Золото императора Сергей Шведов

        Борьба за Рим #1 Великая Римская империя на грани распада. Мятежи следуют один за другим, вовлекая в кровавый хоровод не только ее население, но и приграничные племена. Нашествие гуннов, грабительские набеги готов, восстание языческих волхвов против приверженцев Христа… И в это тяжелое время к власти приходит очередной самозванец.
        Чтобы удержаться на троне, ему необходим союз с варварами. И вот в Готию, где тоже царят вражда и смута, где плетется тугая паутина заговоров и интриг, отправляется с тайным поручением молодой аристократ…

        Сергей Шведов
        Золото императора

        Часть I Римский патрикий

        Глава 1 Нотарий

        Император Валент покидал Константинополь под рев труб и рокот барабанов. Пышности, с которой был обставлен его выезд, мог бы позавидовать любой римский триумфатор. Хотя вроде бы никаких особых побед за бывшим трибуном пока не числилось. Как, впрочем, и за его братом и соправителем, императором Валентинианом. Собственно, именно волею Валентиниана ничем вроде бы не примечательный чиновник третьего ранга был вознесен столь высоко, что мог теперь попирать ногою, обутой в красный сапожок, достойнейших мужей Великого Рима. Не говоря уже о черни, которая громкими криками приветствовала позолоченную колесницу, выехавшую вслед за знаменосцами из дворца, что был построен более сотни лет назад императором Константином. Валент грозным взглядом окинул беснующуюся толпу, и на его толстых губах промелькнула брезгливая усмешка. Варвары-гвардейцы из дворцовой схолы оттеснили горожан в стороны и, выстроившись в два ряда по бокам от колесницы, обеспечили императору безопасный и удобный проезд. Валент побаивался не столько черни, сколько патрикиев, вполне способных подослать наемного убийцу. Впрочем, в этот раз
проезд императора по мощенным камнем улицам Константинополя закончился без происшествий и потерь. Несколько сломанных наглыми гвардейцами ребер, десятка два отдавленных ног - это, естественно, не в счет.
        Горожане, возбужденные явлением императора, еще какое-то время наблюдали за пышными султанами на шлемах конных клибонариев, замыкавших свиту Валента, а потом стали расходиться. О грядущей войне в Сирии почти не говорили. Империя вела затяжную борьбу с варварами едва ли не по всему периметру своих границ, и не было еще года, чтобы враги Великого Рима не потревожили его покой. Если не сирийцы, то персы, если не персы, то готы, если не готы, так венеды. А в последнее время купцы на торгу заговорили о каких-то таинственных гуннах, появившихся в степях Сарматии. Что это за племя и какими новыми бедами грозит нашествие воинственных кочевников Великому Риму, не знал никто, но это не мешало городским сплетникам распространяться на их счет. Впрочем, гунны если и представляли для ромеев опасность, то весьма и весьма незначительную.
        - Поверь мне на слово, Софроний, все это пустая болтовня людей, не обремененных знаниями и разумом.
        Руфин любезно поддержал под локоток споткнувшегося собеседника и спокойно глянул в его вопрошающие глаза. Нельзя сказать, что Руфина с Софронием связывала дружба, но приятелями они, безусловно, были. Этому способствовал и возраст - обоим исполнилось по двадцать пять, - и положение, которое они занимали в свите императора Валента. Оба молодых человека принадлежали к нотариям, то есть чиновникам третьего ранга, и с гордостью носили свои звания светлейших мужей. Жизнь пока что не дала им повода для зависти и соперничества, а потому Софроний и Руфин с удовольствием общались друг с другом. Вот и на проводы императора они пришли вместе и честно отстояли под щедрыми лучами весеннего солнца всю утомительную церемонию императорского отъезда. Счастье еще, что стояли они на почетном месте, предназначенном для знати, иначе вряд ли им удалось бы избежать синяков и ушибов.
        - Согласись, Руфин, обилие варваров в легионах империи рано или поздно нас погубит, - вздохнул Софроний. - Я уже не говорю о том, что с каждым годом они ведут себя все наглее. И уже не за горами тот срок, когда в свите императора не найдется места истинным римлянам.
        - А что прикажешь делать, если римляне уклоняются от военной службы? - пожал плечами Руфин.
        - Так верните им налоговые льготы, которые они имели в прежние времена! - воскликнул пылкий Софроний. - И тогда римский дух возродится на наших глазах.
        - Финансовое положение империи тебе известно, нотарий, - печально усмехнулся Руфин. - Валентиниан вынужден был издать указ, разрешающий вносить налоги натурой, а не деньгами. К тому же доблесть за денарии не купишь.
        Софроний покосился на купола храма, возведенного, как говорили, по приказу императора Константина. А ведь Константин не был христианином, во всяком случае, до смертного часа. И схиму он принял уже будучи больным. Тем не менее именно Константин уравнял в правах приверженцев чужого бога с истинными римлянами, не забывшими веру своих отцов.
        - Зачем он возвеличил этот город? - зло прошипел Софроний, оглядывая невзрачные каменные строения. - Чем ему Рим был плох? У империи должна быть одна столица, иначе раскол неизбежен.
        Руфин промолчал. Он разделял взгляды Софрония и на Константина, и на возвеличенный им город, бывший еще совсем недавно скромной провинциальной Византией, но, к сожалению, не нотарии будут решать судьбу Римской империи. Руфин связывал большие надежды с императором Юлианом, не побоявшимся бросить вызов христианам, но, увы, Юлиан не оправдал их. Смерть великого императора была встречена ликованием в среде никейских ворон и арианских коршунов, зато гордые императорские орлы поникли, и поникли, похоже, навсегда. Ариане оказались расторопнее никеев и сумели, воспользовавшись смертью преемника Юлиана Иовия, протолкнуть к власти своего ставленника Валентиниана. И теперь в стане христиан царит ликование, а по Константинополю ходят упорные слухи, что час древних богов уже пробил. Трудно пока сказать, насколько эти слухи верны, но, во всяком случае, императоры-соправители Валентиниан и Валент уже успели вернуть арианам и никеям храмы, отобранные у них доблестным Юлианом.
        - Я слышал, что комит Прокопий в городе, - тихо произнес Софроний.
        - Прокопий?! - вскинул голову задумавшийся Руфин. - Ты в своем уме?
        - Я - да, - усмехнулся Софроний. - А вот о комите я бы этого не сказал. Родственнику императоров Юлиана и Констанция следовало бы держаться подальше от обеих столиц. Я собственными ушами слышал, как Гермоген докладывал сиятельнейшему Петронию о появлении в Константинополе подозрительного лица.
        - И что сказал Петроний?
        - Сказал, что сам доложит о Прокопии императору. И приказал Гермогену следить за теми, кто в прежние времена сталкивался с комитом. Среди прочих было названо и твое имя, Руфин.
        Причин не доверять Софронию у Руфина не было. Если комит Прокопий действительно объявился в городе, то он почти наверняка захочет повидаться с молодым нотарием. И причиной тому как родственные, так и деловые связи. Руфин принадлежал к древнему патрицианскому роду, и уже одно это делало его подозрительным в глазах безродных выскочек вроде Петрония и Гермогена. Первый был тестем императора Валента и главным его наушником. По слухам, именно Петроний, бывший еще совсем недавно заурядным трибуном, командиром легиона, натравил склонного к подозрительности Валента на самых знатных и богатых константинопольских патрикиев. Именно он придумал гениальный по своей простоте ход по взиманию недоимок едва ли не со времен императора Аврелиана. Разумеется, никаких прав ни у Валента, ни тем более у Петрония на проведение столь наглой операции по изъятию чужого имущества не было. Тем не менее очень многие уважаемые константинопольские мужи были ограблены едва ли не до нитки, а иных, наиболее упрямых, даже выслали в отдаленные провинции, дабы впредь не мозолили глаза императору и его расторопным ближникам.
        - В городе много недовольных, - продолжал гнуть свое Софроний. - Император Валент в отъезде. Так что у комита Прокопия появляется возможность заявить о себе в полный голос.
        - Боюсь, что он для этого недостаточно сумасшедший, - холодно возразил Руфин.
        - Ты, кажется, не доверяешь мне, патрикий? - прищурился Софроний.
        Руфин ответил не сразу, а довольно долго разглядывал стоящего перед ним человека в голубой тунике и расшитом серебряной нитью зимнем плаще. Плащ был прихвачен у плеча и на талии золотыми застежками, по последней римской моде. Лицо Софрония дышало благородством истинного патрикия, хотя знатностью рода он похвастаться не мог. Тем не менее Софроний был выходцем из семьи всадников и получил прекрасное образование, которое и позволило ему по праву занять место в схоле нотариев. Однако Софроний честолюбив и наверняка мечтает о большем. Не исключено, что в комите Прокопии он видит шанс к быстрому возвышению. Однако нельзя сбрасывать со счетов и другое: коварство Петрония и Гермогена, подославших молодого нотария к Руфину, дабы погубить его.
        - Ты выбрал очень неудачное место для разговора, дорогой Софроний, - усмехнулся Руфин. - Заговоры следует устраивать в местах тихих, подальше от чужих ушей и глаз. Согласись, торговая площадь для этого не самое подходящее место.
        Софроний засмеялся. Смех был искренним, и Руфин не замедлил к нему присоединиться. Толстый, измазанный слизью торговец рыбой с удивлением покосился на развеселившихся молодых людей. Руфин небрежно швырнул ему на лоток несколько медных оболов и приказал доставить свежую рыбу в дом, ближайший к храму Афины.
        - Не извольте беспокоиться, светлейший муж, - радостно оскалился рыбный торговец. - Все будет сделано в точности, как вы приказали.
        - Шельма, - усмехнулся Руфин и решительным жестом раздвинул толпу зевак, успевшую собраться вокруг лотка, невесть по какому случаю.
        - Когда мы избавимся от всех этих дармоедов! - недобро глянул в сторону оборванцев Софроний. - Будь я префектом Константинополя, я бы в два дня выставил бы их из города.
        - Какие твои годы, дорогой друг, - улыбнулся Руфин. - Уверен, что тебя ждет блестящее будущее.
        - Спасибо на добром слове, патрикий, - обворожительно улыбнулся Софроний. - Остается только пожалеть, что не ты у нас император.
        Впрочем, улыбка Софрония предназначалась вовсе не приятелю, а матроне, чей лик мелькнул из-за занавеса носилок, которые дюжие молодцы как раз в это мгновение проносили мимо застывших в почтительных позах молодых людей. Обычно жены знатных константинопольских мужей не стеснялись показываться на глаза простому народу, но у этой дамы, похоже, были свои резоны. Плотная материя отгородила матрону от глаз Руфина раньше, чем он успел ее опознать.
        - Мне показалось, что это была Целестина, супруга патрикия Кастриция? - задумчиво произнес Руфин. - Или я ошибся?
        - Возможно, - сухо отозвался Софроний. - Я плохо знаю эту достойную матрону.
        У Руфина на этот счет были серьезные сомнения. Более того, он был почти уверен, что Целестину и Софрония связывают чувства не только дружеские.
        - Но ведь ты бываешь в доме ее мужа? - вскинул бровь Руфин.
        - Патрикий Кастриций - друг моего отца, - недовольно буркнул Софроний. - Я многим ему обязан. Мне бы не хотелось трепать попусту имя его жены.
        Высокородный Кастриций был слишком близок к императору Юлиану, чтобы чувствовать себя спокойно при его завистливых преемниках. Однако к удивлению многих, волна репрессий, прокатившаяся по Константинополю и затронувшая едва ли не всех его знатных мужей, почему-то миновала роскошный дворец патрикия. Подобное великодушие императора Валента поразило многих. И многих заставило призадуматься. А иные уже начали кивать на Кастриция как на виновника своих бед и чуть ли не главного пособника магистра Петрония и комита Гермогена.
        - А как себя чувствует сиятельная Фаустина? - спросил у Руфина Софроний, явно пытаясь отвлечь приятеля от опасной темы.
        - Вдова императора Констанция здорова, - почти равнодушно бросил Руфин. - Как и его малолетняя дочь.
        Присматривать за вдовой императора, давно ушедшего в мир иной, Руфину поручил квестор Евсевий, начальник схолы нотариев. Поручение было вполне официальным, что, однако, не помешало возникновению теплых чувств между своенравной Фаустиной и молодым патрикием. На эти чувства Софроний сейчас как раз и намекал, рассчитывая, видимо, на откровенность.
        Расстались приятели без особой теплоты, но вполне мирно. Видимо, время для разрыва еще не пришло. Да и вряд ли нищий Софроний стал без особой нужды ссориться с человеком, не раз ссужавшим его весьма значительными суммами, причем без всяких процентов. Ибо Руфин был богат и не раз оказывал подобные услуги не только своим коллегам, но и своему начальнику квестору Евсевию, за что ему охотно прощали и некоторую скрытность, и даже надменность, свойственную всем истинным римским патрикиям. Впрочем, мотом Руфин не был и если одаривал кого-то золотом и серебром, то исключительно по делу, помня о том, что родовитость решает далеко не все в этом мире, склонном к подлости и коварству.
        Комит финансов сиятельный Аполлинарий весьма скупо отпускал деньги на содержание вдовы императора Констанция. Так что решение квестора Евсевия назначить Фаустине в опекуны нотария Руфина явилось для последней истинным благодеянием. Впрочем, верный своим принципам Руфин далеко не сразу открыл матроне свой кошелек. Золотой и серебряный дождь пролился на скромную вдову только тогда, когда она твердо уяснила, что хозяином ее судьбы отныне становится светлейший нотарий, еще не достигший больших чинов, но все-таки достаточно влиятельный, чтобы поставить на место женщину, уже миновавшую рубеж тридцатилетия и растерявшую часть той красоты, которой пленился покойный император Констанций. В сущности, жаловаться Фаустине было некому, да и не на кого. Валентиниана и Валента ее судьба нисколько не волновала. Близкие и дальние родственники, окружавшие ее пышной свитой во времена Констанция, ныне пребывали в забвении и нищете. И если вспоминали иной раз о бывшей императрице, то только из расчета попросить у нее взаймы. Руфин, не долго думая, выставил из дома Фаустины всех приживал и приживалок и строго-настрого
запретил бывшей императрице пускать корыстолюбивых родственников на порог дворца, хоть и выделенного императором Валентом, но содержавшегося на деньги нотария.
        - Прежде всего ты должна позаботиться о себе и о Констанции, - строго сказал он Фаустине. - Дочь императора не должна прозябать в нищете.
        Совет был вполне разумным, что вынужден был признать даже пастырь Леонтий, часто помогавший вдове императора советом. Руфин терпеть не мог доброго христианина, но вынужден был мириться с его присутствием в доме. Впрочем, Фаустина не была единственной овцой в стаде смиренного Леонтия, а потому достойный пастырь не смог уберечь женщину от поползновений коварного язычника. Вдовая императрица согрешила уже через полмесяца после появления в ее доме молодого патрикия. Свою плотскую слабость она оправдывала тем, что согрешила не с рабом, а с человеком родовитым, чьи предки составили славу Великого Рима. Протест смиренного Леонтия, заявившего, между прочим, что он не видит в данном случае большой разницы между рабом и патрикием, вызвал неподдельное изумление сиятельной Фаустины и едва не уронил в грязь авторитет пастыря среди высокородных матрон, к которым вдова обратилась за советом. Леонтию пришлось оправдываться и даже взывать к авторитету епископа Льва, который сообщил о происшествии императору Валенту в надежде, что тот своей властью охладит пыл сластолюбивого нотария. Но, увы, Валента, не
отличавшегося, к слову, строгим нравом, падение Фаустины только позабавило. Взыскивать с Руфина он не стал, зато посоветовал епископу Льву приобщить к свету истинной веры патрикия, заблудшего во грехе язычества. Этот совет был с благодарностью принят как епископом Львом, так и пастырем Леонтием, однако никаких существенных последствий не возымел. Светлейший Руфин оказался крепким орешком, настолько закосневшим в язычестве, что все увещевания смиренного Леонтия отлетали от него, как горох от стенки.
        С отъездом императора у нотария Руфина прибавилось свободного времени. Высокородный Евсевий не считал нужным обременять своих подчиненных пустыми хлопотами, а сам большую часть времени проводил в компании прелестницы Луции, приехавшей из Рима специально для того, чтобы вскружить головы высокородным и сиятельным мужам. Чарам Луции поддался не только Евсевий, но и префект Константинополя сиятельный Цезарий. И пока два этих достойных мужа соперничали между собой за ласки римской потаскухи, варвары вторглись во Фракию и натворили там немало бед. Комит Юлий, командовавший войсками в самой, пожалуй, беспокойной провинции империи, вынужден был обратиться за помощью к императору через голову префекта Цезария. Валент, надо отдать ему должное, быстро оценил надвигающуюся опасность и прислал из далекой Антиохии письмо с угрозами по адресу нерадивых чиновников, а также три легиона пехоты во главе с комитом Фронелием. Струхнувший Евсевий вызвал к себе нотария Руфина и приказал ему разместить прибывших легионеров в казармах близ Анастасьевых бань.
        - Я полагал, что их направляют во Фракию, - задумчиво проговорил Руфин и вопросительно глянул на Евсевия.
        В ответ квестор лишь передернул узкими плечами. Евсевий хоть и был родовит, но представительной внешностью не отличался. Прежде всего подкачал рост. Да и лицо, иссеченное преждевременными морщинами, не несло на себе отпечатка большого ума. Однако Евсевий глупцом не был, что и подтверждалось его высоким положением в свите нового императора. Возрастом он почти вдвое превосходил Руфина, но это не мешало ему держаться с молодым патрикием на дружеской ноге.
        - Легионерам Фронелия необходим отдых, и мы с сиятельным Цезарием решили придержать их в Константинополе. К тому же Юлию удалось вытеснить варваров из Фракии, и это дает нам надежду на успешное завершение войны.
        - Варваров следует наказать, - холодно бросил Руфин.
        - Согласен, нотарий, но это уже не наша с тобой забота, - отозвался Евсевий и тут же поморщился от головной боли.
        Квестор страдал с похмелья и, к сожалению, не смог скрыть свой недуг от подчиненного. Впрочем, Евсевия в данную минуту заботил не столько молодой нотарий Руфин, сколько старый выжига комит Гермоген с его схолой императорских агентов. Эти ищейки попортили немало крови не только Евсевию, но и многим другим уважаемым мужам Константинополя. Какая жалость, что император Валент не взял с собой в поход высокородного Гермогена.
        - На войне нужны солдаты, а не ищейки, - усмехнулся Руфин в ответ на жалобы начальника.
        - Кто же спорит, дорогой друг, - вздохнул Евсевий. - И, тем не менее, тебе следует соблюдать осторожность. Мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы не навлечь на себя гнев императора, и без того растревоженного доносами Гермогена. Этот негодяй оговорил не только меня, но и сиятельного Цезария. Якобы мы с префектом вступили в переговоры с Прокопием при посредничестве прекрасной Луции.
        - Потаскуха-то здесь при чем? - удивился Руфин.
        - Положим, Луция действительно была содержанкой комита Прокопия, но зачем же делать из этого столь далеко идущие выводы, - сокрушенно развел руками Евсевий.
        - А что требуется от меня в создавшейся ситуации? - нахмурился нотарий.
        - Ничего особенного, Руфин, - пристально глянул в глаза подчиненного квестор. - Просто держись настороже.
        В императорском дворце явственно запахло заговором. Руфин осознал это со всей отчетливостью. Ему пришло в голову, что нападение варваров на Фракию не было случайностью. Как не было случайностью и внезапное появление в городе трех легионов во главе с комитом Фронелием. Кому-то они понадобились именно здесь - в Константинополе. Надо отдать должное нюху императорской ищейки Гермогена, который почувствовал опасность, хотя, возможно, не совсем точно определил главных участников заговора. Евсевию и Цезарию незачем было так рисковать, они и без того занимали высокое положение в империи, и смена Валента на Прокопия, в сущности, ничего не меняла в их судьбе. Но, видимо, кому-то очень хотелось бросить на них тень и отвлечь подозрения от себя. И сделано это было с помощью Луции, без труда вскружившей голову двум старым сластолюбцам.
        Комит Фронелий являл собой тип истинного римского солдата. То есть был груб, невежественен и хитер. Его задубевшее в походах лицо выражало скуку, а небольшие карие глазки с презрением смотрели не только на мир, но и на его недостойных обитателей, коих в данный момент представлял нотарий Руфин.
        - Я сам знаю, юноша, что нужно моим легионерам, - брезгливо процедил Фронелий через губу. - А тебе я настоятельно советую сменить стило на меч. Ибо только война способна превратить желторотого птенца в истинного римлянина.
        - Война - занятие кровопролитное, но малоприбыльное, - усмехнулся Руфин. - Во всяком случае, для солдата. Иное дело - удачный мятеж. Он может вознести на огромную высоту даже полное ничтожество. Одно плохо - чем выше стоишь, тем больнее падать.
        - Ты к чему это сказал, нотарий?! - взъярился Фронелий.
        - Просто к слову пришлось, - холодно бросил Руфин. - К тебе, Фронелий, это не относится. В твоей преданности Валенту никто не сомневается.
        Комит все-таки не удержался от ругательств в спину нотария, покидающего серое малоприметное здание, расположенное близ роскошных Анастасьевых бань. Говорили, что именно Анастасии, сестре императора Константина, хлопотавшей о чистоте не только духовной, но и телесной, константинопольцы обязаны столь величественным и бесспорно полезным сооружением. Впрочем, Руфину некогда было любоваться на архитектурные изыски минувших времен, сейчас его занимали совсем другие заботы. Он почти не сомневался, что в городе зреет мятеж, но пока не знал, кто собирается его возглавить. Более всего на роль организатора заговора подходил, по мнению Руфина, патрикий Кастриций, человек надменный и самоуверенный, глубоко призирающий христианскую веру и императора Валента. Причем Кастриций не скрывал своих взглядов от близких людей, а потому о них наверняка знали в окружении нынешнего императора. Знали, но почему-то не спешили покарать патрикия. И в доносе высокородного Гермогена императору по поводу готовящегося заговора Кастриций не фигурировал, иначе квестор Евсевий непременно сказал бы об этом Руфину. Что было более чем
странно. Дабы прояснить ситуацию, нотарий обратился за помощью к старому своему знакомцу Марцелину. Марцелин был внуком вольноотпущенника, связанного клиентскими обязательствами с родом Руфина, это во многом и предопределило характер отношений торговца и нотария. Марцелин был старше Руфина лет на пять и успел повидать мир, не без выгоды для себя и для своего патрона. Закон и обычай запрещали патрикиям заниматься торговлей, но в этом мире нет такого препятствия, которое умный человек не сможет обойти, особенно если в конце пути его ждет выгода. Причем выгода немалая.
        - Я приставил своих людей к дому Кастриция, - кивнул Марцелин, одновременно жестом приглашая патрона садиться. - Всплыли очень интересные обстоятельства, светлейший Руфин.
        - Давай без церемоний, - поморщился нотарий, оглядывая стены дома торговца, украшенные холстами с довольно фривольными рисунками. Впрочем, живопись была невысокого качества, и Руфин очень скоро потерял к ней интерес. Зато его внимание привлекла статуя дискобола, сотворенная с большим знанием дела и человеческих пропорций.
        - Ты не поверишь, патрикий, я привез эту скульптуру из Готии, и обошлась она мне в сущие пустяки, - пояснил Марцелин, перехвативший взгляд гостя.
        - Статуя, достойная дворца императора, - покачал головой Руфин. - Но вернемся к делу. Так что у нас с Кастрицием?
        - Мне удалось установить, что известная тебе Луция дважды тайно навещала патрикия.
        - Вот как! - удивился Руфин. - А твои люди не могли обознаться?
        - Нет, нотарий, - усмехнулся Марцелин. - Луция слишком хороша собой, чтобы мужской взгляд мог ошибиться на ее счет. Думаю, мои люди не ошиблись и на счет другой, известной тебе и очень любвеобильной особы.
        - Целестины?
        - Ты угадал, Руфин, - охотно подтвердил Марцелин.
        - О связи Целестины с Софронием я знаю.
        - Речь идет не о Софронии, нотарий, а о Гермогене, - поднял палец к лепному потолку Марциал.
        - О Гермогене! - от удивления Руфин даже привстал с кресла.
        - И, возможно, о Петронии, - окончательно добил его Марцелин. - В последнем я, правда, не уверен. Магистр сейчас в отъезде, и судить о его шашнях с Целестиной я могу только по слухам. Но нет дыма без огня.
        - Вот потаскуха! - выругался Руфин. - Теперь понятно, почему гнев императора Валента не обрушился на голову ее мужа. А сам Кастриций знает о похождениях своей жены?
        - По моим сведениям, патрикий о них даже не догадывается, целиком занятый подготовкой заговора, который потрясет империю сверху донизу.
        - Ты уверен в этом, Марцелин?
        - Мой человек, нотарий, едва не столкнулся нос к носу с Прокопием в саду у Кастриция. А поскольку он служил в одном из легионов под командованием бывшего комита, то ошибиться на его счет никак не мог.
        - И что ты обо всем этом думаешь, Марцелин? - пристально глянул на торговца нотарий.
        - Размышления и выводы я оставляю тебе, Руфин, мое дело собирать сведения.
        Размышления, впрочем, не заняли у молодого нотария слишком много времени. Во всяком случае, времени на преодоление пути от дома Марцелина до дворца Фаустины ему вполне хватило, чтобы прийти к кое-каким выводам. Заговор, безусловно, готовился. И во главе этого заговора стояли Прокопий и Кастриций. К сожалению, эти двое даже не подозревали, что их замыслы давно уже известны комиту Гермогену и префекту претория Набидию, которому император Валент доверил управление восточными провинциями на время своего похода в Сирию. Возможно, о заговоре Прокопия знает и Петроний, коварный тесть императора. Но вряд ли эта троица, Гермоген, Набидий и Петроний, поставила в известность о происках Прокопия императора Валента. Им нужен мятеж. Мятеж, в котором примут участие многие знатные и богатые мужи Константинополя. По преимуществу - приверженцы старых римских богов. Наверняка Набидий и Гермоген уже отладили ловушку для Прокопия и теперь ждут, когда он сделает первый неосторожный шаг. И, судя по всему, ждать им осталось недолго. Самоуверенный Фронелий уже готов двинуть подчиненные ему легионы к гибели и ждет только
знака от Прокопия, вознамерившегося вырвать власть если не у Валентиниана, то хотя бы у его брата Валента. А Софроний оказался прав в своем мрачном пророчестве: две столицы для одной империи - это действительно слишком много.
        Руфин почти не удивился, когда, войдя в свои покои на исходе дня, увидел на фоне окна, освещенного лишь лунным светом, знакомую долговязую фигуру с поникшими плечами. Нотарий зажег светильник и поставил его на столик изящной работы. У Прокопия теперь появился выбор - явить свое лицо собеседнику или по-прежнему прятаться в тени. Довольно просторная комната давала ему эту возможность.
        - Похоже, мой приход не очень удивил тебя, Руфин, - раздался из полумрака хриплый голос.
        - Я ждал тебя раньше, Прокопий, но ты предпочел искать поддержку у других людей.
        - Мне не хотелось рисковать жизнью и благополучием сына моего единственного друга. - Прокопий все-таки придвинулся к свету, и нотарий мог теперь видеть его лицо, заросшее бородой по самые ноздри.
        - И, тем не менее, ты пришел, - усмехнулся Руфин.
        - Сегодня я уверен в успехе и предлагаю тебе поучаствовать в триумфе вместе со мной, как это и подобает истинному римлянину.
        - Я не нуждаюсь в подачках, высокородный Прокопий.
        Гонимый врагами комит засмеялся:
        - Ты истинный сын своего отца, Руфин. Но мне действительно нужна твоя помощь. Эта несчастная женщина боится возвышения больше, чем падения. И своей робостью губит не только себя, но и свою дочь.
        - Ты имеешь в виду Фаустину, комит? - догадался молодой нотарий.
        - Да, - кивнул Прокопий. - В Риме и Константинополе еще не забыли императора Констанция, и как только я явлю миру его дочь, дрогнут сердца очень многих людей. Мне не нужно чужого, Руфин. Но кровное родство с императорами Констанцием и Юлианом дает мне право на власть. С этим согласны все, даже те, кто вопреки воле последнего императора вручил инсигнии самозванцу Валентиниану, иначе они не преследовали бы меня, словно оголодавшие псы. Эти люди не оставили мне выбора, друг мой, - либо император, либо труп. Ты уже слышал о смерти Валентиниана?
        - А разве он умер? - удивился Руфин.
        - Пока нет, - криво усмехнулся Прокопий. - Но слухи о его гибели в Галлии мы уже распустили по городу. Очень скоро они дойдут до нужных ушей. И тогда свершится то, чему не миновать. Меня поддержат все достойные мужи Константинополя, кроме тех, кто изменил не только истинному императору, но и вере своих отцов. Юлиан допустил только одну ошибку, нотарий, он пощадил христиан и тем лишил меня власти, а Рим величия. Впрочем, все еще можно поправить. С твоей помощью, светлейший Руфин.
        - Ты собираешься жениться на Фаустине, Прокопий?
        - А почему бы нет, нотарий, - усмехнулся беглый комит. - Я вдов, и она вдова. А девочку я удочерю. Возможно, ее муж станет моим преемником и соправителем. И этим мужем вполне можешь стать ты, Руфин. Сын моего старого друга, последний отпрыск патрикианского рода.
        - Ты смотришь слишком далеко, Прокопий, - вздохнул нотарий. - Наверное, это похвальное качество для императора, но оно может оказаться роковым для человека, который только собирается им стать.
        - Не разочаровывай меня, Руфин, - глухо произнес Прокопий, глядя прямо в глаза молодого патрикия. - Неужели ты оробеешь в шаге от величия?
        - Я ничего не боюсь, комит, ни смерти, ни опалы, - покачал головой нотарий. - И в любом случае я благодарен тебе за предложение встать рядом с тобой в час триумфа. Но с моей стороны было бы слишком опрометчиво ввязываться в дело, обреченное на скорую гибель. Твой заговор раскрыт, Прокопий, и твой первый шаг к власти станет последним в твоей жизни, а вместе с тобой падут и лучшие мужи Константинополя на потеху черни и на радость христианам.
        Лицо Прокопия стало бледнеть и покрываться мелкими капельками пота, а рука, сжавшаяся было в кулак, бессильно упала на столик, отделанный костью носорога.
        - Кто? - хрипло произнес он. - Неужели Кастриций?
        - Нет, - покачал головой Руфин. - Целестина. Патрикиям, особенно замешанным в заговоре, следует уделять больше внимания своим женам. А также пастырям, что пасут далеко не невинных овечек на мостовых Константинополя. Ты ничего не слышал о неком Леонтии, комит Прокопий?
        - Нет.
        - Бьюсь об заклад, что это именно он объяснил Целестине, как вредны для христианской души объятия язычника. И что арианин Гермоген в качестве мужа подходит заблудшей овечке больше, чем патрикий Кастриций, до сих пор приносящий жертвы римским богам.
        - Выходит, все кончилось, еще не начавшись? - спросил хриплым голосом Прокопий.
        - Не знаю, комит, - задумчиво произнес Руфин. - О заговоре знают только двое - Набидий и Гермоген. По моим сведениям, к городу уже подошли легионы из Фракии. Комит Юлий ждет только сигнала, чтобы обрушиться на мятежников, но ведь сигнал может и не последовать. Ворота Константинополя останутся закрытыми, и фракийские пехотинцы застрянут у городского рва.



        Глава 2 Мятеж

        Сиятельный Набидий очень хорошо понимал, насколько опасным может быть промедление в столь важном деле, как подавление готовящегося мятежа, не только для него лично, но и для всей империи. С другой стороны, уж очень велик был соблазн одним махом посчитаться со всеми своими явными и тайными врагами. Ну и благодарность императора Валента не следовало сбрасывать со счетов. Сил вроде было в достатке. Во всяком случае, так утверждал самый опасный и самый коварный человек в Константинополе, комит Гермоген. Его ищейки из схолы императорских агентов в последние дни трудились не покладая рук. Именно их стараниями был составлен весьма внушительный список заговорщиков, который Набидий сейчас держал в руках. Хорошим зрением префект претория не обладал, а потому уже собрался было вызвать дежурного писца, дабы не утруждать глаза понапрасну, но вовремя спохватился.
        - А ты уверен, высокородный, что квестор Евсевий и префект Константинополя Цезарий участвуют в мятеже? - спросил Набидий у гостя, скромно сидящего у стола с опустевшим кубком в руке.
        Гермоген был еще относительно молод - ему совсем недавно исполнилось сорок лет, - полон сил и уверенности в себе. Той самой уверенности, которой так не хватало Набидию, прожившему на этом свете уже почти шестьдесят лет и много чего повидавшему за это время. В том числе и головокружительных падений.
        - Какое это имеет значение, префект? - скривил губы в презрительной усмешке Гермоген. - Если не участвуют, так сочувствуют. Считай, что они попали в этот список по личной просьбе магистра Петрония.
        - Ну да, конечно, - с готовностью закивал Набидий облысевшей головой, слишком большой для его тщедушного тела. - Просто император может не согласиться.
        - С чем не согласиться? - строго глянул на префекта претория Гермоген.
        - С арестом столь высокопоставленных лиц, - поморщился Набидий.
        - Ты забываешь, сиятельный, что эти лица - заговорщики, - зло ощерился Гермоген. - Если они будут убиты во время подавления мятежа, то никому, в том числе и императору, в голову не придет усомниться в их виновности.
        Набидий тяжело вздохнул и вновь вернулся к списку. Конечно, Гермоген перестарался, и многие из тех, кого он записал в потенциальные мятежники, знать не знали ни о каком заговоре, но тут уж ничего не поделаешь. В большом деле не без малых издержек.
        - Ты уверен, что у нас достаточно сил?
        - Не изволь беспокоиться, сиятельный Набидий, - усмехнулся комит. - Кроме городских легионеров, оставленных Валентом для обороны Константинополя, у нас под рукой еще и фракийцы Юлиана. Да и среди пехотинцев Фронелия немало людей, преданных императору.
        - Так, может быть, нам следует арестовать Прокопия, разоружить легионеров Фронелия и тем самым пресечь мятеж в самом зародыше? - неуверенно предложил Набидий.
        - Да ты в своем уме, сиятельный префект?! - возмутился Гермоген. - Нам даже Прокопию пока что нечего поставить в вину, а уж о Фронелии вообще речи не идет. Комит - верный солдат императора, его легионеры - испытанные во многих битвах бойцы, а ты, Набидий, потребуешь от них сложить оружие. Но тогда мятежником объявят не Прокопия, а тебя.
        От такой перспективы Набидия даже в холодный пот бросило. Собственная робость едва не сыграла с префектом претория злую шутку. Прав Гермоген - решительность и еще раз решительность.
        - На какое время заговорщики назначили свое выступление? - спросил Набидий.
        - Завтра ночью Прокопий прибудет в казармы у Анастасьевых бань, облаченный как император, и обратится с речью к легионерам Фронелия. Его будут сопровождать все участники заговора. Мы стянем к казармам все имеющиеся у нас силы и обрушимся на мятежников в самый удобный момент.
        - Но ведь комита Юлия нет в городе?
        - Мы откроем перед ним ворота, как только Прокопий двинется в сторону Анастасьевых бань.
        Все уже просчитано, сиятельный Набидий. Каждый участник предстоящих событий знает, что ему надлежит делать, а потому и сбоев быть не должно.
        - В таком случае, - вздохнул префект, - пусть нам поможет Бог, высокородный Гермоген.
        Глава императорских агентов вздохнул с облегчением и поднялся с кресла. В успехе дела он не сомневался, и главной его заботой был как раз префект претория, с его вечными страхами и сомнениями. Порой приходится изумляться, как такие трусливые ничтожества добираются до самых вершин власти. А этот тщедушный и большеголовый человек управлял четвертой частью великой империи, которой страшилась вся ойкумена. Впрочем, не исключено, что трусами люди, подобные Набидию, становятся уже потом, когда понимают, что бремя власти оказалось слишком тяжким для их хилых плеч и душ.
        Гермоген уже протянул руку к двери, когда из приоткрытого окна донесся шум. Привычка к осторожности взяла свое, и комит резко обернулся к застывшему в изумлении Набидию:
        - Ты ждешь гостей, префект?
        Увы, это были не гости, но комит, к сожалению, понял это слишком поздно. Дверь распахнулась без его участия, и перед ошеломленным Гермогеном предстали нотарий Руфин и трибун Агилон, вооруженные мечами. Их появление было столь неожиданным, что комит совершил, пожалуй, единственную в своей жизни ошибку, ставшую роковой. Он выхватил из складок одежды кинжал и попытался ударить им стоящего рядом трибуна. Однако Агилон был слишком опытным бойцом, чтобы пропустить столь неразумную атаку. Короткий взмах меча, и жизнь высокородного Гермогена оборвалась раньше, чем он успел бросить проклятье в лицо своим врагам.
        - Что это значит? - в ужасе воскликнул префект, вскакивая из-за стола.
        - Именем императора Прокопия ты арестован, сиятельный Набидий, - спокойно произнес нотарий Руфин и равнодушно перешагнул через распростертое на полу тело Гермогена.
        У префекта хватило ума не раздражать людей, ворвавшихся в его дворец, бесполезными в данном случае протестами, а уж тем более сопротивлением. Он безропотно последовал вслед за нотарием Руфином по залитой кровью лестнице. И лишь спустившись во двор, заваленный трупами, спросил:
        - А где же носилки?
        - Здесь недалеко, - криво усмехнулся нотарий. - Привыкай ходить пешком, Набидий.
        Префект пришел в себя только в городской тюрьме, куда его препроводил по тихим улочкам Константинополя любезный нотарий Руфин. Набидия без особых церемоний втолкнули в довольно просторное помещение за железной дверью, где уже томились в предчувствии дурных перемен самые высокопоставленные чиновники империи.
        - Ты дурак, Набидий, слышишь, законченный дурак, - брызнул слюной и яростью в лицо префекта претория человек с перекошенным от злости лицом, в котором несчастный узник с трудом узнал комита дворцовой схолы Небриция. - Почему ты не арестовал Прокопия раньше?
        - Значит, дворец императора тоже взят мятежниками? - воскликнул потрясенный Набидий. - Аведь у тебя под рукой было две тысячи варваров, вооруженных до зубов, комит доместиков. Не говоря уже о крепких стенах. Так кто из нас дурак? Или, может быть, предатель?
        - Если бы я был предателем, то не сидел бы в этой дыре, - огрызнулся Небриций в ответ на обвинения префекта. - А взяли меня не в императорском дворце, а в доме прекрасной Луции. Кто же знал, что эта потаскуха тоже участвует в заговоре.
        - Успокойтесь, патрикии, - вмешался в чужую ссору квестор Евсевий, - теперь уже поздно выяснять, кто прав, кто виноват. Император Валент спросит со всех нас равной мерой.
        Префекту и комиту ничего другого не оставалось, как признать правоту высокородного Евсевия. Для квестора нынешний поворот событий был даже выгоден, памятуя о том, что ждало его в случае подавления мятежа. Покойный Гермоген сделал бы все от него зависящее, чтобы холеный патрикий не дожил до утра. Счастье еще, что Евсевий не знает, какую незавидную участь готовил ему начальник схолы императорских агентов.
        - Руфин показал мне список лиц, подлежащих аресту и ликвидации по прихоти Гермогена и Набидия, - криво усмехнулся квестор в ответ на мысли префекта претория. - Твое имя, Цезарий, и твое имя, Небриций, в этом списке значатся тоже.
        - Какая низость! - прошипел Цезарий и плюнул под ноги сиятельному Набидию. - Впрочем, чему тут удивляться? Пока комит агентов и префект претории охотились за преданными императору Валенту людьми, его враги захватили город.
        - Еще не захватили! - взвизгнул Набидий. - Завтра в город войдут фракийцы комита Юлия и выметут этот мусор с его улиц. А гвардейцы Небриция не пустят Прокопия во дворец. Да и городские легионеры никогда не признают императором самозванца.
        У квестора Евсевия на этот счет было иное мнение, но высказывать его вслух он не стал. Зачем лишать последней надежды людей, томящихся в неволе. Варварам-гвардейцам по большому счету все равно, кому служить, Валенту или Прокопию. Да и в городских легионах более половины состава все те же наемники, признающие только одну власть - власть денег. Даже среди чиновников императора истинных римлян можно пересчитать по пальцам, так откуда же им взяться среди простых вояк. В сущности, нынешняя империя - лишь призрак старого Рима. И ни Прокопию, ни Валенту не удастся возродить его былого величия. Все рухнет в течение ближайших лет. А разумному человеку остается только наблюдать за конвульсиями умирающего организма да надеяться, что жизнь на земле продолжится даже после гибели Великого Рима. Квестор Евсевий не осуждал ни комита Прокопия, ни нотария Руфина. Первый был слишком честолюбив, чтобы прозябать в безвестности, второй слишком молод, чтобы смириться с неизбежным. Эти люди прольют еще немало крови, но цель, которую они ставят перед собой, от этого, увы, не станет ближе.
        Пока для Прокопия все складывалось более чем успешно. Константинополь был обезглавлен в течение нескольких часов, и к рассвету на свободе уже не осталось людей, готовых отдавать приказы во славу императора Валента. Когда бывший комит прибыл в казармы близ Анастасьевых бань, легионеры Фронелия встретили его дружным ревом.
        - Да здравствует император Прокопий, - треснувшим от волнения голосом прокричал патрикий Кастриций, мужчина уже далеко не молодой, но полный неподдельного энтузиазма.
        Надо отдать должное Прокопию, он смотрелся очень неплохо в вышитой золотом тунике, красных сапогах и с копьем императора Констанция в руке. К сожалению, не удалось найти пурпурного императорского плаща и пришлось довольствоваться простым - легионерским. В этом плаще он и отправился на главную городскую площадь в сопровождении блестящей свиты из самых знатных и богатых мужей Константинополя, которых, к слову, становилось все больше и больше по мере того, как процессия продвигалась к цели. Зрелище, что ни говори, было впечатляющим. Легионеры Фронелия четко печатали шаг по мостовой Константинополя. Сам император Прокопий стоял в полный рост, бледный и величественный, на колеснице, отделанной золотом и драгоценными каменьями, а разодетые в пух и прах конные патрикии потрясали мечами над его головой. Помех процессии никто не чинил. И к рассвету даже маловерам стало ясно, что у сторонников Валента просто нет сил, дабы вернуть под свою руку утерянный город. Народ потоком хлынул на площадь, заполнив ее в мгновение ока. В огромной толпе прошелестел слух, что император Валентиниан умер и перед смертью
повелел своему брату Валенту передать власть комиту Прокопию, доводившемуся близким родственником Констанцию и Юлиану. Скептики по этому поводу недоверчиво хмыкали, но большинство горело желанием послушать нового императора, который уже поднимался на помост, дабы обратиться с речью к народу. Огромная толпа замерла в предвкушении чего-то необыкновенного. К сожалению, голос Прокопия был не настолько силен, чтобы покрыть собой всю площадь, а потому слышать его могли только обыватели, стоящие в первых рядах. Но и те, кому повезло меньше, тоже не остались внакладе. Во-первых, они все-таки увидели нового императора, а во-вторых, уяснили с помощью впередистоящих, что сиятельный Прокопий принадлежит к царскому роду, коему самим богом предназначено возвеличить Рим. Правда, новый император не уточнил, о каком боге идет речь, а потому всяк мог толковать его слова по-своему, кто в пользу Юпитера, кто в пользу Христа. В любом случае люди выслушали Прокопия с большим вниманием и дружно подхватили брошенный с помоста клич:
        - Да здравствует император!
        У скептиков, правда, еще оставались сомнения, сумеет ли новоявленный владыка утвердиться во дворце Константина Великого, но очень скоро они были посрамлены. Гвардейцы из дворцовой схолы сами распахнули ворота перед Прокопием, стоило только тому повернуть свою колесницу на усыпанный цветами путь. Цветы, скорее всего, сорвали в императорских оранжереях, ибо больше взять их в первый весенний месяц было негде. На руках Прокопий держал маленькую девочку, про которую в толпе говорили, что она дочь императора Констанция. И еще говорили, что именно эту белокурую кроху новый император прочит в свои наследницы. Горожане еще некоторое время постояли на площади, тупо глядя на ворота императорского дворца, посудачили немного о грядущих переменах, а потом разошлись по своим насущным делам. Ибо ничего интересного более, похоже, не предвиделось.
        Нотарий Руфин провел все утро в неустанных хлопотах, торгуясь сначала с гвардейцами дворцовой схолы, а потом с городскими легионерами. И если первых ему удалось подкупить сравнительно легко, то со вторыми пришлось помучиться. Жадные трибуны заломили такую цену за свою лояльность новому императору, что у Руфина даже дыхание перехватило от возмущения. Вообще-то городские легионеры как бойцы ничего существенного собой не представляли. Недаром же император Констанций вообще собирался их разогнать. Проводя большую часть времени за крепкими стенами, городские легионеры очень быстро теряли воинские навыки, срастались с местным населением и превращались в ленивых обывателей. Фронелий, возмущенный жадностью городских вояк не менее Руфина, клялся, что разделается с ними в течение нескольких часов. И его слова не были простым сотрясением воздуха. Однако Прокопию очень не хотелось начинать свое правление с кровопролития. Кроме того, истребление городских легионеров могло бы вызвать возмущение среди константинопольцев, поскольку многие из них имели здесь кучу родственников. После почти двухчасового торга
Руфину все-таки удалось склонить трибунов к компромиссу. Звон золота и серебра подействовал возбуждающе на рядовых легионеров, которые тут же принялись делить полученную сумму, и трибунам пришлось махнуть рукой на свои завышенные претензии, дабы не остаться внакладе.
        После столь удачно завершившегося торга с легионерами у Прокопия осталась только одна забота - комит Юлиан. Конечно, взять Константинополь, окруженный высокой стеной, фракийским легионерам было не под силу, зато они могли попортить много крови новому императору, перекрыв подвоз съестных припасов в густо населенный город. Фракийцев следовало сначала обезглавить, а потом подкупить. К сожалению, комит Юлиан был слишком умным и осторожным человеком, чтобы его можно было поймать на простого живца. Однако среди константинопольских мужей нашелся доброволец, выразивший готовность послужить новому императору в столь важном и многотрудном деле. Патрикий Арапсий был дальним родственником префекта Набидия и до недавнего времени считался его преданным сторонником. Еще накануне он и подумать не мог, что сегодня в полдень предстанет перед новым императором и будет не только принят, но и обласкан им. Прокопий предложил Арапсию место префекта претория, еще вчера занимаемое сиятельным Набидием, и честолюбивый патрикий не устоял перед соблазном. Он столь решительно взялся за дело, что буквально в течение часа
добился от своего бывшего друга и благодетеля секретной записки для комита Юлиана. Нельзя сказать, что Арапсию потребовались для этого чрезмерные усилия. К пыткам он тоже не прибегал. Зато пообещал Набидию похлопотать о нем перед Прокопием. Движимый заботами о собственной жизни и имуществе, а также из соображений гуманности бывший префект претория помог своему преемнику заманить в ловушку комита Юлиана, который, естественно, не мог не откликнуться на призыв Набидия и прибыл в Константинополь с малой свитой, даже не подозревая о переменах, произошедших здесь минувшей ночью. Нотарий Руфин надолго запомнил потрясенное лицо стареющего комита, когда тот наконец понял, что его обманули и предали. Град ругательств, которые Юлиан обрушил на сиятельного Арапсия, не произвели на нового префекта претория особого впечатления. Решив одну задачу, поставленную императором Прокопием, он тут же приступил к решению другой.
        - Фракию мы непременно удержим под рукой императора Прокопия, дорогой Руфин, но вот что касается Илирика, то здесь у меня есть весьма серьезные сомнения. А Илирик - это ключ к Риму. Ты согласен со мной, нотарий? Кстати, а почему ты до сих пор ходишь в светлейших? Должность квестора была бы тебе более к лицу. Если хочешь, я похлопочу.
        - Спасибо за доброту, сиятельный Арапсий, - усмехнулся Руфин, - но у императора на меня совсем другие виды.
        - Вот как? - насторожился префект претория. - Уж не на мое ли место ты претендуешь, юный друг?
        - Бери выше, - посоветовал ему Руфин.
        - А куда выше-то? - удивился Арапсий. - Ты что же, метишь в соправители?
        - Все может быть, префект, - пожал плечами Руфин. - Никто из нас не знает своей судьбы. Еще вчера Прокопий был отставным комитом, а ты и вовсе прозябал в куриалах.
        Арапсий был опытным интриганом. Однако он имел неосторожность выразить сомнение по поводу умственных способностей брата императора Валентиниана, еще тогда, когда Валент был простым трибуном. Эта оплошка стоила ему нескольких лет забвения и немалых финансовых потерь. Переворот Прокопия дал Арапсию шанс вновь вернуться на вершину власти, и он не замедлил этим шансом воспользоваться.
        - Говорят, что твой друг Софроний сбежал из города к императору Валенту, - пристально глянул на Руфина Арапсий.
        - И что с того? - удивился нотарий.
        - В свите Прокопия найдется немало людей, которые сделают все возможное, чтобы опорочить тебя перед императором.
        - В этом я нисколько не сомневаюсь, - засмеялся Руфин. - Но меня волнует совсем не это.
        - А что в таком случае волнует будущего соправителя императора? - прищурился на нотария Арапсий.
        - У Прокопия слишком мало сил, чтобы противостоять Валентиниану и Валенту.
        - Ты зришь в корень, нотарий, - кивнул Арапсий. - Нам нужны союзники.
        - Я полагал, что у Прокопия немало друзей в Риме, - задумчиво проговорил Руфин. - И если нам удастся захватить Илирик…
        - В Илирике сидит верный пес Валентиниана, дукс Гонорий. Подкупить его вряд ли удастся. Запугать тем более.
        - Выходит, союзников следует искать вне империи? - прямо спросил Руфин.
        - Именно так, нотарий, - кивнул головой Арапсий. - Я уже говорил об этом с божественным Прокопием. Нам не обойтись без поддержки готов.
        - А почему именно готов? - нахмурился Руфин. - Разве мало варваров на границах империи?
        - Варваров много, - кивнул Арапсий, - но иные из них смотрят в рот императору Валенту. Другие настолько ненавидят римлян, что не станут служить нам даже за большие деньги. Ты должен отправиться в Готию, Руфин.
        - А почему не на Дунай?
        - Потому что рекс Эрминий подмял под себя всех готских вождей как на западе, так и на востоке, и без его разрешения не только на Танаисе, но и на Дунае ни одна собака не тявкнет.
        - Я должен поговорить с Прокопием, - нахмурился Руфин.
        - Конечно, патрикий, - развел руками префект претория. - Император давно тебя ждет.
        Прокопий пока еще не освоился в помещениях чужого дворца и смотрелся незваным гостем среди всех этих мраморных статуй, позолоченных фонтанов и расписных потолков. Даже в кресле он сидел боком, неуверенно кося глазом в сторону посетителя, склонившегося в поклоне. Прокопий был довольно высок ростом, обладал представительной внешностью, но совершенно не умел уверенно держаться на виду у почтенной публики. Он постоянно сутулился и устремлял глаза в пол, вместо того чтобы смотреть в вечность поверх склоненных голов. В какой-то миг Руфин даже пожалел, что не отговорил Прокопия от опрометчивого шага, ибо ноша, которую этот человек на себя взвалил, скорее всего, окажется ему не по силам.
        - Мне нужна твоя помощь, Руфин, - император начал с главного.
        - Я готов отправиться в Готию, но на это уйдет слишком много времени, Прокопий. А Валентиниан с Валентом медлить не будут.
        - Я знаю, - кивнул бывший комит. - Но если мы потерпим поражение, то для тебя этот отъезд станет спасением. Мне бы не хотелось, Руфин, чтобы ты стал жертвой моего честолюбия.
        - Выбор я сделал сам, - возразил нотарий. - И хотел бы пройти свой путь до конца, не прячась за чужими спинами. В конце концов, в Готию может поехать кто-нибудь другой.
        - Нет, Руфин, - повысил голос Прокопий. - Крексу Эрминию отправишься именно ты. Ибо только тебе я могу доверить столь важную миссию. Не говоря уже о золоте, на которое ты будешь покупать варваров и их вождей. И помни, именно от тебя сейчас зависит и моя судьба, и судьба Великого Рима. Без помощи варваров нам не удастся одержать верх над Валентинианом и Валентом. Если меня выдавят из Константинополя, я уйду во Фракию и попробую закрепиться там. Нас ждет великая судьба, Руфин, я верю в это.
        Молодому нотарию ничего другого не оставалось, как отвесить Прокопию поклон и покинуть императорский дворец, ставший ловушкой для человека, стремившегося к власти, но не рожденного повелевать. Впрочем, помочь Прокопию он обязан был в любом случае. Приняв участие в мятеже, Руфин сам выбрал для себя весьма опасную дорогу. Пощады от Валентиниана и Валента ему ждать не приходилось, а потому даже варварская Готия была для него менее опасна, чем просвещенный Рим.
        Марцелин, к которому Руфин обратился за помощью, выслушал его с большим вниманием, тем более что молодой патрикий не стал скрывать от торговца, какую трудную задачу им предстоит решить.
        - Она еще более трудна, чем вы с комитом Прокопием полагаете, - покачал головой Марцелин.
        - Прокопий не комит, а император, - усмехнулся Руфин.
        - Извини, патрикий, запамятовал, - не остался в долгу Марцелин. - Только император это не тот, у кого плащ пурпурный, а тот, у кого десятка три легионов под рукой. Сдается мне, что Валент способен собрать такую силу, а Прокопий - нет.
        - Выходит, ты отказываешься мне помочь? - нахмурился Руфин.
        - Я поеду с тобой в Готию, патрикий, и помогу тебе, чем смогу, - вздохнул Марцелин. - Я просто хочу избавить тебя от иллюзий. Рекс Эрминий - очень властный человек, и завоевать его расположение будет совсем не просто. Кстати, готы называют его Германарехом, а русколаны - Ярменем.
        - Русколаны - федераты Готии?
        - Можно сказать и так, - пожал плечами Марцелин, - но особой любви между ними нет. И русколаны, и борусы, и анты спят и видят, как бы вцепиться в глотку готам. Правда, они не слишком ладят меж собой, иначе Германареху не удалось бы накинуть им хомут на шею.
        - Воинственные племена?
        - Да, патрикий, - кивнул Марцелин. - К тому же они закоренелые язычники, чем страшно раздражают и Германареха, и особенно епископа Вульфилу, посланного в Готию епископом Львом и сумевшего прочно закрепиться подле рекса.
        - Так рекс Герман - христианин?
        - Германарех не только сам принял новую веру, но и принуждает к этому прочих готских вождей. А это очень не нравится жрецам-дроттам, имеющих большое влияние не только на простолюдинов, но и на знать.
        - Значит, по-твоему, обращаться за помощью к рексу Герману бесполезно? - прямо спросил Руфин.
        - Боюсь, что он скорее поддержит Валента, чем Прокопия, - подтвердил Марцелин. - Разве что гунны ему помешают. Я ведь тебе рассказывал о гуннах, патрикий?
        - У нас еще будет время о них поговорить, - сказал Руфин, поднимаясь с лавки. - А пока готовь галеру к походу, Марцелин. Завтра мы отплываем.


        Глава 3 Готия

        Готы появились в Причерноморье более века тому назад. Так, во всяком случае, утверждал Марцелин, а Руфину ничего другого не оставалось, как только верить своему осведомленному спутнику. Впрочем, какая нелегкая понесла их от моря Варяжского к морю Черному, патрикию не удалось выяснить не только у Марцелина, но и у почтенного Макария, к которому он обратился сразу же после высадки в порту Ольвии. Макарий был сухоньким подвижным человеком весьма почтенного возраста. Когда и каким образом пересеклись пути старого торговца и комита Прокопия, Руфин уточнять не стал, но с удовольствием отметил готовность Макария выплатить изрядную сумму денег, о которой шла речь в записке императора.
        - Это были страшные времена, светлейший Руфин, - покачал Макарий головой, заросшей реденькими седыми волосами. - Готы прокатились по нашим городам сокрушительной волной. Ольвия была разрушена едва ли не до основания. Феодосия и Борисфен пострадали еще больше. Легко отделался разве что Херсонес, но и ему пришлось заплатить за свое спасение огромный выкуп. Впрочем, с тех пор утекло много воды, и мы научились ладить и с готами, и с их вождями.
        - Выходит, сейчас в Готии мир? - спросил Руфин, оглядывая стены жилища старого торговца. Дом Макария был каменным, как и большинство домов в Ольвии, и ставлен на греческий лад. Да и вообще Ольвия мало отличалась от городов, виденных Руфином на землях древней Эллады.
        - О мире мы можем только мечтать, нотарий, - вздохнул Макарий. - Гунны царя Баламбера уже почти прибрали к рукам земли аланов. Дабы не допустить их переправы через Дон, Германарех вынужден был занять столицу Алании, город Тану.
        - А где находится этот Дон? - спросил удивленный Руфин.
        - Речь идет о Танаисе, впадающем в Меотиду, - подсказал патрикию Марцелин.
        - Выходит, наше с тобой путешествие продолжается, - поморщился Руфин.
        - Выходит, так, - усмехнулся Марцелин.
        Вообще-то римская галера не самое приятное средство передвижения, особенно для человека, уже проделавшего немалый путь по воде. Руфин собрался было пересесть в седло или повозку, но Макарий и Марцелин в один голос заверили его, что путь до Таны по морю гораздо короче и удобнее, чем по земле.
        - Смею тебя уверить, светлейший Руфин, - сказал с усмешкой Макарий, - что с тех пор как Великая Сарматия превратилась в Великую Готию, расстояния между ее городами не уменьшились. Скорее уж наоборот. Немало городов и селений было разрушено во время готского нашествия. Но, пожалуй, еще большим ударом для всех нас стали ожесточенные войны между готами и русколанами. Мира между ними нет и сейчас. Разве что брак рекса Германом с дочерью князя Русколании Синиладой положит конец этой вечной вражде.
        Руфин внял совету опытных людей и продолжил свой путь по волнам двух морей, Черного и Азовского, поскольку именно так в этих краях называли Меотиду, в которую впадал таинственный Танаис.
        - По-моему, где-то здесь наши предки помещали страну людей с песьими головами? - спросил Руфин у Марцелина, лениво щурясь на голубую волну.
        - Мне псиглавцы не попадались, - усмехнулся торговец, - хотя в прошлый свой приезд я прошел и по Дону, и по Донцу до самой Голуни, столицы Русколании. Город этот основал князь Кий за сто лет до прихода в Причерноморье готов. Говорят, что он был ругом.
        - Но ведь руги живут на Дунае! - удивился Руфин. - Их немало в легионах Валентиниана. Именно руги помогли ему вернуть Британию под свою руку.
        - А я слышал, что руги жили на берегу Варяжского моря, - возразил Марцелин. - А потом отступили на юг под ударами все тех же готов. Часть из них поселилась на Дунае, другая часть во главе с Кием ушла на Днепр. Руги объединили вокруг себя местные племена, вступили в союз с росомонами и основали мощное государство, чье господство в Сарматии смогли подорвать только готы. После поражения от готов империя Кия распалась на три части - Антию, Борусию и Русколанию. Антия и Борусия населены в основном венедами, а вот в Русколании кроме венедов и ругов живут еще и росомоны, о которых я тебе говорил.
        - А чем росомоны отличаются от венедов и ругов?
        - Они кочевники, а не земледельцы, а по языку и образу жизни очень близки к сарматам и аланам. Но с аланами росомоны не дружат, это я знаю точно.
        - От кого?
        - От воеводы Валии, с которым я познакомился в Борисфене.
        - Этот Валия из ругов?
        - Нет, он росомон. Но за двести лет совместного проживания венеды, руги и росомоны настолько смешались друг с другом, что готы их уже не различают и зовут всех русколанами.
        - Я так понимаю, Марцелин, что брак рекса Германа с Синиладой продиктован прежде всего политическими причинами?
        - Для любовной страсти верховный вождь готов слишком стар, патрикий, - засмеялся Марцелин. - Думаю, что его больше волнуют гунны Баламбера, чем красота супруги-русколанки.
        - А ты полагаешь, что эта Синилада хороша собой?
        - Если судить по имени, то - да. Синий на языке венедов означает красивый, а ладами они называют своих княгинь. Кажется, есть у них и богиня с таким же именем, олицетворяющая землю и власть.
        Руфину не раз приходилось сталкиваться с варварами. Что, впрочем, и неудивительно, поскольку именно варвары составляли основу вооруженных сил империи. А в последнее время вожди готов, сарматов, алеманов, ругов, венедов все чаще достигали самых высоких постов в империи, оттесняя в сторону родовитых римских патрикиев. Взять хотя бы руга Меровлада, одного из ближайших сподвижников императора Валентиниана, или гота Гундомара, служившего комитом у Валента. А среди трибунов, командовавших легионами в отдаленных провинциях, варвары составляли большинство. Однако это были люди, вырванные из привычной среды и вынужденные приспосабливаться к чужим порядкам. Именно поэтому Руфин с опаской ждал встречи с готами на земле, которую они считали своею и где римский патрикий был всего лишь гостем, бессильным и бесправным.
        Нельзя сказать, что Тана поразила воображение нотария своими размерами, но он все-таки не ожидал увидеть в этих глухих и, по его былым представлениям, совершенно безлюдных местах довольно крупный город, обнесенный к тому же высокой каменной стеной.
        - Аланы умеют строить, - охотно подтвердил Марцелин. - И это далеко не единственная их крепость. Но значение Таны для местных племен определяется не столько толщиной ее стен, сколько удачным расположением. Здесь сходятся пути, идущие из Византии, Готии, Персии, Боспорского царства и Русколании. Потеря Таны станет ударом не только для аланов.
        Надо отдать должное Марцелину, он довольно быстро договорился с сумрачного вида людьми, вышедшими на пристань, дабы встретить причалившую к берегу галеру. Видимо, ромеи были в этих краях довольно частыми гостями, поскольку их прибытие не вызвало в городе особого переполоха. Но не исключено, что аланов, населяющих Тану, просто утомило обилие гостей, прихлынувших в их город в эту чудную весеннюю пору. Марцелин без труда нашел постоялый двор в скопище круглых глинобитных домишек, столь разительно отличавшихся от привычного ромеям жилья, что Руфин, глядя на них, только руками разводил. Более всего застройка Таны напоминала пчелиные соты, где одна ячейка наползает на другую, а вместе они создают такой причудливый узор, что далеко не каждому взгляду дано в нем разобраться. Во всяком случае, Руфин наверняка бы заблудился в аланском лабиринте, если бы не помощь Марцелина. Увы, три десятка ромеев оказались явно лишними на довольно обширном постоялом дворе. Во всяком случае, его хозяин-фракиец, невесть какими путями оказавшийся едва ли не на краю земли, глянул на гостей почти сердито:
        - Накормить - накормлю, а на постой даже не рассчитывайте.
        Марцелин попытался переубедить хозяина с помощью золотой монеты, но понимания у фракийца не нашел.
        - Посмотри сам, - кивнул тот на зал, забитый людьми. - Если ты думаешь, что я смогу выставить за порог этих варваров, вооруженных до зубов, то ты самый большой оптимист, италик, из всех кого я видел.
        Руфин и сам пришел к выводу, что Марцелин напрасно пытается склонить хозяина к подвигу, непосильному даже для Геркулеса. По меньшей мере две сотни человек сидели сейчас за длинными столами, гремя вместительными чарками, и, судя по всему, не собирались покидать насиженных мест.
        - Неужели у тебя, фракиец, не найдется одной-единственной комнатки для римского патрикия?! - рассердился на неуступчивость хозяина Марцелин.
        - Видишь того варвара у стойки, - ткнул пальцем в рослого белокурого молодца хозяин. - Это рекс Оттон Балт, один из самых знатных готских вождей. А рядом с ним еще один рекс. А вот там, в углу, сидит антский княжич Белорев. И у каждого из них за спиной до сотни мечников. Никогда еще Тана не видела наплыва стольких гостей. И постоялые дворы, и частные дома забиты под завязку. Говорят, что рекс Герман приказал пригнать к городу несколько стад коров и быков, но вряд ли даже этого мяса хватит, чтобы прокормить такую ораву. Едва ли не все мало-мальски известные готские вожди сочли своим долгом приехать на свадьбу рекса Германа. Прибавь к ним еще вождей аланских, антских, борусских и русколанских, и тогда ты поймешь, италик, всю тщетность своих притязаний.
        - А что, для свадьбы рекса нельзя было выбрать город попросторней? - удивился Руфин.
        - Тана, конечно, не Рим, - криво усмехнулся фракиец. - Но в добрые времена здесь проживало до пяти тысяч человек. Сейчас меньше. Соседство гуннов многих напугало и заставило перебраться в более спокойные места.
        - А ты почему остался?
        - Появилась надежда, что союз аланов с готами заставит призадуматься гуннского царька Баламбера и он оставит наш город в покое.
        - Выходит, не случайно рекс Герман решил устроить свою свадьбу именно здесь, на самой границе своих владений? - спросил Руфин.
        - Верховный вождь готов ничего не делает просто так, - кивнул фракиец. - Он хотя и далеко уже не молод, но из разума пока не выжил. Мой тебе совет, патрикий, хочешь спать спокойно - ставь свой шатер за городской стеной. Так многие вожди делают. Можете, конечно, напроситься в Кремник, где разместился сам Германарех со своими ближниками, но, боюсь, что и там свободных помещений уже не осталось.
        - А невеста прибыла в Тану?
        - Говорят, что русколаны раскинули свои шатры за стенами города, но так ли это на самом деле, я не знаю. У меня и без того голова кругом идет, патрикий.
        - Ладно, фракиец, в отсутствии гостеприимства я тебя не виню, но коли ты мне и в хорошем вине откажешь, то пеняй на себя, - усмехнулся Руфин.
        Фракиец воровато огляделся по сторонам и понизил голос почти до шепота:
        - Вино есть, патрикий. Целый бочонок отличного италийского вина. Для себя берег. Здешние варвары такого не пробовали.
        - Два золотых денария, - предложил Руфин.
        - Три, - твердо сказал фракиец. - Лучшего вина ты во всей Готии не найдешь.
        - Уговорил, - усмехнулся Руфин. - Принеси кувшин к стойке, где стоят готские вожди.
        Оба гота довольно сносно говорили по-фракийски, и патрикию Руфину без особого труда удалось завоевать их симпатии. Чему способствовало вино, которое расторопный хозяин удивительно вовремя разлил по глиняным кружкам.
        - Ого! - причмокнул толстыми губами рекс Оттон. - А нам этот прохвост предложил натуральное пойло.
        - Я тут ни при чем, - заюлил фракиец. - Патрикий привез вино из Константинополя.
        - Это правда, - поспешил на помощь хозяину Руфин. - Мне захотелось угостить вас, высокородные мужи, италийским вином из дружеского расположения.
        - А я слышал, что гордые римляне ничего не делают просто так, - сказал с усмешкой гот, стоявший рядом с Оттоном.
        - Мой родственник и друг Придияр славится своей недоверчивостью, - пояснил слегка смутившемуся Руфину Оттон. - Не обращай на него внимания, патрикий. Что же касается меня, то я сразу поверил в твою природную доброту.
        Собеседники Руфина были молоды, лет на пять моложе самого нотария. Сероглазый Оттон, в отличие от слегка рыжеватого и зеленоглазого Придияра, казался чуть серьезнее, выглядел повыше ростом и пошире в плечах. На фоне этих белокожих приятелей смугловатый Руфин сразу же привлек внимание многих посетителей постоялого двора. Первым к готам подошел княжич Белорев, на которого патрикию уже указывал фракиец. Белорев смотрелся постарше готов годами, волосы имел темно-русые и, если судить по насмешливым синим глазам, обладал неуступчивым нравом. По-фракийски он говорил много хуже Оттона и Придияра, что, однако, не помешало ему стребовать с патрикия чарку вина. Требование, разумеется, было шутливым, и Руфин с охотою пошел антскому княжичу навстречу.
        - Я не был в Риме, - сказал Белорев. - Зато посетил Медиолан. Благословенный край, княжичи. Если бы боги спросили меня, где поместить страну Вечного Блаженства, я бы выбрал Италику без раздумий.
        - Говорят, что и Константинополь неплох, - вопросительно глянул на патрикия Придияр.
        - По сравнению с вечным Римом Константинополь всего лишь большая деревня, - вздохнул Руфин.
        - А по сравнению с Таной? - спросил Оттон.
        - Вот по сравнению с Таной - это Великий Рим, - засмеялся Руфин. - Во всяком случае, места там хватило бы всем. А здесь я даже не знаю, где голову приклонить.
        - Единственное, что я могу тебе предложить, так это ложе в своем шатре, патрикий, - сказал с улыбкой Придияр. - Это, конечно, не римское палаццо, но от дождя спасает.
        - Я принимаю твое предложение, высокородный рекс, - с готовностью отозвался Руфин. - И готов раскинуть свой шатер рядом с твоим.
        - Ты не сказал, патрикий, каким ветром тебя занесло на Дон, - бросил словно бы между прочим княжич Белорев, опираясь на затрещавшую деревянную стойку. Ант был еще выше ростом, чем готы, и, судя по мощному торсу, обладал чудовищной силой.
        - Я привез письмо рексу Герману от императора Прокопия, - спокойно отозвался Руфин.
        - Прокопия? - вскинул темную бровь Белорев. - Первый раз слышу о таком императоре. Разве в Константинополе правит не Валент?
        - Все течет, все изменяется, - ласково улыбнулся анту Руфин. - Бывает, человек ложится спать императором, а просыпается погонщиком ослов. Если вообще просыпается.
        - Опасный вы народ, ромеи, - покачал головой княжич. - Никогда не знаешь, что у вас на уме. Вы его бойтесь, готы. Он умеет охмурять простодушных.
        Белорев оторвался наконец от стойки и, чуть качнувшись, покинул постоялый двор. Вслед за ним ушли еще пятеро облаченных в доспехи воинов, видимо, это были мечники анта.
        - Ты не обижайся на него, патрикий, - смущенно откашлялся Оттон. - Княжич сватался к Синиладе, но рекс Герман оказался более удачливым женихом.
        - Иными словами, русколаны предпочли союз с готами союзу с антами? - прищурился на белокурого рекса Руфин.
        - Можно сказать и так, - пожал плечами Оттон.
        Руфина слегка удивило, что готы сочувствовали анту, а не своему соплеменнику и верховному вождю. Возможно, причиной тому была их молодость, но не исключено, что за этим сочувствием крылось нечто большее.
        - Так мы договорились о добром соседстве, высокородный Придияр?
        - Ставь шатер, - кивнул рыжий гот. - Так оно веселее и безопаснее.
        - А почему безопаснее?
        - Так ведь гунны рядом, - пожал плечами рекс. - Они спят и видят, как испортить Германареху свадьбу.
        Готы не обманули римского патрикия. Обилие шатров, расставленных вокруг города, могло удивить кого угодно. Создавалось впечатление, что здесь близ Таны расположилась целая армия. Да, наверное, так оно и было. Своим появлением в низовьях Дона рекс Герман пытался устрашить гуннов и не допустить их проникновения в Причерноморье. Именно для этой цели верховный вождь готов собрал здесь всех своих федератов, включая восточных готов, антов, борусов, русколанов, сарматов, герулов и скифов. Здесь же, разумеется, были и вожди аланов, вернее, те из них, которые уцелели во время кровопролитной войны с гуннами. Как успел уже выяснить Руфин, почти вся Алания, за исключением южных крепостей и устья Дона, где располагалась Тана, была захвачена Баламбером.
        - Аланы хорошие воины, - охотно подтвердил мнение, сложившееся у Руфина, Придияр, когда патрикий, уже обосновавшийся на новом месте, заглянул под вечер в его шатер. - В прежние времена им не было равных в конном строю во всей Сарматии. Но не всякую войну можно выиграть. Баламберу удалось объединить вокруг себя не только гуннов, но и угров, и булгар, и хазар, и даже венедов, проникших на реку Ра еще во времена Кия.
        - Значит, война неизбежна? - спросил Руфин.
        - А тебя это очень огорчит, патрикий?
        Руфин ответил не сразу, а довольно долго рассматривал шатер готского вождя, явно не заслуживавший такой чести. Шатер был самым обычным, римского кроя, предназначенный для трибунов, командующих легионами, и достался готскому вождю, вероятно, после одной из стычек с войсками империи.
        - Как ни странно, высокородный Придияр, - огорчит.
        - Почему? - удивился молодой гот.
        - Императору Прокопию нужны легионы для большой войны с Валентинианом и Валентом. И взять их можно только здесь, в Готии. Я готов заплатить, и заплатить много.
        - Ты зря приехал, Руфин, - понизил голос почти до шепота Придияр. - Рекс Герман не станет воевать с империей.
        - Из-за гуннов Баламбера?
        - Не только, Руфин. Из-за новой веры тоже. Ты ведь не христианин, патрикий?
        - Почему ты так решил? - насторожился нотарий.
        - Ты прошел мимо храма, поставленного Вульфилой, даже головы не повернув на его купола, - усмехнулся Придияр.
        - И что с того?
        - Германарех сам принял новую веру и понуждает к тому же готских вождей. И многие уже отреклись от старых богов.
        - Но ведь ты остался им верен. Так же как и твой родственник Оттон.
        - Оттон принадлежит к роду Балтов. А Балты никогда особо не ладили с Амалами.
        - А ты, Придияр, разве не из рода Балтов?
        - Нет, патрикий. Я - древинг. Сто лет назад наши деды смешались с готами и признали верховную власть рода Балтов. Но мы никогда не смиримся с тем, чтобы нашими землями правил Амал, да еще и отрекшийся от Одина.
        - Но если ты древинг, а не гот, то почему кланяешься чужому богу?
        - Один - воплощение бога Белеса, это признают и готские дротты, и наши волхвы.
        - Выходит, ты не прочь мне помочь, Придияр, ну хотя бы из нелюбви к христианам.
        Вождь рассмеялся, откинув назад рыжеволосую голову:
        - А ведь Белорев оказался прав. Ты действительно коварный человек, патрикий.
        - Я не столько коварный, сколько щедрый, - ласково улыбнулся собеседнику Руфин. - Сколько человек ты смог бы выставить, Придияр?
        - Три тысячи пеших и три сотни конных.
        - А Оттон?
        - Он смог бы поднять вдвое больше.
        - Так в чем же дело, высокородный муж?
        - Старейшины не позволят нам сделать этого без разрешения Германа Амала. Остготы сильнее нас, патрикий. Наши отцы проиграли войну с ними. И теперь у вестготов и древингов нет верховного вождя. Точнее, им стал Германарех. И гордый Оттон Балт вынужден ходить под его рукой.
        - Я хотел бы повидаться с вашими жрецами, Придияр.
        - Ты сильно рискуешь, Руфин.
        - Почему?
        - Люди Вульфилы уже расспрашивали моих людей о римлянах. Если о твоей встрече с дроттами донесут Германареху, то не сносить тебе головы, патрикий.
        - Я проделал слишком долгий путь, Придияр, чтобы остановиться в шаге от цели.
        Германареха нотарий Руфин увидел утром следующего дня. Седой старик, заросший бородой по самые ноздри, проехал между шатров на вороном коне в сопровождении многочисленной свиты. Говорили, что верховному вождю готов уже исполнилось сто лет, но Руфин этому не поверил. Семьдесят от силы. Причем здоровьем готские боги Германа Амала явно не обделили. Его жилистая рука уверенно держала поводья резвого коня, а мощное тело легко несло тяжелую броню, прикрывающую грудь от возможных предательских ударов. Зоркие, несмотря на возраст, глаза Германареха скользнули по лицу патрикия и его необычной для гота одежде, но лицо вождя осталось невозмутимым. Со стороны спутников Амала тоже не последовало никаких вопросов. Возможно, они приняли Руфина за простого торговца. А сам нотарий решил, что пришла пора сменить тунику и шерстяной плащ на более подходящую одежду, дабы не слишком выделяться среди окружающих.
        Германарех направлялся к стану русколанов, так, во всяком случае, полагали рексы Оттон и Придияр, вышедшие из своих шатров, чтобы приветствовать верховного вождя. Руфину очень хотелось взглянуть на невесту Амала, и он, в числе многих готов, направил свои стопы за свитой Германареха. Придияр с Оттоном решили составить ему компанию. Причем в русколанский стан они отправились пешком, несмотря на свой высокий сан.
        - Пустое, - махнул рукой Оттон. - Мы же не аланы, патрикий, и не росомоны. Готы плохие наездники, зато хорошие пехотинцы. В любой битве мы предпочитаем твердо стоять ногами на земле.
        Русколаны, похоже, были заранее предупреждены о визите верховного вождя. Во всяком случае, от их стана навстречу Германареху выехало около десятка человек, тоже облаченных в броню и при мечах, но с непокрытыми головами. К сожалению, Руфин стоял слишком далеко от места встречи, чтобы слышать, о чем варвары говорят между собой. Да и язык их был для него тайной за семью печатями.
        - Венедский язык не так уж сильно отличается от фракийского, - утешил его Марцелин, стоящий рядом с патроном. - Да и в готском немало венедских слов. Я слышал, что готы произошли от смешения сарматов все с теми же венедами, которых они называют ванами.
        Руфин и сам улавливал некоторые знакомые слова в речах готов, его окружавших, но, к сожалению, этого было слишком мало, чтобы понять, о чем они говорят. Следовало всерьез заняться языком, иначе он так и останется для здешних варваров чудаком, не заслуживающим доверия.
        Русколаны присоединились к свите Германареха, и процессия двинулась дальше, к высокому помосту, возведенному в самом центре стана. Разглядывая русколанские шатры, Руфин пришел к выводу, что они будут побогаче готских. Да и воинским снаряжением русколаны превосходили своих соседей, во всяком случае, бронею они защищали не только грудь, но и руки и ноги. По внешнему виду русколаны очень напоминали римских тяжелых кавалеристов-клибанариев.
        - Мечи у них хорошие, - дополнил впечатления Руфина Марцелин. - Лучше не только готских, но и римских.
        Благодаря Оттону и Придияру нотарию удалось пробиться почти к самому помосту. Пока на помосте стояли только трое вождей, среди которых Руфин без труда опознал Германареха.
        - Справа от верховного вождя - его сын Витимир, слева - рекс Сафрак, - пояснил Руфину Придияр. - Сафрак один из самых ревностных приверженцев епископа Вульфилы. За что и обласкан Германарехом.
        Витимир выглядел лет на сорок, Сафрак - на пятьдесят. Оба были высоки ростом и светловолосы. Причем Сафрак, как показалось Руфину, держался увереннее сына верховного вождя. Последний почему-то все время старался укрыться за спиной своего отца, словно не желал привлекать к себе излишнего внимания. Из чего нотарий заключил, что рекс Витимир человек нерешительный и не слишком честолюбивый. Невесту ввели на помост, когда у заинтересованных зрителей, включая римского патрикия, уже готово было лопнуть терпение. Русколанка была облачена в платье из парчи, расшитое золотой нитью, лицо она прятала под покрывалом из полупрозрачной и удивительно легкой материи. Сопровождали ее двое молодцов в броне и при мечах.
        - Один из них, тот, что помоложе, - Сар, сын Коловрата, второй, тот, что постарше, - Мамий, сын воеводы Валии, - пояснил Придияр.
        Невеста остановилась в пяти шагах от Германа Амала, после чего резким движением откинула покрывало. Вздох восхищения пронесся по толпе, окружившей помост плотным кольцом. Синилада, надо отдать ей должное, была действительно хороша. Ее заплетенные в косы волосы отливали золотом, стан был прям, бедра широки, на лице играл здоровый румянец. Словом, всем взяла девушка. Воистину - Прекрасная Лада, как успел прошептать на ухо нотарию потрясенный Марцелин. На фоне молодой, пышущей здоровьем русколанки рекс Герман смотрелся потрепанным жизнью старцем, и, видимо, в какой-то момент сам почувствовал это. Лицо его побурело от гнева, а усыпанная коричневыми пятнами морщинистая рука легла на крестовину меча. Сар и Мамий удивленно переглянулись. Витимир смущенно откашлялся. А Сафрак зашептал что-то на ухо разъяренному вождю. Видимо, его слова возымели действие, Германарех овладел собой и почти дружелюбно протянул руку невесте. Бок о бок они спустились по ступеням с помоста и чинно прошествовали сквозь расступившуюся толпу под радостные крики готов и русколанов.
        Смотрины состоялись. И теперь все напряженно ждали, что скажет рекс Герман Амал своей невесте Синиладе. Говорил верховный вождь довольно долго, но, к сожалению, Руфин не понял из его речи ни единого слова. Зато по лицам Сара и Мамия нотарий понял, что Герман Амал сказал именно то, что от него ждали. То есть выразил восхищение красотой дочери князя Коловрата и назначил день бракосочетания. Недовольным после этой речи остался, кажется, только Сафрак, все остальные разразились громкими криками одобрения. Германарех легко сел в седло, лишь слегка оперевшись на вовремя подставленное плечо сына, и покинул стан русколанов почти рысью. Свита с трудом поспевала за конем чем-то расстроенного вождя.
        - Что он сказал? - спросил Руфин у Придияра.
        - Бракосочетание пройдет по двум обрядам, сначала русколанскому, а потом христанскому, - охотно отозвался юный вождь.
        - А что, по этому поводу были споры?
        - Еще какие! - засмеялся Оттон.
        - Герман Амал настаивал на христианском обряде, - пояснил Придияр, - но русколанские волхвы об этом и слушать не хотели. Синилада не простая девушка, она воплощение богини Лады или жрица, чтобы тебе было понятнее, патрикий. Ибо, по венедским и готским представлениям, брак между Германарехом и Синиладой - это не простой брак между мужчиной и женщиной. В союз вступают Готия и Русколания. При этом князь Коловрат, отдав дочь Германареху, признает тем самым его верховенство и над своей землей. Этот брак, если он, конечно, состоится, положит конец бесконечным войнам между готами и русколанами и укрепит наши ряды в предстоящем противоборстве с гуннами. Вот почему Герман Амал пусть и с неохотою, но уступил русколанским волхвам и готским дроттам, которые, как ты догадался, выступали единым фронтом. Правда, он не постеснялся заявить во всеуслышанье, что это последняя уступка язычникам с его стороны. Что, безусловно, понравилось христианам, но сильно огорчило приверженцев веры отцов и дедов.
        - Ты не забыл о моей просьбе, благородный Придияр? - спросил Руфин.
        - Нет, патрикий, - понизил голос почти до шепота вождь. - Сегодня ночью в твой шатер придет человек. Доверься ему. Он укажет тебе нужную дорогу.



        Глава 4 Посвящение

        Выспаться в эту ночь Руфину не дали. Человек, обещанный Придияром, появился в его шатре, когда нотарий, утомленный впечатлениями трудно прожитого дня, уже успел смежить веки на походном ложе. Посланец таинственных дроттов был еще крепок, хотя седина уже тронула его виски, а лоб изрезали глубокие морщины.
        - Зови меня Алатеем, римлянин, - сказал он негромко и охотно присел на лавку, придвинутую расторопным Марцелином.
        - Мое имя тебе, наверное, уже известно, высокородный Алатей, равным образом как и цель моего приезда в Готию? - столь же тихо отозвался Руфин, разливая по кубкам вино.
        Гость взял кубок, предложенный хозяином, и осушил его без раздумий. Из чего нотарий заключил, что перед ним не дротт, ибо ни один уважающий себя жрец не возьмет питье из рук чужака.
        - Я всего лишь посвященный, - усмехнулся Алатей, угадавший мысли патрикия.
        - Ты прекрасно владеешь латынью, - улыбнулся ему Руфин.
        - Я бывал в Риме, - кивнул гот, - и даже служил несколько лет в дворцовой схоле императора Констанция. Но, в отличие от Вульфилы, я не принял новой веры.
        - Почему?
        - Потому что христиане обманывают людей. Сын бога Одина Бальдур Добрый еще не проснулся, он по-прежнему лежит в темной пещере, поверженный в долгое беспамятство хитростью бога Локки, но готов очнуться от долгого сна, когда пробьет его час. Долг каждого честного гота найти склеп Бальдура и разбудить его для грядущего блага всех людей. Впрочем, для этой трудной работы годятся только посвященные, а остальные должны просто ждать и надеяться, что час Бальдура Доброго наконец пробьет.
        - Я служу Юпитеру, Алатей, как служили ему сотни лет мои предки.
        - Какая разница, патрикий, как мы называем своего бога, Тор, Юпитер или Перун, мы поклоняемся одной силе, той самой, что создала этот мир и управляет им через деяния благородных мужей. И пока мы идем дорогой богов, у меня есть шанс уподобиться Тору, а у тебя - Юпитеру и стать его воплощением на земле.
        - Русколаны тоже верят в воскрешение Бальдура? - спросил Руфин.
        - Русколаны зовут его Ярилой, патрикий, каждую весну он в одном из своих воплощений побеждает зимнего дракона и оплодотворяет нашу землю. Но воплощение бога еще не сам бог. Зло падет только тогда, когда Бальдур-Ярило окончательно пробудится от сна. Однако и в этом случае для окончательного торжества ему понадобится помощь сильных мужей. Ты ведь жаждешь перемен, Руфин, ты хочешь пробудить от спячки Великий Рим, но ты не сумеешь этого сделать, не пробудив дух Бальдура в себе. Ибо дух Бальдура - это дух перемен, даже если эти перемены не сулят нам ничего хорошего. Венеды сказали бы тебе, патрикий, - пробуди в себе ярь. И мне остается только присоединиться к ним в этом пожелании. Ярь разбудит римских богов, ярь вдохновит римлян на великие свершения. И тогда чужой бог уйдет, потому что ему нечего будет делать на возрожденной земле.
        Руфин был поражен словами варвара. Ибо сейчас на его глазах Алатей сформулировал то, о чем просвещенный римский патрикий думал все последние годы, но так и не нашел ни слов, ни образов для того, чтобы передать свои мысли тем, кто еще был способен их воспринять. Пробуди в себе ярь! Пробуди в себе жажду нового! Не в прошлом надо искать средство для спасения Великого Рима, а в будущем. Боги восстанут только тогда, когда у римлян будет цель, достойная их величия. Жить надо в мире этом, а не грезить о мире том, подчиняя все свои действия помыслам о благодати, которая ждет тебя после смерти. Ничего не будет там, если здесь, на земле, царят уныние и запустение. Нельзя спастись верой, спастись можно только действием.
        - Ты убедил меня, Алатей, - спокойно произнес Руфин, пристально глядя в глаза чужака. - Я готов отправиться с тобой на поиски Бальдура.
        Патрикий Руфин был слишком искушенным в тайнах жреческих мистерий человеком, чтобы поверить в легкость испытаний, которые ему предстояло пройти. Оставалась, правда, надежда, что дротты знают, с кем имеют дело в лице посланца императора Прокопия. Что они признают в Руфине посвященного, еще в юности прикоснувшегося к сакральным тайнам не только Рима, но и Востока. Тем не менее готовиться следовало ко всему, в том числе и к боли, и к страданию. Ибо, только переступив через боль и страдание, человек может проникнуть в замыслы богов. Пещер должно быть девять, хотя в некоторых мистериях число их сокращалось до семи. Но это для неофитов. Для тех, кто еще только жаждет прикоснуться к знанию, запретному для простых смертных. А Руфин знал много, никак не меньше, чем Алатей. Хотя, возможно, и меньше, чем дротты.
        Вход в пещеру патрикию показал Алатей, после чего исчез, как сквозь землю провалился. Руфин этого ожидал, а потому решительно шагнул под сумрачные своды. Огонь полыхнул внезапно, едва не опалив при этом брови неосторожному путнику. Руфин отшатнулся, но с дороги не свернул. В пещере вновь стало темно, но патрикий сумел определить направление. Вторая вспышка огня тоже не застала его врасплох, он ждал чего-то подобного, а потому ускорил шаги. Вспышки последовали одна за другой, огонь заполыхал, казалось, по всей пещере, но Руфин знал, что вырвется из лабиринта. Патрикий уже увидел то, что от него пытались спрятать, - дверь, ведущую в следующую пещеру. И он скользнул в нее раньше, чем новый язык пламени облизал его лицо. Дверь с лязгом закрылась за спиной путника, а под ногами у него зажурчала вода. Руфин бежал до тех пор, пока поток не захлестнул его с головой. К счастью, патрикий успел глубоко вдохнуть, что помогло ему вынырнуть из водоворота как раз там, где это и следовало сделать. Отверстие было небольшим, но все же достаточным, чтобы ловкий и худой человек выскользнул через него из объятий
стихии. Руфин перекувырнулся через голову и встал на ноги. Сверкнувший из темноты клинок он перехватил мечом и ударом ноги отбросил с пути чье-то замешкавшееся тело. Убивать нападающего он не стал. В этом не было необходимости. Ему предстояло пройти через лес мечей и копий, не уронив ни капли крови, ни своей, ни чужой. Удары сыпались на Руфина со всех сторон, но он был слишком искушенным бойцом, чтобы попасться на простые уловки. Убивать его в любом случае не собирались, хотя поранить, конечно, могли. В этом испытании главным было не испугаться. Не потерять голову от сверкания стали. Не дать опрокинуть себя на землю ударом кулака или древка копья. Руфин крутился как волчок, то и дело бросая свое ловкое тело из стороны в сторону. К счастью, ему хватило сил для последнего рывка в гостеприимно распахнувшиеся перед ним двери.
        - Приветствуем тебя, путник, - услышал он громкий голос, гулом отозвавшийся по всей пещере.
        Руфин вздохнул с облегчением. Пещер он прошел всего три. Ему оказали честь, признав за ним права посвященного. Правда, огонь, вода и сталь - это самые трудные испытания, и не знай молодой патрикий заранее, что ему предстоит, он, пожалуй, мог бы и оплошать на трудном пути.
        - Приветствую вас, живые воплощения богов, - торжественно произнес Руфин и вскинул руку к потолку.
        Жрецов было трое. В первом из них патрикий без труда определил Одина, по единственному глазу, сверкающему из-под шапки волос. Второй глаз был отдан в обмен на магическую силу, которой верховный бог готов жаждал обладать. Бога Тора он узнал по молоту, отличительному знаку всех громовиков. А вот третьего бога Руфин опознать не смог. Точнее, он не знал его имени. Догадался лишь, что перед ним гермафродит, вобравший в себя как женское, так и мужское начала. Он определил это по одежде, мужской и женской одновременно, по лицу, бородатому лишь с одной стороны и совершенно гладкому с другой. Возможно, этот бог владычествовал над любовью и браком, но патрикий не рискнул бы утверждать это с полной определенностью.
        - Готов ли ты поклясться в верности сыну моему, Бальдуру Доброму? - спросил жрец, изображавший Одина.
        - Готов, - твердо сказал патрикий, втыкая свой меч в земляной пол пещеры. В свидетели он призвал римских богов Юпитера и Марса, но дротты от него, видимо, иного и не ждали.
        По знаку Одина Тор поднялся с места и поднес Руфину чашу, искусно сделанную из человеческого черепа. Патрикий осушил ее, не задумываясь. Его слегка удивил вкус напитка, но он почти сразу сообразил, что сварен этот напиток, скорее всего, из меда.
        - Прими этот перстень Бальдура Доброго, путник, - торжественно произнес Тор, - и помни, что отныне ты посвящен в тайны наших богов. Доблестному мужу - слава, отступнику - смерть.
        Мистерия была окончена. Боги покинули пещеру, а Руфин остался стоять, с интересом разглядывая стены и потолок огромного помещения. У него не было сомнений, что он находится в храме готских богов, а удивляло его только то, что жрецы построили свое святилище на чужой земле. Появления Алатея патрикий ждал, а потому не испугался, когда тяжелая рука рекса легла ему на плечо.
        - Идем, посвященный, - торжественно произнес Алатей. - Дротты ждут тебя.
        Руфину ничего другого не оставалось, как подчиниться. Алатей провел его по узким переходам в помещение, довольно просторное, но все же уступающее размерами главному залу. Здесь патрикия поджидали трое старцев. Не исключено, что это были те самые люди, которые изображали богов в недавней мистерии, во всяком случае, они знали, с кем имеют дело.
        - Мы шли к этой земле многие годы, римлянин, - торжественно начал один из дроттов, старший по возрасту, если судить по его белой бороде. - Именно здесь находится Великая Свитьод. Именно отсюда бог Один увел наших предков на север. Но он завещал нам вернуться, и мы вернулись, дабы владеть землей, которая нас породила.
        - Я понимаю, - кивнул Руфин и, повинуясь жесту жреца, присел к столу.
        - Та земля, где ныне живут русколаны, тоже принадлежала нашим пращурам, и мы не можем оставить ее чужим. Мы долго и упорно воевали с теми, кого считали своими врагами, пока бог Один не указал нам другой путь. Ведь русколаны - это те же ваны, с которыми Один сначала воевал, а потом породнился. Он взял богиню ванов, прекрасную Фрею, и возлег с нею на ложе. И их брак стал залогом процветания как готов, так и ванов. Ты понял, патрикий, о чем я веду речь?
        - Не совсем, - смущенно откашлялся Руфин. - Я понял только, что рекс Герман Амал идет путем Одина, когда берет в жены дочь князя Русколании Коловрата. И что их брак станет залогом единства всех окрестных племен. Но в таком случае что же тебя смущает, почтенный старец?
        - Отступник Вульфила считает, что браки заключаются на небесах, - продолжал все тем же бесцветным голосом дротт, - но мы полагаем, что дух и плоть неразделимы. И отказ от плотской связи - это оскорбление богов.
        Руфин удивленно покосился на Алатея, ибо никак не мог взять в толк, чего же хотят от него дротты. А хотели они от него чего-то очень важного, иначе не смотрели бы на заезжего патрикия с таким напряжением, словно именно от него зависело благополучие Готии и окрестных земель.
        - Ты гость, - продолжал старый дротт. - Твой род не уступает в знатности роду Амалов. Тебе нет нужды лгать. И наконец, ты прошел обряд посвящения и несешь ответственность не только перед людьми, но перед богами. Именно поэтому готские и русколанские вожди поверят твоему слову.
        - Все это так, - растерянно развел руками Руфин. - Я только не пойму, что именно я должен сделать?
        - Семя Германареха должно быть вброшено в лоно Синилады, иначе союз двух племен не может быть заключен. Вождь, не способный овладеть женщиной, не вправе претендовать на власть в любой земле, в том числе и в своей.
        Руфина наконец осенило. Германарех был стар, и дроты решили использовать это обстоятельство, чтобы подорвать авторитет верховного вождя. Земля русколанов, за которую готы воевали многие десятилетия, сама плыла к ним в руки в образе Прекрасной Лады, и требовалось всего ничего - овладеть девушкой на брачном ложе. Но, похоже, Герман Амал уже не в силах был совершить этот подвиг, едва ли не самый важный в своей жизни. Аслабость вождя - это слабость племени. Как могут готы претендовать на первенство среди окрестных племен, если их верховный вождь не способен идти путем бога Одина. Надо полагать, дротты решились на этот шаг не от хорошей жизни. Епископ Вульфила оказался очень опасным соперником в борьбе за души вождей. Но падение Германареха стало бы падением как Вульфилы, так и христианской веры вообще. Скорее всего, дротты заранее заручились поддержкой русколанских волхвов, для которых устранение Германа Амала тоже выгодно. Еще бы! Русколаны добровольно готовы были встать под руку верховного вождя готов, и не их вина, что эта рука оказалась бессильной. Возможно, Германарех чувствовал опасность, но,
видимо, дело было обставлено так, что он просто не мог отказаться от этого брака, не уронив себя в глазах вождей и простых готов.
        - Вы хотите, чтобы я стал третейским судьей? - спросил Руфин.
        - Готы далеко не во всем доверяют русколанам, а русколаны - готам. А твое слово - это слово гостя, которому нет нужды лгать.
        - А если Германарех не захочет подпустить меня к брачному ложу? - нахмурился Руфин. - Или того проще - просто убьет еще до начала обряда?
        - Ты не единственный гость на земле готов и аланов, патрикий, - возразил дротт. - И твое имя будет названо мною и кудесником Велегастом в тот самый момент, когда новобрачных поведут в опочивальню. Германареху просто не хватит времени, чтобы убить тебя или подкупить.
        - Я не продаюсь, - холодно заметил Руфин.
        - Я знаю, - кивнул дротт, - иначе не обратился бы к тебе с этим предложением. Но в твоей неподкупности должны быть уверены наши и русколанские вожди.
        - Неужели слово одного человека способно решить судьбу двух племен? - с сомнением покачал головой Руфин.
        - Ты будешь не один, патрикий, - пояснил дротт. - Мы с кудесником Велегастом тоже пойдем с тобой. Не будем мы возражать и против присутствия епископа Вульфилы. Хотя в зоркости его глаз у нас имеются большие сомнения.
        Последние слова, видимо, были шуткой, хотя на лице старого жреца не появилось даже тени улыбки. Он строго и серьезно смотрел на римского патрикия, впавшего в задумчивость.
        - Я прибыл в Готию с важной миссией, почтенные старцы, - сказал со вздохом Руфин. - Ссора с верховным вождем может погубить дело, которому я служу.
        - Мы наслышаны о твоих заботах, патрикий, - подтвердил дротт. - Но пока Германарех находится у власти, ни один из готских вождей не окажет тебе помощи.
        - А если Герман Амал будет отстранен?
        - Ты получишь ровно столько людей, сколько пожелаешь, - твердо пообещал дротт. - Я уже говорил с Оттоном Балтом и с Придияром Гастом. Вестготы и древинги готовы тебе помочь. Кроме того, ты можешь рассчитывать на поддержку русколанского кудесника, который пользуется большим авторитетом среди дунайских ругов и венедов.
        - Хорошо, - кивнул Руфин. - Я согласен.
        - Да поможет нам бог Один, - воздел руки к потолку дротт. - И да возродится Великая Свитьод на земле наших доблестных предков.
        Возрождение Великой Свитьод в данную минуту Руфина волновало менее всего, но он не мог не отдавать себя отчета в том, что миссия, порученная ему императором Прокопием, без поддержки дроттов провалится с треском. А вернуться в Константинополь с пустыми руками он не мог. Его неудача оборачивалась неудачей Прокопия и гибелью или в лучшем случае изгнанием их обоих. Тут уж ничего не поделаешь. Если для возвышения Прокопия и Руфина необходимо падение верховного готского вождя, то тем хуже для Германа Амала.
        - Береги перстень, - посоветовал патрикию Алатей. - В каком бы уголке Готии или Венедии ты ни оказался, он откроет тебе дорогу к сердцам высокородных мужей, верных своим богам и дедовским обычаям.
        Герман Амал сдержал слово. Его бракосочетание с Синиладой прошло в точном соответствии сначала с языческим обрядом, а потом с христианским. Причем если в языческом обряде участвовали практически все вожди, собравшиеся близ Таны, независимо от племенной принадлежности, то в христианский храм отправились лишь избранные. И дело было не только в том, что языческий обряд вершился в священной роще, а христианский - в храме, где все вожди не поместились бы. Просто успехи Вульфилы в продвижении новой веры не были столь велики, как ему наверняка хотелось. И если бы не опека Германареха, то вряд ли христиане продержались бы в Готии хотя бы месяц, особенно при наличии таких врагов, как дротты. Впрочем, дротты, как успел заметить Руфин, пользовались любовью далеко не всех вождей и старейшин. Даже из тех, что придерживались отеческой веры. Удивляться этому не приходилось, поскольку почти все дротты были выходцами из одного рода, а представители других родов, даже самых знатных и прославленных среди готов, не могли занять высокого места в жреческой иерархии и должны были довольствоваться рангом посвященных.
Собственно, почти так же дело обстояло в Риме, где к высшим жреческим должностям допускались лишь патрикии, что, возможно, и подвигло честолюбцев из плебеев поискать себе новую веру.
        Столы для пира накрыли не только в Кремнике, но и на вымощенных камнем улочках Таны. Руфин, благодаря знакомству с готскими вождями, пировал в кругу избранных. Здесь, в огромном зале, среди грубо размалеванных колонн и стен, собрался весь цвет Великой Готии. Вожди всех без исключения окрестных племен сочли своим долгом приветствовать верховного рекса Германа Амала в час его торжества. Десятки лет этот человек вел кровопролитные войны, чтобы объединить под своей рукой земли от моря Варяжского на севере до моря Черного на юге, от реки Дунай на западе до реки Дон на востоке, и вот сейчас, на склоне лет, он достиг того, к чему так стремилась его душа. Оставалось всего ничего - провозгласить себя императором и пожинать лавры великих побед. Так думали большинство из вождей, сидящих за пиршественными столами. Но были и такие, у которых на этот счет сложилось другое мнение. И этому мнению еще предстояло прозвучать под сводами покрытого копотью зала. Сам Германарех расположился за отдельным столом, находящимся на возвышении посредине зала. Все прочие столы были расставлены вокруг помоста, а пирующие сидели
вдоль стен, лицом к верховному вождю и его прекрасной супруге. Синилада была единственной женщиной, допущенной на пир. Пить ей не полагалось, есть тоже. Зато супруге Германареха не возбранялось рассматривать гостей и улыбаться им, если ей придет в голову такая блажь. Улыбки Синилады удостоился даже Руфин, успевший сменить плащ римского патрикия на наряд готского вождя. Почему-то в его сторону взгляд новобрачной обращался особенно часто. Руфина такое внимание Синилады слегка смутило, однако он очень скоро сообразил, что смотрит русколанка не на него, а на антского княжича Белорева, который букой сидел рядом и пил вино в таких количествах, что патрикий всерьез стал опасаться за его здоровье.
        - Пусть пьет, - махнул рукой легкомысленный Придияр, - лишь бы буянить не начал.
        Возможно, именно во избежание неприятностей с подвыпившими гостями Германарех ввел в зал своих мечников, которые выстроились цепочкой вдоль стен, а также заняли галереи, нависающие над столами. Появление мечников вызвало переполох среди гостей, иные даже вскочили со своих мест, но повелительный жест Амала заставил их вновь опуститься на лавки.
        - Надеюсь, он не собирается лить кровь на собственной свадьбе? - с кривой усмешкой спросил Оттон Балт у насторожившихся соседей.
        Ответом ему было молчание, прерванное здравицей в честь новобрачных, которую произнес Сафрак. Во время осушенные кубки сняли напряжение, воцарившееся было в зале, и пир потек по заданному Германарехом руслу.
        Здесь, на свадебном пиру, Руфин впервые увидел епископа Вульфилу, которого без труда опознал по облачению. Вульфила сидел едва ли не на самом почетном месте, рядом с сыном Германареха Витимиром, и сухое, изможденное постами лицо его выражало печаль. Видимо, он не принадлежал к сторонникам этого брака. Скорее всего, даже пытался переубедить верховного вождя. Но Германарех был слишком искушенным правителем, чтобы ввиду гуннской угрозы упустить такой шанс для сплочения. Возможно, Амал искренне проникся христианской верой, но Руфин не исключал и другого - Германарех использует христиан, дабы подорвать влияние дроттов как на вождей, так и на простых готов. В таком случае он почти наверняка догадывается о том, какую ловушку готовят ему хитроумные жрецы, и, надо полагать, уже принял меры, чтобы нейтрализовать их усилия. Не исключено, что мечников в зал он ввел именно по этой причине. Имея под рукой людей, вооруженных до зубов, верховный вождь может себе позволить отклонить любое требование, звучащее из недружественных уст. Дротты и волхвы появились в зале под конец пира, когда подвыпившие гости уже впали
в благодушное настроение и принялись довольно грубо пошучивать по поводу предстоящей брачной ночи. Синилада на эти выпады даже бровью не повела. Улыбка так и не покинула ее пухлых губ. Создавалось впечатление, что ей нравились намеки гостей на предстоящее событие, более того, она даже поощряла особо развязных вождей, одаривая их насмешливыми взглядами.
        - Обычай, - пожал плечами Придияр в ответ на немой вопрос патрикия. - На деревенских пирушках шутки бывают еще солонее.
        Возможно, все это было действительно уместно, если бы в качестве новобрачного на пиру выступал юнец, едва отпустивший усы. Но седовласому Германареху подначки пьяных вождей явно не нравились. Лицо его то бледнело, то багровело от приступов ярости. Взгляды, которые он метал в шутников, могли бы смутить самое твердое сердце, но, похоже, его захмелевшим гостям море было по колено. Руфин ждал вспышки необузданного гнева, с печальными для шутников последствиями, но как раз в этот момент в зале прозвучал голос Алатея:
        - Дротты и волхвы пришли к нам, вожди, чтобы проводить будущих супругов к брачному ложу.
        - Ты пьян, рекс, - выкрикнул Сафрак, вскочивший с места. - Брак уже заключен. И Богу не нужны посредники, чтобы узнать о его последствиях.
        - Брак считается свершившимся, когда соединяются не только души, но и тела, - громко произнес Алатей. - Девственница не может быть мужнею женою. Так заповедовали боги, так говорит здравый смысл. Вождь на брачном ложе ничем не отличается от простолюдинов. Союз душ - это хорошо, но от такого союза не рождаются дети. Или ты хочешь, Сафрак, чтобы племя готов сошло на нет?! Чтобы наши коровы и овцы перестали приносить приплод?! Чтобы земля наша перестала родить на радость всем нам? Чтобы по нашим степям скакали злобные гунны? Чтобы Великая Свитьод пала в угоду пришлому богу?
        - Мой бог не запрещает плотских утех между супругами, рекс Алатей, - громко провозгласил Сафрак. - Но он против того, чтобы посторонние люди наблюдали за таинством любви. Рекс Герман Амал не бык и не жеребец, чтобы потешать простых смертных.
        В пиршественном зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь слабым позвякиванием железа. Руфин вскинул глаза к галерее и увидел лучника, целившегося ему в грудь. Рядом с лучником стояли его товарищи, уже выбравшие жертвы среди вождей, сидящих за столом. Шутки и споры, похоже, закончились, Герман Амал готовился сказать свое веское слово.
        - Я пошел вам навстречу, дротты, - верховный вождь готов говорил спокойно, не повышая голоса, - но вы расценили мой жест как слабость. Вы пришли сюда, чтобы диктовать мне, Герману Амалу, свою волю. Вы бросили мне вызов, и я его принимаю. Отныне я запрещаю вам, дротты, являться мне на глаза. Я больше не хочу слушать ваши лживые речи. Я не буду разрушать ваши святилища и оскорблять старых богов, но отныне всякий гот, переступивший порог капища, станет моим недругом. А если это сделает кто-то из близких мне людей, то он будет казнен в назидание другим. Я все сказал, вожди, теперь выбор за вами. Сафрак, прогони назойливых старцев из моего дома.
        Однако вмешательства Сафрака не потребовалось. Дротты, опираясь на длинные посохи, торжественно направились к выходу, и только у самых дверей один из них, самый старый по виду, обернулся и сказал голосом неожиданно густым для столь щуплого тела:
        - Я не буду насылать на тебя проклятье, рекс Герман Амал, ибо ты уже и без того наказан богами. И твоя немощь, не столько телесная, сколько духовная, рано или поздно погубит готов. Вождь, от которого отвернулись боги, обречен. Отдай власть сыну, Герман, и уходи. Это не воля дроттов, это воля богов.
        - Вон! - крикнул Германарех, вскакивая на ноги. - Вон, исчадье ада!
        Суматоха поднялась изрядная. Сафрак, бросившийся было к дроттам, был остановлен вождями, вставшими на защиту старцев. Мечники забряцали оружием, готовые ринуться на растерявшихся гостей, но как раз в эту минуту заговорил епископ Вульфила:
        - Не гоже, рекс Герман, так обращаться с гостями. Дротты пришли сюда незваными, и ты вправе был указать им на дверь. Но все остальные знатные мужи, приглашенные тобой на пир, вправе требовать уважения к себе.
        - Сафрак, - приказал Германарех, поднимаясь из-за стола, - уведи мечников. Я верю в преданность готских вождей и в честность вождей русколанских. Я верю, что все благородные мужи, сидящие за этим столом, выполнят свой долг на поле брани и защитят нашу землю от нечисти, надвигающейся с востока. За ваше здоровье, вожди, за нерушимый союз готов и русколанов.
        Слова Германа Амала были встречены криками одобрения. И хотя кричали далеко не все вожди, напряжение спало. Германарех и Синилада рука об руку покинули зал. Гости проводили их почтительным молчанием. Вообще-то уход новобрачных вовсе не означал окончание пира. Подобные пиры, случалась, длились сутками и неделями, но в данном случае желающих продолжить возлияния не нашлось. Вожди один за другим покидали Кремник, где свадебный пир едва не закончился кровавым похмельем. Руфин искал глазами Алатея, но наперсник дроттов ушел с пира одним из первых. Видимо, всерьез опасался за свою жизнь. Зато Руфин мог чувствовать себя совершенно спокойно. Его имя не прозвучало на пиру, и верховный вождь готов так и не узнал, какую роль хитроумные дротты отводили в предстоящей мистерии заезжему патрикию. К сожалению, неудача дроттов оборачивалась для Руфина большими издержками. Замысел императора Прокопия рушился прямо на глазах, а дальнейшее пребывание патрикия в Готии становилась бессмысленным.
        - Кажется, Герман Амал одержал верх над своими врагами? - вопросительно глянул Руфин на Придияра.
        - Ты плохо знаешь дроттов, патрикий, - криво усмехнулся вождь древингов. - Рано или поздно они нанесут Германареху ответный удар.


        Глава 5 Синилада

        Руфин проснулся поутру в прескверном настроении. И только чарка вина, поднесенная заботливым Марцелином, вернула ему вкус к жизни. От дроттов известий не было. Похоже, седобородые старцы все-таки покинули окрестности Таны, бросив Руфина на произвол судьбы. Обращаться к готам за помощью было бесполезно. Ни Германарех, ни Вульфила, положение которого еще более укрепилось после изгнания дроттов, не позволят посланцу императора Прокопия смущать посулами умы готских вождей. Руфин еще вчера заметил, что за его шатром следят. Это могло быть следствием обычной недоверчивости варваров к чужакам, но он не исключал и того, что Германареху стало известно о встрече заезжего патрикия с жрецами. В этом случае с Руфином церемониться не будут - либо подсыплют яд в вино, либо просто ткнут кинжалом под ребра. Следовало уезжать из Таны и уезжать как можно скорее.
        - Сколько у нас займет времени переход от Таны до Голуни? - спросил Руфин у Марцелина.
        - Если пойдем водой, то дней десять, не меньше.
        - А если сушей?
        - Трудно сказать, патрикий, - вздохнул Марцелин. - Говорят, что сушей путь короче, но нужен знающий проводник. Иначе мы просто заблудимся в здешних бескрайних степях. Я бы на твоем месте сначала поговорил с русколанами.
        Совет был дельный. К сожалению, Руфин не был знаком ни с Саром, ни с Мамием, верховодившими в русколанском стане, а потому решил для начала обратиться за помощью к антскому княжичу Белореву. Ант встретил навязчивого гостя не слишком любезно, но чарку все-таки поднес. Патрикию было известно о причине плохого настроения княжича, а потому он не стал ему пенять за невнимательность, порой переходящую в грубость.
        - А зачем тебе понадобились русколаны? - недовольно буркнул Белорев, глядя на гостя красными с перепоя глазами.
        - Мне нужны люди, княжич, способные решить судьбу одной империи, - спокойно отозвался Руфин.
        - Догадываюсь какой, - скривил губы Белорев. - Не скрою, патрикий, если бы речь шла о Готии, ты нашел бы во мне союзника, но Рим меня не интересует.
        - Анты готовятся к войне с Германарехом? - удивленно вскинул бровь Руфин.
        - Это я готовлюсь к войне с ним, - с ненавистью просипел Белорев. - И будь уверен, патрикий, в отличие от тебя я найду союзников и очень скоро.
        - Какая жалость, что наши интересы разошлись, княжич.
        - Издеваешься? - насторожился ант.
        - Нет, княжич, я просто верю в твою великую судьбу.
        - Спасибо, патрикий, на добром слове, - усмехнулся Белорев. - Будем надеяться, что ты недаром носишь этот перстень, и тебе многое известно не только о настоящем, но и о будущем.
        - Какой еще перстень? - удивился Руфин, но тут же спохватился - Ах, да. Я получил его от дроттов.
        - Догадываюсь, - кивнул Белорев. - Перстень поможет открыть тебе многие двери и многие сердца, но он же может привести тебя к гибели. Не следует показывать его первому встречному.
        - Спасибо, что предупредил, - кивнул Руфин и тут же снял подарок дроттов с пальца.
        - У Сара и Мамия своих забот сейчас хватает, - задумчиво проговорил Белорев. - Я тебя познакомлю с Гвидоном.
        - И кто он такой, этот Гвидон? - полюбопытствовал Руфин.
        - Он младший брат Сара по матери, а Мамия по отцу.
        - Это как же, - не понял патрикий. - Ведь Сар с Мамием - не родственники.
        - Так решили боги и их волхвы, - загадочно улыбнулся Белорев. - Тебе, посвященному, скажу - Гвидон сын воеводы Валии и княгини Любавы. Но не ищи здесь измены, патрикий. Не страсть двигала этими людьми, а долг. Так руги и росомоны скрепляют свой союз. А для людей непосвященных - Гвидон сын бога Велеса, и этим сказано все.
        - И как мне прикажешь обращаться к сыну бога, княжич Белорев?
        - Зови его боярином, патрикий, пока и этого довольно, - пожал плечами ант. - Возможно, Гвидона ждет великая судьба, возможно, он падет в первом же бою. Никто не знает, сколько нам отмерит Макошь, прядущая нить нашей жизни.
        - Боярин Гвидон действительно сумеет мне помочь? - прямо спросил Руфин.
        Белорев ответил не сразу, а только после того, как огляделся по сторонам, хотя в шатре кроме него и Руфина никого не было:
        - Попроси Гвидона, чтобы он проводил тебя к Власте.
        - А что мне может дать эта женщина?
        - Она не женщина, патрикий, она кудесница, - вздохнул Белорев. - Мне она отказала в поддержке, но, возможно, ты окажешься более удачливым просителем. Если она скажет «да», то никто из венедских и ругских князей не посмеет ей возразить. Вот только плату она с тебя потребует непомерную.
        - Я не испытываю недостатка в золоте.
        - Чудак ты, римлянин, - покачал головой Белорев. - Речь идет не о золоте, а о душе. Впрочем, я тебе в этом деле не советчик, патрикий, решай сам. И помни - я тебя предупредил. Конь у тебя есть?
        - Пока не обзавелся, - развел руками Руфин.
        - Зря, - протянул насмешливо Белорев. - Когда вступаешь в спор с таким противником, как Герман Амал, не худо иметь под рукой средство для бегства.
        - Так у меня есть галера!
        - На той галере ты даже от пристани не успеешь отчалить, патрикий. Запомни - я худых советов не даю, хотя и не числю себя в провидцах.
        - Убедил, - засмеялся Руфин. - А у кого здесь можно купить коней?
        - У русколанов и купишь. Это хороший предлог, чтобы наведаться в их стан, не вызывая подозрений у ищеек Сафрака.
        - Тебя они тоже стерегут? - удивился патрикий.
        - На это у них есть серьезные причины, - спокойно отозвался Белорев и решительно подхватился с ложа. - Поехали, патрикий. У нас не так много времени, чтобы терять его попусту.
        Проскакав довольно приличное расстояние от стана готского до стана русколанского, Руфин пришел к выводу, что антские кони не уступят в резвости коням эллинским или фракийским. Любезность княжича Белорева дошла до того, что он одолжил патрикию не только коня, но и седло, довольно удобное, надо признать, хотя и не похожее на римское. Мечники, охранявшие шатер боярина Гвидона, встретили гостей настороженно. Возможно, причиной тому был готский наряд патрикия. Впрочем, недоразумение быстро разрешилось, мечники расступились, и княжич Белорев решительно втолкнул своего спутника под полотняный кров. Руфин, однако, успел отметить, что шатер у боярина Гвидона самый роскошный из всех, в которых ему удалось побывать здесь, в Готии.
        - Подарок кудесницы Власты, - успел шепнуть патрикию княжич Белорев.
        Ничего примечательного в молодом человеке, поднявшемся с деревянной лавки навстречу гостям, Руфин с первого взгляда не обнаружил. Разве что, в отличие от большинства готов и русколанов, Гвидон был темноволос, да и кожей смугловат. В Константинополе он вполне бы сошел за эллина или фракийца, а в Риме за италика. Лицо Гвидон имел приятное, но красавцем Руфин его бы не назвал. Единственное, что поразило патрикия в боярине, - это глаза. Большие карие глаза, обладающие притягательной и таинственной силой. Видимо, эту особенность отмечали в боярине многие, и, возможно, по этой причине простолюдины считали его сыном бога. Впрочем, держался Гвидон просто, без претензий на величие, а с княжичем Белоревом так и вовсе дружески.
        - Угостить вас нечем, - сокрушенно развел руками боярин. - Привезенный мед мы уже выпили, а вино в лавках Таны вдруг иссякло за одну ночь.
        - Да быть того не может, - ахнул Белорев, имевший слабость к дарам виноградной лозы.
        - Видимо, Герману Амалу зачем-то понадобилось, чтобы его готы протрезвели после брачного пира, - высказал разумное предположение Руфин и надел на указательный палец заветный перстень.
        - Посвященный, - оценил его жест Гвидон.
        - Патрикий Германареху не друг, так что можешь говорить с ним без опаски, - охотно отрекомендовал своего спутника Белорев.
        - Тебе, конечно, известно, какая ночь нам предстоит?
        Свой вопрос юный Гвидон обращал к патрикию Руфину, но ответил на него княжич Белорев:
        - Ярилина.
        - Ночь, когда пробуждается природа, ночь, когда новое, свежее, молодое идет на смену старому и отжившему, - сверкнул глазами Гвидон. - Никто до сего времени не противился зову земли, истомившейся по ласке. Но именно сегодня утром Герман Амал осмелился сказать кудеснице Власте «нет». Не мне вам объяснять, чем его упрямство обернется для Готии, для Русколаний, для всех окрестных и подвластных ему земель.
        Руфин не понял из слов боярина Гвидона ровным счетом ничего, но постеснялся переспросить. Зато Белорев догадался, похоже, обо всем, и на его обычно румяном лице вдруг проступила смертельная бледность.
        - Он не позволил Синиладе участвовать в таинстве Ярилы? - хриплым голосом спросил Белорев. - Но что по этому поводу думают готы?
        - То же самое, что и мы, - повел плечом Гвидон. - Я говорил с Оттоном Балтом и с Придияром Гастом, они готовы помочь нам исправить оплошку своего вождя. Синилада должна участвовать в обряде, будет на то согласие Германареха или нет. Такова воля кудесницы Власты.
        - А если она мужняя жена? - спросил Белорев.
        - А если нет? - в тон ему отозвался Гвидон, после чего оба замолчали.
        Руфин старательно напрягал мозги, силясь хоть что-то понять в разговоре варваров. А молодые люди, видимо, были настолько уверены в его мистических познаниях, что не находили нужным опускаться до объяснений. Им все было понятно, в отличие от римского патрикия, который хоть и слышал о Яриле, но имел весьма смутное представление о том, какое место он занимает среди венедских богов. Еще менее ему было понятно, почему готы Оттон и Придияр так рвутся помогать какой-то загадочной кудеснице, рискуя выйти из воли грозного Германа Амала, с весьма печальными для себя последствиями. Скорее всего, без участия дроттов в этом деле не обошлось. Сначала они рвались увидеть соитие Германареха и Синилады своими глазами, теперь, получив отпор от престарелого вождя, пытаются все-таки выяснить, потеряла русколанка девственность или нет. Похоже, это же интересует и таинственную Власту, и русколанских волхвов, и боярина Гвидона, находящегося у них на подхвате.
        - Ты сообщил об ответе готского вождя Сару и Мамию? - спросил Белорев у Гвидона.
        - Нет. Власта сказала, что им это знать не обязательно. Если Синилада стала женой Германареха, то мы не будем поднимать шум, несмотря на его вызывающее поведение, ибо этот союз выгоден не только готам, но и русколанам. Но мы не можем допустить, чтобы Прекрасная Лада, олицетворение наших земель, осталась девственницей после Ярилиной ночи. Такого оскорбления боги не простят ни нам, ни готам.
        После этих слов Гвидона патрикию Руфину стало ясно все. Дроттами руководило не только властолюбие, но и забота о благополучии племени. Синилада, вступив в брак с верховным вождем, становилась олицетворением всех земель, ему подвластных. И ее предполагаемая девственность могла означать только одно - боги отвернулись от готов и их союзников. Земли, которые они населяют, останутся бесплодными. А это сулит голод в ближайшем будущем. Голод неизбежно приведет к раздором. И это на пороге войны с гуннами, которые, конечно, не замедлят воспользоваться бедой своих соседей. Вот почему Оттон Балт и Придияр Гаст с готовностью откликнулись на зов кудесницы Власты, отлично понимая, что только так можно сохранить мир между племенами. Наверняка Германарех догадывался, какие страсти кипят за его спиной, но упрямо держался новой веры, выгодной ему хотя бы потому, что она снимала с него ответственность за телесную слабость.
        Руфин, Белорев и Гвидон проникли в Тану еще до захода солнца. На ночь ворота города закрывали наглухо, но это почему-то не смущало спутников патрикия. Похоже, у них в Тане были надежные союзники. Вопросов Руфин не задавал, отлично понимая, что пустая болтовня может повредить делу. Правда, его не могли не смущать высокие стены Кремника, надежно защищающие не только Германа Амала, но и всех его близких. По прикидкам Руфина, в Кремнике сейчас находились не менее пяти сотен отборных мечников, еще по меньшей мере столько же размещались в домах, окружающих танскую цитадель. Каким образом Гвидон с Белоревом собирались обвести вокруг пальца такое количество людей, патрикий мог только догадываться.
        Оттон с Придияром присоединились к заговорщикам, когда узкие улочки Таны уже погрузились во тьму. Встреча произошла на постоялом дворе разбитного фракийца, который делал вид, что не имеет понятия о замысле своих гостей. С готскими вождями пришел еще один человек, в котором Руфин без труда опознал рекса Алатея.
        - Витимир откроет ворота Кремника, - тихо сказал Оттон, - но охрану у ложницы Синилады нам придется устранять самим. Лучше если это произойдет без пролития крови.
        - А городские ворота? - спросил Руфин.
        - Там сидят верные нам люди, - пояснил Алатей. - Нам бы только из Кремника выбраться.
        Участие в заговоре сына Германареха патрикия не удивило. Витимир хоть и крестился под давлением отца, но, похоже, веру в старых богов не утратил. Скорее всего, сходно с Витимиром думали и многие близкие к верховному вождю высокородные мужи, иначе заговорщикам не удалось бы так легко проникнуть в хорошо охраняемый Кремник и подняться по каменной лестнице на второй ярус практически незамеченными. Кто-то невидимый старательно расчищал им путь к цели.
        Ложница Синилады была расположена рядом с покоями Германареха. Эту часть Кремника стерегли особенно внимательно. Алатей заранее предупредил молодых спутников, что сон верховного вождя готов оберегают не менее десятка вооруженных воинов. Еще двадцать находятся в караульном помещении по соседству. И в случае даже малейшего шума они обязательно придут на помощь своим товарищам. Дополнительные трудности заговорщикам доставляли светильники, довольно густо развешанные на стенах внутренних помещений. Правда, на лестнице их не было, что и позволило Придияру и Гвидону подобраться вплотную к двум мечникам, стоявшим у входа в узкий коридор. Древинг и русколан сработали практически бесшумно. Даже Руфин, стоявший в десяти шагах от поверженных готов, не услышал ни вскрика, ни шума падения. Далее предстояло действовать Руфину и Оттону, а им в спины уже дышали Алатей с Белоревом. Коридор в этом месте делал крутой изгиб, и хотя охранники в самый последний момент успели заметить нападающий, но подать сигнал товарищам им не позволили. Руфин расчетливо ударил своего противника костяшками пальцев в кадык, а потом
добавил ему ребром ладони по шее. Обмякшее тело патрикий аккуратно уложил на деревянный пол. Когда Руфин наконец добрался до дверей Синилады, там все уже было кончено. Охранники лежали бездыханными, а сама русколанка, облаченная в ослепительно белое платье, стояла на пороге своей ложницы. Белорев набросил на плечи Синиладе темный плащ и подхватил ее на руки. Отступление прошло без сучка без задоринки. На пути от покоев Германареха до ворот Кремника заговорщики не встретили ни единого человека. Руфин не исключал, что и самого Германареха и особо преданных ему людей союзники Алатея просто опоили сонной травой, дабы они не помешали жрецам творить таинство, угодное богам.
        Ворота, как и обещал Алатей, распахнулись перед заговорщиками даже раньше, чем они к ним подъехали. Шестеро всадников с ценной добычей поспешно покинули Тану, не вызвав ни у кого подозрений и не услышав в спину ни единого вопроса. Из чего Руфин сделал вполне очевидный вывод - новая вера еще не проникла достаточно глубоко в души готов, даже тех, кто внешне поклонялся Христу. Как и предполагал патрикий, заговорщики направили своих коней именно к тому месту, где, по его расчетам, находился таинственный подземный храм. В минувшую ночь он не запомнил дорогу, но рекс Алатей знал ее очень хорошо. Руфин еще не успел прийти в себя после пережитых в Кремнике приключений, а спешившийся гот уже стучал рукоятью плети в дверь, разукрашенную таинственными знаками. Служки, вынырнувшие словно из-под земли, разобрали коней. Боярин Гвидон что-то сказал им на непонятном Руфину языке и решительно подтолкнул замешкавшегося патрикия к распахнувшемуся зеву. Руфин не узнал помещения. Правда, в прошлый раз ему просто недостало времени на разглядывание стен, украшенных рисунками. Не исключал патрикий и того, что сегодня его
привели совсем в другой зал, предназначенный для иных целей.
        Посредине подземного святилища находился камень, подле которого в большой медной чаше полыхал огонь. Присмотревшись к камню, Руфин сообразил, что он олицетворяет какое-то божество, скорее всего женское. Правда, неизвестный мастер лишь наметил половые признаки и на этом посчитал свой труд завершенным. И хотя каменное изваяние ничем не напоминало изображения богинь в римских храмах, Руфин почувствовал трепет. От грубо обтесанного изображения высшего существа исходила такая первобытная сила, что даже у просвещенного римлянина закипела в жилах кровь.
        Не исключено, правда, что на него подействовала возбуждающе не священный камень богини, а обнаженная женщина, выступившая вдруг из полумрака навстречу гостям. Судя по тому, как готские и русколанские вожди согнулись в поклоне, это была таинственная кудесница Власта, о которой Руфин узнал сегодня поутру от княжича Белорева. Власта была немолода, во всяком случае, за тридцать ей уже перевалило. Однако Руфину еще не доводилось видеть женщину со столь совершенным телом. Сравнить Власту можно было только со статуей Дианы, если, конечно, не брать в расчет, что перед вами живая плоть. К тому же у статуи не бывает таких горящих почти безумным огнем зеленых глаз. Синилада, сбросив с плеч темный плащ, шагнула к кудеснице, опустилась перед ней на одно колено и припала лицом к ее животу. Тут только Руфин заметил, что голова русколанки не покрыта, а волосы распущены по плечам. Такое себе могла позволить только девственница, но никак не замужняя женщина. Власта провела ладонью по волосам Синилады и возложила ей на голову венок из засоших трав. Судя по всему, этот венок должен был символизировать уснувшую
природу. Во всяком случае, жест кудесницы настолько поразил вождей, застывших в неподвижности рядом с патрикием, что они издали протестующие крики, нарушившие торжественную тишину подземного святилища.
        - Боги гневаются на нас, благородные мужи, - произнесла нараспев Власта, - и вы знаете причину их гнева. Нам потребуется немало усилий, чтобы вернуть их любовь.
        Кудесница махнула рукой в сторону медной чащи, и горевший в ней огонь вдруг вспыхнул с такой силой, что осветил все отдаленные уголки пещеры. Руфин с удивлением обнаружил, что в пещере довольно много людей, ну никак не меньше сотни. И все эти люди облачены в белые одежды. На этом фоне вожди, вооруженные до зубов, выглядели как чужие. Видимо, поэтому кудесница Власта и предложила им избавиться от одежды. Готы и русколаны повиновались ей незамедлительно, патрикий слегка замешкался, но, натолкнувшись на повелительный взгляд Власты, поспешил последовать общему примеру. Руфину и прежде доводилось участвовать в оргиастических мистериях, но эта была не совсем понятна ему по сути, и он боялся оплошать. К счастью, его проводницей в мир богов стала сама кудесница. Кровь закипела в жилах молодого патрикия, когда Власта только прикоснулась рукой к его руке. Кроме Синилады, успевшей избавиться от одежды, в святилище находились еще три девственницы с распущенными по плечам волосами. Что же касается мужчин, то в мистерии, посвященной таинственному богу Яриле, участвовали только молодые вожди. Куда пропал
седовласый Алатей, патрикий, увлеченный Властой в хоровод, так и не понял.
        Сначала они долго и медленно ходили вокруг каменного изображения богини под заунывные звуки рожков. Похоже, невидимые музыканты оплакивали то ли смерть этого мира, то ли его погружение в глубокую спячку. Хоровод почти замер, когда в похоронную песнь рожков вдруг вплелась чарующая мелодия свирели. Огонь в медной чаше вновь ярко вспыхнул, а люди, словно бы очнувшиеся от сна, закружились вокруг изваяния. Темп все ускорялся и ускорялся, к рожкам и свирели присоединились барабаны, задающие ритм мистерии. Хоровод распался. Руфин оказался лицом к лицу с Властой и почувствовал ее свежее дыхание на своем лице. Эта женщина знала толк в любви, Руфин почувствовал это сразу, как только руки кудесницы обвили его глею. Краем глаза он успел увидеть княжича Белорева и Синиладу, слившихся в любовном экстазе, а через мгновение он уже сам пылал огнем почти божественной страсти. Пламя в чаше почти погасло, и Руфин не видел ни лица кудесницы, ни ее тела. Великое таинство вершилось под сводами святилища, а богам не требовалось слишком много света, чтобы оценить старания людей. Музыка смолкла, ее заменили стоны земли, с
наслаждением вбирающей в себя семена новой жизни. Оргия достигла своей кульминации. Руфин почувствовал, как за его спиной отрастают крылья. Увы, людям не дано надолго оторваться от земли. Власта отозвалась на усилия Руфина последним вскриком и разжала руки. И в этот момент вновь запела свирель. Огонь в чаше стал набирать силу. Патрикий с некоторой оторопью увидел, что венки на головах девушек зазеленели и украсились первыми весенними цветами. Это можно было считать чудом. Так его и восприняли зрители и участники таинства. Боги вернули людям свою любовь. Жизнь на земле будет продолжаться!
        - Ярила с нами, - громко произнесла Власта, вскидывая руку над головой. - Радуйтесь люди и славьте бога не пролитой кровью, а любовью. Пусть ярь до смертного часа не покинет ваших жил.
        Именно Власта возглавила процессию, которая медленно потекла из дверей подземного святилища к берегу реки. Но даже холодок, пахнувший от Дона, не охладил пыл почитателей бога любви и плодородия. Ярь забурлила в их жилах, понуждая сливаться в экстазе во славу кумира. Руфин еще трижды заключал в свои объятия неутомимую Власту, прежде чем ему удалось испить воды из Дона. Княжич Белорев и прекрасная русколанка первыми вошли в реку, Синилада сняла с головы венок и опустила его в воду. Течение подхватило священный дар и медленно понесло его в вечность.
        Обряд завершился. Чьи-то заботливые руки накинули плащи на плечи кудесницы и патрикия. Это было как нельзя кстати, ибо Руфин уже успел почувствовать, что майские ночи в Приазовье куда холоднее, чем в Риме.
        - Не расслабляйся, патрикий, - услышал он шепот рекса Алатея у своего уха. - Нам еще предстоит вернуть Синиладу ее мужу Германареху.
        Эта задача показалась Руфину практически неразрешимой. Наверняка охранники, которых они оглушили, но отнюдь не убили, уже пришли в себя и подняли тревогу. Если, конечно, в дело не вмешались таинственные союзники Алатея.
        - А ты уверен, что мы не нарвемся на засаду? - тихо спросил он у вождя.
        - У нас нет выбора, - холодно ответил Алатей. - Мы должны попасть в Кремник до рассвета.
        - Но ведь Германарех все равно узнает о случившемся?
        - Конечно, узнает, - усмехнулся Алатей, - но у него будет возможность промолчать. Сделать вид, что именно он свершил то, к чему его призывали боги. И что семя, вброшенное в лоно Прекрасной Лады, - это его семя. Все мы люди, патрикий. И все смертны. Каждый может ослабеть плотью в силу возраста или болезни. Но мудрый вождь тем и отличается от глупого, что не кричит о своей слабости всему миру. Мы помогли Герману Амалу выпутаться из сложного положения и вправе рассчитывать на его благодарность.
        - Я не уверен, что Германарех думает сходно с тобой, - поморщился Руфин. - Зато я хорошо знаю христиан. Епископ Вульфила никогда не простит Синиладе участия в языческом обряде.
        - Что ж, - пожал плечами Алатей. - Тем хуже для Вульфилы и его христиан.
        К счастью, опасения Руфина не подтвердились. Тана вновь распахнула зев перед заговорщиками. А из тьмы, окутавшей город, не донеслось ни звука. Город словно вымер. Кроме лая собак да цокота копыт по каменной мостовой, патрикий за время пути до Кремника так и ничего и не услышал. Синилада спрыгнула с крупа коня княжича Белорева и скользнула в приоткрытые ворота цитадели. Заговорщики еще некоторое время выжидали, вслушиваясь в тишину, но из-за каменных стен не донеслось ни звука. Похоже, возвращение Синилады прошло столь же успешно, как и ее похищение. Теперь оставалось только надеяться на мудрость верховного вождя готов и верить, что любовь к старым богам еще не окончательно угасла в его сердце.



        Глава 6 Гнев вождя

        Руфин проспал почти до полудня, никем и ничем не потревоженный, что само по себе было хорошим предзнаменованием. Марцелин, уже успевший утром побывать в городе, никаких перемен не увидел. Тана жила своей обычной жизнью, разве что улыбающихся жителей на ее улицах стало больше. Люди поздравляли друг друга с праздником Пробуждения и сетовали на то, что гости рекса Германа выпили едва ли не все вино и медовую брагу в городе. Впрочем, вскоре выяснилось, что запасливые аланы преувеличивали размеры своих потерь и вино в городе все-таки было. Во всяком случае, Марцелину, хоть и за большие деньги, удалось купить кувшин довольно хорошего местного вина.
        - А что слышно о Германарехе?
        - Верховный вождь объявил о скачках в честь своей свадьбы с Синиладой и обещал золотой кубок, доверху наполненный драгоценными каменьями, тому, кто первым пересечет заветную черту. Кроме конных скачек нам еще предстоит увидеть кулачные бои, а также состязания лучников. Впрочем, если верить местным жителям, то подобные состязания всегда проводились в окрестностях Таны в день Пробуждения природы, так что свадьба Германа Амала здесь совершенно ни при чем. Многие, правда, опасались, что епископ Вульфила запретит мистерию, посвященную языческому богу, или, по крайней мере, попытается ей помешать, но со стороны христиан никаких возражений не последовало.
        Из слов Марцелина патрикий Руфин заключил, что рекс Герман и епископ Вульфила куда умнее, чем он о них думал. Запрет на праздник вызвал бы бурю возмущения не только среди алан, но и среди готов. Не говоря уже о русколанах, сарматах, антах и прочих племенах. Поэтому Германарех решил присоединиться к общему ликованию, оговорив, правда, что языческий праздник - это всего лишь продолжение его свадьбы. Против такой хитрости никто, похоже, не возражал. Даже всесильные дротты. А что касается Руфина, то его сейчас больше волновало отсутствие вестей от кудесницы Власты, а не предстоящие скачки в честь бога Плодородия.
        - Меня никто не спрашивал?
        - Боярин Гвидон передал тебе вот это, патрикий. - Марцелин достал из сумки, висевшей у пояса, перстень и протянул Руфину.
        - И что он сказал?
        - Он сказал, что этот дар кудесницы доведет тебя до Кия.
        - Какого еще Кия? - рассердился патрикий.
        - Я думаю, он имел в виду город - либо Киев на Днепре, либо Киян на Дунае, - развел руками Марцелин. - Именно там находятся главные храмы венедских богов.
        - Тебе следовало разбудить меня!
        - Гвидон сказал, что дело это не спешное и что позднее он расскажет тебе все сам.
        Руфин рывком поднялся на ноги и потянулся к одежде:
        - А русколаны прислали нам купленных коней?
        - Еще вчера вечером, - подтвердил Марцелин. - Все кони уже ходили под седлом, так что проблем с ними не будет.
        - Скажи людям, чтобы держались настороже.
        - Почему?
        - Предчувствие у меня нехорошее, - вздохнул Руфин и решительным жестом откинул полог шатра.
        Гребцы патрикия были набраны в константинопольском порту, а потому слишком полагаться на их преданность не стоило. Тем не менее Руфин не собирался бросать их на произвол судьбы в чужой земле.
        Русколанский конь был действительно неплох. Патрикий сделал на нем несколько кругов в окрестностях стана и остался доволен приобретением. Участвовать в скачках он не собирался, что, однако, не помешало ему опоясаться мечом и направиться в сопровождении Марцелина к берегу Дона, где уже шли приготовления к предстоящему событию. Плотники заканчивали сооружать помост для почетных гостей. Расторопные служки натягивали веревки, отделяющие зрителей от места старта. Шатер, предназначенный, судя по всему, для верховного вождя и его свиты, уже установили, и сейчас вокруг него суетились люди. Возможно, Германарех, в отличие от Руфина, собирался принять участие в скачках. Во всяком случае, он выделил для этой цели двух коней, которых сейчас вываживали конюхи.
        - Жеребцы необъезженные, - без труда определил Марцелин. - Такие для скачек не годятся.
        - Наверное, они выставлены на продажу, - пожал плечами Руфин. - Спроси у конюхов об их цене.
        Марцелин обернулся на удивление быстро. Судя по всему, конюхи встретили его не слишком любезно.
        - Кони действительно принадлежат Герману Амалу, но они предназначены для участия в мистерии, а потому не продаются.
        - Какой еще мистерии? - удивился Руфин.
        - Не знаю, патрикий, - пожал плечами Марцелин. - Конюхи не захотели ответить на мой вопрос.
        Люди все пребывали к месту предстоящих скачек, и вскоре вокруг шатра стало тесно. Большинство варваров были при мечах, но без доспехов. Исключение составляли только мечники Германареха, которые стали потихоньку оттеснять зрителей от шатра, дабы освободить место для проезда верховного вождя и его свиты. По прикидкам Руфина, на берегу Дона собралось никак не меньше десяти тысяч человек. Расторопные торговцы сновали тут и там, предлагая проголодавшимся зрителям лепешки и вареное мясо, которое готовили тут же неподалеку на кострах. Патрикий с трудом отыскал в людском море своих старых знакомцев, княжича Белорева и боярина Гвидона. Гвидон был в алой рубахе и расшитом золотой нитью кафтане. Зато антский княжич обрядился как на войну. Грудь его облегал колонтарь из железных пластин, нашитых на кожаную основу. У пояса висел меч, а к седлу была приторочена секира на крепкой длинной рукояти. Точно так же были снаряжены и три десятка его конных дружинников.
        - Ты что, в поход собрался? - спросил княжича Руфин.
        - Не нравится мне все это, - поморщился Белорев. - Дружинники Германареха готовы к бою, а у русколанов под рукой нет ничего, кроме мечей.
        - Так ведь мы на скачки приехали, а не на войну! - рассердился Гвидон.
        - Я сказал Мамию, что к городу подошли пять тысяч конных сарматов, - процедил сквозь зубы Белорев, - а он даже ухом не повел.
        - Германарех давно обещал поддержку воинской силой аланскому князю Оману, - пожал плечами Гвидон.
        - Тогда почему они не вошли в город, а расположились за дальним холмом? - стоял на своем Белорев.
        - В городе и без них не протолкнуться, - махнул рукой русколан. - Неужели ты думаешь, что Герман Амал разорвет союз, к которому так долго стремился? Да еще накануне гуннского нашествия.
        - Не будет нашествия, Гвидон, - поморщился Белорев. - По слухам, идущим с того берега, каган Баламбер свалился в горячке, а между степными ганами начались раздоры.
        - Ты сказал об этом Мамию? - нахмурился Гвидон.
        - Сказал.
        Гвидон неожиданно сорвался с места и поскакал навстречу русколанским вождям, которые как раз в это время в сопровождении большой свиты приближались к месту празднества. Руфин с некоторым сожалением отметил, что русколаны, коих насчитывалось не менее пятисот человек, не вняли предостережениям Белорева и не позаботились о достойном снаряжении.
        - Это ловушка, Руфин, - прошипел княжич патрикию. - Сегодня утром Витимир сын Германа Амала должен был встретиться с Алатеем на постоялом дворе.
        - И что с того? - насторожился нотарий.
        - Ни Алатей, ни его люди с той встречи не вернулись. Я разговаривал с хозяином постоялого двора, но фракиец клянется, что Алатей у него не появлялся. Зато он слышал, что на соседней улочке произошла стычка между готами, в которой был то ли ранен, то ли убит один из вождей.
        - Так, может, это просто пьяная ссора?
        - Готы даже спьяна не убивают своих вождей, патрикий, - криво усмехнулся Белорев. - Ты как хочешь, а я к помосту не поеду. Не хочу рисковать головой понапрасну. Я думаю, Герману Амалу уже известно, кто лишил девственности Прекрасную Ладу.
        - Ты думаешь, что Алатей проболтался?
        - При чем тут Алатей, - рассердился княжич. - В обряде участвовало больше сотни человек, среди них были вожди, как готские, так и аланские. Не все умеют держать язык за зубами, Руфин. И среди посвященных есть такие, которым расположение Германареха дороже, чем одобрение дроттов.
        Сар и Мамий, похоже, не стали слушать Гвидона. Во всяком случае, они продолжили свой путь к шатру Германареха. Более того, их свита значительно поредела. Всего около двух десятков самых родовитых русколанов остались при вождях, остальных боярин Гвидон отвел за символическое ограждение.
        - Я все-таки рискну, княжич, - решился Руфин.
        - Твоя воля, патрикий, - пожал плечами Белорев.
        Руфин догнал Сара и Мамия и присоединился к их ближникам. Никто из русколанских бояр не выказал по этому поводу неудовольствия, а некоторые даже поприветствовали патрикия взмахом руки. Возможно, это были те, кто минувшей ночью участвовал в мистерии, и сейчас они опознали в Руфине посвященного.
        Судя по поведению мечников, окруживших шатер двойным кольцом, Германарех уже приехал к месту состязаний. Во всяком случае, рекс Сафрак, вышедший навстречу русколанам, приветствовал их от его имени. Сафрак был абсолютно спокоен, с вождями разговаривал любезно и даже предложил Сару и Мамию подняться на помост, приготовленный для самых знатных гостей. Однако русколаны предпочли дождаться выхода верховного вождя готов. И Германарех не заставил себя долго ждать. Он вышел из шатра в сопровождении аланского князя Омана и еще нескольких самых знатных готских и аланских вождей, среди которых, однако, не было его старшего сына. Отсутствие Витимира не на шутку встревожило патрикия Руфина, и он уже собрался убраться от помоста куда-нибудь подальше, но, к сожалению, запоздал с этим разумным решением. Помост и шатер были окружены плотным кольцом конных готов, которые стали теснить русколанов, расчищая место для предстоящих скачек. В действиях готов не было вроде бы ничего враждебного, но Руфин на всякий случай проверил, как вынимается из ножен меч.
        Германарех в сопровождении князя Омана и готских рексов, среди которых находились и Сар с Мамием, поднялся на помост и взмахом руки приветствовал собравшихся. Варвары дружным ревом отозвались на жест своего повелителя. Вслед за верховным вождем взошли на помост и два десятка его облаченных в доспехи охранников. Причем встали они как раз между Германарехом и русколанами. Аланский князь Оман, который был чуть не втрое моложе верховного вождя готов, покосился на мечников с удивлением, но промолчал. Вообще-то скачки следовало открывать именно ему, но он любезно передоверил это право старейшему и мудрейшему среди гостей, благородному Герману Амалу.
        Слышали эти слова князя Омана только те, кто находился поблизости от помоста, тем не менее приветственные крики прокатились по всему полю, заполненному людьми. В подавляющем большинстве участники праздника были пешимии вряд ли представляли серьезную опасность для конных русколанов, которые в случае заварушки могли вырваться из кольца. Возможно, именно поэтому Сар и Мамий спокойно сидели на лавках, установленных на помосте, а высокородные русколанские бояре если и крутились в седлах, то разве что от нетерпения да из боязни упустить момент начала состязания. Руфин, с трудом понимавший чужую речь, все-таки уяснил, что в скачках наряду с готами и аланами будут участвовать сарматы, угры, анты и венеды. Причем именно угров русколаны опасались более всего. Готов же они за серьезных соперников не принимали. Вытянув шею, Руфин увидел участников состязаний, всего около десятка, которые сгрудились справа от шатра. Но заинтересовали его вовсе не наездники, а два необъезженных жеребца, которых вели под уздцы конюхи. Следом за жеребцами шел Сафрак, несший на плече тяжелый сверток. Видимо, в этом свертке было
нечто настолько ценное, что готский вождь не мог доверить его мечникам, шествовавшим чуть в отдалении. За мечниками пели епископ Вульфила и несколько монахов, облаченных в черные одежды. Их появление на месте скачек, посвященных языческому богу, вызвало удивление у многих зрителей, в том числе и у русколанских бояр, окружавших патрикия Руфина.
        Коней остановили напротив помоста, мечники окружили их и рекса Сафрака плотным кольцом. Сафрак, похоже, начал разворачивать сверток, но тут внимание присутствующих переключилось на Германа Амала, поднявшегося с лавки. Верховный вождь подошел к самому краю помоста и вскинул к небу руку, требуя тишины. Он стоял в этой позе так долго, что у Руфина, повернувшего голову вправо, чтобы лучше видеть, затекла шея. Наконец Германарех заговорил:
        - Я предупреждал вас, вожди готов, что каждый, кто переступит порог языческого капища, станет моим недругом. Эти слова относятся к тебе, Оттон Балт, и к тебе, Придияр Гаст.
        Руфин завертел головой и без труда отыскал среди готов, окруживших помост, своих товарищей по недавней мистерии. Оттон и Придияр сидели в седлах шагах в двадцати от патрикия, и он, к сожалению, не смог определить, какое впечатление произвели на них слова верховного вождя.
        - Я предупреждал также, - продолжил Германарех свою обличительную речь, - что любой человек, близкий мне по крови или связанный со мной иными узами, нарушивший мой запрет, будет предан страшной и мучительной казни. Я дал слово богу в присутствии епископа Вульфилы, а потому не могу нарушить его, не уронив своей чести вождя и свободного человека.
        Руфин понимал далеко не все слова, произносимые Германарехом, но дни, проведенные им среди готов, не пропали даром, и смысл речи вождя он все-таки сумел уяснить. И видимо, он первый догадался, что речь идет о Синиладе, тогда как Сар и Мамий, находившиеся на помосте, продолжали спокойно слушать Германа Амала.
        - Делай свое дело, Сафрак! - резко бросил с помоста Германарех.
        Епископ Вульфила высоко поднял над головой позолоченный крест, монахи за его спиной, возвели очи к небу и зашевелили губами, видимо, читали молитвы. Мечники, доселе плотной стеной окружавшие Сафрака, вдруг метнулись в разные стороны, и заинтересованным зрителям открылось жуткое зрелище. Обнаженная женщина висела между двух беснующихся жеребцов, привязанная к их шеям и туловищам крепкими веревками.
        - Во имя веры Христовой! - взвизгнул епископ Вульфила, и конюхи, удерживавшие жеребцов, разом бросили поводья.
        Кони с места понесли по широкому проходу, предназначенному для скачек, между рядами потрясенных зрителей, вызвав у присутствующих вздох ужаса и изумления. А потом наступившую тишину прорезал страшный женский крик. Кони миновали живой коридор из человеческих тел и понеслись в разные стороны, разрывая на части ту, которая еще недавно звалась Прекрасной Ладой.
        Первым опомнился Мамий - это он разбросал в стороны мечников-готов и позволил Сару нанести единственный, но точный удар клинком в бок Германа Амала. Верховный вождь готов покачнулся и повалился на руки своих ближников, но еще раньше пали на помост русколанские вожди, пронзенные сразу десятком мечей.
        - Бей русколанов! - пронесся над полем страшный крик, и сотня конных готов с воем набросилась на несчастных бояр, среди которых находился Руфин. Патрикия спасла одежда готского покроя. В поднявшейся кровавой суматохе его посчитали своим. И он сумел выбраться из кровавой ловушки, устроенной русколанам Германом Амалом. Бойня шла уже по всему полю. Руфин вдруг увидел перекошенное лицо Придияра Гаста, потрясающего окровавленным мечом и услышал его хриплый голос:
        - Уходим, патрикий!
        Судя по всему, Германарех обрек на смерть не только Синиладу, но и всех участников вчерашней мистерии. Во всяком случае, его дружинники атаковали вестготов Оттона и Придияра с не меньшим рвением, чем русколанов. Однако в данном случае они получили нешуточный отпор. За спиной у вестготских вождей было никак не менее сотни дружинников, облаченных в доспехи. Они без труда разорвали железное кольцо и ринулись прочь от помоста, давя копытами коней всех, кто осмеливался встать на их пути. Мирные танские обыватели, покинувшие в этот день родной город ради интересного зрелища, ринулись врассыпную, увлекая за собой пеших готов, которые вовсе не собирались умирать в угоду своему вождю. Оттон и Придияр во главе своих дружинников без труда пробились к русколанам и соединились с ними на обрывистом берегу Дона. Готы их, казалось, больше не преследовали. Как не преследовали они и антов княжича Белорева, в рядах которых находился и Марцелин. Всего под рукой боярина Гвидона собралась довольно внушительная рать в пять сотен конников, готовых дорого продать свои жизни.
        - Надо бежать, Гвидон, - крикнул Белорев. - Конница Германареха на подходе. Их вдесятеро больше, чем нас.
        Руфин приподнялся на стременах и без труда убедился в правоте слов антского княжича. Из-за дальнего холма уже выкатывалась лавина ощетинившихся копьями всадников. Вообще-то готы уступали русколанам в конном бою, предпочитая сражаться пешими. Но Германарех в последнее время стал набирать в свою конницу сарматов и скифов, издавна живших в Причерноморье. А эти умели драться верхом. В данном случае на стороне воинов Германареха было еще и превосходство в численности, не говоря уже о вооружении.
        - Отходим к стану, - крикнул Гвидон.
        - А не лучше ли рассыпаться по степи? - возразил Белорев. - Пусть ловят нас поодиночке. Или переправиться через Дон.
        - Слишком глубоко, - покачал головой Оттон. - Они испятнают нас стрелами раньше, чем мы доберемся до противоположного берега.
        Прорываться сквозь плотные ряды сарматской конницы было бы безумием. Отступать к городу, где уже выстраивалась пешая готская фаланга, значило погибнуть наверняка. Именно поэтому Гвидон принял единственно верное, по мнению Руфина, решение: он повел своих людей на холм, где был расположен русколанский стан. Русколаны доскакали до холма раньше, чем до него добрались конные сарматы, и даже успели выставить кругом телеги, дабы не позволить своим врагам взять стан с наскока. Град стрел обрушился на атакующих сверху вниз и заставил их придержать коней. Урусколанов появилось время для того, чтобы облачиться в доспехи и прийти в себя после неожиданного нападения. Женщин в их стане не было. Имущество и шатры никто спасать не собирался.
        - А быки? - напомнил Гвидону один из мечников. - Быков куда денем, боярин?
        Быки были подарены русколанам Германом Амалом. Часть из них уже съели, часть собирались забрать с собой. Животные, напуганные поднявшейся суматохой, сейчас бродили по стану, круша рогами и копытами все, что попадалось на пути.
        - Соберите быков, - распорядился Гвидон.
        Конница Германареха готовилась повторить атаку. От города к холму двинулись пехотинцы. Похоже, готские вожди решили взять русколанов в кольцо, дабы истребить их наверняка. Пока трудно было сказать, кто возглавил этот напуск, учитывая ранение, а возможно, и смерть Германа Амала. Скорее всего, это был Сафрак, один из самых умных и опытных ближников верховного вождя готов.
        - Привяжите к хвостам быков сухое сено и подожгите его, - распорядился Гвидон.
        Прием, примененный русколанским боярином, был незамысловатым, но действенным. Стадо обезумевших животных ринулась вниз с холма, прямо на развернувшихся для атаки сарматов.
        - Прорываем их ряды и рассыпаемся по степи, - крикнул Гвидон. - Сбор у излучины. Вперед, русколаны! С нами Велес!
        Сарматы не выдержали натиска разъяренных и перепуганных животных. Стена из облаченных в доспехи всадников распалась, и в образовавшуюся брешь ринулись русколаны, на скаку поражая своих растерявшихся противников дротиками. Руфину даже меч обнажать не пришлось. Сарматы, смешавшиеся в кучу, не сумели быстро развернуть своих коней, и русколаны, вырвавшиеся из кольца, наметом ушли в степь, оставляя за своей спиной клубы пыли.
        Погони не было. Скорее всего, по причине неразберихи, воцарившейся в готском стане. Удар кинжала княжича Сара сорвал замыслы Германа Амала, и теперь его преемнику, кто бы им ни оказался, предстояло расхлебывать кашу, заваренную верховным вождем. Война с русколанами началась не в самый подходящий для готов момент. Если Германарех и выживет, то, вероятно, не скоро оправится от раны. А его сын Витимир, если, конечно, он наследует власть своего отца, не отличается ни властолюбием, ни особой воинственностью.
        Патрикий Руфин, отдышавшись после бегства и пораскинув умом, пришел к выводу, что разразившаяся на скачках трагедия и грядущая неизбежная война между готами и русколанами для него лично обернется большими потерями. О поддержке готов в войне с императором Валентом придется забыть. А без помощи извне Прокопию не продержаться и нескольких месяцев. Императоры Валентиниан и Валент, объединив свои усилия, без труда разделаются с мятежниками.
        - А где Белорев? - спросил Руфин у Придияра.
        - Княжич ушел за Дон к гуннам, - нехотя отозвался древинг. - У преемника Германа Амала будет с ним еще немало хлопот. Белорев будет мстить готам за Синиладу до скончания дней. И грядущая война ему только на руку.
        - А вам с Оттоном?
        - Мы бы предпочли договориться, - понизил голос почти до шепота Придияр. - Мертвых не поднимешь, а лишняя кровь ничего не решит в давнем споре.
        - Надо узнать, жив ли Германарех, - так же тихо посоветовал Руфин вождю. - А если ранен, то насколько серьезно и сумеет ли он встать на ноги. Мне показалось, что рекс Витимир человек куда более покладистый, чем Герман Амал. Надо только оградить его от влияния епископа Вульфилы и рекса Сафрака.
        - Я пошлю в Тану своих людей, - кивнул Придияр. - И свяжусь с дроттом Агнульфом. Но и тебе, патрикий, следует поговорить с кудесником Велегастом.
        - А разве он спасся? - удивился Руфин.
        - Волхвы не ездили на скачки, - пояснил Придияр. - Это ради них и Власты боярин Гвидон вернулся в русколанский стан, рискуя потерять всех своих людей.
        - Но я не видел среди русколан женщин?
        - Власта умеет носить мужской наряд, - усмехнулся древинг. - Так же как и ее жрицы. И оружием они владеют лучше многих мужчин. В свое время они пролили немало крови готов, пока те не научились их уважать. У вас в Риме ведуний богини Лады называют амазонками.
        - А я полагал, что амазонки - это выдумка досужих людей.
        Придияр засмеялся:
        - Под рукой у Власты целый город, обнесенный каменной стеной. Именно в этом городе находится храм Лады. И живут там только женщины. Многие пытались взять этот город, но одолеть богиню и ее жриц не удавалось еще никому. В том числе и Герману Амалу. Десять лет назад он почти год простоял под стенами Девина, но так ничего и не добился и ушел оттуда с большим срамом.
        - Хорошо, - вздохнул Руфин. - Я поговорю с Велегастом и Властой.
        - Ты только многого им не обещай, патрикий, - предостерег Придияр. - Глазом моргнуть не успеешь, как станешь игрушкой в руках кудесницы. Власта умеет напускать морок на мужчин. А тебя она выбрала для мистерии далеко не случайно.
        - Почему?
        - Власта ненавидит императора Валентиниана, как я слышал, - вновь понизил голос Придияр. - Не знаю почему. Но в любом случае война между готами и русколанами ей не нужна.
        - А Велегаст и Власта сумеют убедить русколанского князя простить готам смерть дочери и сына?
        - Не знаю, Руфин, - вздохнул Придияр. - Князь Коловрат - потомок Кия, коего русколаны почитают как бога, а потому он далеко не всегда считается с волхвами. Тем не менее Коловрат человек разумный и очень хорошо понимает, чем может обернуться для его земли война с готами.
        - Так ведь и Германарех вроде бы все понимал, - криво усмехнулся Руфин, - но, тем не менее, позволил чувствам взять верх над разумом.
        - Чувства-то здесь при чем? - удивился Придияр. - Если бы не болезнь Баламбера и не смута среди гуннов, то Синилада была бы жива. Можешь мне поверить. Германарех не стал бы слушать Вульфилу.
        - Так ты считаешь, что Вульфила повинен в смерти дочери Коловрата?
        - Посуди сам, Руфин, Синилада ведь не простая женщина, она была жрицей высокого ранга посвящения. Живым воплощение богини в Готии. А христиане, как я слышал, не терпят конкурентов. Вульфила боялся ее ведовского дара, а потому сделал все от него зависящее, чтобы погубить Прекрасную Ладу. Пообещай голову епископа волхвам и Коловрату в обмен на мир.
        - Но у меня нет головы Вульфилы! - вскричал потрясенный предложением Руфин и почти с ужасом глянул на вождя.
        - Не кричи, - холодно проговорил Придияр. - Мы с Оттоном поможем тебе. Смерть епископа Вульфилы угодна богам. Иначе они никогда не простят готам убийства Прекрасной Лады.
        - Вы собираетесь вернуться в Тану? - спросил патрикий.
        - Если Германарех мертв или серьезно ранен, то наше присутствие там просто необходимо. Мы не можем допустить, чтобы вопрос о преемнике решал рекс Сафрак и близкие к нему люди.
        - Не сносить вам головы, - вздохнул Руфин.
        - Не тебе бы говорить, патрикий, и не нам бы с Оттоном слушать. У тебя своя судьба, у нас своя. Тем не менее я очень надеюсь, что наши пути вновь пересекутся.



        Глава 7 Голунь

        За время долгого пути Руфин неоднократно пытался поговорить с кудесником Велегастом, но почтенный старец от разговора уклонялся. Судя по всему, русколанский верховный жрец тяжело переживал крах своих начинаний. Ибо, как намекнул патрикию боярин Гвидон, именно Велегаст уговорил князя Коловрата отдать дочь за Германа Амала, сославшись при этом на бога Велеса. А теперь выходило, что либо бог ошибся в выборе жениха для Синилады, либо кудесник неправильно истолковал его волю. Возможно, Велегаст слишком понадеялся на дроттов, чье влияние в Готии значительно ослабло с появлением там христиан. Что же касается Власты, то ее Руфин так и не смог обнаружить среди сотен русколан. Гвидон в ответ на его вопросы только руками разводил да косил глазами на безусых отроков, составляющих десятую часть его отряда. Разумеется, Руфин давно уже догадался, что имеет дело не с юнцами, а с облаченными в воинские доспехи женщинами. Но его положение эта догадка нисколько не облегчила. Ни одна из амазонок не удостоила патрикия ни словом, ни даже кивком.
        - Так ведь она кудесница, - пояснил расстроенному патрикию Марцелин. - Русколаны говорят, что Власта может любое обличье принять, хоть мужское, хоть женское, хоть звериное. Наверное, она сейчас рыскает по округе волчицей. Или обернулась кобылицей. Мне Бермята рассказывал, как он вздумал за амазонкой приударить. А она завела его в лес, обернулась огромной медведицей и гоняла потом по кустам до полного изнеможения. Бермята чуть жив домой вернулся. И послал в храм Лады белого коня, чтобы вину свою загладить.
        - А в чем вина-то? - не понял Руфин.
        - Не тронь чужого, - наставительно заметил Марцелин. - Ведуньи живут по воле богини, и если они тебя сами не зовут, то сиди себе тихо и считай ворон.
        - А если позовут?
        - Тогда делай, что велят, и помалкивай о случившемся.
        Руфину ничего другого не оставалось, как последовать совету мудрого Бермяты. Тем более что времени не только для разговоров, но даже для сна и отдыха у него почти не было. Гвидон торопился, а если и делал привалы, то только для того, чтобы дать роздых лошадям. О людях он не думал. Да в этом и не было особой необходимости. Основу его отряда составляли росомоны, а эти кочевники, по словам Марцелина, в седло садились раньше, чем начинали ходить. За шесть дней русколаны отмахали по степи такое расстояние, что Руфин только головой качал, оглядываясь назад. Самое удивительное, что на своем пути они только трижды встретились с людьми. Причем эти люди были кочевниками. И видимо, из родственных русколанам племен, поскольку Гвидон без споров и ссор забирал у них свежих коней, отдавая им взамен своих, уставших от долгого перехода.
        - Это действительно росомоны, - подтвердил Марцелин. - Они уже сотни лет кочуют в донских степях. А в городах Русколании живут в основном венеды и руги. Эти возделывают землю и даже получают неплохие урожаи.
        - И сколько в Русколании городов? - спросил Руфин.
        - Бермята мне сказал, что - триста, но, думаю, приврал по обыкновению. Хотя, конечно, русколанские города не чета нашим. Тут любое поселение в сто домов, обнесенное рвом и тыном, величают градом.
        Вспаханное поле Руфин увидел на седьмой день пути. Вспашка была глубокой. Поле явно не мотыгой ковыряли.
        - На быках пашут, - подтвердил Марцелин. - И плуги у них не хуже римских. Семьи тут многочисленные, способные не только себя прокормить, но и вырастить зерно на продажу.
        - А рабов они много держат? - спросил Руфин, оглядывая поле, которое тянулось едва ли не до самого горизонта.
        - Рабов в Русколании нет, - усмехнулся Марцелин, - ни у росомонов, ни у венедов, ни у ругов. Пленных они, правда, заставляют три года отработать, но в основном при богатых домах, а потом отпускают на все четыре стороны. Многие из них здесь же в Русколании оседают, но уже как свободные люди. Я таких много в Голуни видел. Кто торгует, кто землю пашет, кто горшки на продажу лепит. Кузнецы здесь особо в цене. Но мечи в основном куют руги. Они же ладят доспехи.
        Осмотрел Руфин и русколанские поселения. Те, что стояли в степной полосе, были застроены домами, похожими на аланские, виденные им в Тане, круглые, обмазанные глиной. Но когда степь сменилась лесом, появились деревянные дома, которые Марцелин назвал срубами. Цельные бревна укладывались друг на друга и получались довольно крепкие постройки, которые не всяким тараном прошибешь.
        - А почему русколаны не строят дома из камня? - спросил Руфин на этот раз у Гвидона.
        - Камень-то нам зачем? - удивился боярин. - У нас леса в избытке.
        - Так ведь каменные дольше стоят!
        - Зато в деревянных теплее, - засмеялся Гвидон. - У нас зимы суровые, патрикий, гораздо суровее, чем в Риме.
        - А ты был в Вечном городе? - удивился Руфин.
        - Слышал от отца, - вздохнул Гвидон.
        - А хотел бы побывать?
        - Не отказался бы, - усмехнулся боярин. - А ты никак в наемники меня сватаешь, патрикий?
        - Почему же нет?
        - Свою землю сначала нужно защитить, - нахмурился боярин. - А потом уже о чужой думать.
        - Выходит, мстить собрался готам? - прямо спросил Руфин.
        - А ты, патрикий, спустил бы врагам смерть самых близких тебе людей? - сверкнул глазами Гвидон, и патрикия словно огнем опалило. Он даже отшатнулся от молодого боярина. Все-таки, видимо, Белорев не зря намекал патрикию, что этого юнца боги наделили особым даром.
        - Так ведь не все готы враги русколанам, - мягко заметил Руфин. - Многие не столько вас преследовали, сколько давали уйти. Ты не мог этого не заметить.
        - И что с того?
        - Германарех уже наказан за свое коварство. Верховный вождь стар и вряд ли оправится от нанесенной раны. Но готы очень сильны. У них верные союзники. Они разорят русколанские города и села. И все, что создано руками ваших предков, пойдет прахом.
        - Русколаны умеют воевать.
        - Аланы тоже умеют, - покачал головой Руфин. - Но гуннов оказалось больше. И Великая Алания пала. А ее уцелевшие князья ищут пристанища на чужбине. Не дай тебе Велес такой судьбы, боярин Гвидон.
        - Богам виднее, - хмуро бросил русколан.
        - Виднее людям, - возразил Руфин. - Они по земле ходят. А ты, Гвидон, так и не сумел разглядеть главного своего врага.
        - Кого ты имеешь в виду?
        - Епископа Вульфилу, - усмехнулся патрикий. - Христиане не потерпят чужих богов рядом с собой. В Риме они уже почти свели на нет веру отцов. И вас они тоже не оставят в покое. Сначала будут действовать исподтишка, склоняя на свою сторону убогих и обиженных. А потом используют их в борьбе против соплеменников.
        - С убогими мы как-нибудь справимся, - тряхнул кудрями Гвидон.
        - А с римскими легионами? - спросил насмешливо патрикий.
        - Что ты от меня хочешь?
        - Я хочу, чтобы ты убедил Коловрата не начинать войну с готами.
        - Боюсь, что великий князь Русколании не станет слушать боярина Гвидона, - горько усмехнулся боярин.
        - Зато он наверняка послушает Велегаста и Власту, особенно если они поднесут ему на блюде голову главного виновника смерти Синилады, епископа Вульфилы.
        - А они ее поднесут?
        - Скорее всего, да.
        - Вот тогда и поговорим, патрикий, - твердо сказал Гвидон, - а пока тебе лучше не заикаться о мире. Многие в Голуни посчитают тебя готским лазутчиком.
        Голунь поразила патрикия Руфина своими размерами. Стольный град Русколании был в три раза больше Таны и почти сравнялся размерами с Ольвией. По прикидкам Руфина, обитало здесь никак не менее пятнадцати тысяч человек. Город был обнесен высоким валом, увенчанным стеной из толстых бревен. Патрикий, неплохо разбиравшийся в военном деле, пришел к выводу, что это город не так-то просто будет взять не только готам, но и римлянам с их стенобитными машинами.
        - Был я на этой стене, - сказал Марцелин. - Русколаны ставят сразу две деревянные изгороди, одну за другой, а промежуток между ними заваливают камнями, землей и заливают раствором. Крепостью такая стена не уступит каменной.
        Через ров, окружающий Голунь, был переброшен мост. Ворота города стояли распахнутыми настежь. Видимо, русколанам в родном краю некого было бояться. Руфин с некоторым удивлением отметил, что многие мечники, проделавшие за последние дни немалый путь, в город вслед за боярином Гвидоном и волхвами не пошли, а свернули на проселочную дорогу, которая уходила куда-то в глубь девственного леса.
        - Здесь вокруг Голуни разбросаны усадьбы местной знати, - пояснил Марцелин. - Большинство мечников в них и живут. А в городе им делать нечего. У Коловрата своя дружина, сплошь состоящая из ругов. А руги хоть и ладят с росомонами, но смешиваться с ними не хотят. Иное дело венеды, эти охотно женятся на девушках росомонов и сами за них дочерей отдают.
        При боярине Гвидоне осталось только тридцать мечников его личной дружины. Амазонки тоже куда-то исчезли, за исключением пяти, среди которых Руфин наконец-то опознал Власту. Правда, только после того, как она, въезжая в городские ворота, сняла шлем и покрыла голову платком. Процессию возглавляли волхвы в белых полотняных одеждах, на их лицах явственно читалась отрешенность от всех мирских забот. Городская стража беспрепятственно пропустила в город волхвов и ведуний, зато Руфину и Марцелину приказано было остановиться и назвать свои имена. К счастью, вмешательство Гвидона сразу снизило накал страстей, и закипевшая было ссора быстро сошла на нет.
        Город Голунь был застроен деревянными домами-срубами, практически такими же, как в деревнях, попадавшихся Руфину за время его долгого пути по Русколаний. Эти дома были невелики, обнесены невысокой изгородью и принадлежали, видимо, простым голунским обывателям. Дома знати, которые Марцелин назвал теремами, выделялись на общем фоне как своими размерами, так и причудливой отделкой. Впрочем, резьбой украшали все дома без исключения, но терема еще и ярко окрашивали, что делало их похожими на имперские галеры, вдруг вытащенные на сушу и выставленные напоказ любопытствующим. Сравнение с галерами пришло на ум Руфину не случайно. Он никогда прежде не видел городов, целиком выстроенных из дерева. А в Голуни деревянными были даже мостовые. Даже торговая площадь, занимающая довольно обширное пространство перед княжим теремом, оказалась устлана досками. Терем князя тоже окружала стена и, надо сказать, довольно высокая, способная выдержать нешуточный натиск. Вряд ли Коловрат отгораживался от своих соплеменников, скорее его усадьба, или Детинец, как ее назвал Гвидон, служила последним оплотом обороны города.
        Терем князя, внушительными размерами напрашивался на сравнение с дворцами высших сановников Римской империи. По прикидкам Руфина, здесь вполне могло разместиться несколько сотен человек. Собственно, они здесь и размещались. Стоило только гостям въехать в Детинец, как обширный княжеский двор заполнился народом. При мечах и в доспехах были лишь дружинники, стоявшие у ворот. Все остальные красовались в длинных разноцветных рубахах и штанах. Различить, кто из этих людей слуга, а кто дружинник князя, удавалось только по обуви. Ибо ближние к Коловрату люди носили кожаные сапоги, а все прочие щеголяли в странной плетеной обуви, которую Марцелин назвал лаптями.
        - Лапти гораздо удобнее наших сандалий, - пояснил Марцелин, - можешь мне поверить, патрикий. Я проходил в них почти три месяца и не натер ни единой мозоли.
        Руфину понравились женщины русколанов, все как на подбор рослые, статные, полногрудые. Наряды их разительно отличались от туник римлянок и были расшиты столь замысловатыми узорами, что у патрикия в глазах зарябило.
        - Зачем столько ярких красок? - слегка опешил Руфин.
        - Так ведь зимой в этих местах белым-бело от снега, - усмехнулся Марцелин, - глаза устают от однообразия. А зима здесь длится едва ли не полгода.
        Князь Коловрат вышел встречать гостей далеко не сразу, так что у Руфина была возможность вдоволь полюбоваться крыльцом, украшенным ликами зверей, прежде никогда патрикием не виданными.
        - Они что же, водятся в здешних лесах? - спросил он у Марцелина.
        - Мне эти чудища не попадались, - пожал тот плечами. - Но, возможно, они живут где-то на севере. Венедия тянется до самого Холодного моря.
        Высокий, широкоплечий человек лет пятидесяти вышел на резное крыльцо, когда у патрикия уже готово было лопнуть терпение. Одет он был в красную рубаху, шитую золотой нитью. Кафтан того же цвета был перехвачен в талии кожаным поясом, украшенным золотыми бляшками и драгоценными камнями. По тому, как гвалт, стоявший во дворе, разом смолк, Руфин понял, что перед ним предстал верховный правитель Русколании, князь Коловрат. Подбородок Коловрата был чисто выбрит, и только над верхней губой росли пышные усы, свисающие длинными концами книзу. Князь был белокур и белотел, как и большинство окружавших его бояр. На Гвидона он глянул строго, но без злобы:
        - В случившемся тебя не виню, боярин. Молод ты слишком, чтобы чужие коварные мысли разгадать.
        В отличие от Гвидона кудесник Велегаст был стар, и упрек, прозвучавший в словах князя, относился, скорее всего, к нему. Волхвов Велеса Коловрат вообще словно бы не заметил, зато сделал несколько шагов навстречу кудеснице Власте:
        - Тебя, избранница богини, я всегда рад видеть в своем тереме.
        - Я тоже рада тебя видеть, Коловрат, - ласковым голосом пропела ведунья. - И пусть явилась я к тебе вестницей несчастья, зато принесла благословение той, что всегда будет печься о твоей земле, великий князь.
        - Забота богини Лады в сей трудный час явится для нас спасением, - отозвался на слова кудесницы Коловрат. - Я приглашаю тебя, Власта, разделить со мною скорбную страву в память о моих погибших чадах. Я думаю, у коварных готов все-таки достанет порядочности, чтобы отдать мертвым все причитающиеся им почести.
        - Мы очень скоро узнаем это, Коловрат, - шагнул вперед кудесник Велегаст. - Если готы окажутся бесчестны, то мои люди позаботятся о павших.
        Великий князь долго и, как показалось Руфину, с ненавистью смотрел на убеленного сединами старца. Ругательство уже готово было сорваться с его уст, но кудесница Власта, взошедшая на крыльцо, взяла князя под руку и тем самым притушила его гнев.
        - Я очень надеюсь, Велегаст, что твои слова не разойдутся с делом, иначе Велес отвернется от тебя, а почтенные старцы Русколании озвучат приговор, вынесенный богом.
        Князь Коловрат, сопровождаемый Властой и ближниками, медленно поднялся по ступеням в терем. Его уход послужил сигналом для всех остальных обитателей Детинца. И вскоре посреди двора остались стоять только волхвы во главе с Велегастом и боярин Гвидон со своими мечниками.
        - Легко отделались, - криво усмехнулся Гвидон. - Могло быть и хуже.
        Трудно сказать, к кому относились эти слова. Вряд ли к самому боярину, который, по мнению Руфина, ни в чем перед князем не провинился и действовал решительно и быстро. Значит, под словом «мы» Гвидон имел в виду именно волхвов, с которыми был связан узами посвящения. Руфин уже было хотел обратиться со словами поддержки к кудеснику Велегасту, но Гвидон остановил его, шепнув едва слышно на ухо:
        - Разговоры потом.
        За время, проведенное рядом с русколанами, Руфин худо-бедно научился понимать их язык, благо он действительно был родственен фракийскому и схож с готским. Большую помощь в овладении языком ему оказал мечник боярина Гвидона Бермята. Бермята, как уже успел выяснить патрикий, был ругом. Причем из хорошего рода, к которому принадлежала и княгиня Любава, мать боярина. Именно волею княгини Бермята, четвертый сын своего отца, оказался в дружине Гвидона, в которой служили и руги, и росомоны, и венеды. Именно от Бермяты патрикий узнал, что Коловрата было еще две жены, венедка и росомонка. Погибший Сар был сыном Любавы, и именно его все прочили в преемники отцу. А вот Синилада была по матери росомонкой. Теперь, после смерти княжича Сара, в преемники Коловрату будут проталкивать двух его старших сыновей: Лебедяна, сына венедки Милавы, и Серженя, сына росомонки Рады, родившихся в один год, в один месяц и даже в один день. Что вряд ли понравится ругам, привыкшим первенствовать в Русколании. У княгини Любавы имелся еще один сын - Верен. Но Верен был моложе своих единокровных братьев на целых пять лет, ему
совсем недавно исполнилось десять, и вряд ли русколанские старейшины назовут его преемником великого князя в обход братьев старших.
        Разговор между Бермятой и римлянами происходил в загородной усадьбе, куда боярин Гвидон пригласил своих гостей. Усадьба Руфину понравилась с первого взгляда. Она была расположена на берегу небольшого озерка и окружена со всех сторон сосновым бором. Кроме самого Гвидона и его мечников, в усадьбе жили десятка два челядинов, в основном венедов, которые служили боярину за плату и стол. Дело свое боярские слуги справляли старательно, но никакого раболепия в них Руфин так и не заметил.
        - Ты, патрикий, на здешних девок рот не разевай, - предостерег Руфина Марцелин. - А то ведь их родовичи либо убьют тебя за бесчестье, либо жениться заставят. А если на твою беду женщина замужней окажется, то вас обоих в землю живыми закопают. С потаскухами здесь не церемонятся.
        Такая строгость нравов настолько не вязалась с происхождением боярина Гвидона, что патрикий невольно почесал затылок и вопросительно посмотрел на всезнающего Бермяту. Тем более что никто в Русколании не делал тайны из того, что Гвидон - сын княгини Любавы от воеводы Валии. Бермята, надо отдать ему должное, все же, в отличие от многих, снизошел до объяснений. Правда, случилось это только после третьей чарки очень крепкой медовой браги, когда собеседники уже изрядно захмелели. Гвидона в усадьбе не было, его вызвали к князю, и большую часть мечников он увел с собой, что позволило его гостям разговаривать без опаски.
        - Ты сам посуди, патрикий, как же может воевода Валия защищать землю ругов и венедов, если эта земля ему совершенно чужая.
        - Ты хочешь сказать, Бермята, что воевода Валия вступил в брачный союз не с княгиней, а с землею? - удивился Руфин.
        - Естественно, - пожал плечами мечник. - Аросомоны в свою очередь отдали замуж за князя Коловрата сестру Валии княжну Раду, признавая тем самым его верховенство. Так повелось еще со времен Кия, более двухсот лет тому назад, когда пришлые руги заключили братский союз сначала с венедами, а потом с росомонами.
        - А разве руги отличны по крови от венедов? - спросил заинтересованный Руфин.
        - По крови - нет, а по близости к богам - да. Роды ругов всегда стояли выше всех прочих венедских родов. Род Кия, например, восходит к Световиду, который, как говорят, и есть бог Род, создавший наш мир из своего тела. А Даджбог, Перун и Велес - это всего лишь сыновья Световида. Именно поэтому роды, близкие к этим богам, и признали главным над собой род Кия. При Кие Русколания раскинулась аж до Дуная. Но в дальнейшем потомки Кия рассорились между собой. И теперь в Борусии, на правом берегу Днепра, в граде Киеве сидит свой князь, и Коловрат борусам, видите ли, не указ. Об антах вообще разговору нет. Они не только Коловрата не признают, но и Кия. Их князь по имени Бус ведет свой род от бога Хорса. А про того Хорса волхвы, между прочим, говорят, что он бог не венедский, а сарматский или скифский. Вот и пойми этих антов - венеды они или скифы?
        Руфин, просидевший в усадьбе Гвидона почти полмесяца, начал потихоньку терять терпение и впадать в уныние. Он проделал огромный путь по чужой земле, но ни на шаг не приблизился к цели. До Русколании вести из Константинополя не доходили, и он даже не знал, жив ли еще Прокопий или его мятеж уже подавлен. В этом случае пребывание Руфина среди варваров становилась бессмысленным.
        - Что слышно о грядущей войне русколанов с готами? - спросил Руфин у Бермяты.
        - Борусы отказали нам в поддержке, - вздохнул мечник. - Впрочем, этого следовало ожидать - князь Световлад человек осторожный.
        - А анты?
        - Князь Бус сказал, что он за сына не ответчик, и если готы на Белорева в обиде, то пусть с него и спрашивают. У антского князя десять сыновей, и если за каждого ратиться, то воевать придется без продыху. Бус хитер и бить ноги за чужой интерес не станет.
        - А почему бы вам не обратиться за поддержкой к гуннам?
        - Спасибо за совет, патрикий, - отвесил гостю низкий поклон Бермята. - Мы этих угров едва избыли со своей земли, а ты предлагаешь нам их опять на свою шею посадить.
        - Так ведь гунны не угры? - удивился Руфин.
        - А кто они, по-твоему, патрикий, если говорят на одном с уграми языке и одним богам кланяются? Иное дело, что гунны побойчее угров. Воевать они еще на старой родине научились. И принесло же их на нашу голову из далекой Себерии.
        - А где эта Себерия находится?
        - Говорят, что аж за Каменным поясом, а тот Каменный пояс стоит за рекой Ра. Много еще чего говорят, патрикий. Готы, например, считают, что гуннов породили ведьмы, с которыми погуляли на нашу общую беду их вожди более века тому назад. Но это, скорее всего, байки. Встречался я с теми же гуннами лицом к лицу. Люди как люди, разве что глаза поуже наших будут. Да и то не у всех. За сто лет многие из них кровью смешались и с уграми, и с булгарами, и даже с венедами.
        - А откуда венеды взялись за Доном? - удивился Руфин.
        - Так ведь там наша земля, патрикий. Прежде, говорят, на реке Ра только венеды и жили. Все остальные позже пришли. Включая тех же готов и сарматов.
        - А есть в округе земля, которая не ваша? - невесть от чего взъярился Руфин.
        - Нет такой земли, патрикий, - тряхнул слипшимися волосами вконец опьяневший Бермята. - Все вокруг наше. Или будет им.
        Гвидон вернулся только к вечеру, когда Руфин уже протрезвел после пирушки с мечником Бермятой. Боярин выглядел расстроенным и не стал скрывать своего огорчения от гостя:
        - Из Готии пришли вести. Герман Амал жив, хотя и серьезно ранен. Его преемником и соправителем объявлен рекс Витимир. Витимиру и поручено старейшинами подготовить вторжение в Русколань. Близ Таны уже собираются готы, аланы и сарматы. Князь Коловрат решил встретить их у Донца. Воеводе Валии велено возглавить русколанское ополчение.
        - А что думают по этому поводу кудесник Велегаст и Власта?
        - Об этом они сами скажут тебе, патрикий, сегодня ночью, если ты, конечно, согласишься наведаться со мной в святилище Скотьего бога.
        - Я готов, - кивнул Руфи, поднимаясь с места. - Поедем прямо сейчас?
        - Да, - подтвердил Гвидон. - Времени у нас в обрез.
        Руфин уже успел выяснить у Бермяты, что кроме Велеса в землях Русколании почитали Световида, Даджбога и Перуна. Эти последние составляли триаду Белобога, и их жрецы обычно выступали единым фронтом. Но триаду Белобога почитали только венеды и руги, тогда как росомоны оставались к ним равнодушны. Кроме родовых чуров, росомоны признавали только Велеса. Велес же, хоть он и был одним из самых видных богов в венедском пантеоне, в триаду Белобога не входил. Более того, он сам был главой триады, куда кроме него причисляли уже известного Руфину бога Ярилу, а также бога подземного царства, имени которого русколаны предпочитали не произносить вслух. Столь запутанные отношения среди богов не могли не отражаться на отношениях их преданных служителей. А потому волхвы Велеса всегда соперничали с волхвами Световида, Даджбога и Перуна. Одно время многим казалось, что ради сохранения единства между племенами, входящими в русколанский союз, именно Велес будет признан главным богом. Это позволило бы русколанам наладить отношения с Готией, где тот же Велес почитался под именем Одина, а Ярила - под именем Бальдура
Доброго. К сближению волхвов Велеса с дроттами призывал кудесник Велегаст, он же выступал за союз русколанов с Германарехом. И вот теперь после трагедии, случившейся в Тане, все его начинания попели прахом. Волхвы триады Белобога не замедлили воспользоваться неудачей своих соперников и оттеснили кудесника Велеса от княжьего стола. К сожалению, падение Велегаста было чревато расколом между племенами, входящими в русколанский союз. И это накануне готского нашествия. Именно поэтому разумные люди, в первую голову воевода Валия, пытались удержать князя Коловрата от решения, гибельного для будущего Русколании. Руфин не был знаком с отцом боярина Гвидона, но уже успел наслушаться о нем немало лестных слов, причем от людей не слишком симпатизирующих росомонам. От того же Бермяты, например. Судя по всему, воевода Валия был действительно незаурядным человеком, но вряд ли эта его незаурядность так уж радовала великого князя Коловрата, которому приходилось делить власть с человеком, превосходящим его умом и полководческим даром.
        Святилище Велеса было расположено в лесу, как, впрочем, и храмы всех других русколанских богов. Почему эти храмы не строились в Голуни, Руфин так и не понял. Возможно, русколаны решили таким образом избежать распри между волхвами, которые наверняка бы стали спорить из-за первенства своих богов и втягивать в свои споры городских обывателей. Но, так или иначе, патрикию пришлось отправиться на ночь глядя в лес, который пугал его своей непредсказуемостью. А тут еще боярин Гвидон попросил Руфина не терять из виду хвост его коня и ни в коем случае не отклонятся от тропы, практически невидимой при тусклом свете факелов. Патрикий, родившийся в огромном городе и проведший там большую часть жизни, откровенно боялся ночного русколанского леса. Ему все время казалось, что из непроглядной тьмы за ним следят глаза тех самых чудовищ, изображения которых русколаны так любят помещать на фасадах своих теремов. Причем чудовища не только следили за патрикием и его спутниками, но и издавали пугающие звуки.
        - Лешие развлекаются, - пробурчал в спину напуганному римлянину Бермята. - А навьи в наших лесах появляются редко. Да и не позволит им бог Велес шутки шутить рядом со своим капищем.
        Возможно, Бермята хотел подбодрить таким образом Руфина, но не исключено, что он пытался успокоить самого себя. Ибо мечник-руг числил своими только богов Белой триады, а Белеса хоть и почитал, но относился к нему без большого доверия.
        - А кто они такие, эти навьи? - спросил шепотом патрикий.
        - Упыри, - вздохнул Бермята. - Те, кого не приняла Правь. В такие ночи они встают из могил, чтобы навредить обитателям Яви, то есть нам.
        - Но вы ведь своих покойников сжигаете, - напомнил мечнику Руфин.
        - Мы-то сжигаем, а росомоны хоронят в землю. Но и огонь далеко не всегда помогает тем, кто оскорбил богов, достичь мира Прави. Тело сгорает, но душа изгоя находит новую оболочку в мире Нави, и такой упырь особенно опасен.
        Рассказ Бермяты о навьях не добавил Руфину бодрости, зато позволил скоротать время. Увлеченных своими и чужими страхами, патрикий не сразу сообразил, что путь их подошел к концу и лесная тропа вывела ночных путников к месту, которое почиталась в этих краях священным.



        Глава 8 Слово Велеса

        Святилище русколанского бога было отгорожено от внешнего мира стеной из огромных бревен, стоймя врытых в землю. Внушали уважение и ворота, сделанные из толстенных досок, скрепленных железными полосами. Над воротами возвышалась сторожевая башенка, не пустующая даже в эту ночную пору. Именно из этой башенки раздался хриплый голос, заставивший Руфина вздрогнуть:
        - Кто идет?
        - Боярин Гвидон по зову кудесника Велегаста, - прозвучал веский ответ.
        После этого ворота распахнулись, и ночные гости въехали во двор языческого храма. Храм был деревянным, как сразу же определил Руфин. Размерами он не уступал княжьему терему. Во всяком случае, так показалось римскому патрикию, силившемуся разглядеть величественное строение при неверном свете факелов. Гвидон спешился первым, Руфин последовал его примеру. Служки, все как на подбор в белых рубахах, подхватили под уздцы их коней.
        - Кудесник Велегаст ждет вас, бояре, - прозвучал из полумрака голос белобородого старца, лица и глаз которого Руфин не видел.
        Пятеро мечников во главе с Бермятой остались во дворе, а Гвидон с патрикием последовали за волхвом, чья спина маячила белым пятном впереди. Шли они довольно долго, пока не оказались перед дверью, которую их провожатый не осмелился сразу открыть. И только после того, как из-за двери донеслось слово «войдите», белобородый старец потянул ее на себя.
        Кудесник Велегаст сидел за столом не один. Справа от него расположилась кудесница Власта, слева - человек средних лет, незнакомый Руфину. Темная борода скрывала черты лица, зато глаза смотрели на пришельцев цепко и властно. Скорее всего, это был воевода Валия, самый влиятельный и знатный из росомонских вождей. Руфин уже достаточно хорошо разбирался в русколанских проблемах, чтобы не удивляться его присутствию в святилище Велеса. Именно воевода жестом пригласил патрикия и Гвидона к столу, и он же заговорил первым.
        - Мои дозорные задержали лазутчика, который заявил, что послан для встречи с тобой, патрикий. Тебе повезло, римлянин, что древинг попал в руки росомонов. Если бы его поймали руги или венеды, то твоя участь была бы решена.
        - Если древинг послан Придияром Гастом, то он говорит правду, - спокойно ответил Руфин. - Тебе, вероятно, известно, воевода, зачем я приехал в ваши края. Я уже почти договорился с Придияром и Оттоном о совместных действиях во Фракии, но моим планам может помешать война между Готией и Русколанией. Рекс древингов считает, что голова епископа Вульфилы, главного виновника танской трагедии, станет приемлемой для вас платой за нанесенную Германарехом обиду. Правда, тогда мы полагали, что Герман Амал мертв, а верховным вождем готов станет рекс Витимир.
        - К сожалению, ваши расчеты не оправдались, - спокойно произнес Валия. - Германарех жив, хотя и не скоро встанет с постели. Если встанет вообще. Но пока он дышит, его слово много будет значить в готском стане.
        - Но мне кажется, что со смертью Вульфилы может поменяться все. Готы-христиане вынуждены будут отойти в тень, а в первые ряды выдвинуться те вожди, которые ратуют за союз с русколанами.
        - Витимир слишком нерешительный человек, чтобы выйти из воли отца, - высказала свое мнение кудесница Власта. - И смерть епископа в данном случае нам мало поможет.
        - Вульфила должен умереть, - твердо произнес кудесник Велегаст. - Велес уже сказал свое слово.
        - Я бы на вашем месте договорился с гуннами, - посоветовал Руфин. - Их появление на правом берегу Дона заставит призадуматься тех готов, которые ратуют за войну с вами.
        - Это исключено, римлянин, - холодно бросил Валия. - Мы никогда не пойдем на союз с гуннами. Ты плохо знаешь это лживое племя, патрикий. Стоит им только ступить на чужую землю, как они тут же объявляют ее своей.
        - А я и не предлагаю вам союз с гуннами, воевода, - возразил патрикий. - Вполне достаточно, если готы поверят, что такой союз может быть заключен. А поверят они в серьезность ваших намерений только тогда, когда увидят гуннов за своей спиной. Для убедительности я бы организовал нападение гуннской ватажки на готский стан.
        - Я ведь уже сказал тебе, римлянин, мы не ладим с гуннами, - воскликнул Валия в раздражении.
        - Для напуска нам сгодятся и угры, которые, как я слышал, в немалом числе живут по границам ваших земель, но не признают своим верховным вождем Баламбера. Ведь угры не слишком отличаются по внешнему виду от гуннов, или я ошибаюсь?
        Валия, сообразивший наконец к чему клонит гость, вопросительно глянул на кудесника Велегаста. Белобородый старец довольно долго хранил молчание, видимо, обдумывал предложение Руфина, но слово его, тем не менее, прозвучали веско:
        - Велесу все равно, чьими руками свершится вынесенный им приговор, важно, чтобы приговор свершился. Ты ведь не чужд Скотьему богу, патрикий?
        - Я прошел обряд посвящения в храме Одина близ Таны. - Руфин показал кудеснику перстень, предусмотрительно надетый на палец.
        - Значит, бог знал, что ты ему понадобишься, - спокойно продолжал Велегаст. - Ты поможешь свершить волю Велеса в наших землях, посвященный, а мы не оставим тебя без поддержки во Фракии и землях иных.
        - Я готов, - кивнул Руфин. - Но мне понадобиться помощь боярина Гвидона. Кроме того, кто-то должен заплатить уграм за риск.
        - Твои условия принимаются, патрикий, - веско произнес кудесник. - И боярин Гвидон, и воевода Валия сделают все, чтобы твоя миссия завершилась успешно. В золоте у тебя недостатка не будет. Да поможет нам Велес в благих делах.
        Руфин отлично понимал, какую тяжкую ношу взвалил на плечи, но, к сожалению, другого выхода у него не было. Ему требовалось во что бы то ни стало завоевать расположение варваров. Точнее, тех из них, от которых зависел успех предпринятого Прокопием мятежа.
        Человека, посланного Придияром к Руфину, доставили в загородную усадьбу Гвидона утром следующего дня. Здесь же патрикий, боярин и воевода составили дальнейший план действий.
        - Сколько тебе нужно людей для налета? - спросил Валия.
        - Сотни полторы хватит, - усмехнулся Руфин. - У страха глаза велики. Важно, что в готском стане у нас есть люди, которые будут громко кричать - «гунны!».
        - Ты так уверен в своих союзниках, патрикий? - пристально глянул на римлянина Валия. Взгляд у воеводы был тяжелый, рука, судя по всему, тоже. Такие люди могут простить ошибку, но уж никак не предательство. Впрочем, Руфин предавать русколанов не собирался, а потому глаз не отвел.
        - Я не думаю, что успех Амалов в Русколании обрадует Балтов, которые спят и видят, как бы вернуть утерянные позиции в готском союзе. А древинги хоть и породнились с готами, но не перестали быть венедами. К тому же и Оттон, и Придияр не отреклись от старых богов, и именно Велеса-Одина считают главным среди них. Не надо забывать и о дроттах, которые сделают все от них зависящее, чтобы избавиться от своего главного врага.
        - Однако ни дротты, ни Оттон с Придияром не сумели устранить Вульфилу без нашей помощи, - нахмурился Валия.
        Надо признать, что боярин Гвидон походил на своего отца-росомона больше, чем на мать, княгиню Любаву. Во всяком случае, внешне. Впрочем, Руфин видел княгиню лишь мельком и не брался судить о ее внутренних качествах. В молодости Любава, видимо, славилась редкостной красотой, и большие выразительные глаза боярин унаследовал именно от нее, вот только цвет этих глаз был отцовским. И отец, и сын отличались высоким ростом, но Гвидон уродился легок на ногу и скор в движениях, тогда как в Валии чувствовалась мощь бойца, приобретенная в бесчисленных схватках. В движениях он был не суетлив, но точен. Руфин, возможно, и рискнул бы помериться силами с юным Гвидоном, но вот единоборства с Валией он точно постарался бы избежать.
        - Понять Оттона и Придияра можно, - вздохнул Руфин, - они отвечают не только за себя, но и за племена, пославшие их к Герману Амалу. Убив Вульфилу, они наверняка навлекут гнев Амалов не только на себя, но и на всех вестготов.
        - Хорошо, - кивнул Валия. - Об уграх я позабочусь. Есть у меня на примете один отчаянный головорез, попортивший нам немало крови. За пригоршню золота он убьет кого угодно.
        - А как его имя?
        - Ган Буняк. Какое-то время он служил Баламберу, даже воевал с аланами, но потом рассорился с каганом и ушел от него за Дон.
        - Мне ничего другого не остается, как только одобрить твой выбор, воевода. В иных делах проходимцы бывают полезнее честных людей.
        Руфину предстояло проделать тот же путь, что и две недели тому назад, только в обратном направлении. Впрочем, в этот раз дорога показалась ему много короче. Все дело было в лошадях, которых они с Гвидоном и десятком мечников меняли по два раза на дню. Ибо воевода Валия позаботился обо всем, в том числе и о подставах на дороге. Через пять дней Руфин вновь увидел воды Дона. А еще через день проводник, присланный Придияром, вывел его на место встречи. С вождем древингов было всего пять мечников. Похоже, этим людям он доверял, как самому себе. Во всяком случае, Придияр не стал от них скрывать, что собирается договариваться с врагами.
        - Готы уже выступили в поход? - спросил Гвидон.
        - У рекса Витимира под рукой пятнадцать тысяч конных сарматов и аланов. И почти сорок тысяч пеших готов. Их готовили против гуннов и потихоньку стягивали к Тане, но теперь решили бросить против русколанов, дабы отомстить за рану, нанесенную верховному вождю.
        - Вульфила находится в свите Витимира?
        - Скорее, это Витимир находится в свите Вульфилы, - усмехнулся Придияр. - Именно епископ и рекс Сафрак возглавляют этот поход, а сын Германареха для них только прикрытие. К сожалению, епископ нам с Оттоном не доверяет. Мы не смогли подослать к нему своих людей.
        - В таком случае, Придияр, вы пропустите к его шатру гуннов, - мягко улыбнулся древингу Руфин.
        - Каких еще гуннов? - насторожился вождь.
        - А это наша забота, Придияр, - сказал патрикий. - Бог Велес уже вынес Вульфиле свой приговор, а нам остается только привести его в исполнение.
        - Понял, - кивнул головой древинг. - Мы обеспечим безопасных проход к готскому стану вашим гуннам и постараемся помочь им во время отхода.
        - Только не перестарайтесь, Придияр, - криво усмехнулся Руфин. - Десяток нападающих должны остаться в стане готов как подтверждение тому, что на них напали именно гунны, а не русколаны. У тебя есть хорошие лучники, способные поразить цель даже в темноте?
        - Я их найду, Руфин, можешь не сомневаться, - кивнул вождь. - Скажи только, когда они понадобятся?
        - А когда готы подойдут к Донцу?
        - Через два дня.
        - В таком случае ждите наших гуннов в первую же ночь.
        - Все будет сделано, патрикий. В стане готов хватает вождей, недовольных Вульфилой и Сафраком. Если налет гуннов закончится успешно, то мы сумеем склонить рекса Витимира к мирному договору с русколанами.
        - Чуть не забыл спросить, Придияр, - что стало с рексом Алатеем?
        - Алатей жив, но пока томится в подземелье Кремника города Таны.
        - А Агнульф?
        - Готы не ходят в поход без своих жрецов, патрикий. С этим даже Вульфила ничего не может поделать. Дротт Агнульф сопровождает рекса Витимира.
        - Тем лучше, - кивнул головой Руфин. - До скорой встречи, рекс Придияр.
        Ган Буняк, присланный воеводой Валией, оказался приземистым широкоплечим молодцом с прищуренными глазами. Его спутники по внешнему виду были точными копиями своего вождя, зато отличались от готов, венедов и русколанов. С уграми Руфин столкнулся впервые, а потому немало подивился их ухваткам. В седлах эти люди сидели как влитые. Но, ступив на землю, они сильно уступали в привлекательности всем прочим варварам. И дело было не только в росте. В конце концов, ростом ни италики, ни эллины не превосходили угров. Просто пеший строй требует дисциплины, а эти люди, с узкими хищными глазами и безбородыми, иссеченными шрамами лицами, слишком привыкли к воле и степным просторам, чтобы стоять плечом к плечу на виду у атакующего противника. Тактика их была иной, если верить Гвидону. Гунны никогда не атаковали противника в лоб, они кружили вокруг него, словно стая коршунов, то бросаясь вперед, то отступая. И лишь расстроив ряды неприятельской конницы градом стрел и беспрестанными наскоками со всех сторон, они пускали в ход копья и мечи, а также веревки, сплетенные из конского волоса, которые называли арканами.
Арканами они орудовали на удивление ловко, выдергивая из седел зазевавшихся противников.
        Ган Буняк хорошо знал языки как русколанов, так и готов, поэтому особых проблем в общении с ним Руфин не испытывал. Патрикий очень скоро понял, что его новый знакомый далеко не глуп и успел многое повидать на своем веку. Это был авантюрист до мозга костей, готовый на любое предприятие, сулящее ему прибыль. И люди в его ватажке подобрались под стать своему разбитному вождю. Возрастом Буняк вряд ли превосходил Руфина, но это не мешало ему свысока поглядывать на невесть откуда взявшегося чужака.
        - А что, твой Рим действительно большой город? - спросил он у патрикия. - Больше Таны?
        - Он больше не только Таны, но и Голуни.
        - Это сколько же там добра! - прицокнул языком от восхищения ган Буняк, чем развеселил патрикия.
        - Нашего золота хватит, чтобы вымостить все улочки не только Таны, но и Голуни, - засмеялся Руфин.
        - Ты убедил меня, римлянин, - кивнул ган. - Мы, гунны, разграбим ваш город. Зачем же золоту пропадать.
        - Ты, видимо, забыл, почтенный, - насмешливо бросил ему Гвидон, - что тебя зовут Буняком, а не Баламбером.
        - А какая разница, боярин, - пожал плечами угр. - Сегодня каган он, а завтра я. В Баламбере слишком много венедской крови, чтобы истинные гунны долго терпели его власть.
        - Выходит, это правда, что его отравили? - насторожился Гвидон.
        - И что с того? - прищурился на него Буняк.
        - Коварный вы народ, угры, - в сердцах воскликнул боярин.
        - А вы, росомоны, честны и благородны? - скривил тонкие губы ган. - А кто прогнал нас с пастбищ, где пасли коней наши предки?
        - Давайте вернемся к делу, - вмешался в спор между русколаном и угром патрикий Руфин. - Сегодня ночью нам предстоит убить человека.
        - Позволь уточнить, римлянин, - его нужно убить сразу или похитить? - полюбопытствовал Буняк.
        - Мне нужна его голова, - жестко поставил задачу патрикий. - Только голова, ган. И лучше - отделенная от тела.
        - Все будет сделано, как ты сказал, - заверил угр. - Ган Буняк всегда держит слово.
        На этот счет у Руфина были кое-какие сомнения, но высказывать их вслух он не стал. Замысел патрикия требовал точности исполнения, и любая оплошка Буняка и его головорезов могла привести к печальным последствиям. В конце концов, что такое полторы сотни человек против всего готского войска. Стоит только двум-трем уграм живыми попасть к готам в плен, как замысел Руфина будет раскрыт, и русколаны жестоко поплатятся за хитроумие римского патрикия. Готы имели немалое превосходство над ополчением Валии, насчитывающим, по словам Гвидона, двадцать тысяч пеших и десять тысяч конных. Конечно, русколаны могли бы выставить и больше, но для того чтобы собрать и снарядить людей, требовалось время, а его не было. Готы уже вышли к Донцу и готовились к переправе. Их стан раскинулся вдоль берега едва ли не на версту, и это не на шутку тревожило не только Гвидона, но и Руфина. Похоже, в готском войске людей собралось даже больше, чем это предполагалось поначалу.
        - Мы сделаем все, чтобы не пропустить их на нашу землю, - сказал Гвидону и Руфину Валия, подошедший во главе русколанской рати к Донцу почти одновременно с готами. - Но я не исключаю, что они прорвутся в Русколанию по нашим головам. Теперь многое будет зависеть от вас.
        Руфин и сам понимал, что взвалил на свои плечи тяжкую ношу, именно поэтому он решил лично возглавить ночной налет на готский стан. Вульфилу он знал в лицо и очень надеялся, что даже ночью, в суматохе, сумеет его опознать. Гвидон вызвался сопровождать патрикия, против чего тот не стал возражать.
        - А если вас убьют? - нахмурился Валия. - На гуннов вы оба мало похожи.
        - Будем надеяться, что Оттон и Придияр успеют спрятать наши тела раньше, чем нас опознают, - усмехнулся Руфин.
        - Да поможет вам Велес вернуться назад целыми и невредимыми, - вздохнул Валия и резко дернул за повод своего вороного коня.
        Ган Буняк к решению Руфина и Гвидона отнесся спокойно. Часть платы он получил в качестве задатка и теперь горел желанием хапнуть остальное. Кроме того, он явно лелеял надежду поживиться чем-нибудь существенным в готском стане. Похоже, этот человек ни в грош не ставил жизнь не только чужую, но и свою. Руфин не заметил даже тени сомнения или страха на его смуглом обветренном лице. Конечно, это был далеко не первый набег в жизни гана Буняка, но вряд ли ему прежде приходилось атаковать целое войско. Тем не менее ган уверенно вывел свою ватажку на исходный рубеж, благо сориентироваться на местности ему помог лунный свет. Конечно, готский стан, раскинувшийся по правому берегу Донца, охранялся дозорами, но рексы Оттон и Придияр сдержали слово, данное Руфину, и сделали все от них зависящее, чтобы угры незамеченными проскользнули в нужное место. В стане горели костры, что значительно облегчило Руфину задачу, ибо именно он должен был определить, где находится шатер Вульфилы. На всякий случай патрикий и Гвидон подползли к чужому стану почти вплотную. Многие готы уже спали, но немало было и тех, кто бродил
меж шатров, коротая время.
        - Я, пожалуй, спрошу у них, где расположился Вульфила, - прошептал в самое ухо патрикию Гвидон.
        - Ты в своем уме! - рассердился Руфин.
        - Нам нельзя ошибиться, - сказал боярин, поднимаясь на ноги. Одет он был в готское платье, так же, впрочем, как и патрикий. Языком соседей Гвидон владел в совершенстве, а потому вполне мог сойти среди готов за своего. Вот только колонтарь ему следовало бы снять. К сожалению, эта мысль пришла в голову Руфину, когда Гвидон уже окликнул проходящего мимо воина.
        - А ты кто такой? - настороженно глянул в его сторону гот, облаченный в расшитую узорами рубаху.
        - Дозорный, - негромко ответил Гвидон. - Я должен сообщить епископу Вульфиле о появлении гуннов.
        - Гуннов? - воскликнул удивленный гот и положил ладонь на рукоять меча, висевшего у пояса.
        - Что ты кричишь! - сердито зашипел на него Гвидон. - Где шатер Вульфилы?
        - Вон он, - ткнул пальцем в полумрак гот. - В двадцати шагах от тебя.
        - И чтобы никому ни слова, - прикрикнул на него Гвидон. - Нам только паники не хватало.
        - А их много? - успел крикнуть ему в спину гот.
        - Не больше сотни.
        Гвидон обогнул шатер и скрылся с глаз не только встревоженного гота, но и Руфина. Впрочем, патрикию долго скучать не пришлось, ибо Гвидон, обогнув шатер, вернулся как раз к тому месту, где поджидал его товарищ.
        - Ошибки быть не может? - тихо спросил его Руфин.
        - Нет, - шепотом отозвался Гвидон. - Я даже слышал его голос.
        Ган Буняк был уже готов к решающему броску и после слова Руфина «пора!» издал такой пронзительный свист, что у патрикия даже волосы встали дыбом. Ватажка угров обрушилась на спящий стан подобно урагану, круша все, что попадалось на ее пути. Многие готы так и не успели проснуться, а те, кто все-таки вынырнул из пучины сна, сейчас метались по стану с полными ужаса криками:
        - Гунны! Гунны!
        Эти вопли всполошили как охрану Вульфилы, так и самого епископа, который выскочил из шатра в одной рубахе. Руфин опознал его сразу и без раздумий метнул дротик в грудь, прикрытую только куском полотна. Расторопный ган Буняк прыгнул с коня на землю и взмахом меча отделил голову от поверженного тела.
        - Этот? - спросил он у Руфина, крепко держа добычу за волосы.
        - Да, - крикнул патрикий, отмахиваясь мечом от подоспевшего гота. - Уходим, ган Буняк! Дело сделано!
        Боярин Гвидон ударом меча опрокинул на землю какого-то слишком расторопного рекса, выскочившего на свою беду из соседнего шатра. Стрела, вылетевшая из темноты, едва не выбросила сына воеводы Валии из седла, но в последний момент он все-таки успел поймать ее на щит. Готы уже, похоже, оправились от неожиданного удара, и стрелы густо посыпались на бесчинствующих угров. Ор в стане стоял такой, что Гвидон не слышал голоса надрывающегося Руфина. Впрочем, боярин и без того понял, что пора уходить. Разбойный свист гана Буняка во второй раз разорвал тяжелый от запаха крови воздух, и угорская ватажка ринулась в ночь, унося с собой прихваченную в стане добычу.
        Погони не было. Угры легко обогнули готский стан по широкой дуге и вышли к броду. Переправа через реку не отняла у них много времени. А выбравшись на левый берег, они огласили окрестности громкими торжествующими воплями. Руфин вздохнул с облегчением. Надо отдать должное гану Буняку, его люди показали хорошую выучку и нагнали на готов такой страх, что их панические крики не смолкли до сих пор.
        - Вот уж не думал, что самая обычная человеческая голова может так дорого стоить, - задумчиво проговорил ган Буняк, разглядывая при свете факела добычу. - Надеюсь, ты, римлянин, не будешь требовать от меня свою долю? Все-таки убил его ты, а не я.
        - Не буду, - усмехнулся Руфин. - Плата обещана не за смерть, а за голову, которая у тебя в руках.
        - Разумно, - похвалил чужака Буняк.
        Угры потеряли этой ночью два десятка человек, что, учитывая рискованность предприятия и высокую оплату, ган посчитал приемлемым для себя результатом. Он лично вручил голову Вульфилы воеводе Валии и, получив взамен тяжелый кожаный мешок, скромно отступил в тень. Воевода, даже не взглянув в лицо поверженного врага, передал добычу в руки кудесника Велегаста.
        - Это он, - сказал Велегаст тихим бесцветным голосом. - В этом нет никаких сомнений. Воля Белеса свершилась, русколаны. Смерть Прекрасной Лады отомщена.
        - Теперь нам остается только ждать, - спокойно проговорил Валия.
        Ждать, впрочем, пришлось недолго. Уже вечером следующего дня два десятка готов переправились через реку. Судя по всему, эти люди были посланы для переговоров. Возглавлял посланцев рекса Витимира не кто иной, как Сафрак. Если судить по его лицу, багровому от бешенства, то решение вступить с русколанами в переговоры далось готам нелегко. Кроме мечников, Сафрака сопровождали Придияр Гаст и один из сарматских вождей по имени Абенир. Похоже, Придияра и Абенира готы послали специально для того, чтобы присматривать за Сафраком. Готских вождей препроводили в шатер воеводы Валии и усадили на широкую скамью. Кроме Валии в шатре находились еще десять русколанских бояр, среди коих Гвидону и Руфину достались не самые почетные места. Впрочем, сетовать по этому поводу патрикий не собирался.
        - Сегодня наш стан подвергся нападению, - хриплым голосом начал Сафрак. - Среди убитых епископ Вульфила и рекс Фарлейф.
        - Надеюсь, готы, вы не ждете от нас оправданий? - холодно заметил Валия.
        - Это сделали гунны! - почти прорычал Сафрак. - Те самые гунны, которых вы русколаны пригласили на нашу землю.
        - Земля эта не ваша, рекс, а наша. Позволь уж нам самим выбирать себе союзников в час беды. Возможно, мы призвали гуннов, но вы сюда явились незваными, оскорбив при этом не только наших, но и своих богов. Что же касается Вульфилы, то я не собираюсь оплакивать человека, на руках которого кровь моих родных.
        - Вы, руксоланы, пролили священную кровь нашего вождя, - вскричал Сафрак, подхватываясь на ноги.
        - Герман Амал больше всех виноват в случившейся беде, - сказал Валия спокойно. - И кара богов не заставила себя ждать. Вы зачем приехали, готы?
        Сафрак уже готов был обрушить на головы русколанов град проклятий, но тут сарматский вождь Авенир резко дернул его за полу кафтана. От неожиданности Сафрак покачнулся и почти упал на скамью.
        - Мы присланы рексом Витимиром, чтобы договориться о перемирии, а возможно, и о мире с русколанами, - спокойно произнес Придияр, пока Сафрак, потрясенный бесцеремонностью соседа, ловил ртом воздух.
        - Ваши условия?
        - Союз русколанов с гуннами должен быть расторгнут, - твердо сказал Придияр и бросил при этом насмешливый взгляд на Руфина.
        - А кто помешает готам напасть на Русколанию после того, как гунны уйдут за Дон? - холодно спросил Валия у готских вождей.
        - Порукой мира между нами будет слово Витимира Амала и клятвы готских вождей.
        - Хорошо, - сказал Валия. - Мы согласны. И да пребудут мир и согласие на наших землях.


        Часть 2 Вечный город

        Глава 1 Поражение

        Прокопий явно не ждал возвращения патрикия Руфина. Во всяком случае, он далеко не сразу его узнал. Впрочем, в шатре горел только один светильник, а Прокопий никогда не отличался острым зрением. Император сидел за изящным столиком в полном одиночестве, если не считать двух легионеров, стоящих у входа. Прокопий жестом выслал их прочь и кивком пригласил Руфина садиться. Патрикий не видел императора почти пять месяцев и ужаснулся произошедшим в нем переменам. Прокопий сильно похудел, осунулся, тонкая шея уже не могла удержать голову, и та все время клонилась книзу.
        - Я проиграл, Руфин, - сказал Прокопий тихим безжизненным голосом. - Первым меня предал Гуморий. Человек, которому я доверял как самому себе. С этого, пожалуй, все и началось. Валент вытеснил меня во Фракию, и теперь мои дни сочтены.
        - Тебе нужно продержаться только два дня, Прокопий, - попытался встряхнуть императора Руфин. - Слышишь, через два дня мои варвары будут здесь. Три тысяч конных и десять тысяч пеших. Мы разобьем легионы Валента. А потом пойдем на Рим.
        - Боюсь, что ты опоздал, Руфин, - покачал головой Прокопий. - Валент не даст мне уйти из-под удара. Мы прижаты к болотам, и выхода у нас нет. Либо мы умрем сражаясь, либо сдадимся на милость победителя.
        - Я тебя не понимаю, император, - взорвался Руфин. - Я проделал путь от Дона до Дуная по таким дорогам, где никогда не ступала нога римлянина, я десятки раз рисковал головой, я просил о помощи многих людей, я швырял золото направо и налево, и вот теперь, когда мы в двух шагах от победы, ты говоришь мне, что все кончено. Нет, Прокопий, все еще только начинается.
        Император едва ли не впервые за время разговора поднял глаза на Руфина. И в этих почти потухших глазах вдруг промелькнуло удивление:
        - Неужели ты действительно веришь в победу, мальчик?
        - Я давно не мальчик, Прокопий. С тех пор когда ты держал меня на руках, прошло уже много лет.
        - Это правда, - кивнул император. - Ты давно уже вырос, Руфин. Вот только Рим стал совсем другим. Даже если мы одолеем Валента, Рим потерпит поражение. Он потерпит поражение и в том случае, если Валент одолеет меня. Просто одни варвары разобьют других варваров.
        - Выходит, все кончено, Прокопий?
        - Да, Руфин. Ты молод, и тебе трудно с этим смириться, а я стар. Когда-то император Юлиан сказал мне: комит, мы пытаемся их удержать на границах, а они давно уже здесь, в сердце нашей земли. Варвары сожрали Рим изнутри. И он оказался прав. Ты ведь не римлян привел мне на помощь, Руфин, ты привел чужаков.
        Всего полтора месяца назад Руфин сделал то, что мало кому под силу в этом мире, - остановил нашествие готов. Правда, в союзниках у него были люди, уверенные и в себе, и в своих богах. Здесь, во Фракии, все было по-иному. Но это вовсе не означало, что Руфин должен сложить руки и покорно ждать решения своей судьбы.
        Император Прокопий с видимым интересом выслушал рассказ о приключениях своего молодого друга в чужих краях. Бледное, осунувшееся лицо его порозовело.
        - Неужели ты действительно это сделал, Руфин?
        - Мне пришлось нелегко, Прокопий. Епископ Вульфила был далеко не глупым человеком. Не глупее Валента, во всяком случае. И, тем не менее, мы одержали верх. Мы добились того, чего хотели. Я и молодые варвары, которых я привел тебе на подмогу, - Оттон, Придияр и Гвидон. В крови этих людей кипит огонь, почти угасший в римлянах.
        - Чего ты хочешь добиться, Руфин? - Прокопий смотрел на молодого патрикия не только с удивлением, но и с опаской.
        - Я хочу вернуть римлянам их богов, а значит, и утраченную доблесть.
        - Ни Юлиану, ни мне это сделать не удалось, так почему ты думаешь, что повезет тебе?
        - А разве у меня есть выбор, Прокопий? - усмехнулся Руфин. - Я патрикий, ведущий свой род от богов, и не хочу кланяться распятому иудею. А приносить жертвы своим богам они мне уже не позволят. Они не позволят мне быть патрикием Руфином. Вот за это я и буду сражаться, Прокопий. За право быть самим собой. И если я паду на поле брани, то паду как римский патрикий, а не раб, пусть даже и божий.
        - Пожалуй, - задумчиво проговорил император, - это достойный выбор, Руфин. Своими словами ты снял немалую тяжесть с моей души. Я казнил себя за то, что втянул сына своего лучшего друга в безнадежное дело.
        - А я благодарен судьбе и богам, Прокопий, что встретил тебя на своем пути. Возможно, в этом мире найдутся люди, которые будут тебя осуждать, а может, и проклинать, но знай, что среди этих людей никогда не будет патрикия Руфина.
        Сил у Прокопия было вполне достаточно. Руфин это понял утром, когда обошел лагерь, раскинувший на берегу безымянной речушки. Пятнадцать легионов пехоты, по тысяче человек в каждом, и пять тысяч кавалеристов, облаченных в тяжелые доспехи. Магистром пехоты был сиятельный Фронелий, магистром конницы - сиятельный Агилон. Обоих Руфин знал еще по Константинополю. Это Фронелий, тогда еще всего лишь комит, посланный императором Валентом против варваров, первым переметнулся на сторону Прокопия. Это его легионы провозгласили родственника Юлиана и Констанция императором. Фронелий мало изменился за минувшие месяцы, это был все тот же прямодушный римский солдафон, не склонный впадать в отчаяние даже в минуту крайней опасности. А вот Агилон переменился очень сильно. Из простого трибуна, умело орудующего мечом, он превратился в высокомерного и надменного царедворца, презрительно взирающего на нижестоящих. Однако патрикий Руфин очень быстро привел магистра конницы в чувство, напомнив ему о давнем знакомстве.
        - Если мне не изменяет память, сиятельный Агилон, это именно ты ударом меча отправил на тот свет комита Гермогена, начальника схолы агентов.
        - Все может быть, - криво усмехнулся магистр конницы, и лицо его слегка побледнело. - Слишком много времени прошло с тех пор.
        - Я говорю это к тому, Агилон, что у императоров память обычно лучше, чем у магистров. Кстати, как здоровье бывшего префекта Набидия, который был свидетелем твоего молодецкого удара?
        - Набидий умер в тюрьме, - процедил сквозь зубы магистр.
        - Зато я жив, сиятельный Агилон, и моя память не уступит императорской.
        Комитами при Прокопии состояли патрикии Кастриций и Флоренций. Первый был одним из самых активных участников заговора, второй некоторое время возглавлял префектуру Константинополя. Оба узнали Руфина, но свое отношение к нему выразили по-разному. Старый Кастриций радушно обнял молодого патрикия и заметил сокрушенно, что желал бы встречи в более счастливых обстоятельствах. Флоренций лишь кивнул Руфину и отвернулся. Впрочем, Руфин плохо знал бывшего префекта Константинополя, а потому и не обиделся на прохладный прием.
        - Наслышан о твоих похождениях, Руфин, - вздохнул Кастриций. - И очень сожалею, что ты опоздал с помощью.
        - Ты тоже считаешь, что дела плохи? - спросил Руфин.
        - Суди сам, - махнул рукой комит в сторону горизонта. - У Валента сил в полтора раза больше, чем у нас. Кроме того, наши легионы измотаны бесконечными битвами и долгими переходами, а к Валенту прибыли новые подкрепления. Ты, вероятно, знал Лупициана?
        - Кажется, он был комитом в Сирии?
        - Да, - кивнул Кастриций. - Он обещал нам поддержку, но почти сразу же переметнулся на сторону Валента. Теперь он магистр конницы в войске императора.
        Тень набежала на морщинистое лицо старого патрикия - похоже, он тяжело переживал предательство старого друга.
        - А кто командует пехотой Валента?
        - Магистр Гумоарий, - горько усмехнулся Кастриций. - Я никогда не доверял этому варвару. Правда, он хороший полководец. Во всяком случае, он изрядно потрепал Валента, прежде чем перебежал на его сторону. Ты, вероятно, слышал, Руфин, что твой друг Софроний стал квестором?
        - Быть того не может! - удивился Руфин.
        - А ведь это я уговорил Евсевия взять его в схолу нотариев. Как же мы порой бываем близоруки. Именно Софроний первым сообщил Валенту о мятеже Прокопия, за это и был обласкан. Он знал имена наших сторонников и в Риме, и в других городах империи. Софроний выдал их. И все они были казнены. У меня к тебе большая просьба, Руфин: если ты уцелеешь в этой битве, найди Софрония и убей его. Ты снимешь большой камень с моей души. Это ведь я привлек его к заговору. И это от меня он узнал имена наших друзей. Нельзя, чтобы предательство оставалось безнаказанным. Боги нам этого не простят.
        - Хорошо, - отозвался потрясенный Руфин. - Я выполню твою просьбу. А тебе не кажется, патрикий, что в охранной схоле императора слишком мало людей?
        Кастриций скосил глаза на холм, где виднелся поникший Прокопий верхом на гнедом коне, и покачал головой:
        - Так решил он сам. Впрочем, трибун Бархальба предан императору и будет защищать его до последнего гвардейца.
        Легионы Прокопия выстраивались в линию перед холмом. Если судить по вялым движениям легионеров и приглушенным крикам трибунов, сторонники самозваного императора давно утратили веру в победу. Исключение в общем унылом ряду составлял разве что магистр Фронелий, багровое лицо которого мелькало то на правом, то на левом фланге. Раскаты его громового голоса долетали даже до Кастриция и Руфина, стоявших в отдалении.
        - А почему вы разместили конницу только на правом фланге? - спросил Руфин.
        - Слева от нас топь, - пояснил Кастриций. - Вряд ли Валент рискнет послать туда клибонариев. Какая жалость, Руфин, что ты не привел своих варваров сегодня!
        - Я сделал все, что мог, - вздохнул молодой патрикий. - Но люди не птицы, они не умеют летать.
        Руфин чувствовал себя без вины виноватым. Русколаны выделили ему пятьсот конников во главе с Гвидоном. С помощью кудесницы Власты и золота он привлек на свою сторону две тысячи конных сарматов. Оттон и Придияр выставили шесть тысяч готов и древингов. Еще три тысячи дали венеды и руги. Если бы сегодня они стояли здесь, на этом заросшем зеленой травой фракийском поле, с Валентом было бы покончено навсегда. Его легионы, горделиво вышагивающие под сенью римских орлов навстречу славе и победе, были бы просто смяты конными русколанами и сарматами, втоптаны в землю пешими готами и венедами. Всего двух дней не хватило Руфину для победы. Двух дней, потерянных неизвестно где. Возможно, в Готии, возможно, в Русколании, возможно, в Девине, куда его завлекла кудесница Власта.
        - Почему вы не окопали свой лагерь рвом? - сжал кулаки в бессильной ярости Руфин. - Почему не обнесли его частоколом? Ведь кругом столько леса. Мы могли бы продержаться неделю!
        - Люди слишком устали, - покачал седой головой Кастриций. - А больше всех устал Прокопий. Ты молод, Руфин, тебе нас не понять.
        - Не огорчайся, патрикий, - усмехнулся Руфин. - Я тоже состарюсь. В свой срок. Если, конечно, доживу.
        - Нам, пожалуй, следует присоединиться к императору, - сказал Кастриций, - если уж мне суждено умереть сегодня, то я хотел бы умереть рядом с Прокопием. Слишком много связывает меня с ним.
        Прокопий даже головы не повернул в сторону подъехавших патрикиев. Трибун Бархальба и комит Флоренций чуть сдвинули в сторону своих коней, освобождая Кастрицию и Руфину место рядом с императором. Обзор с холма был великолепен. Руфин, обладавший острым зрением, сумел разглядеть даже перья на шлемах атакующих клибонариев. Поначалу молодому патрикию показалось, что клибонарии устремились на конницу магистра Агилона, что было бы вполне разумным решением - это позволило бы легионерам Валента, числом едва ли не вдвое превосходящих своих противников, без помех атаковать пехоту Прокопия. Однако далее произошло нечто непонятное и выходящее за пределы здравого смысла. Как только конница Агилона сорвалась с места, чтобы достойно встретить врага, клибонарии вдруг резко свернули вправо, без страха подставляя свой фланг атакующему противнику.
        - Это безумие! - воскликнул Руфин.
        - Скорее предательство! - с горечью возразил ему Кастриций и оказался прав.
        Конница магистра Агилона не стала атаковать клибонариев Валента. Она обошла их на рысях и скрылась в клубах пыли за спинами остановившихся легионеров. Зато клибонарии на полном скаку врезались в пехоту Фронелия. Удар был настолько внезапен, что железная стена не успела даже ощетиниться копьями и была буквально проломлена сразу в нескольких местах. А следом за клибонариями в битву вступили пехотинцы Валента, почти бегом бросившиеся на растерявшегося врага. Битва была проиграна Прокопием в течение нескольких минут. И самому императору осталось только одно - спасаться бегством. Так думал трибун Бархальба, командир охранной схолы, так же думал и Руфин, уже обнаживший меч. Однако у бывшего комита Прокопия было совсем другое мнение на этот счет. Он вдруг резко вскинул опущенную едва ли не к гриве коня голову и вознес правую руку к небесам:
        - С нами римские боги, гвардейцы, - вперед.
        Трудно сказать, что думали по поводу римских богов алеманы и руги, служившие в охранной схоле Прокопия, но все они дружно ринулись с холма вслед за императором в самую гущу торжествующих клибонариев. Их отчаянная атака смутила конников Валента, что позволило легионерам Фронелия почти без помех скатиться к реке и броситься в воду. Однако клибонарии очень быстро пришли в себя и стали теснить гвардейскую схолу, насчитывающую всего-то пять сотен бойцов, прямо в топь, о которой предупреждал Руфина старый патрикий. Сам Кастриций был уже мертв - дротик, пущенный сильной рукой клибонария, угодил патрикию в горло, и тот рухнул под копыта собственного взбесившегося коня.
        - Прорываемся к реке! - крикнул Руфин трибуну Бархальбе.
        Призыв был услышан, и уцелевшие гвардейцы ринулись к воде с пылом людей, умирающих от жажды. Руфин вышиб из седла двух подвернувшихся под руку клибонариев и уже почти достиг реки, когда чудовищный удар обрушился на его голову, и он провалился в черный омут беспамятства.
        Очнулся Руфин уже под звездами. Ночь, похоже, вступила в свои права, и патрикию ничего другого не оставалось, как навеки распрощаться со скверно прожитым днем. Голова Руфина оказалась перевязана куском полотна, но рана, видимо, не была глубокой. Во всяком случае, боль не помешала патрикию сесть и оглядеться. Легионеры Валента праздновали победу. Костры горели по всему лагерю, а вокруг них бесновались захмелевшие люди, выкрикивая ругательства на разных языках. Варвары праздновали победу над варварами. Все случилось именно так, как и предсказывал мудрый Прокопий. Пленных насчитывалось не так уж много, и это слегка удивило Руфина. Однако, приглядевшись попристальней к своим соседям, он сообразил, что здесь у роскошного шатра, принадлежащего, видимо, Валенту, собраны только комиты и трибуны. Лица их были Руфину незнакомы, за исключением одного. Магистр пехоты Фронелий сидел в двух шагах от патрикия и скрипел зубами, пересиливая боль.
        - Наконечник стрелы застрял в ране, - сказал магистр, глядя на Руфина воспаленными глазами. - Выдерни его, патрикий.
        - Руки грязные, - с сожалением покачал головой Руфин.
        - Зубами попробуй, - простонал Фронелий.
        Руфин склонился над кровоточащей раной в предплечье магистра, нащупал железное жало зубами, потом уперся руками в грудь Фронелия и резко откинулся назад. Наконечник стрелы вместе с ошметками мяса он сплюнул на траву. Магистр шумно выдохнул воздух и открыл глаза. Крупные капли пота выступили на его лице. Патрикий оторвал подол туники и перевязал Фронелию рану.
        - А я уже думал, что ты никогда не очнешься, Руфин, - покачал головой магистр. - Да оно и к лучшему было бы. Виселица - не самое подходящее место для римского патрикия.
        - Нас повесят? - удивился туго соображавший Руфин.
        - На рассвете, - охотно подтвердил Фронелий. - Такова воля императора. Валент очень сокрушался, что не сдержал гнева и приказал прикончить Прокопия ударом меча. Заодно убили и Бархальбу с Флоренцием. Это они связали Прокопия и передали его магистру Лупициану.
        - Подонки, - процедил сквозь зубы Руфин.
        - Они хотя бы дрались честно, - вздохнул Фронелий. - А вот Агилон сбежал еще до начала битвы. Попадись он мне сейчас, я бы задушил его одной рукой.
        Память окончательно вернулась к Руфину. И хотя боль в голове не проходила, он все-таки мог вполне здраво оценить создавшуюся ситуацию. Жить патрикию оставалось всего несколько часов. Но и эти часы, подаренные щедрым императором Валентом, следовало провести с толком.
        - Забыл спросить у Прокопия, где сейчас находятся Фаустина с дочерью, - посетовал на свою недогадливость Руфин. - Кстати, император успел на ней жениться?
        - Прокопию не до того было, - усмехнулся Фронелий. - А Фаустину с дочерью он тайно отправил в Рим к патрикию Луканике. Не знаю, что будет с ними. Рано или поздно либо Валентиниан, либо Валент до них доберутся. Изведут ядом или придушат втихую, дабы ни у кого больше не возникло соблазна использовать их в своих целях.
        Трудно сказать, любил ли Руфин Фаустину, но, во всяком случае, она не была ему настолько безразлична, чтобы вот так просто от нее отмахнуться. Тем более что в нынешних несчастьях вдовы императора Констанция виноват был именно Руфин. Это он привел в дом Фаустины Прокопия и уговорил ее поддержать самозванца. Призрак власти замаячил тогда перед честолюбивым патрикием, и он не устоял. А теперь смерть грозит не только вдове, но и ее ни в чем не повинной дочери.
        - Долгов много у меня, - неожиданно произнес Руфин вслух.
        - Это ты о чем? - не понял его Фронелий.
        - Я виноват перед Фаустиной. А кроме того, я дал слово патрикию Кастрицию, что убью одного ненавистного ему человека.
        - Это кого же? - полюбопытствовал Фронелий.
        - Квестора Софрония.
        - А я бы прибавил к нему магистра конницы Агилона, его тестя Арапсия, предавшего нас в Константинополе, и магистра Гумоария, так не вовремя перебежавшего на сторону Валента. А заодно придушил бы Петрония, уж слишком много на его руках крови моих друзей.
        - Выходит, и у тебя долги? - усмехнулся Руфин.
        - Ты, кажется, что-то задумал, патрикий? - насторожился Фронелий.
        - Так ведь нам нечего терять, магистр, - спокойно сказал Руфин. - Ты сумеешь удержаться в седле?
        - Почему бы и нет, - повел здоровым плечом Фронелий.
        - В таком случае будь готов ко всему. - Руфин резко поднялся с земли и крикнул легионеру, стоящему неподалеку: - Эй, варвар, подойди.
        - Бывают случаи, когда лучше быть варваром, чем римлянином, - последовал насмешливый ответ на латыни.
        Фронелий захохотал, Руфин тоже не сдержал усмешки:
        - Приятно встретить земляка вдали от родных мест. У меня к тебе просьба, легионер: найди магистра Агилона и передай ему, что я, патрикий Руфин, хочу его видеть.
        - Первый раз слышу о таком магистре, - удивился легионер.
        - Он перебежал на сторону императора Валента сегодня днем, - подсказал ему Фронелий.
        - Ах, вы об этом, - брезгливо сплюнул легионер. - Его шатер в полусотне шагов отсюда.
        - В таком случае держи плату за услугу. - Руфин снял шеи медальон на цепочке и бросил его земляку. - Он золотой.
        - Вижу, - кивнул легионер. - Не извольте беспокоиться, патрикии, сделаю все, как велено.
        Фронелий долго смотрел в спину уходящему римлянину, а потом обернулся к Руфину:
        - Ты уверен, что Агилон захочет тебе помочь?
        - Он захочет меня убить.
        - Почему?
        - Я знаю, что именно он сначала зарубил мечом Гермогена, а потом отравил бывшего префекта претории Набидия.
        Ждать пленникам пришлось недолго. Посланный к магистру легионер вернулся в сопровождении самого Агилона. Видимо, бывший трибун, столь удачно изменивший императору Прокопию, не на шутку испугался за свою судьбу. И, надо признать, у него имелись основания для беспокойства. Гермоген был не просто комитом схолы агентов Валента, он был еще и близким другом тестя императора всесильного Петрония. А этот последний никогда не простил бы Агилону убийства своего верного соратника. В свое время Петроний и Гермоген отправили на тот свет немало константинопольских знатных мужей, обвиняя их в различных преступлениях. Многих они просто разорили под видом взимания налогов. Словом, Гермоген настолько хорошо послужил Петронию, что тот просто обязан был отомстить за его смерть.
        - Чего ты от меня хочешь, Руфин? - зло зашипел Агилон, склоняясь к самому лицу своего злейшего врага.
        - А ты разве не догадываешься, магистр? - усмехнулся патрикий. - Император Валент, согласно обычаю, обязан выслушать последнее слово приговоренных. И нам с магистром Фронелием есть, что ему сказать.
        - И каким образом, по-твоему, я смогу вытащить вас отсюда?
        - Нет ничего проще, Агилон. Никто не знает, что мы здесь. Договорись с охранниками, и они подыщут нам замену среди других пленных.
        - Ты знаешь, в какую сумму мне это обойдется? - взъярился Агилон.
        - А в какую сумму ты оцениваешь свою жизнь, магистр? - вежливо полюбопытствовал Руфин. - Речь сейчас идет именно о ней. Или ты рассчитываешь на доброту императора?
        - Будь ты трижды проклят, патрикий, - процедил сквозь зубы Агилон и отошел.
        Конечно, он мог бы просто убить Руфина и Фронелия прямо здесь, на месте, а потом заплатить охранникам за молчание. Но подобное убийство наверняка бы привлекло внимание многих. Чего доброго, могли бы найтись люди, которые стали бы выяснять имена убитых. А Агилон сейчас был не в том положении, чтобы навлекать на свою голову гнев императора. В сущности, он тоже являлся пленником, пусть и обласканным за свое предательство. Но почти наверняка в окружении Валента найдутся люди, которым есть что предъявить бывшему сподвижнику Прокопия, и они с большим удовольствием воспользуются любой его оплошкой. На месте Агилона Руфин выкупил бы опасных людей у легионеров, вывел их за пределы лагеря и там бы спокойно придушил. Патрикий нисколько не сомневался, что бывший магистр конницы выберет именно этот, почти безопасный для него путь.
        Торг длился довольно долго, и Руфин уже начал терять терпение. Агилон оказался очень прижимистым человеком, а легионер-римлянин, судя по всему, не уступал ему в жадности. К тому же он успел сообразить, насколько важны два этих пленника для магистра-изменника. Дважды Агилон выказывал явное намерение прекратить торг и дважды возвращался с полдороги. Наконец стороны пришли к соглашению, и Агилон отправил одного из своих подручных за золотом. Руфину и Фронелию ничего другого не оставалось, как только надеяться и ждать.
        Посланец вернулся с довольно увесистым кожаным мешочком. Агилон провожал уплывающее из рук золото такими глазами, словно у него вырывали из чрева печень. Зато легионеры остались довольны сделкой и даже помогли Фронелию и Руфину подняться с земли. Патрикий вдруг почувствовал в своей правой ладони рукоять кинжала и мгновенно сжал пальцы. Судя по всему, это был дар легионера-римлянина земляку. Руфин спрятал оружие в рукав туники и решительно шагнул вслед за Агилоном.
        До рассвета оставалось все ничего, и бывшему магистру следовало поторапливаться. Руфин и Фронелий были слишком известными людьми, чтобы водить их по лагерю, освещенному кострами.
        - Нам нужны кони, - тихо прошептал в спину Агилону молодой патрикий.
        - Я уже отдал распоряжение, - столь же тихо отозвался тот.
        И коней действительно привели. Но Руфин почти не сомневался, что сесть в седла им с Фронелием не позволят. Агилона сопровождали четверо подручных, вооруженных мечами. По меньшей мере одного из них предстояло убить Фронелию. От бывалого римского солдата следовало бы ждать и большего, но вряд ли раненое плечо позволит магистру пехоты проявить свойственную ему прыть. В себе Руфин тоже был не слишком уверен. Все-таки удар по голове не прошел для него даром, и он по-прежнему чувствовал слабость в ногах.
        Магистра Агилона, облаченного в дорогой шерстяной плащ, никто из легионеров не посмел ни окликнуть, ни тем более остановить. Он практически без помех вывел пленников за пределы лагеря. Место было удобным как для бегства, так и для убийства. Агилон остановился на краю оврага и, резко обернувшись, выбросил руку вперед. Однако Руфин заранее приготовился к такому обороту дела. Кинжал предателя лишь слегка оцарапал ему шею. Зато удар самого патрикия оказался точен. Клинок, подаренный легионером, вошел Агилону прямо в сердце. Справа тоже раздался предсмертный хрип, но Руфину было не до покойника. Он резко обернулся и вогнал кинжал в живот еще одному потенциальному убийце, уже до половины вынесшему меч из ножен. Через мгновение этот меч перешел в руки Руфина. Левой рукой он метнул кинжал в горло варвара, державшего в поводу двух коней, а потом прыжком настиг своего последнего врага и обрушил на его голову меч. Все это было сделано настолько быстро, что Фронелий едва успел придержать коней, рванувшихся было в сторону. Руфин бросился ему на помощь, и общими усилиями они сумели обуздать норовистых        - Я в своей жизни немало видел бойцов, патрикий, - сказал Фронелий, усаживаясь в седло, - но такого, как ты, - в первый раз.
        - Спасибо на добром слове, магистр, - усмехнулся Руфин. - Пора нам с тобой уносить ноги.
        - Думаешь, нас хватятся? - удивился Фронелий.
        - Нас - нет, а Агилона - наверняка. Он был слишком предусмотрительным человеком, чтобы не подстраховаться. Вперед, магистр, у нас слишком мало времени.
        К сожалению, Руфин оказался прав в своих предположениях. Уже при первых лучах солнца они обнаружили конников у себя за спиной. И хотя расстояние между беглецами и погоней было достаточно велико, тем не менее патрикию стало ясно, что чистым полем им не уйти. В лесу им, наверное, будет проще, но до этого леса еще надо добраться.
        - Клибонарии? - спросил Руфин у Фронелия.
        - Слишком уж быстро они скачут, - покачал головой магистр. - Скорее всего, это сирийцы, их кони резвее наших.
        В резвости чужих коней Руфин убедился довольно быстро. Беглецы еще не успели переправиться через полноводный ручей, а преследователи были от них уже на расстоянии пущенной стрелы.
        - Не успеем, - скрипнул зубами Фронелий, оглядываясь назад. - Будь они прокляты.
        До леса патрикий и магистр все-таки добрались, хотя сирийцы на быстроногих конях уже дышали им в спины. Они даже не стреляли вслед беглецам, видимо, были абсолютно уверены в успехе. Но эта уверенность их и подвела - они слишком уж беспечно ворвались под сень зеленой дубравы. Град стрел, обрушившийся на сирийцев со всех сторон, явился для них полной неожиданностью. Смуглые всадники один за другим валились из седел, не успевая понять, откуда же прилетела к ним смерть. Зато Руфин понял это почти сразу - из Русколании. Только люди боярина Гвидона могли стрелять с седел столь же уверенно и точно, как и с земли. Сирийцы не успели даже развернуть коней для бегства, когда на них из-за деревьев ринулись всадники, облаченные в колонтари. Тяжелая кавалерия в очередной раз доказала свое превосходство над кавалерией легкой. Копья и кривые мечи сирийцев лишь скользили по щитам и броне русколанов, зато удары последних оказывались роковыми для врагов.
        - Это и есть твои варвары? - спросил у патрикия Фронелий, придерживая запалившегося коня.
        - Боярин Гвидон со своими русколанами, - усмехнулся Руфин. - По мнению одних, отцом боярина является бог Велес, по мнению других - едва ли не самый храбрый и умелый боец в этом мире.
        - В любом случае этот молодой варвар достойный сын своего родителя, - сделал правильный вывод Фронелий, глядя на то, как русколаны расправляются с сирийцами. - Какая жалость, что их не было вчера.



        Глава 2 Императорский обоз

        Варвары Руфина остановились на границе Фракии близ небольшого городка. Впрочем, городок они разорять не стали, посчитав, что для столь большого войска в этом будет мало чести. Вожди вестготов и венедов были страшно разочарованы незадавшимся предприятием и не стали скрывать своего разочарования от Руфина. Конечно, патрикий не был виноват в случившемся, да и с варварами он успел расплатиться сполна. Но плата платой, а добыча добычей. Многие вожди и простые мечники рассчитывали обрести в этом походе не только золото, но и славу, и вдруг оказалось, что им придется вернуться домой, не солоно хлебавши и выслушать немало насмешек по этому поводу как от ближних, так и от дальних. Дабы утишить разгулявшиеся страсти, Руфин созвал молодых вождей на совет. Собственно, ему нечего было сказать варварам, оставалось только сидеть и слушать, что скажут они.
        - А почему бы нам не напасть на легионы Валента, покидающие Фракию, - предложил Придияр.
        - И что нам это даст? - пожал плечами рассудительный Оттон. - У Валента, если я правильно понял, сил вчетверо больше, чем у нас.
        - В таком случае нам следует захватить ближайший большой город и разграбить его, - предложил Гвидон.
        - Осада укрепленного города займет слишком много времени, - покачал головой Руфин. - Не только Валент, но Валентиниан успеют подойти на помощь осажденным.
        - У меня к вам другое предложение, рексы, - неожиданно вступил в разговор Фронелий, скромно сидевший по правую руку от Руфина. - По моим сведениям, Валент попросил у своего брата огромный заем, чтобы расплатиться с легионерами. Обоз с золотом и оружием под усиленной охраной движется из Медиолана через Илирик во Фракию. Здесь его должен встретить комит Лупициан и препроводить далее в Константинополь. Если нам удастся перехватить императорский обоз, то это будет тяжким ударом для Валента. Я уже не говорю о том, что золото и само по себе не бывает лишним.
        Варвары переглянулись и заулыбались. Похоже, предложение Фронелия пришлось им по душе. Руфин же заколебался. Римскому патрикию неловко было грабить императорскую казну. С другой стороны, если он хочет найти Фаустину и посчитаться с врагами, ему потребуется много золота. А его земли и имущество наверняка уже конфискованы Валентом и Валентинианом. В конце концов, война есть война. И с какой стати патрикий Руфин должен церемониться с теми, кто обобрал его до нитки.
        - Обоз хорошо охраняется? - спросил у Фронелия Придияр.
        Бывший магистр бросил на рыжего рекса косой взгляд и ответил с усмешкой:
        - А ты как думаешь, варвар? Четыре миллиона денариев на дороге не валяются.
        Вожди ахнули - сумма, названная Фронелием, показалось им непомерной, и только рекс Придияр сохранил невозмутимость.
        - Я буду тебе очень обязан, ромей, если впредь ты станешь называть меня либо древингом, либо готом, либо венедом, а слово «варвар» мне не нравится.
        - Я не хотел тебя обидеть, - развел руками Фронелий. - Пусть будет «древинг».
        - Так как же с охраной? - спросил Оттон.
        - Обоз сопровождают две тысячи клибонариев и пять галльских легионов, по тысяче человек в каждом, которые Валентиниан решил перебросить в Панонию. Для вас, готы и венеды, будет лучше, если они туда не дойдут.
        - А сколько легионов у Лупициана?
        - Трудно сказать, - пожал плечами Фронелий. - Но, думаю, Валент понимает, что во Фракии неспокойно, и оставил под его рукой достаточно сил, чтобы уберечь обоз от случайного наскока.
        - В таком случае нам следует разбить Лупициана раньше, чем он соединится с галльскими легионами, - сделал правильный вывод из сказанного боярин Гвидон.
        - А откуда ты узнал о золоте? - спросил у Фронелия Руфин.
        - Четыре дня назад мы перехватили гонца, посланного комитом Ацилием к императору Валенту, - охотно пояснил магистр. - Честно говоря, я полагал, что Валент дождется легионеров, присланных старшим братом, и лишь затем двинется на нас. Но император рассудил иначе.
        - Ацилий человек опытный, - задумчиво проговорил Руфин.
        - Тем больше нам будет чести, если мы его разобьем, - усмехнулся Оттон.
        - Вот слово не мальчика, но мужа! - восхищенно прицокнул языком Фронелий. - Вперед, венеды и готы, вас ждет слава и золото. А что еще нужно воину в этой жизни?
        - Я бы добавил сюда еще и женщин, - усмехнулся Придияр.
        - Браво, древинг! Тебе следовало бы родиться в Риме или хотя бы пожить в нем.
        - Я принимаю твое предложение, ромей, - кивнул Придияр. - Сил, чтобы захватить Вечный город, у меня пока маловато, но я хотел бы, по крайней мере, увидеть его своими глазами.
        Высокородный Лупициан вышел к границам Илирика точно в срок, согласованный с комитом Ацилием. Под рукой у Лупициана было пять легионов пехоты и полторы тысячи клибонариев - сила вполне достаточная для того, чтобы принять ценный груз и доставить его по назначению. В более спокойные времена для сопровождения императорского обоза с избытком хватило бы и одного легиона. К сожалению, по Фракии еще бродили недобитые шайки самозванца Прокопия, и Валент решил не рисковать. Кроме того, до Лупициана допели слухи о появлении на границе Фракии конных варваров, числом не то в пятьсот, не то в тысячу человек. Вряд ли столь малый отряд рискнет углубиться на территорию Римской империи, но и выпускать чужаков из виду тоже не стоило. Лупициан приказал трибуну Монцию обследовать окрестности и теперь с нетерпением ждал результата.
        Свой шатер опытный комит разбил на вершине холма, едва ли не самого высокого в округе. Дорога, вымощенная камнем, огибала этот холм справа, а слева темнел густой лес, вызывавший у Лупициана немалое беспокойство. Комит, выросший в большом городе, к густым фракийским лесам всегда относился с подозрением. И предпочел бы сейчас оказаться либо в Сирии, либо в Иудее, где густые заросли столь же редки, как и полноводные реки. У подножья холма расположились пешие легионеры. Порядок в лагере царил образцовый, и комит остался доволен осмотром. Клибонарии, относившиеся к пехоте с легкой долей презрения, раскинули свои палатки чуть в стороне. Расседланные кони мирно поедали сочную фракийскую траву почти у самых зарослей. Лупициан предпочел бы, чтобы клибонарии всегда были у него под рукой в полной боевой готовности. К сожалению, люди и кони, проделавшие немалый путь, нуждались в отдыхе, а комит был слишком опытным военачальником, чтобы этого не понимать.
        - Что слышно об Ацилии? - обернулся Лупициан к корректору Скудилону, стоящему за его спиной.
        - Комит в двух днях путь от границы. Послезавтра он будет здесь.
        Лупициан терпеть не мог Скудилона, но в данном случае это не имело никакого значения. Этого худого долговязого человека приставил к комиту сам Валент, чтобы тот лично принял драгоценный груз из рук Ацилия, а также проследил, чтобы ни один денарий не пропал из казны за время пути от Илирика до Константинополя. Что ж, Лупициану меньше хлопот. В конце концов, он полководец, а не финансист. Задача комита состоит лишь в том, чтобы во Фракии, вверенной его заботам, царили закон и порядок.
        Трибун Монций, взлетевший на холм с порозовевшим от долгой скачки лицом, спешился в десяти шагах от комита и вскинул руку в воинском приветствии.
        - Мы не обнаружили в окрестностях ни одного подозрительного лица, высокородный Лупициан.
        - Неужели? - скривился комит. - Тогда объясни мне, Монций, кто эти люди, собравшиеся у кромки леса?
        Монций обернулся и растерянно уставился на заросли, темневшие у горизонта. Именно туда указывал перстом Лупициан.
        - Видимо, это пастухи, - растерянно произнес он.
        - И кого они пасут?
        - Наших коней.
        - Увы, Монций, эти люди не пасут наших коней, они их воруют.
        Похоже, комит был прав, и бесчинства, творимые негодяями, заметили наконец и клибонарии. К счастью, у них нашлись под рукой оседланные кони, и по меньшей мере пятьсот разъяренных всадников бросилось вслед за похитителями, которые уже успели скрыться в лесу с украденным табуном. Какое счастье, что императору Валенту служит не только трибун Монций, но и комит Лупициан, у которого все же хватило ума не гнать всех лошадей на пастбище, а придержать часть из них в лагере. Лупициан надеялся, что клибонариям удастся догнать и наказать обнаглевших конокрадов.
        - Как ты думаешь, светлейший Монций?
        - Я просто уверен, высокородный Лупициан, что клибонарии вернут лошадей и уничтожат шайку воров.
        - Значит, ты даешь руку на отсечение, Монций, что, кроме конокрадов, в том лесу нет никого?
        - Даю, комит.
        Оптимизм трибуна понравился Лупициану, но беспокойство почему-то не покидало его. И он продолжал стоять на вершине холма под палящими лучами солнца, доводя тем самым свою утомившуюся свиту до белого каленья. Однако никто из трибунов, не говоря уже о чинах меньшего ранга, не осмелился напомнить комиту об отдыхе. Тем более что клибонарии, погнавшиеся за конокрадами, почему-то не спешили возвращаться обратно. Хотя времени уже прошло столько, что его вполне хватило бы для разгрома целой армии.
        - Мне кажется, высокородный Лупициан, что тебе пора поднимать легионеров, - сказал вдруг треснувшим голосом долговязый Скудилон.
        - Я не нуждаюсь в твоих советах, корректор, - резко оборвал выскочку комит. - Позволь уж бывалому военачальнику самому принимать решения.
        - В таком случае хотя бы посмотри, что делается у тебя за спиною, - вскричал Скудилон.
        Лупициан обернулся столь стремительно, что едва не сбил с ног перетрусившего корректора. Лицо комита сначала побледнело, а потом побагровело от ярости, похоже, на какой-то миг он даже потерял дар речи. Тем не менее, собравшись с силами, он все-таки сумел прохрипеть сигнальщикам, стоявшим в отдалении:
        - Трубите тревогу!
        Увы, комит запоздал с приказом. Пехота варваров двумя железными потоками огибала холм, чтобы ударить по легионерам, не успевшим выстроиться в каре. Лупициан с ужасом наблюдал, как падают на траву его люди, выкашиваемые гигантской косой.
        - Кажется, это готы, - дрожащим голосом произнес Монций, - или венеды.
        - Так готы или венеды?! - прорычал Лупициан, хотя какое это теперь имело значение.
        От подозрительного леса к лагерю широкой лавой катилась тяжелая конница. Но это были не клибонарии, опытный в воинском деле комит не мог ошибиться на их счет. Варвары действовали быстро и решительно, не давая врагам опомниться. Лишившиеся коней римские всадники не оказали им никакого сопротивления и сыпанули в стороны еще до того, как враги достигли их палаток. У Лупициана язык не повернулся, чтобы осудить бегущих. Они спасали свои жизни, и в данном случае это был разумный выбор.
        - Коня мне, - прохрипел комит.
        Атаковать варваров он не собирался. В создавшихся обстоятельствах это было бы безумием. Следовало спасать и свою жизнь, и жизни трибунов, успевших на свое счастье покинуть лагерь еще до того, как он подвергся нападению. Комит выбрал единственно возможный путь для отхода и лично возглавил отступление. К счастью, резвость коней позволила Лупициану и его свите проскользнуть в брешь между двумя группировками пеших варваров, которые настолько увлеклись атакой на легионеров, что разомкнули железное кольцо вокруг холма. Пожалуй, никогда в жизни комиту Лупициану не приходилось покидать поле битвы с такой прытью. Конечно, он и раньше терпел поражения, но никогда эти поражения не были столь полными и безоговорочными. Комит вдруг с ужасом осознал, что потерял все войско. И если из семи тысяч пехотинцев и конников, которых он вел за собой, уцелели хотя бы несколько сотен, то это следует считать чудом.
        - Их было больше, чем нас, - сказал трибун Монций, когда запалившиеся после долгого бегства кони перешли на шаг.
        - Раза в полтора, - подтвердил Скудилон.
        В умении корректора считать высокородный Лупициан нисколько не сомневался, зато у него возникли большие сомнения по поводу здоровья Монция. В частности, его очень интересовало, где были у трибуна глаза, когда он со своими дозорными объезжал окрестности.
        - Рука при тебе, Монций? - спросил сдавленным голосом Лупициан.
        - Да.
        - Так отдай ее мне!
        К сожалению, удар меча комита пришелся не столько по руке трибуна, сколько по его глее, и тот рухнул на землю, обливаясь кровью.
        - Вперед, - прорычал Лупициан.
        - А как же обоз? - спросил Скудилон, потрясенный расправой. - Кто предупредит комита Ацилия?
        Лупициан враз покрылся мелкими капельками пота. Вопрос свой корректор задал вовремя и по существу. Если за потерю пяти легионов можно было еще как-то оправдаться перед императором Валентом, то утрату обоза он Лупициану точно не простит. Четыре миллиона денариев - это слишком большая сумма. Правда, золото охраняют пять галльских легионов и две тысячи клибонариев. И командует ими очень опытный человек. Хотя и весьма самонадеянный. Комит Лупициан не питал к высокородному Ацилию добрых чувств, но дело то было не в Ацилии, а в золоте, которое никак нельзя было отдать варварам.
        - Трибун Геларий и ты, корректор, отправитесь навстречу обозу и предупредите комита об опасности, - распорядился Лупициан. - Возьмите с собой десять человек. Думаю, этого будет достаточно.
        - А если мы угодим в руки варварам! - вскричал Скудилон.
        - Значит, вас повесят, - отрезал Лупициан. - Передайте Ацилию, чтобы не рисковал понапрасну. Со своей стороны я сделаю все от меня зависящее, дабы прийти к нему на помощь. Но мне понадобится время, чтобы вызвать легионеров из крепостей и городов и привести их в нужное место. Возможно, на это уйдет неделя, возможно, десять дней. Пусть обнесет свой лагерь валом и ждет.
        - Я понял, комит, - склонил голову Геларий. - И сделаю все, как ты приказал.


        Высокородный Ацилий никого на землях империи не боялся, за исключением разве что императора Валентиниана. Да и не было особых причин для тревоги. Обоз из двух сотен подвод, доверху набитых золотом и оружием, охранялся таким количеством людей, что беспокоиться о его судьбе не приходилось. Тем более что Ацилий уже сегодня к вечеру рассчитывал пересечь границу Фракии и избавиться наконец от обузы, досаждавшей ему все эти дни. Путь Ацилия и его легионов лежал в Панонию. Восстание Прокопия подняло волну мятежей на границах империи, и божественный Валентиниан, не слишком доверявший своему туповатому брату и соправителю Валенту, решил укрепить гарнизоны крепостей в отдаленных землях проверенными военачальниками. Сведущие люди намекнули комиту Ацилию, что в случае успешной деятельности в Панонии у него появится шанс стать дуксом Фракийского военного округа, вытеснив с этого поста высокородного Гумоария, назначенного Валентом. Вообще Валент много потерял в глазах своего брата после того, как едва не упустил из рук половину империи, проиграв несколько важных сражений мятежнику Прокопию. К счастью для
Валента, он все-таки сумел, в конце концов одержать верх над врагами без помощи старшего брата. Иначе дни его были бы сочтены. Валентиниан принадлежал к тому типу людей, которые никому и никогда не прощают поражений. Ацилий, проведший в свите императора немало лет, сам был свидетелем падений многих благородных мужей. Иные поплатились имуществом, но немало было и таких, которые лишились головы за единственный, быть может, в своей жизни промах.
        - Гонорат, - обернулся комит к ехавшему по правую руку от него трибуну, - проверь, что за люди скачут нам навстречу.
        Трибун Гонорат командовал личной охраной Ацилия и дело свое знал. Два десятка клибонариев, снаряженных как для боя, почти мгновенно сорвались с места и понеслись выполнять распоряжение комита. Ацилий не испытывал беспокойства по поводу незнакомых всадников. Во-первых, их было не более трех десятков, а во-вторых, даже на таком расстоянии он опознал в них римлян. Гонорат обернулся быстро и доложил комиту именно то, что тот рассчитывал от него услышать.
        - Это посланцы высокородного Лупициана, трибун Геларий и корректор Скудилон.
        - Важные сведения? - насторожился Ацилий.
        - Нет, комит. Если верить Геларию, то дорога безопасна. Просто Лупициану надоело ждать, и он выслал навстречу нам своих людей, чтобы ускорить продвижение.
        - Можно подумать, что мы ползем на четвереньках, чтобы досадить великому полководцу, - проворчал недовольный Ацилий.
        - Трибун Геларий утверждает, что знает более короткую дорогу и очень удобный брод через ближайшую реку.
        Ацилий уже потерял на переправах несколько телег и десяток лошадей, а потому решил прислушаться к советам людей, хорошо знающих местность. Тем более что трибун Геларий смотрелся человеком бывалым, прошедшим не одну военную кампанию. Не говоря уже о том, что он был римлянином, а не варваром, коих в последнее время много развелось в армии, в том числе и на командных должностях. Корректор Скудилон родился в Константинополе, что, однако, не мешало ему говорить на латыни, ласкающей слух образованного комита. Между Ацилием и корректором даже возник спор по поводу одной из речей Цицерона, произнесенной в стенах сената несколько сотен лет тому назад. Трибун Геларий только посмеивался, глядя на разгорячившихся спорщиков.
        - Здесь следует повернуть направо, - подсказал любезный Геларий комиту, увлекшемуся интересной беседой.
        - Но это проселочная дорога, - насторожился Ацилий. - Как бы колеса наших телег не увязли в грязи.
        - Не беспокойся, комит, последний дождь в этих краях прошел две недели назад. Зато мы сократим путь почти на треть.
        Ацилий обернулся на утопающий в пыли обоз и махнул рукой. И люди, и лошади были утомлены долгой дорогой и летним зноем, а потому с большой охотою свернули под сень дубравы. До реки, где животные могли утолить жажду, оставалось недалеко. Так, во всяком случае, уверял корректор Скудилон, и Ацилий охотно ему поверил.
        - А что у тебя с рукой? - спросил комит у Гелария.
        - Пустяки, - усмехнулся бывалый трибун. - Меня слегка зацепили в последней битве.
        - Император Валентиниан опасается, что мятеж Прокопия вызовет волнения в пограничных землях империи, - вздохнул Ацилий.
        - У нас пока тихо, - улыбнулся трибун Геларий. - Прошел, правда, слух о варварах, проникших во Фракию то ли из Венедии, то ли из Готии.
        - Это уже заботы комита Лупициана, - нахмурился Ацилий. - А мне бы обоз побыстрее сбыть с рук.
        - В этом мы тебе, пожалуй, поможем, комит, - сказал корректор Скудилон, оглядываясь по сторонам.
        - Каким образом? - не понял Ацилий.
        - А вот таким! - Трибун Геларий схватил комита здоровой рукой за плечо и резко рванул вниз.
        Ацилий взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и рухнул в дорожную пыль. Оглушенный комит не сразу понял, что нападению подвергся не только он сам, но и вверенный его заботам обоз. Личная охрана Ацилия не сумела оказать достойного сопротивления коварным посланцам Лупициана. Комит осознал это, когда его клибонарии стали падать с коней один за другим. Ацилий попытался встать на ноги, но был придавлен к земле тушей коня, пронзенного по меньшей мере десятком стрел. А за спиной поверженного комита разгоралась самая настоящая битва. Легионеры, застигнутые врасплох на марше, все-таки пытались оказать сопротивление. А клибонарии даже сумели оттеснить трибуна Гелария и его людей, столь подло обошедшихся с комитом. Ацилий с чужой помощью поднялся с земли и сел в седло. К сожалению, успех клибонариев оказался локальным, и они вскоре были отброшены в заросли наседающими варварами. Комит, поначалу заподозривший было в измене Лупициана, наконец сообразил, что ловушку ему расставили совсем другие люди. Ацилий предпринял героическую попытку собрать вокруг себя клибонариев, дабы помочь пешим легионерам,
безжалостно истребляемым варварами. Но клибонарии падали один за другим под градом стрел, летевших непонятно откуда, и под ударами мечей варваров, вырастающих словно из-под земли. Как человек опытный, Ацилий быстро определил, что имеет дело с хорошо обученными и отлично вооруженными противниками. Конные варвары ни доспехами, ни закалкой мечей не уступали клибонариям. А их пехота, ощетинившись длинными копьями, буквально сметала со своего пути легионеров, пытавшихся сомкнуть ряды. Комиту Ацилию не в чем было упрекнуть своих людей - даже оказавшись в безнадежном положении, они дрались с редким упорством. Но натиск варваров не только не ослабевал, а уж скорее услиливался. Причем атаковали они сразу с двух сторон, взяв легионеров в клещи. Однако более всего людям комита досаждали лучники, сидевшие на деревьях. Несчастные легионеры не в силах были защитить себя от летящей сверху смерти. Ацилий с сотней уцелевших клибонариев попытался прорваться сквозь плотные ряды варваров, но был во второй раз за сегодняшний день выброшен из седла. В этот раз комиту подняться не дали. Ацилий увидел блеск стали над своей
головой, попробовал выбросить меч для перехвата, но сдержать удар секиры не сумел и рухнул в пыль, обливаясь кровью.


        Захват обоза дорого стоил готам и венедам. Только убитыми они потеряли пятьсот человек. Правда, в двух кровопролитных битвах они разгромили двенадцать римских легионов и покрыли себя вечной славой. Во всяком случае, так утверждал Фронелий, и никто из вождей не стал ему возражать. Римлянам все-таки удалось спасти несколько мешков с золотом, но основная часть императорской казны так и осталась на дороге. Золото свалили в кучу и занялись убитыми и ранеными. Число последних достигало нескольких сотен, что в будущем сулило варварам, опрометчиво углубившимся в земли империи, немалые проблемы. К счастью, телеги для перевозки раненых имелись. Их освободили от оружия и воинского снаряжения. Часть этого снаряжения тут же расхватали воины, а лишнее оружие так и осталось валяться в пыли рядом с поверженными легионерами. Золото решили поделить тут же на месте, дабы каждый мог попробовать одержанную победу на зуб. Вожди, как положено, получили побольше, простые воины поменьше. Но недовольных дележкой не было. Золота императора Валентиниана хватило на всех. Разве что Фронелий, пряча свою часть добычи в кожаный
мешок, вскользь заметил, что денарий нынче совсем не тот, что был еще сто лет назад. После многочисленных реформ последних императоров количество драгоценного металла в нем уменьшилось настолько, что приличному человеку стыдно стало брать монету в руки. И весит денарий чуть не вдвое меньше, чем прежде, и примесей в нем стало больше.
        - А ты выброси их, - насмешливо посоветовал Фронелию боярин Гвидон. - Зачем обременять лишней ношей уставшего коня.
        - Выбросить-то я их выброшу, но только не в дорожную пыль, а на стойку римской харчевни, - в тон ему отозвался магистр. - Даже за такие порченые денарии в Риме наливают очень качественное вино.
        - А ты не боишься возвращаться в Рим после участия в мятеже? - спросил Придияр. - Ведь тебя опознает первый встречный.
        Фронелий расхохотался так, что конь Придияра шарахнулся в сторону от испуга.
        - Ты знаешь, сколько людей в Риме, древинг? - спросил магистр. - Даже если вся твоя дружина войдет в город, этого никто не заметит.
        - Шутишь? - не поверил Гвидон.
        - Да какие тут шутки, - рассердился Фронелий. - Спроси хоть у Руфина. Я бы на вашем месте, вожди, съездил в Рим. Будет о чем внукам рассказать. Заодно поможете патрикию найти любимую женщину.
        - Я уже дал тебе согласие, Фронелий, - усмехнулся Придияр.
        - Так уговори своих друзей составить нам компанию.
        Гвидон с Оттоном переглянулись. Предложение было заманчивым. Особенно для боярина, который отправился в столь дальний поход не столько за добычей, сколько для того, чтобы посмотреть мир. Пока что он увидел несколько фракийских городов, мало чем отличающихся от венедских и русколанских, да пару-тройку римских крепостей, куда его, впрочем, не пустили.
        - Надо сначала вывести людей из пределов империи, - вздохнул Оттон. - Похоронить павших.
        - Тризну по ушедшим мы справим на берегу реки, - возразил товарищу Придияр. - А что касается наших людей, то дорогу домой они и без нас найдут. Воеводы Ратибор и Годлав сумеют дать отпор любому, кто встанет на их пути.
        - Некому вставать, - покачал головой Фронелий. - Если комит Лупициан и спасся от разгрома, то вряд ли он в ближайшее время осмелится высунуть нос из-за крепостных стен. Поверьте моему опыту, вожди, ничего вашим людям во Фракии не угрожает. Во всяком случае, в ближайший месяц.
        - А ты что думаешь по этому поводу, Руфин? - спросил Оттон у призадумавшегося патрикия.
        - Касательно ваших людей Фронелий прав. А вот что до Рима, куда я собираюсь отправиться, то можно ожидать больших неприятностей, вожди. От вашей помощи я не отказался бы, но честно предупреждаю, предприятие будет опасным.
        - Сколько людей мы можем взять с собой? - спросил Придияр.
        - Чем меньше нас будет, тем лучше, - пояснил Руфин. - Конечно, варвары в империи не в диковинку, но слишком большой отряд неизбежно привлечет к себе внимание. Три-четыре телеги, десяток человек для охраны, вот и все, что может позволить себе купец, разъезжающий по дорогам Италики.
        - Хорошо, - сказал Оттон, тряхнув русой гривой. - Я согласен.


        Глава 3 Великий Рим

        Патрикий Трулла был слегка удивлен, когда управляющий Эквиций сообщил ему о желании прекрасной Лавинии видеть его у себя после обеда. Внимания Лавинии добивались многие знатные мужи Рима, но она, гордая своей красотой, привечала лишь избранных. И среди этих избранных сиятельный Трулла, увы, не значился, хотя и потратил на подарки капризной красавице немалые деньги. Патрикий был тщеславен и знал за собой этот недостаток. Сама мысль, что один из самых богатых и знатных мужей Рима может быть отвергнут женщиной, которую многие вслух называли блудницей, была для него невыносимой. Он должен был завоевать Лавинию во что бы то ни стало, и никакие препятствия не могли остановить его на этом пути. Ну не мог сиятельный Трулла уступить какому-то Пордаке, купившему себе имя и положение на украденные из казны деньги. Впрочем, сам Пордака утверждал, что принадлежит к древнему римскому роду, но в это верили только те, кто кормился с его рук. К сожалению, этот самозванец чем-то поглянулся прекрасной Лавинии, которая уже дважды обедала с ним, чем привела Труллу в ярость. Ярость, впрочем, выплеснулась не на Лавинию,
а на подвернувшегося управляющего Эквиция, однако бывшему рабу побои были не в диковинку. Трулла ценил Эквиция за пронырливость и недюжинный ум, не раз помогавший патрикию выходить из сложных ситуаций.
        - Император Валентиниан по-прежнему находится в Медиолане?
        - Да, сиятельный.
        - Надеюсь, он не собирается в Рим?
        - Пока нет, сиятельный.
        Патрикий Трулла, несмотря на относительно молодой возраст - ему совсем недавно перевалило за сорок, - успел уже побывать префектом Рима, чему способствовали и родовитость, и связи в высших кругах. Правда, было это еще во времена императора Юлиана, безвременно покинувшего этот мир. А вот с Валентинианом у Труллы отношения не сложились. Этот выскочка, вознесенный на самую вершину власти волею солдатских масс, с большим подозрением относился к римской знати вообще и к патрикию Трулле в частности. И хотя Трулла, поддавшись общему порыву, все-таки принял христианство, большой пользы ему это не принесло. Справедливости ради следует признать, что христианин из бывшего префекта Рима получился никудышный, и он сам это отлично сознавал. Римские боги были ему ближе и понятнее, чем распятый в далекой Иудее человек.
        - Какие вести идут с востока? - спросил Трулла, погружаясь с помощью двух рабов в бассейн с теплой водой.
        - Комит Прокопий действительно разбит на голову императором Валентом, - вздохнул Эквиций. - В этом уже нет никаких сомнений.
        - То-то Валентиниан обрадуется, - буркнул себе под нос патрикий.
        - Боюсь, что у божественного императора есть повод не только для радости, но и для огорчения. В Илирике варвары разгромили пять легионов комита Ацилия.
        - В Илирике! - Трулла был до того потрясен известием, что поскользнулся в бассейне и окунулся в воду с головой.
        - Кроме того, - продолжил Эквиций, дождавшись, когда хозяин вновь вынырнет на поверхность, - варвары захватили обоз с четырьмя миллионами денариев, предназначенными для императора Валента.
        - Четыре миллиона! - ахнул Трулла, но на ногах в этот раз удержался. - Быть того не может! Но как варвары проникли в Илирик, и куда смотрит дукс Валериан, не говоря уже о самом императоре Валентиниане?
        - Говорят, что божественный император, как всегда, зрит в корень, - криво усмехнулся Эквиций. - Он не верит, что нападение на обоз было простой случайностью. Он полагает, что кто-то из близких к нему лиц известил варваров и помог им расправиться с Ацилием.
        Ведь об обозе знали немногие.
        - Судя по всему, у императора в ближайшее время будет много хлопот, - сделал вывод Трулла.
        - И у нас тоже, - огорчил его Эквиций.
        - А у нас почему?
        - Так ведь легионерам все равно придется платить, а императорская казна пуста, следовательно, бремя налогов еще более увеличится. Не исключены и конфискации, особенно среди тех, кто был близок к заговорщикам и мог быть причастным к мятежу Прокопия.
        - Но я не знал Прокопия! - возмутился Трулла.
        - Зато ты знал патрикия Луканику, которого совсем недавно взяли под стражу здесь в Риме, и даже более того.
        - Более чего? - взъярился Трулла.
        - Я предупреждал тебя, патрикий, - понизил голос до шепота Эквиций, - что Луканика взят на заметку высокородным Федустием, начальником схолы императорских агентов. А ты от моих предупреждений отмахнулся.
        - Луканика слишком стар, чтобы участвовать в заговорах, - поморщился Трулла. - Ничего Федустий от него не добьется.
        - Тебе виднее, патрикий, - склонился в поклоне Эквиций.
        Настроение сиятельного Труллы было сильно подпорчено состоявшимся разговором, что, однако, не помешало ему со всей ответственностью подойти к предстоящему визиту. Выбор туники занял у бывшего префекта столько времени, что рабы, помогавшие ему, выбились из сил. Эквиций настоятельно рекомендовал Трулле алую тунику, расшитую звериными мордами. Якобы она добавит патрикию мужественности. Однако сам Трулла считал, что алый цвет его старит, а что касается мужественности, то боги и без того не обидели своего любимца. Патрикий был очень высокого мнения о своей внешности и не собирался прислушиваться к чужим советам. Он выбрал для визита бирюзовую тунику и голубой плащ из тончайшей шерсти. А вот с поясом и застежкой для этого плаща опять вышла заминка. Эквиций настаивал, что к голубому цвету идет серебро, и довел-таки патрикия, пребывающего в сомнениях, до бешенства. Управляющему дорого бы обошлось вмешательство в почти священный обряд облачения, если бы взгляд Труллы не упал на золотой пояс, украшенный карбункулами. Это было как раз то, что он искал все утро. Последний штрих, который делал патрикия
воистину неотразимым.
        - Лошади и колесница готовы? - спросил у Эквиция Трулла.
        - Да, сиятельный, - склонился в поклоне управляющий. - Прикажешь подавать?
        В прежние, более счастливые времена патрикий непременно приказал бы запрячь в колесницу четверку лошадей, но, к сожалению, времена изменились, и родовитому мужу пришлось ограничиться парой, дабы не раздражать обнаглевшую чернь, заполнившую ныне узкие улочки Рима.
        - Сколько людей прикажешь взять с собой?
        - Чем больше, тем лучше.
        Для обеспечения личной безопасности патрикию вполне хватило бы десятка слуг, вооруженных увесистыми палками. Но речь-то шла не о безопасности, а о престиже. Ну не мог сиятельный Трулла появиться на улицах Рима без свиты в полусотню клиентов и приживал! К сожалению, Эквиций смог собрать только сорок человек, чем привел хозяина в неописуемую ярость. Сиятельный Трулла бушевал бы еще очень долго, но время подпирало, и он скрепя сердце вынужден был отложить расправу над оплошавшим управляющим до вечера.
        Улицы Рима в эту пору были забиты народом. Особенно досаждали Трулле носилки, из которых высокородные матроны, небрежно откинув занавески, наблюдали за царящей вокруг суетой. И что, спрашивается, этим глупым воронам не сидится дома? Почему сиятельный Трулла должен все время придерживать горячих коней, чтобы какая-нибудь напомаженная и подвитая горожанка могла вдоволь налюбоваться Одеоном, виденным ею, к слову, тысячи раз. Конечно, дело тут было не в Одеоне и даже не в храме Юпитера, самом, пожалуй, большом здании Великого Рима, а в юнцах, которые прогуливались с томным видом перед их фасадами и демонстрировали свои холеные тела заинтересованным зрительницам. Порок, надо это признать, отвратителен во всех своих проявлениях, но самым худших из этих пороков является похоть, особенно когда она охватывает уже далеко не молодых женщин. Трулла охотно поделился бы своими мыслями с образованным собеседником, но, к сожалению, его не оказалось под рукой. Пришлось довольствоваться ругательствами да понуканиями в спины не слишком расторопных слуг, которые никак не могли расчистить в толпе место для проезда
колесницы. Ярость патрикия дошла до точки кипения, но, к счастью для него, препятствие из людских тел было прорвано, и колесница, влекомая лошадьми, достигла наконец места назначения. Трулла вздохнул с облегчением и, поддерживаемый под руки приживалами, торжественно ступил на землю.
        Лавиния обитала в очень приличном палаццо, подаренном ей одним из обожателей. Трулла понятия не имел, кто этот доброхот, но, надо признать, любовь капризной блудницы влетела ему в копеечку. Недвижимость в Риме всегда была в цене, а о земле и говорить не приходилось. Тем не менее дом Лавинии был окружен садом с двумя фонтанами, дарившими прохладу утомленным путникам. А Трулла был до того утомлен зноем и дорогой, что с удовольствием сейчас бы сорвал с себя одежду и бросился в бассейн с прохладной водой. А тут еще этот дурацкий шерстяной плащ, который вообще не следовало бы надевать в такую жару. Почему, спрашивается, римский патрикий должен следовать моде, введенной невесть кем, а не являться к понравившейся ему женщине в одной тунике или вообще голым, как эти намалеванные на стенах юнцы, изображающие фавнов.
        Гнев патрикия мгновенно увял, когда он увидел прекрасную Лавинию, скромно стоящую посредине отделанного мрамором зала. Хозяйка была в белом. Причем материя столь плотно облегала ее высокую грудь, что у сиятельного Труллы перехватило дыхание. Лавиния одарила гостя ослепительной улыбкой уверенной в себе женщины и произнесла голосом звонким, как серебряный колокольчик:
        - Я ждала тебя, патрикий Трулла.
        Лавиния была столь любезна, что самолично расстегнула золотую застежку на плаще гостя, не доверив столь почетную миссию рабыням, суетившимся вокруг. Трулла сбросил с плеч надоевший плащ и пошел вслед за хозяйкой в покои, предназначенные для отдохновения и поучительных бесед. Здесь тоже бил небольшой фонтанчик, а в бассейне плескалась вода. Рядом с бассейном были расположены три ложа и столик, заставленный яствами. Трулла, рассчитывавший пообедать с хозяйкой наедине, насторожился. Но Лавиния словно бы не заметила огорчения гостя и жестом пригласила его к столу. Сама она возлегла напротив патрикия, демонстрируя ему достоинства своего тела. Трулла высоко оценил крутой изгиб бедра и стройность ножек, но с некоторым удивлением отметил, что Лавиния далеко уже немолода и что рубеж тридцатилетия для нее не за горами. До сих пор патрикий, увлеченный не столько женщиной, сколько соперничеством с префектом анноны Пордакой, не задумывался о возрасте блудницы, но ныне сама ситуация подсказала ему, что времени подвластны не только благородные мужи, но и легкомысленные женщины. Нельзя сказать, что его это
открытие огорчило, скорее оно добавило ему уверенности в себе.
        - Я никогда бы не осмелилась оторвать от дел сиятельного мужа, если бы не крайняя нужда, - скорее пропела, чем проговорила Лавиния.
        Все-таки не зря говорят умные люди: если хочешь разочароваться в женщине - узнай ее поближе. И хотя отношения Труллы и Лавинии еще не прошли все стадии узнавания, легкую досаду он уже почувствовал. Патрикий от природы был скуповат, и любой разговор о займах или подарках, да еще за пиршественным столом, вызывал у него изжогу. Разумеется, он немедленно изобразил на лице готовность помочь, но глаза его при этом откровенно загрустили.
        - У меня есть друг, который нуждается в твоей помощи, сиятельный Трулла, - продолжала Лавиния как ни в чем не бывало.
        Патрикий скосил глаза на пустующее ложе и поморщился. Скорее всего, речь шла о каком-нибудь бедном провинциале, приехавшем в великий город за чинами и богатством. Но в этом случае ему лучше отправиться в Медиолан, где сейчас находится ставка императора Валентиниана, а опальный ныне Трулла может разве что пожелать ему счастливого пути. Патрикий в осторожных выражениях донес эту мысль до ушей прекрасной Лавинии, но понимания не встретил.
        - Мой знакомый не ищет чинов, сиятельный Трулла, он ищет женщину.
        - Какую женщину? - насторожился патрикий.
        - Речь идет о Фаустине, вдове императора Констанция.
        Трулла слегка побледнел и потянулся к кубку, наполненному до краев дорогим вином. Лавиния с интересом наблюдала, как патрикий, пролив на мраморный пол едва ли не треть драгоценной влаги, все-таки сумел смочить пересохшее горло.
        - Как зовут твоего знакомого?
        - Патрикий Руфин.
        Труллу бросило в пот. Не прошло и трех дней, как выступавший в сенате комит Федустий грозил жуткими карами тем, кто окажет поддержку изменникам. И среди этих изменников имя нотария Руфина стояло далеко не на последним месте. Если верить начальнику схолы агентов, то именно патрикия Руфина самозванец Прокопий прочил в соправители. Нет слов, Руфин принадлежит к одному из самых знатных римских родов, но в данном случае он слишком вознесся в своих притязаниях. К великому несчастью, патрикий Трулла был знаком с этим молодым человеком и даже поспособствовал его первым шагам на поприще служения империи. Именно Трулла, будучи префектом Рима, принял Руфина в схолу нотариев, а потом направил его в Константинополь к императору Юлиану. Там Руфин прижился и даже сумел завоевать расположение императора Валента, который с недоверием относился к людям. Кто же мог знать, что этот не по годам умный и одаренный патрикий, владевший немалым состоянием, вдруг совершит чудовищную глупость и станет во главе предприятия, с самого начала обреченного на провал. Теперь имущество Руфина конфисковано, а сам он, нищий и
бесправный, ищет покровительства блудниц, чтобы напомнить о себе сильным мира сего.
        - К сожалению, я ничего не знаю о Фаустине, - пожал плечами Трулла. - Будем надеяться, что она все-таки жива.
        - Ты меня разочаровал, патрикий, - прозвучал вдруг за спиной бывшего префекта мужской голос.
        Появление Руфина не стало для Труллы неожиданностью, но сказать, что он испытал радость при виде старого знакомого, значило бы сильно погрешить против истины. Опальный нотарий мало изменился с тех пор, когда Трулла видел его в последний раз четыре года тому назад. Ну, разве что возмужал, и черты лица стали резче. Придирчивому наблюдателю сразу же бросались в глаза крутой подбородок и прямой нос над презрительно изогнутыми губами.
        - Рад тебя видеть, Руфин, - отозвался Трулла, стараясь сохранять невозмутимость, издавна присущую истинным римским патрикиям.
        - Я слышал, что Луканика обращался к тебе за помощью, - сказал Руфин, присаживаясь на ложе.
        - К сожалению, я ничем не мог ему помочь, - поморщился Трулла.
        - Речь шла о Фаустине?
        - Он упоминал женщину, но не назвал ее имени. А на следующий день за ним пришли.
        - Кто?
        - По слухам, гуляющим по городу, комит Федустий лично явился в дом Луканики.
        - И где сейчас находится старый патрикий?
        - Его отправили в Медиолану, вот, пожалуй, и все, что я знаю, Руфин. Не думаю, что Луканика долго протянет в императорской темнице. Он был уже очень болен, когда приходил ко мне. Если бы не твое печальное положение, то я бы посоветовал тебе обратиться за разъяснениями к Пордаке, ты ведь знал его когда-то. Он близок к комиту Федустию и посвящен во многие его тайны.
        - Пордака - это сын не то рыбного торговца, не то скупщика краденого, который выдавал себя за честного негоцианта и путался под ногами у влиятельных людей?
        - Сейчас он префект анноны, - усмехнулся Трулла, довольный характеристикой, данной Руфином своему заклятому врагу, - и ведает подвозом продовольствия в Рим. Он стал настолько влиятельным и уважаемый человеком, что даже прекрасная Лавиния пускает его в свой дом.
        - Вот как? - Молодой патрикий скосил карие насмешливые глаза на порозовевшую от смущения хозяйку.
        - Перестань, Руфин, - отмахнулась Лавиния. - Меня интересуют только его деньги. А впрочем, зачем я тебе это говорю?
        - Вероятно, хочешь предложить мне взаймы?
        - А ты нуждаешься в деньгах, патрикий? - спросила блудница.
        - Золото - это, пожалуй, единственное, в чем я не испытываю недостатка, - засмеялся Руфин. - Его у меня больше, чем у сиятельного Труллы и высокородного Пордаки, вместе взятых.
        - Ого, - удивился бывший префект. - Ну я-то ладно, а вот сын торговца рыбой считается самым богатым человеком Рима.
        Из короткого диалога между Руфином и Лавинией сиятельный Трулла уяснил, что эти двое знают друг друга давно. Его это нисколько не удивило. Прекрасная блудница, по слухам, начинала свою карьеру на подмостках театра Помпея, будучи бесподобной танцовщицей. А юный Руфин в ту пору был завсегдатаем всех злачных и подозрительных в смысле нравственности мест славного города Рима. Видимо, именно там и пересеклись впервые их пути. А вот упоминание о золоте Труллу насторожило. Конечно, Руфин мог припрятать часть своего состояния еще до того, как подвергся опале, но вряд ли эти средства были столь уж значительными. Не исключено, правда, что он унаследовал состояние комита Прокопия, который был очень богатым человеком. Непонятным пока было другое - зачем молодой патрикий вообще приехал в Рим? Неужели его действительно волнует судьба вдовы давно умершего императора Констанция? Судя по тому, что эта женщина связалась с Прокопием, да еще и впутала в его безумную затею свою малолетнюю дочь, умом она точно не блещет. Что же касается ее красоты, пленившей когда-то императора, то с годами она наверняка поблекла.
Остается - золото! Сиятельный Трулла даже вздрогнул от такой догадки. Золото Прокопия! Ведь этот самозваный император, захватив Константинополь, выгреб из казны все, что там было. Прокопий был разбит на голову, но золота при нем не нашли. Он успел спрятать свои сокровища задолго до того, как его вытеснили во Фракию. Именно поэтому Валент вынужден был обратиться за помощью к брату. Но и это золото не допело до получателя, если верить Эквицию. Сокровища Валентиниана канули в небытие, как и сокровища Валента. Вот почему император Валентиниан приказал арестовать престарелого патрикия Луканику, надеясь хоть как-то возместить понесенные убытки. Напрасный труд. Прокопий никогда не доверил бы свою тайну болтливому старику, постепенно впадающему в маразм. Иное дело - женщина! Фаустина! Она знает многое, если не все. И именно поэтому хитроумный комит Федустий, отправив никому не нужного старика в Медиолан к императору, придержал вдову Констанция у себя. И вот почему патрикий Руфин, для которого уже давно приготовили веревку, приехал в Рим. Он рассчитывает найти Фаустину, а через нее добраться до золота
Прокопия. И тогда Руфин действительно станет богаче не только префекта анноны Пордаки, но и самого императора Валентиниана. Если, конечно, ему никто не помешает. Если сиятельный Трулла окончательно тронется умом и станет помогать авантюристу, нацелившемуся на крупный куш и вообразившему, что имеет дело с простаками.
        - Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы помочь тебе, Руфин, - сочувственно глянул на молодого патрикия Трулла. - Конечно, потребуются расходы на подкуп нужных людей, но…
        - Двадцать тысяч денариев тебя устроят, патрикий? - перебил бывшего префекта Руфин.
        Трулла едва не захлебнулся вином. И разумеется, патрикия поразило не количество денариев, небрежно брошенных ему под ноги беглым нотарием. Просто неожиданная щедрость Руфина явилась еще одним подтверждением догадки, столь вовремя озарившей Труллу. Игру патрикий Руфин затеял столь крупную, что величина ставок его не смущает. И хотя эти деньги, возможно, последнее, что у него осталось, выиграть он собирается по меньшей мере миллион.
        - Пожалуй, - поспешно произнес откашлявшийся Трулла. - Хотя ничего обещать я не могу.
        - Тебе придется постараться, патрикий, иначе дело обернется совсем скверно.
        Эти слова можно было, конечно, расценивать как угрозу. Да, собственно, они и были угрозой, но Трулла сделал вид, что не придал ей значения. Патрикия Руфина бывший префект не боялся. В сущности, он мог устранить его в любой момент, либо подослав убийцу, либо просто выдав властям. Однако торопиться с этим не следовало. Не исключено, что Трулла не совсем верно просчитал ситуацию и двадцать тысяч денариев - это далеко не все, чем владеет беглый патрикий. Следовало для начала проследить, где прячется этот человек, а потом уже принимать решение.
        - Если мне не изменяет память, - сказал Трулла, взбираясь на колесницу, - ты, Эквиций, хорошо знал молодого патрикия Руфина.
        - Не буду спорить, сиятельный, - склонился в поклоне управляющий. - Хотя он вряд ли помнит меня.
        - Ты слишком мелкая сошка, Эквиций, - усмехнулся Трулла, - чтобы тебя замечали сильные мира сего. Но в данном случае это пойдет на пользу делу. Ты должен выследить его.
        К чести Эквиция, он не стал засыпать патрикия вопросами, «что?», «зачем?» и
«почему?». Он даже не поинтересовался, каким образом Руфин, приговоренный к смерти сразу и Валентом и Валентинианом, оказался в Риме. Как человек исполнительный, Эквиций немедленно приступил к делу, прихватив с собой трех самых расторопных рабов. В способности управляющего выследить ценную добычу Трулла не сомневался. В Риме просто не было человека, столь глубоко проникшего в тайны городского дна.
        Префект анноны Пордака получил сведения о визите патрикия Труллы к Лавинии с большим опозданием, а потому не смог ни помешать встрече, ни выяснить, чем занимались эти двое наедине. А то, что Лавиния и Трулла провели с глазу на глаз довольно много времени, Пордаке доложили почти сразу. Префект анноны был расстроен случившимся до такой степени, что даже прервал обед на пятом блюде, так и не распробовал паштет из рябчика, который на все лады расхваливал повар. Обругав последними словами своих нерасторопных агентов, Пордака вылез из-за стола и отправился в сад, чтобы там, на свежем воздухе, предаться размышлениям. Ни о каком послеобеденном сне уже не могло быть и речи. Требовалось, хорошо обдумав ситуацию, принять необходимые меры, дабы не стать посмешищем города Рима, все население которого с большим интересом следило за соперничеством двух богатых мужей. Легкомысленное поведение Лавинии Пордаку не удивило: в конце концов, на то она и блудница, чтобы морочить головы мужчинам. Не удивила его и настойчивость патрикия Труллы, который уже несколько месяцев лез из кожи, пытаясь выставить Пордаку круглым
дураком не только в глазах знати, но и самого императора. В своей конечной победе над гордым патрикием префект анноны не сомневался. Бурно прожитая жизнь научила его держать удар в любых ситуациях, даже в таких, о которых Трулла не имел понятия. Пордака поднимался к вершинам власти с самого дна, но и всплыв на поверхность, он не утратил связей с приятелями своей грешной молодости. Впрочем, Пордака и сейчас был далеко не стар, ему только недавно исполнилось тридцать пять. Хотя выглядел он значительно старше своих лет. И все благодаря полноте, будь она неладна. Увы, с годами Пордака так и не сумел избавиться от привычки наедаться впрок, приобретенной в пору полуголодного детства. Отец Пордаки был человеком далеко не бедным, но до крайности скупым и уже с малых лет стал приучать сына жить по средствам. А средства эти сын рыбного торговца вынужден был с семи лет добывать сам. Конечно, с годами он поднаторел в преступном промысле и далеко превзошел своего даровитого отца, но, к сожалению, пороки, приобретенные в трудные годы, порою давали о себе знать в самый неподходящий момент.
        Размышления светлейшего Пордаки прервал раб, доложивший о приходе Эквиция. Префект анноны знал Эквиция с детства и питал к бывшему рабу некоторую симпатию. И, надо признать, Эквиций заслуживал такого к себе отношения природным умом и невероятной пронырливостью, которой он прославился в определенных кругах города Рима.
        - Ты ведь знал Грузилу, светлейший? - спросил Эквиций, присаживаясь на бортик фонтана как раз напротив ложа, где с удобством устроился хозяин.
        - Это тот самый негодяй, который топит свои жертвы в Тибре?
        - Топил, - поправил Пордаку гость. - Вчера он был убит вместе с десятком других головорезов в харчевне дядюшки Тиберия.
        - И зачем ты мне об этом рассказываешь?
        - Грузила пострадал из-за меня, - покаянно вздохнул Эквиций. - Это я попросил его прощупать трех варваров, вызвавших у меня кое-какие подозрения.
        - Ты имеешь дело с префектом анноны, - напомнил хозяин гостю, - у меня своих забот полный рот, и я не собираюсь тратить свое драгоценное время на улаживание твоих дел, Эквиций.
        - Я видел этих варваров в компании человека, небезызвестного тебе, светлейший.
        - Кого ты имеешь в виду?
        - Комита Фронелия.
        - Того самого? - приподнялся на локте Пордака. - Ты уверен, что не ошибся?
        - Я его красную рожу не забуду никогда, - обиделся Эквиций. - По милости этого негодяя я потерял двух своих близких друзей. С тех пор прошло немало лет. Фронелий успел сначала взлететь очень высоко, а потом упасть очень низко. Но в данном случае меня удивило не это. Я никак не мог взять в толк, откуда у этого человека столько золота?
        - Да какое там золото, - махнул рукой Пордака. - Он ведь был магистром пехоты у самозванца Прокопия. Вероятно, ухватил малую толику от его щедрот.
        - Малую? - переспросил Эквиций.
        - По-твоему, богатый человек будет столоваться у дядюшки Тиберия?
        - В тебе заговорил префект анноны, светлейший, - усмехнулся бывший раб. - Лет десять назад ты думал иначе. Не забывай, Фронелий не просто бывший магистр, он беглый магистр, которому лучше держаться подальше от Рима и Константинополя. А для изгоя, преследуемого властями, харчевня дядюшки Тиберия - лучшее место. Там могут срезать кошелек, но не станут задавать лишних вопросов. Фронелий проиграл в кости триста денариев.
        - Ты сам это видел?
        - Мы сидели с Грузилой за соседним столиком, пили вино и вспоминали молодость. Какое это было время для воров, Пордака! Вам, нынешним, этого не понять. И тут появляются четверо варваров. Что само по себе удивления не вызывает - у дядюшки Тиберия привечают всех. Но тут в одном из них я узнаю Фронелия. Того самого Фронелия, из-за которого потерял самый значительный куш в своей жизни. И этот беглый солдафон швыряет на стол, залитый вином, золотые монеты. Конечно, Фронелий всегда был мотом, но не до такой же степени.
        - Дался тебе этот Фронелий, - поморщился Пордака, уже потерявший интерес к разговору.
        - Да не в Фронелии дело, светлейший, - рассердился Эквиций. - В варварах! Ты думаешь, они удивились проигрышу Фронелия? Они даже бровью не повели! У Грузилы глаз наметанный. Он мне сразу сказал, что эти люди совсем не те, за кого себя выдают.
        - То есть не варвары?
        - В том-то и дело, что варвары, но не простые, - поднял указательный палец к небу Эквиций. - Это вожди. Грузила три года прослужил легионером в Панонии и научился разбираться в тамошних людях.
        - А хоть бы и вожди! - взъярился Пордака. - Мне-то какое до них дело?
        Эквиций укоризненно глянул на префекта анноны и покачал головой:
        - А я считал тебя умным человеком, светлейший… Впрочем, я ведь тебе главного не сказал. Сиятельный Трулла поручил мне выследить патрикия Руфина.
        - Руфина?! - вскинулся Пордака.
        - Это с ним он встречался в доме блудницы Лавинии и вышел оттуда сильно озадаченным. Теперь ты понимаешь, о чем я веду речь, светлейший?
        - Не совсем, - задумчиво проговорил префект анноны.
        - Золото, вожди варваров, Фронелий, Руфин, - четко и раздельно произнес Эквиций.
        - Ты хочешь сказать, что именно эти люди ограбили обоз императора Валентиниана?! - озарило вдруг Пордаку.
        - Ну наконец-то! - усмехнулся бывший раб. - Ты почти разочаровал меня, светлейший. Все-таки сытая жизнь плохо отражается на умственных способностях. Суди сам, Пордака. Прокопий поднимает мятеж, но сил у него кот наплакал. Чтобы ты сделал на его месте?
        - Обратился бы за помощью к варварам, - пожал плечами префект анноны.
        - Правильно, светлейший. Он это и сделал, послав к варварам преданного человека. Но Руфин опоздал. Прокопий был разгромлен Валентом раньше, чем подошли варвары. И что в этом случае делать вождям, у которых за спиной люди, жаждущие добычи?
        - Грабить, - усмехнулся Пордака.
        - Они это сделали, - кивнул Эквиций. - Заодно разгромив легионы Лупициана и Ацилия.
        - Но зачем они приехали в Рим? - с сомнением покачал головой префект анноны. - Это же огромный риск!
        - А может, дело того стоит, - задумчиво проговорил Эквиций. - Сдается мне, что Руфин о чем-то договорился с Труллой. Осталось выяснить - о чем именно?
        - Ты проследил, где остановился Руфин?
        - Увы, - развел руками Эквиций. - Он слишком хорошо знает город. Патрикий ускользнул от нас возле храма Юпитера. Возможно, скрылся за его стенами. Руфин ведь жрец этого бога. А авгуры никогда не выдадут своего.
        Префект анноны смотрел на бывшего раба с восхищением - это сколько же ума хранит невзрачная, износившаяся оболочка. Какое счастье, что судьба свела Пордаку с этим незаурядным человеком много лет тому назад и он не оттолкнул протянутую руку. Впрочем, мудрено было оттолкнуть. Эквиций частенько подкармливал сына своего сурового приятеля то лепешкой, то куском мяса, а то и сладостями. Справедливости ради надо сказать, что и Пордака не забыл своего благодетеля и помог ему выкупиться на волю.
        - Ты ведь ненавидишь Труллу? - прямо спросил Эквиция префект анноны.
        - Тебе повезло, Пордака, - вздохнул гость, - ты родился сыном свободного гражданина Великого Рима. А я родился рабом. И мой отец был рабом. И мой дед был рабом. День, когда я увижу веревку на шее патрикия Труллы, будет самым счастливым в моей жизни.
        - Как видишь, старик, наши желания сходятся, - засмеялся довольный Пордака. - Но я знаю еще одного человека, ненавидящего Труллу столь же сильно, как и мы с тобой.
        - Ты имеешь в виду комита Федустия, - догадался Эквиций.
        - Да, - кивнул Продака.
        - Что ж, - согласился бывший раб. - Его поддержка будет для нас совсем не лишней. В случае крайней нужды он способен силой вломиться в храм Юпитера и учинить спрос с его жрецов. Но я бы не стал с этим торопиться, светлейший. Патрикий Руфин хитер, и в Риме у него наверняка найдутся помощники.
        - Не беспокойся, старик, мы будем использовать Руфина как приманку, на которую сумеем выловить еще более крупную дичь.
        - Бог тебе в помощь, Пордака, - поднялся на ноги Эквиций. - Если вам с Федустием удастся разорить едва ли не последнее пристанище язычников, тебе откроется прямая дорога в рай.
        - Несмотря на все мои прегрешения?
        - А что такое грех, Пордака, по сравнению с подвигом во славу Христа? Ты будешь в раю, мой мальчик, если сумеешь разрушить обитель дьявола. Сомнений в этом нет и быть не может.


        Глава 4 Матрона

        Руфин заметил слежку, но особого значения ей не предал. Он почти не сомневался, что патрикий Трулла сделает все возможное, чтобы определить место, где обитает его старый знакомый. Руфин вывел соглядатаев на Капитолийский холм, к храму Юпитера, самому, пожалуй, большому и величественному зданию Рима, а потом благополучно оторвался от них. В храм он, естественно, не пошел. Вряд ли авгуров, в их нынешнем непростом положении, обрадует визит беглого нотария. Чего доброго, они выдадут его властям, несмотря на жреческий сан и длинную череду предков, служивших Юпитеру сотни лет. По Риму ходили упорные слухи, что старую веру скоро запретят, а храмы древних богов сровняют с землей. Нельзя сказать, что император Валентиниан был ярым и последовательным христианином. По слухам, он никак не мог сделать выбор между никеями и арианами, которые вели нескончаемые споры между собой, порождая смуту в душах новообращенных христиан. Однако мятеж Прокопия, в котором приняли участие сторонники старой веры, не мог не насторожить Валентиниана. Император почувствовал опасность, исходящую от патрикиев, а потому сделает все
от него зависящее, чтобы покончить с теми, кто олицетворял собой Старый Рим во времена его величия и славы. И, надо признать, помощников у него будет с избытком.
        - Я узнал человека, который следил за тобой, - прошипел на ухо Руфину догнавший его Фронелий. - Это некий Эквиций, самый большой негодяй из тех, что встречались на моем пути.
        - Он служит патрикию Трулле, - пояснил Руфин.
        - А вот в этом я как раз не уверен, - усмехнулся Фронелий. - Потеряв твой след, он направился прямиком к префекту анноны Пордаке. Так утверждают нанятые мной люди.
        - А им можно верить?
        - Вполне, - кивнул Фронелий. - Им просто незачем меня обманывать.
        Нужных людей Фронелий вербовал в притонах и харчевнях. Сейчас у него под рукой имелось не менее сотни головорезов, готовых за хорошую плату на любое преступление. Впрочем, особого доверия Руфин к ним не питал по одной очень простой причине - их можно было перекупить. Полагаться он пока что мог только на своих юных друзей-варваров, которые на удивление легко освоились в Риме. А ведь прошло всего десять дней с того момента, когда ватажка беглого нотария проникла за городские стены.
        - Наш друг Придияр приглянулся одной любвеобильной матроне, - усмехнулся Фронелий. - Я же тебе говорил, Руфин, что эти ребята пойдут далеко.
        - Нам пока не до развлечений, магистр, - нахмурился патрикий.
        - Ты меня не дослушал, друг мой, - укоризненно покачал головой Фронелий. - Рыжий древинг, самый смазливый из наших варваров, и я специально послал его в один из портиков Форума, чтобы он помозолил ей глаза.
        - Кому ей?
        - Ефимии, вдове патрикия Варнерия. Очень симпатичной бабенке двадцати примерно лет.
        - И зачем она нам?
        - По слухам, комит Федустий питает к ней самые нежные чувства, - продолжил свой рассказ Фронелий. - Это он помог Ефимии сохранить состояние, когда ее муж покончил с собой.
        - А почему патрикий Варнерий решил умереть?
        - Он был одним из самых активных участников заговора Прокопия, - охотно пояснил магистр. - Его выдал нотарий Софроний, перебежавший в стан Валента. Варнерий не стал дожидаться ареста и принял яд. Ефимия - христианка, вхожая в дом епископа Симеона. Думаю, нам она может принести немалую пользу.
        - Хочешь сказать, что она знает, где находится Фаустина?
        - Очень может быть, - кивнул Фронелий. - Ведь Фаустина с дочкой пропали сразу после ареста Луканики. Патрикия отправили в Медиолан, а вот вдову и дочь императора Констанция Федустий почему-то придержал.
        - А зачем они ему?
        - Ему не Фаустина нужна, а сокровища Прокопия, - понизил голос почти до шепота Фронелий.
        Руфин от удивления даже остановился:
        - Но ведь все состояние Прокопия конфисковано?
        - Речь идет о константинопольской казне, патрикий. По меньшей мере в два миллиона динариев.
        До Руфина наконец дошло, почему опальный магистр с таким усердием принялся за поиски Фаустины, рискуя при этом головой. Конечно, Фронелий получил свою долю с разграбленного обоза, но доля эта была не столь уже велика, поскольку захваченный куш пришлось делить на десять тысяч человек. Словом, сумма в пятьдесят тысяч денариев никак не устраивала беглого солдата, и он решил увеличить ее минимум в пять раз.
        - Фаустина слишком глупа, чтобы Прокопий доверил ей столь важную тайну, - с сомнением покачал головой Руфин.
        - Однако Федустий думает иначе, - возразил Фронелий, с подозрением глядя на патрикия. - И в данном случае я склонен верить ему, а не тебе.
        - Ты, кажется, в чем-то меня подозреваешь? - прищурился на магистра Руфин.
        - За эти месяцы, патрикий, я успел к тебе присмотреться, - спокойно сказал Фронелий. - Ты не принадлежишь к числу людей, теряющих голову из-за женщины.
        - Мне не нужна Фаустина, - рассердился Руфин. - Мне нужна Констанция, дочь императора, именно она станет ставкой в моей будущей игре.
        - Я готов тебя поддержать, патрикий, во всех твоих начинаниях, даже самых рискованных, но я вправе рассчитывать на свою долю барыша.
        - А ты уверен, что Прокопий не растратил эти деньги?
        - Уверен, патрикий.
        - Хорошо, - кивнул Руфин. - Если мы найдем деньги, ты получишь шестую их часть. Клянусь Юпитером!
        - А почему не пятую? - насторожился Фронелий, хорошо умевший считать.
        - Ты хочешь обездолить бедную вдову? - насмешливо спросил Руфин.
        - Я для этого слишком благороден, - криво усмехнулся опальный магистр. - Я принимаю твои условия, патрикий.
        Для Руфина слухи о сокровищах Прокопия стали полной неожиданностью. Это сильно затрудняло его задачу. И дело здесь было не в Фронелии. Два изгоя всегда договорятся между собой. Просто Фаустина и ее дочь превращались в очень ценную добычу, которую нелегко будет вырвать из цепких рук комита Федустия. А ведь будущее Констанции определял не только сами Руфин, но и боги. Патрикий ведь не зря наведался в столицу венедских амазонок город Девин. Ему требовалось знать будущее и не только свое. Он получил ответ если не на все, то на очень многие вопросы. И теперь ему осталось всего ничего - найти ту, которой сведущие люди предсказали великую судьбу.
        - Так я отправляю Придияра к Ефимии? - спросил Фронелий.
        - Отправляй, - махнул рукой Руфин. - Будем надеяться, что вождь древингов справится с поставленной задачей.
        Рим поначалу оглушил Придияра. Он никак не предполагал, что на белом свете существуют такие огромные города. Его удивили величественные здания Вечного города, бесчисленные улицы, вымощенные камнем, но куда большее впечатление на него произвели люди, живущие в этом гигантском муравейнике и находящие, видимо, особую приятность в общении друг с другом. Кому и зачем понадобилось собрать такое количество людей за городскими стенами, Придияр понятия не имел, а все вроде бы знающий Фронелий так и не смог ему объяснить. Не было на этом свете дела, которое могло бы оправдать существование такого большого города. А потому немудрено, что количество бездельников, нищих и воров в Риме превышало все мыслимые пределы. Придияр родился в городе, но в городе венедском, построенном для того, чтобы дать надежное убежище княжеской дружине, лучшим мужам племени, торговцам и ремесленникам. Причем последние, чтобы прокормить семью, занимались еще и земледелием. Но большинство соплеменников Придияра жили все-таки в небольших селах, ближе к пашням, и трудились не покладая рук. Бездельников в венедских городах и селах не
было, как не было их и в поселениях готских. Увечные, конечно, имелись, но они не слонялись по улицам с протянутой рукой. Семьи и роды кормили тех, кто не мог добыть себе пропитание сам. Чужого древинги не брали. Кража относилась к столь тяжким проступком, что человек, совершивший ее, неизбежно становился изгоем, проклинаемый не только людьми, но и богами. Конечно, в войнах венеды и готы брали добычу и пленных. Добычу делили, а пленных через три года отпускали. Никому и в голову бы не пришло принуждать их к работе всю оставшуюся жизнь. Конечно, пленный был врагом и чужаком, но в этом мире нет такой вины, за которую простой смертный вправе лишить человека свободы. А в Риме рабов насчитывалось едва ли не больше, чем свободных людей. Да и можно ли назвать свободными тех, у кого нет ни пашни, ни резца, дабы прокормить себя и своих близких. Добро бы местные обыватели были воинами. Но, по словам Фронелия, римляне крайне неохотно шли на военную службу, и императорам приходилось набирать в легионы людей из окрестных племен. Именно эти наемники, служившие империи за деньги, и добывали славу Великому Риму в
последние десятилетия. Фронелий сказал, что долго так продолжаться не может и что не за горами уже тот час, когда Рим рухнет на головы своих вконец обленившихся обитателей, которым кроме вина, хлеба и зрелищ более ничего уже не нужно.
        Вина в городе хватало. Харчевен здесь имелось великое множество, и эти заведения не пустовали ни днем, ни ночью. О зрелищах и говорить нечего. От танцовщиц и гимнастов на улицах проходу не было. Придияр собственными глазами видел пожирателя огня и рассказал об этом товарищам. Гвидон и Оттон ему не поверили. А Фронелий только посмеялся над наивностью варваров и пообещал сводить их в театр. В театр вожди пока не попали, но ипподром посетили. Гонки колесниц произвели на них приятное впечатление. Правда, разгорячившийся Оттон проиграл сто денариев, побившись об заклад с одним из римлян, но огорчения по этому поводу не испытал. Да и с какой стати готу огорчаться по поводу денег, которые с ветра пришли и на ветер ушли. Фронелий такого равнодушия к золоту своих молодых друзей понять не мог и постоянно огорчался по поводу их неразумия. Особенно удивлял его Гвидон, севший забавы ради за кости с одним торговцем и выигравший пятьсот денариев. Сам Фронелий обычно проигрывал, и удача русколана, впервые в жизни взявшего в руки игральные кости, его просто потрясла. Он уговорил Гвидона сыграть еще раз. Результат
был тот же самый. Русколан опять выиграл, но в этот раз уже тысячу денариев.
        Фронелий вошел в раж и стал таскать Гвидона по игорным притонам, коих в Риме было великое множество. Русколан выигрывал. Причем далеко не всегда это сходило ему с рук. Попадались игроки, которые пытались обвинить Гвидона в нечистоплотности. Обычно подобные облыжные обвинения заканчивались большой дракой, в которой вожди неизменно брали верх. Слава о Гвидоне полетела по притонам Рима, и закончилось все тем, что никто уже не хотел садиться за игру с удачливым варваром. А многие игроки даже отказывались метать кости в его присутствии. Ибо если Гвидон стоял за спиной Фронелия, то выигрывал Фронелий, если за спиной Оттона, то выигрывал Оттон, если за спиной Придияра, то выигрывал Придияр. И никто не мог понять, в чем же секрет его столь неожиданно открывшегося дара. Игральные кости ложились на стол так, как этого хотелось Гвидону, и ничего с этим поделать было нельзя. После этого случая с боярином Гвидоном Фронелий почему-то решил, что вождям варваров подвластно все. Он так и сказал Придияру:
        - Если уж вы, ребята, способны обыграть в кости лучших мужей римского дна, не говоря уже о дурнях с туго набитой мошной, то римские матроны сами будут падать в ваши объятия.
        - Мне готские и венедские девушки нравятся больше, чем римлянки, - буркнул Оттон.
        - Так не о девушках речь, - возмутился Фронелий. - Я говорю об искусстве любви, дарованном Венерой, которым обладают только женщины из самых знатных римских родов. Угождая матроне, вы угождаете богине любви.
        Словом, Фронелий умел разжечь любопытство, и этот его дар грозил выйти Придияру боком. Главной помехой для общения с женщиной для древинга было незнание языка. За две недели, проведенные в Риме, он сумел выучить несколько десятков слов, которых вполне хватало, чтобы заказать еду в харчевне, но, разумеется, их недостало бы для объяснения в любви.
        - Жест в общении с женщиной значит куда больше, чем слово, - утешил его Фронелий. - Имей это в виду Придияр.
        Раб, пригласивший Придияра в дом матроны, говорил по-фракийски, и это слегка успокоило древинга. В крайнем случае, можно будет объясниться через толмача. Вот только вряд ли с таким знанием языка Придияр сумеет узнать у Ефимии, где находится Фаустина. Эту мысль высказал не Фронелий, а все тот же Оттон, обладавший от природы холодным и острым умом.
        - Ты, главное, сумей завоевать любовь тоскующей женщины, а уж потом мы найдем способ выудить у нее нужные нам сведения. Вы что же, хотите разбить сердце Руфина? Он же не сможет жить без своей Фаустины.
        - Так ведь она ему не жена? - удивился Гвидон.
        - Жена или не жена, - наставительно заметил Фронелий, - а сердцу не прикажешь, русколан. Смотри, как убивается по поводу прекрасной Лавинии наш знакомый, патрикий Трулла.
        - А мне Марцелин сказал, что она блудница, - пробурчал Оттон. - Эта Лавиния таких патрикиев, как Трулла, считает десятками.
        - Ты не суди ее, гот, - усмехнулся Фронелий, - каждый добывает пропитание, как умеет. Да и не к Лавинии мы посылаем Придияра, а к Ефимии, почтенной и всеми уважаемой вдове.
        - Почтенные вдовы не ищут случайных знакомств, - отрезал упрямый Оттон.
        - Вдова - не весталка, - махнул рукой Фронелий. - Почему бы ей не приветить красивого юнца и не послужить богине любви Венере.
        - Ты же сказал, что она христианка?
        - Не надо, высокородный Оттон, путать веру с обычаем, - рассердился Фронелий. - Не может римская матрона, тем более вдова, жить в забвении. Люди перестанут ее уважать.
        - Каждое племя живет по-своему, - примирительно заметил Гвидон.
        - Вот именно, - обрадовался поддержке боярина Фронелий. - Если римлянка приглашает мужчину в дом, то это вовсе не означает, что она жаждет предаться блуду.
        - А чего она в таком случае жаждет?
        - Философской беседы, - отрезал магистр.
        Его ответ поставил вождей в тупик, поскольку слово «философ» им явно было незнакомо. Пришлось Фронелию объяснять, что речь идет о мудрости, о познании мира, о тайнах бытия.
        - Придияр посвященный, - кивнул головой Гвидон. - Им будет, о чем поговорить.
        Теперь уже вождям пришлось объяснять Фронелию, не знающему тонкостей чужого языка, что означают слова «посвященный», «ведун» и «волхв».
        - А я ведь сразу догадался, что вы ребята не простые, - задумчиво произнес Фронелий. - Таково прежде в Риме не бывало, чтобы шестерки выпадали четыре раза подряд.
        Раб ждал Придияра в том же портике на Форуме, где состоялась их первая встреча. И хотя сумерки уже опустились на город, оживленный даже в эту пору, он сразу же опознал вождя. Раб был далеко не молод, скорее всего, ему уже перевалило за шестьдесят, о чем свидетельствовали лицо и морщинистые руки. Придияр не удержался и высказался мимоходом по поводу старых сводников, позорящих свои седины. Его слова не столько обидели раба, сколько развеселили.
        - Я благодарен тебе, рекс, хотя бы за то, что ты увидел во мне человека, а не говорящее орудие. Разве можно обвинять мотыгу в том, что она бьет тебя по голове, а не возделывает землю?
        - Ты же не мотыга? - удивился Придияр.
        - Во всяком случае, у меня есть язык и ноги, чтобы довести тебя, рекс, до дома моей госпожи, а большего от раба не требуется.
        - Но имя-то у тебя есть?
        - Зови меня Фракийцем, рекс, так будет проще.
        - И давно ты живешь в Риме?
        - Я здесь родился. Рабом был мой отец, а я всего лишь пошел по стезе, предназначенной мне богом.
        - Ты христианин? - предположил Придияр.
        - Как ты догадался? - удивился Фракиец.
        - А в кого еще верить рабу, как не в распятого бога.
        - Но ведь в него верят и патрикии?!
        - Нет, - покачал головой Придияр. - Патрикий не может служить богу рабов. Иначе чем же он от них отличается?
        - А ты философ, рекс, - усмехнулся старик.
        - Я ведун высокого ранга посвящения, Фракиец, и я иду той дорогой, которой шли мои предки. И другой дороги я не ищу.
        Дворец Ефимии был одним из лучших в Риме, во всяком случае, так показалось Придияру. Впрочем, древинг пока что не мог похвастаться знакомствами с родовитыми людьми города, а потому и не брался судить с полной ответственностью об их жилищах. Тем более что проник он во дворец Ефимии не с главного входа. Фракиец зажег светильник, но уютнее от этого Придияру не стало. Поэтому, прежде чем ступить на первую ступеньку лестницы, он на всякий случай проверил, как вынимается из ножен меч.
        - Успокойся, рекс, - обернулся к нему Фракиец, - никто не собирается тебя убивать. Высокородная Ефимия всего лишь хочет обменяться с тобой парой слов.
        - Разве что парой, - усмехнулся Придияр. - Я не знаю здешнего языка.
        - На этот счет можешь не волноваться, рекс. Ефимия тебя поймет.
        В доме, видимо, было много народу, во всяком случае, Придияр слышал голоса, несущиеся со всех сторон, но навстречу им никто так и не попался. Судя по всему, Фракиец вел его потайным путем.
        - И сколько рабов у Ефимии? - спросил Придияр.
        - В доме не более сорока, - с охотою отозвался Фракиец. - А в усадьбах более двадцати тысяч.
        - Зачем ей столько? - поразился вождь.
        - Кто-то же должен ухаживать за матроной и обеспечивать ей роскошную жизнь, - пожал плечами Фракиец. - Не ею заведено, не ей и менять.
        Самое забавное, что Придияр даже не знал, как выглядит женщина, пригласившая его в свой дом. Единственное, что он успел разглядеть, так это на редкость выразительные глаза да пухлые губы, прошептавшие на ухо склоненному рабу несколько слов. Оставалось надеяться, что внешность матроны его не разочарует или, во всяком случае, разочарует не настолько, чтобы прыгать в распахнутое окно.
        Фракиец привел Придияра в довольно большую комнату, посреди которой стояло огромное ложе, способное вместить четырех человек, по меньшей мере. Римляне уступали в росте северянам, это касалось не только мужчин, но и женщин. Тогда тем более не понятно, зачем они строили такие огромные дома с высокими потолками и делали мебель, предназначенную для гигантов.
        - Скажи, Фракиец, волоты в ваших краях есть? - спросил негромко Придияр.
        - Какие еще волоты? - не понял раб.
        - Великаны, - пояснил вождь.
        Фракиец, похоже, сообразил наконец, о чем речь, и разразился старческим дребезжащим смехом.
        - Я уверен только в одном, рекс, в этой спальне волотов точно не было, - сказал старый раб, отсмеявшись. - Да и мужчины здесь редкие гости.
        Фракиец оставил на столике светильник и скрылся за дверью. Придияр подошел к открытому окну и выглянул в сад. В саду было настолько тихо, что древинг услышал не только шелест листвы, но и журчание воды в фонтане. Вечный город никогда не засыпал окончательно, но ночью шум на его улицах стихал, что не могло не радовать человека, привыкшего к порядку и тишине. Слабый шорох за спиной заставил Придияра обернуться. Две женщины вошли в ложницу и остановились на пороге. Одна из них, та, что повыше ростом, была, скорее всего, рабыней. Вторая, с распущенными по плечам волосами, - хозяйкой. Увидев мужчину, рослая рабыня хихикнула и тут же прикрыла рот ладошкой. Хозяйка что-то сказала ей, не поворачивая головы, и рабыня, отступив назад, словно бы растворилась во мраке. Черноволосая женщина подошла к столу и взяла в руки светильник. Возможно, ей хотелось получше рассмотреть гостя, который продолжал стоять у окна в напряженной позе, готовый к неожиданностям. Придияр отметил про себя, что женщина молода и хороша собой. Тогда тем более странно, что она ищет развлечений с залетными молодцами вместо того, что
повторно выйти замуж.
        - Ты друг патрикия Руфина? - спросила женщина на чистейшем венедском языке.
        Придияр вздрогнул от неожиданности. Он никак не рассчитывал услышать родную речь в чужом доме, да еще из уст женщины, которая была, если судить по внешнему виду, италийкой.
        - Не понимаю, о ком ты говоришь, - пожал плечами Придияр и шагнул вперед.
        Однако Ефимию его движение не испугало. Она спокойно смотрела на приближающегося варвара, и в глазах ее явственно читалось любопытство. Придияр окинул быстрым взглядом тело римлянки, прикрытое лишь легкой полупрозрачной материей, и порозовел от смущения.
        - Ты мне не доверяешь, - сказала женщина, присаживаясь на край ложа. - Впрочем, это понятно. О встрече с тобой меня попросила Фаустина.
        - Я не знаю никакой Фаустины, - хриплым голосом отозвался Придияр.
        - Возможно, - кивнула Ефимия, - но ты сможешь передать ее слова Руфину. Не перебивай меня, варвар.
        - Я не варвар, - резко ответил Придияр. - Я рекс древингов, советую тебе запомнить это, женщина.
        Римлянка засмеялась, бросив при этом на гостя откровенный взгляд, от которого Придияра обдало жаром.
        - Ты не варвар, ты не знаешь ни Руфина, ни Фаустину, - проговорила Ефимия. - Тогда что же ты делаешь в моей спальне?
        - Раб сказал, что ты хочешь меня видеть, - слегка растерялся от такого напора Придияр.
        - И ты всегда являешься по первому зову женщины, рекс древингов? - насмешливо спросила Ефимия.
        - Всегда, - не сразу нашелся с ответом Придияр.
        - Зачем?
        - Чтобы поговорить с ней о философии, - рассердился Придияр. - Я, правда, не знаю твоего языка, зато ты прекрасно говоришь на венедском.
        - Я родилась в Панонии, - пояснила Ефимия. - Мой отец, высокородный Стронций, был викарием тех мест. Я прожила в Панонии почти пятнадцать лет и лишь перед самым замужеством приехала в Рим.
        - Ты не сказала, зачем я тебе понадобился, - нахмурился Придияр.
        - А ты не догадываешься, зачем нужен вдове здоровый красивый мужчина? - Ефимия одним движением избавилась от одежды и предстала перед потрясенным Придияром во всей своей ослепительной наготе. - Поторопись, рекс древингов, а то я передумаю.
        Бесстыдство римской матроны слегка покоробило Придияра, но отнюдь не охладило его пыла. Нежные руки Ефимии обвили его глею и утащили в глубокий и темный омут, где древинг едва не задохнулся от страсти. Возможно, Фронелий и не врал, когда утверждал, что знатных римлянок обучают искусству любви богини. Но если это так, то следует признать, что Ефимия - одна из самых даровитых учениц Венеры. Во всяком случае, вдова патрикия хорошо знала, как разбудить в мужчине желание и как его удовлетворить. Впрочем, она и сама отдавалось любовному угару с таким пылом, что ее стоны и крики наверняка разносились не только по дому, но и по саду.
        - Не суди меня слишком строго, рекс, - сказала Ефимия, чуть отстраняясь от Придияра. - Ты первый мой любовник после целого года воздержания. Это Фаустина ввела меня в грех. Если бы не ее уговоры, то я бы никогда не осмелилась пригласить в свой дом мужчину. Но раз ты пришел, то отпустить тебя без поцелуя было выше моих сил.
        - Поцелуем ты не ограничилась, - буркнул Придияр, с трудом обретающий себя после ласк римской матроны.
        - Я застенчива от природы, рекс древингов. - Ефимия мягко провела ладонью по его волосам. - А потому очень боялась, что страх пересилит во мне желание и я сбегу отсюда раньше, чем ты осмелишься меня обнять. Наверное, я поторопилась и едва не отпугнула тебя.
        - С чего ты взяла, что я испугался? - обиделся Придияр.
        - Я поняла это по твоим глазам, ужас в них был почти священным. Насколько я знаю, венеды еще сохранили веру в божественное предназначение любви и вовсе не считают ее простым блудом. И возможно, вы правы. Хотя епископ Симеон наверняка осудит меня за эти слова.
        - Это и есть римская философия? - полюбопытствовал заинтересованный Придияр.
        Ефимия засмеялась и тут же впилась губами в губы любовника, словно хотела высосать воздух из его груди. Все-таки она была очень жадной до утех женщиной. Настолько жадной, что Придияр с трудом верил в ее годичное воздержание. И, набравшись смелости, он высказал ей свои сомнения на этот счет. Правда, уже после того, как новая вспышка страсти сошла на нет.
        - А ты ревнивый, - осудила его Ефимия.
        - Просто мне известно имя человека, который добивается твоего расположения.
        - Ты имеешь в виду Федустия? - удивилась матрона.
        - А разве он не помог тебе в трудный час?
        - Милый друг, комита интересуют мои деньги, но отнюдь не я, - усмехнулась Ефимия. - Мы заключили с ним сделку. Он помогает мне сохранить состояние мужа, а я выхожу за него замуж после годичного вдовства. К сожалению, у меня не было выбора. Я не привыкла жить в нищете.
        - Значит, ваша свадьба не за горами?
        - Срок истекает через неделю, - вздохнула Ефимия. - Но я приготовила комиту сюрприз. С твоей помощью, божественный Придияр.
        - А почему божественный? - удивился древинг.
        - Потому что ты император моей души и моего тела. Во всяком случае, до утра. Какое было бы счастье, если бы оно вообще не наступило.
        - Мне тоже хорошо с тобой, - вздохнул Придияр.
        - Докажи, - попросила Ефимия. - Я должна отблагодарить Венеру за то, что родилась женщиной.
        - А разве за это благодарят?
        - В такие ночи - да.


        Глава 5 Сговор

        Светлейший Пордака выбрал для визита к комиту Федустию не самое подходящее время. Ибо истинный римлянин просыпается только к полудню, а раннее утро - это время для самого сладкого сна. И если бы префект анноны заявился бы в этот час к патрикию Трулле, скажем, то его наверняка сочли бы невежей. К счастью, комит схолы агентов вел здоровый образ жизни, и если, случалось, проводил ночи без сна, то только в силу государственной необходимости, а отнюдь не ради пустой блажи. Федустий почти не пил и не предавался порокам, столь распространенным в больших городах. Его бы можно было счесть истинным римлянином старого закала, если бы не большая примесь галльской крови в жилах. Впрочем, эта кровь не помешала Федустию сделать стремительную карьеру при императоре Валентиниане, который ценил в человеке прежде всего деловые качества, а уж потом родовитость.
        Федустий был уже на ногах и в ответ на витиеватое приветствие гостя лишь сухо кивнул. Пордака, не рассчитывавший на любезный прием, без приглашения присел к столу. Чем, кажется, слегка удивил комита, не ожидавшего от префекта анноны такой бесцеремонности. В конце концов, этот толстый проходимец, о темных делишках которого Федустию было известно больше, чем другим, мог бы вести себя скромнее. Комит уже приготовил доклад императору о махинациях с казенными деньгами, выделенными для общественных нужд, и теперь ждал, что скажет хитроумный Пордака по поводу вскрытых злоупотреблений.
        - Прискорбно, что комит схолы агентов занимается сущей ерундой в то время, когда Рим буквально сотрясает от слухов о новом мятеже.
        Федустию очень хотелось плюнуть в распаренное лицо жуликоватого Пордаки, но он сдержал эмоции, не желая ронять себя прежде всего в собственных глазах. Да и с какой стати метать бисер перед свиньей. Участь префекта анноны будет решена, как только Федустий представит доклад императору. В последнее время Валентиниан, разъяренный большими финансовыми потерями, не склонен потакать вороватым чиновникам. И если Пордаке удастся сохранить голову в неприкосновенности, то Федустий будет крайне этим удивлен.
        - Ну что такое сто тысяч денариев, комит, когда речь идет о миллионах, - вздохнул Пордака, глядя на Федустия наглыми выпученными глазами.
        Этот человек, похожий на евнуха, не на шутку раздражал комита, но верный своим принципам, Федустий решил предоставить префекту анноны возможность если не оправдаться, то хотя бы объясниться. Надо полагать, Пордака понимает, что перед ним сидит не просто комит, а человек, наделенный большими полномочиями, способный решить судьбу любого чиновника, включая префекта Рима Телласия, на защиту которого, видимо, рассчитывает проворовавшийся негодяй.
        - Речь действительно идет о префекте Рима, но не о нынешнем, а о бывшем, - ласково улыбнулся комиту Пордака. - Ведь это именно сиятельный Трулла настрочил на меня донос?
        - Допустим, - холодно произнес Федустий, - но какое это имеет значение, если представленные им сведения полностью подтвердились?
        - Выходит, - развел руками Пордака, - человек, случайно растративший сто тысяч, виновен, а негодяй, ограбивший императора на четыре миллиона, свят?
        Префект анноны уже во второй раз упомянул о пропавших миллионах, и это заставило Федустия насторожиться. Комит, к сожалению, был одним из тех людей, которые знали о золоте, отправленном Валенту, практически все. И уже хотя бы поэтому он попал под подозрение. Разумеется, Пордака догадывается о трудностях, возникших у комита, и теперь пытается шантажировать честного человека. Рискованный, прямо скажем, шаг. Федустий не из тех людей, которые легко поддаются на провокации.
        - По-твоему, светлейший, это патрикий Трулла ограбил императорский обоз? - спросил с усмешкой Федустий.
        - Обоз ограбили варвары во главе с магистром Фронелием и нотарием Руфином, - спокойно отозвался Пордака, - но ведь кто-то сообщил им о его маршруте. Я удивлен, высокородный Федустий, что агенты твоей схолы до сих пор не обнаружили людей, о которых говорит весь город.
        Удар, что называется, попал в цель. Разумеется, Федустий знал о нотарии Руфине если не все, то многое. И даже принял кое-какие меры для того, чтобы заманить этого человека в ловушку. Но до сих пор он полагал, что имеет дело всего лишь с участником мятежа Прокопия, чей арест хоть и порадует императора, но не решит всех проблем, стоящих перед империей.
        - По моим сведениям, патрикий Трулла встречался с Руфином в доме прекрасной Лавинии, к сожалению, мне не удалось выяснить, о чем они говорили, - продолжал как ни в чем не бывало Пордака. - Но ведь можно же догадаться, не правда ли, высокородный Федустий?
        - Например? - холодно спросил комит.
        - Я думаю, что речь шла о Фаустине и ее дочери, - ласково улыбнулся собеседнику Пордака. - Ты не знаешь, комит, кто прячет вдову императора? Ее ведь, кажется, не отправили в Медиолану вместе с патрикием Луканикой?
        - Мне об этом ничего неизвестно.
        - Не сомневаюсь, комит, - кивнул Пордака. - Но, вероятно, о ее местонахождении хорошо осведомлена вдова патрикия Варнерия, прекрасная Ефимия, иначе зачем бы одному из друзей нотария Руфина отправляться на ночь глядя в ее дом. Кстати, покинул он несчастную вдову только на рассвете.
        У Федустия появилось почти непреодолимое желание ткнуть кинжалом под ребра улыбающемуся Пордаке, но это был слишком простой и неэффективный способ выхода из сложной ситуации. Следовало все хорошо обдумать, но префект анноны не дал комиту времени на размышление.
        - Мне очень жаль, высокородный Федустий, но если ты в ближайшее время не предоставишь императору точных сведений о предателе, натравившем варваров на несчастного Ацилия и его легионы, то сиятельный Трулла укажет пальцем именно на тебя. И возможно, в Риме найдутся люди, которые, не из симпатии к Трулле, а из любви к истине, поддержат бывшего префекта Рима в его обоснованных подозрениях.
        - Уж не себя ли ты имеешь в виду?
        - По твоей милости, комит, у меня нет другого выбора, - развел руками Пордака. - Конечно, ты можешь попытаться устранить меня раньше, чем я открою рот, но я ведь не вчера родился, Федустий. У меня достаточно людей под рукой, чтобы защитить себя от наемных убийц.
        Федустий вдруг осознал, что впервые в жизни угодил в ловушку, отлаженную совсем для другого человека. Речь шла об очень большой сумме, которой он не собирался делиться ни с кем. К сожалению, комит слишком увлекся охотой и не заметил хищника, подкравшегося из-за угла. Конечно, Федустий знал, что префект анноны Пордака негодяй, но он никак не ожидал, что ему придется иметь дело со столь осведомленным и пронырливым человеком. А ведь комита предупреждали, что Пордака вышел из самых низов, что он имеет обширные знакомства на городском дне. Что все владельцы притонов состоят у него в осведомителях. А следовательно, ни один человек, будь он хоть вор, хоть патрикий, не проскользнет мимо расставленных им сетей.
        - Сколько? - спросил Федустий.
        - Половину, - небрежно бросил Пордака.
        - Десять процентов!
        - Четверть, - вздохнул префект анноны. - И забвение всех моих грехов.
        - Согласен, - процедил сквозь зубы Федустий и с ненавистью глянул на улыбающегося гостя.
        Впрочем, чувства комита нисколько не волновали блистательного префекта анноны. Взнуздав норовистого Федустия, он теперь прикидывал, каким образом можно использовать этого желчного и надменного человека, с резкими, словно из дерева вырезанными чертами лица. Пордака был честолюбив, и замаячивший на горизонте денежный куш не мог удовлетворить всех его нарастающих потребностей. Метил он ни много ни мало как в префекты города Рима, и Федустий был именно тем человеком, который мог ему в этом поспособствовать.
        - Тебе не кажется, комит, что нотарий Руфин слишком мелкая сошка и его поимка вряд ли успокоит императора Валента, которому всюду мерещатся предатели. Чего доброго он заподозрит тебя в мягкотелости, а то и в желании спасти от справедливого возмездия ненавистных ему людей.
        - Что ты предлагаешь? - нахмурился Федустий.
        - Нам нужен заговор, комит, - ласково улыбнулся собеседнику Пордака. - Заговор, участниками которого станут бывший нотарий Руфин, бывший магистр Фронелий, патрикий Трулла и нынешний префект Рима Телласий. Есть у меня на примете еще несколько богатых и глупых патрикиев, которые как нельзя более подходят на роль участников будущего мятежа.
        - Ты толкаешь меня на преступление, Пордака, - надменно вскинул голову Федустий. - Ты предлагаешь мне оговорить перед императором честных людей.
        - Это патрикий Трулла честный человек! - возмутился префект анноны. - Но ведь он встречался с патрикием Руфином.
        - У тебя есть свидетели?
        - Разумеется, - пожал плечами Пордака. - Скажу больше, сегодня под вечер патрикий Трулла ждет гостя, который привезет ему довольно увесистый мешок с золотом. Это всего лишь ничтожно малая часть тех денариев, которые предназначались императору Валенту, но попали совсем в другие руки. А потом Трулла отправится к префекту Рима Телласию. Ты следишь за моей мыслью, высокородный Федустий?
        - Слежу, - буркнул комит.
        - А Телласий, как ты знаешь, очень осведомленный человек. Именно он, по поручению императора, снаряжал ограбленный обоз и знал лучше других его маршрут. Если нам удастся доказать, что Телласий поддерживает связь с Руфином и его варварами, то вряд ли у императора возникнут хоть малейшие сомнения в том, что префект города Рима предатель.
        - Ты уверен, что именно эти варвары ограбили обоз?
        - В этом у меня нет никаких сомнений, - развел руками Пордака.
        - Зато они могут возникнуть у императора, - холодно бросил Федустий. - А мы не можем рисковать. Префект Рима Телласий очень влиятельный человек.
        - Я понимаю, - кивнул Пордака. - На этот случай у меня есть несколько мешков, клейменных печатью императора. Именно в таких мешках лежало золото, предназначенное для Валента. Один из них мы заполним денариями и подбросим в нужное место в нужное время. После того как этот мешок будет найден, у божественного Валентиниана отпадет всякая охота слушать оправдания проворовавшихся чиновников.
        Федустию вдруг пришло в голову, что в лице префекта анноны он обрел союзника хоть и опасного, но на редкость умного и изворотливого. Пордака учел все. Он не просто открывал императору глаза на измену высокопоставленных чиновников, он еще и предоставлял Валентиниану возможность пополнить опустевшую казну империи за счет конфискаций имущества заговорщиков. И такой шанс император, конечно, не упустит, даже если у него и останутся кое-какие сомнения по поводу виновности тех или иных лиц. А возникшие по этому поводу угрызения совести он вполне может успокоить щедрыми пожалованиями тем людям, которые раскрыли заговор, подрывающий устои Великого Рима.
        - Я так понимаю, высокородный Федустий, что Ефимия пригласила варвара в дом с твоего согласия?
        - Ты правильно понимаешь, - слегка порозовел комит. - Рабыни должны были ублажить плоть варвара и сообщить ему место, где находится Фаустина.
        - Конечно, - кивнул Пордака. - Это очень умный ход. Но вряд ли Руфин поверит Ефимии. Нужен еще один человек, который подтвердит сведения, полученные от нее.
        Тема разговора была щекотливая, и префект анноны хорошо это понимал. Очень скоро в христианском храме должно было состояться венчание высокородного Федустия с благонравной Ефимией, и вот буквально за неделю до столь знаменательного события эта особа встречается с варваром. А сам комит выступает в неприглядной роли сводника. Тут даже самый циничный и расчетливый человек почувствует смущение. Конечно, Федустием в его отношениях с Ефимией руководит не любовь, а корысть, но ведь и правила приличий никто не отменял. Использовать свою будущую жену в качестве агента - до этого не додумался бы даже сам Пордака.
        - Я не мог упустить столь удобный случай, - счел нужным оправдаться Федустий. - Этот наглый варвар буквально преследовал мою будущую жену.
        - Он это делал по настоянию Руфина, - пояснил Пордака. - Бывшему нотарию известно о вашем с Ефимией предстоящем браке.
        - От кого?
        - От Труллы, естественно. Он же сообщил Руфину, что Фаустину прячешь именно ты. Но у Труллы хватило ума догадаться, зачем его старому знакомому понадобилась вдова императора Констанция.
        - Проныра! - выругался Федустий.
        - Нам его сообразительность пойдет только на пользу, - махнул рукой Пордака. - Ты не мог бы, комит, сообщить о месте нахождения Фаустины префекту Рима, сиятельному Телласию. Разумеется, это должно быть то самое место, о котором варвар уже узнал от Ефимии.
        - Я как раз собираюсь к Телласию, - задумчиво проговорил Федустий. - Думаю, с этим не возникнет проблем.
        - Вот видишь, комит, как все удачно складывается. Похоже, боги сегодня будут играть на нашей стороне.
        - Я христианин, - напомнил Пордаке Федустий.
        - Я тоже, комит, - улыбнулся префект анноны. - Так давай послужим не только императору, но и Христу. По моим сведениям, Руфин нашел убежище в храме Юпитера. Даже если это не так, то кто помешает нам обвинить фламина в заговоре против Валентиниана и святой веры. Я думаю, что благодарность епископа Симеона тоже не будет для нас лишней. Заодно он отпустит нам все грехи.
        Патрикий Трулла, изрядно хвативший вчера вечером на пиру у куриала Модеста, пребывал по этому случаю в прескверном состоянии духа. А потому на появление в спальне Эквиция отреагировал крайне болезненно, запустив в управляющего кубком. К счастью, пустым. Эквиций поймал кубок на лету и аккуратно поставил на столик, расположенный у изголовья. Одновременно он бросил на хозяйское ложе увесистый кожаный мешок, наполненный, судя по всему, монетами.
        - Откуда? - ошалело уставился на управляющего Трулла.
        - Золото привез варвар, - пояснил Эквиций. - Имени своего он не назвал, но я догадался, что деньги присланы светлейшим Руфином.
        Память наконец вернулась к сиятельному Трулле, а вместе с нею и умение соображать. Руфин, надо отдать ему должное, сдержал данное слово. А вот Трулла не мог пока похвастаться успехами в деле, которое считал важным. Собственно, он еще пальцем о палец не ударил, чтобы выполнить взятые на себя обязательства. А виной тому собственная лень и куриал Модест, которому как раз вчера понадобилось напоить благородных патрикиев вином. Справедливости ради надо признать, что вино у куриала было отменным, равным образом как и выставленные на стол яства. Трулле особенно понравился паштет из гусиной печенки, и он уговорил Модеста поделиться секретом его приготовления.
        - Ты отправил повара к Модесту? - спросил Трулла.
        - Отправил, сиятельный, - вздохнул Эквиций. - Тебе не о паштете следует думать, а о слове, данном нотарию. Руфин человек решительный, и если он заподозрит, что ты водишь его за нос, то я не поручусь за твою жизнь, патрикий.
        - Не забывай, с кем говоришь! - вскричал рассерженный Трулла и тут же со стоном опустился на подушку.
        - Так ведь Руфину терять нечего, он ходит по лезвию ножа, - продолжал спокойно Эквиций. - Я бы на твоем месте, сиятельный, обратился за поддержкой к префекту Телласию.
        - А почему именно к Телласию?
        - Потому что префект города Рима очень нуждается в деньгах. Не далее как сегодня утром кредиторы предъявили ему к оплате немалый счет.
        - Ты это точно знаешь?
        - А когда я ошибался в таких делах, патрикий.
        Что верно, то верно, более осведомленного в вопросах финансов человека, чем бывший раб Эквиций, в Риме, пожалуй, не найти. Собственно, удивляться беде, свалившейся на голову префекта города Рима, не приходилось. Телласий вел роскошный образ жизни, часто путая городскую казну со своей собственной. И если в более счастливые времена ему это сходило с рук, то ныне подобная рассеянность могла обойтись очень дорого.
        - Комит Федустий уже давно навис над сиятельным Телласием, словно коршун над добычей, - вздохнул Эквиций, - и только ждет подходящего момента, чтобы ударить наверняка.
        - А чем префект Рима может мне помочь?
        - У Руфина под рукой сотня головорезов, если ты, патрикий, всерьез задумал с ним посчитаться, то вагилы, городские стражники, тебе не помешают.
        - Я что же, по-твоему, должен вести войну на улицах Рима?! - возмутился Трулла.
        - А как ты иначе собираешься совладать с беглым нотарием?
        Патрикий Трулла пожалел, что ввязался в гиблое дело. Лежал бы сейчас спокойно на мягком ложе, пережидая подступившую хворь. Но нет, жадность и честолюбие в недобрый час подтолкнули его к рискованному предприятию, в котором запросто можно потерять жизнь. К сожалению, отступать уже поздно. Но и в одиночку действовать слишком опасно. Эквиций прав, следует заручиться поддержкой сильных и влиятельных людей. И конечно, таким человеком вполне может стать префект города Рима. Вопрос только в том, какую долю потребует этот выжига за свое участие в прибыльном деле. Хорошо если ограничится половиной, а то ведь может попытаться наложить руку на все.
        - А ты ему скажи, сиятельный, что куриал Модест в доле, - подсказал сообразительный Эквиций, - и что больше одной трети ты дать ему ну никак не можешь. В любом случае это будет очень большая сумма, в триста тысяч денариев по меньшей мере.
        - Подожди, - насторожился Трулла, - откуда ты знаешь о сокровищах?
        - Вот тебе раз, сиятельный, - удивился Эквиций. - Ты же мне сам вчера рассказал о кладе Прокопия.
        Трулла, хоть убей, не помнил о состоявшемся разговоре, но это, конечно, не означает, что его не было. Патрикий знал о своей несдержанности во хмелю, и хорошо еще, если этой тайной он поделился только с верным человеком.
        - Готовь колесницу к выезду, - распорядился Трулла.
        - А стоит ли именно сегодня привлекать к себе внимание, патрикий? - покачал головой Эквиций. - Не лучше ли тебе отправиться к префекту города в носилках. Да и Телласий охотнее пойдет на сговор, если о вашем разговоре никто не будет знать. А всем любопытствующим мы объявим, что сиятельный Трулла захворал после пира у куриала Модеста и не будет принимать гостей до завтрашнего вечера.
        Совет управляющего показался Трулле разумным. Даже если в эту ночь в Риме и его окрестностях случится нечто экстраординарное, то никому и в голову не придет связывать захворавшего патрикия с этим событием.


        Сиятельный Телласий был крайне удивлен, когда таинственным гостем, о котором ему доложили шепотом, оказался не кто иной, как пьяница и развратник патрикий Трулла. У префекта Рима и без того забот был полон рот. Сегодня с утра его навестили кредиторы. Конечно, сроки платежей давно уже прошли, но ведь эти выжиги должны же понимать, что имеют дело едва ли не с первым после императора Валентиниана лицом в империи. Телласий почти не сомневался, что кредиторы явились неспроста, он даже знал имя человека, который мог их к этому подтолкнуть. И словно бы в подтверждение этих догадок Федустий лично наведался к префекту города, повергнув того в легкую панику. Конечно, недочеты в работе Телласия были. А у кого их нет? Но ведь Федустий расспрашивал сиятельного Телласия вовсе не о городской казне, а об императорском обозе. От его ехидных вопросов Телласию стало нехорошо. Да, у префекта Рима имелись долги, и немалые, но это вовсе не означает, что он опустится до откровенного грабежа и сговора с дорожными разбойниками. Намеки комита Федустия Телласий отверг с негодованием. И, как ему показалось, сбил первую волну
подозрений на свой счет. Федустий размяк настолько, что даже снизошел до частного разговора с префектом о судьбе вдовы императора Констанция. Телласий незавидной судьбе благородной Фаустины безусловно сочувствовал, но содержать ее за счет городской казны не собирался. Мало ему своих забот, так изволь заниматься устройством вдовы, успевшей к тому же замарать себя связью с мятежником Прокопием. И надо же такому случиться, что сиятельный Трулла, явившийся невесть по какой надобности, тоже заговорил о Фаустине. От удара Телласия спасла только худосочная комплекция, но взгляд, который он бросил на гостя, мог бы повергнуть в трепет любого чиновника. К сожалению, Трулла давно уже не служил, а потому гнева префекта города не убоялся.
        - Далась вам эта Фаустина! - в сердцах воскликнул Телласий.
        - А кому это вам? - полюбопытствовал Трулла.
        - Только что Федустий хлопотал о вдове императора Констанция. Но я сказал «нет», слышишь, патрикий! Казна города пуста!
        - Ты правильно поступил, сиятельный Телласий, - неожиданно похвалил хозяина гость. - Да и не о деньгах здесь речь. Точнее, речь идет как раз о деньгах, но не из той казны.
        Префект Рима едва не взвыл от бешенства. Нет, вы только посмотрите на этого пьяницу! Он же еще не проспался после вчерашнего пира! А несет ахинею с таким видом, словно излагает философский трактат. Казна у него, видишь ли, не та.
        - А из какой, позволь тебя спросить?
        - Из константинопольской, - спокойно отозвался Трулла и смахнул с лица капли пота. - У тебя вина не найдется, сиятельный, что-то в горле пересохло?
        Телласий так и застыл с открытым ртом посреди комнаты. Впрочем, он быстро опомнился и, метнувшись к шкафу, достал из него заветный кувшин.
        - Так ты считаешь, что константинопольская казна не была растрачена Прокопием? - ошалело спросил он, наливая гостю вина.
        - Я это знаю совершенно точно, - криво усмехнулся Трулла и залпом осушил кубок, наполненный до краев. - За этим золотом идет большая охота, и я тебе, сиятельный, предлагаю поучаствовать в ней.
        - А кто охотники?
        - Прежде всего это Федустий. Ну и нотарий Руфин.
        - Какой еще Руфин? - насторожился Телласий.
        - Речь идет о молодом патрикии, который был правой рукой Прокопия.
        Трулле потребовалось немало усилий, чтобы растолковать недоверчивому Телласию, какое отношение имеет Руфин к Фаустине и почему так важно, чтобы эти двое встретились.
        - Но если вдова императора Констанция угодила под опеку Федустия, то он уже наверняка выведал все ее тайны, - разочарованно протянул Телласий. - Конечно, мы можем донести о происках комита императору Валентиниану, но в этом случае мы вряд ли доберемся до золота.
        - Я уже думал об этом, сиятельный, - кивнул Трулла. - И был почти уверен, что Руфин, узнав, в чьих руках находится Фаустина, прекратит поиски и покинет Рим. Но молодой патрикий остался. Аведь он рискует головой. Его ищут все агенты комита Федустия. Если его схватят, то рассчитывать на милость императора ему не приходится. Более того, он до встречи с Валентинианом не доживет.
        - Видимо, твой Руфин просто сумасшедший, - пожал плечами Телласий.
        - А что ты скажешь о неком Фронелии, который был магистром пехоты у Прокопия? - усмехнулся Трулла. - Он тоже безумен? И наконец, как объяснить вот это.
        Патрикий поднатужился и бросил к ногам Телласия мешок. Префект Рима сначала побледнел, потом покраснел и, наконец, спросил сиплым от волнения голосом:
        - Золото?
        - Десять тысяч денариев, - подтвердил Трулла. - Сегодня утром я получил их от Руфина в обмен на сведения о Фаустине.
        - И ты их ему сообщил?
        - Увы, - развел руками Трулла, - я не знаю, где Федустий прячет вдову императора Констанция.
        - Зато я знаю, - сказал Телласий.
        - В таком случае это золото твое, - небрежно бросил Трулла, чем поверг префекта Рима в шок.
        - Федустий прячет ее на загородной вилле одного негоцианта. Гортензия, кажется.
        - Откуда ты знаешь? - насторожился Трулла.
        - У меня свои осведомители, - ушел от прямого ответа префект.
        - Ну что ж, - воскликнул явно довольный гость, - одну непростую задачу мы с тобой решили.
        Потрясенный Телласий ошалело уставился на мешок, упавший на него буквально с неба. Конечно, десять тысяч денариев не могли решить всех его проблем, но заткнуть рты кредитором на какое-то время префект уже мог. Но с какой стати этот безумный Руфин вздумал разбрасываться такими деньгами? И ведь наверняка он десятью тысячами не ограничился, иначе Трулла не расстался бы с такой легкостью с этим мешком.
        - Комит Прокопий, насколько я знаю, был далеко не глуп, - задумчиво проговорил Трулла. - И вряд ли он доверил свою тайну одному человеку.
        - Ты хочешь сказать, что Руфин и Фаустина владеют только половиной сведений о том, где спрятаны сокровища Прокопия и, только объединив усилия, они смогут до них добраться? - нахмурился Телласий.
        - А ты поставь себя на место Прокопия, сиятельный. Человек загнан в угол, соратники предают его один за другим. Фаустина ему ничем не обязана, скорее уж это он обязан ей. Доверить легкомысленной женщине столь важную тайну полностью было бы слишком опрометчиво. То же самое можно сказать и о Руфине. А ведь Прокопий хоть и терпел поражения, но все-таки надеялся вывернуться из сложной ситуации. Нет, Телласий, мятежный комит наверняка придумал какую-то хитрость, чтобы ввести в заблуждение не только дальних, но и ближних.
        - А о какой сумме идет речь? - спросил Телласий.
        - Трудно сказать, сиятельный, - развел руками Трулла. - По моим сведениям, в Константинопольской казне были собранны ценности в монетах, слитках и драгоценных изделиях на сумму приблизительно в три миллиона денариев. Часть из них, скорее всего существенную, Прокопий потратил. Думаю, можно с уверенностью сказать, что речь идет о двух миллионах денариев минимум. Треть этих денег я предлагаю тебе.
        У Телласия закружилась голова, он даже схватился за стол, чтобы не упасть. Сумма выглядела умопомрачительной. А семьсот тысяч денариев не только решили бы все проблемы префекта Рима, но и обеспечили бы ему безбедную старость. Тем не менее он все-таки спросил у Труллы:
        - А почему не половину?
        - Но я обещал треть куриалу Модесту, - смутился Трулла.
        - А зачем нам Модест? - вперил Телласий маленькие острые глазки в гостя. - Мы способны решить все задачи без его помощи.
        - Но у Руфина под рукой сотня отчаянных головорезов, - попробовал протестовать Трулла.
        - У нас будет двести, нет, триста городских стражников! - вскричал Телласий. - Этого вполне хватит, чтобы захватить и Руфина, и Фаустину.
        - А как же Федустий? - напомнил префекту гость. - Наверняка вилла Гортензия охраняется.
        - А что нам комит? - пожал плечами Телласий. - Мы ведь охотимся за мятежниками. И если этот твой нотарий окажется у нас в руках, я как префект города Рима вправе его допросить с пристрастием. И не моя вина, если в результате этого допроса он умрет. Половина, Трулла, и ни на денарий меньше!
        - Ладно, - махнул рукой патрикий. - Твоя взяла, сиятельный Телласий. И да поможет нам христианский бог в этой охоте за язычниками.


        Глава 6 Месть раба

        Руфин сам явился к Трулле за нужными сведениями, чем окончательно развеял все сомнения последнего по поводу своих истинных целей. Возможно, в былые годы, теперь уже почти легендарные, в Риме нашлись бы благородные мужи, готовые рисковать жизнью и свободой ради женщины, но нынешнее время к таким безумствам явно не располагало. Иное дело деньги. Ради золотых денариев даже осторожный Трулла готов был рискнуть если не головой, то здоровьем. Справедливости ради следует отметить, что молодой патрикий принял необходимые меры предосторожности и проник в дом бывшего префекта через окно. Увидев его в своей спальне, Трулла едва не закричал от страха, но, к счастью, быстро овладел собой.
        - Ты напугал меня до икоты, светлейший Руфин.
        - Так будет лучше и для тебя, и для меня, - усмехнулся гость, бросая к ногам хозяина очередной мешок с золотом. - Надеюсь, ты выполнил свои обязательства, сиятельный Трулла?
        - Я всегда держу данное слово, - усмехнулся бывший префект. - Фаустина находится на вилле негоцианта Гортензия. Тебе это имя известно?
        - Наслышан, - кивнул Руфин. - Он, кажется, один из главных кредиторов нынешнего префекта города Рима.
        - Неужели? - удивился Трулла. - А я, признаться, слышу об этом в первый раз.
        - Тем не менее о местонахождении Фаустины ты узнал именно от Телласия, - усмехнулся Руфин.
        - Твои люди следили за мной?
        - Разумеется, - подтвердил бывший нотарий.
        - В таком случае ты, вероятно, знаешь, что мне пришлось выложить за эти сведения крупную сумму? - печально вздохнул Трулла. - Но что не сделаешь ради старого знакомого. Тебе следует поторопиться, светлейший Руфин. Федустий собирается отправить вдову Констанция в Медиолан.
        - Когда?
        - Не знаю, - развел руками Трулла. - Возможно, завтра по утру.
        - Придется рисковать, - задумчиво покачал головой Руфин и пристально глянул в глаза струхнувшему патрикию.
        - Я, конечно, не могу утверждать с полной уверенностью, что мои сведения верны… - начал было оправдываться Трулла, но Руфин прервал его на полуслове.
        - Ты не единственный мой источник, патрикий.
        - Разумно, - похвалил предусмотрительного гостя хозяин. - Мне остается только пожелать тебе успеха, Руфин. И еще - будь осторожнее, не разгуливай среди белого дня по городу. Поверь мне на слово, у Федустия под рукой очень опытные агенты, а ты представляешь для них лакомую добычу.
        - Сегодня ночью я покину Рим, - вздохнул Руфин. - Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, сиятельный Трулла, но я никогда не забуду ни твоей услуги, ни твоего доброго отношения ко мне.
        Руфин крепко обнял на прощание смутившегося патрикия и выпрыгнул в окно. Трулла вздохнул и покосился на мешок с золотом. На ум ему почему-то пришла история Иуды, предавшего Христа, но он тут же себя обругал за столь кощунственные мысли. Во-первых, Руфин язычник, и всякий благочестивый христианин просто обязан держаться от него подальше, во-вторых, он мятежник, а следовательно, заслуживает кару не только божью, но и императорскую. Наконец, речь шла не о тридцати серебрениках. На кон был поставлен миллион. Римский патрикий - это вам не иудей, и за меньшую сумму он мараться не стал бы.
        Высокородный Федустий слушал Пордаку с большим интересом. Причем этот свой интерес он даже не пытался скрыть. Префект анноны сидел у стола, а комит схолы тайных агентов прохаживался по обширному помещению, поглаживая чисто выбритый подбородок. Вообще-то христианину следовало отпустить бороду, но, к сожалению, борода Федустию не шла, более того, она делала его похожим на варвара, что сильно задевало его гордость. А комит тщательно следил за тем, какое впечатление он производит на людей. К счастью, он не был склонен к полноте и, дожив до сорока годов, сохранил почти юношескую стройность фигуры. В укор, кстати говоря, многим римским патрикиям, которых полная удовольствий жизнь превращала в расслабленных старцев еще в относительно молодые годы. И в результате империя буквально задыхалась от недостатка умных и деятельных людей.
        - Значит, сегодняшняя ночь будет решающей, - сделал вывод из рассказа хитроумного подручного Федустий.
        - Вне всяких сомнений, - кивнул Пордака. - Мой человек собственными ушами слышал разговор Руфина и Труллы. Меня смущают три сотни городских стражников, комит. Понятно, что Телласий не хочет рисковать, но нам это создает массу проблем.
        - Мятежей без крови не бывает, - усмехнулся Федустий. - А у Телласия, кроме всего прочего, есть еще одна цель.
        - Гортензий, - догадался Пордака.
        - Именно, - подтвердил комит. - Префект Рима должен негоцианту сто тысяч денариев и сделает все от него зависящее, чтобы вырвать свою расписку из рук старика.
        - Может, нам увезти с виллы Фаустину и ее дочь? - предложил Пордака.
        - Ни в коем случае, - возмутился комит. - Этот Руфин не так прост, как тебе кажется. Он дважды перепроверил сведения, полученные вроде бы из надежных источников, не исключено, что проверит их в третий раз. Кто поручится, что среди слуг Гортензия не найдется предателя?
        - А ты уверен, комит, что налет на виллу негоцианта можно выдать за мятеж против императора?
        - Уверен, светлейший Пордака, - усмехнулся Федустий. - На этой вилле будет находиться человек, всей душой преданный Валентиниану. Именно этому человеку император поручил расследование злоупотреблений в префектуре Рима. Более того, этот кристально честный чиновник уже готовился известить божественного Валентиниана о коварстве префекта города Рима и его темных делах. Догадавшись, что его преступления раскрыты, сиятельный Телласий собрал своих сообщников и напал на высокородного комита Федустия, который, с помощью префекта анноны светлейшего Пордаки, сумел с честью выйти из сложного положения.
        - Надеюсь, комит, что о моих промахах ты в докладе не упомянул?
        - Разумеется, нет, - пожал плечами Федустий. - Вина целиком возложена на Телласия, которому вряд ли удастся пережить сегодняшнюю ночь. Доклад лежит на столе, Пордака, можешь его прочесть.
        Префект анноны с большим интересом взял в руки пергамент и углубился в чтение. Его порадовал стиль комита схолы агентов. Сам Пордака никогда бы не смог столь полно и убедительно изобличить врагов империи. Сказывался недостаток образования. Зато Федустий оказался на высоте поставленной задачи. Из текста доклада вытекал очевидный вывод, что мир еще не видел больших подлецов, чем Телласий, Трулла, Модест, Корнелий, Сициний, Клавдий и Луций. Пордака быстренько подсчитал, сколько денариев получит казна после конфискации имущества главарей мятежа, и прицокнул языком от зависти. Жаль все-таки, что такие суммы проплывут мимо расторопного префекта анноны. С другой стороны, надо же и Валентиниану на что-то жить, у него ведь целая империя на руках.
        - Нам бы только Руфина не упустить, - сказал Федустий треснувшим голосом. - А уж вытряхнуть из него украденное золото мы сумеем.
        - Сколько у нас будет людей?
        - Пятьсот легионеров и триста вооруженных агентов. Кроме того, я приказал трибуну Марку разместить пять сотен клибонариев на вилле, находящейся поблизости от места событий. В случае малейшей заминки он придет к нам на помощь. Сигналом для него будет костер на берегу Тибра.
        - В таком случае самое время нам отправляться в путь, - вопросительно глянул на комита Пордака.
        - Согласен, - кивнул Федустий. - Лошади уже готовы.


        Сиятельный Трулла оробел в самый последний момент. Эквицию потребовалось немало усилий, чтобы вытолкнуть патрикия за ворота усадьбы. Сопровождали Труллу полсотни вооруженных до зубов людей, но, кажется, бывший префект не слишком верил в их доблесть. Тем не менее у него хватило ума и сил на то, чтобы перебороть свой страх. И последним аргументом, пробудившим решительность в сердце бывшего префекта, была угроза мести со стороны префекта нынешнего. Ибо Телласий никогда бы не простил измену человеку, втянувшему его в столь опасное дело. Трулла кряхтя взгромоздился на коня и произнес охрипшим от переживаний голосом долгожданное слово:
        - Вперед.
        Эквиций мысленно попрощался с хозяином и отправился в свою комнату, чтобы собрать необходимые вещи. В том, что это ночная прогулка станет для Труллы последней в жизни, он нисколько не сомневался. Совесть его тоже не мучила. Да и с какой стати бывший раб должен сожалеть о жалкой участи хозяина, который был щедр только на побои и ругательства. Не говоря уже о том, что сам Трулла во всей этой истории смотрелся ничем не лучше Эквиция. Ради денег он предал хорошего знакомого, которому обещал помочь. Если подличают патрикии, то почему же рабы должны проявлять благородство?!
        Сборы не заняли у Эквиция слишком много времени, и с наступлением ночи он ужом выскользнул за ворота усадьбы. Первые дни он собирался отсидеться во дворце Пордаки, ну а потом как бог даст. О будущем бывший раб не волновался. Припасенных денег ему хватило бы на две жизни.
        Несмотря на сгущающуюся темноту, Рим засыпать не собирался. На его улицах, освещаемых факелами, кипела жизнь. Эквиций с трудом пробился сквозь довольно плотную толпу обывателей, сгрудившихся на мостовой, чтобы поглазеть на молоденькую и удивительно гибкую танцовщицу. Римляне обожали зрелища, и чем скандальнее, тем лучше. Эквиций сомневался, что христианским проповедникам удастся отучить их от этой пагубной привычки. По его мнению, Рим следовало просто сжечь, дабы навсегда избавить мир от языческой проказы. К сожалению, епископ Симеон думал иначе. Почтенному старцу не хватало жесткости, а возможно, и жестокости, чтобы противостоять растлевающему влиянию языческих жрецов. Простые римляне, даже отрекшиеся от старых богов, продолжали как ни в чем не бывало участвовать в сатанинских, по сути, мистериях. О родовитых и богатых мужах и говорить нечего. Для этих крещение стало еще одним способом втереться в доверие к императору. Поменяв веру, они грешили еще с большим усердием, чем даже в прежние языческие времена. Похотливые загулы следовали один за другим. Пьянство приняло невиданные масштабы. И женщины
Рима, даже самые почтенные и родовитые, ни в чем не хотели уступать мужчинам. А ведь епископ Симеон именно на женщин делал главную ставку. Ему почему-то казалось, что римские матроны более восприимчивы к христовой вере, чем их мужья. Возможно, под сенью христианских храмов так оно и было. Женщины слушали проповедников и роняли слезы умиления. Но стоило только римлянкам ступить за порог святилища, как они тут же превращались в блудниц. И ночью в Риме по-прежнему царила Венера, а не Христос. Как жаль, что благочестивый Симеон то ли действительно этого не видел, то ли не хотел видеть. Взять хотя бы ту же Ефимию, вдову патрикия Варнерия, которую епископ считает едва ли не самой послушной и христолюбивой овцой своего стада. Знал бы он, чем эта потаскуха занимается по ночам. Эквиций собственными глазами видел варвара, проникшего в ее дом. И если верить старому знакомому Эквиция рабу Фракийцу, то варвар ублажал распутную матрону до самого утра. И именно эту блудницу один из высших чиновников империи Федустий берет в жены! Справедливости ради следует отметить, что сам начальник схолы агентов тоже далеко не
свят. Ведь он не только знал о тайном визите варвара к своей будущей жене, но и способствовал их встрече. Это какой же низостью надо обладать, чтобы подкладывать под другого мужчину любимую женщину! И этот человек называет себя христианином! Нет, Рим должен пасть. Он должен быть разрушен, ну хотя бы теми же варварами. Ибо приобщиться к новой вере римляне могут только через страдание, если, конечно, выживут после погрома.
        Эквиций так увлекся собственными мыслями, что прозевал появление из-за угла двух ражих молодцов. Бывший раб открыл было рот для крика, но, увы, не успел издать ни звука. От сильного удара по печени у него перехватило дух, а потом последовал еще один удар, не менее болезненный, по шее. На какое-то время Эквиций даже потерял сознание, а когда очнулся, звать на помощь было уже некого. Дом, в который его приволокли, был под завязку заполнен людьми. Точнее, самыми отъявленными разбойниками. К сожалению, никого из них бывший раб не опознал, хотя в годы молодые, да и много позже отнюдь не чурался предосудительных знакомств.
        - Давненько мы с тобой не виделись, Эквиций, - прозвучал над головой пленника знакомый голос. - А ведь за тобой, если мне не изменяет память, остался должок?
        Эквиций даже зубами скрипнул от ненависти. Должок, действительно, был, это он готов был признать, вот только оплатить его должен был высокородный Фронелий, будь он трижды проклят.
        - Обрати внимание, светлейший Руфин, на этого старца и его благообразный вид. Стороннему наблюдателю может показаться, что он в своей жизни мухи не обидел. А ведь на этом негодяе столько пролитой крови, что волосы на голове встают дыбом даже у меня, старого солдата, прошедшего с мечом едва ли не полмира.
        Эквиций оправдываться не стал. Что было, то было. Он уже покаялся в грехах своей буйной молодости и получил прощение. Вера в Спасителя искупает все, и в своем праве на райские кущи бывший раб и недавний живодер нисколько не сомневался. Тем более что далеко не все бесчинства он вершил по своему произволу, очень часто за ним стояли благородные мужи, в частности отец сиятельного Труллы, говорящим орудием которого он был. Вот кто заслужил геенну огненную полной мерой. Сынок-то будет много жиже своего отца. Тем не менее и Трулла заслужил свою жалкую участь, и его скорую смерть Эквиций не собирался записывать на свой счет.
        - У тебя, старик, есть только один шанс дожить до утра, - пристально глянул на бывшего раба Руфин, - тебе следует быть откровенным со мной.
        - Готов служить светлейшему нотарию, - чуть заметно усмехнулся Эквиций. - Вот только грех за грядущее кровопролитие ты должен взять на себя.
        В принципе, Эквицию было все равно, чья жизнь оборвется сегодня ночью, молодого Руфина или уже пожившего Федустия, комита Фронелия или сиятельного Труллы. Легкое сожаление он испытывали лишь по поводу сына своего старинного приятеля. Но и Пордака был для него всего лишь ставкой в игре, предложенной не столько нотарием Руфином, сколько дьявольскими силами, стоящими за ним. Главной заботой Эквиция были спасение собственной жизни и души. Ни тем, ни другим он не собирался поступаться ради кучки негодяев, погрязших в язычестве.
        - Ему можно верить? - покосился Руфин на Фронелия.
        - Он продаст всех, если ему это будет выгодно, - брезгливо поморщился комит.
        - Ты подтверждаешь, что нас на вилле Гортензия ждет засада? - спросил молодой патрикий. - Хочу сразу предупредить тебя, Эквиций, одно слово лжи - и ты покойник.
        - Вас ждут не одна, а сразу две засады, - ласково улыбнулся Руфину старик. - Под рукой у комита Федустия находятся пятьсот легионеров и триста агентов. Под рукой префекта Телласия - триста городских стражников-вагилов. Еще пятьсот клибонариев под командованием трибуна Марка ждут сигнала, чтобы вмешаться в кровавую свару.
        - Это ты разжег аппетит сиятельного Труллы? - спросил Руфин.
        - Не стану отрицать, - пожал плечами Эквиций. - Так было угодно комиту Федустию и префекту анноны Пордаке, а я был всего лишь орудием в их руках.
        - Ефимия знала о готовящейся засаде? - вмещался вдруг в разговор один из варваров, окружавших Руфина. И хотя говорил он на ломаной латыни, его все же можно было понять.
        У Эквиция появилось сильнейшее желание солгать, но он сумел совладать с соблазном. О варварах Руфина по городу шел слух как о самых отчаянных колдунах, способных не только двигать игральными костями, но и проникать в человеческие мозги. Вот и этот рыжеволосый молодец, с зелеными пронзительными глазами, был явно одержим дьяволом.
        - Федустий действовал через Фракийца, есть такой раб в доме благородной матроны. Именно он передал Ефимии просьбу вдовы императора Констанция, а потом свел матрону с похотливым варваром.
        - Фаустина просила Ефимию об услуге? - спросил Руфин.
        - Конечно нет. Фракиец действовал по наущению комита. Федустий знал, что Ефимия родилась и долго жила в Панонии, а потому сумеет договориться с варваром.
        - Похоже, ты действительно не лжешь, - усмехнулся Руфин.
        - А зачем же мне брать лишний грех на душу, светлейший? - удивленно вскинул бровь Эквиций. - Патрикии жаждут перебить друг друга, с какой же стати я, бывший раб, стану им мешать.
        - Фаустина с дочерью находятся на вилле Гортензия?
        - Да. Со стороны Федустия было бы большой ошибкой выпускать их из рук. Он и не выпустит, во всяком случае, живыми. Вдова и дочь императора Констанция не переживут сегодняшней ночи, безотносительно того, вмешаетесь вы ход событий или нет.
        - А тебе хочется, чтобы мы вмешались? - зло процедил Фронелий.
        - Не скрою, высокородный, мне приятнее видеть тебя мертвым, чем живым. А равно и всех твоих приятелей язычников.
        - Ублюдок! - зло сплюнул бывший магистр.
        - Вы сами, патрикии, захотели услышать правду, - спокойно сказал старик. - Так зачем же мне кривить душой?
        Эквиций никак не мог определить, кому принадлежит дом, в котором собрались заговорщики. А между тем этот роскошный дворец стоил того, чтобы имя его владельца стало известно одному из высших чинов империи. Все равно какому. Важно только, чтобы он принял меры в отношении лица, потворствующего врагам императоров Валентиниана и Валента. Пока что старик сумел определить только одно - это не дворец Лавинии. Ибо дворец потаскухи был все-таки поскромнее того, в котором сейчас изнывал от ненависти, страха и жажды мести несчастный пленник. Эквиций даже не мог сказать с уверенностью, в каком районе славного города Рима он находится, ибо попал в этот дом в полном беспамятстве. А спросить было не у кого. Доблестные представители римского дна уже покинули просторное помещение, а к общению с варварами Эквиций склонен не был.
        Больше всего Эквиций боялся, что Руфин откажется от задуманного предприятия. Все-таки для любого нормального человека собственная жизнь дороже денег. Но то ли клад самозванца Прокопия был слишком велик, то ли нотарий не дорожил пребыванием в этом мире. Руфин все-таки решился на отчаянный шаг и получил полное одобрение варваров.
        Сомневался только Фронелий. Что и неудивительно. Комит был едва ли не вдвое старше своих юных приятелей и очень хорошо знал цену жизни.
        - Я бы на вашем месте стравил Федустия и Телласия и в поднявшейся неразберихе попытался проникнуть в дом, - подсказал Эквиций.
        - Спасибо за совет, доброхот, - отвесил издевательский поклон пленнику рассерженный Фронелий.
        - Я даже готов поспособствовать вам, храбрые патрикии.
        - Каким образом? - насторожился Руфин.
        - Я сообщу Телласию и Трулле, что вы уже захватили виллу. И что самое время захлопнуть дверцу ловушки.
        - Каков негодяй! - прицокнул языком от восхищения Фронелий.
        - Так ведь обманет? - удивился его реакции Руфин.
        - Нет, патрикий, - засмеялся бывший магистр. - Этот человек ненавидит своего хозяина даже больше, чем нас с тобой. Он собственными руками выкопал яму для сиятельного Труллы и теперь сделает все от него зависящее, чтобы ненавистный ему человек туда свалился и свернул себе шею. Я прав, раб?
        - Ты только в одном ошибся, высокородный Фронелий, я не раб, а свободный человек. Гораздо более свободный, чем ты, твои приятели и патрикий Трулла. Ибо я увидел свет, которые вы в вечной своей погоне за наслаждениями увидеть не в состоянии. Вы так и умрете во тьме. Вот тогда придет время таких, как я. И последние станут первыми.
        - Может, убить его? - спросил Фронелий, оборачиваясь к Руфину. - Клянусь римскими богами, патрикий, мы избавим мир от редкостного подонка.
        - Я дал ему слово, магистр, - покачал головой Руфин. - И пока этот человек говорит правду, он будет жить.
        - Приятно видеть в молодом патрикии благородство и верность данному слову, даже в отношении малых сих, - ехидно заметил Эквиций. - Обрати внимание, Фронелий, я не солгал и в этот раз. Мне действительно приятно.
        К сожалению, Фронелий завязал бывшему рабу глаза, перед тем как вывести его на улицу и взгромоздить на спину коня. Старик крякнул с досады на предусмотрительность бывалого солдата. Даже попав в сложную ситуацию, Эквиций не забывал о процентах с конфискованного имущества заговорщика, полагающихся доносчику. И очень сожалел, что немалый куш проплыл сегодня мимо его связанных за спиной рук. Конечно, Руфин мог арендовать этот дворец через третьих лиц у человека, не причастного к заговору. Но разве это меняло дело? Хозяина в любом бы случае арестовали, а Эквиций получил бы свою заработанную с риском для жизни долю. И дело здесь было даже не в золоте, а в справедливости. Почему это, спрашивается, честный человек должен нести убытки, а изменник или ротозей выходить сухим из воды.
        Повязку с глаз Эквиция сняли только после того, как заговорщики достигли городских ворот. В Риме если и закрывали въезд в город, то только на виду у неприятеля. Из нынешнего поколения его жителей никто уже и не помнил, когда это случилось в последний раз. Да и кто ныне осмелился бы угрожать сердцу огромной империи, вольготно раскинувшейся на трех материках. Стражники лениво покосились на проезжающих мимо всадников, но никому из них даже в голову не пришло окликнуть подозрительных варваров. Впрочем, опытный Фронелий разбил свой отряд на несколько частей и отправил их к цели разными дорогами и в разное время. Объединились заговорщики уже за стенами города, под сенью небольшой рощицы, освещаемой в эту ночную пору лишь луной. Эквицию, однако, хватило света, чтобы определить количество головорезов, набранных в притонах города Руфином. Но сто человек, даже отчаянных и готовых на многое, - это слишком мало, чтобы противостоять клибонариям. К тому же подобные люди редко проявляют самоотверженность и почти наверняка разбегутся при первом же серьезном отпоре.
        - Да поможет нам, Юпитер, - громко произнес Фронелий. - Вперед, храбрецы.
        Эквиций только злорадно засмеялся в ответ на этот бодрый призыв.


        Патрикий Трулла испытал чувство, похоже на облегчение, когда увидел в неверном свете луны каменную ограду виллы Гортензия. Сам дом прятался за деревьями обширного сада, но, по слухам, он был достаточно велик, чтобы вместить сотню-другую обитателей. Гортензий был богат и в прислужниках-рабах не испытывал недостатка. Наверняка присутствовали на вилле и вооруженные сторожа, готовые отбить нападение воровской шайки, но вряд ли их насчитывалось более двух десятков. Виллы в окрестностях Рима грабили крайне редко, ибо для мелких жуликов риск был слишком велик, а крупные не нашли бы здесь богатой добычи. Разумные люди предпочитали хранить свои сокровища в более надежных местах. А выжига Гортензий в дураках не ходил никогда. Страх, охвативший было Труллу, прошел, как только он увидел за своей спиной вагилов, вооруженных до зубов и снаряженных как для битвы. Конечно, вагилы плохие наездники, но ведь не с клибонариями же им сегодня придется драться. Надо отдать должное Телласию, он действительно принял все необходимые меры для того, чтобы ночная прогулка двух римских патрикиев не закончилась печально. Трулла
подозревал, что префект города Рима решил расправиться под шумок не только с мятежником Руфином, но и с ростовщиком Гортензием, которому задолжал немалую сумму. Что ж, у каждого свои проблемы. Трулла, на дух не выносивший ростовщиков, дравших с порядочных людей немыслимые проценты, готов был скорее посочувствовать Телласию, нежели Гортензию. И если ростовщик-кровосос ныне отправится в мир иной, это пойдет на пользу не только префекту города, но и многим другим жертвам этого отвратительного паука.
        Нотарий Руфин почему-то не торопился приступать к героическим действиям по освобождению несчастной вдовы, и Трулла начал не на шутку беспокоиться. Чего доброго, молодой патрикий передумал или попросту испугался возможных последствий. С него, пожалуй, станется. И тогда сиятельный Трулла будет выглядеть в глазах Телласия круглым дураком и пустобрехом. Впрочем, пока что префект города не выказывал ни малейших признаков волнения. Обычно горячий и вспыльчивый, сегодня он являл собой образец римского хладнокровия и выдержки.
        Вагилы расположились в небольшой оливковой рощице неподалеку от виллы Гортензия. Трулла и Телласий выехали на опушку, чтобы не прозевать начала атаки Руфина. Место для наблюдения было выбрано очень удачно, во всяком случае, Трулла, обладавший хорошим зрением, прекрасно видел закрытые ворота усадьбы. Он же первым заметил приближающихся всадников и указал на них Телласию. Появление этой странной пары стало полной неожиданностью для патрикиев. Префект даже окликнул ближних стражников, но их помощь не понадобилась. Трулла опознал в одном из всадников Эквиция. Появление управляющего в столь неподходящее время и в столь сомнительном месте слегка удивило патрикия.
        - Так ведь ты, сиятельный, сам приказал мне следить за нотарием Руфином, - пожал плечами Эквиций. - Вот я и слежу.
        - Значит, Руфин поблизости? - насторожился Телласий.
        - Он уже проник в усадьбу, - вздохнул Эквиций. - Долго ли перемахнуть через забор.
        Трулла даже крякнул с досады. Если бы не управляющий, они бы так и простояли всю ночь возле виллы Гортензия, пялясь, как бараны, на закрытые ворота.
        - Я же выслал дозорных! - рассердился Телласий. - Они должны были следить за всей округой.
        - Может, и следили, - усмехнулся Эквиций, - но меня твои дозорные не заметили.
        Факт был налицо, и Телласию ничего другого не оставалось, как только руками развести. По словам Эквиция, мятежники укрыли коней в саду, а сами двинулись к вилле пешим порядком. Немудрено, что дозорные, ждавшие отчаянного нападения конных разбойников, проморгали их тихое проникновение на территорию усадьбы.
        - Но ведь мы не слышали криков! - засомневался было Трулла.
        - А кто станет кричать с ножом у горла, - удивился Эквиций. - У Руфина под рукой более сотни головорезов.
        - Вперед, - обернулся к вагилам сиятельный Телласий. - Выносите ворота.
        Повинуясь его голосу и жесту, триста всадников, облаченных в доспехи, черными коршунами кинулись на беззащитную усадьбу. Сиятельный Трулла, подхваченный волной из людских и лошадиных тел, скакал в первом ряду атакующих стражников, пытаясь припомнить, когда он отдал приказ Эквицию следить за Руфином и отдавал ли он его вообще.


        Глава 7 Бойня

        Высокородный Федустий был абсолютно уверен в успешной реализации своего хорошо продуманного плана. Его, правда, слегка смутило то обстоятельство, что сиятельный Телласий привел к усадьбе Гортензия триста городских стражников. Судя по всему, префект Рима всерьез опасался головорезов Руфина и не хотел рисковать. Зато Федустию эта его предосторожность создала немало проблем. Чего доброго легионеры, сидевшие в засаде, могли дрогнуть, столкнувшись лицом к лицу с вагилами. А этого допустить нельзя было ни в коем случае. Телласия и Труллу требовалось взять живыми или мертвыми на месте преступления.
        - Предупреди своих людей, что мятежники наряжены городскими стражниками, - обернулся Федустий к трибуну Аркадию. - Пусть их это не смущает.
        - Не изволь беспокоиться, комит, - отозвался бравый трибун. - Моих людей не напугаешь крашеными перьями на шлемах.
        Если верить дозорным, то люди Руфина уже вышли на удобную позицию и готовились к атаке. Судя по всему, молодой патрикий ничего не знал о легионерах Федустия и рассчитывал захватить усадьбу одним решительным ударом. Телласиий Трулла, если они, конечно, не полные раззявы, должны были ворваться на территорию усадьбы Гортензия следом за шайкой бывшего нотария.
        - Лучники готовы? - спросил Федустий у Пордаки.
        - Готовы, - отозвался префект анноны, тревожно вслушиваясь в тишину.
        Костер на берегу Тибра должен был вспыхнуть сразу же, как только последний из вагилов Телласия въедет в ворота. Надо полагать, легионеры сумеют продержаться те считаные минуты, которые потребуются клибонариям трибуна Марка, чтобы домчаться до виллы Гортензия. К тому же враги императора Валентиниана и комита Федустия наверняка в суматохе передерутся между собой и не сразу заметят третью силу, которая станет их методично истреблять.
        - Гортензия и Фаустину с дочерью я поручаю тебе, светлейший Пордака, - тихо, чтобы не расслышали другие, произнес Федустий. - У императора не должно возникнуть даже тени подозрения по поводу необоснованности наших действий.
        - Понял, - кивнул префект анноны. - Нужные люди у меня под рукой.
        - Только не торопитесь, - предупредил Федустий. - Мы специально пропустим нескольких заговорщиков в дом, чтобы погром выглядел натуральнее.
        - С десятком погромщиков мы справимся, - согласился Пордака. - Но если их будет больше, то я не ручаюсь за успех, комит.
        - Свою голову сбереги, - усмехнулся Федустий. - Она еще тебе понадобится.
        - Атакуют! - донесся от ворот тревожный крик, заставивший комита и префекта вздрогнуть и схватиться за мечи.
        - Все по местам! - крикнул Федустий и бегом бросился к дому.
        За его спиной отдувался Пордака, героически борясь с одышкой и лишним весом.
        Ворота усадьбы рухнули раньше, чем комит и префект анноны успели добежать до крыльца. Обширный двор усадьбы, где кроме роскошного дворца располагались конюшня, в мгновение ока заполнился разъяренными всадниками. По виду это были римские вагилы, а потому вопрос высокородного Пордаки прозвучал вполне правомерный:
        - А где же Руфин?
        - Действуй, светлейший, - рявкнул Федустий. - Потом разберемся, кто есть кто.
        Град стрел, обрушившийся на вагилов с крыши конюшни и из окон дворца, мигом остудил их пыл. Федустию некогда было считать, сколько врагов императора Валентиниана вылетели из седла. Да и темно было, хоть глаз коли. Луна неожиданно скрылась за тучу, лишив людей возможности видеть друг друга. Лучники продолжали стрелять, но уже скорее наугад. Именно поэтому со всех сторон зазвучали призывы:
        - Факелы! Факелы!
        Но факельщики почему-то запаздывали, и легионерам трибуна Аркадия пришлось вступать в драку почти на ощупь. Крики людей и жалобное ржание бившихся в агонии лошадей едва не оглушили Федустия, но он все-таки нашел в себе силы, чтобы рявкнуть наперекор всему:
        - Именем императора приказываю вам сложить оружие!
        К немалому удивлению Федустия, из гущи мятежников раздался точно такой же крик. Судя по всему, у префекта Рима Телласия наконец прорезался голос. Увы, вагилы и легионеры, с упоением истреблявшие друг друга, проигнорировали оба этих призыва. Кровавая бойня продолжалась. Ожесточение противников нарастало. И этому способствовал пожар, осветивший место чудовищной бойни. Горела конюшня, и ржание запертых там лошадей перекрывало шум битвы. Федустий вдруг сообразил, что стоит на крыльце совершенно один, защищенный лишь броней, и его рослая фигура хорошо видна не только своим, но и чужим. Стрела, просвистевшая мимо уха, лишь подтвердила, что опасения комита за свою жизнь далеко не беспочвенны. Федустий взвизгнул от испуга и ринулся к дверям. К счастью, они были открыты. Но, ворвавшись в дом, комит не поверил своим глазам - здесь тоже дрались! А ведь вагилы Телласия не могли сюда попасть ни через главный вход, где все это время находился комит, ни через вход для прислуги, который Федустий приказал перекрыть наглухо.
        - Это люди Руфина, они проникли в дом через окна на втором этаже.
        Чтобы он провалился, этот Гортензий, со своим пристрастием к роскоши и модным веяниям. Вместо того чтобы поставить загородный дом привычным римским рядом в один этаж, он зачем-то надстроил второй. И теперь этот второй этаж оказался в руках у мятежников, которые не удовлетворились достигнутым и теперь с ожесточением рубились на лестнице с людьми светлейшего Пордаки. Особенно усердствовали три молодца, облаченных в непривычные римскому глазу доспехи. Они буквально выкашивали длинными тяжелыми мечами не слишком расторопных агентов. Кровь ручьем стекала по лестнице прямо к ногам Федустия, который никак не мог сообразить, почему подошвы его новеньких сапог липнут к мраморному полу. Счастье еще, что варваров было только трое, а агентов более трех десятков, иначе Федустию и Пордаке пришлось бы очень плохо.
        - Вперед, - крикнул Федустий своим людям. - Убейте их.
        Призыв, однако, не был услышан. Не менее десятка агентов уже были убиты, а их товарищи в испуге пятились назад. В довершение всех бед к варварам пришло подкрепление в лице молодчиков довольно устрашающего вида. Они обрушились на несчастных агентов и в одно мгновение смели их с лестницы вниз.
        - Где Гортензий? - крикнул Федустий, обнажая меч.
        - Убит, - кивнул Пордака на распростертое поодаль тело.
        - А Фаустина с дочерью? - успел спросить Федустий, пятясь к двери.
        - Руфин опередил меня, - отозвался Пордака и первым вылетел на крыльцо.
        Федустий рванулся за ним следом и успел-таки скатиться на землю, не дожидаясь, пока меч темноволосого варвара обрушится ему на череп. Во дворе усадьбы царил ад кромешный. Пожар смел лучников с крыши конюшни, а те из них, что прежде стреляли из окон второго этажа, были, видимо, убиты разбойниками Руфина. Положение легионеров трибуна Аркадия сразу стало отчаянным. Вагилы гонялись за ними по двору и безжалостно истребляли. А посреди двора на гнедом коне сидел человек и спокойно наблюдал за жутким зрелищем. Похоже, префект города Рима сиятельный Телласий уже готовился отпраздновать победу.
        - Именем императора, - прозвучал над головами поверженных и преследуемых легионеров его громоподобный голос, - бросайте оружие.
        И в эту минуту как раз и случилось то, на что так надеялся комит Федустий. Клибонарии трибуна Марка ворвались в распахнутые ворота усадьбы Гортензия словно ураган всесокрушающей силы. Префект Телласий пал на землю одним из первых. Рубка началась такая, что у Федустия волосы встали дыбом, и он даже не сразу сообразил в припадке прихлынувшего торжества, что это римляне истребляют римлян.
        - Руфин уходит! - прорычал на ухо растерявшемуся Федустию Продака. - Останови бойню, комит!
        Федустий нашел в себе силы, чтобы подняться с земли и выйти на освещенное место. Возможно, его даже услышали, но явно не узнали, и пролетавший мимо клибонарий трибуна Марка раскроил комиту голову раньше, чем тот успел закончить фразу:
        - Именем…
        Кровопролитие удалось остановить трибуну Марку, который наконец-то разобрался в ситуации. Но это произошло только тогда, когда несколько сотен клибонариев, вагилов и легионеров выстелили своими телами двор усадьбы покойного Гортензия. Светлейшему Пордаке вдруг пришла в голову мысль, что за столь чудовищную глупость рано или поздно кому-то придется ответить головой. И хорошо если эта будет голова не префекта анноны.
        - А где мятежники? - крикнул Пордаке с седла трибун Марк.
        Мятежников, как назло, обнаружить не удалось ни на обширном дворе, ни даже в залитом кровью доме. Кругом лежали только тела вагилов, легионеров и императорских агентов. После недолгих поисков Марку и Пордаке удалось найти тела префекта города Рима Телласия, патрикия Труллы, комита Федустия и трибуна Аркадия. Все четверо были уже мертвы и для грядущего следствия интереса не представляли.
        - Ну и кто из них враг императора? - грозно спросил у струхнувшего Пордаки трибун Марк, иссеченный шрамами ветеран, воевавший еще под началом императора Юлиана. - На кого вы охотились с комитом?
        - На бывшего нотария Руфина, - попробовал оправдаться префект анноны.
        - И где он сейчас?
        - Сбежал, вероятно, - пожал плечами Пордака, у которого уже не было сомнений в том, что крайним в этой истории окажется именно он. Конечно, префект анноны может ткнуть пальцем в покойного начальника схолы агентов, люди которого сейчас лежат во дворе вперемешку с легионерами, но кому интересен мертвый Федустий, когда у ретивых судей под рукой будет живой Пордака.
        - Может, колдовство? - нерешительно предположил трибун Марк. - Иначе чем еще объяснить, что римские чиновники в буйном раже накинулись друг на друга.
        - Комит Федустий подозревал в измене префекта Рима Телласия, - вздохнул Пордака.
        - Ну да, - кивнул Марк. - А Телласий в свою очередь подозревал Федустия. И в результате взаимных подозрений двух высокопоставленных чиновников, больных на голову, полегли пять сотен человек.
        - Надо поймать Руфина, - вскричал Пордака. - Попели клибонариев в погоню за мятежниками, они не могли далеко уйти.
        - Положим, времени у них было более чем достаточно, - задумчиво почесал подбородок Марк. - Кроме того, я не уверен, что показания этого Руфина в суде пойдут нам с тобой на пользу, а не во вред. Думай головой, Пордака, иначе через пару дней цена ей будет - медяк.
        Сознаваться в том, что охота шла не столько за Руфином, сколько за сокровищами мятежного комита Прокопия, значило подписать себе смертный приговор. Обвинять в измене Телласия и Труллу тоже глупо. Хорошо еще, что Федустий не успел отправить свой доклад императору, иначе на голову Пордаки сейчас обрушился бы гнев многих влиятельных мужей города Рима. Нет, и Телласий, и Трулла, и Федустий - это всего лишь жертвы колдовства. Именно колдовства, тут трибун Марк прав.
        - А Гортензий был язычником? - спросил Пордака у Марка.
        - Кажется, да, - задумчиво проговорил трибун. - Выходит, главный колдун все-таки не Руфин?
        - Нет, с того нотария взять уже нечего, - криво усмехнулся префект анноны. - Чиновникам и судьям нужны деньги. Деньги нужны и императору. А Гортензий, насколько я знаю, очень богатый человек. Кроме того, у него куча богатых знакомых, каждый из которых мог быть причастным к его сатанинской деятельности. Именно Гортензий вызвал из ада тех существ, которых многие по недоразумению приняли за варваров.
        - А ты лишку не хватил, Пордака? - спросил насмешливо Марк. - Руфин родился в Риме, его многие знают. При чем тут ад?
        - Не в Руфине дело, а в варварах, - отмахнулся от скептически настроенного трибуна Пордака. - Я собственными глазами видел, как эти трое выкашивали легионеров целыми рядами. Они же вкупе с Гортензием напустили порчу на доблестных римлян, которые начали истреблять друг друга. И истребили бы до последнего человека, если бы добрые христиане Пордака и Марк с молитвой на устах не успели обезвредить колдуна, пронзив его тело мечами. После этого лжеварвары с жутким воем провалились в ад, и окровавленная земля сомкнулась над их головами.
        - А Руфин?
        - Рухнул в геенну огненную вместе с ними, - твердо сказал Пордака.
        - Мне нравится, - усмехнулся Марк. - Наверняка наш рассказ понравится и епископу Симеону. Но императору и судьям нужны будут свидетели.
        - Это правда, - согласился Пордака. - Ты, трибун, займись легионерами и клибонариями. Я думаю, их несложно будет убедить в том, что в пролитии братской крови виноваты не они, а колдун Гортензий, напустивший на них порчу. А особо непонятливым объясни, чем обернется для них чрезмерное правдолюбие. Что же касается меня, то я поищу людей, которые донесли Телласию и Федустию о творящихся на вилле Гортензия непотребствах.
        - И такие люди найдутся?
        - У меня в этом нет никаких сомнений, трибун Марк.
        - В таком случае тебе придется поторопиться, светлейший. Времени у нас в обрез.
        Пордака и без подсказок трибуна понимал, что промедление смерти подобно. Император Валентиниан, взбешенный потерей обоза, сделает все возможное, чтобы найти и покарать виновных в чудовищной бойне на вилле Гортензия. Конечно, префект анноны Пордака мог бы сильно облегчить императорским чиновникам задачу, указав на истинных виновников происшествия, но это значило не только надеть себе петлю на шею, но и затянуть ее. Стоит только Руфину, Фронелию или одному из варваров заикнуться о сокровищах Прокопия, как дни Пордаки будут сочтены. Среди чиновников императора дураков нет, и они без труда распутают клубок кровавых преступлений. К счастью, Пордака успел наведаться в дом Федустия раньше, чем слух о гибели комита дошел до ушей его слуг. Несколько денариев обеспечили ему беспрепятственный проход в личные покои начальника схолы императорских агентов. Ничего удивительного в поведении слуг не было, поскольку префект анноны последние дни, можно сказать, безвылазно находился в доме комита и успел намозолить глаза его обитателям. Искомый документ лежал на столе. Пордака пробежал его глазами, тяжко вздохнул по
поводу несбывшихся надежд и разодрал пергамент в клочья. После чего покинул дом Федустия через черный ход. Пордаке нужен был Эквиций, и он разослал своих уцелевших подручных на поиски вольноотпущенника. Однако Эквиций сам явился к префекту анноны вечером следующего дня. На лице старого негодяя скорбь была написана столь яркими красками, что Пордаку даже передернуло.
        - Знаешь уже? - зло бросил старику невыспавшийся Пордака.
        - Так весь Рим гудит от слухов, - развел руками Эквиций. - Я сам ездил за телом сиятельного Труллы на виллу Гортензия. А корректор Перразий уже приступил к расследованию причин бойни.
        - Откуда он взялся, этот корректор? - расстроился Пордака.
        - Перразий прислан императором в помощь комиту Федустию. Говорят, что он обладает большими полномочиями. Не исключено, что эти полномочия будут расширены, как только до императора дойдут вести о трагическом происшествии.
        Похоже, Федустий далеко не все рассказал префекту анноны о своих планах в отношении патрикиев города Рима. Не исключено, правда, что дело здесь было не в покойном комите, а в императоре Валентиниане, который очень любил проверять и перепроверять своих вороватых чиновников. В любом случае этот Перразий попортит еще немало крови светлейшему Пордаке.
        - Легионеры и клибонарии в один голос твердят о колдовстве и порче, но корректор только скептически хмыкает, - продолжил свой рассказ Эквиций. - В свите императора доверчивых олухов не держат. О твоем участии в этом жутком деле корректор уже знает. Во всяком случае, он довольно долго расспрашивал о тебе уцелевших легионеров и агентов. У меня создалось впечатление, светлейший, что именно тебя корректор Перразий и его подручный, нотарий Серпиний, готовят на роль козла отпущения. Понять их можно. В бойне из чиновников уцелел только ты один. Вывод отсюда напрашивается самый простой - префект анноны Пордака, виновный в растрате городской казны, дабы избежать ответственности, стравил между собой комита Федустия и префекта Рима Телласия, а теперь пытается выскочить сухим из воды. Как тебе удалось устроить бойню, никого особенно не интересует. Твоим главным пособником называют Гортензия, которого ты потом убил, дабы замести следы. Как только Перразий и Серпиний найдут в бумагах префектуры сведения о твоих злоупотреблениях, дни твои, светлейший, будут сочтены.
        Ничего нового в словах старика Пордака не услышал. Он с самого начала знал, что расследование будет развиваться именно так. Неприятностью можно было считать только то, что дело стали раскручивать по горячим следам, не дав Пордаке время приготовиться к защите.
        - Ты мне лучше скажи, Эквиций, кто в христианской общине отвечает за финансы?
        - Падре Леонидос. Очень просвещенный и умный человек.
        - А как он относится к магии?
        - Среди отцов церкви нет человека, более непримиримого в отношении язычества.
        - Тем лучше, - усмехнулся Пордака. - Как ты думаешь, двадцать тысяч денариев его устроят?
        - Я бы предложил пятьдесят, - вздохнул Эквиций. - Жизнь префекта анноны стоит дорого.
        - Издеваешься, - оскалился Пордака, и рука его, лежащая на столике, сжалась в кулак. Бывший раб взглянул на кулак с уважением, но мнения своего не изменил.
        - Ты, видимо, не до конца осознал, светлейший, ужас своего положения. До ушей корректора Перразия уже дошел слух о золоте Прокопия. Видимо, проболтался кто-то из агентов, близких к Федустию. А Фаустина, как ты знаешь, исчезла. Наверняка корректор заподозрит, что похитил ее ты.
        - Это сделал Руфин! - в сердцах воскликнул Пордака.
        - Если ты упомянешь имя беглого нотария, друг мой, тебя сразу же объявят пособником мятежников. Мне очень жаль, светлейший, но тебя будут пытать. Пытать долго и упорно, дабы выведать тайну, хранимую тобой.
        - Будь ты проклят, Эквиций! - вскричал Пордака и ударом кулака разнес в щепы изящный столик.
        - Не надо бросаться такими словами, мой мальчик, - осуждающе покачал головой старик. - Я делаю все от меня зависящее, чтобы вытащить тебя из беды. В конце концов, мы с тобой повязаны одной веревкой. Я ведь тоже в этом деле не без греха. Конечно, вольноотпущенник - это не префект анноны, но голову мне оторвут в любом случае.
        - Значит, ты согласен выступить в роли доносчика на колдуна Гортензия? - прямо спросил старого негодяя Пордака.
        - Разумеется, мой мальчик, - развел руками Эквиций. - Ради тебя я готов пойти даже на грех лжесвидетельства. Но ведь ты отлично понимаешь, как отнесутся к словам бывшего раба сильные мира сего. Нам нужно куда более веское слово, а еще лучше - пергамент, подписанный авторитетным человеком. Авторитетным не только в глазах обывателей, но и в глазах императора. И таким человеком, вне всякого сомнения, является падре Леонидос.
        - Ты разоряешь меня, старик, - почти простонал Пордака. - Ведь пятидесятью тысячами дело не ограничится.
        - Конечно, - кивнул Эквиций. - Нам придется смазать колесо, чтобы оно завертелось в нужном направлении. Если мы уложимся в сто тысяч денариев, то можешь смело считать, что тебе сильно повезло.
        Эквиций был прав, но Пордаке от этого не стало легче. В конце концов, это были его деньги, нажитые непосильным трудом. Префект анноны после столь большого кровопускания вполне мог снова опуститься на дно, с которого ему с таким трудом удалось подняться на поверхность, и затеряться там навсегда.
        - Значительную часть убытков мы сможем возместить, светлейший Пордака, но для этого нам придется не только пошевелить ногами, но и поработать головой.
        - Каким образом? - удивился префект анноны.
        - Есть у меня на примете одна блудница, продавшая душу дьяволу, - сказал Эквиций, и глаза его сверкнули ненавистью.
        - Уж не Лавинию ли ты имеешь в виду? - насторожился Пордака.
        - Я имею в виду Ефимию, вдову патрикия Варнерия, несостоявшуюся супругу комита Федустия, которую после его смерти некому защитить. Это она спуталась с демоном, вызванным Гортензием из глубин ада.
        - Боюсь, что это трудно будет доказать, - с сомнением покачал головой Пордака. - На защиту Ефимии встанут очень влиятельные люди. И вовсе не из любви к прекрасной вдове, а из шкурных соображений. Этак ведь любую римскую матрону, переспавшую с язычником, отцы церкви могут обвинить в связях с дьяволом. А потом, у нас нет свидетелей. Показания рабов никто слушать не будет.
        - Ты прав, светлейший, - усмехнулся Эквиций. - Но рабы нам не нужны. Свидетелями у нас будут отцы христианской церкви, а также чиновники императора Валентиниана, неподкупные Перразий и Серпиний.
        - Ты сошел с ума, Эквиций, - застонал Пордака. - У меня не хватит денег, чтобы их подкупить.
        - Они будут свидетельствовать даром, мой мальчик. Понимаешь, даром. Ибо мы покажем им демонов во всей красе. Не может же дьявол оставить свою подругу в беде.
        - Ты хочешь вызвать дьявола, старик?! - ужаснулся Пордака.
        - У тебя сегодня не все в порядке с головой, светлейший, - вздохнул Эквиций. - Зачем нам вызывать дьявола, если под рукой у нас есть мошенник. Ты помнишь Велизария?
        - Это тот самый фокусник, что потешал публику в театре Помпея?
        - Вот именно, - кивнул старик. - Велизарий утверждает, что учился своему искусству у халдеев, но, естественно, лжет. Тем не менее он умеет изрыгать огонь из пасти и морочить голову обывателям своими превращениями.
        - Впечатляющее было зрелище, - подтвердил Пордака. - Но неужели ты думаешь, что отцы церкви и просвещенные чиновники императора поверят фокуснику?
        - Отцы церкви не ходят в театры, мой мальчик, - усмехнулся Эквиций. - Они считают его порождением Сатаны. На представлениях Велизария беснуется чернь, там нет места не только святым отцам, но и благородным мужам.
        - Остается найти людей, которые способны изобразить выходцев из ада, - с сомнением покачал головой Пордака.
        - Долго их искать не придется, - пожал плечами Эквиций. - Лучше варваров Руфина нам демонов не найти. Тем более что о них по Риму уже идет дурная слава.
        - Твоими стараниями?
        - Нет, светлейший Пордака, - скорбно вздохнул старик. - Возможно, эти люди не демоны, но их магическую силу многие римляне уже испытали на себе. Ты когда-нибудь видел, светлейший, чтобы шестерки выпадали четыре раза подряд?
        - Ну, если как следует поработать над игральными костями, то можно достичь и более впечатляющего результата.
        - В том-то и дело, что кости самые обычные, - взъярился невесть от чего Эквиций. - Они обыгрывали самых искусных мошенников Рима. Допело до того, что люди просто боялись садиться с ними за стол. Урожай, который они собрали в притонах Рима, оценивают по меньшей мере в сто тысяч денариев.
        - Однако ты хватил старик! - не поверил Пордака, проведший за игральным столом немало времени.
        - Так утверждает молва, светлейший. А нам эти утверждения только на руку. Если корректор Перразий потребует от нас свидетелей, я приведу ему сотню людей, обчищенных демонами до нитки.
        - А где ты найдешь Руфина, старик?
        - Это уже моя забота, светлейший Пордака, а ты готовь деньги для падре Леонидоса. И поторопись, мой мальчик, времени у нас в обрез.
        У префекта анноны появилось сильнейшее желание бросить все и бежать из Рима куда глаза глядят. Однако он сумел справиться с прихлынувшей к сердцу слабостью. Бежать из Рима значит бежать из империи. А жизнь среди варваров Пордаку не прельщала, и это еще очень мягко сказано. Префект анноны, родившийся и выросший в огромном городе, просто не выжил бы вне привычной среды. И на чужой стороне его ждали бы только нищета и забвение. А для человека честолюбивого нет ничего горше такой участи.



        Глава 8 Посланцы ада

        Как и предполагал Руфин, Фаустина знать ничего не знала о сокровищах Прокопия. Мятежный комит распрощался с ней еще в Маркианаполе, снабдив на дорогу пятью тысячами денариев и пожелав ей и малолетней Констанции доброго пути. К слову сказать, Констанция за минувшие месяцы здорово подросла и года через четыре обещала превратиться в весьма привлекательную девушку. Для Руфина она и была тем самым сокровищем, ради которого он рисковал головой, но Фронелий был разочарован. И своего разочарования не скрывал ни от Руфина, ни от варваров.
        - Далось тебе это золото! - в сердцах воскликнул Гвидон. - Разве жизни Фаустины и Констанции не стоят миллиона паршивых денариев.
        - Ох, уж эта молодежь, - покачал головой бывший магистр. - За золото можно выкупить не только чужие жизни, но и свою собственную. А с Фаустиной и Констанцией ты, Руфин, еще наплачешься. Крови вокруг них прольется с избытком, вы уж поверьте слову человека, повидавшего мир.
        Возможно, насчет крови Фронелий был прав, во всяком случае, сотни людей уже погибли при освобождении вдовы и дочери императора, однако в данном случае винить следовало не их и даже не Руфина, а хитроумных чиновников, столь искусно приготовивших ловушку друг для друга.
        - Может, Прокопий, еще сказал тебе что-то на прощание, благородная Фаустина? - почти простонал неуемный Фронелий. - Что-нибудь о золоте или драгоценных камнях?
        - Он сказал, что потратил и свои и чужие средства на войну, - наморщила лоб Фаустина, явно желавшая хоть чем-то отблагодарить своих спасителей. - И еще он просил передать эти слова Руфину, если тот когда-нибудь меня найдет.
        - Вот так прямо и сказал - передай Руфину, что я потратил все золото на войну? - даже привстал со своего места Фронелий.
        - Нет, - смущенно зарозовела Фаустина. - Комит Прокопий сказал, что все золото он отдал Марсу. Но ведь Марс - это бог войны?
        - Милая ты моя, - сорвался с места Фронелий и от полноты чувств поцеловал растерявшуюся Фаустину в лоб. - Конечно, ты права - Марс действительно бог войны. Но как раз в Маркианаполе находятся развалины его храма. Храм был разрушен тридцать лет назад во времена Константа, император Юлиан хотел его восстановить, но не успел этого сделать. Я ведь видел эти развалины, Руфин! Видел! Мы посетили их вместе с Прокопием за день до того, как оставили город. Как же я не догадался? О боги! Ведь Прокопий даже пытался подправить стены храма, но ему на это недостало времени. Теперь-то я понимаю, что он не подправлял - он прятал! После отъезда из Маркианаполя его личный обоз сократился на две трети. Там, в развалинах, не миллион лежит, вожди, а много больше. Все патрикии, поддержавшие Прокопия, схоронили там свои сокровища и убили рабов, помогавших их прятать. Я собственными ушами слышал, как Прокопий прошептал: «Последняя жертва, Фронелий, последняя жертва».
        - Успокойся, - мягко посоветовал Фронелию Руфин. - От Рима до Маркианаполя еще нужно добраться. К тому же город находится в руках Валента, и вряд ли нас с тобой там примут с распростертыми объятиями.
        - Это верно, - кивнул бывший магистр, остывая. - Но у меня появилась цель в жизни, Руфин! И будь спокоен, рано или поздно я доберусь до сокровищ Прокопия, даже если для этого мне придется разрушить не только город, но и всю Римскую империю.
        - С империей мы тебе поможем, - засмеялся Придияр. - Хотя согласись, Фронелий, это будет не самым легким делом.
        - А я в вас верю, вожди, - неожиданно серьезно глянул на молодых людей бывший магистр. - Империя давно нуждается в притоке свежей крови, так пусть это будет кровь потомков венедских и готских богов.
        Появление старика Эквиция в тщательно охраняемом дворце повергло в изумление всех его обитателей. Впрочем, принтел бывший раб не один, а в сопровождении Марцелина.
        - Я его прихватил, когда он обнюхивал наши ворота.
        Марцелин был возмущен коварством старого негодяя, зато сам Эквиций оставался совершенно спокоен, несмотря на угрозы Фронелия, обрушившиеся на его склоненную голову. Лишь после того, как бывший магистр пообещал повесить его на ближайшем дереве, старик заговорил:
        - А я ведь пришел к вам с дурной вестью, благородные вожди. Ефимия, вдова светлейшего Варнерия, арестована квестором Перразием за преступную связь то ли с демоном, то ли с мятежником.
        - Так с демоном или с мятежником? - вскричал горячий Придияр, хватая посланца Пордаки за шиворот.
        - Следствие покажет, - вздохнул Эквиций. - Но в любом случае несчастной грозит либо смерть, либо нищета и забвение.
        - Где она сейчас находится? - спросил Руфин.
        - Во дворце Федустия, - с охотою откликнулся старик. - Корректор Перразий и нотарий Серпиний решили не привлекать лишнего внимания к делу, и без того наделавшему много шума в Риме. Шутка сказать, по вине колдуна Гортензия и демонов, вызванных им из преисподней, погибли два высокопоставленных чиновника, патрикий Трулла, трибун Аркадий и пятьсот вагилов, легионеров, клибонариев и агентов.
        - Каких еще демонов, Эквиций? - ласково погладил старика по голове Фронелий. - Ты в своем уме?
        - Разумеется, сиятельный магистр, - с готовностью отозвался бывший раб. - Это ведь я донес падре Леонидосу о предосудительной деятельности Гортензия. А он в свою очередь обратился к комиту Федустию и префекту Рима Телласию с просьбой наказать черного мага. К сожалению, усмирить демонов оказалось совсем не просто. Погибло много людей. И только доблесть, проявленная префектом анноны Пордакой и трибуном Марком, спасла Великий Рим от больших неприятностей.
        - Что за бред? - удивленно посмотрел на Руфина рекс Оттон. Он единственный из вождей успел овладеть латынью настолько, что смог уяснить смысл витиеватой речи Эквиция.
        - Это не бред, - усмехнулся Фронелий. - Это римское правосудие. Император и его чиновники слишком любят деньги, чтобы позволить Ефимии растратить наследство, доставшееся от мужа и отца.
        - Что с Ефимией? - спросил у Эквиция Придияр, поднося к его горлу кинжал.
        - Ты напрасно гневаешься, благородный вождь, - залебезил струхнувший старик. - Я ведь пришел для того, чтобы помочь вам спасти несчастную женщину. Объясни ему, светлейший Руфин, за ради бога.
        - Давай все по порядку, Эквиций, - строго сказал молодой патрикий. - Один раз откровенность уже спасла тебе жизнь, будем надеяться, что и в этот раз ты нас не обманешь.
        Избавившись от железной хватки варвара, Эквиций очень быстро обрел себя и довольно внятно изложил патрикию Руфину и магистру Фронелию суть дела. Светлейший Пордака, оказавшись в стесненных обстоятельствах, выбрал, надо отдать ему должное, весьма экзотичный, но действенный способ защиты. И хотя поддержка христианской церкви обошлась ему в немалую сумму, тем не менее она наверняка окажется полезной и поможет префекту анноны выпутаться из практически безнадежного положения.
        - В авгуров они метят, помяни мое слово, - сказал Руфину Фронелий. - Гортензий хоть и не был магом, но с жрецами римских богов поддерживал тесные отношения. Впрочем, иного выхода у него не было. Церковь ведь запрещает христианам давать деньги в рост. Я прав, Эквиций?
        - Прав, - не стал спорить старик.
        - Следовательно, признание Гортензия колдуном больно ударит по всем римским паукам, сосущим кровь как из бедных, так и из богатых.
        - Заодно и казна императора существенно пополнится, - поддакнул Фронелию Эквиций.
        - Это единственный пункт, по которому я склонен поддержать христиан, - твердо сказал бывший магистр, немало в свое время настрадавшийся от ростовщиков. - А у вас, вожди, деньги в рост дают?
        - Нет, - твердо сказал Гвидон. - Сколько взял, столько и отдай.
        - Вот, Руфин, - прицокнул языком Фронелий, - удивительно трезвый взгляд на вещи.
        - Иными словами, ты готов принять предложение Пордаки? - усмехнулся патрикий.
        - А что, у нас есть другой способ вырвать женщину, пострадавшую, к слову, по нашей вине, из рук негодяев? Я правильно говорю, Придияр?
        Фронелию, обожавшему театр и все что с ним связано, явно пришлось по душе предложение Эквиция. Однако, к его немалому удивлению, вожди не захотели участвовать в представлении, придуманном даровитым Велизарием. Они готовы были взять дворец Федустия штурмом, но наотрез отказались напяливать на себя уродливые личины. Старый солдат был потрясен их упрямством до глубины души. По его мнению, роль демонов как нельзя более подходила для варваров, да и кому же их, собственно играть, как не им?
        - Ты предлагаешь нам пойти по навьему пути, - холодно сверкнул глазами Гвидон. - Посвященным этот путь заказан.
        - Это же театр! - попробовал переубедить их Фронелий. - Игра!
        - Это таинство, магистр, - возразил ему Придияр. - Я знаю людей, которые могут превратиться в волка или медведя, но только если на то будет воля Белеса, Одина или Перуна. К тому же речь идет о священных животных. Но ни один рекс или ведун никогда не напялит на себя личину демона, подручного бога смерти.
        - Вообще-то волк или медведь - это тоже неплохо, - подал голос притихший было Эквиций. - Здесь важно, чтобы превращение состоялось на глазах корректора Перразия и падре Леонид оса.
        Фронелий с надеждой уставился на Гвидона. Он почему-то был абсолютно уверен, что русколану доступно в этом мире если не все, то многое. В конце концов, его отцом был сам бог Велес, которому самое время прийти на помощь сыну. Ведь речь-то по большому счету идет не о пустой прихоти, а о спасении женщины, оказавшей вождям большую услугу. Так неужели варвары окажутся столь неблагодарными, что бросят благородную римлянку на потеху палачам.
        Слова Фронелия произвели впечатление на вождей, однако Оттон и Придияр ждали, что скажет Гвидон, ибо его первенство в этом вопросе было неоспоримо. Русколан долго молчал, глядя в пространство темными бездонными глазами. Эквиций перетрусил не на шутку. Одно дело фокусы Велизария с его быстрой сменой личин, и совсем другое - магия, которой этот варвар владеет в совершенстве.
        - Хорошо, - глухо сказал Гвидон. - Давайте попробуем.
        - Чуть не забыл, - схватился за голову посланец Пордаки. - Велизарию нужно заплатить, а у Пордаки не осталось денег. Думаю, пятидесяти тысяч ему хватит.
        - Сколько?
        - Ну, сорок, - пошел на попятный Эквиций.
        Фронелий дружески взял старика за пояс и притянул к себе:
        - Ты же понял, уважаемый, с кем имеешь дело в нашем лице. И сумеешь объяснить это светлейшему Пордаке. А заодно передашь префекту анноны, что деньги благородной Ефимии лучше вернуть. Все, до последнего обола. И еще передай, что люди бывают порой пострашнее демонов, особенно если в жилах этих людей течет кровь языческих богов.
        - Я понял, высокородный Фронелий, - кивнул старик.
        - А Велизарию хватит двух тысяч денариев. Знаю я этого мошенника, он никогда столько не зарабатывал. Но за эти две тысячи он должен устроить такое представление, чтобы у корректора Перразия и нотария Серпиния кровь застыла в жилах. Все, Эквиций, иди! И да помогут нам всем римские боги.
        Корректор Перразий был человеком умным, цепким и честолюбивым. Еще там, на вилле Гортензия, он понял, что ему выпал тот самый шанс, о котором он мечтал на протяжении всей своей сознательной жизни. Речь, безусловно, шла о грандиозном заговоре против императора Валентиниана. Заговор, который комит Федустий почти раскрыл, но, к сожалению, не сумел довести дело до конца. Перразий высоко ценил ум и хватку покойного начальника схолы императорских агентов, но, увы, в этот раз Федустий совершил роковую ошибку, недооценив коварство своих противников и их готовность проливать кровь. Префект Рима Телласий, префект анноны Пордака, патриций Трулла (метивший, по слухам, в императоры) и старый выжига Гортензий сумели заманить комита в ловушку. И хотя Федустий дорого продал свою жизнь, тем не менее далеко не все лица, принимающие участие в заговоре, понесли суровое наказание. Объяснения, даваемые Пордакой и трибуном Марком, вызывали на худом невыразительном лице корректора скептическую улыбку. Светлейший Перразий рассмеялся бы им прямо в хитрые рожи, но подобное выражение чувств было не в его характере.
Колдовством в Риме и его пригородах даже не пахло. А вот что касается расхищения городской казны, то здесь все было настолько очевидно, что опытному корректору не пришлось затрачивать особых усилий, чтобы схватить виновных за руки. И пусть одна из этих рук уже похолодела, зато другая оставалась горячей и потной. Префект анноны Пордака развил бурную деятельность, пытаясь спасти от веревки свою жирную шею. Это Пордака выкрал из дома Федустия отчет, который начальник схолы тайных агентов приготовил для императора. Перразий хоть и не знал содержания этого отчета, но нисколько не сомневался, что в нем было немало сведений, порочащих префекта анноны. Корректора покоробило то, что римский епископат в лице хитрого эллина падре Леонидоса вдруг бросился на защиту проворовавшегося Пордаки. Нет слов, Гортензий был большой сволочью, но обвинять его в связях с дьяволом - это слишком смело. А вот в связях с заговорщиками - в самый раз.
        - С какими заговорщиками? - насторожился падре Леонидос, нервным жестом поглаживая бороду.
        - Я имею в виду бывшего нотария Руфина и бывшего магистра пехоты Фронелия, оба они были горячими сторонниками мятежника Прокопия. Но и это еще не все, благочестивый падре. По нашим сведениям, именно эти двое организовали нападение на императорский обоз.
        - Но у меня были сведения, полученные от проверенного человека, - попробовал оправдаться падре, припертый к стене неопровержимыми фактами.
        - Ты имеешь в виду вольноотпущенника Эквиция, служившего сразу двум господам, Пордаке и Трулле? Если мне не изменяет память, то именно через этого человека светлейший Пордака четыре дня назад передал в церковную казну пятьдесят тысяч денариев. И все было бы хорошо, падре, если бы эти деньги не оказались крадеными.
        - Но церковь не может нести ответственности за преступления отдельных людей, - залепетал струхнувший Леонидос.
        - Зато церковь осуждает лжесвидетельство, - холодно бросил корректор. - Ты по-прежнему будешь настаивать на сатанинских способностях Гортензия, падре, или присоединишься к моему мнению, что вышеназванный негоциант просто заговорщик и вор?
        - Сам я демонов не видел, - зарозовел ликом Леонидос. - И сужу я о них только с чужих слов. Но ведь у тебя есть под рукой женщина, которая может развеять все наши сомнения. В конце концов, она ведь в любом случае виновна, предавалась она блуду с заговорщиком или с демоном. Если ты не против, светлейший Перразий, я бы хотел присутствовать при ее допросе. Я чувствую себя виноватым и перед тобой, корректор, и перед епископом Симеоном. Сам того не желая, я, возможно, ввел вас обоих в заблуждение.
        - С моей стороны возражений не будет, - пожал плечами корректор. - Если ты, падре, не боишься крови и женских криков, то милости прошу со мной в подвал.
        Если бы все зависело от Перразия, то он никогда бы не допустил посторонних к допросу столь важного свидетеля. Но корректору приходилось считаться с мнением нотария Серпиния, человека молодого и глупого, но имеющего в свите императора Валентиниана могущественных покровителей. К сожалению, Серпиний попал под влияние префекта анноны Пордаки. И добро бы речь шла о взятке, так нет же, этот юнец искренне поверил в тот бред, что несли легионеры и клибонарии, старавшиеся изо всех сил уйти от ответственности за убийство своих товарищей. А тут еще вмешался падре Леонидос со своей елейной улыбкой и блудливыми глазками. Охмурить наивного Серпиния оказалось для него делом совсем не трудным, тем более что юный нотарий был искренним приверженцем христианской веры. А вот с тридцатипятилетним корректором у Леонидоса вышла промашка. Перразий, уверенный в своей правоте, не поддался ни на уговоры, ни на посулы. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что, обвиняя Гортензия в черной магии, служители христианской церкви метят прежде всего в языческих жрецов. Но интересы императора были для корректора Перразия выше
интересов церкви. О чем он не постеснялся сказать Леонидосу прямо в лицо.
        Федустий превратил подвал собственного дома в пыточную камеру, но у корректора не повернулся язык, чтобы его за это осудить. Покойный комит верно служил императору и ради пользы дела не боялся пожертвовать собственными удобствами. Сколько человек прошло через этот подвал, Перразий не знал, но если судить по бурым пятнам на полу и стенах, то их было немало. Вечный город буквально захлестнула волна заговоров, и мятежники Прокопия, едва не оторвавшие от империи огромный кусок территории, составляли лишь часть той когорты недовольных, которые в безумном раже стремились разрушить то, что создавалось веками. Империя трещала по всем швам, раздираемая на части как внутренними, так и внешними врагами, и требовались огромные усилия разумных людей, чтобы не допустить ее окончательного краха.
        Корректор Перразий почти с ненавистью взглянул на префекта анноны Пордаку и трибуна Марка, которых нотарий Серпиний пригласил в качестве свидетелей. Не приходилось сомневаться, каких именно показаний эти двое ждут от блудливой вдовы патрикия Варнерия. Будь на то воля Перразия, он эту женщину даже допрашивать бы не стал. Вконце концов, Ефимия не сделала ничего такого, что выходило бы за рамки обычного поведения распущенных римских матрон. Однако на ее беду, варвар, проведший с ней всего одну ночь, оказался заговорщиком. Легкомыслие порой очень дорого обходится людям, особенно тем, кто, кичась своей родовитостью, считает себя свободным от всяческих запретов. Корректор очень надеялся, что у этой женщины все же хватит стойкости, чтобы не признаваться в том, чего она не совершала. Он даже пожалел, что не встретился с Ефимией раньше и не подсказал ей, как надо вести себя в создавшейся ситуации. Конечно, подобные действия противоречили бы нормам римского права, но ведь и противники Перразия не стеснялись в средствах.
        Корректор покосился на разведенный в очаге огонь и жестом указал падре Леонидосу на лавку, стоящую у дальней стены, где уже сидели Пордака и Марк. Нотарий Серпиний стоял подле палача и его подручного, с тихим ужасом глядя, как последний орудует в очаге железным прутом.
        - А зачем такие крайние средства? - шепотом спросил он у корректора.
        - На испытании огнем настаивают префект анноны Пордака и падре Леонидос, - сухо отозвался Перразий.
        - Но ведь она расскажет все добровольно, - залепетал испуганный Серпиний. - Клянусь, светлейший, Ефимия не скрывает, что знакома с варваром. Но утверждает, что встречалась с ним по просьбе вдовы императора Констанция.
        - Тем хуже для нее, - мрачно изрек корректор и отвернулся.
        Растерявшийся Серпиний не нашел ничего лучше, как упрекнуть в жестокости падре Леонидоса, разглядывающего железные крюки, блоки, и прочие жутковатые приспособления, служившие единственными украшениями подвала. Леонидос, с интересом слушавший пояснения трибуна Марка по поводу назначения пыточных орудий, вскинул на юного нотария удивленные глаза:
        - Так ведь мы пытаемся спасти эту заблудшую женщину, сын мой. Неужели ты этого не понимаешь?
        - Спасти с помощью раскаленного железа? - взъярился Серпиний.
        - Именно, - поддержал падре Леонидоса префект анноны Пордака. - Римское законодательство не предусматривает наказания для женщины, вступившей в связь с существом иного мира. Равным образом оно не карает человека за пристрастие к магии, но только в том случае, если действия подозреваемого не направлены против третьих лиц. В данном случае никто не обвиняет Ефимию в том, что она вызвала из темных глубин демона, ибо она всего лишь жертва чужого коварства. И в случае чистосердечного раскаяния святая церковь возьмет заблудшую овцу под свое покровительство. Я правильно говорю, падре Леонидос?
        - Вне всякого сомнения, сын мой, - важно кивнул головой эллин.
        - А вот если Ефимия будет утверждать, что вступила в связь с варваром, то вряд ли ей удастся избежать смертной казни, - продолжал Пордака, глядя на нотария ласковыми глазами. - Ибо участие в заговоре против власти императора карается жестоко.
        - Но ведь Ефимия не знала, что варвар заговорщик?
        - Зато она была осведомлена, какую роль сыграла в константинопольских событиях благородная Фаустина, - развел руками Пордака. - И вместо того чтобы сообщить о просьбе коварной вдовы Констанция комиту Федустию, Ефимия пошла на поводу у врагов императора Валентиниана. Тебе, Серпиний, не упрекать надо падре Леонидоса, а благодарить, что он, по бесконечной своей доброте, рискуя своим положением, пытается спасти жизнь женщине, которая, возможно, такого участия недостойна.
        - Но вы хотя бы объяснили Ефимии, как ей надо себя вести?! - сердито прошипел Серпиний.
        - Сядь, нотарий! - прицыкнул на юнца трибун Марк. - Все, что нужно было, мы уже сделали, а теперь остается только одно - ждать.
        Серпиний, обиженный на весь белый свет, примостился на краю лавки рядом с падре Леонидосом и сердито засопел.
        - Все в руке божьей, сын мой, - попытался утешить его Леонидос, но слова его не нашли отклика в сердце расстроенного нотария.
        Серпиний заподозрил, что его все эти дни просто водили за нос. Видимо, корректор Перразий был прав, когда утверждал, что слухи о демонах выгодны в первую очередь Пордаке и Марку, которые сделают все возможное и невозможное, чтобы оправдаться в глазах императора за свои чудовищные преступления.
        - А если демоны все-таки явятся в ответ на ее зов? - услышал Серпиний хриплый голос палача. Судя по смущенному виду этого ражего детины с низким лбом и маленькими злобными глазками, он всерьез опасался если не за свою душу, то уж, во всяком случае, за свою жизнь.
        - Не говори глупостей, Муций, - взъярился Перразий. - Только твоих страхов мне сейчас и не хватает. Прикажи агентам, чтобы привели женщину.
        В подвал вела довольно крутая лестница с выщербленными ступеньками. Муций, однако, двумя прыжками одолел расстояние до тяжелой двери из толстых дубовых досок и через мгновение скрылся за ней. Похоже, корректора Перразия он боялся больше, чем демонов.
        - А куда ведет вон та дверь? - ткнул Серпиний пальцем в противоположный конец довольно обширного помещения.
        - Скорее всего, в винный погреб, - предположил трибун Марк и втянул носом воздух, пытаясь чутьем определить наличие напитка, веселящего душу.
        - А может, она ведет прямо в преисподнюю, - хихикнул светлейший Пордака и тут же осекся под осуждающим взглядом Леонидоса.
        - Стыдись, сын мой, - веско произнес падре.
        - Так ведь по городу давно ходят слухи, что дом комита Федустия стоит в очень опасном месте, - развел руками префект анноны. - Говорят, что предыдущий его владелец, некий Дидий, был то ли халдеем, то ли нубийцем, не чуждым черной магии, и умер он при весьма странных обстоятельствах. Я собственными глазами видел его перекошенное от ужаса, черное как сажа лицо.
        - Знал я этого Дидия, - вздохнул трибун Марк. - Поговаривали, что он берет в заклад не только имущество, но и души. Сам я, правда, к нему не обращался, но знал людей, которых он ссужал деньгами. Все они скверно кончили. А иные просто исчезли, не оставив и следа.
        - Это как же? - насторожился Серпиний.
        - А вот так, светлейший, - вздохнул Марк. - Вспыхнул огонь - и нет человека. Причем даже пепла не остается.
        - Многих губит страсть к золоту, - воздел руки к потолку падре Леонидос. - Очень многих.
        - Это верно, - подал голос корректор Перразий, сидевший на краешке топчана, предназначенного для жутких дел. - Иных, правда, не демоны вводят в соблазн, а самая обычная жадность. Вот и тащат они из казны денарии горстями. А когда их ловят за руку, они норовят свалить все на происки сатаны.
        - Уж не меня ли ты имеешь в виду, светлейший Перразий? - с усмешкой спросил Пордака.
        - Расследование покажет, - сухо отозвался корректор.
        Заскрипевшая вдруг дверь заставила Серпиния вздрогнуть и подхватиться на ноги. Впрочем, это была другая дверь, в которую агенты ввели женщину, облаченную в черную тунику. Серпиний ждал насмешек по поводу своей робости, выказанной столь не к месту, но никто из присутствующих даже головы не повернул в сторону юного нотария. Корректор Перразий поднялся с топчана, уступая место перепуганной матроне. Похоже, Ефимию, перед тем как отвести к палачу, напоили вином, во всяком случае, вела она себя весьма странно и даже вцепилось в плечо растерявшегося корректора, дабы избежать падения.
        - Да она пьяна! - вскричал возмущенный Перразий.
        - А что нам было делать, светлейший? - развел руками Муций. - У нее ноги подкашивались от ужаса. Она почти потеряла сознание. Выдержать такое порой бывает не под силу даже мужчине. Может, мы ее сначала растянем на дыбе, а уж потом угостим раскаленным прутом?
        - Делай, как знаешь, - хрипло отозвался Перразий. - Ты ведь палач, а не я.
        Серпиний с ужасом смотрел, как с Ефимии срывают одежду, а потом обнаженную привязывают к странному сооружению из деревянных брусков и железных крючьев, предназначенному для надругательства над живой плотью. Нотарию стало нехорошо, и он скорее упал, чем сел на лавку.
        - Начинать? - спросил Муций у корректора.
        - Сначала я вопрос должен задать, идиот! - рявкнул на палача Перразий.
        - Так задавай, светлейший, чего ты тянешь, - огрызнулся обиженный Муций.
        Перразий шагнул к женщине и произнес охрипшим от волнения голосом:
        - Ефимия дочь Стронция, признаешь ли ты себя виновной в том, что вступила в связь с посланцем ада.
        - Он назвал себя посланцем Белеса, - испуганно отозвалась несчастная.
        - Спрашиваю тебя во второй раз, Ефимия дочь Стронция, ты вступила в связь с человеком, или это было существо другой породы?
        Ефимия медлила с ответом, а потому корректор махнул рукой палачу:
        - Давай.
        От крика женщины у Серпиния дрожь пошла по телу, он попытался вскочить, но падре Леонидос сильной рукой удержал его на месте.
        - Хороша! - прицокнул языком Марк. - Немудрено, что к ней ходят не только мужчины.
        - Стыдитесь, трибун, - осуждающе покачал головой Леонидос.
        От второго рывка женщина потеряла сознание, а корректор Перразий пришел в ярость и не нашел ничего лучше, как наброситься с упреками на палача.
        - А я здесь при чем? - расстроился Муций и плеснул в лицо женщины водой из кувшина. - То тяни, то не тяни!
        Ефимия очнулась и уставилась на Перразия глазами, полными боли и ужаса. Корректора передернуло. Женщине он, безусловно, сочувствовал, но долг превыше всего. В конце концов не он втянул несчастную Ефимию в заговор против императора. Она сама по легкомыслию или глупости спуталась невесть с кем, поставив тем самым Перразия в непростую ситуацию.
        - Это был человек? - почти взвизгнул корректор.
        - Нет, - произнесла слабым голосом Ефимия. - Он другой.
        Светлейший Пордака довольно хмыкнул, трибун Марк крякнул, падре Леонидос сокрушенно покачал головой, а нотарий Серпиний просто икнул от изумления. Перразий бросил в их сторону злобный взгляд, но достоинство не потерял и продолжил допрос без гнева и пристрастия.
        - Кто послал его к тебе?
        - Никто, - ответила Ефимия, чем вызвала гримасу презрения на лице корректора, а вслед за гримасой последовал новый взмах руки. Тело несчастно давно уже оторвалось от опоры, и теперь она висела на неестественно вывернутых руках. Еще один рывок Муция и его подручного сделал бы Ефимию калекой, и, возможно, поэтому палач счел возможным промедлить с выполнением приказа.
        - Может, попробовать плеть?
        - Пробуй, - рыкнул в его сторону корректор.
        Удар плети оставил на коже Ефимии кровавый след. Зато после отчаянного крика она произнесла севшим от боли голосом:
        - Я сама вызвала его.
        Падре Леонидос всплеснул руками, трибун Марк притопнул ногой, а префект анноны Пордака даже вскочил с лавки от изумления. Разумеется, корректор Перразий был не настолько глуп, чтобы поверить в искренность этих людей. Наверняка кто-то из этой троицы успел поговорить с Ефимией и даже обещал ей свою поддержку в случае надлежащего поведения. И теперь они все четверо будут морочить голову упрямому корректору. Ведь Ефимия не просто признается, она признается под пыткой, а такие откровения всегда были в цене. Все-таки надо отдать должное этой хрупкой на вид женщине, периодически она теряет сознание, но не самообладание. И будь на месте Перразия какой-нибудь простак, она бы непременно добилась своего. Конечно, он может пустить в ход раскаленное железо, но результат будет тот же самый. Эта женщина охотно признается, что вступила в связь то ли с демоном, то ли с богом, ибо это признание ничем ей, в сущности, не грозит. Разве что осуждением христианской церкви, которого эта закоренелая блудница не слишком боится.
        - Снимите ее с дыбы, - приказал Перразий.
        - Железо? - вопросительно глянул на корректора Муций.
        - Нет, - покачал тот головой. - Зачем же пытать огнем столь прекрасное тело. Я даю слово, благородная Ефимия, что не только сохраню тебе жизнь, но и выпущу на свободу, если он явится на твой зов.
        - Кто он? - не понял Муций.
        - Демон! - рявкнул Перразий. - Или языческий бог! Мне все равно.
        На скамейке, где сидели ненавистные корректору люди, воцарилось смятение. Похоже, ход Перразия явился полной неожиданностью для Пордаки и Марка. И только падре Леонидос попробовал протестовать:
        - Это переходит все разумные пределы, сын мой.
        - Ты можешь покинуть это помещение, падре Леонидос, если тебя шокирует предстоящее зрелище, - насмешливо отозвался Перразий.
        Однако эллин не внял предостережению римлянина и с тяжким вздохом сел на лавку. Осуждение неразумных действий упрямого корректора было написано на его лице ярчайшими красками. Однако Перразий сдаваться не собирался. Дайте срок, и он выведет всех заговорщиков и лицемеров на чистую воду!
        - Ты пользовалась магическими средствами, чтобы вызвать демона? - спросил корректор у Ефимии.
        - Он не демон, - запротестовала матрона.
        - Неважно, - поморщился Перразий.
        - Мне вполне достаточно собственного тела, чтобы привлечь внимание богов, - сказала Ефимия, скромно опуская очи долу.
        - Еще бы, - хмыкнул трибун Марк.
        Корректор почувствовал подвох, но никак не мог сообразить, в чем же он заключается. Если судить по лицу этой женщины, то она действительно была уверена в своих способностях очаровывать не только мужчин, но существ другого порядка. Нельзя сказать, что Перразий совсем уж не верил в демонов и посланцев богов. Возможно, где-то в иных местах они и давали о себе знать нашему миру, но не могут же они появиться здесь, в подвале, в центре славного города Рима, на виду у чиновника императора светлейшего Перразия. Это будет слишком большой наглостью даже для нечистой силы. К сожалению, и палач Муций, и его подручный, и даже агенты придерживались иного мнения, а потому испуганно жались к выходу, оставив отважного корректора практически наедине с матроной, впадающей в транс. Перразий ошалело смотрел, как вибрирует и дергается обнаженное тело женщины. Конечно, это можно было назвать танцем, если бы не откровенные позы, которые принимала блудливая Ефимия. Она действительно кого-то звала, обещая блаженство. Тело ее выгибалось столь сладострастно, что Перразий залился краской от макушки до пят. Все-таки он родился
мужчиной, а не бесполым корректором. И уж хотя бы в силу этого факта не мог не откликаться плотью на откровенный призыв женщины.


        Часть 3 Шествие

        Глава 1 Княжич Белорев

        Для княжича Белорева семь лет, миновавших после смерти Прекрасной Лады, оказались почти потерянным временем. Он, правда, сумел занять достойное место в окружении кагана Баламбера, хотя далось это ему совсем непросто. Гунны - народ коварный и непостоянный. Пока вождь в силе, они готовы превозносить его до небес, но стоит кагану ослабнуть духом или плотью, как они его тут же смешают с грязью. Это вам не готы, которые много лет хранят верность немощному старцу Герману Амалу, чье пребывание в этом мире давно должно было завершиться. Дважды Белорев подсылал к готскому вождю отравителей, но оба раза покушения закончились неудачей. Верный пес Сафрак никого не подпускал к телу верховного вождя. Справедливости ради надо сказать, что достойной замены старому Германареху среди готов из рода Амалов не было. Единственный сын верховного вождя рекс Витимир был слишком слабым человеком, чтобы удержать земли, завоеванные отцом. За время болезни Германа Амала от Готии практически отпала Русколания. Борусия тоже перестала платить готам дань. И только Антия ежегодно направляла к верховному вождю своих послов с
дарами, вот только эти дары с каждым годом становились все скуднее. Свои надежды готы связывали с внуком Германареха Винитаром, но тот был еще слишком мал, чтобы принять бразды правления от слабеющего деда. В последние годы Герман Амал обосновался в Ольвии, превратив этот цветущий эллинский город в столицу своей империи. А пограничную с гуннами Тану бдительно стерегли аланы, верные готскому вождю и люто ненавидящие степняков. Да и с какой стати им любить кагана Баламбера, отнявшего у них цветущую страну и превратившую ее в пастбище для скота. Княжич Белорев собственными глазами видел развалины аланских городов и очень сокрушался по поводу неразумия гуннских вождей, не понимающих преимуществ оседлого образа жизни. Справедливости ради надо заметить, что гунны составляли лишь малую часть той огромной орды, которую Баламбер объединил под своей рукой. Кроме гуннов в нее входили угры, булгары, хазары и даже венеды, переселившиеся еще во времена князя Кия на берега Итиля.
        Последние, благодаря браку Баламбера с венедской княжной Преславой, занимали в окружении кагана видное место. Княжич Белорев за время своего изгнания тесно сошелся с братом Преславы, княжичем Пласкиней, который и поспособствовал его браку с младшей сестрой кагана Иргуль. Удачный брак многое мог изменить в судьбе Белорева, но это только в том случае, если каган, одержавший немало побед, сумеет сохранить власть. Один раз Баламбер уже находился на краю гибели и уцелел только благодаря поддержке венедов Пласкини, составлявших его личную гвардию. Именно Пласкиня семь лет назад снес голову сопернику Баламбера гану Гонзаку и разметал по степи угорские роды, поддержавшие самозванца. Ныне враги Баламбера вновь поднимают голову. И хотя каган здоров и полон сил, по степи опять пошел гулять слух о его предполагаемой слабости. Степным ганам нужна война и добыча, а Баламбер медлит, не решаясь открыто бросить вызов готам. Да что там готы, он даже аланскую столицу Тану не смог взять, не говоря уже об аланских крепостях на юге. А ганам будто бы невдомек, что такой укрепленный город, как Тана, нельзя взять без
осадных орудий, которыми гунны пользоваться не умеют. Да и зачем этот город Баламберу? Это в прежние времена Тана была одним из центров приазовской торговли, а сейчас там кроме прокисшего вина и битых горшков взять нечего. Гуннам не нужны города, им нужны степи. Их стихия набег. Внезапный удар, когда противник теряет голову и в панике бежит. Но если орда натыкается на стену, каменную или железную, ощетинившуюся копьями, то здесь степняки оказываются бессильными. Более того, обращаются в бегство. А у Германа Амала под рукой не только готская пехота, но и сарматско-скифско-аланская тяжелая конница, на голову превосходящая по вооружению и угров, и булгар. Прямым ударом Готию не взять. Наскоком железную стену не проломить. Вот почему медлит каган Баламбер, несмотря на недовольство степных ганов. Конечно, большую помощь в борьбе с готами и их союзниками гуннам могли бы оказать русколаны, борусы и анты. Но русколанский князь Коловрат и слышать не хочет о союзе с Баламбером. Не говоря уже о воеводе Валии. У росомонов давняя вражда с угорскими ганами за донские степи. Князь и воевода скорее поддержат Германа
Амала, чем Баламбера. О засевшем в Киеве князе Световладе и говорить нечего. Этот никому не доверяет, ни русколанам, ни готам, ни гуннам, ни антам. Окружил свою землю, поросшую густыми лесами, крепостями и засеками и рассчитывает пересидеть бурю. И, скорее всего, пересидит. Ибо гунны лесов сторонятся, готы тоже вряд ли сунутся в его земли, им сейчас не до того, ну а антам князя Буса и вовсе незачем ссориться с потомком Кия. Княжич Белорев не раз посылал к отцу верных людей, но старый князь не спешил откликаться на зов сына. Готов он ненавидел, это правда, но ведь и гунны антам далеко не родня. Стоит ли менять старый хомут на новый? Князь Бус если и поддержит Баламбера, то только в том случае, если почувствует большую выгоду для Антии от такого союза. А пустыми посулами его не прошибешь. Белорев очень хорошо знал своего отца, а потому его поведению не удивлялся.
        - А если мы все-таки одолеем готов у Таны? - спросил княжича Пласкиня, приподнимаясь на стременах и оглядывая ровную как стол местность.
        - Тогда князь Бус непременно ударит ослабевшим готам в тыл, - усмехнулся Белорев. - Уж он-то своего не упустит.
        Охоту можно было считать удачной. Два десятка конных венедов во главе с Белоревом и Пласкиней загнали оленя в ловушку, и тому просто деваться было некуда, кроме как бросаться в волны Азовского моря. Пласкиня уже вскинул лук, чтобы прикончить животное, но Белорев придержал его руку.
        - Погоди! Он идет, ты же видишь!
        - Куда идет? - не понял приятеля Пласкиня.
        А олень как ни в чем не бывало продолжил свой бег по воде, как по суше, к далекому, смутно проступающему сквозь дымку противоположному берегу.
        - Но там же Готия? - растерялся Пласкиня.
        - Готия, - подтвердил Белорев, посылая своего коня вслед за оленем. Конь фыркнул на воду, но не остановился. Верный признак того, что под ногами у него твердая земля. А олень несся вперед, не замедляя хода, похоже, путь для него был знакомым и не единожды хоженным. Брызги летели от него в разные стороны, но это не мешало его быстрому бегу.
        - Упустим! - воскликнул Пласкиня, вновь вскидывая лук.
        - Да и бес с ним, - возликовал Белорев. - Неужели ты не понимаешь, княжич? Это же брод! Мы пройдем по Азовскому морю как по суше и окажемся там, где нас не ждут. В самом сердце Готии.
        Пласкиня открыл было рот для возражения, но тут же его закрыл. Кони уверенно несли всадников по Азовскому морю туда, где их ждали добыча и слава. Пока их было только двадцать, но завтра здесь могла пройти целая орда.
        Олень выскочил на берег и скрылся в зарослях. Венеды ступили на землю Готии вслед за ним. Сомнений у них уже не осталось. Перед ними лежала земля богатая и беззащитная. Если готы и ждали нападения гуннов, то только не в этом месте. А неожиданное нападение - это половина победы.
        У каганова шатра венеда и анта встретили градом насмешек. Многие ближники Баламбера знали, что княжичи отправились на охоту, и их возвращение с пустыми руками расценили как промах, непростительный для людей, называющих себя воинами. Ибо хороший воин - это в первую очередь хороший охотник.
        - Добычу мы привезли, ганы, - усмехнулся Белорев. - Охота была на редкость удачной.
        - Вы убили суслика? - насмешливо спросил угорский ган Буняк. - Или затоптали копытами коней полевую мышь?
        Белорев, к слову, терпеть не мог Буняка, да и каган не слишком жаловал вилявого угра, однажды уже изменившего ему в трудный момент, но, тем не менее, не удержался от хвастливого слова:
        - Мы привезли вам Готию, ганы, ее осталось только освежевать.
        В огромный каганов шатер пускали далеко не всех. Жизнь научила Баламбера осторожности, но для Пласкини и Белорева он делал исключение, отлично понимая, что княжичи ему в степи не соперники. И более того, их жизнь и благополучие целиком зависят от расположения кагана.
        Баламбер был еще относительно молод - ему совсем недавно исполнилось сорок лет, - высок ростом, во всяком случае для гунна, широкоплеч и ловок в движениях. В седле он сидел как влитой, и одолеть его в конном поединке еще никому не удавалось. Бороды каган не носил. Его голые щеки были иссечены шрамами еще в детстве, дабы не допустить появления волос. Этот странный обычай гунны принесли с далекой родины, откуда вынуждены были бежать, преследуемые врагами. Кем были эти враги, Белорев не имел ни малейшего понятия, но, видимо, им хватило сил, чтобы вытеснить с родной земли воинственное племя. Сам каган принадлежал к одному из самых могущественных гуннских родов, сумевшему за короткий срок возвыситься и на новом месте. Родственные гуннам угры не только приняли беглецов на своей земле, но и признали за ними первенство, пусть и не без затяжной борьбы. Впрочем, те споры давно уже отзвенели ударами мечей и покрылись густой пылью. Что, однако, не избавило Белорева и его родовичей от забот и ганской зависти. Ибо каждый степной вождь спит и видит себя каганом. И булава, врученная когда-то деду Белорева, могла
запросто перейти в другие руки, не менее сильные и загребущие.
        Каган взглянул на нежданных гостей с удивлением. Кумыс, пролившийся из его пиалы, запачкал дорогой парсский ковер, но Баламбер этого даже не заметил. Похоже, он уже сообразил, что венед и ант заявились к нему в неурочное время неспроста.
        - Мы нашли дорогу в Готию, каган, - начал с главного княжич Белорев.
        На лице Баламбера не дрогнул ни один мускул, и он жестом пригласил княжичей садиться. Рассказ Белорева каган выслушал молча, ни разу его не перебив. Баламбер славился своей сдержанностью. И о волнении, охватившем его, можно было судить разве что по глазам, узким и властным.
        - Это важная весть, - произнес он глухо. - Вы оказали мне большую услугу, княжичи, и я этого никогда не забуду.
        Белорев и Пласкиня, хорошо знавшие кагана, с советами не торопились. Баламбер должен был принять решение сам, без всякого давления со стороны. Однако у антского княжича почти не оставалось сомнений в том, каким будет это решение. И он уже прикидывал в уме, как уговорить князя Буса поддержать гуннов в решающий момент. Ибо только такая поддержка гарантировала Антии безоблачное существование в будущем. Каган Баламбер, надо отдать ему должное, умел оценить услугу, оказанную в нужное время.
        - Надо выманить готов к Дону, - задумчиво произнес Баламбер. - И только потом ударить им в сердце. Что вы думаете по этому поводу, княжичи?
        - Это мудрое решение, - кивнул Пласкиня. - Как только мы выйдем готам в тыл, судьба войны будет решена.
        - Готский союз не прочен, - поддержал венеда Белорев. - Русколаны, анты и борусы уже практически отпали от него. Сарматские и скифские вожди тоже спят и видят, как бы им избавиться от опеки готов. Да и вестготы не такие уж верные союзники Амалов, как это может показаться. Разве что аланы сохранят Германареху верность.
        - Готов и аланов щадить не будем, - жестко произнес Баламбер. - С остальными следует вести переговоры. Все племена, пожелавшие встать под мою руку, получат равные с гуннами права, а их вожди будут приняты как братья в моем ближнем кругу. Пусть будет так, княжичи.
        - Да здравствует, каган, - одновременно произнесли Пласкиня и Белорев.
        Весть о новом походе кагана облетела степные кочевья со скоростью вихря. Не прошло и двадцати дней, как под рукой Баламбера собралась стотысячная орда. Впрочем, далеко не все ганы рвались на войну, отлично понимая, с какими трудностями им придется столкнуться. Особенно усердствовал ган Буняк, который успел объединить вокруг себя десятка полтора угорских и булгарских ганов, недовольных всевластием Баламбера. К удивлению многих, каган не обратил на происки Буняка никакого внимания. Конечно, ган Буняк особой родовитостью не отличался, зато он славился непомерным самомнением и дерзостью. Прихвастнуть он тоже любил. Многих ганов распотешил рассказ о том, как Буняк с сотней верных людей напал на сорокатысячный готский стан и убил не кого-нибудь, а самого епископа Вульфилу, коего гунны почитали едва ли не самым могущественным колдуном в окрестных землях. Ган Буняк призывал в свидетели всех своих предков до седьмого колена, но ему все равно не верили. Правда, по слухам, гулявшим по степи, Вульфила действительно сгинул где-то в районе Донца, но в его смерти повинны были русколанские волхвы, наславшие порчу
на высокомерного гота, презиравшего не только чужих, но и своих богов и поклонявшегося могущественнейшему существу по прозванию Христос. Кто он такой, этот Христос, степные ганы понятия не имели, но слепо верили, что сила, даруемая им, способна разрушать в прах целые города и обращать в рабство племена и народы. Никто из гуннских богов на такое не отважился бы, чтобы там не говорили племенные и родовые шаманы. Ган Буняк ссылался в своих рассказах на римского вождя, невесть какими путями попавшего на Дон, но этим только подрывал веру в свои слова даже у самых неискушенных слушателей. Где тот Рим, а где мы. Язвительные насмешки до того вывели Буняка из себя, что он едва не обнажил меч в присутствии кагана. На помощь расходившемуся угорскому гану пришел антский княжич Белорев, прежде в симпатиях к Буняку не замеченный. Он подтвердил, что римский патрикий Руфин действительно приезжал в Тану семь лет назад и настолько сдружился с русколанами, что принял участие в их таинствах, посвященных могущественному Яриле. Недоверчивым ганам ничего другого не оставалось, как только руками развести.
        - Я так понимаю, ган Буняк, - насмешливо произнес Баламбер, - что Христос и его шаманы тебя не испугают?
        - Ты правильно понимаешь, каган, - отозвался Буняк и обвел высокомерным взглядом собравшихся вождей.
        - В таком случае я поручаю тебе, ган, и княжичу Белореву разрушить Тану и христианский храм, построенный там Вульфилой, - спокойно произнес Белорев. - Такому удальцу любая задача по плечу.
        В толпе ганов, собравшихся в шатре кагана, прошелестел смешок, но тут же стих под грозным взглядом Баламбера. С одной стороны, поручение кагана можно было расценивать как величайшую честь и неслыханное возвышение, ибо едва ли не впервые беком головного отряда назначался не гунн, а угр, но, с другой стороны, никто из ганов не сомневался, что Буняк непременно обломает зубы о стены аланской столицы. Ибо никогда прежде гуннам не удавалось брать штурмом хорошо укрепленные города, а надеяться на то, что Тана сдастся на милость, не приходилось. Все ждали, что новоявленный бек откажется от поручения кагана и навлечет на себя бурю презрительных насмешек, но Буняк вызов принял и произнес твердым как кремень голосом:
        - Воля кагана для меня закон. Тана будет взята и разрушена, если ты, великий Баламбер, выделишь мне орду в двадцать тысяч копий.
        Ганы ахнули. Все-таки этот угр редкостный наглец. Требовать под свою руку столько народу не решился бы даже природный гунн, а тут, извольте видеть, какой-то угорский ган, не водивший прежде за собой и тысячи соплеменников, вознамерился отхватить едва ли не пятую часть подвластной кагану орды. Справедливости ради следует отметить, что прежде Баламбер не ставил таких трудных задач перед своими беками.
        - Ты получишь все, что просишь, Буняк, - отозвался на слова надменного угра каган, - но и отвечать тебе в случае неудачи придется головой.
        Ганы встретили эти слова Баламбера злорадными усмешками, многие уже мысленно распрощались с новоявленным беком. Правда, были среди вождей и такие, которые осудили кагана Баламбера за столь неразумный приказ. И дело здесь было не в хвастливом угре, о его смерти никто скорбеть не собирался, а в рядовых степняках. Никому не хотелось отдавать своих людей на верную гибель. В конце концов, двадцать тысяч степных коршунов - это слишком высокая цена за устранение угорского гана, пусть и досаждающего Баламберу своей болтовней, но все же не представляющего никакой опасности для его власти. Неужели каган действительно считает, что Буняку удастся взять Тану? А что в это время будут делать все остальные? Не лучше ли навалиться на город всем скопом и разделаться с Таной раньше, чем готы Германареха подойдут на помощь князю Оману?
        - Остальные будут ждать, - твердо произнес каган Баламбер. - И выступят в поход только по моему приказу.
        Ропот, поднявшийся среди ганов, Баламбер словно бы не заметил. Взмахом руки он отпустил встревоженных вождей, а сам, в сопровождении княжича Пласкини и его венедов, скрылся за тяжелой завесой. Ганам ничего другого не оставалось, как разойтись по своим шатрам и уже там за чашкой кумыса обсудить создавшееся положение. Многим было важно, что скажет по поводу слов и действий надменного Баламбера ган Эллак, один из самых родовитых гуннских вождей. И надо отдать должное уважаемому Эллаку, он не обманул ожидания людей, собравшихся для дружеской беседы.
        - Многие хотели и хотят войны, ганы. И это правильно. Война - это добыча. Война - это скот и красивые женщины. Война - это слава. Но никто не жаждет поражения и смерти. И это тоже правильно, ганы. Ибо позорная смерть - это забвение. А поражение гуннов - это обида для наших богов. Каган наконец осмелился бросить вызов готам - это хорошо. Но каган не спросил совета у наших мудрых старцев - это плохо. Он не спросил совета опытных беков - это плохо. Его советчиками стали люди молодые, люди чуждой гуннам крови, даже не угры или булгары, а венеды - это плохо. Если каган одержит победу - это хорошо. Для всех нас. И тогда мы все, и в первую очередь я сам, скажем - Баламбер поступил мудро, он лучший среди нас. Но если каган потерпит поражение, то это будет только его виной. Тяжкой виной. И тогда мы вправе будем спросить с него полной мерой. Но только тогда, а не раньше, мы вправе будем объявить всем окрестным племенам и родам - Баламбер худший среди нас, и он не должен быть каганом. Боги отвернулись от него, и люди обязаны последовать их примеру. Я, ган Эллак, сказал.
        Все собравшиеся в шатре Эллака ганы дружно закивали. Каган вправе объявлять войну, но и лучшие мужи подвластных ему племен вправе спросить с Баламбера за поражение. И покарать его если не смертью, то изгнанием. Никто из простых смертных никогда не сможет оспорить то, что провозгласили мудрые боги. В том числе и Баламбер, ибо оплошавшему кагану нет места ни на небе, ни на земле.
        - Можно ли считать поражение бека Буняка и темника Белорева под Таной поражением кагана Баламбера? - уточнил существенное ган Хулагу.
        - Можно, - важно кивнул Эллак.
        - Должны ли мы ждать, пока Баламбер погубит все наши тумены, или вправе возвысить свой голос раньше?
        - Мы не будем ждать слишком долго, - покачал головой Эллак. - Сила гуннов не должна иссякнуть из-за глупости одного человека, как бы высоко он ни был вознесен.
        - Я понял тебя, уважаемый ган, - склонил голову Хулагу. - Мы все будем готовы и к победе, и к поражению. Но сильные мужи должны уметь даже поражение превращать в победу.
        - Хорошо сказал, ган, - поклонился сметливому Хулагу уважаемый Эллак. - Боги не оставят нас, пока в сердцах наших не угасла гуннская доблесть.
        Бек Буняк, вознесенный волею кагана на огромную высоту, пребывал в некоторой растерянности. Одно дело пробуждать зависть и злобу в сердцах ганов хвастливыми речами и совсем другое - взять укрепленный город, в котором находится пятитысячный отряд хорошо вооруженных воинов, готовых стоять насмерть. В конце концов, Буняк хоть и снес голову Вульфиле, но убил-то его совсем другой человек. И скорее всего, именно к этому человеку перешла сила и удача, которой раньше владел готский колдун. Наверное, Буняку следовало рассказать об этом кагану Баламберу раньше, еще до того, как тот возложил на его плечи неподъемный груз. К сожалению, теперь уже поздно было оправдываться, оставалось только пить купленное в той же Тане вино и сверлить глазами княжича Белорева, который явился в шатер бека за указаниями. Под началом у Буняка было два тумена, один угорский, другой венедский. Угры были лучшими наездниками, чем венеды, зато последние превосходили их в стойкости. При штурме городских стен многое зависело именно от венедов, умевших сражаться не только на коне, но и пешими.
        - Когда выступаем? - спросил Белорев у захмелевшего угра.
        - Завтра, - процедил тот сквозь зубы.
        - Это правильно, - кивнул ант, - чем раньше мы окажемся под стенами Таны, тем лучше.
        - Ты что, торопишься умереть, княжич? - криво усмехнулся Буняк.
        - Я собираюсь жить очень долго, бек, дольше, чем Герман Амал.
        - Баламбер знает, какую участь готовят ему ганы в случае нашего поражения?
        - Каган знает все, - твердо сказал ант. - Даже час нашей смерти, если мы с тобой не выполним приказ.
        - Я не собираюсь бежать, княжич.
        - Тем лучше, бек, - улыбнулся Белорев. - Но, тем не менее, хочу тебя предупредить, что каган предусмотрел все, в том числе и твою измену. К тебе ведь приходили люди Эллака?
        У бека Буняка появилось горячее желание швырнуть чашу с вином в улыбающуюся рожу анта, но он сумел сдержать и свой гнев, и свою руку. Княжич Белорев успел заслужить среди степняков славу непревзойденного бойца, и Буняку не хотелось вступать с ним в драку. К тому же смерть анта ничего бы не изменила в его судьбе, зато добавила бы массу хлопот, коих у угра и без того хватало.
        - У меня был ган Хулагу, - не стал отрицать Буняк.
        - Который пообещал тебе мешок золота в обмен на предательство.
        - Можно сказать и так, княжич, - криво усмехнулся бек. - Правда, я попросил два. И один из них готов предложить тебе.
        - Я расцениваю твое предложение как шутку, Буняк, иначе мне пришлось бы убить тебя на месте.
        - Ты мне угрожаешь? - удивился бек.
        - Нет, предупреждаю. Каган приставил к тебе своих людей. Ты их не знаешь. Но именно они убьют тебя раньше, чем ты успеешь изготовиться к бегству. Мне очень жаль, бек Буняк, но тебе придется стать первым среди угров человеком, взявшим на щит укрепленный город. Слава о тебе будет греметь в веках.
        - Издеваешься? - прямо спросил бек.
        - Нет, - ответил ант. - Просто я уверен в победе.
        - Ты безумен, княжич, - покачал головой Буняк.
        - И это говорит человек, напавший с сотней головорезов на готский стан.
        - А вдруг я солгал, чтобы подзадорить ганов?
        - Нет, бек, в этот раз ты сказал правду. Я собственными ушами слышал рассказ о твоем налете от воеводы Валии. С тобою были патрикий Руфин и боярин Гвидон, у которых в стане готов были союзники. Эти союзники и позаботились о том, чтобы твои угры беспрепятственно приблизились к спящему стану.
        - А зачем ты мне об этом рассказываешь? - насторожился Буняк.
        - Догадайся сам, - криво усмехнулся ант.
        Буняк соображал быстро, и в этом ему даже выпитое вино не было помехой. А ведь он поначалу вообразил, что каган Баламбер решил принести его в жертву. Более того, уже почти согласился помочь гану Эллаку свалить ненавистного Баламбера. Для этого требовалось всего ничего. Напасть с уграми на спящих венедов, а потом уйти на Дон, в Русколанию, словом, куда угодно, лишь бы не мозолить глаза новому кагану Эллаку, который обещал не преследовать гана. Конечно, при этом пострадало бы доброе имя Буняка, но зато голова сохранилась бы в целости и сохранности.
        - Значит, мы возьмем город, княжич Белорев?
        - Мы не просто захватим Тану, бек Буняк, мы еще отвлечем на себя основные силы Германа Амала, и вот тогда участь Готии будет решена.
        - Каким образом? - удивился Буняк.
        - Это тайна, бек, которую я открою тебе в Кремнике города Таны, за чаркой доброго аланского вина. Дай срок, и мы с тобой будем пировать в Риме. Весь мир будет лежать у наших ног, слышишь, Буняк. Вот цель, достойная настоящих мужчин.


        Князь Оман узнал о появлении гуннской орды сразу же, как только она переправилась через Дон. К сожалению, дозорным не удалось установить ее численность. Но в любом случае речь шла об очень серьезной силе, в десять-пятнадцать тысяч человек. Возможно, это был всего лишь передовой отряд, посланный для того, чтобы обеспечить беспрепятственную переправу основных сил Баламбера. С осадой Таны гунны не торопились и тем самым только подтверждали самые мрачные предположения аланского князя. Он успел отправить гонца к рексу Германареху, и теперь ему оставалось только ждать и надеяться, что верховный вождь готов не оставит его в беде. Гунны, верные своей тактике, рассыпались по степи и стали разорять окрестные села и станы, угоняя скот. К сожалению, князь Оман не мог им в этом помешать. Имея под рукой две тысячи конных алан и четыре тысячи пеших готов, он мог только в бессилии скрипеть зубами да слать проклятья на головы своих врагов. Справедливости ради надо сказать, Герман Амал не забывал о своем союзнике и буквально за два дня до нашествия готов прислал князю Оману пятьсот пехотинцев во главе с рексом
Ведомиром. Ведомир проделал по степи немалый путь, но это никак не отразилось на его самочувствии. Своим цветущим видом он мог поспорить с любым из ближников Омана.
        - Так ведь в телегах ехали, а не пешком шли, - усмехнулся рекс Ведомир в ответ на немой вопрос.
        Именно от рекса Ведомира князь Оман узнал, что от Германа Амала не ускользнули приготовления кагана Баламбера и он уже принял необходимые меры, чтобы предотвратить возможное нашествие. Верховный вождь Готии призвал под свою руку вестготов Оттона Балта, древингов Придияра Гаста и герулов рекса Гула. О времени их выступления рекс Ведомир не знал, но нисколько не сомневался, что Германа Амал двинет свое войско к Дону в ближайшие дни. Кроме обычного в таком случае устного послания, рекс Ведомир привез еще и письмо епископа Викентия настоятелю Танского храма отцу Константину. И именно к Константину князь Оман, как добрый христианин, обратился за советом. Убеленный сединами пастырь с удивлением глянул на озабоченного.
        - Ты не доверяешь рексу Ведомиру?
        - Мне кажется, что я где-то видел этого человека, хотя, по его словам, он впервые в наших краях.
        - Ты мог видеть его в Готии, - пожал плечами Константин, - ты ведь бывал в тамошних городах.
        - Рекс Ведомир не гот, а древинг, - вздохнул Оман. - А его люди - венеды.
        - К стыду своему должен сказать, князь, что я не различаю вестготов и древингов, да и так ли уж велика разница между ними? Одно могу сказать тебе твердо - рекс Ведомир истинный христианин, что он и доказал, преклонив колена в нашем храме.
        - А что пишет епископ Викентий?
        - Он пишет, что Герман Амал уже полностью оправился от раны и чувствует себя весьма бодро для своего возраста. Он вновь твердо взял в свои руки власть и теперь собирает силы для отпора Баламберу.
        Сведения, содержавшиеся в письме епископа Викентия, ничем практически не расходились со славами рекса Ведомира, но, тем не менее, князь Оман приказал своим ближникам присматривать за венедами и не пускать их в Кремник. Трудно сказать, заметил рекс Ведомир слежку или нет, но, во всяком случае, никаких претензий князю Оману он не предъявлял. Что же касается его людей, то они пару раз подрались с готами в кабаках, но службу несли исправно, а потому и спрашивать с них было не за что. Впрочем, очень скоро князю Оману стало не до венедов и их вождя. Несколько его дозорных, посланных на разведку, сгинули без следа, а гунны все чаще стали появляться под стенами города. Последний обоз с продовольствием проскользнул в Тану десять дней тому назад, а потом как обрезало. Из чего князь Оман заключил, что основные силы гуннов, скорее всего, уже успели переправиться через Дон и взяли под свой контроль все подъездные пути к городу. Пока что трудно было сказать, начнут ли гунны долгую осаду или все-таки решатся пойти на штурм. Штурма князь Оман почти не боялся, людей у него было достаточно, а гунны не умели
пользоваться осадными орудиями. Дабы успокоить встревоженных людей, князь приказал выдать всем желающим оружие. Этот шаг позволил ему увеличить количество обороняющихся еще на тысячу с лишним человек. Но главные свои надежды аланский князь все-таки связывал с Германом Амалом, который наверняка придет к нему на помощь.


        Глава 2 Поверженный город

        Бек Буняк подошел к городу темной, практически безлунной ночью. Дабы не привлечь раньше времени внимание осажденных, он приказал обмотать тряпками копыта коней. Для стремительной атаки бек отобрал лучших людей - именно они должны были ворваться в город через ворота, открытые княжичем Белоревом, и не позволить аланам и готам изготовиться к обороне. Пока в Тане все было тихо, и лишь время от времени слышались голоса часовых, перекликавшихся на стенах. Конечно, Буняк понимал опасность предпринятой затеи. Белорева могли раскрыть и уничтожить за те две седмицы, что он и его люди провели в городе. Но бек очень надеялся, что хитрый ант сумел обвести вокруг пальца простодушного Омана. В конце концов, рекс Ведомир действительно был послан Германом Амалом в Тану, и в том, что он до города не добрался, вины древинга не было. Просто на свою беду он повстречался в чистом поле с удачливым беком Буняком, и под его именем к аланскому князю отправился другой человек.
        Подъемный мост начал опускаться в том момент, когда у Буняка готово было лопнуть терпение. Городские ворота распахнулись со страшным скрежетом, приглашая ночных гостей ступить на мостовую спящего города. Все это могло быть ловушкой, но у бека хватило решимости пересечь роковою черту. Он одним из первых ворвался в Тану, а вслед за ним в город бурным потоком хлынул гуннская орда, в мгновение ока заполнившая узкие улочки. Готы и аланы пытались оказать сопротивление, но действовали слишком разрозненно. Угры и венеды без труда подавляли очаги обороны, не давая возможности защитникам города развернуть свои ряды в боевой порядок. Неразберихи, конечно, хватало. Но княжич Белорев не зря провел в городе эти дни. Он и его люди даже в полной темноте находили места проживания готов и беспощадно их истребляли. Аначавшиеся пожары сильно облегчили им задачу. Последним оплотом готской обороны стал христианский храм. Под его крышей собрались не менее пяти сотен готов с явным намерением дорого продать свои жизни. Храм был расположен недалеко от Кремника, и бек с княжичем всерьез опасались, что Оман, чего доброго,
кинется на помощь осажденным, но ворота цитадели были закрыты наглухо, и только лучники время от времени постреливали с ее стен. А ведь под рукой у князя имелось более тысячи мечников, и они вполне могли потрепать гуннов, уже начавших праздновать победу. Беку Буняку с трудом удалось собрать вокруг себя несколько сотен угров для решающего натиска. Венеды оказались более дисциплинированными. Именно они, возглавляемые княжичем Белоревом, сумели вышибить тараном крепкие ворота храма и ворваться внутрь христианского святилища. Бойня там развернулась нешуточная. Храм был велик, но все же недостаточно обширен, что вобрать в себя более тысячи человек. Венеды и угры не столько помогали, сколько мешали друг другу, и отчаявшимся готом удалось нанести им довольно серьезный урон. Однако численное превосходство нападающих все-таки сказалось. Из всех готов, укрывшихся в храме, уцелел только один человек. Который, впрочем, был, кажется, эллином. Угры вытащили его из величественного здания и бросили к копытам коня своего бека. Буняк брезгливо покосился на старца с всклоченными волосами и недоуменно пожал плечами:
        - Это и есть главный шаман?
        - Вероятно, - спокойно отозвался княжич Белорев, вытирая об одежду убитого алана свой окровавленный меч.
        - Возьмите его с собой, - приказал Буняк ближним мечником. - Не скажу, что этот старец слишком ценная добыча, но, возможно, он нам еще пригодится.
        К рассвету гунны пресытились насилиями и грабежами. Да и дышать в городе от дыма многочисленных пожаров становилось все труднее. Глиняные, крытые соломой дома аланов легко поддавались огню, и очень скоро запылал практически весь город, за исключением Кремника, в котором продолжал отсиживаться князь Оман. Впрочем, штурмовать танскую цитадель Буняк не собирался. Награбленного в городе добра и без того некуда было девать. А потому бек, надрывно кашляя от дыма, махнул рукой в сторону ворот и первым поскакал прочь из города. Уцелевшие жители бросились вслед за гуннами. Буняк, довольный успешно завершившимся делом, приказал выпускать беспрепятственно всех безоружных, не взирая на пол и возраст. Зато князь Оман со своими мечниками был остановлен градом гуннских стрел. Впрочем, выхода у алан не оставалось, им приходилось выбирать между гибелью в огне и смертью в бою. Они предпочли последнее. Однако их отчаянная попытка прорвать сквозь плотные ряды венедов и угров была пресечена самым решительным образом. Битва получилась короткой, но ожесточенной. Все аланы, включая князя Омана, полегли перед городскими
воротами.
        - Каган Баламбер должен быть доволен, - сказал с усмешкой Буняк, горделиво поглядывая на горящий город. - Самое время ему переправиться через Дон.
        - Каган через Дон переправляться не будет, - усмехнулся Белорев.
        - Почему? - удивленно глянул на княжича бек.
        - Баламбер уже в Готии. Он прошел по Азовскому морю как по тверди и ударил там, где его меньше всего ждали.
        - А ты, случайно, не бредишь, княжич?
        - Нет, бек, - засмеялся Белорев. - Просто мы оказались умнее гордого старца Германа Амала.
        Весть о переправе гуннов через Дон не застала Германареха врасплох. Он успел собрать под своей рукой двадцать тысяч конных и пятьдесят тысяч пеших воинов и теперь безбоязненно двигался по степи навстречу победе. Баламбер поторопился, рассчитывая на телесную слабость своего противника, но Герман Амал в эту жаркую летнюю пору чувствовал себя бодрым, как никогда. Рана, беспокоившая его долгие годы, наконец зарубцевалась. Сил прибавилось настолько, что он без труда выдержал долгий переход, практически не слезая с седла. Ближники удивлялись его почти юношескому задору. Им было невдомек, что Германа Амала вела в поход божественная сила, та самая сила, которая позволила ему перебороть недуг. За время болезни его не раз посещали сомнения в правильности избранного пути, но он не позволил этим сомнениям убить веру. Даже мученическая смерть епископа Вульфилы хоть и ужаснула Германареха, но не погасила свет в обновленной душе. Он остался верен Христу в самые страшные дни болезни, когда лежал недвижимо на ложе, брошенный и забытый практически всеми, и с ужасом ждал смерти. Многие пытались поколебать эту веру в
его душе. Многие призывали его отречься от Христа и вернуться к старым богам. Молчал даже рекс Сафрак, старый добрый товарищ, который не покинул Германа Амала в тяжкий для него час и сделал все возможное и невозможное, чтобы удержать власть, ускользавшую из ослабевших рук старого вождя. Какое счастье, что Герман Амал сумел устоять, не поддавшись на посулы хитрых колдунов. И случилось то, о чем не раз говорил ему епископ Вульфила, - здоровый дух сумел возродить к жизни больное тело. Это была победа не столько Германареха, сколько Христа, и очень многие люди это оценили. Епископ Викентий сказал верховному вождю, что после его чудесного выздоровления тысячи готов увидели свет истинной веры и отреклись от старых богов. Вот она, цена терпения. Вот она, награда за годы страданий. Рекс Герман Амал спасал все эти годы не только свою душу, он сумел привести к Христу множество заблудших овец, и этот его подвиг никогда не будет забыт ни на земле, ни на небесах.
        - Почему я до сих пор не вижу антов князя Буса в наших рядах? - резко обернулся Германарех к рексу Гулу, трусившему за его спиной на смирной гнедой кобыле.
        Вождь герулов, человек далеко уже немолодой и вечно всем недовольный, в ответ на этот вопрос только руками развел. Откуда же ему знать, почему хитрец Бус отмахнулся от всесильного Германа Амала, как от назойливой мухи. Сам Гул с готовностью откликнулся на зов верховного вождя готов и привел с собой две тысячи конных и семь тысяч пеших соплеменников, снаряженных и вооруженных для кровопролитной войны. Так же поступили вожди вестготов, Оттон Балт и Придияр Гаст. Эти двое удивили своими нарядами многих готских мужей, явившись пред очи Германареха в золоченых римских доспехах и плащах, снятых едва ли не с плеч императоров Валента и Валентиниана.
        - Анты будут наказаны, - сухо бросил Германарех и зло ткнул пяткой в бок притомившегося коня.
        В этом рекс Гул как раз не сомневался. Похоже, князь Бус, известный среди окрестных племен своим коварством, в этот раз крупно просчитался. Герман Амал, к удивлению многих вождей, давно его не видевших, не только не постарел за годы болезни, но словно бы сбросил с плеч несколько прожитых лет. Такое превращение немощного вроде бы старца в цветущего мужчину многими простыми готами было воспринято как чудо. И рекс Гул был одним из тех вождей, которые уже подумывали о том, чтобы последовать примеру Германареха и сменить веру. Во всяком случае, если Герману Амалу удастся разгромить гуннов Баламбера, то рекс Гул непременно сделает этот, возможно, самый важный в своей жизни шаг. Тут уж даже у самых недоверчивых не останется сомнений в силе Христа, коему человеческая природа не помешала стать богом. Впрочем, Один ведь тоже был когда-то человеком, если верить дроттам. Нынешний поход Германареха отличался от всех прочих еще и тем, что верховный вождь впервые не взял с собой жрецов Одина. Это был вызов не только старым богам, но и их приверженцам. И далеко не случайно таким мрачным смотрится рекс Алатей,
один из самых близких к дроттам вождей. Алатей вообще уцелел по чистой случайности. По слухам, Вульфила и Сафрак собирались казнить его сразу после похода на русколанов. Однако поход выдался неудачным. Епископ Вульфила потерял в том походе голову и жизнь, а у Сафрака просто не хватило смелости действовать вопреки воле Витимира, до сих пор числящегося в соправителях отца. Это Витимир сумел тогда помириться с князем Коловратом и тем самым спас готов от кровопролитной войны, не сулившей им ничего хорошего. Поступок, говорящей скорее об уме сына Германа Амала, а уж никак ни о его глупости или слабости. К сожалению, рексы, близкие к верховному вождю, думали иначе, и они сделали все возможное, чтобы оттеснить сына от отца и окончательно их рассорить. Вот и сейчас, вместо того чтобы оставить Витимира в Готии, Германарех потащил его с собой в поход. А своим преемником он назвал не сына, а внука Винитара, тринадцатилетнего мальчишку, у которого еще не выросли усы. Правда, в дядьках при нем остался рекс Сафрак, человек опытный и умный, но многими ненавидимый за измену отеческим богам и дурное влияние на
верховного вождя.
        - Дымом потянуло, - сказал вдруг рекс Алатей, втягивая ноздрями воздух.
        - Наверняка гунны нас обнаружили и подожгли степь, чтобы помешать нашему продвижению, - предположил рекс Оттон.
        Гул не видел Балта лет семь, со дня неудачной свадьбы Германа Амала, едва не обернувшейся кровопролитной и затяжной войной. За эти годы Оттон возмужал, раздался в плечах и приобрел осанку истинного готского вождя. Ходили слухи, что он уже успел так сильно досадить римским императорам, что они обещали за его голову большие деньги, но подробностей этого дела рекс Гул не знал, а потому и не брался судить о достоинствах заматеревшего Балта.
        - Дымом тянет со стороны Таны, - негромко возразил вестготу Алатей.
        - Уж не хочешь ли ты сказать, рекс, что город аланов пал? - резко обернулся к нему Герман Амал.
        - Я этого не исключаю, - холодно отозвался Алатей. - Князь Оман предупреждал тебя, Германарех, что гунны уже переправились через Дон.
        - Но гонец явился всего десять дней назад, когда мы уже выступили в поход, - напомнил Алатею Гул.
        - Гонцу тоже потребовалось немало времени, чтобы до нас добраться, - пожал плечами упрямый рекс. - У Баламбера было достаточно времени, чтобы не только взять город, но и сжечь его.
        - Гунны не умеют брать города штурмом! - рассердился Гул.
        - Баламбер мог обратиться за помощью к боспорцам или ромеям, - возразил ему Оттон Балт. - И у тех, и у других немало опытных людей, готовых служить кому угодно, были бы деньги.
        - Тогда почему гунны не выступили нам навстречу? - спросил Гул.
        - А зачем? - усмехнулся Придияр Гаст. - Мы ведь сами к ним пришли.
        Германарех хоть и смотрел на говорливых вождей зверем, все-таки разослал дозорных в разные стороны, в том числе и в направлении Таны, что на его месте сделал бы любой, еще не выживший из ума. Гул оглянулся назад: готское войско растянулось по степи на много верст, и требовалось немало времени, чтобы собрать конников и пехотинцев в единый железный кулак. На месте Германареха вождь герулов остановился бы и привел в порядок расстроенные переходом ряды. Пора уже пехоте вылезать из телег и строиться в фалангу. Иначе внезапный налет гуннов может решить исход сражения еще до его начала.
        Дозорные, впрочем, вернулись довольно скоро. Орду Баламбера они не обнаружили. Зато разведчики подтвердили догадку рекса Алатея: Тана действительно была взята гуннами, и теперь на ее месте остались только развалины.
        - А князь Оман? - спросил враз охрипшим голосом Германарех.
        - Не знаю, рекс, - развел руками дозорный. - На выезде из города лежат трупы аланов, возможно, тело князя находится среди них.
        - А зачем Оману понадобилось бежать из города? - удивился Гул.
        Ответа на свой вопрос вождь герулов так и не получил. Пока очевидным было только то, что война началась для Германареха крайне неудачно, он потерял не только верного союзника, но и единственный надежный оплот на Дону.
        - А где же все-таки гунны? - задумчиво проговорил Алатей и бросил косой взгляд на враз осунувшегося Амала.
        Гуннов искали два дня. За это время вожди во главе с Германарехом успели наведаться к развалинам Таны и собственными глазами убедиться в правдивости рассказа дозорных. Город выгорел почти дотла. А вот внешние стены хоть и потрескались от жара, но выглядели почти неприступными. Не было на них и следов отчаянного штурма. Во рву, окружающем погибший город, бодро квакали лягушки. Однако трупов в нем обнаружено не было. Из чего Оттон Балт сделал очевидный вывод: гунны не брали город штурмом, он сам распахнул перед ними ворота. Возможно, причиной тому был пожар, с которым горожане не смогли справиться. Но не исключено, что в городе оказались предатели. Оттон с Придияром рискнули проникнуть в еще дымящуюся Тану и собственными глазами убедились в том, что готы и аланы отчаянно сопротивлялись захватчикам. Во всяком случае, количество обгоревших костей и обугленных тел наводило именно на такие мысли. Предположение о предательстве, высказанное рексом Гулом, очень скоро нашло подтверждение. Дозорным удалось натолкнуться в степи на людей, чудом спасшихся из разоренного города. Все они в один голос обвиняли в
измене древинга Ведомира и его венедов, присланных в Тану Германом Амалом за две седмицы до гибели города.
        - Но ведь Ведомир не древинг, - возмутился Алатей, - он гот, более того, христианин. И пехотинцы его тоже готы, а не венеды.
        Взоры всех вождей, собравшихся в шатре, обратились на человека, который мог дать ответы на все вопросы, ибо именно он последним разговаривал с рексом Ведомиром. И этим человеком был Герман Амал.
        - Ведомир - честный воин, - холодно отозвался верховный вождь. - У меня не было и нет причин ему не доверять.
        - Значит, объявился кто-то другой, - горько усмехнулся Придияр. - И этот другой под именем Ведомира проник в город, чтобы в нужный момент нанести удар в спину князя Омана. Именно поэтому под рукой у него были не готы, а венеды.
        - А откуда он взял венедов? - удивился Гул.
        - Одолжил у Баламбера, - предположил Оттон. - Говорят, что венеды с реки Ра служат ему в большом числе.
        Если с Таной все происходило именно так, как полагали готские вожди, то следует признать, что гунны взяли крепость малой кровью, а следовательно, сохранили силы для решающей битвы. Вот только с началом этой битвы они почему-то не спешили. Дозорные готов рыскали по степи, то и дело натыкаясь на следы разбоя, но сами гунны как сквозь землю провалились. Вожди уже начали терять терпение. Пехотинцам надоело вскакивать по утру под тревожные завывания рожков и выстраиваться в фалангу. Конникам приходилось не легче. Их то и дело бросали в атаку на всадников, вдруг выраставших на вершине соседнего холма. К сожалению, эти призраки тут же исчезали без следа, стоило готам приблизиться к ним на расстояние выстрела. Похоже, гунны Баламбера не только не стремились к решающей битве, но всячески избегали ее. Впрочем, удивляться такому поведению степняков не приходилось: они всегда пытались измотать противника, прежде чем нанести ему решающий удар.
        - Но ведь орда насчитывает не менее ста тысяч человек, - недоумевал Придияр. - Воля ваша, вожди, но такую силу даже в степи не спрячешь. Гунны либо переправились на левый берег Дона, либо двинулись на Русколанию.
        - А если не на Русколанию, а на Готию? - предположил Алатей.
        - Вряд ли Баламбер рискнет оставить нас за спиной, - возразил Оттон. - Это было бы безумием с его стороны.
        Готы начали испытывать недостаток в продовольствии. Окрестные земли, разоренные гуннами, не могли прокормить такого количества людей. Даже аланы, веками жившие здесь, стали откочевывать на запад, спасая свои семьи и остатки скота. Вожди уже не раз намекали Герману Амалу, что готам тоже пора двигаться в путь, ибо в стоянии на берегу Дона не было никакого смысла. Если бы Баламбер собирался нападать на готов, то он сделал бы это уже давно. Однако старый вождь продолжал тупо держаться за развалины мертвого города, словно пытался переупрямить судьбу. Время от времени он взбирался на вершину ближайшего холма и смотрел на восток.
        Увы, беда пришла, откуда не ждали. Прискакавший с запада гонец принес чудовищную весть - гунны уже в Готии! Поначалу вестнику никто не поверил. Такого просто не могло быть! Гунны Баламбера физически не могли проделать путь от Таны до Ольвии за столь короткий срок.
        - Они шли не от Таны, а от Боспора, - пояснил гонец. - Их удар был столь неожиданным, что Сафрак не успел изготовиться к обороне. Ольвия пала. Готы бегут, бросая пожитки и скот.
        Похоже, Германарех далеко не сразу оценил масштаб катастрофы. Господство готов в Крыму казалось несокрушимым. Все эллинские города платили им дань, и там стояли их гарнизоны. Да что там эллины, если правители некогда могущественного Боспорского царства владели своей землей и городами только милостью верховного вождя Германа Амала. И вдруг все рухнуло в одночасье…
        - Орда Баламбера насчитывает сотни тысяч человек, - попробовал оправдаться посланец Сафрака.
        - Глупость, - процедил сквозь зубы Германарех, - их не может быть столько. Просто у страха глаза велики.
        Это был тот редкий случай, когда с рексом Германом согласились все без исключения вожди. Готы винили в предательстве боспорцев, без помощи которых гунны никогда бы не смогли переправиться через пролив. А утверждение гонца, что орда Баламбера пришла в Крым из Приазовья посуху, воспринималось вождями как глупость. Очевидным для всех было одно: Германареху следует немедленно возвращаться в Готию. Именно отсутствие верховного вождя помешало готам дать отпор Баламберу, а Сафрак, видимо, просто растерялся на виду у незваных гостей. Вслух, конечно, никто Германа Амала не упрекал, но все отлично понимали, что своим неожиданным поражением готы обязаны именно ему. Гордого Германареха провели словно мальчишку. Этот поход на Дон с самого начала был ошибкой, а уж долгое стояние у развалин Таны и вовсе нельзя было объяснить ничем, кроме умопомрачения верховного вождя.
        - Когда дело касается войны, зрелость всегда берет верх над старостью, - горько усмехнулся рекс Гул. - Какое несчастье, что у готов именно сейчас, в час испытания, не оказалось достойного вождя.
        Сказано это было словно бы между прочим и, разумеется, в отсутствие Германареха, но никто не сомневался, что эти слова рано или поздно дойдут до его ушей. Однако Гула гнев Германа Амала волновал гораздо меньше, чем безопасность собственной земли.
        Готы двигались столь стремительно, что в течение десяти дней достигли Днепра. Именно здесь, на берегу величественной реки, Германарех соединился с бегущими соплеменниками. Именно бегущими, поскольку более жалкого зрелища ни Герман Амал, ни сопровождавшие его вожди не видели в своей жизни ни разу. Огромное пространство было буквально забито людьми и скотом. В этом чудовищном ревущем и орущем месиве терялись те, кто еще способен был носить оружие. Посланцам Германа Амала с трудом удалось отыскать рекса Сафрака. Не исключено, правда, что Сафрак и сам не жаждал видеть Германареха, ибо похвастаться ему было абсолютно нечем. Гул никогда прежде не видел верховного вождя готов в таком гневе. Губы Германа Амала тряслись от бешенства, руки лихорадочно шарили по поясу в поисках кинжала.
        - Где моя Готия, Сафрак? - произнес наконец Германарех севшим от напряжения голосом.
        - Я сделал все, что в человеческих силах, - отозвался старый рекс. - Я спас Винитара и вывез твою семью.
        - Почему готы бегут с родной земли? - почти прорычал Германарех.
        - Потому что их истребляют. Гунны не щадят ни стариков, ни женщин, ни детей, оставляя за собой лишь выжженную землю. Нас предали все. Эллины открыли Баламберу ворота своих городов. Скифы и сарматы, которые ели с нами из одного котла, переметнулись на сторону гуннов. Я пробовал остановить Баламбера, великий рекс. Я собрал пятьдесят тысяч готов, но у нас не было конницы. Нас обошли с флангов и смяли одним ударом. Beликой Свитьод больше нет, Герман Амал, это все, что я могу тебе сказать.
        - Я пока жив, рекс Сафрак, - вдруг неожиданно спокойно произнес Германарех, - а значит, жива Готия. Иди и собери всех, кто способен носить оружие. Зови не только готов, но и аланов.
        - А как же анты? - спросил Сафрак.
        - Какие анты? - удивился Германарех.
        - Князь Бус собирался присоединиться к тебе, великий рекс, но, узнав о появлении гуннов в Крыму, задержался у Днепра. Его люди стоят на правом берегу.
        Князь Бус, надо признать, оказался умнее Германареха, если все, что сказал Сафрак, правда. На месте князя рекс Гул тоже не стал бы рисковать напрасно своими людьми, оставляя к тому же Антию без прикрытия. Под рукой у Буса десять тысяч пеших и семь тысяч конных антов. Последнее особенно важно, поскольку готы испытывают недостаток в коннице, а сарматы и скифы ненадежны. Гул покинул шатер верховного вождя слегка успокоенным. В конце концов, ничего еще не потеряно, пока под рукой у Германа Амала стотысячное войско. И стоит старому вождю выиграть хотя бы одну битву, как его растерявшиеся соплеменники воспрянут духом, а изменившие готам союзники вновь переметнутся на сторону Германареха.


        Бек Буняк вел свою орду чуть севернее отступающих готов, не показываясь их дозорным. Конечно, у него оставалась возможность потрепать войско Германареха на марше, но слишком уж велик был риск нарваться на серьезный отпор. Если бы речь шла только о пехоте, то подобное дерзкое нападение могло бы удаться. Но под рукой Германа Амала имелась еще и конница, превосходившая по численности угров и венедов Буняка. Поэтому бек не торопился. Дело, порученное ему Баламбером, он завершил с блеском и теперь мог по праву рассчитывать на благодарность кагана. Княжич Белорев в данном случае поддерживал Буняка. Разбить готов Германареха у них не хватило бы сил, зато они вполне могли решить исход предстоящего сражения, появившись внезапно на поле битвы. А то, что это решающее сражение состоится, Белорев не сомневался. Баламбер слишком честолюбив, чтобы ограничиться захватом Крыма. Наверняка он захочет подмять под себя все Причерноморские земли. Великая Гунния звучит не менее гордо, чем Великая Готия. А потом можно будет подумать и о Риме…
        - Ты слышал о Риме, бек Буняк?
        - Помнится, один ромей приглашал меня в гости, но все как-то было недосуг, - усмехнулся угр. - А ты полагаешь, княжич, что целью Баламбера является Великий город?
        - А почему бы нет, Буняк, - пожал плечами Белорев. - Ромеи слабы, а гунны сильны как никогда. А власть в этом мире должна принадлежать сильным.
        - Для начала нам следует одолеть готов, - покачал головой Буняк. - Потом русколанов. У нас, угров, к ним давний счет. К тому же было бы безумием оставлять столь воинственное племя у себя за спиной.
        - Решать Баламберу, - нехотя согласился ант.
        Легкость, с которой гунны захватили Крым, поразила даже бека Буняка с княжичем Белоревом, а что уж тут говорить о вождях окрестных племен, привыкших видеть в готах несокрушимую силу. Теперь надменные готы бежали с земель, захваченных когда-то их дедами. Буняк и Белорев с удовлетворением наблюдали за суетой на левом берегу Днепра, прикидывая в уме, сколько готов может выставить рекс Герман против надвигающейся орды Баламбера. Выходило никак не менее ста с лишним тысяч. Правда, большинство готского войска составляли пехотинцы, тогда как орда Баламбера была конной. Что, впрочем, еще ни о чем не говорило. Ибо вооружением и снаряжением готы на голову превосходили гуннов и вполне способны были не только выдержать атаку конников Баламбера, но и обратить их в бегство.
        - Без хитрости тут не обойтись, - задумчиво проговорил Буняк.
        - Тебе следует послать гонцов к кагану и договориться с ним о совместных действиях, - подсказал Белорев.
        Впрочем, гонцов беку посылать не пришлось - посланец Баламбера сам отыскал гуннов, затаившихся в густых зарослях. Посланцем этим был венед Ревун, хорошо известный как Буняку, так и Белореву. Ревун был переодет антом, что, видимо, помогло ему миновать многочисленные готские станы, раскинувшиеся в низовьях великой реки.
        - Каган Баламбер поздравляет тебя с победой бек, - торжественно произнес Ревун, представ перед Буняком.
        - Моя победа меркнет пред свершениями великого кагана, - не менее напыщенно отозвался угр.
        По словам Ревуна, Крым почти полностью находился под рукой Баламбера. Отдельные очаги сопротивления уже не могли изменить общей картины. Теперь перед каганом стояла грандиозная задача - выбить готов из Причерноморья, дабы обезопасить свои тылы перед броском к Дунаю.
        - А что я говорил! - насмешливо покосился княжич Белорев на Буняка.
        - Меня больше интересует не цель, а средство, - криво усмехнулся угр. - Какими силами сейчас располагает каган Баламбер?
        - Каган пополнил орду сарматами и скифами, - пояснил Ревун. - И очень надеется, что к нему присоединятся и анты князя Буса. Но это уже твоя забота, княжич Белорев.
        - А где сейчас находятся анты?
        - На противоположном берегу, - кивнул на Днепр венед. - Готовятся к переправе.
        - Передай кагану Баламберу, что анты его не подведут.


        Глава 3 Поражение

        Каган Баламбер, верный обычной гуннской тактике, с решающей битвой не торопился. Однако в этот раз привычный прием не сработал. Все - и готы, и гунны, и их союзники - отлично понимали, что вопрос о власти над Причерноморьем может решиться только в кровопролитной сече. Именно поэтому Германарех не суетился. Всех женщин, детей, престарелых и раненых он приказал переправить на правый берег Днепра, чтобы расчистить место для маневра. Численность готского войска с течением дней не только не уменьшалась, но увеличивалась за счет окрестных племен, чьи вожди решили поддержать готов. Под рукой Германа Амала собралось уже более ста двадцати тысяч человек, четвертую часть из которых составляли конные дружины. И видимо, Баламбер наконец сообразил, что дальнейшее промедление пойдет готам только на пользу. Они уже пришли в себя после внезапного натиска и теперь готовились вернуть утерянные земли, с каждым новым днем все более проникаясь уверенностью в собственных силах и непобедимости верховного вождя. Дабы пресечь все противоречия между христианами и язычниками, Герман Амал отправил главарей противоборствующих
партий Алатея и Сафрака на противоположный берег заботиться о стариках, женщинах и детях. Это было разумным решением, и его одобрили все вожди, включая рексов Гула, Оттона и Придияра. Оттону Балту верховный вождь доверил командовать конницей на левом фланге, рексу Гулу - на правом. Придияр Гаст с двумя тысячами конных древингов остался под рукой Германареха на случай неожиданных прорывов гуннов. Рекс Витимир, дабы личным примером воодушевить пеших готов, решил встать с копьем в руке в их ряды. Этот поступок сына Германареха поразил рексов и подвиг многих из них последовать его примеру. Все отлично понимали, что исход битвы зависит от того, устоит ли фаланга под ударами конных гуннов или рассыплется в прах, хороня все надежды на возрождение Великой Готии.
        Ночь прошла в тревоге, а поутру дозорные доложили о подходе орды Баламбера. Готы в мгновение ока выстроились в боевой порядок. Придияр с Оттоном обнялись на прощанье и разъехались по своим местам. Битва предстояла кровопролитная, и у вождей оставалось слишком мало надежды свидеться вновь при более удачных обстоятельствах. Германарех со свитой из старейшин занял высокий холм позади выстроившегося войска. Здесь же на вершине холма расположилась тысяча конных готов, личная дружина верховного вождя, испытанная во многих сражениях. Для древингов Придияра места наверху уже не хватило, и они сосредоточились у подножья. Сам же рекс поднялся на холм и слегка потеснил конем ближников Германа Амала.
        Вид готского войска, изготовившегося для битвы, порадовал Придияра. Фаланга, насчитывающая почти восемьдесят тысяч человек, выстроилась в линию. Количество рядов, ее составляющих, рекс не сумел сосчитать. Да и необходимости в таких подсчетах не было. Придияр нисколько не сомневался, что конница гуннов, даже если ей удастся опрокинуть первые ряды, не сумеет прорвать стену из человеческой плоти и железа, выстроенную Германарехом. Слева фалангу прикрывали конные дружины вождей во главе с Оттоном Балтом, справа расположились сарматы и скифы, сохранившие верность Герману Амалу, и герулы рекса Гула. А за их спинами, в березовом колке, затаились конные анты князя Буса в количестве семи тысяч человек. Здесь же неподалеку стояли антские пехотинцы, готовые закрыть своими телами любую брешь в фаланге. В отличие от многих пеших готов, не имевших иного защитного снаряжения, чем щит и куртка из бычьей кожи, все анты были обряжены в колонтари, наручи и поножи. Вероятно, именно этим объяснялось желание Германа Амала сохранить их для решающего удара.
        Если судить по клубам пыли у горизонта, гунны приближались стремительно. Придияр услышал сначала топот многих тысяч коней, а потом увидел и всадников, мощной волной накатывающих на готские ряды. Фаланга мгновенно ощетинилась копьями. Придияр покосился на Германа Амала, но на лице старого вождя не дрогнул ни один мускул даже тогда, когда гунны врезались на полном скаку в плотные ряды пехотинцев. Передние ряды были смяты и затоптаны копытами коней, но прорвать фалангу гуннам не удалось. Из задних рядов готов на них обрушился град стрел, и степняки дрогнули, стали поворачивать коней.
        Столь же неудачным было для коршунов Баламбера столкновение с дружинниками Оттона Балта. Здесь быстро сказалось превосходство готов в вооружении, и они стали теснить гуннов вправо, разрывая надвое их боевые порядки. Именно в этот разрыв Придияр должен был бросить своих древингов, чтобы опрокинуть и обратить в бегство тех гуннов, что еще пытались прорваться по центру. Однако Германарех почему-то медлил с приказом, возможно, его смущало положение дел на левом фланге, где гуннам удалось потеснить Гула и его герулов. Удивляться этому не приходилось, ибо против герулов дрались венеды, превосходившие угров и вооружением и снаряжением. Не исключено также, что верховный вождь заподозрил Баламбера в хитрости и ждал еще одной волны атакующей конницы.
        И, надо сказать, чутье не подвело старого Германа Амала. Баламбер действительно бросил на готов свой последний, как многие полагали, резерв. Но в этот раз гунны ударили во фланг, дабы спасти остатки угров, истребляемых готами Оттона Балта. Особой опасности эта атака ни для конников Оттона, ни для пехотинцев Витимира не представляла, и Придияр уже повернулся было к Германареху, дабы получить последнее напутствие, но как раз в это время за спиной его послышались панические крики. Гунны накатывали на пешую фалангу с тыла, и было их никак не менее двадцати тысяч человек. Трудно сказать, как и почему их прозевали дозорные, но готам их атака грозила большими неприятностями.
        - Скачи к Бусу, - приказал Придияру Герман Амал, - и помоги ему остановить гуннов.
        Под рукой у князя антов было достаточно сил, чтобы отразить внезапную атаку, но он почему-то не спешил разворачивать пехоту навстречу врагу. Более того, воины Буса вдруг неспешно двинулись с места, но отнюдь не навстречу гуннам. Пешие анты ударили по фаланге с тыла столь неожиданно, что готы даже не успели развернуться к ним лицом. Конные анты атаковали герулов и сарматов рекса Гула одновременно с пехотой. Придияр все это видел, но, к сожалению, ничем не мог помочь ни Гулу, ни готской фаланге. Его древинги лоб в лоб сошлись с гуннами и сумели-таки сдержать их порыв. Правда, силы были слишком неравными, гунны бека Буняка едва ли не в десять раз превосходили древингов числом. Смять конников Придияра гуннам не удалось, они просто обтекли древингов с флангов и ударили в спины готских пехотинцев. В этой суматохе Придияру показалось, что он узнал в одном из гуннских вождей княжича Белорева, но добраться до коварного анта ему не удалось. Дружина Придияра Гаста не могла спасти готскую пехоту от разгрома, фаланга была разорвана на несколько частей, и теперь пехотинцы, сражаясь каждый за себя, отчаянно
пытались уцелеть в разбушевавшемся гуннском море. Придияр с остатками своей дружины попробовал пробиться к герулам рекса Гула, но был прижат к берегу превосходящими силами степняков. Выбор у древингов был невелик - либо умирать на песчаной косе, либо спасаться вплавь под градом стрел искусных лучников. До противоположного берега вместе с Придияром добрались только триста человек, все остальные полегли на поле битвы, равной которой в этих краях еще не видели.
        Гуннам удалось не только разорвать фалангу на части, но и оттеснить готов от реки. Разрозненные остатки еще недавно столь грозного готского войска вынуждены были отступать на восток. Какое-то время гунны преследовали их, потом отстали. Герману Амалу, ошеломленному изменой антов и неожиданным поражением в выигранной, казалось бы, битве, все-таки удалось собрать уцелевших готов в кулак и навести подобие порядка в их рядах. Под рукой у верховного вождя осталось тридцать тысяч пехотинцев и пятнадцать тысяч конников. Но людям, пережившим страшное поражение, нужен был отдых, это понимали все вожди, собравшиеся на совет в чудом уцелевшем шатре Германареха.
        - Надо уходить на север в земли русколанов, - высказал свое мнение Оттон Балт.
        - А с чего ты взял, что князь Коловрат примет нас с распростертыми объятиями?! - рассердился рекс Гул.
        - А что предлагаешь ты? - спросил аланский князь Гзак, родной брат убитого в Тане Омана.
        - Я предлагаю заключить договор с Баламбером, - хмуро бросил Гул, кося злым глазом в сторону верховного вождя.
        - Ты забываешься, рекс! - плеснул яростью в его сторону Германарех.
        - Это ты забылся, Герман Амал, - вспыхнул Гул. - Не я, а ты рассорил нас с русколанами, не я, а ты ущемлял права антских, сарматских и скифских вождей. Не я, а ты принуждал готов отречься от наших богов, навязывая всем нам распятого Христа. Это ты, Герман, убил Прекрасную Ладу и тем самым бросил вызов Асгарду, обители наших богов. Великая Свитьод пала после того, как Один отвернулся от нас. А теперь ты предлагаешь нам умирать за то, чего нет и уже никогда не будет. Мы даже не можем принести жертвы своим богам, потому что ты изгнал из наших рядов дроттов. Так иди и моли своего Христа, Амал, чтобы он вернул нам наших сыновей и братьев и развеял в прах орду кагана Баламбера.
        Даже не слова рекса Гула поразили Германареха, а угрюмое молчание вождей. Из двадцати человек, собравшихся в шатре, ни один не возвысил свой голос в защиту правителя Великой Готии. Впрочем, Готии уже не было… Герман Амал вдруг осознал это со всей остротой и с трудом сдержал стон, рвущийся из груди. Более полувека он провел в битвах и походах, расширяя границы Готии на север, восток и запад. Десятки племен покорились ему, признав величие готов и их верховного вождя. Неужели звезда Амалов закатилась? Ушла в небытие вместе с Витимиром, павшим в рядах фаланги от предательского удара антов. А ведь рекс Герман никогда не доверял князю Бусу. Так почему же он, в каком-то странном умопомрачении, поставил антов за спинами готов? Неужели это действительно была месть богов вождю-отступнику, о которой неоднократно предупреждал его дротт Агнульф?
        - Давайте не будем ссориться, вожди, - примирительно заметил рекс Труан, старый седой воин, прошедший с Германарехом рука об руку едва ли не весь его жизненный путь. Их развела вера. Труан не отрекся от готских богов. В последние годы они с Амалом почти не виделись. А вот теперь он опять сидит по правую руку от верховного вождя и ждет от него разумного ответа.
        - Я поручаю Оттону Балту переговоры с русколанами, - сказал Германарех, пряча от вождей воспаленные глаза. - А ты, рекс Гул, попробуй связаться с беками Баламбера. Возможно, нам удастся заключить мир на приемлемых условиях.
        Стоять на месте было глупо, и, видимо, поэтому Германарех отдал приказ двигаться на восток. И только тут выяснилось, что к воинскому стану за минувшую ночь прибились тысячи не только готских, но и герулских семей со скотом и пожитками. Похоже, Баламбер не терял время зря, и его орда, вытеснившая готов из Крыма, теперь взялась за герулов, заселявших земли, граничившие с Боспорским царством. Таким образом гунны отрезали Германареху путь на юг, оставив ему только одну дорогу - на северо-восток.
        - Твои земли далеко, рекс Оттон, - сказал вестготу Гул, оглядывая скопище повозок, забитых женщинами и детьми, - а мои здесь, под боком. Я всегда был верным союзником Германа Амала, памятуя о том, что готы и герулы родные братья, но сегодня я должен позаботиться о своем племени.
        - Я тебя не сужу, рекс Гул, - спокойно отозвался Оттон. - Ты вправе сделать выбор и за себя, и за своих людей. Но сам я никогда не пойду на поклон к Баламберу и буду биться с гуннами до последнего вздоха. Балты склонили головы перед Амалами, но кланяться чужакам с востока я не намерен.
        Со стороны рекса Гула было бы безумием бросать Германа Амала, не заручившись словом кагана Баламбера. Поэтому его герулы, коих в живых осталось всего несколько тысяч, не стали отделяться от готов, а продолжили путь, полный горя и слез. Рекс Гул отлично понимал, что переговоры с гуннами будут тем успешнее, чем больше готов он сумеет увести из стана Германа Амала, а потому не оставлял усилий, дабы склонить разумных людей к примирению с Баламбером. И его старания не пропали даром. Готы были оглушены поражением, их вера в Германа Амала сошла на нет. Да и сам верховный вождь, казалось, утратил не только волю к жизни, но и остатки разума. Говорили, что он молит по ночам Христа о победе над гуннами, но, видимо, богу ромеев нет дела до несчастных готов, обреченных на страдания и смерть. Дозорные докладывали, что часть гуннской орды следует за готами и словно бы ждет чего-то, возможно, очередного подарка богов. Выйдя к границам чужой земли, готы остановились. Оттон Балт отправился к русколанам с просьбой о помощи, а рекс Гул решил, что сейчас наступил самый подходящий момент, чтобы развернуть коня в другую
сторону.
        В гуннском стане вождя герулов ждали, во всяком случае, ему так показалось. Гула сразу же провели в шатер бека Буняка, который командовал двумя туменами, состоящими из угров и венедов. Конечно, сил у бека было явно недостаточно, чтобы наголову разгромить остатки готского войска, да, видимо, Баламбер и не ставил перед ним такой задачи. Судя по всему, каган нацелился на богатейшие города Боспорского царства, а судьба уцелевших готов его волновала мало.
        В шатре кроме Буняка находился еще один человек, смутно знакомый Гулу. После недолгого замешательства рекс герулов все-таки опознал в нем антского княжича Белорева, сыгравшего немалую роль в трагических событиях, развернувшихся близ Таны семь лет тому назад. Кажется, именно Белорев лишил девственности Прекрасную Ладу во время мистерии, посвященной богу Яриле. Сафрак и епископ Вульфила обещали большую награду за его голову, но антскому княжичу удалось ускользнуть от их ищеек за Дон. Судя по всему, он преуспел в чужой земле, если каган доверил ему тумен в десять тысяч копий.
        - Садись, рекс Гул, - кивнул на дальний край ковра бек Буняк. Сам угр вольготно раскинулся среди подушек. Для княжича Белорева, привыкшего, похоже, к обычаям степняков, сидение на ковре трудности не представляло. А вот вождь герулов никак не мог обрести себя в непривычной обстановке.
        - Мне очень жаль, рекс, что ты слишком поздно понял, в чем твоя выгода, - притворно вздохнул Буняк. - Мог бы и себя сохранить, и свою землю уберечь от разгрома.
        - Не все же отличаются дальновидностью, бек, - усмехнулся в седеющие усы Гул.
        - Это ты меня имеешь в виду? - хищно прищурился на герула угр.
        - Нет, меня, - поспешил на помощь слегка растерявшемуся Гулу княжич Белорев.
        - Что ж, - кивнул Буняк, - у антских вождей хватило ума понять, где их выгода. И теперь князь Бус обласкан каганом Баламбером, а лучшие из антов стали вровень с нашими вождями.
        - Я на дружбу кагана не претендую, - спокойно сказал рекс на Гул. - Разве что - на милость.
        - Вот это правильно, - охотно согласился с ним Буняк. - Так что ты можешь нам предложить, рекс?
        - Под рукой у Германа Амала сейчас сорок тысяч воинов, это вдвое больше, чем у тебя, бек. Более половины из них готовы признать власть кагана и служить ему.
        - А остальные? - насторожился Буняк.
        - Остальные уйдут в Русколанию, если, конечно, им удастся договориться с князем Коловратом.
        - А как же Герман Амал? - спросил Белорев и голос его дрогнул.
        - Пусть сам решает, - пожал плечами Гул.
        - Нет, - покачал головой Буняк. - Ты отдашь нам Германареха, рекс, живым или мертвым, нам все равно. Я обещал кагану голову верховного вождя готов, и я сдержу слово.
        - А если мы скажем «нет»?
        - В этом случае тебе придется разделить судьбу русколанов, рекс, - усмехнулся Буняк, - а она будет незавидной. Как только Баламбер завершит войну на юге, он тут же повернет орду на север. Подумай о своих соплеменниках, Гул. Пока кагану не до герулов, но так будет не всегда. В конце концов, Герман Амал стар, он потерял все, что только можно потерять. Зачем ему жизнь?
        - Готские вожди могут не согласиться.
        - Это ваше право, Гул, - развел руками Буняк, словно бы снимая с себя ответственность. - Вы можете уйти, можете остаться. Но у оставшихся будет только один каган.
        - Хорошо, - поднялся на ноги вождь герулов. - Все будет решено сегодня ночью. Завтра утром вы получите ответ.
        Проводив глазами сутулую фигуру рекса Гула, бек с княжичем переглянулись. Буняк одним глотком осушил кубок, наполненный замечательным готским вином, и подмигнул анту:
        - Кажется, нам повезло, княжич Белорев, и мы вновь одержим победу, не пролив и капли крови. Не знаю как тебе, но мне такая война нравится.
        Рекс Гул, вернувшись в готский стан, не стал ничего объяснять вождям, наверное, потому, что знал ответ на не заданный пока еще вопрос. Он сразу же направился к шатру Амала и был беспрепятственно пропущен к верховному вождю мрачными охранниками. Германарех был бледен, но спокоен. На вошедшего герула он бросил беглый взгляд и равнодушно махнул рукой, приглашая гостя к столу. Гул сел напротив верховного вождя и принял из его рук наполненный до краев кубок.
        - Договорился? - спросил Германарех, и в его голосе прозвучала чуть заметная насмешка.
        Когда-то много лет назад этого человека звали Ингваром, но уже тогда многие видели в нем избранника богов, способного привести готов к победе. Однако дротты выжидали. Уж слишком властолюбивым казался им сын рекса Удо. Возможно, именно тогда юный Ингвар возненавидел жрецов, но отомстил он им уже на склоне лет, когда никто не сомневался, что Ингвар сын Удо истинный Герман или Ярман, вобравший в себя силу богов. Рекс Гул так и не понял, зачем Герман Амал отрекся от Одина, а теперь это было уже не важно.
        - Я думал не только о себе, - спокойно отозвался Гул. - А ты проиграл, Ингвар Амал, и знаешь это не хуже меня. Ты перестал быть Германом-Ярманом, избранником богов. В твою избранность не верят уже ни готы, ни герулы, ни анты, ни русколаны. Ты изменил Одину и не заслужил любви Христа.
        - Тебе нужна моя жизнь, рекс герулов? - строго глянул в его глаза гостю Германарех.
        - Она нужна не мне, она нужна Баламберу.
        - В таком случае возьми ее, - отвел глаза старик.
        - Я бы предпочел, чтобы ты все сделал сам, - отвел глаза Гул.
        - Нет, рекс, ты поможешь мне уйти из этого мира достойно, не уронив чести. Ты сам взвалил эту ношу себе на плечи. Пусть каждый из нас пройдет свою часть пути.
        - Отошли охрану прочь, - сказал Гул, вставая на ноги.
        - Хорошо, - кивнул старый Амал. - Я даю тебя право только на один удар. Надеюсь, твоя рука не дрогнет, рекс.


        Русколаны не стали чинить препятствий готам в продвижении по своей земле, хотя особой радости по поводу появления незваных гостей не выразили. Впрочем, Оттон Балт на теплую встречу и не рассчитывал. Слишком много крови было пролито в войнах между племенами, чтобы они вот так сразу воспылали друг к другу любовью. К тому же готы были изгоями, бежавшими с собственной земли, а такие люди хоть и вызывают сочувствие, но требовать к себе уважения уже не вправе. Справедливости ради следует сказать, что воевода Валия, встретивший Оттона Балта на границе, не укорил его ни одним словом, а о прежних обидах вспомнил только один раз.
        - Мы примем всех, кроме Германа Амала, - просто сказал он. - И ты знаешь почему.
        Оттон не стал спорить. Со стороны русколанов честнее было отказать в гостеприимстве верховному вождю готов, чем впустить его на свои земли, а потом казнить по воле своих богов. Уже по выходе из шатра воеводы Валии рекс Оттон вдруг столкнулся нос к носу с человеком, которого он никак не ожидал здесь встретить.
        - Патрикий Руфин?! - воскликнул он удивленно.
        - Рад тебя видеть живым и здоровым, рекс Оттон, - обнял за плечи старого знакомого римлянин.
        Впрочем, в человеке, заросшем черной курчавой бородой, далеко не каждый признал бы молодого нотария, служившего когда-то императору Валенту. Оттон не видел патрикия восемь лет и был поражен произошедшими с ним переменами. Руфин ни одеждой, ни манерами не отличался от русколанов. У бедра его висел тяжелый меч, явно не римской работы.
        - Подарок борусов Световлада, - пояснил он вестготу. - Работа ружских оружейников.
        - А каким ветром тебя занесло к русколанам?
        - Хочу устроить судьбу своей воспитанницы Констанции, - усмехнулся Руфин. - Подыскиваю ей жениха. Собственно, уже нашел.
        - Констанция - это та маленькая девочка, дочь императора, которую мы вырвали в Риме из рук комита Федустия?
        - У тебя хорошая память, рекс, - охотно подтвердил патрикий. - Теперь бутон распустился в прекрасную розу и требует тщательного ухода.
        - И кто он, будущий обладатель этого сокровища?
        - Боярин Гвидон.
        - Достойный выбор, - кивнул Оттон. - За Гвидоном твоя воспитанница будет как за каменной стеной.
        - Кудесница Власта придерживается того же мнения.
        Упоминание о кудеснице богини Лады заставило Оттона насторожиться. Похоже, Руфином двигало не только желание отдать свою воспитанницу за хорошего человека. Все-таки речь шла не о простой девушке, а о дочери императора. И вокруг юной Констанции уже выстраивалась сложная интрига с далеко идущими последствиями. Впрочем, тонкую игру патрикия и кудесницы запросто могла поломать грубая сила в лице кагана Баламбера.
        - Гуннская орда, покончив с герулами и боспорцами, непременно повернет на Русколанию, - мрачно предрек Оттон. - А потом хлынет на Дунай всесокрушающей волной.
        - Гунны так сильны? - нахмурился Руфин.
        - С каждой победой они становятся все сильнее. Ибо поверженные племена переходят на их сторону.
        - Может, это и к лучшему, - сделал неожиданный для рекса вывод патрикий.
        - Почему?
        - В мутной воде всегда проще ловить рыбу, - усмехнулся Руфин. - Я не спросил тебя о Придияре?
        - Похоже, свою рыбу он уже отловил, - вздохнул Оттон. - Я не видел его со дня битвы у Днепра. Там полегло пятьдесят тысяч готов. Это наша плата за твою хорошую рыбалку, патрикий.
        - Извини, рекс, - покачал головой Руфин. - Я неточно выразился. Остановить Баламбера мне не под силу, зато я готов использовать волну, поднятую им, чтобы сокрушить всех своих врагов. Не скрою, мне мешал Герман Амал, верный союзник Рима, но он ведь мешал и тебе, Оттон Балт. Теперь и у меня, и у тебя развязаны руки. Все еще только начинается, рекс, и никто не знает, какая судьба нас ждет.
        По возвращении в стан готов Оттон узнал, что Герман Амал покончил с собой, бросившись грудью на меч. Весть была горькой, что ни говори, но сильно облегчила рексу задачу. Готы раскололись на две почти равные части: одни решили идти на поклон к Баламберу, другие, во главе с Оттоном Балтом, уходили в Русколанию. Тризна по верховному вождю Готии вышла даже более печальной, чем ей полагалось быть. Ибо хоронили Германа Амала на границе чужой земли, и огромный холм, насыпанный над его могилой, грозил стать памятником не только верховному вождю, но всем готам, изгнанным с обжитых мест.
        - Не скрою от тебя, рекс Оттон, - сказал на прощанье Балту герул, - что не жажду с тобой новой встречи, ибо если она и состоится, то только на поле битвы. Расположение кагана Баламбера я смогу заслужить только в рядах его орды.
        - Ты уже сделал свой выбор, Гул, - пожал плечами Оттон. - А что будет через месяц, год или два, знают только боги. Великая Готия умерла вместе с Германом Амалом. Свой долг перед верховным вождем мы с тобой выполнили до конца, и теперь каждый из нас вправе сам распорядиться собственной судьбой.
        - Что передать от тебя княжичу Белореву? - спросил с усмешкой Гул.
        - Скажи, что у Оттона Балта нет врага более ненавистного, чем он, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы снести ему голову.


        Глава 4 Русы Кия

        В Русколании готов приняли даже лучше, чем рассчитывали вожди. Правда, земли им отвели на границе, но зато вдоволь. Во всяком случае, было где пасти уцелевший скот и возделывать пашню. Князь Коловрат выделил зерно, которого должно было хватить пришельцам до нового урожая, росомоны научили ставить дома на свой лад. Словом, кто захотел осесть на новой земле, тот осел. Сложнее было с мечниками, не знавшими иной работы, кроме ратной. Но здесь на помощь готским вождям пришел патрикий Руфин, выделивший для содержания дружин немалые деньги. Обласкал рексов и воевода Валия, видимо, в расчете на будущие услуги по защите Русколании от грядущего нашествия гуннов. Хотя не исключено, что у воеводы были на готских мечников и иные виды. На это намекнул Оттону патрикий Руфин. Дело в том, что князь Коловрат, коему недавно перевалило за шестьдесят, сильно прихварывал. И это не могло не тревожить старейшин русколанских родов. Венеды и руги видели преемником Коловрата княжича Лебедяна сына Милавы, а у росомонов был свой претендент - княжич Сержень сын Рады. Воеводе Валии удалось переманить на свою сторону часть
венедских бояр, но руги были категорически против того, чтобы князем Русколании стал сын росомонки и сестричад воеводы Валии. Масла в разгорающийся пожар взаимных обид подливали и волхвы. Кудесники Перуна, Световида и Даджбога горой стояли за Лебедяна, а кудесник Велеса - за Серженя. Так что у готских вождей появилась возможность найти свое место в рядах противоборствующих сторон не без пользы для собственной мошны. Другое дело, что нарастающая вражда ничего хорошего не сулила ни русколанам, ни готам ввиду грядущего нашествия гуннов. Об этом Оттон Балт сказал боярину Гвидону, гостем которого он стал на правах старой дружбы, но тот в ответ лишь сокрушенно развел руками.
        - Никто не хочет уступать, - вздохнул боярин, сильно возмужавший за минувшие годы. - И угораздило же княгинь родить Коловрату сыновей в один год, один день и один час. Правда, волхвы Белеса считают, что княжич Сержень был зачат все же раньше княжича Лебедяна, но у волхвов других венедский богов на сей счет имеется свое мнение.
        Разговор этот происходил за пиршественным столом в загородной усадьбе боярина Гвидона, где кроме Оттона поселился еще и патрикий Руфин.
        - Я бы на месте князя Коловрата назвал бы преемниками обоих сыновей, раз они в один день родились, пусть вместе и правят. В Римской империи сейчас два соправителя, почему бы в Русколании не быть двум князьям.
        - Но ведь это раскол! - ужаснулся Гвидон. - Если у росомонов появится свой князь, то они отпадут от Голуни.
        - А вы посадите над росомонами сына венедки Лебедяна, а над ругами и венедами сына росомонки Серженя, - прищурился на растерявшегося боярина Руфин.
        Оттон захохотал, ему предложение хитроумного патрикия понравилось. Гвидон, после недолгого размышления, тоже кивнул:
        - Я, пожалуй, передам твои слова отцу. Это не самый удачный выход из положения, но, по крайней мере, он удовлетворит многих, если не всех.
        - А где невеста? - спросил Оттон. - Хотелось бы взглянуть на твою избранницу, боярин Гвидон.
        Гвидон порозовел и, чтобы скрыть смущение, залпом осушил кубок с вином. Отвечать за него пришлось патрикию Руфину:
        - Констанцию взяла под свое крыло княгиня Любава.
        Оттону очень бы хотелось узнать, для чего Руфину и кудеснице Власте понадобилось выдавать дочь императора Констанция за русколанского боярина Гвидона, обладающего недюжинным магическим даром, но спрашивать об этом римского патрикия было бесполезно. Пока что Балту ясно стало только одно: этот брак настолько важен для Руфина, что для спасения невесты он рисковал головой. И не только своей, надо сказать.
        Задерживаться надолго в Русколании Оттон не собирался. Свой долг перед Германарехом он выполнил, самое время возвращаться на Дунай, к своему племени, нежданно-негаданно обретшему свободу после крушения Великой Готии. Руфин, по большому счету, был прав: смерть Германа и Витимира Амалов развязывала вождям вестготов руки. О внуке верховного вождя, тринадцатилетнем Винитаре, можно было пока не думать. Его претензии на власть вряд ли будут поддержаны готскими вождями. Зато среди вестготов наверняка начнется борьба за первенство. А Оттон не единственный рекс в роду Балтов, и чтобы стать верховным вождем вестготов, ему придется много потрудиться. Впрочем, за власть в Вестготии будут бороться не только Балты. Наверняка вмешаются и другие вожди, причем не только вестготы, но и древинги. И одним из таких претендентов может стать Придияр Гаст, если он, конечно, уцелел после кровопролитной битвы. Обидно, конечно, видеть врага в старом и проверенном друге и родственнике, но тут уж ничего не поделаешь, коли даже единокровные братья не щадят друг друга в борьбе за власть. И пример тому у Оттона перед глазами
здесь, в Русколании, где великий стол стал поводом для ссоры очень многих родных по крови людей. А ведь князь Коловрат еще жив и достаточно крепко держит в своих руках бразды правления. Зато его смерть обернется многими бедами для Русколании.
        - А когда состоится свадебный обряд?
        - Через семь дней, - сказал Гвидон и расплылся в ослепительной улыбке. Довольный вид боярина не оставлял сомнений в том, что красота невесты не оставила его равнодушным. Что ж, в таком случае Гвидона можно только поздравить, ибо далеко не каждый брак в этом мире вершится по любви.
        - Если ты не будешь возражать, - усмехнулся Оттон, - то я останусь в Голуни до твоей свадьбы.
        - Это честь для меня, рекс, - вежливо наклонил голову Гвидон. - Ты всегда будешь самым дорогим гостем в моем доме.
        Боярин Гвидон был настолько любезен, что пригласил Оттона Балта не только на свадьбу, но и на предваряющие ее смотрины. Разумеется, и сам жених, и его родные уже успели познакомиться с невестой, но все участники обряда старательно делали вид, что видят прекрасную Констанцию в первый раз. А гостей на смотрины собралось столько, что даже обширный терем воеводы Валии с трудом их вместил. Терем воеводы располагался вблизи Торговой площади, неподалеку от детинца и, безусловно, был одним из лучших в столице Русколании. Пока Оттон разглядывал его расписанные яркими красками стены, ввели невесту князя Гвидона, закутанную в белое покрывало. Констанцию сопровождали три девушки с непокрытыми головами и величественная княгиня Любава, которой Оттон уже имел честь быть представленным. Гости, успевшие занять свои места за пиршественными столами, расставленными вдоль стен, с интересом наблюдали, как невеста восходит на небольшой помост, сооруженный, видимо, специально для этой цели. Помост был покрыт ослепительно белым ковром, скорее всего, парсской работы. Княгиня Любава собственноручно откинула покрывало,
скрывающее лицо девушки. Гости вежливо ахнули еще до того, как увидели невесту во всей красе, а поэтому им пришлось ахать повторно, но в этот раз уже вполне искренне, поскольку Констанция действительно была хороша. Оттон помнил Констанцию десятилетней и никак не предполагал, что из пугливой смуглой девочки вырастет такая красавица. Он тоже ахал и восхищенно цокал языком, пока его взгляд не упал на девушку, сопровождающую невесту. Рекса словно крапивой обожгло, и он застыл с открытым ртом, сильно позабавив своим видом Руфина.
        - Друг мой, - шепнул Оттону патрикий, - негоже так смотреть на чужую невесту.
        - Кто она? - с трудом овладел собой вестгот.
        - Констанция? - переспросил удивленный Руфин.
        - Я говорю о девушке, стоящей рядом с ней, - просипел Оттон севшим от волнения голосом.
        - Это Радмила, дочь воеводы Валии, - пожал плечами Руфин. - Красивая девушка.
        - Ты мне ее сосватаешь, патрикий, слышишь! Я не уеду отсюда без нее!
        Вот тебе раз. А Руфин считал своего друга Оттона Балта едва не самым хладнокровным и рассудительным человеком среди варваров. А теперь вдруг выясняется, что под этой холодной оболочкой бьется горячее сердце человека, способного потерять голову от единственного взгляда женских очей. Очи, правда, были красивые. Да и сама Радмила была девушка хоть куда. Темноволосая, с чуть заметным румянцем на смуглых щеках. Но в Русколании, как успел заметить Руфин, не ощущалось недостатка в красавицах. И если бы не суровые нравы здешних обитателей, римский патрикий наверняка бы пустился во все тяжкие. Руфин, перешагнув рубеж тридцатилетия, многое растерял из прежнего юношеского пыла, но считал, что если прелюбодеев и следует карать, то не так сурово, как это делают венеды и готы. Все-таки чувство порой способно толкнуть человека на отчаянный поступок. И пример тому рекс Оттон, влюбившийся без памяти, правда, в девушку, а не замужнюю женщину, что в будущем сулило бы ему много бед.
        - Хорошо, я поговорю с воеводой Валией, - согласился Руфин. - И отпусти мою руку, рекс, на ней и без того уже остались следы твоих пальцев. Если девушку не сговорили за какого-нибудь здешнего молодца, то вряд ли Валия станет возражать против такого зятя.
        - Я его убью, - процедил сквозь зубы Оттон.
        - Кого? Воеводу?
        - Жениха! Если таковой объявится. А девушку украду.
        Руфину достаточно было одного взгляда, вскользь брошенного на бледного рекса, чтобы понять очевидное - этот человек не шутит. И что страсть к красавице Радмиле захватила его целиком. Дабы успокоить взволнованного вестгота, Руфин обратился за сведениями к всезнающему Бермяте.
        - Нет, - отмахнулся мечник. - Не было сговора. Радмиле всего шестнадцать лет. Торопиться некуда.
        - Ну вот, - облегченно вздохнул Руфин, оборачиваясь к соседу. - За сердце девушки я, конечно, поручиться не могу, но рука ее свободна, рекс Оттон.
        - Ты должен поговорить с воеводой сегодня же, слышишь Руфин, - горячо зашептал Оттон. - Я не хочу, чтобы меня опередили в самый последний момент.
        Все-таки люди странные существа. И порой даже старые знакомые вдруг открываются с самой неожиданной стороны. У Руфина на рекса Оттона были свои виды, но он, по чести сказать, слегка побаивался хладнокровного вестгота, которого даже смертельная опасность не могла взволновать. А тут вдруг неожиданно выясняется, что есть слабина и у этого железного человека.
        Свадьбы боярина Гвидона с Констанцией и рекса Оттона с Радмилой справляли в день Перуна, а потому главными действующими лицами в обряде были его волхвы. Воевода Валия пожертвовал Ударяющему богу годовалого быка, что было с удовлетворением воспринято ругами и венедами. Со стороны росомонских вождей протестов не последовало. И даже волхвы бога Белеса, всегда ревниво относившиеся к подобным жестам, в этот раз промолчали. Перун считался богом воинов, а потому в преддверии вражеского нашествия очень важно было выказать ему уважение. Это понимали не только руги и венеды, но и росомоны, и даже готы, видевшие в нем одного из самых почитаемых своих богов - Тора. Мяса быков, принесенных в этот день на жертвенный камень Перуна, хватило, чтобы накормить всю Голунь, а о браге для обывателей позаботились воевода Валия, патрикий Руфин и князь Коловрат, выступивший в роли названого отца при рексе Оттоне. Балт обратился с этой просьбой к великому князю Русколании по совету Руфина и тем самым снял возможные трения между ружскими боярами и росомонскими вождями. Ибо многие руги, раззадоренные соперничеством,
собирались отклонить приглашение Валии на свадебный пир, что не могло быть расценено иначе как оскорбление. Зато участие в свадебных обрядах Коловрата снимало все противоречия.
        Свадебный пир длился целую седмицу, далее гулять было невозможно, на носу была страдная пора, и неуместное веселье вождей явилось бы дурным примером для народа. Именно в последний день пира князь Коловрат, в присутствии ружских, венедских, росомонских и готских вождей, назвал своими соправителями и возможными преемниками обоих своих старших сыновей, Лебедяна и Серженя. Причем более всего бояр и вождей поразило, что князем венедского удела стал Сержень, а князем росомонского - Лебедян.
        - Судите по Прави, князья, - напутствовал своих сыновей Коловрат, - и пусть опорой вам будут ближники наших богов.
        Решение великого князя многие сочли странным, но, с другой стороны, ни одна из противоборствующих в Русколании группировок не могла считать себя ущемленной. Хотели Лебедяна - получите, хотели князя Серженя - вот вам князь, а где и кому из них сидеть и судить, решают не бояре, не воеводы, не кудесники и волхвы, а их отец.
        - Мудро рассудил, великий князь, - поднялся из-за стола с кубком в руке воевода Валия. - Да пребудет мир на нашей земле, бояре и вожди, и пусть она всегда будет родной не только нашим детям, но и нашим внукам и правнукам.
        Патрикий Руфин решил вернуться на Дунай вместе с рексом Оттоном и его супругой Радмилой. О кагане Баламбере не было ни слуху ни духу, и многие в Русколании не без оснований считали, что гунны в этом году вряд ли предпримут поход. Лето было уже на исходе, а воевать в зиму орде несподручно, негде взять корм для лошадей.
        Рекс Оттон, ошалевший от хмельных ночей, не сразу сообразил, о чем ему толкует римский патрикий. Но наконец и до него дошло, что затягивать с возвращением нельзя, ибо скорые осенние дожди могут превратить дороги в непролазную грязь, по которой не пройти ни пешим, ни конным. Прощание юной Радмилы с родными и близкими едва не заставило Руфина прослезиться, чему он слегка подивился. Оказывается, жизнь, полная превратностей, не отбила у него способности сопереживать.
        Под защитой тысячи конных вестготов Руфин чувствовал себя в полной безопасности даже на лесной дороге. Оттон, занятый молодой женой, не слишком докучал патрикию разговорами, и потому у бывшего нотария, а ныне ведуна бога Белеса, высокого ранга посвящения, было время, чтобы обдумать ситуацию и наметить дальнейший план действий. За время пребывания в Русколании Руфин несколько раз встречался не только с кудесником Велегастом, но и с первыми ближниками других славянских богов. Все они отлично понимали, что гуннского нашествия Русколания может и не пережить. И что выбор антского князя Буса, возможно, не самый худший в нынешней ситуации. Другое дело, что для русколанов этот путь закрыт. Никто, ни князь Коловрат, ни воевода Валия, ни кудесники всех без исключения венедских богов не допускали мысли о союзе с гуннами. А значит, для русколанов в случае поражение оставался только один путь - исход. Исход с земли, которую они обживали более двухсот лет. Многие ружские роды еще хранили память об отступлении с берегов Варяжского моря под ударами готов. Тогда их племя распалось надвое, часть родов осела на
Дунае близ границ Римской империи, другая часть, более многочисленная, расселилась по Днепру и Дону, смешавшись с венедами, которые проникли в эти земли еще ранее, и росомонами, пришедшими на Дон с востока. Ругам на Дунае пришлось тяжелее всего. Не желая признавать власть готов, они приняли предложение римского императора Констанция и поселились частью в римской провинции Дакии, а частью были переброшены в далекую Британию. Как сложилась судьба британских ругов, Руфин не знал. Зато дакийские руги продолжали играть в полураспавшемся под ударами готов Венедском союзе весьма важную роль. Едва ли не все ведуны и волхвы триады Белобога были выходцами из знатных ружских родов. Немало ругов было и среди волхвов Белеса. Правда, Скотий бог привечал не только ругов, но и знатных мужей из других племен, среди его ближников были не только венеды, но и готы, и росомоны, и древинги, и сарматы, и даже аланы, потерявшие свою землю, но не желавшие смириться с поражением. Посредницами между волхвами триады Белобога и ближниками Белеса, как правило, выступали жрицы венедских богинь, Лады, Лели и Макоши. Первые две
считались Рожаницами, помогавшими богу Роду создать этот мир. Третья почиталась не только как богиня удачи и судьбы, но и как жена бога Белеса. Патрикию Руфину понадобилось немало времени, чтобы разобраться во взаимоотношениях венедских богов и богинь и их ближников. Помогла ему в этом кудесница Власта, с которой Руфина связывали отношения настолько тесные, что это вызывало подчас глухой ропот среди венедской и ружской знати. Кудесницу обвиняли в телесной слабости к римскому патрикию, но Власта резко осаживала злопыхателей, заявляя, что ведун Белеса Руфин люб не ей, а богине Ладе. Именно в силу этой причины римский патрикий в числе немногих мужчин был допущен в священный город Девин, куда стекались вести едва ли не со всего мира. И где зрели замыслы, крайне опасные как для Римской империи в целом, так и для императоров Валентиниана и Валента в частности. Причем умный Валентиниан об этих замыслах либо знал, либо догадывался. Во всяком случае, он сумел раскрыть заговор, едва не отколовший от Рима провинцию Галлию. Правда, для этого ему пришлось уничтожить чуть ли не всех знатных мужей многочисленного
племени франков, являвшихся острием копья, пущенного венедскими богами и их ближниками в самое сердце Рима. Руфин принял участие в этой войне на стороне франков, коих венеды называли вранками, то есть воронами, и хлебнул полной чашей горечь поражения. Вранки, племя венедского корня, были вытеснены из Панонии все теми же готами две сотни лет назад, но, даже смешавшись с кельтами и алеманами, они не потеряли связи ни с прародиной, ни с богами.
        - Ты собираешься заехать в Киев? - спросил Оттон у Руфина.
        - Да, - кивнул головой патрикий. - Во-первых, мне нужно повидаться с князем Световладом, а во-вторых, всем нам следует передохнуть после долгого пути, и прежде всего твоей жене Радмиле.
        Беспокойство Оттона Балта было понятно Руфину. Рекс торопился вернуться домой, дабы не дать соперникам похоронить себя раньше времени. Впрочем, в борьбе за власть над вестготами Оттон мог рассчитывать на помощь как дроттов, так и венедских волхвов. Другое дело, что в нынешней ситуации вестготом будет нелегко удержать за собой земли, захваченные когда-то дедами. Окрестные венедские племена наверняка припомнят им былые обиды и воспользуются гибелью Великой Готии, чтобы свести с ними счеты. Со временем следует донести эту мысль в осторожной форме до Оттона Балта и намекнуть ему, что подлинную свою родину вестготы могут обрести во Фракии и Илирике.
        Князь Световлад принял Руфина с распростертыми объятиями, но в его серых умных глазах читалась настороженность. Похоже, он вообразил, что римский патрикий, посвященный едва ли не во все тайны венедских волхвов, станет склонять его к губительному союзу с Русколанией. Князь Световлад был человеком далеко не старым, ему совсем недавно миновало сорок, но крайне осторожным. Впрочем, вряд ли эта самая осторожность была его врожденным качеством. Скорее его поведение обуславливалось внешними обстоятельствами. Борусия уступала Русколании как по территории, так и по количеству жителей. Зато здесь, в окрестностях города, основанного самим Кием, располагались храмы едва ли не всех главных венедских богов. Сам Киев был несколько меньше Голуни, зато окружен труднопроходимыми лесами и представлял собой довольно крепкий орешек, раскусить который не удалось даже готами. У Световлада были все основания полагать, что и гунны Баламбера обойдут его землю стороной. Об этом он без обиняков сказал Руфину, когда гость и хозяин остались наедине.
        - Кудесница Власта и кудесник Велегаст думают так же, - кивнул Руфин. - Борусия должна стать тем местом, где могут найти приют русколаны в случае неудачного исхода войны.
        - Безусловно, я окажу помощь беженцам, - нахмурил густые брови Световлад, - но это может не понравиться гуннам.
        - Именно поэтому ты должен заключить тайный союз с Баламбером раньше, чем гунны вторгнутся в Русколань.
        - Я тебя не понимаю, посвященный Руфин, - прищурился на гостя Световлад. - Это твой совет или…
        - Или, - усмехнулся патрикий. - Венеды и руги не должны разделить участь готов, скитающихся по миру без всякой надежды найти пристанище. Конечно, Борусия не может вместить всех русколанов, а потому часть из них уйдет на север. Степняки не отважатся преследовать их в густых лесах. Другую часть мы перебросим на Дунай.
        - Зачем?
        - Нам нужны испытанные бойцы, князь. Время Рима уже ушло, а мы не можем допустить хаоса на землях, отпадающих от империи. Равным образом мы не позволим пришельцам с востока, как бы они ни были сильны, диктовать свою волю Европе. Нам нужны новые центры силы от моря Варяжского до моря Средиземного, от Британии до Карфагена. И одним из таких центров будет Киев. Не сразу, князь, и, наверное, не при нашей с тобой жизни. Так думают кудесники венедских богов, так думают умнейшие из римлян, которые считают, что крушение великой империи не должно стать концом человечества. Великой Гуннии не будет, князь Световлад, степь не должна поглотить город.
        - Орда Баламбера увеличилась едва ли не вдвое, - вздохнул князь, подливая гостю вино в кубок. - Рост ее идет как за счет покоренных племен, так и за счет степняков с Итиля.
        - Я знаю, - кивнул Руфин. - У нас есть свои люди в окружении Баламбера.
        - Мне следует обратиться к ним?
        - Нет, - ответил патрикий. - Тебе лучше действовать через князя Буса, он первым ступил на тот путь, который, возможно, придется пройти многим венедским вождям.
        - Уж не хочешь ли ты сказать, посвященный Руфин, что старый хитрец действовал по указке волхвов? - спросил потрясенный Световлад.
        - Готия была заражена арианством, - жестко произнес Руфин. - И эта зараза стала распространяться среди окрестных племен. И мы вынуждены были принять непростое решение.
        - Кто это «мы»? - усмехнулся Световид.
        - Русы Кия. Те, кто однажды уже потерпел поражение в Трое и не хочет, чтобы горькая судьба предков-изгоев стала нашей судьбой. Каждому выпадет свое, князь. Кому-то суждено пасть в противоборстве с гуннами. А кому-то заменить степняков в окружении кагана. Кому-то придется разрушать отжившее, а кому-то сохранять наследие предков. Я пойду путем Ярилы-Велеса, путем кровавых перемен. Ты, князь, останешься верен Даджбогу и будешь делать все, чтобы сберечь Киев. А какой из этих путей легче, знают только боги.
        - Но ведь у гуннов свои кумиры, Руфин, - с сомнением покачал головой Световлад.
        - Гунны составляют ничтожное меньшинство в орде Баламбера, - усмехнулся патрикий. - Они будут смешиваться кровью с венедами и готами, пока не растворятся в них без следа. И богами их детей и внуков будут венедские боги.



        Глава 5 Византия

        Светлейший Пордака вынужден был перебраться в Константинополь не от хорошей жизни. Рим стал слишком опасным местом для человека, прогневившего императора Валентиниана. Бывший префект анноны чудом выкрутился из беды, впрочем, чудо это было сотворено не богами, а ловким мошенником Велизарием. И хотя гибель комита Федустия и префекта Телласия так и осталась для многих неразрешимой загадкой, император Валентиниан почел удобным для себя принять версию корректора Перразия, поддержанную преподобным Леонидосом, дабы не нагнетать ненужных страстей в беспокойном городе Риме. Пордаке вовремя намекнули, что Валентиниан им недоволен и ищет только повод, чтобы отправить его в изгнание, а то и просто на плаху, и он, движимый чувством самосохранения, решил подыскать себе более спокойное место для проживания. В Константинополь Пордака явился практически без денег, ибо все его средства ушли на подкуп чиновников Валентиниана, и без рекомендаций влиятельных людей. Да и какой уважающей себя муж даст рекомендацию прохиндею, подозреваемому не только в казнокрадстве, но и в связях с нечистой силой. Помог Пордаке товарищ
по несчастью, трибун Марк, который дал ему несколько адресов видных и довольно влиятельных в Константинополе людей. Одним из таких людей был комит Лупициан, тоже ставший жертвой варваров, правда, на поле брани, а не в ходе политической интриги. Высокородный Лупициан знал трибуна Марка еще по совместной службе в Сирии и, видимо, целиком ему доверял. Во всяком случае, принял он Пордаку любезно и даже предложил ему должность секретаря при своей особе. Бывшему префекту анноны, ныне попавшему в опалу, выбирать, в общем-то, было не из чего, и он принял предложение комита. Благо работа была не слишком обременительной и позволяла находиться в курсе всех новостей. Пордака обжился в Константинополе и даже приобрел кое-какие связи, но, разумеется, это были люди не ближнего к императору круга. Девять лет были прожиты практически впустую, и перед бывшим префектом анноны уже замаячил призрак нищей старости. Правда, Лупициан обещал своему секретарю похлопотать о месте в схоле нотариев, но выполнять свое обещание пока что не спешил. К сожалению, патрон Пордаки, оказавший в свое время немало услуг Валенту, ныне был
отодвинут в тень более расторопными конкурентами. Справедливости ради надо заметить, что высокородный Лупициан в отчаяние не впадал и терпеливо ждал, когда наконец пробьет его час. О поражении готов Пордака узнал именно от Лупициана, который вернулся в свой дворец на редкость взволнованным и сразу же вызвал своего секретаря для разговора. К сожалению, бывший префект анноны о гуннах не знал практически ничего.
        - А что ты знаешь о готах? - прищурился в его сторону Лупициан.
        - Это по их милости я вынужден был покинуть город Рим, - вздохнул Пордака. - Правда, верховодил готами патрикий Руфин, но мне от этого не легче.
        - Имя знакомое, - задумчиво проговорил Лупициан. - Это тот самый нотарий, который изменил Валенту и переметнулся к мятежнику Прокопию?
        - Он самый, - с готовностью кивнул Пордака. - Но это далеко не все его прегрешения, высокородный комит.
        - Садись. - Комит широким жестом пригласил своего секретаря к столу. Случилось это едва ли не в первый раз за время их семилетнего сотрудничества, и Пордака счел это приглашение хорошим предзнаменованием.
        - По моим сведениям, высокородный Лупициан, именно патрикий Руфин организовал нападение на обоз императора Валентиниана и прибрал к рукам золото, предназначенное для божественного Валента.
        Холеное лицо Лупициана побагровело, а большие карие глаза сверкнули такой яростью, что Пордака невольно поежился. Впрочем, удивляться гневу комита не приходилось: по слухам, дошедшим до ушей бывшего префекта анноны, именно потеря обоза послужила причиной немилости, обрушившейся на голову Лупициана.
        - Как звали подручных Руфина? - Комит все-таки сумел совладать с собой, и лицо его приняло привычный сероватый оттенок.
        - Рексы Придияр и Оттон, - с готовностью отозвался Пордака. - Третьим был боярин из венедов, обладающий большой магической силой. Звали его, кажется, Гвидоном.
        - Только не надо мне баек про магию, - поморщился комит.
        - Как скажешь, высокородный Лупициан, - с готовностью отозвался секретарь. - Но этот выродок на моих глазах превратился в зверя и едва не порвал нас с трибуном Марком на части.
        - Про зверя ты сказал для красного словца? - прищурился на Пордаку комит.
        - Увы, - развел руками бывший префект анноны. - Зрелище было жутким. Корректор Перразий потерял сознание, и нам с трудом удалось привести его в чувство. Юный нотарий Серпиний тронулся умом. Преподобный Леонидос спасся лишь молитвой, о чем он сам сказал императору Валентиниану. Но дело не столько в магии, высокородный Лупициан, сколько в золоте.
        - В золоте Валентиниана?
        - Нет, комит, в золоте Прокопия, - вздохнул Пордака. - Мы вели охоту за сокровищами. Я, начальник схолы тайных агентов Федустий, префект Рима Телласий и патрикий Трулла. Троим из нас эта охота стоила жизни, что касается меня, то я выжил чудом.
        - А золото досталось Руфину? - пристально глянул на Пордаку комит.
        - Нет, высокородный Лупициан, золото Прокопия, скорее всего, так и лежит либо в Адрионаполе, либо в Маркианаполе, ибо именно в этих городах Прокопий останавливался накануне роковой для себя битвы. Готам туда хода нет. Там стоят наши гарнизоны. Конечно, либо сам Руфин, либо его подручный, бывший магистр Фронелий, могли наведаться в один из этих городов, но вывезти два миллиона денариев на виду у легионеров и обывателей им вряд ли удалось бы.
        - Два миллиона? - переспросил потрясенный Лупициан.
        - Так ведь речь идет об императорской казне, которую самозванец Прокопий прихватил с собой.
        На лицо комита набежала тень. О пропавшей казне Валента Лупициан, разумеется, слышал. Но до сих пор он считал, что золото кануло в Лету вместе с мятежным комитом. А вот теперь выясняется, что сокровище находится рядом и есть люди, которые ведут за ним охоту. Не доверять Пордаке у Лупициана причин не было. Он уже успел навести справки о бывшем префекте анноны и очень хорошо понимал, что люди, подобные ему, не станут гоняться за миражами.
        - Маркианаполь, говоришь? - задумчиво протянул комит.
        - Или Андрионаполь, - с готовностью поддакнул Пордака.
        - А почему ты так долго молчал об этом?
        - Мне погоня за этим золотом обошлась слишком дорого, - вздохнул бывший префект анноны. - Я утратил доверие Валентиниана, растратил почти все свои деньги и едва не потерял жизнь заодно с душою. Мне не хотелось впутывать тебя в это дело, высокородный Лупициан. Уж слишком от него несет преисподней.
        - Но мы не можем отдать казну императора варварам! - повысил голос Лупициан.
        - Естественно, - согласился Пордака. - Я молчал, пока о варварах не было ни слуху ни духу. Но если готы действительно появились на границах империи, то кто помешает им напасть на один из городов и вывезти оттуда золото, чтобы потом использовать его против нас.
        - Вот именно, - вскинул руку к потолку, украшенному лепниной, комит. - Интересы империи прежде всего.
        - Тем не менее я бы не стал на твоем месте, высокородный Лупициан, обнадеживать божественного Валента, - понизил голос Пордака. - Золото мы пока еще не нашли. И может так статься, что и не найдем. После чего тебя, а заодно и меня почти наверняка заподозрят в краже. А я уже однажды пережил гнев императора Валентиниана, и мне бы не хотелось огорчать еще и Валента.
        - Разумно, - кивнул комит. - Я, кажется, обещал тебе исхлопотать должность нотария, светлейший Пордака?
        - Это сильно облегчило бы нам поиски сокровищ, высокородный Лупициан, - с готовностью склонился перед сильным мира сего обнищавший секретарь.
        - Я сдержу слово, - сухо сказал комит. - Но для этого мне придется обратиться за помощью к префекту Константинополя Софронию. Ты готов поделиться с ним своей тайной?
        - Я сделаю все, как ты пожелаешь, высокородный Лупициан.
        Сиятельный Софроний сделал при императоре Валенте головокружительную карьеру, превратившись за какие-то десять лет из простого нотария в префекта города Константинополя. Высокородный Лупициан не рискнул бы оспаривать его заслуги перед императором. Софроний, выдав едва ли не всех своих благодетелей, заслужил милость Валента еще во времена мятежа Прокопия. Говорят, что его взлету поспособствовал и тесть императора, всесильный Петроний, которому Софроний оказал немало услуг, скажем так, частного характера. Ибо только глухие и слепые в Константинополе не знали, что магистр Петроний неравнодушен к супруге префекта, прекрасной Целестине. Высокородный Лупициан не то чтобы завидовал Софронию, но просто считал, что боевые заслуги в империи должны оцениваться гораздо выше всех прочих, иначе божественным императорам просто не на кого будет опереться в трудный час. Сам комит не без оснований считал себя спасителем империи, ибо это он в свое время трижды брал верх в битвах над мятежниками Прокопия. Но, к сожалению, одна-единственная ошибка, допущенная в сложной ситуации, перечеркнула все его былые заслуги.
Теперь комит, благодаря Пордаке, знал имена своих обидчиков и готовился отплатить им полной мерой.
        - Руфин? - задумчиво протянул Софроний, жестом приглашая гостей садиться. Префект Константинополя принимал гостей по-домашнему, без излишнего в подобной ситуации официоза. И одет он был в простую белую тунику, расшитую золотым узором на груди. Софроний богатством похвастаться не мог, и даже дворец, в котором он сейчас привечал гостей, достался ему в качестве приданого за благородной Целестиной, бездетной вдовой патрикия Кастриция. К сожалению, немалые сбережения Кастриция, на которые Софроний рассчитывал, пропали вместе с патрикием в смуте, разразившейся на просторах империи. Вот и приходилось молодому префекту, которому совсем недавно перевалило за тридцать, выворачиваться наизнанку, чтобы поддержать достоинство чиновника первого ранга на должной высоте. Конечно, Софроний брал взятки, но, памятуя о своем невысоком происхождении, делал это крайне осторожно, боясь навлечь на себя гнев императора. Немало средств уходило у Софрония на содержание жены, особы легкомысленной, но влиятельной. Прекрасную Целестину многие за глаза называли блудницей, но справедливости ради следует заметить, что супруга
префекта знала себе цену и если изменяла мужу, то только с особами очень высокого ранга. Тем не менее годы брали свое, и даже первой красавице Константинополя не удавалось сохранить свою привлекательность на прежнем уровне. Сильные мира сего теряли к ней интерес, что не могло не сказаться в будущем на положении ее мужа. А Софроний был слишком умным человеком, чтобы этого не понимать.
        - Ты ведь был с ним хорошо знаком, сиятельный Софроний, - напомнил хозяину комит.
        - Да, - не стал спорить префект, благо в зале, обставленном с похвальной скромностью, не было лишних ушей. - Хотя друзьями мы, разумеется, не были.
        Тем не менее Софроний с большим вниманием выслушал рассказ Пордаки о его злоключениях в Риме. Упоминание о казне императора заставило Софрония насторожиться, а уж когда бывший префект анноны вскользь сделал предположение, что вместе с золотом Прокопия спрятаны и сокровища его ближайших сподвижников, префект Константинополя вскочил с места и нервно закружил вокруг фонтана, дарившего прохладу обитателям дворца в этот довольно жаркий для мая день.
        - А ты уверен, светлейший, - обратился Софроний к Пордаке, - что свое золото Кастриций спрятал именно в Маркианаполе?
        - Или в Адрионаполе, - дополнил хозяина римлянин. - А где же им еще быть, сиятельный? Ведь Кастриций сопровождал Прокопия до смертного часа. Но в разгромленном лагере мятежников золота не нашли.
        - Это правда, - поддержал Пордаку комит Лупициан. - Я могу это засвидетельствовать со всей ответственностью.
        - Ты собираешься доложить о казне императору? - спросил озабоченный Софроний.
        - Для начала золото следует найти, - мягко возразил комит. - Я не исключаю, что нас могут опередить варвары. В отличие от нас им хорошо известно, где следует искать сокровища, зарытые Прокопием и Кастрицием. Я обратился к тебе, сиятельный Софроний, именно потому, что ты лицо заинтересованное. В конце концов твои права на золото Кастриция настолько очевидны, что их не станет оспаривать даже божественный Валент. Мы со светлейшим Пордакой считаем, что также имеем некоторые права на сокровища, припрятанные мятежными патрикиями. Но, разумеется, покушаться на казну императора мы не собираемся.
        Конечно, в словах Лупициана крылась определенная недоговоренность. Уж очень трудно было определить, какая часть зарытых сокровищ принадлежала Валенту, а какая - мятежным патрикиям. Но Софроний, завороженный золотым дождем, готовым пролиться на его голову, решил не обращать на подобные мелочи внимания.
        - А чем я могу тебе помочь, высокородный Лупициан?
        - По моим сведениям, - начал осторожно комит, - гунны вытеснили готов из Причерноморья.
        - Твои сведения устарели, - покачал головой Софроний. - Баламбер разгромил не только готов, но и русколанов, а теперь его передовые отряды находятся уже на Дунае. Император Валент внял мольбам рексов Сафрака и Алатея и позволил жалким остаткам некогда могучего племени поселиться на землях империи. Правда, он поставил им одно условие - готы должны принять христианство.
        - Милосердие божественного Валента воистину безгранично, - возвел очи к потолку Лупициан, - но, надеюсь, он понимает и опасность создавшегося положения.
        - Разумеется, - подтвердил Софроний. - На днях император покидает Константинополь и отправляется в Антиохию. Но ему нужен верный и опытный человек, который способен в случае нужды остановить гуннов на границах Фракии.
        - И такой человек у императора есть, - подсказал озабоченному префекту Пордака. - Я имею в виду комита Лупициана, чей опыт и глубокие познания в воинском деле никто пока не подвергал сомнению. Почему бы тебе, сиятельный Софроний, не подсказать магистру Петронию, тестю императора, что более подходящего кандидата, чем комит Лупициан, божественному Валенту просто не найти. Я тоже готов послужить императору, ну хотя бы в качестве нотария. В конце концов, мой опыт наверняка пригодится комиту Лупициану и викарию Максиму, главе гражданской администрации Фракии.
        - Пожалуй, - задумчиво проговорил Софроний, косо поглядывая на гостей. - Я, конечно, не могу дать вам гарантий, но сделаю все от меня зависящее, чтобы император принял мудрое и взвешенное решение.
        - А мы в свою очередь обещаем, сиятельный, что твои интересы будут соблюдены в полной мере, - заверил префекта комит Лупициан.
        Если бы Софроний был глупым мальчишкой, каковым его считает Лупициан, то он, конечно, поверил бы комиту. Но тридцать три года, прожитые в кругу благородных мужей, научили префекта не доверять никому, кроме самого себя. Вопрос был слишком важным для Софрония, чтобы пускать его на самотек. Золото патрикия Кастриция могло разом разрешить очень многие проблемы, волнующие префекта далеко не первый год. К сожалению, у него под рукой не имелось человека, которому он мог бы довериться в столь важном деле. За исключением разве что Целестины. Софроний никогда не был влюблен в эту женщину, но всегда отдавал должное ее уму. Именно благодаря Целестине ее первый муж Кастриций сумел сохранить свое богатство, которое само просилось в руки Гермогена и Петрония. К сожалению, у патрикия не хватило ума, чтобы оценить старания ловкой жены, водившей за нос двух самых близких к императору Валенту людей.
        Проводив гостей, Софроний направил свои стопы на женскую половину. Целестина, несмотря на то что солнце стояло в зените, только-только вынырнула из сладкой паутины сна и теперь с помощью служанок совершала почти священный обряд омовения своего слегка располневшего в последние годы тела. Появления мужа она словно бы не заметила. Софроний какое-то время любовался процессом, но жара в крови не почувствовал, что его слегка огорчило. Важный для него разговор следовало бы начать с ласк, на которые столь охоча Целестина, но, будем надеяться, она наверстает свое с помощью смазливого юного раба, скромно стоящего поодаль и наблюдающего за хозяйкой горящими от похоти глазами.
        - У тебя что-то важное? - изволила наконец обратить внимание на мужа благородная Целестина.
        - Слишком много ушей, - поморщился Софроний и толкнул кулаком в шею смазливого раба. На Целестину его жест не произвел никакого впечатления, ибо она целиком была поглощена собою.
        - Ты не мог зайти позднее?
        - Речь идет о золоте твоего первого мужа, патрикия Кастриция, - негромко, но веско произнес Софроний.
        Целестина подняла голову и впервые за время разговора с интересом посмотрела на мужа. Золото было истинной страстью благородной патрицианки, а все остальное, включая любовников, являлось всего лишь средством обретения его. Софроний слишком хорошо знал эту слабость своей супруги, чтобы усомниться в искренности ее внимания к своему незамысловатому рассказу.
        - Слышала я об этом Пордаке, - задумчиво проговорила Целестина, - проходимец, каких поискать.
        - Именно поэтому я хочу, чтобы ты навестила своих родственников в Маркианаполе, - ласково улыбнулся ей Софроний.
        - Но у меня нет там родственников, - нахмурилась Целестина.
        - Тогда, быть может, подруга?
        - Повод всегда можно найти, - отмахнулась Целестина. - Но мне потребуются верные и ловкие люди.
        - Ты вольна взять с собой всех, кого пожелаешь.
        - Спасибо, сиятельный Софроний, - криво усмехнулась гордая патрицианка. - Но ты ничего не сказал о деньгах на дорогу.
        - К сожалению, я смогу выделить тебе только пятьсот денариев, - развел руками Софроний.
        - Ладно, - согласилась покладистая Целестина. - Придется обойтись тем, что есть. А на какую долю из наследства мужа я могу рассчитывать?
        - А разве у нас с тобой не одна казна?
        - Не смеши меня, Софроний, - попросила Целестина. - Кстати, о какой сумме идет речь?
        - Я думаю, сто тысяч денариев, - не очень уверенно отозвался префект.
        - Хорошо, - твердо сказала Целестина. - Ты получишь свои пятьдесят. А сколько я сорву с этих выжиг, это уже мое дело.
        Не прошло и семи дней, как комит Лупициан получил назначение, о котором хлопотал, а светлейший Пордака стал нотарием. Комит и нотарий были допущены пред светлые очи божественного Валента и смогли лично выразить ему свою благодарность. Пордака с удовлетворением отметил, что дворец императора, построенный еще во времена Константина, не уступит ни размерами, ни отделкой лучшим зданиям города Рима. Надо признать, что преемники Константина, включая Валента, тоже не оставляли вторую столицу империи своим просвещенным вниманием, и некогда провинциальный город рос и развивался так быстро, что грозил затмить Вечный Рим. Валент, облаченный по случаю официального приема в багровый императорский плащ, подслеповато щурился в сторону новых назначенцев, и на лице его отчетливо читались настороженность и недоверие. И дело здесь было не в Лупициане и Пордаке, а в патологической подозрительности императора, который сомневался даже в самых близких людях.
        - Мой брат, божественный Валентиниан, очень недоволен тем, как обстоят дела на северо-восточных границах империи. Мы оба не исключаем, что гунны Баламбера попытаются вторгнуться в наши земли. Я очень надеюсь, что ты, комит Лупициан, хорошо понимаешь сложность возложенной на тебя задачи. Тебе предстоит сформировать по меньшей мере десять легионов, способных защитить Фракию от новой напасти. Я надеюсь также, что ты найдешь общий язык с дуксом Фригеридом и ректором Максимом. Надо расселить готов на границе так, чтобы они стали надежным щитом для империи. И еще одно важное обстоятельство, Лупициан: мне не нужны подданные-язычники! Те из готов, которые не способны принять свет истинной веры, должны быть изгнаны из пределов империи.
        О разграбленном варварами десять лет назад обозе император даже не упомянул, и Лупициан был благодарен ему за это.
        Комит за время опалы истосковался по большому делу, а потому сразу же по приезде в Маркианаполь рьяно взялся за выполнение своих обязанностей. Его усердие в реализации императорских наказов удивило ректора Максима, человека от природы не слишком трудолюбивого, да к тому же еще сильно обленившегося вдали от строгих императорских глаз. Максиму еще не исполнилось и сорока лет, но смотрелся он на все пятьдесят. Пордака, глядя на его оплывшее тело, с осуждением качал головой. Сам бывший префект анноны сильно исхудал за годы испытаний, выпавших на его долю, и сейчас являл собой образец чиновника, готового к тяжкому и неустанному труду на благо великой империи. Комит и нотарий коршунами кружили над разжиревшим каплуном Максимом, повергая того в оторопь своей неуемной энергией.
        - Я удивлен, ректор, твоим бездействием, - жестко выговаривал Максиму комит Лупициан. - Ты сообщил императору, что сформировал четыре новых легиона из готов, поселившихся в империи, а теперь выясняется, что легионов нет и нам некого направить в помощь божественному Валенту, перешедшему Гелеспонт. Я уже не говорю о самой Фракии, наших сил едва хватает, чтобы защитить города, а границы провинции остаются открытыми.
        - Это не совсем так, - слабо запротестовал Максим. - Два легиона готов во главе с трибунами Сперидом и Колией размещены в Адрионаполе, дабы укрепить тамошний гарнизон. Мы можем хоть завтра отправить их на помощь божественному Валенту. Кроме того, я веду переговоры с рексами Сафраком и Алатеем по поводу размещения готов. Но их слишком много, высокородный Лупициан. У меня просто голова кругом идет. Они требуют денег на продовольствие. Торговцы буквально свирепствуют, вздувая цены чуть ли не вдвое. А казна провинции пуста.
        Светлевший Максим ничего не сказал о причинах, опустошивших казну Фракии, а между тем, по крайней мере, одна из них была на виду у заинтересованных наблюдателей. Речь шла о только что законченном дворце ректора, умеющего, оказывается, проявлять расторопность, когда речь идет о его личном интересе. Роскошь этого величественного здания поразила даже видавшего виды Пордаку. Новоявленный нотарий и сам был взяточником и вором, далеко не последним в Риме, но наглость ректора Максима, вбухавшего в свой дворец едва ли не все деньги, присланные из Константинополя для беженцев-готов, потрясла даже его. Конечно, проворовавшегося Максима следовало заковать в кандалы и отправить в столицу, но, к сожалению, этот разжиревший сукин сын был родственником сиятельного Петрония, тестя императора, и с этим приходилось считаться.
        - Нужны деньги, - сказал Лупициан Пордаке, покидая роскошный дворец ректора. - За легионы император спросит в первую голову с меня и с тебя, а уж потом с ректора.
        - А где же их взять? - развел руками бывший префект анноны.
        - Ищи, - криво усмехнулся Лупициан и мстительно плюнул в фонтан, расположенный посредине двора. - Ты у нас нотарий.
        Облагать новым налогом жителей провинции, и без того раздраженных нашествием чужаков, было бы чистым безумием. Поэтому, пораскинув мозгами, Пордака пришел к выводу, что деньги на прокорм готов следует брать с самих готов, ибо больше взять их просто неоткуда. Додумавшись до столь простой мысли, он тут же собрал в курии всех торговцев и предложил им выделить на нужды провинции пятьдесят тысяч денариев в обмен на разрешение ректора Максима брать с готов живой товар в счет погашения долгов за выданное им продовольствие. Ход был воистину гениальный, но далеко не все купцы это сразу осознали. Нашлось немало тугодумов, которые вслух выразили беспокойство о здоровье константинопольского нотария. Пордака в ответ на оскорбительные выпады громогласно заявил, что разрешение ректора будет выдано только людям, имеющим голову на плечах, а все остальные могут убираться ко всем чертям. Убытки им компенсироваться не будут. К счастью, среди торговцев нашлись сообразительные люди, которые сумели правильно оценить всю выгодность предложения, сделанного расторопным Пордакой, и заключили с ним выгодную сделку.
        Лупициан был поражен, когда нотарий Пордака спустя два дня доложил ему о выполненном поручении. И более того, выставил перед изумленным комитом мешки, наполненные золотом.
        - Здесь сорок тысяч денариев, - картинно взмахнул рукой Пордака. - Думаю, на первое время хватит.
        - А готы не взбунтуются? - засомневался было Лупициан.
        - Это уже твоя забота, комит. Ты должен загнать всех готов, способных носить оружие, в военный лагерь под предлогом обучения, и тем самым наглухо изолировать их от соплеменников.
        Дело потихоньку сдвинулось с мертвой точки. Готы, лишенные средств к существованию, целыми толпами вступали в римскую армию, чтобы спасти стариков и детей от голодной смерти. За несколько недель Лупициану удалось сформировать четыре полноценных легиона, способных хоть завтра выступить на врага. Не обошлось, конечно, без громкого лая со стороны обозленных варваров. Их вожди, Сафрак и Алатей, пришли во дворец к ректору Максиму, чтобы выразить протест против произвола торговцев, отнимающих детей у матерей и продающих их в рабство. Светлейший Максим, принявший поначалу седых рексов с отменной любезностью, свойственной всем ромеям, к концу разговора впал в гнев.
        - Но ведь долги надо платить, почтенные, - вскричал он сердито. - Римская казна - это не бездонная бочка, из которой можно черпать горстями. Мы дали вам приют, готы, но мы не намерены кормить вас даром.
        - Ты дай нам сначала шерстью обрасти, - зло глянул на ректора Алатей, - а уж потом стриги.
        - Я не всесилен, - пошел на попятный светлейший Максим. - Поймите и вы меня, рексы. Вказне нет денег. А кормить вас даром торговцы не согласны. К тому же вы не выполняете взятых на себя обязательств - далеко не все готы прошли обряд крещения. Отец Феофилакт жаловался мне недавно на вас.
        - Церковь обещала нам поддержку, - сказал дрогнувшим голосом Сафрак. - Но святые отцы не дали нам даже медяка.
        Светлейшему Максиму ничего другого не оставалось, как развести руками. За прижимистость служителей церкви ректор нести ответственность не собирался.
        - На вашем месте я бы обратился с жалобой к константинопольскому епископу, возможно, он сумеет вам помочь.
        Если говорить совсем уж откровенно, то Максиму сейчас было не до готов и их вождей. Ректор решал очень трудную задачу, которую поставила перед ним красавица Целестина, явившаяся в Маркианаполь невесть с какой целью. Целестина была уже далеко не молода, за тридцать-то ей точно перевалило, но удивительно хороша собой. Настолько хороша, что не только затронула сердце влюбчивого Максима, но и разбудила его задремавшую было плоть. Разумеется, ректор знал, что Целестина замужем за префектом Константинополя, сиятельным Софронием, но приехала она в город с рекомендательным письмом самого Петрония, покровителя и доброго гения светлейшего Максима. По слухам, Целестина была любовницей всесильного магистра. Вот это как раз и стало камнем преткновения в отношениях гостьи и хозяина. До Софрония ректору не было никакого дела, а вот ссора с Петронием могла стоить ему головы. Светлейший Максим пытался убедить себя, что далеко не все тайное становится явным и что, возможно, Петроний никогда не узнает о грехопадении своего родственника, но, увы, сомнения оставались. И эти сомнения еще более разжигали страсть и без
того влюбленного Максима, ибо что же может быть слаще запретного плода. А этот запретный плод вел себя в присутствии несчастного ректора все более развязно. За короткий срок Целестина стала едва ли не полновластной хозяйкой в чужом дворце и заставила служить себе не только рабов, но и чиновников, подчиненных ректору Максиму.
        - Ты ее бойся, - посоветовал ректору нотарий Пордака. - Эта женщина способна раздеть мужчину не только на ночь, но и на всю оставшуюся жизнь.
        У самого Пордаки имелись с Целестиной какие-то свои тайные дела. Максим взревновал было расторопного нотария, но вскоре, с помощью доверенных лиц, установил, что эти дела не плотские и не сердечные. Речь шла всего лишь о деньгах. Впрочем, красавицу Целестину навещал не только Пордака. В последние дни к ней зачастил один купец, кажется, из варваров, хотя и прекрасно говоривший на латыни. И хотя варвар был уже далеко не молод, Максим просто не мог обделить его своим вниманием. И как вскоре выяснилось, в этот раз он попал в самую точку. Отношения Целестины и варвара очень скоро переросли из деловых в любовные. Причем прекрасная патрицианка отнюдь не собиралась скрывать своей связи с человеком, подозрительным во всех отношениях, от посторонних глаз. Блудница занималась любовью с торговцем чуть ли ни среди бела дня, повергая тем самым ректора то в тоску, то в ярость. В припадке ревности ректор Максим написал сразу два письма, одно - префекту Софронию, другое - магистру Петронию, где излил всю свою горечь по поводу поведения константинопольской матроны. К счастью, у него хватило ума порвать эти письма.
Однако терпеть далее разврат в своем доме он не собирался и однажды, набравшись храбрости, даже выразил робкий протест по поводу поведения сластолюбивой гостьи.
        - Ты, кажется, хочешь меня в чем-то обвинить, светлейший Максим? - вскинула на ректора невинные глаза Целестина.
        - Не совсем так, - струхнул несчастный влюбленный. - Просто мне не нравится этот старый варвар.
        - Хорошо, - обворожительно улыбнулась ему в ответ Целестина. - Я готова завести любовника помоложе.
        Максим был потрясен столь недвусмысленным предложением. Увы, мужества, чтобы воспользоваться им, у него не хватило. Ректору ничего другого не оставалось, как в бессилии скрежетать зубами и ждать случая, чтобы посчитаться если не с самой Целестиной, то, во всяком случае, с ее любовником. И надо сказать, случай представился ему очень скоро в лице нотария Пордаки, который как-то под вечер наведался к ректору в гости.
        - А ты уверен, что он варвар? - нахмурился Пордака, когда ректор описал ему внешность любовника Целестины. - Что-то я не припомню такого торговца.
        - Вот я и говорю, - обрадовался Максим. - Очень подозрительный человек. Надо бы его проверить. Не мое дело, конечно, судить благородную Целестину, но, сам понимаешь, нотарий, я не могу оставаться безучастным к человеку, который приходит в мой дом.
        - Так он к тебе приходит или к Целестине?
        - Разумеется, к ней, - обиделся Максим. - Он и сейчас здесь.
        - Вот наглец! - засмеялся Пордака. - Хотел бы я хоть краем глаза на него взглянуть.
        - Краем глаза можно, - зарделся от смущения ректор. - Только я тебя умоляю, нотарий, не подведи меня. Я не хочу задевать чувства благородной Целестины.


        Глава 6 Смерть императора

        Весть о нашествии гуннов заставила императора Валентиниана насторожиться. И хотя кочевники, вынырнувшие из глубин Азии, не рискнули пока нарушить границы империи, не приходилось сомневаться, что волна, поднятая их завоеваниями, докатится до Великого Рима. Собственно, уже докатилась. Готы, разбитые неведомым Баламбером, просили приюта у императора Валента. Брат и соправитель божественного Валентиниана в этот раз поступил мудро: он предоставил людям, изгнанным из собственной земли, убежище. Великая империя нуждалась в солдатах даже больше, чем в рабах, а готы, несмотря на поражение, всегда считались стойкими воинами. Если Валенту удастся их приручить и обратить в истинную веру, то за восточные границы империи можно уже не волноваться.
        Император Валентиниан не любил городов, его не привлекал даже Рим, не говоря уже о Медиолане. Правда, в последнее время ему полюбилась тихая и неприступная для врагов Ровена, но в полной безопасности он чувствовал себя только в полевом лагере, в окружении верных легионеров. Новый поход император предпринял исключительно для демонстрации силы, ибо, по мнению его советников, восстание квадов в Панонии не грозило империи большими неприятностями и без труда могло быть подавлено легионами комита Фавстина. У Валентиниана не было причин сомневаться в преданности высокородного Фавстина, но он полагал, что его поход в Панонию в создавшихся обстоятельствах не будет лишним. В последнее время до императора доходили сведения об активизации на землях империи языческих жрецов. Более того, он был почти уверен в том, что нападение франков на города Галлии были спровоцированы венедскими волхвами. И, скорее всего, именно они стоят за нынешним мятежом квадов. Конечно, мятеж будет подавлен, но для Валентиниана куда важнее было выявить его истинных зачинщиков и покарать именно их. Ибо в нынешней крайне сложной ситуации
появление на границах империи хорошо организованной силы обернулось бы для Рима бедой.
        - Надеюсь, вы не забыли прихватить Золотую Крошку и Прелесть? - резко обернулся император к чиновникам своей свиты. Речь шла о двух медведицах, любительницах человеческого мяса, при виде которых развязывались языки даже у самых стойких людей.
        - Они находятся в обозе, божественный Валентиниан, - с готовностью отозвался на вопрос императора корректор Перразий. Разумеется, в обязанности корректора не входила забота о мерзких животных, но он оказался ближе всех к Валентиниану и был счастлив, что сумел удовлетворить его любопытство.
        Император отметил расторопность Перразия кивком, но не преминул заметить, что ждет от него усердия совсем на другом поприще.
        - Мне нужны имена людей, подбивавших квадов к бунту. И тебе, Перразий, придется очень постараться, чтобы их установить.
        Перразий был у божественного Валентиниана на хорошем счету. От большинства чиновников корректор отличался острым умом, цепкостью и расторопностью. Это именно Перразий сумел установить, что за бунтарями-франками прячутся люди, именующие себя русами Кия. А от комита Меровлада, руга по племенной принадлежности, Валентиниан узнал, что Кием звали легендарного прародителя венедов, на многие столетия определившего их уклад. Кроме того, был еще один Кий, основавший двести лет назад на востоке обширную империю, разгромленную позднее готами. Какого из этих двух Киев почитали люди, попортившие императору немало крови, Меровлад не знал, зато руг нисколько не сомневался, что в заговоре русов Кия участвуют венедские жрецы. Выслушав Меровлада, Валентиниан расстроился. Он немало претерпел бед от коварных римских авгуров, не желавших видеть свет истинной веры, и вот теперь на него ополчились еще и жрецы венедские, имеющие огромное влияние на племена, живущие на границах империи. Правда, у венедов не было единого вождя. Но тот же Меровлад не исключал, что волхвы вступят в сговор с гунном Баламбером, и тогда для
Римской империи наступят трудные времена. Впрочем, легких времен Валентиниан не помнил. Вся его жизнь прошла либо в седле, либо в колеснице. Он и в Риме-то бывал считаные разы, предпочитая разъезжать по своей обширной империи и лично чинить суд и расправу над непокорными и нерадивыми подданными. Божественного Валентиниана многие упрекали в излишней жестокости, но никто и никогда не смог бы упрекнуть его в трусости и лени. Ибо трус и лентяй не смог бы удержать обширную империю от развала.
        На границе Норика и Панонии императора встретил комит Фавстин, человек еще довольно молодой, но уже имеющий опыт войн с варварами не только в Европе, но и в Африке. Под рукой у Фавстина было пятнадцать легионов пехоты и почти пять тысяч клибонариев. Император приказал разбить лагерь здесь же, на берегу безымянной речушки, и повелительным жестом пригласил Фавстина в свой походный шатер, установленный рабами с похвальной быстротой.
        - Я удивлен, комит, твоей нерасторопностью, - холодно бросил Фавстину император, занимая кресло в центре шатра.
        Свита Валентиниана почтительно расположилась у входа. Недовольство императора положением дел в Панонии не стало для здешних чиновников неожиданностью, но недовольство - это еще не гнев, а потому комит Фавстин сумел сохранить присущее ему хладнокровие и отвечал на вопросы Валентиниана спокойно и сдержанно.
        - Дело не только в квадах, божественный император. Готы и русколаны обосновались в предгорьях Карпат и совершают оттуда набеги не только на Панонию, но и на Дакию. К сожалению, здешняя местность не позволяет в должной мере задействовать кавалерию, а пехота не всегда успевает закрывать дыры, образующиеся на границе.
        - А откуда взялись эти русколаны? - насторожился Валентиниан. - Прежде их не было в этих местах.
        - По слухам, они переселились к нам под давлением гуннов Баламбера, разгромивших их чуть ли не у самого Танаиса.
        О Танаисе Валентиниан не знал практически ничего, еще меньше он знал о русколанах, а потому вопросительно покосился на комита Меровлада, стоящего справа от его кресла.
        Но руг в ответ на безмолвный вопрос императора только развел руками. Видимо, и для него появление русколанов на Дунае стало сюрпризом.
        - У них прекрасное вооружение, божественный Валентиниан, ни в чем не уступающее римскому, - продолжал Фавстин. - Кроме того, они одинаково успешно сражаются как верхом, так и пешими. Русколаны сразу же заняли главенствующее положение среди окрестных племен, а их союз с вестготами и древингами может стать по-настоящему опасным для Рима.
        - А как дело обстоит с квадами? - нахмурился Валентиниан.
        - Квадов нам удалось усмирить, - с охотою отозвался Фавстин. - Мы разорили их селения в горах, хотя и потеряли в этих боях почти три тысячи легионеров.
        - Дорого тебе далась эта победа, комит, - вздохнул император. - Если дело так пойдет и дальше, то у Рима скоро не останется солдат.
        - Это еще не все, божественный Валентиниан. По моим сведениям, гунны намереваются вторгнуться в Нижнюю Панонию и Дакию. Они уже разгромили остготов, вестготов и древингов и заставили их отступить во Фракию. Я не уверен, что божественному Валенту удастся справиться с наплывом такого количество гостей.
        - Скверно, - покачал головой император. - А я собирался учинить кровавую расправу над вождями квадов.
        - Я бы не стал этого делать, божественный Валентиниан, - мягко заметил Фавстин. - Спросить с них за мятеж, конечно, следует, но массовые казни вызовут волнения и подтолкнут венедов Дакии и Панонии к союзу с гуннами, что обернется для нас катастрофой. Мы можем потерять обе провинции.
        - Даже так? - надменно глянул на комита император.
        - По моим сведениям, орда Баламбера насчитывает двести тысяч всадников, - вздохнул Фавстин. - А мы сможем собрать, если учитывать приведенные тобой легионы, не более сорока тысяч.
        - Сорок тысяч римлян - это немало, комит.
        - В моих легионах римлян почти нет, - понизил голос почти до шепота Фавстин. - Только галлы, алеманы и венеды. Пока они верно служат тебе, божественный Валентиниан, но никто не знает, что будет завтра.
        Глаза императора сверкнули яростью, но он все-таки сумел сдержать себя и не стал срывать гнев на комите. Обстановка в северо-восточных провинциях империи оказалась даже более сложной, чем Валентиниан полагал, отправляясь сюда с карательной экспедицией. Двести тысяч гуннов так просто в расход не спишешь. Империи нужны федераты. Следует посулами и дарами привлечь на свою сторону варваров и повернуть их оружие против орд с востока. В прежние времена Риму это удавалось.
        - Перразий, - покосился император на стывшего в напряженной позе корректора. - Мне нужны сведения о вождях всех окрестных племен, как венедских, так и готских. И помни: времени у тебя в обрез.
        Корректор Перразий, как человек добросовестный, сразу же приступил к выполнению поручения императора, задействовав всех своих людей. И пока римские легионы во главе с императором медленно двигались по земле Панонии, Перразий опросил почти всех венедов, находившихся в свите комита Фавстина. Большую помощь в этом ему оказал юный нотарий Стилихон, сын комита Меровлада, сообразительный не по годам юноша, хорошо знающий венедский и готский языки. Стилихон свел Перразия с сотником Коташем, необычайно ловким наездником, посадкой которого залюбовался сам император Валентиниан. Коташу едва исполнилось двадцать лет. Это был голубоглазый, улыбчивый и очень наблюдательный юноша, хорошо осведомленный в делах как Панонии, так и всех окрестных земель. От Коташа Перразий впервые услышал об амазонках города Девина, расположенного на землях Венедии.
        - А ты мог бы нас к нему провести? - прямо спросил его Перразий.
        - Это вряд ли, - покачал головой Коташ. - Зачем мне ссориться с богиней Ладой.
        - Но ты ведь христианин! - возмутился Перразий.
        - И что с того? - удивился венед. - У ведуний Лады длинные руки, и если сама богиня что-нибудь упустит, то кудесница Власта исправит ее оплошность.
        - А о русколанах ты слышал? - оставил пока скользкую тему корректор.
        - Не только слышал, но даже разговаривал с одним из них, как сейчас с тобой. Среди русколанов далеко не все руги и венеды, есть и степняки-росомоны. У росомона я и сторговал коня. Сам посмотри - не конь, а бес.
        - А где вы с ним встречались?
        - На торгу, в Кияне, - охотно пояснил Коташ. - Это довольно большой венедский город неподалеку от границы.
        - И как звали этого росомона?
        - Боярин Гвидон.
        Корректору Перразию с трудом удалось удержаться в седле, да и то при помощи расторопного венеда Коташа и нотария Стилихона, придержавших его коня. Оба были удивлены поведением корректора, который вдруг дернулся, словно его ошпарили, и побледнел как полотно.
        - Съел, наверное, что-то нехорошее, - предположил Коташ. - А я ведь тебя про медведиц хотел спросить, корректор. Зачем император возит их с собой?
        - Для острастки, - пояснил венеду Стилихон.
        - Венедов медведицами не испугаешь, - покачал головой Коташ. - А ведуний Лады тем более.
        - Почему? - спросил Перразий, пришедший наконец в себя.
        - Так ведь наши ведуны оборотни, - усмехнулся сотник. - Вот и боярин Гвидон из таких.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я по знакам на рубахе определил, что он птица высокого полета. И в Киян он приезжал, чтобы тамошним святыням поклониться.
        - Гвидон был один?
        - Нет, - покачал головой Коташ. - Но второй не венед и не росомон. Скорее всего, он римлянин, хотя одет по-венедски. Его Руфином звали.
        В этот раз Перразий даже глазом не моргнул. Наоборот, возликовал душою. Поручение императора можно было считать выполненным. Требовалось только выбрать момент, чтобы блеснуть перед божественным Валентинианом глубиной своих познаний. Правда, корректора слегка насторожила легкость, с которой он добыл нужные знания, но, пообщавшись с другими венедами, он пришел к выводу, что его подозрения в адрес сотника Коташа необоснованны. О русах Кия знали практически все венеды. О городе Девине тем более. Что же касается города Кияна, то там располагались храмы едва ли не всех известных венедских богов.
        Поездка Валентиниана по разоренной Панонии закончилась в Сабарии, обнесенном высокой стеной городе, где можно было наконец дать роздых людям, утомленным пусть и бескровным, но трудным походом. Император, увидевший собственными глазами ущерб, нанесенный цветущей провинции набегом варваров, был мрачен как никогда. Не исключено, правда, что он устал после долгой дороги. Все-таки Валентиниану уже исполнилось пятьдесят пять лет, и подобные переходы не могли не сказываться на его здоровье. Остановился он в курии, довольно приличном каменном здании, но приспособленном скорее для дел, нежели для отдохновения, да еще столь высокой особы. Комит Фавстин готов был уступить императору свой дом, но Валентиниан, верный себе, от его предложения отмахнулся.
        Узнав, что император отдыхает, Перразий уже готов был покинуть курию, но его остановил трибун конюшни Цириалий, сказавший, что божественный Валентиниан уже спрашивал о корректоре и тому лучше поторопиться со своим докладом. В курию набилось довольно много людей. Кроме свиты императора, здесь находились еще и гвардейцы охранной схолы, которые ни на миг не оставляли гостей Валентиниана своим вниманием. Обыскали они даже Перразия, которого отлично знали в лицо. Корректор на гвардейцев не обиделся, поскольку отлично знал, насколько подозрительным бывает император, особенно когда находится в скверном настроении.
        Валентиниан возлежал у камина, завернувшись в меха, хотя и на улице и в самом здании было тепло. Войдя в обширный зал, Перразий слегка кашлянул, после чего замер на пороге.
        - Докладывай, - бросил ему через плечо император, не отрывающий взгляд от огня.
        К счастью для корректора, он узнал действительно очень много и сейчас буквально сыпал именами и фактами.
        - Какие еще амазонки? - спросил удивленный Валентиниан.
        - Речь идет о жрицах богини Лады, которых с детских лет обучают владеть как оружием, так и различными способами обольщения. По моим сведениям, именно они помогли варварам захватить город Ацинк, околдовав трибуна Нигрина. Мимо развалин этого города ты проезжал недавно, император. По моим сведениям, город разрушили не квады, а готы с русколанами, которыми руководили рекс Оттон и боярин Гвидон. Они спустились к Ацинку на ладьях и ворвались в город через распахнутые ворота.
        - Где-то я уже слышал эти имена, - задумчиво протянул император.
        - Это те самые варвары, которые ограбили твой обоз, божественный Валентиниан, - с готовностью подсказал Перразий, в очередной раз удивившись цепкой памяти далеко уже не молодого императора.
        - Друзья патрикия Руфина, - вспомнил Валентиниан. - Оборотни, напугавшие несчастного Серпиния до полусмерти. Он ведь, кажется, умер, этот юноша?
        - К счастью, он выжил, но боюсь, что разум уже никогда не вернется к нему, - вздохнул корректор и сглотнул комок, подступивший к горлу.
        - Неужели это было так страшно, Перразий?
        - Это магия, божественный Валентиниан, и боярин Гвидон владеет ею в совершенстве.
        - Что еще?
        - Неприятные слухи о комите Фавстине, пока, правда, ничем не подтвержденные, - переступил с ноги на ногу Перразий.
        - А именно? - бросил через плечо император.
        - Говорят, что он купил ослицу для колдовского обряда.
        - Он готовился напустить порчу? - Император вдруг резко обернулся и вперил потемневшие от гнева глаза в растерявшегося корректора.
        - Не знаю, - честно признался Перразий. - Возможно, он пытался узнать будущее.
        - Комит Фавстин христианин, он не вправе заниматься богопротивными делами, - холодно произнес Валентиниан. - Иди, корректор, и позови ко мне комита Пробста, я сам объясню ему, что делать.
        Перразий чувствовал немалое смущение, покидая покои императора. Сам того не желая, он навлек немилость божественного Валентиниана на комита Фавстина. С другой стороны, он не мог утаить столь важную информацию от императора. Корректор взял за правило всегда говорить правду, невзирая на лица, за что и был обласкан Валентинианом, не раз ставившим его в пример другим чиновникам. В данном случае император, видимо, решил, что его недомогание как-то связано с колдовством, в котором подозревают Фавстина. Но Перразий тут совершенно ни при чем, и уж он-то никоим образом не отвечает за мысли императора, подозрительность которого порой выходила за рамки разумного.
        Слух об опале комита Фавстина быстро распространился по городу и вызвал ропот недовольства в панонских легионах. Однако меры, предпринятые комитом Пробстом по приказу императора, быстро утихомирили страсти. Тем не менее обсуждение немилости, обрушившейся на высокородного Фавстина, продолжалось. И в него включились не только чиновники императора, но и жители Сабарии. Многие сходились на том, что вина комита неоспорима. Он хотя и подавил, в конце концов, мятеж, но позволил варварам разорить провинцию империи. Конечно, далеко не всякая война заканчивается триумфом. И разумеется, император Валентиниан, на счету которого кроме блистательных побед было немало и горчайших поражений, знает это не хуже других, тогда тем более непонятно, почему он вдруг решил, что именно Фавстин заслуживает жуткой и позорной смерти. Десять лет тому назад император жесточайшим образом расправился с участниками мятежа комита Прокопия. А его любимицы Золотая Крошка и Прелесть из забавных зверушек превратились в людоедок. Но тогда речь шла о мятежниках, хотя многие из казненных участвовали в неудавшейся затее Прокопия только на
словах. Ныне же смерть грозила человеку пусть и оплошавшему, но преданному императору. Зачем же такая жестокость?
        Именно этот вопрос задал комиту Меровладу трибун конюшни Цириалий от имени едва ли не всех чиновников императорской свиты. Молодой трибун был родным братом императрицы Юстины, и именно поэтому многим казалось, что он знает больше остальных. Однако Цириалий был слишком робким и нерешительным человеком, чтобы пользоваться доверием всесильного императора, который свою любовь к жене и рожденному ею младшему сыну не собирался распространять на их родственников. Иное дело сорокалетний комит, прошедший с императором долгий путь и пользовавшийся его безграничным доверием.
        - Поражение поражению рознь, - холодно заметил руг. - А Фавстина обвиняют еще и в колдовстве. Он сам признался высокородному Пробсту, что прибег к магии в крайне стесненных обстоятельствах.
        - Но ведь ему действительно было нелегко, - робко запротестовал Цириалий.
        - Возможно, - бросил Меровлад. - Но император не склонен прощать христианину пренебрежения истиной верой. А кроме всего прочего, он полагает, что Фавстин либо собирался напустить, либо уже напустил на него порчу.
        - Но ведь Фавстин готов отдать жизнь за императора, - вскричал потрясенный Цириалий.
        - Мы все преданы божественному Валентиниану, - строго заметил Меровлад. - Но это не избавляет нас от ошибок, которые мы совершаем на свою беду. Мой тебе совет, светлейший Цириалий, держи язык за зубами и не вздумай хлопотать о человеке, участь которого уже решена. Иначе и тебе найдется место в клетке Золотой Крошки и Прелести.
        Молодого трибуна даже передернуло от ужаса и отвращения. Будучи человеком впечатлительным, он до холодного пота боялся людоедок и до икоты - комита Пробста, который по воле императора вершил суд и расправу над врагами Рима. Или, точнее, над теми людьми, которых божественный Валентиниан считал таковыми.
        - Высокородный Пробст обещал мне, что задушит Фавстина перед тем, как бросить его тело в клетку, - сказал руг. - И это все, что я могу сделать для оплошавшего комита. Что же касается медведиц, то они еще получат свое свежее мясо. По моим сведениям, император готовит для вождей квадов смертельную ловушку, но об этом тебе лучше помолчать, светлейший Цириалий.
        Трибун Цириалий внял совету мудрого комита, ибо относился к ругу Меровладу с величайшим уважением. Именно по совету Меровлада император Валентиниан назвал своим наследником не старшего сына Грациана, уже достигшего двадцатилетнего возраста, а малолетнего сына Юстины, которого, по римскому обычаю, именовали тем же именем, что и отца. И очень немногие люди, включая и Цириалия, догадывались, что семилетнего мальчика следовало бы назвать по-другому, совсем не на римский манер. Но трибун конюшни скорее откусил бы себе язык, чем признался в своих сомнениях кому бы то ни было. И дело здесь было не только в безграничной преданности родной сестре, но и в страхе, который он испытывал перед могучим ругом.
        Проводив испуганного гостя, комит Меровлад присел к столу и задумался. Дом, в котором он остановился, не относился к лучшим в Сабарии, хотя и принадлежал не местному уроженцу, а италийскому торговцу, заброшенному по воле судьбы на самый край ойкумены. Да и сама Сабария числилась далеко не самым крупным поселением великой империи, но именно в этом захолустном городишке должны были навсегда разойтись пути императора Валентиниана и комита Меровлада. Меровлад знал Валентиниана более двадцати лет, еще с тех пор, когда они оба ходили в трибунах императора Констанция. Именно руг был одним из тех, кто после смерти Иовия без раздумий отдал свой голос за Валентиниана и помог тому утвердиться во главе Великого Рима. Нельзя сказать, что Валентиниана ответил ругу черной неблагодарностью, но отношения их в последний год сильно испортились, и причиной тому послужила женщина. Похоже, до императора все-таки допели слухи об измене Юстины, и он готовился нанести людям, его обманувшим, решительный удар. Меровлад ждал расправы со дня на день и, наверное, поэтому близко к сердцу принял приговор, вынесенный императору
Валентиниану волхвами венедских богов. Сам комит хоть и крестился по настоянию все того же Валентиниана, но в душе остался язычником. Похоже, и венедские боги не оставили своим вниманием Меровлада, ибо пришли они к нему на помощь в самый нужный момент.
        - Он здесь, - произнес Стилихон, просовывая голову в дверь.
        - Зови, - коротко бросил Меровлад.
        Юный Стилихон ввел в зал двоих. Одного из них Меровлад знал. Это был сотник Коташ, служивший в клибонариях несчастного Фавстина. Зато лицо второго, густо заросшее черной бородой, ничего комиту не говорило. Этот человек мог быть фракийцем, эллином, италиком, словом, кем угодно, но только не венедом. Зато Меровлад сразу же узнал перстень, блеснувший на указательном пальце незнакомца.
        - Руфин, - назвал свое имя гость.
        - Садись, патрикий, - коротко бросил комит, подтверждая свои слова решительным жестом.
        Стилихон с Коташем отошли к окну, чтобы не мешать серьезному разговору. Однако Руфин с Меровладом не спешили завязывать дружескую беседу, пристально глядя друг другу в глаза.
        - Это ты оговорил комита Фавстина? - задал наконец вопрос Меровлад.
        - Я, - не стал отрицать очевидного патрикий. - Никто не ставит в вину Фавстину смерть мужчин на поле битвы, но комит приказал убивать стариков, женщин и детей, дабы принудить квадов к миру. Такое нельзя прощать никому, ни комиту, ни императору.
        - К последнему у тебя, кажется, свой счет? - усмехнулся Меровлад.
        - Это правда, - не стал отрицать Руфин. - Но боги карают Валентиниана не за то, что он убивал мятежников, а за то, что предал лютой смерти людей невиновных. Не бывает власти без ответственности, и ты это знаешь, руг, не хуже меня. Сейчас пробил час Валентиниана, потом придет черед Валента.
        - Ты уверен, что он уже пробил? - пристально глянул в глаза ведуна Меровлад. - Пока что медведицы-людоедки чувствуют себя вполне сносно.
        - Валентиниан умрет либо сегодня ночью, либо завтра днем, - спокойно сказал Руфин. - А медведиц мы не стали травить раньше времени, дабы не возбудить подозрений у императора и комита Пробста.
        - Высокородный Пробст мне мешает, - поморщился Меровлад.
        - Так устрани его, - пожал плечами Руфин.
        - Он может помешать и тебе, встав на сторону старшего сына императора.
        - Грациан так или иначе придет на помощь Валенту, комит Меровлад, вряд ли тебе удастся отнять у него Галлию.
        - Это правда, патрикий Руфин, но зато Валент и Грациан не получат поддержки Рима. Я дал русам Кия слово, и я его сдержу.
        - Мы не будем трогать Рим, Италику и Илирик в течение ближайших двадцати лет, - подтвердил свои обязательство Руфин. - И это все, что я могу тебе обещать, Меровлад. А что касается Пробста, то Коташ поможет тебе убрать его. Живодер действительно зажился на этом свете. Вот кого Навь примет как родного.


        Император Валентиниан был извещен о приезде вождей квадов рано утром, однако с приемом не торопился. Участь квадов должна была послужить уроком для всех подвластных Риму племен, а потому и обставить их казнь следовало надлежащим образом. Комит Пробст, навестивший императора во время завтрака, доложил, что Фавстин мертв.
        - Ты поторопился, Пробст, - поморщился Валентиниан. - Я хотел бы увидеть его смерть собственными глазами.
        - К сожалению, божественный, поучительного зрелища не получилось. Крошка и Прелесть даже не прикоснулись к телу Фавстина.
        - Почему?
        - Не знаю, - развел руками комит. - Возможно, почувствовали яд. Комит был уже мертв, когда мы бросили его тело в яму. Это мой промах, божественный Валентиниан, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы подобное никогда не повторилось.
        Завтрак был безнадежно испорчен. И испортил его человек, которому Валентиниан доверял как самому себе. Хорошо еще, что никто из горожан и чиновников императорской свиты не видел конфуза, приключившегося с Пробстом, иначе наверняка бы поползли слухи о вмешательстве римских богов, вставших на защиту мага и колдуна.
        - Зарой тело Фавстина так, чтобы ни одна душа не узнала, где находится его могила, - распорядился император. - Но если нечто подобное повторится с квадами, тебе не поздоровится, комит. Пусть кто-нибудь проверит самочувствие моих любимиц, возможно, они подцепили в дороге хворь!
        - Ты же знаешь, божественный Валентиниан, что Крошка и Прелесть не подпускают к себе никого, кроме меня.
        - Ну, так спустись к ним сам, комит, - рявкнул император. - Не хватало еще, чтобы медведицы откинули лапы при виде бородатых квадов.
        - Я все сделаю, божественный, - склонился в поклоне Пробст. - Не сомневайся. Все будет именно так, как ты задумал.
        Валентиниан проводил Пробста злыми глазами и вернулся к прерванной трапезе. Увы, то ли от огорчения, то ли по какой-то другой причине, но кусок зайчатины не полез в горло императора, и он со злостью выплюнул его на стол. А ведь именно сегодня утром он почувствовал себя совершенно здоровым. Прошли и непривычная слабость в ногах, и тошнота, и головокружение. Валентиниан многое ждал от сегодняшнего дня, а потому был страшно огорчен, что он начался столь нелепо.
        - Ну, что еще? - обернулся император к появившемуся в проеме дверей ругу Меровладу.
        - Все готово к приему вождей, - склонился в поклоне комит. - Прикажешь принести императорское облачение?
        - А не слишком ли много чести для твоих соплеменников, Меровлад? - прищурился в сторону комита император.
        - Я руг, божественный Валентиниан, и мне нет дела до квадов, - ответил с усмешкой Меровлад.
        Император неожиданно успокоился. Гнев сменился усталостью. Все-таки пятьдесят пять лет не тот возраст, когда человек может безнаказанно мотаться из одного конца огромной империи в другой. И видимо, наступила пора, когда божественный Валентиниан должен уступить часть своих полномочий старшему сыну. Впрочем, торопиться с этим в любом случае не следует. Грациан честолюбив и, чего доброго, решит, что пробил его час. И что отец стал помехой на его пути к вершине власти. А помеху устраняют. Именно поэтому божественный Валентиниан не торопится чинить суд и расправу над изменником-ругом, хотя и знает о его шашнях с Юстиной все или почти все. Пока под рукой у императора не появится человек достаточно твердый, чтобы противостоять Грациану, комит Меровлад будет жить и даже пользоваться милостями божественного Валентиниана. Но час мести пробьет, и пробьет он гораздо раньше, чем воображают руг и блудница Юстина.
        В зал курии Валентиниан вошел, с трудом передвигая ноги, горбясь, словно столетний старец. И лишь опустившись в кресло, он почувствовал облегчение. Квады стояли возле дверей, довольно далеко от Валентиниана, и он никак не мог уловить выражение их лиц. Неужели эти люди не испытывают страха перед возможной гибелью? Или они рассчитывают на милосердие императора? Или на его слабость? Но божественный Валентиниан не настолько слаб, чтобы прощать своих самых злейших врагов. Императору казалось, что его голос гремит под сводами огромного зала, но в какой-то момент он вдруг осознал, что его не слышат. Ни квады, стоящие у дверей, ни чиновники его свиты.
        - Тебе плохо, божественный Валентиниан? - донесся до него голос Меровлада.
        Император все-таки вынырнул из омута, едва не захлестнувшего его с головой, и даже обрел дар речи:
        - Пусть подойдут, я хочу видеть их лица.
        Если и не страх, то тревога на лицах квадов была, и Валентиниан отметил это с удовлетворением. Слабость, охватившая его, прошла, и он вновь почувствовал уверенность в своих силах. Он обрушился на квадов с таким пылом, что напугал даже своих ближников. Во всяком случае, в глазах склонившегося к нему корректора Перразия он уловил самый настоящий ужас.
        - Где комит Пробст?
        - Он умер, - долетел до его ушей тихий ответ.
        - Но почему?
        - Крошка и Прелесть порвали его на куски, а потом сдохли сами.
        Ярость захлестнула мозги Валентиниана горячий волной, он вскочил, взмахнул рукой, крикнул что-то громко и неразборчиво, а потом рухнул в беспамятстве на пол прямо под ноги потрясенных чиновников своей свиты.
        - Поднимите императора, - распорядился комит Меровлад. - И выведите вождей из зала.
        Корректор Перразий и трибун Цириалий первыми бросились выполнять его приказ. Увы, помочь императору не могли уже ни лекарь, ни священник, жаждавший услышать хотя бы слово из его уст. Божественный Валентиниан скончался на руках своих ближников раньше, чем они успели перенести его на ложе. Все ждали, что скажет комит Меровлад, и вздохнули с облегчением, когда он наконец произнес после продолжительного молчания слова, приличествующего скорбному случаю:


        Глава 7 Похищенный клад

        Гунны в очередной раз обманули готов. Они переправились через Днестр как раз в том месте, где их никто не ждал. Рекс Оттон и боярин Гвидон, шедшие на помощь Алавиве и Придияру Гасту, были отрезаны от основных сил вестготов и вынуждены отступить в горы. Превосходство гуннов в численности было настолько очевидным, что рекс Алавива, назначенный советом старейшин командующим вестготским ополчением, не рискнул им противостоять и отвел своих людей во Фракию под защиту римских орлов. Нерешительность Алавивы привела в ярость Придияра Гаста, жаждавшего отомстить коршунам Баламбера за поражение на Днепре. Древинг обвинил вестгота в трусости, но старый Алавива на его грубость даже бровью не повел.
        - Я сохранил людей, Придияр Гаст, а это в создавшихся условиях самое главное.
        - А ты уверен, что сохранил? - с ненавистью глянул на него Придияр. - Остготам Алатея и Сафрака здесь, на землях империи, приходится ох как несладко.
        Алавива уже успел встретиться и с Алатеем, и с Сафраком, а потому отлично знал о подлостях, чинимых римскими чиновниками в отношении остготов. Но, к сожалению, и у остготов, и у вестготов не было иного выбора, как только принять условия, выдвигаемые Валентом, то есть принять христианство и присягнуть императору.
        - Поступай как хочешь, рекс Алавива, а я своим богам не изменю.
        - Так скажи об этом не мне, а комиту Лупициану! - побурел от гнева вестгот. - Думаю, ромеи и дня не будут терпеть тебя, древинг, на своей земле. А на нашу поддержку ты не рассчитывай, я не собираюсь воевать с императором Валентом за венедских богов.
        - А за готских? - склонился к сидящему на лавке старому рексу Придияр. - Герман Амал тоже отрекся от Одина, и где он теперь?
        - Я делаю это не ради власти, не ради спасения собственной жизни, а ради женщин и детей, которые гибнут под копытами гуннской орды. Степняков больше, чем нас, Придияр, и если мы сойдемся с Баламбером в открытой битве, то нам не поможет ни Один, ни Христос.
        К сожалению, в словах рекса Алавивы содержалось слишком правды, чтобы от них можно было бы отмахнуться. Придияр это отлично понимал, но мириться с таким положением дел не собирался. Какая жалость, что гунны опередили Оттона и Гвидона. Если бы вестготы соединились с древингами и русколанами, то сил у них хватило бы, пожалуй, чтобы бросить вызов не только Баламберу, но и Валенту.
        В шатре Придияра поджидал гость. А рекс далеко не сразу признал в бородатом человеке, поднявшемся со скамьи ему навстречу, старого знакомого.
        - Магистр Фронелий, - догадался он наконец и раскинул руки для объятий.
        - Возмужал, - оценил его силу римлянин. - Прямо не древинг, а медведь.
        Придияр подошел к столу и наполнил кубки отличным фракийским вином. Фронелий охотно выпил и за встречу, и за здоровье рекса, после чего перевернул кубок вверх дном.
        - А я ведь нашел золото, - сказал Фронелий почти шепотом. - На развалинах храма Марса, или Арея, как его называют эллины.
        - Какое золото? - не сразу сообразил Придияр.
        - То самое, ради которого ты рисковал в Риме головой, древинг, - усмехнулся бывший магистр. - Кстати, как поживает прекрасная Ефимия? Надеюсь, она родила тебе сына?
        - Даже двоих, - с охотой отозвался Придияр.
        - Римская кровь, - прицокнул языком Фронелий. - Они с тобой?
        - Нет, я отправил их в Девин, к кудеснице Власте.
        - Правильно сделал, - кивнул Фронелий. - Иначе, чего доброго, пришлось бы продать их в рабство, чтобы оплатить долги.
        - Думай, что говоришь! - взъярился Придияр.
        - Я понимаю твой гнев, рекс, - вздохнул Фронелий, - и разделяю его. Ромеи поступают с готами по-свински. А знаешь, кто придумал эту коммерцию на детских слезах? Пордака, бывший префект анноны города Рима. Ты должен его помнить.
        - Жирный боров с красными глазками.
        - Вот именно, - кивнул головой Фронелий. - Теперь этот боров стал нотарием. Он правая рука комита Лупициана, которого мы изрядно пощипали десять лет назад.
        - А чего ты хочешь от меня?
        - Мне нужно, чтобы ты взял город Маркианаполь и удержал его за собой хотя бы полдня. Думаю, этого будет достаточно, чтобы вывезти сокровища Прокопия.
        - Ты в своем уме, высокородный Фронелий? - вскричал Придияр. - У меня под рукой только десять тысяч древингов, а ты предлагаешь мне воевать с самой могущественной в мире империей.
        - Ты забыл о женщинах и детях, вождь, - спокойно отозвался Фронелий. - Чем ты собираешься их кормить? Тебе золото нужно больше, чем мне. И я его тебе дам. Правда, нам придется отсыпать малую толику одной даме, но это такая мелочь, о которой и говорить не стоит.
        - Но ведь Валентиниан и Валент не простят древингам разорения города. И куда нам прикажешь деваться в таком случае?
        - Валентиниана ты можешь не опасаться, рекс, - усмехнулся Фронелий. - Патрикий Руфин уже успел отправить его на тот свет. Что же касается Валента, то я ведь не предлагаю тебе разорять город. Устрой за его стенами небольшую заварушку. Прижми хвост комиту Лупициану и его легионерам. Их в городе не так уж много. Не более четырех тысяч человек. Ты блокируешь легионеров в казармах и возьмешь под свой контроль ворота. Остальное предоставь мне.
        - Сколько там золота? - нахмурился Придияр.
        - По самым скромным прикидкам - два миллиона денариев. Как ты помнишь, мы уже поделили их на пять частей. Твоя доля - триста тысяч. Этого вполне хватит, чтобы кормить твоих древингов в течение нескольких лет. Если уж вас согнали с родной земли, рекс Придияр, надо устраиваться на чужой, а это потребует больших расходов.
        - Ладно, Фронелий, меня ты убедил, - вздохнул Придияр, - терять нам действительно нечего.
        Нотарий Пордака терпеливо ждал. Он не стал делиться своей тайной даже с комитом Лупицианом, хотя отлично понимал, что в одиночку с Фронелием ему не справиться. Но всему свое время. Сокровища Прокопия не получится вывезти в седельной сумке. Требовалось по меньшей мере несколько десятков подвод. А такой обоз нельзя незаметно вывести из города ни днем, ни ночью. Пордака не спускал глаз с бывшего магистра пехоты, но, к сожалению, Фронелий вел рассеянный образ жизни, болтался по местным харчевням, чуть ли не каждый вечер навещал Целестину, а о золоте Прокопия даже не помышлял. Конечно, Пордака мог бы схватить Фронелия и с помощью пыток добиться от него правды. Но у него не было уверенности, что бывший магистр прибыл в Маркианаполь именно за сокровищами. Кроме того, в одиночку Пордаке с Фронелием не справиться, а найти в чужом городе людей, на которых можно положиться, практически невозможно. Значит, придется привлекать Лупициана с его костоломами. Но далеко не факт, что бравый комит, добравшись до сокровищ, поделится ими с нотарием Пордакой. Во всяком случае, сам Пордака на месте Лупициана просто
устранил бы свидетелей и прибрал бы золото к рукам. Именно поэтому бывший префект анноны решил привлечь Лупициана к делу только тогда, когда будет точно знать, где лежат сокровища Прокопия. И только в том случае, если взять их в одиночку будет практически невозможно.
        А тем временем во Фракию прихлынула новая волна беженцев. Теперь к остготам добавились теснимые гуннами вестготы и древинги. По прикидкам Пордаки, количество вооруженных людей в провинции превысило сорок тысяч. А под рукой у комита Лупициана имелось всего тридцать тысяч легионеров, разбросанных по разным городам и крепостям. Не говоря уже о том, что по крайней мере треть римских легионов была сформирована из тех же готов. И как эти люди поведут себя при столкновении с соплеменниками, не знал никто, включая самого Лупициана.
        - Готов следует разоружить, - сказал Пордака комиту Лупициану и ректору Максиму, - иначе они могут натворить много бед.
        - Жалобы на готов идут со всех сторон, - горестно вздохнул Максим. - Варвары разорили десятки вилл в окрестностях Маркианаполя и Андрионаполя, включая загородную усадьбу светлейшего Сальзулы. В ответ Сальзула отказался платить жалованье легионам трибунов Сперида и Колии. Как вам это понравится, высокородный Лупициан?
        Комиту Лупициану обстановка, создавшаяся во Фракии, категорически не нравилась. Во-первых, легионеры Сперида и Колии давно должны были покинуть Андрионаполь и отправиться на подмогу императору Валенту, застрявшему в Антиохии по причине недостатка сил. Во-вторых, он лично приказал светлейшему Сальзуле выплатить готским легионерам все причитающиеся им деньги, более того, он эти деньги ему послал. А этот идиот взял денарии себе, якобы в счет погашения понесенных убытков. Если так будет продолжаться и дальше, то высокородному Лупициану придется прибегнуть к крайним мерам, то есть заковать в железо не только проходимца Сальзулу, но и ректора Максима, который своим бездействием потворствует казнокрадам.
        - Но позволь, высокородный Лупициан, - вскричал потрясенный до глубины души Максим. - При чем же здесь я?
        - Если готы взбунтуются, светлейший, то не поздоровится ни тебе, ни мне, ни Сальзуле, - почти прорычал комит. - Это ты можешь понять!
        - Ну, хорошо, - пошел на попятную Максим, - давайте разоружим готов.
        - Пордака, - обернулся Лупициан к нотарию, - хлеб в городе есть?
        - Я закупил его специально для такого случая, - кивнул расторопный нотарий. - Думаю, готы, получив продовольствие на несколько дней, станут куда более покладистыми.
        - Но это же огромные расходы, - всплеснул руками Максим. - Куриалы будут решительно возражать!
        - А ты передай своим куриалам, что если готы не получат продовольствия, то они разорят все загородные виллы, - прорычал разъяренный комит, - а я не смогу им помешать, поскольку у меня не хватит сил, чтобы обуздать многотысячные толпы.
        До ректора Максима наконец дошло, что ситуация может обернуться очень скверно, настолько скверно, что даже заступничество сиятельного Петрония не спасет его от гнева императора Валента. А потому он заверил комита и нотария, что будет всячески содействовать их разумному плану и даже внесет небольшую толику средств для закупки продовольствия.
        - Сколько? - прямо спросил Пордака.
        - Пятьсот денариев.
        - Две тысячи, - жестко сказал комит Лупициан, чем поверг нервного ректора в тихий ужас.
        Решено было пригласить вождей варваров в город, дабы здесь, за крепкими стенами, продиктовать им свои условия. Пордака усомнился, что готы примут условия комита, и настоятельно советовал Лупициану вызвать к Маркианаполю десять легионов пехоты и три тысячи клибонариев. Такая демонстрация силы не будет лишней.
        - Ты преувеличиваешь опасность, светлейший Пордака, - возразил нотарию Максим. - Сил в городе и вокруг него достаточно. Я приказал трибуну Аполлинарию перекрыть все дороги, ведущие из города. К тому же мы не можем на виду у гуннов снимать легионеров с границы империи. Чего доброго, Баламбер воспользуется ситуацией, и тогда нам с вами станет совсем худо.
        Комит Лупициан счел опасения Максима разумными и решил для начала провести переговоры с вождями, а уж потом принимать силовые меры.
        - Я бы поступил иначе, - прищурился на комита Пордака. - Если вожди не примут наши условия, их следует убить. Вряд ли обезглавленные готы смогут оказать нам серьезное сопротивление.
        - С этим торопиться не будем, - нахмурился Лупициан. - Надо прощупать настроение вождей, подкупить колеблющихся, а уж потом избавляться от упорствующих.
        Нотарий Пордака, озабоченный спасением империи, тем не менее не выпускал из виду Фронелия. От своих агентов он узнал, что бывший магистр наведался в лагерь вестготов и о чем-то долго разговаривал с одним из вождей. К сожалению, имя вождя агенты не запомнили, уж слишком экзотично оно звучало для эллинского уха. После визита к вестготам Фронелий развил бурную деятельность. На глазах агентов Пордаки он закупил до полусотни подвод и чуть ли не целый табун лошадей. Причем посредницей во многих сделках выступала прекрасная Целестина. Из чего нотарий сделал вывод, что вдова патрикия Кастриция пошла на сговор с врагами империи, дабы получить свою долю сокровищ. Скорее всего, Фронелий попытается через Целестину договориться с ректором Максимом о беспрепятственном выезде обоза из города. Наверняка ничего не подозревающий ректор такое разрешение даст, и тогда у бывшего магистра пехоты появится шанс умыкнуть золото из-под носа верных слуг императора. Промедление в данной ситуации было смерти подобно, а потому Пордака скрепя сердце вынужден был обратиться за помощью к Лупициану.
        - Ты уверен, что Целестина собирается похитить золото Прокопия? - недоверчиво покосился на Пордаку комит.
        - А для чего ей, по-твоему, понадобилось пятьдесят подвод? - усмехнулся нотарий. - Что еще можно вывезти из этого захудалого городишки? Благовония, что ли? Кроме того, я опознал в одном из гостей прекрасной патрицианки бывшего магистра Фронелия.
        - А почему ты его не задержал? - сверкнул глазами Лупициан.
        - Тебе золото нужно, комит, или старый солдафон, о котором уже забыли оба императора? - обиделся Пордака.
        - О Валенте не скажу, но в отношении Валентиниана ты, пожалуй, прав, - криво усмехнулся Лупициан.
        - А что у нас с Валентинианом? - удивился Пордака.
        - Император умер десять дней тому назад, - сказал спокойно Лупициан. - Я разговаривал с гонцом, которого комит Меровлад направил с печальной вестью к божественному Валенту.
        Пордака так и не смог придать своему лицу скорбное выражение, приличествующее случаю. Его буквально распирало от восторга. Со смертью Валентиниана заканчивалась опала бывшего префекта анноны, и он теперь мог без опаски вернуться в Рим. И хорошо бы вернуться в Вечный город с казной, распухшей от золота.
        - Не так откровенно, Пордака, - осудил обрадованного нотария Лупициан.
        - Я считаю, комит, что в создавшейся ситуации нам следует наплевать на договоренности с префектом Софронием. Ведь наверняка Целестина действует по его указке.
        - Допустим, - задумчиво протянул Лупициан. - А что ты скажешь императору Валенту?
        - Ничего, высокородный комит, - усмехнулся Пордака. - В конце концов, у нас с тобой слишком много забот, чтобы следить за блудницами. И если благородная Целестина сгинет где-то на дороге вместе с обозом, то в чем же здесь наша вина? Вряд ли в создавшейся ситуации префект Софроний пойдет искать правду к императору Валенту.
        - Я дам тебе людей, Пордака, - кивнул Лупициан. - Куда ты собираешься переправить обоз?
        - В загородную усадьбу Максима, которую он передал в твое распоряжение, комит.
        - А что ты скажешь моим людям?
        - Скажу, что благородная Целестина пыталась вывезти из города продовольствие, вопреки твоему прямому распоряжению, и тем самым обречь нас на голодную смерть.
        - Разумно, - согласился комит. - И как мы поделим с тобой это «продовольствие», светлейший Пордака.
        - Я свое место знаю, высокородный Лупициан, - улыбнулся нотарий. - Сорок процентов - мне, шестьдесят - тебе. И хорошо бы устроить в городе какую-нибудь заварушку с участием готов. Чтобы отбить у обывателей память об обозе. Был он или не был. Выезжал из города или не выезжал.
        - Действуй, Пордака, - приказал Лупициан. - Пусть тебе сопутствует удача.


        Переговоры с вождями готов не заладились с самого начала. По мнению Пордаки, комит Лупициан взял неверный тон в общении с варварами. Вряд ли следовало столь уж откровенно демонстрировать римское высокомерие. Лупициан даже не предложил вождям сесть, они так и стояли отдельной группой в огромном зале курии, предназначенном для торжественных приемов, а комит с ректором сидели в креслах на возвышении, окруженные десятком телохранителей. Кроме того, Лупициан обложил курию плотным кольцом из легионеров, что, конечно же, не могло не насторожить готов, прибывших на встречу с ромеями в сопровождении небольшой свиты в двадцать человек. Все готы были при мечах, но без доспехов, подчеркивая тем самым свои мирные намерения. Пордаке очень хотелось послушать, о чем будут говорить Лупициан с вождями, но, к сожалению, его терзали другие заботы. Фронелий не подавал признаков жизни. Агенты Пордаки прочесали весь город, но бывшего магистра не обнаружили. Не нашли они и обоза, который, по прикидкам нотария, должен был находиться на одном из постоялых дворов.
        - Ищите, - прорычал на своих нерасторопных подручных Пордака. - Упустите обоз - я вам головы оторву.
        Нотарий вернулся в зал, когда спор между вождями и римскими чиновниками достиг апогея. Комит Лупициан побурел от гнева и нервно теребил край своего роскошного плаща, ректор Максим, наоборот, смотрелся бледнее обычного и косил глазами в сторону ближайшей двери.
        - Оружия мы не отдадим, - твердо сказал один из готов. - Не вы его нам давали, не вам и отнимать.
        Пордаке показалось, что он где-то видел этого рыжеватого молодца, тридцати примерно лет, с пронзительными синими глазами. Однако ему пришлось поднапрячь свою память, чтобы сообразить наконец, что перед ним один из тех самых варваров, которых патрикий Руфин бросил на агентов комита Федустия в доме несчастного ростовщика Гортензия, позднее обвиненного в колдовстве. Именно этот рыжий гот едва не снес Пордаке голову, когда тот вздумал проявить неуместную доблесть. Потрясенный нотарий направился прямиком к комиту Лупициану и прошептал ему на ухо роковые слова:
        - Это рекс Придияр Гаст, один из сподвижников Руфина.
        Собственно, Пордака хотел лишь предостеречь комита от поспешных действий в отношении варваров, но вышло все наоборот. Видимо, в Лупициане все это время жила обида за поражение, нанесенное ему варварами в битве десять лет назад. Он взревел раненым быком и, обернувшись к телохранителям, крикнул срывающимся голосом:
        - Убейте их!
        Этот приказ был столь неожиданным, а безумие, вдруг захлестнувшее обычно сдержанного комита, столь очевидным, что телохранители растерялись. К тому же Лупициан не взял в расчет того обстоятельства, что вожди варваров числом превосходили его личную охрану раза в полтора, а потому и обнажать мечи в такой ситуации было чистым безумием. Тем не менее кровь пролилась, и пролилась она раньше, чем Пордака, вооруженный, к слову, лишь кинжалом, успел добраться до двери. Опомнившийся Лупициан метнулся вслед за расторопным нотарием с громким криком:
        - На помощь, легионеры, здесь убивают вашего комита!
        Панический крик Лупициана был услышан, толпа легионеров ворвалась в зал, и началась такая рубка, от которой у Пордаки волосы встали дыбом. Комит и нотарий успели невредимыми покинуть залитый кровью зал. А вот ректору Максиму повезло гораздо меньше, он поскользнулся на мраморном полу и попал-таки под удар разъяренного гота. Со двора курии неслись крики. Похоже, легионеры спешили на помощь своим товарищам. Пордака уже вздохнул было с облегчением, но, как вскоре выяснилось, преждевременно. К готам тоже подошло подкрепление. Трудно сказать, каким образом варвары узнали о кровавой бойне в курии, но весьма значительная их часть прорвала оцепление у ворот и бурным потоком хлынула в город. Пордака, шепча проклятия по адресу как покойного Максима, так и живого пока Лупициана, которые затеяли совершенно не к месту кровавую бойню, не удосужившись прикрыть городские ворота, все-таки сумел чудом выскользнуть из смертельной ловушки. И уже здесь, в двадцати шагах от курии, он столкнулся нос к носу со своим агентом.
        - Обоз выехал из развалин храма Арея и движется по улицам города к воротам, - обдал нотария перегаром пронырливый эллин.
        Теперь Пордаке стало понятно, почему готы ринулись в город. О бойне в курии они не знали и не могли знать, просто Фронелий и Придияр Гаст договорились затеять в городе беспорядки, дабы позволить обозу беспрепятственно покинуть город. Надо отдать должное готам, они грамотно перекрыли узкую улочку, ведущую от казарм к воротам. Легионеры, встревоженные криками, бросились было к курии, но наткнулись на ощетинившуюся копьями фалангу и не сумели с ходу проломить стену из человеческих тел. Пордака не знал, удалось ли уцелеть в кровавом угаре комиту Лупициану, зато он собственными глазами видел, как Придияр Гаст в окружении горстки готов прорубился сквозь кольцо растерявшихся легионеров и соединился с толпой разъяренных варваров. Теперь готы заблокировали не только казармы, но и курию. Видимо, рыжий Придияр даже в этой непростой ситуации не потерял головы и действовал по плану, согласованному с Фронелием. Что ж, у светлейшего Пордаки тоже был свой замысел, коварством не уступающий замыслу противников, и нотарий решил, что сейчас наступило самое подходящее время для его реализации.
        - Коня мне, - рявкнул он на своего агента.
        Кони были приготовлены заранее. Пордака без помех проник в конюшню дворца светлейшего Максима, расположенного недалеко от курии, и сел в седло. К нему присоединились пятеро агентов, навербованных в городских притонах. Вид у них был довольно воинственный, и Пордака очень надеялся, что городские головорезы сумеют защитить его от случайного наскока.
        Нотарий подъехал к городским воротам, когда последние телеги обоза с сокровищами уже покидали гудевший растревоженным муравейником город. Со стороны курии доносились громкие крики и лязг оружия. Пока что трудно было понять, кто там берет верх, но это в данную минуту не слишком волновало Пордаку. Куда больше его беспокоила мысль о том, успел ли трибун Аполлинарий с сотней клибонариев занять заранее оговоренную позицию. Пордака, в сопровождении своих агентов, поскакал вслед за обозом, стараясь держаться в отдалении, дабы не быть опознанным Фронелием или Целестиной. К счастью, пыль, поднятая телегами, послужила для него хорошим прикрытием. Нотарию удалось незаметно обогнуть обоз и даже опередить его на дороге, ведущей к Андрионаполю. Здесь в небольшой рощице его поджидал трибун Аполлинарий со своими клибонариями.
        - Ну что? - спросил трибун у Пордаки, вспотевшего от переживаний и бешеной скачки.
        - Это они, - ткнул пальцем в клубы пыли нотарий.
        - И сколько их?
        - Десятка полтора охранников и возницы, - возликовал Пордака. - Я бы не стал тебя отрывать от службы, светлейший Аполлинарий, если бы не подлость спекулянтов, прячущих продовольствие, чтобы потом продать его подороже. А голодные готы того и гляди взбунтуются, и тогда всем нам придется худо.
        Клибонариям лихого трибуна даже не пришлось обнажать мечей. Охрана обоза разбежалась раньше, чем Пордака успел глазом моргнуть. Подчиненным Аполлинария с большим трудом удалось с помощью ругани и плетей удержать возниц, едва не побросавших лошадей прямо на дороге. Протест по поводу враждебных действий клибонариев выразила только благородная Целестина, однако и она быстро увяла, как только опознала в одном из грабителей светлейшего Пордаку.
        - Будешь молчать - не обижу, - успел шепнуть ей нотарий, после чего умная женщина сразу же примолкла.
        Обоз продолжил свой прерванный путь, но теперь уже под бдительной охраной конников императора Валента. Пока в создавшейся ситуации Пордаку огорчало только одно - бывший магистр Фронелий опять проскользнул у него между пальцев. А ведь наверняка негодяй выехал из города вместе с обозом. Впрочем, ввиду большого прибытка об этом досадном упущении можно было забыть. Куда больше Пордаку волновал другой вопрос: жив ли комит Лупициан? Придется ли нотарию отдавать ему половину сокровищ, или потери Пордаки ограничатся лишь небольшой суммой, выплаченной Аполлинарию и его подручным? Бывшего префекта анноны так и подмывало заглянуть в одну из телег, прикрытую плотной материей, но он сумел обуздать свое неуместное в данных обстоятельствах любопытство. Содержимое мешков он еще сумеет проверить, а пока следует спокойно обдумать, каким образом переправить обретенное богатство в Рим с наименьшими потерями. Если Лупициана действительно уже нет в живых, то Пордаке придется договариваться с Целестиной и ее мужем Софронием, что, конечно, чревато потерями, зато позволит нотарию избежать ненужных вопросов и придирок.
        До виллы Максима, расположенной в десяти милях от города, обоз добрался уже под вечер. Вилла была обнесена довольно высокой оградой, и это как нельзя более устраивало светлейшего Пордаку. Он первым подскакал к воротам и грозно прикрикнул на замешкавшегося раба. Нотария в усадьбе знали очень хорошо, а потому никому и в голову не пришло ослушаться его приказов. Пятьдесят телег хоть и с трудом, но разместились в обширном дворе. Лошадей выпрягли и устроили под навесами. Оставалось только выпроводить клибонариев из усадьбы, не вызвав у них неудовольствия и подозрений. Пордака с широкой улыбкой на устах подошел к трибуну Аполлинарию и торжественно вручил ему довольно увесистый кожаный мешочек:
        - Здесь пятьсот денариев. Подарок тебе и твоим людям от комита Лупициана.
        Аполлинарий хоть и был удивлен неслыханной щедростью своего обычно скупого начальника, но деньги взял. После чего взмахом руки приказал своим людям следовать за собой. Пордака проводил глазами клибонариев, облегченно вздохнул и приказал рабам закрывать ворота. После чего помог скучающей Целестине выбраться из возка на дорожку, присыпанную речным песком.
        - Надеюсь, тебя не слишком утомила эта поездка, благородная госпожа?
        - Боже, - всплеснула руками Целестина. - Сколько на мне пыли.
        - Сушь, - сочувственно вздохнул Пордака, хищным взглядом ощупывая ближайшую телегу.
        В последний момент он все-таки не удержался и откинул полотно. Мешок, лежащий сверху, был под завязку набит монетами. В другом, если судить на ощупь, хранилась золотая посуда. У Пордаки перехватило дух. Такого богатства ему еще не приходилось видеть, а уж тем более трогать руками.
        - Пойдем уже, - насмешливо сказала ему Целестина. - Золотом сыт не будешь.
        Пордака хоть и с трудом, но все-таки оторвался от обретенных сокровищ. Сердце его трепетало от счастья. Будь его воля, он так бы и остался лежать на этих мешках, но здравый смысл подсказывал другое. Бурно проведенный день мог сказаться на его здоровье. Требовалось восстановить растраченные силы и промочить горло глотком хорошего фракийского вина.
        - Ужин готов? - спросил он у склонившегося в поклоне управляющего.
        - Не изволь сомневаться, патрикий, - расплылся в улыбке старый мошенник. - Я лично распорядился, чтобы к столу был подан твой любимый паштет из гусиной печенки.
        Пордака до конца исполнил роль любезного и хорошо воспитанного римского патрикия, проводив Целестину, озабоченную своим внешним видом, до бассейна, заполненного теплой водой, и сдал ее на руки рабынь. К столу он пошел один. Но каково же было его изумление, когда он вдруг обнаружил в доме покойного ректора Максима людей, в общество которых он никак не рассчитывал попасть.
        - Заставляешь себя ждать, светлейший Пордака, - обиженно прогудел при виде нотария магистр Фронелий. - Мы с патрикием Руфином и высокородными рексами успели уже по два раза кубки осушить, пока ты там возился во дворе.
        Потрясенный Пордака икнул, взмахнул руками и рухнул без чувств прямо под ноги удивленного Фронелия.
        - Что это с ним? - спросил магистр у своих сотрапезников.
        - Это от радости, - усмехнулся Оттон Балт. - Такая неожиданная встреча.


        Глава 8 Восстание готов

        Комит Лупициан, едва не ставший жертвой собственного гнева, все-таки сумел живым и невредимым выскользнуть из курии. Он долго отсиживался в какой-то сточной канаве, потом все-таки рискнул выбраться на белый свет. Готы уже покидали город, теснимые со всех сторон опомнившимися легионерами. Лупициан воспрянул духом, поменял запачканную одежду, для чего ему пришлось наведаться во дворец ректора Максима, и наконец-то снова ощутил себя чиновником высоко ранга, полновластным хозяином самой цветущей провинции Римской империи. И хотя в распоряжениях Лупициана никто не нуждался, он все-таки счел необходимым напомнить о себе трибунам и чиновникам, собрав их в разгромленной курии. Его речь была краткой, но энергичной. Вину за кровавую стычку он возложил на готов, назвав их вождей неблагодарными скотами. После чего публично объявил, что покарает их за дерзость. Военные и гражданские чины выслушали комита молча. Собственно, все чиновники отлично понимали, что миру во Фракии пришел конец и что сегодняшняя схватка - это всего лишь преддверие затяжной и кровавой войны, но осудить комита за горячность вслух никто
из присутствующих не рискнул. Хотя Лупициан нисколько не сомневался, что очень скоро из объятой пламенем восстания провинции хлынет поток доносов в адрес божественного Валента, где именно комита объявят виновных во всех бедах, обрушившихся на Фракию.
        У Лупициана была только одна возможность избежать изгнания, а возможно, и смерти - требовалось во что бы то ни стало разгромить варваров и первым доложить Валенту о триумфе римского оружия. Конечно, сил у Лупициана было не так уж много, но ведь и готы сейчас подавлены тягчайшим поражением и вряд ли смогут оказать достойное сопротивление. Кроме всего прочего, у готов не было конницы, и это давало опытному в военном деле комиту большое преимущество. Следовало собрать в кулак все имеющиеся во Фракии силы, чтобы покончить с варварами одним сокрушительным ударом. Ибо для повторного удара времени Лупициану может не хватить. Комит разослал гонцов во все крепости и города провинции с четким и недвусмысленным приказом, после чего покинул курию с чувством хорошо исполненного долга.
        Во дворце ректора Максима высокородного Лупициана поджидал сюрприз в лице трибуна Аполлинария, посчитавшего своим долгом лично доложить комиту о блестяще проведенной операции. Трибун был слегка навеселе, но на ногах держался твердо.
        - Значит, обоз вам удалось перехватить?
        - Не изволь беспокоиться, высокородный Лупициан, продовольствие в целости и сохранности доставлено на загородную виллу. Нотарий Пордака лично пересчитал все телеги и проверил их содержимое.
        - Благодарю за службу, светлейший Аполлинарий, - кивнул комит. - Ты и твои люди оказали империи величайшую услугу.
        Честно говоря, трибун так и не понял, за что его так возлюбили комит Лупициан и нотарий Пордака. Дело-то было абсолютно плевым! Какой-то обоз с продовольствием, который к тому же не стоил клибонариям ни капли пролитой крови. И вдруг такая неслыханная щедрость. Мало того, что Пордака отвалил трибуну пятьсот денариев, так еще и Лупициан добавил двести. Вот уж воистину не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
        Комит Лупициан разослал гонцов во все концы обширной провинции с требованием направить легионы к городу Маркианаполю. Готы после побоища в городе отошли к Дунаю и затаились в укрепленном лагере. Никаких действий против ромеев они предпринимать пока, похоже, не собирались. Скорее всего, среди готских старейшин нет единства, и наверняка многие из них сейчас проклинают рекса Придияра за то, что он рассорил варваров с Великим Римом. К сожалению, во время схватки в курии погиб рекс Алавива, выступавший за мирное разрешение всех проблем, а вот неукротимый Придияр сумел ускользнуть. Однако Придияр, если верить осведомителям, принадлежал к племени древингов, и вестготские старейшины относились к нему с большой настороженностью. Не говоря уже об остготах. Рекс Сафрак уже утром следующего дня прислал к Лупициану гонца и его устами заверил комита от имени юного Винитара Амала, что остготы не собираются поддерживать вестготов в их неуемных претензиях к Великой империи.
        Лупициан, занятый разрешением неотложных дел, только на третий день вспомнил, что от нотария Пордаки не поступило пока никаких вестей. Комит, слегка обеспокоенный долгим молчанием верного сподвижника, отправился на виллу погибшего Максима в сопровождении сотни клибонариев. Вилла, к счастью, оказалась цела. По всему было видно, что волна готских грабежей обошла ее стороной. Это предположение комита с охотой подтвердил старый Алозий, управляющий обширным хозяйством. Он же на вопрос о нотарии Пордаке с готовностью закивал:
        - Был он у нас, но два дня назад покинул виллу, тепло поблагодарив меня за гостеприимство.
        - А обоз? - вскричал Лупициан.
        - Обоз он, естественно, взял с собой, - удивился вопросу Алозий. - От благородной Целестины я узнал, что они отправляются в Константинополь.
        Лупициан был потрясен чужим неслыханным коварством до такой степени, что даже на какое-то время потерял способность не только говорить, но и мыслить. Однако после того как он залпом осушил кубок с вином, поднесенный заботливым Алозием, в голове у него просветлело. В конце концов Пордака мог посчитать Лупициана погибшим и договориться с Целестиной о покровительстве другого высокопоставленного лица - префекта Софрония, который с самого начала был в курсе дела, затеваемого хитроумным нотарием.
        - Муций, - приказал Лупициан сотнику своей охраны, - скачи по Константинопольской дороге до тех пор, пока не догонишь обоз. Скажи Пордаке, что я крайне обеспокоен его поведением. Передашь нотарию мой приказ: обоз укрыть в Андрионаполе, а ему самому немедленно прибыть в Маркианаполь.
        - А если нотарий не согласится следовать за мной?
        - Тогда арестуй его и доставь в курию в кандалах.
        В расторопности сотника Муция комит не сомневался. За два дня телеги, груженные под самую завязку, не могли продвинуться слишком далеко. Наверняка сотник сумеет догнать Пордаку на полпути к Константинополю, если, конечно, нотарий действительно отправился в столицу, а не переметнулся к восставшим готам. Последний вариант тоже не стоило сбрасывать со счетов, и Лупициан, вернувшись в город, с удвоенной энергией принялся за формирование боеспособного войска. К счастью, перетрусившие чиновники, как гражданские, так и военные, принялись помогать ему с пылом, редкостным в обленившихся людях. Все они отлично понимали, что вестготы не станут долго отсиживаться в укрепленном лагере. Нехватка продовольствия обязательно подтолкнет их к насилию и грабежам, и тогда запылают не только хижины простых фракийцев, но и поместья лучших мужей провинции.
        Через десять дней под рукой у комита Лупициана собралось двадцать пять легионов пехоты и пять тысяч клибонариев. Сила необоримая! Так, во всяком случае, казалось многим обывателям Маркианаполя, собравшимся на площади перед курией, чтобы проводить высокородного Лупициана в поход. Радость обывателей, уже видевших кровь на улицах родного города, можно было понять, однако сумрачный вид комита насторожил многих. Неужели Лупициан, имея за плечами такую силу, сомневается в победе? К счастью, комит был уверен и в себе, и в своих легионерах. В кратком выступлении перед курией он заявил горожанам, что уже через несколько дней вожди готов будут закованы в железо и отправлены в Антиохию, на суд императора.
        - Да здравствует божественный Валент, - грянула толпа вслед за высокородным Лупицианом.
        Скверное настроение комита было связано не с вестготами, по-прежнему стоящими на берегу Дуная, а с отсутствием вестей от сотника Муция, который сгинул где-то на Константинопольской дороге. И лишь когда Лупициан уже покидал город, его нагнал долгожданный Муций. Сотник был с головы до пят покрыт пылью, сквозь которую сверкали сердитые карие глаза.
        - Никто Пордаку на Константинопольской дороге не видел, - доложил сотник комиту. - У Андрионаполя мы догнали благородную Целестину, но с ней были лишь четыре телеги и крытый возок.
        - Почему вы ее не задержали?
        - А с какой стати? - возмутился Муций. - Про Целестину ты даже не упоминал, высокородный Лупициан. А благородными матронами забита едва ли не вся Константинопольская дорога. Все они со своим скарбом и домочадцами бегут из Фракии от готов.
        - Но ты хотя бы расспросил ее о Пордаке?
        - Расспросил, - вздохнул Муций. - Целестина сказала, что нотарий покинул виллу Максима вместе с неким торговцем Фронелием и тремя готами.
        - Фронелием?! - вскричал Лупициан, сообразивший наконец, как жестоко его обманули.
        Если бы Пордака сейчас находился в поле зрения комита, то эта минута стала бы последней в его жизни. К сожалению, вороватый нотарий предусмотрел все, в том числе и гнев Лупициана.
        Впрочем, комит быстро овладел собой. Все еще можно было поправить, если действовать напористо и стремительно. Нельзя дать готам возможность переправиться через Дунай. Надо выманить их в чистое поле и уничтожить. Вот тогда Пордаке некуда будет бежать вместе с украденным золотом.
        Замысел комита с самого начала показался трибунам странным. Вместо того чтобы прижать готов к Дунаю и тем самым обезопасить фракийские города, высокородный Лупициан зачем-то повел легионы вдоль берега реки и встал напротив самого удобного в этих местах брода. Таким образом он, конечно, отрезал готам путь к отступлению, зато оставил им возможность в случае поражения рассыпаться по всей провинции, с весьма печальными для обывателей последствиями.
        - У готов нет кавалерии, - разъяснил Лупициан свой стратегический замысел трибунам. - Клибонарии Аполлинария без труда вырубят их на открытой местности, как только они побегут, потеряв строй. А если мы позволим им переправиться через Дунай, то они непременно прорвутся в другом месте. Нам не хватит сил, чтобы прикрыть все бреши на границе.
        - А если нам не удастся сдержать пешую фалангу готов? - спросил трибун Аполлинарий под одобрительный шепот присутствующих. - Они же опрокинут наши легионы в Дунай, и вся Фракия окажется беззащитной.
        - Еще не родились готы, способные одолеть римские легионы, - надменно вскинул голову Лупициан.
        Аполлинарий собрался было напомнить трибунам об одном незадачливом комите, чьи легионы были буквально стерты с лица земли на границе Фракии и Илирика, но, встретив горящие бешенством глаза Лупициана, прикусил язык.
        - Я очень надеюсь на твоих клибонариев, трибун, - строго сказал комит. - Как только фаланга готов пойдет в атаку, ты с кавалерией ударишь им в тыл из засады. Но до этой поры готы не должны даже подозревать о твоем присутствии на поле битвы.
        - А вдруг у готов все-таки есть конница? - засомневался Аполлинарий. - Дозволь мне, комит, выслать дозорных, чтобы проверить окрестные леса.
        - Нет, трибун, - резко бросил Лупициан. - Если готы увидят хотя бы одного клибонария, они никогда не выйдут из укрепленного стана. И нам придется заполнить телами легионеров ров, прежде чем мы прорвемся к их шатрам.
        Трибунам пояснения комита показались разумными. Готы славились своим умением строить временные укрепления, которые, благодаря стойкости защитников, превращались в настоящие крепости. И взятие такой крепости штурмом обойдется ромеям слишком дорого, а они сегодня не настолько сильны, чтобы попусту терять людей.
        Пока что для Лупициана все складывалось как нельзя более удачно. Готов явно встревожило то, что единственный брод, связывающий их с родиной, пусть и бывшей, занят ромеями. Видимо, варвары предполагали, что к их лагерю подошли не все силы римлян и что через день или два они окажутся в полном окружении, без запасов продовольствия и без надежды покинуть в случае нужды негостеприимную Фракию.
        - Что я говорил, - усмехнулся комит Лупициан, увидев, как вестготы выходят из укрепленного лагеря и строятся в фалангу.
        - Быть может, нам следует двинуться им навстречу? - предложил трибун Амвросий, обеспокоенно оглядываясь назад, на реку Дунай, величественно катившую свои воды к Понтийскому морю.
        - Ни в коем случае, - строго прикрикнул на своих помощников Лупициан. - Мы будем стоять здесь, у брода, непоколебимо как скала. Пусть они нас атакуют.
        Готы действительно двинулись в атаку под заунывные звуки рогов и труб, но, не дойдя до ромейской фаланги каких-нибудь ста шагов, начали вдруг стремительно перестраиваться в каре. Высокородный Лупициан даже крякнул от досады. Готы все-таки увидели клибонариев Аполлинария, нацелившихся в их спины. А ведь комит предупреждал трибуна, чтобы не высовывался из леса до тех пор, пока готская фаланга не ударит в щиты легионеров. Но, видимо, у трибуна сдали нервы, и он атаковал врага раньше, чем следовало.
        - Вперед, - взмахнул рукой Лупициан. - Поможем трибуну Аполлинарию.
        Римские легионы с пением «баррина» двинулись на врага. Лупициан залюбовался ромейской фалангой и не сразу услышал встревоженный голос Муция:
        - Нас атакуют, комит!
        - Это мы атакуем, сотник! - воскликнул Лупициан, но все-таки обернулся.
        Тысячи всадников, закованных в железные доспехи, стремительно накатывались с тыла на наступающих ромеев, переходя Дунай через тот самый брод, который с таким тщанием охранял комит Лупициан.
        - Остановите легионы! - крикнул комит, но тут же понял, что его приказ не будет выполнен.
        Ромеи уже сцепились с готами, и развернуть их лицом к новому врагу не успел бы не только сам Лупициан, но и бог. Железные всадники набросились на ромейскую фалангу, как коршуны на добычу, а стоящему на невысоком холме Лупициану оставалось только сжимать кулаки да посылать проклятия на голову ни в чем не повинного Аполлинария, не сумевшего первым же ударом прорвать ощетинившееся копьями каре вестготов. Ну а когда часть вражеской конницы, обогнув варваров, ударила во фланг растерявшимся клибонариям, комит Лупициан понял, что исход битвы решен и что он потерпел второе поражение в своей жизни, куда более губительное для его карьеры, чем первое. А о том, чем это поражение обернется для Фракии и Римской империи, комит сообразил гораздо позже, когда резвый конь вынес его на безопасное расстояние от поля битвы, и он оказался в окружении кучки растерянных и деморализованных людей.
        Префект Софроний узнал о поражении комита Лупициана от нотария Пордаки, которому чудом удалось вырваться из плена и добраться до Константинополя сквозь готские заставы. Именно благодаря рассказу захлебывающегося вином Пордаки Софроний наконец осознал весь ужас катастрофы, постигшей процветающую провинцию. Префект прохаживался по мраморным плитам собственного дворца, а нотарий в это время пытался унять нервную дрожь с помощью красного вина, то и дело подливая его в свой кубок из глиняного кувшина, разукрашенного красными фракийскими петухами. Судя по встрепанному виду и блуждающему взгляду, нотарию многое пришлось пережить за эти дни.
        - Что мне твоя Фракия, Софроний, - скрипел зубами Пордака. - Я потерял три с половиной миллиона денариев, которые были у меня в руках. Ты можешь себе это представить, префект, - три с половиной миллиона!
        Софроний уже заподозрил, что нотарий утратил рассудок от перенесенных потрясений, но, как вскоре выяснилось, светлейший Пордака находился в своем уме. Зато префект Константинополя дал большого маху, когда доверился своей коварной жене.
        - Ты уверен, что Фронелий отдал Целестине двести пятьдесят тысяч денариев?
        - Так ведь это происходило на моих глазах, - взревел раненым быком Пордака. - Я, можно сказать, каждую монету, отданную ей, облил слезами. Твоя жена, Софроний, змея в юбке. Гарпия с окровавленной пастью. Она не золото у меня украла, она вырвала сердце из моей груди. Неужели Целестина и тебя обманула?
        В ответ на этот вопрос, поставленный прямо в лоб, префект Константинополя лишь скорбно поджал губы. А Пордака вдруг разразился безумным хохотом. Похоже, он и без слов Софрония понял, что префекта обнесли на празднике жизни, устроенном в честь языческих богов патрикием Руфином и его друзьями-демонами.
        - Какие еще демоны?! - вспылил просвещенный Софроний. - Ты в своем уме?
        - Те самые, префект, которые вдруг вынырнули из Дуная за спиной несчастных легионеров Лупициана и превратили их в кровавую кашу. По-твоему, Софроний, это под силу обычным людям? Ведь у комита под рукой было двадцать пять тысяч хорошо обученных пехотинцев и пять тысяч клибонариев, а теперь не осталось никого. Слышишь, Софроний, демоны из ада осадили Андрионаполь. На их сторону перешли остготы Сафрака и Алатея, а также легионы трибунов Сперида и Колии, которых покойный Максим готовил для отправки в Антиохию. Скоро демоны будут здесь, и жрец Юпитера Руфин схватит тебя когтистой лапой за горло. И никто не придет тебе на помощь, Софроний, слышишь, никто! Ни епископ Лев, ни даже сам Христос. На тебе, префект, столько крови невинных людей, что даже я перед тобой агнец. И вот тогда тебе придется вспомнить поименно всех благородных мужей, преданных и оболганных тобой, Софроний. Иные из них нашли свою смерть в когтях медведиц Валентиниана, другие умерли в пыточных подземельях Валента. Валентиниан уже мертв, его настигла кара языческих богов, Валента ждет та же участь. И тебе, Софроний, не избежать жуткой
смерти. Это говорю тебе я, светлейший Пордака, трижды видевший демонов ада собственными глазами.
        - Помолчи! - рыкнул в сторону нотария Софроний, и рука его непроизвольно сжалась в кулак.
        - Извини, - спохватился Пордака. - Это от переживаний. Уж я-то точно желаю тебе долгих лет жизни. Но ты сам посуди, Софроний, держать в руках три с половиной миллиона денариев и потерять все из-за блудницы, спутавшейся с демонами. Вот кого бы я, префект, сжег бы на костре собственными руками!
        - Не забывай, что речь идет о моей жене! - сердито бросил Софроний.
        - Жена да убоится мужа своего, - совсем не к месту вспомнил Пордака Священное Писание. - Она тебя убоялась, Софроний? Даю руку на отсечение, что Целестина отдала тебе от силы тысяч пятьдесят, а все остальное потратит на румяна и шпильки.
        Софроний вынужден был сквозь зубы признать, что руке Пордаки ничего не угрожает. Префект даже обрадовался, когда Целестина без споров отсыпала ему столь значительную толику. Откуда же ему было знать, что она отдала ему только пятую часть сокровищ вместо оговоренной половины. Впрочем, главным было не это. Если до императора Валента дойдет слух о золоте Прокопия и о связях благородной супруги префекта Софрония с мятежными готами, то за измену жены придется ответить мужу. И ответить головой.
        - Я буду нем, как могила! - поклялся Пордака, разгадавший ход мыслей префекта Константинополя. - Как ты понимаешь, сиятельный Софроний, я замешан в этом деле никак не меньше Целестины и не в моих интересах ее выдавать. Иное дело - Лупициан. Комит потерпел сокрушительное поражение. Терять ему, как ты понимаешь нечего. И он сделает все возможное, чтобы переложить хотя бы часть своей вины на других. Я мелкая сошка, Софроний. Простой нотарий. А вот ты совсем другое дело. Как только до Валента дойдет слух о патрикии Руфине, божественный император тут же начнет искать изменников. Не исключено, что ты в этом ряду будешь первым.
        Софроний и без подсказки Пордаки понимал, чем может обернуться для него мятеж готов. Ведь именно он предложил магистру Петронию назначить Лупициана на должность командующего вооруженными силами империи во Фракии. Кто же тогда знал, что полководец, одержавший немало побед во славу Рима, окажется таким болваном. Мало того, что он проиграл решающую битву варварам, так он еще и упустил обоз с сокровищами Прокопия.
        - Лупициана следует устранить раньше, чем он встретится с Валентом, - тихо подсказал Пордака.
        Софроний промолчал. Убить комита нужно так, чтобы даже тень подозрения не упала на префекта Константинополя. К тому же у Софрония не было под рукой человека, способного без шума устранить Лупициана.
        - Пятьдесят тысяч, - тихо сказал Пордака. - И я готов избавить тебя, сиятельный Софроний, от больших хлопот.
        Сумма была неподъемной для небогатого префекта. О чем он со скорбью в голосе сообщил жадному нотарию. Пордаке пришлось напомнить рассеянному Софронию, что несколько дней назад тот получил из рук Целестины немалый куш.
        - Я оплатил долги, - нахмурился Софроний. - Побойся Бога, светлейший.
        - В таком случае, префект, у меня есть к тебе предложение, - сказал Пордака, оглядываясь на двери. - Для войны во Фракии потребуется много фуража и продовольствия. А у меня на примете есть два купца из Сердики. За вполне приемлемую сумму они тебя засыплют зерном. А когда цена на хлеб поднимется, ты станешь хозяином положения.
        - Ты отлично знаешь, нотарий, что чиновникам запрещено заниматься торговлей, а уж тем более спекуляциями, - нахмурился Софроний.
        - Как префект Константинополя, ты просто обязан сделать запасы продовольствия на случай затяжной войны, а то и осады города мятежными готами. И никто никогда не узнает, какая часть ушла на нужды армии, а какая была распродана страждущим. Это золотое дно, Софроний. Ты станешь самым богатым человеком в империи.
        Предложение Пордаки казалось соблазнительным. По всему было видно, что война с готами затянется надолго. А подвоз зерна из разоренной Фракии, скорее всего, прекратится вовсе. Никто, включая императора, не осудит префекта, если он заранее побеспокоится о хлебе насущном. К сожалению, у Софрония было слишком мало денег, чтобы провести столь грандиозную операцию.
        - Обратись за помощью к разумным людям, - подсказал Пордака. - К сиятельному Петронию, например. Или к сиятельному Арапсию. Они люди небедные, не говоря уже о том, что оба имеют доступ к императорской казне.
        - Я подумаю, Пордака, - небрежно бросил Софроний. - А пока тебе придется отправиться в Антиохию к божественному Валенту. Это приказ магистра Петрония, ибо никто лучше тебя не знает обстановку во Фракии.
        Пордаке ничего другого не оставалось, как только руками развести. Вот она, благодарность сильных мира сего. Человека, только что чудом выскользнувшего из пасти одного дракона, тут же направляют в пасть другого. И еще большой вопрос, кто из этих драконов опаснее.


        Император Валент пришел в ярость, узнав о катастрофе, разразившейся во Фракии. Своих постов лишились многие высшие чиновники империи, включая префекта претория Валериана, успевшего послужить многим императорам и наконец-то павшего по вине обезумевших готов. Да что там Валериан, коли даже магистру Петронию пришлось пережить немало неприятных минут, выслушивая гневные речи Валента. Именно Петроний в свое время рекомендовал императору Лупициана как опытного полководца, способного разрешить во Фракии все проблемы. Теперь комит, потерпевший сокрушительное поражение от готов, был объявлен изменником, и за его голову была назначена награда в двадцать тысяч денариев. Нотарий Пордака, посланный Софронием в Антиохию к императору с печальным известием, тоже не был обойден вниманием божественного Валента, его публично облаяли и едва не наградили тумаком. Конечно, получить в зубы от императора - большая честь для чиновника третьего ранга, но спрашивать с простого нотария за поражения полководцев - это уж слишком. Наверное, именно поэтому разъяренный Валент сдержал удар, и физиономия светлейшего Пордаки не
понесла большого ущерба.
        - О чем думал комит Лупициан, когда бросал лучшие мои легионы под копыта чужих коней?!
        - Он думал о мести, божественный император, - не замедлил с ответом Пордака. - Во главе готов стояли те самые люди, которые десять лет назад доставили несчастному Лупициану массу хлопот на границе Фракии и Илирика.
        - А о чем думал ты, нотарий? - рыкнул на услужливого чиновника император.
        - Я думал о пользе империи, божественный Валент, - с готовностью отозвался Пордака. - С риском для жизни я проник в стан мятежников и узнал имя человека, который бросил тебе вызов.
        - И кто же этот негодяй?
        - Патрикий Руфин.
        Валента считали слабым правителем, но это лишь отчасти соответствовало действительности. Конечно, младший брат уступал и умом и характером старшему, но дураком и рохлей он не был. И если бы не приступы ярости, время от времени сотрясающие его довольно крепкое тело, то он стал бы наилучшим соправителем для императора Валентиниана. К сожалению, Валентиниан умер, и Валент, привыкший быть вторым, неожиданно для себя стал первым лицом в Римской империи. Правда, оставались еще сыновья Валентиниана, но умерший император объявил своим наследником младшего из них, поставив тем самым старшего, Грациана, в весьма непростое положение. Теперь Валент пребывал в некоторой растерянности, не понимая, к кому в данной ситуации следует обратиться за помощью. Как ни странно, определиться с выбором ему помог все тот же нотарий Пордака, заявивший, между прочим, что в смерти Валентиниана виноват все тот же Руфин или, точнее, русы Кия, которых беглый патрикий представляет во Фракии.
        - Что еще за русы Кия? - нахмурился император.
        - Жрецы языческих богов.
        Вообще-то Пордака слегка увлекся, разоблачая патрикия Руфина в глазах императора Валента. О русах Кия он услышал краем уха от мага Гвидона, самого, пожалуй, опасного из друзей Руфина. Тем не менее Пордаке почему-то казалось, что он не слишком далеко ушел от истины, обвинив венедских и готских жрецов в напастях, обрушившихся на Римскую империю.
        - Как ты попал в готский стан? - спросил Валент, косо поглядывая на струхнувшего нотария.
        - Я сделал это по приказу покойного ректора Максима еще до начала мятежа.
        - Почему именно тебе он поручил столь опасное дело?
        - Я был среди тех, кто пытался остановить патрикия Руфина, когда он бесчинствовал в Риме со своими варварами.
        - Значит, людям моего брата Валентиниана не удалось их поймать?
        - Увы, - развел руками Пордака. - Многие достойные мужи заплатили жизнями за попытку изловить демонов.
        Рассказ Пордаки о демонах (сильно приукрашенный, надо сказать) произвел на Валента куда более сильное впечатление, чем нотарий мог предположить. Валент был очень впечатлительным человеком, да к тому же глубоко верующим. Языческих богов он считал исчадьями ада, а их жрецов - посланцами сатаны. И только нерешительность старшего брата мешала ему искоренить остатки старой религии на землях империи. И вот теперь из уст Пордаки он получил подтверждение правильности своих мыслей и действий, ибо божественный Валентиниан стал жертвой собственной нерешительности. Не сумев совладать с демонами в Риме, он пал жертвой их коварства в Сабарии.
        - Так ты считаешь, что божественного Валентиниана погубили прислужники сатаны?
        - Он слишком доверился варварам, - тяжело вздохнул Пордака. - А они опасны. И особенно опасны те из них, кто прячет свои черные замыслы под личиной христианского благочестия.
        - Ты имеешь в виду комита Меровлада?
        - Ты сам назвал это имя, божественный Валент.
        Антиохия превосходила Константинополь размерами, но ей не хватало столичного блеска. И даже присутствие в этом городе божественного Валента не могло изменить сей скорбный факт. К тому же Пордаке не нравился здешний климат, слишком жаркий для деятельного человека. Словом, нотарий был только рад, когда император включил его в свиту магистра пехоты Траяна, который во главе армянских легионов направлялся во Фракию. Именно во Фракии Пордака собирался уладить свои финансовые дела, пришедшие в последнее время в полное расстройство. Что же касается божественного Валента, то на Пордаку этот человек не произвел большого впечатления. Слишком уж он был зауряден, чтобы управлять величайшей в этом мире империей.


        Глава 9 Разгром

        По мнению Пордаки, император Валент в очередной раз ошибся с выбором полководца. Магистр Траян умом не блистал, а о его стратегических талантах и вовсе говорить не приходилось. В первой же битве близ Салицин он практически угробил римскую кавалерию и не потерпел окончательного поражения только благодаря поддержке дукса Фригерида, присланного старшим сыном покойного императора Валентиниана на помощь своему дяде Валенту. Именно Фригериду удалось загнать готов в угол между Дунаем, Балканами и Черным морем. После чего в войне наступило затишье. Ромеи копили силы для решительного удара, а готы чего-то выжидали, окопавшись в своих неприступных станах-варенбургах. К сожалению, дукс Фригерид заболел и вынужден был вернуться в Панонию, а вся полнота власти вновь перешла к бездарному Траяну. И магистр Траян
«отличился» в очередной раз, позволив готам не только выскочить из ловушки, в которую их загнал Фригерид, но и значительно пополнить свои ряды за счет конных русколанов и вестготов, переправившихся через Дунай в поисках добычи. Теперь варвары вновь вырвались на равнину и всерьез угрожали Андрионаполю. Успехи готов вызвали новый приступ ярости у императора Валента, успевшего вернуться в столицу, и новую волну отставок. Прежде всего с поста командующего армией был смещен магистр пехоты Траян, а на его место был поставлен сиятельный Себастьян. Немилость императора не коснулась, однако, светлейшего Пордаки, который и при новом командующем фракийскими легионами катался как сыр в масле. Грандиозная торговая операция, которой он занимался вот уже не первый месяц, катилась к закономерному финалу. Пордаке пришлось даже отправиться в Константинополь, дабы личным присутствием подтолкнуть нерешительного Софрония к выгодной сделке. Впрочем, официально он прибыл в столицу с отчетом магистра Себастьяна по поводу хода военных дел во Фракии, а потому ему пришлось предстать пред грозные очи императора и выслушать со
скорбным видом новую порцию ругательств. Ругательства предназначались, естественно, Себастьяну, честно сообщившему божественному Валенту, что сил для победоносного окончания войны у него недостаточно.
        - Мы испытываем величайшие трудности, божественный Валент, - попытался оправдать своего начальника Пордака. - Нам не хватает фуража и продовольствия. Его просто негде взять в провинции, разоренной войной. А к готам вновь подошло подкрепление. Похоже, варвары решили окончательно прибрать Фракию к рукам.
        Ярость Валента была неописуемой. В этот раз она обрушилась, впрочем, не на полномочного представителя магистра пехоты Себастьяна, а на нерадивых константинопольских чиновников.
        - Где продовольствие, Софроний?! - орал император. - Где фураж для кавалерии, Арапсий?! Вы обещали мне, что армия ни в чем не будет знать недостатка. А что я слышу сейчас - цены на рынках Константинополя взлетают до небес. Чернь, того и гляди, взбунтуется, и вместо войны во Фракии мне придется подавлять мятеж на улицах собственной столицы.
        - Мы делаем все возможное, - обиженно пробубнил Петроний, толстый и ленивый человек, отличавшийся среди ближников императора не столько умом, сколько хитростью. - Готы перекрыли все дороги по суше, но нам удалось закупить партию зерна в Сердике и перебросить ее морем в Константинополь.
        - Ловлю тебя на слове, Петроний, - слегка успокоился император. - Это зерно мне понадобится для армии, ибо через седмицу я выступаю во Фракию. И я не потерплю, чтобы римские легионеры шли в поход против готов с подведенными от голода животами.
        Гнев императора пришелся Пордаке как нельзя кстати. Константинопольские чиновники перетрусили не на шутку и буквально набросились на нотария с требованиями выполнить наконец взятые на себя обязательства. Разговор на повышенных тонах состоялся во дворце сиятельного Софрония, куда компаньоны отправились сразу же после приема у императора. Особенно усердствовал магистр Арапсий, в служебные обязанности которого как раз и входила забота о продовольствии для армии. Пордаку горячность Арапсия не удивила. Этот прожженный константинопольский интриган в свое время допустил крупный промах, согласившись примкнуть к мятежнику Прокопию. Правда, он тут же подстраховался и сообщил императору Валенту, что готов открыть ворота Константинополя по первому его требованию. И сдержал слово. Именно поэтому божественный Валент не только сохранил ему жизнь, но и доверил весьма ответственный пост в своей администрации. Разумеется, высокородный Арапсий метил выше. Его вполне устроил бы пост префекта претория, который после отставки сиятельного Валериана оставался свободным, и он уже предпринял определенные шаги, дабы
утвердиться в новой должности, но как раз в этот ответственный для него момент вдруг всплыло имя патрикия Руфина. Того самого Руфина, которого Арапсий направил к варварам с целью поиска союзников для Прокопия. Патрикий союзников нашел, и теперь именно эти люди разоряли Фракию и угрожали Константинополю. Если Валент узнает, какую роль сыграл Арапсий в формировании союза готских вождей, то магистру точно не поздоровится. А уж если Арапсий оплошает и в этот раз, то его, чего доброго, заподозрят в сношениях с мятежниками. С божественного Валента станется. И тогда вместо должности префекта претория магистр получит удавку на шею от гневливого императора.
        - Ты напрасно так волнуешься, сиятельный Арапсий, - вздохнул Пордака и укоризненно покачал головой. - Это не первая наша сделка, посредником в которой выступает уважаемый Марцелин. Я виделся с ним накануне. Зерно уже в городе, магистры. Осталось только заплатить деньги.
        - Сколько? - спросил Петроний, смакуя великолепное вино, выставленное на стол Софронием специально для своего благодетеля.
        - Триста тысяч денариев, - скромно опустил очи долу Пордака.
        Сиятельный Петроний едва не захлебнулся вином, Арапсий разразился такими ругательствами, что у Пордаки, произраставшего отнюдь не в чертогах, зарозовели уши. Спокойствие удалось сохранить только префекту Софронию, но и он счел сумму, названную нотарием, завышенной.
        - А что же вы от нас хотите, патрикии? - удивился Пордака. - Зерно дорожает. Из Фракии уже давно нет подвоза. Если вы откажетесь покупать эту партию, то следующая обойдется вам еще дороже.
        - Я этого Марцелина живым закопаю в землю! - взвился горячий Арапсий. - На куски порву!
        - Марцелин всего лишь посредник, - вздохнул Пордака. - Товар принадлежит другим людям. Это они назначили цену. Если вы не внесете деньги к полудню завтрашнего дня, то купцы из Сердики продадут его более покладистым покупателям. А вам придется объяснять божественному Валенту, почему его легионеры должны идти в битву голодными.
        - За горло нас берешь, Пордака? - зловеще просипел побагровевший Петроний. - А если мы схватим твоих купцов и вытрясем из них все, до последнего зернышка?
        - Я буду этому только рад, сиятельный магистр, - ласково улыбнулся всесильному тестю императора скромный нотарий. - Хорошее настроение божественного Валента для меня дороже всего золота мира. Вот только имен купцов я не знаю. Не знаю также, где они хранят свое зерно. А если ты, сиятельный Петроний, начнешь трясти всех подряд, то мы почти наверняка получим тот самый бунт городской черни, о котором уже упоминал император.
        - Платить все равно придется, - мрачно изрек Софроний. - Другого зерна в городе нет, это я знаю совершенно точно.
        - Как это «нет»?! - ахнул Арапсий. - А куда же оно подевалось?
        - Слухи по городу ходят разные, - уклонился от прямого ответа Софроний. - Купцы ссылаются на бесчинства готов. А я подозреваю, что кто-то специально скупает зерно, чтобы перепродать его с большой выгодой.
        В принципе, все высокородные мужи, сидящие за этим столом, приложили руку к тому, чтобы взвинтить цены на продовольствие. И извлекли из спекуляций немалую для себя выгоду. Но одно дело, когда на бедах народных наживаются чиновники первого ранга, и совсем другое, когда империю пытаются ощипать безродные купцы из отдаленной провинции. Конечно, если бы не прямой приказ божественного Валента запастись зерном в кратчайшие сроки, патрикии бы нашли управу на обнаглевших торгашей. Но в данной ситуации вопрос времени был наиважнейшим. Император, обеспокоенный положением дел во Фракии, не простит своим чиновникам задержки и спросит с них за нерасторопность полной мерой.
        - Я смогу выделить только двадцать тысяч, - вздохнул Софроний, - больше у меня просто нет, магистры.
        - А мы, по-твоему, в золоте купаемся, что ли? - взвился Арапсий. - Пятьдесят, префект, и ни денарием меньше. Речь идет о твоей голове. В конце концов, мятежник Руфин был твоим, а не моим другом. Если император об этом забыл, то я ему напомню.
        - Так ведь и мне есть что вспомнить, сиятельный Арапсий, - ласково улыбнулся гостю хозяин. - Это ведь не я пользовался милостями комита Прокопия.
        - Хватит, - веско сказал Петроний. - Сейчас не время вспоминать прежние промахи и обиды. Недостающую сумму ты, Софроний, возьмешь из казны. Ты, Арапсий, сделаешь то же самое. Мы покупаем зерно не для себя, а для армии. А в том, что это зерно подорожало, виноваты комиты Лупициан, Траян и Себастьян, а отнюдь не мы.
        Магистру Арапсию такой расклад неожиданно понравился. В конце концов, император приказал закупить фураж и продовольствие, но точной суммы не обозначил. А зерно ведь может подорожать за ночь. Ну, скажем, еще на сто тысяч денариев, и тогда убытки, замаячившие было на горизонте, обернутся прибылью если не для империи, то, во всяком случае, для магистра Арапсия. А казна она на то и казна, чтобы скудеть и вновь пополняться усилиями всех подданных божественного Валента.
        На встречу с прижимистыми купцами отправились все мужи, заинтересованные в сделке, кроме сиятельного Петрония, сославшегося на возраст и подагру. Собранную сумму пришлось погрузить в возок и прикрыть дерюжкой. Дабы не привлекать к себе внимания, Арапсий, Софроний и Пордака ехали верхом, в сопровождении всего лишь десятка преданных людей. Коварный Марцелин назначил магистрам встречу в районе, прилегающем к константинопольскому порту. Ничего удивительного в этом не было, поскольку именно там располагались хранилища не только для зерна, но и для всех прочих товаров, доставлявшихся из самых отдаленных уголков обширной империи.
        - Самое обидное, - процедил Арапсий, - что нам придется оплатить товар, скупленный негодяями на рынках Константинополя и ближайших городов. Этот твой Марцелин спекулянт и мошенник. А купцов из Сердики он просто выдумал.
        К счастью или, наоборот, к несчастью, купцы из Сердики оказались явью. Это были молодые люди с ухватками скорее военных, чем торговцев. Оба говорили на латыни, но с сильным венедским акцентом. Софрония особенно поразил один из варваров, темноволосый, с большими карими глазами. На сиятельных константинопольских мужей он смотрел так, словно пытался выведать самые потаенные их мысли. Арапсий, всю дорогу поливавший наглых купцов последними словами, почему-то умолк и скромно присел на лавку, придвинутую расторопным Марцелином. Последний с блеском выполнил роль посредника. Он единственный говорил без умолку. Все остальные больше помалкивали, недружелюбно поглядывая друг на друга.
        - Деньги при нас, - сказал Пордака, которому надоело выслушивать льстивые речи Марцелина.
        - Если сиятельные мужи не будут возражать, - вскинулся посредник, - то мы готовы проводить их в хранилище, и они собственными глазами могут убедиться в честности моих уважаемых партнеров. Зерно у нас первоклассное, и уж конечно, оно стоит тех денег, которые мы с вас запросили.
        У Апраксия на этот счет было свое мнение, и он уже собрался высказать его вслух, но, взглянув на темноволосого варвара, передумал. Осмотр хранилища не занял много времени, так, во всяком случае, показалось Софронию. Да и что там, собственно, было смотреть. Марцелин, в подтверждение собственных слов, даже сжевал на глазах у изумленных патрикиев горсть овса и предложил несколько зерен сиятельному Апраксию.
        - Я что, лошадь, по-твоему? - обиделся магистр и твердой поступью направился к выходу.
        - Так мне ставить императорскую печать на ворота, сиятельный? - спросил Марцелин у Софрония, закрывая створки.
        - Ставь, - небрежно бросил через плечо префект. - Товар куплен.
        Император Валент был ошеломлен суммой, которую его расторопные чиновники потратили на приобретение продовольствия и фуража для армии, выступающей в поход. Более того, он заподозрил сиятельных магистров в нечистоплотности. И не стал скрывать своих подозрений от присутствующих. Особенно досталось от божественного Валента магистру Петронию, которого он обозвал при всех выжившим из ума старцем.
        - Мне нечем платить легионерам, а вы, магистры, выбрасываете на ветер четыреста тысяч денариев из казны и еще ждете от меня благодарности.
        - А почему четыреста? - растерянно произнес Петроний, кося глазом на притихшего Арапсия.
        - Это я у тебя спрашиваю, магистр, почему ты распоряжаешься казной императора, как своей собственной? - рявкнул Валент. - Я не потерплю воров в своем окружении! Слышите, вы, не потерплю!
        - Но ведь зерно находится в хранилище, - попробовал оправдаться Софроний, проклинавший в душе вороватого Арапсия, присвоившего в недобрый час сто тысяч казенных денариев.
        - Покажите, - сверкнул в его сторону глазами Валент. - Я хочу видеть это зерно собственными глазами. Наверняка оно золотое. Или серебряное.
        Желание императора полюбоваться купленным по случаю провиантом показалась странным всем чиновникам его свиты, за исключением разве что светлейшего Пордаки, скромно стоявшего за спинами своих сиятельных покровителей. А не удивлялся Пордака по той причине, что не далее как вчера тайно направил императору донос по поводу странной сделки Петрония, Арапсия и Софрония с какими-то очень подозрительными варварами, больше похожими на вождей, чем на торговцев. А подозрительной она была потому, что большая сумма денег была передана варварам из рук в руки, а вот что касается товара, то его нет и в помине. Далее доброхот императора Валента делал вывод, что речь в данном случае идет не о торговой сделке, а о чем-то совсем другом. Например, о заговоре против императора весьма высокопоставленных чиновников, которые под видом закупки продовольствия передали мятежникам-готам очень большую сумму денег из императорской казны. Собственно, писал этот донос не Пордака, а патрикий Руфин, не зря ходивший в юные годы в нотариях. И он же провернул эту странную сделку, которая грозила большими неприятностями его давним
врагам - Петронию, Арапсию и Софронию.
        Дабы не устраивать в городе большого переполоха, император прибыл к злосчастному складу тайно. То есть без колесницы, украшенных перьями гвардейцев и прочих приличествующим парадным выездам красот. Однако народу с божественным Валентом было предостаточно, и все они, включая сиятельных Петрония, Арапсия и Софрония, с изумлением смотрели в распахнутые ворота хранилища, где должно было лежать зерно, купленное за баснословные деньги, но не было ничего, за исключением мышиного дерьма.
        - Нас обманули, божественный Валент! - вскричал потрясенный Петроний.
        - Кто? - косо глянул на старого негодяя император.
        - Купец Марцелин, - дуэтом отозвались Софроний и Арапсий.
        - А это не тот ли Марцелин, который был верным псом патрикия Руфина? - проявил неожиданную для высокопоставленных чиновников осведомленность божественный Валент. - Значит, это именно ему вы вручили четыреста тысяч денариев за кучку мышиного помета?
        Петрония, Арапсия и Софрония заковали в железо здесь же, у хранилища. Столь оглушительного падения благородных мужей Константинополь еще не знал. Но на этом злоключения магистров и префекта не закончились. Божественный Валент сам вынес пособникам мятежников приговор. Арапсий и Софроний были удушены в темнице, а всесильный Петроний отправился в ссылку без права являться на глаза императору. Пордаку тоже допрашивали по этому делу, но он только разводил руками. О Марцелине он действительно слышал от Софрония, но поскольку прибыл в Константинополь только вчера, то никаких подробностей заговора не знал, да и не мог знать. А что касается патрикия Руфина, то Пордака уже однажды пострадал от его коварства в Риме, а потому готов присягнуть всеми святыми, что ненавидит его больше, чем кого бы то ни было на этом свете. Видимо, Валент решил, что нагнал достаточно страха на вороватых чиновников, а потому продолжения казней не последовало. Пордаку выпустили из темницы и даже включили в свиту императора. Возможно, только для того, чтобы он на поле брани искупил свою вину перед божественным Валентом. Пордака на
войну не рвался, но в данном случае его желания никто учитывать не собирался. Впрочем, нотарий не роптал на судьбу. В конце концов, сто тысяч денариев, полученных от щедрого Руфина, стоили того, чтобы ради них рискнуть не только свободой, но и головой.
        Готов решено было встретить в чистом поле, не подпуская к стенам Андрионаполя. Под рукой у Валента имелось пятьдесят легионов пехоты, по тысяче человек в каждом, и двадцать тысяч закованных в сталь клибонариев. А вот готы, если, конечно, верить имперским разведчикам, уступали ромеям не только в количестве людей, но и в качестве вооружения. Пордака, проживший в готском стане почти месяц, мог бы легко опровергнуть все расчеты и построения блистательных стратегов из свиты императора, но слова какого-то там нотария высокородные комиты брать в расчет не собирались. Как не хотели они слушать и трибунов, уже почти два года бившихся с готами. Об этом Пордаке рассказал Аполлинарий, успевший повоевать под началом трех великих полководцев.
        - Между нами, нотарий, самым умным из них был именно Лупициан, но ему страшно не повезло.
        - Возможно, божественному Валенту повезет больше, - пожал плечами Пордака.
        - Разве что, - вздохнул клибонарий и окинул взглядом императорское войско, растянувшееся по дороге на добрые две мили.
        Дабы не глотать пыль, поднятую пехотой, трибун клибонариев и нотарий отъехали в сторону. Пордака был посредственным наездником, но все-таки полагал, что передвигаться в седле в этот жаркий августовский день лучше, чем пешком. Он почти с сочувствием смотрел на божественного Валента, стоявшего в колеснице, запряженной четверкой откормленных коней. Вид у императора был гордый и неприступный, что, однако, не мешало каплям пота чертить грязные линии на его лице, покрытом толстым слоем пыли.
        - У готских пехотинцев доспехи похуже, чем у наших, - продолжал Аполлинарий, нашедший в лице Пордаки благодарного слушателя. - Зато духом они крепче. А вот их конники вооружены лучше моих клибонариев и легко опрокидывают их в прямом столкновении.
        - Быть того не может, - не поверил Пордака. - А император об этом знает?
        - Вряд ли, - поморщился Аполлинарий. - Но битву у Салицин мы проиграли именно по этой причине.
        Пордака собственными глазами видел конных русколанов в лагере Придияра Гаста, правда, тогда их было немного, всего несколько сотен. Позже к готам подошло подкрепление уже в несколько тысяч человек, что явилось для комита Лупициана полной неожиданностью. Но с тех пор в Дунае утекло много воды, и войско готов, испытавшее радость побед, стало расти как снежный ком.
        - Готам есть за что воевать, - продолжал бурчать Аполлинарий. - А мои клибонарии по сути те же варвары, какое им дело до Великого Рима и нашей земли.
        - Валент проиграет битву? - прямо спросил Пордака у молодого трибуна.
        - Хочешь совет, нотарий? Ты не солдат, и тебе незачем рисковать головой. Если тебе дорога твоя жизнь - беги!
        Готы появились перед императорской армией столь внезапно, что римские легионеры едва успели сомкнуть ряды и ощетиниться копьями. Клибонарии магистра Виктора разместились на правом фланге, легкие кавалеристы комита Профутура - на левом. Судя по всему, именно обстановка на левом фланге вызывала у Валента наибольшее беспокойство. Сирийцы вообще были ненадежны и при сильном натиске готской конницы могли просто обратиться в бегство. Дабы не допустить катастрофы, император расположил свой резерв в три тысячи отборных всадников во главе с комитом Рихомером за спинами сирийцев. Сам Валент в окружении пышной свиты занял вершину холма, дабы не упустить ни одной подробности грандиозной битвы. В окружении императора не было ни единого человека, который хотя бы на миг усомнился в победе. Ну, разве что за исключением нотария Пордаки, так и не успевшего покинуть стан императора накануне решающих событий.
        Кавалерия варваров атаковала левый фланг ромеев раньше, чем императорская свита успела занять удобные места для наблюдения. Пордака распознал в атакующих варварах русколанов рекса Гвидона и сказал об этом комиту Рихомеру. Рихомер был сыном руга, служившего еще императору Констанцию, и, похоже, он что-то слышал о всадниках с берегов загадочного Танаиса. Во всяком случае, комит встрепенулся и ринулся к своим клибонариям, однако был остановлен грозным окриком Валента, не видевшего в атаке русколанов никакой опасности ни для сирийцев, ни для пеших легионеров. На первый взгляд император был прав, ибо русколанов насчитывалось не более полутора тысяч, и сирийцы втрое превосходили их числом. Куда больше беспокойства вызвала у Валента готская лава, накатывающая на правый фланг. Но, к счастью для ромеев, клибонарии магистра Профутура сумели сдержать удар. Готы лишь слегка потеснили ромеев, но решительного успеха не добились. На помощь кавалерии ринулась фаланга готов, перешедшая на бег. Столкновение пехотинцев сопровождалось таким шумом и треском, что у Пордаки заложило уши. Видимо, в силу этой причины он
не сразу понял, что кричит божественному Валенту комит Рихомер. Русколаны, облаченные в тяжелые доспехи, разметали легкую кавалерию ромеев, обратив сирийцев в паническое бегство. Бегущие сирийцы ворвались в ряды клибонариев резерва и увлекли их за собой. Чем не замедлили воспользоваться русколаны, с ходу атаковавшие холм, на вершине которого застыл бронзовым памятником божественный Валент. Гвардейцы охранной схолы не успели разогнать коней для встречного удара и были опрокинуты железными всадниками в мгновение ока. В довершение всех бед дрогнули и резко подались назад клибонарии магистра Профутура.
        - Спасайте императора! - громовым голосом воскликнул комит Рихомер, но его призыв не был услышан.
        Вслед за первой волной русколанов накатывалась вторая, а за второй из клубов пыли вырастала и третья. Фаланга ромеев не выдержала ударов конницы с флангов и тыла и стала рассыпаться прямо на глазах. Император Валент успел вынести меч из ножен, но ему не хватило ни сил, ни умения, чтобы отвести направленный в голову удар. Он окровавленным мешком рухнул под копыта коней собственной свиты и был буквально втоптан в землю бесившимися животными.
        Пордака узнал человека, лишившего Великий Рим императора. Это был не кто иной, как маг и чародей Гвидон, с которым жизнь уже не в первый раз сталкивала нотария. Трудно сказать, почему разгоряченный сечей боярин вдруг сдержал удар, но для Пордаки эта заминка явилась воистину даром небес. Он сорвал с пояса меч, который, к слову, так и не успел обнажить, и бросил под ноги коня русколана.
        Пример нотария оказался заразительным. Ромеи один за другим стали бросать на землю оружие и спешиваться, отдавая себя тем самым на волю победителям. Русколаны, надо отдать им должное, проявили великодушие к побежденным, никто из сдавшихся чиновников и гвардейцев императора не был ни убит, ни ранен. Битва на равнине еще продолжалась, хотя ее скорее можно было назвать истреблением. Ромеи, потерявшие своих полководцев, не сумели даже отступить, они просто бежали с поля битвы, рассчитывая только на скорость своих и конских ног. Кавалеристы, как в таких случаях водится, оказались проворнее пехотинцев. Легионеры валились под ноги готам целыми рядами, и все подножье холма покрылось окровавленными телами. Бойня прекратилась лишь к вечеру. Семидесятитысячная армия Валента, гордость Великого Рима, перестала существовать.
        Пордака, ошеломленный и потрясенный кровавым побоищем, сидел на земле в окружении таких же полоненных горемык и тупо смотрел, как проезжают мимо гордые всадники, облаченные в пурпурные плащи. Судя по всему, это были вожди готов. Пордака без удивления признал в одном из рексов патрикия Руфина, но не рискнул напомнить ему о себе.
        Руфин сам придержал коня напротив пленных и обвел чиновников Валента хищным взглядом. Не исключено, что отыскивал среди них своих врагов. Пордаку он то ли не заметил, то ли не счел нужным узнать.
        - Патрикий, - окликнул Руфина рыжий рекс. - Стоит ли оглядываться назад, если впереди у нас Константинополь.
        - Ты прав, Придияр, - громко произнес патрикий. - Пусть воссияют лики наших богов над развалинами чужих храмов. Да пребудет с нами их сила отныне и во веки веков.