Синий ветер Виктор Александрович Устьянцев


        # Получив новое назначение, капитан-лейтенант Олег Борисов, уезжает на Крайний Север. Там его ждет трудная, но интересная работа; там он становится свидетелем и участником зарождения большого арктического судоходства.

        Синий ветер


1

        Снизу донесся гудок. Олег выглянул в окно и увидел у ворот такси. Наверное, это за ним.
        - Пора, - сказал он матери.
        - Я поеду тебя проводить.
        - А как же Колюня?
        Колька безмятежно спал. Головенка его скатилась с подушки, одеяло сползло, но он этого не чувствовал, потому что ему и так было жарко: он спал в рубашке и колготках, опутанный снаряжением для кортика Ночью дважды пытались снять с него это снаряжение, но он не дал. «Ладно, пусть носит, вряд ли оно понадобится мне там, в Арктике», - подумал Олег и, осторожно приподняв голову племянника, подсунул под нее подушку. Колька что-то пробормотал во сне, но не проснулся.
        - Один он со мной только и остался, - сказала мать и опять заплакала.
        - Скоро Тася с Павликом вернутся, тебе опять веселей будет, - попытался утешить Олег.
        Его старшая сестра Таисья с мужем уехали восстанавливать Ташкент, там и остались. Шура живет в Воронеже, у нее своя семья. И вот теперь он, Олег, уезжает на Крайний Север, получил новое назначение.
        - Только два дня и побыл, - посетовала мать, засовывая в чемодан какую-то снедь. - Хоть бы отпуск дали.
        - Дадут. Но не раньше следующего года.
        Снизу опять донесся гудок.
        - Ну, мне пора.
        Мать молча обняла его и прильнула к груди:
        - Ты уж береги себя, сынок. Там холодно, так смотри не простудись.
        Она трижды поцеловала его и, когда он нагнулся за чемоданом, перекрестила в спину.
        Солнце уже позолотило крыши домов, на тополях весело щебетали воробьи. Дворник дядя Паша шаркал метлой.
        - Опять уезжаешь? - спросил он Олега.
        - Опять.
        - Вот она, жисть-то, какая! - вздохнул дядя Паша и, поплевав на ладони, снова принялся за свое дело.


* * *
        Самолет был заполнен до отказа, в проходах лежали узлы, авоськи с фруктами, ползали загоревшие за лето ребятишки. Пока Олег добрался до третьего салона, зажглось световое табло и запустили двигатели. Он сел на свое место и стал смотреть в иллюминатор. Вот отъехал трап, убрали из-под колес колодки, самолет пошел по рулежке. Прибитая теплым ветром турбин пожелтевшая трава текла, как бурая река.
        Но вот самолет развернулся, взревели двигатели, асфальтовая лента взлетной полосы туго натянулась, помчалась назад. Замелькало многоточие прожекторов, расставленных по обочине полосы, потом оно слилось в сплошную линию, самолет качнулся, какую-то долю мгновения повисел неподвижно в воздухе, потом круто полез вверх.
        По мере того как он поднимался все выше и выше, расплывались земные краски, утрачивалась их яркость, земля погружалась в белую вату облаков. И только реки еще отчетливо сохраняли свои очертания и казались в большом теле земли тонкими жилами, наполненными густой темной кровью. Почему вода сверху была темной, Олег не мог понять.
        Он летал не часто, но каждый раз, когда самолет поднимал его над облаками, испытывал такое ощущение, будто отрывается от земли навсегда, и в нем возникала тоска по этой земле, по ее городам и лесам, по всем людям с их мелкими заботами и радостями. Эти заботы и радости и впрямь казались сейчас мелкими, а он сам прикасался к чему-то огромному, чистому и неуязвимому ни для вражды, ни для зависти, ни для грязи, столь неизбежной еще в не устроенной на земле жизни. Странно: он отчетливо сознавал суетность и повседневную незначительность земной жизни и в то же самое время она становилась ему почему-то дороже, ближе, он ощущал почти физическую связь с землей, со всем, что на ней есть.
        Нет, его не осаждали сейчас воспоминания о прошлом, не одолевали мечты о будущем, хотя в жизни его начинался новый этап, серьезный поворот, и он не знал - к лучшему это или к худшему. Он и не думал сейчас о себе. Если употребить ставшее нынче модным выражение, он размышлял глобально.
        Почему люди мечтали вырваться из колыбели земли, что их гонит в космические дали? Любопытство, поиск лучшей жизни или просто страсть к перемене мест? Ну, допустим, они найдут такую планету, где биологические условия позволяют жить землянам. Но смогут ли они там жить? Ведь плод неотделим от дерева. Оно дало ему жизнь. Без него плод рано или поздно засохнет или сгниет. Таков закон жизни.
        Но что такое сама жизнь? Разве человеческая жизнь - только жизнь тела? А его мысли, чувства? Почему мыслям тесно в кругу земных забот? Когда росток тянется к солнцу и пробивает даже камень, это необходимо для его биологического существования. А к чему тянется человеческая жизнь?
        В пятьдесят втором году, когда ему было всего двенадцать лет, умер его отец. За месяц до этого он позвал сына в больницу. Приподнявшись на подушке, сказал:
        - Сынок, тебе всего двенадцать лет, плечи твои еще хрупкие, но я хочу надеяться, что ты с достоинством вынесешь тяжелую ношу, которую на них скоро взвалит судьба. Тебе надо привыкать к мысли, что скоро ты останешься без отца.
        - Что ты, папа! Тебе ведь уже лучше, врачи говорят…
        - Я знаю, что говорят врачи. Они сказали неправду, хотя тоже знают, что мне осталось недолго. Я говорю это только тебе, чтобы это не было для тебя неожиданностью. Ты еще слаб, и тебе нельзя сразу бросать мешок на спину, его надо насыпать медленно. Но это - только между нами. Ни мать, ни девочки не должны ни о чем догадываться. Так тебе будет легче привыкать…
        Он откинулся на подушку, закрыл глаза и замолчал. Должно быть, ему опять стало больно, он долго боролся с этой болью, на лице его выступили крупные капли пота. Но когда он открыл глаза, в них не было ни боли, ни грусти, а была только улыбка, немного извиняющаяся, с веселой снисходительностью к себе. И эта улыбка была так неожиданна, что Олега резко полоснуло по сердцу, и он заплакал.
        - Ну вот, это уж ни к чему, - мягко сказал отец.
        А когда Олег успокоился, добавил:
        - Ты уж, брат, держись. Надо!
        Потом протянул руку, положил ее на колено сына и слабо пожал. Олег схватил эту руку и прижался к ней щекой. Она слабо двигалась, эта похудевшая, почти прозрачная рука, еле выбралась из ладоней мальчика и легла на голову.
        - Жизнь, сынок, интересная штука. Но… короткая. Тело человека слабее его духа, но когда-нибудь ум человека научится преодолевать все недуги тела… Я хочу, чтобы ты в жизни хоть что-нибудь сделал для людей, а не только для самого себя.
        Именно тогда, сразу после смерти отца, у Олега созрело твердое решение стать врачом.
        Но когда он окончил десятилетку, Тася училась только на третьем курсе, а Шура пошла во второй класс. Были проданы все вещи отца, из дома исчезли не только пианино и шкаф, а даже стулья. Он понял, что матери на ее скромную зарплату парикмахера их троих больше не прокормить. Об учебе в медицинском институте нечего было и думать, там учатся шесть лет.
        И он поступил в Высшее военно-морское училище. Он никогда не видел моря, его не увлекала морская романтика, но из военных училищ только морские были высшими. Ему предоставлялась возможность бесплатно и на всем готовом получить высшее образование и еще помогать матери - в училище давали стипендию. Четыре года он был лучшим курсантом, окончил училище с отличием, но ни любви к морю, ни удовлетворения своим образованием не испытывал. Только позднее, проплавав два года на кораблях, он оставил свою мечту стать врачом, привязался к морю и убедился, что его служба - тоже для людей.

2

        В Черском уже выпал снег. К тому же дул сильный ветер, а до деревянного здания аэропорта было не менее пятисот метров. Олег преодолел их со спринтерской скоростью. Это было выгодно вдвойне: во-первых, он не успел превратиться в обледеневшее изваяние, во-вторых, надеялся раньше других пассажиров оформить билет в Игрушечный.
        Однако, выяснилось, что рейсовый самолет на Игрушечный полетит только через неделю и билетов на него уже давно нет, осталось всего два места на следующий рейс.
        - Что же, мне тут двадцать дней сидеть?
        Кассирша невозмутимо пожала плечами:
        - А что тут особенного? Подумаешь, другие тоже сидят - и ничего. Идите в гостиницу, она вон там, на горе.
        Сдав чемодан в камеру хранения, он добрался до гостиницы и не без труда получил койку в коридоре второго этажа. Пока обедал в столовой напротив гостиницы, короткий полярный день кончился. Правда, по местному времени было всего три часа дня, но в Москве было еще утро. Олег не спал всю ночь, и сейчас его клонило ко сну.
        Кажется, коридор обладал всеми свойствами аэродинамической трубы. Олегу дали два одеяла, сверху он набросил еще шинель, но, повертевшись часа полтора, почувствовал, что коченеет. К тому же по коридору беспрерывно сновали люди, таскали узлы, мешки, ящики, гремели кастрюлями, ведрами, чайниками. Ему тоже хотелось выпить чаю.
        Столовая еще работала, но чаю там не оказалось, зато в изобилии было плодово-ягодное вино. Каким образом его сюда завезли и какой в этом был смысл, понять трудно. Еще была оленина: жареная, пареная, отварная, котлеты из оленины, оленья печень. Перепробовав все по очереди, Олег убедился, что уж с голода-то здесь, во всяком случае, не умрет.
        Просидев в столовой до самого закрытия, он вернулся в гостиницу с твердым намерением выспаться. Но теперь на материке был полдень, и сон как рукой сняло. Еще часа два он покрутился в постели и встал. Остаток ночи провел в комнате дежурного, где его угостили чаем. Здесь же он узнал, что до Игрушечного можно заказать специальный рейс.
        - Погода сейчас летная, на «аннушке» долетите часа за четыре.
        Едва дождавшись утра, он бросился в аэропорт и разыскал окошко, где можно заказать самолет. У окошка стоял не то чукча, не то якут в странном и, наверное, теплом одеянии. Он долго объяснял, куда ему надо. Наконец полез в мешок, извлек из него две пачки денег, бросил в окошко. Кассирша с полчаса пересчитывала их, потом спросила его фамилию.
        - Кто еще с вами летит?
        - Ну упряжка.
        - Собаки?
        - Ну.
        - Сколько?
        - Ну восемь.
        - И нарты?
        - Ну.
        - Еще кто?
        - Ну больше нет.
        - Хорошо, через час самолет будет готов. Номер две тысячи сто сорок семь. Запомнил?
        - Ну. До свидания. - Он протянул кассирше руку.
        С Олегом она была несколько любезнее. Да, рейс заказать можно, но это дорого обойдется.
        - Сколько?
        - Тысячу триста рублей.
        - Новыми деньгами?
        - Разумеется.
        Его оклада и подъемных не хватало и на треть пути.
        - А этот, с собаками, не в ту сторону?
        - Нет.
        - Жаль. Ну извините.
        - Пожалуйста.
        Олег с постной физиономией отошел. Но кассирша окликнула его:
        - Поговорите с ледовыми разведчиками, они иногда мимо летают. Вы военный, может, и возьмут.
        - А где их искать?
        - На аэродроме. Красные самолеты и есть ледовые разведчики.
        Над аэродромом висел непрерывный гул. Поближе к порту расположились большие, точно сонные киты, Ил-18. Чуть подальше стояли Ил-14. К самой горе прижались ослепительно яркие, даже не красные, а светло-оранжевые, Ан-2 и Ли-2. Это и были ледовые разведчики. Олег направился к ним, поминутно озираясь, чтобы не попасть под винты самолетов, почти беспрерывно выруливавших на взлетную полосу.
        Вот и тот, с собаками. Он по одной хватает их и бросает в люк. Стоит лай, визг, крик. Кричат летчики:
        - Привяжи своих кобелей, они в пилотскую кабину лезут!
        Навстречу шел летчик в шубе и унтах, с ведром в руке. Должно быть, он принял Олега за работника порта и обрадованно воскликнул:
        - Выручайте, полчаса хожу по аэродрому и не могу ведра воды достать! А мне после обеда на полюс лететь.
        - Да я сам тут приезжий.
        - А. Вот порядочки, черт бы их забрал!
        - Вы случайно не мимо Игрушечного полетите?
        - Случайно - нет. Где же достать воды?
        - В гостинице есть. Кипяченая.
        - Это в гору лезть? - Летчик почесал затылок и полез в гору. Уже сверху крикнул: - А над Игрушечным сегодня, по-моему, Михеич ползать будет.
        Михеича Олег разыскал в диспетчерской. Это был парень лет двадцати пяти, огромного роста, с широким скуластым лицом, белобрысый.
        - Ну, я Михеич, - пробасил он, иронически оглядывая Олега с головы до ног. - Жора, посмотри на этого пижона, можно подумать, что он собрался к вам на Большие Фонтаны.
        Жора, маленький человечек с птичьим носом, обойдя Олега со всех сторон, заметил:
        - Человек привык жить без разбегу. Послушай, если ты летишь в Одессу, я тебе могу дать хорошие явки.
        - Мне надо в Игрушечный. Говорят, вы летите туда, - обратился Олег к Михеичу, не удостоив ответом Жору.
        - Это точно. Но садиться мы там не будем.
        - Может, сядете? Мне позарез нужно.
        Михеич еще раз смерил Олега своим белесым взглядом.
        - Как, Жора, сядем?
        - А что мы из-под этого будем иметь? Выговор? С меня уже достаточно.
        - Ну, положим, выговор-то получу я, а не ты, - заметил Михеич. - Вот если бы почта была…
        - Это мы сейчас провентилируем. - Жора снял телефонную трубку.
        - Каким ветром сюда? - спросил Михеич.
        - Служить.
        - Понятно. Не на курорт же. Первый раз тут?
        - Первый.
        - Оно и видно. Ну, что там? - спросил он Жору.
        - Почта есть.
        - Иди забирай.
        - А что мы все-таки будем с этого иметь?
        - Брось. Не видишь, человек с материка. Барахла много?
        - Чемодан и радужные надежды.
        - Чемодан волоки к самолету. Борт двадцать два четырнадцать. А радужные надежды отправь маме по почте.
        - Вот спасибо!
        - Торопись, кореш, через пятнадцать минут вылетаем.
        Олег помчался в камеру хранения. Там стояла длинная очередь, все за получением багажа. Его обругали, но пропустили вперед. Пока он рыскал по аэродрому в поисках борта двадцать два четырнадцать, прошло еще минут десять. Наконец он увидел самолет уже на рулежке. Его опять обругали, но втащили в люк с чемоданом.

3

        Сверху, с высоты пятисот метров, бухта была похожа на огромную воронку с помятыми боками и длинным соском, из которого серо-голубой извилистой струйкой вытекала река со странным названием Игрушка. Ее именем и был назван поселок - Игрушечный. С самолета он, и верно, казался игрушечным: маленькие квадратики домов, точно ракушки, густо облепили днище и сосок воронки. Только левый ее край был сильно измят, разворочен, будто изъеден ржавчиной. Сюда от поселка сбегалась серая стружка дорог. Олег догадался, что это и есть стройка.
        Он прошел к кабине пилотов и попросил Михеича сделать над бухтой круг. Тот кивнул и заложил такой крутой вираж, что Олег не удержался на ногах и свалился прямо на бортрадиста Жору.
        - Во дает! - восторженно сказал радист. - Держись, кореш, за палубу!
        Олег погрозил ему кулаком и прильнул к иллюминатору.
        Океан еще не замерз, только у берегов белела тонкая полоска ледового припая. С моря бухту прикрывал остров с длинными песчаными косами, он так и назывался - Косистый. Справа и слева от него были почти одинаковые проходы в бухту. Судя по всему, корабли пользовались только левым - западным - проливом: на обоих берегах его виднелись створные навигационные знаки. Вероятно, этот пролив более глубоководен и к тому же расположен ближе к строительной площадке.
        Самолет прошел совсем низко, но Олег не успел как следует рассмотреть площадку. Заметил только, что в разодранной пасти котлована копошатся экскаваторы, бульдозеры, самосвалы. Потом под крылом мелькнула узкая лента дороги, черный, как жук, КРАЗ потащил за собой серое облако пыли - должно быть, вез цемент…
        - Идем на посадку, пристегнитесь, - сказал Жора.

…Высадив Борисова, ярко-оранжевый Ан снова поднялся в воздух и улетел к океану.
        На краю поля стоял на ржавых железных бочках деревянный домик, возле него на длинном шесте мотался из стороны в сторону туго надутый клетчатый «чулок» - не поймешь, откуда ветер. Олегу показалось, что он отовсюду, ветер пронизывал его насквозь, налетал то спереди, то сзади, то вдруг поднимался снизу так, что, вылетая из-под воротника плаща, ерошил волосы на затылке… Олег подхватил чемодан и мешок с почтой и рысью помчался к домику.
        Со света в домике казалось совсем темно, раньше, чем Олег успел что-нибудь рассмотреть, услышал сиплый, насмешливый голос:
        - Эт што за явление природы?
        Голос доносился откуда-то из-за деревянного барьера, делившего комнату почти пополам. Приглядевшись, Олег увидел над барьером свалявшийся комок серых волос, большие красные уши, два маленьких сверлящих глаза и половину широкого приплюснутого носа.
        - Добрый день! - поздоровался Олег.
        - Кто таков?
        - Да вот прилетел.
        - Это я и в окошко видел. Впервой тут?
        - Впервые.
        - То-то, гляжу, обличье вроде незнакомое, да и одежонка по нашим местам непривычная. Седай. Вон туда, к печке, там теплее.
        Олег сел на скамейку возле печки, сделанной из пустой бочки.
        - А я тут сторожу, а пока и за диспетчера, - стало быть, должон заботиться о пассажире.
        Диспетчер встал, нахлобучил форменную фуражку, хлопнул по ней сверху ладонью так, что она села на самые уши, и выкатился из-за барьера. Он был мал ростом, подвижен и необычайно разговорчив.
        - Подфартило мне с тобой, парень, одному тут тоска зеленая, только вот книжки и читаю. Которые потоньше, те быстро осиливаю, а есть и в ладонь толщиной, те в сон быстро гонят и забываются. Должно, у меня где-то дыра в башке. Набиваю ее, набиваю, а ничего в ей, проклятой, не держится, утечку дает…
        Наконец Олегу удалось спросить:
        - Как отсюда до стройки добраться?
        - А никак. До завтрева придется посумерничать тут, а к обеду моего сменщика привезут, вот тогда и уедешь. До поселка докинут, а там попутная подберет.
        - Значит, ждать почти сутки?
        - Выходит, так.
        - А если пешком?
        - До стройки-то? Тут вкруголя по берегу двенадцать километров, ихние-то все больше катером через бухту ездют. Но это когда рейсовый самолет садится. А он будет через шесть ден.
        - Телефон у вас есть?
        - Есть, как не быть. Мы авиация, а не что-либо. У нас порядочек! - Диспетчер сдвинул фуражку набок и подмигнул. Потом вдруг нахмурился и критически оглядел Олега. - А к чему тебе телефон?
        - Не сидеть же мне тут еще сутки.
        - А и посидишь, не велика птица. Служить, что ли, приехал?
        - Да, начальником плавсредств.
        - Вот оно как! Ну раз начальником, тогда пришлют что-нибудь.
        Диспетчер поправил фуражку и проворно юркнул за барьер. Он долго дул в телефонную трубку, стучал рычагом, ругался:
        - Спят, язви их в душу! Але, але!
        Наконец ему ответили.
        - Слышь-ка, Витына, пошебурши там кого-нибудь на стройке, скажи, начальник какой-то приехал. Ну да, тут у меня кукует. Как найдешь, дзинькни мне. Ага, жду.
        Повесив трубку, он снова поправил фуражку и доложил:
        - Щас разыщет.
        Еще раз окинул Олега с головы до ног пристальным взглядом и недоверчиво спросил:
        - А ты, парень, не разыгрываешь меня? Уж больно молод ты для начальника-то.
        - Возможно. Да ведь и должность у меня тут будет невеликая.
        - Все-таки начальник. Стройка тут у нас всему голова, а начальник - и царь, и бог, и воевода.
        Дзинькнул телефон, и диспетчер схватил трубку.
        - Ясно, как не понять. На третий будет поближе. Ага, значит, к третьему. Передам, как не передать?
        - Катер подадут к третьему причалу. Через полчаса будет. А вы пока чайком погрейтесь. - Диспетчер извлек из-за барьера зеленый эмалированный чайник, поставил его на печку, сам опять ушел за барьер. Помолчали минуты две-три, и, убедившись, что диспетчер не собирается продолжать разговор, Олег спросил:
        - Как тут у вас живется? Простите, не знаю вашего имени и отчества…
        - Козырев Иван Алексеевич.
        - Очень приятно. А моя фамилия Борисов.
        - А по батюшке?
        - Олег Николаевич.
        - Как живется? Обыкновенно. Я тут шестой год, уже пообвык. Зимой, когда пурга, тоскливо. А так - ничего.
        - Семья большая?
        - Сам со старухой, сын с невесткой да две внучки - выходит, шестеро. Сын-то у вас на стройке работает, до двух с половиной сотен выколачивает, мне полторы платят, да невестка в детском саду сотняшку получает. Вот и набегает полтыщи. С этими деньгами и на Севере жить можно. Да еще кино бесплатное.
        - То есть?
        - А вот оно, кино-то, у меня. - Козырев встал, отодвинул барьер, и Олег увидел стоявший на табуретке узкопленочный кинопроектор «Украина». - Хочешь, покажу, пока катер подойдет?
        - А что? Давайте.
        Козырев выбрал из пяти лежавших на полу коробок одну, вынул из нее ленту и, ловко заправляя ее, рассказывал:
        - Эта у нас второй год лежит, «Карнавальная ночь» называется. А всего пять картин. Бывает, в пургу тут по неделе, а то и по две живут, вот и крутят кому не лень. Сначала так, а потом задом наперед. Ну, начали?
        Экраном служила закопченная стена. Изображение прыгало, лента была основательно поцарапана и вскоре оборвалась.
        - Вот ведь заездили, язви их! А клею, который нужен, нет.


* * *
        На причале пахло тухлой рыбой, смолой, соляркой и еще чем-то кисловатым. Эти привычные запахи порта напомнили Олегу о Севастополе, о пестром многолюдье приморского бульвара, о белых колоннах Графской пристани, и ему вдруг стало грустно. Он старался стряхнуть эту грусть, начинал думать о том, что ему предстоит делать тут, но окончательно освободиться от воспоминаний не мог: они метались, как испуганные мыши, тыкались то в один уголок памяти, то в другой. А вслед за севастопольскими впечатлениями вылезли вдруг московские встречи, и уж совсем некстати вспомнился забавный случай, который произошел с ним в Харькове. Он отстал от поезда, догонял его на товарняке и был снят железнодорожной милицией в Серпухове, где и ночевал на холодных нарах вместе с каким-то жуликом, укравшим у него последнюю пятерку.
        Большой грязно-рыжий пес обнюхал чемодан, улегся у ног Олега и тоже стал смотреть на бухту, на медленно ползущий по зеленой воде белый катер.
        - Что, брат, скучно? Давай дружить.
        Пес, слушая его, шевелил ушами и преданно смотрел в глаза. Он не только позволил погладить себя, а даже лизнул руку, должно быть, в знак благодарности за столь лестное предложение.
        Катер был уже близко. Его совсем недавно покрасили, он весь сверкал чистотой, но и свежая краска не могла скрыть его почтенный возраст, как не могут скрыть румяна и белила морщин на лице пожилой женщины. Он, точно мудрое животное, сознающее свою старость, осторожно подходил к причалу, тяжело отдуваясь боковыми шпигатами, выбрасывающими коричневые потоки воды. Вот простудно засипела сирена, потом вдруг кашлянула и выдавила из себя такой пронзительный звук, что катер от испуга и неожиданности вздрогнул и остановился. Должно быть, где-то что-то заело, и сирена выла нескончаемо долго, стоявший на корме усатый человек в стеганой нейлоновой куртке грозил кулаком рулевому, а тот метался в рубке и никак не мог сладить с непослушной сиреной. И когда она наконец замолчала, до Олега донеслись обрывки ругательств, адресуемых рулевому.
        Не ожидая, пока двое парней накинут швартовы на кнехты, человек в стеганой куртке легко выпрыгнул на причал. Он был маленького роста, но широк в плечах, весь какой-то квадратный. Его скуластое, тоже квадратное лицо было густо исхлестано морщинами, из-под фуражки выбилась седая прядь волос. Ему, казалось, далеко за пятьдесят, и для своего возраста и сложения он был, пожалуй, слишком подвижен.
        - Мичман Туз! - представился он.
        - Борисов.
        - А мы ждали вас только через шесть дней рейсовым самолетом.
        - Да вот самолет попутный подвернулся, ледовый разведчик.
        - Они нас частенько выручают. То почту, то фильмы, то еще кое-что по мелочи подбрасывают. У вас больше никаких вещей нет?
        - Нет. - Олег подхватил чемодан, и они пошли к катеру. Пес покорно поплелся за ними. На катер он прыгнуть не решился, но, когда отдали швартовы, заскулил и заметался по причалу.
        - Ваша псина-то? - спросил Туз.
        - Нет, тут, на причале, познакомились.
        - Их тут много, приблудных, - словно бы извиняясь, сказал мичман. - Зимой в упряжке, а летом вот так и бродят.
        - Может, взять? Вроде хозяина во мне признал. Только вот не знаю, где мы жить с этим барбосом будем.
        - Об этом не беспокойтесь, квартиру вам уже приготовили. Пока, правда, на первом этаже, но к зиме переберетесь на второй.
        - Мне все равно, я ведь холостой. А чем хуже первый этаж?
        - О, вы еще не знаете Арктики. Под нами вечная мерзлота, практически - лед, зимой на первых этажах холодно. Так берете пса?
        - Придется взять.
        - Хомутинников, подходи к причалу! - крикнул Туз рулевому.
        Катер снова подошел к причалу, Олег позвал пса, и тот прыгнул на борт. В салоне он обнюхал все углы, потом улегся на коврике, положил голову на передние лапы и всю дорогу не спускал с Олега благодарных и преданных глаз.

4

        Начальник управления инженер-полковник Щедров, сухощавый человек с густыми, нависшими на глаза бровями, повертел в руках предписание и сказал:
        - Поздновато вас прислали. Навигация уже закончилась.
        - Это зависело не от меня, - сказал Олег.
        - Да, конечно. Впрочем, дел вам тут и без этого пока хватит. В будущем году объем строительства значительно возрастает, будем принимать до семидесяти пароходов. А навигация все равно будет длиться не более месяца. У нас нет хороших причалов, нет кранов. Да и плавсредств маловато. Так что за зиму надо все привести в порядок, что нужно - починить, прошпаклевать, подкрасить. Перед последним пароходом был сильный шторм, кое-что побило, помяло, один плашкоут утонул, надо бы его поднять. Сумеете?
        - Далеко от берега?
        - Метров двести.
        - А глубина?
        - Метров десять.
        - Для того чтобы его поднять, нужны водолазы, понтоны, специальное судно.
        - Где все это взять? Заказать - дорого обойдется. Ладно, пусть лежит. А вообще подумайте, что нам делать с плавсредствами, может, что-то надо будет еще закупить. Подсчитайте с плановиками, во что это обойдется. Но широко не замахивайтесь - денег у нас мало. Если что нужно будет, заходите запросто. - Щедров встал, вышел из-за стола и протянул руку. - Давайте устраивайтесь и приступайте к делу немедленно.
        Пока в строевой части Олегу оформляли документы, рабочий день кончился. Помощник дежурного, маленький чернявый солдатик, провожал Олега до квартиры. Было очень темно, тропинки не видно, и Олегу было непонятно, как солдат угадывает ее. Дул холодный сырой ветер. Вверху цепенели яркие иглистые звезды, справа и слева мерцали тусклые желтые огоньки домов. Придавленные темнотой дома были похожи на холмики могил. И фигурка солдата, неясная, размытая темнотой, похожа на привидение.
        - Снег будет, - уверенно сказал солдат.
        - А небо чистое.
        - Это ненадолго. Звезды-то вон какие ершистые.
        Квартира была маленькой, но отдельной. Значит, с жильем тут хорошо. Олегу не приходилось еще иметь не только отдельную квартиру, а даже комнату, и он радостно заметил:
        - Смотрите, даже кухня есть!
        - Теперь жениться надо, - серьезно посоветовал солдат.
        Они вместе осмотрели квартиру. В углу уже стояла железная солдатская койка, покрытая серым байковым одеялом. В другом углу - тумбочка образца тысяча семьсот какого-то года. Полкухни занимала железная бочка, наполненная водой. Рядом на проволоке висел рукомойник, под ним - оцинкованное ведро.
        - Канализации у нас нет, - сказал солдат. - Трудно ее тут делать - вечная мерзлота.
        Пес уже облюбовал себе место в стенном шкафу в коридоре. Он удобно улегся там и заснул.
        - Смотрите, уже обжил. Как его зовут? - спросил солдат.
        - Не знаю.
        - Назовите Марсом. Модное космическое имя. Марс, Марс! - позвал он пса.
        Пес поднял голову, нехотя встал, потянулся и вылез из шкафа.
        - Вот видите, откликается.
        Едва солдат вышел, как в дверь постучали, пес залаял. На пороге возникла хрупкая фигура в темно-синем свитере, при огромной рыжей бороде и жиденьких ржавых усиках.
        - Разрешите представиться: лейтенант Король, ваш сосед, который «неуч, сумасбродит, он фармазон, он пьет одно стаканом красное вино».
        В одной руке у него был граненый стакан, в другой действительно бутылка красного вина с уже знакомой Олегу плодово-ягодной этикеткой.
        - С новосельем вас, товарищ капитан. Или, простите, как там по-морскому?
        - Капитан-лейтенант Борисов.
        - Вот видите, и капитан и лейтенант сразу. Что же, это нас как-то роднит. Я ведь лейтенант, и притом седьмой год. Засиделся в лейтенантах, как некрасивая девка в невестах. Впрочем, все это мелочи. Давайте выпьем.
        - С удовольствием, но в другой раз. Видите, я еще не устроился.
        - Это мы сейчас устроим. - Король поставил бутылку и стакан на пол и положил поперек бочки чемодан. - Стол готов. Сидеть, к сожалению, не на чем, будем стоять оба. А ля фурше. А вообще-то вы устроились с блеском. Люкс! Отдельная квартира - и по соседству лейтенант Король. А фамилия вашего мичмана - Туз. Король и туз. Ирония судьбы. Как видите, моя карта бита, ваш помощник и то Туз. Так что тут целая колода наберется. Вот только дам не хватает. С дамами у нас тут ба-а-льшой дефицит. Вы женаты?
        - Пока нет.
        - Значит, бог миловал. А я вот сподобился. Правда, супружница моя удрала к родителям. А ведь я без нее сопьюсь.
        - Может, вам и в самом деле хватит? - спросил Олег.
        - Не-е… Долг гостеприимства обязывает. Только вот стакан один. Пейте первым. Вино так себе, но другого нет. Держите.
        Вино и в самом деле было гадкое, но Олег выпил до дна, потому что Король ждал своей очереди, а стакан был только один. Свою долю лейтенант выпить не успел, его качнуло, чемодан сдвинулся и вместе с бутылкой рухнул в бочку. Олег достал его, встряхнул и поставил на пол. Из-под крышки вытекала вода, точь-в-точь как из-под легкого корпуса только что всплывшей подводной лодки.
        Лейтенант с сожалением заглянул в бочку:
        - Утонуло. А жаль, другой-то нет.
        Потом долго смотрел на чемодан. Наконец робко произнес:
        - Извините.
        И тихо удалился.
        Олег распаковал чемодан, развесил вещи сушиться и пошел умываться. Но тут в дверь опять постучали, залаял пес. Загнав пса в шкаф, Олег распахнул дверь. В нее вкатились два снежных кома. Тот, который побольше, начал вертеться, как шаровая молния. Из-под снега проклюнулась голова чернявого солдатика, помощника дежурного.
        - С погодой вас, товарищ капитан!
        Солдатик начал тормошить второй ком, бил им о стену, бросал на пол, снова поднимал и встряхивал.
        - Что я вам говорил? Вот и пурга начинается. Но вы теперь не замерзнете.
        Второй ком оказался шубой, в ней были завернуты сапоги, унты, ватные стеганые штаны, теплая куртка и даже рукавицы на собачьем меху.
        - Я побегу, а то разгуляется, и дороги не найдешь.
        Солдат ушел. Олег выглянул вслед ему за дверь, но не увидел ничего, кроме ворочавшейся снежной лавины, не услышал ничего, кроме истошного пронзительного воя.

5

        На берегу были раскиданы бревна, доски, кирпич; в бухте, у кромки блестящего, как битое стекло, берегового припая, стояли катера, баржи, плашкоуты. Посередине всего этого возвышалась дощатая будка, возле нее за верстаком стоял парень в пыжиковой шапке и ругался:
        - Ты для чего тут приспособлен? Руководить. А ты только руками водишь. Если не можешь, вали отседова.
        Перед ним стоял мичман Туз и виновато хлопал глазами. Заметив Борисова, Туз сорвался с места и побежал навстречу.
        - Товарищ капитан-лейтенант, личный состав плавсредств занимается по распорядку дня.
        Поздоровавшись с мичманом, Олег кивнул в сторону парня в пыжике и спросил:
        - Кто это?
        - Козырев, бригадир плотников.
        В ответ на приветствие Олега Козырев только приподнял взгляд и нахлобучил поглубже шапку - точь-в-точь как это делал его отец, диспетчер аэропорта.
        - В чем дело? - спросил Олег.
        - Какое уж там дело! - махнул рукой Козырев и ткнул рубанком в направлении Туза. - Поставили его начальником, а он…
        Козырев сердито зашаркал рубанком. Желтая стружка падала на снег, как лапша.
        - Ну, а все-таки?
        - А чего он прыгает под носом, чисто воробей. А клюет по зернышку. А по зернышку много ли набежит? - И, отложив рубанок, назидательно произнес: - Не-е-ет, тут нужен человек погуще. Умом надо брать, а у нас больше глоткой живут. Орать-то все стали слишком горазды.
        - Кажется, вам тоже трудно в этом отказать. А все-таки в чем дело?
        Выяснилось, что мичман Туз приказал бригадиру работать строго по чертежу, Козырев этот чертеж повесил на гвоздик в типовой пристройке за будкой, а там кто-то им ненароком воспользовался. Мичман вспылил, накричал на бригадира, а тот, в свою очередь, на мичмана.
        - По этой картинке выходило, что мы тут месяц колупаться будем, - объяснял Козырев. - А мне в этом никакого резону нет. Раньше проще было без этих художеств, а ничего - жили. Тоже мне, ученый гусь выискался!
        - А ты не обзывайся! - вспылил Туз. - Лапоть неотесанный.
        - Вот что, - сказал Борисов. - Советую вам обоим почитать повесть Гоголя о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Там тоже один назвал другого гусаком. Что из этого вышло, узнаете, когда прочитаете. А пока постарайтесь внятно, популярно, не перебивая друг друга объяснить, что вы тут делаете.
        Мичман Туз коротко и четко, как и полагается военному человеку, доложил о своем проекте строительства эллинга для подъема судов на берег. При этом он высказал глубокое сожаление, что по вышеупомянутым причинам не может воспользоваться своим чертежом.
        Козырев-младший говорил проще:
        - Их способнее туда на катках выкатить. Я их на бревна посажу, зацеплю лебедкой от ДТ-54 - и баста! Нечего тут мудрить, спокон веков так таскали.
        В общем-то, оба были правы. Сделав из их проектов гибрид, Олег приказал вытащить сначала легкий катер, на котором его доставили с аэродрома.
        Подвели катки. Хомутинников завел за кнехт конец. Заработала лебедка, трос натянулся и потащил катер на катки. Но, как только форштевень уперся в первое бревно, трос заскользил по кнехту.
        - Растяпа! - закричал на Хомутинникова мичман и бросился к катеру. Но катер был от берега метрах в четырех, и, чтобы забраться на него, мичману пришлось ухватиться за трос. Перебирая руками, он долез почти до самой палубы, когда с берега вдруг донесся женский крик:
        - Товарищ Туз, что вы делаете?
        То ли от неожиданности, то ли от напряжения кулаки мичмана разжались, и он плюхнулся в воду.
        Позади Борисова стояла девушка в вязаной красной шапочке и черном полушубке. Подробнее Олег не успел ее рассмотреть - надо было вытаскивать мичмана.
        Но тот вылез сам, отряхиваясь и беззвучно шевеля губами - то ли потерял голос, то ли стеснялся выразить вслух все, что ему хотелось. Он весь посинел, усы обвисли. Постукивая зубами, он слизывал с усов капли грязной воды и был удивительно похож на большого пса. Беззвучно пролаяв что-то в направлении красной шапочки, он устремился в будку.
        - Все равно я вас оштрафую! - крикнула ему вслед девушка.
        Олег повернулся к ней и представился:
        - Капитан-лейтенант Борисов.
        - Ага, так вы и есть новый начальник плавсредств? Силантьева, инженер по технике безопасности. - Она сняла перчатку и протянула Олегу руку. - Надеюсь, теперь-то здесь будет хотя бы элементарный порядок. Видели этот акробатический этюд? Почему вы это допустили? Учтите, я вас предупреждаю хотя и в первый, но в последний раз. Иначе буду штрафовать.
        Она говорила строго, хмурила тонкие скобки бровей, но лицо ее оставалось веселым, даже ямочки на щеках не пропали, а темные глаза светились лукавым блеском. И непокорный локон, выбившийся из-под шапочки, довершал это общее впечатление о ней, как о добром и веселом человеке.
        Хомутинников никак не мог справиться с тросом.
        - Заматывайте «восьмеркой», внахлест! - крикнул ему Олег.
        Наконец форштевень полез на каток, Козырев и трое солдат стали подводить кильблоки. Катер медленно поднимался из воды. Теперь всем руководил Козырев. Он весело покрикивал на солдат:
        - А ну, служивые, пошевеливайся! Боровиков, куда башку суешь, отойди! Вира помалу!
        Солдаты не успевали, Олег бросился помогать им. Веселый азарт работы вскоре так захватил его, что он забыл о Силантьевой. Потом он увидел ее из-под киля, с другого борта, она тоже помогала солдатам.
        Когда катер прочно утвердился на кильблоках, Козырев скомандовал:
        - Шабаш, ребята! Айда в балок.
        Балком он называл ту самую будку, куда убежал Туз. Мичман, завернувшись в одеяло, сидел возле печки, сделанной из пустой бочки. На печке сушился его гардероб. Заметив, что в балок вместе с другими вошла и Силантьева, он сдернул с бочки кальсоны и сунул их под себя.
        Все уселись на двух железных койках. Олег оказался рядом с Силантьевой. Она сняла шапочку, тряхнула головой, густые темные волосы ее рассыпались.
        - Даже жарко стало, - сказала она.
        - Хорошо поробили, - заметил Козырев и, обращаясь к мичману, добавил: - Вишь, по-моему-то как ловко вышло!
        Туз потуже завернулся в одеяло и насмешливо произнес:
        - Ты у нас профессор!
        - Да уж поболе тебя в этих делах смыслю, хоть у тебя и зад в ракушках.
        - Козырев! - строго одернула Силантьева.
        - Ну извиняйте, совсем забыл про вас, вот и сорвалось. Ребята, гли-кось, начальство приехало.
        К балку, и верно, подъехал газик, из него легко выпрыгнул Щедров. Когда он вошел, солдаты вскочили. Борисов тоже встал и хотел было доложить по всей форме, но Щедров спросил:
        - Вера Ивановна, вы здесь? Вы собирались на Муськину гору, а я как раз еду туда. Если хотите, подвезу.
        - Едемте. - Силантьева поднялась и стала пробираться к выходу.
        - Я вижу, дела у вас идут, - сказал Щедров Олегу. - Вытаскивайте свой флот быстрее, а то обещают холода, залив вот-вот замерзнет.
        - Дак ведь не нонче-завтра все вытянем, - вместо Борисова ответил Козырев.
        Когда Щедров вслед за Силантьевой вышел из балка, Козырев заметил:
        - Окрутила девка мужика-то. Куда она, там и его жди. Такая кого хошь окрутит.
        - Может, и ты на нее заришься? - ехидно спросил Туз.
        - А че? Был бы холостой, не промахнулся бы.
        - Говорят, полковник из-за нее с женой развелся, - сказал один из солдат.
        - Кончай перекур! - приказал Борисов.
        Все встали. Козырев задержался на пороге и сказал тому солдату:
        - А вы не брешите, коли не знаете. Зачем напраслину на людей возводить?

6

        Молва и в самом деле опутала сплетнями Щедрова и Силантьеву. Щедров не бросал жену, она сама не захотела жить здесь, на Севере, и вскоре вышла замуж где-то на материке. Молва, вероятно, в силу своего женского происхождения, охотнее жалела в таких случаях жену, а не мужа. И хотя Силантьевы приехали сюда уже после развода Щедровых, та же молва упорно приписывала Вере роль коварной обольстительницы и злой разлучницы.
        О том, что о нас говорят, мы сами узнаем в последнюю очередь. Вера узнала о гуляющих по поселку сплетнях только сегодня от своей матери, Клавдии Петровны. Утром, за чаем, Клавдия Петровна осторожно спросила:
        - Верочка, ты в карьер вместе с Виктором Тимофеевичем ездила?
        - Да. А что?
        - Видишь ли… - Клавдия Петровна покосилась на мужа. - Разговоры идут по поселку.
        - Какие разговоры?
        - О вас с Виктором Тимофеевичем. Будто ты его отбила у жены и вообще…
        - Глупости. Пусть говорят, мне все равно.
        - Тебе-то, может быть, и все равно, а нам нет, - вмешался отец. - Я все-таки главный инженер, а Щедров начальник. И когда говорят о семейственности в руководстве стройкой, это уже выходит за рамки чисто личных отношений. Ты понимаешь?
        - Нет.
        - Очень жаль! - Отец встал из-за стола и вышел.
        - Верочка, ты не права, - мягко сказала мать. - Я не знаю, что там у вас с Виктором Тимофеевичем, как видишь, старалась не вмешиваться, но эти разговоры… Они ведь и нас с отцом касаются, мы твои родители.
        - И что из всего этого следует?
        - А то, что тебе надо как-то осторожнее быть.
        - Я не делаю ничего предосудительного.
        - Видишь ли, люди все истолковывают по-своему. Да вот и я, мать, а тоже не знаю, как далеко зашли ваши отношения с Виктором Тимофеевичем.
        - Он умный, интересный собеседник, мне с ним приятно разговаривать. Не больше. Что же, прикажете нам встречаться тайком?
        - Нет, но не надо и слишком рекламировать вашу дружбу. Я тебя очень прошу.
        - Хорошо, мама.
        И вот сейчас, сидя в машине рядом с Щедровым, Вера думала о том, как бы поделикатнее сказать ему, чтобы он больше не заезжал за ней и вообще был поосмотрительнее. Вероятно, он тоже ничего не знает об этих слухах, наверное, ему тоже в общем-то безразлично, что там болтают в поселке, но предупредить его надо.
        Когда они подъехали к казарме буровзрывников и вышли из машины, Вера сказала:
        - Виктор Тимофеевич, вы меня не ждите, я здесь останусь дня на два-три.
        - Не вижу для вас в этом необходимости.
        - Но ведь я еще и секретарь комитета комсомола.
        - Пожалуйста, оставайтесь, если считаете нужным.
        Из казармы выбежал дежурный сержант, доложил Щедрову.
        - А где лейтенант Король?
        - Сегодня он еще не приходил, сказал, что задержится в управлении. - Сержант пожал плечами и отвел глаза в сторону. Вероятно, он знал, что Король опять запил и в управление не собирался.
        - Так я пойду на участок, - сказала Вера.
        - Хорошо, - согласился Щедров.
        Он долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

«Что это с ней сегодня?» - думал Щедров. Его удивила и огорчила официальная сухость, которая проскальзывала сегодня в обращении Веры с ним. Их отношения с первого дня были дружескими. Щедрова привлекала в Вере доброта и ясность взглядов на жизнь, умение мыслить глубоко и оригинально. К тому же, как выяснилось теперь, он был далеко не равнодушен к ней как к женщине. Ее привлекательная внешность была отмечена им сразу, но тогда он отнесся к этому спокойно. Мало ли какие женщины ему нравились. Тяжело переживая уход жены, он не собирался заводить новый роман. Наоборот, в его отношении к женщинам появилась брезгливая недоверчивость, разочаровавшись в одной, он невольно переносил свое презрение и на других. И к Вере Силантьевой у него не сразу появилось доверие.
        Служебные дела не так уж часто сталкивают начальника управления и инженера по технике безопасности, а когда сталкивают, начальнику чаще всего приходится признавать свою неправоту. За многие годы работы на стройках Щедров привык к тому, что нередко, вопреки безопасности, приходится идти на риск. И люди охотно, даже с каким-то азартом, рискуют не ради выполнения плана, а, скорее, ради проверки самих себя, испытания своей способности к риску. Вероятно, в каждом человеке живет потребность в острых переживаниях. Поэтому Щедров снисходительно прощал людям мелкие грешки в области техники безопасности. Однако новый инженер не спускал даже мелких нарушений и однажды прекратил работы на бетонном заводе. А бетон нужен был тогда до зарезу: срывался пуск важнейшего объекта. Вот тогда-то и пригласил он к себе Силантьеву, спросил ее:
        - Почему вы остановили бетонный завод?
        - Потому что нет респираторов. К тому же ветер, и цементная пыль так и лезет в легкие.
        - Но нам срочно нужен бетон.
        - Возможно. Однако я не могу разрешить работать без респираторов.
        - Послушайте, товарищ Силантьева, мы работаем не под Москвой. Где я возьму сейчас эти проклятые респираторы? Это же Арк-ти-ка!
        - Тем более.
        - Что тем более?
        - Тем более мы с вами должны беречь людей. Лю-дей.
        - Но вы срываете план.
        - План любой ценой?
        - Иногда приходится с чем-то не считаться. Мы выполняем государственное задание, а вы по мелочам придираетесь.
        - Здоровье людей - не мелочь. А если вы это считаете мелочью, я могу разрешить вам поработать там. Но только вам.
        - Хорошо, я сам буду там работать.
        Наверное, это было мальчишеством, но он и в самом деле поехал на завод, таскал там мешки с цементом, плевался пылью, куксился, но работал.
        На другой день его по настоянию Силантьевой пригласили на заседание парткома. В тот вечер, после парткома, они впервые разговорились…
        И вот теперь он неожиданно для себя обнаружил, что далеко не равнодушен к Вере. Он давно боялся этого, долго не хотел признаться в этом самому себе и только сейчас, когда заметил в ней непонятное отчуждение, оценил, как она ему дорога. «И что ей делать тут два дня? - думал он. - И вообще, что с ней сегодня?»
        - Товарищ полковник, машину глушить? - спросил шофер.
        - Глуши.
        Порядок в казарме он нашел далеко не образцовым и сделал дежурному строгое внушение.

7

        Олег спал так крепко, что даже не слышал настойчивых телефонных звонков. Он проснулся только тогда, когда Марс стащил с него одеяло и начал повизгивать под самым ухом. Теперь телефон звонил непрерывно. Олег вскочил и схватил трубку.
        - Товарищ капитан-лейтенант, это дежурный по управлению. Пожарная тревога!
        Что ему делать по пожарной тревоге, Олег еще не знал. Наверное, надо бежать в управление.
        - Сейчас за вами заедет вездеход, будьте готовы.
        - А что горит? - на всякий случай спросил Олег.
        - Что-то там у вас, на плавсредствах. Сейчас оттуда позвонили.

«Вот еще не было печали!» - с досадой подумал Олег, торопливо одеваясь. Едва он успел натянуть унты, как подошел вездеход. В нем уже сидели главный инженер Силантьев, заместитель начальника управления по материально-техническому обеспечению Савкин, главный механик Остроушко и еще несколько офицеров. Они потеснились, Олег уселся на скамейку, и вездеход с места рванулся вперед. Он шел по бездорожью, напрямик к океану, сидящих в кузове бросало то вбок, то вверх, кто-то на кого-то падал, кому-то пустой канистрой ударило по ногам, но все молчали.
        Через пятнадцать минут вездеход остановился у балка. Здесь уже стояли две пожарные машины и газик начальника управления. Никакого пожара не было. Щедров распекал мичмана Туза:
        - За такие шутки под суд отдавать надо! А ну-ка постройте мне все ваше войско!
        Мичман побежал в балок. Вскоре оттуда высыпали все девять работающих здесь солдат. Пока они строились, Щедров говорил Борисову:
        - Вот полюбуйтесь на своих питомцев. И выясните, кто поднял тревогу.
        - А в чем дело? - спросил Олег.
        - Кто-то отсюда позвонил дежурному и сказал, что горят плавсредства. Как видите, ничего тут не горело и гореть не собирается.
        Олег подошел к строю.
        - Кто звонил?
        Строй стоял неподвижно, солдаты старательно изучали звездное небо.
        - Кто звонил? - повторил Олег.
        Из строя шагнул рядовой Карпов.
        - Я звонил, товарищ капитан.
        - Зачем?
        - Так ведь третий день воды нет. Мичману сколько говорили, вам докладывали, а проку нет. Ну, я и… Теперь вот привезли, - он кивнул в сторону пожарных машин.
        Олегу, и верно, позавчера говорили, что в балок не возят воду. Он доложил об этом Савкину, тот сказал, что пошлет водовозку. Вчера Олег докладывал Силантьеву, но тот отшутился: «У вас целый океан рядом. Обращайтесь к Савкину». Савкин опять пообещал прислать водовозку, но так и не прислал.
        - Вы понимаете, что такими вещами шутить нельзя? - спросил Щедров у Карпова. - А вдруг где-то на самом деле пожар?
        - Понимаю, товарищ полковник.
        - Так какого же черта вы?..
        - Пить-то хочется, товарищ полковник.
        - Я вот вас напою. Посажу на десять суток на гауптвахту, на хлеб и воду. Сам вас туда сейчас же и отвезу, садитесь в мою машину.
        Карпов четко повернулся и пошел к машине.
        - А вам, товарищ Борисов, объявляю выговор.
        - Есть выговор!
        - Все, поехали. - Щедров направился к газику, но мичман Туз остановил его:
        - А как же с водой, товарищ полковник? Разрешите набрать из пожарных машин?
        - Набирайте.
        Солдаты сбегали в балок, принесли бачок, ведра. Они были довольны. Карпов стоял возле газика и ухмылялся. Судя по всему, он тоже был доволен: все-таки пострадал в интересах общества.


* * *
        Мичман Туз горестно вздыхал:
        - Нехорошо как вышло. Не успели вы оклематься на новом месте, а уже получили взыскание. Что же вы не сказали, что докладывали и Савкину и главному инженеру?
        - Ну и что? Мало доложить, надо добиваться, - сказал Олег.
        - У них добьешься. Я вон еще две кровати в балок просил, так и не дали.
        - Завтра уже закончим, всего две баржи осталось поднять. С понедельника можете идти в отпуск. Куда поедете?
        - На юг. Надо немного погреться, а то я вот уже восемь лет на Севере. На юге ни разу не был. Врачи говорят - надо.
        - Что же не заменились через три года? Имеете право.
        - Право-то имею, это верно.
        - Значит, вам тут нравится?
        - Нет.
        - Что же тогда не уезжаете?
        - Просят.
        - Что просят?
        - Остаться.
        - Но вы могли не соглашаться?
        - Мог.
        - Почему же согласились, если вам тут не нравится?
        - Кому-то надо и тут работать.
        - Рупь тут подлиньше, - поддел Козырев.
        - Ты-то уж помолчал бы! - презрительно заметил Туз.
        - А ты мне рот не затыкай, я те не солдат и не твой подчиненный.
        - Жаль. Попал бы ко мне в подчинение, я бы тебе показал, где раки зимуют.
        - Дак ведь бодливой-то корове бог рог не дает.
        Они долго еще обменивались колкостями. Потом Козырев стал собираться домой. Он аккуратно сложил в котомку отвес, рубанок, молоток.
        - Охота тебе каждый день таскать это с собой? - спросил Туз. - Оставь тут, никто не возьмет.
        - Подальше положишь, поближе возьмешь. Знаем мы вас. - Козырев встал, закинул котомку за плечо и вышел.
        Однако вскоре вернулся и сказал:
        - Ты вот что, Туз козырный, завтра вечер не занимай.
        - А что?
        - Дак ведь завтра зашабашим. Мать пельмени стряпать будет. Звала, стало быть.
        - Ладно.
        - И ты приходи, капитан, - сказал Козырев Олегу. - Родитель мой тобой интересовался, приглянулся ты ему.
        - Спасибо, но завтра я еду на Муськину гору.
        - Ну гляди. В другой раз когда забеги.
        - Непременно.

8

        Более точное название горы - Муськин пуп. Когда-то здесь обосновались уголовники, бежавшие из лагерей. Питались они тут рыбой, олениной, промывали золотой песок реки Игрушки. На этот песок и играли в карты. Весов у них не было, и мерой будто бы служил Муськин пуп. Отсюда и название. Официально же называют «Муськина гора». Про пуп говорить стесняются.
        Борисов ехал сюда принимать буровзрывную роту. Лейтенант Король окончательно запил, его представили к увольнению в запас, и до прибытия нового командира Щедров приказал временно принять роту Борисову.
        - На плавсредствах сейчас делать нечего, а до зарезу нужен камень. Если будет мало людей, на подсобные работы подбросим еще. Транспортом тоже обеспечим.
        Он и верно расщедрился и даже выделил в распоряжение Борисова старенький газик. Дорога на Муськину гору была хорошо укатана, и газик бежал по ней довольно шустро. Шофер ефрейтор Глазков посвящал Олега в курс дела:
        - Ребята тут отчаянные, их у нас так и зовут королевской гвардией. Командир-то был по фамилии Король. Работают они как черти, особенно бурильщикам достается. Попробуй-ка в этой скале дырки сверлить. Взрывникам - тем легче, всунут в готовую дырку заряд, подпалят - и с приветиком.
        - Сам ты с приветиком, - сказал сидевший сзади сержант Охрименко и выразительно покрутил пальцем возле виска шофера. - Поишачил бы ты там, другое запел бы.
        Этот сержант и показывал Борисову хозяйство. В казарме было все вымыто, по стенам висели выдержки из уставов и плакаты по технике безопасности. Особенно было много этих плакатов.
        - Зачем вам их столько? - спросил Борисов.
        - А хиба ж я знаю? Инженерша тут по этой самой технике живет третий день, вот и поразвесили мы, чтобы не ругалась.
        - Ну и как, не ругалась?
        - Та ругалась. Флажки куда-то порастащили. Комсомольское собрание вчера провела.
        Силантьева выставляла оцепление, вокруг бегали солдаты с новыми флажками. Взрывники закладывали динамит.
        - Добрый день! - поздоровался Олег.
        - Здравствуйте. А вы что тут делаете? - спросила Силантьева.
        - Разрешите представиться: командир роты буровзрывных работ капитан-лейтенант Борисов.
        - Вот уж поистине Фигаро здесь, Фигаро там. Вы что-нибудь в этом смыслите?
        - Не имею ни малейшего понятия.
        - Тогда по возможности не мешайте. Идите вон в то укрытие и наблюдайте. Минут через десять будем рвать.
        В укрытие Олег не пошел, но Силантьевой мешать не стал. Солдаты исполняли ее команды быстро и весело, должно быть, им хотелось сделать ей приятное. Через десять минут все было готово, и все отошли в укрытие - в траншею, обшитую досками. Завыла сирена. Проверив, все ли укрылись, Силантьева сказала сидевшему у взрывной машинки солдату:
        - Давайте.
        Тот повернул рукоятку, и земля вздрогнула от глухого, мощного и дробного взрыва. Борисов поднял голову, но Силантьева тут же крикнула:
        - Всем сидеть, не высовываться!
        Камни падали на землю еще долго, и земля дрожала, как будто по ней бежали тысячи людей.
        Когда Борисов вылез из траншеи, над Муськиной горой висело темное облако пыли. Оно оседало медленно, ветер относил его в сторону океана. Вот оно совсем ушло, а на его место на гору стала вползать огромная лохматая туча. Тяжело ворочаясь, она взбиралась все выше и выше.
        - Пурга идет, - сказал Охрименко. - Разрешите вести роту в казарму?
        - Ведите, - разрешил Борисов.
        Пока сержант строил роту, Борисов и Силантьева дошли до казармы. Увидев газик, Силантьева спросила:
        - Ваша машина?
        - Моя.
        - Если собираетесь домой, ехать надо сейчас, а то застрянем тут еще на несколько дней.
        - Да, мне надо вернуться. Кстати, секретарь партбюро просил и вам передать, что сегодня собрание.
        - Тогда едем. Успеем? - спросила она водителя.
        Глазков озабоченно почесал затылок, поглядел на небо. Туча надвигалась быстро, она уже закрывала полнеба.
        - Успеем, дорога тут хорошая.


* * *
        Они проехали больше половины пути, когда началась пурга. Она налетела сразу, снег повалил так густо, что «дворник» увязал в толстом слое снега, лежащего на переднем стекле. Глазков остановил машину, снял боковое стекло и еще метров триста ехал, высунув голову наружу. А снег шел все гуще и гуще, теперь уже в двух шагах ничего не было видно. Пока ехали по взгорку, дорога еще как-то угадывалась, но в низине ее стало совсем не видно. Борисову пришлось вылезти из машины и идти впереди. Идти было трудно, ветер валил с ног, иногда Олег падал, но поднимался и снова шел. Газик полз следом.
        Так они добрались до перекрестка. Отсюда до поселка оставалось еще четыре километра. Аэродром был ближе, километрах в полутора. Борисов свернул к аэродрому, машина пошла за ним. Дорога на аэродром была хуже, но различить ее легче: две глубокие колеи, выбитые в распутицу, сейчас казались надежнее укатанного полотна. Борисов шел по левой колее, то и дело спотыкаясь.
        А снег все валил и валил, ветер подул сильнее, все закружилось, заворочалось, и теперь уже не видно стало ни колеи, ни машины - ничего, кроме ворочавшейся снежной массы, тяжелой и липкой, как холодная сметана. Олег влез в машину. Глазков осторожно вел ее еще несколько метров, потом остановил.
        - Дальше нельзя, мы уже сбились с дороги.
        - Сколько мы проехали от поворота? - спросил Олег.
        - Метров четыреста.
        - Остался всего километр. Может, пойдем?
        - Я не сумасшедшая, - сказала Силантьева. - Мы не отойдем и ста метров, как заблудимся.
        - Что же делать?
        - Ждать.
        - Сколько?
        - Может быть, сутки, если нам повезет. А может быть, и неделю.
        - Но нельзя же вот так, сложа руки, сидеть и ждать, пока не замерзнем!
        - Сейчас как раз высшее мужество состоит в том, чтобы ждать.
        - Чего?
        - Пока не кончится пурга или пока нас не найдут. Вы, конечно, не сообщили о нашем выезде?
        - Нет.
        - Я так и думала. На будущее запомните: если вы в пургу куда-нибудь выходите, хотя бы из дома до столовой, - позвоните. От вашего дома до столовой идти десять минут. В пургу - двадцать. Так вот: если вы через двадцать минут не появитесь в столовой, вас будут искать. В прошлом году один старшина не дошел до балка двенадцати метров. Замерз. Нашли только на третьи сутки.
        - Нас не будут искать, я же не позвонил! - с горечью сказал Борисов.
        - Будем надеяться, что позвонит Охрименко, он человек опытный.
        - Если будут искать, то на той дороге, а мы свернули, - сказал Глазков.
        - Может, вернемся?
        - Теперь уже не выехать.
        Он был прав. Вокруг машины намело громадные сугробы, за ними ничего не было видно. Машина же стояла в воронке чистая, даже с ветрового стекла сдуло весь снег.
        Глазков ковырял лопатой края воронки, отыскивая дорогу. Но найти ее не мог, должно быть, они заехали слишком далеко от нее. Выбившись из сил, он тяжело влез в машину и сказал:
        - Только бы хватило бензина. А то и замерзнуть недолго.

9

        Охрименко все-таки догадался позвонить в управление и сообщить, что Борисов и Силантьева выехали. Их ждали с минуты на минуту, из-за них не начинали партийное собрание. Но прошло полчаса, а никаких известий о них не было. Щедров пытался дозвониться до буровзрывной роты, но не мог: должно быть, пурга оборвала провода. По радио тоже долго не удавалось связаться: на основной и запасных волнах, кроме треска, ничего не слышно.
        - Когда последний раз связывались с карьером по радио? - спросил он дежурного телефониста.
        - Сегодня утром проверял, слышал их хорошо.
        - Может, у них батареи сели?
        - Нет, мы их недавно меняли. Давайте я еще раз попробую.
        Наконец сквозь треск прорвался слабый голос Охрименко:
        - Я - «Фугас», я - «Фугас». Слышу вас плохо. Как меня слышите? Прием.
        Щедров схватил микрофон:
        - Сообщите, вернулся ли Борисов. У нас его нет.
        Но Охрименко опять куда-то пропал. Прошло еще минут пятнадцать, пока услышали его голос, на этот раз четкий:
        - Я - «Фугас». Борисов не возвращался. Как меня поняли? Прием.
        - Вас поняли! - прокричал Щедров и вышел из радиотелефонной рубки.
        Собрание отложили. Два вездехода отправились на поиски. В первом из них ехали Щедров, врач и шестеро солдат, во втором - Силантьев, фельдшер и тоже шестеро солдат.
        А ветер крепчал, теперь стремительно несущаяся стена снега стала еще плотнее, и мощный луч бокового прожектора не мог ее отодвинуть дальше двух-трех метров. Дороги совсем не было видно, и даже опытные водители вездеходов не могли точно сказать, где она. Ориентировались по компасу, а больше по интуиции. Вездеходы шли уступом, с трудом метр за метром одолевая путь, по макушку зарываясь в рыхлый снег. И когда первый вездеход уткнулся в груду пустых бочек, все облегченно вздохнули: значит, шли правильно, значит, интуиция не обманула. Эти бочки были сложены на обочине дороги, когда-то здесь стоял балок механизаторов.
        Вторую половину пути одолели быстрее: здесь дорога шла по взгоркам, в отдельных местах ее не успело перемести. Но и здесь они не обнаружили газика. Не было его и возле казармы буровзрывной роты. Охрименко уже подготовил поисковую группу, солдаты в шубах и валенках сидели в курилке и ждали команды.
        С момента отъезда Борисова и Силантьевой прошло четыре часа.
        - Где же они? - спрашивал Щедров сержанта.
        - Мабудь, газик сказився со шляху, треба еще раз пошукать.
        - А может, они поехали к аэродрому, тут ближе.
        Решили отправиться по дороге на аэродром. Щедров взял еще четверых солдат, и вездеходы тронулись.
        Поворот дороги на аэродром был обозначен указателем, но они никак не могли его отыскать. Повернули почти наугад, отсчитав по спидометру девять километров от Муськиной горы. Аэродром был где-то в полутора километрах, но дорога здесь шла все время низиной, и сейчас ее невозможно было обнаружить.


* * *
        Они проехали метрах в пятнадцати от машины. Первым услышал глухой рокот двигателей Глазков. Он выскочил из машины, вскарабкался на сугроб, махал шапкой, что-то кричал, но его голос не слышали даже в машине. Вслед за Глазковым вскарабкались на сугроб и Олег с Верой. Они тоже кричали, но едва слышали собственные голоса - ветер то завывал тонко и пронзительно, то угрожающе гудел, и этот гул гасил их голоса, как бурный поток поглощает серебряный звон ручейка.
        Они кричали минут пять, потом дружно, будто сговорившись, замолчали и прислушались. И не услышали ничего, кроме грохота ветра. Олег впервые попал в такую пургу, и ему казался странным этот грохот ветра - не свист, не вой, а именно грохот, как будто кто-то бежал в пустой трубе, топал ногами, визжал, плакал, и все эти звуки и эхо сливались в один сердитый звук.
        - Кажется, вон там что-то мелькнуло, - неуверенно сказала Вера.
        - Там не может быть, - возразил Глазков. - Я слышал их вон там, - он показал в противоположную сторону.
        Олегу же казалось, что рокот моторов доносился не оттуда, куда показывала Вера, и не оттуда, куда показывал Глазков. Может, это просто звуковые галлюцинации?
        - Хорошо бы поискать след, но в какой стороне его отыскать?
        - Если не найдем сейчас, через полчаса его заметет, - поддержал Глазков.
        - Уходить нельзя, - сказала Вера. - Мы даже не знаем, где его искать и есть ли он вообще. А потеряем машину - замерзнем.
        Мороз был не сильным, градусов двадцать пять, не более, но при таком ветре жег, как пятидесятиградусный. Они уже продрогли насквозь и снова забрались в машину.
        - Хорошо, когда имеешь под рукой инженера по технике безопасности, не пропадешь, - иронически заметил Олег.
        Вера промолчала. Они вообще говорили мало, только Глазков иногда рассказывал о каком-нибудь случае. Он и сейчас, едва отогревшись, заговорил:
        - А то вот еще с Дроздовым такая петрушка была. Ехал он в карьер за грунтом, порожняком, значит. Только что подморозило, дорога хорошая, под горку машина и вовсе быстро бежит. И вдруг - бах! - баллон лопнул. Должно быть, камень острый попался или еще что. Ну, тут уж далеко не ускачешь, вылезай и меняй. Дроздов приподнял домкратом левый передок, снял колесо и полез в кузов за запасным. Заглянул и охнул - медведь! Как он туда забрался, черт его знает. А Дроздов, вместо того чтобы в кабину потихоньку забраться, с перепугу заорал на него. Ну, ясное дело, медведь на него, а он от него. Бегают вокруг машины, запыхались оба. Все-таки изловчился Дроздов, нырнул в кабину. А медведь тоже лезет. Что делать? Включил Дроздов скорость и выжал сцепление. Машина дернулась, соскочила с домкрата и пошла. Ну, сколько она там шла? Метров десять, не больше. Но медведь испугался и ушел в океан. А потом с Дроздова за погнутую ось высчитали…
        Рассказывает Глазков монотонно, речь его течет удивительно плавно и убаюкивает. Отогревшись, Олег начинает дремать.
        Проснулся он оттого, что заглох мотор.
        - Что-нибудь случилось? - спросил он Глазкова.
        - Бензин кончился.
        Оставшееся тепло выдуло минут за пять, хотя ветер как будто начал стихать. Шел четвертый час утра. Вера молчала, кажется, она тоже дремала. Олег закурил. Неожиданно Вера попросила:
        - Дайте и мне сигарету.
        Он протянул ей пачку, Вера долго не могла вытащить сигарету.
        - Разрешите и мне, - сказал Глазков. - Я хотя и некурящий, а все теплее будет.
        Они прикуривали неумело, тыкались в пламя спички, как слепые котята. Олег заметил, что выбившаяся из-под платка Веры прядь волос покрыта инеем. Вера сидела скорчившись, поджав под себя ноги. Олег только сейчас догадался, что ей холоднее, чем им с Глазковым. На них были теплое белье и ватные брюки, а на ней тонкие шерстяные гетры.
        Унты он снял быстро, а брюки было стягивать труднее.
        - Что вы там возитесь? - спросила Вера.
        - Ищу более удобную позу.
        - Смотрите не усните.
        - Да уж как-нибудь. - Наконец ему удалось стянуть брюки. - Прошу вас, Вера Ивановна, поменяться со мной местами и по возможности не обращать внимания на мой костюм.
        - А в чем дело?
        - Идите сначала сюда.
        Он помог ей перебраться на заднее сиденье. Благо, в машине было темно, и она ничего не заметила.
        - Переодевайтесь. - Он положил ей на колени брюки.
        - Что это?
        - Штаны. Теплые, на вате.
        - А вы?
        - Мне и так тепло. - Он перебрался на переднее сиденье.
        - Я не надену.
        - Пока что старший тут я, и это мой приказ. А приказы не обсуждаются.
        - Надевайте, - сказал Глазков и погасил лампочку, освещавшую щиток с приборами.
        Она тоже долго возилась с этими брюками, потом положила руку на плечо Олега:
        - Спасибо. Я и в самом деле закоченела. Теперь теплее.
        - Вот и хорошо.
        Глазков опять рассказывал:
        - У меня братишка в Средней Азии служит. Так они там от жары загибаются. А спрятаться некуда…
        Он долго и подробно рассказывал о своем брате, о том, как тот однажды чуть не утонул в речке, как потом их обоих мать дубасила мокрыми штанами и они сидели на печке:
        - …А кирпичи горячие, голым местом коснешься, как на сковородку сядешь. Мы гогочем, мать это еще больше злит, а тут еще Шурка снизу подзуживает…
        Он опять говорил монотонно и плавно, но теперь ни Олега, ни Веру уже не клонило в сон. Им было холодно. А ветер ничуть не унимался, за стеклом стремительно неслась снежная лавина, и порой казалось, что это не снег, а машина мчится сквозь снежную пелену. У Веры даже начинала кружиться голова. «Наверное, это от голода», - решила она. Было уже семь утра, а она вчера последний раз поела в солдатской столовой в час дня. Стоило ей подумать о еде, как мучительное ощущение голода целиком овладело ею, притупило все остальные чувства, и даже холод не казался теперь столь страшным.
        Может быть, поэтому, когда Борисов предложил идти, она согласилась, хотя и понимала, что это рискованно, можно заблудиться и потерять даже эту промерзшую, но укрывавшую их от ветра машину.
        Они связались веревкой, чтобы не потерять друг друга. Первым шел Борисов, за ним Глазков, Вера шла последней. Собственно, они не шли, а карабкались. Снегу было выше пояса, и он только сверху был рыхлым, снизу его плотно умяла пурга, и выбираться было трудно.
        Но больше всего они боялись потерять направление. Пурга кружила со всех сторон, направление ветра было ненадежным ориентиром. Единственной надежной приметой был мох. Они откапывали его через каждые сто - сто двадцать метров, и на это уходило времени больше, чем на само передвижение. Им надо было идти на восток, а мох был гуще с южной стороны. И если Борисов и Глазков должны были откапывать его, то Вере доверялось определять его густоту. Каждый раз, когда они останавливались и, отвязавшись друг от друга, начинали копать, Вера снимала рукавицу и отогревала руку у себя за пазухой, чтобы пальцы были чувствительнее.
        Труднее всех было Олегу. Ему приходилось пробивать дорогу, копать и копать, почти беспрерывно. Он потерял всякое ощущение времени и пространства, работал скорее машинально и равнодушно. Лишь иногда им овладевала злость, он остервенело работал лопатой, но злость проходила так же быстро, как иссякали силы. Тогда он ложился в снег и лежал, тупо глядя вверх, на его разгоряченном лице таял снег, а у него не хватало сил даже вытереть лицо.
        После четвертой ориентировки впереди пошел Глазков, Олегу должно было стать легче, но он не испытывал никакого облегчения и даже после привала не отдохнул. Иногда ему хотелось сесть и никуда не двигаться, но сзади шла Вера, и он начинал стыдиться своей слабости. Вера шла рывками, он ощущал эти рывки по тому, как дергалась веревка. Ему казалось, что он слышит и тяжелое дыхание Веры, хотя он понимал, что не может его слышать из-за непрерывного грохота пурги.
        Потом он снова шел первым, и ему опять казалось, что он слышит ее дыхание. Когда они, вырыв в снегу яму, сели отдохнуть, лицо Веры оказалось рядом, и он не услышал, а почувствовал это дыхание - частое и теплое, почему-то пахнувшее парным молоком. Потом она закрыла рот ладонью, он догадался, что у нее замерзла рука. Он снял варежку, взял эту руку и сунул ее сначала к себе под шубу, потом под китель. Она была маленькой и худенькой, эта рука, она почти не двигалась, только слышно было, как часто бьется пульс. И Олег вспомнил отца, его руку, которую он держал последний раз в больнице…
        Наверное, он уснул на несколько секунд, а может быть, и минут, потому что не заметил, как выпустил эту руку, а когда очнулся, ее уже не было, а Глазков орал в самое ухо:
        - Товарищ капитан, товарищ капитан!
        - Вставайте, - где-то совсем рядом мягко сказала Вера. Он повернулся на голос и опять ощутил на лице теплую струйку ее дыхания.
        - Вставайте, - повторила она и провела холодной еще рукой по его лицу. Он схватил эту руку и прижался к ней губами.
        - Не надо. - сказала Вера тихо, почти шепотом, по он услышал ее.
        Потом они опять шли, копали снег, падали, поднимались и снова шли. Олегу казалось, что они идут уже месяц или два, но, когда он посмотрел на часы, выяснилось, что прошло всего четыре с половиной часа с тех пор, как они оставили машину.

«Черный вечер, белый снег…» Снег был темно-синим, почти черным, он лез в нос, в уши, за шиворот. Ресницы смерзались: стоило на мгновение закрыть веки, как их уже не откроешь - схватывает льдом.

«Ветер, ветер… На ногах не стоит человек». Ветер бьет в лицо, валит в снег. Хочется отвернуться, стать спиной к ветру, но нельзя - потеряешь ориентировку, будешь кружить, пока не замерзнешь. И ветер тоже кажется синим…
        Они добрались до аэродрома только через семь часов. Козырев напоил их чаем. Глазков с Верой сидели у печки. Олег спрятался за барьером, потому что не мог же он сидеть в своих голубых кальсонах вместе со всеми.
        Когда на аэродром пришел вездеход, Козырев показывал им все ту же «Карнавальную ночь», а они все трое спали.

10

        Очередным рейсом из Москвы прилетел инспектор Жаров. В главке он курировал строительное управление Игрушечного, сейчас приехал собирать для какого-то доклада данные об организации социалистического соревнования на стройке.
        В этот день Борисов дежурил по управлению и забыл послать за инспектором машину.
        Поэтому Борисов сразу же попал к Жарову в немилость. Чаще всего инспектор старался не замечать Борисова, Вот и сейчас, приехав в роту буровзрывных работ проверять организацию соревнования, он ни о чем не спрашивал Борисова, а все время обращался к сержанту Охрименко. Впрочем, он знал, что Борисов здесь недавно и вообще человек в этой роте временный.
        Сержант повел Шарова в ленинскую комнату, показал стенд, на котором были вывешены взводные и ротные обязательства.
        - Так, с гласностью у вас, кажется, порядок, - сказал Жаров и сделал пометку в блокноте. - Ну, а как насчет индивидуальных обязательств?
        - Все взяли.
        - Все?
        - Так точно.
        - А где это зафиксировано?
        - Та у меня ж! У канцелярии.
        Приведя инспектора в канцелярию, сержант открыл шкаф и достал пухлую папку.
        - Вот, побачьте.
        Жаров развязал тесемки и высыпал на стол кучу тетрадных листочков. Пересчитав их, удивленно заметил:
        - Действительно все. Молодцы! Ну, а наглядная агитация на объектах имеется?
        - Та у нас же один объект, Муськин пуп. Звиняйте, Муськина гора.
        - А там есть?
        - Так точно.
        - Я хочу посмотреть.
        - Туда никак нельзя. Скоро рвать будем.
        - Ну ладно, посмотрю потом.
        Полистав протоколы комсомольских собраний и заседаний бюро, Жаров уехал.

11

        Через четыре дня в Игрушечном приземлились сразу три самолета Ан-12. Этими самолетами буровзрывная рота должна была быть переброшена на другую стройку. Щедров приказал Борисову лететь вместе с ротой и на новой стройке ждать прибытия только что назначенного командиром роты майора Круглова. Майор вылетел из Москвы, но застрял где-то на перепутье.
        Первый самолет забрал бурильные станки и взрывчатку. Началась погрузка во второй самолет, когда к Борисову подошел Охрименко:
        - Товарищ капитан-лейтенант, как быть с Карповым? Он же на гауптвахте.
        - Надо взять его оттуда.
        - Та не дают же! Кажуть, надо приказание самого полковника.
        Олег позвонил Щедрову, но того в управлении не оказалось, на коммутаторе сказали, что он поехал в карьер, будет только к вечеру. С карьером связи не было, и Олегу ничего не оставалось делать, как ехать туда самому. Поручив Охрименко руководить погрузкой, он сел в газик и поехал в карьер.
        Щедров разрешил освободить Карпова досрочно, но, когда Олег приехал на гауптвахту, солдата там уже не было. Начальник караула, молодой сержант, растерянно сказал:
        - Сбежал он часа два назад. Выломал решетку и вылез в окно. Часовые у меня все молодые солдаты, прозевали. Не знаете, что мне теперь за это будет, товарищ капитан?
        Борисов поехал в управление, обзвонил все роты, но Карпова никто не видел. Кто-то сказал, что он может быть у своей знакомой почтальонши. Часа полтора искали по всему поселку эту почтальоншу. Но она ничего не знала о Карпове, сказала, что не видела его целый месяц. Отправив вездеход на Муськину гору, Олег поехал на аэродром.
        Погрузка уже закончилась, солдаты сидели в самолетах, у трапов стояли только члены экипажей да важно похаживал Козырев-старший в форменной шапке, надетой крабом набок. Он-то и набросился на Борисова:
        - Ты что, язви тя, задержку устраиваешь? Али это твои собственные самолеты? Мы авиация, у нас должон быть порядок, и ты тут смуту не вноси.
        - Придется еще немного подождать. Человек пропал.
        Подошли летчики, тоже заворчали:
        - Мы ждать не можем. Погода неустойчивая, а куковать тут нам никакого интереса нет.
        - Еще минут пятнадцать - и полетим, - пообещал Олег.
        Но вездеход с Муськиной торы вернулся только через двадцать минут, Карпова и там не нашли. Борисов позвонил Силантьеву, и тот сказал:
        - Летите без него, мы уж тут его найдем. Переведем его в строительную роту на земляные работы, пусть покопает лопатой. Из списков роты исключите. Сами там не задерживайтесь, как только прибудет Круглов, возвращайтесь обратно.
        Пока прогревали моторы, Олег пересчитал солдат. Кроме Карпова, все были налицо.
        Самолет уже выруливал на взлетную полосу, когда к Борисову подошел рядовой Осипов.
        - Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться?
        - Пожалуйста, только садитесь и пристегнитесь ремнями.
        - Мы высоко полетим?
        - Тысячах на шести-семи. А что?
        - Да так. Интересно. А воздуху там будет хватать? Не задохнемся?
        - Нет, салон герметичный.
        - Ну, а если, скажем, в грузовом люке? Там тоже герметично?
        - Не знаю. Может быть, и нет.
        - Так ведь он задохнется! - всполошился солдат.
        - Кто?
        - Да Карпов же! Он в том самолете. Попросил нас. Говорит, не хочу отставать от роты, вот мы его и спрятали в матрацах.
        Олег бросился в кабину летчиков. Уже оттуда он увидел, как второй самолет оторвался от земли и стал набирать высоту.
        - У вас есть с ним связь? - спросил Олег у радиста.
        - Есть.
        - Передайте, что у него в грузовом люке человек.
        - Вот лопухи! - сказал радист и, настроившись на нужную волну, стал звать:
        - «Орел», «Орел!» Я - «Синица». Как меня слышите? Прием.
        Борисов рассердился:
        - Слушай, «Синица», ты не тяни, там же человек!
        Но радист только отмахнулся от него.
        - Люк герметичный. Даю настройку: раз, два, три…
        Наконец сказал то, что нужно:
        - У тебя на борту в грузовом люке человек. Иди на посадку, освобождаю тебе полосу.
        Самолет и верно стал уходить с полосы. Но «Орел» не хотел садиться. С его борта сообщили, что штурман полез в грузовой люк за солдатом. Потом сказали, что солдата никак не могут найти, перегружают матрацы в салон. И лишь через десять минут сообщили, что нашли Карпова.
        - Живой?
        - Живой? - повторил радист.
        И, выслушав ответ, сказал Олегу:
        - Живой. Спал как сурок.

«Ну, я ему покажу!» - решил Олег, возвращаясь в салон. Солдаты тревожно смотрели на него. Олег погрозил им кулаком и сел на место. Осипов спросил:
        - Как, товарищ капитан-лейтенант?
        - Живой.
        Осипов обернулся к солдатам, показал большой палец. Все сразу заулыбались.
        - Ну подождите! - с угрозой сказал Олег.
        Но его никто не услышал: взревели двигатели, и самолет пошел на взлет.


* * *
        Стройка еще только разворачивалась, не было ни жилья, ни столовой, ни бани. На роту выделили десять кунг и три утепленные палатки. А термометр показывал сорок шесть градусов ниже нуля. И хотя печки топили круглосуточно, тепло в палатках не держалось, в бочках замерзала вода.
        Рота уже работала: бурила скалу, подвозила взрывчатку, тянула провода. Сержант Охрименко наводил в палатках армейский порядок, комсорг Гуров выпустил стенгазету, сантехники оборудовали один кунг под баню. Борисов по ночам постигал премудрости взрывного дела. Он уже знал, почему нельзя рвать одновременно все скважины, как правильно рассчитать интервал между взрывами, какие меры безопасности принять.
        Пожалуй, усерднее и бесполезнее других были его занятия по технике безопасности. Круговорот неотложных дел не позволял ему предаваться досужим размышлениям днем, зато ночью, слушая бульдозерно-скрепервый храп сержанта Охрименко, он волен был сколько угодно думать об инженере по технике безопасности Вере Ивановне Силантьевой. Он старался думать о ней больше в ироническом плане, чем в лирическом, заставляя себя вспоминать о том, как она грозилась его оштрафовать, как безропотно поехала с Щедровым в карьер, но непроизвольно думал о той ночи в пургу, о ее теплом, пахнувшем парным молоком дыхании.
        Отсюда до Игрушечного было более полутора тысяч километров, но из управления можно было дать туда радиограмму. И однажды отважился отправить ее Силантьевой.
        Не затруднит ли вас забронировать на Новый год столик «Пингвине» Олег.
        Все-таки он рассчитывал до Нового года вернуться в Игрушечный, хотя от Круглова не было никаких вестей. Если не помешает погода, рейсовый самолет на Игрушечный пойдет двадцать девятого декабря, а самолет из Черского, где, по его предположениям, застрял Круглов, прибудет двадцать восьмого. Суток более чем достаточно, чтобы передать нехитрое ротное имущество.
        Через неделю он получил от нее радиограмму:
        Вылетаю Ленинград столик забронировала на 13 января постараюсь вернуться Вера.
        Значит, Новый год придется отмечать по старому стилю. Круглов может не спешить.
        Но Круглов прилетел вовремя - двадцать восьмого утром. Он на редкость придирчиво проверял все: и станки, и взрывчатку, и даже наличие ложек. Вся ротная документация была вконец запущена, Олег два дня корпел только с ведомостями и инвентарными книгами. А следующий рейс на Игрушечный уходил лишь одиннадцатого января. Олег с удивлением отметил, что теперь это его ничуть не огорчило.

12

        Он вернулся в Игрушечный одиннадцатого вечером. Ключи от квартиры были у мичмана, а Туз жил на другом конце поселка. Первым Олега встретил Марс, он радостно вилял хвостом и прыгал, стараясь лизнуть Олега в лицо.
        - Смотрите-ка, признал, а мы думали, он совсем от вас отвыкнет, - сказала жена Туза, Оксана Григорьевна, полная, румяная и, должно быть, добродушная женщина. - Проходьте до хаты.
        Она засуетилась, помогая Олегу раздеться.
        - Трошки опоздали, мы уже успели повечерять, но я зараз чего-нибудь зроблю. - И крикнула в комнату: - Петро, чего ж гостя не встречаешь?
        Вышел Туз. В синем тренировочном костюме он казался еще квадратнее.
        - Здравия желаю!
        - Здравствуйте, Петр Тарасович. Я, собственно, за ключом да вот за Марсом.
        - Проходьте, проходьте, с дороги чего-нибудь перекусить надо. Шинку, сочини там, чего надо. А мы тут с Николой в шахматы сражаемся.
        Козырев-младший сидел за столом, уткнувшись в шахматную доску. Он едва приподнял голову и, кивнув Олегу, сказал:
        - Ничья!
        - Какая же ничья, у меня на три пешки больше, - возразил Туз.
        - А вот смотри: я тебе делаю шах, и одна пешка летит. Ты уходишь сюда. А я тебе вилку делаю. Еще одну пешку забираю. Согласен?
        - Нет.
        - Тогда давай играть.
        Они сели было за шахматы, но пришла Оксана Григорьевна, смела с доски фигуры:
        - Успеете еще. Гость пришел, а они…
        - Да пусть играют, - сказал Олег.
        - Це ж два кочета, они теперь до полуночи цапаться будут. Петро, подай горилку!
        Туз достал из-за шкафа бутылку спирта.
        - Я пить не буду, - сказал Олег.
        - Тогда, может, красненького? - Мичман извлек из-за того же шкафа бутылку знаменитого плодово-ягодного вина.
        - Нет, я вообще не буду пить, вот разве что чашечку чаю.
        - Ну, а вам уже хватит, - сказала Оксана Григорьевна и спрятала бутылки за шкаф. Козырев и мичман проводили их скорбными взглядами и вздохнули.
        За чаем мичман рассказывал, как идут дела. Начали шпаклевку баржи, Хомутинников перебирает на катере двигатель, надо менять поршневые кольца, а их нигде нет. На плашкоутах обшивка никуда не годится, скоро и смола понадобится, а ее тут днем с огнем не найдешь…
        - Надо составить дефектную ведомость, - сказал Олег.
        - Все равно до навигации не завезут.
        - Закажем спецрейс.
        - Так вам его и дадут! - усмехнулся Козырев. - У Щедрова зимой снегу не выпросишь.
        - В общем-то он прав, все надо было в прошлую навигацию завезти, - вздохнул мичман. - Тут моя вина.
        - Да что вы все о службе да о службе! Хиба ж других разговоров нема? - сказала Оксана Григорьевна и, обращаясь к Олегу, спросила: - У вас жинки нет или не привезли еще?
        - Нет, я пока холостой.
        - Скучно тут одному. А невеста есть?
        - Тоже пока нет.
        - И здесь по вас не найдешь. Вот разве дочка главного.
        - Ну, эта уже занята! - сказал Козырев.
        - Кстати, она, кажется, уехала? - спросил Олег.
        - Уже вернулась. Вчера полковник ездил встречать.
        Олег заторопился домой. Они вышли вместе с Козыревым. Марс бежал впереди, дорогу к дому он запомнил.
        В квартире пахло застоявшимся дымом и ржавчиной. Марс обнюхал все углы и улегся на своей лежанке в шкафу. Олег разобрал постель, разделся и лег спать. Однако уснуть сразу не мог. Поворочавшись в постели минут сорок, он встал и закурил. Было без четверти одиннадцать вечера. Он подошел к телефону, снял трубку, попросил квартиру Силантьевых.
        К телефону подошел отец.
        - Слушаю. Алло, слушаю!
        Но Олег уже повесил трубку. Он долго ходил из угла в угол, выкурил еще одну сигарету, потом решительно снял трубку.
        Ему опять ответил Силантьев.
        - Попросите, пожалуйста, Веру Ивановну.
        - Вера, тебя! - услышал он в трубке.
        Она долго не подходила, наверное, она уже спала, я вообще звонить в такой поздний час не очень-то вежливо.
        - Я слушаю.
        - Добрый вечер!
        - Ага, приехали!
        Ему показалось, что она обрадовалась.
        - А вы тоже? - Кажется, глупее этого вопроса ничего не придумаешь, но он просто не знал, о чем говорить.
        - Как видите.
        - Пока только слышу. - «Господи, - подумал он о себе, - какой тупица!» - Как слетали?
        - Спасибо, нормально, - кажется, ей становилось скучно.
        - Кстати, вы и в самом деле забронировали столик в «Пингвине»?
        - В самом деле.
        - Спасибо.
        Они снова замолчали. Как ни старался Олег лучше сформулировать свой главный вопрос, вышло опять глупо:
        - На двоих?
        Она засмеялась:
        - Вот уж дипломата из вас никогда бы не вышло. Можете успокоиться - на двоих.
        - Мне можно будет за вами зайти?
        - Нет, я приду прямо в «Пингвин». В семь вечера.
        - Хорошо, я буду встречать вас там.
        Она подождала, что он еще скажет, но он решительно не знал, о чем еще говорить.
        - Спокойной ночи, - сказала Вера.
        - Спокойной ночи, - машинально повторил он и понял, что разговор окончен лишь тогда, когда услышал голос дежурного телефониста.

13

        Он так и не увидел ее в эти оставшиеся два дня. Двенадцатого они допоздна просидели с Тузом в балке, составляя дефектную ведомость, а тринадцатого он два раза заходил в управление, но Вера там не появлялась, она уехала на строительство Дома культуры. А потом вышла из строя лебедка. Олег перехватил идущий на стройку автокран и приказал шоферу ехать на плавбазу. Шофер сказал, что у него наряд на стройку, но все же выполнил последнее приказание, поехал с Олегом, предупредив однако:
        - Под вашу ответственность, товарищ капитан-лейтенант.
        А потом приехал главный механик, отругал крановщика и приказал ему немедленно ехать на стройку. Тот уехал в самый последний момент, когда двигатель устанавливали на фундамент. Он висел сантиметрах в сорока от фундамента, оставлять его в таком положении было нельзя, могли не выдержать стропы. Поругавшись с механиком, Олег пошел к Щедрову.
        Полковник что-то писал. Поздоровавшись с Олегом, он указал ему на стул и протянул одну из лежавших на столе бумаг.
        - Вот почитайте, это и вас касается.
        Это был приказ из Москвы, из главка. Видимо, Жаров доложил о случае с Карповым.
«За беспечность, проявленную при отправке людей и едва не приведшую к гибели человека, начальнику управления полковнику Щедрову объявить выговор. Временно исполнявшему обязанности командира роты капитан-лейтенанту Борисову объявить строгий выговор. Остальных виновников начальнику управления наказать своей властью».
        - Ну как? - спросил Щедров.
        Олег пожал плечами. Что он мог сказать?
        - Это у меня уже второй. Первый, если помните, за пожарную тревогу.
        - А вот вам и третий. - Щедров поставил точку и протянул Олегу исписанный убористым почерком лист. - За самовольный угон автокрана.
        - Но мне же он позарез был нужен. А механик…
        - Механика вы, видимо, не поняли. Хорошо, тогда я постараюсь вам популярно объяснить. Вот смотрите, - Щедров перевернул лист с приказом и начал рисовать на обратной стороне. - Вот стройка, а вот причал, а здесь Дворец культуры. Так вот, кран должен был здесь снимать с двух панелевозов плиты и укладывать их. Поскольку вы этот кран угнали, оба панелевоза стояли: их нечем было разгружать. Стояла и бригада укладчиков. На обратном пути панелевозы должны были везти панели на строительство Дворца культуры. А раз они их не привезли, стоял еще один кран, башенный: ему нечего было разгружать. Стояла и бригада монтажников. Но и это еще не все. Угнанный вами кран в промежутках между погрузкой и разгрузкой панелевозов должен был подавать раствор и кирпич на третий этаж строящейся здесь школы. Поскольку крана не было, перекуривала и бригада каменщиков. Давайте подведем итог. Всего, стало быть, по вашей вине простаивали два панелевоза, один башенный кран, бригады каменщиков, монтажников, укладчиков.
        - А я и не знал…
        - Так вот, надо знать. С сегодняшнего дня засядете за изучение организации строительства, через две недели я приму от вас экзамен.
        - Есть! А как же сейчас быть с краном? Механик не дает…
        - И правильно делает. Мы сейчас внедряем сетевой график, и вся техника используется только по диспетчерскому приказу. Дайте заявку на завтра или на послезавтра.
        - А если не выдержат стропы?
        - Ну, тут уж элементарное техническое решение. Подведите под двигатель деревянные брусья и посадите его на эти брусья. Что еще?
        - Больше ничего.
        Олег ушел от Щедрова раздосадованный на себя за то, что сам не мог додуматься до такой простой вещи.

14

        Днем это заведение под скромной вывеской на ржавом листе железа называлось
«Столовая № 2 райпищеторга» со всеми вытекающими отсюда последствиями: комплексными обедами, очередями, ворохом немытой посуды и устойчивым запахом пищевых отходов. В пять часов вечера на крыше загоралась неоновая вывеска
«Пингвин», столы накрывались скатертями, появлялись две официантки, включалась радиола, а на буфетной стойке выстраивалась шеренга бутылок с плодово-ягодным вином. При некоторой настойчивости можно было извлечь из-под стойки бутылку спирта, а в особо торжественных случаях - даже шампанское.
        Вера пришла ровно в семь, она была в белом вязаном платье с зеленым поясом и с… зелеными волосами.
        - Где вы раздобыли эти водоросли? - спросил Олег.
        - В Ленинграде. Говорят, на Западе сейчас зеленые волосы - самые модные. А что, не нравятся?
        - Не знаю. Вероятно, не привык.
        Посетителей было мало, Олег выбрал столик в углу. Когда уселись, он спросил:
        - Как слетали?
        - На редкость удачно, с погодой мне просто повезло. И своего научного руководителя застала. Очень забавный старик. Диссертацию мою распотрошил в пух и прах, обозвал чуть ли не бездарью, но предложил работать у него в институте.
        - И вы согласились?
        - Нет. Работать в Ленинграде, конечно, заманчиво, но мне еще надо побыть здесь. Отцу еще полтора года до замены осталось, да и для моей темы тут кое-что пригодится.
        - Что у вас за тема?
        - Бетон.
        - А конкретнее?
        - Несущие конструкции в условиях вечной мерзлоты.
        - Жесткая тема. Кстати, вас никоим образом не интересуют гидротехнические сооружения?
        - Пока нет. А что?
        - Хотел взять вас в союзники. Здесь надо строить причалы. И вообще приличный порт. У Игрушечного большое будущее, рядом и нефть, и алмазы, и еще многое, как утверждают геологи. Без порта не обойдешься.
        - Ну, это довольно далекая перспектива.
        - Возможно. Но порт надо строить сейчас.
        - Это потребует больших вложений, никто вам не даст денег. Нужны очень веские экономические обоснования.
        - Вот я и хотел, чтобы кто-то сделал эти обоснования и подыскал подходящий проект. А уж пробивать я буду сам.
        Подошла официантка, приняла заказ. Когда она ушла, Вера сменила тему разговора.
        - Вы где до этого служили?
        - В Севастополе.
        - А я там ни разу не была. Говорят, хороший город.
        - Очень. Но вернемся к моему предложению. Вы можете мне чем-нибудь помочь?
        - Вероятно. Все-таки я инженер-строитель. Но боюсь, что вам не пробить этот вопрос.
        - Ничего, я парень крепкий.
        Она засмеялась. Потом серьезно сказала:
        - Если хотите знать, я только потому и сижу тут, что тогда, в пургу, поверила, что вы крепкий. Я люблю сильных людей. Хотя это и не вполне соответствует женской логике.
        - Почему?
        - Только мужчины думают, что победа достается сильным и грубым. Но женщины предпочитают кротких и мягких. С ними спокойнее. Кроме того, они легче приручаются.
        - Вот как! Значит, у меня нет никакой надежды? - шутливо спросил Олег.
        Вера улыбнулась и охотно подхватила этот шутливый тон:
        - Почему же? У женщин бывают и другие соображения.
        - Какие именно?
        - Видите ли, женщина - это плющ. А плющ может обвиться только вокруг чего-то устойчивого. Вы, с моей точки зрения, человек как раз надежный.
        - А я думал, вы бросите свой гарпун в более крупную рыбу.
        Вера нахмурилась. И опять серьезно сказала:
        - Не надо об этом. Не уподобляйтесь поселковым кумушкам.
        - Извините. - Он прикрыл ее руку своей ладонью.
        Официантка принесла апельсины, икру, омуля, оленью печень, шампанское. Она никак не могла сладить с бутылкой, Олегу пришлось открыть ее самому. Наполнив граненые стаканы, он спросил:
        - За что бы вы хотели выпить?
        - За сильных и умных.
        - А я - за слабых и нежных.
        Получилось немного банально, однако Вера улыбнулась ему открыто и ласково, как-то особенно мило обозначились ямочки на ее порозовевших щеках, а в глазах засветилась кокетливая, несколько вызывающая лукавинка.
        Под окном остановилась машина. Олег настороженно посмотрел на дверь, он подумал, что это, может быть, приехал Щедров и вот сейчас он войдет, сядет за их стол и все будет испорчено. Должно быть, Вера заметила эту его настороженность.
        - Смешной вы, Олег.
        - Ничего смешного не наблюдаю, - сердито сказал Олег. Он уже видел, что приехал действительно Щедров, вот он снял папаху, повесил шинель, подошел к зеркалу, причесывается. Именно в зеркале встретились их взгляды. Щедров удивленно вскинул свои густые брови и улыбнулся - чуть заметно и как-то иронически. Он издали поклонился им торжественно, с достоинством человека, сознающего свое превосходство, и сел в левом углу, через два столика, спиной к ним.
        Олег почти с ненавистью смотрел в эту вызывающе прямую спину. «Зачем он явился? Следит? Но это же смешно и глупо! Неужели Вера не понимает, что это, в конце концов, и оскорбительно!»
        А Вера потягивала из стакана шампанское, искоса смотрела на Олега, и глаза ее откровенно смеялись.
        - Вы это бросьте! - сердито сказал Олег.
        - Что вы имеете в виду? - Она повернулась, и теперь ее глаза хохотали прямо в лицо.
        - Не смейтесь. Это очень серьезно.
        - Я так и подумала.

«Ситуация и в самом деле забавная, - смягчился Олег. - Не хватает только дуэльных пистолетов и секундантов. Впрочем, один секундант, кажется, направляется к нам».
        К ним действительно пробирался лейтенант Король.
        - Привет соседу! Я вижу, вы не теряете времени зря. Не помешаю?
        - Помешаете.
        - Пардон! - Лейтенант откланялся, сел за соседний столик и крикнул через весь зал: - Наташенька!
        Официантка обернулась, и Король показал ей два пальца. Он был здесь завсегдатаем, и этот жест означал, что лейтенант Король сегодня намерен развлекаться в пределах двадцати рублей. Но официантка не спешила к нему, за прошлый вечер он задолжал ей шестьдесят копеек, и она уже не верила в его финансовые возможности.
        И ошиблась. Сегодня у Короля деньги были, он только что удачно закончил «операцию» по обкрадыванию самого себя. Отправив жене телеграмму с просьбой задержаться еще на две недели, он за один день распродал всю мебель. Расчет был прост: жена вернется уже после его отъезда, можно будет сказать, что мебель растащили. Не знал Король, что жена, получив его телеграмму, вылетит немедленно, и через два дня она устроит погром во всем поселке.
        Заметив Щедрова, Король перекочевал за его столик.
        О чем они там говорили, Олег не слышал, но, судя по всему, разговор этот Щедрову был неприятен, и он поспешил рассчитаться. Олег мысленно поблагодарил Короля за эту услугу.

15

        Настроение у Щедрова испортилось еще с утра. Начальник планового отдела утром сообщил ему предварительные итоги истекшего года. План строительно-монтажных работ они еще кое-как вытянули, главным образом за счет строительства дорог и перевозок грунта. План же ввода основных фондов едва составил девяносто процентов, а по жилью не дотянули и до восьмидесяти. В январе надо было начать строительство банно-прачечного комбината, а проектно-сметная документация еще не поступила.
        А тут еще приказ с выговором за побег Карпова. Разве усмотришь за каждым солдатом, да и при чем тут он, начальник управления? У него и без того хватает забот…
        Потом эта неожиданная встреча с Верой и Борисовым. Чем ей интересен этот морячок? Он, конечно, не глуп, молод, холост и прочее. Но разве все, что было между ними, Щедровым и Верой, можно вот так легко оставить? «А что, собственно, было? Ничего ведь и не было. Для нее. Это я, старый осел, думал, что кое-что для нее значу…»
        И в довершение всего Король. Если бы просил - куда еще ни шло, хотя сейчас ничем ему не поможешь, приказ об увольнении его в запас уже подписан. Но ведь не просит, а требует, настаивает, возмущается! Семь лет ходил лейтенантом - это верно. Но кто виноват?
        И все-таки даже с Королем не все так просто. Если быть честным, Короля можно было спасти. Дело он знает, и, если бы его вовремя поддержать, он бы остепенился. А его только били…
        - Куда ехать? - спросил шофер.
        Собственно, Щедрову сейчас никуда не хотелось ехать. В управлении все равно никого нет, дома - тоска зеленая.
        - Давай на плавсредства.
        Но часовой не пустил их. Маленький, закутанный в тулуп солдатик сдернул с плеча карабин и встал на дороге. Щедров пытался объяснить, что он как начальник имеет право в любое время суток проверить любой объект, но часовой упрямо стоял с карабином наперевес.
        - Мисьман не велел, насальник караула не велел, давай обратно, - настаивал солдатик, должно быть, якут или чукча.
        В общем-то, он был прав, надо было взять с собой начальника караула или разводящего. Пришлось повернуть обратно.
        - Теперь куда? - спросил шофер.
        - Давай в кинотеатр.
        На строительстве кинотеатра работала вторая смена. Заканчивали штукатурку подсобных помещений, маляры красили зрительный зал и фойе.
        - Сколько вы сегодня должны покрасить? - спросил Щедров у бригадира.
        - Это как получится.
        - А наряд у вас есть?
        - У меня нет. Он у нормировщика.
        - Должен быть у вас.
        - Так не дают же! Говорят, помнешь, испачкаешь, а это документ.
        - А как же вы даете малярам задание? Они у вас соревнуются?
        - У нас аккорд на всю бригаду. На семь человек.

«А ведь Борисов, пожалуй, прав, - подумал Щедров. - Какое же это соревнование?» Вспомнив о Борисове, полковник опять помрачнел. Но он умел быть справедливым и, подавив раздражение, опять заговорил с бригадиром:
        - Сколько же вы сегодня прокрасили?
        - А вот эту стену да два простенка.
        - Что так мало?
        - Полсмены загорали, олифы не было. Пока выписывал наряд да ходил на склад - ужин подоспел. Вот оно и набежало полсмены.
        - А где прораб?
        - Я его сегодня и не видел. Да что мы, без него не справимся? Человеку надо же когда-то отдыхать. Мы в три смены работаем, а он один на всех.
        В кинобудке прямо на полу спали двое солдат. Разбудив их, Щедров спросил:
        - Почему не работаете?
        - А нечего работать, товарищ полковник, - ответил тот, что был повыше и, должно быть, побойчее. - Цемента нет. Одну машину привезли, а за другой только еще поехали.

«Вот тебе и сетевой график! - с горечью думал Щедров, спускаясь в вестибюль. - Конечно, внедрять научную организацию труда надо, но нельзя это делать без соответствующей подготовки, иначе самую научную идею можно скомпрометировать». Собственно, они готовились к переходу на сетевой график лишь со следующего квартала, но пришло указание переходить немедленно.
        Щедров работал в строительстве двадцать один год, и на его памяти было много всевозможных организационных поветрий. И вот впервые за эти годы стали всерьез задумываться над тем, что и как мы делаем, налаживать строительную индустрию и научную организацию труда. Только налаживать. А ее приняли как очередную организационную моду. Но ведь даже мода на мини-юбки не может быть принята всеми. Если у женщины кривые или толстые ноги, она благоразумно воздержится от того, чтобы напялить коротенькую юбочку. А тут такая стройка. И нет собственной производственной базы. Хотя строительство ее запланировано, но средств отпускается мало, на этот год выделили всего триста тысяч. Такими темпами и за десять лет не построить, а денег вложено уже около полутора миллионов, и все они благополучно заморожены…
        Когда он сел в машину, была уже половина второго. Щедров поехал домой, но по дороге встретил Борисова. Олег только что проводил Веру и тоже возвращался домой. Щедров, вспомнив, что так и не побывал на плавсредствах, приказал шоферу остановиться и окликнул Борисова.
        На этот раз они беспрепятственно подъехали к причалу. Часового не было видно, и Борисов забеспокоился. Он заглянул в балок, но солдата и там не оказалось.
        - Вот вам и служба, - сказал Щедров. - Небось ушел с поста и греется где-нибудь в поселке.
        - Не должен бы уйти. Сейчас стоит Терентьев, а он парень дисциплинированный.
        - Да вон он, под катером возится, - сказал шофер.
        Между кильблоками, на которых стоял катер, действительно маячила какая-то фигура.
        - Часовой! - окликнул Олег, но ему не ответили.

«Что он там возится?» - подумал Борисов и направился к катеру. Теперь он ясно различал фигуру часового, тот что-то передвигал под катером, слышалось его сопение.
        - Терентьев! - снова окликнул Олег. В ответ послышалось рычание, и в то же мгновение сверху, из ходовой рубки, донесся голос Терентьева:
        - Товариса капитана, беги! Миска ходит!
        Но было уже поздно.
        Медведь встал на задние лапы, он был выше Олега, его крупное туловище придавило Борисова к днищу катера. Олег пытался вывернуться, ему это почти удалось, но медведь в самый последний момент успел схватить его за плечо и повалил в снег. Олег втянул голову в плечи и отбивался руками и ногами, но медведь был сильнее.
        - Карабин, карабин бросай! - кричал Щедров часовому.
        Олег не видел, как часовой бросил сверху карабин, как Щедров, подойдя вплотную, долго не мог изловчиться и выстрелить так, чтобы не задеть Борисова. Но вот где-то над самым ухом прогремел выстрел, и медведь сразу обмяк, всей своей тушей навалился на Олега и вдавил его в снег.
        Потом Щедров, шофер и подоспевший часовой никак не могли вытащить Олега из-под этой туши. В лицо Олегу ударила теплая липкая струя, он сразу догадался, что это кровь, однако не мог понять, медвежья это кровь или его собственная. Наконец его осторожно подняли и понесли к машине. Часовой всю дорогу тараторил:
        - Миска вона какой больсой, сердить не надо. Я прятался. Он хотел опять в океан, товариса капитана месал. Миска сердить не надо…
        - Струсил ты, братец, так и скажи, - заметил шофер.
        - Струсил, - согласился Терентьев.

16

        Медведь сломал Олегу два ребра, вывернул руку и ободрал плечо. К счастью, погода была летная, хирург санитарной авиации быстро сделал все, что нужно, и Олега оставили в санчасти военно-строительного отряда под наблюдением отрядного врача. Санчасть была маленькой, в единственной палате стояли четыре койки, и все они оказались занятыми. Олегу поставили койку в перевязочной, при нем почти неотлучно находился фельдшер ефрейтор Козлов.
        Почему-то сильнее всего болело плечо, хотя медведь только содрал с него кожу. Стоило Олегу повернуть голову или хотя бы пошевелить пальцами, как все плечо пронзала острая режущая боль.
        - Вы-то еще легко отделались, - утешал Козлов. - А в прошлом году рядовому Сумину медведь ухо откусил. Такой был красивый парень этот Сумин, а без уха вся симметрия нарушилась, и красоты как не бывало. Между прочим, невеста Сумина вышла замуж за другого. Я считаю, что с ее стороны это было довольно подло.
        Олег согласился с таким выводом. Это было явной оплошностью с его стороны, потому что Козлов, пустившись в рассуждения, беспрерывно в течение двух суток в довольно популярной форме излагал последние взгляды на вечно жгучую и неразрешимую проблему, причем делал это с горечью, подтверждавшей не столько его начитанность, сколь легкую уязвимость его души, истерзанной сомнениями в верности сельской фельдшерицы Ксении Фарфоровой.
        - Потому что у Ксанки отношение к жизни какое? Ей бы только повеселиться, а серьезные вещи ее мало волнуют. Она, например, в газетах только заметки из зала суда и еще про погоду читает.
        - А вы только передовые статьи?
        - Почему же? Я и за международными событиями слежу. И еще спортом интересуюсь, выписываю газету «Советский спорт» и журнал «Спортивная жизнь России». И вообще…
        - А что вообще?
        - Как что? У меня взгляды на жизнь серьезные. Я, например, академиком хочу стать.
        - Так уж сразу и академиком?
        - А почему бы и нет? Из нашего села вон два генерала, шесть полковников и три кандидата наук вышли. Правда, сельскохозяйственных наук, но все-таки кандидаты. А я их переплюну, в академики выйду. И вот представьте, жена академика и вдруг - танцульки!
        - Но, во-первых, ей пока всего девятнадцать лет и она еще не жена академика. Во-вторых, неизвестно, когда вы еще станете академиком и станете ли им вообще.
        - Это уж не сомневайтесь. Если я чего захочу - кровь из носа, а добьюсь.
        - Как говорится, дай вам бог. А пока советую танцевать. Небось не умеете?
        - Это неважно. Да и с кем тут танцевать? У меня есть хобби посерьезнее. Я лекарство изобретаю. Универсальное. Вот, например, что это? - Козлов взял с полки пузырек с жидкостью. - Обыкновенная ихтиолка…
        Так вот чем провоняла перевязочная! И еще йодом. Да вон той мазью. Как она называется? Ага, мазь Вишневского…
        В рассуждениях ефрейтора много еще наивного, порой они просто забавны, но есть в его устремлениях что-то чистое, нерасчетливо-искреннее. И вообще он нравился Олегу. Вот только болтлив излишне. И потом эти его изобретательские эксперименты, не вздумает ли он опробовать Свое универсальное лекарство сейчас? На всякий случай Олег перестал употреблять лекарства, а при перевязках внимательно следил за тем, чтобы Козлов использовал только те средства, которые применял и врач.
        Появление старика Козырева было поистине избавлением. Он долго усаживался на стуле, покашливал, тщательно расправлял свой форменный китель, прежде чем спросить:
        - Что, брат, оплошал? А мне Колька вчерась сказал, что медведь тебя помял. Шибко помял-то?
        - Нет, ничего серьезного.
        - А я сегодня выходной, дай, думаю, проведаю. Старуха пирога тебе рыбного испекла, да вот яблочки погодились. Так ты ешь. Еда, брат, первейшее лекарство, в ей вся сила. А крестного твого, медведя-то, я ободрал дак чучело сделаю. Шкура-то целая, не попортил ее Щедров, прямо в ухо угодил. Щедров же и просил чучело, музей, говорит, делать будем, там его и приспособим. Щедров-то молодец, не растерялся, хотя ты, говорят, инженершу у него отбил.
        - Кто говорит?
        - Ну мало ли болтают чего, может, и неправда. - Старик достал платок и долго сморкался, чтобы скрыть свое смущение - зря сказал лишнее. Потом переменил тему разговора: - Колька мне сказывал, что ты тут порт задумал делать. Дак это ты верно. Пройдет годов пять, тут целый город поставят, а как без порта? Пароходы близко не подходят, а перегрузка на баржи - лишняя работа, да и много теряется всего. Прошлым летом сколько добра поутопили. Так что задумка твоя верная…
        Вера забежала в обед, всего на несколько минут. Она внимательно обследовала перевязочную, сделала внушение Козлову за то, что на подоконниках пыль, окна не заклеены, стекла не протерты и вообще тут неуютно.
        - Я уже говорила с врачом и мамой, через неделю вас можно будет перевезти к нам. Мама не работает, уход будет обеспечен, в конце концов, я могу взять отпуск.
        - Зачем же? Мне и тут хорошо.
        - Да уж куда лучше! Попробуйте только отказаться!
        - Я в самом деле не поеду.
        - Почему?
        - Я буду чувствовать себя неловко. Да и вас поставлю в затруднительное положение.
        - Ерунда.
        - Нет, не поеду, - твердо сказал Олег.
        - Я на вас обижусь.
        - Напрасно.
        Все-таки она ушла обиженной. Козлов был весьма доволен таким исходом переговоров и саркастически заметил:
        Тоже мне сестра милосердия!
        - А что, не нравится? - спросил Олег.
        Почему же? Симпатичная. Но порядок есть порядок, и нечего ей тут командовать. Правда, все они такие, так и норовят захватить власть. Вот и моя Ксанка тоже…
        Он долго еще расписывал прямо-таки деспотический характер Ксении Фарфоровой. Потом, когда Олег задремал, присел к столу и стал что-то писать. Позднее Олег случайно прочел:

        Как солнышко весеннее,
        Вы светите мне, Ксения,
        И в светлый день рождения…
        На этом стихотворение заканчивалось, если не считать зачеркнутого слова
«воскресенье». Возможно, что Козлов и впрямь станет когда-нибудь академиком, а вот поэтом ему, кажется, не быть.
        Поздно вечером пришел мичман Туз. Отодрав с усов сосульки, спросил:
        Как оно, здоровьичко, товарищ капитан-лейтенант?
        - Ничего опасного нет, но, кажется, пока меня починят, поваляться придется долго. Опять вам одному командовать.
        - Так и командовать пока некем. Личного состава шесть мотористов, четыре рулевых да бригада Козырева. Ею сам Козырев не хуже меня командует. У нас ведь только в навигацию много народу набирается, а до лета вы еще сто раз поправитесь.

17

        Предсказание мичмана Туза не сбылось. Олег пробыл в санчасти почти полгода, долго не срасталось одно ребро. Правда, с ремонтом Туз справился к концу мая, залив вскрылся в первых числах июля, в двадцатых числах ожидали первый пароход, а пока мичман принимал молодое пополнение.
        Они стояли перед мичманом, смущенные его внезапным появлением, тем, что он слышал их разговор. Белесые, чернявенькие, один даже совсем рыжий, лицо обрызгано веснушками, губы припухлые, как у ребенка. Обмундирование еще не обмялось по плечам, торчит колом, а вон тому, высокому, гимнастерка явно узка. Как его фамилия? Кажется, Кулаков. А может, Савостин?
        Мичман еще не успел всех запомнить, они пришли только вчера. Потом он поговорит с каждым в отдельности, а сейчас лишь первое знакомство - «разговор за жизнь», как говорит рядовой Гухман.
        - Садитесь, - разрешает мичман.
        Усаживаются долго и шумно. Наконец притихли, смотрят выжидательно: что-то скажет мичман теперь?
        - Вот что я вам скажу: все, что вы сейчас видели, сделано руками военных строителей - и поселок, и школа, и клуб, и дорога. Строитель сейчас главная фигура на Севере. Вот вы только что говорили: мол, не очень-то боевая это специальность, героики, дескать, мало. Я моряк, служил и на Балтике, и на Тихом океане, видел штормы и тайфуны, да и повоевать пришлось, а я поклоняюсь сегодня строителям, которые все это сделали. Да, зимовщики - настоящие герои. Но знаете ли вы, что, прежде чем они начали зимовку, туда пришли раньше их такие же ребята, как вы? Пришли на голое место, сами в пятидесятиградусный мороз жили в палатках, а для зимовщиков ставили дома, расчищали площадку. Вот тут кто-то о Братской ГЭС говорил. Великая стройка, романтика. Все это верно. Но знаете ли вы, что вам придется работать куда в более сложных условиях, чем там, в Братске? Уж что-что, а романтику и экзотику я вам обещаю в неограниченном количестве.
        Его слушали внимательно, но самому мичману казалось, что говорит он неубедительно. Можно бы рассказать, как сам сюда приехал. Оборудовал юрту, стали жить в ней с женой и двумя детьми. Оле было всего четыре месяца, заболела она воспалением легких. По очереди сидели они с женой над чемоданом, в котором лежала девочка, - где тут возьмешь кроватку? За стеной ветер поет нескончаемую, как полярная ночь, песню. А девочка, крохотная, синенькая, стонет и стонет - тихо так, у нее уже сил нет плакать. Потом приспособились греть ее у себя на животе. Положишь ее на голый живот, прикроешь сверху одеяльцем и лежишь. Затихнет она, а ты боишься пошевелиться, лежишь, пока все тело не занемеет.
        Так и выходили. Теперь вон какая красавица выросла, в школу уже пошла.
        Да разве расскажешь обо всем этим мальчишкам? «Героизма им, видите ли, мало, романтику подавай, - сердито думает Туз. - Не хлебнули еще Севера, а туда же!»
        Потом он все-таки пожалел, что не рассказал им и об этом. Ребята они понятливые, грамотные, большинство со средним и среднетехническим образованием, четверо окончили институты, а Прысенко и Валеев - даже консерваторию. Эти двое особый авторитет имеют. Как ни говори, а солдаты - народ молодой, повеселиться хочется. Вот и гуртуются около музыкантов. Выделывают такие коленца, что ни дать ни взять - перебесились.
        - Как это называется? - спросил мичман.
        - Шейк. Вполне легальный танец, его даже по телевизору разучивают.
        Может, и разучивают, в Игрушечном телевизоров пока нет. И хотя это дерганье мичману решительно не нравится, но не запретишь и не заставишь всех плясать только вприсядку. Может, и впрямь отстал от моды? А в библиотеке и почитать про это нечего.
        На четвертый день мичман решил их немного «оморячить». Волнишка в заливе мелкая - балла три, не больше, но для начала и этого хватит. Баржу покачивает лишь слегка, а некоторые уже побледнели. Вон и стравил кто-то. Другие посмеиваются. Ничего, скоро привыкнут, не будут на это обращать внимания.
        Возле рубки трется Валеев, видать, хочется самому за штурвал подержаться, да стесняется. Мичман нарочно отходит, и Валеев просит Хомутинникова:
        - Дай попробую.
        - Одна пробовала, да знаешь, что вышло? - куражится Хомутинников.
        - Знаю. Старо.
        - Ну и топай.
        - Не очень и хотелось. Подумаешь, велика хитрость управлять старым корытом.
        - А ну стань! - кричит Хомутинников. - Попробуй.
        Валеев становится за штурвал, баржа начинает вихлять. Хомутинников злорадно ухмыляется, а Валеев смущен, из всех сил старается удержать баржу на прямом курсе, даже пот на лице высыпал.
        Потом за штурвал снова становится Хомутинников, что-то объясняет, Валеев внимательно слушает. Что же, пусть учится, осенью Хомутинников в запас уходит, вот и будет ему замена.


* * *
        Первый пароход пришел двадцать четвертого июля. Он доставил арматурную сталь, пилолес, битум, взрывчатку, медикаменты, апельсины, сигареты, капусту, муку, чеснок и коньяк. Такой строительно-продуктовый винегрет - привычная начинка пароходов, отправляющихся в Арктику. Обычно трюмы загружаются более тяжелыми и громоздкими строительными материалами, а сверху досыпаются всем остальным. Но с первым пароходом обязательно отправляются свежие овощи и фрукты, потому что, сколько их ни завозят на Крайний Север, в апреле они кончаются.
        Едва из-за горизонта показался дымок первого парохода, все население поселка от мала до велика высыпало на берег, хотя было раннее утро, начало шестого. Вездесущая детвора успела проникнуть на катера и баржи, и мичману Тузу пришлось организовывать «прочесывание» всех плавсредств.
        День был ветреный, накануне пронесся снежный заряд, в низинках лежали белые плешины снега, и ветер завивал там тугие сугробы. Залив весь был покрыт белыми завитушками, ветер срывал с них пену и брызги, и мичман Туз объяснял молодым солдатам, что сие явление означает волнение моря в четыре балла.
        Пароход стал на два якоря недалеко от устья Игрушки, в шести кабельтовых от берега. На катере прибыли капитан, первый помощник и двое хозяйственников, сразу же приступивших к оформлению накладных, квитанций и еще каких-то документов. Потом к борту парохода пристала первая баржа, заработали краны, лебедки, заметались длинные руки стрел.
        А к деревянному причалу уже спешили грузовики. Олег, удрав из санчасти, забежал домой, чтобы переодеться. Марс тоже увязался за ним, пришлось и его посадить в кабину попутной машины. Они не доехали до причала метров триста, когда машина остановилась. Впереди образовалась пробка. Олег вылез из кабины и пошел узнать, в чем дело.
        Перед первой машиной кучкой стояли шоферы, курили, тихо переговаривались и наблюдали за тем, как утка переводит через дорогу свой выводок. Видимо, по каким-то соображениям она решила переселиться из одного озерка в другое и вот сейчас никак не могла сладить со своим непослушным потомством. Особенно безобразничал один, с желто-зеленой стрелкой на крыле. Он то выскакивал на обочину, то снова прыгал в канаву и, быстро перебирая красными лапками, плыл вдоль дороги. Утка что-то сердито кричала ему, но он не слушался. Тогда она побежала ему наперерез, тихонько щипнула за спину, и утенок повернул обратно. Но вылезать на дорогу он никак не хотел, и утке пришлось ухватить его клювом за крыло и вытащить из канавы.
        Но пока она возилась с этим, остальные разбрелись кто куда, а один смельчак ухитрился даже забраться под колесо передней машины. Солдат полез под машину, накрыл его шапкой, потом в шапке же отнес к матери. Утка, начавшая было тревожно крякать, успокоилась и даже крякнула солдату что-то благодарное.
        - Ишь ты, какая вежливая! - сказал солдат, и все засмеялись.
        Но в это время сзади пролез между машинами еще один шофер и закричал:
        - Какого черта стоим?
        Увидев утку, сказал:
        - Смотри как отъелась, зажарить бы такую.
        - Да ты что, спятил? Мать же она!
        - Подумаешь, их тут вон сколько…
        Но на него сразу уставились два десятка гневных глаз, а солдат, поймавший утенка шапкой, угрожающе произнес:
        - А ну, хромай отсюда, пока не накостыляли!
        Когда тот шофер юркнул за машину, солдат с досадой сказал:
        - Вот ведь заведется такой, всю радость отравит.
        - А ну его. Вообще-то, конечно, можно бы и накостылять.
        Утка между тем благополучно перевела выводок через дорогу, успокоилась и величественно плыла по канаве, точно линкор в сопровождении сторожевых катеров.
        Шоферы разбрелись по машинам, взревели моторы, и колонна тронулась дальше.

18

        К вечеру погода испортилась окончательно: небо затянуло тучами, подул сильный порывистый ветер. Залив закачался, заворочался тяжелыми валами, угрожающе загудел, и среди этого непрерывного гула тяжкие стопы деревянных причалов были едва слышны.
        Потом ветер как-то неожиданно стих, сквозь грязные сугробы облаков продралось лохматое солнце, глянуло на землю раз-другой, что-то ему тут не понравилось, и оно снова спряталось за высокий темный вал тяжелых туч, грозно надвигавшийся с норд-норд-веста. Густо повалил снег, на несколько минут стало совсем темно. А потом вдруг ярко брызнуло солнце, и в ясной голубизне неба теперь хозяйничал только ветер. Вырвавшись на волю, он совсем взбесился, подхватил остатки туч, разбросал их в разные стороны и обрушился на океан.
        Между тем подошел еще одни пароход, бросил якоря недалеко от первого, а Савкин сообщил, что на подходе еще и лесовоз. Метеостанция с Косистого обещала дальнейшее ухудшение погоды.
        - Если хотя бы один пароход уйдет неразгруженным, с меня спустят шкуру, - сказал Савкин.
        - Дайте мне еще роту солдат, - попросил Олег.
        - Милый, бери хоть пять, только разгружай!
        Легко сказать «разгружай», а попробуй это сделать в такой чертолом, когда баржа то взлетает выше палубы парохода, то проваливается и лезет прямо под днище. И хотя Савкин дал еще две роты солдат, но проку от них мало: на палубе толкотня, только и гляди, чтобы в этой неразберихе кого-нибудь не смыло за борт или не зацепило грузом. Мичман Туз мечется от одной группы солдат к другой:
        - Полундра!..
        Над палубой нависла огромная связка брусьев, крановщик никак не может попасть в трюм, такелажники разбежались кто куда, и только Туз, широко расставив ноги, стоит возле трюма и взмахами рук показывает крановщику, куда передвинуть связку.
        - Товарищ Туз, осторожней! - кричит ему в мегафон Силантьева с борта лесовоза.
        Но Туз только досадливо отмахивается. Вот он подбежал к самому краю трюма, резко взмахнул рукой, и крановщик опустил связку в трюм. Туз первым спрыгнул туда, отцепил стропы, крановщик начал выбирать трос, но зацепился крюком за кромку трюма. Как назло, в этот момент баржа полетела вниз, потянула за собой кран, стрела его выгнулась.
        Однако повезло и на этот раз: крановщик успел отпустить тормоза, трос начал свободно разматываться. А баржу уже приподняла очередная волна, крюк освободился, и крановщик спокойно выбрал трос.
        Когда они уже заканчивали разгрузку лесовоза, случилась беда. Предпоследняя связка рассыпалась, брусья попадали в трюм и за борт, а один начал «гулять» по палубе.
        - Всем в корму! - крикнул Борисов, а сам бросился на помощь Тузу, пытавшемуся столкнуть злосчастный брус за борт.
        Солдаты укрылись на корме за рубкой, только Борисов и Туз остались на палубе. Один конец бруса лег между двумя тумбами кнехта, а другой мотало, как маятник. Вот его бросило в нос, мичман едва успел перепрыгнуть через брус, иначе перебило бы ноги. Надо было перебросить зацепившийся конец через кнехт, но им вдвоем не поднять этот толстый шестиметровый брус. На помощь им из-за рубки выскочил рядовой Голубев - длинный и тощий, как жердь. Он в три прыжка подскочил к ним, подхватил брус, и они перекинули его через тумбу кнехта. Теперь оставалось развернуть второй конец и столкнуть брус за борт. Но в это время волна накренила баржу влево, брус сам пополз по палубе.
        - Полундра! - крикнул Туз и ловко перепрыгнул через брус. То же самое удалось сделать и Борисову, а Голубев в самый последний момент замешкался. Брус ударил его по ноге, и солдат упал как подкошенный, его тоже поволокло за борт. Однако Борисов успел схватить солдата. Туз спихнул брус за борт уже в тот момент, когда баржа начала крениться вправо и брус готов был ползти обратно.
        Голубев лежал на палубе, он корчился и извивался, как береста на огне. Мичман попытался снять с него сапог, но Голубев закричал так страшно, что его крик услышали даже на лесовозе. Борисов достал нож, разрезал голенище сапога и штанину. Портянка насквозь пропиталась липкой кровью, пока ее разматывали, Голубев опять кричал животным криком.
        Чуть повыше лодыжки обнажилась кость - удивительно белая среди этого кровяного месива. Открытый перелом. Хорошо еще, что не раздроблена, возможно, ногу удастся сохранить.
        - Отдать швартовы! - командует Борисов.
        С лесовоза сбрасывают швартовы, солдаты на барже-подхватывают их.
        - Назад малый!
        Но волна прижимает баржу к лесовозу, бьет о борт. С лесовоза пытаются оттолкнуть ее отпорными крюками, но безуспешно. Наконец она проскальзывает вдоль борта лесовоза за его корму и разворачивается.
        Из рубки принесли аптечку, и мичман Туз перевязывает Голубеву ногу. Сейчас солдат не кричит, а только скрипит зубами: должно быть, страх у него уже прошел, а боль он старается перенести достойно.
        Теперь самое сложное - перенести Голубева на причал. Два временных деревянных причала на западной стороне уже основательно разбиты, после шторма их придется восстанавливать. Остается третий причал - возле аэродрома, там волна потише.
        Ошвартовались они более или менее удачно, если не считать того, что вывернули причальный брус и помяли борт. Но баржа так плясала возле причала, что спрыгнуть на него здоровому человеку и то было трудно, а сходня, перекинутая на борт, скакала как угорелая. Если бы нашелся широкий трап с леерными ограждениями, Голубева можно было бы перенести на носилках. Носилки можно привезти из санчасти, но где взять трап?
        На берегу уже знали о случившемся, у причала столпились такелажники, шоферы, солдаты, работавшие на выгрузке. Пришел даже старик Козырев, дежуривший в этот день на аэродроме. Он-то и предложил:
        - А вы его краном подымите.
        Это был лучший выход. Кран подцепил сетку, в которой переносили мешки с мукой, в сетку забрались трое солдат, положили Голубева на колени, чтобы при подъеме его меньше беспокоило. Кран поднял сетку, развернул стрелу и мягко опустил сетку на причал. К тому времени уже примчалась санитарная машина, Голубева уложили на носилки и увезли.
        От пароходов и лесовоза шли баржи и катера, они еще не загрузились полностью, но Щедров приказал всем идти к причалам.
        - Разгрузку прекращаем до тех пор, пока не утихнет шторм, - сказал он Савкину.
        - А если шторм неделю продержится? На подходе еще два парохода. Кто за простой платить будет?
        - Мы не имеем права больше рисковать людьми, Илья Абрамович.
        - Да, но…
        - Никаких «но»! - уже на ходу бросил Щедров и пошел к машине. - Если меня будут искать, я в санчасти.
        Штормило еще четыре дня, разгрузку прекратили, и во всех ротах с утра до вечера крутили фильмы. Двадцать четыре новые картины, прибывшие с пароходами, были завезены на весь год, но киномеханики не жалели лент, а политработники не препятствовали им: солдаты истосковались по новым фильмам.
        В команде плавсредств обязанности киномеханика исполнял рядовой Голубев, и теперь показывать фильм было некому. Солдаты слонялись по казарме, забивали «козла», кое-кто с разрешения сержантов ушел в другие роты, а Хомутинников собрался в поселок.
        Жизнь была влюблена в Хомутинникова, как бетонщица Оля, ему на протяжении всей службы сопутствовали одни удачи. Во-первых, перед самым призывом он чуть не женился и армия избавила его от этого опрометчивого, по его теперешним понятиям, шага. Во-вторых, он попал служить на Север, а не куда-нибудь в Среднюю Азию, где жара, песок и змеи. Положим, змей он не так боялся, как жары. Сам он вырос в Сибири, к жаре не привык, а холод ему нипочем. В-третьих, специальность у него флотская - рулевой, а служить придется все-таки не три года, а два, потому что он хотя и рулевой, а все же строитель. И в-четвертых, Оля не настаивает, чтобы он на ней женился. Попробуй еще найти такую на Севере!
        Вот только денег не дают. Весь его заработок идет на сберкнижку, а на руки выдают только по три рубля восемьдесят копеек. Говорят, таков приказ, хотя по закону полагается выдавать на руки половину зарплаты. Есть, конечно, способ получить деньги. Надо написать заявление с просьбой перевести определенную сумму из его накоплений родителям. Бухгалтерия переведет деньги, а через недельку-другую родители пришлют эти деньги ему. Однако Хомутинников в прошлом месяце уже использовал этот ход, повторять не стоит, иначе «усекут» и больше денег посылать не станут.
        А деньги сегодня нужны до зарезу, магазины ломятся от напитков и фруктов, на Олины деньги он не рассчитывает, хотя она не откажет, если попросить.
        Прысенко только что вернулся из поселка, купил себе часы «Вымпел» на двадцати трех камнях и в золоченом корпусе.
        - Сколько стоят? - поинтересовался Хомутинников.
        - Пятьдесят рублей.
        - Дороговато. А впрочем… Да, это идея! Слушай, друг, одолжи на один день, - попросил он Прысенко.
        - Зачем?
        - Надо. Я тебе их на вечерней поверке верну.
        Прысенко пожал плечами и протянул часы:
        - Пожалуйста.
        - Вот спасибо, выручил! - Хомутинников сунул часы в карман и пошел разыскивать начальника плавсредств.
        Капитан-лейтенанта Борисова он нашел в канцелярии.
        - Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться?
        - Обращайтесь.
        - Прошу вашего указания бухгалтерии, чтобы мне выдали пятьдесят рублей. В магазине появились часы «Вымпел», плоские, на двадцати трех камнях. А у меня никаких нет. Вот и хочу купить.
        - Сколько у вас на книжке?
        - Восемьсот сорок два рубля.
        - Хорошо, потом покажите часы мне, я тоже хочу купить, у меня видите, какие старенькие?
        У него и в самом деле были старенькие часы «Победа».
        - Кстати, - сказал Борисов писарю, - выпишите зарплату всем.
        Выйдя из канцелярии, Хомутинников побежал в кубрик переодеваться.
        В кубрике солдаты расставляли скамейки.
        - Зачем это?
        - Кино сейчас начнется.
        - А кто же крутить будет? Голубев-то в санчасти.
        - А вот товарищ мичман.
        Мичман Туз заряжал в «Украину» пленку. Этот Туз поистине универсален. И все-таки Хомутинников съязвил:
        - «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейтах водосточных труб?»
        - Вот уж чего не могу, того не могу, - чистосердечно и добродушно признался мичман. - Но играть научусь. Не хуже вот Валеева.

19

        Он и в самом деле купил баян, достал самоучитель и терзал этот баян почем зря. Оксана Григорьевна взмолилась:
        - Оставь ты его, Петя. Все равно за ними не угонишься. Они вон консерватории да институты пооканчивали.
        - Вот и мне надо учиться.
        - Да ведь ты и так сколько учился! Приходишь поздно и дома все с книжками и с книжками. Ну пока учился в вечерней школе, я молчала - надо. Теперь и школу закончил, в институт поступил. Тоже надо. Но зачем тебе курсы шоферов, киномехаников, а теперь еще и баян?
        - Пойми, Ксана, я воспитатель.
        - Хорош воспитатель, своих детей только спящими и видишь, а Гришка вон уже курить начал. - Она заплакала.
        А тут еще зашел Николай Козырев, и Оксана пожаловалась ему.
        С Николаем разговаривать легче, он понимает.
        - Захожу утром в кубрик, спрашиваю у дневального, где Котельников. «В кулуарах», - отвечает. «Где?» «В колидоре», - говорит, а у самого бесенята в глазах прыгают. Думает, не догадается мичман, почему он эти «колидоры» ввернул. Не-е-ет, Коля, не легче, а труднее стало нынче работать. Раньше, лет десять назад, я бы этого солдата поставил по стойке «смирно», отчитал как следует да еще на губу посадил. Для внушения.
        - А сейчас что сделал?
        - Ничего особенного. Я ему популярно объяснил, что французское слово «кулуар» в переводе на русский язык означает боковую залу, коридор в парламенте или театре. Во множественном числе означает парламентскую среду. Солдат этого не знал.
        - Здорово ты его поддел! Это, пожалуй, похлестче «губы» подействует. Мастак ты на эти штуки, Петро!
        - На том стоим. А учиться надо, иначе я как воспитатель только оборону буду держать. А победы можно добиться только в наступлении.
        - Да на кого наступать-то? - вмешалась Оксана Григорьевна.
        - На многое. Например, на пережитки прошлого в сознании людей. Вот, скажем, ты начинена ими, как пирог капустой. Сама увязла в быте и мужу не даешь учиться. Опять же ревнуешь.
        - Это к кому же? - поинтересовался Николай.
        - Да к твоей жинке! Помнишь, мы на Новый год с ней танцевали? Так моя-то всю ночь пилила.
        - Гляди, я те бока-то намну! - сказал Николай и расхохотался.
        - А ну вас, - махнула рукой Оксана Григорьевна. - Я с вами серьезно, а вы зубы скалите.
        Она принесла еще пирогов с капустой, подрезала сала, заново заварила чай.
        - Вот сама пойду работать, тогда узнаешь. На одних консервах посидишь, не то запоешь. И про пережитки еще не раз вспомнишь, когда сам себе будешь и обед готовить, и белье стирать, и хозяйство вести. Я хотя и увязла в быте, но, если бы я твой быт не тянула, ты так и остался бы с семилеткой.
        - Вот это верно! - сказал мичман и обнял жену. - Видал, Коля, какая у меня жинка?
        - А на мою заришься, - сказал Николай и опять захохотал.
        Кто-то постучался, мичман встал, пошел в коридор открывать дверь. Вернулся он тут же и начал торопливо одеваться.
        - Что еще стряслось? - спросил Николай.
        - Хомутинников из увольнения не вернулся.
        Когда Туз прибежал в канцелярию, Борисов спросил:
        - Где он может быть?
        - Да есть тут у него одна. Бетонщицей работает. Я поеду к ней.
        Но Туз не успел выйти из канцелярии, как туда ввели Хомутинникова. Он еле держался на ногах, налившиеся кровью глаза уставились в одну точку.
        - Уложите его спать, - сказал Борисов солдатам, поддерживавшим Хомутинникова под мышки.
        Однако рулевой уперся, он порывался что-то сказать, но слова у него получались мятые, сначала никто ничего не мог понять, только потом догадались, что он говорит о каких-то часах.
        - Во! - Он закатал рукав и показал часы.
        - Ладно, идите спать, - сказал Борисов.
        Хомутинников оттолкнул поддерживавших его солдат и шагнул к двери. Однако ноги совсем перестали его слушаться, он споткнулся. Солдаты опять подхватили его и вынесли из канцелярии.
        На следующее утро Борисова вызвал опять появившийся на стройке Жаров. Кроме самого Жарова в кабинете сидели Щедров и Савкин.
        - Что у вас там происходит? - спросил Жаров, когда Олег сел на предложенный ему стул.
        - Что вы имеете в виду?
        - Вот видите, - обратился Жаров к Щедрову и Савкину. - Он еще прикидывается этакой невинной овечкой. А то, что у вас за один день два ЧП случилось, это вас не удивляет? Сначала Голубева искалечили, потом этот матрос напился, как его фамилия?
        - Хомутинников, - подсказал Савкин.
        - Вот-вот, Хомутинников. И вообще, кто вам разрешил выдать всем зарплату? Вы знаете, что есть приказ выдавать только по три рубля восемьдесят копеек?
        - Это касается только лиц, особо склонных к злоупотреблению спиртными напитками.
        - Но есть еще и указание начальника управления полковника Щедрова: никому не выдавать на руки более пяти рублей.
        - Да, я давал такое указание, - подтвердил Щедров.
        - Конечно, приказы не обсуждаются, но вопрос о выдаче личному составу плавсредств денежного содержания решаю я как начальник плавсредств. Вот я и выдал вопреки вашему устному распоряжению.
        - Почему?
        - Потому что считаю это распоряжение незаконным и неправильным.
        - Поясните, - попросил Щедров.
        - В приказе говорится о лицах, особо склонных к злоупотреблению спиртными напитками. А вы своим распоряжением всех поголовно зачислили в алкоголики. Кроме того, что это оскорбительно, это неверно и с точки зрения дальнейшего укрепления воинской дисциплины.
        - Вот как! А я думал, наоборот, - удивился Щедров. - Любопытно. Поясните еще.
        - Пожалуйста. Мы говорим, что у нас в армии сознательная воинская дисциплина. Значит, укреплять ее надо путем повышения этой сознательности. Тем, что вы запретили выдавать деньги, вы создаете только видимость благополучия. Понимаете, опять видимость! А я выдал деньги всем и убедился, что ребята у меня и в самом деле сознательные, ведь, кроме Хомутинникова, никто не напился. А с одним Хомутинниковым мы уж как-нибудь справимся.
        - А за ЧП кто отвечать будет? - спросил Жаров.
        - Вероятно, придется мне.
        - Придется. И не только за это, а и за пожарную тревогу, и за Карпова, и за Голубева. Вот ведь какой букет набрался! Словом, на следующем заседании парткома мы спросим с вас со всей строгостью. А сейчас можете быть свободны.
        - Я попрошу вас зайти ко мне, - сказал Щедров.
        Олег ждал полковника в коридоре. Он успел выкурить две сигареты, пока Щедров вышел.
        - Ну, заходите, - пригласил он.
        Плотно закрыв за собой дверь, Щедров сказал:
        - А в общем-то, вы мне нравитесь, Олег Николаевич.
        Борисов ожидал всего, чего угодно, только не такого признания.
        - Нравитесь своей прямотой, если хотите, принципиальностью. Пожалуй, вы правы насчет моего распоряжения, хотя все это не так просто. С меня, батенька, тоже за дисциплину спрашивают, да еще как! Но не в этом дело. Я боюсь за вас, потому что вам не хватает гибкости. Вы настойчивы, прямолинейны, иногда упрямы, на этом можете свернуть себе шею. Негибкие ветки, знаете ли, легко ломаются. Иногда надо быть дипломатом.
        - Не в моих это правилах. Я считаю, чем прямее, тем честнее.
        - А разве я говорю о бесчестии? Как бы вам это объяснить? Да, вот вы прошлый раз говорили о пустом сотрясении воздуха. Зачем же вы сами его сотрясаете попусту? Стоит ли вам так откровенно и прямо высказывать все это, скажем, Жарову? Ведь он не поймет. Наоборот, он все повернет против вас же.
        - Пусть поворачивает, я не боюсь.
        - Напрасно. Такие люди бьют жестоко и очень больно. Их сила как раз в жестокости.
        - Почему же его не могут разглядеть там, в главке?
        - Там он другой, покладистый! Я тоже думал, что он хороший руководитель. А оказалось, что он просто случайно задержавшийся на руководящей орбите отголосок давно минувших дней. Плюсквамперфект. Давно прошедшее. Что же, бывают ошибки. Важно, что их видят и исправляют. Исправят и эту. Но прежде чем его раскусят, Жаров еще многим попортит крови, и вам, в частности. Поэтому будьте осторожнее. Вот об этом я и хотел вам сказать.
        - Спасибо.
        - Да, кстати, я не подписал вашу заявку.
        - Какую заявку? Я ничего не просил.
        - А в Ленинградский проектный институт разве не вы писали?
        - Первый раз слышу.
        - Значит, это инициатива самой Веры Ивановны. Но идея строительства порта ваша?
        - Моя.
        - В принципе она верная, но сейчас ставить вопрос преждевременно. Да и средств нам не дадут.
        - А когда дадут, будет уже поздно. Мы и в эту навигацию вряд ли управимся. Если даже шторм утихнет сейчас, мы не сможем производить разгрузку. Причалы разбиты, придется восстанавливать их. На это уйдет не меньше недели.

20

        На восстановление причалов ушло шесть дней. На рейде к тому времени скопилось девять пароходов. Строительное управление арендовало катера и шлюпки с пароходов. На разгрузку было брошено все: люди, транспорт, краны, остановлены работы на других объектах. Разгрузка шла непрерывно круглые сутки, благо, солнце не заходило.
        Коротким полярным летом в тундре много грибов. Обычно для их сбора каждый год выделялась особая бригада. Она обеспечивала отряды грибами на весь год. Нынче было не до этого. А уже потянуло изморозью, по утрам вся тундра покрывалась инеем, съехали набок поседевшие шляпки грибов, заблестели в низинках стеклышки первых заморозков.
        - Еще недели две, и залив встанет, - сказал Щедров Борисову.
        Но Олег не слышал, он спал, свернувшись на заднем сиденье машины. За последние трое суток ему вряд ли удалось поспать хотя бы десять часов, и вот теперь он наверстывал упущенное. До оленеводческого колхоза, куда они ехали, было двадцать семь километров, езды не меньше часа по здешним дорогам.
        Щедров тоже было задремал, но на глубокой выбоине машину так тряхнуло, что он ударился лбом о ветровое стекло и потом уже до самого поселка бодрствовал.
        Они проехали к правлению колхоза почти через весь поселок и не встретили ни души. Даже собак не видно. Сейчас все население в тундре. В правлении сидел только бухгалтер и крутил ручку арифмометра.
        Поздоровались. По обычаю, прежде чем приступить к делу, поговорили о том о сем. Наконец Щедров сказал:
        - Вчера я по радио говорил с вашим председателем. Он еще в тундре?
        - Ну.
        - Мы договорились, что заберем у вас катер и два мотобота.
        - Ну.
        - Так вы в курсе дела?
        - Ну бери.
        Мотоботы были совсем старенькие, а катер еще новый, его купили прошлым летом. Двое студентов, приехавших на каникулы из Якутска, помогли Олегу завести буксирные концы и даже вызвались сопровождать его до Игрушечного. Поскольку карт не было, в проводники взяли Василия - старого охотника на морского зверя. Он повел караван излучинами и протоками - так было ближе. Но катер был тихоходным, и до Игрушечного они добрались только к вечеру. Василия отвезли на машине обратно, а студенты добровольно остались помогать на выгрузке.
        За десять дней удалось разгрузить еще тринадцать пароходов.
        А бухту уже опоясал белый воротник берегового припая.
        Вместе с радиограммой о выходе в Игрушечный последнего парохода Щедров получил сообщение о вылете генерала Вилкина.
        На благоустройство дороги от аэродрома до поселка Савкин бросил восемь самосвалов и два катка. Он лично проверял каждую ямку - не дай бог, чтобы высокое начальство где-то сильно тряхнуло. Для генерала отвели в только что сданном доме двухкомнатную квартиру, кое-как собрали мебель, чтобы обставить комнаты более или менее прилично. Савкин принес из дому два собственных ковра и повесил их на стену. Но потом кто-то сказал, что теперь вешать ковры на стену не модно, и их расстелили на полу.
        На случай, если генерал пожелает добраться до управления через бухту, срочно красили катер, драили медяшки, переоборудовали салон.
        В ротах скоблили полы, выравнивали кровати, старшины носились как угорелые: не хватало эмблем, звездочек на фуражки, ремней. Срочно выпускались стенные газеты, боевые листки, в казармах и на объектах обновлялись лозунги, плакаты, доски с показателями соревнования.
        Навигация как-то незаметно отошла на второй план, и Олегу в эти дни приходилось особенно туго. Не хватало людей, вышли из строя два двигателя, и невозможно было достать к ним запасные части. А тут еще пошли мелкие грузы, краны таскали бочки с селедкой, ящики с маслом и консервами, производительность труда резко упала, разгрузка шла медленно. Обычно керосин и бензин привозили в бочках. На этот раз прислали танкер, а на берегу не оказалось ни одной емкости, пришлось возить горючее на склад ГСМ даже водовозками. Только теперь выяснилось, что Савкин не составил очередности поступления грузов, они шли в самых нелепых сочетаниях. Склады забивались сначала самыми необходимыми материалами, сверху на них наваливалось то, что потребуется лишь будущей весной.
        В этой суматохе, пожалуй, только Щедров сумел сохранить спокойствие. Он окончательно перебрался в балок на причале, и его короткие и четкие распоряжения вносили в работу некоторую организацию. Даже нетерпеливые капитаны пароходов, съезжавшие на берег с единственной целью поругаться, при нем как-то успокаивались, становились податливее. Увидев на плашкоуте Веру, Щедров сказал:
        - Вера Ивановна, вы мне нужны.
        Она сошла на причал, и, пока шла ему навстречу, он рассматривал ее пристальным, изучающим взглядом. Она похудела, лицо осунулось, даже ямочки на щеках пропали, в походке появилось что-то резкое, даже суетливое.
        - Я слушаю вас, Виктор Тимофеевич.
        - При случае принесите мне заявку на разработку проекта строительства порта. Я ее подпишу.
        - Теперь убедились?
        - Вполне.
        - Хорошо, я принесу вечером.
        Она уже собралась уходить, но Щедров жестом остановил ее.
        - Не спешите. Мне кажется, вы в последнее время стали избегать меня. Я догадываюсь о причине, но хочу сказать, что это не должно мешать нашей дружбе.
        - Просто сейчас такая горячка. - Вера еще пыталась уклониться от этого разговора.
        - Не отговаривайтесь. Я ведь ни на чем не настаиваю, только прошу вас не оставлять меня в полнейшем одиночестве. Я в конце года заменяюсь, уеду куда-нибудь на другую стройку, но я хотел бы сохранить о вас самые лучшие воспоминания.
        - Я не пойму, что вы хотите.
        - Видеть вас. Пусть даже вместе с ним. Откровенно говоря, он мне тоже нравится. Вы понимаете, мне нелегко заставить себя признаться в этом, но надо быть справедливым. Он именно тот, который вам нужен. Но берегите его. Такие, как он, живут трудно, блестящей карьеры не делают и обладают страстью к перемене мест. Так что могу вам предсказать нелегкую, но интересную жизнь. Надеюсь, хотя бы на свадьбу-то пригласите?
        - Непременно.
        Они улыбнулись друг другу, и Вера побежала на причал. Она была рада, что состоялся этот разговор, что они остались друзьями, а главное - тому, что Щедров так великодушно и мужественно честен и так благородно откровенен. «Они поладят с Олегом, они все-таки в чем-то схожи. В чем именно?» - думала она, глядя на таявшую в воде желтую льдинку.

21

        Генерал был маленького роста, круглый, как кранец, ничего грозного ни в его фигуре, ни в обращении с людьми не ощущалось. Он был вполне доволен и квартирой, и обедом, и даже согласился послезавтра поехать на рыбалку. Как человек воспитанный, за ужином он почти не говорил о дедах, рассказывал анекдоты и вообще был вполне радушен.
        Потом он выслушал Щедрова. Доклад Щедрова был обстоятельным, но не длинным и генералу понравился. А когда Щедров попросил выделить целевым назначением дополнительные средства на строительство собственной базы, генерал сказал:
        - Я затем и приехал, чтобы лично посмотреть, что у вас тут делаётся и какие возможности есть для ускоренного строительства собственной базы. Дело в том, что уже в конце этого года начнется освоение здешних богатств, добыча алмазов, золота, цветных металлов. Объем строительства резко возрастает, и без собственной базы вам не обойтись…
        Отпустив Щедрова, генерал лег спать. Но уснуть никак не мог. То ли потому, что в Москве в это время был еще день, то ли потому, что успел вздремнуть в самолете, пока летел от Черского. Поворочавшись в постели часа полтора, Вилкин встал, оделся и пошел на причал.
        Был уже двенадцатый час ночи, но на причале работы шли полным ходом. По заливу сновали катера и мотоботы, ползали толстобрюхие баржи, гремели лебедки и краны, скрежетало железо, и над всем этим стоял неумолчный гул голосов:
        - Вира помалу!
        - Куда лезешь, черт полосатый? Башку оторвет!
        - Отдать носовой!
        Возле балка на штабеле досок сидел солдат и ел кашу из алюминиевой миски. Заметив генерала, он вскочил и вытянулся.
        - Вкусная каша? - спросил генерал.
        Но солдат только испуганно хлопал глазами, а говорить не мог - рот его был набит кашей.
        - Да вы проглотите, - посоветовал генерал.
        Солдат, давясь, в два приема проглотил кашу и рявкнул:
        - Виноват, товариса… - Должно быть, он не очень-то разбирался в званиях и смутился, не зная, как назвать генерала.
        - Кто тут у вас старший?
        - Товариса капитана.
        - А где он?
        - Сейсяза разысю. Тута был недавно.
        - Не надо, я сам найду. А вы кашу доешьте, не то остынет. Приятного аппетита!
        Солдат подождал, когда генерал отойдет подальше, и снова принялся за кашу.
        Борисова генерал отыскал на втором причале.
        - Сколько еще пароходов осталось?
        - Шесть.
        - Успеете разгрузить?
        - Мы-то разгрузим, а вот капитаны побаиваются, что не успеют вернуться, как бы им тут зимовать не пришлось.
        - А вы как считаете?
        - Думаю, что двум последним пароходам действительно придется зимовать.
        - А как же я буду объяснять это министру морского флота? Почему задержались?
        - Четыре дня штормило, причалы были разбиты, пришлось восстанавливать. Да и весь этот тюлькин флот… - Борисов кивнул на залив. - Разве этими дырявыми калошами перетаскаешь столько груза?
        - Да, флот у вас действительно неважный, - согласился генерал. - Надо вам дать новые суда. Сколько примерно потребуется, если объем перевозок в будущую навигацию возрастет, скажем, в два раза?
        - Нисколько.
        - То есть?
        - Простое увеличение количества судов почти ничего не даст. Мы просто не в состоянии будем их разгружать. Больше двух барж к пароходу все равно не поставишь - по одной с каждого борта.
        - Где же выход?
        - Надо строить порт, товарищ генерал.
        - Это, брат, дорого да и нерентабельно. Навигация здесь полтора, от силы два месяца длится, а остальные десять месяцев порт будет простаивать. Дешевле и проще построить собственную производственную базу, в первую очередь завод железобетонных изделий или хотя бы цех. Тогда объем перевозок и стоимость строительства сразу сократятся. Согласны?
        - Нет.
        - Почему?
        - Извините, но мне кажется, что вы не учитываете перспектив. Я недавно говорил с геологами, они утверждают, что в ближайшие два-три года здесь начнется промышленная разработка многих ископаемых. Не знаю, будут ли строить здесь заводы, но если не руду, то и металл вы тоже не будете возить самолетами. Значит, нужен будет порт. И если его строить, то начинать надо именно сейчас. Что касается навигации, то ее можно продлить. Я не знаю перспективных планов строительства ледокольного флота, но мне кажется, если это будет нужно, порт может быть открыт почти круглый год. И наконец, производственная база. Я не специалист, боюсь что-либо утверждать, но мне кажется, что ее строить не нужно. Сейчас у нас пароходы уходят отсюда порожняком. А потом, наоборот, отсюда пойдут с рудой или металлом, а сюда порожняком, если не считать не такого уж большого количества необходимых продуктов. Поэтому не лучше ли средства, отпущенные на строительство собственной базы, или хотя бы часть их вложить в строительство порта?
        - Все это надо посчитать с карандашом в руках, - сказал генерал. - Но вообще-то в вашей мысли что-то есть. Я вас вот о чем попрошу: сядьте-ка вместе с плановиками, геологами, кто тут еще есть? Насчет ледоколов мы в Москве прикинем. Так вот, сядьте и составьте докладную записку на мое имя. Сколько времени вам для этого потребуется?
        - Откровенно говоря, не знаю. Мне еще не приходилось заниматься такими вещами.
        - Вам тут есть кого за себя оставить?
        - Есть. Мичман Туз эти шесть пароходов и без меня разгрузит.
        - Тогда вот вам неделя сроку. К моему отъезду составьте такую записку. В точные расчеты не влезайте, сейчас всего не учтешь, но прикиньте хотя бы приблизительно. Причем при подсчете стоимости строительства и обслуживания порта округляйте не в меньшую, а в большую сторону.
        В это время Борисова позвали. Подошла баржа с листовым железом, не знали, куда его складывать. Борисов побежал звонить Савкину, но того ни дома, ни в управлении не было.
        Савкин и Жаров были в клубе и ломали голову над тем, как переделать трибуну. Единственная трибуна была сделана из расчета на высокий рост Щедрова, а для генерала Вилкина никак не подходила.
        Решили сделать к трибуне приступочку, а чтобы она не путалась под ногами у других, сделали ее откидной. Нажмешь кнопку - откинется, еще раз нажмешь - убирается. Опробовали - получилось вроде неплохо.
        Но когда Щедров предоставил слово генералу, в приступочке что-то заело. Сколько Савкин ни нажимал на кнопку, приступочка не откидывалась.
        Савкин опять стал ковыряться в приступочке, она неожиданно откинулась и стукнула его по лбу. В президиуме сдержанно засмеялись, генерал тоже улыбнулся и сказал:
        - Видно, есть еще бог.
        - Так точно! - вытянулся Савкин.
        Зал вздрогнул от дружного хохота.
        Генерал встал, подошел к трибуне, поднялся на приступочку.
        - Между прочим, - сказал он с улыбкой, - примерно вот на таком уровне мы пока осуществляем и механизацию строительных работ.
        Зал опять оживился, послышался смех.
        - И уж если говорить серьезно, механизация строительных работ, особенно в районах Крайнего Севера, сейчас встает как одна из главных задач. У нас слишком много ручного труда, поэтому мы вынуждены держать тут много людей, а условия жизни здесь, как видите, весьма отличаются и от Южного берега Крыма, и от Черноморского побережья Кавказа…

22

        Над докладной запиской они промучались всю неделю, а тут еще заболела машинистка, и солдату-писарю потребовался чуть ли не целый день, чтобы отстучать одним пальцем эту записку на машинке. Генерал уже уехал на аэродром, и Олегу пришлось мчаться к самолету.
        - Хорошо, что успели, - сказал генерал. - А то почта у вас тут по месяцу ходит.
        Он уже собирался влезть в самолет, когда прямо к трапу подкатила машина, из нее выскочил взмокший Савкин.
        - Уф, едва успел! - сказал он, вытирая со лба пот. - Товарищ генерал, мы вам на дорожку рыбки приготовили.
        - Рыбки? Это хорошо, хотя я и не припоминаю, чтобы просил вас об этом. Ну, покажите.
        Двое солдат вынули из машины зашитую в холст нельму. Когда ее поставили на попа, она оказалась генералу как раз до плеча.
        - Хороша! - похвалил генерал. - Спасибо. Сколько я должен?
        - Ничего.
        - Тогда везите обратно. Подношений не принимаю, - обиделся генерал и пошел к трапу.
        - Извините, товарищ генерал. - Савкин забежал вперед. - Я не хотел обидеть, я от души.
        - Я же вам сказал, что подношений не принимаю. Ни рыбой, ни борзыми щенками. Неужели вы, Савкин, думаете, что я, генерал, не в состоянии за это заплатить? Вы-то где ее взяли?
        - У рыбаков.
        - Сколько заплатили?
        - Да я не деньгами, товарищ генерал.
        - Знаю, что вы свои не заплатите. Ну, так чем заплатили?
        - Два литра спирта дал, они и довольны.
        Генерал полез в карман, достал бумажник, вынул из него двадцатипятирублевку и протянул Савкину:
        - На эти деньги купите спирт, благо, он у вас даже в магазине продается. Оприходуете и квитанцию пришлете мне. Поняли?
        - Так точно.
        - А вы, товарищ Щедров, тоже за этими жуками присматривайте.
        Когда самолет поднялся в воздух, Савкин, пожав плечами, сказал:
        - Строгий какой…
        Олег возвращался с аэродрома вместе с Силантьевым и Жаровым.
        - Кажется, пронесло, - облегченно вздохнул Жаров. - Я думал, поснимает он с нас стружку, а ничего, вроде обошлось. Тут еще этот Савкин со своей рыбой. Да и с трибуной подвел.
        - Кажется, конструкцию ее он разрабатывал в соавторстве с вами, - сказал Силантьев.
        - Что вы, какой из меня механик? Это все Савкин. Да и вы, товарищ Борисов, нас крепко подвели. Как же получилось, что один пароход остался зимовать? Да еще на глазах у генерала! Позор! Ну, мы еще с вас и за это спросим. Кстати, почему вы последнюю неделю не работали?
        - Я выполнял срочное задание генерала.
        - Не знаю, это еще надо проверить. У меня есть сведения, что вы больше занимались амурными делами.
        Он явно намекал на Веру, она ведь тоже готовила докладную записку.
        - А знаете ли, во времена Пушкина я бы вас за такие слова вызвал на дуэль. А сейчас даже достойно ответить вам, к сожалению, не могу.
        - А, так вы еще и угрожаете? Вы слышали, товарищ Силантьев?
        - Не надо делать из мухи слона, товарищ полковник!
        К счастью, они уже подъехали к управлению, и Жаров вылез.
        - Этого я так не оставлю! - пообещал он на прощание.
        До самого причала Силантьев и Борисов молчали. Но когда вышли из машины, Силантьев предложил:
        - Давайте-ка присядем, Олег Николаевич, и потолкуем. Я давно собирался с вами поговорить, не все как-то случая не было.
        Он сел на бухту манильского троса, Олег устроился чуть повыше - на кипе листового железа, которое так и оставили пока на причале. Силантьев задумчиво посмотрел на одиноко стоявший на рейде пароход и спросил:
        - А вы не боитесь, что Шаров вам повредит?
        - Нет.
        - И напрасно! Он из породы тех людей, которые если уж невзлюбят кого, то не оставят в покое. Вам помочь?
        - Спасибо, но я уж как-нибудь один отобьюсь.
        - Напрасно вы иронизируете. Все это гораздо серьезнее. Шаров и вам, как мне, вынесет служебное несоответствие, запишет в личное дело, будет это взыскание многие годы кочевать из аттестации в аттестацию, даже если его и снимут. Вы станете неудачником.
        Извините меня за вмешательство, но я знаю, что Верочка вас любит, а значит, и мне ваша судьба небезразлична. Послушайте совет человека, прослужившего в армии более тридцати лет. Вероятно, я скоро уйду на пенсию. Вам сколько лет?
        - Тридцать.
        - Вы еще можете начать все сначала. Мне уже поздно. Поверьте, нести всю жизнь крест неудачника трудно. Я знаю ваш характер, вы слишком упрямы, неуживчивы. Уходите!
        - Но я моряк. И для меня это не только профессия. Я считаю себя пригодным для настоящего дела и намерен в жизни сделать что-нибудь значительное.
        - Дай бог, чтобы вам это удалось. Мне не удалось сделать ничего стоящего. Если хотите знать, вы мне симпатичны именно тем, что в вас я узнаю свою молодость. Я ведь тоже дерзал, что-то искал, был так же упрям и прямолинеен. А потом случилась неприятность. Не скажу, чтобы она выбила меня из колеи, я старался и надеялся, что мне когда-нибудь простят эту оплошность, забудут о ней, все начнется сначала и я опять буду жить полной, настоящей жизнью. Настоящей потому, что я еще не был самим собой, может быть, слишком осторожничал, опасаясь напоминать о прошлой ошибке.
        Но шли годы, и надежды постепенно угасали. Мои товарищи после войны ушли в академии, получили высокие посты, а следовательно, и возможность проявить самостоятельность, а я оставался прорабом. Естественно, меня это как бы обескрылило, я сник, стал пассивным, тут было уже не до смелых дерзаний. Я уже не проявлял инициативы, тем более не лез на рожон, просто делал то, что мне поручали, не более. - Силантьев пошарил возле себя рукой, нашел гладко обкатанный океаном голыш, бросил его в воду и продолжал: - Простите, я несколько отвлекся. Словом, перспектив у меня не оставалось. Мне хотелось жить яркой, одухотворенной жизнью, а у меня были только графики, наряды, переезды со стройки на стройку, подъем, отбой - каждый день везде одно и то же. А вечером, если удавалось выкроить такой вечер для себя, - домашняя жизнь. Тоже скучная и беспросветная. Шена попрекала меня неудачливостью. Знаете, как бывает у них: «Иванов уже генерала получил, Петровы живут в Москве, а мы все торчим в этой дыре». Я не возражал, да и возразить-то, собственно, было нечего.
        И вот сейчас, на склоне лет, вдруг понял, что жизнь-то прошла, а ничего в ней радостного для меня не было. Остались лишь какие-то смутные воспоминания и тоска. И я не знаю, зачем я вообще жил, я не сделал ничего значительного.
        - Но ведь это неправда! - воскликнул Олег. - Вы тридцать с лишним лет строили! Если собрать вместе все, что вы построили, будет огромный город.
        - Возможно. Но разве дело в этом? Я сделал намного меньше, чем мог, - вот в чем суть! Я был прорабом, а мог руководить крупнейшей стройкой. Поймите меня правильно. Я чувствовал, я знал, что могу, и был для этого достаточно подготовлен. Сейчас я уже ничего не могу, потому что отстал, упустил то, что на склоне лет уже не вернешь.
        Вы думаете, мне не сочувствовали? Не судите об армии по жаровым, их не так уж много. Они не делают погоды, но иногда сильно мешают. А если еще попадется дурак мстительный, и того горше. Сам он не обязательно будет делать вам подлость. Он просто напомнит кому надо, что у вас был выговор… Вы думаете, меня не замечали, не пытались выдвинуть? Замечали, пытались. Но в какой-то инстанции всегда находился или человек слишком осторожный, или вот такой Шаров. Пока он сидит в главке, он будет всячески вам мешать.
        - Когда-то и там разберутся, что это за птица.
        - Возможно. Даже наверняка разберутся, в конце концов, там же сидят главным образом умные люди. Но они то здесь почти не бывают, а Жаров нас курирует, естественно, что ему доверяют. И весь вопрос в том, когда разберутся.
        Он помолчал и закончил грустно:
        - Да, я поработал немало и честно. Но это не вызывает у меня гордости, потому что я мог сделать неизмеримо больше. Неизмеримо!
        Он умолк. Олег тоже молчал, он с грустью смотрел на узкую согнутую спину Силантьева, короткую шею, низко опущенную голову.
        А все считали его добрым и мягким, никто не слышал о его неудачах, и вообще Силантьева относили к разряду тех безропотных тружеников, которые выполняют любую работу.

«А может, и верно, в нем погиб великий талант?» - подумал Олег.

23

        Через две недели Борисова радиограммой вызвали в Москву. На этот раз он долетел быстро, меньше чем за сутки. Дома он никого не застал, мать с Колькой уехали к Таисье в Ташкент. Приняв душ и переодевшись, Олег отправился в главк. Ему долго пришлось ждать, пока закажут и выпишут пропуск, прошло часа полтора, прежде чем он оказался в приемной начальника главка.
        В приемной сидело человек восемь, все в больших званиях, и порученец генерала Вилкина, совсем еще молодой лейтенант в безукоризненно сшитом кителе с сомнением сказал:
        Вряд ли он сегодня вас примет. В пятнадцать ноль-ноль у него совещание, а сейчас сами видите, сколько ожидающих… Впрочем, я доложу, как только войду в кабинет.
        После этого он раз двадцать заходил в кабинет начальника главка, но Олегу так ничего и не сказал, должно быть, забыл или не захотел доложить. Забыть ему не мудрено: он крутится как белка в колесе, поминутно вскакивая, ныряя то в кабинет, то в коридор, отмечая пропуска, подписывая заявки, отвечая на беспрестанные звонки шести телефонов.
        Должно быть, в наше время положение человека, его общественный вес измеряются именно количеством телефонов. Олег никогда не имел персонального аппарата, у Щедрова их два, а здесь шесть штук. Один вид этого стола, уставленного аппаратами, внушает посетителю, что люди тут деловые, пустяками им заниматься некогда, поэтому не беспокой их без нужды и не задерживайся. И стоит начальнику позвонить по одному из этих телефонов, как за минуту может решиться вся дальнейшая судьба любого из сидящих здесь и терпеливо ожидающих приема.
        Посетители приходили и уходили, одни ждали своей очереди, другие врывались без спроса, третьих вызывал сам генерал. Прошло уже человек двадцать, а Олег все сидел. Напоминать о себе порученцу он считал неудобным, лейтенант даже взмок, бедняга. А Олегу спешить было некуда. Он даже не знал, зачем его вызвали, лишь догадывался, что вызов этот так или иначе связан с его докладной запиской о строительстве порта.
        Ровно в четырнадцать ноль-ноль генерал Вилкин сам вышел из кабинета и сказал:
        - Извините, но больше никого принять сегодня не смогу - ухожу на совещание. У кого дела не терпят отлагательства, обратитесь к моему первому заместителю, остальных прошу зайти завтра.
        Он уже надел фуражку, но тут заметил Олега.
        - Впрочем, вас, товарищ Борисов, я, пожалуй, приму сейчас.
        Он вернулся в кабинет, Олег вслед за ним прошлюзовался туда через двойные двери. Генерал, не снимая фуражки, уселся за стол и жестом указал Борисову на кресло, стоявшее сбоку.
        - Что вы там с Жаровым не поделили? Он тут на вас такую цидулю накатал, на двенадцати страницах. Где же она? А, вот: «Самонадеян, скептически относится к распоряжениям старших, допускает грубость. С товарищами общителен, но высокомерен». Не понимаю, где же тут логика?
        - Не знаю, это ведь не я писал.
        - Да, конечно. Вот еще: «Отрицает революционную преемственность поколений, высказывает недоверие нашей молодежи».
        Олег посмотрел в окно. По стеклу ползала муха.
        - Ну, что вы на все это скажете? - спросил генерал.
        Олег пожал плечами. Он опять посмотрел на муху и вдруг заметил у нее хоботок. Олег рассмеялся.
        - Вы что? - нахмурился генерал. - Вам еще и весело?
        - Извините. Но я вот смотрю на муху и впервые вижу, что у нее есть хобот. Значит, многовековые усилия человечества по превращению мухи в слона не пропали даром - у нее уже есть хобот!
        Генерал посмотрел на муху и расхохотался.
        - А ведь и верно! - Потом сунул письмо Жарова в стол и сказал: - Ладно, с этой цидулей мы и без вас разобрались. Факты, как говорится, не подтвердились, и давайте забудем об этом. Однако, как выяснилось, парень вы ершистый, а это не всем по душе. Вам еще намнут когда-нибудь за это бока, и не раз. Так вот вам мой совет: не пугайтесь. За одного битого, как говорится, двух небитых дают. Ну ладно, закончим с этим. Впрочем, я еще не успел почитать ваше личное дело. Посмотрим, какие еще доблести за вами водятся. - Он подвинул к себе лежавшую на краю стола коричневую папку и открыл ее.
        - Так, училище окончил с отличием. Первая аттестация. Тут все красное. Во второй - тоже. Подчеркнутое красным карандашом читать не будем. Ага, вот и синим подчеркнуто. «К недостаткам следует отнести невыдержанность характера, доходящую до грубости». Оказывается, это у вас старый грешок.
        Да, старый, эта запись появилась в аттестации четыре года назад. Олег служил тогда на крейсере штурманом. На крейсере же размещался и штаб эскадры. Однажды у флагманского штурмана пропала важная карта, и он пытался свалить вину на Борисова. Расследованием занялась военная прокуратура, но в это время флаг-штурман нашел карту у себя дома, она затерялась среди других бумаг. При попытке подкинуть карту в каюту Борисова флаг-штурман был пойман с поличным. Вот тогда-то Олег и назвал его подлецом. За публичное оскорбление старшего по званию и по должности офицера Олег получил строгий выговор и вот эту запись в аттестации. Потом флаг-штурмана уволили в запас, выговор с Олега сняли, а вот эта запись, подчеркнутая синим карандашом, осталась. И теперь будут читать только ее. Ведь даже генерал Вилкин, настроенный к нему явно благожелательно, и тот читает подчеркнутое только синим. Может быть, прав Силантьев насчет вечного двигателя и лекарства против рака?
        Между тем Вилкин закончил просмотр личного дела, захлопнул папку и сказал:
        - Ну ладно, с этим еще можно жить. Мы вызвали вас сюда затем, чтобы вы приняли участие в подготовке решения правительства о строительстве в Игрушечном морского порта. Вашу записку читал заместитель министра, в принципе он поддерживает вашу идею. Теперь нужно подготовить решение, предварительно согласовать его со всеми заинтересованными министерствами и ведомствами.
        - Но я в этом ничего не понимаю.
        - Этим будет заниматься целый отдел, а вы приглядывайтесь, учитесь, а где нужно - подсказывайте. Вы тут выступаете в качестве эксплуатационника, вам и карты в руки.
        - Кстати, товарищ генерал, у нас нет даже приличных навигационных карт этого района.
        - Достаньте.
        - Их не достанешь, потому что они еще не составлены. Район мало исследован.
        - Вот и исследуйте.
        - Этим должна заниматься гидрографическая служба. Потребуется специальное судно.
        - Вот и попросите его у министра морского флота, у меня, как вам известно, даже шлюпки нет. Словом, продумайте все хорошо, прикиньте, что вам потребуется, и выколачивайте.


* * *
        На подготовку постановления правительства ушло двадцать шесть дней. Все эти дни Олег метался по министерствам, главкам, институтам и проектным мастерским. Он побывал на двух заседаниях коллегий, на полутора десятках совещаний, участвовал в работе четырех комиссий сразу. Он встречался со строителями, океанологами, гидрографами, полярниками, водолазными специалистами, геодезистами, плановиками и снабженцами. Его поразило, как много различных ведомств, организаций и учреждений вовлечено в подготовку проекта, сколько заводов будут выполнять заказы стройки, как трудно будет скоординировать их работу. Сначала Олег только слушал, впитывая в себя как губка всю эту лавину сведений, справок, цифр, предложений, расчетов и выкладок. Но постепенно он начал кое в чем разбираться, даже вносить свои предложения. Когда речь зашла о гидрографических исследованиях, ему сравнительно легко удалось выпросить специальное судно. Но простые арифметические подсчеты показали, что за короткий период арктической навигации даже три таких судна не в состоянии решить задачу в столь сжатый срок. Вот тогда-то Борисов и предложил
проводить исследования круглый год.
        - Каким образом? - иронически спросил один из членов коллегии. - Уж не думаете ли вы мобилизовать на это весь атомный подводный флот?
        - Никак нет, для этого потребуются лишь три-четыре трактора.
        - То есть?
        - Я предлагаю создать санно-тракторную гидрографическую экспедицию. Почему мы должны ждать чистой воды? Подледные исследования не менее надежны, потребуется лишь немного дополнительного оборудования. Даже для бурения льда можно приспособить станки, которыми мы пользуемся.
        Решение было настолько простым, что поначалу все растерялись. Потом прикинули, посчитали, и получилось, что санно-тракторная экспедиция даже выгоднее, чем корабельная. Тут же на коллегии предложили Борисову возглавить экспедицию.
        - Но я моряк, гидрографией занимался постольку, поскольку требовали условия плавания, тонкостей ее не знаю, - пытался было сопротивляться Олег.
        - Специалистов вам дадим, - сказал министр. - Но кроме специалистов нужен и организатор. Как, товарищ Вилкин?
        - Его идея, его и бензин, - согласился Вилкин.
        Обеспечение экспедиции всем необходимым снаряжением и оборудованием поручили гидрографическому управлению, а Борисову предложили немедленно вылететь в Игрушечный, чтобы на месте начать формирование экспедиции.

24

        На аэродром он приехал рано, регистрация билетов еще не начиналась, и чемодан пришлось таскать с собой. Он хотел что-нибудь купить Вере, но в аэропорту, кроме брошек, кулончиков и бус, ничего не оказалось, лишь у одного из киосков была давка, там продавали ажурные чулки. Олег стал в очередь, простоял минут сорок, но, когда продавщица спросила, какой ему нужен размер, он не смог ответить.
        - Ну вот, тоже мне кавалер!
        - Давайте всех размеров по две пары.
        - По две не могу, а по одной пожалуйста.
        Потом он купил еще флакон духов и двадцать пачек сигарет. Распихав сигареты по углам чемодана, Олег направился в зал регистрации билетов и в дверях столкнулся с Жаровым.
        - Здравствуйте, товарищ Борисов!
        - Здравия желаю!
        Жаров тоже был с чемоданом.
        - Вместе летим? - спросил Олег.
        - Нет, я уже отлетался, хватит. Поеду в Крым, куплю где-нибудь на берегу моря небольшой домик и буду загорать.
        - Значит, уволили?
        - Да, - подавил тяжкий вздох Жаров и ухмыльнулся. - А вы вовремя смотались в Москву, - с явным сожалением сказал Жаров. - Ну, я еще напишу куда следует.
        Хорошо, что тут хватило честности предупредить. Мог бы ведь и не предупреждать.
        - Что же, пишите, дело ваше.
        - Не только мое! Увольняют старые кадры, поглядим, как вы без нас обойдетесь. Что вы, молодые и зеленые, можете?
        - Вот тебе раз! То вы меня обвиняете в том, что я недооцениваю молодежь, а теперь вот сами… Нелогично.
        - Ага, вас уже ознакомили с моим письмом?
        - Да, я читал его.
        - Погодите, я еще не то напишу.
        - Валяйте. - Олег подхватил чемодан и направился к стойке регистрации билетов.
        - Олежка? - Навстречу Борисову шел, растопырив руки, Костя Тимофеев. - Вот так встреча!
        Они обнялись, расцеловались.
        - Какими судьбами?
        - Еду в отпуск. А ты?
        - Я из командировки.
        Они не виделись пять лет, Костя заметно пополнел, стал солидным. Он служит на Балтике, командует сторожевым кораблем.
        - В будущем году думаю поступать в академию. Надо слегка подрасти над собой. А ты где теперь процветаешь?
        - Я теперь строитель.
        - Что это тебя угораздило? А как же флот?
        - Собственно, к флоту я тоже имею некоторое отношение. Вот именно некоторое. За год пребывания на Крайнем Севере плавал полтора месяца, да и то лишь в заливе.
        - Не жалеешь?
        Жалеет ли он? Нет, не жалеет. Он и сам не думал, что так круто повернется его судьба. Он любил флот, тосковал по морским походам, но, кажется, ни разу не пожалел, что попал к строителям. За год жизни на Крайнем Севере как будто ничего существенного в его жизни не произошло. Но Север научил его многому, он стер с него все лишнее, сделал его серьезнее, целеустремленнее. А флот…
        Может быть, только сейчас Олег понял, что он не только не ушел с флота, а стал свидетелем и участником зарождения большого арктического судоходства. Пройдет несколько лет, в Игрушечном построят морской порт, ледоколы поведут караваны судов с золотом, алмазами, нефтью. Кто-нибудь из старожилов вспомнит, что идея строительства порта принадлежала капитан-лейтенанту Борисову, а штурманы пароходов, прокладывая на морских картах курс, мысленно поблагодарят безвестного составителя этих карт.

«Кажется, я становлюсь честолюбивым», - усмехнулся про себя Олег.
        - Нет, не жалею.
        - Ну и ладно. Наше дело такое: где прикажут, там и служи. Главное, чтобы служба не тяготила, а доставляла хоть какое-то моральное удовлетворение. Может быть, я скажу несколько казенно, но понимаешь, старик, очень это важная для нас штука - сознание полезности своего существования.
        Кажется, для Кости эти пять лет тоже не прошли бесследно.
        - Ну а все-таки, чем ты занимаешься, если не секрет? - спросил Костя.
        - Командую плавсредствами. Пожалуй, «плавсредства» звучит слишком солидно для тюлькиного флота, который у меня есть. К тому же сейчас я перехожу на санно-тракторное плавание по Ледовитому океану.
        - То есть? - не понял Костя.
        - Займусь гидрографией. Кстати, у тебя нет связи с кем-нибудь из выпускников гидрографического факультета?
        - Есть. Да ты его знаешь - Борис Прокудин. Парень толковый.
        Бориса Олег помнил, одно время они даже переписывались, но после того как Олега перевели на Север, переписка прекратилась.
        - Он по-прежнему на Балтике?
        - Нет, уже на Тихоокеанском флоте. Плавает там на старом гидрографическом судне. Недавно женился. А ты все еще холостякуешь?
        - Пока да. Но, кажется, скоро и я женюсь.
        - В таком случае заранее поздравляю. А я вот никак не могу найти пристань. Да и когда искать-то? Более полугода в морях, а там ремонт, то да се, в трудах и хлопотах. Может, в отпуске кого-нибудь присмотрю?
        - Не спеши. Поспешные браки редко бывают удачными.
        Объявили посадку в самолет. Костя проводил Олега до трапа.

«Странно, что мы вместе проучились четыре года, а так и не узнали друг друга как следует», - подумал Олег, усаживаясь в кресло. Он выглянул в иллюминатор и взглядом отыскал Костю в толпе провожающих. И только теперь вспомнил, что они так и не успели обменяться адресами.
        Тягач медленно потянул самолет по рулежке.
        А мысли уже неслись туда, на край света, где приютился на скалистом берегу студеного моря маленький поселок со странным названием Игрушечный, пронизанный синим ветром Заполярья.