Библиотека / Приключения / Чернобровкин Александр : " Князь Путивльский Том 1 " - читать онлайн

Сохранить .
Князь Путивльский. Том 1 Александр Васильевич Чернобровкин

        Вечный капитан #3
«Сначала я услышал удары волн о корпус судна. Звуки были глухие. Так волны бьются о деревянный корпус. Судно кренилось на волнах, однако несильно, поэтому непонятны были тошнота, одолевавшая меня, чувство разбитости во всем теле, боль в голове, особенно в правой ее части, и неприятный, металлический, привкус во рту, какой бывает с жуткого бодуна. Морской болезнью не страдаю, пью в меру. Вроде бы не перебрал и ни с кем не подрался вчера… Стоп! Вчера (или сегодня?) был шторм. Громадная волна швырнула меня на надстройку. Поскольку я все еще на судне, значит, это была не «моя» волна. Я провел языком по пересохшим губам, приоткрыл глаза…»

        Александр Васильевич Чернобровкин
        Князь Путивльский. Том 1


1

        Сначала я услышал удары волн о корпус судна. Звуки были глухие. Так волны бьются о деревянный корпус. Судно кренилось на волнах, однако несильно, поэтому непонятны были тошнота, одолевавшая меня, чувство разбитости во всем теле, боль в голове, особенно в правой ее части, и неприятный, металлический, привкус во рту, какой бывает с жуткого бодуна. Морской болезнью не страдаю, пью в меру. Вроде бы не перебрал и ни с кем не подрался вчера… Стоп! Вчера (или сегодня?) был шторм. Громадная волна швырнула меня на надстройку. Поскольку я все еще на судне, значит, это была не «моя» волна. Я провел языком по пересохшим губам, приоткрыл глаза.
        Я, накрытый шерстяным одеялом, лежал в глубоком деревянном ложе, напоминающем гроб. Надо мной был тент из грубой, желтовато-серой холстины, натянутой на деревянную раму. Верхние продольные и поперечные жерди были диаметром сантиметра два, ошкуренные и потемневшие от времени. На моей шхуне такого тента не было. Холст, прихваченный к жердям пеньковыми веревочками, трепетал на ветру, который приносил солоноватый запах моря и отгонял запах овчины, на которой я лежал. Под правой ладонью я ощущал мягкую и теплую шерсть. Левая рука лежала у меня на груди. Спасательного жилета, пояса с оружием, кафтана и кольчуги на мне не было. Оставили только шелковую рубаху и штаны. Хороший признак. Если бы были грабителями, шелковые вещи обязательно бы забрали.
        - Очнулся, княже? - спросил мягкий мужской голос на русском языке со странным акцентом.
        Говорил мужчина лет двадцати пяти, худой, с узким лицом с острым подбородком и впалыми щеками, поросшим светло-русыми жидкими бороденкой и усами. Голубые глаза сидели глубоко, из-за чего верхние белесые ресницы видны только, когда глаза закрыты. Брови редкие и чуть темнее ресниц. Нос тонкий, как бы приплюснутый с боков и сверху посередине. Рот маленький, узкогубый. На голове у мужчины была шапочка, сшитая из четырех клиньев холста, раньше, видимо, черная, а теперь темно-серая, более светлая на швах. На теле ряса из такого же материала, но менее застиранная и подпоясанная замусоленной бечевкой. На груди висел на льняном гайтане потемневший, бронзовый крест высотой сантиметров десять, нижний конец которого был светлее, захватанный руками. Концы креста были фигурные, из трех полукружьев.
        - Чьих будешь? - ляпнул я фразу из гайдаевской кинокомедии - первое, что пришло в голову.
        - Монах я, княже. Зовут меня Илья. Был полтора года на Афоне, учился уму-разуму, теперь возвращаюсь в свой монастырь Троицкий, что возле Чернигова, - ответил мужчина. - Отец мой - купец черниговский и братья тоже, люди князя Мстислава Святославича, а мне бог не дал здоровья и торговой сметки, поэтому я принял постриг.
        Говорил монах, как догадываюсь, на старославянском языке, который я учил в институте. Только вот понимал с трудом. Вроде бы слово знакомое, но произношение, ударение или акцент непривычные - и кажется, что слово имеет иной смысл. Кто такой Мстислав Святославич и когда он жил - я понятия не имел. Оставалась надежда, что я всё еще в предыдущей «жизни». Наверное, и мой русский для монаха будет трудноват, поэтому спросил по-гречески:
        - Какой сейчас год от рождества Христова?
        - От Рождества Христова? - переспросил он. - Сейчас посчитаю. - Монах надолго задумался. - Если не ошибаюсь, тысяча двести двадцатый. А зачем тебе?
        - Да так, предсказала мне прорицательница, что после этого года будут в моей жизни большие изменения, - ответил я. - Год назвала не от сотворения мира, вот я и забыл ее предупреждение.
        - Они всегда так говорят, чтобы с толку сбить, чтобы не смог поступить по-другому, - посетовал монах Илья.
        С возвращением в двадцать первый век не получилось. Лет на шестьдесят всего переместился. В Португалию и Англию уже нет смысла возвращаться. Там мои внуки будут выглядеть старше меня. Что ж, придется осваивать новую эпоху и новую страну. Видимо, меня принимают здесь за князя. Одежда и богатое оружие ввели их в заблуждение.
        - Как я здесь оказался? - спросил монаха.
        - Подобрали тебя в море, - ответил он. - Потопило оно шесть ладьей купеческих, один ты спасся. Богу угодно было сохранить тебе жизнь, чтобы ты выполнил его волю, - монах перекрестился.
        Угодно было не богу, а спасательному жилету. Интересно было бы узнать, где он, а также мой ремень с оружием и деньгами? Хотелось бы иметь стартовый капитал на новом месте. Ладно, займемся этим вопросом, когда буду чувствовать себя получше.
        - Ничего не помню, - признался я.
        - Не мудрено, - сказал монах. - Голову тебе зашибло сильно, думали, не выживешь.
        Теперь понятно, почему у меня голова так сильно болит. Я дотронулся рукой до нее выше правого уха. Там лежала мокрая тряпка, прикрывающая припухшее место. На пальцах остались розовые следы крови.
        - Не трогай, княже, так быстрее заживет, - посоветовал Илья.
        Я и сам это понял, потому что сразу подкатила тошнота. Когда она отхлынула, поинтересовался:
        - Что я делал на Афоне? В паломничество был?
        - Ты не с Афона плывешь, а из Гераклеи. Твоя ладья присоединилась к нам возле Босфора, - ответил монах Илья.
        - А что я делал в Гераклее? - продолжил я спрашивать.
        - Говорили, что служил спафарием у Феодора Ласкаря, правителя Никеи, командовал тагматой, - ответил он и посмотрел на меня не то, чтобы подозрительно, но без доверия.
        - Хоть убей, ничего не помню! - воскликнул я и решил схитрить: - Расскажи мне с самого начала, кто я такой, кто мои родители, как оказался в Никее? Может, тогда вспомню.
        - Ты - сын Игоря Святославича, в то время князя Новгород-Северского, а позже - Черниговского, и половчанки, получившей при крещении имя Мария, дочери хана Ильдегиза.
        - Это не тот князь Игорь, о котором говорится в «Слове о полку Игоревом»? - перебил я.
        В тринадцатом веке не так уж много бестселлеров выходило в свет, надеюсь, монах читал этот.
        - Он самый. Песнотворец Митуса складно описал его поход! - подтвердил Илья и произнес радостно: - Вот видишь, не все ты забыл!
        - Так у него женой была Ярославна, - возразил я.
        - Это вторая жена Ефросинья Ярославна, а первой была твоя мать. Она, беременная тобой, отправилась на богомолье в Вышеград поклониться мощам святых Бориса и Глеба - и сгинула без следа. После этого князь Игорь и женился да дочери Ярослава Галицкого, - рассказал он.
        - А куда делась моя мать? - спросил я.
        - Ее захватили люди хана Кончака. Она была против женитьбы Владимира, твоего старшего брата, на его дочери. Между родами ее отца и Кончака месть была кровная, - продолжил монах. - Половцы продали ее купцам иудейским, которые увезли в Египет. Там ты и родился. Потом, узнав, кто вы такие, вас выкупил византийский купец и привез в Константинополь. Говорят, твоя мать давала весточку князю Игорю, но он был в половецком плену, а когда вернулся, никто ничего ему не сказал. Так он и умер, не узнав, что ты родился.
        Слишком слащавой получалась история, не верилось в нее.
        - Не был он в плену в то время, и всё ему сказали, - уверенно произнес я, - но вторая жена была более выгодной парой.
        - Бог ему судья! - перекрестившись, молвил монах Илья. - Вот ты и начал вспоминать.
        - Да, кое-что припомнил, - согласился я. - Рассказывай дальше.
        - Когда матушка твоя умерла, тебя взял на воспитание император Алексей. Ты служил в Варяжской гвардии, был тяжело ранен, когда латиняне захватили Царьград, поэтому и спасся. Латиняне порубили всех гвардейцев за то, что сражались вы против них отчаянно, многих побили - продолжил он. - Тебя выходила дочка купца из Гераклеи. Ты женился на ней и пошел служить правителю Никеи Феодору Ласкарису, зятю императора Алексея. При его дворе тебя и нашли купцы путивльские. У них в позапрошлом году погиб на охоте племянник твой, князь Иван Романович. Старший твой племянник Изяслав Владимирович, его двоюродный брат, когда перешел на новгород-северский стол, передал Ивану Путивльское княжество, а после его гибели назначил там посадника. Не люб оказался путивльчанам посадник. От половцев не защищал, а только мощну набивал. Выгнали его, вспомнили о тебе и решили позвать на княжеский стол.
        - А где моя семья? - спросил я.
        - Они плыли с тобой: жена, два сына и две дочери, - тихо ответил монах Илья и перекрестился: - Царствие им небесное!
        - Бог дал, бог взял, - произнес я.
        Монах еще раз перекрестился. И я сделал тоже самое, поймав себя на мысли, что чуть было не перекрестился по-католически, слева направо. Не знаю, заметил ли монах, что моя рука на мгновение замерла, будто вспоминала отработанное годами движение, но мне стало неловко в его присутствии.
        - Принеси вина, - попросил я.
        Монах, опустив глаза, удалился в носовую часть ладьи. Будем надеяться, что он решил, что мне надо побыть одному, чтобы пережить горе.
        Мне, действительно, надо побыть одному, чтобы осмыслить услышанное. Получается, что меня приняли за сына князя Игоря. Кстати, как звали этого сына? Ну, не важно. Здесь у каждого, как минимум, два имени. Одно дают при рождении, другое - при крещении, треть - когда в монахи подаются… Скажу, что ромеи называли меня Александром. Проверить ведь будет не у кого. Все, кто знал настоящего князя, погибли. Или не все? Ладно, по ходу дела разберемся. Покняжу вместо него. Все-таки я родился в Путивле. Правда, был в нем последний раз, когда мне шел седьмой год. В памяти сохранились булыжные мостовые и огражденные дощатым забором раскопки на берегу реки Сейм, в которой вода была прозрачная, просматривались длинные лентовидные коричневато-зеленые водоросли. Разоблачат - сбегу в Западную Европу. Если успею. Не нравится мне, что предшественник, «племянник» Иван, погиб на охоте. Это наводит на грустные мысли.
        Монах принес деревянную чашку с красным вином. Оно было плохое, слишком кислое.
        - Гадость какая! - возмутился я. - Как вы такое пьете?!
        - Мы - не князья, - извиняющимся тоном произнес Илья, - и не знали, что тебя будем везти.
        - Помоги мне сесть, - попросил я, - а то спина затекла.
        От Ильи исходил легкий запах ладана и подгоревшего оливкового масла. Этим он сильно отличался от грязных и вонючих католических монахов. Илья помог мне приподняться, подложил под спину что-то типа узкого мешка, набитого сеном. У меня сильно закружилась голова, чуть сознание не потерял.
        - Может, лучше лечь? - предложил монах.
        - Нет, - выдавил я, проглотив подкативший к горлу комок тошноты. - Мне уже полегчало.
        Плыл я на ладье длиной метров двадцать пять и шириной по мидель-шпангоуту метров восемь. Мое ложе располагалось ближе к корме, позади мачты. Она с прямым парусом, выцветшим, бледно-красным и с многочисленными заплатами. У паруса большое «пузо», наполненное попутным ветром. Форштевень высокий, на конце что-то похожее на лошадиную голову. Обшивка бортов набрана внахлест. По четырнадцать весел с каждого борта, сейчас поднятые над водой, потому что гребцы ели, сидя на скамьях под деревянным настилом. Трапеза их состояла из ржаного хлеба и сала. По кругу переходили две корчаги с каким-то напитком. Весла были вставлены в отверстия в борту, которые закрывали кожаные чехлы. Пространство от мачты и почти до форштевня было заставлено бочками и сверху завалено тюками. На маленьком баке сидели трое монахов, ели хлеб и запивали вином из широкой чаши. Одно место рядом с ними пустовало, там лежал недоеденный кусок хлеба.
        - Иди поешь, - разрешил я Илье.
        Монах молча кивнул головой и направился на бак к своим собратьям.
        С трудом повернув голову вправо, я увидел, что на корме у борта стоял и рулил толстым веслом кормчий - крупный мужчина лет сорока с тупым, бесчувственным лицом. Голова не покрыта. Густые, вьющиеся, черные волосы спутаны. Меня всегда поражало, что красивыми волосами природа награждает глупых людей. Наверное, часть пространства в черепе отдает под удобрения. На кормчем поверх грязных и измятых рубахи и портов была короткая овчинная безрукавка. Грязные босые ноги, расставленные на ширину плеч, словно приросли к потемневшей, затоптанной палубе.
        Слева и позади моего ложа расположился на палубе под тентом толстый мужчина с окладистой темно-русой бородой, одетый в темную меховую шапку, вроде бы бобровую, и во что-то темно-красное типа короткого кафтана с рукавами по локоть, порты из похожего материала и обутый в черные высокие сапоги. Он ел тоже, что и гребцы, плюс вареные куриные яйца. Еда его лежала на бронзовой тарели, у которой был выпуклый узор по краю, похожий на виноградную лозу. Запивал из бронзового кубка с широкой круглой подставкой. Скорее всего, это купец, хозяин судна. Обслуживал его мальчишка лет двенадцати, худой, зашуганный, в грязной серо-белой рубахе, широкой и длинной, на вырост, и босой. Ноги были в цыпках.
        - Очухался, князь? - дожевав кусок сала, спросил купец тоном, состоящим одновременно из заискивания и насмешливости.
        - Да вроде бы, - ответил я и спросил в свою очередь: - Где мои одежда и оружие?
        - Савка, принеси князю его вещи! - приказал купец мальчишке, а мне сообщил: - Мокрые они были. Сняли, чтобы высушить. Не бойся, ничего не пропало.
        - Это ты должен бояться, - мрачно сказал я, чтобы поставить его на место. - Если хоть что-нибудь пропадет, не сносить тебе головы.
        Купец сразу привял, залепетал подобострастно:
        - Поверь мне, князь, ничего себе не взял! Али я не знаю, кто ты?! Мы, купцы, - люди подневольные, свое место помним, - и напомнил и мне как бы между прочим: - Потому и спас тебя. Знал, кому помогаю!
        - За спасение будешь награжден, - заверил я и повернулся к баку.
        Там гребцы закончили трапезу, начали готовиться к гребле. Монахи тоже поели, только Илья дожевывал хлеб, допивая содержимое чаши. Почувствовав мой взгляд, он поставил чашу на палубу, перекрестился у рта, что-то тихо сказал остальным монахам и пошел ко мне.
        В это время сзади к моему ложу подошел Савка и положил рядом на тюк с товарами мой спасательный жилет, кафтан, кольчугу, пояс с саблей и кинжалом, сапоги, серебряную флягу и тубус с картой. Тубус открывали, нарушив воск, которым был замазан стык, чтобы вода не просочилась, но карта была на месте. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь на ладье понял, для чего она предназначена. Флягу тоже открывали. Находясь на шхуне, я наполнил ее доверху белым вином, разведенным водой. Такая смесь хорошо утоляет жажду. Сейчас фляга была пуста. Не думаю, что это сделал купец, поэтому не стал наезжать на него. Зато все монеты в поясе и жилете были на месте. Я отобрал три золотых мараведи и, протянув их мальчишке, чтобы передал купцу, сказал:
        - Это тебе за хлопоты. И будешь торговать в Путивле без пошлин с одной ладьи.
        - Спасибо, княже! Я знал, что ты щедрый и великодушный человек! - произнес он громким и хорошо поставленным голосом, напоминая конферансье.
        - Тебя Савка заметил в море, - тихо сказал мне монах Илья. - Купец не хотел к тебе плыть, волны дюже высокие были, но мы настояли.
        - Он - холоп купеческий? - спросил я.
        - За меру жита на три года отдан в услужение. Половину отработал, - ответил Илья.
        - Савка! - подозвал я.
        Вид у мальчишки был запуганный. На грязной левой щеке дергалась жилка. Так бывает, когда ждут, что сейчас влепят оплеуху. Я протянул ему еще одну золотую монету и сказал громко:
        - Отдашь купцу и скажешь, что ты теперь мой слуга.
        Савка крепко сжал монету. Руки у него тоже были в цыпках.
        - Грабишь ты меня, князь! Такого хорошего слугу забираешь! - запричитал купец, но не очень убедительно. Поняв, что меня скулением не прошибешь, закончил: - Придется мне смириться. Ты - князь, а нам положено быть в твоей воле. - Потом предложил совсем буднично: - Отобедаешь, князь?
        - Не хочу, - отказался я. - Вина дай, если есть хорошее.
        - Вина хорошего нет, - сообщил он, - но есть мед монастырский, ягодный.
        - Давай мёд, - согласился я.
        - Ни разу не видел таких монет, - сообщил купец, попробовав мараведи на зуб и убедившись, что золотой. - Из какого-то латинского королевства?
        - Из Португалии, - ответил я и объяснил, как их заимел: - Мой тесть с ними торговал.
        - А где эта Португалия? - поинтересовался купец.
        - За Геркулесовыми столпами, на краю земли, - дал я понятный ему ответ.
        Савка принес тот самый бронзовый кубок, из которого пил купец, наполненный мутноватым напитком. На стенках сосуда было четыре овальных барельефа, изображавшие по пояс каких-то мужчин, скорее всего, святых. Сверху шли надписи, но только согласные буквы, так что я не смог расшифровать, кто это такие. Медовуха была сладковатая, с ягодным привкусом. Пилась легко, а вставляла здорово. Не успел я допить кубок, как через несколько минут вырубился.

2

        Ночью мы стояли на якоре возле берега неподалеку от Месеврия. Город был окружен высокими каменными стенами с круглыми башнями. Это последний крупный византийский порт на нашем пути. Точнее, бывший византийский. Теперь он часть Латинской империи. Дальше начиналось Болгарское царство.
        - Пошаливают там на море, в одиночку опасно плыть, - пожаловался купец, которого звали Борята Малый. - Будем здесь ждать, когда подойдет караван.
        - А когда он будет? - спросил я.
        К утру я совсем оклемался, даже встал и сделал небольшую зарядку, помахав саблей. Чувствовал себя молодым и сильным. Мне показалось, что сейчас я даже немного моложе, чем был, когда выплыл на полуостров Уирэлл. Жаль, нет зеркала, чтобы убедиться в этом.
        - Кто его знает?! Может, несколько дней, а может, недель, - ответил купец Борята. - Никто ведь не ожидал, что потонут шесть ладей, поэтому и не узнавали, когда другие поплывут. Всемером мы бы отбились от любых разбойников.
        - Давай не вдоль берега, а напрямую поплывем. Ветер попутный, будем и ночью идти под парусом. Дня за три-четыре доберемся до Днепра, - предложил я.
        - Как это напрямую?! - удивился Борята Малый. - В открытом море править не по чему.
        До компаса южнорусские купцы еще не додумались.
        - По солнцу будем править да по звездам. Я вас доведу, не один раз так плавал, - пообещал ему.
        - Не-е, боязно, - честно признался купец.
        - Мне некогда сидеть здесь несколько недель, дела ждут, - надавил я. - Да и ты кучу денег сэкономишь.
        То ли возможность сэкономить, то ли понял купец, что все равно будет по-моему, но больше не возражал. Выбрав якорь, мы, ориентируясь по солнцу, легли на курс примерно норд-норд-ост. Почти попутный юго-западный ветер силой балла три наполнил парус, гребцы налегли на весла - и ладья пошла со скоростью четыре-пять узлов в сторону острова Березань. Море совсем утихло, волна была мала. Массивный форштевень, верх которого был, как оказалось, в виде головы ушастого дракона с лошадиной гривой, легко рассекал чистую голубую морскую воду. В восьмидесятые-девяностые годы двадцатого века возле берегов Болгарии было много длинных, порой до двух-трех миль, и широких полос из плавающего полиэтилена, пластиковых пакетов и бутылок. В силу каких-то причин, эта срань собиралась здесь со всего Черного моря. Впрочем, в других частях моря ее тоже хватало, правда, не в таких больших количествах. Потом началась борьба с загрязнением окружающей среды, и ситуация сильно исправилась в лучшую сторону. Продолжали и дальше швырять в море отходы, мусор, но уже не в таких количествах.
        Сам порой приказывал выбросить за борт кое-что. Помню, привезли мы в алжирский порт Мостаганем трубы для разведочного бурения нефти. Они были стянуты стальными тросами. Грузчики раскрепляли трубы и складывали тросы на причале. Обычно в развивающихся странах всегда находятся желающие получить на халяву крепления, сепарационные материалы, а тут стивидор уперся: забирайте тросы! Кстати, говорил он со мной на английском, с грузчиками - на арабском, а с местными начальниками - на французском. Французский в Алжире, как и в России девятнадцатого века, язык высших слоев общества. Пришлось погрузить тросы, тонн пять, на крышки трюмов. И что с ними дальше делать?! Мы направлялись в итальянский порт под погрузку, где должны были брать и палубный груз. Может, там кого-то и заинтересовали бы тросы, как металлолом, но, скорее всего, пришлось бы заказывать машину и оплачивать их перевозку якобы на свалку мусора. Поэтому ночью, сразу после выхода из порта, я приказал матросам выбросить тросы за борт. Они - не пластик, вреда морю не принесут. Упадут на дно и через несколько лет проржавеют и обрастут ракушками и
водорослями. Если не зацепятся за сети рыбаков. Рыбацких суденышек там много. Наглые, правила не соблюдают, режут курс, как хотят. Недаром моряки торгового флота говорят: «Бойся в море рыбака и вояку-дурака». Приходилось направлять на рыбацкие суденышки луч прожектора, чтобы напомнить, что они в море не одни, и про себя желать, чтобы поймали трос.
        Ночью гребцы спали, а ладья, сбавив ход до пары узлов, шла под парусом. Я был, так сказать, на вахте, показывал матросу, на какую звезду держать. Ночью на руле стоял другой - смышленый малый невысокого роста и со свернутым вправо носом. Болтал он без умолку. За три ночи я узнал от него почти все о состоянии дел во всей Киевской Руси и прилегающих землях. В том числе и о княжестве Путивльском. Дела там шли неважно. Грабили его все, кто только мог: половцы, местные бояре, соседние князья. Народ разбегался в разные стороны, в основном на север, подальше от Степи и налетов кочевников.
        - Заправляет там сейчас боярин Епифан Сучков. Говорят, жадность его равна только его жестокости. И нет на него, иуду, управы! - горько закончил ночной кормчий.
        - Сколь веревочки не виться, а конец придет, - сказал я и спросил: - А ты сам не путивльский?
        После паузы он произнес:
        - Нет, мы теперь черниговские. Князь Мстислав Святославич своих бояр в кулаке держит.
        Вечером четвертого дня увидели землю впереди по правому борту. Это была северная оконечность Тендровской косы. Не видел ее более двадцати лет, но узнал сразу. За шесть с лишним веков она не изменилась.
        - На ночь станем на якорь возле берега, - сказал я купцу Боряте Малому, - а завтра к вечеру будем в Днепре.
        - Знаю я эти места, плавал мимо на Корсунь и Согдею, - сообщил он. - Латиняне, после того, как захватили Царьград, первое время не давали нам торговать напрямую, только через венецианцев. А кому понравится прибыль другому купцу отдавать?! Все наши и перестали возить товары в Царьград. Предместье у Святой Мамы, где обычно останавливались купцы из Чернигова, Киева, Переяславля, совсем запустело. Император Генрих понял, в чем дело, и урезал права венецианцам, уравнял их с остальными купцами.
        Купец Борята теперь смотрел на меня с уважением. Видимо, не ожидал, что князь окажется лучшим капитаном, чем он сам.
        - Да, что-то такое рассказывал мне тесть, - небрежно бросил я и уточнил: - Корсунь - это Херсон?
        - Так его ромеи называют, - подтвердил купец.
        - Что ты там покупал? - поинтересовался я.
        - Вино, рыбу вяленую, ткани и специи восточные, - ответил он. - Еще там кони хорошие, только на ладье везти их неудобно, больше трех-четырех не возьмешь.
        Видать, начатое мною в Херсоне разведение элитных лошадей до сих пор живет и здравствует.
        - Лошадей обычно посуху перегоняют, - продолжил Борята Малый. - Приходится платить половцам за проезд, поэтому дело не очень выгодное. Разве что соли еще купить и привезти.
        - Соль добывают из озер, что возле перешейка? - спросил я.
        - Вроде бы, - ответил купец. - Сам там не ходил, не покупал, от других купцов слышал. Я посуху не торгую, опасно очень.
        Поселений в низовьях Днепра стало больше. Жители говорили по-русски и называли себя славянами, хотя многие больше походили на греков, потомками которых, наверное, и являлись. Один раз ночевали у пристани небольшого городка Олешье, обнесенного земляным валом и тыном из дубовых бревен.
        Были поселение и на острове Хортица, и на обоих берегах напротив него. Называлось оно Крарийской переправой. Защитное ограждение чисто символическое. Так понимаю, нападения не боятся: переправа нужна всем. Народ здесь жил бедовый, в основном беглые. Наверное, они - предки запорожских казаков. На меня поглядывали с неприязнью, принимая за боярина. Впрочем, узнав, что я - князь, лучше относиться не стали. Много было половцев, юрты которых стояли рядом с избами. Чумазая детвора обоих национальностей бегала одной ватагой. Они поглазели на нашу ладью и помчались дальше.
        Выше острова, который мы обогнули вдоль правого берега реки, начинался волок. Дальше Днепр сужался, как бы втискиваясь в гранитное ложе, и ускорялся. Вода оттуда вытекала, покрытая пеной. Товары с ладьи перегрузили на арбы, запряженные волами, повезли по суше. Саму ладью потащили волоком две упряжки волов по пять пар цугом в каждой и полсотни бурлаков. Гребцы помогали им, причем не столько тянули, сколько с помощью канатов удерживали ладью в вертикальном положении. Волок на некоторых участках, особенно на подъемах и спусках, представлял собой мостовую, выложенную из расколотых напополам, толстых бревен длиной метров пять. Плоской стороной они лежали на земле. Примерно посередине проходила светлая ложбина, вытертая килями и днищами ладей. Как ни странно, была она очень кривая, смещалась то к одному краю, то к другому.
        Технология переволакивания была отработана настолько, что даже волы делали все без дополнительных команд. Труд был, конечно, адский. Через час и животные, и люди были в мыле. Как мне сказали, работали здесь только наёмные. Платили им хорошо: за сезон зашибали столько, что могли оставшуюся часть года жить припеваючи.
        Я понаблюдал немного, а потом сел на взятого в аренду рыжего жеребца с белым пятном на морде, низкорослого и пузатого. Седло было плоское, а стремена короткие. Конек неторопливо погнался за обозом, который вез грузы с ладьи. Купец Борята Малый ехал на передней арбе. За ладьей он оставил присматривать лохматого кормчего. Монахи и Савка ехали на арбах в конце обоза. Со стороны степи нас прикрывала конная охрана, три десятка половцев, вооруженных луками, короткими копьями и саблями. Лошади у них были невзрачные, не намного лучше моей. Половцы почти не отличались от славян - такие же белобрысые и светлоглазые. Разве что скулы пошире и одежда другая: кожаная длинная куртка без рукавов, поверх холщовой рубахи, более короткой, чем у славян, кожаные короткие штаны, на голове колпак с наушниками, напоминающий «буденовку», а на ногах высокие сапоги с загнутыми вверх носками. У двоих - командира и его заместителя - были кольчуги и металлические островерхие шлемы. Щиты у всех одинаковые - круглые, полметра в диаметре, из лозы, обтянутой кожей. Ехали половцы расслабленно, не столько охраняли, сколько отбывали
урок. Они обозначали присутствие, чтобы другие половцы не наехали на нас ненароком. За это их хан имел хороший и стабильный доход. Не знаю, сколько заплатил Борята Малый, но, судя по нытью, преодоление днепровских порогов влетит ему в копеечку.
        Двигались напрямую, иногда рядом с Днепром, иногда вдали от него. Большая часть пути проходила по степи, но часто попадались рощи, островки леса, особенно рядом с речушками, притоками Днепра. Погода стояла солнечная, жаркая. Степь покрывала зеленая трава. Частенько вдалеке видны были стада косуль, которые быстро убегали при приближении обоза. Суслики вырастали столбиками на вершинах холмиков возле норок, тревожно свистели, увидев нас, и исчезали. В небе звенели чибисы, допытываясь: «Чьи вы, чьи вы?». Благодать, однако!
        Ближе к вечеру четверо охранников отделились от обоза, ускакали в степь. Вернулись часа через два. Позади каждого на крупе лошади лежала убитая косуля, притороченная к седлу. Все четыре были молодыми самцами.
        На ночь расположились в небольшой - домов на десять - деревеньке, огражденной обычным забором из жердей и расположенной на берегу речушки, которая была шириной метра три и глубиной по колено. Охранники выделили нам часть косули. Мясо порезали тонкими ломтиками и сварили на ужин вместе с просом в котле над костром. Получилась довольно вкусная похлебка, с дымком. А может, понравилась потому, что обед был слишком легкий и всухомятку. Мне предложили переночевать в избе, но я, несмотря на обилие комаров, предпочел лечь на свежем воздухе, подстелив попону и положив под голову седло. Лучше комары, чем клопы и вши. Этого добра в деревенских домах валом. Иногда видел, как мои спутники отлавливали на себе какое-нибудь кровососущее и давили ногтем на ногте. Меня пока спасало от этой напасти шелковое белье. Саблю в ножнах положил рядом с собой, надев темляк на правую руку. Половцы поглядывали на саблю с большим интересом. Золота и драгоценных камней на рукояти и ножнах хватило бы кое-кому на всю оставшуюся жизнь. Это половцы еще не знают, что клинок дамасский.
        Утром я проснулся оттого, что затекла спина. Отвык спать на твердом. По привычке провел рукой по лицу, собираясь побриться, но вспомнил, что решил отпустить бороду. Монах Илья сказал, что мне, то есть, сыну князя Игоря, сейчас лет тридцать шесть-тридцать семь. Чувствовал я себя намного моложе. Без бороды буду выглядеть совсем молодым. Впрочем, бриться все равно было нечем. Купец Борята сказал, что бритву и мыло можно купить только в городах. Я разделся по пояс, сделал небольшую разминку и помылся в реке. Половцы, как и все кочевники, относились к водным процедурам с презрением. Зато послеоперационный шрам на моем животе заинтересовал их. Они погомонили между собой, показывая на мой живот глазами, потом спросили что-то у монахов. Илья им ответил.
        Когда я оделся, монах подошел и сообщил:
        - Спрашивали, кто ты, откуда у тебя шрам на животе? Я рассказал, что ты - сын половецкой ханши и князя Игоря, про осаду Царьграда. Они сказали, что ты выжил потому, что тебя новорожденного вылизала Волчица-Мать. Они - язычники, поклоняются Небу, Земле и Волку. Не понимают, что такое божья помощь, не взошло еще зерно истиной веры в их темных душах.
        По моему глубокому убеждению, душа монаха не светлее половецких, но говорить ему не стал. Князь-атеист - это будет слишком круто для нынешнего общества. Хватит им богумилов, которые в несметном количестве расплодились в Болгарии. Это еще одна секта, наподобие катаров и коммунистов, с девизом «И как один умрем в борьбе за это…». Илья говорил, в Болгарии что ни поп, то скрытый безбожник. О болгарских монахах он был более высокого мнения. Ворон ворону…
        С этого дня половцы стали относиться ко мне с уважением, как к собственному хану. Они, кстати, звук «г» произносят, как «х». Так делали до них скифы, так будут делать после них украинцы. Видимо, эта земля не терпит звук «г». Слишком много с него начинается неприятных слов. Вечером половцы дали мне лучшую часть косули и угостили кумысом, отказавшись брать за это деньги. Я не любитель кумыса, но выпил его, чтобы не потерять их расположение. Кстати, моего знания турецкого и утигурского языков хватало, чтобы понимать их. По словам купца Боряты, половцы - союзники черниговских князей, Ольговичей, в войнах с владимирскими и киевскими Мономаховичами, причем настолько хорошие, что владимирцы кочевников в плен не берут. Что не мешает половцам и черниговцам нападать друг на друга. Ну, прямо-таки дружная семья: промеж себя деремся, но против остальных стоим плечом к плечу.
        К вечеру третьего дня добрались до места, где заканчивался волок. Там на правом берегу стояла небольшая деревянная крепость Кодак. Мы поселились в деревне, ожидая, когда притащат и погрузят ладью. Ожидание затянулось на шесть дней. Все это время я расспрашивал купца Боряту и монаха Илью о событиях и обычаях в Киевской Руси, купался в Днепре, переплывая его туда-обратно на удивление местным жителям, занимался фехтованием. Умелых напарников здесь не было, поэтому занимался сам. Отрабатывал работу с саблей и щитом, или кинжалом, или второй саблей. Интуиция мне подсказывала, что навыки эти скоро пригодятся. Местные мальчишки (взрослых мужчин в деревне почти не было, зарабатывали на жизнь) садились неподалеку на траву и молча наблюдали за мной. Особенно им нравилось, как я работаю двумя саблями. Вторую брал у купца Боряты Малого. Она была немного короче, шире и тяжелее моей, без елмани и слабее изогнутая.
        Дальше мы плыли в основном на веслах. Ветер дул от норд-оста, почти все время был встречный. На ночь становились на якорь возле левого, низкого берега. Здесь были земли половцев, которые ничего не имели с транзитной торговли, но хотели бы отхватить хоть что-нибудь. Говорят, они иногда обстреливали ладьи из луков. Сами плавать на лодках не умели и не любили, поэтому пустой тратой стрел всё и заканчивалось. Нас они не побеспокоили ни разу.
        Возле впадения в Днепр левого притока под названием Сула купец Борята Малый сказал мне:
        - Немного выше по этой речке стоит крепостица Воинь с хорошей, защищенной гаванью. В нее можно заплыть на ладье и отстояться в случае опасности. Оттуда легко добраться по Суле до Попаша, от которого до Путивля день пути конному.
        - Запомню на будущее, - произнес я, - но сейчас мне надо побывать в Чернигове, представиться князю Мстиславу Святославичу.
        Как объяснил мне Илья, Черниговское княжество теперь вроде независимого королевства. Черниговские князья считают себя Великими, то есть, равными киевским. Новгород-Северский князь у них типа герцога, а я буду кем-то вроде графа. По идее, я должен подчиняться своему «герцогу» - Изяславу Владимировичу Новгород-Северскому, но, поскольку он мой «племянник» и занимает мое место, имею право общаться напрямую с «королем». Впрочем, как я понял, никто никому здесь уже по большому счету не подчиняется. Бывает только совпадение интересов.
        После Сулы на берегах Днепра все чаще стали попадаться деревни. Затем на правом, высоком берегу появился город Канев. Он был хорошо укреплен. Как рассказал мне монах Илья, деревянные стены собраны из срубов, нижние из которых набиты землей и камнями. Это понадежнее, чем частокол у западноевропейских городов. Башни внизу каменные, а верхние части деревянные. Некоторые башни очень высокие, метров под двадцать. Территория внутри стен называется посадом. На самом высоком месте находится Детинец - замок князя или его посадника. К городу примыкают слободы, которые сжигают при подходе врага. Почти все построено из дерева, так что сжечь и восстановить не долго. Примерно также устроены и остальные русские города.
        Киев, конечно, отличался от других городов. Говорят, по размеру и численности населения он самый большой на Руси и второй в Европе, уступает только Царьграду. Он располагался на холмах очень высокого правого берега. Я несколько раз в двадцатом и двадцать первом веках бывал в Киеве. Первый раз еще двенадцатилетним школьником приезжал на экскурсию. Запомнилось посещение Киево-Печерской лавры. Нас водили по темным проходам под землей, мимо ниш, в которых лежали коричневые человеческие кости. Мне, как самому младшему, экскурсовод предлагала идти в середине группы, чтобы темноты не боялся. Темноты-то я, дитя подвалов, как раз и не боялся, а вот на кости старался не смотреть. Тогда мне Киев казался совершенно не таким. Может, потому, что ни разу не видел его с середины Днепра. Сейчас поражало обилие церквей. Или их казалось много, потому что были выше остальных зданий. У нескольких купола были крыты золотом и ярко блестели на солнце, у остальных - оловом, медью, свинцом или дранкой… В некоторых местах, видимо, наиболее уязвимых, стены и башни были полностью каменные. Выше по течению, в низине,
располагался торгово-ремесленный Подол, ничем не защищенный. Как в Посаде, так и на Подоле полным ходом шло строительство. В основном возводили двухэтажные жилые дома и церкви.
        Мне хотелось прогуляться по Киеву, но Борята Малый предложил сделать это в другой раз:
        - Как только подойдем к пристани, меня обдерут, как липку. За год до того, как латиняне захватили Царьград, наши князья вместе с Рюриком Смоленским пограбили и сожгли Киев. Выгребли все сокровища из Софийского собора, сожгли Печерскую лавру и Десятинную церковь. Киевляне до сих пор помнят это. Так что черниговским купцам сюда хода нет. Разве что очень богатым, сильным, которых побоятся тронуть.
        Пристали мы на ночь к берегу у Вышгорода, который находился километрах в пятнадцати выше по течению на выступающем мысу. Его окружали глубокий ров, высокий вал и мощные деревянные стены с каменными башнями. Хотя он намного меньше Киева, я бы сказал, что захватить его будет труднее. Вышгород был чем-то вроде резиденции киевских князей и местом паломничества для всех православных. Здесь в соборе хранились мощи невинно убиенных князей Бориса и Глеба. Святыми они стали только потому, что их убили молодыми и вроде бы ни за что. Мне почему-то сразу вспомнились такие же «невинно убиенные» Павлик Морозов и Зоя Космодемьянская. Делать национальных героев на заказ - это многовековая российская традиция. Весь наш экипаж и пассажиры сразу поперлись в этот собор, чтобы поблагодарить «святых» за благополучное возвращение из похода. Поскольку сюда направлялась моя «мать», когда ее похитили и продали в рабство, у меня был повод отказаться от посещения собора.
        - Борис и Глеб в моей семье не пользуются почетом, - объяснил я монаху Илье свое нежелание идти с ним.
        Как ни странно, Илья отнесся к этому с пониманием. У людей тринадцатого века довольно утилитарное отношение к святым. Помогаешь - почитаю, нет - найду другого. Священники тоже относились к этому по-деловому: не важно, какому святому отстегивают, лишь бы раскошеливались.

3

        Чернигов стоял на высоком правом берегу Десны. На холме, отстоящем метров на сто-сто пятьдесят от кромки воды, располагался Детинец с каменными стенами высотой метров восемь и башнями раза в полтора выше. Имел он форму неправильной трапеции. Сверху над стенами деревянные двухскатные навесы, а у башен высокие остроконечные деревянные крыши, из-за чего казалось, что башни раза в два выше стен. К дальней от реки стороне Детинца и примерно к середине боковых примыкали стены Окольного града, высотой метров шесть, снизу метра на три каменные, а сверху деревянные. Башни все каменные и с высокими крышами. Окольный град был раза в четыре больше Детинца, который как бы выпирал из него. Посад или, как его называли здесь, Передгородье в свою очередь начинался от боковых и дальней стен Окольного града и как бы выдавливал его из себя. Если бы можно было поставить Чернигов на бок, то стал бы похож на снеговика: внизу большой, широкий и расползшийся ком Посада, в середине немного приплюснутый сверху Окольный град и на самом верху маленький Детинец. Стены у Посада были деревянные, а башни каменные, но с более
низкими, чем у детинцевых, крышами. Возле юго-западной стороны Окольного града стоял каменный Елецкий монастырь, похожий на небольшую крепость. Стены и башни всех трех частей города были потемневшими от времени. Заметно было, что их давно не ремонтировали. Из-за городских стен выглядывали купола множества церквей. У трех, видимо, соборов, они были золоченые. В Детинце и Окольном граде виднелись также купола и башенки нескольких трехэтажных деревянных теремов. С северо-восточной части, выше по течению Десны, к городу примыкали незащищенные слободы, застроенные деревянными домами и церквами. Ближе к городским стенам стояли двухэтажные дома с большими дворами и многочисленными хозяйственными пристройками, а дальше - одноэтажные, всё меньше, беднее, пока не переходили в россыпь полуземлянок с крышами, застеленными дерном, на котором зеленела трава. Возле богатых домов были деревянные тротуары, по которым можно было четко проследить границу между достатком и нищетой.
        Мы пришвартовались к пристани на берегу речушки, впадающей справа в Десну. Возле пристани располагалось Торжище - улицы с лавками и мастерскими, посередине которого стояла большая и высокая церковь, деревянная, крытая медью, построенная, как мне сказал монах Илья, в честь Параскевы Пятницы - покровительницы торговцев. Нас уже поджидал местный мытник - сборщик податей - тучный, неповоротливый мужчина, на котором я насчитал, как минимум, три слоя одежды, хотя день был жаркий. Самой впечатляющей была шапка из темно-коричневого меха и высотой с полметра. Я хотел было спросить, не болит ли шея таскать такую тяжелую шапку, но у мытника голова, казалось, лежала прямо на плечах. Судя по тому, как перед ним залебезил купец Борята Малый, мытник сейчас неплохо хапанет. Монахи, не дожидаясь, когда купец закончит переговоры, поблагодарили и поклонились ему, перекрестились на церковь Параскевы Пятницы и пошли в город.
        За время путешествия я убедился, что мне нужен будет помощник, который бы объяснял, что здесь к чему и почем, но предложить это место монаху Илье не решился. В последнее время он стал посматривать на меня изучающе, с жадным интересом, как ученый на доселе неизвестную науке разновидность паразитов. При прощании я дал ему три золотых мараведи:
        - Помолитесь за упокой всех утонувших.
        - Хорошо… княже, - с еле заметной заминкой перед словом князь произнес он.
        Наверное, слишком много узнал обо мне такого, что не соответствует образу сына князя Игоря. Надо, чтобы он оставил свои сомнения при себе.
        - Если бог спас меня, значит, зачем-то это ему надо. Не нам судить дела его, а только исполнять его волю, - напомнил я монаху и перекрестился.
        - Да, княже, - уже без заминки молвил монах и тоже перекрестился.
        Узнав, кто я такой, мытник тут же послал конного к князю Мстиславу Святославичу, чтобы сообщить, что в гости пожаловал троюродный брат Александр Игоревич, князь Путивльский, чудом спасшийся в пучине морской. За время путешествия я более-менее освоил язык своих подданных. Думать продолжал на русском, но довольно бегло изъяснялся на старославянском и понимал почти всё, что мне говорили. Особенно, когда пытались лизнуть. Мытник начал льстиво восхищаться моим спасением. Его послушать, важнее и лучше меня нет человека на земле. Наверное, что-то подобное он слышит от тех, кто ниже его по положению. Мы сплевываем только то, что нализали.
        Мстислав Святославич прислал мне белого иноходца под шитой золотом попоной и седлом с золочеными луками и эскорт из двух десятков дружинников - молодых парней не старше восемнадцати лет, одетых богато и вооруженных короткими копьями и саблями или мечами. Я попросил одного показать свой меч. Это оказалась франкская многослойная обоюдоострая спата. Была она сантиметров на пять-семь короче, чем те, что делали в первой половине двенадцатого века, на полсантиметра или даже сантиметр уже и легче граммов на триста-четыреста. Дол - ложбинка в середине клинка - тоже сузился. В двенадцатом веке в Западной Европе такие мечи ценились высоко, а здесь, видимо, не очень, поскольку его мог позволить себе молодой дружинник, пусть и княжеский. А может, досталась ему по наследству. Половина эскорта поехала впереди меня, вторая - сзади. Моего слугу Савку вез один из дружинников, посадив за собой на круп лошади.
        Ворота, через которые мы въезжали, назывались Золотыми. Наверное, название получили из-за золоченого купола церкви, которая располагалась над ними, или тут принято всем главным давать такое имя. Сложены ворота из гладко отесанного, светло-серого камня. Арочного типа тоннель был длиной метров двенадцать. Вверху множество отверстий для стрельбы. Окованных железом ворот было трое, но средние, судя по виду, закрывали редко, только в случае опасности. Улицы города чисты, вдоль домов деревянные тротуары. Нет сильной вони, как в европейских городах, хотя канализации не заметил. Наверное, потому, что дома с дворами, в которых есть выгребные ямы. Чем ближе к Окольному граду, тем дома и дворы становились больше. Попались даже пара каменных. Ворота, через которые мы въехали в Окольный град, назывались Троицкими. На белой стене над ними была выложена мозаикой Святая Троица. Все, кто входил или въезжал в ворота, крестились на мозаику. Я тоже перекрестился. Если попал в собачью стаю, лай не лай, а хвостом виляй.
        Детинец представлял собой большой замок, только вместо донжона был княжеский двор - комплекс двухэтажных каменных и деревянных зданий, отгороженных четырехметровым каменным забором. Перед забором на двух улицах находились дворы бояр с деревянными теремами, по большей части трехэтажными. За забором справа высился белый каменный Спасский собор с пятью золочеными куполами и несколько деревянных домов, а слева - длинное деревянная двухэтажное здание с конюшней на первом этаже и каменный княжеский терем прямоугольной формы, поставленный так, что от ворот видны были одновременно передняя и боковая стены. Судя по вооруженным людям, которые расхаживали возле дома с конюшней, это было что-то типа казармы. От задней части терема в две стороны тянулись деревянные здания с глухими первыми этажами и жилыми вторыми, которые упирались в стены Детинца, образуя внутренний двор. Площадь между теремом, собором и казармой была вымощена камнем. На передней стороне терема на первом этаже была оббитая надраенной до золотого блеска медью дверь. К ней вела широкая деревянная лестница с крыльцом с фигурными балясинами и
столбами, поддерживающими навес. Рядом с крыльцом находилось маленькое окно, закругленное сверху, забранное фигурной решеткой и застекленное разноцветными прямоугольными кусочками сантиметров пятнадцать на десять. На втором этаже располагались две пары высоких узких окон. Расстояние между окнами внутри пар было такое, что его можно было принять за широкую оконную раму. Верхние окна были без решеток и составлены из полупрозрачных стекол. На боковой стороне терема окна были такие же, только наверху всего одна пара, и еще одно маленькое и квадратное в чердаке. Крыт терем медными листами, позеленевшими от времени. На крыльце стояли человек десять богато одетых мужчин. Того, что стоял в центре, я принял из-за шитой золотом одежды и высокой шапки из черного меха, за черниговского князя.
        - На крыльце князь стоит? - спросил я дружинника, у которого брал посмотреть спату.
        Молодо человек снисходительно улыбнулся и ответил:
        - На крыльце встречают только равного. Там стоит тысяцкий Вышата Глебович.
        От ворот эскорт повернул к конюшне, а моего коня, поклонившись в пояс, взял под узду важный боярин, которого сопровождали еще двое, одетые победнее.
        - С приездом, князь Александр Игоревич! Мой господин, Великий князь Мстислав Святославич, послал меня, своего слугу, воеводу Митяя, встретить тебя и проводить к крыльцу.
        Он повел моего коня к княжескому терему. Важность, с которой воевода проделывал это, показалась мне смешной. В Западной Европе все было не так напыщенно. Увидев отстраненное выражение на лицах людей, ждавших меня на крыльце, я понял, что исполняется ритуал, в котором моя личность не играет никакой роли. Ритуал служил в первую очередь для возвеличивания князя Черниговского, но любое его нарушение может быть воспринято каждой из сторон, как оскорбление, со всеми вытекающими последствиями. Впрочем, мне, как «византийцу», скорее всего, простят мелкие огрехи. Воевода Митяй остановил моего коня перед крыльцом. Я спрыгнул на землю, шагнул к крыльцу и остановился, потому что почувствовал, что дальше идти пока нельзя.
        Стоявшие на крыльце, сняв шапки, поклонились мне в пояс, и тысяцкий Вышата Глебович, обладатель густой и длинной темно-русой бороды и зычного, командного голоса, торжественно произнес:
        - Великий князь Черниговский Мстислав Святославич прислал нас, своих слуг, встретить и проводить к нему своего младшего брата Александра Игоревича, князя Путивльского!
        Я в ответ кивнул головой и поднялся по лестнице.
        Тысяцкий надел свою шапку, которая оказалась из черно-бурой лисы и с чем-то типа кокарды в виде золотого медведя, вставшего на задние лапы и шагающего слева направо, то есть, по законам рекламы, вперед. Вышата Глебович повернулся и пошел впереди меня. Остальные пристроились сзади. По крутой деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. Там была узкая комната с двумя дверьми: одни прямо, другие слева. Двое дружинников, подпоясанных широкими ремнями с саблями, стояли по обе стороны двустворчатой двери, расположенной прямо. Они распахнули ее наружу.
        Дверь вела во что-то вроде церемониальной палаты - длинной комнаты со стенами, оббитыми дорогими, шитыми золотом и серебром, тканями, поверх которых висели несколько икон в золотых окладах. У противоположной от двери стены сидел на высоком стуле с низкой спинкой и широкими ручками мужчина примерно лет тридцати пяти-семи, среднего роста и сложения, с темно-русыми волосами длиной до плеч, круглым лицом, покрытым широкой и короткой темно-русой холеной бородой. На голове у него была маленькая шапочка, шитая золотом и густо украшенная жемчугом. Одет в три, если не больше, слоя одежды разных оттенков красного цвета. Верхние слои шиты золотом или серебром и украшены жемчугом. Судя по количеству жемчуга, добывают его где-то здесь. Наверное, речной. На ногах короткие сапожки или высокие ботинки с немного загнутыми вверх, острыми носками, тоже вышитые золотом и украшенные жемчугом. Так понимаю, сидящий на стуле и есть мой троюродный братец. По словам монаха Ильи, Мстислав Святославич княжит всего второй год. Занял черниговский стол после смерти своего старшего брата. Поскольку Мстислав - самый младший из
братьев, следующими по старшинству на черниговский стол идут сыновья брата их отца Игоря Святославича, то есть, я, как единственный живой. Наверное, поэтому мне и оказали такой торжественный прием. Вдоль боковых стен стояли широкие лавки, покрытые ковриками или кусками очень плотной ткани. На ковриках лежали подушки в темно-красных наволочках. На подушках сидели человек десять, все в золоте, серебре и жемчуге, кроме прикорнувшего слева от князя епископа - дряхлого старика с длинными седыми волосами и бородой, который опирался о позолоченный посох. На епископе была простая черная ряса. Если бы не серебряная толстая цепь и массивный крест на ней, я бы счел его бессребреником. Весть о моем приезде пришла сюда в конце послеобеденного сна, который здесь свято блюдут в богатых сословиях, поэтому многие бояре сидели с заспанными физиономиями. Епископ и вообще заснул, ожидая меня, и теперь, проснувшись, никак, видимо, не мог вспомнить, кто я такой?
        Я остановился у порога и окинул взглядом палату, выискивая, на какую икону надо перекреститься? Красным считается вроде бы правый угол, там и должна быть главная икона, но ни он, ни левый ничем не выделялись. Я заметил слева на стене подсвеченную светом из окна большую икону с каким-то бородатым мужиком, украшенную с особой щедростью, и перекрестился на нее. Судя по отсутствию отрицательной реакции, если и ошибся, то простительно.
        - Доброго здоровья и долгих лет жизни Великому князю Черниговскому Мстиславу Святославичу и всем присутствующим здесь! - произнес я, кивнув в знак приветствия головой, и пошел к Великому князю Черниговскому Мстиславу Святославичу.
        Не знаю, на какой дистанции он собирался меня держать, но я решил, что, поскольку первый в очереди на его место, соответственно и буду себя вести. Бояре сразу встали и поклонились мне. Мстиславу Святославичу надо было или одернуть меня и тем самым оскорбить, или встать и поприветствовать, как почти равного. Он встал. Я был на полголовы длиннее, но он находился на помосте, так что оказался выше меня. Ему пришлось наклониться, чтобы поцеловать меня в губы. Здесь тоже мужики целуются при каждом удобном случае. От его бороды пахло шафраном или чем-то похожим.
        - Здравствуй, брат! - с нотками искренности поприветствовал он. - Рад, что ты добрался до нас живым и невредимым!
        Князь Мстислав показал мне на стул наподобие того, на котором сидел он сам, неизвестно откуда появившийся справа от помоста. Видимо, стул до поры прятали, чтобы понять, на что я претендую, и соответственно отреагировать. Как здесь всё сложно! Я подумал, что черниговский стол мне будет великоват. Как только начинаешь интриговать, ни что другое не остается ни времени, ни сил, а мне хотелось бы пожить. Я сел на предложенный стул, и мы начали обмениваться любезностями. Разговор ничем не отличался от тех, которые я вел при случайной встрече со своей дальней родней, о которой почти ничего не знал, кроме имен.
        - На отца похож, - вдруг громко произнес епископ.
        Наступила неловкая пауза.
        - Это мой епископ Феодосий, - прервал ее Мстислав Святославич. - Он и твоему отцу служил.
        Меня порадовало, что Церковь здесь подчиняется князьям, а не наоборот, как у католиков в эту эпоху.
        - Я и говорю, что похож на отца, на Игоря Святославича, - повторил громко епископ Феодосий. - Такой же боевитый.
        - Да, похож! - очень громко сказал ему князь Черниговский, а мне тихо объяснил: - Епископ туговат на ухо.
        Подозреваю, что не только на ухо. Поэтому его и не меняют. Через пару минут епископ Феодосий стал клевать носом. Никто его не будил.
        Мне пришлось рассказать, как я спасся. Рассказывать по большому счету было нечего. Подробно описал им волну, которая меня вышвырнула в море, и как очнулся на борту ладьи.
        - Как выплыл - не помню. Обо что-то сильно ударился головой и пришел в себя только в ладье. Память напрочь отшибло. Только сейчас начинает восстанавливаться, - на всякий случай проинформировал я.
        - Как Иов спасся, - громко произнес епископ и перекрестился дрожащей рукой.
        Странно, мне казалось, что он спит и ничего не слышит.
        - Там не было кита! - громко возразил ему князь Черниговский.
        - Бог вернул свою милость Игоревичам, - не услышав или проигнорировав князя, продолжил епископ Феодосий.
        Как мне рассказал монах Илья, девять лет назад троих моих «братьев», Святослава, Романа и Ростислава, повесили галицкие бояре. Вещают здесь только конченных негодяев, остальным головы отрубывают, а уж с князьями разделаться так… Случай был настолько вопиющий, что это сочли божьей карой. Мое спасение обозначало окончание наказания роду князя Игоря. Мне кажется, религию для того и придумали, чтобы во всем выискивать божий промысел.
        Мы обменялись с кузеном еще парой ритуальных фраз, после чего он счел, что официальную часть можно закончить:
        - Отдохни с дороги, в баньке попарься, а вечером на пиру поговорим.
        - Все мои вещи утонули, осталось только то, что было на мне, - пожаловался я.
        Не хотелось после бани натягивать грязную одежду.
        - Я пришлю тебе свои одежды, - оказал милость Великий князь Черниговский.
        Мы вышли из палаты в узкую комнату, где два дружинника открыли перед нами боковую дверь. Меня провели через несколько сквозных комнат, часть из которых была жилыми, а часть - мастерскими для женщин-вышивальщиц. Затем по крытому переходу добрались до бани, стоявшей во внутреннем дворе неподалеку от поварни, откуда шел запах свежеиспеченного хлеба.
        Баня топилась по-белому. За восемь веков она не изменится. Разве что каменка была больше и выше. Возможно, и в двадцать первом веке были такие, но мне не попадались. В бане сильно пахло травами, а вот веников не было.
        - А где веники? - спросил я банщика - рыхлого малого с волосами, похожими на мочалку.
        - Князь хочет попариться по-новгородски? Сейчас сделаем! - пообещал он.
        И действительно, минут через пятнадцать принес два березовых веника и так отхлестал меня, что я забыл все превратности продолжительного, как по расстоянию, так и по времени, перемещения.
        В предбаннике меня ждали белая длинная рубаха из тонкой льняной ткани с красно-золотыми вставками на концах рукавов, по вороту и подолу, порты из более плотной ткани червчатого - красно-фиолетового - цвета, короткий легкий кафтанчик без рукавов, светло-красный и шитый серебром, и второй, темно-красный, более длинный и тяжелый, с длинными и широкими на концах рукавами, вышитый золотом и со вставками в рукава и по бокам из черного материала, украшенного узорами из мелкого жемчуга. Ремень мне оставили мой. Все монеты были на месте. Сабля и кинжал, вместе с остальными моими вещами, были у Савки.
        - А где мой слуга? - спросил я мальчишку такого же возраста, как и Савка, который вел меня в гостевой покой.
        - В поварне был, - ответил он. - Там его бабы расспрашивали про Царьград и как тебя спасли.
        Знает Савка, где надо службу нести.
        Выделенная мне комната была метра три на три с половиной. В красном углу икона Богоматери в серебряном окладе и обвешенная серебряными монетами на цепочках. Монеты были византийские и европейские. Квадратная кровать занимала две трети помещения. Спинок не было, поэтому только по горке из четырех подушек, двух больших и двух маленьких, я догадался, где изголовье. Сверху лежало покрывало из толстой ткани темно-красного цвета, под ним было толстое стеганое одеяло и льняная простыня на перине. На ладье я привык спать на более твердом, поэтому на мягкой перине долго ворочался, чувствуя себя неуютно.
        Как мне показалось, меня разбудили через мгновение, после того, как наконец-то заснул.
        - Вставай, князь, на пир кличут, - толкал меня Савка.
        Его отмыли, подстригли, переодели в новую белую рубаху с вышитым воротом и темно-красные порты и обули в нарядные сапожки, не новые, но явно с ноги сына княжеского или боярского. По-видимому, его тоже считают чудом спасшимся вместе со мной.
        Трапезная была длиннее и шире церемониальной. Столы были составлены буквой П, узкая перекладина находилась на помосте. В этом русичи ничем не отличались от западноевропейцев. Князь сидел на помосте, епископ - слева от него, а мне предложили место справа. Бояре и дети боярские заняли места внизу. Их было около сотни. Одеты не так нарядно, как во время церемонии. Начал пир Великий князь Черниговский Мстислав Святославич, встав и провозгласив тост за мое чудесное спасение и прибытие к нему в гости. Свой кубок он осушил до дна, что и показал, перевернув его. Следом я предложил выпить за его безмятежное княжение и здоровье его самого и всех членов его семьи. Выпив до дна, тоже перевернул кубок, чтобы все увидели, что ни капли зла не затаил. Затем пошли пожелания бояр, причем они переворачивали опустошенный кубок над своей головой. В проявлениях холуяжа славяне всегда отличались изобретательностью.
        Пирующим предстояло осилить десятка два перемен блюд. Это не считая бесчисленного количества пирогов с самыми разными начинками и всяких солений. Сперва была уха с говядиной. Ухой называли любой суп, в том числе и рыбный, который будет третьей переменой. Затем щи из кислой капусты с бараньими ребрами. К ним подали гречневую кашу. После рыбной ухи подали жареную курицу с очень кислым соусом. За ней был гусь с мочеными яблоками, а затем пошли мясные блюда, жареные, печеные, верченые. Дальше была рыба разных сортов и по-разному приготовленная. На десерт подали блины со сметаной, пшеничные калачи с медом, землянику в меде и что-то типа фруктовой пастилы. Хлеб ели ржаной, а пироги и другая выпечка была из пшеничной муки. Перед каждым гостем стояла отдельная глубокая тарелка, в которую слуги наливали половниками уху из больших котлов или накладывали руками с подносов, которые несли два или даже четыре человека. Все пища была не соленая, но на столе стояло несколько солонок, наполненных грязной, синевато-серой солью. Рядом с каждой солонкой занимали место перечница и горчичница. Перца, правда, было мало.
Пили плохенькое белое вино и очень хорошую медовуху разных сортов. Они хоть и были разные, но вставляли все одинаково хорошо. На помосте кубки и тарелки были серебряные, ниже - бронзовые, еще дальше - деревянные и глиняные. До вилок еще не додумались. Зато ложки дали всем, причем только деревянные, даже великому князю.
        Только во время пира я понял, как истосковался по пище, на которой вырос. Особенно по пирогам и блинам. В двадцать первом веке я ел их довольно редко, но сейчас показалось, что тогда они были моей основной едой. Оказав честь хозяину, я стал пить понемногу. Уже знал коварство медовухи. Вроде бы пьешь сладенькое и слабенькое, а потом бах - и отрубился!
        Мстислав Святославич, изрядно набравшись и сочтя, наверное, что и я в таком же прекрасном состоянии, завел важный для него разговор:
        - Ты знаешь, что имеешь право на новгород-северский стол?
        Подразумевалось, видимо, что буду иметь и на черниговский.
        - Знаю, - ответил я, - но биться за него не буду.
        - Не можешь или не хочешь? - спросил князь Черниговский.
        Догадываюсь, что Мстиславу Святославичу хотел определить по аналогии, начну я бороться после его смерти за черниговский стол или отдам Михаилу, сыну его старшего брата Всеволода, который идет следующим?
        - Не хочу, потому что не могу, - сказал я. - Меня позвали в Путивль, а в Новгород-Северский никто не приглашал. Чтобы идти туда непрошенным, у меня нет ни дружины, ни денег.
        - Да, без денег много не навоюешь, - согласился князь Мстислав, немного успокоившись.
        Следовательно, пока я беден и слаб, меня в расчет принимать не будут. Увеличиваются шансы прожить дольше и спокойнее.
        - А если я помогу? - попытался спровоцировать меня кузен.
        Что-то они не поделили с Изяславом Владимировичем. Или я нужен, как пугало, чтобы мой «племяш» был сговорчивее.
        - Может быть, - молвил я любимые слова дипломатов. Однозначные ответы - это привилегия военных. - Всё будет зависеть от текущей обстановки.
        - Согласен, - кивнув головой, сказал Мстислав Святославич и сделал вывод из нашего короткого разговора: - Думаю, мы с тобой поладим.
        - Я тоже надеюсь на это, - произнес я. - Меня учили, что с сильными надо дружить, а воевать со слабыми.
        - Правильно, братец! - сразу расслабился князь Черниговский и полез целоваться в десны, а потом предложил еще один тост за мое здоровье.
        Мне показалось, что гости на этот раз поддержали тост более громкими и радостными криками. Может, потому, что сильнее опьянели, а может, внимательно отслеживали текущую обстановку на помосте и делали правильные выводы.

4

        В Путивль я плыл на княжеской ладье, у которой надводный борт был выкрашен в темно-красный цвет, форштевень в форме головы орла - в золотой, а весла - в белый. Посреди ладьи лежали княжеские подарки: новый шлем с наносником и наушниками; длинная двойного плетения и усиленная пластинами на плечах кольчуга с рукавами по локоть; три копья длиной чуть менее трех метров с четырехгранными наконечниками и кожаными накладками в том месте, где держишь рукой; клевец с трехгранным и немного загнутым книзу клювом с одной стороны и молотком с другой и рукояткой из твердого дерева, длиной сантиметров семьдесят, покрашенной в красный цвет и оплетенной внизу кожаными ремешками; шуба из черно-бурой лисы и еще одна из енота; по две ферязи и кафтана из расшитых золотом, тяжелых шелковых тканей; несколько рубах из тонкого шелка; порты черные из шерстяной ткани; темно-красные сапоги, украшенные на голенищах узорами из жемчуга; пять рулонов разных тканей; три бочки медовухи, одна вина и две большие корзины со всякой снедью. Сопровождали меня тридцать дружинников, которые вместе с экипажем ладьи должны были погостить в
Путивле несколько недель на тот случай, если я с первого взгляда не понравлюсь путивльчанам. Я как бы случайно обмолвился князю Мстиславу Святославичу, что не все жители города будут мне рады, всякое может случиться. Видимо, такое уже было и не раз, потому что князь Черниговский не удивился и сразу предложил в помощь сотню своих дружинников. Я решил, что хватит и трех десятков. Теперь, даже если меня не признают за сына князя Игоря, будет больше шансов удрать из Путивля живым и здоровым. В таком случае князь Черниговский обещал приютить меня и помочь усмирить моих неблагодарных подданных. Усмирять я их, конечно, не буду. Скажу, что поплыл в Византию, а сам подамся в Западную Европу, займусь чисто рыцарским делом - убийствами и грабежами.
        Мы плыли вверх по реке Сейм. Она показалась мне шире и глубже, чем та, которую видел в детстве. Правый берег высок, холмист и покрыт густым лесом. Говорят, в лесах много всякого зверья, включая медведей, лосей и туров. Левый берег низкий, пологий, с островками леса посреди степи. Сейм словно был границей между лесом и степью.
        - Вон башня Вестовая, - показал мне кормчий - грустный и на вид хилый мужичок лет сорока - на появившуюся слева над лесом верхушку деревянной башни с шатровой кровлей.
        С той стороны начал доноситься приглушенный колокольный звон.
        - На башне бьют в полошный колокол, - объяснил кормчий. - Увидели нас, народ сзывают.
        Мстислав Святославич, князь Черниговский, посылал гонца в Путивль, предупреждал о моем скором прибытии. Знатные люди без уведомления только воевать приходят. Сейчас на пристани соберутся горожане, чтобы поприветствовать своего нового князя. Есть ли среди них кто-нибудь, кто видел сына князя Игоря? Если есть, могут случиться самые разные события. На душе у меня стало муторно. Не гожусь я в мошенники.
        Город Путивль располагался на холмах, разделенных глубокими оврагами, на правом берегу Сейма в месте впадения в него речушки Путивлька. На утесистом холме со срезанной верхушкой и крутыми откосами к обеим рекам в месте их слияния и оврагу на западе находился Детинец. Это была крепкая крепость с высоким крутым валом, прикрывающим нижние дубовые срубы, заполненные землей. Верхние срубами образовывали стены высотой метров шесть. Башен было девять, все деревянные. Семь прямоугольных выступали из стен на пару метров вперед, были высотой метров восемь и имели шатровые кровли и две надворотные, более широкие и выступающие вперед метров на пять. Над одной была церквушка, а вторая, та самая Вестовая, возвышалась метров на семнадцать - на высоту шестиэтажного дома. Внутри видна была позеленевшая медь крыши княжеского терема и пяти куполов храма Вознесения. На севере холм соединяется с равнинным плато узким перешейком. Там находился Посад, огражденный рвом шириной метров пять, высоким валом и дубовыми стенами такой же высоты, что у Детинца. Башен было четырнадцать, из них четыре - надворотные. Западнее
Посада расположился Молчанский монастырь, укрепленный так же, как Посад, только башен было всего пять. Деревянный Никольский собор внутри монастыря был выше Вознесенского. В низине, от пристани к Детинцу и Посаду, шел Подол, на котором располагалось торжище. Домов на Подоле было мало, всего несколько лавок и деревянная церквушка Параскевы Пятницы. На пристани, судя по высоким меховым шапкам, стояли бояре, дети боярские - тоже взрослые, но менее знатные и богатые, - простые дружинники и четверо священников. На улице, ведущей от пристани к церкви, и на площади в конце ее собрался народ, мужики и бабы, с явным преобладанием последних. Детвора висела на заборах, крышах и прочих местах, недоступных взрослым.
        Когда ладья причалила к пристани, я встал на фальшборт. Так я был примерно на полметра выше тех, кто стоял на пристани, меня могли видеть многие и я их. В случае чего сделаю полшага назад и прикажу грести в обратном направлении. Напротив меня стоял дородный мужчина среднего роста с длинной темно-русой с проседью бородой, одетый в высокую и широкую вверху и более узкую внизу шапку из черно-бурой лисы и с серебряной бляхой в виде грифона и черную с серебряным шитьем ферязь. Опирался он на черный посох с фигурной верхушкой, выкрашенной в золотой цвет. Нос картошкой придавал мужчине глуповатый вид, но глаза смотрели цепко. Как подсказал кормчий, звали мужчину Епифаном Сучковым, был он самым богатым боярином княжества и исполнял обязанности посадника на время отсутствия князя. Наступила пауза. Народ смотрел на меня - я смотрел на народ. Никого отдельно не выделял. Просто видел перед собой массу. И ждал, когда сработает система идентификации
«свой-чужой», по результату которой собирался шагнуть вперед или назад.
        Видимо, все, кто видел настоящего князя, погибли, потому что моё стояние на фальшборте поняли по-своему, как княжескую гордость. Епифан Сучок первым снял шапку и поклонился в пояс. За ним это проделали все, кто стоял на пристани, а потом и народ на улице. Разогнувшись, посадник торжественно произнес:
        - Князь Александр Игоревич, посадник, игумен, священники, бояре, дети боярские, дружинники, купцы и прочий люд бьют челом тебе! Благодарим, что оказал нам честь, приняв нас под свою руку! Правь нами, детьми своими неразумными, по правде и обычаю наших дедов, а мы будет служить тебе верой и правдой!
        - Добрый день! - поприветствовал я горожан, молча глазевших на меня. Видимо, такое приветствие еще не вошло в моду. Ничего, спишут на мою «византийность». - Обязуюсь быть вам хорошим князем, строгим и справедливым! - добавил я и шагнул на пристань.
        Хлеб-соль никто не поднес. Наверное, этот обычай появится позже, когда не будет проблем с солью. Сейчас, как мне сказал монах Илья, она здесь в дефиците. Встречающие расступились, образовав проход, в конце которого, рядом с пристанью, стоял малый лет пятнадцати, судя по одежде, боярский сынок, который держал под узду довольно приличного, оседланного, гнедого жеребца, повернутого головой в сторону Детинца. Я догадался, что коня приготовили мне, подошел к нему и сел в седло с высокой передней лукой и низкой задней. Малый собирался вести коня под узду, но я показал жестом, что буду править сам. Подождав, когда на пристань сойдут приплывшие со мной дружинники, легонько ударил коня пятками в бока: поехали в новую жизнь!
        В Детинце и на Посаде зазвонили колокола. Люди, стоявшие по обе стороны улицы, что-то говорили мне, но я не слышал их. Воспринимал только радостный эмоциональный посыл. Наверное, дела у них идут не очень хорошо, если радуются совершенно незнакомому человеку. Я поднялся по крутому склону к Вестовой башне. В ней было двое ворот, дубовые, оббитые полосами поржавевшего железа, широкие для проезда и узкие для пеших. Широкие вели в туннель с прямым подволоком, в котором было несколько бойниц. Цокот копыт образовывал эхо. Кстати, за мной верхом ехали посадник Епифан и еще несколько бояр. Где они взяли лошадей, понятия не имею, потому что возле пристани видел только одну, приготовленную для меня.
        Внутри Детинца меня встретил воевода Увар Нездинич - мужчина лет под сорок с угрюмым лицом, заросшим густой курчавой бородой, черной и с седыми прядями. На голове у него был маленький островерхий железный шлем без наносника, скорее, как символ должности. Ферязь червчатая, без украшений. Темно-коричневые сапоги растоптанные, очень широкие, напоминающие короткие ласты. На широком ремне, украшенном маленькими серебряными бляшками, висела слева сабля в простых ножнах. Наши взгляды встретились лишь на мгновение, потому что воевода сразу отвел темно-карие глаза. Приветствие он пробурчал так невнятно, что, кроме меня, никто, наверное, больше и не понял, что он сказал. Взяв моего коня под узду, повел по узкой короткой улочке к княжескому терему. По обе стороны улочки располагались дворы с двухэтажными деревянными постройками. Скорее всего, боярские. Затем была площадь, на которой слева стоял деревянный Вознесенский собор, а справа, ближе к реке, находился княжеский, огороженный тыном их заостренных дубовых бревен, в котором было двое ворот: главные, соединенные с собором дощатой мостовой, и рабочие.
        В воротах княжеского двора меня встретил ключник Онуфрий - хромой на левую ногу старик с седой узкой бороденкой, одетый в высокий острый темно-красный колпак, кафтан и порты. Казалось, что и сапоги у него темно-красные, хотя были коричневыми. В Киевской Руси красный цвет всех оттенков любили даже больше, чем в Западной Европе. Особой симпатией пользовался червчатый - красно-фиолетовый. Ключник тоже взял моего коня под узду, но с другой стороны, и вместе с воеводой повел его к терему - деревянному зданию с широким резным крыльцом на второй этаже, к которому вела лестница с фигурными балясинами. На втором этаже было четыре маленьких окна из слюды, куски которой были разной величины. Возле крыльца стояла дворня: мужики, бабы и подростки. Во дворе находилось еще много других построек, жилых и служебных: избы для дружинников и дворни, конюшня, поварня, баня, кузница, хлев, птичник, амбар, сеновал, кладовые, погреба.
        В горнице, которая служила для официальных мероприятий, стоял затхлый дух. Так бывает, когда помещением долго не пользуются. Ее недавно вымели и вымыли, окурили ладаном, но затхлость вывести не смогли. Лавки вдоль стен были накрыты кусками шерстяной материи. В правом углу висела икона в медном киоте, под которой чадила лампадка. Княжеский стул был широк и низок, с узкими подлокотниками, стоял на невысоком помосте. На него положили красную подушку, а на спинку повесили кусок красной материи, вышитой золотыми нитками. Стул жалобно скрипнул, когда я сел на него. Сопровождавшие меня заняли места на лавках. Справа сели бояре, шесть человек, потом воевода и трое старых дружинников. Последним занял место командир черниговских дружинников, приплывших со мной. Слева сел игумен, четверо священников, ключник, два купца и какой-то горожанин, наверное, богатый ремесленник. Места на лавках хватило бы еще человек на двадцать, но больше никто не зашел в горницу. Видимо, постоянный совет состоял из двадцати человек. Два слюдяных окошка, расположенных в стене слева, хорошо освещали бояр, сидевших напротив. Сидевшие
слева были в тени или освещались со спины. Скорее всего, таково их положение и поведение и в жизни княжества.
        - Поскольку я вас не знаю, хочу, чтобы вы по очереди встали и представились, рассказали, чем занимаетесь, чем владеете, - предложил я. - Начнем с бояр.
        Епифан Сучков владел тремя деревнями или, как их здесь называли, вервями. У остальных пятерых было по одной. Их деревни располагались на правом берегу Сейма. Каждый собственник земли и людей начинает считать себя самодостаточным правителем, не нуждающимся в приказах сверху. Знаю на собственном опыте. Значит, придется ломать им хребты. Или они сломают мой. У Увара Нездинича и трех дружинников, один из которых был заместителем воеводы, а остальные двое - командирами сотен, земельной собственности не было. Они кормились, как здесь говорят, с конца копья княжеского. Игумена звали Дмитрием, был он настоятелем Молчанского монастыря и младшим братом Епифана. Монастырь владел двумя деревнями, тоже расположенными на правом берегу реки. Ниже игумена сидели священник соборной церкви Вознесения по имени Калистрат и трое его коллег из больших посадских церквей, имена которых я тут же забыл, как и имена купцов. Зато запомнил богатого ремесленника, золотых дел мастера, которого звали Лазарь Долгий, хотя был он ниже среднего роста. Одно время со мной за одной партой сидела девочка по фамилии Долгих и маленького
роста. Ни священники, ни сидевшие ниже их, земельной собственности не имели. На безземельных мне и придется опираться.
        - Память на лица и имена у меня плохая, если первое время кого не так назову, не обижайтесь, - предупредил я. - А теперь разберемся, кто и где впредь будет сидеть. Поскольку мне с воеводой в бой идти, он - моя правая рука. - Я показал на место справа от себя, где сидел Епифан Сучков. - Увар, пересядь сюда.
        По тому, как напряглось и побагровело лицо боярина Сучкова, я понял, что нажил смертельного врага. Поняли это и все сидевшие в горнице. Увар встал и нерешительно затоптался на месте, не решаясь подвинуть боярина.
        - Ты и в бою такой же смелый, воевода? - спросил я спокойно, без насмешки.
        Увар Нездинич сжал зубы и, глядя себе под ноги, подошел к боярину Епифану и что-то невнятно буркнул. Пока он проделывал это, пятеро бояр передвинулись по лавке вниз. Епифан Сучков встал и, глядя перед собой, как бы сквозь Увара, произнес сдавленным голосом:
        - Что-то я занедужил, князь, позволь уйти.
        - Вон бог, - показал я на икону в красном углу, а потом на входную дверь, - а вон порог.
        - Спасибо, князь! - не глядя на меня, со значением произнес боярин Епифан Сучков и важным шагом, постукивая о пол посохом, удалился из горницы.
        - Теперь разберемся с левой стороной, - сказал я. - По моему глубокому убеждению, монастыри должны заниматься духовными делами: молиться богу за грехи наши, переписывать книги, помогать сирым и убогим. Мирские дела не должны отвлекать монахов от богоугодных занятий. Поэтому, игумен Дмитрий, приезжай ко мне только по делам монастырским. Чем смогу, помогу.
        Настоятель монастыря, в отличие от старшего брата, не побагровел, а покорно согнул выю и произнес елейным голосом:
        - Позволишь и мне уйти, князь?
        - Позволяю, - молвил я.
        Игумен Дмитрий встал, перекрестился на икону, попрощался и вышел вслед за братом.
        Священники, передвигаясь выше по лавке, не скрывали злорадные улыбки. Значит, поддержка среди горожан мне обеспечена.
        - С тобой, ключник, мы и так будем по несколько раз на день советоваться. Ты - мой ближний человек. Так что нечего здесь порты просиживать, иди заботься о моем имуществе, - продолжил я.
        Онуфрий вроде бы не обиделся. Или виду не подал.
        - У нас что, на все княжество два купца и один ремесленник? - задал я вопрос.
        - Нет, - ответили в один голос оба купца.
        - Когда в следующий раз призову на совет, пусть придут еще один купец и один ремесленник, - приказал я. - Отберите сами людей достойный и здравомыслящих.
        - А чего отбирать?! - сразу произнес золотых дел мастер. - Бронник Глеб и купец Ян.
        Оба купца согласно закивали головами. Теперь поддержка горожан мне уж точно обеспечена. По крайней мере, достойной и здравомыслящей части их.
        - Сегодня я отдохну, устал с дороги. Завтра отслужим молебен по утонувшим в море, отметим сорок дней, помянем их, - сказал я, хотя сорока дней еще не прошло.
        Кроме меня, этого ведь никто не знает. Свидетель Савка считать не умеет, а остальные остались в Чернигове.
        Во время молебна собор был набит битком. В нем собрались не только родственники погибших в море, но и множество любопытных. Горожанам понравилось, что я удалил от себя, а, следовательно, и от власти, обоих Сучковых. Видимо, братья рулили не слишком праведно. Кстати, оба ни в соборе, ни на поминках не появились. Поп Калистрат решил показать себя во всей красе и растянул службу часа на три. Я мужественно отстоял весь срок, крестясь и шевеля губами якобы в молитве. Когда Калистрат спросил имена княгини и моих детей, чтобы помянуть их отдельно, я громко заявил:
        - Поминай всех вместе. Они все были моими детьми.
        И услышал громкий шепот: мои слова передали стоявшим позади и на улице возле собора. В общем, отпиарился по-полной.
        В это время на княжеском дворе полным ходом шло приготовление к поминкам. На вертелах жарили трех быков и несколько свиней. В поварне в огромных котлах варили разное мясо и рыбу. В пекарне пекли хлеб, пироги и калачи. Из подвалов тащили разные соленья. Как здесь говорят, гостьба готовилась толстотрапезная. Тягаться с черниговским князем я, конечно, не мог, однако приказал ключнику организовать поминки на славу, не жалея продуктов и напитков. Я помнил римский завет правителям, которые хотят добиться любви подданных. Хлеба и зрелищ. После представления в соборе народ надо было накормить. Знатные люди и часть дружинников гуляли со мной в гриднице - вместительной столовой, расположенной над клетями с запасным оружием и доспехами, а для остальных были накрыты столы во дворе и на площади. На угощение ушли все три бочки медовухи, которые подарил мне Мстислав Святославич, и большая часть того, что было в погребах. Было там, правда, не много. Каждый горожанин мог прийти и угоститься. Вряд ли всем хватило, но все равно будут говорить, что я накормил весь город. Как в свое время Иисус Христос пятью хлебами
пять тысяч человек. В таких делах главное - желание, а не результат.

5

        Пока не знаю, почему, но я не нравлюсь воеводе Увару Нездиничу. Он напоминает мне старого старшину роты, который вынужден подчиняться молодому старшему лейтенанту, новому командиру. Привычка к дисциплине обязывает его беспрекословно выполнять приказы, вот только все время хочется послать щенка. Сейчас он сидит у меня в кабинете, который располагается рядом с моей спальней и имеет с ней одни сени, и старается не встретиться со мной взглядом, чтобы я не увидел, как не нравлюсь воеводе.
        - Когда половцев ждешь в гости? - спросил я.
        - Кто его знает?! Обычно в начале осени нападают, перед распутицей, - бормочет он. - Соберем урожай, откормим скотину - тут они и пожалуют, выгребут всё.
        - Значит, у нас есть еще месяца три, - делаю я вывод. - Много их придет?
        - Кто его знает?! - повторяет он и только потом дает ответ: - Может, тысяча, может, две.
        - А от чего это зависит? - продолжаю я допрос.
        На этот раз воевода сразу начинает отвечать:
        - Они приходят к нам куренями, сотни по две-три в каждом. Так добычи можно больше захватить. Если узнают, что мы отпор собираемся дать, сбиваются в кош. Направятся все к нам, в коше тысячи две будет, но в прошлые годы половина в Рыльское княжество ходила.
        - Тысяча - это не много, да и две тоже, - сделал я вывод. - Я думал, большое войско будет.
        - Они же грабить идут, а не воевать, - объяснил воевода.
        - В Рыльске ведь князь сидит Мстислав Святославич, сын моего двоюродного брата, - вспомнил я услышанное от его тезки, князя Черниговского. - С ним можно объединиться?
        - Кто его знает?! - повторяет любимую фразу воевода Увар и продолжает: - Не хочет он с нами знаться. Деревеньку у нас отхватил и не возвращает. Принадлежит она боярину Фоке, который к нему на службу перешел.
        - Вернуть не пытались? - поинтересовался я.
        - Некому было пытаться, - ответил Увар Нездинич.
        - Большая у него дружина? - задал я вопрос.
        - Откуда?! Сотни полторы-две. Если ополчение соберет, то сотен пять наскребет, - поделился воевода Увар.
        - Южнее нас города есть. Почему с ними не объединяемся? - спросил я.
        - Зачем им объединяться с нами?! Половцы на них не нападают, - сообщил воевода. - Те города принадлежат князю Черниговскому, а у него с половцами мир да любовь. Они только нас, новгород-северских, грабят. Чем-то Изяслав Владимирович не угодил черниговскому князю, раз тот позволяет половцам нападать на нас. Только вот до новгородских земель они не доходят, а путивльские и рыльские Изяслав Владимирович защищать не хочет, потому что у нас свои князья. Забыл уже, как сам княжил в Путивле.
        - А новгородский князь ничего не отхватил у нас? - поинтересовался я.
        - Две деревни, - сообщил воевода Увар. - Их хозяин как уехал провожать князя на новое место, так и не вернулся сюда служить.
        - А у племянника моего какая дружина? - спросил я.
        - Не меньше тысячи, а с ополчением и все три будет, - ответил Увар Нездинич.
        - Значит, придется своими силами отбиваться, - делаю я вывод.
        - А чего там отбиваться?! - обреченно машет рукой воевода. - Пересидим за стенами, пока половцы не уйдут. Они города брать на копье не мастера.
        - Сколько и какого войска у нас? - задаю я самый важный вопрос.
        - В городской страже шесть десятков пеших и три десятка конных, да бояре приведут еще с сотню, в основном пеших, да ополчение можно набрать из горожан сотни две, только вояки они никудышные, - рассказал воевода Увар. - Кольчужная броня человек у двадцати имеется, у остальных кожаная или тегиляи.
        Тегиляй - это стеганка, набитая паклей. Иногда к ней сверху крепят металлические пластины или куски кольчуги на плечах, груди и животе. Без пластин спасает от стрелы на излете и слабого удара саблей или копьем.
        - Лучников много? - спросил я.
        - Два десятка пеших, ну, и конные все, - ответил он.
        - Монастыри выставляют войско? - поинтересовался я напоследок.
        - Нет, - с легкой злостью произнес воевода. - Они только себя защищают.
        - Собери завтра всю городскую стражу и боярские отряды, - приказал я. - Хочу посмотреть их.
        - До завтра бояре не успеют, - сообщил он.
        - Тогда послезавтра, - сказал я, - а кто не успеет, тот пусть обижается на себя.
        - Как скажешь, - молвил Увар Нездинич без энтузиазма.
        Видимо, предыдущие князья и посадники отбили у него не только веру в воинские таланты командиров, но и желание спорить, отстаивать свою точку зрения.
        Два дня я с ключником Онуфрием занимался изучением экономической составляющей моей власти в Путивльском княжестве. Была она не ахти. Князю Путивльскому на кормление дано пять деревень, все на левом, степном берегу Сейма. Три деревни половцы извели полностью грабежами, а две, которые находятся ближе к городу, дышали на ладан. Небольшой доход шел от налогов с горожан и торговых сборов. Этого едва хватало, чтобы содержать дворню и городскую стражу. Из-за устроенных мною поминок придется задержать выплаты стражникам. Получали они продуктами. Как заверил ключник, ропота не должно быть. Поминки - дело святое, а задержки - дело обычное.
        В кладовых лежало полсотни копий, десятка три мечей и сабель плохого качества, ржавые булавы, топоры и клевцы - легкие молоты, боевая часть которых выполнена в форме узкого и отогнутого книзу острия, клюва, способного пробить любой доспех, но и застрять в нем. Из полусотни щитов две трети были большие, миндалевидной формы, а остальные маленькие и круглые, для легкой кавалерии. Чего было много, так это стрел, причем новых. Десятка два шлемов были с наносниками, но без наушников и какой-либо зашиты затылка. Видимо, надеялись на высокие стоячие воротники тегиляев. Еще имелись лежавшие отдельно, как самые ценные вещи, десять ржавых коротких кольчуг с прорехами.
        - Почему не починили? - поинтересовался я.
        - Никто не говорил, - ответил ключник, - да и железа лишнего нет.
        - Отдай в кузницу, пусть приведут в порядок, - приказал я. - На железо пусти плохие мечи и топоры.
        В княжеской кузнице работали два кузнеца и два подмастерья. Чем они там занимались - не знаю, но молотами стучали с утра до вечера. Подозреваю, что выполняли заказы горожан. Я приказал им изготовить металлические и бронзовые части арбалетов по моим эскизам и наконечники для болтов. Столяру, который в основном занимался починкой лавок и столов, поручил делать ложи с прикладом и вытачивать болты. Арбалеты здесь знали, но не пользовались ими, считали лук более скорострельным, а потому и лучшим. Но для подготовки хорошего лучника надо несколько лет, а арбалетчика можно за месяц натаскать до среднего уровня.
        На воинский смотр зевак собралось больше, чем воинов. Большую часть городской стражи, как пеших, так и конных, составляли немолодые мужчины без боевого задора в глазах. Нашли теплое местечко, пусть и не очень доходное, зато работать не надо. Героизм проявят только во время защиты своих домов, а заодно и города. Примерно у каждого третьего всадника была кольчуга, а у всех остальных конных и пеших - кожаная броня или тегиляи. Оружие - копья длинной метра два с половиной и сабли, или мечи, или топоры - все имели сносного качества и ухоженное. А может, к смотру наточили и подремонтировали. Боярское войско оказалось намного хуже в плане экипировки, если не считать самих бояр, упакованных в кольчуги и обвешанных хорошим оружием. Про их моральный дух и говорить нечего. За князя они уж точно голову не положат. Епифан Сучков на смотр прислал вместо себя старшего сына, того самого юношу, что держал для меня коня у пристани. Сучков-младший был в большом шлеме с бармицей, длинной кольчуге с прикрепленными к ней, надраенными до блеска, бронзовыми пластинами на плечах и груди, сварных железных наручах и
поножах, и гарцевал на крупном рыжем коне. На поясе у него висели сабля в украшенных золотом ножнах и длинный нож с рукояткой из моржового клыка. К седлу слева был прикреплен круглый щит с ликом какого-то святого, а справа - бронзовый шестопер. Бронза тяжелее железа, но дороже, поэтому только богатые делают из нее булавы и шестоперы. Тонкое копье длиной метра три держал стоявший позади лошади слуга. Городские девки все, как одна, пялились на юного наследника несметного по местным меркам состояния.
        Сучков-младший презрительно кривил губы. Наверное, он ждал от меня замечание по поводу приведенных им воинов, но я всего лишь бросил небрежно:
        - Каков поп, таков и приход, - и перешел к следующему отряду.
        Закончив осмотр, разрешил всем разойтись. Приказ пришлось повторить, потому что воины ждали от меня чего-то большего или, по крайней мере, продолжительного. Они недоуменно загомонили, покидая площадь.
        - Бояре припрятали лучшее оружие и броню, не захотели тебе показывать, - виноватым тоном произнес воевода Увар Нездинич, когда мы не спеша поскакали на княжеский двор.
        - Да какая разница, - спокойно произнес я. - Ты бы положился на них в бою, как на себя самого?
        - Смотря на кого… - пробурчал он.
        - Вот-вот, - молвил я. - Такая дружина мне не нужна.
        - Другой нет, - сообщил воевода Увар.
        - Будет, - уверенно произнес я. - Завтра поплыву в Чернигов, останешься за меня.
        Пора возвращать домой дружинников, которых дал мне в помощь князь Черниговский. Содержать их было тяжковато. Они привыкли к обильному столу своего князя, а у меня не те финансовые возможности.
        - Мстислав Святославич не поможет, просили уже в прошлом году, - предупредил воевода.
        - А я ничего просить не собираюсь, - сказал я. - Разве что медовухи пару бочек.
        Воевода Увар Нездинич гмыкнул раздраженно, но ничего больше не сказал.

6

        Мстислав Святославич встретил меня без особой радости. Наверное, ждал, что буду просить у него воинов. Я не попросил. Попировал с ним в первый день, на второй разослал в бедные слободы глашатаем с сообщением, что нанимаю крепких молодых мужчин в дружину. Ни их навыки, ни боевой опыт, ни прошлое меня не интересовали. Будут служить верно - будут жить достойно. В первый день пришло несколько человек, поодиночке и парами. Поспрашивали, что к чему, посмотрели на меня и ушли. Я уже подумал, что придется в Киев плыть за добровольцами и обещать что-нибудь поконкретнее, но на второй день «записались» восемь человек, на третий - два десятка, а еще через три дня закончил набор, сформировав роту из четырех взводов по тридцать человек в каждом. Часть отсеется по разным причинам, останется около сотни. Отвез их в Путивль на ладьях Мстислава Святославича. Князь Черниговский сам их предложил.
        - Дружину набираешь? - спросил он, узнав, чем я занимаюсь.
        - Да, - ответил я.
        - Ее долго обучать надо будет, - предупредил князь Мстислав.
        - Придется, - согласился я. - Обученную ведь никто не даст.
        - Тоже верно, - не стал спорить он и предложил: - У меня в подклетах много старого оружия, мне оно не нужно.
        - Не откажусь, - сказал я. - Особенно, если отвезешь его в Путивль вместе с набранными мною людьми.
        - Ну, это запросто! - повеселевшим голосом произнес князь Черниговский.
        Человек он был добрый, понимал, в какую ситуацию я попал, но и свой интерес обязан был блюсти. Из-за этого возник у него конфликт между совестью и рассудком. Отдав то, что ему не шибко надо, и, оказав таким образом помощь, Мстислав Святославич разрешил этот конфликт. Поэтому, когда я заикнулся, что медовуха у него знатная, получил в подарок аж десять бочек ее. В Путивль я вернулся на четырех ладьях, нагруженных людьми, оружием и медовухой.
        Воевода Увар Нездинич, узнав, где и кого я набрал в дружинники, поставил на мне крест, как на полководце. Как и положено хорошему служаке, он разместил людей на княжеском дворе, организовал их питание, но сделал это с таким видом, словно у него болели сразу все зубы. Я понимал, что его надо заменить. Вот только на кого?!
        На следующий день я созвал городскую думу. Пришли два новых члена, купец и бронник, а Епифан Сучков прислал вместо себя сына. Юноша сел на место ниже воеводы. Одет он был в ферязь из шитой золотом ткани, такой плотной и тяжелой, что плохо сгибалась. День был солнечным. Яркий свет, преломляясь, падал через слюдяное окно на золотую ткань, играя на ней разными цветами. Все смотрели на эту ткань, как завороженные. Сучков-младший, как бы не замечая эти взгляды, оттопыренной нижней губой показывал, какое делает нам всем, в том числе и мне, одолжение, соизволив поприсутствовать.
        - Ты, наверное, во многих сражениях участвовал, много половцем перебил? - задал я вопрос.
        Я угадал его больную мозоль. Воевал он, скорее всего, только с девками на сеновале.
        Сучков-младший смутился, однако быстро оправился и заносчиво произнес:
        - Пока один раз всего с пловцами бился. Завидев наш отряд, они сразу удирали.
        - Наверное, их ослеплял блеск твоих доспехов, - произнес я насмешливо и продолжил серьезным тоном: - Это место твоего отца, а ты должен сидеть по заслугам, самым нижним. Пересядь.
        На новом месте он будет в тени, перестанет отвлекать остальных.
        Юноша побагровел точь-в-точь, как его отец, и произнес с вызовом:
        - Я могу и вовсе уйти!
        - Уйдешь, когда разрешу. Или станешь на голову короче, - спокойным голосом проинформировал я его и заодно всех остальных. Пусть знают, что цацкаться с ними не собираюсь. - А пока сядь, где я приказал, и слушай.
        Это было объявлением войны. Или мне, или Сучковым придется покинуть княжество Путивльское и, скорее всего, вперед ногами. Поскольку никто из присутствующих в горнице не смотрел на меня, не трудно было определить, на кого они ставили. А что будет к концу совещания!
        - Как мне сказали, к осени надо ждать в гости половцев. Я хочу отбить у них охоту появляться здесь впредь. Смотр, который я делал перед отъездом, показал, что боярские дружины яйца выеденного не стоят. Мне такие воины не нужны. Поэтому будете помогать содержать тех, кого наберу и обучу, - заявил я и перечислил, чего, сколько и когда должна будет давать каждая деревня.
        Бояре пару минут пережевывали информацию, а один заявил:
        - Такого никогда не было. Это нарушение обычаев наших предков.
        - Наши предки ели руками - таков был обычай, а мы едим ложками, - сказал я. - Теперь будет новый обычай. Со временем и его заменят.
        - А что нам делать с дружинами? - спросил другой боярин.
        - Это ваши дружины. Что хотите, то и делайте, - ответил я. - Можете просто распустить, а можете на меня напасть.
        Видимо, мысль о нападении им и пришла в голову, потому что бояре дружно склонили головы, словно застуканные на горячем.
        - Результат будет одинаковым, - закончил я свою мысль.
        - Княжеская власть от бога! - напомнил боярам поп Калистрат.
        Галицкие бояре уже доказали обратное, повесив троих князей. Так что на бога путивльские бояре оглядываться не будут. Только на силу.
        - Да пусть нападают, - разрешил я. - Мне надо на ком-нибудь обучать новых дружинников.
        Теперь точно не нападут. Как-то не принято делать то, что предлагает враг. Побоятся, что это ловушка.
        - Мне нужна будет помощь горожан, - повернулся я к сидевшим слева. - Не столько деньгами и товарами, сколько работой. Надо вооружить и одеть новых дружинников: перековать мечи, изготовить новые щиты, арбалеты, пики, пошить тегиляи, шапки и сапоги.
        Я решил подготовить два взвода пикинеров и два взвода арбалетчиков. Последним нужны будут большие щиты с прямой верхней кромкой, чтобы могли стрелять из-за них, а первым - еще и с полукруглым вырезом справа вверху, чтобы могли класть в вырез пику, придавая ей дополнительную устойчивость. И тем, и другим понадобятся короткие мечи на крайний случай.
        - Не для себя прошу, для общего дела. Так что постарайтесь всем миром, - закончил я.
        Купцы и ремесленники покряхтели и согласились:
        - Раз надо, сделаем.
        - А вы, святые отцы, объясните народу, что для борьбы с неверными нужна помощь каждого православного, - предложил я священникам.
        Поскольку им ничего делать сверх положенного не придется, попы согласились сразу.
        - Передашь отцу, - сказал я, закрывая совещание, Сучкову-младшему, а заодно и остальным боярам, - если вовремя не привезете то, что должны, будете оба висеть на перекладине ваших ворот.
        Мой заключительный наезд на Сучковых очень понравился попам, купцам и ремесленникам. Торгашей и работяг Епифан наверняка обдирал, как липку, но как он умудрился обозлить попов? Не помешало бы узнать, чтобы самому не наступить на эти грабли.

7

        Начиная со следующего утра, я занялся подготовкой личного состава. На поле возле города собрал всех, и городскую стражу, и набранных в Чернигове. Начал со строевой подготовки. Помня опыт русской армии девятнадцатого века, заставил каждого привязать к левой ноге пучок сена, к правой - соломы. Команды отдавал не
«левой-правой», а «сено-солома». Левую ногу с правой путают постоянно, зато сено с соломой - никогда. До обеда занимались все вместе, а после - только новобранцы. Разбил их на четыре взвода и начал обучать владению оружием, которого пока не хватало. Если мечи и копья можно было заменить обычными палками, то с арбалетами такой номер не проходил. Их пока под моим руководством сделали три и отдали городским мастерам, как образцы, чтобы изготовили еще пятьдесят восемь таких же. Обещали за три недели выполнять заказ.
        Гвардейцы, как я называл набранных в Чернигове, были молодыми людьми в возрасте от пятнадцати до двадцати. Они стояли передо мной, разделенные на четыре взвода и построенные в две шеренги. Кто-то смотрит на меня, пытаясь угадать, что я от них потребую дальше, кто-то пялится на девок и детвору, которая глазела на нас издалека, кто-то ковыряется в носу. Одеты кто во что горазд. Почти все босые. У большинства лица глуповатые, без проблесков интеллекта. Единственное сходство - подстрижены наголо, чтобы вшам было меньше раздолья. Кормят гвардейцев относительно хорошо, спят под крышей, так что готовы выполнять мои, как им кажется, прихоти. Попробовал избавить их от этого заблуждения.
        - Сейчас вам кажется, что я заставляю вас занимать всякой ерундой. Поверьте мне на слово, всё, чему я буду вас учить, когда-нибудь поможет победить врага и спасет вам жизнь. Поэтому заниматься будете много и серьезно. Тяжело в ученье, легко в бою, - закончил я высказыванием Александра Суворова.
        Афоризм, в отличие от предыдущих фраз, произвел впечатление на гвардейцев. Житейская мудрость должна быть коротка, проста и легко произносима. Ведь усваивать ее будут дураки. Умные словам не верят.
        После этого с ними занялись мои помощники - четыре опытных бойца из городской стражи. Каждый получил по взводу. Обучали владению мечом, копьем и щитом в индивидуальном бою. Некоторые новобранцы обращались с оружием не хуже учителей. В эту эпоху каждый мальчишка владеет основными навыками боя на мечах и копьях.
        От этих учений была еще одна польза. Горожане увидели, что я, действительно, готовлюсь защищать их. Как они говорили, учу воинов «византийскому бою». Что из себя представляет «византийский бой» и существует ли такой в природе, они не знали, но поскольку я учил биться не так, как принято на Руси, значит, передаю опыт Византии. Поэтому надо мне помочь с оружием и доспехами.
        Когда изготовили первые десять арбалетов, начал учить стрелять из них. Пришлось заниматься этим самому, потому что других специалистов не было. Я предполагал самых рослых и крепких сделать пикинерами, а более слабых - арбалетчиками, но все оказалось сложнее. Некоторые здоровяки стреляли из арбалета намного лучше своих мелких товарищей. Отобрав шестьдесят самых метких, заменил им обучение с копьем на стрельбу из арбалета. Остальным копья заменили пиками, которые толще, крепче, длиннее - четыре с половиной метра, тяжелее, центр тяжести смещен к задней части древка, наконечник четырехгранный и длиной всего сантиметров двенадцать. Пики предназначены для защиты от конницы. Ими не надо колоть, их держат упертыми задним концом в землю. Жертва сама наколется, причем налетит на большой скорости. Надо только повернуть верхний конец навстречу ей, направить на то место, в какое хочешь поразить. Наконечник пробьет доспех коня или всадника, а древко должно не сломаться, удержать врага на безопасном расстоянии.
        Через три недели, забрав все шесть десятков изготовленных арбалетов, я вместе с гвардейцами переправился на левый берег Сейма. Пошли в район, где раньше располагались три княжеские деревни. Теперь там были луга, среди которых возвышались закопченные развалины печей. Разбили лагерь по всем канонам римской армии и занялись не только учениями, но и сенокосом. В случае успеха мне понадобится много сена. Утром и вечером я купался в речушке, протекавшей там. Мои воины с не меньшим удивлением смотрели на шрам на животе. Поскольку среди них было много полукровок от браков с половцами, я рассказал о том, что меня при рождении вылизала Волчица-Мать. Как ни странно, в эту байку поверили и русичи. Только один из моих взводных по имени Будиша - плечистый мужчина среднего роста с заячьей губой и без передних резцов вверху, хороший мечник и толковый командир - посоветовал мне, пришепетывая:
        - Ты бы кольчугу носил, князь.
        - Пока я с вами и далеко от бояр, вряд ли что случится, - отмахнулся я.
        - Всякое бывает… - многозначительно произнес он.
        - Ты что-то знаешь? - спросил я.
        - Если бы знал, сказал бы, - ответил Будиша.
        Я серьезно отнесся к его словам и стал надевать кольчугу, которую подарил мне князь Черниговский. До этого носил свою, захваченную в Португалии. Она была тонка и незаметна под одеждой.
        Натренировавшись в степи и заготовив сена, вернулись в Путивль. Когда я уезжаю куда-то, даже ненадолго, а потом возвращаюсь, мне все время кажется, что что-то должно измениться. К моему удивлению, перемены происходят редко. Горожане жили прежней размеренной жизнью. Моя отлучка никак не повлияли на них. Такое впечатление, что князя, как и воздух, замечают только тогда, когда испорчен.
        По воскресеньям я устраивал своим воинам выходной. Пусть отдохнут и заодно улучшат демографию в княжестве. Некоторые занимаются демографией и в будни по ночам, а потом днем спят в строю. Я не наказываю. Сам был такой в курсантские годы. Как ни странно, не захотели у меня служить всего шесть человек. Сбежали ночью на второй неделе службы, хотя я предупредил, что преследовать не буду, что каждый волен уйти, когда пожелает. Вместо них набрал местных.
        Перед очередным выходным ко мне подошел воевода Увар Нездинич и предложил:
        - Новый выводок подрос, надо бы в воскресенье на охоту съездить, мяса запасти. Дружина ропщет, постная пища надоела.
        С питанием, действительно, была напряженка. Продуктов катастрофически не хватало, особенно мяса. Но уверен, что главной добычей на этой охоте будут не туры и кабаны. Что ж, когда-то этот день должен был наступить.
        - Хорошо, - согласился я. - Организуй все.

8

        В воскресенье рано утром из города вышла колонна. Ночью выпала роса, капли которой сияли, как бриллианты, на зеленой траве под лучами восходящего солнца. Я ехал во главе колонны. К седлу приторочен арбалет - самый лучший из тех, что изготовили по моему заказу. Вслед за мной ехали слуга Савка, воевода Увар Нездинич, его заместитель Судиша - мужичок себе на уме, умеющий ладить и с начальством, и с подчиненными, что большая редкость, и сотники Мончук и Нажир. Первому сотнику я не нравлюсь, особенно после того, как заставил заниматься строевой подготовкой. Второй производит впечатление человека, которому все пофигу. Даже я. За нами скакали конные стражники, так называемые дети боярские, вооруженные луками. Дальше ехали на телегах и шли пешком гвардейцы, два взвода, вооруженные только мечами и ножами. Им предстоит быть загонщиками. Обратно на телегах повезем добычу.
        Со мной поравнялся Судиша и спросил:
        - А почему без кольчуги, князь?
        - Мы на войну едем или на охоту? - ответил я вопросом.
        - И то верно, - согласился Судиша.
        На самом деле кольчуга на мне есть, моя, легкая, спрятанная под второй рубахой. Сегодня я не надел тяжелую, в которой ходил в последнее время. Пусть все думают, что я не защищен. Судиша что-то знает, но мне не скажет. Я для него - никто, князь залетный, как прибыл, так и убуду, а ему здесь жить. Впрочем, я тоже знаю заказчиков, место и время. Боярам надоело содержать мою гвардию. А у Сучковых есть дополнительные стимулы. Избавиться от меня удобнее всего на охоте. Неизвестен только исполнитель. Стрелу выпустит кто-то из тех, кто скачет за мной.
        Леса здесь дремучие, заблудиться - раз плюнуть. В двадцать первом веке от них останутся только загаженные лесочки. Помню, пошел я как-то за грибами на севере Черниговской области. Вроде бы места были глухие, до ближайшего жилья километров пять, если не больше, а вдруг вижу - корпус старой стиральной машинки, круглый, покрытый облупленной во многих местах, темно-зеленой эмалью. Для меня о сих пор загадка, кто и зачем тащил его туда несколько километров?
        Мы выехали на широкую поляну, заросшую высокой, по грудь человеку, травой. Пожалуй, лучшего места для засады не придумаешь. Судя по сломанным деревцам, здесь ее устраивали не раз и не два. Что и подтвердил воевода Увар:
        - Оставайся тут, князь, а я разведу загонщиков и вернусь.
        Он вместе с сотником Мончуком повел колонну дальше по дороге. Со мной остались Савка, Судиша, Нажир и пятеро детей боярских. Так понимаю, мне можно расслабиться до тех пор, пока воевода не отведет загонщиков. Потом начнется самое интересное. Я спешился и, отцепив от седла арбалет и колчан с болтами, отдал коня Савке, чтобы стреножил и отпустил пастись. Спешилась и моя свита. Пока они занимались лошадьми, я подошел к дубу, толстенному, с широкой, раскидистой кроной, прислонил к нему арбалет и положил рядом болты. Ствол был в три обхвата. Я подумал, что из такого можно сделать хороший киль для ладьи или шхуны. В двадцать первом веке мне казалось, что лодки-долбленки - это что-то такое же узкое и короткое, как каноэ. Из ствола этого дуба можно было бы выдолбить приличный баркас. Кора была толстая, шершавая, поросшая сухим мхом.
        Услышав шаги за спиной, я подумал, что это Савка несет мне торбу с вином и закусками. Ждать ведь придется долго. Удар в район печени был так силен, что я вскрикнул от боли. Преодолевая покатившую дурноту, я прыгнул влево, выхватывая саблю и разворачиваясь. Позади меня стоял сотник Нажир. В правой руке он держал что-то типа кинжала, только вместо лезвия был рог, длинный и немного загнутый, почти черный внизу и светлеющий к острию. На пофигистском лице сотника я впервые видел эмоцию - изумление. Нажир не мог понять, почему не убил меня. Да потому, что на мне кольчуга и две шелковые рубахи. Я ведь ждал стрелу и надеялся, что, если прозеваю, шелк она не пробьет, выну из раны легко. С неменьшим удивлением смотрели на меня Судиша и пятеро детей боярских. Один из них держал Савку, зажав мальчишке рот рукой. Нажир выронил рог, схватился за рукоять сабли, начал вынимать ее из ножен.
        Я опередил его, перерубив правую руку немного выше локтя. Моя сабля вошла и в грудь сотника сантиметров на десять. Правая рука Нажира упала вместе с его саблей на землю. Левую он прижал к рассеченной груди. Пальцы сразу покрылись кровью. Бесчувственное лицо сотника стремительно бледнело. Я наклонился и поднял левой рукой саблю Нажира. Пальцы его руки были еще теплые и цепко держались за рукоять. Я буквально вывернул саблю из них.
        Ко мне осторожно, огибая с боков, приближались Судиша и пятеро детей боярских. Савку отпустили. Пацан стоял с разинутым ртом и, наверное, отсчитывал последние мгновения своей жизни, только недавно изменившейся в лучшую сторону. В Чернигове я разрешил ему сбегать к родителям, показаться во всей красе и похвастаться новой должностью. Сейчас приходит к выводу, что это была его первая и последняя минута славы.
        Я напал первым. Начал с тех, что заходили справа. Левой рукой наносил несильный отвлекающий удар, а правой рубил. Индивидуальное мастерство здесь примерно на том же уровне, что и в Западной Европе, то есть, посредственное. Мои противники с двуручными бойцами раньше не сражались, против нескольких привыкли биться с щитом. Но мы ведь ехали на охоту, а не на войну, щиты не брали. Я орудовал двумя саблями на интуиции и наработанных навыках, не думая и, скорее всего, ничего не соображая. Уклонялся, финтил, отбивал удары, бил в ответ. Убивал быстро, не выпендриваясь. Только с Судишей поиграл немного, когда остался с ним один на один. До этого заместитель воеводы вроде бы и не прятался за чужие спины, но все время между мной и им оказывался кто-нибудь. Теперь никого не осталось. Выражение рубахи-парня сползло с его лица. Осталась смесь трусости и гаденькой неприязни. Видать, я насыпал ему соли на самое неожиданное место, даже не подозревая об этом. Что ж, это я могу. И наказывать умею. Сперва отрубил ему левую руку, потом правую и напоследок подсек левую ногу выше колена, чтобы не вздумал сбежать от
своих рук. Рядом с ними Судиша и упал в траву, вытоптанную так, словно здесь табун лошадей валялся.
        И тут я услышал стук копыт. Видимо, не зря пришло сравнение с лошадьми. По дорогу ко мне скакал отряд во главе с воеводой Уваром Нездиничем. Их было десятка два. До моего коня далеко и он со спутанными ногами. Савка куда-то пропал. Я отшагнул к дубу. Нижние ветки будут мешать всадникам нападать на меня. Двадцать человек - это, конечно, много. Надо было в Западную Европу ехать…
        Съехав с дороги, всадники начали разворачиваться в лаву. Такое впечатление, что собираются атаковать целый отряд, а не одного человека. Впрочем, нападать они вроде бы не собираются. По крайней мере, никто не доставал из ножен саблю и лук не натягивал. Они остановились метрах в пяти от меня. Наверное, я, забрызганный кровью, с двумя саблями в руках, представлял интересное зрелище. Не менее интересными были и мои семь зарубленных противников.
        - Жив, князь? - то ли спросил, то ли констатировал факт воевода.
        - А ты не рад? - раздраженно произнес я, чтобы скрыть дрожь, которая начала колотить расслабляющееся тело: пронесло! покняжу еще маленько!
        Воевода Увар понурил голову и пробурчал:
        - Прости, князь, не сразу понял, что они задумали недоброе. Мончук подсказал.
        - Поверю на слово, - сказал я и подошел к Судише.
        Заместитель воеводы был еще жив. Он лежал в луже крови с закрытыми глазами и отупевшим от боли лицом. Губы медленно шевелились, но слов не было слышно. Надеюсь, каялся. А может, проклинал меня. Что ж, пусть облегчит душу напоследок. Как говорили в двадцать первом веке российские зеки, ты умри сегодня, а я - завтра.
        - Кто вас нанял? - спросил его.
        Судиша перестал шевелить губами, открыл глаза. Зрачки расширились, поглотив радужку. Они смотрели на меня и, казалось, ничего не видели.
        - Ты умрешь, а они останутся жить и смеяться над дураком, который покрыл их, - подзадорил я Судишу.
        - Нет, - прохрипел он. Я подумал, что он отказывается предавать заказчиков, но заместитель воеводы продолжил: - Сучковы, оба брата… - дальше он перечислили имена остальных моих бояр.
        Каждый оплатил одного убийцу. Так и набрали семерых. Затем Судиша посмотрел на сотника Мончука, улыбнулся криво, но больше ничего не сказал.
        Сотник побледнел под моим взглядом. Правда, глаз не отвел.
        - Добей его, - приказал я Мончуку.
        Сотник медленно слез с коня, подошел к Судише и рубанул саблей по лицу наискось, рассек рот и язык. Наверное, чтобы не сболтнул лишнее. Вторым ударом отрубил голову. Вот теперь мы с ним повязаны кровью. Хотя доверие он еще не заслужил.
        - Будиша, останешься здесь до подхода пехоты, соберешь трофеи. Затем отравишь их в город, а сам посадишь на коней семь человек и поскачешь впереди. Поднимешь всю стражу, захватите бояр-заговорщиков и семьи вот этих, - показал я на убитых. - Будут сопротивляться, убивайте. Засядут крепко, ждите меня, вместе выковыряем. Жечь и грабить запрещаю. - Потом повернулся к воеводе: - А мы поскачем разберемся с Сучковыми, пока их не предупредили.

9

        Молчанский монастырь отличался от тех, что я посещал в Англии и Нормандии. Там внешние стены зданий были частью оборонительных сооружений. Здесь крепостные стены стояли отдельно от четырех больших деревянных зданий и четырех маленьких раскинутых без симметрии вокруг собора с тремя шатровыми куполами. Через ров, наполненный зеленой водой, был перекинут широкий мост, неподъемный. Наверное, его сжигали в случае опасности, потому что внутрь не занесешь, в ворота не пролезет. Вход охраняли трое монахов, вооруженные копьями метра два длиной и длинными ножами в ножнах, которые были засунуты под веревки, подпоясывавшие рясы, старые, посеревшие от многочисленных стирок. Монахи решили было закрыть ворота, увидев отряд всадников, но узнали нас и передумали. Слева от ворот располагалась большая гостевая изба, а справа - маленькая для раздачи милостыни. Возле нее толпилось с десяток калек. Я запретил им побираться в городе где-либо, кроме папертей церквей. Пришлось выпороть несколько нищих, потому что поняли не сразу. Одному калеке порка помогла «исцелиться» - задрыгал обеими ногами, которые по его словам
отнялись еще в детстве. После этого в Путивле его никто не видел. Дальше стоял собор, из которого вышли с десяток монахов, а по бокам от него - два больших здания. Игумен жил в том, что справа.
        Он вышел на крыльцо, услышав, наверное, стук копыт. Одет был в рясу из черной тонкой материи, скорее всего, шелковой. На шее висел здоровый золотой крест. Когда Сучков пришел с этим крестом на совещание, я подумал, что это обязательный атрибут важных мероприятий. Оказывается, каждый день носит. С таким тщеславием надо было идти в скоморохи, а не в монахи. Увидев меня, игумен Дмитрий оцепенел, схватившись за нижнюю часть креста, будто хотел поднять его и произнести: «Сгинь, нечистая сила!». Затем дернулся было зайти внутрь здания, однако догадался, что там не спрячется, и заспешил мне навстречу. Дмитрий Сучков не стал включать дурака, догадался, что я прискакал по его голову.
        - Прости, князь, лукавый попутал! - залепетал он, схватив двумя руками мою правую ногу и прижимаясь к ней лбом, как бы целуя. - Поманил искуситель - и слаб я оказался, поддался искушению…
        Я оттолкну его ногой, потому что понял, что прижимается игумен Дмитрий ко мне, чтобы неудобно было ударить его саблей. Надеялся переждать, когда гнев спадет, а там, глядишь, передумаю и помилую его.
        - Бог не дал латинянам убить меня, спас из пучины морской. Значит, я нужен ему. Но ты не внял богу, решил, что выше его, сам будешь решать, кому жить, а кому нет. Он в третий раз защитил меня и велел наказать обуянного гордыней, - произнес я речь, заготовленную по пути. - Молись!
        Дмитрий Сучкой упал на колени и прижался лбом к земле, запричитав:
        - Не губи, княже! Прости меня, грешного! Назначь любое наказание - всё исполню!..
        Я понял, что принял он эту позу не в знак раскаяния, а чтобы, опять-таки, мне было труднее с ним разделаться. Поэтому слез с коня, достал саблю из ножен и, не слушая, что игумен изблевывает, рубанул ниже маленькой черной шапочки, сшитой из четырех треугольников, по длинным темно-русым волосам, закрывающим шею. Вспомнил, что в начале двадцатого века, пока коммуняки не сократили до минимума этих конкурентов, российских монахов и попов дразнили долгогривыми. Отрубленные концы волос прилипли к фонтанирующей кровью шее. Сабля рассекла и золотую цепь, на которой висел крест. Он упал в быстро растекающуюся лужу алой крови между головой, которая покачавшись, замерла на левой щеке, и туловищем.
        - Свершился суд божий! - торжественно произнес я.
        Вытерев кровь о рясу на спине трупа и спрятав клинок в ножны, посмотрел на монахов, которые остановились неподалеку. На их лицах были разные эмоции, отсутствовала только жалость к игумену Дмитрию Сучкову. Один из монахов, старик с аскетичным лицом и длинной седой бородой, покивал головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Вельямин, - ответил он.
        - Будешь игуменом, - решил я.
        - Это как епископ решит, - возразил монах.
        - Епископ решит так, как я сказал. Он человек умный, не станет ссориться со мной и князем Черниговским из-за такой ерунды, - произнес я. Уверен, что епископу передадут мои слова, и он внемлет им. - Деревни у монастыря забираю. Крестьяне должны содержать воинов, а не лодырей. Ишь, как отожрались! - кивнул я на двух монахов, у которых щеки терлись о рясу на плечах. - О такие морды поросят можно бить!
        Моя свита заржала. Даже вновь испеченный игумен улыбнулся, правда, еле заметно.
        - Богу надо служить молитвами и постами, а не чревоугодием и стяжательством. Где золото, там дьявол! - продолжил я подводить идейную базу под перераспределения собственности в свою пользу. Поддев носком сапога золотую цепь с крестом, отшвырнул к игумену Вельямину. - Это продайте, а деньги потратьте на сирых и убогих. На кормление вам останется только та земля, которую сами обрабатываете, да сад и пасека. Остальное люди подадут, если заслужите. - Сев на коня, я попросил смиренно: - Наведи в монастыре порядок, игумен Вельямин, верни в него духовность и святость.
        - Если бог поможет… - перекрестившись, произнес он.
        Моя просьба произвела на нового игумена впечатление. Он не знает об игре в добрых и злых следователей. Теперь Вельямин уж точно позабудет об отнятых деревнях.
        Выехав из монастыря, мы направились в усадьбу Епифана Сучкова. Жил он километрах в двенадцати от города. Я подозвал к себе сотника Мончука, спросил:
        - Куда поедет семья Сучкова, если выгоню из княжества?
        - В Новгород-Северский, - ответил сотник. - У боярина Епифана были хорошие отношения с Изяславом Владимировичем, когда тот сидел в Путивле.
        - Возьми двух человек, умеющих держать язык за зубами, и встреть семью в глухом месте. Трупы, лошадь и телегу киньте в болото, ничего себе не берите, разве что золто-серебро найдете, - приказал я. - Вся семья должна сгинуть бесследно. Сорную траву надо уничтожать под корень.
        - Сделаем, - пообещал сотник Мончук, поняв, что, выполнив задание, снимет с себя все подозрения.
        Усадьба боярина Епифана Сучкова стояла на холме возле леса и на краю большой верви, в центре которой была деревянная церковь. Следовательно, по более поздней классификации это будет село. Усадьба напоминала уменьшенный Детинец. Правда, ров отсутствовал, вместо стен тын из заостренных сверху бревен и башен всего пять: четыре угловые и одна надворотная. Угловые башни были скорее вышками с шатровой крышей. Охраны в них не наблюдалось и ворота усадьбы нараспашку. Боярин Епифан Сучков никого не боялся, нападения не ждал. Он был уверен, что заговор удастся. Но, увидев большой отряд, может одуматься.
        - Возьми трех человек и поезжай первым, - приказал я воеводе. - Твое дело - не дать им закрыть ворота, когда увидят весь отряд.
        - Не закроют, - пообещал Увар Нездинич.
        Когда доходило до дела, он даже говорить начинал вразумительно.
        Мы подождали в лесу, когда он въедет в усадьбу, и сразу поскакали к ней галопом. Дорога была покрыта толстым слоем серой пыли, которая глушила стук подкованных копыт. Мне пыль не мешала, но задние, наверное, не успевали сплевывать ее и протирать глаза.
        Воевода обещание сдержал. Он и его помощники кружили коней, не давая никому подойти к себе и к воротам. Прямо напротив ворот, на украшенном замысловатой резьбой крыльце терема стоял боярин Епифан, простоволосый и в одной рубахе, темно-красной, с золотым шитьем по вороту, подолу и краям рукавов. На первом этаже терема было четыре узких окна без стекол, напоминающие бойницы. На втором были три окна, два справа от крыльца и одно слева, квадратные и застекленные. В левом кто-то маячил, но кто - мужчина или женщина - не разберешь. Слева от терема стояло длинное здание, на первом этаже которого располагались конюшня и сарай для телег и саней, а на втором - сеновал. Справа построек было две - амбар и людская изба. Остальные хозяйственные постройки находились за теремом.
        - Гоните их к чертовой матери! - орал боярин своим холопам, которые с копьями и дрынами пытались подступиться к непрошеным гостям.
        Увидев меня, Епифан Сучков замер с открытым ртом. Очередная порция ругани, видать, застряла в горле, потому что боярин издал звук, что-то среднее между рычанием и хрипением, и скрылся в доме, громко хлопнув тяжелой дверью. Его холопы тоже передумали нападать и дрыстнули в разные стороны. Даже бабы, стоявшие возле людской, словно растворились в воздухе.
        - Рассредоточиться и слезть с коней! - приказал я своему отряду.
        Сам заехал в промежуток между амбаром и избой, чтобы в меня труднее было угадать стрелой, слез с коня, отвязал арбалет, рычаг для натягивания тетивы и колчан с болтами. Зарядив болт, спросил у воеводы Увара Нездинича:
        - Будет биться до последнего или сдастся?
        - Не из тех он, которые до последнего, - злобно оскалившись, ответил воевода. - Хотя терять ему уже нечего…
        - Вот-вот, крыса, загнанная в угол, превращается в дракона, - согласился я.
        Со стороны терема вылетела стрела, ранила в руку дружинника, который стоял в дверях конюшни. Я присел и выглянул из-за угла людской. Стреляли из левого окна, раму со стеклами из которого вынули. Лучник - не разглядишь кто, на свету только лук - выцеливал кого-то возле конюшни. По себе знаю, мероприятие это такое увлекательное, что забываешь об осторожности. Я выстрелил раньше его. Мне показалось, что болт и стрела чуть не встретились в полете. Конечно, было не так, но, судя по тому, как дернулся, а потом упал лук, с телом лучника мой болт не разминулся. Я зарядил второй болт. К сожалению, больше никто из окна не стрелял.
        - На ту сторону есть окна? - спросил я воеводу.
        - Ни окон, ни дверей, - ответил Увар Нездинич.
        - Тогда будем выкуривать боярина Сучкова, - решил я. - Пусть тащат сено к терему. Обложим и подожжем.
        - Добро все сгорит, - предупредил воевода.
        - Мои дружинники мне важнее, - сообщил я.
        - Оно, конечно, правильно, - нехотя согласился воевода Увар. - Может, он передумал, поговорю с ним?
        - Поговори, - разрешил я. - Пообещай, что выпущу всех, кроме него и старшего сына. Без вещей и денег, но дам телегу, запряженную лошадью.
        Воевода Увар Нездинич подошел к терему и позвал боярина. Епифан Сучков опасливо выглянул из левого окна. Вид у него был не боевой. Воевода передал ему мои условия. Боярин в ответ крикнул:
        - Нету больше сына! Убили, гады!
        Наверное, это его сын стрелял из окна. Первый серьезный бой стал для него и последним.
        - И всю семье погубишь, - продолжил воевода Нездинич. - Не сдашься, подожжем терем. Тогда пощады никому не будет.
        Боярин Епифан Сучков схватился правой рукой за бороду, подергал ее, словно тряска помогала думать.
        - Пусть князь крест целует! - потребовал боярин.
        Я прислонил к стене арбалет, из которого так и тянуло выстрелить в Сучкова, подошел к терему. На шее на шелковом гайтане у меня теперь все время висел серебряный крестик, хотя не люблю какие бы то ни было хомуты.
        - Выпущу твою семью без вещей и денег, дам телегу с лошадью. Все дружинники, которые прискакали со мной, со мной и уедут в Путивль, за твоими не погонятся, - пообещал я и поцеловал крестик.
        - Твое слово свято! - предупредил боярин Епифан.
        Как догадываюсь, он просто тянул время, не хотел умирать.
        - Можешь проследить, как они уедут, - разрешил я.
        - Нет, пусть заберут мое тело и похоронят в Новгород-Северском, - отказался боярин.
        Он вышел вместе с семьей - женой и четырьмя детьми, тремя девочками, старшей из которых было лет тринадцать, и мальчиком лет семи. Жена была рыхлой женщиной с высокомерным лицом, сильно набеленным и нарумяненным. В ушах висели золотые серьги с красными камнями, вроде бы рубинами, на шее - что-то типа мониста, в котором золотые круглые монеты чередовались с золотыми ромбиками, на каждой руке по золотому браслету. И это в будний день. Представляю, сколько на ней металла в праздники. Старший сын любовью к блестящим предметам, видимо, пошел в нее. Точнее, уже отходился.
        - Снимите с нее побрякушки, - приказал я.
        Были золотые сережки и у всех трех дочек. Я приказал не трогать их. Проверим сотника Мончука.
        Кто-то из дружинников прикатил из конюшни колоду и принес топор. Что там на ней рубили, не знаю, но верхнюю сторону покромсали основательно. Боярин Сучков стал перед ней на четвереньки. Долго вертел головой, выбирая удобное положение. Можно подумать, что собирается лежать на колоде несколько часов. Белые руки с пухлыми пальцами уперлись в утоптанную землю, светло-коричневую, с тонкими трещинами. Дождя давно не было.
        - Действуй, - приказал я воеводе.
        На лице Увара Нездинича появилась шальная улыбка. Он поплевал на руки, точно собирался долго колоть дрова, взял топор и, крякнув, рубанул. Звук был глухой, железа о дерево. Казалось, что мяса и костей на пути лезвия и не было. Голова плюхнулась рядом с колодой, а туловище какое-то время оставалось неподвижным. Сердце еще билось, и кровь толчками выплескивалась из остатка шеи на лезвие топора, на изрубленную поверхность колоды. Вот туловище поползло, завалилось на левый бок.
        Заголосила боярыня, а за ней и дочки.
        - Посадите их в самую плохую телегу, запряженную самой чахлой лошадью, и пусть катятся, куда хотят, - приказал я и пошел в терем.
        Никогда раньше не бывал в боярских домах. Они меня не приглашали, а самому напрашиваться не хотелось. Первым помещением были сени, в которых стояли две лавки. Обе заеложены. Наверное, на них спят слуги. Дальше крестовая комната, завешанная икона от потолка до пола. Две большие - девы Марии и какого-то мужика с седой бородой - с золотыми окладами, остальные с серебряными. Плюс куски материи с золотым и серебряным шитьем. Два складня из трех частей. На них какие-то сюжеты библейские. Библию я читал в познавательных целях. Надо же знать, откуда есть пошла фантастика ненаучная. Только сюжеты определить не сумел, потому что христианскую символику не знаю и знать не хочу. В эту эпоху в символах больше информации, чем в рисунках и текстах. Под большими иконами чадили лампадки бронзовые на длинных цепочках. Дальше была спальня с широкой кроватью, не застеленной. Подушек пять штук, две большие и три поменьше. Одеяло из беличьих шкурок, нашитых с одной стороны на холст. Простыня тоже льняная, но потоньше. Последняя комната была глухой. То ли туалет, то ли кладовая, то ли кабинет, то ли все вместе. Там стоял
столик, на котором лежала открытая книга с листами из тонкого пергамента. Это был Гомер на греческом. Как много нам открытий чудных готовит нездоровое любопытство! Рядом стояла табурета трехногая и другая, на четырех ногах и дыркой посередине. Под дыркой находился высокий и с широким горлом горшок глиняный с водой. Унитаз, однако. Возле стены занимали место два больших сундука. В одном лежали дорогие ткани, в другом - восточные специи, золотые и серебряные изделия, в основном посуда, и несколько десятков серебряных слитков в виде вытянутых шестиугольников - черниговских и киевских гривен, местных денег. Черниговская гривна весила грамм двести, а киевская примерно на четверть меньше. Их рубили на четыре части и получали четыре рубля. Роль более мелких денег выполняли монеты, в основном византийские и западноевропейские, хотя попадались и русские времен князей Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого, и арабские, и черт знает какие. На старой монете чеканили своего монарха, и в результате трудно было понять, чья она. Впрочем, это мало кого интересовало. Монеты принимали на вес. Оба сундука я приказал
погрузить на телегу, а также чешуйчатый доспех воеводы и кольчугу и шлем его сына. В кольчуге была свежая дыра от болта. Остальное заберем завтра.
        Я оставил пять человек охранять усадьбу, а с остальными поехал в Путивль искоренять крамолу. По этой же дороге, но в другую сторону ехала телега, запряженная старой клячей. Она везла два трупа и бывшую боярыню. Дети шли пешком. Старшая дочка управляла лошадью, держа в руках вожжи и шагая рядом с телегой. Как я поклялся, никто их не преследовал.

10

        Город Путивль бурлил. Улицы были заполнены людьми, которые приветствовали меня радостными криками. Не думаю, что так уж я успел им понравиться. Скорее, им очень не нравились бояре. Как мне говорили, почти половина города была в кабале у бояр. Двое из них успели сбежать, прихватит самое ценное, остальные сдались без боя. Их вместе с женами и детьми посадили в поруб - местный вариант тюрьмы, деревянный сруб, вкопанный в землю почти полностью. Чуть выше уровня земли делали узкую горизонтальную бойницу, через которую поступал воздух и свет. Сверху ставили избу для стражи. Там был лаз, через который спускали в поруб преступников и еду и воду раз в день. Жен и детей, кроме взрослых сыновей, я приказал отпустить. Их вывели из города и разрешили идти на все четыре стороны, но до завтрашнего утра покинуть территорию княжества. Мужчин повесили на стене посада, которая смотрела в сторону Подола и реки. Наверное, чтобы их видели все проплывающие по Сейму и понимали, что путивльчане - народ быстрый на расправу. Кстати, на казнь собрались все горожане, от мала до велика. У них тут так мало зрелищ.
        Дома убийц я отдал, как добычу, своим конным дружинникам, которые участвовали со мной в расправе над Сучковыми. Из боярских выгреб все ценное имущество, включая скот и птицу. Подворье Епифана Сучкова получил воеводе. До этого Увар Нездинич жил на княжеском дворе. Он родом из Новгород-Северского. Свой дом там оставил брату, который служил Изяславу Владимировичу. Еще два боярских подворья достались новым сотникам: Матеяшу - пожилому грузному воину с тяжелым взглядом, который теперь будет командовать городской стражей, и Будише, командиру гвардейцев.
        Третье подворье перешло к Мончуку. Он прискакал вечером, когда уже смеркалось. Я принял его в своем кабинете. На столе горела восковая свеча, распространяя сладковатый аромат, и лежала открытая книга, конфискованная у боярина Сучкова. Читать ее было трудно, потому что рукописная, надо привыкнуть к начертанию букв данным переписчиком, и слова идут без пробелов, иногда приходится разгадывать ребус. Однако я так соскучился по книгам, что, покончив с заговорщиками, сразу сел читать. Сотник положил передо мной на стол три пары золотых сережек с изумрудами и пять серебряных гривен черниговских. Пламя свечи наполняло драгоценные камешки приглушенным сиянием.
        - Гривны на детях были спрятаны, - сообщил Мончук.
        Я выковырял из сережек изумруды, отложил вместе с двумя гривнами себе, а остальное продвинул на край стола, к сотнику:
        - Поделишь на троих.
        - Спасибо, князь! - поблагодарил он.
        - С завтрашнего дня командуешь детьми боярским, моей конницей, - сказал я. - Жить будешь в Детинце, рядом с воеводой, в соседнем дворе.
        - Отслужу, князь! - искренне заверил сотник Мончук и, сделав над собой усилие, признался: - Мне предлагали участвовать в заговоре во время пирушки у Судиши. Я не думал, что они всерьез.
        - В следующий раз сообщи мне, даже если это будут пьяные разговоры. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, - поделился я с ним русской народной мудростью, которую русские еще не знали. - Можешь идти.
        Утром я отправился с отрядом по деревням, перешедшим в мою собственность. Бояре приняли правильное управленческое решение, но ошиблись с исполнителями и стали банкротами. Ударь Нажир кинжалом, имели бы монополию на княжество Путивльское. Теперь монополист я. Начнем диктовать свои условия рынку.
        Первым делом я простил все долги, которые имелись перед боярами, отпустил на свободу закупов - тех, кто становился практически рабом, пока не вернет долг, - и холопов. Земли бояр поделил между крестьянскими дворами и бывшими холопами. Уменьшил оброк. Мне нужна поддержка не только горожан, но и крестьян. Хотел заменить натуральный оброк на денежный, но крестьянам это не понравилось. Они готовы расставаться с урожаем и скотом, а вот деньги отдавать не любят. Даже если это выгоднее. Может, потому, что деньги легче спрятать и унести с собой. Теперь мне принадлежали почти все деревни княжества Путивльского. Доходов от них хватит на содержание княжеского двора и дружины раза в два больше той, что была сейчас. Поэтому я разрешил воеводе Увару Нездиничу пополнить городскую стражу за счет толковых бойцов, которые служили у бояр, чтобы пеших была полная сотня, а конных - полусотня. Уверен, что бояре приглашали на службу лучших. И подхалимов.
        - Постарайся не перепутать, - посоветовал я воеводе. - Подхалимы мне не нужны.
        - Не перепутаю, - заверил Увар Нездинич. - Я их всех в деле видел, знаю, кто чего стоит.
        После заговора он стал говорить внятно и многословно. Наверное, перестал напрягаться, общаясь со мной. Значит, поверил в меня. Я отдал воеводе чешуйчатый доспех Епифана Сучкова. Кольчуга Сучкова-младшего досталась Мончуку. Остальные доспехи и оружие, конфискованные у бояр и их приспешников, были розданы кавалеристам. Так что большая часть детей боярских были теперь неплохо защищены и вооружены.
        Вернувшись в город, я созвал думу. Все три купца пришли разряженные похлеще, чем одевались бояре. Видимо, раньше нельзя было затмевать богатством бояр.
        - Я рад, что у меня богатые подданные, но на вашем месте одевался бы скромнее. Не ровен час, мне придет в голову мысль, что мало с вас деру, - сказал я купцам шутливо.
        В каждой шутке должна быть доля шутки. Судя по усмешкам священников, доля им пришлась по вкусу. Купцы тоже поизображали веселье, но, уверен, сделали правильные выводы.
        Справа от меня сидели воевода и сотники, Мончук, Судиша и Матеяш, то есть, всего четыре человека. Поэтому я предложил ремесленникам:
        - Пока не наберу в совет еще несколько опытных воинов, пересядьте на правую сторону.
        Сделал это, чтоб перекоса не было. Меня поняли по-своему, что поднимаю ремесленников до уровня купцов. Я подумал, что неосознанно принял правильное решение. Они делают оружие и броню, значит, должны сидеть рядом с воинами. Да и при хорошей постановке дела с ремесленников доход будет не меньше, чем с купцов.
        - Я вас собрал, чтобы рассказать об изменениях, которые произошли в княжестве за последние дни, - начал я выступление. - Бояре решили избавиться от меня. Им хотелось иметь княжеские привилегии, но без княжеских обязанностей. Налоги с народа собирали, а защищать его отказывались. Так быть не должно, на что и указал бог, защитив меня и покарав крамольников. - Я перекрестился, а вслед за мной и все остальные. Открыв книгу, которая лежала у меня на коленях, прочитал: - «Вредно многоначалие, да будет один повелитель, один князь». - Зачитанное из книг всегда производят более сильное впечатление, чем тоже самое, но просто сказанное. - Это написал Гомер еще две тысячи лет назад. Теперь у вас будет один повелитель. Я один буду с вас брать, и я буду вас защищать.
        Никто не возражал. После чего обсудили мелкие текущие дела типа починки моста через речку Путивльку и отправились пировать. Отнятое у бояр позволяло отметить победу над ними. Дума и несколько опытных воинов по выбору воеводы пировали со мной в гриднице. Остальные дети боярские праздновали в надпогребнице. Пехотинцы гуляли во дворе. Там поставили столы и лавки. На всех мест за столами не хватило, поэтому некоторые ели-пили, сидя на земле. Зато падать, отключившись, им было ниже. Вина и меда хмельного я на этот пир не пожалел.

11

        Вне моей, так сказать, юрисдикции находились еще три деревни княжества. Я решил, выражаясь языком двадцать первого века, восстановить в них конституционный порядок. Начал, как мне показалось, с более легкого варианта. Однажды утром с полусотней всадников и двумя взводами арбалетчиков я вышел из города. Сказал, что это обычные учения. Народ уже привык к моим нетипичным для них методам обучения дружины, так что никто не удивился. И больше никто не насмехался над нами. Не знаю, что понарассказывал Савка, единственный очевидец моего сражения с наемными убийцами, но на меня стали смотреть с большим уважением и даже страхом. Они не знали, что Савка присочинит - дорого не возьмет. С другой стороны, я справился с семерыми не самыми последними бойцами, орудуя двумя саблями, чего не умеет никто из путивльчан. Левшей много, а двуруких нет.
        Деревня боярина Фоки находилась на северо-востоке, в двух дневных переходах от Путивля. Собственно говоря, почти все мое княжество и находилось в том направлении. На севере и западе по реке Клевень оно граничило с Новгород-Северским княжеством, причем на западе граница проходила в половине дневного перехода, а на севере - в двух. На юге и юго-востоке по реке Сейм проходила граница с Черниговским княжеством. То есть, мой город лежал почти на границе. Возле Путивля река делала крюк в северном направлении, и те деревни, которые находились внутри этого крюка на левом берегу, тоже относились к моему княжеству. На востоке и северо-востоке, опять же по Сейму, моим соседом был князь Рыльский. По моим прикидкам, территория княжества Путивльского была размером со среднее английское графство.
        На второй день, после обеда, я с кавалерией оторвался от арбалетчиков и хлынцой - быстрым шагом - поскакал к месту назначения. Дорога проходила густым лесом. За первую половину дня нам не попалось ни одного человека. А может, кто и попадался, но прятался от нас в лесу. В эту эпоху с незнакомыми людьми старались не встречаться в лесу и других безлюдных местах. Впрочем, с некоторыми знакомыми тоже.
        Двор боярина Фоки находилось в центре его деревни. Был он бедноват и слабо защищен. Рва нет. Тын высотой всего метра три. Одна караульная башенка над воротами. Наверное, половцы сюда давно не заглядывали. Службу, правда, несли исправно. Только мы выехали из леса, как караульный заколотил в било. Ворота сразу захлопнулись. В деревне народ заметался и попрятался. В лес никто не побежал. Наверное, опознали, что мы не кочевники.
        Боярин Фока оказался худым и длинным мужчиной лет сорока пяти. Широкая кольчуга висела на нем, как на вешалке. Борода тоже была длинная и наполовину седая. Усы закрывали губы, поэтому создавалось впечатление, что боярин чревовещает.
        - Кто такие? Что надо? - грубо спросил он.
        - Так-то ты встречаешь своего князя! - произнес я шутливо.
        - Какой ты мне князь?! - фыркнул Фока. - Я тебя знать не знаю!
        - Вот это и странно, - не обидевшись, продолжил я. - Землю мою держишь, а меня знать не хочешь, службу не несешь. Получается, что ты обворовываешь меня. А как надо с ворами поступать, не подскажешь?
        - Я служу князю Рыльскому! - с вызовом произнес боярин.
        - Служи, я не против, - разрешил я. - Только деревню мою освободи. Пусть тебе Мстислав \мвятославич даст что-нибудь на кормление за твою преданную службу ему.
        - С чего это я должен ее освобождать?! - продолжал упорствовать боярин Фока. - Ею владели мой отец, дед и прадед. Она моя по праву!
        Не знаю, на что он наделся. Может, ждал, что крестьяне полягут за него костьми. Они выглядывали из-за домов и плетней, но нападать на нас не спешили. Подозреваю, что боярин переоценил их преданность. Руководитель должен отбрасывать все прилагательные из речей подчиненных в его адрес. В том числе и оскорбительные, но по другой причине.
        - Потому что так решил я, князь Путивльский, твой господин, - заявил я. - И будь благодарен мне, пес шелудивый, что за твою измену жизни тебя не лишаю!
        - Так я не знал, что ты теперь княжишь, думал, Епифан Сучков заправляет, - поменял тактику Фока.
        - Надо же, все знали, а ты нет! - молвил я с издевкой и продолжил строгим тоном: - Открывай ворота. Иначе приступом возьмем. Но тогда повешу и тебя, и всю твою семью.
        Боярину Фоке очень не хотелось открывать ворота. И умирать тоже не хотелось. Он тупо смотрел на меня, ожидая чуда, что ли.
        - Тащите бревно, будем вышибать ворота, - не оборачиваясь, приказал я своим дружинникам.
        Мой приказ встряхнул боярина, вывел из оцепенения.
        - Сейчас открою, - сказал он и начал спускаться с надворотной башенки.
        Подворье было бедненькое. Терем находился напротив ворот, всего метрах в десяти от них. Обычно его располагали дальше, в глубине двора. Справа стояла конюшня, которой было всего два жеребца и кобыла с толстым пузом, наверное, жеребая. На крыльцо терема вышла женщина, маленькая и пухленькая, в высоком кокошнике, который делал ее властное лицо глуповатым. А может, оно и без кокошника не умнее.
        - Что случилось? - спросила она мужа, делая вид, что не замечает нас.
        - Князь приехал, - раздраженно ответил Фока.
        - Какой еще князь? - с вызовом задала она вопрос.
        - Какой-какой! Не видишь, что ли?! - огрызнулся боярин, поднимаясь на крыльцо.
        Тут она соизволила заметить меня:
        - Ты, что ли, князь?
        Теперь уже я сделал вид, что не замечаю ее.
        - Боярин, времени у тебя - пока я двор осматриваю. Разрешаю взять одежду, один узел на человека, и еду. Оружие и доспехи тебе, как верному служаке, князь Рыльский выдаст, - произнес я и приказал своим людям, пожалев кобылу жеребую: - Запрягите ему в телегу жеребца, который похуже.
        Не обращая внимания на вопли боярыни, я слез с коня и пошел осматривать двор. За теремом находился хлев, в котором в закуте хрюкали пять свиней. Коровы, видимо, на пастбище. В птичнике были только куры, всего десятка два. Обычно в боярских птичниках кур, уток и гусей по сотне каждых, если не больше. Зато в погребе стояло много бочек с соленьями. Соль в княжестве дорога. Столько бочек заготовить не каждый может позволить себе. И амбар был полон. Примерно треть зерна прошлогодняя. Сена запасли маловато. Хотя, если коров не больше двух, должно хватить.
        Боярыня все еще стояла на крыльце и вопила, в то время, как муж уже грузил узлы с одеждой на телегу. Видимо, врал он, что ничего не знает обо мне.
        - Заткните ей рот и погрузите на телегу, - приказал я дружинникам.
        Один из них, невысокий и кривоногий, спрыгнул с коня, легко взбежал на крыльцо и от всей души стегнул боярину кнутом по лицу. Через левую щеку, губы и подбородок справа пролегла красная полоса. Однако, к дамам здесь с уважением относятся! Кстати, у каждого мужа есть плеть под названием дурак, предназначенная исключительно для воспитания жены. Висит она обычно в спальне на стене, на видном месте. Видимо, у Фоки такой не было. Или ей пользовалась жена для воспитания мужа. Боярин отвернулся. Я думал, ему больно смотреть, как бьют жену, но разглядел смешливые морщинки у уголков глаз.
        Замолкшую боярыню подхватили под белы ручки и зашвырнули на телегу, которая была выстелена соломой. Кто-то из холопов сжалился над бывшими хозяевами. Телеги здесь делают без гвоздей и металлических деталей. Кузов с вертикально стоящими, низкими бортами. Рабочие поверхности колес без железных полос, изрядно побиты, неровные. Боярин Фока стегнул жеребца с той же силой, с какой били его жену. Телега, поднимая серую пыль, запрыгала по неровной дороге в сторону Рыльска. Боярин спешил убраться подальше, пока я не передумал и не повесил его. Или чтобы растрясти боярыню, которая лежала с застывшим лицом, перечеркнутым набухающей красной полосой. Наверное, начала осознавать, что жизнь ее коренным образом переменилась. Уверен, что муж прихватил немного серебра, но надолго этих денег не хватит. Разве что богатые родственники приютят или дети.
        - Есть у них дети? - спросил я сотника Мончука.
        - Нет, бездетные, - ответил он. - Но говорят, некоторые деревенские детишки шибко похожи на Фоку.
        - Пошли пару человек, пусть соберут крестьян, расскажу им про их новую жизнь, - приказал я.
        - Фока вернется сюда, и не один, - предупредил сотник.
        - Надеюсь, - произнес я.
        Меня тоже насторожила легкость, с какой боярин сдался. Предполагал он, что я приеду, ждал и готовился. Наверняка большую часть богатства отвез в Рыльск или, что скорее, закопал в тайном месте. Оставалось выяснить, подождет ли, пока я уеду, и заберет по-тихому или нагрянет с отрядом.
        - Сколько отсюда до Рыльска? - спросил я.
        - Завтра к обеду доберутся, - ответил сотник Мончук.
        - Если из Рыльска отряд поутру выедут, то сюда не раньше обеда прискачет? - предположил я.
        - Пожалуй, так, - согласился сотник.
        - Когда придут арбалетчики, размести их по избам и проследи, чтобы никто из крестьян не ходил в сторону Рыльска, - приказал я.
        Никто из крестьян даже не подумал предупредить бывшего хозяина после того, как узнали, что оброк будет меньше. Остаток дня и весь следующий они занимались дележом боярской земли. Мне было не важно, кто ее будет обрабатывать, лишь бы оброк платили исправно. В боярском доме теперь будет постоялый двор. И деревне прибыток от купцов, и князю.
        Боярин Фока задержался на сутки. Видимо, потребовалось время, чтобы набрать отряд. Не знаю, что пообещал им, но скакало с ним чуть больше сотни охочих людей - в два раза больше, чем было со мной, когда приехали в его деревню, но меньше, чем стало после его отъезда. Отряд боярина растянулся по лесной дороге, которая на этом участке огибала холм. Про арбалетчиков Фока не знал. Поэтому и не стал высылать разведку. Или собирался это сделать, когда будет поближе к деревне. Мы ждали его километрах в пяти от нее. На боярине были островерхий шлем с расстегнутой бармицей и длинная кольчуга с рукавами по локоть и стальными пластинами на плечах. Нам он оставил мисюрку, короткую кольчугу и плохенький меч. Я еще подивился, что боярин так плохо защищен и вооружен. Наверное, в Рыльске у него дом или еще одна деревенька, полученная от князя Мстислава. Туда он, видать, и перевез большую часть своего имущества. Теперь направлялся отбить остальное. Рядом с ним скакали двое моих бывших бояр, успевших смыться из Путивля. Видимо, на роду им написано быть наказанными мной.
        Фока о чем-то переговаривался с ними. Когда он повернулся в едущему слева, я нажал на курок арбалета. Тихо щелкнула тетива, и болт бесшумно и быстро преодолел полсотни метров, легко пробил кольчугу и почти полностью вошел в грудь боярину. Со склона холма из кустов и из-за деревьев полетели болты, выстрелянные сорока арбалетчиками. Их позиция была справа от всадников. Остальные двадцать и лучники из спешившихся всадников расположились слева. С этой стороны обычно прикрываются щитом, но, если повернутся вправо, подставят им спины. Что и случилось. Я успел завалить еще одного всадника в кожаном доспехе, похожем на бушлат без воротника. Когда в третий раз зарядил арбалет, стрелять уже было не в кого.
        Выскочили из засады всего человек десять, ехавшие в хвосте отряда. Были они на плохих лошадях и в тегиляях, так что потеря невелика. Почти два десятка врагов взяли ранеными. Когда я на лошади выехал на дорогу, они сидели и лежали кучкой посреди дороги, окруженные арбалетчиками. Среди них оказался и один из моих бывших бояр. Болт угодил ему справа в таз и вышиб из седла. Или боярин сам свалился, не вытерпев боли. Сейчас он лежал на левом боку. Бледное лицо покрыто крупными каплями пота. Выражение смиренное: от судьбы не убедишь. Фатализм здесь свирепствует.
        - Разденьте его и на сук, - приказал я.
        Арбалетчики с радостью выполнили приказ. У многих, как подозреваю, с боярами длинные счета. Ветку выбрали толстую, дубовую, но и она согнулась, когда боярин повис в петле и судорожно задергался.
        - Экий плясун! - пошутил кто-то из арбалетчиков.
        Остальные раненые старались не смотреть на меня. Боялись напроситься на казнь. Я выбрал раненного легко, в правую руку, молодого парня с открытым лицом. На нем была короткая кольчуга поверх старой красной шелковой рубахи, которые и спасли его. Кольчуга подпоясана широким кожаным ремнем, на котором висели сабля и нож, оба в деревянных ножных с бронзовым навершием. Парень, выдернув болт, держал его в окровавленной левой руке и, как мне показалось, рассматривал с интересом.
        - Снимите с него кольчугу и оружие и приведите коня похуже, - приказал я арбалетчикам.
        Они быстро выполнили мой приказ, забрав и окровавленный болт.
        - Передашь князю Мстиславу, что я грабить его земли не ходил, у себя в княжестве порядок навожу, но, если он хочет войны, пусть приходит. Еще три дня я буду ждать в деревне, - сказал я раненому, а затем отдал распоряжение своим воинам: - С остальных тоже снимите все ценное и оставьте их на дороге. Кому суждено выжить, тот и доберется до Рыльска.
        Собрав трофеи, мы вернулись в деревню. Взяли неплохо. Одних только верховых лошадей около сотни, два с половиной десятка кольчуг, броню похуже и много всякого оружия. Половину добычи забрал я, остальное поделили дружинники. Пехотинцу одна доля, кавалеристу две.
        Князь Рыльский решил не вставать на тропу войны, но и посла с извинениями тоже не прислал. Видимо, это должно было обозначать, что к нападению он никакого отношения не имеет, ничего о нем не знал и знать не хочет. Вот если бы оно удалось…

12

        По возвращению в Путивль я вечером вызвал к себе в кабинет воеводу Увара Нездинича. Обычно мы с ним общались в общественных местах. Кабинет у меня не очень просторный, метра три на два. В нем стоит высокий шкаф, изготовленный по моему заказу (здесь такие пока не в моде), стол и пять стульев: одно возле торца для меня и две пары по бокам. В кабинете я принимаю только по личным или очень важным делам. Все это знали. Поэтому воевода сидел насупленный. Он все время ждет от меня неприятностей. Тем более, сейчас, когда я, вопреки всем его ожиданиям, вернулся с победой, разгромив равного по силе противника, не потеряв ни одного человека. Войдя в кабинет, Увар Нездинич снял, как принято, невысокую шапку с оторочкой из белки (хуже, беднее только заячья) и занес руку, чтобы перекреститься на икону. А икон-то в кабинете нет! Он повертел головой, потом смущенно перекрестился на правый от него угол, где по идее должна быть икона. Сел на дальний от меня стул и принялся двумя руками мять шапку. Я уже подумал, не поручить ли задание другому? Решил всё-таки, что как раз такой человек, полностью лишенный
дипломатических способностей, и нужен.
        - Завтра поедешь в Новгород-Северский, - сказал я. - Послом доброй воли. Пора князю вернуть мои деревеньки.
        - Не мастак я речи говорить, - произнес воевода то, что я и ожидал. - Пошли кого другого, князь, у кого язык лучше подвешен, кто с людьми умеет общаться.
        - Такому Изяслав Владимирович не поверит. Он привык к языкатым и льстивым послам, - возразил я. - Передашь князю, что я благодарю его за управление моими деревнями, дальше сам справлюсь. Я под ним Новгород-Северский не ищу, хотя имею на него больше прав, но и своего не отдам. И всё, на этом твоя миссия и закончится. Дальше будешь говорить от своего имени.
        - А что говорить? - спросил он.
        - Что спросят, то и будешь говорить. Как на духу, - ответил я. - Что новый князь тебе не люб…
        - Нет, ну, почему… - смущенно забормотал воевода Увар.
        - А и не люб - ничего страшного, - успокоил я. - Пока дело делаешь, мне без разницы, как ты ко мне относишься. Мне с тобой детей не крестить.
        В этом и была моя задумка. Князь Новгород-Северский серьезно отнесется к словам человека, который относится ко мне не очень хорошо, но при этом хвалит. Воевать мне с Изяславом Владимировичем не с руки. Он с одной стороны надавит, половцы с другой - и мне мало не покажется. Но и деревни оставлять ему тоже нельзя. Сочтут слабаком и начнут наезжать со всех сторон сразу.
        - Если спросят, почему тебя прислал, скажешь, что отказывался, но мне больше некого было. Бояр я извел, а верных людей из купцов послал в Чернигов к Мстиславу Святославичу. Зачем - не знаешь, - продолжил я инструктаж.
        На самом деле я отправил купцов Чернигов, чтобы продали там трофейных лошадей, доставшихся на мою долю. Они были не настолько плохи, чтобы на них пахать, и не настолько хороши, чтобы на них воевать. Пять лучших жеребцов предназначались в подарок князю. Заодно купцы расскажут ему, как я разделался с отрядом его тезки, князя Рыльского.
        - Если не спросят, все равно расскажи, что я послал доверенных людей в Чернигов, - сказал я. - Князь Изяслав сам догадается, зачем.
        - Все сделаю, как говоришь, - заверил воевода Увар Нездинич. Он помял шапку еще пару минут, потом спросил: - Говорить и правда всё, как на духу?
        - Конечно, - ответил я и подначил: - А ты умеешь по-другому?
        - Не очень, - признался он и задал еще один вопрос: - Если князь Новгород-Северский согласится отдать деревни, попросить, чтобы крест поцеловал, что обиды не держит?
        - Не надо, - ответил я. Такая просьба будет признаком слабости. - Пусть обижается. На обиженных воду возят.
        Последняя фраза развеселила воеводу. Время от времени я выдаю пословицы да поговорки из будущего, которые очень забавляют моих подчиненных. Они уверенны, что я перевожу на русский ромейские выражения. За это мне прощают, что не знаю некоторые славянские слова и говорю по-другому, как иностранец.
        Отправив воеводу, продолжил интенсивные тренировки личного состава. Теперь даже к строевым занятиям солдаты относились без прежнего раздражения. Раз учу, значит, так надо. Они теперь знали вкус победы и трофеев. Причем, первый, по моему глубокому убеждению, был для них важнее. Уверен, что большинство солдат победу без трофеев предпочтут трофеям без победы. Мужчина рожден побеждать.
        Часть трофеев я отдал в оплату двуконных походных кибиток. Их изготовили по моему проекту. Боковые стенки кузовов сделали из досок вяза и прикрепили на петлях. Стенки были выше и толще, чтобы стрела из лука застряла. Если одну стенку опустить, то на дно кузова можно было положить колчан с болтами и облокотиться для стрельбы из арбалета над второй стенкой, приподняв с той стороны войлок шатра. При этом тело и ноги стрелка были защищены досками из вяза. Я не говорю уже о том, что кибитка сама по себе защита от конницы и лучников, потому что стрелы не пробивают войлок, если он не натянут туго. Я это знал на личном опыте, приобретенном на войне с кочевниками в шестом веке. Да и читал про чешских таборитов, которые, благодаря похожим кибиткам, очень хорошо управлялись с рыцарями.
        Воевода Увар Нездинич вернулся через неделю. Его прямо распирало от гордости. За стол в моем кабинете сел на ближний от меня стул и начал говорить без обычного вступительного мычания:
        - Всё сделал, как ты велел, князь: слова твои пересказал, на вопросы ответил. Изяслав Владимирович больше про то спрашивал, как ты с боярами разделался. Пошутил, что тебя надо бы на стол в Галиче посадить.
        - Может, когда-нибудь и сяду, - произнес я. - Пути господни неисповедимы.
        - Деревни он вернул. Сказал, что держал их потому, что в Путивле князя не было, не хотел отдавать боярам на разграбление, - продолжил воевода. - Хотел крест целовать, что обиды не держит, но я ему твои слова передал. Он посмеялся и сказал, что воду возить не хочет. Еще сказал, что хотел бы с тобой свидеться, познакомиться со своим дядей. Он сам болеет, приехать не может. Мол, приезжай ты в любое время, всегда будет тебе рад. Так слово в слово и сказал.
        - Как-нибудь приеду, - пообещал я. - А завтра поеду в эти деревни, свои порядки там установлю.
        - Я проезжал через них, сказал, что теперь они тебе будут оброк отдавать, - сообщил воевода Увар.
        - Правильно сделал, - похвалил я. - Как вернусь, будет решать с половцами. Когда их ждать?
        - В прошлом году после Успенья наведались, - ответил он. - Я договорился с зартыйцами, дадут знать.
        Зартый - небольшой городок на левом берегу Сейма, выше по течению и южнее Путивля. Он принадлежит князю Черниговскому, половцы его не трогают.
        - Или прикажешь дозоры выслать в степь? - спросил Увар Нездинич.
        - Не надо, - ответил я. - Как вернусь, сам туда поеду и отряд поведу. Возьму с собой всех новобранцев и конных, а также десятка два лучников из старых пехотинцев. Остальные будут с тобой охранять город.
        - Опасно это, - возразил он. - Из-за стен мы от них точно отобьемся.
        - Вот и они так думают и не ждут, что я сам на них нападу, - сказал я.
        Воевода Увар Нездинич с сомнением покачал головой, но возражать не стал.
        Он из тех командиров, которые крепки в обороне. Лучшего кастеляна трудно придумать. Я же придерживаюсь мнения, что лучшая защита - нападение. Особенно, если противник незначительно превосходит тебя.

13

        В двадцать первом веке почти вся степь превратится в пашни, сады и огороды. Неплодовые деревья будут расти только в балках, по берегам рек да в чахлых лесополосах, которыми оградят поля, чтобы не случались пылевые бури, не сдувался верхний плодородный слой, чернозем. В тринадцатом веке степь почти не пахана, служит огромным пастбищем. И деревьев на ней еще много. В некоторых местах они образуют большие леса. В одном из таких лесов, расположенном в четырех днях пути от Путивля, мы и ждали половцев на кратчайшей дороге, ведущей к нашему княжеству. По другой дороге, которая восточнее, в дне пути от нашей, пойдут на Рыльск. Могут и к нам завернуть, но напоследок, если у Мстислава Рыльского мало возьмут. По крайней мере, так половцы действовали в предыдущие годы.
        Я остановил свой выбор на том месте, где дорога проходила между двумя холмами. Лес здесь отступал от дороги метров на пятьдесят с обеих сторон. На склонах назначил позиции для арбалетчиков и лучников. Пикинеров должны будут залечь в укрытиях и вступить в дело после того, как начнут стрелки, прикрыть их, если половцы вздумают напасть. В одном месте, где в лес уходила прогалина, сделали широкую и глубокую яму-ловушку. Кибитки спрятали на поляне в лесу, поставив их прямоугольником. Получился неплохой лагерь. В нем мы и ждали половцев, выслав в степь разъезды.
        Ждать пришлось шесть дней. На нас шел отряд численностью человек пятьсот. Я понаблюдал за ними с края леса. Все одвуконь, причем вторая лошадь вьючная. Сражаться они не собирались. Ехали запастись на зиму. Экипированы и вооружены плохенько. Так понимаю, это не элитные бойцы, а шваль из разных родов, для которой мешок зерна и отрез холстины - хорошая добыча, из-за которой стоит поездить пару недель. Скакали они без разведки, разбившись на несколько групп, человек по двадцать-тридцать в каждой, и растянувшись примерно на километр. Я прикинул, что в засаду весь отряд не влезет. Жаль! Хотелось бы надолго отбить у них охоту ездить к нам за добычей.
        Засада была в получасе езды от края леса. За это время кочевники, словно услышав мое пожелание, сбились поплотнее. От страха, наверное. Лес для них - незнакомая, а потому и опасная среда. Не понимаю, как можно не любить и бояться лес?! В нем безопаснее, чем на городских улицах, что в тринадцатом веке, что в двадцать первом. Впереди скакал на темно-гнедом жеребце плотный мужчина с типичным славянским круглым лицом и светло-русой бородой и усами. Половцы и славяне уже так перемешались, что национальность не определишь по лицу, только по речи, одежде да косолапой походке у большинства степняков. На голове черная шерстяная шапочка-подшлемник. Шлем с шишаком наверху, из которого торчала черная метелка из конских волос, был нацеплен на переднюю, высокую луку. Задняя лука, как и у славян, низкая, чтобы не мешала вертеться в седле, стрелять вбок и назад. На теле длинная кольчуга из крупных колец, с рукавами по локоть и, видимо, с разрезами посередине спереди и сзади, потому что по бокам не топорщилась. Правой рукой придерживает копье, короткое, меньше двух метров, которое лежало на спине лошади перед
седлом. На поясе висит сабля. Судя по ножнам, слабо изогнутая. Круглый коричневый щит с зеленым растительным орнаментом по кругу был приторочен к седлу слева. Справа висели горит с луком и колчан со стрелами. На поводу вел неоседланную рыжую лошадь, которая везла тощий мешок. Я пропустил командира половцев немного вперед, чтобы оказался ко мне спиной на дистанции метров тридцать, тихо приказал трубачу, стоявшему позади меня:
        - Труби, - и нажал на спусковую пластину арбалета.
        Половец не увидел летящий болт, который вошел в спину слева под углом на уровне сердца. Легко пробив кольчугу, влез полностью. Командир половцев дернулся от удара и боли, начал привставать на стременах, а потом завалился вправо.
        Медная труба, напоминающая пионерский горн, издала высокий и протяжный звук. Половцы еще соображали, что это прозвучало, смотрели в ту сторону, где стоял трубач, когда в них с двух сторон полетели стрелы и арбалетные болты. Лес взорвался от истошных воплей и ржания лошадей. Внезапное нападение вызвало панику, которая мигом превратила боевой отряд в отару испуганных баранов. Половцы, бросая вьючных лошадей, заметались между холмами. Они понимали, что смогут уцелеть, если будут все время двигаться. Так в них труднее попасть. Никто даже не попытался достать лук или саблю и оказать сопротивление. Расталкивая своих товарищей и брошенных лошадей, они ломанулись по дороге в обратном направлении. И зря. Если бы поскакали вперед, больше бы спаслось. Стрелы и болты догоняли их, вышибали из седел. Вскоре те, кому посчастливилось, скрылись за деревьями. Только быстрый перестук копыт был слышен какое-то время, а потом его заглушили стоны раненых людей и ржание раненых лошадей. Бой длился всего несколько минут, а все пространство между холмами было завалено убитыми и ранеными, между которыми бродили сотни
лошадей и, как ни в чем ни бывало, щипали траву. Засада - самый эффективный способ ведения войны. Максимум убитых противников за короткое время и при минимуме потерь среди своих.
        - Сколько мы их намолотили! - воскликнул сотник Мончук, позиция которого была метрах в трех справа от меня.
        - Сажай своих людей на коней и скачи за половцами, посмотри, что они дальше будут делать, - приказал ему. - В степь не выезжай, не гоняйся за ними.
        - Ага, - выдохнул он, глядя на убитых половцев с глуповато-счастливой ухмылкой.
        - Пикинеры, вперед! - отдал я второй приказ. - Найдете легкораненого, приведите ко мне.
        Из леса начали выходить пехотинцы, оставившие свои пики на позициях. Действую короткими мечами и ножами, они принялись добивать раненых и собирать трофеи. Поскольку все будет поделено по долям, никто не суетился. Оружие складывали в одну кучу, доспехи - в другую, одежду и обувь - в третью, провиант - в четвертую. Арбалетчики, которые до приказа должны были оставаться на своих местах, громко переговаривались. Кто-то хвастался меткостью, кто-то подсчитывал долю в трофеях. А доля будет немалая. Мы перебили сотни три с половиной половцев. Плюс удравшие побросали своих вьючных лошадей. Половину, в основном кобыл, заберу я, но и оставшихся хватит на то, чтобы у каждого моего дружинника был свой конь. До изобретения автомобиля это животное будет выполнять роль символа достатка.
        Два пикинера подтащили ко мне молодого половца со сломанной правой ногой и раненого стрелой в левую руку. Я уже заметил, что судьба раздает неприятности ассиметрично: верхней половине тела с одной стороны, нижней - с другой. Правда, бывают исключения, когда парализует всю нижнюю или всю правую часть тела. Но ведь правила и придумывают ради исключений.
        - Вот, нашли одного, князь, - доложи молодой пикинеров, лет восемнадцати, среднего роста и жилистый, с кошачьей походкой, дерзким лицом и хорошо подвешенным языком.
        Такие нравятся романтичным девицам.
        - Как тебя зовут? - поинтересовался я.
        - Доман, - ответил пикинер.
        - Говоришь по-половецки? - спросил я.
        - Конечно, - ответил он. - У меня мать - половчанка.
        - У меня тоже мать - половчанка, а говорю плохо, - сообщил я. - Посадите его под дерево, перевяжите рану, и останешься охранять. Чтобы ему не было скучно, расскажешь все байки, которые слышал обо мне. Только сильно не завирайся.
        Люди не становятся умнее с развитием науки и техники. В тринадцатом веке, как и в двадцать первом, любят сочинять невероятные истории о себе и о других. Хорошее - о себе, плохое - о других, но и здесь бывают исключения. Куда без них?! Все мои успехи приписывают покровительству половецкой Волчицы-Матери. Тому есть неопровержимое доказательство. Сообщил его банщик, который стегал меня веником на полке, когда я отмывался после расправы с боярами. В том месте, куда меня ударил Нажир, был сине-бурый ушиб жуткого вида, но не опасный. По мнению банщика, которому поверили безоговорочно, там была смертельная рана, затянувшаяся сама по себе. Кинжал-то из рога все видели, и сотник Нажир - мужик не слабый, а что на мне кольчуга была - это как-то прошло незамеченным, поскольку не вписывалось в красивую историю.
        - Ну, это я на раз! - пообещал Доман.
        Вернулся Мончук со своими людьми, пригнал с полсотни лошадей и доложил, что кочевников и след простыл:
        - Как сквозь землю провалились! Если бы не брошенные лошади, можно было бы подумать, что половцы здесь и не появлялись!
        Когда закончили сбор трофеев, я приказал посадить легкораненого половца на лошадь, дать ему немного еды и бурдюк с водой. После идеологической обработки, проведенной Доманом, смотрел он на меня со смесью страха и восхищения.
        - Передашь всем, что в Путивле теперь правит Александр, сын князя Игоря Святославича и внук хана Ильдегиза. Если кому-то недорога жизнь, пусть приходит с войной. Встречу и угощу не хуже, чем сегодня, - сказал я.
        - Передам, князь, - склонив голову, пообещал половец.
        Он затрусил на лошади мимо раздетых трупов своих бывших друзей и товарищей. Правая нога, на которую Доман наложил шину из двух толстых веток, обмотанных порванной на бинты трофейной грязной рубахой, была не в стремени, а левую руку поддерживал бандаж из той же рубахи, висевший на шее. Это не мешало кочевнику ловко управляться с лошадью. Надеюсь, он доберется до ближайшего стойбища и передаст мои слова. Испугал - наполовину выиграл.

14

        Половцы больше не приходили. Не напали они в этом году и на Рыльское княжество. Видимо, в перебитом нами отряде ехали самые отмороженные, заводилы. Будем надеяться, что и в следующем году не сунутся. В базарный день я через глашатая объявил, что дам бесплатно кобылу и освобожу на три года от оброка тех, кто поселится в деревнях на левом берегу Сейма. Надеялся наскрести добровольцев хотя бы на одну деревню, но их набралось на все три. Наверное, сыграла роль халявная лошадь. Тем более, что я давал кобыл. Жеребец, конечно, помощнее, но кобыла - это еще и приплод.
        Остальных лошадей из своей доли я продал по дешевке купцам, членам моей думы. В благодарность за помощь. Все равно ни один жеребец меня не заинтересовал. Думал, хотя бы несколько хороших лошадей отобьем у половцев. Увы, как и большинство кочевников, они предпочитали неказистых, мелких, но выносливых. А мне нужны быстрые иноходцы и крупные тяжеловозы. Первых можно раздобыть у ромеев, а вторых - у венгров. Там и поищем. Для этого мне нужно было судно. В Путивле строили небольшие ладьи, предназначенные для речных перевозок. Мне такая была маловата. Поэтому лошадей купцам я продал с условием, что взамен купят и пригонят ладью из Чернигова. Не новую, но и не гнилую. Меня заверили, что осенью такую можно купить по дешевке.
        Купцы вернулись через три недели. Ладью пригнали. Она ничем не отличалась от той, на которой я приплыл в Чернигов. Не удивлюсь, если ее продал Борята Малый. Корма у нее была острая. Ладья имела рулевое весло и на корме, и на баке, могла свободно плыть задом наперед. Мне эта способность была ни к чему, поэтому первым делом убрал рулевые весла и установил на корме румпельный руль. Вторым новшеством была надстройка на корме. Она служила не только каютой для меня, но и с нее легче будет забираться на неф. Рядом с нами на рейде Месеврия стоял караван венецианских нефов. Они совсем не изменились за шестьдесят лет. Тот же крылатый лев на носу, корме и на флаге. Надводный борт высотой метра три-четыре. У ладьи всего полтора-два. Перебираться с нее на неф будет непросто, учитывая радушный прием, который в эту эпоху гарантирован пиратам. Это вам не двадцать первый век, когда экипаж может отбиваться только пожарными пушками.
        Кстати, тоже неплохое средство, особенно, если напор мощный. Однажды я лично так поприветствовал в Южно-Китайском море деревянную моторную лодку, на которой десяток придурков с двумя охотничьими ружьями и кухонными ножами попробовали поиграть в пиратов. Как дал им струей в середину лодки - и через минуту они все, побросав ружья и ножи, лихорадочно вычерпывали воду, чтобы не утонуть, потому что осели по самый планширь.
        Затем поменял на ладье прямой парус на косые, прикрепив к мачте гик и надев на нее сегарсы - дубовые кольца, к которым привязывалась передняя шкаторина триселя. Отдельно были приготовлены три лестницы с крюками сверху. Чем больше человек будет одновременно подниматься на борт нефа, тем больше шансов на успех.
        Параллельно занимался обучением личного состава. Пришла мне в голову идея вооружить их алебардами. И против конницы прекрасное оружие, и для пирата лучше не придумаешь. Крюком подтягиваешь неф к ладье, топором рубишь снасти и врагов, а острием их колешь. По моему приказу изготовили три десятка алебард. Учил пользоваться ими как пикинеров, так и арбалетчиков.
        Еще одним занятием, которое помогло мне скрасить зиму, было изготовление литого булата и рафинированной стали с использованием флюса из чугунной крошки. Я пересказал своим кузнецам теоретическую часть, опять сославшись на якобы спасенного мною кузнеца из Дамаска. Выслушали меня с интересом. Кое-что они и так знали. Клинки из рафинированной стали здесь уже делали и называли харалугом, только секрет знали не все. Путивльским кузнецам он был не ведом. Выслушав мои наставления, методом проб и ошибок кузнецы нашли способ изготовления вполне приличной рафинированной стали. Узор получался не такой однородный, как на привозных, но клинок без ущерба сгибался вполовину, перерубал железо и долго не тупился. До моей сабли они, конечно, не дотягивали, но были намного лучше тех, которые имели на вооружении мои дружинники. Когда грянули морозы, кузнецы заготовили «наалмаженной» стали, из пластин которой изготовили мне бригандину (на русском языке название этого доспеха пишется одинаково с типом судов, поэтому, чтобы не путать, буду писать его через «д») наподобие той, что имел в Англии, щит, оплечья, наручи,
налокотники, наколенники, поножи, сабатоны и большой шлем, который опирался на плечи, и имел опускающееся забрало. Если какие-то подобия бригандин здесь знали, то шлем с забралом видели впервые. Обычно для защиты лица использовали железные маски, которые называли личины от слова лицо. Мне личины не понравились. Не дай бог иметь такое же лицо! Обзор в них плохой и дышать тяжело. Личина слишком близко ко рту и носу, и кажется, что не хватает воздуха. Я предпочел иметь щель для глаз между шлемом и забралом и несколько узких напротив рта в последнем, отступающем от лица на несколько сантиметров, отчего напоминал намордник. Такой же комплект брони был изготовлен и для воеводы и сотников. Кроме шлемов. Они предпочли привычные, с кольчужной бармицей, защищающей лицо. Я решил оснастить так десятка два-три всадников, превратив их в тяжелую конницу. Даже поотрабатывал с ними прорыв строем клин пехоты, которую изображали соломенные чучела. Кстати, ночью чучела бесследно исчезали. Лошадей в городе стало так много, что кормов им катастрофически не хватало. Цены на сено, солому и овес буквально взлетели. Всю зиму
фураж везли в Путивль купцы по замерзшему руслу Сейма из Рыльска и Чернигова.
        Весной, в самом начале половодья, я оставил город на попечение воеводы Увара Нездинича, а сам с шестью десятками дружинников отправился на переделанной ладье к Черному морю. Тесновато было, конечно, зато две смены на веслах, можно грести сутки напролет. Плыли быстро. Помогало течение и попутный ветер. В Кодаке взяли лоцмана - блондина с длинным греческим носом. Нос этот был постоянно заложен, отчего лоцман гундосил. Я понимал его с трудом. В эту эпоху лоцмана рулили сами и гордо называли себя кормчими. Он все порывался порулить веслом, пока не убедился, что румпельный руль лучше. Мы плыли вдоль правого берега. Русло на порогах сужалось метров до четырехсот, а на плесах растекалось на пару километров. Впрочем, из-за высокой воды порогов мы не увидели, только буруны кое-где. В одном месте их было сразу семь рядов, один за другим.
        - Порог Несытый, самый опасный, семь гребель, - прогундосил лоцман. - После половодья через него редко кто пройдет, не потеряв человека или больше. Поэтому так и зовется.
        Дальше Днепр повернул на запад, а потом опять на юг. Перед последним порогом сильное течение понесло ладью к левому, скалистому берегу. Вода бурлила, гудела, словно река досадовала, что пропускает нас безнаказанно. Я пару раз сплавлялся на плотах по горным рекам. Сейчас впечатление было примерно такое же. Лоцман еле справился с помощью румпельного руля. Представляю, что бы случилось, если бы рулил веслом. Дальше берега стали сближаться и подрастать. Вскоре мы оказались в ущелье шириной метров двести и высотой метров шестьдесят. Берега были отвесные, отчего казались выше. Сплошной гранит, вылизанный, на котором ни травинки, ни даже мха. Сколько веков потребовалось, чтобы проточить это русло в нем?! Что-то подобное я видел на Беломоро-Балтийском канале. Там один шлюз и подход к нему вырубили в скале. Бурили шурфы, закладывали в них взрывчатку, взрывали, а потом выгребали обломки. Во многих местах скалы словно бы щерились острыми горизонтальными выступами. Если судно напорется на них бортом, его вскроет, как консервную банку. Поэтому в опасных местах стояли прямоугольные бетонные быки-отбойники. На
одном из них было гнездо чайки, которая, казалось, не замечала громадные теплоходы, снующие туда-сюда в нескольких метрах от нее. Кстати, такое пофигистское поведение
«оцивилизовавшейся» дикой природы не в диковинку. В Кильском канале дикие гуси и лебеди не только не боятся суда, но и с неохотой уступают им дорогу.
        - Волчье горло, - сообщил лоцман и, перекрестившись, добавил: - Пронесло, слава тебе, господи!
        Берега начали снижаться и расходиться. Вскоре уже ничего не напоминало о порогах. Обычная равнинная река, широкая и спокойная. Разве что разлилась, как и положено в половодье. На острове Хортица мы высадили лоцмана. Там стояли десятка три ладьей, плывущих из Царьграда в города Киевской Руси, а некоторые и дальше, к варягам.
        - Вверх тяжелее плыть, чем вниз? - поинтересовался я у лоцмана на прощанье.
        - Один черт! - прогундосил он. - Вверх легче рулить, зато грести труднее.
        Дальше мы поплыли без остановок, днем и ночью. Было полнолуние, ночью светло, как днем. Запах моря я почуял за несколько километров. Или мне так показалось, потому что соскучился по нему.

15

        Вторую неделю мы крейсируем вдоль западного побережья Черного моря. Дует юго-восточный ветер силой балла три. Сейчас ладья идет под парусами курсом бейдевинд левого галса, то есть на юго-юго-запад. Заодно дружинники налегают на весла. Я никуда не спешу, но людей надо занять, иначе начнут дурить. Многие впервые в открытом море, и на некоторых оно действует также угнетающе, как лес на степняков. Берег недалеко, всего в нескольких милях, но видно его только с мачты. В «вороньем гнезде» сидит впередсмотрящий, приложив ладонь козырьком ко лбу, вглядывается в горизонт. Наблюдателей меняю каждый час, чтобы внимание не успело притупиться. Название «воронье гнездо» дружинникам понравилось. Когда приходит чей-то черед лезть на мачту, ему говорят со смехом: «Ворона, лети в гнездо!». В первые дни все постоянно поглядывали не «воронье гнездо», ожидая, что оттуда вот-вот прокаркают приятную новость. Теперь перестали. Я рассказал экипажу, куда и зачем мы плывем. Вначале всем было интересно. Они ждали, что купеческие суда табунами носятся туда-сюда по морю, как это будет в двадцать первом веке, а мы будем
выбирать самое богатое. На сегодняшний день заметили только несколько рыболовецких суденышек и одну двухмачтовую галеру. Торговая это галера или военная, я проверять с неопытным экипажем не решился.
        - Вижу! - доносится радостный вопль из «вороньего гнезда».
        - Что видишь? - спрашиваю я.
        - Паруса, много! - возбужденно кричит наблюдатель.
        - Слазь, дай, я посмотрю, - приказываю ему.
        Милях в пяти от берега шел караван нефов, девять штук. Скорее всего, идут к Сулинскому гирлу Дуная, как оно будет называться в будущем. Наверное, ждали попутный ветер или когда закончится половодье на Дунае, упадет скорость течения, и легче будет подниматься по реке. Поэтому раньше и не было торговых судов в этом районе. Запомним на будущее.
        - К бою! - отдал я приказ.
        Вот тут мой погрустневший за последние дни экипаж и засуетился радостно, как девка перед свадьбой. Позабыв на время о гребле, одни облачались в кольчуги и доставали алебарды, другие надевали тетивы на арбалеты, третьи готовили лестницы. Я тоже упаковался в кольчугу, бригандину, наручи и шлем и приготовил арбалет, щит, саблю и кинжал. Сначала постреляем, а потом сойдемся в рукопашной. Раньше я отбивал с высокобортного судна атаки пиратов с галер. Теперь побуду в их шкуре.
        Когда дружинники приготовились к бою, приказал убрать паруса. В бою не до них будет. Хватит и весел. Дружинники налегли на них, разогнав ладью не менее, чем до пяти узлов. Сидя на скамьях под защитным навесом, который одновременно служил и палубой, они наклонялись вперед, заводя весло, затем откидывали тело назад, преодолевая лопастью весла сопротивление воды. Остальные быстро, сноровисто собирают помост в носовой части ладьи. Он будет высотой метра три с половиной. Наверху площадка на трех арбалетчиков. Они будут на одном уровне или немного выше тех, кто на палубе нефа. Этого, конечно, маловато, но более серьезная конструкция может быть опасна для ладьи. Детали помоста отмаркированны. Сборку-разборку производили в учебных целях несколько раз, так что дело продвигается быстро. Дружинники думают, что бой скоро начнется. На самом деле до ближайшего нефа миль семь. Он идет в нашу сторону со скоростью узла три-четыре. Значит, встретимся примерно через час, если ничего не изменится.
        Паруса у первого нефа двухцветные, черно-красные. Где-то я читал, что следует избегать водителей в коричневых и красных автомашинах. Эти цвета любят беспредельщики, агрессоры. На нефе заметили нашу ладью. На форкастле появились арбалетчики. Действуют спокойно. Это настораживает меня. Были бы со мной валлийцы с дальнобойными, мощными луками, рискнул бы напасть, а со своими неопытными дружинниками не хочу рисковать, хотя уверен, что наши арбалеты бьют дальше. Про русских лучников это сказать не могу. Стреляют они метко и луки имеют композитные, но среднего размера, поэтому уступают по дальности стрельбы и пробивной силе.
        Я замечаю, как из строя начинает вываливаться влево, к берегу, неф, который шел четвертым. То ли у него груз слишком ценный, то ли капитан слишком хитрый, хочет отсидеться за чужими спинами, то ли просто струсил. Паруса у него желто-зеленые. В зеленых автомобилях ездят самые надежные водили, уверенные в себе люди. На счет желтого цвета не помню. Впрочем, паруса мог выбирать хозяин, а управляет судном наемный капитан. Я решил узнать, почему этот неф пытается убежать. До ближайшего порта, расположенного южнее нас, миль пятнадцать-двадцать. Думаю, что успеем догнать неф.
        Мы подрезали корму третьему судну и обрезали нос пятому. С обоих судов в нас выстрелили по несколько болтов. Дистанция была не менее полутора кабельтовых, поэтому болты не долетали до цели. Да и арбалетчики с этих нефов особо не напрягались, чтобы не рассердить нас. Они уже поняли, кто выбран жертвой. Спешить на помощь не спешили. Тоже странно. Ладно бы этот неф шел замыкающим. Там место отводят новичкам, самым бедным, наименее уважаемым. За такого стесняются заступиться. Зато остальные обычно помогают друг другу, действуя исключительно по трезвому расчету: не поможешь ты - не помогут и тебе.
        Неф догнали часа через два. Последние полчаса мои дружинники гребли с утроенной силой. Им сверху постоянно докладывали расстояние до добычи. Это было судно метров тридцать длиной, с высокой, двухпалубной надстройкой на корме и чуть пониже на баке. Две мачты с латинскими парусами. По рулевому веслу с каждого борта. Такое впечатление, что внедренный мной в Португалии румпельный руль распространяться по миру не захотел. Еще один пример того, что талантливые изобретения долго пробивают себе путь в массы. Меня поразило, что на нефе мало арбалетчиков. Обычно их человек двадцать-тридцать, а на этом было всего шесть или семь. Одного убил я, выстрелив с упреждением. Он стрелял из-за фальшборта, позицию не менял. Бил метко, поразив двух дружинников на помосте. Когда наклонялся зарядить арбалет, исчезал из вида. Время на зарядку тратил одинаковое. Я выстрелил за мгновение до того, как его голова в округлом шлеме, отчего напоминала голову нерпы, появилась над фальшбортом. Мой болт попал под обрез шлема. Арбалетчик, выронив за борт оружие, упал навзничь. Жаль, мне хотелось бы посмотреть его арбалет, узнать,
оружие ли было очень хорошим, или стрелок, или и то и другое?
        Зато на борту было много рыцарей в темно-красных сюрко с каким-то золотым зверем на груди. Шлемы полукруглые, с назатыльником, наносником и двумя загнутыми горизонтальными пластинами, которые закрывали уши, щеки и примыкали верхними частями к нижней части наносника, оставляя открытыми глаза и середину рта. Что-то подобное я видел у ромеев в шестом веке, но этот вариант обеспечивал лучшую защиту. Все рыцари в кольчугах с капюшонами и длинными рукавами с рукавицами. Щиты деревянные, с железными полосами и умбоном, среднего размера, каплевидные, но с менее изогнутой, чем была в моде шестьдесят лет назад, верхней кромкой. Вооружены копьями длиной метра три с небольшим, явно кавалерийскими, и спатами. Рыцари, прикрываясь щитами, стояли у левого борта, к которому приближалась под углом ладья, готовые отбить атаку. Вот только не знали, что болт, выпущенный из арбалета со стальным луком, с дистанции в сотню метров пробивает и щит, и кольчугу, и тело в ней. Когда мы приблизились на такую дистанции и выстрелили одновременно, ряд рыцарей сократился с двух десятков до шести человек, которые быстро спрятались
за кормовой надстройкой.
        Теперь нам никто не мешал ошвартоваться к нефу. Гребцы втянули внутрь весла правого борта, а с левого по моей команде опустили в воду. Ладья сразу начала замедлять ход и поворачивать влево. Когда она встала почти параллельно к борту, весла левого борта подняли из воды. По инерции ладья медленно догнала неф, сблизившись с ним вплотную. Корпуса двух судов гулко поприветствовали друг друга. Дружинники с алебардами зацепились загнутыми, острыми обухами за планширь нефа, не давая ладье отойти. Три лестницы повисли на борту нефа.
        - Теперь наш черед, - сказал я Мончуку, который был моим заместителем в походе, и Будише.
        Забросив щиты за спину и продев руку в темляк сабли, чтобы висела и не мешала, одновременно втроем начали подниматься на борт нефа. Просоленное дерево корпуса имело белесый оттенок и неповторимый запах, который я называю парусниковым. В пазах просмоленная пакля, кое-где выпирающая наружу. Арбалетчики с помоста прикрывали нас, не давали врагам подойти к фальшборту в этом месте, поэтому на борт я взобрался без проблем. Рыцарей осталось четверо. Они стояли в дальнем углу у кормовой надстройки, где их прикрывала от арбалетчиков мачта и парус. Копья побросали на палубу рядом с трупами своих товарищей, приготовились биться спатами. На нас, когда мы перебирались через фальшборт, не нападали. Не потому, что благородные, а потому, что боялись подставиться арбалетчикам.
        - Сдавайтесь, я сохраню вам жизнь, - предложил им на латыни, когда мы построились в линию.
        Судя по безволосым подбородкам, это юноши, жизни которых мне были не нужны. Наверное, младшие сыновья, отправленные добывать себе лены. Я бы даже отпустил их без выкупа, потому что вряд ли дождался бы его в Путивле. Слишком далек и тяжек до него путь из Венеции. Но рыцари будто не слышали моего предложения.
        - За деву! - выкрикнул стоявший чуть впереди - и они бросились в атаку.
        Не стенкой, а каждый сам по себе. Мы же действовали сообща, организованно. Принимаешь на щит удар напавшего на тебя, а бьешь того, кто атакует твоего соседа справа. Этот враг к тебе открытым боком. Твоего возьмет соратник слева. Туговато будет только тому, кто крайний слева. Но помощь ведь спешит к нам. Алебардщики подымаются быстро, налегке, оружие им подадут на борт нефа.
        Спата со звоном ударилась о верхнюю стальную защитную полосу моего щита, а я в это время отсек руку рыцарю, который бил Будишу, моего соседа. Вторым ударом разрубил кольчугу и тело наискось от плеча до позвоночника. Поскольку второго удара по моему щиту не было, следовательно, Мончук справился с тем, кто нападал на меня. Этот рыцарь, закрывшись щитом, еще стоял передо мной. Спата опущена. Я ударил по макушке его шлема, выглядывающей над щитом. Разрубил только верхушку его, дальше помешал щит, но этого хватило, чтобы рыцарь присел, а потом и завалился на левый бок. Правый бок у него был рассечен косым ударом сверху вниз, кольчуга в том месте была мокрой от крови. В это время Будиша с помощью подоспевшего алебардщика расправился с третьим рыцарем. Четвертого зарубили два других алебардщика. Один вогнал острый обух в щит, не давая им закрываться, а второй, пока рыцарь пытался перерубить защищенную железными лентами рукоятку алебарды, раскроил секирой шлем и голову почти до туловища. Больше на палубе никого не было.
        Я подождал, когда на борт нефа поднимутся еще два десятка дружинников, расставил арбалетчиков на баке и корме, а алебардщиков на палубе. С главной палубы в кормовую надстройку вели три двери. Возле средней с обеих сторон было по узкому окну (язык не поворачивался назвать их иллюминаторами), закрытому деревянными жалюзи. В нее я и вошел, оставив щит на палубе. В узком помещении он только мешать будет. Каюта была шире, чем я предполагал. Справа от двери, под окном у переборки, был стол. Столешница лежала на двух ножках и выступе на переборке. На столе стояли бронзовые кувшин с арабской вязью по выпуклому пузу и три кубка. В одном из кубков еще осталось красное вино. Вдоль правой переборки стояли впритык сундуки, на которых лежали тюфяки, подушки и одеяла. В рейсе сундуки служили кроватями. У правой переборки была настоящая кровать с высокими бортами и застеленная красным шерстяным покрывалом или пледом. Возле этой кровати и стояла та самая дева, из-за которой погибли сопляки. А я-то думал, что они за деву Марию сражались! Лет четырнадцати-пятнадцати, высокая для женщины этой эпохи, примерно один
метр шестьдесят пять сантиметров, длинные светло-русые волосы, распущенные, только прихвачены тонким серебряным обручем, голубые глаза, белая кожа и алые губки. Одета в белую льняную рубаху, окаймленную по вороту, подолу и краям рукавов тесьмами, расшитыми золотым и красным щелком, и красно-черную тунику из тонкой шерстяной материи и подпоясана изукрашенным серебряным шитьем кушаком, концы которого, перекрещенные сзади на талии, перекинуты вперед, на бедра. К каждому концу кушака крепилась длинная, покрытая узелками и украшенная кисточками шелковая красно-желто-зеленая косичка. Свободно связанные между собой, эти косички скрепляли пояс и свисали спереди. Обута в черные башмачки с немного загнутыми вверх носками и украшенными на стопе маленькими серебряными пряжками в виде бабочки. Подол рубахи заканчивался в полусантиметре от стопы. На груди серебряный крестик с бриллиантиком в центре на тонкой длинной серебряной цепочке. Общее впечатление - хороша, однако! Она смотрела на меня расширенными от испуга глазами и пыталась улыбнуться, но губки мелко подрагивали и не хотели растягиваться. Справа от нее и
на полшага позади стояли пожилая женщина и молодая, судя по простенькой одежде, кормилица или наставница и служанка. Перепуганы они были не меньше своей госпожи, причем служанка пыталась сдержать икоту, отчего дергалась всем телом. Я попытался посмотреть на себя их глазами и подумал, что тоже бы напрягся и неслабо, если бы ко мне в каюту вломился тип в шлеме и доспехах и с окровавленной саблей в руке.
        - Добрый день, принцесса! - спрятав саблю в ножны, поздоровался я на том варианте латыни, на котором шестьдесят лет назад общался с венецианскими купцами. - Куда плывешь?
        Мое приветствие не успокоило ее. На вопрос ответила пожилая женщина, которая говорила на том варианте латыни, который был близок к слышанному мною в Аквитании:
        - Моя госпожа - дочь Жоффруа де Виллардуэна, князя Ахейского. Мы плывем к ее жениху Мешко, сыну князя Конрада Мазовецкого. Он ждет нас в Галиче.
        Наверное, она надеялась, что я испугаюсь этих имен. Ахейское княжество образовалась на руинах Ромейской империи после падения Константинополя, став частью Латинской империи. Оно занимало почти весь полуостров Пелопоннес. Я прикинул, что получу за невесту приличный выкуп, не смотря на то, что жених - мой дальний родственник. Его отец женат на моей «племяннице». Выкуп ведь платить будет не он. Насколько я помню, старшего сына князя Конрада зовут не Мешко. Зимой мне было нечего делать, вот я и учил политическую географию. Преподавателем был воевода Увар Нездинич, который помнил родословные всех окружающих нас князей, ханов, королей, императоров до седьмого колена.
        - Мешко ведь не старший сын, - произнес я.
        - Пятый, - после заминки призналась женщина.
        Партия не завидная. Сидеть ей с мужем в какой-нибудь дыре и мечтать, чтобы перемерли все старшие братья мужа, их дети, а возможно и внуки. Интересно, а как они познакомились? Интернета в эту эпоху нет. Наверное, купцы свели.
        - В сундуках приданое? - спросил я.
        - Да, - ответила она.
        - Покажи, - потребовал я.
        Там лежали только одежда, отрезы тканей и кое-какая посуда, стеклянная, медная и бронзовая. Может, были и золото с серебром, но не в тех количествах, на какие я наделся. Видимо, основной частью приданого были юные рыцари. Будь она богатой невестой, нашли бы жениха более, так сказать, перспективного. Видать, отец ее тратит доходы на возведения укреплений на захваченной территории и на войну со своими подданными иной веры или еще на что-нибудь такое же важное. Следовательно, на жирный выкуп надеяться не стоит.
        Видимо, мои мысли проявились на лице, потому что у княжны порозовели щечки от смущения. Или от осознания, что без приданого ее могут завернуть к отцу. Да, девочке не позавидуешь.
        В кувшине еще было вино. Я наполнил два бокала, один протянул девушке и произнес тост на аквитанском варианте латыни:
        - Не унывай! Всё, что ни есть, - к лучшему.
        Я залпом осушил бокал. Вино было хорошее. Княжна только пригубила, чтобы не рассердить меня, хотя, подозреваю, у нее от страха пересохло во рту.
        - Отдыхай, - сказал ей. - Закончу с делами, поговорим с тобой поподробнее.
        Правая дверь вела в узкую каютку с двухъярусной кроватью у левой переборки. Из-под кровати выглядывали край сундука, небольшого, но более дорогого, чем у дочери графа. На правой переборке на деревянных колышках висела мужская одежда, хозяин которой стоял в дальнем конце? боком ко мне. Лицом или спиной ко мне он бы не поместился между кроватью и переборкой. Было ему лет тридцать семь, невысок, полноват, с круглым, щекастым лицом чревоугодника, мясистым и крючковатым носом и густой и короткой черной бороденкой. Судя по серому блио из тонкого сукна, это купец. Мне даже показалось, что видел его раньше. Лет шестьдесят назад. Видимо, венецианские купцы на одно лицо во все века.
        - Какой груз везешь? - спросил я, уверенный, что купец слышал разговор в соседней каюте.
        - Алике и лошадей рыцарских, - ответил он.
        Алике - это, видимо, имя невесты.
        - И всё? - не поверил я.
        - Еще вино и оливковое масло в трюмн, - сообщил купец.
        Не думаю, что на таком грузе и в таком количестве можно отбить даже расходы на рейс. Разве что там возьмет выгодный товар. Или за перевозку невесты заплатили щедро.
        - Сколько тебе заплатили за доставку невесты? - спросил я.
        - Нисколько! - раздраженно бросил купец.
        Судя по обиде в голосе, не врет.
        - А почему согласился? - полюбопытствовал я.
        - Потому что князь забрал остальной мой товар и сказал, что вернет, если отвезу его дочь, - рассказал купец.
        Что-то в его словах было не так, что-то не договаривал. Латиняне, в основном французы, были союзниками венецианцев во время захвата Константинополя, а потом мирно поделили территорию Ромейской империи или, как будут называть позже, Византии. От Ахейского княжества до Венеции рукой подать, даже небольшой кусочек Пелопоннеса и острова рядом с ним принадлежат им. Не мог князь из-за такой мелочи напрягать отношения с очень сильным соседом и союзником. Да и бросили остальные купцы этого на произвол судьбы, а он и не полагался на них, пробовал удрать в одиночку.
        - Я чувствовал, что этот рейс принесет несчастье! - продолжил скулить купец.
        - Как знать! - возразил я. - Может, Венецию сейчас какие-нибудь враги штурмуют. Всех перебьют, а ты один спасешься.
        - Боюсь, что будет как раз наоборот, - мрачно произнес он.
        - Вполне возможно, - согласился я, - если попробуешь меня обмануть. Что в сундуке?
        - Всё, - коротко ответил венецианец.
        Там лежали серебряные кувшинчик, блюдо и бокал и пять больших кожаных кошелей и один маленький. В больших лежали серебряные монеты, византийские, арабские и западноевропейские, по фунту в каждом, а в маленьком - двадцать восемь золотых номисм, которые на Руси называли, подражая венецианцам, византами.
        - Это всё? - спросил я и предупредил: - Если найдем еще хоть одну монету, повешу.
        - У меня не найдете, - уверенно произнес купец, - а за остальных я не ответчик.
        Скорее всего, не врет. Видимо, чутье подсказало ему не брать с собой много денег. Но от выкупа это купца не спасет.
        - Сейчас поплывем в Херсон, на восточный берег моря, - проинформировал я. - Там могу отпустить тебя за выкуп. Возьмешь в долг у ростовщиков или своих земляков. В Херсоне бывают венецианские купцы?
        - Нет, - уверенно ответил он. - В ромейские порты нас теперь не пускают. Генуэзцы заняли наше место. Но мы с ними помогаем друг другу в беде. А какой выкуп?
        - Думаю, оставленный у князя груз потянет фунтов на пятьдесят серебра, - предположил я.
        - Нет, что ты! - замахал купец руками. - Откуда у меня такие деньги?! Я разорен!
        Он настолько хорошо играл роль банкрота, что я снизил выкуп до тридцати пяти фунтов. Из любви к искусству.
        Левая дверь вела в такую же каюту, как с правого борта, только в ней обитали четыре женщины, прислуга невесты. Их барахло я даже смотреть не стал.
        Дружинники обыскали остальные помещения. Ничего особо ценного не нашли. В твиндеке действительно были лошади, боевые и ездовые, а в трюме - бочки с вином и оливковым маслом. Ради такой добычи не стоило рисковать. Но и бросить ее нельзя, иначе обидишь удачу. Я остался на нефе с двумя десятками дружинников, а командовать ладьей поручил Мончуку. Оттуда передали магнитный компас, изготовленный по моему заказу, и два стакселя, которые сделали в Путивле именно на такой случай. На нефе в живых осталось тринадцать матросов. Им я и поручил ставить стакселя. У них лучше и быстрее получится, чем у моих дружинников. Один натянули между мачтами, а второй - между фоком и форштевнем. До бушприта венецианцы пока не додумались. Капитан нефа с интересом наблюдал, как я управляюсь с его судном. Видимо, не ожидал, что я умею это делать не хуже его. Ладья следовала за нами. Я приказал лечь на курс ост-норд-ост. Ветер теперь будет более благоприятным. С двумя стакселями неф разогнался узлов до пяти. Если ветер не поменяется или не стихнет, доберемся до порта назначения за четыре дня. Ночью я решил ложиться в дрейф,
чтобы ладью не потерять. Слишком неопытный на ней капитан. Потом похоронили по морскому обычаю двух моих дружинников и погибших рыцарей, арбалетчиков и матросов. Шестеро дружинников были ранены, причем один тяжело, не жилец. Их перевязали и положили в каюте в носовой части судна.
        За хлопотами и не заметил, что пришло время ужина. Я переоделся в свой парадный кафтан и приказал накрыть мне в капитанской каюте, в которой в данный момент путешествовала несостоявшаяся невеста. Кормили на нефе всухомятку. Впрочем, на ладье тоже не было печки. Не потому, что я боялся пожара, а места на ней и так слишком мало. Нам с Алике подали копченый окорок с пшеничными сухарями, твердый сыр, вареные яйца, мед и вино. Сыр, кстати, был очень вкусный. В Путивле такой делать не умели. Девушка ела мало, хотя трястись от страха уже перестала. Без доспехов и сабли я не выгляжу отморозком. Ее больше занимало изучение меня, поиск моих слабых сторон. От меня зависело ее будущее, поэтому надо было срочно подстроиться и попытаться улучшить свою участь. Когда меня утомлял ее взгляд, я смотрел Алике в глаза. Она сразу опускала их и делала глоток вина. Несколько минут я мог есть спокойно, а потом изучение возобновлялось. Обсуживала нас пожилая женщина, ее кормилица, которую звали Перрет. Она тоже внимательно наблюдала за мной, но и не забывала строго поглядывать на свою госпожу, которая сразу начинала
что-нибудь жевать. Видимо, по их мнению аппетит Алике должен был обозначать хорошее отношение ко мне. Пока ее аппетит тянул на слабовраждебное.
        Насытившись, я в очередной раз поймал взгляд Алике, заставив ее потупиться, после чего сделал расклад:
        - К жениху ты теперь не скоро попадешь. Скорее всего, тебя сочтут погибшей, и найдут другую. Тем более, что приданого у тебя нет. Может быть, твой отец наберет еще одно, а может, и нет. Ты какая по счету дочь?
        - Последняя, - еле слышно ответила Алике.
        Наверное, тоже пятая или даже шестая. Второе приданное вряд ли получит. Особенно, если потребуются именно рыцари.
        - Значит, возвращаться к отцу тебе не стоит, - сделал я горький вывод и перешел ко второй части, послаще: - У меня год назад неподалеку отсюда утонули жена и дети. Море их забрало, а взамен дало тебя. Я - князь, а не пятый сын, которому ничего не светит. Мне принадлежат город и два десятка деревень. Твое приданое меня не интересует. В море больше добуду. В моей земле зимы чуть суровее, чем в княжестве отца твоего несостоявшегося мужа, но и не так холодно, как на родине твоих предков норманнов. Кстати, они и мои предки, - сообщил я, имея в виду настоящего князя, Рюриковича. - Но тебе придется поменять веру на греческую. Мне без разницы, как ты будешь молиться и креститься, но моим подданным - нет. Так что выбирай - ко мне поедешь или к отцу?
        Выбора у нее, в общем-то, нет. К отцу - это выйти замуж за его поданного или податься в монастырь, а княжеский титул стоит отречения от мессы. Алике посмотрела на Перрет, ожидая не столько подсказки, сколько одобрения. Рациональное франко-норманнское мышление уже выбрало более выгодный вариант.
        Алике отхлебнула вина намного больше, чем в предыдущие разы, и спросила:
        - А твой город богатый?
        Этот вопрос обозначал, что молодое поколение выбирает титул и достаток. Не зависимо от величины города.
        - Меньше Венеции, - ответил я, потому что не знал, какие города являются столицами княжеств Ахейского и Мазовецкого. - В нем будет скучновато, зато спокойнее и богаче, чем у твоего отца.
        - У него много подданных греков, которые молятся по-своему, он их не притесняет, - сообщила княжна.
        - И правильно делает, - сказал я.
        Мои поданные с зимы начали намекать, что мне пора бы снова жениться. Оставаться вдовцом может только пожилой мужчина. Разрешалось год носить траур, а потом надо было делать выбор. Мне перечислили всех княжон на выданье, с которыми я состоял в не очень близком родстве. Можно было породниться с каким-нибудь половецким ханом и заиметь союзника в степи. Или взять дочь боярина богатого и сильного. Меня такие варианты не устраивали. Не хотел иметь никаких обязательств ни перед кем из тех, кто живет по соседству со мной. Как-то, в самом начале княжения, обдумывая эпоху, в которую влип, я вдруг вспомнил, что скоро припрутся монголы гонять половцев, а потом во второй раз, чтобы остаться надолго. Воевать с ними не собирался, тем более, из-за родственников жены, потому что знал, чем это кончится. Если не получится договориться с монголами, придется сматываться далеко и надолго. Женитьба на Алике кажется мне более подходящим вариантом. На худой конец можно будет к отцу ее податься. Впрочем, я бы взял ее в жены и просто так. Уж больно красива…
        Я рассказал ей о своем княжестве, о том, как родился и вырос, как стал князем. На юных девушек такие истории производят впечатление. Алике слушала, приоткрыв алые губки. Эта романтичная история в придачу к княжескому титулу делала меня все желаннее. Когда я закончил рассказ, за окном совсем стемнело. Поскольку годовое воздержание уже напрягало меня, сказал Перрет:
        - Спать будешь в соседней каюте.
        Возразить ни она, ни Алике не успели, потому что я вышел на палубу, чтобы приказать убрать паруса и лечь в дрейф. Все равно к ночи ветер утих. Даже если бы захотели, идти ночью не смогли бы. Ладья ошвартовалась к левому борту нефа. Теперь на ней вдвое меньше людей. Не так тесно будет. Я назначил вахты на нефе и ладье, объяснил, в каких случаях будить меня, а в каких нет. После чего вернулся в капитанскую каюту.
        Алике сидела на кровати. Рядом на сундуке горела масляная лампа, в тусклом свете которой девушка казалась старше. Когда я вошел, Алике встала. Обруча на голове не было. Светлые волосы, доставшиеся ей от норманнских предков, теперь спадали не только на спину, но и на грудь. На девушке была другая рубашка, тоже белая и с красно-золотой тесьмой, но короче, чуть ниже коленей. Руки опущены вдоль тела, а голова просто опущена. Демонстрация полной покорности судьбе и мне. Раздевай и властвуй. Что я и сделал, показав Алике дорогу в рай на земле.

16

        Херсон за семьсот лет почти не изменился. Разве что на месте многих двухэтажных домов появились трех-, четырех- и даже пятиэтажные. И вони стало меньше. Рыбу все еще ловили и солили и вялили, но гарум больше не делали. По крайней мере, в промышленных масштабах. Город теперь принадлежал княжеству Феодоро. Оно образовалось из части бывшей византийской фемы Климата. Занимало южный берег Крыма от будущей Алушты до будущей Балаклавы. Жаль, что туризм в эту эпоху больше военный, пляжами не интересуется. Княжество так назвали, наверное, в честь столицы Феодоро, расположенной вдали от моря. Готы называли ее Мангупом. Они теперь преобладали в Херсоне. Много в нем было и аланов. Не тех лихих кочевников, с которыми я когда-то ходил в походы на гуннов и утигуров, а оседлых, освоивших городские профессии, в том числе и чиновничьи. Аланом был таможенник, который приплыл на лодке к борту нефа, когда мы встали на якорь в бухте. У него было узкое лицо с жиденькими усами и бороденкой светло-каштанового цвета. Черная шапка в виде перевернутого горшка, натянутая до ушей, скрывала волосы. Затылок выбрит по старой
готской моде. Одет таможенник был в синюю шелковую рубаху и кафтан без рукавов из золотистый плотной ткани, кажется, шелковой, который в Англии называли блио, на Руси величают ферязью, а здесь - туникой. Штаны до колен, темно-синие, заправлены в высокие сапоги, вышитые золотом до подошв. Таможенники во все времена и во всех странах живут хорошо, но не долго.
        - Какой груз? - поинтересовался он.
        - Никакой, - ответил я. - Перегрузим на ладью и повезем на Русь. Здесь продам только неф.
        - Значит, неф и есть груз, - решил таможенник. - Заплатишь десятину с продажи.
        - Хорошо, - согласился я на аланском языке.
        Таможенник удивленно гмыкнул то ли потому, что ждал возражений по поводу высокого сбора, то ли поразился моему знанию аланского. Он посмотрел на меня более человечно, что ли, и спросил:
        - Покупатель уже есть?
        - Не знаю, - ответил я и кивнул на венецианского купца: - Бывший хозяин, венецианец, хочет выкупить, но не уверен, что сможет занять столько денег. У него есть два дня, пока мы перегрузим товары на ладью.
        Пиратство в Византии каралось строго, но на венецианцев теперь законы не распространялись.
        - Если не найдет, скажешь мне. Одному нашему купцу как раз такое судно надо, - предложил алан.
        - Хорошо, - повторил я на аланском.
        - Откуда знаешь наш язык? - спросил таможенник на том же языке.
        - В моем отряде на службе у Ласкаря было много аланов, - сочинил я.
        - Племянник мой сейчас служит у него, - сообщил таможенник. Он собирался еще что-то рассказать, но заметил заходящее в бухту судно и откланялся, разрешив на прощанье: - Можешь стать к причалу, все равно сейчас судов мало.
        Я ошвартовал неф к причалу, а лагом к нему - ладью. Кнехты на причале теперь все были каменные. Матросы сперва выгрузили из твиндека лошадей. Двадцать один боевой конь, семь верховых лошадей, по словам Алике, иноходцы, и ее кобыла белой масти. Не сказать, что лошади очень хорошие, но и плохими не назовешь. Ладно, захваченному коню зубы не смотрят.
        За кусок хлеба с сыром чумазый пацаненок, который болтался на причале, проводил нас за город. По пути проехали мимо того места, где стоял мой дом. Вместо него и соседнего построили длинный четырехэтажный. За городом тоже почти ничего не изменилось, хотя бывшую свою виллу я найти не смог. Сразу стало грустно. Не возвращайся туда, где был счастлив…
        Пацаненок привел нас к хозяину большого постоялого двора. Он напоминал тот, которым владел Келогост. В этом хозяйничал пожилой гот. Он, на ходу вытирая левой ладонью рот, спустился со второго этажа, когда я один въехал во двор. Седые волосы были коротко подстрижены «под горшок», затылок, щеки и подбородок выбриты. Только усы оставлены, длинные и густые, наподобие тех, которые будут в моде у запорожских казаков. На готе были только штаны и рубаха холщовая до коленей и с рукавами по локоть. Из правого рукава выглядывал обрубок руки. Штаны были из той же материи, заканчивались на пару сантиметров ниже подола рубахи. Босые ноги с грязью между пальцами, будто ходил по влажной почве.
        - Остановиться хочешь, боярин? - спросил хозяин постоялого двора.
        - Князь, - поправил я.
        - Прости, князь, не знал, кто ты! - извинился гот.
        - Хочу лошадей у тебя разместить, двадцать восемь, - сказал я. Одного иноходца решил оставить на судне, точнее, на причале возле него. Князю ведь не положено ходить пешком. - Хватит у тебя места?
        - Конечно! Конюшня сейчас пустая, все купцы разъехались, - радостно сообщил он. - А надолго?
        - Дня на три, может, больше, - ответил я. - Возможно, еще несколько лошадей приведут мои люди.
        Я собирался прикупить несколько коней и отправить всех вместе по суше с половиной экипажа. Сам же с вином, оливковым маслом и кое-какими товарами, которые куплю здесь, поплыл бы на ладье.
        - Пусть приводят. Сколько надо, столько продержу, - заверил хозяин постоялого двора. - Сена и овса у меня хватит до нового покоса.
        Мы договорились о поденной цене. Хозяин постоялого двора, которого звали Теодор, сказал, что, если лошади простоят больше недели, буду платить на четверть меньше. Мои люди вместе с готом завели в конюшню лошадей. Бедные животные так намучились в трюме за время плавания, что теперь вели себя смирно. Я заплатил за три дня вперед и спросил:
        - Руку где потерял?
        - В Константинополе, - ответил Теодор. - Защищал от латинян.
        - Я был в Варяжской гвардии. Ранили в живот, чудом выжил, - не удержался и похвастался я чужими заслугами.
        Хозяин постоялого двора посмотрел на меня внимательно, наверное, пытаясь вспомнить, видел в Константинополе или нет? С тех пор прошло семнадцать лет. Вряд ли он вспомнил бы меня, даже если бы видел. Хотя люди тринадцатого века лучше все запоминают. У них нет того избытка информации, особенно, визуальной, который будет напрягать в двадцать первом веке.
        - Я тогда был безусым юнцом, - усмехнувшись, будто вспомнил молодость, сообщил ему.
        - Я тоже был моложе, - усмехнувшись в ответ, произнес Теодор и пообещал: - Присмотрю за твоими лошадьми, как следует, не беспокойся, князь.
        - Да я и не беспокоюсь. Был бы ты нерадивым хозяином, давно бы разорился. Твое дело держится на доверии, - припомнил я слова Келогоста.
        - Так оно и есть, князь, - согласился гот и спросил: - Ты не пленных приехал выкупать?
        - Каких пленных? - поинтересовался я.
        - Русы вместе с куманами (одно из названий половцев) сражались с сельджуками возле Согдеи. Говорят, много ваших полегло и в плен попало, - ответил он.
        - А что здесь делают сельджуки?! - удивился я.
        Насколько помнил, турки завладеют Крымом только после захвата Константинополя и только благодаря тому, что крымские татары сами напросятся к ним в вассалы.
        - В Согдее куманы пограбили купцов сельджукских, вот султан Ала-ад-Дин Кейкобад и прислал войска, чтобы наказать за это, - сообщил Теодор. - И правильно сделал. У этих куманов никакого закона нет. Что хотят, то и творят! - возмущенно добавил он, а потом, видимо, вспомнил, что половцы считаются союзниками русов, закончил примирительно: - Не все, конечно…
        - Я половцев в прошлом году разгромил. Повадились налеты совершать на мои деревни. Вот и отбил охоту, - рассказал я.
        - По-другому с ними нельзя, - произнес Теодор.
        - Сельджуки захватили Согдею? - задал я вопрос.
        - Нет, держится еще, - ответил хозяин постоялого двора. - Наши купцы возят продукты и осажденным, и осаждающим. Говорят, хорошо на этом зарабатывают.
        Уж я-то знал, как можно заработать на снабжении осажденных! И тут у меня появилась интересная идея.
        - Так ты говоришь, двор у тебя пустой? - сказал я и, не дожидаясь ответа, предложил: - Я сниму его весь на неделю или больше.
        - Зачем тебе за весь платить?! - не понял гот. - Твоих лошадей никто не потеснит, обещаю.
        - Сюда перевезут мои грузы, и моя жена со служанками здесь поживет, - сообщил я.
        Мы быстро договорились о цене, после чего гот свел меня с местными биндюжниками - перевозчиками грузов на телегах. Я нанял их для доставки грузов с нефа на постоялый двор. Затем поспешил в порт, чтобы приостановить перегрузку на ладью. Она мне нужна будет пустая.
        Дружинники выслушали мой новый приказ молча. К тому времени на ладью перетащили треть бочек с оливковым маслом и вином. Делали все вручную. Представляю, сколько матов в мой адрес дружинники произнесли про себя. Вечером, на ужин, я выставил им за это бочку вина, выдал часть их доли в добыче и разрешил всем, кроме караула, отправляться на ночь в город или куда захотят. Сам поехал ночевать на постоялый двор, куда до этого перевез Алике, ее служанок и сундуки с приданым. У гота были свои термы. Не такие впечатляющие, конечно, как городские, зато под рукой. Впервые за много дней мы помылись от души. Особенно радовалась Алике. Ее очень напрягали проблемы с личной гигиеной. Она выросла в Греции, а не в дремучей Франции.
        Утром большинство дружинников оказалось с разбитыми мордами. Значит, ночью было весело. Одному было даже слишком весело, поэтому с поломанными ребрами отлеживался на палубе в тенёчке. Я приказал перевезти его на постоялый двор вместе с пятью ранеными во время захвата нефа. Тяжелораненый умер. Похоронили его в море. Остальные занялись перемещением бочек с вином и оливковым маслом с нефа и ладьи на постоялый двор. Мончук руководил работами на причале, Будиша - на постоялом дворе.
        Двое дружинников сопровождали венецианского купца, чтобы у него не возникло желания сбежать. Я разрешил ему перемещаться по городу в поисках заимодавцев. В противном случае обещал продать его в рабство. Здесь этот вид бизнеса процветал, благодаря самоотверженному труду половцев. Оказывается, купец - парень ушлый. Его груз князь Ахейский арестовал по просьбе венецианского дожа. Купец кого-то кинул в Венеции и не пришел на суд. И Алике он вез не даром. За нее заплатили бочками с вином, которые были в трюме нефа. Будем считать их ее приданым.
        Купец вернулся к полудню с толстым генуэзским коллегой, у которого была густая черная борода и усы и не менее густые брови, очень широкие. Одет он был простенько - в льняную белую рубаху, легкую серую тунику из дешевой ткани и короткие штаны. На ногах что-то типа сандалий: к подошве из толстой кожи крепились широкая кожаная петля, в которую вставлялся большой палец, и тонкие длинные ремешки, завязывающиеся на лодыжке.
        - Мне сказали, что ты продаешь неф, - начал разговор генуэзский купец.
        Его венецианский коллега скривился от возмущения. Он ведь привел генуэзца, чтобы тот заплатил выкуп. Судя по всему, генуэзский купец не собирался это делать. Видимо, он был не так доверчив, как те, кого кинул мой пленник в родном городе.
        - Да, - подтвердил я, - но после того, как получу за купца выкуп в тридцать пять фунтов серебра.
        Иначе получу за него, как за обычного раба, причем не молодого, то есть, дешевого.
        - А за неф сколько хочешь? - поинтересовался генуэзец.
        Я назвал цену. Она была фунтов на двадцать пять серебра ниже той, за какую как мне сказали, можно быстро продать судно. В итоге венецианский купец обошелся бы всего фунтов в десять, а если не спешить с продажей нефа, взять полную его стоимость, то венецианец обошелся бы даром.
        Генуэзец быстро просчитал это, понял мой замысел и, судя более внимательному взгляду, оценил.
        - И одно условие: завезешь послание князю Ахейскому, - добавил я.
        - Мне это не по пути, - заявил с серьезным видом генуэзец, - но если сделаешь скидку…
        - Как это не по пути?! Ты что, пойдешь не Мессинским проливом, а вдоль африканского берега, обогнешь Сицилию с юга?! - насмешливо произнес я и продолжил серьезно: - Тебе предлагают выгодную сделку, а ты хочешь еще больше. Жадность может погубить.
        Генуэзец, усмехнулся и, кивнув головой в сторону венецианца, сообщил:
        - Он сказал, что ты - варвар, которого можно легко надуть.
        - У него варвары все, кого он не смог надуть, - предположил я.
        - Похоже на то, - согласился генуэзец.
        Он вернулся через пару часов с четырьмя охранниками и слугой, который нес два мешка: побольше - с серебром и поменьше - с золотом. Второй мешок был платой за неф. Я пообещал к завтрашнему вечеру разгрузить его.
        Первую половину следующего дня я потратил на сопровождение Алике, Перрет и еще одной служанки по городским лавкам. Невесте надо было пополнить приданое, прикупить наряды пороскошнее. Мои подданные привыкли видеть своих правителей в богатых одеждах. Не стоит их огорчать. Первым делом купили Алике золотой обруч с волнистым верхним краем, отчего напоминал корону, золотые сережки, золотой крестик православный на тонкой, очень изящной цепочке и два перстня с рубинами. Затем купили шелковые тонкие ткани на рубахи, красные и белые. Первый цвет считался праздничным, а второй будничным. На свадебные летник и опашень приобрели алый атлас с золотым шитьем в виде кругов, внутри которых вытканы зеленым шелком листья, и темно-красный с золотыми павлинами, хвосты которых были разноцветными. На вошвы - вставные куски - приобрели черный бархат и синий аксамит. Отдельно были куплены черная тесьма для мехового ожерелья, унизанная жемчугом, и пять золотых пуговок, которыми оно будет пристегиваться к верхней одежде; ленты на украшение вырезов, краев рукавов, подолов; пояс из полос вишневых, лазоревых и белых и с
золотой овальной бляшкой; сапожки, вышитые золотом в виде виноградной лозы. Для себя я взял бумагу более приличного качества, чем привозили мне в Португалию, и сундук из красного дерева с бронзовыми наугольниками, рукоятками по бокам и сверху на крышке и застежкой замка. Внутри он имел три отделения: большое среднее и маленькое. В сундук я собирался сложить добытые деньги, которых стало значительно меньше после покупок. Зато теперь Алике будет, чем заниматься, пока я сплаваю в Согдею. Из кусков материи надо скроить свадебный наряд до прибытия в Путивль. Да и предыдущие дни Алике переживала, действительно ли женюсь или «поматросю и бросю»? Покупки, если не сняли все тревоги и сомнения, то, по крайней мере, уменьшили их на сумму потраченных денег, довольно значительную. Столько вбухивают только в будущую жену.

17

        Я лежу в кустах на опушке леса. Рядом со мной устроился Мончук и проводник-тавр с греческим именем Феофан. Тавры теперь законопослушные граждане княжества. Многие перебрались на жительство в Херсон. Феофан был мелким предпринимателем - перевозил грузы на телеге, запряженной одной лошадью. Сперва я нанял его на перевозку вина и масла на постоялый двор. Феофан похвастался, что знает все побережье от Херсона до Согдеи, поэтому и оказался в моем отряде. Он коренаст, с квадратным лицом, заросшим черной бородой, густой и всклокоченной, длинными жилистыми руками и кривыми ногами, отчего ходит вразвалку, как заправский мореман. Мы наблюдаем, как метрах в трехстах ниже и правее нас под присмотром сотни сельджуков пленные русские, десятков пять, заготавливают лес. Наверное, из него построят осадную башню, наделают лестниц, больших щитов и прочих приспособлений, необходимых для штурма города. Согдея еще держится. Сомневаюсь, что сил у осажденных хватит надолго, потому что сельджуков привалило немало - тысяч пять-семь. В городе, как мне сказали, было около двух тысяч жителей, включая детей, женщин и стариков.
Многие сбежали в первые дни, когда сообщение с морем не было перерезано. Теперь берег патрулируют конные разъезды сельджуков. Не взяли Согдею до сих пор только потому, что город расположен на горе, представляющей из себя конусообразный каменный массив, который вдается в море. С трех сторон склоны горы обрывистые, только с четвертой, северной, она пологая. Там прорыт широкий ров, но сельджуки уже засыпали его. Город окружен каменной стеной высотой метров семь. На северной стороне пять башен, которые метра на три выше стены. Башни прямоугольные, немного выдаются вперед. Одна надворотная, более массивная. Неподалеку от нее валяются остатки двух сгоревших осадных башен и еще чего-то. Издалека я не смог разглядеть, а близко подходит опасно.
        Мы высадились километрах в десяти от города. Ладью вытащили на берег и замаскировали ветками. Впрочем, маскировка мало поможет, если кто-нибудь будет проходить в тех местах. Надежда была на то, что там никто не ходит. Берег в том месте обрывистый и поросший густым лесом и кустарником. Оставил там трех дружинников. Не столько для охраны, сколько для оповещения, что ладью нашли и забрали или сожгли. Пока печальных новостей не было. Остальные дружинники расположились в лагере, который мы оборудовали в лесу западнее города. Со вчерашнего дня ведем наблюдение за осаждающими. Я выбираю места для нападения. Одно уже есть. Это долина на северо-востоке от нас, где пасется табун лошадей голов на пятьсот и полсотни коров под охраной трех десятков сельджуков. В табуне есть приличные боевые кони и несколько арабских рысаков. Именно такие лошади мне и нужны.
        Падает срубленное дерево, и раздаются крики. Кого-то привалило. Многие пленные бросают работу и спешат к месту происшествия. Охрана не мешает им. Сельджуков разморило на солнце. Им лень сделать лишнее движение. Я замечаю, как ближний к нам русич, воспользовавшись тем, что охранники смотрят, как вытаскивают человека из-под упавшего дерева, юркнул в кусты и на четвереньках полез вверх по склону. Его исчезновение никто, кроме нас, не заметил.
        - Перехватите его и приведите сюда, - приказываю я Мончуку.
        Сотник бесшумно уходит вверх по склону. Там сидят пятеро арбалетчиков, готовые прикрыть нас. Взяв двоих, Мончук идет к тому месту, где должен появиться сбежавший из плена землячок.
        Вытянутый из-под дерева человек тяжело ранен или мертв. Его кладут в стороне от места лесозаготовки и возвращаются к работе. Соседи сбежавшего заметили его отсутствие, но шум поднимать не стали. Они опять затюкали топорами, помогая своим врагам.
        Мончук привел сбежавшего. Это молодой парень лет восемнадцати, довольно рослый, с кучерявой светлой шевелюрой и простоватым круглым лицом, покрытым белесым пушком. Дурак-дурак, а хитрый! В руке держит топор, боевой, с обухом в виде острого шипа. На парне грязная, порванная на правом боку рубаха, мокрая от пота вверху на груди и спине, и порты. Босые ноги такие грязные, что кажутся обутыми. Парень тяжело дышит и все еще не верит, что на свободе.
        - Как зовут? - начинаю я разговор с ним.
        - Ипатий, - произносит беглец после паузы, точно не сразу вспомнил свое имя.
        - У кого служил? - спрашиваю я.
        - У Олега, князя Курского, - отвечает он и сглатывает слюну.
        - Много вас в сражении участвовало? - интересуюсь я.
        - Наших, говорят, было около тысячи, да князь Святослав Трубчевский привел сотни три, да князь Мстислав Рыльский чуть поменьше, да половцев тысячи три, - рассказывает он.
        То есть, силы были примерно равны.
        - Как же вы с такой большой дружиной умудрились проиграть?! - с насмешкой произношу я.
        - Так это, пловцы побежали, ну, и мы следом… - сглотнув слюну, оправдывается Ипатий.
        - Нашли кому помогать! - с издевкой говорю я и продолжаю допрос: - Сколько ваших в плену?
        - Говорят, поболе сотни будет, - отвечает он. - Остальные возле города башни на колесах строят и лестницы сколачивают.
        - А где пленные половцы? - интересуюсь я.
        - Помогают нашим строить, бревна носят, потому что больше ни на что не годны. - Парень опять сглатывает слюну и начинает улыбаться. - Они толкать будут эти башни к стенам, - сообщает он и заканчивает радостно: - В прошлый раз их свои многих перебили!
        - Отведите его в лагерь, накормите, - приказываю я.
        Пленные рубят лес до вечера. На двух длинных подводах стволы отвозят к тому месту, где строят башни. Закончив работу, идут в лагерь, который располагается в стороне от остальных осаждающих, в ложбине у леса. Там стоит белый шатер, возле которого дежурят десяток воинов и вокруг которого сооружено несколько шалашей и навесов. Из шатра время от времени выходят молодые женщины и юноша лет семнадцати, одетый в красный халат и черные шаровары и обутый в темно-коричневые полусапожки с вышитыми золотыми узорами на голенищах. На голове у него черная квадратная шапка с золотой заколкой спереди, которая держит три многоцветных окончания павлиньих перьев. Судя по тому, как он покрикивает на охрану, юноша - командир этого отряда. Пленных держат, как баранов, в загородке из тонких жердей. Скорее всего, сами пленные и соорудили его. На ужин им дали котел с какой-то кашей. Пленные ели ее руками. Сельджуки, а их в отряде человек двести, зарезали двух коров и зажарили мясо на костре. Аромат жареного мяса растекся по всей ложбине и прилегающему склону горы.
        - Пора и нам поужинать, - решил я.
        Цели определены. Ночью будем брать. Сегодня луна должна зайти сразу после полуночи. Ее света как раз должно хватить, чтобы точно и бесшумно выйти на исходные позиции, а действовать будем в темноте.
        Я разбил свой отряд на две части. Десять человек под командованием Мончука отправились захватывать табун лошадей. Остальные под моим чутким руководством пошли резать сельджуков в ложбине. Я так и не научился до сих пор ходить по лесу бесшумно. Мои дружинники ступают тихо, а я время от времени наступаю на сухую ветку. Треск раздается такой, что должно быть слышно в Согдее.
        К счастью, шум в лесу не привлек внимание сельджуков. Наверное, выросли в безлесной зоне, не умеют различать лесные звуки. С нашей стороны караул не выставляют. Два человека сидят у костерка рядом с загоном, в котором держат пленных, еще двое на дальнем от нас конце ложбины, неподалеку от дороги, связывающей город с равнинной частью полуострова. Видимо, нападение ждут только оттуда. Рядом со мной лежит Будиша и ковыряется в зубах тонкой палочкой. Зубы у него плохие, и половина отсутствует. Один зуб он выдернул при мне, сам, рукой. При этом выражение лица у него было такое же спокойное, как при ковырянии. У большинства людей тринадцатого века очень здоровые зубы. Сказывается отсутствие сахара в рационе большинства. Сахар уже научились делать, но привозят его с Ближнего Востока в малых количества, поэтому многим он просто не по карману.
        Луна постепенно бледнеет, словно тает в кислоте. Темнота становится всё гуще и гуще.
        - Пожалуй, пора, - шепотом произношу я.
        - Да вроде бы, - соглашается Будиша, сплевывая кусочек палочки.
        Сотник встает и бесшумно растворяется в ночи.
        Я не видел, как две пары дружинников подкрались к караульным. Заметил только две тени возле костра у загона. Оба сельджука были убиты бесшумно. Видимо, в этот момент убили и вторую пару караульных, потому что, когда я перевел взгляд на них, оба уже не сидели, а лежали рядом с костерком, пламя которого освещало их тела. Дальше я не видел, но чувствовал движение в лагере врага. В одном месте кто-то тихо застонал, в другом - захрипел, захлебываясь собственной кровью, в третьем храп оборвался. Сельджуки умирали, так и не поняв спросонья, что происходит.
        Жизнь военного - это продолжительные периоды тренировок и спокойной жизни и короткие мгновения боя, когда за несколько часов и даже минут надо применить всё, что ты умеешь и можешь, и выиграть. Иначе все предыдущие годы тебя зря кормили и обучали. При этом готовым к бою надо быть постоянно и повсеместно. Особенно, если ты рядом с противником. Стоит расслабиться, втянуться в бытовуху - и однажды не проснешься.
        Ко мне вернулся Будиша и доложил:
        - Одного взяли живым, как ты приказал. И еще те, кто в шатре.
        - Пусть все отдыхают, пока не начнет светать, - отдал я новый приказ.
        - А с пленными что? - спросил сотник.
        - Тоже пусть спят, а то шум поднимут, - распорядился я.
        Когда небо посерело, дружинники начали собирать трофеи. Десять человек окружили шатер, держа оружие наготове. Сопротивление вряд ли будет, но расслабляться не стоит.
        Проснулся кто-то из пленных и задал интересный вопрос:
        - Эй, вы кто?
        - Заткнись, - посоветовали ему.
        Совет не подействовал. Вскоре все пленные уже не спали, переговаривались довольно громко.
        - Пора будить, - сказал я сотнику.
        Шатер был круглый, из плотного холста, который хорош на паруса. Издали он казался белым, но на самом деле был светло-серым с желтоватым оттенком. Центр шатра поддерживал шест, а от боков шли шесть растяжек к колышкам, воткнутым в землю. Еще шесть колышков держали низ шатра. Дружинники сперва выдернули колышки с растяжками, а потом зацепили крюком алебарды шест и завалили его. После паузы в шатре послышался возмущенный женский голос, а следом сердитый мужской, который требовал, чтобы шатер вернули в прежнее положение. Поскольку никто не кинулся выполнять его приказ, из шатра высунулись выбритая голова юноши с заспанным, узким, смуглым лицом, на котором выросли едва заметные черные усики. На правой щеке была красная полоса. Юноша похлопал ресницами и задал на тюркском, отдаленно напоминающем турецкий, тот же вопрос:
        - Вы кто?
        - Ни за что не угадаешь! - насмешливо произнес я на турецком. - Вылезай, и без глупостей.
        Юноша понял меня и вылез из шатра. На нем была только красная рубаха. Командир сельджуков осторожно, как человек, не привыкший ходить босиком, ставил ноги на холодную землю. Он посмотрел на своих солдат, которые лежали с перерезанными глотками в лужах крови и побледнел. Наверное, представил, что мог лежать так же.
        - А ты кто? - в свою очередь спросил я.
        - Асад, племянник эмира Хакима, который командует этой армией, - ответил юноша.
        Асад значит «лев». Этот сопляк не тянул даже на львенка. Иногда имена становятся насмешкой.
        - По отцу или по матери? - уточнил я.
        - Конечно, по отцу! - ответил Асад с таким видом, будто дети сестры не являются племянниками.
        - Тогда выкуп за тебя будет больше, - решил я.
        Из шатра высунулась и сразу спряталась женская головка с растрепанными, черными волосами и смазливым личиком. На вид ей было лет тринадцать. Она что-то сказала своим товаркам, и под холстом началась возня, словно пытались выкопать подземный ход. Не стоит брать на войну баб. Иначе сам превратишься в бабу, потому что не хватит ярости и тестостерона на победу.

18

        На переговоры по поводу выкупа приехал на белом арабском скакуне полный мужчина лет сорока пяти с лихо закрученными и выкрашенными хной усами. На нем были большой островерхий шлем с расстегнутой, кольчужной бармицей и позолоченным полумесяцем на шпиле и чешуйчатый доспех из надраенной до золотого блеска бронзы, надетый поверх длинной кольчуги. Наверняка под кольчугой еще и стеганка ватная, потому что лицо переговорщика было мокрым от пота. А может, от страха потеет. Солнце недавно взошло, еще не успело раскалить воздух. Переговорщик явно не тянет на отважного воина. Скорее, служит чиновником при эмире, а доспехи нацепил для смелости. Тем более, что чешуйчатый доспех больше подходит пехотинцу, потому что плохо защищает от удара копьем снизу вверх. На мне была одна кольчуга, надетая под льняную и поверх шелковой рубахи, которая и от стрелы урон уменьшит, и от паразитов защитит, и не так жарко в ней. Так что непосвященный подумал бы что я совсем без доспехов. Да и зачем они сейчас?! Только париться зазря. Нападения я не боялся. Через пленного сельджукского воина, который передал эмиру требование о
выкупе, предупредил, что племянник погибнет первым.
        Вытирая пот большим, размером с полотенце красным платком, расшитым золотыми нитками в виде переплетающихся волнистых линий, мужчина начал высоким сладким голосом:
        - О, великий воин русов, гроза своих врагов…
        Если бы не усы, я бы решил, что он евнух, но у кастратов вроде бы волосы на лице не растут. Он еще минуты три поливал меня, как из шланга, комплиментами, рассчитанными на самовлюбленного идиота, которым себя переговорщик не считал. А зря. Обилие блестящих предметов и такие притягивающие внимание усы говорили об обратном. Я не слушал его, раздумывая над тем, что стремление казаться ярким внешне - стремление к смерти. Мухомор потому такой яркий, что цель его жизни - не пропустить свой сапог.
        - Ты привез тридцать фунтов (немного более десяти килограммов) золота? - успел вставить я, когда он смолк на мгновение, чтобы перевести дух, а потом продолжить орошение моего честолюбия. - И пленных русичей и половцев я что-то не вижу.
        Половцев, а их в плену около полутысячи, я потребовал, чтобы уступить их во время торга. Они мне и даром не нужны. Выкуп за простолюдинов никто не заплатит, а как воины они не ахти. Их даже продать в рабство нельзя, потому что считаются союзниками.
        - Мой господин, великий эмир… - начал он.
        - Когда привезешь, тогда и встретимся, - оборвал я, разворачивая гнедого арабского жеребца, одного из тех, что были в табуне, захваченном Мончуком.
        - Подожди, тридцать фунтов - это много! - высоким, но уже деловым голосом заявил переговорщик. - У эмира нет с собой столько золота. Тебе придется подождать, когда он захватит Согдею.
        - Я бы подождал, но Асад не сможет. Ему тяжело в плену, а при попытке к бегству погибнет, - предупредил я.
        - Эмир готов заплатить три фунта, - предложил переговорщик.
        Если бы он начал с трети запрошенного мной, значит, золота, действительно, не хватает. Десятая часть обозначала обычный, базарный торг. Переговорщик льстил, клялся, угрожал - и потихоньку снижал сумму.
        На двадцати фунтах я уперся:
        - На меньшее не соглашусь. У меня большой отряд, всем нужна добыча. К выкупу добавим твоего жеребца.
        Всегда надо потребовать что-то очень ценное именно для переговорщика. Тогда он забывает об интересах дела, отстаивая личные.
        - Этот конь стоит целое состояние! - возмутился сельджук.
        - Тогда продай его и заплати тридцать фунтов, помоги своему эмиру, - посоветовал я. - Он этого не забудет, воздаст тебе сторицей.
        Судя по скривившемуся лицу переговорщика, эмир забудет, еще и как забудет!
        - Хорошо, двадцать фунтов золота и все пленные русичи и половцы, - предложил он. - Только пленных получите завтра.
        - Завтра и Асада получите, - сказал я.
        - Они нужны нам, чтобы изготовить осадные башни и тараны, - сделал он последнюю попытку выторговать еще хоть что-нибудь.
        - Сегодня отдадите золото и русичей, взамен которых получите племянника, а завтра утром обменяем половцев на его женщин, - предложил я.
        Переговорщик принял мои условия. Что меня насторожило. Пока он ездил за золотом и пленными, я спросил проводника Феофана:
        - Вдоль берега конный отряд проедут?
        - Это вряд ли, - уверенно ответил тавр. - Там пеший с трудом проберется.
        - А есть дорога, по которой можно зайти нам в тыл? - задал я следующий вопрос.
        - Конечно, есть, - ответил он. - Только крюк порядочный придется давать.
        - Сколько времени потребуется конному отряду, чтобы зайти нам в тыл? - поинтересовался я.
        - Смотря, как скакать будут, - ответил тавр Феофан, почесав затылок, для чего сдвинул на глаза круглую войлочную шапку. Вернув шапку на прежнее место, высказался точнее: - Если сейчас выедут, самое раннее - завтра на рассвете будут здесь.
        Теперь понятно было, зачем сельджуки тянут время. Жаль, сразу не догадался. Мог бы выторговать больше золота.
        Его привезли в кожаном мешке после полудня. Монеты, слитки, несколько браслетов и два кубка вместимостью граммов на триста каждый, из которых повыковыривали драгоценные камни, по четыре из каждого. Камни раньше были центрами барельефных шестилепестковых цветов. Я решил, что заберу эти кубки себе и вставлю в один красные драгоценные камни, а в другой - синие. Безмена у меня не было, а сельджуки не привезли специально. Наверное, было меньше семи килограммов, но я не стал придираться к мелочам. Пригнали пленных русичей, около сотни, примерно пятая часть которых были легкораненые. Все босые, в грязных рваных рубахах и портах. Вид затюканный, покорный.
        Отдав взамен Асада, я потребовал:
        - Чтобы половцы были к восходу солнца. Иначе убью его баб.
        - Будут, не сомневайся, - заверил меня переговорщик. Теперь он был без доспеха, но почему-то казался толще. - Может, немного задержимся. Сам понимаешь, привести их сюда - это столько мороки.
        - Немного подожду, - смилостивился я.
        Мы расстались довольные друг другом. Это говорило о том, что каждый считал, что надул другого. Переговорщик с Асадом под охраной двух десятков всадников поскакали к Согдее. Я с золотом и пленными отправился в противоположную сторону. Как только мы зашли в лес и стали не видны сельджукам, приказал бывшим пленникам:
        - А теперь, ребята, бегом, если жить хотите.
        Жить они хотели. Даже раненые бежали довольно резво. К этому времени на ладью были погружены трофейная одежда и часть оружия и изготовлены из веревок и палочек узды для лошадей. К сожалению, ременных узд и седел на всех освобожденных из плена не хватало. Им выдали по щиту, сабле и луку со стрелами или копью и по лошади. Раненные и слабые были отправлены на ладью. Будут грести, как сумеют. В море сельджуки не достанут их. Ладья уже была на плаву. Из своих на ней я оставил пять человек. Ладья сразу отправилась в Херсон. Мы же последовали туда по суше. Впереди авангард из двадцати человек. За ним основные силы, табун лошадей и три наложницы Асада. Возвращаться к нему женщины не захотели. Их захватили в плен в районе будущей Керчи. Я пообещал, что в Херсоне отпущу на волю. Замыкали колонну три десятка человек, в основном бывшие пленные из тех, кого мы освободили в ложбине. Эти будут отбиваться до последнего. Теперь они знают на собственной шкуре в прямом смысле слова, что такое плен. По горной дороге быстро не поскачешь. Мы делали не больше пяти километров в час. Никто не отставал. Часа через три с
половиной добрались по того места, где в нашу дорогу втыкалась справа другая, идущая из степных районов.
        - Если послали отряд к нам в тыл, то обязательно здесь проедут, - сообщил проводник Феофан.
        - Значит, приготовимся к встрече, - решил я.
        В паре километрах от перекрестка вторая дорога проходила между двумя вершинами, склоны которых были покрыты деревьями и густым кустарником. Там я и расставил арбалетчиков и лучников. Места выбирал с учетом всех факторов, включая панические действия противника. За две предыдущие жизни я стал специалистом по засадам.
        Сельджуки появились, когда солнце уже садилось. Их было сотен пять. Наверное, предполагали, что нас не меньше, чем мы перебили в ложбине, плюс освобожденные из плена. Передвигались быстро и неосторожно. Разведка ехала всего метрах в ста впереди. Видимо, были уверены, что мы находимся где-то возле Согдеи, ожидаем, когда приведут половцев. На командире был доспех из бронзовых пластин, надраенных до блеска. Когда на них падало солнце, они наливались оранжевым светом. Что ж, добавим к нему немного красного.
        Мой болт попал ему в правое подреберье. Командир дернулся, выронил повод. Конь сделал еще несколько шагов и остановился. Наверное, чтобы седоку было удобнее падать. Обычно при попадании в правый бок падают влево, а этот завалился вправо. Я наблюдал это, заряжая арбалет. Вторым болтом сшиб рослого воина, который кричал что-то непонятное. Наверное, призывал сражаться. Если бы покричал подольше, может, кто-то и прислушался бы. А так его смерть только усилила панику. Следующими двумя болтами я поразил удирающих сельджуков. Успел зарядить и в пятый раз, но больше не в кого было стрелять. Как минимум, половина сельджукского отряда валялась на дороге и ее обочинах. Кто-то еще был жив, стонал. Сейчас их добьют и разденут. Спешить нам больше некуда. Оставшиеся в живых сельджуки вернутся к Согдее только завтра к полудню и доложат о засаде. Не думаю, что эмир бросит осажденный город и погонится за нами. Тем более, что к тому времени мы уже будем далеко и неизвестно, где именно. Отыграется на половцах, которые уже в плену и которых захватит в осажденном городе.

19

        Степь на левобережье Днепра не изменился за семь веков, что я здесь не был. В ней все еще много лесов. Так же свистят пронзительно суслики и выводят трели жаворонки. Стада косуль провожают нас настороженными взглядами. Ближе к вечеру мы подстрелим несколько штук. Остановившись на ночлег, запечем их на костре и досыта наедимся свежего мяса. А пока обоз из полутора десятков двуконных кибиток и телег, полутора сотен всадников и табуна лошадей в две сотни голов движется по высокой и пока не выгоревшей траве.
        Большую часть лошадей и трофейного оружия мы продали в Херсоне. По два жеребца получили в оплату своих услуг проводник Феофан и хозяин постоялого двора Теодор. Довольны остались все стороны. Покупка таких лошадей обошлась бы тавру и готу намного дороже, и я получил бы меньше при продаже. Первый теперь мог выделить старшего сына, отдав ему старого коня с подводой, а второй давно мечтал завести лошадей, чтобы самому возить необходимые для его хозяйства припасы. Боевых коней придется приучить к хомуту, но новые хозяева умели это делать.
        - Твои люди про тебя такое рассказывали, что я думал, привирают, а теперь верю, - сказал гот Теодор.
        Мне сразу вспомнились похожие слова Роберта де Бомона, графа Лестерского. Не сомневаюсь, что мои люди действительно привирали, но вера во что угодно строится исключительно на эмоциях, поэтому к истине никакого отношения не имеет, пересекается с ней, как параллельная прямая, только за пределами нашей Солнечной системы.
        Лучшее трофейное оружие, оливковое масло, вино ахейское и несколько бочек купленного в Херсоне были погружены на ладью и отправлены в Путивль морским путем. Командует ладьей Будиша, а большинство гребцов из бывших пленников. Почти все мои люди поехали со мной по суше. Наш путь будет опаснее, а своим людям я доверяю больше.
        В двух кибитках передвигались Алике и ее служанки. Ее на русский манер называют Алика с ударением на второй слог, а не на последний. Так и я стал ее называть. Она не возражает. Называйте хоть горшком, только княгиней считайте. Ее служанки все еще шили свадебное платье. Точнее, перешивали в очередной раз. Невесте опять что-то не понравилось. Она иногда пересаживалась на подаренную мною белую арабскую кобылу-иноходца и скакала рядом со мной. Я обменял в Херсоне часть трофейных боевых жеребцов на кобыл, арабских, гуннских, то есть, венгерских, и аланских, как называли породу рослых и быстрых лошадей, выведенную, как мне кажется, не без моего участия, в Крыму и на Северном Кавказе. У аланских лошадей иноходь - естественный аллюр, не надо переучивать. Буду выводить новую породу и на Руси. Подо мной темно-гнедой арабский иноходец. В паре с Аликой мы смотримся красиво. Наездница она не очень хорошая, но предпочитает путешествовать верхом. И не только ради сексуальных удовольствий. Кони манерам не обучены, поэтому пердят и срут, когда хотят. Если едешь верхом, основные прелести этих процессов остаются
позади, а вот в кибитке они все навстречу. Задернутый полог не спасает. Да и не задергивают его, чтобы хоть какой-то сквознячок был. В кибитке тоже жарко ехать.
        Алика постоянно просила рассказать что-нибудь о себе. Я ссылался на провалы в памяти, потому что боялся завраться. Поэтому больше говорила она сама. Предполагаю, что к приезду в Путивль буду знать о ее родне и Ахейском княжестве не меньше ее самой. По счастливому лицу Алики было видно, что рада, что не добралась до Галича. Она немного тосковала по родине, точнее, по своей семье, но путешествие отвлекало от грустных мыслей. Раньше она никогда не выезжала за пределы княжества. Даже за пределами столицы была всего два раза. Теперь с детской ненасытностью любовалась всем, удивлялась самым обычными на наш взгляд вещам, начиная от косуль и заканчивая кочевниками, которые изредка появлялись на горизонте, но близко к нам не приближались. Понимали, что мы - не купцы. За себя постоять сможем.
        На телегах сперва везли крымское вино и муку. Я выгодно обменял их на соль. Соляные промыслы возле будущего Перекопа действовали с большим размахом, чем в шестом веке. Появился новый огромный рынок сбыта - Киевская Русь. Все лето туда везут соль, но все равно ее не хватает. К весне моя челядь вставала из-за стола, не солоно хлебавши в прямом смысле слова. Соль просто-напросто закончилась. Ее давали только мне и моим важным гостям. Она - единственный консервант, а русские на зиму солят бочки огурцов, капусты, яблок, грибов. Последних особенно много. Грибы являются чем-то вроде второго хлеба, как в будущем станет картошка. Их собирают возами. В лесах грибов полно. Есть примета, что много грибов - это к войне. В тринадцатом веке эта примета действует, поскольку каждый год кто-то с кем-то воюет. Правда, как мне сказали, последние семь лет Черниговское княжество живет в мире. Налеты половцев на некоторые удельные княжества в счет не идут. Это не война, а обычное удальство.
        Я замечаю, что ко мне галопом несется конный разъезд.
        - Пересаживайся в кибитку, - говорю Алике, которая скачет рядом со мной.
        - Что-то случилось? - спрашивает она.
        - Наверное, отряд половцев заметили, - отвечаю я.
        - Они нападут на нас? - задает она вопрос с детским восторгом: «Ой, как интересно! .
        - Всё может быть, - говорю я и придерживаю коня, чтобы первая кибитка поравнялась со мной.
        В ней лежит мое копье. Кольчуга и бригандина на мне, шлем висит на передней луке, а щит приторочен к седлу. В доспехах жарковато скакать, особенно в середине дня, когда солнце палит с особой щедростью. Пот ручьем течет по позвонкам, к вечеру рубаха мокрая, хоть выкручивай. У меня с собой особая палочка длинной сантиметров сорок, которой чешу зудящее тело под доспехами. Приходится быть все время на чеку. Мы сейчас в глубине половецкой территории. За проезд по ней купцы платят и немало. Я пока никому не платил.
        - Половцы, целый отряд, - докладывает подскакавший дружинник.
        - Много их? - интересуюсь я.
        - С полсотни, - отвечает он.
        - Всем приготовиться к бою! - приказываю я и, взяв копье, выезжаю вперед, чтобы первым встретить непрошенный гостей.
        Мои дружинники подтягиваются ко мне. Бывшие пленные теперь едут ближе к телегам. Я пообещал, что кони и оружие, выданные мною, останутся им, когда доберемся до Путивля. Впрочем, они готовы были отслужить из благодарности за вызволение из плена. Некоторые уже набиваются мне в дружинники. Я пообещал рассмотреть этот вопрос по приезду в свое княжество. Толковые дружинники мне нужны. Теперь есть средства на содержание большего количества воинов. В эту бурную эпоху их много не бывает, может только не хватать.
        Возглавлял половецкий отряд мужчина лет под сорок с темно-карими глазами и русыми бородой и усами на круглом лице. От моих дружинников внешне ничем не отличался. Разве что длинная кольчуга с короткими рукавами и разрезанным внизу спереди и сзади подолом была из плоских колец и имела пять приваренных встык, немного загнутых, стальных пластин шириной сантиметров семь-восемь каждая и длиной во всю грудь. Гибрид кольчуги с пластинчатым доспехом. Явно сделан в Персии. Такой не по карману обычному дружиннику. Интересно было бы проследить его судьбу, узнать, сколько хозяев поменял на своем веку, который, судя по вмятинам и более свежим заплаткам, был долог. Вторым отличием было властное, точнее, надменное выражение лица. Видимо, это не просто глава коша-аула, а еще и предводитель куреня, состоявшего из нескольких кошей. К концу имени такого добавляют слово «кан», которое русские произносят как «хан».
        Остановившись метрах в пяти от меня, он вместо положенного приветствия произнес:
        - Я - Чаргукан, глава орды, ты едешь по моей земле!
        Отсутствие приветствия говорило, что это не просто сбор платы за проход, а классический наезд. Уверен, что все кочевники этой части Степи уже знают, сколько нас едет, сколько лошадей перегоняем и сколько и какого товара везем. Близко к нам ни один кочевник не приближался, но зрение у них отменное да и следы умеют читать, особенно оставленные на месте ночевки.
        - Я - Александр, князь Путивльский, любимый сын Волчицы-Матери. Она разрешила мне ездить по ЕЁ степи, где хочу и когда хочу, - спокойно, без выпендрежа, ответил я.
        То ли мое имя, то ли, что скорее, упоминание Волчицы-Матери, их божества, произвело на половцев впечатление. Чаргукан, правда, сделал вид, что не понял священный смысл моих слов.
        - Ты должен заплатить мне за проезд через мои владения, - с вызовом заявил он, - отдать десятую часть товаров и лошадей.
        На счет десятой части - это было обычное надувание щек. Согласился бы и на десяток лошадей и пару мешков соли. Но если заплатить ему, завтра к обозу сбегутся все ханы этой части Степи. Я ведь не купец, редко здесь езжу, значит, надо обобрать по полной программе.
        - Ты, наверное, не расслышал, кто я такой, - сказал я и представился вторично. - Я не плачу НИКОМУ и НИКОГДА. Только делаю подарки своим друзьям. Но мои друзья не ведут себя так, как ты. Поэтому не получишь ничего.
        - Тогда я заберу всё! - грозно пообещал Чаргукан.
        - Попробуй, - молвил я насмешливо. - У нас много стрел, хватит на всех твоих воинов.
        - Это лишь малая часть моего войска, - предупредил он.
        - Да плевать мне на тебя и на всё твое войско, - произнес я и плюнул в его сторону.
        Моя слюна, само собой, не долетела до него, потому что слишком далеко находился, но впечатление было такое, будто плюнул ему в лицо. Оно моментально побагровело от прилива ярости. Такое оскорбление смывают только кровью.
        - Ты дорого заплатишь за эти слова! - прошипел он.
        - Я готов ответить за них прямо сейчас. Давай сразимся на саблях один на одни, - предложил ему.
        Видимо, не только упоминание Волчицы-Матери произвело впечатление на половцев. Кое-что они слышали и обо мне. Сражаться со мной на саблях Чаргукан не захотел. Это поняли и мои дружинники, и половцы. И Чаргукан понял, что авторитет его рухнул мордой в степную траву.
        - Это будет слишком легкая смерть для тебя! - нашелся он и пообещал охрипшим от злости голосом: - Я перебью весь твой отряд, а тебя возьму живым! Ты будешь умирать долго и мучительно!
        - Едь пугай своих баб, - посоветовал я. - Здесь тебя никто не боится.
        И я сплюнул во второй раз в его сторону. Надеялся, что он бросится в бой. Шансов победить у него не было никаких. Чаргукан это понял и на провокацию не поддался. Он развернул коня и поскакал сначала медленно, держа фасон, а затем, удалившись на приличное расстояние, полетел галопом. Что тоже неплохо. Надеюсь, злость помешает ему дождаться, когда соберутся все воины его орды, нападет с теми, кто есть под рукой.
        Понял это и Мончук и предупредил меня:
        - Они нападут сегодня или завтра.
        - Надеюсь, - спокойно сказал я.
        Мой обоз продолжил путь. Я удвоил разъезды, послал несколько человек в дальний поиск. Затем подъехал к кибитке и отдал копье. В ближайшее время оно не пригодится.
        Алика выглянула из-за спины возницы и спросила:
        - Это были половцы?
        - Да, - ответил я. - Местный хан со свитой.
        - Чего он хотел? - поинтересовалась она.
        - Чтобы я заплатил за проезд, - сообщил ей.
        - А что ты ответил, что он так разозлился? - спросила Алика.
        - Что у меня жена красивее, поэтому платить не буду, - произнес я серьезно.
        Алика зарделась от счастья. В эту эпоху женщины так редко слышат комплименты. Впрочем, от мужа они в любую эпоху слышат их редко.
        На ночлег мы расположились раньше обычного? потому что я нашел подходящую балку. Один склон ее был крутой и голый, а второй пологий и поросший вишняком и терновником. На дне балки бил родник. Кто-то обустроил его, вырыв метрах в трех ниже по течению ручья яму глубиной в метр и диаметром метра два и обложив его и ее кусками песчаника. Вода в роднике была студеная, ломила зубы. Я приказал установить шатер, захваченный у сельджуков. На предыдущих ночевках этого не делали, я с княгиней спал в кибитке. На этот раз кибитки и телеги расставили так, чтобы защищали с двух сторон лагерь. В ту часть балки, где она шла на подъем, согнали стреноженных лошадей. Теперь на нас удобнее всего было напасть с противоположного конца. В том, что на нас нападут, я не сомневался. Половцев мы больше не видели, но я уверен, что они наблюдали за нами. Сейчас кто-то скачет в ставку Чаргукана с сообщением, где мы встали на ночлег.
        До темноты бывшие пленники занималась бытовыми делами, изображая полное пренебрежение к опасности, а мои люди незаметно готовили в зарослях места для стрелков и схрон для женщин. Поужинав, все, кроме караулов, легли спать. Судя по тому, как испуганно всхрапывали наши лошади, кто-то наведывался к балке, наблюдал за нами. Лошади не хуже собак чуют чужих, только лаять не умеют. Когда стало темно, мои дружинники без лишнего шума были разведены по номерам. Женщин тоже отвели в приготовленную для них яму среди кустов. Дно ямы выстелили травой, а сверху прикрыли бычьей шкурой. Возле шатра и телег лежали чучела, изготовленные из травы и разных вещей. Только две пары караульных продолжали нести службу в разных концах балки. Они так естественно изображали дремлющих сидя людей, что я решил следующей ночью обязательно проверить, как несется служба.
        Половцы напали в утренних сумерках. В это время самый сон. Конный отряд численностью сотни четыре влетел в балку с нижней стороны. Чаргукан скакал первым. Он ловко протиснулся на коне между телегами и рванулся к шатру. К сожалению, кто-то не удержался и выстрелил слишком рано, до того, как предводитель половцев добрался до шатра. Стрела попала ему в спину. Предназначавшийся ему болт я потратил на другого врага. Задние не сразу поняли, что лезут в засаду. Они напирали на передних, которых дружинники расстреливали из арбалетов и луков. Кто-то сразу кинулся к телегам, чтобы хапануть побольше добычи. Этих убивали в первую очередь. Вскоре до половцев дошло, что не на тех нарвались. Они развернулись и рванули из балки со всей быстротой, на которую были способны их мелкие выносливые лошаденки. Спаслась примерно треть нападавших.
        Чаргукан был еще жив. Он лежал на боку рядом с обложенной кусками песчаника ямой. Шлем слетел при падении с лошади, открыв выбритую голову, на макушке которой оставили длинный светло-русый хохол. Одна стрела попала Чаргукану в левую лопатку, а вторая немного ниже ребер. Обе пробили кольчугу и основательно влезли в тело. Нижняя, наверное, продырявила кишки. Значит, не жилец. Не с той стороны он приварил стальные пластины на кольчугу.
        Увидев меня, Чаргукан с трудом сплюнул кровь и произнес булькающим голосом:
        - Бахсы (так пловцы называли своих шаманов) предупредил, что меня убьет волк. - Он кашлянул, захлебнувшись кровью, вытолкал ее изо рта и закончил с трудом: - Неправильно понял его…
        Я - любимый сын Волчицы-Матери - добил Чаргукана, перерубив шею, чтобы не мучился. Предсказание бахсы должно сбыться.

20

        Напротив городка Воинь мы переправились на пароме через реку Сулу. Переправа заняла целый день. На правом ее берегу начиналась русская земля. Город был обнесен стенами из деревянных срубов высотой метров пять. Шесть башен сложены их песчаника, нарезанного большими блоками. Две прикрывали затон, вплыть в который из реки можно было по искусственному каналу и только при открытых высоких воротах, поверх которых находился помост с бойницами для лучников. В затоне могло поместиться десятка три ладей. Говорят, раньше здесь собирались ладьи со всей Киевской Руси, а потом все вместе плыли в Царьград продавать собранный князьями оброк, в основном меха.
        В Воине мы задержались на день. Я решил дать людям и себе небольшой передых после почти месячного перехода по степи. Помылись в бане, закупили продукты, починили телеги. Мои дружинники напились молока от пуза. Молоко в эту эпоху - главное питье в Киевской Руси. Второе место делят квас и сбитень. Квас делают не из купленного в магазине концентрата, который надо всего лишь разбодяжить с водой, как это будет в двадцать первом веке, а из сусла, приготовление которого занимает два с половиной месяца. Ячменное и ржаное зерно замачивают, проращивают, сушат и размалывают. Квас считается летним напитком, а зимой чаще употребляют сбитень, который в тринадцатом веке называют переварой. Для его приготовления мед разводят в воде и кипятят с различными добавками: ягодами, фруктами, мятой, пряностями. Уваривают до красного цвета и сильной густоты. Ароматную вязкую массу перекладывают в кувшины и ставят в лёдник. По мере надобности берут немного этой массы и разводят в кипятке. Получается согревающий и бодрящий напиток. На третьем месте медовуха, которую называют мёд ставленый или вареный. Она бы, конечно, заняла
первое место, но стоит дороговато. Не всем по карману пить ее каждый день, особенно ставленую. Лучший ставленый мед выходит из малины. Такой делают обычно в монастырях, разводя две части меда с одной частью ягод. Смеси дают перебродить, несколько раз процеживая и переливая из одной емкости в другую, а потом заливают в дубовую бочку, которую просмаливают и закапывают в землю. Ставленый мёд восьмилетней выдержки считается молодым, сорокалетней - зрелым, а столетней - достойным княжеского стола. Ставленый мёд - один из основных, так сказать, экспортных товаров Киевской Руси. Мирянам терпения не хватало на такой, а иногда и жизни. Для изготовления княжеского требовалось, как минимум, два поколения монахов. Поэтому миряне обычно делали вареный иди сытный мед. Сытным его называли потому, что сначала варилось сыто: мед в сотах разводили теплой водой и процеживали сквозь мелкое сито, отделяя от вощины, добавляли хмель, разные ягоды и пряности и кипятили, пока не уварится наполовину. Полуторное сыто получалось из одной части меда и полчасти воды, двойное - из одной меда, одной воды и т. д. Затем переливали в
медную посуду, добавляли закваску и давали перебродить. Отстоявшийся и осветленный напиток был готов к употреблению через две-три недели. Сытный мед был похуже, стоил дешевле, поэтому пили его в основном бедняки.
        Воинь поменьше Путивля, если не считать затон. Все жилые дома деревянные. Здесь живет много половцев. В Посаде на пустырях между дворами стоят их юрты. Зарабатывают на жизнь охраной купеческих караванов. Руководил городом посадник князя Переяславского, с которым отношения у моих «родственников» были то дружеские, то не очень, Сейчас вроде бы жили в мире, но впускать мой отряд в город посадник запретил. Причем сделал это черед посыльного, нагловатого дружинника. Только мне с женой и ее служанками разрешили переночевать в городе на постоялом дворе. Посадник приглашал в Детинец, но я отказался. Князя приглашают не через посыльного, а лично встречают у ворот.
        Днем поехал на переговоры с купцом, который хотел приобрести на перепродажу половецких лошадей. Это был мужчина лет сорока двух, дородный, с холеной длинной темно-русой бородой, которую он часто и любовно поглаживал. Сидел на жеребце редкой гнедо-пегой масти - голова и шея почти полностью белые, а туловище почти полностью гнедое. Такую масть одни презрительно называют коровьей, а другие наоборот считают уникальной, а потому очень ценной. Грива и хвост у лошади были такие же ухоженные, как и борода ее владельца. Он уже присмотрел три десятка лошадей, а теперь ждал меня на пастбище, которое было километрах в двух от города. Я же задержался в лагере своего отряда. Мои дружинники в большинстве своем похмелялись квасом, который выменяли на снятую с убитых половцев одежду и обувь. Похмелялись, само собой, после медовухи, а не молока. Я, как обычно, отказался от своей доли с этой части добычи. Так и не научился перебарывать брезгливость, брать и тем более носить одежду, снятую с убитых. Сотник Мончук сразу назначил десять человек мне в сопровождающие. Князю не положено ездить без свиты. Среди назначенных
оказался и Доман, увидев которого, купец сжал холеную бороду в кулаке и начал краснеть.
        - Вот ты где, Домашка! А я тебя в Чернигове искал! - со злорадным торжеством произнес купец и, оскалив зубы в ухмылке, добавил: - Попался, голубчик!
        Обычно бойкий Доман приуныл, растерял самоуверенность.
        - Это мой холоп беглый, вина на нем есть, - сообщил мне купец.
        - И в чем он провинился? - полюбопытствовал я.
        Купец сразу перестал скалиться и сжал бороду сильнее.
        Не дождавшись ответа, я предположил:
        - Небось, дочку твою обрюхатил?
        Видимо, я угадал, потому что нос купца стал бордовым.
        - Коня он украл, - буркнул купец.
        - Наверное, взял взамен будущему ребенку, - пошутил я.
        - Украл, - строго сказал купец. - За что и будет повешен.
        Я заметил, как Доман натягивает повод коня, на котором приехал, собираясь драпануть. Многие мои дружинники не без греха. Если сейчас сдам Домана, половина моего отряда разбежится при первом удобном случае. Лучше я стану для них чем-то вроде французского Иностранного легиона.
        - Моих людей вешаю только я и только за вину передо мной. За грехи перед другими из моего отряда выдачи нет ни купцу, ни боярину, ни даже князю, - произнес я медленно, с расстановкой, чтобы дошло не только до купца, но и до каждого моего дружинника. - Так что придется тебе подождать, когда он уйдет от меня. Тогда делай с ним, что хочешь.
        Глаза купца наполнились возмущением, а нос начал бледнеть. Профессия научила его проглатывать и не такие оскорбления и унижения. Ничего не сказав, купец развернул коня и так стегнул его кнутом, что бедное животное с места рвануло в карьер. Поскакал по дороге от города в лес. Уверен, что вернется купец не скоро, когда загонит коня.
        - Из-за твоих шалостей покупателя упустили, - сказал я Доману.
        - Отслужу, князь! - заверил он.
        Судя по тону, это не пустые слова. И по лицам остальных дружинников я понял, что теперь за меня будут стоять горой.
        Дальше наш путь пролегал вдоль правого берега реки Сулы. Дорога была накатанная, часто попадались встречные обозы? большие и малые. Они сперва останавливались, готовились к бою. Убедившись, что нападать на них не собираемся, продолжали движение. Ночевали в деревнях, которые располагались на расстоянии дневного перехода друг от друга. После Попаша - небольшого острога на холме, в обе стороны от которого по берегу реки располагались дворы крестьян и ремесленников, повернули на север.
        Я выслал вперед трех дружинников, чтобы предупредили о моем прибытии. Князь - не ревнивый муж, обязан предупреждать о возвращении. Да и захотелось произвести впечатление на невесту. Она насмотрелась на маленькие и невзрачные городишки, остроги, которые попадались нам по пути, и немного приуныла. В Ахейском княжестве она привыкла к каменным домам. В деревянных там жила беднота. Я сразу вспомнил свое первое впечатление о Карелии. На юге Украины дома из дерева строили только богатые, если такое слово можно было прилепить к советским людям. Остальные - из кирпича. В степи дерево в дефиците. А в Карелии большая часть домов была из дерева. Я еще подумал, что там живут одни богачи. Позже узнал, что на севере богатые строят дома из кирпича. В Киевской Руси из камня, кирпича строили только служебные здания: башни, церкви, амбары, кладовые. Считалось, что в деревянном доме жить и теплее, и здоровее. Камень, мол, вытягивает соки из человека. А что пожары случаются по несколько в год, и выгорают целые улицы, а то и города, - это ерунда, дело житейское. Леса много, умелых плотников тоже. Крестьянский дом за
день возводят. Я порадовался, что повез Алику не на ладье. Тогда бы она увидела Киев и Чернигов. Не показывай женщине то, что не можешь дать.

21

        Мы могли бы въехать в Путивль поздно вечером, но я решил заночевать на левом берегу Сейма, в одной из моих восстановленных деревень. На полях уже колосились зерновые. Урожай предполагался очень хороший, сам-четыре, если не сам-пять. То есть, в четыре или пять раз больше, чем посеяли. Я вспомнил, что в Египте в шестом веке собирали сам-десять и больше, а в Англии в двенадцатом веке сам-три считался очень хорошим урожаем. Я раздал крестьянам левобережных деревень несколько половецких лошадей. На этот раз в кредит под низкий процент. Халява развращает людей. Она - мать лени и безалаберности.
        Переправились на правый берег утром. На пристани опять был весь город. Теперь собрались поглазеть не на нового князя, от которого непонятно что ожидать, а не трофеи и невесту. Ладья уже давно приплыла сюда. Дружинники, как положено, рассказали, какие они крутые парни, сколько тысяч неверных порубили, сколько сотен коней и прочего барахла захватили. Вот князь приедет, он покажет. Сообщили и о захваченной княжне. Не знаю, что именно о ней рассказали, но баб возле пристани на этот раз было больше. Алика без моего предупреждения надела свои лучшие, но не свадебные, наряды. Она знала, как должна вести себя на людях невеста князя. Каждое ее появление - это поддержание имиджа князя, часть ее супружеских обязанностей. Путивльские женщины будут обсуждать каждую черту ее лица, изгибы тела и детали наряда в течение многих дней. По крайней мере, до свадьбы, когда появится новая и более яркая тема для разговоров.
        Алику размеры Путивля удовлетворили, особенно Детинец, который был больше и мощнее крепости ее отца. Подозреваю, что ожидала она худшего. Пока переправлялись через реку на пароме, я показал ей, где что находится, кто из встречавших нас кем является. На пристани в первом ряду стояли члены моей думы - сотник Матеяш, попы, купцы и ремесленники. Все разодеты в шелка и меха, несмотря на жару, и обвешаны золотом и серебром. Не знал, что у меня такие богатые поданные. Они все время жаловались, что чуть ли не с голоду помирают. Привычку ныть и прибедняться русские пронесут через века. В основе ее лежит уверенность, что, если похвастаешь чем-то, обязательно сглазят. Присутствовал и настоятель монастыря Вельямин. Он единственный был в простой рясе, не новой, но чистой. Крест имел медный на льняном гайтане, правда, внушительного размера, так сказать, по чину. Епископ Феодосий не стал осложнять отношения со мной, утвердил его. Но игумен прибыл, скорее всего, в благодарность не за это. Я приказал Будише сразу, как приплывет в Путивль, отправить в монастырь часть вина, оливкового масла и бумаги. Это была малая
плата за отнятые у монастыря деревни.
        После обмена приветствиями и поцелуями, третий сын воеводы Увара Нездинича (старший был со мной в походе), двенадцатилетний отрок, одетый в червчатый шелковый кафтан, вышитый серебром, и в шапке из черно-бурой лисицы, великоватой на него, постоянно сползающей на глаза, подвел мне вороного коня, на котором была шитая золотом попона, высокое, рыцарское, сделанное по моему заказу седло с позолоченными луками, а к ремням узды были подвешены с каждой стороны лошадиной головы по пять золотых медальонов с ликами святых. Все это золотое излишество - самодеятельность путивльских горожан, то ли замаскированная взятка, то ли признание моих заслуг. Алику посадили в возок, застеленный собольим покрывалом, на вышитые золотыми и серебряными нитками подушки. У запряженной в возок белой кобылы в хвост и гриву были вплетены разноцветные ленты, а под дугой висели маленькие серебряные колокольчики. На козлах сидел второй сын воеводы, четырнадцатилетний юноша, одетый также, как младший брат, но с серебряной запоной на шапке в виде раскинувшего крылья орла. Умеют мои подданные пустить пыль в глаза. На Алику они
произвели впечатление. Догадываюсь, что такой роскоши княжна у себя дома не видела.
        Воевода Увар встретил нас, как положено, у ворот Детинца. У этого шапка была с золотой запоной в виде орла, а червчатый кафтан расшит золотыми нитками. Сняв шапку и поклонившись и поприветствовав меня и княжну, взял под узду моего жеребца и повел к княжескому двору. Там в воротах встречал ключник, на котором поверх темно-синего кафтана был еще и зеленый опашень длиной до пят, расшитый золотом в виде кленовых листьев. Бобровая шапка была высока и уже тяжеловата для тонкой шеи Онуфрия. Спереди на ней был сделан разрез, соединенный внизу тремя золотыми цепочками. Внутри разреза, выше цепочек, был овальный эмалевый образок с золотой оправе. Этот после приветствия повел под узду кобылу Алики к другому крыльцу. До свадьбы она будет жить в отдельном тереме, в который селили гостей. Таких теремов на княжеском дворе три. На первом этаже в них находились кладовые, в которых гости могли хранить подарки, сначала привезенные, а затем полученные, а на втором - большие сени с дверьми в три спальни. Крытыми переходами эти терема соединены с княжеским.
        Возле крыльца моего терема стояли трое половцев. На всех островерхие шапки с лисьей опушкой, червчатые кафтаны из сукна, купленного или отнятого у русичей, черные порты до колен и сапоги с острыми, чуть загнутыми вверх концами. У одного была длинная и наполовину седая борода, а у остальных светло-русые, жидкие и короткие. Невозмутимыми взглядами они смотрели на меня.
        - А половцы что здесь делают? - спросил я у воеводы Увара.
        - Свататься приехали, - ответил он. - Три недели уже ждут тебя. Им сказали, что ты с невестой едешь. Решили сами убедиться.
        - Скажи им, что приму вечером, - распорядился я. - Думу собери. Игумена и ключника пригласи обязательно. Вместе послушаем их.
        Толстая шея без хомута никому покоя не дает. Всем сразу становится плохо, когда кому-то рядом хорошо, поэтому и предлагают невест.
        К нашему приезду протопили баню. Я попарился, отведал веника березового. Банщик измолотил веник о мою спину так, что тот стал напоминать его шевелюру, похожую на мочалку. Попив кваску из ледника, я переоделся в парадный кафтан и пошел в горницу, где меня поджидали члены думы. Они встали, когда я вошел. Все были в тех же нарядных одеждах, в которых встречали меня на пристани. Игумен Вельямин стоял первым по левую руку от помоста. Судя по взглядам попов, они относились к нему с почтением. Настоятель сумел изменить жизнь монастыря в лучшую сторону. Монахи теперь молились, постились и работали, а не лезли в мирские дела. Несколько монахов ушли в другие монастыри. Наверное, те самые, мордатые. Заняв свое место, позабыл махнуть рукой, чтобы и они сели. Меня отвлек мой стул, который заскрипел. Говорил ведь ключнику, чтобы сделали другой, с высокой спинкой. Смотрю на членов своей думы и не понимаю, почему стоят?
        Потом вспомнил свою прямую обязанность и разрешил:
        - Садитесь. В следующий раз, если я сел и ничего не сказал, значит, и вам можно садиться. - Когда они заняли свои места, объявил: - Я хотел бы женится побыстрее. Давайте обсудим, когда и как лучше справить свадьбу? Я еще плохо знаю ваши обычаи, не хотел бы какой-нибудь нарушить.
        Первым взял слово поп Калистрат:
        - Самое ранее - через одиннадцать дней.
        Остальные попы закивали головами, соглашаясь с ним. Видимо, они уже все заранее подсчитали, выбрали нужную дату. Я не стал спрашивать, на чем основывался выбор. Пусть думают, что от них что-то зависит. Это повышает самооценку подчиненных и их лояльность руководителю.
        - Невесту надо подготовить, нашему обряду обучить, - продолжил поп.
        - Уже обучена, - сообщил я.
        - Князей-соседей надо пригласить, - подкинул воевода Увар.
        - А они приедут? - спросил я с сомнением.
        - Пригласить все равно надо, - ответил воевода.
        - Ты придумал, ты и будешь выполнять, - сказал я, вспомнив, что инициативу подчиненных всегда надо наказывать исполнением ее. - Поедешь в Чернигов, к князю Мстиславу. Мончук отправится в Новгород-Северский, а Будиша - в Рыльск. Вести себя с достоинством. Если откажутся, не упрашивать, но и не упрекать. Наше дело - пригласить, их дело - отказаться. Отправитесь завтра утром.
        - Как скажешь, князь, - ответил за всех воевода Увар.
        - Княжеского меда много у вас? - спросил я игумена Вельямина.
        - Бочек десять наберем, - ответил он.
        - Привозите, я заплачу, - сказал ему.
        - Это будет наш подарок, - отказался от денег игумен.
        - Тогда взамен получите телегу соли, - решил я.
        - Соль нам нужна, - не стал отказываться настоятель монастыря. - Огурцы нечем солить, а скоро грибы пойдут и яблоки, а потом капуста.
        - И рясу тебе новую пошьем к свадьбе, - сказал я. - Не тщеславия ради, а из уважения к гостям.
        - Как скажешь, князь, - не стал спорить настоятель Вельямин.
        Я обговорил с ключником и купцами, сколько и каких припасов надо заготовить к свадьбе. Гулять будем неделю, причем первые три дня придется угощать весь город и смердов из близлежащих вервей. Купцы тоже отказались от денег, предпочли половину поставить, как дар, а за остальное получить солью. Уверен, что на соли отобьют и первую половину и еще останутся с прибылью.
        Затем пригласили половцев. Кочевники чувствовали себя неуютно в горнице, стояли близко друг к другу. Говорил за всех обладатель наполовину седой бороды. Приветствие было длинным и витиеватым, после чего перешел к делу:
        - Бостекан прислал тебе подарки в знак дружбы.
        Сопровождавшие его половцы положили перед помостом десяток шкурок каракуля и круглую стальную булаву сантиметров десять в диаметре, с шестью четырехгранными шипами, рукояткой из черного дерева, разрисованного золотой краской в виде пересекающихся спиралей, и темляком, сплетенным из красных, синих и желтых шелковых шнуров. Отбили ее, скорее всего, у арабов или турок. Оружие ценное, но половцы булавами не пользовались, предпочитали саблю, которая легче и потому быстрее. Как будут говорить вскоре украинцы, на тебе, небоже (племянник), что мне негоже. Я, помня, что подарки - это еще и тест, встал, взял булаву, помахал ею. Пусть думают, что у меня только сражения на уме. Лишний раз не нападут. Такой булавой легко пробить щит или шлем. Пожалуй, проломит и стальной панцирь, если приложиться от души. Она хороша против бронированного всадника.
        - Передадите Бостекану от меня пятнадцать лошадей, - щедро отдарил я.
        Мне половецкие лошади тоже не очень нужны.
        - Он хотел бы стать твоим другом и союзником, - продолжил посол, - и пасти свои многочисленные табуны и отары рядом с твоими землями.
        Имей такого союзника - и врагов не надо. Но и обострять отношения раньше времени тоже незачем.
        - Я не против хороших соседей. Пасите свой скот рядом с моим княжеством, только не нападайте, - разрешил я. - Если будем жить мирно, со временем станем друзьями и союзниками.
        - У Бостекана много красивых дочерей. Одна из них могла бы украсить твой дом, - предложил посол.
        - Поблагодарите его и скажите, что я не знал о его намерении породниться со мной и нашел другую жену. Наша вера не позволяет нам иметь двух жен, - отказался я.
        - Она еще не твоя жена, отправь ее к отцу, и воины Бостекана будут и твоими воинами, - сказал половецкий посол.
        - Не могу, я дал слово, а мое слово твердо, - отклонил я предложение. - И Бостекану даю слово, что нападать на него без вины не буду.
        - Мы передадим ему твое обещание, - заверил посол.
        Это значило, что никаких обязательств они не берут. Могут и напасть, если подвернется удобный случай. Тогда у них будет шанс нарваться на достойный ответ.
        - Приглашаю вас быть моими гостями на свадьбе, - произнес я.
        - Это большая честь для нас, но мы долго ждали твоего возвращения. Бостекан должен услышать твои слова, как можно скорее, - отказался посол.
        Мне тоже не очень хотелось видеть их за свадебным столом.
        - Можете уехать, когда сочтете нужным, - разрешил я.
        На следующий день поделили добычу. Получили долю и бывшие пленники. Тех, кто изъявил желание, я взял в свою дружину, решив увеличить ее до четырех сотен: городской стражи Матеяша, пикинеров Будиши, арбалетчиков, командиром которой назначил Олфера, старшего сына воеводы, и тяжелой кавалерии Мончука. У меня теперь хватало доспехов на сотню всадников, а все пикинеры и примерно половина арбалетчиков были в кольчугах с короткими рукавами. Городскую стражу решил оснащать по остаточному принципу. В ней служили в основном пожилые дружинники, которым походы и сражения, надеюсь, не светят. Поделили и лошадей. Всех ценных я забрал себе. Километрах в десяти севернее города было отличное пастбище, на котором по моему приказу весной построили конный двор. Туда и отправил племенных кобыл и жеребцов. Хороших боевых коней получили кавалеристы, а половецких - пешие дружинники, многие из которых тут же продали их купцам.
        Новых дружинников я отпустил в Курск, Трубчевск и Новгород-Северский, чтобы перевезли в Путивль семьи. В Посаде имелось несколько пустырей, на которых, пользуясь случаем, горожане развели огороды. К осени там будут стоять дома дружинников. Строят здесь быстро. За неделю возводят дом со всеми хозяйственными постройками и тыном. Плотницкие артели заранее изготавливают стандартные прямоугольные клети. Делают их из сосновых или дубовых брусьев, плотно подогнанных и надежно закрепленных с помощью зубьев в нижнем и выемок в верхнем. Из таких клетей и собирают все строения. Для тепла их обивают мхом. Не утепленное строение называлось срубом. Новые дружинники обещали вернуться к свадьбе и начать строительство.

22

        Как ни странно, Мстислав Святославич, Великий князь Черниговский, приплыл на свадьбу на трех ладьях вместе с двумя десятками своих бояр и детей боярских. Разодеты они были пышнее, чем мои. Привезли в подарок два сундука мехов и тканей шелковых. Князья Новгород-Северский и Рыльский приболели. Первый действительно давно уже болел, а со вторым это случилось неожиданно. Приехать - это значит согласиться, что деревню я забрал по праву. Я оказал князю Черниговскому большую честь, встретив в воротах своего двора, а не на крыльце. Так сказать, честь за честь.
        - Как ты его заманил? - спросил я воеводу Увара.
        - Сказал, что князь Изяслав тоже приглашен, но наверняка не приедет, - хитро улыбаясь, ответил он.
        Мой воевода не так прост, как кажется.
        - В Чернигове только и разговоров, как ты сельджуков и половцев разбил, сколько добычи взял, сколько пленных выкупил, - сообщил Увар. - Купцы черниговские вернулись из Корсуня, рассказали всем. Еще говорили, что половцы тебя Волком кличут, боятся с тобой воевать, потому что ты заговоренный волками.
        Раньше я был морским волком, теперь стал степным. Поскольку это работало на мой имидж, не возражал.
        Венчались мы с Аликой в Вознесенском соборе во второй половине дня. Вся площадь возле него была забита народом. Детвора гроздьями висела на деревьях и заборах. Внутрь пустили только самых знатных. Там и так места мало. Надо бы перестроить собор, расширить. Он тоже работает на мой имидж.
        Я приехал на темно-гнедом арабском скакуне в сопровождении десяти конных дружинников. Коня вел под узду третий сын воеводы, наряженный так же, как и на пристани. У меня даже появилось впечатление, что это было вчера, а не много дней назад. Впереди нас шли настоятель монастыря Вельямин с паникадилом, оставлявшим за собой запах ладана, и поп с серебряной чашей с водой, которой он кропил путь. Отгоняли нечистую силу. После этого скажи, что они не язычники! По обе стороны, начиная от крыльца княжеского терема и паперти, стояли дружинники в доспехах и с оружием, готовые мигом зарубить любого, кто осмелится перебежать дорогу или сотворить какое-нибудь другое зло. Алика ехала следом на возке, выстеленном ковром, который сзади волочился по земле. На ковре лежало покрывало из соболей, а под дугой висели лисьи и волчьи хвосты - отгоняли нечистую силу. В хвост и гриву белой кобылы были вплетены разноцветные ленты. Вел ее под узду второй сын воеводы Увара. Впереди этой процессии шли два попа: один - с паникадилом, второй - со святой водой. Стоявшие по обе стороны бабы и девки во все глаза пялились на невесту.
Запоминали черты ее лица, детали одежды, украшения. Солнце еще не зашло, и в его лучах расшитая золотом одежда и золотые украшения Алики прямо-таки сверкали. Каждая, наверное, мечтала оказаться на ее месте, причем жених рассматривался, как нечто абстрактное, не имеющее к бабьему счастью никакого отношения. Вот так вот проехаться один раз - и дальше можно мучиться всю жизнь с кем угодно.
        В соборе путь от двери до амвона был выстелен червчатой материей, а место для жениха и невесты - куницами. Венчал поп Калистрат. У него на груди висел большой золотой или позолоченный крест. Я попросил Калистрата не затягивать процедуру. Что в загсе в советское время, что сейчас в соборе, чувствовал себя одинаково глупо. Я казался сам себе голым королем и не понимал, почему все остальные не видят это? Ведь свадьба - это окончание мечты и начало суровых будней. Чему тут радоваться?! В собор набилось столько народа, что тяжело было дышать. К тому же, на мне несколько одежд из плотной и расшитой материи. В них было жарко и тяжело. Я слышал бубнеж попа, не понимая смысла, а по спине и груди текли струйки пота. Тело зудело, хотелось почесаться. В важные моменты мы почему-то думаем о чем-то мелком, суетном.
        Поп Калистрат замолк, взял за руку невесту и уставился на меня. До меня не сразу дошли его последние слова. Повинуясь им, я принял от него жену, у которой волосы на висках были мокрыми от пота. На Алике еще больше одежд. Одно соболиное ожерелье в такой духоте чего только стоило! Но она все равно улыбалась счастливо, а глаза были наполнены слезами. Подозреваю, что видела вместо меня размытый силуэт. Встань на мое место кто-то другой - и не заметила бы. Я поцеловал Алику. Затем, как ее научили местные женщины, она припала к моим ногам, а я накрыл ее подолом ферязи, давая понять, что беру под свою защиту и опеку. Священник подал нам деревянную чашу, расписанную красным и золотым, наполненную вином, захваченным на нефе. Отпил я и дал Алике, она отпила и вернула мне. Проделали так три раза, после чего я допил вино, бросил чашу на пол, и с хрустом разломал ее. Кто первым наступит на чашу, то и будет первым в семье.
        Только после этого на нее наступила и Алика, повторяя вместе со мной на плохом русском языке:
        - Пусть так под ногами нашими будут потоптаны те, кто станет сеять раздор и нелюбовь между нами!
        Первым нас поздравил князь Мстислав Черниговский. Кстати, он еще и князь Козельский. Оставил отчину за собой. Помню из учебника истории, что город этот оставит неплохую зарубку в памяти монголов. На лице Великого князя было такое выражение, будто вспомнил, как сам женился. Может быть, так оно и есть. Затем поздравили члены моей думы, и мы с Аликой пошли на выход, высушивая по пути пожелания счастья от остальных, присутствовавших в церкви.
        На свежем воздухе я вздохнул облегченно и чуть не подавился семечком льна, которыми, вместе с конопляными, посыпали нас. В толпу полетели пригоршни монет, отчего толпа забурлила, завизжала и засмеялась. Я вспомнил, как сам ребенком ходил встречать свадебные поезда. Вереницы легковых машин, на малой скорости и постоянно сигналя, возвращались из загса. К дому, куда они ехали, сбегалась детвора со всего квартала. Когда жених нес невесту от машины к подъезду, их забрасывали мелкими и не очень монетами, зернами пшеницы, гречихи, риса, проса и конфетами. Я вместе с другой детворой кидался чуть ли под ноги жениху и собирал деньги и конфеты. И ведь не голодал, и не бедствовал.
        Повинуясь импульсу, я взял Алику на руки и отнес к возку. Видимо, это было настолько в диковинку, что даже сутолока из-за денег прекратилась. Народ в почти полной тишине смотрел, как я посадил ее на вышитые золотом подушки. Наверное, спишут этот поступок на мое византийское воспитание. Мне подвели коня, я сел на него и поехал впереди. Возле крыльца терема я опять взял жену на руки и, обсыпаемый с двух сторон зерном, занес в сени. От счастья лицо Алики поглупело и стало еще красивее. Ничто так не красит женщину, как отсутствие мыслей, а мужчину - чувств.
        В гриднице нас усадили во главе стола. Алика сидела слева от меня. Дальше занял место настоятель монастыря Вельямин, а за ним попы. Справа от меня сидел Мстислав Черниговский, за ним - воевода Увар Нездинич и прочие менее важные особы. Кому не хватило места в гриднице, рассаживались в надпогребницах и за длиннющими столами, сколоченными во дворе. И понеслось!
        Нам с женой есть было не положено. Только пили медовуху. Когда все сидевшие за столом поздравили и выпили за наше здоровье и счастье, нас отвели в спальню. Там возле кровати стояли две бочки с зерном, смесью пшеницы, ячменя и ржи - призыв к плодородию. Немного запоздалый, потому что Алика уже беременна. В одну бочку на зерно положили завернутую в кусок материи жареную курицу, а в другую поставили серебряный кувшин с медовухой и два кубка. После чего все вышли. У меня словно тяжелый мешок с плеч упал. Я сел на кровать, облегченно вздохнув. Алика с застывшей на лице счастливой улыбкой продолжала стоять. Мне показалось, что эту улыбку с ее лица в ближайшие дни даже ножом не соскоблишь. Алика чего-то ждала. Я увидел на кровати кнут, новенький, пахнущий выделанной кожей, с рукояткой, обмотанной тонкой серебряной проволокой, и вспомнил, что еще должен сделать.
        - Повернись, - сказал жене.
        Алика повернулась ко мне спиной. Я встал, легонько хлестнул ее кнутом по заднице и повесил его на колышек, вбитый в стену. Там он и будет висеть, пока один из нас не умрет. Я опять сел, а Алика опустилась передо мной на колени. Она никак не могла решить, с какого сапога начать. В одном из них золотая монета. Если начнет с него, монета будет ее, что гарантирует счастье в семейной жизни. Как все просто было у наших предков! Я выдвинул чуть вперед правую ногу, под стопой которой была монета, немного мешавшая мне. Алика с трудом стянула с меня узкий сапог, вышитый золотыми нитками в виде ромбиков, вытряхнула из него монету, золотой визант, как называли ее на Руси, или номисму, как называли ее греки, или солид, как когда-то называли римляне. Полюбовавшись, она положила ее на пол, стянула второй сапог и сразу опять взяла монету в руку. Я помог ей раздеться до нижней рубахи, которая была влажна от пота, стянул с себя одежду.
        - Есть хочешь? - спросил Алику.
        - Нет, - ответила она. - Только пить.
        Налили ей и себе медовухи, отломал куриную ногу. Мы сели на край кровати. Алика мелкими глотками отпивала медовуху и смотрела затуманенным взглядом, как я уминаю курицу. Мне кажется, она все никак не поверит, что стала женой. Слишком долгим и извилистым был ее путь от обычного ложа к брачному. Я сытно поел перед венчанием, а такое чувство, будто с утра макового зернышка во рту не было. Наверное, на нервной почве. По нагрузке на нервы венчание стоит на втором месте после похода по магазинам.

23

        На четвертый день свадьбы, когда массовые гуляния на княжеском дворе и площади возле собора закончились, когда только самые именитые гости продолжили пировать в гриднице, князь Мстислав Святославич намекнул, что не мешало бы нам переговорить наедине. Следующим утром я пригласил его в свой кабинет. Это была комната через стенку со спальней. Там к изготовленные по моему заказу шкафу, заполненному рукописями, писчей бумагой и разными интересными вещичками, типа магнитного компаса, квадранта и навигационной карты, изготовленной в шестом веке, но не сильно уступающей генеральным картам двадцать первого, добавились купленный в Херсоне сундук с золотым и серебряным запасом княжества, круглый низкий
«журнальный» столик и два кресла с подушками и валиками из кожи, набитые конским волосом, и пять новых стульев с высокими спинками: одни - во главе стола и по три - по бокам. Свет попадал в кабинет через окно с новой решетчатой прямоугольной рамой, в которую были вставлены шестнадцать кусочков почти прозрачного, немного зеленоватого стекла. Большие куски стекла пока не умели делать. Я привез это стекло из Херсона. На Руси тоже делали, но менее прозрачное. Привезенное мной стекло было разделено на количество окон в княжеском тереме, потом под это количество изготовили рамы, для которых и расширили оконные проемы. Для ночных посиделок имелся бронзовый подсвечник, напоминающий трезубец. Средний зубец был выше боковых. В подсвечник были вставлены три восковые свечи, которые при горении источали сладковатый запах. Впрочем, сейчас он был не нужен. Хватало солнечного света, который, попадая в кабинет через окно, придавал зеленоватый оттенок человеческой коже. Казалось, что с ожившим утопленником разговариваешь. Пили мы с князем Черниговским квас, чтобы снять похмелье, но не набраться раньше времени. Нам
сегодня еще пировать несколько часов. Это очень утомительное мероприятие, если не имеешь склонности к шумным компаниям.
        - Князь Олег рассказывал, что сельджуки - очень сильные воины. Поэтому он, мол, и проиграл сражение, - сказал Мстислав Святославич, имея в виду курского князя. - А ты их побил.
        - Тот, кому мы проигрываем, обязан быть очень сильным, иначе нам будет стыдно, - поделился я жизненным опытом. - Впрочем, я не все их войско побил, а всего два небольших отряда.
        - Но и рать у тебя была намного меньше, - произнес князь Черниговский. - А сколько именно?
        - А сколько может поместиться на одну ладью?! - ответил вопросом на вопрос. - Потом пленных полторы сотни частью освободил, частью выкупил. Была бы у меня рать Олега Святославича, снял бы осаду с Согдеи, даже без помощи половцев, - не удержался я от хвастовства.
        - Пала Согдея, - сообщил князь Мстислав. - Всех ее жителей перебили или в рабство продали.
        - Не надо было купцов грабить, - сказал я, пытаясь понять, к чему Мстислав Святославич завел этот разговор.
        - Говорят, ты дружинников у него сманил, - продолжил князь.
        - Он их бросил в плену, - молвил я.
        - Может обиду затаить, - предупредил Мстислав Черниговский. - Рать у него большая, и половцев покличет.
        - Половцы не будут из-за него воевать со мной, а от его рати как-нибудь отобьюсь, - сказал я.
        Видимо, Мстислав Святославич услышал то, что хотел, поэтому сообщил:
        - Князь Олег метит на Черниговский стол.
        - С какой стати?! - удивился я. - По старшинству не его черед, да и договорились каждый свой удел держать.
        - Кто сейчас договора блюдет?! - воскликнул возмущенно князь Черниговский. - Это ты отказался. Следующим Изяслав Новгород-Северский идет, с которым мои бояре на ножах. А потом Олег, если по-старому считать, - объяснил Мстислав Святославич и на всякий случай спросил: - Или ты не отказался?
        - Я-то, может, и не отказался, но бояре черниговские не захотят меня своим князем, - ответил ему. - Я им страшнее Изяслава, потому что сразу изведу. Как говорится, не передавивши пчел, меда не поешь.
        - Да, бояре у меня строптивые. Некоторые по силе и богатству удельному князю не уступят, - согласился он. - Приходится договариваться с ними. Вот князь Олег и договорился кое с кем, наобещал золотые горы.
        - Подсказать, что делать с предателями?! - подначил я.
        - Да знаю я, - ответил он. - Но Олег обещал им помощь. А как только у нас смута начнется, литовцы сразу полезут. В прошлом году с трудом отбил их.
        - На помощь ему идти или плыть придется через мои земли, а дозволения я не дам, - сообщил я. - Разве что крюк сделает. Но тогда удар в спину может получить.
        - А ты ударишь? - задал он вопрос, внимательно глядя мне в глаза.
        Связывать себя обязательствами я не хотел, поэтому ответил:
        - Он подумает, что ударю.
        - И то верно! - воскликнул радостно князь Мстислав.
        - Как вернешься, сразу повесь изменников, чтобы другим неповадно было, - посоветовал ему. - Не думаю, что князь Олег кинется спасать их. Не захочет он второй раз за год битым домой возвращаться. Тем более, что на этот раз сказки про непомерную силу сельджуков не помогут.
        - Да, так и без дружины останешься, а то и вовсе без княжества, - согласился князь Мстислав Черниговский.
        Про бояр он умолчал, но, уверен, мой совет пришелся ему по душе. Через пару часов на пиру первым тостом Мстислав Святославич произнес:
        - За наш военный союз! И чтоб погибли все, кто что-то замышляет против нас!
        Слова эти были явно предназначены князю Курскому и его единомышленникам. Наверняка в свите князя Черниговского есть, если не сторонники, то сочувствующие Олегу Святославичу. Обязательно предупредят его.
        Когда Великий князь Черниговский Мстислав Святославич уплывал домой, я отдарил ему пряностями и тремя жеребцами, арабским, гуннским и аланским. По стоимости это было соразмерно, если не больше, тому, что подарил он. Поэтому я не удивился, когда через месяц к пристани Путивля ошвартовалась новая ладья, нагруженная бочками с медовухой. И ладья, и мед были ответным даром Мстислава Святославича. И еще мне передали, что нескольким черниговским боярам, ковавшим крамолу на князя, отрубили головы. Олег Святославич, князь Курский, даже не дернулся помочь им. В политике многое решают слухи и догадки, а не истинное положение дел.

24

        До следующей весны я занимался подготовкой личного состава. Гонял их в лучших традициях советской армии. Упражнения с оружием чередовал со строевыми занятиями и полевыми учениями. С конницей отрабатывал нападение строем клин и фронт, работу с длинным и тяжелым копьем и более коротким и легким, стрельбу из лука на скаку. С арбалетчиками и пикинерами - отражение конницы и пехоты и нападение из засады. Со всеми вместе - работу с алебардой, копьем и мечом во время штурма крепостей и захвата судов. Отдельно учил навыкам спезназа: маскировке, снятию часовых, уничтожению спящих.
        Заодно и сам учился стрелять из лука. Мне выделили старый, тугой лук, изготовленный из кусков вяза, роговых пластин и сухожилий. Был он двояко вогнутый, длиной немного меньше метра, с темным пятном в том месте, где держишь левой рукой. От лука исходил вполне мирный запах старого сухого дерева. При натяжении он немного скрипел по-стариковски, словно жаловался, что не дают спокойно умереть. В придачу к луку мне дали костяную накладку на пальцы и чехол на левую руку. Вроде бы тетива не сильно била по левой руке, но после нескольких десятков выстрелов предплечье начинало болеть, даже чехол не спасал. Месяца два я думал, что так и не научусь метко стрелять из лука. Потом начало понемногу получаться. К весне я уверенно попадал в цель размером с человека метров с пятидесяти, а на скаку, если перемещался не быстро, - метров с двадцати-тридцати. До конных дружинников мне, конечно, было далеко. Они вертелись в седле, как уж на раскаленной сковородке, и с поразительной меткостью метали стрелы одна за другой во все стороны.
        В конце зимы Алика родила сына. Сильно порвалась, но поправилась быстро. Все женщины уверяли, что похож на папу. Они всегда так говорят, только не уточняют, кто именно отец ребенка. Назвали мальчишку Иоанном или попросту Иваном. Крестными были воевода Увар и ключник Онуфрий. Крестили через неделю после рождения. Детская смертность в эту эпоху высокая, поэтому крестины на долго не откладывают. Сделал это поп Калистрат в княжеском тереме. В молельне - есть у меня и такая комната, завешанная в два ряда иконами, - установили серебряную миску с теплой водой, в которой и совершили обряд. Говорят, Иван заревел только в самом конце, что, по мнению воеводы, предвещало сильный характер. Льстить тонко Увар Нездинич так и не научился.
        За зиму на вторую ладью поставили румпельный руль, сделали гик и сшили косые паруса. Сразу после ледохода обе законопатили, просмолили, спустили на воду и нагрузили водой и припасами. Поскольку ладей было две, на каждую я посадил по сорок человек. Если нападать на неф с двух сторон, такого количества хватит, а экипажу будет не очень тесно. Капитаном на старую назначил Мончука. В судовождении он, конечно, не шибко разбирается, но главной его задачей будет не отставать от флагмана.
        После Пасхи отправились в поход. На Сейме половодье уже заканчивалось, на Десне перевалило за середину, а на Днепре только подбиралось к ней. Вода была мутной и полной всякого мусора? включая раздувшиеся трупы животных и людей. Поднялась она высоко, поэтому мы без особых проблем прошли пороги. На этот раз лоцмана я взял только на вторую ладью, пропустив ее вперед. Нам оставалось повторять ее маневры. Такую лоцманскую проводку в будущем будут называть «способом лидирования».
        Пройдя Днепровский лиман, я сделал остановку на острове Березань. Он длиной немного меньше километра и примерно такой же ширины на севере, а к югу сужается метров до двухсот. Сейчас на нем еще много деревьев, в том числе и берез, в честь которых, как понимаю, остров и будет назван. В северной части находится деревушка из пяти домов, в которой жили рыбаки. Называли они себя ромеями, выглядели, как славяне, а говорили на смеси греческого, русского и половецкого. Неподалеку от деревушки на холме было что-то типа постамента их камней. По словам Мончука, раньше здесь было языческое капище. На паре камней нанесены рунические надписи. Я видел похожие камни в музее в Осло. Славяне и норманны приносили здесь жертвы своим идолам перед выходом в открытое море и по возвращению из него.
        Мы жертв не приносили. Только отоспались, поели горячей пищи, в том числе ухи из свежей рыбы. Ее варят с пшеном. Запах костра придает ухе неповторимый вкус. Я не любитель вареной рыбы, но от приготовленной на костре не смог отказаться.
        Словно обидевшись, что мы не принесли жертву, Черное море встретило нас штормом. Едва мы прошли мыс Большой Фонтан, который в тринадцатом веке такого громкого названия не имел, как ветер начал раздуваться. Был он западным, то есть, почти встречным. Я решил не тратить время и силы, преодолевая его, и повернул на юг. Когда земля скрылась из вида, ветер разогнался баллов до девяти, если не больше, засвистел в такелаже. Волна начала подрастать. Я повернул еще левее и повел свою эскадру к Тендровской косе. С попутным ветром мы полетели к ней со скоростью узлов семь. Вскоре были в Тендровской затоке. Там дул ветер, но волн не было. Всего несколько десятков метров песчаной суши отделяло штормовое море от спокойного. Мы поставили сети, а потом вытянули ладьи носами на песчаный берег. Будем и дальше есть уху.
        Я прошелся по косе, пытаясь найти место, где ловил и солил рыбу в первый раз. Не нашел. Вроде бы что-то похожее попадалось, но полной уверенности не было. Место своей фактории точно бы определил, только идти туда не было желания. Наверное, там теперь половецкое стойбище. Добычи большой у них не возьмешь, а воевать понапрасну не имело смысла. Лавры истребителя половцев меня не прельщали.
        На третий день ветер поменялся на юго-западный и поутих, следом пригладились волны. На Босфор пришлось бы идти против ветра, на веслах, а это долго и нудно. Пойдем на юго-восток, на Крым, а потом вдоль него на восток и северо-восток, посмотрим, что делается на Тамани в тринадцатом веке. Вроде бы вся территория до Кавказских гор сейчас под половцами, но в приморских городах наверняка живут представители других народов. В эти порты должны заходить суда купеческие. Глядишь, и нам какое-нибудь попадется.
        Мимо Согдеи проходили днем. Близко не приближались, но смогли рассмотреть, что город живет, словно не было осады. У причала стояли суда, по дорогам двигались люди и повозки. Меня поражает живучесть людей в эту и более ранние эпохи. Вроде бы захватчики перебили и увели в рабство всех жителей, а через несколько месяцев в городе почти столько же народа, сколько было до осады. Наверное, большую часть составляют пришлые, которые узнали, что где-то освободилось жилье, можно занять на халяву. Хорошие дома долго пустовать не будут.
        На траверзе Керченского пролива легли в дрейф. Ветер поменялся на северо-восточный. Он медленно относил нас от берега. Когда земля превращалась в тонкую серую полоску на горизонте, мы подгребали, возвращаясь к ней. Болтались так двое суток, пока Савка, мой денщик, сидевший в «вороньем гнезде» из-за отсутствия других работ, не заорал радостно:
        - Вижу ладью!
        Оказалось, что увидел неф, но назвал привычным словом. Под тремя латинскими парусами, сшитыми из полос красного и синего холста, неф длинной метров сорок, шириной метров двенадцать и водоизмещением тонн двести, если не больше, вышел из пролива и направился на юго-юго-восток. Я впервые видел трехмачтовый неф. Все три мачты были немного наклонены вперед. Шел он, правда, не намного быстрее двухмачтовых. Впрочем, и был побольше их. Нас они или не заметили, или не сочли опасными, или решили, что мы идем в Керченский пролив. Я специально дал команду грести в сторону пролива, чтобы отрезать нефу путь к отступлению. Мы прошли у него по корме на удалении мили три, а потом начали преследовать. Моя ладья должна была атаковать с левого борта, а вторая - с правого.
        На нефе поняли, кто мы такие, и засуетились. На ахтеркастле и главной палубе появились арбалетчики. Было их десятка два. Луки у арбалетов деревянные. Тетивы натягивали руками. Стрелы летели метров на сто-сто пятьдесят, но опасны были на дистанции метров семьдесят и даже меньше. Поэтому мы сперва не приближались к ним, держались на дистанции метров сто пятьдесят. С такой дистанции мои арбалетчики могли пробить кольчугу. На вражеских арбалетчиках кольчуг не было. Вся их защита состояла из стеганых курток и шапок, поэтому шибко не подставлялись, стреляли из-за фальшборта и щитов. И несли потери. Мои завалили двоих вражеских арбалетчиков, которые стали стрелять еще осторожнее, и одного матроса. Неф изменил курс влево, чтоб сократить дистанцию с моей ладьей. Наверное, по просьбе арбалетчиков. Его скорость сразу упала. До берега им придется добираться часа два. За это время мы перебьем весь экипаж. Я тоже взял левее, не спеша приближаться к нефу вплотную. Капитан нефа понял, что маневр ничего не дает, и повернул вправо. Видимо, надеялся, что мы побоимся уходить далеко от берега.
        Гонка продолжалась часа три. За это время берег исчез из вида, даже из «вороньего гнезда» не просматривался. Экипаж нефа сократился благодаря моим арбалетчикам человек на семь или больше. Какое-то количество убили арбалетчики Мончука. По крайней мере, стреляли теперь по моей ладье всего двое с ахтеркастля и один с главной палубы. Я решил, что пора идти на абордаж. Трубач дал сигнал второй ладье, и мы пошли на сближение с нефом. Как только дистанция до него сократилась метров до ста, по нам стали стрелять еще два арбалетчика. Били не очень метко, но одного дружинника зацепили. Он стоял у фальшборта, держал лестницу. Все мои предупреждения не высовываться понапрасну у него, видать, выдуло из головы. Вот и получил болт в руку, как раз ниже короткого рукава кольчуги. Ранивший его арбалетчик оказался не умнее. Ему захотелось посмотреть, убил или нет? И сам поимел болт в голову.
        Зацепившись «кошками», мы поджались в борту нефа. Ладья стукнулась об него и загудела звонко, потому что пустая и сидит не глубоко. А вот неф отозвался глухо. Значит, трюм полнехонек, хотя сидит неф не очень глубоко. Через несколько минут вторая ладья стукнулась о противоположный борт нефа. Я дал время Мончуку подготовиться к абордажу, а потом скомандовал трубачу:
        - Играй абордаж!
        Это слово мои дружинники уже знали. Оно им понравилось. Сказали, что созвучно тому, что делается.
        Я поднимался первым по средней из трех лестниц, приставленных к немного загнутому внутрь борту нефа. Доски недавно просмолены. Смола еще не усохла, источает легкий аромат. Выглянув над фальшбортом, сразу спрятался. Чисто инстинктивно. Не видел я арбалетчика. Зато услышал болт, который чиркнул по округлой верхушке моего шлема. Второй болт попал в лицо дружиннику, поднимавшемуся справа от меня. Я выпрямился и рывком перекинул тело через фальшборт. Никто не выстрелил. Справа возле кормовой настройки четверо арбалетчиков натягивали тетивы. Меня отделяли от ближнего метров восемь. Я, перепрыгивая через трупы, валяющиеся на палубе, успел преодолеть эту дистанцию быстрее, чем он приготовился к стрельбе. Арбалетчик как раз клал болт в ложбинку ложа. Делать ложе скошенным в конце вниз они еще не додумались, поэтому теряли часть энергии на трение. Арбалетчик был молодым мужчиной с вытянутым лицом, поросшим черной курчавой бородкой. В его темно-карих глазах было больше удивления, чем испуга. Наверное, не мог понять, почему я жив и почему так быстро оказался рядом с ним. Он инстинктивно попробовал закрыться
правой рукой, в которой держал арбалет. Я рассек ему саблей и руку около локтя, и шею наискось. Вторым ударом зарубил другого арбалетчика. Третьего проткнул наконечником алебарды мой дружинник, а четвертого располовинил саблей Мончук. Остальные дружинники расправились с теми членами экипажа, которые оборонялись на баке. В итоге палуба оказалась завалена двумя с половиной десятками трупов. Алая кровь растекалась по светлым, недавно надраенным доскам. Очень агрессивная жидкость. На своем судне я сразу бы заставил матросов смыть ее, пока не въелась в доски. Иначе придется долго и нудно соскабливать ее.
        С главной палубы в кормовую надстройку вели две двери, расположенные в метре друг от друга. Я решил начать с левой. Видимо, сказывалась привычка ходить налево. Там была довольно просторная каюта с четырьмя широкими двухъярусными кроватями возле боковых переборок и большим столом у кормовой. Под столом и возле него, заменяя стулья, стояли сундуки из красного и черного дерева, с бронзовыми углами и ручками. В каюте стоял довольно насыщенный запах благовоний. В таких дозах меня бы самый приятный запах убил. Возле стола стояли двое мужчин в возрасте немного за сорок, похожие, наверное, братья, а возле кроватей - пять женщин в возрасте от двадцати до сорока и десятка полтора детей от года до двенадцати, мальчики и девочки. У мужчин волосы были густые и курчавые, стянутые золотыми обручами, носы и уши длинные и мясистые, а губы пухлые и вывороченные, семитские. Курчавые усы и бороды у обоих коротко подстрижены. Облачены поверх красных шелковых рубах в длинные, почти до палубы, темно-серые одеяния без рукавов из плотной шерстяной ткани, которые я назвал бы за нелепый покрой хламидами. У каждого на обеих
руках по золотому перстню: на правой - печатка, на левой - с крупным изумрудом. У женщин волосы были такие же курчавые и густые, стянутые более широкими золотыми обручами, в ушах массивные золотые сережки, а на руках широкие золотые браслеты и по несколько перстней с драгоценными камнями. Туники из темно-красного шелка, а рубахи - из белого. Детвора одета по-разному, но рубахи у всех шелковые. У девочек, даже у самой младшей, лет трех, в ушах золотые сережки.
        - Кто такие? - поинтересовался я на греческом.
        - Купцы из Тмутаракани, - ответил ближний ко мне мужчина на русском с сильным акцентом.
        - А семьи зачем взяли с собой? - спросил я на русском.
        Слишком рискованны в эту эпоху путешествия. О чем говорило и мое присутствие в каюте.
        - Перебираемся на жительство в Сицилию, - ответил мужчина.
        - Разве вы сицилийцы?! - не поверил я. - А не иудеи?
        - Мы - хазары, - ответил он.
        Произнесено это было примерно таким же тоном, каким в двадцать первом веке валлийцы и шотландцы будут подчеркивать, что они не англичане. У иудеев национальность передается по матери. Если отец - иудей, а мать другой национальности, то дети становятся кем угодно, в том числе и хазарами, но только не иудеями. Видимо, это потомки разогнанного князем Святославом Хазарского каганата.
        - А почему перебираетесь в Сицилию? - поинтересовался я. - По вам видно, что в Тмутаракани дела шли хорошо.
        - Там спокойнее, - ответил хазар.
        - А здесь вам кто мешает жить? - спросил я.
        - Татары идут сюда. Империю Хорезмшаха разгромили, скоро будут здесь, - сообщил тмутараканский купец. - Это страшный народ. Они едят человеческое мясо.
        Интересно, про поедание человеченки он для меня придумал или действительно верит в это? Если врага не можешь победить, надо его хотя бы оскорбить и унизить. Не в глаза, конечно. Значит, монголы на подходе. Скоро они забьют русичам и половцам стрелку на реке Калке.
        В сундуках было золото и серебро. В одном лежали кожаные мешочки с монетами разных стран и эпох, а в остальных - слитки, украшения и посуда. До полного счастья не хватало драгоценных камней. Я вспомнил рассказ о сосланном в ГУЛАГ польском еврее, носившем уродливое пальто, которое не заинтересовало ни охранников, ни уголовников. В этом пальто были зашиты бриллианты. Я приказал дружинникам обыскать обитателей каюты, объяснив, на что именно обратить особое внимание. Сам же отправился во вторую каюту.
        Там мне прямо с порога шибанула в нос вонь немытых тел. Сразу стало понятно, от чего делали ароматную завесу обитатели левой каюты. Меблировка здесь была такая же, только сундуков всего три. Принадлежали они, как догадываюсь, трем раввинам с длинными седыми пейсами и бородами. Остальные шестеро были намного моложе, наверное, ученики. Все в черных шапках и длинных одеждах с широкими рукавами. У стариков - сшитые из шелка, но такие же мятые и грязные, как у учеников. В сундуках лежала одежда и обувь, а на самом дне - мешочки с золотом. Святость - прибыльное дело. В одном сундуке, аккуратно завернутые в черный бархат, лежали пять книг, сшитых из листов пергамента, на которых рукописный текст черными чернилами, кое-где размазанный и подправленный. Ни картинок, ни узоров, ни даже буквиц.
        - Это молельные книги, - сказал на греческом один из раввинов. - Для тебя они ценности не имеют.
        Суля по количеству книг, это Тора (Пятикнижие), собрание мифов, легенд и законов древних народов, которую иудеи сделали источником истины и мудрости. Поскольку там чего только не намешано, всегда можно было найти два противоположных довода на любой случай, что и говорило о божественной сущности этого сборника.
        - Для меня Тора, действительно, не имеет ценности, - согласился я, - но для вас - очень большую. Так что будете выкупать ее у меня. Заплатите золотом. - Я прикинул, что каждая книга тянула примерно на фунт. - По весу этих книг.
        - Это не Тора, почтеннейший, это обычные молитвы, - попытался надуть меня раввин, принимая за необразованного варвара.
        - Презренный, кого ты хочешь обмануть?! - возмутился я. - Я вырос при дворе ромейского императора и получил такое образование, какое тебе и не снилось! (Знал бы он, какое у меня в действительности образование!) Я не умею читать на вашем языка, но мне известно, что такое Тора. Поэтому заплатишь за книги втройне.
        - Прости, почтеннейший и образованнейший из людей, я плохо говорю на греческом, неправильно выразил свою мысль, - сразу залебезил раввин и перешел к делу, то есть, к торгу.
        Даже раввин - это в первую очередь торгаш. Бог для них - бизнес-партнер, а религия - ходовой товар. По крайней мере, не лукавят, как христиане. Сторговались на двойном весе при условии, что заплатят сразу по прибытии в Херсон.
        В трюмах были восточные ткани, ковры, пряности, благовония, слоновые бивни, бронзовая, медная, стеклянная и фарфоровая посуда. Один только груз отбил бы все расходы на этот поход, удовлетворил чаяния его участников и заставил забыть о гибели шести человек и двух десятках раненых. А еще есть драгоценные камни, которые, на самом деле, были спрятаны в зашитых, потайных карманах в одежде мужчин и женщин, большое и новое судно, важные пленники и не менее драгоценная Тора. Вот уж подфартило! Спасибо Чингисхану! Теперь будет с чем убегать от него.
        С попутным ветром мы пошли в сторону Херсона. Не смогу подсчитать, сколько раз я проходил вдоль крымских берегов, но все равно не перестаю восхищаться их красотой. Через несколько веков южный берег будет густо заселен, а пока один населенный пункт, чаще деревню, от другого отделяют несколько десятков километров. Рядом с каждой деревней располагается вилла ее владельца с каменной башней, напоминающей донжон. Вход в нее тоже по приставной лестнице сразу на второй этаж. Только внутри не живут постоянно, а прячутся в случае опасности.
        На входе в Карантинную бухту нас встретил алан-таможенник. Видимо, издалека опознал мою ладью. Больше никто не носит на ладье косые паруса. Алан проплыл на своей четырехвесельной лодке вокруг трофейного нефа. Размер судна произвел на него впечатление. Есть люди, для которых самым важным показателем является количество. Чем больше, тем лучше. Впрочем, неф и вправду хорош. По словам бывших владельцев, судну шел второй год, оно хорошо вело себя в шторм, почти не текло, груза брало около двухсот двадцати тонн и при попутном ветре разгонялось узлов до пяти-шести.
        - Опять продавать судно приплыл? - поднявшись на борт нефа, спросил таможенник после обмена приветствиями.
        - Угадал, - произнес я.
        - Сколько хочешь за него? - задал он вопрос.
        Я назвал цену в два раза превышавшую ту, в какую обошелся бы новый двухмачтовый неф. Собирался уступить за полуторную. Чтобы повысить градус торга, добавил:
        - Хозяева вроде бы хотят его выкупить, да и генуэзцы просили как раз такой, обещали заплатить щедро.
        - Никаких генуэзцев! Ты друг аланам или нет?! - воскликнул таможенник.
        Вторая фраза должна была обозначать, что в противном случае стану врагом.
        - Друг, конечно, - заверил я, - но и прибыль упускать не хочется.
        - Я не возьму пошлину за продажу, - поднял он цену еще на десять процентов. - Когда выгрузишь неф, выйдешь в море, и там оформим сделку.
        - Вот за такой решительный подход к делам мне и нравятся аланы! - искренне произнес я. - Неф будет твой.
        Мы обговорили детали, после чего таможенник разрешил нам бесплатно ошвартоваться к причалу. Ему не терпелось стать хозяином такого большого судна. Я сразу отпустил на берег одного из братьев-хазар и старого раввина, чтобы заняли у своих единоверцев деньги на выкуп, а матросам приказал перегружать на ладьи самые ценные и легкие товары: пряности, благовония, ткани, несколько ковров, фарфоровую посуду и немного стеклянной и бронзовой. Весь груз забрать не сможем, придется большую часть продать здесь.
        Поглазеть на диковинный неф сбежался весь город или, как минимум, лучшая его часть. Они стояли на причале, восхищенно цокали языками и обсуждали, сколько груза сможет взять судно и какой доход принесет за рейс? Пришел и старый знакомый генуэзец. Он сразу поднялся на борт и спросил:
        - Продаешь?
        - Уже продал, - ответил я.
        - За сколько? - поинтересовался он.
        Я назвал цену.
        Генуэзец гмыкнул то ли удивленно, то ли восхищенно, но обсуждать не стал. Взамен сообщил:
        - Послание твое передали Жоффруа де Виллардуэну, князю Ахейскому. Оно не очень обрадовало князя.
        - Люди не всегда понимают, что, потеряв, выигрывают, - сказал я. - Может, и ты выиграл, не купив это судно.
        - В нем какой-то скрытый изъян? - спросил генуэзский купец.
        - Вроде бы нет, - ответил я. - Но прежним хозяевам он принес несчастье. Понадеялись, что очень надежен, погрузили на него всё свое состояние - и потеряли его.
        - Да уж, бывает такое, - согласился купец.
        - Можешь часть груза купить, - предложил я. - Слоновую кость, ковры, восточную посуду стеклянную, медную и бронзовую.
        - Давай посмотрим, - предложил он.
        До большей части груза добраться пока нельзя было, но и то, что генуэзец увидел, впечатлило его.
        - Я готов купить весь груз, - предложил он. - Дам хорошую цену.
        Хорошей цена может быть только для одной стороны. Для второй она приемлемая. Я объяснил, что остальное мне надо самому.
        Перегружали два дня. Ладьи заполнили до отказа. Гребцы на свои места будут пробираться через узкие лазы. Остальное забрал генуэзский купец. Он пригнал своих рабочих и два десятка телег. Я не жадничал, назначал за каждый вид товара приемлемую для меня цену, которая для генуэзца была очень хорошей. Расплатился он золотом.
        - Даю тебе бесплатный совет, - сказал я, когда мы обмывали сделку крымским вином. - Поскорее увози весь груз и сам уезжай. Сюда идут татары. Они захватят весь полуостров.
        Судя по серьезности, с какой отнесся к моему совету генуэзец, он уже что-то слышал о монголах. Несмотря на отсутствие телевидения и радио, важные новости в эту эпоху распространялись быстро.
        - Со всеми можно договориться, - сказал он.
        - После того, как тебя оберут до нитки, договариваться уже будет незачем, - поделился я жизненным опытом.
        - Что ж, видимо, пора мне возвращаться домой, - смирился генуэзский купец.
        Еще день мы простояли в ожидании, когда из столицы княжества Феодоро привезут выкуп за хазар и Тору. Судя по тому, как быстро они договорились с единоверцами о кредите, мы забрали не последнее у хазарских купцов.
        Рано утром я вывел обе ладьи и неф из бухты. Алан-таможенник подплыл к нам на своей лодке в сопровождении рыбацкого баркаса, на котором были новый капитан нефа и десяток матросов. Таможенник заплатил за судно приемлемую для него цену и стал новым владельцем. Мы же подняли паруса и налегли на весла, направляясь к Днепро-Бугскому лиману.

25

        В Путивль давно не возвращались с такой богатой добычей. Тем более, такой маленький отряд. За несколько недель каждый дружинник, участвовавший в походе, превратился в богача. Не все распорядились с умом завоеванным богатством, но это уже было не важно. Главное, что князь - фартовый. Теперь даже если бы выяснилось, что я - не сын князя Игоря, скорее всего, никто бы не обратил на это внимание. Дружинники уж точно бы заставили заткнуться любого, кто начал бы катить бочку на меня. Их больше волновало, кто пойдет со мной в поход в следующем году? Это будут отличники боевой и политической подготовки. В порядке ротации.
        Впрочем, не уверен, что в следующем году выйду в море. Приближение монголов наводило на грустные мысли и заставляло искать выход из безвыходного положения. Я сперва не собирался участвовать в битве на Калке, потому что знал ее трагичный исход для русского войска. Затем мне пришла в голову одна интересная мысль, и я решил рискнуть. Поэтому сразу по возвращению в Путивль занялся обучением личного состава для конкретной операции. Дружинники больше не кривили физиономии, отрабатывая ненужные по их мнению упражнения. У них уже сложилось общее мнение, что князь лучше знает, что нужно, а что нет. Иначе бы не брал такую богатую добычу.
        За время моего отсутствия в городе появился нежданный гость - ахейский православный монах по имени Аполлодор. Это был сухощавый мужчина лет тридцати с длинным орлиным носом, глубоко посаженными карими глазами, густой черной бородой, длинной и разделенной внизу на два острия, отчего напоминала хвост ласточки, и волосатыми руками. Одет был в черную, связанную из шерсти шапку, какие будут в моде у москвичей в конце двадцатого и начале двадцать первого века и получат в народе нецензурное название за похожесть на презерватив, и черную длинную рясу из грубого холста, подпоясанную обычной веревкой. Потускневший медный крестик висел на заеложенном, льняном гайтане. Обуви монах не признавал, отчего пятки его напоминали конское копыто по цвету и, наверное, по твердости. Князь Ахейский прислал его узнать, как сложилась судьба дочери и как добраться до моего княжества, если не сложилась? Мы разминулись с монахом у острова Хортица во время половодья. Он с русскими купцами приплыл из Константинополя в Киев, а потом с пересадками добрался до Путивля. Поскольку Аполлодор дождался моего возвращения, судьба княжны,
по его мнению, сложилась удачно. Алика предложили ему поселиться на княжеском дворе, но Аполлодор выбрал монастырь.
        Оттуда он и пришел на второй день после моего возвращения. Принял я монаха по-домашнему, в своем кабинете. Савка принес нам медовухи в золотом кувшине и пшеничные медовые калачи на серебряном блюде. Напиток налил нам в золотые кубки, захваченные в последнем походе. Это я понтовался. Уверен, что тестю передадут все мельчайшие детали моего быта. Пусть узнает, что его зять, а, следовательно, и дочь, пьют с золота и едят с серебра.
        Аполлодор рассматривал меня прямо, без утайки. То ли он по жизни такой, то ли рассказали ему, что я - человек прямой и не люблю льстецов и подхалимов. От него, к счастью, не воняло, как от раввинов и английских эпископов.
        - Князь Жоффруа сильно расстроился, когда узнал, что его дочь досталась другому? - сразу взял я быка за рога.
        - А кто бы не расстроился?! - уклончиво ответил монах. - Из ее послания ничего толком не поняли. Если женой князя стала - это одно дело, а если не всё так, тогда, сам понимаешь, позор семье.
        Я расспросил Аполлодора об Ахейском княжестве. Алика не тот рассказчик, который может изложить толково. В ее рассказах преобладали эмоции, а не факты. Да и знала она не много, за пределами дворца почти не бывала.
        Жоффруа де Виллардуэн отправился простым рыцарем на судне в четвертый крестовый поход. Высадившись в Сирии, узнал, что Константинополь пал, что идет раздел империи. Не долго думая, он отправился в Константинополь, но шторм прибил судно к полуострову Пелопоннес. Там Жоффруа зазимовал и сдружился с местным архонтом Иоанном Кантакузеном. Напару они захватили Ахайю и Элиду. Но Иоанн вдруг умер, а его наследник Михаил выпроводил чужеземцев. Жоффруа де Виллардуэн отправился к Бонифацию, королю Фессалоникскому, и попросил помощи. Ему пришлось стать вассалом Гильома де Шамплита, вассала короля, вместе с которым, а также с сотней рыцарей и пятью сотнями пехотинцев, и отбил у Михаила Кантакузена завоеванное ранее и еще кое-что в придачу. В итоге почти весь полуостров Пелопоннес оказался под властью Гильома де Шамплита, а Жоффруа де Виллардуэн стал его самым богатым и влиятельным бароном. Вскоре в один год умерли Гильом де Шамплит и его наследник, племянник Гуго. После чего Жоффруа де Виллардуэн, как самый влиятельный барон, и стал князем Ахейским. Пять лет назад его сын, тоже Жоффруа, женился на Агнессе,
дочери Пьера де Куртене, Латинского императора. Так что теперь отец и сын могли править спокойно.
        - Вашу церковь не притесняет? - поинтересовался я.
        - В наши дела и обряды не вмешиваются, налогов не платим, в армии не служим, - ответил монах Аполлодор, - но вся церковная собственность находится под управлением латинского архиепископа Патры и примаса княжества Ансельма де Клюньи. За это он выставляет рыцарей на службу князю.
        - Крепитесь, скоро опять станете подданными Ромейской империи, прогоните латинян на противоположный берег Адриатического моря, - сказал я.
        - Неужели прогоним?! - усомнился монах. - Откуда ты знаешь?
        Я чуть не ляпнул, что в школе учил.
        - Их мало, подчиняться не любят, так что изведут себя в междоусобицах, и вы с ними справитесь, - ответил я.
        О том, что место крестоносцев займут потом турки, что нынешняя полоса у них серая, а черная будет позже, я говорить не стал.
        - Скорей бы… - вздохнув и перекрестившись, произнес Аполлодор. - Я хотел бы завтра отправиться в обратный путь. Князь ждет меня. Если до конца лета не вернусь, другого монаха пошлет.
        - Вернешься самое большее через месяц, - заверил я. - Моя ладья отвезет тебя до днепровских порогов. Минуешь их по суше, а потом сядешь на ладью до Константинополя. Я передам с тобой послание и подарки князю и его семье.
        - Послание возьму, а подарки - нет, - твердо сказал он. - Нищего монаха никто не тронет, а поможет всякий. Как-нибудь через купцов их передай или сам привези. Мне сказали, ты в море, как дома.
        - Пожалуй ты прав, - согласился я. - Передашь князю Жоффруа, что наведаюсь к нему через год или два. Если ничего не случится.
        - Все мы под богом ходим, - согласился, перекрестившись, монах Аполлодор.
        Я сказал Алике, чтобы написала послание родителям, сообщила о своем житье-бытье.
        - В конце сделай отпечаток ладони Ивана, - посоветовал я. - Бабушке это должно понравиться.
        - Ой, и правда! Она очень обрадуется! - воскликнула жена. - Аполлодор сказал, у моего брата Жоффруа до сих пор нет детей.
        Закончив выводить красивые буквы на листе бумаги, она принесла ее мне:
        - На, прочитай и поставь свою печать.
        Меня с детства учили, что порядочный человек чужие письма не читает, а ее - что муж обязан знать всё, что она пишет кому бы то ни было. Поэтому я мельком глянул на текст, уделив больше внимания отпечатку руки наследника, сделал внизу оттиск перстня и свернул в трубочку послание, которое по привычке обозначил, как письмо. Заклеивать не стал. Перевязали красной шелковой ниткой. Ничего секретного в послании нет. Главную информацию монах передаст устно. Его словам поверят больше, чем написанным.

26

        Начиная с конца лета, из Степи стали приходить тревожные новости. Впрочем, кроме меня тревожными эти новости никто из русичей не считал. Монголы, которых на Руси называли татарами, перешли Кавказские горы. Половцы, получив богатые дары, разрешили им это сделать, разъехались по своим кочевьям, оставив союзников - аланов, ясов и косогов - на расправу. Из чувства благодарности монголы не сразу напали на половцев, дали насладиться подарками. Сперва воины Чингисхана разогнали народы, населявшие Северный Кавказ, захватив скот и пастбища, на которых отдохнули сами и откормили утомленных тяжелым переходом лошадей. После этого со свежими силами и принялись за половцев. Где-то на берегу Дона было большое сражение, в котором половцы в привычной им тактике начали отступать, чтобы растянуть силы противника и потом перебить по частям, но так увлеклись, что бежали до Днепра и даже дальше. Монголы на зиму расположились в степях между Волгой, Доном и Днепром, на месте бывших кочевий половцев. Те прибежали к русским князьям, моля о помощи.
        Ко мне тоже приехали. Это был Бостекан - старый мужчина с круглым лицом, поросшим седой бородкой, кривой на левый глаз. О нем говорили, что одним глазом он видит больше, что остальные двумя. В ханы пробился из простых воинов, благодаря личным качествам, среди которых смелость не упоминалась. Догадываюсь, что половцы собрались, посовещались и приняли решение: великие ханы поедут просить помощь у великих князей, средние - у средних, малые - у малых. Поскольку кочевья Бостекана находились у моих владений, то есть в зоне риска, к великим и даже средним ханам его нельзя было отнести. Бостекан подарил мне пять довольно приличных жеребцов, пять верблюдов, нагруженных войлоком, и пять наложниц - смазливых девиц лет тринадцати-четырнадцати. Последняя часть подарка особенно понравилась Алике. Меня же больше заинтересовал войлок. Я закупал его у половцев, чтобы изготовить тридцать кибиток - по одной на десять воинов. Собирался на этих кибитках отправиться в поход на реку Калку. Видимо, Бостекану донесли об этом, вот он и подарил то, что нужно мне и недорого обошлось ему. Верблюды тоже пригодятся. Лошади
боятся их. В атаку на всадников на верблюдах не заставишь идти коня, если не приучишь заранее. Половецкие дары я принял и заверил, что, если позовет Великий князь Черниговский Мстислав Святославич, то обязательно отправлюсь в поход со своей дружиной против монголов. На самом деле я отправлюсь в поход даже в том случае, если князь Черниговский не позовет. Мне нужна была определенность. Если получится то, что задумал, значит, дальше буду править в Путивле, если нет, надо будет перебираться на жительство в княжество Ахейское или еще куда-нибудь, подальше от монголов. Затем была трехдневная пьянка, после которой половцы уехали в степь, отдаренные тремя бочками не самой лучшей медовухи.
        Все лето, осень и зиму я тренировал своих дружинников делать укрепленный лагерь из кибиток и защищаться за ними от конницы и лучников. В середине марта прибыл гонец от Мстислава Святославича с призывом идти на монголов. Зимой три великих князя, три Мстислава, Киевский, Черниговский и Галицкий, собрались на съезд в Киеве, где и приняли решение совместно идти в поход. В первую очередь, конечно, подействовали не уговоры и подарки половцев, а предположение, что половцы могут перейти на сторону монголов и напасть на Русь совместно с ними. Вот такие вот у Руси союзники во все ее времена.
        В последний день марта я отправил на ладьях часть оружия, припасов и пехотинцев к городку Заруб, находившемуся километрах в пятидесяти ниже Киева на правом берегу Днепра, а сам с остальной дружиной и двадцатью двумя двуконными кибитками - по одной на каждый десяток дружинников и командирской - поехал туда по суше. Взял с собой сотни пикинеров и арбалетчиков и всего десять кавалеристов плюс их командира Мончука, который одновременно и мой заместитель. Причем каждый кавалерист имел одного коня, что вообще противоречило здравому смыслу. На уставшем жеребце много не навоюешь. Если бы не наработанная ранее репутация, меня бы сочли сумасшедшим. А я не говорил им то, что знал об исходе предыдущего сражения и что собирался сделать. В моем плане конных стычек не намечалось, а избыток лошадей только бы помешал. На всех моих дружинниках синие сюрко с белой «розой ветров» на груди и спине и щиты с этим гербом. Теперь у них меньше шансов получить удар от своих. Так называемый «дружественный огонь» и в эту эпоху тоже не редкость, особенно в свалке, когда нет времени разбирать, кто свой, кто чужой. Молотишь
всех, кто перед тобой. Бог и дьявол потом сами отберут своих. Дружина у меня хоть и не велика, но экипирована на зависть. Прошлое лето и зиму кузнецы всего Путивля и несколько пришлых занимались этим. Пехотинцы теперь в кольчугах, усиленных приваренными, стальными оплечьями и «зерцалами» - стальными пластинами, прикрывающими грудь и живот. Шлемы металлические, округлые, с наносником и назатыльником. У кавалеристов поверх кольчуг надеты бригандины. У всех есть наручи и поножи, а шлемы частью с личинами, частью с кольчужными бармицами. В поход набивались и так называемые охотники - кому была охота повоевать и пограбить. Вооружение, доспехи, боевой опыт и понятия о дисциплине у них были несоизмеримы с их жадностью, поэтому я наотрез отказал. Во всем, кроме денег и прочих неприятностей, предпочитаю качество, а не количество.
        Перед отъездом предупредил Алику:
        - Какие бы новости не приходили, не верь им, пока не вернусь я или мои люди.
        Хотя всячески давал понять, что на легкую победу рассчитывать не надо, в народе бытовало мнение, что с монголами разделаемся на раз, шапками закидаем. Ведь на них идет почти вся Русская земля и половцы впридачу.
        Поэтому и Алика довольно легкомысленно отнеслась к моим словам:
        - Привези побольше добычи! Только наложниц не бери, раздай своим дружинникам!
        Она уже хорошо говорит по-русски. Даже материться научилась. Как и все иностранцы, она не чувствовала сакральный смысл этих слов, поэтому напоминала несмышленого ребенка, который тыкает других острым ножом, не понимая, что делает больно. Не знаю, кто ее научил, но отучил я и довольно быстро. Как только в первый раз выругалась, шлепнул ее ладонью по губам, предупредив, что в следующий раз будет еще больнее. Острый нож нужен для врагов. В ее ближнем окружении таковых нет.
        Заруб оказался городом чуть меньше Путивля. Располагался на правом берегу Днепра напротив впадения в него речушки Трубеж. Такие же стены из наполненных камнями и землей срубов, деревянные башни. Только высоких башен, вестовых, было две: одна повыше, для наблюдения за лесостепью, а с другой следили за рекой. В урочище рядом с городом располагался монастырь с двумя каменными церквами. В этом месте была переправа через Днепр. Река здесь сужалась, и на обоих берегах были удобные подъезды к ней. Сейчас паром не работал, потому что был наведен плавучий мост из ладей, поставленных борт к борту. По нему мы переправились на правый берег. Там уже собралась довольно внушительная рать, по самым скромным прикидкам тысяч около двадцати. В основном русичи, половцев было мало. Наверное, присоединятся в степи. Бостекан говорил мне, что половцы собираются выставить пятьдесят тысяч всадников. Может быть, не врал. Все-таки в этом сражении решалась их судьба. С Мстиславом Черниговским пришли, кроме меня, Курский, Трубчевский и Рыльский князья с дружинами. Новгород-северский сам не приехал, но прислал воеводу с
полусотней всадников, в основном легких кавалеристов, сотней пехотинцев и полутысячей охочих людей. На кавалеристах кольчуги с короткими рукавами, только у двоих - воеводы и его сына - пластинчатая броня, а вооружены короткими, метра два, так называемыми степными пиками с узким трехгранным наконечником, которыми легко пробить кольчугу, луками, мечами или саблями и булавами, шестоперами, кистенями. Пехотинцы были в шапках и тегиляях, набитых пенькой и иногда с вшитой в подкладку, металлической пластиной или куском кольчуги, и имели большие каплевидные щиты, а также длинные - метра три - копья, одноручные топоры с обухом в виде клюва и засапожные ножи, а у некоторых еще и луки. Охочие люди доспехи и вооружение имели, кто на что горазд и, за редким исключением, намного худшее, чем княжеские дружинники. Примерно в такой же пропорции были выставлены и примерно также экипированы и вооружены дружины остальных князей, то есть, «регулярные части» составляли примерно треть войска. Впрочем, в эту эпоху многие ополченцы имели не меньший боевой опыт и не хуже оружие и доспехи, чем профессиональные воины.
        Пехотой новгород-северцев командовал Пров Нездинич, младший брат моего воеводы. Он был похож на старшего, только лицо веселое, беззаботное. Пров, в отличие от Увара, был общителен, словоохотлив. Сразу набился мне в друзья и намекнул, что не прочь перейти на службу. Князь Изяслав болел и ратиться не любил, а потому дружина его жила спокойно, но не так богато, как хотела. Несмотря на кажущуюся несерьезность, Пров Нездинич своих подчиненных держал в кулаке. Они расположились по соседству с нами, так что у меня было время и возможность оценить его командирские качества и боевой потенциал его подчиненных.
        Я же разбил свой лагерь подальше от города и поближе к лесу и пастбищам. Кибитки были расставлены прямоугольником, одна вплотную к другой, образовав защитное укрепление. Моя стояла внутри. Мне предлагали поселиться в Детинце, вместе с остальными князьями, но я решил быть со своими людьми. Предполагал, что последующие мои действия не всем понравятся. Дружинников сразу направил в лес на заготовку жердей на колья и рогатки. Никто не понимал, зачем они будут нужны, а я не говорил. Во-первых, все равно не поверят, что такое большое войско может проиграть каким-то там кочевникам: во-вторых, не хотел прослыть предсказателем, ясновидцем.
        Вечером я поехал в зарубский Детинец знакомиться с князьями Земли Русской, Великими и удельными. Все они собрались в довольно просторной гриднице, рассчитанной не менее, чем на сотню пирующих. Столы были составлены буквой П.
«Верхняя перекладина» находилась на помосте полуметровой высоты, так что сидевшие там возвышались над остальными пирующими. Это были три Великих князя, три Мстислава: Киевский, Черниговский и Галицкий. Первый сидел посередине, второй - справа от него, третий - слева. Мстислав Романович Киевский имел сразу два прозвища - Старый и Добрый. За первое ручаюсь. По меркам этой эпохи живет он слишком долго - лет шестьдесят, наверное. Волосы, усы, борода и даже брови полностью седые. Лицо одутловатое, с заплывшими глазами, будто пил беспробудно несколько дней. Наверное, проблемы с почками. Я не слышал, что он говорил Мстиславу Святославичу, потому что сидел далековато от них, но, судя по отстраненному выражению лица князя Черниговского, брюзжал. Мстиславу Мстиславовичу Галицкому было за сорок. Борода и усы обзавелись проседью. Кончик носа красный и постоянно шевелится, что вместе с настороженным выражением глаз создавало впечатление, будто князь все время принюхивается: не запахло ли жареным, не пора ли смываться? Почему-то мне сразу подумалось, что Мстислав Галицкий - хвастун. Может, потому, что имел прозвище
Удачливый, хотя выигрывал только в сражениях с мелкими отрядами тевтонов, венгров, чуди, а в крупных он был всегда одним из, но причислял победу только себе. Рядом с ним занимал место его тесть Котянкан, Великий хан половцев. Этот постоянно улыбался, отчего его круглое лицо, поросшее жидкой седой бороденкой, превращалось в эллипс, приплюснутый сверху, и кивал головой, как китайский болванчик. Казалось, что он глуповат, но я был уверен, что Котянкан вертит своим зятем, как хочет. И не только им.
        Справа от меня сидел Олег Святославич, князь Курский, мой «племянник», который был моложе меня всего на несколько лет. Внешность его была бы непримечательна, если бы не темно-русая борода, которая торчала вперед, боевито, и взгляд, открытый, смелый, если не сказать наглый. Он имел склонность к полноте, но еще не расплылся. Наверное, потому, что был непоседлив. Следом за ним сидел Мстислав Святославич, князь Рыльский. уверенный в себе и потому спокойный, со взглядом сверху вниз, хотя был среднего роста, и ухоженной длинной бородой, но довольно неряшливо и, я бы сказал, бедненько одетый. Производил впечатление человека недалекого и невоинственного. Судя по тому, как пренебрежительно ухмылялся Олег Святославич, глянув на своего соседа справа, так оно и было.
        - Такого лучше иметь врагом, чем другом? - спросил я князя Курского после очередной такой ухмылки.
        - А ведь точно! - весело согласился он и произнес громко, не боясь, что услышит князь Рыльский: - И с тобой он воевать побоялся.
        - Наверное, понял, что был не прав, - предположил я.
        - Такое понять ему не под силу, - пренебрежительно произнес Олег Курский. - Просто испугался.
        - Или решил больше узнать о противнике и ударить в более удобный момент, - высказался я в защиту Мстислава Рыльского.
        - Узнавать он будет до своей смерти, - уверенно произнес Олег Святославич.
        - Зато с таким соседом нам с тобой спокойнее, - пришел я к выводу. - Главное - не стать его союзником.
        - Почему? - поинтересовался князь Курский.
        - Потому что для захвата его княжества достаточно трех сотен дружинников, я для защиты не хватит и трех тысяч, - ответил я.
        Олег Курский засмеялся громко, задорно, а потом сделал мне «горбатый» комплимент:
        - А говорили, что ты только саблей умеешь махать!
        - То же самое говорят и о тебе, - произнес я, хотя на самом деле ничего такого не слышал, пальнул наугад.
        - Да пусть говорят! - отмахнулся он. - Это они от зависти, потому что мое княжество - самое сильное после Черниговского.
        Он уже не считал Курское княжество частью Черниговского. Видимо, действительно почувствовал силу. Сюда он привел около тысячи дружинников и вдвое больше ополченцев. Это притом, что под Согдеей потерял много воинов. Его жена - дочь влиятельного половецкого хана. Пусть половцы и не ахти какие воины, зато их много, а говорят, что зайцы шоблой клали и на льва.
        Попойка получилась знатная. Мстислав Киевский привез с собой много княжеского меда и ромейского вина. Поскольку пировали князья и ханы, привыкшие выслушивать здравицу в свой адрес, а не произносить их, эта сторона увеселения была немного скомкана. В основном отличились половцы. Они вылизывали князей со всех сторон. Знали бы, что напрасно стараются…

27

        Через день прибыли монгольские послы. Их было девять. Десятым с ними ехал в роли переводчика бродник - представитель малочисленного племени, образовавшегося из смеси всех живущих в этом регионе народов. Этот был вылитый русич, и одет по-нашему, причем медный крестик на грязном льняном гайтане висел поверх короткого кафтана. Бродники обитали возле речных переправ, бродов, трудились паромщиками, из-за чего и получили такое название. В будущем появится мнение, что они станут предками казаков. Как я слышал, половцы постоянно их притесняли, поэтому бродники и примкнули к монголам. Враг моего врага - мой друг. Все послы были низкорослыми, узкоглазыми, скуластыми и с редкой растительностью на лице - явно не монголы, а из покоренных или примкнувших народов. Ехали без оружия и брони, только ножи висели на ремнях. Все в лисьих малахаях, овчинных тулупах, кожаных штанах и высоких сапогах, не смотря на довольно теплый день. Лошади у них были невзрачные, с маленькими головами. Седла низкие и с короткими стременами. Послы с невозмутимым видом переправились по ладейному мосту через Днепр и остановились, ожидая
указаний, куда дальше следовать. Со всего нашего лагеря к ним сбежались воины, чтобы посмотреть на врага. Оценили довольно пренебрежительно.
        - Еще плюгавее, чем половцы! - насмешливо высказал общее мнение сотник Будиша.
        - Как же они, такие плюгавые, победили вдвое большее количество половцев?! - задал я вопрос.
        - Половцы - те еще вояки! - отмахнулся сотник.
        - Это верно, - согласился я, - но не говорит о том, что татары - такие же плохие воины. Они уже полмира захватили. В одной только покоренной ими империи, откуда привозят шелк, народа больше, чем во всех русских княжествах и латинских королевствах вместе взятых.
        Мои слова вроде бы немного отрезвили дружинников. По крайней мере, отзываться о татарах с пренебрежением перестали.
        - Конным надеть доспехи, взять всё оружие и еды на три дня, поедут со мной, - приказал я сотнику Мончуку. - Ты останешься за командира. Никому из лагеря не выходить. Будь готов к нападению половцев. Сунутся - не церемонься с ними. Если поскачут за мной, не мешай. Твое дело - защитить лагерь и сберечь людей до моего возвращения.
        Серьезность, с которой я произнес это, подействовала на всех дружинников, которые слышали мой приказ. Они прекратили обсуждать монгольских послов, разошлись к своим кибиткам за доспехами и оружием. Уже поняли, что я веду какую-то свою игру. Ключевые слова в этой игре - сберечь людей, то есть дружину. Остальное - не их ума дело.
        Монгольских послов препроводили в Детинец и там оставили ждать во дворе неподалеку от крыльца терема зарубского воеводы, в котором сейчас жили Великие князья. Бродник слез с коня, а послы остались в седлах. Были они для меня на одно лицо. Поскольку и возраста примерно одинакового, отличить одного от другого я смог бы только, пока они сидят на лошадях. По мастям лошадей. Никто послов не встретил, не оказал никаких почестей. Так, забрели какие-то чужие пацаны на наш двор, будет время, разберемся с ними.
        Я оставил свой отряд позади послов, приказав дружинникам:
        - Далеко не отходите. Может, придется быстро уезжать. Если кто нападет на послов, попытайтесь защитить их.
        - Как скажешь, князь, - ответили они дружно, но без энтузиазма.
        Значит, далеко не отойдут, но за послов не подпишутся.
        Я подъехал к самому крыльцу, спешился, отдал коня Савке, который следовал за мной на моем запасном аланском иноходце. Арабских лошадей в поход не взял: драпать, бросив дружину, не собирался. К седлу моего коня были приторочена бригандина, шлем, арбалет, булава и сумка с продуктами. Мое копье вез Савка. С гордостью. Наверное, чувствует себя отважным воином. По крайней мере, на своих ровесников, которые попадались нам на улицах города, смотрел, как на что-то ничтожное, недостойное его внимания.
        - От крыльца далеко не отходи, что бы ни случилось, - приказал Савке.
        - Ага, - ответил он, пялясь на послов.
        Еще бы палец в рот засунул, как дитё малое.
        Почти все князья уже были в горнице. Они сидели на лавках вдоль стен и гомонили радостно. Такое впечатление, что уже выиграли сражение. Видимо, ожидали, что противник окажется поядренее. Половцы понарассказывали им ужасов о монголах. Черт оказался на вид не таким страшным, как его малевали. Ждали Мстислава Киевского, который, как обычно, запаздывал.
        - Видать, живот опять прихватил, - язвительно произнес сидевший рядом со мной Олег Курский. - У Мстислава Романовича, как увидит врага, медвежья болезнь начинается.
        - Кто знает, какими мы будем в старости?! - снисходительно произнес я.
        - Да уж, лучше погибнуть молодым, - сказал Олег Святославич.
        Мстислав Романович зашел в горницу раскоряченной походкой человека, страдающего геморроем. Он занял место на помосте между Мстиславами Черниговским и Галицким. Обменявшись с ними короткими фразами, произнес негромко:
        - Приведите их.
        Только бродник поклонился, войдя, и перекрестился на икону. Один из послов выступил чуть вперед и произнес гортанным голосом приветствие. Я даже понял несколько слов. Монгольский язык не так сильно изменится за восемь веков, как русский. Бродник перевел. Не дождавшись ответного приветствия, посол продолжил.
        - Слышали мы, - переводил бродник, - что вы идете против нас, послушавшись половцев, а мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел, на вас не приходили. Пришли мы попущением божиим на холопей своих и конюхов, на поганых половцев, а с вами нам нет войны. Если половцы бегут к вам, то вы бейте их оттуда, и добро их себе берите. Слышали мы, что они и вам много зла делают, потому же и мы их отсюда бьем.
        Я бы последовал их совету. Но, наверное, только потому, что знал, чем все закончится. Остальные князья не знали. Котянкан, сидевший слева и ниже князя Галицкого, что-то прошептал ему.
        - Половцам вы говорили, что пришли воевать аланов, - произнес Мстислав Мстиславович. - Разделили их, а потом побили поодиночке.
        - Половцы приняли наших кровных врагов меркитов, - сказал посол. - Если бы изгнали меркитов, как мы предлагали, войны бы с ними не было.
        - А разобьете половцев, и нам скажите кого-нибудь изгнать, - насмешливо произнес Даниил Романович, князь Волынский, зять Мстислава Галицкого, самоуверенный юнец не старше двадцати лет с ярким румянцем на бледных щеках.
        - Мы живем в степи, нам ваши леса не нужны, - возразил посол.
        Котянкан опять что-то прошептал Мстиславу Мстиславовичу и тот заявил:
        - Они сюда на разведку пришли. Надо убить их.
        Тут слово взял я:
        - А что разведывать?! Что мы в поход на них собрались?! Так об этом вся Степь знает. Что нас здесь больше, чем их? Так пусть знают и боятся. А послов убивать нельзя. Сегодня мы убьем их послов, завтра они - наших. Тем более, что по их религии убийство посла - смертный грех. За такое они уничтожают не только князя, но и весь его род и всех подданных. Это половцам надо, чтобы мы повязались с ними кровью против татар.
        - Откуда ты так много знаешь про татар? - насмешливо спросил Даниил Волынский. - Может, служил у них конюхом?
        - Я - не чета тебе, в конюхи не гожусь, - отрезал я. - И привык узнавать о своих врагах все. Потому что, в отличие от тебя, удирать с поля боя не умею.
        Я не знал, удирал ли князь Волынский хоть раз с поля боя. Не производил он впечатление отважного воина, вот я и ударил наобум. Судя по тому, как побагровела его физиономия, не промахнулся. Впрочем, в его возрасте даже подозрение в трусости может вызвать подобную реакцию.
        - Я тебе припомню эти слова! - пообещал Даниил Романович.
        - Зачем откладывать?! Можешь прямо сейчас это сделать, - предложил я. - Давай выйдем во двор и выясним, какой ты отважный воин.
        Выходить Даниилу Романовичу не хотелось, поэтому побагровел еще гуще.
        - Прекратите ссориться! - спас его честь, прикрикнув на нас сиплым голосом, Мстислав Киевский. - После будете выяснять, кто смелее. - И обратился ко всем князьям: - Что мы порешим, братья?
        - Война! - хором заявили князья.
        - Так тому и быть, - подвел итог князь Киевский и обратился к послам: - Передайте вашему хану, что с половцами мы не всегда в мире живем - это точно, но и вас к своим землям подпускать не хотим. Или уходите из нашей Степи, или будете биты.
        Бродник перевел послам речь князя. Они больше ничего не сказали, развернулись и пошли на выход. Я уже подумал, что историки соврали, что не убивали наши монгольских послов, но заметил, как вслед за ними вышел один из половецких ханов, мужчина немного за двадцать, сидевший неподалеку от выхода. Сделал половец это после того, как Котянкан еле заметно кивнул ему. Видать, именно для этого и пригласили такого молодого на встречу с послами.
        Я тоже встал.
        - Ты куда? - спросил князь Курский.
        - Да что-то живот прихватил, - ответил я на ходу. - Наверное, медвежья болезнь.
        Олег Святославич засмеялся громко и задорно. Его смех привлек внимание сидевших в горнице. Никто, кроме Котянкана, не заметил, что я вышел.
        Во дворе послышался шум, и я запрыгал через ступеньку, чтобы быстрее оказаться там. Опоздал. Половецкий хан рубил бродника-переводчика, а четверо его подручных - послов. Мои дружинники спокойно наблюдали за бойней. Бродник оказался парнем вертким. Погибать не хотел. Половецкий хан добил его только с третьего удара. Эта заминка и спасла жизнь десятому послу. На бегу выхватив саблю, я отсек кисть половецкому хану, который намеривался убить его. Хан заскулил совсем по-собачьи, махая окровавленным обрубком и разбрызгивая кровь, а потом визгливо крикнул своим людям:
        - Убейте его!
        Я поднял левой рукой его саблю и шагнул навстречу четверым половцам. Пешими они еще хуже дерутся, чем верхом. Я, работая двумя саблями, сравнительно легко посек их. Насмерть не бил, только калечил, чтобы не могли нападать. Союзники всё-таки. Все, кто был во дворе, сразу позабыли, из-за чего началась схватка, наблюдали, как я работаю двумя саблями. Вообще-то, ударная рука у меня правая. Сабля в левой служит для защиты, угроз, уколов. Но противник этого не знает, боится левой не меньше, чем правой. За что и расплачивается. Вскоре двое половцев сидели на земле, зажимая раны на ногах, а двое, выронив оружие, держались левыми за раненые правые руки. Зеваки, в том числе и мои дружинники, смотрели на меня так, будто я один перебил не меньше сотни половцев. Дружинники слышали Савкины рассказы, что я - двурукий боец, но видели в деле впервые.
        Я вернулся к теперь уже однорукому хану, шлепнул его плашмя саблей по щеке - очень оскорбительный жест - и произнес назидательно, как безмозглому сопляку:
        - Безоружных, тем более, послов, убивать нельзя.
        Саблю бросил ему под ноги и пошел к своему коню. Половец теперь не воин, пока не переучится на левую руку. На это потребуется несколько месяцев, если не лет. Савка помог мне облачиться в бригандину и надеть шлем. За все это время из терема не вышел никто из князей. Видимо, Котянкан объяснил им, что за шум во дворе. Представляю, как он удивится, узнав, чем кончилось избиение безоружных.
        Я сел на коня, взял копье и приказал дворовым:
        - Приведите послу его коня.
        Они уже успели отвести посольских лошадей в конюшню. Наверное, были уверены, что послам ездить больше не придется. Хорошо, что расседлать не успели. Оставшийся в живых посол сел на приведенную ему лошадь. Был он абсолютно спокоен, как будто смерть только что не посмотрела пристально в его глаза. Не знаю, смогу ли я так спокойно выдержать ее взгляд, не показать страх. Нет во мне той покорности судьбе, какая присуща людям тринадцатого века, особенно азиатам.
        - Возьмите его в кольцо, - приказал я дружинникам и, чтобы опять не отнеслись пофигистски к моим словам, добавил: - Его жизнь - ваши жизни.
        Мы промчались по городу, а потом медленно перебрались на левый берег Днепра. На ладьи положили помосты из досок, по которым и движешься. Когда идешь по ним пешком, сооружение кажется более-менее надежным, а когда едешь верхом, появляются сомнения. Да и конь начинает нервничать. Того и гляди, сиганет в воду. Он-то выплывет, а вот всадник в тяжелых доспехах вряд ли. Поэтому по мосту конные движутся осторожно. На левом берегу повернули на юго-восток. По донесению нашей разведки, разъезды монголов в дне пути от брода.
        Когда поднимались по склону, я обернулся. От города к мосту скакал отряд половцев, с полсотни всадников. Уверен, что по нашу душу. То же самое подумали, наверное, и остальные члены моего отряда, в том числе и посол. Я увидел в его глазах не то, чтобы страх, но желание убраться отсюда побыстрее и подальше. Одно дело - безвыходное положение, а другое - когда есть шанс спастись. Я пришпорил коня, переводя его в галоп. Пусть половцы увидят, что мы их заметили и вроде бы испугались.
        Примерно в километре от брода начинался лес. Дорога в нем сразу начала изгибаться. Лес не любит прямых линий. Мы проскакали по нему метров пятьсот, после чего я перевел коня на быстрый шаг. Монгольский посол, скакавший сразу за мной, вырвался было вперед, но сразу придержал своего коня. Я чувствовал вопросительный взгляд кочевника. Он не понимал, почему я не убегаю от погони. А вот мои дружинники сразу сообразили и, когда я дал отмашку правой рукой, начали, не задавая вопросов, сворачивать с дороги по одному вправо, занимать удобную позицию за деревьями. Не зря проводил я с ними учения. Тут и посол понял, что будет дальше. Он не удивился, когда мы с ним заехали в лес, и я отдал ему свое копье. Мне, надеюсь, оно не пригодится в ближайшее время. Да и ему тоже, но с оружием будет чувствовать себя увереннее.
        Я слез с коня, привязал его к молоденькой березке. Отвязал арбалет и колчан с болтами. Было у меня желание пострелять из лука. Попасть, наверное, попаду, а вот поразить насмерть, скорее всего, не сумею. Арбалет надежнее. Я натянул рычагом тетиву, вставил болт. Посол внимательно наблюдал за мной, сидя на лошади. Мне иногда кажется, что кочевники и спят вместе с лошадьми в своих юртах. Заезжает в юрту на лошади, и вместе ложатся на бок. Арбалеты он наверняка видел у китайцев. Видимо, рычаг заинтересовал. Я обломал несколько веток, чтобы не закрывали обзор, приготовился к стрельбе.
        Топот копыт услышал издалека. Половцы неслись рысью. Их кони проигрывали в скорости, но наверстывали выносливостью. Первым скакал безусый юноша лет шестнадцати, похожий на хана, которому я отрубил кисть. Скорее всего, младший брат. Кровная месть - дело обязательное. На юноше был чешуйчатый доспех и пирамидальный шлем с полями, напоминающий шляпу. Такие шлемы имеют многие галицкие дружинники. Наверное, получил в подарок от Мстислава Мстиславовича. В правой руке держал степную пику, готовясь всадить ее в меня, как только догонит. Когда он понял, что уже догнал, было поздно. Болт пробил доспех и влез в правую сторону грудной клетки. Юноша выронил пику, после чего схватился за гриву коня и проскакал еще метров двадцать прежде, чем свалился на землю. Вторым болтом я свалил крупного пожилого половца в кольчуге и остроконечном, «русском» шлеме. У него в плече и ноге уже торчало по стреле, но половец все еще вертелся на дороге, выискивая, на кого бы броситься. Когда и он свалился на землю, оставшиеся в живых половцы развернулись и начали отрабатывать любимый маневр - удаление от противника на максимальную
дистанцию, получив в спины еще несколько стрел.
        Я по ним не стрелял. Привязав к седлу арбалет и колчан, сел на коня, забрал у посла свое копье и выехал на дорогу. Мои дружинники вышли из леса пешком и принялись вытряхивать трупы из доспехов, одежды и обуви и выдергивать из них стрелы. Каждый брал только свои стрелы, редко ошибались. Несколько раненых тут же добили. Всего мы уничтожили тридцать два человека.
        Дальше мы поехали быстрым шагом, гоня табун из трех десятков лошадей. Выехав на участок степи, я приказал восьмерым дружинникам остаться там с трофейными лошадьми. Не думаю, что половцы пошлют в погоню второй отряд. С двумя дружинниками и послом поскакал дальше. Сразу после захода солнца, выехав на очередной участок степи, заметили впереди отряд кочевников, человек двадцать. Это были не половцы. Они остановились, наблюдая за нами. Я показал рукой послу, чтобы ехал к ним.
        - Благодарю, - сказал он мне тихо на языке, похожем на турецкий.
        - Попадешься с оружием, убью, - также тихо сказал я на турецком.
        Посол кивнул головой, соглашаясь, что поступлю правильно, и неторопливо поскакал к своим.
        Мы развернулись и в таком же темпе поскакали к своим, которые охраняли трофейных лошадей. Добрались до них поздно ночью. Наскоро перекусив, я завалился спать на ложе из травы, застеленной попоной, приказав не будить меня, если не случится ничего чрезвычайного. Заснул не сразу. Смотрел на яркие звезды Млечного пути и думал, что ход истории изменить нельзя, но прогнуть можно.

28

        Который уже день мы медленно плетемся вдоль правого берега Днепра на юг. Сейчас проходим пороги. Ладьи оставили перед порогами. Я свои вообще отправил домой. Назад будем возвращаться другой дорогой. Если будет кому. Возле Хортицы к нам присоединятся основные силы половцев, которые ждут там, и галичан, которые на ладьях спустились по Днестру в Черное море, а потом поднялись вверх по Днепру.
        В Кодаке, перед порогами, к нам еще раз приходили монгольские послы, предлагали дружить. Я в это время рыбачил и купался в Днепре. Спасать еще одних послов не счел нужным, а выслушивать перепевы советов Котянкана в исполнении Мстислава Галицкого - и подавно. Послам опять отказали.
        - Если вы послушались половцев, убили наших послов и идете на нас - то вы идите. Мы вас не трогали. Бог нас рассудит, - сказали послы на прощанье.
        Как ни странно, этих отпустили живыми.
        В авангарде нашей армии движется часть войска Мстислава Галицкого, за ним - Мстислава Черниговского и замыкает - Мстислава Киевского. В день проходим километров тридцать. Степь выбиваем так, что ни травинки не остается. Последние дни стоит жара, поэтому войско поднимает тучи пыли. Я вместе со своими кавалеристами еду в стороне от колонны, ближе к реке. Здесь воздух почище. По противоположному берегу нас сопровождают небольшие отряды противника. Наши первое время материли их и показывали соответствующие жесты, но монголы не реагировали, поэтому теперь дружинники как бы не замечают их. Не доставляет удовольствия дразнить врага, который не обижается.
        У моих кавалеристов прекрасное настроение. Трофейных лошадей, доспехи и оружие мы продали, а деньги поделили по-княжески: половина - мне, половина - им на десятерых. Купили всё половцы. Не удивлюсь, если это были родственники погибших. К подобным инцидентам они относятся спокойно, без национальной окраски. Кто-то с кем-то поссорился, сразился - это дело житейское. Бог помог победить правому, а с правого спроса нет. Или решили отложить месть на время, до победы над монголами. В победе никто не сомневается, кроме меня. Возможно, есть сомнения и у Мстислава Киевского. Но у него это, скорее, возрастное.
        - Скорей бы разбить их - и домой, - произносит Мончук, который скачет справа от меня и на пол лошадиного корпуса сзади.
        - Половцы говорят, что у татар, которые на самом деле монголы, всего три тумена по десять тысяч в каждом. Нас почти в три раза больше. Монголы об этом знают, их разведка давно пересчитала нас, - даю я вводную своему заместителю и задаю вопрос: - Что бы ты сделал на их месте?
        - Отступил бы, - недолго думая, отвечает Мончук.
        - А они не отступают, - говорю я. - Почему? Неужели глупее тебя?
        - Кто их знает, - уклоняется от ответа мой заместитель.
        - Командует ими Субэдэй, старый и опытный полководец, который выиграл больше сражений, чем все наши князья вместе взятые, - продолжаю я. - Он знает, что половцы боятся их, сразу побегут. И силы сравняются. Уверен, что он знает и о том, что наши старшие князья не ладят друг с другом. Значит, против него будет не кулак из тридцати тысяч воинов, а три по десять тысяч. То есть, троекратное преимущество будет у него.
        - Это если мы разделимся, - возражает Мончук.
        - Мы уже разделились, - грустно молвил я. - Командир должен быть один. В трех головах три приказа и все в разные стороны. Впрочем, сейчас все три дружно ведут нас в ловушку.
        - А зачем мы туда идем?! - не столько спрашивает, сколько восклицает поумневший сотник Мончук.
        - Придет время - и всё узнаешь, - отвечаю я.
        Он смотрит на скачущих по противоположному берегу кочевников без прежнего пренебрежения, но все-таки произносит:
        - Не похожи они на непобедимых воинов.
        - Это не монголы, это всякий сброд, приставший к ним, - объясняю я. - И послы тоже были не монголами.
        - Откуда ты всё про них знаешь? - спрашивает Мончук.
        - Купец ромейский рассказывал, который был у них, - отвечаю я.
        Возле острова Хортица наши силы объединились, точнее, сбились в одну кучу. Ночью галицкие ладья незаметно для противника переправили на левый берег Днепра Мстислава Удачливого с отборной тысячей всадников. Галичане захватили врасплох передовой монгольский отряд, пару сотен человек, наблюдавших за нами. Монголы устроились на ночь на кургане в половецком капище. Там их и перебили. Половцы сочли это хорошим предзнаменованием. Мол, боги помогают им. Галичане вернулись к Днепру с наколотыми на копья головами врагов и долго скакали по берегу, хвастаясь победой. Захваченного раненым командира монголов отдали половцам, которые, как мне сказали, пошинковали его, как капусту.
        На следующий день на левый берег Днепра переправился Даниил Волынский и тоже разбил, точнее, разогнал отряд монголов и захватил небольшое стадо коров и быков. Галичане сочли это удачей, а я - сыром в мышеловке. Такое начало подбодрило наше войско. Ратники рвались в бой. До обеда навели мост из ладей и начали переправу на левый берег. Переправлялись неделю. Затем пошли в степь, на юго-восток, вслед за отступающими монголами. Мстислав Киевский предлагал вообще не переправляться, принудить врага сделать это и разбить его на месте переправы, но его никто не послушал. Мало того, старика подняли на смех князья Галицкий и Курский. Олег Святославич в последнее время стал лучшим другом Мстислава Мстиславовича. Наверное, продолжал готовить почву для захвата черниговского стола. Я ничего не предлагал. В этом эпизоде ход истории явно не прогнешь. От сражения на реке Калке никуда не денешься. И русско-половецкое войско пошло к своей гибели.
        Мой отряд двигался в хвосте армии князя Черниговского. В мелких стычках, которые происходили почти каждый день, мы не участвовали. Трофеев там хороших не возьмешь, потому что со стороны противника действовали в основном лучники в дешевых доспехах из толстого войлока с нашитыми сверху металлическими пластинами или стеганках их холста и хлопка и на неказистых лошаденках.
        - Стреляют они метче и дальше, чем половцы. Луки мощнее наших. Кто захватит такой, продают за двойную цену, а то и дороже. У каждого татарина по два лука, основной и запасной, и два или три колчана со стрелами, которые тоже получше наших, - поделился со мной Мончук информацией, которую узнал у передовых отрядов нашего войска, участвовавших в стычках. - Представляешь, они у каждой стрелы натачивают наконечник! Возят для этого специальный напильничек.
        - Серьезно относятся к своей работе, - сделал я вывод.
        - Но все равно наши легко бьют их, - сказал сотник.
        - Это мы еще с главной силой их войска, тяжелой конницей, не встречались, - возразил я.
        - Что-то не видно ее. Отступают так быстро, что скот целыми стадами бросают, - сообщил он и высказал предположение, оправдав свое назначение на должность моего заместителя: - Или заманивают?
        - Скорее всего, - ответил я. - Скот они могли и раньше угнать подальше от нас. Оставляют понемногу, чтобы мы не передумали лезть в ловушку.
        - Сказать надо бы старшим князьям, - предложил мой заместитель.
        - Пойди скажи, - разрешил я. - Тебя обзовут трусом и посмеются над тобой от души. Самоуверенные дураки понимают только то, что им вбивают в голову булавой.
        Мончук уже начал догадываться, что мы движемся к гибели. Непонятно ему было мое спокойствие. Он видел, что я погибать не собираюсь и дружину терять тоже. С монголами контактов не имею, так что перебежать не смогу. Вот сотник и пытался понять, как я собираюсь выкрутиться? Ему даже в голову не приходит, что мы наполовину уже выкрутились, когда спасли посла. Осталось осилить вторую половину.
        Обжираясь мясом, мы целую неделю шли по степи, поросшей еще зеленой, не выгоревшей на солнце травой. На стоянках я заставлял косить эту траву на сено и грузить в кибитки. Поскольку я уже много всяких странностей наделал, никто не спрашивал, зачем мне сено, когда вокруг много свежей травы?
        На восьмой день случилась стычка покрупнее. Около тысячи монгольских лучников напали на передовой отряд галичан и изрядно потрепали его. Если бы не подоспел на помощь Олег Курский, галичане полегли бы все. Этот удар немного отрезвил наших князей.
        - Пожалуй, хватит гоняться за ними по степи, - решил Мстислав Романович Киевский. - Будем ждать их здесь, на берегу этой речки.
        Даже Мстислав Мстиславович Галицкий не стал с ним спорить, только фыркнул презрительно. Мстислав Святославич Черниговский попытался в очередной раз примирить их. И эта попытка оказалась безуспешной.
        Речку половцы называли Калкой. Была она с поросшими вербами и ивами берегами и камышом на мелководье, шириной метров пятьдесят и глубиной два, но на плесах растекалась на сто и мельчала до полутора метров. Правый берег был чуть выше. Половцы и галичане переправились на левый и стали там лагерем. Рядом с ними расположился Олег Святославич, князь Курский. Остальные черниговцы расположились на правом берегу Калки. Киевляне разбили лагерь на холме примерно в километре от реки. Они сразу начали обустраивать лагерь, копая ров и насыпая вал. Черниговцы и галичане ограничились расставленными по кругу телегами. Размещение русского войска было наглядной иллюстрацией отношений между Великими князьями и их мнений по поводу того, как надо вести войну с монголами.
        Я тоже проиллюстрировал свое отношение к этому походу, выбрав место для лагеря в стороне от всех, южнее, там, где река огибала невысокий холм, поросший вербами и кустарником. Калка в этом месте сужалась метров до сорока и углублялась метров до двух с половиной. Правый берег был высок и обрывист. Если над ним немного поработать, то нападения со стороны реки можно не бояться. Соединив концы излучины поставленными в ряд кибитками, я получил довольно вместительный лагерь. В нем могли поместиться не только мои дружинники и все наши лошади, но и еще столько же людей и животных. Колеса каждой кибитки привязали к колесам соседней и поставили в углубления, чтобы труднее было сдвинуть с места. В самых атакоопасных местах выкопали перед кибитками ямы-ловушки и поставили рогатки, собранные из привезенных кольев и брусьев. Берег реки кое-где подправили, сделав более неприступным, и вырыли траншею к воде, которую сверху накрыли связанным в снопы камышом. Даже если с противоположного берега будут обстреливать из луков, не помешают нам набирать воду. Сколотили и пару плотов. На самый крайний случай. Работали
дотемна. Расположившиеся неподалеку новгород-северцы посмеивались на нами, на что я сказал своим дружинникам:
        - Не обращайте на них внимание. Смеяться будет тот, кто останется живым.
        Искупавшись в реке и проследив, как поставили рыболовецкие сети, чтобы на завтрак поесть свежей рыбы, я отправился в гости к Великому князю Черниговскому. Он только что вернулся с холма, на котором укреплялся Великий князь Киевский. Перед этим Мстислав Святославич был на левом берегу реки у Великого князя Галицкого.
        - Надоели они мне оба! - начал разговор Мстислав Черниговский, который принял меня в своем шатре.
        Шатер был круглый и большой, сшитый из двухслойного холста, покрашенного в червчатый цвет. Купол в центре подпирал врытый в землю шест высотой метров три с половиной. На шесте висела на уровне моей головы в золотом окладе икона апостола Андрея, которого князь считал своим покровителем. Как входишь в шатер, так сразу и оказываешься лицом к лицу с седобородым стариком с суровым взглядом. Справа от входа стояла низкая кровать, застеленная медвежьей полостью, а напротив - еще две, накрытые овчинами, наверное, для княжеского сына и племянника. Оба сейчас пировали у Мстислава Галицкого. Слева находился небольшой стол на козлах и три сундука, которые заодно служили стульями. На столе горела свеча, прилепленная прямо к столешнице. Слуга налил нам меда в бронзовые кубки, украшенные узором из крестов. Мед был хороший. Из-за него мне и нравилось бывать в гостях к князя Черниговского. Платить за это приходилось выслушиванием жалоб на двух других Великих князей.
        - Уже жалею, что поперся в этот поход! - признался в конце своей речи Мстислав Черниговский.
        - Теперь уже поздно жалеть, - молвил я. - Теперь надо думать, как выбраться отсюда живыми и здоровыми.
        - Я сказал им, что подожду еще неделю и, если не будет сражения, поведу свою дружину домой, - сообщил он.
        Три дня назад он говорил, что, если не будет сражения, поведет дружину домой через три дня.
        - Сражение будет здесь, - сказал я.
        - Откуда ты знаешь? - поинтересовался князь Черниговский.
        Я не стал говорить, откуда знаю на самом деле, отделался неопределенным ответом:
        - Предчувствие.
        - Скорей бы, - произнес князь и, перекрестившись, добавил: - А там дай нам бог одолеть нехристей поганых.
        - На бога надейся да сам не плошай, - сказал я. - Если половцы побегут, тоже отступай. Только не в ту сторону, куда они. Их будут бить в первую очередь.
        - Думаешь, побегут? - спросил Мстислав Святославич, хотя по лицу его было видно, что и сам не сомневается в этом.
        - Им не впервой бегать от татар, - ответил я.
        - Собирался я утром переправиться на тот берег, а теперь, пожалуй, останусь на этом, - решил он.
        Переправиться на левый берег он решил, пообщавшись с Мстиславом Галицким. Если завтра утром опять встретится с ним, то опять противоположный берег покажется лучшим.
        Возвращаясь в свой лагерь, остановился у догорающего костра, возле которого сидел с двумя своими дружинниками Пров Нездинич. Оба сразу ушли, чтобы не мешать нашему разговору. Я сел на освободившееся седло, лежавшее у костра, в который накидали обглоданных коровьих костей. Скота нам монголы оставили много, чтобы наелись мяса досыта перед смертью. Сотник Нездинич предложил и мне мяса, но я отказался:
        - У князя Мстислава отвечерял.
        - Что скажешь, князь? Будет завтра сражение или нет? - спросил Пров.
        - Завтра или послезавтра, но все равно будет, - ответил я. - Татары выманили нас, куда хотели, теперь дадут бой.
        - Ну, мы им покажем! - бодро пообещал он.
        - Может, покажем, а может, и нет, - сказал я и тише, чтобы кроме Нездинича никто не слышал, произнес: - Как все побегут, не геройствуй, отступай в мой лагерь. Только со своей сотней. Остальных, - кивнул я на ополченцев, - не бери, пусть драпают.
        Вся орава в лагерь не влезет, а мне недисциплинированные и плохо вооруженные бойцы ни к чему.
        - Ты думаешь… - начал было Пров, но не закончил, потому что я встал и пошел в свой лагерь.

29

        Утро выдалось солнечным и безветренным. День обещал быть жарким. Мои дружинники пригнали в лагерь лошадей, коров и баранов, которых ночью пасли ниже по течению реки. Другие вытрусили сети. Рыбы попалось много. Часть моего отряда чистила и потрошила ее, а остальные продолжили укреплять лагерь.
        Выйдя на берег Калки, в которой вода была мутной, потому что выше по течению через нее переходили конные половцы, я увидел, что из лагеря Мстислава Галицкого выезжает отряд конных дружинников под командованием Даниила Романовича численностью сотен пять. Они соединились с большим отрядом половцев и вместе поскакали на восток, где на склонах холмов видны были небольшие отряды монголов. Половцами командовал Ярункан - раздражительный и недалекий мужчина лет тридцати пяти. Нос у него был разрублен наискось, но не глубоко. Ярункан утверждал, что был ранен в бою с суздальцами, но злые половецкие языки утверждали, что это его старшая жена приголубила за то, что слишком много внимания уделял молодым наложницам. Котянкан вчера внезапно заболел. Олег Курский поставил диагноз - медвежья болезнь, обдрыстался от страха. Остальные галичане продолжали поить лошадей, заготавливать дрова, разводить костры и забивать коров и быков. Нападение противника никто не ждал.
        Я тоже подумал, что в этот день пронесет. Собирался уже раздеться и искупаться в реке, когда заметил, что с холмов, к которым скакали половцы и дружинники князя Волынского, спускается сплошной стеной монгольская тяжелая кавалерия. Половцы рассказывали, что обычно монголы посылают вперед легкую конницу. Она обстреливает противника из луков, а в случае атаки отступает за спины тяжелой кавалерии. Если та не разобьет врага, опять в дело вступали лучники. И так до тех пор, пока противник не погибнет или побежит. На этот раз в атаку сразу шла тяжелая конница. Видимо, Субэдэй решил не ждать, когда все наше войско переправится через реку и приготовится к бою, а разбить его по частям.
        - К бою! - крикнул я своим дружинникам, а Савке приказал: - Неси сюда мои доспехи и оружие!
        Мне хотелось посмотреть, что будет дальше. Когда еще доведется увидеть атаку нескольких тысяч закованных в броню всадников?! Они молча неслись на половцев и волынян. Половцы сразу дрогнули, развернули коней и ударились в бега. А волынцы пошли в атаку на превосходящие в несколько раз силы противника. В отряде князя Даниал была в основном молодежь. Они еще не научились быть расчетливыми, осторожными. Монголы окружили их, началась сеча.
        В лагере галичан забили тревогу. Князь Мстислав Мстиславович начал строить полки. Один отряд, сотен пять-шесть, сразу заспешил на помощь волынцам. Скорее всего, это Мстислав Ярославич по прозвищу Немой, князь Луцкий, дядя Даниила. Пожалуй, из всей галицкой компании он был самым толковым и смелым командиром. Его удар разомкнул кольцо монголов, и волынцы вырвались из окружения. Они вслед за половцами понеслись к реке Калке, огибая с двух сторон строящиеся к бою полки Мстислава Мстиславовича Галицкого. Половцы в это время уже пересекли реку и понеслись дальше, на запад, сметая на своем пути черниговцев, которые собирались в полки.
        Монгольская лава понеслась на галичан. В момент столкновения двух ратей над степью разнесся оглушающий вопль тысяч глоток. Затем он стал немного тише, но дополнился звоном железа о железо и ржанием лошадей. Галичане побежали не сразу. Им на помощь подоспел Олег Святославич, князь Курский? потеснил немного монголов. Тяжелая конница монголов отступила, вместо нее русичей засыпала тучей стрел легкая конница. Маневр был так хорошо отработан, словно невидимая рука передвигала по полю боя полки.
        Олег Курский первым сообразил, что надо выводить воинов из-под обстрела. Его дружина начала медленно отходить в реке. Вот тут-то и дрогнули галицкие ополченцы. Они ведь охотники до добычи, а не смерти? с дисциплиной не знакомы, приказам подчиняться не привыкли. Заметив маневр курян, решили, что пора смываться. И ломанулись к реке. Если бы в это время подошел к реке со своими полками Мстислав Святославич и остановил бегущих, а следом за ним подоспел Мстислав Романович, может быть, исход битвы был бы другой. Но Великий князь Черниговский пытался привести в порядок свои полки, расстроенные половцами, а Великий князь Киевский на помощь заклятому врагу идти не собирался. В его лагере на холме готовились к обороне.
        Наверное, поняв, что помощи не будет, галицкие дружинники сломались. Сперва побежали задние, следуя примеру ополченцев, поодиночке и небольшими группами. Пешие, бросив щиты и копья, вскакивали в реку и быстро перебредали ее, помогая себе руками. Глубина в том месте была по грудь. Конные влетали в реку на лошадях, поднимая фонтаны брызг. Удирающих становилось все больше и больше. В этот момент тяжелая конница монголов ударила вновь - и русское войско побежало. Впереди скакали князья, бояре и дети боярские. За ними бежали пехотинцы, бросая на ходу оружие. Русскую рать охватила паника. Жуткое по накалу облако страха накрыло их, отключило сознание. Люди уже не думали, они только чувствовали непреодолимое желание спастись. Оно было такой силы, что даже мне захотелось дать драла. Князь Олег Курский пытался остановить бегущих, зарубил несколько человек, но это не помогло. Не представляю, что бы могло привести этих людей в чувство. Разве что еще больший страх. Заградительный отряд с пулеметами, какие практиковал Сталин в начале Великой Отечественной войны. Сейчас мне эта его мера уже не казалась жестокой,
как раньше. Как ни странно это звучит, но побеждает та армия, которая своих боится сильнее, чем чужих. Это может быть страх смерти или морального осуждения - не важно. Он должен быть больше, чтобы воин предпочитал погибнуть или победить. На щите или со щитом, как говорили жительницы древней Спарты своим сыновьям. И те предпочитали умереть, но не опозориться. У монголов за трусость грозила смерть, причем ответственность была коллективной: сбежит одни - казнят весь его десяток, сбежит десяток - погибнет вся сотня и так далее. Так что у собравшегося сбежать с поля боя был шанс погибнуть от руки своего боевого товарища, которому неохота быть казненным из-за труса.
        Монголы бросились преследовать убегающих русичей. Они знали, что надо додавливать, не давать остановиться, прийти в себя, избавиться от паники. Всадники скакали за бегущими людьми и рубили их саблями и кололи пиками. Галичане, волынцы и куряне неслись, сломя головы на полки черниговцев, не давая тем построиться и встретить врага. Князь Черниговский понял, что битва проиграна, и начал с частью войска, дружинниками, отходить на север. Его ополченцы ломанулись вслед за всеми на запад.
        Дальше наблюдать побоище мне перехотелось. Я быстро надел бригандину, шлем и портупею с ремнем, на котором висели сабля и кинжал. У помогавшего мне Савки тряслись руки.
        - Принеси арбалет и болты, - спокойным, надеюсь, голосом сказал ему.
        Мои дружинники уже заняли места, которые им назначили сотники еще вчера. Арбалетчики устроились у щелей кибиток, готовые к стрельбе. Пикинеры, прислонив пики к кибиткам, держали в руках алебарды, чтобы встретить прорвавшегося внутрь лагеря врага. Несколько человек стояли у кибитки, которая служила «воротами», готовясь поставить ее в линию заграждения по моему приказу. Я ждал новгород-северских пехотинцев. Они еще стояли построенные и готовые к бою. Одни из всей дружины Изяслава Владимировича. Конные и ополченцы ломанулись вслед за черниговцами. Пров Нездинич, привыкший выполнять приказы, никак не мог принять постыдное решение.
        - Свистни своему дяде, - сказал я Олферу Нездиничу. - Долго нам его ждать?!
        Сотник арбалетчиков засунул в рот четыре пальца и выдал громкую и замысловатую трель. Мне показалось, что на его свист обернулись все удирающие. Дядя точно посмотрел. Олфер помахал ему рукой, призывая в наш лагерь. Пров Нездинич мотнул головой, словно стряхивая наваждение, и приказал своему отряду отступать к лагерю. Его дружинники сперва держали строй, но, когда часть монголов, сотни три, повернули в их сторону, побежали. От врага бегать можно только в одном случае - если заманиваешь его в ловушку. Впрочем, в данном случае так и получилось, хотя новгород-северцы и не подозревали, что послужат приманкой.
        Монголы намеривались ворваться в наш лагерь на плечах отступающих новгород-северцев. Впереди скакал, судя по доспеху, их командир. Панцирь был из широких и длинных пластин внахлест снизу вверх, с большими оплечьями и покрыт золотисто-красным лаком, отблескивающим на солнце. Шлем тоже лакированный, с плюмажем из укороченных павлиньих перьев, козырьком над глазами и большими наушниками, закрывающими и нижнюю часть лица, сходясь перед ртом. Голову даю на отсечение, что сделали доспех в Китае, и раньше его носил какой-нибудь императорский полководец, если не сам император.
        - Выстрел! - крикнул я и нажал на спусковую пластину арбалета.
        Целил монгольскому командиру в переносицу, но попал ниже, между носом и верхней губой. Кто-то еще выстрелил по нему, намериваясь поразить в неприкрытый щитом правый бок, но болт срикошетил. Хватило и моего. Жеребец проскакал, замедляя ход, еще метров двадцать, пока седок не свалился на землю рядом с ямой ловушкой, в которую угодил вместе с конем другой монгол. Я успел впустить еще четыре болта, не подпуская врага к кибитке, служившей воротами, которую ставили на место в заграждении мои дружинники и пара новгород-северцев. Три болта нашли свою цель, а одни полетел в степь. Несколько монголов успели втиснуться между кибитками, но их стащили с коней и порубили алебардами. Только потеряв больше половины отряда, монголы отхлынули. Пометав немного стрелы в нашу сторону, они поскакали преследовать более легкую добычу.
        На правом берегу реки Калки, где еще пару часов назад было несколько тысяч человек, теперь лежали трупы и бродили, всхрапывая от запаха крови, оседланные лошади. Кроме нас, только на холме за телегами и врытыми в землю, заостренными колами, остались киевские дружинники. Их обстреливал большой, тысячи три, отряд монгольских лучников, не давая высунуться. На западе и севере стояли тучи пыли. Там погоня еще продолжалась.
        - Будиша, выдели людей, пусть осторожно соберут болты, доспехи и лошадей, - приказал я сотнику пикинеров. - Раненых коней тоже возьмите, съедим.
        Он не сразу понял приказ. То есть, понять-то понял, но до него не доходило, как можно думать о трофеях, когда решается вопрос жизни и смерти? Но приказ есть приказ. Будиша выделил три десятка шустрых парней, которые опять выдвинули из заграждения кибитку и вышли из лагеря. Они быстро выдергивали болты из убитых и раненых, добивая последних, стягивали доспехи, снимали оружие и ловили лошадей, на которых отвозили собранное в лагерь. Монголы, видимо, не ожидали такой дерзости, поэтому среагировали не сразу. Мои люди успели завести в лагерь с полсотни лошадей, нагруженных трофеями, когда к нам поскакала сотня лучников. Кибитка была возвращена в загородь, за которой монгольские стрелы нам были не очень страшны. Даже если они пробивали войлок передней стенки кибитки, задняя оказывалась для них непреодолимым препятствием. Пара стрел попала в чересчур любопытных, после чего остальные дружинники перестали высовываться без дела из-за укрытий.
        Доспехи монгольского командира были сделаны из толстой кожи. Наверное, буйволиной. Ее обработали, скорее всего, распарили, придав нужную форму, сшили толстыми, прочными нитками и проклеили в придачу, а потом покрыли лаком. Состоял он из передней и задней частей, рукавов и оплечий, которые стягивались кожаными шнурами. Оплечья были трехслойными: между двумя слоями кожи лежали тонкие, выгнутые, стальные пластины. Шлем имел металлический каркас, на который натянули кожу. Сзади свисал широкий и длинный назатыльник. Я примерил доспехи. И панцирь, и шлем хорошо сидели на мне и были легче металлических, хотя, уверен, не сильно уступают в прочности. Лук у монгольского командира тоже был примечательный, покрытый в средней части черным лаком. Сделан из дерева, рога и сухожилий, но смотрится, как одно целое. От него исходила грозная сила. Лук был туже наших и даже длинных валлийских. Я с трудом натянул его. Он мне напомнил гуннские луки, только был чуть длиннее. Если выберемся отсюда, обязательно освою его. Я уже жалел, что не научился стрелять из лука в Англии. Копья у монголов были разной длины, от двух
метров до трех с половиной. У многих ниже острия находился крюк для сдергивания противника с лошади. Некоторые пользовались степными пиками.
        - Раздай луки нашим и новгородцам, - приказал я Мончуку. - Скоро нам каждый лучник потребуется.
        - С ранеными разберусь и раздам, - пообещал сотник.
        - Большие потери? - спросил я.
        - Восемь убитых и десятка два раненых, - ответил сотник. - Это и наших, и новгородцев.
        - Выкопайте на берегу реки между деревьями братскую могилу и сложите в нее убитых, но только присыпьте землей, чтобы было куда других положить, - приказал я. - И обед пусть готовят. Забейте пару раненых лошадей.
        На лице моего заместителя было написано, что сейчас не та ситуация, когда надо думать об обеде. Возражать он не стал. Я уже приучил своих дружинников, что приказы командира выполняются без обсуждений. В моем княжестве склонность к проведению веча была искоренена вместе с боярами.
        Ко мне подошел Пров Нездинич и произнес со смесью удивления и горечи:
        - А ведь побежали, как ты говорил! Кто бы мог подумать?! Такое большое войско собрали - и на тебе!
        - Войско сильно не количеством, а выучкой и единым командованием. У нас было слишком много командиров и всякого сброда, поэтому имеем то, что имеем, - сказал я. - Вместе с племянником расставь своих людей возле кибиток, чтобы при следующем нападении знали свое место.
        - Против такой силищи мы долго не продержимся, - произнес Пров.
        - Если хочешь сдаться, иди, я никого не держу, - предложил ему.
        - Нет, что ты! - замахал он испуганно рукой, словно обвиненный в трусости. - Что так, что так погибать. Уж лучше в бою.
        - Если будем крепко стоять, может, и не погибнем, - сказал я. - Татарам после такой славной победы тоже не захочется умирать, а брать нас измором, терять время, вряд ли захотят.
        - Дай-то бог! - пожелал Пров Нездинич, трижды перекрестившись.
        Я почему-то вспомнил икону в шатре Мстислава Святославича. Успел он ее забрать? Шатер его стоял. Там уже хозяйничали монголы. Золотой оклад они заберут, а икону с покровителем князя выбросят, а то и на дрова пустят.

30

        С вечера в монгольском лагере, разбитом вокруг холма, на котором засел Мстислав Романович Киевский со своей дружиной, началась пирушка. Монголы захватили много меда и вина, которые предназначались, в том числе, и для празднования победы над ними. Празднование состоялось, только повод поменялся на противоположный. Я слушал радостные крики и думал, что можно было бы ударить по монголам с двух сторон и перебить их. Только вот князь Киевский вряд ли рискнет. Поэтому и войдет в историю обманутым мучеником. Ему и другим князьям пообещают, что не прольют ни капли их крови, что отпустят за выкуп. Монголы положат сдавшихся русичей на землю, накроют досками и сядут на них пировать. Как обещали, монголы не прольют ни капли крови, но убьют доверившихся, потому что на нарушителей закона он не распространяется.
        Я сдаваться не собирался. Наоборот, хотел заставить монголов уважать меня. Для чего и приказал своим парням поздно ночью, когда в монгольском лагере затихли песни и крики:
        - Доставайте ножи и разберитесь с отрядом, который нас сторожит. Дальше не ходите. Соберите их доспехи и оружие, особенно луки и стрелы, и возвращайтесь. Возьмите одного живым.
        Нападения с нашей стороны не ждали, Посчитали, что такой малочисленный отряд даже носа не высунет за заграждение. Пару сотен лучников оставили скорее напрягать нас, чем следить за нами. Мои люди бесшумно растворились в темноте. Дело они знали, опыт имели. Я не услышал ни звука в той стороне, где расположились присматривающие за нами монголы.
        - Куда они пошли? - шепотом спросил Пров Нездинич.
        - За добычей, - ответил я громко. - Мы ведь сюда за ней пришли. Или я ошибаюсь?
        - Шли-то за ней, - согласился он, - а получилось совсем наоборот.
        Что-то мне подсказывало, что Пров Нездинич будет далеким предком премьер-министра Черномырдина. Разницу между замыслом и исполнением он улавливал также тонко.
        - У меня пока всё получается, как и предполагал, - возразил ему. - Не так много захватим, как я привык, но и не с пустыми руками вернемся.
        - А вернемся ли?! - с сомнением произнес Пров Нездинич.
        - Скоро узнаем, - сказал я.
        В лагерь начали возвращаться мои дружинники с охапками доспехов, оружия, одежды и обуви. Кое-кто прихватил седла и попоны. Жаль, лошадей в монгольском лагере не было. На ночь их увели пастись в степь. Возле нас трава была вытоптана. Добычу складывали в центре лагеря. Завтра посмотрим ее, рассортируем. Делить будем дома. Если доберемся. Привели и «языка» - невысокого и худого молодого мужчину с широким и скуластым лицом, лишенным растительности и длинными черными волосами, заплетенными в косу. Воняло от него конской мочой так сильно, будто искупался в ней.
        - Если ответишь на мои вопросы, на рассвете отпущу, - пообещал ему.
        - Не отпустишь, - уверенно произнес пленный. - Вы свое слово не держите.
        Вот что значит хорошая идеологическая обработка. Им объяснили, что в плен сдаваться не стоит. В бою смерть будет хотя бы не долгой и мучительной.
        - Я - тот самый, кто защитил вашего посла и проводил до своих, - поставил его в известность. - Мое слово твердо. Ответишь на вопросы, и я провожу и тебя за пределы своего лагеря.
        - Спрашивай, - коротко произнес он.
        Я расспросил о командирах, народах, входивших в войско, делении на отряды и порядке в нем, тактике ведения боя. Рассвет помешал мне узнать ответы на все вопросы, которые меня интересовали. Да и «язык» был не очень информированный. Кстати, по национальности он был киргизом. Когда небо начало сереть, он стал отвечать все медленнее, неохотнее.
        - Ладно, закончим на этом, - решил я и проводил его за ограждение из кибиток, сказав напоследок: - Передай своим, что я с безоружными не воюю и пленных не убиваю.
        - Передам, каан, - назвал он меня на свой манер предводителем и торопливо зашагал на кривых ногах прочь от моего лагеря.
        Утром монголы, увидев ночное дело наших рук, в эмоциональном порыве рванули в атаку. Нападало тысячи полторы. В основном лучники в легких доспехах. Болты арбалетов с дистанции менее сотни метров прошивали таких всадников насквозь. Они умудрились завалить две кибитки, но прорваться в лагерь не смогли, полегли под алебардами. Мои дружинники уже оценили достоинства нового оружия, научились ловко пользоваться им. Пока один валит лезвием или острием лошадь, второй уже стягивает крюком всадника или загоняет ему острие под ребра. Монгол просто не успевает дотянуться до них саблей. Потеряв пару сотен убитыми и ранеными, враг отступил. С дистанции метров триста, где им не могли причинить вред арбалетные болты, монголы постреляли из луков и успокоились. Наверное, решили, что мы все равно никуда от них не денемся. Вот тогда-то они и поквитаются с нами.
        В полдень я обедал в компании сотников, ел конину, к которой стал привыкать. Помню, в детстве заходил в магазин и по запаху определял, что в продаже есть конская колбаса. В нее добавляли много чеснока. От этого запаха рот сразу наполнялся слюной. Я забыл вкус этой колбасы, но помню, что она мне очень нравилась. Она была самой дешевой, поэтому во времена тотального дефицита долго не залеживалась на прилавках. Потом ее не стало. Наверное, доели трофейных немецких лошадей.
        - Переговорщик пришел, - доложил подошедший к нам дружинник.
        Все в лагере ждали этого. Погибать никто не хотел, хотя храбрились друг перед другом. Они надеялись, что удастся договориться.
        - Скажи ему, что князь обедает. Как закончу, поговорю с ним, - произнес я.
        - Как бы они не обиделись, - молвил Будиша и сразу поник, будто признался, что струсил.
        - На обиженных воду возят, - поделился я и с ним русским лагерным фольклором из двадцатого века, продолжая жевать мясо с сухарем, натертым чесноком.
        Конина без чеснока казалась мне невкусной. Большая часть симпатий и антипатий вырабатывается у нас в детстве.
        Парламентеру пришлось ждать минут двадцать. Я преднамеренно тянул время. Пусть придет к выводу, что мы ни в грош их не ставим и сдаваться не собираемся. Подъехал к кибиткам на коне, без доспехов и оружия. Между мной и парламентером было метров двадцать. Говорить придется громко. Пусть дружинники услышат наш разговор. Скрывать мне пока нечего.
        На переговоры прислали бродника средних лет, с темно-русой бородой лопатой и плутоватыми глазами. Может, так казалось из-за того, что левый глаз косил. Бог шельму метит. Смотрел он на меня свысока, насколько это возможно при косоглазии и восседании на малорослом, неказистом сером жеребце, который пытался дотянуться до клочков травы, недотоптанной его сородичами. Всадник одергивал коня, не давая двигаться вперед, к кибиткам. Повторить судьбу первого монгольского посольства ему явно не хотелось.
        - Что тебе сказали передать твои новые хозяева? - первым начал я разговор, обидев, одернув бродника, чтобы сбить с него спесь.
        Бродник сперва насупился, а потом, наверное, вспомнил, какую подляну мне готовит, и улыбнулся льстиво. Представляю, как он ненавидит меня, князя, и прочих знатных, кто всю жизнь скубал бродников, по большей части беглецов от милостей властьпридержащих.
        - Чтоб вы сдавались, - ответил он.
        - А на каких условиях? - поинтересовался я.
        - На всей их воле, - ответил бродник.
        - Ответ неправильный, - сказал я. - Передай им, пусть еще подумают и предложат что-нибудь получше.
        - Все равно вас всех перебьют, - пообещал бродник.
        - Сказала Настя: «Как удастся», - возразил я и показал на трупы, оставшиеся лежать возле лагеря после вчерашнего и сегодняшнего налетов. - Эти нас уже перебили. В следующий раз монголы сами в атаку не пойдут, холопов и конюхов своих пошлют.
        Бродник понял, кого я подразумеваю под холопами и конюхами. Он гмыкнул сердито и перестал улыбаться. Я таки достал его.
        Переговорщик уже собирался уехать, но вспомнил вторую часть своей миссии и сказал:
        - Мы хотим убитых похоронить.
        - Сначала мы забираем их оружие и доспехи, потом вы - тела, - предложил я.
        - Зачем вам их оружие?! - удивился бродник. - Всё равно придется отдать, по-хорошему или по-плохому.
        - По-плохому мне больше нравится, - сказал я. - Так и передай своим хозяевам.
        Мне ни оружие, ни доспехи убитых по большому счету были не нужны. Я потребовал их, чтобы дать понять, что собираюсь уйти отсюда живым и свободным. Причем не столько монголам, сколько своим дружинникам. В их глазах не было надежды, только отчаянная удаль - погибать, так с музыкой! Я развернул коня и отъехал от кибиток, давая понять, что переговоры закончились.
        Бродник вернулся примерно через полчаса. Новых условий сдачи не привез, что обозначало, что по-хорошему нас отпускать не собираются. Зато на грабеж убитых согласились. Они ведь не сомневались, то все вернется к ним, а мы всего лишь выполним за них грязную работу. Пообещали, что нападать не будут. Бродник за них поклялся и поцеловал крест.
        Я послал новгородцев собирать трофеи. Они ведь потом потребуют свою долю. Вот пусть и понапрягаются за нее. Трупы, которые лежали близко к кибиткам, приказал оттащить подальше. Мало ли, что взбредет в пьяную монгольскую голову?! Они после налета опять начали пить вино и мед. То ли с горя, то ли от радости, что остались живы. Мы, в отличие от них, не расслаблялись, контролировали ситуацию, ожидая удар в любой момент и в любом месте, в том числе и со стороны реки. По противоположному берегу как бы между прочим проехался разъезд, обменялся стрелами с моими дозорными.
        К вечеру стали возвращаться отряды, преследовавшие убегающих русичей и половцев. Они вели захваченных коней, нагруженных доспехами, оружием и одеждой. Привели и сотни три пленных, раздетых до рубах и босых. Я думал, пленных будет больше. Рядом с шатром Мстислава Святославича установили на деревянном помосте, изготовленным пленными, свой, который был метров десять длиной и шесть-семь шириной. Возле помоста вкопали шест высотой метров пять с перекладиной вверху, с которой свисали волчьих хвосты. Видимо, там будет ставка главнокомандующего. Возле этого шатра разожгли несколько костров, на которых запекали на вертелах быков и баранов. Праздник продолжается. Но на этот раз возле моего лагеря выставили усиленные дозоры. Только со стороны реки позабыли. Можно было переправиться на противоположный берег, пройти вдоль нее, а потом опять переправиться на наш берег и вырезать тех, кто напируется. Я решил не искушать судьбу. Зарежем какую-нибудь важную птицу, тогда нас точно живыми не выпустят.

31

        Утром приехал на переговоры тот же самый бродник. Мне показалось, что теперь у него косят оба глаза. Наверное, заготовил нам крупную подляну. На этот раз подъехал ближе. Может, перестал бояться, потому что мы сдержали слово, не помешали забрать трупы, может, разведать хотел наши укрепления. За предыдущий день дружинники насыпали валы из земли в тех местах, где монголам едва не удалось прорваться внутрь лагеря.
        - Если сдадитесь, мы не прольем ни капли вашей крови, отпустим за выкуп, - сообщил бродник. - Мне поручено целовать крест на этом.
        - Субэдэй вернулся? - первым делом спросил я.
        - Вернулся, - ответил бродник, сбитый с толку моим вопросом. - Это он меня послал.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Плоскиня, - ответил он.
        - Кто я такой, ты, наверное, знаешь, - сказал я.
        - А как же, наслышан! - произнес он насмешливо. - Говорят, ты мастер спящих баранов резать.
        - Ты еще не все слышал, - сообщил ему. - Наверное, тебе не сказали, что я умнее голозадых бродников и не только их. Я знаю много способов, как убить человека, не пролив его крови. У твоих хозяев смерть без пролития крови считается почетной. Обычно они ломают позвоночник. Мне такой почет ни к чему, я - человек скромный.
        - Не будут вас убивать, вот те крест! - произнес он, перекрестившись. - Побудете в плену, пока выкуп не придет.
        Меня предупредили, что бродники, как и жители Великого Новгорода, по три раза на день крест целуют.
        - Передашь Субэдэю, что я предпочитаю умереть в седле, чем жить на коленях, - отрезал я. - И еще скажи ему, что я послов не убивал, наоборот, спас одного.
        - Передам, - пообещал Плоскиня и поехал к большому шатру.
        Вернулся он быстро и в сопровождении десяти монголов. Истинных монголов, светловолосых и с густыми бородами. Таких в двадцатом веке уже не останется. Монголы станут черноволосыми, с широкими скуластыми лицами, похожими на те племена, которые сейчас окружают их родные места.
        - Субэдэй зовет тебя на переговоры, - сообщил Плоскиня и заверил меня: - Едь, не бойся, они переговорщиков не убивают, им религия не позволяет.
        - Это я и без тебя знаю, - сказал ему и махнул дружинникам, чтобы выдвинули кибитку и дали мне выехать. Мончуку приказал: - Не расслабляйтесь, будьте готовы ко всему. Если не вернусь, ночью уходите налегке по реке вниз, а потом неситесь что есть духу к Днепру. Может, кто и спасется.
        - Без тебя мы не уйдем, - произнес, как клятву, мой заместитель.
        Я поехал без оружия и доспехов. Правда, под второй рубахой была кольчуга, а на поясе висел кинжал, но это не боевое снаряжение. На мне было синее сюрко с белой
«розой ветров». Вряд ли спасенный посол запомнил меня. Для него все русичи на одно лицо. Зато сюрко должен был запомнить. Пятеро монголов скакали впереди меня, вторая пятерка и бродник - сзади. Мы ехали мимо всадников, готовых отразить любую попытку окруженных русичей прорваться; мимо пленных, которые выполняли всякие работы; между кострами, возле которых воины готовили еду. Все прекращали заниматься своими делами и молча провожали нас взглядами. Во взглядах врагов я не чувствовал злобу. Смотрели, скорее, с интересом.
        Возле шатра я слез с коня и вручил повод одному из двух десятков воинов, которые охраняли шатер. Он повел моего иноходца к недавно изготовленной коновязи, где были привязаны еще два жеребца, один темно-гнедой, а второй вороной с белыми передними бабками. На помост вела лестница из трех ступенек. Шатер был из войлока. Вход закрывала плотная ткань, когда-то, наверное, темно-красная, а сейчас выгоревшая, посветлевшая, цвета разведенной в воде крови. В шатре стоял полумрак, поэтому мне потребовалось время, чтобы зрение адаптировалось к нему, и кисловатый неприятный запах, к которому пришлось привыкать моему носу. Помост был выстелен коврами. Человек двадцать мужчин разного возраста, но все старше тридцати, сидели на пятках полуэллипсом, ели из серебряных тарелок и пили из серебряных кубков. Еду и напитки им подавали две молодые женщины, судя по одежде и прическам, аланки. Верхнюю часть полуэллипса составляли истинные монголы, кроме сидевшего в центре, у которого было безбородое скуластое лицо, тяжелый, властный взгляд, широкий рот и выпирающий подбородок. Было ему под пятьдесят. Плотного сложения, с
длинными сильными руками. Кисти широкие, как у человека, привыкшего к тяжелому ручному труду. Видимо, это и есть Субэдэй. Сидевший справа от него, невысокий и худой мужчина лет на пять моложе, имевший короткую темно-русую бородку и лукавые бледно-голубые глаза, скорее всего, Джэбэ. У истинных монголов светлые волосы были до плеч, у неистинных, кроме Субэдэя, черные волосы были длиннее и заплетены в косу. Один из черноволосых еле заметно кивнул головой Субэдэю, отвечая на немой вопрос. Он был похож на спасенного мною посла. Наверное, это он и есть. Я не запомнил его лицо, только спокойное выражение на нем при встрече со смертью.
        Я поздоровался с ними на том языке, который позже станет называться монгольским. Если бы достал из-под сюрко припрятанную саблю и начал рубить их, удивились бы меньше. Все перестали есть и пить и вразнобой ответили мне.
        - Ты знаешь наш язык? - спросил Субэдэй.
        - Немного, - ответил я и, перейдя на тюркский, упредил следующий вопрос: - Купец, торговавший с вами, научил.
        - Садись, - предложил монгольский полководец на место в левой оконечности полуэллипса.
        Одна аланка поставила передо мной серебряные тарелку и кубок, вторая подошла с бронзовым кувшином и налила вина. В это время первая принесла серебряный поднос с кусками горячей вареной говядины.
        - Дай мне мясо с хребта, - попросил ее на аланском.
        - Хорошо, господин, - произнесла не менее удивленная женщина и положила мне три куска лучшего мяса.
        Руки у нее были холеные, белые, с тонкими пальцами и длинными ногтями. Видать, из знатной семьи, попала в плен недавно. В конце зимы монголы пронеслись по Крыму, захватили в том числе и Согдею. Не везет этому городу в последнее время.
        - Спасибо! - поблагодарил я на аланском.
        Я не видел ее лица, но почувствовал фон симпатии, который пошел от нее. Аланка быстро ушла, чтобы пережевать без свидетелей положительные эмоции. Женщинам для счастья иногда хватает одного слова. Для несчастья тоже.
        Я вспомнил, как работавший со мной монгол, опускал в стакан с водкой или вином палец и первую каплю стряхивал на пол в жертву богам, и повторил эту процедуру. Чем удивил своих врагов еще больше. Затем на монгольском пожелал всем здоровья и осушил кубок до дна, перевернул его и показал, что не таю ни на кого зла. Вино было, если не ошибаюсь, из запасов Мстислава Черниговского. Мясо я ел, как кочевники, отрезая кинжалом перед губами. За мной следили краем глаза, ненавязчиво. Судя по лицам, пока я все делал правильно.
        Субэдэй подождал, когда я насытюсь, после чего спросил:
        - Это ты вырезал ночью моих воинов?
        - Они пришли воевать или спать? - ответил я вопросом на вопрос.
        Мой ответ ему понравился. Хмыкнув и улыбнувшись, он продолжил:
        - Говорят, ты умеешь биться двумя саблями, самый лучший боец в русском войске.
        - Я - второй, - скромно произнес я.
        - А кто первый? - спросил он.
        - Не знаю, - ответил я. - Поэтому до сих пор живой.
        Эта фраза рассмешила их, хотя и не одномоментно. Я привык, что меня понимают и оценивают по достоинству не все и не сразу, не зависимо от эпохи.
        - И еще говорят, тебя тяжело ранил латинянин, - заметил монгольский полководец.
        Однако, разведка у них работает хорошо.
        - Он был не один. Они сбили меня с ног, бросив сзади камень в голову, после чего и ранили в живот и посчитали, что убили, - на ходу придумал я.
        - Что ты скажешь о латинянах, как о воинах? - поинтересовался Субэдэй.
        - Один латинянин сильнее одного монгола, но десять монголов равны десяти латинянам, сотня будет сильнее сотни, а тумен победит три тумена латинян. Они хорошие индивидуальные бойцы, но своевольны, особенно знатные, каждый воюет сам по себе, не подчиняясь приказам. Не признают обходные маневры, обычно бьют по прямой. Их легко заманить в западню, - рассказал я.
        Видимо, мой ответ совпал с той информацией, которую они имели, потому что Джэбэ покивал головой, а потом сказал:
        - Любого можно заманить в западню.
        Под любым, как догадываюсь, подразумевал меня. Поэтому я сказал:
        - Особенно, если этот любой хочет попасть в нее.
        - Ты хотел попасть в западню? - не поверил Джэбэ.
        - Скажем так, я предполагал, что в ней окажусь и что выберусь из нее без больших потерь, - произнес я.
        Моя самоуверенность не задела их.
        - Значит, ты не хочешь сдаваться, - скорее резюмировал, чем спросил Субэдэй.
        - Ни разу не сдавался и не собираюсь учиться этому, - сказал я. - Но и в войне с вами тоже не вижу смысла. Вам не нужны мои леса, мне - ваши степи. Половцы и мне враги, сам их постоянно бью. Они теперь далеко, не догонишь. Сюда меня привел старший князь. Если он остался жив, больше воевать с вами не захочет. Так что нам лучше стать союзниками.
        - Ты убил много наших людей, - сказал Джэбэ.
        - За удаль в бою не судят. Кто-то ранил самого Тэмуджина, а теперь командует у него туменом, - парировал я, вспомнив рассказанное о нем захваченным в плен киргизом.
        Джэбэ значит «стрела». Так прозвали его за то, что ранил стрелой в руку своего будущего вождя. Я назвал Чингисхана по имени, данному при рождении. Помнил это имя потому, что работавший со мной монгол постоянно подчеркивал, что свое имя Тэмуджин он получил в честь Чингисхана.
        Все, включая Джэбэ, весело засмеялись. Видимо, ему часто припоминали этот эпизод.
        - Мы возьмем тебя на службу, - произнес Субэдэй, толкнув локтем в бок Джэбэ.
        - Я - не слуга, - отклонил я. - Слуга сегодня служит одному, завтра - другому. Я предлагаю быть друзьями.
        - У тебя маленькое войско, - с улыбкой сказал монгольский полководец.
        - Друзей ценят не за размер, а за верность, готовность помочь по первому зову, - поделился я соображениями по поводу дружбы.
        - Ты прав, - согласился Субэдэй. - Так и быть, мы возьмем тебя в друзья.
        - Есть одно условие. Я не воюю с русичами, если они не нападают на меня. Нападут на вас, помогу, но, если вы нападете на них, я - не помощник, - предупредил я и объяснил, почему: - Я считаю, что со своими братьями нельзя воевать.
        - Плохие у тебя братья, - произнес Субэдэй.
        - У всех есть плохие братья, - сказал я. - Брат Тэмуджина от другой матери предал его.
        Субэдэй помнил этот случай из молодости своего вождя, поэтому сказал:
        - Ты много знаешь о нас.
        - Как и вы, привык собирать информацию о тех, против кого или вместе с кем придется воевать, - объяснил я. - Купец предупредил меня, что скоро вы завоюете все государства на востоке и придете сюда.
        - Мы победим половцев и уйдем в родные края, - сообщил Субэдэй.
        - А потом вернетесь, - сказал я. - Настоящий воин не умирает в своей юрте.
        Они одобрили мои слова восторженным возгласом на выдохе и потребовали вина. Аланка с кувшином наполнила наши кубки, а вторая принесла на подносе горячее мясо, раздала нам. Мне положила лучшие куски. Я опять поблагодарил ее, и она поблагодарила в ответ. Мы выпили за настоящих воинов и за нового союзника.
        Закусив, Субэдэй крикнул в сторону входа в шатер:
        - Приведите цзиньца!
        Кто такой цзинец я понял, когда в шатер вошел и сразу начал кланяться тощий китаец с седой редкой бородкой клинышком и тонкими длинными усиками, одетый в красную четырехугольную шапочку, черный шелковый халат и башмаки с загнутыми вверх и назад длинными острыми носаками. Через плечо у него висела кожаная сумка. Видимо, та часть будущего Китая, по которой уже проскакали монголы, называлась Цзинь. Образованные сыны побежденной империи теперь холуйничали у диких победителей.
        - Напиши ярлык, что он… - показал на меня Субэдэй и запнулся, позабыв непривычное имя.
        Я подсказал.
        Субэдэй повторил мой титул и имя и закончил:
        - …наш друг и союзник.
        Все равно это был вассалитет, но без выплаты дани, то есть менее унизительный. Если все пути ведут к проигрышу, то минимальный проигрыш приятней называть выигрышем.
        - И добавь, что я не воюю со своим народом, если он не нападает на моих союзников, - произнес я на китайском и показал, как пишутся иероглифы, обозначающие мое имя.
        Этому научила меня моя китайская подружка.
        Цзинец с трудом, но понял мой китайский, а я - его, когда он, изумленный, потому что не предполагал, что в такой глуши какой-то варвар знает его язык, пообещал, закивав головой:
        - Хорошо, мой господин.
        Представляю, что бы с ним случилось, если бы я рассказал несколько историй о Конфуции или процитировал изречения из трактата Сунь Цзы, который, судя по нынешнему названию китайской империи, мог быть его далеким предком. Цзинец сел в стороне от нас, достал свернутые трубочкой листы рисовой бумаги, кисточку и несколько кувшинчиков. Писал, точнее, рисовал иероглифы, макая кисточку в кувшинчик с алой краской, быстро и с детской дотошностью. Наверное, получает удовольствие от этого процесса. Иллюстрация слова «графоман». Закончив и присыпав написанное песком из другого кувшинчика, подошел согнутый к Субэдэю, подал ему этот лист вместе с большой печатью из красного дерева, которая хранилась в тубусе из черного дерева. На листе под текстом появился алый оттиск. Затем цзинец показал ярлык мне. Я знал несколько китайских иероглифов, но не две тысячи, которые, как утверждают, надо запомнить, чтобы научиться читать, поэтому ничего не понял, лишь выхватил свое имя. Немного поморщившись, я кивнул головой. Мол, не совсем правильно, но, ладно, и так сойдет.
        Монголы следили за мной с уважением. Образованный военачальник для них что-то очень редкое и непонятное, а потому вызывающе поклонение.
        - Сколько ты языков знаешь? - спросил Субэдэй.
        - Хорошо - один, родной. Писать могу еще и на нескольких латинских языках и греческом, а на остальных, около двадцати, только немного говорю, - ответил я и объяснил, где получил образование: - Вырос при дворе Ромейского императора. Меня готовили в чиновники, но я выбрал военную карьеру.
        - Правильно сделал! - похвалил Субэдэй.
        - Я хотел бы сегодня уйти в свое княжество, - сказал я. - Меня там ждет много важных дел.
        - Не хочешь остаться с нами и отпраздновать победу? - произнес он с еле заметной ноткой огорчения.
        - Это ваша победа над моими братьями, - ответил ему. - Я не буду на этом пиру искренним. Вот когда мы вместе победим латинян, тогда и попируем от души.
        - Пусть так и будет! - торжественно произнес монгольский полководец.
        Мы выпили за будущие победы, после чего я вернулся в свой лагерь с ярлыком, который спасет меня и моих подданных во время нашествия монголов на Русь.

32

        Мы движемся по степи, по полосе, вытоптанной убегающими и догоняющими. Впереди и по бокам скачут наши дозоры на отбитых у бывшего противника лошадях, затем едет основная часть войска - обоз из кибиток, нагруженных трофейным оружием и доспехами, и небольшого стада скота - и новгород-северцы в арьергарде. Настроение у всех приподнятое. Мало того, что выбрались из такого переплета живыми, так еще и кое-что приобрели. Монголы даже не заикнулись по поводу наших трофеев. Они хапнули намного больше, а тем, кому раньше принадлежали захваченные нами оружие и доспехи, уже ничего не надо. Причем поверили в свое счастье мои дружинники не сразу. Проходя по монгольскому лагерю, они были готовы к худшему. Даже когда остановились на ночлег в половине дня пути от монголов, все еще ждали нападения. Привыкли, что половцы обязательно бы напали. Только утром вздохнули облегченно, и послышались смех и веселые голоса.
        Утро выдалось пасмурным, чему я рад. На всякий случай еду в доспехах, а в жару в них тяжко. Рядом со мной скачут Мончук, Будиша и оба Нездинича, дядя и племянник. Я созвал их, чтобы решить, не поехать ли нам напрямую? Пока что мы движемся на север, к месту впадения реки Сулы в Днепр, чтобы переправиться через нее и повернуть на северо-восток. Мои люди напрямую никогда не ходили, потому что половцы не давали. Но где они теперь, половцы?!
        Я замечаю, что к нам скачет посыльный из разъезда, и откладываю дебаты на потом.
        - Татары, большой отряд с полоном, - докладывает посыльный.
        Полон, скорее всего, из черниговцев и курян. Остальные убегали на запад.
        Сблизившись на расстояние видимости, оба отряда останавливаются. Монголы перегруппировываются на всякий случай, готовясь отразить нападение. Я с тремя всадниками направляюсь к ним. Мне навстречу выезжают четыре всадника. Встречаемся примерно на полпути между отрядами.
        Это были не истинные монголы и даже не татары, а туркмены. Их много присоединилось к монголам после разгрома империи Хорезмшаха. Они похожи на тех туркменов, с которыми я учился в институте и сталкивался по жизни в двадцать первом веке. И ведут себя примерно также: сперва пытаются напугать и прогнуть, а если не получилось, польстить и обжулить или покориться. Впрочем, так ведет себя большинство людей во все времена. Командовал ими мужчина лет сорока с небольшим, черноусый и с заросшим щетиной, тяжелым подбородком. На нем поверх кольчуги доспех из бронзовых чешуек, блестящий, но не очень надежный, и явно великоватый. Вроде бы я видел этот доспех на ком-то из дружины князя Олега Святославича.
        - Союзник Чингисхана, - говорю ему на тюркском и показываю ярлык.
        Читать он не умеет, но как выглядит ак-тамга - алая печать Чингисхана - знает. Туркмен кивает головой и потом машет рукой своему отряду, чтобы продолжили движение.
        Я тоже машу своим, после чего говорю туркмену:
        - Если будете так медленно идти, своих не догоните.
        - А куда они пошли? - спрашивает он.
        - Не знаю, - отвечаю я. - Сказали, что будут половцев догонять. Чингисхан приказал уничтожить их всех.
        - Правильно сказал! Они - сыновья ишаков, не достойны жить даже рабами! - презрительно отзывается командир туркменов о половцах так, как монголы отзываются о туркменах, а затем предлагает мне то, к чему я его подтолкнул: - Не хочешь купить рабов? - Он показывает на пленных русичей, человек двести, которых гонят его воины. - Молодые и крепкие, отдам их не дорого - по три за одного коня.
        - Этих пленных столько захватили, что предлагали по два десятка за вьючную кобылу. Зачем они мне?! - отмахиваюсь я. - Разве что по три десятка отдашь.
        - Да ты что?! Я за них в десять раз больше возьму! - восклицает он.
        Если туркмен торговался менее получаса, значит, ничего не собирался покупать. У меня нет времени торговаться, да и не люблю я этот процесс. Поэтому говорю:
        - Может, и возьмешь, если доведешь до покупателя, если половцы не отобьют, - говорю я и трогаю коня, давая понять, что торг окончен.
        - Хорошо, бери по десять за коня! - восклицает туркмен, видит, что я не останавливаюсь, повышает дальше.
        Без полона он поедет раза в два, а то и в три быстрее. Остаться с небольшим отрядом в чужих краях ему не хочется, поэтому продолжает увеличивать количество пленных за одного коня. На двадцати пяти я соглашаюсь. Мы производим обмен восьми лошадей на двести семь пленных русичей. Семерых пленных получаю бесплатно.
        - Так уж и быть, забирай их! - делает щедрый жест командир туркменов. - Неохота с ними возиться.
        Мои дружинники поят пленных водой, кормят, дают одежду и обувь, потому что туркмены раздели их до рубах. У многих в моем отряде находятся знакомые. Освобожденные из разных дружин: черниговцы, куряне, рыльчане, новгород-северцы. Среди них и бывший обладатель доспеха из бронзовых чешуй. Это пожилой боярин, помощник воеводы. Я как увидел его, так и вспомнил, что доспех раньше был на нем.
        - Век не забуду! Отблагодарю, чем смогу! - клянется боярин.
        - Не воюй против меня - больше ничего мне не надо? - сказал я.
        - Это само собой, - произнес он, вытирая рукавом грязной рубахи слезы. - Старый стал. Пора мне на покой. В монастырь уйду.
        А мне почему-то казалось, что более суетного места, чем монастырь, трудно найти. Хотя смотря с чем сравнивать.
        Встреча с отрядом туркменов помогает решить вопрос с выбором пути. Будет идти вслед за убежавшими. Может, еще кого выкупим из плена.
        На третью ночь располагаемся лагерем в длинной и широкой балке, поросшей вишняком и терновником. Расставляем кибитки прямоугольником, разжигаем костры, забиваем двух быков. Всю черную работу выполняют бывшие пленники. Без принуждения.
        Я умылся в ручье и собрался прилечь, пока приготовят мясо, как ко мне привели дружинника. Он прятался в вишняке. Это был рослый малый с вытянутым, лошадиным лицом, одетый в стеганую шапку, тегиляй и порты. На ногах что-то типа полусапожек, причем левый просил каши. Щит дружинник выбросил, но копье и меч сохранил. Звали его Афанасий.
        - Чьих будешь? - поинтересовался я.
        - Князя Мстислава Черниговского, - ответил он.
        - Убежал князь, не знаешь? - спросил я.
        - Убили его татары. И сына старшего. Еще в первый день, как побежали, - сообщает Афанасий.
        - Ты один спасся? - удивляюсь я.
        - Нет, нас с сотню ушло от татар, - ответил он. - А вчера под вечер увидели отряд половцев, сотни три. Ну, думаем, вместе нам легче будет отбиться от татар, если наедут. Они приблизились к нам вроде бы по-дружески, а потом как начали рубить и колоть! Нехристи поганые!
        Руси во все века везет на союзников. Наверное, мы заслужили таких. Даже в двадцать первом веке, что ни диктатор и подонок, то друг России. Скажи мне, кто твой друг…
        - А ты как спасся? - задал я вопрос.
        - Сбил копьем одного, и на его коне поскакал в обратную сторону, к татарам. Половцы погнались было за мной, а потом испугались, повернули назад, - рассказал он. - Коня я загнал, прибить пришлось. День сидел в вишняке. Решил по ночам идти, а тут вы подоспели.
        - А куда половцы поехали? - спросил я.
        - Кто их знает?! - ответил дружинник. - Когда мы встретились, они на заход солнца скакали.
        С половцами мы повстречались во второй половине следующего дня, после того, как проехали мимо сотни голых трупов, до неузнаваемости обгрызенных волками и лисицами и обклеванных птицами.
        Афанасий все-таки признал их:
        - Это был мой отряд.
        Половецкий разъезд состоял из десяти человек. Они наблюдали за нами с вершины холма. Остальные, скорее всего, прячутся неподалеку. На нас вряд ли нападут. Слишком нас много. Я с десятком всадников поскакал к ним. Одним из сопровождавших меня был Афанасий. На него напялили кожаный шлем, снятый с убитого монгола, хотя я был уверен, что его не узнают и в шапке.
        Командовал половцами надменный мужчина лет тридцати пяти со старым шрамом от кинжала или сабли на правой щеке. На нем была надраенная до блеска кольчуга. Наверное, недавно захватил ее. Половцы редко кто чистил кольчуги, ходили в ржавых.
        Обменявшись приветствиями, половецкий командир спросил:
        - Как вам удалось вырваться?
        - Мать-Волчица помогла любимому сыну, - ответил я, хитро улыбнувшись.
        Пусть понимает мой ответ, как хочет: или серьезно, или как шутку.
        Половец отнесся серьезно, но уточнил:
        - Ты - князь Путивльский?
        - Да, - подтвердил я.
        Подробности он не стал узнавать. Видимо, считал, что помощь богини все равно логичному объяснению не поддается.
        - Татары далеко? - поинтересовался он.
        - Передовой отряд на хвосте у нас сидит, - сказал я. - Вчера устроил им засаду, поэтому отстали немного. Главное войско шло за ними, отставало на день. Но где сейчас, точно не знаю. Пленный говорил, что русичи им больше не нужны, достаточно перебили, теперь будут ловить по степи наших отважных союзников.
        Половец сделал вид, что не понял оскорбления, спросил:
        - Передовой отряд большой?
        - Около тысячи челочек, - ответил я. Хотел добавить, что половцы и от сотни будут удирать, но сдержался. Пусть думает, что нам сейчас не до половцев. - Нам надо спешить, враг по пятам идет, - сказал я и, попрощавшись, поскакал к своему отряду.
        Половецкий командир тоже сразу ускакал на запад.
        - Это они, - сообщил Афанасий. - Этот, со шрамом, зарубил боярина Глеба, а потом и остальные напали.
        Я послал разъезд осторожно проследить, куда поскачут половцы, а с отрядом проследовал до полосы леса. В нем, углубившись примерно на километр, и остановились на ночлег на большой поляне возле ручья, хотя было еще светло. В лесу я не боялся нападения половцев, но кибитки приказал расставить, как в степи, чтобы даже небольшой отряд смог дать отпор паре сотен кочевников.
        Вернулся разъезд и доложил, что встреченный нами половецкий разъезд соединился с основной частью отряда, которая поджидала в балке, и все вместе поскакали к стойбищу, расположенному километрах в пятнадцати от нас. Там сразу начали готовиться в путь - разбирать юрты и грузить на арбы имущество.
        - Сколько они смогут пройти до темноты? - спросил я своих сотников.
        - Они раньше утра не тронутся, - заверил Будиша. - Надо еще скот собрать, который в разных местах пасется.
        - Тем лучше, - решил я. - Седлайте всех лошадей, посадим на них часть наших пехотинцев и новгородцев. Кибитки и раненых здесь оставим.
        Вышли с наступлением темноты. Впрочем, луна была почти полная и светила ярко, так что видно было, как днем. И тишина стояла такая, что я думал, что половцы услышат нас километров за десять. Не услышали. Русичи уже наработали методы борьбы с кочевниками, научились нападать внезапно. Высланные вперед разведчики бесшумно сняли караулы на дальних подступах к стойбищу. После этого мой отряд разделился на четыре части. Самая большая, конные, осталась под моим командованием. Арбалетчиков и пикинеров повел Будиша, новгород-северцев - Пров Нездинич, а освобожденных из плена - Мончук. Последним раздали оружие и доспехи, отбитые у монголов, и свои запасные. Я с конными ударю в лоб, бывшие пленники - с противоположной стороны. Когда половцы побегут в двух, казалось бы, открытых направлениях, напорются на засевших в засаде дружинников Будиши и Нездинича. В том, что побегут, я не сомневался. Даже не смотря на то, что им придется бросить семьи на произвол победителей. Половцы уже привыкли удирать, а от дурной привычки быстро не избавишься.
        Я со своей частью отряда расположился в балке. Будем ждать до наступления утренних сумерек. К тому времени пехотинцы выйдут на заданные позиции и приготовятся кто к нападению, кто в обороне. Я прилег на склоне на снятую с коня попону, раздумывая о людях, с которыми меня свела судьба. Сейчас они рвались в бой. Русичи добры и доверчивы, поэтому беспощадны к предателям. Они бы простили половцам трусость, но подлое избиение союзников требовало отмщения. Любой ценой. Поэтому никто из побывавших в монгольском плену не отказался от участия в нападении, хотя им придется туже всех. Пока они добегут до половецкого стойбища, многие полягут от стрел. Щитов и доспехов, даже плохих, на всех ведь не хватило. Лучшие досталось конным. А мы на лошадях преодолеем опасный участок намного быстрее и с меньшими потерями. Надеюсь, переключим внимание половцев на себя, поможем пехоте.
        Я даже вздремнул. Был уже не тем неопытным наездником и командиром, каким впервые атаковал кочевников, не волновался, не переживал. Чем дольше воюю, тем безразличнее становлюсь к жизни, чужой и своей. Как здесь говорят, кто носит меч, тот не избежит меча. Скоро Александр Невский перефразирует это выражение, сделает крылатым, а может, историки приврут, как обычно.
        Пока седлали моего коня, размялся, а потом надел бригандину и прочие железяки. Взял короткую степную пику. Попробую ее в деле. Прорывать пехотный строй нам не придется, так что длинное копье ни к чему. Да и неудобно с ним. К тому времени, когда сел в седло, все мои дружинники уже были готовы к бою. Я чувствовал их нетерпение. Пора действовать, а то как бы не перегорели.
        - Поехали, - произношу я чисто русское приглашение к делам большим и малым.
        Мы выезжаем из балки и растягиваемся в цепь. Движемся шагом, чтобы меньше шуметь. Небо уже посерело, но видимость хуже, чем ночью при лунном свете. До половецкого стойбища километра три-четыре. Оно в долине у речушки, которая, вероятно, впадает в Днепр или какой-нибудь его приток. Мы ударим сверху по течению ее, бывшие пленные - снизу. Арбалетчики и пикинеры сидят в засаде на противоположном берегу речушки, а новгородцы - на нашем, слева от нас. Туда, скорее всего, и побегут бывшие союзники.
        Трусость - признак деградации войска. Если наплевательски относятся к основной обязанности воина - быть смелым, то к остальным и подавно. Ближние караулы то ли спали, то ли занимались чем-то интересным, но заметили нас и подняли тревогу только, когда мы перевели коней в галоп. Топот полутора сотен лошадей разбудит даже деградировавшего воина.
        Половцы уже поснимали юрты и уложили их на арбы, на которых и спали. Стреноженные верховые лошади паслись с дальней от речушки стороны стойбища. Туда и побежала большая часть мужчин. В пешем строю воевать половцы не любят. Но кто-то остался и выпустил в меня две стрелы, которые звонко ударились о металлические части щита и срикошетили. Один лучник стоял на арбе и быстро, сноровисто, посылал в нас стрелу за стрелой. Я с дистанции метров десять метнул в него пику. Она влезла наполовину в живот. Половец выронил лук и схватился за древко двумя руками, собираясь, наверное, выдернуть его, но сразу упал на бок. На арбе завизжала женщина, громко и протяжно. Я проскакал мимо арбы, доставая саблю. Приказ: пленных не брать. Его отдал сам себе каждый дружинник. Я разрубил выбритую голову половцу, который ударил меня пикой в грудь. Бригандину такой ерундой не прошибешь. Разве что на полном скаку. Затем отсек голову лучнику, который пускал стрелы в набегающих пехотинцев, и кому-то еще, вроде бы безоружному, одетому в овчинный тулуп. Зачем он натянул этот тулуп?! Стрела больно ударила меня в правый бок, но броню
не пробила. Я сразу перестал думать о всякой чепухе и поскакал вперед, зарубив еще двоих.
        Наша пехота ворвалась на территорию стойбища и начала вытаскивать половцев из-под арб и убивать. От бабьего воя и визга звенело в ушах. Сопротивления уже не было. Самые резвые, как я и предполагал, попытались смыться. Я видел, как десятка два пеших половцев перебрались через реку и полегли на противоположном берегу от арбалетных болтов. Новгородцам пришлось больше потрудиться. Через их позицию попытались проскакать десятков пять конных. Примерно треть смогла прорваться, понеслась по степи, не оглядываясь.
        Половецкого командира, того самого, со шрамом на правой щеке, убили. Он был в кольчуге, надетой поверх рубахи, в которой, наверное, спал. Подпоясаться и обуться не успел. Афанасий, который прихрамывая и вытирая кровь, текущую из разбитого носа - результат падения вместе с убитым конем, - отрубил половцу голову и отфутболил ее к речушке, столкнул в воду. По половецкой религии, на встречу с верховным богом Тенгри (Высокое Синее Небо) командир попадет только после того, как тело найдет голову. До этого момента оно будет шататься по степи, пугая других половцев, спрашивая у них, где его голова?
        Едва закончилось сражение, сразу стихли и бабы. Мои дружинники рассортировали их. Молодых и красивых отдельно, станут чьими-то женами. В Путивле слишком много молодых парней, на всех девок не хватает. Немолодые и некрасивые вместе с детьми станут рабами. Старух пинками отогнали от стойбища, предлагая поискать в степи лучшей доли. Упирающихся зарубили. С женщинами русичи во все времена особо не церемонились. Освободили из рабства много своих, в том числе несколько человек из отряда, в котором был Афанасий. Мужчинам половцы надрезают ноги выше пяток, напихивают туда какую-то гадость, после чего человек может ходить только на мысочках, то есть, далеко не убежит. Русские знахари умеют это лечить, но перенесший такую операцию потом долго, если не всю жизнь, прихрамывает. Бедолаг погрузили на арбы, вместе с захваченными детьми. Пригнали с выпаса и запрягли в арбы волов. Лошадей собрали чуть больше сотни, зато коров нашли целое стадо голов на двести и отару овец голов на пятьсот. Обремененные добычей, не спеша пошли домой.

33

        В Путивле нас уже похоронили. Через город прошли остатки дружины князя Рыльского, рассказали о поражении. Поскольку мы появились только через неделю после них, нас сочли павшими. Даже Алика начала оплакивать меня, хотя предупредил ее, чтобы не верила всяким россказням. Тем большим было восхищение нами. Живые, да еще с добычей, да еще и пленных выкупили и отбили. Теперь даже воевода Увар Нездинич поверил, что я любимый сын Волчицы-Матери.
        Русские во все времена были двоеверными - и христианами, и язычниками или и коммунистами, и язычниками, а то и вовсе три в одном. Причем в любом варианте обязательным было язычество. Двойственность присутствовала и во всем остальном, даже в языке. В тринадцатом веке, кроме единственного и множественного чисел, есть еще и двойственное, которое со временем исчезнет, но слова - глаза, уши, плечи… - останутся. Это из-за привычки русских пытаться соединить несоединимое, в том числе неистребимое желание быть одновременно богатыми духовно и материально. Так что российский герб в виде двуглавого орла, который смотрит в разные стороны, - это не случайно. Предлагая что-либо русскому человеку на выбор, надо говорить: «Выбери что-то два противоположных».
        Несколько спасенных из плена попросились ко мне в дружину. Я отказал, сославшись на то, что и так слишком большая дружина для удельного князя. На самом деле не вызывали они у меня доверия. Говорят, что за одного битого двух небитых дают. Значит, за одного сбежавшего с поля боя двух не сбежавших? Верится с трудом. Взял только Афанасия. Сообразительный малый и действует быстро и решительно. Мне такие нравятся.
        Ярлык монгольский спрятал в изготовленный по моему заказу медный тубус, который положил в бронзовую шкатулку, которую спрятал в потайной комнате, где хранилась моя казна. От этого листка рисовой бумаги зависят жизни многих людей, поэтому и прятал его наподобие того, как Кощей - свою смерть. Рассказал о нем на всякий случай только Алике.
        - Думаешь, они придут сюда еще раз? - усомнилась она.
        - Обязательно придут, - заверил я. - И не только сюда. Могут и до владений твоего отца добраться.
        Я помнил, что монголы помыли сапоги в Адриатическом море, только забыл, где именно. Вроде бы на Пелопоннесе они не были, но так мои заверения звучали весомее. По мнению Алики, княжества Путивльское и Ахейское находятся на противоположных краях плоской земли. Если монголы могут добраться от края до края, значит, они, действительно, грозная сила.
        Тем временем, как круги по воде, по Русской Земле стали расходиться сведения о том, что было на реке Калке, кто и как себя вел в бою и после него. Князь Черниговский и его старший сын погибли, прикрывая отступающую свою дружину. Честь им и хвала! Князь Курский бился, пока не понял, что и сам погибнет, после чего дал деру, бросив пехоту на произвол судьбы. Ни чести ему, ни хвалы, но и проклятий не будет. Своя рубашка ближе к телу. Ярче всех проявил себя Мстислав, князь Галицкий, по прозвищу Удачливый. Мало того, что удрал, так еще и порубил лишние лодки, чтобы монголы вслед за ним не переправились через Днепр. Теперь понятно было, почему удача сопутствует ему: забирает чужую. Русичи не злопамятные, но такое не забудут и при случае припомнят. Князь Киевский сдался монголам, поверив их обещаниям. Видимо, сыграло роль и то, что видел, как нас выпустили. Поскольку он нарушил закон, убив доверившихся ему послов, и с ним, доверившимся, поступили также. Смерть его была лютая: унизительная, долгая и мучительная. Будь он более популярным, провозгласили бы святым. Видимо, пиарился плохо, поэтому помянули,
как простого мученика. Мне приписали, что перебил две тысячи татар, после чего они и отпустили меня с богом, не желая потерять еще больше. Пытались и меня прельстить лживыми обещаниями, но я разгадал злой умысел и заставил на бумаге написать клятву. Чем записанная на бумаге надежнее словесной клятвы - известно только тому, кто придумал эту байку, но всем она показалась правдивой, в том числе и моим дружинникам, которые точно знали, сколько на самом деле мы перебили врагов.
        Насколько вырос мой рейтинг, благодаря этой байке, узнал через две недели после возвращения. В Путивль приплыла на ладье делегация черниговцев во главе с епископом Прокопием, сменившим почившего с миром Феодосия. Это был довольно энергичный мужчина с мясистым носом, длинной окладистой бородой и зычным, командным басом. Когда епископ говорил, я ловил себя на мысли, что хочу вытянуться по стойке «смирно». Наверное, за голос и получил епархию. Я оказал Порфирию большую честь, встретив в воротах княжеского двора, хотя по чину мог ждать на крыльце и даже в горнице. По церквам мне шляться некогда, а так одним действием показал, насколько я религиозен, почитаю «попрошаек». Епископу это понравилось. Мы расцеловались с ним троекратно, после чего я провел его до гостевого терема. Сопровождали епископа четверо бояр, пожилых и чопорных, и двое монахов, в том числе и мой старый знакомый Илья. Подозреваю, что его включили в делегацию потому, что знает меня.
        Поскольку они прибыли ближе к вечеру, их сводили в баню и пригласили на ужин в тесном кругу. Кроме епископа, бояр и монахов за столом сидели воевода Увар, сотники Мончук, Будиша, Матеяш и Олфер и поп Калистрат. Торжественный пир состоится на следующий день. Нам подали уху из свинины белую, то есть с перцем, к которой были подовые пироги с бараниной, смешанной с говяжьим салом; жареную свинину с чесноком и хреном; гуся верченого, то есть зажаренного на вертеле, начиненного гречневой кашей; потроха гусиные под медвяным взваром и с топешками - ломтиками калача, опущенными в растопленное, сливочное масло; сырники со сметаной и медом. Запивали вином, привезенным мною в прошлом году, и земляничным квасом. Выпили за здоровье всех присутствующих, помянули погибших на Калке.
        - Говорят, вы здорово побили татар, - закинул епископ Порфирий.
        - Можно было бы и лучше, но тогда бы они точно не выпустили нас живыми, - сказал я.
        - Наслал на нас господь гогов и магогов за грехи наши! - перекрестившись, произнес епископ. - Слава богу, не дошли до нашей земли!
        Монголы прошли по южной окраине Русской Земли, погоняли половцев. Сейчас, как доходили до нас слухи, собираются на восток, в свои края.
        - Они вернутся и дойдут, - заверил я.
        - Это они сказали? - спросил он.
        - Это я понял, когда поговорил с ними, - ответил я. - Легкая победа убедила их, что можно будет без особого труда пограбить наши княжества.
        - В следующий раз дадим им отпор всей Землей Русской! - пробасил епископ.
        - Сомневаюсь, - возразил я. - И дальше будем ратиться промеж себя на радость врагам. За что и поплатимся.
        - Есть такой грех у наших князей, - согласился Порфирий. - Обуянные гордыней, забывают о своих детях, не слушают слово пастыря.
        Про пастыря он зря добавил. Некоторые пастыри горделивей и воинственней многих князей. Говорить ему это не стал, чтобы не обидеть. Мне пока непонятна была цель визита. Догадывался, что связан он с пустовавшим пока столом Черниговским. По договоренности, заключенной северскими князьями на черниговском съезде, Черниговский стол получили сыновья Святослава Всеволодовича, но мой «отец» тоже занимал его, хотя был потомком Святослава Ольговича, получившего Новгород-Северский стол, включая Путивльский, Курский, Рыльский, Трубчевский уделы, то есть занял место по «дедовскому обычаю». Следующим претендентом по старому праву был я, а по принятому на съезде - Михаил Всеволодович, племянник погибшего Мстислава Святославича, сейчас сидевший в Торжке. Видимо, делегация прибыла, чтобы узнать о моих планах на ближайшее время: собираюсь биться за Черниговский стол или нет? Во время ужина никто не обмолвился о цели визита. Переговоры будем вести завтра, во время торжественного приема.
        Насытившись, гости заторопились в гостевой терем. Я пошел проводить их до крыльца своего терема и заметил, что бояре не оставляли меня и епископа наедине, а монахи всегда были рядом, стоило мне заговорить с любым боярином. Значит, бояре будут представлять на переговорах свое сословие, а епископ - все остальные. Обе части делегации следили, чтобы другая не вступила со мной в тайный сговор. На этом можно будет поиграть.
        Я поднимался по лестнице к своему покою, когда меня догнал монах Илья:
        - Извини, княже, что беспокою. Епископ Порфирий поручил мне передать тебе в дар этот крест, изготовленный и освященный на Афоне, - он вручил мне простенький кипарисовый крестик на черном шелковом гайтане, - и научить тебя молитве, с которой надо обращаться к нему.
        Насколько я знаю, молитва любая подойдет. Значит, вернулся он по другой причине.
        - Пойдем ко мне в кабинет, научишь, - пригласил я.
        Савка зажег для нас три свечи на бронзовом подсвечнике, принес два серебряных кубка и кувшин с вином. Он лучше меня знал, что надо подать в данный момент. Мне оставалось только соглашаться с ним. Слуга - это твое отображение на обратной стороне зеркала.
        - Это ты, Савка? - узнал его монах.
        - Да, святой отец, - ответил юноша.
        - Не сразу тебя признал, - сказал Илья. - Ты повзрослел и раздобрел.
        Мой слуга, действительно, начал стремительно набирать вес, даже не смотря на то, что еще растет.
        - Князь заботится обо мне, - признался Савка.
        Никак не отучу его холуйничать. Когда мы одни, ведет себя нормально, а при посторонних сразу начинает лизать.
        - Иди сырники доешь, пока не убрали, - посоветовал ему.
        Появилась у него привычка подслушивать под дверью, никак не отучу.
        Савка сразу побежал в гридницу. Любопытство подождет, а сырники с медом - нет.
        - Епископ хочет, чтобы я занял Черниговский стол? - начал я, потому что не хотел тратить время на выслушивание вступительной речи.
        - Он был бы не против, - ответил уклончиво монах Илья. - И не только он.
        - Зато против будут бояре. Они знают, что с ними быстро разделаюсь, - сказал я.
        - Ты прав, княже, так они и думают, - подтвердил Илья. - Но против князя не пойдут. Дружина и простой люд их не поддержат.
        - В открытую не пойдут, - согласился я. - Есть много тайных способов убрать неугодного человека. Впрочем, дело даже не в этом.
        Я не стал говорить ему, что моего имени нет среди черниговских князей. Насколько помню, в эту эпоху был всего один влиятельный русский князь по имени Александр, которого скоро назовут Невским. Следовательно, не было смысла соваться в Чернигов. По какой-нибудь причине не удастся мне стать Великим князем.
        - По новому порядку владеть Черниговом должен Михаил Всеволодович, - продолжил я. - Не хочу быть зачинателем смуты.
        - Он собирается в Новгороде Великом сидеть, - сообщил монах. - Черниговцы ему не любы.
        Вот уж не подумал бы! Новгород Великий, конечно, богаче, но там такой боярский беспредел, почему-то называемый вече, что князья надолго не задерживаются. Даже Александра Невского выгонят, не смотря на его победы над врагами Новгорода Великого.
        - Сегодня не любы, а завтра укажут ему новгородцы путь, а они это любят делать, - и сразу понравитесь, - сказал я. - Обещал князю Мстиславу, что не пойду против его племянника. Так что передай епископу Порфирию, пусть позовет моего племянника Изяслава, он следующий по старшинству.
        - Изяславу не бывать князем в Чернигове, - уверенно произнес монах Илья.
        - Почему? - поинтересовался я.
        - Когда сидел в Теребовле, побил наших людей, - рассказал Илья.
        - Тогда зовите следующего, Олега Курского, - предложил я. - Насколько я знаю, у него много сторонников в Чернигове.
        - Звали. Бояре как раз за него и хлопочут, - сообщил монах. - Его дружина заявила, что стол Черниговский твой по праву, а против тебя воевать не будут. На том многие целовали крест, когда ты их из плена вызволил.
        Не ожидал, что сдержат обещание. Слишком много в эту эпоху клятвопреступников на Руси. И не только в эту.
        - Пусть еще раз позовут, - предложил я. - Завтра во время приема я откажусь от Черниговского стола. Так и передай епископу и извинись от моего имени, если не оправдал его надежды.
        - Епископу важно, чтобы войны не было, - сказал Илья. - Если ты откажешься, тогда все мирным путем решится.
        Чтобы мою уступку оценили по достоинству, предложил:
        - Взамен я хотел бы, чтобы князь Черниговский построил новый каменный собор в Путивле. И со мной рассчитается, и богоугодное дело совершит.
        - Уверен, что епископ Порфирий поддержит твое требование, - произнес монах.
        Когда он ушел, я отправился в спальню. Княгиня Алика ждала меня. Ее прямо таки распирало от любопытства.
        - Чего они приехали? - спросила она, не дождавшись, когда я разденусь и лягу.
        - Чтобы предложить мне стать князем Черниговским, - ответил я и упредил ее следующий вопрос: - Я отказался.
        - Почему? - огорченно спросила она.
        Алика уже знала, что Черниговское княжество - это что-то типа королевства, а стремление к власти и богатству, как у большинства француженок, у нее в крови.
        - Потому что лучше быть живым князем Путивльским, чем мертвым Черниговским, - ответил я. - Тебя бы тоже извели, чтобы не мешала вертеть нашим сыном, как захотят. А может, и его убили бы.
        Судя по тому, как долго Алика не могла заснуть, мои аргументы не убедили ее. Наверное, примеряла в мечтах королевскую корону. А может, не давал спать второй наследник. Она опять была на сносях.

34

        Не успел проводить черниговское посольство, как прибыли половцы. Бостекан решил нанести дружественный визит. Видимо, монголы отошли на значительное расстояние от подконтрольной ему территории. Я встретил Бостекана на крыльце, как равного. Он привел в подарок десять жеребцов, нагруженных каракулем и войлоком, и два десятка бычков. Верблюдов и наложниц на этот раз не было. Значит, просить будет много, но только для себя. Из-под улыбки, прилипшей к его кривому лицу, проглядывал страх. Пуганули их монголы здорово. По просьбе кочевника мы сели во дворе под навесом. Там постелили ковер и поставили низкий столик. Поскольку впереди был пир, пили малиновый квас и ели калачи с медом. Половцы очень любят мед. Сами бортничать не умеют, покупают его у русичей. Поздней осенью, когда перебираются на зимовку поближе к лесам, то есть, к моим владениям, пригоняют в Путивль стада скота на продажу, а взамен запасаются медом, солью, зерном. Покупают и оружие, ткани, посуду, но в последнюю очередь, если остаются деньги.
        После долгих взаимных расспросов о здоровье, семье и прочей ерунде, Бостекан перешел к делу:
        - Ходят слухи, ты договорился с татарами о союзе. Так ли это?
        - Если врага нельзя победить, надо к нему присоединиться, - ответил я.
        - Они не всем разрешают присоединиться к себе, - сказал он.
        - Чтобы разрешить, им надо догнать просителя, - подколол я.
        - Все побежали - и мы тоже, - молвил в оправдание Бостекан.
        Я не стал уточнять, что побежали не все, а первыми - половцы, спросил:
        - Что ты хочешь? Чтобы я замолвил им за тебя слово? Так они меня не послушают.
        - Я мог бы со своим кошем встать под твою руку, платил бы посильную дань, воевал за тебя по первому зову, - предложил половец.
        Как воины, половцы меня не интересовали. Они годились разве что для грабительских налетов на русские княжества, с которыми я воевать не собирался. Оставалась дань, размер посильности которой, видимо, должен стать предметом торга. Не думаю, что она будет большой. А зачем мне нужны напряги с монголами из-за мелочи?! Жадность губит не только фраеров, но и князей.
        - Если я возьму вас под свою руку, значит, возьму на себя и вашу вину за убийство послов и прочие ваши дела. Тогда татары уничтожат меня вместе с вами, - высказал я напрямую, что думал по этому вопросу. - Другое дело, если вы поселитесь в моих деревнях, перестанете кочевать. Старшие могут жить в Путивле.
        То есть, я предложил им стать моими холопами.
        - Оседлая жизнь - не для нас, - дипломатично отказался Бостекан.
        Но и биться и умирать - тоже не для них.
        - Татары вернутся. Степи здесь лучше, чем на их родине, зимы мягче. Придут со всей своей силой и будут гнать вас, пока не перебьют всех, - предупредил я. - Если надумаешь, приходи. Мое предложение останется в силе.
        - Будем надеяться, что не вернутся, - сказал половец, - но за предложение благодарю!
        Было заметно, что он ожидал большего. Встал в позу, а им побрезговали. Это обиднее прямого оскорбления.
        - Надеюсь, это не повлияет на наши отношения, - сказал я. - До сих пор мы не создавали проблем друг другу.
        - Да, конечно, - торопливо заверил он. Слишком торопливо.
        Впрочем, мне было плевать на его отношение ко мне. В одиночку он не нападет. Силенок маловато. А пойдем на меня вся половецкая орда, его участие или неучастие в нападении ничего не изменит. Мы попировали три дня, после чего я отдарил его медом обычным и вареным и солью. Тратить на него ставленый мед не счел нужным. Мне от половцев ничего не надо.
        В начале августа приплыли мастера каменщики и корабелы. Первых прислал и оплатил новый Великий князь Черниговский Олег Святославич. Вторых пригласил я для постройки шхуны. Ладьи меня не устраивали. Для моих далеко идущих планов нужно было судно побольше, побыстрее и поудобнее. Эти планы были главной причиной, по которой я отказался от Черниговского княжества. Я собирался весной в половодье пройти на шхуне пороги и выйти в море для занятия пиратством, а на обратном пути оставить ее на зимовку на острове Хортица под охраной местных жителей. Добычу на арбах перевезем выше порогов, где перегрузим на ладьи. На следующий год спустимся на ладьях и пересядем на шхуну.
        На этот раз собирался делать шхуну без фор- и ахтеркастля. Высокие надстройки на баке и корме ухудшали мореходные качества судна. Сделаю полубак и полуют, утопив помещения наполовину в главную палубу, какими они будут у шхун в будущем. Нападать придется в балласте, значит, главная палуба будет примерно на одной высоте с главной палубой нефа, чего достаточно для взятия его на абордаж без особых сложностей. Лес я заготовил еще в прошлом году. Высушенные, дубовые и сосновые доски лежали в одной из осадных изб, которые по понятным причинам пустовали. Стапель соорудили на берегу реки. Там раньше был, но поскольку в Путивле строить ладьи перестали, стапель забросили. Часть бревен растащили, остальные сгнили. Пришлось делать заново. Путивльчане в основном строили челны-однодревки. Брали толстый ствол дуба, реже вербы, расскалывали напополам вдоль. Из обеих половин выдалбливали середину, получая два челна. Часто оставляли, в зависимости от длины, две или три монолитные переборки для повышения поперечной прочности. Нос заостряли, кормы закругляли, но иногда и ее делали острой, чтобы можно было плыть кормой
вперед. Отверстия для крепления веревочных уключин рулевого весла делали и на корме, и на носу. Длиной такие челны были пять-семь метров, высота борта - около полуметра, толщина - около пяти сантиметров, а днища - до десяти. Использовали их рыбаки, мелкие торговцы, перевозчики. Иногда делали челны длиннее и шире, без монолитных переборок, раздвигая борта двухсоставными шпангоутами. Для этого челн заполняли водой на неделю, а потом возле бортов разводили костры. Дерево упревало и становилось на время гибким. Благодаря шпангоутам, могли и нарастить борта распаренными и согнутыми досками. Наращивали встык, то есть, насаживали, в отличие от ладей, которые набивали, то есть, делали внахлест.
        Горожане сперва думали, что строить будем ладью, поэтому особого интереса не проявляли, если не считать ребятню, но когда увидели длину и толщину киля, высоту штевней и шпангоутов, стали приходить к стапелю толпами. Шутники предполагали, что я строю Ноев ковчег. Остальные говорили, что князь лучше знает, что делать. После того, как путивльцы услышали, что я отказался от Черниговского княжества, стали относиться ко мне с еще большим почтением. Как никак, почти Великий князь. Не в каждом уделе сидит такой.
        Каменщики в это время делали фундамент под новый собор. Старый деревянный разобрали и поставили на Посаде. Поп Калистрат пока служил там. Потом отдаст этот приход своему старшему сыну, а сам перейдет в новый собор. Церковные должности здесь передаются по наследству. Бизнес есть бизнес, как бы он ни назывался. На строительстве собора по призыву попов участвовали все жители княжества, горожане и крестьяне. По очереди и бесплатно. Кто-то резал камень, кто-то подвозил, кто-то помогал каменщикам. Я обеспечивал строителей кровом и столом. Поп Калистрат приходил ежедневно, чтобы обеспечить моральную поддержку, доставал строителей. Поскольку платил не он, попа не посылали, но и не слушали.
        Я посоветовал Калистрату не вмешиваться, но что он заявил:
        - Ты же руководишь строительством ладьи.
        - Руковожу потому, что они раньше такую не делали, не знают, как, - возразил я.
        Черниговские корабелы, в отличие от каменщиков, внимательно слушали меня. Я не только говорил, что и как надо сделать, но и объяснял, почему. Преподавал им основы теории устройства корабля. Особенно их поразило количество свинца, использованного в качестве балласта. На ладьях балластом обычно служили бочки, заполненные пресной водой. Сразу решались две проблемы. Трюм будет твиндечным, добавив продольной и поперечной прочности корпусу. Обе мачты сделали выше, чем у предыдущих моих проектов, и оборудовали стрелами для ускорения погрузки и выгрузки. На полуюте соорудили платформу для катапульты, купленной в Чернигове. Я заказал бондарям маленькие бочонки, которые будут наполняться горючими веществами, поджигаться и метаться по вражеским кораблям. Камнетесы изготовили круглые ядра весом около пяти килограмм. Такая каменюка, выпущенная из катапульты, проломит борт корабля. Использовать «артиллерию» я собирался только для защиты. Для нападения возле фок-мачты сделали «ворон» - поворотный трап с «клювом» на конце снизу. Подходишь бортом к борту другого корабля, поворачиваешь трап, прикрепленный к палубе
нижним концом, и опускаешь верхний на борт врага. «Клюв» встревает в деревянные части, не дает скинуть трап. По нему штурмовая группа перебегает на борт вражеского корабля. «Ворона «придумали римляне для борьбы с флотом Карфагена. Римляне были отличными пехотинцами, но уступали, как моряки. Вот они и придумали устройство, с помощью которого преимущество карфагенян было сведено к нулю.
        Канатчики обеспечили шхуну канатами различной толщины. Кузнецы изготовили бронзовые талрепа для набивки стоячего такелажа. Женщины сшили из плотного холста трехслойные трапециевидные и треугольные паруса, основные, штормовые и запасные. К концу осени шхуна была практически готова. Оставалось законопатить и просмолить ее, что я собирался сделать весной. Тогда и спустим шхуну на воду.

35

        Мне кажется, что я не дышу морским воздухом, а заряжаюсь им. Особенно чувствую это, когда долго пробуду вдали от моря. Почти два года я был лишен этого воздуха. Теперь дышу полной грудью и наливаюсь силой. В море мне не страшны никакие болезни. Наверное, там они не замечают меня. Даже насморк пропадает, который на суше достает во все времена года.
        Мы благополучно в половодье спустились по Сейму, а потом по Днепру к морю. На порогах я не брал лоцмана. Уже сам знал, где какого берега надо держаться, где быть внимательным, а где можно немного расслабиться. На шхуне был большой румпельный руль, на повороты которого она, в отличие от ладьи, отзывалась быстро. Плавание по течению было приятной прогулкой. Только на пороге Несытом слегка черкнули килем по камням. Вроде бы киль не сильно пострадал. Узнаем, когда вернемся на остров Хортица и вытащим шхуну на берег для консервации на зиму.
        На Черном море нас подхватил попутный норд-ост, дующий со скоростью метров десять в секунду, и повлек в сторону пролива Босфор. Судно шло в балласте. В трюме были только продукты, питьевая вода и подарки ахейским родственникам: две медвежьи шкуры, меха соболя, черно-бурой лисы и куницы и бочки с медом ставленым. Море пересекли быстро, за три с половиной дня. На входе в пролив заплатили латинскому чиновнику, судя по говору, бывшему французу. Мне показалось, что внешне он похож на ромея, который брал с меня деньги лет шестьдесят с лишним назад. Одинаковая профессия делает людей похожими. Не на ночь будет сказано, можете себе представить, что вашу машину остановил гаишник с застенчивым выражением лица и, заикаясь от смущения, вежливо попросил не превышать скорость?!
        Миновав пролив Дарданеллы, пошли на юг. К родне я решил заглянуть попозже, когда захвачу добычу. Заодно и распродам излишки в Ахее. Когда проходили острова Северные Спорады, за нами увязалась галера тридцативесельная. Мы шли курсом бакштаг при свежем северо-западном ветре, делали узлов шесть-семь. На галере понапрягались пару часов, потом поняли, что не догонят, и легли на обратный курс. Возле Южных Спорадов нас попробовали атаковать во второй раз. На этот раз галер было две, двадцатичетырехвесельные. На этих я потренировал свой экипаж в стрельбе из катапульты. Результат был неважным. Из восьми каменных ядер в цель попало только последнее. Оно убило или ранило несколько гребцов на ближней к нам галере, после чего обе передумали нападать.
        Многовато стало пиратов в этой части моря. Раньше Ромейская империя не давала им развернуться. Теперь к берегам Эгейского моря имели выход сразу восемь государств: Латинская империя; ее вассал королевство Фессалоники, который в свою очередь имело вассалами княжества Афинское и Ахейское; Венецианская республика, захватившая многие острова, и ее вассал герцогство Наксосское, которое основал на островах Кикладах Марко Санудо, племянник венецианского дожа Дандоло, организовавшего захват Константинополя: Никейская империя, в которой якобы я раньше служил и которой теперь, после смерти Феодора Ласкариса в позапрошлом году, правил его зять Иоанн Дука Ватацес: и Иконийский султанат, созданный сельджуками. Отношения между этими государствами были сложные. Чем и пользовались отчаянные жители побережья, поощряемые своими правителями. Поскольку шхуна не похожа на суда их государства и союзников, первые пираты решили, что я - никеец или икониец, а вторые - что латинянин или венецианец.
        После того, как миновали Крит, я немного расслабился. В эту эпоху суда ходили вдоль берега. Пересекать море напрямую отваживались не многие. Пираты уж точно не будут. Они ждут там, где движение интенсивное. Я же решил наведаться к египетским берегам. Там сейчас был халифат Эйюбидов, потомков Саладина, которых русичи, вслед за латинянами, называли сарацинами. Я предполагал, что в тех краях пиратов быть не должно. Вражеские торговые суда у берегов Египта не бывают, а свои и союзнические никакая власть не позволит трогать. Иначе ей самой некого будет грабить. К Александрии решил не ходить. Наверняка в ней находится военно-морская база, и боевые галеры патрулируют побережье у дельты Нила.
        Приблизившись к африканскому берегу на дистанцию, с которой он был виден в виде еле заметной полоски светло-коричневого цвета, я положил шхуну в дрейф. Теперь будем ждать, когда удача улыбнется. Легкий юго-восточный ветер, который приносил из пустынь прокаленный солнцем воздух, потихоньку отгонял нас от берега. Он был единственным приятным моментом. Припекало солнце от души. Наверное, было больше сорока градусов. Мои дружинники, не привыкшее к такой жаре, совершенно расклеились. В трюме была жуткая духота, поэтому все шестьдесят человек сидели на палубе под навесами из запасных парусов. Это они еще не знают, что такое влажная жара. Здесь-то она сухая, почти не потеешь. В «вороньем гнезде» впередсмотрящие сидели всего по часу. Чтобы дружинники не деморализовались окончательно, придумывал им различные занятия. Вплоть до заточки наконечников болтов и стрел. На первой моей плавательской практике боцманом у меня был дедуган, ровесник двадцатого века. Начал он морскую карьеру юнгой в тринадцать лет. Успел поработать на парусниках. Рассказывал, что, когда попадали в тропиках в штиль на много дней, что
случалось частенько, боцман заставлял матросов очищать гвозди от ржавчины. Чтобы не сдурели от жары и безделья и матросы, и гвозди.
        После захода солнца экипаж купался в море. Вода была, как парное молоко. Для тех, кто не умел плавать, опускали за борт парус. В нем, как в корыте, и плескались великовозрастные детишки. Засыпали заполночь, когда судно остывало. Подозревая, что «жаворонки» - это жители северных районов, а «совы» - южане. Просто некоторые родились не там, где надо, и не переехали.
        На четвертый день, уже после захода солнца, впередсмотрящий радостно заорал:
        - Плывет! Вон там! - и показал на восток.
        Я согнал его с мачты, залез в «воронье гнездо» сам. Действительно, что-то именно плыло. Назвать это что-то судном у меня не поворачивался язык, не смотря на то, что оно имело две мачты. При длине метров пятнадцать, в ширину оно было не меньше восьми. Корабли принято делить на узкие длинные мелкосидящие быстрые боевые и широкие с большой осадкой и тихоходные торговые или транспортные. То, что приближалось к нам, было слишком широким и тихоходным. На наклоненных немного вперед двух мачтах подняты большие латинские паруса. Следуя курсом бакштаг при ветре балла четыре, оно вряд ли разгонялось больше одного узла. Я прикинул, что с такой скоростью оно только утром приблизится к нам на кратчайшее расстояние. Это при условии, что ночью ветер не стихнет. На таком уродце и с такой скоростью ценный груз перевозить не будут.
        - Утром с ним разберемся, - сказал я дружинникам, спустившись с мачты, и приказал смайнать за борт парус и оборудовать штормтрап для купания в море.
        На рассвете выяснилось, что я недооценил достижение арабских кораблестроителей. Уродец успел пройти мили на три больше, чем я предсказывал. Пока было не жарко, мы подняли паруса и быстро догнали жертву. Не было даже намека на сопротивление. Команда из шести человек просто залегла за фальшбортом ближнего к нам правого борта. Я подвел шхуну вплотную к арабскому судну, потренировал экипаж обращаться с
«вороном». Его опустили удачно, зацепившись «клювом» за бак приза. Штурмовая группа из десяти человек во главе с Мончуком пошла на абордаж. Они пинками подняли экипаж захваченного судна и построили в ряд возле фальшборта к тому моменту, когда я подошел к ним.
        Все шестеро были в мятых и грязных длинных серовато-белых рубахах из хлопковой ткани и коротких, до колена, штанах. У всех на голове соломенные шляпы, но у одного спереди воткнуто узкое длинное перо в светло- и темно-коричневую полоску.
        - Капитан? - спросил я на арабском обладателя пера на шляпе.
        - Да, господин, - ответил он.
        Капитан явно не был хозяином судна.
        - Что везешь, откуда и куда? - поинтересовался я.
        - Зерно везу, господин. Хозяин приказал доставить из Думьята в Мерса-Матрух, - ответил капитан.
        Думьят - это порт в дельте Нила, милях в восьми от моря. Я был в нем разок на небольшом греческом контейнеровозе. Разгрузили нас за день, поэтому не успел погулять по городу. В Мерса-Матрухе был дважды на том же контейнеровозе. Поскольку в порту не было специализированного контейнерного терминала, выгружали нас обычными кранами, то есть медленно и долго. Это курортный город. Говорят, еще со времен Клеопатры. Рядом с городом находится тихая бухточка, которая называется Клеопатровы ванны. Местные жители божатся, что именно там и купалась царица. Вроде бы даже кто-то из их предков увидел ее голой и умер от восхищения. Как и большинство небольших приморских арабских городов, он состоит из длинной набережной, которая в Мерса-Матрухе называлась Александрия и на которой располагались торговые лавки, из примыкавших к ней отелей, роскошных и не очень, и расположенных подальше пролетарских районов, грязных и вонючих. Имелся большой рынок, шумный и грязный, который назывался Ливийским. Наверное, потому, что город расположен на трассе Александрия - граница Ливии. В Египте прилагательное
«грязный» относится ко всему, кроме пятизвездочных отелей, а «шумный» - ко всему, кроме кладбищ. Были в городе развалины храма, построенного Рамсесом Вторым в честь бога, имя которого я не запомнил, и музей Роммеля, в который я поленился зайти. Зато сходил на пляж Аджиба. Красивое место. Вода очень чистая, прозрачная. Там даже арабские женщины купались в одеяниях типа паранджи, только белого цвета: и покупалась, и постиралась.
        - Далеко отсюда до Мерса-Матруха? - спросил я.
        - Завтра бы доплыли, - ответил капитан.
        Значит, миль двадцать-тридцать. Надо бы наведаться туда, посмотреть, как сейчас выглядит город.
        А пока я осмотрел захваченное судно. Бак у него состоял из настила из досок, на котором лежал большой плоский камень, обвязанный тросом. Видимо, это якорь. Под настилом лежали свернутые, запасные паруса. На корме надстройки не было, главная палуба доходила до фальшборта. Там находился навес из тростника, под которым палуба была выстелена овечьими шкурами и стояли бочка с водой и сундук с продуктами: лепешками, овечьим сыром, финиками. Перед навесом был квадратный, метра на метр, люк в трюм. Мне было непонятно, как через такое узкое отверстие производили грузовые операции? Может, под овечьими шкурами более широкий люк? О чем и спросил капитана.
        - Нас грузят через большое отверстие в левом борту. Потом его закрывают, законопачивают и просмаливают, а через верхний люк догружают, - рассказал капитан.
        Вот уж не знал, что горизонтальная погрузка судов была придумана так давно!
        - Судно я заберу, а вас отпущу, если будете вести себя спокойно, - пообещал я арабам. Все-таки они - мои коллеги. Пусть остаются свободными.
        - Как прикажешь, господин, - молвил капитан.
        Мы отвели захваченное судно ближе к берегу, где поставили на якорь. Забрав экипаж на шхуну, направил ее на запад. Решил полюбоваться Мерса-Матрухом, высадить неподалеку от города арабов, а потом вернуться к захваченному судну и потащить его на буксире к Ахейскому княжеству. Добыча, конечно, не ахти, но обижать судьбу отказом не стоит. А то и такую уродину не даст.

36

        До Мерса-Матруха добрались после полудня. За восемь веков в городе произойдут значительные перемены. Пока он был намного меньше. Набережная отсутствовала. На ее месте была крепостная стена высотой метров пять, сложенная из светло-коричневого камня и с четырьмя прямоугольными башнями, включая надворотную. Башни были высотой метров восемь, а надворотная - все десять. Восточная стена была такой же высоты и с пятью башнями. Наверное, остальные две стены такие же. Это мне уже было не важно, поэтому положил шхуну на обратный курс. Судя по размеру города, в нем полторы-две тысячи жителей. Из них сотня-две военный гарнизон плюс ополченцев три-пять сотен. Многовато на мой экипаж.
        Удалившись от Мерса-Матруха миль на пять, высадил арабских моряков на берег, разрешив забрать свои вещи и взять воды и еды. Они никак не могли поверить в свое счастье, всё ждали подляны. Сами бы именно так и поступили. Дружинники, назначенные на шлюпку гребцами, поворчали немного, потому что не хотели в такую жару грести, но отвезли арабов без происшествий. За это ворчания я заставил их грести немного дольше, догоняя шхуну, которая шла на восток курсом крутой бейдевинд. Правда, двигалась она очень медленно. Мало того, что ветер был почти встречный, так еще и слабенький.
        К захваченному судну вернулись только на следующее утро, когда ветер, убившийся ночью, задул снова, причем начал свежеть и заходить к югу. Возле зерновоза уже суетились три галеры. Одна была ошвартована к нему. На судне выбрали якорь и начали поднимать паруса. Галеры были, судя по всему, торговые. Поэтому я решил отбить свою добычу. Для чего приказал взять мористее, поменять курс бейдевинд на галфвинд, чтобы иметь больше скорости и лучшую маневренность.
        На галерах заметили шхуну. Две развернулись носами в нашу сторону и подняли паруса. Для них ветер был попутный. Впрочем, они и на одних веслах догнали бы нас. Впереди шла сорокавосьмивесельная галера. Весла располагались парами. Видимо, на одной скамье по два гребца. Две мачты с латинскими парусами. У второй галеры сорок весел, но зато три мачты. Самой высокой была грот-мачта, фок - чуть ниже, а бизань, расположенная близко к корме, - еще ниже. У обеих из носовой части, на полметра выше ватерлинии, торчали длинные, заостренные тараны, предназначенные не для того, чтобы потопить вражеский корабль, а крепко сцепиться с ним и взять на абордаж. В эту эпоху купец и пират - синонимы. Галеры брали нас в клещи. Шли красиво. Весла одновременно поднимались и опускались, напоминая взмахи крыльев.
        Главной опасностью для нас были тараны. Дело даже не в том, что продырявят корпус. Пробоины будут выше ватерлинии, как-нибудь залатаем их и доберемся до порта, где отремонтируем. Но в случае протаранивания будет трудно освободиться от галеры, из-за чего потеряем маневренность. Тогда две другие галеры будут нападать на нас, как захотят. Третья, кстати, уже закончила возню с зерновозом, оставив на нем небольшой экипаж, и заспешила на помощь первым двум.
        Капитан большей галеры почти правильно рассчитал угол упреждения. Когда мы сблизились метров на двести, стало понятно, что, следуя прежним курсом, он пройдет у нас по носу. Поэтому арабский капитан дал команду подвернуть немного влево, чтобы угадать нам в борт. Ошибся он в том, что мы не жертва, а агрессор. Мои арбалетчики смели лучников и арбалетчиков, которые располагались на форкастле галеры, заставили и капитана искать укрытие понадежнее. В это время другие дружинники быстро опустили паруса, а рулевой положил руль вправо. Шхуна обогнула нос галеры в сотне метров от него и пошла на сближение правым бортом к правому. Затрещали, ломаясь, весла галеры, послышались вопли гребцов, которых, наверное, посбрасывало со скамей. Сопротивление весел затормозило шхуну, форштевень ее дошел лишь до грот-мачты, но этого было достаточно. «Ворон» упал на борт галеры, и по нему я во главе десанта перебежал на нее.
        Вдоль бортов галеры, над головами гребцов, находились палубы. В центре ее и в кормовой части лежал груз в бочках, тюках и больших корзинах, над которым на высоте фальшборта располагался переходной мостик, куршея, от кормы к баку. На баке находились помещения команды и кладовые для судовых запасов, а на корме - помещения для офицеров и кладовые с продуктами. Там и находились остатки команды, десятка два человек, вооруженных короткими копьями и саблями. Они не столько готовились отразить нашу атаку, сколько пытались спрятаться за щитами и переборками от арбалетных болтов, которые летели в них со шхуны. Капитан галеры, облаченный в куполообразный шлем и длинную кольчугу, сидел на палубе, возле приоткрытой наружу двери, ведущей, видимо, в его каюту. В груди у него торчал болт, влезший почти полностью. Круглое, смуглое лицо капитана с густыми черными усами и закрытыми глазами казалось умиротворенным, если бы не кровь, которая стекала из уголков губ. Увидев меня, арабы побросали оружие и закричали кто на арабском, кто на греческом, кто на латыни:
        - Сдаемся! Сдаемся!
        Времени возиться с ними не было, поэтому я показал арабам, чтобы зашли в приоткрытую дверь капитанской каюты. Дверь закрыли и подперли копьем. Я оставил трех дружинников караулить пленных, а с остальными быстро вернулся на шхуну, приказав поднимать «ворон». Отвык я от галерной вони. Вернувшись на шхуну, с облегчением вдохнул воздух полной грудью.
        Вторая галера в это время огибала первую по корме, метрах в двустах от нее, собираясь развернуться в нашу сторону и пойти в атаку. Они, наверное, были уверены, что их собратья еще сражаются с нами. Мои арбалетчики, расположившись на полубаке шхуны, обменивались любезностями с лучниками на баке галеры.
        Отойти от захваченной галеры оказалось труднее, чем хотелось бы. Дружинники на баке, подставляясь под вражеские стрелы, отталкивались от нее алебардами, чтобы нос шхуны отошел от борта галеры, в то время, как другие поднимали фок. Но ветер был прижимной, из-за чего и возникли трудности. Я уже был уверен, что вторая галера успеет развернуться и протаранит нас. Она, действительно, начала быстро поворачиваться носом в нашу сторону, гребя веслами враздрай: правым бортом вперед, левым - назад. И вдруг весла обоих бортов перестали грести, остались опущенными в воду. Галера еще поворачивалась влево, но все медленнее. Так понимаю, главный двигатель перестал подчиняться командам с мостика - кошмарный сон любого капитана, особенно во время маневров в порту или узости. На галере послышались крики и вопли - приступили к ремонту двигателя самым быстрым и жестоким способом.
        Поскольку галера продолжала поворачиваться влево, я повел шхуну, медленно набирающую ход, к правому борту галеры. До нее было метров сто, но курсом крутой бейдевинд мы преодолевали каждый метр слишком медленно. На галере вопли становились все громче. Видимо, ремонт скоро закончится.
        Мы подошли к галере, когда на ней начали втягивать внутрь некоторые весла. Скорее всего, те, которыми теперь некому грести. Как только «ворон» оказался напротив бака галеры, его опустили, точнее, дали упасть. Мои дружинники поняли, что происходит на галере, и поспешили на помощь гребцам. Затрещали ломающиеся доски. Это пострадал трап. К счастью, не сильно. Быстро переправились по нему на галеру. Я побежал к корме по палубе правого борта. Большая часть арабов находилась возле гребцов. Они затаскивали внутрь весла. Рядом с ними валялись порубленные тела гребцов Услышав топот наших ног, оставили весла в покое и заспешили к корме, куда их призывал капитан - юноша лет шестнадцати с тонким, светлокожим, девичьим лицом, на котором черные усики казались досадным недоразумением. Из острой верхушки его шлема торчало белое страусиное перо, наклоненное назад. Кольчуга с длинными рукавами и рукавицами и шоссы были великоваты на него. Наверное, раньше принадлежали плотному и рослому крестоносцу. В руке он держал спату из многослойной стали. Тоже, наверное, трофейная. Вот только умение владеть ею не захватишь,
ему надо учиться долго и напряженно. Я легко отбил удар его меча и одним ударом отсек голову с девичьим лицом от туловища в великоватой кольчуге. Также быстро разделался еще с тремя арабами, хотя последние двое не сопротивлялись, молили о пощаде. Мои дружинники тоже никого не жалели. Не надо было убивать гребцов. Их выжившие товарищи по несчастью громкими криками встречали убийство каждого араба.
        Разделавшись с врагами, я приказал дружинникам:
        - На шхуну! Быстро!
        - Освободите нас! - заорали гребцы на разных языках, в том числе и на славянском.
        - Мы сейчас вернемся! - пообещал я на бегу.
        Впрочем, торопился я напрасно. На третьей галере поняли, что произошло на второй, трезво оценили свои шансы и решили не рисковать. Они быстро погребли почти против ветра, чтобы парусная шхуна не смогла догнать, позабыв забрать своих с зерновоза.

37

        Столица Ахейского княжества Андравида находилась километрах в шести-семи от моря, как я понял из рассказов своей жены. Она этот путь проделала всего два раза в жизни: первый - младенцем, когда с матерью приплыла из Франции, второй - невестой сына Мазовецкого князя. Морскими воротами Андравиды являлся порт Кларенца. Это был небольшой город, окруженный рвом шириной метров двенадцать, заполненным морской водой, и стеной высотой метров шесть с семнадцатью девятиметровыми башнями, четыре из которых были надворотными. Толщина стены равнялась двум метрам. Сложена из необожженного кирпича на каменном цоколе метровой высоты. У меня язык не поворачивался назвать ее крепостной стеной. Хотя Великая Китайская и вовсе сложена из утрамбованной глины. От Морских ворот прямая улица вела к Андравидским, за которыми и начиналась дорога к столице княжества. Хорошая дорога, широкая и мощеная. По ней рано утром я и поехал в столицу.
        Прибыли мы в Кларенцу вечером предыдущего дня. Шхуна, две галеры и зерновоз, который мне не хотелось называть судном. Первой на рейд залетела под всеми парусами шхуна и, после крутого разворота, встала на якорь. Проделали мы это так красиво, что на берегу и крепостной стене вскоре собрались зеваки. Не знаю, что они еще хотели увидеть в нашем исполнении. Может, просто посмотреть на судно, о котором все говорят. Следом подтянулись галеры. Большая тянула на буксире зерновоз. На меньшей половина гребцов погибла. Часть освободившихся мест заняли арабы, захваченные в плен на большой, но все равно она отставала. К шхуне на шлюпке подплыл таможенник - пожилой грек, носатый и ехидный. Греки бывают двух видов - жизнерадостные и ехидные. С первыми лучше отдыхать, со вторыми - вести дела, но по жизни обычно получается так, что отдыхаешь с ехидными, а дела ведешь с жизнерадостными. Был у меня судовладелец из жизнерадостных греков. Я нахохотался с ним до слез. Это из-за его способности сбивать людей с пути праведного я попал в турецкую тюрьму. На этот раз мне повезло.
        Таможенник окинул меня взглядом, сразу определил национальность и поприветствовал на славянском. Я ответил ему на греческом и, упреждая вопрос о грузе, представился:
        - Я - зять князя Жоффруа де Виллардуэн, муж его дочери Алике. Прибыл в гости. - И добавил шутливо: - Пошлины заплачу лично ему.
        - Тогда князь много их соберет, - ехидно пробурчал грек, сразу потеряв ко мне интерес.
        После него приплыл рыцарь Филипп, кастелян Кларенцы, - типичный аквитанец с любезной улыбкой на губах и холодными, рыбьими глазами. Этот говорил на офранцуженном варианте латыни, которому меня научила моя жена. Уточнив, кто я такой и сколько верховых лошадей и телег мне потребуется на завтра, чтобы добраться со свитой и подарками до столицы, он отправился на берег. Наверное, сразу же послал к князю вестового с сообщением о прибытии родственника. В Андравиде подтвердили наличие такового среди русских князей, поэтому утром нам были предоставлены тринадцать верховых лошадей, на которых, кроме меня, поехали Савка с моей хоругвью и десять дружинников из сотни Мончука с ним во главе, и пять двуконных телег. На телегах везли пять бочек княжеской медовухи и меха, а также кое-что из трофеев: индийские ткани, ковры, пряности и благовония.
        На галеры утром прибыли несколько городских кузнецов и начали расковывать гребцов, которые, напившись трофейного вина, выделенного мною, всю ночь орали песни. Они были почти со всех стран, расположенных на берегах Средиземного, Эгейского и Адриатического морей, в том числе и несколько ахейских греков, и даже два дружинника из Галича, служивших у болгарского царя Ивана Асеня, и семеро их сослуживцев-болгар. Они осенью попали в плен во время стычки с отрядом Эпирского деспота Феодора Ангела и были проданы в рабство иудеям, которые отвезли их в Александрию и перепродали. Галичанам и болгарам я предложил остаться на шхуне, пообещав завезти в родные края по пути домой. Пешком им бы пришлось добираться через вражеские территории.
        Столица Ахейского княжества Андравида никаких защитных укреплений не имела. Даже вшивого вала или рва не было. Такое впечатление, что им некого бояться, хотя война, как мне рассказал сопровождавший нас рыцарь Филипп, идет на границах княжества. Эпирский деспотат - обломок Ромейской империи - дожевывал их сюзерена Фессалоникское королевство.
        - Так что мы теперь напрямую вассалы Латинского императора, а герцог Афинский стал вассалом нашего князя, - сообщил мне Филипп.
        Узнав, что я действительно родственник Жоффруа де Виллардуэна, он «надел» для меня улыбающиеся глаза.
        В Андравиде количество православных церквей и католических храмов превышало всякие разумные пределы. Мне показалось, что религиозных заведений было больше, чем жилых домов. Православные церкви все были старыми, а католиеские - новыми. Княжеский дворец имел большой двор, обнесенный каменной стеной высотой метра четыре. Массивные дубовые ворота, оббитые ржавыми железными полосами, были нараспашку, но возле них стояли в карауле десяток пехотинцев в округлых металлических шлемах и кожаных куртках, вооруженные копьями, мечами и большими, почти в рост человека, щитами. Командовал ими рыцарь без шлема, но в кольчуге с длинными рукавами. Он с интересом разглядывал сопровождавших меня дружинников, то есть рыцарей по его классификации, облаченных в роскошные одежды, часть которых они получили из моих запасов. На меня он глянул мельком. Князю положено быть богато одетым, а вот то, что рыцари одеты не хуже, произвело на него впечатление.
        Мы медленно поехали по двору к высокому зданию с пристроенным слева караульным помещением, перед которым было широкое каменное крыльцо под деревянным навесом и широкая мраморная лестница с шестью ступенями. Первый этаж дворца был глухим. Выше располагались пять рядов узких окон арочного типа, застекленных в округлой верхней части разноцветным стеклом, а ниже - бесцветным. Впрочем, совсем бесцветное стекло пока не научились делать. Оно было или желтоватое, или, что чаще, зеленоватое. Судя по рядам окон, должно быть еще пять этажей, но Алика рассказала мне, что дворец построен по принципу донжона, что на втором и третьем этаже есть галереи. Рыцарь Филипп послал вперед вестового, поэтому на крыльцо уже выходили Жоффруа де Виллардуэн, князь Ахейский, его старший сын и наследник с тем же именем, младший сын по имени Вильгельм и свита. Князю пятьдесят семь лет. Он среднего роста, полноватый, с румянощеким, выбритым лицом, большим носом и тонкими губами, по бокам от которых были властные складки. Он с непокрытой головой. Волнистые седые волосы спадали до плеч, а над лбом зачесаны назад. Одет в
темно-красное блио с черной каймой по подолу и светло-зеленую шелковую тунику, подпоясан ремнем с серебряными овальными бляшками, на которых изображены кресты и что-то написано, но такими мелкими буквами, что я не разглядел. Штаны черные, заправлены в высокие сапоги с острыми носками, загнутыми вверх самую малость. Его сыну исполнилось двадцать девять. Он похож на отца, но полнеть еще не начал и властными складками не обзавелся. Я бы даже сказал, что Жоффруа-младший не производил, как его отец, впечатление решительного командира и жесткого управленца. Природа на нем явно отдохнула. Алика мне говорила, что эти качества достались старшей сестре, выданной в двенадцатилетнем возрасте замуж за французского барона, вдовца, который был старшее ее почти на двадцать лет, и которого она сразу загнала под каблук. Впрочем, моя жена знала об этом только со слов своей матери Жаклин, со старшей сестрой она ни разу не виделась. Старший сын тоже был без головного убора, но волосы подрезаны короче. Одет в ярко-красное блио с золотой каймой по подолу, синюю шелковую рубаху и коричневые штаны, заправленные в черные
сапоги, острые носы которых загнуты больше, чем у отца. Ремень у него был из прямоугольных золотых пластин встык, на которых чередовались мужские лики, наверное, святых, и с большой бляхой с крестом, в центр которого был вставлен небольшой рубин. Жоффруа де Виллардуэн-младший был женат на Агнесс, дочери Латинского императора Пьера де Куртене, погибшего в плену у Феодора Ангела. На второй дочери императора был женат Феодор Ласкарис, у которого, по легенде, я служил до возвращения в Путивль. Детей у Жоффруа-младшего не было. Скорее всего, княжество перейдет Вильгельму, которому скоро стукнет пятнадцать и он будет посвящен в рыцари. Это был худощавый юноша с выпирающими передними зубами. Даже когда рот был закрыт, выглядывали кончики верхних зубов. У Вильгельма волосы темнее и длиннее, чем у отца и брата, и завиты на концах. Он еще не бреется, лицо в подростковых угрях. Если бы не одежда, принял бы его за девушку. На нем пурпурная шелковая рубаха с очень широкими рукавами, узкие, в обтяжку темно-красные штаны из парчи, перевязанные под коленями желтыми лентами и напоминающие панталоны, и темно-синее блио
из тонкой шерсти с прямоугольным вырезом, вышитым золотыми нитками в виде поющих птиц, видимо, соловьев. Подпоясан широким ремнем, сплетенным из шелковых прядей красного, желтого, зеленого, синего, черного и белого цвета. Носки башмаков загнуты еще больше, чем у брата. Мне показалось, что при ходьбе они должны упираться в лодыжку. Глядя на Вильгельма, мне приходило на ум слово «безынициативность».
        Я поприветствовал тестя на его языке. Жоффруа де Виллардуэн, князь Ахейский, по инерции ответил мне на греческом с сильным акцентом, а потом перешел на родной язык, спросив:
        - Откуда ты так хорошо знаешь наш язык? Алике научила?
        - Не только. Воевал с вами, защищая Константинополь в Варяжской гвардии и служа у Феодора Ласкаря, - ответил я, мило улыбнувшись.
        - Пути господни неисповедимы! Вчера - враг, сегодня - родственник! - произнес князь Ахейский, улыбнувшись, и обнял меня за плечи.
        Я тоже обнял его. От князя пахло легким перегаром. Затем обнялся с его старшим сыном, плечи которого были мягче, но перегар от Жоффруа-младшего исходил такой же. Вильгельм разрешил обнять себя. От него пахло ладаном.
        - Я представлял тебя другим, - признался князь Жоффруа, когда мы поднимались по винтовой каменной лестнице на второй этаж.
        - Более диким? - иронично спросил я.
        Не зря, выходит, я укоротил бороду и усы и выбрил щеки а ля граф де Рошфор, каким видел его в французском фильме «Три мушкетера». С такой бородкой я стал выглядеть аристократичнее, если такое слово применимо для данной эпохи.
        - В общем, да, - честно сказал Жоффруа де Виллардуэн, что было так не похоже на француза. Обычно они никогда не говорят тебе о твоих недостатках. Предпочитают позлословить о них в своем кругу. - Монах рассказал, что ты живешь далеко на востоке, на границе со скифами.
        Скифами ромеи, а вслед за ними и латиняне, называли любых кочевников причерноморских степей. Все образованные люди читали Геродота или хотя бы слышали, о чем он писал. А писал он о том, что в причерноморских степях живут скифы. Правда, с тех пор прошло тысячи полторы лет, но, чтобы понять это, образованности уже не хватало.
        - Я воспитывался при дворе Ромейского императора, меня готовили в правители провинции, среди которых могла быть и Ахея, - рассказал я.
        Для всей Европы, Северной Африки, Ближнего Востока и многих других территорий Константинополь до сих пор, не смотря на захват латинянами, является культурной столицей мира. Тем более, для этих самых латинян, в большинстве своем не умеющих читать и писать.
        - Об этом монах ничего не сказал, - сообщил тесть. - Больше часть его рассказа была о твоем богатстве.
        - Хорошо было бы быть такими богатыми, как о нас думают! - шутливо произнес я.
        - Ты прав! - весело произнес князь Жоффруа.
        Было заметно, что я начинаю ему нравиться.
        Мы миновали второй этаж, пол в котором был мраморный и чистый, в котором не гуляли сквозняки и не воняло дымом и немытыми телами, а на столе не было кучи костей и прочих объедков. То ли французы за шестьдесят лет научились жить культурнее, то ли, что скорее, греки научили только тех, кто перебрался к ним на жительство. На третьем этаже пол тоже был мраморный и выстеленный коврами, правда, старыми, кое-где дырявыми. Стены расписаны сюжетами из греческой мифологии. Фрески странным образом напоминали иконы. Наверное, иконописец подхалтурил в свободное от основной работы время. На противоположной от лестницы стене был прибит большой, метра два высотой, деревянный крест, покрашенный в черное, по обе стороны от которого висело по два щита. На красных полях щитов был нарисован желтый крест с раздвоенными, как у ласточки, концами, только внутри закругленными. Подобный крест я видел у тамплиеров. Не знаю, имели ли какое-то отношение к ордену Виллардуэны, но таков был герб князей Ахейских. Под деревянным крестом располагался невысокий помост. На нем стояли два кресла с низкими спинками, на которых тоже был
изображен герб. Сиденья обтянуты красной материей. Справа и слева от помоста располагались скамьи с наклоненными немного назад спинками и обтянутыми коричневой материей сиденьями. У правой стены находился камин поменьше тех, что я видел в донжонах. Его давно не топили, поэтому источал легкий запах пересохшей сажи и еще чего-то до боли знакомого. Мне сразу почему-то вспомнился замок Беркет. Даже стало грустно.
        С галереи по деревянной лестнице, перила у которой поддерживали балясины в виде купидонов, к нам спустились княгиня Жаклин и ее невестка Агнесс. Обе женщины были, скорее всего, ровесницами своих мужей. Старшая когда-то была красива. Младшая никогда не была и не будет. У обеих длинные золотые сережки с жемчужинами, только у старшей по две в каждой, а у младшей по три. Одеты в белые кисейные туники и парчовые юбки, вышитые золотом: у старшей в виде кленовых листьев, у младшей - каких-то птиц, то ли фениксов, то ли павлинов. Рубахи из белого шелка с алыми каймами по краям рукавов, сужающихся к кисти, и подолу, который у младшей был зубчатый. На головах белые поневы, полностью скрывавшие волосы и придерживаемые тонкими золотыми обручами, такими же, какой был на Алике в день нашей встречи, только у Агнесс имел спереди пять небольших бриллиантов в ряд. На ногах вышитые золотом коричневые кожаные башмачки с закругленными носами и золотыми застежками в виде бабочек. Застежки у обеих женщин были одинаковые. Наверное, поссорились.
        Жаклин и Агнесс обменялись со мной приветствиями на греческом. Женщины легче учат иностранные языки, ведь для них жить - это болтать. Все вместе мы проследовали к помосту. Князь и княгиня сели в кресла на помосте, жена слева от мужа. Наследник с женой и княжеская свита сели на скамью слева от помоста. За шестьдесят лет рыцарское общество сильно эмансипировалось. Если присутствие на встрече княгини раньше допускалось в исключительных случаях, то о невестке и речи быть не могло. Я со своей свитой сел справа от помоста. Сиденья были набиты конским волосом. В это время слуги начали складывать напротив помоста привезенные мною дары. Сначала принесли самое легкое - меха и ткани. Меха положили в том месте, где падал из окна солнечный свет. Лучи придали меху, особенно соболиному и черно-бурой лисы яркость, воздушность. Обе женщины смотрели заворожено. Оторваться смогли только, чтобы перевести взгляд на положенные рядом, колоритные, индийские ткани.
        Жоффруа де Виллардуэн по пути узнал всё, что его интересовало, и посмотрел на жену, давая ей слово. Поскольку Жаклин никак не могла налюбоваться тканями, сердито гмыкнул.
        Жена встрепенулась и задала вопрос:
        - Как прошло путешествие?
        - Неплохо. Море было спокойным, ветер попутным, - ответил я и перешел к тому, что ее больше интересовало: - Алике передала вам послание. - Я повернулся к Савке, который стоял рядом со скамьей и держал шкатулку из черного дерева, украшенную золотом, и приказал: - Отдай княгине.
        Савка подошел к помосту и, низко поклонившись, вручил шкатулку Жаклин. Получилось у него довольно элегантно, хотя никто его этому не учил. Лакеем рождаются. Княгиня сперва полюбовалась шкатулкой. Эту вещицу я захватил у иудеев, но говорить об этом не стал. Пусть теща думает, что сделали в моем княжестве. Жаклин открыла шкатулку, достала из нее свернутый в рулон лист бумаги, перевязанный шелковым сине-красно-зеленым шнурком, скрепленным свинцовой печатью.
        - Что пишет моя дочь? - спросила княгиня.
        У меня появилось подозрение, что она не умеет читать. Хотел было подколоть, но удержался. Отношение к вам мужа рано или поздно совпадает с отношением жены.
        - Я чужие письма не читаю, - сообщил ей. - Обычно женщины хвастаются своими детьми. Осенью она родила второго сына, которого назвали Владимиром.
        Надо было видеть, как посмотрела многодетная свекровь на бездетную невестку! Агнесс сразу потупилась и зашмыгала носом, будто рядом кто-то испортил воздух. Зато на меня Жаклин посмотрела с симпатией. В эту эпоху брак считался хорошим, правильным, если рождались дети, особенно сыновья. Значит, Алике суждено было стать моей женой, что и подтверждает рождение мальчиков. А как она живет со мной, хорошо или плохо, - никого не интересовало. Замужество - это обязанность, которая иногда бывает не очень тяжелой. Впрочем, монах Аполлодор наверняка расспросил у служанок, как живется их хозяйке, и пересказал ее родителям.
        - Алике чувствует себя хорошо. До моего отъезда сама кормила ребенка грудью, отказывалась от кормилиц, - информируя я родственников.
        - Я тоже своих детей кормила сама до года, - делится Жаклин.
        Теперь буду знать, кому подражает моя жена.
        Слуги принесли мешки со специями и благовониями. Смесь сильных запахов буквально заполонила все помещение с высоким, метров шесть, арочным потолком. Не меньшее впечатление произвело и количество их. Я не пожадничал. Того, что принес в дар, по стоимости хватило бы на экипировку целого отряда.
        - Вено за невесту, - шутливо произнес я.
        - Откуда у тебя столько?! - удивился князь Ахейский. - В твоих краях такое не растет. Или я ошибаюсь?
        - По пути сюда завернул к сарацинским берегам и захватил две галеры с ценным товаром и парусник с зерном, - сообщил я.
        - Отличная добыча! - похвалил Жоффруа де Виллардуэн и добавил шутливо: - В следующий раз, когда поплывешь к сарацинским берегам, захвати и меня.
        Я отнесся к его словам серьезно:
        - Следующий раз будет через несколько дней, если наберу еще человек триста-четыреста. Есть там на побережье небольшой город, который не трудно захватить.
        - Поговорим об этом позже, - предложил князь Жоффруа. - Завтра съедутся мои бароны на пир по случаю твоего приезда. С ними и обсудим.

38

        Как рассказывал мне в двадцатом веке лоцман по время проводки в порт, Мерса-Матрух в переводе с арабского значит «Брошенный якорь». Кем брошенный - история умалчивает. Мы тоже бросили якорь на рейде, чтобы не допустить снабжение города по морю, если кто-то вздумает его осуществлять. В порту стояли две галеры под выгрузкой и с полсотни рыбацких баркасов, вернувшихся с ночного лова. Рядом со шхуной встал на якорь бывший зерновоз в балласте. Будем грузить в него добычу, если захватим город. Наши четыре галеры, две захваченные мной и две арендованные у купцов Жоффруа де Виллардуэном, князем Ахейским, подошли к пляжу и начали выгружать воинов. Полсотни рыцарей и две с половиной сотни копейщиков и арбалетчиков принимают участие в операции. Желающих было намного больше, потому что княжество давно ни с кем не воевало. Я решил, что три сотни в придачу к моим семи десяткам (ко мне присоединились освобожденные из плена галичане и болгары) вполне хватит. Добычу договорились разделить поровну, когда вернемся в Кларенцу. У меня меньше солдат, зато больше кораблей, и я командир. Князь Ахейский собирался лично
поучаствовать в захвате Мерса-Матруха, но тогда командиров было бы два, что, как говорят изучающие русский язык немцы, не есть хорошо, потому что есть плохо. Перед этим я рассказал Жоффруа де Виллардуэн, как русичи из-за многоначалия и отсутствия дисциплины проиграли сражение на Калке, и почему ему не стоит воевать с монголами, если они все-таки доберутся до Ахейского княжества. Тесть меня правильно понял и послал со мной своего старшего сына. Вильгельм тоже остался дома. Оба наследника не должны участвовать в одном сражении, если оно не судьбоносное.
        Жоффруа-младший считает себя рыцарем-трубадуром. Судя по почти полному отсутствию боевого опыта, он скорее трубадур-рыцарь. На пиру я узнал, что Андравида теперь - столица трубадуров. После того, как несколько лет назад Южную Францию с помощью крестового похода зачистили от альбигойцев, часть их разбежалась по всему свету. Умеющие рифмовать свои неприятности поселились в Ахейском княжестве. Целый вечер они нас развлекали песнями и балладами. Сядет на табурет, левую ногу пристроит на подставку, в левую руку возьмет виолу, облокотившись на левое бедро, а правой водит смычком по струнам, издавая жалобные и просто противные звуки, и напевает. Судя по тому, что трубадуры сочинили об этом крестовом походе, зачистка была жестокой. Говорят, чтобы не пропустить ни одного катара, вырезали целые города. Тысячи трупов валялись на улицах. Как это ни обидно для некоторых звучит, поэты, музыканты, актеры - одна из разновидностей «попрошаек», причем самая опасная, особенно талантливые. Точнее, они - та самая красивая плесень, которая сообщает, что общество загнило. Как только поэтов становится много, жди больших
неприятностей, типа альбигойской или коммунистической антисистемы. Вот здоровое быдло и избавляются от поэтов разными способами: или сразу всех с помощью крестового похода, или самых ярких с помощью дуэлей. Так что Ахейское княжество или скоро избавится от поэтов, или прикажет долго жить.
        Ахейские рыцари, сержанты и солдаты высаживаются на берег с шутками и смехом. Трапы, опущенные с галер, не достают до берега, поэтому воинам приходится намочиться примерно по пояс. Это их забавляет. Наверное, так борются со страхом. Все ждут атаки городского гарнизона. Был бы я комендантом Мерса-Матруха, ударил бы сейчас, когда на берегу всего часть вражеского войска. Причем эта часть явно не готова отразить нападение.
        Я высаживаюсь из лодки рядом с ними и приказываю тем, кто на берегу, занять оборону. Выполняют мой приказ быстро и беспрекословно. Никто даже не глянул на Жоффруа де Виллардуэна-младшего, который приплыл вместе со мной в лодке, чтобы получить и от него подтверждение приказа. Значит, будет полное единоначалие. Что не есть плохо, потому что есть хорошо.
        Из города на восток поскакали три всадника. За подмогой. Скакать им придется долго. В ближайших городах гарнизоны маленькие, которым себя бы защитить. Большой гарнизон в Александрии, а до нее больше двухсот километров. Я собирался во время выгрузки своего контейнеровоза съездить туда на выходные, но, когда узнал, что автобус будет тарахтеть пять часов, а таксист заломил триста баксов в один конец, передумал. Так что раньше, чем через полторы недели, помощь не прибудет. Это при условии, что поплывут на галерах. Пешком будут еще дольше добираться. Если, конечно, какой-нибудь большой отряд не находится где-нибудь поближе. Надеюсь, что это не так, но дозоры вышлю. Для этого мы привезли на галерах шесть лошадей. Рыцари хотели взять больше, но, во-первых, на лошадях города не штурмуют; во-вторых, меньше добычи сможем увезти. Последний довод оказался решающим.
        Воинов у меня мало, поэтому разбиваю их на три отряда и выставляю напротив трех городских ворот. Четвертые, морские, будут контролироваться со шхуны. Солдаты сразу начинают копать ров и делать вал на расстоянии метров триста от городских стен, куда долетают только легкие стрелы и сильного вреда не наносят. Пусть горожане думают, что мы собираемся осаждать долго и нудно, пока им не придет помощь из Александрии и с позором не прогонит нас. А что они еще могут думать, видя, как мало нас приплыло?! Мужское население Мерса-Матруха уже собралось на стенах. Они вопят и угрожающе размахивают оружием. Собака, которая гавкает, не кусает. Рот занят.
        Для нас с Жоффруа де Виллардуэном ставят шатер. Это я посоветовал его взять. Днем здесь жарковато. Для рыцарей и солдат натянут тенты. Часть солдат выгружает из галер воду, съестные припасы и деревянные лестницы, которых всего десять. Два отряда по двадцать рыцарей, в каждом из которых по три всадника, пошли грабить деревни, расположенные неподалеку от города. Нам нужны тягловый скот и продовольствие. Скот крестьяне наверняка уже уводят подальше от греха, а вот все продовольствие вряд ли унесут.
        Рыцари вернулись вечером. Привели две арбы, запряженные парами волов и нагруженные зерном, мукой, финиками, арбузами и всякими хозяйственными предметами, включая щербатые глиняные горшки. Вначале грабежа хватают все подряд, а в конце - выбрасывают большую часть. Пригнали и стадо коз с сотню голов. Всадники догнали и отбили его. Часть коз режут и начинают готовить на кострах. Ночь мы встречаем пьяными криками и песнями. Мой приказ так себя вести солдаты выполняют с радостью. Только те, кому ночью нести караул, трезвы и сосредоточены. Я предупредил всех, что сарацины любят делать ночные вылазки и резать глотки спящим. Тем более, что ров и вал еще не закончены.
        Так проходят пять дней. Ров и вал закончили на второй день, а потом занялись их укреплением. Солдаты теперь работают только рано утром и после захода солнца, когда не так жарко. В остальное время отсыпаются после ночного дежурства или играют в шахматы и кости. В общем, изображаем осаду. Горожане так ни разу и не рискнули сделать вылазку. Значит, вояки еще те. Я вызвал на переговоры коменданта Мерса-Матруха и предложил сдаться на условии, что выпускаем всех, кроме рабов-христиан, с запасом продуктов на три дня. Комендант - сухой старик с длинными седыми усами - отказался. Я пригрозил, что скоро приплывут еще несколько кораблей с воинами, мы вместе пойдем на штурм и перебьем всех горожан. Старик предложил дождаться их прибытия. Я погрозил еще немного, поругался для вида - и вернулся в шатер, довольный собой. Ахейцы, включая Жоффруа де Виллардуэна, не понимали, чему я радуюсь. В свои планы я никого не посвящал.
        - Мои рыцари говорят, что пора идти на штурм, - сообщил Жоффруа. - Осадой мы ничего не добьемся.
        - Как ты думаешь, сколько людей мы потеряем, если пойдем на штурм? - спросил его.
        - Много, - ответил он.
        - А я дорожу своими воинами. И ты, уверен, тоже, - сказал я. - Поэтому захватим город так, чтобы потери были минимальными.
        - А как? - поинтересовался Жоффруа де Виллардуэн.
        - Завтра утром узнаешь, - ответил я.
        Почти до полуночи приплывшие со мной ахейцы, как и в предыдущие ночи, орали песни. Затем завалились спать. Вскоре луна зашла, стало темно. Вот тут-то и началось осуществление моего плана. Я перешел к отряду, расположенному у дальней от галер стены города. Там были мои дружинники и отряд ахейских пехотинцев. Отобранные днем десять дружинников, одетых в темное, взяли длинную, широкую, толстую и выкрашенную в черное доску и две «кошки» и бесшумно вместе со мной пошли к городским стенам. Доску положили через ров. Перебирались по ней на четвереньках. Так меньше шансов свалиться в ров. Доска была необструганная, царапала руки. Вал под стеной из спекшейся земли, еще теплой.

«Кошки» громко звякнули, зацепившись за каменные стены. Я подождал немного. Наверху было тихо. Я легонько подтолкнул двух человек к веревкам с мусингами, которые свисали от «кошек» к земле. В Путивле во время учений мои дружинники не раз взбирались на стены днем и ночью. Делали это легко, быстро и бесшумно. Но сейчас были не учения. Сверху, подергав веревки, подали сигнал, что все спокойно. Второй парой полезли мы с Мончуком. Я с детства любил лазать по деревьям, канатам. Как будто знал, что мне это пригодится в будущем. Стена была теплая и шершавая. Наверху мне помогли протиснуться между зубцами. Я переместился на пару метров вправо, в сторону надворотной башни и присел, прислонившись спиной к теплому парапету. Ждал, когда поднимутся все.
        Мончук с двумя дружинниками будет возле «кошек» прикрывать наш отход, если провалимся. Остальных я повел к надворотной башне. Хотя проход был широкий, метра два, шли цепочкой. Возле самой башни я чуть не налетел на араба. Он прикорнул, присев у стены и прижав к груди копье, поставленное между ног. Проснулся, когда я был рядом, и начал вставать, опираясь на копье.
        - Спишь? - шепотом спросил я на арабском.
        - Нет, - шепотом ответил он, еще не проснувшись и не понимая, кто с ним разговаривает.
        Левой рукой я зажал ему рот и нос и прижал голову к зубцу стены, а правой всадил кинжал в шею. Усы у араба были густые и жесткие, напоминающие ершик, каким в годы моего детства мыли изнутри молочные бутылки, а щеки покрыты колючей щетиной. Они надулись несколько раз, а потом замерли. В этот момент упало копье. Я совсем забыл о нем. Довольно громко упало. Я замер, ожидая, что на шум кто-нибудь придет. В предыдущие ночи иногда по стенам ходили патрули с факелами. На шум никто не среагировал. Я положил убитого. Осторожно, чтобы не забрызгало кровью, вытянул из его шеи кинжал и вытер его и залитую теплой кровью руку о его стеганку, набитую хлопком.
        В башне было душно и пусто. Еще один караульный спал, сидя у стены, по другую сторону от нее, а остальные - на верхней площадке. Солдат спит - служба идет. Они лежали на ковриках одетые и обутые. Оружие и щиты были прислонены к зубцам. Двое храпели довольно громко. Не мудрено, что не услышали звук упавшего копья. И больше уже ничего не услышат.
        Мы зачистили все башни на стене с этой стороны города. После чего я зажег найденный в башне факел и через бойницу дал сигнал дружинникам, оставшимся в лагере. Сейчас все, кроме двух небольших отрядов, которые будут контролировать остальные городские ворота, перейдут к захваченной стене и, когда начнет светать, поднимутся на нее по лестницам.

39

        Комендант Мерса-Матруха стоит передо мной и трясется от страха. Во время переговоров он вел себя смелее. На старике четырехгранный шлем и мятые хлопковые рубаха и штаны. То ли не успел облачиться в доспехи, то ли решил, что погибнуть и так сойдет. Он щурит близоруко глаза, будто никак не поверит, что я не снюсь. Рядом на земле валяется сабля, выбитая мною. Мы стоим во дворе его двухэтажного дома с плоской крышей. На первом этаже входная дверь и две узкие бойницы, а на втором четыре окна, закрытые деревянными жалюзи. Напротив дома располагаются конюшня с сеновалом наверху. В стойлах мул и три лошади: соловый - желтовато-золотистый, с белой гривой и хвостом - жеребец и чалая на основе соловой масти кобыла с таким же жеребенком. Дальше идут отхожее место, кладовая, в которой большие пифосы с пшеницей и просом, дровяной сарай. Очаг из камней и глины расположен у дальней стены, рядом с сараем. Посреди двора растет финиковая пальма.
        - Приглашай в дом, - говорю на арабском коменданту и подталкиваю к двери.
        Внутри полумрак и прохлада. Толстые глинобитные стены служат хорошей термоизоляцией. В первой комнате в темном углу, возле ниши, в которой постелен коврик и лежит подушка-валик, стоит темнокожий раб, такой же старый, как его хозяин. К стене приделаны деревянные полки, на которых стоит посуда: разнокалиберные медные блюда, глиняные кувшины, стеклянные чашки. На полу под стенами лари и корзины с продуктами. Вот только стола не было. Интересно, как они без него обходятся?! В следующей комнате, большей по площади, куда падает свет через бойницы, на глиняном полу старый ковер с растительным орнаментом и большим темным пятном. У стены напротив бойниц помост, застеленный стеганным, коричневым одеялом, на котором лежат несколько темно-зеленых подушек разного размера. У дальней стены деревянная лестница на второй этаж. Наверху находились женские покои, взрослая и детская спальни. Ковры здесь совсем новые и полушки разноцветные. Детей нет, зато жен три. Самой молодой лет сорок. Они стоят перед ковром, который закрывает нишу. Там находятся два сундука, большой, в котором могут спрятаться двое взрослых, и
поменьше. В первом хранятся одежды, обувь, отрезы материи, в том числе шелковой. Во втором сокровищница семьи, в основном мелкие серебряные монеты, всего килограмма три. Бедновато для коменданта города. Правда, и город не так богат, как казался с моря. В дальней от берега части города несколько домов брошены. После нашего налета брошенных домов станет больше.
        Я думал, ахейцы расстроятся, что добычи так мало. Оказалось, что они очень даже рады. Во-первых, захватили город без потерь, не считая двух придурков, которые умудрились получить по стреле в голову неизвестно от кого, потому что сопротивления никто не оказывал. Во-вторых, в последние годы у них не было даже такой добычи, а все доходы от ленов тратились на сооружение замков. Греки, называвшие себя по привычке ромеями, явно не обрадовались завоевателям. Время от времени доблестные латиняне падали с невысоких скал и разбивались насмерть, тонули в мелких речушках или просто исчезали бесследно. В-третьих, где бы они еще так понасиловали и покуражились?! Вой, стоны и крики раздавались со всех сторон. Происходило улучшение местного генофонда.
        Примерно треть населения города составляли рабы, из которых половина, в основном мужчины, была неграми. Женщин арабы предпочитали белых. Неграм я разрешил покинуть город. Они вооружились ножами, мотыгами, кольями и пошли по южной дороге. Представляю, что ждет жителей деревень, расположенных на их пути. И заодно тоже улучшат генофонд. Каждый минус - это половина плюса, а каждый плюс - это пересечение двух минусов. Рабов-христиан заберем с собой, хотя ахейцы и были против того, чтобы лишаться части добычи из-за предоставления места на судах православным. На счет католиков они не возражали.
        - Заберем всех, кто пожелает, - отрезал я.
        Спорить со мной никто не решился. Тем более, что некоторые женщины не захотели расставаться с рабством. Дома, в лучшем случае, их ждало точно такое же.
        Три дня шел сбор трофеев и погрузка их на суда. Первым до отказа набили бывший зерновоз, закрыли и наглухо законопатили бортовой люк. Затем заполнили трюм шхуны. Остальное погрузили в галеры, четыре свои и две трофейные, и самые большие рыбацкие баркасы. Выгребли из города все мало-мальски ценное, включая детей, девушек и крепких мужчин, из которых сделали гребцов на галеры. И грести не придется самим, и галера с гребцами стоит намного дороже.
        Когда на четвертый день рано утром тронулись в обратный путь с попутным юго-юго-восточным ветром, людям на палубах хватало места только, чтобы сидеть. Наша флотилия напоминала цыганский табор. Суда так перегружены, что даже небольшой шторм может потопить их. Бывший зерновоз буксировала самая большая галера. Хотя на нем были подняты оба паруса, без помощи галеры этот урод делал от силы два узла. Остальные галеры и шхуна тащили на буксире по два рыболовецких баркаса. Даже при попутном ветре мы делали не больше четырех узлов, потому что двигались со скоростью самого медленного судна, зерновоза. На ночь ложились в дрейф. Остальные суда прижимались к шхуне, боясь, что за ночь отдрейфуют слишком далеко и останутся в открытом море одни. Без меня они не рискнули бы пойти к полуострову Пелопоннес напрямую. Меня забавлял страх этих людей перед открытым морем. Наоборот, радоваться надо, что мы далеко от берега. Иначе не раз подверглись бы атакам таких же, как мы, любителей наживы.
        С заходом солнца я заходил в свою каюту. Днем в ней невозможно находиться из-за жары. Солнце все последние дни припекало на славу. Но лучше пусть напрягает оно, чем пасмурная погода со штормовым ветром. Жоффруа де Виллардуэн-младший сидит прямо на палубе у открытой двери. Разморенный жарой, он напоминает снулую рыбу.
        - Я хотел сочинить героическую песню об этом походе, а получается, что сражаемся мы только с жарой, - пожаловался Жоффруа.
        - Обычно самые героические песни сочиняются, когда армия теряет много бойцов, то есть, воспевают ошибки полководца, - говорю я. - Если победа достается легко, что говорит о таланте командира, петь становится не о чем.
        - Я не хотел тебя обидеть! - искренне заверяет он. - Я имел в виду другое…
        - Ты меня не обидел, - возражаю ему. - Я понял, что ты имел в виду. Тебе хотелось поучаствовать в жестокой схватке, посмотреть смерти в глаза, зарядиться эмоциями, а потом сочинить об этот красивую песню. Поверь мне, лучше не оказываться в таких сражениях, тем более, ради красивой песни. Потому что напишут ее те, кто в нем не участвовал. Ты, если останешься жив, просто не сможешь выразить всё словами, а сказать не всё не захочешь.
        - Что тебе больше всего запомнилось в таких сражениях? - поинтересовался Жоффруа.
        - Как потом мыл руки, и вода становилась розовой от чужой крови, - ответил я.
        Жоффруа де Виллардуэн-младший долго молчал, а потом произнес с наигранной шутливостью:
        - В тебе умирает трубадур!
        Утром шестого дня увидели остров Крит. Он гористый, некоторые вершины высотой под два с половиной километра, видны издалека. Народ сразу повеселел, загомонил радостно. У нас заканчивалась питьевая вода. Особенно тяжелая ситуация была на галерах, на которых перевозили лошадей, своих и несколько трофейных. Кони и так пьют немало, а в такую жару да на сухих кормах им надо еще больше. Поэтому я дал команду капитанам галер налечь на весла. Местом сбора назначил западную оконечность острова. И своему экипажу приказал поднять все паруса.
        К вечеру шхуна встала на якорь возле берега, неподалеку от рыбацкой деревушки. Я послал шлюпку с пустыми бочками за водой. Население деревушки, похватав самое ценное, тут же ломанулось в горы, покрытые лесами. Остров теперь принадлежит венецианцам, союзникам латинян. Выяснять, союзники мы или нет, критские рыбаки не рискнули. Береженого и бог бережет. Простояли мы у острова Крит до следующего полудня. Ждали, когда доберется галера с зерновозом и запасется водой. Все это время рыбаки не показывали носа из леса.
        Еще через двое суток прибыли на рейд Кларенцы. Все население города высыпало на берег встречать нас. По количеству кораблей они догадались, что поход удался. Места у причала было всего на два судна, поэтому первыми ошвартовались галеры, на которых перевозили лошадей. Среди трофеев были два арабских жеребца. По обычаю лучшая часть добычи достается командиру. Одного жеребца я отдал Жоффруа де Виллардуэну-младшему. В возмещение ненаписанной песни.

40

        Не знаю, каким ветром в Латинской империи разносятся слухи, но сборщики пошлины в Дарданеллах и Босфоре уже знали, что я захватил сарацинский город, по их словам, очень большой, и взял богатую добычу, которая, опять же по их словам, на порядок превосходил реальную. Я не стал развеивать слухи. Даже дал сборщикам по золотой номисме сверху. Грамотный пиар - великая сила. С удачливым командиром стараются дружить и остерегаются воевать.
        На самом деле захват двух галер и зерновоза дал нам больше. Правда, галеры мы продали вместе с гребцами, захваченными в Мерса-Матрухе. Узнав об удачном рейде, в Кларенцу слетелись венецианские купцы с ближайших, принадлежавшим им островов. Они и выкупили большую часть трофеев. После чего мы попировали неделю, а потом погрузили оставленные на хранение товары с первых галер и самое ценное из захваченного в городе, а также бочки с местным вином и оливковым маслом, и отправились домой. Оба Жоффруа и Вильгельм де Виллардуэны и рыцари, участвовавшие в походе, проводили меня до борта шхуны, стоявшей у причала Кларенцы.
        - Ты всегда желанный гость в моем княжестве! - сказал на прощанье Жоффруа-старший.
        Я пообещал приплыть на следующий год, если ничего не помешает.
        Миновав Босфор, пошли вдоль западного берега, чтобы завезти освобожденных из плена болгар и галичан, служивших болгарскому царю. Они тоже получили долю от добычи, приоделись и обзавелись оружием. Теперь в них не узнаешь бывших галерных гребцов. Разве что мышцы рук и спины поднакачали за полгода. Зашли мы в первый же болгарский порт Созополь. В двадцать первом веке я не бывал в нем. Слишком маленьким станет в сравнении с находившимся по соседству Бургасом. Он и сейчас не больше, но по меркам тринадцатого века значителен. Да и Бургаса по соседству нет. А может, и есть, только называется иначе. Созополь окружен каменной стеной высотой метров пять с круглыми башнями. В нем много церквей и несколько многоэтажных каменных домов, которые выше городских стен.
        Пришли мы во второй половине дня, поэтому я решил простоять до утра на рейде, набрать свежей воды и продуктов, особенно хлеба. Мои дружинники не могут ничего есть без хлеба, последние дни перебивались сухарями. Я отправил на берег лодку с освобожденными из плена, пустыми бочками для воды и мешками для хлеба. Болгары пообещали заполнить мешки за свой счет, то есть, купить на те деньги, что я им дал, как долю в добыче.
        Оба галичанина не захотели плыть в родные места. У болгарского царя им больше нравилось. Иван Асень щедро одаривает их. У него не складываются отношения с болгарскими крупными феодалами, вот и опирается на наемников. Шесть лет назад галицкие копья подсадили его на престол. Семь месяцев Иван Асень вместе с галичанами осаждал Тырново, в котором засел царь Борил. Сейчас пытается удержаться на троне, что намного труднее, чем занять его.
        Один из галичан вскоре вернулся на шхуну на рыбацкой лодке:
        - Царь Иван приглашает тебя в гости. Хочет отблагодарить за нас.
        - Вы же говорили, он в Тырново живет, - удивился я.
        - Тырново - столица, а здесь он с войском. Латиняне напали на его земли, - объяснил галичанин. - Он коней прислал, ждет тебя с боярами.
        На причале, действительно, тусовалось десятка два всадников с запасными лошадьми. Поскольку место у причала было свободно, я решил, что вся моя команда должна оттянуться после многодневного перехода их Кларенцы. Мы, подняв якорь, подошли к причалу, ошвартовались. Два таможенника, которые хотели содрать с меня пару золотых за стоянку на рейде, но были посланы подальше приплывшими со мной болгарами, даже не появились, чтобы высказаться по поводу такого самоуправства. Видимо, им уже сообщили, что я - гость их самодержца. На берег свели трофейного арабского жеребца. Он тоже намучился за время перехода. Имеет право на разминку. Десять моих «бояр» сели на приведенных болгарами коней и отправились вместе со мной в гости к болгарскому царю. Остальному экипажу, кроме вахты, разрешил гульнуть на берегу, как захотят и на сколько хватит денег.
        Улицы в Созополе мощеные, шириной метра три от силы. Вдоль домой проходят канализационные канавы, закрытые плитами. Большинство домов двухэтажные, П-образной формы. Все с высокими каменными заборами и глухими стенами, выходящими на улицу. Светловолосых болгар на улицах было намного больше, чем в двадцать первом веке. Наверное, брюнеты станут преобладать, благодаря турецкой помощи.
        Царь Иван Асень остановился в цитадели, которая располагалась рядом с воротами, противоположными морским. Судя по материалу, из которого построена цитадель, она была делом римских рук. Одной стороной примыкала к городской стене и имела четыре прямоугольные башни: две угловые и две надворотные, расположенные напротив друг друга. Внутри к стенам примыкали постройки, жилые и хозяйственные, а посредине был прямоугольный плац, выложенный плитами. В промежутках между плитами торчали пучки пожелтевшей травы. Болгары - это тебе не какие-то там римляне, чтобы содержать цитадель в порядке.
        Административное здание было двухэтажным и примыкало к городской стене. На широком низком, в три ступеньки, крыльце под навесом из черепицы стоял, как мне сказал галичанин, царь Иван Асень в окружении своих приближенных. Царство у него, правда, пока что размером со среднее удельное княжество. Я сразу начал прикидывать, во что мне выльется такая честь? Галичанин проболтался, что латиняне напали на болгар. Скорее всего, болгарскому царю нужна военная помощь. Было Ивану Асеню около тридцати, среднего роста, крепкого сложения. Голова большая, покрытая густыми, черными, вьющимися волосами длиной до плеч и расчесанными на пробор посередине. Брови изогнутые, подстриженные. Нос большой и тонкий. Борода длинная, клином. Мне показалось, что он хочет походить на святых с икон. На болгарском царе голубая льняная рубаха, поверх которой пурпурный кафтан с короткими, по локоть, рукавами, украшенный золотой тесьмой, и червчатые порты, заправленные в высокие темно-коричневые сапоги с тупыми носаками.
        Царь Иван Асень обнял меня и троекратно поцеловал в щеки.
        - Рад принимать такого знаменитого гостя! - произнес он.
        Говорил он на старославянском с примесью тюркских слов. К тому же, я знал много слов, благодаря которым болгарский язык станет сильно отличаться от русского. В свое время довольно интенсивно общался с «братушками». Впрочем, русские становятся братушками для болгар только в трудную минуту. Как только она проходит, сразу пристраиваются лизать задницу латинянам. И началось это еще в тринадцатом веке. Один из предыдущих болгарских царей Калоян заключил унию с Папой Римским. Нынешний от нее не отказался. Надеялись, наверное, что это остановит наступление католиков на Болгарское царство. Сейчас Ивану Асеню наглядно объясняют, что алчные латиняне за денье свою родню передавят, что никакие унии и договора их не остановят, только острый меч.
        - Рад быть гостем такого знаменитого хозяина! - отплатил я той же монетой.
        За Иваном Асенем, насколько я знаю, пока не числилось громких подвигов, только захват Тырново. Да и тот взял измором. Но слова мои понравились болгарскому царю. У меня уже сложилось мнение, что для занятия престола надо обязательно быть падким на лесть. Иного правителя подхалимы не потерпят.
        Мы вошли в здание. Зал для пиршеств находился в нем на первом этаже. Наверное, чтобы пьяные гости не падали с лестниц. В замках Западной Европы пир считался удавшимся, если кто-нибудь из гостей падал с лестницы и ломал руку или ногу. Если таких было несколько, то это значило, что оттянулись на славу. Стол - козлы, на которые положили столешницы и застелили кусками грубого холста, - был буквой П, но
«перекладина» стояла не на помосте. Кубки были стеклянные, темно-зеленые, с пузырьками воздуха внутри, а миски - глиняными и деревянными, по одной на двоих гостей, только у сидевших за «перекладной» были отдельные. Царь сел в центре ее, справа поместил меня, слева - командира половецкого отряда, которого звали Сутовкан. На настоящего хана он не тянул. Не хватало властности, презрительного отношения к людям. Впрочем, и то, и другое - дело наживное. Скорее всего, Сутовкан набрал добровольцев и нанялся на службу. Нарубит деньжат, создаст свой курень - и начнет презирать всех, кто беднее его.
        Угощал царь Иван Асень верченой говядиной и красным вином, которое напоминало так нравившееся мне в двадцатом веке болгарское «Каберне», но было кисловатым. Выпили за встречу, за дружбу болгар, русичей и половцев, за удачу в бою.
        После чего Иван Асень и начал издалека:
        - Сутовкан сказал, что ты - сын Великой Волчицы-Матери. Мои предки тоже поклонялись ей, пока не приняли христианство. Мое родовое имя Асень значит «вожак волчьей стаи». Так что мы с тобой родственники.
        - Вполне возможно, - согласился я.
        - Генрих, граф Адрианопольский, напал на мои земли, - поставил меня в известность мой новый «родственник». - Если бы ты привез свою дружину, вместе мы, два волка, легко справились бы с ним.
        Теперь понятно, почему меня встречали на крыльце.
        - Большой у него отряд? - поинтересовался я.
        - Сотни полторы рыцарей, сотен пять сержантов и пехотинцев-латинян и около тысячи ромеев, - ответил болгарский царь.
        - А у тебя? - спросил я.
        - Сотня бояр, четыре сотни пехоты и две сотни половцев, - ответил Иван Асень. - Сейчас собираю ополчение. Думаю, не меньше тысячи наберу.
        По количеству силы будут примерно равны, а вот по качеству…
        - Много у тебя лучников? - поинтересовался я.
        - С сотню будет, - ответил он. - Это не считая половцев.
        Я бы их тоже не считал, но вслух говорить это не стал.
        - Далеко отсюда латиняне? - спросил я.
        - Полтора дневных перехода, - ответил царь Иван Асень. - Грабят деревни, двигаясь к Созополю. Наверное, собираются осадить его. Поэтому я здесь. Теперь у них не хватит сил захватить город.
        - Самый лучший способ защиты - это нападение, - поставил его в известность. - Сможем за день добраться до латинян?
        - Если без обоза, налегке, то да, - ответил он.
        - Значит, завтра рано утром и выступим, - решил я. - У тебя найдутся для меня и моих бояр боевые кони?
        Он смотрел на меня так, словно ждал, что я сейчас скажу, что пошутил. Не дождавшись, произнес:
        - Найдутся.
        - Пришлешь их на причал. Я на судне переночую, надо свой отряд подготовить, - сказал ему. - Давай выпьем на посошок - и займемся делом.
        Иван Асень повернулся к Сутовкану и сообщил ему:
        - Князь предлагает рано утром выступить навстречу латинянам.
        - Мои воины готовы выступить, когда скажешь, - ответил половец.
        Сутовкан, видимо, не понял, что ему предлагают обсосать вопрос. Или понял, но решил, что, сидя в городе, добычи не захватишь, а если дела пойдут плохо, его отряд успеет унести ноги.
        Болгарский царь опять внимательно посмотрел на меня.
        - Или потеряешь царство, или тебя наконец-то признают царем, - высказал я вслух его сомнения.
        Иван Асень улыбнулся криво, а затем плотно сжал тонкие губы и кивнул головой: рискнем!

41

        Большая часть Болгарии - отличное место для партизанской войны. Не очень высокие горы, покрытые густыми лесами, словно созданы для засад. Тем более, что нам была обеспечена поддержка местного населения, для которого латиняне и ромеи - бандиты и грабители. Отряд Генриха, называвшего себя графом Адрианопольским, закончил грабеж очередной деревни, расположенной на склоне высокого холма, и собрался продолжить путь в сторону Созополя. Первыми выехали конные сержанты, около полусотни. За ними шли пехотинцы-латиняне налегке, без щитов и копий, которые, видимо, везли в обозе. Затем скакали рыцари и остальные конные сержанты. За ними следовал обоз из арб и телег, нагруженных всякой всячиной, смешанное стадо из коров, овец и коз, а в арьергарде топали ромеи, копейщики и арбалетчики, которые сами тащили свое оружие и щиты. Отряд спустился в долину и по дороге, по обе стороны которой располагались поля, засеянные уже пожелтевшими зерновыми, поехал на северо-восток. В той стороне долина сужалась, проходила между склонами холмов, поросших лесом. Оттуда и выехал в долину отряд половцев.
        Сутовкану не надо было долго объяснять, что он должен сделать. Это была привычная для кочевников тактика ведения боя. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы убедить половцев не отвлекаться на грабеж.
        - Потом поделим все трофеи, - объяснял я. - Вам достанутся две доли, моим людям - одна, болгарам - пять.
        То, что мне с пятьюдесятью пятью (пятерых оставил на шхуне) дружинниками достанется одна доля, как сотне, половцев не возмущало. Мой авторитет заслуживал прибавки. Они не поверили, что царь Болгарии возьмет на свое войско всего пять долей, не смотря на то, что он заявил:
        - Мне нужна победа. Я готов за нее заплатить.
        Авангард латинского отряда, заметив половцев, сразу поскакал назад. Колонна остановилась, начала перестраиваться. Пехотинцы-латиняне, взяв большие, почти с человеческий рост щиты, построившись в четыре шеренги, заняли место в центре. Справа и слева от них встали примерно такие же отряды ромеев, причем арбалетчики, которые были без щитов и доспехов, выдвинулись вперед. Левый фланг пехоты упирался в склон холма. Рыцари заняли место на правом фланге. Один отряд ромеев, человек триста, был в резерве, рядом с обозом, который выстроили в линию, оставив проходы между телегами и арбами. Я бы на месте Генриха Адрианопольского расположил отряд также. Кое-чему латиняне научились у ромеев.
        Половцы неспешно выехали из леса, остановились на расстоянии метров пятьсот-шестьсот от латинян. Оценив силы противника, изобразили совещание. Затем растянулись в цепь и медленно поехали к врагу. С расстояния метров двести начали обстрел из луков. В первую очередь били по арбалетчикам, которые им отвечали. Но арбалетчик стреляет раза в три-четыре медленнее и должен наклоняться, чтобы зарядить арбалет, то есть, прекращать наблюдение за стрелами противника. Половцы уклонялись от болтов или принимали их на щит, подставленный под углом, чтобы был рикошет, а вот арбалетчикам приходилось туго. Потеряв десятка два человек, они отступили за копейщиков. Тогда половцы начали обстреливать рыцарей и конных сержантов. Били по лошадям. Вреда особого не причиняли, поскольку лошадей рыцарей защищали доспехи, кольчужные или кожаные, а сержанты находились в задних рядах, но на нервы действовали. По себе знаю, как бесит, когда в тебя стреляют, а ты не можешь ответить.
        Латиняне долго терпели. Видимо, думали, что сейчас в долину выйдут основные силы противника и начнется сражение. Никто не выходил, а половцы стреляли и стреляли. Царь Иван Асень выделил каждому половцу по три колчана стрел, не самых лучших, поэтому их и не жалели. Убедившись, что помощи половцам не будет и потеряв несколько лошадей, рыцари рванули в атаку. Судя по тому, что первыми двинулись правофланговые, действовали без приказа. Следом поскакали и все остальные. Издалека казалось, что рыцари нагнали кочевников и врезались в их ряды. Но нет, половцы, сбиваясь в кучу, понеслись по дороге к выезду из долины, опережая врага метров на сто. Несмотря на то, что рыцари перевели коней в галоп, дистанция эта не сокращалась и не увеличивалась. Говорят, половцы спиной чувствуют расстояние до врага. Сержанты упорно держались позади рыцарей, хотя их лошади несли меньше груза и могли скакать быстрее. Наверное, простолюдинам запрещено отнимать воинскую славу у сеньоров.
        Сутовкан, проскакав мимо меня и Ивана Асеня, не удержался и посмотрел в нашу сторону со злорадной ухмылкой. Мы стояли в зарослях на склоне холма, метрах в тридцати от дороги. Я держал заряженный арбалет, царь - лук. Слева от нас и на противоположном склоне расположились мои пикинеры, в данный момент вооруженные алебардами, арбалетчики и болгарские лучники и копейщики. Позади царя Ивана стоял трубач, розовощекий юноша с еле заметными темно-русыми усиками. Медная труба у него закручена кольцом посередине, раструб имеет узкий и напоминает те, что я видел у ромеев в шестом веке.
        - Труби! - более высоким, чем обычно, голосом произнес Иван Асень, когда до передних рыцарей оставалось метров семьдесят.
        Хоть я был готов услышать звук трубы, ее звук резанул по ушам и немного сбил прицел. Я хотел попасть рыцарю в грудь, но угодил в нижнюю часть лица, прикрытую кольчугой. Болт не только пробил ее, но и втянул часть в рану. Рыцарь откинул голову и, выронив копье, так и поскакал дальше. Следующему я попал в правый бок, в район печени. Представляю, как ему было больно. Надеюсь, не долго. Третьему, который разворачивал коня в обратную сторону, пробил шлем над правым виском. Болт наполовину влез в голову, но рыцарь продолжил скакать. Еще два болта послал в спины и сшиб с коней двух сержантов. К стоявшим в долине пехотинцам вернулись от силы десятка два всадников.
        Алебардщики и копейщики в это время добивали раненых латинян. Болгарский царь сказал, что пленные и выкуп за них ему не нужны. Главное - отбить у латинян охоту нападать на его царство. Один раненый рыцарь пытался защищаться, размахивая спатой метровой длины. Мой дружинник разрубил его округлый шлем и снес часть головы ударом алебарды.
        - Ох, как он здорово! - похвалил Иван Асень. - Надо и моих вооружить такими… - он запнулся, не зная, как назвать этот гибрид топора, копья и крюка.
        Я подсказал название и объяснил, как лучше использовать пехотинцев, вооруженных алебардами.
        - Может, все-таки ударим сейчас по латинянам, пока они не пришли в себя? - задал вопрос болгарский царь.
        - Тебе надо победить или удаль показать? - спросил я в ответ.
        - Желательно бы и то, и другое, - признался он.
        - Так редко бывает, - сказал я, - и сейчас не тот случай.
        Отряд латинян продолжал держать позицию. Они ждали нашу атаку, готовились отомстить за погибших. Возле них вертелись половцы. Часть кочевников собирала разбежавшихся по долине лошадей убитых рыцарей и прочие трофеи, часть изредка постреливала по врагам. Понятно было, что во второй раз латиняне в ловушку не полезут, тем более, что конницы у него почти не осталось, но держать их в постоянном напряжении тоже не помешает.
        В это время наши пехотинцы собрали трофеи на дороге и погрузили на рыцарских лошадей. Только длинные копья сложили отдельно. Трупы рыцарей оттащили на обочины, чтобы не мешали проезду по дороге. Среди убитых, судя по позолоченному, ламинарному, явно ромейской работы доспеху, был и граф Адрианопольский. Может быть, именно с него сняли и золотую цепь с тремя овальными эмалями, на которых изображены мужские лики, наверное, Христа и пары апостолов. Цепь отдали Ивану Асеню, поцеловавшему образ Христа и произнесшего шепотом:
        - Спасибо, боже!
        Как легко путают божий дар с яичницей! Говорить это царю не стал. Мне кажется, ему надо было пойти по церковной линии. В нем ровно столько религиозности и воинственности, сколько требуется епископу тринадцатого века.
        Наши враги стояли на солнцепеке посреди долины весь день. Сперва их тревожили половцы. Я приказал кочевникам не стрелять по ромеям, а предлагать сдаться, говорить, что нам нужны только латиняне, обещать, что ромеев отпустим домой не только живыми, но и невредимыми. Последний пункт был очень важным. Ромеи завели моду ослеплять пленных. Это у них называлось гуманным обращением. Иногда пленных ослепляли тысячами, как сделал один из ромейских императоров, получивший прозвище Болгаробойца. Ромеи не соглашались сдаваться, потому что пока не понимали, на чьей стороне перевес, но и обстреливать половцев из арбалетов перестали.
        - Почему ты хочешь их отпустить?! - возмутился царь Иван. - Надо перебить и их!
        - Это сделают за нас латиняне, - заверил я. - Когда твои враги дерутся, ты выигрываешь дважды. Своих бойцов надо беречь, даже за счет вражеских жизней. Если ты пощадишь этих, другие сдадутся тебе сразу. Уверен, что это не последнее твое сражение с латинянами и ромеями.
        - Да уж! - со вздохом сожаления согласился царь.
        - Ты пока прикажи, чтобы написали письмо от твоего имени к командиру ромеев. Пообещай отпустить с оружием и добычей, если они ночью нападут на латинян вместе с нами, - предложил я.
        - Ты думаешь, нападут?! - не поверил Иван Асень.
        - Латиняне так подумают, когда письмо «случайно» попадет к ним, - ответил я. - Если среди них найдется хоть кто-нибудь, умеющий читать по-гречески.
        Во второй половине дня, когда наши враги поняли, что половцы не нападут, и начали готовиться к отступлению, в долину выехали болгарские бояре и вышли копейщики. Впереди скакали мы с царем Болгарии. У его коня сбруя с кучей висюлек из золота с чернью, довольно красивых. Явно поработал талантливый художник. Седло и стремена тоже золоченые. И это при том, что сам царь украшений почти не имеет, только золотой крестик на тонкой цепочке и перстень-печатку, и одевается не слишком роскошно, на уровне боярина средней руки. Если в начале похода Иван Асень выслушивал мои советы и сам отдавал приказы, то теперь полностью передоверил мне командование. Наши знамена развевались на ветру и сообщали, что прибыла главная часть войска, что сейчас будет генеральное сражение. Латиняне и ромеи опять выстроились. На этот раз не было резервного отряда. Его поставили на то месте, которое раньше занимали рыцари, чтобы растянуть фронт, снизить возможность охвата с правого фланга. Оставшиеся в живых рыцари и сержанты, всего десятка два, стояли чуть позади ромейской пехоты на правом фланге. Наверное, не были уверены в ее
стойкости.
        Время шло, а мы не нападали. Ожидание беды бывает намного страшнее ее. И чертовски изматывает. Особенно, если целый день стоишь в доспехах под палящим солнцем. Нападать первыми латиняне не решались, боялись западни.
        Когда солнце приблизилось к горизонту, я повел в атаку тяжелую конницу и половцев, растянув первых в линию, а последних расположив двумя группами на флангах. Мои дружинники были вооружены длинными тяжелыми копьями, захваченными у рыцарей. Я научил их держать копье, прижимая к боку, и наносить таранный удар. Болгары не умели так, воевали своими копьями, более короткими и легкими, которыми кололи с размаху от головы, а не использовали, как таран. Атаковали только пехоту латинян, которая, прикрывшись большими щитами и выставив вперед копья, смело встретила нас. Ромеев я приказал не трогать. Пусть латиняне поразмыслят, за что мы щадим ромеев? Мое копье пробило коричневый щит с белым крестом, вдавило его вместе с пехотинцем в глубину строя и сломалось. Ни звук удара, ни хруст ломающегося копья, ни крики раненого, распахнутый рот которого на мгновенье появилась передо мной и сразу исчез, ни ржание коня, вскидывающего голову, защищенную железной маской, я не услышал. Отбросив обломок копья, схватил за черную рукоятку булаву, подарок Бостекана, которая висела на правой руке, продетой в темляк, и ударил
несколько раз по округлым шлемам справа от себя, разворачивая при этом коня. Меня дважды ткнули копьями в правый бок, но бригандина выдержала удары. Развернув коня, начал отступление. Оглянувшись, заметил, что один мой дружинник и несколько болгар завязли в пехотном строю. Главное, что среди них нет болгарского царя, и надеюсь, что среди них тот, кто должен «доставить» подметное письмо. Такая доставка будет выглядеть убедительнее. Половцы прикрыли наш отход, засыпав стрелами латинян. Впрочем, преследовать нас не собирались.
        Мы потеряли девять человек. Надеюсь, жертвы были не напрасные. Даже если письмо не произведет должного эффекта, мы добились второй цели - не дали врагам уйти из долины. Если бы они засели в деревне, бороться с ними было бы труднее. Поэтому мы еще дважды ходили в атаку, но метрах в пятидесяти от строя пехотинцев разворачивали коней. Изображали попытки заманить в засаду. Латиняне считали себя не дураками, на уловку не велись, но и не расслаблялись, держали строй. Только когда начало темнеть и стало понятно, что сражения сегодня не будет, они отступили к обозу и принялись располагаться на ночь. Благодаря ли письму или просто из подозрительности, но латиняне устроились на ночевку внутри поставленных в круг телег и арб, в стороне от ромеев.
        Мы тоже расположились лагерем в долине возле леса. Я приказал, чтобы возле каждого костра сидело два человека. Благодаря большему количеству костров будет казаться, что и нас больше. Метрах в трестах слева от нашего лагеря и напротив ромейского развели три больших костра, расположенных в линию, как у створного знака. Если все три огня сливаются в одни, значит, идешь верным путем. Вел этот путь в плен к нам.
        - Пошли своих людей прельщать ромеев сдаться. Кто захочет, пусть держит на три костра, - сказал я царю Ивану. - Обещай тем, кто сдаться ночью, что отпустим без оружия, но в броне, а завтра придется и броню отдать.
        - По мне было бы лучше напасть на них на всех ночью и перебить, как бешеных собак! - произнес он.
        - Это поступок смелого витязя, но не царя, - сказал я.
        - Не предполагал, что быть царем настолько сложно, - после паузы признался Иван Асень.
        За что боролся, на то и напоролся…
        Мы с царем Иваном Асенем садимся возле костра, разведенного слугой. Пламя с треском пожирает сухие ветки и плавно колышется между нами. Красноватые отсветы перемещаются по лицу царя и словно меняют на нем маски. Слуга подает нам бронзовые кубки с вином и глубокие чашки с кусками жареного мяса и ломтями хлеба. Мы взяли несколько баранов в деревне, что была по пути. В этих краях коров держат мало, предпочитают коз и овец. Баранов, разрубив на несколько частей, запекли на вертелах над кострами и поделили между воинами. Мясо плохо пропеклось и пропахло дымом, но мы с утра не ели, так что с жадностью набрасываемся на него. Я по привычке, перенятой у кочевников, отрезаю куски ножом перед губами. Болгары и русичи режут мясо на мелкие куски на тарелке или рвут руками.
        - У половцев научился? - спрашивает болгарский царь, который так не умеет.
        - У аланов, - отвечаю я. - Командовал отрядом аланов у Ласкариса.
        - Говорят, он создал сильное государство, - закидывает Иван Асень.
        Я понимаю, к чему он клонит, и начинаю рассказывать, что такое централизованное государство, регулярная армия, налоговая система, предпринимательство и торговля, церковь и просвещение. Объясняю, кому надо свернуть головы, а кого поощрить, чтобы создать сильное царство. Заодно просвещаю на счет богумилов - болгарских антисистемщиков, - которых он привечает:
        - Я понимаю твое желание быть независимым от Константинопольского патриарха и Папы Римского, но с этими ребятами ты попадешь прямехонько в ад. Хочешь быть независимым, заведи собственного патриарха, который будет служить только тебе, и держи его в узде, не давай набрать силу, иначе будешь иметь те же проблемы, что и латинские государи. Но сначала создай армию, дисциплинированную, хорошо обученную и вооруженную. Кто силен, у того и патриарх.
        А патриарх у болгар будет, как и у русичей. Это я точно знаю. Только не помню, при каких царях они появятся.
        Подходит один из помощников Ивана Асеня и докладывает, что появились первые перебежчики. Это в основном болгары, проживающие в окрестностях Адрианополя.
        - Отобранные стрелы и арбалетные болты складывайте отдельно, - приказываю я. - Они нам пригодятся сегодня ночью.
        - Все-таки нападем на них? - спрашивает царь Иван Асень.
        - Зачем?! - произнес я. - Пусть латиняне и ромеи нападают друг на друга, а мы трофеи соберем.
        Во второй половине ночи два наших отряда выдвигаются на исходную позицию. Я веду лучников и арбалетчиков, царь Болгарии - копейщиков. Луна зашла, стало темно. Воины часто спотыкаются, пересекая межи, сложенные из небольших камней. Я не боюсь, что шум привлечет внимание противника. Всю ночь наши только тем и занимались, что привлекали внимание, не давали врагу расслабиться. Уверен, что латиняне выставили усиленные караулы, а те, кто спит, делают это в полглаза, облаченные в доспехи, чтобы сразу вскочить на ноги и вступить в бой. Если прочитали подметное письмо, то союзников опасаются не меньше, чем нас. Ромеи, как сообщили перебежчики, в большинстве своем спят безмятежно. Они поверили, что мы выпустим их живыми. Всего лишь надеются сберечь оружие и доспехи, если удастся вырваться. И то, и другое куплено на свои кровные. Жалко потерять.
        Приведенные мною лучники и арбалетчики занимают позицию в тылу врага, рядом с лагерем ромеев, готовятся к стрельбе. У них по несколько ромейских стрел или болтов. Болты длиннее тех, которые используют мои дружинники, и не могут быть вставлены в прорезь гайки, но нашим арбалетом выстрелить их можно. С дистанции метров пятьдесят-семьдесят в кого-нибудь да попадут. Остальное доделают болгары, у которых арбалетные такие же, как у ромеев и латинян, не имеют прорези в гайке и натягиваются вручную или с помощью крюка на ремне, надетом через плечо наподобие портупеи. Я на этот раз взял монгольский лук. Дистанция маленькая. Авось попаду. Я отправляю посыльного к царю Ивану, чтобы известить, что мы на месте, ждем его действий.
        Со стороны противоположной той, с какой находится лагерь ромеев, отряд пехотинцев, приведенный Иваном Асенем, атакует лагерь латинян. Болгары подкрадываются тихо, но дозорные замечают их и поднимают тревогу, стуча мечами по щитам и громко крича. В лагере латинян раздаются команды, бойцы занимают позиции. Костры латиняне потушили, так что мне видны только суетящиеся темные тени.
        В одну из них я и стреляю, тихо скомандовав своему отряду:
        - Начали.
        Наши стрелы и болты летят в сторону вражеского лагеря. Сперва их не замечают, потому что все внимание отдано атакующим болгарам. Судя по крикам и звону оружия, сражение идет нешуточное. На самом деле нападает всего сотня копейщиков. Остальные спокойно спят в лагере, чтобы завтра быть свежими, готовыми к бою. Проснулись и ромеи. Они тихо переговариваются, прислушиваясь к шуму в лагере латинян. Наверное, решают, не пора ли сдаваться? Уверен, что сейчас очередная группа ромеев направилась по створу из костров. Лучше потерять оружие, чем жизнь. Постепенно бой затихает. Латиняне еще кричат ругательства и проклятия вслед отступившим болгарам.
        Я выпускаю по ним последнюю стрелу и тихо командую:
        - Уходим.
        Мой отряд под командованием Мончука движется в сторону деревни. Ведет их житель этой деревни. Там они отдохнут до рассвета, а потом пойдут дальше по дороге, пока не выберут удачное место для засады. Я же по дуге огибаю лагерь латинян, чтобы вернуться в свой. Наши враги яростно спорят. Большинство голосов требует наказать подлых ромеев за удар в спину. Нам всегда хватает благородства поверить в подлость другого.
        - Это их стрелы и болты! - кричат рассерженные воины. - Надо отомстить!
        Обладатель властного голоса пытается урезонить разбушевавшуюся солдатню, но его речь тонет в возмущенных выкриках. Недисциплинированное войско опаснее для своего командира, чем для врагов. Властный голос замолкает. Я слышу, как раздвигают поставленные в круг телеги и арбы напротив лагеря ромеев. С громкими воплями латиняне бросаются на своих бывших союзников. Они не обращают внимания на то, что
«изменники» ведут себя, как люди, не знающие за собой вины. Когда противник не сопротивляется, его так приятно убивать. Чувствуешь себя героем. Ромеи, правда, быстро оценивают ситуацию и начинают разбегаться в разные стороны. Темнота помогает им. Оттуда они посылают несколько стрел и болтов в латинян, убеждая последних, что обвинения в измене были не напрасны.
        Когда я прихожу в наш лагерь, там уже находятся сотни две ромеев. Один из них, судя по одежде, знатный грек с темными курчавыми волосами, орлиным носом и большим ртом, вокруг которого усы и борода выбриты. Они с царем сидят у костра, и ромей, отхлебывая вино из поданного слугой кубка, возмущенно жалуется Ивану Асеню на коварство латинян. Болгарин кивает головой, соглашаясь с ромеем.
        Я подсаживаюсь к костру на седло, принесенное слугой, и насмешливо говорю Ивану Асеню:
        - Латиняне напали на ромеев. С чего бы это?!
        - Разве их поймешь, выродков?! - в тон мне произносит царь Иван. - Вот Алексей Тарханиот, - кивает он на ромея, - командир ромеев, тоже не может понять, за что на них, спящих, напали?! Говорит, что он и его воины готовы завтра отомстить за подлое нападение.
        - Дадим им такую возможность, - соглашаюсь я и беру поданный слугой бокал с вином.
        Стоит нам с царем хоть на минуту присесть, как слуга сразу подает вино. Это уже пожилой мужчина с вытянутым лицом почти без подбородка. Ему еще в молодости отрезали язык. За что - рассказать не может. Наверное, за это похвальное качество его и взял в слуги отец царя, тоже Иван Асень, которым сын очень гордится и называет Старым Асенем.
        - Это Александр, князь Путивльский, - представляет меня болгарский царь.
        - Тот самый, что взял сарацинский город? - спрашивает Алексей Тарханиот.
        - Видимо, да, - отвечаю я, приходя к выводу, что отсутствие средств массовой информации абсолютно не влияет на скорость распространения слухов.
        - Говорят, ты защищал Константинополь, - продолжает знатный ромей.
        - Это было не самое удачное сражение в моей жизни, - молвил я.
        - Для моего отца оно было последним, - сообщил Алексей Тарханиот.
        Я не стал спрашивать, что заставило его воевать на стороне убийц отца.
        - Иоанн Дука Ватацес неплохо справляется с латинянами. Наверняка ему нужны толковые офицеры, - подсказываю я.
        - Я уже думал об этом, но граф Генрих обещал мне имение, - рассказал ромей. - Теперь граф погиб, а его вассалы подло напали на нас. Отомщу им и уеду к Вацатесу.

42

        На рассвете латиняне, бросив арбы и большую часть награбленного, снялись и с небольшим обозом из телег, нагруженных, видимо, тяжело раненными и самым ценным имуществом, начала отступать в сторону Адрианополя. Они разделили свой отряд на две части. Одна, меньшая, в которой были и легко раненые, шла впереди обоза, вторая, более боеспособная, - позади. Рыцари и сержанты ехали сразу за обозом. Наверное, чтобы иметь возможность помочь обеим частям отряда в случае необходимости. Надо признать, командир у них толковый. Такого нельзя отпускать живым.
        О чем я и сказал царю Ивану Асеню, который ехал рядом со мной:
        - Мы слишком многому научили этих. Такие знания не должны попасть на вооружение остальным латинянам.
        - Будем преследовать их хоть до стен Адрианополя, пока не перебьем всех, - согласился со мной царь Болгарии.
        Впереди нас скачет отряд половцев. Они висят на хвосте у латинян, как назойливые мухи, постоянно обстреливают из луков, изображают нападение. Латиняне сперва останавливались, готовились отразить атаку. Затем привыкли и перестали обращать на кочевников внимание. Только ругались, когда в кого-нибудь попадала стрела. Осталось латинян около трех сотен. Теперь нас было больше, раза в два с половиной, но мы не нападали, просто шли за ними. Пусть думают, что мы их боимся.
        Следом за сопровождающими нас с царем конными дружинниками идут перебежавшие на нашу сторону ромеи. Точнее, большую часть перебежчиков составляют романизированные славяне. Их около двух с половиной сотен. Утром к нам прибилось несколько десятков разбежавшихся ночью по долине ромеев. Увидели, что их «однополчане» идут с оружием и в доспехах, и решили, что в стаде будет спокойнее. Им обещана часть трофеев, если сразятся с латинянами. Уговаривать никого не пришлось. Эти ребята мотивированы перебить латинян даже больше, чем мы. Ромеи, легко предающие всех, жутко ненавидят предателей. Славяне предают с неохотой, поэтому еще жестче мстят за предательство. Сегодня перебежчики первыми пойдут в атаку.
        Несколько минут назад из придорожных кустов вылез болгарский крестьянин, подошел к царю Ивану и доложил:
        - За следующим поворотом.
        Это был один из проводников, которые ночью повели наших лучников и арбалетчиков к месту новой засады. Латинян, которые видят наше войско позади себя, ждет впереди сюрприз. Надеюсь, у Мончука хватит ума пропустить передовой отряд и начать отстрел с рыцарей.
        Когда хвост колонны латинян скрывается за поворотом, я оборачиваясь и приказываю:
        - Коннице принять влево, пропустить ромеев! - Затем говорю Алексею Тарханиоту, который скачет на одолженном ему коне позади нас с царем: - Сейчас латиняне попадут в засаду. Добейте их.
        - Ромеи, за мной! Бегом! - командует он и пришпоривает коня.
        Я машу половцам, чтобы пропустили пехоту. Сутовкан и его люди предупреждены, поэтому сразу перемещаются к левой обочине, к крутому, поросшему деревьями и кустарником склону, который спускается к дороге. Справа от дороги уходит вниз еще более крутой склон, тоже поросший невысокими деревьями и густыми зарослями кустов.
        Впереди слышатся вопли латинян и ржание раненых лошадей. Это принялись за дело наши стрелки. Ромеи переходят на бег. Наверное, боятся, что всех врагов перебьют без их участия. Я тоже пришпориваю коня, чтобы не отстать от ромеев.
        Половцы пропускают и конных дружинников. Кочевникам привычнее атаковать убирающих противников. Пока враг дает отпор, пусть с ним сражаются другие.
        Мы с царем Болгарии выезжаем из-за поворота как раз в тот момент, когда ромеи врезаются в неровный строй латинян. Я не вижу ни одного конного рыцаря или сержанта. То ли их всех перебили, то ли они спешились, чтобы меньше подставляться. Какое-то сопротивление оказывают только последние шеренги латинян, которым приходится одновременно отражать нападение ромеев и уклоняться от стрел, болтов и камней, которые летят сверху. Передовой отряд быстрым маршем отрывается от преследования, бросив своих товарищей.
        Видимо, появление нашей конницы доламывает боевой дух латинян из арьергарда. Бросая щиты и копья, они бегут мимо телег остановившегося обоза. Кто-то из латинян успевает с помощью меча быстро «выпрячь» коня из телеги, вскакивает на него и несется по дороге, отталкивая ногами своих товарищей, которые пытаются схватиться за стремя, чтобы бежать быстрее.
        - Вот теперь пришел наш черед, - говорю я Ивану Асеню.
        Мы проезжаем мимо обоза и, обгоняя ромеев, которые гонятся за удирающими врагами, мчимся по дороге. У меня в руке короткая и легкая степная пика. Я немного модернизировал ее, приделав к «пятке» кожаный ремешок длиной метра полтора, второй конец которого надет петлей на мое запястье. Я могу метнуть пику на короткое расстояние и не лишиться ее. Что и делаю несколько раз, догоняя убегающих латинян. Только один из них в короткой кольчуге, на остальных кожаные доспехи. Граненый острый наконечник пики одинаково легко пробивает и сплетенные, металлические кольца, и вываренную кожу. Целюсь в ложбину между лопатками немного ниже шеи. Попадание в позвоночник гарантирует стопроцентную ликвидацию противника. Даже если выживет, воевать никогда уже не будет. И не только воевать. Острие пики влезает в тело на несколько сантиметров, если попадает в позвоночник, или, если не попадает в кости, пробивает насквозь. Человек еще какое-то время движется по инерции вперед, но ноги уже подгибаются. Я дергаю правую руку вверх. Пика, подчиняясь ремешку, выскакивает из падающего тела, подлетает вверх. Я ловлю ее,
перехватываю поудобнее для броска и поражаю следующего врага.
        Латиняне бегут уже все. У передового отряда тоже сдали нервы. Вместо того, чтобы стать плечом к плечу, и встретить нас копьями, они бросают их и щиты и несутся по дороге, сломя голову. Паника - самое страшное оружие. Только несколько человек не поддались ей и приняли более-менее разумное решение - начали спускаться, точнее, скатываться по крутому склону вниз. Всадники туда уж точно не попрутся. Может быть, этим латинян удастся спрятаться в кустах, пересидеть до нашего ухода, а потом добраться домой. Пусть расскажут своим, как в полтора раза меньший отряд разгромил их.
        Я останавливаюсь, пропускаю вперед дружинников и половцев, которые тоже подключились к гонке за убегающими зайцами. Позади нас дорога устелена трупами латинян. Они лежат в разных позах, поколотые и порубленные. Яркие солнечные лучи золотят лужи крови, которые растекаются возле трупов. Сегодня у местных падальщиков будет день живота и праздник желудка.
        Рядом со мной останавливается Иван Асень. Он остался без копья, держит в руке спату из многослойной стали, с клинка которой стекают капельки крови. На лице царя радостная мальчишеская улыбка. Он прячет оружие в ножны, снимает шлем с гребнем из алых конских волос и вытирает тыльной стороной левой ладони капельки пота со лба.
        - Как мы их, а?! - хвастливо произносит он.
        - Думаю, в ближайшие года два-три латиняне к тебе не сунутся, - говорю я. - Если сам их не позовешь.
        - В ближайшие годы точно не позову, пока не создам сильную дружину и не разберусь со своими строптивыми вассалами, - обещает он.
        - Вот это правильно! - соглашаюсь я.
        - Ты научил меня воевать по-другому, руками врагов, - признается Иван Асень и предлагает: - Переходи ко мне на службу. Я дам тебе удел, который будет намного больше и богаче твоего княжества.
        И владеть я этим наделом буду, в лучшем случае, до коронации следующего царя, а в худшем - до смены настроения нынешнего. Завистники нашепчут ему, что я примеряю корону, - и хорошее отношение ко мне смениться на лютую вражду. К тому же, Болгарию ждут большие неприятности, чем Россию. Русские будут сами над собой издеваться, а над болгарами, кроме своих, еще и чужие поизгаляются.
        - Спасибо, царь, за оказанную честь, но для меня богатство не стоит на первом месте! Я долго жил на чужбине, только недавно вернулся к своему народу и не хочу с ним расставаться, - отказываюсь я. - Ты сам знаешь, что такое жить в чужой стране, даже если это твои друзья.
        - Знаю, - с ноткой горечи произносит он.
        - Но обещаю, что я и мой народ всегда будем помогать тебе и твоему народу, - знакомлю я Ивана Асеня с будущим его страны.
        Он не понимает всю историческую глубину моих слов, но верит им.
        - Спасибо, брат! - говорит царь Болгарии.
        Мы поворачиваем коней и вместе едем в сторону деревни, чтобы отпраздновать совместную победу. Я пытаюсь вспомнить, сколько раз еще русские будут проливать кровь за болгар. Быть мазохистами не запретишь…



43

        Подплывая к Путивлю я впервые в эту эпоху почувствовал, что возвращаюсь домой. Может быть, потому, что впервые отсутствовал так долго. Впрочем, еще в двадцатом веке я заметил, что начинаю воспринимать купленное жилье, как свой дом, только года через три-четыре. Умом понимал, что оно мое, но первое время казалось, что я всего лишь арендатор.
        Войдя в устье Днепра, мы выпустили белого почтового голубя, на крыльях которого угольком нанесли по три полоски, которые обозначали, что потребуются три ладьи для перевозки добытых трофеев. Второго голубя отправили, когда добрались до острова Хортица. У меня были большие сомнения по поводу голубей. Я читал, что они были надежнее российской почты, но мало ли что пишут?! Обычно в жизни всё оказывается не совсем так, как написано в книгах. Взял их, скорее, из любопытства. Подведут - не сильно расстроюсь. Наймем ладьи какого-нибудь купца.
        На Хортице мы вытащили шхуну на берег, законсервировали на зиму, забрав все ценное, чтобы не представляла коммерческого интереса для местных жителей. На всякий случай я нанял сторожей. Груз со шхуны перевезли на арбах выше порогов. Охрану не нанимали, обошлись, так сказать, своими силами. Возле деревни напротив крепости Кодак нас ждали три ладьи, что говорило о том, что первый голубь долетел. В Путивле узнаем, что и второй добрался благополучно.
        Нас встречал весь город. Всем было интересно, что мы привезли в трех ладьях. Первыми выгрузили трех латинских боевых коней. Захваченного в Африке арабского жеребца я подарил Ивану Асеню. Уж больно он понравился царю, а мне был не очень нужен. Для понтов уже имел. Зато крупные венгерские кони мне требовались в большом количестве. Забрал я и все высокие рыцарские седла, которые русские седельщики делать не умели. Я не мог толком объяснить, как их сделать, а образцов не хватало. Теперь будут. Тяжелые длинные копья тоже достались мне. Наши мастера умели делать такие, но я все равно взял, потому что больше никому не были нужны. Еще нам досталась часть доспехов рыцарских, довольно скромных. Обычные длинные кольчуги и шоссы и всего один ламинарный доспех ромейской работы, правда, позолоченный. Принадлежал он убитому графу Адрианопольскому. Шлем графа, тоже позолоченный, достался Сутовкану, который сразу напялил его на себя и, как мне подумалось, не снимал, даже ложась спать. В стаде шимпанзе обладатель красного мотоциклетного шлема сразу становится доминантным самцом.
        Дома меня ждали две не очень приятные новости. Первая меня не сильно огорчила. Великий князь Черниговский перестал финансировать строительство собора. Мол, собирается с кем-то воевать, деньги нужны позарез. Обещал возобновить строительство, когда победит врагов. Справимся и без него, тем более, что стены уже возвели, осталось сделать купол и расписать собор внутри. В этом году у меня доход от морского похода побольше, наверное, чем у Олега с Черниговского княжества. Вторая новость была похуже.
        - Половцы напали на одну из наших левобережных деревень. Перед этим приехали на ярмарку, узнали, что ты уплыл. Решили, видать, что ты всю дружину забрал с собой, - доложил воевода Увар Нездинич. - Я сразу выслал дозоры, заметили их вовремя. Будиша с отрядом отогнал поганых, но они успели увести стадо коров и несколько лошадей.
        - Много? - спросил я.
        - Двадцать две коровы и четыре лошади, - ответил воевода. - И скирды хлеба пожгли.
        - Бостекан? - не столько спросил, сколько высказал я догадку.
        - Его люди, - уверенно подтвердил Увар Нездинич. - Одного захватили в плен, сидит в порубе.
        - Пусть приведут его, - приказал я.
        Половец был грязен и вонял так, будто его вынули из выгребной ямы. Нос свернут вправо, причем сильно, из-за чего казалось, что лицо перекошено. Оно было худым, бледным и испуганным.
        - Передашь Бостекану, что его люди, как я надеюсь, случайно напали на мою деревню, угнали полсотни коров, десять лошадей и пожгли хлеба на пять гривен. Пусть сам накажет налетчиков и возместит ущерб, когда приедет осенью на ярмарку, - сказал я половцу.
        В переводе с дипломатического, это обозначало, что я прощу налет, если Бостекан заплатит вдвойне.
        - Передам, князь, - заверил половец, улыбнувшись.
        Видимо, ждал худшего.
        - Проводите его до границы Степи в таком виде, а там отпустите на все четыре стороны, - приказал я.
        Когда кочевник ушел, воевода Увар сказал уверено:
        - Не приедет хан на ярмарку и ничего не заплатит.
        - Насчет того, что не приедет, согласен, - произнес я, - а вот заплатить ему всё равно придется. Сторицей.
        Остаток лета и осень я занимался увеличением своей дружины и подготовкой ее к будущим сражениям. Решил образовать отдельную сотню тяжелой конницы, оснащенной длинными копьями для рыцарского боя. Набрал в нее тех, кто плохо стрелял из лука верхом. Для стрельбы требовалось седло без задней луки, чтобы можно было вертеться и стрелять в разные стороны, а для таранного удара такое не годилось, нужна более прочная посадка. Доспехов и оружия теперь хватало. Все мои пехотинцы имели длинные кольчуги и железные шлемы, а всадники еще и бригандины, оплечья, наручи и поножи. Причем у большинства броня была из «наалмаженной» стали, прочность которой я испытал в бою. По возвращению из последнего похода пришлось заменить кожу на моей бригандине, потому что была порвана в нескольких местах. Кто и чем сделал некоторые прорехи, я не мог вспомнить. В горячке боя просто не заметил эти удары. Уже потом, после боя, начинаешь чувствовать, как тело ноет в некоторых местах, находишь там синяки, а на бригандине - следы вражеского оружия.
        К зиме закончили верхнюю часть собора. Заплатил строителям я. Осталось покрыть купол золотом. Для этого используют очень тонкую золотую фольгу. Хоть она и тонкая и купол невелик, но золота требовалось немало. Я внес половину, остальное собрали путивльчане по призыву попа Калистрата.
        Освободившихся каменщиков я подрядил на строительство жилого дома для своей семьи и дворни. Деревянные хоромы, тесные и склонные к возгоранию, меня больше не устраивали. Решил построить трехэтажный «дворец» с полуподвалом, в котором разместятся кухня и кладовые, первым этажом с залом для приемов, банкетным и личным кабинетом, вторым жилым для моей семьи и третьим - для дворни. Парадный вход будет на первом этаже, а перед ним - широкое крыльцо с каменной лестницей под навесом. Без крыльца в эту эпоху на Руси никак. Гость, в зависимости от того, где его встречают, сразу должен понять, кто он есть такой в глазах хозяина. Для обеспечения строительства нужными материалами создал в пригородной слободе кирпичный заводик. В Путивле делали кирпич, но в небольших количествах, на кладку печей. Каменные дома здесь пока не в моде. Строить их долго, стоят дорого, да и холоднее деревянных.
        Старший артели каменщиков, посмотрев нарисованный мной чертеж будущего дома, почесал затылок и произнес с сомнением:
        - Никогда такого не строили, боюсь, что не сумеем.
        - Сумеете, - заверил я. - Чем вы хуже ромеев?!
        Последняя фраза зацепила каменщиков. Уверен, что сделают не хуже, чем константинопольские мастера. Я нанял им в помощь подсобных рабочих, чтобы быстрее построили. С деньгами у меня теперь не было проблем. Кстати, расчет за собор каменщики попросили произвести перцем, который здесь очень в цене. Холодильников нет, ледник могут позволить себе только зажиточные, поэтому мясо и рыбу часто едят с душком, а перец помогает забить неприятный вкус и запах.
        Народа в городе становится все больше. Почти не осталось пустырей на посаде и в слободах под городом количество домов выросло. В Путивле, благодаря военной добыче, появились деньги. По тем временам, не малые. Вот и начали перебираться в мое княжество люди разных профессий. Одни стали выполнять мои заказы, другие - удовлетворять возросшие запросы моих дружинников, у которых появились лишние деньги. Пришло и много всякой швали, ворья и попрошаек. С первыми разговор был коротким. Вешали на балках, которые выступали наружу с крепостных стен Посада, дальних от Детинца. Мне смотреть на почерневшие и поклеванными воронами морды особого желания не было. Попрошайкам разрешалось собирать милостыню только на папертях церквей и на территории монастыря. Если пытались подрубить деньжат в других местах, сразу получали два десятка плетей. Некоторые тяжелобольные во время порки чудесным образом выздоравливали. В том числе и так называемые юродивые, большую часть которых составляли ленивые и бездарные актеры, желающие любой ценой быть в центре внимания.
        Тех, кто на самом деле не дружил с головой, помещали в больницу, которую я создал при монастыре. Настоятель Вельямин не сильно обрадовался такому шумному соседству, но, поскольку дело богоугодное и плачу за все я, принял со смирением, как очередное испытание его твердости в вере. Потом оказалось, что, благодаря больнице, пожертвования в монастырь резко выросли. Это было воспринято, как божье поощрение за благое дело. Поэтому, когда я построил при каждой церкви школу и приказал обучать всех мальчиков, запретив необразованным жениться, попы не роптали. Они подсчитывали будущие барыши. Люди для ориентирования в делах духовных обычно пользуются сигналами самого бездуховного маяка - деньгами.

44

        Второй день идет снег. Ветра нет, поэтому снежинки падают вертикально и так медленно, что кажется, будто вижу их падение в замедленной съемке. Впрочем, вижу я только те, которые опускаются рядом со мной. Солнце, наверное, уже встало, но небо затянуто тучами, низкими и темно-серыми. И все вокруг меня серое, даже снежинки, разница только в оттенках. Я сижу на корточках под елкой неподалеку от опушки леса. Спиной прислонился к стволу дерева, чтобы снять часть нагрузки с ног. Не смотря на то, что температура около нуля градусов, а на мне плащ с капюшоном, подбитый куницей, бригандина, толстая стеганка под кольчугой и кожаные штаны, под которыми шелковое нижнее белье, все равно быстро замерзаю. Когда становится совсем невмоготу, поднимаюсь и делаю разминку. Встав в очередной раз, обнаруживаю, что вроде бы воздух посветлел. По крайней мере, я вижу на несколько метров дальше, чем в предыдущий раз. Повернувшись к Мончуку, который сидит на корточках под соседней елкой, напоминая нахохлившуюся курицу, говорю:
        - Пора.
        - Слава богу! - радостно произносит он, встает и начинает отряхивать снег с плаща, подбитого беличьим мехом.
        Поднимаются и остальные дружинники. Их неполные три сотни. Часть осталась присматривать за лошадьми в нескольких километрах отсюда, на противоположной опушке леса. К нам подходят сотники Олфер и Доман. Последний теперь командует пикинерами. Будишу я перевел в командиры конных копейщиков.
        - Надеть накидки, - приказываю я и сам снимаю плащ и надеваю вместо него белый маскировочный халат.
        Сразу накатило воспоминание, как я спасал императрицу Мод. Тот эпизод и подсказал мне, как провести нынешнюю операцию. На этот раз, надеюсь, не придется никого тащить. Беру короткую пику в правую руку и, придерживая левой саблю, иду по мягкому снегу на восток. Следом за мной шагают остальные. Все вооружены алебардами или короткими пиками и саблями или мечами. Луки и арбалеты оставили рядом с лошадьми. В снегопад от них мало проку.
        Отмерив по лесу с километр, останавливаюсь возле вырубки. Из снега торчат свежие пеньки. От этого места уходит в степь извилистая тропа, присыпанная снегом. Жители северных регионов России будут называть такие тропы протопчинами. Ведет она к половецкому становищу. Оно метрах в трестах от края леса. Пока что я вижу в том направлении что-то типа невысокого и более темного холма. Мои разведчики, которые были здесь позавчера днем, доложили, что по периметру стойбища стоят арбы, промежутки между которыми завалены снегом. Арбы и снег образует невысокий вал, в котором узкий проход в сторону леса и более широкий - в противоположную. Внутри расположились юрты, десятка два с половиной. Стоят они вроде бы, как попало, но я уверен, что это не так. Юрты кошевого и шамана-бахсы наверняка в середине, а по краям, особенно со стороны леса, живет голытьба. Широкий проход ведет в большой загон, заполненный лошадьми, волами, баранами. Ограда сделана из вкопанных вертикально в землю столбов с вырубленными пазами, в которые вставлены горизонтально жерди. Как мне сказали, делают ограды рабы-русичи. Они же и сено косят,
копны которого стоят возле загона. В этих копнах, дальних от стойбища, несут службу половецкие караульные. Зарываются в сено, прижимаясь друг к другу, два-три человека, и дремлют, поглядывая в полглаза и слушая в пол-уха. Рядом с ними спят собаки. Так они стерегут скот от волков. Люди зимой да еще в такую погоду не нападают. По крайней мере, до сегодняшнего дня такого не было. На что я рассчитываю.
        Я иду по протопчине первым. Свежего снега насыпало сантиметров десять. Он влажный, тяжелый. Идти по нему трудно. Волосы на голове у меня быстро становится мокрыми от пота. Зато согрелся.
        Метрах в двадцати от вала останавливаюсь и жестами приказываю разойтись влево и вправо. Мои дружинники много раз проделывали это на учениях. Они бесшумно идут вдоль вала, чтобы окружить стойбище, а потом напасть на него одновременно со всех сторон. Так быстрее справимся с врагом и захватим больше добычи.
        Я смотрю на юрты, присыпанные сверху снегом, отчего похожи на пасхальные куличи с белой глазурью, какими их будут делать в будущем. В юртах безмятежно, сладко спят люди. Большинство из них не имеет никакого отношение к летнему налету на мою деревню. Через несколько минут их жизнь разделится на «до» и «после», и вряд ли изменения будут в лучшую сторону. Только для рабов русичей. Остальные пострадают из-за оскорбленного самолюбия одного человека. Кроме нас двоих никто больше не знал, что я отверг предложение Бостекана. Ему бы сделать вид, что утрясал со мной другие вопросы, и дальше жить в мире. Нет, он решил, что такое нельзя оставить безнаказанным. Так же, как и я, решил не оставлять безнаказанным нападение. Может быть, Бостекан больше бы и не нападал. Что сомнительно. Тут еще добавляется материальный аспект. Если у тебя есть, что отобрать, найдут и повод. На худой конец обвинят в ущемлении прав подданных. Заодно в ходе нападения перебьют часть ущемленных.
        В стойбище гавкнула собака, словно спросила: «Кто?». Не услышав ответ, гавкнула дважды. Наверняка разбудила своих сородичей и кого-нибудь из половцев. Сейчас собаки учуют, что к ним пожаловали чужаки, и залают все вместе, разбудят людей.
        - Вперед! - командую я и бегу к проходу в валу.
        Возле крайних юрт не останавливаюсь, бегу к центру стойбища. Нельзя дать кошевому организовать отпор. По пути вижу, как из юрты выбирается половец в распахнутом овчинном тулупе и с луком в одной руке и колчаном со стрелами в другой. Он разгибается, замечает меня, но ничего не успевает предпринять. Я, перехватив пику двумя руками, наношу удар от пояса снизу вверх, между полами тулупа, в грудь половца. Под тулупом на нем несвежая, мятая, светлая рубаха с круглым вырезом. Граненый наконечник пики втягивает в рану и кусок рубахи, которая начинает стремительно краснеть возле раны, особенно ниже ее. Я ногой толкаю половца в живот, высвобождая пику. Он падает навзничь внутрь юрты, только ноги остаются снаружи.
        В центре стойбища стоит одна юрта. Возле нее крупный мужчина, тоже с расстегнутом тулупе, стреляет из лука по моим дружинникам. Колчан стоит на снегу, прислоненный к стенке юрты. Половец быстро наклоняется, берет очередную стрелу, натягивает тетиву. Выстрелить не успевает, потому что моя пика долетает до него и втыкается в левой бок чуть ниже подмышки. Половец находит силы повернуться ко мне и поднять лук, но натянуть тетиву уже не может. Он прислоняется спиной к юрте, медленно оседает, выронив лук и стрелу. Я выдергиваю пику и мечу ее в спину другого кочевника, который бежит к широкому проходу в валу, намериваясь добраться до лошадей и удрать. Пика попадает в цель. Половец спотыкается, но продолжает бежать. Метров через двадцать вдруг падает на колени, пробует встать. К нему подбегает дружинник и одним ударом алебарды сносит голову.
        Я вдруг начинаю слышать не только свое сиплое дыхание, но и другие звуки: женские крики и плач, яростные вопли дружинников, лай собак и топот лошадиных копыт. Два всадника растворяются в пелене падающего снега, уносясь прочь от стойбища. Наверное, дозорные. Больше никто не ушел.
        Ко мне подводят одиннадцать славшихся половцев. Никто из них так и не успел застегнуть тулуп. Они испуганно смотрят на меня, гадая, что их ждет? Я отбираю самого старого и немощного, говорю ему:
        - Передашь Бостекану, что за лошадей и коров он расплатился. Осталось отдать пятнадцать гривен за сожженный хлеб. Запомнил?
        - Да, - подтверждает половец.
        - Дайте ему самую старую кобылу, - приказываю я дружинникам.
        Ко мне подходит Мончук. У него, как обычно после боя, посоловевшие глаза. Сражение пьянит его лучше всякого вина.
        - Потери есть? - спрашиваю я.
        - Один убитый и двое раненых, - отвечает он.
        - Пусть бабы приготовят завтрак и покормят скотину, а потом собирают и грузят юрты и остальное имущество. Одну юрту оставьте старухам, - приказываю я.
        Раньше дружинники удивлялись моей жалости к врагам, теперь считают ее каким-то хитрым замыслом. Для чего-то это надо, а для чего именно - не их ума дело. Они предпочитают обыскивать юрты, собирать ценные вещи. В этом им помогают бывшие рабы-русичи, которые отлично знают, что есть у хозяев и где спрятано.
        К полудню снег прекращается. Небо все еще свинцового цвета, тяжелое, но подул холодный северо-восточный ветер. Наверное, идет антициклон из Арктики, который принесет морозы и разгонит тучи. Мы трогаемся в обратный путь, почти навстречу ветру. Впереди гоним скот, который протаптывает дорогу. К спинам волов и коров привязаны охапки сена, чтобы было чем их кормить. Добираться нам дней пять. Следом едут арбы, нагруженные трофеями, в том числе и детьми. Половецкие мужчины и женщины идут пешком, а освобожденные из плена русичи едут на лошадях, присматривая за бывшими хозяевами, превратившимися в рабов. Мой отряд, не считая высланного вперед дозора, движется в арьергарде. Вдруг Бостекан захочет сразу заплатить остаток долга?!
        Я смотрю на нагруженные трофеями арбы, на захваченный скот, на пленных и ловлю себя на мысли, что радуюсь успешному походу. Меня нисколько не смущает горе половцев, потерявших из-за меня близких, свободу и привычный образ жизни. Я вжился в роль удельного князя. Мало того, эта роль стала мне нравиться.


 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к