Бразилия и бразильцы Игорь Сергеевич Фесуненко

        Автор - известный журналист, проработавший в Бразилии более пяти лет. В своей книге он рассказывает о городах, глухих районах и индейских поселениях этой крупнейшей латиноамериканской страны, о своем путешествии по Амазонке и о Трансамазонской магистрали, прокладываемой в непроходимой сельве. Автор описывает праздничные карнавалы, трудовые будни городских трущоб, маленькие радости и большие заботы 100-миллионного бразильского народа.

        Фесуненко Игорь Сергеевич
        Бразилия и бразильцы

        Часть первая
        ТРИ СТОЛИЦЫ

        Глава первая
        РИО И КАРИОКИ

        В конце 1501 года португальская флотилия, которой командовал капитан Гаспар де Лемуш, совершала путешествие вдоль атлантического побережья Южной Америки..

1 января 1502 года корабли вошли в просторную бухту, которую португальцы, ошибочно приняв за устье какой-то полноводной реки, назвали Рио-де-Жанейро, что означает
«Январская река». Отсутствие реки было обнаружено очень быстро, однако название прижилось. Залив, который впоследствии стал именоваться «Гуанабара», был весьма удобен для строительства порта, и через некоторое время в середине XVI века у подножия горы Пао-де-Аскуар (Сахарная голова) появился небольшой Поселок. Население его занималось в основном вывозом в Португалию тростникового сахара с близлежащих плантаций. Постепенно поселок разросся в город, ставший впоследствии столицей страны на целых два столетия - с 1763 по 1960 годы.
        Трудно переоценить роль, которую сыграл Рио-де-Жанейро в истории Бразилии. Этот город был ее важнейшим политическим, культурным и одним из главных экономических центров. Лишь в последнее время, когда стремительно развивающийся индустриальный гигант Сан-Паулу опередил Рио по уровню и темпам экономического развития, а центр политической жизни переместился в новую столицу - Бразилия, влияние Рио на судьбы страны начало постепенно ослабевать. Однако и сейчас Рио-де-Жанейро продолжает оставаться, пожалуй, самым типичным, самым «бразильским» городом. В этом искренне убеждены сами кариоки - жители Рио. Может быть, именно потому, что их любимый город начинает постепенно сдавать свои позиции, кариоки с трогательной настойчивостью продолжают убеждать всех, кто посещает Рио, что сердце Бразилии по-прежнему бьется здесь. Пожалуй, трудно найти другой город на земле, обитатели которого столь самозабвенно восхваляли и пропагандировали бы достоинства своего города. Действительные и существующие только в их собственном воображении.

        Копакабана: дворцы из бетона и дворцы из песка
        Уже через пять минут задушевного разговора с любым старожилом Рио иностранец узнаёт, что он имел счастье прибыть в «сидади маравильоза» - самый красивый город на земле, на создание которого господь бог потратил пять дней из семи суток, израсходованных на сотворение всего мира. Вслед за этим кариока перечислит вам самые лучшие, несравненные и неповторимые достопримечательности Рио, рассчитанные на все вкусы и возрасты. Если вы приехали сюда отдохнуть и развлечься, кариока предложит вам самый знаменитый на земном шаре пляж - Копакабану, усеянный самыми красивыми во всей вселенной женщинами. Добродетельному католику он покажет самую высокую в мире статую Христа, воздвигнутую на горе Корковадо. Футбольного болельщика пригласит на самый большой на земле стадион - «Маракану». А если вы банкир или предприниматель и приехали в Рио не развлекаться, а делать бизнес, то и тут вы не допустили промашки: в Рио, как и во всей Бразилии, к иностранным капиталам самое теплое отношение, а их вкладчикам гарантируется бесконтрольный вывоз прибылей.
        Складывается впечатление, что, создавая Рио за пять дней, господь бог сумел продумать все до мелочей, вплоть до названий городских районов. Сколько романтики в слове «Копакабана»! Сколько музыки, поэзии и убаюкивающей неги в именах соседствующих с ней кварталов, где обитает публика «класса А»: Фламенго, Ипанема, Лагоа, Леме! А для северных районов города, куда господь бог определил на жительство людей с куда более тощими кошельками и куда менее честолюбивыми надеждами, были придуманы барабанные названия: Бангу, Каскадура, Деодоро, Мадурейра. Или звучащее даже пугающе Жакарепагуа.
        Каждый, кто приезжает в Рио, начинает знакомство с городом посещением его самого знаменитого района - Копакабаны. Стиснутый между горами и океаном этот самый шумный и беспокойный район Рио настойчиво утверждает свою автономию от залитого асфальтом и застроенного небоскребами центра и задымленной Зоны Норте - северных пролетарских районов города. И все же именно здесь, на Копакабане, наиболее отчетливо обнажаются все характерные - и привлекательные, и отталкивающие - черты этого города, с наибольшей силой проступают его контрасты.
        Если, как утверждают кариоки, нет в мире города прекраснее Рио, то в Рио, конечно же, нет района красивее Копакабаны с ее солнечно-желтой пятикилометровой лентой песчаного пляжа, который омывают голубые, зеленые или свинцовые (в зависимости от погоды) волны Атлантики. В эти волны смотрят тысячами окон многоэтажные здания, выстроившиеся на фоне зеленых гор вдоль набережной, которая является парадным фасадом города и гордо именуется авенида Атлантика. На всем ее протяжении нет двух одинаковых строений, однако все здания Атлантики связаны какой-то трудно определяемой, но легко ощущаемой общностью стиля.
        В центре авениды - самый фешенебельный в Рио «Копакабана-палас-отель», дающий прибежище путешественникам с самыми толстыми чековыми книжками. У дверей
«Копакабана-палас-отеля» всегда суетятся полчища негритят - чистильщиков ботинок, продавцов сувениров и любопытствующих зевак. Вот уже много лет на пляже прямо против парадного входа в отель, расстелив на песке платок с надписью «Помогите глухонемому художнику», трудится никому не известный старик, талантливо вылепливающий из мокрого песка копии выдающихся памятников, архитектуры: Тадж-Махала, собора Парижской богоматери, Эмпайр-стейт-билдинга, «Мараканы» и многих иных.
        С каждым годом (а я наблюдал работу этого необычного художника более пяти лет) его сооружения становятся все изящнее, а струйка подаяний - все более жидкой. Об этом красноречиво свидетельствует изможденное лицо старика и дряхлеющий ветхий пиджак, который он накидывает по вечерам, когда, закончив очередное творение, ложится на песок и отдыхает под шелестящий накат прибоя, внимательно рассматривая свою работу в неверном трепете свечи и подымаясь время от времени, чтобы сделать какие-то поправки.
        Плененный романтической славой Копакабаны и ослепительными красотами ее легендарного пляжа, я вскоре после приезда в Рио снял квартиру именно в этом районе, рядом с «Копакабана-палас-отелем». Увы, уже на следующий день мне пришлось горько пожалеть об этом. Во-первых, я выяснил, что Копакабана вообще и «моя» улица Дувивьер в особенности - самые шумные точки Рио, так как здесь день и ночь курсируют громадные круглые автобусы, сотрясающие здания ревом моторов. Во-вторых, на Копакабане, обращенной к морю и отгороженной от материка горами, оказалась самая высокая в Рио влажность воздуха. Но самое неприятное выяснилось в первую же ночь. В доме, где я поселился, носящем гордое имя «Сервантес» (в Рио все многоквартирные дома имеют названия), обосновались четыре буатес - ночных кабака с танцами и стриптизом. Днем, когда я приходил к хозяйке квартиры, чтобы договориться об условиях аренды, буатес были надежно замаскированы глухими металлическими шторами. Я не мог и предположить, что вечером эти жалюзи подымаются, на тротуары рядом с открывшимися подъездами выставляются рекламные щиты с фотографиями звезд
стриптиза и начинается веселая вакханалия, сопровождаемая перебранкой, визгом девиц, ревом машин, привозящих и увозящих посетителей, свистками полицейских, а иногда - и выстрелами.
        Через год, когда истек срок контракта, я без сожаления распрощался с улицей Дувивьер и отправился жить в соседний, куда более спокойный район Ботафого.
        Не будем подробно описывать ассортимент удовольствий, на которые может рассчитывать состоятельный гость Копакабаны: он организован по международным стандартам туристского сервиса. Обратим лучше внимание на жизнь и быт хозяев этого района, которых официальная статистика делит на три категории: «класс А», обитающий в основном на авениде Атлантика, «класс Б» - живущий в более удаленных от океана многоквартирных домах, и «класс С», ютящийся в печально знаменитых фавелах. Еще совсем недавно эти скопища убогих лачуг покрывали серым налетом почти все склоны гор, опоясывающих Копакабану. Теперь их осталось здесь гораздо меньше. Чтобы понять причины их исчезновения, следует предпринять небольшой экскурс в историю города.

        Что делать с фавелами?
        Копакабана - самый густонаселенный район Рио и одновременно один из самых молодых его районов.
        В XIX веке, когда после золотой лихорадки начинается кофейный бум, Рио долгое время остается главным портом по экспорту кофе. Часть заработанных капиталов местные дельцы вкладывают в строительство фабрик и заводов, мастерских и магазинов. В городе появляются театры и банки, прокладываются широкие улицы, воздвигаются многоэтажные дома. В начале XX века отцы города обращают внимание на пустынный пляж Копакабана и начинают быструю застройку этого района. Именно в это время из страдающего жестокими засухами Северо-Востока и потянулись сюда, в Рио (как, впрочем, и в Сан-Паулу, и в некоторые другие крупные города бразильского Юго-Востока), тысячи переселенцев и беженцев, прослышавших о строящихся фабриках и небоскребах, о шумных базарах, о кофейных плантациях, нуждающихся в батраках.
        Прибыв в этот шумный беспокойный город, изголодавшиеся бедняки сколачивали себе убогие лачуги, бараки и хижины из любого подвернувшегося под руку строительного материала: обломков досок, подобранных на стройках, кусков фанеры, жести, из остатков ящиков или кусков черепицы. Таким образом и выросли печально известные фавелы.
        Сперва городские власти смотрели сквозь пальцы на бурный рост фавел. В те времена ни центр, ни Копакабана не были застроены полностью, и в освоении горных склонов, на которых селилась беднота, не было особой нужды. В последние же годы ситуация изменилась. Перенаселенность Южной зоны, не говоря уже о центре, заставила городские власти обратить внимание на горы, усеянные фавелами, в которых проживало в 1970 году, по официальным данным, 926 тысяч человек, то есть четвертая часть населения Рио.
        Опоэтизированные в грустных стихах и гневных самбах фавелы тоже входят в перечень самых знаменитых объектов города. Журнал «Вежа» не без гордости сообщил, что фавела «Росинья», находящаяся неподалеку от Копакабаны, - самая большая в мире. В ней проживает около ста тысяч человек, функционирует три с половиной тысячи торговых лавок и мелких магазинов, поставляющих хлеб насущный, и семь церквей и молитвенных домов, заботящихся о пище духовной.
        Что делать с фавелами? Ответ на этот вопрос пытаются найти свыше ста официальных, частных, благотворительных, религиозных и иных «нянек», у которых дитя, как и следовало ожидать, осталось без глаза.
        Специалисты предлагали самые разнообразные решения проблемы фавел - от благоустройства до уничтожения. Именно последняя точка зрения восторжествовала в начале 60-х годов, когда губернатором Рио-де-Жанейро стал известный своим честолюбием делец Карлос Ласерда, впоследствии лишенный политических прав и отстраненный от участия в жизни страны. По его указанию началось выселение жителей фавел Копакабаны и других районов Южной зоны города. Самих фавеладос Ласерда отправил в специально выстроенные за городом убогие резервации, а их бараки сровняли с землей бульдозеры. Это решение по принципу «с глаз долой - из сердца вон» не устраивало подавляющее большинство фавеладос, но их мнением ни Ласерда, ни сменившие его чиновники не интересовались. В 1966-1971 годах преемник Ласерды - Неграо де Лима, следуя тому же рецепту, переселил в дешевые «жилищные объединения», расположенные в северной зоне города, еще пятьдесят тысяч фавеладос. Однако, как меланхолично констатировала городская печать, все эти вновь выстроенные кварталы бедноты лишь превратились в «фавелы улучшенного типа».

        Квартира в здании «Шопен»
        В те дни, когда проводилось переселение одной из самых крупных в Рио фавел - Катакумбы, в газете «Жорнал до Бразил» появилось объявление о продаже на Копакабане уникальной квартиры. Пресса назвала ее самой крупной квартирой Бразилии. Она занимает весь тринадцатый этаж здания с поэтическим названием
«Шопен», имеет семь салонов, двенадцать спален, зимний сад, несколько лоджий и прочие помещения. Квартира эта принадлежала Андре Шпицману, эмигрировавшему из Польши в Бразилию накануне второй мировой войны и нажившему спекуляцией на бирже громадное состояние.
        Одних только ванных комнат насчитывается у Шпицмана полдюжины, а расположенный в подвале дома персональный гараж предназначен для двенадцати машин. Чтобы избежать контактов с соседями по дому, Андре Шпицман имел два персональных лифта. А чтобы облегчить контакты внутри квартиры, он установил в ней собственную телефонную сеть на двенадцать номеров!
        Цена этих апартаментов, глядящих бесчисленными окнами на расстилавшиеся внизу воды Атлантики, вполне соответствовала его параметрам и достаточно ярко характеризовала стремительный рост благосостояния некогда нищего Шпицмана: 2 миллиона 400 тысяч крузейро! Ровно столько зарабатывает за год все взрослое население Катакумбы. А если бы один из ее обитателей захотел бы купить квартиру в здании «Шопен», ему понадобилось бы уплатить за нее свой заработок за две тысячи лет.
        Эти цифры достаточно ярко характеризуют глубину пропасти, разделившей кариок на тех, кто живет в дворцах из стекла и бетона, и тех, кто строит дворцы из песка.

…Бели в самом Рио на каждые 440 человек приходится по одному врачу, то в одном из его пригородов, Казимиро-де-Абреу, на двадцать тысяч жителей нет даже одного санитара. Об этом сообщил социолог Мурилло Мело Фильо в серии репортажей о проблемах Бразилии, опубликованных в 1969 году, именно тогда, когда на Копакабане на улице Санта-Клара была торжественно открыта оснащенная импортированным из США оборудованием клиника для домашних животных, имеющая даже машины скорой помощи. Через год там же, на Копакабане, появилась ветеринарная лаборатория клинических анализов, в которой кариоки «класса А» могли исследовать количество гемоглобина в крови своих болонок. Это событие произошло в 1970 году, в то самое время, когда в рабочем пригороде Рио Нова-Игуасу безработный Одилон Белем дос Сантос из-за отсутствия средств был вынужден выкупать из муниципального госпиталя свою жену с только что родившимся ребенком… кровью. Своей собственной и еще девяти друзей, которых он привел в госпиталь в качестве доноров.

        Ковбои асфальта
        Когда спугнутые поднимающимся над заливом Гуанабара солнцем Копакабаны завсегдатаи ночных кабаков расползаются по домам, а грузчики, ткачи, докеры, каменщики и землекопы Зоны Норте спешат на работу, повиснув на подножках электричек, начинается очередной цикл ежедневного автомобильного водоворота, бурлящего на улицах города. Зарождается он на окраинах, а спустя часа два перемещается в центр. Зажатые между горячими стенами двадцатиэтажных зданий центральные улицы и переулки города заполнятся машинами, загудят сиренами, окурятся дымом одинокие чахлые пальмы, чудом уцелевшие в лавине бетона, стекла и асфальта.
        Уличное движение в Рио тоже фигурирует в списке «превосходных степеней» этого города. Оно, вне всякого сомнения, самое хаотическое и шумное, если не во всем мире, то в Латинской Америке наверняка. В каком еще городе нашей планеты могло произойти такое необычное трагическое происшествие, как с торговцем Клаудио Сави? Возвращаясь как-то с ярмарки на собственной автомашине, он врезался в стену дома и был тяжело ранен. Спустя несколько минут машина «скорой помощи», увозившая пострадавшего в госпиталь, в свою очередь столкнулась с грузовиком, и этот «дубль» окончательно добил беднягу Сави. А гибель чиновника Леопольдино Сендае?! Он был задавлен лихим ковбоем асфальта у самых дверей церкви, которую только что покинул, отслужив заупокойную мессу в память о друге своем, который ровно тридцать дней назад… тоже был задавлен машиной.
        С раннего утра до полудня центр города жадно всасывает в себя нескончаемые потоки машин. А потом вдруг застывает, охваченный судорогой, захлебнувшийся в гигантской автомобильной пробке, которая рассосется лишь под вечер, когда единый порыв
«домой!» подтолкнет всех автоводителей в сторону от центра, опустошит переполненные автостоянки и очистит для пешеходов тротуары, весь день загроможденные раскаленными, надежно запертыми «фольксами», «опалами» и
«аэровиллисами».
        Но к чему теперь пешеходам эти тротуары? Пешеходам нечего делать в центре Рио после шести вечера, когда запираются двери банков и контор, и тем более после семи, когда гаснут витрины универмагов и галантерейных лавок. Если не считать шумных кварталов «Синеландии», где расположились десятки кинотеатров, баров и увеселительных заведений, центр города по вечерам тих, как пантеон. Едва ли не единственными его обитателями в эти часы остаются скульптуры и памятники, обильно украшающие улицы и площади.
        Самый первый памятник появился в Рио-де-Жанейро в 1862 году на площади Тирадентес. Он был сооружен на средства, собранные по подписке среди сотен тысяч бразильцев, и увековечил исторический момент провозглашения независимости этой страны от португальской короны: на роющем землю лихом скакуне, гордо взмахнув рукой, восклицает «Независимость или смерть!» первый бразильский император. Звали его Дон Педро де Алкантара Франсиско Антонио Жоао Карлос Шавьер де Пауло Мигель Рафаэль Жоакин Жозе Гонзага Паскоал Сиприано Серафим де Браганса и Бурбон. В историю же он вошел под более кратким и удобопроизносимым именем «Дон Педро Примейро», что в переводе на русский означает «Петр Первый».
        Но самым величественным, самым впечатляющим из рио-де-жанейрских памятников является, на мой взгляд, монумент, воздвигнутый в 1960 году в память о бразильских воинах, погибших в годы второй мировой войны. Его авторы - Элио Рибас Мариньо и Маркос Кондер Нетто.

        Когда змея раскуривает трубку

…Когда осенью 1944 года в штабах немецко-фашистских войск в Италии пронесся слух о том, что вскоре союзные войска получат подкрепление из Бразилии, этому никто не поверил. Один из генералов заявил даже: «Скорее змея научится раскуривать трубку, чем бразильцы приедут воевать в Европу». Нацист оказался плохим пророком: туманным утром 16 сентября 1944 года его солдаты, засевшие в сырых окопах близ итальянского местечка Камайоре, увидели идущую в атаку цепь неприятеля в незнакомой форме. На них шли негры, метисы, мулаты, и у каждого на левом рукаве гимнастерки светлела странная эмблема: на желтом фоне изогнувшаяся кольцом зеленая змея раскуривала трубку.
        Будем объективны: вклад Бразилии в разгром фашизма был весьма скромен. И жертвы ее в минувшей войне сравнительно невелики: две тысячи человек. Но каждая капля крови бразильских солдат, пролитая на полях сражений, священна. Ибо каждый, кто погиб в борьбе за свободу и счастье человечества, имеет право на вечную память и вечную славу.
        Две тысячи бразильцев погибло во второй мировой войне. Если вспомнить о двадцати миллионах погибших советских людей, то это не так уж много, не правда ли? Но разве бразильская мать, потерявшая сына, думает об этих цифрах? Горечь и боль утраты не становятся меньше при мысли о том, что тысячи и миллионы разделили судьбу ее сына. И приходит она, седая, к величественному монументу, где покоится его прах. Монумент воздвигнут на одном из самых красивых проспектов города, на берегу залива Гуанабара в 1960 году. На трехметровой высоте на бетонных столбах лежит громадная тридцатиметровая платформа. На правом ее краю - скульптурная группа: моряк, летчик, стрелок. Чуть левее - строгая композиция из темного металла. На левом краю платформы - два тонких пилона, устремленные ввысь, как руки, взметнувшиеся к небу. Между ними плита, на которой выбита надпись: «Бразилия - своему Неизвестному солдату». Под платформой в левом крыле - музей истории второй мировой войны, в правом - вход в подземный Мавзолей, у которого в почетном карауле застыл солдат. Здесь всегда прохладно и тихо… Мягкий свет обливает 468 надгробных
плит. На каждой - имя погибшего. Впрочем, на двух первых надгробиях имена пока отсутствуют: эти плиты закрывают пустые могилы, ожидающие еще не разысканные останки двух солдат. На тринадцати следующих одинаковая надпись: «Здесь покоится герой Бразильского экспедиционного корпуса. Его имя известно лишь богу». На остальных надгробиях - имена солдат, сержантов, офицеров, павших в боях с фашизмом.
        Герои спят вечным сном. Блики света мягко скользят по серым мраморным плитам. В глубине Мавзолея светится крест, а на левой стене длинный список других имен. Эти люди тоже погибли, защищая Бразилию. Но их останков здесь нет. Их вообще никто не хоронил. Смерть настигла их предательски - из глубин океана. Эти люди - моряки с кораблей бразильского флота, торпедированных нацистскими подводными лодками.
        Герои спят вечным сном. А вокруг Мавзолея раскинулся парк Фламенго, где слышится шум и смех детворы…

        Куда не заглядывают туристы
        Красочная, увековеченная рекламными плакатами, буклетами и открытками южная зона города и его деловой центр занимают лишь небольшую часть городской территории. К северу и северо-западу от Копакабаны и Синеландии раскинулись окутанные дымом кварталы пролетарского Рио. Хотя, как уже было сказано, и по численности населения, и по уровню экономического развития Рио заметно отстал от Сан-Паулу, он прочно удерживает за собой позицию второго по значению промышленного центра страны. Более семи миллионов человек живут в границах Большого Рио-де-Жанейро, объединяющего бывшую столицу страны с близлежащими поселками, предместьями и соседними городами в мощный промышленный центр. Обитатели Бангу и Мадурейры, Нилополиса и Жакарепагуа не купаются в голубых водах Копакабаны и не греются на прекрасных пляжах. В эти районы туристы не заглядывают.
        В северных кварталах и предместьях города находятся нефтеперерабатывающие предприятия государственной нефтяной компании «Петробраз» и одна из крупнейших в стране ткацкая фабрика «Бангу», металлургический комбинат «Волта-Редонда» и фабрика грузовиков, завод алколоидов и крупный полиграфический комбинат. На рубеже
60-х и 70-х годов нынешнего столетия в Рио-де-Жанейро насчитывалось около трех тысяч промышленных предприятий. Правда, около девяноста процентов из них представляют собой небольшие фабрики и мастерские с численностью рабочих и служащих до ста человек.
        С каждым годом на рынках Латинской Америки завоевывает все больший авторитет промышленная продукция - автомобили, некоторые виды машинного оборудования, ткани и товары широкого потребления, сделанные руками бразильских рабочих.
        А обувь! Легкая, прочная изящная бразильская обувь успешно конкурирует с изделиями лучших европейских обувных фирм. Увы, те, кто делает эту обувь, костюмы, ткани, платья, из-за дороговизны не имеют возможности пользоваться ими. Рабочий, который делает эти вещи, обходится тем, что подешевле. Иногда даже парой сандалет с деревянной подметкой да парой рубах в год: одна - для праздников, другая - на каждый день. Он натягивает ее, еще не высохшую от вчерашнего пота, на свое худое тело рано-рано утром. Глотает чашку жидкого кофе и бежит к электричке или автобусу, захватив с собой мармиту - жестянку с жалким обедом: горсть риса, горсть фасоли, банан, иногда - жилистый кусочек мяса, оставшийся от ужина. Час, полтора, а то и два висит он на подножке вагона, спрыгивает на ходу поезда и торопится к проходной. В семь утра раздается гудок, тяжело захлопываются заводские ворота, и если опоздал, то не миновать тяжелого разговора с мастером, который потребует справку от администрации железной дороги, действительно ли опоздал в этот день поезд.
        Гудят станки, движется, вздрагивая, конвейер, руки сами собой делают свое привычное дело, и каждые десять минут - взгляд на большие часы в цехе: скоро ли перерыв на обед?
        В одиннадцать часов - гудок. Торопливо жуя, рабочий проглатывает сухой рис, который не лезет в горло, и запивает эту скудную трапезу глотком грязной сырой воды, которую доктора не советуют пить. И снова гудок, и снова работа до вечера, который похож на вчерашний, на завтрашний, на любой другой. Снова электричка, снова объяснения с плачущей, вечно озабоченной женой по поводу очередного вычета из нищенской зарплаты, а потом - в маленьком баре на углу нескончаемый спор о незабитом пенальти, о судье, который подсуживал команде паулистов и украл победу у твоей команды. Для кариок, как и для миллионов остальных бразильцев, футбол - это единственная радость и вечная боль, воскресный отдых и главная тема разговоров в будни. Это - религия, ставшая опиумом, и предохранительный клапан, через который выбрасывается в равнодушное небо над стадионом избыток давления, накапливающийся в бразильском котле.
        Бразилия - страна, которая стала вечной обладательницей «Золотой богини», трижды выиграв мировые чемпионаты. Страна, в которой больше футболистов, чем во всех остальных южноамериканских государствах, вместе взятых. Страна, где построены семь из десяти самых больших стадионов нашей планеты. Знаменитая бразильская «Маракана» - крупнейший стадион мира, вмещающий двести с лишним тысяч болельщиков, то есть вдвое больше, чем Центральный стадион имени В. И. Ленина в Москве.

        Четыре дня карнавала
        Кроме футбола есть в жизни миллионов бразильцев еще одно светлое окно - это четыре дня карнавала. Целый год в семейные копилки откладываются деньги на покупку карнавальных нарядов и приобретение билетов на карнавальные балы. Чем беднее семья, тем туже ей приходится затягивать пояса в этот предкарнавальный период, длящийся 361 день в году.
        Говорят, что в сердце каждого бразильца живет композитор: чаще всего маленький, иногда - настоящий, а бывает - великий. В одном только Рио-де-Жанейро на ежегодный предкарнавальный музыкальный фестиваль представляется три-четыре тысячи «самб» и
«маршей». Среди обуреваемых честолюбивыми надеждами авторов этих музыкальных произведений безработные мулаты из фавел и банковские счетоводы, водители такси и студенты, портовые грузчики и «дамы из общества».
        Самбе-победительнице уготована завидная судьба: ее поют на всех карнавальных балах и празднествах этого года, а иногда ее жизнь продляется на многие годы, как это случилось, например, с веселой песенкой композитора Андре Фильо «Сидади маравильоза», ставшей гимном Рио-де-Жанейро.
        Накануне карнавала горячка достигает апогея. По всем каналам радио и телевидения гремит самба. Карнавальные материалы вытесняют с первых полос газет сообщения о заседаниях Генеральной Ассамблеи ООН. Город лихорадит, власти издают многочисленные предкарнавальные декреты. Один из них обычно регламентирует поведение несовершеннолетних, запрещая им пить алкогольные напитки, носить ножи и кинжалы. Поскольку на взрослых этот запрет не распространяется, по окончании карнавала газеты составляют подробные оперативные сводки: столько-то убито, столько-то ранено и задержано полицией.
        Но, несмотря на бурный темперамент бразильцев и их отличную вооруженность всеми современными средствами самозащиты, четыре дня карнавала приносят все-таки куда меньше жертв, чем безумное автомобильное движение. Причины этого две: во-первых, бразильцы очень миролюбивы и доброжелательны, во-вторых, накануне карнавала полиция производит «чистку» города, сажая за решетку хулиганов, бродяг и девиц легкого поведения. Забегая вперед, скажу, что после окончания карнавала - в среду утром - их выпускают. Объединившись в колонну, они тоже проходят с пением самбы по улицам Рио, празднуя свое освобождение. Это карнавальное шествие называется: «А что я скажу дома?»
        Итак, начало карнавала, заветную субботу с нетерпением ожидает вся Бразилия. Трудно передать словами, что творится на улицах Рио и других городов страны в этот день. Так же, впрочем, как и в три последующих. Какой-нибудь респектабельный иностранец, попавший в Рио в это время, имеет все основания предположить, что окружающие сошли с ума. Любые сравнения со всемирным потопом, атакой воинственных инопланетян, вторым пришествием или концом света кажутся ему в эту минуту блеклыми и невыразительными. Привычные представления смещаются, и он чувствует, что или должен немедленно обратиться в бегство, или… сбросив пиджак и галстук, окунуться с головой в эту завораживающую и опьяняющую вакханалию, в этот «праздник инстинктов, когда все социальные и прочие различия отброшены прочь и растоптаны веселящимся народом», как сказал о самбе шведский писатель Артур Лундквист. «Ежегодно празднуемое бракосочетание Бразилии и Африки, культ смешения черной крови невольников, белой крови европейских эмигрантов и фиолетовой крови индейцев» - так писал о карнавале француз Пьер Рондьер. «Один из величайших спектаклей
народного искусства» - назвал его американский журнал «Лайф».
        А бразильский врач-психиатр Давид Акштейн, изучив карнавал в Рио со своей профессиональной точки зрения, пришел к выводу, что он является… весьма действенным средством лечения нервного истощения и неврозов. А чтобы ни у кого не возникли сомнения насчет эффективности этого метода, профессор Акштейн придумал для него весьма убедительное название: терпсихоретрасотерапия.
        В дни карнавала улицы Рио напоминают бескрайнее людское море, вскипающее водоворотом какого-то неописуемого и неконтролируемого восторга. Прилив этого моря начинается вечером в субботу, отлив заканчивается в пять утра в ночь со вторника на среду. Четыре безумных, безумных, безумных дня, когда под ярким гримом праздника исчезает тусклая усталость будней, когда смеющиеся картонные маски надеваются на лица, еще не высохшие от вчерашних слез.
        Кто они, эти люди? Где они были вчера?.. Этот раскрасивший себя «под индейца» мальчишка чистит башмаки туристов у входа в зал ожидания, международного аэропорта. Эта женщина с размалеванным ребенком на руках живет в далеком предместье и только в дни карнавала приезжает на дребезжащем автобусе сюда, к подножию небоскребов самого широкого проспекта города - авениды Варгаса. А этот старик, наоборот, весь год проводит в самом центре Рио: он сидит на углу авениды Рио-Бранко с протянутой рукой, прося подаяние. Сегодня же, гордо подняв голову, он шагает по самой середине проспекта, словно утверждая свое право быть хозяином Рио хотя бы один раз в году.
        Кульминационным пунктом карнавальной программы является знаменитое десфиле - шествие так называемых школ самбы. Кстати, пришло время пояснить, что самба, этот страстный зажигательный ритм, служащий основой для изобретательных танцевальных импровизаций, возникла на базе древних африканских ритмов, завезенных в Бразилию негритянскими невольниками. Родилась самба в фавелах Рио. Стихийно возникавшие в этих бедняцких кварталах кружки любителей спеть и потанцевать под грохот пандейрос, тамбуринов, сурдос около полувека назад объединились в большие народные клубы, так называемые школы самбы. В этом проявилась изобретательность городской бедноты, сумевшей в тяжелейших жизненных условиях найти удивительно своеобразную форму выражения своих творческих способностей, своей поразительной музыкальности.
        В каждой более или менее крупной фавеле Рио есть школа самбы. Среди ее руководителей и оркестрантов, режиссеров и композиторов, певцов и танцовщиков нет профессионалов. Все они фавеладос: рабочие и безработные, прачки и служанки, грузчики и мойщики автомобилей, мусорщики и мелкие торговцы, портнихи и кухарки. Школа самбы заменяет им клуб и кино, вечеринку с друзьями и танцевальный вечер. Там, на куадре - асфальтированной площадке, где проходят предкарнавальные репетиции, они делают свои первые робкие шаги, разучивая самбу вскоре после того, как научатся ходить. Под грохот барабанов и тамбуринов они вырастают и влюбляются. Женятся и приводят на куадру детей. В опьяняющем ритме самбы они вырастают, стареют. Отсюда они уходят на карнавал и… на кладбище, ибо именно здесь, на куадре, школа самбы прощается со своими ветеранами, ушедшими в «иной мир», где, по всеобщему убеждению, им будет ничуть не хуже, чем в этой проклятой жизни. И где им одного только будет не хватать: самбы…
        Весь год школы самбы готовятся к праздничному шествию, которое проходит на вторые сутки карнавала - в ночь с воскресенья на понедельник по авениде Варгаса. Здесь сооружаются для зрителей деревянные трибуны, в центре которых отводятся места для прессы, властей и туристов, а также, десять сколоченных из фанеры будок, предназначенных для судей, тщательно охраняемых полицией от эмоций болельщиков и от попыток подкупа. Подогреваемый и тщательно культивируемый азарт соперничества, пожалуй, самая характерная особенность бразильского карнавала вообще и шествия школ самбы в особенности.
        Это шествие длится много часов подряд, обычно - всю ночь, ибо каждая школа выводит на авениду по нескольку тысяч участников. Во время карнавала 1969 года парад самбы на авениде Варгаса продолжался восемнадцать часов подряд без перерыва! С девяти вечера воскресенья до трех часов дня понедельника, когда жара достигла сорока градусов в тени. Асфальт плавился и дымился, но самба продолжалась. Я видел, как закончив шествие, негритянки падали без сил на траву и прикладывали к окровавленным и сожженным подошвам ног - они танцевали босые! - мороженое. В тот день в Рио пострадало от тепловых ударов, как писали газеты, около трех с половиной тысяч человек. Но ни один из участников карнавала добровольно не «сошел с дистанции».
        В ходе шествия по авениде каждая школа самбы в танцах, пении, в красочных костюмах, в стихах и музыке воплощает какую-то определенную тему, ставит своеобразный спектакль. Были времена, когда на карнавальных шествиях звучали сатирические самбы, в которых народ высмеивал продажных чиновников и беспринципных политиканов, однако несколько лет назад использование политических тем было запрещено властями, и теперь школы демонстрируют бесчисленные вариации на фольклорные темы и безопасные, с точки зрения цензуры, исторические сюжеты.
        В последние годы ревнителей карнавальных традиций все больше тревожит тенденция к насильственной модернизации самбы.
        Отражением этого беспокойства явился созыв в ноябре 1962 года в Рио-де-Жанейро
1-го Национального конгресса самбы, утвердившего так называемый Устав самбы. С первой до последней строки он пронизан стремлением закрепить и сохранить музыкальные и хореографические традиции самбы, уберечь ее от влияния чуждых ей музыкальных тенденций и течений. В Уставе с особой тревогой отмечалось, что большую опасность для народной самбы представляет хлынувший в страну поток зарубежных мелодий и ритмов. «На каждую грампластинку бразильской музыки в стране выпускаются сотни пластинок зарубежной», - констатировалось в этом документе. Конгресс обратился к правительству с призывом принять закон, обязывающий все фирмы по производству грампластинок выпускать не менее 60 процентов продукции с записями бразильской музыки, и добиться от радио и телестанций, чтобы из всей транслируемой музыки 60 % составляла национальная. Но ни та, ни другая из этих рекомендаций не были услышаны.
        Вечером в понедельник начинается следующее обязательное для аристократического Рио мероприятие карнавальной программы: бал в Муниципальном театре.
        Народ сюда доступа не имеет: надежным кордоном помимо затянутых в расшитые золотом мундиры швейцаров служит цена входных билетов, превышающая месячный заработок квалифицированного рабочего. Всю ночь в громадном зале резвится разодетая, а точнее говоря, раздетая элита.
        Главным событием бала является начинающийся около полуночи конкурс карнавальных костюмов. По переброшенным над сценой мосткам двигаются затянутые в бархат и парчу древнеегипетские императоры и средневековые рыцари, всевозможные «Генрихи» и
«Луи», «Тутанхамоны» и «Клеопатры». Четыре года подряд абсолютной «чемпионкой» этого конкурса была жена миллионера некая Марилене Пайва. Стоимость каждого из ее карнавальных нарядов превышала цену хорошего автомобиля.
        Быстро проходят четыре дня и четыре ночи карнавала. В ночь со вторника на среду горячка достигает апогея: ведь в пять утра карнавал официально закрывается! Еще в три часа ночи слышны музыка, песни, рокот барабанов, а в половине шестого утра город вдруг погружается в тишину. Встает из-за океана жаркое солнце, заливая лучами грязный песок Копакабаны, улицы, усыпанные обрывками ставших уже ненужными карнавальных костюмов. Четыре дня счастья кончились. Начинаются суровые будни и… подготовка к карнавалу следующего года.


«Макумба» в новогоднюю ночь
        Нечто напоминающее карнавал происходит в Бразилии еще один раз в году: в новогоднюю ночь, когда миллионы мулатов и негров справляют макумбу - древний языческий обряд, унаследованный ими от своих африканских предков. Красочнее и торжественнее всего выглядит макумба на Копакабане.
        Вечером 31 декабря, когда сумерки начинают окутывать Рио, на песчаный пляж Копакабаны спускаются из фавел, дымя длинными коричневыми сигарами, тысячи макумбейрос в белых одеждах. Их окружает толпа зевак. Прямо на песке расставляются напитки и кое-какая еда. Откупориваются бутылки с водкой - кашасой, загораются мириады свечек, воткнутых в песок. Стучат барабаны, тамбурины и атабакес. Седой негр, закрыв глаза, навзрыд читает молитву. Танцуют, ходя друг за другом, мулатки. Несколько девушек, обнявшись, бьются в истерике. Большинство же стоит перед разложенными на песке дарами для богини вод Йеманжи, погрузившись в свои думы, слушает заунывные песнопения.
        Может, попытаться просить у Йеманжи немного удачи? Но, увы, если и рождаются сейчас у кого-нибудь надежды - призрачные и трепетные, словно огонек свечи, - жить им, этим надеждам, суждено недолго: они погаснут с восходом солнца.
        Да и на что надеяться этому лифтеру, снующему вверх-вниз по этажам роскошного небоскреба и ни разу не ступившему ни в одну из его квартир? Может ли позволить себе роскошь мечтать этот нищий репортер, все свое время отдающий описанию чужих драм и не нашедший сил, чтобы решить собственную? Или эта старая негритянка, всю жизнь убиравшая дома сеньоров и потерявшая всякую надежду иметь когда-нибудь свой?
        Стрелки часов смыкаются на двенадцати. Взлетают ракеты. Со стороны форта, находящегося на южной оконечности пляжа, взмывают к небу лучи прожекторов. Хлопают пробки шампанского на веранде «Сорренто» - фешенебельного ресторанчика, расположившегося на северном конце Копакабаны. Наступает самая экзотическая часть обряда. Все громче бьют барабаны. Хриплые голоса затягивают обращенную к Йеманже песню-стон, вырвавшуюся из сердца, песню-крик о пощаде и помощи, песню-проклятие и мольбу.
        Подобрав подолы длинных одеяний, негритянки бредут, запрокинув головы к небу, навстречу волне, выползающей с глухим шелестом из мрака на берег. В воду летят подарки. Бросают кто что может: бутылку дешевого вина или цветок, самодельные бусы или конфеты. Блестят мокрые лица: горькая вода океана смешалась с соленой влагой слез. Изуродованные вечной работой руки воздеты к небесам в порыве отчаяния и гнева.
        Волны набегают на берег. И все макумбейрос жадно вглядываются в черную воду Атлантики: если богиня приняла подарок, значит, желание, задуманное в новогоднюю ночь, исполнится. Если Йеманжа отвергла его, не жди ничего хорошего от Нового года.
        А потом приходит рассвет. Из-за океана встает солнце. Оно заливает зноем песок с отвергнутыми капризной богиней дарами: вымокшими цветами, разорванными коробками из-под конфет, разбитыми бутылками. Догорают свечки. Молча сидят вокруг них макумбейрос, ожидая, когда погаснут усталые огоньки.
        Между ними пробираются босые дамы в вечерних туалетах. Возвращаясь с праздничных балов, они тоже несут свою дань Йеманже: кто - розу, а кто - перстень с руки, в зависимости от степени опьянения.
        На плацу форта горнист играет побудку. Усталый гарсон собирает грязную посуду на веранде «Сорренто». Равнодушный к земным страстям Христос не ревнует свою паству к Йеманже. Раскинув руки на своей горе Корковадо, безразлично обратил он слепые бетонные глазницы к распростертому у его ног усталому городу, забывшемуся недолгим тревожным сном.

        А что же дальше?
        В последние годы в жизни Рио происходят сложные процессы, меняющие его облик и ломающие установившийся веками уклад жизни. С одной стороны, город благоустраивается и хорошеет. Вырастают изящные и легкие небоскребы, появляются новые виадуки и автострады. В горных хребтах, разделяющих город на изолированные районы, прокладываются туннели. Началось сооружение первой линии метрополитена. Расширился и благоустроился пляж Копакабаны.
        Но параллельно с этим развивается обратный процесс, получивший даже специальный, довольно точный термин: «запустение». Первые десять лет после потери своего столичного статуса Рио пытался сопротивляться запустению, однако в 1970 году ему был нанесен смертельный удар: правительство приняло решение об окончательном переводе в новую столицу всех правительственных учреждений и дипломатического корпуса. С тех пор городские власти находятся на распутье. В качестве одного из лекарств, способных омолодить Рио, было решено объединить этот город с раскинувшимся вокруг него штатом Рио-де-Жанейро, который хотя и носил то же имя, что Рио, но не имел к городу никакого отношения и располагал собственной столицей - Нитероем. По мысли сторонников этого проекта, укрепление связей с ближайшими районами страны поможет колоссу на глиняных ногах обрести экономическую стабильность.
        Другой путь спасения Рио городские власти видят в превращении его в главный туристский центр Латинской Америки. С этой целью правительство всячески стимулирует строительство отелей и стремится привлечь в индустрию туризма иностранный капитал, обещая вкладчикам сказочные прибыли и щедрые льготы.
        В недалеком будущем одной из главных достопримечательностей города станет его новый центр «Рио 2000 года», проект которого разработан знаменитыми строителями теперешней столицы Бразилии - Лусио Коста и Оскаром Нимейером. Проект уже утвержден, работы начались, и через несколько лет к югу от Копакабаны на равнине, протянувшейся вдоль двадцатикилометрового океанского пляжа «Барра-да-Тижука», взметнутся к небу окруженные парками и озерами 110-метровые 39-этажные круглые жилые башни, административные небоскребы и два гигантских торговых центра, способных в сутки обслужить один миллион покупателей. Бразильская печать называет этот проект крупнейшим и самым смелым урбанистическим предприятием современности. Он поражает сегодня воображение так же сильно, как полтора десятилетия назад восхищал и удивлял своей смелостью «план-пилот» нынешней столицы страны, которую Оскар Нимейер и Лусио Коста строили для «людей прекрасных и счастливых», но которая превратилась, как признал Нимейер, в «обычный капиталистический город со всеми его пороками и несправедливостями». Не эта ли судьба ожидает и «Рио 2000 года»?



        Глава вторая
        БАИЯ ВСЕХ СВЯТЫХ И ГРЕШНИКОВ


        Самая древняя Бразилия
        Около суток океанский лайнер «Роза да Фонсека» шел на север вдоль побережья Бразилии от Рио до столицы штата Байя Салвадора. Почти на всем этом пути с палубы корабля видна одна и та же картина: густой, покрывающий все побережье тропический лес. В хаотическом смешении деревьев, лиан, кустарника с трудом угадываются раскидистые кроны деревьев жатоба, стройные кедры, могучие стволы пероб.
        Можно подумать, что вся эта территория покрыта дремучими лесами. На самом же деле ширина прибрежной лесной зоны на атлантическом побережье не превышает, как правило, двухсот километров. А дальше в глубь континента за перевалами идущей вдоль берега горной гряды Сьерра-ду-Мар начинается каменистое плоскогорье, зона кампосов, напоминающих наши степи и лесостепи, рассеченная долинами бегущих к океану рек и речушек.
        Густые леса на атлантическом побережье Бразилии могут расти благодаря обилию здесь влаги. Дующие с океана влажные ветры задерживаются барьером Сьерры-ду-Мар и обрушивают на прибрежную зону буйные ливни. А километрах в трехстах к западу начинаются районы, страдающие от почти постоянной засухи. Злая шутка природы, причиняющая жителям этих мест большие страдания.
        Побережье между Рио-де-Жанейро и Салвадором было первым обследованным участком Бразилии. Именно здесь, в трехстах пятидесяти километрах к югу от Салвадора, 22 апреля 1500 года причалили корабли первооткрывателя Бразилии португальского мореплавателя Педро Алвареса Кабрала после того, как один из матросов заметил на горизонте зеленую вершину горы, названную Паскоал.
        Неподалеку от нее находится поселок Порту-Сегуру, словно законсервированный на заре бразильской истории, чтобы донести потомкам облик средневекового колониального городка.
        Вытянувшаяся вдоль берега тонкая цепочка белых домиков с темными провалами окон и дверей обращена к океану. Самые высокие здания в Порту-Сегуру - две старинные церкви. Была когда-то и третья - самая первая церковь страны, но от нее остались одни развалины. Четыре тысячи жителей поселка почти абсолютно изолированы от остальной страны. Правда, ниточка очень плохой дороги связывает их с городом Ильеусом, но отправляться в путешествие по ней можно только в случае крайней нужды.
        В поселке есть три небольшие промтоварные лавки и нет ни больницы, ни врача. Нуждающихся в медицинской помощи обслуживает хозяин местной аптеки. Здесь еще не знают о том, Что изобретен телевизор. Едва ли не единственная примета цивилизации XX века в Порту-Сегуру - крошечный кинотеатр, где прокручивают старые американские фильмы. Почти все население Порту-Сегуру - рыбаки. Их воскресный отдых делится между обязательной мессой, которую служат итальянские монахи-капуцины, и страданиями вокруг футбольного поля, где каждую неделю между тремя местными командами разыгрывается звание чемпиона Порту-Сегуру.


«Земля золотых плодов»
        За Порту-Сегуру на север тянутся все те же леса. Однако по мере приближения к Салвадору здесь начинается, как сказал Жоржи Амаду, «земля золотых плодов». В середине XVIII века сюда были привезены из Амазонии семена какао. Климат и почвы юга Баии оказались как нельзя более подходящими для этой прихотливой культуры, известной еще индейцам (исторические хроники рассказывают о том, что вождь ацтеков Монтесума угощал напитком какао Кортеса). В XIX веке штат Баия становится главным производителем какао и лишь в начале XX столетия уступает первенство по производству и экспорту «золотых плодов» африканскому Золотому Берегу. Бум какао в Баии удивительно напоминает бурную историю сахарного тростника на Северо-Востоке, каучуковую лихорадку в Амазонии, кофейную истерику в Сан-Паулу и Паране. Несметные состояния наживали баианские латифундисты на какао. Десятки тысяч батраков тянулись в окрестности Ильеуса, Итабуны, Канавиэйрас в поисках заработка на плантациях. Земли эти политы не только потом, но и кровью. История штата полна эпизодами нескончаемых стычек и войн между могущественными «полковниками», как
называли себя хозяева плантаций, оспаривавшие друг у друга власть и землю. Отголоски этой борьбы звучали до последнего времени в истеричных предвыборных речах местных политиканов, в напыщенных Статьях местных газет, в остром соперничестве префектов маленьких поселков и селений, выросших среди плантаций какао.
        В окрестностях Ильеуса мне довелось побывать на плантациях, познакомиться с ходом уборки урожая, в которой принимают участие все взрослые жители близлежащих селений. Мужчины обрубают золотистые плоды; сначала те, что растут пониже, потом, привязав ножи к шестам, добираются до самых верхних. Стук ножей сопровождается негромкой размеренной песней.
        Срубленные плоды подбираются женщинами, которые ловким движением ножа разрезают их, извлекая крупные зерна, напоминающие ядра ореха. Эти сочные белые зерна складываются на подстилку из банановых листьев, а затем в корзинах, привязанных к спинам мулов, их вывозят на соседний с плантацией участок, где укладывают в небольшие деревянные корыта. Три дня лежит какао в этих корытах, три дня мужчины давят ногами ядрышки золотистых плодов, выжимая из них терпкий, как мед, сок. Происходит процесс ферментации, белые ядрышки какао темнеют.
        Затем их рассыпают на так называемых баркасах - небольших площадках для просушки, которая продолжается неделю или чуть больше. После этого они готовы к транспортировке в Ильеус или Салвадор, где их будут грузить на корабли, отправляющиеся в Рио или Сантос, в Америку или Европу.

        Два этажа Салвадора
        О приближении Салвадора пассажиры судна, направляющегося в этот порт, узнают по все чаще встречающимся в океане белым и серым парусам рыбачьих лодок - савейрос. Затем на горизонте показывается белая под красным куполом башня маяка Барра, находящегося на южном мысу, ограничивающем вход в залив Всех Святых, как издревле окрестили уютную бухту Салвадора португальские мореплаватели.
        Порт узнается издали по ярко-оранжевым стрелам портальных кранов, по выдвинутому в океан серому языку волнореза, по круглому острову - форту Сан-Марсело, охраняющему ближайшие подступы к городу. Вблизи Сан-Марсело город надвигается на вас со всех сторон, и именно отсюда, с моря, вы можете, окинув одним взглядом древнюю столицу Бразилии, оценить все ее своеобразие и великолепие.
        Салвадор называют этим именем только картографы, составители авиационных расписаний и иностранцы, приезжающие сюда в поисках стремительно исчезающего повсюду и стойко сохраняющегося в этом городе неповторимого очарования бразильской старины. Но это слово никогда не произнесет никто из местных жителей, начиная с Жоржи Амаду и кончая мальчишкой, продающим сладкий кус-кус на шумной улице Байша-до-Сапатейрос. Все они называют свой город его старинным и нежным именем
«Баия».
        Баиане с гордостью утверждают, что их город - единственный в мире, имеющий «два этажа». И верно: внизу, под склонами подступившей к берегу невысокой горной гряды, вы видите старинные ветхие домики нижнего города. Над ними - на шестидесятиметровом обрыве вторым этажом выросли серые громады современных зданий. Оба этажа Салвадора соединены серой трубой лифта Ласерда, являющегося, пожалуй, самой характерной приметой города. У подножия лифта - причал для савейрос и розовое здание рынка Меркадо Модело, который посещает каждый, кто приезжает в Байю. Почему? Да потому что здесь можно увидеть в изобилии самые экзотические дары щедрой доброй земли Баии.
        Банане - спокойные люди. И поэтому на Меркадо Модело вы не услышите истерических криков продавцов, пытающихся всучить покупателю втридорога свой товар, и перебранки обманутого покупателя с удачливыми коммерсантами. Спокойно гудит толпа. Вы идете, теряясь в ней, глядите по сторонам, выбираете товар, который вам по душе. Зелень, фрукты, рыбу, знаменитые сладости из кукурузы, маниоки, бутылки с консервированным перцем и с прочими острыми приправами, которые помогают забыть о скудности пищи и простой рис превратить в лакомство, достойное губернаторского стола.
        Именно такие чудеса демонстрирует своим гостям дона Мария - гостеприимная хозяйка маленького ресторанчика для рыбаков и торговцев «Мария де Сан-Педро». В последние годы она приобрела поистине национальную популярность своей афро-баианской кухней, скрестившей таинства древних африканских яств с португальскими кулинарными традициями.
        Из нижнего города в верхний можно попасть по длинным каменным лестницам, по серпантину старых улочек, по недавно построенному шоссе, которое вынуждено было описать большую дугу, чтобы связать столь разновысокие районы. Предпочтительнее всего, однако, воспользоваться самым быстрым из имеющихся средств - уже упомянутым лифтом Ласерда. Гулкий коридор, ведущий к большим кабинам, заполнен неторопливыми бананами. Чиновники в темных костюмах, портовые рабочие, гимназисты, крестьянки в цветастых платьях с глиняными сосудами на голове. Перебирая четки и опустив глаза, идут монашки. Контролер взимает с каждого по нескольку сентаво. Быстро заполняется одна из четырех кабин, захлопываются двери, и вы устремляетесь вверх. Когда кабина останавливается, вы выходите и оказываетесь на улице Чили, главной торговой артерии верхнего Салвадора. Здесь иные покупатели, иные продавцы и совсем другой ассортимент товаров: пышная пена дамского белья, разноцветные созвездия камней в витринах ювелиров, манекены в тергаловых костюмах, с мольбой протягивающие руки к прохожим, бесстрастные громады холодильников и извергающие
истерический рев радиолы.
        Улицы верхнего города живут своей беспокойной жизнью. Заглядевшись на витрины, вы рискуете наступить на ногу нищему, сшибить лоток мальчонки, торгующего контрабандными сигаретами, или толкнуть молчаливую баианку, несущую на голове тюк с бельем. Такой способ транспортировки поклажи баиане считают самым практичным. Мимо вас проходит плотник, пристроивший на голове две длинные доски, следом плывут таким же образом корзина с цветами, ящик кока-колы, поднос со сладостями, мешок с ананасами. Отчаянно визжат тормоза машины, остановившейся в полуметре от невозмутимого мулата с пачкой старых газет, опять же на голове, которые он, видимо, несет продавать на бумажную фабрику. Шофер хватается за голову, а мулат и глазом не ведет, шествуя дальше по самой середине мостовой навстречу бесконечному потоку машин. На заднем стекле «фольксвагена», который чуть-чуть не убил мулата, надпись: «Водитель! Уважай полосу, отведенную на перекрестке для пешехода. Ведь у тебя - вся мостовая, а у него - только тот маленький кусочек».
        Позади приходящего в себя шофера «фольксвагена» нетерпеливо гудит колонна грузовиков. На задних и передних бамперах у каждого из них яркими завитушками намалевана какая-нибудь надпись. Эти надписи на бамперах - любопытная достопримечательность бразильского Северо-Востока. Ими интересуются даже ученые-этнографы. «Меня ведет бог», - заявляет водитель старого «форда». Другой шофер страстно восклицает: «Клянусь всевышним, я не забуду твою любовь, Мария!» Третий, вероятно, уже привык расставаться с женщинами без мелодрам. Спокойной рукой он начертал: «Не плачь, красотка, я, может быть, вернусь».

        Боги и идолы
        Попасть в Баию можно разными путями: самолетом, кораблем, автомобилем. Но какой бы путь вы ни избрали, одним из первых сооружений, которые вы увидите, будет церковь. Баиарне утверждают, что в их городе 365 храмов - по одному на каждый день года. Недаром старинное название Салвадора звучало так - «Баия-де-Тодос-ос-Сантос» -
«Баия Всех Святых». Храмы в Салвадоре действительно попадаются на каждом шагу: видимо, религиозные потребности населения удовлетворяются здесь лучше, чем какие бы то ни было другие.
        Нельзя не воздать должное мастерам, воздвигшим эти замечательные памятники старины. Самый богатый и знаменитый не только в Баии, но и во всей Бразилии храм Святого Франциска, воздвигнутый в XVII столетии, ослепляет посетителя золотом алтаря, филигранной росписью фресок, тончайшей резьбой по черному дереву -
«жакаранде». Скульптурное изображение Сан-Педро де Алькантара считается лучшей работой знаменитого бразильского скульптора Маноэля Инасио да Коста. Суровым напоминанием о всевидящем оке всемогущего бога, от которого бесполезно скрывать мирские слабости и прегрешения, высятся темные будки исповедален. Удивляют реалистические изображения святых и мадонн. Трудно поверить, что перед нами - церковная живопись, столь фривольно улыбаются полногрудые пышные девы. Не раз, вероятно, повергали они монахов-францисканцев в трепет, отнюдь не религиозный… А вот и хозяева монастыря: к уходящим в темный полумрак сводам тихо возносится неторопливый речитатив молитвы. Это поют францисканцы.
        Те, кто полагают, что монах - это существо, обязательно ветхое, обросшее бородой и стоящее одной ногой в гробу, были бы потрясены при виде добрых молодцев францисканцев. С тщательно выбритыми подбородками, идеально расчесанными проборами, в коричневых рясах-халатах и сандалиях на босу ногу, они напоминают команду боксеров на тренировочном сборе. Тем более что средний возраст этих хорошо откормленных бездельников не превышает тридцати лет. Я несколько раз бывал в монастыре Святого Франциска, бродил по его коридорам, но только один раз встретил троих служителей господа старше пятидесяти. Почему-то они говорили между собой по-немецки. Очевидно, под сводами этой обители нашли приют не только доморощенные любители легкой жизни, но и чужеземные гости, вынужденные по каким-то неведомым бананам причинам покинуть свои баварские поместья и гамбургские конторы.
        Через узкую боковую дверь можно проникнуть во внутренний двор монастыря. Здесь все сохранилось в том же виде, в каком оставили эту обитель, уходя на новые заработки, ее последние строители. Маленький внутренний дворик окружен колоннадой. В центре - яркий цветник. Пусто и душно. Безлюдные коридоры, вымощенные каменными плитами. В конце коридора - дверь. За ней - нечто вроде учебной аудитории: на высоких пюпитрах толстые книги в переплетах из кожи. Высокие свечи. Гусиные перья. Древний глобус. На столе человеческий череп. И классическая паутина. Кажется, что время замерло здесь три века назад.
        Несмотря на обилие католических храмов, Баию никак нельзя назвать самым правоверным из бразильских штатов. Наоборот, религиозная, да и вообще духовная жизнь здешних жителей представляет собой удивительный сплав афро-бразильских культов, традиций и верований. Из африканских обрядов наиболее интересен так называемый кандомбле, который можно наблюдать во многих языческих культовых домах и в самом Салвадоре, и в его окрестностях.
        Если верно, что Баия имеет по одному католическому храму на каждый день года, то на каждую ночь она располагает по крайней мере одним «террейро» для кандомбле. В одном из них - просторном сарае, находящемся где-то далеко за городом в лесу, мы должны были поцеловать сухую руку величавой старухи - «матери святых», которая руководила обрядом и милостиво разрешила иностранцам присутствовать на нем.

…Под ритмичную музыку начинается хоровод «дочерей святых», одетых в белые платья. Ритм убыстряется, песнопения становятся все более истеричными и нервными, барабаны гремят все громче. Одна за другой «дочери святых» начинают падать и биться в конвульсиях. На них снизошло благословение святого «ориша», ради которого они и проделывали всю эту церемонию.
        Неожиданно барабаны смолкают. Повинуясь сигналу старухи, «дочери» поднимаются с пола. Тишина. Все выходят в соседнее помещение, где начинается вторая часть обряда, куда более понятная зрителям: поедание закланных за несколько часов до этого животных. Мы с энтузиазмом присоединяемся к этой операции, удостоверившись, что в жертву «орише» принесен упитанный козленок.
        Два-три века назад католическая церковь пыталась искоренять кандомбле. Сегодня она уже смирилась с отправлением языческих обрядов. Мирное сосуществование кандомбле и католической религии привело к забавному смешению отдельных их элементов. Некоторые языческие святые соответствуют традиционным святым католической церкви. Во многих католических празднествах и шествиях унылые причитания «отче наш» смешиваются с бодрым рокотом африканских барабанов.


«Отдайте Косме народу!»
        Рядом с монастырем францисканцев в маленькой церкви Сан-Домингос каждый день течение многих лет принимал посетителей один из самых удивительных бразильцев, человек, безусловно, самый любимый и почитаемый баианской беднотой. Речь идет о
96-летнем старце Косме де Фариас, защитнике бедняков, покровителе обиженных и угнетенных. Именно Косме де Фариас был прототипом майора Дамиана де Соуза - одного из главных героев романа Жоржи Амаду «Лавка чудес». Семь десятилетий подряд Косме помогал советом, а часто и содержимым собственного не слишком тугого кошелька беднякам этого большого города, лишенным возможности нанять платного адвоката. Одинокий, никогда не имевший семьи, больной старик до последнего дня своей жизни (он умер в марте 1972 года) ежедневно участливо выслушивал сотни людей. Мне посчастливилось однажды наблюдать «прием посетителей» в этой своеобразной
«адвокатской конторе» бедняков. Я был взволнован до глубины души состраданием, с которым Косме выслушивал жалобы на жестокость полиции и супружеские измены, на несправедливость рыночного фискала, обиды, причиненные соседями по бараку в фавеле, просьбы о работе, о протекции для поступления сынишки в государственную бесплатную школу, которых так мало в Салвадоре, да и вообще в Бразилии.
        Когда этот народный мудрец умер, жизнь в городе остановилась. Закрылись конторы и магазины, рынки и сапожные мастерские. Площадь Террейро де Жезус, где находилась
«контора» Косме де Фариас, была запружена сотнями тысяч людей. Весь город провожал
«майора» в последний путь.
        Чиновники губернаторской канцелярии, пытавшиеся нести гроб с его телом, были изгнаны с криками: «Отдайте Косме народу! Он принадлежит нам, потому что мы всегда принадлежали ему!» Универмаг «Ложас Бразилейрас», продолжавший торговлю в день похорон народного героя, был закидан камнями. В тот миг, когда гроб с телом опускали в могилу, воцарилось молчание. Замолкли сотни тысяч людей, пришедших на кладбище. И, выполняя предсмертную волю Косме, нанятый им еще до своей кончины музыкант сыграл на одиноком корнете прощальный марш.

        Душа Бразилии находится в Баии
        В самом центре Салвадора находится его сердце - Ларго Пелоуриньо - маленькая площадь, ценнейший памятник национальной архитектуры XVIII столетия. Розовые, лиловые, голубые стены домов с осыпающейся штукатуркой, с затейливой вязью вывесок над узкими длинными окнами донесли до наших дней прежний облик первой столицы Бразилии.
        Здесь, на Ларго Пелоуриньо, находится одна из немногих сохранившихся до наших дней школ капоэйры - старинной африканской борьбы, привезенной в Бразилию негритянскими невольниками из Африки. Кстати, именно «Баия Всех Святых» была главным портом, через который в XVI-XIX веках доставлялись в Бразилию на кораблях миллионы рабов с Африканского континента.
        В крошечном зале с рассохшимся полом под мерные звуки струнных и ударных инструментов - беримбау, агого, атабаке, чокальо, пандейро - несколько молодых парней наносят друг Другу воображаемые удары. Они крутятся волчком, ходят колесом, делают молниеносные выпады, подсечки и подножки.
        Совсем недавно, каких-нибудь полвека назад, капоэйра была мощным народным оружием в уличных схватках с полицией. Самый непобедимый боец капоэйры 85-летний Пастиньо учит сегодня молодежь. Его имя отпечатано крупными буквами в туристских буклетах и исторических монографиях, но, несмотря на это, полуслепой старик влачит жалкое существование на тощие подачки нескольких меценатов, на скупые: гроши редких туристов, бросаемые в поставленную у входа жестяную кружку. «Когда нужно показать капоэйру иностранным гостям, - говорит он с горечью, - правительство немедленно вызывает Пастиньо. А когда я прошу помощи для своей школы, все отворачиваются».
        Я смотрю на старика, не сгибающегося под напором житейских бурь, на веселых красавцев - его учеников: негров, мулатов, метисов и белых, собравшихся в маленьком зале школы маэстро Пастиньо, и думаю о том, что баиане все-таки правы, утверждая, что душа Бразилии находится здесь, на этой земле. Во всяком случае именно такой точки зрения придерживается Жоржи Амаду, который, отвечая на мой вопрос о том, что является самым типичным и характерным в духовном облике, - в характере его земляков-баиан, сказал: «Здесь, в Баии, родилось большинство обычаев и традиций Бразилии. И, вероятно, самой важной из них является дух демократизма. Вы видите на улицах людей разного цвета кожи, но никогда не заметите ничего, напоминающего расовые предрассудки. Демократизм, сердечность, простота - вот основные черты баианского характера.
        Что же касается жизни трудящихся, то она поистине драматична, ибо здесь, в Баии, как и вообще в Бразилии, народ прозябает в нищете, и лишь кучка „избранных“ утопает в роскоши и богатстве. Подавляющее большинство баиан - бедняки. Они страдают, но не сдаются. Они верят в то, что рано или поздно жизнь изменится к лучшему.
        И еще одна примечательная черта нашего баианского характера, - говорит далее Жоржи Амаду. - Наши люди умеют трудиться, работать не покладая рук. И плоды их упорного труда вы можете видеть повсюду. Для этого достаточно выйти на улицы нашего города и оглядеться».
        Этим замечательным людям Жоржи Амаду посвящает все свое творчество, в том числе последний роман «Тереза Батиста, уставшая от войны». Героиня романа - Тереза Батиста в тринадцатилетнем возрасте была продана в рабство латифундисту. Она пытается бороться с социальным угнетением, с несправедливостью и нищетой, но безуспешно.
        Ярким примером баианского трудолюбия, настойчивости, упорства, о которых рассказывает в своих книгах Жоржи Амаду, может служить жизнь и быт Алагадос - одной из самых больших фавел Бразилии, выросшей на окраине Салвадора, на заболоченном, залитом нечистотами заливе. Около ста тысяч ее обитателей, живущих в домах на сваях, изо дня в день ведут жестокую борьбу с нуждой и лишениями. Многие
«улицы» Алагадос носят имена… водителей грузовиков, привозящих мусор на соседствующую с фавелой свалку. Бедняки стараются таким образом задобрить и
«подкупить» водителей-мусоровозов для того, чтобы они сбрасывали нечистоты поближе к их баракам. Дело в том, что для большинства из них мусор - главный источник средств к существованию: они ищут в нем остатки продуктов, бумажное сырье, металлический лом, который можно будет за грош продать сборщикам утиля.
        Не многим легче судьба рыбаков Салвадора, каждое утро выходящих в море на крошечных савейрос и возвращающихся по вечерам с рыбой - если повезет. Местный композитор и поэт Нани Каими сложил о них песню:

        «Еще не успело взойти солнце,
        А савейрос уже спешат в море,
        Неся навстречу рождающемуся дню
        Свои надежды и заботы.

        Сколько их вышло в море утром?
        А сколько вернется вечером?
        И те, кто вернутся,
        Расскажут о мужестве
        И силе людей, победивших море».
        Не сложена пока песня о других бананах, тоже достойных глубокого уважения. О первооткрывателях бразильской нефти, которую еще с начала XX века пыталась найти в штате Баия кучка энтузиастов, духовным лидером и идейным вождем которых был известнейший детский писатель Монтейро Лобато. Скептики издевались над ними. Продажная пресса травила патриотов. Но благодаря их усилиям 21 января 1939 года на окраине Салвадора забил первый фонтан бразильской нефти.
        По окончании второй мировой войны американские монополии попытались захватить в свои руки контроль над «черным золотом», добыча которого в Баии увеличивалась с каждым годом. Однако патриотические силы добились установления в Бразилии государственной монополии на разведку и добычу нефти, сосредоточив контроль над ней в руках государственной компании «Петробраз». Тогда американцы предприняли печально знаменитую в Бразилии «Операцию-Линк». Когда «Петробраз» решил пригласить специалиста для поисков новых нефтяных месторождений, «Стандард ойл» откомандировала в Бразилию своего консультанта Уолтера Линка. Поколесив несколько месяцев по Северо-Востоку Бразилии и положив в карман изрядное вознаграждение за труды, он представил бразильскому правительству отчет, где начисто отрицалось наличие новых запасов нефти в недрах бразильской земли.
        Усомнившись в добросовестности выводов посланца «Стандарт ойл», заинтересованной в продаже своей нефти в Бразилию, руководство «Петробраза» пригласило советских ученых Э. Бакирова и А. Тагиева. Они повторили маршрут мистера Линка, осмотрели и другие районы страны и уверенно заявили, что потенциальные нефтяные запасы Бразилии позволяют ей уже в ближайшие годы обеспечить себя собственной нефтью. Эти выводы советских ученых блестяще подтвердились. Добыча нефти за последние годы и в Баии, и в соседних штатах выросла в несколько раз. Недавно бразильцы начали разведку новых месторождений - на океанском дне у северо-восточного побережья страны. До сих пор - и я неоднократно убеждался в этом - многие инженеры
«Петробраза» и в Салвадоре и в Рио с уважением и благодарностью вспоминают имена двух советских специалистов.
        В последние годы американские монополии в Бразилии и противники лозунга «Нефть - наша» вновь подняли голову. Убедившись, что лобовыми атаками разрушить «Петробраз» и добиться отмены государственной монополии на добычу нефти им не удастся, они переменили тактику и стали укреплять свои позиции в нарождающейся бразильской нефтехимической промышленности: в главной компании этой отрасли «Петрохимика Униао» монополии участвуют «на паях» с «Петробразом», практически оттеснив государственную компанию с капитанского мостика.
        С каждым годом нефть все сильнее меняет облик Баии. Это проявляется не только в том, что в предместьях Салвадора растут буровые вышки, а в самом городе - небоскребы контор. Постепенно меняется весь уклад жизни. Растет пролетариат. Обостряются классовые противоречия. Именно здесь, в Салвадоре, родился лозунг
«Петролео э носсо» - «Нефть - наша», ставший боевым лозунгом патриотических сил нации.
        Одновременно все интенсивнее начинают разрабатываться залежи меди, свинца, магнезита, мрамора, газа и других полезных ископаемых Баии, преображая постепенно этот край, воспетый Жоржи Амаду как «земля золотых плодов» какао. Впрочем, этот старинный плод, выращиваемый здесь с 1746 года, еще долгое время будет служить символом Баии и ее гордостью.


* * *
        Покидая Салвадор, я уносил с собой калейдоскоп впечатлений. Я вспоминал лифт Ласерда и паруса савейрос, капоэйристов и мудрого Косме де Фариас, раскормленных францисканцев и мускулистых портовых грузчиков, истеричных, бьющихся в судорогах
«святых дочерей» кандомбле и дородных степенных негритянок, продающих на Ларго Пелоуриньо какие-то удивительные конфеты, пирожные и прочие сладости, изготовленные из афро-баианских растений. Да, этот яркий город полон контрастов и противоречий, которых не знают ни европейские столицы, ни пестрые африканские города, ни даже Рио-де-Жанейро или Сан-Паулу. Настоящая «лавка чудес», или «черное сердце Бразилии», как сказал о нем один из сан-паульских журналистов, и в голосе его прозвучало уважение.
        И даже зависть: неторопливые баиане смогли добиться того, что оказалось не под силу деятельным, но лишенным сантиментов паулистам. В этом безумном, безумном, безумном мире, в этом обществе «массового потребления», девальвирующем духовные ценности и безжалостно попирающем культурные традиции и обычаи, Салвадор сумел - во всяком случае пока сумел - отстоять себя, сохранив достоинство, гордость и
«лица необщее выражение».



        Глава третья
        МОЛОДАЯ СТОЛИЦА


        К горам Минас-Жерайса
        Вернувшись в Рио из древней столицы Бразилии, я сразу же начал готовиться к поездке в современную столицу - город Бразилию. Поскольку она находится в самом центре страны, было решено отправиться туда на автомобиле. Такая поездка позволяла увидеть Бразилию как бы в разрезе: от океанского побережья до глубинных районов Южноамериканского континента. Сперва я должен был добраться до Белу-Оризонти - столицы штата Минас-Жерайс, а уже оттуда ехать до города Бразилии.
        Каждому шоссе в Бразилии присвоен номер. В Белу-Оризонти ведет автострада номер сто тридцать пять. Узкая полоса асфальта почти все время извивается по холмам и горам, спускается в долины рек и снова карабкается ввысь. Подъем начинается уже километрах в двадцати от Рио, где автомобилиста встречают отроги гряды Сьерра-ду-Мар, идущей вдоль побережья Бразилии. Чем выше поднимается дорога, тем становится все прохладнее.
        Неожиданно на нас обрушивается тропический ливень. А ведь когда мы выезжали, не было и намека на дождь! Через несколько минут движение на автостраде останавливается. Дождь отнюдь не размыл бетонное покрытие дороги, но вода, низвергается с небес с такой силой, что стеклоочистители не справляются с возложенной на них задачей. Водители слепнут, машины стоят, и единственное утешение в эти минуты - удостовериться, что ливень застал тебя на достаточно высоком отрезке дороги, где-то поблизости от перевала. Ибо внизу, в долине, в это время совсем плохо. Помнится, в 1967 году у подножия этих гор разыгралась трагедия: горные речки переполнились и началось наводнение. Каскады грязной воды ринулись вниз, сметая все на своем пути. Был полностью стерт с лица земли лагерь рабочих, расширявших автостраду. Рухнули многие мосты и виадуки. Два переполненных автобуса, только что вышедших из Рио, были смыты в разбушевавшуюся речку Флореста, в которой обычно вода не доходит и до пояса. Вот какие катаклизмы скрываются иногда за бесстрастной цифрой «3 тысячи миллиметров годовых осадков», которую регистрируют здесь
плювиометрические станции.
        Ливень кончился так же быстро, как и начался. Движение по автостраде возобновляется. И снова бегут навстречу бензоколонки, мотели и придорожные закусочные.
        Примерно в ста пятидесяти километрах от Рио шоссе пересекает долину удивительной реки Параибы. Она рождается в отрогах Сьерры-ду-Мар всего лишь в нескольких километрах от океана и, не сумев преодолеть горную гряду, уходит на материк, протекая через штаты Сан-Паулу, Рио-де-Жанейро, Минас-Жерайс. И лишь в нескольких сотнях километров от места своего рождения она пробивает Сьерру-ду-Мар и изливается в океан.
        Миновав расположенный на Параибе городок Трес-Риус, мы въезжаем на территорию штата Минас-Жерайс, который называют иногда «железной грудью» Бразилии. Ежегодно из этой груди бразильцы добывают около тридцати миллионов тонн железной руды. Богат Минас марганцем, мрамором, слюдой, бокситами, редкоземельными элементами. Два века назад на месте нынешней автострады номер 135 извивалась грунтовая дорога, по которой тысячи мулов тащили на своих хребтах в Рио мешки с золотом и алмазами. Сейчас золото Минаса иссякло, но не иссякают россыпи полудрагоценных камней: топазов, аметистов, аквамаринов и турмалинов, - в изобилии обеспечивающие ювелирные лавки не только Рио или Сан-Паулу, но и европейских столиц.
        Минас-Жерайс с каждым годом занимает все более заметное место в экономической жизни страны. Еще в сороковых годах здесь был построен сталеплавильный завод «Вале до Рио-Досе», затем металлургический комбинат «Белго-Минейра», в 1954 году западногерманский концерн «Маннесман» открыл здесь большой трубопрокатный завод, а десять лет спустя в штате появился еще один металлургический гигант «Узиминас».
        В шестидесяти километрах за Трес-Риос мы проезжаем город Жуис-де-Фора, окруженный невысокими зелеными холмами. Это - один из крупнейших центров бразильской текстильной промышленности, поставляющий свой трикотаж и в Амазонию, и в центральные районы страны, и в южные штаты. Бегут назад дорожные указатели: поселок Бенфика, городок Сантос-Дюмон, Барбасена… Теперь нужно не прозевать поворота направо - на Ору-Прету. Этот городок лежит в стороне, в семидесяти километрах от автострады Рио - Белу-Оризонти. Но не заглянуть в него невозможно.

        Ору-Прету - бразильский Суздаль

«Черное золото» - так переводится название этого городка. Возникает он как-то внезапно, за одним из поворотов дороги, петляющей по горным склонам и отрогам Минаса. С одной стороны шоссе плывет красный срез горного склона, с другой - обрывается вниз ущелье. К обочине приткнулась рощица голых скользких эвкалиптов, ее сменяет буйная бамбуковая чаща, карабкающаяся куда-то вверх. И вдруг за каким-то сотым или двухсотым поворотом ваш взгляд испуганно проваливается в пустоту, и в следующее мгновение вы видите узкую, напоминающую ущелье зеленую долину. На дне ее и по склонам окружающих гор вспыхивает яркая мозаика крошечных домов: белых, серых, розовых. Это и есть Ору-Прету, или, как его раньше называли, Вила-Рика - старинная столица капитанства Минас-Жерайс.
        Со временем она превратилась в тихий поселок, вплоть до последних лет забытый и заброшенный.
        После открытия золотых россыпей и алмазных месторождений в окрестных горах именно Вила-Рика стала центром этой новой бразильской лихорадки. Через Вила-Рику шли в Рио караваны с драгоценностями. На добытое здесь золото отстраивался разрушенный землетрясением 1755 года Лиссабон. Звон золота привлекал в Вила-Рику не только мастеров горного дела, авантюристов и самодеятельных старателей, жаждавших легкого и быстрого обогащения. Сюда спешили за своей долей и слуги господни: иезуиты и бенедиктинцы, францисканцы и доминиканцы. И каждый орден, каждая община, каждое
«братство» стремились воздвигнуть храм, монастырь или богадельню пышнее, чем у своих соседей и конкурентов. Спрос на художников, архитекторов и скульпторов в Вила-Рике рос такими же бурными темпами, какими добывалось золото из ее недр. Самым известным строителем храмов столицы капитанства стал Антонио Франсиско Лисбоа (1730-1814 гг.), по прозвищу Алейжадиньо, что означает «несчастненький» или
«маленький уродец». Он и на самом деле был калекой: уже во взрослом возрасте его поразила болезнь. До сих пор ученые не могут определить, что с ним случилось, известно лишь, что у Франсиско начали болеть суставы, появились какие-то страшные язвы, постепенно начали мертветь и отваливаться пальцы на руках и ногах.
        Привязав к одной руке молоток, а к другой - зубило, Алейжадиньо продолжал работать, скрываясь от людей, стыдясь своего уродства. Скульптуры, барельефы, фрески, резной орнамент алтарей, создаваемые этим великим художником, стали самым выдающимся памятником бразильского искусства XVIII столетия. А самым потрясающим взлетом его творчества ученые считают скульптурный комплекс у храма в городке Конгоньяс, неподалеку от Ору-Прету, - статуи двенадцати пророков.
        Двенадцать скульптур, двенадцать образов. Кажется, что художник, собрав последние силы, вложил в них свою душу, отдал им гаснущее в собственной груди тепло. Усталые и грустные, гневные и мятежные, они словно размышляют о смысле жизни, о ее жестокости, о человеческой несправедливости, о неотвратимости конца и о том, что все-таки придет час и, свершится правосудие. И пусть боятся этого часа, этого дня дьявольские силы и греховные страсти, живущие в душах людей.
        Только совсем недавно бразильцы открыли для себя величие гения Алейжадиньо. Ученые начинают изучать его наследие. И в забытый и заброшенный было Ору-Прету началось паломничество поэтов и художников, ученых и туристов.
        До сих пор выявлена лишь ничтожная часть работ Алейжадиньо. По храмам и церквушкам Минас-Жерайса, по частным коллекциям рассыпана масса не опознанных еще шедевров. Но и те работы Алейжадиньо, что уже опознаны и взяты на учет, медленно гибнут, разрушаясь под действием солнечных лучей и тропической влажности, истеричных богомольцев и туристов, варварски обращающихся с безнадзорными памятниками безвозвратно ушедшего прошлого.

        От Белу-Оризонти до Бразилии
        Ночуем мы в Белу-Оризонти - столице штата Минас-Жерайс. Это один из самых молодых городов Бразилии: его строительство началось в 1893 году. Не мудрствуя лукаво, архитектор Аарон Рейс расчертил городской проект на квадраты, пересеченные диагоналями. Получилось нечто напоминающее план Вашингтона. Геометрическая паутина улиц и переулков, пересекающихся либо под прямыми углами, либо под углами сорок пять градусов.
        Этот город, суматошный, шумный, быстро возвращает путника из тихого очарования старины Ору-Прету в динамичный суетливый мир наших дней. Многоэтажные здания банков и отелей, поток автомашин, всполохи световой рекламы, калейдоскоп вывесок адвокатских контор, промышленных фирм, акционерных обществ.
        Когда мы выезжаем на следующий день из Белу-Оризонти, еще довольно долгое время на автостраде ощущается биение пульса большого города. Мы обгоняем грузовики с рудой, оборудованием, механизмами, навстречу мчатся автобусы с рабочими, могучие тягачи с прицепами ползут по проселочным дорогам, пересекающим автостраду, к рудникам, заводским цехам.
        Постепенно шоссе пустеет и выравнивается. Горы Минаса начинают уступать место обширному плоскогорью, раскинувшемуся на тысячи километров в центре Бразилии.
        На двухсотпятидесятом километре минуем виднеющееся слева от шоссе большое водохранилище с одной из крупнейших гидроэлектростанций страны Трес-Мариас. Чем дальше в глубь страны, тем спокойнее становится автострада. Меньше машин, все реже попадаются бензоколонки и мотели.
        Во второй половине дня мы пересекаем границу штатов Минас-Жерайс и Гояс. Последние километров триста до столицы автострада вытянулась, как стрела. Пологие спуски в долины рек и столь же незаметные подъемы не беспокоят водителя.
        По обе стороны тянется бесконечная буро-красная саванна, поросшая жесткой травой и редким кустарником. Указателей на шоссе все меньше и меньше. Центральная Бразилия только начинает просыпаться от многовековой спячки. Изредка мелькает на горизонте россыпь белых домиков. Иногда покажется скотоводческая фазенда: усадьба, колодец, небольшой сад, скотный двор.
        Указатель «Кристалина» означает, что до столицы - рукой подать. Этот поселок знаменит богатыми россыпями полудрагоценных камней. Еще через сотню километров, когда уже совсем темнеет, на горизонте вспыхивают огни Бразилии.

        Город-«самолет»
        Еще с начала прошлого века в Бразилии шли разговоры о том, что необходимо перенести столицу в глубинные районы страны. В 1922 году на Бразильском нагорье, на высоте 1172 метров над уровнем моря были даже начертаны границы будущей столицы. С тех пор на картах Бразилии появился цветной четырехугольник с надписью:
«Будущий федеральный округ». Но только в сентябре 1956 года президент Жуселино Кубичек принял решение о строительстве новой столицы.
        Из 26 представленных специальной комиссии проектов был отобран разработанный известным градостроителем Лусио Коста план, названный «Пилото». Любопытно, что архитектор не намеревался участвовать в конкурсе, а просто показал комиссии карандашный набросок своей идеи, предлагая ее как один из возможных вариантов проекта будущей столицы. Этот набросок изображал самолет, в фюзеляже которого размещался район административных и общественных зданий, а в крыльях - жилые массивы.
        Смотрю на уходящие к горизонту светло-серые массивы жилых кварталов города Бразилии, на причудливые белые дворцы, украшающие площадь Трех властей, на широченные ленты автострад, пересекающие друг друга по эстакадам и завивающиеся в геометрически четкие восьмерки, - и мне не верится, что совсем недавно здесь не было ничего, кроме бесплодных сертанов. Этот город, не похожий ни на один другой, со зданиями, напоминающими творения марсиан, воздвигнутыми в красной пустыне, в свое время вызвал во всем мире сенсацию. Со временем интерес, естественно, поостыл. Однако город-самолет продолжает поражать каждого, кто впервые воочию увидит его.
        На самом носу «самолета» находится знаменитая площадь Трех властей, вокруг которой расположены дворцы президента, верховного суда и конгресса. Наибольшее впечатление производит здание конгресса: два устремленных ввысь узких небоскреба и под ними - громадная платформа с двумя полушариями. В одном из них находится зал заседаний палаты депутатов, в другом - сенат.
        От площади Трех властей вдоль «фюзеляжа» идут два ряда строгих светлых параллелепипедов. Это - здания министерств. За ними, ближе к центру, находится величественный конусообразный кафедральный собор и пирамидальная громада городского театра с двумя зрительными залами.
        В самом центре города проходит трехъярусный путепровод с туннелем, связывающим северную и южную зоны столицы, ее «крылья», которые были вынесены за пределы шумных центральных улиц и площадей. В новой столице почти нет перекрестков, поэтому можно ездить быстро и свободно.
        Лусио Коста работал над планом столицы вместе с архитектором Оскаром Нимейером, спроектировавшим основные общественные здания города, а также его жилые кварталы.
        Еще в начале сороковых годов Кубичек, будучи префектом Белу-Оризонти, поручил Нимейеру, тогда молодому ученику Корбюзье, строительство нескольких сооружений в квартале Пампулья, в том числе церкви. Напуганное смелыми формами построенного им храма, напоминающего гигантскую раковину, духовенство семнадцать лет спорило о том, можно ли его открывать или нет. Теперь эта церковь в Пампулье вошла во все учебники архитектуры, а ее создатель приобрел славу одного из лучших архитекторов мира.
        Я видел построенные Оскаром Нимейером здания в Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу, Белу-Оризонти. Жилой дом или церковь, школа или административное здание, торговый зал или президентский дворец - все, что бы ни строил Нимейер, не только оригинально по форме, но и продумано с точки зрения создания максимальных удобств для человека, который войдет в это здание, чтобы жить в нем или работать, учиться или отдыхать. Особенно наглядно видишь это в жилых кварталах Бразилии. Ориентировка зданий по отношению к солнцу, форма электровыключателей и кранов в каждой квартире, размещение в десятках метрах от квартиры парикмахерской и булочной, швейной мастерской и молочной лавки - все продумано до мелочей. Первых этажей в этих домах, как правило, нет, что обеспечивает свободную циркуляцию воздуха внутри жилых кварталов. Окна во всю стену - не только декоративный элемент: войдя в любую квартиру, вы словно попадаете в царство света и воздуха. Через стеклянную стену окружающий мир как бы входит в ваше жилище.

        Нимейер рассказывает о себе
        Мне довелось познакомиться не только с созданиями Нимейера, но и неоднократно встречаться с ним самим. Должен сказать, что архитектор с исключительной теплотой и сердечностью принимает советских людей. Он - большой друг нашей страны, неоднократно избирался в руководящие органы Института культурных связей «Бразилия - СССР». Оскар Нимейер - человек удивительного обаяния и необыкновенной простоты.
        Коммунист и борец за мир, Оскар Нимейер после военного переворота 1964 года был лишен политических прав и покинул страну. Лишь в 1967 году он смог вернуться на родину и продолжить свою работу. Вскоре после его возвращения я и познакомился с ним. И при первой же встрече в мастерской архитектора на Копакабане попросил его рассказать о строительстве Бразилии:
        - Когда я вспоминаю о первых месяцах и годах строительства столицы, я прежде всего думаю о трудностях и препятствиях, которые возникли перед нами. Их было множество. Иногда даже казалось, что кто-то их специально придумывал.
        Во-первых, стройка выдвинула перед нами чисто технические проблемы: она находилась в глубине страны, в точке, не имевшей никакой связи с другими крупными городами. Ближайший из них - Белу-Оризонти - находится на расстоянии 750 километров. Нам все время приходилось сталкиваться и с нехваткой денежных средств. Ведь в стране существовала сильная оппозиция, стремившаяся сорвать инициативу президента Кубичека. Под всевозможными предлогами нам старались помешать, пытались приостановить работы, сокращали ассигнования. Приходилось строить очень быстро: срок президентского мандата Кубичека истекал, и мы должны были во что бы то ни стало к этому сроку закончить хотя бы первый этап строительства и торжественно открыть столицу. У нас не было ни малейшего сомнения, что, если бы это нам не удалось, Бразилия никогда не была бы построена.
        Трудно передать ту атмосферу творчества, энтузиазма и воодушевления, которая царила среди нас - строителей, инженеров, рабочих. Ведь каждый день мы видели плоды своей работы: здания входили в строй одно за другим. Это было счастьем и честью - работать на строительстве новой столицы.
        А потом, после ухода Кубичека с поста президента, стройка, как и следовало ожидать, была заморожена. Единственным сооружением, построенным в городе в последовавшие два года, стала голубятня на площади Трех властей. Затем, при президенте Жоао Гуларте, построили университет. Впрочем, вскоре после свержения Гуларта военными университет в Бразилии был на долгое время закрыт, а профессора уволены.
        Но об этом периоде истории Бразилии архитектор не любит говорить. Он вновь возвращается к тому, что дала новая столица стране. Он говорит о том, что появление города принесло прогресс в глубинные районы, Бразилия явилась своего рода аванпостом цивилизации, выдвинутым в глубь этих земель. От новой столицы к городам Белену у устья Амазонки и Риу-Бранку на крайнем Северо-Западе протянулись автомобильные дороги, вдоль которых возникают новые поселки и города.
        И все же чувство неудовлетворенности и горечи прорывается в словах Нимейера, когда он говорит: «Мы с Лусио Коста мечтали о том, чтобы строители новой столицы, рабочие, жили в этом городе, построенном их руками. Этого не получилось. Я вспоминаю, как в первые месяцы строительства к нам потянулись тысячи, десятки тысяч рабочих со всех концов страны. Шли опытные каменщики и просто бедняки, у которых не было никакой профессии. Однако те, кто строил Бразилию, живут за чертой города. В пределах же Бразилии нашлось место только для двух строителей: это бронзовые статуи, поставленные напротив президентского дворца в честь сотен тысяч рабочих, воздвигнувших город, который считают чудом двадцатого века».

        Сторонники и противники новой столицы
        У новой столицы Бразилии есть свои сторонники и противники. Некоторых Бразилия раздражает, других восхищает. Одни утверждают, что это город поэтичный, полный романтики и красоты. Другие считают, что он будничен и скучноват, что ему не хватает тепла, души. «Здесь нет уголка, где я мог бы поболтать с приятелем о шансах „Сантоса“ в розыгрыше бразильского футбольного кубка», - жаловался мне бразилиенсе, недавно переселившийся сюда из Сан-Паулу. «Иногда так хотелось бы пройтись с приятелем до ближайшего бара или подпереть плечом какую-нибудь стенку, - сказал бывший кариока. - Но увы, в этом городе нет даже тротуара».
        Переехавшие сюда кариоки тоскуют здесь не только по морю и пляжу, но и по знаменитым скамейкам авениды Атлантики, на которых по вечерам сидят сотни влюбленных. А здесь, в Бразилии, скамейки только во дворах. Но нельзя же, черт возьми, ухаживать за подружкой перед сотней окон!
        И все же, сторонников города гораздо больше. Их привлекает здесь чистый воздух, умеренный климат, порядок на улицах, тишина и покой.
        Но главное даже не в этих доводах. Дело в том, что большинство жителей столицы - горячие патриоты своего города, который строила вся страна и который стал ее центром. Они гордятся городом, который стал форпостом для наступления на необжитые внутренние территории страны.

«Уехать отсюда?! Ни за что! Ведь я помогал создавать эту красоту», - сказал мне шофер такси, прибывший в Бразилию из Белена еще в 1958 году.
        Да, энтузиастов среди жителей Бразилии, насколько мне удалось отметить, больше, чем критиков. Любовь к родному городу помогает его жителям переносить трудности затянувшегося новоселья. А трудностей этих не так уж мало. Начнем с того, что более половины его населения живет в пригородных поселках, входящих в территорию Федерального округа Бразилии, и находящихся километрах в 30-40 от центра города. Эти поселки лишены подчас элементарных удобств. Там ютятся строители чудо-города, не имеющие возможности жить в нем: астрономически высокая квартирная плата в столице несопоставима со скромным бюджетом рабочей семьи.
        Но и тем, кто в состоянии купить квартиру в центральных кварталах - правительственным чиновникам или дипломатам, - приходится частенько испытывать неудобства. В новой столице, например, недостает электроэнергии. Из-за перегрузки электростанций в отдельных кварталах иногда на несколько часов отключается электричество.
        И все же медленно, но верно жизнь в Бразилии налаживается. Строятся новые кварталы, асфальтируются улицы, прокладываются коммуникации. Из туристской и архитектурной достопримечательности Бразилия превращается в подлинную столицу страны. Окончательная его застройка должна завершиться к 2000 году, однако он и сейчас уже вполне обжит. В самой столице и в пригородах уже живет более полумиллиона человек, и население продолжает расти.
        Однако в последние годы в столице начали происходить безрадостные для создателей этого города перемены. Городские власти стали самовольно менять проекты некоторых строящихся сооружений. Был, в частности, отвергнут разработанный Нимейером проект нового международного аэропорта. Вместо него появилось казенное, напоминающее казарму здание, спроектированное министерством аэронавтики. Не помогли протесты общественности, выступления печати, дискуссия в конгрессе… Не помог и суд, в который обратился Оскар Нимейер, обвиняя городские власти в преднамеренном искажении плана строительства города.
        Отцы города предприняли и другие диверсии против «Плана-пилото». И в конце концов терпению Оскара Нимейера и Лусио Коста пришел конец. Оба они выступили с публичными заявлениями о том, что снимают с себя всякую ответственность за будущее столицы и… расстаются с ней навсегда. «Бразилия больше не принадлежит мне, - писал Оскар Нимейер в апреле 1972 года в заявлении, переданном журналистам, - и поэтому я расстаюсь с ней, желая отныне посвятить свои силы тем, кто в них нуждается и кто меня просит об этом».
        И чтобы подчеркнуть окончательный разрыв с городом, он даже сдал свой особняк в пригороде столицы посольству Дании.

…В тот день, когда он уезжал из столицы, ему вручили решение суда по его жалобе относительно строительства аэропорта, уродующего облик города. Как сообщил журнал
«Вежа», суд отклонил его жалобу как необоснованную.



        Часть вторая
        ОТ РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО ДО РИУ-ГРАНДИ-ДУ-СУЛ

        Глава четвертая
        ГОРОД, КОТОРЫЙ НЕ МОЖЕТ ОСТАНОВИТЬСЯ


        Самая оживленная магистраль Латинской Америки
        Из Рио в Сан-Паулу ведет самая оживленная магистраль Латинской Америки - Виа-Дутра. Напряженная, не стихающая ни днем, ни ночью жизнь автострады отражает бурное, все ускоряющееся развитие этого района. Если, мчась по пустынному шоссе Белу-Оризонти - Бразилия, вы можете на протяжении нескольких десятков километров не увидеть ни одного мало-мальски заметного населенного пункта, то перенаселенная Виа-Дутра напоминает улицу какого-то огромного города, раскинувшегося на сотни километров.
        Промышленные пригороды Рио и Сан-Паулу, уже растянувшиеся вдоль этой автострады на десятки километров, все быстрее двигаются навстречу друг другу, и некоторые бразильские экономисты и футурологи уже предвидят в будущем постепенное слияние этих двух крупнейших индустриальных центров страны в гигантский супер-город XXI столетия.
        Виа-Дутра превращается в становой хребет этого будущего гиганта, а его опорными пунктами являются металлургический комбинат Волта-Редонда, строящийся в Кашуэйра-Паулиста Институт космических исследований, мощные месторождения сланцев у Пиндамонь-янгабы, авиационные заводы Сан-Жозе-дус-Кампус и многие другие промышленные предприятия, созданные и строящиеся вдоль этой автострады.
        Экономическому развитию района будет способствовать и реконструкция железной дороги, связывающей Рио с Сан-Паулу. Сейчас эта узкоколейная магистраль находится в весьма жалком состоянии: прогнившие шпалы, разболтавшиеся рельсы. Дорога петляет по горным склонам и вьется серпантином по долине реки Параиба, той самой, о которой речь у нас шла во второй главе. О том, сколь прихотлив и запутан этот серпантин, свидетельствует тот факт, что в то время, как Виа-Дутра, тоже связывающая Рио и Сан-Паулу, имеет протяженность 420 километров, железная дорога между этими же городами растянулась на 826 километров. На автомашине вы едете из Рио до Сан-Паулу пять-шесть часов, а старенький локомотив с полдюжиной пассажирских вагонов преодолевает это расстояние за двенадцать часов!
        Несколько лет назад одна из японских фирм разработала проект реконструкции этой дороги, которая позволит сократить ее протяженность до 513 километров, а японские скоростные экспрессы смогут, в случае реализации этого плана, доставлять пассажиров из Рио-де-Жанейро в Сан-Паулу всего за три часа!
        Почти на самой середине Виа-Дутры находится город Таубате - один из самых типичных населенных пунктов этого района. Появился он на месте бывшей индейской деревушки племени гуаянас. В 1645 году он получил статус «вилы», то есть поселка. Подобно Ору-Прету Таубате неплохо заработал на золотой лихорадке XVIII века. Здесь обосновалось множество мастерских, в которых на примитивных тигельках превращали золотой песок Минаса в кольца, бусы, ожерелья. В XX веке в связи с оживлением торговли между Рио и Сан-Паулу Таубате разросся и разбогател. Сто тысяч его жителей гордятся тем, что именно в их городе был открыт несколько лет назад университетский факультет философии и филологии. В будущем западногерманская фирма
«Фольксвагенверк» намерена построить здесь крупный автомобильный завод, который станет вторым предприятием этой фирмы в Бразилии наряду с уже функционирующим заводом «Фольксваген» в Сан-Паулу. Тогда Таубате станет крупным индустриальным центром.
        Чем ближе подъезжаешь к Сан-Паулу, тем явственнее ощущается мощное дыхание этого крупнейшего индустриального центра Латинской Америки. Окружающий ландшафт исчезает за рекламными щитами и плакатами текстильной фирмы «Родия», химических фабрик
«Байер», табачной монополии «Соуза Крус», заводов электронной и радиоаппаратуры
«Филипс».
        Долго тянутся бесконечные пригороды: мастерские и автобусные вокзалы, заводы и бензоколонки, склады и огороды, а города все нет и нет. И когда уже устаешь ждать, за каким-то неожиданным поворотом Виа-Дутра пересекает невидимую, проходящую именно здесь линию тропика Козерога, и перед вашими глазами открывается чудесная панорама облитых золотом заката серых небоскребов на посиневшем вечернем небе.

        Бразильский Чикаго

«Бразильский Чикаго» - говорят бразильцы о Сан-Паулу. Человек, приезжающий сюда даже из шумного и беспокойного Рио, чувствует себя здесь неуютно.
        В серых ущельях улиц вскипает поток пешеходов. Стиснутые в прокрустовых ложах мостовых застыли автомобильные реки. Словно крик о помощи, разрывает городской шум сирена пожарной машины, пытающейся протолкаться куда-то, где, очевидно, ее давно ждут и куда, разумеется, она не поспеет вовремя. В магазинах гремят истеричные радиолы, телевизоры и магнитофоны. Беснуется прыгающая по стенам домов реклама. Бегут пешеходы. Прошивая застекленные тела небоскребов, взлетают и падают скоростные лифты. Плывут эскалаторы. Моя машина вдруг взмывает на виадук. Не успев разглядеть город, неожиданно оказавшийся у моих ног, я столь же неожиданно оказываюсь в дымном грязном туннеле, который еще через секунду выплевывает мой автомобиль на следующий виадук.

«Нет на земле города красивее Рио!» - восклицают экспансивные кариоки. Паулисты, как зовут обитателей Сан-Паулу, скептически улыбаясь, замечают в ответ, что Рио нынче всего лишь один из двух с половиной десятков пустых вагонов, представляющих бразильские штаты и территории, прицепленных к локомотиву - Сан-Паулу. Спор о первенстве этих двух городов не угасает с прошлого века. В Сан-Паулу воздвигается стадион «Пакаэмбу» на восемьдесят тысяч мест, Рио отвечает двухсоттысячной
«Мараканой». Сибариты из Рио, засыпав землей часть океанского залива Гуанабара, разбивают на образовавшейся отмели парк Фламенго, деловитые паулисты воздвигают самый высокий в Латинской Америке небоскреб «Италия». В Рио-де-Жанейро появляется самая высокая в мире статуя Христа, а в Сан-Паулу - первый в Латинской Америке ускоритель ядерных частиц. Кариоки организуют международный кинофестиваль, а паулисты отвечают строительством крупнейшего в мире выставочного зала, вмещающего сто тысяч (!) человек. Рио становится инициатором национального конкурса красоты, а Сан-Паулу строит первый в стране автомобильный завод.
        Сан-паульская пресса пытается создать представление о паулистах как предприимчивых работягах, неустанно пекущихся о процветании любимой страны в противовес этим легкомысленным кариокам, которые только умеют тратить деньги, но совершенно не способны их «делать». Паулисты с громадным удовольствием культивируют этот миф.
        Я хорошо помню, как в 1966 году, принимая делегацию журналистов из Рио-де-Жанейро, префект Сан-Паулу Фариа Лима с гордостью говорил нам: «Друзья! Вы находитесь в крупнейшем городе Латинской Америки и в самом быстрорастущем городе нашей планеты. За последние шестьдесят лет население Нью-Йорка увеличилось в два раза, Парижа - в два с половиной, Рима - в четыре с половиной раза, а наш город вырос за этот же период в пятнадцать раз!»
        Префект рассказывал, что Сан-Паулу дает стране свыше половины промышленной продукции и одну треть потребляемой в стране электроэнергии. Он сообщил, что в штате, столицей которого является Сан-Паулу, строится гидроэнергетический комплекс, который займет третье место в мире после Красноярской и Братской ГЭС, что по улицам этого города-гиганта циркулирует более половины бразильских автомобилей, что свыше полумиллиона рабочих и служащих трудятся на тысячах промышленных предприятий. В этом городе выходит три сотни газет, журналов, бюллетеней и других периодических информационных изданий. Численность его населения уже превысила шесть миллионов человек, а с учетом границ «Большого Сан-Паулу» - перевалила за восемь миллионов. «Экономисты предполагают, - заключил с нескрываемой гордостью Фариа Лима, - что если развитие Сан-Паулу будет продолжаться столь стремительными темпами, то численность его населения увеличится к концу столетия до двадцати миллионов».
        Каковы причины этого бурного прогресса? Почему мирно спавший три века на берегу речушки Тиете поселок вдруг превратился в индустриального гиганта, бросающего дерзкий вызов Чикаго, Токио или Лондону?
        Первой из этих причин был кофейный бум, вспыхнувший в Бразилии на рубеже прошлого и нынешнего столетий. На плодородные земли, лежащие в окрестностях Сан-Паулу, где можно было выращивать отличный кофе, пользующийся растущим спросом в Северной Америке и Европе, ринулись колонисты. По соседству находился порт Сантус, обеспечивший беспрепятственный вывоз кофе, экспорт которого в те времена приносил стране три четверти ее национального дохода. Когда кофейный бум Начал стихать, а цены на кофе покатились вниз, город не захирел. В его банках уже скопился порядочный капитал. Кроме того, и предприимчивые паулисты сумели воспользоваться исключительно выгодным географическим положением своего штата, находящегося на перекрестке основных транспортных путей страны, вблизи богатого полезными ископаемыми штата Минас-Жерайс на севере и плодородных степей юга, поставляющих и продовольствие для растущих городов Сан-Паулу, и сырье для зарождающейся и бурно развивающейся текстильной и пищевой промышленности. Важную роль сыграли также богатые гидроэнергетические ресурсы в штате Сан-Паулу, которых так недостает Рио.
        С двадцатых годов в Сан-Паулу начинается промышленное строительство, сопровождающееся стремительным притоком капитала из-за рубежа. К 1970 году из 55 крупнейших монополистических групп, обосновавшихся в этом штате, только девять принадлежали бразильцам, 29 были иностранными, а большинство остальных скромно именовались «обществами со смешанным капиталом».
        Это засилье иностранного капитала наглядно иллюстрируется историей зарождения и развития бразильской автомобильной промышленности, колыбелью которой является Сан-Паулу; на предприятиях этого города производится девять из десяти автомобилей Бразилии.


1000 автомобилей в сутки

1000 автомобилей в сутки производит один только бразильский «Фольксвагенверк», самое крупное из зарубежных предприятий известного западногерманского концерна. Представители администрации завода с гордостью водили нас - членов Клуба иностранных корреспондентов, аккредитованных в Бразилии, по сияющим чистотой цехам, по корпусу, где расположен главный конвейер. Не забыли они показать столовую для рабочих, медпункт, где оказывается бесплатная медицинская помощь, и упомянуть, что зарплата рабочих и техников на «Фольксвагене» выше, чем заработки на иных предприятиях аналогичного типа. Иными словами, бразильский рабочий, трудящийся на «Фольксвагене», должен, по их мнению, чувствовать себя облагодетельствованным и преисполненным чувства благодарности к руководителям предприятия. Ну, а на случай, если на смену этим чувствам придут какие-либо иные эмоции, в распоряжении дирекции имеется специальная заводская полиция, внимательно наблюдающая за поддержанием порядка и покоя.
        Во время последнего нашего визита на «Фольксваген» один из моих коллег поинтересовался у директора завода, почему цены на выпускаемые предприятием автомашины значительно превосходят цены на машины таких же типов, выпускаемые в ФРГ, в то время как заработная плата бразильских рабочих (хотя и превышающая, как было сказано, среднюю зарплату на других бразильских предприятиях) намного уступает заработкам трудящихся на западногерманских фабриках «Фольксвагена». Вопрос этот был традиционен. Традиционен был и ответ - ссылка на многие
«трудности» и «проблемы», встающие перед предпринимателем в Бразилии: высокие налоги, завышенные цены на медь, алюминий, сталь, высокие банковские проценты, которые приходится выплачивать за кредиты, и прочее. Директор предпочел умолчать о доходах фирмы, хотя именно они и являются главной причиной роста цен на автомобили.
        Автомобильный бум стал трамплином для роста экономического могущества Сан-Паулу. Начался он в середине 50-х годов, когда бразильское правительство, преисполненное решимости автомобилизировать страну, приняло ряд решений, которые фактически отдали это дело на откуп иностранным монополиям. Импорт машин был фактически запрещен, а для предпринимателей, намеревавшихся заняться созданием автомобильной промышленности, был установлен целый ряд налоговых льгот и поощрений. Через несколько лет после принятия этих решений производство автомобилей в стране стало расти как на дрожжах: 61 тысяча в 1958 году, 280 тысяч - в 1968 году и свыше 400 тысяч - в 1970 году. Какие же фирмы производят эти автомобили?
        Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно выйти в разгар рабочего дня на улицы Сан-Паулу, по которым циркулирует около половины имеющихся в стране автомобилей, и обратить внимание на их эмблемы. Сделать это не столь уж сложно, так как город забит автомашинами до такой степени, что на его перегруженных центральных улицах они либо стоят, либо двигаются черепашьим шагом. Вы увидите «Фольксваген», «Форд»,
«Мерседес», «Симку», «Виллис» - поистине нескончаемый калейдоскоп названий, среди которых бесполезно отыскивать бразильские имена. Американские, западногерманские, итальянские и японские автомобилестроительные магнаты, обосновавшиеся в Сан-Паулу, ожесточенно конкурируют друг с другом. Это не мешает им, однако, выступать единым фронтом, добиваясь от правительства новых разрешений на повышение цен на свою продукцию. За пять лет моей работы в Бразилии цены на автомобили увеличились в этой стране примерно в два с половиной раза. Сейчас автомашины одних и тех же марок стоят в Бразилии в два-три раза дороже, чем в США или странах Западной Европы. Такова цена, которую платит рядовой бразилец за право сказать, что его страна входит в первую десятку «автомобилизированных» стран мира.

        Головные боли Сан-Паулу
        Нужно отдать должное бывшему префекту Фариа Лима: будучи страстным патриотом своего города, он умел быть объективным. Он не пытался ослепить нас цифрами и нашел в себе силы признать: «В нашем городе все грандиозно. В том числе и наши головные боли».
        Префект рассказывал о том, что только половина города имеет канализацию. Водопровод функционирует неудовлетворительно. Древние мостовые уже не выдерживают тяжелых грузовиков. Во многих периферийных районах и пригородах нет еще уличного освещения. На весь город имеется лишь несколько почтовых контор, находящихся в центре. А поскольку система почтовых ящиков и унифицированной оплаты корреспонденции бразильцам еще неведома, паулисты вынуждены тратить по два-три часа, добираясь до почты, чтобы отправить рождественское поздравление или письмецо родственникам в Рио. Все это было сказано в 1966 году. Спустя три года, расставаясь с префектурой, этот динамичный и трудолюбивый чиновник вновь пригласил иностранных журналистов, чтобы продемонстрировать то, что было сделано за время его администрирования.
        Сделано было действительно много. Особенно в области решения транспортных проблем города: виадуки, туннели и к путепроводы заметно изменили облик центра. Началось строительство метрополитена. «Приблизился» международный аэропорт: по новой автостраде с 23 виадуками и пересечениями на разных уровнях можно попасть в центр города через 15 минут после выхода из самолета!
        Однако, увы, главной «головной боли» ни Фариа Лима, ни его преемники решить не могут. Речь идет об острейшем жилищном кризисе, в тисках которого задыхается этот
«самый быстрорастущий город на земле», где, если верить официальной статистике, каждые восемь минут вырастает новое здание. Около трети его населения живет в лачугах, бараках и хибарках, лишенных самых элементарных удобств. А городские власти направляют основные средства муниципального бюджета на строительство виадуков, туннелей и ремонт мостовых, стремясь к тому, чтобы город смог
«поглотить» около 350 новых автомашин, ежедневно добавляющихся к его и без того грандиозному автомобильному парку.
        Увы, и эта проблема пока не может быть решена: в погоне за грядущими прибылями
«Фольксвагенверк» и его конкуренты продолжают наводнять Сан-Паулу своей продукцией, благодаря чему загрязненность воздуха в этом городе, практически лишенном зелени, и уровень шума достигли столь же угрожающей степени, как в Чикаго, Лос-Анджелесе или Токио.

        Не хлебом единым
        Не хлебом единым жив обитатель Города, Который Не Может Остановиться. Для удовлетворения своих духовных запросов он располагает пятью каналами телевидения, девятнадцатью радиостанциями, 140 библиотеками и …346 ночными кабаками. В этой, последней, области паулисты на зависть кариокам сумели организовать дело, как и в автомобилестроении, с американским размахом и немецкой деловитостью: если в Рио-де-Жанейро на площади Тирадентес музыкальное шоу со стриптизом начинается в восемь вечера, то в Сан-Паулу - в театре «Сантана» - с двенадцати дня. В находящемся на авениде Ипиранга дансинге с «такси-гёрлз» паулист может нанять себе даму для танца, как автомобиль - напрокат; при выходе он расплачивается в зависимости от протанцованного километража. К услугам же тех, кто ищет подругу не на вечер, а на всю жизнь, имеется находящееся по соседству «Международное агентство бракосочетания и информации». Заполняйте анкету, приложите к ней соответствующую сумму, и через несколько дней вас пригласят на встречу с вашей будущей супругой, которая, по мнению находящегося в агентстве компьютера, наиболее соответствует
вашему темпераменту, вашим «параметрам» и взглядам на жизнь.
        В этом городе на три с половиной сотни ночных баров приходится полдюжины театров, отваживающихся приобщать энергичного паулиста к серьезному искусству. С особым успехом на этом неблагодарном пути подвизается известная труппа «Офисина», в репертуаре которой спектакли по пьесам Брехта, Н. В. Гоголя («Ревизор»), Максима Горького («Враги» и «Мещане»), Валентина Катаева («Квадратура круга»). Кстати, благодаря шумному успеху катаевской пьесы театр сумел даже выстроить новое здание взамен сгоревшего. Такие доходные спектакли, впрочем, являются столь большой редкостью в истории бразильского театра, что молва о них живет годами.
        Возвращаясь на рассвете из театра или ночного кабака, вы имеете возможность поужинать (или позавтракать), выпить виски или пива, купить книжку или газету, почистить башмаки или послушать новую грампластинку: жизнь в этом городе не замирает даже ночью. Однако ночью на улицах Сан-Паулу появляться небезопасно и беспокойный сон паулистов проходит частенько под заунывный аккомпанемент полицейских сирен и лихорадочную скороговорку выстрелов. Свыше полусотни вооруженных налетов и ограблений случается еженедельно в этом городе!

        Доставка змей всегда бесплатна
        К почти завершенному портрету Сан-Паулу несколько штрихов добавит экскурсия в Бутантан-парк, находящийся на западной окраине города. Две аккуратно подстриженные зеленые лужайки так и манят вас отдохнуть в прохладной тени от мирской суеты. Но осуществить это желание не так-то просто: во-первых, обе лужайки ограждены невысоким бетонным барьером, а, во-вторых, за этим барьером вас встретят - и, вероятно, не очень приветливо! - сотни ядовитых змей. Бутантан - это крупнейший в мире центр по изучению змей и изготовлению противозмеиной сыворотки.
        Перегнувшись через барьер, вы слышите шипение гремучей змеи, чей укус убивает человека почти мгновенно. Не менее неприятна встреча и с крестовой змеей: после ее укуса начинается распад тканей. Их много здесь, обитательниц сельвы, мирно греющихся на солнце и не обращающих на любопытных посетителей никакого внимания: темная полосатая змея «шарара», желтая с красными ромбовидными пятнами сурукуку, маленькая хитрая змейка с красноватыми поперечными полосками на спине и поэтичным именем «кораль». Ни одна не приползла сюда по доброй воле, каждую встретил где-то в сельве или в горах человек и победил в схватке, где ставкой была жизнь. Жизнь охотника или змеи; ведь ни одна из пленниц не выходит отсюда живой. После того, как у змеи в первый раз берется яд, она отказывается от пищи и через несколько месяцев погибает. Но до этого она успевает еще несколько раз отдать яд. Впрочем,
«отдать» - не совсем подходящее слово. Змея не «отдает» яд, его у нее берут.
        Делается это очень просто: нужно войти внутрь серпентария и выбрать из клубка одну змею - ту, которая вам нужна. Желательно при этом следить, чтобы на вас не набросились остальные… Голова змеи рогаткой прижимается к земле, после чего, покрепче сжав туловище возле головы, змею можно взять в руки и подставить мензурку, которую она укусит, выпустив яд. Две-три капли. В год так набирается два литра, которых хватает на десять тысяч доз, то есть на несколько тысяч спасенных человеческих жизней.
        Сеньор Жайро, один из скромных служителей серпентария, только что закончивший эту операцию, рассказывает:
        - Самая распространенная в Бразилии змея - «жарарака». Она, правда, нападает на человека только в том случае, если ее потревожили. А самая ядовитая - «каскавел», так мы зовем гремучую змею.
        - А какая самая крупная змея в Бразилии?
        - Сукури, - последовал ответ. - В Европе ее знают как анаконду. Она достигает двенадцати метров в длину, но это не ядовитая змея, хотя встречаться с ней тоже не рекомендуется. Анаконда - это удав.
        - Расскажите какой-нибудь интересный случай из истории Бутантана, - прошу я сеньора Жайро.
        - В 1952 году один парнишка, решив покончить с собой, бросился в серпентарий. Он получил несколько сот укусов, но врачи Бутантана постарались, и он был спасен.
        - А где сейчас находится этот парень? Можно его повидать?
        - К сожалению, он погиб: после того, как его вылечили наши врачи, он бросился вниз головой с виадука. Человек, который хочет умереть, всегда найдет, как это сделать, - философски добавляет сеньор Жайро.
        - А откуда вы получаете змей? Сколько платите за них охотникам?
        - Змей, скорпионов и других ядовитых насекомых и пресмыкающихся присылают нам из всех штатов и доставляют нам бесплатно, - говорит сеньор Жайро. - Бразильская почтовая служба, все авиационные, автобусные и другие транспортные компании обязаны незамедлительно и бесплатно принять ящики, на которых написано «В Бутантан». Если, конечно, содержимое таких ящиков надежно упаковано. Так что, - улыбается он, - если вам когда-нибудь попадется «жарарака» или другая змея, то не поленитесь отправить ее нам.
        Я заверяю сеньора Жайро, что в моем лице Бутантан отныне имеет одного из своих самых горячих поклонников и что первая же встреченная мной анаконда, то бишь сукури, будет немедленно препровождена сюда.
        Мы пожимаем друг другу руки, хлопаем по плечам, прощаемся немного взволнованно, как прощаются друзья, которые не знают, доведется ли им встретиться еще раз. Если учесть, что в Бразилии ежегодно погибает от укусов змей около пяти тысяч человек, легко придти к выводу о том, что это предположение, увы, не может казаться совершенно не обоснованным…
        Мы покидаем тихий Бутантан и возвращаемся в центр города, где жизнь по-прежнему бьет ключом. Впрочем, если осмотреться внимательнее, можно заметить людей, которые не суетятся и никуда не торопятся. Стоит равнодушный ко всему происходящему вокруг полицейский, считающий необходимым выходить из этого сонного состояния только в случае столкновения автомобилей. Застыл неподвижно на авениде Сан-Жоан старик с фанерной рекламой зонтиков фирмы Оливейро в руках, чуть дальше - второй, на его щите - полуобнаженная красотка приглашает прохожих в кинотеатр, где идут фильмы
«только для взрослых». Привалившись к стене дома, сидит нищий с протянутой рукой, а рядом - другой, с протянутой коробкой спичек. И не поймешь, перед кем он, пряча унижение и стыд, гримируется этой коробкой: перед прохожими или перед самим собой.
        Но ведь у каждого большого города есть свои красоты и свои недостатки, свои дети и свои пасынки. Именно так рассуждают паулисты - патриоты своего города - города, занимающего первое место в Латинской Америке по численности миллионеров и банкротств, по производству автомобилей и по размаху их краж, но количеству телевизионных станций и по числу телевизоров, остающихся каждый вечер выключенными. Города-космополита, приютившего под своими крышами граждан девяноста национальностей. Города-банкира, собравшего в своих сейфах половину богатств страны.



        Глава пятая
        ГОРЬКИЙ КОФЕ


        Кофе - благо или проклятие?
        На тысячу с лишним километров протянулась одна из самых важных бразильских дорог, помеченная на картах номером 116. Она соединяет промышленное сердце страны Сан-Паулу с ее житницей - самым южным штатом Риу-Гранди-ду-Сул. Впрочем, чтобы добраться до степей Риу-Гранди по этой отличной автомагистрали, следует запастись терпением. Бесконечно долго тянутся задымленные сан-паульские пригороды. Этот город никак не хочет выпускать вас из своих границ, и лишь через несколько десятков километров глаз путешественника сможет наконец отдохнуть от унылого однообразия рекламных щитов, заводских корпусов и одноэтажных городских предместий. Автострада карабкается все выше и выше по отрогам Сьерры-ду-Мар, чтобы опуститься к уровню моря лишь в ста восьмидесяти километрах от города - в долине речки Рибейра. Потом снова приходится нажимать на акселератор: шоссе опять ползет вверх. На триста седьмом километре от Сан-Паулу остается позади граница этого штата. Теперь мы едем по территории штата Парана до самой его столицы - Куритибы.
        В спорах насчет локомотива и пустых вагонов его обитатели стараются участия не принимать, понимая, что им трудно соперничать с паулистами и кариоками. Однако свое особое мнение о вкладе родного штата в национальную копилку они имеют. Дело в том, что Парана - основной производитель знаменитого, воспетого в стихах и прозе кофе, который вот уже много десятилетий служит символом Бразилии.
        Человеку, который не бывал в этой стране, просто невозможно представить себе, какое место занимает в ее жизни кофе. И дело не только в том, что ни один истый бразилец не проживет и двух часов без чашечки этого напитка. Кофе кормит страну. Он приносит ей около половины национального дохода и служит источником существования для миллионов бразильских крестьян. Но если в начале XX века удельный вес Бразилии в мировой торговле кофе составлял восемьдесят пять процентов, то в последние годы он снизился до одной трети. В прошлом веке на плодородных землях Юго-Востока Бразилии, где, кажется, воткни палку и вырастет кофейное деревце, сколачивались головокружительные состояния. В те времена сюда хлынул поток колонистов со всего мира. А кофе все рос в цене, продолжал входить в моду в Европе и США. Плантации расширялись, банковские конторы распухали от денег, и казалось, что этому не будет конца.
        Катастрофа пришла внезапно, как тропический ливень. В 1929 году вспыхнул мировой экономический кризис, разрушивший, благополучие бразильских кофейных королей: цены на кофе упали на мировых рынках вдвое. На складах страны скопились его запасы, намного превышающие годовое мировое потребление. Стремясь задержать падение цен, с согласия правительства началось массовое уничтожение этих запасов. Горы кофе обливались бензином и сжигались. Увы, это привело к росту расходов на бензин, который Бразилия покупала за границей на валюту… вырученную от продажи кофе! Тогда попытались бросить в море кофейные мешки, но это стало угрожать массовым отравлением рыбы и вызвало протесты рыбаков. Попробовали сжигать кофе в топках паровозов и электростанций. Однако ядовитый дым отравлял окрестности. Символизировавшее процветание и благосостояние страны «зеленое золото» вдруг стало ее проклятьем.
        За три года, в течение которых бразильцы судорожно пытались загнать обратно в бутылку этого свирепого и неукротимого джина, в стране было уничтожено 77 миллионов мешков «черного, как ночь», кофе.

…С тех пор прошло сорок лет. На мировых кофейных рынках у Бразилии появились новые конкуренты (африканские государства) и новые покупатели (Советский Союз, например), не изменилось лишь одно весьма печальное для Бразилии обстоятельство: главным потребителем ее кофе остаются, как и раньше, США, из года в год ведущие хладнокровную игру на понижение цен. В последнее время основные производители кофе - и Бразилия, и Колумбия, и африканские страны - поняли, что роль победителя в кофейной войне уготована отнюдь не для них. Стали раздаваться голоса о необходимости как-то договориться. Американские дельцы, быстро смекнув, что соглашение стран-производителей может обернуться против них, поддержали идею создания Международной организации по кофе (МОК). Янки и здесь не дали себя обидеть: они добились того, что на заседаниях и конференциях организации кофейный гигант - Бразилия стала обладателем трехсот голосов, а Соединенные Штаты получили пятьсот. И хотя трудно признать справедливым такое распределение ролей, многие в Бразилии встретили учреждение МОК со вздохом облегчения, полагая, что худой мир лучше доброй
ссоры.
        Но «мир» действительно оказался худым. Это был даже не мир, а перемирие, при котором противники не выпускают из рук оружия и боятся повернуться друг к другу спиной.
        Впрочем, внешне все выглядело вполне благопристойно. Было решено ежегодно устанавливать для каждой страны, производящей кофе, экспортные квоты, минимальный и максимальный уровень цен. Была определена взаимозависимость между размерами продаж и уровнем цен. Было условлено, что если вдруг цены упадут ниже минимума, то все страны, продающие кофе, сократят продажу до тех пор, пока цены не вернутся к прежнему уровню. Если же цены, наоборот, станут подыматься, каждый участник соглашения получает право выбросить на рынок дополнительную порцию кофе. Появление этих излишков понизит цены до нормального среднего уровня.
        Сразу же после того, как был установлен этот порядок, «кофейная война» вспыхнула с новой силой. Каждая страна-производитель стремилась увеличить свою квоту, страны-потребители начали всячески сбивать цены и играть на разногласиях производителей. Соглашение не только не ослабило противоречий, но, наоборот, обострило их.

        Где же выход?
        Мне довелось задавать этот вопрос и государственным чиновникам, и ученым, и рабочим кофейных плантаций, и их хозяевам-фазендейро. Почти все главной причиной кризиса считали кофейную политику Соединенных Штатов: «Если бы они платили нам больше…» Что же касается путей, которые помогли бы выбраться из тупика, то рецепты предлагаются самые различные.
        Служащий фирмы «Касике» Элио, сопровождавший меня в поездке по кофейным плантациям Параны, высказался категорически: «Зря мы связались с этими квотами. Продавать надо столько, сколько сможем продать, а не столько, сколько нам разрешат американцы». (В конце концов эта точка зрения восторжествовала: в начале 1973 года страны-производители отказались подчиняться диктату потребителей, и соглашение о квотах и ценах на мировых рынках кофе было, отменено.) Его мнение разделил хранитель одного из громадных кофейных складов, который водил, нас по коридорам между штабелями мешков и показывал: «Здесь лежит еще свежий кофе. Всего три года. Его еще можно было бы продать. А вот тут - уже шестилетней давности. Пора выкидывать».
        - Растворимый кофе - вот где настоящий выход! - заявил директор фирмы «Касике» Уго Антонио Себен. - Мы, бразильцы, должны производить его как можно больше. Во-первых, его продажа не ограничена никакими квотами. Во-вторых, для изготовления одного килограмма растворимого кофе требуется три килограмма натурального. Выгодно!
        Легко было понять энтузиазм сеньора Себена и его коллеги Рудольфа Кретча - технического директора фабрики «Касике», производящей растворимый кофе. Тогда, в конце 1966 года, когда я брал у них это интервью вместе с коллегами из ТАСС и АПН, фабрика была только что пущена в ход. Уго Себен и Рудольф Кретч водили нас по цехам, увлеченно рассказывая и показывая, как кофейные зерна разных сортов смешиваются, очищаются, прокаливаются, транспортируются, размалываются под электронным контролем без участия человеческих рук. Мы наблюдали, как размолотый в порошок кофе смешивается с кипятком, затем направляется по трубам и разбрызгивается пульверизатором в громадном конусообразном котле. В конечном счете после этих операций получается мельчайший душистый порошок, которой остается только бросить в чашечку горячей воды, размешать и с наслаждением выпить.
        Итак, выход из кофейного кризиса найден? Видимо, остается только построить фабрики растворимого кофе и продавать его всем желающим. Но не тут-то было! Поскольку Соединенные Штаты еще раньше Бразилии наладили производство растворимого кофе, то стоило только фирме «Касике» начать продажу своей продукции в США, как американская «Национальная ассоциация кофепромышленников» забила тревогу. Она потребовала от своего правительства защиты от «недружественной конкуренции». Разгорелись споры. Дело кончилось тем, что под давлением США бразильское правительство установило пошлину на экспортируемый растворимый кофе. Интересы национальных компаний были принесены в жертву требованиям зарубежных империалистических монополий.

        Абелардо доволен жизнью
        В бесконечных спорах о судьбе бразильского кофе никто не вспоминает о судьбе крестьянина, который его выращивает. Некоторое представление о труде, и жизни этих людей я получил, посетив одну из фазенд близ городка Камбе на севере штата Парана.
        Издали кофейная плантация выглядит необычайно экзотично: синее небо, красная земля и безбрежный зеленый океан посаженных ровными рядами деревцев. Близ эвкалиптовой рощицы - несколько домиков, словно положенных на это идиллическое полотно рукой живописца, стремящегося оживить пейзаж. Но подъезжаешь ближе, и очарование постепенно рассеивается. Живописные домики оказываются бараками, кое-как приспособленными для жилья. Люди настороженно смотрят на чужаков: видно, здесь не ждут ничего хорошего от человека в пиджаке и галстуке.
        Все тут принадлежит хозяину - фазендейро: земля, кофе, бараки, в которых живут батраки, и топчаны, на которых они спят. Впрочем, самого хозяина батраки не видят. Закон вершит его правая рука - управляющий. Зовут его Абелардо. Он доволен своей жизнью, хозяином и сотнями подвластных ему батраков, Его не касается высокая политика: квоты, цены, рынки, конференции. Свой куш он всегда урвет, как бы там ни складывалась международная конъюнктура. Его маленькие глазки щурятся от удовольствия, пока он рассказывает о порядках на фазенде. Встретили мы его у одного из бараков батрацкого поселка, но беседовать с нами он пожелал в своей
«конторе» - крохотной каморке, где он уселся за заваленный бумагами (для солидности!) письменный стол, над которым висит перечень сараев, принадлежащих хозяину и сдающихся батракам.
        - У меня тут все под рукой, весь список имущества, - говорит он, распираемый тщеславием. - Приходит работник, я спрашиваю, сколько человек в семье? Пять? На, возьми ключ от барака, где пять коек. Если в семье трое, вот тебе ключ от барака, где три койки. Когда хозяин увольняет их, я отбираю ключ и вешаю сюда, обратно. Барак свободен.
        - Сколько часов они работают?
        - Иногда девять, иногда больше. До двенадцати.
        - А сколько получают?
        - По-разному. Одни - по крузейро в день. Другие - по два.
        Итак, если даже работать без выходных, зарплата сельскохозяйственного рабочего составит 30-60 крузейро в месяц. И это в то время, когда официально утвержденный (в общем-то тоже нищенский) минимальный уровень зарплаты в этом штате составлял в то время 76,5 крузейро в месяц. А между тем работа на кофейной плантации - это тяжелый труд.
        Мне не раз приходилось видеть, как происходит в Бразилии уборка урожая кофе. Начинается она в начале мая и длится примерно до сентября. Сотни тысяч батраков выходят на плантации в эти месяцы. Подстелив под кофейные деревья холсты и циновки, сборщики вручную срывают ягоды. Плотно взявшись за основание ветки в том месте, где она отделяется от ствола, сборщик тянет руку на себя, пропуская между пальцами листья и мелкие веточки, но срывая одним этим движением сразу все ярко-красные ягоды этой ветки, которые падают на подстилку.
        После этого ягоды тщательно провеиваются и просеиваются: их подбрасывают на больших круглых ситах, а затем отправляют на сушку. Близ каждой плантации имеется большой ток, на котором рассыпаются сотни килограммов только что собранных зерен. Несколько дней их сушат, периодически помешивая деревянными мешалками, напоминающими грабли. После этого «зеленое золото» упаковывается в мешки и отправляется на склад или прямо в ближайший порт.
        Но вернемся снова на фазенду близ поселка Камбе, в конторку управляющего Абелардо. Спрашиваем его:
        - Где люди покупают продукты?
        - В моей лавке, - отвечает он.
        - А какие у вас цены? Такие же, как в городе?
        - Конечно, нет! Я же вынужден доплачивать за транспорт, чтобы привезти им продукты. Ведь до города добрых пятьдесят километров. А кто не хочет покупать по моим ценам, пусть идет в город!
        В город они, конечно, не пойдут… Но даже если бы они покупали эти продукты по городским ценам, то все равно не смогли бы прожить, не голодая, на 60 крузейро в месяц.
        - Но обычно я с них денег не беру, - говорит Абелардо.
        - ?!
        - Я веду учет: кто сколько заработал. Допустим, Жозе заработал в эту неделю 10 крузейро. Я отпускаю ему продуктов на эту сумму. А потом забираю себе его зарплату.
        Я задаю Абелардо еще один вопрос:
        - Ну, а когда случается неурожай? Как это отражается на судьбе крестьян?
        - По-разному. Большинство уйдет на все четыре стороны, а о некоторых позаботится хозяин.
        - Как это позаботится?
        И тут я узнаю любопытную подробность. Оказывается, между фазендейро существует договоренность: если в одном штате неурожай, а в другом ощущается, наоборот, нехватка батраков, то фазендейро организует переброску рабочей силы за свой счет к более удачливому коллеге. Впоследствии «более удачливый» возместит ему эти расходы, но крестьяне за это лишаются на определенный срок права уходить от хозяина. Они закрепощаются.
        Такова Бразилия - страна, где в руках 33 тысяч латифундистов сосредоточена почти половина пригодной для обработки земли, в то время как двенадцать миллионов безземельных крестьян обречены на голод, нужду и лишения.
        О судьбе миллионов крестьянских семей, лишенных земли, живущих в полной зависимости от фазендейро и его управляющего, можно рассказывать долго. Но вернемся к ценам и квотам. Представим себе невозможное. Вообразим на минуту, что американская «Национальная ассоциация кофепромышленников» превратится в добренького папу-Ноэля и добровольно решит покупать бразильский кофе по более высокой цене… Что произошло бы в этом случае?
        Выросли бы прибыли фазендейро. Урвали бы для себя кусок и обкрадывающие их управляющие. А судьба Жозе и Жоанов, выращивающих кофе, осталась бы прежней.
        Нет, выход из кофейного кризиса Бразилия не найдет на международных конференциях и в теоретических диспутах. Без коренных преобразований в самой системе землевладения и землепользования, без радикальной аграрной реформы решить эту проблему, которая, словно дамоклов меч, висит над страной, невозможно.

        Вила-Велья и водопады Игуасу
        Кофе - главное, но не единственное богатство Параны. По производству кукурузы и хлопка этому штату тоже принадлежит первое место в Бразилии. А по поголовью свиней - второе. Важное место в экономике штата занимает также лесопильная и деревообрабатывающая промышленность. В поселке Монте-Алегре находится крупнейшая в Латинской Америке фабрика по производству бумаги. Однако не об этом хочется писать, когда вспоминаешь путешествия по Паране, которую я объездил больше, чем любой другой из штатов Бразилии.
        Парана - это Бразилия в миниатюре: здесь вы найдете и горы, и девственные степи, и густые леса, и бескрайние плантации, и сверкающие стеклом и алюминием небоскребы. Трудно забыть, например, путешествие по старинной железной дороге, связывающей столицу штата Куритибу с атлантическим портом Паранагуа. На отдельных участках этой уникальной трассы железнодорожная колея лепится к совершенно отвесным горным склонам, перешагивает через пропасти и ущелья, вызывая трепет и восторг пассажиров.
        Поражает воображение и неповторимая картина, открывающаяся глазу путешественника в горах Вила-Вельи в восьмидесяти семи километрах от Куритибы, где вы словно попадаете на сценическую площадку, подготовленную природой для съемок
«космических» фильмов. Высокие красно-коричневые скалы, рассеченные на протяжении миллионов лет совместными усилиями ветра, солнца и дождей, превратились в диковинные дворцы, замки или в гигантских зверей. Вы проходите под нависающей над вами «кормой» громадного фрегата и останавливаетесь перед коричневым «сфинксом». Неподалеку от стада окаменевших красно-бурых «слонов» спит вечным сном серая
«тартаруга» - черепаха размером с трехэтажный дом.
        Впрочем, все эти ассоциации исчезают, если смотреть на скалы Вила-Вельи издали, с шоссе Куритиба - Понта-Гроса. Оттуда кажется, что это следы какой-то космической катастрофы, разразившейся в доисторические времена.
        Но еще более сильное впечатление производит главная достопримечательность Параны - ее знаменитые водопады на реке Игуасу - самые мощные водопады нашей планеты. С тех пор как в 1542 году они были открыты испанским конкистадором Альваро Нуньес Кабеса де Вака, история географических открытий не насчитает, пожалуй, и дюжины столь интересных находок.
        На трехкилометровом фронте Игуасу раскинулось двести семьдесят пять водопадов, самые внушительные из которых достигают восьмидесятиметровой высоты. Мощный
«Флориано», широченная лента «Ривадавии», бурные и строптивые «Три мушкетера», двухэтажный «Босети» - все они меркнут перед демоническим величием «Глотки дьявола», открывающейся взгляду, как в хорошо отрежиссированном спектакле, «под занавес»- в самом конце длинного пути вдоль постоянно меняющейся панорамы этих водопадов. Там, на другой стороне Игуасу, находится Аргентина, которой принадлежит большая часть водопадов. Однако Парана утешает себя тем, что с бразильского берега открывается куда более красивый и яркий вид на это «восьмое чудо света».
        А совсем недалеко отсюда - километрах в двадцати вниз по течению находится точка, где сходятся границы трех южноамериканских стран: Бразилии, Аргентины и Парагвая. Там стоят три пограничных столба, выкрашенных в цвета национальных стягов этих государств: желто-зеленый - бразильский, красно-бело-синий - парагвайский и бело-голубой - аргентинский.



        Глава шестая
        В БРАЗИЛИИ… У НЕМЦЕВ


        Чем дальше на юг, тем меньше экзотики
        Чем дальше забираешься к югу, тем меньше видишь того, что принято у нас считать тропической экзотикой. Никакой сельвы, никаких обезьян, раскачивающихся на лианах. Никаких крокодилов или анаконд.
        После того как машина минует южную границу Сан-Паулу, вместо пальм начинают появляться араукарии. Издали они напоминают гигантские цветы: длинный гладкий ствол похож на стебель одуванчика, увеличенный в сотни раз, а у самой его верхушки раскинулись, образуя что-то вроде зонтика, ажурные ветви.
        В штатах Парана и Санта-Катарина араукарии росли раньше на громадных площадях. Теперь же сохранились лишь небольшие их рощи. Правительство вынуждено охранять от хищнической вырубки это красивейшее дерево Бразилии, которому грозит полное исчезновение.
        На пятьсот пятом километре от Сан-Паулу мы расстаемся с Параной и пересекаем границу одного из самых «небразильских» районов этой страны. Первыми об этом сообщают дорожные указатели, приглашающие путника в Жоинвиль и Блуменау, Фрейбурго и Лaypo Мюллер, во Флорианополис и Альфредо Вайнер. Мы находимся в центре старинной немецкой колонии.
        Бразильская нация представляет собой сплав различных этнических и расовых элементов. Основными ее «родителями» стали португальские колонисты, индейцы и африканские невольники, миллионы которых были доставлены в Бразилию на кораблях работорговцев в XVI-XIX веках. После того, как работорговля была запрещена, нуждавшаяся в притоке рабочих рук для освоения своих необъятных территорий Бразилия принимает меры к поощрению иммиграции из Европы и других районов земного шара. Прибывшие в страну иностранцы - итальянцы, славяне, немцы, японцы - предпочитали расселяться по своей новой родине колониями. Многие славяне, например, осели в Паране, где климатические и природные условия несколько схожи с привычным им климатом Юго-Восточной Европы. Японцы обосновались преимущественно в Сан-Паулу. Итальянцы селились либо в Сан-Паулу, либо устремлялись на юг. Немцы выбрали себе южные штаты - Санта-Катарину и Риу-Гранди-ду-Сул, район плодородных земель, мягкого климата и выгодного географического положения.
        Немецкая колонизация этого района началась в 1824 году, когда близ Порту-Алегре был основан немецкий поселок Сан-Леополду. А сейчас, полтора века спустя, здесь образовалась столь мощная колония, что, проезжая через некоторые муниципальные районы, города и поселки Санта-Катарины, а затем и Риу-Гранди-ду-Сул, думаешь, что ты очутился где-то в Саксонии или Баварии. Вылизанные до блеска поселки с кирпичными домиками, увенчанными крутыми готическими крышами, аккуратные кирхи, окруженные кустами жасминов и гортензий, белобрысые мальчишки, резвящиеся под присмотром чопорных гувернанток.

        Чем дальше на юг, тем больше немцев
        Мы останавливаемся в городке Блуменау, чтобы передохнуть и выпить пива. Единственное, что убеждает нас в том, что мы все еще находимся в Бразилии, это типично бразильская жара. Маленькое кафе, вычищенное, словно аптекарский прилавок. Официантка обращается к нам по-немецки. Она будто сошла сюда с каких-то забытых кинолент с участием Конрада Вейдта и Асты Нильсен: темная юбка, белая кружевная блузочка, расшитый готическим орнаментом фартук и чепчик! Над окном вспархивает в клетке канарейка. Слева от окна аккуратно приклеена к стене вырезка из журнала - рекламное объявление фирмы «Краузе», которая лучше, чем кто бы то ни было, умеет превращать дары моря в питательные консервы.
        Выпив пива, мы продолжаем путь по улице Блуменау, такой чистенькой, что кажется, будто все население городка занято одним единственным делом: подметанием улиц, стрижкой газонов и поливанием клумб. Но это не так: калейдоскоп городских вывесок напоминает о том, что здесь сотни мелких и средних фабрик и мастерских, изготавливающих посуду и обувь, украшения из керамики и шоколадные конфеты, трикотажные кофточки и полотенца (обязательно парные: на одном выткана надпись «С добрым утром, дорогая!», на другом - «С добрым утром, дорогой!»).
        Мы едем дальше на юг через штат Санта-Катарина. На юге штата близ поселков Крисьума и Лaypo Мюллер находятся самые богатые в стране залежи каменного угля. Трудно найти в Бразилии работу, более неблагодарную, чем труд горняков Крисьумы. В длинных и узких штольнях гремят взрывы; взорвав динамитом часть угольного пласта, шахтеры вручную грузят обломки угля на вагонетки, а затем, опять же вручную, толкают вагонетки к подъемнику. Десять - двенадцать вагонеток за смену должен выдать каждый шахтер, чтобы заработать на пропитание своей семьи.
        Здесь, в шахтах, уже не говорят по-немецки. Немцы штатов Санта-Катарина и Риу-Гранди-ду-Сул заняты в основном в текстильной, кожевенной и обувной промышленности, базирующейся на довольно развитом здесь животноводстве.
        В небольшом городке Нову-Амбургу в штате Риу-Гранди-ду-Сул около трехсот обувных фабрик и мастерских, принадлежащих, как правило, немцам или потомкам немецких колонистов. Работают же на всех этих фабриках бразильцы.
        Владельцы одной из таких небольших фабрик (около двух с половиной сотен рабочих)
«Адамс» с немецкой обстоятельностью и учтивостью показывали производство, водили нас по цехам, откровенно рассказывали о проблемах и жаловались на судьбу:
        - Трудно конкурировать с большими предприятиями, где внедряется механизация, где низка себестоимость производства обуви. Мы стремимся завоевать симпатии покупателя высоким качеством наших изделий. Изделий ручной работы! Наш лозунг - лучше сделать меньше обуви, но сделать ее высокого качества. Поэтому торговая сеть имеет широкие возможности зарабатывать на нашей продукции приличную прибыль.
        - Какую именно?
        - Это зависит от рыночной конъюнктуры и от умения торговцев подать товар лицом. Я приведу вам такой пример. Себестоимость одной пары обуви у нас на фабрике равна сейчас тридцати крузейро. Некоторые из наших изделий будут проданы в обычных магазинах, рассчитанных на рядового покупателя, и их цена составит 50-60 крузейро. Но часть точно такой же обуви будет продана в аристократических лавках Копакабаны или на улице Августа в Сан-Паулу. Вы знаете, что клиентура таких торговых заведений ищет только модные вещи и за ценой не постоит. В этих лавках за нашу обувь с покупателя возьмут по сто - сто двадцать крузейро.
        Но вы думаете, - улыбнулся хозяин фабрики «Адамс», - что эта прибыль окажется в моем кармане? Нет, она уходит в руки оптовых торговцев и владельцев этих лавок, умеющих обвести покупателя вокруг пальца и преподнести ему мое изделие как последний крик моды.
        Если торговец убедит покупателя, что сделанные мной башмаки походят на те, что обувает король боливийского олова Патиньо, он может брать за пару и сто и сто двадцать крузейро.
        - А какова зарплата рабочего вашей фабрики? - спрашиваю я.
        - Рабочий получает по-разному. В зависимости от своей квалификации и от выработки. Но в среднем - сто восемьдесят - двести крузейро в месяц. Вы считаете, что это мало? Да, вы правы, я тоже так считаю. Но если я стану платить им больше, я сам вылечу в трубу. Вы же знаете, какие нам приходится платить налоги! А сколько обуви залеживается, не находит сбыта, выходит из моды!..
        В сельской же местности южных штатов немцы со свойственной им педантичностью и аккуратностью занимаются огородничеством и садоводством, выращивают пшеницу и виноград. Здесь нет крупных латифундий, как в Сан-Паулу или Паране. Тут преобладает мелкая собственность. Немецкая семья владеет обычно тремя десятками гектаров, обрабатывая их с помощью нескольких колонов - либо бразильцев, либо менее удачливых своих соотечественников.
        Сколько же живет их здесь, бразильских немцев и немецких бразильцев? Я говорю
«немецких бразильцев», потому что в некоторых из здешних поселков даже негры предпочитают объясняться по-немецки. Газета «Жорнал до Бразил» сообщила однажды, что общая численность немецких колонистов и их потомков в южных районах страны достигает одного миллиона. Близ городка Баже в штате Риу-Гранди-ду-Сул, как писали газеты, до недавнего времени была колония немцев, которые вообще не говорили по-португальски. В этом поселке есть маленький госпиталь, где только восемь из двадцати коек могли быть заняты бразильцами. Остальные - «только для немцев».


«Охотники за коммунистами» и читатели «Майн Кампф»
        С давних пор, говоря точнее - с середины прошлого столетия, бразильский Юг стал оплотом и рассадником немецкого влияния, немецких традиций, обычаев, нравов. Не только таких похвальных, как традиционная германская пунктуальность или чистоплотность, верность слову и умение хорошо делать дело, за которое ты берешься. В тридцатых годах здесь прозвучало эхо фашистских гимнов. Появились флаги со свастикой. Портреты фюрера. В некоторых домах на книжных этажерках -
«Майн Кампф». Не удивительно поэтому, что во время второй мировой войны Гитлер строил планы «прыжка через Атлантику» из французской Экваториальной Африки именно в Южную Бразилию, где немецкое население готовило фюреру торжественную встречу. По улицам Сан-Леополду и Нову-Амбургу маршировали, вскидывая башмаки, отряды местных
«гитлер-югенд», гремели нацистские марши, а на тайных складах накапливались тщательно смазанные пулеметы и гранаты. Именно отсюда, из Южной Бразилии, Гитлер намеревался начать завоевание Американского континента… если бы на пути в Америку у него не оказался Сталинград.
        А потом, после разгрома фашистской Германии, именно сюда, на юг Бразилии и в соседние Аргентину и Парагвай, устремились тысячи нацистов, военных преступников, стремясь уйти от справедливого возмездия за свои злодеяния, раствориться, исчезнуть среди немецких колонистов.
        Когда несколько журналистов обратились в начале 1968 года к руководителям бразильской службы государственной безопасности и попросили высказать свое отношение к слухам о том, что один из нацистских главарей Борман скрывается в западных районах страны, ответ был следующим (как его процитировала газета «Ултима ора»): «Мы изучаем и с интересом следим за подобными сообщениями. Вместе с тем они не внушают никакого беспокойства за судьбу нашей страны, потому что если Борман и жив, то ему сейчас уже около 70 лет, он живет где-то в подполье, не занимается активной политической деятельностью и, таким образом, не может причинить стране какой-либо ущерб…»
        Не будем комментировать это поразительное суждение. Оно лишь еще раз свидетельствует о том, что нацисты не случайно бежали в Южную Америку.
        Некоторых из них настигает все же возмездие и здесь, в Бразилии. Помнится, шумную сенсацию в стране вызвал арест в 1967 году в Сан-Паулу бывшего гауптманфюрера СС и коменданта концлагеря Треблинка Франца Штангля, который в течение двадцати лет работал на уже знакомом нам заводе «Фольксваген». Несколько ранее бразильская полиция арестовала другого нациста - Дятлева Зонненбурга, который сообщил на допросе в бразильской политической полиции, что в странах Южной Америки функционирует постоянная организация бывших членов нацистской партии. Зонненбург рассказал также, что в декабре 1966 года в боливийском городе Санта-Крус-де-ла-Сьерра состоялся конгресс этой организации, на котором присутствовал Борман и Менгеле. Обсуждалась политика нацистской эмиграции по отношению к правительствам и режимам Южной Америки, а также перспективы дальнейшего расширения нацистской пропаганды на континенте и во всем мире. Одним из важнейших решений конгресса, по словам Зонненбурга, было следующее: «Оказывать всемерную финансовую помощь правительствам южноамериканских стран, активно борющимся против коммунизма». Эта помощь
должна оказываться двумя путями: либо непосредственными подачками от самой нацистской организации, либо косвенно - посредством увеличения в соответствующие страны немецких капиталовложений.
        Нацистские идеи и нацистское подполье в Бразилии и других южноамериканских странах служат питательной средой для возникновения всевозможных легальных, нелегальных и полулегальных «обществ», «союзов» и «команд», ставящих своей задачей борьбу с так называемым коммунистическим проникновением, то есть с прогрессивными силами этих стран.
        В начале 60-х годов в Рио-де-Жанейро было создано «Общество защиты традиции, семьи и собственности» («ТФП»), провозгласившее своей целью «Крестовый антикоммунистический поход». Оно сумело создать свои филиалы в пятидесяти крупнейших городах Бразилии, Аргентины, Колумбии, Перу, Эквадора, Чили, Уругвая. Так расползается по континенту коричневая зараза, занесенная крысами, сбежавшими с тонущего к корабля третьего рейха. Дело зашло так далеко, что в июле 1971 года бразильские власти вынуждены были издать постановление, запрещающее переиздание в стране «Майн Кампф», служившей талмудом местным черносотенцам и «охотникам за коммунистами».
        Увы, нельзя не признать, что человеконенавистнические идеи автора «Майн Кампф» продолжают заражать некоторые слои немецкого, и не только немецкого, населения на юге Бразилии. В этом мне пришлось однажды убедиться самому, когда несколько лет назад во время моего пребывания в Бразилии правительство этой страны пригласило группу иностранных журналистов посетить столицу Санта-Катарины - город Флорианополис. Самолет сильно запоздал, и мы прилетели поздно ночью, где-то около трех часов. На аэродроме нас встречали чиновники губернаторской канцелярии, подчеркиваю - губернаторской канцелярии!
        Мы с Мартином Еестером, корреспондентом западногерманской «Ди Вельт», садились в один из лимузинов, когда к нам подскочил один из этих чиновников. Предупредительно придерживая дверцу автомобиля, он приветствовал нас «от имени правительства и народа штата», потом уселся на переднее сидение, обернулся и принялся разглагольствовать, стремясь, видно, сделать все возможное для того, чтобы полсотни километров, отделявшие аэропорт от города, не показались нам слишком долгими. Возможно, знакомясь с нами, он не расслышал, что один из его собеседников - корреспондент Советского радио. Но он хорошо понял, что другой был журналистом из ФРГ. И, желая доставить гостю удовольствие, он залился соловьем, восхваляя Германию, славные традиции и героический исторический путь народа этой страны. Его понесло, он быстро добрался до Гитлера и, воздевая руки к небу, хватаясь за голову, стал сокрушаться: «Да, да, я понимаю, он плохо кончил… Но никто не смеет отрицать, что этот человек был выдающимся государственным деятелем, что он сделал из Германии великую страну, что именно при нем с наибольшей силой окрепли концепции
величия германской нации».
        Мартин Гестер, устало откинувшись на спинку автомобильного сиденья, лукаво подмигивает мне. Его забавляет эта ситуация. Мартин умеет объективно оценивать недавнее прошлое своей страны. Мы с ним хорошо знакомы, немало беседовали, я знаю, что он ненавидит нацизм. Но наш гостеприимный собеседник этого не знает. Он продолжает изливать свою душу, сокрушаясь по поводу того, что Гитлеру не удалось осуществить свои идеи, «многие из которых, дорогие сеньоры, поверьте мне, были не так-то уж и плохи… Да, да, я знаю это, я хорошо владею немецким и прочел все, что можно достать в Бразилии о Германии. Здесь у нас богатые библиотеки. Есть даже, - он заговорщически понизил голос, - „Майн Кампф“».
        Далее следует очередная тирада по поводу концепций величия германской нации, но машина визжит тормозами, и заспанный портье отеля распахивает, согнувшись в учтивом поклоне, дверцу машины.
        Мы выходим. Мартин поворачивается к чиновнику и говорит снисходительно:
        - Я бесконечно признателен вам за эту содержательную лекцию. Позволю себе только заметить, что, на мой взгляд, пять миллионов немецких жизней, ставших жертвами войны, - это слишком высокая плата за идеалы «величия германской нации»…
        Сказав это, он спокойно пошел к входу в отель. Затем подошел к чиновнику я и сказал:
        - Я тоже благодарю вас, сеньор, но вынужден разделить точку зрения Мартина. Рад познакомиться: корреспондент Московского радио… - я сделал ударение на слове
«Московского» - и назвал себя.
        Чиновник остался стоять с распахнутым настежь ртом.
        Не хочу показаться тенденциозным и не стану утверждать, что все немцы бразильского Юга - нацисты и поджигатели войны. Многие из них люди, весьма далекие от политики: коммерсанты, обыватели, дельцы, - и пекутся они не о судьбах мира, а о собственных делах: о процветании своей скотоводческой фазенды или обувного предприятия, текстильной фабрики или швейной мастерской, банковской конторы или чистенького ресторанчика с гортензиями у входа и геранью на окнах.



        Глава седьмая
        В КРАЮ ГАУШОС



«Порт супругов»
        Чистенький Нову-Амбургу с клумбами гортензий, педантично размеченными пешеходными переходами и полупустыми пивными барами находится уже совсем недалеко от цели нашего путешествия - Порту-Алегри, столицы штата Риу-Гранди-ду-Сул. Шоссе наконец-то спускается с гор в долину реки Жакуи и вытягивается в длинную серую ленту. Справа и слева виноградники и поля пшеницы, плантации риса и кукурузы.
        А затем снова, в который уже раз, в ветровом стекле машины появляются предместья большого города. Правда, здесь, на подходе к Порту-Алегри, воздух почище и суеты поменьше, чем, скажем, в пригородах Сан-Паулу. Да это и понятно: здесь нет металлургических гигантов или автомобильных фабрик, рудников или машиностроительных заводов. Порту-Алегри окружен предприятиями легкой промышленности: обувными фабриками, мукомольнями.
        Город появляется неожиданно. Вместо указателей автострады номер сто шестнадцать вдруг видишь на стенах домов таблички «авенида Фаррапос». Слева аэропорт. Справа - нет-нет и мелькнет за домами река Гуаиба, на которой виднеются даже отсюда, с шоссе, высокие опоры полуторакилометрового моста, по которому уходит на юг, к уругвайской границе и дальше к Монтевидео, сто шестнадцатая автострада. Мост нужно будет посмотреть: о нем с восхищением пишут все, кто бывал в этом городе. Называют чудом инженерного искусства, восхищаются легкостью, с которой подымается, пропуская суда, центральный пятисоттонный пролет моста.
        Город словно вырастает на глазах. Приземистые дачные домики предместий сменяются пяти-шестиэтажными корпусами квартала Сан-Жоан, а впереди надвигаются двадцатиэтажные фасады авениды Боржес де Медейрос. Как-то удивительно быстро заканчивается путешествие, которое казалось раньше таким пугающе долгим и полным неожиданностей.
        Позади - 1534 километра двух автострад - Виа-Дутры и шоссе 116. Мы в Порту-Алегри, что в переводе на русский язык означает «Веселый порт».
        Этим необычным именем город обязан забавной истории своего возникновения. В середине XVIII века, устав от нескончаемых войн и препирательств с Испанией за обладание самой южной частью бразильской территории, правительство Португалии решило посредством планомерной колонизации окончательно закрепить ее за собой. На Азорских островах гонцы из Лиссабона огласили высочайшее приглашение: в южную Бразилию вербуются молодые супружеские пары, которым король гарантирует бесплатный проезд, бесплатный надел земли, стройматериалы и, в качестве рабочего скота, индейцев. От переселенцев требовалось только одно: плодиться и заниматься сельским хозяйством. Вдохновившись королевским призывом, они с таким рвением приступили к исполнению вышеупомянутых обязанностей, что уже через несколько лет после прибытия в 1752 году первых шестидесяти супружеских пар с Азорских островов скромный «Порто дос казайс» («Порт супругов») превратился в шумный город Порту-Алегри, столицу одного из богатейших штатов Бразилии. Едва ли не единственным напоминанием об этой романтической истории осталось сейчас название Асорес - «Азорские
острова», которое носит тихий городской сквер близ тяжеловесного каменного моста, переброшенного через маленькую речушку.
        Порту-Алегри, населенный потомками азорских переселенцев, позже смешавшимися с немецкими, итальянскими, славянскими колонистами и в первую очередь с самими бразильцами, приходившими на плодородные земли Риу-Гранди-ду-Сул из Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро, весьма успешно оспаривает сейчас с Белу-Оризонти позиции третьего по значению города страны.
        Порту-Алегри похож на другие столицы бразильских штатов, и в то же время он своеобразен и неповторим. Кажущаяся, на первый взгляд эклектика архитектурных стилей XIX и XX веков постепенно перестает раздражать и даже начинает нравиться. Во всяком случае она радует глаз куда больше, чем, скучная геометрия улиц Белу-Оризонти или бездушное нагромождение небоскребов Сан-Паулу. Тем более что столица Риу-Гранди-ду-Сул в отличие от Сан-Паулу располагает прекрасными парками и садами. Даже в самом центре города, заставленном зданиями банков и фирм, нашлось место для небольших скверов и араукариевых аллей, для аккуратных клумб и геометрических зеленых газонов декоративного кустарника, Впрочем, боюсь, что я оговорился, упомянув «центр» города. В Порту-Алегри это понятие весьма условно. Здесь нет какой-то площади, улицы, перекрестка или монумента, который мог бы служить таким же городским центром или осью, как проспект Аньянгабау в Сан-Паулу, как авенида Варгаса в Рио, не говоря уже о площади Трех властей в Бразилии. Порту-Алегри застраивался весьма хаотично и сумбурно. Он растекался по берегу широкой и уже
безнадежно загрязненной реки Гуаиба, взбирался на пологие холмы и тянулся вдоль дороги, по которой издревле на север, в Парану и Сан-Паулу, перегоняли караваны скота.
        Самая шумная и хаотичная улица Порту-Алегри это Андрадас. Здесь лихорадочно бьется пульс деловой жизни, здесь расположены конторы и банки, здесь делаются деньги, заключаются сделки, наживаются и теряются состояния. С раннего утра до поздней ночи на тротуарах и мостовых этой улицы толкутся сотни чистильщиков ботинок, бродячих торговцев, мелких маклеров, готовых посредничать в любой сделке на любых условиях: плотва, урывающая свой кусочек удачи у сильных мира сего, укрывшихся за стеклянными фасадами улицы Андрадас.
        В одном из близлежащих переулков находится правление фирмы строительных материалов
«Силикальсите до Бразил», которая одной из первых в Риу-Гранди-ду-Сул заключила весьма выгодную торговую сделку с советским Министерством внешней торговли. Коммерческий директор этой фирмы Луис Сести - молодой и обаятельный человек, его энергия и живость заставили бы побледнеть от зависти самого предприимчивого паулиста. В 1969 году он побывал в Москве и подписал контракт на поставку в Порту-Алегри советского оборудования для завода силикатного бетона. Луис с энтузиазмом рассказывал о перспективах расширения жилищного строительства, которые открываются в Порту-Алегри после строительства этого завода, и взял с меня торжественное обещание приехать на церемонию его сдачи в эксплуатацию. Вообще, он оказался удивительно приветливым и гостеприимным, этот веселый Луис Сести. Он пригласил меня к себе домой, задарил книгами и сувенирами, познакомил со множеством своих земляков, показал мне город и его окрестности. А когда я, уезжая, начал благодарить его, Луис удивленно ответил: «За что благодаришь? По-другому я не мог бы и поступить со своим другом. Ведь я же гаушо!»

        Я - гаушо!
        Гаушо… Вообще-то, строго говоря, гаушо - это пастухи-скотоводы, традиционная фигура, которую до сих пор можно встретить на дорогах Риу-Гранди-ду-Сул. Но этим же именем зовут себя все жители этого штата, точнее говоря, все его коренные обитатели, хотя на подавляющем большинстве из них, разумеется, не увидишь традиционной одежды гаушо: широченных, как у запорожских казаков, шаровар, заправленных в грубые сапоги, платка на шее, ножа на боку. О гаушо сложены народные легенды и Песни, их фольклор изучается учеными, им посвящены тысячи ходящих по всей Бразилии веселых анекдотов. Гаушо являют собой идеал мужественности и удали, потому что гаушо - это сыны пампы, лихие наездники, неутомимые скотоводы, труженики бескрайних степей Риу-Гранди-ду-Сул. «Я - гаушо», - с гордостью говорят о себе выходцы из Риу-Гранди, даже оказавшись в Париже или прожив сорок лет где-нибудь в Австралии. Ведь гаушо - это «супербразилец», это символ трудолюбия и воплощение всех известных человечеству добродетелей. Удалой джигит, проводящий полжизни в седле, а другую половину - у костра. Гаушо - это человек, который не расстается с
пистолетом, но без причины не обидит и мухи. Покоритель прерий и защитник угнетенных.

…Так утверждают сами гаушо. В последнее время, однако, К им приходится все меньше скакать в седле и все чаще становиться к станку, все реже - хвататься за пистолет и все, больше - за молоток и лопату. В степях Риу-Гранди начинают дымить заводские трубы, и серые ленты асфальта пересекают некогда девственные прерии.
        Однако начинавшаяся индустриализация не привела еще к коренным переменам в экономической жизни этого штата, являющегося основной житницей Бразилии. В отличие от некоторых других бразильских штатов сельское хозяйство Риу-Гранди диверсифицировано. Если почти все сельское население Параны занято только выращиванием кофе, то в Риу-Гранди возделывают четыре основные культуры: пшеницу (80 процентов национального производства), кукурузу, рис и виноград. Гордость штата - животноводство: в среднем на каждого жителя Риу-Гранди приходится пять голов скота! Здесь зарегистрирован чрезвычайно высокий, если сравнивать с остальными районами страны, уровень потребления мяса: 70 килограммов на человека в год… Это, конечно, не означает, что каждый гаушо только и делает, что с утра до вечера жует бифштексы. Трудно найти другой район Бразилии, где знаменитая
«среднестатистическая курица» (в данном случае, впрочем, правильнее было бы сказать «среднестатистическая корова») была бы столь условной величиной: все земли и все миллионные стада, которыми гордятся гаушо, принадлежат небольшой кучке латифундистов. А добрых 99 % населения штата относится к той категории населения, которую у нас называли «безземельными батраками» или «пролетариями деревни».
        Были времена, когда хозяева этих земель не имели даже точных представлений о границах своих владений, превосходящих по территории иные европейские государства. И не могли сосчитать свои несметные стада, нагуливавшие жир на пастбищах, примыкающих к границам Бразилии с Аргентиной и Уругваем. И не только потому, что стада были слишком большие, но и потому что сами они, владельцы этих сокровищ, далеко не всегда успевали в своих бесконечных деловых хлопотах освоить таблицу умножения. Вследствие этого торговля скотом велась зачастую по не очень сложному, но весьма надежному методу: коров выгоняли из загона через узкую калитку, и покупатель бросал в шапку владельца скота золотую деньгу за каждую проследовавшую мимо «голову».
        Сегодня здесь все переменилось: пастбища размечены и зарегистрированы в пухлых книгах муниципалитетов и «префектур», бухгалтеры вооружены электрическими арифмометрами и пишущими машинками, а торговля скотом производится на больших аукционах, устраивающихся один-два раза в год и считающихся здесь столь же важным событием, каким, к примеру, является открытие навигации для жителей Норильска или окончание уборочной страды для колхозников Полтавщины, Кустаная или Ставрополыцины.


«Тысяча триста! Кто больше?..»
        В маленьком городке Гуаиба неподалеку от Порту-Алегри мне довелось наблюдать такой аукцион. Префект Гуаибы сеньор Жоао Жар дин, являющийся «по совместительству» крупнейшим землевладельцем этого района, произнес вступительную речь. Поднявшись на свежесколоченную трибуну, он набросал картину процветания и прогресса своего муниципального района. Выступивший затем секретарь губернатора штата по вопросам сельского хозяйства поздравил гостей-покупателей с выдающимся событием: открытием аукциона, который еще раз прославит знаменитый скот Риу-Гранди на всю Бразилию «от Чуй до Ояпоке». Под бурные овации он призвал местных тружеников продолжать борьбу за высокое поголовье и уступил трибуну третьему оратору. Пообещав не произносить речей, тот закатил еще один получасовой спич, в котором нашлось место и оценке перспектив урожая, и вопросам механизации сельского хозяйства, и даже глобальным проблемам международного положения. Были еще четвертый и пятый ораторы. И ни один из них не упомянул о самой больной теме, которая беспокоила и организаторов аукциона, и покупателей, съехавшихся со всех концов страны: об
усиливающейся конкуренции со стороны зарубежных, в первую очередь американских дельцов, скупающих земли в разных районах страны и расширяющих производство мяса. Печально знаменитый в Южной Америке мясной концерн «Делтек», объединяющий американские и западногерманские фирмы, специализирующиеся на производстве мясопродуктов, медленно, но верно теснит латифундистов Риу-Гранди-ду-Сул, которые не обладают ни капиталами, ни международными связями, ни административным опытом своих могущественных зарубежных соперников.
        Наконец речи смолкают и слово получает аукционист, ведущий торги, - лейлоэйро. Впрочем, взобравшись на установленный напротив трибуны небольшой помост, он тоже не может удержаться от искушения и произносит еще одну речь, отметив достоинства продаваемого скота и необычайную душевную щедрость его владельцев, которые отнюдь не гонятся за прибылями, а помышляют только о благе и выгоде тех, кто съехался сюда за мычащим и блеющим товаром. После этого лейлоэйро поправляет свой широченный, отделанный серебряной чеканкой пояс, увешанный громадными ножнами для кинжала, плеткой и множеством прочих игрушек, и, изобразив на лице чрезвычайную озабоченность, поднимает над головой деревянный молоток с таким же вдохновением, с каким возносит свою палочку Жюрайтис, начиная увертюру из «Лебединого озера». Молоток тяжело падает на деревянный пульт, из-за скрипучей калитки показывается робкая буренка, сопровождаемая тянущимся к ее вымени чадом. Торги начались.
        - Тысячу пятьдесят крузейро! Тысячу пятьдесят крузейро - для начала. Тысячу пятьдесят крузейро за это отличное животное, которое я сам не отказался бы иметь в своем загоне. Тысячу пятьдесят, кто больше?.. Жду предложений, сеньоры! Тысячу сто? Благодарю вас. Тысячу сто - раз! Кто больше? Тысячу двести предлагают там, слева, - благодарю! Тысяча двести - раз! Кто больше?
        Он витийствует, размахивая молотком, а ленивая буренка пощипывает травку, равнодушная к кипящим вокруг нее страстям. По всему гигантскому загону, разделенному изгородями на длинные коридоры, гарцуют верхом погонщики, сортируя море скота, хлопают бичи, лениво взбрыкивают сытые быки.
        - Тысячу триста! - предложил мой друг Жозе Симоэс. - Благодарю, Жозе! Тысяча триста - раз! Тысяча триста - два! Тысяча четыреста? Отлично! Такого скота вы больше нигде не найдете, сеньоры. Итак, продаю за тысячу… Пардон, я вижу - тысяча четыреста пятьдесят? Еще лучше, благодарю. Кто больше?
        Неподалеку от трибуны, где волнуются покупатели, зорко следящие за молотком аукциониста, стоит небольшой киоск, торгующий сладостями, вином, бутербродами и кофе. За прилавком снуют преисполненные сознанием важности исполняемой миссии самые ослепительные «звезды» гуаибского «света»: супруги префекта, его помощников, полицейского и муниципального судьи. Дамы охвачены жаром благотворительности: как возвещает вывешенный над киоском плакат, все его доходы должны пойти «на оказание вспомоществования» сиротам. Впрочем, когда маленький чумазый мальчишка с разодранной на попке штаниной оказывается в опасной близости от выставленных на прилавке бутербродов с копченой бычьей требухой, дамы яростно кудахчут, размахивая руками, и мальчишка исчезает за углом. Очевидно, он не входит в категорию тех, кого собираются облагодетельствовать дамы.
        А тем временем завершается первая сделка:
        - Тысяча пятьсот? Восхитительно, чудесно! Кто больше? Никто? Напрасно. Это отличная корова, одна из лучших в сегодняшней партии скота, стоит гораздо больше, и вы, уважаемые господа, понимаете это не хуже меня! Итак, тысяча пятьсот? Тысяча пятьсот - раз! Тысяча пятьсот - два! Тысяча… Ага: тысяча шестьсот, спасибо, сеньор, вы очень любезны! Тысяча шестьсот - это цена, которую можно дать за теленка, а тут - сеньор имеет шанс купить теленка вместе с его мамашей, да, да, сеньоры! Итак, тысяча шестьсот - раз! Тысяча шестьсот - два! Никого больше?.. Ну, хорошо: тысяча шестьсот - три!!!
        Молоток падает на дирижерский пюпитр.
        - Продано за тысячу шестьсот крузейро! Поздравляю вас, сеньор, вы сделали превосходную покупку.
        На трибунах шелестят жидкие аплодисменты.

…А, потом, ближе к вечеру, когда аукцион окончился, его организаторы закатили грандиозный банкет для всех, кто был в этот день на торгах - кто продавал, кто покупал и кто просто глазел на это грандиозное торжище лучшего в Бразилии скота.
        В громадных рвах тлели центнеры древесного угля, на гигантских вертелах медленно вращались истекающие жиром окорока. За врытыми в землю длинными столами восседали две тысячи проголодавшихся и истомившихся участников и гостей аукциона. Им подавали чураско - самое традиционное бразильское блюдо, нечто вроде грузинского шашлыка. От приносимых на столы прямо на вертелах гигантских кусков шипящего мяса гости отрезали длинными ножами порции по вкусу и, обваляв полусырую говядину в фарофе - муке грубого помола из маниоки, - отправляли ее в рот.
        Вот тут мы и познакомились, пожалуй, с самым типичным из сегодняшних гаушо - главным поваром этого празднества 48-летним Марио Пинейро. Да, это был настоящий гаушо, хотя он и не совсем соответствовал фольклорному образу, воспетому: в старинных песнях и изображенному на цветных открытках, что продаются в газетных киосках и сувенирных лавках Порту-Алегри.
        Марио, разумеется, знаком с трудным ремеслом гаушо. Он умеет скакать на лихом скакуне, набросить лассо на молодого бычка, распотрошить барана и зажарить источающий аромат чураско. Но скакуна у него нет, да и скакать ему некуда и некогда, поскольку работает он каменщиком в префектуре да подрабатывает иногда поваром, как на сей раз. Безземельный батрак, гаушо без скакуна, задавленный вечной нуждой и борьбой с лишениями и невзгодами. Из восьми его детей пятеро умерли, не дожив до года. Остальные трое уже взрослые, они давно покинули отчий дом и зарабатывают на жизнь перегоном скота из удаленных поместий Риу-Гранди-ду-Сул на бойни Порту-Алегри.
        Долго беседовать с Марио не удалось: извинившись, он заспешил к своим необъятным жаровням. Вечер мягко опускался на верхушки эвкалиптов, под которыми стояли столы. Трапезу услаждала веселая полька «Сан-Хуан», вселявшая в сердца продавцов и покупателей надежду, что никто не продешевил и никто не купил свою телку втридорога. Все казалось простым и легким. Никто не вспоминал о «Делтеке» и прочих болячках.

        Розы для Мавзолея
        Воспоминания о Риу-Гранди-ду-Сул хочется закончить рассказом о… цветах. Несколько последних лет в апрельские дни, накануне дня рождения Владимира Ильича Ленина, среди букетов и венков, возлагаемых к подножию Мавзолея на Красной площади, можно было увидеть скромную пунцовую розу. Каждый год такая роза пересекала материки и океаны, принося на прохладный гранит Мавзолея тепло дружеских сердец из бескрайней южноамериканской пампы. Она была сорвана с куста, посаженного заботливой женской рукой под окном маленького деревянного домика в рабочем предместье Порту-Алегри. Перед домом - небольшой палисадник, выходящий на улицу, мощенную грубым булыжником. По улице бегают детишки, гоняя футбольный мяч. Вдали слышны гудки автобусов дальнего следования, идущих в Монтевидео, Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу. А здесь, в доме - тишина и покой. На стареньком радиоприемнике - фотография В. И. Ленина в самодельной рамке.
        Мы побывали у хозяйки этого дома Америс Машадо Силвейра, немолодой уже женщины, жены почтового служащего. Мы беседовали с ней о жизни, о наших семьях. О Бразилии и Советском Союзе. О передачах Московского радио, которые семья Америс слушает каждый вечер. О Москве, где эти люди всю жизнь мечтали побывать, но, по всей вероятности, этой мечте уже не суждено осуществиться. Медленно ползет магнитная лента, записывающая взволнованный рассказ Америс Силвейра:
        - Я родилась в бедной семье. Мать моя давно приехала в Бразилию из России. А отец был бразильцем - бедным крестьянином из провинции Палмарес-ду-Сул, который всю жизнь искал свое счастье, да так и не нашел. Я, к сожалению, не сумела получить образования: не было средств. Только смогла выучиться читать и писать. А когда мне исполнилось двадцать лет, вышла замуж за такого же крестьянина-бедняка, каким был мой отец. Мой муж пытался прокормить семью, выращивая рис на крохотном клочке земли. Но ничего из этого не получилось, и в поисках лучшей доли мы переехали сюда, в Порту-Алегри. Казалось, в большом городе человек сможет как-то устроить свою жизнь. Но это только казалось… Наша жизнь проходит здесь в той же борьбе и с теми же лишениями, что и там, в деревне. Разве можно нормально жить на четыреста с лишним крузейро, которые получает мой старик в своем почтовом агентстве?.. Он работает, а я занимаюсь воспитанием двух сыновей, стираю, готовлю, шью. Все стараюсь делать своими руками, чтобы как-то сэкономить наши скудные средства.
        Я спрашиваю у Америс, каким образом и когда она узнала о В. И. Ленине?
        - Было это лет двадцать назад. Мне рассказал о нем отец. Он говорил о Ленине и о вашей великой стране с таким восхищением, что я заинтересовалась и начала читать о Владимире Ильиче и о Советском Союзе все, что могла достать. К сожалению, у нас, в Бразилии, очень трудно найти книги о Ленине. Но я искала и все-таки находила статьи о вашем вожде в газетах и книжках.
        Вы хотите знать, что меня больше всего восхищает в этом человеке? Его доброта, человечность. Я поняла, что он посвятил свою жизнь беднякам. Таким, как мы. Бедствующим и обездоленным людям всей земли. И мы никогда этого не забудем…
        В 1969 году Московское радио обратилось к радиослушателям всего мира с просьбой прислать письма, посвященные предстоящему в 1970 году 100-летию со дня рождения В. И. Ленина. Решила написать и Америс.
        - Московское радио просило нас рассказать о влиянии идей Ленина на жизнь и революционную борьбу в наших странах, - говорит Америс. - Я, конечно, не могла по-научному ответить на этот вопрос. Я - простая женщина и ответила то, что чувствовала сердцем своим: мы любим Ленина и благодарим его за все, что он сделал для нас. И мы верим, что скоро весь мир, в том числе и наши страны - страны Латинской Америки, пойдет по пути, который он предвидел. Потому что его учение, его мысли и идеи оказывают громадное воздействие на всех нас - на простых людей, на рабочих, тружеников, на угнетенных и бедняков…
        Я попросил Америс рассказать историю куста роз под окнами ее домика.
        - Я давно посылала розы в Москву с просьбой положить их у саркофага Ленина на Красной площади. Мне очень хотелось самой побывать в Москве и поклониться Мавзолею, но так и не удалось осуществить эту мечту. Долго я искала семена пунцовых роз - цвета ленинского знамени. В конце концов я нашла их и вырастила этот куст в саду. Я решила посылать каждый год по одной розе с этого куста. Не только от меня, не только от моей семьи, но и от всех моих земляков - гаушо, от всех простых людей моего родного штата.
        Получив в дни празднования 100-летия со дня рождения В. И. Ленина розу из Порту-Алегри, сотрудники бразильской редакции Московского радио заказали большой венок. На его ленте была сделана надпись: «В. И. Ленину от Америс Силвейра». Этот венок был возложен у подножия Мавзолея рядом с пунцовой розой из Порту-Алегри. Операторы телевидения засняли церемонию возложения венка и розы к Мавзолею и послали эту пленку в подарок Америс и ее семье. Об этом подарке из Москвы Америс Силвейра не может вспоминать без слез.
        Прощаясь со мной, Америс, волнуясь, говорит:
        - Я желаю счастья всем вам, наши дорогие советские друзья. Всему вашему замечательному народу я желаю успехов в жизни и во всех ваших делах! И еще прошу передать мой сердечный привет моим подругам из Московского радио, голоса которых я каждый вечер слушаю. Будьте счастливы!.. Будьте всегда счастливы, друзья мои!..
        Провожая нас, она выходит на порог и долго-долго машет рукой вслед нашей машине, исчезающей за поворотом дороги. Женщина с грустными глазами на рано постаревшем от тяжелой работы лице. Рядом с ней тихо колышется на легком ветру обремененный тяжелыми пунцовыми цветами розовый куст.



        Часть третья
        СЕЛЬВА НЕ ЗНАЕТ ПОКОЯ

        Глава восьмая
        ПЕРВЫЕ КИЛОМЕТРЫ ТРАНСАМАЗОНИКИ


        Путешествие начинается в Белене
        Наше путешествие по Амазонии началось в столице штата Пара городе Белене, или, если говорить точнее, - в кабинете директора департамента транспорта этого штата сеньора Педро Смит до Амарал. Именно к нему нас направило федеральное министерство транспорта, когда я и два западно-германских журналиста - Юлиус Вандилла и Карл Рейдекер обратились с просьбой познакомить нас с ходом строительства Трансамазонской магистрали.
        В назначенный день и час - а было это в ноябре 1970 года, то есть всего два месяца спустя после торжественного открытия работ по прокладке Трансамазоники, - мы прилетели в Белен и явились к доктору Педро Смиту (кстати, в Бразилии принято именовать «доктором» любое начальство за письменным столом). Тепло поприветствовав нас, первых, как он подчеркнул, иностранных корреспондентов, прибывших на Трансамазонику, доктор Смит пригласил нас к столу, на котором уже была разложена карта.
        - Трансамазоника должна пересечь Бразилию южнее Амазонки с востока на запад, от Ресифи до бразильско-перуанской границы, - начал он свой рассказ. - Перпендикулярно этой магистрали мы намереваемся проложить другую: от Сантарена, находящегося у слияния рек Тапажос и Амазонки, до Куябы, столицы штата Мату-Гросу. Таким образом, вся бразильская Амазония окажется после осуществления этих проектов как бы перечеркнутой гигантским крестом автомобильных магистралей.
        Первая очередь нашей дороги - от города Токантинополиса до поселка Итайтуба, - продолжает Смит до Амарал, - длиной около 1300 километров, пройдет почти на всем протяжении по девственной сельве, где ни разу не ступала нога человека. Точнее, белого человека, так как индейцев там полно, и многие из них еще не имели контакта с цивилизацией.
        Мы снимаем пиджаки и взволнованно закуриваем, разглядывая карту. Темно-зеленый массив Амазонии рассечен на ней вызывающе яркой красной линией Трансамазоники. Лишь в нескольких местах трасса проходит через небольшие поселки: Марабу, Алтамиру, Итайтубу. В этих трех крохотных островках, затерянных в океане сельвы, нам и предстояло побывать.
        - В поездке вас будет сопровождать сеньор Журандир, один из наших самых опытных инженеров, - говорит Педро Смит. - Завтра в 6.30 утра он заедет за вами в отель. Вылет в Марабу назначен на 7.15. А сегодня советую отдохнуть получше: программа у вас очень напряженная, сил понадобится много.
        Мы благодарим Смита и прощаемся. Немцы решают последовать совету Журандира и едут отдыхать в свой «Гранд-отель», а я отправляюсь осматривать город.
        В не слишком богатом достопримечательностями Белене есть место, посещение которого столь же обязательно для, приезжего, как визит на Эйфелеву башню в Париже или в Эрмитаж - в Ленинграде, - это существующий с начала XVII века рынок под названием
«Вер-о-пезо», что в буквальном переводе означает «Глядеть на весы». Когда-то на этом месте находился фискальный пост по сбору пошлин, которые взимались в зависимости от веса товара. С тех пор название «Вер-о-пезо» так и осталось. Рынок расположился на берегу крохотной прямоугольной бухты, которая на рассвете заполняется парусниками, лодками и баркасами. Над скользкой набережной повисает разноголосый гомон. Лавочники спешат к своим постоянным поставщикам. Грузчики торопятся договориться с рыбаками и лавочниками. Ровно в пять утра начинается отлив, и рыбачьи суденышки садятся на черный ил. В мокрых корзинах выгружается на берег рыба. Полуголые негры взваливают корзины на головы и растаскивают их по рыбным лавкам. Между застывшими баркасами неторопливо расхаживают жирные черные стервятники, питающиеся падалью.
        Впрочем, на Вер-о-пезо эти баркасы доставляют не только рыбу. С далеких и близких фазенд, с острова Маражо и деревушек, рассыпанных вокруг Белена, привозят на рынок кур и черепах, гроздья бананов и мешки орехов, мандарины и муку из маниоки, горы зелени и связки шевелящих щупальцами раков, продолговатые арбузы и круглые луковицы, темно-зеленые плоды авокадо и чешуйчатые ананасы.
        А на набережной из промтоварных и скобяных лавок призывно пищат граммофонные голоса модных певцов Валдика Сориано и Джерри Андриани. На деньги, вырученные от продажи рыбы, зелени и фруктов, в этих лавках будут покупать батарейки для фонарей и ткань на платья, гвозди и ножи, посуду и башмаки. За длинными открытыми прилавками выстроились дородные старухи, помешивая черпаками вареную фасоль и рис. На жаровнях дымятся куски говядины и филе из молодого крокодила.
        В крохотных лавчонках продается «святой товар»: амулеты от «сглаза» и нечистой силы, снадобья против заговоров, четки, статуэтки святых, деревянные фиги - крохотные, чтобы носить на шее, и гигантские, чтобы ставить на комод или шкаф. Над маленькой жаровней, в которой тлеет горсточка ароматических трав, прикреплена бумажка, объясняющая, как с помощью благовоний изгоняется из дома нечистая сила:
«Начинайте окуривание с кадилом в левой руке, проходя через все углы крестом, приговаривая: „Окуриваю дом этот в честь Господа и Святой Троицы с помощью моих покровителей и святых. Нечистая сила, ненависть, ревность, колдовство да выйдут вон через эту дверь“».
        Тут же над жаровней с благовониями висят всевозможные вещи, назначение которых весьма загадочно: четки из зубов крокодила и ягуара, засушенный глаз тунца, желчный пузырь морской свинки, чучело крохотной птички уирапуру, шкура гигантского буйвола, раковины и змеиные кожи, чучела крокодилов и пираний, живая обезьянка и засушенный морской конек.

        Добродетельный наследник фирмы «Джина»
        В маленьком пыльном сквере близ рынка я вдруг слышу вкрадчивый голос, рассказывающий о том, сколь беспредельно милосердие всевышнего и как велика его готовность помочь всем нам - жаждущим, страждущим, заблудившимся в океане мирских страстей и наваждений. Голос источает серый репродуктор, подключенный к стоящему на скамейке магнитофону. Люди идут мимо по своим делам. Никто не обращает внимания на это магнитофонное бормотание, если не считать лежащего под скамейкой кота.
        Постояв две-три минуты, я собираюсь отойти, но вдруг за моей спиной раздается вежливое покашливание. Оно исходит от белобрысого юного толстяка с тремя рыжими волосками на никогда еще не бритом тройном подбородке. Его голубые глаза излучают доброжелательство и сиюминутную готовность ответить на все обуревающие меня вопросы. Поймав мой взгляд, толстяк учтиво кланяется, улыбается и вежливо осведомляется.
        - Какую веру исповедует сеньор: католическую?
        Я отрицательно качаю головой.
        - Значит, сеньор - баптист?
        - Нет.
        - Мусульманин?
        - Нет.
        - Да, понимаю: сеньор, вероятно, иудей?
        - Нет, и не иудей.
        Его глаза удивленно вылезают из орбит.
        - Но кто же тогда сеньор?
        - Неверующий.
        Он с сожалением смотрит на меня и сочувственно вздыхает.
        - Ничего… Я тоже был неверующим в детстве.
        Это звучит, как если бы он сказал: «Не волнуйтесь: я тоже болел раком, но все обошлось».
        - А вы - что: зарабатываете этим на жизнь? - спрашиваю я, кивая головой на магнитофон.
        - Нет, что вы?! - на его пухлом лице появляется порыв благородного протеста. - Я это делаю из самых чистых побуждений.
        - Для чего?
        - Во имя служения господу нашему.
        - Ну, а живете чем?
        - О, мой папа - один из самых богатых людей нашего города. Может быть, вы видели вывески ювелирной фирмы «Джина»? Так вот это - наше «дело». То есть папино. Но потом, конечно, станет и моим.
        - Понятно, - отвечаю я.
        - А этим, - он кивает головой на магнитофон, - мы занимаемся здесь по субботам, а также по вторникам и четвергам.
        - С какой целью?
        - Оказать людям помощь. Духовную помощь.
        - И много находится таких, кто просит вас об этом?
        - Да, конечно, - говорит он и добавляет: - Но сегодня, правда, день какой-то не очень бойкий. А вообще-то, бывает, и откликаются на наш зов.
        - И что вы делаете с теми, кто откликается?
        - Направляем их к нашему падре. Он может исповедовать, отпустить грехи. И вообще… помочь человеку. Кстати, а вы не хотите посетить нашего падре?
        - Спасибо, но я здесь проездом, завтра рано утром уезжаю, - говорю я.
        - Ну, ничего. Когда-нибудь приедете еще, тогда и заглянете к нам, правда? - он протягивает визитную карточку с адресом. - Кстати, вы не хотели бы взять нашу брошюрку?
        - С удовольствием.
        Он дает мне крохотную книжицу, размером с пачку сигарет, отпечатанную на тонкой желтой бумаге. На обложке слова: «Путь к спасению». Чуть ниже напечатано: «Ты хочешь найти путь к спасению? Обратись к господу. Ибо слова господа - самое действенное, самое живое и проникновенное!»
        Поблагодарив за подарок, я прячу брошюрку в карман.
        - Простите, - говорит он, - сеньор случайно не аргентинец?
        - Нет, не аргентинец.
        - Я подумал, что сеньор аргентинец, потому что у сеньора чувствуется южный акцент в речи.
        Мы помолчали.
        - Тогда, вероятно, сеньор парагваец?
        - Нет, не парагваец.
        - Колумбиец?
        - Нет, я из Европы.
        - А… - он подтягивается, словно солдат, выходящий в караул, - стало быть, сеньор - немец?
        - Нет, и не немец. Я - русский.
        - Простите, как вы сказали?
        - Русский.
        Он растерянно замолкает, воззрившись на меня с недоверием и любопытством. Потом шевелит кадыком и, облизнув губы, спрашивает:
        - Простите, а на каком языке говорят в вашей стране?
        - На русском.
        - Ах да, на русском. Понимаю…
        Мне становится жалко его. Вид у него такой, словно он только что увидел своего почитаемого падре танцующим твист со «звездой» стриптиза в местном кабаке
«Кондор».
        - А откуда вы берете эти брошюрки? - спрашиваю я, доставая из кармана «Путь к спасению».
        - Нам их дает наш друг. Миссионер.
        - Из какой миссии?
        - «Новас трибос». Американской. Слышали?
        Да, конечно, я слышал об этой миссии. Именно о ней с возмущением писали бразильские газеты, обвиняя «Новас трибос» в том, что, обосновавшись в джунглях Амазонии, она ведет нелегальную разведку полезных ископаемых и вывозит образцы породы и руд на собственных самолетах в США. Издание душеспасительных брошюр, одну из которых вручил мне этот наивный юнец, являлось, видимо, чем-то вроде дымовой завесы, прикрывающей основные интересы святых отцов.
        Мы вежливо прощаемся. Я желаю юному наследнику хозяина фирмы с красивым именем
«Джина» всего наилучшего и отправляюсь дальше осматривать город.

        Из хроник и летописей «Муй амада»
        Рядом с рынком на горбатом холме расположилась достопримечательность Белена: Форт Кастело. Здесь тихо и торжественно. Несколько старых пушек уткнулись черными стволами в реку. На скамейках в тени цветущих фламбоянтов сидят, обнявшись, влюбленные. Когда-то Форт прикрывал доступ к городу. Часовые с утра до ночи всматривались в свинцовую гладь залива, откуда могли неожиданно нагрянуть челны индейцев тупинамба, безуспешно пытавшихся отстоять свои земли от нашествия конкистадоров. Форт стал первым португальским форпостом в Амазонии. Первой заявкой на овладение этим краем и этой рекой.
        В начале 1616 года португальский капитан Франсиско Калдейра Костело Бранко построил у подножия холма сторожевой пост «Фелис-Лузитания». Несколько десятилетий после этого продолжались кровопролитные схватки португальцев с аборигенами этих мест - индейцами тупинамба и пакажа, не желавшими сдавать без боя свои земли, и с конкурентами - английскими, французскими и голландскими пиратами, заглядывавшими в устье Пары и Амазонки. Фелис-Лузитании была уготована беспокойная судьба.
        Постепенно крепость разрасталась, и невыразительное имя «Фелис-Лузитания» было заменено на
«Муй-амада-сидаде-де-Санта-Марта-де-Назаре-де-Белен-де-Грао-Пара-до-Амазонас». Полновесность названия вполне соответствовала стратегическому значению нового города. К 1650 году численность его населения достигла уже весьма впечатляющей по тем временам величины: восьмидесяти человек, без учета священников, солдат, а также индейцев, которых завоеватели людьми не считали. Все восемьдесят новоселов амазонской целины были охвачены честолюбивыми стремлениями прославить любимый город. Благодаря их патриотическим усилиям к концу XVII века в Белене появились такие необходимые каждому цивилизованному городу объекты, как, во-первых, церковь, во-вторых, таможня, в-третьих, тюрьма.

«Муй амада сидаде» стала трамплином для проникновения португальцев в Амазонию. Оно сопровождалось массовым уничтожением индейцев, которых здесь, по словам летописца XVII века, было так много, что «каждая пущенная вверх стрела обязательно падает на голову какому-нибудь из них».
        Впрочем, вскоре после основания Белена его окрестности стали пустеть: индейцы бежали в сельву, спасаясь от португальцев, отряды которых прочесывали в поисках рабов низовья Пары и Амазонки. В 1720 году некий Белшиор Мендес де Мораис хвастливо сообщал губернатору Белена, что его экспедиция уничтожила свыше 20 тысяч индейцев.
        К концу XVIII века город насчитывал 1083 «очага» с 10 620 жителями, не считая, опять же, «желтокожих», как именовались индейцы в донесениях португальских колонистов. Здесь к этому времени уже была налажена почтовая служба, создан ботанический сад, выстроена судоверфь и проложены деревянные тротуары. Деньги, правда, появились в городе лишь в 1748 году. До этого в «Муй амада» почти полтора века существовал натуральный обмен.
        В середине XIX века португальское правительство открыло Амазонку для свободной навигации торговых судов всех наций. Началась каучуковая лихорадка. Число жителей города к началу XX века возросло до 100 тысяч. В этот период он, как и Манаус - столица штата Амазонас, был куда более тесно связан с европейскими и североамериканскими столицами, чем с Рио-де-Жанейро или Сан-Паулу. В то время, как у причалов Белена еженедельно швартовались суда под флагами разных стран мира, связь с югом страны практически не существовала. Конец этой изоляции был положен лишь в начале шестидесятых годов XX века после прокладки автострады «Белен - Бразилия», соединившей город с новой столицей страны. У «нулевого километра» этой автострады - на окраине Белена - находился департамент транспорта, возглавляемый Педро Смитом до Амарал. Вторично ступить на «Белен - Бразилия» нам предстояло завтра вечером ровно на тысячу километров южнее - под городом Токантинополисом, куда мы должны были вылететь вместе с инженером Журандиром.

        Апинаже: уже не индейцы, но еще не белые
        Журандир, кстати, оказался весьма пунктуальным: как и было назначено, ровно в половине седьмого на следующее утро он был в холле нашего отеля, а еще через полчаса мы уже ехали в джипе по пустынному летному полю беленского аэропорта, направляясь в его дальний конец к ангару, у которого стоял ожидавший нас
«баркрайфт», крошечный, рассчитанный всего на шесть пассажиров двухмоторный самолет. Только на таком неприхотливом самолете, отличавшемся невысокой стартовой и посадочной скоростью, довольствующемся короткой полосой, можно было приземлиться в поселках, лежавших на трассе Трансамазоники, куда нас направил Педро Смит: в Марабе, Токантинополисе, Алтамире и Итайтубе.
        Часа через два после старта в Белене мы приземляемся в Марабе. Не успевают еще заглохнуть моторы «баркрайфта», как Журандир уже бежит к джипу, стоящему около белого домика радиостанции. Нужно отдать должное этому смуглому крутолобому, удивительно обаятельному и веселому парню. Стремясь самым добросовестным образом выполнить возложенную на него миссию, он с первых же минут после знакомства с нами кипит энергией. Пилоты Перондини и Рейс еще устанавливают колодки под колеса самолета, а джип, в который мы бросаемся вслед за Журандиром, уже срывается с места и устремляется по пыльной дороге к поселку.
        - До обеда мы должны посмотреть первый участок Трансамазоники, - кричит Журандир. Немцы послушно кивают головами. Им, похоже, импонирует его деловитость.
        Не успев перевести дух, мы оказываемся на фронте работ - на первом отрезке Трансамазоники, продвинувшемся пока что всего лишь километров на двадцать от Марабы в глубь леса. Натужно ревут, покачивая тупыми мордами и ковшами, бульдозеры, тягачи, скреперы. Рабочих мало. Инженеров и того меньше. Журандир объясняет, что почти все они - впереди, там, где валят лес и куда нам не добраться по этой дороге, раскисшей после вчерашнего ливня. Мы хватаем фотоаппараты, ловим в видоискатели рабочих, тракторы, лужи, катки. Немцы совещаются насчет лучшей точки съемки, но Журандир уже сигналит гудком, подзывая нас к джипу.
        - Сеньоры, мы опаздываем на обед, - кричит он, пытаясь переорать рев проползающего мимо нас бульдозера.
        Немцы послушно лезут в джип, и мы торопливо возвращаемся в Марабу, скользя по размытой колее будущей Трансамазоники.
        В домике на высоком берегу реки Токантинса нас уже ждут инженеры фирм «Жозе Мендес Жуниор» и «Кристо Редентор», ведущих прокладку дороги от Марабы к Эстрейто и Алтамире.
        После недолгих, но сердечных приветствий мы устремляемся к столу. По мере того как опустошаются темно-зеленые пивные бутылки и наполняются желудки, атмосфера за столом оживляется. По просьбе хозяев Карл рассказывает о новых моделях
«фольксвагена» и о главном бомбардире сборной футбольной команды ФРГ Герде Мюллере, а я - о сибирских морозах и о космических кораблях «Союз». Постучав вилкой по тарелке, Журандир встает и произносит речь, в которой Трансамазоника сравнивается с лучом прожектора, освещающим будущее Великой Бразилии, с плугом, вспарывающим девственную целину гордой Амазонки, высокомерно отвергавшей притязания человека и теперь вынужденной покориться неудержимому натиску первопроходцев, героический подвиг которых вызывает благоговейную зависть и восхищенные рукоплескания всего цивилизованного мира, о чем свидетельствует, в частности, нынешний визит в Марабу посланцев Западной Германии и далекой России…
        Пока оратор выпутывается из сложной паутины деепричастных оборотов и придаточных предложений, мой сосед справа - молодой негр со звучным именем Эберленд - шепчет мне на ухо, что не далее как через три месяца, когда начнутся ливни, техника потонет в грязи и работы придется приостановить. «К сроку - к январю нового года не успеем», - качает он головой, обсасывая куриную ножку.
        К концу обеда появляется еще один инженер - Фернандо Отони. Приветственно помахав над головой руками, он садится на свободное место, быстро глотает кусок мяса и рассказывает о первой встрече с индейцами бригады топографов, идущих по направлению к реке Репартименто:
        - Они устроили маленький праздник: раздели наших ребят догола и заставили плясать вместе с ними вокруг костра. Хорошо, что ни у кого не сдали нервы и никто не воспользовался оружием. Иначе…
        Отони говорит также, что руководство фирмы уже направило радиограмму генералу Бандейра - директору ФУНАИ - Национального фонда индейцев, требуя прислать сертанистов (так называют здесь работников ФУНАИ, обладающих навыками и опытом общения с индейцами), которые смогли бы сопровождать отряды топографов. Генерал обещал помочь.
        Мы еще смакуем кофе, а Журандир уже выразительно поглядывает на часы: «Если сеньоры не хотят опоздать в Эстрейто до окончания рабочего дня, то мы должны поторопиться».
        И вот мы снова трясемся в джипе, придерживая сумки с фотоаппаратами, кинокамерами и магнитофонами, чертыхаясь, когда нас подбрасывает особенно сильно, и с опаской поглядывая на тучу, нависшую над дорогой.
        На аэродроме наши пилоты Рейс и Перондини уже поджидают нас в самолете. Лететь до Эстрейто недалеко. Не успевает Перондини рассказать нам свежий анекдот, как Рейс закладывает глубокий вираж и кричит:
        - Глядите: индейцы!
        Схватив фотоаппараты, мы прилипаем к окнам и просим Рейса не спешить. Толкая друг друга локтями, мы пытаемся снять убогие, крытые соломой хижины.
        - Это - селение апинаже, - говорит Журандир. - Оно километрах в тридцати от Токантинополиса, где мы сегодня заночуем. Если хотите, мы можем съездить к ним.

«Если хотите?!» Разумеется, мы хотим.
        - Но тогда мы не сможем посмотреть здешний участок Трансамазоники!..
        Мы проводим небольшую летучку и без труда обнаруживаем, что нам всем гораздо больше хочется посмотреть живых, всамделишних индейцев.
        Карл, деликатно покашливая, доводит до сведения Журандира наше решение. Журандир в знак согласия кивает головой.
        - Конечно, это не те индейцы, которые устроили для наших топографов пляски у костра под Марабой, - говорит он. - Эти апинаже уже почти цивилизованные, они лет двести мирно соседствуют с белыми. Но все равно любопытно.
        Деревня апинаже расположилась на большой поляне не очень густого леса неподалеку от крохотной речушки Москито. Полтора десятка хижин, сооруженных из соломы и сухих листьев, стояли вокруг гигантского дерева манго, увешанного тяжелыми зелеными плодами. В его тени рылись серые свиньи с поросятами. Тощие собаки лениво выкусывали блох из грязной свалявшейся шерсти. У каждой хижины сидели на грубо сколоченных табуретках или стояли смуглые мужчины в шортах и женщины в юбках. Рядом на земле играли детишки.
        Журандир подводит нас к одной из хижин и протягивает руку пожилому, атлетически сложенному индейцу.
        - Здравствуй, Ларанжа! Это мои друзья. Они пришли посмотреть, как живут апинаже.
        Ларанжа, капитан племени, - так называют в Бразилии индейских вождей - без всякого интереса глядит на обвешанных фотоаппаратами пришельцев и кивает головой: «Пускай смотрят…»
        Сразу же становится ясно, что к зевакам вроде нас тут давно привыкли.
        Вокруг Ларанжи собрались детишки и женщины с младенцами на руках.
        - Это твоя жена? - спрашиваю я, кивнув наугад головой на самую дородную старуху с отвислыми грудями.
        - Нет, - отвечает он, явно оскорбленный моим предположением. - Вот моя жена. Он показывает на девушку, застенчиво прятавшуюся за его спиной. Я достаю из сумки плитку шоколада и протягиваю ей. Она испуганно глядит на мужа, он берет у меня шоколад, разворачивает его и отправляет в рот.
        Создав таким образом атмосферу взаимного доверия, мы расчехляем наши камеры и отправляемся в обход деревни в сопровождении предложившего себя в качестве гида Франсиско, четырнадцатилетнего мальчишки, сносно объясняющегося по-португальски.
        Да, видно, к белокожим гостям здесь привыкли. Конец дня. Деревня отдыхает. И апинаже равнодушно провожают глазами чужаков, проходящих мимо их хижин, заглядывающих в двери, сующих конфеты детишкам и торопливо щелкающих затворами фотоаппаратов.
        Как правило, в убогих хижинах, кроме убогих гамаков, нет никакой мебели. Лишь несколько раз мы увидели в них топчаны и даже столы. Помимо брюк и юбок эти столы едва ли не самое заметное свидетельство влияния белой цивилизации на быт апинаже.
        Стройная девочка в светлой клетчатой юбочке застенчиво отворачивается, заметив нацеленный на нее объектив моей «яшики». Я протягиваю шоколадную конфету. Девочка кладет ее за щеку.
        - Деньги дай. Деньги, - слышится скрипучий старческий голос за стеной хижины.
        - Кто это? - спрашиваю я у Франсиско.
        - Ее мать.
        - А зачем ей деньги?
        - Рис покупать. И фаринью[Фаринья (порт.) - мука из маниоки.] тоже.
        - А где же она их купит?
        - Да в лавке, - Франсиско кивает головой на маленький глинобитный домик на противоположной стороне деревни. Оказывается, здесь даже есть нечто вроде сельского кооператива, где апинаже могут выменивать собранную на плантациях кукурузу, маниоку и орехи бабасу на керосин, спички, конфеты и нехитрые принадлежности своего туалета.
        Я протягиваю застенчивой девочке несколько монет.
        - Теперь снимайте, снимайте, старуха ругаться не будет, - подбадривает меня Франсиско.
        Я щелкаю затвором «яшики». Девочка равнодушно глядит куда-то сквозь меня.
        - А как зовут тебя? - спрашиваю я ее.
        - Жандира.
        - Сколько тебе лет?
        - Не знаю.
        - Не знаешь, сколько тебе лет?
        - Тринадцать, - говорит Франсиско.
        - А почему ты знаешь, а она - нет?
        - Она не знает, потому что не ходила в школу, - назидательно говорит Франсиско. Оказывается, здесь, в деревне, имеется даже нечто вроде сельской школы, где учат читать, писать и считать.
        - А почему же ты не ходишь в школу? - спрашиваю я Жандиру. Девочка молчит.
        - Ну, а чем же ты занимаешься?
        - На плантации работаю.
        - Что вы там сеете?
        - Кукурузу, маниоку.
        - Бусы купишь? - раздается за спиной тоненький голос. Я оборачиваюсь и вижу мальчишку лет шести, протягивающего мне связку бус: на тонкой бечевке нанизаны ярко-красные орешки и маленькие высушенные плоды каких-то растений, вперемежку с сухими обрезками тростника и разноцветными перышками.
        - Сколько стоит?
        - Пять крузейро.
        Я покупаю несколько ниток и, укладывая их в сумку, вижу, что Карл и Юлиус спешат ко мне. Они тоже хотят обзавестись столь экзотическим сувениром.
        Увы, у мальчишки бус больше нет, и мы с немцами снова идем в обход по деревне, заглядывая во все хижины. Бус нигде нет. Франсиско говорит, что недавно в деревне побывали миссионеры и выменяли все бусы, луки и стрелы. А новых они еще не успели сделать.
        Экскурсия по деревне апинаже завершилась визитом в аккуратный белый домик, принадлежащий инспектору Национального фонда индейцев Жонасу. Самого Жонаса не было в деревне: он с утра уехал в Токантинополис. Нас гостеприимно встретила его жена, немолодая уже женщина с усталым чуть тронутым морщинками лицом. Она поила нас кофе и жаловалась на скуку и однообразие своей жизни. Прощаясь, она спросила, не купим ли мы у нее несколько ниток бус. «Настоящие индейские. Всего по десять крузейро… В Токантинополисе они стоят пятнадцать».
        Немцы пошептались и отказались, подумав, видимо, про себя, что Жонас и его супруга не так уж плохо устроились, если с каждой нитки скупленных по пятерке у индейцев бус они имеют сто процентов прибыли.
        Прощаясь, мы спросили Ларанжу, мирно ли живут апинаже со своими белыми соседями. Он подумал и сказал, что вообще-то живут они мирно, но иногда белые засевают свою кукурузу на землях апинаже. Год назад один из богатых белых протянул проволоку, которой он отметил свои земли, почти до самой деревни.
        Журандир, нервно поглядывая на часы, пояснил, что захват индейских земель - дело обычное.
        На обратном пути мы проехали через несколько маленьких крестьянских деревушек с белым населением. Быт, жилища, орудия труда ничем не отличались здесь от того, что мы видели у апинаже. Правда, апинаже все еще продолжали мастерить свои бусы, корзины, луки и стрелы. Но делалось это уже по инерции. По привычке. Ради жалких монет, которые бросают заглядывающие сюда время от времени туристы.

«Белая цивилизация» пришла сюда в 1834 году, когда монах Франсиско до Монте обратил в католическую веру тридцать пять тысяч апинаже. Никогда с тех пор они не нападали на белых. Но к 1970 году их осталось всего лишь 276 человек… В общем-то апинаже даже повезло: белые не расстреливали их, не травили собаками, не сжигали у них хижины и даже не спаивали тростниковой водкой. У них только отобрали землю и свободу. И с тех пор началась гибель культуры апинаже. Лишь самые ветхие старики помнят сейчас ту весну, когда состоялся последний праздник посвящения юношей в мужчины.
        И лишь самые древние старухи знают племенные песни, которые давно уже никто не поет. В официальных справочниках племя апинаже именуется «интегрированным». Когда я спросил Журандира, что означает это слово, он пожал плечами. Мы помолчали, глядя на бегущую под колеса серую ленту дороги, и, словно размышляя вслух, водитель джипа Жозе подвел итог:
        - Эти апинаже, - сказал он, - уже перестали быть индейцами, но еще не стали белыми. И никогда не станут…

        Дорога Белен - Бразилия
        Направляясь в Токантинополис, где нам предстояло заночевать, часть пути - примерно километров двадцать - мы ехали по знаменитой Белен-Бразилия - главной дороге страны. Она была проложена всего лишь десять лет назад через необжитые места, через болота и реки, через непроходимую сельву, через забытые богом и людьми поселки, которые с появлением этой дороги встрепенулись, ожили и разрослись.
        Сейчас не верится, что прокладка этой трассы началась так недавно: в 1957 году на первом участке было повалено первое дерево. Сегодня во всех бензоколонках, постоялых дворах, лавках, кабаках, аптеках, автобусных станциях висит на стене фотография этого первого дерева рядом с фотографией инженера Бернардо Сайан. Он погиб, прокладывая трассу, и из раздавившего его дерева был поставлен на место гибели большой крест.
        Десять лет назад в полосе Белен - Бразилия обитало пятьдесят тысяч человек. Сегодня же здесь живет около двух миллионов. Возможно, так же сложится и судьба Трансамазоники, которая именно здесь, близ Токантинополиса, пересечет магистраль
«Белен - Бразилия». И выглядеть Трансамазоника будет лет через двадцать, возможно, так же, как сегодняшняя Белен - Бразилия. И поэтому с особым вниманием разглядываем мы проносящиеся мимо бензоколонки «Ипиранга» и «Эссо», «Шелл» и
«Атлантик», придорожные кабачки, одинокие глинобитные хижины, лотки маленьких базаров с бананами, кокосовыми орехами и густым соком сахарного тростника в глиняных кувшинах. Холмы покрыты серым колючим кустарником и скрученными самбаибами - деревьями с шершавыми жесткими листьями. А в низинах, где побольше влаги, - светло-зеленые кудрявые тростниковые плантации. Мы любуемся пальмами бабасу, которые похожи на зеленые фонтаны, брызнувшие из-под земли и падающие обратно под тяжестью гигантских ореховых гроздьев. Мы фотографируем колючие стволы карнаубейр с растопыренными в разные стороны остроконечными созвездиями листьев и узловатые, вцепившиеся толстыми корнями в землю кажуэйры. Бегут назад плантации, мосты через речки, рощи и овраги, и время от времени возникают за поворотом маленькие поселки, прилепившиеся к ленте шоссе, как к материнской пуповине.
        Почти все они обязаны своим рождением этой дороге. Сначала на пыльной обочине близ родника или ручья какой-нибудь пришлый Жоаким открывает постоялый двор или ночлежку для водителей грузовиков, столовую с гамаками за занавеской, где можно переспать ночь. Вслед за тем по соседству вырастает еще один барак: какая-нибудь дона Мерседес - ветеран древнейшей профессии - набирает в соседних поселках полдюжины девчонок и открывает «кабаре». Еще через пару недель рядом появляется крошечный сарай резинщика Педро, латающего гигантские камеры и покрышки грузовиков, пока шоферы обедают у сеу[Сеу (порт.) - уменьшительное от сеньор.] Жоакима или развлекаются у доны Мерседес. Затем поблизости строится бензоколонка
«Эссо» или «Шелл». За ней мелкая ремонтная мастерская какого-нибудь «сеньора Пауло». И вот не проходит года, как на дорожных картах появляется новый поселок. Сначала он именуется по номеру придорожного указателя: «347 километр», а затем ему изобретают имя. Оно либо заимствуется у «ресторана», либо у названия ближайшей речки, долины, горы. Например, Брежо Секо («Сухое болото») или Лагоа Верде («Зеленое озеро»). Иногда его подсказывает забавный случай, дорожное происшествие где-то поблизости.
        Неподалеку от Жабути-Майор кто-то когда-то поймал большую черепаху - жабути. А там, где находится Порангату, жил когда-то охотник, влюбившийся в красавицу индианку по имени Ангату и похитил ее. Когда соплеменники красавицы схватили дерзкого белого, он перед казнью крикнул: «Погибаю за Ангату!» Вот это «За Ангату!
        («Пор Ангату!» - по-португальски) и дало название поселку. Во всяком случае именно так говорится в легенде, которую здесь рассказывают.
        В Токантинополисе Журандир размещает нас на ночевку в одноэтажном, как и весь городок, домике, гордо именуемом отелем. В ожидании ужина мы сидим на табуретках в крошечном палисаднике у дверей нашей гостиницы. Карл вытянул худые босые ноги, уставившись на них с такой сосредоточенностью, словно видит их впервые в жизни. Он вздыхает и потирает бедро левой ноги:
        - Болит старая рана. Под Курском получил. В сорок третьем году.
        - Брат моего отца погиб под Курском, - говорю я, доставая сигареты.
        - Может быть, именно он, прежде чем погибнуть, угодил в эту проклятую ногу, - кряхтит Карл.
        - Нет, - отвечаю я. - Он не успел: он погиб еще в эшелоне, в котором ехал на фронт. Во время бомбежки.
        Худой старик на другой стороне улочки с грохотом опускает металлические жалюзи бакалейной лавки. Я протягиваю Карлу сигарету. Юлиус щелкает зажигалкой. В жарком застоявшемся воздухе медленно смешивается дым трех сигарет.
        Закрыв глаза, Юлиус хрипит нечто напоминающее тирольскую песенку. Солнце лениво опускается на крыши домов, стиснувших улочку. Впрочем, улочка эта носит гордое имя
«авенида Гояс».
        - Тоже мне - авенида! - качает головой Карл. - У этих бразильцев какая-то мания величия. Предлагаю пари: кто из нас отгадает название «отеля», в котором мы имеем честь быть гостями, тот получит глоток «Джонни Уокер» из моей фляжки.
        - Согласны, - говорим мы с Юлиусом.
        - Итак, по-моему, он должен именоваться «Экселиор», - объявляю я.
        - «Гранд-отель», - говорит Карл.
        - «Эмбассадор»[Эмбассадор (англ.) - посол.] , - заключает Юлиус. - Ну, а теперь проверим, кто из нас прав. Дона Раймунда!
        - Си, сеньор, - послушно откликается дона Раймунда. - Сеньор хочет еще пива?
        - Нет, я хочу знать, как называется ваш уважаемый отель.
        - «Отель-Президент», - говорит хозяйка, вытирая руки.
        - Дона Раймунда, будьте любезны, дайте мне чистый стакан, - просит Карл. И когда она выполняет его просьбу, он наливает в стакан немного виски из своей фляги и протягивает ей: - Прошу вас, дона Раймунда. Вы только что выиграли пари.
        Хозяйка «Отель-Президента» испуганно глядит на улыбающегося господина, не понимая, что он от нее хочет.
        Потом мы ужинаем. Дона Раймунда подает нам рыбу, салат из креветок с яйцами и бифштекс. Перондини расспрашивает Карла о причинах сенсационного успеха Мюллера на чемпионате мира в Мексике, а я безуспешно пытаюсь убедить Рейса и Журандира в том, что не вся Россия покрыта льдом и что даже в Сибири иногда бывает лето. В ответ Рейс и Перондини яркими мазками рисуют нам картину пробуждающегося благодаря Трансамазонике Зеленого Гиганта.
        - Завтра вылет в семь ноль-ноль, - строго говорит командир самолета Рейс. - Следовательно, утренний кофе ровно в шесть, а подъем - в пять тридцать.
        Мы встаем из-за стола и направляемся в нашу комнатку, заблаговременно орошенную Юлиусом дезинфицирующим составом от паразитов и москитов.
        Ровно в пять тридцать я просыпаюсь от пения электробритв: мои попутчики бреются, мажутся лосьонами. Ровно в шесть ноль-ноль, благоухая одеколоном, мы сидим за столом и глядим, как заспанная дона Раймунда суетится у буфета.
        Проходит десять минут, двадцать, полчаса. Наши пилоты не появляются. Немцы переглядываются и пожимают плечами. Мы пьем кофе в одиночестве. Потом курим, выходим в палисадник, возвращаемся, снова курим. «О Бразилия!» - стонет Карл. Юлиус ухмыляется и в сто первый раз проверяет свои фотоаппараты.
        Где-то около семи со скрипом отворяется наконец дверь комнаты, в которой почивают наши пилоты. Показывается всклокоченная голова Рейса. Сладко потягиваясь, он потрясает львиным рыком глиняные стены «Отель-Президента» и спрашивает, все ли у нас в порядке.
        - Так точно, - учтиво отвечают немцы, и только дрожащий кадык Карла выдает бушующее в его груди негодование.
        - А Перондини еще не приходил? - спрашивает Рейс.
        Мы удивленно пожимаем плечами, а Журандир объясняет, что Перондини не ночевал в гостинице. Вчера вечером, уже после того, как мы отправились спать, он встретил в соседнем баре своих земляков-итальянцев, неизвестно какими судьбами занесенных в Токантинополис. По-видимому, встреча затянулась до утра.
        - Но как же он будет вести самолет после такой ночи? - возмущенно спрашивает Карл.
        - Спокойно, сеньоры, - смеется Журандир. - Вы не знаете, что такое бразильский пилот!
        Спустя минут пятнадцать появляется небритый Перондини. Невозмутимо поздоровавшись с нами, он отправляется в душевую. Где-то около половины восьмого экипаж садится пить кофе, и лишь в четверть девятого мы отправляемся на аэродром.

        Трансамазоника: «за» и «против»
        Да, утро второго дня нашего путешествия складывается пока не очень-то удачно: во-первых, проспали пилоты, во-вторых, подъезжая к аэродрому, мы попадаем под грозовую тучу, которая обрушивает на нас безжалостный тропический ливень. Придерживая над нашими головами невесть откуда появившийся зонтик, Журандир заботливо подсаживает нас в самолет, крича Рейсу, чтобы скорее прогревал моторы, а сам тем временем озабоченно поглядывает на часы: рабочий день еще не начался, а мы уже выбились из расписания. Захлопывается дверца. Натужно чихают двигатели, выплевывая клубы сизого дыма. «Алло! Алло, контрольный пост! Прошу разрешения на взлет!» - кричит в микрофон Рейс. В такую погоду разрешения на вылет вообще-то не даются, но так как график нашего путешествия, утвержденный в Белене, не предусматривает никаких задержек, приходится лететь, и Рейс диктует диспетчеру программу полета: пункт назначения - Алтамира, в случае непогоды - Сантарен, высота - триста метров, ориентировка - визуальная, автономия полета - семь часов.
        Что значит «автономия» полета? Испрашиваю я.
        - Это значит, - поясняет, устраиваясь поудобнее Журандир, - что, если через семь часов мы не объявимся ни в Алтамире, ни в Сантарене, нас начнут искать.
        - И найдут?
        - Бывает, находят, - отвечает Перондини.
        - Но редко, - заключает Рейс.
        Взметая каскады воды из-под колес, машина скользит по грязи, врубаясь винтами в водопад дождя. Чернеющая за стеной дождя в конце взлетной полосы сельва приближается с вселяющей трепет скоростью. Рейс знает свое дело: самолет отрывается в той самой точке, где исчезают наши последние надежды на благополучный взлет. Вздохнув с облегчением, мы повисаем над провалившимися вниз деревьями и медленно, словно на ощупь, плывем куда-то на запад.
        Дождь кончается довольно быстро, хотя густая облачность продолжает прижимать нас к сельве, лениво ползущей назад под фезюляжем «баркрайфта».
        Часа через полтора после вылета Журандир торжественно сообщает, что под нами горы Серра-дос-Каражас. Мы приникаем к окнам. Внизу медленно проплывают невысокие, покрытые лесом возвышенности. Рейс показывает нам на стрелку магнитного компаса. Она вздрагивает и мечется по циферблату: в Серра-дос-Каражас гигантские залежи железной руды.
        Одновременно с началом работ по прокладке Трансамазоники сюда прибыли американские геологи из компании «Юнайтед Стейтс стил», которая заключила с бразильским правительством соглашение о совместной разработке этих месторождений. Газета
«Трибуна да импренса» писала, что содержание железа в здешней руде вдвое больше, чем в той, которую используют металлургические комбинаты «Юнайтед Стейтс стил» в Питтсбурге. И что лет через шесть-семь после начала разработок все питтсбургские комбинаты этой компании будут работать на бразильской руде. Поэтому близость намеченной трассы Трансамазоники от Серра-дос-Каражас не была случайной.
        Впрочем, не только эти «железные горы» подогревают интерес к Трансамазонике. Американская фирма «Кинг рэнч», владеющая скотоводческими фермами и мясокомбинатами не только в Техасе, но и в Австралии, некоторых странах Африки и в Аргентине, прослышав о прокладке этой магистрали, купила между Беленом и Марабой громадную территорию, собираясь превратить ее в крупнейшее в Бразилии скотоводческое хозяйство. На транспортировке мяса из штата Пара в Европу и США
«Кинг рэнч» выиграет пять суток у своих аргентинских конкурентов.
        Большие лесные массивы купила в окрестностях будущей Трансамазоники и
«Джорджия-пасифик» - крупная американская компания по переработке древесины. Другая американская фирма «Оксидентал петролеум» закупила значительную часть акций бразильской компании СИВА, занимающейся разработкой полезных ископаемых в Амазонии, в частности, залежей оловянных руд в Рондонии - на западной оконечности будущей Трансамазоники.
        Трансамазоника должна была помочь освоению и этих и иных, поистине сказочных богатств края. Однако казалось странным, что трассу дороги прочертили на карте до того, как было проведено хотя бы черновое изучение районов, через которые она должна была пройти. Лишь спустя полгода после начала работ на Трансамазонике фирма
«Лаза», занимающаяся картографическими работами и аэрофотосъемкой, получила от правительства заказ на проведение работ по радарной аэрофотосъемке Амазонии.
        Невольно возникает вопрос: не логичнее ли было бы сначала провести такую съемку, выявить основные залежи полезных ископаемых, а уже после этого намечать трассу дороги?.. Это, впрочем, был далеко не единственный вопрос, который задавали бразильцы в связи с началом работ по прокладке автострады через Амазонию. Географы и ботаники высказывали опасения, что энергичное наступление на сельву может привести к необратимым изменениям в экологическом равновесии этого края. Ряд тревожных сомнений возник также у ученых и сертанистов, занимающихся судьбой индейских племен. Они опасались, что неожиданное столкновение с культурой и техникой «белых» может нанести индейцам, которых, кстати сказать, в Бразилии осталось не более 150 тысяч, непоправимый удар.
        Заволновались и руководители северо-восточных штатов - самых бедных в стране: ведь часть ассигнований на строительство Трансамазоники была заимствована из и без того скудных программ помощи Северо-Востоку. Страна разделилась на два лагеря. На сторонников и противников будущей Трансамазоники. На энтузиастов и скептиков. Если можно было найти: в Бразилии место, где не кипели бы эти страсти, где не бурлили бы споры, где все были «за» и ни одной души - «против», то этим местом была, конечно же, Алтамира - крошечный, забытый людьми и богом поселок на берегу Шингу, ожидавший Трансамазонику с истовым неверием в свое счастье, с трепетным нетерпением и благодарностью.

        Летаргический сон Алтамиры
        Месяца за полтора до нашего прилета в Алтамиру этот поселок принимал президента республики, прибывшего на церемонию начала работ по прокладке Трансамазоники.
        Дернув за шнур, президент повалил заранее подпиленное дерево. На оставшемся пне была укреплена бронзовая мемориальная доска, которую Журандир продемонстрировал нам как выдающуюся историческую реликвию. Мы благоговейно помолчали и побрели к находящемуся неподалеку сараю. Начальника участка там не оказалось. Его заменял инженер Карлос Вас де Мелло.
        - Мы ведем прокладку участка дороги на восток - к поселку Мараба, - говорит он, поеживаясь на сыром ветру. - Работают у нас около шестисот человек. Впереди отряды топографов, километрах в пятидесяти за ними - рубщики леса - матейрос, а позади - главный фронт: механизированные отряды. Из Марабы нам навстречу прокладывает трассу другой отряд. Мы должны встретиться где-то посредине.
        - О, это очень интересно! - восклицает Карл. - Но когда произойдет встреча?
        Карлос пожимает плечами:
        - Многое будет зависеть от погоды. Когда начнутся дожди, работы остановятся.
        На пути в поселок Журандир приглашает нас заглянуть в столовую для рабочих. Вытирая руки полотенцем и испуганно моргая глазами, нас встречает Франсиско Атасилио дос Сантос - лысеющий, вспотевший от жара плиты владелец и шеф-повар этого заведения.
        С женой и семью детьми добирался он сюда из поселка Салгейро на северо-востоке страны. «Мне дали на переезд кредит в две тысячи крузейро. Теперь я выплачиваю его», - рассказывает Франсиско.
        - И откуда берутся деньги на это? - спрашивает Карл.
        Франсиско молча кивает головой в сторону дымной плиты, у которой суетятся с поварешками две кухарки.
        - Это дает вам прибыль? - удивляется Карл, делая ударение на слове «это».
        - Да как сказать… Не то чтобы прибыль, но жить можно. Цены тут у нас, слава богу, высокие, и мы можем кое-что зарабатывать.
        Франсиско начинает перечислять, сколько стоят в Алтамире курица, фасоль, рис, яйца, кофе. Немцы аккуратно фиксируют все это в своих книжечках, однако истинный смысл того, что такое Амазония, доходит до них, когда Франсиско упоминает цену на пиво. Для Карла, который поглощает пиво в гигантских количествах, цена на этот благословенный напиток служит безошибочным барометром стоимости жизни в каждом населенном пункте, через который он проезжал: в Рио-де-Жанейро он платил за бутылку «Брамы» один крузейро, в Белене - два, в Марабе - уже два крузейро и восемьдесят сантаво, а тут, в столовой Франсиско, такая же бутылка стоит четыре крузейро!
        - Это еще не так дорого! - улыбается Франсиско. - Если вы попадете на золотые прииски, то там заплатите за бутылку десять крузейро.
        В такой же пропорции поднимаются по мере удаления от «очагов цивилизации» цены и на все остальные товары.
        - Черт возьми! - говорит Юлиус. - Тут надо или быть миллионером, или умирать с голоду.
        - Этот устроился не так уж плохо, - замечает Журандир, когда мы снова трясемся по ухабам в нашем джипе. - А вообще переселенцам здесь приходится трудно. Каждая семья, прибывающая на Трансамазонику, получает по сто гектаров земли во временное пользование. Но чтобы освоить ее, нужно выжигать лес, корчевать пни, удобрять участок пеплом, оставшимся от пожарища. Чтобы нанять рабочего, владелец участка должен платить ему пять крузейро в сутки. Это - официальная ставка. Но поскольку таких денег у колона нет, он должен все делать своими руками: рубить, корчевать, выжигать. И он еще не подозревает, что лет через пять, когда хозяйство начнет налаживаться, земля истощится, и все надо будет начинать сначала на новом месте.
        Маленькая Алтамира встречает нас тишиной и афишами цирка «Орион», обещающими глотание шпаг, эквилибристику на проволоке и дрессированных обезьян. Хозяин заведения - чилиец Луис Альберто Тапиа Мартинес разъезжает по Амазонии с труппой, набранной в бразильском городке Макапа. Однако все артисты говорят по-испански, выдавая себя за иностранцев.
        - Это придает особый шик спектаклю, - говорит Луис.
        Дырявый шатер «Ориона» стоит на одном месте до тех пор, пока каждый из жителей данного поселка не посмотрит его «красочный, неповторимый, лучший в мире спектакль с участием интернациональных сверхзвезд» по крайней мере трижды. Только когда несколько вечеров подряд на спектакли не приходит ни один зритель, Луис решает, что пришло время снова трогаться в путь.
        Кроме цирка есть еще в Алтамире маленький кинотеатр, закрытый из-за отсутствия фильмов, и даже ночной бар, где развлекаются гатейрос - охотники на диких кошек. Время от времени в нем вскипают страсти и разгораются побоища, напоминающие сцены из ковбойских фильмов. Но в основном жизнь в этом сонном городке тихая и спокойная. Года два назад, в тот самый день, когда сюда прибыла нынешняя судья Алтамиры - молодая и энергичная Мария-Елена Феррейра, в городе вспыхнула перестрелка. Не потерявшая присутствия духа жрица правосудия тут же издала указ:
«Тот, кто отныне и впредь будет стрелять на территории города, подлежит аресту на
24 часа с обязательной конфискацией оружия». С тех пор на улицах Алтамиры царит покой. В городе даже нет тюрьмы, и преступники остаются на свободе в ожидании суда. По субботам они являются в участок: «Я здесь, доктора Мария…» Те, кого Мария-Елена осуждает на тюремное заключение, отправляются на отсидку в Белен.
        Чем еще примечателен этот городок? Вероятно, своей похожестью на сотни иных поселков, затерянных в Амазонии, прилепившихся к рекам, речкам, речушкам, полузабытых или забытых совсем, оторванных от цивилизации и потерявших надежду на встречу с ней.
        Одноэтажные глиняные домики с окнами без стекол, но со ставнями, закрывающимися на ночь. Старушки, сидящие вечерами на улицах в плетеных креслах-качалках. Пропахшие лимонной водкой безлюдные пивные с выцветшим призывом пить кока-колу и жевать резинку «Адамс». Булочная «Бондиа» («С добрым утром»), хозяин которой знает по имени всех своих покупателей. Парикмахерская с налепленными на стену фотографиями сан-паульских кинозвезд, с потрескавшимися зеркалами и пузатыми флаконами из-под французского одеколона, в которых давно уже налита лавандовая вода национального производства. Храм Святого Себастьяна, всегда являющийся самым импозантным сооружением такого городка, перед ним - маленькая площадь. Сквер со скамейками, на которых по утрам отдыхают мамаши с младенцами, днем резвятся мальчишки, а по вечерам - воркуют влюбленные.
        - Алтамире повезло, как в лотерее, - говорит Журандир. - Трансамазоника разбудит ее. Но это произойдет через три или четыре года, не раньше. Если вообще произойдет.
        Сегодня, когда мы едем по этим пыльным улочкам, она еще продолжает спать летаргическим сном.

        Полковник Рондон рассказывает об индейцах
        - Сеньоры! - торжественно провозглашает Журандир, словно готовясь вытащить за уши кролика из шляпы. - Вас ждет самый компетентный в наших краях знаток индейских проблем!
        Мы с почтением взираем на табличку, прибитую к двери маленького белого домика, возле которого остановился наш джип. Табличка гласит, что здесь находится контора комиссара ФУНАИ (уже упоминавшегося мной Национального фонда индейцев) полковника Рондона.
        В следующее мгновение раздраженный голос Журандира слышится уже из окна.
        - А где же, черт побери, сам полковник?
        - Доктор полковник недавно ушел, но обещал скоро вернуться, - отвечает ему застенчивый голосок. Вслед за этим мы видим, как Журандир ведет к нам за руку обладателя этого голоска - худенького мулата и говорит ему: «А ну-ка, задери рубаху!»
        Мы изумленно переглядываемся, Юлиус протягивает руку к кинокамере. Вероятно, он предположил, что станет свидетелем экзекуции.
        Улыбаясь, мальчишка поднимает рубаху, и мы видим на спине у него небольшой белый шрам.
        - Посмотрите сюда, сеньоры! - тычет пальцем в этот шрам Журандир. - Вы видите эту белую отметину? Сфотографируйте ее себе на память. И потом напечатайте эту фотографию в своих газетах и журналах. Но не забудьте указать внизу, что этот шрам олицетворяет собой всю сложность и противоречивость индейских проблем в Амазонии.
        И он начинает рассказывать нам о том, как год назад несколько авантюристов, пытавшихся искать золото на одном из притоков Шингу, неподалеку от Алтамиры забрели в небольшую индейскую деревушку. Почти все мужчины отсутствовали. То ли рыбу ловили, то ли работали на плантации. В двух хижинах этой стоянки было десятка полтора женщин, несколько детишек и два больных старика. Бандиты учинили разгром: подожгли обе хижины, перебили посуду, надругались над тремя девушками. И сбежали.
        Индейцы поклялись отомстить и отправились в погоню. Но разве легко найти человека в этих местах? К несчастью, этот Парень, - Журандир похлопал Франсиско по плечу, - оказался с двумя другими лесниками поблизости от тропы, по которой ушли бандиты. Индейцы решили, что они тоже принимали участие в налете на деревню. И пустили в них стрелы. К счастью, парню удалось спастись…
        Уважительно качая головами, мы изучаем шрам, фотографируем Франсиско и пожимаем ему руку в знак восхищения: после этой истории он не только не сбежал из этих мест, но, наоборот, поступил работать проводником в алтамирскую контору ФУНАИ для участия в экспедициях по установлению контактов и завязыванию добрососедских отношений с индейцами.
        - Случай с Франсиско, - продолжает Журандир, - типичен для этих мест: индейцы, как правило, не нападают на белых первыми. Наоборот, они обычно проявляют заинтересованность в установлении добрых отношений с нами, пытаются искать у нас помощи.
        - Какой? - спрашивает Карл.
        - Самой разнообразной. Возьмите хотя бы наши спички. Для индейца, как вы понимаете, коробок спичек - это вещь, которая не имеет цены. А ножи? А крючки для ловли рыбы, посуда? А мотыги для обработки земли? Так что, повторяю, индеец заинтересован в дружбе с нами до тех пор, пока мы сами эту дружбу не разрываем, пока мы не ущемляем его права, не попираем его традиции, пока не нападаем на него. Но когда это происходит, тогда индейцы защищаются героически. Они готовы умереть, но не покориться. И бывает, что в этой борьбе страдают и невиновные, как наш Франсиско. Но несравненно больше страдают индейцы, люди практически беззащитные перед нашим оружием, нашим могуществом и нашим коварством.
        Карл делает пометки в своей записной книжечке. Журандир вытаскивает пачку сигарет, угощает нас и, выпустив сизое облачко дыма, так заканчивает свою импровизированную лекцию: «Обо всем этом вам лучше, чем кто бы то ни было, может рассказать полковник Рондон. Кстати, он ведь племянник знаменитого в нашей стране маршала Рондона, который прославился тем, что еще в двадцатых - тридцатых годах нашего века организовал экспедиции в глубинные районы Амазонии и установил первые контакты со многими неизвестными ранее племенами. Маршал посвятил индейцам всю свою жизнь. Он создал Службу защиты индейцев и стал ее первым президентом. А вот и его племянник!..»
        Обернувшись, мы видим, что по берегу Шингу, на котором стоит домик ФУНАИ, к нам идет, похлопывая прутиком по голенищу сапога, невысокий, круглоголовый человек с лицом, слегка испещренным оспой, мясистым носом и густыми черными усами.
        - Ола, полковник! Как живем? - приветствует его Журандир и, обращаясь к нам, говорит: - Теперь, сеньоры, вы можете быть спокойны. Все, что вас интересует относительно индейцев, вы можете узнать именно у этого человека, - он приятельски похлопывает полковника по плечу. - Задавайте ему любые вопросы, да побыстрее, ибо мы опаздываем к обеду.
        Я включаю магнитофон, Карл раскрывает чистую страницу своей записной книжки, однако, увы, полковник сообщает нам, что ему, как и прочим чиновникам ФУНАИ, запрещено давать интервью без согласования с начальством, которое находится в столице. Нашему разочарованию нет границ, Журандир, искренне желающий нам помочь, принимается уговаривать Рондона, и в конце концов полковник соглашается ответить на несколько вопросов, если они «не будут касаться политических проблем». Мы, разумеется, с радостью соглашаемся на этот компромисс.
        Ничего сенсационного связанный служебными инструкциями полковник нам не сообщает. И все же после абстрактных рассуждений о месте и роли индейца в жизни бразильской нации нам удается - не без труда - свести беседу к региональным проблемам, и тут мы узнаем, что недавно поблизости от Алтамиры была обнаружена брошенная индейская стоянка.
        - Что за племя там жило? - спрашиваю я.
        - Не знаю. Мы и не подозревали о его существовании. Но если судить по несовершенству их изделий, - он взял в руки небольшую, расползающуюся по прутьям корзину, - то этих индейцев можно сравнить лишь с наименее развитыми из уже известных нам племен.
        Полковник щелкает зажигалкой, прикуривая. А мы глубокомысленно молчим, разглядывая рваный гамак, старое, совсем уже истертое веретено, стрелу с обломленным деревянным наконечником. Все это попало в домик ФУНАИ на берегу Шингу из каменного века, находящегося всего лишь в 80 километрах отсюда.
        - Завтра утром я отправляю экспедицию в район, где были найдены эти предметы. Мои люди будут пытаться разыскать это племя и войти в контакт с ним.
        - А потом? - интересуется Карл.
        - А потом мы постараемся следовать инструкции, утвержденной в столице: увести индейцев в стороны от полосы, через которую пройдет дорога, убедить их переселиться на новое место.
        - А если они не уйдут?
        - Должны уйти…
        - Ну а если они все-таки не уйдут, - настаивает Карл, - вы что же, стрелять в них будете?
        - Какие глупости! - невозмутимо отвечает полковник. - Есть много способов убеждения. Именно убеждения, а не насилия. Братья Орландо и Клаудио Вилас-Боас, вот уже тридцать лет работающие в верховьях Шингу, - полковник махнул рукой в сторону речки так, словно отсюда до истоков Шингу, где живут с индейцами братья Орландо и Клаудио, было рукой подать, - уже перевозили по рекам целые племена, переселяли большие деревни на расстояния в сотни километров. И всегда добивались этого только убеждением!
        Был случай, когда индейцы из племени, если не ошибаюсь, чукарамае едва не убили братьев, явившихся к ним в деревню, а сейчас эти же самые чукарамае - самые надежные помощники Орландо и Клаудио и неизменные участники всех их экспедиций по розыску новых, неизвестных племен.
        - А как же убеждают индейцев? - интересуюсь я.
        - На этот счет нет единого рецепта. Приходится действовать по обстановке. Но всегда сертанист, то есть человек, работающий с индейцами, должен следовать принципу, который еще сформулировал маршал Рондон: «Если понадобится, умирай, но ни в коем случае не стреляй».
        - Трудная работа, - глубокомысленно произносит Карл.
        - Трудная?.. Пожалуй, не такая, как вам кажется, - отвечает полковник. - Настоящие сертанисты, да и все белые, которые обращаются с индейцем, как с человеком, почти никогда не сталкиваются с ситуацией, когда перед ними встает выбор, о котором говорил маршал: стрелять или погибнуть. Вступая в контакт с индейцами, которые ранее не общались с белыми, следует, повторяю, действовать по обстановке, в зависимости от складывающейся ситуации. Но идея, так сказать, сквозная, мысль всех ваших шагов, поступков и акций должна быть в любых ситуациях одна и та же: вы должны стремиться расположить к себе индейцев, завоевать их доверие, а потом и дружбу. Самый легкий и наиболее распространенный путь, которым следуют обычно сертанисты, - это завязывание отношений с помощью обмена подарками, демонстрации знаков уважения, дружбы, доверия. Если вы боитесь индейцев, показывать им этого не следует. Если они вас боятся, нужно постараться успокоить их. Короче говоря, они должны почувствовать, что к ним пришли друзья, а не враги. И когда вы завоюете их доверие, можете сами доверять им и полагаться на них во всем.
        - Но вернемся к нашей дороге, к Трансамазонике, - говорил Карл, поднимая голову от блокнота. - Итак, предположим, что ваша миссия увенчалась успехом и вам удалось убедить индейцев переселиться на новое место. Представим себе теперь, что в один прекрасный день им надоест их новая поляна, которую вы им подобрали, и они захотят вернуться на старые обжитые места.
        - Ну и пускай возвращаются. Ведь дорога уже готова.
        - Дорога готова, по ней идут машины, и в один прекрасный день в какую-то из них летят стрелы?
        Полковник смеется и разводит руками:
        - На этот вопрос вам никто не ответит. Но, видит бог, это - далеко не единственный вопрос, который возникает при строительстве дороги.
        - Вы, кажется, упомянули, - спрашивает Карл, - что собираетесь завтра утром отправить экспедицию на поиски племени, бросившего свою деревню?
        - Да.
        - А нельзя ли и нам пойти с этой экспедицией?
        - Ого! - восхищается Журандир, но, спохватившись, вопрошает: - А что я скажу моему шефу в Белене?
        - Видите ли, - спокойно отвечает полковник. - Чтобы взять вас, я должен получить согласие президента ФУНАИ. Но если мы запросим его, то он догадается, что я нарушил его запрет, давая вам, сеньоры, это интервью…
        - Все ясно? - облегченно вздыхает Журандир. - Если у сеньоров больше нет вопросов, я позволю себе поблагодарить полковника за интересное сообщение и напомнить, что нас ждут к обеду.
        Да, нас действительно ждали к обеду, который был организован в местном ресторанчике и на котором нас трогательно и сердечно приветствовали представители алтамирской общественности. Мы поднимали тосты за мир и дружбу. После того как немцев в сотый раз заставили рассказать о Мюллере, а меня - о сибирских морозах и успехах советской космонавтики, кто-то из хозяев произнес взволнованный экспромт о просеке, рассекающей девственную сельву, и о первопроходцах, бросающих вызов
«зеленому аду».
        - Все это очень хорошо, - задумчиво говорит Карл, когда мы снова возвращаемся в джипе на алтамирский аэродром, - но кто мне скажет, когда же мы, наконец, увидим, как прокладывают Трансамазонику?
        - Что?! - захлебывается от возмущения потрясенный Журандир.
        - Я хотел бы знать, когда мы увидим то, ради чего ехали, сюда?
        - Но разве…
        - Да, конечно, мы видели тракторы, беседовали с полковником об индейцах, пили пиво, очень, кстати сказать, неплохое… Мы осмотрели мемориальную доску в Алтамире. Все это так, господа, и за это мы бесконечно признательны вам, Журандир, но я до сих пор не знаю, что я предложу редакции: я не видел ни одного лесоруба, не говорил с топографом, не сфотографировал даже падающего дерева!
        - Сеньоры! - Журандир говорит торжественно, словно произнося воинскую присягу. - Мы летим в Итайтубу, и там я вам гарантирую лесорубов, топографов, падающие деревья и все, что вас интересует. Все, что вы еще не видели!

        Последний префект Итайтубы
        Итак, Итайтуба… Мы летим на запад, и часа через полтора после старта в Алтамире видим реку Тапажос, которая в этом месте была гораздо шире, чем Шингу близ Алтамиры. Перондини снижается, делает широкий вираж, чтобы мы смогли разглядеть Итайтубу, приютившуюся на самом берегу реки.
        Даже маленькая Алтамира казалась теперь по сравнению с Итайтубой оживленным городским центром. Уже из окна нашего «баркрайфта» мы увидели, что Итайтуба - это совсем крошечный поселок у маленькой пристани на Тапажос. Параллельно берегу протянулись две улочки, пересекая их, к берегу сбегало несколько переулков. Только на одной улице можно было разглядеть обращенные фасадами к реке деревянные одноэтажные домики. Большинство остальных строений представляли собой лачуги, почти ничем не отличающиеся от индейских хижин, сооруженных из соломы.
        Перондини блестяще совершил посадку на земляную бугристую полосу. Мимо заржавленного бака для бензина самолетик наш, нервно подпрыгивая на кочках, засеменил к стоящему в конце полосы, на краю поселка и на самом берегу Тапажос, светло-бурому одноэтажному домику, в котором, как мы узнали впоследствии, разместился и аэровокзал, и префектура, и суд, и тюрьма, и все прочие муниципальные органы Итайтубы. Дверца кабины открывается, мы спрыгиваем в пыль и слышим: «Добро пожаловать на землю Итайтубы. Вас приветствует префект Альтамиро Раймундо да Силва».
        Мы аккуратно ставим сумки с фотоаппаратами на землю и Представляемся префекту. А он, улыбнувшись и поведя рукой, словно повергая к нашим стопам всю вверенную его попечениям Итайтубу, приглашает нас в свой кабинет.
        Выйдя на середину комнаты, он начинает получасовую речь, обрушивая на нас каскад цифр и фактов. Мы узнаем, например, что всего лишь через полвека после своего появления на свет, а именно в 1914 году, Итайтуба уже представляла Бразилию на Международной выставке тропических продуктов в Лондоне! Вслед за тем мы узнаем, что недра этого муниципия, являющегося сегодня для бразильцев такой же забытой богом и властями провинцией, какой некогда были для жителей Петербурга заснеженные леса Вилюйска или Туруханска, необычайно богаты золотом, титаном, молибденом, алмазами. Что в лесах, покрывающих всю территорию муниципия, площадь которого в пять раз больше Голландии и в полтора раза больше Болгарии, обитают самые экзотические животные и насекомые Амазонии, а в серебристых водах Тапажос ловится самая вкусная в Амазонии рыба, в том числе пираруку, такунаре, доурадо, тамбаки и что-то еще, чего уже невозможно запомнить и что мы не успеваем записать, ибо префект, повысив голос, переходит к описанию перемен, которые внесет в жизнь муниципия Трансамазоника. Он рассказывает о строительстве нового речного порта, о
закладке рудников, о создании в окрестностях поселка животноводческих ферм, о благоустройстве Итайтубы, включая асфальтирование набережной, о превращении ее в аэропорт национального значения и о наплыве туристов, который можно будет ожидать после того, как на Трансамазонике начнется автомобильное движение.
        Потом мы расписываемся в книге почетных гостей муниципия, пожимаем руку Альтамиро, благодаря его за содержательную и интересную лекцию, и отправляемся к лодке, которая должна доставить нас на другой берег Тапажоса.
        - Ну, как вам показался наш последний префект Итайтубы? - спрашивает Журандир, усаживаясь на носу.
        - Почему последний?
        - Потому что этот муниципий отнесен недавно указом президента к категории административных районов «государственной безопасности». А это означает, что по окончании срока полномочий нынешнего префекта новых выборов не произойдет. Впредь местные власти Итайтубы будут назначаться президентом республики.
        Под размеренный рокот мотора Журандир объясняет, что здесь, в Итайтубе, находится самый тяжелый для строителей участок Трансамазоники: во-первых, местность тут гористая, во-вторых, сельва особенно густа и труднопроходима. Кроме того, окрестности Итайтубы - один из наименее разведанных районов всей бразильской Амазонии. Никто не знает, что может ждать человека в какой-нибудь полусотне километров от кабинета префекта с его уютными креслами и зелено-желтым флажком на письменном столе.
        Пожалуй, никогда еще в истории страны строители дорог не забирались со своими тракторами и бульдозерами так далеко от очагов цивилизации: отсюда до столицы штата Пара - Белена нужно плыть по Тапажос и затем по Амазонке более тысячи трехсот километров!

        Там, где стучат топоры
        Трансамазоника начинается на другом берегу Тапажос прямо против Итайтубы. На высоком холме стоят шесть деревянных бараков - главный лагерь участка. Его нам показывает Жонас Виэйра Шавьер, ветеран дороги, первым прибывший сюда в Итайтубу и выбравший это место для его лагеря.
        - Тут, на возвышенности, по ночам чувствуется сквознячок, - объясняет он. - Такие места всегда лучше вентилируются, да и москитов здесь меньше, чем в низинах. У нас комфорт: к баракам подведена вода, по вечерам три движка дают электричество.
        Лагерь - это глубокий тыл дороги, которая уже ушла глубоко в сельву. Журандир берет джип, и мы едем по готовому, то есть более или менее проходимому, участку будущей Трансамазоники. На семнадцатом километре дорога упирается в завал леса. Вскоре кончается и завал. Далее тянутся узкие, недавно прорубленные тропы. Затем кончаются и они… Начинается глухая непроходимая сельва. Где-то далеко впереди пробирается головная группа: топограф, его помощник, три рубщика, один сертанист - представитель ФУНАИ и несколько индейцев из разных племен, взятые для того, чтобы облегчить возможный контакт с «дикими» племенами, которые могут каждый день и каждый час объявиться на пути маленького отряда.
        Главные герои Трансамазоники - это рубщики леса - матейрос. Гулко охая, вонзают они топоры в гладкие стволы деревьев. Электропилы сюда, в Итайтубу, пока не дошли, и вчерашние батраки Алагоаса и Сеары сокрушают вековые кастанейры силой своих рук. Время от времени с глухим шелестом падает очередной гигант. Через несколько дней, когда дойдет очередь, его подвяжут к урчащему тягачу и поволокут на распиловку или сжигание.
        - Работа здесь нелегкая, сами видите, - говорит Журандир. - Но для тех, кто никогда не имел ни гроша за душой, и этот заработок - спасение.
        - Сколько же они получают?
        - Бригада в двадцать человек зарабатывает две тысячи крузейро за километр вырубленной просеки. Когда нет дождя, они проходят километр за десять дней. На каждого таким образом приходится по сотне крузейро в десятидневку, то есть по триста в месяц.
        - Триста крузейро в месяц? Шестьдесят долларов?[Дано на 1968 г. - Прим. авт.] - удивляется Карл. - Да если бы вы предложили эти деньги европейцу, он расколотил бы своим топором ваш череп…
        - А здесь этого не происходит, - спокойно отвечает Журандир. - Триста крузейро для них большие деньги. А кроме того, каждому обещан по окончании прокладки дороги бесплатный надел земли.
        Сфотографировав рубщиков на цветную и черно-белую пленки, Юлиус возбужденно жестикулирует, прося одного из них снять рубаху. На смуглом потном торсе будут красиво рисоваться солнечные блики!
        - Отойди, доктор! - хмуро говорит ему парень и молча продолжает рубить кастанейру.
        - Почему он не хочет раздеться? - удивляется Юлиус.
        - Подойдите поближе, - советует Журандир.
        Мы подходим и видим, что при каждом ударе топора с ветвей дерева на матейрос сыплется серый дождь муравьев и клещей. «Если снять рубаху, они закусают», - думаю я и в тот же миг ощущаю жгучий укол где-то в районе поясницы. Вслед за мной отпрыгивают от дерева, почесываясь и ругаясь, Юлиус и Карл. Мы швыряем аппараты на землю, сдергиваем рубахи и, ожесточенно размахивая руками, пытаемся стряхнуть с себя клещей.
        - И за шестьсот долларов не останусь здесь! - кричит Карл, нагибаясь за фотосумкой, и окаменевает: из-под нее с тихим шорохом выползает змея. За пять лет моей работы в Бразилии это был единственный случай, когда я получил возможность выполнить пожелание сеньора Жайро из Бутантана и отправить ему в Сан-Паулу живую жарараку. Увы, я этой возможностью воспользоваться не сумел. Или, если говорить честно, не пожелал. Змея исчезает в густой траве, Карл хватает сумку и мчится к джипу.
        Кто-то громко свистит. И в ту же секунду стук топоров прекращается.
        - Шесть часов - конец работе, - говорит Журандир.
        Шесть часов вечера. А начали они работать в пять утра. Тринадцать часов подряд с получасовым перерывом на завтрак… Сейчас они пообедают, потом - отдых до пяти утра.
        И так каждый день. Без суббот и воскресений. Без национальных праздников и без
«святых дней», когда не работают все католики, кроме матейрос в сельве. Каждый километр просеки означает для каждого из них сто крузейро. Каждый выходной означал бы потерю двадцати - тридцати метров дороги, - отодвигая получение заработка, ради которого они приехали сюда из своих нищих поселков.
        Мы укладываем фотоаппараты и магнитофоны, садимся в джип и едем обратно в лагерь. Там пересаживаемся в лодку. Журандир торопит моториста: сегодня мы должны еще встретиться с Самуэлем Бемерги. Или Самукой, как его называют в этих местах. Самука - это благодетель, кормилец и, следовательно, хозяин Итайтубы. Любые сомнения на этот счет исчезают, когда вы видите вывеску над протянувшимся на целый квартал белым домом Самуки:


«Покровитель бедняков Самуэль Бемерги (Самука)»

«Продукты питания высшего качества. - Оружие и боеприпасы. - Бакалея. - Ткани. - Стройматериалы. - Инструменты. - Одежда для мужчин, дам и детей. - Посуда, кастрюли, ведра. - Самука имеет все, что вы пожелаете, и притом - по лучшей цене. - Авенида президента Варгаса, дом 5, Итайтуба».
        Давая достаточно полное представление о широте коммерческих интересов Самуки, эта вывеска рождает, правда, некоторые сомнения относительно того, как понимать упоминание «по лучшей цене». По лучшей для самого Самуки? Или для его клиентов?
        Но не будем придираться! В конце концов и я, и оба моих попутчика были приняты Самукой с поистине восточным гостеприимством, что было не так уж удивительно, поскольку Самука - восточный человек: отпрыск какой-то рассеянной по всему свету ливанской семьи. Он удивительно похож на грузина, особенно когда лихо правит своей лучшей в Итайтубе моторной лодкой, оседлав ее, как боевого коня.
        Стремительным аллюром прокатил он меня на этой моторке по Тапажос, кивая головой то вправо, то влево и спокойно фиксируя мое внимание на главных достопримечательностях края: «Это - мой лес, там - мои залежи известняка. Тут я собираюсь поставить лесопилку, а за тем рукавом реки хочу заложить скотоводческую фазенду».
        Мясистый нос Самуки грузно нависает над тщательно подбритыми усиками. Благородно лысеющий лоб придает его лицу некоторую интеллектуальную утонченность. Это - лоб мыслителя, служителя муз или опереточного героя-любовника, никак не решающегося перейти на амплуа «благородного отца». А умные, проницательные холодные глаза, замаскированные буйно разросшимися бровями, - это глаза либо отличного стрелка-охотника, либо завзятого картежника, либо знающего толк в своем деле коммерсанта, как оно и есть на самом деле.
        Дом Самуки представляет собой удивительное смешение жилых комнат, винных погребов, продовольственных складов, торговых прилавков и скобяных лавок. Из кабинета Самуки вы попадаете в кладовку с охотничьим снаряжением, а прежде чем попасть в детскую, должны пройти через портняжную мастерскую. Заблудиться в этом доме гораздо легче, чем в ГУМе.
        Самука угощает нас контрабандными американскими сигаретами и кока-колой, завезенной в Итайтубу из Белена, и рассказывает всевозможные были и небылицы из итайтубского эпоса. Потом он подходит к вмурованному в стену сейфу и торжественно извлекает литровую банку, наполненную золотым песком и мелкими самородками. В глубине сейфа виднеется еще дюжина таких банок.
        - Мой неприкосновенный запас, - говорит он, любовно погладив ладонью дверцу сейфа. - Половина - для нас с женой. Половина - для детей.
        Мы понимающе молчим.
        - А вообще-то золото у меня не задерживается, - говорит Самука, поглаживая усики. - Я отправляю его в Рио.
        Карл, Юлиус и я выхватываем из карманов блокноты и замираем, предвкушая сенсационные откровения и волнующую исповедь контрабандиста. Самука не заставляет себя долго упрашивать. Пожалуйста! Он готов рассказывать о контрабанде золота с такой же откровенностью, как о снабжении консервами топографов Трансамазоники…

«Золотая лихорадка» в Итайтубе началась в 1959 году - говорит он, закурив сигарету. Наслушавшись рассказов индейцев мундуруку, некий Зе-Португалец на свой страх и риск отправился вверх по реке Тапажос в сторону гор Кашимбо. Через несколько месяцев он вернулся с бутылкой, наполненной золотым песком. Вскоре после этого берега Тапажоса превратились в тропический вариант Клондайка со всеми сопутствующими таким эпопеям атрибутами: убийствами из-за угла (то бишь из-за дерева, ибо никаких «углов» на приисках, разумеется, не было), поножовщиной, торговлей наркотиками, проституцией и прочими страстями.
        Вслед за гаримпейрос, добывающими золото, появилась длинная цепочка посредников-перекупщиков. На одном ее конце находился грязный затерянный в сельве прииск, а на другом сияли неоновыми рекламами ювелирные лавки Копакабаны. Между этими полюсами окопались бесчисленные самуки, каждый из которых взимал свой процент за передачу., золота. И цена золота, проходящего от прииска до Рио, росла, словно катящийся под гору снежный ком.
        До сих пор никто толком не представляет себе, сколько золота добывается в Итайтубе. Взимая с легально продаваемого золота довольно высокую пошлину, власти толкнули гаримпейрос на контрабанду, пресечь которую в условиях Амазонии практически невозможно. Здесь негде поставить шлагбаум и некуда посадить таможенного досмотрщика. Поэтому почти все итайтубское золото бесконтрольно уплывает сначала в Сантарен, а оттуда - в Белен, Сан-Паулу и Рио.
        Основная масса итайтубского золота уходит, правда, не в Рио, а за границу: в Венесуэлу, Колумбию, Парагвай. Вывозят его туда пилоты крошечных «теко-теко», поддерживающих связь гаримпов, как называют в Амазонии золотые прииски, с внешним миром. Поэтому на каждом гаримпе сразу же после его закладки сооружается крошечная посадочная полоса. Без нее прииск существовать не может. Через нее сюда приходит все: керосин и куры, спички и патроны, одежда и водка из сахарного тростника. И багаж и пассажиры оплачиваются по весу.
        Как летают тут эти безумцы, не могут объяснить даже Они сами. Карты полны ошибок, и поэтому каждый пилот ориентируется на свой страх и риск по излучинам рек, по чуть приметным холмам и поблескивающим белой пеной водопадам, по редким озерам и еще более редким индейским деревушкам.
        Когда погода ухудшается («закрывает небо», как говорят пилоты), летают пониже, жмутся к верхушкам деревьев. Пилоты знают все наперечет редкие прогалины и опушки на случай вынужденных посадок. Некоторые летчики тщательно хронометрируют время полета от одной такой опушки до другой. А вообще любят летать над реками: при посадке на воду, если откажет мотор, есть шанс спастись, даже угробив машину…
        В этом страшном мире гаримпа, раздираемом ненавистью, завистью, постоянным страхом перед соседом, который, узнав, что ты сегодня нашел самородок, может ночью вонзить тебе в спину нож, в этом мире одни лишь пилоты объединены узами солидарности, взаимовыручки и товарищества. Если кто-то из них исчезает, все подымаются в воздух на поиски. И если счастливчику повезет, все сообща празднуют его спасение.
        Гаримпейро - прямая противоположность пилоту. Он замкнут, постоянно насторожен, не выпускает из рук пистолета и готов пустить его в ход при первом же предположении о
«недобрых мыслях» у соседа или собеседника. Восемь крузейро в день зарабатывает гаримпейро. Бутылка же пива на прииске стоит десять крузейро. Впрочем, деньги там хождения не имеют и любой товар покупается на золото. В лавчонке гаримпа, где цены в десятки раз превышают прейскуранты самых дорогих магазинов Рио или Сан-Паулу, вместо кассовых аппаратов стоят весы для золотого песка.
        Поздно вечером, когда оранжевый диск солнца уже прикоснулся к черной зубчатке горизонта, собираясь окунуться в сельву далеко на западе, где река Амазонка называется Солимоэс, где кончается Бразилия и начинается Перу, Альтамиро приглашает нас отобедать вместе с ним. Мы рассаживаемся за столом, установленным под густой пекизейрой.
        Поглощая черепаховый суп, Альтамиро философствует о могучей поступи прогресса, о благотворном воздействии Трансамазоники на экономическое развитие края, о его гигантских ресурсах.
        - Девяносто восемь процентов территории нашего муниципия продолжают оставаться нетронутыми. Может ли мириться с этим Бразилия?
        - Нет! - отвечают хором Журандир и оба наших пилота.
        - По решению министерства агрикультуры, - продолжает префект, - вдоль Трансамазоники будут созданы сельскохозяйственные колонии. Дорога даст выход нашим полезным ископаемым к атлантическим портам и к южным районам страны.
        - Ну, что касается транспортировки полезных ископаемых из Итайтубы, - замечает Карл, - то не будет ли переправка их по Трансамазонике обходиться дороже, чем традиционные водные перевозки по Тапажос и Амазонке?
        - У нас нет хорошего речного флота.
        - Его можно создать, - говорю я, - и это будет стоить гораздо дешевле, чем прокладка и содержание любого из участков Трансамазоники.
        - Но нельзя сводить дело только к экономическим выкладкам, - вмешивается Журандир. - «Дешевле! Дороже!..» Наша дорога это инструмент прогресса. Это плуг, который поможет нам вспахать Амазонию…
        Дальше все идет, как по нотам. Журандир витийствует о Зеленом Гиганте, покоряемом могучей волей бразильцев. Перондини заставляет Карла вспомнить о блистательных голах, забитых Мюллером. А я повествую о сибирских морозах. Альтамиро вежливо качает головой, но, разумеется, не верит, что человек способен жить при температуре минус сорок градусов.
        Мы кончаем обедать, когда черный бархат неба уже прокололи первые звезды. Потом бархат блекнет, выцветает, и звезды гаснут одна за другой: из-за леса, принадлежащего Самуке, подымается луна.
        Мы закуриваем, прислушиваясь к звону цикад. Луна заливает реку серебряным сиянием. На другом берегу чернеет сельва. Где-то там, за рекой, укладываются в гамаки матейрос и сидят у костра, прислушиваясь к воплям обезьян, топографы.


* * *
        Переночевав в медпункте и с наслаждением искупавшись в теплом источнике, бьющем из обрыва на берегу Тапажос, мы садимся в самолет и, помахав последнему префекту Итайтубы, привязываем себя ремнями к горячим сиденьям. Гудят моторы. Перондини поднимает самолет, и мы бросаем последний взгляд на уплывающий назад поселок.
        Мы летим в Белен, где меня уже ожидает забронированный билет на судно «Лауро Содре», совершающее рейсы по маршруту Белен - Манаус. Рядом раздается храп: Журандир умеет наслаждаться маленькими радостями, которых так мало в этой беспокойной жизни. Перондини рассказывает очередной анекдот, Юлиус курит
«Марлборо», откинувшись на спинку кресла и блаженно закрыв глаза. Карл возится со своими записными книжками.
        - Шестьдесят долларов в месяц, да, да, господа, ни больше ни меньше: ровно шестьдесят долларов, - бормочет он, исписывая бисерными колонками цифр чистую страничку блокнота. - Шестьдесят долларов за двенадцатичасовой рабочий день и семидневную рабочую неделю. Без суббот и воскресений. Без праздников и выходных дней… Нет, эти люди - или безумцы или герои, - говорит мне Карл. - Но, сеньоры, кто объяснит, во имя чего приносятся эти жертвы? Кто мне скажет, что будут возить по этой дороге, когда она будет закончена?
        Журандир, к счастью, не слышит этого кощунственного вопроса. Всхрапывая безмятежно, он спит в узком кресле «баркрайфта» спокойным сном человека, добросовестно исполнившего свой долг.



        Глава девятая
        ТЫСЯЧА МИЛЬ ПО АМАЗОНКЕ


        Первый и третий классы «Лауро Содре»

«Внимание, внимание! Выходящий сегодня вечером из Белена вверх по реке „Лауро Содре“ сделает остановки в Кокале, Бревисе, Алмейрине и далее - в зависимости от наличия груза», - повторяло целый день без устали беленское радио.
        Ровно в восемнадцать часов объявили посадку, и по брошенным на причал сходням, толкаясь и суетясь, сотни пассажиров третьего класса устремились в темное чрево
«Лауро Содре». Беря штурмом нижнюю и среднюю часть палубы, пассажиры судорожно пытались опередить друг друга, захватить «лучшие» углы, где можно привязать цветастые гамаки.
        Шум, крики, плач детей, проклятья, просьбы и угрозы повисают над причалом беленского порта. Счастливчики, нацепившие гамаки подальше от моторного отделения и поближе к умывальникам, со снисходительной улыбкой наблюдают за суетой менее удачливых попутчиков.
        В сером гамаке по левому борту нижней палубы тихо стонет, положив руки на громадный живот, мулатка Лурдес.
        - Крепись, жена, - увещевает ее седой негр, раздирая зубами кусок сушеной рыбы, - даст бог, доплывем. А ежели волей божьей родишь на корабле, так это же бесплатно!
        Жозе Катарино - молодой башмачник из Сан-Луиса - по ошибке влез в бар первого класса и принялся привязывать там свой гамак. Разумеется, он был изгнан бдительным буфетчиком.
        Жозе спускается вниз, но и средняя и нижняя палубы уже забиты. Парень долго еще мыкался бы без места, если бы его не окликнул земляк Карлос. Кое-как Жозе втискивается между гамаками Карлоса и какой-то негритянки с двумя грудными детишками. Сверху над Жозе свесил правую ногу старик-японец, который влез на судно одним из первых и с тех пор тихо лежит в своем гамаке с закрытыми глазами.
        Неподалеку весело галдят Мария, Кармен и Роза - три кокетливые девицы, направляющиеся в Манаус. По иронии судьбы рядом с ними оказалась почтенная
«сестра» Ионисия, возвращающаяся в Уаупес - поселок на реке Риу-Негру, где в составе одной из салесианских миссий она денно и нощно обращает индейцев в католическую веру. Поджав губы и перебирая четки, старушка старается не глядеть На своих шумных соседок.
        Часов с восьми по трапам пошла публика первого класса. Этим бороться за место и спешить не нужно: в билете у каждого указан номер каюты. Сопровождаемые вереницами носильщиков с чемоданами, саквояжами и баулами, они поднимаются на самую лучшую - верхнюю палубу, наиболее удаленную от вони трюмов и грохота машин. Размещаются, а затем выходят на прогулочную палубу, начиная знакомство с соседями и попутчиками.
        В соседней каюте слева от меня разместился сеньор Пауло со своей супругой. Он бухгалтер из Сан-Паулу, вышедший недавно на пенсию и решивший прокатиться на старости лет по просторам родины. В каюте справа копошится чета Рихтеров: сеньор Фернандо, розовощекий толстяк с редеющими седыми волосиками на розовом черепе, и его упитанная половина - дона Луиза. За ними - каюта элегантного молодого человека, отрекомендовавшегося Итамаром. Ему уже тридцать пять, но «он хорошо сохранился, потому что всю жизнь играл в футбол», - как заявила Флора, супруга сеньора Пауло. «Подвесив бутсы», он занялся коммерцией: нанялся в какую-то фармацевтическую фирму на должность агента по рекламе. С тех пор Итамар разъезжает по градам и весям северо-востока Бразилии с образцами «новых», «патентованных»,
«быстродействующих», «наиболее эффективных» медикаментов.
        Поскольку ничто в Бразилии не совершается в назначенное время, никто не удивляется, что «Лауро Содре» не отходит по расписанию - в десять вечера, как было указано в билетах. И в третьем и в первом классах (второго класса на судне нет) начинаются ленивые споры насчет того, отойдем ли мы раньше или позже полуночи. Кто-то предлагает пари, что простоим до утра. Но около полуночи судно начинает подавать признаки жизни: внизу загудели машины, зазвякали сигналы машинного телеграфа. На правом крыле мостика появляется капитан - молодой парень в бесшабашно заломленной на затылок белой фуражке. Раздается низкий гудок. Падают в черную воду швартовы. Закиданная банановой кожурой полоска воды между бортом и причалом начинает постепенно расширяться. Тяжело повернувшись кормой к как-то сразу провалившиеся во мгле огням пристани, «Содре» неторопливо направляется в черную ночь, начиная очередной рейс по маршруту Белен - Манаус, протяженностью в тысячу миль, то есть около тысячи шестисот километров.

…Тысяча миль по самой полноводной реке нашей планеты - Амазонке.

        До Амазонки еще сутки хода



«Внимание, Педро да Роша с прииска Массангана. Твоя подруга Лусия сообщает из Итапиранги, что из 145 крузейро, что ты ей послал, она получила только сто. Остальные сорок пять ей вручены не были».

        Это - радиопочта. Все радиостанции Амазонки регулярно передают такие объявления и извещения, заменяющие отсутствующую здесь почтовую службу. С утра до поздней ночи равнодушный голос диктора, читающий эти записки, звучит из транзисторов, привязанных к гамакам третьего класса. В шесть утра тихий писк какого-то уже щебечущего, как ранняя пташка, транзистора перекрывается гулким динамиком внутренней трансляции:
        - Пассажиры с детьми из первого класса приглашаются на утренний кофе в салон, находящийся в носовой части средней палубы. Остальные пассажиры будут приглашены через час.
        Скрипя откидными койками, стукаясь лбами и локтями о тесные переборки, пробуждается первый класс.
        Утро - дождливое, серое. Лениво ползут над водой грязные клочья тумана. Буйная зелень на плывущей назад земле кажется какой-то вылинявшей.
        - Будет очень мило, если такая погода сохранится до Манауса, - вздыхает дона Луиза.
        - Не думаю, - отвечает ее супруг. - Сезон дождей начинается тут не раньше, чем через месяц, в первых числах декабря.
        Мы стоим на палубе и взволнованно пытаемся разобраться в сумятице наших первых амазонских впечатлений. Все пытаются говорить одновременно, и никто не обнаруживает желания выслушать своих собеседников. Еще бы! Такое путешествие случается не часто. И каждый из нас хочет немедленно излить свою душу.
        - Наконец-то сбылась мечта, которую я лелеяла всю жизнь! - восклицает Флора. - Я - на Амазонке!
        - Не торопитесь, сеньора, - возражает Итамар. - До Амазонки еще далековато.
        - Но почему? А это что же такое? - дона Флора тычет наманикюренным ноготком в коричневую, мутную, словно кофе с молоком, воду. Итамар объясняет, что это - река Пара, один из рукавов Амазонки, огибающий с юга лежащий в ее устье гигантский остров Маражо. Только завтра к вечеру, когда мы пройдем через проток, соединяющий Пару с Амазонкой, Флора сможет считать свою мечту реализованной.
        Фернандо Рихтер уже побывал на Маражо. Он осматривал там известные в Бразилии скотоводческие фермы, размышляя, не купить ли одну из них. Фернандо владеет несколькими тысячами голов крупного рогатого скота в Риу-Гранди-ду-Сул и подумывает о расширении своих деловых интересов. Именно ради этого он и отправился в путешествие по Амазонии.
        - Маражо - один из крупнейших островов мира, - говорит он. - На его территории могли бы разместиться такие страны, как Бельгия или Голландия.
        Мы узнаем от Фернандо, что еще в XVII веке португальские колонисты завезли на остров несколько коров и быков, а затем начали скрещивать их с импортированными из Индии буйволами. Получилась удивительная порода: буйвол Маражо дает в среднем на шестьдесят процентов больше мяса, чем равная ему по весу обычная корова. Молоко буйволиц - вдвое жирнее, чем коровье, оно гораздо продуктивнее при производстве масла и сыров.
        - А какая шкура у буйвола! - восторгается Фернандо. - Она гораздо толще и прочнее, чем у моих быков, и пользуется громадным спросом у промышленников. К тому же буйвол очень неприхотлив. Он питается практически всеми видами трав, которые растут на Маражо, и может довольствоваться даже собственными экскрементами.
        Он сообщает нам еще массу столь же интересных сведений, но слушаем мы его с неохотой. В это утро первой встречи с новым для нас миром не хочется говорить о неразборчивых гастрономических вкусах здешнего скота.
        Я гляжу на сплошную зеленую стену леса, подступившего к самой воде, и вспоминаю, как два дня назад, когда мы возвращались из Итайтубы в Белен, пилот Рейс по просьбе Журандира сделал небольшой крюк и пролетел над Маражо. Мы шли очень низко, разглядывая протянувшиеся от горизонта до горизонта пастбища, поросшие густой сочной травой. Повсюду поблескивали свинцовые блюдечки озер - следы постоянных наводнений. От нескончаемой зелени ломило глаза. Это была какая-то истеричная феерия зеленого цвета всех оттенков и мастей. Лишь кое-где на зеленом ковре попадались черные пятна - стада буйволов и красные - черепичные крыши усадеб, стоявших, как правило, на холмах и возвышенностях.
        - Некоторые буйволы достигают тысячи килограммов веса. Размах рогов у таких великанов до двух и более метров, - продолжает свою лекцию Фернандо.
        Мы с Итамаром потихоньку отходим и отправляемся осматривать «Лауро Содре», который станет нашим домом на целую неделю.
        Для начала мы спускаемся на нижнюю палубу, где разместился третий класс. Теснота там неописуемая! Гамаки подвешены в три, а то и в четыре яруса. Спускаясь с верхнего этажа, старый японец наступил на руку башмачника Жозе Катарино. Жозе вскрикивает, японец извиняется и спешит в туалет.
        Мгновенье спустя он выскакивает оттуда и кричит, что кончилась вода.
        Как кончилась? Судно еще и до Амазонки-то не дошло, а воды уже нет! Третий класс начинает беспокойно гудеть. Механик отправляется ремонтировать систему водоснабжения в трюме, и спустя полчаса из ржавых кранов третьего класса тонкой струйкой засочилась теплая мутная жидкость.
        Моментально у умывальников выстраивается длинная очередь. В самом хвосте - нерасторопный Жозе Катарино. Вытащив из кармана серьги, он показывает их своему соседу:
        - Не нужны тебе?
        - Нет, зачем они мне?
        - Жаль, - вздыхает Жозе. - А у меня, понимаешь, денег хватило только на билет до Манауса. А еду в Порту-Велью. Так вот, чтобы купить билет до Порту-Велью, я должен продать эти серьги. Хорошие серьги. Мне их тетка подарила. Сказала, что лет сто назад ее бабке - негритянке эти серьги подарила хозяйка. За хорошую службу: бабка у нее поварихой была. Значит, не нужны тебе серьги? Жаль…
        - А что делать будешь в Порту-Велью? - интересуется сосед…
        - Да то же, что и в Сан-Луисе: башмаки.
        - Давай, давай, - говорит сосед. - Желаю удачи. Тут у нас на Амазонке только дурак не разбогатеет.
        Почесав за ухом, он добавляет:
        - Хотя, конечно, лучше начинать, имея деньги. Почему гринго тут быстро богатеет? Он приходит сюда с капиталом. А деньги к деньгам липнут.
        - И много тут гринго? - спрашивает Жозе.
        - Говорят, даже бывают индейские деревни с белобрысыми детишками, - качает головой сосед и, перегнувшись за борт, показывает рукой: - Вон, видал?
        К борту замедляющего ход «Лауро Содре» идут лодки. В каждой сидят мальчишки, подымая над головой нехитрые корзинки, шляпы, сплетенные из пальмовых листьев, соломенные игрушки.
        - Видал? Вот такие мы - бразильцы. Всю жизнь копошимся с этими соломенными игрушками. Или в крайнем случае каучук собираем… Или рыбу ловим. А гринго нет! Гринго сразу в землю лезет, руду ищет. Пока мы с соломой возимся, он миллионы зарабатывает.
        Лодки идут от крошечного причала, к которому подходит «Содре». Это - Кокал, первая из запланированных остановок нашего судна. Вероятно, именно тут можно было бы снимать фильм «Типичный поселок Амазонии». На каком-то невидимом пятачке земли, отвоеванном у реки и непроходимой сельвы, приютились на границе леса и воды черный причал, длинный сарай, сколоченный из серых досок. Два десятка прижавшихся к мутной воде хибар. Дощатые тротуары. Сквозь щели между досками виднеется вода. Рядом со складом лавка. На ее длинных полках - галантерея, пакеты с рисом, грампластинки, флаконы дешевого одеколона.
        - Будем стоять до вечера, - говорит подметающий нашу палубу стюард Франсиско.
        - Как до вечера? Почему? - ужасаются дона Луиза и дона Флора.
        - Потому что будем грузить соль - пять тысяч мешков.
        В Кокале на борт поднимается еще одна пассажирка. Двадцатилетняя мулатка Матильда, худая, беззубая, в рваном выцветшем платье, сопровождаемая семью детьми мал мала меньше и тремя беспородными собачками, тащит в руках мешок со скарбом и ящик с курами. Спустя полчаса все судно будет знать, что Матильда ушла от мужа и едет в Оришимину к матери.


«Это - моя земля!»



«Внимание! Внимание! Вызываем Раймундо Батиста из поселка Сан-Себастьян. Твоя жена Лурдес родила сегодня мальчика посредством кесарева сечения. Ребенок и мать чувствуют себя с божьей помощью хорошо и ждут тебя, Раймундо, к рождеству дома».

        Целый день, пока мы стояли в Кокале, судовой громкоговоритель транслировал радиопочту, к удовольствию жителей поселка: они в это время могли выключить свои транзисторы, экономя батарейки, которые достать здесь совсем нелегко. Тощие, но мускулистые грузчики, таскавшие мешки с солью, тоже внимательно прислушивались: вдруг прозвучит объявление или сообщение, касающееся родственников или друзей.
        Все население Кокала - сотня или полтораста человек - это грузчики и персонал, обслуживающий пристань. Потому что Кокал представляет собой один из многих перевалочных пунктов, обеспечивающих связь по реке между фермами Маражо и остальным -.миром. Через Кокал уходят в Белен и другие поселки Амазонии мясо, шкуры, рыба, орехи. Через Кокал скотоводы Маражо обеспечиваются всем необходимым, от иголок до транзисторных приемников.
        Слушая размеренный голос радиопочты, мы с Итамаром, Фернандо и Пауло бродим по Кокалу, в сотый, вероятно, раз проходя по одним и тем же доскам пристани и двух соседних улочек. Весь этот поселок стоит на сваях. Дома, тротуары, контора пристани - все на сваях. Где-то внизу, сквозь щели между опасно поскрипывающими серыми досками, виднеется вода и зыбкая бурая земля. Почва здесь настолько пропитана влагой, что на многие сотни метров, а иногда и на километры от берега она представляет собой зыбкую трясину.
        Погрузка соли заканчивается поздно ночью, когда мы уже спим, тщательно закрыв противомоскитные сетки на окнах кают.
        И лишь перед рассветом машины «Лауро Содре» вновь глухо заворчали и редкие огоньки керосиновых ламп Кокала погасли в черноте амазонской ночи.
        Утро следующего дня совсем не похоже на серую погоду Кокала. За кормой показывается краешек громадного багрового солнца. Радостно вскрикивая, носятся над пенистыми бурунами чайки.
        Первый класс еще спит, а третий уже пробуждается. Спешат к умывальникам Матильда с детьми, башмачник Жозе, его земляк Карлос, японец, трое мулатов, едущих в Итайтубу на золотоискательский «гаримп». Поднимаются остальные.
        Нижний край багрового солнца уже отделился от воды.
        Показывает признаки жизни и первый класс. Хлопает дверь в каюте сеньора Фернандо. Он выходит на палубу с биноклем в руках и, жадно припав к нему, оглядывает берег.
        - Это - моя земля, - говорит ему Жоао Алмейда, фазендейро с острова Маражо, морщинистый безгубый старик с обтянутым кожей худым лицом, с седыми висками и маленькими хитрыми глазками. Вот уже второй день рассказывает он нам со снисходительной улыбкой бывалого человека о том, как «собирал земли», как «убирал» с них индейцев, как умножал свое состояние. Сейчас одних только каучуковых деревьев «серинг» у него около двух с половиной тысяч. Да скота - тысяч пять голов. Ну и прочее: орехи, джут, лесопилки.
        - Могно - красное дерево - хорошо покупается в Европе для изготовления дорогой мебели, - рассказывает Алмейда, щурясь на начинающее набирать силу солнце. - А вот каучук доживает последние годы. Синтетика вытесняет.
        - Трудно было наладить дело? - спрашивает сеньор Фернандо.
        Слово «дело» звучит в его устах весомо и значительно. Он обращается к Алмейде с уважительным интересом, хотя при первом знакомстве этот Алмейда его просто покоробил: за столом он рвал руками рыбу с таким остервенением, что капли жира летели на платье доны Луизы.
        Но сегодня сеньор Фернандо чувствует доверие к этому дельцу. В его обстоятельных вопросах угадывается нечто большее, чем простое любопытство: он все больше убеждается в целесообразности использования части своих капиталов здесь, в Амазонии.
        - Сегодня здесь - рай, - рассказывает Алмейда, затягиваясь дешевой сигарой. - Тишина и спокойствие. А вот когда я начинал, было трудно. С одними индейцами сколько пришлось повозиться, очищая от них наши земли! До сих пор у меня шрам на спине. Господь милостив, не позволил умереть от руки нечестивца: стрела угодила в лопатку. Три сантиметра вправо - и не разговаривал бы я с вами сегодня.
        - А вы сами-то много прикончили индейцев? - спрашивает подошедший Итамар.
        - Я-то? Да не считал. А потом, как сосчитаешь: ведь стрелять приходилось в сельве и на реке: иной раз видишь, что он упал. А вот убит ли или только ранен, кто его знает?
        Он закуривает новую сигару и продолжает:
        - Потом, когда очистили землю от индейцев, начались другие беспокойства: когда созревает урожай орехов кастанья-де-Пара, нужно нанимать пистолейрос для охраны. Иначе голытьба с окрестных поселков растащит урожай.
        Где-то около полудня «Лауро Содре» направляется к крохотному дощатому причалу поселка Бревис.
        - Стоянка только для разгрузки почты - не более двадцати минут, - сообщает стюард, проходя по палубе первого класса. Третьему классу никто, ничего не сообщает. Ежели и останутся на берегу, это никого не волнует.
        Бревис - довольно большой поселок, выросший на незатопляемом берегу речки Парауау, впадающей в реку Пара. Алмейда рассказывает нам, что тут развиты лесные промыслы, есть несколько лесопилен, небольшая фабрика по производству растительных масел и керамические мастерские, работающие на базе обильных залежей светлой глины. Мы располагаем только несколькими минутами и все же решаем еще раз ступить на землю острова Маражо. Прыгаем на причал, заглядываем в серый сарай, где размещается билетная касса. Тут же возле причала - серое здание префектуры с национальным гербом над дверью. Около нее - небольшая толпа. Мы проталкиваемся и видим лежащего мулата средних лет в серых рваных штанах, с голым торсом и тонкой цепочкой с крестиком на шее. На его левом виске - пулевое ранение. На земле - лужа черной крови.
        - Мертв? - интересуется Итамар.
        - Да, - отвечает кто-то. - Помер минут двадцать назад.
        - Кто это его? - спрашиваю я.
        - Приятель! Играли они в карты. Этот, - говоривший кивает в сторону трупа, - того обыграл. Приятель сказал: «Давай теперь - на руках. Кто сильнее?» И этот опять его перетянул. И тогда тот, - говоривший кивает в сторону сельвы, словно показывая, куда исчез приятель убитого, - сказал: «В карты ты сильней меня, на руках - сильней, ну а на пистолетах тебе со мной не сладить», вытащил пистолет и…
        Сзади нас гудит «Лауро Содре».
        - Ну, пошли, а то останемся, - берет меня за руку Итамар.
        Второй гудок. Мы спешим к трапу.
        Отчалив от дощатой пристани Бревиса, «Содре» поворачивает на северо-запад, входя в один из многочисленных узких протоков, рассекающих Маражо, эту гигантскую пробку, которой природа безуспешно пытается заткнуть устье Амазонки.
        Постепенно проток сужается. Вскоре судно оказывается в узком естественном канале. С двух сторон к палубе тянутся ветви деревьев.
        - А не сядем ли мы на мель? - спрашивает дона Луиза.
        Всезнающий Алмейда успокаивает ее, заверяя, что глубина канала не менее пятидесяти метров.
        Канал, по которому медленно ползет «Лауро Содре», обступил суровый и мрачный лес. Алмейда говорит, что этот лес - береговой, растущий на непостоянной, зыбкой границе земли и воды. Этот лес, пожалуй, самый неинтересный. Настоящий амазонский лес можно увидеть дальше от берега, где земля повыше. А здесь, на вечно затопленном побережье, могут расти только те деревья, которые способны перенести многомесячное пребывание в воде. А таких не так уж и много. Алмейда показывает нам одно из них - пальму имбаубу. Она хорошо различима на зеленом фоне леса благодаря своей серебристой кроне. Широкие лапчатые, необычно светлые листья имбаубы концентрируются у самой верхушки дерева. А весь его ствол, метров десяти высотой, гол. Он служит жилищем для муравьев, питающихся соком этой пальмы. Такое сожительство имбаубу устраивает, ибо муравьи-«квартиранты» спасают ее крону от других муравьев - листорезов.
        Мы разглядываем мрачный молчаливый лес. Здесь не слышно пения птиц, не видно цветов. И воздух напоен не лесными ароматами, а запахами гнили. Чем-то безжизненным, могильным веет от этого фантасмагорического сплетения голых стволов, перемазанных илом, воздушных корней, серых лиан.
        - Вот туда дальше, - машет Алмейда рукой, - где повыше, начинается настоящий амазонский лес. И более разнообразный, и живой…
        Алмейду прерывает голос из динамика: нас зовут на обед.
        Меню в ресторане «Лауро Содре», увы, не отличается разнообразием. Его основной и неизменный компонент: вареный рис с фасолью. Иногда к нему подают кусок мяса, иногда - рыбу. В заключение завтрака или обеда стюард Франсиско, не удостаивающий нас чести сменить свою выцветшую куртку, в которой он моет полы в каютах, подает десерт: компот из фруктов. Прихлебывая его, сеньор Алмейда кивает в сторону окна, за которым все так же размеренно тянется назад зеленая сельва.
        - Это тоже моя земля.
        - Карамба! - восклицает, кокетливо грассируя, Фернандо, проникающийся все большей симпатией к своему собеседнику.
        После обеда почти все пассажиры «Лауро Содре» расползаются по своим каютам и дремлют под монотонный стук машин часов до пяти, когда стихает полуденный зной.

        О змее боиуне и прочих диковинных вещах



«Внимание, сеньора Матильда из Кокала! Твой племянник Жозе выехал вчера к тебе погостить на катере „Тамандаре“. Встречай его в воскресенье или в понедельник, если на то будет воля господня. И не забудь позвать на пристань мужчину, чтобы он донес до дому поломанный велосипед Жозе».

        Услышав сразу же после ужина это объявление, наша Матильда, погрузившаяся вчера вечером в Кокале, всплескивает руками. Как же ей быть? Она едет в Оришимину, а племянник десяти лет от роду направляется к ней в Кокал. Да еще с поломанным велосипедом. О господи, да что он будет делать с этим велосипедом в Кокале, где и пешком-то некуда ходить!
        Нижняя палуба третьего класса принимает живейшее участие в решении этой проблемы. Кому-то приходит в голову мысль отправить с помощью судового радиста телеграмму на радиостанцию, передавшую это объявление. Но реализация этой идеи стоит денег, которых у Матильды нет. Мария, Кармен и Роза начинают сбор добровольных даяний.
        Начинает темнеть. Багровое солнце клонится к верхушкам деревьев слева и чуть впереди по курсу. А разношерстный мирок «Лауро Содре» продолжает жить своей жизнью.
        Долгий путь сближает людей. До поздней ночи не стихают в третьем классе голоса бывалых людей, рассказывающих новичкам любопытные истории об окружающем судно мире, в которых фантастическая явь сплетается с почти достоверной фантастикой. Об амазонских дельфинах, принимающих облик прекрасных принцев и похищающих по ночам молодых девушек, и о русалках, которые (вероятно, для сохранения демографического равновесия местного населения) увлекают на дно рыбаков. О муравьях, уничтожающих все живое во время своих переселений, и о змее боиуне, способной проглотить лодку с рыбаками.
        Змея боиуна существует только в воображении рассказчиков нижней палубы «Лауро Содре». А вот муравьи, уничтожающие посевы и способные до смерти «зажалить» людей, существуют на самом деле. Так же, как и гигантские бабочки с размахом крыльев до тридцати сантиметров, как жуки-геркулесы пятнадцатисантиметровой длины. Как коричневые мухи мотука, кусающие человека до крови, и осы, которые охотятся за этими мухами и превращают их в пищу для своих личинок. Существуют не в сказках, а в амазонской яви всем известные крохотные птички колибри, вьющиеся возле цветов. Но мало кто знает о том, что злейшим врагом колибри являются пауки. Каким исполинским должен быть этот паук, раскидывающий двадцатиметровую сеть-паутину в чаще сельвы!
        Живут на Амазонке такие удивительные зверьки, как ленивцы. Они способны неделями висеть вниз головой на ветке, почти не двигаясь. Много здесь летучих мышей, несколько видов которых называют здесь вампирами: они надкусывают кожу домашних животных или зверей и слизывают сочащуюся кровь. По ночам вампиры могут проделать такую же операцию над спящим человеком.
        Амазонка не случайно стала неисчерпаемым кладезем легенд и былей. Эта удивительная река собрала все самое экзотичное, самое необычное, чем богата лесная и речная природа земли. В ее водах обитают две тысячи видов рыб, способных свести с ума самого бывалого рыболова, - от гигантской пираруку - самой крупной из пресноводных рыб, достигающей пятиметровой длины и двухсот килограммов веса, до кровожадной пираньи.
        По берегам этой реки раскинулся самый большой и самый слабо изученный лесной массив нашей планеты, в котором ботаники пока что насчитали около четырех тысяч видов деревьев. Кстати, во всей Европе количество видов древесных пород не превышает двухсот.
        О чем только не услышишь в третьем классе «Лауро Содре» за четыре долгих часа между ужином и «отбоем».
        А когда выключают свет, беседы начинают стихать и люди медленно укладываются по своим гамакам. Во мраке слышны тяжкие вздохи, торопливый шепот молитвы, стоны измученной Лурдес и дружные шлепки: заскорузлыми ладонями пассажиры лупят себя по ногам, рукам, лбу, по потным животам и шеям, давя ненасытных, пьянеющих от человеческой крови москитов.
        Постепенно воцаряется тишина и на верхних палубах. Облокотившись на перила, мы курим по последней перед сном сигарете.
        - И это все еще идет моя земля, - говорит Алмейда, вытянув подбородок в бархатную черноту ночи, где на невидимом берегу медленно плывет назад огонек.
        - Вот это да! - восхищается сеньор Фернандо.
        - Но когда же наконец кончится ваша земля? - изумляюсь и я.
        - Часам к четырем утра.
        Мы молчим. Потом я спрашиваю:
        - Ну а туда, от берега в сельву, далеко простирается ваша земля?
        - Не знаю, - отвечает Алмейда, затягиваясь осветившей его морщинистое лицо сигаретой.
        - То есть как это не знаете? - задохнулся от волнения сеньор Фернандо.
        - А очень просто. Когда я делал заявку на эти земли - а было это лет тридцать назад, - никто тут не интересовался, как далеко в глубь сельвы простираются границы твоей фазенды. Земля делилась только по берегу: столько-то миль. А туда, в сельву, сколько освоишь, все твое. Никого это не интересовало. Да и сейчас, пожалуй, не интересует.
        - Вот это да… - бормочет вконец подавленный этими масштабами сеньор Фернандо.
        Бросив в воду сигареты, мы наслаждаемся свежестью ночного воздуха. Где-то совсем близко плывут назад невидимые во мраке, вцепившиеся в мокрую глинистую почву, опутанные лианами, диковинные деревья, которые не увидишь нигде больше на земле. Изредка из тьмы доносятся беспокойные крики еще не уснувших обезьян.
        Обезьяны эти тоже принадлежат сеньору Алмейде.

        Деревья умирают стоя



«Внимание, миссионеры Лаго-Гранде, Тапажоса, Алмейрина и окрестностей! Падре Рикардо извещает, что сегодня утром состоится радиорепетиция воскресной мессы. Просьба собраться всем у приемников ровно без пятнадцати семь утра и репетировать вместе с падре Рикардо воскресную мессу по радио».

        Еще одна любопытная примета амазонской жизни: святые отцы поставили радио на службу господу и хором репетируют свои мессы под диктовку вышестоящего начальства, находящегося в сотнях километрах от каждого из их приходов и епархий.
        Объявление это разбудило меня. Ругнувшись, я выключил транзистор и почувствовал по наступившей тишине, что судно стоит. Это был первый из непредвиденных сюрпризов, которыми всегда богато путешествие по этим местам: судно еще не дошло до главного русла Амазонки, а машина уже сломалась. Мы остановились в одном из северо-западных каналов Маражо. Это сообщил мне Итамар, уже выбритый и благоухающий одеколоном.
        На правом берегу метрах в ста от судна виднелась стоящая на сваях хижина. В окнах и дверном проеме ее торчали головы детишек, разглядывавших «Лауро Содре». К судну приближалась небольшая лодка, в которой были еще двое мальчишек и немолодая женщина. Она сидела на корме и очень ловко работала веслом.
        Подойдя к борту, она принялась кричать, предлагая пассажирам лесной мед в плетеных корзинках из пальмового листа. В обмен она просила фасоли, риса или денег. Кто сколько даст.
        Итамар скупил у нее добрую половину товара и с завидной быстротой завязал с ней знакомство. Не прошло и десяти минут, как он, выяснив у капитана, что мы простоим здесь не меньше трех часов, схватил меня за руку и потащил в лодку. Мы отправились в гости к Марии и ее семейству, заручившись честным словом капитана, что за полчаса до отхода он распорядится дать гудок.
        Вероятно, трудно найти на земле более примитивное человеческое жилище, чем плетенная из соломы хижина Марии и ее мужа Франсиско, которого она звала Шико -
«Мальчик». Мы выбираемся из лодки на окружающую эту лачугу деревянную террасу, здороваемся с детишками и с Франсиско и проходим следом за ним внутрь лачуги. Там нет ничего того, что мы привыкли называть мебелью, если не считать сундука, стоящего в дальнем углу комнаты. На нем лежит груда тряпья. Видно, здесь спит кто-то из детей. Рядом прямо на полу лежит тощий матрас серый мешок, набитый соломой. Тут спят, как объяснила Мария, трое младших. Родители располагаются на ночь в гамаках, которые сейчас сняты и брошены на веранде.
        Там же, на веранде стоит грубо сколоченная полка с посудой, три глиняные миски, кофейник и несколько чашек. На стене висит ружье и транзисторный приемник - два самых обязательных предмета для жителя Амазонии.
        Еду Мария готовит на керосинке. Откуда берется керосин? Раз в два-три месяца она покупает его у араба Омара, который проезжает мимо со своим регатаном (так называют здесь лодку бродячего торговца). Омар снабжает всех Жителей этого района всем необходимым. Откуда берутся деньги? От продажи каучука хозяину, которому Шико несколько раз в год возит серые шары сырой резины. Омар и сам готов принимать в обмен на свои товары шары каучука, но это делать опасно: если узнает хозяин, Шико не сдобровать. Кстати, говорит Мария, угощая нас подогретым кофе, Шико именно сейчас собирается сделать обход своих деревьев. Он мог бы взять вас с собой, но вам нужно скоро возвращаться на судно, а Франсиско будет блуждать по лесу много часов. У него около шестидесяти деревьев. И разбросаны они далеко друг от друга.
        Но не можем же мы вернуться, не посмотрев хотя бы одну гевею - каучуковое дерево! Мы объясняем это Франсиско, он задумчиво почесывает шею и в конце концов соглашается взять нас с собой до первого ближайшего дерева, а потом отвезти обратно на судно.
        Не теряя времени, мы садимся в лодку, Франсиско встает на корму и мощными взмахами весла направляет свое судно куда-то в глухую чащу. Мы окунаемся в жаркий влажный полумрак. Солнечные лучи никогда не проникают сюда, они не в силах пробить сплошной шатер многоярусного леса. Почва здесь напоминает болотистую топь. Раздвигая носом тростниковые заросли, лодка тихо скользит по вязкому ковру опавших листьев, кувшинок, плавучего мха. Франсиско аккуратно обходит гниющие поваленные стволы. Тихо шелестят, цепляясь за борта, лапчатые листья папоротников, тонкие стебли тростника капараны. То и дело мы нагибаемся, уклоняясь от серых воздушных корней, от болтающихся стеблей эпифитов - растений, паразитирующих на стволах и ветвях деревьев.
        Сзади нас раздается легкий всплеск, мы оборачиваемся и видим исчезающий в тине хвост маленького крокодила.
        - Три крузейро сбежали, - улыбается Франсиско и объясняет, что за приличную крокодилью шкуру ему Омар дает товару на три, а то и на пять крузейро.
        Он поворачивает лодку к чернеющей слева коряге. Мягкий толчок, ловким движением руки Франсиско подхватывает лиану, подтягивает лодку, выпрыгивает на зыбкий берег, провалившись сразу по щиколотки, и протягивает нам руку. Можно высаживаться.
        Мы идем за ним по одному ему различимой тропке, нагибаемся, пролезаем под хаотичным сплетением лиан, обходим яму с черной водой, перешагиваем через гнилой ствол и оказываемся у гевеи - каучукового дерева, кормящего Франсиско и его семью. Вот уж где уместно звучит название известной пьесы: «Деревья умирают стоя». Старая гевея испещрена косыми надрезами. Заметно, что дерево чахнет. Франсиско подходит к стволу, и только тут мы замечаем маленькую жестяную баночку, прикрепленную под тремя самыми свежими надрезами. Баночка на треть примерно заполнена светлым, как сгущенное молоко, соком. Это и есть каучук.
        Франсиско отдирает баночку и выливает ее содержимое в захваченный из лодки бидон. Тщательно вычищает он пальцами жестянку, потом делает ножом еще четыре зарубки с другой стороны и прикрепляет у нижней пустую баночку.
        - Вот и все, - говорит Итамар. И так он работает каждый день, объезжая пять дюжин деревьев. Всю жизнь.
        Мы пускаемся в обратный путь.
        - Много времени теряешь из-за нас, - говорит Итамар Франсиско.
        - Ничего, - отвечает он. - Деревья мои совсем уже высохли. Можно было бы сегодня вообще не обходить. Лучше отправиться за орехами или рыбу половить. Не знаю, как быть дальше. Каждый год собираю каучука все меньше и меньше… Чем это кончится? Скоро, видать, придется перебираться на новое место. Но куда? И как уйти от хозяина, которому я задолжал двести крузейро?
        Мы прощаемся с Франсиско, благодарим его, вручаем подарки ему, жене и детям и поднимаемся по спущенному трапу на палубу. Стюард Франсиско объясняет, что сейчас отправляемся, «Содре» вздрагивает, и маленькая хижина Франсиско и Марии начинает постепенно и все быстрее уходить назад, за корму.
        После обеда я слышу, как Итамар стучит в соседнюю каюту:
        - Дона Флора! Ваша заветная мечта сбылась: выходите полюбоваться Амазонкой.
        Выскочив на палубу, мы обнаруживаем, что правый берег, как и раньше, тянется совсем рядом, метрах в пятидесяти от борта, а вот левый отодвинулся куда-то далеко, на километр или около того.
        - Вот теперь-то и начинается Амазонка, - говорит назидательно сеньор Алмейда, - и это означает, что мне пора начинать укладываться: скоро мой Алмейрин.

        Форд не бросает деньги на ветер



«Алло! Педро Монтейро из Алмейрина сообщает своим родственникам и друзьям, что его дочь Кармелия выходит замуж за Жозе Кастро из Праиньи. Свадьба состоится в субботу».

        Услышав это сообщение, Алмейда довольно улыбается: невеста - его крестница, и он будет рад погулять на ее свадьбе. Дай бог счастья этой девочке, которую лет пять назад едва не загрызли муравьи. Сколько ей тогда было лет? Не то семь, не то восемь. Она лежала больная, дома никого не было, и приди ее отец на полчаса позже, маленькую Кармелию можно было бы готовить к отпеванию.
        Алмейда буквально начинен всякими историями и до самой своей высадки в Алмейрине остается в центре внимания курительного салона «Лауро Содре». Один японский студент, пробравшийся в салон из третьего класса, узнав о том, что вчера мы чуть ли не весь день плыли вдоль владений Алмейды, чрезвычайно удивился. Услышав, как охает и удивляется японец, Алмейда вдруг неожиданно нахмурился:
        - А что тут особенного? Я вовсе не самый богатый землевладелец штата. Тут у нас есть такие, владения которых нужно не на судне объезжать, а облетать на самолетах. Вон в Бревисе американец Мак-Клоун имеет четыреста тысяч гектаров.
        Замечание Алмейды подогрело страсти, и пассажиры «Лауро Содре» наперебой бросились изливать накопившееся в душе каждого бразильца раздражение бесцеремонными
«гринго», цепко ухватившимися за кусок жирного амазонского каравая. И курительный салон закипел рассказами о гигантских латифундиях янки, рядом с которыми поместья Алмейды выглядят столь же убого, как обшарпанный причал Кокала по сравнению с многокилометровыми пирсами нью-йоркского порта.
        Как это получилось? Почему «гринго» так упрямо лезут в эти места, столь трудные для жизни человека? Прежде чем ответить на эти вопросы, нужно представить себе, что такое Амазония.
        Хотя со времени открытия Амазонки испанцем Висенте Пинсоном в 1500 году прошло уже более четырех с половиной столетий, этот край - Амазония, превышающий площадь всех европейских стран от западных границ СССР до Атлантики, продолжает оставаться практически неисследованным и безлюдным. Средняя плотность населения здесь не превышает одного человека на квадратный километр.
        В некоторых районах Амазонии на долю каждого ее обитателя приходится десять квадратных километров. Занимая около половины территории Бразилии, Амазония заселена лишь восемью процентами ее населения и дает стране только четыре процента ее национального дохода.

«Зеленым адом» называют этот край со времен конкистадоров. Глядя на проплывающие мимо берега Амазонки, понимаешь, что это название отнюдь не большое преувеличение. Берегов в обычном понимании этого слова здесь нет. Земли не видно за сплошным зеленым покровом сползающей в реку растительности. Гниющие поваленные стволы, больные падающие деревья оплетены лианами и покрыты таким количеством колючек и шипов, что продвижение здесь возможно только с помощью топора или мачете. К этому надо добавить страшную влажность, убийственный зной, обильные ливни. Здесь масса ядовитых змей, москитов, муравьев, широко распространены малярия, лихорадка, проказа (в Амазонии заболеваемость проказой в шесть раз выше среднебразильских показателей).
        Все это, естественно, не способствует заселению Амазонии. Лишь изредка на границе сельвы и реки можно увидеть серые хижины из пальмовой соломы, стоящие на длинных сваях. Иногда к борту нашего судна торопливо направляется утлая лодчонка, выдолбленная по индейскому способу из цельного древесного ствола.
        - Хлеба, киньте хлеба! - кричат из ладьи полуголые детишки. Матери молча протягивают руки.
        Я обратил внимание на то, что в этих лодках всегда находились только женщины и дети.
        - Мужчин днем не бывает дома, - пояснил Алмейда. - Мужчины добывают пищу в сельве. Или собирают серингу - каучук.
        Эти люди живут здесь, как двести или две тысячи лет назад. Река для них не просто дешевое транспортное средство, а единственная нить, связывающая их друг с другом и напоминающая о существовании другого мира.
        Безумец, рискнувший оторваться от спасительной пуповины Амазонки или ее притоков и углублявшийся в сельву, обычно погибал. Вот почему до последнего времени человек не заглянул под беспредельный зеленый покров глубинной Амазонии и жил примитивным собирательством. Добывали то, что лежало на поверхности, росло по берегам рек, падало само собой в руки: каучук, орехи, рыбу.
        Впервые Амазония проснулась от спячки в конце XIX века, когда зарождавшаяся автомобильная промышленность Европы и Северной Америки вдруг ощутила острую потребность в резине и сок гевеи бразилиенсе неожиданно стал цениться на вес золота. Это было безумие, о котором Жоао Алмейда вспоминает со вздохом сожаления: именно тогда он, как и несколько десятков других предприимчивых авантюристов, сколотил свое состояние. Тысячи людей устремились в сельву, ожесточенно борясь за удобные, близкие к рекам участки каучуконосных деревьев. Именно тогда были заложены многие из поселков, у которых причаливает наш «Лауро Содре». Именно тогда разрослись и прогремели на весь мир никому дотоле не известные Белен и Манаус. В их портах теснились суда под европейскими и американскими флагами, разгружавшие в обмен на бесценный каучук испанские вина, голландские сыры и французские ткани. Из их кают высаживались швейцарские банкиры, девицы из Парижа и примадонны «Ла скала». В чаду тропического Клондайка сколачивались миллионные состояния и погибали тысячи серингейрос.
        Никто еще в то время не знал, что на опытных участках английских ботанических лабораторий седовласые профессора колдуют над семенами гевеи бразилиенсе, которые еще в 1876 году выкрал, подкупив экипаж бразильского судна «Амазонас», некий Уикман. Упорные англичане добились своего: в 1911 году на плантациях их азиатских колоний появились первые побеги окультуренной гевеи. Каучуконосы, выращенные на плантациях, свободных от колючих лиан, индейцев, крокодилов и желтой лихорадки, давали куда более дешевую резину. Нескольким десяткам предприимчивых дельцов вроде Алмейды удалось спасти свои состояния. Тысячи же захваченных врасплох мелких дельцов с треском обанкротились. Громадная армия сборщиков «серинги» была брошена на произвол судьбы в дебрях тропического леса, обреченная на неминуемую гибель.
        А в годы второй мировой войны вдруг произошло гротескное «переиздание» каучукового бума. Отрезанные немецкими подводными лодками от азиатских плантаций, США проявили неожиданный интерес к бразильской гевее. Дело дошло до того, что объятый паникой Форд организовал в Сантарене громадную, по бразильским масштабам, серинговую плантацию. Снова подскочили акции Амазонии, дельцы в конторах Рио и Сан-Паулу потирали руки и хлопали друг друга по плечам: «Форд не станет бросать деньги на ветер». Увы, интерес Форда и его соотечественников к амазонской резине тотчас же после окончания войны угас и слово «Сантарен» было вычеркнуто из деловых справочников Уолл-стрита и Детройта.
        Амазония вновь погрузилась в спячку, продолжавшуюся до второй половины 60-х годов, когда бразильское правительство вдруг проявило неожиданный интерес к «зеленому аду». Было создано специальное «Суперинтендантство развития Амазонии» (СУДАМ) и организовано «Первое совещание по стимулированию развития Амазонии», которое в целях, так сказать, соединения науки с производством проходило на борту трансатлантического лайнера «Роза да Фонсека», шедшего по тому же маршруту, что и наш «Лауро Содре» - из Белена в Манаус. Чтобы стимулировать освоение Амазонии, правительством было издано постановление о введении системы налоговых льгот: частные предприниматели и фирмы южных и центральных районов страны получили право направлять на финансирование промышленных и сельскохозяйственных объектов в Амазонии половину своего подоходного налога. А все вновь создаваемые в Амазонии предприятия получили полное освобождение от налогов до 1982 года!
        Вот почему сеньор Фернандо так заинтересовался опытом сеньора Алмейды! Вот почему он чуть ли не весь оставшийся до Манауса отрезок пути просидел на палубе с записной книжкой и карандашом в руках.
        После объявления правительственных мер по поощрению развития Амазонии, пышно названных «Операция Амазония», страну охватило возбуждение. Газеты печатали сенсационные репортажи, сочинялись песенки насчет того, что «Амазония - наша и мы ее никому не отдадим». Лучшие репортеры столичной прессы, вооружившись лекарствами от желудочных расстройств и противомалярийными таблетками «аралена», бросились в сельву. И тут-то выяснилось, что Амазония давным-давно открыта. Только не бразильцами, а янки, которые, утратив интерес к каучуку, давно и успешно ведут в
«аду» иные свои дела: добывают и вывозят драгоценные виды древесины, создают скотоводческие хозяйства и, что самое главное, занимаются планомерным и обстоятельным изучением глубинных районов Амазонии.
        Общественность забила тревогу. В конгрессе была создана комиссия «По изучению проникновения иностранцев в Амазонию», которая в конце 1970 года опубликовала доклад, повергший страну в состояние изумления и нервного шока. В нем отмечалось, что общая площадь купленных американцами земель в Амазонии превысила двадцать миллионов гектаров. Что отдельные латифундии янки превышают по площади территории некоторых европейских государств и ряда штатов Бразилии. Что большинство этих приобретений было сделано в обход действующего в Бразилии законодательства. И что в этой «белой интервенции» приняли участие виднейшие воротилы американского бизнеса, в том числе и Форд. Тот самый, что «денег на ветер не бросает»…
        Опубликованные в ходе расследования карты продемонстрировали потрясенным бразильцам, что янки захватили те участки и районы Амазонии, которые считались наиболее перспективными с точки зрения богатства полезными ископаемыми, и в первую очередь, радиоактивными минералами. Кое-что в этих сообщениях было преувеличено падкими до сенсаций репортерами, но все же охватившее нацию волнение было вполне оправданным.
        Вот почему откровения и воспоминания высадившегося в Алмейрине сеньора Алмейды разожгли в курительном салоне «Лауро Содре» столь бурную реакцию, что мы едва не проглядели приближение Сантарена - третьего по значению после Белена и Манауса порта Амазонии, расположенного у устья ее крупнейшего правого притока - полноводной голубой реки Тапажос.

        Две реки в одном русле



«Алло, кто услышит! Дона Изаура из Портейры сообщает, что дочь ее была в пятницу укушена коброй и тяжело заболела. Кто услышит это сообщение, бога ради, передайте моему мужу Себастьяну на прииск Сан-Домингос под Итайтубой, что его дочь помирает. Пускай приедет проститься с ней. Алло! Алло! Дона Изаура умоляет мужа вернуться домой!»

        - Долго будет добираться домой этот Себастьян, - говорит Итамар. - Сначала ему придется ждать самолета до Итайтубы, а ждать можно и два дня, и неделю. Потом нужно спускаться дня два-три по Тапажос до Сантарена, а отсюда искать попутный баркас вверх по Амазонке до устья реки Тромбетас. Еще два дня. А после этого плыть по Тромбетас до Портейры тоже дня два, не меньше. Сколько получилось всего? Дней десять, если все сложится благополучно и всюду будет попутный транспорт…. Вот так живут и так ездят люди в Амазонии.
        Мы стоим с Итамаром на самом носу «Лауро Содре». Он сосредоточенно разглядывает серую волну Амазонки, а я любуюсь оливково-голубой чистой водой Тапажос. Удивительная ситуация: вот уже около полутора километров наше судно идет по границе двух рек. Где-то впереди Тапажос впадает в Амазонку, и несколько километров обе реки текут рядом в одном русле - русле Амазонки. По левому борту
«Лауро Содре» - темная вода Тапажос, по правому - кофейно-бурая вода Амазонки. Приближается Сантарен, который все мы ожидаем с большим нетерпением: там будет многочасовая стоянка.
        Но в этом городе нет пристани, и суда вынуждены останавливаться на рейде, переправляя пассажиров на берег на лодках.
        После маленьких поселков, притиснутых сельвой к реке, после вереницы одиноких хижин, торчащих на сваях и прячущихся под кронами пальм, после зеленого однообразия берегов Амазонки, вид Сантарена с реки радует глаз обилием красок: выстроившиеся вдоль берега двух- и трехэтажные дома окрашены в бело-голубые и розовые цвета.
        Как и многие другие поселки Амазонии, Сантарен вырос на месте бывшей индейской деревушки. Основателями его были миссионеры-иезуиты, пожаловавшие в эти края в первой половине XVII столетия. Находясь примерно на полпути между Беленом и Манаусом, да еще к тому же у впадения в Амазонку протянувшейся на две тысячи километров реки Тапажос, Сантарен весьма быстро стал важным узлом водных коммуникаций Амазонии. Перепись 1970 года зафиксировала в нем 51 тысячу жителей, занятых выращиванием и переработкой джута, ловлей и вялением рыбы, сбором орехов, огородничеством (Сантарен славится своими душистыми дынями), кустарными промыслами. Спускающиеся к реке улочки встречают гостя Сантарена обилием лавок и мастерских, где можно увидеть самые неожиданные дары Амазонии: корзинки тончайшего плетения, чучела птиц, рыб и черепах, крокодильи шкуры, украшенные ярким бисером темно-коричневые юбки и блузочки из пальмовой коры, расписные сосуды из скорлупы плодов куйа, веера из перьев белой цапли гарсы, раскрашенные раковины и игрушки из сырого каучука.
        Основное промышленное предприятие города - фабрика дерюжных мешков - была закрыта за неделю до нашего прихода в Сантарен; в результате шестьсот семейств осталось без средств к существованию. Есть еще здесь несколько лесопилен и предполагается строительство новых деревообделочных фабрик после того, как будет сдана в эксплуатацию строящаяся на реке Куруа-Уна гидроэлектростанция. Еще больше должна оживить город автострада, которая свяжет его со столицей штата Мату-Гросу - Куябой.
        Одним словом, Сантарен - это город будущего. Но меня, когда я высадился на пристани этого городка, больше всего волновало его прошлое. Потому что, на мой взгляд, самая интересная его достопримечательность - знаменитая коллекция древнеиндейской керамики (свыше тридцати тысяч предметов), собранная местным адвокатом и владельцем отеля «Уирапуру» Убиражара Бентес Соуза. Ее осмотру я и посвятил большую часть времени, проведенного в Сантарене. Ради этой коллекции я прилетал в этот город еще раз. Ведь древние цивилизации Бразилии, и в частности Амазонии, оставили очень мало следов. Причин этому много: и тропический климат, уничтоживший все предметы и памятники материальной культуры, кроме керамики и каменных скульптур; и варварство белых колонизаторов, миссионеров, авантюристов, проникавших в эти края в поисках золота, драгоценностей и полезных минералов; и равнодушие португальских колониальных властей, сквозь пальцы смотревших на разрушение культуры аборигенов. В результате этого равнодушия оказались, например, потерянными для науки языки многих индейских племен и народностей, сосуществовавших с белыми
«цивилизаторами» не одно столетие.
        Сокровища, собранные Убиражарой, рассказывают об истории наименее изученных народностей доколумбовой Америки. Многие ли знают о том, что народы, обитавшие в древности в Амазонии, создали свою собственную и весьма развитую материальную культуру? Об этом свидетельствуют рассказы европейцев, побывавших в этих краях, и немногие дошедшие до нас памятники этой культуры: керамические украшения, посуда, ритуальные предметы.
        В древнеамазонской керамике различается два стиля или две школы. Первая из них - так называемая керамика маражоара, ее образцы были найдены на островке Паковал на озере Орари, которое находится в восточной части острова Маражо. Вторым очагом культуры керамики является район реки Тапажос, где найдены памятники, считающиеся бразильскими искусствоведами высшим взлетом искусства аборигенов Бразилии.
        В отличие от строгого абстрактно-геометрического стиля росписи ваз и сосудов Маражо «керамика Тапажо», которая особенно ярко представлена в коллекции Убиражары, ослепляет буйной фантазией орнамента, изысканностью лепки, богатством деталей. Светло-серые, пепельные сосуды этих мастеров представляют собой, как сказал бразильский ученый Фредерико Барата, настоящий музей зоологии, потому что сосуды, кубки, вазы, чаши Тапажо украшены бесчисленным множеством фигурок зверей, птиц, рыб, пресмыкающихся, насекомых. Словно боясь пустоты, художники стремились заполнить все поверхности сосудов звериными мордами, птичьими клювами, рыбьими хвостами. Глядя на эти бесценные памятники древней культуры, начинаешь понимать, что в восторженных отзывах первых европейцев, побывавших в Амазонии, не было преувеличения.
        Единственное, что омрачало впечатление от удивительной коллекции сантаренского адвоката, - убогие условия, в которых она хранилась. В этом не был виноват сам Убиражара, но видеть произведения искусства, место которым в Лувре или Эрмитаже, хранящимися в темном пыльном чулане, в самодельных примитивных шкафах, на открытых полках, покрытых пылью и плесенью, видеть все это было очень тягостно…
        Когда мы отходим от Сантарена, солнце уже опускается в кофейную Амазонку прямо перед носом «Лауро Содре». До ужина остается еще около часа, но на нижней палубе уже выстроилась длинная очередь с мисками, банками и чашками. Первой в очереди, как всегда, стоит Матильда.

        Ранним утром в Обидусе



«Алло! Внимание! Пассажиры судна „Лауро Содре“, следующего из Белена в Манаус! Кто услышит это объявление, просим передать Матильде из Кокала, что ее племянник Жозе благополучно прибыл в Кокал и находится сейчас у соседки Раймунды Мораес. В ближайшие дни Раймунда отправит Жозе к Матильде в Оришимину».

        - О боже! - стонет Матильда, услышав это объявление радиопочты. - Что я буду делать там, в Оришимине, с этим Жозе? У меня своих - семеро!..
        Солнце, только что показавшееся над бурой гладью воды, освещает лобовым прожекторным светом розовые и зеленые фасады домов, медленно приближающихся по правому борту. Это - Обидус.

«Содре» идет сейчас заметно медленнее, чем все эти дни: встречное течение здесь гораздо сильнее. Амазонка, которая два дня назад, когда мы были у Алмейрина, напоминала открытое море (ее ширина превышала там десять километров!), сузилась здесь, у Обидуса, до тысячи восьмисот метров! Громадная масса воды с трудом протискивается между берегами, несмотря на то, что глубина здесь весьма внушительная - восемьдесят метров.
        Правый берег реки низок, левый - холмист. На одном из холмов и расположился городок, сгрудившийся вокруг приземистого Старого форта. Форт действительно стар: с 1854 года охраняет он проход через самое узкое место реки. Впрочем, сейчас он уже давно покинут, пушки ржавеют, казематы поросли травой и служат прибежищем для мальчишек, играющих в войну. Обидус - мирный городок. Как и Сантарен, он живет торговлей, лесопильным промыслом, ловлей рыбы. Есть здесь две мастерские по изготовлению глиняной посуды и крошечная фабрика, прессующая джут в тюки, отправляемые на юг страны.
        Три часа стоит здесь, приткнувшись к деревянному причалу наш «Лауро Содре», и этого более, чем достаточно, чтобы обойти весь этот маленький, тысяч на пять жителей, городок. Мы поднимаемся по мощенной булыжником улице Кореа Пинто с мощными деревьями жатоба, торчащими по самой середине мостовой, заглядываем в церквушку, принадлежащую францисканской миссии, осматриваем маленький стадион, где мирно пощипывают газон футбольного поля полдюжины коз, и удостоверяемся, что в единственном кинотеатре «Ирасема» вечером будет показан американский фильм «Бонни и Клайд».
        Ожидая гудка, мы беседуем с доной Марией, хозяйкой скобяной лавки близ пристани. Неожиданно я замечаю, что на одной из полок за спиной доны Марии среди мотков проволоки и жестяных бидонов лежат две керамические игрушки, точнее говоря, два обломка, удивительно напоминающие некоторые вещи из коллекции Убиражары: один из них похож на морду жабы, другой - на голову летучей мыши.
        - Откуда это у вас?
        - Сын привез с нашей усадьбы на реке Тромбетас. Там очень часто встречаются такие черепки: река размывает берег в том месте, где раньше было индейское кладбище, детишки подбирают и играют этими черепками.
        Я с интересом рассматриваю черепки, а Итамар с недоумением поглядывает на меня.
        Часа через три с половиной после Обидуса мы останавливаемся в Оришимине. Капитан объявляет, что стоянка продлится не больше часа.
        Полдень. В маленькой лодке отправляется на берег Матильда со своим семейством, с курами и мешками. Все пассажиры тепло прощаются с молодой матерью, которая успела завоевать своим оптимизмом и жизнелюбием всеобщую симпатию.
        Нестерпимо печет солнце. Итамар категорически отказывается прогуляться по берегу, и я отправляюсь с помощником капитана, который едет купить сигарет.
        Городок словно вымер: все живое попряталось от жары. Времени для экскурсий маловато. Рысью пробегаю по близлежащим улочкам и захожу в пустое кафе
«Президент», чтобы выпить чашку кофе. Хозяин дремлет в углу. Размеренно жужжат мухи. Чуть колышется марлевая занавеска. Душно…
        - Не встречаются ли тут, - спрашиваю я хозяина, - какие-нибудь глиняные черепки: куколки, игрушки, посуда?..
        - Минуточку, - говорит он и скрывается за занавеской. Слышно, как он гремит какими-то ящиками, что-то отодвигает, а потом появляется за прилавком бара и ставит передо мной коробку из-под обуви, в которой я вижу десятка полтора обломков индейской керамики.
        - Вот посмотрите: рыл недавно погреб и наткнулся в земле на эти черепки.
        Я долго перебираю черепки. Затем заказываю две бутылки пива: себе и хозяину. Мы распиваем по рюмке тростниковой водки за дружбу и мир на всей земле, а также за то, чтобы приближающийся паводок был не очень высоким. Кафе «Президент» стоит на опасной грани затопления, и хозяин уже несколько раз собирался перебраться на новое место. Он наливает еще по одной, но нужно торопиться: басовито рявкнул гудок, и я спешу к лодке.
        И снова в путь, и снова наше судно идет на запад, словно пытаясь догнать играющее с нами в прятки солнце. Каждый день оно ускользает от погони, опускаясь в мутную воду где-то впереди, а на другое утро вновь выныривает из Амазонки у нас за спиной.
        Утренний кофе, обед, ужин, жара, комары, вода, буйная зелень берегов, редкие жмущиеся к воде хибарки. Каждый день похож на следующий, как похожи друг на друга крохотные поселки, у которых мы останавливаемся, приветствуя аборигенов басовитым гудком. С плеском падают якоря, с грохотом бежит цепь, судно окружают лодки, нагруженные плодами манго, кокосовыми орехами, арбузами, мисками с терпким диким медом и густым домашним вареньем. Не торгуясь, мальчишки отдают товар за бесценок, а потом, протягивая руки, просят что-нибудь поесть.
        И когда все почувствовали себя по горло сытыми и этой рекой, и жарой, и
«рис-фасолью» в столовой, и фантастическими закатами, и зеленью берегов, мы наконец подошли к последнему перед Манаусом порту - Итакоатиаре. Здесь нам надлежало разгрузить взятую в Кокале соль. Для этого нужно было стоять около двенадцати часов.

        На выставке в Итакоатиаре



«Алло! Алло! Жозе Ромеро - капитан баркаса „Иоанн XXIII“ просит своих братьев в Тапурукуаре выслать ему самолетом записку, в которой сказать, какие именно песни больше всего любит слушать наша матушка дона Сесилия. Капитан Жозе будет потом просить радиостанцию „Рурал“ в Сантарене, чтобы она передала эти песни в следующую пятницу - в день рождения доны Сесилии».

        Этим объявлением встречает нас громкоговоритель на пристани Итакоатиары еще до того, как матрос бросает на причал конец: тонкую бечеву с грузилом.
        - Ну и имя у этого городка: «И-та-ко-а-ти-а-ра»! - удивляется дона Луиза, торопливо пудрящая свой носик.
        - Это название произошло от индейских слов «раскрашенный камень», - с готовностью объясняет стюард Франсиско, наблюдающий рядом с нами за неторопливой швартовкой
«Лауро Содре».
        - А что это за камень? - интересуется Фернандо.
        - Неподалеку от города на реке торчат несколько скал, где были обнаружены наскальные рисунки древних индейцев и какие-то надписи, пока не расшифрованные.
        - Чем дальше плывешь по этой Амазонке, тем больше предлагает она тебе загадок, - философски замечает Пауло.
        Мы внимательно разглядываем городок, в котором нам предстоит провести сегодня целый день. Как и Обидос, Итакоатиара находится на довольно высоком левом берегу. На обрыве видны слои буро-красной глины, чередующиеся с серыми слоями песка и какого-то шлаковидного конгломерата.
        Еще не успев сойти по сходням на причал, мы уже видим развешанные на стене портового склада громадные плакаты, приглашающие гостей города на муниципальную животноводческую выставку.
        Сеньор Фернандо предлагает отменить намеченную на сегодня рыбную ловлю и немедленно отправляется туда. Однако прислушивавшийся к нашему разговору грузчик, извинившись за то, что вмешивается в нашу беседу, поясняет, что днем выставка не очень интересна: почти весь скот выгоняют на пастбище, а бродить по пастбищу утомительно. Лучше идти вечером, тем более что после шести часов там открываются всякие увеселительные заведения, бары и аттракционы.
        Прекрасно! Фернандо и Пауло получают возможность посвятить предобеденное время рыбалке, а мы с Итамаром отправляемся в город.
        Итакоатиара почти ничем не отличается от уже виденных нами городов. Как обычно, постройки группируются вокруг пристани, неподалеку от которой разбит сквер. С одной стороны сквера - церковь, в данном случае «храм нашей сеньоры Росарии», с другой - муниципалитет.
        Итакоатиара появилась на этом месте в первой половине XVIII века. Еще в середине прошлого века она была крошечной деревушкой. Около ста лет назад компания, руководившая навигацией по реке, построила здесь лесопильню, чтобы обеспечивать пароходы дровами. Потом появились черепичные фабрики - в окрестностях поселка много каолина - и животноводческие фермы. Кстати, животноводство здесь развито гораздо больше, чем в других районах, через которые мы проезжали.
        Мы решаем нанести визит представителям духовной власти, чтобы выяснить, не сохранились ли в Итакоатиаре какие-либо остатки индейской культуры. В маленьком зеленом домике с палисадником и клумбами цветов нас принимает и потчует кофе падре Раймундо, который, несмотря на свое стопроцентно-бразильское имя, оказался канадцем, всего лишь месяц назад прибывшим сюда из Оттавы. В ответ на наш вопрос падре Раймундо разводит руками. Его коллега падре Патрисио (тоже канадец) говорит, что в городе нет ни музеев, ни частных коллекций. Однако доподлинно известно, что в окрестностях Итакоатиары в древности обитало много индейских племен. И падре рассказывает нам то, что мы уже знаем по литературе: в середине прошлого века в четырнадцати милях от города вверх по течению было обнаружено гигантское, едва ли не самое крупное в Амазонии индейское кладбище. Оно располагалось на высоком берегу реки и тянулось на пять миль. Увы, за несколько десятилетий Амазонка размыла этот берег и похоронила в своих водах бесчисленное множество погребальных урн и других предметов, которые закладывались в могилу вместе с покойниками.
Лишь некоторые из этих сокровищ были спасены и хранятся в музеях Рио, Манауса и Белена.
        Возвращаясь после беседы со святыми отцами на пристань, мы с Итамаром решаем заглянуть в патронат - маленький женский монастырь - в надежде выяснить кое-что там. Строгая настоятельница, узнав о цели нашего посещения, разрешает нам побеседовать с «сестрами», которые заняты сейчас на уроке шитья. Спустя полчаса сестра Эмануила, миловидная худенькая женщина, показала нам две глиняные вещички: голову человека и крокодилью морду, бесспорно принадлежащие к стилю Тапажос.
        День в беготне по городу проходит довольно быстро. На обед нам подают рыбу, которую выловили Пауло и Фернандо и которую приготовил кок «Лауро Содре». Называется эта рыба «самбаки», напоминает она чем-то нашего судака и приправленная соусом из красного перца и маниоковой муки может привести в восторг любого гурмана.
        В шесть вечера мы снова отправляемся на пристань, берем дребезжащий таксомотор и катим на выставку, овевая сизым дымом тихие улочки городка. Водитель такси знает свое дело ничуть не хуже, чем его коллега в Нью-Йорке или Рио-де-Жанейро: полчаса он описывает круги по городу, стараясь убедить нас в том, что мы едем куда-то очень далеко. Когда же мы в третий раз видим вывеску «Площадь Жетулио Варгаса», сеньор Фернандо мягко хлопает водителя по плечу и говорит:
        - Все равно я не дам тебе больше трех крузейро. И то только потому, что я сегодня в хорошем настроении, так как поймал утром две большие рыбы.
        - Но послушайте, доктор! Мы возим туда за пять крузейро.
        Он оборачивается, но, взглянув в голубые баварские глаза сеньора Фернандо, понимает, что спор лишен смысла. Через мгновение мы подкатываем к выставке, находящейся от пристани в пяти минутах пешего хода.
        Сеньор Фернандо расправляет плечи, достает записную книжку и шагает вперед. Увы, его ожидает жестокое разочарование.
        В крошечных стойлах под дырявым навесом, утопая в навозе и моче, лежат и стоят грязные худые коровы. В соседнем павильоне в такой же грязи уныло разглядывают зевак несколько крутолобых буйволов, завезенных сюда, видимо, с острова Маражо. В их темных глазах тоска и голод.
        Негодованию сеньора Фернандо нет границ. Он оскорблен в своих лучших чувствах.
        - Как! И это экспозиция лучшего скота штата Амазонас? Эти жалкие трупы, с которых даже шкуру хорошую не получишь, нам показывают как образец?
        Он прячет записную книжку, долго бранится, размахивая руками и уверяя меня, что, если бы я посетил выставку скота на юге, где-нибудь в Гуаибе например, я бы получил представление о том, что такое хороший бразильский скот. Я чувствую, как в его разгоряченном мозгу рушатся планы, подсказанные Алмейдой, и гаснет желание вкладывать свои капиталы в «эту авантюру».
        Из развешанных динамиков струится веселая музыка. Пахнет свежей мочой и жареными орешками, которые нам наперебой суют со всех сторон лотошники. Постепенно глубокие морщины на лбу сеньора Фернандо разглаживаются. Он обращает мое внимание на прогуливающиеся по аллеям влюбленные пары и целые семейства и отмечает, что выставка является все же значительным событием в жизни Итакоатиары. Тем более что на ее территории находится и зона отдыха с качелями, аттракционами, киосками, где продается кока-кола и местный напиток - гуарана.
        Мы долго гуляем по выставке, стреляем в тире, жуем орешки, слушаем сообщения радиопочты и завершаем вечер визитом в главное увеселительное заведение Итакоатиары - ночной бар, владелец которого, видимо, лез из кожи вон, стремясь устроить здесь, на берегу Амазонки, нечто такое, что может соперничать с самыми модными кабаками Копакабаны. Ради этого он держит под прилавком контрабандное шотландское виски и развесил над столиками самодельные цветные плакаты с надписями по-английски: «Ай лав ю», «Май дарлйнг» - и прочими перлами в том же духе. Увы, к его глубочайшему сожалению, мы не заказываем виски, а пьем гуарану. Напиток хорош. Пауло рассказывает нам о том, как где-то здесь, в амазонской сельве, собирают мелкие, напоминающие вишню ягоды, как их высушивают, затем вылущивают из них семечки, перетирают и толкут их в глиняных ступках и из образовавшегося коричневого порошка, напоминающего молотый кофе, варят этот божественный напиток, который вылечивает едва ли не все на свете желудочные болезни.
        Дамы наши вскоре начинают жаловаться на усталость, и мы прощаемся с выставкой.
        У выхода мы видим все тот же таксомотор. Шофер узнает нас и приветствует долгим гудком. Мы подходим, усаживаемся, чтобы занять как можно меньше места, и сеньор Фернандо строго говорит:
        - Город ты нам уже показал, теперь давай прямо на пристань.
        И мы За три минуты доезжаем до пристани, где уже заканчивается разгрузка соли.

        Завтра мы будем в Манаусе



«Сообщение для Раймундо Коста из Паракари: твой тесть Элой велит тебе, Раймундо, съездить на плантацию и посмотреть, не созрел ли джут для уборки. Если пора начинать уборку, подготовь инструмент. Твой тесть Элой возвратится домой в…»

        Прощальный гудок «Лауро Содре» заглушает это сообщение. Около полуночи мы отчаливаем, и пассажиры начинают готовиться к окончанию рейса. Укладываются чемоданы в первом классе, увязываются мешки - в третьем.
        Я выхожу на палубу и останавливаюсь у перил. Где-то рядом слышится ликующий голос Жозе Катарино:
        - Сеньор, я продал наконец свои серьги. Я продал их!
        - Поздравляю. Значит, вы едете теперь до Порту-Велью?
        - Да, да. Там у меня дядя. Он мне поможет первое время.
        - Стало быть, и там будете башмачником? Как в Сан-Луисе? - спрашиваю я.
        Жозе понижает голос и, наклонившись ко мне, доверительно сообщает:
        - Вы знаете, сеньор, я смотрю вокруг и вижу, что все тут ходят босиком. Какой же у башмачника будет заработок? Нет, уж лучше я займусь «гаримпом»: отправлюсь на прииск. Говорят, там, в Порту-Велью, много золота.
        Он уходит, довольный собой и преисполненный веры в будущее.
        Я облокачиваюсь на перила и смотрю вниз. В слабом свете иллюминаторов нижней палубы видно, как пенится у самого борта черная вода. Тревожно гудит «Лауро Содре», предупреждая рыбачьи лодки об опасности столкновения. Все так же, как вчера, как неделю назад, плывет едва угадывающийся во тьме черный берег. Звенят москиты. Интересно, в Манаусе много москитов? Я думаю о том, что уже завтра около полудня мы будем в этом городе. И что я, вероятно, никогда больше не увижу ночную Амазонку. И что нужно все-таки дать в Рио телеграмму, хотя бы одну за весь рейс. Да, да, нужно немедленно дать телеграмму.
        Я поднимаюсь в радиорубку. Радист, клюя носом, выписывает квитанцию: «С вас, сеньор, пять крузейро».
        Пока он отсчитывает сдачу, я покручиваю ручку приемника. И вдруг сквозь визги и треск перенаселенного эфира прорывается что-то знакомое! Я хватаю радиста за руку, он изумленно глядит на меня. С другого конца земли сюда, в самое сердце Амазонии, доносится голос Москвы. Сейчас там пять часов утра. Вероятно, это утренний выпуск
«Маяка». Первые новости начинающегося дня, обогнув землю, пришли в мир, где еще не кончился день вчерашний: на часах радиста одиннадцать часов вечера.
        Я выхожу на мостик. Незнакомые созвездия испещряют черное небо. На свет прожектора, рассекающего мглу, летят москиты и гигантские черные жуки. На берегу совсем рядом в невидимых зарослях вскрикивают чем-то потревоженные обезьяны. Где-то внизу стонет, всхрапывает, беспокойно ворочается в своих гамаках третий класс. Над ним, двумя палубами выше, танцует первый класс. Мягко урчит двигатель, увлекающий наше белое судно вперед, к Манаусу. И из окна радиорубки доносится последнее сообщение радиопочты сегодняшнего дня:



«Алло! Алло! Себастьян Рибейро с прииска Сан-Домингос под Итайтубой! Супруга твоя Изаура извещает, что дочь ваша Кармелинья волей господа нашего скончалась прошлой ночью после укуса кобры. Дона Изаура просит тебя помолиться за упокой ее души. Храни тебя господь, Себастьян Рибейро…»

        Глава десятая
        МАНАУС


        Столица сельвы
        Последний десяток миль путешествия, о котором шла речь в предыдущей главе, «Лауро Содре» шел не по Амазонке, а по ее левому притоку Риу-Негру. На берегу этой реки в восемнадцати километрах от ее впадения в Амазонку находится Манаус - столица крупнейшего бразильского штата Амазонас, удивительный город, возникающий в самом сердце «зеленого ада», словно россыпь разноцветных минералов, брошенных какой-то исполинской рукой на густой ковер сельвы.
        Необычен уже сам причал манаусского порта: гигантская бетонная платформа в виде буквы «Т», плавающая на поверхности реки. Эта оригинальная конструкция (длина причальной стенки 150 метров) позволяет порту функционировать независимо от уровня воды в реке. А перепады уровней в Риу-Негру исчисляются десятками метров. Причал поднимается в период паводка и опускается во время «низкой воды», поддерживая связь этого города с внешним миром круглый год.
        Тут же в порту на одной из набережных отмечены уровни паводков каждого года, начиная с конца прошлого века. Самые страшные наводнения были в 1920 и особенно в
1953 годах, когда портовые склады и городские кварталы, расположенные близ реки, оказались под водой. Опасность наводнения вынуждает многих манаусцев строить дома либо на высоких сваях, либо, следуя опыту строителей причала, - на воде. По соседству с портом раскинулся так называемый плавучий город Манауса - скопление лачуг и бараков, поставленных на плоты, соединенных между собой сетью деревянных
«улиц» и «тротуаров», плавающих на поверхности Риу-Негру. Десятки раз принимали городские власти решение уничтожить этот рассадник эпидемий, олицетворение нужды и нищеты. Но куда деть тысячи бедняков, нашедших зыбкий приют в этих лачугах? Кто им даст место на твердой земле? Кто построит для них дома?.. Решения остаются решениями, и по-прежнему пассажиры судов, прибывающих в Манаус, видят эту плавучую фавелу.
        Манаус своеобразен и непохож на другие города Амазонии. Это один из немногих городов мира, который, находясь столь далеко от океана (1700 километров), способен принимать в своей гавани океанские лайнеры из Нью-Йорка и Гамбурга, из Ленинграда и Неаполя. Впрочем, не только с востока приходят в Манаус корабли; по нескольку раз в месяц спускаются по Амазонке небольшие танкеры, доставляющие сюда нефть из перуанского порта Икитос, которую перерабатывают на нефтеочистительном заводе, находящемся у впадения Риу-Негру в Амазонку. Принадлежит этот завод крупнейшему бизнесмену Амазонии Исааку Сабба, о котором мы расскажем немного позже, а пока познакомимся с городом.
        Первое здание, которое встречает нас при выходе из порта, - четырехэтажная желто-коричневая таможня. Она была построена в Англии, затем демонтирована, привезена в Манаус и смонтирована здесь в 1910 году. Неподалеку от нее начинается красивый бульвар Освальдо Крус, на котором стоит башня с часами, подаренными еще в начале века муниципалитету Манауса лондонским мэром. Бой этих часов в точности воспроизводит перезвон знаменитого Биг-Бена.
        От бульвара Освальдо Крус начинается центральная часть города. Сверкают чисто вымытые витрины универмагов, афиши кинотеатров ощетиниваются на прохожих голливудскими пистолетами, транспаранты, перекинутые через авениду Рибейра, приглашают на конкурс «Мисс Бикини», победительница которого (она должна суметь скроить свой купальный костюм из минимального количества ткани) награждается путевкой на американский курорт Майами. В боковых улочках приютились помпезные особняки, отделанные итальянским мрамором. Они ослепляют яркой глазурью керамической облицовки, цветными витражами, скульптурами нимф и амуров. Вокруг домов - изумруд газонов, великолепные цветники.
        Все эти колонны, фонтаны, нимфы, орхидеи и витражи напоминают об эпохе каучуковой лихорадки, о торжестве нуворишей, о недолгом, но громком пире во время чумы.
        По праву гордится Манаус своими музеями. Широко известен местный нумизматический музей, где хранится третья в мире по количеству и ценности коллекция монет. В просторных залах Института географии и истории Амазонии хранится богатейшее собрание индейского оружия, старинной керамики, утвари, предметов быта. Любопытная коллекция индейской утвари и в «Патронате Святой Терезиньи» - так называется штаб-квартира миссий «салесианских сестер», прибывших сюда из Италии еще в начале века и поныне обращающих в католическую веру индейцев Риу-Негру. А тех, кто интересуется флорой и фауной Амазонии, восхитят богатые коллекции «Национального института исследования Амазонки», испытывающего, правда, острую нужду в средствах на проведение серьезных работ по изучению этого края.
        Заведующий отделением физических исследований Отавио Моурао, показывая нехитрое и весьма устаревшее оборудование своей лаборатории, рассказывал: «Если кто-нибудь из моих сотрудников или местных жителей находит интересные образцы минералов, мы, к сожалению, можем делать только качественный анализ. Но не можем установить, имеет ли это месторождение промышленное значение. Денег на приобретение аппаратуры нам отпускают ничтожно мало. Зарплата столь низка, что большинство сотрудников работает у нас из чувства патриотизма».
        Сотрудники химической лаборатории говорили, что для проведения мало-мальски сложной экспертизы или анализа материалы направляются в лаборатории США. Авторство научных работ делится в этих случаях пополам.
        И все же, несмотря на громадные трудности, персонал института работает с энтузиазмом. Один из энтузиастов - профессор Нелсон Серкейра посвятил свою жизнь исследованию насекомых Амазонии и собрал уникальную коллекцию, в которой одних москитов около 350 видов. Было приятно увидеть на рабочем столе ученого изданную Академией наук СССР монографию И. Рубцова «Насекомые двукрылые».
        Но главная достопримечательность Манауса - его знаменитый Муниципальный театр, который мог бы украсить любую столицу мира. Он высится над окружающими его особнячками, как храм, как величественный монумент, как музей европейского искусства конца XIX века. Почему европейского? Потому что его фрески выполнены итальянскими мастерами, а тридцать шесть хрустальных люстр изготовлены в Севре и в Венеции, вся мебель - французская, мрамор - итальянский, украшения из литого железа сделаны в Англии.
        В наши дни театр оживает один-два раза в месяц, когда на его сцене появляется какая-нибудь столичная «звезда» эстрады или местная самодеятельная труппа во главе с бывшим шефом полиции. А ведь было время - накануне первой мировой войны, в годы
«каучуковой лихорадки», когда сюда приезжали лучшие теноры итальянской оперы и примы-балерины Парижа, Лондона и даже Москвы (в фойе театра висит мемориальная доска в память о выступлении Анны Павловой).
        А сегодня мировые светила театра не посещают больше Манаус. Сейчас сюда едут другие гости: состоятельные туристы из Рио или Сан-Паулу. И едут не в театр, а ради хотя бы одного посещения знаменитых, ломящихся товарами почти из всех стран мира универмагов. Именно универмаги, а не музеи и не театр стали сейчас главными достопримечательностями столицы штата Амазонас.


«Операция Амазония»
        Случилось так, что мой первый приезд в Манаус - в 1967 году совпал с началом уже упомянутой «Операции Амазония», которая пробудила этот город от полувековой спячки. Тогда, в середине шестидесятых годов, бразильское правительство объявило Манаус «открытым портом».
        Суперинтендант «открытого порта» полковник Флориано Пашеко с большим энтузиазмом рассказывал тогда, что отныне любые заграничные товары, прибывающие в город, освобождаются от уплаты таможенных пошлин. В результате строительство завода или фабрики в Манаусе стало теперь очень выгодным: рабочие руки дешевы, сырья хватает, а за станки и оборудование, импортируемые из-за границы, платить приходится гораздо меньше, чем раньше. К тому же и налог с прибылей отменен.
        Воспользоваться этими льготами поспешили не только бразильские предприниматели. Флориано Пашеко показывал мне длинный список зарубежных фирм, изъявивших желание обосноваться в Манаусе: голландская «Филипс», аргентинская «Самбра», американская
«Сидней росс» и другие. Вероятно, местные дельцы должны держать теперь ухо востро: Манаусом заинтересовались монополии, которые не любят ни с кем делить своих прибылей. Своими соображениями я поделился с Исааком Саббой - крупнейшим местным промышленником, банкиром и фазендейро.
        Седой Исаак обратил на меня взор, преисполненный библейской мудрости, и снисходительно улыбнулся:
        - Да, сюда идут большие деньги. Но я их не боюсь. Это очень большие деньги. Но они не знают эту землю. Эту сельву. Эту реку. А я веду мое дело уже сорок лет. И я знаю здесь все.
        Сабба действительно знает все: цены на рыбу в Сантарене, урожай земляных орехов в верховьях Риу-Негру, стоимость добычи одного кубометра дерева в Манакапуру, Коста-Рике или Финляндии, состояние каучуковых плантаций в самом глухом уголке штата. Но ведь точно так же знали свой край его предшественники - герои
«каучукового бума», сломленные заморскими конкурентами в три-четыре года. Так же считали себя непобедимыми ровесники Саббы, зарабатывавшие миллионы на кофейном бизнесе в штатах Сан-Паулу и Парана. А сегодня многие из них с завистью глядят на более дальновидных соотечественников, связавших свои судьбы и капиталы с обосновавшимися в Бразилии «Фордом», «Фольксвагеном», «Филипсом» или «Дженерал электрик».
        Нельзя не признать, что учреждение режима «открытого порта» в известной степени оживило город. В этом я смог убедиться, когда побывал в нем через три года - в
1970 году. Благодаря отмене таможенных сборов импорт из Европы и США увеличился в
1967-1969 годах в пять раз. Океанские суда, подымаясь по Амазонке от Белена до Манауса, завалили магазины города швейцарскими часами, консервированными сосисками из ФРГ и американскими джинсами. И все это по ценам, не превышающим, а зачастую и более дешевым, чем в Европе и США. Из-за ввоза дешевых холодильников и вентиляторов, электроутюгов и радиоприемников потребление электроэнергии в городе увеличилось за три года более чем на одну треть. Благодаря дешевизне импортных стройматериалов втрое возрос годовой объем гражданского строительства.
        Однако при более внимательном изучении статистических таблиц выяснилась любопытная подробность. Подавляющее большинство открытых, в ходе «Операции Амазония» предприятий, фабрик и мастерских, принадлежащих как бразильским, так и зарубежным фирмам, отнюдь не претендует на разработку и эксплуатацию неисчерпаемых природных богатств этого края и вовсе не предназначается для ускорения его прогресса. Они были созданы для того, чтобы быстро разработать золотоносную жилу, созданную режимом «открытого порта». Одними из первых открыли свои филиалы в Манаусе, например, крупнейшие ювелирные фирмы Сан-Паулу. Развили бешеную деятельность вновь созданные мастерские по сборке часов и электроприборов из дешевых деталей и полуфабрикатов, прибывающих из Европы и США. Когда таможенные льготы будут отменены (а это рано или поздно случится, ибо режим «открытого порта» был создан лишь на несколько лет), все эти фирмы и мастерские обанкротятся. Из крупных же предприятий, обосновавшихся надолго, можно упомянуть, например, лишь о новом металлургическом комбинате «Сидерама», или о фабрике по переработке джута, или о
судоверфи.
        Одним из положительных следствий режима «открытого порта» было расширение импорта в Манаус советских товаров. Директор фирмы «Мотоимпортадора» Натаниэль Лемос де Албукерке рассказал, что первые контакты с советскими внешнеторговыми организациями были установлены им в связи с ростом спроса на цемент, вызванным увеличением строительных работ в городе. «Мы знали, что советский цемент пользуется большим спросом на мировом рынке, - сказал Натаниэль Лемос, - и решили закупить пробную партию. Ваш цемент имел здесь такой успех, что мы значительно увеличили закупки, и в 1970 году три четверти цемента, используемого на строительстве жилищ и промышленных предприятий города, поступило в Манаус из Советского Союза. Кстати, высадившись с борта „Лауро Содре“ в нашем городе, - улыбнулся Натаниэль Лемос, - вы, можно сказать, ступили на родную землю: ведь манаусский причал сделан из вашего советского цемента».
        История, как известно, повторяется. И вот опять с утра до позднего вечера город охвачен лихорадкой. Чуть ли не ежедневно возникают торговые фирмы и банковские конторы, туристские агентства и анонимные общества, лихорадочно и жадно разрабатывающие золотую жилу преференций и льгот «открытого порта». Туристы, прибывающие на переполненных самолетах из Рио и Сан-Паулу, спешат набить чемоданы фантастически дешевыми тергаловыми отрезами и нанизывают на руки под рукава пиджаков по дюжине швейцарских часов: при выезде из Манауса строгие таможенники будут досматривать их багаж. Из города разрешается вывозить товаров на общую сумму не более ста долларов на человека.
        Не только крупные фирмы и именитые дельцы стремятся погреть руки в Манаусе. Жажда легкой наживы дурманит головы и отравляет души многих рядовых манаусцев. Улицы и улочки, прилегающие к порту, а также коммерческий квартал города буквально кишат мальчишками и стариками, бывшими рыбаками и сборщиками орехов, неудачливыми гаримпейрос и обанкротившимися садоводами, которые спешат попытать счастья на ниве спекуляции. Идя по улице Марешал Деодоро, прохожий буквально переступает через бесчисленное множество самодельных лотков, ящиков, коробок, на которых разложены апельсины из Марокко и лезвия из Швеции, тюбики зубной пасты из Парижа и косынки из Милана. Оглушительный хор зазывал просит, умоляет, настаивает, требует купить японские батарейки, галстуки из Гонконга или консервированную ветчину из ФРГ.
        Эта горячка стихает только по субботам и воскресеньям, когда закрываются магазины и банки и жители столицы Амазонии обрекаются на тоскливое бездействие. Тускла и монотонна их духовная жизнь, если вообще можно говорить о духовной жизни этого города. Вот уж поистине «мал его радостей тусклый спектр»: полдюжины душных кинотеатров, прокручивающих старые американские боевики, полсотни церквей и… вечно бездействующий театр с выбитыми стеклами и травой, пробивающейся между бетонными плитами у входа.
        Обладатели толстых кошельков устремляются по субботам и воскресеньям в свои загородные клубы с бассейнами, бильярдом и подпольными казино. Народ победнее отправляется на стадион, где ведут свой нескончаемый спор полдесятка местных футбольных клубов. Туристы же, путешественники и другие гости города прибегают обычно к услугам туристской конторы «Сельватур», которая за пару сотен крузейро показывает им экзотические окрестности Манауса.

        За рубежами «открытого порта»
        Сельва начинается сразу же за городом. Углубившись в нее по шоссе, проложенному к живописному водопаду Тарума, сразу же замечаешь, что растительный мир здесь заметно отличается от сельвы, тянущейся вдоль Амазонки от Белена до Риу-Негру.
        В окрестностях Манауса преобладают уже не пальмы и папоротники, а «жара» - невысокое лиственное дерево с гладким стволом и довольно редкой кроной из узких темно-зеленых листьев. Здесь мало типичных экзотичных растений тропиков, почти не слышно птиц, мало москитов и других насекомых.
        Куда более сильное впечатление производит сельва в междуречье Амазонки и Риу-Негру. Кстати, выше впадения этого притока Амазонка получает имя Солимоэс. Вместе с двумя манаусскими журналистами я отправился туда на катере «Сельватур» в сопровождении моториста Эдилсона.
        Мы долго идем по одному из протоков, соединяющих обе реки. Потом Эдилсон пришвартовывает катер к серому наклонившемуся над водой стволу сейбы и приглашает нас пересесть в лодку, тащившуюся за нами на буксире. На лодке мы проникаем в такие дебри, что кажется просто невероятным сознавать, что в каких-то двух десятках километров отсюда находится шумный Манаус со своими кинотеатрами, конкурсами «Мисс Бикини», доставкой товаров на дом и гарантированным ремонтом холодильников. Здесь, именно здесь можно увидеть все мрачное величие, всю мощь девственного амазонского леса.
        В бесконечном разнообразии деревьев, рвущихся к свету, к солнцу, закрытому кронами гигантских сейб и имбауб, преобладают пальмы всевозможных видов, форм, расцветок и размеров. Эдилсон показывает нам стройную, взметнувшуюся ввысь пальму асаи с небольшими красноватыми плодами, из которых, как он утверждает, можно делать отличное вино. Рядом с ней удивительная многоствольная кудрявая пальма пашиуба. Ее твердая древесина и жесткие листья служат строительным материалом почти для всех жилищ местного люда.
        Одна из самых удивительных пальм называется убусу. Она напоминает гигантский волан для бадминтона. У нее вообще почти не видно ствола, и кажется, что ее гигантские, длиной шесть-восемь метров и шириной метра полтора листья вырастают прямо из земли.
        Невозможно понять, как ориентируется наш проводник в этом хаотическом смешении пальм, лиан, тростниковых зарослей и зеленых островов бамбука. Но ведет он нас к какой-то определенной цели. Мы причаливаем к невысокому косогору, подымаемся по глинистой почве, спугивая полчище гигантских ящериц, и замираем подавленные величественным зрелищем: прямо перед нами оплетенный лианами неправдоподобно толстый ствол сумаумы - самого крупного дерева амазонской сельвы.
        Нас четверо, но, взявшись за руки, мы не можем обхватить и четвертой части монументального ствола. Не только кроны, Но даже нижних ветвей этого исполинского дерева мы разглядеть не можем: серый ствол пронзает зеленый шатер сельвы и устремляется куда-то ввысь, в поднебесье. Эдилсон, чуждый поэтическим восторгам, дает сухую справку, возвращающую нас с небес на землю. Он сообщает, что высота этой сумаумы - пятьдесят метров.
        - Но бывает сумаума и повыше, - говорит он, закуривая сигарету.
        Сумауму не спутаешь ни с каким другим детищем амазонской сельвы. И не только из-за ее размеров, но и по причине необычного строения ее ствола: ближе к земле, на высоте пяти-шести метров, от него отходят в разные стороны мощные досковидные подпорки, помогающие этому исполину выдержать не только собственный вес, но и тяжесть всех присосавшихся к нему растений-паразитов, эпифитов, лиан, рухнувшие и облокотившиеся на него стволы соседних деревьев.
        - По кронам сумаум, возвышающимся над сельвой, находят направление летчики в тех местах, где нет других ориентиров, - говорит Эдилсон.
        Мы благоговейно молчим, воздавая должное этой гордой королеве амазонской сельвы, еще раз прикасаемся к шершавой коре и отправляемся в обратный путь.
        - Еще я покажу вам муруру, - говорит Эдилсон, весьма довольный впечатлением, которое производит на нас эта поездка. В его голосе чувствуется гордость коллекционера, демонстрирующего гостям редкостное собрание. Он засыпает нас массой сведений о запахах, свойствах, вкусах всего этого растительного царства.
        Обещанное нам муруру оказалось тихой заводью, сплошь покрытой ковром виктории-регии. Гигантские, до полутора метров в диаметре, листья этого цветка напоминают сковороды. Каждая такая сковородка может выдержать по нескольку десятков килограммов груза. Груза, правда, никто на эти листья не кладет, но увесистые белые цапли - гарсы расхаживали по ним совершенно уверенно, как по твердой земле. Присмотревшись к этому небольшому зеленому пруду, мы увидели несколько распустившихся цветков самых разных расцветок: от белого до темно-лилового. Эдилсон объяснил, что виктория-регия цветет один раз в году, цветок ее распускается около полуночи и живет всего лишь несколько дней, проходя за это время постепенную смену окраски от белой до совсем темной.
        На обратном пути мы молчим, пытаясь осмыслить увиденное. Эдилсон, наоборот, разговорился. Он чрезвычайно доволен своей жизнью: показывая красоты Амазонки и Риу-Негру клиентам «Сельватур», он зарабатывает на одних только чаевых гораздо больше того, что имел два года назад, когда работал на нефтеочистительном заводе Исаака Саббы.
        - Акулы, - мрачно говорит он о своих бывших хозяевах.
        - Почему акулы? - спрашиваю я.
        - Большая власть у них. Что хотят, то и делают с людьми. Платят ровно столько, чтобы человек не умер с голоду. Уйдя с завода, я пытался рыбачить.
        - Ну и как?
        - Тоже не наживешь богатства… Рыба-то здесь слишком дешевая. Ловишь целый день, привозишь в город, а выручки-то и нет. Вы пробовали в ресторане пираруку?
        - Пробовал.
        - Сколько заплатили?
        - Пять крузейро.
        - Так вот, рыбаку за килограммов пятьдесят пираруки хозяин ресторана тоже платит пять крузейро. Сколько он из нее порций наделает, а? И каждая - по пять крузейро. Вот и получается, что рыбак едет домой с грошом в кармане, а дельцы зарабатывают. Но как быть? Ведь больше продавать некому.
        Он молчит, огибая тяжелую корягу, потом продолжает:
        - И другим не лучше. Вот, скажем, созревают в сельве орехи. Хозяин - один из людей Саббы - нанимает сборщиков, обещает платить по пятьдесят сентаво за килограмм. Сборщики уходят в сельву на несколько недель, потом возвращаются, начинают сдавать орех, и тут выясняется, что фирма примет по условленной цене только часть урожая. А остальное пойдет по двадцать пять сентаво. Иначе - вези сам свой орех в Белен. Ближе другого покупателя нет.
        Мы долго блуждаем по протокам и рукавам реки. Ловим удочкой каких-то диковинных рыбешек и выпускаем их обратно в реку. Любуемся неторопливым полетом белоснежных цапель-гарс. Слушаем перекличку попугаев. Заезжаем в гости к серингейро - сборщику каучука, который, видимо, получает небольшую мзду от «Сельватур» за демонстрацию туристам своего нехитрого искусства. Привычными движениями ножа делает он косые надрезы на сером стволе серинги, прикрепляет под ними жестяную баночку, куда начинает капать тягучий белесый сок гевеи.
        На реку опускаются сумерки. Мы снова пересаживаемся на катер и возвращаемся в город. По правому борту показываются громадные «танки» нефтехранилищ Исаака Саббы. Свежеет. На небе вспыхивает ранняя звезда.
        - Хорошая завтра будет погода, - говорит Эдилсон, поворачивая штурвальное колесо. На горизонте уже виднеются серые корпуса портовых пакгаузов и золотистый купол театра. Мы возвращаемся в столицу Амазонии, в однообразный мир визитных карточек, холодильников и конкурсов красоты.



        Работая над этой книгой…

        Работая над этой книгой, я не ставил своей задачей подробный анализ всех экономических и политических проблем современной Бразилии. После пятилетнего пребывания в этой стране в качестве корреспондента Советского радио мне просто захотелось обобщить некоторые из своих впечатлений и наблюдений, рассказать о поездках, о встречах с бразильцами, о некоторых событиях в жизни страны, свидетелем которых мне довелось быть.
        Бразилия - это большая и интересная страна со множеством сложных проблем. Трудно найти на земле иное государство, где были бы столь сильно обнажены социальные контрасты и столь широка амплитуда колебаний от высших достижений капиталистической цивилизации до поражающих воображение пережитков древности. Бразилия - это страна, в которой сосуществует атомная электростанция и индейские каменные топоры. Страна, которая дала миру Оскара Нимейера, Жоржи Амаду, физика Марио Шенберга, хирурга Жезуса Зербини, но до сих пор не смогла обучить грамоте добрую половину своего населения. Страна, которая идет вперед и топчется на месте. Страна сказочных богатств и ужасающей нищеты. Страна дворцов и лачуг, принцев и нищих. Страна, которая стоит на пороге больших перемен.


* * *



        В стенах Риу-Гранди-ду-Сул.


        В этом котле вырабатывается растворимый кофе (фабрика «Касике» в Ландрине).



«Столица кофе» Ландрина. Штат Парана.


        Водопады на реке Игуасу: вверху - Ривадавия, внизу - «Три мушкетера» (штат Парана).


        Река Игуасу ниже водопадов.


        Скалы Вила-Вельи (штат Парана).



        Блуменау - немецкий поселок в штате Санта-Катарина.


        Гаушо…


        Бразильский Юг - житница страны.


        Перегон скота с южных пастбищ на бойни Сан-Паулу.


        Америс Машадо Силвейра у своего розового куста.


        Белен. Рынок «Вер-о-пезо».


        Главные герои Трансамазоники - рубщики леса (матейрос).


        Трансамазоника в тридцати километрах от Алтамиры.


        Так живут люди в Амазонии.
        В деревне индейцев апинаже.


        Заход солнца на Амазонке.


        Разгрузка соли в Итакоатиаре.


        На подходе к Манаусу. Дома здесь строят на сваях, чтобы уберечься во время паводков.


        Виктория-регия расцветает один раз в году на четыре дня.
        Театр Манауса.


        Манаус. Плавучий причал.


        notes

        Примечания


1

        Фаринья (порт.) - мука из маниоки.

2

        Сеу (порт.) - уменьшительное от сеньор.

3

        Эмбассадор (англ.) - посол.

4

        Дано на 1968 г. - Прим. авт.