Этюды по детскому психоанализу Анжела Варданян
Известный детский психоаналитик Анжела Варданян в своей работе опирается на метод французского врача-психоаналитика Франсуазы Дольто. В этой книге она рассказывает о 10 терапевтических случаях, которые дают представление о деятельности ереванского «Сада радуги». Жанр этюдов позволяет доступно и увлекательно, но без упрощения описать внутренний мир ребенка, его переживания и реакции на те или иные попытки взрослых справиться с его недугом.
Книга будет интересна социальным работникам, психологам, психотерапевтам, педагогам, родителям и всем тем, кто сталкивается с проблемами детской психологии.
Анжела Варданян
Этюды по детскому психоанализу
Место встреч - «Сад радуги»
(вместо предисловия)
Идея создания этой книги появилась у меня давно. Она возникла благодаря тому интересу, с которым на лекциях, семинарах или симпозиумах повсюду - в Армении, России, Франции, Германии - аудитория отзывалась на рассказ о детском психоанализе. Описание конкретных случаев, обсуждение форм и методов работы с детьми вызывало оживленные дискуссии. Психологи, врачи, социальные работники и педагоги независимо от возраста и опыта работы очень часто выражали особую, можно сказать личностную заинтересованность и желание углубиться в эту область психоанализа.
Окончательно подтолкнул меня к написанию книги, сам того не ведая, доктор Х. Кехеле на семинаре,[1 - Международный семинар «Проблемы современного психоанализа», проходивший в Ереване, 1999, АПА, MSF, UPA.] где я представляла «Дикую Розу», он посоветовал мне опубликовать этот случай - «хороший материал для обучения студентов».
«Этюды по детскому психоанализу» - итог работы нескольких лет. Они были написаны по разным поводам - это и доклад («Будни Сада радуги», 1996), и статья («Мари и турки», 1989), и разбор на семинаре («Дикая Роза», 1998), и рассказы из сборника «Революция маленьких шагов». Объединяет их форма изложения - новелла, а также цель - показать детство и его проблемы с точки зрения психоанализа. Это не концептуализация и не наставление, - скорее ретроспектива пройденного пути, а также приглашение к участию в процессе и к совместной интерпретации в аналитическом ключе. Книга демонстрирует возможности применения психоанализа в различных формах работы с детьми разного возраста. Особое место уделено превентивной работе с маленьким ребенком и его семьей в центре ранней социализации «Сад радуги»: об этом рассказывается в предисловии к книге «Место встреч - „Сад радуги“».
Почему место встреч, а не воспитательное учреждение? Почему психоанализ? И наконец, почему ранней социализации?
Начнем с ответа на последний вопрос: родиться человеческим существом еще не означает быть принятым в социум, развиваться и взаимодействовать в соответствии с нормами и законами межличностного общения, стать и быть Человеком. Именно общество (включая семью и родителей) принимает или отрицает твое право на Самость, собственное желание, автономию, физическую и психическую самостоятельность. Современный психоанализ доказывает, что чем раньше ребенок вступает в пространство социального взаимодействия как равный субъект общения и речи, тем раньше диада «мать - ребенок» перевоплощается в триаду «мать —отец —ребенок», «родители - ребенок —общество», тем устойчивее структурируется психическое развитие ребенка, тем гармоничнее психосоматическое единство и равновесие. Это и есть социализация в «Саду радуги», как и во всех учреждениях, основанных под влиянием идеи «Зеленого дома» Ф. Дольто,[2 - Дольто Ф. Мы идем в Мезон Верт //Дольто Ф. На стороне ребенка - СПб. - М., 1997, с. 447.] - «Зеленой дверцы» - в России, Бельгии, Швеции, Канаде, Польше и других странах.
Задачи социализации здесь таковы: сохранить гармонию диады «мать —ребенок», восстановить равновесие при чрезмерностях,[3 - Винникотт Д. Маленькие дети и их матери. - М., 1998.] таких, как «сверхзабота» или «слишком» мало или много любви, тревоги и т.д., и ввести маленького ребенка в поле структурирующего запрета-закона, перед которым все равны.[4 - В отличие от запрета-фрустрации Ф. Дольто вводит понятие символогенной кастрации - Запрета, порождающего возможность достижения объекта либидо иным, более длинным путем. См.: DoltoF. Seminaire de psychanalyse d'enfants. - Paris, ed. Seuil, 1982, v. I, ch. 3.] Логика запретов: сохранение своего здоровья и здоровья другого человека (ребенка), а также ограничение «всемогущества» ребенка, присущего эдипальному возрасту.
Приняв законы обитания в социальной среде и межличностного общения «Зеленого дома», ребенок быстро завоевывает и увеличивает пространство своей самостоятельности в соответствии с возможностями своего возраста, своей индивидуальности - то есть выражает готовность к общению с миром, другими людьми, а его мама - готовность выпустить его в мир, общество. Плавно, мягко и не спеша оба готовятся к сепарации. Обоим нужно время - принять, поверить, довериться, чтобы расстаться, пройти благополучно этот путь от 0 до 4 лет. Пространство «Зеленых домов» и нашего «Сада радуги» обеспечивает ребенку возможность вовремя разрешать возникшие проблемы.
Теперь ответим на второй вопрос - почему психоанализ?
Прежде всего потому, что работа центра основывается на теории психоанализа. Здесь приоритет отдается не отдельно взятым школам или направлениям, а фундаментальным положениям о психосексуальном развитии, заложенным Фрейдом и обогащаемым данными современной теории и клинической работы. Это условие оговорила Ф. Дольто, чтобы уберечь «Зеленый дом» от идеологических распрей и авторитарной эксплуатации в интересах какой-либо одной школы, пусть даже психоаналитической ориентации.
«Зеленый дом» - это пространство трансференциальных отношений. При всех отличиях этого трансфера[5 - См. об этом подробнее в этюде «Будни „Сада Радуги“».] от клинического его роль и значение чрезвычайно важны в каждом отдельном случае: и для родителей, и для детей, и для принимающих (сотрудников). Поэтому естественно, что в работе коллектива на ежедневных встречах бригады из 3 человек и общих семинарах всего коллектива особое место занимает анализ трансференциальных и контрансференциальных отношений.
И наконец - почему место встреч, а не воспитания и обучения?
Здесь не воспитывают, не обсуждают, не оценивают поведение и деятельность, здесь не функционируют принятые в таких случаях методы поощрения и наказания, отсутствуют нравственные установки и стереотипы. Наоборот, любые попытки их внедрения родителями или детьми переносятся в плоскость поиска и анализа бессознательного импульса или мотива, действия или поведения. При этом интервенция принимающего имеет максимально нейтральный характер. Вмешаться ровно настолько, чтобы не навредить, не затронуть нарциссизм ребенка или родителя, не ущемить права их личности. То есть словом или взглядом бережно «прикоснуться» к их поведению или действию, но не затронуть «Я» субъекта.
«Достаточно ли одной такой встречи-беседы, чтобы разрешить проблему?» - часто задаваемый вопрос, в котором обычно сквозит недоверие клинициста.
Достаточно,[6 - В случае тяжелого или запущенного состояния ребенка мы советуем родителям, помимо посещения «Сада радуги», водить его на психотерапию.] поскольку она единственная лишь формально, как факт одной беседы, но встреч ровно столько, сколько раз ребенок и родитель посетят «Зеленый дом». Ибо, не будучи ни воспитательным, ни психотерапевтическим, ни даже консультативным центром (учреждением), он интегрирует все три эти функции (качества). Дети, родители и принимающие - все обитатели имеют возможность слышать, видеть, говорить, различать, узнавать, принимать, исследовать себя и других, встречаться с собой и другими, а значит - познавать, развиваться, учиться. Эффект встречи-беседы, ее позитивный результат достигается за счет работы награни «чуть-чуть», полу-, недосказанности, что требует максимальной включенности и напряжения «третьего» уха, глаза. Это совсем не просто - работать, как говорила Ф. Дольто, «легко, точно и вовремя», попадать в цель или отстраняться, вести беседу так, чтобы подтолкнуть личность к поиску вопросов и ответов в себе, своем реальном бытии. Вот она - большая и
значимая работа психоанализа в маленьком пространстве нашего «Зеленого дома» - «Сада радуги».
В то время как роль психоанализа в превентивной работе малоизвестна, роль психоанализа в психотерапии детей известна и не оспаривается. Тем не менее даже среди специалистов бытует мнение, что это дело простое, что гораздо менее ответственно и более легко работать с детьми, чем со взрослыми. Порой можно услышать утверждение: детская психотерапия - это «хорошая педагогика и воспитание»; такое утверждение является расхожим заблуждением, ибо психотерапия детей, во всяком случае психоаналитическая, - это прежде всего психотерапевтические, трансференциальные отношения, исключающие морализаторство, это особая реальность и «связи», которых ребенок не имеет в своем социуме.
Такие отношения, как и содержание, течение и длительность терапии, в каждом случае специфичны. Большую роль в них играет возраст ребенка, особенности нарушений (или симптома), их устойчивость, длительность и сила страдания. Но для детей так же, как и для взрослых, психоанализ и психотерапия - это работа сложная. И взрослый, и ребенок должен иметь соответствующий мотив и личное решение - «запрос» на психотерапию. Это условие для детской психотерапии может показаться вторичным, так как ребенка к психотерапевту обычно приводит родитель, который сам и оплачивает сеансы, а значит, может и сам принимать решение. Но если не учитывать «запроса» ребенка, психотерапия может превратиться в принуждение или соблазнение, а процесс - повторять реальные отношения, для которых часто характерны манипуляции и притворство.
Поэтому только в случае согласия ребенка на терапию мы можем рассчитывать на контракт лично с ним как с субъектом терапии, на альянс, терапевтическое взаимодействие и результат.
С ребенком даже самого нежного возраста[7 - Обычно с детьми до 3 лет терапия проводится либо вместе с родителями, либо в диаде «мать —ребенок».] при индивидуальной психотерапии можно договориться о его личной символической оплате сеансов: камешки, спички, а для детей постарше - нарисованная ими валюта по их выбору. Мой собственный опыт применения этого нововведения Ф. Дольто показал, что это имеет позитивный эффект, заключающийся в большей свободе отношений и в обогащении элементов интерпретации трансференциальных отношений.
Как и в работе со взрослыми, в детской психотерапии очень важны: минимальные интервенции, позволение говорить (но не делать) все, сохранение конфиденциальности, вопреки многочисленным хитроумным провокациям родителей и их стремлению проникнуть в «кадр» психотерапии их ребенка.
Иногда одному из родителей (или других членов семьи) с исчезновением симптома, улучшением состояния ребенка становится хуже,[8 - См. подробнее этюд «Он хотел их убить, но боится».] а порой родитель резко прерывает психотерапию[9 - См. этюд «Дикая Роза».] своего ребенка - драматичная ситуация, в которую психотерапевт не может вмешиваться. Исход ее может быть и благополучным, ибо в жизни ребенка может произойти повторение трансференциальных отношений в его окружении, или вытесненный аффект может найти свое выражение на последующей стадии развития.
Детская психотерапия имеет еще одну особенность. Речевые затруднения ребенка, сложности вербализации, связанные с его симптомами или психическим расстройством, компенсируются богатым материалом невербальных средств выражения: это рисунки, лепка, конструкции из «Лего» и кубиков. Их интерпретация - не самоцель, но вокруг и на основе символов-сообщений можно строить и развивать психотерапевтические отношения с ребенком. Описывая эти десять случаев, мне хотелось показать материал, который демонстрирует чувствительность детей к травмам, их готовность и желание быть с нами, взрослыми, открытость и способность к общению на любом языке, выражающем искренность и истину.
На это настроен мощный радар органов перцепции, мгновенно схватывающий и различающий тональность лжи, неискренности, страхов, секретов и пугающих призраков.
От них ребенка избавляет превентивная психотерапевтическая работа, и чем раньше она начинается, тем быстрее происходит исцеление от страданий.
Детская психотерапия сложна и ответственна, как и работа со взрослыми, а может быть, и более того.
Ибо у детства свой язык, и прежде чем приступать к работе с детьми, надо овладеть их языком.
А у них - «Все есть язык!»[10 - Dolto F. Tout est langage. - Paris, Vertige-Carrere, 1987.]
1этюд
Будни «Сада радуги»
«Дети - источник знания. Существа, которые задают истинные вопросы. Как исследователи. Они ищут ответы». Ф. Дольше[11 - Dolto F. La cause des enfants. - Paris, ed. R. Laffont, 1985, part III. Здесь и далее цитаты даны в переводе автора.]
Прежде чем описать будни нашего «Сада радуги», я остановлюсь на его основных идеологических и этических принципах. Следование этим принципам обеспечивает такую жизнь «Зеленого дома», какую создавала Ф. Дольто, предусматривая самые важные условия для становления личности человека.
Первый «Зеленый дом» открылся 6 января 1979 года в Париже, на площади Сент-Шарля. Спустя некоторое время посыпались вопросы: «Чем же вы занимаетесь?», «Что же вы делаете?»
Недоумение вызывало непривычное для детских учреждений отсутствие воспитательных и педагогических задач, форм и методов работы. Отсутствовали общепринятые логопедические, анимационные или родительские группы, организация и управление игрой детей. Иногда в адрес «Зеленого дома» раздавались и упреки: «Вы же ничего не делаете, просто не мешаете жить».
- Быть с людьми - это ничего не делать? - отвечала Ф. Дольто. - Это игра? - и добавляла: - Это нужно делать. Это как ничто другое развивает существо.[12 - Dolto F. La cause des enfants, p. 560.]
Объясняя суть работы в «Зеленом доме», Ф. Дольто нередко говорила: «Мы ничего не делаем». При этом она имела в виду: не вмешиваемся, не управляем, а слушаем и говорим. «Наша работа - не делать, а говорить»,[13 - Actualites Sociales Hebdomadaires, 1988, №1613. La maison verte a l'ecoute des enfants.] - подчеркивала она и предупреждала, что никогда не следует делать за ребенка то, что он уже умеет делать сам.
Один из основных этических принципов «Зеленого дома», сформулированных Ф. Дольто, - чтить свободу другого. Он подразумевает свободу выбора, которой достоин каждый независимо от возраста - даже новорожденный.
Уважать свободу ребенка - значит предлагать ему модели, тем самым давая ему возможность избегать навязанного подражания.
Учитывая, что для детства вообще характерно присваивание чужих ценностей, скажем, желание «быть своим старшим братом», быть кем-то другим, особенно важно объяснять ребенку, что это свойственно всем людям, когда они еще дети, и что все иногда ошибаются, не знают, что лучше - быть самим собой или другим? «Защищать (отстаивать) собственные желания, не присваивать желания другого» - основные условия формирования личности.
«Мы это делаем все время, - пишет Ф. Дольто о своем первом „Зеленом доме“. - И они (дети. - А.В.) понимают, что лучше быть собой, чем делать как Другой».[14 - Dolto F. La cause des enfants, p. 560.] Ф. Дольто считала это большой превентивной работой. Все, что обозначается словом, должно быть истинным, подлинным, - так формулировала она свои требования для работы в «Зеленом доме». Здесь все должно быть корректно, легко и точно. «Мы умеем легко показать родителям их стремление к всемогуществу, кастрационные и фрустрационные тенденции в их отношении к собственным детям. Мы показываем им это в непосредственном наблюдении, не осуждая и не оценивая их. Безобидное очевидное».[15 - Dolto F. La cause des enfants, p. 568.]
Психоаналитический принцип «нейтралитета» и сдержанности дает возможность родителю самому «подкорректировать» себя, возобновить акт на должном уровне. Его не учат и не подправляют - его слегка «касаются» глаза третьего человека - принимающего сотрудника «Зеленого дома». Хорошо чувствуя это, родители часто говорили Ф. Дольто, что после того, как они начали посещать со своими детьми «Зеленый дом», им стало легче воспитывать своих детей. Что и сами они уже больше уверены в себе и меньше тревожатся за своих детей.
Мать и дитя под кровом «Зеленого дома» - это покровительство, защита и забота с «отцовской функцией» (Д. Bacc) - место социализации и связи поколений.
Место, где есть психоанализ, психоаналитическое поле и тот психоаналитик, который осуществляет посредничество в «поле желаний» с субъектом слова и языка, телом, структурированном речью.
«Мы в целом - место, - формулировала Ф. Дольто трансфер на место (Nous en sommes le lieu), - поле фантазмов и символического „слова и встреч, желаний, интерпретаций сопротивления, перенесенного на это место“».[16 - Vasse D. Se tenir debout et marcher. - Paris, еd. Gallimard, 1995, p. 81, 243.]
Проясняя значение трансфера в «Зеленом доме» как на («Зеленый дом») и в («Зеленом доме») место (sur et dans le lieu), Ф. Дольто обозначает совместную работу психоаналитика с теми, кто не является психоаналитиком (педагогами и воспитателями); здесь трансфер может быть связан с любой персоной, и дает он тот же эффект: мобилизацию аффектов, локализацию психических инстанций. Характеризуя специфику трансфера в «Зеленом доме» - «Jardin couvert», Д. Bacc дает очень удачную метафору, определяя его как «уникальное место, где мы занимаемся с разными поколениями. Здесь разные люди, но единый Дух».[17 - Vasse D. Se tenir debout et marcher, р. 178.]
Спустя 15 лет после открытия первого «Зеленого дома» во Франции проектируется его создание в Армении, а еще через год в Ереване на ул. Абовяна, 44 открывается наш «Зеленый дом» - «Сад радуги». Каков же Дух нашего «Сада радуги»? Он отражается прежде всего в наших буднях - ежедневной работе бригад.
В «Саду радуги» происходят длинные и короткие встречи, в которых порой разрешаются большие и малые, запутанные и бесхитростные проблемы наших маленьких и взрослых посетителей. Все они всегда одинаково важны и значительны, и независимо от степени сложности требуют внимательного и чуткого вслушивания, неторопливого тактичного ожидания, созревания готовности к размышлениям, к совместному поиску Истины в тайнах событий индивидуальной или семейной истории.
Эти встречи всегда разные. Иногда частые, но неглубокие, словно легкие прикосновения, иногда разовые беседы или многократные «пробы» чередуются долгим молчанием (сквозь сомнение), затем продолжаются, словно только что начатый разговор.
Например, бабушка, цепко держащая внука на привязи своего взгляда и периодически одобряющая каждое его действие, вдруг поймав на себе мой взгляд, произносит:
- Мои дети такие же, очень хорошие. До сих пор, прежде чем что-то сделать, всегда смотрят на меня.
Мой вопрос: «Вам, наверное, это очень приятно?» - и ее мгновенный ответ: «Конечно!» - обволакиваются двусторонней паузой, длящейся несколько недель. Между нами нет напряжения, но периодически я чувствую на себе ее ощупывающе-оценивающий взгляд. Но однажды она подходит и, продолжая как бы ненароком прерванную мысль, задает свой вопрос: «Вы думаете, что это плохо?» Мое уточнение «Что плохо?» становится началом беседы о том многом, что было так важно для нее... и, конечно, для внука.
Иногда это даже не беседа, а просто вопрос или предложение - толчок, метко нацеленный в ядро проблемы. Например, папа, демонстрирующий присутствующим мощь своего авторитета, с видимым удовольствием хлещет сына запретами: «Нельзя!», «Отойди!», «Не трогай!» Этот папа делает «важное дело» - воспитывает чадо! Ответственность этого «дела» так его увлекает, что он не замечает страданий стоящего у его ног и угасающего от этой подавляющей силы мальчика, источающего беззвучный стон и мольбу в застывших слезах. Папу возвращают к реальности слова, обращенные к сыну:
- Тебе очень хочется? Так скажи об этом своему папе, скажи, что тебе очень хочется поиграть самому с водой... Он тебе объяснит, что именно нельзя, что можно, и тебе не придется плакать...
Их взгляды встречаются, тревожный у сына, удивленный у отца. Возможно, это начало пути навстречу друг к другу...
Или растерявшиеся родители тех же детей, у которых вдруг неожиданно «испортились язычки» (заикание) или начались «конфузы» ночные или дневные...
Энурезы, заикания, фобии и прочие нарушения, характерные для эдипального возраста, тяжело переживаются родителями, приводят их в замешательство, к ощущению собственной беспомощности и чувству вины, перемежающимися иногда гневом, бессознательной агрессией.
Но все они прекрасны - и эти малыши, и их родители в своем желании быть хорошими, и этот нарциссический порыв часто бывает необходимо поддержать.
Как трудно выдержать папе (маме), когда их ребенок устраивает прилюдно сцену - вопит, бьется в истерике на полу, не желая, например, уходить домой. Дома он справился бы с ним, но здесь, на людях, родитель часто теряется. Здесь привычный протест ребенка приобретает иное значение, больно ударяя по нарциссизму родителей. Это родитель превращается на глазах в беспомощного ребенка перед своим, в данном случае всесильным в своем гневе малышом.[18 - Здесь в слове «малыш» символически обобщены пол, возраст, имя ребенка, которые в данном случае несущественны. В других случаях пол и возраст указаны достоверно. Имена с целью сохранения анонимности и профессиональной этики во всех случаях изменены.] Он начинает уговаривать или умоляющим шепотом просить его стать послушным или, наоборот, проявляет свою родительскую власть, иногда агрессивно. Молча или с гневными восклицаниями пытается силой «взять» и унести с собой орущего и сопротивляющегося ребенка.
Тяжелая сцена! Оба - родитель и ребенок - ушли от реальности в свои фантазии. Только третий - воспитатель или психолог - может помочь им вернуться в реальность, привести словом, речью - к взаимопониманию. Обратившись к малышу, собщить ему, что он может не кричать, а сказать о том, что хотел бы побыть здесь еще немного, и к родителю - что если он имеет такую возможность, то может и уступить, а если спешит, то может объяснить ребенку, что они всегда могут прийти сюда еще. Главное - найти нужные слова, чтобы показать родителю, что ему нечего стесняться, что это не он кричит и ведет себя плохо, а его ребенок, который «забылся» и забыл от огорчения, что может говорить, слушать и понимать, что такое случается со всеми и не только в детстве. А сейчас им просто надо понять желания друг друга, а затем - принять совместное решение.
В «Саду радуги» спонтанно представляется уникальная возможность разглядеть тончайшие нюансы бессознательного родителей, проявляющегося в их поведении, реакции или действиях, стимулирующие или тормозящие развитие их детей.
Например, мама прерывает решительный марш своего малыша к бассейну. Она молча хватает его в охапку и только потом произносит «Нельзя!», но уже поздно. Малыш, еще не умеющий говорить, ором выражает свое возмущение, пытаясь вырваться из ее цепких рук. Он возмущен, он уже ничего не слышит, кроме своей обиды. Это достаточно крепкий и сильный ребенок, а главное: он полон решимости достичь своей цели. Он кричит и вырывается. Начинается спектакль двух тел, движимых противоположными желаниями, в сопровождении мощных криков малыша. На предложение «Вы скажите ему, объясните...» мама победно отрывает ребенка, все еще орущего и вырывающегося, от бордюра бассейна и наконец устало отвечает:
- Он еще не говорит и не понимает.
- Не понимает, потому что не говорит. Мы ведем разговор втроем.
- Послушай, малыш, ты очень рассердился на свою маму, но твоя мама боится, что ты простудишься.
Ребенок вдруг неожиданно замолкает, а мама, воспользовавшись паузой, предлагает ему: - Посмотри, какая тут лесенка.
Малыш сползает с рук матери и, стоя у подножия двухэтажного деревянного замка, начинает раскачиваться всем телом и гулить. В веренице интонаций его гуления слышатся призывы к действию, перемежаемые оттенками ворчливого примирения. Мама, стоящая рядом, подбадривает: «Ну давай, поднимайся по лесенке». Сын, раскачиваясь телом, продолжает гулить, он размышляет вслух.
Слова, слова! Начало очеловечивания, человеческого общения, к которому ребенок готов задолго до своего рождения.[19 - Dolto F. Au jeu du desir. - Paris, еd. Seuil, 1981, ch.2. Mots et fantasmes.] Эта мама, как и многие другие, посещающие наш «Сад радуги», поняв это, очень скоро начнет развивать такую уникальную способность своего ребенка к общению, к межличностному взаимодействию.
Дети уже говорящие также часто не используют язык, вернее, не прибегают к возможности речевого общения со своими родителями, другими детьми и взрослыми. Такие дети, например, привычным жестом молча выхватывают из рук другого ребенка понравившуюся игрушку. И неожиданно слышат спокойный вопрос: «Это твои руки хотят игрушку? Они поспешили. Ты не успел ее захотеть и поэтому ничего не сказал? Посмотри на него (нее). Он (она) не знает о твоем желании и очень огорчен(а)». Ребенок переводит взгляд от рук, держащих игрушку, на того, у кого он отнял ее, затем тихое: «Дай мне...»
Так, не оценивая поведение по меркам «хорошо-плохо», «хороший-плохой», совсем не педагогическими методами решаются воспитательные задачи и проблемы развития личности, усваиваются законы межличностного общения и взаимодействия, открываются возможности встречи с другим, с желанием другого.
Слова... Как часто за ними прячутся вытесненные страхи, стыд, чувство вины. Беременная мама рассказывает своему первенцу «сказку» о том, что скоро ему купят братика или сестренку. И ребенок вынужден играть с мамой в «дурачка», ибо чувствует, что есть нечто иное, что от него скрывают. Это иное - истину своего происхождения - он ищет давно, но «сказка» ему в очередной раз показывает, что ему об этом не хотят сказать, что ему нельзя знать. И он замолкает, не задает вопросов, которые тем не менее не исчезают. Иногда родители вообще ничего не говорят, для того чтобы «не взволновать» первенца раньше времени - еще успеется.
Увы, роковое заблуждение! Клинический психоанализ доказывает, что дети всегда многое знают бессознательно, а порою раньше родителей «узнают»[20 - Баррал В. Слова, которые вредят и которые помогают // Материнство, 1997, апрель, с.74 -77.] о готовящихся переменах в их жизни. Сокрытие факта приводит их в замешательство, о чем часто свидетельствуют неожиданные симптомы - энурез, энкопрез, фобии, навязчивости или резко изменившиеся формы поведения и характера. Порою бывает достаточно направить маму на поиск корней этой «маленькой лжи», различение своих и его (ребенка) переживаний, и она сама находит язык и форму для честного и простого, но очень важного для обоих разговора.
Папы! Степенные и сдержанные, активные и осторожные в этом детско-материнском пространстве, они в нем сначала как будто «теряются», но потом все же находят свое место. Молчаливо следуя за своим отпрыском или наблюдая издали, а порой углубившись в чтение газет, они придают «Саду радуги» стабильность и устойчивость, а иногда предлагают особое, неожиданное видение проблемы, определяют важнейшие элементы ситуации или те детали событий, которые мгновенно выстраивают логику причинно-следственных связей, породивших данную проблему ребенка или семьи.
«Сад радуги» - место встреч, коротких и долгих, место прояснения отдельных событий, происшествий и историй длиною в жизнь. Здесь, в «Саду радуги», каждый находит себе место. Кто-то устраивается сразу, кто-то поначалу ведет себя несмело и осторожно, кто-то шумно привлекает к себе внимание, пряча за этим свой страх и тревогу, а кто-то робко замыкается на маленьком пятачке. Но каждый посетитель по-своему улавливает атмосферу защищенности, интимности, доверия и желанности, которая позволяет всем и каждому в своем времени установить свой трансфер на место и говорить о себе, своих радостях и сложностях, удачах и проблемах языком жестов, тела, действий, речи и интонации.
Истории наших посетителей - это и история нашего становления. Это одновременно большой материал для размышлений и анализа, и, конечно, история пройденного нами пути к познанию детства ребенка. К цели, которую так ясно указала Ф. Дольто - посредничать легко, корректно и точно. Она опасалась, что кто-то может «сойти с дороги» и начнет слепо подражать ей и поэтому настаивала на необходимости индивидуальных вложений в работу, где каждый должен «познать себя» в психоаналитическом поле желаний и отношений с «субъектом слова и языка» и в межличностном взаимодействии.
«Место жизни создано. Место жизненных взаимоотношений, благоприятных для развития межпсихического общения».[21 - Dolto F. La cause des enfants. - Paris, еd. R.Laffont, 1985, part III.] Теперь в «Саду радуги» необходимо сохранить единый дух «Зеленого дома», развивать его в слове.
2 этюд
Я не знала, что ты все знаешь
Ребенок, не имеющий права проявлять переживания, связанные с «секретами» родителей, которые ему обычно известны, вынужден принять это условие своего исключения из ситуации, свою изоляцию. Он вынужденно замыкается в одиночестве. Отныне он должен прятать свои чувства, делать вид: «Ничего не вижу, ничего не слышу, не говорю». Он чувствует себя покинутым, лишним. Ему становится страшно. Его страдания нередко проявляются в психосоматической симптоматике, резких ухудшениях в сфере общения, поведения, задержках общего психического развития.
Освобождение от страданий может принести истина и право ребенка быть рядом с родителями в их сложностях и делить их с ними. Он желает этого в любом возрасте.
Насколько это важно, показывает история Алины.
Мама, тонкая, хрупкая женщина, вошла с двумя детьми - девочкой лет пяти и десятимесячным мальчиком, которого она сразу опустила на пол. Малыш чувствовал себя хорошо в большом просторном зале, ползая и исследуя игрушки в разных его углах. Девочка, наоборот, никак не могла найти «свое» место. Вяло прошлась по велосипедной комнате, потом вернулась в зал и, поискав взглядом мать и обнаружив ее, подошла к бассейну с водой и, послушно выполнив ритуал надевания фартука, начала так же вяло играть с водой, не входя в контакт с другими детьми. Мать задумчиво ходила по залу. Ее взгляд шарил по поверхности, не останавливаясь ни на чем. Эти три «расчлененные» фигуры как бы углубились во что-то свое, их объединяло лишь общее местонахождение.
Задумавшись об этом, сидя на бордюре у бассейна, я не заметила, как мама подошла ко мне. Подсев рядом, она обратилась ко мне с вопросом:
- Я могу поговорить с вами о своей дочке?
Я вопросительно кивнула в сторону стоявшей у бассейна спиной к нам девочки.
- Да, эта. Она начала писать под себя по ночам, а на прошлой неделе устроила мне истерику, отказываясь ходить в детский сад. Говорит, что дети ей сказали, что я умерла и не приду за ней. Я просто в этот день немного опоздала.
Женщина говорила тихим бесцветным голосом, лицо ее было безучастно. Я заметила, что было нечто общее между мамой и дочкой, руки которой возились в воде, а тело оставалось без всякого движения. Тот же безвольный наклон спины, безысходность.
- И что? - спросила я. - Такого никогда раньше не было?
- Пару раз, когда ей было около трех лет, но потом прошло.
- Тогда вы были беременны? - уточнила я. Мать подтвердила, продолжив:
- А сейчас началось снова и почти каждый день.
На мой вопрос об изменениях в семейной ситуации тем же бесцветным голосом и с тем же отсутствующим лицом она рассказала о том, что у них с мужем конфликт. Она его выгнала из дома матери, куда они перебрались все вместе после рождения сына, и добавила, что будет разводиться с мужем, так как не может простить ему измены.
Я предложила матери пригласить к разговору дочь. Получив ее согласие, я обратилась к девочке:
- Иди к нам, твоя мама говорит мне о тебе, она очень за тебя беспокоится, а мне есть что вам обеим сказать. Если хочешь, можешь послушать, иди сюда, мы можем поговорить втроем.
Не поднимая глаз в нашу сторону, сняв фартук, девочка медленно, опустив голову, приблизилась к нам, подбираясь к месту рядом со мной.
- Садись сюда, между мной и мамой, - указала я ей. Она, следуя моему указанию, уселась осторожно на краешек бордюра между нами, не поднимая головы, аккуратно сложила руки на коленях. Послушное, безучастное выжидание, безвольная поза.
- Ты знаешь, - обратилась я к ней, - твоя мама мне сказала, что папа ушел от вас, что она на него обижена, но ты должна знать, что ты в этом не виновата. Это их, взрослые дела. Но ты, наверное, не знаешь самого главного, что важно для тебя. Твой папа, если даже они с мамой очень сильно поссорятся, остается твоим папой. У тебя всегда будет папа, где бы он ни жил, он будет так же любить тебя и твоего брата - своих детей. Ты это понимаешь?
Ответа нет, а головка опускается еще ниже, словно она пытается спрятаться поглубже в себя. Паузу прерывает мать:
- Она каждый день ходит к отцу. Я продолжаю говорить девочке:
- Я знаю, что все дети, когда у них из дому уходят папы, очень часто боятся, что что-то случится и с мамой, что она вдруг умрет.
Она прерывает меня испуганным шепотом, в котором слышится упорство и настойчивость.
- Они мне сказали, они... - говорит девочка. Я продолжаю:
- Это все равно, сказали или не сказали, важно другое, ответь мне, ты этого боишься?
Молчание становится напряженным, и я разрываю его вопросом:
- А как ты думаешь, она действительно хочет умереть? Ты же можешь спросить об этом?
Сквозь молчание девочка бросает на мать осторожный, пугливый взгляд.
- Мне кажется, что ты хочешь спросить ее, - произношу я, - более того, я уверена, что она хочет жить. Как ты думаешь, почему твоя мама хочет жить?
Ответ девочки звучит как хорошо заученный урок, но вяло, замедленно.
- Потому что у нее двое маленьких детей, - говорит девочка.
- Ты права, - соглашаюсь я, - но не только поэтому. Посмотри на свою маму. Она молодая красивая женщина. У нее впереди в жизни еще много радости и счастья. Она еще может полюбить другого мужчину или простить своего мужа, любить своих детей. Спроси сама, это не стыдно, сама узнай, хочет ли твоя мама жить?
Девочка быстро поднимает голову, глядя в глаза матери, спрашивает:
- Ты хочешь жить?
Мать, не опуская глаз, отвечает:
- Да, доченька, хочу.
Спина девочки выпрямляется, тело приобретает тонус. Я продолжаю говорить:
- А ты знаешь, что было до того, как ты родилась? Твой папа встретил маму. Они полюбили друг друга, решили стать мужем и женой и иметь детей. Папа и мама очень любили друг друга, и из семени папы в мамином животе начала расти ты, а потом ты родилась. Вам было так хорошо вместе, что папа с мамой захотели иметь еще одного ребенка, и родился твой брат.
Но у взрослых свои проблемы, у них, пап и мам, своя жизнь, и в ней есть свои сложности взрослой жизни. Они тоже обижаются и ссорятся, не так легко быть взрослым, а иногда они решают очень трудные вопросы, такие, как ваш.
Я не успеваю закончить свою мысль, как вдруг девочка резко кидается к матери и в аффекте срывающимся голосом кричит ей:
- Это все ты виновата. Зачем ты их познакомила, а теперь он женится на ней.
... Дочь стоит над сидящей матерью, которая на выдохе тем же срывающимся, как у дочери, голосом произносит:
- Я не знала, что ты все это знаешь.
Дочь, громко плача, кидается ей на шею, а мать сжимает ее в своих объятиях.
Выдержав паузу, я вновь обращаюсь к дочери:
- Я вижу, что ты уже совсем большая девочка, все понимаешь и видишь, что ты можешь обо всем говорить. Ты можешь сказать папе, что ты думаешь об этой женщине, а папа тебе то, что думает и хочет он. Но эта женщина, даже если папа ее полюбит и захочет на ней жениться, не может быть твоей мамой. Она может быть женой папы. Твоя мама жива, ты сама услышала, что она хочет жить. И она всегда будет твоей мамой.
У взрослых своя жизнь, они сами принимают свои решения. Но дети и родители могут и должны доверять друг другу и понимать друг друга. Ты, если захочешь, можешь спросить у папы обо всем, что тебе непонятно и потому страшно. Он, наверное, сумеет тебе объяснить то, чего ты, не зная, боишься.
Мама и дочка сидят обнявшись, молча, словно издали прислушиваясь ко мне. Малыш приполз на четвереньках из центра зала и мирно копошится у их ног. Им так хорошо, что они и не заметили, как я отошла. Они далеко, у себя, в своем мире. Теперь эти трое вместе - одно целое. У них есть общее будущее.
3 этюд
Одинокий глаз
Среда, заполненная обычными заботами посетителей «Сада радуги», близилась кконцу, когда мое внимание привлек резкий, нетерпеливо обрывающийся звонок в дверь. Перейдя в центр зала, я услышала доносящийся из прихожей такой же нетерпеливый громкий вопрос женщины: «А где ваш психоаналитик?» - и ответ принимающего, приглашающего войти, познакомиться, совершить ритуал называния имени и его записи на доске.
Вот так, сразу... подумала я, оставаясь на своем месте, удобном для наблюдения. В зал гуськом входила процессия: первой уверенно, грудью вперед шла крупная, яркая, молодая брюнетка. За ней такой же уверенно-размашистой походкой - розовощекий крепыш лет трех, очень похожий на нее. Следом за ними осторожно, бочком, как бы пытаясь спрятаться, мальчик лет пяти со светлой шевелюрой. Процессию завершал небольшого роста хрупкий безликий мужчина. Он словно был непричастен к этой группе, о чем говорил его отрешенный вид, вяло поникшая спина, за которой он прятал свои руки. Я пыталась угадать: кто он? Знакомый, дядя, друг, отец одного из детей? Или это семья?
Женщина тем временем остановилась, выискивая глазами объект своего запроса. Для остальных это явилось сигналом к завершению шествия, и они скучились возле нее: дети разглядывали все вокруг себя, мужчина - что-то у себя под ногами.
Отыскав меня взглядом, она, продолжая стоять на месте, обратилась ко мне раздраженно-воинственным тоном:
- Это вы психоаналитик? - не дожидаясь ответа, добавила: - Як вам. Хочу проконсультироваться.
Указав женщине на ряд скамеек у противоположной стены, я предложила присесть и подождать, пока освобожусь.
Затем подошла к детям и начала говорить им о том, что они могут осмотреться и выбрать для себя интересное занятие.
- Мы здесь один раз уже были, они все знают, - прервала меня мать.
Мальчики молча разбрелись в противоположные концы зала. Младший сразу подбежал к бассейну, старший, потоптавшись на месте, медленно ступая, словно цепляясь ногами за пол, понес свое вялое худенькое тельце к замку. Остановившись у его дверей, он после некоторого размышления открыл дверь, вошел внутрь и закрылся. В зале почти никого не было. Дети катались в велосипедной. Лишь две мамы сидели на бордюре бассейна, у которого играл с водой младший мальчик.
Женщина в демонстративном ожидании сидела на крайней скамейке, поодаль от нее в понурой позе устроился мужчина. Я неторопливо приблизилась к ним. Мужчина отодвинулся еще дальше, и я села на освободившееся пространство между ними.
Женщина тут же начала возбужденно говорить. Это был поток претензий к старшему сыну. Он звучал как заранее подготовленная речь с интонациями раздражения и нетерпимости:
- С Вигеном все не так! Он нервный, странный ребенок. Делает все назло. Упрямый, трусливый. Устраивает истерики, все ему не так, не поймешь, что ему надо, чего не хватает? Чуть что плачет. Ни уговоры, ни наказания не помогают.
Она уже не сомневается, что его надо лечить. Осталось лишь решить, кому его показать: невропатологу или психиатру, об этом она спрашивает меня.
Вместо ответа я, кивая на крепыша, играющего с водой, спрашиваю ее:
- Это тоже ваш?
Она отвечает утвердительно и расплывается в довольной улыбке, озаряющей ее сердитое до того лицо.
- С этим все хорошо. Ребенок как ребенок. Всегда понятно, чего хочет. Здоровый, веселый, с ним все просто. А этот, - вновь возвращаясь к предмету нашего разговора, но уже менее раздраженно, - какой-то ненормальный, с ним вечно все не так.
Она вновь повторяет свой вопрос: к кому повести - к невропатологу или психиатру?
Вместо ответа я ей предлагаю разобраться и попробовать понять, почему ей так тяжело со старшим сыном и что в нем она называет странным, но для этого, говорю я, мне надо узнать гораздо больше не только о Вигене, но и о ней самой, о ее семье, об обстоятельствах появления на свет ребенка, объясняю, что без ее согласия и готовности к совместному поиску и размышлениям я ей ничем не могу помочь. Она не раздумывая согласилась на мое предложение.
Мужчина продолжал молчаливо присутствовать. В полусогнутой позе он притулился слева от меня, упираясь взглядом в пол. Виген осторожно передвигался по сказочной комнате замка, не прикасаясь к мячам, разбросанным на полу. Периодически он поворачивался боком к оконцу, незаметно, одним глазом поглядывая за нами. Младший, Карлен, уже перебрался в велосипедную и лихо носился на большом велосипеде, громко сигналя перед дверью, привлекая к себе внимание матери.
Далее беседа с мамой пошла в форме свободного диалога, некоторые фрагменты которого я приведу ниже. Говорила она охотно, откровенно, с долей цинизма, который, как мне показалось, маскировал глубинные безысходность и тоску.
Мужчина, сидящий слева неподалеку от меня, ее муж, отец обоих детей. Замуж эта женщина вышла вынужденно. «За него, - кивая головой в сторону мужа, - я бы ни за что не вышла замуж, но пришлось. Некуда было деваться, случайно забеременела». Она сама говорит о том, что этот ребенок был для них обоих неожиданным и нежеланным.
Семья мужа (она считает это естественным) приняла ее враждебно. Родив, она так и не осознала своего материнства, не чувствовала своего первенца. Он только раздражал ее бесконечным, беспричинным плачем. Как прошла беременность, не помнит. Роды - «вроде ничего». Помнит бессонные ночи, скандалы, вечный плач ребенка.
Что такое материнство, она поняла только со вторым сыном. Для нее он желанный, она его чувствовала всегда.
- Он как я, очень похож на меня. Самостоятельный, некапризный, здоровый нормальный ребенок.
Говоря о младшем, она испытывает эмоциональный подъем. У нее не только меняется выражение лица, которое начинает светиться от загорающихся глаз, но и меняется интонация речи, которая наполняется междометиями и ласкательными суффиксами, становится плавной и певучей.
- А вы, - обратилась я к отцу, - когда вы почувствовали себя отцом?
Не глядя мне в лицо и слегка откинув корпус, он ответил тоскливым голосом:
- До сих пор не чувствую.
Я ловлю в окошке замка одинокий, подсматривающий глаз Вигена, стоящего к нам боком. Глаз скрылся.
Этот тоскливо подсматривающий глаз поразил меня своей символичностью - единственная возможная форма существования Вигена. Нежеланное дитя, плод «греха» - виновник вынужденного брака, осужденный на одиночество за свое желание быть, по сей день не понятое и не принятое ни отцом, ни матерью. Хотя ему очень тяжело, желание жить и быть в нем настолько сильно, что он сумел выстоять, расти, хотя и цепляясь ногами за землю.
Таких детей Ф. Дольто называла «плод плоти» в отличие от тех, кто порожден желанием трех - ребенка и его родителей. Необходимо дать ему шанс быть принятым и выйти из своего сиротского одиночества, нужно ввести его в беседу с родителями. Они должны встретиться, узнать о переживаниях друг друга.
Я спрашиваю согласия родителей на включение Вигена в нашу беседу и объясняю им, что ему очень важно знать правду, что их сын давно ее ищет и готов все услышать. Я обещаю помочь, если им трудно самим начать разговор. Последнее сняло, видимо, с них груз вины и ответственности. Они согласились на мое предложение, отец молча, кивком головы, а мать сказала: «Говорите, если надо, сами все, что хотите».
Я обратилась к мальчику, вновь скрывшемуся в глубине замка.
- Виген, иди сюда, к нам. Твои мама и папа рассказывают о тебе. Я думаю, что тебе хочется узнать, о чем мы говорим. Подойди послушай их. Они хотят, чтобы ты поговорил с нами.
Он долго не показывался, затаившись внутри замка. Мы терпеливо молча ждали. В этой спокойной сцене ожидания было нечто торжественное. Потом Виген медленно, спиной вышел и как-то полубочком направился к нам своей неуверенной походкой с заплетающимися ногами. Подойдя к нам, он, не поднимая глаз, в нерешительном ожидании встал передо мной. И лишь после того, как я вновь предложила ему сесть с нами, он осторожно присел на краешек скамьи между мной и отцом.
Между нами воцарилось напряженное молчание, тишина, которую прервала я, обратившись к Вигену:
- Ты хочешь услышать то, о чем узнала я?
Вместо ответа он еще ниже опустил голову, пытаясь, словно черепашка, спрятать ее внутрь себя. Одновременно начал прятать ладони между коленями. Я продолжила:
- Твои родители рассказали мне историю твоего рождения, они хотят, чтобы ты все услышал, мне кажется, что тебе интересно об этом узнать. Твои папа и мама позволили мне обо всем рассказать тебе, им трудно, видимо, говорить об этом. Ты хочешь знать?
Опять молчание, но осторожный взгляд исподлобья, быстро проскользнувший по моему лицу и вновь спрятавшийся вовнутрь, выдал его желание «подглядеть» запретное.
- Не бойся, - подбодрила я его, - здесь нет секретов. Твои родители готовы поведать тебе правду.
В позе мальчика появилось напряжение, но я спокойно продолжила:
- Если тебе будет что-то непонятно, ты можешь задать любой вопрос или сказать все, что хочешь и когда захочешь.
Он слегка повернулся ко мне, но лишь вполоборота, не поднимая головы.
- Мама и папа рассказали мне, - начала я, - что они были очень молоды и совсем еще не были готовы иметь детей, когда мама узнала о том, что у нее в животе из семени папы растет ребенок. Это был ты, но она не знала, кто ты такой, сумеет ли она тебя полюбить. Она, наверное, растерялась, может, даже расстроилась и, конечно, рассказала обо всем твоему папе. Ей, как и твоему папе, еще хотелось гулять, веселиться, быть вместе вдвоем, они еще не успели пожениться и не думали заводить детей. Так иногда бывает в молодости. Ведь тогда они еще не стали твоими мамой и папой, а были просто молодой парой. Ты это понимаешь?
Ответом было молчание, но напряжение в теле ребенка исчезло.
- Они подумали и поняли, что могут стать твоими родителями, могут дать тебе возможность родиться, жить. Ты же знаешь, что они могли бы кому-нибудь отдать своего ребенка или сдать его в детский дом. Так делают иногда те, кто не хочет иметь детей или не может их вырастить. Ты же об этом, наверное, слышал? А твои папа и мама поженились, стали мужем и женой, сделали все, что могли, чтобы ты мог вырасти.
Молчание. Тело ребенка расслабленно, мальчик откидывается спиной на грудь отца.
- Тебе было обидно, потому что ты не знал, что, когда ты родился и был очень маленьким, они были очень молоды. У них было много таких сложностей в жизни, о которых обычно взрослые не говорят детям, так как думают, что их не поймут, или не говорят, чтобы не огорчать своих детей.
Это не ты был плохим, а им было очень трудно в своей взрослой жизни, а потому им было трудно понимать тебя, твои желания. Ты ведь хотел, чтобы они занимались только тобой, думали только о тебе, говорили с тобой обо всем. Но этого не было, и ты чувствовал себя одиноко, тебе было страшно, обидно. И ты плакал, потому что был еще очень маленьким, не умел еще говорить, не мог им сказать, что очень любишь их, своих маму и папу, что ты хочешь им помочь. Но ты ничего не мог сделать, и поэтому ты плакал, тебе было грустно и страшно. Ты это помнишь?
- Да, - шепотом ответил он, не поднимая глаз.
- Ты знаешь, о чем мечтает твой папа? Мне кажется, что он мечтает о том, чтобы ты, Виген, его старший сын, первенец, быстро рос. Стал сильным, смелым мужчиной, чтобы вы вместе делали бы свои мужские дела, стали бы настоящими друзьями. Не веришь? Спроси у него сам. Не бойся.
Виген поворачивается в сторону отца и, смотря ему в глаза, тихо спрашивает:
- Да, папа?
- Да, сынок, - отвечает отец не отводя взгляда. Лицо отца смягчается, в голосе звучит ласка. - Я хочу, чтобы ты стал большим и сильным.
Сын вновь откидывается на грудь отца, спины у обоих, как бы приобретя опору, выпрямляются.
- А твоя мама, ты знаешь, как ей хочется, чтобы ты быстро рос, был здоровым, сильным. Она все время беспокоится, боится за тебя.
- Ты боишься, мама? - спрашивает Виген мать.
- Да, - отвечает мать несколько театральным голосом, пытаясь скрыть смущение. - Боюсь, когда ты плачешь, когда не ешь. Я боюсь, что ты заболеешь. Я боюсь за своих детей, за тебя, за Карлена.
Наступает молчание, которое вновь прерываю я.
- Вы, если хотите, можете помочь друг другу при условии, что будете доверять друг другу: говорить о своих желаниях, сомнениях и сложностях. Твои папа и мама, Виген, хотят тебя понимать во всем и помогать тебе, если это тебе нужно, но они не знают, как, когда, в чем? У тебя есть язык, и ты можешь им объяснить, что тебе нравится, чего ты хочешь, а чего нет. Они стараются быть хорошими родителями, а ты хорошим сыном. Но вы этого можете достичь, только поняв друг друга, слушая и разговаривая.
Я смотрю на мальчика, прислонившегося к груди отца, и замечаю, что они очень похожи. Лицо сына выражает покой и безмятежность, лицо отца - спокойствие, а лицо матери - задумчивость.
- Мне кажется, что вам есть о чем подумать и поговорить втроем, без меня, - произношу я, вставая.
Они остаются на скамейках еще некоторое время, а потом втроем удаляются в сторону велосипедной к Карлену и играют вместе, всей семьей.
Они ушли из «Сада радуги» последними. Я смотрела им вслед - их шествие было символично.
Первым по ступенькам, не спеша, спускался отец. За ним также неспешно шел Виген, следом с криком, вырвав из рук матери свою руку, победно шагал крепыш Карлен. Процессию завершала мама, слегка растерянная и притихшая.
Теперь семью ведет папа, возможно, к новым отношениям, обретя отцовство, хотя и с опозданием. Перефразируя слова З. Фрейда, об этой истории можно сказать: «Сын сделал мужчину своим отцом».
4 этюд
Обними меня
Лесенка, ведущая к вершине замка, пожалуй, после бассейна с водой - одно из самых магических мест, привораживающих детей до трех лет. Они способны бесконечно долго без устали лазать вверх и сползать вниз, испытывая и выражая различные чувства. Для некоторых это стартовая площадка овладения пространством - начало преодоления страха, утверждения себя. Для других - не менее чудесных переживаний: восторга, ощущения радости полета и своего летящего тела в прыжке, приземления, вновь обретенной устойчивости...
Иногда у подножия лестницы выстраивается очередь из 5 -6 детей - шеренга из звеньев гусеницы, ползущей вверх-вниз.
Так было и в этот день. Я стояла у перил, наблюдая за этой цепочкой тел, выполняющих бесконечное движение туда-обратно. Вскоре я заметила еще одного «наблюдателя». Это была Анна, стоящая между мной и своей мамой, сидящей прямо напротив лестницы. Мама была занята беседой, видимо, о чем-то важном, с другой мамой, а дочь, держа в руках куклу, разглядывала с интересом эту суетливую возню двигающихся наверх тел. Мой взгляд, брошенный вначале на нее, а затем на это движение, очевидно, стал для нее приглашением и придал ей решимости. Она медленно приблизилась и начала пристраиваться к хвосту цепочки, продолжая одной рукой держать куклу. Теперь она стала частью этого движения наверх. Где-то на середине лестницы она повернулась к матери, беспомощно смотря на нее, но мама, увлеченная разговором, не заметила призыва дочери.
Я поняла, что кукла мешает, молча протянула ей руку, в которую она также молча вложила куклу. Все в порядке. Анна продолжает подниматься. Наконец она наверху! Оттуда, размахивая руками, ликующе зовет маму:
- Посмотри, где я.
И мама, оторвавшись от беседы, смотрит на дочь, ободряет и хвалит ее:
- Умница, молодец. Тебе там хорошо?
Анна, видимо, решила устроиться «пожить» там наверху - ей хорошо! Сверху она кричит, теперь окликая меня. Полная радостного ожидания, требует:
- Дай сюда мою куклу.
И я, идя навстречу ее желанию, вынужденно вытягиваюсь, став на цыпочки, чтобы не задеть эту ползущую вниз цепочку, а она наклоняется над ней. Выхватив куклу, она отходит от лестницы. «Гусеница» тем временем продолжает свое движение вниз. Стоя у перил, я продолжаю наблюдать. Через некоторое время замечаю, что «гусеничка» начинает «распадаться».
Единое движение этой цепочки тел вверх-вниз начинается и прекращается всегда стихийно. Не в первый раз я пытаюсь угадать начало и конец возникновения этого феномена - желания «слиться» и «отделиться», время и миг которого известны только самому ребенку. Вот и теперь каждый стал самим собой. Они разбрелись, нашли или ищут новые объекты приложения своего либидо.
Неожиданно громкие рыдания, раздающиеся сверху, и крики всполошившейся внизу матери вывели меня из состояния философского созерцания. Анна, стоя наверху у края лестницы с куклой, висящей на левой руке, отчаянно и истошно вопит, смотря вниз. Ее мама сначала спрашивала «Что случилось?», а теперь протягивает ей руки и уговаривает, пытаясь говорить спокойным голосом:
- Не плачь, держись за перила, спускайся... Ну давай я тебе помогу...
Бесполезно! Анна словно никого не видит и не слышит, продолжает рыдать.
Поняв ее состояние, я мгновенно поднимаюсь к ней наверх. Я опускаюсь перед ней на колени и, глядя в ее ничего не видящие, полные ужаса глаза, тихо спрашиваю:
- Тебе стало страшно? Ты не одна. Мы вместе. Мгновенно прекратив рыдания, она шепотом произнесла:
- Обними меня.
Обняв ее и поднявшись с колен, я взяла ее на руки, а она, выпустив куклу и обхватив меня за шею руками, крепко прижалась ко мне. Ощутив, как ее напряженное тело постепенно «размякло», я проследила за ее взглядом: она смотрела на неподвижную безжизненную лестницу, у подножия которой в зияющей пустоте стояла ее мама. Фантазматическое целое, единое движение - тело, частичкой которого Анна стала, поднимаясь наверх, исчезло. Теперь лестница стала жуткой, страшной дырой, ужасом, отделяющим ее от мамы, превратившим ее в беспомощного зародыша, которому вне тела мамы грозит исчезновение. Могла ли Анна в этом состоянии видеть, слышать, ходить?
Я обращаюсь к девочке, слившейся с моим телом:
- Ты уже родилась, у тебя есть твое тело. Ты живешь, ходишь, делаешь все, что хочешь сама, а твоя мама.
Анна не дает закончить:
- Спусти меня, - просит она тем же шепотом.
Я опустила ее на пол. Мама зовет Анну, а она отвечает ей сверху уже громким голосом:
- Я еще здесь поиграю.
Но, забыв о брошенной кукле, садится рисовать:
- Это для тебя, - говорит она мне, - только сначала покажу своей маме.
Закончив рисунок, она его сверху показывает маме, а потом, повернувшись ко мне, говорит:
- Я спущусь, а ты мне потом дашь куклу.
Я жду наверху, пока она спустится, но где-то посередине лестницы Анна вновь призывает маму:
- Мама, смотри, я сейчас буду прыгать, - и смело прыгает вниз, где ее ждет, раскрыв объятия, мама.
Анна вновь обрела свое тело и возраст, я ей была уже не нужна и могла заняться своим делом. Спустя некоторое время, когда они собрались уходить, Анна подошла ко мне и протянула свой рисунок.
- Это тебе.
Попрощавшись, они ушли, но у меня остался не только ее рисунок, но и переживания прожитого с Анной процесса ее возрождения - отрезок совместно прожитого времени, иллюстрирующий готовность психики человека к символической замене, восстановлению через нее отсутствующей, отколотой части целого.
Для того чтобы понять, что произошло с Анной, необходимо обратиться к основным положениям концепции Ф. Дольто о бессознательном образе тела, который она определяет следующей метафорой: «Образ тела - это живой синтез нашего эмоционального опыта: межличностного, повторно переживаемого, оживающего через избирательные эрогенные ощущения, архаические или актуальные».[22 - DoltoF. L'image inconsciente du corps. Ed. Seuil, Paris, 1984.] Далее она уточняет, что «образ тела - это синтез трех образов в постоянном их становлении: базового, функционального и эрогенного», связанных между собой влечением к жизни и актуализирующихся для субъекта в том, что Ф. Дольто называет динамическим образом, понимая его как «желание быть, утверждаться в происходящем».[23 - Ibid., р. 57.]
Образ тела начинает формироваться уже в зародышевой жизни человеческого существа; в своем становлении три его составляющие: базовый, функциональный и эрогенный образ тела - проходят все стадии развития личности - оральную, анальную, генитальную, но целостность приобретает лишь к эдипову возрасту. В отличие от схемы тела заданный анатомически бессознательный образ тела - это образ целостного, «интегрированного» тела, составленного из фрагментов, - разрабатывается на всем протяжении развития ребенка и истории личности.
«Образ тела - всегда потенциальный образ из общения в фантазме».[24 - Ibid., р. 35.]
Ф. Дольто характеризует базовый образ тела как статичный, функциональный - стеничный. Остановимся на функциональном образе тела, так как он понадобится для анализа нашей ситуации: «Благодаря функциональному образу влечения к жизни, после того как они субъективируются в желании, могут нацеливаться на достижение удовольствия, объективироваться в общении с миром, с Другими».[25 - Ibid., р. 55.]
Потерю функционального образа тела Ф. Дольто иллюстрирует многочисленными примерами из своей практики, но один из них достоин особого внимания - о 5-летней девочке, потерявшей двигательные способности верхних конечностей и в течение 2 лет не пользовавшейся руками.
Ф. Дольто описывает консультацию, предваряя ее комментариями: «Частичные влечения к смерти отлучили верхние органы в функциональном образе тела. Когда ей (девочке. - прим. автора.) демонстрировали объект, она так складывала пальцы в предплечья, чтобы руками не прикасаться к объекту. Ела она с тарелки (ртом. - А. В.), если еда ей была по вкусу. Я (Ф. Дольто. - А. В.) протянула ей пластилин, сказав: „Ты можешь взять его ртом своей руки“. Немедленно пластилин был схвачен рукой ребенка и засунут в рот».[26 - Ibid., р. 36.]
Анализируя этот случай, Ф. Дольто указывает, что функциональный образ отторгается целиком или частично в случае, например, репрессивного физического вмешательства, вербальной кастрации, направленной против действий ребенка, и др.
Вернемся к Анне. Влившись в движение цепочки детских тел наверх, она фантазматически объединяется с ними в единое телодвижение. Здесь, наверху, она испытывает сильнейший эмоциональный подъем - ликование. Она такая огромная, ее так много - верх нарциссического наслаждения. Внезапно ее либидо-восторженное состояние пресекается ощущением «разрыва» процесса. Она уже не большое и целое, а осколочек. Она «поломалась» - осталась совсем одна и малюсенькая, отделенная от мамы лестницей-дырой. Она ли это?
Функциональный образ тела Анны мгновенно отторгается. Свидетельствует об этом она сама графически - в рисунке, подаренном мне. Ибо именно свободному графическому изображению детей Ф. Дольто придает огромное значение в своей клинической и теоретической работе и заключает, что в них «за аллегорически представленными ситуациями стоит нечто иное, символическое. Это представление из прочувствованного таким, каким оно происходило для каждого: в личных условиях для его собственного тела в том виде, в каком этот образ каждый несет в себе и в своем бессознательном как символический субстрат своего существования независимо от актуализации в динамическом выражении».[27 - Dolto F. Au jeu du desir. - Paris, еd. Seuil, 1981, p. 73.]
А теперь рассмотрим рисунок Анны (см. рис.1): здесь крупным планом изображена голова. Голова, «потерявшая» свое тело. А лицо? Рот у головы - на лбу, нос - под ртом. Волосы торчат дыбом, но снизу. Все смешалось, все наоборот. Лишь огромные глаза остались на своем месте. Но! Каждый глаз - тело с руками, ногами и головой, которая имеет только открытый рот. Рот-глаза! Крик о переживаемом состоянии. Это и есть графическое выражение пережитого ею архаического страха исчезновения. Здесь лишь рот девочки, подобно голове, изображенной на рисунке, кричал глазами ужаса. Вспомним: «частичные влечения к смерти отлучили верхние органы...»[28 - См. вышеприведенную цитату из «L'image inconsciente du corps».] А у Анны в функциональном эмоциональном образе тела - и нижние.
Слова, которые я произнесла, встав на колени и таким образом сравнявшись с ней ростом, поддерживают ее влечение к жизни, интуитивное стремление к пренатальной защите. Призыв ее бессознательного «Обними меня» показывает, что она еще не способна действовать своими конечностями.
Исполнив ее желание, я становлюсь для нее транзициональным объектом, который Ф. Дольто остроумно сравнила с джокером в карточной игре, который «заменяет отсутствующую карту и особенно козырную»[29 - Dolto F. Au jeu du desir, р. 220.] (здесь Мать - «Все» - козырь для младенца).
Получив защиту в символическом лоне - «объятие-матка», она услышала мои слова: «Ты уже родилась, ты...» - и восстановила (вновь обрела) двигательные способности, функциональный и динамический образ тела, желание общаться.
Здесь уместно повторить высказывание В. Бараля: «Влечения всегда частичны. Ребенок может быть заблокирован в каком-то месте частичной пульсацией, и нужно идти за ним в это место, чтобы восстановить его образ целостного, интегрированного тела».[30 - Ереван, Международный симпозиум, 1997. Первод А. Давтян.]
Случай с Анной в очередной раз доказывает значение теории Ф. Дольто для детского психоанализа, более того, ее жизнеспособность в «Саду радуги». И еще, «Обними меня» может означать: «Дай мне тело свое, чтобы вновь породить мое».
5 этюд
Дочки-матери
Ника,[31 - Значение подлинного имени ребенка совпадает со значением имени древнегреческой богини победы Ники.] девочка-сероглазка, привлекла мое внимание жеманно-демонстративным поведением. Ее речь - довольно громкая, полуповелительная, сопровождаемая выразительными жестами и мимикой, назойливо-настойчиво, мастерски вовлекала присутствующих в разыгрываемый спектакль «общения с мамой».
Мама подзывала ее, просила подойти. Она, стоя поодаль, объясняла, что не может, занята! Затем, повернувшись к матери спиной, Ника пошла в сторону замка и продолжала, жеманно растягивая слова, объяснять, что сейчас она очень занята. Мать стала приближаться к дочери, мягко настаивая на своем. Дочь, не оборачиваясь, демонстративно «застревая» на каждой ступеньке, все громче и театральнее отказывалась и продолжала подниматься на верхний балкон замка. Разыгрывался очередной акт. Искусно отработанная игра - «просительница-мама», «мучительница-дочь». Действие казалось настолько отрепетированным, что присутствие «зрителей» нисколько не смущало партнеров. Монотонные диалоги продолжались в тех же интонациях. Обе периодически поглядывали то на меня, то на другую маму, сидящую неподалеку. Меня это «втягивание» в затянувшийся спектакль начало тяготить, и я переместилась в другой конец игровой комнаты.
Что-то смущало меня в этой паре. Что-то было не так. Но что?
Мне никак не удавалось уловить источник моего внутреннего напряжения. Размышляя над этим, я вскоре поймала себя на том, что вновь наблюдаю за ними. Я начала медленно приближаться к ним. Вроде, все нормально. Мама с дочкой играют. Но мое внутреннее напряжение возрастает. Вглядываюсь, вслушиваюсь. Да! Та же демонстративность, но уже в другом сценарии. Девочка играет послушную дочь любимой мамы, каждое слово которой закон! Они строят из кубиков дом - идиллия. Но есть что-то в этой игре неестественное, настораживающее. Беспомощность мамы? Скорее всего. Ибо это опять спектакль, в котором дочь - главное действующее лицо. Хотя по ролям наоборот: мама - строитель, а дочь - рабочий подносит материал. Но именно Ника - важная персона. В ее жестах и интонациях достоинство и уверенность, а у матери интонация и поведение прежние - просительницы. Есть и какая-то неуверенность.
Игра прерывается неожиданно. Ника кладет в руки матери кубики и поворачивается к малышу, направляющемуся к лестнице. Начинается новый акт. Теперь она на виду у всех учит мальчика подниматься по лестнице.
Растерянная мать с кубиками от недостроенного домика в руках зовет дочь закончить работу. Начинает ее уговаривать настойчиво-ласково.
Девочка делает вид, что не видит и не слышит ее. Мать подходит к ней и продолжает уговаривать, просит ее вернуться и убрать кубики. Дочь неумолима, «помогает» мальчику, поднимается с ним по лестнице. Ничего не видит и не слышит. Вновь воспроизводится сцена «мучительница-просительница». Интересно, какова будет развязка на этот раз? Страсти, кажется, начинают разгораться. Дочь торжествует на вершине замка. Мать у подножия безуспешно умоляет ее. Тут не выдерживает принимающая Нелли и обрушивает на Нику строгое:
- Ты что, Ника, не слышишь маму?
Не отвечая Нелли, девочка, не глядя на мать, сверху властно роняет:
- Пусть остается, он красивый, пусть постоит.
Мать отходит к недостроенному домику, начинает спокойно (спокойно ли?) его разбирать и укладывать кубики в ящик. Вскоре она вновь обращается к дочке, голос спокойный, без раздражения:
- Ну иди сюда, Ника. Покажи всем, как ты умеешь собирать! (Сработало мгновенно, есть возможность показать всем. Что? «Что ты моя мама, я твоя послушная дочь».)
Ника спускается. Молча идет к матери и начинает с грохотом кидать кубики в ящик. На шум подходят еще два ребенка. Грохот им нравится, а взгляд Ники явно призывает принять участие. Вскоре один из мальчиков активно включается в работу. Этого достаточно, чтобы она с другим ушла к «кювезу».[32 - Первый этаж деревянного двухэтажного замка, расположенного в центре игровой комнаты, заполнен мягкими мячиками - «фекалиями».] Через несколько минут слышен ее крик, выражающий нетерпимость:
- Мама, убери его сейчас же отсюда. Он совершенно невозможный, выкидывает все шарики! Так же нельзя!
- Ты что, - отвечает мать, - он же маленький, он не понимает.
Ника:
- Тогда пусть не приходит в детский сад.
Я не вмешиваюсь, хотя чувствую на себе растерянный, просительный взгляд матери. Наступает пауза. Мать ждет моего вмешательства. Теперь на меня выжидательно-требовательно смотрит и Ника. Я продолжаю спокойно наблюдать. Вновь не выдерживает принимающая Нелли:
- Здесь все для всех детей, а не только для тебя, - раздается в общем молчании ее звонкий призыв к равенству.
Девочка сама разрешает свой конфликт. Она с достоинством покидает поле «боя». Демонстративно медленно и гордо направляется в велосипедную.
- Ого, - произнесла я. Мать тут же откликнулась:
- Вы тоже заметили? Видно, да, какой у нее характер?
Я:
- А что? Вас это смущает?
Мать присела рядом со мной. Мы молчим, но это молчание - многообещающее, предваряющее откровение. Прерываю его я:
- Она что, ходит в детский сад? Мать:
- Нет, это так она называет «Сад радуги». А вообще я с ней запуталась, уже ничего не понимаю.
Я поддерживаю ее вопросом:
- Да? И как? Мать:
- Например, отдавать ее в детский сад или нет - огромная проблема.
Мое молчаливое участие она воспринимает как поддержку. Паузы помогают ей, видимо, обрести силы для продолжения, вернее, начала серьезного разговора.
- Не знаю, сумеет ли выдержать?.. И вообще, она у меня такая! Вы уже заметили.
Я:
- Да, понимаю.
После продолжительной паузы мать прямо ставит свой вопрос:
- Посоветуйте мне как специалист, как мне поступить правильно.
Я ухожу от ответа, задав новый вопрос:
- А что, вы с ней целый день дома одна?
Женщина начинает отвечать на мои вопросы обстоятельно, со всеми подробностями. Ника ее младшая дочь. Первый ребенок, тоже девочка, старше Ники на девять лет. Между сестрами страшные конфликты. Причем мать уже беспокоит то, что старшая превратилась в капризулю, плачет, «словно ей три года». Периодически женщина подтверждала свою беспомощность все той же фразой: «В общем, не знаю, что делать», - это звучало как констатация факта.
Младшая Ника - эпицентр всех проблем. «Не могу с ней сладить. Делает все, добивается всего, чего хочет. Например, в прошлом году водила ее в „Эрудит“.[33 - Школа развития детей младшего возраста.] Ходила с удовольствием, но недолго. Месяца через три отказалась категорически. Любит рисовать. Сначала рисовала на уроках с удовольствием. Но потом отказалась их посещать. Уговорили ее ходить туда же на танцы. Говорят, у нее особые способности. Через два месяца тоже отказалась и тоже наотрез. Не знаю, хорошо ли я поступила: в этом году она сама попросилась в „Эрудит“, но я знала, что это тоже ненадолго, и поэтому я ей сказала, что он закрылся».
Вновь вопросы: «Как быть?», «Что делать?», «Выдержит ли она детский сад?», «Я вас спрашиваю как специалиста».
- Не могу ничего посоветовать, - ответила я и продолжила, - я понимаю, что вам очень трудно, но ваши проблемы, как мне кажется, имеют давнюю и непростую историю. Я ведь ничего не знаю об этом. Я думаю, что ваша жизнь очень изменилась с рождением Ники. Вот что нужно знать, чтобы ответить на ваши вопросы. Что случилось, когда она родилась, что было потом?
- Вы правы, - ответила женщина, - все очень сложно.
В ее последующей речи, очень искренней и слегка отстраненной, словно она говорила не о себе, постоянно перемешивались времена, о прошлом она говорила в настоящем, о настоящем в прошедшем времени. Перечитывая свои записи, я вновь обратила внимание на это смешение времен, где не было будущего времени. Я привожу дословную полную запись нашей беседы, сделанную в тот же день.
Мать:
- Она родилась, и я буквально через месяц разошлась с мужем и вернулась домой к отцу. Мать моя умерла, когда дети еще не родились.
Я:
- А замуж выходили по любви? Мать:
- Тогда было иначе. Теперь он стал другой. Я:
- Появилась другая женщина?
Мать:
- Да! Этого я ему не могу простить! Ни за что! На многое я закрывала глаза. Не любит работать, зарабатывать, думает только о своем желудке, на всех наплевать, лишь бы его не трогали. Семья для него как развлечение, вспоминает, когда хочется поиграть. Один он в их семье такой урод. Все его братья и сестры обожают свои семьи. А этот даже гвоздь забить не может. До сих пор не понимаю, как, а главное - почему я это все терпела? А разводились мы то ли два, то ли три года. Сначала была против старшая дочь. Требовала, чтобы мы были вместе. Я ей пробовала объяснить, не помогло. Наконец, даже предложила уйти с ним, если так его любит. Потом она согласилась. Но дело не приняли, так как Нике не было года. Потом дали год на раздумья. Он не стал ждать, все бросил, уехал. В общем муки. Разводилась без него. Мне-то не надо, но он не звонит, не помнит о своих детях. Не дает денег - ни копейки. Он один такой (урод?). Мне ничего не надо, но дети.
Я:
- Я вас понимаю.
Мать:
- Да вы понимаете, я не меркантильна, но что они знают о своем отце? Я их не настраиваю против него. А эта (Ника) вообще его не видела. Моего отца называет папой.
Я:
- Да? И как? Мать:
- Сначала называла дедой, а теперь только папой.
Я:
- Папой?
Мать:
- Да, только папой!
Я:
- Да. Теперь понятно, почему ваша старшая дочь стала младшей?
Мать:
- Нет. Что вы имеете в виду?
Я:
- То, что вы сказали. Ваш отец, стало быть, называется папой вашей младшей дочери? Значит, вы и Ника сестры?
Оторопелое молчание матери я прерываю вопросом:
- А как вашего отца называет ваша старшая дочь? Мать (шепотом):
- Деда.
Я продолжаю мягко, спокойно, но настойчиво подводить ее своими вопросами к осознанию реальности смешения имен, фактов.
- Как вы думаете, а кем приходится Ника вашей старшей дочери?
Мать словно не слышит меня и смотрит невидящими глазами. Я неспешно повторяю вопрос наоборот и смещаю его акцент:
- Кем ваша старшая дочь приходится Нике, если у вас с Никой может быть общий отец?
Мать еле слышно выдыхает:
- То есть как?
Я не спешу к ней на помощь и отвечаю вопросом:
- То есть если вы и Ника называете папой своего отца, то она становится вашей сестрой и тетей своей старшей сестры? Или иначе старшая дочь превращается в племянницу младшей сестры? А вы? Кто вы в этой цепочке, где ваше место? Младшая или старшая, а может, дочь своей дочери?... Или...
- Что вы имеете в виду? - смущенно перебивает меня мать. Я:
- Если у вас с Никой общий отец, то как вы сами все это назовете или определите?
Я молчу, ожидая ответа. Пауза не угнетает, а, наоборот, успокаивает.
- Да, вы правы, - начала женщина, - я помню, что сначала мне это не понравилось. Значит, это так важно. Я пыталась объяснить своему отцу, что у нее есть папа (слово «свой» опущено ею), но мой отец разозлился: «Я содержу, кормлю, а ты говоришь о каком-то отце!» - и я перестала, замолчала, чтобы не обижать отца.
Я:
- Но как трудно вашей старшей. Появилась на свет Ника, отняла у нее отца. А теперь у Ники есть этот, другой отец, который сразу превратил Нику в тетю. Теперь, когда Ника - тетя, она не может быть младшей.
Мать:
- Да, мне с ней очень трудно всегда. Никогда не знаю, как поступить. А она такая, что сама всегда права и, знаете, всегда попадает в точку. Вы знаете, она на днях сказала: «Папочка, какой ты у меня молодец, ты мне выбрал такую прекрасную маму, самую лучшую».
Я:
- Да? А вы? Мать:
- Что я?
Я:
- Вы согласились? Но разве все это правда? Возможно ли такое - быть женой своего отца? Вы позволили этой лжи состояться? Это ведь не просто слова, вы становитесь соучастницей ложной истории о незаконном происхождении.
Мать смущена, она словно оправдывается.
- Но как я могла иначе поступить с ней, она же маленькая, что она поймет? Зачем ее травмировать? А с другой стороны, ведь есть фотографии, ведь я их не уничтожила, - мать растерянно замолчала.
Я:
- Подождите, не спешите, давайте разберемся в этой истории. Каждая женщина имеет право делать свой выбор. Влюбляться, выходить замуж, рожать детей, расходиться или сходиться, любить или ненавидеть своего мужа. Но это не касается их детей. Отцов у них никто не отнимает и не имеет права отнимать. Если мужчина признал свое отцовство, это всегда его дети. Они всегда дети своего отца. Того, кто их породил. И вы, разойдясь, своих девочек не лишили отца. Они ведь носят его фамилию?
Мать:
- Да.
Я:
- У вас, наверное, другая, вы носите девичью фамилию?
Мать:
- Да, это связано с дипломом.
Я:
- Может быть. Но, может быть, и потому, что все мы, женщины, очень любим своих отцов. Но! Они никогда не могут стать отцами наших детей. Это запретно! Вы сделали своих детей со своим мужем. Он их отец. Он их породил и дал им свое имя. У каждого из нас могут быть символические папы и мамы и даже несколько. Но родитель биологический, тот, кто родил, кто породил, всегда один, единственный. Причем здесь ваш отец? Он мог породить лишь своих детей. Я понимаю, что ему очень приятно вновь переживать свое отцовство, но. Женщина торопливо прерывает меня:
- Да! Он (ее отец) может даже побить старшую из-за Ники.
Я:
- Наказать за свою дочь. Что же тогда должна чувствовать старшая? У Ники есть папа, он ее любит, защищает. Ау нее...
Мать:
- Да, вы правы, ведь старшая называет его «деда».
Я:
- В вашей жизни, в семье все перемешалось, запуталось, вот, наверное, почему вам так трудно принимать решения, быть уверенной, доверять себе. Сначала к вам следует расположить все во времени и пространстве на свои места. Тогда вы сможете обрести уверенность, быть компетентной мамой и не играть ложную роль сестры своей младшей дочери. Все должно быть истинным, законным.
Мать молчит, затем задумчиво произносит:
- Да, наверное, вы правы.
Несмотря на ее согласие, я все-таки ощущаю ее сомнение и желание продолжить беседу. Я молча, сдерживая себя, сижу рядом. Она продолжила, как бы размышляя вслух, но приглашая меня к участию взглядом:
- Но как я ей скажу? Разве она поймет?
Я:
- Может быть, вы боитесь отнять у нее папу? Какого папу?
Мать, словно не слыша моего вопроса, причитая, повторяет:
- Ну как, она ведь такая маленькая, как может понять? Да и отец будет против. Ему это не понравится.
Я:
- Вам страшно, это свалилось на вас так неожиданно? Вроде все так удобно устроилось. Это идиллия или иллюзия? Вы же чувствовали, что что-то не так? Мне кажется, вы были правы. Никому не дано права менять историю происхождения. Все дети достойны того, чтобы иметь своих настоящих родителей, даже когда те далеко или умерли.
Это право ребенка на свою подлинную историю происхождения и право сделать свой выбор в будущем. Может быть, когда ваши дети вырастут, они сами уйдут к своему отцу, может быть, наоборот, им захочется перечеркнуть свою связь с ним, и они поменяют свою фамилию. Для этого им надо знать свою подлинную историю происхождения. Последствия подобной «святой» лжи разрушительны для всех, особенно для детей. Мать:
- Но как мне ей рассказать?
Я:
- Так, как и было у вас на самом деле. Ведь ваша супружеская жизнь имела свою историю до рождения Ники. Хотя детям сложно понять, что до них что-то было. Но каждая мама рождается девочкой, вырастает, становится девушкой, влюбляется, выходит замуж за любимого мужчину. Они становятся мужем и женой, любят друг друга, хотят иметь своих детей. Так было и у вас, и тогда у вас родился ваш первый ребенок - старшая дочь. Потом вам с вашим мужем захотелось иметь еще одного ребенка, так родилась вторая, младшая дочь Ника. Так ведь было? А потом вы обиделись на своего мужа, не сумели его простить, решили уйти от него. Так часто случается.
Мать:
- Да, наверное, это просто. Я трудно принимаю решения, мне трудно быть откровенной.
Тут я заметила, что к нам подошла Ника. Она стоит совсем рядом с нами в нерешительности, хотя делает вид, что не видит нас, взгляд ее «косит» периодически в нашу сторону. Я спокойно приглашаю ее к беседе.
- Мы о тебе говорим, хочешь послушать, что беспокоит твою маму?
Теперь она делает вид, что не слышит, уперлась взглядом в пол, на котором что-то разглядывает, но не отходит от нас.
Я не настаиваю, но продолжаю разговор с матерью немного громче, так, чтобы Ника могла слышать:
- Ника может захотеть увидеть своего папу или, может быть, папа приедет навестить своих дочек.
Ника начинает медленно от нас «уплывать», стараясь незаметно, неслышно исчезнуть из поля нашего зрения.
Ее спинка сгорблена, руки опущены - надо спрятаться подальше. Уже опасно! Мать это почувствовала.
- Спасибо. Я поняла, что это очень важно. - Она встала и направилась к двери.
Наша непростая беседа, закончившаяся на первый взгляд благополучно, не успокаивает меня, остаются сомнения. Поговорит ли мать с Никой? Разомкнет ли капкан инцеста, в котором оказалась сама?
Она - звено в замкнутой цепи неразрешенного Эдипа нескольких поколений. Не суть важно, имеет ли место факт содеянного реального инцеста, главное, что он присутствует в бессознательном - воображаемой реальности, в которой функционирует эта семья, возможно, давно. Теперь в него вовлечена и Ника.
Этой женщине еще предстоит осознать подлинный смысл своих переживаний - свое и отцово инцестуозное влечение. Проще прятаться в ложной идиллии, в которой нет места истине, нет места старшей дочери. Но расплата за инцест неумолимо наследуется следующим поколением, и здесь все равны. И все равно, кто попал в чьи сети - дочь в сети отца или отец в сети дочери, матери, - реальный человек или воображаемый. Его сила разрушительна и без наличия коитальных притязаний, а развязка нередко наступает в психозе в третьем поколении.[34 - Dolto F. Seminaire de psychanalise d'enfants. - Paris, еd. Seuil, 1982, p. 105, 122, 124.]
Своими сомнениями я поделилась несколько недель спустя на одном из семинаров. После изложения беседы с матерью Ники и анализа я спросила коллег, посещают ли они «Сад радуги», так как в мой день они больше не появлялись.
Я получила утвердительный ответ. А одна из принимающих рассказала, что мать Ники слегка затрагивала с ней проблему дочери, отказывающейся называть ее отца дедом:
- Я уже сказала, что у нее есть свой папа и что мой отец приходится ей дедом.
Что ж, прекрасно! Отцовская функция «Сада радуги»[35 - Vasse D. Se tenir debout et marcher. - Paris, еd. Gallimard, 1955, p. 161.] в очередной раз воспроизвела свои созидательные, конструктивные результаты. Теперь мне кажется возможным, что психическое развитие Ники будет более устойчивым в своем законном месте и времени. Главное - она получила право иметь свою подлинную историю, шанс покончить с возможностью остаться плодом воображаемого инцеста. Что отныне она - законный плод желания мужчины и женщины, законных мужа и жены, младшая дочь своих истинных родителей.
Сегодня я уверена в этом еще и потому, что на последнем семинаре мы опять говорили о Нике, о ее разговоре с другой девочкой, у которой родители тоже разведены, но отец иногда ее навещает в «Саду радуги». Вот фрагмент разговора. Ника спрашивает девочку:
- А где твой папа?
- Его нет, - отвечает девочка. Ника:
- Так не бывает. У всех детей есть папы. Моего папы здесь нет, - продолжила она, - мама обиделась на него, и он уехал в «Х». Не возвращается...
Все в порядке! Он есть! Даже если никогда не вернется. Он есть!
6 этюд
Мари и турки
Землетрясение в Армении явилось той травматической ситуацией, которая породила огромное количество невротических и психосоматических расстройств как у взрослого населения, так и у детей.
Спустя много времени, просматривая материал, я остановилась на случае одиннадцатилетней пациентки. Он представляет особый интерес как один из редких примеров завершенной работы, характеризующийся многогранностью в плане психотерапевтического взаимодействия, динамики психических преобразований, проявления регрессии в процессе работы, а также характерными чертами, встречающимися в работе с другими пациентами.
Из соображений профессиональной этики назову свою пациентку Мари из Спитака.
Мать обратилась за помощью в миссию «Врачи мира» спустя 11 месяцев после землетрясения, так как сама лежала в больнице с повреждениями позвоночника и некому было заняться девочкой.
Мари, старшая из 3-х детей, в описываемое время в связи с эвакуацией населения из зоны стихийного бедствия жила с матерью, сестрой и братом в гостинице Еревана. Отец продолжал жить в Спитаке, работая на завалах, и изредка навещал семью.
На консультации мать - очень активная и экзальтированная женщина - рассказывала о себе, о деталях несложившейся личной жизни, конфликтах с мужем-алкоголиком. Подробно описала, как попала в завал, как Мари помогла вытащить ее оттуда, и она чудом осталась в живых. Боли в пояснице и ногах считает неизлечимыми: «Не пройдет». Затем рассказ переходит на дочь. Это ее любимый ребенок: «Она очень похожа на меня, такая же добрая, как я, будет так же несчастна, как я. Я-то знаю!» По ночам девочка во сне кричит и плачет, не просыпаясь. Иногда встает и начинает ходить, и разбудить ее не всегда удается. Стала плохо есть, похудела, появились боли в животе и тошнота, когда заставляют есть. Мари боится оставаться одна, особенно с наступлением темноты. Жалуется на кошмарные сновидения.
Мари сидела с отсутствующим видом на протяжении всей беседы с матерью. Цвет лица у нее землистый, под глазами синяки, взгляд отсутствующий, глаза тусклые, голос тихий, лицо, не выражающее эмоций, безучастно. Монотонно она повторила, словно заученный урок, все сказанное матерью, прибавив о кошмарах во сне: «Спать не люблю, боюсь спать, сны снятся страшные». Содержание сновидений: турки, которые гонятся за нею, чтобы убить или украсть. Замечена фиксация на турках с оружием. С наступлением темноты напряженно ожидает их преследования.
Анализируемый клинический материал можно условно разделить на три этапа, содержание каждого из которых характеризует особенности психотерапевтического общения и динамики психических преобразований пациентки.
Первый этап
Этот цикл сеансов показывает исходно низкий уровень ментализации,[36 - Данным термином в психосоматике чаще всего выражаются образные функции, связанные с возможностями символизации вытесненных в бессознательное эмоций и аффектов в виде образных представлений. «Неспособность бессознательного проявлять себя в форме представления... - черта, свойственная психосоматическим нарушениям» (Kreisler L. La psychoso-matique de l'enfant. Que sais je? - Presses universitaires de Frange, 1976, p.9 -10).] сложности, которые испытывает Мари в общении, депрессивный фон, вялость и замкнутость. Она пассивна, темп речи замедлен, беседу почти не поддерживает, чаще молчит или отвечает односложно: «Да, нет». Круг интересов Мари узкий. Она не любит и не умеет петь, танцевать, рисовать. Единственное развлечение - игра в карты, в дурака. На этом этапе терапии Мари проявляет особую осторожность в темах, связанных с семьей. Избегает разговора об отце. Тут же меняет тему, сначала замолкая, а иногда ожидает, пока это сделаю я.
Однажды после затянувшейся паузы она произнесла резко и глухо: «Его не люблю, боюсь его, особенно когда он пьяный». Так же сложны отношения Мари с сестрой и братом. Сестра раздражает ее своей активностью, брат (самый младший в семье) часто становится причиной слез - «дерется, а мать ругает меня». С готовностью рассказывает сновидения. Из травматических детских воспоминаний важен рассказ девочки о первом опыте переживания смерти близкого человека и обстоятельствах, вызвавших аффект.
Девочку привели на похороны дяди (любимый младший брат матери). Она не знает, кто привел ее туда, смутно помнит подробности похорон. Яркое воспоминание - гроб и мать, которая вдруг упала, распластавшись на полу в обмороке.
Как выяснилось позже в беседе с матерью, именно после этого в возрасте 4-х лет у девочки впервые появились некоторые «странности». По ночам вскакивала и кричала, приходилось тогда брать ее к себе в постель. Мать ее кврачу неводила, нообращалась кзнахарям по совету знакомых - «выводить страх». Потом как-то все прошло само собой. Видимо, поэтому мать, забыв о прежнем, связала те же симптомы с пережитым во время землетрясения шоком.
Сама Мари о землетрясении рассказывает очень по-деловому: «Как первый раз затрясло, выбежали во двор; мы были у бабушки, дом не рухнул. Мать завалило, когда она была у соседки, дом которой развалился. Я сама услышала ее голос из развалин соседского дома, всех позвала на помощь; я тоже помогала вытаскивать маму, потом ее взяли в больницу, она не могла ходить».
Мари знает, что жертв очень много, она видела разрушения. Наутро их семью вывезли в Ереван. Среди ее кровных родных погибших нет, но она знает, что многие дети потеряли родителей, есть погибшие и среди ее одноклассников. Обсуждение этих тем у нее не вызывает сопротивления.
Второй этап
Поворот в аффективной сфере, изменение психического состояния, «оживление» эмоций и свобода в общении появилась у Мари в связи с возникновением между нами терапевтических отношений. Возникновению трансферного взаимодействия способствовал выбор Мари переходного объекта.[37 - Промежуточный объект между «Я» и «не-Я» (см.: Winnicott D. La consultation therapeutique et l'enfant. - Paris, ed. Gallimard, 1971, p. 21, 24).] Это был плюшевый заяц, которого она назвала «Шилдо» (по-русски «Косой»). Смысл объекта объясняет высказывание Мари: «Он такой же трусливый, как я, боится турок».
Отныне Шилдо на сеансах сидит на коленях Мари, она его ласкает, как ребенка, укладывает или усаживает на стол вблизи от себя, если он мешает ей работать. Мари начала стыдливо шутить, кокетничать, делает это несмело. Задает мне загадки и, если я ошибаюсь, радуется, похихикивает. Начала рисовать. Первый рисунок она выполняет, приговаривая, что совсем не умеет, но попробует. До этого Мари отказывалась рисовать: «Не умею, не хочется». Описание рисунков и их интерпретация пациенткой демонстрируют динамику процесса ментализации.
Первый рисунок - профили (см. рис.2), набросанные цифрами. Лицо из цифр входит в тело - два треугольника, наложенные друг на друга. К «телу» приделаны ножки-палочки. Рук, одежды нет. Это явно мужчина. Символическая шляпа из восьмерки. Нос и профиль - 6, 2, 3, ухо - 9, глаз - лежачая 10 (рисунок синим фломастером).
Завершив рисунок, она протягивает его мне с шутливыми интонациями в голосе:
- Ты понимаешь, какие это цифры?
Я (вопросительно):
- Это цифры?
Она (настойчиво):
- А что это?
Я (вопросом):
- Лицо?
Она (робко хихикая):
- Мужчина. А цифры не видишь? - и показывает на детали из цифр, - Это 1, видишь, это 10 и т.д.
Рисунок, демонстрирующий ее готовность и расположенность к общению: прозрачный дом без дверей и окон (контуры дома), в центре комнаты стоит Чебурашка рядом с телефоном. На стене висит ковер, на котором вышито «С Новым годом!» Чебурашка, сказочное животное без пола и возраста, - видимо, сама Мари. Она комментирует: «Чебурашка ждет звонка». Слева на рисунке Снегурочка и Снеговик. О них она не говорит. Кучку квадратиков справа она назвала развалинами.
На следующих сеансах Мари говорит, что мечтает стать артисткой. Затем появляется следующий сюжет рисунка: певица Женя и композитор Жора. По рассказу девочки, она - известная певица. Жора не обратил на нее внимания и после концерта сел в машину и уехал. Женю, как говорит Мари, даже «пригласить не сообразил».
Образ женщины на рисунке (см. рис.3) выражен достаточно ярко: лицо, прическа, руки, пальцы, макияж, платье, украшения, красивые туфли. Цвета - красный, розовый, зеленый, голубой. Мужчина условен. Торс - по-прежнему два наложенных основания треугольника, лицо - профиль из цифр. Можно утверждать, что Мужчина для Мари - загадка, но с отрицательным содержанием - игнорирует, не соображает. Фаллическое начало в «Жоре» отсутствует, даже шляпа из восьмерки уплощенно закруглена.
На этом этапе динамика клинических отношений позволяла девочке выражать свои переживания. Теперь контакт чаще всего начинает сама, с легкостью, часто шутит, игрива, рассказывает анекдоты. О страхах разговоров нет. Она часто обижается на мать, осуждает ее за то, что та не разводится с отцом: «Она злится на него, а потом кричит на всех, особенно на меня».
До начала психотерапии Мари по утрам рассказывала свои сновидения матери, теперь, даже когда хочет их рассказать, не может вспомнить. В отношениях с матерью на фоне полной покорности начинают прорываться элементы агрессии.
На одном из сеансов Мари очень любовно и ласково обращалась с Шилдо, прижимаясь к нему щечкой, пыталась подсмотреть, слежу ли я за ее поведением.
Следующий рисунок (см. рис.4), показывающий динамику процессов ментализации - «Кувшины». Она начинает рисовать с центра листа, где располагает самый длинный, большой кувшин, левее располагает кувшин поменьше и покороче, и с краю самый маленький. «Это семья», - говорит она, и над каждым кувшином надписывает - отец, мать, ребенок.
Семья расположена слева направо, если читать рисунок по канонам армянской письменности (в отличие от арабской), от ребенка к отцу, хотя рисовать она начала с отца, от центра. Правая сторона рисунка остается незаполненной. Мать и ребенка она раскрашивает сразу. Ребенок раскрашен яркими синими и розовыми треугольниками, под горлом - розовый цветок. Мать раскрашена поперечными розовыми и синими полосами, горло и правый бок украшены цветами. Отца, несмотря на мое предложение, раскрашивать отказалась. Потом, после того как приласкалась к Шилдо, Мари начала раскрашивать голубым цветом фон с поперечными красными штрихами. Затем добавила в центре желтым точечным пунктиром символическую форму, напоминающую пенис, расширенный по бокам, и одновременно вагину. Треугольное основание этой формы завершает зеленая капелька. Все три кувшина обхватывают ручки в форме змеи, голова которой перекрывает горло и опущена к левому боку, хвост упирается в левый бок.
Проблема пациентки, которую она пока не готова вербализовать, - сложности половой идентификации, неразрешенность эдипова комплекса[38 - «Ансамбль организуется влечениями, испытываемыми ребенком к родителям. В позитивной форме комплекс представляет собой аналог истории о царе Эдипе: желание смерти соперника, персонажа того же пола, и сексуальное влечение к персонажу противоположного пола. В своей негативной форме он представляет собой обратное: любовь к родителю своего пола, ненависть, ревность к родителю противоположного пола. На деле обе эти формы обнаруживаются на различных уровнях эдипова комплекса.Согласно З. Фрейду, комплекс Эдипа переживает свой расцвет между 3 -5 годами во время фаллической фазы. Его закат отмечается вступлением в латентный период. Известно его возрождение в пубертате, которое преодолевается с большим или меньшим успехом в особом типе выбора объекта.Эдипов комплекс играет фундаментальную роль в формировании личности и направленности человеческих желаний.Психоаналитики отводят ему основополагающую роль в психопатологии, отыскивая для каждого типа патологии способы его
разрешения» (Laplanche J. Vocabulair de la psychanalyse. - Presses universitaires de Fran?e, 1967, p. 80).] - в рисунке достаточно выражена.
С этого момента можно говорить, что Мари начинает ощущать свои проблемы. Она начинает говорить об отце свободно, без агрессии, без оценок и осуждения. Чаще вспоминает о семейных прогулках и поездках: «Мать, если хочет, пусть с ним живет, только пусть не дерутся».
У Мари появились друзья. Как-то она их привела с собой, и они покорно ждали окончания сеанса. К тому времени самочувствие Мари улучшилось. По словам матери, появился аппетит, болей в животе нет, тошноты тоже, лишь иногда во сне громко разговаривает. Но мать недовольна - «она стала непослушной, грубит мне». Хотя наша беседа успокоила ее, сопротивление, порождаемое ревностью к психологу, осталось. В конце одного из следующих сеансов она неожиданно вошла в комнату и спросила при дочери: «Моей дочери уже хорошо, мы еще долго будем ходить?» Мари сразу съежилась и поникла. Я ответила матери, что об этом надо подумать и что я отвечу ей позже. Я поняла, что Мари не готова к расставанию.
Последующие события, наложившиеся на действия матери, поменяли течение терапии в неожиданном направлении, обозначив характер и содержание 3-го этапа.
Третий этап
У Мари наблюдается частичное повторение симптомов: боли в животе, тошнота. Мать обратилась к терапевту, который, не обнаружив другой причины, предположил наличие глистов.
Мы продолжаем психотерапию. Регрессия проявляется в пассивности Мари на сеансах, ее некоторой отключенности, вялости. Но это было не сопротивление, а именно регрессия, возвращение к исходному состоянию ее неокрепшего «Я», неспособного переносить конфликты.
Чтобы понять причины регрессии, необходимо рассмотреть ряд событий, следующих за вопросом матери о завершении психотерапии. На очередном сеансе я, почувствовав скованность и растерянность Мари, решила, что необходимо вновь проработать ситуацию и условия нашего альянса. Я спросила ее:
- Ты тоже хочешь завершить психотерапию?
Она тотчас же ушла в себя и прижала к себе Шилдо. Молчание.
Паузу прерываю я:
- А ты помнишь, как мы с тобой приняли решение о необходимости работать?
Мари продолжает молчать.
- Решение приняла ты, и мы с тобой договорились, что о расставании, завершении терапии мы примем решение только после твоего согласия, - напомнила я ей.
Она продолжает молчать, но слегка расслабилась. Я продолжаю:
- Ты можешь сказать о своем желании продолжать или завершить работу. Мы это обсудим, а если хочешь, отложим разговор.
Она молчит, внимательно смотрит на меня, потом опускает глаза и произносит тихо:
- Потом.
После некоторой паузы я заключаю:
- Хорошо, договорились, не спешим с решением, продолжаем работу.
Она облегченно вздыхает и начинает разглядывать и трогать Шилдо. Паузу вновь прерываю я:
- Ты сама знаешь, что уже довольно хорошо себя чувствуешь, но, как мне кажется, какие-то проблемы все-таки у тебя остались. О них говорить, наверное, сейчас трудно, можно их не касаться до тех пор, пока ты сама не захочешь об этом говорить.
Она:
- А можно мне ходить на плавание? Некоторые дети ходят, а мне мама говорит, что я могу простудиться и будет снова болеть живот.
Я подхватываю тему:
- Ты хочешь, чтобы я вместо тебя попросила твою маму?
Она улыбается понимающе:
- Я сама ей скажу, что хочу плавать, но только она, наверное, не разрешит.
Я:
- И что?
Пауза.
Она:
- Скажу, что живот болеть не будет.
Я:
- Я понимаю, что тебе трудно. Ты несовершеннолетняя, и многие важные вопросы за тебя должна решать мама. Но ты можешь ей говорить о своих желаниях, объяснить так, чтобы она тебя понимала и не беспокоилась. Ведь она хочет тебя понимать, любит тебя, заботится о тебе, поэтому и привела тебя сюда.
Мари молча слушала, прижимая к себе Шилдо. Паузу прерывает она:
- Теперь я уже не боюсь турок. Нам обеим понятно, о чем шла речь.
Перед началом следующего сеанса я не нашла в психотерапевтической комнате Шилдо. Я ощутила беспокойство и растерянность. Как объяснить девочке отсутствие столь значимого для нее объекта? Причина пропажи мне тогда была неизвестна. Я была совсем не готова к подобному инциденту. Мне казалось, что самое главное - смягчить травму, оставить надежду на то, что потеря не безвозвратна.
Конечно, так было легче для меня, ибо мне захотелось поверить в то, что кто-нибудь из коллег, работающих в другие дни, отдал зайца своему пациенту поиграть до следующего сеанса. Хотя уверенности в этом не было, я отыскала в ящике для игрушек другого большого плюшевого зайца, а на сеансе, протянув его Мари, сказала: «Шилдо на время уехал, а пока ты можешь взять этого. Назови его как хочешь. Он хочет с тобой дружить».
Мари взяла его осторожно двумя руками, приблизила к себе, рассмотрела и отложила на стол. Она не задала ни одного вопроса о Шилдо. Весь сеанс была пассивна, отвечала невпопад, отказалась рисовать. Вежливо растягивая время сеанса, рассказывала о школе, уроках. Со следующего сеанса пошли жалобы на повторение симптомов.
Анализ причин, спровоцировавших регрессию, помог мне осознать свой страх и ощущение вины за пропажу (позже выяснилось, что Шилдо украли). Я поняла, что упустила самое главное правило психоаналитической психотерапии - сохранение нейтралитета. В отношениях должна быть чистота и ясность - основное условие, обеспечивающее естественность живого процесса трансфера. Без сохранения нейтралитета психотерапевта это невозможно. Пациент тут же ощущает дискомфорт, никакой другой объект не может его восстановить. Я вошла в процесс переживания трансфера. Это опасно!
Осознание этого помогло вновь наладить психотерапевтические отношения и устранить разрыв. Я сказала Мари, что Шилдо украден и что я понимаю: ей другой заяц не нравится. «Да, - ответила она, - он взрослый мужчина». Тогда я подвела ее к ящику с игрушками и предложила выбрать самой любого другого друга, которого она может полюбить. Перебрав все игрушки, она остановила свой выбор на плюшевом медвежонке с рюкзачком на спине. С медвежонком в руках она села за рабочий стол. Я спросила ее:
- Ты его назовешь так же?
- Нет - ответила она, - его зовут Кетук (по-русски - Сучок).
Следует обратить внимание на аналогию имени с символами опоры, силы и одновременно кастрированного пениса, его противоположность предыдущему - слабому, трусливому, косому Шилдо. После этого сеанса вновь стали налаживаться терапевтические отношения. На сеансах Мари брала Кетука на руки, прижимала к животу с выражением счастья на лице. Через некоторое время, когда состояние Мари улучшилось, мы вновь коснулись темы расставания. Мари замкнулась в себе, я ей вновь напомнила правила расставания - «когда она сама захочет», и настроение ее заметно улучшилось. Не задумываясь, она быстро начала рисовать. Сюжетом рисунка был свадебный ковер. По бокам - два сердца, пронзенные стрелой. Она не комментирует, только произносит вопросительно: «Правда, красивый?» Этот рисунок можно интерпретировать как подарок, выражающий ее радость, или как передачу актуального состояния, подобного свадебному.
Важный показатель динамики психических преобразований Мари связан с эволюцией образа мужчины, что видно по следующему рисунку (см. рис.5). Сюжет - концерт. Персонажи - знакомые нам по прежним рисункам - Женя и Жора. Жора преобразился. Он имеет половую принадлежность. Это уже не профиль из цифр. Это лицо мужчины: анфас с достаточно динамичным выражением. Он одет в красивый джемпер ярко-красного цвета с треугольным узором. У него вырисованы конечности и, хотя руки без пальцев, он держит в руках цветы для Жени. Женя в красивом вечернем платье с крупными цветами. Ее пышные волосы распущены и кокетливо отброшены на левое плечо. На шее красивый кулон, на ногах узорчатые колготки. «Они потом поженятся», - комментирует Мари.
С этого момента можно говорить о бурном скачке в развитии Мари. Она начинает подробно описывать свои переживания, самостоятельно ищет причины своего состояния, анализирует их. «Я знаю, почему у меня болит живот иногда, - говорит она на одном из последующих сеансов, - у меня в Спитаке была любимая подруга, у нее умерла мама». Далее выясняется, что девочки расстались, так как бабушка увезла сироту в Грузию. Когда Мари вспоминает свою подругу, у нее начинает болеть живот.
Вспомним первую травму Мари в 4 года. Похороны дяди. Неподвижное тело матери на полу, обморок, воспринятый как смерть. «Умерла мама» - этого сознание еще воспринять не может. Но теперь Мари уже осознает связи - переживания, симптом - и вербализует их. Продолжение терапии позволило вскрыть еще одну более раннюю психотравму девочки.
Особенности ассоциаций и выражения эмоций в связи с образом пьяного отца создавали постоянный фон отрицательных переживаний, наличие страха, тревоги, ощущение возможности насилия, связанного с ним: «Пьяный - он может убить», - говорит Мари на 24-м сеансе. (На данном этапе психотерапии уже была возможность обозначить проблему.)
Я:
- Как турок?
Она тут же подхватывает:
- Да.
Неожиданность собственного высказывания как бы оглушила ее.
Наступила пауза, которую я выдержала достаточно долго. Она прервала затянувшуюся паузу и произнесла тихим голосом, но очень отчетливо:
- Не знаю, правда это или нет, но я помню.
Далее она рассказала, что когда ей было 2 года, она сидела на коленях у матери, а пьяный отец ударил ножом мать в ногу, пошла кровь.
Вот где скрывалось ранее вытесненное. Первый кошмар и проекция насилия на замещающий отца обобщенный образ насильника-турка. Инцестуозного отца сознание не приемлет.
На дальнейших сеансах вскрываются изменения, происшедшие с Мари. Она заметно прибавила в весе, цвет лица стал естественным. Появилась уверенность в себе, интерес к своей внешности, одежде. Общее настроение ее бодрое, жизнерадостное. Мари начала отделяться от матери, критично к ней относиться, отстаивать свое «Я». На сеансы она начала ходить одна, при отсутствии транспорта приходит пешком, хотя гостиница находится довольно далеко, никогда не опаздывает. На сеансах темы для беседы выбирает сама, в ответах определенна, речь активна, эмоциональна по интонациям и мимике. Теперь Мари - милый подросток-проказник.
Последний сеанс наметила Мари; она объявила, что через две недели нам придется завершить работу, она уезжаетдомой в Спитак; рассталась она со мной с легкостью: поцеловав Кетука, обещала мне писать.
Анализ данного клинического случая, как и случаев многих других пациентов из зоны землетрясения, позволяет сделать вывод о том, что землетрясение сыграло роль пускового механизма. Оно подняло массив ранних травм на новый уровень, слило воедино невротические и соматические симптомы. Новая травма - землетрясение - вызывает необходимость появления более сложного типа механизмов защиты, симптомы усиливаются и становятся разнообразнее.
Случай Мари, как и некоторых других пациентов, показывает, что, подобно бреду, фобия также может иметь социальную основу, - туркофобия наблюдалась у многих детей и подростков. Достаточно вспомнить социальную ситуацию, предшествующую и сопутствующую землетрясению - Сумгаит, разбудивший исторические символы насилия в памяти народа, связанные с турецким геноцидом армян, - чтобы понять, почему у Мари образ турка так легко замещает символы насилия и кастратора. Инцестуозного отца цензура пропустить не может. У таких пациентов сейсмофобия не наблюдалась.
Сложности ментализации и актов вербализации разрешаются с легкостью в невербальной продукции пациентов. Работа с Мари показала, что рисунки (их в процессе терапии выполнено 18) не только являются материалом для интерпретации, но прежде всего помогают пациенту выразить невербализуемые аффекты и фантазмы бессознательного. Возможность дать сообщение рисунком развивает воображение, процессы ментализации, осмысление, свободу ощущения, актов вербализации и параллельно - художественные способности.
Появление переходного объекта в психотерапии Мари и более старших подростков[39 - Д. Винникотт и Ф. Дольто описывают значение переходного объекта в раннем детстве: Vinnicott D. La consultation therapeutique et l’enfant. - Paris, Gallimard, 1971, p. 21 -24; Vinnicott D. Je et realite. - Paris, Gallimard, 1974, p. 41 -59; Dolto F. Dialogues Quebecois. - Paris, ed. Seuil, 1984, p. 195 -196.] позволяет расширить зону приложения этого феномена и указать на отсутствие для него возрастных границ.[40 - 14-летний Д., войдя в кабинет, обнаружил на столе резиновую игрушку-пищалку, оставленную 5-летней З. Он заинтересовался ею, попищал, а на сеансе несколько раз притрагивался к ней, поглаживая. На следующем сеансе я специально поставила ее на то же место. Увидев игрушку, он улыбнулся ей, как доброй знакомой. После этого, входя в кабинет, тут же искал ее взглядом. Вскоре я заметила, что любое затруднение в выражении вытесненных мыслей сопровождается у Д. Нажатием на игрушку и ее пищанием. Смысл этого объекта объясняет оговорка Д. Как-то я не успела положить игрушку на стол. Войдя в комнату, он заметил
отсутствие объекта и произнес: «А где моя пипилка?» Избранный им объект мама-свинья с изображением детеныша на животе, как и оговорка - вместо «пищалка» «пипилка», близкое по звучанию к «пипильке» (так часто русскоязычные матери - армянки, грузинки, немки, гречанки и т.д. - называют половой орган девочки, в отличие от «пиписьки» у мальчика), демонстрируют проблему кастрации и сильной идентификации с матерью пациента Д., страдающего с 5 лет тиками.] Выражение сильных устойчивых связей с объектом, приписывание ему своих «слабых» свойств, отношение к нему как к частице своего «Я» выявляет его несколько иное по смыслу, но подобное по значению переходное содержание.
Разрыв в психотерапевтических отношениях, появление у пациента регрессии могут быть аннулированы, не оставив негативных последствий, а наоборот, послужив толчком к разрешению проблемы пациента и устранению причины разрыва при наличии надежного трансфера и осознания психотерапевтом своей проблемы.
Благодаря данному типу психоаналитически ориентированной психотерапии детей, пациент получает возможность различными способами (рисунок, конструкции, игры) выразить травму, ибо в процессе работы развивается эмоционально-образное содержание пред-сознательного и становится возможным интегрировать травму путем ментализации, переработать ее, а затем в ходе анализа осознать вытесненное и бессознательное. Тем самым роль телесных реакций и других защитных механизмов утрачивает свое значение.[41 - «Если истерические нарушения являются выражением конфликта, то психосоматические нарушения есть следствие подавленных аффектов и влечений» (Kreisler L. La psychosomatique de l’enfant. Que sais je? - Paris, 1976, p. 10).] Разрешение проблемы, ее осознание становится условием развития «Я» пациента.
Вышесказанное подчеркивает эффективность данного метода в психотерапии детей и подростков, показывает широкий диапазон его применения.
7 этюд
Ох уж эти энурезы
Дневные и ночные, эдипальные и подростковые, изводящие родителей и позорящие детей мокрые штанишки и постели - энурезы,[42 - Речь идет о наиболее распространенном симптоме: непроизвольное мочеиспускание при отсутствии органической патологии.] обычно вызывающие одинаковые переживания «отцов и детей»,[43 - Имеется в виду треугольник «мать - отец - ребенок».] абсолютно неповторимы по индивидуальным историям.
Я представлю две истории из опыта работы в «Саду радуги» и психоаналитически ориентированную терапию, подтверждающие общность и различия этих «тушителей пожара».[44 - Dolto F. Le seminaire de psychanalyse d’enfants. - Paris, ed. Seuil, 1979, p. 175.]
Рабочий день в «Саду радуги» завершился. Я попрощалась с коллегами и ждала сторожа, когда раздался звонок в дверь. На пороге стояли папа с сыном. Небольшого роста худощавый мужчина, пропустив сына вперед, начал с извинений за беспокойство в нерабочее время. Продолжая стоять у двери, все извиняясь, он сбивчиво и долго объяснял, что ему необходимо узнать о возможности посещать «Сад радуги», так как сыну уже 5 лет.
Сын - точная копия отца в миниатюре, остановившись на границе прихожей и зала, украдкой заглядывал внутрь игровой комнаты.
Объясняя отцу, что сюда допускаются дети до 4 лет, я увидела, как он мгновенно потускнел и как-то сжался. А мальчик? Мальчика влекло в игровую, он нерешительно переступал с ноги на ногу, периодически поглядывая на меня с надеждой. Отец начал торопливо уговаривать сына уйти, сын не возражал, но молча топтался на месте. Как ему хотелось остаться! Стоя между ними, я ощущала, что отцу трудно лишать сына (а, может быть, и себя) надежды и что меня кое-что беспокоит в этой паре. Интуиция мне подсказывала, что есть что-то невысказанное, а может, скрываемое в многословии сбивчивых, бесконечных извинений. Возникла пауза, в которой и прошла сцена прощания. Приняв решение разобраться, в чем дело и что меня смущает, я предлагаю мальчику:
- Ты уже большой, тебе уже 5 лет, сюда ходить ты не можешь, но сегодня ты будешь нашим гостем.
Я, записав имя мальчика на доске имен, пригласила их в зал. Быстро осмотревшись, мальчик перешел в велосипедную и вскоре уже катался на небольшом трехколесном велосипеде. Мы с отцом сели в углу велосипедной, наблюдая за мальчиком, который кружил неподалеку, то отдаляясь, то приближаясь к отцу. Было заметно смущение отца, он сидел неловко, на краешке стула, почти сгорбившись.
- Если есть какие-то сложности, мы можем поговорить, - предложила я.
- Нет, - прервал он поспешно. - Унас нет проблем. Он немного покатается, и мы уйдем, - добавил он вновь извиняющимся тоном.
- Ваш мальчик очень похож на вас, вам, наверное, часто говорят об этом, - произнесла я, чтобы как-то разрядить напряжение.
- Да не только внешне, к сожалению.
- К сожалению? - переспросила я.
Мужчина стал рассказывать о своей семье, о своей старшей дочери-командирше, похожей на мать, о том, что сын, к сожалению, очень мягкий, нерешительный, не может постоять за себя. Я осторожно уточняла детали. Вдруг мужчина, прервав нить беседы, выпалил:
- Проблемы есть, конечно. Он (показал глазами на сына) до сих пор делает по ночам под себя.
- Вам нечего стесняться из-за его ночных пипи (было видно, как мужчина обескуражен, стыдится за сына). У вас прекрасный сын. Если хотите, попробуем разобраться, в чем дело, и если это серьезно, можно будет найти специалиста (по правилам «Зеленого дома», никто из сотрудников не имеет права набирать пациентов из числа наших посетителей; в случае необходимости мы предлагаем родителям список детских психотерапевтов), который ему поможет решить эту маленькую проблему.
Отец согласился со мной, и наша беседа пошла в направлении поиска причин происходящего в деталях быта семьи и истории их жизни. Все разрешилось неожиданно быстро. На мой вопрос о характере и устойчивости энуреза отец вначале сказал с уверенностью, что сын от рождения «не просыхал», то есть еженочно по нескольку раз мочился во сне. Сначала его будили, сажали на горшок, затем, когда невропатолог сказал, что это вредно, перестали. Раньше мальчик мочился и днем. Но теперь днем он сам следит за собой.
Я уточнила:
- Вы хотите сказать, что всегда и везде, например, если даже он спит не дома, он мочится?
Подумав, отец вдруг вспомнил, и радость осветила его лицо.
- Было, было такое. В прошлом году я остался без работы и решил зимой поехать с детьми покататься на лыжах и санках. Жена работала и не могла поехать с нами. Да, да, точно. 10 дней мы провели втроем - и ни разу он не описался. Как это я забыл?
После паузы он спрашивает:
- Может, из-за свежего воздуха, физических нагрузок? Я не спешу его разочаровывать и начинаю уточнять повседневные детали ритуала приготовления ко сну. Он перечисляет: «Ужин, мытье... или я, или жена», - и вдруг я слышу: «Пеленки». Я остолбенела.
- Что? Я не ослышалась? - и медленно без эмоций в голосе спокойно повторяю, - пеленаете.
Об без смущения уточняет:
- Ну, пеленки, тряпки между ног, чтобы не замочить постель.
Возникла пауза, у отца недоумение, он не понимает моего теперь не скрываемого удовольствия.
- А прошлой зимой, во время этого путешествия, вы его тоже на ночь пеленали?
Теперь остолбенел отец.
- То есть вы хотите сказать... Да, я вспомнил, как переживал, что забыл взять эти проклятые тряпки, а потом они не понадобились. Наверное, поэтому начисто забыл.
Пауза. Отец вновь уточняет догадку: «Значит, если его не пеленать...» - и замолкает, словно приглашает меня к подтверждению своей догадки. Он получает его в шутливом вопросе:
- Возможно, ваш сын не хочет вас разочаровывать и неукоснительно выполняет ваш заказ?..
Прервав разговор с отцом, я обращаюсь к мальчику, который кружит перед отцом на велосипеде.
- Ты все слышал. Тебе ведь скоро 5 лет. Если тебе неприятно, ты можешь сказать отцу, чтобы тебя не пеленали, что ты уже большой.
Мальчик, бросив осторожный взгляд на отца, отъехал в дальний угол велосипедной.
Далее разговор касался взаимоотношений с женой и 12-летней дочерью. Мужчина говорил о своих разочарованиях и тревоге за будущее - свое и сына, - обнаживших причины его идентификации с сыном, столь тесном слиянии в надежде на защиту от авторитаризма женщин.
Отец, прозревший в этой недолгой беседе, быстро переработал осознанное. Он уверенно заявил:
- Спасибо, я все понял. Пошли, сынок, ты накатался? Мальчик деловито сошел с велосипеда. Больше они не приходили. Нужна ли в подобном случае психотерапия?..
Второй случай потребовал для своего разрешения 7 месяцев аналитически ориентированной психотерапии. В 1994 году 14-летнюю Еву привела бабушка после безрезультатных многократных попыток излечения.
- До 5 лет мы не беспокоились. Потом, сами понимаете, детский сад - проблемы. Днем мы ее контролировали. Но во сне иногда и днем бывали оказии, а уж ночью, сколько ни сажай на горшок, все равно умудрялась описать постель. Врачи успокаивали, что пройдет.
К 7 годам стало немного лучше. Днем все нормально, ночами не так часто. Когда пошла в школу, ночной энурез участился. Мать провела детальную диагностику, анализы показали - развитие в пределах нормы. Невропатолог назначил таблетки, помогло.
Но несколько лет назад (бабушка не помнила точной даты) девочка с матерью пережили шок: в темном подъезде напал неизвестный. Все обошлось благополучно: на крики матери выбежали соседи, но у Евы возобновился ночной энурез. Несмотря на таблетки, она снова начала мочиться во сне. Правда, не каждый день. Ждали, что пройдет с началом менструации. Не помогло.
Сейчас Ева живет у бабушки одна. Ее мать с отцом уехали на заработки за рубеж. Энурез не прекращался. Когда девочка на каникулах поехала к родителям, там вновь консультировались с врачом, который посоветовал психоаналитическое лечение. Таково краткое предисловие, сделанное бабушкой залпом.
Девочка, сидящая напротив меня, - симпатичный полусформировавшийся подросток - отстраненно молчала.
- А кто был инициатором прихода ко мне?
Ева продолжает молчать, лишь края губ растянулись в улыбке.
- Конечно, она, - сказала бабушка. - Сами понимаете, стесняется. Надоедала мне каждый день, но я была занята. Она так надеется, что вы сумеете ее вылечить, - продолжает бабушка.
- Я не умею делать чудеса, - говорю я, глядя Еве в глаза. Она быстро прячет взор.
- Но если ты хочешь разобраться, в чем дело, почему твое тело разладилось, можем попробовать вместе найти причину. Но прежде чем принять решение о психотерапии, я должна многое уточнить, а ты (Ева смотрит на меня вопросительно) - подумать, готова ли ты к такой совместной работе?
- Я знаю про психоанализ, - говорит Ева, - видела в кино.
Затем началась аналитическая беседа, данные которой привожу детально.
Ева - долгожданный единственный ребенок в семье, в которой с самого начала не все ладилось. Обе родительские семьи отвергли выбор своих детей. Бабушка сразу невзлюбила зятя («гол как сокол, решил пристроиться»). В беседе она как-то обронила: «Ну что за мужик, как кумушка». Будущая свекровь не жаловала семью невестки. Последнюю считала недостойной своего сына, а в будущем игнорировала обеих - невестку и внучку («Ни дня не смотрела за ребенком»).
Молодые тем не менее поженились. Первые два года снимали комнату. На третий год жизнь молодых начала разлаживаться («свекровь сына накручивала»). Зять вскоре остался без работы, и молодые на время переехали к родителям жены. Но временное превратилось в постоянное совместное проживание. Вначале беременность, затем рождение Евы. Бабушкина помощь была необходима уже не только в решении материальных проблем.
Беременность протекала нормально, но Ева неожиданно родилась недоношенной, слабой настолько, что два месяца ей пришлось провести в кювезе. Срочные преждевременные роды начались вследствие стресса: будущая молодая мама провожала гостей, когда неожиданно любимый кот выскочил за порог на улицу и вскоре исчез. Уговоры не помогли, любимый кот мог погибнуть, она обежала всю улицу вдоль и поперек. А когда вновь вернулась домой, ей протянули живого и невредимого котика. Она, схватив его в объятия, прижала к животу, в котором сразу «вдруг что-то оборвалось».
Через час начались схватки, а еще через час родился заморыш - слабенькая, сосать не могла. Веса девочки при рождении бабушка не помнит. Год выхаживали. Наконец, как стала ходить, все пошло нормально. Заговорила в 12 -16 месяцев. Ева росла общительной, но истеричной. «Это сейчас она такая тихая, спокойная, а раньше чуть что - могла биться в истерике». На мой вопрос («То есть как?») бабушка уточняет: например, не купишь, что она хочет в магазине, бросалась на пол, выла, билась об пол.
Я:
- И что, добивалась?
- Когда как.
После посещения детского сада Ева стала значительно послушнее, а как пошла в школу, проблем с воспитанием не было. И до сих пор нет. Занимается сама, учится на «отлично» по всем предметам.
Другое важное обстоятельство - совместное проживание не обходилось без крупных конфликтов. Неоднократно заходила речь о разводе, но дело до этого не дошло, так как девочка была необычайно привязана к отцу. Мать она, конечно, очень любит, но с отцом у них другие отношения.
За все время беседы бабушка подробно и обстоятельно говорила обо всех, часто оценивая людей и события, но о своем муже, дедушке Евы, ни слова. На мой вопрос о его отношениях с внучкой ответила кратко: «Нормально. Он ни во что не вмешивается, живет больше для себя». «Возможно, как зять», - подумала я про себя. Бабушка говорила о своей большой ответственности за внучку, о своих тревогах за будущее семьи. На время родители оставили девочку на попечение бабушки и уехали за рубеж на заработки. Но было понятно, что ныне, несмотря на сложность жизни за рубежом, родители Евы о разводе не помышляют.
- Тебе хочется что-то добавить к истории, рассказанной бабушкой.
- Нет, - ответила Ева.
- Ты все это знала?
- Да, мама рассказывала.
- А есть ли у тебя другие жалобы кроме энуреза?
- Какие?
- Сон, аппетит, сердцебиение, колики, слабость, мало ли что может быть?
- Нет, - говорит Ева, а бабушка добавляет:
- Тьфу, тьфу, она даже гриппом не болеет, крепкая, только вот это. Она так страдает.
- Ну что ж, - подхватываю я, обращаясь вновь к Еве, - если хочешь разобраться, почему «это», что означает «это», что оно - «это» - от тебя хочет... впрочем, ты понимаешь, что я говорю о совместном поиске причины.
- Да, я знаю, я хочу.
- Я понимаю твое нетерпение, желание поскорее разобраться с этим. Но давай не будем принимать поспешных решений.
Я предлагаю Еве еще одну встречу, беседу наедине, после которой мы примем решение о необходимости терапии.
Беседа с Евой подтвердила ее страдания, связанные с бесконечными и безрезультатными попытками покончить с «этим». Она перепробовала все: две недели вообще не пила ни капли воды - только одни сутки было сухо. «И откуда это все набирается?»
- Т о есть? - спрашиваю я.
- Если я не пью, то откуда это?
Энурез, под названием «это», был основной темой, на которую она отзывалась активно: лечила она его и с помощью трав и нетрадиционных методов,[45 - Народные способы «снятия» страха наговорами, молитвами и прочее.] и специальным пластырем. Помогали только таблетки, пила месяца два - и несколько лет все было хорошо (названия таблеток, как и точного срока их позитивного эффекта, не помнит). На мой вопрос, почему она вновь не обратилась к врачу и не начала курс лечения таблетками, ответила: «Я не очень верю, что они меня вылечили, ведь снова началось, не думаю, что они окончательно помогут».
- То есть, - уточняю я, - ты думаешь, что это не болезнь, а что-то иное?
Тут я себя поймала на том, что, как и Ева, называю ее энурез «это».
- Наверное, - отвечает она.
- Твоя война с этим «это» безрезультатна, оставь его в покое. Я больше говорить об «этом» и не буду. Если ты решишь обратиться к терапии, то мы будем говорить о тебе, о твоей жизни, друзьях, переживаниях, а оно - «это» - пусть делает что хочет. Если сама захочешь, можешь говорить обо всем, что в голове, в мыслях; будем анализировать, искать около, пока не нащупаем главного, не поймем основную причину.
Ева согласилась. Остальная часть беседы показала ее пассивность в отношении к реальности, к будущему. Между днем и ночью она постоянно находится в страхе ожидания. Расставание с родителями воспринимается ею прагматично: они нашли работу, работают, помогают.
- Хотят собрать денег на репетиторов, через год надо готовиться к вуз. Скучаю, - говорит она без энтузиазма, - но скоро же каникулы, я поеду к ним.
Друзей у Евы, как она считает, достаточно, но из-за «этого» не может ночевать у подруг. Опять она повернула тему на «это» - на что я обратила ее внимание. Она улыбнулась:
- Знаете, я с друзьями об этом говорить не могу. Даже с подругами.
- Да?
- Ну что вы, как можно? - как бы оправдываясь, объясняет Ева.
- А как ты думаешь, они бы сказали тебе, если бы и у них было такое?
- Только Л. Точно, она бы поделилась, но я с ней тоже, хотя, (Ева потупила взор), кажется, не говорила, не помню.
- Это твое право иметь и хранить свои тайны и секреты. Я вот не имею права выдавать никому, даже самым близким родным, ничего из доверенного мне пациентами. Все, что ты будешь здесь говорить, я также не имею права разглашать без твоего согласия.
Далее я плавно перешла к основным правилам аналитической терапии. Мы договорились о начале терапии с частотой один раз в неделю. Я была уверена, что это случай классического невроза - повторение травмы. Он также был связан с мамой и темным подъездом - утробой. Позитивное воздействие неизвестного препарата и недоверие к нему оставляло впечатление эффекта плацебо.
Информация, которой я владела, позволяла предполагать наличие неразрешенных эдиповых проблем, а также (хотя об этом речи не было) несложившихся, или вернее, сложившихся отрицательно переживаний, - тревоги, зависти, ревности, агрессии - связанных с матерью. В связи с преждевременными родами затруднения в отношениях могли вызывать бессознательные негативные чувства у обеих. У матери: я плохая мать, ребенок избегает моего лона, а потом груди. Удочери: есть кто-то, кого любят больше меня, здесь (в лоне) стало настолько страшно, что надо выскочить наружу, родиться. Но и здесь все осложнено. Условия искусственного вынашивания, - кювез, тишина и безмолвие, одиночество - встречи мамы и дочки не более двух раз в день.
Способствовало ли это появлению и развитию эмоциональных связей, доверию и уверенности в отношениях матери и ребенка? Не с этим ли связано приступообразное поведение девочки до 3 лет? Она падала (демонстрация смерти, акция страдания?), билась в истерике (агрессия-отчаянье).
Новейшие психоаналитические исследования и данные экспериментальной психологии доказывают значение первичной привязанности и опасные последствия их деформации, в частности, в случаях преждевременных родов.[46 - См. работы таких авторов, как Д. Боулби, П. Бразело, Д. Винникотт, Ф. Дольто, Х. Кохут, Л. Крейслер, С. Лебовичи, М. Мейн, Д. Стерн и др.]
Я понимала сложность предстоящей работы, связанную не только с особенностями подросткового возраста, но и многочисленными неудачами Евы, ее фиксацией на «этом», как она называла свой энурез. Я решила начать с поддерживающей терапии и не спешить с переходом к собственно психоаналитической, чтобы дать пациентке возможность почувствовать безопасность и надежность терапевтических отношений.
Первые 3 месяца она была осторожна, подчеркнуто вежлива. Интонации голоса приглушенные, лишенные выразительности. Ева не уклонялась от ответов на мои вопросы, но обо всем говорила неопределенно, отстраненно, не выражая ни своего отношения, ни переживаний. Она была как бы около, где-то рядом со своим детством, родителями, играми и подругами. Словно наблюдатель, она перечисляла факты и события. Я слегка подбадривала ее, полушутливо подталкивая неоднозначными междометиями, выражающими эмоциональную причастность.
Отсутствие моих оценок и интерпретаций вначале смущало Еву. Возникали паузы, которые, чтобы не увеличивать ее тревогу, я заполняла вопросом или переводила разговор на иную тему. Я обнаружила в своих записях достаточно часто повторяемые мною поддержки типа: «Если тебе не хочется, об этом можешь сегодня не говорить», или «Это, может, и важно, но не стоит спешить, расскажешь тогда, когда будешь готова, захочешь» и пр.
Ева постепенно обретала свободу и уверенность, а терапия начала уже входить в аналитическое русло, когда она вдруг рассказала о своем часто повторяющемся сне. Она ищет туалет. Она идет по темному, узкому, длинному коридору. Потом что-то происходит. Она теряется, пугается. Дальше не помнит ничего. Потом вдруг оказывается на унитазе и долго писает.
- В этот момент я всегда просыпаюсь, - говорит она и замолкает, смотря мне в глаза, словно ждет моих комментариев.
- И что? - спрашиваю я. Она повторяет:
- И просыпаюсь.
Я:
- И...
Она:
- Как обычно.
- Как обычно? - повторяю я.
Пауза начинает угнетать. Ева продолжает молчать. Я вновь задаю вопрос:
- Что ты чувствуешь?
- Во сне приятно, просыпаюсь - злюсь.
- Злишься?
Она продолжает молчать.
- Злишься, потому что?
- Да, - говорит она зло и продолжает, - опять! Каждый раз!
После паузы я уточняю свой вопрос:
- Ты злишься на себя или на свое тело?
- Не знаю, - отвечает она растерянно и как-то сникает. Вновь возникает пауза, после которой я говорю полушутливо-полусерьезно:
- Оставь свое тело в покое, оно само справится, найдет дорогу в туалет. Всему свое время... не спеши.
Я начинаю уточнять детали ее приготовления ко сну, засыпанию, спрашиваю о расположении мебели в спальной комнате, кровати и пр., и тут выясняется, что спит она в постели папы!
Перебралась она туда в ту злосчастную ночь, когда ее с мамой напугали в подъезде. Папа был в отъезде (он первым уехал на заработки, а через полгода к нему присоединилась и мама). С тех пор и после отъезда матери она стала спать в постели отца.
- Ева, - спрашиваю я, - у тебя есть своя кровать? Где она?
- В той же комнате, в углу напротив, - отвечает Ева.
- Ева, как ты думаешь, чье место в постели папы? Она смотрит сквозь меня в пустоту, на лице недоумение. Я продолжаю спокойно и доброжелательно:
- Я понимаю, что это приятно, но твое место в твоей кровати, твоей постели, а позже - рядом со своим мужем.
Она, слушая меня, напряженно вслушивается, вглядывается, недоумение сменяется растерянностью.
- Да, да, если даже обе кровати твоих родителей свободны, это их законное супружеское ложе даже в их отсутствие. И у тебя есть свое законное ложе, твоя кровать, место твоих грез, снов и фантазий. Никому, даже детям, не дано права занимать чужие места, тем более постели родителей.
Я не даю ей опомниться:
- Ты не знала этого, но теперь знаешь. Вернись в свою кровать. Возьми самое хрустящее накрахмаленное белье, застели свою постель и мечтай о своем будущем. Оно твое! У тебя есть свое место! Оно в твоей собственной постели и пространстве твоей жизни.
Этой темы мы обе не касались ни разу в продолжении всей терапии.
На сеансах Ева все чаще начала говорить о своих отношениях с матерью, о том напряжении, которое она испытывает при мысли о предстоящей встрече.
- Она меня не понимает. Потому что. - возникает пауза (я не спешу ее заполнить), и Ева договаривает:
- ...Она меня не знает, не чувствует, чего я хочу.
- Тебе кажется, что она тебя не любит?
- Не то что не любит, наверное, любит, но как-то не так.
Ева замолчала.
- ...Как тебе хочется? - продолжаю я. - Да, ты растешь, Ева, меняешься, мама далеко, она, возможно, не успевает привыкнуть к одним изменениям своей дочери, как у тебя появляются новые.
Она смеется:
- Наверное. Одежда, которую она присылает мне, почти всегда мала, хотя она спрашивает размеры. Быстро расту.
На 22-м сеансе Ева какая-то необычайно игривая. Заметно, что она сдерживает себя. Хотя мило болтает о том о сем, незначительном. Замечаю, что она явно подразумевает нечто иное, я жду, не задавая вопросов. К концу сеанса она, опустив глаза, стыдливо произносит:
- Уже две недели сухо. Я не сразу поняла.
- Сухо... - она молча, выжидающе, терпеливо смотрит мне в глаза.
- А, - до меня дошло, - в твоей постели сухо. Ты удивлена?
Она задиристо:
- А вы?
- А как ты думаешь?
- Я думаю, вы знали, - смеется она, - но не говорили. Спасибо вам, - говорит Ева, - этот поганый сон больше не снится.
- Это твой сон, и он был нужен тебе, как и «это».
- Больше не будет? - спрашивает она.
- А что, ты хочешь прекратить терапию? - отвечаю я вопросом.
- Как скажете вы.
- Разве мы договаривались работать над «пипи»?
Ева прерывает меня:
- До отъезда к маме я хочу приходить еще.
К моменту расставания Ева переполнена радостью предстоящей встречи. Она приготовила сюрприз.
- Я и бабушку попросила ей не говорить, что все прошло. Она сама хочет сообщить матери о своем успехе, не тревожась за то, что мать не поймет ее радости.
Что ж, опять Эдип, опять инцест, но все иначе, чем в первом, втором и всех иных случаях. Но почти всегда энурез - это история отношений, ожиданий и переживаний, которые в детском психоанализе проще поддаются разрешению.
Успех терапии Евы базировался на трансфере стабильной, ровной и уверенной в себе и ребенке матери. Ева не сомневается в своем мнении: «Вы знали, знали (что энурез прошел), но не говорили». Для нее это очень важное ощущение - вера другого человека в нее.
Безусловно, что не меньшее значение имел вовремя произведенный запрет инцестуозного желания.
Еве больше не нужен «поганый» сон. В терапии она твердо обрела свое место в пространстве семейного треугольника.
8 этюд
Дикая роза
Смуглая, стройная, с копной иссиня-черных, торчащих во все стороны кудряшек. Одета не по возрасту. Детский костюмчик - коротковатые розовые шортики и маечка с нарисованным слоником - на угловатой девочке выглядели несуразно.
Она вошла в кабинет, постояла в неопределенности, потом пристроилась на краешке кресла, потупив взор.
Мать, расположившись раскидисто на диване, тут же разразилась возбужденной тирадой, в которой перемешивались горечь и раздражение, нетерпимость и поспешность. Она резко перескакивала с событий прошлого на настоящее, с дочери на себя и обратно.
Мать:
- Шел 1988 год. У меня, как и у всех, было большое желание помочь пострадавшим от землетрясения. Я была бесплодной. У меня второй брак. Я решила усыновить ребенка, у которого погибли родители, дать ему семью. Муж был против.
Когда я вошла в разрушенный дом, сразу на нее обратила внимание, а тут ее кто-то назвал по имени. Я остолбенела. Это было мое имя. Я тут же приняла решение. Взяла ее с собой. Тогда было можно. Удочерила и поменяла имя.
Я:
- Как? Почему?
Мать:
- В моей семье это имя должна носить только я. Это было ужасно. Она лаяла, вся вшивая, ходила на четвереньках. Не представляете, что я с ней пережила. Месяцами не спала. Вырастила на свою голову. Грубая, строптивая, наглая. На всех нападает, когда ей делают замечания, мне, представляете, она мне говорит: «Хватит лаять». А сама хочет только развлечений. Целый день только играть во дворе. В ее-то возрасте... Не стрижет ногти, не моется. У меня нет уже сил ее терпеть. Она ненормальная.
Я, воспользовавшись небольшой паузой, обратилась к девочке:
- Ты слышишь, это о тебе говорит твоя мама. Ты с ней согласна?
Она молчит, на лице подобие улыбки, но без тени смущения. Тогда я предлагаю ей бумагу и фломастеры. Рисуй, если хочешь. Нарисуй что хочешь, а потом нарисуй семью.
Девочка начинает рисовать. Мать продолжает:
- Сейчас она настолько невозможная, что я решила отдать ее обратно. Мне говорили, что она больная. Я ведь месяца через два узнала, что она совсем не то, что я хотела. Что она, оказывается, не из семьи, а из сиротского дома дебилов. Неизвестно, кто ее мать.
Сколько ей лет? Мне сказали, что два года, а может, три-четыре? Когда ее назвали А., я просто остолбенела. Потеряла голову. Меня предупреждали, что таких детей нельзя брать. Но все из-за имени.
Я:
- И что? Вы вот так, не раздумывая, поменяли ей имя? Ведь она уже была названа?
Мать:
- Что ей, мало, что я назвала ее именем моей матери - Роза? Она и этого не заслуживает. Она недостойна его.
Женщина перескакивает на историю своей семьи. У нее есть две сестры, она младшая. Самая трудолюбивая, всегда помогала своей матери. Прекрасно училась. Педагогическое образование... Потом о втором муже (первый пил, бил). У него свои взрослые дети, внуки, «а он сидит, Розе обувь чинит, а она не ценит ничего, тут же рвет. Мне не помогает. Вредная. Как ему надо в туалет - ей надо мыть там ноги. Часами запирается, а у него геморрой».
Она продолжает без остановки дальше, но я вклиниваюсь в одну из маленьких пауз:
- Вы ее назвали Розой, и что, как теперь называть ее? Мать (агрессивно):
- Она - Роза, мы ее называем Розик.
Я:
- Вы ее удочерили, это было ваше желание - иметь дочь. Ваше желание. И что теперь вы хотите?
Мать:
- Я ей не сказала, что не я ее родила. Хотя меня тогда во французском центре[47 - Mdm - Врачи мира (M?deсins du monde).] предупредили, что так нельзя. Но я, вы сами понимаете, не хотела ей делать больно, она сама меня назвала мамой, но потом ей сказали (здесь я не все поняла - кто, что сказал?).
Я:
- Но что же происходит? Вы говорите ребенку, что она ваша дочь, даете ей новое имя - имя своей матери, а теперь хотите и готовы от нее отказаться. Так бывает? А девочка готова к этому, она этого хочет? (Я чувствую, что не могу называть ее новым именем, и что во мне растет агрессия.)
Мать:
- Я ее уже однажды отдала в «Затик»,[48 - Общественный сиротский дом.] но она прибежала обратно.
Я:
- Это вам ни о чем не говорит?
Мать:
- Ачто мне делать? Она меня изводит. Не дает ни спокойно жить, ни даже есть. В любую секунду может устроить скандал, прошлый раз весь день ее уговаривали подмести квартиру, так она подмела и назло выкинула мусор за диван. Пошла на рисование, она хорошо рисует, там всем мешает, учительница отказывается терпеть ее в классе. Теперь поет, ходит в хор, и там кого-то ударила.
Я:
- Но ведь дети иногда наговаривают.
Мать:
- Да, может быть, но она даже толком ни говорить, ни слушать не умеет. (Тут я заметила, что женщина ни разу не назвала дочь по имени; мое раздражение нарастает, я старательно сдерживаю себя.)
Я:
- Но это, возможно, потому, что дочь лишена слова? Мать (словно не слышит меня, а девочка продолжает рисовать):
- Я ее водила к невропатологу, когда только ее взяла. Меня врач предупредил, что она может быть ненормальной, документы пропали, что неизвестно, кто ее мать. И недавно я ее показала врачу, психиатру. Он назначил ноотропил. ЭЭГ показала, что она отстает в развитии. Врач направил к вам. Вы мне скажите, она нормальная или нет? Зачем мне с ней мучиться, если с ней ничего невозможно сделать? Если она не будет заботиться обо мне в старости? А мой муж? Ему 70 лет. Он уже устал.
Я:
- Чего вы ждете от меня? Ведь это тот вопрос, который вы должны задать своей дочери!
Обращаюсь к девочке, продолжающей рисовать:
- Может, вам действительно лучше жить раздельно. Ты будешь жить в доме детей, она ведь останется твоей мамой. Вы можете видеться, ходить друг к другу в гости. И вам обеим может быть хорошо. Или, может, после этого вы обе поймете, что вам лучше жить вместе. Но жить так, чтобы было хорошо, приятно всем членам семьи (обращаюсь к матери, смотря ей прямо в глаза), и не предавать друг друга. Вашу дочь уже предали. Вы хотите это повторить, не слишком ли много?
Женщина замолчала внезапно.
- Я не могу начать работу с вашей дочерью, - продолжила я, воспользовавшись паузой, - если она не захочет сама во всем разобраться. Без этого ее желания ничего не получится. Пусть подумает.
Далее я объясняю классические условия контракта и обращаюсь к девочке:
- Если решишь - позвони, но тогда, когда будешь готова платить сама. То, что мне заплатит мама, тебя не касается. Сама ты будешь платить деньгами, которые сделаешь сама, будешь платить одну и ту же сумму.
Роза:
- Долларами?
Я:
- Можешь рисовать в любой валюте.
Пока я смотрю ее рисунки, она мне быстро сообщает:
- Я уже решила, буду ходить.
Мы прощаемся, я их проводила, но девочка вернулась в кабинет, пока мне мать что-то говорила у выхода. Прощаясь со мной, она произнесла:
- Я вам уже заплатила $100000.
Мать (тут же):
- Тоже мне, как будто у тебя есть деньги?
Я:
- Вы сомневаетесь, что Роза может заплатить? У нее очень большое сердце и огромное желание.
Вернувшись в кабинет, я обнаружила, что в правом углу первого рисунка Роза пририсовала - видимо, для этого она и вернулась в кабинет - $1000000 (см. рис.6).
1 сеанс
Слегка кривляется, жеманничает. Просит, чтобы ей задавали вопросы. Пытается обольстить своим умом, слегка «задирает» интонациями превосходства. Хочет быть зоологом. Любит детей. Имеет много игрушек. В ответах осторожна, отвечает уверенно, опасные, на ее взгляд, вопросы оставляет без ответа или говорит: «Это секрет».
Роза:
- Не люблю говорить о себе.
Я:
- Ты уже знаешь, что тебя родила другая мама. Так иногда бывает, что одна мама, которая тебя носит в животе и рожает, понимает, что не может воспитать свое дитя и доверяет своего ребенка миру, другим людям. Чтобы он был счастлив. Так, наверное, было с тобой. Но она захотела и сумела дать тебе жизнь, а ты что думаешь?
Роза молчит, отводит взгляд. После небольшой паузы:
- Зачем она мне (пауза)? Хотя, если она богата, можно познакомиться. Можно!
Далее она переводит тему на видеофильмы, мультики.
Роза спокойно и уверенно говорит о настоящем, плохо ориентируется в будущем. Заметно колебание в половой идентификации.
Оплатила $5500 + 1000 в драмах (см. рис.7).
2 сеанс
Хозяйка сеанса - она; так и сказала:
- Сегодня я буду задавать вопросы. Хочу научиться, как вы, задавать вопросы.
Спрашивает настойчиво, хочет знать все обо мне - детство, родители, образование. Например: «А в детстве вы любили читать?»
Я ощущаю, что она меня вводит в игру «психотерапия», в которой мне отведена роль пациента, и начинаю выдавать вопросительные ответы. Ей это надоедает, и она ломает сценарий.
Роза:
- Вообще-то я очень устойчивый человек. Очень опытный. Мне достаточно посмотреть, и я мгновенно все понимаю. Я c детства понимала, что к чему.
Я:
- Да, это так. Но хорошо ли ты понимаешь, зачем сюда приходишь?
(Роза пожимает плечами.)
Я оставляю это без комментариев.
Заплатила $5000+1000 драмов (см. рис.8).
3 сеанс
Роза очень уверенна, жизнерадостна. Сразу начинает «атаковать» по тому же сценарию, в той же роли психолога.
Я (вначале вяло поддерживаю игру в классическом духе: «А ты как думаешь?» - но затем, «разогрев» внутри себя гнев, вдруг резко прерываю этот фарс):
- Стоп. Я не понимаю, кто к кому пришел? Кто здесь психоаналитик?
Роза (не смущаясь):
- А что?
Я (спокойно и твердо):
- Ты знаешь, о чем я говорю. Ты что, решила все превратить в игру? Здесь все серьезно. Я не хочу играть и быть ребенком. И ты ходишь сюда прежде всего для того, чтобы стать самостоятельной, разобраться в себе! Все твои слова и поступки здесь должны быть честными и правдивыми, даже если это больно и неприятно. Ты достаточно взрослая, и я достаточно уважаю тебя и твою историю, чтобы лгать или участвовать в обмане.
Роза молчит, строит «рожи», то вскидывает бровь, изображая гнев, то кусает губы и делает вид, что в отчаянии. Произносит лишь недовольное «ы».
Я (выдержав паузу, тихим голосом, твердо продолжаю с суровыми интонациями):
- У меня складывается впечатление, что моя работа никому не нужна. За что мне брать деньги, делать вид, что я работаю? Ты мне говоришь, что ты устойчивый человек, что у тебя большой опыт. Ты права, у тебя действительно большой опыт. Зачем же ты приходишь сюда? Твоя мама хочет, чтобы я подтвердила, что ты ненормальная, чтобы иметь моральное право сдать тебя в детдом.
Этого сделать я не сумею, так как абсолютно уверена, что ты сильная, яркая, умная, очень чувствительная и ранимая девочка.
Роза продолжает молчать, потупив взор. Пауза.
Я:
- Ты решила, что лучше, как страус, зарыть голову. Что так проблема исчезнет. Ты же знаешь, что твоей маме, удочерившей тебя, тоже тяжело.
Роза (грубо):
- Пусть сама и лечится.
Я:
- Но это другой вопрос, и не мне его решать. А тебе легко?
Пауза. Я продолжаю с мягкими интонациями в голосе:
- Мама, которая дала тебе шанс жить, отдала тебя миру, надеясь, что ты сумеешь быть счастливой. Мама, удочерившая тебя, не знает, что делать, чтобы вам обеим было хорошо. А ты? Тебе что, все равно, как дальше сложится твоя жизнь? Подумай, я тебе даю 2 недели. Если ты решишь во всем разобраться, будем работать. Я готова пройти с тобой этот путь, быть с тобой здесь. Ну, а если нет - простимся. Но прятаться от проблем, встречаться, чтобы играть в игры и тем самым позволять обманывать себя и тебя, я не буду.
Роза:
- Вообще-то вы плохой психолог, у вас ржавые мозги.
Я:
- Возможно, для тебя это так. (Длинная пауза.)
Роза:
- Ачто мне теперь делать? Ну, скажите или лучше расскажите что-нибудь.
Я:
- Сказки? Рассказывать их ты умеешь уже давно.
Роза (берет бумагу и карандаш, рисует) приговаривает:
- Вы вот такая старуха, - потом рядом рисует вторую такую же фигуру красным фломастером, - вот такая страшная.
Я:
- Страшная и ржавая. Роза:
- И никакой вы не психолог.
Я:
- Да? (Пауза долгая, Роза рисует.) Роза:
- Психологи - я думала, что это совсем другое.
Я:
- Что другое? Роза молчит.
Я:
- Можно, я посмотрю рисунок?
Роза слегка придвигает лист бумаги.
Я (беру свой карандаш):
- Можно написать сегодняшнее число. Роза (резко вырывает):
- Нет, не дам (возбуждена). Вы не должны видеть. И вообще, я порву (складывает вчетверо, кладет в нагрудной карман).
Я (спокойно):
- Это твой рисунок. Можешь делать с ним все, что хочешь. Это твое.
Сеанс окончен. Мать пришла за дочерью, спрашивает, как дела.
Я:
- Спросите у Розы сами. Роза:
- Плохо.
(Выбегает из кабинета.)
Мать пытается остановиться на минуту у двери, чтобы шепотом рассказать, что дочь украла ее серебряные серьги, что это не в первый раз.
Я:
- Я не следователь, вы можете это выяснить и сами, поговорив с Розой.
Мать:
- Сколько она еще должна ходить?
Я:
- Я же вам говорила, что все предусмотреть невозможно. Вдруг подбегает взъерошенная Роза, возбужденно кричит:
- Я сожгла, сожгла. Все.
Я:
- Ты сделала то, что хотела? - Мать смотрит недоуменно. - Я жду ответа.
За сеанс не уплатила.
4 сеанс
Предварительно позвонила мать и сообщила о том, что дочь придет, что отец хочет, чтобы она ходила, так как Розе заметно лучше.
Вошла. Стоит в прихожей, не входит в кабинет, стоит у наружной двери, словно хочет уйти. Я вхожу в кабинет, устраиваюсь в кресле, но дверь не закрываю, как бы давая ей возможность выбора. Она медленно входит, садится. Я молча жду.
Роза:
- Ну, скажите что-нибудь.
Я:
- Что-нибудь?
Роза:
- Про своих пациентов.
Я:
- Пациентов? (Долгая пауза.)
Роза:
- Вы невозможная. Как вас терпит ваша дочь?[49 - Позже я узнала, что семья Розы живет на параллельной улице и что они «провели расследование», выясняя подробности обо мне и членах моей семьи.]
Я:
- Тебе тяжело? Но ты сильная, ты можешь об этом сказать.
Роза:
- Ничего и не тяжело.
Я:
- Что не тяжело?
Роза:
- Это секрет.
Я:
- А что не секрет?
Роза:
- Я сожгла все. Если бы я убила по-настоящему, это было бы ужасно.
Я:
- Тебе этого хотелось?
Роза:
- Не ваше дело.
Я:
- В от как? Почему?
Роза:
- Потому.
Я:
- Ответ малыша.
Роза:
- Я решила уже. Я к вам ходить не буду.
Я:
- Это твое право.
Роза:
- Я так хочу.
Я:
- Что? Остаться 2-летним ребенком? Закрыть глаза, уши - и все нормально?
Роза:
- Замолчите, это не ваше дело.
Я:
- Может быть. (Пауза.)
Роза:
- Что теперь мне делать?
Я:
- Что хочешь.
Роза:
- Я хочу уйти!
Я:
- Как хочешь.
(Сидит, молчит. Натянута как струна. Пауза длится долго.)
Роза:
- Ну, я пошла.
Я:
- Как хочешь.
Роза (встала, резко и шумно открыла дверь кабинета и прошла в прихожую; стоит у входной двери в нерешительности, приговаривает):
- Уйти или не уйти?
Я продолжаю сидеть в кресле полубоком и молча наблюдаю.
Роза (стоя лицом к двери, хотя я знаю, что она чувствует мой взгляд, я в этом уверена):
- Вообще-то я хочу уйти, но почему-то не ухожу. (Молчит.) Нет, ухожу.(Это она говорит для меня, потому что поворачивается лицом ко мне и смотрит исподлобья.)
Я чувствую, как я ослабла, и принимаю решение показать ей свои чувства. Позволяю себе прослезиться. Мне становится очень грустно. Роза приоткрывает входную дверь, но не выходит.
Я (тихим голосом, на выдохе):
- Иди, если ты так хочешь.
Роза:
- Вы почему так погрустнели?
Я:
- Ты знаешь. (Пауза.)
Роза (смотрит молча, пауза):
- Вы за всех пациентов так переживаете?
Я:
- Я стараюсь их понять. (Пауза.)
Роза:
- Значит, вы хороший психолог! (Пауза.) Но для меня плохой!
Я:
- Наверное.
Роза:
- Ладно. Я не ухожу (продолжает стоять на месте, закрывает дверь).
Я:
- Но тебя все равно нет в кабинете. Я одна.
Роза:
- Ладно. Я войду (садится). Я могу быть хорошим психологом.
Я:
- Может быть. Но кто будет учиться?
Роза:
- Кончу школу, уеду в Ленинград. Мой папа даст мне свою машину.
Я:
- Кто будет водить?
Роза:
- Я научусь.
Я:
- Я понимаю, ты хочешь всего достичь сама, ты считаешь, что сама справишься. Это твое право - самой принимать решения. Но если ты все-таки мне поверишь, поверишь, что я не предам тебя, доверишь свои тайны и секреты, сама захочешь о них говорить, можешь вернуться сюда.
Сеанс окончен. Я пригласила мать в кабинет, при Розе сделала резюме: 1) работу продолжать не могу, дочь не хочет; 2) Роза - не ненормальная; 3) Роза может возобновить терапию, если захочет сама.
У Розы пришибленный вид. Мать упорно пытается меня убедить в ненормальности дочери; перечисляет: мастурбирует, трется, раскачивается, говорит сама с собой, перенесла рахит, а в том детдоме, она потом узнавала, все дети были ненормальными и пр.
Я:
- Рахит - это не заразно. Гораздо важнее то, что вы проделали огромную работу. Прошли такой трудный путь матери, материнства. Хорошо воспитали свою дочь. Она такой умный, смышленый подросток, и теперь вы испугались своего ребенка.
Вдруг женщина прослезилась и начала тихо плакать.
- Ну почему мне никто не говорил этого? Это все моя старшая сестра так меня настроила. Роза действительно способная. До 4 класса была отличницей.
Я:
- И одевать ее надо соответственно возрасту.
Мать:
- Вы что, она и так красивая и засматривается на мальчишек. Я боюсь. Я же не знаю, кто была ее мать? (Не было сказано, но было ясно, что она боится проявлений сексуальности, а может, их последствий.)
Спустя несколько дней мать позвонила с жалобами. Розе стало хуже, раскачивается, трется и т.д. Сейчас дочери нет дома, муж взял ее кататься на велосипеде. Капризно с истеричными интонациями вновь начала повторять, что хочет вернуть дочь в детский дом.
Я:
- Не понимаю вас. Я не уверена в вашем решении сдать Розу. Когда от ребенка отказываются, вряд ли его лечат, катают на велосипеде, заботятся. Может, ваша любовь к дочери еще не иссякла? (Пауза.)
Мать:
- Не знаю! (Пауза.) Роза вам позвонит.
5 сеанс
Предварительно позвонила Роза.
Розу привела мать. У порога опять пытается жаловаться: Роза спрятала дневник с двойками и т.д. Я твердо повторяю, что отношения с дочерью мать сумеет наладить сама.
Мать:
- Между прочим, двойки она стала получать после того, как начала ходить к вам.
Я:
- Я понимаю, что вы на меня сердитесь, но я не воспитатель и не учитель.
Мать:
- Муж считает, что Розе сейчас лучше, и она должна продолжать ходить.
Прощаемся. Настроение у Розы плохое. Молчит. Мрачная, стучит ногой по полу.
Я:
- Твоя нога мне говорит, что ты хочешь что-то сказать. Роза:
- Ничего подобного. (Пауза.)
Роза:
- Если скажу, вы обидитесь.
Я:
- Ты так думаешь? Роза:
- Это вы были по телевизору?
(Рассказывает, что смотрела передачу о преступлениях, увидела меня, слушала комментарии. Своего мнения о передаче она не сообщает.)
(Пауза.) Роза опять размахивает ногой. Замечает вслух:
- Ничего и не хочет. Вообще-то хочет.
Я:
- Ты боишься подпускать меня близко?
Роза:
- Да, вы для меня опасный человек.
Я:
- Я не хочу сделать тебе больно и подожду, пока ты убедишься в этом сама.
Роза говорит о том, что знает, что сама хотела родиться.
В конце сеанса показывает рисунок.
Роза:
- Не хочу платить, он плохой, сзади накалякала. (Текст на армянском языке.)
Следующий сеанс пропущен. Мать сообщила по телефону, что плохо себя чувствует, дочь ей нужна дома по хозяйству.
6 сеанс
Совсем другой облик. Роза пришла в брючках, красивой блузочке. Юный, полный энергии кокетливый подросток.
РОЗА:
- Вам нравится?
Я:
- А тебе?
Роза:
- Теперь я буду вести себя хорошо.
Я:
- Что значит «хорошо»?
Роза:
- Вы знаете, чтобы всем нравиться.
Беседу ведет свободно. Много рассказывает о школе, учителях, подругах. Ни слова о семье, о себе.
К концу сеанса предупреждаю, что через месяц я отпущу ее на каникулы на две недели, отменим сеансы. Возобновим к концу октября, а дату я уточню.
Роза:
- Вы уезжаете?
Я:
- Это другая очень необходимая работа.
Роза:
- Вы уезжаете?
Я:
- Это будет в другой стране, конференция, но я обязательно вернусь, и мы продолжим работу.
Мать специально пришла к концу сеанса, чтобы сказать, что у нее нет денег продолжать терапию. И мы втроем договорились работать 2 раза в месяц. Хотя мать знала, что я беру минимальную плату.
7 сеанс
Вошла в смущении, отказывается пройти в кабинет сесть. Стоит у закрытой двери, боком ко мне. Молчит. Бьет ногой по полу.
Я:
- Ты сердишься на меня, что я уезжаю, но так надо, это тоже моя работа.
Роза (хнычет):
- Ну и что?
Я:
- Но я не бросаю тебя, я буду думать о тебе. Я вернусь.
Роза:
- Зачем вы говорите? Молчите! (Пауза.)
Я:
- Мне трудно видеть тебя, я должна поворачиваться, чтобы говорить.
Роза (с надрывом):
- Не смотрите на меня, не смотрите! (Начинает хаотично ходить по комнате, ударять ногой по всему, что попадается на пути: стульям, дивану, журнальному столику.) Сейчас все буду ломать.
Я:
- Ты очень разозлилась. Можешь поговорить об этом.
Роза:
- Ничего подобного, это я нарочно.(Бьет ногой по стулу минуты две. Входит в агрессивное состояние.)
Я:
- Можешь все сказать, любыми словами.
Роза:
- Ничего не хочу говорить. Сейчас уйду. (Открывает дверь, видит там З.[50 - Моя подруга, психолог из М., гостившая в это время у меня.] )
- Что, это тоже ваша приемная дочь? (Видимо, мою дочь она уже видела.)
Я:
- Ты так думаешь? Или у меня не может быть друзей, подруг?
Роза:
- Это еще что за дом? (Снова бьет по столу, потом, найдя на полу кусочек ткани, начинает швырять его.)
Я:
- Ты так хочешь сделать со мной?
Роза:
- Вот что я сделаю с вами.(Начинает с силой вытирать об него ноги, вернее, раздирает ногами ткань.) Вот что я сделаю с вами. Я сильная, не верите? Я не хочу быть похожей на вас. Ни за что.
Я:
- Конечно. Ты - не я. Ты станешь такой, какой захочешь.
Роза:
- Вы не обижайтесь. Я хочу, нет, не хочу сделать вам плохо.
Остановилась. Стоит, смотрит на меня.
Роза:
- Не верите? Обижаетесь? Будете плакать, как в прошлый раз?
Я (молчу, пауза):
- Тебе хочется...
Роза (подходит к противоположному углу кабинета, встает на маленький стульчик, потом сходит с него и резко бьет по нему ногой: смотрит на меня, возбуждая себя):
- Сейчас разобью на кусочки.
Я:
- Сейчас же прекрати. Мы договорились, что здесь нельзя делать того, что опасно для жизни. Это опасно. Опасно для нас обеих.(Она продолжает. Встаю, подхожу к ней.) Если сейчас же не прекратишь, тебе придется уйти.
Роза (тут же успокоилась, стоит напротив):
- Ваша черепаха сдохла? (Она видела ее как-то раз в прихожей).
Я:
- А ты как думаешь?
Роза:
- Я хочу, чтобы что-то у вас случилось плохое.
Я:
- Да?
Роза (снова встает на стул, вытягивается кверху):
- Никому не говорите про это. (Пауза.)
Роза:
- И вообще ничего не говорите и не пишите 25 лет.
Я:
- Если ты так хочешь, пока тебе не исполнится 25 лет, я ничего не напишу. Я вернусь 30 октября. Мы продолжим работу. Пока меня не будет, ты мне можешь писать все, что захочешь, можешь потом показать или нет, как захочешь.
Роза (молчит, показывает на дверь, где приколот ее маленький рисунок кенгуру с детенышем в сумке [см. рис.9]):
- Некрасивая. Это она с ребенком.
Я:
- Некрасивая? Они вместе - это всегда красиво и приятно. Спасибо. 30-го я жду звонка от тебя.
Роза:
- Нет, позвоните вы. Я люблю, когда мне звонят.
Я:
- Хорошо.
Сеанс окончен, но Роза не уходит. Она хватает камешки и начинает их швырять об стену. Стою, молча жду. Роза чувствует, что «перегибает», но продолжает.
Роза:
- Сейчас еще поиграю.(Кидает на стенку и ловит.) Один из камешков ударяет меня по ноге. Роза испугалась.
Я (спокойно):
- Твое время кончилось, мы обо всем договорились.
Роза (хватает пригоршню камешков):
- Это я возьму с собой. (Выбегает в прихожую и, крикнув «До свидания», убегает.)
Через минуту звонок в дверь. Роза протягивает мне камешки:
- Возьмите, я хочу вам вернуть. (Сует их мне поспешно в руку и убегает.)
Вернувшись, я, как обещала, позвонила.
8 сеанс
Роза (смущена, много говорит о школе, о друзьях, о будущем, хочет стать знаменитостью, психологом или юристом):
- Как вы думаете, сумею? (Не ждет ответа.) Когда я что-то захочу - обязательно добиваюсь. Вы мне не верите?
Сеанс прошел легко и гладко.
Через день позвонила мать, сказав, что не может вообще оплачивать терапию, что она сама болеет воспалением почек и что муж категорически против психотерапии.
Я пригласила мать на беседу. При встрече она сообщила о новом увлечении дочери - изучением русского языка: «Я ей говорю, что сначала надо очень хорошо изучить родной язык».
Я:
- Конечно.
Мать:
- И потом, есть очень много известных женщин, например, Л. А., Розе надо стремиться быть на нее похожей.
Увы, мать заревновала, и не на шутку. Она встревожена. Я не стала настаивать на продолжении терапии. Договорилась о необходимости последней встречи с Розой, «чтобы подготовить девочку к расставанию». Мать:
- Она уже знает, но если вы так считаете...
9 сеанс
Роза спокойна. Я кратко передаю ей решение матери и объясняю, что не имею права работать без согласия родителей и что она тоже не имеет этого права до совершеннолетия. А там вся жизнь впереди.
Можно продолжить работу тогда. А пока она может звонить.
Роза молчала.
Странно, но у меня не было ощущения прощания.
Роза сидела в расслабленной позе, слушала внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Она прервала возникшую паузу вопросом:
- А мои рисунки? Они останутся у вас?
Я:
- Тебе их хочется забрать?
Роза (молчит, разглядывает меня, как будто видит впервые):
- Ладно, оставьте у себя, только никому не давайте. Никому!
Я:
- Ты сомневаешься?
Роза:
- Нет, пусть остаются у вас.
Я:
- Спасибо.
На этом мы простились.
Так неожиданно прервалась эта бурная терапия с почти моментальным глубоким трансфером. Я часто вспоминала, пожалуй, самый тяжелый сеанс - расставание перед моим отъездом, в котором она проявила всю силу и глубину страсти, страха, ненависти и надежды. А этот рисунок мамы с детенышем.
Здесь можно анализировать каждый сеанс, многослойно и многосторонне. Не только поведение Розы, но и матери содержит богатый материал. Но я все время откладывала, что-то во мне мешало прикасаться к папке «Р», что-то еще жило во мне. Я знала, что мой контртрансфер тоже достаточно силен. Я не спешила. Прошло 6 месяцев.
Кто-то настойчиво звонит по телефону. Слушает (я бы сказала, внюхивается в мой голос), я слышу дыхание на том конце провода и молчание. И так 17 раз. На 18 - я называю ее по имени: «Роза - говори, я слышу, что это ты». Тут же трубку положили.
Через секунду звонок.
- А. В., это вы. Я звонила не вам (17 раз?), а подруге, случайно попадала к вам.
Я:
- Ты можешь звонить, говорить.
Роза:
- А как вы узнали, что это я?
Я:
- Как ты думаешь?
Роза:
- Ладно, извините, до свидания.
Спустя три месяца.
Опять звонок Розы.
Сначала недолгое молчание, потом она начала говорить:
- А. В., это вы?
Я:
- Да, Роза, здравствуй.
Роза:
- Как вы меня узнаете (голос довольный)?
Она продолжает:
- Я была послушной, а сейчас снова плохая. Я была после вас, как под гипнозом.
Я:
- Но ты же знаешь, что я гипнозом не занимаюсь.
Роза:
- Как хорошо. Иначе я бы опозорилась на весь район. А зачем вы собираете рисунки?
Я:
- Не собираю, а изучаю.
Роза:
- Я так и знала. А как это узнать?
Я объяснила, что надо много читать и учиться этому.
Роза:
- Эту вашу синюю книгу,[51 - Книга Ф. Дольто «На стороне ребенка». Я и не знала, что она разглядела название.] что лежала в кабинете, вы мне дадите почитать? - И не дожидаясь ответа продолжает. - Как вы?
Я молчу.
Роза:
- Как ваша дочка, как ваши дела на работе? Я все хочу знать! (В голосе требовательные нотки.)
Я:
- Ты переходишь границы. Утебя своя жизнь, у меня своя.
Роза (вздыхает):
- А моя мама этого не понимает.
Я:
- Ты можешь попробовать с ней поговорить об этом. (Пауза.) Звони мне.
Роза:
- Когда? Завтра?
Я молчу.
Роза:
- Опять треплюсь. Ладно, до свидания. Да, если хотите обо мне написать, пишите.
Не дождавшись моего ответа, она бросает трубку.
Последний (последний ли?) звонок от Розы был после Нового года в начале января.
Она обращается ко мне по имени, здоровается. Сама называет себя. Спрашивает:
- Мои рисунки еще у вас?
Я:
- Ты их хочешь забрать?
Роза:
- Зачем они мне? Я никогда никому ничего не даю своего. Только самым дорогим людям.
Я:
- Я могу оставить рисунки у себя?
Роза:
- Да. (Пауза.) Как Вы думаете, из меня что-нибудь получится?
Я:
- А ты хочешь?
Роза:
- Хочу.
Она, не попрощавшись, резко дала отбой. Возможно, кто-то вошел в комнату. Или мне так хочется думать.
Трансфер все еще есть, связь достаточно крепкая.
Процесс идет. Можно ли считать, что терапия прервана? В прямом смысле - да!
Да, потому что границы психотерапии четко очерчены этическими правилами и нормами. Но.
Нельзя забывать, что для трансференциального бытия не существует никаких преград, - очень часто его время, место и пространство могут определяться «капризами» его величества Бессознательного.
Телефонные звонки Розы подтверждают это.
9 этюд
Он хотел их убить, но боится
Так сказал Гайк на предпоследнем сеансе[52 - Частота первых десяти сеансов - два раза в неделю. Затем - один раз в неделю, после чего по взаимному с Гайком договору началась подготовка к расставанию - один раз в месяц, всего три сеанса.] о своей трех-фигурной композиции из пластилина. Две фигуры изображали крокодилов, лежащих рядом в центре озера (круглый тонкий пласт), а третья - маленького индейца с длинной пикой в руке. Маленький индеец расположился на краю озера. Он хотел их убить.
Мама привела Гайка по рекомендации невропатолога. Во время телефонного разговора ее голос выражал отчаяние.
- Я так больше не могу! Уже не знаю, что мне с ним делать, - сказала она о 6-летнем сыне. - Я готова его убить.
Я согласилась их принять при условии, что она предварительно объяснит сыну цель визита ко мне и получит его согласие.
Они пришли вдвоем. Красивая высокая молодая женщина и мальчик, очень похожий на нее. Он, не ответив на мое приветствие, стоял как вкопанный спиной ко мне, пока мать «распаковывала» его (снимала шапочку, пальто). Он, как робот, послушно подставлял ей разные части своего тела: руки, голову, шею. Лицо его при этом ничего не выражало, кроме черствости и замкнутости.
Мать присела. Ребенок продолжал стоять, но теперь боком, между мной и матерью. Я обратилась к нему:
- Ты ведь знаешь, зачем ты сюда пришел? Гайк не оборачивается.
- Твои родители не понимают, что с тобой происходит, не знают, как помочь тебе. И я ничего не знаю, но думаю, что без тебя самого невозможно разобраться.
Никакой реакции. Я продолжаю, подойдя к нему:
- Если ты не против, я поговорю с твоей мамой, ты можешь пока поиграть. Посмотри коробку с игрушками, можешь слушать все, о чем мы говорим.
Гайк продолжает стоять молча в той же позе. Лицо его по-прежнему ничего не выражает. Тогда я высыпаю игрушки из коробки у его ног, указываю рукой на журнальный столик за его спиной:
- Там лежат бумага и карандаши, а здесь игрушки. Можешь заняться чем хочется. Я послушаю твою маму, потом поговорю с тобой. Договорились?
Мальчик безучастно с опущенной головой продолжает стоять боком.
Я устраиваюсь в кресле напротив матери, удерживая Гайка в поле зрения, и обращаюсь к матери:
- Что случилось? Что вас беспокоит?
Женщина возмущенно и со взором, полным негодования, выпаливает:
- Вот видите! Никогда не знаешь, чего он хочет. И не можешь заставить сделать что-нибудь. Надоело! Уже не могу! Я его уже ненавижу! Своими воплями он добил меня! Я готова его выбросить в окно.
В ответ на вспышки ненависти матери тело мальчика сжимается, и он, опустив голову, направляется к ней. Гайк приблизился к матери, остановился. Она словно не замечает его и, буравя меня взглядом, спрашивает:
- Ну скажите, что мне делать?
Я же обращаюсь к Гайку, глядя на мать:
- Гайк, слышишь, как твоя мама запуталась, устала. Она не выносит твоего поведения. Мне кажется, она хочет выкинуть в окно твои сложности, она ненавидит их, а не тебя. Иначе она бы не пришла сюда. - после паузы продолжаю. - Мне кажется, что и тебе хочется с этим справиться, иначе ты не пришел бы ко мне с нею.
Он молчит, не отвечает. Бросает стыдливый взгляд на меня, затем устраивается на полу спиной к нам обеим и начинает разбирать коробку с «Лего».
Я даю возможность матери «выпустить пары» и лишь после этого задаю вопрос:
- Что вас беспокоит в поведении Гайка больше всего? Те же гневные интонации:
- Все! Он, наверное, ненормальный. Сам не делает ничего: не ест, не одевается, не моется. Первые и последние его слова - «Нет!», «Не хочу!» и т.д.
Среди жалоб матери главная тема - его истерики: «Может вопить до посинения. Весь дом трясет от его воплей. Пришлось пару раз „скорую“ вызывать - закатывался». После этого все ждут от матери исполнения требований Гайка, чтобы предупредить его истерики. Мать не может даже на секунду покинуть дом («Даже в туалет не могу пойти без него»). Все его потребности должна выполнять только мать. Мать также волнует, что сыну пора в школу, а он не умеет общаться. Отказывается с кем-либо из родных выходить из дому. С младшим братом, которого он игнорирует, отношения необычайно конфликтны. Гайк отнимает у него все игрушки. Дерутся так, что трудно их разнять. Младший самостоятельный («Он растет как мужчина, а этот - черт знает что. Чуть что - рыдает, бьется в истерике»).
Она жалуется на свое состояние, говорит, что «дошла до ручки, сходит с ума». Теперь, когда она выговорилась, я обращаюсь к обоим, смотря в сторону Гайка:
- Так ваш сын не хочет расти? В чем дело, Гайк? Утебя есть руки, но ты ими не пользуешься, чтобы есть, раздеваться. Есть ноги, но ты и ими не пользуешься, никуда не выходишь из дома. Тебе это не кажется странным? Ты что, боишься расти? (Он, не меняя позы и продолжая собирать «Лего», хихикает, тем самым демонстрирует свое участие в беседе.) В чем дело? Расскажешь?
Молчаливое пожимание плечами. Возникает пауза, которую прерывает мать:
- Чтобы мучить меня, конечно! - Мать снова начинает заводиться. - Он же садист! Паразит! Воду должна ему дать я, одеть штаны.
Я ее прерываю:
- Неужели вы ничего хорошего не можете сказать о своем сыне?
Молчание. Я настаиваю:
- Ну хоть что-нибудь?
После паузы мать выдавливает коротко:
- Он очень умный (пауза), у него прекрасная память (пауза). Еще бы, настолько умный, что весь дом перед ним пляшет. Если бы не его жуткий характер.
Я подхватываю:
- Все-таки характер? И почему у Гайка такой характер?
Мать:
- Такой уродился, с рожденья все время рыдал. Последующий разговор обнажил полную драматизма историю рождения Гайка, которую можно обозначить, как жизнь взаймы, или жизнь вместо другого, за другого. Полные отчаяния попытки ребенка войти в свое время и пространство, занять свое место в каждом подобном случае[53 - Наиболее известным примером может служить С. Дали. См. также: A. Green, D. Dumas, G. Pankov, A. Schutzenberger и др.] заведомо обречены на провал. Ибо он - символ неизжитого траура, любви, вины или восхищения - обречен воплощать собою жизнь другого и изначально задуман бессознательным желанием родителей как другой. Он заведомо жертва, цена за которую - психическое или психотическое расстройство.
Но вернемся к истории 6-летнего Гайка.
Он третий, но первый оставшийся в живых ребенок от смешанного брака. Отец армянин, мать иностранка. Отец в конце 80-х учился в этой стране. Там познакомился с будущей женой, молодые полюбили друг друга. Вскоре вступили в гражданский брак.[54 - Совместное проживание без официальной регистрации.] Первую беременность пришлось прервать, так как родители будущего отца категорически отказались признать даже возможность брака с иностранкой. Аборт был пережит травматично и явился причиной конфликта молодой пары. Они решили расстаться. Но спустя некоторое время любовь победила. Они вновь сошлись. Вторую беременность они долго скрывали, твердо решив дать жизнь ребенку. Родился здоровый мальчик. Они назвали его Гайком в честь деда по отцу и сообщили родителям, что они стали дедом и бабкой. Те тут же признали внука и объявили о согласии на брак при непременном условии, что молодые переедут в Армению.
Молодые приняли это условие, и когда ребенку исполнилось полгода, поселились в доме родителей мужа, где проживали свекровь и 35-летняя незамужняя золовка. Свекр жил отдельно, но нес на себе всю материальную ответственность за семью.
Вначале все было очень мирно. Молодую невестку приняли с распростертыми объятиями, ребенка с обожанием. Отца ребенка не просто простили, а даже зауважали за мужество, признали свое заблуждение. Все бы хорошо. Но 1991 год с гнетущим холодом, голодом и жуткой темнотой вступал в свои права. Отсутствие электроэнергии и газа, иногда круглосуточное, восполнялось использованием печек, керосинок и коптилок. В один из таких вечеров бабушка, купая внука, ошпарила его кипятком. 8-месячного ребенка спасти не удалось. Смерть поглотила взаимные упреки, принесла с собой тишину траура, боль и обиду невысказанных обвинений, которые ожили в речи молодой женщины спустя столько лет. Через 10 месяцев родился мальчик Гайк (мой пациент), который круглосуточными беспричинными воплями вгонял семейство в ужас. Дневные бдения перемежались ночными: укачиваниями, клизмами, грелками, визитами докторов.
- Я не помню, - говорит мать, - спали ли мы первые 11 месяцев, но я точно не спала, потому что помню, что он не сходил с моих рук ни днем, ни ночью.
Все врачи утверждали в один голос, что ребенок здоров, нет ничего серьезного, или недоел, или переел, или газы и т.д. Мать кормила его грудью до 10 месяцев, пока не выяснилось, что она вновь беременна. Когда Гайку исполнилось полтора года (первый Гайк погиб именно в этом возрасте), родился еще один мальчик.
- А тот, - сказала мать, - вырос на руках отца. На моих все еще сидел этот. Второй сын рос спокойнее. Гайк немного успокоился к 2 годам. Но когда младший сын начал ходить, вновь начались «капризы», вопли. Никого, кроме меня, не признавал. Чуть что - вопил, лез на руки.
Такова вкратце история, рассказанная матерью.
Я спросила мать об отношениях Гайка с дедом.
- Прекрасные, - ответила она, добавив, что тот его очень балует, выполняет все его желания, а когда играют с дедом, тот вообще превращается в ребенка. Внук его может ударить, накричать на деда.
Бабку Гайк терпит, но с ней никогда и ни за какие обещания не останется наедине. С теткой отношения душевные. Она ему читает, он с ней рисует, но мать должна быть при этом дома.
С отцом отношения сложные. Гайк его остерегается и побаивается. Общение с отцом завершается обычно скандалом и нередко побоями. «С ним по-другому невозможно, - добавляет мать, - он ничего не понимает». Эту ситуацию она объясняет тем, что дед запрещает обижать внука, и вся семья ходит у Гайка «на поводу». При этом она убеждена, что, если бы она с детьми была одна (понимай - воспитывала бы сама), они были бы послушными. Это свое убеждение она подтверждает опытом проживания в гостях у своих родителей: там никто не вмешивается, дети спокойнее, даже дерутся меньше. А здесь, по ее словам, сумасшедший дом: не успеешь что-то сказать, как тут же появляются защитники, кто-нибудь говорит обратное.
Еще одна важная деталь из жизни Гайка. С рождением младшего брата Гайк прочно занял место в постели матери. Его кроватку, которая до этого была ложем погибшего старшего брата, предоставили младенцу, а ему досталось тело матери и место отца, который переместился спать в закуток кухни. «У нас не квартира, а сплошная зала: комната с дверью только у свекрови, которая спит с дочерью. Наша спальня настолько маленькая, - добавляет она, - что вторая кровать для младшего сына не поместилась бы. Остальная огромная площадь - то ли зал, то ли гостиная. Пришлось Гайка поместить на кровать отца», - объясняет она.
Пришлось ли? не странно ли? Ведь кажется более логичным уложить туда младенца, с которым хлопот по ночам больше. Но логика здесь иная: вспомним, Гайку, который все время рыдает, в этот момент ровно 18 месяцев. Роковая цифра. Именно в этом возрасте погиб старшийбрат, родился младший, и Гайк потерял свое место в пространстве, кроватку своего старшего брата Гайка, о котором позже, в терапии, Гайк скажет: «Он такой большой. Ему 9 лет. Он стоит на пианино» (речь идет о фотографии). Умерший брат продолжает жить.
Вернемся к анамнестической беседе и проанализируем историю Гайка с позиции его родословной по отцовской линии.[55 - Данные по материнской линии не представляются ценными.]
Дед Гайка живет в другом доме. По сути, покинув семью, он еще теснее сжимает ее в объятиях родительской любви. Не дает ей автономии, зрелости, ответственности и продолжает, можно сказать, манипулировать ею, а теперь и семьей сына.[56 - Брак сына он принимает лишь после рождения внука при условии проживания в его доме по его законам.] Расставшись с женой (причины неизвестны), он остается отцом, теперь уже не только своих детей (вспомним, что дочь до сих пор не замужем и проживает в отчем доме), но и внуков. Сын (отец Гайка), став мужем и отцом, продолжает оставаться ребенком в доме своего отца. «Там (в стране жены) он другой, совсем другой, а здесь у меня трое детей», - говорит мать Гайка, имея в виду мужа.
Бабушка - невольная убийца первого внука, носившего имя ее мужа. Какого Гайка она ошпарила?.
Перед нами картина семейной патологии в нескольких поколениях. Чего только нет в этой истории! Фобии, инцест, несвершенный Эдип, и все в трех поколениях, может, четырех, ибо история рождения и жизни деда нам не известна.
Вот что унаследовал Гайк - прожить жизнь того умершего ошпаренного ребенка, а может, еще и деда? Как после этого не рыдать истошно! Нет тебе места и пространства, во времени твоем ты - лишь символ.
Вслушиваясь в речь матери, полную агрессии и отчаяния, гнева и бессилия, злости и безнадежности, я остро ощущала эту двойственность ее чувств, состояния и положения. Вроде муж не муж, отец детей не отец, сын (Гайк) не тот ребенок. Все у нее есть, но не принадлежит ей. Там, в ее стране, все было и могло быть по-другому.
Но здесь это невозможно! Это запрещено! Отец (Гайк 1-й - свекр) не позволит, сын (ее муж) не посмеет. Выбор за них сделан.
Все предрешено! К ней здесь все хорошо относятся, заботятся, любят, но цена за это - потеря собственной личности. Не повторяется ли все это в судьбе Гайка 3-го? Выбор сделан, но не им, а другим еще задолго до его рождения.
Еще один вопрос. Не повторяет ли отец Гайка судьбу своего отца? Ибо он тоже покинул свое место - спальную комнату. В каком-то смысле это тоже отдельная жизнь. Сыновья разводят отцов? не отступление ли это мужчины перед тотальным всепоглощающим материнством? А может быть, наоборот, Всепоглощающим Отцовством?
Все в этой семье настолько запутано, перемешано и перемещено в поколениях, что трудно получить однозначные ответы на многочисленные вопросы. Все здесь как в театре абсурда - есть всё (все) и ничего (никого) нет. Никто не имеет личной жизни, а жизнь Семьи замкнута в кольце внутреннего пространства, здесь явно присутствие семейной патологии, у которой нет ни начала, ни конца.
Мать привела на терапию сына, но не видит болезнь семьи, которой «заражена» и сама, она не готова менять что-то в себе.
Мое предложение матери - пройти психотерапию самой, у другого специалиста, она категорически отвергает, ссылаясь на материальные сложности. Вновь настаивает на том, что все ее проблемы связаны с Гайком.
Возможна ли в этом случае успешная терапия ребенка, уже стоящего на грани психоза, если не аутизма, при таких обстоятельствах?
Да, отвечает клиника и теория детского психоанализа, но лишь в том случае, если ребенок сам принимает решение, сам делает свой выбор, а не в результате давления родителей, внушения или соблазнения[57 - Хотя некоторые психоаналитики считают соблазнение допустимым и, болеее того, необходимой частью введения в психотерапию детей.] со стороны психоаналитика, а в результате предоставленного ему права на свободу выбора и главное - уважения и доверия к его компетентности, к его способности к самостоятельному решению и ответственности за него.
Мать вновь повторяет, что ему уже пора в школу, а он до сих пор от нее не отлипает, что для нее уже невыносимо. «И к вам согласился прийти после обещания, что я пойду с ним и не выйду из комнаты, - добавляет она с просьбой-вопросом, - я даже не знаю, сумеете ли вы ему помочь? Может, он ненормальный? Псих?»
- Я понимаю, что вам очень тяжело, что вы устали, проблем у вас действительно много. Вам кажется, что главное - исправить, «починить» сына. В этом вам помочь я не могу. Я перевоспитанием и воспитанием не занимаюсь. Тем более что пока мы не знаем, чего хочет ваш сын, может быть, ему все это нравится? Прежде всего надо его спросить об этом, вы так не считаете?
Она смотрит на меня. Я обращаюсь к мальчику:
- Ты все слышал, Гайк? Ты ведь понимаешь, как твоей маме плохо, для нее уже невыносимо твое поведение, она уже не знает, как тебе помочь.
Неподвижная спина, молчание.
- Повернись ко мне, я хочу спросить тебя кое о чем и сказать что-то важное.
Мать резко бросает сыну:
- Ты что, не слышишь? Встань.
Я не вмешиваюсь. Мальчик неохотно встает и становится рядом с матерью. На меня он не смотрит. Я продолжаю:
- Гайк, мне кажется, что я могу тебе доверить, что я думаю об этом, а ты можешь ответить, согласен ли ты со мной.
Пауза. Гайк, осторожно взглянув на меня, опускает голову.
- Я думаю, что запуталась не только твоя мама, что у вас в семье что-то перепуталось, а главное, что тебе самому, наверное, тяжело. Совсем непросто жить, когда от тебя хотят чего-то другого. непонятного. Да? Если это так, то мы (снова осторожный взгляд шарит по моему лицу и обращается к матери) могли бы вместе во всем этом разобраться, понять, что тебе мешает расти, стать настоящим мужчиной, как папа (легкое движение губ, подобие улыбки). Но для этого ты сам должен захотеть разобраться, кто ты, сколько тебе лет, что мешает тебе быть самостоятельным, смелым, сильным.
Мне кажется, что твое поведение и эти капризы - на самом деле что-то другое, чего я еще не знаю, а ты сам еще не думал об этом. Я думаю, что это очень важно для тебя и что один ты с этим не справишься.(Пауза.) Я не знаю, что ты об этом думаешь. И не могу решать без тебя, за тебя. И никто - ни папа, ни мама, ни дед - не могут за тебя решить или тем более заставить тебя. Это мое первое условие. Я соглашусь работать только в том случае, если это нужно лично тебе. Понимаешь, Гайк?
Лицо Гайка непроницаемо, он продолжает молчать.
- Без твоего желания, как бы сильно мама этого ни желала, я должна ответить честно, что у меня ничего не получится.
Мать, до этого сидевшая молча и отстраненно, посмотрела на сына. Их взгляды встретились.
- Ты слышишь? Отвечай!
Сын молча отвел взгляд и стал смотреть на стенку.
- не надо настаивать, - остановила я мать. - Ваш сын пока не понял, что значит «работать».
Я объясняю Гайку, что значит детская психотерапия, условия контракта, его право на хранение тайны, предупреждаю: я понимаю, что, пока он не готов расстаться с мамой, я разрешу ей присутствовать на сеансах и что вначале мы будем работать втроем.
Теперь он смотрит только на меня, держась рукой за мать, но не отвечает. Я резюмирую:
- Тебе, наверное, трудно сразу принять решение. Может, начнем с того, что ты вначале попробуешь, посмотришь, что это такое - работа с психотерапевтом, а потом дашь ответ через 2 -3 встречи.
«Ы-ы», сопровождаемое кивком головы, подтвердило, что первый контакт состоялся.
Мы договорились о следующей встрече, я вновь напомнила матери, что решение должен принять Гайк, чтобы она не торопила и не давила на сына. Я протянула Гайку свою визитку, предложив ему позвонить, если он примет решение.
Он взял протянутую визитку и так стоял, держа ее в руке, пока мать его «запаковывала» в верхнюю одежду и увела, крепко держа за руку.
Последующие 4 сеанса прелюдии к собственно терапии прошли, согласно принятому условию нашего предварительного контракта, втроем. Их содержание, с однойстороны, дополнило данные анамнестической беседы, выявив особенности внутрисемейных взаимоотношений, более ярко осветило образы и роль свекрови-матери, авторитет которой принимается всеми, кроме внуков, дало новые сведения о сыновьях, выявило значимость психогенеза в конфликтах братьев.
Старший считает себя сыном мамы, младший - отца. Собственно, Гайк владеет родным языком матери (армянский понимает, но не говорит на нем), младший - говорит только на армянском (язык отца). Язык матери понимает, но не употребляет. Спрашиваю:
- Гайк, ты это считаешь нормальным?[58 - Периодически в процессе этих совместных сеансов я задавала вопросы то сыну, то матери, приглашая их к соучастию, давая им возможность для любых высказываний.]
Вместо ответа он хихикает и прячется за коробку с игрушками. Младший сын лезет делать все вместо Гайка, что и становится причиной скандалов.
Другая важная линия - сама мать Гайка. Роль и место, отводимые ей в семье, ее чрезвычайно тяготят. Для женщины, выросшей в атмосфере свободы и независимости, самостоятельно решающей свои проблемы (родители не вмешивались в ее жизнь, работать начала с 17 лет), уклад в семье мужа кажется рабством. Под запретом все: работать, выходить одной на прогулку, в гости, за покупками. Уговаривала мужа уехать обратно, но безуспешно: «Нельзя нарушить данное слово». Сама не в состоянии бросить все и уехать. К мужу охладела, разочаровалась. Рассказано было об этом, как о чем-то незначительном. Ее актуальные страдания связаны с Гайком:
- Надоело до черта! Хочу уйти, выкинуться в окно! Чувствую, что ненавижу его и ничего не могу поделать.
На этом этапе я почти не делаю комментариев, оценок или суждений, лишь позволяю себе нейтрализовать накал «смертоносных выражений» матери высказываниями типа:
- Ты слышишь, она все это говорит, чтобы не сделать, как ты хочешь? Как ей надоело твое поведение! Или твой брат решил, что он - это ты?
Ответ следовал незамедлительно чаще в виде хихиканья, кивания головой или цепкого взгляда. С каждым сеансом мальчик чувствовал себя все более уверенно.
Он сам выбирал игрушки или игру, часто показывал построенные им конструкции, начал постепенно устраиваться подле нас с игрушками, как бы давая матери выговориться. Он давно уже все осмотрел в кабинете. Войдя, вначале глазами ищет, что ему нужно, сам себя спрашивает вслух: а где эта игрушка? - и тут же уверенно направлялся к коробке с игрушками, доставая необходимую.
Встречались мы два раза в неделю. Прошел месяц. Тогда я сказала Гайку, что хочу познакомиться с его отцом:
- Скажи ему, чтобы в следующий раз он пришел вместе с вами. Он должен знать, куда ходит его сын. И я хотела бы знать его мнение.
На следующий сеанс они пришли втроем. Отец, крепкого сложения, небольшого роста, старался держаться свободно, хотя и чувствовалось, что он смущен. Жена устроилась в своем уголке на краешке дивана, муж поодаль на достаточном расстоянии. Сын присел на ковре у ног матери, перетащив туда коробку с игрушками.
- Я пригласила вас, потому что мне важно знать ваше отношение к тому, что происходит с вашим сыном, - начала я. - Это очень важно - знать ваше мнение. И не только для меня, но и для вашего сына.
- Что именно? - спросил он.
- Что, на ваш взгляд, происходит с вашим сыном?
- Я уже ничего не знаю, - ответил он после паузы, - перепробовали мы все. И объяснял, и бил - ничего не помогает.(Пауза.)
- Вы хотите, чтобы он стал другим, - продолжила я после новой паузы.
- Конечно, - подхватил отец, - нормальным ребенком.
- То есть такими, какими бывают 6-летние мальчики? - уточнила я и обратилась к Гайку: - Ты слышишь, Гайк, твой отец желает иметь 6-летнего сына, который сам знает, что он хочет и умеет это сделать сам.
В этот момент Гайк из-за коробки с игрушками протянул нам обезьянку Кики,[59 - Мягкая игрушка с пластмассовой головой, руками и ногами. Большие пальцы рук Кики могут помещаться во рту. В дальнейшей терапии Кики приобрел значение транзиционального объекта.] глядя на отца, и произнес на армянском:
- Смотри, Кики сейчас умрет.
- Да, если ты о своем старшем брате. Первый сын твоего отца, которого тоже звали Гайк, как и твоего деда, умер. Но ты, Гайк - второй ребенок, старший 6-летний сын своего отца, и сейчас речь идет о тебе, - сказала я.
Гайк мгновенно скрылся за коробкой вместе с Кики. Далее пошел подробный разговор о том, как мама и папа хотели иметь второго ребенка, как он сам, Гайк, тоже захотел появиться на свет. Как развивался в животе у мамы из семени папы, с каким весом он родился, сколько времени сосал грудь, как развивался. Оба родителя активно участвовали в разговоре, а Гайк громыхал игрушками, то выглядывая, то прячась за коробку. В разговоре я периодически останавливалась и уточняла состояние родителей, потерявших первого сына, их траур и тревогу, обращаясь одновременно и к Гайку.
- Ты слышишь, как они переживали и тревожились, и ты, наверное, тоже боялся, тебе тоже было страшно. Поэтому ты кричал?
Хотя прямых ответов не было, спокойствие мальчика, его присутствие-участие высказывалось в мгновенных цепких взглядах или хмыканиях из-за коробки. Это создавало ощущение комфорта, связи и согласия. Резюмируя беседу, я обратилась к Гайку:
- Гайк, тебе нечего прятаться. Послушай, что я лично тебе скажу. Твои родители, как ты слышал, хотели иметь второго ребенка, тебя. И ты сам захотел родиться мальчиком. Уже 6 лет прошло с тех пор, как ты вышел из живота мамы. Тебе больше не нужно тело твоей мамы, чтобы расти и стать мужчиной, таким, как папа, жениться на любимой девушке и иметь своих детей. Твой отец дал тебе свою фамилию и место в своем доме. Он хочет иметь взрослого 6-летнего сына. Хочет и может помочь тебе стать мужчиной. Твой отец желает этого и мечтает об этом. Можешь спросить его об этом сам. Хочешь?
Гайк встал во весь рост и вопросительно посмотрел на отца. Отец смущенно и тихо произнес:
- Конечно, хочу.
Мальчик осторожно прошел мимо матери и присел рядом с отцом, а отец, мягко раскрыв объятия, на тихом выдохе повторил:
- Конечно...
Тело сына прильнуло к сердцу отца, голова его твердо уперлась в отцово плечо. Они погрузились в тишину согласия и покоя, которые не хотелось нарушать. После паузы я продолжила:
- Гайк, хотя и тебя зовут так же, как деда и умершего брата, ты, Гайк, можешь занять свое место в жизни, расти, быть самим собой. Твой папа научит тебя всему, что умеет сам: работать, учиться, водить машину и т.д., но пока тебе надо разобраться со своими сложностями, и поэтому, если ты согласен с отцом, будешь приходить сюда, чтобы обрести свой возраст и самостоятельность. Хочешь? (Пауза.)
Я повторяю свой вопрос:
- Хочешь быть старшим, 6-летним сыном своего отца? Дальше идет хмыкание и кивание головой.
- Тогда, - продолжила я, обращаясь к отцу, - помогите своему сыну, приводите его сюда сами. Мама здесь больше не нужна (испуганный взгляд матери). Да, если ты, Гайк, согласен и хочешь вырасти, тебя будет водить сюда папа. Мы будем работать здесь без мамы. Мне кажется, что ты это сумеешь. И у папы найдется на это время, если он не хочет иметь сына непонятного возраста и готов помочь ему.
- Да, конечно, обязательно, - мгновенно ответил отец.
- Ну что ж, - обратилась я прямо к отцу, - помогите сыну, дайте ему его собственное место и собственную кровать.
- Да, - торопливо прервал он меня, - что-нибудь придумаем.
- Ну как, Гайк, ты согласен?
- Да, - впервые словами ответил мальчик.
Но несмотря на наш уговор, на следующий сеанс Гайка привели оба родителя. Отец с сыном стояли у порога, а мама - в подъезде. Я пригласила войти только отца с мальчиком. Он помог сыну раздеться и неуверенно произнес:
- Мы будем тебя ждать во дворе в машине.
- Как хотите, но за сыном придите вовремя. Ты слышишь, Гайк, папа с мамой придут за тобой, - с такими словами я ввела его в кабинет.
С этого сеанса, собственно, началась терапевтическая работа с мальчиком. Я понимала болезненность акта запоздавшей сепарации. И осознавала необходимость разрыва, «отсечения» столь тесной связи «тела с телом». Поэтому я была готова к сложностям и любой неожиданности, не заставивших себя ждать.
Гайк с курткой в руках остановился в дверях кабинета и жалобно произнес:
- Хочу маму!
- Входи, - спокойно предложила я. - Я слышу, что ты хочешь маму.
Он вошел, бросил куртку напол, вызывающе глядя мне в глаза, настойчиво повторил:
- Я хочу, чтобы мама пришла сюда.
- Тебе так хочется? Я понимаю, но ведь ты сам...
Он прервал меня ревом и воплями, в которых звучало только «Мама!»
Я устроилась в своем кресле, ощущая всем телом напряжение. Этот вопль вызвал во мне сложные чувства: протест, но одновременно вину и тревогу. Я ждала промежутка, паузы, чтобы войти с ним в контакт. Но не тут-то было! Трубный глас звучал непрерывно: «Маму, маму, хочу ма-му!». Мое напряжение нарастало. Через несколько минут Гайк ревел, распластавшись на полу в истерике, молотя руками и ногами, и начал кататься по полу. Вопль приобрел оттенки отчаяния.
Ощутив спазм в горле, я выплеснула свой страх в нервном окрике:
- Прекрати! Ты сам обещал, дал слово своему отцу. Ты знаешь, что это и твое желание.
Вопль на мгновение смолк, затем зазвучал на порядок громче. И это был уже протест. Я ловлю секунду его вдоха. Теперь я гораздо спокойнее и мягче произношу:
- Тебе страшно? Я понимаю, что тебе без мамы может быть очень страшно. Но ты здесь не один.
Крик сменился плачем с всхлипываниями. Я продолжаю:
- Ну скажи, зачем тебе сейчас нужна мама? Реакция мгновенная, он усаживается на полу и сквозь всхлипывания и плач кричит:
- Молчите! Замолчите, не разговаривайте со мной!
И вновь катается по полу, пытается запихнуть свое тело под ковер.[60 - Создает себе лоно, в котором укрывается от тревоги.] Но я настойчиво и твердо продолжаю говорить с ним, подбирая и чеканя каждое слово, мое напряжение спадает, уходя куда-то в ступни:
- Тебе страшно? Всем детям страшно, когда.
Он перебивает меня, усевшись подальше, упершись взглядом в пол, тихим голосом жалобно прося:
- Пусть она придет и вытрет мне нос.
- Я понимаю, что тебе так хочется, но ты это умеешь и сам. Я знаю, что ты это также знаешь. Возьми салфетку, вытри нос, слушай то, чего ты не знаешь. Это нечто очень важное. Знаешь, что делают все дети, когда им страшно, когда тела мамы нет рядом? Они начинают думать о маме, разговаривать с ней или играть. И тогда мама перемещается в твои мысли, в твое сердце. Она ведь тоже думает о тебе, когда тебя нет рядом.
Всхлипывания утихли, в наступившем покое я чувствую, как расслабляюсь. Зареванный, уставший Гайк, продолжая сидеть на ковре, повернулся ко мне спиной. Пододвинул к себе ведерко с «Lego-playschool»[61 - Разновидность «Лего», где кроме кубиков есть также пластмассовые головки людей и животных.] и, разбросав на полу содержимое, начал разглядывать детали игрушки. Некоторое время он был занят соединением-разъединением двух деталей. Я молча наблюдала за ним и вскоре заметила, что он мастерит конструкцию.
Конец сеанса в тишине и покое, наступивших после мощного выброса чувств, пролетел незаметно.
- Все, Гайк (звонок в дверь), твое время кончилось. Гайк встал и молча протянул мне свою конструкцию.
На длинной дорожке стоял большой робот, а у его ног собака. Мы понимающе посмотрели друг на друга. Он испытующе-вопросительно, я - открыто, поддержав его кивком головы и нейтральным «ага».
Комментарии были излишни. Он поставил конструкцию на стол и направился в сторону отца, вопрос которого «Ну как?», обращенный как бы к нам обоим, повис в воздухе. Гайк молча одевался, впервые сам, после небольшой паузы я ответила:
- Ваш сын сам вам все расскажет, если захочет и когда захочет. Вы не настаивайте.
Провожая, я вновь напомнила отцу, что сына он должен приводить сам. Гайк подал мне руку на прощание, спокойно смотря в глаза.
- Ну, пока, - произнес он, чем вызвал удивление отца.
Через день мне позвонила мать Гайка и сообщила, что у сына пропал голос. Она спокойно приняла мое предположение, что это может быть последствием его воплей. Она начала рассказывать об изменениях в поведении сына: ходит весь такой важный и командует ими, или, вернее, шипит на всех осипшим голосом и рвется все делать сам.
- Что ж, в нем, наверно, пробуждается мужчина. Вы не довольны?
- Нет, что вы, - после паузы она продолжила, - я, наверное, боюсь в это поверить. А он не заболеет? После сеанса он был весь мокрый, хотя температуры не было.
- Посмотрим, но не бойтесь, это нормально для процесса, который он пережил.
Разговор я завершила вопросом:
- Отец не забудет его привести?
- Нет-нет, обязательно.
Гайк не заболел. На следующий сеанс отец привел его один, без жены. Мальчик с порога кинулся к коробке с игрушками, устроился на полу. Я не узнаю Гайка. Передо мной словно сидит другой ребенок. С голосом все в порядке. Беря каждую игрушку, он обращается ко мне:
- А это что? А почему? Вначале я ему отвечала:
- Мне кажется, что это. а ты как думаешь?
Позже он подхватил инициативу и стал, доставая игрушки, называть их: «Это дом, в нем живут люди», - и начал играть с фермой. Я наблюдаю за ним молча. Обезьянка Кики периодически «врывается» в жизнь фермы, чтобы подглядеть или утащить что-нибудь. Потом Гайк объявил, что Кики хочет есть и начал кормить его из соски.
- Его мама забыла про него, - сказал он, глядя на меня.
- Забыла?
Он молча продолжал засовывать соску в рот Кики.
- Он, что, испугался, что мама про него забыла, Гайк?
- Нет, он плохой.
- Плохой?
Но Гайк, не отвечая на вопрос, продолжает:
- И вообще его надо выбросить.
- В окно? - спрашиваю я. В моем вопросе провокация. Гайк в ответ похихикивает, бросает Кики в мою сторону.
Сеанс прошел спокойно, лишь ближе к концу Гайк бросил взгляд на дверь, и я тут же отреагировала:
- Твой папа не забудет прийти за тобой, - произнесла я нейтральным голосом, глядя ему прямо в глаза, - а мама ждет вас дома.
Он опустил глаза, а я так же спокойно продолжала:
- Мама звонила мне, рассказала, что ты потерял голос, волновалась.
Гайк прервал паузу и, медленно растягивая слова, сказал:
- У-же при-шел?
Я в тон ему:
- Ма-ме не-че-го волноваться?
В ответ Гайк промычал:
- У-гу, - сопровождая кивком головы.
Что ж, видимо, процесс пошел.
Далее я покажу динамику психотерапевтического процесса по отдельным значимым фрагментам. Состояние Гайка, как и его поведение, быстро менялось к лучшему. На 8-й сеанс Гайк пришел с отцом и младшим братом.
- Гайк хочет показать брату свои игрушки, - словно извиняясь, произнес отец.
А малыш, не дожидаясь приглашения, прошмыгнул следом в кабинет.
Сцена в кабинете. Гайк, быстро сняв куртку, сел на пол. Высыпал из коробки игрушки к ногам брата, стоявшего одетым, и тихим голосом пояснил:
- Вот видишь, это домик.
Отец смущенно стоял у порога, ожидая моих комментариев. Я, подождав, пока Гайк покажет все игрушки, обратилась к братьям:
- К сожалению, нам пора работать с Гайком. Приходите за ним как обычно.
Отец что-то сказал младшему на ухо. Гайк отреагировал тут же:
- Не идите в парк без меня.
- Нет, не пойдем, - ответил отец, слегка подмигнув мне, что свидетельствовало о его «невинной» лжи.
Они быстро вышли из кабинета, Гайк же стоял в какой-то неопределенности у двери.
- Ты что, не поверил?
Гайк, повернувшись спиной, идя вглубь кабинета, недовольно буркнул:
- Все время врут.
- Да ну, - отреагировала я, - они что, думают, что ты маленький? Жалеют тебя, не хотят тебя волновать?
- Да, всегда так, - повторил он тихо.
- Если тебе это надоело, ты можешь им сказать об этом. Что они напрасно волнуются за тебя и что ты уже большой и хочешь знать правду.
Очередной раз в кадр наших отношений попала мать, позвонив по телефону и настаивая на встрече. С согласия мальчика (как он выразился - «попозже») я на другой неделе пригласила мать. Она выглядела встревоженной и угнетенной. Начала с того, что признала, как Гайк изменился:
- Делает все сам и по-своему, а если чем-то недоволен, то угрожает - пожалуюсь папе.[62 - Замечательное достижение терапии: сын выделил отца как главу семьи.]
Говоря об этом как бы между прочим, она быстро переключилась на то, что, собственно, и было причиной ее беспокойства - младший сын. Стал труслив, пуглив, не отпускает моей руки, чуть что - рыдает.
- Это теперь я понимаю, что раньше за все доставалось Гайку, а заводил ссору младший и потом прятался. И сейчас стоит попросить Гайка что-то сделать, как этот бежит повторять. Стоит поцеловать одного, как другой орет: «Поцелуй только меня». Сил нет, - продолжает она и переводит тему на себя.
У нее началась аллергия: вначале в виде наружной сыпи, а теперь прямо на органах пищеварения («на кишках»).[63 - Классический пример, подтверждающий аксиому клинических данных: улучшение состояния одного из членов групповой патологии (семьи) вызывает ухудшение состояния у других, в данном случае - матери и младшего сына. У матери - психосоматическая реакция на сепарацию, у младшего же сына - потеря пространства, которым стал активно овладевать Гайк, вызывает поведенческое расстройство и выраженную регрессию.]
Сейчас она проходит курс лечения, но улучшения не видит. Вновь говорит о своей беспомощности и неожиданно замолкает. Не касаясь вопросов ее здоровья, я сочувствую ей.
- Конечно, вам непросто, даже можно сказать - тяжело. Гайк быстро меняется. Вы не готовы к этому так же, как и его брат, который развился быстрее и успел занять место Гайка. Младшему нужно время, чтобы привыкнуть и принять старшего брата, и вам надо привыкнуть к своей свободе от Гайка. Вам как женщине уже пора занять свое место в семье. Вы ведь больше не «устроительница» очага. Покажите свою позицию старшему и младшему сыну. Оговорите права и обязанности каждого из них.
- У меня это получится? - робко спросила она, продолжая. - Я уже, по-моему, ничего не умею, ни на что не гожусь.
Понимая ее слова как проявление регрессии в ответ на предложение стать матерью, я спокойно, но твердо вернула ее в реальность.
- Вы - мама, все мамы это умеют делать, а значит, и вы сумеете. Доверьтесь себе, у вас получится. Пора все поставить на свои места в вашей жизни. Ваш сын этого ждет от вас обоих. Вы с мужем сумеете и просто обязаны взять на себя эту ответственность.
Мать промолчала. Возникла пауза. Не знаю, о чем задумалась мать, я же думала о рисунке Гайка (см. рис.10), сделанном на предыдущем сеансе.
Это изображение всей семьи. Обращало на себя внимание смешение ролей. Все взрослые члены семьи одного роста и размера за исключением деда.
Семья представлена 7 членами, держащими друг друга за руки. Начнем интерпретацию рисунка в той последовательности, в какой Гайк начал рисовать. Первой он изобразил тетю - сестру отца. Затем мать, отца, бабушку, за ними следуют два мальчика и, наконец, дед. Все члены семьи раздеты. Однако к трем первым фигурам он пририсовал пуговицы-застежки. Они застегнуты на все пуговицы, что напоминает костюм Арлекина. Мать наделена дополнительной пуговицей, у отца они крупнее. Единственный намек на половые различия - в прическах. В то же время «тела» отца и бабушки наделены одинаковой деталью - нечто типа воротника или галстука (символическое «пенис-грудь»).[64 - Подобные фантазмы присущи детям раннего эдипова возраста, где ребенок может независимо от пола родителя наделять его значимым, «ценным» для самого себя половым органом. Например: у отца и матери - пенис или вагина. На рисунке Гайка - галстук (пенис - грудь) у бабушки больше по размеру, чем у отца, и более удлиненной формы.] Выраженной половой принадлежностью обладает лишь дед Гайк 1-й. О наделен усами, мужским половым органом и одновременно
плодоносящей утробой - выпуклым (беременным?) животом.
Различие фигур по формам и размерам голов указывает на значимость и роль каждого члена семьи. Это первая и последняя замыкающие ее фигуры - тетя и дед. Руки у тети и матери обладают подобием ладоней без пальцев (как боксерские перчатки). Причем правая рука матери, держащая отца, сильнее, она гораздо толще неестественно удлиненной и тонкой левой, которая слилась с рукой золовки. Руки и ноги остальных членов семьи - палочки, не имеющие опор - кистей и ступней. Семейный хоровод парит в воздухе - зависли между небом и землей.
Еще одна важная деталь: все члены семьи имеют рот и глаза, кроме бабушки, у которой подобие глаз (две размытые точки) на подбородке, а носами-точками обладают лишь тетя и мать. У всей семьи нет ушей (все они глухие?). На рисунке мальчики мало различаются между собой: у обоих петушатся дыбом торчащие хохолки, указывающие на их пол. Гайк, которого зацепил палочкой-рукой дед, чуть крупнее младшего брата, которого за руку держит бабушка. Мальчики, держащиеся друг за друга, отделены от матери и отца бабушкой и дедушкой. Дед - прародитель, с которого начинается хоровод семьи, если читать рисунок справа налево. Он - первая и главная фигура. Он лишен рта, который, видимо, заменяют усы. Дед Гайк 1-й молчит, усы как бы на запоре. Остальные фигуры, включая деда, лишены ушей - они оглохли.
О чем нам говорит рисунок? не есть ли это «молчание ягнят», молчание согласия-соучастия? Дед с бабушкой подчинили своему желанию быть вечными родителями не только детей, но и внуков. Прамать (бабушка) делит сына с невесткой? Отец Гайка - непонятной половой принадлежности - изображен между женой и матерью. Вспомним, что в реальной семейной ситуации он - единственный проживающий в доме мужчина, но мужчина, лишенный прав, ибо спит в закутке, а хозяином-отцом (прародителем-родителем) является Гайк 1-й, пространственно расположенный даже вне пределов дома. Он - зачинатель этого семейного хоровода и его первого круга. Он, дети, внуки (заметьте, как он прихватил Гайка рукой) и его жена - композиция в стиле «ню» - обнажены. Не означает ли это их особое право на вседозволенность?
Теперь рассмотрим рисунок слева направо: как рисовал Гайк. Первая фигура - тетя, она возглавляет хоровод. Итак, во главе семьи - Тетя и Отец, мама с папой большого семейства. У обоих самые большие головы. Оба открывают и замыкают границы семьи. Однако одновременно тетя и родители Гайка изображены одинаково застегнутыми - послушно пристегнутые сестры и брат. Что означают в данном случае эти застежки-пуговицы, если не символ покорности старших детей, в отличие от всесилия обнаженных?
Гайк никак не комментировал свой рисунок, лишь назвал каждого члена семьи. Тем не менее рисунок явно демонстрирует патологию. Налицо нарушение истины первородности, места и времени в иерархии трех поколений. Всепоглощающий нарциссизм ущербного родительства, удерживающий своих детей в вечном детстве, поразил всех членов семьи. Никто не имеет личной свободы и права на выбор, все связаны по рукам. Даже их собственные дети - в едином хороводе, этой вакханалии лжи.
Вечный ребенок - отец Гайка, будучи мужем и отцом (вспомним высказывание жены: «У меня трое детей»), его сестра, тетка Гайка, навеки дочь своего отца, так и не вышла замуж, воспитывает племянников. Оба они не нашли достойного изображения. Ибо нет равного, подобного отцу-прародителю. И он остался ее единственным мужчиной.[65 - Первым мужчиной в фантазмах девочки и отцом ее первого кукольного ребенка по теории и клиническим данным психоанализа обычно является отец. Лишь разрешение Эдипа несет в себе возможность выбора новых объектов либидо и для девочек, и для мальчиков.]
Прародитель-отец, лишенный рта, молчит. Все остальные лишены органов слуха, навеки скрывают истину. Пра-мать (жена его) - вообще пустая голова (по рисунку). Учитывая историю появления на свет Гайка[66 - Вспомним, что рождение (обваренного позже) Гайка 2-го явилось поводом-причиной возвращения-принятия блудного сына в лоно семьи.] как заместителя умершего Гайка 2-го - на фоне подобного инцестуозного смещения семья обречена на психологическое расстройство. Можно утверждать, что началом терапии Гайка является принятие им воли-закона своего истинного отца. Вначале в выраженном словом согласии, затем, на первом сеансе, - в болезненном акте сепарации от тела матери (чем не запоздалая операция-кастрация сросшихся в психотической связи бессознательного тел, лишенных автономии!). Она болезненна для обоих. У матери - пустота в животе (он у меня в кишках сидит). Вследствие автономии, отделения сына эта пустота начинает заполняться аллергической сыпью. Сын же, лишившись матери, теряет голос (символ их слитности).
Гайк, благодаря символической основе этого болезненного акта отсечения - словам, несущим ему возможность самостоятельного бытия и способов пережить страх через воображаемое - быстро, можно сказать мгновенно, осознает себя в реальности. Теперь у него есть отец-защитник, который хочет его видеть мужчиной.
Далее позитивные результаты в терапии Гайка накапливаются стремительно. На сеансах он сам выбирает себе вид работы: либо рисование, либо игру, реже лепку. Характер и содержание его высказываний в процессе работы, сюжеты игр[67 - Интересно отметить, что динамика этого процесса имела и свое пространственное выражение. Так, устраиваясь играть на ковре, Гайк вначале садился очень близко, нередко рядом с креслом. Постепенно пространственно отдаляясь, он все реже обращался ко мне, но я постоянно ощущала его активное внимание. Сюжеты его игр - обычно собственные с различными ролями: наказаний, убийств, похорон. Вначале сюжет о семье со злыми и добрыми персонажами, затем фантастические приключения, где часто разрешался конфликт поколений.] позволили мне уловить момент моего вступления в терапию. На начальном этапе - нейтрального соучастия в форме эха или полувопроса, позже - для интерпретации. Реакции Гайка следовали мгновенно. Отдельные фрагменты работы позволяют представить этот динамичный процесс осознания, становления и интеграции собственного «Я» Гайка. Привожу фрагмент 8 сеанса.
Играет в семью. Злой Кики из-за забора пытается украсть собаку или цыпленка. Гайк комментирует тихим голосом. Затем начинает орать и бить Кики, расшвыривая остальных кукол - членов семьи:
- Вот так. Вы не трогайте мою жизнь! Вы все жадные, ничего мне не даете, - тихим голосом комментирует он.
- Не дают? - спрашиваю я так же тихо.
Гайк словно не слышит и, не глядя в мою сторону, продолжает:
- Он не понимает, что может все брать сам.
- Сам? - в той же тональности, с той же вопросительной интонацией спрашиваю я.
Гайк продолжает делать вид, что не слышит меня, в голосе его нарастает возбуждение:
- Ему отец так велел.
В наступившей паузе Гайк торжественно смотрит на меня. Я молча, спокойно выдерживаю этот взгляд, требующий подтверждения, подкрепления и поддержки. Я обхожу эту ловушку нейтрально-пассивным эхом полуответа-полувопроса, в очередной раз предоставляя Гайку свободу выбора:
- Отец велел?
Гайк, не дождавшись ответа, продолжает играть, поменяв сюжет. Теперь это пластмассовый набор мебели и кукол.
- Это семья, - перекладывая стулья ближе к столу, он продолжает, - у них родится ребенок, а они еще не знают, мамы у них нет.
- И папы тоже нет?
Гайк, не отвечая на вопрос, продолжает:
- Он дурной, он думает, что он родит ребенка как мама. - После паузы продолжает:
- Никто ему не рассказал.
Пауза. Гайк вводит в игру нового персонажа - цыпленка, который в игре все время теряется, убегает и вновь возвращается.
Вот фрагмент 12 сеанса.
- Изумрудные кроватки, изумрудный город. Большая кроватка - золотая.
Разложив остальные детали фермы, продолжает говорить:
- Их много, все не поместятся в одном доме. И начинает делить хозяйство.
- Мальчики и девочки пошли отдельно. А эта собака еще не привыкла к своим папе и маме.
Или вот еще один сюжет. Гайк убивает робота, которого собрал из «Лего»: «Сейчас я его убью!» Бьет по фигуре кончиком фломастера, переходя на шепот, начинает, разгуливая по кабинету, приговаривать: «Я убил всех». Затем с более низкими интонациями: «Сейчас все узнают, что я сильный».[68 - Обратите внимание на различие в лицах. В первом фрагменте Гайк о себе говорит в 3-м лице («он»). Сейчас он впервые употребил 1-е лицо.] Садится и начинает «убивать» всех кукол - расшвыривает их. Затем начинает возвращать им жизнь, нацепляя на них кругляшки и спрашивая каждую: «Хочешь со мной дружить?»
Эту же реанимацию, избавление от кошмара истории своего рождения демонстрирует рисунок (см. рис.11), где на нижней части (дне) под причудливой волной крест - могила Гайка. На вершине холма дерево с зеленой кроной, рядом с деревом кораблик. В верхнем левом углу дом-крепость без окон и дверей. Из правого угла фундамента провисла длинная веревка с гарпуном к кроне могильного дерева. На этой веревке, почти в центре, словно канатаходец, стоит пика - причудливое перо, противоположный конец которого нацелен на другой объект в верхнем правом углу рисунка. Объект напоминает дом с дверью и окном. Он поменьше размером. Сама пика на привязи той самой причудливой волны.
Весь сеанс Гайк рисовал без комментариев. Я выбрала его второй рисунок, так как его содержание позволило мне заговорить в конце сеанса о приближении расставания.
- Я вижу, как ты окреп, Гайк, вырос, многое можешь сам. Я думаю, что ты уже справишься со своими проблемами самостоятельно. Ты согласен со мной?
Гайк не принял моего предложения.
- Нет, я похожу еще.
Мы обсудили возможность подготовки к расставанию и сократили сеансы до одного раза в неделю, на что он согласился.
На следующий сеанс Гайк принес свои игрушки: две пластмассовые акулы (большую и маленькую). Он показал мне, как у них открываются зубастые пасти. «Это мама с ребенком». Высыпав из коробки все игрушки на пол, он демонстративно удалился в противоположный угол кабинета. Разлегшись на ковре, начал играть с акулами. Лежа на спине, взяв в каждую руку по акуле, он их то приближал, то удалял друг от друга. Неожиданно Гайк меняет и героев, и сюжет игры.
- Это отец с сыном, потому что мамы не бывают такими злыми. Далее следует сценарий по Эдипу: то сын приносит отцу еду, то отец кидается на сына, чтобы его сожрать. Затем отец приносит сыну еду, но тут же отнимает ее. Неожиданные каннибалистические фантазии переходят в военные баталии. Еда превращается в бомбу. Сын побеждает, бросив в отца бомбу.
- Бедный папа, сейчас он полетит на солнце! От солнца у отца загорелся хвост!
Голосом папы:
- Ой, хвост горит!..
На мое «Ага» Гайк, привстав на колени, хихикает.
На последнем сеансе он пожелал лепить. Устроился напротив меня за журнальным столиком, как обычно при рисовании, начал делать колбаски, шарики, соединяя их друг с другом, а потом стал увлеченно лепить большой блин.
- Это озеро, сейчас сюда придут всякие животные. Молча наблюдая за ним, ощущаю какую-то его поспешность.
- Ты куда спешишь? - спрашиваю я.
Он, словно не слыша вопроса, продолжает лепить фигуру, тут же расплющивая ее. Не глядя на меня, произносит со вздохом:
- Не получается, надо успеть.
Понимаю, что, хотя мы и подготовились к расставанию, этот последний сеанс вызывает у Гайка определенное смешение чувств.[69 - Это был последний сеанс индивидуальной терапии Гайка, после которого через день была назначена встреча с обоими родителями. Согласно желанию Гайка, они пришли втроем.]
- У нас, Гайк, достаточно времени, и если ты не успеешь все сказать сегодня, всегда мне можешь позвонить или написать письмо, ведь скоро ты будешь и читать, и писать сам.
Гайк молча внимательно слушает меня, его руки продолжают лепить. Теперь появляются маленькие детали фигурок. Острота напряжения спала, Гайк увлеченно работает: на озере устраиваются два крокодила, большой и маленький.
- Вот так, - комментирует Гайк, - пусть здесь лежат. Затем он лепит маленькую фигурку, вставляет ей в руку длинную пику и закрепляет ее на противоположной стороне озера. Гайк привстал над своим творением и, победоносно указывая на маленькую фигурку, произносит:
- Он хотел их убить, но боится.
Мгновенно ухватившись за это смещение времени, я тут же реагирую медленным полушепотом:
- Боится, что...
Гайк торопливо прерывает меня:
- Боится, что узнают, - и оторопел, словно запнулся от неожиданности.
- Узнают, что. - я слегка нагнетаю напряжение, не завершая фразы.
Гайк вновь наскакивает, выпалив:
- Что боится!
В его лукавом взгляде смешинка.
- Ну, Гайк, здорово у тебя получилось. И мы оба понимающе переглядываемся.
Гайк заливается искренним смехом, который заражает и меня.
- Ага, он умеет хранить свои тайны, - говорю я.
- Ага, - подтверждает Гайк торжествующе.
Несмотря на налет грусти последней встречи, я заразилась оптимизмом планов семьи. Они довольны состоянием Гайка, братья ладят друг с другом, без драк, конечно, не обходится, но об этои говорится между прочим. Мать с сыновьями едет на лето к своим родителям. Муж остается, ему нужно найти квартиру - пора, наконец, начать свою жизнь.
Здесь можно добавить: все начинает становиться на свои места. Главное, Гайк обрел свое «Я». Он теперь говорит на двух языках свободно. Его устремленность в будущее базируется на прочной основе. Он полон нетерпения и не скрывает, что торопит родителей с переездом на другую квартиру.
И я уверена, что это не тревога расставания, а реальное желание прервать затянувшееся для него прощание. Он спешит домой. Его ждет брат. «Он без меня соскучился».
10 этюд
Когда одной консультации может быть достаточно
О консультации просила тетя мальчика, описывая его поведение, типичное для ребенка-психотика. «У него это началось недавно и все ухудшается».
Звонок в дверь был заглушен воплями ребенка. Открыв, я увидела женщину средних лет, пытающуюся втащить на порог ребенка лет 6, который отчаянно сопротивлялся. В этой баталии участвовали трое: две женщины - одна спереди, другая сзади - пытались сдвинуть с места вопящего и упирающегося мальчика. Они его тянули, толкали, уговаривали и умоляли. Сцена затягивалась. Бабушка наконец одной ногой вступила в прихожую и тянула за руку вопящее тело ребенка. Тетка пыталась подтолкнуть ребенка в спину, мягко уговаривая: «Ты же согласился прийти».
Монотонность вопля не выражала ни отчаяния, ни агрессии. Словно кто-то нажал на кнопку, и она издает сигнал. Такую же механичность выражало застывшее в вопле лицо-маска. Рот вопил на одной ноте, тело упиралось, отталкивало.
Утомленная борьбой бабушка явно пришла в отчаяние. Ее беспомощный вопрос «Что делать?» позволил мне вступить в действие.
- Что такое? - спросила я и, предложив подождать, не заставлять его, вошла в кабинет и, взяв ведерко с «Лего», вернулась к ним. Я обратилась к мальчику, вложила в его руку ведерко (он стоял в той же позе) и, взяв его за другую руку, сказала: «Иди за мной, посмотри все комнаты, не бойся, здесь нет ничего страшного. Если не понравится, уйдешь».
Он молча переступил через порог, но, остановившись у открытой двери кабинета, произнес:
- Хочу домой! - и снова вопль.
Женщины вошли в кабинет. Он же, стоя у двери с ведерком, монотонно продолжал с небольшими паузами:
- Хочу домой! - но напор вопля слегка ослабел. Бабушка, воспользовавшись паузой, быстро уселась в кресле, женщина - в другом, поодаль, а я стояла напротив мальчика, который, войдя и поставив ведерко у ног, все нудил: «Пойдем... хочу домой», - но уже не так громко.
Я вновь обратилась к нему:
- Ты пойдешь домой, конечно! Если не хочешь со мной разговаривать, это твое право. Но твоя тетя звонила мне, и ты это знаешь. Они очень беспокоятся, не знают, что с тобой происходит. Раз уж ты с ними пришел, дай им возможность рассказать, что произошло. А ты займись чем-нибудь. Вот игрушки, бумага, фломастеры. Можешь послушать, можешь поиграть.
Стоя напротив меня, он не выражал ни малейших признаков заинтересованности - абсолютно непроницаемое лицо, безучастная поза. Этот не по годам крупный ребенок был словно лишен эмоциональности.
- Выбирай, чем хочешь заняться, - повторила я и устроилась на диване напротив бабушки.
Он продолжал стоять, потом начал медленно ходить взад-вперед на цыпочках, затем встал за спиной бабушки лицом к стенке и так застыл.
- Давно это так? - спросила я бабушку.
- Чем дальше, тем хуже. А что, вы тоже так думаете?
- Как? - уточнила я.
- Ну... - протянула неопределенно бабушка.
Возникла пауза. Женщина в кресле тоже молчала.
- Я пока ничего не думаю, так как пока ничего не знаю, кроме того, что вы мне сказали по телефону - что вашей дочери нет в городе и поведение внука внушает вам опасения. Но давайте начнем сначала, о том, что было до того, как ваш внук родился, о его родителях, об их браке, беременности; о том, почему внук с вами, о вас.
Слушая бабушку, я наблюдала за мальчиком. Он не притронулся ни к одной игрушке. Он лишь менял свое место в пространстве, лишь несколько раз проронил словно для себя «пойдем... домой...», но неназойливо, осторожно и даже слегка отстраненно.
Эмоционально насыщенная речь бабушки была полна субъективных устоявшихся оценок и суждений в отношении фактов, ситуаций и персонажей группы, представляющей две семьи.
Эта уставшая, обремененная заботами и ответственностью симпатичная женщина средних лет страдала от чувства вины («Я же понимаю, что не могу заменить ему маму!»), скрытой агрессии («Я же говорила» или «Я боюсь, когда они его забирают»).
Краткое изложение ее рассказа, дополненное уточняющими вопросами, позволит понять историю мальчика и причины изменений его состояния, ныне напоминающего аутизм и имеющего психотическую симптоматику.
Мать мальчика (младшая дочь в семье бабушки) - яркая, способная, общительная, интересная. Очень активная. Влюбилась до беспамятства в отца мальчика («Они такие разные. Я знала, что ничего не получится, но разве они слушают?»). Мать не препятствовала браку дочери («слишком ее люблю»), отец тоже не вмешивался, чтобы не обидеть дочь.
Отец ребенка всегда был «гадким утенком» в своей семье. Молчун, никогда не понять, о чем он думает, что хочет («Я до сих пор не верю, что он способен объясниться в любви, любить»).
Бабушка по отцу - авторитарный деспот. Она не препятствовала браку сына («Еще бы, такую девочку получил! Она же солнце, полное жизни и любви!»).
Участия в жизни молодых и внука семья отца практически не принимала. Дед (отец отца) умер рано, и всю свою привязанность свекровь подарила младшему сыну. А отец ребенка для нее что есть, что нет.
Молодая пара поселилась в семье родителей жены. Ничто не омрачало жизнь молодоженов. Беременность наступила не сразу (спустя 2 года), но оказалась желанной только для мамы ребенка. «Он (отец ребенка) отнесся к этому так, словно его это не касалось».
С рождением ребенка молодые как бы охладели друг к другу. «Она (дочь) наконец стала понимать, с каким эгоистом связала свою жизнь».
Роды были несложные, ребенок родился нормальным, развивался хорошо, но условия ухода были тяжелыми (годы блокады и энергетического кризиса), молодая мама впала в легкую депрессию. А отец ребенка через некоторое время (мальчик едва начал ходить) ушел жить в дом к своей матери. К ребенку не проявлял никакого интереса.
Вскоре он уехал на год за рубеж, оставив жену с ребенком без средств к существованию. («Можно подумать, до этого содержал! Так, периодически что-нибудь зарабатывал, в основном мечтал и овладевал новой специальностью».)
Еще через год, когда мальчику исполнилось три года, его отец вернулся: хотя карьера за рубежом была достаточно успешной, жизнь на чужбине оказалась для него неприемлемой. Отношения так и не наладились, и они решили окончательно расстаться.
Молодая безработная мама оставила своего сына, которому уже исполнилось 3,5 года, с бабушкой и отправилась на заработки за рубеж.(Выбирать не приходилось. Семья распалась: сын с семьей в одной стране, муж (дед мальчика) - в другой, а дочь (мама мальчика) - в третьей. Бабушка должна смотреть за внуком, пока дочка не устроится окончательно. «Даже к мужу не могу с ним поехать, так как нет условий, муж живет в общежитии. А здесь все-таки его (мальчика) дом, книги, игрушки - и потом, он же с детства со мной.»)
Сейчас мальчику 5 лет. Уже полгода, как отец мальчика начал проявлять неожиданный интерес к сыну. Вначале приходил сам, а сейчас забирает мальчика к себе. Он зарабатывает достаточно денег благодаря своей новой специальности. Бабушку беспокоят две проблемы - изменившееся состояние мальчика («Стал нелюдим, ни с кем не общается, с ним говоришь, а он как будто не слышит, вы видели»). Бабушка объясняет это тем, что мальчик очень скучает по матери. Она старается его развлекать, занимает всевозможными делами и развлечениями. Но чем больше бабушка старается, тем больше обозляется внук («Я боюсь, что моя дочь не узнает сына; ну что я сделала не-так?»).
- Поработайте с ним, - предложила женщина, - может, что-нибудь получится.
Оставив ее вопрос открытым, я перевела разговор на-другую тему - тревогу бабушки, связанную с посещением внуком «того дома» («А вдруг его там обидят, я так боюсь»).
Эту проблему бабушка разрешила сама, быстро переработав мой вопрос:
- А мальчик ходит к отцу с удовольствием?
- Он туда рвется. Я продолжила:
- Ваша тревога связана с вашей ответственностью, но если мальчик рвется туда.
- Да, - прерывает она меня, - напрасно я беспокоюсь, значит, ему с отцом хорошо.
Далее наступает самая важная часть беседы, психотерапевтический эффект которой проявился почти мгновенно. Так всегда происходит в случаях, когда слово несет желанное право на свободу выбора, право быть собой!
Я перевожу разговор на тему отца мальчика и показываю бабушке на явную нетерпимость по отношению к зятю.
- В ам не нравится ваш зять? - спрашиваю я ее.
Вместо ответа на мой вопрос она произносит:
- А этот, как назло, его копия.
Я:
- И что? Это плохо? Вы хотите, чтобы он был другим?
- Я мечтаю, чтобы он был хоть чем-нибудь похож на мою дочь, - произносит бабушка.
- Да, - соглашаюсь я, - понимаю ваше желание. Но, возможно, что-то есть в вашем зяте, отце мальчика, нечто такое особенное, что вы, наверное, не замечаете, может быть, не понимаете.
Она внимательно слушает, не перебивая меня, на лице появляется подобие смущения.
Я продолжаю:
- Ведь за что-то очень важное его полюбила, как вы говорите, безумно, такая женщина, как ваша дочь. Они были счастливы настолько, что она даже захотела иметь от него ребенка, к рождению которого он, возможно, еще не был готов. Но сейчас, когда он дозрел до отцовства, за что-то это самое, особенное, сын тянется к нему. Этот, как вы говорите, «гадкий утенок», может, и в самом деле «лебедь», - и он нашел свое место в жизни, как вы говорите, «добился успеха сам, у него непростой путь в жизни».
- Да, он все это начал с азов. Он в самом деле очень умный. - Нотки нетерпимости в голосе бабушки погасли. Она молчит в неопределенном ожидании.
- Наши дети имеют право быть самими собой, вопреки нашим благим пожеланиям.
Вдруг я неожиданно обнаружила, что мальчик очень внимательно вслушивается. Стоя как вкопанный в центре кабинета лицом ко мне, он напряженно, как бы сквозь меня, буравит стену глазами.
- И ваш внук, - продолжаю я, быстро переводя взгляд на бабушку, - может быть очень счастливым и любимым, на кого бы он ни был похож - на своего отца, мать, деда, вас или вообще ни на кого. Главное ведь быть самим собой. И ему дано это право - быть таким, какой он есть. Его папа и мама любят его таким, какой он есть, за то, что он у них есть вот такой. Даже если мама сегодня так далеко, она все время думает о сыне, скучает, - все это я уже говорю для мальчика, взглядом поймав, что он направляется к дивану, к моему месту.
Все это я говорила для мальчика, и, чтобы не смущать его, я смотрела только на бабушку и тетю, но я была уверена, что он слышит все. Я ощущала близость, а вскоре почувствовала на своем плече его головку. Боясь спугнуть его, я продолжала говорить, ощущая некоторую напряженность одной половины своего тела, правой стороны, к которой он доверчиво прильнул. Поймав напряжение во взгляде бабушки, я поняла, что говорю почти шепотом, словно боясь спугнуть задремавшего ребенка.
Я продолжала говорить о том, как скучает мама, как много работает, чтобы иметь возможность приехать или забрать к себе сына. Затем говорила о том, как скучает и страдает без мамы сын.
В заключение я перевела тему на бабушку.
- Разве вы виноваты, что так сложилось? Зато как прекрасно, что у вашей дочери есть вы, такая чудесная мама, которой она доверяет своего сына. Вы не беспокойтесь, - успокоила я ее, - скучать, тосковать - тяжело, но с этим можно справиться. Не надо бояться за него, развлекать и отвлекать. Об этом можно поговорить честно и по-взрослому. Вы ведь тоже скучаете?
- Еще как, - с горечью вздохнула бабушка и прослезилась.
- Да, я понимаю, но вам можно, а ему нельзя скучать? Вы страдаете, а ему нельзя страдать? Мне кажется, это по-человечески и вполне нормально - любить, переживать, ждать встречи, страдать. Мальчику гораздо труднее, когда вы притворяетесь, жалея его, отвлекаете. За что жалеть? Мама и папа здоровы, живы, любят его, заботятся о нем, а еще он такой счастливый, что окружен любящими и заботливыми бабушками и дедушкой, дядями, тетями и друзьями.
- Вы правы, - соглашается бабушка, - я, наверное, была очень беспокойной, все-таки не мой ребенок. Но он очень изменился. Я боюсь, что мать не узнает его, - и начинает просить меня о психотерапии для мальчика.
Я не соглашаюсь с ее предложением и вношу в свою очередь свое предложение:
- Не будем спешить. Оставьте мальчика в покое. Не теребите его развлечениями и своими тревогами и жалостью. Делитесь с ним своими сомнениями, спрашивайте о его желаниях, а не предвосхищайте их: не хочет - не надо, не настаивайте - будь то еда, сон, одежда или прогулка. Займитесь собой и понаблюдайте за ним. Позвоните мне через месяц, полтора, тогда подумаем, что делать, а если надо - пригласим и папу.
Бабушка еще раз попробовала настоять, говоря о пользе психотерапии для ребенка, но потом приняла мой довод о том, что на это должно быть прежде всего согласие ребенка, которого пока еще не было, и необходимо дать ему на это время.
Мальчик сидел рядом со мной и уже не прислонялся ко мне. В какой момент это произошло, я не заметила. Я повернулась и обратилась к нему, прямо смотря в глаза. Он не уклонился от этой встречи взглядов.
- Ты все слышал и можешь высказать бабушке свое мнение. Но решай все сам. Если захочешь еще раз прийти, скажешь бабушке или папе, или тете (которая за всю встречу не произнесла ничего, кроме подтверждения, что он перестал играть с детьми и отзываться на свое имя).
Напоследок бабушка спросила:
- Вы думаете, что все в порядке? Я ответила честно:
- Не в порядке, но так бывает иногда и с нормальными детьми в сложной ситуации. И это не обязательно болезнь.
Я призналась, что тоже вначале приняла это за преддверие аутизма, но все увиденное и услышанное позволяет мне надеяться, что происходящее - в пределах индивидуальной нормы в ситуации кризиса.
- Подождем! Дайте свободу выбора мальчику и наблюдайте. Я буду ждать звонка.
Через две недели позвонила не бабушка, а та самая тетя. Она взахлеб рассказала о том, что мальчика не узнать. Очень изменился, играет с детьми, ходит во двор, стал гораздо самостоятельнее. Все эти новости перемешивались с благодарностями от лица бабушки, которая вроде бы собирается начать свою терапию. «Было бы кстати», - подумала я, но ничего не сказала.
На ее вопрос: «Теперь я даже боюсь поверить, что все уже позади; неужели это эффект той одной консультации?» - я ответила уклончиво:
- Возможно, мальчик услышал для себя самое главное, и это объясняет все позитивные изменения, которые могут быть устойчивыми для обоих.
Тетка полюбопытствовала, что же особенного услышал мальчик, но я сохранила его секрет, сказав, что это касается только самого мальчика.
Это действительно касалось только его, его права выбора идентификации с отцом, которого бабушка, а может быть, и мама так и не приняли. Он получил это право, вернее, обрел его из моих слов. Он мне поверил, и ему этого оказалось достаточно, чтобы дать себе право быть самим собой, любить отца без чувства вины за предательство и страха быть отвергнутым. Ему больше незачем прятаться в психотической симптоматике. Запретное - дозволено!
После этого звонка я о них не слышала, но и сегодня, спустя 4 года, я также не сомневаюсь, что все у них в порядке. Для такого умного, тонкого мальчика одной-единственной консультации оказалось достаточно.
notes
Примечания
1
Международный семинар «Проблемы современного психоанализа», проходивший в Ереване, 1999, АПА, MSF, UPA.
2
Дольто Ф. Мы идем в Мезон Верт //Дольто Ф. На стороне ребенка - СПб. - М., 1997, с. 447.
3
Винникотт Д. Маленькие дети и их матери. - М., 1998.
4
В отличие от запрета-фрустрации Ф. Дольто вводит понятие символогенной кастрации - Запрета, порождающего возможность достижения объекта либидо иным, более длинным путем. См.: DoltoF. Seminaire de psychanalyse d'enfants. - Paris, ed. Seuil, 1982, v. I, ch. 3.
5
См. об этом подробнее в этюде «Будни „Сада Радуги“».
6
В случае тяжелого или запущенного состояния ребенка мы советуем родителям, помимо посещения «Сада радуги», водить его на психотерапию.
7
Обычно с детьми до 3 лет терапия проводится либо вместе с родителями, либо в диаде «мать —ребенок».
8
См. подробнее этюд «Он хотел их убить, но боится».
9
См. этюд «Дикая Роза».
10
Dolto F. Tout est langage. - Paris, Vertige-Carrere, 1987.
11
Dolto F. La cause des enfants. - Paris, ed. R. Laffont, 1985, part III. Здесь и далее цитаты даны в переводе автора.
12
Dolto F. La cause des enfants, p. 560.
13
Actualites Sociales Hebdomadaires, 1988, №1613. La maison verte a l'ecoute des enfants.
14
Dolto F. La cause des enfants, p. 560.
15
Dolto F. La cause des enfants, p. 568.
16
Vasse D. Se tenir debout et marcher. - Paris, еd. Gallimard, 1995, p. 81, 243.
17
Vasse D. Se tenir debout et marcher, р. 178.
18
Здесь в слове «малыш» символически обобщены пол, возраст, имя ребенка, которые в данном случае несущественны. В других случаях пол и возраст указаны достоверно. Имена с целью сохранения анонимности и профессиональной этики во всех случаях изменены.
19
Dolto F. Au jeu du desir. - Paris, еd. Seuil, 1981, ch.2. Mots et fantasmes.
20
Баррал В. Слова, которые вредят и которые помогают // Материнство, 1997, апрель, с.74 -77.
21
Dolto F. La cause des enfants. - Paris, еd. R.Laffont, 1985, part III.
22
DoltoF. L'image inconsciente du corps. Ed. Seuil, Paris, 1984.
23
Ibid., р. 57.
24
Ibid., р. 35.
25
Ibid., р. 55.
26
Ibid., р. 36.
27
Dolto F. Au jeu du desir. - Paris, еd. Seuil, 1981, p. 73.
28
См. вышеприведенную цитату из «L'image inconsciente du corps».
29
Dolto F. Au jeu du desir, р. 220.
30
Ереван, Международный симпозиум, 1997. Первод А. Давтян.
31
Значение подлинного имени ребенка совпадает со значением имени древнегреческой богини победы Ники.
32
Первый этаж деревянного двухэтажного замка, расположенного в центре игровой комнаты, заполнен мягкими мячиками - «фекалиями».
33
Школа развития детей младшего возраста.
34
Dolto F. Seminaire de psychanalise d'enfants. - Paris, еd. Seuil, 1982, p. 105, 122, 124.
35
Vasse D. Se tenir debout et marcher. - Paris, еd. Gallimard, 1955, p. 161.
36
Данным термином в психосоматике чаще всего выражаются образные функции, связанные с возможностями символизации вытесненных в бессознательное эмоций и аффектов в виде образных представлений. «Неспособность бессознательного проявлять себя в форме представления... - черта, свойственная психосоматическим нарушениям» (Kreisler L. La psychoso-matique de l'enfant. Que sais je? - Presses universitaires de Frange, 1976, p.9 -10).
37
Промежуточный объект между «Я» и «не-Я» (см.: Winnicott D. La consultation therapeutique et l'enfant. - Paris, ed. Gallimard, 1971, p. 21, 24).
38
«Ансамбль организуется влечениями, испытываемыми ребенком к родителям. В позитивной форме комплекс представляет собой аналог истории о царе Эдипе: желание смерти соперника, персонажа того же пола, и сексуальное влечение к персонажу противоположного пола. В своей негативной форме он представляет собой обратное: любовь к родителю своего пола, ненависть, ревность к родителю противоположного пола. На деле обе эти формы обнаруживаются на различных уровнях эдипова комплекса.
Согласно З. Фрейду, комплекс Эдипа переживает свой расцвет между 3 -5 годами во время фаллической фазы. Его закат отмечается вступлением в латентный период. Известно его возрождение в пубертате, которое преодолевается с большим или меньшим успехом в особом типе выбора объекта.
Эдипов комплекс играет фундаментальную роль в формировании личности и направленности человеческих желаний.
Психоаналитики отводят ему основополагающую роль в психопатологии, отыскивая для каждого типа патологии способы его разрешения» (Laplanche J. Vocabulair de la psychanalyse. - Presses universitaires de Fran?e, 1967, p. 80).
39
Д. Винникотт и Ф. Дольто описывают значение переходного объекта в раннем детстве: Vinnicott D. La consultation therapeutique et l’enfant. - Paris, Gallimard, 1971, p. 21 -24; Vinnicott D. Je et realite. - Paris, Gallimard, 1974, p. 41 -59; Dolto F. Dialogues Quebecois. - Paris, ed. Seuil, 1984, p. 195 -196.
40
14-летний Д., войдя в кабинет, обнаружил на столе резиновую игрушку-пищалку, оставленную 5-летней З. Он заинтересовался ею, попищал, а на сеансе несколько раз притрагивался к ней, поглаживая. На следующем сеансе я специально поставила ее на то же место. Увидев игрушку, он улыбнулся ей, как доброй знакомой. После этого, входя в кабинет, тут же искал ее взглядом. Вскоре я заметила, что любое затруднение в выражении вытесненных мыслей сопровождается у Д. Нажатием на игрушку и ее пищанием. Смысл этого объекта объясняет оговорка Д. Как-то я не успела положить игрушку на стол. Войдя в комнату, он заметил отсутствие объекта и произнес: «А где моя пипилка?» Избранный им объект мама-свинья с изображением детеныша на животе, как и оговорка - вместо «пищалка» «пипилка», близкое по звучанию к «пипильке» (так часто русскоязычные матери - армянки, грузинки, немки, гречанки и т.д. - называют половой орган девочки, в отличие от «пиписьки» у мальчика), демонстрируют проблему кастрации и сильной идентификации с матерью пациента Д., страдающего с 5 лет тиками.
41
«Если истерические нарушения являются выражением конфликта, то психосоматические нарушения есть следствие подавленных аффектов и влечений» (Kreisler L. La psychosomatique de l’enfant. Que sais je? - Paris, 1976, p. 10).
42
Речь идет о наиболее распространенном симптоме: непроизвольное мочеиспускание при отсутствии органической патологии.
43
Имеется в виду треугольник «мать - отец - ребенок».
44
Dolto F. Le seminaire de psychanalyse d’enfants. - Paris, ed. Seuil, 1979, p. 175.
45
Народные способы «снятия» страха наговорами, молитвами и прочее.
46
См. работы таких авторов, как Д. Боулби, П. Бразело, Д. Винникотт, Ф. Дольто, Х. Кохут, Л. Крейслер, С. Лебовичи, М. Мейн, Д. Стерн и др.
47
Mdm - Врачи мира (M?deсins du monde).
48
Общественный сиротский дом.
49
Позже я узнала, что семья Розы живет на параллельной улице и что они «провели расследование», выясняя подробности обо мне и членах моей семьи.
50
Моя подруга, психолог из М., гостившая в это время у меня.
51
Книга Ф. Дольто «На стороне ребенка». Я и не знала, что она разглядела название.
52
Частота первых десяти сеансов - два раза в неделю. Затем - один раз в неделю, после чего по взаимному с Гайком договору началась подготовка к расставанию - один раз в месяц, всего три сеанса.
53
Наиболее известным примером может служить С. Дали. См. также: A. Green, D. Dumas, G. Pankov, A. Schutzenberger и др.
54
Совместное проживание без официальной регистрации.
55
Данные по материнской линии не представляются ценными.
56
Брак сына он принимает лишь после рождения внука при условии проживания в его доме по его законам.
57
Хотя некоторые психоаналитики считают соблазнение допустимым и, болеее того, необходимой частью введения в психотерапию детей.
58
Периодически в процессе этих совместных сеансов я задавала вопросы то сыну, то матери, приглашая их к соучастию, давая им возможность для любых высказываний.
59
Мягкая игрушка с пластмассовой головой, руками и ногами. Большие пальцы рук Кики могут помещаться во рту. В дальнейшей терапии Кики приобрел значение транзиционального объекта.
60
Создает себе лоно, в котором укрывается от тревоги.
61
Разновидность «Лего», где кроме кубиков есть также пластмассовые головки людей и животных.
62
Замечательное достижение терапии: сын выделил отца как главу семьи.
63
Классический пример, подтверждающий аксиому клинических данных: улучшение состояния одного из членов групповой патологии (семьи) вызывает ухудшение состояния у других, в данном случае - матери и младшего сына. У матери - психосоматическая реакция на сепарацию, у младшего же сына - потеря пространства, которым стал активно овладевать Гайк, вызывает поведенческое расстройство и выраженную регрессию.
64
Подобные фантазмы присущи детям раннего эдипова возраста, где ребенок может независимо от пола родителя наделять его значимым, «ценным» для самого себя половым органом. Например: у отца и матери - пенис или вагина. На рисунке Гайка - галстук (пенис - грудь) у бабушки больше по размеру, чем у отца, и более удлиненной формы.
65
Первым мужчиной в фантазмах девочки и отцом ее первого кукольного ребенка по теории и клиническим данным психоанализа обычно является отец. Лишь разрешение Эдипа несет в себе возможность выбора новых объектов либидо и для девочек, и для мальчиков.
66
Вспомним, что рождение (обваренного позже) Гайка 2-го явилось поводом-причиной возвращения-принятия блудного сына в лоно семьи.
67
Интересно отметить, что динамика этого процесса имела и свое пространственное выражение. Так, устраиваясь играть на ковре, Гайк вначале садился очень близко, нередко рядом с креслом. Постепенно пространственно отдаляясь, он все реже обращался ко мне, но я постоянно ощущала его активное внимание. Сюжеты его игр - обычно собственные с различными ролями: наказаний, убийств, похорон. Вначале сюжет о семье со злыми и добрыми персонажами, затем фантастические приключения, где часто разрешался конфликт поколений.
68
Обратите внимание на различие в лицах. В первом фрагменте Гайк о себе говорит в 3-м лице («он»). Сейчас он впервые употребил 1-е лицо.
69
Это был последний сеанс индивидуальной терапии Гайка, после которого через день была назначена встреча с обоими родителями. Согласно желанию Гайка, они пришли втроем.
|
