Четыре минус три Барбара Пахль-Эберхарт
        После «Глазами клоуна» великого Белля это вторая потрясающая «клоунская» история немецкоязычной литературы - не выдуманная, к сожалению. Невероятная своей трагичностью, чтобы быть правдивой, эта книга тем не менее заряжена такой энергией мужества и жизнелюбия, что от нее невозможно оторваться. В один далеко не прекрасный день из клоунской семьи: клоуна-папы, клоуна-мамы и их двух маленьких детей - осталась в живых одна мама. Как ей жить после этого? Ответ на вопрос дает эта книга, написанная Барбарой Пахль-Эберхарт спустя два года после трагедии.
        Барбара Пахль-Эберхарт
        Четыре минус три
        Четыре
        Моей семье. На этом и том свете
        С чего начать?
        С того дня, который разом все изменил?
        С того момента, который все - так я тогда cчитала - отнял у меня разом? Начать с несчастья, которое катапультировало моего мужа в другой мир, моих детей в реанимацию, а меня в новую жизнь?
        Или начать с этой моей новой жизни, с нового «здесь» и нового «сейчас»?
        Мой новый письменный стол, за которым вот уже год я провожу время своей новой жизни, никогда не знал троих людей, чьи фотографии его украшают.
        Следует мне начать с чего-нибудь нейтрального?
        Например, с мысли записать свою историю с единственной целью: выманить ее из моей головы, чтобы прошлое больше не зависело от моей способности помнить.
        Моя история. Мое прошлое. Мое давным-давно.
        Откуда хочется начать?
        Оттуда, где все равно, с чего начинаешь.
        Потертый и полный ароматами воспоминаний чемодан моей памяти. Жизнь-крупье бросает свой кубик, и чемодан переворачивается вверх дном. Осторожно распахиваю крышку. Вижу: внутри все снова не так. Все мои представления о «до и после», о том, что будет сегодня, завтра и когда-нибудь, - перемешались и лежат как придется.
        Прошлое взмахивает волшебной палочкой, и время устремляется вспять.
        Новорожденный. Брат и сестра. Игра в снежки. Влюбленные. Супружеская пара. Ссора. Смех. Театральный занавес. Отпуск у моря. Беременный живот.
        На чем задержать внимание?
        Сцены нашей совместной жизни танцуют в моем сознании как мыльные пузыри. Радостно роятся перед моим внутренним взором. Переливаются тысячами оттенков, демонстрируя мне отражения моего прошлого.
        Они бегут от прикосновений.
        Не позволяют себя поймать. Их не ухватить, не удержать.
        Ни при каких обстоятельствах.
        Мыльные пузыри. Люблю их с детства. И сегодня они помогают мне работать - клоуном в детской больнице. Мне еще никогда не встречался ребенок, способный устоять перед этими величаво парящими, дрожащими и мерцающими шарами. Никогда я не видела ребенка, который, едва пережив восхищение при виде мыльных пузырей, не попробовал бы их поймать, не повторял бы еще и еще все ту же игру: сначала поймать шар, потом изумиться его внезапному исчезновению. И так до бесконечности. Попытка за попыткой. Смех. Изумление. И снова смех. И снова изумление.
        Быть может, мыльные пузыри и есть первые курьеры в жизни ребенка, несущие ему послание о том, что все преходяще? Где, как и когда на нашем пути мы теряем способность по-детски радоваться тому, что однажды обязательно исчезнет, лопнет наподобие мыльного пузыря?
        Лопнул.
        Что случается с мыльными пузырями после того, как они лопнут? Лопнуть означает пропасть? Или раствориться в воздухе?
        Где, как и когда на нашем пути мы теряем способность по-детски радоваться тому, что однажды обязательно исчезнет, лопнет наподобие мыльного пузыря?
        Правомерно последнее. Мы обнаруживаем их в воздухе в виде мыльной взвеси. С трудом различимая глазом, она стоит в воздухе. Потом медленно опускается вниз, на одежду, на волосы. Какое-то время мы носим эти остатки на себе. Вот, похоже, и все.
        Нет, не все. Остается и другое: образы мыльных пузырей в нашем сознании. Принесенная ими радость. Эхо того звука, который они издают, теряя форму.
        Жизнь моей семьи давно уже лопнула. Остались лишь образы - подробности, баснословную ценность которых сознаешь, лишь утратив их безвозвратно.
        Некоторые образы считают себя важнее других, протискиваются вперед и сияют ярче. Им необходимо задержаться, дольше парить, прежде чем стать одним из воспоминаний. И у меня есть возможность выцепить самую яркую картинку из всех. Да будет она началом истории мужчины и женщины, которые любили друг друга. Всю жизнь.
        Всю нашу жизнь. Она потянула на восемь лет.
        «Пока смерть не разлучит нас» обещали мы, мой муж и я, друг друга любить, почитать, уважать. Всю жизнь намеревались мы сохранять друг другу верность и идти рука об руку через радость и горе. И мы понятия не имели о том, как быстро она закончится - наша совместная жизнь.
        Хели. Мой муж. И сегодня я почитаю, уважаю, люблю его так же, как в первый наш день. А он? И он продолжает идти со мною рядом через радость и горе, где бы я ни была, что бы со мной ни случилось. Как было обещано - и больше того: не только при жизни, но и после смерти.

* * *
        Жаркий июльский день. Я - на вокзале. Только что прибыла, возвращаясь с очень интересного семинара по театротерапии. Тема семинара: «Обрети в себе своего внутреннего клоуна».
        О, да! Я его действительно обрела, своего клоуна.
        Иначе и быть не могло. Ведь я, будущая учительница начальной школы, еще семнадцати лет, во время урока латыни, шепотом поделилась с соседкой своим внезапным прозрением: «Я буду клоуном!»
        Достаточно долго я понятия не имела о том, каким образом это спонтанно выраженное желание может стать реальностью. Снова и снова, принимая участие то в одном, то в другом семинаре, пыталась я сунуть свой нос в Мир Красноносых. И вот я созрела. Вдруг, где-то в поезде, я со всей определенностью, отозвавшейся во всем теле приятным покалыванием, поняла: «Быть мне клоуном».
        Я придумаю номер. И буду с ним выступать. Единственное, что мне для этого надо, - найти себе партнера. Вдвоем все получается легче.
        Я привязываю к багажнику велосипеда свой старый, купленный на фломаркте[1 - Барахолка. (Прим. ред.)] чемодан и, погруженная в мечты, еду домой. Чтобы очнуться через десять минут в толпе в центре Граца. Грац празднует День города.
        Как я сюда попала? Ведь мой путь лежит в стороне от пешеходного центра.
        Я слезаю с велосипеда, тащусь в темпе улитки, продираясь сквозь толпу. Недоумеваю, почему не поворачиваю назад. Понятия не имею почему.
        И тут я вижу его. Клоуна на подмостках. Который пытается устоять на черенке метлы. Зрители смеются и хлопают. Я их почти не слышу. И не вижу ничего, кроме лица этого изящного, стройного мужчины с красным носом. Я протискиваюсь в первый ряд. Наши взгляды встречаются. Да, такой романтический китч. Мы полюбили друг друга с первого взгляда.
        Клоуну нужен доброволец. Он приглашает меня на подмостки. Позже еще, во второй раз. И в третий раз тоже. Я не новичок в уличном театре. Если тебя выбирают в добровольцы три раза подряд - это из ряда вон!
        Это кое-что значит.
        После представления я устремляюсь к нему со своим облезлым чемоданом, который прямо-таки просится на его сцену. И буквально фонтанирую словами.
        «Я тоже клоун! Я хочу сделать номер! У меня есть прекрасная идея! Я… мне просто очень нужен партнер».
        «Да, это заметно», - ухмыляется Хели, который снял уже свой красный нос.
        Боже, какой стыд!
        Но я не проваливаюсь сквозь землю. Потому что земля никогда не расходится именно тогда, когда ты в этом особенно нуждаешься. Вместо того чтобы провалиться, я, как в трансе, беру из рук Хели цветной проспект.
        «Тут указан номер моего телефона. Позвони как-нибудь».
        Я оказываюсь способной на кивок, прежде чем, зардевшись, исчезнуть. Добравшись домой, я даю себе и собственным четырем стенам торжественную клятву:
        Звонить не буду. А если буду, то не раньше, чем через три дня.
        На душе у меня светло. Моему сердцу уже ясно, что мужчине, изображенному на цветном проспекте, суждено быть моим партнером, и не только на сцене.
        Как часто мы смеялись, вспоминая эту первую встречу!
        «Да, это заметно». Хели говорил, что после этой своей фразы сожалел о том, что не откусил себе заранее язык. Три дня подряд он крутился у телефона. Не решался выйти из дома. До тех пор, пока я наконец не позвонила.
        Прошло три месяца. Мы сидим после совместного выступления у Хели и подкрепляемся спагетти с соусом песто.
        «По моему рецепту, который я держу в тайне».
        Хели произносит слова, как заговорщик. Я цепенею под его взглядом цвета морской лазури. Я растворяюсь в этой синеве, но при этом слышу собственную мысль:
        «Вау! А он еще и готовить умеет!»
        Мы кормим друг друга. Хохочем, когда какая-нибудь макаронина падает на пол. Вутцл, дикий кот Хели, не дает пропадать добру. Я стараюсь его переурчать на пари. Расслабленные, мы заводим разговор о детях. Хотим ли мы детей. О, да! Разумеется. Мы хотим детей. Какие могут быть сомнения?!
        «Сколько?»
        Принципиальный вопрос. Мне важен ответ.
        Любит или не любит… Если он хочет, чтобы я родила ему троих детей, значит, он меня по-настоящему крепко любит.
        «Пятерых! - выпаливает он. - А ты?»
        Я тоже. Это желание неизменно с четырехлетнего возраста. С того момента, как в супермаркете я уставилась на женщину с пятью детьми. Я не сводила с нее глаз, пока моя мать не повела меня к выходу. Но откуда Хели известно об этом моем желании?
        «Я согласна. Пятеро детей - это здорово».
        Теперь черед Хели задавать вопросы по существу.
        «Ну, и когда же мы приступим?»
        Если он хочет, чтобы я родила ему троих детей, значит, он меня по-настоящему крепко любит.
        «Сейчас, немедленно». - хочется мне выкрикнуть.
        Но ведь я еще недостаточно хорошо знаю этого мужчину. Я должна как можно скорее оторвать свои глаза от его голубых глаз. Иначе у нас действительно получится пятерня, и уже в следующую минуту.
        А небо за окном цвета глаз Хели. Но я проявляю твердость. В этих вопросах спешки быть не должно.
        «Гммм. Не сейчас. Но скоро. Скажем… Может быть, года через три?»
        «Согласен. Значит, через три года. Заметано. По рукам».
        Вот и договорились.
        На следующее утро мы нежимся в постели и занимаемся всем тем, чем занимаются все свежевлюбленные. Внезапно я чувствую, как в моем животе «взрывается» что-то - теплый, яркий свет распространяется от места вспышки во все стороны, как если бы родилась сверхновая звезда. Что случилось?
        «Ты - беременна. Ты сияешь, как звезда!»
        Хели и его интуиция! У меня от удивления раскрывается рот. Но тихое «да» уже прозвучало. И в следующее мгновение мы уже отплясываем какой-то безумный танец. Напрыгавшись, мы валимся, обессиленные, в постель.
        «Ты должна себя теперь очень беречь», - шепчет мне он, улыбаясь.
        Он. Хели. Отец ребенка в моем животе.
        Мы назовем его Пауль. Бирка с его именем до сих пор в альбоме с семейными фотографиями. Аккуратно приклеенная и сопровожденная датой.
        13.6.2001
        В первую ночь после его рождения я не могла отвести взгляд от крохотного создания, которое, едва появившись на свет, уже обращало на себя внимание своей неповторимой индивидуальностью. Я внимательно наблюдала за ним, когда меня осенило:
        Нет, это не Пауль. Это же Тимо!
        Это имя не стояло ни в одном из наших, достаточно длинных, списков детских имен. В возбуждении бужу Хели и посвящаю его.
        «Тимо».
        Как же замечательно звучит это имя, когда его произносит Хели. Вот оно. То самое имя. Так считаем мы оба. И нас абсолютно не беспокоит, что это имя, в предложенном нами варианте написания - Thimo, - не удалось обнаружить ни в одном из регистров имен.
        Правила интересовали нас обоих лишь постольку, поскольку они не противоречили нашей интуиции. Если мы являемся родителями нового существа, кому, как не нам, «родить» и его имя?
        Представительное Th представлялось нам важным. Вдруг нашему сыну суждено стать адвокатом. Или врачом. Или…
        Разговор с пятилетним Тимо.
        Тогда. Совсем недавно. Вечность тому назад.
        Один из тех разговоров, который начинался задушевным «Мама-а-а, а знаешь….», что было сигналом: следует запастись временем. Ибо разговор будет важным.
        «Мама-а-а, а знаешь? Мне нравится мое имя. Но это же имя для маленьких. Когда я вырасту, - хочу, чтобы у меня было другое, взрослое, имя».
        Интересно, какое же?
        И я спрашиваю его, какое же имя он считает подходящим для себя взрослого.
        «Хмммм».
        Тимо выдержал паузу и потом произнес, смакуя каждый звук:
        «Хель-мут. Вот бы и меня так звали!»
        Хельмут. Хели. Отцовское имя.
        Стоп-кадры. Обрывки бесед. Как миниатюры являются они перед моим внутренним взглядом, стоит мне подумать о семи годах, проведенных с сыном. Воспоминания подобны чередованию картинок в калейдоскопе: узор никогда не повторяется. В трубку калейдоскопа заключено определенное количество осколков цветного стекла. Они каждый раз, при каждом повороте калейдоскопа складываются в неповторимую комбинацию. Но разом всех стеклышек не увидеть. Ты вынужден удовлетворяться той их частью, которую тебе демонстрирует данный момент.
        То же с воспоминаниями. Сокровищница неисчерпаема. Тебе же доступны лишь некоторые выборочные образы.
        Мною каждый раз с новой силой овладевает страх: только бы не забыть! Не желаю, чтобы стерлась в моей памяти хоть какая-то подробность из жизни моих детей, хоть какое-нибудь разделенное с ними мгновение, хоть что-нибудь из произнесенного ими.
        Это желание заставило меня записывать. Записывать, как в лихорадке. Записывать ключевые слова. Писать до изнеможения. До ощущения черной пустоты в голове. Записывать. Исходя слезами. Криком. Отчаянием.
        Меня гнал страх.
        Мои воспоминания - единственное, что у меня есть. Только бы не забыть!
        Это страх говорит. Мысли же неподвижны. Мысли замкнуты на самих себя. Мысли желают замереть, затонуть. Мыслям не до игр. Особенно не до игр в калейдоскоп. Всем заправляет страх. Особенно креативным его не назовешь: ребенок на больничной койке. Изувеченный и неподвижный. Кровь. Шланги. Приборы. Вот и вся «живопись», на которую способен мой страх.
        Я не хочу с ним смиряться. Я не позволю. Нет, не эта нарисованная страхом картина подавит все остальные образы. Я найду в себе силы. Я подниму отброшенный калейдоскоп. Я прильну к его окуляру. Я буду калейдоскоп вращать. И видеть. Каждый раз другое. Снова и снова.
        Существует путь, позволяющий поддерживать живыми воспоминания. Этот путь называется жизнь. Жить. Воспоминаниям, чтобы жить, нужны новые точки приложения. Я должна их искать. И я могу их найти.
        Здесь. Сейчас. В настоящем.
        Картины прошлого будут тем ярче и тем отчетливее, чем большим будет запас моих жизенных сил. Окажись я способной безраздельно и во всей полноте довериться моему нынешнему мироощущению, может случиться так, что из толщи памяти вдруг всплывет на поверхность и то, что - вроде бы - забылось окончательно. Всплывает внезапно и без дополнительных усилий. Жить вовсе не значит не вспоминать. Наоборот. Помнить и означает жить. Оглядываться назад легче тому, кто продолжает любить и нести любовь.
        Вот потому я и выхожу из дому теплым весенним днем, вот потому я и покупаю себе шоколадное мороженое. Чтобы потом - с большими предосторожностями - унести домой всю мозаику моих чувств. Все то богатство, которое подарит мне солнечный свет при мысли о златоволосом мальчике по имени Тимо.

* * *
        Тимо.
        Тимо Пауль Эберхарт.
        Мой Тимп. Мое зернышко. Мой воробышек.
        Shingu Haia[2 - Шингу Хайя - это приветстствие шаолиньских монахов. (Прим. пер.)]
        Слова приветствия друг другу. Мы произносили их с поклоном, прежде чем вступить друг с другом в рукопашный бой. Ты был отважным воином. И ты чтил ритуалы, - с тех пор, как посмотрел по телевизору про шаолиньских монахов.
        Приветствие. Поклон. Пауза.
        Однажды мы вели поединок на родительском ложе - перед сном. Нагой, ты растянулся на белом пуховом одеяле, чтобы перевести дух. Картина меня тронула. До чего же ты был красив, как же хрупок! Не от мира сего - подумалось мне.
        «Ты такой отчаянно храбрый воин, а с виду настоящий ангел».
        Мгновенное замешательство. Затем плутоватый взгляд. Усмешка. Пожимание плечами.
        «Что делать! Я - оптический обман!»
        Это был один-ноль в твою пользу. Без сомнения.
        На ум приходят и другие обороты твоей детской речи.
        «Смотри, мама, сколько блохо-улиток!» - радость от первого снега.
        «Я такой сочный!» - желание выпить сока.
        «Я в тебе обманулся!» и «Я обвел тебя вокруг руки!» - малолетний мошенник входит во вкус надувательства.
        Еще картинки.
        …Тебе, двухлетнему, нужны сандалии. Мы отправляемся в обувной магазин, где я предоставляю тебе возможность выбора. Ты определяешься быстро. Вне конкуренции красные лакированные сандалии, украшенные особенно бросающимися в глаза белыми на красном фоне матерчатыми маргаритками.
        Ты долго носишься по всему магазину. И щеки твои горячит гордость.
        «Смотрите, какие у меня красивые туфельки!»
        Продавцы и покупатели не могут удержаться от улыбки.
        Я не знала, как тебе объяснить, что блестящие красные сандалеты, пусть и очень красивые - спору нет, но девчачьи. Мне совсем не импонировала материнская роль - доносить до тебя неприятную правду жизни.
        Если бы ты настоял на своем, я бы купила тебе тем летним днем сандалии с маргаритками. Чтобы сделать, прежде всего, одолжение себе и оттянуть наступление дня, когда придется объяснить тебе порядок вещей, прежде чем ты узнаешь о нем, став жертвой насмешек.
        Почему мы в итоге ушли из магазина, обзаведясь парой зелено-коричневых сандалий? Уже не помню. Скорее всего, и они показались тебе в той же степени привлекательными, что и красные. Слава Богу.
        …В один из по-пляжному жарких августовских дней я, повинуясь настроению, покрыла красным лаком ногти на ногах. Тебе это понравилось. Ты захотел того же, и мы замечательно развлеклись. Но мой смех тут же прошел, как только ты в полном восторге заявил: «А теперь пойдем скорей в бассейн. Там я покажу смотрителю свои красивые ногти на ногах. И он очень за меня порадуется».
        …Мы много играли.
        «Мама, поиграешь со мной?»
        Я нередко вздыхала, услышав этот вопрос. Играть с тобой трудно. Ты неизменно требовал от меня полного посвящения. Ты был отважной Пеппи Длинный Чулок, а я была маленькой Анникой, которая всегда всего боялась. Ты был смелым рыцарем, я же была королем, драконом, супостатом, принцессой и даже бурей. Твоя фантазия позволяла тебе путешествовать по вселенной в роли детеныша динозавра и сталкиваться с привидениями. Равно как и с автомобилями, слонами и сказочными персонажами. Всеми этими последними, разумеется, была я.
        Время от времени я, в полном изнеможении, бежала из детской и молила: «Хели! Теперь твоя очередь. Замени меня, умоляю! Я больше не могу!»
        А сегодня, когда я все это пишу, игры с тобой - самые живые мои воспоминания. Играть с тобой означает чувствовать тебя как живого, в полную силу. Я помню каждое мгновение игры с тобой. Я могу повторить наизусть любую мизансцену.
        Но играть с тобой без тебя не доставляет абсолютно никакого удовольствия.
        Быть может, непреодолимое пространство между нами в результате твоей смерти и позволило мне тебя по-настоящему узнать.
        Передо мной лежит характеристика из детского сада. Эта попытка всех причастных засвидетельствовать твою неповторимость как маленького человека.
        Тимо отлично может:
        Экспериментировать и коллекционировать разный мусор. Отправиться в лес без непромокаемых штанов. Объедаться виноградом и устраивать тайники (по свидетельству друзей).
        Прятать что-нибудь в тайниках. Изучать, исследовать и искать приключений. Делать мозаики в стиле Гауди и громко смеяться при этом (это впечатление воспитателей).
        Придумывать игры, задавать вопросы. Мириться (о чем свидетельствуем мы, его родители).
        Попытка за всеми этими описаниями обнаружить именно то, чем на самом деле ты являешься, - все равно что разглядеть трехмерное изображение на голографических открытках, которые были в моде несколько лет назад. Сначала взгляд отвлекается на множество деталей. И только после нескольких попыток находишь наконец точку оптимального отдаления от открытки и видишь четко и во всех деталях проявившееся изображение.
        Быть может, непреодолимое пространство между нами в результате твоей смерти и позволило мне тебя по-настоящему узнать. Твою мудрость. Твою душу. Я абсолютно уверена в том, что она до сих пор где-то неподалеку. Совсем рядом со мной.
        Бывают дни, когда ты словно вселяешься в меня. Ты навещаешь мое сердце. Эти дни прекрасны. Я начинаю дивиться миру так, как дивился ему ты. Поднимаю всякие «стеклышки» и долго их разглядываю. Зачарованно наблюдаю кружение листьев на ветру. Позволяю себе дурацкие шуточки и сама же над ними смеюсь.
        А в иные дни невыносимой тоски я вдруг ощущаю, как что-то неуловимо нежное обволакивает и согревает меня. Я думаю тогда, что это ты.
        Твоя душа.
        Конечно, я обязательно узнаю ее, когда сама однажды покину свое тело здесь, чтобы отправиться на встречу с тобой там. Я обязательно встречусь с вами со всеми. Раздвинутся врата, за которыми вы, переполненные радостным нетерпением, меня дожидаетесь.
        Как тем январским днем в аэропорту, когда вы ждали меня, возвращающуюся из Индонезии, где я провела три долгие недели. По дороге от багажного транспортера до выхода я, простите, но это так, едва не обмочилась от радости. Полнота испытываемого счастья заставила меня бежать.
        И, думая о смерти, я хотела бы, однажды покидая этот мир, испытывать ту же буйную радость. И бежать, зная, что там, за вратами, - вы. Вы ждете меня. Чтобы крепко обнять.

* * *
        «Мама! Незия! Лет! Жарко! Мама, Незия!»
        Фини. В тот день, когда ты встречала меня в аэропорту, тебе исполнилось полтора года. Слова, которые изливались из тебя вместе с восторгом, обозначали на твоем языке историю, которую ты снова и снова слышала от Хели, твоего папы.
        «Мама в Индонезии. Там жарко. Она прилетит на самолете. Она скоро к нам вернется».
        Я провела в Индонезии три замечательных недели. Моя студенческая подруга неожиданно пригласила меня посетить ее новую родину и оплатила проживание и перелет. Хели не только был согласен меня отпустить, он всячески поощрял преодолеть сомнения насчет поездки. И ставил единственное условие: «Ты ни в коем случае не должна испытывать угрызений совести».
        Хели, мой дорогой, мой единственный! В этом весь ты - любимый и любящий.
        Разумеется, мне было непросто не испытывать угрызений совести и не беспокоиться. И там, в тропическом раю, меня чаще других лишала покоя мысль о том, как же ты, моя малышка Фини, переживаешь долгое отсутствие мамы.
        Раз - и мама, помахав рукой, вошла в самолет, и нет ее. Мамы нет. Разумеется, ты не могла знать, когда вернется мама, да и вернется ли. И представить себе, где я была, ты тоже себе не могла.
        Сознание того, что Хели прекрасно о тебе позаботится, было мне утешением. Но по возвращении домой я испытывала страх.
        Узнает ли она меня после столь длительного отсутствия и несмотря на мой шоколадный загар? Не возникнет ли отчуждение?
        «Мамааа!»
        Ты увидела меня прежде, чем я тебя разглядела. Ты тянула ко мне свои ручки, отчего все сомнения рассеялись в доли секунды. Моя Фини. Я налетела на тебя, обняла, я сделалась воплощением счастья. Ни времени, ни страха, ни расстояния, - исчезло все, и все представления обо всем. Кроме любви.
        А через два месяца улетела ты. И я понятия не имею о том, где ты, в какой стране и когда мы увидимся снова. Но я попытаюсь быть такой же, какой была ты тогда. Я тоже теперь держусь за здесь и сейчас. И для меня теперь тоже самое важное, чтобы обо мне заботились способные проявлять заботу люди. И если мы с тобой однажды увидимся, я узнаю тебя. Я протяну к тебе руки. Я закричу.
        «Фини! Небо! Облака! Красота, Фини!»
        Я тоже теперь держусь за здесь и сейчас. И для меня теперь тоже самое важное, чтобы обо мне заботились способные проявлять заботу люди.
        Твой голос звучит в моем сознании. Ты слегка шепелявишь. Ты любишь уменьшительные суффиксы и применяешь их где угодно. Я считала это твое свойство проявлением твоей трепетной, любящей души.
        Мамочка. Ножичек. Жучок. Крышечка.
        Фини.
        Валентина.
        Вот история, которую я с удовольствием рассказывала еще тогда, когда ты разрисовывала пряниками с шоколадной глазурью стены. Когда совала свою крышечку в любую грязь и каждый день по три раза плескалась в ванне.
        Тебе подарили гипсового ангелочка.
        «Это (а)нгелочек» - это ты усвоила быстро.
        Ты носила его часами по квартире, укладывала спать по много раз на дню, кормила с ложечки. Ангела можно было даже - брмммм-брммм! - катать на машинках Тимо. Гипсовая фигурка не выдерживала испытаний и несла очевидные потери. Сначала откололось одно крыло, потом рука, потом - вся нижняя часть корпуса. В конце концов от ангелочка остались половина головы и часть правого крыла, которые чудом держались вместе. Но ты одаривала и то, что осталось, своей неослабевающей любовью.
        «Это (а)нгелоч(ек)» - утверждала ты с прежним упорством.
        Примерно в то же время нас посетила фотограф из детского сада, куда ходил Тимо. Тебя, хорошенькую сестренку Тимо, сфотографировали заодно. И что ты произнесла, увидев себя первый раз в жизни на фотографии?
        «Это (а)нгелоч(ек)!»
        Возразить было нечего.
        Ты и была ангелом на земле, моя Фини. И этот ангел питался исключительно огуречным салатом, заправленным сливками. И этот ангел больше всего любил - и в дождь, и в хорошую погоду - катание на велосипеде в детском сиденье за спиной у взрослых. И еще ангелу нравилось передвигаться по квартире, вдев ноги во «взрослые» туфли.
        Иногда, представляя себе сидящим на облаке ангела по имени Фини, я мысленно «примеряю» ему эти огромные туфли. И ребенок во мне получает огромное удовольствие от этого представления.
        Четверг, 20 марта 2008 года
        Последние кадры.
        Мы завтракаем в нашем новом маленьком доме, в который вселились несколько недель назад. В нем уже очень уютно, несмотря на множество нераспакованных коробок. Они не мешают нам чувствовать себя по-настоящему дома.
        Сегодня чистый четверг. Праздничный день. Выходной. Поэтому Тимо не пошел в детский сад. Солнце дружелюбно заглядывает через окно кухни, подслушивая разговоры за завтраком в дружеском семейном кругу.
        «Папа, можно мне взять еще блин?» - спрашивает Тимо. Рот его набит и вымазан нутеллой[3 - Паста из лесных орехов. (Прим. ред.)]. А рядом его сестра Фини черпает ложкой мармелад из банки.
        Хели стоит у плиты и подпевает магнитофонной кассете.
        «Вот к вам жалует блин - хула-хупп, хула-хопса, хулла-хей…»
        И блин, приземлившись на тарелку Тимо, начинает говорить голосом Хели.
        «Эй, добро утро! Я - большой блин. Разрешите мне надеяться на то, что меня немедленно вымажут нутеллой? Как я люблю нутеллу! Мммм! Да-да! И побольше, побольше!»
        Мы смеемся, как мы всегда смеемся, когда Хели выделывает свои штучки. И Фини принимает участие в наших дурачествах, вследствие чего мармелад с ложки попадает ей не в рот, а на пижаму. Ничего, переживем!
        «Желает ли женушка блин?» - вопрошает поющий повар.
        «Нет, большое спасибо»
        Женушке пора поторапливаться, у нее назначена встреча.
        «Мама, когда ты вернешься?» - спрашивает Тимо. И, не дождавшись ответа, срывается с места и виснет у меня на шее.
        «После обеда я уйду на работу, мое сокровище. Но вы с папой пойдете гулять, а когда вы вернетесь, я уже, скорее всего, буду дома».
        Объятия Тимо становятся все крепче. Он льнет ко мне все теснее.
        «Я тебе не отпущу!»
        «Мама!» - теперь ко мне на руки просится и Фини.
        «Нет! Моя мама! Целиком!»
        Я, несмотря на спешку, позволяю Тимо повисеть на мне подольше. Наслаждаюсь искренностью его чувств.
        Ему через несколько месяцев исполнится семь. Уже большой мальчик. Кто знает, как долго еще он будет меня обнимать? Как долго не будет стесняться проявления чувств?
        Но сегодня, во всяком случае, можно пообниматься подольше, до тех пор, пока обоим не покажется достаточным.
        «Иди ко мне, Фини!» - зовет Хели. И берет Фини на руки.
        Мы раскачиваемся под музыку. Несколько тактов. После чего я опускаю Тимо на пол. Он доволен. Он сыт. И не только едой. Теперь мне действительно пора.
        «Баба!» - Фини машет мне ручкой из объятий Хели.
        Поцелуй Хели, поцелуй Фини, поцелуй Тимо.
        «Счастливой прогулки! Фини, счастливого пребывания у няни!»
        «До скорого, Пахлович!»
        Пахлович - это я. До скорого! - так прощается Хели. Со всеми. И всегда. Это его фирменная привычка.
        «Пока, мама, не скучай на работе!» - кричит мне вслед Тимо. Я закрываю за собой дверь. Сажусь в машину.
        Погода прекрасна. Сияет солнце. Я выжимаю педаль газа.
        И ЕЩЕ ОДНО НАЧАЛО
        С чего? С чего начать. Еще раз с Великого Четверга, 20 марта 2008 года. С того самого момента, когда солнечным ясным днем мой муж Хели за рулем автобуса уехал по направлению к железнодорожному переезду, что в соседнем от нашего городке. Это был красивый желтый клоунский автобус, который вызывал у прохожих улыбки. И это был железнодорожный переезд без шлагбаума.
        Машинист и не мог вовремя затормозить. Наш автобус выбросило с железнодорожных путей. Хели скончался сразу. Наши дети получили ранения, несовместимые с жизнью. В таком виде эту новость передали по радио. В таком виде она появилась в газетах 20 часов спустя.
        Этот миг изменил всю мою жизнь. Он лишил меня семьи, он обрек меня в одиночестве продвигаться вперед по жизненной целине. Метр за метром, шаг за шагом, день за днем.
        Моим путем.
        Где я была в тот момент, когда случилось несчастье? Я спрашиваю себя об этом снова и снова. Может быть, я была в супермаркете и как раз опускала шоколадного динозавра в тележку? Что делали при этом Тимо и Фини - смеялись ли они еще, думали, дышали? А когда я на парковке радостно общалась со своей мамой по мобильному телефону, - билось ли еще сердце Хели или уже перестало?
        Как бы часто я не задавала себе все эти вопросы, ответ всегда один: понятия не имею. Я не ощутила момента, и никаких предчувствий у меня не было. И, когда няня Фини позвонила мне на мобильный телефон, я испытала скорее глухое раздражение.
        Типичный Хели. Разумеется, он все прошляпил. И не привез вовремя Фини к Эдит.
        Обратила ли я внимание на дрожь в голосе Эдит? Насторожило ли меня хоть что-нибудь?
        Я не ощутила момента, и никаких предчувствий у меня не было.
        «Знакомая только что вернулась из Такерна. Она говорит, на железнодорожном переезде в аварию попал клоунский автобус».
        Глубоко в моем подсознании начинается оркестровая какофония страха. Дирижер беспощаден. Крещендо все нарастает, пока не достигает угрожающей, невыносимой интенсивности. От которой сверлит в ушах, которая корежит тело.
        «Что такое? Авария? Что случилось?»
        Мой голос тих. Слишком.
        «Подробностей не знаю. Не я там была, а моя приятельница».
        Голос Эдит дрожит.
        Я повторяю вопрос:
        «Что случилось?»
        Паника охватывает меня.
        «Толком не знаю, - лепечет Эдит. Она что, плачет? Или мне послышалось? - Подруга только сказала, что на переезде авария. И что на путях стоит клоунский автобус».
        «Еду туда!»
        Там, где когда-то было сердце, - теперь барабан, в который кто-то бьет и бьет. Слишком громко. Слишком часто. Эта какофония пронизывает до кончиков пальцев ног.
        Туда! Немедленно.
        Мне предстоит полчаса мчаться по трассе. Способна ли туда доехать, способна ли управлять машиной - об этом я не задумываюсь.
        На железнодорожном переезде клоунский автобус. Стоит.
        Цепляюсь за этот глагол, как за соломинку.
        Автобус стоит.
        Покуда он стоит, а не лежит - ничего страшного произойти не может.
        Автобус стоит. Стоит автобус! Туда. Еду.
        Моя нога то выжимает, то отпускает педаль газа. Я стремлюсь вперед, за своим взглядом. Я вижу только дорогу или тахометр.
        Не гнать. Ехать осторожно. Доехать до Такерна. Во что бы то ни стало. Вперед. На помощь Хели. На помощь детям. Стоит автобус.
        «Боже. Позволь им уцелеть! Позволь им остаться живыми и невредимыми. Пожалуйста. Пожалуйста! Пожалуйста, Господи!» - кричу я в голос, все громче и громче.
        Набираю номер мобильного телефона Хели. Гудки - номер свободен. Сейчас, сейчас он ответит. Я надеюсь. Гудки - номер свободен. Ответь, умоляю. Гудки - номер свободен. Я молюсь. Включается автоответчик. Я понимаю. Случилось. Что-то ужасное.
        Кто-то умер.
        На меня вдруг обрушивается цунами образов. Моя голова - как телевизор, демонстрирующий семь программ одновременно. И каждый канал транслирует фильм-катастрофу.
        Хели мертв. Хели переехал кого-то. Хели загубил невинную жизнь. Тимо мертв. И в этом виноват Хели. Фини погибла. Хели погиб, дети стоят одни на дороге. Хели жив, дети погибли.
        Как дико. Я допускаю любые варианты. Кроме одного.
        Мертвы все.
        Такое просто не приходит в голову.
        Кто-то умер.
        Вот наименьший общий знаменатель вариантов моего понимания присходящего. При этом уравнение содержит слишком много неизвестных, что не позволяет прийти к определенному и однозначному результату.
        Как же без Хели? Пожалуйста, пусть Хели живет! Но тогда кто же умер? Тимо? Хели этого просто не переживет. Фини? Тимо или Фини? Господи, сделай так, чтобы это был кто-то другой!.. Боже, что это со мной, что приходит мне в голову?
        По мере того, как уменьшается количество километров до цели, кое-что доходит до сознания все отчетливее. А ведь история уже дописана. До конца. И этот конец всем известен. Просто способных прочесть мне последнюю страницу не обнаруживается.
        Я набираю номер подруги, живущей в непосредственной близости от железнодорожного переезда.
        «Слушаю вас?»
        В голосе Анны не слышно беспокойства.
        Стало быть, Анна ничего не знает.
        «Анна, пожалуйста, поезжай к железнодорожному переезду. Хели попал в аварию, ему срочно нужна помощь. Пожалуйста, побудь с ним до моего приезда. Поддержи его. Скажи ему, что все будет хорошо!»
        «О’кей».
        Анна кладет трубку. Чтобы не тратить времени на вопросы, - понимаю я. Я чувствую облегчение.
        Хели теперь не один. С ним Анна. Все будет хорошо.
        Я допускаю любые варианты. Кроме одного.
        Что погибли все.
        В этот момент испытываемого мною облегчения случается чудо. Как же иначе мне называть ощущение, разом подтверждающее правильность того, во что я свято верила? И это новое чувство утоляет боль и приглушает страх.
        Я чувствую, как мои плечи и спину словно окутывают теплым покровом - покровом любви, проникновенной и нежной.
        Все в порядке, все в полном порядке.
        Голова здесь ни при чем, - слова идут от сердца. Они отдаются в нем эхом голоса, который невозможно забыть.
        Хели!
        Нога на педали газа перестает дрожать. Роение моих мыслей унимается. Я чувствую себя спасенной, я чувствую себя под защитой.
        Хели жив. Хели в раю. Хели со мной. Все хорошо.
        Я становлюсь марионеткой. Я подвешена на невидимых нитях. Меня приводит в движение добрый кукловод, который хочет мне только хорошего. Я целиком отдаю себя в его руки.
        Последние пятьсот метров до места происшествия. Звонит мобильный телефон.
        Анна.
        «Барбара, где ты сейчас находишься?»
        «Я уже подъезжаю».
        «Поезжай, пожалуйста, к дому Сабины. Мы встретимся у нее».
        «Хорошо».
        Я послушно поворачиваю направо, к дому Сабины, своей лучшей подруги. Звонок Анны заставил свернуть с пути в последний момент, не допустил моего появления на месте трагедии. Очевидно, кукловод решил меня поберечь, не позволив мне видеть определенные вещи. Я подчинилась. Так, разумеется, лучше.
        Мной все еще владеет этот странный покой. Ничто во мне не восстает, я не выражаю никаких эмоций. Я чувствую: то, могущественное, что здесь происходит, лежит за пределами добра и зла и повлиять на происходящее мне не по силам. Мне ничего другого не остается, как выбросить белый флаг. Сдаться. Отдаться на милость судьбы. Какой бы она ни была.
        Звоню в дверь. Дома никого. Она у Анны? Я стою в саду, и меня бьет дрожь. Тело начинает жить.
        Я делаю то единственное, что еще можно сделать. Я должна отменить свое выступление в больнице в качестве клоуна, которое запланировано на вторую половину дня. Мой голос звучит тверже, чем я ожидала.
        «Привет, Ханнес. К сожалению, я сегодня не смогу выступить. Хели попал в аварию. Скорее всего, он мертв».
        Пока мой коллега выдыхает что-то вроде: «Господи Боже мой!», из-за угла выезжает автомобиль Анны.
        Анна и Сабина, обливаясь слезами, выходят из машины. Образы в моем воображении и реальность начинают совмещаться, создавая картину действительности. В моей голове вдруг устанавливается тишина. Мертвая тишина.
        Сабина смотрит на меня в полном ошеломлении. Выгляжу ли я привидением? Или ангелом? Да, я, скорее всего, бледна как мел. Но крыльев у меня вроде бы нет. Только окутывающий меня покров. Никому не видимый. По-прежнему.
        Наконец Анна произносит:
        «Барбара!»
        Она подходит ко мне и крепко меня обнимает.
        «Кто-то умер?»
        «Да».
        «Хели?»
        «Да».
        «А дети?»
        Тишина. Слезы.
        «И Тимо тоже мертв?»
        «Был мертв. Его удалось реанимировать. Что с ним сейчас, не знаю».
        «А Фини?»
        «Она в тяжелом состоянии. Без сознания. Дети доставлены в больницу. А теперь мы отвезем тебя домой».
        Я не противлюсь.
        Однажды в юности я попала в аварию. Мой тогдашний друг привез меня к себе домой и укутал в теплое одеяло.
        «У тебя шок. Тепло - вот что для тебя самое важное».
        Этому его научили на курсах вождения автомобиля.
        Вот и Анна с Сабиной снимают с меня куртку и укладывают меня в постель. Эти сами самой разумеющиеся действия создают у меня краткое ощущение безопасности.
        Я в шоке.
        Меня трясет, - мне кладут грелку.
        Я плачу, - мне подают носовые платки.
        Я задаю вопросы и получаю на них ответы.
        Все просто. До банальности. Мне важны эти простые ритуалы. Мир и в этот момент, когда моя жизнь пущена под откос, в какой-то степени предсказуем.
        Есть вещи, которые я способна держать под контролем. Я могу просить помощи. Могу чувствовать тепло грелки. Могу благодарить.
        Я цепляюсь за эти пустяки. Так утопающий из последних сил хватается за спасательный круг. Грозный океан, готовый меня поглотить, бесконечно огромен и неизмеримо глубок. Инстинктивно чувствую: я не могу себе позволить отключиться и не уделять внимание хорошему, как бы мало оно ни было. Я концентрируюсь именно на этих мелочах. Всеми своими чувствами, каждой клеткой своего существа.
        Анна и Сабина подчеркнуто плавными, медленными движениями зажигают свечи. А из меня льется словесный поток. Я испытываю потребность излагать факты вслух, проговаривать их снова и снова.
        «Хели мертв, и дети, возможно, тоже умрут. Хели мертв. И Тимо, скорее всего, тоже. Фини изувечена».
        Есть вещи, которые я способна держать под контролем. Я могу просить помощи. Могу чувствовать тепло грелки. Могу благодарить.
        Время от времени я превращаю свои утвердительные предложения в вопросительные. Чтобы выслушивать неизменно одинаковые ответы.
        «Хели мертв?»
        «Да. Хели мертв», - подтверждает Анна.
        Я повторяю предложения как мантру, до тех пор, пока не оказываюсь в состоянии хоть как-то осознавать ужасную правду. После чего принимаюсь разговаривать с Хели и с детьми. Я зову Хели. Говорю ему о том, как сильно его люблю. Призываю детей держаться. При этом я чувствую жизненную силу Фини и знаю, что Тимо уже нас покинул.
        «Хели где-то рядом», - шепчет Сабина, и - да! - я тоже его чувствую. Он свет и тепло - светящийся шар посредине комнаты.
        «Смотри!»
        Анна указывает на окно. За окном валит крупными хлопьями снег, несмотря на яркое и безоблачное небо.
        Привет от Тимо.
        Эта мысль приходит в голову всем одновременно.
        Появился друг Сабины. Он звонит в детскую клинику. Узнает, в какой палате мои дети. Меня усаживают в машину, на заднее сиденье. Между Анной и Сабиной, которые поддерживают меня. Дорога мне известна. Я сама должна была бы ехать сюда, тем же днем, к тому же часу. Как всегда по четвергам, вот уже восемь лет подряд меня ждут в этой больнице те же сестры.
        И сегодня я буду вовремя. Как всегда. Но без клоунского носа, без разноцветного костюма. Без радостной улыбки. И с моих губ не слетит ни одна шутка. На сей раз дети, которые меня ждут, - мои собственные.
        Могу ли я назвать случайностью то, что мои дети были доставлены именно в ту больницу, где я год за годом веселила людей в качестве клоуна? Или выбор места действия - целиком замысел кукловода, дергающего меня за ниточки?
        И кто должен разрешить верить последнему? Кто, кроме меня? Я устремляю взгляд вверх, туда, где, по моим предположеним, находится кукловод, и благодарю его. За то, что запах этой больницы мне знаком и приятен. За то, что вахтер на входе не какой-нибудь чужой, а давно мне известный человек. За то, что Ханнес, мой коллега, клоун и друг, ждет меня и протягивает мне бумажный стаканчик какао из автомата.
        Подкрепляться стаканчиком какао перед выступлением - мой давний ритуал.
        С благодарностью я пригубляю какао из бумажного стаканчика.
        Как всегда. Нет: как раньше.
        Дрожа всем телом, я вцепляюсь в стаканчик. Словно пытаясь тем самым задержать время. Удержать то время моей жизни, которое именно в эту секунду от меня ускользает.
        Всепроникающий запах дезинфекции. Вкус какао во рту. Голос моих коллег на слуху. Я могла порадовать любого физиолога. Во мне, как в собаке Павлова, проявились затверженные повседневностью рефлексы, результат моей многолетней работы в больнице.
        В больнице смеются. В больнице у меня хорошее настроение. Мне хорошо в больнице.
        Определенная часть моего организма обо всем этом помнила, пока я сидела под дверью операционной, дожидаясь хирурга.
        Мой мозг не забыл о тысячах улыбок, которые мне дарили тяжело больные дети. И о тех моментах, когда мне было позволительно дарить искорку жизнелюбия раздавленным горем родителям, чьи дети находились в реанимации.
        Для клоуна, в которого я превращалась в этих стенах, все типично больничное было поводом для заражения восторгом. Белизна больничных палат? Прекрасна, как свежевыпавший снег. Запах дезинфекционных средств - чем не парфюм? А к пребыванию в больнице можно отнестись как к бесплатному отпуску.
        Свежее постельное белье, завтрак в постель, любезный персонал - чего же еще желать?
        Часть меня, оказавшись в привычной среде, пытается обрести присутствие духа. Моя воля к жизни заставляет снова надеть невидимый красный нос. Она крепко берет меня за руку. И, поощряя улыбкой, обещает мне позаботиться о том, чтобы я снова обрела повод для радости и надежды. У постели моих детей, вдыхая дезинфекционный запах, постоянно испытывая ноющую боль. Или где-нибудь еще.
        Клоунское правило номер один: никаких планов. Никаких идей. Позволь застать себя врасплох и извлеки из ситуации лучшее. Выбрось все из головы, прежде чем выйти на сцену. Любопытство - вот твой друг.
        В моей голове царила полная пустота. Никаких планов. Полная готовность к броску в неизвестность.
        Дверь операционной открывается. На пороге - маленькая и тонкая женщина в салатовой униформе. Видит меня. Устремляется ко мне. Сейчас она мне объяснит про моих детей. Жив Тимо или нет. Есть ли надежда на то, что Фини когда-нибудь очнется. Она отведет меня в реанимацию, покажет мне, как среди всех эти шлангов, приборов и машин обнаружить моих детей. Она пожелает мне счастья и уйдет.
        Я останусь. Я проведу четыре дня. С Великого Четверга до Пасхального понедельника.
        Праздник воскресения.
        ТЕМА: СМЕРТЬ И ЕЕ ПРЕОДОЛЕНИЕ
        От: Барбары Пахль-Эберхарт
        Отправлено: Вторник, 25 марта 2008, 17.25
        Кому: всем контактам
        Тема: смерть и ее преодоление
        Дорогие друзья! Люди добрые! Все, поддерживающие меня добрыми словами, мыслями и молитвами в эти дни!
        На прошлой неделе, с четверга по понедельник, в результате несчастного случая я потеряла мужа и двоих детей, Тимо и Валентину. Меня не было рядом в момент несчастного случая, я была от них далеко, поэтому жива и здорова.
        Я спрашиваю у вас совета, что же мне теперь делать. Как себе помочь, какими словами, какими поступками.
        Прежде всего: одни только ваши послания мне очень помогли. Потому что самое для меня сейчас важное - чувствовать, что я не одна. И компаниями по сбору средств для меня вы тоже меня очень поддержали. Спасибо вам за это тысячу раз!
        Кроме того, мне очень облегчает жизнь возможность делиться с вами моими переживаниями последних дней. Я не хочу, чтобы нас что-нибудь разделяло - будь это страх, стыд, табу, горе - и прочее, неважно что. Я жива, а потому желаю найти способ принимать участие «в нормальной жизни». Не бойтесь сталкивать меня с реальной жизнью, бросая тем самым мне вызов. Что может быть лучше, чем чувствовать жизнь во всех ее проявлениях!!!!!
        И наоборот. За последние пять дней я три раза встречалась со смертью. И я хочу вам рассказать об этих встречах, какими они были. Пожалуйста, читайте написанное мною, оставайтесь со мной.
        Смерть Хели - четверг, 20.3.2008
        Следует начинать с того, что наши отношения за несколько недель до несчастья переживали невероятный подъем. Что-то вроде квантового скачка. С переездом в наш собственный отремонтированный дом в яблоневом саду мы оказались по-хорошему замкнутыми друг на друга.
        Наши беседы сделались невероятно интенсивными и полными откровений, мы снова переживали состояние влюбленности друг в друга, включая ссоры. И мы пришли к выводу, что желаем быть «милосердными друг к другу». «Если двоим хорошо друг с другом…» - эта фраза Эльфриды Отт[4 - Elfride Ott - австрийская писательница, певица и актриса.], услышанная мною по радио, произвела на меня впечатление, и мы сделали ее своим девизом.
        Каждое утро мы говорили друг другу: «Мне хорошо с тобой, и все, что я говорю, я говорю из самых лучших побуждений». Эта фраза приносила нам умиротворение. И Хели был умиротворен, как никогда прежде.
        В последние недели своей жизни он успел пообщаться со всеми своими старыми друзьями и помириться с теми, с кем находился в ссоре.
        Кроме того, он со скоростью урагана ремонтировал наш «новый» старый дом. Я говорила ему: «Зачем тебе этот стресс». Но он хотел все «закончить».
        Вечером, накануне его смерти, мы вместе с Эльфи, нашей старинной подругой и коллегой, репетировали пьесу-маскарад, которую ставила я. Хели, надев пальто на метлу, репетировал с метлой страстный танец. Я исполняла на гитаре танго. Нас с Эльфи захватила интенсивность и подлинность заполнившей пространство энергии. Танец закончился безудержными ласками метлы.
        Теперь мне кажется, что то был танец со смертью.
        Хели также навестил двух моих лучших подруг, и все трое всласть подурачились.
        Ночь со среды на четверг была из ряда вон. Хели весь извертелся в беспокойном сне, он все теснее прижимался ко мне. Утром, проснувшись, мы долго лежали, обнявшись, и Хели сказал: «Не знаю почему, но со вчерашнего вечера я чувствую невероятный прилив сил. Чувствую, что могу выдергивать с корнем деревья. Я буквально переполнен радостью».
        Я вышла из дома в восемь; в 9.55 случилось несчастье. С соседкой, проезжавшей мимо, Хели успел пошутить. Другая наша приятельница тоже видела наш проезжающий мимо клоунский автобус. Каждый, видевший наш раскрашенный радостными красками автобус, не мог не улыбнуться. Я уверена, что Хели не видел и не слышал поезда потому, что дурачился или пытался что-нибудь найти в царившем внутри автобуса невероятном хаосе. Может быть, даже и на полу. Типичный Хели.
        Когда я после несчастья ехала домой, я вдруг почувствовала близость Хели. Хели меня посетил. Он словно окутал меня с невероятной нежностью теплым, непомерных размеров, пальто.
        Период подготовки к собственной смерти начинается, как правило, за шесть недель. Человек заканчивает проекты, заключает мир с как можно большим количеством людей.
        Я навещала Хели в похоронном бюро, увидела еще раз его оболочку. Он выглядел счастливым, он улыбался. Он теперь навсегда просветлен, и ему там просто замечательно!!! Он также остался и со мной. Часть его жизненной энергии передалась мне. Я стала гулять в лесу, испытывать интерес к столярному делу и вообще ко всякому рукоделию.
        Я прочитала книгу о предчувствии смерти и о смерти в результате несчастного случая. Период подготовки к собственной смерти начинается, как правило, за шесть недель. Человек заканчивает проекты, заключает мир с как можно большим количеством людей. Человек примиряется с самим собой и с миром, и он выглядит «несколько по-другому», несколько не так, как всегда. Обо всем этом свидетельствуют многие из тех, чьи близкие погибли в результате несчастного случая. И с Хели было так же. Все эти факты позволяют мне твердо верить: для Хели пришло время уйти. Он выполнил свои задания и получил возможность отдохнуть в гармонии с самим собой. «Что было бы, если…» На эту тему не стоит думать. Того, что случилось, было не избежать, поступай как угодно. Что есть, то есть. И хорошо так, как есть. Ведь иначе и быть не могло.
        Смерть Валентины - воскресенье, 23.03.2008
        Фини - единственная, кто выжил в этой аварии. (Тимо был мертв на месте аварии, но его удалось реанимировать.) И тело Фини почти не пострадало (что уже на грани чуда). Но у нее была тяжелая черепно-мозговая травма.
        Это означало, что ради сохранения ее жизни были недопустимы приливы крови к голове: рост внутричерепного давления приводит в таких случаях к отмиранию мозговых клеток, то есть к прекращению мозгового кровообращения. Это и был самый большой ужас последних дней. Не знать, каким будет твой ребенок, если он очнется. Будет ли Фини - Фини? Способна ли она будет меня узнавать? Если я пережила ад - это он и был!
        Фини получала примерно 20 различных лекарств, которые в миллилитровых дозах необходимо было сочетать друг с другом. Анестезиолог не смыкал глаз три дня, вынужденный каждые пять минут или чаще нажимать какую-нибудь кнопку. Меня потрясла самоотверженность, с которой боролось за жизнь моей Фини такое количество людей.
        Мне было позволено ночевать в больнице. Утром я не решалась вставать от страха узнать о событиях ночи. Мой отец меня невероятно поддерживал тем, что взял на себя передачу мне новостей. Он (и моя свояченица Габи) оставались с Фини, непрестанно втирая в ее тельце бахблютен[5 - Bachblueten - название гомеопатического средства.] (по крайней мере, это мы могли делать. И нас та-а-к невероятно успокаивала такая возможность!). Когда меня выматывало это занятие, я чувствовала потребность выйти на свежий воздух.
        Я много гуляла в эти дни, и меня посещали невероятные чувства и видения. Я постоянно встречала в лесу двух оленей. Они были от меня на расстоянии вытянутой руки. Я уверена, что на самом деле это были Хели и Тимо. Они всегда подолгу на меня смотрели. После чего, радостные и полные сил, уносились прочь.
        В лесу я также встретила Фини. Она, такая забавная и милая, постоянно была рядом со мной. И вдруг я вижу ее перед собой в ореоле света. Словно находящуюся внутри мыльного пузыря, «пленкой» которого был легкий, желтоватый свет. Она буквально светилась. Я знала, что с ней ничего не может произойти. Бродя в лесу, я всегда видела этот образ. Он дарил мне невероятно глубокий внутренний покой.
        Находясь у ее постели в реанимации, я, наоборот, продолжала бороться за жизнь Фини. Но уверенности у меня не было. Все как-то выглядело бессмысленным и мелким. Она стоит там, внутри этого невероятно прекрасного света, а я пытаюсь ее уговорить вернуться. К зайцам, лугам и ко мне. Но что я против самого прекрасного света этого мира и небесной музыки? Когда-то и я буду там, и это прекрасно.
        Я была на прогулке, когда умерла Фини. От остановки кровообращения (я не подозревала, что это может так быстро произойти, иначе не отошла бы от нее. Но мне так хотелось еще раз пережить в лесу встречу с ней). Я бежала минут двадцать по лесу, полная неукротимой жизненной энергии. Я пела во все горло любимую песню Фини, песню Пеппи Длинный Чулок. Когда я вернулась, Фини была мертва. Фини растворилась в свете. Свет был во мне. Нам, мне и моему отцу, разрешили ее искупать. Ее завернуть. И долго держать на руках. Прежде, чем положить в постель так, как она всегда спала. Такая славная. Со своей «крышечкой». Теперь перед нами лежала ее оболочка. А Фини была в нас. В облаке света. Мой ангел.
        Смерть Тимо - понедельник, 24.3.2008
        Диагноз Тимо был с самого начала достаточно ясен. Тимо реанимировали. Это означает, что его сердце стучит (мой маленький воин), но мозг большей частью разрушен. Никакой надежды на то, что он когда-либо окажется способным очнуться, и быть не могло. Вместо этого полная очевидность того, что только подключение к машинам генерирует в нем некое подобие жизни. Откуда следовало: либо Тимо сам умрет (что означает прекращение сердцебиения), либо мы когда-нибудь остановим машины. Я думаю, каждый из вас принял бы то же, что и я, решение: я не остановлю машины, я хочу, чтобы Тимо сам решил, когда ему уходить.
        Тимо долго не уходил. Его сердце продолжало стучать, пока мы боролись за Фини. Я подходила к нему снова и снова и говорила ему: «Ты можешь уходить. Иди с легким, радостным сердцем. Твой папа ждет тебя в сиянии света и замечательной музыки». Это было трудно: одновременно желать возвращения одного ребенка, а другого, лежащего рядом с ним, - желать отпустить. Иногда мои желания нечаянно перепутывались, за что мои дети безусловно на меня не сердятся. В последней день Фини я несколько меньше уделяла внимания Тимо. Я должна была в первую очередь бороться за ЖИЗНЬ. Тимо, несмотря на это, нам очень помогал. И перед тем, как я уходила на прогулку в лес, я одалживала жизненных сил у него. Он был таким крепким и упорным парнем!
        Я думаю, каждый из вас принял бы то же, что и я, решение: я не остановлю машины, я хочу, чтобы Тимо сам решил, когда ему уходить.
        За два дня до смерти Тимо крестили именем Тимо Пауль Леон Эберхарт. Тимо некоторое время назад пожелал, чтобы его звали Леоном, как одного героя из фильма «Дикие парни». Мой дикий парень.
        Переживания, связанные со смертью Фини, подвели меня в ночь с воскресенья на понедельник к решению: я хочу быть рядом с Тимо, когда он умрет. Я сама хочу его отпустить. Вдруг мысль о выключении машин перестала казаться настолько ужасной. Она стала допустимой. И я знала, как это нужно сделать: устроить праздник. Праздник жизни и смерти. Потому что и то, и другое настолько близки друг другу - заключены друг в друге, - что, по сути, есть единое целое! И поскольку никто не способен лучше дать это почувствовать, чем клоуны, абсолютные чудаки, которые, по счастью, мои друзья и коллеги, - я пригласила их всех на мое прощание с Тимо. Пусть парочку из них сразило наповал мое пожелание, чтобы они явились в костюме клоунов. Тем не менее собрались: семь клоунов (со мной - восемь), мой отец и одна из подруг, с которой Хели помирился накануне своей смерти и которая скоро должна была родить второго ребенка.
        Вместо обычного больничного посещения - с приглушенной, благозвучной музыкой и мыльными пузырями - будет действо прощания. Под «Fly me to the Moon», с невероятными и замечательными соло, а в заключение - наша общая, моя и Тимо, «Песня, настраивающая на храбрость», слова спонтанные - странные, мудрые и банальные одновременно. Тимо покоился у меня на руках почти целый час. Шланги магически исчезли из его рта. Ничего изуверского в действе не было. Кроме дурманяще упоительного - чувствовать Тимо так близко. И он все еще рядом. Всегда. Мы смеялись. Пришел мой любимый врач, доктор Баумгарт. Семь медицинских сестер стояли поодаль и плакали. Все возможные чувства были заключены в одном пространстве. Здесь были вся жизнь и вся смерть.
        Я могла держать Тимо на коленях как угодно долго. Потом его положили назад, с его любимыми игрушками Космо и Тюленем. А я ушла в сопровождении клоунов. В жизнь.
        Я знаю, что энергия, которую я в себе сегодня чувствую, будет долго меня поддерживать. Время от времени она будет меня ненадолго покидать. И я, разумеется, буду грустить. Я и сейчас очень часто бываю печальной. Я забочусь о себе, как о новорожденном ребенке. Приходится каждый раз принимать решение, что мне нужно на самом деле и что есть хорошо. Ведь все это способно меняться достаточно быстро.
        Я хочу продолжать жить в нашем доме. Хели так прекрасно все в нем устроил для всех нас, для меня. Пусть пока я живу у друзей, но я уже переступала порог своего дома, и думаю, что у меня получится вернуться. У меня там так много готовых меня поддержать друзей и соседей. Просто невероятно, как самоотверженно эти люди готовы мной заниматься и поддерживать меня словом и делом. Мне еще долго будет нужна помощь. Мне придется научиться просить о помощи и ее принимать. Также и в том случае, если мне будет нечем за эту помощь платить.
        Мне хочется - когда-нибудь - и дальше работать клоуном. Смысловую насыщенность клоунской деятельности я осознала во время смерти Тимо, и я невероятно рада возможности ощущать себя частью этой великой силы. Надеюсь, у меня скоро получится.
        Мне понадобятся деньги. Я готова их принимать. Но лишь от тех, кто может легко с ними расставаться.
        Людвиг Хирш[6 - Ludwig Hirsch, 1946 - австрийский актер и бард, уроженец Штайермарка.] пригласил меня на свой концерт, где я с ним познакомилась. Программа называется «От грязно-серого к небесно-светлому».
        Я живу, глубоко благодарная трем ангелам за то, что они решили разделить со мной восемь лет моей жизни.
        Пепел Хели, Тимо и Фини будет покоиться в саду. Каждый - под деревом, плодоносящим его любимым фруктом.
        На гробу Хели будет написано «Сундук Вольдемара» - так называлась одна из его клоунских миниатюр.
        И мы затеем красивый праздник прощания с тремя ангелами. Все клоуны будут в сборе. Будет много музыки. Быть может, и вам удастся получить часть той энергии, что дарится мне. Которая понесет вас по жизни со мною вместе.
        Праздник прощания с Хели, Тимо и Фини состоится в субботу, 29.3, на Гляйсдорфском кладбище (GLEISDORFER FRIEDHOF). Будет очень много народу, и это меня радует.
        Господа клоуны! Если будет у вас возможность, приходите красноносыми и в клоунском костюме (в него также можно будет облачиться на месте). И приносите музыкальные инструменты. Мне понадобится для того, чтобы выжить, еще так много жизненных сил. Источник этой силы - вы! Вы - часть моей жизни в том смысле, который мы пока не совсем улавливаем.
        Все прочие гости: приходите, одетые так, как посчитаете нужным. Можно и в черном, если вы считаете это нужным. Но лучше наряжайтесь смешно и пестро. И побольше ненормальности. Не надо душить порывы своей души.
        Принесите с собой три цветка. Чтобы бросить по одному на каждый гроб.
        И для меня тоже кое-что захватите. А именно: истории. Напишите о том, какими вам запомнились Хели, Тимо и/или Фини. Запишите свои воспоминания о встречах с ними. Свои впечатления о них. Три слова. Три страницы. Любимые истории. На цветной или обыкновенной бумаге. Мне это очень важно. Я хочу составить из этих историй толстую книжку. Я хочу, чтобы жила память о моих ангелах. По крайней мере, до тех пор, пока мне не исполнится 97. И вы должны мне в этом помочь!
        По окончании праздника я приглашаю в гости. Мой дом и сад должны быть полны людьми и жизнью. Может быть, вы мне поможете так убрать мой дом, что вещи, принадлежащие моим детям, попадут в хорошие руки, а освободившееся от них место заполнится доброй энергией. Ханнес, лучший повар холмистого Штайермарка, приготовит на всех. Но на всякий случай захватите с собой какую-нибудь еду, поскольку нас, надеюсь, будет слишком много. И праздник продлится до позднего вечера, поэтому можно приходить в любое время.
        И последнее: перешлите этот мейл дальше, тем, кто был знаком с Хели, со мной, с Тимо или с Фини. И пусть вас не останавливают соображения, что кто-то может получить этот мейл дважды или трижды. Я бы хотела, чтобы дом Хели был полон в эту субботу.
        Люблю вас всех бесконечно!
        Ваша Барбара.
        Я вижу себя - словно это было вчера - сидящей у компьютера в гостиной родителей Сабины. Эти двое приютили меня у себя. Если бы не они, я бы не знала, куда мне податься. Мои родители жили в Вене, слишком далеко, чтобы, находясь там, иметь возможность утрясать бюрократические формальности здесь. О том, что жизнь в опустевшем семейном гнезде вряд ли пойдет мне на пользу, догадаться нетрудно. Но я мечтала о домашнем уюте, о безопасности и защищенности. Все это я нашла в доме родителей моей лучшей подруги, которая давно уже стала мне почти сестрой.
        Еще я помню о тарелке с печеньем, которая, нетронутая, стояла рядом со мной, пока я писала свои мейлы. Об отце Сабины, который каждые полчаса на цыпочках приносил мне новый стакан воды. Я помню ту крайнюю степень сосредоточенности, с которой - строчка за строчкой - появлялся на экране написанный мною текст. О том, что слова изливались из меня потоком, как если бы они откуда-то насылались, и я была всего лишь инструментом для их выражения.
        Я помню о том измнеможении, которое охватило меня, после того как я написала все до конца. Мне достало сил еще ровно на то, чтобы разослать мейлы всем, внесенным в мою адресную книгу. Написанный мною текст, попав в Мировую паутину, зажил своей жизнью. Полетел к моим друзьям, коллегам, деловым партнерам и старым знакомым; попал к директорам школ, в подразделения различных ведомств и отделы информации различных газет. Я не утруждала себя сортировкой. Все, кто когда-то сталкивались с Хели, Тимо, Фини или со мной, должны были узнать обо всем.
        Я настоятельно нуждалась в помощи. В общении, контактах, внимании. Если не сейчас, то позже - наверняка. Ничего меня, потерявшую все, не могло напугать и озаботить, кроме страха немоты. Страха, что друзья начнут избегать меня из-за того, что не будут знать, как со мной общаться. Что кто-то от неловкости или смущения будет при виде меня переходить на другую сторону улицы. Что я превращусь в аутсайдера в тот момент, когда ощущение себя частью сообщества для меня всего важнее. Именно по этой причине я решила записывать свои мысли. И их рассылать. Всем, всем, всем.
        Ничего меня, потерявшую все, не могло напугать и озаботить, кроме страха немоты. Страха, что друзья начнут избегать меня из-за того, что не будут знать, как со мной общаться. Что кто-то от неловкости или смущения будет при виде меня переходить на другую сторону улицы.
        Я встаю из-за компьютера. Выпрямляюсь. Тянусь. Смотрю при этом в окно. Оказывается, уже вечер. Меня наполняет глубокая умиротворенность. Почти как после рождения моих детей.
        Я все сказала.
        Жизнь может продолжаться. Я могу продолжаться. Могу продолжать. И должна.
        Дни безвременья
        Куда я шла?
        Сначала отправилась туда, где чувствовала себя безопаснее всего: в постель. Я сжалась в комок под пуховым одеялом, пытаясь заснуть между «крышечками» Фини и любимым плюшевым псом, принадлежавшим Тимо.
        Я считала великим подарком себе то, что я могу спать глубоко и крепко. Мое тело нуждалось в отдыхе и покое и получало их, слава Богу. Сон избавлял от размышлений. Мой сон был насыщен сновидениями, в которых мои дети играли и смеялись. Мне снился и Хели прежних, счастливых лет.
        Время от времени я получала во сне четко сформулированные директивы. Эти директивы были явно важнее, чем моя способность понимать их сокровенный смысл.
        «Будь стойкой», - велел мне Хели однажды утром. Перед тем, как проснуться, я видела его лицо с широкой улыбкой придвинутым к моему.
        «Мне разрешили к тебе вернуться, если ты этого пожелаешь», - вещала Фини в другом сне, в котором фигурировали также пчелиные соты и лучи божественного света.
        Просыпаться было тяжело. Мои сны устраивали меня гораздо больше, чем реальность, поджидающая меня на пороге спальни. Часто, уже проснувшись, я подолгу не открывала глаз, пытаясь еще раз отчалить в безопасный и уютный мир своих снов. И когда мне этого не удавалось, я все равно оставалась лежать. Я должна была быть во всеоружии, прежде чем выбираться из постели, должна была собраться с силами для того, чтобы протянуть до послеобеденного сна.
        Иногда я помогала себе тем, что читала понемножку. Книгу, лежащую на тумбочке у кровати, мне подарила одна клоунесса в больнице после прощания с Тимо. Она называлась: «Ни одна душа не потеряется»[7 - Jacoby, Bernard «KEINE SEELE GEHT VERLOREN: Hilfe und Hoffungen bei ploezlichen Todesfaellen und Suizid», Herbig, Munchen.]. Эта книга, с ее четко сформулированными, радостными посланиями, была моей лоцией и наперсницей.
        Разумеется, смерть - никакой не конец. Все продолжается и после смерти. Нет сомнения в том, что там, за чертой, все замечательно. И само собой разумеется, что наши умершие близкие остаются рядом с нами.
        Я нуждалась в поддержке извне - снова и снова, каждый день. То, что я переживала, что предчувствовала и о чем догадывалась, выглядело таким хрупким. Каждая прочитанная мною страница - о переживаниях смерти близких, о смертях в результате насчастного случая и о совпадениях, граничащих с чудом; о знаках, подаваемых мертвыми, и контактах с ними - укрепляла мой дух. Я училась доверять своим чувствам и убеждала себя в том, что в своих представлениях я не одинока. Чем больше я узнавала о том, что пережили и открыли для себя другие, тем больше я убеждалась, что существует жизнь и после смерти.
        Мне нравится читать мудрую книгу, лежа в теплой постели. Мое тело защищает одеяло, покой моего духа охраняют знания. И я старалась оставаться в постели как можно дольше.
        Выманить меня из постели удавалось только аромату свежесваренного кофе. Чтобы поздороваться с отцом Сабины, который, неизменно насвистывая, следил за процессом приготовления эспрессо и желал мне доброго утра своим самым радостным голосом.
        «Смотри, какой солнечный день. Какие у тебя на сегодня планы? Была ли ты в новом кафе на торговой улице?»
        Какие у меня планы?
        Я должна сначала сама потребовать у себя ответа на этот вопрос. С недавнего времени распорядок моего дня зависит исключительно от меня. Я совершенно отвыкла от этого. И не испытывала уверенности в том, что хочу к подобному привыкать.
        Чем больше я узнавала о том, что пережили и открыли для себя другие, тем больше я убеждалась, что существует жизнь и после смерти.
        В следующую вслед за Пасхой среду у меня появилась четкая цель. Мне надо выйти из дома. И Сабина уже меня ждет. Чтобы отвезти в «Цветные кнопки» - в детский сад, который мы выбрали для наших сыновей.
        26марта 2008 года
        Первый день в детском саду после пасхальных праздников.
        Сегодня я соберу всех детей из группы, чтобы после десятидневного перерыва снова ввести их в привычный и проверенный ритм ежедневной жизни, состоящий из игр, музыкальных и спортивных занятий. Примерно в десять обе воспитательницы созовут своих подопечных в спортивный зал на ежедневную беседу и усадят их кружком.
        Уж тогда детям наверняка станет очевидным чье-то отсутствие. И тогда малыши и ребятишки побольше, необузданные и тихони, храбрецы и трусы, узнают о том, что их друг Тимо не пережил пасхальных каникул. И что никогда, никогда к ним не вернется.
        «Цветные кнопки». Детский сад Тимо. Я любила царящую там семейную атмосферу. Свободную и доверительную культуру общения между детьми и воспитателями, воспитателями и родителями. Ту сердечную готовность разрешить проблему. Как часто Нелли, воспитательница, успокаивала меня, когда я переживала, считая себя плохой матерью. Как часто она помогала мне увидеть мир глазами моего ребенка. Как часто ей удавалось, призвав свой опыт, разряжать сложные ситуации.
        Ты вовсе не первая, было достаточно и других матерей, у которых с ребенком были те же, что и у тебя, проблемы.
        То, что вы сейчас переживаете, - абсолютно нормально. Любая сложная фаза обязательно заканчивается.
        Обращай внимание на то, что нужно твоему ребенку сейчас. Не строй амбициозных планов на будущее. И не бичуй себя за то, что в прошлом ошибалась.
        В первую среду после Пасхи мы столкнулись с ситуацией, сметающей рамки традиционного опыта. Смерть Тимо вряд ли можно считать нормальным, обыденным явлением. И хоть я была наверняка не первой, но в непосредственном окружении этих детей - единственной матерью, у которой погибла вся семья.
        Как бы Нелли вела себя в подобной ситуации? Чем она мне может помочь? Что она считает нужным сказать родителям? Что детям?
        Я считаю, что критерием того, мудр совет или нет, не является частота, с которой этим советом предлагают воспользоваться. Или то количесто людей, которые им с благодарностью воспользовались. По-настоящему мудрым является совет, следование которому помогает выстоять в критических жизненных ситуациях. В тех ситуациях, которые заставляют нас переходить за грань того, что прежде казалось нам единственно возможным и приемлемым.
        Главное - понимать то, что нужно твоему ребенку в данный момент. Главное - понимать, что является самым важным здесь и сейчас.
        Здесь и сейчас. В среду, когда дети вернулись в детский сад после пасхальных каникул и после смерти Тимо, им нужна была прежде всего беседа. Доверительная беседа и возможность выговориться. Возможность задавать любые вопросы, делиться своими страхами и горем. Им нужны люди, способные откровенно говорить о смерти, не прячась за иносказательностью, приукрашиваниями или табу.
        Не знаю, почему Нелли пришло в голову пригласить меня в детский сад. С какой целью она предложила мне рассказать детям о смерти Тимо. Я с готовностью приняла приглашение. Потому что считала для себя важным самой донести печальное известие до детей. И потому что я испытываю прилив жизненных сил в обществе жизнерадостных и подвижных малышей.
        В спортивном зале
        И вот мы сидим кружком, каждый ребенок на своем коврике. Я сижу на зеленом коврике. На нем обычно сидел Тимо.
        В середине горит свеча. Каждый ребенок может взять себе чайную свечу и поставить перед собой. Зажжена она будет позже. Сначала мы должны поговорить. О важном.
        «Я знаю, что Тимо - умер!»
        Это Феликс, лучший друг Тимо. Решителен, как всегда.
        «Мы были на переезде. Я видел то, что осталось от автобуса».
        Тихо вступает в беседу девочка:
        «Я собрала осколки фар. Они теперь у меня дома».
        «А я нашел несколько пластиковых частей от «Go-Kart» Тимо. Вот это да! Сool!» - еще один ребенок решился вступить в беседу.
        Я слушаю. Удивляюсь активности детей. Обращаю внимание на то, что им легче говорить об осколках и поломанных игрушках, чем об отсутствующем друге. Авария. Поломанный «Go-Kart». Разбитая фара. Все эти подробности известны даже самым маленьким - из телевизионных новостей или из разговоров взрослых. И как ни крути, такая авария для них еще и cool.
        Нелли тонко чувствует, когда детская беседа устремляется в нежелательное русло.
        «Знаете что? - говорит Нелли. - Давайте зажжем наши свечи в память о Тимо».
        Спичечный коробок передается из рук в руки по кругу. Каждому ребенку разрешается самому зажечь свою свечу. Тому, у кого не получается, помогают. Когда все свечи горят, мы беремся за руки. Наступает тишина.
        «Интересно, где же сейчас Тимо?»
        Этот вопрос задаю я. И мне не терпится услышать детские ответы. Я хочу услышать их версии на тему, где же сейчас находятся Тимо, Фини и Хели.
        «Я думаю, он сейчас летит над радугой».
        «Тимо мне снился. Он плыл на огромном корабле по огромному морю».
        «Мне кажется, Тимо на небе».
        Я благодарно улыбаюсь. Слеза медленно скатывается по моей щеке. Нелли тихонько всхлипывает.
        Вот еще один совет, который я некогда получила в детском саду:
        «Хочешь рассказать Тимо о своих делах - придумай об этом историю. О животных, цветах или эльфах. Это поможет вам обоим достичь полной ясности».
        Я часто пользовалась этим советом. И придуманные мною истории были не только прекрасными сами по себе, но и целительными, в том числе и для меня. Когда меня что-то беспокоило, я делала это свое беспокойство темой истории, которую рассказывала Тимо. После чего я сама зачастую понимала гораздо лучше, в чем заключается моя проблема. Со временем я научилась превращать в истории для Тимо и ситуации, когда я злилась на Хели. И зачастую, рассказывая эти истории, я вдруг начинала лучше понимать точку зрения Хели. И ближе к концу сказки весь мой гнев нередко улетучивался. И я находила свой Happy End в объятиях своего мужа.
        Вот и сегодня я припасла для детей историю.
        «Знаете, что обо всем этом думаю я?»
        Девятнадцать пар полных ожидания глаз уставились на меня.
        «Я верю в то, что Тимо теперь ангел. И ангел Тимо родился именно в тот день, когда умер Тимо. Позавчера у ангела Тимо был день рождения. И мне очень хочется отпраздновать вместе с вами день ангельского рождения Тимо».
        В детском саду принято, чтобы каждый ребенок желал что-нибудь имениннику. И в отношении Тимо-ангела мы вознамерились поступить так же. Но что же можно пожелать ангелу?
        Детские головы буквально дымятся от напряжения. Дети в явном замешательстве и сомнениях.
        Как бы я хотела иметь возможность читать детские мысли в этот момент. Оперируют ли они категориями детского прагматизма, измышляя желания ангела?
        Может быть, Тимо нужна целая гора шоколада? Тимо всегда любил шоколад, теперь уж наверняка у него от шоколада не испортятся зубы. Следует пожелать ему счастья? Но ведь он и так счастлив там, где он есть.
        Часто многие дети желают именнинику того, чем они и сами бы не прочь обзавестись. И в данном случае тоже? Может быть, дети, по крайней мере старшие, начинают понимать, что и они однажды - нежданно-негаданно - могут превратиться в сидящего на облаке ангела? Что и они однажды могут стать невидимыми для друзей?
        Кто его знает. Возможно, детские мысли гораздо банальней.
        Тишина тяготит. Похоже, дети озадачены и озабочены.
        Мы рассказываем о своих желаниях. Как всегда. Мы задумываемся. И это тоже нам вполне свойственно. При этом что-то все же не так, как всегда. И даже совсем не так. Именинник отсутствует на празднике своего дня рождения.
        Дети по нашей просьбе один за другим высказывают свои пожелания для Тимо. Я благодарна всем воспитанникам детского сада за это. Они выдержали ритуал, хотя им это давалось с явным трудом. Каждое из детских пожеланий Нелли занесла на отдельную карточку.
        Много денег. Много игрушек. Много шоколада. Много счастья.
        Чтобы ты с удовольствием играл со своей сестричкой. Чтобы ты был вместе со своим папой.
        Когда все пожелания были высказаны, мы вышли в сад. Я привезла баллон с гелием и воздушные шары. Каждый ребенок привязывал к воздушному шарику карточку со своим желанием. При счете «ноль» мы все разом отпустили свои шарики. Я испытала счастье, провожая взглядом их полет.
        Облако воздушных шаров, поднимаясь в небо, постоянно меняло свою конфигурацию. Сначала я видела шарики отчетливо. Потом мне стало все труднее их различать. В какой-то момент мой глаз перестал их видеть. Поэтому установить, в какой именно момент шарики окончательно исчезли, нельзя. Я просто не вижу их, потому что возможности моего зрения ограничены. Но знаю наверняка: шарики еще где-то там, высоко-высоко.
        Как много вездесущего, кроме цветных шаров, должно быть, существует на грани зримого и незримого. И остается мною неопознанным в силу ограниченных возможностей моего восприятия.
        Одиннадцать. Время угощаться.
        Как и на любом празднике дня рождения, на столе сладости. Мария, вторая воспитательница, принесла шоколадный торт. И всем ясно, где конкретно в данный момент обретается невидимый именинник. За столом, разумеется, на своем месте. У тарелки, на которую положен самый большой кусок торта. Где еще?
        Мое место - рядом с невидимым ангелом. Съев свой, я кладу себе на тарелку кусок торта, предназначенный имениннику.
        «Я представляю, что Тимо в данный момент является частью меня. Я ем порцию его торта. Чтобы и он почувствовал, каков торт на вкус».
        Дети принимаются меня кормить. Их желание сделать мне приятное трогает меня до глубины души. Я замечаю, насколько все мое существо истосковалось по детям.
        Какой-то мальчик забирается ко мне на колени и принимается меня нежно гладить. Я вспоминаю о том, что именно он в последнее время особенно часто играл с Тимо. Я обнимаю его и раскачиваюсь с ним в обнимку. Мы оба радуемся близости друг к другу.
        Воспитательница наблюдает эту сцену, открыв рот. Она никогда не видела этого ребенка таким умиротворенным. Позже она мне рассказала о том, что именно этот малыш не имел возможности обсуждать с домашними гибель Тимо. Для его занятых родителей это было уж слишком проблематично. Они недоумевали, каким образом объяснить сыну смерть его товарища по играм. Замалчивание темы стало следствием их некомпетентности.
        Мальчик сидит у меня на коленях. И у меня возникает ощущение, что он таким образом хочет в очередной раз выразить своему другу Тимо свое расположение. Он относится ко мне как к человеку, представляющему Тимо. Он переносит на меня свое отношение к Тимо, свое желание с Тимо общаться. Он выражает свои теплые чувства к Тимо без всяких слов.
        Я чувствую себя обласканной этим мальчиком, который в этот момент невероятно напоминает Тимо. Быть может, Тимо использует возможность общаться со мной через этого мальчика? Через него ко мне прикасаться?
        «Пир» закончен. Я прощаюсь с детьми. Я одновременно и преисполнена благодарности, и абсолютно опустошена. Жизнь в детском саду продолжается своим чередом. Свою жизнь я должна снова выстроить. С самого начала. Это обязательно произойдет. Когда-нибудь.
        Очнувшись после продолжительного дневного сна, я еду к Ханнесу, спутнику жизни моей подруги Сабины. Чтобы составить для похорон фотоколлаж, мне нужна консультация компьютерного специалиста. Сидя у Ханнеса перед компьютером, открывая на компьютерном экране одну фотографию за другой, я невольно погружаюсь в воспоминания.
        Смеюсь. Рассказываю. Плачу. Ханнес молча слушает. Он был коротко знаком с Хели и детьми, и меня это устраивает. Я не хочу ни с кем своими воспоминаниями делиться. Я скорее рассказываю сама себе. И меня радует присутствие молчаливого непосвященного слушателя.
        Ханнес прекрасно знает свое дело. Я свое тоже.
        Поздравляю, Барбара. Ты совершаешь работу скорби. Продолжай в том же духе!
        Так подбадривает меня голос моего подсознания. Он зазвучал в моей голове с той самой минуты, как мне стало известно о несчастном случае, и с тех пор комментирует каждый мой поступок.
        Классифицируя фотографии на экране компьютера, я разбираю выражение «работа скорби» так и сяк.
        Могу ли я свою скорбь «сработать»? Быть может, я уже как раз этим и занимаюсь? Можно ли форсировать процесс проживания скорби и ускорить его тем самым? Зависит ли это ускорение от меня; от того, насколько я старательно выполняю свои домашние задания?
        Моя интуиция подсказывала мне уже тогда, что ответы на мои вопросы будут отрицательными.
        Скорбеть невозможно по плану. Скорби нельзя установить временные рамки. Она сама определяет время и задает темп. Она готовит нам такие испытания, к которым мы подготовлены меньше всего. При этом весь процесс отличает полная непредсказуемость и нетипичность.
        Моя скорбь уже давно интегрирована в мою жизнь в качестве требовательной наставницы. Я полностью отдаю себе отчет в том, что ее наставнический потенциал еще далеко не исчерпан. Учебный план включает неограниченное число часов познавания себя и залечивание застарелых ран. Определенное количество часов отводится на рефлексию. В связи с поисками смысла жизни, жизненного пути, определения целей и выявления ценностей. Скорбь - учительница доброжелательная и терпеливая. Если не понял какую-нибудь из ее лекций, она будет включена в учебный план снова и снова.
        Скорбеть невозможно по плану. Скорби нельзя установить временные рамки. Она сама определяет время и задает темп.
        Вероятна ли перспектива хоть когда-нибудь обзавестись чем-то вроде аттестата зрелости или табеля с оценками, на основании которых можно быть уверенным: все доделано до конца? Вряд ли. И скорее всего, меня такая перспектива расстроила бы. В любом случае я по-прежнему благодарна за каждую прочитанную мне лекцию, за каждый преподанный мне урок.
        Коллажи, однажды сделанные в квартире моей подруги, и сегодня украшают стены моей гостиной. Они знакомят каждого гостя, которому ничего не известно о моем прошлом, с моим мужем и моими замечательными детьми. А мне они являются напоминанием о том, что по крайней мере одну лекцию я уже хорошо усвоила.
        Мое время, проведенное с моей семьей, окончательно принадлежит прошлому. Это было замечательное время, несмотря на его внезапный конец. У меня подобные отношения с моим детством. И оно окончательно в прошлом и тоже больше не вернется. По аналогии с тем, как я думаю о своем детстве - без боли, с радостным сердцем, - я хочу вспоминать и о времени, проведенном с Хели и нашими детьми, как об определенном периоде своей жизни, который я должна оставить в прошлом, но при этом должна нести дальше как часть себя.
        Но вот уже фотографии на стенах подмигивают мне.
        Перестань же философствовать! Продолжай же рассказ о нас и о себе!
        Я подмигиваю им в ответ и с радостью выполняю их желание. Я возвращаюсь в городок Гляйсдорф, где совсем недавно погибла моя семья.

* * *
        В четверг утром, как раз в тот момент, когда я собираюсь отправиться на прогулку, звонит мой мобильный. Должно быть, я была глубоко погружена в свои мысли, иначе, скорее всего, не ответила бы абоненту со скрытым номером. С некоторых пор я неохотно отвечаю по мобильному телефону. Мое подсознание вспоминает с каждым звонком о том, что из этого аппаратика в мое ухо может вползти какая-нибудь страшная новость. Звонки с незнакомых номеров кажутся мне особенно подозрительными.
        Говорит редактор одной из газет. И я с ней даже знакома. Она однажды сопровождала меня в больнице, после чего ею была написана эмоциональная статья под названием «Красноносые клоуны-доктора».
        Она просит разрешение взять у меня интервью. Отправленный мною мейл произвел на нее глубокое впечталение.
        «Как к вам попал мой текст?»
        «Так вы же сами его мне отправили», - следует изумивший меня ответ.
        Прозреваю. Я же постоянно посылала в газеты информацию о наших представлениях! Адрес редакции включен в список моих контактов. Не преследуя такой цели, я сама доверила прессе историю смерти Хели, Тимо и Фини. И вот теперь должна принять решение, намерена я развивать этот контакт или нет.
        Я раздумываю недолго. Судя по множеству ответных мейлов, я уже поняла, что люди благодарны мне за мою открытость в скорби и что они находят в моих словах утешение.
        Если я своим рассказом способна кому-нибудь помочь, мне не следует его придерживать для себя.
        А кроме того, газетная публикация - удобный повод поблагодарить своих «красноносых» коллег за поддержку.
        Пусть люди знают, что клоуны - замечательные люди. И о том, какую важную работу они проделывают.
        Я даю интервью в тот же день. На следующий день я вижу свою фотографию, сопровожденную короткой статьей, в газете. К тому же опубликованы отрывки из моего мейла. Статья отражает самое существенное, без всякой цели вышибить слезу. Я испытываю чувство облегчения и благодарности.
        Пятница. Утро
        Я выхожу из книжного магазина. Я хотела приобрести автобиографическую книгу, повествующую о том, как автор выстоял, пережив смерть близких. И он пишет об этом так, что своей книгой укрепляет дух читателя. К сожалению, ничего подобного я не обнаружила. Зато купила другие книжки. Об опыте столкновения со смертью. О скорби как процессе. И по парапсихологии.
        Я бесцельно слоняюсь по пешеходной зоне, чтобы подышать воздухом и протянуть время до послеобеденного сна.
        С утра я чувствую на себе взгляды. Любопытные взгляды. Как правило, исподтишка, но сострадательные и добрые.
        Газета! Это же маленький город. Люди меня узнают. Тем лучше. Я радуюсь каждому, кому не надо ничего объяснять.
        На некоторые взгляды я отвечаю взглядом. Но, главным образом, я смотрю вниз. Или разглядываю витрины.
        Вот обувной магазин. Я захожу внутрь.
        «Мне нужен ремень. Брюки падают».
        Продавщица смотрит на меня ласково и понимающе кивает.
        «Да. Понимаю. Думаю, мне известно почему».
        Ага. Она прочитала сегодняшнюю газету. Должна я как-то реагировать на ее слова?
        Я отвожу взгляд. Рассматриваю висящие ремни.
        «Вот этот, думаю, мне подойдет».
        Мягкая кожа. Олтичное качество. Но слишком дорого.
        «Мы должны экономить», - слышу я голос Хели.
        Разумеется. Хели, ты прав. Кто знает, когда я снова смогу работать.
        Дешевые ремни мне, к сожалению, не нравятся.
        «Следуйте за мной. У нас еще есть склад уцененных товаров».
        Я следую.
        «Уцененные вещи. Именно то, чем Хели всегда интересовался».
        «Подождите минуточку».
        Продавщица исчезает за каким-то стеллажом. Я слышу, как она в чем-то роется, пытается что-то найти. Через некоторое время она снова появляется передо мной с парой ремней в руках.
        «Что это? Похоже, она плачет».
        «Я прочитала о вашей судьбе. Я считаю, что вы невероятно сильный, необыкновенный человек. Я не могу представить себе, что способна выдержать что-нибудь подобное».
        Господи, что мне ей ответить?
        «В чем же необыкновенность, когда теряешь семью?»
        Что я такое тут говорю?
        «Спасибо».
        Тоже как-то по-идиотски.
        Мой взгляд желает снова ускользнуть. Но не знает куда.
        Слезы продавщицы трогают меня. Недолго думая, я повинуюсь первому импульсу: обнимаю эту женщину.
        Мы молчим, обнявшись. Смерть моей семьи сблизила нас, двух абсолютно незнакомых друг другу женщин.
        «Это просто невероятно. У меня чувство, что это вы утешаете меня».
        Ее слова звучат почти как извинение.
        Снова я теряюсь, не зная, что ответить. Благодарю еще раз за сочувствие. И все-таки покупаю красивый, но слишком дорогой кожаный ремень.
        Хели, закроем на это глаза. Ты только посмотри, как я с этим ремнем замечательно выгляжу.
        Я должна просверлить дополнительную дырку. И ремень выглядит великолепно. До сих пор я ношу этот ремень. Можно сказать, ежедневно. Но дополнительно просверленной дыркой я с некоторых пор больше не пользуюсь.
        Переход
        Как себя правильно вести на похоронах? Я никогда этого не знала. И под любым предлогом избегала появляться. Все плачут, а я могу засмеяться. Ребенком я всегда боялась этого. При известии о смерти мои слезы отказывались течь. А если и текли, то не к месту, в «неправильный» момент.
        Одну историю из своего детства я прекрасно помню. Мне тогда было лет пять. Моя мать пришла в мою комнату, чтобы продемонстрировать мне серо-фиолетовую версию моего в то время самого любимого платья в белую и голубую полоску. Она его неправильно постирала. Мои слезы невозможно было унять. Моя мать, тщетно пытавшаяся меня утешить, в конце концов на меня накричала.
        «Когда тетя Пиппи умерла, ты не плакала, а из-за платья устраиваешь настоящий театр!»
        Мне стало очень стыдно, и поэтому я расплакалась еще пуще. При этом я уверяла мать, что на самом деле я оплакиваю тетю. Мама, разумеется, не подумала принимать эти слезы за чистую монету.
        Как себя правильно вести на похоронах? Я никогда этого не знала. И под любым предлогом избегала появляться. Все плачут, а я могу засмеяться.
        А мне запомнилось это неприятное, саднящее ощущение того, что я делаю что-то не так. Очевидно, я пропустила подходящий момент скорбеть о почившей тете. Сам факт не стал меня сильнее расстраивать, но, по крайней мере, я стала чувствовать, что совесть моя теперь чиста. Тетя наверняка на меня рассердилась за то, что я не плакала. При этом я ее очень любила. Несмотря на все усилия, мне просто не удавалось выжать из себя слезы из-за того, что моя тетя стала ангелом.
        И как это только удается взрослым?

* * *
        Я хотела придумать празднику достойное имя.
        Прощание?
        Нет, только не это! Я ненавижу инсценированные прощания, особенно если речь идет о прощании навсегда.
        Я всегда любыми способами старалась избегать любых прощаний. Даже сейчас, в своей ситуации. Мне больше по душе праздновать то, что души продолжают жить и после смерти. Что и после своей смерти Хели и дети продолжают быть связанными с нами. Все, что угодно, только не прощание.
        Похороны?
        У меня мороз по коже от одной только мысли о том, что останки тех, кого я так люблю, будут покоиться в кромешной тьме, зарытые глубоко в землю. А кладбища? Как могут Хели и дети найти свой последний покой среди абсолютно чужих им людей? В том месте, где они прежде никогда не были? Что они там забыли?
        А я? Что для меня этот газонный лоскут? Разве память можно зарыть в землю?
        Можно ли прекратить поиски? Есть ли перспектива для меня хоть когда-нибудь найти то, что я ищу? Наверное, все же только в том случае, если яма достаточно глубока, чтобы принять и меня в придачу к этим троим.
        Нет. Всего этого мне не надо. Я желаю, чтобы все то земное, что еще оставалось от Хели, Тимо и Фини, осталось со мной. Их останки. Их пепел. Моя семья принадлежит мне.
        Правильное название пришло на ум невзначай. Единственное, которое годится:
        Праздник единения душ.
        Утро, 27 марта 2008 года
        Солнечный день. Достаточно теплый для того, чтобы проглотить эспрессо под открытым небом. В новом кафе в центре Гляйсдорфа.
        У меня есть небольшой запас времени. Через десять минут мне следует появиться в похоронном бюро «Эдем», чтобы рассказать о том, какими я вижу похороны. Я расплачиваюсь, сую в рот последний кусок кекса и устремляюсь туда, где меня ждут.
        «Вдова». Какое корявое слово. Мои губы отказываются его выговорить. Содрогаясь, я мотаю головой. Тут что-то совсем не то и не так.
        Я протягиваю руку, чтобы взяться за ручку двери похоронного бюро. И замираю. Беспокойство охватывает меня. В чем дело? Утром, лежа в постели, перед тем как вставать, я знала наверняка, какой будет траурная церемония: светлой и радостной, с клоунами и громкой музыкой. Незабываемое переживание для моей невидимой, ценящей шутки семьи.
        Ради Хели, который и в самой невообразимой ситуации никогда не терял чувство юмора: его собственные похороны, устраивай он их сам себе, были бы, разумеется, самым невообразимым из всего, что можно вообразить.
        Это будет праздник для моих детей-ангелов. И их земных друзей.
        И это будет мой праздник. Я хочу в своем большом дружеском кругу зарядиться энергией. Слезы будут в любом случае, они пожалуют сами. А вот радость жизни и заразительный смех нуждаются в отдельном приглашении как особо почетные гости.
        Но, вступив за стеклянную дверь, я понимаю, что всем моим воздушным замкам суждено лопнуть.
        Я нервничаю. Это бюро с выставкой урн мне не подходит. И я тоже не подхожу этому бюро. Я сюда не вписываюсь. Абсолютно. Ни при каких обстоятельствах. Я же еще молода, я же еще… живая.
        Мой взгляд падает на три прислоненных к стене гроба. С латунными крестами, траурными лентами и картинками мертвых в качестве украшений.
        Смогу ли я донести свою мысль? Никаких гробов. Никакой органной музыки. Никакого траура. Так вообще можно?
        Меня поразила молодость сотрудника, который поднялся из-за стола и, продемонстрировав безукоризненность своих манер, предложил мне стул.
        Как становятся похоронных дел мастерами? Передается ли профессия по наследству? Или сам выбираешь себе такую специальность?
        «Стакан воды?»
        «Спасибо, да».
        Я передаю через стол папку с документами.
        Пока документы изучаются, у меня есть время оглядеться.
        Каталог гробов. Извещения о смерти. Погребальные свечи.
        «Есть ли у вас особые пожелания относительно гробов?»
        «Нет, гробы не нужны. Только урны».
        Меня начинают просвещать. Для траурной церемонии нам нужны гробы. Кремация происходит позже, без зрителей. Урны будут доставлены по моему домашнему адресу, где и найдут себе достойное место.
        Я выбираю самые дешевые гробы. Белые. Они мне нравятся больше, чем всякая навороченность.
        «Во что будут одеты трое усопших?»
        Банальный вопрос. Для этого господина в черном. А меня прошибает пот, как если бы я была участницей шоу «Как выиграть миллион». При этом правильный ответ мне известен.
        Свадебный костюм. Рубашечка первого причастия. Льняное платьице.
        Но у меня другие планы. Я набираю полные легкие воздуха. Мой голос не звучит так уверенно, как бы мне хотелось.
        Но похоронщик меня изумляет. Он просто кивает, он полон понимания. Точно желание отправить маленькую девочку в последнее земное путешествие в ночной рубашке с пятнами шоколада и изображениями пчелы Майи - самое банальное на свете. А как насчет розовых резиновых босоножек? Полных бутылочек с молоком? И это не является для него проблемой.
        Он прикидывается или в моих желаниях и в самом деле нет ничего удивительного?
        Возможно, я сама к себе чересчур строга? Я продолжаю.
        Хели, который постоянно мерз во сне, для поездки на небеса прежде всего нуждается в шерстяных носках. И парочка пакетов с бумажными носовыми платками ему не помешает. Для всего остального - рубашка дровосека и рабочие штаны. Кто знает, не понадобится ли там, наверху, что-нибудь отремонтировать?
        И, наконец, мой сын должен осваивать науку парения под личным присмотром Бэтмена, изображенного троекратно: на Т-майке, на налобной повязке, на штанах. Плюшевые зверь Космо и зеленый инопланетянин да сопровождают его. Последний, скорее всего, прекрасно ориентируется там, наверху, и поможет ориентироваться Тимо.
        «Будет сделано. Принесите вещи завтра».
        Похоронщик направляется к дверям.
        Все? Продолжения не будет?
        Или все же меня выставят за дверь как нарушительницу правил приличия?
        Нет, меня самым вежливым образом попросили присоединиться. Нам предстояло посетить зал прощания.
        «Имеются ли у вас музыкальные предпочтения?»
        Я роюсь в сумке. Вчера вчером я записала CD.
        «Вот».
        Я не знаю, оглашала ли когда-либо прежде стены этого серого зала песня Пеппи Длинный Чулок. Или зажигательный «Old Dan Tucker» в исполнении Брюса Спрингстина.
        Я приготовила пояснительную речь типа: «Хели и дети всегда слушали в машине эту музыку, скорее всего и в тот момент, когда Хели врезался в локомо…»
        В моих оправданиях, судя по всему, никто не нуждается. Я пожинаю любезные улыбки и подбадривающие взгляды. Светофор переключен на зеленую волну.
        Возможно, современные похороны не такое уж нафталинное мероприятие, как я ожидала? Может быть, я даже очень соответствую новым веяниям?
        «Кто будет модератором? Кто будет вести церемонию?»
        Кто будет модератором? Об этом я не задумывалась.
        Мне и секунды не понадобилось для того, чтобы решить, кому делегировать эту обязанность. Я. Разумеется, я сама буду вести эту церемонию. Это же я представитель Хели и детей на этом свете. Кому же найти лучшие слова, как не мне, которая делила с ними дни и ночи? И дошла вместе с ними до врат небесных.
        Кто же, кроме меня, в состоянии побеспокоиться о том, чтобы траурный праздник не был уж очень траурным.
        И кроме того: как мне выдержать «праздник», если у меня не будет обязанностей и занятий?
        «Я буду вести церемонию», - отвечаю я, не дрогнув бровью.
        «Хорошо. Есть ли у вас особые пожелания?»
        Последний, самый сложный барьер.
        «Мне нужно место для переодевания примерно 50 клоунов. С зеркалами и умывальниками. Если можно».
        Опять кивок. Я что, нахожусь в Похоронном бюро Страны Дураков? Я что, заказала парочку ваз для цветов и подставок для нот?
        И вот передо мной распахивают дверь. Чудо? Подарок небес? Почти. Так мне кажется. Я вижу красивую гримуборную. Зеркала. Местное освещение. Крючки. Всего достаточно. Все на месте.
        «Здесь обычно переодевается священник. Вы можете распоряжаться этим помещением».
        Священник!
        Тут мне приходит в голову то, что родители Хели пригласили на похороны священника из его родного города. Чтобы он прочел проповедь. Возможно, ему придется разделить это помещение с клоунами. Я живо представляю себе, как он между коробками с гримом, боа и гавайскими гитарами, среди полуголых, возбужденных клоунов старательно распаковывает свое облачение. И больше не понимает ни мир, ни людей.
        Я стараюсь не задумываться об этом. Священник всегда найдет себе местечко. А вот клоуны без гримерной могут быть по-настоящему невыносимыми.
        «Благодарю. Отличное помещение».
        Мы возвращаемся в бюро. Я беру пальто и прощаюсь. Видно ли по мне, какое облегчение я испытываю?
        И сегодня я недоумеваю на предмет того, что заставляет человека выбирать профессию похоронных дел мастера. Но я снимаю шляпу перед представителями этого цеха.
        Были ли мои желания чересчур экстравагантными, или еще пребывали в рамках, - этого мне узнать так и не довелось. На все давалось добро. Никто не хмурился, не качал осуждающе головой. Не возражал. Меня просто принимали такой, какая я есть, - в смысле пожеланий выражения своей скорби. Все, что меня устраивало, - безоговорочно и доброжелательно принималось. Вот позиция, которой нам всем неплохо поучиться.
        Бюро ритуальных услуг. Подходящее название.
        29марта 2008 года, 10.00
        Будильник моего мобильного телефона бесцеременно прогоняет грезы. Бодрая мелодия, с которой в прежней жизни начинался мой каждый день, кажется мне сегодня неуместной. Словно я сегодня являюсь из совсем другого мира. Я перевожу себя в режим дремы, активизируя при этом функцию stand by (ожидание).
        Десять часов десять минут.
        Уже слишком поздно. Спешка - это именно то, что мне сейчас надо. Ведь по крайней мере у меня нет времени думать.
        Платье, в которое я облачаюсь, уже давно приготовлено. Почти бордового цвета. Цвета сердца.
        Смотри, Хели. Вот платье, в котором я тебе всегда нравилась больше всего.
        Куртка, которую я в спешке надела поверх, - это куртка «Gore-Tex» слишком большого размера. Но она подходит лучше другой. Это куртка Хели.
        Бывали времена, когда я выглядела достаточно комично. Из-за того, что носила слишком большие пуловеры, футболки и штаны. Мне это было все равно. В одежде Хели у меня возникало ощущение, что он сейчас во мне, чувство нераздельности с ним. Я обоняла его запах и вспоминала о том, до чего же нежной была его кожа.
        Сабина уже ждет перед домом. Мы вместе едем на кладбище. У входа в зал прощания толпится народ. Все знакомые лица.
        Неужели у меня так много друзей? Вернее, у нас? Если бы Хели мог все это видеть!
        «Ты здесь?» - шепчу я.
        Ответа мне не расслышать. Потому меня уже обнимает моя любимая школьная подруга, которую я не видела много лет. Мы пытаемся улыбнуться друг другу. Для слов нет времени. Объятия не прекращаются. Каждый стремится ко мне прикоснуться. Дружелюбные лица сменяются добрыми словами. Одно крепкое объятие сменяется другим.
        Все это напоминает мне любимую в детстве игру во время занятий физкультурой. Школьники выстраиваются в два ряда друг против друга. Каждый крепко берет за руки стоящего напротив. Тебя приподымают и переваливают из одних сплетений рук в другие. Ты чувствуешь себя невесомым, оторванным от земли силой невероятной мощи. Тебя несут друзья, своей энергией, своими словами, своими прикосновениями. Именно это я ощущаю сейчас. Прекрасное ощущение.
        Однако у меня кружится голова. Как же много людей! Друзья, сотрудники, родственники из Германии и Франции. Приятели Хели. Соседские дети. Соученики. Мой лечащий врач. Бургомистр… Я чувствую растерянность, я переполнена эмоциями и впечатлениями, перенапряжена. И вместе с тем я испытываю странное чувство счастья. Как же огромна человеческая паутина! Мой взгляд наталкивается на пеструю команду клоунов, которые стоят у входа и наяривают какую-то веселую музыку. Я машу им рукой.
        Моя мама обнаруживает в толпе своего смеющегося ребенка. Она спешит ко мне и обнимает меня, тесно ко мне прижимаясь.
        «Перестань смеяться. Пожалуйста!» - шепчет она.
        «Разве я смеюсь?»
        «Люди вокруг уже обращают на это внимание».
        «Какие люди?»
        Я вижу вокруг лишь дружелюбные лица.
        «Вот там, две пожилые дамы у ворот кладбища».
        Мама, передразнивая этих дам, повторяет их слова:
        «Что это за балаган? Не видно, чтобы она очень страдала!»
        Уф. Люди злословят. Обо мне. О, как бы я хотела с ними побеседовать! Уж я бы им сказала, - думалось мне.
        Нашла бы я тогда правильные слова? Скорее всего, нет. Удалось ли бы мне им сегодня объяснить лучше? Пожалуй, я бы сделала попытку.
        Итак, «Что это за балаган?».
        Ответ: «Это не балаган. Это клоуны. Мои коллеги, которых я пригласила для того, чтобы они облегчили наши сердца настолько, насколько это возможно. Мне хотелось, чтобы они порадовали множество присутствующих здесь детей. И мои дети любили клоунов. А мой муж сам был клоуном».
        Но разве так скорбят?
        «Мои друзья-клоуны стараются не выражать свое горе. Свое горе в связи с потерей верного друга, каким был для них Хели. Им это наверняка дается нелегко. Но они стараются ради меня. Потому что я попросила их об этом. Их способность радоваться придает мне силу».
        Им место в цирке, а не на кладбище.
        «Мои друзья, будучи клоунами, поставили себя на службу радости жизни, чтобы вызвать у нас, скорбящих, хотя бы подобие улыбки. Чтобы нам напомнить о том, что в жизни, кроме невыносимых испытаний, припасено для нас и что-то хорошее».
        Но этот шум! Ведь это место не случайно называется местом упокоения. Скорби пристала тишина и покой!
        «Клоуны играют веселую музыку, чтобы привлечь сюда моего мужа и моих детей. Потому что праздник, который мы празднуем, - для них».
        Похоже, вы, мягко говоря, по-своему представляете себе рай. Похоже, вам кажется, что там можно развлечься.
        «Мне кажется, ангелам нравится, когда люди на земле не забывают о том, что означает безмятежная радость. Ведь в этом случае нельзя говорить, что мы и они так уже не похожи друг на друга. Кроме того, мои дети, думаю, меня не поймут, если я заплачу. Ведь им хорошо. И они навсегда в моем сердце. Они будут пытаться меня утешать. И будут нервничать, если я не позволю себя утешить. Ради них я всерьез прилагаю усилия к тому, чтобы радоваться!»
        Ну и взгляды у вас! Остается только удивляться, что вам все это удается.
        «Я и сама себе удивляюсь. Но почему-то, по неизвестной причине, все получается. Даже сегодня. Прежде всего потому, наверное, что я отдаю себе отчет в том, что выражением своего горя ровно никому, никому абсолютно не помогу».
        Вы явно не хотите себя перегружать!
        «По сути дела, да. Я пытаюсь облегчить свою участь настолько, насколько это возможно. Вы, скорее всего, можете представить, что мое положение и так достаточно сложное. При полном отсутствии на то моей воли, я вдруг - в один день - осталась совершенно одна. У меня нет больше мужа, которому я могу дарить свою любовь и рассказывать о своих проблемах. И детей, которых я могла бы обнять, у меня тоже нет».
        Но…
        Дама (так я себе представляю) открывает рот. Возможно, она желает мне возразить. Например:
        Неужели вы думаете, вы - единственная, которая…
        Но продолжать я ей не позволю.
        «Разве недостаточно случилось того, что невозможно изменить? Позвольте же мне принимать с радостью все, что дарит жизнь. После того, как она слишком многое у меня отняла.
        Возможно, ваша жизнь отняла у вас не только ваших близких, но и способность радоваться. Если это так, мне вас невероятно жаль. У вас отнято гораздо больше, чем у меня. Я очень уважаю ваше горе и хотела бы сделать все от меня зависящее, чтобы вам помочь или вас утешить.
        Но если вы запретили себе радость, я готова умолять вас буквально на коленях: «Разрешите ее себе вновь. Хотя бы изредка. Как же обескураживает перспектива никогда больше не увидеть вашу прекрасную улыбку, которую Бог подарил вам при вашем рождении, упреждая многие другие подарки!»
        Возможно, ваша жизнь отняла у вас не только ваших близких, но и способность радоваться. Если это так, мне вас невероятно жаль. У вас отнято гораздо больше, чем у меня.
        На этом поток моих мыслей истощился. Мне нужна пауза. Но прежде, чем отвернуться от обеих дам, я благодарю их. Прежде всего за то, что они пришли. И за их готовность играть неблагодарную роль и демонстрировать мне, что мой путь - каким бы правильным он мне ни казался - не у всех вызывает восторг и понимание.
        Длинная бы получилась беседа. Веди я ее, наверняка бы опоздала на Праздник Душ моих самых любимых.
        Прежде чем переступить порог зала прощания, я устремила свой взгляд в небеса. И представила себе, что во-о-он на том облаке сидит троица ангелов… Трое новичков, которых еще недавно звали Хели, Тимо и Фини. О чем они думают? Что испытывают?
        А сейчас я, беспомощная и растерянная, стою в углу зала прощания. Из колонки звукоусилителя в энный раз доносится все та же песня. «Mary donґt weep no more». Задуманная в качестве музыкального сопровождения начала церемонии для настроя входящих в зал, она все не кончается. Потому что люди все идут и идут. Отцы, матери, дети, клоуны - все устремились внутрь. Человеческий поток все не иссякает. Хотя все места давно уже заняты. Я желала Хели полного зала. И вот мое желание исполнилось. Зал переполнен.
        Ангелы, сидящие на облаке, придают мне мужества.
        Выключи музыку и начинай.
        Я следую их совету и направляюсь вперед.
        Лежащая на мне ответственность делает меня спокойной и собранной. Я считаю своей обязанностью сделать присутствующим подарок. Незабываемое переживание. Светлые мысли. Надежду. То, в чем я сама срочно нуждаюсь.
        Я приготовила для церемонии открытия одну историю под названием: «Древняя душа».
        Сабина читает прерывающимся от слез голосом стихотворение Генри Скотта Холланда (Henry Scott Holland) «Все хорошо».
        Мой отец рассказывает Тимо в последний раз сказку на сон грядущий, которую Тимо очень любил. Он хотел ее слушать еще и еще и в итоге выучил наизусть. И клоуны слушали с открытыми ртами и широко распахнутыми глазами, так же как и их маленькие друзья, Тимо и Фини.
        Гости, тронутые происходящим, плакали, всхлипывали, опускались на колени. Я же, церемониймейстер, ничего не чувствовала. Только внутренне помечала «галочками» пункт за пунктом программы.
        Слезы. Хорошо.
        Музыка. Соответствующая.
        Рассказанная история. Правильная. Как и планировалось.
        Проповедь, чтение вслух, молитва. Святая вода. Молитва.
        Снаружи лопаются воздушные шары. Перестает работать микрофон. Крики: «Громче!» Детский плач. Я выхожу из своего транса. Вижу коллегу-клона, который поднимается и начинает петь. Запланировано ли это? Я уже ничего не знаю. Но песня красивая. Красиво трагичная.
        «Some say love, it is a river…»
        Клоуны, вставая один за другим, подпевают. Я подпевать не могу. Мое горло как перехвачено.
        «Барбара плачет» - этот пункт программы был бы ее гвоздем. Но мои глаза были сухи. Даже сейчас. Мое горе не поддавалось планированию.
        Следующей своей песней клоуны исполнили мое заветное желание: «Fly me to the moon».
        Я услышала эту песню первый раз в своей жизни в день трагедии. В исполнении Хельги Шнайдер. Эту песню передавали по радио. Она звучала в моей машине утром того самого дня, когда случилось несчастье.
        По непонятной причине слова и мелодия запечатлелись тогда в моей памяти. Песня, в которой поется о звездах, о полете и о любви, не отпускала меня все последующие дни.
        Она постоянно крутилась в моей голове, пока я сидела у кровати Тимо. И я даже напевала ее. Иногда достаточно долго. Мелодии я всегда хорошо запоминала. Удивительно, что и текст этой песни, от начала до конца, я тоже запомнила сразу и целиком!
        Я знаю: Тимо мне подарил эту песню как прощальный подарок. Чтобы меня подбодрить. И дать знак, где его в будущем искать.
        И по сей день эта песня, когда бы я ее ни услышала, связана в моем сознании с маленьким сыном. За тридцать три года моей жизни до катастрофы мне ни разу не довелось услышать эту песню. Зато теперь я сталкиваюсь с ней снова и снова.
        Я иду на кастинг для желающих принимать участие в детском мюзикле и выясняю, что из двадцати претендентов пятеро намерены петь «Fly me to the moon».
        Я слышу эту музыку на улице - ее насвистывает случайный прохожий именно в тот момент, когда я погружена в мысли о Тимо и пытаю себя вопросом, была ли я хорошей матерью или нет.
        Коллега-клоун импровизирует на одном из семинаров на гитаре. Он говорит, что споет песню, и принимается петь ее, нашу с Тимо песню. Он не знает гитарных аккордов, и у него ничего не получается. Мы смеемся. По окончании этой импровизации он извиняется и поясняет: «Я не знаю, почему именно эта песня пришла мне на ум. Я же ее едва знаю».
        Я похлопываю его по плечу. Я знаю, откуда пришла песня.
        Тимо невероятно изобретателен. Он всегда удивляет меня своими способами передавать мне приветы.
        Вот и сейчас в зале прощания у меня ощущение, что Тимо стоит со мной рядом. На второй строчке мой голос ко мне возвращается. И я подпеваю, громко и свободно.
        Клоуны завершают свое выступление и официальную часть программы праздника. Наблюдая эту пеструю труппу, стоящую перед гробом Хели, я в какой-то момент чувствую себя как в театре на спектакле.
        Похороны клоуна.
        Вокруг одни клоуны. В публике. На сцене. С музыкальными инструментами.
        И даже в гробу - клоун.
        Если бы это действительно был спектакль, как бы называлась пьеса? Что могли бы рассказать клоуны на тему смерти? Доверил бы режиссер пьесы высказаться тому, кто лежит в гробу? Что бы он мог рассказать?
        «О! Какое количество цветов! Какое красивое постельное белье! И меня понесут на плечах! Я что же - теперь король?»
        Зрители бы наверняка смеялись.
        Если пьеса - современная, может случиться так, что в определенный момент актер выйдет из своей роли, снимет красный нос и произнесет небольшую речь:
        «Дорогая публика, дорогие друзья! Всю мою клоунскую жизнь вы смеялись над моими неудачами. Я развлекал вас своими падениями, своими несчастьями, своей нелепостью. И вы смеетесь, потому что знаете: все это только игра. Я вовсе не ушибался, и впросак я тоже не попадал. К тому же я тоже получал большое удовольствие от своей игры, - уж в этом не сомневайтесь.
        Способны ли вы мне поверить, что мое последнее поражение, моя смерть - на самом деле не что иное, как иллюзия? Признаю: мне замечательно удалось ввести вас в заблуждение. Можно сказать, я никогда с таким успехом не играл свою роль. Но в конце и этого театрального вечера я выйду на поклоны, и вы в очередной раз убедитесь: на самом деле со мной ничего, ну абсолютно ничего не случилось».
        Кто знает, не является ли «Хели в гробу» его последней клоунской эскападой? Быть может, актер, который на этом свете играл роль Хели, удалился за кулисы. Просто потому, что закончился текст. На этот раз. Он насладился игрой и теперь ждет за сценой. Я сижу в зрительном зале и плачу, расстроенная иллюзией его смерти. Но однажды, в этом я уверена, я встречусь с ним и удостоверюсь: с ним все в полном порядке. Ничего не случилось. Абсолютно ничего.
        Но до этого надо дожить. Пьеса не закончена. И аплодисментов не слышно. Даже в адрес музыканта с красным носом, который так трогательно играл.
        На выходе из зала каждому вручается наполненный гелием воздушный шар.
        Десять, девять, восемь, семь…
        При счете «ноль!» дружная стая воздушных шаров устремляется в небо. Маленький мальчик не желает отпускать свой шар. Он плачет. Мать ему уступает. И я радуюсь этому.
        Я долго смотрю шарам вслед. До тех пор, пока они становятся неразличимы глазом. Вдруг кто-то тянет меня за подол платья. Амира, подружка моего сына. Она вручает мне свой рисунок. На обратной стороне я читаю важное послание, написанное нетвердой рукой шестилетнего ребенка.
        ДОРОГАЯ БАРБАРА! Я ХОЧУ, ЧТОБТЫ НЕ ПЛАКАЛА ПАТАМУ ЧТО ВАЛЕНТИНА УМЕРЛА И ХЕЛИ И ТИМО. КОНЕЦ. ТВОЙ АМИРА.[8 - Соблюдена детская орфография оригинала. (Прим. пер.)]
        Я бы с удовольствием над этим письмом посмеялась. Если бы мне не было так грустно.
        «Спасибо, Амира. Я постараюсь радоваться так часто, как только это будет у меня получаться. Обещаю тебе. Знаешь, я очень грущу, снова и снова. Но я рада тому, что Тимо, Хели и Фини были со мною рядом».
        Амира радостно кивает.
        «Видишь, ты радуешься. Знаешь, моя бабушка мне просто не верит, что ты способна испытывать РАДОСТЬ!»
        Что могло происходить в доме Амиры, прежде чем она пришла сюда? Возможно, все было так, как описано ниже. Представим себе накрытый к ужину стол. Все домочадцы в сборе.
        Знаешь, моя бабушка мне просто не верит, что ты способна испытывать РАДОСТЬ!
        «Мама, правда плохо, что у Барбары погибла вся семья?»
        «Да, Амира, это очень плохо».
        «Будет Барбара плакать?»
        «Да, конечно. Она наверняка очень, очень расстроена».
        «Но я не хочу, чтобы она только плакала и плакала. Она же - клоун!»
        «Я думаю, Барбара когда-нибудь снова будет веселой. Я думаю, ей известно, что ее дети стали теперь ангелами и сопровождают ее везде. Она написала об этом в своем письме».
        «Наверняка ее радует то, что ее сопровождают ангелы. А Хели? Он тоже ангел?»
        «Да. Наверняка».
        «И я буду ангелом, когда умру?»
        «Да, Амира. Ты ведь уже и сейчас мой любимый ангел».
        На следующий день, вероятно, приходит в гости бабушка. И ей немедленно сообщают новость, которая продолжает оставаться для Амиры сенсацией.
        «Бабушка, представляешь, у Барбары умерла вся семья! Но ты не волнуйся за нее. Она радуется. Потому что ее дети стали ангелами».
        Бабушка ужасается. И качает головой.
        «Амира, ты говоришь невозможные вещи! Не смей говорить, что она радуется! Нет. Я думаю, если с кем-то случается нечто подобное, радости ему больше никогда не видать».
        Непонимание запрограммировано. Для тех, кто отказывается представлять себе смерть иначе, чем в черных одеждах и с отчаянием на лице.
        Я сознательно пошла по более светлому, «легкому» пути. И тем самым, очевидно, нарушила определенные табу, касающиеся представлений о том, каким образом следует выражать свое горе в связи со смертью.
        «Разве так страдают? Это ни в какие рамки не укладывается!» - судят некоторые.
        «Подожди, самая глубокая пропасть еще впереди», - «обнадеживают» другие.
        «Ты скоро сможешь прийти ко мне, чтобы со мной играть», - так видит развитие ситуации Амира. Помахав рукой, она исчезает в толпе в поисках сестры.
        Я смотрю вслед этой крохе, благодарная ей за ее непосредственность и детский прагматизм. Не зная, куда себя деть, я выхожу за дверь и проскальзываю в клоунскую раздевалку. Исчезнуть бы! Мне хочется лишь одного: спрятаться, никого больше не видеть. Каждый хочет со мной поговорить, сотни рук желают меня обнять, каждый ищет общения со мной.
        Не могу больше!
        Кончилась моя энергия. Как бы мне хотелось заплакать. Но это желание скорее всего результат усталости, следствие бесчисленных объятий и выражений соболезнования. Что делать? Потупив взгляд, пытаюсь сделаться невидимой. Безуспешно.
        Я снова выхожу за дверь. Ищу взглядом свою мать. Мама, помоги мне!
        Ко мне подступает человек с камерой.
        «Дорогая госпожа Пахль-Эберхарт! Я журналист. Интервью с вами меня очень тронуло. И большое спасибо за этот незабываемый праздник».
        Тронутая, смотрю ему вслед. Репортер, который выкраивает время, чтобы проститься с тремя неизвестными ему людьми. Вместо того, чтобы нестись на следующую встречу.
        Как мило.
        Наконец в кишении людей обнаруживаю свою мать. Подбегаю к ней и шепчу на ухо:
        «Я больше не могу».
        Она пожимает мне руку. Она меня поняла. Мне снова позволено побыть ребенком своей матери. Мама все берет на себя. Принимает соболезнования, пожимает руки, за меня отвечает. Она напоминает гостям о том, что будет продолжение праздника - у меня дома. И ей действительно удается в короткое время всех с кладбища выпроводить.
        Я благодарна ей. Я снова возвращаюсь в зал прощания. Там снова никого. Только три гроба. От них исходит умиротворение. И на меня снисходит умиротворение. Словно следуя предварительной договоренности, рядом со мной вдруг обнаруживается сотрудник похоронного бюро. Он спрашивает меня, желаю ли я снова взглянуть на умерших?
        Он что, может читать мои мысли?
        Господин предусмотрительно запирает дверь. Последнее прощание. Только для самых близких. Моя мать не хочет присутствовать:
        «Не держи на меня зла. Я хочу запомнить детей такими, какими они были - радостными и полными жизни».
        Отца я не вижу. Может, мне отправиться на его поиски, чтобы он был со мной при прощании? Нет. На самом деле мне хочется этот последний шаг совершить в одиночестве. Надеюсь, отец поймет меня.
        Мое решение увидеть моих любимых еще раз не было эмоциональным порывом. Я хотела открыть гробы и взглянуть на них вовсе не для того, чтобы наконец заплакать. Или чтобы передать мое последнее напутствие. Я больше следовала голосу, разумному и трезвому голосу, звучащему в моей голове.
        Ты должна взглянуть на умерших еще раз. Это важно для того, чтобы скорбеть. Ты должна это сделать для того, чтобы принять разлуку.
        Этот голос желал мне хорошего.
        Гробовщик открыл гробы.
        Осторожно, чтобы не потревожить, я глажу детские щечки. Удивляюсь их нежной мягкости. Я целую Хели в лоб. Я задерживаю в своих руках его руку. Волна любви накрывает меня.
        Мгновение. И я поворачиваюсь к гробам спиной. Быстро. Решительно. Только бы удержать в себе это чувство любви. Не выплакать его. Последний для памяти снимок тела Хели сделан. Окончательный снимок. Я поняла. Приняла. Мне нужно идти дальше. Любовь. Ее я беру с собой. Пусть сопровождает меня. В качестве последнего подарка. Для подкрепления сил на моем новом пути.
        Кто-то из друзей отвозит меня домой. С полсотни машин запарковано на подъезде к дому. Мой сад полон людьми. Пылает костер. Пахнет едой.
        Только бы удержать в себе это чувство любви. Не выплакать его. Теперь мне нужно идти дальше.
        Потерянно открываю калитку. Вступаю в сад. И попадаю в объятия. Моя соседка. Она благодарит за замечательный праздник и преподносит мне подарок на память. За ней стоит уже кто-то другой. И он тоже желает меня обнять и что-то мне сказать.
        Столбом стою я перед собственным домашним порогом. Мерзну. Но внутрь войти не решаюсь. Чтобы не натолкнуться на выражения соболезнования моих друзей.
        «Барбара! Какой ужас! Мы скорбим вместе с тобой».
        «Какая же ты сильная женщина. Я тобой восхищаюсь!»
        Оба предложения повторяются, сменяя друг друга до бесконечности.
        Оба ставят меня в тупик. Я не знаю, что же мне ответить.
        Мой затуманенный мыслями взгляд блуждает поверх голов людей, снующих туда и сюда вокруг моего домика. Именно этого я желала. Вернуться домой и не быть одной. Чувствовать дружеское тепло. Защищенность. Но то, что все эти расположенные ко мне люди будут кружить вокруг меня почти в таком же недоумении, смущении, что и я, и будут нуждаться в утешении, - этого я не предвидела.
        Часы и часы спустя, и этому наступает конец. Еще раз всех обнять. На прощание.
        «Завтра ты приедешь в Вену?»
        Родителям не хочется оставлять меня. Но я решила побыть одна.
        «Да. Завтра. А сегодня я хочу ночевать дома. Доброго пути».
        «Спокойной ночи».
        Дом пуст. Стемнело. У костра в саду сидят последние гости. Кто-то играет на гитаре. Подсаживаюсь к ним.
        «Есть ли что-нибудь поесть? У меня сегодня во рту не было ни крошки».
        Одна из приятельниц проворно вскакивает и бежит вниз, в погреб, где стоит огромная кастрюля с гуляшом. Возвращается в смущении. С горбушкой черного хлеба.
        «Вот все, что осталось».
        Слезы наворачиваются у меня на глаза. Я готова заплакать. От отчаяния. И клясть судьбу.
        Все разыгрывается как по нотам. И, можно сказать, в соответствии с клише. Десять дней не проронить ни слезинки и наконец «сломаться», пережить катарсис. Вызванный абсолютно банальной причиной: тем, что в кастрюле не осталось гуляша.
        Но я не плачу. Я тупо смотрю в огонь. Принуждаю себя улыбнуться. И думаю, что корка хлеба - именно то, что надо для завершения этого абсурдного дня. Завтра в любом случае все будет совсем по-другому.
        Дань уважения
        Августовский день, 2005
        На сцене - клоун. Это тщедушный мужчина с клоунским красным носом. Он не обут - в серых носках. Это Вальдемар. Он только что сидел в зрительном зале. Но усидеть на месте у него не получилось.
        Встав, он подошел к сцене. Бормоча извинения, снял свои туфли и аккуратно поставил их. Потом долго и замысловато пытался вскарабкаться на сцену. Вскарабкался.
        Красный воздушный шар, лежащий на сцене, - вот то, что его притягивает.
        Клоун крадется к шару. Но, как только он желает шар схватить, тот от него отскакивает.
        Вальдемар чешет в раздумье голову. Пробует еще раз схватить шарик. Разумеется, у него снова не получается. Проклятый упорно не дается в руки.
        Не может быть, чтобы с шариком было невозможно справиться. Вальдемар тихонечко подкрадывается, кружит вокруг вожделенного предмета, пытается его к себе подманить, шлепается плашмя на сцену - все напрасно. Неосторожное движение ноги в заключение, и пожалуйста - шарик высоко взлетает.
        Вальдемар обращается к публике срывающимся в фальцет голосом:
        «Гммм! Даааа! Ничего не поделаешь… это же, гммммм!»
        Он жестикулирует, разводит руки. И… раз! Шар падает. Прямо ему в руки. Аплодисменты!
        Но Вальдемар не ликует. Наоборот, он буквально сражен тем фактом, что предмет, которого он так долго добивался, свалился ему с неба. Трепеща от восторга, изучает он воздушный шар. И объясняет публике на своем языке:
        «Вооо! Оооо! Дааа! Хо-хо!!!»
        Мы не понимаем ни слова. И понимаем абсолютно все. Все, что он чувствует. Его недоумение. Его любопытство. Его восторг перед красной штукой, свалившейся с неба.
        Шар можно поднимать высоко над головой, вертеть в руках. Тянуть за веревочку. Подманивать к себе.
        «З-з-з-здорово!»
        Но на самом деле все это вовсе не так уж интересно. И вообще, что Вальдемару делать на сцене? Он пожимает плечами. Роняет шар, абсолютно им больше не интересуясь.
        Публика хохочет, узнавая себя. Мы воюем, не щадя своих сил, стремясь к определенному результату. И вот он валится к нам прямо в руки, что называется, с неба. И мы тут же ищем себе другую цель.
        Хели. Клоун. Я впервые увидела Хели в образе клоуна. Он был на подмостках. И он почти всегда с клоунским носом в моих воспоминаниях.
        Я постоянно встречаю людей, которые заявляют: «Ненавижу клоунов!»
        Для них клоуны - это создания с нелепо разрисованным лицом и в рыжих искусственных париках. Они отпускают плоские шуточки. Спотыкаются о собственные непомерно большие ботинки. И это никого не смешит.
        Этим людям не повезло. Они не видели Хели.
        Мне бы хотелось попытаться познакомить вас с величественным, трогательным и наивным миром Красноносых. В память о Хели, замечательном клоуне с большим сердцем.
        «Мы - клоунская семья», - часто заявлял Тимо. И не без гордости.
        И он тоже был мне замечательным учителем во всем, что касается непредвзятости в восприятии мира. В способности противостоять проблеме, не удовлетворяясь первым попавшимся решением, которое обманчиво выглядит удачным. В умении смеяться над пустяками. И не принимать все слишком всерьез.
        Я тоже клоун. Я никогда не носила рыжий парик. И мои туфли мне всегда по ноге. А вот красный нос я цепляю с удовольствием. В ситуации, когда мне не помогает моя, такая умная, голова. Когда мир представляется слишком мрачным. Когда я подвергаюсь опасности забыть, что жизнь - это такая игра.
        Май, 1996 год
        Мой первый клоунский семинар. Для разогрева мы уже поиграли в пятнашки и потанцевали. Теперь пора по-настоящему начинать. Настало время «рождения клоуна».
        Я ложусь с закрытыми глазами на пол. Тихая музыка наполняет пространство. Мы следуем указаниям руководителя клоунского семинара. Мы представляем себе некую живописную, мирную местность. Каждый держит в руках красный нос на резинке. Через некоторое время мы напялим этот красный нос поверх нашего собственного. И поможем себе тем самым увидеть мир по-другому. В качестве клоунов.
        Учитель подчеркивает: все, что мы после этого увидим, - будет для нас абсолютной новостью. Полное отсутствие названий. Полное отсутствие значений. Я открываю глаза. Оглядываюсь. Мой взгляд задерживается на моих… руках. Нет! Прошу внимания! Никаких названий.
        Не руку я вижу. Я вижу диковинную штуку. Которая хитроумно присоединена к чему-то большему. И невероятно любопытно устроена.
        Я хочу разглядеть ее со всех сторон. Она же умеет двигаться. Поворачивается то туда, то сюда сама по себе. И только потому, что на то есть мое желание.
        Невероятно!
        Пять сосискообразных отростков могут совершать действия вместе и независимо друг от друга. Могут закрываться и открываться. Тянуться. Сгибаться.
        Я в восторге. Мой исследовательский дух возбужден. Подстрекаемая любопытством, я конфигурирую свои пальцы немыслимым образом. Создаю рельефы и фигуры. Пять сосискообразных отростков становятся инструментом моей фантазии.
        Упражнения длятся долго. Их следует выполнять медленно. Ведь для познания мира нужно время. Но время вдруг перестает играть какую-либо роль. И о своем существовании я тоже забываю.
        Снова и снова мое внимание привлекают различные части моего тела, я изучаю его возможности. Я провожу испытания. Я делаю вещи, которые мне прежде в голову не приходили, а теперь - вдруг - кажутся вполне естественными. Я экспериментирую. Играю.
        Я получаю удовольствие!
        Клоун во мне обнаруживает других клоунов. Игра продолжается. Мы сначала наблюдаем друг за другом, затем - все вместе - изучаем окрестности. Исследуем столы, которые можно использовать вместо плотов, используем пластиковые стаканчики как шляпки, прячем руки в разнообразных пакетах.
        У стороннего наблюдателя наверняка возникнет уверенность, что мы просто не в себе.
        Ну и пусть. Мы не наблюдаем мир. Мы чувствуем себя его частью.
        Держать нос по ветру. Следовать интуиции. Ребенок, заключенный в нас, всегда заявит о том, что его привлекает. К чему размышлять. Тысячу вещей ждут своего часа, ждут, когда их откроют.
        Я счастлива.
        «Продолжайте в том же духе! - подбадривает руководитель семинара клоунов-новичков. - Следуйте за своим удовольствием».
        Как здорово наблюдать за кем-то, открывающим для себя этот мир с любовью и приязнью. При том, что мы все уверены, что нам давно уже все об этом мире известно.
        Остальные наблюдают. То, что мы видим, - прекрасно. Мы видим пять красноносых созданий, занятых исследованием каких-то пустяков с невероятной концентрацией. У каждого свой темп, свой ритм. Их радость, их восторг захватывают и нас, зрителей. Мы не удерживаемся, мы прыскаем от смеха, мы смеемся в голос. Но не это самое важное.
        А то, что мы все вместе испытываем. А испытываем мы следующее:
        Мир - хорош. Мир - прекрасен.
        Просто здорово наблюдать за кем-то, открывающим для себя этот мир с любовью и приязнью. При том, что мы все уверены, что нам давно уже все об этом мире известно.
        Хели. Ты всегда был моим любимым клоуном. Ты был мне примером во всем, что касается клоунского искусства. То, что я делаю на сцене и в детской больнице, вызвал к жизни ты. Так скажи мне теперь: что делает клоун, когда он теряет семью?
        Слышу ли я голос своего мужа? Он ли нашептывает мне ответ? Или это собственный внутренний голос, усвоивший все, чему я научилась, живя рядом с Хели:
        Он плачет, разумеется. Безудержно. И отправляется на поиски того, что утратил. Полный любопытства, с широко открытыми глазами, готовый к неожиданностям, поджидающим за каждым углом. Он рад всему, что обнаруживает. Даже если это совсем не то, что он, собственно, искал.
        Друзья. Цветы. Душевное тепло.
        Разумеется, клоун сражается. За все, что представляется ему важным. Используя при этом и зубы, и когти. Ведь бороться доставляет удовольствие. При этом бессмысленная борьба клоуна совсем не интересует. Бороться имеет смысл - но до тех пор, пока не подворачивается возможность обнаружить что-нибудь новое. А что-нибудь новое можно, на самом деле, обнаружить всегда.
        И вот опять клоун смеется. Он находит повод посмеяться. Потому что изменил угол зрения. И обнаружил чудесное.
        Три ангела чувствуют себя замечательно, ведь они на небе. Голубое небо. Теплый луг. Резвящиеся ангелы.
        Хотите жить? Пожалуйста, подождите!
        30мая 2008 года
        Вчера, в день Праздника душ, я рано легла спать.
        Как только начало смеркаться, я извинилась перед гостями у костра и попросила их оставаться до тех пор, пока огонь не прогорит. Эльфи, моя подруга, осталась у меня ночевать. Проснувшись, слышу, как она мурлычет что-то на кухне. Обоняние дразнит аромат кофе.
        Эльфи уже побывала в магазине и накрыла стол. Солнце бросает свои ласковые лучи на баночки с мармеладом и булки. Холодные и ветреные дни позади. Весна начинает гастроли.
        Я сажусь к столу, откусываю без аппетита от булки. Нет, спасибо, мармелада не надо. Мне не хочется ни есть, ни пить. Я вообще ничего не чувствую. Эльфи обращает мое внимание на цветы в саду. Они скоро распустятся.
        «Весна идет».
        Полагается порадоваться. Но не получается.
        Вскользь я сообщаю, что завтра у меня день рождения. Я упоминаю об этом, потому что не знаю, что же еще сказать. Пытаюсь улыбнуться. Улыбкой прежней веселой Барбары. Мне не удается.
        Думать позитивно. Во всем есть что-то хорошее.
        Таким всегда был мой девиз.
        Эльфи привыкла именно к той, прежней, женщине, которая выглядела так, как я выгляжу сейчас. И высказывает свою мысль. Громко и жизнерадостно.
        «Первый день рождения в твоей новой жизни. И в придачу - солнце!»
        Чуть оптимистичнее, чем следовало. На то, что вслед за этим произошло, мы обе не рассчитывали. У меня началась истерика. В доли секунды мое сознание наполнилось тысячей образов из моей старой жизни:
        Фини в купальных трусиках плещется, смеясь, в лягушатнике. Тимо с рвением сажает цветы. Хели и я в саду на закате, каждый с бокалом вина…
        Какая новая жизнь, если всего этого больше не существует?!
        Очевидность вонзает мне сотни ножей прямо в сердце. Чем безудержнее я рыдаю, тем сильнее становится боль. Но слезы удержать невозможно.
        «Не хочу новой жизни!»
        Эльфи вскакивает с места. Обнимает меня. Успокаивает. Гладит. У нее теплые руки.
        «Ты права. Никакая это не новая жизнь. Это твоя жизнь. И она такая, какая есть. Чтобы жизнь стала новой, нужно время. Оно у тебя есть».
        Я беру носовой платок, который приносит мне Эльфи. Потом еще один. Третий носовой платок мне не нужен. Улыбка, которая вдруг мне удается, настоящая.
        «А мой день рождения давай пропустим».
        «Так точно!» - по-военному реагирует Эльфи на мои слова, как на приказ.
        И тут мне действительно удается рассмеяться. Смех нравится мне больше слез. От смеха не так больно. У Эльфи есть чувство юмора, что она немедленно демонстрирует. Я, благодарная, посмеиваюсь над ее шутками. Боль, с ее остротой, пусть убирается за дверь. Нечего беспокоить нас за завтраком.
        Несколько часов спустя.
        «Я хочу купить льготный проездной. Как это делается?»
        Я на вокзале Граца. Через полчаса отходит мой поезд на Вену. В первый раз за много лет я не поеду на машине. Пользуясь случаем, я хочу купить себе льготный проездной билет сразу на целый год. Я буду теперь часто ездить поездом. У меня же теперь достаточно времени.
        У фотоавтомата я изучаю новые требования к фотографиям на документы.
        В фас. Нейтральное выражение лица. Не улыбаться.
        Не улыбаться - это просто. Рассматривая фотографию, я удивляюсь тому, как мало нейтральности в моем нейтральном выражении лица.
        Мумия-путешественница.
        В поезде. Целое купе для меня одной! Слава Богу! Некоторое время я читаю «Тибетскую книгу мертвых». Теперь рассеянно наблюдаю смену ландшафта за окном.
        Я еще не совсем успокоилась после утренней сцены. Слова Эльфи. Моя бурная реакция. Боль снова начинает медленно прибывать.
        Нет! Пожалуйста, не надо! Только не сейчас. Никаких слез. Ничего не меняется от того, что я плачу. Мою семью слезами не вернешь.
        Мои мысли начинают свой бег с самого сначала.
        Я должна организовать себе помощь. Обращусь к психотерапевту. Найду специалистов, которые мне помогут уничтожить боль прежде, чем она уничтожит меня.
        Кто может мне помочь? Ханна! Она много лет возглавляет Службу Клоунской Поддержки (SUPERVISION DER ROTEN NASEN) и практикует как психотерапевт. Я достаю из сумки мобильный телефон.
        «Семейная расстановка - вот что было бы неплохо. При этом я могу пасть в объятия заместителя[9 - Заместители - участники расстановки, исполняющие роли людей из жизненной истории клиента. (Прим. ред.)] Хели. А заместителям моих детей рассказать о том, как я их люблю. Там-то я и буду плакать. Там, где заместитель Хели будет меня утешать. Там, в присутствии заместителей моих детей, психотерапевта и всех прочих, - там все будет к месту».
        Ханна не отвечает. Что рассказать автоответчику, в голову не приходит. Кроме того, в горле у меня - ком. В пейзаже за окном нет ничего для меня утешительного. А посему я закрываю глаза.
        Воображение рождает картину. Это своеобразная расстановка. Я у Ханны, в той комнате, где она обычно проводит семинары. Со мной три человеческих существа без лица. Это заместители Тимо, Хели и Фини. В исполнении неизвестных. Моя фантазия группирует трех умерших вместе. Вдруг я слышу осаживающий меня голос:
        «Ты больше не с ними. Ты не отсюда. Твое место с другой стороны. И там ты одна. Без них».
        Я хочу сказать Хели, что я его очень люблю. Но беззвучный женский голос в моей голове противится этому. Более того, эта женщина напускается на заместителя Хели:
        «Зачем ты это сделал?! Зачем?! Как же я тебя ненавижу!»
        В ужасе я распахиваю глаза.
        Что это? Разве я ненавижу Хели? Что с моей головой? Что она себе позволяет?
        Ком, стоявший в моем горле, наконец разрешается слезами. Слезы текут по моим щекам, принося облегчение. Слезы лучше слепой ярости.
        Нет, я, пожалуй, откажусь от расстановки.
        Куда же запропастились мои носовые платки?
        31марта 2008 года. Вена
        «День рождения не состоится».
        Так мы решили - я и мои родители.
        Их подарок будет заключаться в том, что они позволят мне не вставать и будут перехватывать телефонные звонки желающих меня поздравить. Я со своей стороны постараюсь прожить этот день как можно быстрее. Спать. Читать. Снова спать. Что же может быть лучше.
        Во второй половине дня мой отец тихонько стучит в дверь.
        «Там на проводе журналистка. Он непременно хочет с тобой говорить. Пожалуйста, ответь ей. Она названивает вот уже три дня подряд».
        «А надо ли это?»
        «Пожалуйста!»
        Ну, ладно.
        «Алло?»
        «Госпожа Пахль! Как я рада вас слышать. У меня нет слов выразить вам мое восхищение вами. Я прочитала о вас статью с выдержками из вашего обращения по электронной почте. Может быть, вы согласились бы опубликовать его целиком в нашем журнале? То, что вы написали, - невероятно утешительно. Это, без сомнения, помощь и остальным скорбящим людям».
        Помощь? Как это может быть? Написанное мною помогает людям. В то время как я сама недоумеваю, к кому же мне обратиться за помощью. Что касается помощи. У меня есть кое-какие мысли на этот счет…
        Мне известен журнальчик, о котором идет речь. Они часто пишут об инициативах, помогающих выйти из кризиса. Таких, как «Женщины помогают друг другу». Это хорошо себя зарекомендовавшая контактная сеть.
        «Я не возражаю. Вы можете опубликовать мой текст. Как вы считаете, могу ли и я рассчитывать в результате этой публикации на помощь?»
        Помощь. Может, эта сеть поможет мне найти подходящего психотерапевта? Хотя - у меня уже есть терапевт. Тогда, может быть, мне удастся найти какое-нибудь занятие? Я могу, например, пополнять товаром полки в супермаркете. Если больше не смогу справляться с клоунскими обязанностями. Или… да мало ли что. Неважно. Женщинам в контактной сети наверняка придет что-нибудь в голову. Они смогут мне помочь, если мне самой ничего не придет в голову.
        «Разумеется, вы можете рассчитывать на нашу помощь. Может быть, у вас завтра найдется время зайти в редакцию? Мы бы хотели хотели вас сфотографировать».
        «О’кей»
        «Замечательно. С нетерпением жду вас завтра. И, пожалуйста, не отдавайте ваш текст в другие газеты. Мы желаем, чтобы наше издание имело на публикацию эксклюзивное право».
        Эксклюзив. Звучит внушительно.
        «Я согласна».
        Однако. Я стала людям интересной. Тем, что у меня погибла семья. И я им настолько интересна, что у кого-то возникает желание иметь на меня эксклюзивные права. Вот тебе на!
        Укладываясь после разговора в постель, я чувствую себя существенно значительнее, чем прежде. Меня замечают. Я кому-то интересна. Не так уж и мало для человека, у которого нет никого и ничего, кроме себя.
        Я стала людям интересной. Тем, что у меня погибла семья. Однако.
        Ночами я не смыкаю глаз. Возможно, оттого, что я много сплю днем. Мои глаза не желают закрываться. Они всматриваются и всматриваются в темноту, в которой все равно ничего не увидеть. Нет, кое-что увидеть все-таки можно. С наступлением темноты в моем сознании возникают картины.
        Праздник душ. Море людей. И фотокорреспондент среди них. Что он забыл на моем празднике? Возможно, он собирал информацию для статьи? Кто знает, не опубликован ли мой мейл в газетах?
        И моему отцу тоже не спится. Я слышу его шаги в гостиной. И направляюсь туда.
        «Папа, разговаривал ли ты с фотокорреспондентом на похоронах?»
        «Разговаривал. Он хотел о тебе написать».
        Так и есть. Теперь я уже не так интересна журналу. Ведь ему не видать эксклюзива.
        «И ты ему разрешил?»
        «Да… Почему бы и нет?»
        «И ты послал ему мой мейл?»
        Папа кивает.
        «Папа! А я заверила журналистку, которая мне звонила, в том, что моя история станет достоянием ее издания. Как ты мог что-то в отношении меня разрешить, меня не спросив?»
        Есть ночи, способные превратить пустяковую проблему в катастрофу. Или есть другие причины моей нервозности?
        «Я дала слово! Теперь журнал мне наверняка не поможет. И контактная сеть тоже. Никто мне не поможет».
        Я в отчаянии. Для чего конкретно мне нужна помощь журнала, я не знаю. Но знаю при этом, что я никогда настолько не нуждалась в помощи, как сейчас. Я дрожу, плачу, выкрикиваю упреки отцу, одновременно за него цепляясь.
        «Я так гордился тобой, тем, что ты написала. Я понятия не имел о том, что…»
        Мой отец побледнел и поник. Я вижу слезы в его глазах. Чего прежде никогда не бывало.
        Папа. Мы всегда были с ним не разлей вода. Так почему я кричу на него именно теперь, в эти беспощадные для нас времена?
        «Мне очень жаль», - рыдаю я.
        «И мне очень жаль».
        Я снова ложусь в постель. Папа садится на край кровати. Мы не знаем, что нам сказать друг другу. Мы не можем прийти в себя. Забыть ссору. Вести себя как ни в чем не бывало. Ужасно. Я сделала больно человеку, которым восторгалась.
        «Давай поговорим обо всем завтра. Я пойду с тобой на интервью и признаюсь во всем», - успокаивает меня отец, пытаясь улыбнуться.
        «Папа, прости меня. Я больше никогда не буду с тобой ссориться», - молю я.
        «И я не буду. Спокойной ночи, сокровище».
        Поцелуй. Улыбка.
        Все образуется.
        Из-за закрытой двери
        Апрель выдался серым и холодным. Даже в моем родном нарядном Штайермарке. И в доме тоже было неуютно и холодно. Пахло пылью. В кладовке хозяйничали мыши. И все же мой дом был тем единственным местом на свете, где мне хотелось находиться. Мои родители отвезли меня в мой дом. Туда, где я острее всего ощущала близость детей и Хели. Мне хотелось одиночества.
        Плохая погода меня не беспокоила. Она была к месту. Я могла с чистой совестью не вылезать из постели и вообще не выходить из дома. Я была как в забытьи. Спала, не различая день от ночи. Пижама Хели, любимые «крышечки» Фини, плюшевые звери Тимо - вот и все, в чем я нуждалась.
        Я явственно ощущала присутствие своей семьи. Они посещали меня. Во сне. Живые и веселые. Как если бы ничего не случилось.
        Раньше моя семья была у меня днем, а ночью я путешествовала на свой страх и риск во сне. А теперь - наоборот: днем я одна, а ночью вместе с ней.
        Я так и записала в дневнике.
        У меня по-прежнему есть семья. Просто она сделалась невидимой.
        В часы бдения я читала, записывала, грезила наяву. Созидаемый мною параллельный мир меня защищал и не подводил.
        Вдохнуть. Выдохнуть.
        Единственное задание, которое было мне по силам. Иногда я хвалила себя за то, что так хорошо с ним справляюсь. Ведь в этом на самом деле нет ничего само собой разумеющегося. Каждый вдох-выдох - достижение.
        Время от времени кто-нибудь стучал в мою дверь. Соседи. Друзья. Те, кто хотел вручить мне что-нибудь или просто меня видеть. Это были позывные другого мира, который пытался до меня достучаться:
        «Возвращайся! Твое место здесь, рядом с нами!»
        Но дверь я не открывала. Я все еще была не готова для мира, меня дожидавшегося. Потому что знала, что мне сделают больно - хотя бы той неумолимостью, с которой все продолжается дальше. Время за моими стенами не остановилось. Каждая истекшая минута грозила увести меня еще на шажок прочь от моей прежней жизни, еще больше отдалить меня от моей семьи.
        Открыть все равно кому, стучавшему в мою дверь - не говоря о том, чтобы с ним заговорить, - означало бы открыться жизни. Именно это было для меня неприемлемым. Абсолютно.
        Кроме того, я испытывала страх. Я боялась большой черной дыры.
        «Все это пока цветочки, самое страшное - впереди», - утверждали многие. Тем самым они, разумеется, не желали мне напророчить, а хотели успокоить:
        «Не бойся шагнуть. Даже если ты провалишься в черную дыру, мы и тогда от тебя не отступимся».
        Открыть все равно кому, стучавшему в мою дверь - не говоря о том, чтобы с ним заговорить, - означало бы открыться жизни. Именно это было для меня неприемлемым. Абсолютно.
        Как выглядит эта черная дыра? Буду я ли кричать и бесноваться, туда падая? Лить слезы дни напролет? Поранюсь ли я в процессе? Я не имела об этом ни малейшего представления. Я знала только одно: ничего подобного не хочу. И того, что я уже испытала, мне более чем достаточно. Потому и предпочитала не рисковать. Лежа в постели, ты уверен, что никуда не провалишься.
        5апреля 2008 года. Вторая половина дня
        Распогодилось. На улице сияет солнце. Шторы моей спальни плотно задернуты. Только что я записала в дневнике:
        Сейчас.
        Вот сейчас я ощущаю вас. Вы - покров света.
        Вы отогнали тьму. Она теперь далеко.
        Ей, далекой, больше меня не достать.
        Вы снова со мной. И я в безопасности.
        Да растянется сейчас навсегда.
        Да будет черная дыра неглубока.
        Да затянется она страховочной сетью
        вашей любви
        ко мне
        и вашей заботы
        обо мне.
        Бережно, словно и на него распространяется вся моя любовь, кладу я карандаш на ночной столик, поворачиваюсь на бок с намерением забыться сном. И слышу шаги в саду. Голоса. В дверь стучат.
        «Есть кто-нибудь дома?» - выкрикивает кто-то из пожаловавших.
        Тихо! Не двигаться! Только бы никого не видеть. Пожалуйста, никаких гостей!
        В дверь стучат громче.
        «Она должна быть дома. Вот ее машина, на месте».
        Две женщины. С громкими голосами. Я слышу каждое слово. Повторный стук в дверь. Потом кто-то нажимает на дверную ручку.
        Господи, нет! Я забыла запереть дверь!
        «Алло! Здравствуйте! Есть кто-нибудь дома?»
        Голоса звучат на лестнице.
        «Она дома».
        «Может быть, спит?»
        Да, именно так! Я сплю. Глубоким сном. Не сметь со мной заговаривать.
        Я натягиваю одеяло на голову. Шаги на лестнице. Дверь моей комнаты медленно и тихо открывается. Я прикидываюсь мертвой.
        Только не открывать глаз!
        «Она спит», - шепчет одна из посетительниц.
        «Тогда положим ключ перед дверью», - отвечает ей другая.
        Я задерживаю дыхание, дожидаясь, когда входная дверь откроется и снова закроется. Обе дамы идут через сад, я прислушиваюсь к их шагам. Как только захлопывается садовая калитка, я сбрасываю с головы одеяло.
        Слава Богу, на этот раз обошлось.
        На цыпочках, с дрожью в коленях, я подбираюсь к двери. Осторожно ее открываю.
        Надеюсь, за дверью уже никого.
        На пороге лежит ключ и печенье домашней выпечки. От кого, не знаю.
        Когда-нибудь я выясню, кто эти две женщины. Я поблагодарю за печенье. Когда-нибудь.
        Я заталкиваю печенье в рот. Потом еще одно. Они очень вкусные.
        Должно быть, я произвожу впечатление дикарки. Которая, спрятавшись в своем убежище, старается не попадаться на глаза. Но при этом она благодарна за каждую принесенную корзинку с яблоками. В старинных сказках описываются такие создания. Чаще всего они очень старые. И очень, очень голодные.
        Как я. Мое тело ослабло. Когда я думаю о том, чем же угостить свой желудок, в голову приходит одно.
        Рис.
        Но в тот же момент меня приводит в отчаяние мысль о готовке.
        Поставить на огонь кастрюлю с водой. Разогреть на сковородке масло. Ждать. Смешать все компоненты для заправки риса. Снова ждать…
        Нет, все это слишком хлопотно.
        Лучше оставаться лежать в теплом гнезде. И ждать… Чего?
        Чего же ждать? Наверное, лучших дней. Или зажигательной идеи. Или очередной тарелки с печеньем.
        Может быть, я подсознательно вынашиваю мысль извести себя голодом? Желаю раствориться в воздухе и присоединиться к своей семье? Я время от времени задаю себе этот вопрос. И не могу дать на него конкретного ответа.
        Скорее все это можно объяснить так. Разумеется, меня привлекала мысль о смерти. Ведь я была железно уверена в том, что стоит шагнуть за черту - и соединишься со своей семьей. Семь книг, посвященных жизни после смерти, несли вахту на тумбочке у кровати. О впечатлениях переживших смерть и возвращенных к жизни. О ярком свете. О прежде умерших родственниках, которые принимают тебя в объятия. О чувстве неописуемого счастья.
        Но в книжках были и главы, посвященные самоубийству. С информацией, полученной находящимися в трансе медиумами от самоубийц. И авторский вывод о том, что самоубийцы не попадают прямиком на «небо».
        И мне эта логика показалась убедительной.
        Нет, я не верю в ад. И тем более в наказание. Но о том, что можно мучиться чувством вины и пребывать в отчаянии, мне хорошо известно. И эти чувства, как рюкзак за спиной, могут помешать твоему стремлению достигнуть света.
        Но в книжках были и главы, посвященные самоубийству. С информацией, полученной находящимися в трансе медиумами от самоубийц. И авторский вывод о том, что самоубийцы не попадают прямиком на «небо».
        Что, если после своей смерти я окажусь в другой стране, на другой улице, попаду не туда, где находятся Хели и дети? Ни при каких условиях я не желаю пойти на такой риск.
        Если уж умирать, то так, чтобы наверняка не ошибиться дверью. Открыть именно ту, за которой меня ждет моя семья.
        Время от времени я беру в руки мобильный телефон. С намерением написать кому-нибудь эсэмэску.
        Пожалуйста, принеси мне поесть. И тут же исчезни. И ради всего святого, не задавай мне никаких вопросов.
        И, не притронувшись к кнопкам, откладываю мобильник.
        Нет, все это очень напрягает. С едой я могу подождать.
        Я раздумываю о том, будет или нет моя смерть считаться самоубийством, если я так и не сдвинусь с места, пока не умру. Стремление «за черту» охватывало меня иногда с такой силой, что мне самой становилось страшно. Но меня успокаивал мой внутренний голос, голос умной, преданной наблюдательницы, лишь прикидывающейся посторонней:
        До тех пор, пока ты способна проявлять беспокойство о себе, твоя воля к жизни не сломлена. Не мешай себе расслабляться. Ты не убьешь себя по неосторожности. Все будет хорошо.
        Я старалась этой наблюдательнице верить. Когда чернота моих мыслей сгущалась в очередной раз, голос в моей голове напоминал о том, что мне открылось во время прогулки вокруг больницы. За день до смерти Фини.
        23марта 2008 года. Пасхальное воскресенье
        Все. Я кончилась. Сил больше нет. Уже много часов подряд стою я у кровати Фини и пытаюсь индуцировать в ней искру живительного зажигания. Все мое существо сфокусировано на одном-единственном - на ее выживании. Ни на мгновение не позволяла я себе отклониться от этой мысли, расслабиться.
        Если я позволю себе послабление, она уйдет…
        Врач, который тоже три дня не отходит от Фини, делая все, что в его силах, чтобы спасти ей жизнь, проявляет обо мне беспокойство:
        «Вы должны пополнять свои силы. Иначе вам будет нечего предложить своей дочке».
        Отчаяние промелькнуло в моем взгляде. И он его заметил.
        «Пойдите прогуляйтесь. Вам вовсе не обязательно стоять у изголовья девочки, чтобы быть к ней ближе. Душа Фини всегда с вами, независимо от того, где вы находитесь».
        Эти слова - бальзам для моей души.
        Он прав. Он не может быть не прав. Пойдем, Фини. Мы отправляемся на прогулку.
        И вот я несусь через лесок, окружающий больницу. И громко говорю со своим ребенком:
        «Когда ты выздоровеешь, мы отправимся в лес вместе. Будем собирать землянику. И наблюдать за дождевыми червями. Смотри, вот скамейка. На ней мы будем сидеть и болтать ногами. И потом мы купим себе по мороженому».
        Я сажусь на скамейку. Подставляю лицо солнцу. Приказываю ногам болтаться туда и сюда. И глажу при этом невидимую Фини, которая сидит рядом со мной.
        «Мир прекрасен, Фини, - шепчу я ей, - мир прекрасен. И жизнь тоже».
        Жизнь прекрасна.
        Солнце - прекрасно. Луг - прекрасен. Имеет смысл оставаться здесь, в этом мире. Он так много предлагает.
        Я повторяю и повторяю предложение. Как молитву. Слышу ли я сама то, что говорю? Отдаю ли себе в этом отчет?
        «Жизнь прекрасна».
        Да, я сама начинаю себя слушать. И себе верить.
        «Солнце - прекрасно. Луг - прекрасен. Имеет смысл оставаться здесь, в этом мире. Он так много предлагает».
        Я не знаю, способна ли Фини меня услышать. Однако слова оказывают действие. Я больше ничего не способна услышать, я абсолютно опустошена. Но до меня постепенно начинает доходить смысл произносимого мною. Сказанное - правда. Сказанное справедливо и по отношению ко мне. И в том случае, если Фини примет решение умереть, - тоже.
        «Жизнь - прекрасна».
        Из моего дневника
        6.4.2008
        С благоговением.
        С нежностью складываю я ваше высохшее белье,
        которое все еще висит на веревке.
        Новорожденные. Новопреставившиеся. Новоявленные.
        В каждой мысли о вас бесконечность моей любви.
        Эта любовь заставляет меня танцевать.
        Этот танец зовется жизнью.
        Все вокруг. Все во мне.
        Когда я сплю и вижу сны, вы живете, и я живу
        Вместе с вами.
        Не хочу просыпаться. Просыпаться -
        значит жить там, где вас нет.
        Этот шаг мне совсем
        Не по силам.
        Может быть, наступит время, когда я окажусь
        Способной вас вернуть. Не сейчас.
        Но если это время наступит:
        Не сердитесь. И, ПОЖАЛУЙСТА,
        Будьте готовы
        Возвратиться назад!
        Но сейчас я пока настолько полна к вам ЛЮБОВЬЮ,
        что ЖИЗНЬ не находит себе места во мне.
        Ведь любовь пребывает вместе с вами на небесах,
        Как же мне соединить то и другое в одно?
        Мне важно освоить науку
        Быть с вами
        И
        Жить!
        Я еще не мертва. Еще нет.
        Я должна себя приземлить.
        Постель чувствует мою тяжесть.
        Жизнь щекочет мои подошвы.
        Я радуюсь тому, что наступает завтра.
        И говорю вам: «Спокойной ночи!»
        Целую вас нежно. И водоворот жизни
        Жадно чавкает,
        Засасывая меня.
        Страшен был страх покинуть постель. Удастся ли жизни, со всеми своими обязанностями и приманками, вбить клин между мною и моей семьей? По силам ли ей разрушить гармонию четырех, которую я так остро чувствую, когда лежу неподвижно? Или моя невидимая семья сама выпроваживает меня прочь, в жизнь? Как же мне трудно поверить этому.
        16.04.2008
        Сдерживать жизнь.
        Осаживать ее
        Постоянно.
        И сейчас.
        Слышать вас в тишине
        И в покое.
        Так оставайтесь со мной навсегда.
        Не только тогда,
        Когда я лежу без движений.
        Будьте со мной всегда.
        И когда смеюсь.
        И когда орудую дрелью.
        И когда я бью по гвоздю.
        И когда я, болтая, бегу, -
        Не покидайте меня никогда -
        Вы, сиятельные шары.
        17.04. 2008.
        Вчера пришла мне от вас весть.
        «Не цепляйся за нас, -
        за тех,
        Какими мы были.
        Принимай нас теперь такими,
        Какие мы есть. Потому что мы ЕСТЬ!»

* * *
        Я оглядываюсь назад. И у меня создается впечатление, что я только и делала, что лежала в постели неделями. Голодная. Слабая. Испытывающая страх жить.
        Один взгляд в мой ежедневник уличает мою память во лжи.
        Мне страшно покинуть постель. Вдруг я разрушу гармонию четырех, которую я так остро чувствую, когда лежу неподвижно?
        Я вынуждена была делать что-нибудь каждый день. Ведомства требовали документы, необходимые для оформления свидетельств о смерти. Консультант по налогам добивался меня, чтобы как можно быстрее обсудить со мной проблемы страховки. С юристом я оформляла бумаги о вступлении в наследство.
        Кроме того, существовала еще наша старая квартира, в которой я с Хели и дети жили до переезда в наш свежеотремонтированный домик. Мы с Хели использовали эту квартиру для репетиций, и в качестве склада для всего, недостойного быть взятым в наш новый дом.
        Игрушки. Театральный реквизит. Одежда. Папки с документами. Мебель. Книги.
        Квартиру следовало, освободив от скарба, продать. И побыстрее. Я не могла себе позволить, да и не хотела ее содержать. Наверное, еще и потому, что в продаже квартиры я видела возможность освободить себя от груза прошлого, сократить себе работу скорби. Как же мне хотелось быть быстрее собственной боли, которая - как ни старалась я от нее убежать, - упорно наступала мне на пятки.
        Я вижу себя в окружении подруг за работой. За покраской стен. За тасканием коробок. За сортировкой мусора. Так почему моя память упорно настаивает на том, что я в это время только и делала то, что лежала в постели и спала? Приукрашиваю ли я что-нибудь, или все дело в том, что ты при этом ощущаешь, какой себя видишь?
        Наверняка последнее.
        Я двигалась, совершала поступки, выдерживала сроки, функционировала. Но мое истинное, разрушенное Я не желало никуда за мной следовать. Оно затаилось, не вылезало из постели до поры до времени, занималось моей семьей и терпеливо дожидалось меня, пока я вернусь в гнездо, чтобы затаиться.
        Из моего дневника
        18.4.2008
        Что означает быть живым?
        Слушать, воспринимать - с одной стороны.
        Был активным, энергичным и громко заявлять о себе.
        Потеть, смеяться, заниматься спортом -
        это другое.
        И есть и третья сторона: петь, музицировать, страстно
        Увлекаться.
        ДУХ-ТЕЛО-СЕРДЦЕ.
        Не слишком ли много духа,
        Как ты считаешь, Хели?
        Объявляю вас моими ангелами-хранителями:
        Пусть Тимо будет ангелом-хранителем моего духа;
        Хели - ангелом-хранителем моего тела и его здоровья;
        Фини - хранительницей и защитницей моего сердца.
        И еще одна просьба: помогите мне поблагодарить всех,
        кто делал и делает мне добро!
        Я начинаю с вас: спасибо за ваше мужество
        Пройти впереди меня по пути к свету. Стольких людей
        Направляете вы по верной дороге! И вы для меня мерило
        Неисчерпаемой полноты жизни!
        Целую вас!
        Мое гнездо было для меня святым местом. Никому не было позволено меня там беспокоить. Я не снимала телефонную трубку. Не отвечала на СМС. Стучащим я никогда не открывала. За пределами дома я была прилежной и общительной. Дома я беседовала исключительно с моими ангелами. И тайно тренировалась снова взять под контроль свою жизнь. Без чужой помощи. В одиночку.
        8апреля 2008 года
        Уже поздно. Целый день я таскала ящики. Была голодна.
        И почему я снова не приняла приглашение Анны на обед?
        Печенье давно съедено, мой пустой желудок урчит. Усталости я не чувствую. Впервые побег в сон не удается. К тому же и голова кружится.
        Когда-нибудь тебе придется начать самой о себе заботиться.
        Так нашептывает, воодушевляя меня, мой голос.
        Ты прав. Я сварю себе большую кастрюлю риса. Хватит дня на три. Начинаю варить.
        На кухне холодно. Центральное отопление не работает вот уже несколько дней. Не знаю, по какой причине. И кто может знать причину, тоже не знаю.
        Печка, которую надо топить дровами! Тем более что ее огонь гораздо уютнее.
        Я открываю ящик с дровами. Обнаруживаю полено, забытое и одинокое. За окном хлещет дождь. Но деваться некуда. Придется нарубить дров. Проблема лишь в том, что я никогда прежде не колола дрова.
        Гротескная куртка Хели защищает от дождевых капель. Я бегу в темноте через сад, по колено в сырой траве. В сарае я доверху нагружаю тачку Хели дровами. Пытаюсь преодолеть подъем и вкатить тачку на террасу. Мое сердце громко колотится. Я обливаюсь потом. Подбадриваю себя, чувствую внезапный прилив сил, почти бесшабашность. Или мною движет исключительно энергия моего отчаяния?
        Онемевшими пальцами я берусь за топорище.
        «Хели! Я сделаю это, у меня получится!» - кричу я в темноту.
        Может быть, он услышит меня.
        Хели, ангел, машет руками перед моим лицом:
        «Нет, не так это делают!»
        Но я не слышу его.
        Ставлю полено на козлы. Полено не желает стоять. Ну, погоди! Левой рукой я держу чурбак, правой рукой заношу топор. Ух! Десять миллиметров. Между топорищем и большим пальцем. Мне повезло. Всему позволяю упасть - и топору, и полену, - как если бы это были горячие угли. Мои трясущиеся руки, трепещущее сердце - признак того, что у меня сейчас начнется истерика. Но истерики я в настоящий момент - одна, замерзшая, под дождем - позволить себе не могу.
        Нет, Хели, это вовсе не так опасно, как выглядит. Видишь? Никакой крови. Я себя ни капельки не поранила.
        Но и полено не получило ни единой царапины. К сожалению. Еще одна попытка. На этот раз не столь горячечная. Это значит: неуверенная и неловкая.
        Можно я превращусь в сильного и крепкого мужчину, здесь и сейчас?
        Но перед запросами к Господу Богу мне нужно несколько потренироваться.
        Итак, меняем тактику: используем топор вместо молотка. То есть топорище вбиваем в полено, как поступаем с гвоздем, вбиваемым в стену. Это замечательный способ отвлечься. Но, к сожалению, и только.
        Я вся в поту. В отчаянии. Без сил. Я слишком слаба. Слишком неумела.
        «Помоги же мне, Хели!»
        Хели. Вполне может быть, что он меня прекрасно слышит. Но делать-то ему что? Ангел ведь не может держать топор. К сожалению.
        В кухне звонит мой мобильный. Наконец-то появилась причина оставить все так, как есть. Это Георг. Мой финансовый консультант. Старый друг семьи. Он желает условиться со мной о встрече. Лучше назавтра.
        «Ты случайно не знаешь, как затопить печку?» - атакую его я. - У меня есть только большие полена. И никакой щепы на растопку. Я ужасно мерзну».
        На Празднике Душ Георг предложил мне свою помощь.
        Чего бы тебе ни понадобилось, я всегда тебе помогу.
        Время пришло. Да, мне нужна помощь. И я с благодарностью пользуюсь предоставленным мне телефонным козырем.
        «Думаешь, у меня получится решить эту проблему?»
        «Разумеется. Газеты у тебя есть?»
        «Сколько угодно».
        «Замечательно».
        Замечательно. Это приятно слышать.
        «Следи за тем, чтобы достаточно теплого воздуха поступало в печную трубу. Тогда тебе удастся добиться того, чтобы полено занялось без щепы. Тебе надо свернуть газеты, поджечь их и держать газетный факел в вытяжке».
        Это у меня получится. Факел. Огонь. Но как мне подобраться к вытяжке?
        Моя рука исчезает в печи. Факел тухнет.
        «Попытайся еще!» - подбадривает меня Георг.
        Кухня вся в дыму. Моя рука - черным-черна.
        «Ничего не выходит».
        «Завтра я к тебе заеду».
        О, да! Можешь захватить с собой рис?
        Но прежде, чем я задаю свой вопрос, он уже кажется мне диким. Могу ли я просить своего финансового консультанта приносить мне продукты?
        Я отправляюсь в ванную мыть руки. Взгляд в зеркало. Кто это?
        Нос серого цвета, лоб - черного. Я похожа на трубочиста.
        «Хели!» - взываю я, смеясь и плача одновременно. И зевать приходится тоже. Наконец наступает время отправиться в постель, пусть и без ужина.
        Завтра, как только встану, схожу в магазин за печеньем.
        Среда, следующий день
        Голод заставил меня отправиться к Анне.
        «Каждый день в два часа я выставляю на стол обед для всей семьи. Каждый день я готовлю с избытком. По крайней мере еще один человек может всегда наесться досыта. Приходи в любое время, каждый день, хоть целый год. И без всякого предупреждения».
        Это предложение Анны прозвучало еще на Празднике Душ. Анна. Любящая. Трезвомыслящая. Заботливая.
        После вчерашней неудачи предложение Анны выглядит для меня неотразимым. Я просто ввалилась к ней и чувствую себя ко двору. Еда невероятно вкусна. Я сыта.
        Тут же я снова завожу автомобильный мотор и спасаюсь бегством. Я пока долго не выдерживаю пребывания в обществе. Мне лучше снова удалиться домой.
        Но, помахав на прощание рукой, я изменяю план.
        Я хочу увидеть железнодорожный переезд, где случилось несчастье. Прямо сейчас. Я хочу переехать пути. Раз туда. И раз обратно.
        Я хочу это совершить. Должна продемонстрировать самой себе, что нет у меня больше страха ни перед чем. Я пытаюсь коллекционировать моменты своей силы и бесстрашия, укрепить себя изнутри. В качестве снарядов, которыми я намереваюсь отстреливаться от черной дыры, в случае если она меня снова найдет.
        Я хочу увидеть железнодорожный переезд, где случилось несчастье. Прямо сейчас. Я хочу переехать пути. Раз туда. И раз обратно.
        Еда придала мне мужества. Через три минуты я у цели. Что же произойдет? Напрасно ждала я, когда на меня нахлынут особенные чувства. Никаких привидений, пытающихся проскользнуть ко мне в машину. Меня не прошибает холодный пот. Никаких слез. Я не выжимаю внезапно педаль тормоза. И не кричу. Я практически безучастна.
        Не может быть. Вот это место, где писалась история - пусть и всего лишь история моей жизни. Как это может быть, чтобы это место производило на меня впечатление столь обыденного, столь неприметного?
        Мой взгляд падает на пару букетов цветов на лугу возле путей. Три погребальные свечи - по-прежнему! - маячат в траве.
        Я, как попало, паркую машину у обочины и выхожу. Я пристально, «через лупу», изучаю окрестности. Как если бы я была репортером. Или детективом. Всем, кем угодно. Только не женщиной, чей истерзанный муж погиб на этом месте. Ровно три недели назад.
        Вот здесь лежал искореженный и перевернутый клоунский автобус. Вокруг еще разбросаны обломки и осколки.
        Вот на этом месте реанимировали Тимо. А на этом умер Хели.
        Вот тут лежала Фини и жалобно стонала. Без мамы.
        Вот оно, это место. Там, где горят свечи вокруг воткнутой в землю ветки, украшенной красным носом из пенопласта. Я ложусь в траву. Промокаю насквозь. Это мне безразлично.
        Моя бесчувственность преображается в ощущение невесомости. Вокруг меня становится светло. Я лежу в конусе света. Он падает с неба?
        Разумеется, откуда же еще? По крайней мере, если не на мои чувства, то на небо еще можно положиться.
        К тому же плененной я себя не ощущаю. Я просто наслаждаюсь теплотой этого света. Мне кажется вполне логичным, что на том месте, где умер Хели, дверь в небеса оставлена открытой.
        Пока я смотрю вверх, в бесконечность, я вдруг вспоминаю фильмы про М-ра Бина[10 - «Мистер Бин» - английский комедийный телесериал с нелепым главным героем в исполнении Роуэна Аткинсона. (Прим. ред.)]. Мы смотрели их вместе - Тимо, Хели и я. И пожирали попкорн из блюда, стоящего на коленях. Первые кадры - конус света, который, падая с небес, освещает заброшенный переулок. Раздается неземная музыка. И с небес кувырком падает М-р Бин. Или с летающей тарелки? Неизвестно. Зритель лишь видит, как он жестко приземляется и, встав на ноги, ошеломленно осматривается вокруг. С чего начать тому, кто, катапультированный в мир, только что приземлился и понятия не имеет о том, что же ему делать? М-р Бин отряхивает штаны. И идет себе. Вдоль по улице. Приключениям навстречу.
        И вот теперь я здесь, в траве, в конусе света. А Хели?
        Вот с этого места он полетел в небеса. Кувыркаясь, как М-р Бин. Но только в противоположном направлении.
        Мне нравится воображать себе этот стремительный полет Хели.
        Одна из подруг описала мне в письме свой сон, который ей приснился накануне Праздника Душ.
        Представь себе большую компанию под открытым небом. Куча беззаботных и радостных взрослых и детей. Это Хели организовал праздник. Кульминация праздника - представление на сцене нового проекта: множество невероятных ракет, с помощью которых Хели и другие клоуны желают запустить себя в небо. И ракета Хели - смешна до предела: удлиненная, огромная, охряно-зеленая пластиковая груша…
        Был ли Хели ошеломлен так же, как М-р Бин, когда он вдруг оказался в другом мире? Какие приключения поджидали его там, наверху? Я легко могу себе представить Хели, который, находясь непосредственно за голубым экраном небес, мне подмигивает:
        Тут, наверху, совсем даже неплохо, женка!
        Хели Эберхарт! Вот теперь мне известно, где мне тебя искать. Если когда-нибудь мне покажется, что я тебя потеряла.
        Звук тормозов. Машина остановилась. Дверь открылась. Потом хлопнула. Шаги.
        «Вам плохо? Не нужна ли помощь?»
        Я сажусь. И молча отрицательно мотаю головой.
        В смущении я вскакиваю, отряхиваю штаны. И еду домой.
        С тех пор много раз переезжала я железнодорожные пути и ехала мимо свечек в траве, которые всегда были заново зажжены, не знаю кем. Если позволяло время, я останавливалась, выходила из машины и ложилась в траву. Чтобы чувствовать связь Небо-Земля каждой клеткой своего тела.
        В какой-то момент мне, лежащей в траве, стало ясно: то, что я есть сегодня, нельзя описывать, используя слово «вопреки» и ему подобные. Нет, я ничего не отрицаю, ничего не делаю вопреки. Не вопреки тому, что моя семья погибла, я сегодня та, что я есть. И вовсе не несмотря на, а, наоборот, принимая во внимание мою судьбу. Не наперекор, а именно потому, что… Именно потому, что моя семья опередила меня, достигнув состояния, которое я называю небесным, я стала тем, что я сегодня есть.
        Однажды я пережила на переезде потрясение. Я как раз вписалась в дугу, которая ведет к переезду, и думала о детях, о Хели. Тут мой взгляд упал на трансформаторную будку у путей. И я не поверила своим глазам. От неожиданности я непроизвольно и так резко затормозила, что мотор заглох.
        Может быть, у меня галлюцинации? Или послания небес наконец научились появляться большими буквами на стенах домов? Я увидела огромные, в человеческий рост, буквы на стене трансформаторной будки: БУДЬ МУЖЕСТВЕННОЙ.
        Это же наказ Хели из моих снов!
        Химера, вымысел, фантазия? Нет. Слова и сегодня украшают трансформаторную будку на переезде Такерн (TAKERN). Каждый, пересекающий пути, читает послание Хели. Даже полиция до сих пор не заинтересовалась подозрительным своим красноречием граффити.
        Кто это сделал? Мне нужно время, чтобы выяснить. Благодарю тебя, дорогой друг. За здесь и сейчас. Ты знаешь все о силе, скрытой в словах. Ты - еретик. Ты - несгибаемый революционер повседневности. Друг.
        11апреля 2008 года
        И снова я лежу в постели и ломаю голову.
        Дни, проведенные в больнице, оставили следы. Следы преображения. И даже, можно сказать, просветления. Я смотрела смерти в глаза. И у меня возникло впечатление, что часть пути я прошла вместе со своими детьми. Словно они взяли меня с собой и довели почти до небесного порога, к двери в небо. Мне было позволено бросить пару взглядов туда - в мирный, возвышенный и до боли в сердце прекрасный мир, куда ушли Хели и дети.
        Соумирание называется этот феномен, о чем я тоже прочитала в одной умной книге. Ты остаешься жить, ощущая при этом невероятное чувство счастья, испытывать которое представляется невозможным в этом мире. Повседневное утрачивает какую-либо важность. Седьмое небо окутывает тебя защитной мантией, которая до тех пор, пока носишь ее, - сильнее любой боли. Сильнее горя. Даже сильнее смерти.
        «Ты откровенно сияешь!»
        Так говорят друзья.
        «Миссис Шаровая Молния в тысячу вольт».
        Так меня недавно назвала одна клоунесса.
        Мантия Хели.
        Вот мои слова для описания того, что испытываю.
        Соумирание - это когда остаешься жить, но ощущаешь то, что невозможно испытывать в этом мире.
        В «Тибетской книге мертвых» читаю о медитации. И в этом описании я узнаю свое новое «я».
        Именно так: мои мысли замирают, я чувствую себя наполненной светом, я чувствую близость неба. Я сознаю близость к Богу, чувствую себя защищенной и в безопасности. Иногда мне даже кажется, что я могу выйти из своего тела.
        Что же будет со светом во мне, если я покину постель? И если свет покинет меня, что же со мной будет?
        Я не знаю, к кому мне обращаться с моими вопросами. Возможно, непосредственно к самой жизни:
        Скажи мне, жизнь, почему я не находилась в клоунском автобусе, когда случилось несчастье? Почему ты мне вытянула жребий быть оставленной в живых? Что же ты мне еще приуготовила?
        Жизнь не отвечает. Ничего удивительного. Жизнь стоит за порогом, перед закрытой дверью. А я продолжаю лежать. Желая прежде всего общаться с теми, кто мне больше всего близок. От кого нельзя изолироваться. Кому не надо спрашивать, рады им или нет. Хели. Тимо. Фини. Бог.
        Тимо часто спрашивал меня о том, кто же такой на самом деле Бог.
        И я старалась на совесть, чтобы мой сын представлял себе «Отче нашего» вовсе не в образе старика с белой окладистой бородой. Я сама достаточно настрадалась от того, что представляла себе Бога лишь в образе мужчины. Но разве женщины дальше удалены от Бога, чем мужчины? Прошло много времени, прежде чем Божестсвенное в моем представлении обрело и женские черты.
        Кроме того, Тимо рос с представлением, что Бог неотделим от нас и что он вовсе не сидит на небесах, чтобы строго или снисходительно наблюдать за нами сверху. Я вовсе не желала того, чтобы мой сын рос с ощущением того, что он находится под надзором грозного Божества, которое решает, молодец он или негодяй, хороший или плохой.
        То, о чем мне не хотелось рассказывать моему сыну, я знала почти наверняка. Мое собственое, со временем сложившееся представление о Боге не так-то просто было донести до детей доступными для их понимания словами. Поэтому я часто путалась и запиналась, говорила, в конечном счете, все же «о нем» и не могла ответить на по-настоящему ключевые вопросы, которые задавал мне Тимо.
        «Какого размера Бог?»
        Однажды Тимо, перед тем как заснуть, непременно захотелось узнать об этом.
        Я этого не знаю, Тимо. Во всяком случае, он слишком велик. Настолько, что нам, людям, не хватает слов, чтобы описать его величие.
        А вот моя новая попытка:
        «Может быть, Бог вовсе не такой уж и колосс. Он может быть невероятно маленьким, настолько незаметным, что мы, люди, его просто неспособны разглядеть. Может быть, он сейчас сидит где-то здесь… или вот здесь… а может быть, и вовсе на твоем колене, чтобы лучше нас видеть. Возможно, Бог состоит из многих частей, которые находятся везде, во всех частях мира, чтобы наблюдать и защищать всех людей одновременно».
        Тимо нравилась эта мысль. И он часто говорил о маленьком Боге, сидящем у него на колене.
        Дети - замечательные учителя. Они все время заставляют нас отвечать на вроде бы давно отвеченные вопросы. Они заставляют нас по-новому задумываться. И находить все более точные, честные и лучшие ответы, чем те, которыми мы удовлетворились.
        Живой, ищущий дух Тимо, безграничное любопытство Фини - мне этого не хватает. Память о моих детях заставляет меня снова слушать тихие вопросы, на которые в глубине души я давно ожидаю ответов. Если мне время от времени удается поставить саму себя в тупик интересным вопросом, я сразу же начинаю думать о своих детях. И только после того, как мой ответ выдерживает проверку их непосредственностью и любопытством, я могу быть уверенной, что я не мошенничаю, что я по-настоящему честна и искренна.
        Как бы я сегодня ответила Тимо и моей «большой» Фини на их вопрос о Боге?
        Возможно, так:
        «Представь себе только, ты и есть то, что мы называем Богом. И поскольку ты и есть Бог, то можешь делать все, что тебе заблагорассудится.
        Представь себе только: ты можешь разобрать свое тело. Твой маленький пальчик на ноге, стоит тебе только пожелать, примется прыгать по комнате сам по себе. До тех пор, пока ты снова не повелишь ему вернуться на прежнее место. То же самое ты можешь проделывать со своим носом и со своим ухом и даже с каждым отдельным своим волоском.
        Представь себе только: твое тело демонтируется, и его части радостно прыгают по комнате до тех пор, пока ты не созываешь все эти части назад.
        Мне кажется, по такому принципу и действовал Бог, когда он, она или оно создавал людей, животных и растения.
        Господин или госпожа Бог размонтировались попросту на невероятное количество частей и поколдовали с ними немножко. В результате чего все эти части выглядят теперь как ты или я, как кошка или дерево.
        Ты можешь делать все, что хочешь; ты можешь подразумевать под Богом любое живое существо.
        «Я наблюдаю за тобой и помогаю тебе тогда, когда ты во мне нуждаешься».
        Ты можешь быть уверенным в том, что Бог слышит любое твое доброе слово, которое ты шепчешь на ухо любой его части. Например, своему другу. Или какому-то жучку. И какой-то травинке.

* * *
        Травинки в моем саду. Перья в моей подушке. Солнце, которое снова и снова бросает осторожный взгляд в щель между моими занавесками. И в придачу ко всему этому: Бог - это Вселенная, всеобъемлющая мудрость. И он же добродушный кукловод.
        Вы были всем тем, кому и чему я доверилась. И вы знаете:
        Пора сделать следующий шаг.
        Для этого мне даже не обязательно выбираться из постели. Вовсе необязательно, чтобы мерзли ноги. Жизнь избрала себе новую стратегию. Вот, пожалуйста, снова стук. На сей раз изнутри.
        Вот что принесли мне три гостя:
        Боль. Скорбь. И ярость.
        Звуки с поверхности
        «Того, что случилось с тобой, я бы не пережила. Я не смогла бы вынести такую боль».
        Мне постоянно приходилось слышать такие или подобные им высказывания. Как правило, я не находила подходящих слов, чтобы объяснить:
        «И ты бы как-нибудь справилась».
        «Без всякого сомнения, нет».
        «Знаешь, когда случается самое страшное, тебе даются силы, о которых ты раньше мог и не подозревать».
        «Все может быть. Хотя нет! Потерять и детей, и мужа! Это уж слишком. Такую боль я бы не пережила».
        «А если представить себе, что твои дети там, на небе, счастливы? Что они не страдают. И что, страдаешь ты или нет, им не поможешь?»
        «Нет, даже думать об этом не хочу. То, что с тобой случилось, просто невообразимо».
        «Нет нужды об этом даже задумываться. Маловероятно, что тебе однажды придется пережить нечто подобное. К счастью».
        «Да. Это так. Слава Богу».
        Боль. Непредставимая, непереносимая, непредолимая боль. Которая разрывает сердце. Которая несовместима с жизнью. Я знаю ее хорошо.
        Боль - тоже часть нашего существа. Часто мы перед ней беззащитны. Нередко она полностью разъедает нас. И тем не менее: любая боль проходит. Что также не подлежит сомнению. Более того: это единственное, в чем действительно можно не сомневаться.
        Боль - незваный гость, который застигает врасплох. Боль не спрашивает: «Добрый день! Можно войти?»
        Боль не рассылает предварительных уведомлений. Она является как в хорошие, так и в плохие времена. И ей все равно, светит солнце или идет дождь. Часто лишь задним числом понимаешь, что же спровоцировало боль. А иногда совсем не понимаешь.
        Боль приходит ко мне в гости почти исключительно тогда, когда я нахожусь в одиночестве. Вероятно, потому, что у меня появляется время отдаваться своим чувствам. И упадок духа гарантирован. Общаясь с друзьями, я тщательно слежу за тем, чтобы мне ни при каких обстоятельствах не удалось потерять над собой контроль. Несмотря на то что предел мечтаний для многих из них - иметь возможность заключить плачущую Барбару в объятия. Ведь после этого пределом и моих мечтаний станут поглаживания и проявления обо мне заботы.
        Боль - тоже часть нашего существа. Часто мы перед ней беззащитны. Нередко она полностью разъедает нас. И тем не менее: любая боль проходит.
        И как же все это замечательно соответствует нашим представлениям о том, что такое утешение.
        Ты плачешь, потому что тебе плохо. Вот, я заключаю тебя в объятия. Теперь все снова хорошо.
        Так обращаются с детьми. Каждый из нас имеет представление о том, что значит выплакаться. Ситуация, знакомая с обеих сторон.
        Но боль в связи со смертью моей семьи не желала, к сожалению, соответствовать распространенным представлениям и ожиданиям. Сопровождавших меня в период моего самого глубокого горя заводила в тупик моя - кажущаяся - сила.
        Они спрашивали, как у меня дела. И не получали ответа. Они готовились осушать мои слезы. Но так и не израсходовали запас носовых платков.
        Просто они не были рядом со мной, когда боль брала надо мной верх. И боль набрасывалась на меня именно тогда, когда никого не было рядом. Таковы были правила игры, диктуемые незваной гостьей. И мне следовало их придерживаться.
        Боль желала распоряжаться мною единолично. И сегодня, после зрелых размышлений, мне ее требования представляются правомерными. Неважно, какое количество ножей вонзила боль в мое сердце, неважно, какую муку я при этом испытывала. Ведь боль отправилась ко мне в гости не с пустыми руками. И она преподнесла мне подарок - в конце своего визита. Этот подарок: осознание. Новые перспективы. Новый набор указателей, нацеливающих в новом направлении.
        Чтобы быть в состоянии принять эти ее подарки, я должна была прежде выдержать все ее испытания. Чтобы из меня нельзя было больше выжать и слезинки. Чтобы мой живот не имел больше сил напрягаться в истерических конвульсиях. Только после этого, в полной тишине и в полном изнеможении, была я подготовлена к восприятию нового. Только после того, как исчез страх боли, потому что я на данный момент уже пережила ее в полном объеме.
        Что же случается, когда моя гостья приходит по мою душу, но я не одна? Когда объятия подруги притупляют ощущение боли, а произносимые ею слова утешения не позволяют сосредоточиться на ранах от ножей, воткнутых в живот? Можно не получить подарка. Незваная гостья уходит, чтобы вернуться позже и все-таки вручить мне свои дары. Если, опять-таки, я буду готова ее принять.
        Никому не под силу избавить нас от причитающейся нам боли. Тот, кто отдает себя ей, вправе считать себя героем.
        «Поздравляю! Браво!»
        Так следует чествовать прошедших через боль. И выражать им полноту своего уважения похлопываниями по плечу. Только теперь нам позволено этого человека попросить: «Расскажи нам о своем путешествии». Вот теперь нам следует поудобнее устроиться в кресле, превкушая интересный рассказ.

* * *
        Скорбь. Еще одна гостья.
        Она тихо усаживается на край моей постели, чуть только от меня отступает боль.
        Боль и скорбь. Они для меня сестры. Всегда вместе. Что и говорить, близкие родственники. При всем этом они отличаются друг от друга как день и ночь. Как Инь и Янь. Как мужчина и женщина.
        Боль я постоянно переживаю в состоянии внутреннего противоречия. Напряжение переполняет меня, потому что я не готова принять ситуацию такой, какая она есть. Нарастание напряжения причиняет боль. Которая грозит меня разорвать. Мысли конвульсивно курсируют вокруг восклицаний:
        «Нет, не хочу!»
        «Только не это!»
        «Спасите!»
        Часть моего существа уже проявляет готовность осознать и принять новую реальность, другая же часть не желает в этом процессе участвовать, устремляется в противоположном направлении, назад, в прошлое.
        «Нет».
        Это слово подпитывает боль буквально в физическом смысле. О чем я узнала еще на курсах для будущих мам, готовясь к родам Тимо. Акушерка настоятельно советовала мне издавать от боли не крики, а долгое «ДАААА!». Гласная «АААААА!» тянется, способствуя тем самым расслаблению мускулов. Гласная «е», напротив, провоцирует зажим, а значит, усиливает восприятие боли. Во время схваток я пробовала делать и то, и другое. Я была любознательной. Мне хотелось все знать.
        От «нет!» я быстро отказалась.
        Я нахожу, что слово «смерть» во всей полноте соответствует тому состоянию, которое оно описывает. Это слово сужает рот, оно выталкивается наружу, не желая растаять на языке.
        Слово «скорбь» звучит совсем по-другому. Протяжное «О» заставляет открыть рот. Слово «скорбь» - спокойнее и боли не причиняет. Оно тихое и совсем не эффектное.
        Акушерка настоятельно советовала мне издавать от боли не крики, а долгое «ДАААА!». Гласная «АААААА!» тянется, способствуя тем самым расслаблению мускулов.
        Слезы скорби текут сами собой. Они теплые и неиссякаемые. Выдавливать их не нужно. Скорбь длится дольше. Скорбь выражается такими фразами, как:
        Мне так тебя не хватает.
        Я очень тебе сочувствую.
        Прости меня.
        Скорбь не бранится. Она все принимает. Она приходит тогда, когда смиряешься с тем, чего нельзя изменить. Я пережила скорбь и ее тихие, свободно точащиеся слезы, как хорошую подругу. Которая после напряжения невыносимой боли провожала меня в глубокий сон.

* * *
        Боль и скорбь - две сестры.
        У сестер есть еще одна близкая родственница: ярость.
        Я заинтересовалась психологией задолго до того, как моя семья погибла. Однажды я прочитала о фазах переживания горя. О неприятии и гневе, об уходе в себя и обретении новых жизненных целей.
        Голоса в моей голове, которые постоянно заявляли о себе, упорно преследовали цель провести меня через процесс горевания так, чтобы я себя не разрушила. Они заставляли меня вспоминать о том, что я узнала до того, как случилось несчастье.
        Вот ты и сама столкнулась с необходимостью пережить горе. Насколько мне известно, это процесс. У него четыре стадии, которые неотвратимо следуют друг за другом. Возможно, у нас получится выяснить, в какой фазе ты сейчас находишься.
        «Что позволит предвидеть, какая фаза будет следующей. Вследствие чего удастся предотвратить скатывание в большую черную дыру. Я вся внимание!»
        Фаза первая: неприятие.
        «Стоп, уважаемый голос! О чем это ты? Разве я что-нибудь не принимаю?»
        Отлично. Значит, эту фазу ты уже прошла.
        «Скорее всего, нет. По той причине, что я и не думала отрицать, что Хели и дети мертвы».
        А ты не ошибаешься? «Моя семья по-прежнему со мной. Она просто стала невидимой». Не кажется ли тебе, что эти твои слова смахивают на неприятие?
        «Минуточку. Означает ли это, что все, кто верит в жизнь после смерти, не признают тем самым «реальность»? И быть «реалистом» означает считать, что после смерти не следует ничего, кроме бесконечной пустоты?»
        Не думаю, что исследователи имели в виду именно это.
        «И я такого же мнения».
        Я предлагаю задуматься вот о чем. Ты, тем не менее, отрицаешь. Причем в полную силу. И отрицаешь ты - жизнь.
        Вот ты и сама столкнулась с необходимостью пережить горе. Насколько мне известно, это процесс. У него четыре стадии, которые неотвратимо следуют друг за другом.
        «Опять передергиваешь, уважаемый голос. Приятие и обретение новых жизненных ориентиров - это последняя фаза процесса. То, что я провожу время в постели, - вполне естественно. Мне позволительно из нее не вылезать. Мне позволительно сворачиваться ежом, выставляя колючки. Насколько мне известно. Я достаточно хорошо информирована на этот счет».
        Ладно, оставим в покое неприятие. Тем более что эта фаза все равно достаточно непродолжительна. Возможно, в твоем случае она была настолько коротка, что ты ее просто не заметила…
        «Считаешь ли ты, что перепрыгивание через стадию, особенно через начальную, мне впоследствии отольется?»
        Не знаю. Может быть. Во всяком случае, рано или поздно ты обратишь на это внимание. А пока пойдем дальше. Фаза вторая. Гнев. Чувство глубокого горя.
        «Да. Это мне знакомо».
        Отчаяние?
        «Тоже».
        Гнев, ярость?
        «О чем это ты?»
        Гнев, ярость.
        «Ярость? Что за чушь. Я не ярюсь и не гневаюсь. Более того, не понимаю, о чем идет речь».
        А как насчет рассеянности Хели? Он был недостаточно внимательным. Это его невнимательность стала причиной его смерти и гибели детей.
        «Хели всегда был рассеянным. Я любила его таким, каким он был. Каждый из нас время от времени бывает недостаточно внимательным. Я сама, находясь за рулем, способна отвлекаться. Хели очень не повезло. Или такова была его судьба. Все это - не основание для того, чтобы Хели ненавидеть».
        Но, может быть, ты клянешь судьбу?
        «Я верю в судьбу. Именно поэтому я склонна считать все происходящее звеньями одного плана. Судьба отправила Хели и детей на небо, где они наверняка счастливы. Что касается меня: я исхожу из того, что, очевидно, существовали некие веские причины, объясняющие, почему я в тот день не сидела в автобусе. Возможно, у судьбы в отношении меня есть некие другие планы. И с яростью пока придется повременить».
        А я вспоминаю о твоей поездке в поезде, во время которой ты - мысленно - накричала на Хели…
        «Не знаю, что на меня тогда нашло».
        Действительно не догадываешься?
        «Не имею ни малейшего понятия. Каким образом представления в моей голове от меня обособились».
        Ну, ладно. Поживем - увидим. Одолеет ли тебя когда-нибудь еще раз приступ ярости.
        «Ладно. А теперь дай мне возможность поспать».
        Спокойной тебе ночи.
        17апреля, 10.00
        Я договорилась с коллегами по клоунскому цеху о сеансе расстановок. Дата и время были назначены заранее, за много месяцев. Я твердо решила пойти и встретиться с ними. Многих я вижу впервые после Праздника Душ. Чем они были заняты все это время? Что случилось в мире, пока меня не было? Вспоминают ли мои друзья Хели через месяц после его смерти? Или их уже целиком занимает что-то другое?
        Ханна, ведущая расстановок, открывает сеанс неизменным ритуалом. «Какие темы заявлены на сегодня? Что вы хотите обсудить?»
        Один за другим участники, делая шаг вперед, сообщают о том, что же их занимает.
        Ханна хорошо информирована о моем несчастье. Она знает, что сегодняшнее занятие - из ряда вон. Тем не менее не отказывается от ритуала. Мне это нравится. Ведь и мне не хочется, чтобы все три часа речь шла исключительно обо мне.
        Артур, мой коллега, вызывается начинать. Уже после вступительных слов у него на глаза наворачиваются слезы.
        «Смерть Хели была для меня тяжелым ударом. Он был мне не только коллегой, он был моим другом. И он занимался тем же, что и я: разъезжал в клоунском автобусе, давая представления. И я, в качестве клоуна за рулем автобуса, тоже мог оказаться на его месте. Был дан наглядный урок того, как внезапно может оборваться жизнь. Как тонка ниточка, на которой мы все подвешены. Сознавать это больно».
        Это уже нечто новое.
        Как часто со дня несчастья мне приходилось слышать о том, что люди разделяют мои чувства. Что они печалятся наравне со мной. И что думают обо мне. И вот передо мной коллега и друг, который не только сопереживает, не только печалится обо мне. Он сам переживает из-за Хели. Смерть Хели стала судьбоносной и для него!
        Мне это не приходило в голову. Что есть и другие люди, скорбящие по Хели. Что и они испытывают боль. И что речь, в общем и целом, идет не только обо мне.
        Часть меня пытается не признавать этого открытия. Пытается оставить исключительно за собой трон единственной полноправной страдалицы - ведь, в конечном итоге, это единственная роль, с которой я с блеском справляюсь. Но прежде, чем я успеваю умиротворить свою внутреннюю королеву страдания, слово берет моя коллега Софи.
        Мне это не приходило в голову. Что есть и другие люди, скорбящие по Хели. Что и они испытывают боль. И что речь, в общем и целом, идет не только обо мне.
        «В детской больнице в настоящий момент сложилась авральная ситуация. Сестры, врачи и даже родители - все спрашивают меня о Барбаре. Я клоунничаю, забавляю детей, выдуваю для них мыльные пузыри, пою им песенки, - а меня постоянно кто-то дергает за рукав и скорбным голосом вопрошает: «Как дела у вашей коллеги? Боже, какое несчастье…» Они делают это из лучших побуждений. А мне каково? Как мне после этого вытворять свои клоунские штучки?»
        Может быть, я ослышалась? По причине того, что я тихо, не издавая ни звука, сижу дома, я осложняю жизнь своей коллеге? Это неслыханно!
        «Я могу регулярно направлять в отделения письма. Информировать о том, как у меня обстоят дела».
        Откуда взялась эта идея? Письма писать? О том, как я поживаю? Но именно подобных расспросов я избегаю всеми возможными способами.
        «Да. Думаю, было бы неплохо».
        София благодарно кивает головой.
        Вот оно, начинается.
        «Вот и расскажи нам. Как же ты поживаешь?»
        Ханна передает слово мне.
        Ладно. Здесь, среди своих, где нет необходимости выбирать между неправдоподобным «Хорошо!» и провоцирующим дальнейшие расспросы «Плохо», я, пожалуй, попробую думать вслух. Для того, чтобы и самой получить представление о собственной ситуации.
        «Это ни на что непохоже. Мне ничего другого не остается, кроме как сообщить, что у меня все хорошо. И я понимаю, насколько дико это звучит. У меня странное ощущение, словно я, находясь внутри некоего пузыря, парю над землей. И мне хорошо и спокойно. Но лишь до тех пор, пока я нахожусь внутри. И я испытываю страх возвращения на землю».
        «Спасибо, что ты пришла».
        Мой коллега, клоун по имени Мориц, вскакивает со своего места и, повинуясь душевному порыву, меня обнимает.
        «Можно вообразить себе все что угодно. Фантазия безгранична. Я очень рад наконец видеть тебя среди нас!»
        «Большое тебе за это спасибо», - говорят последние из присутствующих - Ева и Мария.
        «Барбара, желаешь ли ты пройти расстановку, чтобы понять, как тебе возвращаться в жизнь?»
        Расстановку? Неужели я уже созрела для этого? Должна ли я обвинять Хели? Поможет ли мне это излить свой гнев?
        Когда же, если не сейчас? - поощряет меня мой ментальный тренер, голос в моей голове.
        Будь что будет.
        «Да. Я хочу попытаться».
        Я выбираю заместителей - для себя и своей семьи. И подходящее для предстоящего место.
        Хели и дети у окна. Я - у противоположной стены. Все получается именно так, как мне и представилось однажды, в поезде. Теперь меня все устраивает.
        Моей заместительнице даны в поддержку еще двое: «представители» ее души и ее жизненной силы.
        Душа всем довольна:
        «Я могу свободно перемещаться в любом направлении. Мне это нравится. Но я принадлежу Барбаре. А не умершим».
        Ханна расспрашивает и других заместителей о том, как они поживают. Я должна присутствовать и наблюдать.
        Вот и хорошо. Если кто-нибудь здесь и будет исходить яростью, то, по крайней мере, не я. Это всего лишь моя заместительница, которая в отличие от меня не ведает страха, она не опасается, что отпугнет своим криком ангелов.
        Очередь Фини. Ее заместительница выглядит по-настоящему довольной.
        «Мне просто замечательно! Отсюда все так красиво!»
        «Я вижу свою маму. Cool! Все, как по телевизору. Только гораздо красивее».
        Что это? Во время того, как говорит за Тимо его заместительница, я вижу его озорной взгляд!
        Ханна обращается ко мне:
        «Так же поступают индейцы. Они представляют себе своих умерших родственников наблюдающими происходящее на Земле сверху. И получающими от этого большое удовольствие».
        Надо же! Тимо обожал смотреть телевизор. Любимое его занятие.
        Дорогой мой мальчик! Я все сделаю для того, чтобы моя «программа передач» неизменно была для тебя захватывающе интересной!
        Заместитель Хели выглядит неуверенно.
        «Не знаю что, но что-то здесь не так!»
        «Давайте разбираться».
        Ханна, прежде чем идти на глубину, желает побеседовать с участниками. Она обращается к моей заместительнице:
        «Как ты себя ощущаешь?»
        «Можно сказать, замечательно!»
        Никаких приступов ярости? Никаких слез? Слава Богу!
        «Мне важно, чтобы Хели знал, что я его очень люблю. Он ни в чем не виноват. Я не держу на него зла».
        Да. И я полностью разделяю эту позицию».
        «Можешь ли ты это принять?»
        Ханна становится рядом с заместителем Хели, которого тем временем стала бить дрожь. Его рот искривился. Губы трясутся.
        «Нет! Я с этим категорически не согласен! Меня просто бесит, когда все делают вид, как будто я ни в чем не виноват! Разумеется, злого умысла у меня не было. Но в том, что случилось, - МОЯ ВИНА!»
        Глаза «Хели» блестят от негодования, он почти кричит:
        «Я ПРОЯВИЛ ПРЕСТУПНУЮ БЕСПЕЧНОСТЬ! Поэтому и случилось несчастье. Я не позволю никому снять с меня вину! Моя вина принадлежит мне!»
        Глаза «Хели» во время произнесения последней фразы наполнились слезами. И вот он уже горько всхлипывает: «Отдайте мне мою вину. Я ее принимаю».
        Он вовсе не единственный, кто ударился в слезы. Носовой платок необходим и моей заместительнице. Она исходит слезами, на что я в данный момент не способна. Я тронута. Ошеломлена. Захвачена.
        Хели желает нести свою вину. Как можем мы, маленькие люди, брать на себя право судить о масштабе происходящего? Возможно, Хели проторил дорогу для будущих событий, о которых пока имеют представление только ангелы небесные? Дано ли мне будет когда-нибудь познать некий глубокий смысл, который скрывает трагедия?
        Хели, получи свою вину. И неси за нее ответственность. Я признаю тебя в той роли, которую ты взял на себя. Ты - виноват. Ты - тот, на ком срывают ярость. Неблагодарная роль в великой пьесе.
        Инсталляция заканчивается на высокой ноте. Моя заместительница возвращает «Хели» его вину в виде бесформенного и тяжелого камня. В завершение мне разрешается встать на ее (то есть на мое) место, чтобы взять за руку свою Жизненную Силу.
        Свою Душу, которая беспрестанно порывается меня обнять, я прошу держать дистанцию.
        «Хорошо, что ты здесь. Но Жизненная Сила - вот что для меня сейчас самое главное. От нее я получаю гораздо большее удовольствие».

* * *
        Сила ярости непредсказуема. Ярость накатывает на нас в самые неудачные моменты. Она настигает нас тогда, когда мы ее не ждем. После чего, не считаясь ни с чем, требует к себе самого пристального внимания.
        Я всегда стремилась быть миролюбивым человеком. Тренировала свою способность к ненасильственному общению, стремление понимать и терпеть. Все это мне прекрасно удавалось. Пережив смерть семьи, я была согласна отдать себя в распоряжение любым чувствам, кроме ярости. Что вполне естественно для человека, который категорически ее не приемлет.
        Откажете ли вы своему ребенку в шоколадке, если только допустите мысль о том, что завтра он может погибнуть под поездом?
        Пока я искала в себе умиротворение и ни за что бы себе не призналась в том, что негодую, что кого-нибудь кляну - будь то Хели, судьба или кто угодно в моем окружении, - я сталкивалась с проявлениями ярости в различных видах и вариантах.
        В образе заместителя Хели во время инсталляции.
        В поведении родственников Хели.
        Со стороны друзей.
        Незаметно для себя и я наконец разъярилась. В первую очередь на саму себя. За все недочеты и ошибки, которые я допустила в качестве издерганной матери и несовершенной супруги.
        Я выливала свою ярость и на других.
        На случайных женщин в супермаркете, которые повышали голос на своих детей, просящих купить им шоколадку из тех, что лежали у кассы. Я была готова выкрикнуть им в лицо:
        «Понимаете ли вы, что должны испытывать радость только оттого, что вообще имеете ребенка?! Откажете ли вы своему ребенку в шоколадке, если только допустите мысль о том, что ваш ребенок уже завтра может погибнуть под поездом?»
        Перепалки между близкими людьми я просто не могла переносить.
        Почему вы не можете - пожалуйста! - просто сказать друг другу, как вы друг друга любите?
        Лучшим выходом для меня было бы взойти на кафедру и метать оттуда гром и молнии:
        «Каждый момент - уникален. Каждое мгновение может стать последним! Любите! Превозносите! Дарите! Делайте друг другу хорошее!»
        И только гораздо позже я наконец стала признавать, что - все-таки совсем чуть-чуть - сержусь на Хели. Иногда. Особенно тогда, когда становится особенно больно.
        И я достаточно рано стала задумываться о природе ярости. Я долго вынашивала подозрение на предмет того, что ярость, как правило, является прикрытием боли. Такой непомерно огромной, что слезами ее не излить, ибо не может быть этой боли облегчения.
        Нередки случаи, когда непосредственно после смерти близкие усопшего начинают бурно ссориться. Возможно, потому, что в дело вмешивается ярость в качестве заместительницы боли, которую не желают или не могут прочувствовать?
        В отличие от боли, от которой просто-напросто нет защиты, ярость предоставляет большее игровое пространство. Можно кричать. Ругаться. Писать злые письма. От этого становится хорошо. Это приносит временное облегчение.
        Но на кого ярость изливать?
        На усопшего? Нет, он неприкасаем. Он ничего, кроме любви, не заслужил. Любовь - вот связывающее звено между живыми и мертвыми. И эта связь слишком хрупка и нежна, чтобы ставить ее под удар. А кроме того, на мертвых не пристало гневаться. De mortius nihil nisi bene.[11 - О мертвых только хорошее - латинское изречение. (Прим. ред.)]
        На судьбу? Это пожалуйста. Удается всегда. Только вот у судьбы нет ни телефона, ни адреса. А ярости нужен конкретный адрес. Ей нужен противник. Судьба, немая и невидимая, на эту роль не годится.
        Но ярость не прекращает поиски. И ее поиски увенчиваются успехом.
        Неписаный закон: процесс подготовки к похоронам и утрясания вопросов, связанных с наследством, редко обходится без накладок и размоловок. Все члены семьи должны сообща и согласованно справиться с некой чрезвычайной ситуацией, которая перенапрягает каждого по отдельности. Ссоры запрограммированы. Боль, выступающая в одеянии гнева, вооружается лупой, чтобы изучить во всех подробностях каждое несоответствие. Проблема в том, что лупу легко превратить в увеличительное стекло для выжигания.
        Можно кричать. Ругаться. Писать злые письма. От этого становится хорошо. Это приносит временное облегчение.
        Не знаю ответа на вопрос: как группе скорбящих родственников сообща переживать боль утраты, которую каждый переживает по-разному и в своем темпе. Как сохранить добрые отношения в тяжелые времена, когда никто не способен облегчить ношу другому.
        И в моем близком окружении ярость совершала гастрольную поездку. Были серьезные ссоры. Слезы. Упреки. Все было, кроме одного: виноватого.
        Ты в этом уверена?
        Спрашивает голос в моей голове.
        Не потому ли ты до сих пор испытываешь угрызения совести из-за того, что обидела семью Хели?
        «Милый голос, тебе прекрасно известно, что это произошло неумышленно».
        Для извинения этого недостаточно. Ты раздала вещи Хели друзьям, не спросив согласия его родственников. Ты принесла урну с прахом Хели к себе домой. Тем самым ты лишила родителей Хели возможности скорбеть о нем так, как это испокон веков принято: на могиле, на кладбище. Ты ни разу не спросила их, как они себе представляют похороны Хели. И после этого тебе по-прежнему невдомек, почему они до сих пор с тобой не разговаривают? Неужели тебя все это удивляет?
        «Нет, не удивляет. Ты знаешь, что мне более чем неприятно сознавать, до какой степени я была эгоистична после смерти моей семьи».
        И ты действительно ни на мгновение не принимала в расчет родственников Хели?
        «Да, это так».
        Как же это возможно?
        «Милый голос, я и сама не знаю. Могу ли я сослаться в качестве оправдания и объяснения на свой шок и на свою душевную травму? На тот факт, что каждая мысль во мне служила единственной цели - переварить случившееся и не потерять веру в ценность собственной жизни?»
        Это, разумеется, можно считать объяснением. О вине и принесении извинений мы еще с тобой поговорим. Позже.
        В своем горе я цеплялась по необходимости за «здесь» и «сейчас». Равно справедливо и то, что я также цеплялась за саму себя и за каждую свою, пусть самую малую, потребность. Все для меня вертелось вокруг меня и моего выживания. Ни для чего другого в моей голове больше не находилось места.
        Оглядываясь назад, я вижу себя словно балансирующей на качающемся подвесном мосту. Он перекинут над пропастью, кишащей крокодилами. Они испускают звуки, которые воспринимаются на слух как выражения одиночества, отчаяния или катастрофы.
        Шаг за шаг, на ощупь, я пробираюсь вперед. Не смотрю ни направо, ни налево, не говоря уже о том, чтобы глянуть вниз. Следующий шаг - вот единственное, что имеет значение. Каждый следующий шаг. Каждый раз.
        Если силы оставляют меня, я сосредотачиваю все внимание, рассматривая мох, которым поросли перекладины, на пении птиц, на ароматах свежего воздуха. Надо мной солнце. Оно дарит тепло. Я позволяю себе время от времени понежиться в его лучах. Я не трачу времени на то, чтобы лить слезы. Это слишком рискованно. Слезы туманят взгляд. А сорваться - означает верную смерть.
        С невероятной предосторожностью я передвигаюсь, приставляя одну ногу к другой. Принимаюсь мурлыкать себе под нос какой-то мотив и замечаю, что мне это помогает. Пытаюсь улыбнуться. И убеждаюсь в том, что вследствие этого скорость моего передвижения увеличивается. Наконец я на другой стороне. Там меня дожидаются люди. Они радуются вместе со мной, они аплодируют, они щелкают затворами фотоаппаратов. А меня чествуют как героиню.
        Вечером, у лагерного костра, ко мне подсаживается ребенок. У него волосы платиново-пшеничного цвета, он похож на Тимо и одновременно на Маленького Принца Сент-Экзюпери - разница небольшая.
        «Почему ты не поздоровалась с лисой, которая шла за тобой по пятам? - желает знать ребенок. - Почему ты не бросила крошек хлеба птице, которая летела рядом с тобой и, несмотря на голод, так замечательно пела. И… почему ты не помахала мне рукой, когда я звал тебя?»
        «Милое дитя, разве тебе неизвестно, как трудно балансировать на подвесном мосту?»
        «Я часто хожу туда-сюда по подвесному мосту в моей деревне. Он натянут между двумя могучими деревьями. Дети очень любят на нем играть».
        Ребенок смотрит на меня. Его глаза полны ожиданием.
        «Мой подвесной мост был натянут над пропастью, по дну которой шныряли крокодилы».
        «Как хорошо, что пропасть была достаточно глубока. Это значит, что крокодилы не могли укусить тебя за ногу. А теперь объясни, почему ты не помахала мне рукой».
        «Почему ты не поздоровалась с лисой, которая шла за тобой по пятам? Почему ты не бросила крошек хлеба птице, которая летела рядом с тобой и, несмотря на голод, так замечательно пела. И… почему ты не помахала мне рукой, когда я звал тебя?»
        «Я боялась. Вот почему».
        «Когда мне страшно, я оглядываюсь вокруг, чтобы выяснить, где моя мама. Она всегда машет мне рукой. И всегда помогает. Тебе только и нужно было, что посмотреть на нас. И твой страх сразу бы уменьшился».
        Я не знаю, что возразить. Предпочитаю промолчать.
        Должно пройти много времени, прежде чем я снова оказываюсь способной думать о других. Недели, месяцы.
        То, что я при этом обижала людей, - само собой разумелось. Некоторые из них сами балансировали на подвесном мосту и были бы мне благодарны за то, если бы я им дружески помахала рукой или подбодрила добрым словом. Это помогло бы им лучше справляться со страхом. Другие стояли на краю ущелья, притащив с собой тяжелые крюки и канаты, твердо уверенные в том, что они мне понадобятся. Они были разочарованы, что я не приняла от них помощь.
        Путь через боль - одинокое путешествие, которое терпит (если вообще до этого дело доходит) лишь избранное сопровождение. При этом я была, в числе прочего, удивлена тем, кто оказался готовым и способным помочь, а кто нет. Откуда ни возьмись, вдруг появлялись новые друзья и говорили мне доброе слово, а их обаяние шло мне на пользу. А некоторые старые друзья не могли больше со мной общаться. Или это я не могла больше общаться с ними? Этого мы не знали. Мы лишь потерянно констатировали, что мы друг другу, в данный конкретный момент, больше ничем не можем быть полезными. В особенности те, кто был близок к Хели и оттого обречен пройти свой собственный путь скорби. Самостоятельно определять для себя темп. Выбирать для себя развилки и обходные пути. Двигаться вперед методом проб и ошибок.
        Если бы я, затевая Праздник Душ, была бы вооружена моим теперешним знанием, то постаралась бы это как-нибудь учесть. Возможно, я бы заключила следующий пакт со всеми присутствующими:
        «Мы встретимся как друзья при условии, что нам удастся пройти свой путь через боль. Можно встретиться и раньше. Но в этом случае не следует пестовать ожидания и надеяться на успех. Если по пути нам что-нибудь понадобится, мы должны об этом заявить. Мы не ожидаем того, что кто-то окажется в состоянии читать наши мысли».
        Возможно, все было бы гораздо проще, если бы все переживали скорбь одинаково. Если бы все маршировали ей вослед четким размеренным шагом и при этом каждое движение души можно было бы предусмотреть заранее.
        А с другой стороны - хорошо и так, как есть. Пусть это сводит с ума, пусть это непредсказуемо, пусть это требует напряжения всех сил. Но только так мы можем научиться по-разному видеть и понимать людей, скорбящих рядом с нами, и каждый раз задаваться вопросом об их реальных потребностях, а не пытаться заведомо стричь всех под одну гребенку.
        Я понятия не имею о том, что же тебе нужно. Но я все же здесь. И потому постараюсь саму себя удивить тем, что же я тебе сегодня могу преподнести. Возможно, все случится вопреки ожиданиям и мне будет позволено обратить внимание на то, что преподносишь мне ты. Ты - мне, а не я - тебе, хотя я была настроена помочь, а не принимать помощь. Но и этот опыт я приму с благодарностью. Давай выяснять, что каждому из нас сегодня подарит наше пребывание вместе.
        «Что плохого может быть в том, если мы с каждым будем общаться по этому принципу - неважно, скорбит он или нет? Что думаешь ты по этому поводу, многоуважаемый Голос?»
        Да, это было бы прекрасно. Идеальная ситуация. Рай на земле. Достойная цель. Но вряд ли достижимая. Ведь мы же люди. Мы совершаем ошибки.
        «Мне и самой об этом слишком хорошо известно. Но чего не избежать - того не избежишь».
        Из моего дневника
        28.4.2008
        Мне кажется, что боль, которую испытываешь, потеряв близкого человека, равна сумме всех болей, которые ты причинил этому человеку в течение жизни. И много времени пройдет, пока эта боль притупится.
        Из-за отсутствия возможности сказать: «Прости меня».
        Пятница, 16 мая, 11.00
        Провела час у Элизабет, моего психотерапевта. На самом деле лечащего врача Тимо. Мы, Хели и я, остановились на ней в качестве терапевта для нашего сына.
        Тимо был таким худеньким и хрупким, и одновременно таким неспокойным сладкоежкой. Предполагалось, что Элизабет займется Тимо. Она же занялась Хели и мной, - нами обоими как парой. И с каждым часом, проведенным нами на занятиях у Элизабет, Тимо становился спокойнее.
        Я снова у Элизабет. Одна. В последний раз мы виделись на Празднике Душ. А сегодня я пришла к Элизабет, потому что мне срочно нужна ее помощь. Потому что я не могу СПОКОЙНО думать о Тимо. Мне очень больно.
        Когда бы я не грезила Тимо, я всегда ощущаю его буквально затопляющую меня любовь. Она так огромна. Она слишком для меня огромна, эта любовь. Она больше того, что я в состоянии вместить. Она сносит все границы. И разрывает при этом мое сердце.
        Мне кажется, что боль, которую испытываешь, потеряв близкого человека, равна сумме всех болей, которые ты причинил этому человеку в течение жизни. И много времени пройдет, пока эта боль притупится. Из-за отсутствия возможности сказать: «Прости меня».
        Я не заслужила такой огромной любви. Я ее не достойна. Я не была достаточно хорошей матерью. Я наделала много ошибок. Мне нужен Тимо здесь, на земле, чтобы перед ним извиниться.
        «С чего это ты взяла, что не была хорошей матерью?» - спрашивает Элизабет.
        «Я должна открыть тебе нечто ужасное».
        Элизабет предусмотрельно вручает мне пачку бумажных носовых платков и откидывается на спинку стула, чтобы меня слушать.
        «Однажды, месяца два назад, мы всей семьей ехали куда-то в машине. Тимо играл по дороге моей любимой шариковой ручкой, несмотря на то, что я строго ему запретила это делать. Ручка упала и куда-то закатилась. Ее невозможно было найти. Бедняга ужасно расстроился. Но я не захотела себя пересилить и сказать ему: «Ничего страшного. Не расстраивайся».
        Потеря ручки меня ужасно огорчила, я дала ему это почувствовать в полной мере. Тимо предложил мне взамен все свои карманные деньги. Но ручка была куплена мною в Голландии. Здесь ее было не купить. Я решила по-настоящему продемонстрировать ему свое расстройство, чтобы сделать ему больно, что называется, в воспитательных целях. И предоставила Тимо самому справляться с собственным чувством беспомощности.
        А теперь самое ужасное.
        Незадолго до смерти Тимо я нашла эту шариковую ручку. Оказывается, ручка оставалась дома, провалившись в щель между стеной и каким-то ящиком. А шариковая ручка, потерянная некогда в машине, была, оказывается, совсем другой, не представляющей для меня интереса.
        Я страшно раскаиваюсь. Как же я могла позволить себе быть настолько самонадеянной. И причинить такую боль Тимо!»
        Я рыдаю в три ручья. Пропитываю слезами уже четвертый бумажный платочек. Мои страдания подобны родовым схваткам. Болезненное напряжение мускулов - гейзер слез, и так далее, по нарастающей. Конец не предвидится. Элизабет внимательно слушает, спокойная, как всегда. Но ее мягкий взгляд достаточно красноречив, шлет мне важное послание:
        Все хорошо. Все, что ты говоришь, - очень важно. Я с тобой и тебя не оставлю.
        Моя исповедь меня обессилила. Бумажные носовые платки закончились. Перехожу на туалетную бумагу.
        «Единственный, кто может тебя простить, - ты сама».
        Вот первые слова Элизабет после пятнадцатиминутной паузы. Тихие. Теплые. Конкретные.
        Как могу я себя простить, лишенная возможности загладить свою вину? Ведь нельзя сказать Тимо, как же я сожалею о каждом сорвашемся несправедливом и злом когда-либо сказанном ему слове!
        «Я не заслуживаю его великой любви».
        «Так и есть. Ты не заслуживаешь этой великой любви».
        Тишина. Мои глаза превратились в два больших вопросительных знака. От ужаса я даже забываю плакать.
        Означает ли это, что мы все недостойны любви? Означает ли это, что от вины никогда невозможно освободиться?
        «Нет человека, способного заслужить ту великую любовь, которую ты ощущаешь через Тимо. Любовь безусловна. Мы вовсе не должны ее заслуживать. Именно этот признак делает любовь любовью. В человеческом образе мы пришли на эту землю, чтобы совершать ошибки. Нам невозможно не совершать ошибок. Но мы можем на собственных ошибках учиться. И расти над собой.
        Всегда есть возможность исправить ошибку - при желании. Расти и учись. Тимо будет наблюдать этот процесс. И радоваться. Но любовь присутствует всегда, в любом случае. И ее невозможно заслужить. И ты не должна стараться ее заслуживать».
        Я впитываю каждое слово. Каждое слово Элизабет - настоящая для меня революция. Но при этом все, что она говорит, преисполнено бесконечной логики. Я чувствую, как мне становится легче думать о Тимо. Я постигаю науку прощать себя. Речь идет не столько о том, чтобы сделать первый шаг, сколько о том, что этот первый шаг - единственный, единственно важный.
        Не Бог должен нас прощать, и не умершие, которые нас ни в чем никогда не упрекали. Я сама объявляю себя виноватой. Потому что я и есть тот, кто может меня простить.
        Любовь безусловна. Мы вовсе не должны ее заслуживать. Именно этот признак делает любовь любовью.
        «Знаешь что? У меня дома стоит целая ваза, полная глиняных бусин. Их сделал Тимо прошлым летом. Мы так и не нашли времени эти бусины расписать. Бусин примерно сорок. Охватит меня чувство вины перед Тимо, - я тут же примусь расписывать какую-нибудь бусину, а расписав, надену ее на нитку. И эта цепочка бусин будет мне постоянным напоминанием о том, что я поняла сегодня».
        «Что за великолепная идея», - улыбается Элизабет.
        Сеанс с Элизабет закончился. Я еду домой. Моя голова пуста и спокойна. В животе я чувствую тепло.
        После обеда я долго гуляю в лесу. Я всегда стремлюсь в свое любимое место: к пню, с которого я могу видеть всю просеку. За моей спиной - группа деревьев, под которыми я себя чувствую защищенной.
        Всего шесть дереьев.
        Из них три дерева образуют отдельную группу. Они, решаю я, символизируют мое прошлое.
        Хели, Тимо, Фини.
        Рядом с этой троицей растет раздвоенное дерево - два ствола из одного корня.
        Я и моя жизнь.
        А шестое дерево? Оно напоминает мне о том, что мне еще кое-что предстоит. Что-то ждет меня в будущем, о чем я не догадываюсь.
        Войдет ли еще кто-нибудь в мою жизнь? Новый партнер? Когда-нибудь? Когда-нибудь позже? Мне нужно время…
        Я обнимаю дерево-Тимо. Пока не сливаюсь с ним. Потом размыкаю объятия. Сажусь на пенек. Я захватила с собой все, чтобы написать письмо.
        Тимо!
        Я всегда испытывала огромную потребность говорить с тобой. Многое из того, что я тебе хотела сказать, ты мог понять, а многое я и сама толком не понимала.
        И я когда-то ребенком была такой же, как ты, - такой же чувствительной, такой же переполненной любовью. Когда до такой степени открыто предлагаешь миру любовь, как это делаем или делали мы, может случиться, что некоторые люди окажутся неготовыми принять такую любовь во всей ее полноте, в которой заключается все - радость и горе, даже боль, даже сама смерть. Это открытие причиняет страдание нашему открытому сердцу. И оно снова и снова познает науку себя защищать. Пока не становится защищенным в полной мере. То есть пока не «закрывается». И помнит при этом о пережитом страдании. И особенно мучительно становится тогда, когда кто-нибудь желает подарить нам любовь, соизмеримую с той, которую мы однажды несли в своем сердце.
        Тимо. Как объяснить тебе, что ты, переполненный любовью, именно этим порой причинял мне боль?
        Нет, вовсе не ты сам мне делал больно. А тот факт, что моя любовь по сравнению с твоей любовью - слаба, она страшится и сомневается, и это становится мне очевидным благодаря тебе.
        Как бы я хотела, чтобы до тебя дошли эти мои строчки, чтобы ты мог прочесть или услышать мною написанное. И чтобы твоя душа мною написанное поняла.
        Я никогда не желала причинить тебе боль. И если я когда-нибудь делала тебе больно, - мне очень жаль. Ты абсолютно не виноват в моих страданиях из-за того, что я иногда причиняла боль тебе. Благодаря тебе я впервые получила возможность эту боль почувствовать. А выявив эту боль, я, может быть, смогу от нее однажды избавиться. Чего никогда не случилось, не помоги ты мне в этом. Тимо, я так тебе благодарна. Ты взял на себя огромную ношу излечить свою мать, да и отца заодно.
        Тимо, великая душа!
        Слышишь ли ты мое спасибо?
        Я люблю тебя бесконечно.
        Тимо, как же ужасно мне тебя не хватает!
        Твоя мама.
        Снова и снова писала я письмо Тимо. И Фини тоже. Я даже открыла для каждого электронный почтовый ящик. На имя Тимо и Фини. И в качестве почтового адреса при регистрации я писала: «небеса», на что мой компьютер, к сожалению, не соглашался.
        В угоду компьютеру я поселила Тимо и Фини по адресу: «ул. Небесный путь, дом 8» и отправляю свои мейлы моим дорогим, поселенным мной там адресатам с неизменной подписью:
        Ваша мама.
        Странно. Хели я так ничего толком и не написала, - не считая пары строчек в дневнике.
        Почему? Наверное, потому, что я никогда не переставала говорить с Хели. Голос Хели, его словечки, его выговор, его шутки - все это мне давно знакомо как моя собственная речь.
        Наши голоса пребывают в постоянном диалоге друг с другом. Когда я хочу ему что-нибудь рассказать, я и рассказываю, как если бы он стоял рядом со мной. Время от времени общение друг с другом доставляет нам настоящее удовольствие. Хели стал для меня моим вторым «я». Это «я» все воспринимает с юмором, неизменно отказываясь относиться к этому миру слишком всерьез. И потешается то над одним, то над другим. А когда что-то не понятно - пожимает плечами, напоминая, что мир в любом случае устоит.
        «Не бери в голову, старушка!»
        Как же часто Хели этой фразой приводил меня в чувство. Каждый раз, когда я начинала слишком уж волноваться или ходить по кругу, пытаясь решить неразрешимимую проблему. Хели, твой юмор - самое в тебе серьезное. Я слушаю тебя. Я учусь у тебя.
        И в голову не беру.
        По крайней мере до тех пор, пока это возможно.
        Почта жизни
        Март 2009 года. вещественные доказательства
        Почта после аварии - написано на большой коробке, которую я вытащила со стеллажа. Ее содержимое вывалено на пол. Около трехсот папок с письмами, почтовыми открытками, распечатанными мейлами образуют на полу пестрый кавардак. Письма с соболезнованиями, рисунки, самодельные подарки, истории, воспоминания. Предложения помощи, письма от знакомых и незнакомых. От людей, утешенных и укрепленных словами, которыми я попыталась описать и объяснить то, что невозможно ни описать, ни объяснить. Как же много людей приняли участие в моей судьбе.
        «Нет слов, чтобы выразить…»
        Так или похоже начинаются многие письма. И я снова мысленно благодарю их авторов за то, что они по крайней мере нашли эти слова.
        После несчастья мой почтовый ящик ежедневно наполнялся до отказа новыми конвертами. Как из волшебного рога изобилия. И так неделю за неделей. Осторожное вскрытие конвертов превратилось в ежедневный ритуал. Я поглощала их медленно, никогда не читая одно письмо за другим. Старалась распределить чтиво на целый день. По пятницами я откладывала несколько конвертов в сторону, чтобы было над чем коротать выходные.
        Среди писем часто затесывались почтовые извещения желтого цвета. С радостной новостью:
        На ваше имя пришла посылка!
        Работник почты приветствовал меня как старую знакомую. И каждый раз бодро-дружелюбной фразой:
        «Сегодня к нам залетал Санта Клаус. Ну-ка, посмотрим, что он нам принес».
        Мне казалось, что мой отмененный день рождения настаивает задним числом на том, чтобы его все-таки отпраздновали. Но восторга именинницы при виде такого количества подарков я не испытывала.
        Хотя радость снова стала посещать мое сердце. Осторожная и тихая, она старалась ступать неслышно. Я приветствовала ее возвращение. Улыбку, которая иногда даже сменяется смехом. Блеск в глазах. Тепло в животе.
        Что-то во мне изголодалось по прекрасному и искало повода его обнаружить. Испытать чувство благодарности. Суметь улыбнуться. Порадоваться хоть чему-нибудь. Радость заряжала мой мотор выживания. Я в ней нуждалась, чтобы продолжать. Радость стоила того, чтобы каждое утро вылезать из постели.
        Похоже, этот факт стал достоянием гласности. Похоже, все вокруг сговорились и выработали план - регулярно и как можно дольше доставлять мне удовольствие: посылки и письма поступали пусть и в непреднамеренном, но в определенном ритме. В среднем «капало» два-три письма в день. И они были мне дозированным рационом воды, необходимым для поддержания жизни.
        «Набравшись наконец смелости, пишу…»
        «Я слишком долго собирался(-ась), чтобы написать. Надеюсь, что еще не поздно».
        Вот таким или подобным образом начинались некоторые письма. И сегодня, перечитывая их, я не могу не улыбаться. Нет, ни одно письмо не опоздало. Каждое нашло меня вовремя. Именно в тот самый, предусмотренный именно для этого письма, правильный момент.
        Барбаре
        Дорогая, милая Барбара… с тех самых пор, как я себя помню, я всегда испытывала к тебе невероятную привязанность. Ребенком я буквально сходила по тебе
        с ума. Я всегда тобой невероятно восхищалась, всегда хотела быть такой, как ты, - возможно, это действовало тебе иногда на нервы…
        Я никогда не спрашивала себя, что же меня в тебе так притягивает или почему я так тобой восхищаюсь.
        Для меня это было неважно.
        И вот я получила ответы на вопросы, которые никогда не задавала… В самое трудное время своей жизни ты способна находить слова утешения для других. От тебя исходит такая сила, что приходится буквально подавлять в себе потребность на тебя опереться, вместо того, чтобы быть тебе опорой. Так много любви, так много доброжелательности выражает твое лицо, что начинаешь стыдиться собственных приступов отчаяния и тех проклятий, которые посылаешь судьбе.
        Прежде я бы и подумать не могла, что в таком маеньком и хрупком человеке заключается такая невероятная сила. Разумеется, я желала бы от всей души (я - увы! - малодушна), чтобы тебе никогда не пришлось являть в полном объеме эту силу, которая всегда меня в тебе привлекала…
        Ты была замечательной матерью и наверняка невероятной спутницей жизни для всех членов своей семьи и «You are a good man, Charly Brown».[12 - «You’re a Good Man, Charlie Brown» - музыкальная комедия Кларка Дженсера, поставленная в 1967 году.]
        Я очень тебя люблю.
        Валери, твоя кузина
        «А помнишь…»
        Как редко мы преподносим друг другу такой подарок: как редко мы говорим близким о том, какими мы их видим. Что мы в них ценим, что делает их в наших глазах неотразимыми.
        Моя кузина, моя тетя и некоторые старые друзья одарили меня драгоценными воспоминаниями о добрых старых временах. Письма, где мне снова позволено быть самой собой, где любящий взгляд меня поощряет и воздает мне должное. Строчки, дающие мне возможность внутренне вырасти и засиять.
        Я кладу это письмо моей кузины на письменный стол рядом с тремя постоянно горящими свечами. Эти свечи мне также подарили спустя несколько дней после несчастья, и их согревающий свет обеспечивает постоянный доступ к моим трем ангелам.
        Я смотрю на пламя свечи и пытаюсь угадать, что со мной будет, обращаясь к ангелам - небесным и земным, которые пишут такие замечательные письма и дарят мне свое сердце в придачу.
        Глоток чая. И я снова начинаю кружить в лабиринте писем на полу.
        Мне бросается в глаза пачка писем и почтовых открыток, схваченных большой канцелярской скрепкой. Пожалуй, их штук тридцать. И все они написаны одним человеком - старой моей подругой, которую я в последние годы потеряла из виду.
        С тех пор, как Карин узнала о смерти моей семьи, письма от нее приходят регулярно, через равные промежутки времени. Месяц за месяцем. Часто она присылает мне всего несколько строчек, украшенных «смайликами». А потом опять разражается каким-нибудь длинным письмом, делясь со мной воспоминаниями и мыслями.
        Карин пишет мне о том, как смерть ее матери отразилась на ее жизни. Она описывает станции и полустанки своего путешествия, которое началось, когда вдруг она стала «родственницей усопшей» в возрасте двенадцати лет.
        Оставленная в живых.
        Так я сначала хотела назвать эту книгу. Но само выражение показалось мне тогда слишком претенциозным и громоздким.
        Наводит на мысли об отсталости.
        Что не так уж и пальцем в небо, имея в виду все то, что вытворял со мной мой перегруженный и травматизированный мозг.
        Наводит, кроме того, на мысль об отсутствии перспективы.
        Родные и близкие покойного стоят у могилы и смотрят в ее черноту. Принимают соболезнования. А дальше? Как долго действует статус? И если статус весь вышел, то кем себя после считать?
        Я навсегда, до конца своей жизни останусь женщиной, потерявшей мужа и детей. Смерть моих близких - самое сильное переживание моей жизни, надолго определившее ее течение. Даже тогда, когда я этого уже не замечаю. Если, конечно, такое возможно.
        Мне нужно еще изобрести подходящие слова, чтобы передать это состояние. Что, впрочем, необязательно. Поскольку каждому когда-нибудь придется находить эти слова самому. Каждому из нас когда-нибудь суждено быть родным или близким покойного. При этом никто из нас не замрет навсегда на краю разрытой могилы. Пережив и изменившись, мы двинемся дальше. Мы наберемся мужества. Мы продолжим путь. Потому что мы - люди.
        Статус? Я навсегда, до конца своей жизни останусь женщиной, потерявшей мужа и детей.
        И в один прекрасный день, когда путь закончится, мы все встретимся. С другой стороны. И тогда быстротечность земной жизни, возможно, нас позабавит.
        Письма моей подруги Карин все начинаются одинаково:
        «Я пишу тебе, потому что для меня это очень важно. Отвечать мне не обязательно».
        И сегодня я признательна Карин за эту определенность. Я в ней действительно нуждалась.
        Представьте себе: в среднем более трехсот писем скапливалось в моем почтовом ящике в первые недели после несчастья. В течение этого же периода более семиста человек перевели деньги на мой счет, который с мудрой предусмотрительностью открыла на мое имя в день аварии социальная служба городка, в котором я живу.
        Тысячи людей принимали во мне участие! Я всем им бесконечно признательна. И сегодня у меня голова идет кругом, чуть я задумываюсь об этом количестве. Скольких из них я поблагодарила? Двадцать? Тридцать? Сто? Я теряюсь в догадках.
        Однажды я составила письмо, напечатала его раз пятьдесят на красивой бумаге, подписала каждое от руки. Купила 50 конвертов и 50 марок.
        Я чувствовала себя полной идиоткой, принимая решение:
        «Я пошлю благодарственные письма всем тем, кто перечислил мне 50 евро».
        И тут же ощутила себя еще большей идиоткой, представив себя, рассовывающую тысячу писем в тысячу конвертов и наклеивающую на конверты тысячу марок.
        Я капитулировала и рассылала письма наугад.
        Некоторые заклеенные конверты до сих пор лежат у меня на полке. Наверное, самое лучшее было бы их просто сжечь.
        Чувствовать себя обязанной, даже если речь идет о «спасибо», - неприятное чувство. До сих пор мой внутренний голос иногда напоминает мне, что я - должница, которая до сих пор не расплатилась с людьми, меня выручившими.
        Надеюсь, что однажды получится воздать миру за все хорошее, что он для меня сделал.
        Именно эту фразу я и написала раз пятьдесят в своих благодарственных письмах. В рамках первой попытки справиться с неприятной ситуацией, в которой я оказалась. Желание когда-нибудь, по возможности быстрее, взять реванш и отблагодарить всех за все держит меня в постоянном напряжении. Понятия не имею, что же мне делать?
        Желаю вам, чтобы та радость, которую вы мне подарили, вернулась к вам назад в многократном размере.
        И это предложение было повторено и отправлено раз пятьдесят. Может быть, то, с чем мне не удастся справиться, делегировать Вселенной?
        У меня не получается искренне поверить тому, что пишут мне многие и многие:
        Ты меня так поддержала своим мейлом. Прими мой подарок в знак благодарности за то, что твои слова заставили меня по-новому понять ценность жизни.
        Что же получается, - это я одарила, потому и получаю что-то назад, в знак благодарности? Я и сама хотела бы так считать. Но мой внутренний голос - а он бывает порой достаточно требовательным - не позволяет этим удовлетвориться.
        Тот мейл, который ты разослала своим друзьям, - разве ты его не писала в первую очередь для себя? И это не стоило тебе никаких усилий. Никаких затрат, включая денежные. И ты при этом смеешь утверждать, что заслужила чего-то в ответ?
        Или мы преподносим свои самые большие дары именно тогда, когда это не стоит нам никаких усилий? Возможно, дары именно тогда ценнее, когда оба - и отправитель, и получатель - чувствуют себя в одинаковой степени одаренными?
        Не исключено.
        Мне остается лишь гадать о том, насколько эти мои мысли правомерны. Многих своих друзей я уже спрашивала, не должна ли я им что-нибудь. Большинство даже не поняли, что же я имею в виду.
        «Должна ли ты нам? Откуда такая мысль?! Разумеется, нет!»
        Как же отрадно слышать такой ответ еще и еще раз.
        Но требовательные голоса продолжают заявлять о себе время от времени. Особенно по ночам, когда ничего не отвлекает от мыслей. Если же они становятся невыносимыми, я противопоставляю им точку зрения, одолженную когда-то у моего психотерапевта и которую, по его совету, рада разделить:
        Возможно, мы преподносим свои самые большие дары именно тогда, когда это не стоит нам никаких усилий? Возможно, дары именно тогда ценнее, когда оба - и отправитель, и получатель - чувствуют себя в одинаковой степени одаренными?
        «Люди преподносят мне подарки добровольно. Их награда заключается в радости, которую они испытывают от того, что могут сделать что-нибудь хорошее человеку».
        От «спасибо» мне все равно не удержаться. Так пусть оно навсегда обретет здесь, на этой странице, свое законное место. Да услышит меня всякий, сотворивший когда-либо свое тихое добро.
        Письма Карин отправляются назад, в ящик.
        Наводя порядок, я еще раз открываю папку, в которой собраны выписки с моего счета о многочисленных пожертвованиях. Большинство переводов сопровождены короткими посланиями:
        «Я посылаю тебе немного денег с просьбой соблюсти единственное условие. Тебе следует потратить их совершенно бездумно, на то, что доставляет тебе радость».
        «Делай с деньгами что хочешь. Главное, чтобы это доставило тебе удовольствие».
        «Позаботься о себе. Это самое важное!»
        Деньги.
        Средство к существованию.
        В последнее время, когда я жила, питаясь почти исключительно воздухом и любовью к моей ставшей невидимой семье, я имела возможность приходить в себя. Благодаря растущему с каждым днем ощущению финансовой безопасности.
        «С вами случилось самое страшное, что может вообще приключиться».
        Эту фразу я слышала достаточно часто.
        «Нет, - неизменно думала я, - это некорректное утверждение».
        А если бы и я ехала в клоунском автобусе и была б теперь инвалидом или не находила бы себе места от боли? Удалось бы мне с благодарностью и смирением принять и такую жизнь? Достало бы сил все так же настаивать на том, что жизнь - прекрасна?
        А если бы мы с Хели разругались тем утром, накануне несчастья? А если бы я поутру, второпях, сорвалась на детей? Прощание навсегда без примирения, чего никогда нельзя исправить?
        Мне еще повезло.
        Эту фразу я и выговорила однажды, в каком-то интервью перед включенной камерой, не задумываясь, какое нелепое впечатление может произвести сказанное.
        Везение.
        Я имела в виду, что мы разошлись с миром. Никакого тлеющего конфликта. Никаких недоговоренностей.
        Мне было бы гораздо труднее, лишись я возможности заключить мир с самой собой. Если бы пришлось прощать самой себе ошибки и упущения, замалчивать существование счетов, которые так и остались бы открытыми.
        Вот самое страшное из того, что может случиться.
        Тут дело в упреках самому себе? Или, возможно, в страхе?
        А если бы мы с Хели разругались тем утром, накануне несчастья? А если бы я поутру, второпях, сорвалась на детей? Прощание навсегда без примирения? Мне еще повезло.
        Как бы я себя чувствовала, если бы мое медленное, настороженное возвращение к жизни омрачало беспокойство о том, что мне нечем платить за квартиру, за электричество, за страховку? Если б необходимость борьбы за выживание задавала темп процессу моего принудительного возвращения в мир?
        И от этого я была также избавлена.
        Мы с Хели не прятали в шкафу сберегательных книжек с внушительными накоплениями. Наши жизни не были застрахованы. Прочих денежных резервов у нас тоже не было. Мы с Хели проедали все, что зарабатывали. Мы предпочитали проводить время с детьми. Нам это было важнее, чем зарабатывание денег. Будущее? О нем мы намеревались позаботиться. Но позже. Когда вырастут дети. Этому «позже» не суждено было наступить.
        Наше будущее громко лопнуло. И растворилось в воздухе.
        Тем не менее я была избавлена от страхов. И время у меня было. Обо мне позаботились: через три дня после аварии, когда я дни и ночи проводила в больнице рядом с детьми, несколько женщин из моего родного города развернули кампанию помощи. Они открыли счет для пожертвований в мою пользу и сами перевели на него первую сумму.
        Общество взаимопомощи St.Marein bei Graz
        Они сообщали номер моего счета всем желающим мне помочь. Номер моего счета публиковала газета, которая ежедневно печатала информацию о состоянии моих детей. Когда эта же газета спустя некоторое время опубликовала интервью со мной, публикацию снова заключал номер счета для пожертвований.
        Андреа, моя подруга, которая вела от моего имени мои финансовые дела, посещала два раза в день отделение банка рядом с моим домом и сообщала мне о поступлениях на счет.
        Эта игра изумляла нас обеих. Игра, которая продолжалась только потому, что невероятное количество людей желали в нее играть. В мою пользу. Я, которая только что лишилась так многого, с тем большей благодарностью принимала то, чем со мной делились.
        Мои карманные деньги. 5 евро.
        Маленькая помощь. 10 евро.
        Но время от времени жертвовались и сравнительно крупные суммы.
        Мы собрали эти деньги на своей свадьбе - вместо подарков.
        Каждый год я жертвую определенную сумму на хорошее дело. В этот раз я хочу подарить эти деньги Вам.
        Деньги не излечивают, но помогают излечиться.
        Я получала не только деньги - гораздо больше.
        Мне было подарено время. Мне была подарена возможность доставлять себе маленькие радости. Свобода покупать себе то, что впоследствии могло оказаться избыточным. А главное - я получила возможность без страха заглядывать в будущее, по крайней мере месяца на два.
        Нет слов, чтобы передать мою благодарность за каждый подаренный евро. И каждый евро достиг своей цели.
        Моя чайная чашка пуста. А спина уже побаливает. Но я никак не оторвусь от многих и многих папок, которые просятся в руки, желают, чтобы их прочитали. Я попыталась как-то систематизировать письма.
        Одна пачка, которую я только что сформировала, состоит из двадцати писем, написанных незнакомыми мне людьми. Однако рассказанные ими истории заслуживают доверия. Они о столкновении со смертью, о спутниках и спутницах жизни, о детях, которые рано - слишком рано - умерли.
        Эти письма были посланы мне для того, чтобы мне сообщить:
        «И мне пришлось пережить подобное. И мне позволено было узнать, что смерть любимого человека не только ужасна. Она может быть одновременно и драгоценным подарком, потому что открывает нам дверь в иной мир. Кто называет это мир небесами, кто - всепрощающей любовью, кто судьбой».
        Вот письмо от женщины, чей муж погиб в авиационной катастрофе. Смерть заявила о себе заранее - за несколько недель. Муж решил «в срочном порядке» завершить строительство дома. И он (как Хели) искал примирения со всеми старыми друзьями. В последний день своей жизни, пишет женщина, ее муж находился в эйфории, словно предвкушая что-то невероятно радостное.
        Сходство наших воспоминаний меня впечатлило.
        Одна женщина написала мне о странном чувстве облегчения, которое она испытала, когда в ее чреве умер ребенок. Она видела его смеющимся, парящим перед ней в сияющем пузыре света. Эта женщина ощущала в себе огромное теплое солнце.
        Да, этот пузырь, это ощущение солнца - все мне знакомо.
        А это письмо я держу в руках особенно долго. Позволительно ли мне делиться рассказанной в нем историей? Она очень личная. Писана, судя по всему, дрожащей рукой. Но история представляется мне бесконечно важной. Так как является убедительным свидетельством тому, насколько важно говорить о смерти и связанными с этой темой табу.
        И мне позволено было узнать, что смерть любимого человека не только ужасна. Она может быть одновременно и драгоценным подарком, потому что открывает нам дверь в иной мир. Кто называет этот мир небесами, кто - всепрощающей любовью, кто - судьбой.
        Автор заставляет меня снова мобилизовывать свои силы, если меня начинают одолевать сомнения: а стоит ли описывать свои переживания? Именно об этом письме я рассказываю тем, кто не понимает, почему я открыто посвящаю в подробности своей судьбы. Не в последнюю очередь для автора письма я и пишу эту книгу.
        Для него и всех остальных, которые, пытаясь пережить смерть близкого человека, ищут общения и возможности говорить о пережитом.
        Дорогая госпожа Барбара!
        Я очень Вам признательна за то, что Вы, в своей великой боли, избавили меня от моей - после тридцати лет напрасных попыток. Мне невероятно помогла публикация Ваших дневниковых записей о смерти Валентины. Моему сыну было 6 лет. Он совсем недолго болел, но мы знали, что спасения ему не будет. Два дня я непрерывно молилась: «Боже великий, позволь ему выздороветь!» Но по мере того, как ему становилось все хуже и его «жизнь» все больше делалась мукой, я просила лишь об одном: «Милый Боже! Дай ему заснуть навсегда, да исполнится Твоя воля».
        Эти мои молитвы - постоянный источник угрызений совести: как может мать просить «о таком»! Вы убедили меня, что я имела на это право. И одно мне известно наверняка: не будь у меня веры, я бы со всем этим не справилась. Бог всегда знает точно, как ему нас испытывать. В какой-то момент мы понимаем, в чем состоит его воля.
        Благослови Вас Бог. Да пошлет он Вам сил для продолжения жизни.
        Осторожно вкладываю я письмо в ту пачку, из которой я его вытащила. Свечи на моем столе горят с неизменной яркостью. Тем не менее я вынуждена включить свет, потому что стемнело. Время разложить папки по коробкам и пожелать им спокойной ночи.
        Я расскладываю все по местам. И мой взгляд падает на последний листок. Трудно понять, к какой пачке его отнести. Два электронных послания, распечатанных на одном листке бумаги.
        От: Вальтера Пахля
        Отправлено: 7 апреля, 2008
        Тема: желание моей дочери
        Дорогие дамы и господа!
        Я - отец Барбары Пахль-Эберхарт, которая потеряла в Великий Четверг на переезде Такерн II мужа и обоих детей.
        Моя дочь желает вступить в контакт с машинистом поезда - вовсе не для того, чтобы его упрекать. Скорее для того, чтобы его утешить.
        Можете ли вы мне помочь организовать такую встречу?
        С уважением,
        Вальтер Пахль
        Кому: Вальтеру Пахлю
        Отправлено: среда, 9 апреля, 2008
        Тема: желание моей дочери
        Уважаемый господин Пахль!
        Мы выражаем Вам, Вашей дочери и всем членам Вашей семьи наше искреннее соболезнование в связи с постигшим вас несчастьем.
        Сотрудник, которым Вы интересуетесь, в настоящее время проходит курс терапии. По мнению психотерапевтов, общение с родственниками жертв несчастного случая ему не по силам.
        Мы надеемся на Ваше понимание.
        С дружеским приветом…
        Мне было очень непросто удовлетвориться ответом железнодорожного ведомства. Я чувствовала настоятельную потребность утешить машиниста или хотя бы заверить в том, что ни в чем его не упрекаю.
        Я считала его, как и себя, жертвой несчастного стечения обстоятельств. Я искренне надеялась на то, что мои слова смогут ему помочь. Тем большее разочарование и отчаяние испытывала я оттого, что этому несчастному, по мнению его лечащих врачей, общение со мной может навредить.
        Почему меня это так задело? Оттого ли, что я считала себя вправе утешать машиниста? Полагала ли я, что мое утешение действительно необходимо и сможет ему помочь?
        Не исключаю, что мной руководило горячее желание помочь хотя бы одному человеку в ситуации, когда я сама оказалась слишком зависимой от помощи других людей. И, подобно тому, как я не подходила к телефону, избегая бесед с теми, кто хотел меня утешить, моя попытка была так же отклонена.
        Нам вовсе не всегда необходимо утешение тех, кто желает нас утешать. Кому, как не мне, об этом хорошо известно.
        Но, судя по всему, решение отклонить мое предложение принято врачом машиниста, а не самим пострадавшим.
        Есть ли принципиальная разница? Для меня безусловно. И я до сих пор не перестала задумываться о том, что же испытывает машинист рокового поезда. По моему ощущению, мы магически связаны друг с другом. Мы оба - жертвы одной и той же катастрофы. Мы оба - целы и невредимы, и оба навсегда заложники того, что случилось.
        Я часто задумывалась о том, какая из судеб представляется мне более тяжелой: потерять семью или непреднамеренно убить. Мне кажется, что боль, отчание и горе с обеих сторон одинаково непереносимы. Но родственникам погибших выражается гораздо больше сочувствия, утешения и поддержки, чем машинисту локомотива.
        Получает ли он посылки? Письма? Удалось ли ему найти способ принять случившееся? Выражают ли ему сочувствие, если сегодня, многие месяцы спустя, он по-прежнему пребывает в плену депрессии?
        Я надеюсь, что да.
        И я надеюсь, что однажды он прочтет мои слова, которые ему, возможно, пригодятся:
        Уважаемый господин машинист!
        Я не знаю ни Вашего имени, ни того, как Вы выглядите. Мы никогда не были знакомы друг с другом, однако нас соединила судьба. При обстоятельствах, которые каждый из нас с радостью отменил бы.
        Но то, что случилось, - случилось. А наши жизни продолжаются.
        Мы и в будущем никогда друг с другом не встретимся. Разумеется, не вместе мы проведем тот день, когда снова окажемся в состоянии смеяться от всего сердца, когда, расслабленные и беззаботные, снова порадуемся солнечному свету. Когда мы хотя бы несколько мгновений сумеем насладиться тем, что происходит сейчас, без того, чтобы думать о том, что стряслось.
        Постараюсь быть краткой, несмотря на неисчерпаемость того, что мне хочется Вам сказать.
        Я не буду долго мучить Вас темой, которая для Вас так же болезненна, как и для меня.
        Итак:
        То, что мой муж и мои дети погибли в тот Великий Четверг, - вовсе не случайность. Так, по крайней мере, мне кажется. Я твердо верю, что для каждого определен срок пребывания на земле. И, может быть, мы и сами принимаем участие в процессе принятия этого решения. Вероятно, мы уходим со смутным чувством исполненности нашего предназначения здесь, на Земле. И даже сознаем при этом, что там, где мы вскоре окажемся, нас также ожидают такие же важные и сложные задания.
        Мой муж за свою жизнь выполнил множество заданий. Он рассмешил и сделал счастливыми большое количество людей. И прежде всего меня. Возможно, его внезапная смерть и была его последним великим заданием, пусть он его для себя и не выбирал.
        Своей смертью мой муж многим открыл глаза. Он преподал урок ценности каждого мгновения. Того, какую важность представляет собой смех и способность радоваться жизни. И тому, что имеем. Он в очередной раз продемонстрировал нам, что мы ничего, ничего абсолютно не можем считать своей долгосрочной собственностью; и даже самые дорогие нам люди одолжены на определенный срок. Знать на какой - нам не дано.
        Я хочу сказать Вам, что мой муж был невероятно счастлив в тот день, перед отправлением на небо. Если бы мне позволили выбрать себе день своей смерти, я остановила б свой выбор на таком же счастливом и радостном дне. То, что мой муж погиб, находясь в своем клоунском автобусе, абсолютно в его духе.
        Это - «типичный Хели».
        Разумеется, картина, которую я здесь рисую, - достаточно упрощенная. Я придумала себе эту картину - Вознесение Веселого Клоуна, - чтобы облегчить переживание случившегося. Большинство людей при известии о несчастье могут до определенной степени сами выбирать краски для живописания сцены: в жизнеутверждающих или в страшных и мрачных тонах.
        И мне предоставлена такая привилегия, и я пользуюсь ею себе во благо.
        Вы, в отличие от меня, лишены возможности свободного выбора. Вы видели все своими глазами. И вместо возносящегося в небеса клоуна Вы видели тело мужчины, который когда-то был этим клоуном. Должно быть, Вам было суждено увидеть многое из того, что совсем не хотелось видеть. И Вам нужно много времени для того, чтобы эти картины стерлись в Вашей памяти и больше не мучили Вас. Я знаю от Ваших сотрудников, что Вы не в одиночку пытаетесь справиться с этим заданием, что Вам в этом помогают. Надеюсь, помощи окажется достаточно. Да помогут Вам в этом все силы мира.
        А теперь я хотела бы высказать то, что представляется мне очень важным, даже если мои слова покажутся странными.
        Если смерть моего мужа не была случайностью - в чем я уверена, если она имела смысл (даже если этот смысл сегодня не угадывается или угадывается лишь отчасти), если - неважно, по какой причине - случилось то, что должно было случиться… тогда должны сущестовать и люди, берущие на себя трудную роль машиниста локомотива.
        Они должны существовать.
        А если это так, то Вы - да, я наконец осмелюсь выговорить это - заслуживаете уважения. Вы его заслуживаете потому, что Вы, пусть, разумеется, и против собственной Вашей воли, предоставили себя в качестве исполнителя этой роли.
        Я выражаю Вам сострадание, понимая ту огромность груза судьбы, которую Вы пытаетесь вынести, так же как я, принимая отведенную мне роль, пытаюсь как-то интегрировать ее в свою дальнейшую жизнь. Мы оба - стороны в великой игре. И я не смею делать выводы о том, кому в этой игре достался более тяжелый жребий.
        Но в одном я уверена наверняка: на нас обоих нет вины, никто не виноват.
        И последнее, что я хочу Вам сказать:
        Я уверена в том, что мои дети - там, где они сейчас находятся - невероятно счастливы. Они приняли решение последовать за своим отцом на следующий уровень.
        Все трое наверняка получают удовольствие от общения друг с другом. Это помогает скоротать им время в ожидании меня. Наверняка это время ожидания не покажется им настолько же длительным, как мне. А может быть, эта тема вовсе и не волнует членов моей семьи. Потому что они постоянно находятся со мною рядом.
        Я уверена и в том, что эта троица и о Вас должным образом позаботится, куда бы Вас ни забросила жизнь.
        Самое важное: умоляю Вас не держать на моего мужа зла. Это его ошибка привела к несчастному случаю.
        Но злого умысла у него наверняка не было.
        Желаю Вам легкого и радостного будущего. Приятного общества. Большого счастья. И чувства, что в Вас нуждаются.
        С уважением,
        Барбара Пахль-Эберхарт
        Меня постоянно одолевают сомнения. И прежде всего вопрос, помогло бы такое мое письмо или нет? Как бы отнесся к нему машинист? Смог бы он меня понять, разделить мою точку зрения? Верит ли он в жизнь после смерти и в судьбу, которая нас ведет, пусть хватка ее иногда и делает больно?
        Я часто задумывалась о том, какая из судеб представляется мне более тяжелой: потерять семью или непреднамеренно убить. Мне кажется, что боль, отчание и горе с обеих сторон одинаково непереносимы. Но родственникам погибших выражается гораздо больше сочувствия, утешения и поддержки, чем машинисту локомотива.
        Как отнесется к этим моим строкам человек, не верящий в жизнь после смерти? Воспримет ли он написанное как издевательство или как свидетельство помутнения рассудка, который приемлет любой способ избавления от боли?
        Я постоянно вела беседы с людьми, не способными или не желающими разделить со мной мою веру. Сперва я старалась избегать любых столкновений и споров. Моя вера представлялась мне недостаточно стойкой, подобной карточному домику, новостройкой, возведенной из прежде неведомого, не прошедшего испытания материала.
        А именно: из моих впечатлений, переживаний и видений, посетивших меня в часы и дни непосредственно после несчастья. Из историй и объяснений, почерпнутых из книг. Из моих снов. Из подсказок моего шестого, седьмого, восьмого и т.д. чувства.
        Строительный материал не вызывает у меня недоверия. Что касается статики всей постройки, которую я возвела сама, искренне считая своей верой, ее способности устоять под напором противоречий и сомнений - тут я воздерживалась от прогнозов. Я догадывалась, что мой карточный домик, столь милый и необходимый моему сердцу, не сможет противостоять определенному напору, выраженному в восклицаниях:
        «Этого просто не может быть!»
        «Это все игра твоего воображения!»
        Такие утверждения причиняли мне боль, ужасали меня и заставляли отпрянуть и раздраженно замолчать. И самое неприятное: по мере того, как я все больше и больше научалась избегать открытых бесед на эту тему, мне становилось все очевиднее, что полные сомнения голоса уже заполонили мою голову и не желают прекратить свою болтовню.
        Я не могу никому доказать, что я действительно испытывала то, что испытывала. Даже самой себе. До сих пор я ощущаю определенную раздвоенность. С одной стороны, я иду по жизни, укутанная невидимым, теплым покрывалом из любви. Но голова моя при этом постоянно во всем сомневается и задает неприятные вопросы. Каждый день я ощущаю добрую руку, которая ведет меня по жизни, и могу быть уверенной в том, что судьба ко мне благосклонна. При этом я порою испытываю страх - и смерти, и того, что все преходяще. И того, что я себе только внушаю то, что чувствую близость Хели, Тимо и Фини; что сила моего желания такова, что у меня создается ощущение, что я действительно переживаю близость с ними.
        В то время, в которое я родилась, и в том обществе, которое меня окружает, принято считать действительным то, что ты воочию видишь. Мой разум привык считаться с собственной важностью. Ему надо видеть. Знать. Ему нужны доказательства. Язвительно ухмыляясь, он сидит у меня на шее и, навострив уши, вслушивается во все, что ему говорят.
        Вот, например, приходит сотрудник детской больницы, который в Страстную Пятницу совершает обход, и, холодно улыбаясь, говорит:
        «Хорошо, что вы поете песенки своему сыну. Надеюсь, вы понимаете, что вы делаете это исключительно для себя. Душе вашего сына все это безразлично. Ведь душа живет в мозгу, а мозг вашего сына, к сожалению, мертв. Но, пожалуйста, продолжайте петь, если вам от этого легче».
        Мой разум хватает сердце и хорошенько его трясет:
        «Ну! И что ты на это возразишь?»
        Мое сердце замирает. Наконец, в полной тишине, когда разум замолкает, оно обретает способность отвечать.
        Благодарит людей, которые твердо верят в то, что значение имеет лишь биологическое начало. Если бы не было этих людей, не было бы ни медикаментов, ни машин, которые три или четыре дня поддерживали жизнь в моих детях. Без этих машин мне было бы не дано пережить столь важное для меня время в больнице. Мое бы сердце не вело бы одновременно две беседы с двумя душами, которым, для того чтобы парить в небесах, больше не нужен мозг.
        И сердце мое задает вопрос. Что чувствовали бы эти люди, чей разум так велик и искушен, у постели своих умирающих детей? Сумели бы они справиться с отчаянием? Оказались бы они способными разглядеть хоть какой-нибудь смысл в жизни?
        Выход есть, - утверждает мое сердце.
        Он - в любви к людям, которые еще живы. В любви к Земле и созданиям, ее населяющим. Они нашли бы утешение в сознании того, что когда-нибудь закончится и их жизнь, в том, что когда-нибудь перестанет существовать «я», которому больно. И в силу лишь одной этой причины решили бы они оставшееся время своей жизни использовать как можно полнее, как можно разумнее.
        Мое сердце преклоняется перед этими людьми и их мужеством. И оно устремляется вверх, туда, где, как сердцу кажется, обитают ангелы, которые не позволяют себя поймать и привести доказательства своему существованию. И благодарит за разрешение и возможность верить. И в конце концов сердце ласково берет разум за руку и тихо шепчет ему на ухо тайну:
        Знаешь, что мне показалось? На самом деле, мы верим оба.
        Ты веришь в существование лишь того, что можно воочию увидеть. Я верю в существование гораздо большего, чем то, что дано увидеть человеческому зрению. То, во что мы верим, похоже, нас разделяет. Но мы продолжаем быть связанными благодаря тому факту, что оба предпочитаем во что-нибудь верить.
        Но нас соединяет еще кое-что. И это кое-что представляется мне более важным, чем то, что разъединяет: любовь. Она нам знакома. Мы оба в нее верим. Тебе известно, как и где она проявляется, как она себя выражает и как можно доказать ее существование. Я знаю, где обретается любовь, которую невозможно воочию увидеть.
        И как же хорошо, что мы оба существуем - и ты, и я!
        Страх переступить порог
        Из моего дневника:
        16.4.2008
        Странный сегодня день. Случилось нечто невероятное. Не знаю почему, но у меня возникло чувство, что ваши души сейчас в стадии перехода на новую ступень.
        Ваши фотографии представляются мне нереальными. Я пытаюсь за знакомыми образами разглядеть ваши души. А вижу прежде всего несоответствие между тем, какими вы были, пока были конкретными, и тем, не менее подлинным, но принципиально иным «сейчас».
        Я очень желаю и надеюсь на то, что ваши души не будут преобразовываться быстрее, чем я окажусь в состоянии это понимать. Я так нуждаюсь в вашем сопровождении.
        21мая 2008 года
        Час у остеопата.
        Я опять лечусь. В настоящее время я нуждаюсь в любой помощи, которую только могу получить. Жизни нужно от меня уж слишком много!
        В погребе завелась плесень. Трава в саду выросла по колено. Газонокосилка не заводится. И в дополнение ко всем несчастьям три дня назад кто-то спьяну въехал в мой припаркованный автомобиль. Восстановлению он не подлежит. Страховка предлагает мне смешные деньги за мою старую «Мазду», которая служила верой и правдой девять лет и всего неделю назад с блеском прошла техосмотр.
        Мне кажется, что в заговоре против меня участвует сама вселенная. Как будто меня хотят наказать за то, что я слишком долго нежилась в постели.
        Но у меня совсем нет сил! Я еще не пришла в себя! Что же мне делать?
        Остеопат ждет, пока я выговорюсь до конца, до последнего слова. Повисает тишина. Мой собеседник что-то записывает, потом смотрит мне прямо в глаза.
        «Я вижу твою ауру. Она реет над твоей головой, как водушный шар. Она не там, где твое тело. Она устремлена вверх».
        Снова я заливаюсь слезами. Снова кто-то попал в яблочко.
        «Но мы попробуем тебя немножко заземлить».
        Мне предложено лечь на кушетку. Заинтригованная, я располагаюсь на ней. Я прежде никогда не посещала остеопатов.
        Мне кажется, что в заговоре против меня участвует сама вселенная. Как будто меня хотят наказать за то, что я слишком долго нежилась в постели.
        В следующий момент… ничего не происходит. Я просто лежу. Я расслабляюсь. Остеопат наблюдает за моим дыханием и предлагает мне делать то же самое. Я закрываю глаза. В какой-то момент я чувствую на своих скулах прикосновение двух пальцев - мимолетное, осторожное, легкое. Я чувствую, как пальцы другой руки касаются моих плеч. Я продолжаю глубоко дышать.
        Контакт легок и нежен. Но я с трудом его выношу. Он мучает меня тем больше, чем дольше он продолжается. Мое тело готово взбунтоваться. Я чувствую себя птицей, силящейся взлететь, но удерживаемой на подстилке центнерным грузилом. Я готова закричать.
        Обо всем этом я рассказываю остеопату. Но он «не убирает» прикосновений.
        «Следи за своим дыханием. Попробуй вернуться на кушетку».
        Я не хочу возвращаться. Ни на кушетку, ни вообще на Землю!
        Я изо всех сил стараюсь не кричать громко. Заставляю себя интенсивно дышать животом. И вдруг - слезы! Начинают течь. Я горько плачу, как маленький ребенок.
        «Слезы - настоящий дар. Плача, представляй себе мощный водопад. Избавляться от жидкости для тебя хорошо. Вода смывает то, что тебя напрягает».
        Да. Образ водопада работает. Мое тело все больше и больше расслабляется на кушетке. Мне становится по-настоящему уютно. Наконец у меня даже создается впечатление, что я чувствую свою ауру. Она круглая и розовая. Она как воздушный шар, внутри которого я нахожусь.
        Остеопат дает мне домашнее задание. Я должна найти место с хорошим обзором, но при этом моя спина должна быть защищена.
        Я знаю такое место: мой пень в лесу!
        Кроме того, мне следует копаться в земле и окружать себя водой.
        Хорошо, что я с таким удовольствием лежу в ванне! И мой сад! Я уже давно хотела им заняться. Остальное приложится.
        Электронное письмо
        От: Барбара Пахль-Эберхарт
        Отправлено: четверг, 1 мая, 2008, 12.35
        Кому: всем
        Тема: новости из кокона
        Дорогие друзья!
        В последние дни по миру прокатилась энергетическая волна. Люди поместили меня в кокон, соткав плотную сеть из теплых слов, предложений помощи, историй, стихов и разнообразных текстов.
        Воздух полон творческими инициативами.
        Мой электронный почтовый ящик полон мейлами.
        Я покоюсь в теплом коконе, я нахожусь в состоянии великого преобразования. Поэтому в данный момент я нуждаюсь в тишине и покое.
        К тому же барахлит компьютер. И совсем уже между делом я должна, чем быстрее, тем лучше, сделать ремонт квартиры в St. Mareiner, поскольку вроде бы появился покупатель. Желающих мне помочь с ремонтом предостаточно. Мне осталось все организовать.
        Вот почему может случиться, что я на ваши мейлы не отвечу быстро и исчерпывающе, как мне бы хотелось. А ведь у меня есть что сказать каждому из вас. Несмотря на это, я должна отказываться от общения (даже на звонки мобильного я редко отвечаю). Что вовсе не означает, что я вас всех и всю вашу мощь не чувствую. Я обязательно, мало-помалу, вылуплюсь из своего кокона.
        А пока позвольте мне поблагодарить вас за все, что вы мне прислали и подарили. Да не исчерпается эта энергия.
        До скорого свидания!
        Из глубин своего гамака-кокона шлет вам всем большой привет
        Ваша Барбара
        Кокон - не придуманный мною образ. Детским психологам известно, что бабочка с ее метаморфозами имеет отношение к смерти. Находящиеся при смерти дети часто изображают себя в образе бабочки.
        Одна из моей коллег выбрала костюм бабочки для выступлений в детской больнице чисто интуитивно. Значительно позже работающий в детской онкологии психолог объяснил ей причину, почему именно больные раком дети так любят Фрау-доктора по имени Флора Трепетманн, клоуна-бабочку.
        Несколько лет назад мне рассказали историю, имеющую отношение к процессу превращения личинки в бабочку, происходящему в коконе. Не знаю, насколько строго это описание с точки зрения науки. В любом случае я очарована метафорой.
        Когда гусеница засыпает в коконе, чтобы проснуться бабочкой, тело гусеницы растворяется в буквальном смысле, после чего как бы воссоздается заново. При этом изменениям подвергается буквально каждая клеточка гусеницы. Шаг за шагом происходит процесс перерождения, весь клеточный материал «сплавляется» вместе, после чего формируется заново.
        Покидая кокон, выбравшаяся из него бабочка «не помнит» ничего о себе прежней, ведь в ней не остается ни одной неизмененной клетки. При этом пережившая метаморфозу бабочка достаточно быстро возвращается в то место, где она находилась в образе гусеницы, словно она все же «помнит», что с ней происходило до преобразования.
        Смерть в моих глазах есть не что иное, как одна из подобных метаморфоз. Меняется сложение нашего тела, мы меняем форму бытия, но то, что мы есть, что делает нас нами, не исчезает.
        И применительно ко мне, оставленной в живых, процесс преобразования, инициированный смертью моей семьи, продолжается до сих пор. Метаморфоза проистекает медленнее и, в отличие от умирания, определяется другими закономерностями. Но и в моем случае происходящие со мной изменения разительны. Медленно, но неотвратимо я внутренне трансформируюсь сообразно происходящим в моей жизни событиям. Наверное, именно это имеют в виду исследователи скорби, говоря о феномене «соумирания»?
        Смерть в моих глазах есть не что иное, как одна из подобных метаморфоз. Меняется сложение нашего тела, мы меняем форму бытия, но то, что мы есть, что делает нас нами, не исчезает.
        Примерно за год до смерти моей семьи я написала песню для моей подруги Сабины. В то время она только что развелась и пребывала в подвешенном состоянии между своей прежней жизнью, с которой она желала покончить, и новой жизнью, очертания которой пока только угадывались.
        «Песнь для Сабины» снова пришла мне на ум через несколько дней после Праздника Душ, во время прогулки с одной из моих подруг. Я вдруг запела ее, спонтанно, без видимой причины. А когда закончилась песня, мы долго молчали. Пока я не сформулировала то, что было и так очевидно.
        «Невероятно. Песня для Сабины звучит сейчас точно песня для меня».
        Итак, «Песнь для Сабины» и… для меня, как оказалось.
        Между теперь и когда-нибудь,
        Между полднем и апрелем,
        По обочине дороги идет женщина.
        Она идет откуда-то в почему?
        Ее купает дождь, она сохнет на солнце,
        Ей совсем недалеко шагать.
        Тот, кто осмелится спросить, -
        Получит ответ.
        Обязательно получит. Но только
        не сегодня.
        Сейчас еще вчера нашло себе пространство.
        Что будет завтра, мы увидим скоро.
        Время умеет ждать,
        Но не стоит на месте.
        День начинает брезжить.
        Он медлит, просыпаясь.
        И он рассказывает то,
        Что желает слышать жизнь.
        Принять процесс собственного преображения. Для меня это было как угодно, но только не просто.
        Я создала вокруг себя кокон и затаилась в нем. Только в этом коконе я могла как-то существовать. Но превращаться в бабочку? А надо ли мне это?
        Меня в принципе устраивала моя жизнь внутри. И себя я в ней тоже устраивала. Разве мне мало изменений? Их и так столько - хватит до конца моей жизни.
        Я пыталась удержать то, что оставалось от прежней жизни. Любой ценой. Постройка моей жизни представлялась мне постройкой из костяшек домино. Одна костяшка выпала. И не какая-нибудь. А самая главная.
        Но мне не хотелось, я не могла позволить, чтобы за ней лавиной последовали все другие. Останется ли от меня тогда хоть что-нибудь?
        Вот мой дом, он стоит в зелени. У меня есть мое дело. У меня есть друзья.
        Работать в саду. Напевать. Выступать перед зрителями.
        Я поняла, что пришло время снова попытаться войти в старое русло. И чем скорее, тем лучше. До того как там, за пределами кокона, все изменится до неузнаваемости. Я вдруг заторопилась.
        Я связалась с хозякой дома и попыталась ее уговорить продать мне этот дом, куда мы въехали всего два месяца назад с Хели и детьми.
        Я позвонила руководительнице общественной организации, которой принадлежит детский сад, куда ходил Тимо. И сообщила ей, что и в будущем намерена вести бухгалтерию и являться на все заседания правления общества.
        Своих коллег клоунов я сразила своим сообщением о готовности снова работать. И действительно, уже в конце апреля я отправилась с ними на семинар по клоунскому совершенству.
        А четвертого мая я снова работала клоуном. И получила от этого удовольствие. Мои рефлексы меня не подвели.
        Все просто замечательно.
        Не правда ли?
        Перемена перспективы
        Пятница, 13 июня 2008 года
        Седьмой день рождения Тимо.
        Летний праздник в детском саду «Цветные кнопки».
        На празднике будут и Анна, и Сабина, и, разумеется, Нелли.
        Вопрос Анны о том, приду ли я, был лишним.
        Разумеется, я приду. Этот детский сад играл важную роль в моей жизни. А то, что мои дети превратились в невидимок, вовсе не повод для меня сидеть дома.
        Стоять! Это приказ костяшке домино.
        И вот я стою в толпе родителей. С некоторыми матерями я поддерживаю контакт, и они знают, как у меня обстоят дела. Мы возбужденно говорим о чем угодно. Но только не об одном.
        Ко мне подходят те, с кем мы давно не виделись, чтобы пожать мне руку. Заключить в объятия. Хорошо, что я уже некоторым образом натренировалась отвечать на вопрос, как я поживаю.
        Как я поживаю?
        «Спасибо, более или менее».
        «Спасибо, сегодня хорошо».
        «Спасибо, когда как».
        Я чувствую облегчение, когда Нелли перехватывает инициативу и приглашает всех в спортивный зал. Там состоится выступление детей. Я сажусь в последний ряд.
        Дети рассказывают историю, перемежая текст музыкально-шумовым сопровождением. Малыши пользуются погремушками, колокольчиками, деревяшками. Линде, закадычной подружке Тимо, разрешено стучать в таз. Двоим, невероятно гордым собой малышам, разрешено «играть» на ксилофоне - задание для взрослых!
        Разрешили бы и Тимо играть на ксилофоне? О, как бы он этим гордился!
        Из моего глаза выкатывается первая слеза.
        Но музыка кончается. Дети выстраиваются в ряд вдоль стены. Им предостоит по ролям продекламировать стих.
        «Лев рычит: «Мне охота!»
        «Охота делать что?» - вопрос от бегемота.
        «Путешествовать?» - спрашивает мартышка.
        «Танцевать?» - спрашивает мишка.
        Я знаю этот стишок наизусть. Его часто бормотал себе под нос Тимо - за игрой, за едой, в ванной. Но декламировать стихотворение он не хотел, стеснялся даже меня.
        «И где?» - недоумевает зайчишка.
        Стоп!
        Вот оно - предложение Тимо!
        Это предложение принадлежит Тимо, а вовсе не Леони! Разве об этом кто-нибудь не знает?
        Я цепенею - внутренне и внешне. Мне отказывает слух. Радостный голос Тимо звенит в моей голове. Повторяет одну и ту же фразу.
        «И где?» - недоумевает зайчишка. «И где?» - недоумевает зайчишка.
        Чистое звучание его голоса. Музыка его речи.
        Никогда. Никогда больше мне ее не услышать!
        Дети закончили декламацию и теперь сели кружком. Звучит песенка. Она мне тоже слишком хорошо известна.
        Как красиво пел ее Тимо! Он вообще замечательно пел, ни один ребенок не поет так прекрасно, как Тимо!
        Я продолжаю сидеть, не в силах шелохнуться. И наблюдаю детей, ни один из которых не столь мил, не столь красив, не столь одарен, как мое сокровище. Мне нужен носовой платок, но у меня его нет. Слезы бегут наперегонки с соплями. Это замечает сидящая рядом дама и вручает мне салфетку. Я наконец получаю возможность высморкаться. Но легче не становится.
        Когда выступление заканчивается, я присоединяюсь к потоку родителей и выхожу в сад.
        Только не обращать на себя внимание! Только не разговаривать!
        Я не отстаю от Сабины ни на шаг. Она достаточно хорошо меня знает, чтобы задавать мне вопросы, выяснять, что же случилось. Угостившись апельсиновым соком, я спешу удалиться в туалет. В детском саду тишина. Все ушли во двор. Я снова вхожу в спортивный зал и сажусь на свое прежнее место в последнем ряду.
        Тишина идет мне на пользу. Я начинаю чувствовать присутствие Тимо. Со мной наедине он наконец может продекламировать свое предложение и спеть песенку. Специально для меня. Я горжусь им, я им бесконечно горжусь.
        Слышу приближающиеся голоса. В спортивный зал входит моя подруга Анна в сопровождении Марии, воспитательницы Тимо. Они меня искали. За меня волновались.
        «Для тебя все это было слишком?» - спрашивает Анна.
        Я киваю. И пытаюсь описать свои ощущения.
        «Сегодня впервые после несчастья я со всей остротой ощутила ту страшную пустоту, которую означает для меня потеря моей семьи. Здесь, в детском саду, все выглядит, как и прежде. Только Тимо больше нет. Я все время видела эту пустоту, только о ней и думала!
        Это все равно, как если во рту не хватает зуба, - ты постоянно думаешь о чернеющей дырке. Когда я дома одна, одна сама с собой, я ощущаю себя единственным зубом в пустом провале рта. Единственный зуб не воспринимает пустоты во рту, он видит только себя самого и радуется тому, что он есть. Но ведь вы здесь, в детском саду. И вам тоже невозможно не видеть этой чернеющей дырки! Может быть, вам по этой причине делается еще больнее, чем мне!»
        Сегодня впервые после несчастья я со всей остротой ощутила ту страшную пустоту, которую означает для меня потеря моей семьи. Здесь, в детском саду, все выглядит, как и прежде. Только Тимо больше нет.
        «Нам очень не хватает Тимо».
        Мария берет меня за руку и ведет меня к столику у стены зала для групповых занятий.
        «Здесь каждый день горит свеча в память о Тимо. На стенах висят его фотографии. Здесь всегда стоят дети. Разглядывают фотографии. Снова и снова. Смерть Тимо и мысли о ней сделались частью будней нашего детского сада. И мы постоянно испытываем ужасную боль».
        Придя в детский сад на день рождения Тимо, я осознала, что страшная, горькая боль одиночества всегда будет маячить там, где Хели и дети занимали свое, особое, присущее только им место. И вот оно оголилось.
        Хор, в котором мы - я и Хели - пели. Сцена в детском музее, на которую мы так часто выходили вместе. Праздники у друзей, сидение у костра, приемы, которые мы устраивали в саду, наши долгие беседы. Детский сад. Беседы с няней моей Фини. Тренировки детской футбольной команды недалеко от нашего дома - всегда по вторникам, в 17.00…
        Во всех этих ситуациях я всегда буду видеть пропуски. Зияющую дыру в моей жизни, которую оставила смерть.
        Хели. Тимо. Фини.
        Места, которые они собой заполняли, освободились. Когда-нибудь я заполню эти ниши. По крайней мере, так будет казаться. Места снова окажутся занятыми. Возможно, достаточно скоро.
        Но сердце мое никогда не оправится. И я навсегда останусь одна с сердечной раной, которую, кроме меня, не заметить никому.
        20мая 2008 года
        Клоунский семинар для актеров и всех желающих.
        Начало в десять. Я пришла раньше. Мы вместе завтракаем в помещении для занятий. Многие уже знают друг друга. Мне знаком только один участник, занятый в настоящий момент беседой. Традиционные расспросы.
        Кто ты, чем занимаешься?
        Разговоры об учебе, о творческих планах, о поездке на поезде в Грац. Я молчу и избегаю взглядов. Я боюсь расспросов, мне не хочется рассказывать свою историю. Но и беседовать о чем-либо другом я тоже не могу. В моей голове нет ничего, кроме мыслей об ангелах, Боге, переживании близкой смерти и начале новой жизни. Ничего, кроме лесных цветов, оленя, прогулок в лесу. Смогу ли я когда-нибудь принять участие в нормальной, ничего не значащей болтовне? Или я окончательно превратилась в отшельницу, чья инвалидность очевидна только мне и больше никому?
        Во время обеденного перерыва я сижу рядом с клоуном-тренером. Он внимательно наблюдал за нами все утро и делится теперь своими впечатлениями. В том числе и насчет меня.
        «Ты слишком многое скрываешь. Я нахожу тебя очень закрытой».
        Проклятие!
        На следующий день я заставляю себя принимать участие в застольной беседе.
        «И чем же ты занимаешься?»
        Я рассказываю о своей работе «Красноносого клоуна-доктора».
        «Здорово! Ты занимаешься этим ежедневно?»
        «Нет, два раза в неделю».
        «А кроме этого, в оставшееся время?»
        Ах, кроме этого.
        До недавнего времени у меня были двое детей и муж. И мне хватало занятий. А сейчас я занята беготней туда и сюда между нотариусом, квартирным маклером и похоронным бюро. От этого не соскучишься.
        Но «портить музыку» я не хочу.
        «А кроме этого, собственно, ничем», - отвечаю я. И чувствую себя полной дурой.

* * *
        «Я хочу оставаться в нормальной жизни».
        Таково было мое желание. И я попросила своих друзей о том, чтобы они не щадили меня и сталкивали с нормальной жизнью. Чтобы они - да! - не забывали обо мне. Тащили меня за собой, пока я снова не окажусь в состоянии совершать самостоятельные шаги.
        Жизнь моих друзей нормализовалась, и достаточно быстро. Смерть моей семьи стала воспоминанием, историей, которую рассказывают к слову. Частью прошлого. Жизнь продолжилась, жизнь пошла себе дальше, как если бы ничего такого особенного не случилось. И, разумеется, мои друзья приглашали меня разделить с ними жизнь. Мне везде были рады. Меня все приглашали.
        Как бы мне хотелось поездить автостопом по скоростным трассам будней. Позволить себя покатать. И кататься до тех пор, пока я не обнаружу то место, откуда я снова смогу отправиться в мой новый жизненный путь. Но ничего у меня не получалось. Что-то постоянно было не так. Вернее, это я была не такой, во всем, в большом и малом, не похожей на остальных.
        Мои плечи обременял невидимый рюкзак, чей вес осложнял каждый мой шаг. Он был набит старыми привычками, не имевшими уже никакого смысла. Старыми историями, слушать которые не желал больше никто. Объяснениями в любви, на которые я больше не получала ответа. Это был рюкзак с тремя ангелами, которые, едва я его распаковывала, чтобы продемонстрировать их другим, превращались в мертвецов.
        10июня 2008 года, 10 часов. В утренней пробке
        У меня была назначена встреча в одном из предместий Вены. И я позволила себе добираться туда на такси. Количество людей в общественном транспорте в утренние часы меня сильно напрягало. Мне хотелось одного - тишины.
        «Вы живете в Вене?»
        Главное - никаких бесед.
        Я отвечаю коротким «да». Пусть и не соответствующим действительности. Это короче всего и не требует пояснений.
        «С мужем?»
        Я еще раз решаю соврать.
        «Да».
        «А дети у вас есть?»
        В третий раз мне не соврать.
        «Мои дети погибли в автомобильной катастрофе», - выдавливаю я через силу. Я расчитываю на: «Ах, простите, мне очень жаль!» и на тишину, которая обычно вослед воцаряется.
        Но меня огорошивают.
        «Я знаю, каково вам сейчас».
        А? Я не ослышалась?
        «Вы вправе мне не поверить, но я знаю. Моя жена тоже потеряла ребенка в аварии. Пять лет назад. С тех пор она психически нездорова»,
        Что он желает от меня услышать?
        «Мне очень жаль. Соболезную вам и вашей жене».
        «Верьте мне. От этого оправиться не удается. От этого расстраивается психика. Поверьте мне».
        Была бы я психически нездорова, - вышла бы скорее всего на следующем «красном» светофоре, чтобы избавить себя от продолжения. Или начала бы громко кричать. Я могла бы впасть в истерику или в оцепенение. Но ведь здорова. Я владею собой. И я вежливый человек при этом. Просто не отвечать я считаю грубостью.
        «Знаете, мне повезло. Я способна во всем находить что-то положительное. Возможно, меня это спасет».
        «Нет, нет. Ничего не помогает. Вы - психически больны. Уж поверьте мне».
        Хотела бы я знать, что же об этом свидетельствует.
        У меня что-то вроде тика? Или я произвожу впечатление избыточной расслабленности? Или я чересчур… нормальная?
        Пробка. После обеда всегда так. Поездка еще долго продлится. Я давно пропустила подходящий для окончания беседы момент. Водитель оседлал своего любимого конька. Через два километра, которые мы ехали двадцать минут, он уже знал все подробности об аварии, о моем адвокате, о телевизионном документальном фильме обо мне, о приглашении принять участие в ток-шоу на ORF (Австрийская телерадиовещательная компания), где мне предстоит рассказать о том, что такое «работа скорби».
        «Вы должны принять участие. Это важно. Верьте мне».
        «Не думаю, что мне этого хочется. Единственно, чего я хочу, - чтобы меня не тревожили».
        «Вы должны выступить по телевидению. Ведь железнодорожный переезд до сих пор не огражден. Шлагбаума там нет. Вы должны обратиться людям, вы должны добиться того, чтобы на всех железнодорожных переездах появились шлагбаумы!»
        «Не думаю, честно говоря, что это моя обязанность».
        «Если вы не добьетесь того, чтобы на всех железнодорожных перездах были установлены шлагбаумы, подобные несчастья будут продолжаться. И тогда вы будете виноваты в том, что и другие дети погибнут!»
        Мне по-прежнему с трудом дается каждое предложение. Есть множество тем для дискуссий, но ведь не здесь же их вести, с этим мужчиной, который любое предложение усиливает своим: «Поверьте мне…»!
        Водитель такси через зеркало заднего вида бесцеременно пялится мне прямо в глаза. «Поверьте мне, вы должны этим заняться. Если вы не добьетесь того, чтобы на всех железнодорожных перездах были установлены шлагбаумы, подобные несчастья будут продолжаться. И тогда вы будете виноваты в том, что и другие дети погибнут!»
        Эта последняя фраза просто лишает меня дара речи.
        На обратном пути я твердо решаю не обмолвиться с новым водителем ни единым словом. Я сажусь в машину, сообщаю, куда меня следует привезти. Достаю свой мобильный телефон и изображаю процесс печатания СМС.
        У нового водителя весьма дружелюбная улыбка.
        «У вас есть дети?» - спрашивает он без обиняков. Почему? Мне это непонятно. Возможно, на моем лбу написано что-то, о чем я не подозреваю?
        «Нет».
        НЕТ!
        Это короткое слово безжалостно вонзает три ножа мне в живот.
        Я смотрю в оцепенении в окно. Позволяю боли завладеть моим телом. Не оказываю ей сопротивления. Наконец-то, наконец-то у меня получается заплакать.
        Возвращение не исключается
        Я металась. Ставила все на то, чтобы вернуться в старую жизнь. И сознавала всю тщету своих усилий. Столпы моего существования были подорваны. Фундамент провалился. Все здание потеряло стабильность. В такой ситуации косметический ремонт бесполезен. Я могла истово заполнять свои дни привычными ритуалами, клоунадами, заседаниями правления, работой в саду. Вакуум моего сердца не желал всем этим заполняться. Сердце ждало. Болело. И надрывалось криком.
        Что я могла сделать?
        Новое содержание. Мне было не жалко никаких сил, чтобы его найти. Я превосходила саму себя.
        Чем же я всегда мечтала заниматься? Вот он - тот самый момент. Я хочу всего, причем сразу.
        Я училась барабанить. Занималась сценической речью. Посещала разнообразные семинары. Театр танца, курсы писательского мастерства, кружок гончарного дела. Познавала себя через танец. Совершенствовала актерскую импровизацию. Я даже приобрела себе годовой абонемент в фитнес-студию, где тренировалась через день до полного изнеможения.
        Параллельно я рыскала по Интернету в поисках профессионального обучения. Я представляла себя специалистом по шиатцу, физиотерапевтом. Психотерапевтом. Танцовщицей. Писательницей. Музыкальным терапевтом. Оперной певицей. Руководительницей семинара по сопровождению в скорби. А лучше всем одновременно.
        Грезы заряжали меня энергией. Моя активность позволяла мне убивать время. Но - увы! - по-настоящему занять и наполнить меня все это не могло. У меня сохранялось ощущение зависания над землей, меня ничего не захватывало по-настоящему. Я просто в качестве зрительницы смотрела пьесу, которая называется «Моя жизнь».
        Как же я старалась обрести смысл!
        «Я барабаню, потому что…
        …это мне помогает не чувствовать всю полноту горечи».
        «Я танцую, потому что…
        …иначе я рискую когда-нибудь лишиться тела, где-нибудь между землей и небом».
        «Я тренируюсь, потому что…
        …мне просто, честно говоря, ничего другого не приходит в голову».
        «Я хочу стать мануальным терапевтом, потому что…
        …мне бы хотелось, чтобы и другим кое-что от меня досталось. Я же сама понятия не имею, что же мне с самой собой делать».
        Не очень убедительные объяснения. Во всяком случае, это не те объяснения, которые меня удовлетворяют.
        Раньше все было проще. Я работала для того, чтобы заработать денег для своей семьи. Я вставала утром для того, чтобы приготовить детям завтрак. Я готовила, потому что Хели нравилась моя стряпня. Я засиживалась с друзьями из-за споров на воспитательные темы.
        Семья. Вот то единственное, что, с моей точки зрения, наполняло жизнь смыслом. Вот что было пределом моих мечтаний. Я должна была протянуть время, тянуть его до тех пор, пока у меня снова не будет семьи. А пока это не случилось, мне незачем спрашивать себя о смысле.
        Но откуда у меня возьмется семья, если я чураюсь людей? И я в очередной раз пытаюсь схватиться за соломинку. Имеется в виду сон, в котором мне явилась Фини. За несколько дней до Праздника Душ:
        Я в гостях у Ханнеса, своего коллеги, в его цельно-деревянном доме. Мне тепло и спокойно, я чувствую себя защищенной.
        «Пошли со мной. Мы будем пить чай с пирогом».
        Мануэла, жена Ханнеса, ведет меня в подвальный этаж. Я чувствую ее твердую руку в своей. Я молчу. Я полна предвкушений.
        «Идем! Туда, в дальний угол».
        Я сажусь в темном углу. Мануэла удаляется, чтобы принести пирог.
        И подвальный этаж начинает преображаться. Я чувствую себя внутри сот. В глубине улья. Тысяча сот. Мед. Золотой свет. Я чувствую себя в полете, я порхаю по всему дому. Но вот меня доставили в самый защищенный угол, усадили на место пчелиной матки. Я чувствую себя словно в материнской утробе.
        Вдруг мне является светящееся существо. Ангел?
        Или фея?
        Фини!
        Это моя дочка. Она - уже больше не маленькая, больше не ребенок, а может быть, и вовсе не человек - кладет мне руку на голову. Благословляет меня. Улыбается мне и ласковым голосом, исполненным мудрости, произносит:
        «Мне разрешили к тебе вернуться, если ты этого желаешь».
        Мое сердце стучит так громко, что я просыпаюсь. И еще долго слышу эхо пророчества.
        Если я этого желаю? Разумеется, я желаю! Чего же еще большего мне себе пожелать? Я сделаю все от меня зависящее, чтобы тебя вернуть. Ты можешь в этом не сомневаться!
        Может быть, этот сон - вещий? Вернется ли Фини? Доведется мне дожить до ее инкарнации?
        16июня 2008 года 11.30
        В очередной раз в кабинете Элизабет. На кушетке, завернутая в теплое одеяло. Снова я реву в три ручья. Я только что рассказала Элизабет о своем сне.
        «Может ли так случиться, что Фини действительно вернется?»
        «Да. Такое может случиться», - отвечает Элизабет.
        «Но тогда зачем она должна была вообще уходить? Почему должен был уйти Хели, именно тогда, когда он по-настоящему почувствовал себя счастливым?»
        «Иногда душе достаточно лишь достигнуть этого ощущения. Душе может оказаться достаточным лишь ощущения того, что такое счастье. И тогда душа может уйти удовлетворенной. Хели пережил то, что он стремился пережить: счастье с тобой».
        «А Тимо?»
        «Кто знает. Намерения души нельзя знать наверняка. Тимо, очевидно, выполнил свое задание».
        «Я должна рассказать тебе нечто ужасное. Я так надеюсь, что Фини еще раз явится. Одновременно я желаю себе иногда, чтобы лучше вернулся Тимо. Перед ним я еще виноватей. Я в отношении Тимо совершила больше ошибок. Фини была так мала и так счастлива. Все шло так хорошо. И я бы хотела и с Тимо все исправить».
        Мой голос пресекается. Элизабет молчит тоже.
        Судьба во всем разберется. Судьба знает, что делает. Кто бы ни вернулся, пусть возвращается. И будет правильно.
        27июня 2008 года
        Д-р П. - парапсихолог. Она знает и Тимо, и Хели, и Фини, и меня. Я сижу у нее в кабинете, потому что желаю знать, как там обстоит с моей семьей. Хрупкая пожилая дама может, как мне кажется, дать ответ. Ибо она вхожа в высшие сферы. Так это называется.
        И ее я тоже спрашиваю:
        «Вернется ли Фини?»
        «Я вижу две души, которые, возможно, очень хотят родиться, хотят быть рожденными вами. Если это позволят обстоятельства. Принадлежит ли одна из душ Фини - мне пока непонятно. Но в любом случае существует вероятность, что вы снова родите детей, если вам посчастливится встретить хорошего мужчину».
        Встретить мужчину, чтобы родить? А как-нибудь без мужчины нельзя?
        «А как поживает Хели? Следует ли опасаться того, что он зависнет между двумя мирами? Я читала, что это иногда случается с кем-нибудь, умершим внезапно. Что до него просто не сразу «доходит» то, что он умер».
        «Сейчас посмотрим».
        Д-р. П. закрывает глаза. Погружается в транс. Не чревовещает, не издает никаких звуков эзотерического происхождения. Внешне с ней не происходит ничего особенного. Просто человек, наблюдающий картину, которую дано видеть только ему.
        «Да. Похоже, Хели еще не совсем с другой стороны».
        Встретить мужчину, чтобы родить?!! А как-нибудь без мужчины нельзя?
        Пожилая дама, которая вызывает к себе такое доверие, что ее хочется тут же называть своей бабушкой, начинает тихим голосом молиться:
        «Святая Дева Мария, прошу у тебя помощи для Хели Эберхарта…»
        Вау! Оказывается, можно даже оставаться католиком, говоря с ангелами!
        «…да найдет он путь к свету, да сподобится он вечной жизни, - ой, меня перебили!»
        Она осекается. Изумленно к чему-то прислушивается. На ее лице появляется улыбка.
        Неужели и ангелы могут иногда острить?
        «Хели. Он хочет кое-что добавить, очень важное. Мы не должны за него волноваться. Он добровольно задержался. Он желает еще какое-то время побыть рядом с вами, чтобы о вас позаботиться. К тому же мне следует вам передать, что он очень гордится вами».
        У меня нет сомнений в том, что эта весточка исходит от Хели. Я узнаю его в каждом слове. Он чувстует себя ответственным. Он желает, чтобы его выслушали до конца. Он горд за меня.
        О, Хели, любимый! Знал бы ты, до какой степени я горда тобой! Если бы ты знал, как многому и как многих научила твоя смерть!
        «Можете ли вы видеть, где находится Тимо?»
        Д-р П. закрывает глаза. На мгновение все замирает.
        «Тимо ведь всегда был частью вашей души».
        Простите, как?
        «Известно ли вам, что определенные группы душ инкарнируются совместно? Представьте себе группу деревьев, близко расположенных друг другу. Та или иная ветвь может достигать земли, отчего возникает земная жизнь. Стволу же абсолютно все равно, какая из ветвей достигает земли. Иногда это случается с двумя ветвями одновременно. Так происходит инкарнация одной души в двух человеческих образах. Как в случае вас и Тимо. Тимо - часть вашей души».
        Боже, как же это чудесно! Может, вот оно - объяснение, почему именно Тимо всегда был для меня пробным камнем? И почему я именно через него учусь себя прощать?»
        «Тимо не может вам не хватать. Тимо с вами всегда».
        Образ группы деревьев мне очень понравился. Я представила себе, что мы все друг с другом обязательно встретимся - уже в следующей жизни или через жизнь. Возможно, мне предстоит стать матерью Хели - в следующий раз. Или дочерью Тимо? Или сестрой Фини? Все варианты привлекательны. Главное - снова встретиться, снова быть вместе.
        Я не особенно задумывалась о реинкарнации - раньше, пока жила моя семья. Подгузники, детский плач, возня по дому. Я была слишком занята, чтобы размышлять о вопросах веры.
        Ну, а теперь я готова была принять на веру все, что угодно, лишь бы это дарило мне надежду. И источник мне безразличен - будь это буддизм, Библия или парапсихология с оккультизмом. Сомневаться было нецелесобразным. Собственный опыт убедил меня в том, что между земным и небесным существует гораздо большее, чем позволено доказать. Я видела Фини в небе в сияющем шаре ясным днем. Я видела вещие сны. Меня защищает незримое облачение, которым окутал меня Хели.
        Некоторые вещи доказать невозможно. Но ведь и обратное - того, что определенных вещей не существует - тоже не поддается доказательству. То есть верить или не верить - исключительно мой выбор. Я склонна верить тому, что дарит мне надежду. Кому это может навредить?
        Так думала я. И верила в ангелов. Во второе рождение. В вещие сны и видения. В карму и параллельные вселенные. И в обещание Фини.
        «Мне дано разрешение к тебе вернуться, когда только ты пожелаешь».
        До сегодняшнего дня мне никто не доказал, что всего этого не существует. Посему я продолжаю верить. И наслаждаюсь той радостью, которую мне дарит моя вера. Когда-нибудь я обязательно узнаю, права я была или нет. Тогда я посмеюсь над всеми своими заблуждениями - или над тем, что я когда-либо сомневалась.
        Но в том, что после моей смерти будет существовать некое мое «я», способное смеяться, - в этом я не сомневалась никогда.

* * *
        И вот в один прекрасный день я в очередной раз лежала в траве у железнодорожного переезда. И беседовала с Фини о ее возможном возвращении. Я заверяла ее в том, что со своей стороны сделаю все, чтобы принять ее лучшим образом. При этом мне открылось, что моему животу в этом случае уготована невероятно важная роль. Что уверило меня в том, что мне наконец снова пора регулярно принимать в себя пищу.
        «Я устрою тебе теплое гнездышко в моем животе».
        Я серьезно отнеслась к этому своему обещанию. Когда бы чувство голода не заявляло о себе - это отрадное чувство слабости, невесомости, это «нет, мне это совсем не нужно», - каждый раз, когда я забывала поесть и дверь запасного выхода в иные миры начинала приоткрываться, я думала о Фини. О том теплом гнездышке, которое я собиралась для нее свить. Мысль о Фини меня невероятно мотивировала.
        Ты желаешь возвратиться! Тогда мне следует есть. И прибираться, чтобы тебе было приятно находиться дома. И я снова буду зарабатывать деньги, чтобы мы ни в чем не нуждались. Я приведу мою жизнь в порядок. Для тебя.
        Теоретически все было ясно. Фини нужно, чтобы мой живот превратился в гнездо для нее. Если условия будут подходящими, она сможет вернуться.
        Но как все это осуществить на практике? Как мне зачать ребенка, - мне, одинокой женщине, находящейся внутри сияющей оболочки, мне, окутанной теплой мантией, с минимальными контактами с тем, что люди именуют реальностью?
        И вот я со всей серьезностью посвятила себя решению этой самостоятельно надуманной проблемы. И была счастлива обрести конкретное задание.
        Моя психотерапевт однажды объяснила мне с помощью метафоры, с чего после травматических переживаний начинается процесс «приземления»: «Когда с тобой происходит нечто невообразимо ужасное, - ощущение потери опоры вполне закономерно. Там, наверху, куда ты улетела, все красиво и хорошо, ты чувствуешь себя невесомой и беззаботной. Твое приземление подобно твоему приземлению после парения с парапланом на луг, расположенный на почти отвесном склоне. Время от времени твой зад едет по склону, что вовсе не доставляет удовольствия. А подул ветерок - и ты снова болтаешься в воздухе. Пролетела некоторое расстояние. После чего снова тормозишь о склон задом.
        И каждый раз это причиняет тебе некоторую боль, - но ровно столько, сколько ты в состоянии вынести. И в какой-то момент тебе действительно удается по-настоящему приземлиться. Встать. И пойти дальше».
        Возможная реинкарнация Фини - вот тот орех, который я непременно желала расколоть. И это желание вынуждало меня касаться земли. Что-то во мне желало удостовериться в том, готова ли я уже к приземлению или еще нет. Мой зад, активизированный надеждой, выпячивался в направлении земной поверхности. Сталкивался с ней. Набивал синяки. Там внизу, на земле, все происходило несколько иначе, чем я себе представляла.
        Женщина + X = младенец
        Мне нужен мужчина!
        Найти неизвестное в этом равенстве не составило труда. Но результат меня категорически не устраивал. Что делать мне с мужчиной, который не является Хели? Хели был моим любимым, моим мужем, моим спутником жизни, моим самым близким другом. И так должно было оставаться навсегда. Ради Фини я в принципе готова закрыть глаза и совершить однажды все необходимое для зачатия. Но отношения? Партнерство?
        Боже! Только не это!
        Из моего дневника
        17.6.2008
        Хели, мне когда-нибудь понадобится новый мужчина. Понятия не имею, каким образом все может произойти. Ты мой муж, мой духовный партнер, мое все!
        Можешь ли ты прислать мне своего земного представителя? На короткое время?
        Я никогда не прекращу любить тебя! Я бесконечно тобой горжусь, Хели. Я горда быть твоей женой. Я испытываю бесконечное чувство гордости от того, что ты был моим спутником жизни и продолжаешь им оставаться, пусть и в видоизмененной форме. Я всегда буду тебя почитать и уважать. В этом ты можешь быть уверен!
        18.6.2008
        Хели, я уже два раза видела странный сон. Ты во сне настаивал на том, чтобы иметь свой собственный дом или свою собственную комнату. Ты нуждаешься в собственном, личном, пространстве - таково было твое желание.
        Я же стремилась поближе к тебе, но ты настаивал на своем желании одиночества.
        Я в отчаянии.
        Пожалуйста, пошли мне ощущение того, что связь между нами существует. Мы и без того в достаточной степени разлучены, не правда ли?
        Можно мне тебя любить? Ну, пожалуйста!
        Разумеется, мне хотелось для Фини отца, способного о ней заботиться. Но обязательно ли этому отцу быть одновременно и моим партнером? Нет, должно существовать и другое решение.
        Например, возможность найти мужчину, который хочет ребенка, но при этом он, так же как и я, абсолютно не заинтересован в отношениях. И я даже представила себе вариант газетного объявления:
        Ищу приятного мужчину для зачатия ребенка. Никакого стресса отношений. Никаких обязанностей. Контакт с ребенком возможен в любой момент. И полная свобода в придачу. Гарантирую абсолютное отсутствие притязаний на алименты.
        Какое количество мужчин заинтересует подобное объявление? Сотню? Тысячу? Моему объявлению наверняка гарантирована привлекательность. Это как «шестерка» в лото. Так мне думалось.
        Но мужчины, которым я рассказывала о своей идее, не приходили от нее в восторг. Вот тебе на! Я всегда считала, что представители мужского пола считают высшим благом свободу. Но почему-то мне попадались лишь экземпляры с ярко выраженной потребностью обременять себя отношениями, со стадным желанием испытывать тепло и вить гнездо!
        Некий дружественный юрист указал мне еще и на то, что мой план является скрытой ловушкой: мать не вправе отказаться от алиментов. Алименты положены ребенку, который, самое позднее в свой восемнадцатый день рождения, может, вчинив иск своему отцу, довести его до разорения.
        Я всегда считала, что представители мужского пола считают высшим благом свободу. Но почему-то мне попадались лишь экземпляры с ярко выраженной потребностью обременять себя отношениями, со стадным желанием испытывать тепло и вить гнездо!
        Чудный образ неимущего, светлокудрого и наверняка плодовитого мужчины с рекламы Мальборо, предел мечтаний которого - сделать мне ребенка, без следа улетучился перед моим внутренним взором. Но об отказе от идеи не могло быть и речи. Я же дала свое слово Фини!
        Женщина - мужчина + X = ребенок
        Последняя надежда - банк донорской спермы!
        Почему я сразу до него не додумалась? Да, разумеется, мне бы хотелось, чтобы у Фини был настоящий отец. Но что же мне прикажете делать, если ответственные за сотворение не желают участвовать в игре?
        Фини вырастет, имея в качестве папы - ангела по имени Хели. Но в качестве противовеса у нее была бы самая счастливая в мире мама. У меня достаточно друзей, на помощь которых - в любое время - я могу рассчитывать, если позволю себе ребенка. Моя дочь была бы членом замечательного человеческого содружества.
        Банк донорской спермы.
        Испытывая эйфорию, я напечатала это слово в поисковом окне Google. Действительно: для одной только Австрии выпало 3270 упоминаний. Я выбрала самое уважаемое заведение, и мне открылась обнадеживающая - вся розовая - заставка. Названия меню несколько отрезвляли.
        Показания. Риски. Законодательство. Протекание цикла.
        Напрасно искала я броские слоганы, поощряющие стучащих в дверь:
        Вот как вам удастся заполучить ребенка. Оплодотворение немедленно. Выберите подходящего донора.
        Все выглядело очень непросто.
        «Пациенты».
        Это слово, вероятно, имело отношение ко мне. Ну и ладно. Я «кликаю». Получаю результат. И моя эйфория увядает.
        Уже с первых слов становится ясно, что Банк донорской спермы явлется медицинским учреждением. Нужно быть бесплодным. Как минимум. Или страдать наследственными заболеваниями. На худой конец. В любом случае речь идет о паре, о самке и самце, у которых не получается размножиться естественным способом. И эти двое должны состоять в браке или в чем-то подобном супружеским отношениям. И выражать полное единодушие в желании сообща вырастить ребенка. Все это оказалось для меня полной неожиданностью. Прежде чем согласиться поверить этому, я посетила еще семь подобных страниц. Немецких, итальянских, швейцарских. И везде одно и то же.
        В последующие за этим открытием дни мои друзья должны были переносить взбешенную и сетующую Барбару.
        Что все это значит?! Получается, я могу хоть сегодня соблазнить любого мужчину и забеременеть от него без того, чтобы он об этом знал, после чего я получаю право стребовать с него алименты. А вот законным путем, открыто и официально, меня не имеют права оплодотворить? Сколько детей ежедневно становятся жертвами разводов? И никого это особо не трогает. А вот если кто-то пожелает в одиночку вырастить ребенка, ему это не позволено.
        Я обнаруживала себя феминисткой. Политиком. Общественной деятельницей. Всем вышеперечисленным одновременно.
        Мои друзья не мешали мне обличать и выходить из себя. Они воздерживались от комментариев. Последнего от них и не требовалось. О том, что есть и другие мнения на этот счет, я и сама догадывалась.
        Каково это - быть ребенком, понятия не имеющим о том, кто его отец? Кроме того, что плохого в том, что я не могу принять поспешного, непродуманного решения в пользу беременности? Что, если я забеременею и при этом внезапно влюблюсь? Буду ли я о беременности сожалеть?
        «Мне кажется, в Америке существует банк спермы, устроенный так, как ты хочешь».
        Это сообщение одного из моих знакомых, с которым я столкнулась случайно у кого-то в гостях, пришло, к сожалению (или, может быть, наоборот, к счастью) с опозданием. Нет, я не воспользуюсь услугами банка спермы. Я попытаюсь дать судьбе шанс устроить мне ребенка вместе с полагающимся к нему отцом. Когда-нибудь. У нас ведь еще есть время - и у судьбы, и у меня.
        Тем не менее феминистка во мне возрадовалась. Да, оно существует - крайнее средство. Есть банки спермы и для одиночек. В Калифорнии. Дании. Голландии. Спермой можно разжиться. И ты сам должен нести ответственность за это свое решение.
        А пока я занята поисками другого пути. Чисто теоретическими. И на немедленный результат я не ставлю.
        Иметь план. Это никогда не может быть преждевременной мерой.
        Из дневника
        19.6.2008
        Ночное обращение к тебе с просьбой. После того, как мне приснился сон. О связи с кем-то. Сон был абсолютно прозрачен. В мою жизнь входит другой мужчина. Хели, я принимаю этот сон в качестве разрешения мне вступать в новые отношения.
        И, конечно, Фини, если у меня снова будут дети, если это возможно, я бы хотела снова принять твою душу.
        Но до этого еще надо дожить.
        Хели! Не существует мужчина, который хотя бы отдаленно мог уподобиться тебе и с которым возможны были бы отношения, хотя бы отдаленно похожие на наши. Но при одной мысли о пенисе мне делается ТОШНО! Кто знает, что делать с этим? Навсегда оставаться одной - очень мне страшно. Пожалуйста, только не это.
        Мужчина + женщина - отношения = ребенок
        Гениальное решение.
        Идея фикс не оставляет меня в покое больше двух недель. Уже двадцати-тридцати друзьям и знакомым я прожужжала уши своим желанием иметь ребенка без всяких сопутствующих этому партнерских отношений. Они выслушивали меня терпеливо. А если реагировали, то, как правило, несколько раздраженно.
        «Я так вам благодарна за то, что вы меня слушаете и даете мне понять, что принимаете все, что я говорю, за чистую монету».
        Так я выкрутилась однажды, когда слишком далеко зашла в своих фантазиях. Смех моих подруг стал свидетельством, какое облегчение им принесли эти мои слова. И я тут же засмеялась с ними вместе: моя страсть к самопознанию пока еще окончательно не исчерпана!
        Были в моем окружении и люди, принимающие меня слишком всерьез, даже больше, чем я сама. Люди, вместе с которыми я могла отринуть все возможные табу, сдерживающие наше мышление, не испытывая дискомфорта. С которыми я, кроме «детского вопроса», могла обсуждать и другие темы.
        Кого может радовать мертвая малышка Фини? Не устроить ли для нее в подвале детскую? А не вскрыть ли мне урну Хели, чтобы его родители могли получить половину праха? Захочет ли однажды мой новый ребенок увидеть пепел своих покойных сестры и брата?
        Один из участников посещаемого мною курса театральных импровизаций зарекомендовал себя самым бесстрашным при обсуждении подобных вопросов. И вот во время беседы с ним о Боге, мире в целом и мужчинах в частности, мне вдруг со всей очевидностью явилось решение моей «детской проблемы».
        Вот оно! Вот оно решение - немедленное и эффективное. Есть мужчины, которые мне нужны. Гомосексуалисты!
        Андреас, безусловно любящий детей, но, к сожалению, уже занятый гетеросексуал, даже напомнил мне об одном нашем общем знакомом.
        «Хочешь, чтобы я его спросил?»
        Только не надо торопиться! Сначала следует уточнить еще парочку деталей. Как вообще можно умудриться забеременеть от мужчины, который категорически не имеет дела с женщинами?
        Мысль о том, что отец моего будущего ребенка не будет испытывать ко мне ни малейшей симпатии, задела меня больше, чем я сама ожидала.
        Но и эта тема не оказалась табу для храбреца Андреаса.
        «Я уже где-то слышал об этом. Мужчина доводит себя до оргазма. А собранную при извержении сперму следует как можно быстрее и в условиях стерильности ввести во влагалище женщине. Как правило, успех достижим не с первого раза».
        Это было чересчур даже для меня. Слишком много технических подробностей, слишком прозаично. Все же не до такой степени прозаично я себе все представляла. Кроме того, мысль о том, что отец моего будущего ребенка не будет испытывать ко мне ни малейшей симпатии, задела меня больше, чем я сама ожидала.
        «Гммм… Возможно, нам следует попридержать этот вариант на крайний случай», - промямлила я.
        «О’кей! Предупреди, когда будешь готова. А теперь пора приниматься за готовку. Как ты относишься к ризотто?»
        Я киваю, радуясь возможности переменить тему.
        Панорама
        29июня 2008 года
        Предсказатель, к которому я записалась, вел прием в обыкновенном типовом доме на одну семью. Никаких табличек на двери, никаких вывесок. В рекламе, судя по всему, этот господин не нуждался.
        Мне его посоветовала Сабина. Сабина часто пользовалась его услугами, и его предсказания, как правило, сбывались. А я остро нуждалась в хорошем совете относительно собственного будущего.
        Мне был нужен интерпретатор тех знаков, которые посылают мне небеса, чтобы они стали мне очевидными до такой степени, как если бы были написаны огромными буквами на стене. Мне срочно нужно понимать хотя бы некоторые ответы.
        Имеет ли некое символическое значение то, что в мою припаркованную машину въехал подвыпивший водитель? Что означает то, что хозяйка дома, где я живу, сначала подписала договор о его продаже мне, а теперь вдруг пожелала этот договор аннулировать? Прохожу ли я в данный момент полосу несчастий или все происходящее наделено скрытым смыслом? И, наконец, самое важное: когда вернется Фини?
        Перед кабинетом стоят три стула. Они пусты. Слава Богу. Я нервничаю, как будто речь идет о посещении зубного врача. Будем надеяться, что ждать придется недолго.
        «Проходите, пожалуйста».
        Может быть, регистраторша в состоянии читать мои мысли? Я, вставая со стула, ощущаю свою беспомощность. Мои ноги точно сделаны из трясущегося пудинга.
        С чего бы это я так перевозбудилась? Мне всего лишь предстоит rendez-vous с собственным будущим, не больше того.
        В кабинете ясновидящего отсутствует мебель, за исключением обычного стула, хозяйского кресла и большого стеклянного стола. На нем колода потрепанных игральных карт. И коробка косметических салфеток.
        За столом сидит по виду настоящий сир в черном костюме с золотым галстуком.
        Он невероятно серьезен. Невероятно церемонен. Да, с судьбой здесь шутить не принято.
        «Пожалуйста, разделите колоду на три части».
        Меня так сильно трясет, что карты выскальзывают из рук. То есть первая стопка возникает сама собой. Остальные карты я делю на две равные части. После чего, вся в испарине, я откидываюсь на спинку стула. Я чувствую себя опустошенной этим отвественным заданием. Шутка ли, ведь я только что собственными руками организовала принятие решения касательно своего будущего.
        Надеюсь, у меня правильные карты. Могут ли они вообще быть неправильными? Моя дрожь, в результате чего выпала первая стопка карт, - является ли и она частью игры?
        Человек в черном раскладывает карты, используя всю поверхность стола. Четыре ряда горизонтальных, восемь - вертикальных. Он буравит меня взглядом. Чем-то он мне напоминает сотрудника похоронного бюро.
        «Что вам желательно знать?»
        Я не хочу рассказывать ему о себе. Это решение я приняла задолго до посещения. Пусть он рассказывает, что же я из себя представляю. Я же этого, честно говоря, и сама толком не знаю.
        «Мне хотелось бы знать, что меня ожидает в наступающем году. На всех уровнях».
        Почему же дрожит мой голос?
        Взгляд предсказателя сосредотачивается на картах. Правой рукой он берет пикового валета и перемещает его немного вправо. Долгий взгляд. Рука остается на карте.
        «Есть ли у вас дети?»
        Господи, с чего вдруг этот вопрос?
        Наличие коробки бумажных салфеток вдруг начинает меня радовать.
        Я наверняка не буду здесь первой расплакавшейся.
        Вдруг разом аннулируются все предварительные намерения.
        Что толку что-то скрывать? Этому человеку и так все известно.
        Всхлипывая, я рассказываю ему о смерти своей семьи. О том, что понятия не имею, что же мне делать дальше, и недоумеваю, что же со мной будет. Что мне не хочется лишиться дома, в котором живу. И что мне желательно было бы снова влюбиться, когда-нибудь.
        «Дом, в котором вы живете, вам не достанется. И это самое лучшее, что с вами может случиться. Я вижу переезд в другое место. Вы скоро переедете в большой город, и ваша жилищная ситуация существенно улучшится».
        «А? Куда же мне податься? Я, конечно, работаю в Граце. Но туда я точно не перееду!»
        «У вас артистическая специальность, не правда ли?»
        И откуда он все это знает?
        Я киваю.
        «Вас ожидают новые свершения. Тоже имеющие отношение к творчеству, но в совершенно иной области, чем было до сих пор. Это будет весьма приятное занятие, которое принесет вам хорошие деньги».
        Деньги? Деньги мне нужны. Я должна позвонить своей преподавательнице вокала. Может быть, у меня получится сделать карьеру…
        Я больше не дрожу. Я чувствую прилив мужества. Я чувствую себя сильной. Судьба на моей стороне.
        «Найду ли я когда-нибудь себе пару?»
        Рука предсказателя прикасается к королю, «отвечающему» за то, что у меня на сердце.
        «Да, он уже рядом с вами. Он несколько старше вас. И он будет очень к вам привязан. И вы тоже будете проявлять о нем заботу».
        Одну минуточку! Мне не нужен пожилой дядя. Мне вовсе не хочется заботиться о каком-нибудь старикашке!
        «Этот мужчина невероятно важен для вашего будущего. Какие еще вопросы?»
        Лучше не задавать никаких. Разве что? Спрошу!
        «Будут ли у меня когда-нибудь дети?»
        Предсказатель вздыхает и долго изучает разложенные карты.
        Он что, раздумывает? Или не желает причинить мне боль правдивым ответом?
        «Вы должны сознавать, что, если у вас появится ребенок, вы будете всегда, в любой момент испытывать страх его потерять».
        Проклятие! И зачем только я ему рассказала о несчастном случае!
        «В это мне ни за что не поверить».
        Ведь не обязательно с ним во всем соглашаться.
        Господин в черном не реагирует на мою реплику.
        «Я должен вам сказать очень важное в качестве напутствия. Запомните мои слова».
        Его взгляд почти причиняет мне боль своей пронзительностью.
        Вы должны сознавать, что, если у вас появится ребенок, вы будете всегда, в любой момент испытывать страх его потерять.
        «Путь, который вам предстоит, очень необычен. Вы будете на этом пути часто сталкиваться с непониманием. Многие люди могут чинить вам препятствия. Но каждая такая подножка, буквально каждая, нужна в качестве напоминания вам: вы на правильном пути! Не забывайте об этом».
        Вот это да!
        «Ну, и что он тебе сказал?»
        Это Сабина. Я набрала ее номер, еще спускаясь по лестнице. Вся в испарине, я рассказываю ей все, что мне стало известно о своем будущем.
        Смена места жительства. Новое дело. Правильный путь.
        «Но какой-то пожилой мужчина. Не думаю, что я соглашусь на это».
        «Но ведь, может быть, он вовсе не так уж стар, как ты думаешь. Может быть, ему сейчас всего… сорок четыре?»
        «Почему именно сорок четыре?»
        «Мне кажется, тебе пора наконец расслабиться. Наверняка найдется мужчина, способный тебя любить и желать от тебя детей. Я даже имею одного такого в виду. Дай ему еще немного времени».
        Минуточку. Я только что заплатила круглую сумму предсказателю за его консультацию. И вдруг моя лучшая подруга сообщает мне, абсолютно между прочим, что у нее уже есть на примете мужчина моей жизни?
        «Кто бы это мог быть? Я не могу себе представить ни одного мужчину из своего окружения…»
        «Нет, не ты его знаешь, а я».
        «И как зовут его?»
        «Ульрих».
        Ульрих.
        Я сразу понимаю, о ком идет речь. Сабина уже рассказывала мне о нем когда-то давно. Это друг ее спутника жизни. Актер по профессии. Из Вены. Возбужденная, она уже рассказывает мне об Ульрихе, о его тонко чувствующей натуре. О его интересе к философии и духовности. О его расторгнутом браке.
        Все, что рассказывает мне о нем Сабина, мне нравится. Это даже выглядит слишком замечательным, чтобы быть правдой.
        «Но ведь я еще не готова к новым отношениям!»
        «Если все сойдется, вы обязательно друг с другом познакомитесь. Когда-нибудь он придет к нам в гости, как обещал. И если тебе это интересно, я тоже тебя приглашаю».
        Я прекращаю разговор. Рассеянно смотрю на дисплей.
        Чем это я занимаюсь? Неужели поглаживаю свой мобильный телефон?
        «Ульрих».
        Это имя хорошо звучит в моем «исполнении». По дороге домой у меня достаточно времени, чтобы связать с этим именем свои розовые мечты. Я кладу в воображаемый конверт все свои надежды, мечты и полезные слова, такие как «будущее» и «любовь». Тщательно его запечатываю, «прикрепляя» большой пестрый бант. И прежде чем я добралась до дома, этот конверт уже надежно припрятан в самом отдаленном закутке моей памяти. На всякий случай.
        Ведь мой внутренний голос, который желает мне только хорошего, не может удержаться от предостережений.
        Будь начеку! Твоя воля к жизни висит на шелковой нити. Не сделай ошибку. Не связывай все свои надежды с одним-единственным именем. Не ставь на одного мужчину. Что, если он не соответствует твоим ожиданиям? Откуда ты возьмешь силы на поддержание жизни?
        В целом я согласилась со своим внутренним голосом. Мне же он совершенно не знаком, этот мужчина. И все же…
        Ведь вовсе не обязательно, чтобы это был тот самый Ульрих. А вот в «принцип Ульриха» стоит поверить. В идею, что где-то там существует мужчина, способный однажды меня полюбить и которого я тоже окажусь в состоянии заключить в свое сердце. Когда-нибудь.
        Тем моя голова и удовлетворилась. Она уже свыклась с идеей о незнакомце. И даже стала приглашать на свои прогулки в лесу также и Ульриха, чего прежде удостаивался исключительно мой невидимый муж. Я говорила с Хели, потом с Ульрихом. Или с обоими сразу. Рассказывала им о своих беспокойствах, надеждах, мечтах.
        Время от времени я также вела беседы с судьбой:
        Ты же знаешь, как я тебе всегда доверяла. Я уверена: ты что-то имела в виду, меня пощадив. Я никогда с тобой не бранилась. Никогда не роптала, не произнесла ни одного плохого слова в твой адрес. Я желаю и дальше тебе доверять. Ведь я не думаю, что ты замышляешь что-то плохое против меня.
        «Принцип Ульриха». Это выражение я придумала специально для тебя. Так, пожалуйста, пусть он заработает. Как и когда - на твое усмотрение.
        А пока я решила продолжать заниматься обустройством гнездышка. Для Фини. Для Ульриха, из принципа Ульриха. И в конце концов и для одной себя.
        Обустройство гнезда
        Солнечный день. Начало июля
        Мой домашний очаг. Слишком долго у меня не доходили руки навести в своем доме порядок. Это все отливается.
        К своему дому следует относиться как к живому организму. Хели всегда знал об этом.
        Я восстала. Я снова ощущаю приток энергии. Жизнь меня опять захватила. Немножко работы по дому мне не помешает.
        Я оглядываюсь вокруг. Определяю фронт работ.
        Кухня: все несколько запылилось. Но в ней достаточно тепло и уютно, ведь температура на улице больше двадцати.
        Окна настежь. Да. Вот так лучше.
        Мой письменный стол завален бланками. Бесконечная бюрократическая волокита. Меня дожидается налоговая декларация Хели. Открытие счета. Подробная анкета для социальной страховки.
        И до вас обязательно дойдут руки. Но не сегодня. Сегодня в повестке дня наведение порядка.
        Я смотрю из окна в сад. Газон! С ним нужно что-то сделать. Что именно? Непонятно. Может быть, подстричь. Как это делается, надо спросить у соседки. Но позже. Для начала мне следует получить полное представление о том, как обстоят дела. Идем дальше.
        Погреб: всюду плесень. Белье: не выглажено. Кладовая: полна мышиным пометом.
        Есть чем заниматься.
        Я звоню своей матери.
        «Придешь мне помочь убираться?»
        Разумеется, она придет. Хоть завтра. Она вне себя от радости, что мне наконец что-то от нее понадобилось. Замечательно. Значит, я могу заняться более важными делами. Например… занавесками в гостиной. Еще в марте я как-то притащила из IKEA цветные полотнища. С тех пор они дожидаются, когда же их наконец повесят.
        О, как же все будет красиво!
        Есть только одна загвоздка. Отсутствие карниза. Не проблема для меня. Ведь я «Mиссис Шаровая Молния в Тысячу Вольт»!
        Из дневника
        27.08.2008
        ХЕЛИ ЭБЕРХАРТ!!!! Не знаешь ли ты случаем, куда задевалась аккумуляторная дрель?! Она мне нужна. И немедленно!!!!
        Я научусь наконец быть дровосеком. И разжигать костер! И повешу крючки в спальне! Эта мысль меня очень радует. При этом я повяжу голову старым, известным тебе платком. И буду смеяться. И снова буду выглядеть так, как я выглядела, когда мы ставили печь. Ты тогда сфотографировал меня в образе женщины-работницы. Фотография тебе очень нравилась. Ты называл меня своим лучшим подмастерьем. Я буду мастерить. И любить тебя.
        Я роюсь в ящиках и действительно обнаруживаю тот самый платок, которым я повязывала голову много лет тому назад. Когда помогала Хели сооружать кафельную печь. Я повязываю его, защищая нос и рот. И залезаю в погреб, где пахнет затхлым, где сыро, а стены покрылись ярко-зеленой плесенью. Аккумуляторную дрель я так и не обнаруживаю. Возможно, она находилась в автобусе в тот самый мартовский день? Раздавленная, она давно уже обретается где-нибудь на свалке?
        Молниеносно я составляю план. Яркий солнечный полдень. У меня есть время. Его у меня бесконечно много. Так что же мне мешает сесть в машину и отправиться в хозяйственный магазин?
        Хели, нам нужна дрель. Я ее куплю. Такую, которой ты мог бы гордиться. Едем за дрелью!
        Я сажусь за руль своей новой зеленой машины, которую мне несколько дней назад подарили родители. Улитка. Так я ее окрестила. Вовсе не за медлительность. А потому, что в багажнике лежит удобный футоновый матрац с ярко-зеленым, жизнеутверждающим наматрасником.
        Я всегда ношу свой дом с собой.
        И в клоунском автобусе у нас тоже был матрац. Мне нравилась идея остановиться где и когда угодно, чтобы переночевать в собственных четырех «автостенах». Случались дни, когда я убивалась по нашему клоунскому автобусу, словно он тоже был членом семьи. Его радостная окраска. Его большой, всегда битком набитый багажник, в котором находилось место для игрушек, детской одежды, коляски и го-карта, инструментов и клоунского реквизита.
        И вот я сижу в моем крошечном комби, в клоунском автобусе в миниатюре, и мы вместе (с Хели) едем в Грац, в большой магазин строительных принадлежности, в первый, что попадется на пути.
        Я в огромном зале. Отделение инструментов и оборудования с электрическим приводом - настоящий Эльдорадо для желающих обустраивать собственное гнездо своими руками. Богатство предложений обезоруживает.
        Я читаю описания, сравниваю цены. Но и спустя десять минут я знаю так же мало, как и прежде. Кроме, пожалуй, единственного знания:
        Я не имею ни малейшего представления об инструментах.
        На моем плече сидит доброжелательный ангел Хели и подает мне советы.
        Покупай хорошее качество. И не позволяй себя ободрать как липку. Самое дорогое вовсе не всегда самое хорошее!
        Следует мне обратиться к продавцу за советом? Интересно, что он обо мне подумает?
        Женщина по виду лет тридцати. Ей вдруг понадобились инструменты. То есть она одинока совсем недавно. Где ее муж? Она недавно развелась?
        Я машу рукой, подзывая молодого мужчину в оранжевом комбинезоне. Прежде всего подавляю позыв объяснять ему свою ситуацию. Пусть лучше через меня говорит Хели.
        «Я ищу обыкновенную аккумуляторную дрель, которой удобно сверлить стены. Вопрос цены не принципиальный. Но, разумеется, я предпочитаю самое лучшее подешевле».
        Через пять минут в моей тележке уже лежит самая дорогая из имеющихся в продаже электродрелей. И два набора буров и сверл для бурения дерева и каменных стен, - опять же самого лучшего качества. Я качу тележку красного цвета. Мне легко на душе. Я готова броситься на шею господину в оранжевом в порыве благодарности за его заботу обо мне.
        «Понимаете, я только недавно переехала в свой дом в глубинке. Я испытываю некоторую растерянность».
        В следующие пять минут я рассказала продавцу, что я не умею рубить дрова. Понятия не имею, как растопить печь. Что моя газонокосилка взбрыкивает, погреб полон плесени, а кладовку опустошили мыши. Эксперт внимательно меня выслушивает.
        Все ясно, эти проблемы мне хорошо известны, читаю я в его сочувствующем взгляде. Я готова купить все, что имеется в наличии, настолько я благодарна ему за его понимание.
        И вот я у кассы. Плачу за инструменты. А также за спрей, уничтожающий плесень. За три бутылки смертоносной для сорняков жидкости (остаток не сливать - яд!). За опрыскиватель и респиратор. За ультразвуковой отпугиватель для грызунов. За антимоль. Разжигатель для гриля. Травокосилку и к ней защитные очки и шлем. Большой электрический верстак для нарезки полен куплю в следующий приезд. Он, к сожалению, не помещается в мою зеленую «улитку».
        Первый день июля прошел, как пролетел.
        Пришла моя мать и убрала дом так, что все заблестело. Мама Анны подстригла газон. Соседка подарила мне целый грузовик мелко наколотых дров.
        Пришел Раймунд, знакомый сантехник, чтобы избавить меня от засора. Вроде бы обычная процедура. Но не в случае моего пряничного домика, который демонстрирует себя далеко не с лучшей стороны с тех пор, как отсутствует хозяин. Неожиданно каждая починка превращается в приключение.
        Спускаемся в погреб. Что там со сточной трубой? Что там с градусом наклона? Проклятие! Трубы проложены под наклоном вверх, а не вниз! Клещи сюда! Из ящика с Хелиными инструментами. Одной рукой зажимаем нос, другой развинчиваем трубу. Ведро! Быстрее!
        Господи! Сколько же лет этому коричневому бульону, который брызжет на пол в подвале?!
        Раймунд, слава Богу, склонен ко всему относиться с юмором. И у него всегда есть в запасе улыбка, и в ситуации, когда мои улыбки уже давно иссякли.
        Я с благодарностью принимаю помощь друзей. Ведь она мне отчаянно необходима. То, что звучит самим собой разумеющимся, превращается для меня в невероятно трудное задание: я должна научиться просить о помощи - снова и снова.
        «Не нужно ли тебе чего-нибудь? Можно тебе помочь?»
        Вначале я почти постоянно отвергала это предложение. Да и сейчас мне редко приходит в голову, что же мне необходимо. Вечера я часто проводила за кухонным столом, и глаза мои наполнялись слезами. Что являлось свидетельством моей капитуляции перед бытовой, заурядной и, тем не менее, непреодолимой проблемой. И мне казалось до крайности диким снять телефонную трубку и в нее бормотать:
        «Послушай, вот теперь я наконец поняла, чего же мне не хватает. Не знаешь ли, как настроить телевизор? Как смонтировать газонокосилку? Как собрать полку?»
        Я чувствую себя калекой с ампутированными конечностями.
        Я слишком мала. Слишком слаба. Можно сказать, сижу в невидимом инвалидном кресле. Каждый порожек для меня проблема. Простая необходимость перейти из одной комнаты в другую заставляет меня взывать о помощи. Меня выводят из строя банальнейшие мелочи. Моя автономность улетучилась.
        С незапамятных времен развился рефлекс воздавать сторицей за оказанную мне любую помощь, какой бы малой она ни была. И вдруг именно это оказалось больше невозможным. Баланс брать - отдавать больше не сходится. Я нуждаюсь в помощи, в неограниченном количестве помощи, и взамен мне нечего предложить.
        Деньги? С какой радостью я бы откупилась от всех своих проявлений комплекса неполноценности.
        Быть квиты. Иметь возможность расплатиться.
        Но ведь недопустимо предлагать друзьям денег за сборку шкафа. За просверленную в стене дырку. За стрижку газона. И они все равно б не взяли их у меня.
        «Но, Барбара! Мы и так получаем от тебя слишком много, - через твои мейлы, благодаря твоей способности нести свою судьбу. Ты - замечательная. Мы рады тебе помочь».
        Получается, я заслужила помощь тем, что я такая замечательная? Тем, что я в свою очередь что-то даю взамен? А если я в один прекрасный день «сломаюсь» и окажусь больше не в состоянии произносить красивые слова? Что тогда?
        Эти мрачные мысли легко развивать и усугублять мучение:
        Я просто жалкая. Каждому это видно. Мне помогают из сострадания. А что, если мне когда-нибудь будет ХОРОШО? Когда мои силы ко мне вернутся? Ведь и тогда я также буду не в состоянии передвигать мебель. И буду по-прежнему не уметь рубить дрова. Как долго мне будут помогать прежде, чем я начну действовать на нервы?
        «Спасибо», - выговаривают мои губы раз за разом. Слишком банально. Слишком ничтожная плата. Но это все, что я могу предложить.
        Мое «спасибо» адресовывалось также и Хели, моему невидимому, замечательному, любимому мужу. Я только теперь понимаю, как велика была его поддержка, которую он мне оказывал ежедневно как нечто само собой разумеющееся и без того, чтобы я его об этом просила. Мне стало очевидным, до чего же много он брал на себя.
        Но теперь он больше не в силах ни разложить костер, ни расчистить для меня подъезд к гаражу. Однако я полагаюсь на его помощь. И даже в большей степени, чем прежде.
        Поворот
        6июля 2008 года
        Я сижу за компьютером и пытаюсь довести до конца заполнение налоговой декларации.
        Для этого мне не нужны ни дрель, ни машина для стрижки газона. Ни физическая мощь. Наконец я занимаюсь тем, что мне вполне по силам.
        Я нетерпелива. Слишком много цифр. Время сделать паузу. Я заканчиваю заполнять формуляр и «открываю» одну из папок раздела «Личное».
        «Семейные фотографии» - не дрогнув, я открываю первый альбом.
        Вот, пожалуйста, я в состоянии рассматривать фотографии моих детей. Обратите внимание, коллажи с фотографиями уже много недель висят на стене.
        Я открываю фотографию за фотографией, крупным планом. Я глажу компьютерный экран. И даже улыбаюсь.
        А это что? Видео?
        Тимо. Он перемещается перед моим взглядом туда и сюда. Беззаботный. Смеющийся. Прелестнее, чем когда-либо. Я не могу больше отвести от него взгляд. И слишком поздно замечаю, что мне то, что происходит перед моими глазами, вовсе не на пользу.
        Тимо! Боже мой, это ты!
        Мои глаза прикованы к экрану компьютера.
        Как мне пройти к тебе? Тимо, как же так! Я вижу тебя так близко, и ты так бесконечно от меня далеко! Как же мне пробить эту невидимую стену, разделяющую нас?
        Я готова разбить экран. Только бы вызволить Тимо из этой компьютерной тюрьмы!
        Слезы наворачиваются на глаза. Конец видео. Как дистанционно управляемая, я снова смотрю сначала.
        Play.
        Больно. Боль невыносима. Я страдаю фантомной болью. У меня ампутировали ребенка. И еще одного. И мужа в придачу. Я стискиваю зубами костяшки пальцев. Сильнее. Еще сильнее.
        Реальная боль несколько отвлекает от невыносимых душевных страданий. Впиваясь зубами в суставы пальцев, я могу регулировать боль. И убедить себя, что контролирую ситуацию. Укус создает для боли отводной канал изнутри наружу. Боль уходит на периферию. Невыносимая мука подменяется переносимой.
        Несколько дней назад я посмотрела фильм: «Три цвета. Синий». Речь идет о женщине, потерявшей мужа и дочь в автомобильной катастрофе. В одной из сцен страдающая женщина стирает в кровь костяшки сжатого кулака о неровно оштукатуренную стену.
        «Ну, это уж точно перебор», - думала тогда я и критически качала головой.
        «Видишь, а теперь попалась и ты», - комментирует голос в моей голове.
        Да, теперь и моему пониманию доступно то, что я неоднократно видела по телевизору. Матери рвут на себе волосы. Вдовы расцарапывают себе лица. О, сладкая боль.
        Реальная боль несколько отвлекает от невыносимых душевных страданий. Впиваясь зубами в суставы пальцев, я могу регулировать боль. Она уходит на периферию.
        Последняя искра еще брезжущего сознания заставляет меня выключить компьютер. Перевожу дыхание. Я должна себя отвлечь. Мой взгляд падает на стоящие в углу карнизы для занавесок, которые все еще дожидаются того, кто их установит.
        За работу, Барбара. Мы же жаждем жить в красоте.
        Я приношу стремянку. Она слишком короткая. Окна расположены слишком высоко. Я слишком мала. Все как всегда. На самом деле, мне снова не помешала бы помощь.
        Господи, когда же это кончится! Наступит ли когда-нибудь момент, когда я окажусь в состоянии справиться с чем-нибудь самостоятельно? Мне нужны занавески. Сейчас! Немедленно!
        Я раздвигаю стремянку. Водружаю ее на диван, стоящий под окном. Вооруженная дрелью, я карабкаюсь вверх по ступенькам. Стремянка качается. Я держусь за стену. Из неудобного положения головой вниз я прицеливаюсь и начинаю сверлить. Стремянка шатается сильнее - или это мои колени трясутся? Стена не поддается. Бор ее не берет. Я собираюсь со всеми своими силами. Мобилизую все свое отчаяние. Давлю и стараюсь держать давление. Больно рукам.
        Наконец - вот оно. Камень поддается. Бор уходит в стену. Штукатурка большими кусками валится мне на голову, на диван, за диван, мне за пазуху. В стене дырка. Огромная дыра. Потерянно изучаю уродливый результат моего геройства. На дрожащих ногах спускаюсь со стремянки. Сажусь на пол, в штукатурную крошку. Сжимаюсь в комок, чтобы быть как можно меньше. Меня трясет от бессилия, от отчаяния, от боли. Из глотки вырывает крик. Я кричу не своим голосом. Это вопль раненного насмерть животного.
        «ТИИИМООО!»
        Я больше не хочу! Не могу больше! Что мне делать! Что же еще мне здесь делать!
        В сознании танцуют отрадные картины.
        Нож. Перерезанные вены на запястье, там, где пульс. Кровь.
        Но путь за ножом на кухню представляется мне бесконечно длинным. Слишком длинным. Я посижу. Не пойду за ножом. Из меня не выльется никакой крови. Только мой голос. Он будет выливаться, пока не пропадет. Пока во мне не иссякнет все, кроме мыслей.
        Хочу умереть. Не могу больше жить. Я больше ничего не могу. Больше ни на что не способна. Как было бы замечательно просто раствориться в воздухе? Здесь и сейчас!
        Мне не хватает мужества покончить с собой. Лучше не трепыхаться, лучше не мешать себе исходить слезами. Постепенно боль отпускает. В дверь стучит скорбь и входит внутрь. Она нашептывает мне что-то в ухо. Это тихое послание - бальзам моей души и свет моему сознанию.
        «Откуда ты взяла, что ты должна демонстрировать какие-нибудь результаты? Чего-то и в определенных количествах добиваться?
        Подумай сама: если ты себя сейчас убьешь, тебе больше ничего, абсолютно ничего не совершить здесь, на Земле.
        Но если ты останешься жить, - даже если следующие семьдесят лет ты только и будешь делать, что сидеть и считать маргаритки в саду - все равно может случиться так, что ты когда-нибудь, быть может, ОДИН ТОЛЬКО РАЗ подаришь кому-то улыбку. Или доброе слово. ОДНОГО ЭТОГО СЛОВА - достаточно. Оно заведомо больше всего того, что ты можешь дать, если прямо сейчас исчезнешь из жизни».
        Так в моем сознании было посеяно семечко маргаритки. Как напоминание о том, что именно маленькие радости составляют смысл жизни. Улыбка. Доброе слово. Милое одолжение. Достаточно и этого. И - да, все это действительно работало. Я улыбалась. Благодарила. Хвалила. Когда бы и где бы я ни появлялась. Большего и не требовалось. Для текущего момента. И, может быть, для вечности тоже.
        Что до великих свершений и преобразований - не мое дело о них заботиться. Я ведь уже - и достаточно давно - делегировала эту заботу судьбе. Это там, во Вселенной, знают наверняка, когда же и тебе наступает пора действовать.
        Один плюс один
        Судьбе и не следует особенно напрягаться, для того чтобы выполнить свою часть договоренностей.
        Ситуация вокруг «принципа Ульриха» зрела себе, пока не созрела. Да и сам Ульрих, тот самый Ульрих собственной персоной прибыл солнечным июльским днем в Штайермарк (STEIERMARK) навестить Ханнеса и Сабину. Сабине оставалось лишь меня пригласить за компанию.
        Вот как все просто.
        Тем не менее позвольте мне снять шляпу, склоняясь перед судьбой. В знак почтения к добродетельному кукловоду, взявшему на себя обязательство ввести меня в целости и сохранности в мою новую жизнь.
        Драматургия была совершенной. О появлении принца было известно заранее. У меня было время мысленно подготовиться к встрече. Я посвятила в план Хели. И мне показалось, что мой невидимый муж ничего не имел против своего земного преемника.
        И вот я здесь - женщина, которая все больше и больше сознает свою тоску по близости с реальным живым человеком, ей принадлежащим. Мысль о новых отношениях я со всеми предосторожностями высиживала в гнезде, сооруженном из многих маленьких веточек: желание иметь ребенка; стрижка газона; смысл жизни; способность любить; колка дров.
        Зов жизни. Мои упорные поиски счастья. Моя вера в беззаветную любовь. Моя тоска по духовному общению.
        И, не в последнюю очередь, мой счастливый брак, который меня убедил: любовь сильнее конфликтов. И даже сильнее самой смерти.
        Мысль о новых отношениях я со всеми предосторожностями высиживала в гнезде, сооруженном из многих маленьких веточек: желание иметь ребенка; стрижка газона; смысл жизни; способность любить; колка дров.
        Это была сама жизнь. Сама жизнь явилась в образе симпатичного, умного, внимательного мужчины, который окончательно и бесповоротно вызволил меня из моей бессрочной, безопасной, безжизненной ссылки. Жизнь протянула мне руку - нет, больше: сразу две руки. Две руки, которые так же, как мои руки, играли на пианино. Которые были приучены листать книги. Которые при этом умели колоть дрова и играть в настольный теннис.
        Нежные руки, за которые я не замедлила ухватиться. Жизнь лишила меня слишком многого, не оставив мне при этом выбора - соглашаться или не соглашаться с потерей. И вот я вознаграждена. И мне кажется, что не более чем логичной выглядит способность принимать также и приятные неожиданности: любовь.
        Весть о том, что уже через четыре месяца после смерти моей семьи я пошла на то, чтобы начать новые отношения, никого не оставила равнодушным в моем окружении. Многие желали мне всей полноты счастья этого мира: «Это именно то, что тебе сейчас особенно необходимо!»
        Но многих это покоробило.
        «Существуют традиции. К чему их до такой степени попирать. Год траура есть год траура. Мертвым следует воздать дать уважения. Недопустимо взять и просто заменить Хели кем-нибудь другим!»
        Большинство же воздерживалось от выражения суждений. Но и в их неодобрительных взглядах читала я тот же вопрос, которым меня пытали голоса в моей голове:
        Может ли из этого получиться что-нибудь путное?
        Я понятия не имела.
        «Скорее всего - нет», - думала я вечером, накануне нашей первой встречи.
        Ульрих.
        Как же долго ты занимал мои мысли во время длинных прогулок. Я смастерила себе идеального мужчину и назвала его твоим именем. Этот мужчина - всепонимающий и достойный любви - при этом обладает достаточным терпением, чтобы меня задержать и повести за собой по жизни. Он любит меня и не чинит препятствий моей любви к Хели. Он принимает меня такой, какая я есть, с моим невидимым мужем со мной об руку.
        Мои ожидания слишком высоки. И тебе будет непросто соответствовать моим иллюзорным представлениям о тебе.

* * *
        Альбом с фотографиями. Свидетельства первых месяцев любви.
        Раз. Знакомство.
        За столом сидят четверо. Двое из них - пара. Двум другим это еще предстоит. Смеющиеся лица. Непринужденная беседа. Он и она знакомятся друг с другом. Она видит его в первый раз, но имя его ей уже несколько недель как известно. Она старается не испытывать никаких ожиданий. Он ничего не знает о плане друзей. Но эти двое все дольше засматриваются друг на друга. Она счастлива. Она чувствует себя живой, чего уже очень долго не испытывала. Он смеется.
        Два. Она одна у себя дома. Вечер после первого поцелуя.
        Она лежит в постели и смотрит в никуда. Отчаянно пытается увидеть своего мужа. Того, который хоть и невидим, но присутствует. Ее собственные, недавно в первый раз произнесенные слова звучат в ее сознании:
        У меня есть семья. Просто она - невидима.
        «Хели, и куда же мне тебя теперь девать?» - громко спрашивает она пространство.
        Она берет дневник, открывает его и начинает писать:
        11.7.2009
        Ульрих. Встреча наших душ открывает новый, неизведанный этап моего жизненного путешествия.
        Вот они стоят друг против друга: один - небожитель, взирающий сверху на Землю, направляющий меня надежной, но дрожащей рукой. Другой - житель земли, знающий о существовании неба и принимающий меня в качестве связующего звена между ними.
        Видит каждый из вас через меня свое зазеркалье?
        Если бы вы могли общаться, что бы вы друг другу рассказали?
        Заговорили бы обо мне? О небе? О земле? Смогли бы вы описать друг другу мою любовь? Уязвило бы вас то, что моя любовь к каждому из вас проявляется по-разному? А что, если бы она проявлялась одинаково? Что, если бы выяснилось, что моя любовь настолько огромна, что вмещает вас обоих? Можно ли мне будет при этом смотреть вам обоим в лицо?
        Сумеет ли каждый из вас ПОЛЮБИТЬ ДРУГОГО? Получится ли у вас окутать меня своей любовью?
        Ловите же меня!
        Я нарисовала в дневнике треугольник. «Ульрих - Хели - Барбара» называются его вершины. Соединяющие вершины линии символизируют любовь. За ней последнее слово.
        Если Ульрих способен полюбить Хели, а Хели - Ульриха, тогда все может получиться.
        Три. Комната в одном из отелей Тосканы. Несколько недель спустя.
        Влюбленная пара сидит перед компьютером. Он открывает программу под названияем «Human Design». На экране появляются стилизированные человеческие силуэты. Открывается окно чата с оценками параметров:
        Гельмут Эберхарт. Родился: 24.6.1969, 20.15.
        Она зачарованно смотрит на экран. Он объясняет ей, о чем идет речь. Ему знакома эта программа. Она дает характеристику человеку на основании введенной даты его рождения.
        О чем сообщают ему все эти цифры и знаки?
        Он рассказывает ей кое-что о человеке, которого он никогда не знал.
        Она плачет. Кивает.
        «Да, именно так! Все так и было!»
        Он задает наводящие вопросы, он рассказывает. Он слушает, расспрашивает, слушает дальше. Он рассказывает больше и больше. Теперь и он плачет.
        «Как жаль, что я не был знаком с Хели - я испытываю к нему такое уважение, такую близость!»
        Четыре. Ее сад
        Он в шортах. Стоит в высокой траве и улыбается. Он стрижет газон. Она наблюдает сцену в окно, улыбается и машет рукой.
        Вау! А он и это умеет!
        Пять. Ссора.
        Она не ожидала того, что висящая в воздухе тема его может настолько задеть. Он не ожидал, что она столкнет его с этой темой. Она кричит. Оба плачут.
        «Не знаю, хочу ли я быть с тобой вместе».
        Он взбешен. Он в отчаянии. Ему всего через край.
        Ей кажется, она ослышалась.
        И это ты говоришь МНЕ?
        Он уходит гулять.
        Она остается сидеть. В полной прострации. Несмотря на слезы разочарования, до нее начинает доходить: быть в отношениях с кем-то означает предоставить себя в распоряжение другому человеку, принимая его со всеми его слабостями и страхами.
        Жить в полном смысле этого слова. Тебе ведь хотелось именно этого. Желающему жить, и при этом любить, не следует рассчитывать на слишком бережное к себе отношение. Партнер заслуживает того, что ты примешь его целиком, со всеми его недостатками. Даже если тебе кое-что в нем причиняет боль.
        И еще она понимает: снова любить означает снова испытывать страх. Страх того, что тебя покинут.
        Она любит. Она испытывает страх. Любовь - это подарок. В той же степени, что и задание.
        Год траура, которому она так решительно воспротивилась, неожиданно представляется ей чем-то большим, чем пустой ритуал.
        «Я выдержала этот год. В полном одиночестве», - как бы ей хотелось иметь впоследствии возможность так говорить о себе.
        Снова любить означает снова испытывать страх. Страх того, что тебя покинут.
        Он возвращается. Он решает остаться. Она наконец чувствует в себе готовность по-настоящему вступить в отношения. Вот с этим уникальным человеком и со всем, что ему свойственно.
        Шесть. Просто грелка
        Она лежит в постели и плачет. Она тоскует по своим детям. Это такая боль. Ее трясет. Он крепко ее обнимает. У нее так много вопросов о жизни после смерти, о Боге, о небесах. Он так много перечитал и передумал за годы до встречи с ней. Он помогает ей размышлять и зачитывает ей вслух из своих любимых книг. Он приносит ей грелку. Желает ей спокойной ночи. И нежно целует при этом.
        Семь. Сон.
        Она только что проснулась. Она протирает глаза и рассказывает:
        «Этой ночью я видела замечательный сон. События разворачиваются в лесу, где живут лесные феи, в каком-то другом измерении. Я была чем-то вроде феи или проповедницы. В этом лесу мне предстояло пройти испытание. Я должна была постоянно передвигаться по лесу определенным, предусмотренным ритуалом, крестообразным путем.
        Я постоянно приходила на одно и то же место. Там, среди поросли, лежала ярко освещенная доска, на который был нарисован портрет мужчины и женщины.
        Ритуал заключался в том, чтобы постоянно возвращаться к этому месту, до тех пор, пока свет был достаточно ярок, чтобы меня принять. Я пошла в направлении света. И он меня ослепил, я почувствовала себя бесконечно счастливой. Войти в этот свет было самим собой разумеющимся. И вот, войдя в картину, я встретилась с тобой. Я рассказала тебе о своем пути. О ритуале. И ты знал, о чем идет речь. Ведь ты прошел тот же путь, который привел тебя ко мне».
        Восемь. Совмещение жизней
        Он и она стоят на кухне. Они вооружены - ножницами и тонким скотчем. На столе лежат фотографии его и ее детей. Они вместе украшают этими фотографиями стену. Четыре веселых детских лица смеются вместе.
        «Почет и уважение. Мы - большая семья».
        Девять. Фотография в газете
        Сегодня у него премьера. Он играет главную роль. Приглашена пресса. Она нарядилась. Она неотразима. Она больше не желает прятаться. Она - его подруга. Оба улыбаются в камеру. Она просит:
        «Пожалуйста, никаких комментариев».
        Ее глаза сияют ярче блицев.
        Неделю спустя оба стоят в магазине периодических изданий. И видят себя, улыбающихся, на обложках и первых страницах. Подписи под фотографиями удовлетворяют любые пожелания самого чувствительного читателя.
        «Любовь спасла ее жизнь», «Наконец она снова может улыбаться», «Любовь сильнее смерти».
        Они пожимают плечами. Пресса пишет благозвучно. Правда же - многолика, противоречива. Ей нет места на цветной обложке.

* * *
        Любовь спасла ей жизнь.
        Мне было неловко и стыдно читать это предложение в газете. Я думала о всех тех людях, которые, потеряв партнера, не были в состоянии так же быстро, как я, вступить в новые отношения. И спрашивала себя, как бы они отнеслись к этому заголовку. Как к издевательству? Как к рецепту быстродействующего счастья?
        Свою жизнь все же спасла я сама. Так думала я тогда, читая заголовки и подписи; так считаю и до сих пор. Радость чувствовать себя живым, смех - все это невозможно ни доставить в переметной суме некоего принца на белом коне, ни сервировать на подносе.
        Никакой, самый распрекрасный сказочный принц на самом роскошном скакуне не имел бы у меня успеха, если бы я только и делала, что сидела, обливаясь слезами, на обочине. Если бы я только и делала, что дожидалась, чтобы он прискакал и меня спас. Наверное, я бы так его и не дождалась.
        Разумеется, я пустила Ульриха в свою жизнь до завершения работы скорби. И мне просто повезло, что и моей любви к Хели и моей скорби нашлось место в новых отношениях. Мне не приходилось скрывать свои чувства, я имела возможность выговориться, мне разрешалось оплакивать Хели в объятиях Ульриха.
        Порою мне кажется, что именно та защищенность, которую я испытала в моих новых отношениях, и позволила мне проявить свои чувства в полную силу. Именно потому, что я обрела новую любовь, я могла себе позволить расслабиться. Проявлять слабость. Отдаваться горю во всех его проявлениях.
        Получается, что именно новые отношения позволили тебе до конца излить свое горе?
        Никакой, самый распрекрасный сказочный принц на самом роскошном скакуне не имел бы у меня успеха, если бы я только и делала, что сидела, обливаясь слезами, на обочине и ждала. Наверное, я бы так его и не дождалась.
        Голоса в моей голове бывают уж чересчур критичными. Они желают знать все и во всех подробностях.
        То есть ты утверждаешь, что каждому, потерявшему любимого человека, следует поторопиться вступить в новые партнерские отношения?
        «Дорогой голос, иногда ты просто передергиваешь мои слова. Дело ведь не в том, чтобы как можно быстрее завязать другие отношения. Для меня принципиальную важность имело качество нового партнерства. Позволено ли мне переживать свое горе? Позволено ли мне ту часть своей жизни, которая оборвалась так внезапно, интегрировать в новые отношения? Мне нужен был партнер, способный противостоять любым испытываемым мною чувствам. Моим воспоминаниям. Моей тоске. Моей боли. Партнер, способный принять всю меня, во всех моих проявлениях».
        Ну, а ты? Действительно ли ты созрела в полную меру для новых отношений? Или ты стремилась заместить Хели, чтобы заполнить зияющую в твоей жизни дыру?
        «Ты желаешь знать, по каким признакам я решила, что готова к новой любви? Подготовка к ней проходила исподволь, на многих уровнях. Мой разум уверял, что ровно никому не будет хуже, если я снова обрету счастье. И Хели, без всякого сомнения, желал мне всей возможной полноты земного счастья и ничего не имел против того, чтобы меня любил некий новый мужчина - здесь, на земле. Моя душа знала, что любовь - принадлежность как жизни, так и смерти. Любовь желает быть разделенной как с живыми, так и с мертвыми. И любви не становится меньше оттого, что ею делятся. Последнее же слово оставалось за моим сердцем. Это оно мне сказало: «Пора».
        Испытывала ли ты когда-нибудь искушение сравнивать Хели и Ульриха?
        «Иногда у меня возникало чувство, что Ульрих был заслан в мою жизнь не без участия Хели. На первый взгляд создавалось впечатление, что эти двое не имеют ничего общего. Но постепенно все отчетливее обнаруживалось, что и в моих новых отношениях речь идет все о том же, что и в моем браке с Хели. Хотя пережитое сильно меня изменило. Мои приоритеты изменились. Другие, по сравнению с прежними временами, вещи приобрели важность в моих глазах. И вот теперь мне, как партнерше Ульриха, дозволено испытать, как ведет себя новая Барбара в ситуациях, в которых она уже оказывалась в своей прежней жизни. И если у меня возникает чувство, что мои реакции стали более зрелыми и я способна в большей степени проявлять свою любовь, я думаю, что и Хели вместе со мной испытывает радость по этому поводу.
        «Я горжусь тобой!» - иногда он находит способы мне это передать.
        Меня неизменно радуют подтверждения тому, насколько Ульрих и Хели друг на друга похожи. Гораздо труднее тактично реагировать на различия. И воздерживаться при этом от оценок».
        Я вспоминаю разговор с одной моей подругой, во время которого я непомерно нахваливала Ульриха.
        «Как же я рада тому, что мы можем так хорошо говорить друг с другом. С Хели было зачастую гораздо труднее вести глубокомысленные беседы».
        Моя подруга была в отчаянии.
        «Как ты можешь так говорить о Хели. Хели был невероятным, замечательным человеком!»
        Ее реакция потрясла и меня.
        Разумеется, он был замечательным! Разве я когда-либо утверждала обратное?
        Тут же в меня вцепились муки совести. Но одновременно при этом о себе заявило еще кое-что: ярость. Что же это такое? Мне что, никогда больше нельзя говорить и о трудностях? Получается, я должна Хели посмертно идеализировать? Кому это нужно?
        «Мне представляется, что Хели там, где он есть, способен вынести и упоминания о присущих ему слабостях. Он силен. И он достаточно мужественен. А то, что он теперь на том свете, вовсе не означает, что он превратился в мимозу. И вовсе не обязательно надевать бархатные перчатки, прежде чем к нему прикасаться. Иначе он обидится. Я не могу и не хочу в это верить».
        В тишине, последовавшей за моим извержением чувств, и по ходу формальных холодных объятий, которыми я и моя подруга обменялись на прощание, мне вдруг показалось, что Хели мне подмигнул со своей верхотуры.
        Ну да, разумеется, я сильный. Но и слабости у меня тоже есть. Ведь я был всего лишь человеком. Не забывай меня со всеми моими хорошими и плохими сторонами.
        И еще раз получает слово голос в моей голове.
        Можно спросить тебя кое о чем?
        «К чему эти церемонии? Вперед, не смущайся!»
        Вот ты писала, что хочешь ребенка, и, дескать, только из этих соображений допускаешь ты идею нового партнерства. Что же получается: в игре замешан прагматизм?
        «Дорогой голос! Я не собираюсь от тебя утаивать, что и я себе - причем довольно часто - задавала тот же вопрос. Больше всего на свете я боюсь начать подгонять партнера под некий идеальный образ. Боюсь не избежать соблазна попытаться втиснуть его в какую-нибудь самодельную мечту. И вместо того, чтобы строить с ним свое будущее, все время оглядываться назад, ища возвращения в прошлое.
        Вот что действительно прекрасно: Ульрих - самостоятельная личность. Он - не обводка лекала. Любовь к нему меня ежедневно научает смотреть в глаза ему и только ему. Он никогда не пойдет со мной назад, в мое прошлое, как бы это иногда не было желательным моему подсознанию.
        Между Ульрихом и моим прошлым стоит прозрачная стена. Видеть сквозь нее можно, проникнуть сквозь нее - никогда. Я упорно пытаюсь эту стену разбить, но лишь получаю синяки. И моему партнеру ничего другого не остается, как наблюдать эти мои попытки. Одновременно это и есть самый большой подарок, который он может мне преподнести: просто наблюдать. Быть рядом. Утешать. И так до тех пор, пока я сама не окажусь в состоянии отвернуться от этой непроницаемой стены, чтобы совершить еще один смелый шаг в направлении будущего.
        Думаешь, вам обоим снова захочется детей?
        «Этого я не знаю. Ведь когда ребенку навязывают роль - это еще ужаснее. Действительно ли я готова посвятить себя новому маленькому существу? Или я подсознательно желаю вернуть себе своих детей и меня разочарует существо, которое окажется не Тимо и не Фини? Я не могу пока ответить однозначно на эти вопросы. Часто я застаю себя за тем, что наблюдаю за детьми на улице. Ни один из этих детей не кажется мне столь же неотразимым, как мои дети. Следует ли мне подождать, пока притупится острота потери Тимо и Фини, чтобы посчитать себя готовой для другого ребенка? И на этот вопрос нет у меня пока конкретного ответа. Но я все же полагаюсь на время и на свое сердце, которое уже достаточно часто указывало мне верный путь.
        Иногда, когда мир за прозрачной стеной манит меня непреодолимо, я рассказываю себе одну историю. Хочешь ее услышать?
        Разумеется, хочу.
        «Хорошо. Бывал ли ты когда-нибудь в зеркальных лабиринтах Луна-парка? До того, как я познакомилась с Ульрихом, я находилась в таком лабиринте и считала, что существует лишь единственная цель, лишь единственный выход:
        Ребенок! Я хочу ребенка.
        Я испробовала все пути, представлявшиеся мне возможными. Но постоянно возвращалась к исходному пункту. И только единственного пути я избегала. Он называется «партнерские отношения». Этот путь казался мне не имеющим смысла, слишком непредсказуемым, слишком трудным. И при всем моем старании заглянуть за горизонт, у меня не возникало даже ощущения, что этот путь ведет меня в правильном направлении, к моей страстно желаемой цели.
        Мужчина, вошедший в мою жизнь, укрепил во мне мужество отправиться в путь, который я сама считала для себя запретным. Он взял меня за руку и встал со мной рядом. Сначала я не могла не думать о цели.
        Стой! Мне кажется, что мы идем в не туда! Мне кажется, что твоя цель не совпадает с моей!
        Мужчина, вошедший в мою жизнь, укрепил во мне мужество отправиться в путь, который я сама считала для себя запретным. Он взял меня за руку и встал со мной рядом.
        Но постепенно, шаг за шагом, я стала понемножку оглядываться вокруг. И вдруг выяснилось, что тот путь, по которому мы шагаем, - светлее, шире, разнообразнее, чем другие. Кроме того, легче шагать, когда ты не одна. Потребность в цели все больше и больше уходила на задний план. Я доверилась своему спутнику. Я стала получать удовольствие от каждого шага, который мы совершали вместе. Потихоньку потерялось и ощущение, что мы заблудились в лабиринте.
        Между тем извилистая тропинка увела меня прочь, далеко в сторону от маршрута, который вел меня к тому, что прежде представлялось моей целью. Мне открылось знание, что существуют и другие цели, и более привлекательные пути. Куда они нас приведут, покажет время. Порою мне хочется свернуть в арку, над которой написано «ребенок», особенно когда я нахожусь на близком от нее расстоянии».
        Я вернусь сюда позже.
        Пока же мне доставляет удовольствие и сама прогулка.
        Широкий шаг
        Пришел в сиянии свечей декабрь.
        А как обстоят дела у меня? Ожила ли я? Подвела ли я стабильный фундамент под здание своего существования? Как поживают расшатанные костяшки домино, чей обвал я пыталась всеми силами предотвратить? Какое количество из них устояло?
        Вон там был мой дом. Тоже костяшка домино, которую вот-вот выведут из игры. Хозяйка расторгла со мной договор. Чему я теперь скорее рада. Подвал - сырой. Сад - слишком большой. В водопроводных трубах гнездится моль, мухи, майские жуки. Ульрих умел стричь газон. А вот отремонтировать дом он не мог, даже при наличии самого горячего на то желания.
        Мое сердце и без того уже месяцы проживало в Вене, у моего нового друга. В доме Ульриха как раз освободилась светлая, удобная кварира, подходящих размеров и для меня, и для моих ящиков с воспоминаниями.
        Буду ли я себя хорошо чувствовать в большом городе, который я покинула двенадцать лет назад? Удастся ли мне не потерять своих друзей из Штайермарка? Будут ли меня сопровождать мои три ангела?
        «Будь мужественной!» - нашептывает мне голос Хели. - Отважься на новое начало!»
        Я подписала договор о найме квартиры, чтобы мне было труднее передумать.
        Новый мужчина. Новая квартира. Два - ноль в пользу предсказателя.
        Моя работа в больнице. Еще одна костяшка домино. Я сменила костюм, создала новый клоунский образ. Теперь это экспансивный и радостный толстяк.
        Дополнительный толстый слой ваты между мною и детьми. Улыбка, изгоняющая скорбь. Темп, не предусматривающий возможности для раздумий.
        Мой переезд в Вену казался мне не таким уж важным. Ведь нет никакой проблемы два раза в неделю приезжать в Штайермарк на работу. И встречаться с друзьями.
        Замечательно. Квартира, работа, отношения. Чего же еще желать?
        Зеленый свет для отъезда в будущее? И всего пара шагов до Happy End? Наверное, со стороны это выглядело именно так. Возможно, мне самой хотелось в это верить. Все же лучше, чем во что-нибудь другое.
        Картина, которую я себе смастерила на скорую руку, выглядела следующим образом.
        Я прошла через все стадии горевания. Четвертой стадии, стадии выявления новых ориентиров, я достигла уже достаточно давно. На меня по воле судьбы сошла лавина испытаний. Я выполнила все свои домашние задания. И снова вижу свет в окне. Осталось сдуть еще пару пылинок, и шагай безмятежно дальше.
        Похоже, мои друзья так вот примерно и думали. И были кроме того рады, что рядом со мной появился мужчина, взявший на себя интенсивный за мной уход. Тот, который они мне с готовностью предлагали и который я упорно отвергала.
        Проблема заключалась лишь в следующем: между мной и моим будущим располагалась полоса препятствий. Я должна была переехать со всем своим скарбом. Теоретически все это представлялось достаточно просто. Реальность же выглядела по-другому. Мебель. Ящики. Все это привиделось мне во сне в виде грозного чудовища, шипящего и грозящего раздавить.
        Адвент[13 - Адвент - у католиков 4-недельный пост пред Рождеством Христовым. (Прим. ред.)]. У каждого множество дел - дома, в кругу семьи. Печь коржики, мастерить из соломы звезды, праздновать и праздновать Рождество. Еще в прошлом году у меня все было так, как у моих друзей. Я тоже радовалась каждой свободной, осмысленной минуте, которую я могла провести дома с моими детьми. И невозможно было выманить меня наружу, в темноту и холод предрождественских вечеров.
        А в этом году мой адвент выглядел как угодно, но только не умиротворенным и осмысленным. У меня больше не было старого дома, а новый мне еще предстояло обустроить.
        Вместо того чтобы отливать свечи и петь песнопения, я вертелась между ящиками и коробками, натыкаясь на отдельные воспоминания.
        Игрушки, книги моих детей, инструменты Хели, театральные кулисы, реквизит.
        Всего я с собой взять не смогу. Открыто признаться в этом себе я не желала. Я сознательно хотела для себя нового начала. Но куда деть всю эту гору вещей, которые все еще так много значили? Не выбросить же на помойку. Все это представлялось мне предательством моих детей, моего мужа, моего прошлого.
        А посему я занялась поисками чего-то вроде пристанища для разнообразного скарба моей семьи.
        «Не могла бы ты в следующую субботу приехать ко мне домой и помочь сортировать вещи? Я хочу раздарить ненужное».
        В какое количество дверей я стучала? Какое количество телефонных номеров набирала? Точной цифры не помню. Обещала прийти лишь одна подруга. Я этого никогда не забуду.
        Судя по всему, я поздно бросила клич о помощи. Но у меня не было запаса времени. Дом следовало освободить уже через неделю. Я слишком долго тянула.
        Быть может, есть и другая причина, почему собственность трех моих ангелов не вызвала к себе того интереса, на который я рассчитывала.
        С содроганием вспоминаю беседу, состоявшуюся накануне.
        «Сандра, как я рада тебя видеть!»
        Я застряла на «зебре» в центре Граца. Радуюсь случайной встрече с подругой. Пару недель назад она помогла красить стены в моей квартире. С тех пор я больше ее не видела. Мы вместе переходим дорогу и останавливаемся на солнышке.
        «Как поживаешь? Нравится ли твоим детям их новое кресло?»
        Я подарила Сандре в благодарность за ее помощь замечательное детское кресло. Тимо выпросил его у меня в ИКЕА за несколько дней до смерти. И фактически не успел им воспользоваться. Моя подруга была тогда очень тронута и подарком, и его предысторией. Она тут же уехала домой. Ей не терпелось обрадовать своих детей.
        А теперь ее лицо неожиданно помрачнело.
        «Хорошо, что ты спрашиваешь. Я и сама собиралась с тобой об этом поговорить».
        Мне не очень нравится тон Сандры. Похоже, кресло доставило ей много проблем.
        «Знаешь, на выходных я принимала участие в расстановке на одном семинаре. И там мне кое-что стало ясно».
        Ага.
        Я киваю. Молчу. «Кое-что». После семинаров такого рода кое-что необъяснимое всегда становится ясным. Это я знаю на собственном опыте. «Кое-что», как правило, значит примерно следующее: Если бы руководитель семинара не отговорил меня рассказывать о расстановке, я бы тебе сейчас непременно рассказала все. Всю историю моей семьи, начиная с рождения прабабушки. И тогда, может быть, ты бы поняла, почему я такая, какая есть, а не другая. Почему я бываю иногда капризной или вспыльчивой. И тогда тебе стало бы очевидным, почему я абсолютно ничего не могу поделать с собой, когда говорю что-нибудь типа:
        «Я хочу вернуть кресло. Потому что мне не нужна мебель мертвых детей».
        Как-как?! Что ты такое говоришь? Но предложение было именно таким. Еще и артикулированным громко, четко и без желания смягчить. Брутально. Как этому учат на некоторых расстановках.
        Я пытаюсь не потерять самообладания.
        «Ты спятила? - я едва сдерживаюсь, чтобы не выпалить это. - Это что - тест на крепость нервов? У тебя что, нет сердца, нет души, ты лишилась разума?!»
        «Я ХОЧУ ВЕРНУТЬ КРЕСЛО. ПОТОМУ ЧТО МНЕ НЕ НУЖНА МЕБЕЛЬ МЕРТВЫХ ДЕТЕЙ».
        Но лепечу вместо этого: «Ах, вот оно что! Ну, тогда ты можешь мне его просто вернуть». Примирительно. Не желая никого обижать.
        Трусиха.
        И быстро прощаюсь. Прежде чем возникнет опасность, что я закричу и кому-то выбью зубы.
        Придя домой, я испытываю потребность позвонить сразу семи подругам. Выплакаться. Пожать урожай сочувствия. Заклеймить эту глупую корову.
        Но никого нет дома. Так даже лучше. Для чего мне слова утешения? Сандра произносила дикие вещи - что есть, то есть. Есть от чего выходить из себя, на нее злиться. Но моя боль гораздо глубже. Больше, чем подбор слов, произнесенных Сандрой, меня ранит, что она чувствует то, что чувствует. И она не хочет Тиминого кресла. Но смею ли я ее осуждать за это? Неужели я думаю, что могу ей предписывать, что следует чувствовать? Вероятно, Сандра вовсе не единственная, кто испытывает страх прикосновения к имуществу мертвых. Мне в голову приходит еще одна подруга. У нее была скорее кислая улыбка, когда я ей несколько дней назад вручила платьице Фини для ее еще не рожденного ребенка. Распродажа вещей, которую я организовала. Тот избыток детских вещей, не нашедших себе покупателей…
        Вероятно ли то, что смерть моих близких покрыла как бы заразной пленкой их имущество? Приобрела ли их одежда, книжки, конструкторы за одну только ночь оттенок трупной бледности и запах затхлости? Разноцветные ящики, ожидающие того, чтобы попасть в добрые руки, - содержат ли они нечто большее, чем просто детские игрушки?
        Вероятно, да. Они скрывают воспоминания. Каждое открытие коробки - напоминание о том, что смерть вездесуща. О том, что вот этот человек, который сейчас смеется, уже завтра может безучастно лежать в гробу.
        Мой гнев на Сандру за ее слова постепенно лишается запала.
        Я же ничего не знаю о ней. Может быть, в данный момент ей особенно важно отгонять мысли о смерти. Кто знает, - может быть, креслице Тимо и заставило ее отправиться на сеанс расстановки. Возможно, она там узнала о себе кое-что. Например, об опасности того, что в данный момент представляется ей безопасным. Таким образом, мой подарок ей пригодился. Пусть и не так, как я этого желала.
        В тот же вечер я получила эсэмэску от Сандры. Она себя упрекает, пишет, что потеряла над собой конроль и многократно передо мной извиняется.
        «Ничего страшного. Все в порядке», - пишу я ей в ответ.
        Вот и она объяснила мне сегодня нечто важное: у каждого человека свой способ встречаться со смертью. Или сознательно с ней не встречаться. Что тоже вполне в порядке вещей.
        И все же я благодарна всем тем, кто не испытывает страха прикосновения к чему-нибудь, причастному к смерти.
        Амире, которая выпросила куклу Фини на Празднике Душ и до сих пор ею с удовольствием владеет. Детям Анны, которые ежедневно носятся на велосипеде Тимо, отчего их щеки розовеют еще больше. Ульриху, который надевает зимний пуловер Хели, когда ему зябко.
        И другим. Многим и многим другим.
        Большинство моих друзей скорее всего не имели задних мыслей. Но у них - просто-напросто - не было свободного времени. Тогда, в адвент. Коробки, с которыми я в течение всего лета так и не удосужилась разобраться, не могут быть перемещены всего лишь за субботу-воскресенье. Даже когда я употребляю выражения типа «аврал», «срочная необходимость», «только этот последний раз».
        Мир продолжил кружение. Что-то другое сделалось более важным. Чувство сопричастности размылось в круговерти будней. Неужели это для меня неожиданность?
        Какая-то часть меня в состоянии все это понять.
        Другая же часть испытывает бесконечное разочарование.
        «Вначале стояла очередь из желающих мне помочь. А теперь, когда мне нужна помощь, настоятельнее, чем когда-либо, вокруг никого. Я абсолютно одна», - рыдала я.
        Я жалела Ульриха. На него падает необходимость оказывать мне ту поддержку и помощь, которая совсем недавно была распределена между соседями и друзьями. Нам было обоим очевидно, что Ульрих со всем этим просто не справится.
        «Ты и так на меня многое навалила».
        Я чувствовала себя балластом. Для Ульриха. Для тех, у которых просто не получалось мне помочь, что их и самих расстраивало. Для моих подруг, готовых посвятить мне свое время. Много часов. Что все равно было слишком малым количеством времени, чтобы доделать начатое.
        Я не знала, что же предпринять. Была беспомощна. Безалаберна. Планировать у меня не получалось.
        Состояние, которое делает человека добычей большой черной дыры.
        Бокс с жизнью
        Суббота, 12 декабря 2008 года. Вторая половина дня, Вена
        Скоро окончательно стемнеет. Навьючив велосипед покупками, я еду после субботней беготни по магазинам домой. Усталая. Измученная. Я в таком состоянии уже много дней подряд.
        Вот сейчас ты свалишься в постель. Еще немного - и все будет позади.
        В процессе езды я еще раз мысленно изучаю список покупок. Не забыла ли я чего-нибудь?
        Проклятье. Я забыла купить молоко и яйца.
        Еще пять минут до закрытия магазинов. Я останавливаюсь посреди дороги. Хочу развернуться. Едущие за мной автомобили тормозят. Мне сигналят. Меня вдруг охватывает чувство нереальности происходящего. Я могу двигаться только в замедленном темпе. Иногда такое происходит со мной во сне. Но сейчас я не сплю. Все вокруг происходит на самом деле. Магазин биопродуктов представляется мне расположенным бесконечно далеко. Сила тяжести многократно увеличилась.
        Можно мне лечь и заснуть прямо здесь, на проезжей части?
        Мои поры исходят потом. Меня бьет дрожь. Слезы текут. Я плачу в голос. Сил хватает только на то, чтобы дотащиться вместе с велосипедом до дома.
        Все кончено. Я сдаюсь.
        Я вваливаюсь к Ульриху. Выражаю свое отчаяние словами:
        «Я падаю в постель и больше не встаю. Ни за что!»
        Быстренько прослушать сообщения на мобильнике. Главное - нейтрализовать возможные источники беспокойства, прежде чем исчезнуть на неопределенное время. Отправиться туда, где я никому не доступна. А именно - в постель.
        Семь новых сообщений. Я лежу в постели и слушаю автоответчик. Уничтожаю одно сообщение за другим.
        Пока ничего срочного. Слава Богу.
        Последнее сообщение. Наконец-то.
        Сейчас, сейчас все будет позади. Кто это говорит?
        «Федеральное управление полиции города Вены. Свяжитесь с нами немедленно. Ваш автомобиль вскрыт».
        «Ульрих!»
        Я с ужасом смотрю на свою руку, в которой трясется мобильный телефон. Я не способна больше подавать никаких признаков жизни. Я вижу себя со стороны. Может быть, так начинается нервный коллапс?
        Да, мне бы он не помешал. Я бы с удовольствием орала, причиняла себе увечья, просто взбесилась бы. Как в кино. У меня ведь есть на то все основания. Ни у кого на этот счет не найдется возражений.
        Вот бы явились двое крепких мужчин в белом и меня увезли туда, где надолго укладывают в чистую мягкую постель. Там, где от меня никто больше ничего не хочет.
        «Мне нужен опекун. Я не дееспособна», - стенаю я еле слышно.
        Скептическая улыбка Ульриха меня раздражает.
        Я не шучу! Я вполне серьезно.
        «Вставай. Нужно позвонить в полицию. Давай номер».
        Он что, сошел с ума?! У меня нервный срыв! Неужели не понятно?!
        «Я больше ничего не хочу».
        Ульрих уже принес телефонную трубку.
        «Номер?»
        Я подчиняюсь. Не знаю почему. Потому, наверное, что Ульрих всем своим видом выражает абсолютную неподкупность, а его голос звучит так бесстрастно, и в нем столько силы, почти радостной.
        Он набирает номер. С другой стороны отвечают. Ульрих быстро вкладывает трубку мне в руку. Я энергично мотаю головой в знак категорического несогласия. Он просто это игнорирует.
        «Полиция, 1030, слушаю».
        Я сейчас разрыдаюсь. Я не хочу вылезать из постели.
        «Слушаю! Говорите!»
        Я должна ответить. И должна приехать на парковку. Отогнать свой автомобиль в безопасное место. В машине разбито окно. Украден навигационный прибор.
        Нервному срыву придется подождать.
        Наконец-то! Спустя несколько часов мы наконец сидим с Ульрихом над котлетами (FLEISCHLAIBCHEN) в соседней от нас закусочной. У меня волчий аппетит.
        «Как поживает твой нервный срыв?»
        «Пусть подождет, пока я закончу есть».
        «Может быть, ему уже расхотелось тобой заниматься?»
        Я испытываю почти разочарование. Как если бы я пропустила что-то важное.
        Как если бы я заболела в свой собственный день рождения.
        «Как тебе пришло в голову вручить мне телефонную трубку? Неужели ты не испытываешь никакого сострадания? И не понимаешь, в каком состоянии я нахожусь?»
        Ульрих медлит с ответом. Гладит мою руку. Его глаза становятся серьезными.
        Тому, кто находится на грани срыва, следует поручать исполнение малых заданий. Их должно быть как можно больше. Чтобы человек был постоянно занятым.
        «Наоборот. Очень даже сострадаю. Я видел, что тебе очень плохо. Именно поэтому я склонил тебя к телефонной беседе. Я же прошел курс руководителей горных походов. Там нас учили, что находящемуся на грани срыва следует поручать исполнение малых заданий. Их должно быть как можно больше. Чтобы человек был постоянно занятым».
        У тебя шок, значит, ты нуждаешься в тепле.
        У тебя нервный срыв - значит, тебя нужно нагружать заданиями.
        Так ли все просто?
        Меня и сегодня охватывает тоска, когда я вспоминаю тот декабрьский день.
        Что бы произошло, если бы я тогда сдалась? Сделалась бы моя жизнь от этого проще? Хотя бы на короткое время, хотя бы на пару недель?
        Случаются дни, когда я купаюсь в жалости к себе. И спрашиваю себя, почему я тогда не воспользовалась аварийным выходом. Ведь он мне предлагался.
        Вдова, потерявшая кроме мужа еще и детей. Постоянно находящаяся в строю. Измученная душевно и изможденная. Еще и взлом машины.
        Я думаю, любой бы меня понял.
        Бедная. Ведь все к этому шло.
        Обо мне проявили бы дополнительное беспокойство. Мне была бы дарована щадящая пауза, мне удлинили бы брейк между раундами боксерского поединка с жизнью. Дополнительный питтстоп: профилактика мотора, смена покрышек, дозаправка. Для тех, кто не вписался в поворот.
        Я считаю, что мне очень повезло. Потому что в решающий момент рядом со мной находился человек, который заставил меня собрать мои последние силы. И верил в то, что я могу это сделать.
        Если бы не он, я бы сдалась. И сегодня у меня всегда есть такой выбор.
        «Я больше не могу», - это мне позволительно сказать себе в любой момент.
        В этом случае я даже имею право рассчитывать на направление в специальную клинику. И выйти из игры по собственной воле.
        Что вовсе не значит, что я вынуждена это сделать. Это чисто мое решение. Желаю ли я снять с себя ответственность за свои поступки и свою жизнь - пусть и на несколько недель? Или я хочу ее сохранить? Желаю ли я пребывать дееспособной или же я желаю передать себя в руки людей, которые будут принимать за меня решения?
        В конце концов я поняла, что на самом деле я и не могу избавить себя от ответственности за свою жизнь. Мне, и только мне, мне одной нести отвественность за последствия принятых мною решений.
        Я не в состоянии заполнить налоговую декларацию?
        Мне и платить за это штраф.
        Я не в состоянии вывезти из дома свои вещи?
        Значит, мой скарб очутится на помойке.
        Мне нужен опекун?
        Мне придется оплачивать его услуги. Подвергнуть себя бесчисленным обследованиям. И кто знает, разрешено ли мне будет, в случае, если мою недееспособность официально признают, и дальше продолжать свою профессиональную деятельность?
        Однако, несмотря на все доводы, роль жертвы привлекает меня снова и снова.
        Пусть другие обо мне позаботятся. Мне пришлось пережить самое страшное из того, чем можно испытывать человека. Как же можно ожидать от меня слаженного функционирования?
        Все эти мысли мне хорошо знакомы. Когда я ловлю свой мозг на том, что он заманивает меня в стремнину жалости к себе, я пытаюсь его тактично, но решительно перебить. Меня в этом поддерживает мой внутренний голос, мой духовный наставник, постоянно припадающий к источникам высшей мудрости, о которых ведает моя голова:
        «Действительно ли ты желаешь отдаться чувству беспомощности? Желаешь ли ты себя вести так, словно у тебя нет иного выхода? Отдохни, не паникуй. Просто жди, пока силы вернутся».
        А что, если действительно наступит один прекрасный день, когда я ничего больше не смогу? Синдром выгорания, депрессия, болезнь. Все может случиться.
        Разумеется. И обязательно случится, если ты недостаточно о себе заботишься и подвергаешь себя чрезмерным перегрузкам. Тогда однажды в твоей жизни наступит вынужденная пауза. Ты будешь нуждаться в уходе. Будешь восстанавливаться. Но когда-нибудь ты снова окажешься перед необходимостью ответить на тот же вопрос: желаешь ли ты взять свою судьбу в свои руки? Жизнь не прекратит задавать тебе его. До тех пор, пока не услышит четкого и осмысленного «Да!». Понадобится - она будет задавать этот вопрос до конца твоих дней.
        Вот я и прилагаю усилия к тому, чтобы принимать всерьез сигналы моего усталого тела. Осуществление переезда я поручаю транспортному агентству.
        А что, если действительно наступить один прекрасный день, когда я ничего больше не смогу? Синдром выгорания, депрессия, болезнь. Все может случиться.
        Сколько бы это ни стоило. Ведь именно в расчете на такие обстоятельства я и получила пожертвования. Не надо экономить там, где экономить глупо.
        Мои родители, оба ангелы во плоти, самые надежные, самые неутомимые радетели о благополучии их дочери, освободили чердак своей дачи, чтобы приютить памятные для их ребенка вещи, с которыми он пока не готов расстаться.
        Моя расписанная наперед жизнь тоже меня беспокоила. Слишком много обязательств. И подругам я обещала с ними встретиться. И работать я тоже хотела. И себя развивать. Один семинар мною уже оплачен.
        «Сейчас - самое подходящее время. Ведь с переездом все утряслось».
        Я просто мечтала, чтобы все вокруг почувствовали: на меня снова можно положиться. И больше всего я желала, чтобы мне самой можно было на себя положиться. Но, вероятно, чрезвычайному положению пора бы уже прекратиться?
        «Тебе нужен покой. Это очевидно и слепому».
        Голос Ульриха звучит строго. Он озабочен. Он снова вкладывает мне в руку телефонную трубку. Мое расписание освобождается с каждым звонком. Мое расписание разгружается с каждым звонком. После пятнадцати прозвонов у меня образовывается такое количество свободного времени, какого еще никогда в жизни не было.
        «Два месяца безделья! Можно ли это себе позволить вполне здоровому человеку?»
        «Да. Тебе можно. Тебе следует, ты должна это себе позволить. Иначе ты заболеешь, а недуг продлится гораздо дольше, чем два месяца».
        Я высыпалась, гуляла, готовила, читала. Недели напролет. Я запрещала себе задумываться о том, что же меня потом ожидает. Мое тело начало приходить в себя. Мои щеки снова зарумянились. Я стала быстрее высыпаться. Я прибавила в весе.
        Все замечательно? Вроде бы да. Но все же не совсем.
        Моя душа умиротворилась. Мое тело укрепилось. Но голова! Моя голова решила меня удивить. Тем, что и она способна бастовать. Какой ужас. Я же всегда верила, что все выполнимо. Если только ты способен на позитивный настрой. Осмеливаешься познавать новое. Полагаешься на силу мысли.
        А ну как меня подведет мой последний ресурс, на который я так рассчитывала - мой интеллект?
        Просто электронное послание
        От: Барбары Пахль-Эберхарт
        Отправлено: понедельник, 2 февраля, 2009
        Тема: как я поживаю
        Итак.
        Мои мысли вялые и медленные. Они движутся точно в вате. То, как я думаю, противоречит думанию. Мои мысли растекаются, кружат вокруг да около. Нет, это вовсе не поэтическая метафора. Это вполне конкретное телесное ощущение.
        Есть дни - такие, как сегодня, - когда я просыпаюсь и тут же чувствую, как пустеет мой мозг, словно мои мысли оттягиваются из него неким сильным магнитом, как они отклоняются, сбиваются с колеи. Я пытаюсь сохранять ясность мыслей или облекать их в разумные слова. Я прикладываю усилия, чтобы найти какой-нибудь островок и на нем закрепиться, в рассеянном, неуправляемом потоке своего мышления. Я пытаюсь обнаружить хоть какую-нибудь искру разума, которая бы грела и которую я могла бы признать своей.
        Разум. Сообразительность. Остроумие.
        Эти качества я прежде считала мне присущими по определению, и они всегда меня выручали. А теперь вместо них у меня в голове полная каша. Но ведь они не могли бесследно исчезнуть. Самое смешное, мне кажется, я могу их даже локализовать. У меня ощущение, что все эти способности, которых мне так не хватает, находятся непосредственно за моим лбом, спресованные в единственную крохотную точку. Это их убежище. Тот самый уголок, недосягаемый для каши. Там все отчетливо и светло. Я буквально вижу, как сияют эти, такие мною ценимые качества у меня во лбу. Как они подают мне сигналы карманным фонариком: мы здесь! Не бойся! Мы тебя не покинем!
        Но есть одно «но»: доступ к этому заветному месту в моей голове в дни, подобные этому, воспрещен. И чем больше я прикладываю усилий, чтобы добыть заветную шкатулку моих ресурсов, тем более густой и тем более взякой становится каша, которая все забивает. И тем медленнее я продвигаюсь вперед. И тем сильнее оттягивает магнит любую разумную мысль из моей головы.
        Встречаясь с людьми в подобные дни, я пытаюсь сохранить лицо, изображая неподдельный интерес к их речам. И питаю надежду, что искра из разума может перепрыгнуть и на меня. При этом я широко раскрываю глаза. На сияние своих глаз я могу по-прежнему положиться. Им пока передается кое-какое свечение от карманного фонарика моего мозга. И когда я не пытаюсь пространно говорить, большинству людей не приходит в голову, насколько же мне нечего сказать.
        Находясь в одиночестве, я капитулирую перед этой великой кашей. Выбрасываю белый флаг и стараюсь понять то, что желает мне внушить это варево. «СПИСПИСПИСПАТЬ!» - наплывают на мое сознание вязкие и слюнявые фразы.
        Если бы это было так просто! Спать светлым днем в компании притаившихся за моим лбом подпольщиков, которые посылают мне тексты азбукой Морзе карманным фонариком.
        Компромисс: не тревожиться. Примириться с тем, что я сегодня ни на что, абсолютно ни на что не способна. С тем, что Барбара, с которой я хорошо знакома, не в состоянии сегодня играть в свою любимую игру, которая называется «жизнь». По крайней мере не способна играть по тем правилам, которые ей хорошо известны и которым она с удовольствием следует. Будем считать, что она вытащила ненавистную ей карту: «пропустить ход», в то время как другие получают удовольствие. И даже более того: ей просто пришлось - и на неопределенное время - взять на себя роль некоего человекообразного существа, которое схоже с ней внешне. Но она не желает, ни при каких обстоятельствах, чтобы ее за это существо принимали!
        Кто же я, если я больше не «sapiens»? Если определяющими меня, как человека, качествами я больше не располагаю? Есть ли у меня право присутствовать в этом мире, если я не могу оправдать свое существование никаким результатом. Если я не только не способна играть на бирже идей, общаясь с друзьями, но мне даже не под силу строить грамматически правильные предложения, чтобы объясниться с кассиршей в супермаркете?
        Как будто бы я вытащила ненавистную мне карту: «пропустить ход», в то время как другие получают удовольствие.
        Карманный фонарик за моей лобовой костью активно мигает. Это свидетельство тому, что сформулированные мною мысли достаточно основательны и стоят того, чтобы над ними как следует поразмыслить. «Ничего другого и не желаю!» - кричу я в ответ. Но я понятия не имею о том, услышали ли меня мои мысли там, в своем крохотном убежище.
        «Как ты поживаешь?»
        Вот самый часто задаваемый мне вопрос в ненавистные дни. Утверждать, что все у меня плохо, было бы нечестно. Кроме того, такой ответ не исчерпывающий. Он провоцирует других строить различные догадки, на многочисленные «почему?». Он представляет собой соблазн для желающих меня утешать. Потому что я тоскую по своему мужу, по своему сыну, по своей дочке. Он возбуждает желание мне помогать, если мне что-нибудь понадобится. Все так бесконечно милы! Желают быть отзывчивыми. Желают со мной встретиться. Что с неизбежностью означает: разговаривать.
        СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ!
        Они понятия не имеют о том, что в дни, подобные сегодняшнему, это все равно что требовать от меня невозможного. Но они действуют из лучших побуждений!
        Я пытаюсь объяснить, что же со мной происходит. Рассказываю, что боюсь превратиться в идиотку, что я не нахожу больше подходящих слов. И что слова, вылетающие из моего рта, - это все уже бывший в употреблении товар. Второй сорт. Дефектный, ущербный, дешевый. И снова меня спешат успокоить: «Пройдет! Я ничего такого не заметила!»
        Или: «Да, это простительно. Ты так много пережила за последнее время».
        Или: «Все пройдет. Вот увидишь! И в самое ближайшее время».
        Спешат утешить настолько быстро, что я уже в следующую минуту после начала разговора снова принимаюсь щебетать, попивая кофе. Или продолжаю телефонный разговор. И делаю это потому, что мне не хватает ни сил, ни слов, чтобы объяснить, почему я уже через две минуты после начала встаю и ухожу. Или почему я прощаюсь и кладу трубку. И это в ситуации, когда мы так долго друг друга не видели и не слышали. Другие не замечают, что я произношу достаточно бессвязные речи. Или, наоборот, замечают это, но не решаются об этом со мной заговорить. Мне трудно сказать, какой из вариантов хуже.
        Этому моему состоянию есть объяснения: последствия шока. Тело добывает себе то, в чем оно нуждается, - гормоны. Все это пройдет. Когда-нибудь. На это можно надеяться. Это объяснение не сильно впечатляет мою мякинную голову: ты не становишься сообразительней оттого, что тебе известна причина своей глупости.
        Каждые десять дней каждого месяца просыпаюсь в подобном состоянии. Следующие десять дней мне нужны для того, чтобы прийти в себя. В оставшееся десятидневное «окно» (большего мне не оставляет магнит, крадущий мои мысли) я вмещаю работу и утрясание проблем. Если моя жизнь хоть в какой-то степени соответствует этому раскладу, то в конце месяца я с облегчением перевожу дыхание. И я вовсе не уязвлена, хотя и несколько расстроена, оттого, что очень, очень давно не видела своих друзей.
        Иногда в такой «ненамагниченный» день я встречаюсь с друзьями и, окрыленная воскресшей способностью явить четкость мысли, я провожу с ними чудесный вечер. Мы болтаем, острим, дурачимся, равно как и ведем глубокомысленные беседы. И когда эти милые друзья рассказывают о замечательном времени, проведенном со мной, другим милым друзьям, кто-то запросто может подумать:
        «А почему она тогда у меня не объявляется?»
        «Я, что же, больше не удостаиваюсь ее интереса?»
        «Получается, я ей больше НЕ НУЖЕН?»
        Как же вы все мне нужны! Настоятельно. Больше, чем когда-либо. Но совсем по-другому. В той форме, которая прежде была непредставима. А о том, что я вас всех бесконечно ЛЮБЛЮ, об этом я не забываю даже тогда, когда моя мозговая каша бурлит так, что выливается из ушей!
        Как же должны меня любить мои друзья, чтобы продолжать оказывать мне знаки своего внимания. Чтобы продолжать терпеливо дожидаться, когда же я сама у них объявлюсь, вынырну из небытия после длительного отсутствия.
        Хватит ли у них терпения продолжать направлять свои добрые слова женщине, которая никак на них не отзывается, но которая, однако, желает именно этих слов - как голодный жаждет хлеба, а мучимый жаждой - воды? Наверное, не у всех запас терпения неиссякаем. И я это понимаю. Слишком уж из ряда вон то, что произошло и происходит. Для всех нас. У меня нет никого, кого бы я могла рассматривать в качестве примера. Того, кто мог бы указать, какое поведение в моей ситуации является «правильным».
        Хочу только, чтобы вы знали: я всех вас люблю, даже если эта моя любовь в настоящий момент практически никак не проявляется. Пожалуйста, не забывайте меня!
        Ваша Барбара
        Новая цель - вперед!
        Я захотела выяснить, что же со мной происходит. Является ли то, что я испытываю, очередной фазой абсолютно естественного процесса, или я просто пропустила некую важную развилку.
        Мне было страшно. Кто знает, не предстоит ли еще к тому же сойти с ума? Или превратиться в идиотку? Или в зомби с пустой головой?
        «О чем это ты? Да у тебя в голове не слишком мало, а слишком много. Просто расслабься», - посоветовала мне подруга за чашкой кофе в один из дней, когда я чувствовала себя способной вести разумную беседу, но при этом не нашла никакой лучшей темы для разговоров, чем собственный страх медленно рехнуться. Совет меня сразил.
        И изумил одновременно. До такого я еще не додумалась.
        Слишком много в голове.
        Просто расслабиться.
        Еще одни простой и действенный рецепт? Неужели жизнь действительно не такая уж сложная? Мне так хотелось в это поверить.
        И все же продолжала читать: о ретравматизации.
        Посттравматические стрессовые расстройства. Депрессии. Мое состояние вызывало к себе уважительное отношение.
        «Не стоит меня недооценивать. Это может плохо кончиться», - нашептывал голос в моей голове.
        Для подстраховки я обратилась к психиатру. Он-то в состоянии мне объяснить, что же мне на самом деле угрожает.
        Врач задал множество вопросов. Я пыталась на них отвечать со всей серьезностью. Ничего не приукрашивая. Ни в чем не перебарщивая. Решила выслушать мнение специалиста, каким бы оно ни было.
        «Потребность во сне?»
        Высокая.
        «Вялость?»
        Постоянная.
        «Жизнерадостность?»
        Все еще присутствует в достаточных количествах, теоретически
        «Партнерские отношения?»
        Наличествуют. Слава Богу.
        «Сексуальность?»
        Нормальная.
        «Месячные?»
        Отсутствуют.
        «Работа клоуном?»
        Невероятно важна. Основа жизни. И ее продолжения.
        «Смех?»
        Возможен. Важен. Целителен.
        «Мысли о самоубийстве?»
        Практически отсутствуют. Приходят иногда. На скоростной трассе. И на рассвете. Фантазии на тему перерезанных вен на запястьях.
        «Мой вам совет: перерезание вен на запястьях - способ малоэффективный. Поверьте. Многие пробовали, и безуспешно. На память остаются лишь безобразные шрамы».
        Даже если перерезать, лежа в ванне?
        «Даже и в этом случае».
        Стану ли я когда-нибудь снова вполне нормальной?
        «Время будет работать на вас. Уже через несколько месяцев вам станет легче. Ретравматизация полностью не исключается. Но ваше состояние, судя по тому, как вы себя чувствуете здесь и сейчас, по моему мнению, вне опасности.
        Заключение, которое я получила через несколько дней, снабдило меня научным названием моего состояния.
        Depressio sine Depressione
        Бесслезная (сухая) депрессия.
        Перерезание вен на запястьях - способ малоэффективный. Поверьте. Многие пробовали, и безуспешно. На память остаются лишь безобразные шрамы.
        Описание мне кажется подходящим. Оно мне нравится. Уже потому хотя бы, что впечатляюще звучит. То есть диагноз свой я уже знаю. Это немало. Мне позволено несколько повременить со своим возвращением в жизнь. Я должна себя поберечь, я не должна пока функционировать. Самое лучшее - повесить себе на шею большую табличку, для того чтобы сообщать каждому, что я нахожусь в особенном состоянии. Что я несу на спине невидимый рюкзак. Что я больна, что я бедствую, несмотря на способность смеяться.
        «Не могли бы вы выдать мне удостоверение, которое я могу прицепить на грудь?» - спросила я вскоре после этого моего домашнего врача.
        «Удостоверение?»
        «Да. Чтобы информировать людей о том, что я страдаю невидимым заболеванием».
        Вот как должен выглядеть этот документ.
        ВНИМАНИЕ! ТРАВМА!
        1.Эта женщина только ПРОИЗВОДИТ ВПЕЧАТЛЕНИЕ нормальной.
        2.Она производит впечатление интеллигентного человека, но не в состоянии справиться с простейшими заданиями, такими как: отвечать на мейлы, заполнять анкеты, вести беседы ни о чем, выдерживать сроки, выражать свое мнение.
        3.НЕ спрашивайте пациентку, нуждается ли она в помощи. Помогите ей попросту.
        4.НЕ спрашивайте пациентку о том, как она поживает!
        5.Не удивляйтесь тому, что пациентка радуется вам, но, тем не менее, неделями не объявляется. Это часть картины заболевания. Такое состояние может длиться месяцами.
        6.В случае, если пациентка обещает что-то, НЕ относитесь к этому серьезно! Не исключайте того, что она может подвести. Попытайтесь принять саму пациентку всерьез и при этом не принимайте всерьез ее речи. Завтра она может говорить абсолютно противоположное сказанному сегодня.
        7.НЕ спрашивайте пациентку о том, что она желает съесть. Просто приготовьте. Все равно что. Она съест.
        8.ВНИМАНИЕ: предложение «На самом деле ничего страшного» способно ввергнуть ее в состояние крайней неуверенности и депрессивной замкнутости.
        9.На тот случай, если пациентка заявит, что ей нужно в психиатрическую больницу: не теряйте присутствия духа. Приступайте к поискам телефонного номера неотложной психиатрической помощи. Но НЕ ЗВОНИТЕ. И не удивляйтесь, если пациентка уже через пять минут снова будет смеяться.
        Дописывая последнее предложение, я не удержалась и прыснула. А когда я его закончила - смеялись мы обе, моя врач и я.
        Вот ее совет, от всего сердца:
        «Не переставайте смеяться. Выписывайте себе сами удостоверение. Хоть каждый день новое. И, если сочтете нужным, носите его с собой, в сумочке».
        Ни удостоверения о болезни. Ни соответствующей таблички. Но уныние я все-таки испытывала. В моем представлении все мои друзья проводили дни напролет у телефона и ждали, когда же я позвоню. Дожидались, когда же объявлюсь и воздам им за то добро, которое они для меня сделали. Что я наконец стану опять нормальной: хорошей подругой, человеком, на которого можно положиться.
        Воображение рисовало и другие неприятные картины.
        Твои коллеги-клоуны расстраиваются оттого, что ты постоянно отменяешь назначенные выступления. Кроме того, в последнее время ты не особенно креативна. Ты невеселый клоун. Как долго это еще будет продолжаться? Ты уклоняешься от любых социальных контактов. Не отвечаешь на мейлы своих друзей… Дорогая, не кажется ли тебе, что ты перегибаешь палку? Твоя семья уже почти год как мертва. Каждый из нас ожидает, что вот теперь-то уж наверняка кривая поползет вверх, медленно, но верно…
        Я была сражена. Сценарии, которые рисовала фантазия, показались мне более чем правдоподбными. Но моя потребность в тишине и одиночестве была слишком сильной. Все еще. И больше, чем когда-либо.
        «Как же мне объяснить людям, что сегодня я чувствую себя еще хуже, чем почти год назад? Процесс скорби не описывается линейной зависимостью «постепенно лучше». Скорбь накатывает волнами. Ты сегодня можешь чувствовать себя на гребне, а завтрашнее падение может оказаться глубоким, как никогда.
        Я сижу у своего психотерапевта. Вернер. Он занимается мной с тех пор, как я переселилась в Вену.
        «Ты очень умный человек, - сказал он мне в начале терапии. - Но иногда ты бываешь уж чересчур умной. И соединяешь в голове вещи, которые вовсе не подходят друг другу. Моя задача эти узлы обнаружить и распутать их вместе с тобой».
        «Кто же считает, что процесс скорби - это линейная зависимость?»
        «Все! Каждый, кому пока не пришлось самому пережить, что это такое».
        Вернер молчит. Мне знаком этот взгляд, которым он на меня смотрит. Взгляд, который ожидает большего.
        Большей точности. Большего количества примеров.
        Примеры…
        Процесс скорби не описывается линейной зависимостью «постепенно лучше». Скорбь накатывает волнами. Ты сегодня можешь чувствовать себя на гребне, а завтрашнее падение может оказаться глубоким, как никогда.
        Мне не приходит в голову ни один пример. Я не припоминаю ни одного имени. Никого, кто б утверждал, что моя скорбь протекает «неправильно». Я тоже замолкаю. Мое дыхание становиться активнее, слышнее. Я смотрю в никуда. Верный признак того, что я подыскиваю способ выразиться. Об этом мне рассказал Вернер, и я теперь сама обращаю внимание на это.
        «Хотя… нельзя сказать, чтобы все, - признаю я. - Может быть… это я сама этого ожидала? Или на это надеялась? Может быть, это я и есть тот самый человек, которому нужно, чтобы процесс скорби постоянно возобновлялся и длился подольше?»
        Вернер кивает.
        Мой взгляд снова собрался ускользнуть в направлении потолка.
        Там ничего нет. Время смотреть ральности в лицо.
        «Можно мне прилечь?»
        «Регрессионный уголок» - так я в шутку называю обитое мягким угловое пространство в кабинете Вернера, где располагаюсь. Среди мягких подушек, прислонившись к мягкой стене, мне легче раскрывать свои самые глубокие тайны.
        «Порою я даже радуюсь, когда снова случается срыв. В итоге наступает полная ясность. Всем все со мной понятно, никто ничего от меня не требует. Но, знаешь, постепенно мне надоедает снова и снова списывать все на душевную травму».
        «Использовать свое горе как отговорку - имеешь ты в виду?»
        «Да. Как если бы Хели парил в небесах с огромным платежным поручительством в руках: «В ПОСЛЕДУЮЩИЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА ЭТО Я ВО ВСЕМ ВИНОВАТ!»
        И я могу это его поручительство везде обратить в деньги. Все уважают мое горе, считаются с моей болью. Даже я сама пользуюсь Хелиным платежным поручительством при случае, хотя я должна отдавать себе отчет, что за этим стоит».
        Снова этот взгляд. Терпеливый. Поощряющий. Я продолжаю:
        «Моя ориентация на результат. Мое неумение принимать помощь. Чувство, что я должна заслуживать любовь своих друзей. Моя потребность в покое. Мой страх оказаться несостоятельной. Все это присутствовало во мне задолго до несчастья. Смерть моей семьи сыграла роль лупы для всех издавна присущих мне страхов. Я стала чувствительнее и ранимее. Теперь мне гораздо труднее оттеснять эти проблемы на задний план. Но я больше не желаю списывать все на Хели. Или на свою травму. Я хочу эти проблемы разрешить. Я больше не хочу пользоваться платежным поручительством».
        «Но, может быть, имеет смысл попользоваться им еще какое-то время. Для подстраховки?»
        Вернер хорошо меня знает. Умеет меня подначивать. Он знает, что я склонна сделать пять шагов за один раз.
        «Да. Ты прав. Наверное, Хели неслучайно оставил платежное поручительство. В этом есть определенная справедливость. Ведь он также навьючил на меня тяжелый невидимый рюкзак и неподъемное количество невыносимой боли в придачу».
        «Именно это я и хотел сказать. Даже если ты используешь боль как прикрытие, чтобы не разбираться в сложных чувствах - скажем, в своей потребности в покое, которого ты себе не позволяешь, - твоя боль, тем не менее, достаточно реальна. Об этом не стоит забывать».
        «Скажем так: этим платежным поручительством можно «закрыть» лишь часть проблем».
        «Именно».
        Я не могу сдержать смех. Верный признак того, что сеанс подошел к концу. И как это только удается Вернеру? Ровно за пять минут до окончания сеанса уголки моих губ ползут вверх.
        «А тем, что обнаруживается с помощью лупы, мы займемся в следующий раз?»
        «Да. В следующий раз. Времени у тебя предостаточно».
        Мы уже посвятили множество часов разглядыванию через лупу и, вероятно, проведем еще годы и годы за этим занятием. Я постепенно учусь выявлять ситуации, в которых я пользуюсь платежным поручительством Хели. Я начинаю по-другому формулировать.
        Я слишком плохо себя чувствую. Не могу никого видеть.
        «Мне нужен покой».
        Я не могу сейчас работать клоуном.
        «Мне нужны новые цели. Горе пришло в мою жизнь. Мне не по силам работа, выполняя которую, я должна постоянно смеяться».
        Хочу родить ребенка. Лучше прямо завтра.
        Жажду ощутить прилив жизненных сил. Жажду деятельности, которая станет их выражением. Хочу… заниматься спортом. Танцевать.
        На самом деле, я - танцовщица.
        Да, это определение меня устраивает.
        Жизнь продолжается
        Если тебе сегодня
        Особенно не хватает друга,
        Любимого друга, который
        Больше не рядом с тобой, -
        Взгляни же скорей на тех,
        кто близко, кто рядом, на тех,
        кто любит тебя.
        Порадуйся моменту близости,
        Обними их всех, а заодно
        И друга.
        Ведь главное - раскрыть глаза
        И сердце,
        Увидеть, оценить все то,
        что есть у нас.
        Порадуйся тому, что есть,
        Ему на радость.
        Если тебе не хватает его
        Слов и смеха, которые облегчали
        Груз на твоих плечах, порадуйся
        Тем радостным моментам, которые
        Произошли совсем недавно,
        Перескажи ему и смейся
        громко,
        громче,
        совсем
        Громко. Чтобы он
        Услышал тебя наверняка.
        А если ищешь место, где можно
        С ним встретиться, приблизиться
        К нему, - немедля пригласи его к обеду.
        Накрой же стол и приготовь ему все то,
        Что любит он
        (Вернее, что любил).
        Вкушайте вместе,
        За одним столом.
        Зажги для него свечу,
        Спой для него песню.
        Пусть ангельские крылья
        Получит твое сердце.
        Пусть вознесет оно
        Тебя к нему, к любимому,
        Который
        не покидал тебя
        И не покинет.
        Никогда.

* * *
        Чем я хочу закончить?
        А вот чем: признанием того, что моя история далека от завершения. Книга, которую я писала целый год, вот-вот закончится. И будет поставлена на полку. Ее строчки обретут вечный покой в кромешной тьме между двумя обложками. Ее содержание я понесу дальше, в невидимом рюкзаке, наполненном и другими подарками, на которые не скупится жизнь.
        Но моя история пишется дальше - сама собой.
        Вот так, например.
        Шерстяной пуловер. Толстый. Старый.
        Его когда-то, давным-давно, связала бабушка. Я ношу его многие годы. Я с ним сроднилась. Он для меня почти как вторая кожа. Ни за что с ним не расстанусь. Мне этот пуловер ужасно нравится, лучшего мне не надо.
        Однажды случается неприятность. Пуловер рвется. И дыра так огромна, что ее не заштопать. Я вне себя. Я расстроена и даже взбешена. Но пуловер, тем не менее, продолжаю носить.
        Как мне добыть новый пуловер, чтобы он был таким же теплым и мягким, как старый? Таких теперь не делают, а бабушка уже слишком стара, вязать она больше не может.
        Я стараюсь не обращать на дыру внимания. Да, конечно, некоторые прохожие поглядывают на меня с удивлением, а когда дует ветер, моя спина это чувствует. Ну и ладно.
        Но проходит несколько дней, и я замечаю, что дыра становится больше. Петли продолжают распускаться. Я должна что-то предпринять.
        Я вооружаюсь штопальной иглой и пытаюсь дыру заштопать.
        Это не может представлять особого труда.
        Но шерсть для штопки не совсем в тон пуловеру, да и штопаю я не очень умело. Игла меня не слушается. И чем больше я прикладываю усилий, тем больше петель расходится. Меня это просто бесит. От злости я плачу. Кричу. Мне хочется взять и забросить куда-нибудь этот пуловер. Но я думаю о бабушке. Вряд ли ее бы обрадовало то, что я взяла и просто-напросто выбросила ее подарок.
        В былые времена вещи чинились, а не выбрасывались.
        Я скрепляю сердце и делаю единственное, что можно сделать для спасения пуловера. Вооружась ножницами, я просто обрезаю испорченную дырявую часть. Воротник все еще в порядке, рукава. Сверху до уровня груди все в порядке. Осторожно упаковываю свою драгоценность в тонкую бумагу и убираю в коробку. Только бы не задеть края, иначе все еще больше истреплется.
        Я покупаю себе руководство по вязанию и принимаюсь за вязку нижней части. Я сознательно остановилась на другом тоне, более светлом.
        Выглядеть будет шикарно.
        Вязание доставляет удовольствие. Жаль, что вязать быстро не получается, ведь у меня нет опыта моей бабушки. Тем не менее новая часть увеличивается ряд за рядом. И в один прекрасный день все готово.
        Осторожно, затаив дыхание, вынимаю из коробки старую часть пуловера. В книжке я прочитала, что следует закрепить петли, чтобы они не разошлись дальше во время сшивания.
        Я аккуратно закрываю петли - петлю за петлей - старого пуловера. Это длится дольше, чем мне представлялось, и требует определенной искусности. Закончив работу, я испытываю облегчение.
        Обе части лежат передо мной на столе. Мне остается лишь скрепить их друг с другом декоративными стежками. Это самое трудное. Тут главное не ошибиться, иначе испортишь всю красоту. Кроме того, следует следить за тем, чтобы обе части плотно подходили друг к другу. В противном случае уродливых складок не избежать. И мне придется начинать сначала.
        С первого раза не получается. И со второго тоже. Когда и в третий раз ничего не выходит, я начинаю кое-что понимать. Мне приходится достать-таки сантиметровую ленту и удостовериться в неприятной правде. Так и есть. Новая нижняя часть значительно шире, чем старый пуловер. Обе части заведомо не могут подойти друг другу.
        Я плачу. Хлюпаю носом. Упорно противостою желанию уткнуться в пуловер. Сержусь сама на себя.
        Если бы сначала все тщательно измерила! Если бы я проявила больше старания! Если бы…
        И вот уже несколько дней лежат обе части на моем диване. Я, проходя мимо, стараюсь проблему не замечать. Однако постоянно ломаю голову над тем, как мне спасти свой пуловер. И мерзну. Наконец я приступаю. И если быть совсем уже откровенной, новая шерсть красивее и даже мягче старой. Я натягиваю наполовину готовую нижнюю часть поперек живота, чтобы представить себе, как будет выглядеть новый пуловер, когда я закончу. И мое отражение в зеркале пытается мне улыбаться лучезарнее, чем я ему.
        И вот сегодня я с гордостью ношу свой новый, самодельный пуловер. Кое-где я его довязала новыми нитками. Получился красивый узор. Связанный бабушкой пуловер стал частью нового, является его неповторимым украшением. А ведь прежде я никогда бы не подумала, что сама, своими руками, смогу сделать такую красоту - абсолютно самостоятельно и сама для себя.
        Была дыра.
        Из дыры получилось нечто новое, совершенно прекрасное. Кто бы мог в это поверить?
        notes
        Примечания
        1
        Барахолка. (Прим. ред.)
        2
        Шингу Хайя - это приветстствие шаолиньских монахов. (Прим. пер.)
        3
        Паста из лесных орехов. (Прим. ред.)
        4
        Elfride Ott - австрийская писательница, певица и актриса.
        5
        Bachblueten - название гомеопатического средства.
        6
        Ludwig Hirsch, 1946 - австрийский актер и бард, уроженец Штайермарка.
        7
        Jacoby, Bernard «KEINE SEELE GEHT VERLOREN: Hilfe und Hoffungen bei ploezlichen Todesfaellen und Suizid», Herbig, Munchen.
        8
        Соблюдена детская орфография оригинала. (Прим. пер.)
        9
        Заместители - участники расстановки, исполняющие роли людей из жизненной истории клиента. (Прим. ред.)
        10
        «Мистер Бин» - английский комедийный телесериал с нелепым главным героем в исполнении Роуэна Аткинсона. (Прим. ред.)
        11
        О мертвых только хорошее - латинское изречение. (Прим. ред.)
        12
        «You’re a Good Man, Charlie Brown» - музыкальная комедия Кларка Дженсера, поставленная в 1967 году.
        13
        Адвент - у католиков 4-недельный пост пред Рождеством Христовым. (Прим. ред.)