        Неудача в попытке найти надежную любовь с другим человеком отбрасывает нас к первой любви, которую мы знаем, к примитивной, инфантильной любви к себе, кото­рая оказалась такой надежной. И этот тип любви, или нар­циссизм, может принимать самые разные формы. Обычно у партнеров, разочаровавшихся в браке, он принимает ту форму, которая у них была до брака.
        Мужчина, который до брака отличался честолюбием, сей­час становится еще более честолюбив. Такой мужчина в конце концов безупречен и выше критики. Общество аплодирует ему, и никто не подумает спросить, не является ли его стрем­ление к успеху следствием неудач в любви к жене и детям. В старину такой мужчина в ответ на неудачу в любви мог ответить стремлением к власти в семье - он становился дес­потичным отцом и мужем. Авторитарный глава семьи рань­ше был более приемлем, чем в наши дни; сегодня мы нахо­дим такого мужчину старомодным и даже смешным.
        Женщина тоже может стремиться к достижениям за пре­делами семьи и находить для этого все больше возможнос­тей. Но чаще она проявляет любовь к себе в каком-то ас­пекте своей роли в семье. Она может командовать мужем и детьми, принимать все решения, железной рукой в бархат­ной перчатке или без нее править домом. Она может дей­ствовать мягче и подавлять детей, излишне опекая и за­щищая их, держа их в пассивной зависимости от себя тог­да, когда они уже сами должны принимать решения. Мы привыкли неодобрительно смотреть на такие проявления материнской любви, но преданная мать по-прежнему пользу­ется уважением в обществе и ее любовь к себе может ни­когда не осуждаться ни ею самой, ни окружающими, не­смотря на ее отрицательное влияние на мужа и детей.
        Разочарование в любви может принимать другую форму: вместо господства - полная зависимость. Если нельзя про­являть любовь равноправно, давая ее, то можно выразить беспомощностью. В прошлом женщины хорошо справлялись с выражениями беспомощной женственности. Хотя элемент этой роли и сегодня составляет часть женской привлека­тельности для мужчин, проявление способностей и само­стоятельности быстро становятся более желательными, чем беспомощность. Болезнь - другое дело, и в эту игру могут играть оба пола. Мужчина может каждый день храбро та­щиться на работу, несмотря на язву, хроническую голов­ную боль и усталость; женщина стоически выполнять свои обязанности по дому, вопреки мигрени или болям в спине, и все должны сочувствовать и аплодировать, иначе их со­чтут бессердечными. Психосоматическая медицина доказала, что многие болезни не имеют явной органической причины. Больной одновременно свой враг и жертва; соматическое выражение психологических сложностей - ловушка, из которой очень трудно выбраться, если попал в нее, потому что такой образец поведения подкрепляется самыми ран­ними детскими
переживаниями и трудностями.
        Каков бы ни был образец поведения, он вероятнее всего будет тем, что наиболее глубоко связан с неудачными по­пытками любви в детстве. Отчужденный мужчина, чья за­стенчивость казалась полюбившей его женщине одним из его привлекательных качеств, еще более отчуждается: его единственная героическая попытка приблизиться и выра­зить себя в любви потерпела неудачу и он сдается и снова заползает в свою раковину. За завтраком он читает газету, молча сидит за столом в обед, весь вечер смотрит телеви­зор; он редко предлагает жене куда-нибудь пойти и не раз­решает ей приглашать друзей или принимать их приглаше­ния. Бывают супруги, которые почти никогда не разгова­ривают друг с другом.
        Другие находят противоядие в алкоголе или азартных играх, в своего рода наркотическом пристрастии. Посколь­ку они явно не поглощены любовью, любая крайность для них, как вспышка яркого цвета в тусклом существовании. Им кажется: да какая разница? Ничто не имеет значения. Они считают, что по собственной вине или по вине другого человека, но любовь им изменила, а без любви ничто не имеет ценности.
        Трудно жить с сознанием неудачи. Бывают случаи край­них реакций, но все мы в той или иной степени опасаемся неудачи в любви и пускаемся по дороге, которую уже про­ходили.
        Можно сформулировать и по-другому: либо мы вырастем и сможет выработать позитивную привязанность к другому человеку, либо отступим в собственный узкий внутренний мир и все больше будем зависеть от своих невротических потребностей и порывов. Возможно, мы испытаем потреб­ность господствовать, чувствовать свое превосходство над кем-то или в чем-то, обижать и оскорблять кого-то, жало­ваться кому-то или быть от кого-то пассивно зависимым. Все эти потребности потенциально пагубны для любви. Если любовь достаточно сильна, она может ужиться даже с таки­ми потребностями, не потерпев ущерба. Но если любовь слаба, тогда эти невротические тенденции усиливаются, становятся подавляющими, они господствуют над нами и формируют наши отношения в нечто иное, чем удовлетво­ряющая привязанность.
        Наша любовь часто слабее, чем мы сознаем, потому что большинство вступают в брак с отношением к любви, кото­рое сами не могли бы сформулировать и о котором могут даже не знать. Многие разновидности такого отношения мешают расцвету любви в браке.
        Ради чего женятся многие мужчины
        Многие мужчины вступают в брак с искренним и сильным чувством любви, но, к несчастью, не могут приспособиться к потребностям новой жизненной ситуации. Во время уха­живания мужчина приятно проводит время с невестой, и их взаимное удовольствие, общая радость подтверждают цен­ность их привязанности друг к другу. Но теперь, когда де­литься приходится всем, начиная от места в платяном шка­фу до карманной книги, делиться становится труднее. Муж­чина заботится о своей любимой собаке, потому что знает, что животное беспомощно. Когда он женится, ему не прихо­дит в голову, что он должен все внимание и любовь уделять жене. Напротив, он полагает, что она будет заботиться не только о себе, но и о нем. Она будет готовить, убирать и следить, чтобы у него всегда была чистая сорочка. И он не сам это выдумал. Она обещала, что будет это делать.
        Со своей стороны, девушка получает со стороны мужчи­ны все заверения в том, что он будет о ней заботиться, как заботятся о женах мужья. Теперь обоим приходится бук­вально выполнять свои обещания. Она действительно ведет хозяйство, готовит и следит за его одеждой, а он должным образом приносит домой зарплату, платит за квартиру и оплачивает все счета. Но все это так не похоже на ожида­ния, с которыми они вступали в брак. Каждый из них дол­жен быть более терпеливым, терпимым, более дающим - да они бы больше заботились о каком-нибудь несчастном животном, которое взяли в дом, чем друг о друге.
        Другой мужчина вступает в брак с блаженной надеждой на то, что любовь будет занимать лишь часть его времени, как до брака. Для него брачный союз - всего лишь обще­ственно принятое и законное оформление приятных отно­шений, которые радовали его в свободное время, что-то вроде продолжения субботнего вечера любви. Он ожидает, что будет жить так же, как жил раньше, но кроме того у него еще будет жена; брак - это просто способ закрепить приятные и ни к чему не обязывающие отношения. Но очень скоро он бывает поражен, поняв, что брак - это нечто со­всем иное, что он отнимает слишком много времени, энер­гии, вообще жизни. Жена теперь рядом с ним не только тогда, когда он этого хочет: она рядом всегда. На это он не рассчитывал и, возможно, не готов такое принять.
        Ради него выходят замуж многие женщины
        Такое пагубное для супружеской любви отношение свой­ственно не только мужчинам, но и женщинам. Девушка мо­жет ожидать брака как избавления от своего ощущения не­уверенности из-за в положения в обществе и в материальном смысле. И она не одна такая: мать и, возможно, отец с самого детства внушали ей, что для женщины единственная надежда на благополучное существование и статус - это замужество. Она выходит замуж, чтобы не остаться старой девой и обезо­пасить себя экономически, и любопытно, что брак дает ей именно то, чего она от него ждала. Он дает ей надежное поло­жение в обществе и материальную обеспеченность.
        Но оказывается, что этой безопасности недостаточно. Жен­щине нужна романтика. Ей казалось, что во время ухажива­ния романтика была; она была настолько небезразлична муж­чине, что он спасал ее от одиночества - своего рода чистили­ща, и она это воспринимала как акт любви. Теперь она ожи­дает дальнейших актов любви, когда все его внимание, вся забота будут направлены только на нее. Она будет получать их, как принимает общественные и материальные преимуще­ства, к которым стремилась. В ее представлении о браке нет ничего такого, что указывало бы, что и она должна вносить свой вклад в брак. Она хотела замуж, в практическом отноше­нии была готова к этому. Но сейчас она чувствует себя несча­стной, потому что всех этих практических соображений недо­статочно, недостаточно практичной привязанности.
        Другая женщина выходит замуж, полагая, что абсолют­ная преданность со стороны влюбленного мужчины, кото­рой она наслаждалась до брака, продолжится и дальше. Тем не менее очевидно, что, если мужчина влюбился в девуш­ку, которая хочет, чтобы он демонстрировал ей свою пре­данность, он сможет это делать на протяжении всего уха­живания и даже немного времени спустя, скажем, во время медового месяца. Но такая преданность не вполне подхо­дит для долгих месяцев и годов брака, и женщина, которая ожидала этого от замужества, будет разочарована. Сомнительно, чтобы она получала преданность, о которой мечтает, даже если сама готова отвечать такой же преданностью. Однако заметим, что мечта о супруге, связанном преданно­стью по рукам и ногам, совсем не обязательно сопровожда­ется той же готовностью со стороны женщины. Женщина, которая этого ждет, редко сама бывает к этому готова.
        Все люди разные
        Помимо подобных индивидуальных разновидностей от­ношений, которые могут помешать успешному браку, у нас бывают неприятности друг с другом просто как с челове­ческими существами. Один из главных источников непри­ятностей, с которыми сталкиваются люди в отношениях друг с другом, это то, что все люди разные. У них бывают разли­чия во мнениях и во вкусах; они совсем не обязательно хотят одновременно одного и того же. Предположим, хозя­ин приема с энтузиазмом потягивает вам бокал дайкири^[66 - Коктейль из рома, лимонного сока и сахара. - Прим. перев.]^, который только что сам приготовил, а вам хочется обычно­го шотландского виски с содовой. Хозяин будет разочаро­ван. Он может решить, что вы ему вообще никогда не нра­вились. Если вам нравится пьеса, которая не нравится ему, или не нравится книга, которую он похвалил, он может повести себя так, словно вы оскорбили лично его.
        На словах мы все восхваляем индивидуальность и цен­ность особых и индивидуальных различий, но принять эти различия бывает трудно. Они кажутся нам угрожающими, потому что всякий, кто отличается от нас, становится не­предсказуем. Непредсказуемость в определенной степени тревожит и взрослого, как тревожила в детстве. Ребенок пря­чется за матерью, когда подходит кто-то незнакомый; ребе­нок встревожен, если по-настоящему не испуган, потому что это незнакомый человек с неизвестными свойствами, и непонятно, что он будет делать.
        Влюбленные мужчина и женщина, конечно, осознают ос­новные отличия друг друга. Влюбленные даже готовы при­знать - в общем виде - неизбежность и необходимость по­добных различий, однако во время ухаживания они с радос­тью открывают не то, что из различает, а то, что в них общего.
        Мужчина восклицает: «Понимаешь, эта девушка дей­ствительно предпочитает симфонии Бетховена с четными номерами!»^[67 - Самые известные симфонии Бетховена - Третья, Пятая и Девятая. - Прим. перев.]^ Все выбирают нечетные симфонии, а она раз­деляет его уникальное предпочтение четных! Или она лю­бит не просто Рембрандта, а, как и он, раннего Рембрандта. И в этот момент он считает, что нашел для себя единствен­ную девушку в мире.
        И однако сколько бы таких сходств во время ухажива­ния влюбленные ни обнаруживали или невольно сами их ни создавали, различия останутся. И эти различия, кото­рые они предпочитают игнорировать или преуменьшать, в браке становятся потенциальным источником конфликтов.
        Одно из различий, которое редко удается преодолеть, это отношение к деньгам. Несомненно, положение и здесь меня­ется: в наше время все больше и больше женщин работают не только ради карьеры, но и ради дохода, однако во все време­на именно муж зарабатывал деньги, а жена их тратила. По­этому мужчина традиционно измеряет деньги в терминах вре­мени и усилий, которые понадобились, чтобы их заработать, а женщина - в терминах потребностей, для удовлетворения которых не хватает денег. И вот из этого, очевидно, врожден­ного различия возникают бесконечные споры и ссоры. Сколько бы денег у них ни было, партнеры могут спорить о том, как их потратить, так и не добираясь до корня зла. А этот корень не сами деньги, а неразрешенные различия в их оценке.
        Но люди и одинаковы
        Неизбежно - и иррационально - мы в браке обнару­живаем, что люди не настолько уж различаются, и это тоже может нам не понравиться. Сэмюэль Хоффенштайн выра­зил это так:
        Когда я выбирал тебя,
        Ты была единственной из женщин,
        Но когда волшебство рассеялось,
        Ты оказалась одной из многих.
        Молодому человеку нравилось думать, что его любимая - единственная во всем мире, уникальное человеческое су­щество. Это было замечательное чувство, потому что она была уникальна и он тоже уникален в своем восхищении ею, и их любовь не была похожа ни на чью другую. Ее уникальность выделяла его и его любовь, возвышала над всеми другими любящими.
        Но теперь они поженились, и жизнь возвращается на повседневный уровень. Теперь уникальная девушка моет посуду, завивает волосы и думает, сколько сможет потра­тить на новое зимнее пальто. Иными словами, она стано­вится женщиной, такой же, как все остальные. И что еще хуже, молодой муж обнаруживает, что и он, подобно дру­гим мужчинам, сражается с теми же отнимающими время будничными обязанностями, чувствует ту же неудовлетво­ренность и ведет себя так же, как остальные.
        Иллюзии жены тоже рассеиваются, она видит, что гряз­ная кастрюля - это грязная кастрюля, какой бы обед она в ней ни приготовила для своего любимого. Праздничное ощущение влюбленности рассеивается; наслаждение сво­бодным временем, которое раньше заполняло их часы, те­перь занимает лишь часть дня. Раньше им казалось, что достаточно просто быть вместе, чтобы каждый день стано­вился похож на Рождество, но ракета романтики упала на землю, и теперь они испытывают то же чувство, какое ис­пытывают дети, придя в школу после каникул.
        Старая одежда в новом шкафу
        Все это сравнительно поверхностные препятствия на пути к счастливой супружеской любви, и все, кроме самых нере­алистичных влюбленных, их преодолевают. Гораздо опаснее для расцвета любви то, что мы приносим с собой в брак все свои прежние образцы поведения, все наши привычки, хо­рошие и плохие, все способы обращения с жизнью.
        Как показал Фрейд, ход любой любви зависит от всех прежних ощущений любви, испытанных нами. В шкафу вместе с приданым невесты и новым костюмом жениха скры­вается вся их прежняя любовь, все предыдущие привязан­ности, все чувства любви и нелюбви, которые они испыта­ли до этого момента.
        Мужчина, главной любовью которого до свадьбы была работа - работа ради работы или работа из стремления к успеху, может превосходно демонстрировать любовь к женщине, на которой хочет жениться. Но женившись, он вскоре начнет проводить в офисе те же долгие часы, что и раньше. Многие женщины, решившиеся на развод, го­ворили мне, что в первый же день после свадьбы муж ушел из дома, даже не поцеловав на прощание жену; он не мог опоздать на работу, хотя компания и предостави­ла ему отпуск.
        Возможно, он вернется не к работе, а к своим привыч­кам проводить свободное время, и в этих привычках для жены нет места. Если она протестует против того, что он все воскресенье проводит в гольф-клубе, он великодушно приглашает ее с собой: она может плавать в бассейне, иг­рать в карты, даже в гольф, если захочет, - и у нее будет общество женщин. Совершенно очевидно, что он не при­глашает ее к участию в своих развлечениях; он хочет лишь, чтобы она как-то приспособила свой образ жизни к его и не мешала его привычным развлечениям.
        Неприятные сюрпризы такого рода совсем не обязатель­но результат обмана до брака. Гораздо чаще это следствие самообмана. Влюбленные игнорируют вызывающие трево­гу черты друг друга или видят эти черты в более благопри­ятном свете. Например, мужчина может не делать тайны из своей антипатии к семейным отношениям. Возможно, у него был тяжелый детский опыт отношений в семье; он рано освободился от семьи и не имеет никакого желания возоб­новлять такие связи. В его представлении привязанность к семье может казаться обязательством, которое не приносят никакой радости или удовлетворения.
        Во время ухаживания девушка все это прекрасно видела. Больше того, она переполнена сочувствием: как он, долж­но быть, страдал в детстве. Но когда они поженились, она приглашает к себе в новую квартиру своих родственников, ходит в гости к братьям, сестрам и тетушкам и требует, чтобы раз в неделю они обедали у ее родителей.
        Он напоминает ей, что раньше она понимала его чувства и даже сочувствовала ему, а она отвечает: да, конечно, но это совсем другое дело. Однако единственная разница только в том, что теперь они женаты. Пусть он отвергает свою семью, но отвергать ее семью - все равно что отвергать ее. В сущности, вопреки всем своим заявлениям о сочув­ствии, она никогда всерьез не воспринимала его отноше­ние к семейным связям, считала это чем-то незначитель­ным. Если бы это было не так, она подумала бы о том, готова ли она отказаться от близких отношений со своей семьей или, по крайней мере, не вовлекать в эти отноше­ния мужа. Но она не думала об этом тогда, не думает и сейчас. Она хочет сохранить прежние прочные семейные связи и хочет, чтобы он в них вписался.
        Многие молодые женщины смотрят на брак как на спо­соб уйти от влияния семьи и особенно от материнского контроля. Такая девушка может откровенно признаться в этом молодому человеку. Может рассказать, какие у нее серьезные разногласия с матерью, что она не согласна с материнскими принципами воспитания детей. Она не мо­жет дождаться дня свадьбы, чтобы наконец быть свободной и независимой. Но когда они возвращаются из медового месяца, молодой муж обнаруживает, что первым телефон­ным звонком жены был звонок матери, первым челове­ком, с которым она советуется по любому поводу, являет­ся ее мать, и к матери она обращается в первую очередь, когда в семье что-то не так. Она звонит матери ежеднев­но; и если не для совета или жалобы, то чтобы поругаться. Эта доминирующая родительская фигура вместе с нею вхо­дит в их брак.
        Мне кажется, все же леди
        Подобно Шекспиру, мы должны насторожиться, когда леди слишком активно протестует. Это нелогично, нераци­онально и почти неизбежно, но именно эта черта поведе­ния, против которой мы сильнее всего восстаем, именно она наиболее часто нами усваивается, становится частью нашей личности.
        В динамике развития человека этот явный парадокс обла­дает собственной логикой. Девушка из нашей истории про­вела восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет жизни под руководством матери, мать принимала все решения, когда давно уже это должна была делать дочь. К тому времени, когда она созрела для брака, девушка пытается отстоять свою независимость, тратит на это огромные эмоциональные усилия, однако, вступая в брак, она по-прежнему привязана к матери, и муж должен быть поистине очень любящим, об­ладать огромным терпением и настойчивостью, чтобы по­мочь жене выйти из этой зависимости.
        Другая леди, которая способна очень активно протесто­вать, это девушка, занятая своей карьерой. Многие, воз­можно, большинство девушек наших дней имеют опыт ра­боты между выпуском из колледжа и замужеством; некото­рые даже приобретают профессию. Многие, а возможно, и большинство этих девушек считают свою работу времен­ным занятием, и для многих так оно и есть.
        Но многие девушки, заявляющие, что хотят только мужа и детей, на самом деле обманывают себя. Они проявляют это в своей неудовлетворенности узкими рамками супружеской жизни, особенно в напряженные годы воспитания маленьких детей. Некоторые из них действительно не могут дождаться, когда выйдут из дома и снова начнут работать. Одной рукой они кормят ребенка, а другой планируют бегство.
        Французы говорят: «Не все, кто танцует, счастливы». Аналогично не все, кто выходит замуж, хотят выйти замуж. Быть женщиной в нашем обществе для большинства девушек по-прежнему означает выйти в определенном возрасте замуж. В то же время нашими девушками все больше овладевает идея независимости. Мы даем им такое же образование, что и юношам, а если они не выходят замуж еще в колледже или сразу после окончания, то ожидаем от них, что они найдут работу, станут независимы и сами будут себя обеспечивать. Мы даже побуждаем их к честолюбию, мы гордимся доче­рью, которая овладела профессией и занимается своей ка­рьерой. И, не замечая противоречия, ожидаем от той же дочери, что она откажется от всего этого у алтаря и отныне посвятит себя домашнему хозяйству, приготовлению еды и воспитанию детей, не бросив ни взгляда на то, от чего от­казалась.
        Некоторые молодые женщины с легкостью идут на та­кой резкий поворот, можно подумать, что они всю жизнь готовились лишь к тому, чтобы растить детей, стоять у пли­ты и пользоваться домашней техникой.
        Но некоторые развивают в себе противоположные стрем­ления. Эти женщины почувствовали вкус работы, вдохнули воздух, полный честолюбия и конкуренции, и теперь им трудно отказаться от этой стимулирующей атмосферы ради узкого мира мужа, детей и других молодых жен с такими же заботами. Им не нужна финансовая безопасность, которую обещает брак: они в состоянии сами себя обеспечить и до­казали это. Им нравится иметь детей, но раздражают огра­ничения, которые накладывают дети. От брака они хотели не того, что получили, но чего-то большего - чего-то тако­го, что приходит с любовью, а не с жертвой.
        Прежде всего все хотят любви - любви без всяких усло­вий. Но свидетельство о браке не гарантирует этого. Любовь и брак - это привязанности, которые, как мы видели, легко вступают в конфликт друг с другом. Но многие вписываются в эти привязанности так естественно, что каждый из эле­ментов взаимно усиливается. Брак становится лучше благо­даря их любви, а любовь лучше благодаря браку.
        Посмотрим, как любовь расцветает в браке и в конеч­ном счете реализует все наши надежды, с которыми мы вступаем в брак.
        15. ЛЮБОВЬ И БРАК: УДОВЛЕТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ОНИ ПРИНОСЯТ
        «Любовь - это всего лишь прелюдия к жизни, увертю­ра, в которой искусно вводится тема будущей работы, но которая, тем не менее, остается еще только символом и обещанием».
        Так Сантаяна писал о любви и браке. Многие ли вступа­ют в брак, считая любовь увертюрой, символом и обещани­ем? Очень немногие. Большинство любящих считают свою любовь гарантией. Они влюбились и тем самым провозгла­сили свои намерения, теперь они вступают в брак, могут сложить руки и подождать, пока брак не даст им счастье, которое гарантировано контрактом. И как же они бывают удивлены, обнаружив, что брак, в который они вступили, это не бесконечный праздник, а рабочее партнерство.
        Впереди ждет работа, говорит Сантаяна, творческие уси­лия, тема которых еще только обозначена. Многие считают, что их работа уже завершена. Они нашли партнера и до­брались до алтаря. Но брачное свидетельство - это не про­пуск, автоматически разрешающий проход к счастью. Это, скорее, водительские права, разрешающие вести машину, но не дающие гарантии безопасности и удовольствий поездки.
        Брачная травма
        Брак только потенциально один из шедевров общества. То, что он даст, зависит от того, что мы в него приносим. Мы приносим в брак себя целиком, свою силу и слабость, зрелость и незрелость. То, что мы совершили этот взрос­лый акт, то есть поженились, совсем не делает нас взрос­лыми. Самое большое, что мы можем сказать о себе в нача­ле семейной жизни, так это то, что мы стоим на пороге своих наиболее зрелых отношений.
        Мы и в браке можем оставаться инфантильными и склон­ными к нарциссизму; против этого нет гарантий, и если у нас есть такие свойства, то таковы же будут наша любовь и брак, если он вообще выживет. Но брак может быть травма­тичным - в благотворном смысле. Он может предъявить нам такие неотложные и настоятельные требования взрослого поведения, что мы откажемся от инфантильных привычек и устремимся к психологической зрелости.
        Жизнь может не только причинять травмы, она может и поправлять, и брак может стать именно таким. Некоторые исключительно счастливые в семейной жизни люди прохо­дили в своем браке через очень трудные эпизоды, и благо­даря именно этим эпизодам, тому, что выдержали их и со­хранили свои отношения, достигли такого уровня зрелости, для достижения которого им пришлось бы с десяток лет провести на приемах у психоаналитика.
        Есть люди, которых в семье берегли от всего и всячески опекали; для них брак оборачивается не обещанным раем, а трудностями, к которым они не готовы, как не готовы вообще к встрече с внешним миром. Однако разница меж­ду проблемами в браке и в жизни в том, что у обеспокоен­ного индивида в браке есть партнер, который поможет хотя бы иногда справляться с этими трудностями. Жена может его укорять, но она же ему и помогает. И объединение уси­лий может быть для него исключительно терапевтически ценным.
        Совсем не обязательно отдельные эпизоды брака долж­ны быть драматичными, чтобы способствовать достижению зрелости. Простое воздействие повседневной жизни, про­живание с другим человеком, например, в комнате студен­ческого общежития, или просто без родителей, братьев и сестер, с которыми мы выросли, может подтолкнуть нас к зрелости. Родители, братья и сестры, конечно, помогают нам взрослеть во многих отношениях, но они также провоциру­ют инфантильное поведение, хотя бы потому что инфан­тильность есть часть привычного, повторяющегося образца отношений в семье. Больше того, любящие члены семьи бо­лее терпимы к нашим недостаткам, чем посторонний чело­век, в конце концов, они ведь к нам привыкли!
        А вот с незнакомым человеком, хотя бы только для того, чтобы ужиться с ним, приходится учиться приспосабливать­ся к его потребностям и желаниям, думать не только о своих удобствах и удовольствиях. Если мы хотим, чтобы случай­ные и поверхностные отношения переросли в дружбу, надо отказаться от сосредоточенности на себе и обращать больше внимания на благополучие другого человека.
        Теперь представим себе, что этот человек не просто то­варищ по общежитию, с которым приходится жить времен­но, не просто друг, с которым делишь лишь часть жизни, а ваша девушка, которую вы уговорили разделить с вами всю жизнь. Это человек, которого вы выбрали, с которым наде­етесь достичь счастья и которому сами обещали счастье. Подумайте о том, что вы уже вложили в нее, о всех ваших надеждах, мечтах и ожиданиях. И она точно так же связала свои надежды с вами.
        Поскольку мы делаем такой важный вклад друг в друга, большинство из нас, вступая в брак, руководствуются очень мощным желанием сделать брак благополучным. В то же время мы приносим в него все то, что у нас есть, и кое-что из этого багажа, как мы уже отмечали, способно пагубно отразиться на любви. Мы не раз споткнемся об этот багаж, это наследие прошлого.
        В повседневной брачной жизни мы поневоле соскальзы­ваем к привычному поведению и ежедневным чувствам. Мы становимся такими, какими были до этой восхитительной и возбуждающей интерлюдии романтической любви. Все, что мы во время ухаживания скрывали от возлюбленной и от себя самого, проявляется с необыкновенной ясностью.
        Воскресный вечер и утро понедельника
        Достичь счастливой любви в браке нелегко. Она так силь­но отличается от той любви, с которой вступают в брак, словно это два разных чувства. Мы говорим, конечно, о романтической любви, той самой, что обычно побуждает нас вступить в брак.
        Любовь до брака - это романтическая любовь, любовь на время; для нее влюбленные надевают свои лучшие вос­кресные одежды, принимают лучшие воскресные манеры и даже свои вечерние воскресные чувства. Неважно, ви­дятся ли они также по средам и пятницам или даже днем в воскресенье, их встречи все равно планируются. Они не только договариваются о встрече и о том, что будут де­лать, они организуют также свои чувства и поведение. Они показывают друг другу только самое лучшее в себе, самое интересное и положительное, иногда даже это уже не они сами, а какой-то другой человек, кто-то, на кого они хоте­ли бы походить или кто, по их мнению, понравился бы партнеру.
        Любовь до брака - время крайней напряженности чувств и высокого осознания этих чувств. Влюбленного ни на мгно­вение не оставляет это осознание самого себя, своих радо­стей и горестей, своих чувств и мыслей, надежд и мечта­ний. Любовь до брака, что бы мы ни утверждали, это по преимуществу любовь нарцисстическая.
        Мы также помним, что романтическая любовь склонна к преувеличениям: она преувеличивает не только чувства любящего, но и положительные качества возлюбленной. А эти качества, какую бы радость они ни доставляли во время ухаживания, обычно наименее важны в семейной жизни. Ибо ухаживание - это время свободы и удоволь­ствий, а удовольствия становятся больше, если любимая хо­рошенькая или остроумная, если она хорошо танцует или
        ходит на лыжах. Очевидно, что эти таланты никогда боль­ше не будут так важны в их жизни.
        Влюбленные также преувеличивают качества, которые преж­де всего привлекли их друг к другу. А если открывают качества, которые, возможно, не так привлекательны, не задерживают­ся на них: их любовь, конечно, преодолеет эти трудности!
        Любовь в браке, разумеется, совсем не такая. Брак - это не только праздничные воскресные чувства, это еще и чув­ства понедельника и всей рабочей недели. Теперь влюблен­ные должны не только радовать друг друга, но и одновре­менно работать. Они больше не изолированы от мира в своем романтическом коконе: у каждого есть родственники, дру­зья, коллеги.
        Теперь им нужно выполнять свои обещания бессмерт­ной любви, но в то же время перед каждым стоит реаль­ность повседневной жизни. От напряженного и исключи­тельного осознания только самого себя каждый из них вы­нужден перейти к повседневному осознанию окружающих. Из двух обособленных «я» они каким-то образом должны создать новое единство, единство «мы».
        Таким образом, переход от добрачной любви к любви в браке - это в значительной степени переход от любви к себе к любви к другому человеку. Это переход от идеи люб­ви к реальности любви, от привязанности к идее брака к самому браку.
        Забота о любви
        Как же облегчить этот переход и выработать сильную лю­бовь в браке? Ответ непременно связан со всей нашей исто­рией любви, наиболее значительной частью нашей биогра­фии до брака. Очень редко какой-то единичный опыт любви или самые ревностные намерения, удача или благородные надежды и глубокие стремления гарантируют успех любви в браке. Все это замечательно, но не имеет прямого отношения к ценности брака, как рама, какой бы красивой и подходящей она ни была, не имеет отношения к ценности картины.
        Любовь - сложная привязанность. Вопреки распрост­раненному представлению, мы не влюбляемся с первого взгляда. Мы только распознаем в себе неожиданное чув­ство и желание любви. Но чувства непостоянны и непроч­ны. Они быстро возникают, меняются и с равной быстро­той исчезают. Наши отношения и привязанности, наша любовь - все это развивается гораздо медленней и гораз­до устойчивей к переменам. Новые привязанности разви­ваются на базе уже существующих. Трудность понимания этого связана с нашей верой в то, что большинство наших отношений в повседневной жизни возникли не по нашему сознательному выбору и поэтому не показывают, как мы ведем себя при выборе сознательном. Мы считаем, что ро­мантическая любовь возникает по нашему выбору. Конеч­но, мы обещаем себе сделать такой выбор, но на самом деле наше поведение - скорее результат предыдущего по­ведения.
        Это не означает, что романтическое начало обязательно обрекает брак на разочарования и неудачу. Мужчины вна­чале обычно идеализируют женщину, которая их привлека­ет, у них обязательно возникает представление о ее не­обычных достоинствах, которые могут быть кажущимися и уж точно преувеличенными. Если предыдущие привязан­ности мужчины были преимущественно приятными, удов­летворительными и длительными, возможно, он сумеет осу­ществить свои идеалы в реальности. Любовь такого мужчи­ны зависит не от преувеличения вообще, а от того, что он преувеличивает. У него достаточно гибкости и психологи­ческих ресурсов, чтобы принять меньшее и работать над ним. Таким образом, реальность воплощает и усиливает ро­мантику, а не уничтожает ее.
        Достигнуть такого нелегко. Часто то, что мы называем романтикой, на самом деле разновидность невроза. Идеа­лизация может относиться к воображаемым качествам. Не­вротическая любовь питается инфантильными потребнос­тями, которые вступают в противоречие с реальным ми­ром, и человек не может соединить воображаемое и реаль­ное без трения, боли и ощущения утраты.
        Однако чаще всего отношения людей размещаются между этими двумя крайностями лучшего и худшего. Переходя от ухаживания к браку, люди видят и признают перемены друг в друге. Мужчина размышляет: в реальности его жена, ве­роятно, не такая щедрая, какой казалась ему во время уха­живания, но и не такая эгоистичная, какой кажется ему сейчас. Большинство из нас невозможно описать только в черных или только в белых тонах. Мы сделаны из того и другого. И какие качества в отношениях выйдут на первый план, зависит от обоих партнеров. Чего он ждал от нее, когда она показалась ему слишком эгоистичной? Возмож­но, он слишком мало внимания уделяет ее потребностям и слишком много своим? Может, она кажется ему эгоистич­ной в то время, когда он сам ведет себя эгоистично?
        Такие вопросы означают, что, возможно, эти двое пыта­ются найти дорогу друг к другу. Какой прочной привязанно­сти можно ожидать, если между ними остается непроницае­мое пространство, зияющая пропасть взаимного непонима­ния, невысказанных или неправильно высказанных потреб­ностей и желаний - короче говоря, отсутствие связи?
        Мы много слышим сегодня о связи. Наш главный инте­рес как будто переместился от институтов к индивиду. Как будто демократические принципы Джефферсона перенесе­ны из политической жизни в личную, и теперь, согласно Фрейду, наше внимание привлекает не только то, за кого человек голосует, но все нюансы его личности, сознатель­ные и подсознательные. Сегодня нас больше всего интересу­ет, каков человек, каков его смысл, каковы стремления - от самых примитивных до наиболее благородных.
        Чем важнее для нас становится наш собственный индиви­дуализм, тем трудней нам понять другого индивида. И что еще хуже, мы как будто и не хотим его понять. Наивное само­утверждение все чаще заменяет добросовестное стремление понять другого. Люди отмахиваются от трудностей, говоря: «Мне просто нужно...» Но почему? Какие потребности других людей при этом приносятся в жертву? Действительно ли в этом есть необходимость? Существует ли эта потребность не­зависимо или определяется социальным окружением?
        Любовь двух людей только выиграет от их стремления и готовности понять друг друга. Но люди часто разрываются в противоречии: сколько открыть в себе - и не только дру­гим, но и себе самому? Даже в браке не часто раскрывают­ся. Они и хотели бы, но просто не знают как.
        Любовь - это все?
        Мы можем спросить себя: не слишком ли многого требуем друг от друга в браке. Не слишком ли многого требуем от любви и даже от брака? Рискуя вступить в противоречие с собой, мы должны принять факт: наше обычное отношение к любви, представление о ней не подходит для брака, оно не может служить его прочным основанием. Исторически браки заключались безотносительно того, как будущие супруги, возможные женихи и невесты, относились друг к другу; час­то они даже не были знакомы. Брак заключался по экономи­ческим или социальным причинам, а на династическом уров­не - по политическим причинам. Он мог принести в семью престиж, или земли, или деловые возможности; он мог зак­лючаться дня защиты и приобретения собственности или про­сто для рождения наследников. Он мог быть направлен на достижение большого количества честолюбивых или благора­зумных целей, но при этом редко заключался для того, чтобы соединить людей, которых влекло друг к другу.
        Часто брак, заключенный по таким внешним причинам, складывался удачно. Конечно, партнеров воспитывали в сознании необходимости принять такой брак, и они не склонны были протестовать; в особенности не было аль­тернативы у девушек. Но мы должны отметить, что, хотя вначале у супругов и не было привязанности, стремление функционировать вместе в условиях существующего инсти­тута брака приводило к сильному и приносящему удовлет­ворение чувству взаимного принятия.
        Сегодня мы не признаем таким образом организован­ные браки; мы считаем, что единственным основанием для союза двух человек может быть их романтический выбор.
        Но так ли это на самом деле? Многие по-прежнему вступа­ют в брак по практическим причинам - из-за общих инте­ресов, из-за стремления иметь семью, детей. С самого на­чала у таких людей возникает сознательное желание ужить­ся друг с другом. И если им это удается, общая цель все более сближает их, пока они не начинают испытывать друг к другу романтическую привязанность. Если бы им теперь пришлось выбирать, они бы выбрали друг друга.
        Какие бы интенсивные чувства мы ни испытывали в люб­ви, они не такие широкие и общие, как привязанность в браке. Любовь - это личные отношения; брак - обществен­ный институт. В браке помимо супругов участвуют еще много других людей; вступление в брак не означает автоматическо­го разрыва всех связей с семьей, друзьями, самыми разными группами. Каждый партнер приносит в брак все свои связи, и любовь, которую двое испытывают друг к другу, должна каким-то образом приспособиться к этим связям, иначе они будут ей угрожать. Ибо старые привязанности и интересы обязательно возникают после брака, как и старые привычки и черты личности, как бы старательно мы их ни скрывали во время ухаживания.
        Новая фаза любви, фаза брака, может оказаться под уг­розой из-за вторжения этих других интересов и отноше­ний. Но они же могут и усилить любовь. Каждый партнер принимает у другого то, что находилось на периферии их жизни до брака: семью, друзей, коллег по бизнесу и про­фессии, хобби - весь набор разнообразных связей и харак­теров. Каждый должен быть готов пожертвовать чем-то ради вкусов или предпочтений другого. Но каждый готов при­нять и то, что для другого важно.
        Когда мужчина видит, что жена старается быть привет­ливой с его другом, с которым у нее, возможно, очень мало общего, он будет доволен и даже благодарен. Он знает, что жене не нравится, как его друг сбрасывает пепел на новый ковер, забывает пользоваться подставкой для стакана и ос­тавляет на столе «кольца»; она может ничего не знать о том, что он хочет обсудить, ее это совершенно не интересу­ет. Но она видит, что дружба этого человека много значит для ее мужа, и включает его в их круг. Она идет на уступки и тем самым спасает мужа от угрызений совести и чувства вины. Она показала, что любит мужа таким, каков он есть, вместе с его привязанностью к друзьям. Ее любовь к нему не вступает в противоречие с его другими привязанностями или видами любви.
        Возможно, это покажется мелочью: вероятно, муж отка зался бы от отношений с другом, если бы она его попроси­ла, и при этом не очень пострадал бы. Но любовь, которая укрепляет брак, основана именно на таких мелочах - на принятии, а не на отвержении друг друга.
        Любовь и брак - это только часть жизни. Успех брака и расцвет любви в нем зависят от того, насколько он гармони­зирует с другими аспектами жизни супругов. Прочная суп­ружеская любовь вырастает на основе способностей партне­ров управляться со всем остальным в жизни. Она укрепляет­ся в зависимости от того, как они уживаются с родственни­ками, друзьями, как воспитывают детей, насколько успешно разрешают свои противоречия относительно денег, как пе­реживают бурные времена и наслаждаются хорошими про­межутками. Таковы строительные блоки любви в браке.
        Романтика в браке
        Что происходит с романтикой, когда влюбленные вступа­ют в брак? Многие считают, что она умирает. Тайна исчезла. Когда муж видит жену в бигуди, или с трудом переносящую беременность, или сражающуюся с грязными тарелками и кастрюлями, с пылесосом и пеленками, ему нелегко думать о ней как о Прекрасной Елене. Пылкое воображение влюб­ленного даже на мгновение не может сделать ее такой. Бла­женное невежество влюбленного, готовность любить избран­ницу, даже не понимая ее, - все это в браке быстро исчеза­ет. Если в браке и есть что-то, так это прежде всего знание и понимание друг друга.
        Рано или поздно поженившиеся влюбленные начинают поддаваться реальным силам гравитации. Они видят друг друга такими, каковы они в реальности, а не в воображае­мом радужном освещении. В браке непрактично преувели­чивать чувства и безответственно относиться к требовани­ям реальности. И наконец, достигнув ответственного поло­жения в бизнесе или в профессии, мы нуждаемся в необхо­димых условиях комфорта, и теперь нелепо мечтать о куске хлеба и кувшине вина среди развалин. Мы больше не стра­даем от лишений или неуверенности друг в друге, которые кажутся необходимым обрамлением романтической любви. Мы больше не хотим страдать ради нее.
        Холодный свет разума заставляет нас очнуться и с дро­жью принять реальность. Но неужели реальность так непе­реносима? Многие ли из нас согласятся всю жизнь споты­каться в тусклом свете свечей под игру цыганской скрипки? Мы ностальгически говорим о романтике, но не готовы отказаться ради нее от комфорта.
        На самом деле мы даже не хотим, чтобы нас подхватила великая страсть. Мы хотим этого примерно так, как тот, кто говорит: «Хотел бы я уметь играть на пианино», или «Хотел бы я сесть в самолет и улететь в Европу», или «Ког­да-нибудь я брошу эту крысиную гонку и стану бездельни­чать». Мы никогда не реализуем наши фантазии - во вся­ком случае абсолютное большинство нас, - потому что на самом деле мы этого и не хотим. Все это пустые мечтания.
        Большинство из нас гораздо сильней хочет устойчивых отношений и упорядоченной жизни в браке, чем безумного полета на крылатом коне. Это не означает, что мы никогда не хотим романтической любви. В начале жизни мы не толь­ко хотим ее, но и вряд ли сумеем ее избежать.
        Но и в дальнейшей жизни, хотя нами владеют гораздо более практические цели, мы не чуждаемся прикоснове­ния романтики. Мы только не хотим, чтобы она господ­ствовала в нашей жизни. Мы предпочитаем в какой-то степени контролировать свою судьбу. Но желали бы со­хранить немного романтики, если за это не нужно платить полной катастрофой.
        И это желание вполне совместимо с браком. Оно совмес­тимо с безопасными и длительными отношениями. Есть два условия сохранения романтики в браке: супруги должны выдержать близкое узнавание друг друга и сохранить в то же время элемент новизны в своей повседневной жизни.
        Именно этого многие из нас не могут: мы не способны пережить близкое узнавание друг друга, которое неизбеж­но при совместной жизни. Романтическая любовь, любовь до брака - это любовь на время. Романтический образ создан, и влюбленным больше нечего делать, как любить друг друга.
        Но они даже и без брака не могут вечно поддерживать эту иллюзию. Многие связи становятся рутинными и нероман­тическими, как старые туфли. В браке эта иллюзия обычно рассеивается быстрей, потому что брак сам по себе в высшей степени реальный и практический институт и предъявляет немедленные практические требования к обоим партнерам.
        Романтические влюбленные, не подготовленные к этой холодной реальности, переживают потерю мечтаний в от­ношении друг друга и, возможно, еще сильней в отноше­нии самих себя. Они не совершенные влюбленные, какими себя считали. Стоя по колено в обломках своих фантазий, они больше чем когда-либо нуждаются в романтической любви. Они нуждаются в обещании любви без условий как никогда раньше. Но каждое невыполненное требование по отношению друг к другу, каждый случай неспособности от­ветить любовью без условий, как они обещали друг другу, делает стену между ними все выше и выше. Стремление к романтической любви отскакивает от этой стены и, к не­счастью, часто отскакивает под углом или в противополож­ном направлении, к объекту любви, с которым можно было бы снова предаться иллюзии любви без условий.
        Супруги могут пережить этот опыт постижения. Они могут даже принять друг друга как реальных и живых лю­дей, а не как создание романтической мечты. Это возмож­но. Это бывало достигнуто. Если им нравится любовная игра, они могут продолжать наслаждаться ею. Могут растя­нуть период ухаживания на всю жизнь. Они даже начинают делать это все лучше и лучше, становятся опытными и ис­кусными профессионалами.
        Наиболее очевидно это в сексуальном аспекте любви. Известно, что сексуальный опыт новобрачных часто далек от наслаждения, но это именно то время, когда супруги испытывают наиболее напряженные романтические отно­шения друг к другу. То, что справедливо для сексуальных отношений, справедливо и для остальных аспектов любви. Как только отпадает необходимость поддерживать иллю­зию относительно друг друга, можно искусней и радостней развивать все аспекты отношений.
        Чисто романтическая любовь может наскучить. Многие холостяки готовы согласиться с этим. Если они много раз влюблялись и по разным причинам не женились, их начи­нает утомлять постоянная красная повязка чрезвычайно- го положения во время романтического ухаживания. Ка­кой бы привлекательной и соблазнительной ни казалась новая девушка, опытный ухажер содрогается, в который раз начиная новое романтическое преследование. И скорее всего великолепная и соблазнительная девушка испытывает та­кое же чувство. Если по какой-то причине она живет сво­бодной современной одинокой жизнью уже несколько лет, она по горло сыта многократными ухаживаниями галант­ных кавалеров.
        Короче говоря, повторения в романтике могут быть так же скучны, как и обыденность в браке. Причины, по кото­рым люди иногда ищут романтики за пределами брака, не всегда связаны с его неудачей. Просто супруги позволили превратиться своим отношениям в повторяющиеся и скуч­ные. Они привыкли к повторениям, но то же самое с ними произойдет и в романтическом приключении.
        Супруги, счастливые в браке, совместно вырабатывают соотношение повторяемого и новизны, чтобы это соот­ветствовало потребностям их жизни. Они приправляют свою жизнь, как мы приправляем еду. И их любовь сохра­няется благодаря разнообразию. Комфорт, который они испытывают в отношениях друг с другом, не мешает им увлекаться новыми идеями, людьми, местами и действия­ми. Они словно не два человека, а много людей по отно­шению к друг другу. Элемент повторяемости придает их жизни устойчивость, а элемент новизны или перемены - свежесть и живость.
        Использование любви в браке
        Есть основания полагать, что поздняя, более зрелая форма чего угодно предпочтительней ранней, незрелой. Конечно, можно привести примеры исключений. Чем старше овца, тем она глупее. Многие любят котят больше, чем людей. Но те, кто хорошо знает кошек, собак и людей, предпочи­тает взрослую версию. С ней так же легко обходиться, как с незрелой, а часто и гораздо легче. Спелые фрукты обычно вкуснее неспелых.
        Любовь в браке тоже проходит процесс созревания и может принести спелые плоды. Более поздняя, более на­дежная версия любви прочнее ранней, иногда полной эк­стаза, но, как правило, несовершенной. Любовь становится более доступной пониманию, а понимающий влюбленный придает любви форму, которая необходима тому, кого он любит. Он не приходит домой с парой дорогих сережек, когда жене нужен надежный человек, который присмотрел бы за ребенком, чтобы она могла посещать курсы, о кото­рых давно мечтала. Хорошие любящие в пределах брака научаются видеть реальные потребности друг друга и стара­ются идти им навстречу.
        Такой вид любви создает у каждого партнера ощущение, что за ним присматривают, о нем заботятся. Это любовь почти без напряжения. Предположим, в момент, когда муж­чина готовит лекцию, которую ему предстоит завтра про­честь, он неожиданно переносится во времени назад, в свои двадцать с небольшим лет: звонит девушка, в которую он был тогда влюблен, и говорит, что ей просто необходимо увидеть его сегодня вечером. Он может извиниться, ска­зать, что работает над лекцией, которую нужно будет про­честь завтра вечером. Она настаивает, может вести себя так, словно весь мир рухнет, если он не придет. Если он про­должает стоять на своем, на том, что нужно подготовить лекцию, или сдать экзамен, или вовремя закончить статью, она может сказать: «Значит, ты меня не любишь». И она говорит серьезно. Больше того, в двадцать лет он мог бы бросить заметки лекции, учебники или наброски статьи и бежать к ней, чтобы доказать свою любовь.
        Незрелая любовь предъявляет самые разные требования, требует всевозможного безответственного поведения со всем связанным с ним напряжением. Любовь в браке лишена такого напряжения. Жена знает, что мужу нужно работать весь вечер, и выражает свою любовь тем, что готова позво­лить ему проявить свою любовь завтра.
        Те из нас, у кого есть дети-подростки, знают, в каком напряжении они живут, и понимают, как утомительно было бы прожить всю жизнь в таком напряжении. Напряжение, постоянные кризисы незрелой любви - все это замеча­тельно, но только в незрелые годы. В устойчивых отноше­ниях зрелой любви жизнь гораздо легче, продуктивней и радостней.
        Одна из самых глубоких и приносящих удовлетворение радостей зрелой любви в браке, в отличие от любви не со­стоящих в браке людей, это свобода от ускользающих «хо­роших времен». Молодые влюбленные, видя друг друга, часто испытывают то же ощущение, что мы испытываем накану­не Нового года, - «побыстрее бы». Даже если им не очень весело друг с другом, они все равно соглашаются на развле­чения, в которых участвует только один из них. Любящие друг друга супруги не должны все время сидеть и смотреть друг на друга. Они могут наслаждаться теплым ощущением присутствия друг друга, даже если деятельность одного из них совсем или почти совсем не требует участия другого. Они могут читать, слушать музыку, свободно отдаваться своим собственным интересам.
        Еще более благотворен тот факт, что любящие супруги чувствуют и подтверждают свою любовь не только в общих удовольствиях и развлечениях, но и в совместной работе. Они покупают в сельской местности старый амбар и много и с любовью работают вместе, раскрашивают его, восстанав­ливают, чтобы проводить за городом прекрасные уик-энды.
        У их ребенка возникают проблемы, и они встревоженно, но терпеливо думают, анализируют, экспериментируют и работают над решением этих проблем.
        В отличие от юношеской любви или от любви времен­ной в виде страстного увлечения (оба эти вида любви могут быть очень глубокими и сильными) любовь в браке в гораз­до большей степени составляет неотъемлемую часть жизни. Это не украденная, изолированная часть жизни, но часть ее сути, потому что такая любовь освещает не уголок жизни, а всю жизнь.
        Прочная любовь
        Любовь, возникающая в браке, имеет еще одно отличи­тельное качество: она прочная. У нас есть уверенность в чувствах - своих и партнера. Предположим, жена совер­шает ошибку; допустим, однажды встает не с той ноги и отпускает язвительное замечание. Мир мужа при этом не рухнет, как могло бы случиться раньше, в романтической фазе их любви.
        Любящие супруги не бросают друг друга из-за одной раз­молвки, одного кризиса, одной яростной и болезненной ссоры. Они пережили такие столкновения, переживут их и в дальнейшем. У них есть нечто такое, что позволяет вы­держивать ежедневные трения и даже редкие бури. Они могут быть потрясены, на мгновение ошеломлены взрывом, но их связь друг с другом остается прочной.
        Любовь в браке отвечает многим нашим потребностям в любви, она совместима с этими потребностями. Она спо­собствует рациональной, продуктивной стороне жизни; она создает климат, в котором мы можем работать. Она отвеча­ет также иррациональной, импульсивной стороне жизни, когда муж или жена находят у партнера поддержку в своем желании «увильнуть» от каких-нибудь социальных обяза­тельств или на день отправится в деревенскую гостиницу, чтобы позавтракать после ужина, если им этого захочется. Брак легко позволяет нам расслабиться и просто думать, и даже не думать, а бездельничать. Он оставляет место для друзей, хобби, спорта. Он облегчает периоды тяжелой ра­боты и напряжения, он с нами во время изобилия и во время лишений.
        Когда что-то идет не так, любящие супруги рассчитыва­ют друг на друга. Они используют свою любовь как огром­ное преимущество в жизни, вместе решают проблемы, вме­сте встречают горести и утраты, переживают хорошие и плохие времена. Они убеждают друг друга в том, что боль одиночества ушла. Любящие супруги больше не одни. Каж­дый пользуется поддержкой верного партнера, и партнер отдает свои силы, когда собственные силы отказывают.
        Любящие супруги растут вместе с любовью, они стано­вятся лучше как люди. Мы видели, что происходит с людь­ми, которые разочаровываются и не способны любить в браке: их отбрасывает назад, в темницу собственного «я», скованными старыми привычками, ограниченными невро­тическими тенденциями.
        Но если любовь не подводит, если она растет, брак - поистине шедевр общества, а те, кто поддерживает любовь в браке, потенциально счастливейшие из всех любящих.
        16. РОДИТЕЛЬСКАЯ ЛЮБОВЬ
        Всего поколение назад никто не считал нужным изучать родительскую любовь. Считалось само собой разумеющим­ся, что родители любят своих детей и знают, что для них хорошо. Когда Моисей спустился с горы Синай со скрижа­лями завета, на них было указание детям почитать, если не любить родителей, но ничего не говорилось о том, что ро­дители должны уважать и любить своих детей.
        Сегодня мы настолько привыкли сомневаться в каче­стве своей любви к детям, что едва ли сознаем, насколько такое отношение ново. За всю историю человечества та­кое соображение, вероятно, никогда не приходило роди­телям в голову. Практика сомнения в себе как в родителях распространилась, когда сегодняшнее поколение молодых родителей было еще детьми. После Второй мировой вой­ны с развитием психиатрии и клинической психологии мы все внимательней приглядываемся к природе роди­тельской любви. Теперь мы понимаем, что та любовь, которую ребенок получает в первые годы жизни, опреде­ляет то, каким он станет взрослым. На основе его опыта восприятия родительской любви впоследствии возникнет ощущение оптимизма или пессимизма, восприятие мира как дружеского или враждебного, представление о соб­ственной адекватности.
        Мы уже рассматривали воздействие родительской люб­ви на нашу взрослую способность любить. У нас уже есть некоторое представление о родительской любви с точки зрения ребенка, мы знаем, как он знакомится с любовью и нелюбовью, как осторожно входит в мир; мы знаем, что его будущие отношения могут искажаться в результате фикса­ции психологического развития на раннем уровне.
        А как насчет родительской стороны в этой истории люб­ви? Какую любовь мы испытываем по отношению к своим детям?
        Любовь без выбора
        Прежде всего нужно понять, как мы относимся к появ­лению детей. Некоторые хотят детей, причем хотят настоль­ко, что способны ускорить брак. Большинство хотят детей, потому что этого от них спустя какое-то время ждут. Такой механический подход мало напоминает высокие цели, ко­торые нам хочется перед собой ставить. Люди обычно льстят себе, думая о том, по какой причине заводят детей, приво­дят благородные основания, вплоть до необходимости про­должения рода человеческого.
        На самом деле у нас в обычае вступать в брак. Нас по­стоянно спрашивают: «Когда же вы наконец остепенитесь?» И поэтому мы женимся. Если через несколько лет после вступления в брак дети не появляются, нас снова начинают спрашивать: «Когда же вы по-настоящему остепенитесь?» И мы заводим детей. Это не мешает наслаждаться браком и детьми. Романтическое преувеличение считать, что мы не можем радоваться тому, что выбрали не сами.
        Мы живем в обществе, в котором нас с самого начала приучают принимать семейную жизнь, нравится нам это или нет. Когда мы вырастаем и влюбляемся, то мечтаем о том, чтобы жить вместе, семьей, как о самом главном выражении этой любви. Такой образец поведения нам внушают буквально все, кого мы видим вокруг. И мы ему следуем.
        В действительности происходят самые разные вещи. Некоторые планируют иметь детей и не имеют их. Другие имеют детей, хотя не планировали их. Третьи планируют не иметь и имеют. Многие из нас даже не спрашивают себя, хотят ли иметь детей. Состоя в браке, мы ожидаем появления детей, мир ожидает того же самого, и у нас появляются дети.
        Реально ограничение выбора происходит на следую­щей стадии: мы не выбираем то, каким будет наш ребе- нок. Родной ли это ребенок или приемный, это ребенок, и это загадка.
        Мы не можем предсказать, каким человеком он будет. Нет или почти нет никаких указаний на то, как этот ма­ленький комок унаследованных черт будет реагировать на родителей и на жизнь, которую они ему предлагают. Вы­бирая друга, или возлюбленную, или партнера по браку, мы выбираем равного себе - человека, который в своем развитии зашел, по крайней мере, так же далеко, как и мы. И если допускаем ошибку, то должны винить только собственное отсутствие опыта или здравого смысла. Но ребенок для нас - загадка. Мы знаем о нем в момент рож­дения очень мало, только его пол.
        Мы можем сделать несколько общих предсказаний, на­пример, относительно комплекции, цвета глаз или волос. Можем ожидать семейного сходства в общем рисунке лица. Можем предположить, что, если оба родителя малы рос­том, ребенок тоже будет невысоким или среднего роста, хотя сегодняшние дети возвышаются над родителями. Ни одно из этих предсказаний не надежно. Человеческий род настолько смешался, Америку населяли такие разные люди, что мы не можем знать, какие гены наиболее ярко проявят­ся в физическом развитии ребенка.
        Предсказание, которое нам хотелось бы иметь, конеч­но, не физическое, а психологическое. И здесь у нас есть нечто вроде хрустального шара. Однако это такой шар, со­общение которого почти никогда нельзя понять ясно.
        Этот хрустальный шар - мы сами, родители. То, какие мы родители, во многом определяет, какие у нас будут дети. Но и тут исход не очень предсказуем, потому что врожденные способности ребенка - это вторая половина истории, та самая половина, которая остается закрытой. Больше того, мы можем только догадываться, какими ро­дителями окажемся.
        Однако все же кое-что о себе как о родителях в хрус­тальном шаре мы разглядеть можем. Как предположил Фрейд, наша психологическая биография может быть из­ложена как история любви. Качество нашей родительской любви будет не очень отличаться от качества тех разновид­ностей любви, которые мы уже пережили.
        Романтическое начало
        Планировался ребенок или нет, мир стремится поздра­вить нас с благословенным событием. Единодушие добрых пожеланий позволяет нам романтически отнестись к мыс­ли о будущем ребенке. Мы подходим к родительству как к романтической любви, в состоянии блаженного невежества, полные обещаний себе и еще не родившемуся объекту люб­ви, полные преувеличенных представлений о том, каким он будет и что мы будем к нему чувствовать. В этот момент мы испытываем огромное наслаждение от своего положе­ния родителей, мы живем в романтическом сне.
        И точно как в романтической любви, вторгается жесткая реальность. Реальность начинается с беременности жены. За эти месяцы, как мы уже отмечали, будущий отец часто обнаруживает, что о нем все забыли, а будущая мать так же часто страдает от сомнений в своей пригодности. А когда рождается ребенок, необходимость физической заботы о нем оказывается определенно дискомфортной, неприятной и очень далекой от блаженного наслаждения.
        Но романтическое видение по-прежнему затуманивает нам взор. Мы наделяем младенца всем очарованием и кра­сотой, всеми дорогими и любящими реакциями, какими наделяем любимую в романтическом любовном приключе­нии. Воркующий, лепечущий, восхитительный малыш, кра­сивый маленький мальчик или прекрасная маленькая девоч­ка, артистически и интеллектуально одаренный потомок, которым мы будем гордиться, послушный воспитанный ребенок, которым будут восхищаться все соседи и друзья. Таково начало нашей родительской любви. Мы любим ре­бенка таким, каким надеемся его увидеть. Иными словами, мы любим романтический образ своего ребенка.
        Для начала это совсем не плохо. Именно так мы, роди­тели, влюбились друг в друга. Это еще не сама любовь, а обещание любви. Но это обещание придает нам сил и храб­рости выдержать недели и месяцы пеленок, искусственно­го кормления, недосыпания, утраты свободы и всего того тяжелого труда, который необходим при заботе о совер­шенно беспомощном и полностью зависимом от нас объек­те нашей любви. Романтическая любовь выполняет свою роль как вступление в родительство, как уже послужила вступлением к браку.
        Первые шаги родительской любви
        В первые месяцы после рождения ребенка мы учимся про­являть любовь, как никогда этого не делали раньше. Мы не можем выражать любовь к ребенку, как делаем это по отно­шению к мужу или жене, к родственнику или другу. Не мо­жем взять его на футбол, пригласить на обед или в театр; ребенку не нужны цветы, книги, музыкальные записи, мехо­вое манто или поездка по Европе. Мы не можем развлечь его смешной историей, вовлечь в политическую дискуссию или разделить с ним свои артистические или интеллектуаль­ные занятия. Мы можем только заботиться о нем.
        Утверждение, что мы никогда раньше не проявляли так свою любовь, будет совершенно точным, однако в собственном младенчестве мы такую любовь сами испы­тали. Именно в такой форме впервые пришла к нам любовь - в форме заботы о нас. Но тогда мы ее получали, а не давали, и происходило это в тот период, который погре­бен глубоко в нашем сознании. Поэтому, когда приходит наша очередь так проявлять любовь по отношению к но­ворожденному, мы чувствуем себя неопытными любите­лями. Мы даже не понимаем, что то, что мы делаем, есть проявление любви. Мы кормим младенца, держим его в чистоте, тепле и сухости, защищаем от опасностей и ста­раемся, чтобы ему было удобно, но разве это любовь? Это совершенно очевидные вещи, которые нужно проде­лывать с малышом.
        Но то, как мы делаем эти очевидные вещи, для ребенка становится первым и одним из важнейших выражений на­шей родительской любви. Во всей своей растительной жиз­ни: в еде, выделениях, во сне и в бодрствовании - во всех этих основных физиологических функциях, которые необ­ходимы, чтобы оставаться живым, ребенок зависит от нас. Без нашей помощи он ничего не может. И как мы сказали выше, на этой первой фазе своей жизни он не нуждается в любви. Он нуждается только в заботе.
        Естественно, мы даем ему эту заботу. Всякий родитель, который не ответит этим на потребности беспомощного маленького существа, покажется нам неестественным ро­дителем.
        Вопрос не в том, заботимся ли мы о младенце. Вопрос в том, как мы это делаем. Удовлетворяем ли его потребнос­ти? Или наши собственные? В этом первичном проявлении своей родительской любви совершаем ли мы акт перехода от давания к принятию? Манипулируем ли мы подсозна­тельно ситуацией, чтобы получить удовлетворение самим, а не дать его ребенку?
        Нам часто говорили, что забота о ребенке в первые месяцы и годы его жизни определяет то, каким челове­ком он станет. Мы, как родители, очень хотим, чтобы он вырос здоровым, счастливым, способным, интересным, чтобы мы могли гордиться своим сыном или дочерью, чтобы из-за него - да, и это очень важно - уважали и нас, его родителей. Но очень часто уже в первых прояв­лениях своей любви мы ведем себя так, что впоследствии будем испытывать неудовлетворение ребенком, если не просто боль и горе.
        Посмотрим, как это происходит. Один из первых актов проявления нашей любви к ребенку заключается в том, что мы его кормим. Для ребенка пища ближе всего к любви, она приносит ему облегчение от голодных болей, приносит благословенный полный желудок. С самых первых часов жизни еда и любовь равны друг другу. И мы сами делаем все, чтобы уравнять их.
        Еда равна любви
        В отношениях со взрослыми мы демонстрируем это не менее ярко, чем в отношениях с людьми. Приглашая дру­зей на обед, мы не угощаем их тем, что сами едим в обыч­ный понедельник или вторник. Мы готовим что-нибудь необычное; отправляемся в специальный магазин, чтобы купить что-нибудь изысканное или не по сезону. И нагро­мождаем еду на стол. Мы заботимся не только о ее каче­стве, но и количестве.
        Если гости хорошие, если они едят больше, чем хотят, и жалуются, что не могут встать из-за стола, мы довольны. И чем больше съели гости, тем успешней наш прием. Од­нако если они в первую очередь подумают о своем здоровье и комфорте и съедят лишь столько, сколько хотят, мы стра­даем. Мы столько сил вложили в этот обед, и вот чем они нам ответили! Наша еда, наша забота, все, чем мы вырази­ли свое отношение к ним, - все зря. Наше предложение любви отвергнуто.
        Друзья могут пойти нам навстречу в те редкие вечера, когда приходят к нам обедать. Они могут переесть, чтобы доставить нам удовольствие, а могут извиниться и в следу­ющий раз избежать несварения. Они могут подвергнуть нас такому же проявлению любви, когда придет их очередь кор­мить нас обедом. Но ребенку приходится испытывать та­кую любовь по три раза в день, а в младенчестве, когда он ест через каждые три или четыре часа, еще чаще.
        И во время еды матери, а иногда и отцы устраивают пред­ставления. Они уговаривают, льстят, забавляют, отвлекают, обманывают или бранят ребенка, лишь бы он открыл рот, чтобы они смогли сунуть в него еду. Они демонстрируют таланты телевизионного комика или принимают облик уве­ренного в себе человека, только бы вложить в ребенка еще и еще одну ложку. Они угрожают ему, а иногда и наказыва­ют за то, что он не ест пищу, которую, по их мнению, дол­жен есть, и в таких количествах, какие они считают нуж­ными. А если он пытается увернуться, они привязывают его к креслицу.
        Ребенок, разумеется, разрабатывает столь же эффектив­ные способы защиты. Он выплевывает еду, крепко сжимает челюсти, бесконечно жует то, что взял в рот, или пускает струйкой по подбородку. Он выбрасывает еду с тарелки, переворачивает чашку, пачкает стены, делает лужи на полу. И когда все это не помогает, прибегает к неотразимому способу - выдает назад все, что съел.
        Полный поворот - это честная игра
        Некоторые специалисты любят говорить, что нет про­блем детей, есть проблемы родителей, и мы можем оспари­вать это обобщение. Но в отношении еды у нас есть надеж­ные доказательства, что они правы. Именно родители со­здают проблемы в кормлении. И эти повторяющиеся пред­ставления могут здорового ребенка превратить в очень пло­хого едока.
        А последствия этого могут заходить очень далеко. Рот, орган питания, который так долго подвергался оскорбле­ниям, сам может стать источником оскорблений; в шесть, семь или восемь лет ребенок больше не выбрасывает из него еду, зато бросает матери грубые слова и оскорбления. В подростковом возрасте он может совершить полный по­ворот и использовать рот для переедания. Мы много раз наблюдали, как вслед за ссорой подростка с матерью следу­ют бесконечные походы к холодильнику.
        На предыдущих страницах мы проследили за превраще­нием девочки в подростка и видели, как неправильное удов­летворение всего одной детской физической потребности - потребности в еде - позже привело к трудностям в ее жиз­ни подростка, а потом и жены. А что же мы, родители? И для нас, конечно, ссоры во время еды - далеко не удоволь­ствие. Разумеется, мы предпочли бы, чтобы наш ребенок ел жизнерадостно, с хорошим аппетитом и вырос со здоровым отношением к еде. Мы хотели бы, чтобы наш мальчик или девочка были дружелюбными, а не грубыми. И конечно, нам чрезвычайно трудно удержать нашего подростка на диете, точно так же, как несколько лет назад было трудно заста­вить этого самого ребенка набрать хоть немного дополни­тельного веса. Мы испытываем тревогу и стыд. Слишком худой или слишком полный ребенок не делает нам чести. Мы чувствуем, что как родители со своей задачей мы не справились.
        Любовь на чьих условиях?
        Как же родители с самыми добрыми побуждениями умуд­ряются так ошибаться? Начинают они любовно и старают­ся следовать всем рекомендациям книг о воспитании детей. Почему же результат так часто не оправдывает их надежды?
        Причину можно сформулировать достаточно просто, хотя действующий механизм совсем не прост. Мы предлагаем де­тям любовь, но на наших, а не на их условиях. Мы выражаем свою любовь в заботе о них, в удовлетворении их физичес­ких потребностей, но в подсознательном стремлении удов­летворить собственные психологические потребности часто игнорируем истинные физические потребности ребенка.
        Когда мать настаивает на том, чтобы ребенок ел, когда тот уже наелся, она удовлетворяет собственный голод. Воз­можно, это голод на удовлетворение, которое она получит от полного ребенка с ямочками, самого упитанного в квар­тале. Возможно, это голод по проявлению любви к ребенку, потому что другие формы любви ей недоступны. Она может перекармливать ребенка из-за своей материнской тревоги. Как мы уже замечали, многие матери испытывают значи­тельную тревогу, а некоторых эта тревога побуждает в пер­вые годы жизни ребенка совершать целую цепь ошибок.
        Сегодня матери обычно заняты ребенком утром, днем и вечером; лишь изредка их выручает приходящая няня. Ма­ленький ребенок требователен, но и у матери есть свои тре­бования и потребности, и хотя внешне мать целиком заня­та ребенком, собственные потребности заставляют ее быть невнимательной к подлинным физиологическим нуждам ребенка. Она просто не распознает физиологические пре­делы его способности делать то, чего она от него хочет, быть таким, каким хочет его видеть она. Она кормит его, чтобы удовлетворить свою любовь, а не его голод. Иными словами она говорит: «Позволь мне любить тебя, а не то!..»
        Их становится труднее любить
        Еда яснее всего показывает, как мы вместо удовлетворе­ния создаем себе трудности, выражая свою любовь как ро­дители. Естественно, мы сосредоточились на матери, по­скольку обычно именно она кормит ребенка. Детские психо­логи склонны рассматривать проблемы с едой у детей как проявление протеста против матери. Приучение к туалету - тоже обычно ее задача, как и дневной сон. По мере роста ребенка возникают другие возможности неправильного про­явления родительской любви, и ошибиться может не толь­ко мать, но и отец. Становится все трудней уложить ребенка спать - кажется, некоторым родителям это никогда не уда­ется. Ребенок начинает ходить. Он взбирается на мебель, стаскивает все вниз, ломает. Он часто попадает в опасность. Растущее ощущение собственной личности заставляет его сопротивляться ограничениям и контролю. Он впадает в неожиданные приступы гнева или плача. Испытывает свои первые страхи. Его становится все трудней любить.
        Меняется и наша роль как родителей. От простой веге­тативной заботы мы переходим к более трудной задаче - задаче превращения этого маленького животного в циви­лизованное существо. Мы должны научить его безопасно вести себя, научить гигиене, а позже - хорошим манерам. Должны научить думать о других и одновременно учиты­вать свои интересы. Мы представляем собой канал, через который к ребенку переходят все стандарты и ценности нашей культуры. Мы - самое первое и самое сильное вли­яние в его жизни - к лучшему или худшему.
        Это очень отличается от других разновидностей любви. В других видах любви мы мало учим, не оказываем сильно­го влияния, а если и изменяем любимого человека, то не­значительно. Но только родительская любовь несет всю ответственность за любимого, по крайней мере в первые шесть или семь лет жизни ребенка. Мы ощущаем эту ответ­ственность и часто невольно ведем себя так, словно ника­кой другой ответственности у нас нет. В конце концов, доб­росовестный родитель - это хороший человек. Мы не осоз­наем, что переигрываем в этой роли. Власть, которую нам дает наше родительское положение, огромная возрастная разница между нами и ребенком, даже наши добрые отно­шения - все это соблазнительно внушает нам преувели­ченное представление о собственной важности, и, сами того не замечая, мы начинаем слишком давить на ребенка.
        Некоторые виды отношений к ребенку и к себе самим могут у нас меняться по мере того, как он достигает новых стадий развития. Его индивидуальность начинает прояв­ляться, и он может становиться все интересней; в особен­ности интересно с ним, когда он начинает говорить. Но мы редко отступаем на шаг и просто с удовольствием на­блюдаем. Мы носим с собой снимки детей и рассказываем коллегам по работе об их последних забавных выходках и словах; некоторые из нас даже вывешивают в своем рабо­чем кабинете их детские рисунки. Но неизменным остает­ся один факт: по мере роста ребенок становится все более независим и нам приходится пересматривать свою роди­тельскую роль.
        Эта перемена не бывает быстрой и не всегда к лучше­му. После первых шагов наши дети за два-три месяца из круглых розовых херувимов с рекламы продуктов детско­го питания превращаются в испуганных маленьких ста­риков и старушек. У них есть причина быть испуганны­ми. Одним простым переходом к ходьбе они изгнали себя из райского сада, врата которого навсегда захлопнулись за ними. Теперь родители стоят между ними и их жела­ниями со своими вечными «сделай» и «нельзя», с неодоб­рительным выражением лица, с угрозами и наказаниями. Хотя умение ходить помогает детям стать менее зависи­мыми, этот же переход делает матерей не менее, а более авторитарными.
        Неужели это обязательно должно быть так трудно и тя­жело и для ребенка, и для родителей? Если мы заинтересу­емся и начнем разбираться, мы сможем попытаться ввести его в новый мир, вместо того чтобы препятствовать его усилиям. Вместо того чтобы торопиться с приучением к туалету, мы можем остановиться и вспомнить, что рано или поздно любой нормальный здоровый человек приуча­ется пользоваться туалетом почти без нашей помощи. Если бы мы проявили больше терпения, это могло бы произойти даже быстрей.
        Обычно именно под действием собственных психологи­ческих потребностей мы оказываем слишком сильное дав­ление на ребенка. Мы сами не знаем источников своей тре­воги, которая заставляет нас в один момент быть излишне покровительственными, а в другой - излишне требователь­ными. Мы не всегда в состоянии справиться с собственным ощущением неадекватности и вины, которое и делает нас либо слишком уступчивыми, либо слишком строгими.
        Было бы нереалистично ожидать, что наши трудности не вмешаются в такие интимные и требовательные отно­шения. Мы помним, что родительская любовь, как и все другие виды любви, есть результат всех тех разновидностей любви, которые мы испытали раньше. И мы не можем тре­бовать от этой любви большего совершенства, чем от дру­гих. Но, возможно, мы сумеем выработать такую политику, которая позволит быть ближе к потребностям ребенка, од­новременно удовлетворяя и свои.
        Меньше - это больше
        Один из выдающихся современных архитекторов Люд­виг Мес ван дер Рое, понимая, насколько современная тех­нология способна загромоздить здание, призвал к чистоте формы в виде принципа: меньше - это больше. То же са­мое может стать основой новой программы родительской любви, вопреки тому, что это положение может показаться неожиданным и даже аморальным. Политика заключается в том, чтобы быть менее добросовестными родителями, де­лать скорее меньше, чем больше.
        Посмотрим, как этот принцип действует в проблемах ве­гетативной заботы. Если бы мать могла быть немного лени­вей, не такое большое внимание обращала на то, что именно и сколько ест ребенок, если, приготовив нужную пищу и дав ее в нужное время, она могла бы обратить внимание на что- нибудь другое, она на самом деле лучше бы выполняла свои обязанности по кормлению ребенка. Она полнее удовлетво­ряла бы его физиологические потребности; не следя слиш­ком пристально, она была бы менее склонна кормить его насильно, за пределами природного аппетита.
        Если бы она была менее добросовестна относительно при­учения к туалету, ребенок двигался бы естественным темпом и тем самым избежал бы многочисленных стычек, не говоря уже о вредном воздействии на будущее развитие личности. Если бы мать не была так озабочена дневным сном, она мог­ла бы признать, что он просто не устал и сегодня не хочет спать; завтра он, возможно, снова днем поспит. Или он пе­рерос потребность в дневном сне, и теперь ему достаточно спокойно поиграть после еды. Потребности детей во сне, как и все другие, очень различаются и могут измениться бук­вально за ночь. В руководствах приводятся средние данные, но каждый ребенок индивидуален.
        Сегодня мы все знаем о соперничестве с братьями и сестра­ми. Мы знаем, что истории Каина и Авеля, Иакова и Исава,^[68 - Братья, библейские персонажи. - Прим. перев.]^ повторяются в наших семьях. Поведение может модифици­роваться, но чувства остаются прежними и вряд ли менее сильными. Сражение начинается с рождения второго ре­бенка и с различной интенсивностью продолжается до тех пор, пока дети живут в родительском доме. Как только каж­дый новый ребенок становится достаточно большим, что­бы понять, что у него есть интересы, которые нужно защи­щать, и потребности, которые нужно удовлетворять, он объявляет войну остальным братьям и сестрам.
        Родители больше, чем на любые другие аспекты пове­дения детей, жалуются на их ссоры и драки. Чтобы сохра­нить мир, они вмешиваются и направо и налево раздают наказания.
        Результаты бывают далеко не удовлетворительными. Помимо того, что такое поведение не очень свидетельству­ет о любви и поднимает давление, не говоря уже о голосе и темпераменте, оно на самом деле только подстрекает детей. Как только мы оказываемся на сцене, дерущиеся пытаются перетянуть нас на свою сторону и обвинить противника. Со своей стороны мы часто в глубине души ощущаем, что наказали не того. Иногда ребенок, который выглядит жер­твой, на самом деле спровоцировал столкновение. Попыт­ки установить справедливость в такой ситуации чрезвычай­но отрицательно сказываются на нервах родителей.
        Насколько лучше было бы посмотреть в другую сторону, следить лишь за тем, чтобы никому не был причинен серь­езный ущерб. Когда родителей нет поблизости, дети очень неплохо сами решают свои проблемы.
        Трудные времена
        Наряду с готовностью делать меньше, мы должны быть готовы предоставить времени решить некоторые трудно­сти вместо нас. Хотя нельзя ожидать, что все проблемы разрешатся сами собой, некоторые непременно разрешат­ся. Ребенок, подобно погоде, постоянно меняется. Если нам не нравится, как он ведет себя на этой неделе, нам нужно только подождать следующей недели или следую­щего месяца.
        В развитии самого нормального ребенка бывают перио­ды, которые подвергают испытанию родительское терпение и понимание, не говоря уже о любви. Время, когда ребенок учится ходить, далеко не самое трудное. Школьные годы могут начаться с того, что ребенок будет сильно тревожиться из-за предстоящей разлуки: не будет отпускать маму от себя, или у него как раз тогда, когда нужно садиться в школьный авто­бус, сильно заболит голова или живот. Позже появятся дру­зья, которые нам не нравятся, стычки из-за домашних зада­ний и уроков музыки, восстания против контроля, дерзкий и иногда оскорбительный язык. Когда приближается под­ростковый возраст, мы все трепещем: известно, что это воз­раст стрессов и конфликтов.
        Это трудные времена для родителей, но они трудные и для ребенка, и нам полезно понимать, насколько они труд­ные. Полезно также помнить, что эти времена проходят. Даже самые болезненные стадии в развитии нормального ребенка неизбежно заканчиваются. Ребенок этого не зна­ет, но мы знаем. Ребенок неопытен и не может заглянуть вперед, в лучшие времена, но мы можем. Вместо того что­бы осложнять его и свое положение миазмами тревоги, напряжения, неодобрения, лучше сохранять спокойствие, уверенность в том, что погода изменится. В таком климате и ребенок легче справится со своими трудностями. Наша готовность проявить терпение, пока он с ними справляет­ся, гораздо более продуктивное выражение любви, чем пиление и наказания, и вне всякого сомнения гораздо бла­готворней для нас.
        Большие ожидания
        Ошибка, которую мы постоянно совершаем в родитель­ской любви, заключается в том, что мы постоянно попада­ем в ловушку собственных ожиданий. Мы не торопимся пересматривать ожидания в свете реальности.
        Большинство мужчин и даже многие женщины ежедневно пересматривают свои ожидания относительно рынка цен­ных бумаг, когда читают утренние газеты. Бизнесменам приходится постоянно пересматривать свои ожидания уров­ня цен и продаж и прибыли, иначе у них вскоре начнутся неприятности. Наш брак выдерживает пересмотр романти­ческих представлений о любимых и принятие вместо них реальности: мы видим партнера таким, каков он на самом деле, а не каким мы его воображали.
        Но когда дело доходит до детей, умение пересматривать свои представления и ожидания нам изменяет. Образ ре­бенка складывается у нас задолго до его рождения, и раз­вертывание новой индивидуальности происходит очень по­степенно. Полностью готовый продукт может появиться, когда мальчику или девочке исполнится двадцать, двадцать пять или даже тридцать лет. И все это время мы продолжа­ем нянчить свои ожидания, надеемся, что ребенок будет соответствовать нашим мечтам. Если речь идет о ребенке, мы не позволяем проверке реальностью свести нашу мечту на землю. Пока ребенок остается ребенком, он все еще раз­вивается, он незавершен.
        Или нам так кажется. Если бы мы позволили себе лучше узнать своего ребенка, его врожденные способности стали бы очевидны очень рано, хотя потенциал мог бы раскрыть­ся в будущем. Возьмем крайний случай. Если у нас чудо- ребенок, мы обнаружили бы это очень быстро. И если у нас есть хоть какое-то представление о том, каково воспиты­вать исключительно одаренного ребенка, мы были бы бла­годарны за то, что наш ребенок нормальный, чтобы не го­ворить средний.
        Если мы ждем, что ребенок даст нам возможность гор­диться собой, соответствуя заранее созданному нами обра­зу, мы, скорее всего, испытаем разочарование. Он может однажды удивить нас и заставить гордиться собой, но обычно совсем не так, как мы планировали. А тем временем мы терзаем его и себя, пытаясь сделать таким, каким он не мо­жет быть, и не замечаем, каким он становится в реальности. При этом мы лишаем себя удовлетворения родительской любви, а у ребенка можем навсегда выработать низкую са­мооценку.
        Вред от нереальных ожиданий начинается в первые же месяцы в вегетативных заботах о ребенке. Мы ожидаем выдающихся результатов и заставляем ребенка есть лучше, раньше приучаться к туалету, спать не просыпаясь всю ночь раньше, чем это делают дети соседей и родственников. Когда он отправляется в школу, мы усиливаем давление на него, потому что теперь он действует в обществе других людей, где существует конкуренция.
        Некоторые отцы покупают сыну бейсбольную перчатку, когда ребенок еще в пеленках, и, если мальчик в десять или двенадцать лет все еще не играет в бейсбол, такой отец ис­кренне разочарован сыном. Конечно, мальчику в Америке трудно вырасти, не И1рая в бейсбол, но многие совершенно здоровые мальчики остаются к этой игре равнодушными. Они предпочитают теннис, или велосипед, или плавание. Или их вообще не интересует спорт и спортивные соревно­вания, они увлекаются электроникой, историей или меха­никой. Главное, чтобы ребенок чем-нибудь заинтересовал­ся, а для нас, родителей, главное - интересоваться ребен­ком, какими бы ни оказались его вкусы. Если мы можем разделить его интересы или он - наши, мы можем считать, что нам повезло.
        Если в других отношениях мы должны проявлять мень­ше внимания, то в одном хорошо бы проявлять больше - больше внимания к самому ребенку. Мы сильно влияем на ребенка в ходе его развития, мы его, по существу, форми­руем и не можем действовать иначе. Но мы можем избе­жать перегиба. Точно так же, как нам необходимо понять ценность желаний ребенка, его индивидуальных потребно­стей в еде, сне, так же нам необходимо понять его индиви­дуальность и во всех остальных отношениях. Мы снизим напряжение родительской любви, если позволим раскрыться реальному ребенку и будем извлекать все возможное из того, каков он на самом деле, а не из того, каким мы хотели бы его видеть.
        Легкое прикосновение
        Мы уже отмечали, как лучше чувствуем себя с людьми, насколько лучше они нам кажутся, когда мы вместе хоро­шо проводим время. А часто ли мы хорошо проводим вре­мя с собственными детьми? Если бы мы могли просмотреть день за днем, то результат оказался бы печальным.
        Из чувства вины, неуверенности в себе, из сознания всех реальных или воображаемых своих недостатков как родителей многие их нас становятся исключительно пре­данными детям. Если мы не проводим с ними время, то постоянно о них думаем, говорим о них с друзьями, тре­вожимся за них.
        В добрые старые дни, до появления современной дет­ской психологии, у родителей существовало оправдание на­следственностью. Ребенок просто «таким родился». В каж­дой семье существовал какой-нибудь несчастливый или непокорный родственник, в кого «пошел» ребенок. Со вре­мен фрейдистской революции родителям кажется, что каж­дое слово, которое они произносят, каждый их поступок обладают волшебной властью внести добро или зло в раз­витие ребенка. Родители бояться хоть на мгновение по­вернуться к нему спиной: как бы не случилось чего-то непо­правимого.
        Очевидно, как взрослые мы не можем проводить все вре­мя с ребенком, не испытывая скуки, хотя бы только из-за разницы в возрасте, если не по другим причинам, ребенок не может реагировать на нашем уровне, а нам надоедает опускаться на его уровень. А если мы слишком тревожимся и думаем о нем, когда мы не с ним, мы немного радости принесем в то время, которое с ним проводим.
        Если бы мы менее серьезно относились к своим роди­тельским обязанностям, мы могли бы хорошо проводить время с детьми. Мы не чувствовали бы необходимости реа­гировать на каждое его отступление от хорошего поведе­ния. Не приводили бы ребенка в смятение, мгновенно пе­реходя от доброты и ласки к гневу и наказаниям. Мы могли бы смягчать отношения любезностью - мы могли бы быть вежливыми с собственными детьми! Если бы мы со взрос­лыми обращались так, как обращаемся с детьми, то у нас не было бы ни одного друга.
        Вежливость полезна в отношениях с ребенком. Нам труд­но быть вежливыми с маленьким существом, на которое мы всегда смотрим сверху вниз: в нашей культуре принято уважать размер. Нам приходится заставлять себя говорить «спасибо» и «пожалуйста» малышу. Мы говорим так, когда стараемся приучить ребенка к вежливым формулам, но де­лаем это неловко. Но насколько мы действительно с ним вежливы? Мы говорим, что хорошие манеры приходят из­нутри, из уважения и сочувствия к окружающим. Но если мы постоянно настороже, постоянно помним о том, что мы формируем личность ребенка, если мы нянчимся с ним до самого подросткового возраста, нам трудно его уважать.
        Как только мы перестаем изображать озабоченных ро­дителей, давление спадает и атмосфера расчищается. Ко­нечно, не мы одни определяем качество этой атмосферы. Иногда дети недовольны по собственным причинам. В дру­гих случаях они требуют того, чего мы не можем им дать. Тем не менее, даже не соглашаясь с ними и говоря «нет», мы можем быть вежливыми и любезными. Еще чаще мы можем позволить себе посмеяться вместе с ними и поиг­рать. Дети смеются легче и охотней, чем мы. Они могут радоваться безделью и безответственности, а мы часто этого не умеем. Дети внесут в нашу жизнь свежесть и веселье, если только мы отбросим свои трудные родительские роли и сможем радоваться вместе с ними.
        Проявляя свидетельства любви
        Мы говорили о выражении любви в заботе о вегетатив­ных потребностях ребенка, все это очень разумно. Но у любви есть и иррациональная сторона, преувеличенная и импульсивная сторона, и нам нужно и в этом разобраться.
        Нам не нужно ждать, пока ребенок хорошо себя проявит, чтобы любить его. Мы в любое время можем подхватить и приласкать его, если нам хочется. Когда мы делаем любовь наградой, когда приравниваем ее к одобрению, это обычно отрицательно сказывается на воспитании детей. Мы редко хвалим хорошее поведение, мы его даже не замечаем. Хо­роший ребенок - это часто забытый ребенок. Он привле­кает наше внимание, когда ведет себя плохо, и тогда встре­чает неодобрение и нелюбовь.
        Для младенцев было бы просто замечательно, если бы родители посадили их на пол в центре гостиной и позволи­ли бы всем, кто заходит в комнату, подхватывать их, играть с ними, разговаривать. Иногда родители так боятся микро­бов, что никому не позволяют даже притронуться к мла­денцу. Одна голливудская пара построила для своего ре­бенка стеклянную детскую и держала его буквально за стек­лом: люди могли его видеть, но не могли прикоснуться. В больницах и детских приютах уже давно установлено, что ребенок, которого не берут на руки, ведет вегетативную, растительную жизнь: он перестает расти и развиваться, он вянет на глазах и может даже умереть. В одной нью-йорк­ской больнице установлено правило: всякий, кто проходит через детское отделение, должен задержаться, чтобы взять ребенка на руки и спеть ему песенку, прежде чем идти даль­ше по своим делам. В больнице обнаружили, что при этом дети вдвое быстрей выздоравливают.
        Дети расцветают, когда их физически ласкают, физичес­ки любят. Они быстрей растут, у них лучше физическое и интеллектуальное состояние, и они остаются здоровыми. Чем больше их любят, тем более достойными любви они становятся. Очевидно, умного, внимательного, здорового и счастливого ребенка любить легче, чем бледного, скучного, вялого и неотзывчивого.
        Проявлять свою любовь - прямую, иррациональную, не связанную ни с какими условиями - самый надежный спо­соб сделать детей достойными любви и любящими и тем самым сделать родительские обязанности радостными. Де­тям нужны проявления любви и по отношению к ним са­мим, и к другим людям. Дети лучше всего учатся подра­жанием; когда ребенок видит, как родители проявляют
        простую физическую любовь к нему и друг к другу, он учится любить. В другой связи мы говорили, что учим детей при­нимать любовь, но не проявлять ее. Свободное проявление любви - один из простейших способов научить ребенка не только получать, но и давать.
        По мере того как дети становятся старше, особенно в латентный период - между детским садом и подростковым возрастом, физические проявления любви становятся все менее желательными, а подростки их вообще не допуска­ют. Это сложные и занятые годы: нам приходится специ­ально организовывать встречи с детьми. И мы такие встре­чи организуем: чтобы отвести ребенка к врачу, к дантисту, на урок музыки или танцев, а чаще всего, чтобы прочесть лекцию о плохих отметках, опозданиях и неразумной трате карманных денег. Мы не организуем встречи с ними, что­бы продемонстрировать свою любовь приемлемым для них способом, например, чтобы вместе хорошо провести время.
        Мы слишком легко впадаем в рутинное повторение од­ного и того же. Монотонно проходят вечера и уик-энды, они притупляют наше сознание и способность радоваться друг другу. Любое самое небольшое усилие воображения, направленное на то, чтобы разорвать такой образец, полез­но. Нетрудно заинтересовать растущих детей многими об­ластями нашего собственного мира. Почти любой подрос­ток, если он еще недостаточно взрослый, чтобы вести ма­шину, будет приветствовать возможность поучаствовать в выборе новой машины для семьи. И, выбрав эту машину, он с таким же энтузиазмом будет планировать и совершать путешествия, большие и малые, вместе с семьей.
        Когда дети становятся старше, мы приглашаем их уча­ствовать в выработке решений и активно участвовать в на­шей жизни, и это очень хорошо для наших отношений с ними. Это помогает им полнее раскрывать перед нами свою жизнь. Это меняет нашу роль, из авторитарного повелите­ля мы становимся другом, соучастником и желанным пред­водителем. Мы пользуемся преимуществами их смелости, энергии и способности воспринимать новое и в то же вре­мя предоставляем им нашу память и опыт. Но важнее всего то, что с исчезновением последних остатков зависимости между родителями и детьми развивается взаимное уважение; это дает детям возможность проявлять признаки зрелости.
        Конечно, мы не можем с детьми быть более зрелыми, чем с самими собой. Наше знание того, что хорошо для них, может вызывать такое же раздражение, как знание этого относительно нас самих, если у нас нет психологической свободы, позволяющей действовать с лучшими намерения­ми. Техника нашего повседневного поведения заслуживает более внимательного и частого рассмотрения, чем наши цели. К этому имеет отношение следующее обстоятельство: частота нашего общего смеха служит надежным показате­лем качества наших контактов с детьми. Совместные пла­ны важны, но не менее важен непосредственный, спонтан­ный смех. Но чтобы так вести себя с детьми, нужно прежде всего сохранить способность смеяться и без них.
        Возможно, лучшее проявление чувства юмора - способ­ность смеяться над собой. Для этого нужна скромность и превыше всего - ощущение перспективы. Другое проявле­ние этой перспективы - сдержанность в отношениях со взрослыми детьми. Они хотят пробовать, хотят решать, иног­да даже хотят потерпеть неудачу - просто чтобы посмот­реть, что из этого получится. Одно из самых зрелых прояв­лений нашей любви - позволить им это. Если у нас хоро­шие отношения, дети отведут нам самые лучшие места на празднике своей жизни. Мы можем смеяться, аплодиро­вать, даже плакать. Но в идеале не должны показываться на сцене, если только сами дети специально, и в этом мы долж­ны убедиться, не пригласят нас принять участие.
        Самоликвидирующаяся любовь
        Родительская любовь - только одна из форм любви в нашей жизни. Слишком часто мы позволяем ей доминиро­вать; мы ведем себя так, словно вырастить детей - един­ственная цель нашего существования. В результате страда­ем мы и страдают они; страдает качество нашей любви.
        Это становится особенно ясно, когда дети подходят к подростковому возрасту. Слишком интересуясь детьми, мы считаем, что владеем ими; мы не способны их отпустить. К тому же именно в эти годы отчетливо проявляется наше честолюбие: мы не можем сдержаться и не проявить не­одобрения, когда детей не принимают в избранный кол­ледж, когда они выбирают не ту профессию или женятся не на том, кто нам нравится.
        На протяжении первой половины жизни ребенка перед родителями встает трудная задача - сохранить любовь детей и при этом говорить им неизбежное «нет». А во второй поло­вине задача еще более трудная и неприятная - воспринимать от детей ответ «нет». Поэтому родительскую любовь называ­ют трагической. Это любовь, которая требует от нас максиму­ма и меньше всего дает в ответ; это самоликвидирующаяся любовь, которая заканчивается отказом от обладания люби­мым. Но не обязательно бывает так, если мы не использовали родительскую любовь как форму любви к себе, а не к ребен­ку. Когда мы возлагаем слишком большие надежды на ребен­ка и его честолюбие, мы используем его как украшение, что­бы привлечь внимание к себе самим, - в таком случае мы на самом деле не любим ребенка, а используем его.
        Все формы любви предъявляют некоторые требования к любимым, даже любовь к друзьям. Романтическая лю­бовь предъявляет самые экстравагантные требования - и отчасти по этой причине это самая недолговечная и хруп­кая форма любви. Она либо становится более зрелой и переходит в супружескую любовь, либо исчезает и остает­ся в памяти.
        В идеале родительская любовь должна быть наименее требовательной. Требования, которые мы предъявляем ре­бенку, должны способствовать развитию и благополучию его, а не нашему. Степень, в какой мы можем подавить собственные потребности и уделять внимание только по­требностям любимых, определяет зрелость нашей любви.
        Насколько хорошо мы справляемся с этим в отноше­нии детей, зависит от того, насколько полно мы удовлетво­ряем собственные потребности в других аспектах любви.
        Очевидно, родительская любовь качественней, если мы сча­стливы в супружеской любви, если брак удовлетворяет наши основные психологические потребности.
        Но совсем не обязательно, чтобы качество родительской любви зависело от качества брака или его прочности. Раз­веденные и овдовевшие родители тоже могут быть хороши­ми и любящими.
        Так каковы же они, лучшие родители, наиболее преус­певшие в родительской любви?
        Мы возвращаемся к нашей главной теме: у нас много разновидностей любви, и успех в одной из этих разновид­ностей зависит от того, насколько успешно мы гармони­зируем ее с остальными. Родители, счастливые в любви к детям, лучше всего объединяют эту любовь с другими ви­дами любви: супружеской, к друзьям, работе, искусству или к интеллектуальным исследованиям - всему тому, что способно их поглотить и принести удовлетворение. Когда мы живем полной жизнью, частью которой являются дети, но не всепоглощающей, всеохватывающей частью, только тогда мы можем быть счастливы в родительской любви. И тогда мы можем стать лучшими родителями.
        17. СВОБОДА ЛЮБИТЬ
        Волей-неволей все мы развиваем в жизни бесконечные привязанности. Все это разновидности нашей любви. Толь­ко некоторые из них делаются по рациональному выбору. В нашем выборе господствуют случайные и подсознатель­ные факторы. К счастью для нас, все это представляет только половину истории любви в нашей жизни. Как мы поступа­ем со своим выбором, часто бывает не менее важно, чем сам выбор. Вырастая, мы обретаем все большую свободу и в выборе, и в культивировании своих привязанностей. Лю­бовь, вырастающая на основе естественных потребностей, может принести идеальные плоды.
        Подобно сорным травам, любовь может расцвести всю­ду. Даже на голых скалах изредка распускается цветок. Но отборные растения, получающие призы и награды на вы­ставках, требуют богатой и питательной почвы. Личная сво­бода и есть питательная почва для идеальной любви, и имен­но такую свободу мы сегодня называем психологической зрелостью.
        Именно то, как мы взрослеем и вырастаем, определяет качество нашей любовной жизни. На нашей любви всегда отпечаток нашей личности. Мы можем быть достаточно привлекательны, чтобы разжечь аппетит многих, но продолжение зависит не от этого, а от того, насколько пол­но мы сможем удовлетворить потребности этих людей. Нас часто и легко очаровывают, но дальнейшее зависит не только от загоревшегося в нас желания. Некоторые всю жизнь гла­зеют на витрины и мечтают о любви; другие сами создают любовь, которую хотят, и живут с ней.
        Конечно, было бы весьма желательно оказаться в вол­шебном круге тех, кто способен достичь любви, но психо­логическое взросление дается нелегко. Во многих отноше­ниях легче развивать особые способности, чем улучшать общую способность жить с самим собой и с окружающими. Математик может уединиться со своей логарифмической линейкой, музыкант - со своими гаммами и арпеджио, художник - с набросками и эскизами, и каждый станет лучшим математиком, музыкантом или художником. Но на­учиться лучшей жизни или лучшей любви в результате осо­бой тренировки и практики невозможно.
        Ограничения свободы
        Мы способствуем собственному росту, прежде всего ста­раясь освободиться от ограничений нашего детства. Эти ограничения детства лучше всего распознаются по двум дорожным знакам: по зависимости и по родителям. Пока ро­дители продолжают играть главную роль в нашей жизни - положительную или отрицательную, наша зависимость от них остается сильной, а другие привязанности - слабыми. Прежде всего следует постараться стать финансово незави­симыми от родителей. Тогда мы можем жить отдельно и наслаждаться теплыми отношениями с родителями в то вре­мя, которое остается у нас от других дел и стремлений. Мудрые родители побуждают детей к такому образу жизни, когда те заканчивают колледж.
        Второе основное ограничение свободы возникает из на­ших мелких повседневных неудач в достижении психоло­гического удовлетворения. У всех нас есть невротические тенденции; возможно, скорее мы их знаем как дурные при­вычки. Но чего мы часто не знаем, это насколько они плохи. Мы, например, отмахиваемся от своих крайностей, пожи­маем плечами и признаем, что, вероятно, слишком много работаем, слишком много пьем, тратим больше, чем можем себе позволить, и едим больше, чем для нас полезно.
        Дело в том, что все, что мы делаем, связано с остальным нашим поведением и говорит о нас по крайней мере две вещи. Во-первых, это означает, что нас везут, что нас из­гнали с сидения водителя, что какая-то внутренняя сила заставляет делать больше, чем для нас хорошо. Во-вторых, из-за наших крайностей страдает что-то другое в нас, мы за эти крайности чем-то платим. Мы либо чувствуем себя ви­новатыми, либо испытываем физический или психологи­ческий дискомфорт. Крайности и их последствия порабо­щают нас. Они занимают слишком много нашего времени и энергии, они портят нам настроение и отрицательно от­ражаются на многих наших отношениях.
        К несчастью, давние невротические потребности избе­гают нашего внимания, переодеваясь в «овечью шкуру». Женщина, считающая себя в опасности, требует к себе боль­ше внимания, чем ей могут оказать, и скорее всего разру­шит свою любовь. Однако она считает себя невиновной в неудаче своего брака. С ее точки зрения, во всем виноват ее муж. В поверхностной социальной ситуации она остается достаточно соблазнительной, чтобы ей льстили. Она не ви­дит, что воспринимает все в жизни мужа как соперничаю­щее с собой. Дома, где мы расслабляемся, она начинает раздражительно требовать, чтобы все шло по ее желаниям. Основным субъектом ее жизни становятся ее собственные потребности и желания. Сосредоточенность на себе обяза­тельно ухудшает качество ее привязанностей.
        Во всех нас, конечно, есть большие и малые невротичес­кие элементы. Если раны роста не залечиваются, мы и взрос­лыми ощущаем себя не в большей безопасности, чем ощу­щали детьми. Это делает нас чувствительными и уязвимы­ми. Нашей реакцией становится уход, отчуждение; мы сами снова становимся главным объектом своего внимания. И мысли наши прежде всего заняты нашими собственными чувствами.
        Излишнее внимание к себе делает для нас трудной при­вязанность к другому человеку. Любые крайности в прояв­лениях чувств, любой страх и даже желание увеличивают нашу сосредоточенность на себе, встревоженную занятость собой. Любовь - это способ дотянуться до другого челове­ка. В идеале она требует отказа от себя. Для того чтобы уделять другому такое внимание, какое нужно для любви, требуется большая свобода от себя. Но свободу не приобре­тешь легко.
        Наше несвободное прошлое
        Как бы сильно мы этого ни хотели, самопроизвольно свобода к нам не придет. Как будто что-то сдерживает нас, вполне возможно, что это традиция.
        В течение тысячелетий свобода и богатство распределя­лись совсем не так, как сейчас. Крошечная часть человече­ства пользовалась этими достижениями, а огромное боль­шинство было их лишено; почти все люди тяжело работа­ли, лишь бы выжить. Религии помогали приспособиться к таким социально-экономическим условиям, преуменьшая ценность материального достатка. Хорошее - это святое, это отказ от мирских благ, самопожертвование, молитва и принятие неисповедимых путей Господа. Все это считалось главными добродетелями и необходимым условием для по­падания в Небесное Царство. Считалось, что земная жизнь не должна быть благополучной и счастливой. Человека учили быть скромным, богобоязненным и не потакать мирским «низменным» инстинктам и желаниям радости.
        Социальные перемены и свобода
        За немногими исключениями таковы были условия жизни человека на протяжении многих столетий. Первая главная перемена связана с американской Войной за неза­висимость. Декларация независимости важна не только как провозглашение свободы одного государства от другого, но и как распространение того же права на индивида, подчер­кивание права на «свободу и поиски счастья».
        Последующие исторические события претворили эту мечту в реальность. Свобода потребовала не только законо­дательных, но и экономических перемен. В течение столе- тия почти все из этого было достигнуто. Освоение фронтира^[69 - Фронтиром называются постепенно осваивавшиеся западные территории США. Для жизни фронтира были характерны безза­коние, авантюризм, надежда на быстрое обогащение. Общеприз­нано, что фронтир сыграл важную роль в формировании нацио­нального характера, привив американцам такие качества, как индивидуализм, свободолюбие, оптимизм и веру в собственные силы. - Прим. перев.]^, промышленная революция, рост городов - все это сыг­рало огромную роль в перераспределении богатств. Личная свобода настолько стала политической, социальной и эко­номической реальностью, что привлекла огромное количе­ство людей на американские берега.
        Общее улучшение условий жизни побуждало людей лучше думать о себе. Эта жизнь становилась все более многообеща­ющей. Теологические принципы, требовавшие самоотрече­ния, все больше и больше подвергались сомнениям. Чем боль­ше возможностей быть счастливыми сейчас, тем менее маня­щими становятся зеленые пастбища будущей жизни.
        Психологические перемены и свобода
        Наконец произошли перемены и в нашем образе мыс­лей, которые более ясно, чем когда-либо, подтвердили ска­занное в «Рубайате»: «Смотри: я сам и рай и ад». Мы по­няли, что наше положение в мире и наши возможности для роста и улучшения - это одно. А вот то, как мы сами себя оцениваем и справляемся с собой, - совсем другое.
        Внешняя, или социальная, свобода не смогла полностью освободить нас. Как когда-то Спиноза, Зигмунд Фрейд опи­сал окольные пути, которыми наши эмоции порабощают нас. Но в отличие от предшественников Фрейд выполнил эту задачу с бесконечно большим количеством реалисти­ческих подробностей.
        Идеи Фрейда, которые он высказал в начале XX века, произвели огромное впечатление. Искусство, литература, повседневная мысль - все оказалось под их влиянием. Се­годня мы знаем, что крепкое здоровье, и физическое, и душевное, требует определенного количества свободы - свободы выражать себя без бремени внутренних конфлик­тов. В процессе роста нам постоянно угрожает нездоровая привязанность к желаниям, чувствам, своему телу и даже к окружающим людям. Любая из таких привязанностей по­тенциально может задержать рост, подавить другие наши склонности и держать нас на цепи у того, что мы, с точки зрения разума, предпочли бы отвергнуть.
        Мы можем любить и в таких обстоятельствах. Но не мо­жем любить хорошо. Не все наши желания и потребности одинаково хороши для нас. Хуже того, не все способы, кото­рыми мы подавляем эти желания, для нас полезны. Свободе, которой мы наслаждаемся во внешнем мире, еще не соот­ветствует гармония сил внутри нас. И мы по-прежнему ис­пытываем иррациональные стремления, которые мешают нам делать идеальный выбор или создавать идеальные привязан­ности. И мы по-прежнему чувствуем силу иррациональных запретов, таких, как чувство вины или страха внутри нас.
        Более ясно, чем когда-либо, мы сознаем, что слепое, не­разумное подавление желаний не лучше для индивида, чем подавление свободы слова в обществе. Не в том дело, что мы должны проявлять себя с психопатическим равнодушием к другим людям. Психологическая анархия не лучше полити­ческой. Как свобода слова не должна поощрять клевету, так и свобода выражения личности не должна побуждать к не­постоянству, извращениям или невниманию к окружающим.
        Нам еще предстоит выработать равновесие этих внутренних соперничающих сил. Теперь у нас для этого возможности лучше, чем когда-либо в истории. Прежде всего, мы, нако­нец, считаем, что обладаем неотъемлемым правом на сво­боду и счастье. Во-вторых, из достижений современной психологии мы знаем, что свобода и счастье - это не пус­тая мечта, а необходимые условия здоровой, свободной от болезненных симптомов жизни. Социальные и экономи­ческие перемены дали нам большую подвижность, а новые психологические теории позволили понять суть наших внут­ренних конфликтов. Однако мы продолжаем колебаться, мы сами связываем себя и удерживаем от идеального выбо­ра и культивирования важных для нас видов любви.
        Дурная привычка к работе
        Та самая социально-экономическая традиция, целью которой было освобождение нас, может произвести прямо противоположный эффект. С одной сторон, мы считаем, что не обязаны быть такими, какими были при рождении. Среди наиболее распространенных наших тем - рассказы о мальчишке с фермы, ставшем президентом, или о разбо­гатевшем нищем. У нас нет пределов, если мы согласны напряженно работать. В результате многие напряженно ра­ботают в школе, потом создавая свою карьеру, и успех их не освобождает. После достижения успеха они продолжают работать так же много, если не больше. Хотя они уже обес­печены и кажутся свободными, изменилась у них только внешность. Ими по-прежнему движут мощные внутренние силы, которые не позволяют им уделять время развитию глубоких человеческих отношений.
        Те, кто вырос с неразрешенным чувством вины, часто хватаются за добродетель напряженной работы. Есть ли лучший способ преодолеть чувство вины? Вина вызывает в нас потребность в наказании, в жертве, а эти действия вы­зывают у нас ощущение искупления и прошения. Мы сно­ва и снова слышим, что напряженная работа - это добро­детель и один из главных признаков достойного и хороше­го характера.
        Но загвоздка в том, что тяжелая работа очевидно тяжела. Гораздо легче говорить о том, какая тяжелая у меня работа. И вот люди постоянно тревожатся из-за своей работы, жа­луются, рассказывают о том, как они устали, постоянно ожидают, что случится что-то плохое, иными словами, вырабатывают у себя привычку горевать. Как будто они публично объявляют, что их наказали.
        Точно так же, как зависимость и невротические тенден­ции отрицательно отражаются на наших отношениях с дру­гими людьми, вина ослабляет привязанность к себе, сни­жая самооценку. Все три условия объединяются, направляя наше внимание на нас самих. Любовь в лучших проявлени­ях требует свободы от самого себя. Процесс взросления ос­тавляет нездоровую занятость самим собой позади и позво­ляет нам во взрослой жизни сосредоточиваться на отноше­ниях с другими людьми. Если мы выросли, то принимаем себя и собственное выживание как нечто само собой разу­меющееся и сосредоточиваем внимание на украшении взрос­лой жизни.
        Некоторые своенравные суждения
        К несчастью, взрослость не дается людям в готовом виде, и они не классифицируются так отчетливо, не распадаются на две взаимоисключающие категории с названиями «зре­лый» и «незрелый». Большинство достигают возраста вступ­ления в брак лишь с лучшими или худшими перспективами достижения зрелости. В лучшем случае некоторым из нас удастся стать идеально зрелыми во всех областях сложной человеческой личности. Вероятно, никому не удастся встре­тить идеально зрелого человека.
        Лучшее, что мы можем сделать, - наиболее зрело оце­нить возможности того, в кого мы влюбляемся. Но сделать это тоже нелегко. В состоянии, которое называется влюб­ленностью, очень мало места для здравых рассуждений.
        Влюбившись, мы легко делаем выводы, вероятно, слиш­ком легко для нашего блага. Любящий видит все черты возлюбленной в самом лучшем свете. Если возлюбленная обидчива и легко уязвима, мы говорим, что она нежна и чувствительна. Если она поверхностна и слегка глупова­та, мы говорим, что она весела и молода, как дыхание весны, и не задумываемся, что такая весна может предве­щать раннюю осень.
        Если мужчина упрям, влюбленная в него женщина будет восхищаться тем, что у него хватает мужества отстаивать свои убеждения. Скучного и педантичного человека любя­щие глаза преобразуют в интеллектуала, человека, лишен­ного чувства юмора, - в серьезного и содержательного. Слишком подвижный и неусидчивый человек может на­ехать прямо на несчастную влюбленную, но она будет убеж­дена, что он полон жизни и энергии.
        Так можно продолжать до бесконечности: язвительный и всех осуждающий человек может быть описан любящей его как преданный истине, скупой - как бережливый и экономный, а безжалостный - как сильная личность.
        Иногда своенравные суждения -* это не просто времен­ные искажения, вызванные влюбленностью, а нечто более глубокое. Возможно, это проявление невротических тен­денций. Мужчина с подсознательным стремлением к тому, чтобы к нему относились по-матерински, считает женщину нежной и любящей, потому что во время ухаживания она так заботилась о нем, но в браке получает господство и контроль с ее стороны, чего он, вероятно, прежде всего и хотел. Другой мужчина, у которого потребность быть пове­лителем, опишет слабую безвольную женщину как прият­ную и любящую, и она действительно в его системе опре­делений приятная и любящая, потому что полностью и доб­ровольно подчиняется ему.
        Это не столько ошибочные выводы, сколько выводы, сделанные под влиянием господствующей, хотя и под­сознательной, потребности. Такая единственная очень сильная потребность всегда невротическая. Но у того же индивида есть и другие потребности, и, если сила его при­вязанности тратится только на удовлетворение одной по­требности, все остальные остаются неудовлетворенными.
        Обходя наши невротические порывы
        Никто из нас, разумеется, не свободен от невротических потребностей. Это тем более заставляет нас защищаться от того, чтобы они определяли наши самые главные потреб­ности. Мы можем научиться обходить некоторые подсозна­тельные порывы. Возьмем, например, молодого человека, влюбляющегося с первого взгляда. Если он незрел, он сразу захочет жениться. Если у него есть определенная степень зрелости, он поймет, что влюбился отчаянно и будет наслаж­даться этим ощущением, но не станет торопиться и прини­мать окончательные решения на основе этого чувства. Он может испытывать всю гамму романтических чувств: от эк­стаза до страданий, но не бросится сломя голову в брак.
        Иногда мы слышим новую песню, которая нам чрезвы­чайно нравится, бросаемся в музыкальный магазин и поку­паем запись. Проигрываем ее раз за разом, но вскоре обна­руживаем, что устали от нее, и ставим на полку. И возмож­но, больше никогда не будем слушать. Или нам нравится картина, и мы чувствуем, что должны ее купить. Ответ­ственный продавец картин, знакомый с таким феноменом, посоветует зайти еще раз и взглянуть на картину или разре­шит нам две недели подержать ее дома. Он хочет сохранить клиентов и знает, что картина, которая нравится с первого взгляда, не обязательно та, с которой захочется жить.
        Влюбиться в человека - почти то же самое, что влюбить­ся в картину или симфонию. Подобно произведению искус­ства, мужчина или женщина могут произвести сильное впе­чатление, но не быть правильным выбором на всю жизнь.
        Окружение, обстановка, обстоятельства, настроение - все то, что связано с встречей двоих, может подействовать как волшебство, и эти двое решат, что предназначены друг для друга. Воскресный вечер, или они оба оказались в от­пуске на Карибском море, или на сверкающей белизной горнолыжной трассе, или только что кончили трудную и напряженную работу, или просто устали от одиночества и особенно нетерпеливо ищут счастья. Возможно также силь­ное физическое влечение, и все это очень хорошо, но все же недостаточно для того, чтобы на этом основании стро­ить всю жизнь.
        Любовь с первого взгляда
        Не обязательно предполагать невротическое происхож­дение всякой неожиданной сильной привязанности. Когда мы влюбляемся с первого взгляда, нас охватывает совсем не любовь. Это чувство, поражающее неожиданно и всеобъем­люще, это желание и стремление к любви. Для того чтобы развилась сама любовь, сама привязанность, нужно гораздо больше времени. Чувство может рассеяться по той простой причине, что нет достаточно глубокой привязанности.
        Некоторые постоянно влюбляются и разлюбляют. Такие люди стремятся к сильному чувству, но не в состоянии со­здать привязанность. Говоря точнее, у них есть привязан­ность, но это привязанность к желанию любить, а не к тому человеку, которого, как им кажется, они любят. Как гово­рится, они влюблены в любовь.
        Вдобавок, если чувство любви возникает внезапно, со­здается иллюзия, что из всех наших привязанностей эта одна возникла по нашему свободному выбору. Предыду­щие наши привязанности определялись обстоятельствами, условиями жизни. Мы не выбираем родителей, братьев и сестер, родственников; мы не выбираем коллег по бизнесу и профессии. Наша дружба часто возникает потому, что мы жили по соседству, учились в одной школе, в одном колледже, и такая дружба, как мы уже отмечали, продол­жается по привычке.
        Только эта неожиданная, удивительная, волшебная влюб­ленность, только она одна - по нашему выбору. Мы либо игнорируем роль случайности, либо прославляем ее и на­зываем судьбой.
        Какой способ поведения зрелый в таком случае? Нуж­но ли подавлять романтическое сияние и заливать холод­ной водой восторженные чувства? Конечно, нет. Нет ни­какого вреда в наслаждении преувеличенной, возможно, отчасти невротической, но определенно замечательной при­вязанностью, возникшей между двумя людьми. Вредно только принимать решения на основе силы этих чувств и устанавливать отношения, фундамент которых, возможно, слишком узок и непрочен. Если это не просто легкое не­вротическое подкрепление инфантильной потребности, все может кончиться разводом. Иногда такие отношения про­должаются всю жизнь, но все равно удачный брак не по­лучается.
        Состояние влюбленности - это такой жизненный опыт, который стоит испытать. Но влюбленным необходимо вре­мя, чтобы побыть вместе в более знакомой обстановке, с семьей и друзьями, которые знают их такими, каковы они на самом деле, а не преобразованными романтической меч­той. Мы преодолеваем невротические потребности, при­знавая, что влюбиться и сохранить любовь - это разные вещи. В подходящей обстановке почти любой человек мо­жет влюбиться в другого. Но это примерно все равно, что сказать: у каждого их нас есть желания, которые могут вос­пламенять другие люди. Другое дело, насколько мы можем сохранить это пламя. Мы должны признать, что большин­ство наших желаний, какими бы глубокими они ни были, кратковременные. И у всех есть такие желания, которые приносят нам больше добра, если они кратковременные. В целом просто желаниям доверять нельзя. Желания, если руководствоваться только ими, ненадежны и часто прино­сят нам не радость, а горе.
        Нужно научиться понимать, чего именно мы хотим. Кратковременные желания могут быть приятны, невроти­ческие тоже, даже глупые, безответственные и нелепые. «Нет мудрости в том, чтобы быть только разумным»^[70 - Слова из стихотворения Джорджа Сантаяны. - Прим. перев.]^. Нет радости в скучной жизни по рецептам книг. Если мы не следуем своим наклонностям, мы не живем полной жиз­нью. Трудность в том, чтобы объединить все элементы жизни. И самое главное - понимать, когда нужно оста­новиться, чтобы иметь возможность заняться другими жела­ниями и целями. Признать одно желание самым главным - значит стать его рабом. Мы утрачиваем свободу сохранять равновесие, гармонию и разнообразие - и в конечном счете теряем даже это переоцененное желание, которое вытес­нило все другие потребности и желания, являющиеся за­конной частью нашей жизни.
        Такая оценка желаний редко бывает возможна только с помощью разума. Дело в том, что мало кто из нас способен на подобный холодный и бесстрастный взгляд на самого себя. И это хорошо. Жизнь лучше всего учит нас самим своим ходом и размышлениями о нем. Опыт сам по себе так же ненадежен, как и непроверенные идеи. Вдобавок опыт создает привычки. Справедливо, что «самый большой дурак - это старый дурак»^[71 - Строка из сборника пословиц Джона Хейвуда, драматурга XVI века, одного из предшественников Шекспира. - Прим. перев.]^. Таким образом, лучший спо­соб оценки желаний и объекта любви - дать им шанс, шанс воздействовать на наш опыт и шанс нам обдумать этот опыт. Мы можем наслаждаться реальностью самых преувеличен­ных своих желаний в настоящем, не делая себя зависимы­ми от них в будущем. Хитрость в том, чтобы наслаждаться тем, что мы имеем, в то же время давая себе возможность подумать, а не считать заранее цыплят и не бросаться очер­тя голову в непроверенное будущее.
        Еще одно добавочное предупреждение или условие для правильной оценки любви. Условие очень трудное и исхо­дит из того простого факта, что время само по себе не ре­шает наши проблемы, но их может решить то, что мы со временем делаем. Влюбившись, молодые люди часто выпа­дают из привычного круга общения. Они обычно оправды­вают это отсутствием интереса к другим представителям противоположного пола. К тому же разве их исключительно близкие и тесные отношения друг с другом не лучший спо­соб проверить свою готовность к браку? Даже если это правда, опасность в том, что они слишком быстро решают действовать на основе своих чувств. Влюбленность в идеале не означает, что нужно отказаться от встреч с другими людь­ми. Впоследствии все убеждаются, что невозможно хорошо жить с женой и плохо относиться к остальным женщинам. Вполне понятно, что мужчина получает меньше радости от встреч с другими женщинами, чем с той, в которую влюб­лен, но, если он вообще на такие встречи не способен, бу­дущее его любви под сомнением.
        Привязанности тоже взрослеют
        Привязанность, которая началась как незрелая, может, конечно, повзрослеть. Именно это происходит со многими привязанностями, которые расцветают и становятся богаты­ми и удовлетворительными отношениями. И не только при­вязанности к людям бывают зрелыми и незрелыми. Любовь младенца к музыке начинается со стука ложкой по тарелке. Трудно разглядеть на этой стадии будущего любителя музы­ки, да и не каждый ребенок, колотящий ложкой по тарелке, став взрослым, сможет оценить сложную организацию зву­ков, которую мы называем хорошей музыкой. Но у тех, кто на это способен, привязанность развивается по очень отчет­ливой линии - от чисто слухового удовольствия, которое младенец получает от ритма ударов, к удовольствию подро­стка, окрашенному чувствами, эмоциями и воображением. И наконец, мы получаем взрослого ценителя музыки, кото­рый прибавляет еще и интеллектуальное наслаждение, следя за сложной структурой музыкального произведения, может быть, искусно играя на музыкальных инструментах, наслаж­даясь танцем под музыку, читая об истории музыки и даже говоря о музыке с другими любителями. Чем более зрелая его
любовь, тем более разнообразно удовольствие и тем боль­ше аспектов охватывает эта привязанность.
        Наша привязанность к людям взрослеет примерно так же, развивая все больше аспектов, приносящих удовлетво­рение. Конечно, первая привязанность ребенка к другому человеку сложнее, чем первая привязанность к звуку. Но при всей своей сложности у нее есть одно главное измере­ние. Привязанность ребенка прежде всего зависимая.
        Зависимость весьма отличается от увлечения звуком, где движущей силой является любовь к музыке. Зависимость иная, она мощнее других сил, способствующих росту при­вязанности. В результате отношения ребенка к родителям остаются под влиянием этой мощной силы и часто сохра­няют ограниченные, инфантильные свойства.
        Беспомощность первых лет жизни постепенно сменяет­ся силой, мастерством и пониманием, что делает возмож­ным рост. Однако это не гарантирует исчезновение чувства зависимости. Человек может быть компетентен, не созна­вая своей компетентности. Он может стоять на двух ногах, не веря, что способен это делать. Короче говоря, рост спо­собностей не гарантирует рост веры в себя. Отказаться от зависимости чрезвычайно трудно, и нам нужна привлека­тельность многих других видов отношений, чтобы мы мог­ли отказаться от первоначальной зависимости - зависимо­сти от родителей.
        Молодежная любовь
        К счастью для нас, у нас много разновидностей любви на многих уровнях, и все они вносят вклад в созревание нашей способности любить. Разнообразные отношения, в которые вступает ребенок, расширяют его опыт, помогая установить и укрепить привязанности. Дети должны пере­жить множество привязанностей к людям, чтобы быть спо­собными на зрелую привязанность. У них есть товарищи по играм, по занятиям спортом, одноклассники, соседи по общежитию, друзья - восходящая шкала привязанностей все большего разнообразия и сложности. Их отношения к родителям, братьям и сестрам тоже изменяются и стано­вятся более сложными, принося и больше и меньше удов­летворения. И наконец, подростками или молодыми взрос­лыми они становятся способными на привязанность, кото­рую называют любовью.
        Это означает, что молодой человек испытывает силь­ную привязанность к лицу противоположного пола, оба хотят открыться друг перед другом и совместно наслаж­даться различными аспектами своих личностей. Однако в этой юношеской любви они часто обнаруживают, что их привязанность почти так же одномерна, как инфантиль­ные привязанности младенчества. Первая сильная привя­занность, которую они испытывают к кому-то за предела­ми семьи, основывается на другой единственной сильной привязанности, которую они испытали в прошлом, и они пытаются выразить свою новую привязанность знакомы­ми способами, теми, которые они хорошо знают, детски­ми способами желания, требования, вершинами и пропа­стями чувств, бурными вспышками гнева и приступами обиды. Привязанность может быть очень напряженной, и к ней обычно добавляется сексуальное влечение, хотя и не всегда открытое. И тем не менее это очень ограниченная разновидность любви.
        Современный обычай раннего создания пар - молодые люди «ходят» вместе - подкрепляет первые пробные при­вязанности мальчика и девочки, хотя бы только из привыч­ки к зависимости: теперь у каждого есть надежные свида­ния. И почти автоматически такая примитивная молодеж­ная любовь перерастает в требования брачных отношений.
        Когда молодые люди, вчерашние подростки, очертя го­лову влюбляются, они приносят с собой все неразрешен­ные инфантильные привязанности. Мальчик, у которого еще не было времени или опыта, чтобы перерасти сильную при­вязанность к матери, кончает тем, что вырабатывает такую же привязанность к своей жене-матери, а она тоже вносит свои детские привязанности в отношения с мужем. Ни один из них еще не умеет улучшать отношения с лицом противо­положного пола, никто не знает зрелого способа любви. Таким двум молодым супругам нелегко расти вместе и пре­образовывать свою любовь, придавая ей более зрелые и сво­бодные формы. Весьма вероятно, их младенческие потреб­ности сохранятся, и молодежная любовь превратится в не­вротическую.
        Испытательная площадка для любви
        Брак требует наиболее зрелых выражений любви мужчи­ны и женщины, это испытательный полигон любви. Ника­кие другие отношения на эти не похожи, и никто не гото­вит нас к ним. Большинство наших прошлых отношений с людьми были преходящими или фрагментарными. Господ­ствующая одномерная привязанность к родителям, отно­шения соперничества с братьями и сестрами, редкая друж­ба или подростковое сексуальное увлечение - ничто их этих видов отношений не дает практики, которая необходима для многомерной, многосторонней любви и совместной жизни в браке. Но все вместе они могут такую основу дать.
        Молодые люди, не отказавшиеся еще от отношений за­висимости, не готовы к единственной сильной любви, с которой связана целиком личность. У них мало возможно­стей разрешить свои детские привязанности в любви, кото­рая так многого от них требует и с которой они связывают свои нацежды и желания. Необычайно мала вероятность того, что можно одним широким шагом совершить переход от незрелости к зрелости. Первая подростковая любовь мо­жет созреть и привести к зрелой любви, но это скорее ис­ключение, чем правило. Обычно нужно три, четыре, пять или больше влюбленностей, из которых извлекается сла­дость и удовольствие любовных переживаний, но не ожи­дается удовлетворение самых глубоких потребностей. Опыт таких влюбленностей, особенно если они отличаются раз­нообразием, представляет необходимый материал для раз­мышлений. Вместо того чтобы заниматься исключительно своими желаниями, у человека появляется возможность оценить, что же реально произошло в его отношениях с другими людьми. Молодой влюбленный увеличивает пони­мание самого себя и окружающих и становится более готов к созданию важной привязанности на
взрослом уровне.
        18. ЗРЕЛАЯ ЛЮБОВЬ
        Выражение «зрелая любовь» звучит как «усталая любовь», остывшая любовь с выветрившимися ароматами. Начина­ешь подозревать, что люди, не способные больше на страсть и романтику, называют свою любовь зрелой, словно зрелая любовь - это горькие плоды старости.
        Однако если мы сформулируем то же самое по-другому - как любовь зрелых людей, мы яснее увидим то, что помога­ет нам лучше понять любовь, а именно - самого человека любящего. Каковы характеристики любящего человека, ко­торые делают его любовь зрелой?
        Некоторые развеянные мифы
        Начнем с того, что рассмотрим некоторые мифы о зрело­сти; их существует немало. Один из них: зрелый человек - это обязательно старик. Мы знаем, что это не так. Конеч­но, есть много стариков, зрелость которых ярко проявляет­ся в терпимости и мудрости. Но другие старики точно так же капризны, раздражительны и требовательны, какими были подростками, только теперь их незрелое поведение еще менее привлекательно, чем когда было закутано в оде­яние молодости. И в то же время мы часто встречаем моло­дых людей, которые демонстрируют значительную психо­логическую или интеллектуальную зрелость, вопреки свое­му ограниченному опыту. Очевидно, возраст сам по себе не соотносится со зрелостью.
        Трудно было бы определить минимальный возраст, необ­ходимый для достижения психологической зрелости. С такой трудностью сталкиваешься повсюду. Например, в Соединен­ных Штатах молодые люди считаются достаточно зрелыми, чтобы с восемнадцати лет сражаться и умирать за свою стра­ну, но голосовать им разрешается лишь с 21 года. Возраст половой зрелости, или совершеннолетия, меняется от одного государства к другому. С чисто психологической точки зре­ния, зрелость - это в идеале фаза роста, которая следует не­посредственно за подростковым возрастом. Это не означает, что зрелые суждения раньше делать невозможно. Даже дош­кольники - отчасти в силу своей наивности - иногда спо­собны видеть вещи отчетливей, чем мы. Это не делает их зре­лыми индивидами, как одна малиновка не делает весну. Мы ожидаем обретения некоторого объема знаний, опьгга и дос­таточного психологического и физического роста, чтобы по­зволить человеку не быть зависимым от другого до достиже­ния зрелости. И хотя для этого совсем не обязательно стано­виться стариком, маловероятно, чтобы такая зрелость была достигнута до окончания
подросткового возраста.
        Если мы приравняем зрелость к здравому смыслу, мы столкнемся с еще одним мифом - о том, что зрелые люди скучны, а интересны только невротики. Многие невротики действительно интересны - на один-два вечера. Но жизнь с невротиком скорее всего будет утомительной, если не де­структивной.
        Зрелость не обязательно скучна. Скучными могут быть и зрелые и незрелые люди. Интересные люди по мере взрос­ления становятся более интересными. Зрелые люди могут быть веселыми, они могут любить приключения, не будучи при этом безрассудными. Они приветствуют изменения, разнообразие, неожиданности. Они могут быть смелыми, могут рисковать, так как могут соотносить предстоящие опасности с тем, что надеются достигнуть. Допустив ошиб­ку, они могут уменьшить ущерб и будут продолжать дей­ствовать не жалуясь; из такого опыта они выходят с синя­ками, но полными бодрости; они никого не винят и не жалеют себя. Они могут иногда нести вздор и совершать глупости, могут выпить, не извиняясь. Они знают правила игры. И сохраняют энтузиазм, жизнелюбие, любопытство, хотя и у них бывают неизбежные периоды давления, разо­чарования и даже трагедии, когда жизнь снова и снова бьет. В идеале зрелость - это не выветрившиеся остатки юно­шеской гордости и жизненности; это прочный, испытан­ный памятник жизненному потенциалу.
        У незрелых людей нет того кругозора и способностей, которые есть у тех, кто освободился от проблем роста. Зре­лые люди способны наслаждаться собой, потому что ими больше не правят инфантильные потребности и страхи. Их не ограничивает младенческое невежество и искажения младенческого понимания. Для них ограничением служит только реальность.
        Взгляд назад
        Зрелого человека можно определить как нашедшего до­рогу через трудности и препятствия роста и сумевшего ус­тановить разумный порядок в своей жизни. Это не означа­ет, что он вечно размышляет, разумен его поступок или нет. Это означает, что для него выбор и стремление к ра­зумным целям стали автоматическими - «хорошими» в том смысле, что они хороши для него, дают ему положительное удовлетворение.
        Мы лучше поймем зрелость, если оглянемся на дорогу, которую должны были пройти, чтобы достичь ее. Мы по­нимаем, что значит быть зрелым, вспоминая, что такое быть незрелым - быть ребенком или подростком.
        Маленький ребенок не осознает последствия своих действий. Привлеченный яркостью горящей спички или электрической лампы, он тянется, чтобы схватить их рука­ми. Это просто незнание свойств огня и высокой темпера­туры: он не знает, что обожжется. Став старше, он может выбежать на проезжую часть улицы за мячом. И хотя его предупреждали, им по-прежнему правят импульсивные же­лания и он не способен обдумывать возможные опасные последствия. Такое же импульсивное поведение может со­храниться и у подростка, который не готовится к экзамену; он знает, каковы будут последствия, но импульсивное стрем­ление к какому-то удовольствию заставляет его вести себя так, словно он не знает.
        Будучи взрослыми, мы тоже иногда снисходительно по­зволяем себе забыть о причинах и следствиях. Мы перееда­ем, очень хорошо зная, что будем страдать; мы потребляем больше калорий, чем тратим, зная, что определенно приба­вим вес. И когда следуем тому же образцу в отношениях с людьми, когда игнорируем последствия своего поведения, наши привязанности, наша любовь незрелые.
        Может наступить момент, когда неспособность или не­желание учитывать последствия становятся доминирующим образцом поведения. Этот образец управляет всем поведе­нием индивида; он заставляет его делать то, что тот делает, и вызывает последствия, причиняющие горе и боль; такое поведение мы называем невротическим.
        Познай себя
        Познай себя - этот великий принцип Сократа, столь же важный сегодня, как и в древней Греции, еще один показа­тель зрелости. Ребенок не знает себя, не знает своих способ­ностей и ограничений. Первые годы жизни он постоянно получает синяки, кровоподтеки и иногда ломается - физи­чески и психологически - в собственном представлении о себе. Незнание себя приводит его в ситуации, из которых он не в состоянии выйти благополучно или безопасно.
        Многие взрослые ведут себя так же. Таких людей назы­вают «склонными к несчастным случаям». Если подумать, большинство допускаемых нами ошибок мы уже допуска­ли раньше. Это означает, что во взрослом состоянии мы совершаем ошибки не из простого незнания самих себя. Скорее, это неготовность или нежелание признать свои ограничения. Мы цепляемся за детское ощущение своего всемогущества, способность делать все и иметь все, просто потребовав это.
        Окружающих ребенок понимает еще меньше, чем себя. Он не может предвидеть, как они поведут себя по отноше­нию к нему. Он понятия не имеет, что они чувствуют. Он ограничен собственным маленьким опытом познания удо­вольствия и боли и не может чувствовать удовольствие или боль другого человека. Он не понимает, что значит, когда тебя толкнут или ударят, пока кто-нибудь не толкнет или не ударит его самого; и даже в таком случае он может не соотнести свою боль и гнев с протестами другого ребенка, которого он толкнул или ударил. Его опыт ограничен, ог­раничена способность связывать причину и следствие и - наиболее существенно - способность чувствовать за дру­гих. Его чувства связаны только с ним самим.
        Мы видим первые робкие попытки ребенка почувство­вать то, что чувствует другой человек, когда ребенок подхо­дит к спящей матери. Он подходит на цыпочках и шепчет, потому что она научила его поступать так из сочувствия к спящему, и он хочет быть сочувствующим. Но он хочет также и того, чего хочет. И поэтому шепотом, но высказывает свое требование. Естественно, он ее будит. Он хочет ее раз­будить. Он не может подчинить свое желание желанию ма­тери отдохнуть. И если мать, проснувшись, рассердится на него, он продемонстрирует свою незрелость тем, что не поймет причины ее недовольства.
        Многие взрослые проявляют ту же неспособность по­нять, почему раздражают или обижают своими поступками других людей. Человек, которому не хватило наличности, берет деньги у друга взаймы, и в этот момент деньги для него - огромная ценность, потому что в них неотложная потребность. Он горячо благодарит друга и твердо обещает отдать долг. Но как только потребность удовлетворена, это дело перестает казаться важным, и он может месяцами не возвращать долг. Если друг потребует вернуть деньги, этот человек не может понять, почему его друг больше не ведет себя по-дружески и почем так назойливо требует возврата денег. Он, конечно, отдаст. Но почему этот человек не мо­жет быть хорошим парнем и немного подождать? Неужели деньги важней дружбы?
        Занимавший забыл, какими важными казались ему эти деньги, когда он их занимал. Теперь они для него не важ­ны, и он не может или не хочет понять, что они могут быть важны для друга. Он понимает собственные потребности, но не может понять потребности другого человека. Неспо­собность понять чувства другого отрицательно отражается на отношениях и в конечном счете - и на самом незрелом индивиде.
        Тот же самый человек рассердился бы, если бы друг от­казался дать ему взаймы. Неважно, что другу нужно самому отдавать долг или у него просто нет денег; неважно, какие причины приведет друг, отказывая дать в долг. Простого факта, что ему отказали в том, что ему нужно, для этого человека достаточно, чтобы разгневаться на друга. Подоб­но ребенку, он не может принять ответ «нет». Ребенок хо­чет то, что хочет, и хочет немедленно. Он не способен оце­нить относительную важность своего желания или сопоста­вить его с желаниями других детей. Не получив того, что хочет, он плачет. Став постарше, он больше не плачет от­крыто, но плачет в душе, жалея себя.
        Ребенок не может вынести, если исполнение его жела­ния откладывается, потому что он не в состоянии воспри­нять реальность «завтра». У него почти нет ощущения про­шлого и будущего; его мир ограничен сейчас и здесь. Од­нажды я проверял чувство времени у группы детей в возра­сте от восьми до одиннадцати лет. Мы находились летним днем у плавательного бассейна, я вызвал детей из бассейна и спросил, сколько, по их мнению, времени. Ответы были от одиннадцати утра до шести вечера; один мальчик, решив применить рациональный подход, спросил: «А ланч у нас уже был?» На самом деле было четыре часа дня.
        Многие взрослые ведут себя так, словно все еще не ве­рят в реальность завтра. Подобно детям, которые в один день тратят карманные деньги, рассчитанные на неделю, такие люди за один уик-энд тратят недельную зарплату, не оставляя ничего на оставшуюся часть недели. Требуется время и терпеливое обучение со стороны родителей, чтобы ребенок понял: если он хочет чего-то, что дороже его кар­манных денег на неделю, ему придется отказаться от неко­торых удовольствий и сберечь деньги для большего удов­летворения в будущем.
        Способность планировать и ставить перед собой долго­временные цели ребенок усваивает в работе и игре. Он уз­нает, что, для того чтобы наслаждаться плаванием, сначала нужно научиться плавать, а чтобы запустить модель само­лета, нужно ее собрать. Он учится усваивать иностранный язык или какой-нибудь скучный предмет, чтобы потом иметь возможность ими воспользоваться.
        Становясь взрослее, он учится применять полученные знания к своим привязанностям; он становится способен на дружбу, на любовь, способен преодолевать трения, оби­ды и недоразумения, чтобы достичь отношений большего взаимопонимания и взаимного обогащения.
        Наконец, ребенка потрясают изменения, неожиданно­сти, все непредсказуемое в окружении. Он сам нестабилен и непредсказуем, он действует на основе мгновенных им­пульсов, и все, что происходит в данный момент, для него либо удивительно, либо ужасно; по своим масштабам его реакция не соответствует фактам. И в то же время он нуж­дается в уверенности, что его окружает спокойный и ус­тойчивый мир, упорядоченная рутина, окружение, в кото­ром люди и вещи таковы, какими он ждет их увидеть, и ведут они себя в соответствии с его представлениями. Как мы уже отмечали, сюрпризы вызывают у ребенка не ра­дость, а тревогу.
        Страх перемен, страх перед всем неожиданным характе­рен и для некоторых взрослых. Человек, по которому вы можете проверять часы, возможно, нуждается в неизмен­ной, надежной последовательности событий, чтобы он мог чувствовать себя в безопасности. Для такого человека мир так же пугающе непредсказуем, как в детстве.
        Зрелость в освобождении
        Литература, описывающая молодость как весну лиричес­кого счастья, экстатических радостей и великолепного от­чаяния, не лжет; она просто не говорит всей правды. Дет­ство и молодость полны не только радости, но и боли, и по безжалостным законам роста незрелые люди проносят че­рез всю жизнь именно боль и разочарования молодости. Они страдают от ограничений, опасностей и раздражения, не обладая преимуществами детства. Они дорого платят за свою неспособность достичь зрелости.
        Самый дорогой дар зрелости - свобода от этих болей. Понимая последствия своего поведения, будучи способным осуществлять контроль и сдержанность, умея делать выбор в интересах не только ближайшего, но и более отдаленного будущего, зрелый индивид большую часть своей жизни сво­боден. Он может наслаждаться настоящим и в то же время верить в будущее и планировать, как его достигнуть. Он свободен от младенческих потребностей и может развивать привязанности к работе, отдыху, идеям и прежде всего к людям.
        В результате осознания потребностей не только своих, но и других людей, понимая чувства других и высоко ценя собственные, он вырабатывает особое мастерство зрелости. Он знает не только чего хочет, но и как этого достичь.
        «Нет» как ответ
        Самый трудный урок, который должен ребенок усвоить в детстве, а многие из нас усваивают его всю жизнь, - это умение принимать в качестве ответа «нет». Ребенок хочет получить то, что хочет, и получить здесь же и немедленно. Дети и взрослые, которые становятся жертвами тирании своих непосредственных желаний, обычно непостоянны и неспособны получать длительное удовлетворение. Ребенок, получающий любую игрушку, какую захочет, недолго игра­ет такими игрушками. Незрелый взрослый, который дол­жен немедленно получить то, что хочет, вступает в брак поспешно и обычно не один раз.
        В отличие от ребенка, такой взрослый, получив в каче­стве ответа «нет», открыто не плачет. Его плач принимает другую форму. Он жалуется и обвиняет людей, которые ему отказали, в жестокости и несправедливости, Эти обвине­ния не могут скрыть его обиды, и приводят только к потере аудитории, так что следующие его притязания имеют еще меньше шансов на осуществление. Его поражение и неуда­ча достаточно реальны, чтобы привести к депрессии и тя­желым размышлениям, которые так же болезненны, как обида плачущего ребенка.
        Зрелый человек не радуется разочарованиям и раздра­жению. Ему не больше любого другого нравится «нет» в качестве ответа. Но вместо того чтобы оплакивать свое не­счастье и жестокость мира, он развивает искусство убежде­ния. Вырабатывает в себе умение видеть суть, предвидение и способность учиться на ошибках. Он пользуется резерва­ми взрослости, которые помогают ему достичь желаемого.
        Есть сказка о мальчике, который заблудился в лесу, про­голодался и замерз. Там он встретил существо, еще более жалкое, чем он сам. Это был зверек, застрявший в рассели­не скалы. Мальчик великодушно освободил животное, ко­торое, конечно, оказалось представителем королевы фей. И королева наградила мальчика необычной способностью: люди не в состоянии были отказать ему ни в одной просьбе. На следующее утро он проснулся в пекарне, и вскоре его хорошо накормили, к полудню он был красиво одет, а к вечеру получил руку прекрасной принцессы.
        Способность получать не «нет», а «да» от людей и ситу­аций не столько волшебная, сколько сложная. Она включа­ет готовность не только получать, но и давать. Те, кто часто получает в ответ «нет», обычно сами на это напрашиваются. Они невнимательны, резки и слишком многого требуют.
        Они не обращают внимание на состояние других людей, на ситуацию, в которой те находятся, на их потребности и на то, не противоречат ли эти потребности потребностям дру­гих. Такие люди очень плохо понимают детей и не умеют с ними обращаться. И поскольку часто получали отказ, зара­нее на него настроены. Они сверхчувствительны, обидчивы и враждебны; они легко обижаются и всегда готовы отве­тить ударом.
        Зрелый человек может позволить себе подождать благо­приятного момента, обдумать разумность своих потребнос­тей, ограничить ожидания в соответствии с ситуацией и потребностями того, к кому обращается. Он способен при­нять модифицированное, видоизмененное «да», которое может не совсем ему понравиться, но это все же лучше, чем ничего. Он может немного уступить, и другой тоже немно­го уступит, и в результате такого гибкого подхода оба дос­тигают приемлемого позитивного результата.
        Существует рассказ о швейцарском психиатре Эжене Блойере, который в конце XIX века прославился своими работами по шизофрении. Студенты в его клинике столк­нулись с шизофреником, болезнь которого зашла так да­леко, что они не могли получить от него никакой реак­ции, и поэтому они пригласили доктора Блойера. Тот во­шел в палату пациента, а студенты снаружи посмеивались в ожидании неудачи знаменитого профессора. Минут че­рез двадцать дверь открылась, и профессор и пациент выш­ли рука об руку; по щекам пациента текли слезы; очевид­но, он испытал сильную психологическую реакцию и ка­тарсис. Ошеломленные студенты спросили доктора Блой­ера, какой научный метод он применил к этому пациенту, и тот ответил: «Я немного поплакал, он немного попла­кал, так это и произошло».
        Зрелый человек может немного поплакать с другим - в том смысле, что он способен понять ситуацию другого че­ловека и искренне ему посочувствовать. Широта чувств помогает ему и в победе и в поражении. Если его отверга­ют, он не должен винить себя или кого-то другого - ни­кто в этом не виноват. В некоторых ситуациях он может сказать, что, если бы был на месте другого, тоже дал бы отрицательный ответ.
        В другой ситуации он не сочтет отвержение оправдан­ным, но не будет сокрушен им. Он не считает, что если один мужчина или одна женщина сказали ему «нет», весь мир настроен против него. Просто один индивид сказал «нет», и, возможно, существует более подходящее время, лучший способ, а может и более подходящий человек, что­бы получить ответ «да».
        Зрелый рецепт хорошей жизни
        Философы с древних времени искали пути к хорошей жизни, и многие из их этических стандартов возрождаются в современной психологической концепции зрелого чело­века. Греки, например, рассуждали о ценности гармонии и уравновешенности в жизни - «никаких крайностей» гла­сит старинное предписание, цитируемое Аристотелем.
        Зрелый индивид живет в соответствии с этим правилом, хотя, возможно, никогда о нем не слышал или сознательно к себе не применял. Он поддерживает или старается под­держивать гармоничное сочетание множества своих потреб­ностей, стремлений и интересов. На определенный период его может больше увлечь одно или другое, но он умудряет­ся получать удовлетворение от многих своих желаний и потребностей.
        Он свободен делать это, свободен быть одно время по­глощенным работой, а в другое - игрой, у него есть вре­мя и на то, чтобы ухаживать за женщиной и сделать ее своей. Он свободен культивировать разнообразие в своих привязанностях к людям и в главной привязанности к одному человеку. Ни одна привязанность не владеет им и не контролирует его до такой степени, чтобы он не обращал внимания на других людей. Он свободен жить гармоничной жизнью.
        Философы, и в особенности Спиноза, подметили так­же, что человек, достигший хорошей жизни, научился распознавать, что для него хорошо. Это тоже признак зре­лости, хотя его не всегда легко увидеть. Мы прекрасно ви­дим противоположное свойство в человеке, который слиш­ком любит поесть или слишком много пьет. Зрелый муж­чина может наслаждаться едой и питьем и в то же время оставаться умеренным, потому что ему нравится также соб­ственное стройное сильное тело и четкий и ясный ум. Ана­логично и женщина, которая радуется своей молодой строй­ной фигурой, может считать утомительным, но не угнетаю­щим следить за весом.
        Для таких людей характерно также то, что они свой вы­бор делают незаметно, не привлекая к себе внимания, и мы часто не подозреваем, что они демонстрируют нам свою зрелость, предпочитая то, что хорошо и полезно для них. Мы замечаем также, что они свободны делать здоровый выбор. Они свободны от одержимости едой, выпивкой или всего того, что в крайностях для них вредно. Мы можем называть привычные крайности незрелыми или невроти­ческими. Можно дать оценку с точки зрения морали и ска­зать, что в крайностях проявляется слабость характера или отсутствие силы воли, как считают многие. Но мы все со­гласимся, что такие пагубные привычки не характерны для зрелого индивида.
        Свобода выбора того, что для него хорошо, - привиле­гия зрелого индивида и в любви. Литература полна образа­ми, порабощенными любовью, которая явно не хороша для них. Часто трагедия усугубляется тем, что жертва понима­ет, что привязанность ее уничтожает, но ничего не может сделать, чтобы спастись. В великом романе Томаса Манна «Смерть в Венеции» жертва такой пагубной страсти - муж­чина с высокоразвитым интеллектом и чувствительностью. Однако несмотря на зрелость этих аспектов личности, его психологическая жизнь никогда не достигала той же степе­ни роста. В результате он не свободен, попадает в рабство к единственной привязанности, которая и приводит его к гибели.
        Классический пример - Филипп из романа Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих». Филипп прекрасно понимает, что любовь к проститутке Милдред вредна для него во всех отношениях, и однако не может освободиться от нее; отсюда и название, выбранное автором. Интересно, что то же самое название за четыреста лет до этого дал Спи­ноза разделу своей «Этики», в котором говорится о чув­ствах и их отношении к достижению зрелости и хорошей жизни. Филипп страдает от уз страсти, или от рабства; он вопреки своей воле вырабатывает привязанность, которая приносит ему вред.
        Зрелый человек свободен не только от пагубных привя­занностей к другим людям, но и от всепоглощающей при­вязанности к самому себе, созданной физическим заболе­ванием. У него, как правило, хорошее здоровье, отчасти потому, что он любит все нормальное и здоровое и в физи­ческом, и в остальных отношениях. Однако для его относи­тельной свободы от болезней есть и другая, более глубокая причина. На первый взгляд, крепкое здоровье может быть делом органическим и медицинским, независимым от пси­хологии и эмоций. Однако сегодня мы знаем, что это не так: психосоматическая медицина указывает на множество заболеваний с психологическим происхождением. Глубин­ные неразрешенные психологические проблемы часто про­являются в физических симптомах, у которых нет органи­ческих причин.
        Зрелый индивид остается относительно неподвластным таким симптомам, не потому что свободен от психологи­ческих трудностей, а потому что умеет эффективно справ­ляться с ними на уровне поведения. Бывают времена, ког­да один поступок стоит больше тысячи мыслей и чувств. Зрелый человек не станет прятать свою неудовлетворен­ность внутри и погребать ее там, чтобы она гнила и нахо­дила выход в головных болях, болях в спине, усталости или хроническом несварении. Он ценит свое физическое и психологическое благополучие; у него есть гораздо бо­лее интересные занятия в жизни, чем нянчиться с симпто­мами. Чем жить с неудовлетворением, он предпочитает най­ти удовлетворительный выход из психологических затруд­нений в жизни.
        Все внимание ни работе, ни игре
        Мы сказали выше, что молодой человек не обладает спо­собностями зрелого к развлечениям, и сейчас можем про­яснить это положение. Жизнь зрелого человека полна ра­дости, потому что он научился радоваться всему, что дела­ет. Ему нравится и играть и работать. Зрелый человек про­дуктивен - и не из-за принудительного стремления к дос­тижениям, к признанию и материальному успеху. Все эти награды приемлемы, но не они его главная цель. Он при­нимает необходимость работать в нашем обществе, и это тоже признак зрелости. Европейский дворянин XVIII века, римский патриций или греческий аристократ не знали эко­номической необходимости в работе, потому что за них работали крестьяне, крепостные или рабы. И тем не менее мы знаем, что многие из этих людей работали напряженно, занимались литературой и научными исследованиями или благотворительностью. Конечно, у них был выбор работать или не работать, а также свободный выбор работы, кото­рую они выполняли.
        Сегодня большинство мужчин и женщин работают не по выбору, а из необходимости, и их выбор работы ограни­чен многими факторами, над которыми у них нет контро­ля. Принятие этой реальности - признак зрелости, и зре­лый человек может находить удовлетворение и в такой ра­боте, которая не вполне соответствует его выбору. Как в песне из «Радуги Финиана»: «Если не можешь быть с де­вушкой, которую любишь, люби девушку, которая к тебе поближе». Если не можешь делать работу, которую хотел бы делать, извлекай максимум из того, что делаешь.
        Но работа не поглощает всю жизнь зрелого индивида, и он свободен в выборе деятельности помимо работы. Работа и разнообразные игры помогают ему удовлетворить все по­требности гармоничной личности.
        И в его работе, и в игре есть постоянный фактор: ему не только нравится то, что он делает, но нравится делать это в обществе других людей. Он хорошо и работает и играет с дру­гими. Некоторые виды деятельности требуют одиночества, но на определенном этапе даже занятия литературой, жи­вописью, собирание марок становятся делом общим, хотя бы только при представлении завершенной работы другим и совместном наслаждении ею. И хотя чтение, слушание музыки и разглядывание картин не требуют общества, мы с радостью делим эти занятия с другими.
        Одиночка, который сторонится людского общества, мо­жет иметь большие достижения и испытывать большое удов­летворение, но это удовлетворение только в одной плоско­сти. У таких людей нет разнообразия, нет удовольствия от совместной работы с коллегами и игры с друзьями. Боль­шинство зрелых людей любят время от времени побыть в одиночестве, а некоторые даже активно к этому стремятся. Они не зависят от какого-то одного спутника в своей жиз­ни для любого своего удовлетворения. В то же время они приветствуют и общественную сторону жизни. Они заводят знакомства, культивируют дружбу, находят общее с людь­ми самых разных характеров.
        Главная сила
        Зрелый индивид создает впечатление силы - не силы безумного порыва или силы неподвижной скалы, а силы хорошо сооруженной структуры, которая выдерживает на­пряжения и грациозно выполняет свои функции. Если бы мы стали искать источник этой силы, то нашли бы его в зрелом отношении индивида к себе самому и к миру.
        Он верит в себя и ценит мир. Это противоположность самоуверенности и ура-патриотическому оптимизму. Его вера в мир не слепа, он в контакте с реальностью. Точно так же реалистична и его самооценка. Он знает свои огра­ничения и принимает их, как принимает свои способности и таланты. Он способен сказать, что ужасно играет в гольф, и тем не менее наслаждаться игрой. Он способен признать свое невежество или ошибку и совсем не обязан выигры­вать каждую игру или каждый спор. Он может проиграть и не почувствует при этом унижения. Он подобен капитану
        прочного корабля, который знает мореходные качества сво­его судна. Он уверен в способности корабля противостоять ветрам и бурям и благополучно прийти в порт.
        Этот тип силы не нуждается в постоянных успехах или удаче, как раз напротив. Такой человек - совсем не непо­бедимый чемпион. Его вера в себя подкрепляется знанием, что в прошлом он знавал неудачи и поражения и пережил их. Он знает, что жизнь не настолько скупа, чтобы не пре­доставить второго шанса.
        Он знает также, как использовать этот шанс. Если что- то несовершенно, он не тратит времени на оплакивание этого несовершенства. Бухгалтер не смотрит только на ста­тьи расходов и не приходит к торопливому заключению, что фирма банкрот; не решает только на основании статьи доходов, что фирма безмерно процветает. Он все принима­ет во внимание и на этом основании делает вывод.
        Способность видеть обе стороны ситуации и делать вы- вод на основе учета всех обстоятельств - признак зрелос­ти. Подростки обычно видят только светлую или только темную сторону, и это часто составляет основу их настрое­ния в данный момент. Учитель замечательный или ужас­ный, курс великолепный или невыносимый, девушка луч­ше всех в мире или полная неудачница, одна минута - чистый рай, другая - чистый ад.
        Такие спонтанные выводы, основанные на непосред­ственных чувствах, подходят для подростков, которые в основном все еще живут в защищенном мире и не долж­ны в одиночку принимать важные решения; им советуют старшие и защищают их. Но для взрослого мира, в кото­ром приходится принимать решения, от которых зависит счастье и благополучие многих людей, такие выводы не годятся.
        Обоснованный вывод требует не столько времени, сколь­ко готовности взвесить и учесть многие элементы ситуа­ции, дела, личности. Немногое в жизни только плохое или только хорошее. И свойство зрелости - видеть и то и дру­гое и решать, стоит ли хорошее психологической цены, которую предстоит заплатит за связанное с ним плохое. Мы не всегда находимся в положении, которое позволяет сде­лать выбор, или принять решение, или предпринять дей­ствие. Но мы всегда можем сделать вывод. Важно, чтобы этот вывод представлял наши интересы.
        Когда есть возможность действовать, зрелый человек обычно за действия. Незрелая личность видит мир либо как розовую мечту, либо как черное разочарование и отчаяние; нет промежуточного пространства, в котором можно что- то предпринять и что-то исправить. Люди, живущие в мире недостижимой мечты, никогда не бывают удовлетворены и склонны оплакивать свои разочарования и постоянно пе­речислять свои неудачи. Они почти никогда ничего не праз­днуют, потому что не находят достойного праздника. Н за ними обычно не бывает перечня принятых решений, со­вершенных поступков, достигнутых результатов.
        Вероятно, самое красноречивое предупреждение о вред­ности излишнего увлечения мыслью в словах Гамлета. В кон­це своего знаменитого монолога он напоминает нам:
        Так всех нас в трусов превращает мысль,
        Так блекнет цвет решимости природной
        При тусклом свете бледного ума,
        И замыслы с размахом и почином
        Меняют путь и терпят неуспех
        У самой цели^[72 - Пер. Б. Пастернака. - Прим. перев.]^.
        У клинических психологов есть поговорка: «Я предпоч­ту ошибиться, чем сомневаться». В этой поговорке глубо­кий смысл. Сомнение - это психологический эквивалент боли. Хуже того, оно не дает нам проверять альтернативы, так что мы остаемся в бездействии, несмотря на все мысли.
        В делах, касающихся жизни, нашей и тех, кого мы лю­бим, действия должны быть прямыми. Капитан - это не тот, кто беспомощно наблюдает за происходящим или в панике убегает в свою каюту. Он знакомится с обстановкой, прокладывает курс и следует им, насколько позволяют возможности и способности. Зрелые мужчины и женщины совместно именно так руководят своей жизнью. Психоло­гическая устойчивость позволяет им спокойно знакомить­ся с обстановкой и избрать разумное и подходящее направ­ление. Они постоянно избирают курс, наилучший для себя. И хотя вначале могли выбрать друг друга за внешнюю при­влекательность и красоту, зрелость позволяет им стабили­зировать отношения и сделать любовь, которая будет при­носить большее удовлетворение. Они свободны наслаждаться жизнью, собой и друг другом.
        Когда любовь зрелая
        Как зрелые личности выражают свою любовь? Свобода предоставляет им огромное разнообразие способов выра­жения. Любопытная характеристика зрелой любви в том, что эта любовь существует только во множественном чис­ле. Привязанность к лицу противоположного пола может быть зрелой только тогда, когда у человека уже есть другие привязанности - к мыслям, друзьям, удовольствиям, рабо­те и к отдыху.
        Центральная любовь нашей жизни, любовь жены или мужа, обогащается всеми другими видами любви. Зрелый любящий не проводит время, глядя влюбленно в глаза своей избранницы. Какое-то время это, возможно, приятно, но позже надоест если не любящему, то возлюбленной. У зре­лого любящего есть много других видов любви, которыми он делится с возлюбленной. Он вносит в их жизнь свои интересы, свой энтузиазм, свою радость, чтобы они разде­лили все это.
        В отличие от романтической любви любовь зрелая, на всю жизнь, не требует постоянного преклонения и обожа­ния. Влюбленный, который монотонно повторяет только «я-тебя-люблю, я-тебя-люблю», не может делать это всю жизнь. Его любовь сохранит богатство и полноту, только если его жизнь будет богатой и полной - иными словами, если будут жить и другие виды его любви. Как бы сильно и глубоко двое ни любиЛи друг друга, они больше получат от любви, если сохранят свои различные индивидуальности. Как сформулировал в «Пророке» Калил Гибран^[73 - Калил Гибран (1883 -1931) - американский поэт и драма­тург, родившийся в Ливане; чрезвычайно популярен в США. - Прим. перев.]^, в идеаль­ной любви любящие не пьют из одной чаши. После многих лет брака, в котором расцвела зрелая любовь, любящие не теряют свои личности; они открывают гармонию между ними.
        Зрелые проявления любви
        У зрелых любящих не один, а много способов выраже­ния любви друг к другу. Они находят много возможностей для этого не только по воскресеньям и праздникам, не только в игре и на отдыхе, но и в повседневной рабочей жизни. Молодой муж может помочь жене в мытье посуды и уходе за младенцем, не дожидаясь, пока она его попро­сит, потому что ему приятно быть с ней и на кухне, и в детской, и вообще везде, где необходимо, а не только в гостиной или спальне. Или ему не нравится мысль о том, что она одна, как прислуга, воюет с кастрюлями, сково­родками и работой по дому; он понимает, что при всей ее любви к семье бесконечные обязанности по дому стано­вятся скучными и утомительными, а дружеская помощь облегчает эту задачу.
        Это особенно справедливо для тяжелых лет заботы о маленьких детях. Социологи отметили скуку и неудовлет­воренность молодых жен, остающихся дома с маленькими детьми, и сделали отсюда неблагоприятные выводы отно­сительно современного брака. Другие полагают, что если муж будет помогать в работе по дому и в уходе за детьми, социальные роли разных полов перестанут различаться.
        Некоторые указывают, что современные молодые женщи­ны требуют помощи от своих мужей; у них складывается отношение «смотри, как я перегружена», в котором содер­жится намек, что это тяжелое положение - следствие вы­хода за него замуж.
        Все это может быть справедливо. Справедливо и то, что современные супруги стараются сосредоточить рож­дение и воспитание детей в течение короткого, напря­женного периода. Любящий муж понимает, что эти годы особенно тяжелы для жены, и когда облегчает ее работу - это зрелый способ выражения любви. Молодая жена точ­но так же зрелым образом выражает свою любовь, сочув­ствуя тяжелой ноше мужа, приходящейся на этот же пе­риод. Возможно, его деятельность более разнообразна, чем у нее, и в ней больше стимулов, но он несет на себе тя­желый груз ответственности за семейное благополучие и обычно в это же время делает первые трудные шаги в своей карьере.
        При таких стрессах инфантильные потребности обоих супругов могут выйти на первый план. Возможно, эти стрессы будут сознательно признаны и превратятся в мо­тивацию для большей зрелости их любви. Признак незре­лости - сравнивать тяжесть своей работы с обязанностя­ми другого и требовать в качестве компенсации сочувствия и помощи. Точно так же признак незрелости - проявлять сочувствие и оказывать помощь, чтобы загладить в себе чувство вины. Это инфантильные требования и инфан­тильные реакции. Так бывает у молодых супругов, но и супруги, много лет прожившие в браке, от этого не застра­хованы. Зрелые любящие тоже сочувствуют и помогают друг другу, но отношение, сопровождающее их чувства, совсем другое. Никого из них не подгоняет принудитель­ная необходимость требовать или давать. Оба дают щедро и добровольно, поскольку оба свободны от цепких удер­живающих когтей незрелости.
        Мелкие, но обдуманные знаки внимания часто играют важную роль в проявлении зрелой любви. Единственная мар­гаритка может значить больше, чем дюжина роскошных роз.
        Зрелые люди чувствуют взаимные потребности и желания, настроения, чувства и стремления - все богатство внут­ренней жизни, которое не выскажешь в словах. Иногда они могут допустить экстравагантные траты, но обычно сто­имость для них не главное. Взаимное понимание и приня­тие сильнее обостряются и проявляются в способности чув­ствовать, что психологически и эмоционально уместно.
        Вопреки распространенным жалобам мужей на расточи­тельность жен, не один любящий муж убеждался, что жена тратит на себя не слишком много, а слишком мало. За пер­вые годы семейной жизни - с большими расходами и не­большим доходом - она почти ничего не тратила на свою одежду, и эта привычка может сохраниться, хотя теперь семейный доход выдержит и более дорогие покупки. Муж­чина, который отправляется с женой по магазинам и на­поминает ей, что она достойна более дорогих покупок, не только одевает ее, но и повышает ее самооценку, а это глу­бочайшее проявление зрелой любви, вопреки тому, что при­нимает поверхностную, материальную форму - в виде де­нег и следования моде.
        У жены тоже есть зрелые способы выражения любви, иногда такие тонкие и так плотно вплетенные в ткань их совместной жизни, что муж купается в тепле ее любви, не отдавая себе отчета в том, как это тепло создается. Жена может показать ему, что она счастлива, и счастливой ее делает его любовь. Наблюдательный писатель XIX века за­метил, что величайшая красота женщины - это ее спо­собность к счастью.
        Бывают времена, когда женщина на цыпочках ходит во­круг мужа, зная, что он встревожен и озабочен и пытается решить проблемы на работе. Она побуждает его к простым развлечениям, в которых сама не обязательно должна уча­ствовать, и не позволяет ему чувствовать себя виноватым, тоже развлекаясь как-нибудь, когда он отправляется с дру­зьями на рыбалку или охоту. Зрелые любящие делят удо­вольствия и развлечения, но не настаивают на том, чтобы это происходило всегда.
        У зрелой любви много ролей
        Зрелые любящие играют много ролей в жизни друг дру­га. Один может опираться на другого, который предостав­ляет психологическую поддержку. Муж, хоть он и мужчи­на, тоже временами нуждается в утешении и поддержке и, принимая их в условиях зрелой любви, не стыдится этого.
        Зрелые любящие служат друг для друга резонаторами в отношении работы и других проблем. Они просят советов и дают их. Они поддерживают друг друга в принятии реше­ний. Они не соглашаются и вместе вырабатывают согласие.
        И хотя они удовлетворяют большинство взаимных по­требностей, никто из них не требует удовлетворения всех. Если это высокоразвитые, сложные личности, им необхо­дима и дружба, и рабочие отношения, и общие интересы с другими людьми.
        Зрелая любовь включает все это. Она не ненасытна, не требует исключительного внимания со стороны любящих. Она безопасна и не нуждается в соперничестве или ревности.
        Реалистичная любовь
        Зрелые люди реально оценивают свою любовь. И хотя она приносит в их жизнь богатство, они понимают, что она только часть их жизни, возможно, главная, центральная часть, но не вся жизнь. Они не считают любовь решением всех проблем. Они видят в своей жизни проблемы, которые должны быть решены для сохранения любви.
        Зрелые люди берегут любовь как необычную ценность, как здоровое растение, которое растет и цветет, но, тем не менее, нуждается в уходе. Они заботятся о своей любви, потому что верят в нее, потому что черпают в ней удо­вольствия и удовлетворение, которых не получишь в дру­гих отношениях. Каждый из супругов не только любит, но и наслаждается ощущением, что его любят. Они поддер­живают романтические отношения, стараются доставить удовольствие друг другу, находят новые общие радости, новые места, в которых можно побывать вместе, новый общий опыт.
        У зрелой любви богатый сексуальный аспект, физичес­кое проявление глубокой любви. Романтическая любовь в своем сексуальном проявлении бывает торопливой и не­ловкой. Чисто сексуальное влечение может быть удовлет­ворено, но в нем проявляется только физическая сторона и мало что еще. Зрелые любящие вносят в секс все богатство своей привязанности друг к другу. Их физическое выраже­ние любви не прекращается с физиологическим оргазмом, который является всего лишь физическим освобождением от сексуального напряжения. Они испытывают взаимное физическое наслаждение и в несексуальных ситуациях. Физическое осознание друг друга обогащает все стороны их отношений.
        Взаимное непонимание, недоразумения, периоды мелан­холии, времена тревоги, времена, когда растет внешнее дав­ление, а энергии мало и раздражение совсем близко под поверхностью, - все это не страшно зрелой любви. Взаим­ная привязанность пережила тяжелые времена в прошлом и переживет их вновь. Она устойчива, и ей не угрожают смены настроения и случайные взрывы характеров.
        Один из признаков зрелой любви - то, как спорят лю­бящие. В самом напряженном споре они понимают, что оба расстроены и, возможно, причиняют боль друг другу. В то же время они считают, что должны разобраться. Они спорят, но не для того чтобы победить, чтобы за ними оста­лось последнее слово, но чтобы найти общий выход из спо­ра, общее решение. Спор происходит с минимумом враж­дебности и обидных слов, потому что их цель - понять причину разногласий и устранить их. Такие споры не отра­жаются на качестве их любви.
        Любовь против желания любить
        Описанная выше любовь сильно отличается от любви, когда мужчина говорит о своих стремлениях и желаниях, связанных с определенной женщиной. Мы обычно воспри­нимаем его слова как речь о любви, но на самом деле он говорит о совершенно ином. Обычно он едва знает женщи­ну, провел с ней мало времени, и его отношения с ней поверхностные, хотя и многообещающие. Он говорит не о любви, а о своем желании любить и быть любимым.
        Желать легко. Желание так же естественно, как дыха­ние, и в такой же степени является признаком жизни. Тем не менее существует большая разница между желанием чего- то, чего у нас нет, и продолжением желания, когда мы по­лучили желанное. Продолжать желать, беречь это свое же­лание - значит установить отношения, породить привя­занность, иными словами, любовь.
        С этим связаны все аспекты личности. Для этого необ­ходимы гибкость, устойчивость, готовность работать для достижения долговременных целей. Необходима надежная шкала ценностей. Чтобы сделать отношения, которые мы называем любовью, устойчивыми и постоянными, мечты и фантазии должны уступить место способности иметь дело с реальной жизнью. Для этого умение жить необходимо не меньше, чем умение любить.
        Вот почему только зрелость приносит с собой подлин­ную свободу любить. Когда мы достигли зрелости, нами не движет только одно стремление, каким бы важным в жизни оно ни было. Став зрелыми, мы выше всего ценим не достижения, власть, материальное обладание, даже не работу. Мы любим все аспекты своей жизни, но не одер­жимы ими. Мы не движемся к единственной цели по ско­ростному шоссе, с которого нет съездов. Самыми ценны­ми мы считаем отношения с людьми, и среди них макси­мальное удовлетворение приносит взаимная любовь муж­чины и женщины.
        Когда зрелые люди верят, что их любовь такая, они берегут ее. Они отдают ей все самое лучшее. Признак зрелости - беречь то, что у вас есть, и понимать, когда вы счастливы.
        19. СПОСОБНОСТЬ ЛЮБИТЬ
        Как можно распознать способность к зрелой любви? Мы все считаем свою способность любить чем-то само собой разумеющимся. Мы не сомневаемся в ней, не анализируем ее, не сравниваем со способностью любить у других. Мы предполагаем, что, когда появится подходящий человек, мы его полюбим.
        Иногда мы сомневаемся в том, способны ли любить дру­гие. Окружающие могут показаться нам слишком сложны­ми. Но себя большинство считают понимающими, способ­ными давать и любить, хотя факты часто не подтверждают такое наше представление о себе.
        Способность любить нельзя измерить с помощью ком­пьютера. Нет психологического текста, который показал бы наш коэффициент любви, как в известном всем тесте опре­деляется коэффициент интеллекта. Однако в жизни каждо­го из нас бывают обстоятельства, когда нам нужно больше знать о своей способности любить, как возникает любовь, как растет, какие у нее могут быть недостатки и как ее улуч­шить. Но для понимания этого необходимо знать некото­рые факты.
        Три факта относительно любви
        Первый достойный внимания факт не очевиден в отно­шениях взрослых, но становится очень ясным и заметным, когда мы наблюдаем за детьми. Факт заключается в том, что мы не рождаемся с готовой, завершенной способнос­тью любить.
        Любовь - это то, чему мы учимся. Это продукт жизнен­ного опыта, многочисленных переживаний, большинство которых происходит в жизни очень рано. Некоторые из нас могут вспомнить детскую первую любовь, возможно, к учительнице или к лучшему другу. Мы можем навсегда запомнить какого-нибудь взрослого или другого ребенка за какой-то добрый поступок или утешение. Но это скорее исключения. Наши первые шаги в любви, как и вообще первые шаги, делаются в том раннем возрасте, когда нет еще слов и памяти. Мы видели, как Фрейд интерпретиро­вал эти первые проявления любви.
        Как мы помним, эти первые опыты любви связаны с вегетативными функциями, с едой, удалением, сном. Мы все проходим через одинаковые стадии в освоении этих функций. Однако на каждого из нас этот опыт действует по-своему, индивидуально.
        У каждого из нас с рождения свой набор родителей, бра­тьев и сестер, свой круг жизненных обстоятельств. К тому же существуют меняющиеся элементы. Опыт, вполне тер­пимый на одной стадии развития, на другой может быть болезненным. На какой-то период детства может прийтись болезнь или несчастный случай, болезнь или отсутствие кого-то из родителей, смерть любимого дедушки. Ребенок не понимает отсутствия, смерти. Когда человек, которого ребенок любит, исчезает, многие дети считают, что он про­сто ушел, бросил их, потому что больше не любит.
        Мы должны учитывать весь этот индивидуальный опыт как часть обучения любви. И каждое переживание оказы­вает особое, индивидуальное воздействие в зависимости от того, какова личность того, кто это переживает, в каком возрасте происходит переживание, какими знаниями и опытом уже обладает личность. Очевидно, еще не изобре­тен компьютер, который смог бы оценить эту высоко ин­дивидуальную сумму опыта.
        А вот и второй факт: нет двух людей, которые достигли бы возраста зрелости с одинаковой способностью прини­мать и давать любовь.
        Важно учитывать это обстоятельство в себе и в том, кого мы любим. Наш успех в любви, в браке и воспитании де­тей, до некоторой степени успех в работе, в бизнесе или профессии зависит от того, как хорошо мы понимаем эти различия, эти индивидуальные особенности в качестве люб­ви, на которую каждый из нас способен.
        Третий факт, который выяснил Фрейд, заключается в том, что сегодняшняя любовь всегда находится под влия­нием предыдущих переживаний любви.
        Это отчетливо видно, например, в молодом человеке, который недавно пережил безответную любовь. Он скло­нен недоверчиво отнестись к следующей девушке, как ре­бенок, который обжегся, боится огня. Если этот молодой человек чувствует, что готов влюбиться вновь, он будет под­ходить к новой любви настороженно, опасаясь повторения того же самого - что его отвергнут.
        Здесь наиболее ясно видно, как на любовь влияет пре­дыдущая любовь. Но Фрейд вкладывал в это положение гораздо более глубокий смысл. Он имел в виду, что любая поздняя любовь испытывает влияние самой ранней любви в жизни.
        Чтобы полностью оценить все эти три факта относительно любви, нужно помнить, какое определение мы дали любви. Обычно мы называем любовью особую привязанность к определенному человеку. Но мы приняли предложение Фрейда и определили любовь более широко, как любую привязанность - к человеку, идее, месту, объекту, деятель­ности и к самим себе.
        Мы используем это определение, потому что оно дает нам новый и более многообещающий способ рассматривать любовь. Это определение, помимо всего прочего, говорит нам, что то, как мы ежедневно соотносимся с людьми, местами и событиями, и есть неотъемлемая часть нашей любви. Наша способность к любви проявляется во всех от­ношениях и испытывает влияние этих отношений; не толь­ко редкую романтическую привязанность мы можем назвать любовью.
        Иллюзии любящего
        Когда мы влюбляемся впервые, то так остро ощущаем свою любовь, что она кажется нам безграничной. Однако нелегко понять, какой огромный резервуар таится за такой любовью.
        Любовь может походить на фейерверк, ярко освещаю­щий ночное небо, но исчезающий еще до рассвета. В пер­вые ослепительные дни влюбленности очень трудно ска­зать, может ли эта любовь длиться всю жизнь, стать осно­вой партнерства в браке. Очень приятно в воскресенье со­вершить прогулку на велосипеде, но для преодоления труд­ной местности большинство предпочтет автомобиль. Дол­гое путешествие требует чего-то более основательного, чем короткая прогулка по парку.
        Именно в такие времена, когда трудней всего остано­виться, подумать и отчетливо оценить свои чувства, полез­но вспомнить три факта относительно любви, нашей и дру­гого человека: что любви учатся, что нет двух людей с оди­наковой способностью к любви и что сегодняшняя любовь находится под влиянием всех ранее испытанных любовных переживаний.
        Мы без сомнений полагаем, что интенсивность любви человека зависит от того, кого он любит. Если выберешь «правильно», любовь будет безграничной, и тот, кого ты полюбил, обязан любить тебя с такой же глубиной и страс­тностью.
        Невозможно ошибаться сильней. Как бы ни был досто­ин любви ее объект, любящий может любить лишь настоль­ко, насколько способен. И эта способность уже развилась в нем к тому времени, как он стал взрослым.
        Это не означает, что развитие полностью завершилось и ничего изменить нельзя. Перемены происходят и могут происходить, но если мы на них рассчитываем, то очень скоро теряем иллюзии. Проницательность и понимание могут прийти в моменты озарения, но пересмотр старых образцов поведения - медленная и часто очень трудная работа. В более наивные эпохи, чем наша, прекрасная де­вушка выходила замуж за повесу или пьяницу, веря, что сможет его изменить. Она была уверена, что для этого нуж­на только любовь хорошей женщины, а она, конечно, и есть такая женщина. Сегодня мы гораздо реалистичней и понимаем, что у таких попыток почти нет шансов на успех.
        Традиционная иллюзия любящего - что любовь преоб­разует любимого в идеал, соответствующий образу в созна­нии. И любимый сможет любить так же глубоко, полно и верно, как, кажется, любим мы сами. И когда иллюзия рас­сеивается, бывает очень больно.
        Может, тогда лучше не влюбляться? Вовсе нет. Боль­шинство из нас вообще не в состоянии это предотвратить. Мы влюбляемся и разлюбляем, как будто нами движут не­подвластные нашему контролю силы. И такие силы есть. Одна из них - угроза одиночества. Эта угроза создает та­кую тревогу, которую мы не в состоянии выразить в словах. Особенно справедливо это по отношению к молодым лю­дям, только-только вышедшим из подросткового возраста и имеющим право на вступление в брак. Вторая могучая сила связана с действием общественных механизмов, кото­рые заталкивают нас в одну и ту же форму; мы, будучи мужчинами и женщинами, должны рано или поздно искать пару, привязываться друг к другу, короче говоря, влюбляться и вступать в брак. И наконец, наши собственные биологи­ческие импульсы создают взаимную привязанность людей противоположного пола почти независимо от рациональ­ного решения.
        Искусство жизни отчасти заключается в умении так на­править наши действия, чтобы извлекать из них максимум. Большинство из нас заинтересовано в своем счастье, незави­симо от того, что мы для этого предпринимаем и насколько наши привязанности достойны называться любовью. Мы знаем, что счастье, которое мы ощущаем во время влюб­ленности, способно порождать самые нереалистические надежды на будущее.
        Распознавая способность любить
        Первым реалистическим соображением должна стать готовность признать, что в нашей способности любви, как и в такой же способности другого человека, обязательно есть недостатки. Поскольку ничто человеческое не совер­шенно, мы не можем ожидать совершенной любви от себя или от любимого.
        Существуют признаки, которые могут помочь узнать и оценить способность любить в себе и в других. Трудность заключается в том, чтобы сделать такую оценку бесприст­растно. Как только мы эмоционально вовлекаемся, у нас появляется тенденция видеть только то, что мы хотим ви­деть, и не видеть того, чего не хотим. Красота в человеке, которого мы начинаем любить, может сопровождаться нар­циссизмом, успех - бесчувственностью, а преданность - невротической зависимостью. Скажите это любящему, и он возмущенно отмахнется от ваших слов. Реальность для влюб­ленного легко преобразуется под влиянием чувств к люби­мому человеку. Эти чувства настолько сильны, что взаимо­отношения с другими людьми все больше теряют смысл.
        Радость дружбы
        Здесь существует очень важный указатель. Чем более существенны и важны наши отношения с другими людьми, тем менее вероятно, чтобы они ухудшились под влиянием новой любви. Конечно, самые сильные гетеросексуальные связи человека с другими могут отступить на второй план, когда он влюбляется, но друзья, семья, интересы, основные стремления - большая часть привязанностей - в идеале остаются нетронутыми. Это доказывает, что он может лю­бить и любит. Любовь, к которой мы стремимся, не облада­ет такой ощутимой реальностью, как ежедневные позитив­ные контакты с людьми.
        Способность уживаться с людьми - самый обнадежи­вающий показатель того, что вы сумеете ужиться еще с одним человеком. Это не означает наличия миллионов «друзей*, с которыми нас сводит вращение социальной ка­русели. Качество наших отношений с людьми лучше всего раскрывается во взаимной радости, которую мы доставляем друг другу, в том ощущении свободы, с которым мы рас­крываемся. Ищут ли люди у нас совета или автоматически жалуются на «тысячи лишений, присущих телу»?^[74 - Шекспир. Гамлет. Слова из самого знаменитого монолога в третьем акте. Пер. Б. Пастернака. - Прим. перев.]^ Доверя­ем ли мы им так, как они нам? Достаточно ли удовлетворе­ния приносят нам отношения, чтобы мы поддерживали их годами? Или мы лишь соприкасаемся с людьми, не уста­навливая постоянных и прочных связей?
        Некоторые постоянно меняют друзей. Другие точно так же постоянно влюбляются. Они не в состоянии развить и сохранить прочные постоянные отношения. Такое прошлое свидетельствует, что перед нами очень привлекательный че­ловек, но оно же свидетельствует, что этот человек не может или не хочет сохранять возникающие привязанности.
        История и качество наших привязанностей служат дос­таточно надежным указателем на то, как мы соотносимся с людьми. В конце концов, что может больше сказать об ин­дивиде, чем его собственная история? Намерения у всех хорошие, но часто в ущерб хорошим делам. Мы должны учитывать дела, если хотим догадаться, как человек поведет себя. Любовь всегда многое обещает. Но ее продолжитель­ность не может быть гарантирована никакими обещаниями или желаниями. Только история человека может дать та­кую гарантию.
        Радость семьи
        Самая ранняя и одна из самых важных частей этой исто­рии раскрывается в наших отношениях с родителями. Если мы вырастаем в семье с родителями, мы испытываем к ним положительные и благоприятные чувства. В таком случае наши самые старые и длительные привязанности и связи были хорошими. В результате мы не испытываем усталос­ти, не настроены оборонительно, но открыты и готовы при­нять и другие человеческие привязанности.
        Следует отчетливо представлять себе, что ясные и хоро­шие отношения с родителями - совсем не то же, что зави­симость от них. И такое состояние не следует смешивать с их зависимостью от нас. Неженатый тридцатипятилетний сын, который продолжает жить с овдовевшей матерью, не может хорошо с ней уживаться, каким бы преданным и за­ботливым ни был. Хорошо уживаться - означает получать радость от отношений без необходимости приносить зна­чительные жертвы, пусть даже добровольно. Существует большая разница между гордостью и одержимостью. Эта разница проявляется даже в мелочах. Одно дело, когда муж­чина с энтузиазмом вспоминает о маминых блюдах, совсем другое - когда он считает, что мамину кухню никто пре­взойти не может.
        Спонтанное принятие
        Те, кто рос в хорошей семейной атмосфере, проявляют свою способность любить еще и в другом. Они не только хорошо думают о своих родителях, но их спонтанные заме­чания о людях чаще одобрительные, чем осуждающие. Они умеют распознавать недостатки в людях и могут не любить их за эти недостатки. Но начальная их реакция - всегда принятие и дружелюбие. Они достаточно гибки, чтобы ужи­ваться с окружающими, не пытаясь поправлять всех, убеж­дать и всячески стараться сделать подобие себя. Они не только принимают различия между людьми, эти различия их могут даже привлекать. Во всяком случае, они не осуж­дают их и не испытывают дискомфорта.
        История любви
        Все это облегчает возникновение привязанности и влюб­ленности. Всякий, обладающий способностью любить, был влюблен. Если в прошлом человека нет нескольких случаев гетеросексуальной любви, это основания для подозрений. Если он или она привлекательны, почему никого к ним не влекло, почему не возникла привязанность? Разумеется, существуют смягчающие обстоятельства, и подозрение не равноценно уверенности. Достаточно сказать, что люди, которые любят, должны были преодолеть многие препят­ствия на пути любви.
        Счастливый любящий
        Любовь для того, кто обладает способностью любить, не причина для страданий. Она облагораживает. Она прино­сит счастье. Влюбленный чувствует себя достойным, откры­тым, принимающим. Жизнь кажется скорее хорошей, чем жестокой и угрожающей. Хотя расставание приносит «сладкую печаль», влюбленный не лишается способности действовать. Боль и меланхолические мысли о смерти, описанные в романтической литературе, не следует воспри­нимать буквально. Иначе многоцветное поэтическое пре­увеличение сменится тусклой клинической картиной.
        Счастливый человек
        Еще один важный признак способности создавать проч­ную привязанность к другим людям - это благоприятное представление о себе самом. В отличие от самообмана хо­рошая самооценка оставляет место для скромности и в тоже время способствует глубокой убежденности в своей адек­ватности. Такой человек привязан к другим людям не из-за отчаянной потребности, а ради удовольствия, которое при­носят такие привязанности. Таких людей можно узнать по многим признакам. Они искренне интересуются вами, ис­кренни и реалистичны относительно своих амбиций и пла­нов. Они не считают, что обязаны развлекать окружающих. С ними интересно, потому что они позволяют вам быть самим собой.
        Обновление самооценки
        Быть самим собой иногда нелегко. Многие достигают зре­лости с сомнениями в собственной адекватности. Даже если мы миновали подростковый возраст, не получив серьезных травм и ушибов, став молодыми взрослыми мы сталкива­емся с сильным давлением, которое побуждает вернуться к инфантильным формам любви к самому себе. В мире, ко­торый предъявляет много требований, мы все время от вре­мени испытываем ощущение беспомощности и зависимос­ти; всем хочется по-детски винить жестокую бесчувствен­ную судьбу.
        Когда со всех сторон навязывают необходимость дости­жений и обретения богатства, наши усилия сохранить хо­рошую самооценку часто бывают подорваны. Слишком ча­сто мы впадаем в ту или иную форму нарциссизма; это может быть стремление к более жестокой конкуренции или по­требность находить оправдания, жаловаться, требовать за­боты о себе. И по мере того как страдает любовь к себе, страдает и способность давать и принимать любовь. Не­удовлетворенность собой отравляет отношение к окружаю­щим, заставляет быть неудовлетворенными и ими. Не по­лучая удовлетворения от себя, мы извращенно все больше и больше уходим в себя. Формой такого ухода может быть самовозвеличение или жалость к себе, но все это одно и то же - сосредоточенность на себе. Бедность в любви лишает нас возможности давать любовь.
        Что же в таком случае делать? Как защитить хорошую самооценку, как укрепить и усилить представление о себе? Как обновить любовь к себе, преодолевая давление жизни?
        Люди часто внушают себе, что новые достижения при­влекут к ним благожелательное внимание. А если их уважа­ют другие, то, конечно, они сами тоже будут уважать себя. Это возможно, но маловероятно. Беспощадное подстегива­ние себя лишь усиливает давление жизни. Успех не гаран­тирован, а публичное признание бывает ненадежным и из­менчивым. В конечном счете ни одно достижение не быва­ет вечным. Как сказал один знаменитый полководец: «Не бывает безопасности, бывают только возможности».
        У нас есть возможность лучше обращаться с собой, ве­сти себя так, словно у нас прочная и основательная лю­бовь к себе, - иными словами, постараться больше нра­виться себе.
        При нашем образе жизни мы не слишком хорошо к себе относимся. Мы хвастаем высокими стандартами жизни, но что мы имеем от всего этого изобилия, от многочисленных и прочных товаров, от сверкающих автомобилей, машин для мытья посуды, стиральных машин, музыкальных цент­ров и телевизоров? Мы полируем свои машины, балуем их, но не балуем себя. Со времени предков мы смотрим на развлечения как на субботний вечер после недели напря­женной работы; мы полагаем, что развлечения нужно еще заслужить, что они сами по себе не имеют ценности.
        Можно развить привычку к радости, как многие неволь­но вырабатывают привычку к боли, к тревоге, к постоян­ным мыслям о счетах, налогах, несварении или боли в спи­не. Можно радоваться ежедневно, а не только по суббо­там, праздникам и во время двух-трех недель ежегодного отпуска.
        Каждый обычный день обладает множеством возможно­стей для радости, если мы позаботимся эти возможности увидеть. Даже самая прозаическая повседневная деятель­ность может быть озарена маленькими удовольствиями. Несколько лишних центов за кусок мыла добавят к прозаи­ческой задаче умывания наслаждение приятным ароматом.
        В нашей культуре мы редко обращаем внимание на то, что умывание способно принести физическое удовольствие.
        В наших городах трудно культивировать простые чув­ственные удовольствия - зрения и слуха, осязания и обо­няния, но это возможно. Среди гигантских зданий мегапо­лиса время от времени дует свежий западный ветер. Солн­це по-прежнему заходит, а молодая луна все еще висит уз­ким серпом в западной части неба. Возможно даже на го­родских улицах радоваться погоде, насладиться короткой прогулкой ранним прохладным утром или теплым весен­ним днем. Многие так поступают; всякий, кто ищет не­сложных недорогих развлечений, найдет общество. Неко- торым нравится даже дождь и снег.
        Культивирование мелких ежедневных радостей и наслаж­дений может показаться слишком ненадежным способом улучшения самооценки. Каждое такое мгновенное наслаж­дение лишь ненамного улучшает наше представление о себе. Но это немногое возникает ежедневно и довольно скоро станет заметным. Нашему организму нужно незначитель­ное количество витаминов и минералов, но без них мы те­ряем силу и даже можем заболеть. Мгновения небольших удовольствий, если они возникают через короткие интер­валы, действуют точно так же: это психологические вита­мины для здоровой и нормальной самооценки.
        Достижения приносят удовлетворение, но самостоятельно не могут подцерживать любовь к себе; преуспевающие муж­чины и женщины часто живут в страхе, они боятся потерять свой успех; а многие буквально распадаются на части от стра­ха падения со сверкающих высот. Ничто иное не обладает такой силой обновления и освежения самооценки, как ра­дость и наслаждение самим собой. Пожелание, которое мы произносим при расставании «Наслаждайся!» - именно так провожают друзья уезжающего в отпуск - содержит в себе буквальную правду: только наслаждаясь собой, мы можем любить себя так, как хотели бы, чтобы нас любили другие.
        По мере того как радость становится привычной, такой же становится и любовь. Так мы начинаем любить с боль­шим наслаждением, глубиной и постоянством. Лучшие любящие не просто радуются друг другу. Они радуются себе, вместе наслаждаясь миром. Любовь для них - это роскошь. Им не нужна взаимная привязанность так, как необходим для жизни воздух. Они, конечно, находят утешение друг в друге, но не в этом главная функция их отношений.
        Желание, которое они испытывают по отношению друг к другу, каким бы вначале романтически напряженным ни было, становится частью более общего желания жизни и любви к ней. Они совсем не обязательно считают этот мир лучшим из всех возможных и не проявляют самоуверенной убежденности в том, что мир выполнит любое их желание. Они понимают, что жизнь, в общем, хороша и становится еще лучше, когда они наслаждаются ею вместе.
        Такие люди, провозглашая свою любовь, в сущности, приглашают нас в свой счастливый мир. Это реальный мир радости и печали. В нем бывают мрачные эпизоды, но в целом жизнь остается достойной. Когда люди чувствуют свободу от себя и возможность так вместе пользоваться жизнью, они медленно, но уверенно становятся самой важ­ной частью жизни друг для друга. Их любовь обновляется и усиливается не только желаниями и обещаниями, но и са­мой жизнью. Она становится сильной и приносит все боль­шее взаимное удовлетворение.
        Способность любить не легко распознавалась и не счи­талась в нашей истории большим достижением. Она не получала общественного признания, нет никакой Нобелев­ской премии за такую выдающуюся способность; даже зо­лотые часы не получишь в награду за пятьдесят лет предан­ности. Романтическая литература считала ее вымышленной, воображаемой, сладкой ложью. Кого же в истории, а не в литературе можно назвать великими любящими? Мы нахо­дим их только, если вдобавок к способности любить они демонстрировали еще какие-то выдающиеся достижения. Если они создали империю или написали замечательные стихи, мы можем признать и то, что они умели любить. Но на памятниках нет слов о любви.
        Кто же великие любящие сегодня? Люди часто ошибоч­но считают такими звезд сцены и экрана. Конечно, все они хорошо выглядят, они привлекательны и часто играют лю­бовные роли. Но их частная жизнь - обычно совсем другое дело. Или великими любовниками называют тех, кто по­стоянно фигурирует в светских хрониках. Их частые скан­далы и разводы свидетельствуют о фундаментальной неста­бильности жизни, а это пагубно для любви.
        Мы не знаем великих любящих нашего времени, потому что не умеем узнавать и измерять способность к любви. Однако, сами того не сознавая, лучшие любящие могут ока­заться поблизости. Способность любить - не какой-то осо­бый талант, это часть более общей способности жить. Жить и любить - настолько части одного и того же, что то, как мы проявляем себя в одном, показывает и наши способно­сти к другому.
        Способность любить опирается не столько на лихора­дочные обещания, сколько на повторяющиеся поступки. Может, лучше думать не о способности любить, а о способ­ности сохранить любовь. Это подчеркивает значение исто­рии любви в прошлом и сохранения ее в настоящем, под­черкивает реальность повседневной радости, которую дают человеческие взаимоотношения, усиливает нашу способ­ность любить, все больше освобождая наше «я». Жизнь те­чет спокойней и не причиняет ущерба силе нашей любви, той любви, которую избрали мы сами.
        notes
        Примечания
        1
        Один из самых популярных мюзиклов Ф. Лоу, поставленный впервые в 1956 году. Любопытно, что А. Фромм ссылается на мю­зикл, а не на его основу - пьесу Бернарда Шоу «Пигмалион». - Прим. перев.
        2
        Дэвид Герберт Лоуренс (1885-1930) - известный англий­ский писатель. Роман «Сыновья и любовники», написанный в 1913 году, носит автобиографический характер. - Прим. перев.
        3
        Маргарет Мид (1901 -1978) - антрополог и этнолог. Занималась исследованием поведения детей, взаимосвязей между культурой об­щества и психологией личности. Особенной известностью пользо­вались ее исследования первобытной культуры. Указанная Фром­мом книга впервые была опубликована в 1928 году. - Прим. перев.
        4
        Фальстаф - герой ряда пьес Шекспира. Том Джонс - герой романа «История Тома Джонса, найденыша» английского писа­теля Генри Филдинга. - Прим. перев.
        5
        Американские родительские комитеты, часто упоминаемые в книге Фромма, это не совсем то, что известно под таким назва­нием у нас. В США - это скорее попечительские советы, заня­тые главным образом сбором средств и их распределением. В эти комитеты входят наиболее уважаемые члены общины, причем совсем не обязательно, чтобы они были родителями учеников дан­ной школы. - Прим. перев.
        6
        «Дэн энд Брэдстрит» - компания, собирающая информацию о корпорациях США, публикует рейтинги этих компаний. - Прим. перев.
        7
        Речь идет об американском футболе, который гораздо более жесток, чем европейский. - Прим. перев.
        8
        Все сказанное относиться к английскому слову seduce - со­блазнять. Любопытно, что то же самое можно сказать и о русском «соблазнять». Древнерусское «блазнити», от которого образовано это слово, означало «обманывать, вводить в заблуждение». - Прим. перев.
        9
        Фильм Федерико Феллини «Сладкая жизнь», снятый в 1959 году. - Прим. перев.
        10
        Альфред Кинси (1894 -1956) - исследователь сексуального поведения мужчин и женщин. Принято считать, что его вызвав­шая оживленное обсуждение работа «Сексуальное поведение самца человека» стала началом «сексуальной революции» в США. - Прим. перев.
        11
        Евангелие от Матфея, 5-28. - Прим. перев.
        12
        Одна из главных магистральных улиц в центре Вашингтона, соединяющая Капитолий и Белый дом. - Прим. перев.
        13
        Этцео Пенца (1895 -1957) - итальянский певец, бас, высту­павший в Соединенных Штатах. - Прим. перев.
        14
        Уолтер Митти - герой комиксов, персонаж, постоянно по­падающий в нелепые и затруднительные положения и вообража­ющий себя богатым и знаменитым. - Прим. перев.
        15
        Приводится как пословица из романа Сервантеса «Дон Ки­хот. - Прим. перев.
        16
        Персонажи пьесы Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». - Прим. перев.
        17
        Строчка из стихотворения английского поэта XVIII века То­маса Грея «Элегия, написанная на сельском кладбище». Перевод В.А. Жуковского. - Прим. перев.
        18
        Речь идет о бейсболе, чрезвычайно популярном в США. Бэт- тер - игрок, отбивающий мяч специальной битой; после чего он должен обежать площадки - базы, расположенные по углам поля. - Прим. перев.
        19
        В американском футболе, игре очень жесткой, ценятся мас­сивные, физически сильные игроки. По традиции футбольные команды Йейльского и Гарвардского университетов встречаются раз э год, и это считается спортивным событием национального масштаба. - Прим. перев.
        20
        «Илиаде» Гомера рассказывается о том, как из-за жены царя Менелая Елены Прекрасной началась троянская война. - Прим. перев.
        21
        Альфред Адлер (1870^1937) - известный американский пси­холог и психиатр. - Прим, перев.
        22
        Пол Баньян - знаменитый герой американского фольклора, лесоруб, славившийся фантастической силой, аппетитом, изоб­ретательностью и неунывающим характером. Именно он, по пре­данию, вырыл Большой Каньон. Кроме того, он валил деревья криком, варил гороховый суп прямо в озере и т. д. Джон Генри - тоже герой многочисленных легенд и преданий, чернокожий си­лач-молотобоец. Победил в соревновании буровую машину. - Прим. перев.
        23
        Шекспир. Отелло, 3 действие. Пер. Б. Пастернака. - Прим. перев.
        24
        Элизабет Баррет Враунинг (1806 -1861) - английская поэтес­са, жена Роберта Браунинга. Роберт Браунинг (1812 -1889) - вы­дающийся английский поэт. - Прим. перев.
        25
        Торстан Банди Веблен (1857 -1929) - американский эконо­мист и социолог. Оказал огромное влияние на развитие амери­канской социологии. - Прим. перев.
        26
        Итон - одна из старейших престижных мужских средних школ Великобритании, где учатся представители аристократичес­ких семей. Эту школу заканчивали почти все премьер-министры Англии. - Прим. перев.
        27
        Имеется в виду правило: «Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступили с тобой»; в Евангелии от Матфея это прави­ло сформулировано так: «Во всем, как хотите, чтобы с вами по­ступали люди, так поступайте и вы с ними», 7 -12. - Прим. перев.
        28
        «Оклахома» - легендарный мюзикл, поставленный впервые в начале 30-х годов прошлого века, много лет без перерывов шел на Бродвее. - Прим. перев.
        29
        Квейкер - вечно разочарованный персонаж романа Генри Филдинга «История Тома Джонса найденыша». - Прим. перев.
        30
        Типично американский обычай - устраиваемые в сельской местности для жителей города закрытые клубы с теннисными кортами, плавательными бассейнами и т. п. - Прим. перев.
        31
        Шекспир. Гамлет, действие первое, сцена вторая. Пер. Б. Пастернака. - Прим. перев.
        32
        Четыре сотни - высшая аристократия Нью-Йорка. С конца XIX века - это символ исключительности. Один из самых бога­тых людей того времени Астор устраивал балы в зале, который вмещал четыреста человек. Так возникло это число. Мэйн-Лайн - престижный пригород Филадельфии, где жили только богатые и преуспевающие люди. Бикон-Хилл - улица в историческом центре Бостона, на которой расположены самые фешенебельные магазины. - Прим. перев.
        33
        Диплом бакалавра получают выпускники колледжа. Они мо­гут продолжить обучение в университете, чтобы получить более высокую степень - магистра или доктора наук, но могут и сразу поступать на работу. - Прим. перев.
        34
        Синклер Льюис (1885 -1951) - первый американский писа­тель, получивший Нобелевскую премию. - Прим. перев.
        35
        «Уолдорф-Астория» - один из самых престижных и дорогих отелей Нью-Йорка, в котором постоянно содержатся президент­ские апартаменты. - Прим. перев.
        36
        Давид и Ионафан - персонажи Библии. Дамон и Финтий - жители древних Сиракуз, прославившиеся своей дружбой. - Прим. перев.
        37
        Сэмуэль Хоффенштайн - известный американский сценарист, автор сценария фильма «Большой вальс» и др. - Прим. перев.
        38
        Джордж Сантаяна (1863 -1952) - американский философ и поэт, автор трудов по эстетике, философии, поэзии и теологии. - Прим. перев.
        39
        Франсуа де Ларошфуко (1613 -1680) - французский писатель-моралист. Главное его произведение «Размышления, или Мо­ральные изречения и максимы» - философский итог наблюде­ний над нравами французской аристократии. - Прим. перев.
        40
        Джордж Оруэлл (1903 -1950) - английский писатель, знаме­нитый автор политической сатиры «Скотный двор» и антиутопии «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». - Прим. перев.
        41
        Маджонг - старинная китайская игра. - Прим. перев.
        42
        Мэдисон-авеню - проспект в Манхэттене, в Нью-Йорке, на котором располагалось множество рекламных агентств. Остается символом торговой рекламы. - Прим. перев.
        43
        Пер. 3. Журавской. - Прим. перев.
        44
        Здесь и ниже цитаты из «Фауста» даются в переводе Бориса Пастернака. - Прим. перев.
        45
        Омар Хайам (1048 -1123) -г персидский поэт и философ. Наи­более известное произведение Омара Хайама - знаменитые чет­веростишия, рубаи. - Прим. перев.
        46
        Пер. Н. Стрижкова. - Прим. перев.
        47
        Пер. О. Румера. - Прим. перев.
        48
        Пер. Г. Плисецкого. - Прим. перев.
        49
        Джон Ките (1795 -1821) - один из самых известных англий­ских поэтов-романтиков. Стихи даются в переводе Г. Кружкова. - Прим. перев.
        50
        Сэмюэл Колридж (1772 -1834) - известный английский поэт- романтик. Отрывки из его стихотворения даются в переводе Кон­стантина Бальмонта. - Прим. перев.
        51
        Ода соловью. Пер. Г. Кружкова. - Прим. перев.
        52
        Роберт Геррик (1591 -1674) - один из самых замечательных английских лирических поэтов, которого почти не переводили на русский язык. - Прим. перев.
        53
        Речь идет об опере Вагнера «Тристан и Изольда». - Прим. перев.
        54
        Шекспир. Ромео и Джульетта. Пер. Т. Щепкиной-Куперник. - Прим. перев.
        55
        Перси Биши Шелли (1792 -1822) - великий английский поэт, друг Байрона. Пер. К. Чемена. - Прим. перев.
        56
        Ральф Уолдо Эмерсон (1803 -1882) - знаменитый американ­ский философ, поэт и эссеист. Признан величайшим философом Америки. - Прим. перев.
        57
        Стихотворение Эдгара Аллана По цитируется в переводе Ва­лерия Брюсова. - Прим. перев.
        58
        Эндрю Марвелл (1621 - 1678) - английский поэт, восхваляв­ший Кромвеля и обличавший английскую аристократию и коро­левскую власть. - Прим. перев.
        59
        Пер. Г. Плисецкого. - Прим. перев.
        60
        Роман Эмили Бронте (1818 -1848) - английской писатель­ницы. - Прим. перев.
        61
        Константин Бранкучи (1876 -1957) - известный румынский скульптор. - Прим. перев.
        62
        Фильм Фрэнсиса Форда Копполы. - Прим. перев.
        63
        В рыцарском романе Мэлори «Смерть Артура» Ланселот встре­чается с Элейной Белокурой в месте, которое называется Астолат. - Прим. перев.
        64
        Дороти Паркер (1893 -1967) - американская журналистка, писательница и поэтесса. Наибольшей известностью пользуются ее короткие рассказы. - Прим. перев.
        65
        Эдвард Франклин Олби (1928 г. р.) - американский драма­тург. По пьесе «Кто боится Вирджинии Вулф?» поставлен очень известный фильм. - Прим. перев.
        66
        Коктейль из рома, лимонного сока и сахара. - Прим. перев.
        67
        Самые известные симфонии Бетховена - Третья, Пятая и Девятая. - Прим. перев.
        68
        Братья, библейские персонажи. - Прим. перев.
        69
        Фронтиром называются постепенно осваивавшиеся западные территории США. Для жизни фронтира были характерны безза­коние, авантюризм, надежда на быстрое обогащение. Общеприз­нано, что фронтир сыграл важную роль в формировании нацио­нального характера, привив американцам такие качества, как индивидуализм, свободолюбие, оптимизм и веру в собственные силы. - Прим. перев.
        70
        Слова из стихотворения Джорджа Сантаяны. - Прим. перев.
        71
        Строка из сборника пословиц Джона Хейвуда, драматурга XVI века, одного из предшественников Шекспира. - Прим. перев.
        72
        Пер. Б. Пастернака. - Прим. перев.
        73
        Калил Гибран (1883 -1931) - американский поэт и драма­тург, родившийся в Ливане; чрезвычайно популярен в США. - Прим. перев.
        74
        Шекспир. Гамлет. Слова из самого знаменитого монолога в третьем акте. Пер. Б. Пастернака. - Прим. перев.