Библиотека / Приключения / Старшинов Александр : " Наследник Императора " - читать онлайн

Сохранить .
Наследник императора Александр Старшинов

        Легионер #3 Новая победоносная война Великого Рима.
        Император Траян строит планы: как потратить дакийское золото.
        У царя Дакии Децебала свои планы - разгромить римлян и расширить свое царство.
        А императорский племянник и военный легат Адриан мечтает стать наследником Империи.
        У центуриона Гая Остория Приска планы попроще: вернуть себе состояние и доброе имя. Для этого нужно немного - проникнуть в столицу Дакии, выяснить, как взять эту неприступную крепость, и отыскать в диких горах несметные сокровища Децебала.
        Только у легионеров Пятого Македонского легиона нет никаких планов.
        Им просто хочется выжить.
        Кому улыбнется Фортуна?
        Как всегда, самому дерзкому…

        Александр Старшинов
        НАСЛЕДНИК ИМПЕРАТОРА

        Книга I
        ЛЕГАТ

        Часть I
        ГНЕЙ ПОМПЕЙ ЛОНГИН

        Глава I
        ПОПУТЧИК

        Сентябрь 857 года от основания Рима[104 год н. э.]
        Дорога между Берзобисом и Дробетой[Берзобис и Дробета - соответственно Берзовия и Дробета-Турну-Северин, города нынешней Румынии.]


        - Не езди один, господин… - Говоря это, раб старательно делал вид, что высыпает из деревянного ведра опилки на двор почтовой станции. - Час назад прибыл легат со свитой. - Раб мотнул лохматой головой в сторону повозки, из которой выпрягли мулов. - Они отправятся в Дробету завтра поутру. Езжай с ними…
        - О чем ты? - Приск оставил в покое упряжь жеребца и повернулся к Попрыгунчику. На почтовой станции центурион не менял коня, а лишь воспользовался стойлом и кормом государственной службы.
        Резвый достался ему недорого из-за вздорного нрава и пугливости. Но Приск любил дерзкого жеребца, каждый день проверял, нет ли потертостей на спине, осматривал - не сбиты ли копыта. Ненадежные подковы, которые вечно сваливались, он не использовал.
        Раб огляделся - нет ли кого поблизости. Ссадина на его скуле почернела, а глаз полностью заплыл. На тунике (рубаха всего одна, так и не постирал) засохли пятна крови. Вид у парня был еще тот.
        - В таверне всякое говорят… Люди глупые, думают: уши у меня проколоты, я и не слышу ничего, а я слышу…
        - И что такого интересного ты услышал, Попрыгунчик?
        Прозвище рабу как нельзя подходило: он редко стоял спокойно, а, двигаясь, все время смешно подпрыгивал. «Если бы Резвый родился человеком - выглядел бы так же нелепо», - подумал Приск и улыбнулся.
        - Ничего такого. Но одному тебе опасно ехать в Дробету. Это точно. Клянусь Аполлоном-Спасителем!
        - Что за легат? Командир легиона? Какого?
        - Нет, командует не легионом. Выше бери. Зовут Гней Помпей Лонгин.[Гней Помпей Лонгин - один из военачальников Траяна, консул-суффект 90 г. н. э. (то есть консул, назначенный на смену первому этого года), наместник провинции Верхняя Мезия между 93 и 96/97 гг. н. э., наместник провинции Паннония до 98 г., в описываемое время - командующий всеми военными силами на данубийской границе. (Данубий - Дунай. В нижнем течении реку именовали Петром. В романе Дунай всюду назван Данубием.)] О нем тут на станции часто болтают.
        - Помпей Лонгин? - Приск изобразил задумчивость. А сердце забилось сильнее. Центурион едва сдержал торжествующую улыбку. Неужели возможно такое совпадение? Вот так повезло! Судьба! А он даже не сулил поставить Фортуне алтарь. Бескорыстно решила помочь капризная богиня…
        - Помпей Лонгин, говоришь? - До конца в такую удачу не верилось. - Ты не ошибся?
        - Точно, господин.
        Приск на миг задумался: нет, не о том размышлял - оставаться или нет, а как оказаться подле Лонгина будто невзначай. Ненавязчиво. Будто и не стремился сам - просто Судьба свела. Вот именно - Судьба.
        - Отведи-ка Резвого назад в конюшню да пригляди, чтобы ему засыпали самого лучшего корма, - приказал центурион Попрыгунчику.
        Это прозвучало так: «Я последую твоему совету».


* * *
        На почтовую станцию центурион Гай Осторий Приск прибыл накануне поздно вечером и, едва перекусив, завалился спать в гостинице при станции. Проснулся он поздно: торопиться центуриону было незачем - от отпуска оставалось несколько дней, но в Эск домой он уже не успевал, а возвращаться до срока на службу в Дробету тем более не хотелось. А главное, известие, что он должен был сообщить Кориолле, было печальным. Он представил, что все эти дни она надеялась, ждала, радостно замирала при стуке в дверь… И… ничего. Еще одно ложное известие, еще одна безрезультатная поездка. Четвертая за два года. «Последняя», - решил для себя Приск.
        Наконец ближе к полудню, поднявшись и плотно поев, он вышел во двор, где и стал свидетелем обычной в общем-то сцены. Один из станционных рабов, волоча полное ведро воды, споткнулся и расплескал половину на каменные плиты. В теплый летний день почти и не провинность даже. Нерасторопный раб заслуживал окрика, на крайний случай - удара палки, чтоб в следующий раз внимательней смотрел под ноги. Но один из станционных рабов, судя по новенькой тунике и дорогим сандалиям - рабский начальник, вытянул Попрыгунчика от всей души раза три или четыре палкой, а потом, сбив на землю, принялся еще и ногами охаживать. При этом ведро опрокинулось и расплескалось окончательно. Несчастный закрывался руками, но напрасно - удары всякий раз приходились по голове и ребрам, а истязатель еще норовил добавить в пах и все бил и никак не мог насытиться. Приск, разозленный такой неуемностью, устремился к палачу, сгреб его левой рукой, а правой угостил ударом в челюсть.
        - Будь болен! - пожелал истязателю.
        Потом отпустил, отступил на полшага и еще раз ударил, в этот раз от души. Раб отлетел на несколько шагов, впечатался спиной в колесо стоявшей неподалеку повозки.
        - Ты - на императорской службе, твое дело - служить, а не калечить собственность императора. - Произнеся сию поучительную речь, Приск обернулся к бедолаге, что теперь сидел, скорчившись, и отирал кровь с разбитой губы. - Как тебя кличут?
        - Попрыгунчик, - сообщил тот.
        На склоненной недавно обритой голове алел свежий шрам, который вновь начал кровить - видимо, уже не в первый раз доставалось Попрыгунчику от начальства. По закону несчастный раб, избиваемый господином, мог искать защиты подле статуи императора - лишь бы суметь добраться до этой статуи и воззвать к гражданам, а вернее, к представителям местной власти. Но то, что можно было сделать в Риме, любом городке Италии или романизированной провинции, здесь, на окраине римского мира, казалось недостижимым. С другой стороны, мысль о статуе выглядела очень даже симпатично.
        - А кстати… - проговорил центурион задумчиво, оглядывая двор почтовой станции. - Почему у вас нет статуи императора Траяна? Или хотя бы посвятительного алтаря? Что за недосмотр? А? Неужели вы не чтите нашего наилучшего принцепса?[Принцепс - во времена Республики - первый в Сенате, затем - титул правителя Рима (отсюда название - эпоха принципата). Официально титул «наилучший принцепс» Траян, судя по всему, получил позже. Но в частных разговорах его практически сразу стали так именовать.]
        Побитый начальник, готовый возмутиться по поводу незаконных действий и пообещать центуриону жалобу на целый двойной свиток, замер с раскрытым ртом. По тому, как скуксилась синеющая с одной стороны физиономия любителя распускать руки, Приск понял, что попал в слабое место. Он даже без труда восстановил нехитрую цепь событий: рабы скинулись из скудных своих доходов (в основном мелких подачек проезжающих) на какой-нибудь недорогой алтарчик, но деньги непостижимым образом застряли в денежном сундуке старшего стационария.[Стационарий - служащий почтовой станции.]
        - Я как раз хотел заказать, - пробормотал раб-начальник, спешно оглаживая растрепанные волосы и склоняясь в льстивом поклоне. - Да вот не ведаю, где…
        - Дело поправимое, - оборвал его Приск. - В Дробете осталось немало статуй, показавшихся Аполлодору[Аполлодор Дамасский - знаменитый архитектор Траяна и Адриана, в романе описывается построенный им мост через Дунай.] неподходящими для его великолепного моста. Но для твоей станции они вполне подойдут. Можешь выбрать за умеренную цену.
        - Так и сделаю, центурион. Благодарю за блестящую мысль, великолепный! - заюлил побитый жулик.
        - Заткнись, - оборвал его Приск и повернулся к Попрыгунчику. - Мой тебе совет: если опять начнут истязать, ты, парень, сразу шмыг под статую и ори про защиту. Траян, даже каменный, никого в обиду не даст.


* * *
        Это происшествие немного развеселило Приска и отвлекло от мрачных мыслей. Он вернулся в гостиницу собрать вещи, однако не торопился уезжать: решил проверить, не кинется ли оскорбленный начальник-раб избивать раба-подчиненного. Чтобы скоротать время, он достал таблички и принялся сочинять письмо для Кориоллы. Стиль, обычно бойко порхавший, сейчас то и дело увязал в воске, как муха в густом дакийском меду: новость, о которой сообщал своей возлюбленной центурион, была дурная. Дописав кое-как письмо и запечатав, Приск собрался и вышел во двор… Вот тогда Попрыгунчик, уже взнуздавший и выведший из конюшни Резвого, вдруг заговорил о прибытии легата.
        Разумеется, выходку избитого раба можно было истолковать как нежелание оставаться один на один с кипящим от злости начальником, посему хитрый раб постарался удержать на станции своего покровителя. Однако что-то подсказывало Приску: раб не врет - всего, правда, недоговаривает, но знает точно: опасность существует. А впрочем - пусть и выдумка, что из того? Лонгин был Приску нужен, просто необходим.
        Вернув Резвого в конюшню, Приск отправился в общую залу таверны. Высокого гостя долго искать не пришлось: легат сидел за центральным столом, а хозяин таверны рассыпался перед ним в любезностях, расхваливая завозные вина, пока обезумевшие от окриков слуги носились взад и вперед, вынося с кухни самые дорогие, самые лучшие припасы. Миловидный мальчик лет двенадцати разливал по изящным серебряным кубкам - наверняка извлеченным из багажа самого легата - сладкий мульс,[Мульс - напиток из кипяченого вина и меда, аперитив.] призванный поднять аппетит именитого гостя.
        Лонгину на вид можно было дать лет пятьдесят, хотя наверняка он был старше лет на пять-шесть. Но сразу видно - человек энергичный, сложения крепкого, несколько в последние годы погрузневший. Веселые улыбчивые глаза, совершенно не подходящие его строгому и чуть полноватому лицу, были удивительно яркого голубого цвета. Лоб высокий, волосы уже начали редеть, но Лонгин этого не стеснялся, не пытался зачесывать пряди набок.
        Приск после недолгих раздумий решил, что в данном случае короткий путь - самый верный, шагнул к столу легата и произнес:
        - Центурион Гай Осторий Приск приветствует тебя, легат.
        Легат поднял руку в ответном приветствии:
        - Здравствуй, Приск. Присаживайся. - Он указал на скамью подле себя.
        В словах и жестах Лонгина была достойная неспешность, глядел он на Приска чуть исподлобья, но при этом с приятной доброжелательной усмешкой.
        - Я слышал о тебе, центурион.
        - Хорошее или дурное?
        - Всего понемногу. Знаю, ты добился от Траяна разрешения на смертельный поединок. Но это тебя не красит: такая дерзость попахивает бунтом.
        Приску очень хотелось возразить, но он стиснул зубы и промолчал, понимая: на словах все подлости Нонния описывать придется долго, легат вряд ли станет слушать защитительную речь до самого заката.
        - С другой стороны, говорят, лучше тебя никто на всем лимесе[Лимес - граница.] не умеет вычерчивать планы крепостей, - продолжал Лонгин.
        - Да, они отливаются у меня в памяти, будто медные статуи в форме, - сказал Приск.
        Вольноотпущенник Лонгина, молодой человек с круглым улыбчивым лицом, мелкие черты которого были в постоянном движении, тем временем принес еще один серебряный кубок и наполнил его мульсом.
        - Хвастливость - неплохая штука, но не всегда способствует карьере, - улыбнулся легат. - Расхваливай себя, молодой человек, с осторожностью. Кстати, сколько тебе лет? - Приск не успел ответить: Лонгина вовсе не интересовал возраст центуриона. - Мне необходим человек вроде тебя, чтобы рисовать крепости да карты. Но не в канцелярию, а чтоб постоянно находился при мне.

«Интересно, от кого он про меня наслышан? Может, от Декстра? - подумал Приск. - Или Адриан лично отрекомендовал? Хотя это - вряд ли. Но кто-то намеренно нахвалил. Такого везения не бывает».
        - Асклепий, - обратился к вольноотпущеннику Лонгин. - Подай-ка мне таблички того варвара.
        - Косорукого, - усмехнулся снисходительно Асклепий и тотчас извлек из дорожной сумки восковые таблички, передал господину.
        Лонгин открыл их и протянул Приску.
        - Варвар болтал, что пришел из самой Сармизегетузы. Он что-то такое нарисовал по памяти. Но я ничегошеньки не понял из его объяснений и рисунков, - сказал Лонгин. - Надеюсь, ты мне поможешь.
        Лонгин не преувеличивал: зарисовки на воске были столь условны, что разобраться в хаосе многочисленных черточек казалось делом немыслимым. Приск на миг задумался. И все же рискнул - опираясь не столько на рисунок, сколько на свою память: в тех местах позапрошлым летом ему довелось побывать.
        - Вот здесь, похоже, крепость их столицы, Сармизегетузы Регии. - Приск указал стилем на скопление черточек. - А здесь, судя по всему, Фетеле-Альбе,[Об укреплениях Сармизегетузы и окружавших ее крепостях см. приложения в конце книги.] город к северо-западу от Сармизегетузы. Насколько я сумел разузнать и рассмотреть, там расположены плавильные мастерские. В городе-крепости пять больших террас и несколько десятков вспомогательных. С одной стороны Фетеле-Альбе защищает склон горы, а с другой даки построили стены. По договору все укрепления надлежало срыть… Там снова есть ограда? - предположил Приск, еще раз посмотрев на рисунок. - Хотя это могут быть подпорки под террасами.
        - А это? - спросил Лонгин, указывая на неровный кружочек дальше к северу.
        - Тоже крепость, - сказал Приск. - Только совсем небольшая.
        - Соглядатай видел, как туда поднимался караван, везли что-то тяжелое на мулах и лошадях. Что думаешь, центурион? - спросил Лонгин.
        Приск сделал неопределенный жест. По варварским рисункам понять что-либо было невозможно. Что касается каравана, то в крепость могли попросту везти зерно из речной долины - но точно так же караван мог быть нагружен оружием.
        Ясно было другое: Лонгин не доверяет царю Децебалу. Впрочем - никто из римлян не доверяет дакам. Вопрос в другом - насколько дакийский царь точно выполняет условия мирного договора.
        Тем временем мульс сменило альбанское вино, не слишком сильно разбавленное, посреди стола водрузили жареного кабанчика, как будто на дворе был не август месяц, а декабрьские сатурналии. Сходство с сатурналиями усиливала демократичность Лонгина: все его спутники - и ауксиларии[Ауксиларий - солдат вспомогательных войск. Большинство терминов, введенных автором в романах «Легионер» и «Центурион Траяна», указаны в глоссарии в конце книги.] из конной охраны легата, и вольноотпущенник Асклепий, и даже рабы-слуги поедали те же колбасы и почти точно такого же кабанчика, что и сам легат. И вино им наливали из одного кувшина.
        - У меня есть к тебе дело, центурион, - сказал как бы между делом легат.
        - Я слушаю.
        - Не хочешь перейти в мою свиту?
        - Я с радостью… - сказал Приск и осекся.
        - Тебя что-то тревожит? - спросил заметивший колебания центуриона Лонгин.
        - Только одно: у тебя, легат, маловато охраны для здешних мест.
        - Охрана - не твоя забота, - заверил Приска Лонгин. - Главное - крепости. И прежде всего - крепости даков. А кстати… - опять совершенно небрежный тон и полная незаинтересованность. - Ты ведь ездил в Берзобис?
        - Именно так, легат.
        - По какому делу?
        Приск опять на миг смешался.
        - По личному. Так получилось… - Приск пытался спешно прикинуть, стоит ли говорить о цели поездки Лонгину: не уплывет ли столь необходимое ему назначение после рассказа. Но тут же понял: лучше ничего не скрывать, легат так и так выведает подробности, только уже у других. Так что пусть сразу решает - брать Приска к себе или нет. - Зимой, два года назад, когда бастарны устроили рейд на Нижнюю Мезию, усадьбу моей жены разграбили…
        - Ты женат, центурион? Это странно.
        - Официально - нет. Но я считаю Кориоллу своей женой, хотя по закону она конкубина…
        Он сделал паузу в надежде, что разговор плавно утечет в сторону, и в новых вопросах и ответах потонет неудобная тема, но Лонгина, как старого бойца-гладиатора, было не так-то просто сбить с позиции.
        - Я слушаю, центурион. Какие дела у тебя были в Берзобисе?
        - Усадьбу в Мезии разграбили, - вернулся к прерванной фразе Приск, - матушка Кориоллы и ее младшая сестра Флорис оказались в плену у варваров. Их потом видели в обозе местного царька Сусага. Из Берзобиса тамошний ликса[Ликса - снабженец армии, маркитант.] прислал письмо в Эск, что среди рабов есть девушка по имени Флорис, и по всем описаниям выходило, что это сестренка Кориоллы.
        - Так ты нашел ее? - живо спросил Лонгин. - Почему не везешь с собой? Денег выкупить не хватило? Оставил бы заемное письмо под свое жалованье.
        Приск отрицательно покачал головой:
        - Это не она. В самом деле рабыню звали Флорис, и годами молода… Но не она.
        - Выходит, твоя якобы свояченица так и осталась у даков? - уточнил Лонгин.
        Приск нехотя кивнул: ясно было, что центуриона Пятого Македонского легиона[Пятый Македонский легион - один из двух легионов, расквартированных в это время в провинции Нижняя Мезия. Постоянный лагерь легиона находился в Эске, в месте, где река Эск (совр. Искыр) впадает в Данубий-Истр. Вексилляции (подразделения) легиона стояли и в других местах.] это неофициальное родство делает уязвимым.
        - Искать в этих местах пленницу - многотрудное дело и к тому же совершенно бесполезное, - подал голос Асклепий. При этом он состроил самую наигрустнейшую мину, как будто ему всем сердцем было жаль, что центурион так и не нашел несчастную Флорис.
        - Пленников отправляют далеко на север за Марис,[Марис - река в Дакии, совр. Муреш.] - пояснил Лонгин. - Туда сбежали даки-переселенцы из долины,[После окончания Первой Дакийской войны по мирному договору часть низинных земель Дакии на Валахской равнине и Банате отошли к Римской империи. Местные жители в основном ушли из этих мест.] там же прячутся наши дезертиры, выдачи которых добивается император.
        - И там золотые и серебряные копи, - добавил Приск.
        - Ты бывал на севере? - живо спросил Лонгин.
        - Нет. Дальше Мариса ходить не доводилось.
        - А где был? - Взгляд Лонгина вдруг сделался остер, как хороший дакийский клинок, мгновенно вспарывающий плоть. В чем в чем, а в металлах даки знали толк.
        - Штурмовал Апул, Костешти, Блидару. - Приск хотел упомянуть, что уже после того, как Децебал сдался, ездил с Адрианом осматривать Пятре Рошие,[Приск перечисляет дакийские крепости в горах Орештие - все названия современные, названия той эпохи не сохранились. Лишь Сармизегетуза - название дакийское.] стоял на вершине Красной скалы как победитель, разглядывая тонущие в синем далеке хребты и долины. Но промолчал - Пятре Рошие вызывала у него суеверный страх.
        - Что было самым трудным, центурион?
        - Видеть, как разрушается этот молодой мир. Как будто убиваешь юношу, еще не вошедшего в возраст.
        Ответ был неуместный, Приск понял это сразу по реакции легата.
        - Это слова художника, а не центуриона, - заметил сухо Лонгин. - Центурион должен помнить, что юноша, не задумываясь, всадит кинжал под ребра солидному человеку, в виде которого ты представляешь нашу империю, надо полагать.
        - Которая во времена Траяна зазеленела новыми ветвями, - тут же нараспев вставил льстивую фразу Асклепий.
        - Всадит клинок не только под ребра, но и в спину, - согласился Приск.
        - А какая из крепостей самая неприступная?
        - Сармизегетуза. Потому что мы ее так и не взяли.


* * *
        Вышло как-то само собой, без всяких усилий со стороны Приска, что поутру он отправился вместе с Лонгином в Дробету. Ехал центурион впереди, за ним верхом скакало человек десять ауксилариев из охраны легата: все всадники - красавцы как на подбор, в начищенных чешуйчатых доспехах, на рослых лошадях. Остальная часть турмы,[Турма - отряд в тридцать человек.] сопровождавшей легата, ехала за четырьмя повозками. В первой, как успел заметить Приск, везли багаж и утварь легата, во второй - как стало понятно из невнятных намеков - архив и особо важные вещи. Какие именно, никто центуриону, разумеется, не доложил. Еще в две повозки загрузили тяжелую экипировку - кожаные палатки и прочий военный скарб. Если бы человек положения Лонгина путешествовал по Италии, то повозок было бы неисчислимое множество, а вместо трех рабов и вольноотпущенника за хозяином тащился бы караван прислуги, и взятым в дорогу барахлом можно было бы набить просторную виллу. Но лимес многих отучает от дурацких привычек.
        Эту дорогу римские легионы проложили еще в первую кампанию, когда шли на штурм Дакийского царства вместе с Траяном, как будто не воевать торопились, а обустроить дикие места. Впрочем, хорошо проложенная римская дорога - это клинок в плоти соседнего царства, по острию которого будут течь вглубь страны торговцы с товарами и легко и быстро в случае надобности передвигаться легионы.
        - Стой! - негромко крикнул центурион и сам тут же натянул узду.
        - В чем дело? - спросил легат, подъезжая на упитанном и немолодом, чем-то неуловимо смахивающем на своего хозяина сером жеребце.
        - Вон те елочки! - Приск указал на несколько зеленых красавиц, что выстроились близ дороги как раз за обочиной.
        - И что?
        - Когда ехал в Берзобис, их там не было. Они не могли вырасти за несколько дней.
        - Запомнил, что здесь не было елок? Хм… - В голосе Лонгина проступило недоверие. - Может быть, это какое-то другое место?
        - Их - здесь - не было, - отрезал Приск.
        - Сейчас проверим. - Лонгин повернулся к своим: - Витрис! - окликнул он одного из ауксилариев. - Дай-ка мне пару дротиков. Встать в круг! - гаркнул всем истинно по-командирски.

«Тонковато будет», - усмехнулся про себя Приск, будто речь шла о пироге либо стенке в хижине, а не о построении всадников. Но легата окружили проверенные бойцы, не какие-нибудь новобранцы-тироны, и это обнадеживало.
        Легат тем временем примерился и метнул дротик в подозрительные елочки. Центурион Приск оценил бросок - Лонгин вполне мог бы написать книгу о метании дротика с коня, если бы этого уже не сделал Плиний Старший. Однако бросок оказался не слишком эффективным. Правда, одна елочка странно покосилась, будто разом лишилась корней, но и только.
        Тогда Лонгин, подмигнув Приску, метнул второй дротик. Человеческий вопль, полный боли и ярости, заставил сорваться с деревьев стайки беззаботных птиц. Приск тут же прикрылся щитом, пригибаясь к седлу и стараясь максимально защитить себя и - по возможности - шею коня. Лонгин сделал то же самое. Залп стрел не заставил себя ждать. Две стрелы ударили в щит Приска, еще одна чиркнула по груди его скакуна и застряла в попоне жеребца Лонгина. Стрелы - как заметил Приск - летели и слева, и справа. Жеребец центуриона, не столь серьезно раненный, сколько испуганный до смерти, встал на дыбы, и Приск удержался на нем каким-то чудом.

…А из кустов к отряду уже мчались варвары. Остановись отряд Лонгина чуть позже, нападавшим до лакомой добычи было бы рукой подать, а теперь разбойничкам придется попотеть. Даки мчались к дороге кто как - одни наискось, перескакивая через кустарник и пни, оставшиеся от срубленных римлянами деревьев, другие устремлялись напрямик - чтобы уже потом ударить на охрану легата в лоб. Эта неразбериха давала римскому отряду шанс, потому как даки навалились не сплошной массой, а наскакивали группами по два-три человека. И как ни страшны были их фальксы,[Фалькс - кривой дакийский меч с длинной рукоятью.] дротики всадников укладывали нападавших, прежде чем варвары успевали нанести удар. Впереди на дорогу упало заранее подрубленное дерево, но рушили его варвары второпях, так что упало оно вкось и не смогло закрыть проезд полностью.
        Резвый под Приском бесился, вертясь и выгибаясь. Напрасно центурион пытался сдать назад - жеребец не желал подчиняться. Приск не придумал ничего умнее, как отпустить узду. Жеребец тут же ринулся на врагов.
        Летящего на него дака Приск встретил метким броском дротика. Второго, отбив удар опасного фалькса, пронзил мечом - кровь окатила начищенный понож. А следом уже мчался третий. Да что там третий - катилась целая волна, разгоряченная бегом, орущая, жарко дышащая.
        Третий проскочил мимо и на миг исчез из поля зрения.
        А потом Приска будто бревном долбанули в бок, и центурион летел с коня, и мир вращался вокруг - небо, деревья вдали, одинокий куст, лошадиные морды, раззявленные в крике рты. Белое, голубое, зеленое, грязно-коричневое, красное… Вспыхнуло белым, на миг оглушило.
        Но лишь на миг. Приск вскочил, пошатнулся, но устоял.
        Рядом почему-то никого не было. Что стало с тем, кто ссадил его с коня, центурион поначалу не понял. Да и некогда было разбираться. Как и ловить Резвого.
        Первым делом - прикрыться щитом, ожидая атаки. А потом уже отступать к своим. Две стрелы ударили и застряли в обивке и дереве щита, еще одна отскочила от умбона. Повезло - центуриона нигде не оцарапало, не задело! Еще одно жало наконечника ударило в бок. Чешуйчатая лорика выдержала, не пробилась, но удар был силен. Приска шатнуло. А в следующий миг центурион оказался нос к носу с каким-то мальчишкой. Варвар - на лицо еще подросток, круглолицый, почти безусый, с набычливым лбом под охапкой светлых волос, но по сложению - местный Геркулес - высокий, широкоплечий, с фальксом в деснице.
        Центурион встретил удар дакийской «косы» мечом, а сам ударил умбоном, сбивая с ног. Следом колющий удар мечом - под ребра. Второго нападавшего центурион опять встретил клинком, вслед ударил умбоном. Дак успел выставить щит, но на редкость неудачно: щит Приска развернул его и открыл для меча. Мгновенно последовал удар клинка в шею. А далее - даже не взгляд, лишь краешком глаза заметить обстановку и выбрать тактику. Справа - варвары. Слева - толика пустого пространства, чтобы проскользнуть к своим.
        Бежать со всех ног!
        Очутившись рядом с одним из ауксилариев - упавшим с лошади и раненым, - Приск поднял его рывком и швырнул в просвет между лошадьми. В следующий миг он уже и сам очутился тут же. Варвары ненадолго отступили - то ли ожидали подмогу, то ли перестраивались.
        - Сколько их? - спросил Приск легата.
        Тот сумел усидеть на сером жеребце, хотя тот был уже дважды ранен. Но всадник со своим скакуном сросся намертво.
        - Живых даков осталось пять десятков.
        Выходило: даже не военный отряд, а всего лишь разбойничья ватага. Приметили нарядный плащ легата да решили поискать счастья, захватить показавшуюся легкой добычу.
        Ауксилариев первоначально было тридцать. Приск себя почитал за целый контуберний. Контуберний - отряд из восьми человек.] Немного завышенная оценка, но пока что она оправдывалась. Бездоспешных варваров римляне легко доставали мечами, но коварные даки приноровились падать на колени и рубить фальксами ноги лошадям. Ржание раненых животных неслось отовсюду. От этих криков, почти человеческих, полных муки, мороз продирал по коже. После того как даки отступили, раненых животных прирезали, и их туши легли еще теплым остывающим валом перед уцелевшими всадниками.
        - Что будем делать? - спросил легат.
        Приск не успел ответить - даки вновь ринулись в атаку. В этот раз - плотной массой, практически со всех сторон. Но - отметил про себя Приск - подмоги они не дождались. Первый залп дротиков в этот раз почти не причинил варварам вреда - нападавшие прикрылись щитами. Потом пошла рукопашная. Пока ряд пеших римлян сдерживал даков, всадники с высоты коней кололи их копьями. Несколько раненых и прислуга, забравшись на крыши повозок, обстреливали нападавших с высоты. Были бы нападавшие римлянами - построились бы черепахой, закрывшись от жалящих дротиков и копий, но варвары просто перли вперед, рассчитывая задавить массой.
        В конце концов, так и не сумев прорвать строй и пробиться к повозками, даки вновь отступили к придорожным кустам. Достать их теперь не было никакой возможности. Хуже того - у римлян закончились дротики. Даже запасные колчаны, что везли в обозе, и те успели почти все расстрелять, осталось не больше десятка.
        - Они ждут подкрепления, - решил Приск. - И если дождутся - нам конец.
        Лонгин кивнул, соглашаясь.
        - Что предлагаешь? - спросил легат.
        - Останемся на месте - погибнем. Надо атаковать.
        - Что?
        - Прорываться вперед. Поваленное дерево впереди не даст проехать повозкам. Придется всё бросить.
        - Я не могу.
        - Возьми самое ценное. Только быстро. Выпрягаем мулов, две повозки сталкиваем влево - две другие вправо и поскачем вперед. Резвый мой удрал - не видать. Значит, прорвемся. Слуги сядут на мулов. Решайся!
        Лонгин оглянулся - лишь на миг, чтобы скользнуть взглядом по придорожным зарослям. Потом повернулся к Асклепию, что притулился за деревянной обивкой первой повозки.
        - Выпрягаем мулов! - отдал приказ легат.


* * *
        Дальнейшее снилось Приску потом не раз в различных вариантах - то повозки загорались, едва громоздкие деревянные дуры начинали сталкивать к обочине, а даки выскакивали из засады, прежде чем римляне успевали что-то предпринять, и обстреливали вспыхивающими в полете стрелами. Роем взмывали стрелы, ауксиларии падали, Приск с Лонгином оставались одни - в цепких лапах подоспевших неведомо откуда незнакомых личностей в длинных льняных рубахах. Связанные, римляне не могли пошевелиться и даже кричать не могли, потому что рот каждого стягивала веревочная узда.
        Просыпаясь, Приск с трудом восстанавливал картину реальную - будто складывал черепки разбитой амфоры. Но нескольким осколкам всякий раз не находилось подходящего места.
        Слуги выпрягли мулов быстро и, почти не мешкая, столкнули повозки - будто приглашали варваров за добычей. А потом весь отряд устремился вперед. Приску отдали кобылу одного из погибших ауксилариев - не молодую, но послушную животину. Несколько человек, оставшихся без лошадей, посадили на мулов из повозок или за спины товарищам.
        И пошли на прорыв. Расчет Приска оправдался - отряд варваров не страдал излишней дисциплиной. Увидев брошенные повозки (из одной как бы случайно выпала корзина, покатились в пыль серебряные и бронзовые кубки), самые нетерпеливые из нападавших ринулись грабить, начисто позабыв, что живая добыча ускользает из тенет.
        Впрочем, бегство не напоминало простую скачку - десяток варваров все же попытался задержать римлян, но безлошадный статус нападавших сыграл на руку легату и его спутникам. Из римлян из прорыва не вышли двое - остальные, не пострадав или отделавшись царапинами, сумели не только уцелеть, но и увезти мешки, названные легатом ценнейшими.
        Сам Приск, опять же очутившийся на острие прорыва, прикончил одного из нападавших и сбил с ног второго.
        Однако этот первый прорыв не решил дела - не проскакал отряд и четверти часа, как им наперерез из зарослей вновь выскочили даки.
        - Не останавливаться! - заорал легат так страшно, что глаза налились кровью, а на лбу вздулись жилы. - Вперед!
        Приск скакал слева от легата и старался не оглядываться - потому не ведал, что творилось позади, и остался ли вообще кто-то из конвоя. Это не имело значения. Главное - навстречу бежали все новые и новые даки. Приск отпустил узду полностью, щит повесил на круп кобылы, в левую руку схватил фалькс (когда и как это произошло - не мог вспомнить). Теперь каждого, кто оказывался на расстоянии удара, центурион успокаивал навсегда. Поддевал фальксом щиты, вырывая их из рук; вспаривал животы, выворачивал ребра наружу. При каждом ударе левая рука отдавалась старой глухой болью, но меч держала твердо. В десницу центурион взял спату - и если кто пытался вклиниться между центурионом и легатом - времени пожалеть об этом у него не оставалось. Когда еще через четверть часа они остановились, Приску показалось, что обе руки у него деревянные, и чудовищная боль начала сводить плечи - хоть кричи.
        - Клянусь Марсом, такого я еще не видел, - признался легат. - Как тебе удалось проделать такое?
        - Я много тренировался с фальксом, придумывал, как отразить удары дакийской косы. И вот надумал… это…
        Центурион оглянулся. Как ни странно, они потеряли во второй схватке только троих, да среди раненых прибавилось двое. Однако останавливаться было рано - даки, насытившись грабежом, вполне могли устремиться в погоню.
        Проскакав около мили, центурион заметил впереди стоящего у обочины жеребца: это его Резвый, выдохнувшись после скачки, пытался щипать траву, но мешали жесткие удила.
        - Ты отличный вояка, центурион, - заметил Лонгин, когда Приск вернулся к отряду, пересев на Резвого (центурион привязался к строптивому жеребцу и не хотел менять его на другого скакуна). - Но вот чем тебе точно надо заняться - так это верховой ездой.
        - Да, как только будет время…
        - Раньше, чем ты думаешь. Завтра остановимся на почтовой станции. Я останусь. А ты поскачешь вперед - предупредить трибуна[Военный трибун - старший офицер. В легионе их было шесть. Гарнизоном в небольшой крепости обычно командовал военный трибун.] Марка Требония о том, что я прибываю.
        - Зачем? - не сразу понял Приск.
        - Пусть подготовится к моему приезду. Не люблю являться нежданным гостем к друзьям. Что хорошего, если ты зайдешь в дом, а хозяин пьян, хозяйка с любовником, а рабы обжираются в хозяйском триклинии?[Триклиний - столовая.]
        Лонгин похлопал центуриона по плечу, давая понять, что знает о положении дел в Дробете и так. Некое панибратство, порой демонстративное, удивляло в Лонгине. Однако Приск не сомневался, что в нужный момент легат сумеет обозначить расстояние между собой и подчиненными. Молодому же центуриону льстило такое почти дружеское отношение, тем более что по происхождению они были ровней - вот только отцу Приска
«повезло» угодить в немилость Домициана. Теперь Судьба одаривала сына «врага народа»[Римский политический термин.] шансом на удачу, только рядом с удачей холодной тенью, не отставая, шагала смертельная опасность.
        Но это не могло остановить центуриона.



        Глава II
        СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

        Сентябрь 857 года от основания Рима
        Дробета


        К Дробете Приск подъехал уже далеко за полдень, хотя и спешил.
        Город под боком крепости разрастался быстро. В первую кампанию войны с Децебалом Траян поставил на берегу Данубия, кроме крепости, еще и временный лагерь легиона, и теперь главные улицы лагеря послужили основой кардо и декумано будущего города, а земляные валы и частоколы охраняли жителей от варварских набегов. Однако, как ни велик был лагерь целого легиона, поселок в эти стены вместиться никак не мог. Поэтому одну из стен снесли, освобождая растущий организм от неудобных и бесполезных свивальных пелен. Мастерские, жилые дома, бани поднялись за пару лет, а теперь строился амфитеатр. Правда, возводили арену в основном легионеры, сейчас они мешали раствор в сооруженных из досок корытцах, подвозили щебень, таскали кирпичи.
        Въехав в крепость, Приск первым делом решил зайти к себе, а потом уже обрадовать командира сообщением, что на завтра ему выпала честь принимать легата Лонгина с инспекцией. Поставив жеребца в конюшню и препоручив Резвого старшему конюху (серебряный денарий в задаток за хорошую службу), центурион двинулся к своему домику. Дробета была небольшой каменной крепостью с пятью сотнями гарнизона, и распоряжался здесь военный трибун Требоний. Проживал командир в претории, а центурионы расположились в офицерских домах. В отличие от классического римского лагеря здесь имелось всего два офицерских дома - в каждом общий двор, куда выходили двери отдельных комнат. Приску в одном из домов досталась комната с кладовой. Пройдя к себе, центурион повесил мешок с привезенными вещами на гвоздь в кладовке и отворил дверь в комнату.
        Он почти не удивился, когда увидел, что на его кровати спит какой-то варвар, внаглую укрывшись одеялом центуриона. А на полке над кроватью - вещи этого варвара - свернутое походное одеяло да легионерский шлем, начищенный до блеска.
        - Оклаций сейчас принесет жареной оленинки. Жирная оленинка, с хрустящей корочкой, вчера только по лесу бегала, - сказал наглец, потом перевернулся на другой бок и сладко потянулся.
        - Тиресий, мерзавец, что ж ты с охоты да на постель!.. - возмутился Приск.
        - Не волнуйся, я грязи тебе не натащил, или ты не видишь - я только из бани. После охоты - баня - первое дело!
        - У тебя что, своей постели нет?
        - Извини, друг, но легионерские казармы здесь дерьмо, маленькие мышиные норы, с твоими покоями не сравнить.
        - Казармы как казармы. К тому же есть отдельная для бенефициариев.[Бенефициарий - буквально «облагодетельствованный», легионер по особым поручениям.]
        - У тебя все равно лучше.
        - Ты хотя бы велел себя побрить.
        - А если снова на дакийский берег идти? Бороду, сам знаешь, за день не вырастишь.
        Тиресий сбросил одеяло и сел. Судя по тому, что его патлы и борода торчали во все стороны, он в самом деле был только-только из бани. Нестриженый и небритый, Тиресий вполне мог сойти за простолюдина-дака, которых римляне называли коматами, то есть волосатиками. Разве что слишком темен волосом - даки в основном светловолосые да голубоглазые, хотя, с другой стороны - и темноволосых среди варваров на той стороне реки полно - в жилах многих течет кровь полонянок, увезенных даками из приморских колоний.
        - Слыхал от Оклация: ты ездил в Берзобис по личному делу. - Тиресий вновь потянулся.
        - Да, искал бедняжку Флорис.
        - Но не нашел…
        - Не нашел. - Приск уселся на соседнюю кровать, где обычно спал Оклаций, шустрый мальчишка из Эска, после войны оставшийся при молодом центурионе в качестве порученца-бенефициария. - Ты недавно с той стороны, все лето на северном берегу пробыл. Что там?
        - Так я тебе и сказал! Мои сведения для ушей легата Лонгина.
        - Я ехал в Дробету вместе с Лонгином, нас чуть не захватили даки, - бросил Приск небрежно.
        - Все равно ты - не он. Меня на такую наживку не возьмешь, - отозвался Тиресий. - Захочет Лонгин, чтобы я тебе рассказал, что знаю, - расскажу. Нет - не тебе, значит, выпало очко Венеры.[То есть самое большое число.]
        - Ага! Старой дружбе конец?
        - Ну зачем же так сразу - и в мечи? У тебя отличная комната, как я могу с тобой не дружить? - хитро прищурился Тиресий. - Но у меня приказ: сведения лично передать Лонгину. Только ему. Да ты не печалься: у нас на обед шикарная оленина, пока с докладом ходишь к Требонию, как раз прожарится. Так что поторопись.
        - Тогда другое скажи: Скирона на той стороне не нашел?
        Тиресий отрицательно покачал головой.
        Скирон, засланный еще до начала первой кампании на дакийскую сторону изображать римского дезертира, поначалу доставлял важные сведения и даже однажды повстречался прежним соратникам, помог Малышу спастись, а Валенсу передал сообщение о численности дакийской армии. Но потом Скирон исчез, будто в Лету канул. Центурион Валенс, правда, утверждал, что Скирон должен находиться в Пятре Рошие. Да только в этой крепости никого, кроме самого командира да парочки старых коматов, Приск не видел, когда вместе с Адрианом поднялся на Красную скалу. Погиб Скирон? Или ушел на север вместе с другими римскими дезертирами? Или позабыл, зачем его на ту сторону посылали? Ответа не было. Кажется, только старые друзья, особенно Малыш, который Скирону был обязан жизнью, и помнили о нем, пытались найти.
        - А где Оклаций?
        - Я же сказал: оленину жарит. Ковырялку дать? - Тиресий вытащил из кожаной сумки серебряную зубочистку, закругленную ручку которой использовали для чистки ушей. - Не хочешь? Как знаешь… - И Тиресий принялся ковырять в ухе.
        Приск покачал головой: надо же, как тишина на лимесе расхолаживает ребят, вмиг забывают о божественной Дисциплине. Центурион вздохнул еще раз, тяжелее прежнего, и направился к военному трибуну Требонию с докладом.


* * *
        - Что?! Лонгин приезжает? С инспекцией! Завтра?! - заорал Требоний, едва услышал новость.
        - Завтра утром. Легат собирался выехать с почтовой станции вечером, чтобы внезапно нагрянуть в крепость утром, - выдал центурион заранее приготовленную басню.
        - Почему… Почему я узнаю об этом так поздно?! Почему?! - Требоний голосил так, будто ему ткнули раскаленным прутом в мягкое место.
        Приск на миг даже растерялся - прежде он никогда не видел военного трибуна в столь расстроенных чувствах: точно девица, у которой соперница увела выгодного жениха.
        - Раньше никак не мог - я и так выехал со станции до света, чтобы поскорее сообщить тебе новость!
        - Быстрее надо было скакать, быстрее!
        Легат уверял, что центуриона ждет благодарность трибуна за предупреждение в виде кошелька, полного монет. Но пока было не похоже, что Требоний подарит Приску даже медный асс.
        Военный трибун, начинающий заметно полнеть брюнет лет тридцати, метался по своему таблинию,[Таблиний - комната хозяина, кабинет.] как будто собирался немедленно мчаться верхом куда-то и не находил седла.
        Тут дверь отворилась, и в таблиний просочился Фламма. Три года службы не смогли стереть с этого парня налет гражданской расхлябанности. Что и неудивительно: после окончания кампании Фламма быстренько перевелся в писцы.
        Бенефициарий положил на стол перед трибуном солидный свиток. Приск с удивлением уставился на старого товарища: обе щеки его были расцарапаны так, будто некая когтистая тварь всадила ему в лицо как минимум десяток когтей и саданула ими сверху вниз. Ранки уже стали подживать, кое-где струпья отвалились, так что вид у бенефициария был еще тот.
        - Отчет о поставках зерна, трибун! - доложил Фламма, ныне числившийся при канцелярии.
        - К воронам твой отчет! Забирай его и тащи назад! Вели писцам навести порядок в вашем хлеву - чтобы всякий хлам на столах не валялся, документы были сложены в футляры да заперты в хранилищах под замок. Да пусть в святилище приберут, да еще…
        Трибун не ведал, что добавить, и лишь махнул рукой, давая понять, что Фламма должен сам сообразить, как именно наводить порядок, и немедленно бежать без оглядки в канцелярию с приказом трибуна. Сам же он нагнулся, совершенно не героически отклячив задницу, и с головой залез в нутро стоявшего в углу дубового шкафа. Судя по тому, как внутри что-то жалобно звякнуло и затем хрустнуло, трибун наверняка лишился парочки дорогих стеклянных кубков.
        Потом из шкафа высунулась покрасневшая физиономия трибуна.
        - Где весы! - заголосил он. - Я спрашиваю - где весы!
        - Пойдем, Фламма, дел много! - Приск подтолкнул бенефициария к двери.
        Трибун тем временем во весь голос звал денщика.
        - Да нет у нас в канцелярии лишнего хлама, все документы в порядке. Другое дело, что нам зерна опять не довезли. - Фламма, с некоторых пор мечтавший сделаться корникулярием,[Корникулярий - в данном случае заведующий канцелярией.] с головой ушел в отчеты и сметы.
        - Трибуну не до этого, а у нас есть дела поважнее.
        - Какие?
        - Поедание жареной оленины и выпивание крепчайшего цекубского вина. А что у тебя с лицом, Фламма? Ручную рысь завел или шлюхе в лупанарии не заплатил?
        - Оклаций будет? - мрачно спросил Фламма.
        - Разумеется.
        - Тогда не приду! - набычился внезапно бенефициарий.
        - Это почему же?
        - У нас с ним Вторая Пуническая война.[Пунических войн было три. Вторая Пуническая - самая страшная, война с Ганнибалом.]
        - Вторая… что?
        - Пуническая война. То есть воюем, пока Карфаген не будет разрушен.
        - Фламма, Карфаген был разрушен в Третью. Кто-кто, а уж ты-то должен это знать.
        - Значит, Вторая и Третья одновременно.
        - И кто же из вас Карфаген?
        - Не знаю, - буркнул Фламма и ушел.
        - Из-за чего хоть война? - крикнул ему в спину Приск, подозревая, что алые разводы на лице Фламмы имеют прямое отношение к открытию военных действий.
        Но писец не ответил.


* * *
        Когда Приск вернулся к себе, на столе на огромном блюде красовался целый бок зажаренной туши. Оклаций успел уже попробовать мясо и теперь облизывал блестевшие от жира пальцы. Раб Приска, немолодой грек с темными печальными глазами, резал хлеб и овощи, расставлял кубки. Приск купил этого парня за полцены: грек был, во-первых, немолод, во-вторых, имелся у него при многих достоинствах один существенный недостаток: жрал за двоих, и если бывал голоден, то подворовывал, и никакие побои от этой слабости отвадить его не могли. Его так все и звали - Обжора.
        - Вина мало, еще принеси, - велел Обжоре Тиресий, скептически оценив размер кувшина.
        Обжора, стянув на ходу кусок мяса, за что получил тут же пинок пониже спины, отправился за вином. Друзья же сдвинули кровати, устроив из них обеденные ложа, третье место Оклаций соорудил себе на сундуке - получилось что-то вроде импровизированного триклиния.
        Обедали сидя, даже на дружеской пирушке в лагере не принято было изображать сибаритов.
        - Я планирую перейти на службу к Лонгину, - признался Приск.
        - Сам хочешь или легат пожелал, чтобы ты перешел? - уточнил Тиресий.
        - Вообще-то… тут желание взаимное.
        - А, ну если так… - Тиресий многозначительно приподнял брови. - Для хорошего траха - это первое дело. А вот для службы…
        - Кажется, ты что-то имеешь против Лонгина?
        - Лично я - ничего. - Тиресий довольно долго работал челюстями молча, потом, поковыряв серебряной зубочисткой в зубах, добавил: - Довелось мне слышать, что Лонгин - человек странных поступков. Не так безумен, как Корнелий Фуск, разумеется. Тот сумел угробить пятнадцать тысяч крепких ребят на перевале Боуты и сам там остался. Лонгин же иногда поднимает паруса и мчится к намеченной цели, позабыв про рифы и течения. Ты готов к такой службе?
        - Сидеть на одном месте и отбывать годы я точно не готов! - внезапно раздражился Приск и швырнул обглоданную кость под стол. - Тем более теперь, когда Кориолла… Сам знаешь. Я должен вернуть положение, утраченное моей семьей.
        - А, ну тогда тебе точно к Лонгину, - заключил Тиресий.
        - Тебе, старик, вроде как нравилось в Дробете, - напомнил Оклаций. - Этот грандиозный мост…
        - Мост уже построен, - сухо заметил Приск. - К тому же это была дерьмовая работа.
        - А у Лонгина? - не унимался Тиресий.
        - Мне нравится, - отрезал Приск.
        - Ну что ж, если ты так решил - тогда за успех Лонгина! - поднял кубок Тиресий. - А по мне - так лучше всего попасть в страну Обжорию, да там поселиться.
        - Обжория… хе-хе… - тут же подал голос вернувшийся раб, любое упоминание о еде не оставляло его равнодушным.
        - Может быть, тебе больше подойдет страна Выпивания, Тиресий? - предположил центурион, несколько обиженный холодным отзывом о его планах.
        - О да, в Выпивании, надо полагать, тоже жить недурно, - миролюбиво отозвался Тиресий. - Да только опасаюсь, для нас эти благословенные времена наступят не скоро, и ждет нас отнюдь не Выпивания, а как минимум Односисия, - Тиресий обозначил рукою выпуклость на одной стороне груди, - но, увы, не сулящая утех нашим природным мечам, а только забавы мечам железным.[Тиресий и Приск - оба, несомненно, знакомы с комедиями Плавта, откуда они и позаимствовали названия выдуманных стран Обжория и Выпивания и название земли Амазонок - Односисия (в Античности полагали, что амазонки отрезали себе одну грудь, дабы сподручнее было стрелять из лука).]
        - Отличная оленинка, - заметил Приск. - Как охота нынче?
        - Охотничьи угодья далековато. Ну ничего - нам три дня выпало от души порезвиться.
        - Так щедр был военный трибун?
        - Просто мы умны. А уж Оклаций хитер как ворон. Догадайся, что он учудил!
        Приск пожал плечами.
        - Начало истории печальное. - Тиресий изобразил трагическую мину. - Был у нашего Оклация щенок, да вот незадача - подавился костью, проткнул себе что-то внутри да издох. А вот дальше… - Тиресий сделал значительную паузу. - Наш Оклаций, хитроумный как Улисс, придумал вот что: шкуру со щенка снял да покрасил, потом аккуратно постриг хвост, так что вроде как кисточка получилась, да показал трибуну и заявил, что добыл на охоте львенка.
        - И трибун поверил? - недоверчиво хмыкнул Приск.
        - Ха! Еще как! Аж глаза загорелись. Не заметил - что шкура-то с двух сторон крашеная, будто львы и изнутри желтые. Не утерпел, тут же потребовал вести себя на место, где якобы львы водятся. Мы и повели - накануне мы там следов этих самых львиных наделали, пока ездили на разведку. Требоний даже в седле подпрыгнул, как увидел следы, - решил Адриана за пояс заткнуть - тот, говорят, льва на охоте убил самолично, а Требоний наш мечтал Адриана переплюнуть.
        - Львы тут не водятся.
        - Это ты знаешь. А Требоний по окрестностям три дня гонялся. А мы тоже гонялись - правда, в стороне. Подстрелили парочку оленей.
        - Не зря тебя, Оклаций, сделали бенефициарием, - заметил Приск.
        - У меня еще пара задумок в запасе, - скромно потупился жулик.
        В этот момент дверь распахнулась, и на дружескую пирушку пожаловал Фламма.
        - Сюда, стилоносец! - весело воскликнул Оклаций, пододвигаясь и освобождая для товарища место.
        - С тобой не сяду! - заявил Фламма, ставя на стол кувшин вина (тем самым внося свою лепту в дружескую пирушку). - Только с Приском.
        - Как скажешь, - хмыкнул Оклаций. - Приск у нас красавчик!
        - Убью! - рыкнул Фламма. Правда, в рычании его прорывались визгливые нотки.
        Центурион подвинулся:
        - Садись, старый друг. Садись и насыщайся. А тем временем рассказывай, из-за чего у вас тут Пуническая война. Кто тот Катон,[Катон Старший каждую свою речь в Сенате завершал словами: «А еще я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен».] что требует разрушения Карфагена?
        - Не Катон, а Клавдий,[Клавдий - римский император, дядя императора Калигулы.] - буркнул Фламма с набитым ртом и больше ничего добавить не смог: восхитительная оленина отбила желание болтать.
        - Дозволь мне рассказать, как стороне незаинтересованной, - предложил Тиресий. - Для речи прошу поставить клепсидру, пусть вода отмеряет время и пресекает мое многоречие.
        - Тиресий, оставь свои азиатские выкрутасы,[Азиатский ораторский стиль отличался вычурными цветистыми сравнениями.] - попросил Приск.
        - Ну хорошо, буду лаконичен. Всему причина в самом деле Клавдий. Наш друг Фламма, с некоторых пор также друг всех здешних писцов, в своей неистребимой страсти рассказывать всем подряд разные исторические басни, поведал историю о забавах Калигулы, причем о забавах, на фоне прочих причуд этого императора, вполне безобидных. Дядюшка Калигулы Клавдий любил вздремнуть после сытной трапезы прямо на обеденном ложе. Как только Клавдий засыпал, услужливые сотрапезники Калигулы надевали на руки Клавдию башмаки да завязывали ремешки, а потом внезапно будили. Со сна Клавдий тут же начинал тереть себе лицо, а прочие обедавшие при виде этого покатывались с хохоту. История эта так понравилась Оклацию, что он в ту же ночь нацепил спящему Фламме на руки калиги, а в третью ночную стражу проорал над самым ухом: «Тревога!» Фламма вскочил, в темноте ничего не видя, принялся тереть глаза и расцарапал себе всю физиономию гвоздями подошв. Хорошо хоть глаза не повредил.
        - Шутка грубая, - заметил Приск, - и между друзьями неуместная.
        И хотя говорил он строго, внутренне хохотал, представляя, как растрепанный Фламма вскакивает посередь ночи с постели и трет руками, обутыми в калиги, физиономию.
        - Вот и я то же ему сказал, - буркнул Фламма.
        - Одно непонятно, - продолжал Приск все тем же ровным, лишенным всяких интонаций голосом. - Как можно надеть на руки человеку калиги, чтобы тот не проснулся?
        - Наш Оклаций может не только калиги, но и котурны[Котурны - высокие башмаки со шнуровкой «на платформе», непременная обувь трагических актеров. Зашнуровать котурны было не в пример тяжелее, чем затянуть ремешки на калигах.] надеть, а спящий и не дернется, - отрекомендовал товарища Тиресий.
        Фламма тем временем допил вино и сообщил:
        - Ну ничего, я тоже шутку в ответ устроил. Тебе, Оклаций, понравится!
        Фламма самодовольно фыркнул, нацелил палец на Оклация и произнес, пьяно растягивая слова (хмелел он быстро):
        - Я тебя из списка на выплату жалованья вычеркнул! Как не блюдущего Дисциплину…
        - Что?!
        Оклаций метнулся через стол к Фламме, нож нацелил в горло, но центурион успел руку парня перехватить.
        - Розог захотел? - спросил, глядя подчиненному в глаза и стискивая запястье так, что пальцы Оклация разжались, и нож со звоном упал на столешницу.
        - Я пошутил, - пробормотал разом протрезвевший Фламма и запоздало отодвинулся. - Ниоткуда я тебя не вычеркивал, нет у меня такой власти.
        - Нож-то, нож… погляди, - выдохнул Оклаций, корчась от боли.
        Приск разжал пальцы, поднял упавший на блюдо с олениной нож. Тронул лезвие. И присвистнул. Во-первых, металл был плохо заточен, во-вторых, сам клинок не закреплен в рукояти, стоило коснуться острием чего-то твердого, как клинок тут же прятался в рукоять без остатка.
        - Зачем это? - изумился Приск.
        - Полезная штука, - отозвался Оклаций, морщась и массируя запястье (пальцы у Приска были железные). - Я один раз отца обманул. Тот стал меня ругать да палкой охаживать. Я орать: «Сил нету!» Отбежал в сторону, встал поудобнее, чтоб всем во дворе видать было. Ну и ножичком р-раз! В живот. Матушка - визжать, да на отца с кулаками. Волосы клочьями у него выдергивала. А я смирно так лежал без всякого движения. Наблюдал. Весело было. Ну и еще пару раз ножик мой пригодился. - Оклаций скромно потупил глаза. - Я нарочно рукоять в красный цвет покрасил - чтоб не перепутать с настоящим ножом.
        - Всё, хватит, прекратить! - рявкнул Приск, сам не замечая, что интонациями подражает Лонгину. - Больше никаких розыгрышей. Руки пожать и прежнюю дружбу восстановить.
        - Может, еще и облобызаться? - спросил Оклаций.
        - Если есть охота, - ответил Приск.
        Друзья-враги пожали друг другу руки, а потом - к удивлению и Приска, и Тиресия - обнялись.
        - Мир? - широко улыбнулся Оклаций, и взгляд у него был наивный и наглый одновременно.
        - Мир! - буркнул Фламма. - Но будешь получать жалованье - хорошенько пересчитай!
        - Я кому сказал! - возвысил голос Приск, будто не центурион, а судья или - бери выше - Юпитер-Громовержец, следящий за исполнением клятв.
        - Да я молчу! - Фламма схватил новый кусок оленины и спешно запихал в рот.
        Оклаций наполнил свой кубок. Улыбнулся. И спрятал за пояс фальшивый нож.

«Эх, почему бы в самом деле богам не заставлять правителей точно так пожимать друг другу руки, забывая о старых обидах и восклицая: „Мир!“ Почему бы Траяну и Децебалу не обняться как равным и не заключить союз, настоящий союз, а не лживый договор, который каждый из них мечтает нарушить?!» - мысленно воскликнул Приск.
        Но центурион и сам понимал, что задает вопрос риторический.


* * *
        В эту ночь гарнизону в Дробете было не до сна. Рабы, ауксиларии и легионеры носились взад и вперед, готовились, чистили, прибирали. В общем, доделывали за день все, что за год не успели доделать. Бани затопили еще с вечера, как будто собрались перемыть весь гарнизон. Военный трибун Требоний, за все время службы ни разу не побывавший в серьезных сражениях, до дрожи в коленях боялся любых инспекций. Если бы ждал Траяна с проверкой, то, верно, не дожил бы до утра, сердце бы разорвалось у бедняги, - но тут как-то выдержал. В обычные дни приятный молодой человек, не наглец и не дурак, в такие часы становился несносным придирой. Он не только кричал, понукал, грозил расправой, но и носился всюду, больше мешая, нежели в самом деле налаживая работу. Уже на рассвете измотанные до полусмерти рабы заметали по углам остатки мусора и белили бараки.
        На остров посреди реки (как раз позади моста за поворотом) отправили быстроходную либурну с дозором проверить: не высадился ли там кто без разрешения римлян. Вторая либурна курсировала выше по течению. Мост ей был, разумеется, не помеха. Да что там либурна! Под любым из центральных пролетов легко бы прошел огромный корабль из тех, что возят в Италию хлеб из Египта. Правда, только по низкой воде.


* * *
        Поутру Приск в начищенных доспехах с алым поперечным гребнем на шлеме наблюдал за происходящим с отстраненностью зрителя, крутя в пальцах вырезанную из лозы палку центуриона. Поскольку под началом Приска не было своей центурии, палка эта играла роль чисто символическую и годилась разве что на то, чтобы вытянуть вдоль хребта нерасторопного раба, что вздумал выгружать амфоры из повозки, перегородив дорогу. И это в то время, как Лонгин должен был вот-вот появиться!
        - Освободить проезд! - крикнул центурион, сообразив, что даже снисходительному Лонгину не понравится, если у него на пути застрянут повозки торговца. - Прочь с дороги, тупица! Или я перебью все твои дурацкие амфоры!
        - В чем дело? - повернулся к центуриону богато и ярко разряженный хозяин повозки, и Приск узнал в нем вольноотпущенника Гермия. Бывший легионный раб Пятого Македонского легиона разбогател на Дакийской войне и не только выкупился на свободу, но и сделался компаньоном ликсы Кандида.
        - Будь здрав, Гермий! - приветствовал Приск пройдоху. Тому чрезвычайно нравилось, когда к нему обращались уважительно, будто к свободнорожденному.
        - Что здесь случилось? - недоуменно закрутил головой вольноотпущенник.
        - Легат Гней Помпей Лонгин приезжает, - сообщил Приск. - Доверенное лицо самого императора, командующий всеми вооруженными силами на лимесе. К полудню как раз и будет.
        - Тот-то, гляжу, трибун носится, будто ему редьку в задницу запихали.
        - Неуважительно говоришь о трибуне, Гермий.
        - Угу, просто из кожи вон лезет, чтобы угодить Лонгину! - пропустил замечание мимо ушей компаньон ликсы. - Глянь-ка, глянь, мостовые аж вымыть велел.
        Гермий огляделся воровато, потом вытянул шею и неожиданно шепнул на ухо центуриону одними губами:
        - По дружбе старой тебе одному: мы с Кандидом от Цезерниев из Аквилеи новую партию оружия привезли. И еще заказали. По мастерским здешним пока приказов не было - фабры тихо сидят, заняты мелким ремонтом. Но в Аквилее, будто в кузнице Вулкана, грохот да жар, жар да грохот.
        - Обычное оружие для новичков или ветеранам на замену. Я слышал, вооружают новый Второй Траянов легион.
        - Новый легион, к чему бы это? - хитрее прежнего прищурился Гермий.
        - Земли на северном берегу реки охранять.
        - Думай, как хочешь. - Гермий обиженно поджал губы. - А еще лучше расспроси своего приятеля Тиресия. Неужто он тебе ничего не сказал? - Гермий демонстративно отвернулся, давая понять, что разговор окончен.


* * *
        Данубий, вырываясь из скальной теснины, возле Дробеты разливался широко и вольготно. Приск стоял на мосту и смотрел вдаль, вверх по течению. Небо было синим, и таким же радостно-синим становился Данубий, впитывая в себя небесную лазурь, меняясь подобно Протею.
        Поначалу казалось, что построить через такую реку постоянный мост - дело немыслимое. Но Рим справился - как всегда. Приск прежде всегда полагал, что на такой-то стройке, к которой римляне относились как к важному сражению, он сумеет отличиться. Как бы не так! Он-то планировал заняться чертежами да расчетами, а вместо этого Аполлодор решил, что юному центуриону самое место на строительстве каменных опор. При канцелярии сумел устроиться Фламма - почерк у него был идеальный, да и считал он быстро, чуть ли ни мгновенно, Аполлодор таскал бенефициария за собой и все время давал задания что-то считать. Приска же поставили руководить центурией саперов: когда летом Данубий обмелел, саперы вбивали в дно шпунтованные дубовые сваи, в пазы закладывали крепкие доски, потом воду откачивали помпами: Филон, умница, самолично руководил их изготовлением. Впрочем, карьера Филона на строительстве моста Аполлодора оказалась столь же проблематичной, как и возвышение Приска. Филон был клиентом Адриана, Аполлодор же терпеть не мог племянника Траяна - за то, что тот, будучи римлянином, пытался с ним, греком, соперничать в
архитектуре и математике. Так что Филону доверили только изготовление машин, обслуживающих строительство. Приск же следил за тем, чтобы на низко сидящих суденышках постоянно подвозили потребную смесь для бетона - песок с обожженным мергелем да битый кирпич. Центурион сновал туда-сюда на крошечной лодчонке с парой гребцов, давал указания, подгонял лодырей, контролировал пропорции смеси, следил за тем, чтобы строителям доставляли тесаный камень без задержки, а рабы на помпах работали не останавливаясь, но и не свыше сил - менял пары каждую стражу. Туника была с утра до вечера мокрой, голос сорван - за грохотом стройки приказы приходилось орать, будто в самой гуще сражения, от едкого раствора с рук сползала кожа. Вечером центурион растягивался на койке, но только начинал засыпать, как перед глазами начинали прыгать мелкие речные волны да мнилось - кровать качается и уплывает утлой лодчонкой за поворот реки. В те дни Приск думал лишь об одном: когда же треклятые быки поднимутся выше уровня воды! Тогда, он надеялся, наступит хоть какое-то облегчение. Но просчитался: лишь только начали подниматься опоры над
водою, как центурию Приска отправили строить стену по берегу - огораживать будущий порт. Теперь центурион издали смотрел, как растут над водой грандиозные опоры моста - каждая по сто сорок футов высотой и шестьдесят - в ширину. Мост строился не на годы - на века. Архитектор из Дамаска раздувался от гордости, когда запечатывал послание императору с известием об окончании строительства каменных опор, честолюбивый грек ожидал личного приезда Траяна - поглядеть на новое чудо, но император так и не приехал. Зато вызвал Аполлодора в Рим - в столице намечалось строить нечто грандиозное. Так что уже без пригляда главного архитектора деревянные конструкции сложились в изящные арки, и прямая стрела моста длиной в четыре тысячи футов легла на плечи берегов от одного к другому.
        С тех пор Приск понял одно: грандиозность замысла ничего не гарантирует отдельному человеку. Главное - место, которое ты займешь. Если с краю - то и возведение великолепного моста покажется тебе ничуть не лучше строительства городской клоаки. Но Приск больше не собирался оставаться в дураках, держать, как Антей, неподъемный каменный свод, когда другие ловкачи лакомятся яблоками. Теперь он будет в центре, даже если это место сопряжено с риском.
        На мосту тем временем кричали, вопили, суетились люди: в последний момент Требоний приказал установить на арке моста присланную из Рима статую своего отца императора. Статую эту привезли из Рима еще месяц назад, но она так и стояла в Дробете, пока в последний момент Требоний не вспомнил, что с пренебрежением отнесся к отцу нынешнего императора, консуляру Марку Ульпию Траяну,[Марк Ульпий Траян - отец императора Траяна. Предыдущий император Нерва усыновил Траяна, дабы сделать его своим наследником.] и посему приказал срочно украсить статуей мост.
        Теперь статуя беспомощно висела на клюве подъемного крана, а упревшие от натуги рабы вращали колесо из последних сил. Фабр, задрав голову, в отчаянии смотрел, как покачивается в воздухе несчастный медный консуляр, будто повешенный.
        - Что делать? - в отчаянии повернулся он к центуриону.

«Сбросить в реку», - едва не сказал Приск.
        Но вовремя опомнился.
        - Оставьте так. Наверняка на Лонгина произведет очень сильное впечатление.
        И тут как раз раздался сигнал - Лонгин приближался к Дробете.


* * *
        Военный трибун в сверкающем анатомическом доспехе, из-под которого на бедрах во все стороны топорщились белые птериги из новенькой кожи, сделался пунцовым от волнения, когда увидел Лонгина, въезжающего на дородном сером жеребце в ворота лагеря.
        Лонгин не зря провел день на почтовой станции: в начищенных доспехах с пышным плюмажем на шлеме, он выглядел как и положено выглядеть приближенному к императору легату, как будто не было никаких стычек в дороге, и Лонгин не оставил в лапах разбойников практически весь свой багаж.
        Тиресий, благополучно проспавший побудку, встал рядом с Приском в самый последний момент, уже когда весь гарнизон выстроился для встречи важного гостя. Лонгин легко спрыгнул с жеребца и принялся обходить шеренги легионеров. Если он и замечал какие-то недочеты, то вслух ничего не говорил, лишь кивал время от времени, судя по всему, одобрительно.
        Очутившись рядом с Приском, Лонгин остановился и сказал, будто старому приятелю:
        - Вечером жду на обед. Ты, центурион Приск, приглашен, - потом скользнул взглядом по лицу Тиресия и добавил: - Бенефициарий - тоже. После обеда поговорим. Обо всем.


* * *
        О делах заговорили, когда все приглашенные насытились и большинство уже покинули триклиний. Остались, кроме самого легата, только Требоний, Приск, Асклепий и Тиресий, для них принесли легкое, сильно разбавленное вино, и начались возлияния. Только вместо шутливого трепа разговор был самый что ни на есть серьезный.
        Прежде всего Лонгин приказал Тиресию рассказать о его поездке в дакийские земли, обстоятельно и не торопясь. Поздней весной и половину лета Тиресий вынюхивал, соблюдают ли даки заключенный с Римом договор, в самом ли деле Децебал срыл крепости, как обещал Траяну, когда склонял непокорную голову перед римским императором.
        - Я побывал в Деве,[Дева - название современное. Теперь на скале стоит средневековая крепость, но прежде там находилась крепость дакийская. Дева - искаженное «дава», окончание названий многих дакийских укрепленных городов.] - начал свой рассказ Тиресий. - Крепость уничтожена до основания, и никто вроде там не бывает. Тихо все… Да только тишина обманчива. Подле Девы есть карьеры андезита - так вот, там по-прежнему рубят камень. Даки говорят - для своих святилищ, да только как проверишь - для чего на самом деле. Что касается крепости, то камни из стенной кладки не раскиданы и не разбиты, а сложены аккуратно. Знаешь эту дакийскую кладку - она без глины, с деревянными костылями. Взял - разобрал. Взял - собрал… Если Децебал прикажет, его люди вмиг сложат стены вновь. Из Девы я двинулся дальше вверх по Марису. На первый взгляд кажется - все тихо. Даки из тех, что живут в горах, вообще по большим рекам на открытых местах крепости ставят редко.
        - А что Апул? - спросил Лонгин. - Тоже отстраивают?
        - Нет, - покачал головой Тиресий. - Апул срыли до основания. Там все чисто - в прямом смысле этого слова. Даже камней от фундамента не найти. Стены разобрали по камешку. Не иначе - на новую крепость где-то недалеко.
        - Сармизегетуза?
        - В столице не был. Но разговаривал с ауксилариями, что отвозили оружие да припасы нашему гарнизону в лагерь на Бистре.[Военный лагерь на месте будущей столицы римской Дакии, получившей название Сармизегетуза Ульпия Траяна (по одной версии - во времена Адриана, по другой - уже при Траяне).] Ребята после первого снега сидят практически взаперти. Вот и Приск подтвердит: зимой на этих склонах не погуляешь - мороз такой, что руки примерзают к оружию, а без длинных штанов лучше из дома не выходить, если яйца дороги.
        Приск, несколько замешкавшись, кивнул: дело в том, что как раз он в тех горах в начале зимы не бывал - раненого, его отправили в лагерь Четвертого легиона в Берзобисе. Но про морозы, метели и стужу так красочно рассказывал Кука, что Приск как будто наяву видел снежную круговерть, заросшие буками и елями склоны и римские легионы, отступающие по узкой, только что прорубленной в лесу дороге. Так и не нашли они в первую кампанию дороги к Сармизегетузе.
        - Что творится вокруг, наши ребята не ведают, - закончил Тиресий. - Говорят - чувствуют себя слепыми кротами в чужой норе.
        Лонгин кивнул. Трудно было не согласиться. Сам он уже дважды объезжал новые владения Рима на северном берегу Данубия-Истра. На западе даки грабили языгов и загоняли их в горы, на востоке каждый день горели римские поселения.
        - Думаешь, Децебал не смирился? - спросил Лонгин.
        - Смирился? - ухмыльнулся Тиресий и покачал головой. - Смирным его сделают ледяные воды Стикса, да и то я в этом не уверен. Но полагаю: сейчас ему в драку лезть нет выгоды. Людей мало. Слишком много погибло на прежней войне - лет десять придется ждать, пока новое поколение вырастет.
        - Он может кликнуть вождей с севера и хорошо заплатить, - предположил Приск.
        - Заплатить могут и римляне дакийским золотом. Варварские вожди это понимают, - хмыкнул Лонгин. - Особенно языги. Кто-кто, а языги даков ненавидят, как и те - их. Там у них очередная драчка, языгов побили, и теперь побитые вожди шлют жалобы императору.
        Приска удивляла простецкая, намеренно примитивная речь Лонгина. Сам центурион порой любил щегольнуть витиеватой фразой или греческой цитатой, хотя с годами желание это появлялось все реже и реже, а привязывались, засоряя речь, нелепые поговорки и выражения или вовсе варварские словечки.
        - Так ты полагаешь, Тиресий, Траяну надо первым напасть, пока Децебал не собрался с силами? - спросил вдруг Лонгин у разведчика.
        - К сожалению, Траян давно меня не приглашал к себе в совет, чтобы обсудить эту проблему, - совершенно серьезно ответил Тиресий. - А жаль. Я бы, к примеру, рассказал императору, как даки нас обдурить хотели. Предъявили крепость недалеко от Девы. Это ниже по течению Мариса, там река петляет, как перебравший неразбавленного вина легионер. В самом деле, крепость разрушена, но вот только меж камней деревья выросли. Не хиленькие такие деревья, лет по тридцать - сорок, не меньше. Кое-где даки их срубили, но пни-то остались торчать. То есть крепость эта разрушена уже полвека. А даки нам ее демонстрируют. Думают, все римляне - идиоты.
        - А разве нет? - спросил Приск.
        - Бывают исключения, - хмыкнул Тиресий.
        - Я уже дважды писал Децебалу. Изложил подробно свои претензии, - проговорил Лонгин задумчиво, - а в ответ получил заверения, что царь свято блюдет принесенные клятвы. Не уточнено было, правда, какие. Ну что ж, придется написать снова. Асклепий, - повернулся Лонгин к вольноотпущеннику, - подай мне таблички.
        Приск не сомневался, что посланцем наверняка будет опять тот косорукий, что испещрил воск немыслимыми закорючками.
        - Пусть этот наш гонец хотя бы зарисует крепость Сармизегетузы, - предложил центурион. - А еще лучше… - Приск на миг задержал дыхание, будто прыгал в воду с высоты. - Отправь меня гонцом.
        Тиресий уставился на старого товарища с изумлением, как будто спрашивал взглядом: не повредился ли тот головой?
        Лонгин холодно улыбнулся:
        - Думаешь, кто-то пригласит тебя внутрь? Наших посланцев не подпускают к столице. Если почтари что и видят, то только стены Фетеле-Альбе. Я потребовал от Децебала показать лично мне все крепости. Только так можно развеять сомнения.
        - Не слишком ли это опасно? - спросил осторожный Требоний.
        - Я бы многое отдал, чтобы увидеть Сармизегетузу!
        - Нет! - воскликнут Тиресий, будто попробовал запоздало остановить полет выпущенной стрелы. - Не надо высказывать желания. Так высказывать. Они иногда сбываются.
        - Не тебе указывать, что делать легату, легионер! - Впервые, кажется, Лонгин одернул подчиненного столь жестко. А потом еще и добавил: - Терпеть не могу прорицателей!
        Воцарилось молчание. Приск и Тиресий переглянулись, а Лонгин провел ладонью по лицу, будто пытался стереть маску внезапно нахлынувшего гнева.

«Он попросту смертельно боится предсказаний, - подумал Приск. - Что ж такого страшного ему напророчили?»
        Неприятное предчувствие заставило невольно поежиться. Кажется, впервые Приск пожалел, что месяц назад, теплым августовским вечером так легко согласился на странное предложение…



        Глава III
        ПОСЛАНИЕ

        Начало августа 857 года от основания Рима
        Эск, Нижняя Мезия


        Всадник скакал с севера. Судя по тому, что скакун шел крупной рысью, всадник поменял его на почтовой станции - а значит, был не путешественником или частным почтарем, а состоял на императорской службе.
        Густой туман, поднимавшийся над болотистой равниной, ветер с реки неохотно отгонял в сторону. Караульный на сторожевой башне лагеря Пятого Македонского подался вперед, придерживаясь рукой за зубец. Всадник с севера - значит, из Дробеты, Понтуса или даже Виминация. Седая пакля тумана на равнине вокруг лагеря напоминала о грядущей осени, а за ней - зиме. А зимой на лимесе всегда тревожно. И хотя даки уже два года не появлялись на южном берегу Данубия, все равно память о старых набегах закрутила мутный водоворот в душе караульного. Сам он служил на лимесе восьмой год, дважды с армией Траяна ходил на дакийскою сторону, лично видел склонившегося перед императором царя Децебала, но все равно не верил в прочность мира в этом краю.
        Всадник тем временем был уже близко - караульный разглядел посеребренную лорику центуриона, крыльями бьющийся за спиной плащ и почерневшую от пота шкуру гнедого коня.

«Плохие вести», - решил караульный.
        Но, к его удивлению, всадник завернул не к воротам лагеря, а поскакал на юг - к канабе, и перешел с рыси на шаг - как ни торопился центурион, а коня пожалел. Караульный на башне проводил центуриона взглядом и понимающе усмехнулся: всадник спешил не по служебным делам, а домой, к семье. Вот те на! А коня он точно поменял на почтовой станции - скакуна этого караульный видел не раз - и все под бенефициариями наместника Нижней Мезии. Хороший скакун, абы кому не дадут.
        Подъехав к воротам канабы, центурион соскочил на землю и повел жеребца под уздцы. Гнедой, покрытый пеной, рассерженно фыркал и мотал головой. Впрочем, центурион шагал споро, бесцеремонно расталкивая встречных свободной рукой. Заметив посеребренную кольчугу, жители поселка - в основном ветераны да их домашние - старались давать служилому дорогу. Центурион был в полном вооружении - в кольчуге, при мече и кинжале, в поножах, только шлем висел у него на плече - так носят его в походе. Судя по всему, центурион уже давно в пути - плащ из красного сделался буро-серым, а на лице - неприлично молодом для центуриона - пот и пыль, смешавшись, оставили грязные разводы. Можно подумать, что приезжий спешит к декуриону канабы - но нет, он быстро свернул с кардо на параллельную улицу, а потом и вовсе в какой-то закуток, где лепились друг к другу построенные из обгорелых бревен да старых камней лачуги, и вышел к дому, больше похожему на небольшую усадьбу. С привратницкой (у двери которой бессовестно дрых серо-желтый лохматый пес) и с надворными постройками - конюшней и кладовой. Пес, проснувшись, радостно гавкнул,
вскочил, завилял хвостом и ринулся к центуриону, норовя встать лапами на плечи и лизнуть в лицо.
        - Тихо, Разбойник! - одернул его центурион и грохнул кулаком в дверь, вызывая привратника, который обретался где-то в доме, вместо того чтобы сторожить дверь.
        Привратник вскоре явился - немолодой, изуродованный человек с безобразно вылезающим на сторону глазом, отчего казалось, что смотрит старик одновременно на запад и восток.
        - Где Кориолла, Прим? - спросил центурион.
        - Дома, господин.
        - Как она?
        Прим замялся, потом сказал:
        - Капризная стала до жути. Прежде такая добрая была! А сейчас: не терплю это, не хочу то… Но делать-то нечего, просто переждать надо.
        - Я о здоровье.
        - Госпожа в здравии.
        Центурион, до этого смотревший на старика напряженно, почти с ужасом, теперь облегченно выдохнул, согнувшись, и даже рукой оперся на стену.
        - Кликни кого-нибудь! Пусть отведут Гнедого в конюшню. И надо выводить скакуна - я его чуть не загнал. Да прикрыть попоной. А то придется выплачивать за жеребца из собственного жалованья.
        - А чего не на Резвом-то? - спросил Прим.
        - Уж больно бешеный. Я его в конюшне пока держу.
        - Я Белку кликну. Он с конями чуть ли не разговаривает.
        Однако вместо слуги с забавным именем Белка из дверей вышел смуглый невысокого роста крепыш, выправки явно военной, но одетый просто, по-домашнему.
        - Приск, дружище, я ж говорил, ты сегодня прискачешь! - Крепыш обнял центуриона, будто медведь-подросток облапил.
        - Ты что ж не в лагере, Кука?
        - У меня отпуск, небольшой такой отпуск, - хитро ухмыльнулся крепыш.
        Ясное дело, дал взятку центуриону, вот тебе и отпуск.
        Измученным же скакуном занялся сам Прим, так и не дождавшись запропастившегося неведомо куда Белку, - взял под уздцы и повел к конюшне.
        - Где Кориолла? - на ходу спросил Приск, открывая дверь и попадая прямиком во внутренний садик-перистиль.
        Мог бы и не спрашивать - Кориолла сидела тут же на скамейке, греясь в лучах еще нежаркого утреннего солнца, косо заглядывавшего в перистиль, и что-то писала бронзовым стилем на восковых табличках.
        - Гай! - Она едва-едва поднялась - и тут же очутилась в его объятиях.
        Впрочем, центурион тут же отстранился и оглядел ее. Кориолла была в тягости и уже больше половины срока до родов отходила.
        - Как ты? - спросил Приск, чувствуя, как губы сами расплываются в улыбке.
        - Толкается. - Она тоже улыбнулась - растерянно и радостно, как умеют улыбаться только беременные женщины, сознавая себя посвященными в самые загадочные мистерии жизни.
        - А мы его приструним. - Центурион положил руку ей на живот. Впрочем, положил осторожно, будто там, под тканью старенькой, не раз стиранной домашней туники, находилось хрупко-стеклянное, способное пострадать от одного неловкого прикосновения - не то что грубого движения.
        - Ой, - ахнула Кориолла. - Ты почувствовал?
        Приск молча кивнул. И смешно поджал губы, будто наозорничавший мальчишка.
        - Да что ж это я… - спохватилась Кориолла. - Ты с дороги в баню наверняка хочешь. Иди, иди, мойся, а я пока соберу поесть - специально приготовила твои любимые колбасы. И вино хиосское у нас.
        - Поставь на стол неразбавленным, - попросил Приск. И, как только Кориолла ушла на кухню, оборотился к Куке, который тоже вышел в перистиль - домом они владели на пару, и садик был общий, как конюшня и кладовая. - А теперь объясни, что за письмо ты мне прислал? Почему насочинил неведомо что, будто Овидий в «Метаморфозах»?
        Кука подмигнул - кому, Приск не понял, потому что старый товарищ подмигивал вовсе не Приску, а кому-то неведомому, хотя в перистиле они были только вдвоем, и сказал:
        - Кориолла верно решила: сначала помойся с дороги, а там и разговор будет.


* * *
        Бани в доме Куки и Приска не было - не тот статус. Зато бани общественные, наскоро восстановленные после разграбления канабы бастарнами две зимы назад, имелись, и Приск отправился туда мыться. Белка, бессовестно дрыхнувший под лестницей, был наконец найден, разбужен и отправлен с господином - сторожить вещи, пока Приск нежится в горячей ванне в кальдарии.
        Погрузившись в воду, центурион прикрыл глаза, кажется, впервые с того момента, как получил в Дробете письмо.
        Это было вчера днем. Прочтя, он тут же кинулся к военному трибуну - просить немедленно отпуск, потому как жена…
        - Конкубина, - поправил Требоний.
        - В тягости, а теперь старый товарищ Кука пишет: больна.
        У Приска прыгали губы. Будто не побывавший в боях центурион, а мальчишка-новобранец.
        Ничего больше не говоря, Приск протянул послание Куки.
        Трибун взял восковые таблички, раскрыл, пробежал глазами.
        - «Успеть бы повидаться», - процитировал вслух и продолжать не стал. - Что ж, езжай. Если дело серьезное, можешь остаться подольше. Деньги-то есть, если что?..

«Если что» - имелось в виду на похороны.
        Приск вышел во двор и тут же прислонился спиной к стене, стиснул зубы так, что заломило челюсти и скулы. Почти сразу же следом из претория выбежал Фламма и протянул центуриону императорский диплом, чтобы Приск мог менять лошадей на почтовых станциях. И к диплому - бронзовый кошелек, в котором весело позвякивали монеты. Вспомнив об этой сцене, Приск ощутил приступ стыда - как будто он вместе с Кукой обманул трибуна и выпросил неположенный отпуск. Потому как выходило, что болезни вроде как нет никакой, да и не было вообще.
        Выбравшись из горячей ванны, Приск окунулся в ледяном фригидарии для бодрости, растерся полотенцем из грубого льна и обрядился в новенькую шерстяную тунику. Он терпеть не мог ходить в грязном и потому не пожалел четыре денария, купил по дороге в баню обновку.


* * *
        Дома в триклинии на столе уже были расставлены закуски: колбасы, творог, свежий хлеб - только-только от пекаря. Кориолла поставила перед мужем кувшин неразбавленного вина. Для себя же принесла горячей воды с медом.
        Приск отхлебнул вина и отправил в рот кусок колбасы.
        - Хорошо, что ты приехал, - улыбнулась Кориолла. - Я уж не чаяла, что ты раньше рождения ребенка появишься.
        - Да, не планировал. А что Кука? Почему не едет в Дробету? - спросил несколько раздраженно Приск.
        - Поедет он, как же, - Кориолла хмыкнула. - Он уже месяца два как кухарку себе купил. Все никак насытиться не может.
        - Да ну! Что ж не написал-то? - Приск подавил улыбку.
        Кука давно уже болтал, что надоела ему одинокая жизнь, и, глядя на Приска с Кориоллой, всякий раз вздыхал, что в ближайшие дни непременно обзаведется кухарочкой. Да только дальше болтовни дело не шло - то ли денег не хватало на покупку девчонки, то ли не хотелось отягощать жизнь свою хозяйством. И вот - сподобился.
        - Точно-точно. Девочку-дакийку. Понятное дело, его теперь из дома не вытащишь. А она девочка тихая да понятливая. Недаром Мышкой зовут. Мы с Кукой сговорились, она мне прислуживает.
        - А, ну, значит, будет с кем дите нянчить.
        - Гай, милый, а почему мне нельзя поближе к тебе, в Дробету переехать? - Голос Кориоллы сделался вкрадчив. Она уже не в первый раз начинала этот разговор. Но всякий раз Приск говорил ей «нет». Эск после победы над Децебалом сделался почти безопасен. А вот Дробета… Дробета была на северном берегу. К тому же крепость охраняла мост. Если даки начнут войну и нападут, то штурма Дробеты не миновать.
        - Нельзя. - Приск губами попытался поймать колечко волос, что соблазнительно закрутились на шее Кориоллы. - До вечера не дотерплю… Может, прямо сейчас?
        Кориолла с явной неохотой отстранилась.
        - Письмо-то не просто так написано… - Она многозначительно умолкла и направилась к выходу. И уже на пороге бросила: - В таблинии тебя ждут.


* * *

«Прямо заговор», - подумал Приск, неспешно входя в таблиний, все еще держа в руках кубок с вином и отхлебывая на ходу.
        Чувствовал, что после бессонной ночи (он скакал и ночью, меняя лошадей, позволяя себе лишь четверть часа отдыха) его развезет, и стоило бы добавить в вино воды.
        - Теперь мы можем поговорить? - раздался знакомый голос.
        Приск повернулся. В углу так, чтобы не сразу можно было заметить в полумраке, сидел ничем не примечательный человек в серой тунике. Смуглый, полноватый, начинающей седеть. Длинные волосы он носил, чтобы спрятать проколотые в прежней, рабской своей ипостаси уши.
        - Зенон? - Меньше всего ожидал Приск обнаружить в своем таблинии вольноотпущенника Адриана, которому императорский племянник поручал дела самые тонкие, опасные, сомнительные и скользкие.
        В общем, всё, что касалось самой высокой политики, поручалось Зенону. И значит, теперь Адриан хотел, чтобы в его опасных играх вновь принял участие Приск.
        - Приветствую тебя, центурион! - Вольноотпущенник поднялся.
        - Письмо - твоих рук дело?
        Теперь, будто заново разделив написанный на пергаменте текст на слова, Приск разобрал - что же на самом деле обозначают эти идущие друг за другом непрерывной вереницей буквы. Зенон прибыл от Адриана. У Адриана тайное поручение. И ему непременно надо было, чтобы Приск явился сюда, в Эск, а Зенон ни в коем случае не появлялся в Дробете.
        - Так что за дело? - Центурион нахмурился.
        - Гней Помпей Лонгин, - отозвался Зенон. - Слышал о таком?
        Приск кивнул.
        - Наверняка, - продолжил Зенон. - Так вот, этот человек посвящен во все планы грядущей войны.
        - Грядущей войны? О какой войне ты говоришь? Децебал еще не скоро оправится от поражения.
        - Поход в Дакию начнется, скорее всего, следующим летом, - перебил Зенон.
        Так скоро? Приск надеялся, что у него будет несколько мирных лет передышки. Траян добился своего, Децебал затаился. Пока эти двое обдумывают планы, солдаты и крестьяне могут перевести дух и просто жить, а не служить Беллоне и Гекате.
        - Ты должен сделать все, чтобы оказаться в свите Лонгина, - закончил наставления Зенон.
        - Ну, коли так нужно, чтобы я шпионил за Лонгином, то почему Адриан не написал мне письмецо? - спросил центурион раздраженно, злясь сразу и на требование Адриана, и на известие, что грядет новый поход на север. Разумеется, во время войны можно очень быстро возвыситься. Но в сражениях центурионы гибнут первыми - это Приск знал тоже очень хорошо.
        - Письмо может попасть в нежелательные руки. Учти, тебе все придется устроить естественно. Лонгин не должен догадаться, что тебя к нему подсылает Адриан.
        - Да зачем все это? Неужели император будет скрывать от своего племянника планы крепостей, если начнется война?
        Зенон покачал головой и заговорил с Приском как учитель с недалеким учеником:
        - Адриан хочет, чтобы подле Лонгина постоянно находился его человек. Прежде всего Адриану необходимо быть в курсе грядущих событий, ибо на новой войне надлежит ему так отличиться, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: у Траяна может быть только один наследник - и это Адриан.
        Зенон раз за разом повторял имя Адриана, как будто оно служило заклинанием.
        Приск поставил кубок на стол и задумался.
        Бессмертные боги, ну почему опять! В битве при Тапае Приск был ранен так тяжело, что не чаял вернуться в строй: левая рука до сих пор ноет, чуть на улице начинает холодать. Потом, зимою, когда горстка ветеранов да новобранцев, а с ними Приск и его контуберний обороняли от бастарнов лагерь Пятого Македонского легиона, канабу подле лагеря сожгли дотла. То, что отстроили за два года, было жалким подобием прежнего поселка. А уж то, что сам лагерь отстояли, - можно было считать настоящим чудом. А в каких передрягах потом во второе лето войны[Имеется в виду вторая кампания Первой Дакийской войны (102 год н. э.), описанная в предыдущей книге
«Центурион Траяна».] пришлось побывать! Кому расскажи - не поверят. Приск сам себе не верил порой, когда вспоминал речные долины, больше похожие на ущелья, перевалы, узкие тропы и дакийские крепости, настоящие орлиные гнезда на вершинах холмов. Однако ж крепости были взяты, армия даков разбита, и, когда войска римлян подступили к столице Дакии Сармизегетузе, Децебал запросил мира, склонил гордую голову перед императором Траяном. Мир-то, конечно, сомнительный получился - кто спорит, и добычи немного, и присмиревший на время дакийский царь явно хитрил, договоры выполнять не желал, в горах затаился. Да только варвары всегда так: обещают одно, делают другое. И длиться эти игры могут годами. Два года мира - это так мало, так бессовестно мало… Кориолла к декабрьским календам[То есть к первому декабря.] должна родить. Да только не жена она центуриону, как справедливо заметил легат, а всего лишь любовница, конкубина, и женой пока стать не может. И если погибнет Приск, что станется с ней и ребенком? Об этом он думать не хотел. Не хотел, а придется.
        Приск тряхнул головой и посмотрел на Зенона.
        - Я что-то не расслышал. Ты сказал…
        - Ничего.
        - Ты что-то сказал, - с нажимом повторил центурион.
        Зенон кашлянул:
        - Адриан вернет тебя в сословие всадников, Приск. Он дополнит твое состояние до четырехсот тысяч сестерциев, необходимых для ценза. Если ты все сделаешь так, как нужно.
        - Как нужно! - Приск покачал головой.
        Обещание звучало заманчиво. Если ты всадник - то впереди служба военным трибуном, официальный брак и дальше - занятие должностей выгодных и почетных. Кто знает - быть может, даже легат в будущем. То есть командир легиона. У Приска перехватило дыхание от открывавшейся головокружительности перспективы.
        - И что значит это загадочное: как нужно? Знай - убивать я никого не собираюсь и…
        - Адриану нужна Сармизегетуза. Планы ее укреплений - а еще лучше, свой человек внутри, дабы в нужный момент открыть ворота.
        Приск мысленно ахнул. Ну наконец-то понятно. Не больше и не меньше - столица Дакии. Не многого ли от него хочет Адриан?
        - Откуда ты знаешь, что Лонгин доберется до Сармизегетузы?
        - Траян лично поручил легату сделать все что угодно, но побывать в столице Децебала. Так что Лонгин туда поедет. Сейчас, осенью или весной - но поедет. И ты - вместе с ним.
        Надо же, обрадовал. Приск спешно сделал глоток, будто пытался залить внезапно образовавшуюся внутри мерзкую ледяную пустоту.
        Зенон больше ничего не говорил. Ждал. Что делать? Сказать нет - и тянуть лямку до старости, жить в жалкой хибаре и смотреть, как твой незаконнорожденный сын уходит на войну простым легионером, а дочь становится женой какой-нибудь отпущенника или мелкого торговца? А самому до конца дней считать жалкие гроши и многочисленные раны на теле.
        Или - рискнуть? Бросить кости? Что выпадет? Удача? Смерть? Играй, Судьба!
        Знаю-знаю, одна грань на кубике всегда утяжелена свинцом - та грань, что в руках жулика приносит ему выигрыш, а в руках Судьбы означает смерть. Но ведь время последнего броска еще не настало. И если мы сыграем по-честному, у меня ведь есть шанс. А, Судьба?! Ты ведь не выбросишь мне собачье очко?[Собачье очко - то есть на костях выпадут все единицы.] Так ведь?..
        - Хорошо, Адриан получит план укреплений Сармизегетузы, - проговорил Приск после затянувшейся паузы. - Но пусть не забудет не только вернуть меня в сословие всадников, но и отдать мне дом моего отца в Риме. Дом-моего-отца!
        - Адриан все сделает, если сделаешь ты. - Зенон улыбнулся. Лживой улыбкой бывшего раба.


* * *
        Вечер выдался удивительный - не жаркий, теплый, напоенный ароматом цветущих в перистиле роз. Прииск, прихватив с собой чашу разбавленного вина да тарелку с перченым печеньем, расположился в садике. Горел подвешенный на бронзовом крюке светильник, ветра не было, и слабый масляный огонек тянулся строго вверх, будто новобранец перед центурионом. Кука выбрался со своей половины и уселся на скамье напротив. Служанка-дакийка мелькнула в дверном проеме и скрылась - верно, приехавшего центуриона она боялась до смерти, и даже Кука не убедил ее выйти.
        - Война? - спросил Кука кратко.
        Приск молча кивнул.
        - Ты здесь, в Эске, или в Дробету? - продолжал допытываться Кука.
        - В Дробету вернусь.
        - А что тебе Зенон обещал? Перевести в преторианцы?
        - В преторианцы? Нет, - Приск затряс головой. - Сделаться преторианцем я не мечтаю, эта служба не для меня.
        - А я бы не отказался. И то - почему бы мне не стать преторианцем? Я ведь уроженец Италии, значит, меня возьмут в гвардию. У нас тут есть один центурион в лагере: прежде, еще при Домициане, служил в Пятом Македонском, потом стал преторианцем, а потом вернулся в Эск - уже центурионом. Вот и я так могу. - Кука подмигнул. - Не тебе же одному с поперечным гребнем на башке выхаживать, будто надутому петуху.
        Приск прекрасно понял, что означал этот монолог: Кука намекал, что поможет другу в предстоящих делах, но требовал за это соответствующую награду. Пока Зенон не уехал, об этом стоило переговорить с доверенным лицом Адриана.
        Кука - преторианец? Почему бы и нет? Иметь своего человека подле императора всегда полезно. Тем более если человек сам мечтает о подобной службе. Живи себе в Риме, в постоянном лагере, неси караул на Палатине. Опять же жалованье приличное и срок службы короче.
        - Хорошо, преторианец, а в Дробету поедешь вместе со мной? - рассмеялся Приск.
        - Ну вот, я так и знал, что ты сделаешь какую-нибудь пакость. Скажу одно: как надел ты серебряную лорику, так тебя будто подменили. Старым товарищам никаких послаблений!
        - Ладно, пошутил. Нужен ты мне больно в Дробете! Да, совсем забыл спросить… - сказал Приск небрежным тоном, подражая в интонациях Лонгину. - Что поделывает старина Валенс?
        - Как что? Всё как обычно: тренирует новобранцев в своей пятьдесят девятой центурии, а в свободное время, которого у него подозрительно много, накачивается вином в ветеранской таверне.
        - Здесь не появлялся?
        - Здесь? - Кука изобразил недоумение. - Где - здесь?
        - Тут.
        - А… - Теперь Кука изобразил озарение. - Имеешь в виду у нас дома? Не приходил ли в гости к Кориолле? Не волочился ли за бывшей своей невестой? - Кука ухмылялся, видя, что Приск вертится как на углях, и отвечать не спешил. - Нет, представь, не приходил, хотя я его каждый раз приглашаю при встрече.
        - Что-о-о?!
        Приск ухватил приятеля за тунику на груди, закручивая ткань в узел так, что Куке вмиг стало не хватать воздуха.
        - Так пошутил я… Пошутил. Не приглашал я, клянусь Геркулесом! - Приск нехотя отпустил трещавшую под напором его пальцев ткань. - Да он и не спрашивает о милой твоей никогда. О тебе - да, задает вопросы. И о Тиресии, и обо всех наших. А про Кориоллу - ни гугу.


* * *
        Приск вернулся в спальню. Конкубина делала вид, что спит, но Приск знал, что это притворство. Она лежала на боку, отвернувшись лицом к стене. Он лег подле. Руки скользнули под мышки, под тонкую льняную тунику.
        - Что тут у нас? Какие спелые со-очные плоды… - Бормоча интимные банальности, он тем временем губами скользил по плечу - от шелковистой кожи пахло яблоками и еще какими-то травами, которые Кориолла добавляла в воду.
        Центуриона ждала сладостная влажная долина, проникать в которую надо с осторожностью, никаких звериных наскоков - лишь искусная медлительность, дающая ничуть не меньше наслаждений, чем бешеный напор. Их близость была изящной, как прогулка по горной тропе, и тропа эта пролегала между прежней долгой разлукой и грядущей, сулящей опасности и расставание.



        Глава IV
        СТАРЫЕ ВРАГИ

        Сентябрь 857 года от основания Рима
        Дробета


        Через три дня после приезда Лонгина, уже ближе к полудню, даки появились возле Дробеты. Они плелись по дороге, связанные веревками, а погоняли их несколько всадников - тоже даков. Впереди на вороном жеребце ехал молодой человек в длинном дакийском плаще с бахромой, под которым поблескивали начищенной чешуей бронзовых пластинок гетские доспехи.
        Странная процессия остановилась в сотне футов от ворот, а едущий впереди приблизился. Был он без шлема, и длинные волосы падали на плечи звериной гривой, челка была подстрижена низко, скрывая глаза. Войлочной шапки не удостоен, значит, простой комат, чего не скажешь по доспехам и коню - скакун под командиром отряда был отменный. Но Децебал тем и славился, что приближал к себе людей не за происхождение, но лишь за заслуги. Так что неблагородная кровь варвара ровно ни о чем не говорила.
        - Эй! Караульные! Я - Сабиней! - крикнул человек во всю силу легких. - Личный посол царя Децебала. Пришел отдать римской власти разбойников. Тех, кто дерзко нарушил мирный договор с Сенатом и народом Рима и напал на легата Лонгина.
        Приск, стоявший в этот момент вместе с Тиресием на стене, в очередной раз плеснул себе в лицо водой из фляги, чтобы снять сонливость, - после обсуждения планов у Лонгина разговор плавно перетек в яростный спор в комнате Приска. Спорили о грядущей войне, о том, сколько сможет выставить Децебал, и будет ли эта война вообще.
        - Узнаешь гостя? - спросил Тиресий.
        - Конечно, узнаю. Наш старый враг Сабиней. Лазутчик. Мы взяли его в плен зимой, а потом он удрал.
        - Это ты его отпустил, - напомнил Тиресий. - И он едва не прикончил нас в битве близ Дуростора.[Имеется в виду битва близ Адамклисси, в которой Траян нанес поражение варварам, устроившим зимний рейд в Нижнюю Мезию. На месте битвы теперь установлен Трофей Траяна.]
        - Угу. А потом нашего старого знакомца отпустил во второй раз Адриан.
        - У Сабинея глаз орлиный. Как у всех горцев. И он хитер, как коршун.
        - И силен, как лев. Прямо химера какая-то.
        - А он мне нравится, - хмыкнул Тиресий. - А тебе?
        - Для мальчика-красавчика он староват.
        Тиресий вздохнул:
        - В бою нравится, а не в постели. В постели я предпочитаю девчонок.
        - Старых шлюх, ты имеешь в виду, из нашего лупанария?
        - Девчонок! У меня есть одна тут под боком, в Дробете. И в лупанарий я давно не хожу.
        Тем временем военный трибун взбежал на стену.
        - Это ловушка? - спросил Требоний у Приска. - Зачем этот парень отдает нам своих, которых немедленно распнут как разбойников?
        Сам трибун на войну с даками не попал и надеялся службу свою в крепости закончить прежде, чем на лимесе начнется очередная заварушка, посему обычно не спорил и доверял опытным бойцам. А Приску, прошедшему обе кампании, доверял особо.
        - Точно, пакость. Только пока не вижу, в чем подвох. Разве что пятеро пленников мгновенно превратятся в пятьсот и сбросят оковы.
        - Пятьсот? - Военный трибун закрутил головой, похоже, обычную шутку он принял за реальную версию. - Твои люди в крепость не войдут! - крикнул он Сабинею.
        Но варвар не обратил внимания на угрозу трибуна.
        - У меня собственноручное послание от царя Децебала легату Лонгину. Легат Лонгин в Дробете? - Приску почудилась в вопросе Сабинея насмешка.
        - Всё-то эти варвары знают, - буркнул трибун. - Уши у них, что ли, в камнях имеются? Вот прикажу всех местных из поселка выгнать… - Требоний замолк, сразу сообразив, что выгнать местных из поселка не получится: потому как большинство местных - это женщины, а без баб гарнизону никак не обойтись.
        - Теперь-то я понял, - хмыкнул Приск. - Им так не терпелось передать Лонгину послание царя, что ребята напали на нас по дороге. Похоже, придется их не распинать, а награждать.
        - Трибун, я войду как посол и передам тебе в руки нарушителей перемирия, - предложил Сабиней. - Но дай слово, что я выйду свободно назад.
        - Соглашаться? - спросил Требоний. Центурион кивнул. - Даю слово, - пообещал трибун уныло.
        Какой же здесь подвох? Приск напрасно всматривался в даль из-под руки. Вокруг никого. Даже пастухов с отарами, что пригоняют к лагерю на продажу скот, и тех не было видно.
        Ворота отворились, Сабиней спешился и, держа коня под уздцы, пешком вместе с пленниками вошел в Дробету. За ними въехала немногочисленная охрана.


* * *
        Пленников отправили в карцер, спутников Сабинея разместили в одной из комнат казармы, а самого посланца Децебала Лонгин принял в принципии. Из приближенных на встречу легат допустил лишь военного трибуна, Асклепия и Приска. Тиресий от встречи с Сабинеем уклонился, заявив, что лазутчику римскому не след встречаться с лазутчиком дакийским. Тогда вместо Тиресия кликнули Оклация: легат отводил центуриону и бенефициарию роль не только доверенных лиц, но и телохранителей. И хотя у Сабинея отобрали оружие (заставили снять даже чешуйчатый доспех, оставив дака в длинной льняной рубахе) и отобрали кривой кинжал, он все равно казался опасен.
        - Великий царь Децебал не нарушает договор и не намерен его нарушать, - заявил Сабиней, передавая свиток с царской печатью. Он не только низко поклонился, но и попробовал поцеловать Лонгину руку, однако Приск встал у посланца Децебала на пути. Сабиней усмехнулся и отступил. - Здесь подробный ответ моего царя на все твои необоснованные претензии, легат. Твой посланец привез моему царю перечень нарушений, на первый взгляд весьма серьезных. Но все это ложные слухи, уверяю тебя.
        Лонгин сломал печать и развернул свиток. Как сумел заметить Приск, письмо занимало несколько столбцов,[Читая, свиток держали горизонтально, а не вертикально, как это принято представлять в кино, текст на нем был написан «страницами-столбцами».] разделенных вертикальными красными полосами.
        - Царь не отрицает, что вы снова строите крепости в горах, - сказал Лонгин, прочитав шепотом несколько строк.
        - Сам посуди, легат, если город построен на узкой террасе на склоне - как мы можем обойтись без стен? Люди попросту сорвутся вниз в темноте или даже днем по неосторожности. Если бы ты увидел эти стены, ты бы понял, что это никакие не укрепления, а всего лишь небольшой барьер - исключительно чтобы обезопасить наших людей от падения. Множество из этих горных террас расширены с помощью камней и земли - они мигом разрушатся, если мы уберем стены. Насколько могли, мы своими руками разбили оборонительные частоколы и смотровые башни. Ты можешь лично проехать по нашим землям совершенно свободно и осмотреть наши крепости. Тогда ты увидишь, что они по-прежнему лежат в руинах. - Произнеся эту явно заученную речь на довольно приличной латыни, Сабиней умолк, глядя в пол.
        - Как я правильно понял, царь зовет меня посетить дакийские земли? - спросил Лонгин.
        - Ты сам требовал от Децебала, чтобы он лично тебе показал столицу как доказательство того, что он не замышляет дурное. В письме великий царь зовет тебя в свою страну. Ты известен острым умом, легат, - неуклюже на греческий манер попытался подольститься Сабиней. - Ты - знаток крепостей, никогда не веришь пустым заявлениям и во всем желаешь убедиться лично. Так приди и проверь, что слова великого царя истинны: нашему царю нечего скрывать от римлян, ведь ныне Децебал друг и союзник римского народа.
        Легат отдал свиток Асклепию, и тот стал зачитывать письмо Децебала. В принципе - это были все те же фразы, что только что произнес царский посланец.
        Внезапно Сабиней повернулся к Приску:
        - Вот мы и встретились, римлянин. Два берега великой реки нас все время сводят. - Говоря это, Сабиней вроде как улыбался. Но улыбка эта не сулила ничего хорошего.
        - Почему бы нам не жить на этих берегах как добрым соседям? - спросил Приск.
        - Римляне не бывают добрыми соседями. Разве ты встретил меня как друг на южном берегу? Ты и твои друзья пытали меня раскаленным железом, - напомнил Сабиней о неприятном моменте их знакомства.
        - А разве в ту зиму ты пришел на наш берег как друг? - Приск невольно повысил голос, и Лонгин, внимательно слушавший текст, повернулся и глянул на центуриона гневно.
        - Наш берег, - повторил Сабиней и, больше ничего не добавив, уставился в пол, как будто внимательно рассматривал черно-белую нехитрую мозаику.
        Сразу видно было, что парень изо всех сил сдерживается, чтобы не сказать лишнего.
        - Децебал обещает мне и моей свите полную безопасность и зовет меня приехать в Сармизегетузу, - подытожил выслушанное Лонгин. - Однако осень - нелучшее время для путешествий в этих краях.
        Сабиней улыбнулся, по-прежнему глядя в пол:
        - До зимы еще далеко, легат. К тому же зимой в горах даки не менее быстры, чем летом. Какую крепость, кроме Сармизегетузы, ты хочешь еще увидеть, легат? Баниту или Костешти? Или, быть может, руины Апула? Мы срыли его стены до основания - как будто и не стояла никогда наша крепость на наших землях. Объяви свой выбор, и я проведу тебя наикратчайшей дорогой.
        - Я выбрал Баниту, - подумав несколько мгновений, сказал Лонгин. - Но не забудь - в итоге именно Сармизегетузу я желаю видеть.
        - Хорошо. Тогда наш путь лежит вверх по реке Рабо. Если легат пожелает, после Баниты отправимся прямо в Сармизегетузу - успеем до морозов. Ты убедишься, что наши крепости по-прежнему мертвы, а стены столицы разрушены. Мои люди будут сопровождать тебя и твою свиту, легат, и не позволят даже волоску упасть с твоей драгоценной головы. Я даю тебе слово вслед за великим царем.
        - Я отошлю письмо Децебала императору Траяну! - Лонгин тряхнул свитком, при этом багровея. - Так что любая ложь тут же станет известна в Риме.
        - Разумеется, легат. Децебал и не надеялся, что ты попытаешься скрыть наши переговоры от императора.
        Хотел этого Сабиней или нет, но фраза получилась двусмысленной.
        - Траян ненавидит лжецов, - назидательно заметил Лонгин, покраснев еще больше.
        - Их никто не любит, легат. Однако почти у всех на устах одна ложь, - не сразу ответил Сабиней.

«Он что, заучил эти дурацкие фразы?» - раздраженно подумал Приск.
        Центуриону казалось, что дерзкий варвар над ними издевается, несмотря на то что низко кланяется и все время покорно смотрит в пол.
        - Если ты намерен ехать, я приведу царских охранников для тебя к воротам Дробеты, - предложил Сабиней.
        - Сколько человек?
        - Ровно столько, сколько ты возьмешь с собой.
        - Я возьму турму всадников. То есть тридцать человек охраны.
        - Хорошо, я приведу столько же и вернусь с ними через семь дней.
        - Не поздновато ли отправляться в горы? - вдруг резко спросил Приск. Сабинею он не верил: когда-то этот варвар ловко ускользнул от него, потом обманул доверие Адриана. Кто может поручиться, что сейчас он говорит правду?
        - Насколько ты помнишь, центурион, битва при Тапае случилась в сентябре! - Сабиней усмехнулся. - После чего император Траян со своей армией до самого снега искал пути к Сармизегетузе. Ведь ты помнишь эту битву, центурион?
        Приск не ответил. Но едва удержался, чтобы не потереть изуродованное фальксом в том сражении левое плечо.
        - Отправляйся за охраной, Сабиней! - приказал Лонгин. - Жду тебя через семь дней. И помни - если ты лжешь, за твою ложь ответят все жители Дакии.
        - Зачем же мне лгать, легат? Чтобы Траян вновь явился в наши земли, и его легионеры убивали всех подряд - женщин, стариков, детей? Наши воины погибли, наши крепости разрушены, нам ли противиться могучему Риму? - Сабиней низко поклонился на восточный манер, но руку легату больше поцеловать не пытался, повернулся, скользнул взглядом по центуриону (что именно было в этом взгляде - торжество или тщательно скрываемое бешенство - Приск понять не успел) и вышел.


* * *
        - Нет, это неслыханно! - Требоний вскочил, едва дверь за варваром закрылась. - Какова наглость! О, бессмертные боги! Суровая Немезида должна была немедленно покарать этого наглеца.
        - За что? - спросил Лонгин.
        - Как за что? - опешил Требоний. - За его наглость! Неужели ты, легат, которому вверены все военные силы Рима, поверишь его слову и поедешь к Децебалу?!
        От волнения голос сорвался, и трибун издал какой-то тонкий противный взвизг. Он перепугался так, как будто это его, а не Лонгина звал в свою горную столицу дакийский царь.
        - Конечно, поеду! - Легат даже издал какой-то снисходительный несерьезный смешок, как будто происходящее его забавляло. - С какой стати мне отказываться от поездки? Кто из вас мне расскажет, как в случае новой войны взять Сармизегетузу? Я лично не уверен, что кто-то из римлян сумеет найти дорогу к ее воротам. Даже Приск не сумеет, не так ли? - Легат повернулся к нему. - Отвечай, центурион, проведешь нас прямиком к воротам дакийской столицы?
        - Долину Стрея я не слишком хорошо знаю, но за несколько дней…
        - Ты станешь водить кругами, - оборвал его Лонгин. - И варвары разорвут нас на части, как волки законную добычу. А теперь мы не только увидим дорогу, но и укрепления столицы. По договору Децебал обещал разместить в столице римский гарнизон, но дальше обещаний дело не пошло - в итоге наши солдаты стоят в лагере на Бистре и в шутку называют свой лагерь второй Сармизегетузой. Если нам когда-нибудь суждено штурмовать орлиное гнездо Децебала, я должен увидеть его собственными глазами.
        - О, боги… Легат, неужели ты доверяешь Децебалу? - У Требония задрожал голос.
        На взгляд Приска, военный трибун явно перешел границу между осмотрительностью и примитивной трусостью.
        - Я его хорошо знаю, - заявил Лонгин, - мы несколько раз встречались с ним, когда я был наместником Верхней Мезии при Домициане. И я вел с ним переговоры, когда стал наместником Паннонии. Он уважает меня как воина, и я его тоже уважаю, запомни это, Требоний!
        - А вдруг Децебал тебя не отпустит? - спросил военный трибун.
        Лонгин рассмеялся.
        - Я слишком большая птица, чтобы меня захватить, но не столь могучая, чтобы пытаться меня уничтожить. К тому же у Децебала сейчас одна задача: оттянуть начало войны, к которой он катастрофически не готов. Мне донесли, что языги, которых он звал в свой союз, взяли от Децебала немало золота в подарок, а потом с позором выгнали дакийских послов. И хотя Децебал жестоко отомстил этому дерзкому племени, его набег на языгов - свидетельство слабости, а не силы. Он больше не правитель огромного царства, а обычный племенной царек, сохранивший за собой несколько гор и долин и вынужденный склонить голову перед Римом.
        - Сабиней увезет тебя в горы с охраной, а в это время его разбойники разрушат мост, - мрачно предрек Приск.
        Что-то подсказывало ему: в предложении таится ловушка.
        - Разрушат мост? - Лонгин уже откровенно рассмеялся. - Надеюсь, ты не решил поиграть в прорицателя, как твой приятель Тиресий?
        - Арки деревянные, - напомнил Приск. - Мост не так трудно сжечь.
        Лонгин мгновенно посерьезнел.
        - Хорошо, центурион. Возьми столько людей, сколько сочтешь нужным, и облазай всё в округе, каждый холмик, каждую яму, осмотри каждое дерево. Сообщи, сколько варваров обнаружишь поблизости от Дробеты. Трибун, Сабинея разместить удобно, но под охраной, кормить вволю, ни в чем не стеснять, но по крепости не давать шастать и за ворота не пускать до возвращения Приска. Скажешь, мы немного отсрочим выступление. Нельзя идти у варваров на поводу.


* * *
        Центурион взял с собой Фламму, Оклация, Тиресия и с ними еще отряд конной разведки. Вернулись разведчики лишь спустя три ночи - на рассвете. Все четверо - усталые, грязные, понурые. Легионеры отправились мыться и отсыпаться, а Приск прямиком прошел в покои Лонгина. Тот завтракал, скромно, как и положено солдату, - творог, печеные яйца, хлеб и поска (на взгляд центуриона - эта смесь из винного уксуса воды и яиц - ужасная дрянь).
        - Ну, большую армию обнаружил, центурион? Сколько даков засело поблизости? - спросил легат с нескрываемой ехидцей.
        - Ни одного, легат. - Центуриону стоило большого труда произнести это спокойным, ровным голосом.
        - Ты не находишь это странным?
        - Нахожу.
        - У тебя есть объяснение?
        - Ну… возможно, они хотят напасть в другом месте.
        - По твоей версии, они хотели напасть на мост. Или Аполлодор из Дамаска построил еще один мост в другом месте?
        Приск молчал, глядя перед собой. Он многое мог вынести - боль, и лишения, и непосильный труд, в сражениях не терял головы и не праздновал труса, но от несправедливых насмешек приходил в ярость и сейчас больше всего боялся вспылить и навсегда испортить карьеру.
        - А может быть, объяснение самое простое: даки не готовы воевать, - продолжал Лонгин. - Как ты думаешь, велика армия Децебала?
        - Понятия не имею.
        - А я имею. У него сейчас не больше десяти тысяч. Если ты умеешь считать, то сосчитай, сколько наших воинов придется на одного косматого дака без доспехов, если только в Мезии, Нижней и Верхней, стоят четыре полных легиона, не считая когорт ауксилариев?
        Приск хотел ответить, но лишь плотнее стиснул зубы. Кажется, в этот миг он пожалел о своем решении попасть в свиту Лонгина. Но менять решение было уже поздно.
        - Децебал сейчас сделает все что угодно, лишь бы отсрочить войну. Ну, что ты скажешь?
        - Может быть, и так, - не слишком охотно согласился Приск. - Но я не верю Сабинею.
        - Это всего лишь старые счеты, не так ли? - усмехнулся Лонгин.



        Глава V
        В ГОРЫ!

        Сентябрь - октябрь 857 года от основания Рима
        Дробета - долина реки Рабо[Река Рабо - река Жиу.]


        Вечером, перед отъездом, Приска охватила смертельная тоска. Никогда с центурионом прежде такого не бывало. Еще день назад он весь горел от нетерпения, ожидая, когда же они наконец отправятся в путь. Опасное путешествие сулило небывалую награду. Приск мысленно усмехался и свысока поглядывал на будущих спутников: только он и никто другой сможет выполнить поручение Адриана - запомнить и потом нарисовать по памяти укрепления дакийской столицы. И вдруг накатила тоска, да столь сильная, что казалась физической болью. Даже в те дни, когда он еще не был центурионом, а пребывал в статусе желторотого новобранца, и Валенс, опытный и старый воин, водил тиронов на северный берег, Приск не испытывал ничего подобного. Даже в первую кампанию, когда неведомые горы таили смертельную опасность, а из-за каждого придорожного куста летели крючковатые дакийские стрелы, смазанные ядом, не было у Приска так тяжело на сердце. Но ведь и тогда, как и сейчас, он сам выбрал эту дорогу, а раз выбрал - значит, должен пройти до конца. Почему же тупая заноза застряла в сердце? Кориолла? Рождение ребенка? И это тоже. Но нет, что-то
другое сейчас его угнетало.
        - Ты хоть Кориолле написал, что уезжаешь? - поинтересовался Тиресий.
        Приск устроил у себя небольшой обед на прощание: Тиресий, Фламма и Оклаций присутствовали.
        - Нет. Незачем ей знать. Пусть думает, что я в Дробете. Будешь отправлять ей письма от моего имени.
        - Э, так не пойдет.
        - Очень даже пойдет. Ей нельзя волноваться.
        - А печать мне свою не оставишь? - наивно округлил глаза Тиресий.
        - Как же! Чтобы ты завещание подделал! - рассмеялся Приск. - Разумеется, я тебе доверяю. Но не настолько же!
        Тиресий вдруг помрачнел.
        - Сегодня во сне… - Когда Тиресий начинал такими словами фразу, смеяться уже никому не хотелось. - Сегодня во сне, - повторил Тиресий, - я видел алмазный перстень.
        - Алмазный перстень? - живо переспросил Оклаций. - Нас ждет добыча? Ого! Алмазы - они же безумно дорогие. Неужели у Децебала припрятаны в сундуке эти волшебные камушки?
        - Чей перстень? - повторил Приск.
        - Не знаю. И что это значит - тоже не ведаю. Но это важно.
        - А по мне, так все ясно, перстень означает награду, - попытался истолковать сон прорицателя Оклаций. - Большую-пребольшую.
        - Возможно, это в самом деле награда, - попытался отшутиться Приск. - Но уж точно не твоя, Оклаций, учитывая как дороги и редки алмазы.
        - Это блеск твоего возвышения, - брякнул Фламма.
        - Ты стал льстецом? - спросил Тиресий, глядя в глаза писцу.
        Тот смутился.
        - Ну, это вроде как правда, я так думаю…


* * *
        К дакам в гости легат отправлялся с небольшой свитой: вольноотпущенник Лонгина Асклепий (этот парень, похоже, не только знал, что хозяин ест и во что одевается, но и что думает), турма всадников-ауксилариев и с ними Приск. С собой центурион никого не брал - Обжору оставил в лагере, поскольку в горах этот парень станет только обузой, Оклация тоже не стал требовать зачислить в отряд: предприятие было опасным, и рисковать головой мальчишки Приск не хотел.
        Сабиней, как и обещал, привел тридцать всадников сопровождать легата. Его даки принадлежали то ли к одному клану, то ли к какому-то военному братству - у каждого из тридцати был вышит на плаще свернувшийся кольцами змей, и такой же змей, уже бронзовый, украшал каждый щит. Перед тем как отправиться в путь, Сабиней поклялся Замолксисом-Гебелейзисом, что не причинит Лонгину и его спутникам вреда.

«Неужели даки надеются убедить такого человека, как Лонгин, что они не замышляют ничего против римлян и не нарушают мирный договор?» - подивился Приск.
        С другой стороны, их заверения ровным счетом ничего не значат. Если Траян захочет, через год или два Рим найдет повод начать войну: хотя бы недавнее нападение на языгов, союзников римского народа, объявит причиной. Главное сейчас - увидеть Сармизегетузу.
        Уже сев на Резвого, Приск на миг задержался и подъехал к стоящему возле конюшни Тиресию, протянул ключ.
        - От моего сундука в лагере, что в кладовой. Деньги и вещи - для Кориоллы. - Потом, чуть помешкав, снял с руки перстень с печатью. - На случай…
        - Да брось! Ты вернешься. Я видел тебя в своих видениях с ребенком на руках.
        Приск улыбнулся, но все же почти насильно всунул бронзовый ключ и перстень в ладонь товарищу. Тиресий пошел рядом, провожая. Уже в воротах Приск оглянулся и посмотрел на Тиресия. Тот как всегда был мрачен, вернее - мрачнее обычного. Старый приятель поднял руку, прощаясь.
        Не стал уточнять прорицатель, что в провидческом сне видел Приска с ребенком на руках. Только ребенок этот был мертв, и над головой центуриона столбом поднимался дым, а гудящее пламя почти полностью охватило дом за его спиной.


* * *
        Мысли, что одолевали Приска в дороге, были весьма противоречивыми. Поручение Адриана не вызывало восторга - и это еще мягко сказано. С другой стороны, при мысли о путешествии в самое сердце Дакии Приска охватывал азарт игрока, который готов метнуть кости, поставив состояние на кон. Зима приближалась, дожди шли часто, по утрам плотный белый туман окутывал долину, весь мир исчезал, и только холмы вдалеке вставали утесами в призрачном море. Для Приска дорога была знакома - в первую кампанию они с Кукой частенько блуждали в этих местах, выискивая дакийские тропы, ведущие к перевалам. Сейчас ничего искать уже было не надобно: в долине реки Рабо проложена римская дорога к перевалу, пусть пока и немощеная, но широкая и ровная. И хотя между дневными переходами не было еще гостиниц и почтовых станций, зато имелись либо бурги, либо крепости-кастеллы с римскими гарнизонами. Даков из этих мест почти всех выселили. Несколько раз попадались по дороге пустые селения - обычно на горушке, с порушенным частоколом, стояли почерневшие от огня мертвые дома без крыш. А если даки где и остались, то таились по горным
поселкам и вели себя тихо, к дороге носа не казали. На второй день пути тоска внезапно оставила Приска, как приставучая, но легкомысленная девка, сделалось легко на душе - будто не с опасным посольством он отправлялся, а ехал к старому дорогому другу в гости. Три с небольшим года назад[В первую кампанию Первой Дакийской войны в 101 году н. э.] он проходил здесь с Пятым Македонским, вон там, помнится, строили мост через быстрый поток, а вон там стояли лагерем. А вот этот бург ставили в первом походе. Не порушили его даки, не сумели.
        Передвигались быстро - стены Бумбешти,[Бумбешти - название современное, древнее не сохранилось. Лагерь располагался на плато высотой 430 метров над уровнем моря. Сейчас часть стен лагеря (разумеется, сохранились только основания) смыта рекой.] лагеря, построенного на левом берегу реки Рабо, показались на восьмой день пути. Если бы в первое военное лето римляне передвигались так же резво!
        Лагерь был не так уж и мал, но не каменный, а земляной и располагался он у самой реки. К своему изумлению, Приск встретил здесь старого знакомца - военного трибуна Анния из Первого Италийского легиона.[Первый Италийский легион - второй легион, размещенный в Нижней Мезии, постоянный лагерь легиона был в Новах.] Теперь однорукий трибун командовал затерянным в горах гарнизоном. Он давно мог испросить себе отставку или место где поспокойнее, но, похоже, и его мучила эта горная страна, как надменная, не дающаяся в руки женщина. И потому он продолжал службу, умудрившись залезть чуть ли не к облакам - сюда, на перевал. Здесь же в лагере Приск встретил немало знакомцев кроме Анния - в Бумбешти находилась вексилляция Пятого Македонского - под командой своего центуриона. Казалось иногда, куда бы ни направил Приск свои стопы в этих местах, всюду встречал его неукротимый бык Пятого Македонского. Хотя, уж если быть честным, большую часть гарнизона в Бумбешти составляли ауксиларии из когорты бритонов.
        - Кто выбрал это место для лагеря? - внезапно воскликнул Лонгин, оглядывая западную стену укреплений. Резко повернулся к Приску. - Что скажешь, центурион?
        - Нельзя было ставить лагерь так близко к берегу горной реки. Ворота выходят прямиком на мост, это удобно, конечно, но опасно - на случай паводка. Когда-нибудь половину лагеря попросту смоет…
        Приску вообще не нравилась планировка Бумбешти: принципию, к примеру, построили не в центре лагеря, а у самых Преторских ворот, чуть ли не вплотную к башням, на фундамент которых пошел камень с реки, скрепленный известью.
        - Не бойся, до весны мы здесь не задержимся! - хмыкнул Лонгин. - Зато Анний встречает нас по-царски.
        Тут Лонгин не ошибся: в принципии для легата и его спутников устроили настоящий пир. Вино, оленина, колбасы, каша по местному рецепту, соленая рыба нежнейшая - за такую в Риме отвалили бы целое состояние. Вместо соленых оливок подавали соленые бобы. Оливковое масло было привозное - какая же римская трапеза без италийского масла! Напитки разливали в темно-синие стеклянные чаши, которые трибун умудрился притащить с собой по опасным горным дорогам. Вино тоже было италийским - кто бы мог подумать - темный фалерн. Особый вкус ему придавала вода из горного ручья - сама по себе наисладчайшая. Сабиней, единственный из даков, приглашенный за стол, вина не пил - только воду.
        - За надежный ключ к горному перевалу, - провозгласил тост легат Лонгин, Анний в ответ поднял вверх обрубок руки, так что его жест сделался одновременно и страшным, и нелепым.
        - Я бы на вашем месте не ездил за перевал, - сказал Анний, когда гости осушили уже по третьему кубку. - Зима на носу, вот-вот выпадет снег. Что вы будете делать? Как вернетесь? В прошлом ноябре четверо почтарей замерзли на перевале, когда угодили в метель.
        - В крайнем случае мы останется зимовать в римском лагере на Бистре. Но я надеюсь вернуться до того, как снега запечатают перевал, - сказал Лонгин.
        Военный трибун отрицательно покачал головой:
        - Не успеете. Местные говорят: в этом году зима придет рано. И еще говорят: Децебал серым волком рыщет по дорогам.
        - Мы едем в Сармизегетузу, - напомнил Сабиней. - И снег нам не помеха. Да, может завьюжить в любой момент, но, если случится непогода, мы переждем снежную бурю в крепости. Великий царь рад видеть тебя своим гостем, Лонгин.


* * *
        Миновали три дня, после того как отряд Лонгина ушел на перевал, и вот после полудня к воротам лагеря Бумбешти приковылял человек, больше похожий на дака, нежели на римлянина, - борода, толстый плащ с бахромой, длинные шерстяные штаны. Человек опирался на корявый посох и сильно хромал. Правда, изрядно не дойдя до ворот, плащ путник скинул, демонстрируя легионерскую лорику, солдатский пояс и рукоять гладиуса.
        - Я - бенефициарий Кукус! - крикнул путник простуженным срывающимся голосом. - Легат Лонгин еще в лагере?
        - Так я тебе и сказал! - отвечал караульный с башни ворот.
        - Дурак! - взъярился пришедший. - Я мозоль натер на заднице, покалечил ногу, пытаясь догнать легата, а ты тут стоишь на башне и пыжишься, будто дельфийский оракул! Легата хотят убить. Их всех хотят убить! - Кука сжал кулаки. - Кто здесь командует?
        - Военный трибун Анний.
        - Однорукий? - рявкнул Кука. - А ну приведи его, живо! Олух! Что стоишь! Беги! Скажи однорукому трибуну - Кука шлет привет из Эска.
        Караульный если и колебался, то всего несколько мгновений, лишь до того мига, как сообразил: если Кука по имени определил, что трибун однорукий, - значит, лично знаком. Караульный опрометью сбежал с башни и вскоре вернулся с приказом открыть ворота.
        Бенефициария провели в принципию. Здесь стояли две большие жаровни с красными углями, сообщая комнате приятное тепло.
        - Погляжу я, частенько сталкивает нас Судьба на здешних дорогах! - хмыкнул Кука при виде однорукого трибуна.
        - Кука! Так и знал, что явишься следом, - приветствовал бенефициария Анний сомнительной шуткой.
        - Я смотрю, в здешних местах все заделались в пророки! Куда ни приди, все уже всё знают наперед, только по-прежнему делают глупости. - Куку шатало от усталости, и он опустился на скамью, вытянув перевязанную разорванной туникой ногу. Сквозь грязную ткань проступала черными пятнами засохшая кровь.
        - Кто же еще может принести плохие вести - только ты, воспитанник злобной кукушки, - отозвался военный трибун.
        - Кукушки не воспитывают детей… Пора бы знать, - лениво отбрехался Кука.
        Они не были друзьями, но и не враждовали. Просто каждая их встреча соединялась с какой-нибудь бедой. В первый раз Кука отыскал клад в горах, Анний же, пытаясь этот клад перевезти в римский лагерь, потерял немало солдат и лишился руки. Во второй раз встретились они, когда Куку и его товарищей центурион Нонний хотел распять как предателей. Тогда Анний легионеров спас, но от той драки не на жизнь, а на смерть остались на шкуре Куки две отметины. Теперь же (нетрудно было предположить) Кука явился в лагерь в одиночку, падая от усталости, не потому, что торопился сообщить о награде или принять участие в пирушке.
        - Где Лонгин? - повторил Кука.
        - Легат и его люди уехали три дня назад. Теперь их не догонишь. - Военный трибун кивнул на изувеченную ногу Куки. - Я велю своему медику тебя осмотреть.
        Личный раб военного трибуна принес Куке вина с горячей водой и миску с похлебкой и вышел. Бенефициарий зачерпнул бобов с салом, проглотил пару ложек. Третью до рта не донес - только измазал бороду. Сказал, умоляюще глядя на трибуна:
        - Пошли кого-нибудь за ними. Это ловушка. Подлая-преподлая ловушка. Здешние волчары хотят сцапать Лонгина. Я бы и сам пошел, но, как видишь - сейчас из меня гонец никудышный.
        Военный трибун молча смотрел на Куку несколько мгновений, потом отрицательно покачал головой:
        - Нет, не пошлю.
        - Что?! - Кука аж подпрыгнул и тут же взвыл от боли - так отдалось резкое движение в искалеченной ноге.
        - Не пошлю, - повторил Анний. - Во-первых, мой человек не догонит Лонгина. Во-вторых, даков в отряде легата столько же, сколько и римлян. Если Лонгина хотели захватить в плен, то уже захватили или в ближайшее время захватят. Не нам соревноваться с варварами на горных тропах осенью и зимой.
        - Значит, так?
        - Именно. Я не буду губить своих людей ради дела, от которого не будет пользы.
        - Прежде ты был не так осторожен, - заметил Кука.
        - Я научился благоразумию. - Военный трибун сел рядом с бенефициарием, погладил культю. - За урок пришлось дорого заплатить. Мой приказ: подлечи ногу, возвращайся в Эск, пока зима окончательно не засыпала дороги снегом.
        Кука не ответил - вдруг выхватил кинжал, и в следующий миг клинок оказался у горла трибуна.
        - Ты пошлешь за ними самых лучших гонцов на самых резвых скакунах. Каждому дай сменную лошадь. Немедленно! Сейчас!
        - Я просто погублю людей. - Анний поморщился, но не сделал попытки освободиться.
        - Погубишь. Потому что заранее смирился с поражением. А я - нет. У них есть шанс догнать Лонгина. Если будут стараться.


* * *
        Есть события, противиться которым невозможно. Ты из силков, а Судьба опять толкнет тебя на покинутый путь. Ты - в кусты, а молния кусты подпалит. Видать, был жребий Приску и Лонгину ехать в Сармизегетузу, иначе бы Судьба как-нибудь иначе распорядилась доставленным из Дакии письмом. А так привез его Кука в Дробету на пятый день после отъезда Лонгина и его свиты.
        Кука зашел в комнату Приска (здесь теперь разместились трое - Тиресий, Оклаций и Фламма), положил таблички перед предсказателем.
        - Читай, - только и бросил старый товарищ, а сам тут же налил себе из кувшина неразбавленного вина (оказалось местное, из долины Алуты, весьма недурное, просто сочинителями еще не прославленное).
        - Что это? - Тиресий глянул исподлобья на старого товарища.
        - Читай! - заорал Кука.
        Тиресий открыл таблички (печать была уже сломана, Кука письмо читал).


        - «Старый друг центуриону Валенсу, привет!
        Мое послание доставит торговец-грек, что привозил в Пятре Рошие оливковое масло. Ему и раньше доводилось передавать мои письма. Однако в этот раз письмо наиважнейшее. Отошли его как можно быстрее легату Лонгину. Двенадцать дней назад приезжал к Турну, что распоряжается в крепости, его племянник Сабиней. Приезжал ненадолго, на один день. Сказал, что есть у него поручение от самого Децебала, и от того, исполнит Сабиней поручение или нет, будет зависеть судьба всего царства…»

        Тиресий оторвался от чтения и поднял глаза на Куку.
        - Ну чего же ты… Дальше читай! - фыркнул бенефициарий и вновь наполнил кубок до краев. - Это письмо центурион Валенс получил, прочел и мне отдал.


        - «…Не стану рассказывать, как мне удалось выведать, что за поручение царя должен исполнить Сабиней. Скажу одно - это было непросто. Так вот: Сабиней отправляется в Дробету, дабы заманить легата в Дакию на встречу с Децебалом и захватить в плен. Предупреди его. Скажи: сведения верные.

    Будь здоров!»
        - Старый друг? - переспросил Фламма.
        - Это Скирон, - пояснил Кука.
        - А я-то думал, он ушел на север вместе с дезертирами, - заметил Тиресий.
        - Ушел, но теперь, как видишь, вернулся. Писем от него после победы не было ни одного - и вдруг такое…
        Кука снова потянулся к кувшину, но Тиресий кувшин отодвинул и спросил:
        - Валенс показал письмо легату легиона?
        - Легат Мурена отбыл к наместнику в Томы. Так что я решил не терять времени и помчался сюда. Лонгин отбыл?..
        - Четыре дня как, пятый пошел, - сказал Тиресий.
        - Вот дурак! Как же он поверил Децебалу! Как девица! Ой, лапочка, я на тебе женюсь, только раздвинь ножки! - Кука сплюнул. - А вы-то куда все смотрели?!
        - Думаю, легат знал, что его захватят в плен, сам нарочно полез в волчье логово, - проговорил задумчиво Тиресий.
        - Но с ним наш старина Гай!
        - И что?
        - Надо вернуть Лонгина и Приска с дороги! - воскликнул Кука.
        - Не догоним, - покачал головой Тиресий. - Они уже далеко. И я Приска предупреждал, что дело опасное.
        - Их убьют! - взвыл Кука.
        - Нет.
        - Откуда ты знаешь? Хотя чего это я, - Кука махнул рукой. - Опять видение…
        - Тиресий в пророческом сне видел огро-о-омный алмазный перстень, - похвастался вместо друга Оклаций.
        - И что, они вернутся целыми и невредимыми, хочешь сказать? - мигом обнадежился Кука: Тиресию он всегда верил.
        - Не вернутся. Их возьмут в плен. - Тиресий упер кулаки в стол, опустил голову.
        Кука на миг онемел.
        - Что?.. И ты это знал? Знал?! - Кука бросился на предсказателя.
        Но Оклаций и Фламма ухватили его за руки.
        - Только сегодня утром я это увидел, - признался Тиресий, не поднимая головы. - Когда меня посетили видения. Сегодня, клянусь Немезидой. Да и то смутно, будто в тумане. Я так и не понял, что происходит. А когда прочел письмо, сообразил, что к чему.
        - Надо что-то делать… - Кука завертелся на месте, пытаясь освободиться. Но не вышло. - Сколько дней прошло? Ах да, четыре. Не так уж и много. Они же не скачут галопом, едут неспешно. Я догоню их и предупрежу. Я успею!
        - Поздно! - покачал головой Тиресий.
        - Я догоню! - упрямо заявил Кука. - Приска не брошу. Ни за что. Я и тебя, Тиресий, не брошу, хотя ты и скотина еще та… Алмазный перстень напророчил! Нет чтобы углядеть, как нашего товарища даки веревками вяжут!
        - Видений по заказу не бывает. Я тебе не Пифия, чтобы водрузиться задницей на треножник да отвечать туманными фразами на дурацкие вопросы.
        - Ладно, отпустите меня! - потребовал Кука, несколько присмирев. Но и после того, как Оклаций и Фламма разжали руки, до конца успокоиться так и не смог. Вскакивал, снова садился. Попытался дотянуться до кувшина - Тиресий не дал. - Но ты углядел алмазный перстень! Потому что ты думал о награде и добыче. А не о нашем товарище! Алмазный перстень, ну надо же! - Кука схватил таблички и кинулся к двери.
        - Ты куда? - спросил Тиресий.
        - К Требонию! Пусть пошлет нас в погоню за Лонгином!
        Друзья не стали его останавливать.
        - Тиресий наверняка и алмазов-то не видел в жизни! - бормотал Кука, шагая к принципии. - Вот же лысая задница! Откуда ему знать, что перстень алмазный? Встречали мы таких пустобрехов! Мало их, что ли, на курорте в Байях? - припомнил свое давнее уже прошлое бывший банщик. - Напялят тряпок желтых да зеленых, все руки в перстнях, и огромный хрусталь торчит на среднем пальце. Вот, тычет в нос каждому, глянь, какой у меня алмаз. Алмаз, как же! Так пусть теперь наш оракул скачет в погоню вместе со мной. И Фламму возьму, и Оклация. Все отправимся. Как в старые добрые времена. На любую гору залезем, хоть в эту самую таинственную Сармизегетузу проберемся, чтоб псы Гекаты ее сожрали, но Приска спасем.


* * *
        Однако, как ни спешил Кука, оторвавшись от остальных и вышагивая по дороге всю ночь уже без коня (несчастная животина захромала, и ее пришлось оставить в кастелле), так Лонгина и не догнал. Только ногу ободрал, споткнувшись о камень, неведомо почему лежащий посреди дороги.
        К вечеру прибыли в лагерь Бумбешти остальные: Тиресий верхом на мелкой, но выносливой лошадке, Оклаций, Фламма, Молчун. Молчуна они прихватили с собой в последний момент - потому как прежде Молчун находился при наместнике в Томах, но вдруг объявился в Дробете - не угодил, значит, в чем-то наместнику. Требоний счел за лучшее отправить Молчуна вместе с остальными: о Приске и его друзьях ходили слухи весьма сомнительные. А то, что Молчун служил в Томах палачом[В таком поручении для легионера не было ничего унизительного.] (о чем военному трибуну было известно), заставляло Требония опасаться этих парней еще больше.
        Не было из старой их компании только Малыша - тот застрял возле машин в лагере Пятого Македонского под началом префекта фабрума.
        Кука, все еще заметно хромавший, встретил друзей у ворот лагеря.
        - Не догнал, - без тени вопроса в голосе сказал Тиресий.
        Кука кивнул.
        - Что теперь? - спросил бывший банщик, глядя на Тиресия вопросительно. - Пойдем по следу?
        - У нас приказ трибуна: если не догоним Лонгина до Бумбешти, следовать в лагерь на Бистре, передать письмо тамошнему командиру. Значит, на Бистру и отправимся. - Приказ этот давал возможность попытаться догнать Приска уже на той стороне перевала.
        Вечером они сидели в принципии, в схоле[Схола - отдельное помещение для отдыха младшего командного состава в принципии.] ветеранов, пили вино с горячей водой и обсуждали предстоящий поход. За окнами завывал ветер не хуже стаи волков, и Кука невольно ежился, представляя, каково это - сидеть в таком лагере зимой.
        Впрочем, идти сейчас через перевал было тоже делом нелегким.
        - Хочу вот что сказать, - произнес трибун Анний, подсаживаясь к друзьям. - Даже если вы доберетесь до лагеря на Бистре, вам придется остаться там до весны. В горах снег лежит по три месяца, а то и дольше. Не советую вам тащиться зимой ни обратно в мой лагерь, ни через Тапае к Тибуску. Если, конечно, вам жизнь дорога.
        - А Лонгин? Приск? - огрызнулся Кука.
        - Если даки собирались захватить их в плен, уже наверняка захватили. И спрячут так, что вы никогда не найдете следов. Ваша задача теперь - предупредить гарнизон на Бистре - не исключено, им тоже угрожает опасность.
        - Удивительная вещь, Анний, - проговорил задумчиво Кука. - Ты, оказывается, прав: с тех пор как лишился руки, здорово поумнел.



        Глава VI
        РАЗРУШЕННОЕ ГНЕЗДО

        Октябрь - ноябрь 857 года от основания Рима
        Перевал Вылкан - Банита


        Приск следил за Сабинеем, за каждым его шагом, прислушивался к каждому слову. Нет, ничего подозрительного - полное спокойствие и даже какая-то снисходительная небрежность чувствовались в этом опасном варваре. Сабиней всем видом показывал, что даки больше не представляют для римлян угрозы. Даже когда на перевале их встретили два десятка коматов и присоединились к отряду, Сабиней сделал вид, что это всего лишь жест гостеприимства: даки привезли соленое мясо, ячмень, овес, новые попоны и одеяла из плотной овечьей шерсти - такие теплые, что спать под ними можно было в самые сильные морозы. Еще привели свежих лошадей. Командовал вновь прибывшим отрядом уже немолодой комат с клочковатой бородой и недобрым взглядом из-под кустистых бровей. Длинное одеяние из овчины делало его фигуру по-медвежьи огромной. Сделав вид, что римлян он не видит в упор - даже блестящие доспехи Лонгина не произвели на него впечатления, - комат протопал прямиком к Сабинею и торопливо и невнятно заговорил с царским посланцем. Как ни старался прислушиваться к их разговору Приск, в чужой речи разбирал лишь отдельные слова: долина,
река, горы, крепость, стены, северный склон… Речь явно шла об укреплениях.
        - Это гости царя, - ответил Сабиней громко, - я дал слово их проводить, куда они захотят. Захотят увидеть Баниту - поедут в Баниту.
        Комат повернулся, смерил взглядом сначала Лонгина, потом Приска. Неведомо, как почувствовал себя Лонгин, встретив этот «дружелюбный» взгляд, а Приску показалось, что дак прикидывает, какого размера погребальный костер понадобится для римлян, - столько ненависти было в его прозрачных глазах.
        - Да, мы хотим увидеть Баниту! - сказал Лонгин с вызовом.
        - Значит, мы едем сначала в Баниту, - опять же громко, для своих и римлян, объявил Сабиней. - Великий царь повелел беречь гостей, если надо - на руках нести, но доставить к нему целыми и невредимыми.
        Старый комат демонстративно сплюнул, погрозил кому-то невидимому кулаком и ушел. А его отряд остался, присоединившись к людям Сабинея. Даков сделалось теперь почти в два раза больше римлян.
        - Путь опасный, - пояснил Сабиней.
        И все же хорошего лазутчика не так-то просто было обмануть. Острый глаз Приска приметил пару раз за стволами деревьев мелькание силуэтов - и вряд ли это были олени или волки. Центурион был уверен, что еще один отряд идет теперь за ними по следу, хотя даки соблюдали осторожность и не разводили костров.

«Как глупо», - сам себе повторял Приск.

«Глупо» могло относиться к дакам, решившимся захватить послов римского императора.

«Глупо» могло звучать оценкой опрометчивого поступка Лонгина.

«Глупо», - сам себе мог сказать Приск, вообразивший, что сумеет свершить то, что никому было не под силу.


        Перевал Вылкан


        Сразу за перевалом Кука нашел следы посланцев трибуна Анния: в одном месте - щит ауксилария, в другом - разорванную дорожную сумку.
        Обыскав кусты, легионеры наткнулись на тела: вернее, на их останки - зверье успело попировать, обгладывая тела убитых и растаскивая куски. Варвары даже не сняли с римлян лорики: горцы не особенно жаловали римские доспехи. Только шлемы унесли, как и мечи. Кука в ярости стукнул кулаком по дереву: пришлось признать - прав был Анний, зря погибли эти парни, абсолютно зря!
        - Тиресий, ты что-нибудь видишь? Ну хоть что-нибудь? - окликнул Кука товарища.
        Слабый вдох за спиной - даже не вдох, а просто намек на движение. И следом порыв ветра ниоткуда, холодом обдало затылок и спину. Пальцы Куки вмиг легли на рукоять меча, клинок взвизгнул, как живой, выходя из ножен. Поворот. Никого. Лишь вздрагивают тонкие ветви орешника, задумчиво роняя листья, да гудит в кронах ветер. И все же Кука почуял опасность - нутром, по-звериному. Легионер метнулся в сторону, краем глаза увидел, как стрела впилась в ствол молодого дерева.
        - Засада… - рухнул рядом с Кукой на землю Тиресий.
        - И сам вижу.
        Фламма растянулся там, где был, - благо рядом торчал здоровенный камень, на который Фламма опустился сделать путевые заметки. Теперь в этот камень, дзинькнув, ударила стрела.
        - Не высовываться, - приказал Кука. - Сколько их?
        В ответ Тиресий приподнял левую руку и растопырил три пальца.[Для каждого числа у римлян был свой жест - число «два» обозначалось большим, указательным и средним пальцами, растопыренными на манер пистолета (безымянный и мизинец были поджаты).] Пальцы были в крови - прорицатель ободрал их о камень.
        - Двое?
        - Молчун! - окликнул старого приятеля Кука.
        - Здесь! - отозвался тот и выступил из зарослей орешника, волоча за шкирку мальчишку-дака.
        Пленнику было лет пятнадцать, не больше.
        Оклаций выбрался за ним следом, неся трофеи: гетский лук и колчан со стрелами.
        - Одного прикончили, тот был старше. А этого взяли живьем, - похвастался Оклаций.
        - Впереди еще есть засада? - спросил у пленника Кука, поднимаясь и отряхивая палую листву.
        Мальчишка глянул на Молчуна диким зверьком, рванулся, но без толку: силы были чудовищно не равны.
        - Сейчас я его поспрашиваю. - Молчун развернулся и потащил парня назад в заросли.
        Оклаций шагнул следом.
        - Тебе лучше не ходить, - остановил юношу Тиресий.
        - А я только поглядеть, - Оклаций осклабился: мол, и не такое видали.
        - Лучше не надо.
        Чудовищный визг, похожий на визг свиньи, угодивший в последний день своей жизни под неумелую руку, донесся из зарослей. И в следующий миг смолк, придушенный.
        - Думал, даки, они мужественные все, - хмыкнул Оклаций.
        - Заткнись! - Кука отстегнул от пояса флягу, глотнул.
        Тиресий последовал его примеру. Оклаций тоже потянулся к фляге.
        - А мне плевать.
        Фламма вдруг поднялся и направился в кусты. Видимо, решил, что именно этой сцены будет не хватать для его записок.
        - Это я, Фламма! - крикнул, предупреждая.
        - Это умно, - заметил Тиресий, - а то наш Молчун пустил бы его на колбасу вместе с даком.
        В кустах послышались голоса, говорил сначала Молчун, спокойно, неспешно, потом дак - голос мальчишки прыгал, как горный ручей по камням, захлебываясь болью. Потом все смолкло. Из кустов вышел Молчун, отряхнулся, как пес после купания, и направился к друзьям.
        - Два поворота дороги дальше - ловушка. Двенадцать человек и командир в засаде. Если кто покажется на дороге - забросают камнями сверху.
        - Пойдем через лес, - решил Кука. - Выйдем в тыл.
        - Не многовато ли тринадцать человек на нас пятерых? - спросил Фламма.
        - Справимся, - решил Кука. - Драться мы не будем - просто обойдем засаду.
        Фламма выполз из кустов бледный, зеленоватый даже, отирая тыльной стороной ладони губы.
        - Ты чего, человечину ел? - хмыкнул Оклаций.
        - А ты иди! Ты иди погляди! - огрызнулся Фламма, затравленно озираясь, будто за ним кто-то крался по кустам.
        Оклаций пожал плечами и двинулся в заросли. Вернулся вскоре, еще раз повел плечами.
        - Подумаешь - глаза выкололи.
        Он подобрал свои вещи, забросил палку-фастигату на плечо. А потом жестом фокусника извлек кинжал. И на нем, насаженный, белел глаз.
        - Фламма, отдашь свой обед? - хмыкнул Оклаций.
        Фламма спешно отвернулся и несколько раз вздохнул.
        - Прекратить! - Кука отобрал у Оклация кинжал. - Да это же…
        - Хлебный мякиш и темный камешек, - хмыкнул Оклаций.
        Он выковырял из «глаза» камешек и забросил хлебный шарик в рот.
        В этот миг Фламму все-таки вывернуло наизнанку - уже одной желчью.
        - Похоже, наместник не того человека назначил палачом, - пробормотал Тиресий.


* * *
        Вечером, уже после того, как миновали ловушку в горах и устроились на ночлег, Фламма подполз к Молчуну и спросил:
        - Что ты чувствуешь, когда пытаешь? Отвращение? Наслаждение? Ужас?
        - Ничего, - ответил Молчун, вороша угли в костре. - Абсолютно ничего. Это просто работа. Ты видел когда-нибудь, как хирург отпиливает раздробленную голень, а человек хрипит от боли?
        Фламма судорожно дернул кадыком, кивнул.
        - Я извлек глаза. Когда парень мне все рассказал, я больше его не мучил.
        Молчун взял новую ветку для костра, повертел в руках, потом уткнул ее в грудь товарищу.
        - Фламма…
        - Да-а-а?
        - Никогда не подходи ко мне, когда я этим занимаюсь. Ясно?
        Фламма еще раз кивнул и немного отодвинулся от костра.


        Банита


        Крепость, как и уверяли даки, стояла разрушенная. Издалека макушка скалы выглядела бесстыдно обнаженной, обнаженной вдвойне, ибо буковый лес на склонах уже облетел. Римляне полагали, что от этой крепости до столицы Дакии миль пятнадцать или около того. По равнине такое расстояние армия Траяна могла легко покрыть за один переход. Но, учитывая горные дороги, все подъемы и спуски, - выходило два или три дня пути. Однако Приск был уверен, что простой дороги в этих горах не бывает.
        Ржаво-серая скала нависала над извивом горной реки, каменный монстр уснул, грезя о новом кровавом пиршестве. По условиям мирного договора дакам самим пришлось разметать стены и срыть смотровые башни. Но дорога, ведущая на вершину холма, не казалась заброшенной. Приск заметил глубокую борозду в рыхлой лесной почве, здесь что-то волокли наверх, и волокли совсем недавно.


* * *
        Вечером Приск зашел в палатку к Лонгину. Легат тут же сделал знак Асклепию - подежурь, мол, у входа - чтобы не подслушал никто из даков. Приск подсел поближе к жаровне, протянул к алым углям ладони и шепотом заговорил с легатом:
        - Утром, до рассвета, попробую забраться наверх и поглядеть, что творится в крепости. Ты скажись больным, чтоб мы на день остались здесь, - предложил Приск, - я тем временем сумею всё высмотреть.
        - Мы можем потребовать, чтобы даки сами нам показали крепость, - ответил легат.
        - Они нам покажут - но совсем не то, что есть на самом деле. Я переоденусь варваром и уйду потихоньку. Пусть кто-нибудь из ауксилариев залезет в мои доспехи и сидит в твоей палатке. Сабиней будет уверен, что я здесь. Как только все разведаю - вернусь.
        - План хорош, - заметил Лонгин. - Но неужели ты надеешься, что даки не разгадают твою хитрость?
        - Не разгадают. А если и разгадают - не беда. Главное, я все увижу.


* * *
        Едва забрезжило, как Приск отправился в путь. Поначалу он прятался в подлеске или за деревьями, потом распрямился и, уже не скрываясь, двинулся вверх по дороге. В мешке за плечами он нес припасы на день, у пояса висели фракийский кинжал и фляга, за плечами - кирка. Он легко шагал в гору. Чуть ли не из-под ног выпрыгнул заяц, метнулся из стороны в сторону и скрылся в лесу. Небо светлело. Подойти к Баните можно было лишь по северному склону - остальные поднимались отвесно, так что дакам почти не пришлось строить здесь укреплений - сама природа возвела твердыню. Река огибала скалу с трех сторон, создавая естественный ров в придачу к природным стенам.
        Разглядывая скалу снизу, Приск не заметил наверху строений - похоже, даки исполнили договор на совесть. Поднявшись, он увидел остатки разрушенной стены, что совсем недавно стерегла пологий склон. Приск прошелся вдоль кладки, определяя, где прежде располагались башни. Кто-то выровнял фундамент и восстановил часть выпавших прямоугольных камней. Дальше, выше по склону, на территории бывшей крепости, были сложены камни и бревна. Здесь готовились отстраивать крепость, но, похоже, именно готовились - работа явно застопорилась.
        Приск перебрался через остатки стены, двинулся дальше и так увлекся осмотром, что не сразу обратил внимание, что снизу доносятся голоса, и эти голоса приближаются. Похоже, наверх поднимался целый отряд. Даки привели Лонгина инспектировать крепость? Нет, слишком рано. Римлянин замер. Что делать? Идти назад? Деваться с вершины было некуда. Голоса становились все ближе: Приск уже отчетливо различал отдельные слова. Говорили на местном наречии - и, судя по всему, римлян среди идущих не было. Пытаться прорваться вниз - дело безнадежное, это центурион понял сразу. Приск огляделся. Ничего не оставалось, как укрыться за грудой неокоренных бревен. Рядом высилась куча сосновых веток. Центурион спешно спустился в какую-то яму, накрылся ветками - теперь заметить его могли лишь в том случае, если кто-то подойдет вплотную. Голоса приближались. Кто это? Мастеровые, восстанавливающие крепость? Или… Приску показалось, что среди прочих доминирует голос человека, привыкшего повелевать. Пока что сохранялась надежда, что, достигнув стены, даки разойдутся по площадке. Тогда можно будет подняться и, прихватив с собой
несколько стяжек от дакийской кладки, спуститься вниз с видом, что у него там внизу какое-то очень важное дело. Приск даже высмотрел из укрытия, где лежат деревяшки. Голоса пока не приближались. Судя по всему, даки остановились и собрались вокруг вожака. Приск разглядел его сквозь завал веток: высокий, широкоплечий, уже немолодой человек в серой суконной шапке дакийского аристократа. Сейчас он смотрел в сторону, и центурион видел его в профиль. Это лицо ни с каким другим спутать было невозможно: выдающаяся вперед челюсть, крутые скулы, упрямый лоб под войлочной шапкой. Приск узнал Децебала - центуриону доводилось видеть дакийского царя, когда тот спустился из своей столицы в долину просить императора Траяна о мире. С тех пор прошло два года, Децебал постарел, казалось, на целых десять лет, глаза запали, брови сделались еще более кустистыми. Но сила из повелителя даков не ушла - напротив, казалось, стал он еще опаснее. Децебал был одним из немногих, перед кем Приск невольно горбил плечи - не из страха, а просто признавая непомерную силу.
        Вокруг царя собралось около двух десятков воинов. В основном пилеаты, но простых коматов тоже хватало. Четверо здоровенных парней, явно телохранители, высились за спиной совсем не низенького Децебала. А рядом с царем стоял Сабиней. Как ни верти, а мимо никак не проскочить: Сабиней центуриона непременно узнает. Приск медленно сполз вниз - поглубже в яму под ветки, осторожно перевел дыхание. А даки как назло приближались. Римлянин боялся дышать.
        - Где Лонгин? Его захватили? - спросил Децебал.
        - Еще нет. Он в лагере, в палатке, - отвечал Сабиней.
        - Почему ты медлишь?
        - Царь царей… - Сабиней явно растерялся. - Я подумал, ты прежде захочешь встретиться с легатом.
        - Зачем? Мы все обговорили давным-давно. Я встречусь с ним в Сармизегетузе.
        - Ты нарушишь данное слово?
        - Именно так. Как нарушили его римляне, напав на мое царство. - Голос Децебала стал удаляться. - Почему работы остановлены?
        - Везина забрал мастеров в Костешти. Осталось несколько человек, способных тесать камень или таскать землю. Но ни одного, кто бы знал, как возводить крепость.
        - Если наш план удастся, - ответил Децебал, - Банита нам не понадобится. Если же нет, мы все равно не успеем ее восстановить. Пусть Везина отстраивает Костешти, Турн - Пятра Рошие. Иди вниз, Сабиней, иди!
        Судя по звуку шагов, Децебал теперь обходил крепость. А Приск по-прежнему не находил возможности выбраться из своего укрытия и удрать, чтобы предупредить Лонгина. Сейчас, когда каждый миг был на счету, он сидел в идиотской ловушке и не мог сдвинуться с места. Что делать? Попытаться спуститься вниз по отвесному западному склону и опередить Сабинея? Дело безнадежное. Все, чего он добьется, - это свернет шею, в лучшем случае. В худшем - переломает руки и ноги, но останется в живых. Приск стал ощупывать пояс - кинжал, фляга… Фляга… Единственный человек в свите Децебала, который знал его в лицо, - Сабиней. Но молодой дак отослан назад в лагерь.
        Центурион сорвал с пояса флягу, зубами выдрал пробку, сделал пару глотков, а затем с намеренным шумом, держа флягу в левой руке, выполз из своего укрытия на четвереньках. Встал, пошатываясь…
        - А что, уже у-утро? - проговорил он пьяным голосом, разумеется, на дакийском наречии. Если какой-то акцент и был в его речи, то пьяный говор, фырканье, плевки и икание умело все скрыли. - А когда утро успело… ик… наступить… - Он вспомнил, как актер на сцене театра Марцелла в Риме изображал пьяного, и направил указательный палец в грудь Децебалу. - А ты кто? - При этом Приск демонстративно глотнул из своей фляги.
        - Что за нелепый пьянчуга? - спросил Децебал у кого-то из свиты.
        - Наверняка один из тех, что не сгодились Везине или Турну. Вот и оставили бездельника здесь… - буркнул один из спутников дакийского царя. - Остальные сидят внизу, а этот, верно, надрался накануне так, что идти не мог.
        - Ступай вниз к своим! - приказал Децебал. - Вижу, недаром Деценей[Деценей - верховный жрец, с чьим именем связывают религиозные реформы в Дакии (I век до н. э.).] запрещал выращивать лозу. Вот что ее буйный сок делает с людьми! Отдай мне флягу! - потребовал Децебал.
        - Да ни за что… ик… - Приск попятился.
        Но один из телохранителей царя подскочил к римлянину, вырвал флягу из его рук и с поклоном передал царю.
        - Верховный жрец обязан заботиться о душевном и телесном здоровье своего народа. - Децебал демонстративно вылил отличное вино из запасов Лонгина на землю. - А теперь вниз! Живо! - Он швырнул флягу Приску. - Облейся ледяной водой!
        Центурион, догадливый, ее не поймал, поднял с земли - и то не с первой попытки.
        - Вниз, сейчас… иду… - Приск развернулся и, словно полностью одурев от винных паров, побрел к отвесному склону.
        - Стой! - заорали сразу несколько голосов. - Не туда!
        Он обернулся. Застыл, пошатываясь. Какой-то высокий немолодой комат ухватил его за шкирку и поволок к северному пологому склону.
        - Сюда, пьяная твоя рожа! Сабазий тебе зенки залил, совсем ничего не видишь - вмиг шею сломаешь!
        - Угу… - пьяно оскалился Приск и, выделывая ногами хитроумные петли, устремился вниз.
        Сначала бежал от одного дерева к другому - обнимая уцелевшие буковые стволы на склоне, а потом, когда уже скрылся из глаз Децебала и его свиты, понесся вниз, разгоняясь. Первым делом надо было догнать Сабинея и успокоить, не дать ему задержать Лонгина. Потом сесть на лошадей и мчаться назад к перевалу. Шанс ускользнуть был невелик, но все же имелся.
        На счастье, Сабиней спускался неспешно, Приск нагнал его на середине спуска.
        Центурион устремился на своего давнего врага с ревом, выкрикивая все знакомые ругательства на дакийском и приправляя их римскими. Сабиней обернулся и опешил. В первый миг он, как прежде свита Децебала, принял несущегося на него человека за перепившего накануне ремесленника. Посему Сабиней встретил нападавшего не клинком, а кулаками. И в следующий миг римлянин с даком в обнимку покатились с холма, немилосердно валтузя друг друга. Сабиней был сильнее, зато Приск - куда ловчей. В конце концов Приск наградил дака двумя хорошими ударами в челюсть да еще и головой грохнул того о камень - брызнула кровь. Приск, бросив обмякшее тело на склоне, устремился дальше к лагерю.


* * *
        В палатку Лонгина Приск влетел, как сорвавшаяся с тормозов повозка с лесом, набиравшая скорость добрую милю по крутому склону.
        - Мы уходим немедленно, сейчас же! - выпалил он, спешно сбрасывая варварские тряпки и облачаясь в свою тунику. - Снимай лорику, живо! - приказал игравшему его роль ауксиларию. - Я сказал - живо! Это западня. Немедленно, сейчас же, назад, к перевалу.
        Пока говорил, пальцы спешно застегивали ремни пояса с мечом.
        - Центурион, объясни в чем дело! - потребовал Лонгин.
        - Сейчас. - Приск на миг перевел дыхание, потом сообщил: - Децебал собирается захватить тебя в плен. Тебя и всех нас.
        - И что в этом такого ужасного? - спросил без тени волнения Лонгин.
        - Но ведь… - Приск опешил. - Плен… - только и сказал он одно страшное слово.
        В Дакийскую войну не было ничего страшнее плена - даже смерть или тяжкое ранение не так пугали, как плен. Почти сразу вслед за началом военных действий стало известно, что даки отдавали пленников своим женщинам, а те уж резвились на славу - вырезали глаза и срамные органы, живьем клали на горящие поленья да еще поливали тела топленым жиром. Потом черные гнилые головы убитых, насаженные на колья, таращились пустыми глазницами со стен дакийских крепостей.
        Кажется, Лонгин понял, о чем думает в это мгновение центурион.
        - Слишком ценна добыча, чтобы отдавать нас на потеху сумасшедшим бабам, - заметил легат. - Разумеется, Децебал может сделать вид, что захватил нас в плен. Но мы ведь хотели оказаться в Сармизегетузе. И мы там окажемся - это главное. Разве ты не жаждал увидеть все укрепления подробно?
        Был ли подвох в последнем вопросе Лонгина, Приск так и не понял. Всплыл на миг в памяти разговор с Зеноном: Адриану нужна Сармизегетуза. Неужели такой ценой?
        Приск на миг закрыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул.
        - Вот видишь, тебе нужна Сармизегетуза, - сказал Лонгин, как будто прочел мысли центуриона.
        Центурион опустился на походный стул подле легата.
        - Так мы просто должны сдаться?
        - Неужели ты надеялся ускользнуть? Это глупо, центурион. - Легат улыбнулся. - Не нужно делать глупости.

«Глупо…» - это слово все время вертелось на языке Приска в последние дни.
        - Децебал наверняка запамятовал, что такое - схватить волка за уши, - продолжал Лонгин. - Так вот, римляне - самые опасные волки, куда опаснее даков. Держать волка придется двумя руками. А как только одна рука разожмется, волк либо вырвется, либо нападет. Неужели мы проделали этот путь, чтобы удрать при первой опасности?
        Приск отрицательно покачал головой. Чувство было такое, что он сам, по доброй воле, должен сигануть с головокружительной высоты утеса. А есть ли там внизу поток воды - не разглядеть в полумраке ущелья. Шум доносится, это верно. Но речки горные мелки и каменисты, и бегущая внизу вода не спасет безумного прыгуна. А главное в этом безумии то, что они сами взобрались на этот утес, сами отрезали себе путь к отступлению.
        - Децебал подержит нас в плену и отпустит - иного выхода у него нет, - продолжал как ни в чем не бывало Лонгин. - Зато мы увидим Сармизегетузу.
        - Я едва шею не сломал - мчался тебя предупредить. И что теперь?
        - Прежде всего смени дакийские сандалии на свои калиги. А потом неплохо будет плотно поесть. Асклепий, - повернулся Лонгин к вольноотпущеннику. - Предложи нашему храброму центуриону кусок ветчины да налей вина. Ветчина у даков великолепная. Лучше у них - лишь соленая рыба.


* * *
        Приск уже закончил трапезу, когда полог палатки распахнулся и в нее влетел Сабиней. Голова дака была вся в крови, запекшиеся пятна на манер лишая сползали по шее и расплывались бурым на рубахе и плаще.
        - Выходи! - указал он на Приска измазанным в крови пальцем.
        Центурион поднялся. Лонгин тоже.
        - Ты - сиди! - Сабиней довольно грубо ткнул легата в грудь. - А ты выходи!
        Приску ничего не оставалось как подчиниться. Он вышел из палатки. Вокруг стояли даки, как показалось центуриону - не меньше полусотни. Стояли немо - посему их присутствие удивило и несколько обескуражило. Приск ожидал выйти с Сабинеем один на один, а когда вокруг еще пять десятков врагов - нелепо кидаться в драку.
        Сабиней ткнул центуриона в спину так, что Приск совершил пару нелепых прыжков, но на ногах устоял и сумел повернуться к давнему врагу лицом.
        - Римлянин! Отдай оружие, - приказал Сабиней.
        - Децебал клятвенно обещал нам неприкосновенность! - напомнил Приск.
        - Неприкосновенность? Теперь твою неприкосновенность гарантирую я. Меч! Сюда! Живо!
        Приск снял перевязь с мечом. И тут Сабиней, вместо того чтобы забрать оружие, кинулся на него с фальксом.
        Приск успел вырвать из ножен меч и даже сблокировать удар, а заодно хлопнуть ножнами дака по лбу - но такой удар комату навредил не более чем дружеский хлопок. Подскочивший на помощь Сабинею юный комат получил от Приска удар ногой в живот. Но больше ничего центурион сделать не сумел - сбоку на него обрушился мощнейший удар фалькса, подцепил, будто крюком, и швырнул на землю. Прочнейшую лорику фалькс не пробил, но удар выбил воздух из груди - не вздохнуть. Приск попытался откатиться в сторону, но Сабиней подскочил и наступил ногой на грудь.
        Центурион стиснул пальцы и только тогда понял, что рукояти меча больше нет в руке.
        Ну вот и все. Конец. Опять этот дак его победил.
        - Не калечить его! - услышал римлянин окрик и узнал голос Децебала. - Центурион мне нужен живым.
        Дакийский царь успел спуститься вниз, оставив в покое умершую Баниту.
        Двое даков, оттеснив Сабинея, подняли центуриона на ноги. Третий варвар подобрал перевязь с ножнами и меч.
        - Сними с него лорику, - приказал Сабиней одному из коматов. - Такие доспехи пригодятся одному из наших воинов.
        Приск взвыл от ярости, услышав приказ, - лорика центуриона стоила бешеных денег, и то, что в ней будет щеголять какой-то косматый дак, привело Приска в ярость. Но сопротивляться было и глупо, и безнадежно: посеребренную лорику сняли, как и нижнюю, из тонкой кожи, оставили римлянина в одной тунике. Забрали перевязь с мечом и кинжалом, шлем. Потом связали веревкой руки. Рядом вязали покорно вышедшего из палатки Асклепия. Легат тоже вышел наружу, римские ауксиларии окружили Лонгина. Но рядом с легатом их было всего четверо, остальных люди Сабинея уже обезоружили.
        - Отдайте оружие, - приказал Лонгин охране. - Сопротивление бессмысленно. - И сам первым протянул свою спату Сабинею. - Требую, чтобы с моими людьми обращались достойно, - обратился он к Децебалу.
        - Ты мой гость, легат, и я буду гостеприимен. Только не пытайся делать то, что не понравится мне и моим людям. Тогда я не смогу тебе помочь.
        Децебал подошел к Приску и довольно долго его разглядывал, будто оценивал силу и стать. Так, наверное, охотники на львов и пантер разглядывают добычу, прежде чем замкнуть в клетку и отправить на корабль, плывущий в Рим, где зверя выпустят на арену - умирать на потеху толпе. Римлянин для дака был тоже своего рода зверем. Как и дак для римлянина - ибо мыслил каждый по-своему, не понятным врагу образом. Децебал задрал тунику на плече и глянул на татуировку.
        - Пятый Македонский… Давно служишь? - заговорил дакийский царь на латыни.
        - Восемь лет.
        Царь ничего больше не сказал и повернулся к Сабинею.
        - Он - твой. Только не калечь и не убивай. Пока, - добавил Децебал на местном наречии.
        - Ты снова проиграл, римлянин! - в ярости воскликнул Сабиней и ударил Приска изо всей силы в лицо.
        Вот уж истинно - звезды из глаз. А потом обрушилась тьма.


* * *
        Когда центурион очнулся после удара, голова раскалывалась от боли. Он поднялся, и его тут же вырвало. «Плохой знак», - непременно сказал бы лекарь когорты Кубышка и велел бы полежать несколько дней, пока все жидкости в организме - кровь, флегма, желтая желчь и желчь черная, придут в норму. Но Приску никто такой возможности не предоставил. Сначала его, связанного, везли верхом на муле. Дорога шла все наверх и наверх, но склон был явно не так крут, как скала, на которой стояла разрушенная Банита. Вечером, когда Приска сняли с мула, он заметил Лонгина. Тот стоял возле небольшого домика с террасой, уже без оружия, но все еще в доспехах, окруженный не своими личными охранниками-ауксилариями, а исключительно даками. Увидев связанного Приска, Лонгин потребовал, чтобы центуриона оставили на ночевку вместе с ним.
        Как ни странно, просьбу Лонгина выполнили. Командовал отрядом охраны Сабиней. С Лонгином он держался почтительно, но отстраненно, а Приска как будто не замечал.
        - Что случилось? - спросил центурион, едва очутился подле легата. Перед глазами все качалось и плыло, голова была - как медный котел. Тронь - зазвенит. Но Приск старался не показывать вида.
        - Мы - пленники, - ответил Лонгин. - Наших ауксилариев я больше не видел, но Сабиней заверил меня, что с ними обращаются хорошо.
        - Ты веришь варвару?
        - Асклепий видел, как их увели в какую-то деревушку.
        - Ты же сказал, что хорошо знаешь Децебала! - не удержался и припомнил легату его прежние легкомысленные слова Приск.
        - Видимо, недостаточно хорошо, - еще более легкомысленно заявил Лонгин.
        Центурион застонал от бессилия. Он был уверен, что конная охрана легата мертва.
        Сутки Приск провел в условиях почти комфортных - ночью спал на узком тюфяке, укрытый ворсистым шерстяным одеялом, но с холодным компрессом на голове (тряпку несколько раз менял Асклепий). Место на спине, где багровел след от удара фалькса, вольноотпущенник смазал вонючей и жирной мазью: его деревянный сундучок со стеклянными флаконами даки не отобрали.
        - Похоже, у тебя сломано ребро, но оно не сдвинулось и внутри ничего не повредило, - сказал Асклепий. - Возможно, кость только треснула.
        Утром Приска посадили на мула. Асклепия тоже. Лонгина везли на крепкой невысокой лошадке. Пленники и их конвоиры ехали на восток, северо-восток, опять восток, если судить по солнцу, что висело над хребтами в мутной дымке, сулящей холодную зиму. Видимо, они в самом деле двигались к Сармизегетузе, но как-то странно, чуть ли не кругами. Ближе к вечеру к отряду Сабинея присоединилось несколько даков-подростков. За главного у них был высокий парень с длинными льняными волосами и едва пробивавшимися над верхней губой дерзко торчащими усиками. Остальные называли блондина Везер или Вез. Когда стали располагаться на ночлег, Везер подошел к Приску.
        - Говорят, римлянин, ты по-нашему болтаешь. Причем хорошо…
        - Да, вполне, - отозвался центурион.
        Везер больше ничего не сказал, удовлетворенно хмыкнул и спешно отошел к своим. Ватага молодняка загалдела.
        - Тихо! - гаркнул Везер и стал что-то объяснять. Вскоре они ушли, судя по всему - на вторую, расположенную выше террасу - на одной всем было никак не разместиться.
        Ночью Приск вышел по нужде - никого из пленных не связывали, охрана стерегла террасу, вернее, единственный спуск с крутого склона, и прошмыгнуть мимо караульных пленники никак не могли. Карабкаться же наверх, где расположилась другая часть охранников, было вообще глупо. Выгребная яма, огороженная несколькими неплотно сбитыми досками, находилась почти у самого края площадки.
        Но до ямы Приск так и не добрался: кто-то из охранников подскочил сзади, накинул на голову мешок, тут же второй ловко захлестнул руки веревкой. Наверное, с час его куда-то волокли, то несли на руках, то связанного тащили на одеяле. Как показалось пленнику - несли наверх. Потом стали спускаться. Он услышал приглушенные голоса и узнал мальчишек Везира - как понял по их коротким репликам, эти парни его попросту украли.
        Вся прежняя жизнь научила Приска не опускать руки в любой ситуации, даже самой отчаянной. Но сейчас он был полностью беспомощен.
        Наконец его положили на землю, и - похоже - охранники легли рядом. Он попытался заговорить с ними, но в ответ получил тычок под ребра и благоразумно умолк. Попытки сбросить путы привели к еще одному тычку. Однако Приск все же сумел ослабить веревки. Но толку от этого было чуть: его тут же связали по новой. Так что Приск счел за лучшее просто уснуть. Наверняка утром силы ему понадобятся.


* * *
        Проснувшись, центурион обнаружил, что колпак с него сняли. Он открыл глаза, но тут же зажмурился от яркого солнца. Лишь с третьей попытки ему удалось разлепить веки. Вокруг блестел снег, тонким слоем припорошивший террасу и склон, набросив светлый покров на стоявшие в холодном оцепенении ели. Налетавший то и дело ветер сдувал с ветвей пригоршни легкого как пух снега.
        Начиналась зима. Приск невольно улыбнулся.
        - Ну что, продрал глаза? - Пленника ухватили за шиворот и подняли.
        Он не ошибся: его окружали семеро парней, совсем юных, почти мальчишек. И хотя каждый из них был не ниже Приска ростом, силой и сноровкой они наверняка уступали центуриону.

«Что им нужно?»
        - Он ночью веревки почти размотал, - сказал один из мальчишек, темноволосый и ниже всех ростом.
        - Теперь это неважно, - отозвался Везир. - Топай за нами! - приказал Приску.
        - Упорный парень. Они, римляне, все такие - горы прогрызут, лишь бы добраться до золота, - не унимался темноволосый. - Да только обломают зубы, старые волки.
        Возможно, эти мальчишки не собирались его убивать. Не споря и ни о чем не спрашивая, Приск двинулся со своими спутниками. Тропинка была хорошо утоптана, склон - не крутой, но уходил все наверх и наверх, в синее небо. Деревьев здесь не было - только пни да кое-где лежали неведомо зачем принесенные на склон обтесанные блоки андезита. Шапки снега на них начинали подтаивать на солнце, и казалось, что камни плачут.
        Поднявшись на вершину, Приск и его спутники остановились. Только теперь пленник заметил, что трое парней отстали, и с пленником на вершину поднялись только четверо.
        - В чем дело? - спросил Приск, оборачиваясь к своим спутникам.
        - Децебал победит в войне, и римляне убегут побитыми собаками по воле Замолксиса! - сказал громко белокурый Вез. - И еще. - Он перевел дух. - Везина станет верховным жрецом! - Эту фразу он выкрикнул, и ее тут же подхватило эхо.
        Приск стоял не шелохнувшись, пытаясь сообразить, что все это значит. Единственная догадка, которая пришла ему в голову и казалась правильной, что Везина - отец этого парнишки.
        - Запомнил? - гневно нахмурил брови пацан.
        - Запомнил, - кивнул Приск.
        - Так и передай! - выкрикнул Вез и разрезал веревки на запястьях. - А сейчас повеселимся, римлянин! Такого веселья ты еще не видел! Главное - не рыпайся. Теперь берем его каждый за руки, за ноги и раскачиваем!
        Тут наконец Приск догадался, в чем дело. Его будто ударом пилума пробило - разом вспомнился и рассказ царевны, слышанный несколько лет назад, и фраза Везера -
«болтаешь по-нашему», и наставления Замолксису. Все сложилось.
        По сигналу Веза четверо парней накинулись на римлянина. Вез ухватил за левую руку, темноволосый коротышка - за правую. Остальные двое попытались вцепиться Приску в ноги. Но первый тут же получил удар ногой в живот такой силы, что покатился по склону и врезался в один из андезитовых столбов. Второй оказался проворнее и попросту отскочил. После чего застыл в растерянности, не зная, как подступиться к пленнику. Вез и его товарищ попытались вдвоем подтащить Приска к краю скалы. Однако если Вез был силен, то его тщедушный спутник - куда слабее Приска. Встать на ноги, а затем попросту столкнуть своих пленителей, не составило для центуриона труда. Черноволосый шлепнулся на землю, а Вез попытался сопротивляться, но удар в лицо отшвырнул его в снег. Темноволосый тем временем вскочил и бросился на Приска. В руке блеснул кинжал. Приск сблокировал левой его руку с клинком, выбивая из неумелых пальцев оружие, а правой попросту отправил парня в полет со скалы.
        Крик, полный чудовищной боли, рванулся снизу. Приск первым делом схватил оброненный парнишкой кинжал, а уж потом шагнул к обрыву. Ниже футов на двадцать была устроена терраса, и на ней, врытые в землю, стояли в ряд три копья. И на крайнем, покосившемся, висел, выгнувшись, темноволосый мальчишка. Копье пробило его насквозь, и теперь парень медленно сползал по окровавленному древку вниз, к земле. Кровь фонтаном била из раны. Трое парней, что отстали прежде, теперь стояли внизу и, оторопев, смотрели на своего умирающего товарища.
        Заслышав за спиной шорох, Приск отскочил от края и обернулся.
        Но на него больше никто не нападал. Везир тоже подошел к обрыву. Увиденное внизу заставило его отшатнуться, и юный дак едва не упал. Он спешно сделал шаг назад.
        - Вез… - окликнул его один из парней снизу. - Кажется, Замолксис сам выбрал жертву…
        Юный дак ничего не ответил, он стоял недвижно, тяжело дыша, и глаза его наполнялись слезами - но то были не слезы жалости, а нестерпимой злой обиды.
        - Прекратить, ублюдки! Что вы натворили! - донесся снизу голос уже совсем не юношеский или детский.
        Приск оглянулся: Сабиней собственной персоной мчался на гребень холма.
        - Везир, вон отсюда! - крикнул он белокурому. - И вы оба тоже! Вон!
        Троих подростков как ветром сдуло вместе со снежной поземкой с вершины.
        Сабиней подошел к краю обрыва и глянул вниз, шепнул что-то едва слышно. Приску показалось: «Он хорошо ушел…» Но за точность фразы центурион поручиться не мог.
        - Тебя здесь не было, и ты ничего не видел! - повернулся Сабиней к римлянину.
        - Хорошо, - охотно согласился Приск.
        - Даю слово, смерть тебе больше не грозит. Эти парни тебя просто украли из-под стражи. Щенки…
        - Я должен тебе верить?
        - Благодари царя царей за милость: Децебал велел сохранить тебе жизнь и доставить в Сармизегетузу. Но повторяю: здесь тебя не было, и этих парней ты не видел.
        Нелепость происходящего на миг рассмешила центуриона. От людей любое безобразие можно попытаться скрыть, но от богов?.. Ведь огрешный обряд совершен перед Замолксисом, а не перед центурионом Приском.
        - Отдай кинжал! - потребовал Сабиней.
        Приск помедлил, повертел оружие в руках. Кинжал давал, разумеется, шанс. Но Сабиней не тот боец, которого можно одолеть с одним кинжалом. К тому же эти шестеро мальчишек здесь рядом и наверняка явятся даку на помощь. Впрочем, не этот расчет решил дело - «доставить в Сармизегетузу», - сказал Сабиней. Ради этого Приск здесь. Бежать - значит упустить шанс выполнить задание. Приск вздохнул сожалеюще и отдал Сабинею кинжал убитого. После чего они вместе стали спускаться с вершины. Ненадолго открылась страшная терраса. Мальчишки уже извлекли копья из земли и теперь стаскивали тело своего товарища с древка. Снег вокруг ярко алел, а вся сцена заставила вспомнить жестокую веселость удачной охоты по первой пороше.
        Но по тому, как на миг окаменело лицо Сабинея, сделалось ясно - ничего радостного и тем более удачного в происходящем нет. Приск сказал: если римлянин нарушит обряд жертвоприношения, свою вину перед богами ему придется долго и тщательно заглаживать. Наверное, и у даков так же. А Везир и его друзья не просто нарушили обряд, а чудовищно его исказили. Так всегда бывает, когда старшее поколение погибает на войне, а ребятня остается строить жизнь вкривь и вкось, позабыв вековые традиции. Если бы смерть Приска могла исправить содеянное, Сабиней, не задумываясь, прикончил бы римлянина. Но простой комат наверняка не знал всех таинств наиважнейшего дакийского обряда.
        - Скорее! - Сабиней толкнул замешкавшегося на миг Приска. - Если все они не умрут до весны, значит, Замолксис простил их дерзость и принял гонца.


* * *
        Как ни странно, сопровождавшие их даки вдруг сделались любезны и даже неуклюже услужливы. Вечером, когда остановились на одной из террас на ночевку, позволили нагреть воды и устроить что-то вроде бани. На стол подали вино с медом (здешний мед был поразительно сладок), а также местные закуски - ветчину с диким чесноком, соленую капусту и на горячее просяную кашу с топленым салом, а на десерт - упаренную чернику.
        - Куда тебя увезли утром? - спросил Лонгин.
        - Ребята хотели немного потренироваться с оружием, - солгал Приск. - Но одного я убил, и охота пропала. А потом явился Сабиней… Вообще-то я надеялся удрать.
        Лонгин едва заметно приподнял брови и улыбнулся, давая понять, что оценил шутку. Приск не стал уточнять, что это ему почти удалось. Про неудачное жертвоприношение на скале он ничего не сказал.
        - Я не могу понять, куда нас везут, - заметил Лонгин. - То мне кажется, что в Сармизегетузу, то - вдаль от нее.
        - Это обнадеживает. Даки делают все, чтобы ты не мог вспомнить дорогу. Значит, нам предстоит обратный путь.
        Приск давно не сомневался, что их пленение было подстроено заранее: и само письмо, и слово Децебала - все это детали ловушки. Да что там письмо - нападение по дороге в Дробету, необъяснимое и на первый взгляд глупое, теперь выглядело уже не столь наивно, поскольку являлось частицей обширного и хитроумного плана: сначала разбойники нападают, потом Сабиней их хватает и выдает Лонгину - такое вот своеобразное заверение в преданности. Лонгин, кстати, милостиво велел пленных не распинать, а продать в рабство. Видимо, думал, что тем самым задобрит Децебала. Ну-ну… Доброта Децебала… Дружба Децебала…

«Но вдруг… это предательство… не Децебала вовсе?» - пронзила центуриона внезапная мысль.
        Ведь Лонгин с Децебалом давно знакомы! Вот именно, давнее знакомство… Лонгину ведомы все планы римских крепостей, численность соединений, сильные и слабые стороны командиров, да и в планы грядущей войны он посвящен. Вдруг совсем не ради Траяна легат стремился в столицу даков, но ради Децебала? Сколько царь Дакии заплатит легату за эти сведения? Да еще постарается у Траяна выторговать уступки, сделав вид, что Лонгину угрожает опасность. Догадка показалась настолько убедительной, что Приск внутренне похолодел. Только предатель может так бесстрашно лезть в логово дакийского волка!
        - Нам надо бежать, - сказал Приск глухим голосом. - Даки нас не охраняют особенно тщательно. Уйдем ночью…
        - Снег выпал, ты заметил? - усмехнулся Лонгин. - У нас нет проводника. И потом, я уже говорил тебе, центурион: пока не увижу укреплений Сармизегетузы, о возвращении не может быть и речи… К тому же… - Лонгин помедлил. - Мне наверняка предстоит обстоятельная беседа с царем. Я хочу знать, что задумал Децебал, - это очень важно для будущей войны.

«Значит, так? Так, да? Сколько же Децебал тебе заплатил, а? - Приску стоило огромного труда не произнести это вслух. - Сколько же золота тебе пообещал твой старый друг?» - мысленно кричал легату Приск и все сильнее стискивал зубы - так что ломило челюсти и скулы.



        Глава VII
        СТОЛИЦА ДАКИИ

        Осень - зима 857-858 годов от основания Рима[104-105 годы н. э.]
        Сармизегетуза[Столица Дакии Сармизегетуза Регия расположена на холме Грэдиште-Мунчелулуй. Высота над уровнем моря 1200 метров.]


        Лонгин не ошибся: в конце концов дакам надоело кружить по горам, и они привезли пленников в свою столицу. В последнюю войну римляне так и не сумели подобраться к этой крепости - царь признал свое поражение прежде. По условиям мирного договора римляне имели право поставить свой гарнизон в крепости Сармизегетузы, а сам Децебал должен был разрушить стены столицы.
        Несообразность договора проступила сразу же, как только перешли к исполнению: какой смысл рушить стены крепости, если внутри должен стоять римский гарнизон? К тому же дакийская столица, поселения которой раскинулись почти на сотне террас, собственно крепость имела совсем небольшую. Места внутри ограды, чтобы разместить солидный гарнизон, попросту не было. Да и сам дакийский царь со своими домочадцами, сотрапезниками и телохранителями никуда выезжать из столицы не собирался. Порушили даки стены десятифутовой высоты или нет, так и осталось загадкой. Даки уверяли, что да, так и было, но никто обрушенных стен не видел. Потому как дальше Фетеле-Альбе, как выяснилось, никто из римлян не заглядывал. Гарнизон, которому надлежало стоять в Сармизегетузе, расположился в укрепленном лагере в низине на перекрестье дорог на Бистре: римляне не любили сидеть в горах, даки - опасались равнин. Так и разошлись в молчаливом согласии.
        Сейчас, поднимаясь по склону к западным воротам крепости, центурион отмечал, что прав был Лонгин: не отыскал бы Приск с первой попытки дорогу к дакийской столице: густой еловый лес покрывал огромную гору, и казалось, что здесь вообще нет никакой дороги, только узкая тропка вдоль говорливого ручья - наверное, уже сотого по счету, что повстречались им в пути. Дымы поднимались там и здесь среди деревьев - дымы очагов на многочисленных жилых террасах. Сколько именно там обитает народу, можно было только догадываться. Когда, вильнув в который раз, тропинка вывела путников к воротам, Приск с изумлением уставился на каменную кладку и стены, окружавшие крепость. Впечатление было такое, что камни для дакийской столицы боги Дакии сбрасывали строителям с неба: как привезти их сюда по горной тропе, римлянин представления не имел. Уже вечерело, и над столицей поднималось алое зарево - это пылали плавильные печи Сармизегетузы.
        - Децебал говорил мне однажды, что его столица построена на священной горе Когаионон, - сказал Лонгин. - Сам Замолксис жил здесь в пещере три года, пока все остальные считали его умершим. А потом он вновь объявился перед учениками и поведал им тайну своего учения.
        - Так в толще Палатина укрыта священная пещера волчицы? - отозвался Приск.
        - Что-то в этом духе, - кивнул Лонгин. - Эту гору теперь охраняет сам Замолксис-Гебелейзис. Так что простым смертным никогда ее не взять - бог испепелит их молниями.
        - Тогда, прежде чем штурмовать гору, позовем Замолксиса жить к нам в Рим, - предложил Приск.
        - Думаешь, Децебал так легко его отпустит? - усомнился Лонгин.
        Приск невольно поежился, подходя к воротам. Кто знает - не поразит ли дакийский бог своей молнией Приска лишь за то, что он римлянин. Но опасался центурион напрасно: небо не разверзлось, и молнии не засверкали.
        Пройдя ворота, центурион очутился на мощеной дороге. Здесь столпилось немало народа посмотреть на вновь прибывших. Сабинея и его спутников встречали радостными криками, Лонгина и Приска - грозным, почти звериным воем. Мальчишки выскакивали им навстречу, скалили зубы, вскидывали руки так, будто не руки то были, а звериные лапы с острыми когтями, приплясывали, изображая, что дерут добычу когтями. Какой-то человек сказал:
        - Отсюда вам не уйти.
        Сказал на латыни. Приск обернулся на этот тихий хрипловатый голос. И невольно вздрогнул - лицо незнакомца было страшно изувечено двумя ударами фалькса (что именно фалькс, центурион определил безошибочно, ни гладиус, ни спата не оставляют таких шрамов). Человек помедлил и отступил. Потом опустил седую голову, накрыл ее полой плаща и исчез в толпе.
        Еще одна дорога уходила влево - к царскому дворцу на холме, что господствовал над вершиной. Но самое высокое место в крепости занимал не дворец, а деревянная смотровая башня - с нее наверняка вся гора была видна как на ладони. Дворец Децебала вряд ли мог поразить римлянина роскошью: каменный фундамент, бревенчатый верх, крыша из массивной дакийской черепицы. Пожалуй, только терраса с резными столбами выглядела по-царски внушительной. Ниже дворца и ближе к восточной стене стояли вплотную друг к другу три деревянных казармы царских телохранителей. Дворец Децебала окружали круглые домики с крышами, крытыми дранкой. Возле стен крепости расположились мастерские, в основном плавильные, как и в Фетеле-Альбе. На территории маленькой в общем-то крепости народу собралось в избытке, гул голосов заглушал звон молотов по наковальням, ржание лошадей, блеяние, лай. Возможно, часть выселенных с равнин даков перебралась именно сюда, в столицу: Приск заметил, что в толпе возле крошечного импровизированного рынка и возле мастерских полно женщин и детей. Ему сделалось вдруг неуютно, зябко: вспомнилось, как самому
пришлось бежать из родного дома после смерти отца. Он очень хорошо понимал неприкаянность этих людей. Впрочем, в одном они сильно отличались от римлянина: изгнанники с надеждой, почти с обожанием смотрели на Децебала, юному же Приску в те дни вот так не на кого было смотреть.
        Царь, давно опередивший отряд Сабинея, теперь встречал гостей-пленников, стоя на террасе дворца, - огромный, сутулый, будто придавленный к земле непосильной тяжестью. Длинные, седые уже волосы рассыпались по плечам, мешаясь с завитками еще хранящей рыжеватый оттенок бороды. Снова Приск отметил холодный, почти безумный блеск в глазах повелителя даков: как будто Децебала изнутри медленно сжигал неугасимый огонь.
        - Рад приветствовать тебя, легат Гней Помпей Лонгин. - Децебал говорил так, будто не видел Лонгина и его спутников у подножия Баниты, и только теперь они встретились впервые. Царь сделал широкий жест в сторону распахнутой дубовой двери. - Приглашаю на трапезу тебя и твоего центуриона.
        Один из коматов тут же оттеснил вольноотпущенника.
        - А также Асклепия, - уточнил Лонгин.
        Царь глянул на дрожащего то ли от страха, то ли от холода грека.
        - Не сотрапезник для воинов, - заметил царь. - Лишь избранные допускаются к трапезе царя, с рабами, даже бывшими, царь за один стол не садится, в отличие от вас, римлян. Я велю накормить его, но в другой комнате.
        Лонгин помедлил и кивнул, Асклепия тут же увели на кухню.
        Во дворце было не только тепло, но и дымно; видимо, нелучшая печь стояла на царской кухне. Столовую же обогревали три бронзовых жаровни с алыми, слабо тлеющими углями, волны мягкого тепла растекались от них и ласкали, будто женские руки. Один из прислужников все время подносил из очага новые угли.
        После холода дороги обволакивающее тепло царской трапезной погрузило Приска в состояние почти сладостное - смесь легкой дремы и блаженной сытости.
        За столом, кроме царя, восседали еще четверо даков. Подле Децебала было место его младшего брата Диега. Диег - испытанный воин, о котором сказывали, что он командовал армией даков в битве близ Дуростора.[Битва при Адамклисси. Место, где теперь установлен Трофей Траяна.] За столом Диег почти все время молчал, лишь иногда вставляя пару слов, и к концу обеда Приск так и не понял, что у него на уме. Однако помнил, что человек этот дрался рьяно. Его фалькс пустил столько крови, что ею можно было наполнить целую амфору.
        Рядом с дядей расположился младший сын царя Котизон - годами и силой уже воин, но лицом еще мальчишка. По другую руку от Децебала сидел немолодой знатный дак в суконной шапке, круглолицый, толстогубый, с выдающимся вперед лбом и тяжелыми надбровными дугами. Этого человека Приск вроде бы видел прежде, но не мог вспомнить, как того звать. Когда царь, обращаясь к нему, назвал дака Везиной, Приск вспомнил наконец, что видел этого человека на поле боя, когда пилеат швырнул в атаку на римские легионы плохо обученных крестьян и охотников, бездарно построенных по римскому образцу. Приск был уверен, что это отец того парня, что пытался принести центуриона в жертву Замолксису.

«Жаждущий стать верховным жрецом», - напомнил Приск сам себе. Судя по всему, этот человек был очень опасен.
        Четвертым из даков за столом занял место Сабиней, обычный комат, которого Децебал, видимо, приблизил к себе исключительно за смелость и преданность.
        Стол был заставлен дорогой посудой - серебряные и золотые кубки тончайшей греческой работы соседствовали с чашами, созданными руками местных мастеров. Особенно часто на дакийских чашах встречался узор из сплетавшихся друг с другом змей или орлиные головы образовывали рисунок, похожий на греческие орнаменты, имитирующие волны. Кроме золота и серебра, стол украшали стеклянные кубки - в основном привозные, но два были наверняка местной работы: царь намеренно поставил их перед Лонгином и Приском, дабы демонстративно подчеркнуть: не смейте кликать нас варварами, мы и такое умеем!
        - Ты не представляешь, Лонгин, как я рад, что ты очутился у меня в руках. - Царь поднял кубок, будто приглашал Лонгина выпить за собственный плен.
        - И я этому почти что рад, царь, - ответил легат. - Прежде мы часто встречались с тобой и беседовали по-дружески.
        - Называй благодетеля нашего Децебала царь царей, - тут же одернул легата Везина. - А меня - первым и наилучшим другом царя.
        - Римские императоры не оказывают подобной милости дакийским властителям, - заметил Лонгин.
        - Буребиста носил этот титул, - напомнил Везина. Неясно было, хотел он таким образом подольститься к царю или просто давал о себе знать склочный характер. Хотя и не исключено, что требование исходило от самого Децебала, а Везина его лишь озвучил.
        - Так именовал Буребисту Гней Помпей Великий, - уточнил Лонгин. - Но Помпей Великий - не римский принцепс. В те печальные дни Республику раздирала гражданская война, Помпей искал у Буребисты помощи - ему нужны были войска и деньги, так что Помпей готов был оказать правителю даков и гетов подобную милость. С тех пор как царство Буребисты распалось, самое лестное обращение, которое мог предложить дакийскому царю римский император, - это «друг и союзник римского народа». Котизон во времена Августа получил подобную милость. Нынешнему правителю Дакии также была оказана эта честь, царь. Я могу обращаться к тебе так: царь Децебал, друг и союзник римского народа, - говорил Лонгин негромко, но твердо, однако без надменности или снисходительности в голосе.
        Приск сидел подле Лонгина с окаменевшим лицом, едва сдерживая улыбку: вот так, будучи пленником, устроить дакийскому царю урок истории - для этого надо было обладать немалым мужеством. Или - быть в самом деле очень нужным человеком. При свидетелях Лонгин не станет показывать свое истинное лицо. Лишь наедине. С глазу на глаз. Приск пытался придумать, как ему уличить Лонгина, но на ум ничего пока не шло.
        - Эти земли полны богатств, а наши воины - лучшие воины в мире, - тут же кинулся в спор Везина. - Никто более ни в германских землях, ни в скифских не сравнится с царем Децебалом. Даже царь Парфии Пакор слабее его и беднее. Что касается меня, то под моим надзором находятся не только крепости, но и все поставки зерна.
        Своим назначением Везина хвастался не зря: было оно по нынешним временам действительно почетным: после утраты плодородных земель в долине Алуты в горных районах наверняка начались перебои с подвозом хлеба. Центурион подумал, что он бы на месте Децебала не только не приблизил к себе этого человека, поручив самое ответственное дело, но и попросту выгнал бы его взашей. Но, видимо, лесть, как в Риме, так и в Дакии, оставалась самым ценным качеством.
        - Одно я не пойму, - продолжал Лонгин, проигнорировав монолог Везины, - как может друг и союзник римского народа поступать столь вероломно с легатом императора и его спутниками.
        - Ты видел сегодня людей в моей столице, Лонгин? - спросил Децебал, и глаза его полыхнули совершенно бешеной яростью. - Это беженцы: те, кого римляне выгнали с насиженных мест, после того как моей брат Диег простирался униженно ниц перед римским Сенатом, после того как император Траян справил триумф в честь победы надо мной и прибавил к своему имени титул Дакийский. Сколько золота вы награбили в хранилищах Апула? Сколько оленьих и медвежьих шкур, сколько зерна, серебра и золота вы увезли в свой ненасытный Рим? Мои люди ловили для вас живых медведиц с медвежатами, рысей и волков, чтобы грозные звери издыхали в муках на ваших аренах на потеху толпе, которая позабыла, что такое настоящая охота, и уж тем более позабыла - что такое война. Но вам и этого мало - вы лишили мой народ очагов, вы разбили наши святилища близ крепостей, порушили наши каменные столбы, отмеряющие время, дабы мы не ведали, когда сеять и когда убирать хлеб, когда наступает время праздников, а когда реки принесут в долины высокую воду. Так о каком вероломстве ты говоришь?
        - Даки лишились домов по договору, который ты, царь, заключил с Римом, - отчеканил Лонгин, нимало не смутившись.
        - После того как вы приставили клинок к моему горлу, - прорычал Децебал, - а мне связали руки за спиной.

«Интересно, чувствует ли Лонгин правоту в словах Децебала или нет? - Вопрос этот так и просился на язык, будто бесшабашный германец-симмахиарий[Симмахиарий - варвар-доброволец, служащий в армии лишь за плату, ему по окончании службы не полагалось римского гражданства (как, например, ауксиларию).] в атаку. - Или… он в душе согласен с царем, а перечит только на словах?!»
        Сам-то Приск чувствовал правоту царских слов, как занозу под ногтем, - раздражение соседствовало с болью и желанием занозу извлечь. Однако зуд этот не мог затмить другой вопрос - предатель Лонгин или нет? Зачем легат здесь? Может быть, хочет попросту уговорить Децебала смириться? Приск никак не мог разобраться в происходящем, внешне же все сильнее каменел лицом и все плотнее сжимал зубы.
        - Рим забирает, чтобы отдавать, - слова легата падали с холодным звоном - так ударяет молоток по застрявшему в твердом дереве гвоздю. - Твоя страна станет частью римского мира, здесь поднимутся города, базилики, храмы и термы.
        - Мне не нужны термы, - взревел Децебал.
        - А твоим людям они очень даже понравились бы, - улыбнулся Лонгин. - Особенно зимой.
        - Даки не будут жить как живут римляне. Мы вернем нашу землю и прогоним вас назад - в ваш гиблый, грязный, чудовищный Рим.
        - Децебал, римский Сенат и народ не желает зла твоему народу. Стань истинным нашим союзником, и тогда…
        - Я выгоню римлян за Данубий-Истр, я очищу свою землю от ваших легионов… Вы решили, что Дакия уже мертва, вы, как трупные черви, копошитесь в нашем теле.
        Лонгин вновь попытался возразить, но дакийский царь его не слушал. Очистить, убить, вышвырнуть за Данубий - похоже, эта мысль полностью завладела его разумом; напрасно Лонгин пытался прервать монолог, сказать, что война станет для Децебала и Дакии самоубийством. Что единственный способ спастись - склониться не в показном, а в искреннем, полном смирения поклоне, стать подлинным другом римского народа, не создавать собственную армию - но поставить своих людей под золотые римские орлы - вот чего хотел от Децебала император Траян. И еще - допустить на золотые копи римских управителей. Вот тогда дакам позволят жить где прежде, где жили сотни и сотни лет их предки.
        Но разве можно требовать от кого-то подобного?

«Стерпел бы я столь нечеловеческое унижение?» - спросил себя Приск.
        И отрицательно покачал головой, отвечая на свой же молчаливый вопрос. Нет, не принял, даже понимая, что отказ повлечет за собой гибель. Такие условия невозможно принять, и требовать от союзника таких жертв - немыслимо.
        - Что качаешь головой, римлянин? - спросил Сабиней, во время долгого обеда не спускавший глаз с Приска. - Что не нравится тебе за нашим столом? Говорят, вы, римляне, за нашу рыбу платите золотом, лишь бы отведать вот такой ломтик? - Сабиней положил в рот ломоть соленой форели. - Так что ж ты не жрешь? Никто не требует с тебя за подобную роскошь ни одного денария! Никто не просит даже асса! Ешь! - Сабиней подтолкнул в сторону Приска серебряное блюдо изящнейшей греческой работы. На дне его золотой Орфей играл на золотой лире, выводя из Аида свою Эвридику. - Жри! - заорал Сабиней.
        Но, прежде чем Приск успел ответить, Везина ухватил Сабинея за шею и ткнул в это самое блюдо с рыбой.
        - Никто так не разговаривает за столом царя с его гостями! - хмыкнул Везина.
        Видимо, пилеата Везину комат Сабиней злил куда больше римлян.


* * *
        Ну что ж, Лонгин добился своего - правда, наполовину. Крепость Сармизегетузы римлянам удалось рассмотреть, на глазок отмерить высоту стен, сложенных дакийской кладкой. С севера, востока и запада их никто и не подумал разрушать. Южную стену даки два года назад поломали второпях, но теперь восстанавливали, захватывая оградой земли больше прежнего. Несомненно, взять эту крепость, учитывая, что вершина поднималась над остальной горой на добрых триста футов, было делом непростым. А если прибавить наличие мастерских и громадных хранилищ зерна, крепость могла продержаться очень долго. Из всех укреплений, пожалуй, Приска более всего интересовала эта заново отстроенная южная стена да еще ворота: входные - западные и вторые - восточные, ведущие неведомо куда, перед которыми мощеная дорога переходила в широкую каменную лестницу. В первый же вечер пленникам Децебала удалось увидеть, как раскрываются восточные ворота, но, что именно находилось за каменной стеной, они рассмотреть не сумели. Если судить по алому зареву, что светилось еще долго в ночи на востоке, - там тоже стояли плавильные печи. А значит,
железа и бронзы у даков будет достаточно в предстоящей войне.
        Лонгина, Асклепия и Приска поместили в каменном доме на три комнаты недалеко от царского дворца. Самое просторное помещение отвели пленникам, в соседней же комнате разместились два охранника-дака. Третий отсек, маленький и безоконный, служил кладовой. Крышу, крытую дранкой, подпирали здоровенные сосновые столбы, украшенные резьбой, - змеи, волки, сосновые ветви сплетались в сложнейшем узоре.
        В первый же день их прибытия в Сармизегетузу явился ремесленник заделывать окна. Был он высокий, уже немолодой, с седыми, торчащими клочьями волосами. Как только он вошел, Приск признал в нем того человека, что у дороги бросил ему на латыни невеселые слова: «Отсюда вам не уйти». Лицо фабра, изуродованное ударами фалькса, кривилось на сторону чудовищной театральной маской. Левый глаз чудом не вытек, но красная наросшая плоть свешивалась над веком безобразным натеком и почти полностью глаз прикрывала, отчего казалось, что человек постоянно жмурится. Опять же левая половина носа отсутствовала. Клинок также рассек верхнюю губу и повредил челюсть, выбив зубы. Посему ремесленник говорил невнятно и часто облизывался, будто прирученный дикий зверь. Одевался фабр как все в этих местах, когда начинаются снегопады, - рубаха с длинными рукавами, теплая меховая жилетка, плащ, который ремесленник снял да положил на кровать.
        Подмастерья-мальчишки принесли блоки известняка.
        Фабр ловко управлялся с работой, вставляя камни, чтобы заузить окна и превратить их в смотровые щели, в которые разве что можно просунуть руку, но никак нельзя вылезти наружу. Закончив работу, он направился к выходу. Потом обернулся и сказал на латыни, понизив голос:
        - Я - римлянин, фабр, уже много лет в этих местах…
        Он хотел еще что-то добавить, но не успел, охранник окликнул снаружи:
        - Марк! Выходи!
        Уже другие мастеровые принесли и поставили ложе для Лонгина, сработанное по образцу римских. Приск, внимательно оглядевший бронзовое изголовье, пришел к выводу, что мастер наверняка не местный. Для Асклепия и Приска тоже сделали две кровати - эти куда скромнее, полностью деревянные. Для новых постояльцев ни подушек, ни одеял не жалели. А вот ни топора, ни даже ножа не дали - для жаровни приносили жаркие угли, а из утвари предоставили в распоряжение римлян медный ковшик (согревать воду поутру), кувшины для воды да котелок. В случае чего как оружие Приск мог бы использовать с успехом даже ковшик - разбить им охраннику голову - самое милое дело. Или высыпать в лицо противнику жарких углей - это тоже несложно. Но что дальше? За крепостные стены беглецу не пройти. Приск раздумывал о побеге с самого первого часа, как оказался в плену. Но даки стерегли их на славу - и пока никакой лазейки не обнаружилось. Да и рано убегать - не выяснив, какую роль во всем этом играет Лонгин.
        Устроившись, Приск улегся на ложе. В глиняном светильнике на крюке дрожал жалкий огонек. Приск мог разглядеть фигуру Лонгина, тот сидел на ложе, привалившись спиной к стене. Легат тяжело дышал - будто каждый вздох давался через силу.
        - Мне показалось, Децебал не особенно любезно тебя встретил, - сказал Приск.
        - Любезно? Разве ты ожидал любезностей от дакийского царя?
        - Он же твой друг. Давний - твой - друг.
        Лонгин молчал. Долго.
        - Считаешь, я - предатель?
        Теперь настал черед Приска молчать.
        - Я - предатель? - переспросил Лонгин, понижая голос до свистящего шепота. Так говорит человек, превозмогая боль.
        - Пока не знаю, - сказал Приск.
        - Траян доверяет мне… - Лонгин сдавил ладонями голову. - Траян доверяет… а вот Адриан… - Лонгин хмыкнул. - Думаешь, я не знаю, кто твой покровитель? Ну что ж… следи за каждым моим шагом… будь рядом. Не отходи ни на шаг… - Лонгин повел плечами, будто пытался сбросить тяжесть с плеч. - Сам увидишь… всё.


* * *
        На другой день Децебал снова пригласил к себе легата. Поначалу в царский дворец хотели пропустить только Лонгина, но тот отказался и потребовал, чтобы его сопровождал непременно центурион. Сабиней, оставив римлян ждать на террасе, отправился к Децебалу - изложить требование римского пленника-посла. Асклепия тем временем зазвали внутрь - видимо, опять на кухню.
        Приск прислонился к резному столбу, подпиравшему крышу на террасе. Волки скалили деревянные пасти, нападая на других волков, дожди и снег смыли краски, но резьба сохранила первоначальную прелесть варварской работы. Приск рассматривал с интересом, водя пальцем по деревянным извивам. Уж не римскую ли волчицу имел в виду дакийский мастер, когда украшал эти столбы? Узор был давний - дерево успело потемнеть от времени, столбы покрылись лучиками продольных трещин. Давняя вражда, которую не преодолеть фальшивыми договорами о союзе… Приск старательно делал вид, что его ничто не интересует, но при этом то и дело поглядывал в сторону восточных ворот, которые сейчас были открыты. Двенадцать даков, все широкоплечие и высокие, как на подбор, явно отличные воины, закутанные в длинные плащи с бахромой, под командой пилеата шли быстрым шагом от восточных ворот к западным по мощеной дороге. За ними следовали почти бегом еще двенадцать подростков, в одних льняных рубахах, без оружия, этими командовал средних лет комат. Потом появился еще один отряд воинов и за ним - новая ватага мальчишек. Если бы речь шла о
римлянах, Приск бы наверняка решил, что видит тренировку опытных бойцов и новобранцев. Пропустив последний отряд, ворота закрылись. Так что там? Неужели военный лагерь? Если так - Сармизегетуза тогда неприступна вдвойне. Центурион вспомнил, что поутру из-за стены доносились вопли, похожие на яростное пение (именно так - яростное пение) и одновременно - на выкрики команд. Сколько же там хотя бы примерно воинов? И как бы Приск штурмовал эту крепость, если бы довелось? С наскока не возьмешь - тут надо медленно продвигаться шаг за шагом, держать в осаде фактически не город, но всю гору - устраивая лагеря на маленьких террасах и штурмуя ворота. Западные ворота? Пожалуй, склон там не слишком крут, таран подтащить можно. Но даки наверняка не будут сидеть смирно и смотреть, как рушат их столицу. Они станут выскакивать волками из густого леса и убивать зазевавшихся легионеров: Приску это было знакомо - внезапно жалящие стрелы, камни, летящие сверху, воины, как призраки, что появляются ночью, чтобы днем увенчать отрубленными головами колья своей крепости.
        Ход мыслей прервал Сабиней. Появился вновь на террасе, распахнул двери.
        - Заходите.
        Децебал в трапезной сидел один - мрачный, опустив голову на грудь, вцепившись пальцами в стол, будто пытался удержать себя от опрометчивого шага. За спиной его стоял невысокий полноватый грек, в руках он держал пергаментный свиток. Свиток скручен небрежно, наспех, - отметил про себя Приск. Слуги выставили серебряные и золотые чаши, блюда, но все были пусты - ни глотка вина, ни крошки хлеба. Децебал поднял голову и поглядел на Лонгина. У Приска липкий холодок пробежал меж лопатками от этого взгляда. Таким он Децебала еще не видел.
        - Как ты думаешь, Лонгин, император Траян остановит войну в обмен на твою жизнь?
        - Царь непременно должен знать, как римляне относятся к подобным вещам - к захвату послов и нарушению данного слова. Такие действия могут означать для Рима лишь одно - войну. Но ты не готов воевать. Ты только-только начал восстанавливать свои крепости. Даже Сармизегетуза уязвима…
        - Читай! - приказал Децебал стоявшему за его спиной греку.
        Тот спешно развернул свиток и принялся зачитывать написанное на латыни послание - требование Траяну освободить все захваченные римлянами земли на северном берегу Данубия-Истра и оплатить Децебалу все убытки, что он понес в предыдущей войне. Тогда Децебал вернет Лонгина и других пленных живыми и невредимыми императору. Но если император не исполнит этих условий, Лонгин умрет и его люди - тоже…
        - Вот я и узнаю, - прервал чтеца Децебал, - достаточно ли ценит тебя император, Лонгин. - Царь вдруг как-то нелепо самодовольно хмыкнул, что совершенно не вязалось с его грозным обликом.
        - Сколько у тебя пленных? - спросил Лонгин.
        - Ты умен легат, так не считай других глупцами. Мой человек отвезет это письмо Траяну.
        - В Рим?
        - Да, конечно, в Рим. И молись своим богам, чтобы ответ пришел быстро.
        - Царь Децебал - я друг тебе и твоей стране. Я не хочу новой войны. Выслушай меня, стань истинным другом Рима…
        - Стану. Как только Траян примет мои условия.
        - А если император откажется? - спросил Лонгин.
        - Тогда тебя сожгут живьем. Тебя и твоих людей. Ты будешь долго умирать - потому что я желаю узнать о римских крепостях и римских гарнизонах всё-всё-всё… И ты мне всё расскажешь, мой римский друг.
        Кажется, впервые Лонгин растерялся. Требования к Траяну звучали по крайней мере нелепо - никогда император за жизнь легата и нескольких пленных не откажется от завоеваний предыдущей войны. Единственное, на что мог рассчитывать Децебал, - это поставить Траяна в щекотливое положение - раз выполнить требования невозможно, значит, придется обрекать своих людей на верную смерть. Это все равно, что безоружному человеку подойти к спящему льву да взять и треснуть того по башке палкой. Лев, возможно, в первый момент будет пребывать в полном изумлении. Но чем вся сцена кончится - угадать нетрудно. Неужели ради того, чтобы несколько мгновений созерцать растерянность в глазах хищника, стоило предпринимать столь безумный шаг?
        Тем временем Децебал приложил свой личный перстень с печатью к обвязанному шнурком свитку.
        А потом легат ощутил нестерпимую боль, будто внутрь под череп угодил свинцовый снаряд из пращи, все тело покрылось липким потом, стало трудно дышать. Лонгина вырвало, правая нога подломилась, и царский дворец вдруг принялся вращаться, опрокидываясь…
        Приск кинулся к упавшему легату, увидел искаженное лицо, оскаленный в нелепой гримасе рот и сразу же метнулся на кухню - звать Асклепия.
        С помощью царских охранников Лонгина вывели на воздух. Одна нога его волочилась как чужая, по земле, и одна рука висела плетью, тогда как другая пыталась опираться на могучее плечо дака.
        - Что с ним сделали? - засуетился вокруг господина прибежавший на зов Асклепий. - Его отравили?!
        Сабиней шагнул к греку и вцепился в тунику так, будто собирался поднять вольноотпущенника в воздух. Учитывая силу дака, пожалуй, это было ему по силам.
        - Царь царей не подмешивает своим гостям яд! - проорал Сабиней в лицо Асклепию.
        Лицо вольноотпущенника плаксиво скривились.
        - Да, я понял, не отрава. Это болезнь…
        - Оставь его! - сказал Приск Сабинею. - Кому говорят - оставь! Лонгин нужен Децебалу живым. Асклепий - медик! Причем отличный!
        Насколько хорош был Асклепий, Приск не знал. Но посчитал, что легат не стал бы доверять свою жизнь шарлатану.
        Сабиней помедлил и разжал пальцы.
        Приск расстелил свой плащ на земле, Лонгина положили на него, потом вчетвером - Асклепий, Приск и два охранника - понесли легата в отведенный пленникам дом.


* * *
        После того как легата уложили на кровать, даки-охранники вышли, а вольноотпущенник принялся хлопотать вокруг господина, смешивая настойки из своего сундучка и готовя питье. Приск сидел возле легата, придерживая на голове холодный компресс - там, где указал Асклепий.
        На вопросы Лонгин не отвечал - лишь совсем по-детски морщился. Один глаз его закатился, другой бессмысленно глядел в лицо центуриону. Теперь Приск рассмотрел, что лицо легата нелепо скосилось набок, уголок рта печально опустился, будто у трагической маски.
        - Апоплексия, - пробормотал Асклепий и, забрав подушку со своего ложа, подсунул под голову легату, чтобы тот полулежал на кровати. - Мне надобен скальпель, но даки его отобрали. Кровопускание… это все, чем я могу ему сейчас помочь.
        Скальпель после недолгой склоки с охраной принесли: Сабиней лично явился поглядеть, как будет применять вольноотпущенник выданный металлический инструмент. Кровь, хлынувшая в подставленный медный таз, казалась черной.
        Сабиней, вновь забрав скальпель, ушел, но вскоре прислал какую-то старуху-дакийку, темную от времени, седую, с едко прищуренными светлыми глазами, с желтоватыми редкими зубами, которыми она грызла и рвала на куски коричневые коренья, такие же узловатые и темные, как ее руки. Из этих трав она составила отвар, долго томила на углях и, когда смесь остыла, слила в глиняную чашку и велела по несколько капель с водой давать больному.
        - Может, это отрава? - спросил Приск.
        Старуха зыркнула зло и насмешливо, опустила корявый палец в настойку, облизала. Было что-то в ее жесте соблазнительно-дерзкое, будто не старая карга сидела перед ним, а развратная красотка из дорогого лупанария. А старуха как будто угадала мысли римлянина, усмехнулась еще более глумливо и дерзко, поставила перед Асклепием чашку с настойкой, поднялась, вильнув бедрами и махнув из стороны в сторону длинным подолом шерстяной юбки, после чего удалилась, оставив в комнате горький запах горных трав.
        Всю ночь возле Лонгина дежурил Асклепий. В бычий пузырь он набрал льда и приложил к голове больного сбоку, а в ноги под одеяла запихал нагретые камни, обернутые шерстью. Шерстью же растирал спину и грудь, особенно под ложечкою.
        Приск лег спать, но заснуть не мог - мешала злость на Лонгина.
        Уж лучше бы легат оказался предателем - тогда бы все сделалось ясным и простым. А так вообще не понять, чем все кончится. Приск подумал о Кориолле, о том, что она одна нынче в Эске. Тут же припомнился несчастливый соперник Приска центурион Валенс. Кука говорил, что ветеран почти полностью спился. Спился, да… Но оставил ли он надежду заполучить Кориоллу? Заявится после рождения ребенка к несчастной одинокой женщине, начнет уговаривать, предлагать защиту. Скажет: не жди, глупая, Приск наверняка погиб в горах. Она станет спорить, плакать, потом уверится. Своя жизнь покажется конченой, и останется одна только цель - ребенка спасать, срочно искать защиту… Кука, правда, там, в Эске, защитит, если что, но его со дня на день должны были перевести в Дробету. Кровать казалась наполненной углями. Приск ворочался так, что доски скрипели. Засыпал на полчаса, просыпался снова. Внезапно посреди ночи ему послышался отчаянный человеческий крик. Кричали где-то далеко - звук был на грани слышимости, но ледяной ужас на миг сдавил сердце. В этом дальнем, неведомо откуда прилетевшем вопле была невыносимая,
нечеловеческая боль.
        Наутро измученного бессонницей лекаря сменил Приск, но после трех часов отдыха вольноотпущенник вновь занял место у ложа больного.
        Вечером Асклепий стал разливать отвар в чашку, пролил и вдруг разрыдался. Приск, задремавший было, вскочил, решив, что случилось самое худшее. Но легат, хотя и находился без сознания, продолжал дышать.
        - В чем дело? - Центурион с недоумением уставился на вольноотпущенника.
        - Что станется с нами, если он умрет? - продолжая всхлипывать, спросил Асклепий. Он плакал, размазывая слезы по лицу. Только сейчас Приск разглядел, что грек этот вовсе не юн, что ему лет под сорок, а в глазах - обычно живых и улыбчивых, темнели мутным осадком усталость и страх.
        - Тогда нам тоже конец, - ответил Приск сухо. - Так что ухаживай за ним и помни: его жизнь - наша жизнь.
        Асклепий покивал, утер длинным рукавом туники нос.
        - Ненавижу эти горы, - сказал он. - Здесь так холодно. И у меня все время текут сопли.


* * *
        Лишь на девятый день больному полегчало - он стал шевелить рукой и попросил, чтобы его посадили. И хотя он говорил еще невнятно, правая рука почти не слушалась, а нога лежала на кровати бревно бревном, Асклепий, обрадовавшись, сообщил, что Лонгин теперь наверняка пойдет на поправку. Еще через пару дней легата стали выносить наружу - укладывали на террасе, закутав в теплые ворсистые одеяла, и Асклепий заставлял его делать глубокие вздохи. «Ибо здешний горный воздух - первое во всяком лечении лекарство», - любил повторять Асклепий.
        О том, что произошло во дворце Децебала, легат ни разу не заговорил. То ли не помнил, то ли стыдился, воспринимая удар, случившийся с ним во дворце, как признак слабости и панического страха.
        - Децебал безумен, если надеется, что Траян примет столь нелепые условия, - как-то сказал Лонгин, из чего сделалось ясно, что нет, все случившееся во дворце Лонгин помнит.
        С оценкой легата Приск вынужден был согласиться. Как ни ценил своих людей Траян, отказываться от завоевания Дакии ради спасения Помпея Лонгина император не станет.
        По всем самым оптимистичным расчетам, ответ Траяна можно было ожидать не раньше середины января. Центурион думал о том, что по всей империи отмечается сейчас самый любимый праздник - сатурналии, а он томится в плену, вдали от родных и друзей, без всякой надежды на освобождение.
        - Что с нами будет, если Децебал прикажет нас казнить? - спросил как-то Приск охранников.
        - Вот им отдаст! - хмыкнул тот и указал на женщин, которые как раз принесли продукты - молоко, топленое сало, хлеб, соленый сыр, рыбу. - Положат на живот раскаленные угли, а когда кожа прогорит, станут вытаскивать кишки наружу. Медленно. Они у нас в этих делах мастерицы.
        Приск смотрел на руки, что выглядывали из-под теплых накидок, на головы, обвязанные платками из грубой шерстяной ткани. Женщины держались вполне миролюбиво, правда, улыбались римлянину редко, а если быть точным, то вовсе не улыбались. Но какой-то особой ненависти не было ни в их жестах, ни в интонациях. Приск попытался заговорить с ними на дакийском диалекте, но они не отвечали.
        Он спрашивал у каждой одно и то же: не видел ли кто пленницу по имени Флорис. Она его родственница, он ищет ее, просто хочет увидеть, убедиться, что она жива. Он заучил свой рассказ наизусть и повторял его раз за разом.
        Женщины выслушали и, ничего не ответив, ушли; в такт движениям звякали серебряные браслеты на запястьях.


* * *
        Миновало зимнее солнцестояние, день пошел на прибавку, а ответа от Траяна все не было. Мысли о доме, о любимой, о ребенке, который наверняка уже родился, согревали Приска и одновременно тревожили - как там его конкубина одна без поддержки. А рядом - Валенс… «Не думать про Валенса, - запрещал себе Приск. - Раз не могу ничего с этим поделать, значит, не думать. Кориолла - умная девочка и духом тверда, - уверял он себя, - из тех женщин, что могут стойкостью соперничать с мужчинами. Ноннию не поддалась, так неужели тут же уверится в гибели Приска, не получив достоверных известий?»
        Центурион на восковых табличках написал приписку к завещанию, так называемый легат, о том, что признает ребенка своим и объявляет наследником вместе с Кориоллой и друзьями, которым оставлял деньги на погребальный камень и поминальную пирушку. Уж неведомо как он надеялся передать эти таблички-легат в Эск - но почему-то был уверен, что Кориолла письмо получит.
        В начале января Приск выторговал себе маленькое послабление - каждое утро он теперь бегал по крошечной площадке перед домом под присмотром одного из даков. Взад и вперед, взад и вперед. Потом брал пару плоских камней и занимался с ними как с гирями. Если тело утратит форму - в предстоящей схватке Приску цена как воину - один квадрант.[Квадрант - мелкая монета в четверть асса.] Иногда даку надоедало в безделье наблюдать за римлянином, он спускался с террасы, прихватив с собой для Приска тупой учебный меч, а сам обнажал свой фалькс. От этого треклятого и опасного оружия, заточенного по внутренней стороне клинка, у центуриона вскоре набралось с десяток отметин: дак был искусен, разил не насмерть - но каждый раз стремился обозначить свою победу. Взамен он получал синяки, оставленные тупым оружием римлянина. Дака звали Рысь, и к Приску он относился с симпатией - так во всяком случае казалось центуриону.
        Вскоре у Приска сложился даже некий распорядок дня - завтрак, прогулка подле дома и тренировка, прогулка по крепости в сопровождении охранника, приготовление обеда (Асклепий и Приск занимались этим по очереди), потом сама трапеза, с неспешными беседами, обсуждением мелочей, каких-то совершенно отвлеченных вопросов. О будущем старались не говорить, как будто все уже было решено, и опасность миновала. Вечером устраивали Лонгину ванну - в горячую воду кидали серу да известь, и, уж когда вода остывала до теплоты тела, в нее с осторожностью опускали больного. Таскать и выносить воду приходилось самому Приску: в большой цистерне, построенной римскими фабрами из водоустойчивого бетона, воды было всегда вдоволь. Как заметил центурион, вода подавалась в крепость по своеобразному водопроводу из-за восточной стены. В случае осады (тут же отметил он) надо бы первым делом разрушить этот водопровод. А вот разрушить цистерну вряд ли удастся.
        Вместе с устоявшимся распорядком в жизни появилась иллюзия безопасности - как будто угроза казни миновала, жизнь вошла в новую, пусть и странную, колею и катилась к неведомой цели.
        Приску всегда казалось прежде, что зимой жизнь в этих горах замирает, жители прячутся по домам, и если не впадают в спячку на медвежий манер, то пребывают в состоянии очень близком к этому - проедая запасенное летом, высчитывая дни до звонкоголосой весны. Но выяснилось, что картина, нарисованная фантазией Приска, так же далека от действительности, как теплая италийская зима от здешней, суровой, морозно-снежной. Горы вокруг жили отнюдь не тихой жизнью, и, как под снегом по весне собираются ручьи, чтобы обрушиться всей своей мощью в долины, так и даки копили силы для грядущих сражений.
        По утрам большой отряд даков строился на террасе за воротами, вперед выходил предводитель, доносилось пронзительное завывание рогов, и… начинался танец. Всегда один и тот же, с отбивание ритма, с громким единым воплем из сотни глоток, с топаньем в землю так, что казалось, сама земля должна была содрогнуться. Предводитель с дубиной, выкрашенной красной краской, выкрикивал команды, в ответ даки выли, кричали, свистели, орали во всю глотку и тоже размахивали дубинами. Если это и был танец, то он очень походил на бой с противником, который пока еще не появился.

«Но очень скоро появится…» - отмечал про себя Приск.
        Выломанные в карьерах камни с необыкновенной легкостью на волокушах затаскивали наверх по снегу. Пока что их складировали там, где весной начнут достраивать укрепления, и почти насмехались над римлянином, наблюдавшим, как тащат дубовые бревна и доски для новых створок западных ворот.
        Только теперь сделалось ясно, как варвары поднимали на эти высоты глыбы известняка и андезита, практически не имея дорог - ибо дорогами зимой им служили всего лишь узкие просеки, по которым на волокушах или просто по снегу затаскивали на вершину горы тяжелые камни и цельные столбы. Опять же по снегу поднимались в столицу караваны с зерном: везли из долин пшеницу, просо, бобы в больших, местной работы кувшинах, засыпали огромные хранилища в самой крепости и сакральной зоне за восточными воротами. Готовились к осаде. Сармизегетуза не желала склонять гордую, увенчанную облаками голову ни под чью властную длань.
        Но приходили караваны не только с зерном.
        Однажды утром раздались вопли, радостный вой, пронзительные звуки рогов. В западные ворота Сармизегетузы входило воинство - возглавлял его молодой пилеат в чешуйчатых доспехах верхом на вороном длинноногом жеребце, каких прежде у даков Приск если и видел - то редко. По тому, как конь нервничал и пытался повернуть совсем не туда, куда направлял его всадник, можно было догадаться, что жеребец - недавняя, только что взятая в походе добыча. Еще несколько всадников следовали за предводителем, а уж потом гнали связанных веревками ободранных, обмороженных и грязных пленников. Женщины и мужчины, многие босые, брели по снегу, воя от боли и ужаса. Мужчины почти все ранены, многие женщины - избиты.
        Римляне? Нет, эти широколицые пленные не походили на римлян. Судя по длинным льняным рубахам и шароварам мужчин, опять же длинным, изорванным платьям женщин, можно было предположить, что это, скорее всего, сарматы. За пленными вели навьюченных добычей мулов, гнали коней и скот. Кони, скотина, значит, точно сарматы. Их жилые повозки даки бросили за ненадобностью, взяли только самое ценное - золото, скот, пленников. Несколько конвоиров нарядились в трофейные доспехи - длинные рубахи из плотного льна, обшитые на манер перьев пластинами из нарезанных и выглаженных кусочков рога. У одного из даков Приск заметил длинный, явно трофейный контус.
        - Языги… - услышал Приск возглас стоявшего подле него Рыси.
        Языги? Сарматское племя, поселившееся на землях близ Данубия в устье Пафиса,[Пафис - современная река Тиса. Языги, выйдя из своих степей, добрались сюда во время миграций и осели в этих землях, поочередно враждуя то с римлянами, то с даками.] как именовал эту реку Плиний Старший в своей «Естественной истории». Помнится, еще летом Лонгин рассказывал о стычке даков с языгами. Вожди языгов жаловались на несправедливость Траяну, но Децебал не желал оставить это племя в покое и устроил зимой новый набег.
        - Децебал! Децебал! - закричали вдруг десятки голосов.
        Приск обернулся. От дворца спускался дакийский владыка в развевающемся плаще с бахромой, из-под суконной шапки змеились седые пряди длинных волос. На груди царя сверкало золотое изображение Диоскуров.[Диоскуры - это, разумеется, римское название фракийских всадников. Как именно даки называли своих богов, которых изображали всегда верхом на конях, - неизвестно.]
        Возглавлявший отряд всадник соскочил на землю и почтительно поцеловал Децебалу руку. Судя по тому, как походил командир отряда лицом на царя, это был его старший сын.
        - Скориллон - смелый воин! - восторженно воскликнул Рысь.
        - Наследник Децебала? - спросил Приск.
        - Пока еще нет. Слишком молод. Чтобы получить в наследство отцовское царство, ему придется доказать свое мужество и силу.
        Пленники завыли от ужаса и повалились на землю - лицом вниз.
        - Языги получили по заслугам, - ухмыльнулся Рысь. - Прошлым летом приезжали их вожди, набрали у царя золота и убрались назад в свои болота, а ни лошадей, ни конницы, как обещались, не прислали. Царь карает за лживые обещания.
        Похоже, Рыси нравилось подобное «мечное» правосудие. Приск же отметил другое: если вожди языгов решили, что могут взять золото у Децебала и исчезнуть, не выполнив обещаний, значит, плохи дела у правителя Дакии.


* * *
        В этот день над Сармизегетузой плыл жирный запах мяса, Лонгину и его спутникам Рысь принес на серебряном блюде куски мяса, приготовленные с диким чесноком и луком.
        - Надеюсь, это не человечина, - пошутил Лонгин, но мяса есть не стал, предпочтя творог, молоко и хлеб.
        Приск же от баранины не отказался.
        Охранники последовали примеру Лонгина и тоже есть мясо не стали. Рысь пояснил свой отказ тем, что следует давнему запрету Деценея на употребление в пищу мясного. Хотя в нынешние времена, особенно зимой, редко кто эти запреты соблюдает, но воину, входящему в личную стражу верховного жреца, не подобает есть мясо и пить вино. Приск мысленно возразил: верховный жрец - тот же Децебал, одним его подданным дозволено есть мясо, другим - нет, нелепость выходит. Но вслух сомнения высказывать не стал: его, римского центуриона, несуразицы местных обычаев не касались. Во всяком случае - пока.
        Вечером Приск видел, как нескольких пленников увели в восточные ворота, и вслед за ними из крепости ушли почти все мужчины, после чего ворота закрылись. В вечернем морозном воздухе разнеслись пронзительные вопли рогов, потом - короткий, отрывистый и полный ужаса человеческий крик заставил невольно поежиться, а прикатившийся следом многоголосый рев толпы был ожидаем и почти не удивил.
        Центурион мог только догадываться, что именно произошло за стеной и как оборвалась жизнь человека. Сам он счастливо избегнул подобной участи. Но - кто знает - быть может, все еще впереди.
        Судя по всему, этому парню повезло - смерть его была быстрой.


* * *
        Приск увидел ее среди дакийских женщин - она вместе с подругами принесла продукты для римлян и теперь стояла чуть в стороне, потупившись. Живот выпирал под длинной складчатой юбкой из красной шерсти. Кориолла! Две ее спутницы, годами гораздо старше, лет по тридцати, о чем-то спорили друг с другом, а юная женщина стояла чуть в стороне и гладила ладошкой выпуклый живот. На ней были две туники - верхняя из грубой шерсти, без рукавов, нижняя - белая, из тонкого льна с рукавами до самых запястий. Белый плащ из плотной ворсистой шерсти спускался до самой земли. Голова обмотана красным платком, на шее сверкало ожерелье из золотых монет. Как успел заметить Приск, многие дакийские женщины носили украшения из серебра - но золото было редкостью, исключением даже.[Добыча и обработка золота была царской монополией в отличие от обработки более распространенного серебра.]
        Приск моргнул, пытаясь прогнать наваждение. Кориоллы здесь быть не могло.

«Милая!» - едва не крикнул Приск.
        Но успел сдержаться, стиснул зубы. Вот оно, безумие… Может, варвары опоили его вызывающим чары составом? Мало ли что можно подмешать в еду или питье. Но напрасно Приск тер глаза, щипал локоть - видение не исчезало и не менялось. Тогда, оставленный на время без опеки охранника, он двинулся к Кориолле. Знал, что нельзя, но ноги сами несли. Он был уже рядом, когда молодая женщина обернулась, глянула на него. Глаза ее расширились, она так и замерла с открытым ртом, не в силах ничего сказать.
        Приск тоже остановился как вкопанный. Так они и стояли несколько мгновений.
        - Флорис! - повернулась вдруг к «Кориолле» одна из женщин.
        Вмиг наваждение рассеялось. Как же Приск мог так обознаться! Ну конечно же, это младшая из сестер, попавшая в плен юная Флорис, которую Приск безрезультатно разыскивал уже больше двух лет. Значит, женщины поняли его речи и решили помочь, позвали несчастную пленницу. Несчастная пленница с золотым ожерельем на груди? Одно с другим не вязалось. Но, бессмертные боги, как же она сделалась похожей на Кориоллу!
        - Флорис… - едва слышно пробормотал Приск. - Значит, жива.
        - Как видишь! - Она улыбнулась торжествующе. И улыбка эта была необыкновенно похожа на улыбку Кориоллы, только чуть больше беспомощная, растерянная. - Вот уж не думала, что увижу тебя здесь, Гай!

«Когда ей рожать? - подумал Приск. - Судя по всему, скоро…»
        Она догадалась, о чем он думает, что, впрочем, по его ошарашенному виду сделать было нетрудно, и сказала:
        - Ты не думай ничего такого, мне здесь хорошо.
        - Хорошо?! - Приск невольно повысил голос.
        - Тише… - взмолилась Флорис и как-то нелепо пригнулась, заслоняясь руками. Так обычно заслоняются рабы от удара плетки. У Приска сжалось сердце.
        В самом деле, чего он орет!
        - Кориолла? Луций? Они живы? - спешно зашептала Флорис, оглядываясь.
        Только теперь Приск сообразил, что свояченица ничего не знает о судьбе сестры и брата.
        - Оба спаслись в нашем лагере.
        - Слава Юпитеру! - прошептала Флорис. - И что теперь? Она жена Валенсу?
        Слова эти резанули куда сильнее, чем ожидалось Приску.
        - Нет, моя конкубина.
        - Правда?! - У Флорис сверкнули глаза от радости, и она схватила Приска за руку, но тут же отдернула пальцы. - Гай, я так рада! Ты не представляешь, как рада… Она всегда говорила, что любит только тебя и за Валенса не хочет идти. Нет, правда, всегда так и говорила… А Луций? С ним что?
        - Служит в Пятом Македонском легионе.
        - Ну вот, как все хорошо! Жаль, отец не дожил… - У Флорис скривились губы.
        - Но ты здесь! Пленница, рабыня?
        - Нет, что ты… уже нет, не пленница. - На лице ее изобразился гнев, в глазах блеснули слезы. - Я - жена. Свадьба была по здешним обычаям. Мне подарили шерстяные одеяла - как положено невесте. Такие теплые, мохнатые. Дом был весь украшен сосновыми ветвями в знак грядущего благополучия. - Она говорила все более горячо, как будто не только Приска, но и себя убеждала в том, что счастлива. - А этот дар, - она тронула золотое ожерелье, - вообще царский. От Децебала.
        - Эти люди убили твоего отца, - напомнил он.
        - Сабиней не убивал…
        Услышав имя заклятого врага, Приск едва не завопил от ярости, но все же сдержался.
        - Сабиней? Твоего мужа зовут Сабиней? - Он шипел, как раскаленая печка, в которую сыпанули снега.
        - Ну да, Сабиней, он в большой чести у царя, хотя и простой комат.
        Она вдруг замолчала. Приск тоже молчал, только стискивал кулаки.
        - А что делаешь здесь ты, Гай? Я слышала, где-то неподалеку держат римских пленников…
        - Да, это как раз обо мне, - зло отозвался Приск.
        - Ты попал в плен… Но ты же такой…
        - Сильный? - Приск горько усмехнулся. - Я сопровождал римского посла, Децебал приказал нас схватить. А тебе приказал - выйти за Сабинея?
        - Нет, нет, меня никто не неволил, я теперь свободная. Теперь не неволил… - Болезненная гримаса исказила юное личико, и Флорис отмахнулась рукой, будто отгоняла тягостные воспоминания о первых днях плена. - Я сама… сама решила, что выйду за Сабинея. Сабиней - он хороший.
        - Флорис! - окликнула ее одна из женщин. - Пошли!
        Она торопливо повернулась, собираясь идти, потом вновь глянула на Приска.
        - Ты еще придешь? Приходи непременно, - попросил центурион.
        Какой-то проблеск, пусть и очень слабый, надежда на помощь… Освобождение?
        - Я попробую… - прошептала Флорис. Потом вдруг отломала проволочку, на которой крепилась к ожерелью одна из монет, и быстрым жестом вложила ее в ладонь Приску.
        - Это же золото, - шепнул он.
        - У царя таких монет полно. Но он ими никогда не расплачивается. Просто хранит.
        - Только не говори Сабинею, что мы в родстве, ни за что не говори, - успел прошептать на прощание центурион.
        Она едва заметно кивнула и торопливо пошла за остальными женщинами, поправляя плащ.

«Проболтается, непременно проболтается…» - решил Приск.
        Надежды, что из-за сомнительного родства Сабиней станет ему помогать, не было никакой. Напротив, это могло лишь осложнить положение центуриона.
        История Флорис походила на сотни и тысячи подобных в здешних местах. Похищенная даками, униженная и изнасилованная, она могла попасть на север на рудники, ублажать какого-нибудь смотрителя шахты, а потом, состарившись и подурнев, спускалась бы все ниже - от помощников, писцов и учетчиков до простых рудничных рабочих. Флорис очень даже повезло, что попала она сюда, в Сармизегетузу. Возможность сделаться женой Сабинея для пленницы - счастливый удел.
        На другой день, когда за ним никто не наблюдал, Приск внимательно разглядел подаренную Флорис монету. Была она золотой, но странной чеканки - на одной стороне изображен был римский консул, два ликтора шествовали впереди и позади него. Подписано же было - «Козон» греческими буквами. Какое отношение Козон имел к римскому консулу и этой, возможно, римской монете, центурион не ведал. Подле имени Козон слева виднелась латинская буква «В» и еще одна - какая - не разобрать. На другой стороне изображен был орел, сидящий на скипетре. В одной из лап гордая птица сжимала венок. Приск еще раз внимательно оглядел монету. Или все же здешняя чеканка?
        Центурион хотел показать Лонгину монету, но потом передумал. Он и про встречу с Флорис ничего не сказал.
        Посему изумился, когда легат спросил его вечером:
        - Значит, отыскал девицу…
        Приск молчал, ожидая, что последует дальше.
        - Ты давно искал свояченицу по имени Флорис, - напомнил легат о первой их встрече. - А сегодня одну женщину так окликнули ее спутницы. Именно ту, с которой ты достаточно долго беседовал.
        Ну да, конечно, сидя на террасе, легат отлично их видел, хотя и не слышал разговор.
        - Долго? - переспросил ошарашенный Приск, пытаясь сообразить, не подверг ли он Флорис опасности.
        - Она сможет нам помочь? - продолжил свой допрос легат.
        - Не знаю… ей скоро рожать.
        - Не так уж и скоро - месяца через два, судя по тому, как она ходит.
        Приск вдруг разозлился. Право же, легат сам потребовал, чтобы они залезли в эту дурацкую ловушку, а теперь хочет использовать несчастную девчонку, которую они, солдаты Рима, не защитили от унижений и плена.
        - Рисковать ее жизнью не буду, - заявил Приск.
        - И не надо. Но кое-что она для нас может сделать, не так ли? - Что-то вкрадчивое, липкое, обволакивающее появилось в голосе Лонгина, и Приск отвернулся, чтобы скрыть гримасу отвращения. Он не хотел втягивать Флорис в опасное предприятие, но понимал, что вынужден будет это сделать. Без ее помощи, хотя бы минимальной, им отсюда не выбраться.
        - Говорят, женщины у даков отчаяннее мужчин, - принялся рассуждать тем временем Асклепий. - Что у даков, что у роксоланов, ни одна не выйдет замуж, прежде чем не убьет какого-нибудь мужчину из врагов. Спросить надо будет милую Флорис - кого убила она, дака или римлянина, кто теперь ей за врага?
        - Старые басни, - фыркнул Приск. - Наверняка такого обычая давно уже нет, канул в Лету.
        - А вот и есть, - засмеялся Асклепий, - нарочно спрашивал у здешних. Говорят, зимой собираются несколько ватаг да оправляются либо к языгам, либо в Паннонию, либо в Мезию - нарочно искать девкам поживу - чтоб отведали они крови. Говорят, после этого у здешних амазонок рождаются смелые воины. Право же стоит узнать - так ли свободны в нравах дакийские девицы, как у фракийцев на юге: те могут до свадьбы жить с кем пожелают и только после свадьбы честь свою строго блюдут.
        - Тебе даки яйца не отрезали за весь твой интерес? - поинтересовался Приск.
        - Вроде как на месте, - похлопал себя по низу живота Асклепий. - Вот только житья спокойного не дают. Ты бы попросил своего приятеля-дака, чтобы прислал нам парочку девок на забаву.
        После того как Лонгин пошел на поправку, вольноотпущенник сделался необыкновенно нагл и развязен, как будто опасность уже миновала, и единственным их спасителем был именно он, Асклепий.
        Центурион же пока не видел из сложившейся ситуации никакого выхода.


* * *
        Вскоре Лонгин смог более или менее самостоятельно передвигаться по дому и даже начал устраивать небольшие прогулки. Охранники следили за ним вполглаза - куда может удрать изувеченный болезнью немолодой человек в этих местах да еще зимой? Лицо легата, еще недавно гладкое, румяное, теперь посерело, полнота сохранилась, но из плотной, здоровой сделалась отечной, стариковски-дряхлой.
        - Ты посчитал, сколько человек живет за восточными воротами? - спросил Лонгин у Приска во время очередной прогулки, которая для легата заключалась в нескольких шагах близ дома - при этом легат непременно опирался на палку и на руку молодого центуриона.
        - Я видел однажды, как из ворот вышли два раза по двенадцать новобранцев с командирами и столько же опытных коматов. Там наверняка живет немало народу. Хотя сейчас не больше пяти сотен, - ответил Приск.
        - Почему так решил?
        - Полагаю, за стеной еще одна крепость - больше этой. Как в Блидару. Но людей там сейчас немного: хлеб для них пекут вон в той печи! - Приск едва заметно повел в сторону пекарни подбородком. - По утрам уносят в корзинах. Я сосчитал корзины. Едят даки наверняка примерно столько же, сколько наши легионеры. Значит - их там не более пятисот человек.
        - Неплохо, центурион… неплохо. Не зря тебе дали чин в таком юном возрасте вопреки обычаю. А что у южной стены? Разглядел?
        - Там монетный двор. Чеканят монеты.
        - Римские денарии?
        - Именно. Рысь как-то хвастался царским подарком. Забавно. Как я понял, царь не платит своим воинам - он их одаривает. Когда захочет.
        - К стене подходил вплотную?
        - Стена была разрушена, теперь ее строят наново.
        - Хотели сначала соблюсти договор, но быстро передумали? - Лонгин дернул ртом, что должно было обозначить улыбку.
        - Вроде того. Но, как я понимаю, сверху кладка тонкая, из известняка, без промежуточной набивки - потому как не успевают утрамбовать… Известняка же у них вдоволь - подтащили по снегу из других мест.
        - Не успевают утрамбовать… - Лонгин вцепился в это замечание центуриона, как волк в кусок сочного мяса. - До чего не успевают? До лета? До начала войны?
        В этот момент Приск увидел Флорис, что шла с тремя женщинами к дому пленных. Женщины несли обычные дары: хлеб, молоко и сыр.
        - А вот и местные красотки, - сказал Приск громко. Как он подозревал, оба охранника неплохо понимали римлян, так что речь предназначалась скорее для даков, нежели для Лонгина. - Правда, все они тут большие скромницы, почти что ничего не говорят, но как смотрят!
        Как только женщины очутились рядом, Приск тут же направился к Флорис.
        - У тебя самое вкусное молоко… - заговорил он намеренно громко.
        - Сломай завтра утром одну из кроватей… - ответила она тихо. - Пришлют Марка починить, - продолжала Флорис. - Придумай, как с ним поговорить.
        - И сыр наивкуснейший… А можно тебя поцеловать?
        - Он поможет…
        Свояченица спешно отвернулась и подошла к другим женщинам, делая вид, что обижена бесцеремонностью Приска. А он вернулся к Лонгину.
        - Я же сказал: нам надо совсем немного… - хитро прищурился легат.


* * *
        После обеда центурион тренировался с Рысью. Настроение было самое что ни на есть радостное. Надежда, что изувеченный фабр поможет им выбраться из ловушки, быстро превратилась в уверенность.
        - У нас гости, - сказал внезапно Рысь и отступил.
        Приск обернулся. К нему мчался Сабиней. По тому, как оскалилось в злобной гримасе лицо комата, Приск сразу догадался - дело в глупенькой Флорис. О, боги, что эта дуреха ему сказала? Или - наоборот - не сказала?
        - Убью! - зарычал Сабиней и обрушил на Приска удар фалькса.
        Римлянин предпочел увернуться, а не парировать удар. Сабинея, буквально ослепшего от ярости, унесло вперед. Комат едва не упал, а Приск огрел его тупым мечом - хотел по голове, но вышло по спине.
        - Убью! - прорычал Сабиней, разворачиваясь.
        - Да в чем дело-то? - Приск изобразил недоумение. - Можешь сказать?
        Новый удар. Приск опять сумел отскочить. Э, парень, сила-то у тебя есть, а вот быстроты не хватает. Приск отступил и оказался рядом с Рысью.
        - Держи! - вдруг сказал охранник и вложил римлянину в руку свой фалькс.
        Но Сабиней, кажется, не заметил «перевооружения» Приска. Он ринулся вперед. Центурион встретил удар фалькса своим тупым мечом, а «косой» Рыси ударил так, как отец учил его когда-то бить кривым клинком - разя не на смерть, но вспарывая кожу.
        Сабиней согнулся от боли. Следующий удар был тупым гладиусом по руке, держащей фалькс. Подобрав выпавший меч, Приск отступил.
        - А теперь расскажи, - потребовал, - с чего ты так озверел.
        - Ты приставал к моей жене! - выдохнул Сабиней, медленно распрямляясь, но все еще зажимая рану.
        - О, боги! Просто разговаривал с нею. Она же римлянка, спрашивала о родне - не слышал ли я о ее близких в Эске.
        - Ты хотел ее поцеловать!
        - Просто пошутил.
        - Здесь тебе не лупанарий!
        - А жаль.
        Сабиней рванулся вперед с коротким кинжалом, но клюв собственного фалькса уперся ему в грудь.
        - Спокойно! - сказал Приск. - Не сходи с ума. Вон, сюда идут телохранители Децебала. Хочешь объяснить им, почему ты пытался меня убить?
        Приск подошел к Рыси и отдал ему оба дакийских меча.
        Телохранители тем временем приближались трусцой. И не просто телохранители - впереди отряда спешил Везина.
        - Что случилось? - крикнул он, подходя.
        - Решили потренироваться боевым оружием, - сказал Рысь. - Сабинею не повезло.
        Везина повернулся и глянул на Сабинея. Глаза его вспыхнули такой нескрываемой радостью, что Приску с трудом удалось подавить улыбку.
        - Значит, была тренировка… - проговорил Везина медленно, нараспев. - И Сабиней проиграл… Ну ла-а-дно… - Везина почти мяукал от радости. - Иди домой, Сабиней, жена тебя пусть перевяжет.
        - Это царапина, - буркнул Сабиней, с ненавистью глядя в лицо Везине.
        Приск был готов поставить тот золотой «козон», что дала ему Флорис, что Везину Сабиней ненавидит куда больше, чем его, римлянина. Впрочем, как почему-то казалось Приску, комат Рысь к пилеату Везине относился примерно так же.
        - А со мной потренируешься, римлянин? - спросил Везина, обнажая фалькс. - Бери боевое оружие, поглядим, на что ты способен.
        Везина сбросил плащ, но толстую шерстяную рубаху, надетую поверх льняной, снимать не стал - в надежде, что она защитит его от опасных порезов.
        Приск выбрал оружие Рыси, не потому, что его фалькс был лучше, чем у Сабинея, а просто тем самым давал понять, что ценит оказанное доверие.
        Тем временем толпа все прибывала - телохранители Децебала и просто жители столицы сбились в плотный круг.
        Везина напал первым. Слово «потренируешься» не обмануло Приска: Везина был не из тех, что готов выполнять обещанное. Первый удар пилеат нанес наискось сверху вниз, держа фалькс двумя руками. Такой удар разрубил бы щит легионера до самого умбона. Он бы и Приска развалил пополам, если бы тот не отскочил в сторону. На стороне центуриона была молодость, плюс он одет легче и от природы быстрее и ловчее Везины. Пилеат понадеялся, что римлянин не сумеет управиться с фальксом. Везина покрутил фалькс в руках, сделал ложный замах и вдруг, пригнувшись, рубанул по ногам. Приск подпрыгнул, вскидывая при этом руки. Клинок Везины свистнул, не задев голени. Опускаясь, Приск ударил рукоятью меча Везину по затылку. Бронзовое навершие очень даже для этого было приспособлено. Суконная шапка пилеата защитить от такого удара не могла. Везина качнулся, выронил меч и повалился в ноги Приску.
        - Надеюсь, на сегодня тренировка закончена? - спросил центурион.
        Он подошел к Рыси и вновь отдал ему фалькс.
        - С меня - кувшин доброго вина, - сказал Рысь. - И, похоже, твой старый «друг» Сабиней принесет тебе на радостях целую амфору.
        Приск обернулся.
        Везина, оглушенный, уже сидел на земле, суконная шапка лежала у него на коленях, седые редкие волосы на обнаженной голове торчали во все стороны, а один из телохранителей Децебала прикладывал к макушке пилеата ком снега. Подкрашенные розовым капли стекали по лбу, щекам и исчезали в бороде. Сабиней смотрел на эту сцену и, не скрываясь, ухмылялся.
        Приск спешно накинул плащ - разгоряченному поединком ничего не стоит простыть.
        - А ты молодец, - заметил Рысь.
        - Почему ты мне помог? Я же римлянин.
        - И что? Я не люблю Сабинея. Он - по духу тоже римлянин. Он живет, стремясь подняться… Как это у вас говорят? Сделать карьеру? Ну вот, и он так. Даки живут иначе, радуясь рождению и смерти, радуясь каждому дню жизни. Э, да что там объяснять? Я не люблю Сабинея - и все.


* * *
        На другой день ранним утром Приск последовал совету Флорис и ударом ноги выбил одну из ножек кровати Лонгина. После чего стал орать, что даки хотят угробить несчастного пленника. Даже замахнулся на напарника Рыси отломанной ножкой. Спектакль получился еще тот - однако кричал Приск громко - и даки ему поверили.
        Через полчаса - а то и быстрее - в доме объявился изувеченный фабр, который в первый раз закладывал окна и вставлял в крошечные отверстия деревянные ставенки.
        - Кровать мне в доме не починить! Помоги вынести! - сказал Марк центуриону.
        Приск, разумеется, согласился. Один из охранников остался в доме, Рысь же, по своему обыкновению, расположился на террасе, наблюдая за мастеровым и центурионом. За визгом пилы или стуком молотка слов разговора он расслышать не мог.
        - Я еще в первый раз хотел тебе сказать, - проговорил ремесленник, не прерывая работы, - в правое окно я почти не положил раствора. Хорошим ударом камни можно без труда выбить.
        - Сколько лет ты здесь? - спросил Приск, дипломатично не уточняя, каким образом этот человек попал в Дакию.
        - Много… Еще Домициан отправил меня к Децебалу. Строить для царских войск машины.
        - Это даки тебя так изувечили?
        - Нет, не даки. - Приск хотел уточнить, что шрам-то явно от фалькса, но Марк его перебил: - Потом расскажу. А теперь слушай. Внимательно. Уйти отсюда под силу только тебе. Лонгину не убежать.
        - Один я не уйду.
        - Я живу вон там… - Марк пропустил возражение мимо ушей. Повел слегка подбородком, указуя направление. - Мой дом подле большой плавильной мастерской. Никто там рядом жить не хочет - я живу. Побежишь, будь осторожен: на смотровой башне всегда четверо. Ночью можно перелезть через стену. Я уйду с тобой. Только ты и я. Запомнил?
        - Лонгин…
        - Нет. Если соберешься - стукнешь четыре раза… - Марк уперся руками в только что починенное ложе, проверяя его на прочность. Ясно было, что четыре раза относилось к условному стуку в дверь. - Все, понесли…


* * *
        Бицилис ждал Везину у восточных ворот после заката. Ждал довольно долго. Факел уже прогорел наполовину, когда Везина появился. Царские телохранители распахнули ворота перед пилеатами. Везина был закутан в волчьи шкуры. Бицилис - тоже. Издали они походили на вставших на задние лапы волков, Везина - на матерого вожака стаи, Бицилис - на старого, заканчивающего свою жизнь зверя.
        Слева и справа от мощеной дороги, что вела в сакральную зону, были воткнуты факелы, многие из них уже погасли, другие трепетали на ветру.
        Всякий раз, когда Везина входил в сакральную зону, холодок бежал меж лопатками. Он чувствовал силу этого места. А вот Децебал - Везина был уверен - нет. Царь полагался в основном на мечи, забывая про богов.

«За что и будет наказан», - зло ухмыльнулся Везина.
        Справа меж столбов святилища трепетали на ветру факелы, метались тени: кто-то двигался меж столбов, но на идущих по дороге пляшущие в святилище тени не обращали внимания. Ряды колонн множились, и Везине казалось, что он попал в огромный храм, кровлей которому служило само небо.
        Внезапно на дорогу перед Бицилисом выскочил человек с волчьей головой и встал на четвереньки. Везина не сразу сообразил, что на человека попросту напялена искусно выделанная волчья шкура. Человек-волк задрал голову к небу и завыл. Бицилис шагнул вперед, махнул факелом, как если бы перед ним в самом деле очутился волк. Человек в волчьей шкуре снова завыл и метнулся назад - в лабиринт святилища.
        Там, где дорога поворачивала к андезитовому кругу и большому круглому святилищу, пилеаты остановились. Везине показалось, что он лишился дара речи - так больно, до рези, перехватило горло. Но он сумел справиться и выдавить хриплым каркающим голосом: - Что случилось?..
        - Кажется, тебе великий царь поручил стеречь свиту легата? - спросил Бицилис. - Тебе и твоему сыну?
        - Что случилось? - повторил Везина.
        Бицилис не ответил и двинулся к темному кругу андезита - поперек солярного алтаря лежало недвижное тело. Везина уловил запах крови. В темных разломах между андезитовыми секторами посверкивало черным.
        Обнаженное тело лежало лицом вниз. Человек был не слишком высок ростом и сложения совсем не могучего. Рядом валялась выпавшая из пальцев сика. Бицилис перевернул тело. Черная рана на горле и потеки крови - человек этот умер недавно. А вот страшные увечья на животе, в паху и бедрах - эти следы оставлены дней двадцать назад. Даже в неверном свете факела вид этих шрамов ужасал.
        - Это воин из конной охраны Лонгина, - сказал Бицилис.
        - Его принесли в жертву? - спросил Везина равнодушно.
        - Нет. Он сам покончил с собой. А по римскому обычаю, как объяснил мне один перебежчик, это означает, что погибший призвал сюда духа мщения. Он посвятил вместе с собой врагов Рима подземных богам.
        Они стояли друг напротив друга, и андезитовое святилище с мертвым телом их разделяло. Факел догорал и рассерженно сыпал искрами.
        - Замолксис-Гебелейзис… - пробормотал Везина. - Надо как можно скорее убрать отсюда его тело.
        - Что это даст? - вздохнул Бицилис и набросил на изувеченного римлянина оставленный подле андезитового круга римский военный плащ.
        Везина тоже вздохнул, глядя на изувеченное тело. Этот маленький человек только что совершил нечто, что было ему не по силам, что было больше него, выше него, сильнее него. Он разрушил целое царство.
        Ну что ж, Децебалу теперь в самом деле придется полагаться только на силу меча.



        Глава VIII
        ЛЕГАТ ИМПЕРАТОРА

        Январь 858 года от основания Рима
        Сармизегетуза Регия


        Приск медленно поднимался по каменным ступеням.
        Он был уверен, что это Банита, но видел при этом Костешти - ее холм, увенчанный жилой каменной башней, видел широкие каменные ступени, ведущие наверх по склону к башне. На ступенях лежали мертвые и умирающие. Приск не сразу понял, что это женщины и дети… Среди женщин лежала Кориолла… Он узнал ее - хотя не мог разглядеть лица. Грудь ее была обнажена, а на сгибе руки лежало нечто, завернутое в тряпки… Ребенок? Он наклонился и коснулся свертка. Тот шевельнулся, и Приск увидел полуразложившееся черное лицо без глаз.
        Он закричал и проснулся. Огляделся и вспомнил, что он в плену. Несколько мгновений Приск лежал, утешая себя странной надеждой: все это по-прежнему сон, сон во сне, такое бывает, Тиресий рассказывал, что ему часто снятся сны, выпадающие один из другого, как тайные свитки, спрятанные друг в друге рукой заговорщика.

«Я сейчас проснусь», - уговаривал себя Приск, но колкость одеяла и кочковатый набитый сеном тюфяк под боком, холод каменной стены возле локтя - все это было слишком реальным. Не выдержав, Приск прихватил зубами кожу на руке и ощутил несильную, но вполне явственную боль (для него, не раз изведавшего и вражеское железо, и бронзу хирургического скальпеля, подобная боль в самом деле казалась несильной). Приск разжал челюсти. Не сон. А жаль…
        Он подошел к окну - отодвинул узкую ставенку. Ночь дохнула в лицо метелью и режущим ветром. Призрачный лучный свет, то пробиваясь из-за туч, то исчезая, сочился в узкую щель переделанного окна. Приск услышал за спиной судорожный вздох и обернулся.
        Лонгин сидел на кровати и растирал ладонью грудь.
        - Болит? - спросил Приск.
        - Ноет, - отозвался Лонгин.
        - Закрыть окно?
        - Нет. А ты, я смотрю, всегда засыпаешь сразу же, едва ляжешь.
        - Это просто.
        Жизнь в легионе научила Приска спать в любом месте. Даже если ты в тюрьме и наутро тебя ждет пытка. Пытка, обещанная самим царем Децебалом. Девять дней назад от императора Траяна наконец-то пришел ответ. Вежливый и ускользающе уклончивый: Траян уговаривал царя отпустить Лонгина, но при этом даже не намекнул, что готов выполнить требования дакийского царя. Напоминал о верности, что-то писал о благе царских подданных, о богатстве края. Получив ответ, Децебал немедленно призвал Лонгина к себе (Приск, естественно, тоже присутствовал) и велел зачитать послание императора вслух. Легат, сознавая, что ему зачитывают смертный приговор, выслушал его молча.
        - Как понимать этот ответ? Объясни мне, римлянин, - сказал, нет уж, скорее прорычал Децебал. - Это согласие или отказ? А?
        Приск, уразумевший за изысканным витийством твердое императорское «нет», промолчал, а Лонгин, сидевший в деревянном кресле напротив царя, сказал:
        - Император колеблется.
        - О чем ты? - Ясно было, что Децебал взбешен ответом, глаза его горели синим огнем, как не до конца прогоревшие угли.

«Неужели царь всерьез надеялся, что ради Лонгина император откажется от своих планов?» - в который раз удивился Приск. При этом он как бы смотрел со стороны, полагая себя и Лонгина уже покойниками. Этот отстраненный взгляд позволял ему не бояться и с особым вниманием наблюдать за происходящим, фиксируя детали.
        - Да, несомненно, император не ведает, как ему поступить, - продолжал легат, будто и не заметил грозовых раскатов в голосе дакийского владыки. - Траян - великий человек, наилучший принцепс никогда не бросает друзей в беде, но пойти на твои требования ему как правителю Рима несказанно трудно. Позволь мне его уговорить. Я напишу ему письмо… вернее, продиктую… я продиктую… - Лонгин, начавший речь уверенно и твердо, посылая каждую фразу как волну прибоя на утес-Децебала, неожиданно сбился, зашепелявил и умолк.
        - Я должен прочесть то, что ты напишешь! - потребовал Децебал, воспользовавшись внезапной паузой.
        Он уже не сидел в своем деревянном кресле, а расхаживал по комнате.
        - Читать чужое письмо? - Лонгин нахмурился.
        - Я должен знать, что ты напишешь именно так, как обещаешь! - заявил Децебал.
        - Хорошо, я покажу тебе мое послание, - уступил Лонгин с неохотой. - Но ты должен дать мне и моим людям послабление… - Он задумался, заранее мысленно перечислив нужные требования. - Чтобы можно было чаще выходить из дома. И чтоб нам дали пергамент, светильники и хотя бы небольшие ножи - резать мясо. Я уже не могу отрывать мясо зубами от целого куска. И чтобы Асклепия выпускали в крепость одного… И… письмо повезет центурион Приск.
        - Нет! - тут же отрезал Децебал.
        - Ты отказываешь мне? Тогда я не смогу ничего написать!
        - Отказываю только в последнем. Центурион никуда не уедет.
        Лонгин ожидал подобного поворота. Но все равно сделал значительную паузу, прежде чем сказать:
        - Письмо должен отвезти мой человек, иначе Траян не поверит написанному. Тогда… Пусть отправится мой вольноотпущенник Асклепий.
        - Хорошо, пусть едет вольноотпущенник. Но в сопровождении моих людей.
        - Не боишься, что твоего посланца точно так же схватят? - спросил Лонгин.
        - Даки не боятся смерти. Они встречают ее с радостью. Доблестных воинов ждет новая жизнь - так обещал нам Замолксис. А что ждет тебя, римлянин?
        Приск едва не сказал: «Память потомков», - но благоразумно промолчал.
        - Мне понадобится дня два или три, чтобы все хорошенько обдумать. Я еще слишком слаб и болен…
        Разумеется, Лонгин привирал. И хотя его речь местами звучала невнятно, мыслил он по-прежнему трезво и четко. Однако Децебал ему поверил - потому что жаждал поверить, что еще есть шанс вернуть утраченное, уговорить Траяна отменить грабительски-унизительный мирный договор.
        Пленников отвели назад. Лонгин тут же принялся сочинять письмо, диктовал Приску, тот записывал на таблички, но почти сразу все приходилось стирать - Лонгину фразы казались то слишком неубедительными, то фальшивыми. Письмо - всего лишь уловка - это центурион понял сразу. Но какое послание зашифрует для Траяна легат? Приск этого не понимал. На миг ожили прежние подозрения Приска: какую игру ведет Лонгин? На чьей он стороне? Когда пятый вариант письма был написан и тут же стерт, Приск понял, что Лонгин просто тянет время.
        На другой день Асклепий, выходивший один из дома за травами для господина, принес не только травы, но и пару отличные прочных веревок, и небольшой нож - щедрый подарок Марка, с которым лекарь встретился в крепости. Кинжал и веревки Асклепий припрятал, а травы долго вываривал, настои смешивал, после чего слил черную густую настойку в пузырек. Ближе к вечеру Лонгин продиктовал окончательный текст письма - вполне себе убедительное и достаточно длинное послание, в котором доказывал, что Децебал будет прекрасным управителем Дакийского царства, искренним союзником и другом римского народа, оккупация же низинных земель и гарнизоны в горах - слишком унизительны для дакийского царя, а Риму невыгодны. Посему легионы надо вывести из Дакии, земли вернуть и помочь дакийскому владыке восстановить разрушенное. Лонгин сравнивал Дакию с Арменией, этим форпостом Рима на востоке. Только даки, в отличие от армян, могли сами оборонять свое царство и сделаться огромной и неприступной крепостью на пути постоянно являвшихся из степей кочевников. Слова Лонгина были настолько убедительны, что Приск невольно начал кивать в
такт зачитываемому посланию. Все так, именно так: Дакия - союзник, а не разрушенный и уничтоженный мир. Он на миг даже поверил, что Лонгин именно этого и хочет. А их странная поездка и еще более нелепое пленение - первый и неожиданный шаг к долгому и прочному миру. Кто знает, быть может, Лонгин хотел подтолкнуть Траяна к этому решению, рискуя своей жизнью. Он - не предатель, а умный и дальновидный политик.
        О болезни своей Лонгин ничего не писал, об угрозах сжечь живьем, чтобы добыть важные сведения, - тоже. Казалось со стороны, доверенное лицо хочет помирить двух влиятельных граждан империи. Письмо понравилось Децебалу (да и не могло не понравиться), Диег, Скориллон, Везина, присутствовавшие на чтении, одобрительно кивали. Никто не усмотрел в послании подвоха, напротив, все хвалили слог (ничего в этом, разумеется, не понимая) и восхищались доводами Лонгина.
        На другое утро Асклепий отправился в путь в сопровождении небольшого отряда верховых. После отъезда вольноотпущенника Лонгин вдруг пришел в радостное расположение духа, принялся цитировать на память Овидия, его письма с Понта вперемежку со строфами из «Искусства любви» и отпускать по поводу отдельных строк легкомысленные замечания. Ближе к вечеру легат раскапризничался, как девица, стал просить меда и к мясу кисло-сладкий соус - но раздобыть абрикосы и гранаты для приправы было делом немыслимым в зимних дакийских горах. Мед принес Рысь, но Лонгин попробовал буквально каплю и более не захотел.
        Так миновало четыре дня. На пятый Лонгин проснулся поздно, выпил заготовленное Асклепием лекарство и сказал Приску:
        - Сделай обед сегодня пораньше и ложись спать еще до заката. Я тоже лягу. В полночь мы освободимся. Тебе понадобится много сил.
        - Побег? - одними губами спросил Приск.
        - Точно.
        За обедом легат ничего не ел, только выпил немного горячей воды. Всю оставшуюся еду велел спрятать. После чего Лонгин вытянулся на койке и закрыл глаза. Кажется, давно легат не спал так спокойно. Приск тоже лег, но сон, вопреки привычке, поначалу не шел к нему. Побег… Идти зимой пешком через горы с больным легатом - это напоминало безумие. Да они и не готовились к побегу - вся надежда была на Марка. Но бывший фабр обещал вывести из Сармизегетузы одного Приска. В принципе, идти не так далеко - до римского лагеря на Бистре. Но все равно у погони будет десять шансов из десяти догнать их и захватить. Как заставить Марка помочь обоим? И где взять настоящее оружие? Напасть на охрану?
        - Не надо, - вдруг сказал Лонгин, не открывая глаз.
        - Что не надо?
        - Не надо разоружать охрану. В полночь иди в дом Марка, как собирался, у него будет оружие. Ты должен его отблагодарить, не забудь.
        Приск сразу заснул после этих слов Лонгина, успокоившись. Значит, Марк передумал и сказал об этом Асклепию, а тот - легату - решил центурион. Но какое-то смутное подозрение точило Приска даже во сне. В сновидениях он бродил меж камней разрушенной крепости, переворачивал их, искал… что? Неведомо. А потом ему стали сниться умершие женщины и дети… Кровь.
        Он проснулся и понял, что час побега настал.
        - Гай… - кажется, впервые Лонгин позвал его по имени. - Посмотри, что делают даки.
        - Мы уходим?
        - Да… - донеслось едва слышное.
        Приск оделся и подошел к двери в перегородке, приоткрыл. В темноте слышались ровное дыхание одного охранника и храп другого: с некоторых пор охранники совершенно утратили бдительность, Рысь вообще держался как старый приятель, а второй дак больше занимался своими делами, нежели приглядывал за пленными. Приск ощупал наружную дверь. Она была, как всегда, заперта на хитроумный железный замок, и ключ спрятан - это Приск тоже проверил.
        Центурион вернулся.
        - Все тихо. Мы можем уходить… Окно…
        - Погоди… - услышал он шепот Лонгина. - Сядь рядом.
        Приск нащупал ложе легата и сел в изножье.
        - Ближе… - попросил Лонгин.
        Приск передвинулся.
        - У меня была слабая надежда освободиться, но она быстро умерла… - шепотом на грани слышимости проговорил Лонгин. - Я слишком стар и слишком болен для такого побега. Ты уйдешь один. Уйдешь в эту ночь. Это приказ. Я сам назначил срок. Я скоро умру. Вот письмо… - Приск почувствовал, что легат вложил ему в руку запечатанные таблички.
        На них Лонгин прежде писал черновик своего послания Траяну. Стиль даки забрали, а таблички оставили.
        - Я процарапал воск ножом, - продолжал легат, - когда ты выходил с охраной за хлебом. Там всего несколько строк. Но они важны. Расскажешь, как все было, императору. И отдашь таблички.
        - Мы уйдем вместе… - сказал Приск. Хотя отчетливо расслышал: «Я скоро умру».
        Теперь он уже точно знал, что за «лекарство» смешал перед своим уходом для господина Асклепий.
        - Яд уже действует… - сказал Лонгин чуть громче.
        Приск взял его за руку. Она была холодной и липкой от пота. Приску показалось, что он держит в руках давно выловленную и уже изрядно полежавшую рыбину. Лонгин дернулся, будто хотел куда-то шагнуть.
        - Скоро яд будет в сердце… болезнь помогает…
        Он дышал часто-часто и тяжело.
        - Зажечь свет? - спросил Приск.
        Он считал, что покидать этот мир при свете не так страшно. Помнится, в Тапае он глядел на заходящее солнце, когда думал, что умирает. Тогда ему казалось, что он растворяется в закатном угасающем золоте. Или он придумал это позже, когда оправился от опасной раны? В темноте человек уходит в ночь.
        Где-то подле соседнего дома брехала собака. Псы Гекаты были уже на подходе.
        - Самое важное… вот что… - продолжал Лонгин прерывающимся голосом. - Я всё думал… У Децебала много крепостей, но они разрушены.
        - Он их восстанавливает, - напомнил Приск.
        - Не успеет. Сто лет строили… Восстановить за год не смогут. Союзники прежние Децебала предали, другие притихли, многие с нами… Децебал слабее, чем три года назад… много слабее… Но он хочет войны. Подумай - зачем? Он уверен, что победит. Почему он так может… думать?..
        - У него новый сильный союзник, - предположил Приск.
        - Возможно. Я тоже полагал так… Такой союзник один во всей ойкумене. Пакор. Царь Парфии. Но в Парфии смуты…
        Лонгин помолчал, перемогая боль и навалившуюся слабость. Приск, державший умирающего за руку, чувствовал, как подрагивают холодные пальцы.
        - Возможно… Но не думаю… что Децебал надеется только на Пакора. У него есть тайный план. И мы - часть его замысла.
        - Часть замысла? - переспросил Приск. - Траян вряд ли уступит лишь потому, что мы попали в плен.
        - Нет, не это. Другая часть замысла… Траян не стерпит такого… Он прибудет на Данубий ранней весной, с армией не готовой воевать. Слишком рано… Тогда Децебал может победить. Он заставит ближние племена ему подчиниться. Как подчинил языгов. Если я умру… Траян выступит, лишь когда хорошо подготовится к войне. Так что я умираю… Освобождаю его от бремени выбирать… От необходимости торопиться. Теперь главное - чтобы ты сумел спастись и доставить письмо. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на мне…
        - Но мы могли еще что-то придумать… - У Приска сдавило горло, и он замолчал.
        - Мне не страшно, - сказал Лонгин. И добавил: - Почти.
        - Прости… - попросил Приск. Хотел добавить: за то, что подозревал тебя в предательстве. Но не произнес.
        - Глупости… - отрезал Лонгин. - Не мешай.
        В комнатке было по-прежнему темно, но Приску вдруг стало казаться, что он отчетливо видит лицо Лонгина. Плотно сжатые губы - будто удерживающие последний вздох, и стекленеющие глаза, которые смотрели прямо перед собой и видели уже не видимое живым. Приск сполз с ложа и встал на колени. Лонгин стал дышать иначе - коротко, отрывисто, редко. За пятым выдохом наступила пауза.
        Приск сидел на полу рядом с кроватью и смотрел на неподвижное лицо легата. Никакого чуда в освещении комнатки не было: сквозь косо летящий снег на миг ярко проступил диск Селены.
        Приск очнулся от недолгого оцепенения, закрыл одеялом лицо умершего, взял сумку Лонгина, положил туда письмо легата к Траяну, снял с пальца умершего перстень с печатью, подумал и прихватил одно из одеял. Луна спряталась, но за месяцы плена центурион изучил узилище и ориентировался уверенно, как слепец в своей вечной темноте. Собравшись, он надел кроме обычных двух туник еще третью - Лонгину она все равно не понадобится, выбил ножку из своего ложа и высадил одним коротким и точным ударом державшиеся на одном честном слове камни. Прислушался. Если храп в соседней комнатушке и прервался на миг, то тут же возобновился с прежней силой. Даки были уверены, что пленникам попросту некуда бежать, учитывая состояние Лонгина. То, что один из них может уйти за Стикс, им, видимо, в головы не приходило.
        Прежде чем нырнуть в окно-лаз, Приск наклонился и, на миг откинув одеяло, прижался губами к остывающему лбу легата. Убив себя, тот не только развязал руки императору, но и даровал Приску шанс на спасение.
        Выбравшись наружу, центурион нырнул в снег под окном, обжегся холодом, вынырнул и устремился, как было условлено, вниз по склону. Брехавший всю ночь пес облаял его, но даже не побежал следом, и никто не обратил на брехуна внимания. Лунный свет, едва пробивавшийся сквозь летящий снег, давал возможность видеть лишь на несколько шагов впереди себя - в такую погоду караульные с башни разглядеть беглеца не могли.
        Приск пересек дорогу, за несколько часов почти полностью занесенную снегом, пробежал мимо двух домов, миновал плавильные мастерские и остановился у дома, что указал ему Марк.
        Скрипнула дверь.
        - Сюда… - услышал центурион шепот фабра и заскочил внутрь.

«Как в тенеты», - мелькнула мысль. Но выбора не было.
        Единственная комнатка домика слабо освещалась масляной лампой. Вещи, увязанные в две дорожные римские сумки, стояли на скамье на видном месте. На углях кипела в ковшике вода. Марк выставил на стол две глиняные чаши, разлил горячую воду, добавил вина и меда.
        - Шагать будем долго, - пояснил. - Главное - не сбиться с дороги. В первые часы нас не поймают: снег заметет следы. Но потом они наверняка отыщут какие-то знаки. Они умеют это делать, как самые настоящие волки.
        - Лонгин умер. - Приск взял чашу.
        - Знаю. Иначе ты бы не пришел.
        - Если выберемся, получишь награду от самого императора.
        - Награда… - Марк снисходительно фыркнул, разбрызгивая вино с водой. Потом залпом осушил свою чашу и спросил: - Какой выберешь клинок - прямой римский или кривой фракийский?
        - Фракийский.
        - Не выбор для легионера. Но мне все равно. Держи! - Он протянул Приску перевязь с фракийским клинком, следом подал кинжал. - А я привык к старому доброму гладиусу.
        Надевая перевязь, Приск невольно вздохнул, вспомнив о собственном утраченном оружии. Особенно было жаль посеребренную лорику центуриона - он даже не представлял теперь, как сумеет раздобыть деньги, чтобы восстановить доспех. Вместо нарядной лорики сейчас ему пришлось накинуть на плечи плащ из грубой некрашеной шерсти. Фабр набросил на плечи такой же.
        - Три шага пройдешь - снег нас так засыплет, что самый глазастый дак не заметит ни со сторожевой башни, ни со стены.
        Он налил горячей воды с вином себе во флягу, потом наполнил флягу Приску и приказал спрятать на груди. Глоток теплого питья может спасти им жизнь в эту ночь.
        - Главное - не вздумай лечь. Нет сил - все равно иди, - предупредил Марк.
        Марк загасил светильник, и они вышли в ночь и вьюгу.
        Тучи ошалело неслись над Сармизегетузой. Ветер гнал их, как обезумевший пастух безропотные стада. Луна то выскакивала из рваного сине-розового покрова, то снова ныряла, слабый ее свет не исчезал до конца - вблизи можно было кое-что различить. Но издалека снег все скрывал - слепил глаза, сек щеки и губы.
        Марк шел впереди, Приск за ним вплотную, не отставая.
        - Смотрящие только наверху. Стоят через сто шагов, я считал, - шепнул Марк, когда они остановились возле лестницы, ведущей на стену. - Одного придется снять. Тебе придется. Неслышно. Сможешь?
        Приск кивнул. Потом понял, что в сумраке Марк не различил его жест, и сказал:
        - Смогу.
        Он стал карабкаться наверх первым. У лестницы никто не караулил: все-таки не осада, и даже не война. Луна в очередной раз подсветила картинку. Крепостная стена, опоясывавшая Сармизегетузу, была изрядной ширины, как все дакийские стены, только заново восстановленную, южную, сделали много уже. Зубцы, идущие поверху, были довольно высокие, за каждым вполне мог укрыться лучник. Сейчас эти зубцы венчали пышные шапки снега.
        Дак, закутанный в плащ, медленно двигался по тропинке, протоптанной в наметенном снегу. Приск скользнул в сторону и притаился за зубцом. Ледяной ветер тут же пробил до костей, пригвоздив к камню. Справа пропастью обрывалась стена, слева двигался караульный. Вот идущий уже рядом… Дак наконец показался - на плечах маленькие белые сугробы, голова укутана в толстую шерсть капюшона. Добраться до горла будет не так уж просто. Приск метнулся вперед, левой рукой нащупывая горло, правой - ударил в шею. Караульный успел коротко всхрапнуть - но порыв ветра и стоны деревьев на склонах заглушили звук. В следующий миг Приск столкнул тело со стены, следом полетел щит караульного. Центурион двинулся дальше.
        - Регал! - окликнул сосед-караульщик исчезнувшего за стеной дака. - Что там у тебя!
        - Поскользнулся и упал… - кашляя, отозвался Приск на дакийском диалекте. - Ветер так и толкает вниз…
        - Осторожнее… - посоветовал напарник. - Видишь, как Бендис[Бендис - фракийская богиня Луны.] зло пялится сквозь снег - метель три дня будет…
        Сам напарник Регала почти не двигался, стоял, прислонившись к зубцу.
        Приск тоже остановился, присел. Накинул петлю веревки на выступ, подождал. Позвать или сделать какой-то знак Марку было невозможно. Но тот и сам уже догадался: путь свободен, и очутился рядом. Облепленный снегом фабр был неразличим уже с десяти шагов. Дождавшись, пока луна вновь скроется за тучами, Марк первым соскользнул со стены вниз. Через несколько мгновений Приск к нему присоединился. Веревку на зубце пришлось оставить, лишний след, но об этом некогда было думать. Приску повезло, он сразу отыскал в снегу щит убитого караульного.
        - Собираешься тащить с собой? - неодобрительно спросил Марк.
        - Легионеру не привыкать…
        - Да ты и тысячи шагов не пройдешь по такому снегу со щитом…
        - Пройду. А щит пригодится.
        Не мешкая, беглецы двинулись в путь. Снежная буря понемногу утихала, но снег все еще шел - невидимая рука вытряхивала из облачного подола пригоршни белого пуха.
        Когда даки обнаружат веревку, то сразу поймут, что центурион и его спутник ушли на запад. Но тут и гадать было особо нечего: с востока к крепости примыкала сакральная зона, где, как заметил Приск, жило с полтысячи воинов. Чтобы бежать по северной стене, надо миновать казармы царских телохранителей, к тому же - в этом случае беглецов проще заметить с караульной башни. Спору нет, за крепостной оградой на севере меньше всего жилых террас, но и склон самый крутой. Оставались два пути - на запад и на юг. С юга больше всего жилищ. Марк выбрал западный - как менее населенный, к тому же он знал его лучше прочих. А по такой погоде и снегу - даже тысяча лишних шагов могла стоить жизни. Теперь главное было - добраться до римского лагеря на Бистре, прежде чем беглецов настигнет погоня.
        Проводником Марк оказался отменным, он вел Приска, не останавливаясь ни на миг, и центурион даже не пытался запоминать дорогу - в темноте, в сплетении ветвей на крутых и опасных склонах это было делом немыслимым. Приск беспокоился лишь об одном: как не сорваться вниз и не переломать себе ноги.
        - Держись ближе ко мне, говори тихо, - посоветовал Марк. - Это только кажется, что в этих горах никто не живет, - от одного поселения до другого не больше римской мили, а зачастую и меньше.
        Приск хорошо знал, как обманчиво здешнее безлюдье. Это с другой стороны гор на равнине от одного поселка до другого может быть мили три, а тут варвары возникают неведомо откуда - будто из-под земли выскакивают, а зимой - из-под снега. Пустынность эту создавала привычка здешних жителей селиться на склонах гор в лесу и куда реже - близ ручьев и речек. А римляне обычно передвигались именно по дну долин - так они и проходили мимо друг друга, как будто сквозь.


* * *
        Ветер дул то в бок, то в спину, предательски забирался колючими лапами под плащ, впивался ледяными когтями в разгоряченное тело. К тому же он то и дело менял направление, с холодным азартом кидал в лицо комья колючего снега, слепя глаза. Метель и холод быстро выпивали силы. Больше всего Приск боялся потерять в снежной круговерти спину идущего впереди Марка - тогда все, конец, заблудится и уснет в этих горах навсегда. А проводник, как будто не замечая ни холода, ни снежной круговерти, упрямо торил дорогу в снегу, так что Приску идти за ним было не в пример легче.
        Неведомо, сколько так они шли - час или два. Приску казалось, что давно уже пора светать, - но нет, ночь все длилась и длилась.
        Справа мелькнула тень. Исчезла. Вновь появилась. Волки? Приск схватился за рукоять меча. Но тени скользнули и исчезли - где-то впереди их привлекла более заманчивая добыча - совсем близко всхрапнула и заржала лошадь.
        - Сюда! - выкрикнул Марк, остановился и энергично махнул рукой.
        В лунном свете блеснул металл: на всякий случай фабр обнажил клинок.
        Приск, подойдя, увидел наполовину вросшую в землю лачугу под шапкой наметенного снега, почерневшие от времени стены и занесенную до половины узкую деревянную дверь. Марк стукнул условленно - четыре раза. Вскоре внутри завозились, слышно было, как снимают засов, потом дверь приоткрыли, и путники вместе с холодом, ветром и снегом ввалились внутрь.
        - Сбились с дороги, до крепости не дойти… - выпалил Марк, хотя его ни о чем не спрашивали.
        Хозяин принес в кружке тепловатой воды, лепешку и кусок сыра. Потом заложил брусом дверь и ушел за кожаную занавеску. Ни о чем не спросил.
        - Побудем до утра. На рассвете уйдем, - сказал Марк.
        Пододвинул Приску кружку, отломил половину лепешки.
        Приск не помнил, как заснул, будто провалился в ямину.
        Но лишь упал, как тотчас кто-то принялся его расталкивать.
        - Утро… - услышал он шепот Марка в темноте. - Уходим.


* * *
        Утро оно, конечно, было условное - светлая полоска только-только появилась на востоке. Вьюга, несмотря на предсказание караульного, унялась.
        - За мной! Бегом! - приказал Марк.
        Приск не стал спрашивать - почему именно бегом. Однако в горах да по снегу не побегаешь - вскоре, упрев, перешли на шаг. К полудню беглецы окончательно выбились из сил. Несмотря на мороз, Приск был разгорячен, как будто отсидел последние часы в лаконике. Марк отлично знал дорогу, обходя жилые террасы и в то же время выбирая для пути удобные склоны, где было не так уж много снега, несмотря на недавнюю метель. Лес жил своей жизнью: однажды прямо из-под ног выскочил заяц, в другой раз совсем близко проследовал великолепный олень. Зверь глянул на людей, оценил расстояние и неспешно удалился.
        - Повезло рогатому, что мы не на охоту вышли, - заметил Марк. - А вообще зверья стало заметно меньше. Война распугала.
        Наконец римляне остановились на небольшом плато - деревья здесь были вырублены и площадка расчищена под очередную жилую террасу - края выложены камнем, бревна сложены. Но дом на этой террасе так и не появился: то ли хозяин погиб, то ли решил, что нынешнее время - нелучшее для строительства. Близ террасы в небольшую долинку сбегала не замерзающая даже в мороз речка.
        - Немного передохнем и пойдем дальше, - сказал Марк. Он глотнул из фляги, что нес под одеждой ближе к телу. Приск последовал его примеру. - Ты спрашивал, кто меня так изувечил. Так вот, отвечаю: свой изувечил, римлянин, фабр. Но теперь я думаю: никакой он не фабр, потому что в машинах парень этот смыслил не больше ребенка-варвара. Пока жил со мной в одном доме, кое-чему научился, это верно. А потом, когда мы решили бежать и прорываться к своим, он оставил мне на память эти два шрама и бросил бесчувственного в лесу, думая, что убил.
        - Зачем? - подивился Приск.
        - На этот вопрос у меня два ответа. Возможно, оба верные. Все зависит от того, каким именем назвался мерзавец в лагере Траяна. Не слышал ли, что явился перебежчик от даков по имени Монтан или… Авл Эмпроний.
        Приск несколько мгновений сидел недвижно, будто оглушенный ударом.
        - Я слышал… оба… имени, - наконец сказал центурион. - Монтан, ремесленник фабрума, - так звали перебежчика, который сообщил императору о засаде даков. О нем все только и говорили после победы в консульство Юлия Сервиана и Лициния Суры.[102 год н. э.]
        - Тогда где и когда ты слышал имя Авл Эмпроний? - спросил Марк.
        - Этот человек жил в Риме, промышлял доносами, погубил моего отца и чуть не погубил меня. Траян приказал посадить его на дырявый старый корабль вместе с прочими доносчиками. Я был уверен, что Эмпроний утонул.
        - Видимо, выплыл. Потому что Авл Эмпроний жил со мной в одном доме здесь в Дакии. - Фабра вдруг затрясло. - Этот гаденыш меня столько раз выспрашивал, где я служил и с кем, и даже записывал имена и даты. Я спросил: зачем ему это? Он соврал что-то про книгу, которую потом напишет… Я еще подумал: вот чудак! Потом только понял, когда чуть не погиб: он давно задумал стать мною.
        История, рассказанная Марком, была слишком удивительна, чтобы сразу принять ее на веру.
        - Как он выглядел, - спросил Приск, - этот твой Авл Эмпроний?
        - Худой, жилистый. Черные волосы, близко посаженные глаза. Молодой, немногим старше тебя, центурион.
        Приск стиснул кулаки: сомнений не было - они говорили об одном и том же человеке, Авл Эмпроний, оклеветавший его отца, сумел спастись и нашел себе прибежище в Дакии… Мало того, теперь он вновь среди римлян, под чужим именем, приближен к императору и обласкан. Ведь именно благодаря его сообщению Траян выиграл битву в долине Стрея. Как только Фортуна дозволяет такое! Почему именно Авлу выкинула своенравная богиня счастливый жребий? Мало того что этот мерзавец спасся, похитив чужое имя, так еще вознесен и награжден. О, бессмертные боги! О, боги! Приск уже не замечал, что шепчет это вслух.
        - Помоги мне добраться до своих, и я отблагодарю тебя… Я прошу не из страха за свою жизнь, но лишь потому, что жажду воздать предателю по заслугам. Прошу тебя, Монтан… - Приск решил назвать фабра его настоящим именем - возможно, тому будет лестно услышать его в устах центуриона.
        - Не называй меня так! - Марк выставил в его сторону руку. - Не смей! Это имя изувечено. Мое лицо изувечено, имя тоже. Никогда так меня не называй… Никогда… Если не хочешь моей смерти. И своей - тоже.
        - Ты мне угрожаешь?
        - Нет, только предостерегаю.
        Приску показалось, что фабр чего-то недоговаривает. История с Авлом Эмпронием была, скорее всего, правдивой, но далеко не полной. Что-то важное Марк утаил, а вот почему - этого Приск не ведал.
        - Все, что могу, я сделаю. - Фабр достал из сумки хлеб и разломил пополам, отдав большую часть центуриону. - Ты веришь в Судьбу?
        - Иногда да, иногда нет… - ускользнул от ответа Приск.
        - Разве не Судьба соединила нас, двух людей, которых Авл Эмпроний пытался уничтожить? Разве могло такое случиться без участия сил Рока?
        Приск промолчал - если Судьба и принимала в этом какое-то участие, то он пока не мог разгадать - какое. Он медленно отщипывал по кусочкам хлеб и отправлял в рот. Очень хотелось лечь и уснуть. Но спать было негде. Да и нельзя.
        Бездонно синее небо, заснеженные склоны и стоящие недвижно ели заставляли думать о вечности и силах, намного превышающих человеческие. Ветер почти полностью стих, где-то выше по склону то и дело срывались с отягченных ветвей комья нападавшего за ночь снега, журчала вода, на камнях в лучах взошедшего солнца сверкали намерзшие ледяные карнизы. Центурион прищурился, пытаясь запомнить увиденное навсегда, - на миг в солдате ожил художник.
        - Одному мне не одолеть Эмпрония, - продолжал Марк. - Эмпроний хитер и опасен. Он - змея, свернувшаяся в траве. Ты протягиваешь руку, ни о чем не подозревая, а она взвивается в воздух и жалит.
        - Если ты наступишь на нее, - уточнил Приск.
        - Мы собираемся на него наступить. Выдавить кишки. - Марк улыбнулся. Так должен улыбнуться волк, прежде чем впиться зубами в бок поверженной жертве. - О нем все думают: слабый, жалкий, трусливый. И всякий раз ошибаются.
        - Когда ты говоришь: мы собираемся больно наступить на него - что ты имеешь в виду?
        Бывший фабр прищурился. Помолчал, потом сказал фразу, показавшуюся Приску поначалу безумной.
        - Император осыплет меня золотом, я отдам тебе половину.
        - С чего ты решил, что император осыплет тебя золотом… - Приск хмыкнул. - Уж не за то ли письмо легата, что я везу с собой? Если так, то ты сильно ошибаешься…
        - Речь не о письме. Речь о настоящей награде… В такой же речке, как эта… - Марк указал на падающую со склона воду, - есть замурованная пещера. - И в ней как минимум пятьсот тысяч фунтов золота.[До сих пор идет спор о том, сколько именно золота было в кладе Децебала, но в большинстве источников указывается цифра в 500
000 фунтов (цифра в 5 млн фунтов, указанная Иоанном Лидом со ссылкой на врача Траяна, ныне считается большинством историков ошибочной).]
        - Ты смеешься? - Приск хотел сделать еще один глоток, но так и не донес до губ флягу. - Ты хотел сказать - пять тысяч.
        - Нет, именно пятьсот. Может быть, даже и больше. А еще серебра больше вдвое. Римские пленные отвели русло реки, выдолбили пещеру на обнажившемся дне и сложили туда сокровища, а потом вернули поток в природное русло. Даки зарезали всех пленных по приказу Бицилиса. Запомни это имя: Бицилис. Всех убили. Или, вернее, почти всех. Остались в живых только двое. Я - и Авл Эмпроний, который нынче носит имя Монтана.
        - Два Монтана… - прошептал Приск, но, кажется, фабр не расслышал.
        - Когда Траян победит Децебала, я покажу императору место, где даки зарыли сокровище.
        - Авл Эмпроний тоже может это сделать…
        - Ты не позволишь! - рявкнул Марк. - Ты не допустишь… Ты не можешь допустить, чтобы человек, погубивший твоего отца, получил награду из рук императора. Уничтожь Эмпрония - и я отдам тебе половину своей награды.
        Приск поднялся, оглядел склон.
        Лжет этот человек или говорит правду? Действительно клад существует или это выдумка изувеченного пленника, желающего набить себе цену?
        - Пора в путь, - сказал Приск. - Хорошо бы к завтрашнему вечеру дойти до лагеря на Бистре. Там…
        Он не сумел договорить - вопль, похожий на волчий вой, долетел с тропы, по которой беглецы совсем недавно спустились. Волки? Приск резко повернулся: по склону к террасе спешили даки. Там, где ветер намел сугробы, даки взрывали снег, точь-в-точь так, как это делают волки. Их было человек десять - трое здоровяков опередили прочих. Приск узнал бегущего впереди - это был Вез, сын Везины. Похоже, в отряде были еще знакомые лица. Все, кто не так давно хотел принести Приска в жертву, были в сборе.
        - Спускаемся! - воскликнул Марк, вскакивая.
        - Нет. Нам от них не удрать. Поступим иначе. Помнишь легенду о братьях Горациях и Куриациях?[Одна из знаменитых римских легенд - поединок римлян (братьев Горациев) с бойцами из города Вейи (братьями Куриациями). Они вышли сражаться трое на трое. Вскоре из Горациев остался только один, а Куриациев - трое, но все раненые. Благодаря хитрости Гораций сражался с ними по очереди и всех перебил.] - спросил Приск, обнажая меч и скалясь совершенно по-волчьи.
        - В школе учитель в меня вколачивал эту историю розгами…
        - Иногда полезно вспомнить школьные уроки.
        - Вез! - Приск повернулся к дакам. - Ты снова хочешь принести меня в жертву?!
        Сын Везины взревел в ответ и понесся еще резвее. В итоге основной отряд отстал на сотню шагов.
        Центурион встретил бежавшего первым у края террасы - фалькс нападавшего грохнул по щиту, и в следующий миг кривой короткий клинок Приска полоснул Веза по горлу.
        Ногой Приск отпихнул убитого так, что тело рухнуло к ногам юнца, спешащего на помощь. Тот споткнулся, и эта оплошность стала для него роковой. Марк встретил третьего дака ударом прямого римского клинка. Запоздало подбежал еще один - запыхавшийся, чуть ли не падающий после бега, - так что и с ним удалось расправиться одним ударом.
        Это все был молодняк, из тех, кого Приск видел в отряде новобранцев. Преследователей поначалу было тринадцать, четверо из них пали: римлянин теперь сосчитал нападавших - бежавшие в хвосте цепочки даки остановились и сбились в стаю на склоне. Видимо, это был какой-то дополнительный отряд, пущенный в погоню по пути, который беглецы вряд ли могли выбрать, - парней отправили на всякий случай, не столько за добычей, сколько ради тренировки - проверить, не обнаружится ли в этих местах след бежавших. Лишь потеряв четверых, юноши сообразили, что совершают смертельную глупость, - удобный спуск на террасу был только в одном месте - так что напасть на римлян могли максимум трое одновременно. У двоих из даков были луки, но они не пускали их в ход - то ли в пылу преследования не сняли тетивы, и те намокли, то ли у мальчишек был приказ взять беглецов живыми.
        - Что будем делать? - спросил Марк.
        - Убьем всех. Держись чуть позади меня - ты наверняка не так проворен, как прежде, - заметил Приск.
        - А что будут делать они?
        - Я бы на их месте отослал гонца за подмогой. Но они сосунки, причем главный среди них убит. Значит, попробуют отдышаться и напасть. И чем скорее они это сделают - тем лучше.
        - Эй, волки! - закричал он на местном диалекте. - Глядите, что я делаю с вашим предводителем!
        Он поднял фалькс убитого и отрубил голову Везу.
        Ватага ответила дружным воплем и ринулась вниз.
        - Бегите к охотнику, глупые волчата! - пробормотал Приск, отшвыривая фалькс подальше в снег и вновь берясь за привычный клинок.
        Марк поднял щит одного из погибших даков.
        - Значит, говоришь, братья Горации… - пробормотал он. - Но помнится, из Горациев остался только один…



        Часть II
        НАСЛЕДНИКИ ДАКИИ

        Глава I
        МЕВИЯ

        Март 858 года от основания Рима
        Рим


        Мевию разбудили вопли парней в гимнасии.
        Стена старой инсулы[Инсула - многоквартирный дом в четыре или пять этажей.] примыкала как раз к баням, а вернее, к гимнасию бань, где по утрам занимались человек десять бугаев - и всякий раз они при этом орали как сумасшедшие - тренируя таким образом легкие да глотку, надо полагать, готовились отдавать команды будущим подчиненным где-нибудь на данубийском лимесе.
        Сумасшедший город! Трижды сумасшедший город, ни поспать, ни отдохнуть. Мевия сладко потянулась и подумала, что самой бы неплохо потренироваться в этом самом гимнасии. Она засмеялась, вспомнив, как вчера в термах вышла размяться вместе с парнями. Нет, разумеется, не голая, а в набедренной повязке и полоске ткани на груди,[Комплект очень похож на современный раздельный купальник.] банные сандалетки[В банях надевали сандалии: подметка и два ремешка, что крепились у большого пальца. Пол был горячим - босиком особенно не походишь.] оставила на мраморном бортике - по песку сподручней носиться босиком. На нее смотрели как на дурочку - и то: женщина уже не самой первой молодости, в ее возрасте давно пора быть замужем, родить парочку крикунов да нянчить деток, а она занимается с медными гантелями, бегает взапуски да орудует палкой, как мечом. Припомнила Мевия и как наглец, что попробовал высказаться по поводу ненадлежащего поведения, получил палкой по спине и обещание еще одного удара по лбу - если будет лезть с советами. Драки в термах были делом самым обычным.
        Ах, если бы у нее была собственная усадьба, где ни один идиот не станет лезть с советами, где можно делать, что тебе вздумается, - купаться в любое время, заниматься в гимнасии, прогуливаться по гипподрому.[Римский гипподром - это сад для прогулок, именно этой цели служил гипподром на Палатине, такой гипподром описывает Плиний Младший в своем письме.] Правда, в прошлом году рядом с термами Тита начали строить еще одни бани, куда большие, для чего окончательно разрушили главное здание Золотого дома Нерона: снесли второй этаж, а нижний замуровали навсегда, построив сверху огромную платформу. Но вскоре стройка застопорилась: архитектор Аполлодор умчался на Данубий, поглядеть, как идет отделка моста, а на римских улицах болтали, что у императора попросту закончились деньги, потребные на столь грандиозные термы. Мало, слишком мало привез император добычи из Дакии.
        Помнится, эта сценка в гимнасии очень развеселила молодого бородатого здоровяка в одной набедренной повязке. Было еще довольно прохладно, и остальные посетители бань прогуливались в двойных туниках - теплых шерстяных и модных «стеклянных», накинутых поверх. Мевия залюбовалась, глядя на могучие мускулы незнакомого атлета, что перекатывались под загорелой кожей. Он не удалял волосы на теле с помощью воска, как это делали римские щеголи, и золотистые завитки на груди да курчавые волосы и бородка придавали его облику что-то воистину львиное. Здоровяк предложил Мевии потренироваться с ним, и вольноотпущенник, его сопровождавший, тут же принес два учебных меча. Отказываться было глупо - этот парень наверняка хороший боец, а ей давно не доводилось мериться силами с достойным противником.
        Зеваки их окружили. Молодые наглецы с холеными бородками в полупрозрачных туниках, охочие до любого зрелища, тут же принялись делать ставки. Правда, забава не совсем удалась: на женщину против здоровяка никто ставить не желал. Тренировка оказалась интересней, чем ожидала Мевия, - бородач не пошел сразу же в атаку, а позволил ей прежде самой показать, на что она способна. В обычном поединке это было бы глупо и смертельно опасно, но приступ тщеславия заставил Мевию выделывать всяческие фокусы с учебным оружием - большинству ее научил военный трибун Гай Осторий Приск. Юнцы орали от восторга и подбадривали бородача. И не только юнцы - люди более солидные и даже пожилые с восторгом вопили, глядя на поединок, как будто находились в амфитеатре Тита. Неожиданно после всех этих красивых приемов (все выпады бородач отбил, хотя и не без труда), противник сделал одно короткое неуловимое движение, и меч Мевии улетел на песок.
        - Неплохо, - сказал бородач. - Зенон, подбери клинок! - приказал он вольноотпущеннику.
        И, повернувшись, просто ушел мыться…
        - Вот засранец… Как же он это сделал? - пробормотала Мевия, переворачиваясь на бок.
        Крошечная комнатушка на четвертом этаже инсулы служила норой бывшей гладиаторше - и даже за эту дыру уже месяц как не плачено. Ткани на кровати провоняли потом - давно пора бы отдать в стирку, но прачка потребует денег. Денег и на дрова нет - приходится мерзнуть. Лишь иногда Хлоя приносит одолженные из милости угли для жаровни. Тогда перед сном хозяйка и служанка вдвоем сидят друг против друга, протягивая к умирающим углям ладони, кутаясь в одеяло - одно на двоих. Все с них требуют денег: зеленщик, булочник, торговцы духами, туниками и подушками. Скоро хозяин возьмет и разберет деревянную лестницу, ведущую в ее комнатку, забирайся к себе как хочешь, хоть через окно - так частенько поступают с должниками в Риме.
        Мевия перевернулась на спину, дотронулась до висящего на груди амулета - кусок серебряного денария, чуть больше половины, разбитого так, будто из монеты выгрызли примерно две пятых части. В огрызке просверлена дыра, тесьму, на которой висела монета, давно пора бы сменить - засалилась, вот-вот порвется. Сколько уже лет Мевия таскает на себе этот груз? Лучше не думать. Не вспоминать. Все надежды давно рухнули. Мевия даже подумывала - не выбросить ли монету? Но не решилась. Надежда, что однажды она постучит в скромный и вполне приличный дом в двадцати милях от Рима и предъявит монету, гнала ее в самые невероятные авантюры не хуже, чем раскаленное железо - гладиатора.
        - На завтрак хлеб и сыр, удалось стащить с пирушки, я ухватила одну корзиночку для гостей! - радостно сообщила служанка Хлоя. - И еще два печеных яйца. Ах да, еще половинка цыпленка! Этой дуре Антистии, кстати, цыпленок не достался.
        - Молодец, девочка! - похвалила служанку Мевия.
        Хотя какая Хлоя девочка - ей уже двадцать шесть, только на два года младше самой хозяйки.
        Накануне Мевия одолжила Хлою живущей на втором этаже Антистии - матрона намеривалась пустить пыль в глаза: наемная лектика с носильщиками-сирийцами, чужие служанки и мальчики-слуги, собранные чуть ли не по всей инсуле, составили ее пышную и нелепую свиту. Все утро Антистия красилась - извела целую банку самых лучших милосских белил, штукатуря не только лицо, но и шею, и руки, сурьмила веки, душилась так, что запах благовоний перебивал запах нечистот на лестнице. Платье она купила в долг, зонтик взяла напрокат у хорага.[Хораг - костюмер и реквизитор в театре, у него можно было взять напрокат костюмы.] Своего красотка добилась - вечером она оказалась на каком-то шикарном приеме и, в конце концов, - в чей-то постели. Пока Мевия приканчивала половинку цыпленка, Хлоя в лицах рассказывала, как хвасталась Антистия, садясь уже после полуночи в лектику, как вертела на пальце крашеный хрусталь размером в голубиное яйцо и клялась, что это настоящий изумруд.
        Ах, если бы Мевия жила не в этой жалкой комнатушке, куда надо притаскивать в кувшине воду из фонтана, а испражнения выносить в горшке по утрам и сливать в большую глиняную бочку под лестницей! Хотя бы второй этаж - как у Антистии, чтобы брать воду из водопровода, нужду справлять в латринах и иметь свою маленькую деревянную лоджию, уставленную цветочными горшками! Увы, несбыточная мечта! Комнаты на втором этаже стоили безумно дорого.
        У самой Мевии когда-то были настоящие изумруды, и золотые кубки, и серебряный столовый прибор. Много чего было - она уже почти скопила деньги на небольшую усадьбу где-нибудь подальше от Рима, когда на ее пути повстречался этот холеный проходимец Серран. Мевия даже не поняла, как он сумел втереться в доверие, как эти медовые речи, обещания жениться и прогулки в шикарной лектике (опять же наемной, как потом выяснилось) затуманили ее всегда ясную голову. Она показала ему обломок монеты и даже не успела задать вопрос, когда он воскликнул: «Ну конечно! Я все сделаю! Все мое - твое!» Вот уж воистину этот парень не лгал! Мевия оглянуться не успела, как пройдоха добрался до содержимого ее денежного сундука. Все исчезло в мгновение ока - камни, кубки, накопленные монеты. Как он это сделал? Кажется, обещал сговориться с продавцом насчет поместья - и даже возил ее смотреть шикарную виллу невдалеке от Города, за которую требовали почти смешную цену по нынешним временам. Потом выяснилось, что хозяина изображал один из рабов, а управляющего поместьем - его сожитель, опять же раб. Пара жуликов провела бывшую
гладиаторшу, как глупую девчонку. Жулик исчез вместе с деньгами, рабов высекли и заперли в эргастуле, а настоящий хозяин виллы чуть не помер от смеха, когда услышал, какую цену назначили доморощенные актеры за его поместье. И велел, как только у них заживут спины и задницы, всыпать по новой - чтобы не позорили его имение, назначая столь малую цену. Мевия даже не смогла подать жалобу на этого подлого Серрана - потому что тут же услышала встречный вопрос: почему она не записана в коллегию проституток? Никто даже подумать не мог, что она заработала деньги иначе, нежели служа Венере в каком-нибудь дорогом лупанарии.
        - Что будем делать? - спросила Хлоя.
        - Не знаю, - отозвалась Мевия, отдавая служанке пустую тарелку, но так и не вставая с ложа. - Хоть отправляйся на Тибр и прыгай с моста.
        Она не преувеличивала: припрятанные в тайнике на самый черный-пречерный день золотые подошли к концу, а как их пополнить в новые времена, Мевия не ведала. Грабить грабителей, как она это делала в компании столь же отчаянных девиц и карликов во времена Нервы, теперь было опасно. После того как префектом вигилов[Вигилы - пожарные.] сделался бывший военный трибун и бывший секретарь Траяна Титиний Капитон, в Городе более или менее навели порядок, вигилы обходили улицы по ночам с завидным постоянством, искореняя как очаги возгорания, так и любителей легкой поживы. Лишь самые отчаянные грабители продолжали орудовать по ночам - из тех, что нападали на одиноких прохожих, мгновенно перерезали горло, хватали кошелек, сдирали с пальцев перстни и исчезали, прежде чем появится патруль вигилов. Такого легко не поймаешь - скорее сама попадешься в лапы ночного патруля.
        Так что же теперь? Устроиться торговать в какую-нибудь лавку или помощником повара на кухне таверны? Жалких ассов, что она там заработает, не хватит, чтобы оплатить даже эту комнатенку под крышей. К тому же прислуга в таверне - штатная шлюха. Если клиент пожелает - изволь подняться на антресоли и ублажать посетителя за пару сестерциев. М-да, не очень приятно узнать, что твое вполне даже красивое тело оценено в два сестерция. Ну уж нет! Лучше рискнуть и заняться грабежом - где-нибудь в узком переулке подкарауливать весельчаков, возвращавшихся с пирушки. Мевия поморщилась - грабить, и уж тем более убивать подвыпивших повес у нее не было никакого желания. Но если подопрет… Пожалуй, она сумеет оглушить ударом палки какого-нибудь пьянчужку.
        - Пойдем, прогуляемся… - проговорила Мевия задумчиво. - Почему-то мне кажется, нам повезет…
        Она еще надеялась во время этих праздных прогулок встретить проходимца Серрана, выследить и вернуть украденное - уж этого мерзавца она прикончит не задумываясь. Но, как ни странно, Судьба ни разу их не столкнула. Лишь однажды ей показалось, что знакомая весьма округлившаяся физиономия мелькнула в толпе, но, пока Мевия пробивалась к мерзавцу, того и след простыл.
        Ну что ж, возможно, сегодня им повезет.
        Выходя из дома, Мевия как всегда коснулась бронзового фаллоса, подвешенного над дверью, - внутри зазвенели бронзовые шарики - сегодня, как показалось Мевии, особенно мелодично.
        На удачу.


* * *
        Идти женщине по римской улице - дело трудное. Даже в ранний час, когда толчея не достигла апогея, то и дело приходилось продираться сквозь толпу, и порой чья-то особо наглая рука шарила по ягодицам или нагло касалась груди. Не говоря о том, что никто не торопился уступать дорогу. Но тут Мевия не церемонилась - просто расталкивала мешающих кулаками. А когда человек, которого она отталкивала, оборачивался, то обычно глядел на нее с изумлением - ему-то казалось, что его пихнул в спину или в бок какой-то атлет.
        Мевия не прошла и квартала, как приметила того самого бородача, что накануне развлекался потешным поединком. Она сделала вид, что его не узнала, и двинулась неспешно по улице, прикидывая, куда лучше завернуть: в портики Ливии или сразу отправиться в термы. Здоровяк, даже не думая скрываться, двинулся следом. Одета Мевия была неброско, почти бедно, Хлоя шествовала чуть позади с корзинкой в руках. Неужели не ясно: Мевия не из тех женщин, что заводят знакомство с первым попавшимся вертопрахом и даже записываются в коллегию проституток, чтобы иметь возможность гулять направо и налево и не быть обвиненной в прелюбодеянии. Мевия старательно изображала из себя добропорядочную хозяйку средней руки, из тех, у кого своя квартирка над лавкой, но нет ни дома, ни обширной прислуги и самой приходится выбирать овощи на рынке и торговаться с лавочниками. Однако давно не стиранная стола, еще более запыленная палла и потрепанные сандалии свидетельствовали скорее о бедности. У фонтана Мевия остановилась, подставила руку под струю, смочила виски, поправила пряди несложной прически. День был теплым, напитанным первыми
сладкими ароматами весны, но все же не настолько теплым, чтобы задыхаться от жары и плескаться у фонтана.
        Самоуверенный здоровяк подскочил, взял за локоток, но тут же острый кинжал кольнул его под ребра.
        - Осторожней, - сказала женщина. - Резкие движения опасны.
        - Мевия… - Здоровяк улыбнулся и слегка подался вбок, ускользая от опасного острия. - Мевия, ты ведь знаешь, кто я…
        - Понятия не имею. - Но кинжал исчез в складках ее столы.
        - Элий Адриан, племянник императора. Скажу тебе: ты умная женщина, раз не пустила стальное жало в ход.
        - Я только продемонстрировала, на что способна.
        - Что скажешь о маленькой услуге за очень большое вознаграждение? - спросил Адриан.
        - Я не продажная девка, Адриан: или ты не видишь - я ношу столу, а не мужскую тогу, в которую положено обряжаться шлюхам.
        Племянник императора, довольный, рассмеялся.
        - Я говорю совсем о другой службе, Мевия. Есть один человек и неплохой дом, богатый дом…
        - Уж не сватаешь ли ты меня?
        - Твой ум слишком быстр. Как и твой кинжал. Разве Публий Элий Адриан похож на сваху? Я просто хочу, чтобы ты пожила в одном доме…
        - На каких правах?
        - Никто не претендует на твою постель, Мевия.
        - Нельзя ли прекратить говорить загадками и рассказать все как есть, Публий Элий Адриан?
        - Хорошо, Адриан последует совету рассудительной Мевии, задача которой отныне - охранять женщину и двоих юношей вместе с прочими телохранителями. Согласен, это странное занятие для женщины. Но я знаю, на что способна Мевия, победившая когда-то на арене амфитеатра Паука.
        - Ты умеешь льстить. Впрочем, если бы не умел, то не сделался бы наследником императора.
        На самом деле официально Адриан не числился в наследниках. Но он не стал этого уточнять.
        - Так ты согласна?
        - Работа опасная, - сделала тут же вывод Мевия. - Сколько же ты мне заплатишь, Адриан?
        Он назвал сумму. Мевия решила, что ослышалась, и попросила повторить. Адриан повторил. Никакой ошибки. Мевия невольно тронула осколок монеты. Надежда вернулась. Надобно будет поменять веревочку. Монета еще пригодится. И - возможно - скоро.


* * *
        Адриан привел ее к порогу дома - глухая стена без окон выходила на улицу, дубовые двери были плотно закрыты. Привратник, темнокожий, наголо обритый здоровяк, встал у них на пути, но, узнав Адриана, склонился в низком поклоне.
        Войдя в атрий, Мевия едва не столкнулась с хозяином - человек лет шестидесяти с темным, будто налитым черной желчью лицом и в пышной, огромной вычурной тоге стоял в позе то ли оратора то ли судьи, вскинув правую руку в гневном жесте. На мозаичном полу лежала девушка в пестренькой тунике и домашних стоптанных сандалиях. Насколько Мевия могла разглядеть - девушке было лет шестнадцать или семнадцать, не больше.
        - Господин… - бормотала она. - Клянусь твоим гением, клянусь, что не буду… умоляю…
        Женщина, распластавшись, потихоньку переползала по полу к ногам господина, ее спутанные медового цвета волосы собирали не выметенные поутру опилки с мозаичного пола - один из рабов с метлой забился в угол и теперь сидел там на корточках, вздрагивая при каждом новом раскате громового хозяйского баса.
        - Я тебя предупреждал, Клио! - гремел в праведном гневе хозяин. - Я говорил: еще раз застану с мужчиной в постели - продам в лупанарий. Разве не предупреждал?
        - Да, господин… - трясясь, лепетала женщина. - Но это…
        - Я предупреждал, что продам тебя, если ослушаешься, - повторил хозяин так, будто хотел вбить молотом каждое слово в голову женщины, как гвоздь. - Мое слово в этом доме закон. И этот закон нерушим.
        - Помилуй, господин…
        - Цербер, забери ее! - крикнул хозяин еще одному темнокожему прислужнику. - Рабы, как и собаки, должны знать, кто в доме хозяин! Приветствую тебя, Адриан. - Хозяин наконец повернулся к вошедшему племяннику императора.
        - И ты здравствуй, будущий консул Афраний Декстр.
        - Кто это с тобой? - спросил старик, оглядывая Мевию цепким подозрительным взглядом. От этого взгляда холодок пробежал по спине.
        - Свободная женщина, она будет жить в покоях рядом с дакийской царевной.
        - Царевна, - презрительно фыркнул Афраний. - Это всего лишь варварская бабенка, которую я бы не купил и за двести денариев. Если императору Траяну угодно, чтобы я держал ее в своем доме, все исполню. Но если она или ее щенки не будут соблюдать установленный в доме порядок, я заставлю ее подчиняться! В моем доме к пленнице могут относиться лишь как к рабыне. Пусть помнит об этом! И ее мальчишки тоже пусть помнят! И мой наглый сын тоже помнит!
        Адриан в ответ не произнес ни звука и подтолкнул Мевию к двери, ведущей внутрь дома.
        Особняк будущего консула-суффекта[Консул-суффект - для того чтобы как можно больше аристократов имели возможность числиться консулами, во времена империи после двух-трех месяцев нахождения в должности консулов меняли. Эти сменные консулы назывались консулами-суффектами в отличие от первых, вступающих в должность в январе, именами которых называли год.] Афрания Декстра оказался не просто большим - огромным. Только перистилей в доме было три. Вокруг третьего группировались комнаты, отведенные дакийской царевне, ее сыновьям и прислуге.
        Если пройти этот третий небольшой перистиль с фонтаном насквозь под украшенной каристским[Каристский мрамор - сорт белого мрамора.] мрамором аркой, то за стеною обнаруживался гипподром - продолговатой формы сад, устроенный во всю ширину дома. По краю гипподром был обсажен платанами, по низу их обвивал плющ, тут же росли остролистые лавры, в центре зеленела настоящая лужайка. А дальше - два фонтана и беседка с колоннадой, опять же из каристского мрамора. Фонтаны были устроены весьма затейливо - они то выбрасывали воду, то вновь ее поглощали.
        На лужайке гипподрома играли мальчишки - одинаково светловолосые, с крутыми упрямо выдающимися вперед лбами, широкоплечие и ширококостные. Сразу чувствовалось - братья. И еще одно чувствовалось - не римляне. Варвары, провинциалы, дикари. Игра их была сообразна возрасту и происхождению - они наскакивали друг на друга со свинцовыми мечами и рубились не на шутку - именно рубились, а не кололи, как это принято у римлян. Двое, сидя на полукруглой скамье беседки, наблюдали за их борьбой - человек средних лет, явно не из прислуги, загорелый, светлоглазый, с выгоревшими до соломенного цвета волосами - странная внешность для римлянина; и второй, примерно его ровесник - мужчина лет тридцати или чуть старше, полноватый, темноволосый, с живыми черными глазами. Туника на нем была цветная, греческий новенький плащ прихвачен пояском. Этот второй, темноглазый, что-то быстро писал на табличках и при этом успевал отпускать замечания по поводу учебного поединка.
        - Кто они? - спросила Мевия, указывая на мальчишек.
        - Регебал и Диег, - ответил Адриан. - Вернее, Диег и Регебал. Диег - старший. - Адриан сделал паузу и добавил: - Племянники царя Децебала.
        - Заложники? - спросила Мевия.
        - Не совсем. Они попали в плен. Но Децебал - не тот человек, что откажется ради детей сестры от своих интересов.
        - Я должна их защищать? От кого?
        - От любого, кто попытается их убить. Декстр! - окликнул Адриан светловолосого.
        Тот давно заметил вошедших, но только теперь демонстративно повернулся и поднял руку в приветствии. Однако с места не сдвинулся.
        В отличие от Декстра, темноволосый вскочил и пошел гостям навстречу.
        - Адриан! - Он обрадовался императорскому племяннику, как родному. - Что-то давно я тебя не видел!
        - Это потому, Светоний, что ты вечно торчишь в покоях моей жены Сабины, - парировал Адриан.
        Светоний рассмеялся несколько ненатурально:
        - Я зачитываю ей кое-какие заметки из моей будущей книги.
        - И о чем же книга? - спросил Адриан.
        - Двенадцать принцепсов Рима![В будущем Гай Светоний Транквилл действительно напишет книгу, известную во всем мире как «Жизнь двенадцати Цезарей».] - провозгласил Светоний. - Ради того, чтобы начать сей труд, я отказался от предложения Плиния поехать в Британию военным трибуном у наместника Нератия Марцелла.
        - Неужели ты отверг столь почетное назначение ради книги?
        - С тяжким сердцем…
        - А я так думаю, что тебе совсем не хотелось тащиться в забытую богами холодную дыру под названием Британия. Я даже слышал, что ты очень нелестно отзывался о Плинии: мол, этот глупец решил меня облагодетельствовать и выхлопотал у Марцелла бланк назначения. Хорошо еще, бланк был пустой, и туда быстренько вписали другого чудака. А мне удалось отвертеться.
        - Может, и так… - почти с охотой согласился Светоний. - Не всем же быть похожими на твоего дядюшку: его занимают только война и стройка.
        - Еще охота, - уточнил Адриан.
        Мевия тем временем беззастенчиво разглядывала блондина. Что-то в его облике было знакомым, почти родным. Как будто она хорошо знала его прежде, а потом забыла. Невидимая рука потихоньку подталкивала ее к этому человеку. Мевия и не заметила, как очутилась рядом.
        - Я - Марк Афраний Декстр, центурион, - сказал вдруг блондин отрывисто, - с хозяином дома у меня сходное только имя.
        Сорванный командами хрипловатый голос вызвал у Мевии приятный холодок под ребрами где-то в районе желудка. Такой точно голос (или почти такой) был у Гая Остория Приска, военного трибуна…
        Мевия глубоко вздохнула, стараясь быстрее прийти в себя.
        - Ты его сын… или брат? - спросила осторожно.
        - Числюсь сыном. И мой тебе совет: держись подальше от старика.


* * *
        Адриан привел Мевию в небольшую комнату с маленьким окошком, выходящим в перистиль. Мебели здесь почти не было: только плетеное кресло да стул. Адриан уселся в кресло, а стул оставил для Мевии.
        - Жить будешь здесь. Я распорядился, чтобы принесли ложе, сундук, подставку для светильника, подушки и ткани.
        - Ничего не понимаю, - призналась бывшая гладиаторша. - Зачем тебе охранница-женщина для того, чтобы охранять подростков?
        - Будешь охранять царевну. Именно с ней тебе и придется проводить большую часть времени. Ее комната - рядом с твоей.
        - Кто же она?
        - Сестра Децебала. Не самая приятная особа, но ты будешь не только охранять ее, но и следить за ней.
        - Значит, нет никакой опасности, а нужна только слежка? - спросила Мевия.
        - Опасность есть.
        Более Адриан ничего объяснять не стал, потому что в комнату вошла женщина в тунике без рукавов, из-под которой выглядывали рукава еще одной туники из белого льна, и в длинной складчатой шерстяной юбке. Молода женщина или не очень - сказать было трудно - она с такой силой задирала подбородок, так старательно демонстрировала неколебимость и надменность, что голова ее напоминала голову мраморной статуи. Свою варварскую одежду, украшенную лишь несложной красно-желтой вышивкой по вороту и подолу, женщина носила как царские одеяния.
        - Здравствуй, Адриан, - проговорила она, даже не подумав склонить головы. - Разве я не просила тебя о встрече с Траяном? Почему мне опять отказано без объяснения причин?
        Мевия наконец ее узнала: ну да, конечно же! Эта женщина вместе с детьми шла за колесницей Траяна во время триумфа. Мальчишки с тех пор явно подросли, а вот царевна почти не изменилась.
        Мевия видела триумфальную процессию, когда та проходила по Большому цирку. Длиннющая людская змея, вливаясь в одни ворота Большого цирка и вытекая из других, медленно тянулась к улице Триумфаторов, чтобы свернуть затем к амфитеатру Тита и дальше - на Священную дорогу. В тот день с утра зимнее солнце решило порадовать римлян, но вскоре небо затянуло тучами, и хлынул дождь - холодный дождь конца декабря. Сенаторы и магистраты в процессии невольно прибавили шаг, и Мевия тогда подумала, как неловко и неудобно стоять Траяну на колеснице, запряженной четверкой белых коней. Лицо его, выкрашенное киноварью и теперь смоченное водой, блестело так, будто его облили настоящей кровью. А продрогший раб за спиной триумфатора, державший над головой Траяна золотой венок, лишь стучал зубами, забывая шептать на ухо повелителю мира: «Помни, что ты смертный».
        Тогда, отведя взгляд от колесницы, Мевия стала глядеть на женщину - на ее задранное к серому зимнему небу бледное и гордое лицо, бесчисленные золотые ожерелья и браслеты, символы богатства покоренной страны, и белый плащ, никнущий к мостовой от струящейся с неба воды. Женщина была как сама эта далекая Дакия - недостаточно сильная, чтобы противостоять напору римлян, но все равно - не покоренная, какие бы девизы ни чеканил римский император на своих монетах.
        Воспоминания эти тут же заставили Мевию проникнуться нескрываемой симпатией к пленной дакийке.
        - Я дал ей имя Деция, - сказал Адриан, предваряя вопрос Мевии. - Раз ее брат - Децебал.
        - Римляне отняли у меня все, теперь хотят отобрать даже имя, - тут же ответила царевна.
        - Не злись, - сказал Адриан, - имя Деция звучит куда более по-римски, нежели Зинта. Но пусть Мевия зовет тебя Зинта, если так больше нравится.
        - Сиятельный, - обратилась Зинта к Адриану, - разве мы не можем проживать в другом доме?
        - Чем же тебе этот не по вкусу? Велик, просторен, у тебя здесь отдельный перистиль.
        - Сам дух этого дома отвратителен, - сказала Зинта.
        - Я исполнил твою просьбу, - сказал Адриан. - Привел свободную женщину, чтобы она жила подле, и хозяин дома был над нею не властен.
        - Я теперь сомневаюсь, что это меня защитит, - заметила Зинта.
        - А я думаю - защитит. Мевия - женщина многочисленных явных и тайных достоинств.
        Адриан весело подмигнул бывшей гладиаторше и вышел.
        Зинта, ни слова не говоря, взяла Мевию за руку и вывела ее в перистиль, но Адриана уже здесь не было - Мевия почему-то решила, что он ушел вместе с центурионом на гипподром.
        Деревья в перистиле не росли - весь пол был выложен белым и зеленоватым мрамором, составлявшим сложный геометрический узор. Многочисленные статуи - в основном новенькие, недавно сработанные весьма посредственные копии, за которые хозяин наверняка выложил огромные деньги, плотным рядом выстроились в нишах под колоннадой. Вода в небольшом фонтане в центре перистиля кружила по загадочному лабиринту.
        Фонтан оказался весьма кстати, Мевия спешно смочила лицо - встреча с центурионом Афранием заставила слишком сильно биться ее сердце.
        - Римляне хотят убить моих сыновей, - сказала Зинта.
        Мевия на миг замерла. Отряхнула руку и вытерла лицо краем туники.
        - Ты уверена? - Ничего умнее в ответ придумать она не смогла.
        - Да… - Царевна едва заметно кивнула. - Только Адриан нас защищает. И он привел тебя. Ты нам поможешь?
        - Конечно… Но кто хочет убить? Ты не знаешь?
        - Все.


* * *
        Мевия не ошиблась - Адриан с центурионом Декстром тем временем прогуливались по гипподрому.
        - Сервиан приходил вчера, - сказал Марк Афраний. - И они довольно долго беседовали с отцом.
        - О чем именно? - спросил Адриан. Из голоса его разом исчез шутливый тон, теперь он задавал вопросы отчетливо и лаконично, будто наносил удары в поединке, от которого зависела его жизнь.
        - Неужели ты полагаешь, отец делится со мной секретами?
        - Полагаю, для такого человека, как ты, не так сложно подслушать несколько слов, сказанных в таблинии.
        - Да, у этого дома есть одно достоинство. Он довольно стар, перекрытия не так сложно разобрать, и если забраться на чердак, то нетрудно, приникнув к дыре в потолке…
        - И что ты услышал? - прервал его Адриан.
        - Обещание возглавить провинцию Дакию.
        - Такой провинции еще нет, - сказал Адриан сухо.
        - Видимо, к тому времени, как Сервиан сможет распоряжаться провинциями, Дакия в их списке появится.
        Адриан помрачнел. Можно сказать, потемнел лицом.
        - Он ведет себя так, будто ему кто-то нагадал императорский пурпур…
        - Может быть, так и есть? - усмехнулся центурион.
        - Вчера у дядюшки была очередная пирушка, - сказал Адриан. - Люди самые высокопоставленные, круг самый узкий. Консуляр Сервиан, да консуляр Лаберий Максим, да консуляр Лициний Сура.[Консуляры (бывшие консулы) Сервиан и Лициний Сура были консулами 102 года, Лаберий Максим, в прошлом наместник Нижней Мезии и командующий одной из армий, - консул 103 года.] Траян как обычно накачивался вином, гости не отставали. И как-то нечаянно разговор зашел о Дакии и будущем царства… Так вот, Лаберий Максим предложил посадить в Дакии юного преданного Риму царевича и сделать зависимым царством. Это был мой план, я сам, как глупец, поведал о нем Лаберию Максиму, и теперь он выдал мои замыслы…
        - И что Траян?
        - Траян не сказал ничего. Зато Сервиан взвился, будто резвый пес ухватил его за ляжку. «Дакия - будет римской провинцией - и только провинцией! После победы мы не дадим ей своего царя!» - Он аж брызгал слюной. Никогда прежде не видел я его в такой ярости. Как будто кто-то собирался отнять его личные владения.
        - Кто знает, - с нескрываемой ехидцей заметил Марк Афраний, - может быть, он полагает, что это - его личные владения, в будущем.
        - Вообще-то Децебал еще правит Дакией…
        - Это вопрос времени… Разговор может идти лишь об одном: какова будет судьба Дакии после падения Децебала - провинция или зависимое царство.
        - И кого поддержал Траян?
        Адриан на миг задумался:
        - Неявно - Сервиана. Все понимают одно: пока юный Диег и юный Регебал живы - Дакия может сохраниться отдельным царством. Сервиан этого не хочет. И как мне показалось - Траян тоже.
        - Отец должен их убить?
        - Зачем же так явно? - зло усмехнулся Адриан. - Кто-то другой нанесет удар. Твой отец просто не будет мешать.
        - Я ушел из дома в четырнадцать лет и поступил в легион, лишь бы выйти из-под власти отца, - сказал Афраний. - Когда меня охаживал дубинкой центурион, я думал лишь об одном: какое счастье, что меня бьет этот тупой ублюдок со сломанным носом, а не мой родной отец. Мать любила меня, но он свел ее в могилу, требуя вытравить плод и запретив ей рожать. Я помню - она, еще живая, лежала на кровати, а ткани вокруг были бурыми от крови. Отец схватил меня за волосы и выволок из спальни, не дав с нею проститься - как будто это я был виноват в ее смерти. Чуть что - он лично сек меня, да так, что я не мог ни сидеть, ни лежать, шрамы от тех ударов у меня до сих пор, раны легиона не смогли их закрыть - потому как в легионе я не получал ран в спину. В нашем доме один Пинакий относился ко мне по-доброму. Но он баловал меня тайком, когда отца не было рядом, а прилюдно изображал каменную неподкупность. Снисхождения в этом доме не было ни к кому и никогда. И вот я опять здесь! Знаешь, за что старик продал Клио? Нет? За то, что она пришла ночью в мою комнату, и я сдуру пообещал, что, став хозяином фамилии, отпущу ее
на свободу. Дуреха по неосторожности разболтала кому-то мои слова. Понятно, женщина! Отец тут же решил продать Клио в лупанарий. А меня обвинил в том, что я замышляю его убийство.
        - Послушай…
        - Нет, ты послушай! Ты заставил меня вернуться в эту змеиную нору и помириться с отцом. О, боги! Я чуть не изошел черной желчью, когда склонял голову перед этим человеком и произносил извинения. Я чувствовал себя будто измазанным мерзкой слизью, и мне никогда уже не отмыться от этой грязи… никогда и ни за что! Мне кажется, что от меня теперь все время воняет козлом…
        - От тебя в самом деле воняет - ты не помылся после тренировки с мальчишками.
        - Будь болен!
        - Тебе того же!
        Спорщики, обменявшись гневными взглядами, разошлись по дорожкам гипподрома, но, пройдя по кругу, сошлись вновь.
        - Ну что ж, отец теперь продемонстрировал лишний раз, что у меня ни над кем и ни над чем нет в этом доме власти. Послушай, я не хочу быть здесь… Я хочу вернуться в Мезию.
        - Ты знаешь, это невозможно. Ты - центурион на службе Рима.
        - Но почему? О, боги, почему?
        - Ты говоришь - старик продал Клио, чтобы досадить тебе? - спросил вдруг Адриан.
        И спешно направился к выходу с гипподрома.


* * *
        - А, Мевия… - Увидев молодую женщину, Адриан вновь вернулся к своему игривому тону. - Ну как, ты уже подружилась с царевной? Клянусь Геркулесом, она милая особа, но может ни с того ни с сего пырнуть кинжалом - ты это тоже учти.
        Адриан слегка поклонился Зинте, ухватил Мевию за руку и повел к выходу.
        - У нее есть кинжал? - спросила гладиаторша, оглядываясь за застывшую у фонтана фигуру в белом.
        - Наверняка. Не говоря о том, что стиль для письма тоже подойдет, чтобы всадить острие в горло.
        - Мне надо забрать свои вещи, - сказал Мевия. - И еще я не могу бросить в своей конуре Хлою. Девчонка пропадет. К тому же она моя рабыня - разбрасываться своими вещами я не привыкла.
        - Разумеется, - согласился Адриан. - Можешь, все можешь… Я не ограничиваю тебя в мелочах. Только, будь добра, зайди со мной в одно не слишком чистое место.
        - Куда же? В общественные латрины?
        - Примерно. В лупанарий.
        - В лупанарий? Ты что, хочешь предаться со мной Венериным утехам в лупанарии? Право же, у меня есть комнатка - это, во-первых, а во-вторых, я на подобные услуги не соглашалась.
        - Нам надо выкупить Клио. И мне почему-то кажется, что хозяина придется уговаривать это сделать. Ты умеешь уговаривать, Мевия? Приводить железные аргументы?
        - О, да, - Мевия улыбнулась.
        - Адриан! - окликнул его центурион Декстр, появляясь в перистиле внезапно, как из-под земли. - Идем, тебе стоит на это посмотреть. И Мевии тоже.
        Центурион привел их в небольшой хозяйственный двор. Здесь находились кладовые, а во дворе стояли две зернотерки, и тут же была устроена пыточная для рабов. Сейчас к брусу-поперечине были подвешены сразу двое, и домашний палач хлестал их по очереди. Спины несчастных все уже были в крови.
        Хозяин тоже присутствовал - сидел в кресле и наблюдал. Его телохранитель-фракиец стоял за креслом хозяина.
        - Телохранителя зовут Орфей, - сообщил шепотом центурион. - Прозвище очень подходит к его зверской роже.
        Физиономия Орфея была наискось пересечена двумя уродливыми рваными шрамами, а нос отрезан так, что осталась черная яма. На поясе охранник носил короткий кривой фракийский меч и кинжал - чуть короче меча. Сейчас Орфей поигрывал кинжалом, будто спрашивал - а не порезать ли мне этих рабов. Совсем чуть-чуть.
        - Харину добавь. Я приговорил его к тридцати ударам, а ты дал только двадцать восемь, - указал палачу будущий консул Афраний. - А Стасиму хватит. Он получил все, положенное по моему приговору.
        Палач отвязал парнишку лет шестнадцати, и тот, не в силах встать на ноги, пополз на четвереньках.
        - Э, так не пойдет! - остановил его хозяин. - Стасим! Ты испачкал двор, изволь прибрать за собой.
        Парень, пока его пороли, не только обмочился, но и обгадился. Как и его собрат по несчастью. Мевии показалось, что старик Афраний вдыхает запах испражнений с явным удовольствием.
        - Я приберу, - сообщила старая рабыня в грязных серых лохмотьях.
        - Нет, должен он прибрать. Я стою за справедливость.
        - Так я и есть справедливость - или ты позабыл, что меня зовут Дикея? - дерзко отвечала старуха.
        - Молчи! - рявкнул Орфей и небрежно взмахнул рукой.
        Дикея вскрикнула, алый порез обозначился на ее плече.
        - Не порти вещи, Орфей! Все наказания только по моему приговору! - осадил телохранителя старик Декстр. - Правильно действуя, любого можно усмирить. Я тут нарочно прикупил нескольких рабов-даков из самых дерзких и отправил их в поместье. Один здоровяк дважды попадал в плен, дважды бежал и лишь на третий раз колодки оказались достаточно прочными. По-нашему его прозвали Тифоном. Если за полгода не обломаю бунтаря, то, значит, я ничего не смыслю в человеческой природе.
        Второй из рабов тем временем получил свои недостающие удары и тоже был отвязан. Этот ушел сам, покачиваясь. Перед мальчишкой же Дикея поставила ведро с опилками да прислонила к подпорке пыточного бруса метлу.
        - За что ты его так? - спросил Адриан у хозяина.
        - За ложь. Рабы врут. А я вранья терпеть не могу. Вот и воспитываю.
        - Какое счастье… - прошептала Мевия.
        Как ни странно, старик Афраний ее услышал.
        - Да, этим бездельникам повезло - хорошее воспитание не в каждом доме можно получить. Да только рабы, они и есть рабы - никто из них не ценит мои старания.
        - Какое счастье, - повторила Мевия, когда они с Адрианом покинули место экзекуции, - что я не во власти этого человека.


* * *
        Вызнать, в какое именно заведение отправил хозяин провинившуюся рабыню, было делом и долгим, и хлопотным, и, как оказалось, - весьма затратным. Во-первых, пришлось подкупать управляющего. А он трясся, как попавший в тенеты заяц, отводил глаза, целовал Адриану руки и лепетал невнятное. Хозяина своего он боялся до смерти, хотя был уже вольноотпущенником, а не рабом. Как ни странно, в доме Афрания вольноотпущенников было немного - двенадцать человек, и все они жили при старом хозяине - отпустив рабов на свободу, Афраний оставался их патроном, держал нити их судеб в своих руках и наслаждался, дергая за ниточки.
        Однако жадность пересилила страх - где ж это было видано, чтобы управляющий да не страдал жадностью! Посему, как только предлагаемая Адрианом награда превысила пять золотых, вольноотпущенник сдался и назвал заведение, куда хозяин повелел продать Клио, причем продать за бесценок, будто это не молоденькая девчонка, а истасканная по солдатским заведениям подстилка. После чего Адриан с Мевией поспешили в Субуру.


* * *
        Заведение располагалось в не слишком престижном районе и было самое что ни на есть задрипанное - грязное низенькое зданьице, зажатое между таверной и лавкой дешевых тканей, оно и вывеской-то не обзавелось - разве что перед домом на плите выбит фаллос - но это знак удачи, а не приглашение повеселиться за узенькой дверкой. Еще висела у входа лампа с четырьмя носиками, сейчас, при свете дня, погашенная.
        - Наверняка заведение незаконное, проституционную подать[Проституционная подать - налог на публичные дома.] в казну не платит, - прикинул Адриан.
        И толкнул дверь в небольшую узкую комнатку с крошечным окошком под потолком.
        Хозяин, толстый, бабьего вида, с курчавыми, явно завитыми волосами и алыми сочными губами, сам в прошлом наверняка кинед, и уж точно - не римский гражданин, глянул на вошедших огромными выпуклыми и к тому же подведенными сурьмой с маслом глазами. Сладкая улыбочка тут же явилась на его губах, как будто он увидел нечто чрезвычайно приятное.
        - Раненько же ты сегодня господин заявился побаловаться с красоткой… - Говоря, хозяин заведения причмокивал и подхихикивал. - И правильно сделал, господин, что заглянул ко мне. Я - любимец Венеры, стремящийся сохранить благоприличие нравов содержанием необходимейших для человеческого рода заведений. Комнатки у нас, правда, темноваты, и воды в доме нет, но мои бездельники натаскали полную ванну воды из фонтана. В ней еще никто не мылся, разве что девочки ополоснулись после ночи. Ну и я… вместе с ними… но зато вода приятной теплоты. Э, право, я знаю толк в наслаждениях - я же внук Венеры, я тебе это говорил? Нет, так вот, говорю… Какую тебе комнатку? Крайняя свободна. Там один солдат девчонку зарезал. Вот тупица. Заплатил как за час, а решил остаться на ночь. Клепсидра вся уже вытекла, а он не уходит…
        - Где девочка, что привели к тебе час назад? - спросил Адриан, пресекая бурный словесный поток хозяина. - Ты отдал за нее всего сотню денариев…
        - Никого не приводили, - пробормотал хозяин, улыбка его сделалась слаще прежнего. - У меня и так самые лучшие девочки в Субуре, зачем мне еще одна… Правда, как я уже сказал, комнатка пустует, но всегда есть желающие явиться со своими красотками, вот как ты, господин…
        - Я дам тебе за новенькую триста денариев, - предложил Адриан.
        - Никого не приводили, - продолжал упорствовать хозяин. То ли опасаясь, что девчонку отберут, то ли принял Адриана за представителя Сатурновой[Сатурнова казна - налоговое ведомство.] казны.
        - У тебя плохо с памятью. Освежить? - Адриан не представился, а хозяин явно не знал императорского племянника в лицо.
        - Антей! - завопил хозяин. - Выкинь этих двоих за дверь. Живо!
        Но приказ Антею выполнить не удалось - в следующий миг он сам вышиб дверь головою, и дубовая створка, сорванная с крюков, грохнулась на мостовую, а поверх на животе распластался Антей и проехал на ней, как на повозке, шагов пять по мостовой, скользкой после недавнего дождя.
        Тут же будто из-под земли явились двое - еще один вышибала лупанария, а ему в помощь - хозяин соседней лавки тканей, человек лет сорока, коренастый, широкий в плечах, но успевший оплыть жирком.
        Городская стража редко совалась в эти места, а окружающие сочли за лучшее не вмешиваться - зато собралась изрядная толпа любопытных. Кто-то уже делал ставки - кого и как быстро побьют. Тощий парень пронзительным голосом натравливал охрану лупанария на дерзких гостей:
        - Врежь ты этому бородатому! Врежь!
        Однако взывал он напрасно: сражение лупанарными воинами было безнадежно проиграно. Вышибалу успокоил Адриан, а грузного и не слишком ловкого торговца Мевия припечатала мордой к стене.
        Хозяин заведения, хлюпая носом и утирая с губы кровь, провел Адриана в комнатку Клио. Девушка сидела в углу затравленным зверенышем, все в той же пестрой тунике, в какой была утром, натягивая на коленки короткий подол. Когда Адриан вошел, она вообразила, что это ее первый клиент, и тихонька по-щенячьи заскулила.
        - Пошли! - окликнул ее Адриан. - Да не бойся ты…
        Девчонка выбралась из угла и полезла на каменное ложе - вделанное в стену ее каморки, прикрытое засаленным тюфяком, оно навсегда пропиталось запахом любовных утех.
        Адриан ухватил Клио за руку и потащил за собой - наружу, она не сопротивлялась, лишь поскуливала, решив, что для богатого гостя выбрали комнатку поприличнее и почище.
        И только когда все трое очутились на улице, она поняла, что страшная участь провести несколько лет жизни в этом заведении ее миновала.
        - Ты теперь моя рабыня, - объявил Адриан. - Но всего на день. Завтра я тебя отпущу и поручу служить этой женщине.
        Он указал на Мевию.
        Клио грохнулась на колени и прижала руку Адриана к губам.
        - Если я когда-нибудь стану императором, то запрещу продавать рабынь в лупанарий без их согласия, - произнес Адриан торжественно.
        Мевия едва не рассмеялась - так комично выглядела произнесенная фраза (пусть по сути и очень верная), так откровенно любовался собой Адриан и так неуместны были эти речи в этом месте - напротив грязного заведения. Но Мевия удержалась от смеха: смеяться над патроном - последнее дело.
        Адриан взял Клио за подбородок, поднял ее заплаканное лицо.
        - Не плачь, глупышка, тебе ничто больше не грозит… только если ты не начнешь доносить на меня Сабине. Или еще кому-нибудь.
        Лицо его исказилось от гнева - как будто он в самом деле уже уличил девчонку в предательстве.
        - Она будет тебе предана, Адриан, - поспешно заверила Мевия.



        Глава II
        МАРК АФРАНИЙ ДЕКСТР, ЦЕНТУРИОН

        Март 858 года от основания Рима
        Рим


        Наутро Мевия вступила в дом будущего консула Афрания Декстра как богатая матрона - пришла не пешком, а была доставлена в наемной лектике, которую Адриан нанял в коллегии носильщиков вместе с шестью рослыми сирийцами, следом десяток носильщиков тащили корзины, сундуки и мешки с добром. С Мевией явились две служанки: старая, проверенная Хлоя и Клио, только что ставшая вольноотпущенницей Адриана.
        Адриан тоже явился - посмотреть на вселение своей подопечной.
        Старик-хозяин приветствовал Мевию своеобразно:
        - Нынче бабы, работая передком, зарабатывают куда больше денариев, нежели легионер своей тяжкой службой. Вот же продажный, гадкий мир. - Потом он увидел Клио. - А эта шлюха зачем здесь?
        Орфей тут же выступил из-за спины хозяина, поигрывая плеткой.
        - Это моя вольноотпущенница, - завил Адриан.
        Центурион Афраний, явившийся как раз к началу спектакля, в изумлении переводил взгляд с Адриана на Клио. На отца не смотрел, будто тот мог превратить его в камень, как горгона Медуза.
        - Я отправил ее в лупанарий! - Старик Афраний побагровел. - Ты что, Адриан, хозяин лупанария, коли отпустил ее на свободу?
        Марк Афраний хмыкнул - ну что, Адриан на собственной шкуре убедился, каково это - жить в доме, хозяином которого является Декстр?
        - Эти женщины… - чеканил тем временем слова Адриан, - будут жить подле царевны Зинты.
        - Дакийская баба помещена в моем доме приказом императора, и не тебе указывать, как мне с ней поступать! - огрызнулся старик. - Пусть выметаются!
        Адриан не ответил, протянул старику запечатанное письмо. Подскочивший тут же раб ухватил свиток, взглянул на печать и замер.
        - Ну что там такое… - буркнул будущий консул.
        - Послание императора, господин…
        - Читай! - Сам он был слаб глазами и не мог уже разобрать письмо, как бы ни старался.
        Раб дрожащими руками развернул свиток.



«Траян новоизбранному консулу Афранию Декстру, привет!
        И я сам, мой дорогой Декстр, и мой племянник Адриан не видим иного средства оградить пленников дакийских от гнева Децебала, кроме как поместить нарочно отобранных Адрианом людей в твоем доме.

    Будь здоров».
        Старик вырвал из рук раба письмо, повертел пергамент, морщась, попытался разобрать буквы.
        - Ты что-то имеешь против приказа самого императора? - спросил Адриан.
        - Бессмертные боги! При чем здесь Децебал? Да пусть кто угодно живет подле этой паршивой бабенки, только соблюдает правила моей фамилии.[Фамилия - все домочадцы, свободные и рабы.]
        Однако видно было, что старик взбешен. Он повернулся и направился к себе в таблиний в сопровождении перепуганной до смерти свиты домашних. Такой день - они знали по опыту - для кого-нибудь закончится зверской поркой и, возможно, продажей в гладиаторскую школу.
        - Благодарю! - Марк Декстр пожал Адриану локоть, как принято меж военными. - Пожалуй, это самый счастливый день в моей жизни. - Я твой должник.
        Потом он потрепал Клио по щеке и подмигнул Мевии. Глаза его сияли. Он был счастлив.


* * *
        Ночью Зинта лежала на кровати, а Мевия сидела подле нее на стуле, и они шептались, обсуждая ситуацию в доме, в Риме и вообще в империи.
        - Я не доверяю центуриону Марку Декстру, этот человек темный, о нем я ничего не ведаю, - говорила Зинта шепотом, - кроме того, что он враждует со своим отцом так, что они убить друг друга готовы. - Она неплохо знала латынь, но наверняка у римских эстетов ее произношение вызвало бы смех. - Я даже не могу понять - охраняет он нас или только следит, как и все в этом доме. И что с нами будет?
        - Надеюсь, твой старший сын вернется в Дакию и будет править.
        - Диег?.. Да, Адриан хочет этого. Недаром он поставил в нашем ларарии[Ларарий - домашний алтарь.] Диоскуров. Божественные всадники должны покровительствовать моим сыновьям. Но мой брат? Децебал? Что с ним станется? То же, что с Диурпанеем?
        - А что сталось с Диурпанеем? - Мевия не ведала о дакийских событиях практически ничего - слышала, как все, что недавно была война, и в войне этой победил Траян, а Децебал, хотя и сохранил царство, но власть его пошатнулась, и полную независимость правитель Дакии утратил.
        - Диурпаней умер, - уклончиво ответила Зинта.
        - Децебал уже немолод и тоже когда-нибудь умрет. Тогда царство достанется твоему сыну.
        - Диурпанею помогли умереть, - сказала Зинта таким тоном, что сразу сделалось ясно, что именно скрывается за словом «помогли».
        - Надеюсь, с Децебалом будет иначе.
        - Мне тут не нравится… - призналась Зинта. - Столько людей, столько грязи…
        - Грязи? - удивилась Мевия.
        Украшенный множеством фонтанов Рим с его прекрасными храмами и зелеными парками ей никогда не казался грязным.
        - Не то что у нас в горах… - шепнула Зинта. - Я привыкла к другому воздуху - где не пахнет известью и пылью. Неужели нельзя было поместить нас где-нибудь в большом поместье?
        Мевия вздохнула. Наверное, Зинта права: Город - не место для выросших в горах мальчишек. Если большинство богачей старается вывезти на лето детей из Рима, то маленьким дакам тем более стоит уехать, для них болотные влажные испарения в низинах столицы стократ опаснее. Надо поговорить об этом с Марком Афранием.
        Мевия улыбнулась: мысль о том, что придется переговорить с Марком, ей нравилась.

«О, Венера! Неужели я влюбилась? - мысленно спросила себя гладиаторша и так же мысленно рассмеялась. - Влюбилась как глупая девчонка! Ну надо же!»



        Глава III
        ПОСЛАНЦЫ

        Апрель 858 года от основания Рима
        Рим


        В тронном зале Домициана Траян принимал парфянских послов. Огромный зал с двухъярусной колоннадой, с наборным мраморным полом и апсидой, где стояло курульное кресло императора, освещался через большие окна под потолком. Стены тоже были отделаны мраморными панелями, и портики вдоль стен украшали колонны из радужного мрамора, а в нишах стояли базальтовые статуи, сверкая черными полированными боками, - сомнительные свидетели триумфа Домициана над хаттами и даками.
        Император каждого явившегося на прием сенатора называл по имени и каждого лобызал в обе щеки. Адриан, присутствовавший при сей процедуре, невольно морщился и испытывал горячее желание удрать в соседний перистиль, это причудливое порождение фантазии Робирия, придворного архитектора Домициана, где отделанные каппадокийским полупрозрачным мрамором стены, отполированные до зеркального блеска, не хуже серебряных зеркал отражали каждого, кто осмеливался приблизиться к императору. Обрамляющие перистиль колоннады выстроились, будто солдаты на плацу, а расположенный в центре низкий восьмиугольный лабиринт фонтана сулил прохладу. Мелкая, вечно колышущаяся вода, блеск ниспадающих струй, что извергались из пышной и вычурной статуи, - все это не то чтобы радовало придирчивый взгляд Адриана, но не вызывало отторжения, как оставшаяся в тронном зале толпа заискивающих льстивых стариков. Особенно противно было смотреть, как Траян лобызает эти щеки, сивые от седой щетины, плохо выбритые или, напротив, выбритые слишком хорошо, алеющие свежими порезами. Ну почему императору так необходимо выслушивать эти велеречивые
славословия - он бы, Адриан, сбежал на край света - в Британию, отвергнутую Светонием, или на Данубий, в милый сердцу, все еще не получивший статус муниципия Эск, где Пятый Македонский все так же нес службу, наблюдая, как на другом берегу реки растет сосед-соперник Сацидава, или в Колонию Агриппины, в Германию, куда Адриан мчался сломя голову, соревнуясь с гонцами Сервиана, и едва не сломал себе шею, торопясь доставить дядюшке сообщение, что отныне Траян - властелин Рима.

«А я… когда я получу предсказанное?» - Адриан мысленно закрывал глаза, представляя, как ему - где-нибудь на данубийском лимесе или в жаркой Сирии, где небо не синее даже, а фиолетовое от безумной жары, а зелень бывает зеленой только ранней весной, несется гонец и, соскакивая с измученной лошади, выплевывает слова запекшимся ртом: «Адриан Август…»
        Или это будет загородная вилла… Почему бы и нет? Столь же причудливая, как фантазии Робирия, но построенная по личным чертежам Адриана… Берег канала, мраморная скамья, отражения статуй в зеленой непрозрачной воде.
        Адриан вздрогнул и очнулся от сладостных фантазий.
        Сенаторы были все поцелованы, наступил черед приема парфянских послов. В длинных шитых золотом одеждах, в островерхих шапках, послы входили в зал - кланялись на восточный манер до земли. Глаза у всех подведены сурьмой, бороды завиты, завиты и волосы, что спускались из-под шапок на плечи. Адриан уловил ароматы благовоний, призванные перебить запах долго пролежавшей в сундуках одежды.
        За путаными и многословными речами послов смысл уловить удавалось не сразу - впрочем, смысл все же проступал, медленно и как будто с неохотой, по мере того как переводчик сообщал на латыни речь посланца Пакора: царь просил поддержать именно его в той склоке, что длилась уже много лет в Парфии, и ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не поддерживать Вологеза и уж тем более Хосроя, надменного, дерзкого зятя Пакора, который также осмелился претендовать на царский венец.

«Видимо, дела у них совершенно дерьмовые», - отметил про себя Адриан.
        Впрочем, посольство явно не удалось - потому как тут же возник вопрос об Армении, кому там быть царем и с чьего соизволения, и следом - вопрос об Осроенском царстве,[Осроена (Эдесское царство) - государство в западной части Месопотамии с главным городом Эдесса, населенное в основном сирийскими народами, говорящими на арамейском языке.] распоряжаться которым опять-таки намеревался Пакор.
        Так что Траян, хотя и принял дары, но с послами говорил неласково и ничего - ровным счетом - не обещал Пакору.
        - Помпей Лонгин принял яд… - донесся откуда-то издалека незнакомый голос.
        Адриан повернулся.
        Стоявшие перед императором отцы-сенаторы невольно подались к стенам - многих Траян был выше на полголовы, а то и на целую голову, их старость гнула к земле, а он все еще широко расправлял плечи. Император остался стоять посреди залы. Его лицо со сведенными на переносице бровями, под серебряным шлемом поседевших волос вмиг потемнело, сделавшись схожим с мрачными ликами застывших в нишах базальтовых статуй.
        - Известия из Дакии: Помпей Лонгин умер в плену у Децебала.
        Адриан спешно отвел взгляд, ибо вспомнил тут же, как два месяца назад в соседствующей с тронным залом базилике составляли письмо - ответ царю Децебалу. Базилика эта, хотя и довольно просторная, служила для узкого круга лиц, в основном там собирался императорский совет. В тот день Траян расхаживал по базилике, а Сервиан и Лициний Сура, расположившись на двойной скамье, будто два брата-близнеца (с некоторых пор их сходство делалось почти карикатурным), наперебой предлагали формулировки…
        - …по доброй воле принял яд… - говорил все тот же равнодушный и незнакомый голос, и у Адриана холод пробежал вдоль позвоночного столба, будто и ему неведомая рука поднесла чашу с темной, терпко пахнущей жидкостью. И от ледяной необходимости испить эту чашу до боли свело скулы.
        Ярость охватила Адриана. Нет, еще рано, еще нельзя. Война - слишком рано. Еще два или три года. А лучше - пять. Мальчишки должны подрасти, впитать в себя дух Рима. Только тогда можно завести разговор о том, что из Дакии нужно создать вассальное царство - пограничный оплот, крепость на пути конных орд, стену - от набегов.
        А времени-то нет! Нет времени!
        Перед глазами все как будто заволокло туманом.
        - …до весны мы не сумеем выступить, - говорил тем временем, делая новый поворот и вновь удаляясь ровным шагом старого легионера, император-солдат. - Да мы и весной будем не готовы. Новое оружие заказано, но не выковано, части не укомплектованы, новобранцы, только-только записанные в легионы, не прошли подготовку…
        - В мае уже поздно начинать кампанию - не успеем. Тогда уж на другой год… - Это Лициний Сура.
        - А я бы выступил этим летом… - Это Сервиан.
        Адриана злило, что сейчас ему придется повторить слова Сервиана. Дело в том, что он бы тоже выступил летом - неспешным маршем, подтягивая войска к Виминацию и Дробете, осень и зиму употребил бы на тренировки, а весной…
        - Военные действия в Дакии лучше всего начать следующей весной, как только в долинах подсохнут дороги и вскроются перевалы в горах - выступить и идти сразу тремя или даже четырьмя колоннами, зажимая сердце Дакии в железные клещи. - Адриан все же успел сказать это вслух, но сказал слишком громко, нервно, голос завибрировал.
        - Речь для Сената готовишь? - чуть ли не оборвал его Сервиан - зять поддевал всякий раз, за глаза смеясь, что гречонок ни на что большее и не способен - только писать за дядюшку витиеватые речи. Адриану передавали его жесткие и порой удачные насмешки, отчего Адриан сжимал кулаки до побеления костяшек и готов был мчаться куда-нибудь, куда глаза глядят - лучше всего на охоту.
        - Адриан прав, - ответил вместо племянника император. - В Дакию выступить надо непременно весной, сразу несколькими колоннами, чтобы все крепости обложить и штурмовать, штурмовать…
        - А Лонгин? - Вопрос Лициния Суры как-то тихо потух без ответа, как лампа, в которой иссякло масло.
        - …вольноотпущенник прибыл с письмом. Сказал, что уехал из Сармизегетузы, а хозяину оставил смертельный яд.
        - Так, может, Лонгин еще жив? - зашелестели сенаторы.
        - Известие верное, - не усомнился Траян.
        И никогда не усомнится: Риму и императору выгодно, что Лонгин умер, руки развязаны, и есть дополнительный повод к войне - такой нестерпимо желанной.
        Адриан вновь ощутил текучий противный холод вдоль спинного хребта. Как будто насквозь его прошивала острой стрелой подлая мысль: как же ничтожна и не важна жизнь одного человека пред блестящим и счастливым ликом империи.


* * *
        Неведомо как этот человек появился на гипподроме. Скорее всего - с ловкостью дикого зверя взобрался на стену. А уж перебраться внутрь, цепляясь за ветки деревьев, - дело пары мгновений. Он двигался бесшумно. Коренастая темная фигура, закутанная в темный плащ, - она скользила от одного дерева к другому, и ночь, совершенно безлунная, лишь тусклым светом звезд подсвечивала силуэт.
        Человек отлично знал расположение дома и знал также, что в этот полуночный час дверь из гипподрома, обычно закрытая на замок, легко поддастся под рукой ночного гостя.
        Между стеной гипподрома и перистилем в ряд шли комнаты-спальни, и в конце ряда располагались кладовые. Одна из этих комнат интересовала гостя. Он двигался в тени колоннады, как полагал - незамеченный.
        - Эй, кто здесь? - неожиданно окликнул гостя дежуривший в перистиле раб.
        Стража этого трудно было заметить - потому что темнокожий парень сидел между двумя базисами статуй, обхватив колени руками. Сейчас он поднялся, отблески висевшей на колонне масляной лампы заиграли на его плечах и обнаженной груди.
        - Это я, Домиций… - отозвался гость голосом повелительным и ласковым - то есть не сулящим ничего хорошего.
        - Какой еще Домиций? - переспросил раб.
        Он ошибся, глупый. Вместо того чтобы спрашивать, надо было кричать, вопить во всю глотку, поднимать тревогу, звать других караульных, будить всю фамилию. А он, завороженный повелительно-наглым голосом, задал ненужный вопрос.
        В следующий миг тень от стены метнулась вперед и очутилась рядом. Караульщик вскинул руку с палкой - палка как раз на этот непредвиденный случай - но деревяшка так и застыла в воздухе, потому что хищное стальное жало скользнуло под ребра охраннику.
        - Вот такой, - ответил Домиций, подхватывая обмякшее тело и опуская его возле базиса статуи. - Побудь здесь, приятель. Поспи, - добавил ласково.
        Затем он повернулся и неслышно направился к двери, нагнулся, просовывая острый штырь в замочную скважину. В тот же момент дверь рванули изнутри. Удар ногой, метящий в лицо гостю, что склонился к замку, должен был опрокинуть его на пол.
        Но не опрокинул. Потому что убийца успел отшатнуться - и удар его не достал. Тогда обитатель комнаты нанес удар кинжалом. Но незваный гость перехватил руку с кинжалом и рванул на себя, выдергивая человека из комнаты, как ведро из колодца. Но теперь ошибся Домиций, полагая, что человек будет куда тяжелее, - неведомый не просто вылетел наружу, а улетел из-под колоннады в перистиль, успев вырваться из захвата Домиция.
        На убийцу тем временем кинулся следующий противник - куда крупнее и сильнее первого. Гость встретил его кинжалом. Но в этот раз острое лезвие не сумело отыскать плоть и прошло мимо. Еще удар - и опять человек ускользнул. В узком пространстве комнатки это казалось немыслимым - но и в третий раз кинжал не достиг цели. Впрочем, и сам Домиций двигался не менее ловко - противник, в свою очередь, трижды не сумел его достать.
        Четвертый удар все решит - Домиций вряд ли успел подумать - скорее почувствовал это. Противник захватил его руку и приложил о косяк, пытаясь выбить кинжал из пальцев, второй же рукой ухватил за горло. И тут из угла метнулся невысокий, но крепко сложенный мальчишка, воскликнул: «А вот так!» И с радостным воплем захлопнул дверь, можжа кисть руки гостя вместе с кинжалом.
        Короткий вопль тут же стих, ибо второй мальчишка скользнул вперед, погружая в бок прижатого к стене «гостя» острый клинок.
        Дверь толкнули снаружи.
        - Осторожнее! - крикнул человек, державший Домиция - уже мертвого - за горло.
        - Что там, Афраний! - спросил женский голос.
        - Бой закончен! - проговорил центурион Афраний тоном судьи в амфитеатре и разжал пальцы.
        Тело убитого стекло на пол. А мальчишки ухватили мертвеца за руки, выволокли из комнаты в перистиль и швырнули подле убитого Домицием раба. Кинжал, что нанес рану, бросили тут же.
        - Как ты думаешь, понравится хозяину дома эта находка? - проговорил в задумчивости центурион Афраний.
        - Думаю, он будет в восторге. - Мевия обвила шею центуриона и приникла к его губам. Тот поначалу ответил на ее поцелуй, но потом отстранился.
        - Не сейчас… - пробормотал он.
        - Почему, радость моя? Разве кровь тебя не возбуждает? Бой не возбуждает? Смерть не возбуждает? Мы ничего не видели и не слышали в эту ночь, ибо ложе наше было посвящено в эти часы Венере. Разве не так?
        - Мевия, ты меня совсем не знаешь, - сказал Марк, отстраняясь.
        - Мне все равно, - ответила Мевия. - Абсолютно. Знаю одно: ты жесток, но не любишь изводить людей, подчеркивая свою власть. За это я тебе все прощаю.
        - Все прощаю… - очень точно передразнил Мевию Диег, и мальчишки прыснули.
        - Немедленно к себе в комнату! - приказал центурион.
        Диег и Регебал тут же исчезли, будто растворились в темноте.
        - Когда-нибудь эти волчата вырастут в настоящих волков, - заметила Мевия.
        - Ручных волков, - уточнил центурион.
        Мевия не стала возражать, хотя как раз в этом она сомневалась.


* * *
        - Ты знаешь этого Домиция? - спросил утром центурион Афраний у отца.
        Тот сидел в атрии и принимал клиентов. Центурион всегда поражался, сколь много у отца просителей и подхалимов, сколь много на свете людей, готовых терпеть любые унижения, лишь бы получить лишний асс.
        - Эту падаль? И не собираюсь даже смотреть на мертвое тело. Я приказал и раба, и вора вывезти на кладбище для бедных.
        - Отец, кто-то пытался убить племянников Децебала. Или ты не знаешь, как важны эти мальчишки? - Центурион говорил тихо, сдержанно, хотя внутри в нем все так и кипело.
        Он не сомневался, что отец замешан в случившемся, но никаких доказательств тому не было.
        - Нисколько не важны, - фыркнул старик. - Дакия вот-вот станет римской провинцией. Напротив, они будут только мешать. Уже точно известно, что грядет война. Или ты не знаешь? Хорош же центурион… - Старик презрительно хмыкнул.
        - Ты помогал убийце? - Центурион прищурился, глядя на отца. Всю жизнь ему хотелось одолеть этого человека, но он так и не сумел этого сделать.
        - Я - нет. Но есть люди, которые пекутся о благе Рима, в отличие от тебя и твоего гречонка Адриана. Кто-то мог попросту оскорбиться и решиться на месть - за убитого Лонгина отмстить убийством мальчишек-волчат. Разве не так грозил Децебалу Траян в письме?
        - Император угрожал убить мальчишек? Нет, это невозможно! - возразил Афраний.
        - Как будто ты читал письмо! - презрительно фыркнул будущий консул.


* * *
        Послания приходили с интервалом в восемь дней,[Римляне, считая года и дни, прибавляли день и год, с которого начинался счет, к числу. Поэтому в римской неделе 8 дней, а называется она нундины, как будто дней девять. Так же, говоря, сколько человеку лет, римлянин прибавлял год. Чтобы не путать читателя, в романе сохранены привычные числа.] будто нарочно гонцы спешили в первый день римской недели порадовать императора новостями из Дакии. Второе письмо пришло от самого Децебала - дакийский царь предлагал обменять тело умершего Лонгина на удравшего хитрого и наглого вольноотпущенника да еще - на сбежавшего из плена центуриона. Значит - сделалось ясно - центурион, что сопровождал Лонгина, сумел сбежать. А как его имя? Гай Осторий Приск. Имя знакомое. В прежней войне прославился. Ну и где же этот центурион? О нем ни слуху ни духу. Сгинул наверняка в горах зимой. Не повезло парню.
        Письмо Траян продиктовал очень быстро: пусть Децебал оставит тело Лонгина себе, а жизнь центуриона и жизнь вольноотпущенника стоят больше, нежели мертвое тело.
        В первый день следующих нундин пришло письмо из Виминация, к письму приложены были таблички, запечатанные печатью Лонгина, и сам перстень-печатка умершего легата. Кто их доставил и когда - не сообщалось.
        А вот что именно написал в предсмертном письме Помпей Лонгин - император не сообщил не только Адриану, но и самому близкому своему человеку, с которым всем и всегда делился, - Лицинию Суре. Прочел у себя в комнате наедине, разровнял воск, очень долго ровнял, будто опасался, что какая-то черточка из послания уцелеет. В тот вечер во дворце не было пирушки - Адриан провел его в обществе Плотины, что поселилась в покоях Ливии, жены божественного Августа. Здесь в триклинии она принимала гостей, обеды были скромны, беседы - занудны, но, как донесли слуги - ох уж эти всезнающие и вездесущие соглядатаи, - в этот вечер Траян диктовал секретарю воспоминания о войне, которая еще не началась.



        Глава IV
        РИМ, ПОКИНУТЫЙ ИМПЕРАТОРОМ

        Июнь 858 года от основания Рима
        Рим


        К канун нон июня[4 июня 105 года н. э.] император Траян покидал Рим. Он не спешил, никакой торопливости - сначала он проедет Аппиевой дорогой до Брундизия, а там сядет на корабль - и прибудет в Дуррес. Потом - Эгнациева дорога, что пересекает Иллирию, Македонию и Фракию. Император будет по пути принимать по дороге делегации знатных граждан, обсуждать с наместниками детали грядущей войны. Его путешествие будет неспешным, и до Дробеты Траян доберется не раньше августа, приведя с собой свежие войска и многочисленную свиту.
        Плиний, старательно отделавший свою речь, произнесенную три года назад, изрядно дополненную и уже много раз читанную - настолько часто, что многие уже знали кое-какие рубрики наизусть, - преподнес императору свиток в золоченом футляре, видимо, в надежде, что где-нибудь на берегах Бистры император перечитает излюбленные фразы и вспомнит доброго Плиния.
        Адриан, назначенный легатом Первого легиона Минервы, уезжал на лимес вместе с императором. А вот центурион Декстр остался в Риме.
        Накануне отъезда Декстр имел разговор с Адрианом - наедине. Они опять прохаживались по гипподрому - на этот раз цветущему, полному ароматов наступившего лета.
        - Мы не успели… - только и сказал Адриан. Он был мрачен и мыслями уже находился в дороге и на сражениях грядущей войны.
        - Тебе нужны мальчишки или нет? - спросил Декстр напрямую. - С началом войны все изменилось. Возможно, теперь они просто обуза.
        - Траяну они точно не нужны, - заметил Адриан.
        - Ты можешь восстановить царство спустя десять лет… и двадцать лет спустя - тоже. Никто не знает, что его ждет через двадцать лет. - Декстр, разумеется, заметил снисходительную улыбку, скользнувшую по губам племянника императора, но ничего не сказал по этому поводу.
        - Что ты планируешь сделать?
        - Отправить их в загородное поместье. Летом мальчишкам нечего делать в Риме.
        - Боишься лихорадки?
        - Как и все.
        - Перевези их в поместье, - после паузы сказал Адриан. - Надеюсь, ты умеешь дрессировать волков.


* * *
        Консул-суффект Афраний Декстр за ночь несколько раз вставал - сказывались годы, обилие жирной и острой пищи. Обычно он не посещал латрины - мальчишка-раб, спавший под дверью хозяйской спальни, тут же вскакивал, разбуженный зычным призывом хозяина, врывался в комнату и подносил хозяину горшок для урины.
        Но в этот раз мальчишка на зов не явился. Афраний поднялся, кряхтя. Распахнул дверь. Узкая подстилка мальчишки пустовала. Это так поразило Афрания, что он несколько мгновений тупо пялился на жалкое рабское «ложе». Потрескивал, угасая, огонек в масляной лампе: Афраний любил, чтобы после захода солнца во всех комнатах горели светильники, - а чтобы не случился пожар, повсюду дежурили рабы. Другой обязанности у этих домашних пожарных не было - в дневное время они спали, ночью таращили глаза.
        Но сейчас и караульщик куда-то исчез.
        Тут Афранию послышались голоса: то ли в перистиле, то ли в таблинии спорили - спорящих было двое, и голоса принадлежали мужчине и женщине. Афраний вышел из спальни. Но никого ни в таблинии, ни в перистиле не нашел - даже своей домашней стражи. Лишь два светильника горели, остальные погасли. Он заглянул в триклиний. Пусто. На мозаичном полу столовой - черепки кувшина и разлитое вино - лужа в неверном свете масляных ламп казалась черной.
        Афраний наклонился, тронул пальцем лужу, облизал.
        - Фалернское вино! - воскликнул гневно. - Настоящее фалернское вино, не разбавленное. Придурки! - заорал он. - Чтоб вам всем заболеть! Чтоб сдохнуть от гнойных язв! Кто разлил мое вино?! Знаете, сколько я плачу за амфору этого вина! Кучу серебра! А какой-то придурок разливает мое вино!
        Он вышел из триклиния и направился в латрины - терпеть дольше не было сил.
        - Я плачу кучу серебра, а эти бездельники жрут, пьют и разливают мое вино.
        Опять он не встретил караульщиков.
        - Сейчас, - пробормотал он, толкая дверь в латрины, - я пойду и разбужу этих ожиревших лентяев. Завтра всех будут пороть. Всех - точно - будут пороть.
        В латринах на мраморном стульчаке сидела женщина. В одной коротенькой тунике, босиком. Та самая наглая сучка, что теперь прислуживала Зинте и которая - как доносили хозяину рабы наперебой - ублажала в постели его наглого сына-центуриона.
        - Пошла вон, - буркнул Афраний, усаживаясь на мраморное сиденье.
        - Не могу, господин, - отвечала нахалка. - Никак не могу пока встать.
        И она самым наглым образом принялась покачивать ногой и даже что-то такое подпевать себе под нос.
        - А где Дикея? - спросил Афраний. - Этой дряни надлежит дежурить здесь всю ночь.
        - Дикея? Кажется, она умерла, - ответила наглая тварь, вскочила, даже не оправив тунику, сверкнула голой задницей, подставила ладошку под струю воды, но, вместо того чтобы омыть себя, брызнула в лицо Афранию.
        Тот, подавшись вперед, попытался ухватить развратницу за ляжку, но девица легко увернулась и выпорхнула из латрин - совершенно бесшумно.
        - Сучка! Тебя надо сбросить с моста! - заорал он.
        В ответ долетел лишь звонкий смех, и все смолкло.
        Афраний - как ни прислушивался - не смог различить ее шагов: лишь журчала вода в стоке под сиденьями.
        Ругаясь уже тише, под нос, он поднялся, поискал горшок с палочками и губками. Нашел, безуспешно рявкнул в безответную ночь: «Дикея!» Потом, морщась и ругаясь в голос, как мог, сам обтерся этой самой губкой и, брезгливо бросив использованную на пол, долго мыл руки под струей воды, бегущей из разинутой пасти мраморного Тифона.
        Выйдя в перистиль, остановился. Лунная была ночь. Лунная, светлая. И перистиль весь был как чеканное серебро с чернью. А посреди перистиля стояла нагая женщина - вся светящаяся, будто отлитая целиком из серебра. Афраний не сразу сообразил, что это никакая не женщина, а греческая статуя, что установили в перистиле три дня назад. Скульптура, сделанная столь искусно, что казалась сейчас в лунном свете живой, а поза ее - одновременно стыдливой и нагло вызывающей.
        Природный меч консула шевельнулся, нацеливаясь на добычу.
        - Она этого хотела, дрянь, хотела и теперь ждет, - пробормотал он и двинулся в крыло, отведенное Зинте и ее свите.
        Дверь Мевии он отыскал, но было заперто - судя по всему, на засов изнутри. Хозяин постучал.
        Ни гугу в ответ.
        - Открой, сучка! Тебе сказано, открой.
        - Уходи, - донеслось изнутри.
        - Сама хотела, чтобы я пришел. Вот я и пришел. А не откроешь, пойду завтра в суд да скажу, что ты тайком бегаешь в лупанарий - вот и запишут тебя в коллегию проституток.
        - Ты сам учил своих рабов не лгать.
        - А это не ложь. Потому как ты и есть блудозадая шлюха.
        Дверь неожиданно отворилась, и на пороге возникла наглая бабенка.
        Он протянул к ней руки. Да только обхватить не успел - удар в пах заставил его согнуться, а потом сверху прибавили еще кулаком - вернее - кажется, сразу двумя, сомкнутыми.
        Афраний покачнулся и осел в углу. Комнатка Мевии была освещена лунным светом - но лишь треть, не более - остальные две трети оставались темными до черноты.
        - Получил свое? - процедила сквозь зубы гладиаторша. - А теперь проваливай отсюда, старый пень.
        Она стала отступать в темноту - будто погружалась в черную воду.
        - Да я тебя сейчас… - Афраний, брызгая слюной, принялся обещать, как поимеет он сейчас эту гнусную дрянь - куда, как и в какие места…
        - Уходи, - сказал вдруг мужской голос.
        Лунный свет осветил мужскую руку, ухватившую старика за тунику. Афраний узнал эту руку. Да и голос узнал тоже.
        - Это ты, Марк? Знаю, что ты с нею любишься. Ничего, поделись с отцом - не убудет от твоей шлюхи.
        - Уходи! - повторил центурион, не думая отступать.
        - Ты угрожаешь мне! - завопил консул. - Паршивый скот! Надо было приказать отнести тебя к колонне Лактария, как я сделал это с твоим старшим братом. Твоя мать, поблядушка, нагуляла вас обоих с галлом-рабом. Даром, что ли, ты белоглаз, как галл!
        Центурион размахнулся. Кулак угодил в скулу консулу.
        Потом, ухватив за трещащую тунику, поволок грузное тело в хозяйскую спальню.
        - Моя мать была белокура, - бормотал Декстр. - Белокура и светлоглаза. И я помню, урод, как ты издевался над ней. Как покупал ей красивых рабов и заставлял приставать, чуть ли под тунику к ней лезть, а потом велел хватать мальчишек да сечь до полусмерти, да резать им носы. Она плакала, умоляя тебя прекратить, а ты смеялся. Только после этого у тебя член вставал… и ты шел в спальню трахать мою мать, и я слышал, как она кричала от боли… нет, не от удовольствия, я уже тогда знал, как стонут от удовольствия… а когда мой Борисфен, мой щенок ухватил тебя за пятку, ты сам лично забил его насмерть палкой. Ненавижу тебя, ненавижу…
        Центурион бросил обеспамятевшего консула на кровать.
        - Орк! - завопил центурион во всю глотку. - Орк, забери себе его гнусное тело. Забери и пожри как можно скорее! Или я не выдержу и убью его!
        Он выскочил из спальни и не видел, что старик тут же стал подниматься, кряхтя. Его беспамятство было всего лишь притворством.
        Марк выбежал в перистиль, подставил голову под струю холодной воды.
        - О боги, боги, за что?..
        Тут его и схватили - когда он стоял, склонившись под струей, из-за журчания воды не услышал осторожных шагов.
        Рабы-телохранители консула ухватили его за локти, мастерски и почти мгновенно скрутили сыромятными ремнями и опрокинули на пол.
        - Всем встать! Подниматься! Всем! - Дребезжащий старческий голос управляющего разносился по дому особенно громко в этот ночной час.
        Перистиль стал наполняться челядью - дрожащие, заспанные, небрежно одетые, рабы и вольноотпущенники выбирались кто из своих комнаток, кто из закутков подле кухни или под лестницей. Десятки зажженных факелов осветили перистиль, отблески играли в воде фонтана, добавляя теплой телесности холодному мрамору. Для хозяина вынесли в перистиль кресло и поставили меж колоннами. Центуриона подняли и поставили перед отцом на колени. Он уже догадался, что сейчас произойдет, и в отчаянии рванулся, пытаясь выскользнуть из крепко державших его рук. Но куда там! Из этих лап не сумел бы вырваться сам Геркулес. Центурион Афраний, хоть и не обделенный силой, на подобные подвиги все же не был способен.
        Он обмяк и смиренно опустил голову. Оставалась надежда, что отец передаст его дело городскому претору, и тогда можно будет доказать свою невиновность. Но время текло, старик Пинакий уже перевернул клепсидру, а хозяин все не появлялся.
        Наконец старик вышел, одетый в тогу, неспешно прошествовал к своему креслу и тяжело опустился на тщательно взбитую подушку. Виночерпий тут же подал ему воду со снегом - консул в жаркие дни все время пил холодную воду. Женщины-рабыни, выгнанные из общей комнаты за кухней, столпились в тени колоннады.
        - Я сужу моего сына отцовской властью! - объявил консул. - Мой сын пытался убить меня! Он ранил меня кинжалом, и только Судьба спасла меня.
        - Это ложь! - выкрикнул центурион. - Ты сам…
        Один из телохранителей ударил его по губам. Несильно, но болезненно, рот тут же наполнился кровью.
        - Я сужу своего сына отцовской властью! - повторил консул.
        - Не имеешь права! Я - центурион на службе императора…
        - И приговариваю его к смерти! - объявил консул Афраний. - Завтра утром здесь в перистиле тебя казнят. Уведите его и приготовьте все потребное для казни. Я приглашу достойных людей посмотреть, как будет умирать мой сын.


* * *
        Марка Афрания заперли в комнатке рядом с эргастулом. Рабам своя тюрьма, свободным - своя. Впрочем, в доме консула Афрания Декстра жизнь и тех и других по сути мало отличалась. Марк в детстве немало дней провел в домашнем карцере. За любую провинность - невинную ложь, разбитую глиняную чашку, дерзкое слово - отец немилосердно порол сына, а потом запирал его здесь на всю ночь, не давая ни еды, ни воды. Все свое детство Марк был уверен, что справедливость означает одно - чудовищное наказание, отсутствие снисхождения и прощения. Все детство Марк пытался выбраться из этой тюряги, думал: был бы сильнее - выломал решетку. И вот много лет спустя каменная глотка встретила его знакомым спертым воздухом и черной тоской. Центурион первым делом кинулся к окну, но обнаружил, что окна никакого больше нет - его заложили кирпичами наглухо. Как будто тюрьма тоже выросла и возмужала вместе со своим пленником. Марк опустился на влажный каменный пол и завыл от бессилия и злобы. В этот миг он пожалел об одном - что не убил отца.


* * *
        Когда дверь с лязгом отворилась, центурион Афраний понял, что время казни пришло. Он ожидал, что телохранители ввалятся в карцер, вновь заломят руки и…
        Но вместо телохранителей вошел, крадучись, старик Пинакий.
        - Ты не связан? - спросил вольноотпущенник шепотом, освещая карцер масляной лампой, что принес с собой. - Нет?.. Это хорошо. Выйди со мной, прошу тебя, господин…
        Что-то явно пошло не так. Но Марк не стал задавать вопросы и вышел из карцера в узкий коридор. Мелькнула мысль: Пинакий ослушался хозяина и решил помочь бежать господину. Сделалось больно слева. Бедный старик, что его ждет за подобное - трудно даже представить!
        - Пин… - Центурион положил старику руку на плечо.
        Тот вдруг затрясся.
        - Спаси нас, господин…
        - О чем ты?
        - Один из вольноотпущенников убил твоего отца. Теперь нас всех казнят. Всех…
        Он схватил руку Марка и прижал к губам.
        - Погоди. Почему ты думаешь, что убил вольноотпущенник? - спросил Марк.
        - Кинжал был брошен рядом. Кривой кинжал Орфея.


* * *
        Коридор перед спальней консула, куда Марк прошлой ночью притащил отца, теперь был запружен толпой вольноотпущенников. Рабы, прослышав про убийство, попрятались в своих закутках, дрожа от страха. В лучшем случае многих из них ждала пытка, в худшем - всех до единого - смерть. У вольноотпущенников, как всегда в таких случаях, имелся шанс уцелеть.
        Центурион Афраний зашел в спальню, куда уже заглядывали утренние лучи солнца (покои убитого были с окном, выходящим в один из перистилей, в отличие от большинства римских спален); перекрестья оконной решетки лежали на теле хозяина темным узором. Голова убитого была несколько повернута набок, и вся подушка сделалась бурой от вытекшей крови. Очень много крови. Однажды он уже видел столько крови на кровати… Очень давно. На горле покойного алела полоса от лезвия: было ясно, что горло перерезал острейший клинок. Афраний тронул голову убитого и тут же отдернул руку: рана стала раскрываться черным зевом - чья-то очень твердая рука перерезала горло до самого позвоночника.
        Кинжал валялся тут же. Не узнать любимую игрушку Орфея было трудно.
        Самому Марку Декстру это убийство ничем не грозило - он сидел в карцере и не мог не только перерезать старику горло лично, но и сговориться с кем-то. Но если признают виновным челядь, казнят всех. В том числе - Зинту и мальчишек-даков. Ибо они, пленники, хоть и высокого полета птицы, числились в этом доме рабами. Какой же ловкий план в стиле недавних подлых наветов! Кто за ним стоит? Сервиан, чьим другом числился Помпей Лонгин? Или сам Траян, чьим другом опять же был Помпей Лонгин? Вот и ответ Рима Децебалу: распять царевичей, удушить царевну. Все по закону, по древнему и нерушимому закону…
        У Марка кровь закипела от бешеной ярости. Его поимели. Неведомо кто разыграл весь этот спектакль, но сделал он всё очень ловко. Захотелось завыть по-волчьи или кинуться на кого-нибудь с кинжалом. И не побежишь на Палатин умолять о спасении - нет там никого, пуст императорский дворец, Траян в походе. Пока гонцы будут мчаться вслед, пока вернутся, дело свершится, если только…
        - Пинакий… - Марк прочистил горло.
        - Да, господин.
        - Ведь консул в последние месяцы мучился от страшных болей, так ведь?
        - Ноги болели. И мочиться было трудно и больно… в такие дни он злился больше прежнего и непременно приказывал кого-нибудь пороть… - сказал Пинакий и замолк.
        - В такие дни старик бился головой о стену и просил себя убить, - закончил центурион.
        Какая-то малость правды в этих словах была - не про самоубийство, а про то, что накатывали на покойного консула приступы боли. А все из-за того, что обожал он соленое и острое, пил вино неразбавленное, объедался так порой, что вечером к животу ему прикладывали грелку. Ноги его сводило от боли - хромал. Да, бывало. Но чтобы просить убить себя…
        - Но рука слаба, самому не нанести удар. Так ведь? - продолжал Марк равнодушно, будто вердикт зачитывал. - Даже сильные люди просили о такой помощи своих рабов. Брут просил. Так ведь? Орфей отцу был предан как пес и любой приказ исполнял безропотно. Так ведь? - Последние слова центурион уже прорычал.
        - Так, - поддакнул опешивший Пинакий.
        - Это дело наверняка будет разбирать Сенат, - сказал Марк уже куда спокойнее.
        Он глянул на Пинакия исподлобья.
        - Ты говоришь, что ключ от денежного сундука покойного у тебя?
        - Я не взял ни асса, господин… - Старик затрясся.
        - А завещание отца? Оно в сундуке? Или… отдано на хранение весталкам?
        - Оно… - У Пинакия запрыгали губы. - Вот…
        Он извлек из-за пазухи запечатанный свиток и отдал центуриону.
        - Ты умно поступил, Пинакий! - Центурион спрятал свиток под тунику. - Я, так и быть, не буду вспоминать, как ты плохо относился ко мне в детстве.
        - Я, господин, я был добр вопреки… - Пинакий чуть не плакал.
        Но молодой господин уже вышел из спальни покойного. Вольноотпущенники расступились перед ним. Центурион прошел в комнату Орфея - телохранителю, единственному из челяди, позволялось жить в отдельной комнатке рядом с господином. То, что он увидел там, Марка почти не удивило: Орфей висел на веревке (петля была закинута на штырь, на который обычно вешали светильники). Правда, бронзовый штырь, перед тем как исполнить сие действо, выдернули и забили куда выше и глубже, нежели прежде. Ну что ж, будем считать, что Орфей не смог пережить смерть любимого хозяина, потому и наложил на себя руки.
        Едва Марк вышел из спальни телохранителя, как к нему кинулась Мевия.
        - О, бессмертные боги, Марк! - Она прижалась к нему, дрожа.
        Никак она плачет? А еще гладиаторша, женщина-воин! Он снисходительно фыркнул.
        Марк не знал, кто перерезал горло старику - Мевия, Пинакий, Зинта, один из мальчишек-даков? Все они отлично орудовали кривым кинжалом. Или кто-то пришлый явился в дом и устроил все это действо - убийство хозяина, «самоубийство» Орфея. Для них консул был всего лишь мерзким, жестоким стариком. И только для него - родным отцом, на которого поднять руку для римлянина запретно. Но центурион не собирался выяснять, кто именно нанес удар. Потому что тогда он должен будет покарать убийцу… Нет, это, конечно, не Мевия. Даже она не смогла бы вот так перерезать горло - до самого позвоночного столба. А способен это сделать мальчишка-варвар? К примеру, Диег?
        - Что теперь будет? - спросила Мевия.
        - Моя задача сейчас - спасти фамилию консула Декстра от поголовной казни. Значит - придется доказать, что старик покончил с собой. Так что первым делом я постараюсь привести себя и дом в порядок, но прежде надобно послать кого-нибудь к Плинию - уговорить консуляра пожаловать ко мне. И чтобы он пришел не один, а непременно с юристом, знатоком законов. А ты… Ты сейчас же уедешь вместе с Зинтой, мальчиками и бенефициарием Фирмом в отцовское… теперь уже мое поместье в Кампании. В Городе вам всем делать нечего.
        Мевия на миг растерялась, выслушав эту обстоятельную речь.
        - И как ты все происшедшее объяснишь отцам-сенаторам? - Она спрашивала про убийство, но он сделала вид, что речь идет об отъезде - ее и царевичей-даков.
        - В это время все семьи с детьми бегут из Города. Мы же говорили с тобой об отъезде. Я и так в ближайшие дни хотел отправить мальчишек в деревню. Просто сейчас это надо сделать быстрее.
        - Ты знаешь, кто… и как… все сделал? - шепотом спросила Мевия.
        Декстр отрицательно покачал головой. В его расчетах еще оставался некто, прежде пославший в этот дом Домиция.
        - У нас еще одна проблема, господин, - тронул его за плечо Пинакий. - Рабыня, конкубина господина…
        Он привел Декстра (Мевия увязалась следом) в маленькую комнатку на втором этаже. Здесь на полу в углу сидела связанная женщина лет двадцати пяти. Волосы ее разметались по плечам, черные глаза, полные слез, горели от ярости. Она была связана, рот заткнут. Судя по всему, женщина пыталась освободиться, но напрасно.
        Пинакий запер дверь, а Декстр вытащил кляп.
        - Господина убили! - взвыла женщина, захлебываясь слезами. - Мы убили! Мы!
        - Заткнись! - наклонился к ней Декстр. - Будешь орать - всех рабов в доме казнят.
        - Пусть казнят! Пусть! Подлецы! Мразь! Они желали ему смерти! Мы не можем жить, если он умер! Пусть все умрут… Все… Все до единого…
        Центурион схватил ее за горло, но она продолжала давиться криком:
        - Все… пусть… умрут…
        Декстр сдавил сильнее, позвонки хрустнули под его руками, и голова женщины безвольно склонилась набок.
        - Ты убил ее, - прошептал ошеломленный Пинакий.
        - Она хотела умереть. - Декстр обернулся и посмотрел старику в глаза. - Кажется, у тебя есть сожительница среди рабов и даже двое детей, тоже рабы пока что… Они тоже хотят умереть, если их господин умер?
        Пинакий попятился.
        - Нет, господин…
        - Тогда скажи каждому: «Если кто-то хочет уйти за Ахерон вслед за моим отцом, он уйдет. Но - один. Остальных ему прихватить не удастся».
        - Да, господин… - У Пинакия клацнули зубы.
        - И найди веревку - эта женщина повесилась от отчаяния. Ей было что терять со смертью господина. Не так ли?


* * *
        Через два часа всех рабов и вольноотпущенников, а также немногих свободнорожденных собрали в перистиле. Многие плакали, и нельзя было понять - от горя, от радости ли. Марк Афраний Декстр, чисто выбритый, в тоге, сидел в кресле, где совсем недавно сиживал его отец, верша суд над непослушным сыном. Теперь Марк невольно поглаживал деревянные подлокотники, отполированные до блеска ладонями покойного.
        - Отец мой прожил, - сказал Декстр приличествующую в таком случае фразу. - Похороны консула будут назначены за государственный счет. Вчерашнее действо, нелепый спектакль, разыгранным отцом, мы вспоминать не будем. О мертвых либо хорошее, либо ничего.
        Никто из домашних, разумеется, не возразил - все были согласны с тем, чтобы устроенное накануне судилище считать грубой забавой умершего.
        - Будет дознание… И, хотя мой отец приказал убить себя, испытывая приступ невыносимой боли, Сенат может решить, что домашние виновны в его смерти. Рабов потянут на допрос под пыткой. Жить вам всем или умереть, будет зависеть только от вас. Я клятвенно заверю Сенат, что отец мой желал себе смерти. Задача каждого из вас - подтвердить мои слова.
        - Да, господин… - послышался поначалу чей-то робкий голос, потом все стали повторять раз за разом: - Да, господин, да, господин…
        Афраний поднялся.
        - Да, господин! - завопили все хором, и в голосах зазвучал неприкрытый ужас - рабам показалась, что господин недоволен.
        - У меня много дел, - сказал Афраний. - А вы помните, что я сказал. Надеюсь, никто из вас не желает себе смерти.


* * *
        К полудню прибыл Плиний Младший. За ним серой тенью тащился остролицый тип в застиранной тоге и с огромным «кирпичом» табличек[Деревянные таблички, покрытые воском, могли быть «переплетены» вместе в огромный том.] под мышкой. Центурион Декстр долго водил его по дому, рассказывая о недавних печальных событиях.
        - Все члены фамилии могут подтвердить, что я сам, к несчастью, находился в эту ночь в карцере, в подвале, и никак не мог выйти наружу, ибо ключи от карцера были заперты в сундуке у отца. Пинакий выпустил меня уже после смерти консула.
        - Покойный полагал себя человеком твердого духа и поклонником суровой справедливости, - промямлил Плиний, оглядываясь. Он, может быть, и сам себя тоже считал поклонником справедливости, но с суровостью его облик никак не вязался. - А что завещание, когда ты намерен его вскрывать и зачитывать?
        - Как только прибудут остальные приглашенные мною свидетели. - О том, что за свидетелями этими еще даже не посылали, центурион Декстр решил не упоминать. - Сам понимаешь, я был не готов к подобному повороту событий, хотя отец порой восклицал:
«Какая ужасная боль! Как я хочу умереть!» Я думал, что это всего лишь пустая фраза, и в скудоумии моя вина пред ушедшим…
        Ничего подобного консул никогда не говорил, но Плиний не стал возражать: со стариком Афранием был он не так чтобы очень дружен. Довелось им вместе в Сенате вести одно судебное дело, так покойный извел напарника придирками. Впрочем, Плиний на умершего не жаловался, напротив, расточал любезности, почитая придирки старика за особую добродетель.
        - Я нарочно не велел вынимать тело Орфея из петли, дабы ты, сиятельный, своими глазами всё мог увидеть и на суде подтвердить: раб повесился.
        Центурион Декстр распахнул дверь в комнату. Тут же рой черных мух, потревоженный их вторжением, поднялся с лица повешенного. То, что у окна разложены были куски тухлого мяса, приманить мушиное племя, Плиний не заметил. Не до того ему было, он едва успевал отмахиваться льняным платочком от черной жужжащей напасти.
        Марк, несколько помедлив, захлопнул дверь.
        - Не намерен ли ты, консуляр, взглянуть на тело консула?
        - О, да! Как это ни тягостно.
        Плиний судорожно вздохнул и еще раз спешно обмахнулся платком.
        Марк привел консуляра в таблиний. Здесь на вынесенном из спальни ложе устроили умершего консула, обряженного в тогу, с лицом густо набеленным, в венке.
        - Погоди… Но он же не мог вот так умереть… в тоге… - пробормотал Плиний растерянно.
        - Я не счел возможным позволить тебе увидеть отца в столь же ужасном виде, как вольноотпущенника Орфея, - сказал Марк. - А теперь прошу тебя, пройдем в столовую, где для всех приготовили напитки и угощения, простые и приятные, именно в том духе старины, какой тебе по нраву, консуляр.
        И центурион очень твердо ухватил Плиния за локоть.


* * *
        Тем временем Синтий мчался в Субуру, сжимая под мышкой завернутый в кожу сверток. С четверть часа плутал он по боковым улочкам, пока наконец не отыскал по записке Декстра дом возле лупанария, грязный, обшарпанный, лишенный уличных окон, с одной-единственной дверью, больше похожей на щель. Раб стукнул условленным стуком - шесть раз с большими промежутками. Ему открыли, и дверь тут же захлопнулась. Кто-то, плохо различимый во мраке узкой лесенки, сказал тихо:
        - Ступай наверх.
        Синтий поднялся по шаткой дрожащей лестнице на последний этаж - под крышу. Здесь в небольшой комнатке, единственным достоинством которой было огромное окно, выходящее на крышу соседнего дома, его принял хозяин - шустрый немолодой грек в заляпанной чернилами тунике. К окну был придвинут большой деревянный стол, заваленный свитками папируса и пергамента, в ряд выстроились чернильницы, в глиняных горшках, как стрелы в туго набитом колчане, топорщились тростниковые перья и бронзовые стили. Небольшая жаровня в углу даже в этот жаркий летний день была полна углей: топить воск для печатей.
        Синтий выложил перед греком свиток со сломанной печатью, стопку золотых ауреев и сенаторский перстень с печаткой.
        Грек осклабился, небрежно смахнул монеты в стоящий подле стола сундук, потом взял свиток, ухмыльнулся шире прежнего и развернул.
        - Это задаток, - сказал Синтий.
        Потом положил перед греком таблички с наскоро написанным новым куском текста и чистый пергаментный свиток, по размеру и качеству точь-в-точь такой же, что и прежний.
        - Надо написать новое завещание. Дата должна быть той, что указана в табличках.
        Грек взял положенную перед ним печать, повертел в руках.
        - Это же печать старика Афрания Декстра. Он никак помер?
        - Сегодня утром.
        - А кто свидетели нового завещания? - спросил грек, откладывая печать умершего.
        - Помпей Лонгин…
        - Мертвец… - прокомментировал грек. - Умен твой хозяин. А кто второй?
        - Сосий Сенецион.
        - Умно вдвойне: Сенецион на войне, а по натуре так рассеян, что, воротившись, ни за что не вспомнит, подписывал он этот текст или нет, а уж что было в тексте - и подавно. За подписи отдельная плата - тысяча сестерциев.
        Синтий отошел в угол, уселся там на корточки и даже прикрыл голову руками, дабы не видеть, как будет совершаться подлог. Он слышал лишь, как скрипит перо бойкого грека, выводящего на пергаменте новое завещание консула Афрания Декстра.


* * *
        Приглашенные на чтение завещания наконец собрались в таблинии. Когда по знаку Марка Декстра Плиний вскрыл печати (еще, кажется, теплые) и прочитал хорошо поставленным, но не слишком громким голосом, что поместье и практически всю иную собственность покойный завещает своему сыну, воцарилась тишина. Никто не ожидал, что консул так щедро одарит нелюбимого отпрыска. Небольшие, по меркам состояния Декстра, подарки положены были знакомым покойного (слово «друзья» здесь не подходило, поскольку у консула друзей как таковых не имелось). Кроме сына, больше всего консул завещал Плинию - полмиллиона сестерциев.
        Приведенный Плинием юрист тут же принялся рыться в своих табличках.
        - Поскольку Афрания Декстра убили в его собственном доме, то суду придется установить, убит он был по его просьбе или по злому умыслу, - прогундосил юрист. - Дознание должно проводиться относительно всех рабов и вольноотпущенников, что были в этот момент в доме. Рабов надлежит выдать для допроса под пыткой…
        - А если я откажусь выдавать моих рабов? - спросил новый хозяин.
        - На допрос их вызовут непременно, - заявил юрист.
        - Но пытать их или нет - решит Сенат, - добавил Плиний. - Все зависит от того, что мы решим - убит был консул Декстр рукой преступной или послушной.
        - Рабы-то тут точно ни при чем, - раздраженно заметил Марк.
        - Однако старый закон… - попытался возразить юрист.
        - Давно устарел… Или вы хотите, чтобы времена Траяна сравнивали с временами Нерона, когда казнили всю фамилию Педания Секунда - разом четыреста человек?!
        - Я думаю… - кашлянул юрист. - Дело можно провести лишь относительно вольноотпущенников покойного. Они окружали его, и только они могли быть причастны к его смерти, если таковая произошла не по желанию консула. Казнить фамилию Афрания Декстра… Это в самом деле… не украсит правление наилучшего принцепса. Сколько рабов в доме?
        - Четыреста двенадцать человек, - отозвался тут же Афраний.
        - Значит, речь пойдет только о вольноотпущенниках… - заключил Плиний.

«Несчастный Пинакий», - подумал Марк.



        Глава V
        СУД СЕНАТА

        Август 858 года от основания Рима
        Рим


        Приговорить вольноотпущенников к смерти или к ссылке? Обвинитель в Сенате требовал казни. Однако голоса разделились: больше трети стояли за оправдание. Не то чтобы кто-то из сенаторов верил, что такой человек, как Афраний Декстр, отчего-то решился на самоубийство и добровольно подставил шею под кинжал вольноотпущенника, но Афрания многие в Сенате терпеть не могли и посему втайне радовались его смерти и старательно делали вид, что верят в невиновность домашних. За казнь стояли сторонники старых нравов - из тех, кто, не задумываясь, был готов отправить на смерть всех рабов до единого. Однако благодаря Плинию (кому же еще) вышло так, что дознания относительно рабов не вели. Рассматривали лишь дело вольноотпущенников - казнить, сослать или оправдать. Ссылка вольноотпущенников была решением промежуточным. Оставить без внимания убийство консула казалось немыслимым, но казнить людей непричастных не дозволяла совесть. Обвинитель требовал для вольноотпущенников смерти, но вскоре он сам убедился, что за смерть собирались голосовать лишь немногие из сенаторов. Тогда обвинитель решил извернуться и
просуммировать голоса стоящих за казнь и тех, кто был за ссылку, под единым приговором - смертным. Однако не случилось. Плиний, в очередной раз окрылившись своей праведностью, взял слово и говорил долго, подробно разъясняя, что казнь не есть ссылка, а ссылка не есть казнь. Потом еще дольше он толковал о себе и своих добродетелях, позабыв, кажется, о покойном и о виновности или невиновности слуг, и только в конце речи вспомнил. В итоге Плиний своего добился - уставшие от непрерывного потока слов сенаторы решили голоса делить на три части. Обвинитель, смекнувший, что ссылка все же суровее оправдания, сам же первым отказался голосовать за казнь и переметнулся к партии, которая требовала ссылки.
        Так смерть консула Афрания была оплачена приговором тем, кто явно ни в чем не виновен. Вольноотпущенников в доме было всего двенадцать. И, отправляясь в изгнание (на дальний лимес, в Нижнюю Мезию), каждый из них получил солидный кошелек на дорожные расходы и заемные письма к банкиру в Томах.
        Пинакий ехал в ссылку в спальной повозке: у нового Афрания Декстра денег было довольно.


* * *
        А через неделю, когда Марк уже собирался отправляться в Кампанию - поглядеть, как Фирм с Мевией устроили на жительство важных пленников, в таблиний, шатаясь, вошла Мевия. Она вся была в дорожной пыли, скула и глаз заплывали переходящим из лилового в красный синяком, левая рука обвязана в двух местах, и ткань пропиталась кровью.
        - И что? - спросил Афраний, поднимаясь ей навстречу и уже нутром чувствуя, что именно скажет ему сейчас гладиаторша.
        - Мальчики… - выдохнула она.
        - Их убили?
        Она отрицательно замотала головой.
        - Бежали, - выдохнула и опустилась в плетеное кресло.
        - Зинта?
        - Мертва.
        - Кто ее убил?
        - Я.
        Афраний кивнул. Мевия поступила правильно, а вот остальные…
        - Фирм?
        - Мертв… И еще четверо из охраны.
        - Траян меня убьет, - прошептал Марк, - Адриан ему поможет.
        - Эти волчата были из тех, что не приручаются, - сказала Мевия и добавила: - Пить хочу.
        Афраний хлопнул в ладоши и велел примчавшемуся на зов рабу принести вина и горячей воды - разбавить.
        Тот лишь глянул на молодого хозяина, втянул голову в плечи и умчался.
        - Что будем делать? - спросила Мевия.
        - Ты снарядила погоню?
        - Отправила гонца в Неаполь к тамошнему императорскому корректору. Собирались…
        - Значит, Диег и Регебал садятся на корабль в Брундизии. Кто с ними из взрослых?
        - Управляющий. Они его подкупили, думаю, он и организовал побег. И еще раб из клейменых. Судя по всему - дак. В усадьбе его все называли Тифоном.
        Марк нахмурился. Тифон? Помнится, отец говорил о каком-то непокорном пленнике, которого старик решил приучить к неволе по своей методике. Ну что ж, видимо, перевоспитание не удалось. Зверь сбросил оковы и бежал.
        - Послушай, а откуда у них было золото для подкупа?
        - Этого я не знаю. Но незадолго до побега в поместье приехал какой-то торговец из вольноотпущенников. Управляющий с ним долго разговаривал - сказал Фирму, что они ведут вместе дела. И я слышала краем уха, что они болтали о грядущем сборе урожая…
        Декстр закрыл ладонями лицо. Задумался. Кто устроил побег? Даки? Или кто-то из римлян? Сервиан? Декстр был уверен, что ответ на этот вопрос он не получит никогда. Ясно одно: надежда создать дружественное царство на границах Рима только что рухнула. Злоба клокотала в нем и рвалась наружу. Не надо было никого спасать - никто не стоит милости. Никто и никогда. Всех казнить, всех распять!
        - Мы попробуем их догнать? - спросила Мевия.
        Декстр вскочил.
        - Всех, кто был в поместье, - на рудники! Всех мужчин - на рудники. Женщин - в лупанарии. Всех!
        - Марк! Они не виноваты… Только Тифон, управляющий, и еще те двенадцать человек, что явились ночью. Троих мне и Фирму удалось убить. Но рабы ни в чем не замешаны! Клянусь! Двое даже защищали меня и Фирма. Их ранили…
        - А ты?
        - Я?
        - Почему ты позволила им бежать?
        - Меня сначала ранили в руку, потом ударили в лицо. Я упала и потеряла сознание… А когда пришла в себя - уже миновало несколько часов.
        - Поклянись! - потребовал Декстр.
        - Чем поклясться?
        - Тем, что тебе дороже всего…
        Несколько мгновений Мевия смотрела на Декстра. Потом сняла с шеи осколок монеты, что носила на шнурке.
        - Клянусь надеждой вновь увидеть своего сына: я сражалась с предателями, я убила Зинту, заколола одного из нападавших и ранила второго. Сохрани жизнь невиновным, Декстр!
        - Где тела? - спросил центурион.
        - Чьи?
        - Тела убитых - из тех, что явились ночью.
        - Их сожгли. Это же случилось несколько дней назад.
        - Их вещи? Оружие? Одежда?
        - Оружие - в поместье.
        - Значит, едем в поместье, - сказал Декстр. - Я пошлю гонцов в Виминаций и Томы. Но вряд ли римляне смогут перехватить беглецов.


* * *
        Новый управляющий (один из вольноотпущенников, отправленный из Города в загородное поместье еще до убийства хозяина и потому счастливо избежавший изгнания) распростерся ниц перед молодым хозяином. Центурион перешагнул через него, как через неодушевленную вещь, и прошел в атрий виллы, а потом в таблиний. Сюда, трясясь от страха, вольноотпущенник принес снятые с убитых пояса и мечи. Декстр осмотрел оружие. Он долго разглядывал рукояти и клинки трофеев.
        - Знаешь, чьи это клинки? - проговорил Декстр в задумчивости.
        Мевия отрицательно покачала головой.
        - Не римские и не фракийские. И не из Дакии.
        - Парфянские… - Декстр скривил губы. - Пакор не простил Траяну отказ… А ты… - повернулся молодой хозяин к вольноотпущеннику. - Приготовь этой женщине лучшие покои и вели своим бездельникам истопить бани - Мевия отныне будет жить в поместье…
        Управляющий, сообразив, что гроза прошла стороной, чуть ли не на четвереньках, задом выбрался из комнаты.
        - Кто отец твоего сына? - спросил Декстр, наблюдая в окно, как управляющий рысит в сторону бань, а за ним поспешают сразу четверо рабов.
        - Гай Осторий Приск, военный трибун.
        - Осторий Приск? - Декстр ухмыльнулся. - Надо же, как тесен мир.
        - Мальчик родился уже после смерти отца. Повивальная бабка тайком отнесла его в одну семью. Они хорошо о нем заботятся и отдадут обратно, если я заплачу. Иначе в двенадцать лет они откажутся от него, и моего мальчика продадут в рабство. Времени почти не осталось…
        - Сколько нужно денег?
        - Шестьсот денариев.
        - Хорошо… - Декстр помолчал. - Я дам тебе денег - выкупи мальчишку. - Он тут же вскинул руку в предостерегающем жесте. - Не благодари. Я просто подумал, что где-то рабом живет мой старший брат. Если еще живет. Мы не можем вернуть добро или зло тем, кому задолжали. И потому возвращаем тем, кто ближе.
        - А ты, Марк? - спросила Мевия. - Что будешь делать ты?
        - Поеду на лимес. Обрадую императора известием о побеге пленников. А потом явлюсь к Адриану. Надеюсь, гречонок меня не убьет в припадке ярости.


* * *
        Когда Мевия ушла вслед за служанкой - мыться и отдыхать с дороги, Декстр вызвал к себе Синтия - с некоторых пор этот по-собачьи преданный раб находился при центурионе постоянно.
        - Возвращайся в город, - приказал центурион. - Вызнай, кто из тех рабов, что прежде был приставлен к Зинте, недавно обзавелся солидным пекулием,[Пекулий - имущество раба.] кого посылали с поручениями и кто - недавно из Парфии. Я дам тебе для видимости поручение. А ты вертись в доме, слушай внимательно… И все запоминай. Без меня рабы наверняка распустят языки. Купи вина, устрой пирушку, кто-нибудь да проболтается. Ты все понял?
        - Да, господин…
        - Узнаешь имя, никому ни слова. Жди, пока я вернусь. Ступай!
        Декстр усмехнулся, провожая раба взглядом: да, он не может вернуть добро или зло всем или каждому, но тем, кому сможет, - непременно вернет.



        Часть III
        АЛТАРИ И ОЧАГИ

        Глава I
        ЦЕНТУРИОН ВАЛЕНС

        Февраль 858 года от основания Рима
        Эск, Нижняя Мезия


        Кто-то настойчиво колотил в дверь и этим разбудил Кориоллу.
        Мышка, поселившаяся после отъезда Куки на половине Приска и выполнявшая при Кориолле роль служанки, вскочила первой - поглядеть, кто пожаловал. Она была девочка умная, хотя порой дерзкая. Мышкой ее прозвали за юркость, а не за трусость.

«А вдруг Приск вернулся… Или?» - От нахлынувшего холода страшной мысли сон с Кориоллы слетел мгновенно.
        Она вскочила, натянула поверх нижней туники длинную, с рукавами, и понеслась к двери.
        Там у входа стоял, о чем-то препираясь с Примом, пьяный, как испанец, Валенс.
        - А, Кориолла! - пробормотал он, нацеливая на молодую женщину палец. - Вот, пришел сказать…
        - В чем дело, Валенс? - Она смотрела на бывшего жениха с подозрением.
        - Умер твой Приск. Даки убили, - хмыкнул Валенс, не потрудившись даже прикинуться расстроенным. - Вся канаба об этом только и гудит.
        - Убили? - Кориолла пошатнулась и ухватилась рукой за косяк. - О чем ты?..
        - Да вот… гонец прибыл. Точно говорят - убит. Письмо от Лонгина дальше в Рим повезли. А нам известие пришло из Дробеты от военного трибуна Требония: погиб твой любовничек.
        - Погоди… - Кориолла схватилась руками за голову. - Какое письмо? Какой гонец? О чем ты?
        Она ни слова не понимала из бреда пьяного центуриона. Голова шла кругом, перед глазами плыл туман, густой, белый, какой частенько накрывает осенними днями равнину близ Эска.
        - Уходи! - вдруг воскликнула она. - Уходи немедленно! Чтоб нога твоя больше не касалась этого порога! Вон!
        Валенс, кажется, ни на палец не обиделся.
        - Теперь ты знаешь… Поплачь. А потом, если помощь нужна, приходи. Я наперед знал - этот мальчишка свернет себе шею. Даром что юнец, красавчик… А вот поди ж ты. Не жилец был, похож на стеклянный сосуд. А для этих гор надобен сосуд медный.
        И он ударил себя кулаком в грудь, свидетельствуя: уж он-то - прочная медь. Но при этом покачнулся, шагнул назад. Мышка воспользовалась случаем, подскочила и захлопнула дверь перед носом центуриона. Задвинула засов. С той стороны вновь стали колотить, но дверь в доме была крепкая.
        - Уходи! - закричала Кориолла и в свою очередь ударила кулаком в дверь - изнутри.
        Она кричала это «уходи!» пока не охрипла, а когда наконец умолкла, поняла, что там, за дверью, никого нет.
        Она прошла к себе, вся дрожа. Села на кровать. Малышка Флорис, полутора месяцев от роду, тихо посапывала в люльке, не ведая, что теперь сирота.
        - Я не верю… - прошептала Кориолла вслух. - Он не мог умереть.
        В груди была не боль, нет, а страшная пустота. Кориолле казалось, что она много лет уже - целую вечность ждала этого утра и этих слов.
        Мышка проскользнула в комнату, села рядом, обняла.
        - Что теперь будет? - спросила Кориолла, пока Мышка гладила ее по плечу.
        - В долг нам точно ни в одной лавке не дадут, - сказала Мышка.
        В этот момент в дверь вновь заколотили.
        - Если это Валенс, я его не пущу, - пообещала Мышка и побежала смотреть, кто явился.
        Кориолла вышла следом, как неживая.
        Мышка распахнула дверь. На пороге стоял Малыш, загораживая чуть ли не весь проход и доставая макушкой до притолоки.
        - Кориолла, я слышал… - проговорил он, глядя в пол и не зная, куда деть руки.
        - Я не верю! - выдохнула новоявленная «вдова».
        - Я тоже. Но… Если что - деньги у меня есть, без помощи не оставлю… Я сейчас на чуток забежал. Только слово сказать. А завтра выходной испрошу у центуриона, и к тебе. Если надо чем помочь…
        Кориолла вдруг покачнулась и упала бы, если бы Малыш ее не подхватил.
        - Я не верю, не верю… - повторяла она, пока Малыш усаживал ее на скамью в перистиле. - Если бы он умер, я бы точно знала. А так сердце ноет. Знаю - беда. Но не с Гаем, нет. - Она замолчала. Малыш ждал. - Знаешь, я в Дробету поеду…
        - Нет, зачем же… Чего это вдруг? - забормотал Малыш.
        - Выспрошу у трибуна Требония, что и как.
        Кориолла вскочила, готовая мчаться немедленно собирать вещи. Сама не признавалась себе, зачем едет: узнавать о судьбе Приска или бежит от Валенса, от его настойчивого и раздражающего сочувствия.
        Малыш несколько мгновений стоял перед нею, потом вдруг сказал:
        - Завтра…
        - Что?
        - Завтра поедем. Я с тобой. Одну не пущу. Добуду отпуск, и в Дробету. Ты права - это ж Приск. И как остальные - надо узнать. Я ни одного отпуска за год не брал.
        Кориолла даже не могла дотянуться, чтобы поцеловать его в щеку, и потому ткнулась щекой ему в руку - повыше локтя.
        - Ты - настоящий, Малыш. - Слово друг она опустила. Но он и так все понял.
        - Вещи собирай, еду там, какую надо… Вино. А я придумаю, что с повозкой… У нас в мастерских три штуки есть. О деньгах не бойся. У меня жалованье почти за год нетраченое. Ты, главное, верь, что старина Гай вернется.
        - Я верю.



        Глава II
        ПУТЬ В ГОРАХ

        Февраль 858 года от основания Рима
        Дакия, горы Ориштие


        Приск спустился к ручью, но переходить не стал, двинулся вдоль потока. Мороз был несильный, тучи, нависая, скрывали склоны. Приск решил двигаться вдоль ручья, плюнув на всякую безопасность. Ноги едва его держали - будто он прошел не две мили, а целых двадцать. Он присел на поваленный еловый ствол. В висках противно пульсировало, и слева под повязкой запускала когти под ребра настырная боль. Он приложил руку к плащу и почувствовал, что тот мокрый. Значит, кровь так и не унялась. Он отнял руку и встряхнул ладонь - алые капли упали на снег, тут же поблекнув, - будто вино разбавили водой. Тот последний мальчишка - он так неожиданно и резво метнулся вперед, а Приск слишком устал… В первый миг центурион даже не почувствовал боли и решил, что фалькс прорезал лишь одежду. Потом, когда после окончания схватки боль вспыхнула, - понял, что ошибся, быстро разделся и, сорвав с одного из даков льняную рубаху, раздергал ее на полосы и обмотал торс. Рана была нехорошей. На счастье, клинок не прошел вглубь, а лишь железным клювом вспорол кожу, но вспорол наискось, и долгий порез теперь обильно кровил. Подобную
рану необходимо прижечь, но разводить костер не было времени. К тому же дым наверняка бы привлек погоню. Римские туники Приск надевать не стал - сложил в кожаную сумку вместе с письмом и перстнем легата. Снял с одного из убитых испачканную в нескольких местах кровью рубаху, потом закутался в меховую безрукавку и в дакийский плащ, взял лишь местное оружие и двинулся в путь… Тучи разошлись, выглянуло солнце. Глаза тут же стало резать от нестерпимого блеска снежного серебра.
        Похоже, Приск сбился с дороги, хотя ему казалось, что путь верный, что вот-вот трещина ущелья раздастся и откроется заснеженное раздолье большой долины Стрея. Но один ручей влился в другой, а Приск оказался в очередном ущелье, совершенно незнакомом. Наконец он остановился и стал оглядываться, пытаясь отыскать дорогу, долго щурился, глядя на заснеженный склон впереди, - заходящее солнце щедро вызолотило его обманчивой теплотой. Скоро совсем стемнеет. Подумалось про Лабиринт Минотавра. И еще постоянно вспоминалось, как обмякал на его руках Монтан.
        Среди деревьев - облетевших на зиму буков и застывших под снежными шапками елей - виднелись террасы с жилыми домами, кое-где вился слабый дымок над засыпанными снегом драночными крышами. А еще выше и правее высилась жилая башня. Основание, в высоту не меньше пятнадцати футов, было сложено дакийской кладкой из известняка, и только на уровне второго этажа шел кирпич, под самой крышей устроена была смотровая площадка. Наверняка здесь жил какой-то знатный пилеат.
        Приск и сам не знал, почему направился к башне, а не к бедным деревянным домикам. Наверное, подумал, что выдавать себя за дака будет одинаково сложно как в хижине бедняка, так и в жилище аристократа, несмотря на переодевание и длинные волосы. Так уж лучше пытать счастья в просторном жилище.
        На подъеме, там, где особенно круто, в скале были вырублены ступени, сейчас почти полностью занесенные плотным снегом. Правда, имелись еще сбоку деревянные перильца, верно сделанные для стариков или женщин, - Приск был уверен, что воины-даки поднимались по этой круче резво как козы. Сам он не был даком, потому оскользнулся, выругался и взялся за оледеневшее дерево руками - пальцы и так уже почти не чувствовали холода.

«Тут и не захочешь, а вспомнишь рассказы, как руки да ноги у легионеров замерзали в стекло и разбивались от удара», - подумал он с равнодушием, словно и не о своем теле, а о чьем-то чужом.
        Дубовая дверь была заперта изнутри на засов, и римлянин грохнул в нее кулаком. Уже на пороге он наспех и будто во сне сочинил историю - якобы пустился с отрядом в погоню за римским беглецом, но повздорил со своим же, и тот ударил его фальксом. Теперь, отстав от отряда, он вынужден искать ночлег. Вранье выползало в каждом слове, будто ослиные уши, но ничего лучше Приск так и не придумал - ему вообще казалось, что вместе с кровью вытекли все мысли, осталось лишь вялое отупение.
        Дверь наконец отворилась. На пороге стоял парень лет двадцати с небольшим в греческом хитоне и накинутом поверх на плечи толстом дакийском плаще.
        - Хайре, - приветствовал он по-гречески и продолжал на языке Гомера: - Заходи, Приск, я знал, что ты придешь.
        Центуриону показалось, что он ослышался, - но уходить в морозную ночь из дома было тем более глупо, и он переступил порог.
        Внутри башня оказалась просторной и чем-то напоминала римский сторожевой бург - деревянная лестница вела наверх, на второй этаж. В углу был сложен из больших обмазанных глиной камней почерневший от сажи очаг, и в нем пылали сосновые поленья.
        Приск, пошатываясь, прошел внутрь и уселся на скамью. Хозяин наполнил кубок до половины вином из кувшина, добавил горячей воды и протянул Приску.
        - Выпей.
        Повторять не пришлось. Центурион в два глотка проглотил содержимое кубка.
        - Я выйду, - сказал грек, кутаясь в плащ. - Надо замести следы, снег, разумеется, вскоре все укроет, но погоня может пожаловать раньше.
        Странный грек распахнул дверь и исчез. Приск решил, что сами боги послали ему этого человека. Центурион огляделся. Большой стол, скамьи, слаженные из дубовых досок, - всё это явно было делом рук местного мастера - а вот серебряные кубки на столе, небольшой трехногий столик в углу и подле такой же изящный стульчик заявляли с нагловатым самодовольством о своем римском происхождении.
        Надо бы, пока грек бродит неведомо где, успеть прижечь рану, чтобы не возникло лишних вопросов. В доме-башне, похоже, никого, кроме странного грека, не было: ни шагов, ни голосов, только трещали поленья в очаге, никаких иных звуков. Хотя, если поразмыслить здраво, аристократ-пилеат должен был держать в башне немало народу - охрану, прислугу, домочадцев.
        Грек вскоре вернулся - Приск к этому времени так и не успел прижечь бок - положил кинжал на угли и едва разделся, как хлопнула дверь, и в обнаженную спину ударила волна холодного воздуха.
        - Самому рану прижигать несподручно, - заметил грек. - Дай-ка лучше я. А ты пока зажми зубами щепку. В башне никого нет, но ты не хочешь кричать, так ведь? Для тебя это слишком унизительно.
        Грек присел подле, склонился к огню. Этот профиль с тонким идеально прямым носом, этот чувственный рот с чуть приподнятой верхней губой, несмотря на появившуюся за прошедшее время мягкую бородку и отросшие ниже плеч волосы, - Приск не мог спутать ни с какими другими.
        - Архелай…
        - Наконец-то узнал. - Вольноотпущенник вытащил из огня кинжал. - Теперь терпи.
        И одним быстрым и точным движением провел по ране.
        Приск впился зубами в деревяшку, а потом все уплыло во тьму: и огонь, и бесподобно красивое лицо Архелая, опрокинулся дощатый потолок, и звуки исчезли…
        Приск очнулся, когда грек плеснул ему в лицо холодной водой.
        Центурион лежал на скамье подле очага, переодетый в чистое, укутанный в толстую шерсть.
        - Погони нет, воины Децебала ушли дальше на запад, - сказал Архелай. - Выпей. - Он снова подал кубок с вином.
        - Чья эта башня? - спросил центурион. - Неужели Децебал доверил тебе охрану подобной твердыни?
        - Не Децебал, а Везина - он здесь хозяин. А я служу ему временно до нужного часа. Прежде здесь жили сыновья Везины, но весной их отправили в военное братство Сармизегетузы. Рубаха, что была на тебе, - судя по узору на подоле - принадлежала одному из них. Я брошу ее в реку, поток унесет ее прочь, и след крови исчезнет.
        Из всех дакийских аристократов меньше всего Приск желал бы воспользоваться гостеприимством Везины. Но судьба привела его к порогу именно этого дома.
        - Значит, это Везина заслал тебя на римскую сторону выведывать наши планы?
        Архелай подбросил пару поленьев в огонь.
        - Ты же знаешь, я могу появляться там и здесь, исчезать, когда захочу, и возникать в нужном месте. Никто меня не засылал. Я возник в Эске, чтобы быть подле тебя во время осады лагеря, теперь я здесь, чтобы помочь тебе. Отблагодарить за то, что спас мне жизнь, когда силы оставили меня, - ведь даже боги порой слабеют.
        - Откуда ты узнал, что я здесь?
        Архелай опять уклонился от ответа:
        - Иногда Немезида возвращает нам наши добрые дела. Очень редко, но возвращает. Она - ленивая богиня, никогда не записывает в свой список всё надлежащее, лишь отдельные строчки по выбору.
        Приск не верил в то, что человек может появляться и исчезать в нужном месте мгновенно. Но в прошлый раз так и вышло: Архелай исчез, и никто - ни один караульный не заметил - как он это проделал. Хотя бывают же вещи совершенно необъяснимые - но лишь потому, что мы не знаем тайных механизмов, что приводят в движение наш мир, - так считал Приск и не собирался менять что-то в этом своем убеждении.
        - Да кто ты такой вообще? Колдун?
        В колдовство Приск тоже верил не особенно.
        Архелай несколько мгновений сидел неподвижно, глядя на огонь.
        - Я - последний из небожителей, пришедший к людям от имени олимпийцев. Когда я уйду, ваши боги затворят дверь и перестанут вас слышать.
        - Они и раньше-то нас не особенно слышали, - буркнул центурион и вновь покосился на странного грека.
        Такого просто не может быть! Да, были прекрасные любимейшие строки Овидия… Но все это сказки сочинителей, а кто встречал небожителей наяву?
        Не верилось. И все же… красота Архелая казалась неземной. Он даже не воспринимался как мужчина, несмотря на отросшую бородку. Он был просто абсолют, абсолют красоты. Приск подумал, что если изваять Архелая из мрамора, то на его лицо можно было бы смотреть часами, и молиться ему получилось бы само собой: такая красота не могла не восхищать.
        - Но зачем ты здесь…
        - Чтобы в нужный момент принести себя в жертву.
        - Что? - переспросил Приск.
        Ему показалось - Архелай спятил.
        - Не скоро, - добавил Архелай. - Ты проголодался, господин. У меня есть просяная каша.
        Он протянул Приску тарелку с кашей и деревянную ложку. Приск перевернулся на бок и принялся есть.
        - Твоя царевна тоже здесь, - сказал Архелай.
        - Царевна… - Приск хотел отпереться, но губы против воли сами шевельнулись: - Откуда ты знаешь?
        - Она рассказывала о тебе.
        В первое свое путешествие вглубь Дакии Приск встретил девушку, которая утверждала, что она дочь прежнего царя Диурпанея. Она назвалась царевной и по узкой тропе привела двух лазутчиков Рима к тайному проходу в горах. Она подарила римлянам эту тропу из мести и одновременно любви - ибо Приск отслужил одну из самых чувственных своих служб во славу Венеры в тех горах. Много позже, когда настал час, Приск провел подаренной тропой Адриана и его отряд в обход перевала Боуты. Но, указывая путь, он даже в мыслях запретил себе вспоминать о встрече в горах, ибо не желал, чтобы легионеры нашли тайную хижину и странную царевну, больше похожую на помешанную девку. Теперь он против воли вспомнил о ней, ибо безумное совпадение - встреча с Архелаем - свою суть могло подтвердить еще более безумным скрещением дорог. Он вдруг понял то, в чем прежде боялся себе признаться, и вот внезапно истина открылась - будто упал занавес в прорезь театральной сцены, - Дакия была для него страной мифов, где возможно все, невозможное в Риме. Здесь можно было спуститься к Стиксу - как полагал Тиресий, и встретить живого бога - как
утверждал Архелай, здесь в таинственной хижине принимала простого воина на своем ложе царевна, здесь, умирая, воин не умирал, а уходил в лучшую и вечную жизнь. От этой причастности к тайне у Приска закружилась голова.
        - Она действительно двоюродная сестра Децебала? - торопливо заговорил центурион. - Дочь прежнего царя? Она утверждала: ее брата Децебал принес в жертву Замолксису перед началом войны…
        - Все именно так. Все так… - кивал в ответ на каждый вопрос Архелай.
        - А где теперь царевна?
        - В Сармизегетузе.
        - Но я не видел ее!
        - Еще увидишь…
        Засыпая, Приск так и не пришел к выводу - верить греку или нет. Архелай отворил дверь со словами: «Ты пришел, Приск». Но он мог сквозь оконце-бойницу верхнего яруса башни увидеть, как подходит к дому одинокий путник, и узнать его - лучи солнца как раз светили Приску в лицо, центурион был без шлема, и плащ упал с его головы. Во всем остальном ничего сверхъестественного не наблюдалось. Да, были совпадения, но они порой столь невероятны, что люди постоянно толкуют об избранности, предзнаменованиях, о знаках богов, заказывают гороскопы, верят в особые знаки, пишут на свинцовых табличках проклятия, закапывая их на перекрестках дорог…
        Опять же известие о царевне объяснялось вполне поземному: она сама рассказала обо всем Архелаю…
        И все же… Иные совпадения могут свести человека с ума.

«Если я встречу его еще раз, много лет спустя, и он будет так же молод и так же божественно красив, я поверю, что он - бог», - решил центурион, засыпая.
        Пока что Архелай оставался для него ловким обманщиком, который, однако, готов был помочь римлянину.


* * *
        Наутро Архелай разбудил Приска, поставил на стол соленый козий сыр, рыбу, хлеб, а после завтрака вывел из башни к тропе и сказал, что она приведет римлянина в долину Стрея.
        - Уйдешь со мной? - спросил Приск.
        В ответ Архелай лишь отрицательно покачал головой.
        - Мы встретимся еще?
        - Неизвестно.
        - Здесь будет большая война.
        - Я знаю, - отвечал Архелай. - Но Траян подойдет к Сармизегетузе только следующим летом. - Он указал на сверкающие на солнце вершины, и взгляд Приска невольно последовал за его рукой. - У меня есть время…
        О да, божественное откровение! Приск и сам бы мог так предсказывать: этой весной Траян не успеет подготовить армию, а идти на Сармизегетузу на исходе лета - глупейшая глупость. Траян уже один раз попробовал воевать по снегу в этих горах и наверняка зарекся. Значит, основной поход случится только через год: императору незачем больше торопиться - Лонгин умер. На следующий год Траян выступит рано по весне, минует в начале мая перевалы, в июне будет штурмовать крепости в горах.
        - Можно тебя попросить: уведи отсюда царевну, пусть ее не будет в этих местах будущим летом, пусть она уйдет на восток, в земли костобоков, до которых не дотянется римский меч… - Приск замолчал и обернулся.
        Архелая рядом не было.


* * *
        Дальше Приск двигался медленно, как ни пытался спешить. Людей он не встречал - как ни странно. Попадались олени, зайцы, один раз волк, уже немолодой, недолго тащился следом, но так и не решился напасть. Иногда Приску казалось, что встречи с Архелаем вообще не было, что пригрезились ему башня и ночевка в тепле. И это он сам себе - интуитивно - указал верный путь к римскому лагерю.
        Наконец он увидел людей - их было трое, и они шли ему навстречу. Закутанные в длинные дакийские плащи, они зарывались в снег, как либурна зарывается в волны. Один тащил за спиной гетский лук. Трое… Приск прикинул, сможет ли он справиться. Вряд ли. Бежать? Вновь сыграть в Горациев и Куриациев? Нет, он слишком измотан, чтобы заставить троицу преследователей растянуться на тропе. К тому же ему не одолеть сильного противника одним ударом. Остальные подоспеют и…
        Ну что ж, пусть идут. Он остановился, сдернул плащ и обнажил меч.
        - Можно я выстрелю в него из лука? Погляжу, как получится? - предложил дак-лучник на отличной, классической латыни, какой учат только в самых лучших столичных школах.
        - Фламма? - изумился Приск.
        - Я всегда говорил, что этот наглец самоуверен! - отозвался еще один знакомый голос. - Тирс, ты только глянь - он хочет биться с нами один!
        Кука? Ну да, Кука! Старина Кука!
        И вместе с ним Тиресий. У Куки смуглая кожа посерела от холода, Тиресий отпустил солидную бороду и сделался еще более мрачен. А Фламма обзавелся трофейным луком.
        - Ребята, вы просто не представляете, как я вас всех рад видеть! - воскликнул Приск, кидаясь им навстречу.
        Но ноги почему-то подкосились, и он растянулся на снегу.
        - А ты по виду теперь просто заправский дак, - сообщил Кука, вытаскивая старого товарища из сугроба и обнимая.
        Свежая рана даже под одеждой отозвалась болью.
        - Как вы меня нашли? - изумился Приск.
        - Вообще-то мы гнались за тобой от самой Дробеты, да не успели - тебя с Лонгином схватили прежде, - поведал Кука.
        - Нас взяли в плен возле Баниты.
        - А… - пробормотал неопределенно Кука. - Как раз там мы и не были. Видимо, разминулись. В этих горах и летом легко заблудиться, а зимой только и делаешь, что ходишь по кругу. А что Лонгин? Остался у даков?
        - Умер. Принял яд.
        - Смело, - только и сказал Кука.
        - Точь-в-точь Катон Утический, - тут же попробовал найти подходящую аналогию Фламма. - Правда, Катон поразил себя кинжалом… Но это неважно, яд или кинжал, главное: Гней Помпей Лонгин умер за Рим!
        - Заткнись, - сказал Тиресий.
        Он повернулся и зашагал обратно по следу в снегу.
        - На, глотни! - Кука протянул Приску свою флягу.
        Центурион не отказался. Вино было теплым и почти неразбавленным.
        - Я устал, - признался Приск. - Смертельно…
        - Не раскисай. Пошли! - Кука хлопнул его по плечу. - Хорошо бы до темноты попасть в лагерь.
        - В лагерь?
        - В лагерь на Бистре. Мы там зимуем.
        - Хорошо устроились?
        - Хуже чем в Байях, - вздохнул бывший банщик Кука. - Но терпимо.


* * *
        Кука, побывавший в этих горах в начале зимы, воображал, что знает все о здешних морозах. Ошибся. Лагерь на Бистре был тем хорош, что помещался в долине, замкнутой на западе горами близ Тапае,[Это место теперь называется Трансильванскими железными воротами.] но стоило чуть-чуть сунуться выше, как тут же ледяной ветер бил в лицо, да так, что дух перехватывало. Пустившиеся за Приском в погоню товарищи так и застряли на зиму в лагере на Бистре. Успели, правда, отослать с почтой сообщение в Дробету, но получил ли его военный трибун, неведомо.
        А когда невдалеке от лагеря показался отряд варваров, Тиресий заявил, что это весточка от Приска. Даки шли быстрым шагом - двенадцать человек плюс командир. Закутанные в длинные плащи, они двигались при том при всем необыкновенно быстро. Все они были вооружены мечами и луками, правда, щиты имелись лишь у двоих, а доспехов - ни у кого. Караульным, переполошившим лагерь тревожным сигналом, почудилось, что вдали мелькнул еще один отряд, но остался под прикрытием заснеженного леса. Первый же отряд остановился в полете копья из катапульты от ворот, и вперед двинулся лишь один дак - для переговоров. Пройдя до ворот полпути, он остановился и крикнул:
        - Я послан царем Децебалом к вам с вестью.
        Ворот ему не открыли. Но и стрелять не стали.
        - Подойди и говори, с чем пожаловал! - приказал караульный.
        Римлянин даже не высунулся наружу из башни у ворот - трусил.
        Зато дак легкомысленно приблизился, нимало не заботясь о том, что со стены в него могут целиться лучники.
        - Мы потеряли одного из наших в пути. Не проходил ли тут за последние два дня человек в дакийской одежде, похожий на римлянина?
        - Мы никого не видели - ни римлян, ни даков, - отвечал караульный.
        - Это Приск, - шепнул Кука Тиресию, наблюдавший всю сцену со стены и слышавший весь разговор-перекрик. - Руку готов отрубить - это Приск.
        Тиресий кивнул, а дак постоял немного и ушел назад к своим.
        Кука со стены следил, что эти тринадцать будут делать дальше. Даки недолго совещались, потом повернулись и ушли назад.
        - Пойдут по течению Стрея к Марису, - решил Кука.
        - А что мы? - спросил Оклаций, забравшийся вслед за друзьями на стену.
        - Пойдем искать Приска. Но пусть сперва эти подальше уйдут.
        В путь они вышли уже во вторую дневную стражу и через два часа встретили Приска.


* * *
        Да, это было удивительным совпадением - никак не меньшим, чем встреча с Архелаем: его друзья - Кука, Тиресий, Молчун, Оклаций и Фламма оказались в лагере на Бистре.
        Письмо Лонгина Приск отдал военному трибуну, что командовал в крепости. Измученный дорогой и раненый, центурион тут же получил от трибуна разрешение отдохнуть пять дней и ни в каких военных делах лагеря не участвовать.
        Друзья отвели его в свою казарму: бенефициарии жили отдельно в деревянном домике - правда, комната на всех была общая, но просторная, с большим очагом у стены. Запасливый Кука раздобыл горшки и кувшин, аккуратно расставил на полке подле очага. На столе во время обеда даже красовались серебряные кубки, неведомо как попавшие в распоряжение Куки. Приск наелся до отвала бобовой кашей, от вина отказался - глотнул лишь горячей воды и потребовал у друзей перо, чернильницу и пергамент. Фламма тут же открыл свою сумку и извлек требуемое на свет: правда, кусок пергамента ему пришлось отрезать от большого свитка.
        - У меня тут важные записи, - признался Фламма, смущаясь.
        Приск поправил масляный светильник на крюке, придвинул поближе стол и так около часа сидел, щурясь и склоняясь к обрывку пергамента чуть ли не носом. Все догадались: центурион Приск рисует, возможно, важную карту, но, как ни подкатывался к нему Фламма с вопросами, как ни язвил Кука - Приск не проронил ни слова.
        Закончив рисунок, Приск тут же лег спать. На другой день он проснулся поздно, уже вторая дневная стража миновала, а заботливый Фламма сготовил бобовую кашу с салом. После трапезы центурион первым делом тщательно проверил, не сможет ли кто-то подслушать их разговор, и, убедившись, что ни в соседних комнатах, ни вообще в казарме никого нет, запер на засов наружную дверь и приступил к рассказу:
        - В Сармизегетузе я встретил одного человека. Римлянин, бывший фабр. Назвался он Марком Монтаном, и мы с ним вместе бежали из плена.
        - Марк Монтан, какое-то знакомое имя… - заметил Тиресий. - Не так ли прозывался тот парень, что явился к Траяну накануне последнего сражения с Децебалом? Его потом все, даже вьючные мулы, величали героем, - заметил Тиресий.
        - Судя по всему, тот герой взял себе фальшивое имя… - Приск кратко рассказал о своих догадках друзьям. Имя Авла Эмпрония его друзьям было хорошо знакомо. Но то, что дакийский герой, как иногда именовали перебежчика Марка Монтана, оказался на самом деле Авлом Эмпронием, - такого никто из них представить не мог.
        - Постой-постой, ты должен был его видеть… - напомнил Кука. - На праздновании победы, когда ты лично пришиб этого клятого Нонния.
        Приск покачал головой:
        - Может, Эмпроний и был на этом празднике, да только я его не приметил, не до того было.
        - Значит - здешний Монтан фальшивый, а тот настоящий? - подал голос Фламма.
        - Похоже на то. Но не это главное… То есть для меня это очень важно, ибо я должен отыскать и наказать предателя. Но для вас… - Приск сделал заметную паузу. - По дороге Марк Монтан рассказал мне удивительную вещь - будто бы в горах даки зарыли огромный клад - никак не меньше, чем пятьсот тысяч фунтов золота и вдвое больше серебра.
        - Ого, так прямо и сказал - пятьсот тысяч? - недоверчиво спросил Кука. - Сколько же это ауреев? - Он сосчитал мысленно, но вслух цифру не в силах был произнести.
        - Может, пять миллионов? - заржал Оклаций.
        - Тише! - шикнул на него Приск. - Монтан сказал, что всех римлян, которые закапывали клад, убили. А там народу, судя по всему, было немало. Уцелели только двое: он и еще мерзавец Авл Эмпроний.
        - Ну, этого, похоже, ни меч не берет, ни вода… - заметил Молчун. - Придется его сжечь, - сказал таким тоном, будто жечь собирался немедленно.
        - А ты, значит, убил этого Монтана, чтобы тайна досталась только тебе? - спросил Оклаций.
        Все уставились на Приска.
        - Вы тут от скуки совсем спятили, - заявил центурион. - Зачем мне убивать Монтана, если он рассказал мне про клад, но не показал место, где зарыто золото?
        - А может, ты вызнал? - не унимался Оклаций, прежняя озорная натура взяла верх в молодом легионере. - Повесил над костром и…
        - Я тебя сейчас повешу, - Приск ухватил легионера за плечо.
        - Тише! - Друзья оттащили Оклация.
        Приск, разумеется, переоценил свои силы: после ранения он вряд ли мог кого-то из них повесить. И сейчас почти сразу опустился на скамью, морщась от боли и хватаясь за еще не заживший бок - как бы кровь, удачно остановленная Архелаем, не пошла вновь.
        - В самом деле, глупо разжигать костер да пытать собственного проводника, когда за тобой гонятся озверевшие даки, - поддержал Приска Тиресий.
        - Я же пошутил! - отозвался Оклаций из угла, куда его благоразумно оттеснил Кука.
        - Монтан погиб, когда на нас напали тринадцать даков.
        - Почему не сто? - спросил вполне серьезно Фламма.
        Фраза, а в особенности совершенно серьезный тон Фламмы вызвали гомерический хохот - причем грохнули все одновременно.
        - Нет, их было пять сотен! - выдавил сквозь смех Оклаций.
        - Приск всех перебил, - ржал Кука. - Всех до единого.
        Центурион понял, что второй его рассказ полностью дискредитирован нереальными подробностями, и замолчал. Можно было, конечно, и Фламму слегка придушить для ясности, но достоверности рассказу это добавить никак не могло.
        - Значит, мне никто из вас не верит? - спросил Приск, обводя друзей мрачным взглядом.
        Его несчастный вид развеселил друзей еще больше.
        - Гай, старина, мы верим тебе, как всегда! - заверил товарища Кука сквозь смех. - Лонгин принял яд и умер, этот твой Монтан погиб в стычке с даками, - подтвердил Кука. - Но нет никакого золота, если Монтан и рассказал тебе что-то такое, то эту басню он сочинил, чтобы набить себе цену. Я знавал одного раба в банях, который всем рассказывал, что цена ему - целый талант, хотя за него не дали бы и сотню денариев.
        - Разве не мы с тобой нашли пещеру с кладом? - напомнил Приск.
        - Сто фунтов золота, - напомнил Кука. - И наш старый знакомец трибун Анний лишился руки, когда захотел их забрать.
        Напоминание про найденный клад заставило всех замолчать. Пещера, полная сокровищ, была реальностью. Именно Приск ее обнаружил. Кто знает, быть может, боги этих гор благоволят к молодому центуриону и открывают ему свои тайны?
        Тогда, в первую свою кампанию, легионеры, почти мальчишки, совсем иначе смотрели на жизнь. Старое военное правило: вся добыча сносится в кучу и лишь потом делится полководцем среди солдат - соблюдалось ими неукоснительно. Теперь наверняка, прежде чем звать своих к обнаруженному тайнику, друзья закопали бы один из мешков отдельно. Война научила их нехитрому правилу: все, что ты можешь получить из казны, что причитается тебе за кровавую жатву, - это шрамы на шкуре и скудный перечень выплат, которые почему-то всегда уходят на погашение долгов.
        - Думаю, клад существует, - подал голос внезапно посерьезневший Кука. - Вот только золота там не так много, как нашептал тебе этот новый Монтан.
        - А зачем он вообще Приску рассказал про золото? - упорствовал в своем неверии Оклаций.
        - Э, парень… представь, ты знаешь, где зарыто пятьсот фунтов золота, ты два года молчишь и не можешь никому рассказать, - хохотнул Кука. - Да ты тут же все вывалишь первому встречному, если этот встречный не дак, а римлянин, то есть свой.
        - Пятьсот тысяч… - поправил Приск.
        - Да наш Оклаций разболтал бы и про пятьдесят фунтов, - заметил Тиресий.
        Оклаций погрозил ему кулаком.
        - Даже если клад существует, - подхватил Тиресий, - как ты найдешь его, Приск, если этот Монтан не назвал тебе место?
        - Так ты ему веришь? - удивился Оклаций.
        - Приск никогда не врет.
        - Пятьсот тысяч фунтов золота? - Дерзкий легионер недоверчиво скривил губы.
        - Так сказал Монтан. Он мог ошибиться, - Тиресий помолчал. - В любую сторону.
        - И ты веришь, что Приск убил тринадцать даков?
        - Я убил девятерых, - уточнил Приск. И добавил: - Мальчишек, которые наверняка в настоящий бой шли впервые.
        - Ну хорошо, девять… - согласился Кука, хотя и эта цифра казалась ему нереальной. - Тиресий правильно спрашивает: как ты найдешь это место?
        - Клад закопан где-то на дне реки в горах вокруг Сармизегетузы.
        - А может быть, на севере за Марисом? - возразил Кука. - Там золотые и серебряные копи, почему не зарыть там?
        - Тогда бы и Монтан сидел где-нибудь за Марисом - в одном из поселков близ рудников. А он торчал в Сармизегетузе, хотя Бицилис, несмотря на шрамы, мог его в любой момент опознать. А опознав - убил бы. Монтан хотел быть поближе к тайнику. Буквально рядом.
        Приск обвел друзей взглядом. Похоже, логичность его рассуждений понемногу начинала их убеждать в реальности дакийского золота.
        - Пожалуй, ты прав, - согласился Кука. - Но пусть даже так: одна из рек в горах близ столицы таит в себе клад. Ты подумал о том, что их там десятки, если не сотни. Мы будем искать эту речку до конца своих дней.
        - Мы завещаем это дело нашим будущим детям, - хохотнул Оклаций.
        - Еще одно слово, и детей у тебя точно не будет, - предрек Приск.
        - Ты не ответил, как ты определишь нужную речку, - вернул разговор в нужное русло Кука.
        - У меня есть еще кое-какие указания…
        Приск достал кусок пергамента, подаренный Фламмой, и все увидели тончайший рисунок: гора, небольшая терраса, бегущий сверху ручей.
        - Вчера вечером я сделал набросок места, где погиб Монтан. Он сказал незадолго до смерти, что эта долина очень похожа на ту, где закопан клад.
        - М-да… очень впечатляюще - ручей совершенно уникальный, - решил Кука.
        - Главное вот что, друзья! - воскликнул Фламма и принял торжественную позу, будто оратор, готовый начать речь. - Нельзя про то золото никому говорить! А то получится, как с солдатами Помпея Великого, - прослышали про клад легионеры и, вместо того чтобы идти в бой, кинулись перекапывать землю в поисках золота.
        - У Фламмы на каждый случай есть дельный пример из истории, - похвалил паренька Тиресий. С некоторых пор он старался оказывать покровительство этому поклоннику Сципиона Африканского, как будто в одном из своих пророческих снов увидел счастливое будущее Грамматика - так меж собой друзья называли Фламму.
        - У меня есть куда более дельное предложение, - внезапно подал голос Молчун. - Хватаем этого самого Авла Эмпрония, то есть фальшивого Монтана, вешаем над костром. Он знает, где зарыто золото, мы из него эту тайну выжжем.
        - А что, Гай, план Молчуна куда проще твоего, - заметил Кука. - И реалистичнее.
        Тиресий кивнул, соглашаясь.
        - Но нам придется сделать одну вещь, прежде чем пытать Авла Эмпрония и начать искать золото, - сказал Приск.
        - Что именно? - спросил Оклаций.
        - Завоевать Дакию и взять штурмом Сармизегетузу.


* * *
        Однако, прежде чем начать войну и штурмовать столицу даков, надо было вернуться в провинцию. Вопрос не из простых: рискнуть и двинуться вдоль Бистры через Тапае на Тибуск или отсиживаться в лагере, дожидаясь весны? Приск весь горел от нетерпения и готов был отправиться в путь немедленно. Мысль о Кориолле не давала ему покоя. Опять же послание умершего Лонгина, отданное военному трибуну, надобно было доставить как можно быстрее, а значит - поторопить почтарей, что сидели в лагере и не казали носа наружу уже целый месяц.
        Кука, как более осторожный, отговаривал, призывая дожидаться мая или хотя бы апреля.
        Приск горячился, грозил, что уйдет один; но за стеной лагеря завывала вьюга, снег валил каждый день, и пускаться в путь казалось затеей безумной. Однако даже в такую погоду каждому из легионеров в лагере нашлось занятие, а Приску военный трибун заказал вычертить план будущего поместья в окрестностях лагеря. Непременно с каменной оградой, потому что без ограды в этих местах виллу строить никто не станет.
        Приск начертил - большое поместье с тремя строениями, окруженное каменной стеной. Один дом хозяйский, второй - для прислуги, а третье здание - кладовые да конюшни. В хозяйском доме атрий и перистиль проектировать не стал - не тот климат, вместо этого перед домом устроил портик на манер дакийских террас - чтобы было где посидеть на открытом воздухе. В центре дома нарисовал большую комнату - залу, в нее выходили двери других шести комнат - по три с каждой стороны. На втором этаже приспособил маленькие комнатки - для гостей, прислуги, что будет ночевать в доме, да вольноотпущенников, опять же из тех, что близки к хозяину.

«Странно, - раздумывал Приск, рассматривая чертеж и представляя, будто наяву, дом с белеными деревянными колоннами на базах из андезита, с широким мощеным двором и сложенной из прямоугольных камней оградой, - Рим готовится к войне, а люди думают о домах, в которых собираются жить…»
        Он отдал свой чертеж трибуну с некоторым сожалением. Ему и самому захотелось построить где-нибудь поблизости такую виллу.[Это план одной из реальных римских вилл, раскопанных на территории Румынии.]
        А потом вдруг погода установилась солнечная, с легким морозцем, и тут Приск уже больше не мог усидеть на месте. Кука уступил, Тиресий кивнул одобрительно: мол, не видится ему в пророческих снах опасностей на пути, и друзья согласились двинуться из лагеря вдоль Бистры мимо теснин Тапае к Тибуску. Отправиться решили вместе с почтарями, которые наконец-то соизволили пуститься в путь к Данубию. Собирались тщательно: мешки и сетки с провизией, у каждого при себе кремень, чтобы костер развести, вина в достатке, одежда теплая, сменная туника - и обувь тоже сменная, дакийские сапожки взамен солдатских калиг. Приск почти не верил в свое избавление - все время мерещилось ему, что кто-то наблюдает за ним со склонов, хотя из долины Бистры даки ушли сразу после заключения мира.
        Когда ворота лагеря за друзьями со скрипом закрылись, когда с грохотом сошлись дубовые створки, и Приск услышал, как с той стороны закладывают их толстым брусом, он вздрогнул всем телом.
        - Тиресий? - повернулся он к прорицателю.
        - Насчет лагеря ничего не вижу - только белый туман, - отозвался тот.



        Глава III
        ВОЗВРАЩЕНИЕ

        Март - апрель 858 года от основания Рима[105 год н. э.]
        Берег Данубия


        Когда Приск шагнул в распахнутые ворота Дробеты, то почти не поверил себе, что путь закончен.
        Послание Лонгина, доставленное Приском и переданное почтарям, отослали в Рим с особым гонцом еще из Берзобиса. Посланец будет мчаться день и ночь, меняя на почтовых станциях взмыленных лошадей. Что-то решит император? Скажет - война… Траян так хотел ее. И - кто знает - возможно, войны не менее сильно жаждал Децебал.
        Так что гонцы с известием о смерти Лонгина на много дней опередили центуриона и его друзей на пути в Дробету. Прежде всего потому, что легионеры задержались в пути - сначала заболел Тиресий, а потом Фламма умудрился провалиться в ручей и едва не отморозил себе ноги. Так что пришлось надолго сделать остановку в Берзобисе, в лагере вексилляции Четвертого Флавиева легиона, и двинуться дальше лишь спустя десять дней.
        Военный трибун Требоний центуриону и его спутникам обрадовался, будто самой близкой родне, тут же каждому пожаловал по десять дней отпуска и наобещал кучу всяких благ, впрочем, как заметил Приск, свои обещания Требоний зачастую не выполнял.
        Приск раздумывал - сразу ли просить разрешения у трибуна отправиться в Эск или послать кого-нибудь с известием, когда увидел по дороге спешащего навстречу Гермия.
        - А я знал, что ты вернешься! Знал, когда заемное письмо подписывал!
        Вольноотпущенник чуть ли не полез обниматься с центурионом, но был остановлен вполне даже недвусмысленным жестом: как ни верти, а бывший раб никогда римскому гражданину равным не станет.
        - К себе иди! Скорее! - посоветовал, обиженно надув губы, Гермий.
        Приск посмотрел на него удивленно, но совету последовал.
        В комнате центуриона было тепло, даже жарко от двух наполненных алыми углями жаровен. Всю мебель передвинули, а в углу стояла большая корзина, накрытая редкой тканью. На кровати центуриона кто-то спал.
        - Да что за напасть такая! У меня что - постоялый двор! - возмутился Приск.
        Спящий тут же вскочил.
        И тогда Приск узнал Кориоллу.
        В следующий миг центурион уже сжимал в объятиях свою милую. Целовал жадно, обнимая ставшую вновь стройной талию. А потом услышал странное то ли хныканье, то ли мяуканье за спиной. Оглянулся. Корзина заметно раскачивалась. Ребенок? Колыбель?
        Ну ничего себе! Ай да Требоний! Позволил женщине с ребенком жить в крепости. Уж точно проверяющего Лонгина на него нет!
        - Наша дочь, - сказала Кориолла. - Флорис… Сейчас покажу! - Она подтащила Приска к колыбельке, подняла покров. Закутанное в белое существо смотрело на них круглыми темными глазами и важно посапывало розовым носиком.
        - Красавицей будет! - уверенно заявила Кориолла.
        Тут дверь комнаты приоткрылась, потом просунулась голова, обмотанная красным шерстяным платком, и какое-то странное чувство охватило Приска, будто произошло смещение пространства и времени, и если он выйдет из дома, то за дверью в мартовских влажных сумерках окажется вовсе не крепость Дробета, а укрытая плотными облаками Сармизегетуза. Потом он понял, что перед ним всего лишь служанка Куки, и тряхнул головой, прогоняя наваждение.
        - Я тут творога принесла, да вина, да молочка, тебе, госпожа, молочко пить надобно, - пискнула Мышка.
        - Кука вернулся! - сообщила Кориолла.
        - Да неужто? - всплеснула руками Мышка. Хорошо, успела поставить на стол все припасы, а так бы разбила кувшин и разлила молоко. - И где он?
        - Да в банях, где ж ему быть, - хмыкнул Приск.
        Девчонка тут же умчалась.
        - Тебе тоже надобно в бани, - заметила Кориолла и демонстративно наморщила нос.
        - Подожди… - отмахнулся центурион. - Скажи, почему ты в Дробете?
        Кориолла опустила голову.
        - Я, мы… Тут весть пришла, что ты погиб, Гай.
        - Вот же ерунда! И ты поверила! - Он привлек Кориоллу к себе и прижал крепко-крепко. - Как ты могла!
        - Я не поверила… Но… - Она запнулась, головы не поднимала, сопела в подмышку, готовая расплакаться.
        - Да в чем дело-то?
        - Дом за долги пришлось продать… И Кукину часть, и твою… ничего не осталось, только кобылу мы с собой увели, да рабов, да два мешка с вещами… Малыш сюда переехать помог.
        - И кому все досталось? - спросил Приск, внутренне каменея.
        - Ларов я забрала… - спешно добавила Кориолла. - Ларов нельзя оставлять.
        - Кто дом получил?!
        - Ликса Кандид.
        Приск почти не удивился ответу. На войне подобно стервятникам жиреют снабженцы, а тот, кто идет в атаку с пилумом и мечом, имеет право лишь проливать свою кровь в неограниченных количествах.
        Аве, Цезарь!
        - Не переживай, мы вновь купим дом, - пообещал Приск.
        Хотя он даже не знал, где теперь раздобыть денег на положенную центуриону лорику.

«Пятьсот тысяч фунтов золота…» - будто наяву прозвучал голос убитого Монтана, насмешливо так прозвучал, с издевкой.
        М-да, римляне решают все свои финансовые проблемы одинаково - отправляются грабить. Ну что ж…
        Да будет война!


* * *
        После бани да перекуса Приск запер дверь в комнату на засов и нырнул вместе с юной женой в постель. Тут напало на них нечто вроде помрачения, какое, рассказывают, случается с участниками вакханалий, но те одуряют себя снадобьями и дурманящими разум напитками, а Приск с Кориоллой выпили лишь по бокалу вина, так что краткосрочное безумие никак нельзя было списать на сок виноградной лозы.
        Потом они лежали в постели, и Приск, перебирая руками простыни и прикидывая, хватит ли сил на новый приступ Венериной крепости, рассказывал о своем путешествии, а Кориолла рассказывала о своем - об ожидании, о страшной вести, о путешествии в Дробету.
        И так за рассказами заснули оба, а проснувшись, Приск решил, что для нового штурма крепости он вполне даже пригоден. И осуществил.


* * *
        Уже после заката солнца сели они за стол, за трапезу скорее скромную, нежели обильную. Друзья присоединились. Все выглядели усталыми, но довольными. Кука постоянно шутил, хмыкал и тискал Мышку, которую он, как выяснилось, только что сделал вольноотпущенницей.
        - Видимо, очень сильно по девчонке соскучился, - прокомментировал решение товарища Тиресий.
        - Эх, Гай, мы опять с тобой голодранцы, а не солидные домовладельцы! - повторял Кука, подливая себе в бокал неразбавленного вина. - И если Адриан тебя не наградит, а нас заодно с тобой, так и останемся мы до конца дней своих голожопыми.
        - Вообще-то я теперь все время ношу штаны, - признался Приск. - Так для очень важной части тела надежнее.
        - Вот похабники! - хмыкнула Кориолла.
        - Подруга солдата! Привыкни с дерзким словам! - заговорил вдруг Фламма, изрядно захмелевший.
        Малыш притащил для малышки Флорис замечательную колыбель - сам сработал, о чем радостно сообщил, ставя подарок на пол.
        Про Валенса Кориолла ничего не говорила, а Приск и не стал спрашивать - приходил, не приходил, навязывался, приставал - неважно. Ясно, ничего старику не обломилось, раз пришлось продать дом, - впрочем, у старого поклонника Бахуса денег никогда не водилось.


* * *
        Десять дней, пожалованные Требонием, пролетели как миг. А дальше пошли служебные будни - военный трибун велел спешно укреплять поселение вокруг Дробеты земляным валом да кольями - война, пусть и не объявленная, стучалась в дверь, и даже Требонию было ясно, что даки могут объявиться на берегах реки в любой момент. После смерти Лонгина цена всем прежним договорам была - медный асс.
        В эту зиму Данубий не замерзал, река вскрылась рано, зато варвары пожаловали в низовья и ограбили сразу несколько караванов судов, идущих вверх по течению.
        В Дробету прибыл отряд новобранцев, вроде как обученных, но ничего толком не умеющих, и теперь Приск тренировал их до потемнения в глазах - как когда-то Валенс мучил восьмерых тиронов-мальчишек.
        Лорику он купил, взяв деньги в долг, шлем ему подарил Малыш, а поперечный гребень - старый центурион из Дробеты, уходивший в отставку по ранению. Одно было неясно: как и где устроить Кориоллу, Малышку и Флорис. Прим и Галка могли жить вместе с Обжорой - но женщинам в лагере было не место, и Требоний пока закрывал на нарушение глаза - но лишь до той поры, пока не придет известие, что Траян выступил из Рима. А что император вскоре отправится в поход, было ясно всем.
        Пришлось центуриону набрать у товарищей в долг - у Тиресия, Фламмы, даже у Оклация, после чего Кука отправился подыскивать комнатку в поселке. Расценки, конечно, здесь были не римские, но все равно Кука скрежетал зубами, до хрипоты торговался, ругался, грозил, наконец сговорился на две жалкие клетушки: одна для женщин, вторая - кладовая и кухня, где должны были спать рабы.
        Переезжать пришлось в спешке, потому что теплым апрельским утром явился к центуриону в дом Малыш и сказал, смущенно глядя в пол:
        - Пришло письмо от Адриана. Траян назначил его командовать Первым легионом Минервы. Нас он всех берет к себе. Пришел приказ о переводе - почти весь наш
«славный контуберний» отправляют к нему, только Луций Корнелий остается в Ракаи.
        - Ты вроде как и не рад? - спросил Приск.
        - Я думал… - Малыш замялся, - что так и пребуду при машинах.
        - Как будто в Первом легионе Минервы нет машин! - хмыкнул Приск.
        Малыш на миг опешил, потом расплылся в улыбке:
        - А ведь правда!



        Глава IV
        ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ

        Весна - лето 858 года от основания Рима
        Долина Бистры


        Легион Везины - как гордо именовал пилеат свое соединение, взял штурмом лагерь на Бистре и вырезал весь гарнизон. Подобрались даки к укреплениям еще до рассвета, когда небо на востоке только-только начало светлеть, а всю долину наполнял густой белый туман. Даки ринулись на штурм, засыпав стены лагеря стрелами и подкатив сразу к двум воротам тараны. Один из караульных что-то успел прокричать, прежде чем стрела сбила его с башни. Но сигнал на подъем еще не звучал, и, хотя несколько мгновений спустя в лагере подняли тревогу, загорелся заранее приготовленный на случай ночной атаки стог сена, но поздно было играть трубам, поздно надевать лорики и хвататься за мечи - створки ворот с грохотом рухнули, и лагерь смертной волной затопили даки. Всех, кто находился внутри стен, вырезали - всех до единого, включая рабов и прислугу. Лагерь жечь не стали, но убитым отрезали головы и унесли с собой - выставить на копьях как свидетельство славы. А тела оставили на добычу лесному зверью, что не замедлило пожаловать на пир.


        Томы, Нижняя Мезия


        Наместником Нижней Мезии был ныне Луций Фабий Юст, человек исполнительный и Траяну преданный, однако вряд ли император мог бы ему доверить командование армией, как когда-то позволил это сделать Лаберию Максиму.
        С момента своего назначения Фабий Юст занимался в основном одним важным делом - строительством Никополя, города, заложенного самим императором Траяном после победы над варварами близ Дуростора - когда растеклись они по провинции кровавой волной по зимним дорогам и едва не вырвали всю Мезию из-под власти Рима. За постройкой нового города - и в будущем новой столицы Мезии - Юст не видел собиравшихся на севере грозовых туч. Известия о захвате Лонгина, о плане восстановления крепостей и вообще о планах именно войны, но никак не мира его расстроили как человека, который запланировал себе на ближайшие годы занятие по душе - то есть возведение нового богатого города. От этого милого сердцу занятия его отрывали и влекли на труды военные, что в принципе должно было радовать сердце истинного римлянина, но сердце Юста не радовалось этому вообще.
        Но делать нечего - приказ императора есть приказ императора, обойти его никому не дано, как ни крути. Посему полетели в Новы и Эск приказы: Первому Италийскому да Пятому Македонскому - готовиться к новой войне, к новым испытаниям и новому нашествию варваров.


* * *
        Долина Алуты[Долина Олта, Валахская равнина.]


        Окруженный тремя рядами укреплений из череды рвов и валов, римский лагерь в долине Алуты[Лагерь Славени (название современное).] служил опорой власти в новых землях. Иной власти, кроме военной, в этих местах вообще не было. И хотя формально новыми владениями управлял наместник Нижней Мезии, тащиться с жалобой к нему в Томы никто не отваживался. На новых землях жили крестьяне с военной выправкой, из всего сельхозинвентаря уважавшие разве что один серп, ибо не раз доводилось им прежде снимать урожаи с чужих полей; торговцы, ловко торгующие лишь одним товаром - рабами, ремесленники, умевшие починить лорику или построить баллисту. И все дома, кирпичные или деревянные, здесь выходили на манер родной казармы. После того как два года назад почти все местное население ушло за перевал Боуты, оставив землю и дома победителям, край этот обезлюдел, поля зарастали травой и кустарником, сады и виноградники дичали. То и дело в небо поднимались черные столбы пожаров - это прежний хозяин возвращался из-за перевала и, задыхаясь от ненависти при виде чужака в родном жилище, поджигал деревянное строение.
        Что-то явно шло не так, как рассчитывали римляне. Очень странным к тому же казался тот факт, что практически все даки ушли с насиженных мест, хотя, по обычаю, треть земель римляне оставили местным. И еще более странным были караваны с рабами, в основном смуглыми или даже темнокожими, - греческие торговцы везли их за перевал Боуты. У даков практически не было рабства, напротив, именно даки прежде поставляли пленных на рынки Востока на продажу. И то, что теперь Децебал скупал рабов, можно было счесть тревожным знаком. Выходило, что царь хочет заменить рабами рабочих на рудниках, а свободными пополнить ряды воинов. И еще болтали меж собой и солдаты в лагере, и поселенцы: несмотря на поражение, по-прежнему бегут к дакам дезертиры, потому как сулит им Децебал столько золота за один год службы, сколько за все двадцать пять лет не получишь в легионе.
        Еще Лонгин в прошлом году вызвал в долину Алуты вексилляцию Первой Испанской когорты ветеранов. Все равно им в Стобенции[Стобенций - город в Македонии, где находился штаб Первой Испанской когорты ветеранов эквита.] в Македонии делать нечего, так что пусть охраняют поля и поселки. Каждое утро всадники занимали сторожевые посты, а пехотинцы, не снимая доспехов и перевязей с мечами, повесив на плечи тяжелые шлемы, жали вместе с поселенцами созревшую пшеницу. Солому сносили на ближайшие холмы, складывали в огромные стога - для сигнального поджога. Не зря складывали - то в одном месте, то в другом поднимался в яркое летнее небо темный тревожный дым - спустившиеся вниз по течению Алуты даки нападали на поселенцев каждый день.
        В Стобенций, в штаб когорты, отправлял писец сухие отчеты: ранен, убит, ранен, убит. Даки собирали свою жатву - прибавляя колосок к колоску отнятых жизней.
        Вместе с Первой Испанской когортой несли караулы по деревням легионеры из вексилляции Пятого Македонского легиона, что квартировалась в лагере Ракаи. Они свои отчеты слали ближе - не в Стобенций, а в Эск, в главный штаб. Ранен, убит… ранен, убит…
        Вместе с отчетами в сумку почтаря положил юный бенефициарий из Ракаи письмо для своей сестры в Эск.



«Луций Корнелий Сервиан Корнелии, привет!
        Дорогая Кориолла, если дорог тебе твой единственный брат, пусть муж твой Гай Приск похлопочет перед Адрианом о моем переводе в Эск… Сил нет больше мне здесь стоять: трудов много. И опасность грозит со всех сторон. Дважды в меня уже стреляли из засады. Один раз спасла лорика, во второй - стрела чиркнула по руке, и рана быстро зажила. Сколько раз на дороге находили мы отрубленные головы поселенцев и солдат! Однажды поймали мальчишку-дака, что вырезал целую семью поселенцев - хозяина, его жену и двоих детей-младенцев. Мы сожгли его живьем, как даки поступают с нашими пленными. В другой раз…
        (дальнейшее было вымарано)
        Кориолла, сестренка моя! Умоляю, пусть Гай за меня похлопочет перед Адрианом.

    Будь здорова!»
        Но письмо это, как и все другие, так и не дошло до Кориоллы. Писец-лабрарий в канцелярии складывал послания Луция в его личный ящичек, где они и лежали вместе с деньгами бенефициария и записями его личного дела.
        Но потом пришло еще одно письмо - уже не от Луция, а от военного трибуна из Ракаи. Писец прочитал его, сделал отметку в реестре легионеров и пошел искать центуриона Валенса - никого другого, кому бы он мог передать послание, в лагере Пятого Македонского в тот момент не было.


        Горы Орештие, крепость Костешти


        Даки под руководством царского брата Диега работали от зари и до зари. Задача перед ними стояла трудновыполнимая - поднять из руин крепость Костешти, разрушенную римлянами почти до основания. Царский брат Диег сменил здесь Бицилиса, который всю зиму руководил подъемом на вершину камней и бревен.
        Но все равно новых камней не хватало, так что вскоре блоки стали брать тут же, вынимали из разрушенной кладки второй жилой башни - ее восстанавливать не было уже ни сил, ни времени. Основание стены теперь охватывало куда меньшую часть холма. В глину, что скрепляла кладку, примешивалась зола пожарища, и раствор получался красным, будто даки добавляли кровь в кладку своих стен.
        Уже весной по влажной земле волоком затаскивали наверх здоровенные стволы сосен, вновь воздвигали обрушенный частокол. Пот заливал глаза, ярость грызла сердце. День пролетал как миг. Из обрубленных веток разжигали костры, шипели и стреляли сосновые ветви, и даки работали, пока хватало сил, пока не падали на землю, будто мертвые. А потом сидели возле догорающих костров, пили горячую воду, тайком приправляя на римский манер вином (Диег, как и Деценей, запрещал винопитие), ели густую просяную кашу с салом, с дымком. Спать ложились вповалку на склонах, Диег со свитой - в жилом доме-башне. Еще весной стены этой башни восстановили, вновь поставили лестницы на второй этаж, покрыли стропила тяжелой дакийской черепицей.
        Одно тревожило Диега: сожженный поселок у подножия холма. Он так и лежал обезлюдевший, в развалинах, лишь над крышами нескольких хижин-землянок вился робкий дымок. Несколько раз посылал Диег гонцов к брату своему Децебалу: мало людей, не успеют к лету восстановить крепость. Ничего не отвечал Децебал. Оставалось одно: работать до изнеможения и молить Замолксиса-Гебелейзиса, чтобы римляне не пришли в горы Орештие этим летом.
        И они не пришли.


        Горы Орештие, Сармизегетуза


        Трое римских дезертиров и с ними Сабиней сидели в царских покоях. Из них только Сабиней прежде удостаивался подобной чести, дезертиры же были простыми воинами: Ветур из отряда Бицилиса, другие двое из Костешти. Давным-давно оставив земли на другом берегу Данубия, они сражались с римлянами, обороняли крепость, сумели спастись, когда Костешти взял Лаберий Максим, ушли лесами в Пятре Рошие (Красная скала уцелела в то отчаянное лето, ее гарнизон не потерял ни одного человека). С осени эти трое жили на отдельной жилой террасе за стеной крепости, и Сабиней приметил, что все они вновь носят римское оружие, тренируются метать пилумы и говорят меж собой на латыни. И еще тренируются подскакивать к стоящему на краю террасы чучелу и втыкать кинжал в набитый соломою мешок там, где у человека находится сердце. Потом лично Сабиней привел им троих пленных, и дезертиры по очереди их закололи - каждый одним ударом. Опекал этих троих Бицилис. Сабиней, хотя и догадывался смутно о происходящем, в детали плана посвящен не был. И вот Децебал сказал наконец, для какого дела готовились эти трое. Должны они были вновь
прикинуться римскими воинами, проникнуть в лагерь Траяна и убить императора. Ни больше ни меньше.
        Бицилис, присутствовавший при разговоре, молчал. Как и Сабиней. Но когда разговор зашел о деталях плана, Сабиней вдруг поднялся и сказал:
        - Я не могу идти: в лагере Траяна меня многие знают в лицо. И значит, сразу выдадут, как только встретят.
        - Или ты просто не хочешь? - подозрительно прищурился Децебал.
        - Я бы пошел. Ибо это спасет наше царство. Но говорю: меня опознают, замысел провалится.
        - Он прав, - поддержал Сабинея Бицилис. - Его непременно узнают.
        - Тогда прочь! - воскликнул Децебал и указал на дверь. - Нечего тебе здесь делать, раз не готов для меня исполнить важное дело и ищешь пустые отговорки.
        Сабиней дернулся как от удара и повернулся к Бицилису.
        - Поддержи меня - не трушу я и не отказываюсь. Но, после того как побывал я на той стороне, как несколько дней прожил в Дробете, сотни людей помнят меня в лицо. Я погублю все дело…
        - У меня, - ускользнул от ответа Бицилис, - нет еще мнения по этому поводу.
        Сабиней скрипнул зубами, поклонился, хотел поцеловать руку Децебалу, но царь демонстративно ее отнял, и Сабиней вышел, понимая, что, возможно, в этот миг утратил милость царя навсегда.
        - Вернетесь, - обратился Децебал к оставшимся трем дезертирам, - озолочу. Насыплю золота столько, сколько каждый из вас весит.
        - Нужен еще один, - сказал Бицилис. - Трое слишком мало.
        - Пусть берут любого, кто не струсит.
        Бицилис поклонился, давая понять, что приказ понял. А вот щедрому «озолочу» хитрый пилеат не поверил. Во-первых, план был сомнителен и опасен. Даже если он удастся, посланцы Децебала вряд ли вернутся живыми. А если кто и вернется, то золота он не получит. Децебал полагал, что золото развращает, потому своим людям платил редко и с неохотой, даже перебежчики, получив по прибытии горсть серебра, потом долго-предолго дожидались новых выплат. А чего им еще надо - изумлялся Децебал - сыты, одеты, жилье есть, охота - пожалуйста, женщины - выбирай любую. А золото развращает. Другое дело - царьки иноземных племен. Те регулярно получали подарки. Еще ранней весной явились с северо-востока вожди свободных даков - в зимних плащах из волчьих да лисьих шкур, болтающие на наречии, которое в Сармизегетузе понимали с трудом. Стали клясться, что пойдут вместе с великим царем на римлян, выставят десять тысяч конных и столько же пеших воинов. Вот только «на корм» своей армии хотели они получить золото и серебро. Золота царь дал, но совсем немного, а вот серебром расплачивался щедро.
        - Я же говорил! - восклицал он раз за разом, обнимая вождей как равных. - Только стоит мне бросить клич - и пойдем все вместе, все народы дакийские, ударим и сбросим римлян в Данубий-Истр.
        Вожди в ответ клялись, что вернутся с армией к началу лета. Уехали довольные, взгромоздив на вьючных лошадей мешки, набитые серебряными чашами и монетами. Ну и где теперь эти союзники, столь щедро сулившие помощь? Где их армия в двадцать тысяч воинов, пеших да конных? Сидят теперь в своих деревеньках или крепостях деревянных, пьют вино да ржут громче своих коней: обманули старого Децебала, увезли у него груду серебра за одно только слово пустое. Децебал отправил к ним Везину с армией - напомнить о данном обещании, а если не явятся, села их пожечь. Что ж, пожег, как прежде Скориллон пожег за такую же наглость языгов. Да только добычи почти не привез и пленников тоже: обманщики успели прознать, что приближается дакийская армия, разбежались по лесам, попрятались - не найти.


* * *
        Когда назначенные для выполнения тайного плана коматы ушли, Децебал повернулся к Бицилису:
        - Замолксис должен нам знак подать - удастся дело или нет. Не подаст - пошлем к нему гонца.
        - Кого? - спросил Бицилис, холодея. Почему-то почудилось, что Децебал как-то по-особенному взглянул на него при этих словах.

«Не отдам ему моего сына, ни за что не отдам…»
        - Замолксис и так нам знак подал… - пробормотал Бицилис.
        - Какой? - Децебал смотрел, подозрительно щурясь. Не любил Бицилис этот взгляд, ох, не любил.
        Точно, сына гонцом назначит, Бицилис был уже почти уверен в этом.
        Но как воспротивиться воле верховного жреца, Бицилис не знал. Однако твердо решил - сына к богам не пошлет. Потому вечером отослал парня в Костешти к Диегу, якобы узнать, как продвигается дело, тайком же шепнул - приедут за тобой от Децебала - беги на север, за границы царства - там тебя примут.
        Но зря мучился подозрениями Бицилис - обошлось.
        На другой день Сабиней ворвался в покои царя с криком:
        - Вернулись!
        - Кто вернулся? - спросил Децебал, сидевший за столом в мрачном оцепенении.
        - Племянники твои вернулись. Диег и Регебал, - сообщил Сабиней.
        - Они же в Риме…
        - Уже нет!
        И тут же следом в трапезную ворвались мальчишки. Децебал поднялся, глянул на возмужавших и сильно изменившихся племянников.
        - Я троих римлян убил, - похвастался Диег.
        - А я - четверых! - подхватил Регебал.
        Децебал ринулся к ним, обнял.
        - Знак богов, знак, - бормотал он, обнимая мальчишек.
        Бицилис, застывший у порога, смотрел на эту сцену и не замечал, что дерзкая усмешка ломает губы: «А ну как Децебал отошлет одного из них к Замолксису? Насадит на копья милого племянника. Кого выберет? Младшего? Старшего?»
        Бицилис в дакийских богов уже давно не верил. И уж тем более не верил, что пронзенный копьями дак может что-то кому-то сообщить. Пилеат медленно отступал, стараясь не попасться в этот миг на глаза Децебалу. Ему было плевать - насадит царь юных племянников на копья или пошлет в бой с римлянами - все равно итог будет один и тот же.


        Дробета


        Кориолла не сразу сообразила, отчего на улице крики и кутерьма, - только что она сидела в крошечном дворике, укачивала Флорис и сама задремала, привалившись к стене, и вдруг крики, вой, чей-то визг, ржание лошадей, и откуда-то ветер песет запах дыма.
        Кориолла вскинула голову. Пожар? Пожары в поселке уже вспыхивали этим летом, но, на счастье, их быстро гасили.
        Прим влетел во двор, волоча на плече доску, - он и отправился поутру к плотнику за этой доской - укрепить в комнатушке хлипкую дверь.
        - Даки… - выпалил Прим. - Живо! В дом!
        - В крепость? - вскочила Кориолла, прижимая к себе малышку.
        - Не успеем. В комнату. Запремся. Не бойся - наши отобьются.
        Кориолла бросилась в комнату. Мышка спала на узкой кровати - Флорис, проплакавшая всю ночь, и ее измучила. Теперь обе женщины в ужасе смотрели друг на друга, понимая, что в крепость им уже не пробраться. А чем грозит плохо укрепленному поселку нашествие даков - они знали отлично.
        Первым делом кинулись закрывать ставни на единственном окошке, потом Прим помог запереть дверь и подпер ее принесенной доской. Для надежности придвинул еще и сундук, сверху взгромоздил два тяжелых табурета. Тут только вспомнили, что не взяли воды. В кувшине с ночи осталось на дне немного разведенного водой вина. Да еще был кувшин местного вина, неразбавленного.
        Кориолла распахнула сундук и вытащила лежащий на дне и завернутый в кусок кожи меч, служивший Приску верой и правдой, когда хозяин был еще просто легионером. Сделавшись центурионом, Приск заказал себе спату из металла куда лучшего, с рукоятью из слоновой кости. Правда, меч свой он утратил в плену, но друзья купили ему новый, не хуже прежнего, а этот старый так и остался лежать в сундуке.
        Прим посмотрел на Кориоллу и с сомнением покачал головой.
        - Возьмешь в руки меч - надо будет драться. И уж тогда пощады не жди. Так уж лучше…
        - А я не прошу пощады! - выкрикнула Кориолла с такой яростью, что голос сорвался на визг.
        - Дай мне! - потребовал Прим.
        Кориолла поколебалась, но меч отдала.
        Мышка, обхватив Флорис, прижала малышку к себе и села в угол.
        - Положи ее в колыбель! - приказала Кориолла.
        Мышка отрицательно замотала головой.
        - В углу самое безопасное место - если в окно стрелять начнут.
        - Где Галка? - спросила Кориолла у Прима.
        - Мне-то почем знать?
        Галку пришлось отдать в помощники булочнику, за это парня кормили, давали кров да еще платили за него Приску. Парень ленился, булочник жаловался, что Галку можно только розгами заставить работать, хотя Приск обещал, вернувшись с войны, все заработанное парнем обратить на его, Галки, выкуп. Но то ли раб был ленив от природы, то ли обещаниям не верил, только работать не стремился, и булочник пригрозил вернуть нерадивого раба и ничего за него больше не платить.
        Прим на Галку злился до бешенства и при встрече сам учил мальца тумаками - деньги эти им были нужны до зарезу, особенно после того, как Приск уехал в Бонну, в лагерь Первого легиона Минервы. Сейчас Галка тоже должен был находиться при госпоже - подпирать крепким плечом хлипкую дверь, но он, видать, рассудил иначе. Наверняка, заслышав крики, увидев, как заклубился в небе сигнальный дым, рванул вместе с булочником своим в крепость. С него станется, не о хозяйке в этот миг подумать, а о своей шкуре. А может, и вообще ударился в бега - в надежде примкнуть к ватаге разбойников.
        С улицы тем временем доносились крики, визг. Пока что кричали и визжали поселенцы, разбегаясь в панике по домам. Что будут делать даки? Кинутся грабить поселок - или попробуют прорваться в крепость и дальше на мост.
        Две женщины и мужчина смотрели друг на друга, Кориолла чувствовала, как горят щеки, как бежит по лбу пот - она едва успевала его отирать. Ждали. Вода была уже вся выпита. Прим налил себе и женщинам неразбавленного вина. Сколько так прошло? Полчаса? Час? Кориолле казалось - вечность. Ребенок то и дело просыпался, Кориолла давала ему грудь, и малыш, с молоком всосавший виноградный хмель, уже не орал в голос, а только порой хныкал, ворочаясь в мокрых пеленках. Хныканье это их выдало. Кто-то, вошедший во двор, сразу понял - внутри люди - и ломанулся в дверь. Однако не сумел выбить - доска, сундук и Прим помешали.
        - Не надо! - завопила вдруг в ужасе Мышка. - Не надо, убьют…
        Ребенок стал вторить, захлебываясь плачем.
        Кориолле было жарко так, что хотелось сорвать пропитанную потом тунику, сердце билось в горле как сумасшедшее.
        Она подскочила к Мышке и надавала пощечин. Никогда прежде не била - а тут хлестала и хлестала, находя в этом дикое, безумное наслаждение. Девчонка вдруг успокоилась, глянула на Кориоллу полными слез глазами. Хотела что-то сказать, но лишь губы запрыгали.
        Человек за дверью что-то крикнул - по речи явно не римлянин, теперь уже трое принялись ломать дверь и сумели выбить доску сбоку. Тут же Прим ткнул мечом в возникшую щель. Нападавший завизжал и сам ударил - Прим отскочил, ухватившись за бедро, - по пальцам побежала кровь. Кориолла вмиг схватила выпавший из рук раба меч и нанесла удар так, как и положено бить легионеру, - всадила меч и тут же отдернула руку назад. За дверью кто-то взревел, потом рев перешел в жалобный стон и стих. Нападавшие о чем-то бурно заспорили, вновь раздались шаги - удаляясь. То ли варвары бросили непосильную затею, то ли ушли за подмогой.
        - Перевяжи ему ногу! Скорее! Перевяжи! - закричала Кориолла.
        Прим не стал дожидаться от Мышки помощи - схватил сам шарф Кориоллы и обмотал им ногу. Поднялся.
        Дакийка медленно поднялась и положила Флорис в люльку. Малышка выворачивалась, уже чуть ли не вся распеленалась, но не до этого было: во дворе вновь кричали - нападавшие, судя по всему, вернулись с подмогой.
        В три удара дыру в двери расширили. Теперь нападавшие пытались отодвинуть сундук, но Прим подпер его телом. И тут кто-то ударил жердью в окно, выбивая ставенки.
        Внутрь просунулось забрызганное кровью лицо.
        Мышка завизжала страшнее прежнего, схватила бронзовый стержень, на который вешали по вечерам светильники, и ткнула в лезущую в окно морду. Рожа тут же исчезла, а внутрь комнатенки метнули шипящий факел. Кориолла не растерялась, стащила с кровати одеяло и накинула на головню. Комната наполнилась дымом, Флорис уже не плакала, а издавала странные мяукающие звуки. Это был конец, еще несколько мгновений - и они либо задохнутся в дыму, либо дверь раскрошат, и варвары ворвутся внутрь.
        И тут вдруг то ли почудилось Кориолле, то ли в самом деле кто-то позвал ее по имени? Она прислушалась. Вновь кто-то выкрикнул ее имя во дворе. А следом - рычащие голоса, крики, ругань, скрежет железа, стоны, удары… Безумная музыка схватки не на жизнь, а на смерть, уже слышанная Кориоллой прежде - во время штурма лагеря Пятого Македонского.
        - Наши! - воскликнул Прим, и рот его оскалился в дикой ухмылке.
        А металл скрежетал, заглушая проклятия, крики боли, предсмертный хрип.
        - Кориолла, ты там? - выкрикнул снаружи низкий хриплый голос.
        Она поначалу даже не поняла, чей. Только поняла, что спасение близко.
        - Я здесь! Здесь! Гай! Я здесь! - закричала она, уверившись, что это Приск чудесным образом явился ей на помощь.
        Прим уже оттаскивал сундук. Обломок двери с трудом удалось распахнуть. Прим выглянул первым. И только потом позволил выйти Кориолле.
        Посреди двора стоял центурион - шлем набекрень, от гребня мало что осталось, посеребренная лорика залита кровью. Лицо тоже в крови.
        Вокруг лежали убитые и раненые варвары. Пятеро, кажется.
        - Гай! - Она кинулась к нему, не веря в удачу.
        - Ты ошиблась… - сказал центурион и снял шлем.
        Перед нею был Валенс, старый ее ухажер. Отвергнутый жених, друг покойного отца.
        - Ты? - Она замерла.
        - Не рада?
        - Рада! - Она кинулась к нему и поцеловала в колючую от щетины, соленую от крови и пота щеку.
        - А ты молодец… Ишь, амазонка… с мечом… Убила кого?
        - Кажется.
        - Фракийская кровь… От матери… - Валенс вдруг пошатнулся. - Сесть бы…
        Кориолла обернулась. Скамья, на которой она полчаса назад дремала, не ведая об опасности, валялась разбитая в щепы.
        - Сейчас! - Кориолла вернулась в комнату и вынесла во двор табурет.
        Валенс сел.
        - Я письмо тебе привез… - сказал центурион. И добавил: - Воды бы…
        Кориолла не слышала - вынесла из задымленной комнаты колыбель с малышкой, поставила подле Валенса. Сейчас казалось - нет надежнее места, чем подле него. Мышка тоже очутилась рядом, присела на корточки, обхватила колени.
        По улице кто-то промчался, заглянул во двор и побежал дальше. Кориолла даже не разглядела - свой, чужой ли. Наверное, все же свой, кто-то из ветеранов-поселенцев, они наверняка дали отпор грабителям и теперь стали выдавливать даков из поселка.
        Из соседней комнаты вылез сынишка хозяина и тут же по лестнице взлетел на крышу.
        - Наши идут по мосту! Наши! - заорал он во всю силу легких.
        - Много? - крикнула снизу Кориолла.
        - Много! Конница! Гонят даков! Ау-а!
        Мальчишка приплясывал на крыше так, что вниз обрушивались одна за другой черепицы.
        - Воды дай… - повторил старый вояка.
        Кориолла принесла воды из бочки с водой, дала Валенсу напиться.
        - Траян! - вопил мальчишка с крыши. - Сам Траян прибыл.
        - Император? - не поверила Кориолла и сама не заметила, что улыбается.
        - Центурион ранен… - шепнул Прим.
        Кориолла только теперь заметила, что из-под лорики медленно точится по капле кровь, стекает под табуретку. Накапало уже с небольшую лужицу.
        - Сумка моя… там письмо… - повторил центурион. - Письмо прочти…
        Кориолла глянула на Прима.
        - Беги! За медиком! В крепость! - отчеканила, будто центурион новобранцу.
        - А Гай твой наглец, это точно. Нос вечно задирал. Умен вишь он больно… Но далеко пойдет… А лорика-то хорошая… - пробормотал Валенс. - Гаю твоему пригодится. Отремонтировать надо только чуть-чуть… мне вот недосуг было… а зря.


* * *
        Как ни странно, медика Прим привел, хотя и не сразу. Молодой красавец с орлиным профилем, в забрызганной кровью тунике (еще совсем недавно была она белее дакийского снега). За ним семенил мальчишка-раб, нес сумку и деревянный сундучок с инструментами. Выяснилось, что медик этот - сын Кубышки, старого медика Пятого Македонского, имя Валенса для него было важнее имени легата или военного трибуна.
        Женщины уже сумели перенести раненого на кровать и снять с него лорику. Кориолла наложила повязку - как умела.
        Врач присел на табурет у койки, приподнял повязку, помолчал.
        - Я тебе сейчас настойку дам, старина, - сказал, помолчав.
        Медик что-то такое набулькал, смешал из флаконов, попросил большую чашу вина у Кориоллы и все это дал выпить Валенсу.
        Потом закрыл сундучок и вышел во двор. Кориолла выбежала следом.
        - К утру умрет, - сказал медик. - Муж он тебе теперь?
        - Дядя, - ответила Кориолла, чтобы не объяснять все хитросплетения долгих и странных отношений с этим человеком.
        - Не повезло.
        Медик ушел уверенной скорой походкой - спасать тех, кого еще можно было спасти.
        А Кориолла уселась на табурет во дворе. Тела убитых уже вынесли, кровь кое-как отмыл появившийся неведомо откуда Галка. Он чувствовал себя виноватым, демонстративно шмыгал носом и всеми силами выражал преданность, напоминая нашкодившего пса. Кориолла открыла сумку центуриона. Что там такого важного? Завернутые в кусок кожи монеты. Серебряные. Она их возьмет, надо надеяться, хоть что-то да оставил ей старый ухажер по завещанию. Фляга с вином, сменная туника. Кусок пергамента. Она развернула и стала читать…



«Луций Корнелий Сервиан, прожил двадцать один год…»

        Она медленно опустила руку с пергаментом.
        В соседнем дворе выла собака, как воют только над мертвым хозяином.


* * *
        Нападение на Дробету было подготовлено с изрядной ловкостью. Даки просачивались в окрестности небольшими отрядами, таились в заранее условленных местах несколько дней, ждали, пока подойдут новые отряды под началом Везины - а именно Везине поручил Децебал командование этой важной операцией - и станет людей достаточно, чтобы захватить крепость и мост. Небольшой отряд должен был сплавиться сверху по Данубию и попасть на мост с реки. Разведчики происки даков проспали - не насторожило их появление в окрестностях многочисленных отар с пастухами, не показались подозрительными едущие друг за другом повозки - переодетые римскими поселенцами даки обманули караульных на башнях. Лишь когда враги очутились вплотную к стенам, поднялась тревога, караульный едва успел подать сигнал, как сорвался со стены, прошитый стрелой - будто птенец выпал из каменного гнезда. В тот момент за стенами крепости находилось изрядно солдат - но не в боевом порядке, а с кирками да лопатами. На счастье, строители были в лориках (приказ Траяна исполнялся неукоснительно, хотя солдаты роптали и проклинали нелепый, на их взгляд, приказ).
Так что, построившись, с этими самыми кирками легионеры и встретили неприятеля. Со стены крепости стали стрелять машины - но варваров было слишком много, к тому же они быстро смешались с римлянами, ломая строй, - первую шеренгу прорвали мгновенно, взялись за вторую, оттесняя римлян к крепостной стене. Две сотни даков, не меньше, хлынули в поселок, врываясь в дома и убивая всех подряд.
        Уже лопнула гнилой тетивой вторая шеренга, уже рубилась с варварами третья - не кирками, а мечами, потому как это были вышедшие на помощь легионеры, когда послышалось пение труб на мосту - на помощь Дробете, переходя Аполлодоров мост, спешила римская конница. А во главе ее - высокий воин с пурпурным плюмажем на шлеме. Траян самолично?
        - Траян! Траян! - понеслось по рядам.
        В самом деле - император спешил на помощь.



        Глава V
        ТРАЯН НА БЕРЕГАХ ДАНУБИЯ

        Начало осени 858 года от основания Рима
        Виминаций


        Траян, заставив варваров отступить, не стал задерживаться надолго в Дробете, двинулся вместе с эскортом в ставку свою в Виминаций.
        Здесь император принял послов: местные царьки, привыкшие обогащаться грабежами, склоняли гордые головы перед Римом. Многочисленных вождей построили, как строят просителей, подающих жалобы наместнику. Языги встали в первом ряду - уверенные, что их обещаниями помощи римский император будет особо дорожить. Виделось уже им в мечтах, как рассядутся они на дакийских землях - в горы не полезут, зачем им горы? - но всю долину Мариса захватят и заставят торговый люд платить пошлины не Риму, но им, языгам. А что по Марису торговцы повезут золото, соль да серебро - этот нехитрый расчет сделать мог даже ребенок.
        - Укрощенные звери под ярмом римского могущества, - заметил Сосий Сенецион, оглядывая послов.
        Этот покровитель Плутарха любил выражения высокопарные и нарочно заучивал подходящие для случая слова.
        Один из царей языгов, совсем еще молодой человек, в льняной рубахе, обшитой роговыми пластинками, при виде императора неожиданно бросил оружие на землю и следом рухнул сам. Он что-то пытался произнести, но от волнения потерял голос, пытаясь заговорить, он лишь нелепо сипел, по-рыбьи открывая рот.
        - Поднимайся, - сказал Траян, символически, издалека протягивая языгу руку.
        Тот поднялся только на колени, голос к нему наконец вернулся, и варвар затянул что-то заунывное, невнятно-тоскливое. Переводчик истолковал его слова как мольбы о прощении. Воины из свиты совершенно растерялись при виде такого унижения своего предводителя. Но когда тот обернулся к ним - с искаженным, покрытым красными пятнами лицом, они тут же по его знаку побросали щиты и копья и стали протягивать руки к Траяну, наперебой стараясь всеми силами в спектакле унижения превзойти своего вождя. Языги бормотали, что готовы принять на себя любые, даже самые тяжкие условия мира и предоставить во власть римлян себя самих со своим достоянием, детьми, женами и всеми своими землями.
        Траян, насладившись этой сценой, позволил им сохранить за собою занятые земли, но потребовал обещание новых угодий не брать, а все добытые в грядущей войне богатства и пленных выдать римлянам.
        Вслед за языгами двинулись толпой вожди даков - из тех, кто готов был служить Траяну, спасая остатки своих владений и не надеясь больше на защиту Децебала. Эти давно утратившие свою надменность пилеаты явились в основном из долины Алуты и Тибуска, их земли, граничащие с наделами римских поселенцев, армия в грядущем походе разграбит прежде всего, если не выказать немедленно полную и окончательную покорность. Тогда можно будет кое-что спасти и взамен на фураж и скот получить немного золота из римской добычи. Явилось несколько послов бастарнов - эти просто хотели подтверждения, что их в предстоящем походе не тронут, - взамен обещали нейтралитет и покорность, но уже чисто формальную. Маркоманны поспешили заявить о своей поддержке и вынюхать - нельзя ли будет пограбить ослабленного соседа. Многочисленные греческие послы, нарядно одетые, многоречиво восхваляли Траяна и клялись в преданности неколебимой - хотя точно было известно, что совсем недавно греческие торговцы поставляли Децебалу оружие римского образца и рабов на шахты северных рудников. Теперь греки кланялись до земли и обещали, что ничего
подобного ни за что не повторится.
        Ненадежным союзникам приходилось не только грозить, но и платить - одаривать подарками вождей, отменять подати, сулить блага. То есть пройти по тонкой разделительной грани - между страхом и жадностью. Не то чтобы Траян был мастером в таких делах, но Луций Лициний Сура всегда стоял за его плечом и вовремя умел подсказать, что и как ответить тому или иному посланцу.
        Траян всегда его слушал. Вообще, он ценил советников, старых, проверенных товарищей, годами равных себе или чуть старше. Тем тяжелее для него оказалась утрата Лонгина. Умерший легат знал практически всё обо всех укреплениях на аннексированных дакийских землях, местоположение лагерей, численность гарнизонов, их уязвимые места, источники воды, колодцы, тайные и явные, запасы, возможности пополнения фуража, имена префектов и их таланты, помнил всех военных трибунов и многих центурионов по именам. А вот когда зашел разговор о новой войне, о том, сколько легионов, где и когда должны двинуться в Дакию, чтобы наконец уничтожить мятежное царство, Лонгин, помнится, объявил, что воевать пока не надобно, что война не нужна ни Риму, ни Дакии. Верно, в какой-то момент родился в голове хитроумного легата план совершенно безумный - явиться лично к Децебалу и уговорить дакийского царя сделаться подлинным другом Траяну.
        Глупо. Прежде всего потому, что Траяну не нужен был Децебал в друзьях. Нужны были эти земли, соляные варницы, серебряные и золотые копи. С некоторых пор Траян полагал, что хороших союзников вообще не бывает, бывают лишь хорошие наместники. Но Лонгину император был в какой-то мере благодарен за его безумный поступок - хотел того легат или нет, но своей гибелью он призывал римские легионы на земли Децебала, призвал на голову царя духа мщения.


* * *
        - Авл! - воскликнул незнакомый голос.
        Человек, которого все в лагере называли Монтаном, обернулся.
        Занятый подготовкой машины, он был в грязной тунике, весь в стружках и клее, в руках - здоровенный деревянный молоток - только что соединяли детали станины, посему все фабры упрели, и Монтан не меньше других.
        - Ты же Авл Эмпроний! - повторил незнакомец, подходя. В речи его слышался сильный акцент, но на лимесе даже уроженцы Италии говорят на варварской латыни.
        - Ты ошибся… - фабр сглотнул. - Спутал с кем-то. Я - Марк Монтан.
        Он так часто повторял это имя, что и сам уверился: он - Марк Монтан, и никто другой.
        - Может быть, - незнакомец криво усмехнулся. - Вполне возможно…
        Фабр тем временем обернулся к остальным ремесленникам.
        - Что встали? Тащите канаты. Живее! Эта машина нужна была императору еще вчера.
        Выкрикивая команды, он вспомнил, где видел этого человека: римлянин-дезертир из дружины Бицилиса. Теперь вновь подстрижен, одет на римский манер. Как же его звали? Ветур? Что-то в этом духе… Да, Ветур. Это даки его так прозвали. Но у него наверняка было римское имя.
        Фабр изо всей силы стиснул рукоять молотка, приготовился, развернулся на пятке и одновременно вскинул руки…
        Но незваный гость исчез, будто ветром сдуло.
        Ремесленники с удивлением уставились на Монтана.
        - Это я так… - пробормотал Монтан и опустил молоток.
        Откуда в лагере взялся этот Ветур?
        Дакийский лазутчик - несомненно. Но что им осенью вынюхивать здесь: и так ясно - армия готовится к наступлению, хотя прежде следующей весны никуда не двинется - поздно идти в дакийские горы, зима на носу. Так что пусть вынюхивают - лишь бы не гадили. Сказать честно, сам Авл более всего переживал из-за этой задержки. Будь его воля - выступил бы немедленно. Сердце было не на месте: вдруг Бицилис решит перепрятать царские сокровища? Вдруг все, что найдет Авл в тайнике, когда римляне переломают Децебалу хребет, - это пустая пещера и бегущая по новому руслу река?
        Не захочет ли Децебал извлечь припрятанное золото, чтобы расплатиться с новыми союзниками? Какой толк хоронить золото в горах, если в эти горы вот-вот пожалуют римляне? Все эти вопросы теснились сейчас в мозгу Монтана, но ответа на них не было.
        Закрепиться среди римлян для Авла было делом многотрудным. В первый же день (или, вернее, вечер) Эмпроний догадался выпросить у писца в канцелярии чернил и пергамент - якобы для того, чтобы нарисовать дорогу в горах лично для императора. На пергаменте ничего он писать не стал - не рискуя доверять тайну сокровищ даже мертвой коже, а чернилами нарисовал на плече татуировку, продавливая перо глубоко в кожу, но не рискуя делать настоящую татуировку, - чтобы свежестью своей не выдала подлога. Вглядываться никто не будет - но коли задрать тунику, то знак отчетливо проступает на плече. Через день-два он не забывал возобновлять рисунок, так что чернила вскоре въелись в кожу.
        Знак ему пришлось предъявить лишь однажды, какому-то жалкому новобранцу-писцу из канцелярии Седьмого Клавдиева легиона, где прежде служил настоящий Монтан. Траян приказал выплатить герою все жалованье за истекшие годы, но это была скромная награда по сравнению с той, которую предвкушал Монтан. Уже после окончания кампании он отыскал старика-гета, и тот сделал ему настоящую татуировку на плече, так, что и не отличишь, легионный это знак или подделка.
        И вдруг какой-то римский дезертир отыскал его и назвал прежним опозоренным именем. Именем доносчика, который должен покоиться на дне моря, а не расхаживать по лагерю Траяна под видом фабра.


* * *
        Авл почти не удивился, когда, войдя в палатку, увидел опять того же человека, что кликал его Авлом, и подле - еще одного, рыжеволосого, со светлыми дерзкими глазами. Этот второй был одет как германский симмахиарий - то есть в одних штанах из грубой ткани, с кожаным поясом, на котором висел солидный кинжал, в грубых сандалиях и голый по пояс. На германца он и в самом деле походил, и в толчее Траянова лагеря этого вполне было достаточно, чтобы на парня никто не обращал внимания.
        Фабр сразу решил, что из этих двоих рыжий - главный, и еще понял, что в лагерь лазутчики отнюдь не вдвоем явились. Наверняка целый отряд.
        - Ты не Монтан, - сказал рыжий. - Монтана я знаю в лицо. Вот, Ветур говорит, что ты Авл Эмпроний, один из людей Бицилиса. Ты построил онагр для Бицилиса вместе с настоящим Монтаном.
        Авл смотрел на этих двоих и молчал. Двое… Будь один, Авл кинулся бы на него с мечом, не колеблясь. А так… С двумя не сладить. Если бы кто-то зашел в палатку, можно было бы крикнуть: держите лазутчиков… Но этот, вошедший, должен быть поразительно проворен и ловок. Обычный легионер наверняка в первый момент растеряется. А даки - настороже.
        Фабр вздохнул и спросил:
        - Что нужно? - Он пытался как-то потянуть время.
        - Убить Траяна, - ответил рыжий просто.
        - Императора?
        - Ты плохо соображаешь для фабра. Конечно, императора. Или ты знаешь иного Траяна?
        - Если откажусь?
        - Не откажешься. Донесешь на нас - мы тут же сообщим, что ты Авл Эмпроний, перебежчик. Мы погибнем, но и тебя за собой потянем. Даки не боятся смерти. Она нам в радость. А ты не хочешь умирать, римская собака.
        Траян… Одно время Авл его ненавидел - в те дни, когда его схватили вместе с другими доносчиками, посадили на старую трирему и отбуксировали утлый корабль в море. Авл спасся - не чудом, нет, но лишь благодаря смекалке, бежал в Дакию, жил в горах… В конце концов вернулся, выдав императору важные сведения. Порой Авл начинал думать, что лишь благодаря его донесениям император выиграл битву в горах. Что ж, Траян наградил его щедро. Даровал римское гражданство - под именем Марка Ульпия Монтана, серебряный наконечник копья, в придачу солидный подарок и весь оклад за годы, проведенные в горах. Стоит уточнить - настоящим Монтаном, которого еще император Домициан по договору с даками отправил служить Децебалу. Теперь этот Монтан лежал где-то зарубленный фальксом, на склоне горы, и волки давным-давно обглодали его кости.
        В тот момент, когда император выдал ему наградные, Авл понял, что никакой ненависти в его сердце больше нет. Во всем виновата Судьба-лиходейка. Правь Траян Римом уже много лет, не пошел бы Авл в доносчики, служил бы преданно, никого не предавал и не продавал, в положенный срок вышел бы в отставку. И никакой подлости, доносов, мерзости…
        Тогда на миг новому римскому гражданину Марку Ульпию Монтану представилось, что все еще может измениться, что жизнь снова может стать правильной и достойной…
        И вот, глядя на Ветура и этого второго, он понял со всей неизбежностью: нет, не может. Сворачивает судьба на старую дорожку, дышит в загривок смрадом нового предательства.
        - Я не хочу убивать императора, - проговорил он тихо, без всякой надежды в голосе.
        - Кстати, а где настоящий Монтан? - спросил насмешливо рыжий. - Что ты с ним сделал? Тоже убил?
        Мелькнула мысль - кинуться в ноги Траяну, лобызать руки, во всем признаться - кто знает, вдруг простит император, памятуя о прежних заслугах? Но ледяной водой окатила мысль - нет, не простит. Предательство не простит. Но убить Траяна Авл тоже не мог - не мог, и все. Это было свыше его сил - как будто самому себе всадить отравленный кинжал. Кого угодно - пожалуйста, - но только не Траяна. Ведь Траян сделал то, чего никто никогда в этом мире не делал и уже наверняка не сделает, - император назвал Авла Эмпрония героем. И не просто назвал - он считал Авла героем, лично вручил серебряный наконечник копья. И слаще той минуты не было у Авла в жизни.
        Так и стоял фабр перед этими двумя, понурясь, надеясь на чудо, но не в силах сам ничего предпринять.
        - Может, хватит болтать? - Сильные руки рыжего и Ветура придавили Авла к земле.
        - На помощь! - прохрипел Эмпроний чисто механически.
        Уже лежа на земле, он увидел, как полог палатки отлетел в сторону, внутрь ворвались трое.
        Человек, его державший, разжал руки. Закипела драка. Авл разглядеть ничего не успел - удар ногой в живот отшвырнул его в угол палатки, кожаное полотнище хлестнуло по лицу. В свалке кто-то сбил подпорку, и Авл еще больше запутался в кожаном пологе. Он слышал ругань, хрип, звуки ударов, кто-то вновь ударил его ногой. Потом кто-то ухватил его за руку, рванул наружу.
        - Эмпроний… ты ведь Эмпроний… - наклонился к сидящему на земле фабру молодой центурион.
        Он едва не ответил «да», но успел вовремя себя остановить.
        - Я - Монтан, Марк Монтан… - пробормотал он. - Траян даровал мне римское гражданство…
        Краем глаза Авл видел, как Ветура и рыжего увели легионеры, а другие два легионера молча связали руки Эмпронию кожаным ремнем, засунули в рот какую-то тряпку и вывели из палатки. Он не сопротивлялся, не звал на помощь, даже когда его запихивали в повозку. Внезапно накатила странная апатия, он ни о чем не раздумывал, ни на что не надеялся, просто лежал в повозке. Его куда-то везли из лагеря, надо полагать - на расправу.


* * *
        Через полчаса Эмпроний висел привязанный за руки на древесном суку, а один из легионеров разводил под висящим костер. Центурион исчез (знакомое лицо, Авл знал его имя, знал когда-то очень давно, но никак не мог вспомнить). Рядом с Эмпронием остались двое - легионер с изуродованным лицом, которого товарищи, как успел расслышать Эмпроний, называли Молчуном, и второй - совсем молодой, шустрый, верткий. Второго именовали Оклацием. Он чем-то напомнил Эмпронию его самого в молодости. Эти двое были явно из парней на все готовых - любой из них человека прирежет и не поморщится.
        Наконец младший вытащил у пленника кляп изо рта. Эмпроний крикнул, сам не зная зачем.
        - Можешь реветь, - сказал Оклаций, - как дикий осел, все равно тебя здесь никто не услышит.
        Место выбрано с умом: поляна с тремя деревьями, с одной стороны - холм, с другой - невысокий обрыв. И подойти можно лишь по узкой тропе. От лагеря не меньше мили. Кто сюда может зайти? Даже фуражиры не пожалуют.
        - Что тебе нужно? - спросил Эмпроний, клацая зубами.
        - Нужно, чтобы ты рассказал, где Бицилис зарыл свое золото, - ответил Молчун.
        Золото?.. Бицилис?.. Да откуда же?!
        - Поди, заболей да сдохни, - взвыл Эмпроний. Уж про золото он этим пройдохам ничего не расскажет.
        - Это ты скорее сдохнешь. Потому как, да будет тебе известно, я при нынешнем наместнике Нижней Мезии год прослужил палачом, и наместник был мною доволен. У меня все говорили, да так охотно, что потом рот болтунам приходилось затыкать кляпами. - Такая длинная речь была не в стиле Молчуна и далась с явным трудом, потому пришлось спешно глотнуть из фляги. Молчун говорил медленно, будто взвешивал на весах каждую фразу.
        У Авла во рту пересохло, пить хотелось невыносимо. Он облизнул губы.
        - Представь, как вышло нелепо: одного из рабов допытал до смерти, - продолжал обстоятельно объяснять Молчун. - Парень ничего не ведал по спрашиваемому вопросу. Не того раба раззявы наместника привезли для пыток. Да к тому же не раба, а свободного уже, только что отпущенного хозяином.
        - Так что сам выбирай: упорствовать и умирать в муках или сказать про золото, - вмешался нетерпеливый Оклаций. - Если скажешь, где золото, жизнь сохраним: беги на все четыре стороны - только быстро беги, так чтоб и квадрига белых коней тебя не догнала.
        - А коли я в самом деле не ведаю, где золото? - У Эмпрония уже в голове от долгого висения стучали настоящие молоты, и перед глазами плыло алое марево.
        - Тогда умрешь, - сказал легионер-палач так буднично, будто речь шла о какой-то безделке.
        - Спусти меня на землю. Я все скажу… - Эмпроний застонал. - Так ведь просто словами не скажешь. Я план, как пройти к кладу, нарисовать должен.
        - Ну гляди… Обманешь, пытать буду долго. Очень долго, - пообещал палач.
        Молчун спустил Эмпрония на землю, ног не освободил, да и руку выпростал из-под веревок только правую. Достал восковые таблички да стиль.
        - Рисуй…
        - Погоди! Пальцы онемели… - Эмпроний попытался сжать пальцы и не смог.
        - Хватит! - рявкнул Молчун.
        Эмпрония вдруг стало трясти.
        - Я сейчас… я честно…
        Он с трудом сжал пальцами стиль. И в этот момент сверху кто-то сбросил солидный камень. Да так ловко, что угодил как раз по голове Оклацию. Шлем загудел, и парень повалился на траву. Молчун метнулся в сторону - это и спасло - второй камень пролетел мимо.
        Молчун ухватил пленника за шкирку и оттащил за дерево - укрыть за солидным стволом. Сам встал рядом. Огляделся. Было тихо. Тогда Молчун метнулся к снаряжению, схватил щит, прикрылся и побежал к Оклацию. Эмпроний не видел, что происходит, - он извивался ужом, пытаясь освободить вторую руку. Потом сообразил, что неправильно делает. Согнулся, принялся стилем рвать ремень на ногах.
        - Монтан!
        На крик пленник поднял голову. По тропе мчались двое. Ветур и рыжий - Эмпроний их сразу узнал. Но почему они здесь? Их же схватили легионеры! Освободились? Как?
        Молчун ринулся бегущим наперерез.
        Один римлянин против двоих даков. Шансов у палача было немного. Эмпроний вновь принялся рвать ремень на ногах. Звон металла, крики, глухие удары. Грохот металла по камням - кто-то скатился вниз. Фабр не поднимал головы, не ведал, кто побеждает. Стиль был острый, и вскоре ноги освободились. Он поднял голову. На тропе дрались двое - Ветур с римлянином-палачом.
        Эмпроний вскочил, но тут же упал вновь - ноги не держали. Он перекатился, очутился на краю обрыва. Спуск был не так уж и крут, к тому же поросший травой. Обычно здесь паслись овцы, но сейчас никого не было - ни пастуха, ни его подопечных. Невдалеке лежал рыжий и не двигался. Эмпроний повернулся. Дак одолевал. Молчун, раненый, отражал удары, но силы его оставляли.
        Если Молчун умрет, Ветур довершит задуманное и убьет Траяна. Эмпроний, сам не ведая, что делает, вскочил и заковылял к дерущимся. Ноги тут же прошили тысячи иголок. Молчун, решив, что помощь спешит к даку, вдруг воспрянул, отбил удар и сам сделал выпад, метя в шею. Ветур отскочил и ударил мечом - Эмпроний едва успел увернуться - иначе бы досталось ему. Меч дака опустился на подставленный щит. В этот миг Эмпроний подскочил сзади и всадил стиль в спину даку. Лазутчик пошатнулся и рухнул на колени.
        Молчун, тяжело дыша, в недоумении смотрел на поверженного противника. Потом глянул на Эмпрония. Тот попятился. Дак стал подниматься, его шатнуло назад, и он едва не сбил с ног Эмпрония.
        - Они пришли убить Траяна! - завопил лже-Монтан.
        Он прыгнул и покатился с холма. Задержался на спуске возле рыжего, свободной рукой сдернул с него пояс и плащ, зажал добычу зубами и, то съезжая на заднице, то бегом добрался наконец до подножия холма.
        Здесь вскочил на ноги и побежал, на ходу терзая ремни кинжалом. В лагерь нельзя. Если Молчун явится и расскажет о том, что приключилось, начнется дознание, а потом - пытки и смерть. Значит - бежать прочь. Навсегда прочь. Куда - неведомо. Но там, в лагере, у Ветура и рыжего союзник… ладно - пусть ищут. Молчун пусть ищет. Пусть пытает. Их - не его.
        Он только что спас Траяну жизнь - и это его радовало. Но он никогда не получит за это награды - и это бесило. В голове - будто пылал пожар. Мысли лезли одна на другую, так стадо сбивается на узком горном карнизе и не ведает - двигаться дальше или повернуть назад, овцы лезут друг на дружку, сшибают в пропасть. Мысли - овцы… Эмпроний фыркнул - его разбирал смех несмотря ни на что. Он бежал и падал…
        Что делать?
        Где-то в горах его ожидало золото - сотни или даже тысячи фунтов золота, которое он планировал преподнести Траяну и получить великую награду. Но теперь до золота не добраться. Выхода не было - только бежать. Куда? Неведомо. Лучше всего - на восток. Рок преследовал его и гнал, как несчастного Актеона - собственные псы. Надо переправиться через пролив и оказаться в Вифинии. Деньги? Он тряхнул кожаный кошель, пристегнутый к трофейному поясу, - там забренчало. На дорогу хватит. Можно вернуться в постоянный лагерь легиона. Там в легионном хранилище его сбережения. Если опередить гонцов-почтарей - еще когда Молчун и его друзья доложат о случившемся, и только после начальство разберется да отправит в лагерь сообщение - Эмпроний доберется до подаренных Траяном монет. Скажет - приболел, едет на лечение. Изготовит поддельный пропуск - не привыкать. Лишь бы до Вифинии добежать… жить хочется, смертельно хочется жить… Он опять фыркнул.
        Споткнулся, едва не упал, присел у дерева. Тропинка тем временем выводила к дороге. По ней шагать и шагать - до темноты и уже в темноте. А здесь в тени он позволил себе немного передохнуть, испить воды из ручья - строители дороги вывели русло в небольшую чашу, чтобы путник мог напиться и напоить коня.
        Отныне Авл не просто беглец, предатель и бывший доносчик - он дезертир. Простого дезертира, если поймают - за отлучку переведут на службу в какую-нибудь совершенно задрипанную часть ауксилариев. Но предателя и перебежчика - казнят. Была, конечно, надежда - бухнуться в ноги Траяну, умолять о прощении, в память прежних заслуг. Может, и простит. За золото даков простит. Эмпроний тут же представил надменно изогнутые губы, гадливую брезгливость в глазах человека, которого он обожал. «Нет, не переживу… презрения Траяна ни за что не переживу, - решил про себя. - Все что угодно. Но только не это».
        Авл поднялся и побежал дальше.


* * *
        У каждого легионера с Роком свои счеты. Бывает, хранит судьба долгие дни, а потом внезапно одна нелепая атака варваров, пущенная из засады стрела, и валится ветеран на пыльную землю с пробитой шеей, захлебываясь собственной кровью. А бывает так, как у Молчуна, - рана за раной уродуют тело, обезображенное лицо кривится в нелепой гримасе - гаже некуда, - а Кронос с острым серпом мимо проходит, косит белым глазом в сторону, не замечает. Вот и сейчас две новые раны - одна окровавила ногу, вторая - плечо, а смерть мимо махнула серпом и проскочила. Второго дака Молчун добивать не стал - сшиб на землю ударом щита (умбон славно треснул в грудь, вышибая дыхание), а потом повязал тем самым ремнем, который палач приготовил для Эмпрония. Уже после этого поковылял к краю обрыва (раненая нога отдавалась болью и норовила предательски подогнуться). Эмпроний уже спустился со склона и шустро трусил прочь. Догнать? Лошади, на которых они с Оклацием прискакали и привезли пленника, стояли привязанные у второго дерева. Хорошо, что их привязали, - во время драки рвались они ускакать, да не смогли. Но по этому склону на
коняге не спуститься - слишком крут - на заднице съехать - да, можно, а лошадка непременно ногу сломает или подвернет. В обход же - время терять. И все же Молчун готов был пуститься в погоню: всего-то дел - взвалить пленного дака на конягу, да вперед. Другое смущало - раны. Свои и пленника.
        К тому же не выходил из памяти крик Эмпрония: «Они пришли убить Траяна!» А если так - не беглого фабра надо ловить, а спешить в лагерь, везти связанного пленника и того, второго, дака на склоне, коли жив. Если прав Эмпроний, если в последний миг не смог подлую тайну в душе утаить, надо торопиться из последних сил: того и гляди, раненый лазутчик умрет. Да и сам Молчун, как ни крепок телом, а кровь будет терять капля за каплей. Размышляя обо всем этом, Молчун вытащил из углей раскаленный железный прут да прижег себе рану на руке, а потом, скрежеща зубами и воя, - на ноге. Кровь унялась, однако на миг Молчун уплыл в страну Морфея - но не в приятном сне, а в темном рвотном провале беспамятства. Очнувшись, обвязал полосами чистого льна из сумки покалеченную ногу, зубами затянул узел повязки на руке.
        Пока перевязывался - выбор сделал. Да и не было никакого выбора. Решение только одно: назад, в лагерь, предупредить Траяна и не думать, что пленник, удрав, унес с собой тайну, где спрятано пятьсот тысяч фунтов золота.
        Потом подошел к связанному даку, его раны оглядел. Две почти не кровоточили, зато из третьей кровь бежала бойко. Дака тоже приложил железом и перевязал. Потом приволок второго варвара наверх по склону - тот был еще жив, но рану на животе Молчун даже не стал перевязывать. Взвалил обоих пленников на лошадь кулями. Прежде чем уехать, оттащил тело погибшего Оклация поближе к дереву, накрыл плащом лицо да закидал ветками, заготовленными для костра. Остатки веток побросал в огонь - отпугнет на время хищников, пока не придут за погибшим свои, не унесут тело для достойного погребения.
        После чего палач вскарабкался на коня и поехал в лагерь. Налетевший ветер раздул оставшийся без присмотра костер, взметнул к небу алые языки.

«Оклаций Урс прожил свое», - пробормотал Молчун, не оборачиваясь.


* * *
        Молчун привез раненых лазутчиков в лагерь уже перед закатом.
        - Мне к легату, - сказал часовому, после того как назвал пароль, - эти двое явились убить Траяна. Наверняка в лагере у них есть сообщники.
        Но отвели Молчуна не к легату, а прямиком к императорской палатке. Туда же доставили пленников - каждого теперь держали по два преторианца. Не только руки скрутили ремнями, но еще и за локти придерживали, и за волосы. Ликорма, отпущенник императора, забежал внутрь, пробыл недолго, вышел, откинул полог и сказал Молчуну:
        - Заходи.
        Потом сделал знак преторианцам - ввести следом за легионером пленников.
        Император сидел на походном стуле. Лициний Сура - подле.
        - Вот, оказывается, как собирался Децебал выиграть войну, - усмехнулся Траян, разглядывая связанных лазутчиков.
        Рыжий был ранен тяжело - штаны чуть ли не до колен бурели натекшей из раны кровью. Жив был лишь благодаря своей удивительной силе. Стоять он не мог, висел на руках гвардейцев. Ветур же еще держался, хотя и раненный трижды, но легко, смотрел дерзко.
        - У них есть сообщник, - сказал Молчун, повторяя то же, что сказал караульному. - То есть должен быть. Мы задержали этих людей как подозрительных, а они вырвались и бежали. Значит, кто-то помог.
        - Этот рыжий - скорее всего, дак, - сказал Сура, разглядывая пленных. - А вот этот… - Он кивнул в сторону Ветура, - похож на римлянина…
        - Дезертир, - фыркнул Ликорма.
        - Допросить! - приказал император.
        - Под пыткой, - добавил Сура.
        - Дозволь мне, - предложил Молчун. - Я у наместника палачом целый год был.
        Глаза его вспыхнули, как у рыси в темноте, - холодными зеленоватыми огоньками.


* * *
        Приск лежал на походной кровати у себя в палатке, но не спал. Как и Кука, и Тиресий, и Фламма, что сидели тут же. Все искатели золота были в сборе, все мрачны, темны лицами. Стоявший на столе кувшин с неразбавленным вином уже опорожнили, Обжора притащил новый. Приск был мрачнее тучи. Точила центуриона стыдная мысль: не погонись они за золотым кладом - был бы Оклаций сейчас жив. С другой стороны, расчет был верный. Собирались они устроить пытку Эмпронию все вместе (Приск с Кукой должны были прибыть в условленное место вслед за Молчуном и Оклацием), да только Адриан срочно вызвал центуриона и Куку к себе. Фламме Приск поручил обыскать сумку фабра (ее легионеры унесли из палатки фальшивого Монтана). Обыскать на предмет чертежей или схем, способных указать местонахождение клада.
        Фламма ничего не нашел - только крошечный кусочек пергамента, на котором было написано «Саргеция». Имя девицы? Или какого-то места в Дакии? Фламма так и не понял, но найденный клочок припрятал, чтобы потом показать Приску.
        Теперь Фламма сидел в углу, всхлипывал и зачем-то раздергивал жилы, что сшивали квадраты кожи на пологе. Приск все порывался сделать ему замечание, но язык не поворачивался. Если Фламма не успокоится, то вскоре в палатке у центуриона будет миленькая такая квадратная дыра сбоку. Особый вход для друзей.
        - А еще я грозил вычеркнуть его из списка на жалованье, - повторял Фламма раз за разом.
        Сразу по возвращении в лагерь Молчуна Приск кинулся к Адриану, но тот не стал с ним разговаривать - только приказал ни ему, ни его бенефициариям никуда не отлучаться. И даже за телом Оклация никому из друзей не позволил ехать - послал похоронную команду.
        Сейчас полог палатки был откинут, небо уже светлело. Вот-вот заиграют побудку.
        Но еще до побудки явился Молчун. От него пахло костром, горелым мясом и кровью.
        - Как поживают лазутчики даков? - спросил Приск у палача.
        - Всех повязали. - Молчун схватил кувшин с неразбавленным вином, сделал большой глоток. - Что случилось, скажи? Почему эти двое оказались на свободе?
        - Откуда мне знать? - огрызнулся Приск. - Мы с Кукой сдали их фрументариям, как дакийских лазутчиков. Полчаса объясняли дуракам, почему приняли этих двоих за людей Децебала. А потом Адриан нас вызвал к себе, и что было дальше - не ведаю.
        - Наверняка дурни-фрументарии пленных заперли в эргастул да ушли, не подумали, что в лагере может быть третий, - предположил Кука.
        - Третий и четвертый, - уточнил Молчун, плюхаясь на походную кровать центуриона. - Уже схватили голубчиков. Под пыткой ничего не сказали, ну да ладно - Ветур не подвел, выложил весь их план.
        - Значит, так, лазутчиков приперлось четверо, - резюмировал Кука рассказ Молчуна, - но кто знает, нет ли пятого?
        - Пятым должен был стать Эмпроний, но бежал, - сказал Молчун.
        - Траян поверил в то, что его любимый Монтан - всего лишь бывший доносчик с подлой душонкой? - спросил, ни к кому не обращаясь, Приск.
        Ответить ему никто не успел: вместе с сигналом трубы в палатку прибежал Зенон и вызвал Приска к Адриану.
        Легат Первого легиона выглядел странно, не то что расстроенный, а какой-то растерянный, он что-то спешно записывал в табличках. Полог палатки был поднят, но светильники все еще горели.
        - Эмпрония лучше найти, - сказал Адриан.
        - Уже послали погоню.
        - Что ж ты его не ищешь? - Адриан вновь вернулся к своим записям. Впрочем, ничего он не записывал - а просто карябал воск - верный знак, что едва сдерживает бешенство.
        - Ты приказал лагерь не покидать, - кратко ответил центурион.
        - Но ты и не просился в погоню. Интересно знать, почему?
        - Каждая встреча с Эмпронием мне приносит беду. Может, Судьба сама его уничтожит, и мне не след мешаться у нее под ногами.
        - С каких пор ты стал так суеверен, центурион?
        - С тех пор как погиб Оклаций.
        Странный получался разговор с Адрианом. Адриан спрашивал вовсе не то, что его интересовало, а Приск говорил не совсем то, что думал. Не врал, нет, но именно так - не совсем то, что хотел.
        - Не сваливай на Рок накопленную муть в душе. А то однажды утром заявишь, что Рок не дозволяет идти в битву, - отрезал Адриан. - Ты что-то недоговариваешь, центурион, что-то скрываешь. И я хочу знать - что…
        - Не планы Сармизегетузы - это точно! - попробовал отшутиться Приск.
        Адриан, еще мгновение назад пылавший гневом, рассмеялся. Все верно, центурион не лгал: зарисовки укреплений дакийской столицы Приск выложил перед легатом Первого легиона в первую же их встречу после прибытия Адриана на лимес. Подробные планы, тщательно вычерченные.
        - Надеюсь, ты меня не разочаруешь, центурион… - прищурился Адриан.
        Подозрительность легата Первого легиона и склонность к быстрой смене настроений была всем известна.
        - Обещаю, - проговорил Приск, глядя в землю.
        Выйдя из палатки Адриана, Приск так и не понял, правильно ли он поступил, не рассказав Адриану о золотом кладе. Несколько мгновений он даже сомневался - не вернуться ли, чтобы поведать будущему императору о тайне Монтана. Но, еще пару мгновений поразмыслив, решил, что возвращаться не стоит: слишком большие расстояния отделяли лагерь Траяна от гор, где укрыто золото. Слишком много дней и даже месяцев до того момента, когда можно будет начать поиски. И так в тайну посвящено слишком много людей. Если Адриан обо всем узнает, то проведает непременно и его вольноотпущенник Зенон… И - возможно - Траян, а вместе с ним непременно Сура… Утечет тайна, утечет горным ручьем, а вместе с ней вожделенная награда. Вспомнит ли император спустя год, кто первым сообщил Траяну о золоте?
        Нет, время откровений еще не наступило.


* * *
        Не успел Приск уйти к Адриану, как вновь у входа появился посланец.
        - Чего тебе? - спросил Молчун и обмер.
        Держась рукой за кожаный полог, в проеме стоял призрак Оклация. Белое как снег лицо с черными тенями вокруг глаз, стоящие дыбом белые волосы. Истлевшие лохмотья спускались с его плеч, прикрывая лорику легионера плащом, пахнущим плесенью и тленом.
        - Вы бросили меня! - проговорил призрак, протягивая скрюченные, перепачканные в крови пальцы к прежним друзьям.
        Фламма взвизгнул и кинулся на кожаную стенку палатки, которая спружинила и отбросила его назад, однако палатка пошатнулась.
        - Ок-клаций… - пробормотал Кука, вставая.
        - Вы, мои друзья, бросили мое тело… Как вы могли!
        Тиресий неожиданно поднялся, подошел к призраку, ухватил того за руку, дернул на себя. Рука, к изумлению прочих, оказалась из плоти. Призрак пошатнулся, едва не упал и рухнул в объятия Тиресия. А тот опустил страшного гостя на походную койку.
        - Всего лишь мел, - сказал Тиресий, отряхивая ладонь. - Мел и сажа. Розыгрыш. И гнилой плащ с помойки.
        Он наполнил бокал вином до краев и протянул «призраку».
        - Но вы меня бросили, - пробормотал Оклаций, делая большой глоток. - У меня до сих пор голова гудит и в глазах двоится…
        - Я думал, ты мертв, - признался Молчун. - Дыхания не было…
        В ответ Оклаций показал ему язык и тут же сморщился: видать, камень, сброшенный лазутчиками, сильно его приложил, несмотря на шлем.
        - Ну, может, я и помер, - согласился Оклаций, - добрался аж до самого Стикса, до переправы, поглядел на старика Харона и вот что подумал: а чего это я здесь делаю? Я ж могу сыграть со своими друзьями преотличнейшую шутку, Фламма от ужаса обмочится…
        - Я не обмочился! - с обидой воскликнул Фламма.
        - А все остальные - так просто обосрутся…
        - Ты подонок! - воскликнул Кука, обнимая приятеля. - Ты самый подлый подонок, которого я знаю. Но, бессмертные боги, как же я рад, что ты жив!


* * *
        Через пару часов весть о том, что императора пытались убить дакийские лазутчики, уже облетела все палатки всех легионов. Солдаты, стихийно собравшись на плацу, орали: «Аве, император!» - и бряцали оружием. Кто-то даже предлагал устроить Траяну салютации, пятые по счету, но Траян, выйдя к ним лично, велел разойтись по палаткам и отдыхать, заверив, что больше опасность ему не грозит, а завтра будут принесены жертвы за избавление императора от опасности, и войскам дан будет праздничный день - чтобы возрадовались, что Траян все еще с ними.
        Салютации же войска пусть устроят потом - когда подлый и коварный враг, решивший подослать к императору убийц, будет окончательно повержен.


* * *
        День давно миновал, прозвучал отбой.
        Приск и его друзья спали, вино давно уже было выпито, а кувшин - разбит. Воскресшему Оклацию Кука на лоб положил смоченную холодной водой тряпку, но компресс вскоре сполз и теперь лежал под щекой самого Куки - бывшему банщику, возможно, снился фригидарий в Байях.
        Не спал лишь Тиресий. Он сидел за столом и смотрел на вход палатки: крылья ее были подняты, и сквозь вечерний туман прорицатель прозревал невидимое другими. Он видел, как скачет почтарь по дороге, как соскакивает с лошади у ворот лагеря. Вот он идет по дороге, отыскивая нужную палатку.
        Тиресий не удивился, когда посланец возник у входа.
        - Центурион Приск?
        - Он спит.
        - Ему послание.
        - Я передам.
        Гонец положил на стол рядом с подсыхающей лужицей вина запечатанные таблички с письмом.
        Тиресий сломал печать, как будто письмо было адресовано ему.



«Центуриону Гаю Осторию Приску от Кориоллы, привет!
        Я только что получила сообщение из Ракаи: мой брат погиб еще в июле, охраняя поля поселенцев от нападений варваров. Стрела угодила ему в глаз.
        Его прах привезли в Эск. Во время недавней атаки на Дробету погиб центурион Валенс. Мы с Флорис здоровы, Мышка тоже.

    Будь здоров!»
        Кого-то смерть должна была забрать из их контуберния - это предсказатель Тиресий знал с начала лета. Не ведал лишь имя. Выходит, Судьба давно определилась с выбором.


* * *
        Едва Зенон дотронулся до спящего Адриана, как тот вскочил, будто ужаленный. Ему казалось, на сегодня хватит известий. Покушение на Траяна, лазутчики даков, разоблачение героя прежней войны… Что еще должно произойти, чтобы поток дурных известий иссяк? Однако Зенон не стал бы будить его просто так.
        - К тебе человек из Рима, легат.
        - Пусть войдет.
        Адриан ожидал увидеть почтаря, но в палатку вошел Афраний Декстр. Правда, не в доспехах центуриона, а в гражданском дорожном платье. Но он и прежде зачастую хаживал переодетый путником или варваром - по обстановке.
        - В чем дело? Разве ты…
        Декстр кивнул:
        - Это я, как видишь. Узнаешь? - Его в самом деле трудно было узнать - и не только из-за одежды. Он похудел так, что остались кожа да кости, глаза запали, рот скалился в какой-то нелепой усмешке.
        - Что случилось? Ты был болен? - Версия болезни приходила на ум сразу же.
        - Можно я сяду?
        Адриан указал на складной стул. В палатке было тепло, но легата вдруг продрал такой озноб, будто нежданный гость принес с собой дыхание зимы.
        - Слышал, мой отец убит? - Афраний говорил как-то странно, будто перед Адрианом был совсем другой человек, которого прежде он никогда не видел.
        - Да, известие пришло уже давно. И даже про то, что был суд Сената, знаю, и что рабов и вольноотпущенников твоих оправдали.
        - Частично. Рабов не казнили, но вольноотпущенников выслали. Смешно… - Афраний оскалился, и в груди у него что-то захрипело, будто в каком-то сложном механизме заклинило зубья. - Сенат учудил нечто безумное. Кстати, выслали сюда, на Данубий. Так что одного из сосланных таскаю за собой. Старик ходит и плачет. Спрашиваю: ты не рад, что с хозяином? Он говорит: рад. И плачет.
        - Зенон, вели подать завтрак! - приказал Адриан вольноотпущеннику, а сам, пока Декстр не видел, коснулся виска. Зенон слегка кивнул в ответ. - А скажи-ка мне, Марк, почему ты здесь, а не в Риме? Случилось ли что?
        - Да, представь, случилось.
        - А что мальчишки, племянники Децебала? Что с ними? Плохо? Убиты? - Адриан пока никаких известий о мальчиках не получал, и это его тревожило.
        Декстр отрицательно покачал головой:
        - Нет, легат. Они не убиты. Хуже. Бежали. Полагаю, сюда, в Дакию, к дяде. Не приручились, волчата. Я их чуть-чуть не перехватил в дороге. Убил одного раба-дака. Но мальчишки улизнули. Переростки они, не подходят для дрессировки. Теперь уж точно - вырастут в настоящих волков.
        Но только по-волчьи в этот миг зарычал Адриан.
        Зенон выскочил из палатки, чтобы не видеть, что будет дальше.



        Глава VI
        МРАМОРНОЕ НАДГРОБИЕ

        Осень 858 года от основания Рима
        Эск, Нижняя Мезия


        Есть путь, который ты проходишь, перемещаясь не в пространстве, а во времени. Едешь вроде бы по дороге, один за другим остаются за спиной милевые столбы, а ты не из крепости едешь, не из города в город, а возвращаешься в прошлое - от себя нынешнего к тому мальчишке, что неумехой вступил в лагерь Пятого Македонского легиона в последний год правления принцепса Домициана. Десятый год пошел с того дня. Вечность. Остальные были такими же - веселыми, глупыми, наивными, думали разное, верили в одно - что смерть мимо них пролетит, не заденет. И уж конечно, бессмертным и неуязвимым казался мальчишкам в те первые дни центурион Валенс.
        - А мы его ругали. Нет, ну за что мы его ругали? Он же… он же настоящий муж. Он наш Сципион… - не выдержал и полез с изъяснениями своих чувств Фламма.
        Остальные ехали молча. На вьючной лошади в сумках тяжкая ноша - урна с прахом. В последний путь едет Валенс - на кладбище, что год за годом разрастается вокруг лагеря Пятого Македонского.
        - Думаешь, у него какие-то деньги оставлены по завещанию? - спросил практичный Кука. - На мраморное надгробие хватит?
        Приск не ответил.
        Повозка, которую он нанял, чтобы перевезти Кориоллу, Мышку и Флорис назад в Эск, ехала следом за легионерами. Правил повозкой, запряженной мулами, Прим. Приск почти не разговаривал с Кориоллой. После смерти Валенса он все время в мыслях задавал себе один и тот же вопрос: не закончится ли его жизнь так же - в нищете и бездомности, под мечом варвара? Друзья проводят в последний путь, скинутся, поставят надгробие. Вот и весь итог. Вместо вечности - кусок плохо обработанного камня.


* * *
        Каменотес Урс одряхлел за последние годы. Совсем недавно был он крепким кряжистым мужем, загорелым, с лихой бесшабашинкой в глазах да с хитрой усмешкой, что прятал в седеющей бороде. А теперь, когда Приск с Кукой пожаловали к нему во двор заказать два надгробия - для юного Корнелия и для центуриона Валенса, навстречу легионерам вышел старик.
        - Из прежнего поколения я один остался, - пробормотал Урс. - Эх, разве мы такими были?! И как только вас в легионе держат, а не гонят взашей. Я б своего Оклация точно выгнал, да с позором!
        Сын-непоседа, озорник, чьи причуды заставляли отца перевести немало розог на спину и задницу отпрыска, в этот раз заглянуть домой не мог - отлеживался в легионном госпитале в Виминации. Медик легионный сказал: от удара смешались в его организме все жидкости, надобно отлеживаться и ждать, когда в норму придут.
        - Оклаций проявил себя героем, - сообщил Приск. - Император Траян лично наградил его именным браслетом.
        - Да ладно тебе, наградил! Знаю я эти байки. Небось надеешься, что я со скидкой надгробие сделаю, вот и сочиняешь мне про браслет и подвиги моего недоделка.
        - А дашь скидку? - тут же вылез Кука.
        - А это видел? - Урс показал ему талисман-кукиш, висевший у него на шее вместе с маленьким бронзовым фаллосом.
        Атрия в доме Урса-каменотеса не было - имелся большой двор-мастерская, где сложены были глыбы белого мрамора и готовые надгробия. Приск долго расхаживал между глыб, выбирая камень для Луция. Легионеры, посещая некрополь, будут всякий раз читать имя погибшего - и память о павшем не умрет до тех пор, пока будут губы шептать выбитое на камне имя. «Вместо вечности - кусок камня», - вновь всплыла неприятная мысль.
        - Что ж ты так… не уберег? - спросил Урс центуриона. - Он же еще совсем мальчишка был. И тебе родня.
        Приск не ответил. При встрече с Адрианом он договорился о переводе шурина в Первый Минервин легион. Не сразу. Адриан не хотел вызывать Луция из Ракаи: мальчишка ему был без надобности. Но Приск настоял, упросил, приказ о переводе подписали. Только опоздал тот приказ, пришел уже на мертвого.
        Урс поманил Приска за собой под навес, стянул кусок мешковины с мраморной глыбы. Блеснул искристый мрамор, будто луч солнца на него упал.
        - Этот камень сам Валенс для себя присмотрел. Велел беречь, чуял, что смерть не за горами. А для Луция сам камень выбирай. Я бы вон тот взял… - Урс ткнул пальцем в блок мрамора поплоше да посерее. - Да только по кошельку ли он тебе, центурион? В долг не отдам - не проси.
        - Я заплачу, - глухо ответил Приск.
        Деньги он взял в долг у Гермия - под такой процент, что лучше и не вспоминать.
        Если не найдут они золота в горах, то лучше и не возвращаться с войны - так сказал Кука.


* * *
        Поминальную трапезу устроили в доме Урса, в комнате, что прежде снимала Кориолла. Приск снова арендовал эту каморку, расплатился деньгами Валенса. Почти как прежде - только нет уже Валенса в живых, а вместе с Кориоллой в комнатке будет ютиться еще и Мышка. Рабу Приму место оставалось только на тощей подстилке на лестнице. Галку Приск оставил у булочника, разрешив драть лентяя немилосердно, хотя обычно бывал милостив и к рабам, и к новобранцам.
        - Из лагеря завещание Луция привезли, - сказала Кориолла, когда трапеза была уже закончена и все сидели молча.
        Кука, правда, порывался два или три раза пошутить, но Кориолла всякий раз глядела на него с упреком, и бывший банщик замолкал: римский обычай шутить на похоронах был Кориолле явно не по душе. Малыш, мрачный и молчаливый, надирался неразбавленным массикским и, казалось, не хмелел, только становился еще мрачнее.
        Лишь когда Прим принес легионерам новый кувшин вина, посыпались шутки.
        - Луций храбро дрался за наш лагерь! - сказал вдруг Молчун и грохнул кубком о стол так, что бокал Приска слетел на пол, и вино разлилось.
        - Пустите меня на сцену, я должен убить дака! - Кука очень похоже изобразил голос погибшего и не менее удачно заменил стену на сцену.
        Все нехотя рассмеялись. Все - кроме Малыша.
        - У нас массикского целая амфора, - похвастался Кука и сам подлил в чаши. Поднял с пола упавший кубок Приска, тоже налил. Все уже пили неразбавленное, горячая вода, принесенная Примом, остывала в ковшике.
        - Суровый Валенс… Кое-кому будет не хватать его палки… - хмыкнул Фламма, очень довольный двусмысленностью шутки.
        - А я никогда не забуду его переливчатый пердеж! - воскликнул Кука, решив, что пора ввинтить заранее заготовленную шутку, а вернее, украденную строчку у известного поэта.
        - Вообще-то Валенс всё больше рыгал… - заметил с пьяной грустью в голосе Тиресий.


* * *
        Когда друзья разошлись (отправились ночевать в лагерь, не желая платить за комнату в таверне), Кориолла положила перед мужем свиток с завещанием брата.
        - Прочти, - сказала она.
        - Может быть, потом? - замялся Приск.
        - Прочти, - повторила она.
        Было ясно: Кориолле известно, что именно написал ее брат.
        Центурион сломал печать и прочел:
        - Он завещал отцовское поместье мне.
        - Гай… - Кориолла кашлянула: то ли слезы мешали говорить, то ли сами слова произнести было трудно. - Поместье не слишком дорого стоит, но земля там хорошая.
        - Его же вроде Валенс брал в аренду? - напомнил Приск. - На пять лет. Правда, так ничего и не заплатил.
        - Ты бы мог землею сам заниматься.
        - Лет через пятнадцать, - попытался усмехнуться центурион.
        - Выйди в отставку! - Глаза Кориоллы сверкнули, и требовательные нотки, каких прежде Приск никогда не слышал, прозвучали в голосе дочери ветерана.
        - Невозможно.
        - У тебя ран на теле… столько-столько… - Она замотала головой и зло стерла ладонью побежавшую по щеке слезу. - Разве легион не может тебя отпустить?
        - Раны не тяжелые.
        - Скажи, что рука болит. Она ведь болит, да?
        Разумеется, он мог бы изобразить, что пальцы левой руки больше не способны держать щит. Да и про боль - это почти не вранье: старая рана на плече ныла в холода. Но даже представить - что он явится к легионному медику Кубышке и начнет рассказывать про больную руку, - Приск не мог.
        - Ни за что! - отрезал он.
        - Уйди из легиона!
        - Нет!
        - Ты - как Валенс!
        - Что ты мелешь! Да я… Я для тебя сделаю такое, что никакой Валенс никогда не сможет! Я из кожи рвусь, лишь бы добыть тебе и нашей малышке достойную жизнь, лишь бы вернуть свое право вновь именоваться римским всадником. Чтобы ты стала законной женой, а девочке в будущем - радость в жизни, а не жалкие крохи. И сын, если родится…
        - Да что ты сам бормочешь такое! - закричала вдруг Кориолла, вскочив. - Молчи! Не смей! Молчи! Да ты знаешь, как я эту зиму жила? Мне уж все уши прожужжали: умер, погиб, не вернется… В пекарне в долг хлеб не давали, в лавке зерновой хозяин долг записывал, но на прощание всегда щипал либо за локоток, либо за зад. Вонючая сучка эта из лупанария записочки присылала: приходи, как родишь! Вот… - Кориолла примолкла, будто споткнулась, явно пропустив кусок фразы и продолжала: - И на улице всякий наглец считал, что можно сзади ладонью погладить, потому как уже ничья, уже почти ничего не значу… Прим рядом ходил - телом меня заслонял. А потом я и вовсе из дома боялась высунуться. Гай, ох, Гай… тебе этого не понять. Знаешь, что это такое: когда от гордости униженной в душе так все и кипит? И бить по наглым рожам случалось. И ты меня вновь на этот ад оставить хочешь? Да? Только уже не в доме своем, а в комнате съемной?
        Приск почувствовал, как щеки его пылают, в горле ком, и сейчас указала бы она: вот этот приставал и щипал, а тот скалил зубы да шептал непристойности - выхватил бы меч да убил.
        - Жену всадника никто оскорблять не станет, - сказал глухо.
        - О, Гай… - простонала она, уселась вновь на ложе, лицо закрыла руками и вся затряслась - зарыдала.
        Он понял, что она не верит. Что вернется - верила - вопреки всем и всему, а вот в то, что всадником вновь станет, что наденет тогу с пурпурной полосой, что сможет служить военным трибуном или префектом, - в это не верила.
        - Я клянусь…
        - Не клянись, не надо. Просто вернись… - Она замотала головой и вновь закрыла лицо руками. - Я как-нибудь перебьюсь… Как-нибудь.


* * *
        На другой день все легионеры «славного контуберния» собрались в лагере в бывшей комнате Валенса - обсудить, что делать дальше. Планов особых ни у кого не было. Да и как планировать жизнь, если грядет новая война?
        - Завтра утром пойду и набью морду Клементу, - вдруг сказал Приск.
        - Хозяину лавки? - уточнил Малыш.
        - Ему, толстому.
        - Не надо, - буркнул Малыш. - Я ему всыпал. Еще зимой.
        - То-то я его не узнал, когда встретил! - заржал Кука. - Нос на сторону, шепелявит, половины зубов нет.
        - Серьезная плата за один шлепок, - заметил Тиресий.
        - Теперь Клемент до скончания дней будет зерно нам отпускать в долг, а руки при этом за спину закладывать, - заметил Приск.
        - Ну и кого ты еще побил? - спросил Кука.
        Малыш глянул исподлобья.
        - Так, парочку, для профилактики. Булочника, к примеру.
        - А кого не бил?
        Малыш задумался.
        - Медика не бил.
        - Почему?
        - Вроде как не за что. И потом, после Клемента рук вроде никто не распускал.
        - За зубы боялись, - заметил Кука.
        Все засмеялись, Приск улыбнулся. Преувеличивала Кориолла свою беззащитность - было кому за нее заступиться. И всегда будет - пока подле канабы стоит лагерь Пятого Македонского.



        Книга II
        DACIA CAPTA!

        Часть I
        ТАЙНОЕ ОРУЖИЕ ДЕЦЕБАЛА

        Глава I
        СНОВА В ГОРЫ!

        Март. 859 года от основания Рима[Весна 106 года н. э.]
        Дробета


        Ранняя весна лишь зашумела талой водой, закричала криком перелетных птиц и тут же загромыхала железом - легионы хлынули на дакийский берег - покорять и убивать. Но прежде долго свершали все положенные обряды. Резали приготовленных в жертву быков - когда Траян сам не приносил жертвы, то поручал сие Адриану, как будто Андриан - не легат легиона Минервы, а раб на бойне, вынужденный изо дня в день резать скотину. Впрочем, ковыряться во внутренностях животных и рассматривать их печенки в поисках благоприятных знамений Траян обязан был сам.
        - Еще пара жертвоприношений, - бормотал под нос Адриан так, чтобы никто не слышал, - и нам не придется воевать - боги, обалдев от жертвенного дыма, сделают все за римлян.
        Кроме положенных подношений Марсу - бык, овца и свинка - были принесены в жертву еще четыре быка - Траян ждал особого знака богов, а не просто обещания победы.
        Но вот, наконец, боги насытились жертвенной кровью, надышались дымом с воздвигнутых в их честь алтарей, дали знак, понятный Траяну. Только тогда римская армия отправилась в поход - хлынула четырьмя потоками на северный берег.[Что наступление шло в четырех направлениях, считает Paul MacKormick в книге «The Dacian stones speak».] Основная армия переправлялась по мосту Аполлодора. Один поток тут же двинулся вверх по течению реки Рабо, к лагерю в Бумбешти, второй - знакомым путем через Берзобис и Тибуск к перевалу Тапае, третий - карабкался к перевалу Боуты вдоль течения Алуты. И, наконец, четвертый охватывал Дакию с востока, это шла под командованием Лузия Квиета нумидийская конница, сначала на Пироборидаву, а дальше - на разрушенный в предыдущую кампанию Апул.
        Для Второй Дакийской войны Траян собрал армию даже большую, чем для Первой.[Так полагает Джулиан Беннетт (Julian Bennett).] Особенно много было в армии соединений из отдаленных частей империи. Они в легионах образовывали отдельные «этнические» части - от ста с небольшим до тысячи человек, этакие племенные островки.
        - Салат из разного цвета капусты, - называл их Кука.
        Набраны были и симмахиарии - тоже в большом количестве, особенно из германцев - их задача была послужить живой защитой для легионеров в кровопролитных сражениях, мясом для дакийских фальксов. Симмахиариев вербовали только на время войны - за службу им не полагалось гражданства, и воевали они за золото, и были, кажется, самыми бесшабашными вояками во всей римской армии.


* * *
        Давний соперник Адриана Сервиан вел армию вверх по реке Рабо. Это был самый короткий путь к сердцу Дакии, но не самый простой. У перевала Вылкан дорога петляла, в любом ее извиве, скрытом подступающим вплотную густым лесом, могли затаиться даки. Это место будто нарочно было создано для ловушки. Разведчики донесли - впереди засада. Да только как податься назад, коли дорога узка, и колонне не развернуться?
        На перевале даки пошли в бой с такой яростью, будто вся судьба войны и их царства зависели от того, пропустят они римлян вглубь своей страны - или остановят. Им удалось не просто преградить движение авангарду, но и повернуть римскую армию вспять, легионеры и ауксиларии попятились, отступили, бросив часть обоза, основные силы заперлись в лагере в Бумбешти. Лагерь был небольшой, целую армию вместить не мог, так что легионеры сражались у стен крепости. Поначалу казалось, что даки возьмут лагерь, - но сил не хватило. Не было у них машин, а те, что дакам все же удалось захватить в римском обозе, сразу не удалось приспособить к бою: фабры успели срезать тяжи, прежде чем бросить обоз. Две-три самодельные лестницы мало чем подсобили нападавшим - легионеры их сбросили со стен без труда. Перестроившись, римские когорты вышли из лагеря и ударили на даков. Волна осаждавших отхлынула, окрасив кровью камни вокруг Бумбешти и оставив недвижные тела у стены.


* * *
        Адриан во главе Первого легиона Минервы шел с армией Траяна. Первый легион, счастливый и верный. «Лучший легион империи», - говорил о нем Адриан. Говорил так часто, что сам поверил, и остальные начали за ним повторять.
        Два недавно созданных легиона - Второй Траянов и Тридцатый Ульпиев император держал при себе в надежде, что новички постараются выслужиться перед главнокомандующим. Впрочем, нельзя сказать, что в этих легионах были сплошь новобранцы. Хребет, как всегда, составляли воины, успевшие отслужить не один год и переведенные из других подразделений. Ни один полководец не бросит легион целиком из новобранцев в бой, если не хочет, конечно, чтобы его тут же уничтожили.
        Как и во время Первой войны, даки поначалу позволили римлянам продвигаться вглубь страны беспрепятственно. Правда, кое-что поменялось - уже не приходилось штурмовать отдельные крепости в предгорьях и строить дороги тоже не было нужды - армия двигалась скорым маршем, проходя за день положенные мили.
        Но даки все время находились где-то рядом. В густом лесу, в зарослях кустарника, у переправы - то отряд фуражиров исчезал, то разведчики попадали в ловушку, то обоз с хлебом, посланный из Виминация, буквально испарялся по дороге без следа. Все, что находили римляне после ночной атаки, - это изувеченные головы товарищей, насаженные на колья. Подобные мертвые «стражи» могли попасться где угодно - у разрушенной дакийской крепости, у сожженного дома римского поселенца. И как ни спешили римляне вперед, они постоянно теряли людей, в то время как даки оставались неуловимы.


* * *
        Только когда армия остановилась в Берзобисе, Адриан получил приказ двигаться дальше своим путем - с Первым легионом штурмовать Красную скалу. Там, где в прошлую кампанию не сумел отличиться Сервиан, его зять обязан был одержать победу. Адриан не сомневался, что одержит. Вопрос был в другом - сколько за эту победу придется заплатить. Сколько жизней. Узнав на военном совете новый приказ Траяна, легат вернулся к себе в палатку, достал из сумки футляр со свитком и развернул. Планы всех крепостей, взятых и разрушенных римлянами в прежнюю кампанию, тщательно зарисованы и описаны. Адриан не сомневался, что даки сумели за короткое время восстановить если не все крепости, то большинство. Однако они наверняка сохранили фундаменты своих твердынь - и, значит, римлян встретят восставшие из пепла крепости, похожие на те, что стояли в горах в Первую войну. Рано утром легат вызвал к себе в палатку примипила легиона и центуриона Афрания Декстра.
        О чем они совещались, неизвестно, но центурион Декстр вышел из палатки озабоченно-мрачный, велел выбрать из конной разведки десять самых надежных парней и ускакал.
        Уже вечером, отдав все необходимые распоряжения (выступать легат планировал утром), Адриан призвал к себе центуриона Приска. После случая с дакийскими лазутчиками легат обращался с Приском и его людьми с отстраненной холодностью, будто не был прежде их патроном, а они не оказывали ему услуг. В этот раз Адриан был сама любезность. Беседовал с молодым центурионом как со старым товарищем, шутил. Приск отвечал, в глубине души подозревая какую-то особо изощренную ловушку, спрятанную на дне этого разговора, как в яме прячут острые колья под покровом золотой, пушистой, только что опавшей листвы.
        Приск подумал, что это сравнение наверняка бы понравилось Адриану, любителю оснащать свою речь охотничьими терминами, как вдруг легат спросил совершенно невинно:
        - А это правда, что в дакийской столице живет сестра твоей конкубины?
        Приск вздрогнул. «Откуда?» - мелькнула мысль.
        Потом сообразил: отпущенник Лонгина Асклепий - уж его-то наверняка Адриан расспросил обо всем и в деталях. Впрочем, и Приск о днях плена рассказывал подробно и обстоятельно. Однако в основном об укреплениях столицы, численности гарнизона, приближенных Децебала и о самом царе, ни словом не обмолвившись о Флорис.
        - Да, это так… - подтвердил центурион без охоты.
        - Она помогла тебе бежать? - опять совершенно невинным тоном поинтересовался Адриан.
        - Она. И еще - Архелай.
        Приск отлично знал, на что шел. Теперь настала очередь Адриана вздрогнуть.
        - Архелай? Ты видел его? - спросил легат, не в силах сдержать волнения. - В Сармизегетузе?
        - Нет. Позже…
        - Что он сказал?
        - Что в будущем принесет себя в жертву, чтобы отвести беду…
        Сказать, что на лице легата отразилось изумление, - не сказать ничего.
        - А еще?
        - Больше ничего.
        Пересказывать Адриану мистический бред Архелая Приск не стал.
        - Ты еще о чем-то хотел спросить, легат? - напомнил центурион, поскольку пауза затянулась.
        - Именно. - Адриан нахмурился. - Перед смертью Лонгин… Он не сказал ничего такого, что бы ты запомнил, но не рассказал Траяну?
        Приск задумался.
        - Нет, ничего такого Лонгин не говорил. И у меня к тебе вопрос, легат.
        - Спрашивай.
        - Почему ты не отправил в разведку меня и моих людей?
        - Ты мне слишком дорог, Приск, - Адриан улыбнулся. - В прямом смысле слова. Ведь там, подле Сармизегетузы, кое-что спрятано… И ты хочешь попытаться это найти?
        Приск опешил. Спрашивать Адриана, как тот узнал, по меньшей мере, глупо.
        - Так ты меня бережешь? - спросил центурион, откашлявшись.
        - Именно. Вряд ли кто другой укажет мне то место.


* * *
        Приск вернулся в палатку мрачный как туча. Его друзья были в сборе - с некоторых пор у старых вояк вошло в привычку после окончания дневных трудов собираться всем
«славным контубернием» в палатке центуриона. Из рабов Приск взял с собой в поход лишь Обжору, но несчастный парень умудрился слопать недожаренный кусок мяса, после чего получил сильнейший понос и был оставлен в лагере в Берзобисе - до возвращения своего господина из похода. Так что теперь подле центуриона всегда находился Кука.
        - Интересно, почему Плутарх не приехал со своим патроном? - разглагольствовал Фламма, когда Приск откинул полог своей палатки. - Квинт Сосий Сенецион командует легионом. Думаю, место Плутарху подле него нашлось бы.
        - Вот сам и спроси Сосия, - посоветовал Кука.
        - Плутарх? Он же грек. Что ему здесь делать? - отозвался Тиресий.
        - О, если бы я писал историю, то непременно прибыл бы сюда на Данубий, - заявил Фламма.
        - Ну так напиши свою историю! - посоветовали друзья хором.
        - А, дружище Приск! - воскликнул Кука, заметив наконец центуриона. - Присоединяйся к нашей трапезе. Замечательная каша из полбы и…
        - Кто разболтал Адриану о дакийском золоте? - оборвал приятеля Приск.
        Все разом замолкли. Центурион обвел всех недобрым взглядом.
        - Не я! - пискнул Фламма.
        - Я с ним вообще не говорил, - сообщил Малыш.
        - Не я… - отозвался Оклаций.
        Молчун лишь отрицательно мотнул головой.
        Приск повернулся к Куке. Тот завертелся, будто на углях.
        - А что мне было делать? Он так пристал… я и сам не понял, как у меня вырвалось…
        - Надеюсь, ты не назвал место? - спросил Приск.
        - Но мы же его не знаем… - осторожно напомнил Фламма.
        - Ну, бывает… Со страху Кука мог выболтать то, чего и сам не ведал.
        - Какой страх? Адриан разговаривал со мной так по-дружески… - Кука вздохнул. - Улетело слово - не поймаешь.
        - И что мы будем теперь делать? - спросил центурион.
        - Кашу есть, пока не остыла, - предложил Оклаций.



        Глава II
        ПАДЕНИЕ ПЯТРЕ РОШИЕ

        Весна 859 года от основания Рима
        Долина реки Лункани


        Траян решил штурмовать дакийские крепости практически одновременно - сил для этого у него было в достатке, в то время как у Децебала не хватало народу, чтобы разместить гарнизоны по крепостям, даже там, где успели восстановить стены.
        Адриан торопился - у него было всего несколько дней, чтобы взять практически неприступную крепость на Красной скале, пока Траян идет маршем к Сармизегетузе вверх по долине Бистры - через перевал Тапае, идет медленно, ибо лагерь на Бистре разрушен и сожжен, а у реки римлян наверняка поджидает засада. Всего несколько дней, пока Траян будет восстанавливать лагерь, пока будет рыскать в верховьях Стрея разведка.
        Адриан был уверен, что даки запрутся в крепости Пятре Рошие на макушке скалы и не решатся высунуть носа. Во всяком случае, на военном совете в палатке легата все только об этом и говорили. Однако Адриан сочетал личную смелость, граничащую порой с безумием, с практичной осторожностью командира, отвечающего за чужие жизни. По нескольку раз в день посылал он вперед отряды конных разведчиков и, хотя торопился, никогда не гнал людей вперед, если не был уверен, что путь свободен. Горные хребты спускались к берегам Лункани с двух сторон подобно гребенке. И в каждой низине этой гребенки могла таиться засада. Путь здесь был труден, лес подступал порой к берегу реки вплотную, так что соблазн устроить ловушку был велик, Адриан почти не удивился, узнав, что впереди замечены даки. Он тут же приказал строить легион для битвы. Противника не пришлось долго ждать: вскоре все пространство там, где долина немного расширялась, заполнили дакийские порядки: в центре - пехота, по бокам конница. Лошадки были так малы, что всадники едва не касались ногами земли. Видимо, их командир кое-что знал о тактике римлян и старался
ей подражать. И неудивительно: пехота была экипирована по римскому образцу, и щиты их напоминали римские скутумы, и вдобавок к щитам пилумы и мечи, все как и у легионеров Адриана. У первой шеренги даже имелись доспехи.
        Адриан, в отличие от командира-дака, не стал выставлять конницу вовсе. Да и зачем? Склоны гор закрывали фланги лучше всадников. Посему он попросту выстроил свою пехоту во всю ширину фронта - от скального обрыва до самого берега реки, а конницу послал под командованием префекта в обход. Еще накануне конная разведка, вернувшись, сообщила об узкой тропе вдоль ручья, по которой вполне можно было обойти ближайшую гору (пути мили три - не больше) и зайти дакам в тыл. В Первую войну римляне передвигались по этим тропам как слепые, а сейчас у Адриана имелся план здешних долин и рек: три года назад, стоя на вершине Красной скалы, он приказал зарисовать все хребты и долины вокруг Пятре Рошие. Знал Адриан, что придется вернуться. Не знал только, что возвращение будет таким скорым.
        На счастье, никто из варваров не заметил, что конница противника ушла, решили, что она выстроилась позади пехоты. Адриан помог командиру варваров обмануться, поставив позади пехоты обозных. Посаженные на мулов и вьючных кляч с каким-то металлическим хламом на головах - кто в старом шлеме без нащечников, а кто и вовсе с медной миской на башке, вооруженные палками или запасными пилумами, чтоб металл кое-где поблескивал на солнце, они изображали кавалерию как могли. Туман, спустившийся в долину, помог римлянам: даже самый зоркий горец сейчас не смог бы отличить настоящих воинов-всадников от поддельных.
        Когда римская пехота двинулась в атаку - всадники эти, само собой, остались на месте, но дакам в этот момент некогда было разбирать кто есть кто, - они рубились с легионерами. А когда им в спину ударила настоящая конница, напрасно дакийские всадники и пехота пытались перестроиться, дабы отразить атаку с тыла, - в узкой долине не до маневров.
        Довольно быстро легионеры проломили дакийские шеренги и разрезали их на части, будто огромную рыбину для варки в котле. Пока передние шеренги сражались с даками и наступали, задние когорты шли в горы, будто штурмовали крепостные стены. А потом внезапно обрушивались сверху на сбившихся в кучу горе-кавалеристов. Если даки зачем-то попытались перенять тактику римлян, то Адриан с успехом перенял собственные хитрости даков. Вскоре варвары дрогнули и побежали. Они исчезали в покрывавших горы лесах, будто растворялись. Где-то в глубине их ждали сторожевые башни и крепость Пятре Рошие - беглецам было где укрыться.
        Преследовать убегавших Адриан запретил, опасаясь угодить в засаду. Велел ставить лагерь и выслать разведчиков проверить, нет ли отрядов варваров впереди.
        Адриан, обходя поле боя вместе с капсариями, заметил: убитые в большинстве своем мальчишки - лет по шестнадцать, а то и меньше; всех, кто подрос за три мирных года, Децебал без раздумий бросал в бой. Легат приказал тех из даков, чьи раны не смертельны, подобрать, перевязать и запереть по деревянным клеткам. Тяжелораненых добить.


* * *
        Недаром эту дакийскую крепость называли Красной скалой, ибо камни ее красны как кровь.
        Основания ее стен были сложены из больших прямоугольных камней. Крепость казалась еще более неприступной, чем Блидару и Костешти, которые римляне брали в прошлую кампанию. Внешняя часть ограждений по пологому, единственному доступному для штурма восточному склону представляла собой земляной вал, поверху которого шел частокол. По углам стояли караульные башни. Еще одна - наблюдательная, построенная из дерева, с каменным основанием, располагалась ниже по склону - чтобы невозможно было подобраться к крепости незаметно. Римляне только приблизились к основанию холма, а над одной из башен Пятре Рошие уже поднялся в небо черный дым - знак, что римляне напали на крепость. Адриан был уверен, что знак этот видят в Сармизегетузе.
        Взять даже наружную часть крепости без длительной осады - дело нелегкое. Внутри же стояла крепость каменная. И частокол, и каменную кладку даки по договору должны были срыть сами. И вроде бы разрушили - как докладывал надзиравший за процессом центурион. Но, как разрушили, так и возвели заново. Сейчас Адриан видел крепость точь-в-точь такой же, как в тот день, когда подъехал вместе с Приском к ее воротам, а Торн, что командовал в крепости, послушно отворил ворота и склонился в низком поклоне перед римлянами. Интересно, кто возглавляет гарнизон, подумал легат, возможно, все тот же Торн, простой комат, возвышенный Децебалом за мужество и преданность.
        Адриан не сомневался - Торн прикажет биться до последнего человека.
        В отличие от предыдущего визита, сейчас отворять ворота римлянам никто не собирался. На Красной скале можно просидеть немало дней, в то время как Траян двигался к Сармизегетузе. Чтобы выйти к дакийской столице вместе с императором, Адриан должен был взять Красную скалу за два, максимум за три дня. Ну можно, в крайнем случае, за четыре. Пусть другие строят валы и платформы, делают насыпи, но к решающему штурму Адриан должен оказаться под стенами дакийской столицы! Честолюбивому легату казалось, что Траян нарочно всякий раз отдаляет его от направления главного удара, чтобы посмотреть, сумеет ли племянник прорваться сквозь преграды и очутиться там, где жаждет очутиться, а именно - в центре событий.
        Солдаты Первого легиона первым делом уничтожили наблюдательную башню на востоке: засыпали камнями и копьями из машин, запалили деревянный верх под драночной крышей - не потеряли ни одного человека, но провозились почти полдня. Потом до вечера ставили лагерь на склоне ниже уничтоженной башни. Вечером Приск был вызван на военный совет в палатку легата - поразительная память центуриона понадобилась Адриану и на этот раз, легат хотел знать - нет ли какой-то окольной тропы к боковым стенам, чтобы ударить не только с восточного склона. Приск уже раздумывал над этим - как только узнал, что легион движется на Красную скалу. Но показавшийся из крепости с высоты скалы проходимым северный склон снизу выглядел неприступней любой рукотворной стены. Карабкаться наверх там можно было лишь по одному, цепляясь за камни руками. Два-три защитника могли легко сдерживать центурию, а выкурить их оттуда снарядами из пращи или стрелами было делом почти немыслимым. К тому же над деревьями грозно возвышалась еще одна наблюдательная башня - и любой человек на тропинке тут же становился удобной мишенью дакийских лучников.
        - Крылья нужны, - заметил поседевший в боях примипил. - Иначе никак не забраться.
        Легат и сам видел, что для штурма остается только подъем по восточному склону. А это означало удар в лоб и большие потери.
        - Неужели не найдется два десятка симмахиариев, способных забраться наверх по тропинке? - спросил военный трибун Миниций Наталис. - Посулим первому, кто заберется по склону, сотню ауреев - и крепость наша.
        Бывший легат Пятого Македонского пристроил сынишку под начало Адриана. Юнец с начала кампании сумел «отличиться» - свалился с крутого склона вместе со своим жеребцом, коня пришлось добить - несчастное животное переломало ноги. А вот трибун уцелел, только обзавелся парой царапин, которые теперь выдавал за боевые шрамы. С тех пор он страстно желал прославиться как-нибудь иначе, но в основном за чужой счет.
        - Посулить сто золотых? - переспросил Приск. - Хм… Тот, кто умеет считать до ста, по этой тропинке по доброй воле не полезет.
        Наталис глянул на него с отчаянной злобой: трибун полагал возвышение молодого центуриона своей личной обидой - Приск лишь немногим старше него, а легат куда больше ценит мнение центуриона, нежели военного трибуна.
        - Если найдешь добровольцев, можешь послать их в атаку, - неожиданно уступил Адриан. - Но лишь симмахиариев - легионеров не трогай.
        Юный Наталис глянул на Приска с таким видом, будто добровольцы ждали его за палаткой легата.
        Когда уже все разошлись, Приск задержался в палатке.
        - Одно время в этой крепости жил наш лазутчик. Дозволь, легат, дать ему знать, что мы на него надеемся. Быть может, Фортуна окажется милостивой, и этот парень откроет нам ворота.
        - И как ты намерен установить с ним связь?
        - Устрою завтра небольшой спектакль.
        - Действуй. Но будь осторожен.


* * *
        На другое утро, едва встало солнце и осветило крепость на вершине Красной скалы, центурион в начищенных доспехах со щитом подошел в одиночестве к воротам крепости. Остановился, не доходя футов сто, и крикнул:
        - Центурион Гай Осторий Приск вызывает любого из защитников крепости на поединок. Кто отзовется - пусть выйдет за ворота. Ему гарантирована жизнь, если он победит. И даже если окажется побежденным, но не тяжелораненым, ему позволят вернуться в крепость. Легат Публий Элия Адриан дает в том свое слово.
        Приск, разумеется, рисковал. На дерзкий вызов мог откликнуться любой из даков. Но центурион надеялся, что Скирон сейчас слышит его и непременно выйдет, чтобы условиться о дальнейших действиях.
        Но никто не вышел. Стояла тишина. Обманчивая тишина горного утра. А потом волчий вой долетел со стен. Приск вовремя прикрылся щитом, и стрелы градом стали бить по щиту, шлему, поножам. Центурион стал отступать, опасаясь одного - рухнуть под ударами стрел. Подбежали Молчун и Тиресий, прикрыли товарища щитами. Тем временем уже нумидийские лучники обстреливали стены в ответ.
        План не сработал.
        - Наверняка Скирона нет в крепости, ушел на север, - хмыкнул Кука. - Дурак он, что ли, здесь сидеть!


* * *
        Адриан не стал отдавать приказ строить штурмовую башню, а начал с того, что велел легионерам подтащить к частоколу таран. Как ни старались даки восстановить стены, времени у них было мало, так что неприступной могла называться только прежняя крепость, а нынешняя наверняка сделалась уязвимой. Адриан не обманулся: через пару ударов «бараньей головы» наскоро восстановленная ограда расселась, колья частокола склонились, как пьяные. Даки пытались сверху поджечь укрытие тарана, но не успели - частокол опрокинулся прежде, и внутрь прорвались построенные черепахой легионеры. Хорошо их вымуштровал Адриан - нигде не шелохнулись щиты, нигде не открылась щель в броне для удара. Напрасно наскакивали даки, напрасно кидали камни и копья - за первой черепахой уже двигалась вторая. Прорвавшись, черепаха раскрылась, и легионеры шеренгами двинулись дальше - по каменной лестнице наверх к внутренней ограде.
        Но на лестнице их уже ждали. Каждую ступень приходилось брать штурмом. А наверху, на самой макушке скалы, высилась каменная стена - две башни по углам, и еще одна усиливала стену с воротами. Да и сами эти ворота были не подарок - вход располагался в угловой башне. Такие ворота-ловушку видел Приск прежде в крепости Блидару. Сейчас со стен в нападавших градом летели стрелы и дротики. Римляне вновь перестроились черепахой и устремились к воротам. Ломали дубовые створки долго. Сработанные на совесть, они, казалось, не поддадутся никакому топору. А сверху, со стены и с двух башен, защитники бросали камни, и то одного мертвого или оглушенного легионера приходилось оттаскивать, то другого. Щиты раскалывались, как гнилые орехи, - вскоре у ворот уже образовался завал из разбитой амуниции и мертвых тел. Фабры по настилу протащили таран в расширенный пролом, но далее сдвинуться с места никак не могли - слишком крут был подъем, к тому же колеса тарана застревали на каждой каменной ступени, приходилось подкладывать доски, в то время как даки обстреливали фабров из катапульт со стены. Вслед за тараном втащили в
пролом частокола баллисты. Их попытались нацелить на стену, но первые же выстрелы угодили в своих - так что от машин пришлось пока отказаться.
        Сразу несколько центурий приставили к каменным стенам штурмовые лестницы. Даки их отталкивали - но рядом вставали новые. Ясно было, что когда-нибудь у защитников кончатся силы, и они не смогут оттолкнуть тяжелую лестницу, - но, прежде чем это произойдет, не один легионер погибнет, грохнувшись с высоты.
        - Не пора ли размяться? - насмешливо сказал Наталис стоявшему неподалеку Приску. - Мне кажется, ты замерз.
        - Точно, холодно, - поежился Приск. - А уж как замерз Кука! - добавил он, не глядя на старого товарища-бенефициария.
        - Зубы так и клацают, - отозвался бывший банщик.

«Сказать ему, что Адриан велел нас беречь, будто честь весталки? Или не говорить?»
        Внезапно какая-то дерзкая бесшабашность овладела центурионом. А вот и посмотрим, во что это выльется! Никто не посмеет упрекнуть центуриона Приска, что он струсил! Что укрылся за широкой спиной Адриана.
        - Как ты думаешь, Кука, «славный контуберний» - нас так назвали в насмешку? Или всерьез? - спросил Приск.
        - Думаю, всерьез, - отозвался Кука. - И еще думаю - Валенсу бы понравилось, если бы его ребята первыми взобрались на стену.
        - Ребята, на штурм! Приказ трибуна! - окликнул друзей Гай Приск.
        Малыш с Молчуном тут же притащили штурмовую лестницу, заготовленную фабрами.
        - Кто будет держать лестницу, а кто полезет наверх? - спросил Кука. - Может, жребий бросим?
        - Корабли или головы?[То есть орел или решка. На старых римских монетах на одной стороне изображался профиль двуликого бога Януса, а на другой - нос корабля. И хотя монеты с тех пор изменились, поговорка осталась.] - спросил Молчун, доставая монету.
        - Корабли! - выбрал Кука.
        Молчун подбросил монету, поймал и бросил назад в кошелек.
        - Ты лезешь на стену, - сказал и ухватился за лестницу.
        - Ты не показал, что выпало! - возмутился Кука.
        - У тебя есть шанс получить венок! - Приск положил товарищу руку на плечо. - Если первым заберешься наверх.
        - Ага… а еще у меня есть шанс получить мраморную надгробную плиту.
        - Размечтался! Мраморная плита! - фыркнул Тиресий. - Просто валун. Без надписи.
        - Хорошо, первым полезу я, - решил Приск.
        - А можно мне? - Тут же высунулся по своему обыкновению Оклаций.
        - Держись за нами! - посоветовал Кука. - Получишь камнем по башке, во второй раз купол не выдержит.
        - Ладно, хватит ржать… - одернул их Приск. - Бегом! К стене!
        И они помчались наверх. Уже все пространство между частоколом и каменной стеной было захвачено римлянами - кто из даков не успел уйти за ворота, пали либо, тяжелораненые, угодили в плен. Перешагивая через тела погибших, то и дело спотыкаясь, Приск отмечал, что на каждого убитого римлянина приходится как минимум двое, а то и трое даков. Но все равно легион нес большие потери. То и дело калиги скользили на ступенях - камни были мокрыми от крови.


* * *
        Пока Малыш и Молчун держали их лестницу, Кука с Приском карабкались наверх, прикрываясь щитами. Сверху даки с автоматизмом машин кидали камни - они грохотали по щиту, но всякий раз Приску удавалось удержать защиту. Каждый удар отдавался болью в левой покалеченной руке. Лестница казалась непомерно длинной. А смерть - вот она, рядом - свистнула возле уха отравленной крючковатой стрелой, грохнула камнем по щиту, ужалила бок ядром из пращи. Наконец - наконец-то! - край стены. Щит в сторону! В этот миг Приск увидел дака. Парень ухватил камень, да так и не успел поднять над головой, держал перед собой, как каравай хлеба. Вот же дурень - не камень надо было хватать, а фалькс! Ошибся, парень! Центурион одним ударом спаты снес голову недотепе. В следующий миг поднимавшийся за Приском Кука был уже на стене. Оперся на плечо центуриона и перемахнул на ограду. Вот хитрец! Спина старого товарища для него - как ступенька! Приск перепрыгнул на стену следом за Кукой. Увы, венок не его. Третьим на стене очутился Адриан! Как он только успел оттеснить Оклация и очутиться рядом? Этого Приск не видел. Не положено
римскому легату соваться в самую гущу сражения. Если ранят или убьют - останется легион без командира - что тогда?!
        Но размышлять уже было некогда - надо парировать и наносить удары.
        Да, на стену они взобрались, но до падения крепости было еще далеко - римлян наверху ждали. Приск даже не успел разглядеть, что творится внизу, во дворе, огороженном каменной стеной, как на него наскочили защитники. В следующий миг он оказался прижатым спиной к Адриану.

«Если Адриан упадет - мне конец», - подумал центурион.
        Наверняка легат думал так же.
        Приск не мог разглядеть, куда делся Кука - как будто исчез в людском водовороте, - еще в двух или трех местах римлянам удалось взобраться на стену, и она, казалось, кипела - от башни до башни.
        Неужели Кука погиб?.. Кука? Нет, ни за что! Приска охватила ярость, кровь забурлила, будто вино в ритоне. Но от нового удара фалькса по щиту руку Приска свело невыносимой болью. Он даже не понял, как сумел отразить атаку и сделать ответный выпад. Только увидел, как валится внутрь крепости тело убитого дака. Тем временем фабры наконец подтащили легкий таран к воротам. Один удар, второй, третий… Треск дубовых досок… А перед Приском новый противник. Совсем мальчишка. Бьет яростно. Но клинок легко отскакивает от умбона, и парень открыт для римского меча… Доски ворот вновь трещат. Легионеры вопят: «Цезарь!» - прорываясь внутрь. Да, ворота разбиты, но перед римлянами снова стена, вперед не пройти - надо поворачивать. А у выхода из башни их встречают даки. И сверху на легионеров летят камни. Римлян отбрасывают, они прорываются снова. Наконец, с третьего раза, им удается пробиться. Легионеры кидаются в атаку. А перед Приском новый боец - почти совсем седой дак с изуродованным шрамом лицом. Этот знает, как уйти от удара прямого клинка, как обойти римский щит ударом фалькса в ноги. Но и римлянин знает этот
дакийский прием. В тренировочном поединке Приск оглушил Везину - сейчас седой дак валится с раскроенной головой.
        Понимая, что еще немного - и римляне их отрежут от своих, защитники начинают отступать со стены. Приск не сразу соображает, в чем дело, - нового противника перед ним больше нет. А даки отступают. Внизу, во дворе крепости, идет бой. Приск так устал, что невольно опускается на одно колено, опираясь на щит.
        - Ты ранен? - спросил Адриан.
        - Передохнуть… - выдавил Приск.
        - Бери своих и вниз! - приказал легат. - В драку больше не лезь.
        А сам устремился вслед за отступавшими даками. Казалось, плоть его была из железа и камня.
        Тем временем по лестнице наверх уже залезли остальные - Тиресий, Малыш, Молчун и Фламма. Последним забрался Оклаций.
        - Скирон! - вдруг воскликнул Тиресий.
        - Что? Где?
        - Там! Там! - ткнул мечом в центр двора Тиресий. - Никуда он не ушел. Здесь остался.
        - Точно! - кивнул Приск, вглядываясь.
        Одетый в чешуйчатые гетские доспехи, в шлеме-раковине, Скирон сражался римским гладиусом, и щит его, хоть и расписанный на дакийский манер - листьями да ветвями, - формой больше походил на римский.
        - Ски… - хотел крикнуть Малыш, но Приск его остановил:
        - Не зови! Он оглянется на крик и погибнет. Надо добраться до него и спасти. Это наш человек.
        Все вместе они спустились вниз во двор и стали пробиваться к Скирону. Вот только Малыш, на беду, опередил товарищей, раздвинул, будто трирема своим носом-тараном ряды мелких посудин, и в три шага очутился возле римлянина-дака.
        - Скирон! Дружище! Не узнаешь!
        Скирон не ответил - только ударил мечом. Не дотянулся до горла Малыша - редко кому это удавалось, даже высокий Скирон не сумел, клинок угодил в лорику, зазвенел металл.
        - Ты спятил! Это же я! Малыш!
        Новый удар Малыш встретил щитом.
        - Сдавайся! Ты - наш!
        Но Скирон его как будто не слышал - то ли позабыл слова родного языка, то ли был в исступлении боя. Малыш разозлился, ударил умбоном щита в щит Скирона - да с такой силой, что развернул лазутчика и опрокинул на землю. Малыш ухватил его за пояс, поднял, тряхнул так, будто хотел вытрясти душу. Скирон не сопротивлялся. Малыш взвалил его на плечо и понес. Остальные, подоспев, закрывали их щитами.
        - Менелай с телом Патрокла, - подобрал нужное сравнение Фламма, уже когда они вырвались из котла кипевшей в центре двора схватки.
        У стены, куда сносили раненых и сгоняли немногих пленных, Малыш положил на землю обмякшего Скирона. Шлем сполз пленнику на глаза, изо рта бежала струйка крови.
        - Я что, зашиб его? - изумился Малыш. - Как же… я не хотел…
        - Ты - нет, - сказал капсарий.
        И указал на рану - чей-то клинок прошел как раз там, где две или три пластины погнулись, а одна отскочила, видимо, от удара. Пока Малыш пытался образумить бывшего легионера, кто-то из легионеров нынешних успел всадить свой меч в бок Скирону.
        Малыш сдернул шлем, провел ладонями по лицу, размазывая грязь, пот и кровь.
        - Как рана? - спросил, еще на что-то надеясь.
        - Вряд ли, - только и сказал капсарий.
        Малыш оскалился, отшвырнул шлем и ринулся в гущу сражения. Первого же дака оглушил ударом кулака в лицо, вырвал из его рук фалькс и пошел крушить так, как только он один и умел - каждым ударом убивая, порой сразу двоих. Следом за Малышом ринулся в бой Кука, прикрывая великана сбоку. Ему помогал Фламма. С другой стороны Малыша страховали Тиресий с Оклацием.
        Приск больше не лез в драку. Он прислонил щит к стене и уселся рядом с умирающим Скироном. Тот ушел тихо - просто перестал дышать, да пальцы, вздрагивавшие в ладони Приска, расслабились. Левую руку так свело, что центурион скалил зубы от боли и был готов кричать в голос. Или так больно потому, что ушел его старый товарищ?
        К ним подошел Адриан, стащил с головы шлем, волосы были мокрыми, слиплись. Легат выдрал из шлема войлочную подкладку, сжал в кулаке, мутные грязные капли просочились сквозь пальцы. По тому, как побелели костяшки десницы, стало ясно, Адриан сейчас готов выжать влагу не только из пропитанной потом подкладки, но из камней Красной скалы.
        - Кажется, я сказал тебе, что ты мне дорог. Ты и твои люди. Куда ты полез, а?
        Как раз в этот момент к ним подошел молодой Наталис. Вообразив, что Адриан расхваливает героя, решил поучаствовать:
        - А ведь это я избрал центуриона Приска для штурма! - заявил трибун, раздувшись от гордости. - Как видишь, не ошибся. Отец меня учил: главное для командира - точно выбрать исполнителей замысла. Я сразу понял, что эти бравые парни первыми заберутся на стену…
        - Что ж ты сам не полез впереди?! - повернулся к нему Адриан, да так глянул, что Наталис поперхнулся.
        - Мой отец… - пролепетал трибун.
        - Вместо тебя воевать не станет! - прорычал Адриан. - Живо! Вперед! Мы еще не взяли крепость!
        Приск поднялся.
        - А ты, - повернулся к нему Адриан. - Будь при мне! Никуда не отходить! Ни на шаг.


* * *
        Во дворе римляне и варвары сражались до темноты. Впереди поднималось большое здание. Окруженное бревенчатым портиком, оно напоминало целлу храма - лишь наклонная крыша, крытая дранкой, разрушала иллюзию. Даки подготовились здесь биться до последнего. Дважды они укрывались внутри здания, дважды выскакивали наружу, контратакуя. Уже в сумерках уцелевшие защитники заперлись в доме и заложили дубовые двери брусьями. Римляне же так устали, что не могли сделать больше ни шагу.
        Адриан, как ни спешил, велел штурм прекратить и встать лагерем, выставив вокруг дома в крепости три шеренги охранения - и менять их, как и положено, - каждую стражу.
        Теперь оставалось одно - ждать утра. На утрамбованной земле двора разложили костры. Ожидалось, что даки ударят, прежде чем начнет светать. Трупы убитых защитников выволокли и сложили снаружи, рядом навалили хворост - утром запылает костер. Часть легионеров ушла в римский лагерь - отдыхать, чтобы стражу спустя сменить охранение. Медики работали при свете факелов всю ночь - столько было раненых.
        Но стояли в карауле римляне зря - никто не нападал, никто не пытался прорваться наружу. Дом в центре крепости казался вымершим. Узкие оконца изнутри были забиты. Когда рассвело, Малыш первым взял топор и направился к двери. Рубанул дубовые доски. Дверь застонала под ударом, но изнутри в ответ не донеслось ни звука.
        Малыш отступил. Вчерашняя ярость давно испарилась. Малыш выглядел усталым и даже вялым, как будто вместе с умершим Скироном ушла из его тела часть силы. Германец-симмахиарий, ухмыльнувшись, отобрал у легионера топор.
        - Сдавайтесь! Мы оставим вам жизнь! - выкрикнул Адриан.
        Утром легат уже не безумствовал, не лез вперед - двое легионеров прикрывали его щитами.
        Но изнутри опять не последовало ответа.
        Тогда здоровяк-германец начал крушить дверь. Тогда одна створка отворилась, изнутри вырвались человек пятнадцать, германца буквально опрокинули, сверху упала разбитая дверь, и даки ринулись на стоявших у порога легионеров, но римляне успели прикрыться щитами, и даки остановились, будто волна налетела на каменный мол. Бой длился не дольше четверти часа - все защитники полегли под ударами римских мечей. Вместе с ними пал и командир крепости Торн. Раздавленного германца отыскали под телами убитых.
        Приск в этой схватке не участвовал. И в дом вошел после того, как туда ворвались легионеры. Римляне первым делом выбили дубовые ставни, внутрь хлынул свет. Чудесный свет горного утра освещал окровавленные тела на полу - за ночь многие из даков умерли от бесчисленных ран. На закопченных стенах грозно блестели бронзовые щиты.

«Священные щиты… Как наши в Риме», - мелькнула мысль.
        А легионеры уже срывали дакийские святыни со стен, волокли наружу сундуки, волчьи шкуры и одеяла, бронзовые кувшины, оружие, срывали с запястий убитых серебряные браслеты, с плащей - фибулы. Один из щитов бросили - почему-то не понравилась добыча, а остальные уволокли. Вокруг валялись обломки ставень и деревянных скамеек. Тянуло дымом: крепость уже подожгли. Римляне всегда поджигают твердыни, за которые пришлось пролить слишком много крови… Приск медленно попятился - он ненавидел разрушенные крепости и сожженные дома.
        Как выяснилось потом, крепость действительно подожгли, но легат тут же приказал огонь погасить. Адриан оставил в Пятра Рошие отряд ауксилариев, а сам скорым маршем двинулся в сторону Сармизегетузы.



        Глава III
        ДЕЦЕБАЛ В САРМИЗЕГЕТУЗЕ

        Начало лета 859 года от основания Рима
        Горы Орештие


        Децебал слыл правителем мудрым и военачальником хитрым. Но в одно он верил нерушимо - в то, что Замолксис не позволит римлянам ступить на землю Сармизегетузы. И знак, особый знак, был в том, что племянники его Диег и Регебал вернулись из плена целые и невредимые.
        Никто ни в хитрости, ни в уме Децебаловом не сомневался. Но надменность его и безумная жажда унизить противника прежде, чем тот оказывался сломлен или побежден, случалось, перевешивали ум и хитрость. Многое он мог потребовать после поражения у римского принцепса, но требовать уплаты налога с римских граждан, которые и своему-то императору налога не платят, было шагом, по меньшей мере, сомнительным. Домициан, сам лично никогда не умевший командовать на поле боя, готов был платить и платил, выдавая свою неуверенность за дальновидный расчет. А вот Траян эту обязанность римлян отсылать по два обола дакийскому царю использовал как удобный повод для тотальной войны.
        Прошли годы, и опять Децебал совершил всё ту же ошибку: захватив Лонгина, стал требовать плату с Траяна. Зачем? Серебра и золота у дакийского владыки водилось в избытке. А вот у Траяна пустая казна. Зато имелась армия, жаждущая денег. Разве не лучше попробовать отсрочить нападение, откупиться? Бицилис вздыхал, полагая, что можно, вполне. А еще лучше - подкупить не только Траяна, но и его свиту: Лициния Суру или Сервиана… Хотя Сервиан, ходили слухи, стоял за войну до конца, за уничтожение Дакии. Ну, тогда надобно было Адриана подкупить - он парень молодой, к тому же транжира, наверняка польстился бы на золото. Скупить его расписки через банкиров, прижать… Вместо этого Децебал закопал кучу золота и остался сидеть в горах, воображая, что находится здесь в безопасности, - как будто римляне уже прежде не прорывались сквозь любые укрепления, не подходили к самым воротам Сармизегетузы. Союзники Децебала бегут один за другим, вот что страшно. Приехавший с берега Данубия гет рассказывал, как наперебой кланялись римскому императору дакийские пилеаты. Языги кланялись - ну эти, понятно, всегда против даков, а
с кем - уже неважно, греки клялись в верности, костобоки, скифы из степей - и те прислали послов. Но даки! Сами даки признали Траяна правителем! Это знак. Раз бегут союзники по крови, значит, не верят в победу. А что в нее верить? В предыдущую войну Децебал похвалялся, что собрал под свои знамена двести тысяч: собственных войск и союзников, костобоков, сарматов, бастарнов, катафрактариев-роксоланов. Бицилис был уверен, что и сотни тысяч в армии Децебала не найти. Ну хорошо, пусть две сотни. Ну и где они теперь? Растворились в степях и больше не кажут носа. Теперь Децебал вряд ли сможет наскрести более сорока тысяч. И те рассеяны по крепостям, многие пилеаты уже прикидывают, в какой момент лучше всего бухнуться в ноги Траяну, целовать римскому принцепсу руки и клясться в верности.
        Бицилис, сидевший за царским столом, покосился на Децебала. Тот был мрачен, ел молча, лишь изредка поглядывая на сотрапезников исподлобья, как будто пытался прочесть их мысли. Бицилис невольно передернул плечами: очень бы не хотелось, чтобы царь узнал, о чем думает его старый соратник. Все чаще виночерпий по знаку Децебала подливал в царский кубок вино. Царь пил вино неразбавленным. Вот бы поглядел на эту сцену Деценей, блюститель обрядов и противник винопития!
        Гонец вошел и замер у двери. Он был юн, почти мальчишка, с растрепанными грязными волосами, с оцарапанной до крови скулой. Глаза его покраснели то ли от недосыпа, то ли от слез - а может, и от того и другого вместе.
        - Я шел западной дорогой… Римляне меня не видели, - выдохнул гонец.
        - С какими вестями? - спросил Децебал, помнивший этого паренька, внука греческого архитектора. Оставшись сиротой, парень последние два года находился подле Торна.
        - Пятре Рошие пала, - сказал мальчишка.
        - Замолксис!.. - простонал Бицилис.
        - Садись! - Царь указал на место за столом подле старшего сына Скориллона.
        Служанка тут же поставила перед гонцом тарелку с кашей.
        - Все погибли? - спросил Децебал.
        - Трое сумели спуститься по склону и бежать в Костешти. Я - среди них.
        - Нет ли вестей от Пакора? - поинтересовался Децебал, ни к кому не обращаясь.
        Он задавал этот вопрос по три, по четыре раза за день.
        Везина отрицательно покачал головой.
        - Где встали римские легионы? - Опять этот вопрос Децебала не был ни к кому обращен.
        - В долине, - отозвался Везина. - Обнесли свои лагеря прочными стенами. Чего-то ждут, будто собаки, загнавшие волка.
        Сравнение было удачное. Если бы Децебал сумел подняться выше облаков да окинуть взором свое несчастное царство, то увидел бы, что в долине разбито четыре лагеря для полных легионов и еще один - для легиона сдвоенного, да еще множество - для тысячных когорт и вексилляций. А леса на склонах будто пожирает неведомый зверь - вековые деревья падают одно за другим, как тонкие прутики ракиты под ножом крестьянина. Людской поток разлился и затопил долину, сметая леса и селения на своем пути, обнажая горы, перегораживая реки.
        Но, может быть, Децебалу и не надобно было подниматься в воздух - он и так мог представить в деталях, что творится внизу.
        - Мы спустимся и уничтожим их внезапным ударом! - воскликнул Децебал. - Везина, пошли гонцов на жилые террасы - пусть приходят все воины. Все до единого человека. И те, кто юн, и те, кто стар. Мы ударим на римских собак. Армию они могут разбить, но весь мой народ - ни за что!
        Везина открыл рот, собираясь возразить. Но глянул на Децебала и не сказал ничего.
        Бицилис понурил голову. Решение было безумным.
        Единственный шанс Децебала - это отсидеться в крепости до зимы. Запасов достаточно, воды - тоже. В мастерских можно ковать оружие день и ночь. Людей, чтобы оборонить крепость, хватит. Правда, римляне пришли слишком рано, в самом начале лета. А это значит - что времени у них, чтобы сокрушить Сармизегетузу, в избытке. Но все равно - принимать бой с римлянами вне стен крепости - самоубийство. Иногда Бицилису казалось, что Децебал не хочет спасти свое царство, а, напротив, - жаждет его погубить.



        Глава IV
        САРМИЗЕГЕТУЗА. РЯДОМ

        Начало лета 859 года от основания Рима
        Горы Орештие


        Как ни торопился Адриан, а на штурм Сармизегетузы припозднился. В том смысле, что все удобные террасы были уже заняты легионами - Четвертый Флавия Феликс стоял ближе прочих, но даже Пятый Македонский, занятый вовсе не Сармизегетузой, а восставшими, будто фениксы из пепла, крепостями Костешти и Блидару, разбил лагерь в месте куда более удобном, чем то, что досталось Первому легиону Минервы. При виде крошечных террас, на которых не то что когорте, а и центурии было тесно, Адриан пришел в ярость.
        Вскочив на коня и взяв с собой Зенона и Приска, легат Первого легиона отправился к легату Пятого Македонского. Командовал теперь Македонским легионом не старый приятель Адриана Луций Миниций Наталис, а новый легат - Луций Целий Мурена.
        У претория встретил Адриана не легат и даже не трибун-латиклавий, а пухлый загорелый коротышка, уже немолодой, раздобревший, с вьющимися волосами до плеч, с улыбчивым сочным ртом да крошечной бороденкой, больше похожей на юношеский пушок, нежели на бороду солидного мужа. В военной тунике и в военном плаще, но при этом в греческих сандалиях, толстяк расхаживал взад и вперед перед преторием, что-то бормоча себе под нос. В одной руке он держал таблички, а в другой стиль.
        - Хайре, - крикнул он Адриану, как старому приятелю. - Обед начнется чуть позже, я еще не успел сочинить новую элегию… Я - Андимей, философ из Антиохии. Нынче буду читать на обеде свой труд.
        - Мурена в претории? - спросил Адриан.
        - Отдыхает. Только что вернулся с осады Блидару, теперь составляет планы на завтра. А я…
        Адриан дальше расспрашивать не стал, отстранил грека и вошел в палатку.
        Легат Целий в самом деле отдыхал - в одной нижней тунике возлежал на ложе, а цирюльник завивал ему волосы горячими щипцами - жаровня распространяла запах паленого волоса на всю палатку. Луций Целий Мурена был годами несколько старше Адриана, но видом пожиже - и роста явно меньшего, и в плечах поуже, правда, в области талии куда полнее.
        - Будь здрав, легат! - воскликнул Адриан.
        Приск вскинул руку в приветствии, а Зенон поклонился.
        - А, гречонок, - улыбнулся Целий. - Рад видеть тебя на обеде. Сегодня подадут фаршированное вымя свиньи да окорок. В этих горах устроить приличный стол - целое искусство. Такие проблемы со всем! Единственное, чего в достатке, - так это дикого чеснока и сельдерея. А вот персики… Ты не знаешь, кто может достать у нас персики?
        - Целий, уступи мне две террасы для моего претория и моих фабров, - Адриан не счел нужным поддерживать обсуждение гастрономических изысков.
        - С чего это вдруг? - изумленно поднял бровки Целий. - Сам Лициний Сура распределял, где встать легионам.
        - Все равно ты осаждаешь Костешти да Блидару - так что тебе, чем ближе к ним стоять, тем удобнее, а меня Траян бросил на Сармизегетузу.
        - Бросил на Сармизегетузу! - радостно воскликнул Андимей, просочившийся в палатку легата вслед за гостями. - Спасибо, Адриан! Спасибо, огромное спасибо! О, это недостающая фраза в моей элегии. - И он тут же раскрыл таблички и принялся выковыривать на воске стилем удачную фразу.
        - Что это за паразит?[Паразит - бездельник, не занятый общественным трудом, у греков обычно проживавший при доме. Во времена Античности слово было не столь бранным, как ныне.] - спросил Адриан.
        - Философ! - вздохнул Целий.
        Похоже, он и сам был уже не рад, что приблизил к себе говоруна, но выгнать жаль, к тому же хотелось блеснуть на грядущем обеде.
        - Мои фабры помогут тебе расширить новую террасу, - попытался зайти с другого фланга Адриан. - Я потерял несколько дней, штурмуя Пятра Рошие…
        - Ну и как тебе Красная скала? - захихикал Андимей. - Зубы-то не переломала?!
        - Приск… - процедил Адриан сквозь зубы.
        Центурион ухватил грека за шкирку и попросту выкинул из палатки.
        - Не люблю, когда перебивают, - сказал Адриан.
        - Ты так не получишь ничего! - нахмурился Целий. - Андимей - забавный проходимец.
        - Получу. У меня есть чертежи и Блидару, и Костешти, сделанные после их разрушения.
        - Ну и что? Для какой надобности мне чертежи руин? Пергамент - не губка, чтобы задницу подтирать! - Мурена расхохотался над собственной шуткой.
        Цирюльник, перегревший нечаянно щипцы, отнял их от головы вместе с прилипшей к металлу закрученной прядью, а на виске у Целия остались коротенькие обгрызенные рожки из волос. Цирюльник спешно отступил и принялся стряхивать несчастные волосы под столик, на котором были разложены ножницы, зеркальца, гребешки да утиральные полотенца. Но волосы не стряхивались. Тогда цирюльник сунул щипцы в жаровню, волосы вспыхнули.
        - Чем это так воняет? - спросил Целий.
        - Я состриженные волосы жгу, - соврал тот, умоляюще глядя на Адриана.
        Легат Первого легиона Минервы подавил усмешку, глянул искоса на Приска. Тот стоял с каменным лицом и созерцал угол палатки.
        - Фундаменты все сохранились, Целий, - принялся объяснять, как ребенку, Адриан. - Крепости вновь стали прежними. Так было с Пятре Рошие, так и твоих каменных близнецов наверняка возродили на прежних фундаментах. Ты сразу же поймешь, где ныне у них слабые места.

«Или не поймешь», - добавил про себя Приск.
        - А, ну если так… - Целий заколебался.
        - И я достану тебе персики, - пообещал Адриан.
        - Что же ты молчал! - воскликнул Мурена. - Итак, сговорились - две крайние террасы твои. Но сегодня ты у меня обедаешь. И прежде непременно пришли персики!
        - Буду рад! - ответил Адриан.

«Какое счастье, что я - всего лишь центурион, а не военный трибун. Иначе бы меня точно позвали к столу», - подумал Приск.


* * *
        Отряд верховых двигался к Сармизегетузе. Четверо разведчиков во главе с Приском и им в помощь - четверо кавалеристов-галлов.
        - Центурион! - обратился к Приску один из галлов. - Не узнаешь меня?
        - Ингиторий?
        - Он самый! - Молодой ауксиларий так обрадовался, что его узнали, как будто получил досрочно римское гражданство.
        - Рад, что тебя не убили в той мясорубке зимой, - сказал центурион.
        - Я ускакал с донесением в Томы. Да и наши почти все уцелели - успели отойти в лагерь в Новах. Буквально накануне.
        Приск понимающе кивнул. Правильно сделал командир бурга - не стал дожидаться пришествия даков, чуть заметил движение на другом берегу - отвел людей в лагерь. Успел. Своих ауксилариев спас. А уж потом никто не стал выяснять - был приказ оставить бург или нет - радовались, что хоть лагеря в Новах и в Эске отстояли, когда катафрактарии-роксоланы железной волной прокатились по Нижней Мезии.
        - В Новах нам тоже здорово досталось, - добавил Ингиторий. - Даки чуть-чуть лагерь не взяли. Убитых было - ужас. Всю канабу сожгли.
        - В Пятом Македонском в ту зиму творилось то же самое. Нас штурмовали бастарны.
        - Будь осторожен, центурион! Вчера отряд конных разведчиков из Седьмого Клавдиевого легиона угодил в ловушку.
        Про ловушку в лагере легиона Минервы уже слышали: всадники ехали по тропинке в теснине подле отвесной стены, и вдруг сверху стали рушиться камни - сразу семеро попали под каменный дождь, четверых расплющило насмерть вместе лошадьми, троих ранило, однако командир отряда Тиберий Клавдий Максим спасся. Счастливец, избранник Судьбы! Интересно только, для какого дела он избран?
        Приск огляделся.
        Впереди лежали горы, поросшие густым лесом. Сплошная темная зелень, глазу не пробиться - что же там, в глубине. Ранним утром на юге белесые клочья облаков наползали на синие вершины. Плыли, утекали струйками между отрогами, и тут же появлялись новые. Туман накрывал все вокруг белым пологом. Не видно, что впереди, даже на десять шагов. Лишь когда выглянуло солнце, истончилась белая пелена. Неожиданно, как по волшебству, открылась сине-зеленая горбатина лежащего впереди хребта. Место знакомое.
        Приск приказал оставить лошадей под охраной ауксилариев и двигаться дальше пешком. Четверо разведчиков разошлись по склону холма, отыскивая дорогу, каждый пытался приметить тропу. Фламма держал наготове гетский лук, Кука - свинцовый шар, извлеченный из умбона щита. Приск и Тиресий полагались больше на оружие колюще-режущее. Тропа, ведущая к Сармизегетузе, должна была быть где-то рядом. Накануне отряд разведчиков из Седьмого Клавдиевого поднимался чуть ли не к самой столице - но тот путь был для легионеров совершенно не пригоден. На обратном пути они угодили в засаду…
        Сейчас лес был тих и совершенно безжизнен - ни тебе пения птиц, ни одного зайчишки, что удирает, петляя, обезумев от страха. Ни гордо шествующего оленя. Лишь всюду - бегущая вода: с камня на камень, с уступа на уступ, и тут же вспоминался Рим с его сотнями журчащих, вечно поющих фонтанов.
        - Ты же здесь проходил, Гай! - подивился Кука. - И не можешь найти дорогу?!
        Приск отрицательно покачал головой. По-прежнему ни намека на дорогу - сплошной лес, только доносился шум ручьев и маленьких водопадов. Разведчики перебрались уже через третий поток, миновали бегущий с каменистого обрыва водопадик - напились вкусной ледяной воды, отдохнули и двинулись дальше.
        - Они заколдовали свою столицу да скрыли от нас в облаках, - предположил Кука.
        Мрачный ельник вдруг сменился лиственным светлым леском - сквозь ажурную листву глянуло солнце, косые полотнища падали веером, хотелось подставить ладони и собирать этот свет, как невиданные сокровища. Приск был уверен, что видел прежде этот склон - пусть зимой под снежным покровом, - но видел. Значит, тропа где-то рядом.
        Он вдруг остановился и в следующий миг подался назад, будто натолкнулся на невидимую стену. А потом рука, опять же невидимая, толкнула его в грудь, заставив отступить. Приск отшатнулся. Стрела пропела и ушла в заросли орешника.
        Приск метнулся в сторону. Сорванные с ветвей листья еще кружились, пока он катился со склона холма, перед глазами мелькали кроны деревьев.
        - Кука! - орал Приск. - Засада!
        Вскочив, центурион столкнулся лицом к лицу с даком. Оба ударили разом. Заскрежетала сика[Сика - короткий кривой меч или длинный кинжал, короткий фалькс.] по лирике центуриона, а гладиус вошел чуть ли не по самую рукоять противнику в бок. Приск подался назад, новая стрела свистнула чуть не перед носом - он ощутил, как воздухом обдало лицо, - воистину дыханием смерти.
        Приск не стал дожидаться нового выстрела - прыгнул с уступа. Рванувшее неведомо куда сердце, и тут же ледяная пустота внутри, земля ударила в ноги, злобно, со знанием дела подсекая. Приск перекатился, отпрыгнул в кусты, вопя от боли. И столкнулся с Кукой.
        - В укрытие! - крикнул центурион.
        Не сговариваясь, они бросились бежать. Им наперерез выскочил Тиресий - в руках отрубленная голова, он нес ее за волосы, кровь при каждом шаге обливала его калиги.
        - Кто это? - бросил на ходу Приск.
        - Новый знакомый.
        Последним к ним присоединился Фламма.
        Римляне выскочили к тому месту, где оставили лошадей. Как раз вовремя: дак наматывал на руку узду одного из скакунов. Ауксиларии лежали в траве и не подавали признаков жизни. Фламма выстрелил из лука, но промазал - угодил не в дака, а в попону коня, тот взъярился и встал на дыбы, чем все же сослужил римлянам службу: пока варвар уворачивался от ударов копыт, подоспели легионеры. Тиресий бросил отрубленную голову и ринулся на дака первым. Свистнул фалькс, но Тиресий успел пригнуться и тут же всадил гладиус под ребра противнику. Возвратным движением тот успел еще задеть римлянина, но дакийская коса лишь скользнула по шлему.
        - Неужели этот косматый один всех наших перебил? - изумился Кука, оглядывая лежащих ауксилариев. Троих положили стрелами, четвертого - ударом фалькса.
        - Надо вернуться, - предложил Фламма. - Возьмем в охрану сотню ауксилариев и…
        - Думаю, их было всего трое, - перебил Грамматика Приск. - Пока мы бродили по склону, они перебили охрану подле лошадей, потом двое пошли за нами. Одного убил я, второго - Тиресий. Ну а третьего - опять же Тиресий - здесь. Так что нам нет резона возвращаться. Пойдем снова искать дорогу.
        - Выплюнь этот приказ! - закричал Фламма.
        - Что?
        - Ты хочешь оставить меня сторожить лошадей. Так вот - выплюнь этот приказ, не произноси. Я не останусь.
        - Я останусь, - сказал Тиресий, поднимая лук убитого дака, - а вы втроем можете идти.
        - Ты точно считаешь, что это нужно? - спросил Приск. - Можем бросить лошадей без присмотра.
        - Ни за что, - сказал Тиресий. - Они нам пригодятся.
        Когда центурион и легионеры ушли, он перекинул лук за спину и стал вытаскивать из убитых стрелы - наполнять опустевший дакийский колчан.
        Внезапно один из ауксилариев пошевелился: две стрелы угодили ему в обнаженные руки, он лишь потерял сознание, но остался жив, и сейчас белокожее его лицо было белым до синевы.
        - Тебе повезло, Ингиторий, - сказал Тиресий, помогая раненому подняться. - Ты умеешь отводить смерти глаза, и она проходит мимо.


* * *
        - Вот здесь! - сказал внезапно Приск. - Кука, прогуляйся наверх и погляди, есть ли дальше тропа. Только будь осторожен.
        Центурион достал кинжал и сделал зарубки на деревьях. Ну вот, наконец-то он отыскал дорогу, по которой можно подняться к Сармизегетузе. Теперь он был уверен, что осенью, почти два года назад, он поднимался к воротам именно здесь. Справа струилась река, слева по берегу проложена была узенькая дорога. Ниже по склону ее завалили камнями, посему разведчики несколько раз проходили мимо, не пробуя подняться к вершине.
        - Все равно дорога слишком узкая, - заметил Фламма.
        - Ничего, ее не так трудно расширить, - улыбнулся Приск. - На что легионерам руки и кирка?
        Внезапно Кука буквально выкатился из-за стволов:
        - Назад! - проорал он.
        Повторять дважды не пришлось - все трое понеслись вниз - на площадку, где оставили лошадей.
        И, только вскочив в седла и устремившись назад к лагерю по знакомой тропе, Приск спросил у Куки:
        - Что ты увидел?
        - Армию даков. Варвары вылезали прямо из облаков.
        - Что?
        - Децебал атакует!



        Глава V
        СРАЖЕНИЕ В ДОЛИНЕ

        Начало лета 859 года от основания Рима
        Горы Орештие


        К полудню Децебал вывел армию в долину - дабы не позволить римлянам окружить Сармизегетузу. Это был отчаянный шаг, - но дакийский царь надеялся на победу - вопреки всему, хотя численность даков не шла ни в какое сравнение с числом подступивших к его столице римских легионеров. Машин, способных вести точный прицельный огонь, у даков было несравнимо меньше. Конница, да, - имелась, в основном на трофейных сарматских конях, но не катафрактарии, и в таком мизерном количестве, что вряд ли стоило принимать ее в расчет. Конной стражи вокруг императора - и то было больше. Однако в какой-то мере расчет Децебала оправдался - лагеря римских легионов и когорт оказались рассеянными вокруг Сармизегетузы (никто и подумать не мог, что дакийский царь отважится на битву) - и даже не половина, но лишь четверть подошедшей к столице армии смогла принять участие в грядущем сражении.
        Запела, призывая к бою, римская труба, эхом откликнулись горы. Одновременно и римляне, и варвары устремились навстречу друг другу. Римские ауксиларии неслись в первом ряду, легионеры пока остались на месте. В ауксилариев летели стрелы, в даков - короткие дротики из катапульт. Даки, не обращая внимания на обстрел, перешли на бешеный бег - как будто не отягощали их ни щиты, ни оружие. А первые ряды были к тому же все в доспехах, памятуя, как выкашивали в прошлый раз римские машины незащищенных даков. Размахивая фальксами, как будто это были легкие кинжалы, коматы все ускоряли бег. То, что они спускались с горы в долину, лишь добавляло скорости. Их светлые длинные волосы реяли за плечами и, казалось, поднялись дыбом, как шерсть на загривках волков. Три шеренги ауксилариев они рассеяли, а вернее, просто затоптали, уничтожили, прошли по ним, как тяжелая повозка переезжает тонкие стебли. Тогда двинулись вперед легионеры. В первой шеренге теперь шагали не новички, а ветераны, они двигались, удерживая строй, образуя стену из плотно сомкнутых щитов. С грохотом обе линии столкнулись. Римляне подались назад,
но устояли. Теперь сражающиеся передвигались с места на место: римляне то пытались продвинуться вперед, то подавались назад. Порой то один дак, то другой припадал к земле, пытаясь фальксом нанести удар по ногам. Кого-то из римлян защищали поножи, кто-то успевал вонзить в спину припавшего к земле противника меч. Но случалось, что удары пробивали металл поножей и ранили ноги легионерам. На место выбывшего товарища тут же становился другой. Упорство с обеих сторон было чрезвычайное, клинок звенел о клинок, щит сталкивался со щитом, непрекращающийся вопль стоял в долине и, подхваченный эхом, усиливался, переходя в непрерывный и злобный рокот. Правое римское крыло сумело двинуться вперед и, наступая, опрокинуло напиравших даков, в то время как левый фланг стал отходить - немногочисленная дакийская конница ударила по римским турмам. Пущенная чьей-то счастливой рукой стрела смертельно ранила префекта римской конницы, и всадники, оставшись без командира, заколебались, лошади попятились, топча пехотинцев. Но те сумели, собравшись в тесный строй и поддерживая друг друга, устоять на месте. Траян, издали увидев,
что творится с конницей, погнал во весь опор своего коня и задержал отступавших, словно задвинул засов. Узнав его по плюмажу на шлеме, командир одной турмы остановился и тут же помчался назад, чтобы восстановить боевую линию. «Куда так торопитесь, храбрецы?!» - крикнул им Траян. Право же, стоило еще метнуть вперед значок - чтобы уж наверняка заставить всадников вернуться.
        Вслед за дакийскими всадниками вперед ринулась пехота - в этот раз опять почти вся доспешная, что было непривычно: здесь мешались трофейные римские лорики с доспехами языгов из роговых пластин и чешуйчатые гетские панцири. Долго шел бой на равных. Пилумы и стрелы летели тучей, скрещивались мечи, с грохотом сталкивались щиты. Дакам не удалось выдержать строй до конца - и он вскоре начал разваливаться. Но ярость толкала их вперед, как скрученные жилы выталкивают заряд из баллисты. Казалось, варвары пришли в бешенство и готовы были уничтожить всех, кто стоял у них на пути, они бились кинжалами, сокрушали мечами панцири и, раненые, окровавленные, поднимались с земли, чтобы кинуться в бой с еще большим остервенением.
        Даки были сильнее телом и выше ростом, римляне - больше тренированы; варвары - дики и буйны, римляне - спокойны. Внезапно понесся вперед с боевым воодушевлением отряд знатнейших из даков, среди которых был и сам Децебал. По правую руку от него скакали его брат Диег и сын Скориллон, по левую - преданный Везина и юные племянники. Развевались, гудели на ветру дакийские волкоголовые драконы. Вслед за Децебалом устремились простые коматы. Отряд клином врезался в римский боевой строй и, прорывая его, дошел до третьей шеренги. Но здесь стоял Первый легион Минервы. Адриан готов был лучше умереть, нежели позволить Децебалу до конца прорвать римские ряды и выйти Траяну в тыл. Легионеры сомкнули строй. Прикрываясь щитами, они стояли перед даками неприступной стеной, но, как только открывалась возможность, наносили удары. Удачный бросок пилума поразил великолепного сарматского коня под Децебалом, и царь только чудом успел соскочить на землю. Из мертвых тел варваров, павших под ударами римлян, поднималось уже перед легионерами Первого легиона подобие вала, так что теперь наступавшим дакам приходилось на него
карабкаться. Повсюду раздавались стоны умирающих.


* * *
        Ничего подобного никогда Приск еще не видел, а битв повидал он достаточно. Малые числом, даки творили в этом сражении чудеса. Центурион стоял подле Адриана в третьем ряду, уверенный, что в этот раз ему не придется даже размяться. И вот - на тебе, опять он угодили в самую гущу кровавой каши. Приск всего в нескольких шагах от себя увидел царского брата Диега и лишний раз убедился, что нет равного этому человеку в умении орудовать фальксом. Адриан в ярости ринулся наперерез дакийскому всаднику.

«Все, умерла моя карьера… - в отчаянии подумал Приск. - Не быть Адриану императором… Мертвые не правят…»
        Дальнейшее произошло мгновенно. Приск рванулся вперед, раздвинул стоявших перед ним легионеров единственной уцелевшей шеренги, нырнул на землю, проехал на железной лорике, как на плоту, по мокрой и скользкой от крови земле и всадил свой меч в брюхо вертящегося над ним жеребца. Тот встал на дыбы. На счастье, Приск крепко держал рукоять, и меч вышел назад, оставшись в руке.
        Центурион на четвереньках бросился назад. Чьи-то сильные руки подхватили его и протолкнули назад за первую шеренгу. Как оказалось - Малыш подсобил. Поднявшись, Приск оглянулся.
        Конь Диега бесился, бил копытами, а царев брат падал, раскинув руки, и Приск видел, как выскользнул из пальцев дакийского всадника обагренный римской кровью смертельно опасный фалькс. Скориллон ринулся на помощь дяде, но тут же исчез в кровавой сече вместе с конем.
        В этот момент все и решилось. Даки отступили и, не сговариваясь, развернулись и пустились в бегство. Это был конец армии Децебала.
        Римская конница, преследуя даков, унеслась вперед, прорезав в рядах отступавших широкие кровавые борозды. Те, до кого не дотянулись мечи всадников, продолжали бежать. Беглецы, многие раненые, спотыкались об упавших, скользили на мокрой от крови земле, падали, падали, поднимались. Легионеры настигали их по одному, по двое и убивали. Казалось, римлян охватило исступление, им никогда не утолить жажды крови, не пресытить десницу убийством. Резня эта была сродни безумию. Молчун сообразил, что на земле среди недвижно лежащих тел еще много осталось живых, и теперь норовил каждого дака проткнуть мечом - дабы, притворившись павшим, варвар не смог подняться и ударить легионерам в спину. Однако, даже преследуя беглецов, пехота не решалась сломать строй, и потому римляне настигали только раненых и смертельно уставших. От частых ударов клинки затупились, под ногами валялись тела убитых, шлемы, щиты. Ни о каком сражении уже не было речи. Тех даков, кто остался в долине, примитивно добивали. Неожиданно варвары второго ряда, что шли в бой без доспехов, получили шанс на спасение: они удирали куда быстрее
товарищей, да и легионеры в тяжелых лориках не могли их догнать. Счастливцы исчезали под покровом леса и устремлялись к своей столице.
        Децебал с немногими спутниками сумел вырваться из гущи сражения. Лишь четверо телохранителей уцелели из всего отряда, вместе с Децебалом ускакали его юные племянники и Везина. У самых ворот крепости их нагнал Бицилис.
        Ворота захлопнулись за ними, чтобы римлянам не удалось на плечах бегущих ворваться в крепость. Впрочем, римляне их не преследовали - Траян не рискнул направить в лес ни ауксилариев, ни легионеров, опасаясь засады.


* * *
        - Эх, если бы меня кто на руках донес, я бы целый золотой аурей отдал, - пробормотал Кука.
        Кроме обычной амуниции легионер волок за собой трофейный фалькс, сику да еще дакийский плащ - отброшенный в сторону во время бегства плащ почти не перепачкался в земле и крови, и Кука прихватил его, памятуя, как настрадался в этих местах зимой от холода. Разумеется, сейчас стояло лето, но по ночам в горах совсем не жарко, и шерстяной плащ пригодится.
        - Я тебя не потащу, - отозвался Приск. - Вон, может быть, Молчун согласится.
        Молчун, забрызганный кровью с головы до ног, шагал последним.
        - Попроси капсариев, - буркнул тот.
        Капсарии уже рассыпались по долине, отыскивая среди тел раненых римлян. Там и здесь зажигали факелы: хотя склоны горы еще золотили лучи солнца, в долине темнело.
        - А что, это мысль! Лягу и притворюсь, ребята меня на руках донесут. - Кука, недолго думая, улегся рядом с павшим легионером.
        - Сначала они обчистят твой кошелек, заберут трофейный плащ, а может быть, и пояс, - предрек Малыш. - Гладиуса точно лишишься.
        Такая перспектива Куку явно не устроила.
        - Ладно, я сам дойду.
        Он стал подниматься и вдруг сказал:
        - Погодите! Парень еще дышит! Его малость потоптали. А ранен он, судя по всему, не тяжело.
        Приск и Кука выволокли раненого из-под придавившего его сверху мертвого товарища, сняли шлем, влепили несколько пощечин. У Тиресия оказалась при себе фляга, и он дал спасенному глотнуть воды.
        - Где я? - спросил тот, с трудом разлепляя слипшиеся от крови губы.
        - Радуйся, парень, ты все еще в Дакии. - Кука повернулся к Приску. - Как ты думаешь, мне дадут дубовый венок за спасение римского гражданина?
        - Обойдешься, - отозвался Приск. - Ты спас его после боя, а не в бою. Какой легион? - обратился центурион к раненому.
        - Первый Минервы, - отозвался тот.
        - Давай, потащили парня в лагерь, - Приск подхватил раненого с одной стороны.
        - О, бессмертные боги! - взвыл Кука. - Я же хотел, чтобы несли меня. А теперь придется не просто идти, а еще тащить этого типа. А он здоровый. Куда здоровее меня.
        - Ну так добей его, чтобы никуда не нести, - предложил Молчун.
        - Ты что, спятил? Добить своего?! - возмутился Кука.
        - Тогда чего ноешь? Пошли!
        Они дотащили парня до палатки легионного медика и уложили у входа - дожидаться скальпеля хирурга.
        - Погодите! - окликнул раненый своих спасителей. - Назовите свои имена. Чтобы я знал, кого благодарить.
        - Я - Тит Кука, - отозвался спаситель. - А это наш центурион Гай Осторий Приск. Тебя-то как звать?
        - Сентий, - назвался раненый.
        - Поправляйся, Сентий. Без тебя Сармизегетузу никак не возьмем, - отозвался Кука.



        Часть II
        СЕРДЦЕ ДАКИИ

        Глава I
        МАШИНЫ ФИЛОНА

        Лето 859 года от основания Рима
        Горы Орештие, окрестности Сармизегетузы Регии


        Приск тихо ругался себе под нос. Еще три дня назад он мог бы лично явиться к Траяну и с гордостью объявить, что благодаря своей памятливости и уму отыскал дорогу к Сармизегетузе. А теперь тропу вдоль реки не заметит разве что слепой - потому как истоптана она сотнями ног и валяются на ней или же прямо на берегу горной речки умершие от ран даки. Ступай по кровавому следу прямиком к воротам. Теперь просто глупо говорить кому-то: я нашел дорогу…
        Однако провести серьезные отряды или повозки с осадными машинами по дакийской узкой тропе было практически невозможно. Двигаться вдоль несущейся с горы безумной речки можно лишь гуськом - по два, максимум три человека. Что хорошо для разведчиков да горцев, для римской армии не подходило вовсе.
        Началась работа - обычная на этой войне - рубка леса да перелопачивание грунта. Не воины Рима, а заправские лесорубы да землекопы шли на приступ дакийской столицы. Чтобы построить дорогу, пришлось срывать часть холма - достаточно крутого, по которому храбро карабкались ввысь деревья. Слева получался уступ - справа оставался каменистый берег речки и горный поток. По гребню холма Траян выставил охранение из ауксилариев, тогда как внизу под их присмотром легионеры вгрызались в гору, превращая тропу в широкую дорогу. Работы тут было не на день или два - легионеры махали кирками и лопатами даже в темноте при свете факелов.


* * *
        Через три дня после битвы Адриан, явившийся поглядеть на работы вокруг Сармизегетузы (Траян так еще и не нашел места, где именно надлежало принять участие в осаде Первому легиону), приметил знакомую фигуру среди фабров.
        - Филон, - Адриан остановил суетящегося грека. - Чем ты здесь занят?
        За то время, что они не виделись, Филон осунулся и похудел. И немудрено: очередная ссора с заносчивым Аполлодором перекрыла для него все радужные перспективы, и разработанный проект грандиозного храма вместе с деревянной моделькой был выброшен на помойку - в самом прямом смысле слова.
        - Драгоценный ты мой, - отвечал грек. - А чем занят ты?
        - Прежде - штурмовал Пятре Рошие. Но, как видишь, вернулся. И вернулся с победой. На Красной скале теперь наш гарнизон.
        - Говорили, что крепость эта неприступна.
        - Любую крепость защищают люди. А на Красной скале их оказалось слишком мало - понадеялись даки на ее хваленую неприступность.
        - Не похоже, что у Децебала так уж мало людей, - Филон смотрел на Адриана снизу вверх глазами преданного пса. - Как тебе недавняя битва?
        - Битва как битва - много трупов, теперь похоронная команда день и ночь сжигает тела.
        Филон шмыгнул носом - воняло в самом деле мерзко.
        - А где твой легион стоит?
        Адриан махнул неопределенно вдаль.
        - Далековато. Топать до цели далеко. Прямо беда, - заметил Филон.
        - Почему бы тебе не сделать машину, способную прогрызать туннели в горах? - зло спросил Адриан, задетый замечанием механика-грека за живое.
        - Для такой машины потребно наитвердейшее железо, сиятельный, - вздохнул в ответ Филон. - А такого железа у нас нет. Правда, говорят, среди германских кузнецов… - тут же увлекся своими фантазиями грек.
        - Это была шутка, Филон! - Адриан уже повернулся, чтобы идти дальше. Под мышкой он держал таблички, в которых были зарисованы чертежи необходимых платформ - чтобы установить близ Сармизегетузы машины и штурмовые башни.
        Правда, ему самому план с деревянными башнями не нравился: слишком высокие, неустойчивые. Да и даки не так глупы, сразу поймут что к чему, наверняка устроят вылазку, либо опрокинут, либо сожгут римских монстров. Поначалу Траян рассчитывал устроить насыпь, как когда-то это сделал Веспасиан при осаде Масады в Иудейскую войну. Но здесь не пустыня - песок не натащишь мешками, камень надо ломать - и для такой насыпи пришлось бы ломать его до самого снега: тут Адриан не поленился, сделал на восковых табличках нехитрый расчет да показал дядюшке на совете. Поскольку из вояк серьезным математиком был только легат Первого легиона, Траян никак расчеты проверить не мог, потому просто поглядел, поморщился да разровнял плоским наконечником стиля Адриановы записи.
        - Но одну машину я сделал, сиятельный, - пробормотал Филон в спину Адриана.
        Легат обернулся.
        - Опять гигантская баллиста? - спросил с издевкой.
        - Не совсем. - Филон хитро прищурился. - Не желаешь взглянуть?
        - Желаю, - отозвался Адриан и вернулся назад.
        - Машина стоит в лагере Четвертого легиона. Но легат обсмеял мои усилия и пообещал разобрать мою красотку на дрова.
        - Красотку? Она в самом деле красива?
        - Божественная малышка! - Филон причмокнул, будто речь шла о женщине. - Ты не забудешь ее до конца своих дней, драгоценный!
        - Мне уже хочется на нее посмотреть. Не обмани меня, Филон!
        Зенон подвел коня Адриану, легат легко вскочил в седло, а грека вольноотпущенник посадил позади себя на кобылу. Ехали неспешно - дорога при всем старании фабров получалась неровная, к тому же навстречу все время шли либо центурии легионеров, спешащих с топорами на рубку леса, либо катились повозки. Прошедший поутру дождь сделал дорогу скользкой, как пол в термах.
        - Признайся, хитрец, ты попросту хочешь удрать со стройки, - сказал Адриан.
        - Нет, драгоценный… Нет и нет. Я хочу порадовать твое сердце.
        - Ты не девица, чтобы радовать мое сердце.
        - Но ты же истинный архитектор и математик, Адриан! - беззастенчиво подольстился Филон. - Для тебя увидеть прекрасное создание механики - наслаждение.
        Адриан не выдержал, покачал головой и улыбнулся: Филон знал, как завоевать симпатии молодого легата.


* * *
        Встать возле Сармизегетузы единым лагерем римляне не смогли, даже если бы захотели. Не то что лагерь легиона - порой одну когорту редко удавалось разместить на подходящей террасе. Зато огораживать приходилось всего лишь один склон, самый пологий. Остальные обычно были столь круты, что забраться на них не под силу было не только римлянам, но и дакам. Четвертый Флавиев Счастливый легион встал на террасах вокруг небольшой дакийской крепости: в самой крепости устроили преторий лагеря, а когорты расположились лагерем вокруг на дакийских жилых террасах, образуя что-то вроде грибницы. У фабров имелась своя такая терраса. Сейчас она почти полностью обезлюдела - только несколько караульных стерегли палатки да мастерские - и еще два контуберния фабров, сменившихся с ночных работ, спали в кожаных, весьма уже потрепанных в походе палатках. Несколько рабов (не даков, разумеется, а уже приученных к неволе сирийцев) пекли на временной кухне хлеб да варили кашу: измотанные работой фабры должны были вот-вот пожаловать на обед и отдых. Здесь же грелась в больших котлах вода: мыться холодной водой в этих местах
отваживались немногие.
        Филон тут же потрусил к небольшой площадке на краю террасы. Нечто огромное, укрытое кожами, стояло за палатками фабров.
        - Вот! - Филон, казалось, сам изумлялся громадности сооруженного монстра.
        Двое фабров, повинуясь жесту Адриана, сняли с машины кожи.
        То, что увидел Адриан, не поддавалось описанию. Больше всего это походило на подъемный кран, поставленный на обитые металлом колеса. Меж колесами торчали железные зубья, сейчас вбитые в грунт, - что-то вроде тормозов, которыми машина должна была вгрызаться в горную породу. Сверху же на особой платформе пристроен был механизм, но только не с ложем для копья или камня, а с огромной бочкой. Из бочки торчало нечто, похожее на поршень помпы. Машина не походила ни на одну, виденную до той поры Адрианом. А повидал он их немало.
        - И зачем бочка? - обалдело спросил Адриан.
        - Бочка - это самая важная часть конструкции, - торопливо сообщил Филон шепотом, привстав на цыпочках, чтобы быть поближе к Адрианову уху - будто опасался, что стоявшие вокруг фабры услышат его тайну. - В бочках - горючая смесь. Поршень такой, как в помпах Герона, что я строил для моста этого жулика Аполлодора, когда мы откачивали воду, а он прохаживался взад и вперед да размахивал своими короткими жирными ручками…
        Филон задохнулся от ненависти, а Адриан улыбнулся. Уж в чем в чем, а в одном они с Филоном были полностью солидарны - в своей ненависти к Аполлодору. Мстительный Адриан не мог позабыть оскорблений, которые всякий раз наносил ему Аполлодор, высмеивая его архитектурные проекты, именуя их тыквами за страсть императорского племянника к куполам.
        Адриан замотал головой, прогоняя обидные воспоминания.
        - Ну так что делает твоя машина, рассказывай!
        - Смесь сжимается, а потом с другой стороны в бочке открывается клапан, и струя под давлением выливается на стену. Да не просто жидкость, а жидкость, вспыхивающая в воздухе.
        - Серьезно? Такое возможно? И как?
        - Это моя тайна, - скромно потупился Филон.[На Колонне Траяна изображены подле стен Сармизегетузы удивительные штурмовые машины, не похожие ни на какие другие образцы. Считается, что на барельефе машины изображены не полностью.]
        - Филон, ты, кажется, позабыл: стена каменная, - заметил Адриан.
        - Известняк. Твой центурион Приск говорил - кладка из известняка, обычные дакийские штучки: раствора нет, камни стянуты деревяшками. Известняк не очень-то терпит жар, станет хрупок, а то и вовсе рассыплется в песок. А уж дерево поперечин все выгорит. Так что после пожара надо просто кинуть пару камней из баллисты, бах… - Филон хлопнул в ладоши. - Стена и рассыплется.
        - Филон, ты что, не видел стены Блидару и Костешти? Между рядами каменной кладки наверняка набиты песок и земля - а земля не горит, насколько я знаю. Разве что спечется.
        - А вот и нет… С юга стена недавно перестроена - так говорил твой центурион Приск - и там только известняк. Без набивки между…
        - А что за смесь внутри?
        - Это тайна! - Филон хитро прищурился. - Никто, кроме меня, не знает. Я один. И не скажу - как ни проси. Тут вертелся один, пытался зарисовать - наверняка лазутчик Аполлодора. Так я не позволил. Уж ему-то не достанется моя машина - ни за что!
        Договорить они не успели: взревела труба - на соседних террасах поднялась тревога. Когорты Четвертого Флавиева Счастливого легиона в боевом построении стали спускаться в долину.
        - Потом договорим! - Адриан вскочил в седло. - Береги красотку! - бросил уже на скаку.
        Он гнал коня, опережая легионеров. Адриан должен быть первым всегда и всюду, что бы ни приключилось на этой войне!


* * *
        Оказалось, что защитники крепости попытались устроить вылазку, выскользнув из восточных ворот, прошли сакральную зону, спустились по лесистому склону, а потом смогли выйти к западной дороге. Здесь они напали на рабочих, занятых на стройке. Даки почти беспрепятственно убивали фабров: против фалькса кирка - плохая защита. Но на защиту фабров бросились ауксиларии и легионеры, отряд даков не успел отступить и был поголовно истреблен.
        Адриан, первым делом прискакавший в расположение своего легиона, здесь уже получил известие, что вылазка даков не удалась. Так что трубили тревогу напрасно - помощь Первого легиона в этот раз не понадобилась. Легат оглядывал склон горы, но с таким же успехом он мог бы пытаться разглядеть сквозь густую овечью шкуру скрытые где-то внутри сердце или печень. Лес, густой лес, и больше ничего. Изучая добытые Приском чертежи, Адриан полагал, что крепость огромна и видна издалека. Сейчас же он видел только горы и лес, а крепость была каменным прыщом на этой горе - не более того.
        Траян не придумал пока ничего лучшего, чем приказать этот лес валить, - бревна пойдут на мосты через бурные речки, на ограду лагерей и - главное, на создание контрвалационной линии.[Контрвалационная линия - непрерывная линия укреплений, которую сооружали осаждающие войска вокруг крепости с целью не выпустить осажденных и не дать им возможности производить вылазки.] Недавнее нападение лишний раз подтверждало, что она необходима. А значит, штурм столицы может затянуться до зимы.
        Даже подступиться к Сармизегетузе было непросто - на жилых террасах даки разрушили дома и амбары, повсюду установили метательные машины. Пристрелянные механизмы били по римлянам, как только те оказывались в поле зрения стрелков. В основном это были баллисты, кидавшие камни, а камней у даков имелось в избытке. Любой склон они могли превратить в ядра для своих машин. Да уж, присланные Домицианом инженеры послужили Децебалу на славу! На следующий день, пытаясь подступиться к Сармизегетузе, римляне потеряли десять человек убитыми и еще столько же пострадало от ударов камней. Среди них и Адриан, опять сунувшийся в самую гущу событий. Ему в какой-то мере повезло, если случившее можно было счесть за везение: камень из баллисты ударил стоявшего рядом легионера в грудь и отшвырнул на Адриана - легат просто свалился с уступа и, пролетев футов десять, упал на камни. На счастье - опять на счастье - римляне, расчищая дорогу, сбрасывали вниз землю и листья, ветки, и весь этот мусор послужил своего рода подушкой, на которую свалился командир легиона Минервы.
        Оглушенного Адриана тут же перевезли в лагерь, и личный медик Траяна Критон, присланный императором осмотреть племянника, запретил легату подниматься до следующего утра, опасаясь, что жидкости в теле молодого командира перемешались после падения, и может пойти горлом черная желчь. Адриан пытался заговорить медику зубы - расспрашивал о книге, которую тот пишет о походе императора, подражая своему патрону. Кажется, половина императорской свиты писала книги. Но Критон, хотя и покраснел от удовольствия, рассказывая о своей работе, в остальном остался непреклонен, вставать не позволил и поручил Зенону присматривать за господином.
        Адриан скрежетал зубами, бесился от бездействия, когда Зенон, потупив взор и улыбаясь чему-то своему тайному - этот прохвост день ото дня забирал все больше власти, - провел к Адриану центуриона Приска. В новенькой начищенной лорике (всякий раз, надевая ее, Приск вспоминал, сколько еще ему придется просидеть без жалованья, чтобы оплатить доспехи) центурион выглядел почти щегольски. По приглашению легата Приск занял место на походном стуле Адриана. Зенон принес чаши с разбавленным вином, творог и хлеб, но из палатки не ушел, а поместился у входа, чтобы иметь возможность видеть, что творится в лагере легиона и одновременно - в палатке легата. Ясно было, что от присутствия Зенона избавиться никак не удастся.
        Ничего не говоря, Приск положил перед Адрианом дакийскую золотую монету, ту самую, что подарила ему Флорис. Адриан взял в руки золотой, внимательно рассмотрел.
        - Где ты ее нашел?
        - В Сармизегетузе, когда гостил у Децебала. Кстати, будет царь приглашать в гости - найди повод отказаться.
        - Позови Афрания Декстра! - приказал легат вольноотпущеннику.
        Наглец в ответ покачал головой:
        - Не хотелось бы оставлять тебя одного, господин!
        - Я не один - со мной центурион.
        Зенон, всем своим видом показывая, что поручение ему не нравится, все же отправился искать Декстра.
        - Посмотри, он в самом деле ушел или торчит за палаткой и подслушивает, - приказал Адриан.
        Приск выглянул из палатки. Увидел спину удалявшегося Зенона.
        - Топает как миленький.
        - А теперь говори, с чем пожаловал. Только быстро. Будь уверен: Декстр появится как из-под земли.
        Марка Афрания Декстра Приск видел несколько раз в лагере. Тот был как прежде центурионом, но подразделением не командовал, а занимался тем, чем занимался и прежде, - сбором слухов, сплетен и тайных известий.
        Центурион (пропустив историю про тринадцать убитых даков, решив даже не проверять - поверит ему Адриан или обсмеет) сразу перешел к рассказу о зарытых сокровищах. О том, как Бицилис приказал отвести воду одной из рек в этих горах, выдолбить огромную пещеру и на ее дно опустить золото и серебро.
        - Золото Децебала! Невероятно! - пробормотал Адриан. - Думаешь, Бицилис покажет нам, где спрятан клад?
        - Бицилис, может, и не покажет, но я найду, где зарыто золото. Думаю, мысль о награде меня воодушевит.
        - А не хочешь ли ты просто ускользнуть из лагеря, чтобы не принимать участие в штурме?
        У Приска слегка дрогнул уголок рта, что должно было означать улыбку.
        - Если чего мне и удастся избегнуть - то это рубки деревьев и насыпки платформ для баллист. Но мне как центуриону это и так не грозит.
        - Возможно.
        - Полагаю, настоящий штурм начнется дней через десять, не раньше. Так что эти десять дней на поиск золота можно выделить честно. Ты бережешь меня - не потому, что я быстрее всех могу вскарабкаться на стену. Значит, веришь, что сокровища существуют.
        - Хорошо, я отправлю четверых - тебя, Тиресия, Куку и Фламму на десять дней - искать якобы тайный проход в горах к стенам Сармизегетузы. Но если вы, четыре жулика, через десять дней не вернетесь, я буду считать вас дезертирами - со всеми вытекающими… - пригрозил Адриан.
        - Мы вернемся.
        - Тогда через час получишь нужный диплом.
        В тот момент вернулся Зенон, а с ним Афраний Декстр.
        Два центуриона смерили друг друга взглядами. Приск прикидывал, чего ждать от Афрания. Тот пытался догадаться, о чем шел разговор в палатке легата.
        - Погляди! - Адриан протянул Декстру золотую монету.
        Тот повертел ее в пальцах и сказал:
        - «Козон». Так именуют эти монеты по имени царя, их чеканившего.
        - Подробнее, - приказал Адриан.
        - Я слышал об этих монетах вот что: будто бы после убийства Цезаря Брут заключил союз с Козоном, и тот отчеканил для Марка Юния Брута золотые монеты - дабы было чем расплачиваться с ненадежными союзниками. Здесь есть буква «В», что и означает - Брут. Этих монет должно быть очень много - то была плата, которой так и не дождались войска республиканцев. Все монеты остались здесь, в горах. Практически они никогда не имели хождения. Прежде я видел такую монету лишь однажды.
        - Сегодня ты вряд ли расплатишься ими в Риме, - заметил Адриан.
        - Но если их переплавить, то из каждого «козона» выйдет золотой аурей, - уточнил Приск.
        - Я вот что подумал, - проговорил Адриан задумчиво. - Если бы Козон успел привезти свой золотой груз Бруту? Кто бы в этом случае победил в битве при Филиппах? Что ты думаешь, Приск?
        Центурион пожал плечами: отец приучил его не вести опасные речи даже с друзьями - и дальше веселой шутки его вольнодумство никогда не шло.
        - Я могу идти? - спросил он, давая понять, что в присутствии Афрания ничего говорить не станет. И это уже дело легата - решать, что говорить Декстру, а о чем умолчать.
        - Ступай. Я пришлю диплом сегодня же, - пообещал Адриан.
        Когда Приск вышел, легат повернулся к Афранию:
        - Наш приятель знает, где находится основная часть монет. Их зарыл в землю Бицилис. Надеюсь, Приск их найдет.
        - Бицилис, говоришь? Я кое-что слышал об этом жадном дакийском коршуне. - Декстр помолчал. - Но откуда у Бицилиса столько золота? Ведь все золото в этих горах принадлежит Децебалу.
        - Оно и принадлежит Децебалу. Бицилис просто его зарыл. - Адриан не стал уточнять, сколько именно. Ему, как и всем остальным, названная Приском цифра казалась фантастической.
        - Золото Децебала… - Декстр оскалился в хищной усмешке. - Это же замечательно! Если Приск найдет золото, Бицилис откроет нам ворота Сармизегетузы, - заявил Декстр.
        - Вот как? Ты уверен? - оживился Адриан. - И как же ты его купишь?
        - Расскажу тебе, когда золото будет в наших руках.
        - Ты столько раз ошибался прежде, Декстр, что я не знаю, стоит ли тебе верить.
        - В этот раз я не ошибусь, - ответил центурион. - Главное, чтобы не ошибся Приск.


* * *
        День за днем поднимались все выше по склону горы римляне. Легионеры валили лес, таскали камни и бревна. Укладывали насыпи, делали настилы, теперь они уже не срывали горы, а горы строили - соревновались с самими богами.
        Первым делом Траян приказал сделать настилы и поставить на них метательные машины, собранные со всех легионов (было их не меньше сотни), и обстреливать даков, что обороняли стены. Катапульты метали копья, баллисты - камни в полталанта и пылающие головни. Поначалу этот шквал согнал защитников со стены. Но, кроме машин, стреляли еще балеарские пращники и нумидийские стрелки, метали дротики легионеры, так что защитникам было и носа не высунуты В это время другие легионеры валили деревья в окрестных лесах, обрубали ветви, подтаскивали окоренные стволы да камни, расширяя террасы, бывшие некогда жилыми, подпирали их бревнами и сооружали дополнительные настилы. Подкатить башни на колесах по склону здесь бы ни за что не получилось, но Траян рассчитывал построить неподвижные башни на ближних террасах выше стены и вести огонь из катапульт и баллист сверху, чтобы очистить стены от защитников. Тогда по приставным лестницам легионеры смогли бы взобраться наверх - тридцать футов кладки - не ахти какая высота. Идти же на штурм без подготовки Траян не собирался: в этом случае в легионах будут слишком большие
потери. Время пока терпело - заканчивался июнь.
        К тому же Траян, как и планировал, воздвигнул стену защитную - высокий частокол и деревянные караульные башни, - чтобы в другой раз не могли даки так легко подобраться к осаждающим. Однако брать город измором было глупо - запасов в Сармизегетузе имелось до следующей осени, вода подавалась по трубам из родников сакральной зоны, а если и перерезать водопровод - то дожди в этих местах так часты, что собрать воду в цистерну не составило бы труда, это не Масада, где дождь кажется милостью богов.
        Две деревянные башни меж тем росли и по высоте уже достигали стенных зубцов. Но даки тоже не сидели без дела и, как только прекращался обстрел - а машины никак не могли стрелять непрерывно, - начинали наращивать стену, в то время как другие стреляли из своих осадных машин пылающими головнями и пытались поджечь деревянных монстров. Римлянам приходилось закрывать башни шкурами и все время обливать их водой. Тогда дакийские лучники находили новую добычу - и то один фабр, то другой падал, получив стрелу в незащищенное бедро или руку. Легионные госпитали были переполнены ранеными. Так длилось это соревнование стрелков - день за днем, и каждый день растягивался до бесконечности. А когда день заканчивался, даки работали ночью в темноте, порой действуя по интуиции и на ощупь, наращивая уже имевшиеся стены. Сразу новую каменную кладку возвести они, конечно, не могли, но устанавливали столбы и натягивали на них оленьи, воловьи да лошадиные шкуры. Шкуры обливали водой, так что пылающие головни, которыми забрасывали стену римляне, не могли поджечь защиту, а камни пружинили и отскакивали, стрелы застревали, и
лишь копья из катапульт рвали кожи на куски. И все же под этой сомнительной защитой мастера могли теперь работать днем и ночью. Так что теперь римляне и даки соревновались в скорости - кто кого опередит - строители оборонительной стены или строители штурмовых башен.


* * *
        Адриан уже не сомневался, что осада Сармизегетузы продлится не одну неделю, возможно даже - месяц. Подступ к западным воротам столицы - единственный удобный подъем - даки охраняли день и ночь. Едва легионеры попытались придвинуть сюда таран, как со стен на них обрушились камни, а следом - огненные снаряды, фабры отступили, бросив таран, и даки его благополучно сожгли. Теперь перед воротами грудой лежали обломки машины и хитиново-черные обгорелые тела тех, кто не сумел удрать.
        Фабры пытались заставить пленных даков таскать камни, но те отказывались наотрез, просто ложились на землю, и никакие побои не могли заставить их подняться. Они предпочитали умереть под пытками, нежели помогать рушить стены своей столицы.
        Приск, явившийся к загону для пленников в поисках подходящего проводника, вдруг услышал знакомый голос, взывавший к Замолксису. Крики дака прерывались руганью фабра, но все равно дакийский бог услышал несчастного: потому что парня, которого немилосердно избивал фабр, центурион узнал сразу. Это был его бывший охранник, Рысь.
        - Прекратить! - остановил истязание Приск. - Этот человек мне нужен.
        - Зачем? - изумился фабр.
        - Он наш проводник. Приказ легата Элия Адриана! - Приск помахал в воздухе дипломом с печатью императорского племянника.
        Фабр оглядел диплом и вернул центуриону, даже не стал читать. Но и спорить тоже не стал. Приска он знал в лицо и слышал, что этот центурион ходит в любимцах у нового легата легиона Минервы.
        Фабр отступил, а Приск ухватил Рысь за ворот рубахи и поволок за собой. Спустившись на другую террасу, обширнее первой, Приск остановился. Рысь тут же уселся на землю, попытался стереть с лица кровь, сплюнул, опять-таки кровью, и спросил:
        - Чего надо-то?
        - Идти сможешь? - Центурион снял шлем с поперечным гребнем. - Узнаешь?
        - Приск? - Рысь изумился. - Значит, жив? А говорили - ты замерз в горах.
        Похоже, парень обрадовался встрече. Только с даком - как с волком - надо держать ухо востро. Даже когда тот улыбается. Вернее - особенно когда тот улыбается.
        - Идти сможешь? - повторил Приск свой вопрос.
        - Я был ранен в руку и совсем легко - в голову, идти могу. Вопрос - куда идти.
        - Если отпущу, сможешь убежать к своим?
        Рысь задумался, огляделся, потом покачал головой:
        - Нет, не сумею. Тут повсюду ваши. Сразу убьют. Вот если бы пробраться дальше на север, там есть дороги.
        - Хорошо, я помогу тебе пробраться на север. Но сначала покажешь нам тропы вокруг Сармизегетузы.
        - Зачем? - Рысь насторожился.
        - Я ищу пару террас, подходящих для того, чтобы поставить наши войска.
        - Предательство! Не пойду. Ищи сам! - огрызнулся Рысь. Ссутулился, обхватил руками колени, всем своим видом показывая - дак не сдвинется с места.
        - Какое предательство? Всего лишь террасы, Рысь!
        - Предательство. Можешь меня убить.
        Приск задумался. Как же заставить парня сделать то, чего он делать ни за что не хочет?
        - А Саргецию покажешь? - произнес он наугад название, записанное и хранимое фальшивым Монтаном. Обрывок пергамента отдал ему Фламма. Но, что означает запись
«Саргеция», Приск не ведал. Не знал даже - что это, город или…
        - Реку? Зачем? - удивился Рысь.
        Приск мысленно возликовал. Но постарался не подать и вида, нахмурился, придал лицу озабоченное выражение, вздохнул.
        - Здесь, в Дакии, у меня есть женщина и ребенок. Так вот, они жили прежде на берегу этой реки. Она мне сказала название, когда мы прощались. Я не хочу, чтобы легионеры ее обесчестили и забрали в рабство вместе с моим сыном. Хочу их спасти.
        Приск говорил так искренне, что Рысь ему тут же поверил. Да ведь это и не было ложью. Почти не было. Приск и в самом деле хотел найти свою царевну - что ни день, осматривал клетки с пленными. Но царевны не находил. Наверное, она укрылась в столице, как сказал Архелай.
        - Хорошо, реку покажу, - согласился Рысь. - А потом ты меня отпустишь?
        - Даю слово! - воскликнул центурион.
        Он в самом деле решил отпустить пленника - всегда можно сказать, что проводник сбежал, - подобное никто не проверит. Да и не станет никто проверять, если легионеры найдут клад. А перед Рысью он был в долгу.



        Глава II
        КЛАД МОНТАНА

        Лето 859 года от основания Рима[Лето 106 года н. е.]
        Горы Орештие


        - Собирайтесь, друзья! - Зайдя в палатку, Приск помахал выданным Адрианом дипломом. - У нас поручение - искать новую дорогу к столице.
        - А чем плоха старая? - спросил Кука. - Или мы будем искать не дорогу, а нечто более ценное… К примеру, красотку на букву «з»? - хмыкнул Кука.
        - Ну да… Ее родимую.
        - Хотел бы я знать, как Приск обнаружит нашу красотку под потоком сумасшедшей воды? Верно, он будет ползать на четвереньках, исследуя дно каждой реки и ковырять камни палкой в поисках рыхлого грунта, - предположил Кука.
        - Собирайтесь! У нас десять дней, чтобы найти сокровища даков. И потом… у нас есть проводник. Его зовут Рысь. Только при нем ни слова про клад. Мы ищем реку и дом моей царевны.
        - Как же, как же, царевна… - Кука понимающе ухмыльнулся. - Но она, помнится, жила совсем не здесь.
        - Она жила на берегу реки Саргеция… - сказал Приск с нажимом и оглядел друзей. - Все запомнили или я должен кому-то повторить дважды? Для особенно болтливых?!
        - Да, центурион! - заорали друзья хором.
        - Тогда в поход! Живо!


* * *
        Приск велел взять с собой лошадей, пару вьючных мулов, запас провианта. Даже пленнику-проводнику предоставил лошадь. Но на всякий случай связал ему руки, а конец веревки накинул на луку своего седла. Рискованно, если пленник сорвется вместе с лошадью с горной тропы. Тогда непременно утянет за собой центуриона. Но Приск рассчитывал на самых опасных тропах идти пешком и вести лошадей под уздцы.
        По указанию Рыси двинулись на юг. Никто из встреченных римлян - а попадались им в основном легионеры, занятые валкой леса, - не обращал внимания на конный отряд: мало ли разведчиков разъезжает вблизи дакийской столицы. К концу дня Рысь привел их в долину, по дну которой бежала река.
        - Вот твоя Саргеция. Теперь куда идти - вверх по течению? Или вниз?
        Приск огляделся. Ниже по течению, насколько можно было судить, расположился лагерь ауксилариев. Казалось, в окрестностях Сармизегетузы, куда ни плюнь, сразу попадешь в какой-нибудь римский отряд или лагерь.
        - Дальше я найду место сам, - сказал Приск. И оборотился к своим: - Разбиваем здесь лагерь на ночь.
        Пока Кука с Фламмой разводили костер и готовили обед, а Тиресий ушел за хворостом, центурион незаметно разрезал веревку на запястьях пленника, положил рядом с Рысью на землю мешок с сухарями и сыром.
        - Я отвлеку своих, а ты беги. Но дальше на помощь мою не рассчитывай. Если поймают, скажу - сбежал сам.
        - Все понял… - Рысь улыбнулся. - Если встретимся еще - я твой должник. Оружие не дашь? Хотя бы сику?
        - Я не дурак. Ты мне первому раскроишь горло.
        Рысь усмехнулся, кивнул одобрительно: мол, и сам при таких обстоятельствах не подарил бы ни меча, ни кинжала. Потом растянулся на земле, притворяясь, что уснул.
        Приск подошел к костру, наклонился над котелком, втянул носом пар.
        - Бобы с салом… ммм…
        - Хорошо с тобой воевать, центурион, - хмыкнул Кука, помешивая варево ложкой, которую всегда носил в сумке.
        - А с тобой-то, Кука, - как хорошо!
        Приск выпрямился и незаметно оглянулся. На месте Рыси - лишь примятая трава: дак бесшумно исчез в лесу, прихватив с собой подаренный мешок.
        Вернулся Тиресий, бросил ветки к огню и спросил как бы между прочим:
        - А где наш проводник? Гулять ушел?
        - Чтоб ему заболеть! - выругался Кука. - Сбег!
        Он вскочил и тут же по привычке ухватил свинцовый шар - первому, кто шевельнется в кустах, не поздоровится.
        - Своих не зашиби! - остерег центурион.
        - Парня поймать! - закричал Кука.
        - Он нам больше не нужен, - остановил его Приск.
        Кука нехотя опустился на свое место у огня, прищурился, глянул на старого товарища:
        - А как ты собираешься найти место, где Бицилис зарыл клад? Речка-то длинная! Даже если это та самая река, в чем я сомневаюсь, все равно искать золото можно до снега.
        - Рысь ничего про клад не знает, так что в этом деле он нам не помощник, - заметил Приск. - А место как-нибудь определим сами… Если там зарыто столько золота, сколько утверждал покойный Монтан, то не так уж давно там прошли десятки мулов, и не один раз, и не два: зараз столько тысяч фунтов золота и серебра не перевезешь.
        - Да тут повсюду всё вытоптано! - принялся горячиться Кука. - Сколько сейчас наших войск вокруг Сармизегетузы? Как ты отличишь наши следы от дакийских? А?
        - Там, где рыли пещеру, не могло не остаться камней и срубленных деревьев у берега… Даже если нет деревьев, то терраса должна быть - деревья не могут подступать к берегу вплотную.
        - Тут всюду террасы, - возразил Фламма.
        - Рядом должны остаться следы отводного русла, - как ни в чем не бывало продолжал Приск. - Его засыпали, но следы опять же можно найти.
        - Надо идти вверх по течению, - внезапно подал голос Тиресий. - Что-нибудь да заметим. - И добавил тихо: - Надеюсь, твой дакийский друг не увяжется за нами следом.


* * *
        С раннего утра они двигались вдоль указанного Рысью русла. Обследовали берег с двух сторон, но ничего не нашли - абсолютно ничего. В двух местах виднелись следы лагерей, но это были следы недавние - все этого года. По очереди разведчики забирались в поток и, стоя в воде, орудовал киркой, проверяя показавшиеся подозрительными места, но всякий раз вместо рыхлого насыпного грунта железо встречало каменное ложе реки.
        Измученные и замерзшие, так ничего и не найдя, они поставили палатку и сели есть приготовленную Кукой кашу.
        - Нет никакого клада, - решил Фламма, - обманул тебя Монтан.
        - Клад есть. Кстати, еще одна примета: где-то рядом должны быть кости наших пленных ауксилариев, - напомнил Приск, - которых даки перебили.
        - Будем искать кости? Мы что - похоронная команда? - возмутился Фламма.
        - Или Рысь этот тебя обманул, - заметил Кука. - Может, это вовсе и не Саргеция.
        И на следующий день, и еще через день все так же безрезультатно бродили они в окрестностях Сармизегетузы. Дважды встречались им римские патрули, один раз - отряд фуражиров. Диплом, выданный Адрианом, делал свое дело. Но грязные, измотанные, перемазанные в земле легионеры наверняка вызывали подозрение у тех, кто попадался им на пути. Фуражиры присматривались, задавали вопросы: а вот интересно им, что это делают тут на берегу горной речки перемазанные в земле то ли римляне, то ли даки. Приск напялил снятый на время центурионский шлем, рявкнул:
«Прекратить» - и фуражиры исчезли за поворотом ближайшей тропки.
        - Скоро здесь все будут копать, - бормотал в отчаянии Фламма. - Вот увидите. И клад достанется вовсе не нам.
        Иногда казалось, что за ними кто-то следит. Но если и шел кто-то следом, то лазутчик ничем не выдавал своего присутствия - ни шорохом ветвей, ни падением камня из-под ноги. Кто знает, быть может, это духи гор наблюдали за незваными гостями?
        Приск несколько раз доставал кусочек пергамента с рисунком, который сделал сразу по возвращении из плена. Обрывок изрядно обтрепался, и все же характерность той скалы говорила о чем-то. Должна говорить. Монтан сказал: скала похожа на ту, под которой спрятан клад.
        Только на четвертый день они увидели скалу, поразительно похожую на нарисованную. Неужели? Приск выскочил на террасу с радостным воплем и вдруг остановился. Нет, скала была не просто похожей, а была той самой: центурион узнал это место сразу.
        - Я здесь был, - выдохнул Приск. - Зимой.
        - Тогда где же тринадцать убитых тобою даков? Что-то не видать их костей! - хмыкнул Фламма.
        Приск обошел террасу.
        - Смотрите внимательно! - приказал он друзьям. - Может быть, здесь есть какие-то приметы…
        - Какие? - ядовито спросил Фламма. - Камень с указателем: до клада двести футов?
        Тиресий тем временем миновал ручей, что водопадом срывался в реку, и двинулся вверх по течению. Остановился. Прошел еще немного. Поднял что-то с земли.
        И вдруг сказал:
        - Здесь есть отводное русло. Совсем недавно по нему бежала река. И еще я нашел человеческие кости. Похоже - от бедра какого-то вояки. Звери мясо съели, а кость оставили. На кости - заживший при жизни след от удара меча.
        Друзья, оставив на террасе лошадей, со всех ног кинулись к предсказателю. Фламма оступился и сорвался в воду, мокрый, выбрался на берег и понесся следом за товарищами. На такие мелочи сейчас никто не обращал внимания - легионеры даже не попытались отыскать тропу, а кинулись наверх по крутому склону, обдирая пальцы и колени до крови, ломая ногти. И лишь когда оказались на новой террасе, перевели дух. Здесь нашли несколько потемневших бревен, разбросанные камни. Потом попалась груда камней. Лишь отвалив из них парочку, они обнаружили чью-то полуистлевшую руку - уже без пальцев - фаланги обглодали местные звери. Громко хлопая крыльями, с ближайшего дерева сорвалась большая птица, и легионеры одновременно вздрогнули. Они двинулись дальше, натыкаясь на новые и новые следы таинственной стройки, но пока не находя в реке нужного места.
        - Здесь, - вдруг сказал с уверенностью Приск и указал на просвет меж деревьями.
        В следующий миг они стояли над горной речкой, посреди течения которой образовалось что-то вроде небольшого озерца. Естественным такое озеро быть не могло. Приск глянул в прозрачную воду. Было совсем неглубоко, вряд ли глубже, чем по колено, зеленоватые плоские камни на дне лежали вплотную друг к другу. На берегах пышно разрослись в отвалах камней папоротники.
        - Монтан тебя обманул, центурион, - сказал Тиресий. - Это место не похоже… Оно и есть то самое место. Ноги сами привели Монтана к его кладу. Но для отвода глаз он сказал, что место всего лишь похоже.
        Приск опустился на камень у берега. Его трясло. Неужели там, под ногами - буквально - лежали неисчислимые сокровища Децебала?
        - Что будем делать? - спросил Фламма.
        - Отводить русло, - отозвался Приск и не узнал собственного голоса.
        - Может, за подмогой поедем? - предложил Кука.
        - Сначала надо убедиться, что мы нашли клад, - решил Приск.
        Поднялся, огляделся кругом.
        - Кука! Фламма! Приведите сюда лошадей. Тут вокруг должна быть если не дорога, то тропа, по которой шли мулы с золотом. Мы с Тиресием начнем пока строить плотину. Камня тут вокруг полно. Нам надо просто снова запрудить реку и отвалить пару камней на дне.
        - Да уж, всего-то! - фыркнул Кука.


* * *
        Весь день они работали как сумасшедшие. Даже когда солнце уже село, легионеры зажгли четыре костра - по два на каждом берегу - и продолжали работать, прерываясь только на то, чтобы подкормить прожорливое пламя. Дно реки уже обнажилось, с помощью рычагов из срубленных деревьев легионеры выковыривали самые большие камни, мелкие отбрасывали руками, обдирая пальцы в кровь. Внезапно Фламма закричал. Поначалу Приск решил, что неуклюжего легионера придавило камнем. Но нет - на дне блеснул золотой кубок. Фламма наклонился, пошарил (вода еще сочилась по обнаженному руслу, как кровь из неглубокой раны), потянул за собой кусок кожи - видимо, это был мешок, в котором прежде лежал кубок.
        Приск отобрал у него находку.
        - Греческая работа. Очень тонкая.
        Кука тут же почти выдернул у него из рук сокровище.
        Отсветы факелов играли на влажной поверхности золота - неслись по кругу дерзкие кони, топтали кабанов фракийские всадники.
        - Красиво, - пробормотал Кука и, помедлив, протянул кубок Тиресию. - Что скажешь?
        - Золото, - ответил тот.
        Все засмеялись. Ржали, как кони, и не могли остановиться, задыхаясь и плача от хохота. Кука упал на колени, в шуршащую смесь из крошева камня и воды, и принялся бить кулаками куда попало, обдавая друзей грязными брызгами.
        Приск отнес кубок на берег, туда, где были сложены вещи, завернул находку в плащ.
        - Может быть, ляжем спать? - неуверенно предложил центурион.
        - Издеваешься? - бросил Тиресий.
        Он тоже выбрался из ямы - чтобы подбросить веток в костры.
        Дальше, обо всем позабыв, они копали как сумасшедшие. Костры погасли один за другим, но взошла луна, и теперь они работали при лунном свете. Кажется, они и в полной темноте продолжали бы копать.


* * *
        Утром они стояли в обнажившемся русле, смертельно усталые, передавая друг другу золотые кубки тончайшей греческой работы, а под ногами у них лежали грудами золотые монеты - сотни, тысячи крамольных «козонов». Тысячи консулов шествовали в сопровождении ликторов, тысячи и тысячи золотых орлов вздымали когтистые лапы, дабы увенчать золотыми венками главу возрожденной Республики. Казалось, сам дух мятежного Брута, разбитый на множество золотых осколков, лежал у ног легионеров, извлеченный из мрака забвения, из ядовитой горечи поражения, лежал, сознавая всю краткость своего возвращения, - ибо имперский Рим, радостно присвоив эти монеты, отправит мятежное прошлое на переплавку для оплаты триумфов, пиршеств и игр. В золотом блеске уже мерещились новые форумы и термы, дворцы и акведуки, кровавые гладиаторские игры, звериные травли и гонки колесниц, обезумевший от кровавых зрелищ плебс, громогласные выкрики: «Аве, Цезарь!»
        - Что это тут у вас? - раздался нагловатый и дрожащий от возбуждения голос.
        Приск поднял голову. Над ним возвышался здоровяк в чешуйчатой лорике ауксилария. Видимо, разведчик. Послали удостовериться, что на выручку столице никто не движется в этом направлении.
        - Золото, - ответил усталым голосом Приск. - Дакийское золото, которое нынче принадлежит императору Траяну.
        - Ух ты! Сколько же его тут… - Из-за плеча первого солдата выступил еще один - светловолосый, широкоплечий, с дерзким прищуром серых глаз.
        Вскоре стало ясно, что разведчиков - восемь. А легионеров всего четверо. И все - так устали, что буквально валились с ног. И в руках - только кирки и топоры; оружие, легкомысленно оставленное, лежало в нескольких шагах. Почти рядом - но не допрыгнуть. Восемь ауксилариев приблизились к яме, отрезая путь к сложенным подле старого бука мечам.
        Дальнейшее походило на вспышку безумия: не сговариваясь, ауксиларии ринулись вниз, в речную ямину, на легионеров. Тиресия сразу же опрокинули в лужу, что осталась на дне пещеры, зато Приск одним ударом кирки навсегда успокоил налетевшего на него солдата. Еще один упал под топором Куки. Банщик еще раз приложил упавшего по затылку обухом топора - чтоб уж точно не встал. Потом Фламма получил удар мечом в бок и согнулся, зажимая рану руками. Приск, увидев такое, завыл в голос и подмял под себя одного из разведчиков, силясь окунуть того лицом в воду и не дать подняться. Но тут же Приск рухнул сам на мокрые, холодные, как лед, камни. Он не видел, как прилетевшая неведомо откуда стрела пронзила стоявшего над ним ауксилария в тот момент, когда тот уже изготовился нанести смертельный удар поверженному центуриону. Не видел, как распрямился внезапно Фламма и, взвизгнув совершенно по-щенячьи, обрушил кирку на голову одного из нападавших, как Кука протянул руку и помог выбраться из лужи Тиресию, который сумел-таки заколоть кинжалом напавшего на него разведчика. Не видел, как еще две стрелы, одна за другой,
сразили наповал последних любителей легкой поживы.
        Приск очнулся уже на закате. Он лежал у костра, закутанный в шерстяное одеяло, а у огня сидел центурион Декстр и подбрасывал ветки в костер.
        Подле спал укрытый одеялом Фламма.
        - Как он? - спросил центурион первым делом у Декстра и тронул рукой лоб раненого товарища. У Фламмы был жар, но несильный.
        - Рана поверхностная, крови много, но ничего страшного. К утру жар спадет. Будем надеяться.
        - Как ты здесь очутился? - спросил центурион.
        Голова болела. В затылок будто налили расплавленного свинца. Он осторожно тронул пальцами голову. Ну и шишка! Как ему череп-то не проломили!
        - В этих местах вредно снимать шлем, - заметил Декстр.
        - Как ты здесь очутился? - Он давно заметил, что Декстр не любит отвечать на заданные вопросы.
        Но Марк Афраний все же ответил:
        - Шел за вами по приказу Адриана.
        - А-а-а… Недаром мне чудилось, что за нами кто-то следит.
        - Кука уже отправился с донесением к Адриану, - сказал Декстр. - Мы с Тиресием закидали клад еловыми ветвями.
        Декстр пихнул локтем кожаный мешок, внутри забренчало.
        - Это вам на всех - лично от меня. Я отложил, пока не прибыл наш легат с охраной, легионерами и мулами.
        - Адриан разрешил?
        - Не передеретесь, когда будете делить? - Опять Декстр не пожелал отвечать на вопрос.
        - Как-нибудь разберемся, - отозвался Приск.
        А про себя решил: «Малыш, Оклаций и Молчун получат свое - весь „славный контуберний“ имеет право на долю».
        - Сколько там золота? - Центурион кивнул в сторону забросанного ветвями клада и едва не закричал от боли: в затылок будто загнали гвоздь.
        - Очень-очень много.
        - И куда его отвезут?
        - Императору Траяну.
        Приск снова потрогал голову. Открытие клада, горящие костры, блеск золота… все это походило на сон.
        - Тебе повезло, - сказал Декстр. - Что разведчиков было так мало.
        Он поднялся, размял ноги, потянулся.

«Он бы мог нас всех перебить, - подумал Приск. - Свалить на разведчиков, присвоить себе всю славу. Но не сделал это. Почему?»
        Декстр оглянулся, кривая улыбка тронула губы. Но не сказал ничего.



        Глава III
        БИЦИЛИС

        Лето 859 года от основания Рима
        Горы Орештие, окрестности Сармизегетузы Регии


        В лагерь Траяна приехал от царя Децебала Сабиней говорить о мире. Император отослал комата назад, не подпустив к себе. На другой день прибыл Везина - но и с ним не столковались, императору нужен был один, конкретный посол. Наконец он явился: лагерь Траяна посетил Бицилис. Этот просил не мира - перемирия. Просил три дня не стрелять из машин и луков, не устраивать вылазки и позволить женщинам и детям выйти из столицы с обещанием, что их проводят на север, а не обратят в рабство.
        Условия были странными, потому что взамен Децебал не предлагал ничего. Под убогим прикрытием переговоров царь Дакии тянул время, чтобы собрать силы для обороны. Устроить внезапную вылазку или подпалить римский лагерь - уж неведомо, что он там задумал, но задумал точно: в прошлом на хитрости он был большой мастер. Теперь, изнуренный годами и потерями, он только повторял свои старые придумки, так что вполне можно было ожидать, что он развесит на деревьях доспехи, как поступил когда-то, чтобы обмануть римлян и удвоить в их глазах численность своего войска.
        Бицилис говорил твердо, уверенно, с напором, не слишком заботясь, что одна часть его речи не стыкуется с другой.
        - Пожалуй, я готов пойти на перемирие, - сказал Траян, выслушав посла-пилеата, сидя на курульном кресле посреди устроенного солдатами трибунала.[Трибунал - возвышение, с которого полководец держал речь перед солдатами, или смотрел парад, или принимал послов.] - Но идем в палатку и обсудим условия перемирия с глазу на глаз.
        Бицилис поклонился на восточный манер - до земли. В палатку Траян удалился не только с Бицилисом - следом вошел Адриан и остановился подле большого деревянного сундука.
        Едва задернулись полы палатки, как Адриан открыл сундук. Засверкало золото, и пилеат невольно отшатнулся. Сверху лежали греческие золотые вазы тончайшей работы - столь искусные, что каждый изваянный на них олень, или волк, или бегущий конь казались живыми. Ритоны, опять же золотые, с изящными фигурками коней и оленей, и, наконец, венки, украшенные хрусталем и золотом. Бицилис смотрел на сокровища, приоткрыв рот и не в силах вымолвить ни слова.
        - Мы нашли закопанное в горах золото, - сказал Траян. - Извлекли пока только десятую часть. Но и этого вполне достаточно, чтобы подтвердить - тайный клад Децебала отныне принадлежит Сенату и народу Рима.
        Траян шагнул в сторону, сорвал кожаный покров с плетеных корзин, доверху наполненных золотыми «козонами».
        - Что ты хочешь… - вымолвил Бицилис. Он еще держался. Пытался сохранять уверенность и равнодушие к блестевшим у его ног сокровищам.
        - Ты убил римлян, что вырыли пещеру на дне реки, - теперь заговорил Адриан. - Так что, когда Сармизегетуза падет, ты умрешь первым. Ты и вся твоя семья. Но прежде мы насадим на копья эти кубки, как даки насаживают отрубленные головы наших легионеров, и покажем Децебалу найденные сокровища. Мы скажем, что ты указал нам место. И ты умрешь от рук своих же, прежде чем мы возьмем Сармизегетузу. Умрешь страшно. Все будут проклинать тебя - свои куда страшнее, нежели враги.
        Бицилис молчал. Слышно было, лишь как капает вода в клепсидре на походном столе императора. Вода… Бицилис облизнул внезапно пересохшие губы.
        - Что я должен сделать? - спросил наконец дакийский посол.
        - Ты откроешь нам ворота крепости, и мы сохраним тебе жизнь, и даже… несколько кубков из этого сундука станет твоими, - пообещал Траян.
        - Децебал не поверит, что я предал его, - попытался возразить Бицилис.
        - Поверит! - засмеялся Адриан. - Как иначе ты объяснишь, что столь искусно закопанное золото попало к нам в руки? Тайную пещеру невозможно найти, ее можно было только показать. Ты убил всех римлян, значит, золото нам отдал кто-то из даков. Неважно - кто. Ты не выполнил дело, которое тебе поручил твой царь. Децебалу это очень не понравится.
        Бицилис опустился на одну из корзин, наполненных золотыми монетами. Сколько он так сидел, обводя потерянным взглядом палатку и сознавая, что вряд ли десятая часть сокровищ выставлена перед ним. В первый момент он подумал даже, что римляне его обманывают: собрали клады с разных мест, добавили своего золота - и теперь пытаются вынудить Бицилиса на предательство. Но тут же понял, что обманывает себя: серебро, да, серебра в жилых башнях пилеатов немало, но золото было редкостью - Децебал собирал его с жадностью ростовщика и расставался с накопленными сокровищами неохотно. Золотые монеты буквально приходилось выцарапывать из рук Децебала. По мысли Децебала - внутри его царства золото никому не надобно, а серебро - лишь награда, которую его верные пилеаты и коматы получали из рук царя. Только за границами царства для лазутчиков и вербовщиков, для тех, кто готов был восстать против власти Рима, дакийский царь не жалел золота. Децебал полагал, что тем самым подрывает власть Рима вдвойне - находит себе союзников и развращает тех, кто живет за пределами царства.
        - Я открою ворота, - проговорил наконец глухим голосом Бицилис. - Но мне надобно на это несколько дней. Легионы тем временем должны штурмовать крепость, чтобы Децебал ничего не заподозрил. Я найду способ помочь.
        - Сначала сломай водопровод, что подает воду в крепость, - приказал Траян. - Завтра сломай. Этим подтвердишь свое согласие.
        - Хорошо, - отозвался пилеат.
        Бицилис поднялся и шагнул к выходу из палатки. Потом обернулся и обвел тоскливым взглядом золотые россыпи.
        - На это золото Децебал мог снарядить армию, равную твоей, император, - пробормотал он.



        Часть III
        ГОЛОВА И ДЕСНИЦА ДЕЦЕБАЛА

        Глава I
        ПАДЕНИЕ САРМИЗЕГЕТУЗЫ

        Лето 859 года от основания Рима
        Горы Орештие


        Машины Филона поливали стены струями огня. Смесь, состав которой был известен только самому греку, вспыхивала, еще не долетая до стены. Для страховки вдогонку две баллисты швыряли горящие головни - на случай, если бы смесь не воспламенилась самим механизмом машины. Стена горела, будто была сложена из отлично высушенных дров, а не из камня. На расстоянии собралась изрядная толпа легионеров и обслуги - поглядеть, как пылает камень. Прикрываясь щитами, фабры приволокли к основанию стены охапки хвороста и стали кидать его в пламя. Осажденные ничего не могли поделать с огнем - им оставалось надеяться лишь на то, что, когда устроенный римлянами костер прогорит, стена не рухнет сама собою. Но костер и не думал затухать - напротив, поднимался все выше и выше. Когда не в силах выдерживать жар фабры отступали, их сменяли другие с новыми охапками хвороста. Столб огня поднялся так высоко, что согнал даков со стены. Так что фабрам приходилось защищаться только от устроенного самими же костра - теперь к огню приближались в кожаных плащах, облитых водой.
        - Молодец, Филон! - кричал Адриан и, хохоча, хлопал грека по накинутому поверх туники военному плащу, также щедро облитому водой. - Никто нам не нужен в помощь! Мы сами эту крепость возьмем! Глянь, как знатно горит!
        - Крыши у них драночные, - заметил Филон.
        - И что?
        - Город может загореться от нашего огня. Тогда беда будет: деревянных строений много, башня, к примеру, сторожевая. Все сгорит, ничего не останется. Вся добыча исчезнет.
        - А нам и не надо! - с хохотом отвечал ауксиларий, волокущий вязанку хвороста. Он подбросил охапку в костер, отскочил, любуясь пламенем. - Всем известно: разведчики нашли целую гору золота, римлянам больше не надо ни работать, ни воевать! Смотри игры в амфитеатре да получай масло и хлеб на раздачах. Золотой век начинается! Золотой воистину!
        Новая струя огня из машины Филона ударила в стену, распаляя и без того беснующийся костер.
        - Еще немного, и стену можно будет разбить одним камнем! - сказал Филон, морщась.
        Внезапно налетевший ветер стал срывать пламя, обнажая каменную кладку. Камни так раскалились, что начали светиться зловещим красноватым светом.
        - И мы сразу пойдем на штурм? - спросил мечтавший о дармовой жратве ауксиларий.
        - Если хочешь, чтоб мы твою зажаренную тушку вытаскивали крючьями, то давай, иди! - хмыкнул Адриан. - Я предпочитаю подождать, пока эти камни остынут.
        - А я вот что думаю… - начал было Филон.
        - Тихо! - одернул его Адриан.
        Легат прислушался. За треском ветвей в костре, за гулом и воем рвущегося к небу огня, послышался ему заунывный многоголосый вой, и от этого воя мороз подирал по коже возле жарко дышащего костра - так воют звери перед смертью.


* * *
        - Гасите огонь! Где вода! - кричал Децебал, глядя на фонтан пламени, что поднимался за южной стеной.
        Защитники, из тех, кто уцелел, в большинстве своем обожженные, отбежали подальше и теперь наблюдали, как за стеной крепости встает, колеблясь, оранжевая стена огня. Искры вовсю летели внутрь на крыши, уже в нескольких местах занялся пожар.
        - Воды нет! Вчера римский лазутчик поднялся в сакральную зону и сломал водопровод, что подавал нам в крепость воду. Мерзавца убили, но воды нет! - Бицилис, говоря это царю, задыхался от праведного гнева.
        И хотя задыхался он очень правдоподобно, на самом деле трубу, подающую воду из сакральной зоны, сломал сам Бицилис. «Лазутчика» изобразил один из римлян-дезертиров, его голову, обезображенную до неузнаваемости, насадили на кол в назидание римлянам (так думали почти все в крепости). На самом деле так Бицилис подавал знак: приказание Траяна выполнено.
        Несмотря на большие потери в городе все еще оставалось много народу. Правда, после убийственного сражения в долине, в основном это были женщины и дети. Воду для питья теперь таскали от источника ведрами - и все равно всем не хватало - людям, и в особенности животным: цистерна для воды была пуста: уже три дня как не было ни одного дождя, и только роса по утрам давала немного влаги. О том, чтобы гасить пламя, не могло быть и речи.
        Стоял страшный шум - крики людей, стоны раненых, ржание лошадей, лай собак. Теперь еще и женщины выли на все голоса, плакали дети. Разве что мужчины стояли молча, наблюдая, как бесится пожирающее каменную стену пламя, как пожар охватывает деревянные дома.
        - Не иначе гнев богов, - сказал Бицилис.
        Достаточно громко сказал, так, что не только Децебал, но и столпившиеся неподалеку коматы услышали.
        - Гнев богов… - зашелестел шепот, растекаясь в толпе не хуже болотного пожара, что уходит в глубину, а потом, вырываясь наружу, обрушивает внутрь огненного котла и деревья, и людей.
        Внезапно заклубились тучи, наползли на крепость, закрывая ее от штурмующих. Синие гневные завитки кипели по краям, а в глубине вспыхивали одна за другой ослепительные зарницы. Гроза обещала вот-вот пролиться дождем.
        - Это Гебелейзис-Замолксис подает нам знак, - Децебал поднял голову к небу, расправил плечи. Порыв сильного ветра взметнул его плащ и выбившиеся из-под шапки кудри, разметал по груди седую бороду.
        Лучники, собравшись возле царского дворца, тут же принялись слать стрелу за стрелой в тучи - напоминать богу о своем обещании хранить дакийский народ и помогать против чужеземцев.
        И дождь хлынул - вот только шел он западнее крепости - струи лились на римлян, вода стекала по склону, а огонь продолжал пылать. Гроза, что должна была принести избавление Сармизегетузе, отступала, будто испугалась римского императора, и теперь спешно отдавала свою силу римлянам.
        - Замолксис, дай мне знак! - закричал Децебал, поднимая руки к небу.
        В ответ сверкнула молния, огненное ее копье ударило в сторожевую башню и подожгло. Мгновенно охваченная огнем, деревянная башня превратилась в огромный факел. Даки стояли, изумленные, пораженные творящимся на их глазах: боги отвернулись от них, причем отвернулись столь демонстративно!
        - Замолксис! - закричал Везина.
        Небо в ответ лишь ветвилось молниями, гром громыхал, будто невидимый великан колотил кулачищами в медный щит, полотнище дождя колебалось, приближаясь к крепости, но гроза все медлила, как будто не в силах была добраться до Сармизегетузы, как будто неведомая сила ей мешала.

«Дух мщения…» - вспомнил Везина распростертое на андезитовом круге изуродованное тело римского солдата.
        Децебал вдруг пошатнулся и упал. В первый момент Везине показалось, что царя поразило молнией. Телохранители подняли владыку, подхватили под руки и повели к дворцу. Народ молча расступился. Лишь слышались плач и непрерывный кашель - крепость заволокло дымом, и даже порывы сильного ветра не могли его разогнать - они лишь гнали огонь от дома к дому.
        Растерянность охватила всех, кто увидел этот очевидный и презрительный ответ Гебелейзиса. Прежде боги были снисходительны к их народу, ныне они не желали победы Децебалу и не собирались спасать его столицу. Царь двигался как во сне, с трудом переставляя ноги и опираясь на плечо одного из телохранителей, но, казалось, ничего не слышал и не видел. Следом за ним шли двое - Бицилис и Везина.
        - Диег! - позвал вдруг Децебал, позабыв, что брат его, верный во всем помощник, пал в недавней битве, как и любимый старший сын Скориллон. Внуки, мальчишки, сыновья дочери, бежали вслед за телохранителями, сжимая в руках сики, - их детские руки еще не в силах были орудовать фальксами, но с кривым кинжалом обращались мастерски.
        Однако Везина не пустил в покои Децебала ни мальчишек, ни телохранителей, лично довел царя до кровати и усадил - ложиться тот отказался. Последний свой совет в столице Децебал держал лишь с двумя пилеатами.
        - Если начнется штурм и станет ясно, что крепость не отстоять, уйдем к нашим храмам, - предложил Везина. - По северному склону спустимся вниз и побежим на север. Там нас примут вожди свободных даков.
        - Многие воины хотят драться до конца, - возразил Бицилис. - Их в будущем ждет прекрасная и новая жизнь, как обещал Замолксис.
        - Боги отвернулись от нас! - закричал Везина. - Или ты не видел? Уходи, великий царь! Это не люди - боги нас гонят отсюда.
        Внезапно дождь наконец прорвался в столицу, струи воды обрушивались, гася пламя, бревна и раскаленные камни шипели, будто змеи, удушливый дым заползал в окна. Город все еще не хотел умирать. Децебал повернулся к окну и стал смотреть на рушащийся с неба поток. В глазах его была смертная тоска, как будто он, умирая, искал, за что зацепиться, чтобы спастись, но не находил.
        Дверь отворилась, и в комнату вошел Сабиней. Простой комат по-прежнему числился в сотрапезниках царя, хотя Децебал порой гневался и гнал Сабинея от себя. Сейчас комат был весь в копоти, и от него воняло дымом - с южной стены он ушел последним.
        - Надо бежать, великий царь, - сказал он. - На север или на восток. Крепость нам не отстоять, южная стена вот-вот рухнет. Уйдем, пока дорога еще не перерезана римлянами.
        - Да, мы уйдем на север - в Пятра Крави, - внезапно не то взвыл, не то закричал Везина. - Там, на севере, встретим римлян, утопим их в водах Мариса, не позволим им пройти! Зимой вернемся, обернемся волками и загрызем их…
        Децебал глянул на Везину налитыми кровью глазами. О, если бы сила его ненависти равнялась силе физической - он бы голыми руками передушил всех захватчиков, всех до одного.
        - Столицу не отстоять, - поддержал Сабиней Везину, хотя прежде они смотрели друг на друга волками. - По северной тропе можно спуститься небольшими отрядами.
        Все ждали ответа Децебала, но тот сидел недвижно, будто окаменел, и молчал. Взгляд его по-прежнему безжизненно скользил по лицам окруживших его друзей, будто не видя.
        - Встретимся в Капилне, - предложил Везина, так и не получив от царя ответа.
        - Я останусь, - заявил Бицилис. - Буду защищать крепость до конца.
        - Я уйду… - произнес внезапно Децебал. И после долгой паузы добавил: - Но потом вернусь и сокрушу Траяна.


* * *
        Гроза наконец ушла, погасив пожар, но над крепостью в небо поднимались столбы густого дыма. Римляне обстреляли стену камнями из баллист, и она рассыпалась жаркой, мечущей искры грудой. Однако сразу же лезть в пролом штурмующие не могли - по раскаленным камням невозможно было ступать даже в калигах.
        Ночью защитники крепости строили новую стену позади разрушенной - клали камень, скрепляли деревянными штифтами. Работать было светло: костры за стеною давали достаточно света. Младший сын Децебала, еще совсем мальчишка, не ушел с царем - остался с защитниками.
        - Замолксис примет тебя с радостью! - Бицилис положил ему руку на плечо.
        Если парню и было страшно, то он не подал виду.
        - Сабиней говорил как-то, что умеет оборачиваться волком. А я смогу? - спросил мальчишка.
        - Сможешь, - пообещал Бицилис.
        Те, кто оставался, как будто не замечали, как просачиваются к восточным воротам один за другим телохранители из царской свиты. Если им надобно уйти в сакральную зону - значит, так повелел им царь и верховный жрец. Бицилис видел, как скользит к восточным воротам, закутавшись в плащ, Везина, и отвернулся. Каждый теперь шел своим путем. И не только сам шел, но и других толкал - каждый в свою сторону.


* * *
        Сабиней тащил на плечах здоровенный кожаный мешок с вещами - припасами, одеждой и тем нехитрым скарбом, что должен пригодиться семье в дороге. Флорис следовала за ним, держа спящего сына на руках. Малыша назвали Торном, но Сабиней знал, что тайком жена кличет малыша Луцием, и не запрещал ей этого делать.
        Флорис никогда не бывала прежде в сакральной зоне. С замирающим сердцем миновала она восточные ворота. Сразу за воротами шла мощенная известняковыми плитами дорога. Возле самой стены находились деревянные бараки и склады, а дальше можно было разглядеть массивные столбы, стоявшие в ряд, будто солдаты, построенные в центурию. Правда, их здесь было пятнадцать в ряду - и рядов четыре. Шестьдесят - вспомнила школьный урок математики Флорис, меньше центурии, точно… Она сделала несколько шагов и увидела второе святилище - все те же деревянные столбы на каменных основаниях, только числом куда меньше. Справа от святилищ тянулась стена, сложенная из блоков известняка, с несколькими сторожевыми башнями. Слева, насколько могла разглядеть Флорис в красноватом свете пожарища, что по-прежнему подсвечивало небо, - невысокая стена укрепляла склон террасы. Еще дальше над столбами святилища поднимался темный массив плавильной мастерской - прежде в мастерской день и ночь пылал огонь, теперь дакам было не до выплавки металла, и печь погасили.
        Сабиней, идущий впереди, свернул с мощеной дороги, оставив слева андезитовый круг. Флорис невольно обернулась. Воображение тут же заполнило стыки камней запекшейся кровью. Сабиней прошел между двумя круглыми святилищами - столбы разной высоты образовывали подобие лабиринта. Наружный двойной круг был выложен блоками андезита вплотную друг к другу.
        - Наш календарь, - прошептал Сабиней.
        Сейчас в красноватом свете пожарища и холодном свете неполной луны место это выглядело особенно зловещим. Флорис обмирала от страха, глядя на древние каменные плиты, на покосившиеся деревянные колонны. Римляне всегда опасались чужих богов, тех, кого им еще не удалось умилостивить. На чьей сейчас стороне Замолксис, Флорис не ведала. Но ей показалось, что беглянке и жене беглеца лучше пред их божественные очи не попадаться.
        Беглецы миновали узкие ворота в наружной стене сакральной зоны. На внешней террасе поднималась еще одна деревянная наблюдательная башня. Трудно было сказать - дежурят ли там сейчас караульные. Флорис показалось, что на башне никого уже нет.
        Дальше начинался спуск по крутому склону, поросшему густым лесом. До самого основания холма римских постов здесь не было, но сам спуск, да еще ночью, был чрезвычайно опасен. Мирно спящий малютка Луций-Торн мог в любой момент проснуться и разораться от страха. На всякий случай Сабиней соорудил из ткани петлю и накинул ее на Флорис и малыша, связывая их вместе. Кусок прочной веревки он привязал к своему поясу и соединил с поясом жены.
        - Луций, детка, ты только спи, - умоляюще шептала Флорис нараспев, на манер колыбельной песни.
        Беглецы сделали не более сотни шагов по склону, когда Флорис оглянулась. Сармизегетузы уже было не различить. За спиной беглецов вставал лес. И лишь небо, проглядывая меж деревьями, светилось зловещим красным заревом, будто сами небеса горели, подожженные не людьми, но богами.


* * *
        Тиресий растолкал Приска ночью:
        - Вставай.
        - В чем дело? - Центурион с трудом разлепил глаза. - Даки устроили вылазку?
        - Надо как можно быстрее идти на штурм. Скорее! - не пожелал ничего объяснять Тиресий.
        - Но еще не было даже побудки. И вообще…
        - Неважно. Вставай! - Тиресий повернулся и выскользнул из палатки.
        Приск выбрался наружу. Стояла непроглядная ночь. Чистое небо, звезды, что твой жемчуг, разложенный на продажу на черной шерстяной ткани.
        - Сколько же сейчас? - изумился Приск, морщась. И на всякий раз поглядел на руки - вдруг какая-то шутка. Типа любимой Оклацием - с натягиванием калиг на руки.
        - Третья стража началась! - отозвался Тиресий.
        Он вновь появился - уже с зажженным факелом.
        - Иди, буди Адриана. Скажи: надо как можно скорее штурмовать крепость.
        - В третью ночную стражу? Да ты с ума сошел!
        - Пока дойдем до стен, пока подтянем таран и лестницы, уже рассветет. А времени почти не осталось.
        - Адриан не может приказать штурмовать Сармизегетузу - только император, - возразил Приск.
        - Почему бы солдатам не собраться и не заорать: на штурм! Неужели Траян не уступит своим бравым воякам? - В голосе Тиресия слышалась странная издевка. И еще - боль. - Торопись!


* * *
        Вояки, разумеется, идти на штурм не хотели. Но Первый легион Минервы, поднятый по тревоге, воспламененный зажигательной речью Адриана и ошалевший от недосыпа, усталости и окриков центурионов, вдруг в самом деле завопил: «На штурм! На штурм!»
        Построенные в боевые порядки когорты двинулись к осажденному городу, выкрикивая:
«Да здравствует Траян!» и «На штурм!»
        Адриан явился к императору с известием: он не может сдержать рвущихся в бой легионеров.
        Траян улыбнулся - ему понравился этот дерзкий порыв.
        - Как видишь, никаких уловок, никаких предательств, чистая и святая служба Марсу и Беллоне, - сказал Траян.
        - Именно так, император! - отвечал Адриан, про себя отмечая, что с каждым годом Траян все менее объективен в оценке реальности, все чаще оказывается в плену своих заблуждений и желаний, а также хитроумных интриг приближенных.
        Так что Тиресий оказался прав: на рассвете римляне пошли на приступ.
        Однако, приблизившись к крепости с юга, осаждавшие обнаружили, что сооружена новая, пусть и шаткая, временная, но стена. Адриан самолично вел легионеров, но все равно пришлось отступить - мечами в стену бить было бесполезно. Опять же завал из обрушенных камней и обгорелых бревен - не самая удобная дорога.
        Легионеры установили защиту из плетней и начали разбирать завалы из еще горячих камней.
        - Скорее! - торопил легионеров Адриан. - Помните. В город войдете: всех, кто с оружием, - убивать. Собак убивать. Всех.
        - О, вот она, эта римская жестокость, еще Полибий писал… - сокрушенно вздохнул топтавшийся рядом Филон.
        - Собак убивать - потому что никому не нужны перекушенные лодыжки! - огрызнулся Адриан. - Пес если и отскочил в сторону - все равно может потом напасть сзади. Собак я люблю. Но псов в Сармизегетузе - резать. Всех.
        Тиресий нервно кусал губы, чуял неладное: над стеной в светлое утреннее небо по-прежнему поднимались столбы дыма. Но на западной стене не разглядеть было ни одного человека.
        Фабры, не слишком торопясь, подтащили таран - один из самых легких - чтобы опрокинуть новую стену. К счастью, склон подле западных ворот был самым пологим, хотя весь холм, на котором стояла крепость, поднимался над остальной горой на добрые триста футов. Но все равно у Малыша глаза вылезали из орбит, пока он толкал упрямого «барана» сквозь завал старой стены. Защитные плетни вскоре побросали - никто не собирался обстреливать осаждавших. На стенах Сармизегетузы по-прежнему никто не появлялся. Еще один таран стали подкатывать к воротам.
        В этот момент они отворились. Сами. Створки с пронзительным скрипом разошлись, и наружу вышел один-единственный человек в суконной шапке пилеата.
        Он хрипло выкрикнул:
        - Аве, император!
        Сармизегетуза сдавалась.
        Легионеры вступили в крепость.


* * *
        Приск не помнил, как вошел в Сармизегетузу. Помнил, как открывались ворота, как скрипели бронзовые крюки, как он коснулся ладонью дубовых досок, сделал шаг и…
        Потом он понял, что стоит на площади, озираясь. Происходящее сделалось мучительным кошмаром - когда один кусок сна внезапно сменяется другим, ты перемещаешься из одного места к другому, совершенно не помня, как тебе это удалось.
        Город снова горел, столбы дыма уходили в светлое утреннее небо. Из окон царского дворца, где Приск не так давно трапезничал вместе с покойным Лонгином в плену у Децебала, теперь вырывались оранжевые языки пламени. Судя по всему, даки сами подожгли дворец, до того как Бицилис открыл римлянам ворота. Огонь из дворца перекинулся на близлежащие постройки. Город умирал. Он уже никогда не будет больше столицей Дакии, гордой Сармизегетузой Регией. Бицилис и несколько уцелевших даков стояли, окруженные ауксилариями, и с каменными лицами созерцали агонию крепости.
        То и дело непостоянный горный ветер менял направление и швырял римлянам в лицо клочья удушливого дыма. Приск поначалу отворачивался и кашлял, потом замотал шарфом нос и рот. Где-то здесь должен быть дом, в котором жила Флорис. Он обещал Кориолле, клятвенно обещал спасти свояченицу. Приск переступал через лежащих на земле мертвецов. Почему так много убитых? Откуда они… Сгорели? Задохнулись в дыму?
        - Они что, заболели? - спросил идущий следом Кука.
        - Вряд ли, - пробормотал Приск. - Думаю - это яд.
        Умершие лежали повсюду, в основном женщины и дети. Детей было почему-то очень много. На почерневших углях возле царского дворца все еще стоял громадный медный котел с остатками густого варева на дне. Видимо, в нем даки развели отраву. Тут же валялся серебряный ковшик, отмерявший смертную меру каждому - взрослому, старику и ребенку. Никто из легионеров не посмел его поднять.
        Неужели и Флорис тоже? И ее ребенок… сын или дочь… вдруг ее заставили?
        Приск с трудом добрался до нужного дома (огонь пока его миновал) и распахнул дверь. Внутри только тела. Неподвижные. Центурион протиснулся вперед, вглядываясь в полумрак, но при этом держа меч наготове. На кровати вытянулся старик - белая борода его, казалось, светилась в темноте. На полу распростерлось тело женщины: она, верно, выпила меньше положенного, надеясь остаться в живых, и долго билась в агонии - вокруг были раскиданы битые глиняные чаши, опрокинута скамья. Умершая была дакийкой - высокая, светловолосая, платок, которым прежде была повязана ее голова, валялся на полу.
        Быстродействующего яда не знали даже даки. Чтобы умереть к полудню, они должны были выпить яд как минимум ночью.
        Приск вышел из дома, и тут как будто невидимая рука толкнула его к распростертому среди прочих телу. Он мгновенно узнал умершую. Его царевна лежала среди других женщин - почти такая же, какой он запомнил ее во время своего первого похода в горы, - темные косы, с которых соскользнул платок, были уложены вокруг головы венцом. Положив голову ей на плечо, лежал мертвый ребенок - мальчик с темными волосами и очень белой кожей. Казалось, он спал на плече у матери. Приск, наклонившись, коснулся его щеки, ощутил прохладу неживого тела. Его сын не ощутил этого прикосновения отца. Приск затрясся, ноги подогнулись, и он грохнулся на колени подле умерших, вздрагивая от бесслезных рыданий и воя.
        Когда он поднялся, то, казалось, миновала вечность - хотя на самом деле не более четверти часа. Приск побрел, глядя прямо перед собой.
        Пораженные увиденным солдаты больше никого не убивали - лишь сгоняли немногих уцелевших на площадку близ мощеной дороги.
        Несколько даков-мужчин были еще живы. То ли яд не подействовал на них, то ли они его не пили, равнодушные уже ко всему, даже к смерти. Один из уцелевших, пилеат лет сорока, сидел на земле, и мертвое тело юноши-сына покоилось у него на коленях. Мужчина плакал и вытирал туникой сына непрерывно бегущие слезы.
        Приск сам не помнил, как достал из сумки таблички и несколькими штрихами стиля набросал фигуру этого нестарого еще человека в суконной шапке и мертвого юношу у него на коленях. Он и сам не замечал, что тоже плачет. Теперь наконец плачет.
        - Я думал, что смогу их спасти… этих детей и женщин. Что им незачем умирать, - бормотал Тиресий, стоя за спиной Приска.
        Само собой вышло, что весь «славный контуберний» собрался вокруг центуриона.
        - Зачем они это сделали? - спросил Кука, озираясь.
        - Они верят в вечность, - отозвался Тиресий.
        Теперь он был уверен, что сон его не был пророческим: во сне он видел то, что в этот момент происходило за стенами. Видел, как при свете факелов Бицилис собрал всех, кто находился в крепости. Возле царского дворца уже стоял огромный медный котел с клеймом «Децебал, сын Скориллона», наполненный кипящей водой, и старик в белой рубахе с длинной белой бородой бросал листья в кипяток и вливал из темного горшка черную густую жижу в воду.

«Женщины и дети должны уйти первыми, - сказал Бицилис. - Смерть в тысячу раз лучше римского рабства. Наши прекрасные женщины не станут ублажать солдат Траяна, наши дети не станут им рабами на потеху. Потом уйдут воины. Кто захочет. Другие останутся сражаться, дабы убивать римлян».
        Но желание драться уже покинуло защитников крепости: боги явили им свою немилость, Децебал ушел и оставил несчастных одних. Покинутые богами и царем, они стремились уйти к Замолксису - сменить старую горестную жизнь на новую, счастливую. Все пили яд с охотой, без страха, и только маленькие дети плакали, не желая глотать горькую жидкость. Тогда им силой открывали рот и вливали меж молочных зубов черную жидкость.


* * *
        Дворец не сгорел дотла - обрушилась крыша да пострадал верхний этаж. Нижний, каменный, загасили легионеры. На развалинах нашли обращенные в уродливые слитки драгоценные золотые кубки греческой работы, битую керамику, горелые тряпки, обугленную мебель. Тел внутри не было: слуги Децебала и его телохранители ушли вместе с царской семьей.
        Наскоро расчистив от горелых бревен площадку, солдаты принялись сносить найденные вещи, пощаженное огнем добро: кое-какую посуду, украшения (снимали в основном с умерших), большие бронзовые кувшины, многие с зерном. Зерно велено было высыпать на землю или прямо в огонь - никто не ведал, не отравили ли даки напоследок еще и зерно. Потом его попросту перестали извлекать из хранилищ - так и оставили лежать в зерновых ямах.
        Адриан наблюдал за происходящим в оцепенении. Он видел лежащих друг подле друга умерших женщин и детей, отворачивался и снова видел - других мертвых женщин и детей. Несколько человек из похоронной команды пытались снести тела в кучу, но это произвело еще более ледянящее впечатление - переплетенные крошечные ручки и ножки, светловолосые головенки, прижатые друг к другу. Малыши, будто легшие спать в одной кровати, чтобы никогда больше не проснуться. Адриан закрывал глаза, но тогда начинал отчетливо чувствовать сквозь дым смрад разлагающейся плоти.
        - Это победа! - Траян положил ему руку на плечо.
        Адриан вздрогнул и открыл глаза.
        - Да, победа.
        Траян снял с руки алмазный перстень, доставшийся императору от Нервы, и надел на палец племяннику. Это было не просто признание его заслуг, это было почти как объявление его наследником.
        Адриан заметил, как перекосилось лицо Сервиана, что стоял за спиной императора.

«Я победил», - подумал легат легиона Минервы.
        И даже попытался улыбнуться.


* * *
        Тиресий, бродивший как потерянный по разрушенной крепости, услышал вдруг тихий скулеж. Скулили прямо у него под ногами, на том месте, где он стоял. Он раскидал обломки балок, потом снял деревянную крышку, и перед ним открылось довольно просторное хранилище, устроенное в земле. Здесь все еще стояли большие конические сосуды с зерном, и подле одного из них сидели два мальчика лет шести и семи. Один из них держал на руках щенка.
        - Прямо идиллия, - хмыкнул подошедший Кука. Он держал в руках флягу с вином. Выпил уже половину, но легче не стало.
        - Что с ними делать? - спросил Тиресий.
        - Как что? Вытаскивать. Внизу на террасе есть несколько клеток, одна - с детьми. Туда тащи.
        Тиресий наклонился, пытаясь ухватить одного из мальчишек за шкирку. И тут же отдернул руку: пацаненок впился ему в кисть зубами. Недолго думая, Тиресий запрыгнул вниз, ухватил парнишку за ворот рубахи и выбросил наверх. Потом точно так же поступил со вторым.
        - Будешь кусаться, щенка задушу, - пригрозил Тиресий.
        - Ты - дурак, - заметил Кука.
        Он протянул флягу пареньку со щенком:
        - Пей…
        Тот схватил флягу, принялся пить жадно, проливая на рубаху. Щенок, повизгивая, слизывал капли. Второй мальчишка глядел мрачно, поначалу отвернулся, но вскоре жажда взяла свое, и вдвоем (или, вернее, втроем) они опорожнили флягу Куки до дна. Мальчишки почти сразу осоловели и заснули, пока легионеры тащили их, как мешки, вниз на террасу, где собирали пленных.
        - Что с ними будет? - спросил Тиресий.
        - С этими? Продадут на рынке - что же еще. Щенка забери, - посоветовал Кука Тиресию. - Все равно по дороге придушат. А нам собака пригодится - палатку сторожить.


* * *
        Когда похоронная команда стала выносить тела даков из крепости, чтобы сжечь их на одной из близлежащих террас, Бицилис вдруг подошел к Адриану.
        - Дети… - проговорил он хриплым, срывающимся голосом. - Они не должны умереть.
        - Но они уже мертвы, - не понял легат.
        Ветер гнал дым с разгоравшегося за стеной Сармизегетузы костра в их сторону, Бицилис отворачивался и кашлял.
        - Тела младенцев и маленьких детей нельзя сжигать, тех, кто еще не побывал в волчьих пещерах… - Бицилис с трудом подбирал слова и постоянно отирал бегущие из глаз слезы: видимо, дым нестерпимо ел глаза. - Детей надо похоронить, не сжигая.
        Бицилис вдруг согнулся в три погибели, схватил руку Адриана и приложил к губам. Так они и стояли несколько мгновений.
        - Малыш! - окликнул легат здоровяка-легионера, который в одиночку тащил бревно.
        Тот, так и волоча бревно за собою, подошел к Адриану.
        - Вели похоронной команде детей отдельно от взрослых складывать. Потом всех забрать и где-нибудь… Или вот что, Малыш… Лучше отыщи Приска и скажи, чтоб он нашел для детской могилы подходящее место. Пусть их там похоронят, не сжигая.
        - Лучше всего - в скале, - уточнил Бицилис.


* * *
        - Здесь, - сказал Приск, указывая на развороченное чрево скалы на дне реки.
        Золото из тайника уже все вывезли, но русло так и не вернули на прежнее место - по-прежнему бежала река Саргеция со склона мимо запруды.
        Несколько ауксилариев, выпросив день отпуска, рылись в камнях в поисках оброненных невзначай сокровищ. Один, кажется, отыскал золотую монету и спрятал ее в кожаный кошелек на поясе.
        Приск спрыгнул с лошади.
        Солдаты из похоронной команды стали снимать с мулов обернутые в лен и кожу свертки и укладывать их на землю десятками. Приск отвернулся, чтобы не видеть этих несоразмерно мелких вытянутых одинаковых свертков. Среди них был и его сын.
        - У вас что там, копченая рыба? - крикнул один из ауксилариев.
        Чтобы тела не портились в тепле, их обсыпали солью (соли в столице даков было запасено вдосталь), и шутка получилась мерзкой вдвойне.
        - Брысь отсюда! - процедил, не глядя на мародеров, Приск. - Или так огрею…
        Он не договорил, пригрозил демонстративно палкой из лозы, которой редко пользовался, но сейчас взял с собою.
        - Ладно, мы и так собирались уходить, - буркнул ауксиларий, выползая из ямы.
        Его место тут же занял Малыш и, не чураясь столь низкой работы, стал укладывать свертки на дно каменной ямы. Тел было много, но всю яму они заполнить никак не могли. Сюда же Приск положил сверток с найденными в Сармизегетузе игрушками - деревянными куколками да лошадками.
        - Зачем все это? - спросил Тиресий.
        - Не знаю. Так попросил Бицилис, - отозвался Малыш.
        - Может быть, они должны прожить еще одну жизнь на земле? А для этого их тела не должны успеть разложиться? - предположил Приск.
        Кука пожал плечами: никто из них толком ничего не знал о верованиях даков.
        Уже сверху задвинули плиты, как вдруг Малыш всполошился и одну из них стал вновь поднимать.
        - В чем дело-то? - окликнул его Приск. - Забыл чего? - Ему хотелось как можно быстрее все закончить и уйти.
        - Монеты для Харона.
        - Они же даки! Мы даже не знаем, есть ли у них Харон, - отозвался Кука.
        - Харон есть у всех, - буркнул Малыш.
        Мелких монет у него при себе не нашлось, и он бросил в могилу два римских денария чеканки Траянова времени, оба с ликом императора.
        После чего плиту вновь опустили. Поверх накидали землю да дерн, положили камни.
        Никто уже никогда не найдет эту могилу, весною покроет ее трава, через год начнут расти здесь первые елочки - через сто лет встанет лес до неба, как всюду вокруг. К тому времени все, кто лежит в этой яме, успеют прожить свою жизнь заново.
        Приску очень хотелось думать, что так и будет.



        Глава II
        БЕГЛЕЦЫ

        Лето 859 года от основания Рима
        Капилна


        Сабиней догнал отряд Децебала в Капилне. Флорис так выдохлась, что теперь он нес и вещи, и ребенка. Впрочем, вещей стало намного меньше: часть продуктов они съели, а без чего могли обойтись - бросили. В конце концов остался лишь мешок с едой, одно одеяло (Сабиней вполне обходился плащом) да сетка с едой, весьма уже похудевшая. Ребенок хныкал от голода. Флорис нажевала малютке хлеб, завернула в тряпицу и дала пососать эту нехитрую кашу.
        Они долго карабкались к Капилне по крутой дороге, но их никто не остановил и не окликнул. Ворота крепости стояли нараспашку. Сабиней отметил, что, похоже, Капилну даже не собираются оборонять. Несколько человек вынимали камни в основании башни и прятали в импровизированный тайник серебряные и бронзовые украшения. Они проводили пришедших настороженными взглядами, после чего продолжили свое занятие. Во дворе стояли два десятка лошадей, многие уже взнузданные, на вьючных лошадях были накручены одеяла и мешки с продовольствием. Похоже, Децебал готовился отправиться в путь.
        В жилой башне был накрыт стол, командовавший крепостью пилеат и его люди делили трапезу с великим царем. Сабиней и Флорис, войдя, тут же уселись за стол. На них, казалось, никто не обратил внимания, только жена пилеата повернулась к Флорис и поставила перед ней кувшин с молоком.
        В ответ Флорис кивнула и неожиданно заплакала: она вдруг поняла, сколько им еще придется идти и что - пережить. Накануне вечером у нее даже мелькнула мысль: а зачем они бегут, почему не сдаться? Она - римлянка, сестра признает ее, Гай Приск - тоже. Как и когда это может произойти, Флорис понятия не имела, но странная надежда на избавление, на возвращение в Эск, вдруг окрылила ее и прибавила смелости. Она заговорила с Сабинеем о возвращении.
        - Нет, - отрезал комат. - Даже если ты вернешь себе свободу (во что я верю с трудом), что станется со мной, ты знаешь? Меня превратят в раба, более того - в гладиатора. Я умру, сражаясь на арене.
        Она смотрела на него полными слез глазами.
        - А наш сын, - продолжал Сабиней. - Он вырастет рабом. Если вырастет. Ты хочешь видеть нашего сына рабом?
        Она замотала головой и прижала Луция-Торна к себе.
        Сейчас, за столом в Капилне, она с надеждой посмотрела на мужа. Они спасутся. Ее муж - герой. Сильный, смелый, упорный. Сабиней сидел подле Децебала и о чем-то тихо говорил. Но царь его, похоже, не слушал.
        Внезапно Децебал поднялся.
        - Мы возвращаемся! - воскликнул он.
        Сабиней тоже вскочил.
        - Великий царь! Сармизегетуза пала! Куда нам возвращаться?!
        - Будет гроза, будет потоп, вода смоет чужаков с моей земли… Я вернусь, и город будет отстроен… Замолксис… - Он поднял руку к потолку.
        Флорис в испуге посмотрела на хозяйку.
        У той дрожали губы, она силилась что-то сказать, но не могла.
        - Я не вернусь, - сказал Сабиней.
        - Замолксис не отнимет у меня моего царства! - Децебал вышел из трапезной, не оборачиваясь.
        Телохранители в растерянности переглянулись.
        Жена пилеата схватила Флорис за руку.
        - Возьми лошадь, возьми припасы… уходи. Скорее…
        Она вдруг жарко поцеловала Флорис в лоб, потом сорвала с запястья серебряный браслет и надела на руку Флорис.
        - Торопись!
        Когда Флорис выскочила из башни, Децебал уже был в седле и подъезжал к воротам.
        - Нам разрешили взять одну из лошадей, - сказала Флорис телохранителю.
        Тот покорно вручил женщине поводья серой немолодой кобылы.
        - Идем, - сказал Сабиней. - Как только Децебал умрет, все крепости падут к ногам римлян. Нам надо торопиться.
        - Умрет? - переспросила Флорис, глядя на понурую спину правителя, что исчезала, будто тонула, за срезом крутого спуска дороги.
        - Умрет, - ответил холодно Сабиней.
        Он подсадил Флорис на лошадь, подал ей ребенка, перекинул сумки с провизией и повел лошадь с холма.


* * *
        Добрые вести приходили в лагерь Траяна чуть ли не каждый день. Гонцы наперебой сообщали: захвачена крепость, поселок, взяты сотни и сотни даков в плен.
        После того как пала Сармизегетуза, сдались Костешти и Блидару, Капилна практически без боя открыла ворота и тут же безжалостно была сожжена. От Лузия Квиета пришло известие, что он не только захватил и сжег Пироборидову, но и дошел до места, где когда-то стоял Апул. Затем он двинулся вверх по «золотой реке», ведомый римскими дезертирами, взял Потаиссу, Напоку, Поролиссий, ворота которых открывались сами, ибо прежде всадников Лузия Квиета достигало этих земель известие, что пала Сармизегетуза и Децебал бежал. Вслед за всадниками шел легион под командованием Сосия Сенециона, занимая более мелкие форты и поселения рудничных поселков, деловито забирая все, что можно было забрать, ставя людей Траяна надзирать за захваченными рудниками, ибо рудники, бывшие прежде царской монополией, тут же становились монополией императорской.
        На месте бывшего Апула срочно закладывали крепость, здесь отныне должен был стоять Тринадцатый легион Гемина. О том, что надобно спешить, напомнили сами даки: пока легионеры разгружали корабли с зерном, шайка разбойников человек в двести напала на легионеров и порт. Подобные вылазки даки устраивали повсюду. Но это были судороги умирающего, агония огромного сильного тела, лишившегося головы.
        Тем временем в Рим спешил гонец с известием, что Дакия завоевана. В третий день до ид августа[11 августа 106 года н. э.] в столице официально было провозглашено, что огромное царство, столь огромное, что могло сравниться только с завоеваниями Юлия Цезаря в Галлии, принадлежит отныне Сенату и народу Рима.


* * *
        Тиберий Клавдий Максим, эксплоратор Второй Паннонской алы с двойным окладом, занимался делом хлопотным и не слишком почетным. С турмой всадников вылавливал он по горам дакийских беглецов - стариков да малых детей не брал - возни с ними много, а вот красивых женщин и уж тем более - мужчин, способных держать оружие, без всяких расспросов вязали и отправляли в ближайший римский лагерь. Подростков тоже хватали - парни да девчонки тринадцати - пятнадцати лет особенно ценились на невольничьих рынках: их еще можно приучить к неволе, приспособить к ремеслу и заставить забыть прежнюю жизнь, взрослым же мужчинам оставалось два пути - в рудники или в гладиаторские школы, а то и сразу - на арену амфитеатра.
        Тиберий был старый служака, в этом году ему исполнилось сорок пять. Он служил еще при Домициане в Седьмом Клавдиевом легионе знаменосцем в отряде конной охраны легата, но потом поссорился с легатом и перевелся в Паннонскую алу, что в его случае выглядело как унизительное понижение.
        На Дакийских войнах Траяна Тиберий отличился, но не так, чтобы выслужить себе особые награды и с легким сердцем уйти в почетную отставку. Напророчила ему гадалка, что суждено Клавдию Максиму свершить нечто такое, отчего его имя навсегда сохранится для потомков. Но ловля несчастных пленников не сулила ни славы, ни особой награды.
        Когда увидел он в небольшой долинке отряд всадников, то поначалу решил, что это обычные беглецы. Правда, вскоре понял - нет, не обычные. Во-первых, все даки были конные, что смотрелось странно: всадники давно исчезли из этих мест, кто мог удрать, давно скрылся на востоке. Во-вторых, у них были с собой вьючные лошади. И, в-третьих, Клавдий разглядел на голове одного из них суконную шапку.
        Пилеат, то есть здешний аристократ. Кажется, в самом деле удача улыбнулась Максиму. Весело подмигнула Фортуна лукавым глазом, будто девка в таверне. Тиберий сделал знак своим: отряд захватить. Преимущество было на стороне Клавдия: лошади под ними свежие, а измотанные коняги даков едва переставляли ноги. К тому же женщины, дети…
        Всадники Паннонской алы ринулись вперед, почти с места переходя в галоп. Прежде чем даки поняли, что на них нападают, двоих парней, не успевших даже обнажить фальксы, ссадили на землю.
        - Бежим! - закричал пилеат и хлестнул коня.
        Всадники-паннонцы ответили ревом. Один из них швырнул дротик. Раненый конь под пилеатом прянул в сторону, споткнулся, и всадник грузно опрокинулся на бок.
        Мальчишки-подростки тут же спешились и схватились за сики - оборонять старика, - но их без труда обезоружили и связали. Клавдий мгновенно очутился рядом с поверженным даком, тот успел обнажить меч, хотя и сидел на земле - встать то ли сил не хватало, то ли, падая, он подвернул ногу. На груди его блеснула золотом массивная пектораль - кажется, с изображением Диоскуров. Разглядывать было некогда.
        - Децебал! - крикнул кто-то из спутников Клавдия Максима.
        Тогда эксплоратор наконец узнал царя. Низложенный правитель Дакии поседел, постарел, но не сумел измениться настолько, чтобы при встрече оставаться неузнанным.
        Крик этот все и решил. Децебал отбросил меч, выхватил из-за пояса короткую сику и полоснул по горлу, кровь полилась на белую льняную рубаху, на золотую пектораль на груди.
        - Лучше было бы взять живым - для триумфа, - вздохнул Тиберий Максим.
        Тело Децебала медленно оседало на землю. Он верил: где-то в неведомом мире Замолксис приготовил для него непобедимое царство.
        А Клавдий Максим соскочил на землю, положил тело царя поудобнее, приладил на поваленное дерево голову и, примерившись, взмахнул спатой.



        Глава III
        ВОЗВРАЩЕНИЕ

        Осень 859 года от основания Рима
        Эск, Нижняя Мезия


        Приск вернулся в Эск уже с первым снегом. Подошел к дому Урса, постучал.
        Поначалу внутри никто не отозвался.
        - Кориолла! - крикнул он. - Вы что там, уснули?
        Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появилась дородная тетка, низенькая, плотная, лет за тридцать, статью и зверским выражением лица похожая на борца-атлета.
        - Чего тебе? - спросила тетка.
        - Кориолла дома? - Приск огляделся, будто его посетили сомнения: не ошибся ли он. Впрочем, заплутать в немногих улочках канабы было делом сложным.
        - Может, и дома, а может, и нет. Откуда мне знать?! - И, глядя на несчастно-глупое лицо, Приска расхохоталась.
        Приск отодвинул ее и вошел. Сложнее всего было протащить мимо тетки объемистый кожаный мешок, она ни за что не желала посторониться. Центурион сделал шаг во двор и едва не сшиб крошечное существо, ковылявшее ему навстречу в рубашонке до полу.
        - Флорис! - Центурион подхватил ее и прижал к сверкающей, но и царапающей детскую кожу лорике. Дитя ответило громким ревом. Приск растерянно отстранился, вытянул руки.
        - О, боги! Ты ж ее напугал! - Кориолла подскочила, забрала девочку, потом тут же передала ее на руки подбежавшей Мышке и кинулась на шею Приску.
        - Вернулся, вернулся, вернулся, - повторяла она как заведенная.
        Он поднял ее на руки и понес в комнатушку на втором этаже. Знакомая деревянная лестница натужно скрипела под ногами центуриона.
        - Как у вас тут дела? - спросил Приск, опуская Кориоллу на пол.
        Что дела так себе, становилось сразу же ясно по скудной обстановке этого закутка.
        - У меня долгов на триста денариев, - весело отозвалась Кориолла. - Но в долг еще дают. Все торговцы слышали о победе и огромной добыче.
        - А, ладно! - Приск махнул рукой. - На долги плевать.
        Он запер дверь за засов и выложил на стол перед растерянной Кориоллой столбики золотых ауреев.
        - Награда Траяна. За службу. Знаешь, сколько здесь?
        Она растерянно передернула плечами.
        - Тысяча золотых. Но это не все. У меня есть письмо к банкиру Адриана, вексель на четыреста тысяч. Понимаешь, что это значит?
        Кориолла смешно втянула голову в плечи и снова замотала головой.
        - Что я возвращен в сословие всадников. И мы можем пожениться. Официально! Свадьбу сыграем. Готова?
        - Когда? - ошарашенно спросила она.
        - Ну-у… - Приск изобразил, что раздумывает. - Как только все наши будут в сборе. Подарки у меня на свадьбу есть.
        О том, что в мешке у него лежало несколько золотых кубков из клада, он говорить не стал.
        - А ты слышал, что Пятый Македонский легион из нашего лагеря будущим летом переводят? - спросила она. - На месте лагеря, говорят, будет город в статусе колонии…
        - Слышал, - кивнул Приск. - Да только… Я больше не служу в легионе, Кориолла. Я отныне в сословии всадников, меня назначат префектом, еще не решено, куда. Может быть, в Первый легион Минервы, а может, и в наш - Пятый Македонский. А может, отдельную когорту дадут. А потом мы уедем в Рим. Будем жить в самом Риме. В Риме, Кориолла!
        Он вновь привлек ее к себе и обнял так сильно, будто готов был задушить.


        Виминаций


        Тиресий рыскал среди клеток рабов в Виминации уже третий день. Каждый день новые лица - в основном юные, грязные, измученные. Торговцы покупали их оптом и увозили дальше на перепродажу, в основном в Аквилею.
        Внезапно Тиресий остановился. Краем глаза увидел знакомую склоненную голову, спутанные белые волосы. Шагнул к клетке.
        - Этот! - указал торговцу на мальчишку.
        Гермий поглядел на сидящего на полу загона пленника.
        - Двести денариев.
        - Тессера![Тессера - жетон на получение определенного подарка, выплаты.] - ответил Тиресий и вручил вольноотпущеннику бронзовую табличку.
        Каждый из участников Дакийской кампании мог получить в награду раба из добычи. Но даки как рабы ценились очень низко, посему легионеры предпочитали получать у квесторов вместо тессер деньги. Тиресий свою тессеру взял.
        Гермий глянул на тессеру, поморщился и махнул рукой:
        - Забирай!
        Паренька вытащили из клетки. Тот стоял понурившись, глядя под ноги. На запястье алели следы плетки - видать, парень слишком далеко вытягивал руки сквозь прутья.
        - У меня твой Серый, - сказал Тиресий.
        - Кто? - Мальчишка поднял голову. Судя по всему, за время плена болтать на латыни он научился.
        - Щенок. Серый. Вымахал… Во! - Тиресий отмерил высоту от земли. Если судить по его жесту, можно было подумать, что за три месяца щенок превратился в теленка.
        - Правда? Он у тебя? - У паренька вспыхнули глазенки.
        - Правда, я еще тогда в Сармизегетузе его забрал. А брат твой здесь?
        Мальчишка отрицательно закрутил головой:
        - Его продали дней… - Он попытался отсчитать время по пальцам, но сбился. - Давно уже.
        - Как тебя звать-то?
        Паренек что-то пробормотал, но Тиресий так и не смог разобрать - что.
        - Ясно, Фортунат. Я стану звать тебя Фортунат, договорились? - Он подтолкнул мальчишку к выходу с невольничьего рынка и оглянулся, будто опасался, что кто-то заберет у него раба.


* * *
        Впереди было много событий - через год Гай Приск отправится в Рим, чтобы принять участие в триумфе, получит назад дом отца из казны, вернется в сословие всадников.
        Пройдет еще несколько лет после триумфа Траяна, и в Риме Аполлодор Дамасский построит удивительный форум, чья мраморная колонна станет главным рассказчиком о победах римлян на Данубии-Истре. На один из фризов Аполлодор поместит плачущего над телом сына дака, старика, отирающего плащом слезы, - по рисунку, который сделал когда-то Приск в Сармизегетузе.
        На месте легионного лагеря Пятого Македонского легиона вырастет один из красивейших городов провинции - колония Ульпия Эск. Прекрасный форум, базилика, храмы, термы.
        Но город станет таким еще не скоро.
        И впереди Рим ждет еще одна война - война Рима с Парфией.



        Приложение I
        Столица Дакии Сармизегетуза

        Столица Дакии Сармизегетуза Регия располагалась на холме Грэдиште-Мунчелулуй высотой 1200 метров над уровнем моря (см. схему). Подход с севера по реке Апа-Грэдиште прикрывали крепости-близнецы Костешти и Блидару, с запада - крепость Пятре Рошие (Красная скала), с юга - Банита, с востока - Капилна, а также еще несколько более мелких крепостей и наблюдательных башен. Поблизости от Сармизегетузы находился город-крепость Фетеле-Альбе, расположенный на пяти основных террасах и нескольких более мелких (всего около тридцати).
        Сама Сармизегетуза Регия состояла из целого кластера поселений - множество из которых располагалось на жилых террасах вокруг холма (за исключением разве что северного склона), крепости на вершине холма, окруженной стеной, построенной в технике Муреш Дакикус, а также сакральной зоны - которая располагалась к востоку от крепости. Крепость и сакральная зона были построены на нескольких террасах.
        В Сармизегетузе Регии находились мастерские, в том числе плавильные, монетный двор, военные казармы.
        После захвата римлянами дакийской столицы здесь стоял римский гарнизон, римляне восстановили и расширили дакийские укрепления, построили свои казармы и бани вне укреплений.
        Сакральная зона находилась примерно в ста метрах к востоку от крепости, и в нее можно было попасть по мощеной дороге, которая заканчивалась небольшим участком, служившим, возможно, чем-то вроде вечевой площади. Сакральная зона была расположена на двух террасах (террасы X и XI) и состояла из нескольких прямоугольной и круглой формы святилищ, построенных в разное время из песчаника, андезита и дерева. Сармизегетуза - место очень древнего культа, здесь одни святилища сменяли другие на протяжении многих лет. Часть святилищ наверняка связана с летоисчислением даков. Круг из андезита считается связанным с солнечным циклом. Вероятно, он служил также для жертвоприношений.



        Приложение II
        КРЕПОСТЬ ПЯТРЕ РОШИЕ (РЕКОНСТРУКЦИЯ)

        Пятре Рошие
        Вариант реконструкции

1 - Каменная крепость

2 - Крепость с частоколом

3 - Смотровая башня

4 - Мощеная дорога

5 - Святилище



        Приложение III
        СПИСОК ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ И НАЗВАНИЙ ПЛЕМЕН

        Аквилея - крупный античный город, находившийся близ Триестского залива на территории нынешней Италии. После разорения гуннами Аттилы пришел в упадок. Развалины города являются объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО.
        Алута - река в Дакии, современный Олт в Румынии.
        Апул - крупный дакийский город, современная Альба-Юлия.
        Апа-Грэдиште - река в Дакии, название современное, древнее неизвестно.
        Арцидава - город в Дакии, современная Вередия в Румынии.
        Банита - дакийская крепость.
        Бастарнские Альпы - Восточные Карпаты.
        Берзобис - город в Дакии, современная Берзовия в Румынии.
        Бистра - приток Тибуска, древнее название неизвестно.
        Блидару - крепость на реке Апа-Грэдиште.
        Боуты - перевал в долине Олта, где войска Корнелия Фуска попали в засаду и были уничтожены вместе со своим командующим. При этом погиб Пятый легион «Жаворонки» и был захвачен орел легиона.
        Бумбешти - постоянный лагерь в верховьях реки Рабо (современный Жиу) у перевала Вылкан.
        Виминаций - город в римской провинции Верхняя Мезия, современный Костолац в Сербии.
        Вифиния - историческая область на северо-западе Малой Азии, названная так из-за переселившегося туда фракийского племени вифинов. Во времена описываемых событий входила в состав римской провинции Вифиния-Понт со столицей в Никомедии (современный Измит в Турции).
        Геты - фракийское племя, родственное дакам и жившее юго-восточнее Карпат. Древние авторы нередко путали гетов и даков. Несомненно, геты и даки были родственными племенами и говорили на схожих языках.
        Дакия - страна в нижнем течении Дуная, занимавшая во времена своего последнего царя Децебала в основном территорию современной Румынии и населенная северно-фракийскими племенами.
        Данубий - Дунай. Во времена Античности Дунай в верхнем и среднем течении именовался Данубием, а в нижнем - Истром. Дабы не путать читателя, в романе Дунай всюду называется Данубием, хотя, конечно, в районе Эска и ниже Дунай в то время именовался Истром.
        Диррахий - город в Иллирии, ныне Дуррес.
        Дробета - крепость и город на берегу Дуная, современный город Турну-Северин.
        Дуростор - современная Силистрия в Болгарии.
        Карпы - племя, родственное дакам. Проживало на территории современной Молдавии и Западной Украины. Предполагается, что название племени как-то связано с названием Карпаты.
        Капилна (или Капална) - дакийская крепость, защищала Сармизегетузу с северо-востока.
        Костобоки - одно из дакийских племен.
        Костешти (или Костешти-Цитатуй) - дакийская крепость на реке Апа-Грэдиште, вместе с Блидару защищала подходы к Сармизегетузе с севера.
        Лункани - река в Дакии, приток Стрея. В долине Лункани находилась одна из ключевых крепостей дакийской обороны - Пятра Рошие.
        Марис - река в Дакии, современная река Муреш в Румынии.
        Напока - город на севере Дакии, один из центров рудничного дела.
        Нижняя Мезия - римская провинция в нижнем течении Дуная.
        Новы - римский лагерь Первого Италийского легиона в провинции Нижняя Мезия (близ села Стеклен на территории современной Болгарии).
        Парфия - могущественное государство, располагавшееся к востоку от Каспийского моря, традиционный противник Рима.
        Пиробуридава - крепость на востоке Дакии.
        Понтус - город и порт на берегу Дуная, примерно напротив Дробеты.
        Поролиссий - город на севере Дакии, один из центров рудничного дела.
        Потаисса - город на севере Дакии, один из центров рудничного дела.
        Пятра Рошие - крепость к западу от Сармизегетузы.
        Ракаи - каменный римский лагерь на берегу реки Рабо.
        Рабо - река в Дакии, современная река Жиу.
        Сарматы - кочевые ираноязычные племена.
        Сармизегетуза Регия - столица Дакии в горах Орештие.
        Сацидава - племенной центр саков, впоследствии город-крепость в римской Дакии.
        Стрей - приток Мариса (Муреша). Есть версия, что Стрей - и есть таинственная река Саргеция, где был закопан клад Децебала.
        Тапае - крепость на реке Бистра. Также и одноименный перевал. Здесь произошли два сражения римлян и даков. Первое во времена Домициана. Второе во время Первой Дакийской войны в сентябре 101 года н. э.
        Тибуск - река в Дакии, современный Тимиш в Румынии. Так же называется одна из крепостей.
        Томы - город в провинции Нижняя Мезия, современная Констанца.
        Фетеле-Альбе - город в римской провинции Нижняя Мезия, защищал столицу с северо-запада.
        Эск - постоянный лагерь Пятого Македонского легиона в провинции Нижняя Мезия, впоследствии город Ульпия Эск. Его развалины находятся близ современного села Гиген в Болгарии.
        Языги - сарматское племя, обитавшее между Дунаем и Тиссой.



        Глоссарий

        Адриан - Публий Элий Траян Адриан (76-138 гг. н. э.), император 117-138 гг. н. э.
        Аквила - орел, знамя легиона.
        Ала - кавалерийский отряд в триста человек.
        Амфитеатр Тита - Колизей, в описываемое время назывался амфитеатр Флавиев или амфитеатр Тита.
        Амфора - сосуд для хранения вина, масла, зерна. Также мера объема, примерно 26 литров.
        Асс - медная монета. Четыре асса равны одному сестерцию.
        Атрий - зала в римском доме с отверстием на потолке и маленьким бассейном (имплювием) под ним. В атрий открывалась входная дверь и выходили двери боковых комнат. За атрием следовал обычно таблиний.
        Ауксиларий - солдат вспомогательных войск. Во вспомогательных войсках служили неграждане. Ветераны-ауксиларии по окончании службы получали бронзовые дипломы о гражданстве, куда заносили имена членов их семей, в том числе незаконно прижитых в канабе детей, могли занести и жену, но необязательно.
        Аурей - золотая монета, равна ста сестерциям.
        Бенефициарий - буквально «облагодетельствованный», легионер по особым поручениям.
        Бестиарий - гладиатор, сражавшийся с дикими зверями.
        Бург - двухъярусная наблюдательная сторожевая башня.
        Вексилляция - подразделение, выделенное из состава легиона.
        Веспасиан - Тит Флавий Веспасиан (9-79 гг. н. э.), римский император 69-79 гг. н. э., основатель династии Флавиев. Пришел к власти в год четырех императоров после гражданской войны.
        Виа Принципалис - улица лагеря, идущая поперек лагеря, вдоль этой улицы располагались жилища военных трибунов.
        Виа Преториа - улица лагеря, идущая от Преторских ворот к Декуманским.
        Вигилы - пожарные, полувоенное формирование, созданное Августом, первоначально в основном для борьбы с пожарами, хотя исполняли также функции ночной стражи.
        Витрувий - Марк Витрувий Поллион (около 70-20 гг. до н. э.), римский архитектор и механик.
        Военный трибун - старший офицер в легионе. В легионе было шесть военных трибунов. Трибун-латиклавий был кандидатом в сенаторское сословие, обычно занимался штабной работой и был моложе двадцати пяти лет, считался по рангу ниже лишь легата легиона. Остальные пятеро, трибуны-ангустиклавии, обычно имели военный опыт, принадлежали к всадническому сословию и получали эту должность в возрасте около тридцати лет.
        Всадническое сословие - второе по значимости после сенаторского сословие в Римской империи. Чтобы числиться во всадническом сословии, необходимо было состояние в четыреста тысяч сестерциев.
        Гебелейзис - бог грозы в мифологии даков, зачастую отождествлялся с Замолксисом.
        Гипокауст - отопление с помощью горячих труб, проложенных под полом и в стенах.
        Декуманские ворота - задние ворота лагеря, находились в противоположной стороне от Преторских.
        Декурион - глава городской администрации.
        Денарий - серебряная монета, денарий равен четырем сестерциям.
        Децебал - последний царь Дакии.
        Диурпаней - предпоследний царь Дакии, дядя Децебала.
        Домициан - Тит Флавий Домициан (51-96 гг. н. э.), римский император 81-96 гг. н. э., младший сын Веспасиана.
        Донатива - подарок от императора в честь вступления на престол.
        Законы Двенадцати таблиц - первый свод римских законов.
        Иммун - ветеран, освобожденный от трудов по лагерю.
        Инсула - дословно остров. Большой многоквартирный городской дом с наемными квартирами. В первом этаже обычно располагались лавки. Во втором - богатые квартиры, выше под самыми крышами ютились бедняки.
        Календы - первый день месяца.
        Калиги - солдатские башмаки на толстой, подбитой гвоздями подошве.
        Кальдарий - теплое отделение бань.
        Канаба - поселок при военном лагере.
        Капсарий - младший медик, что-то вроде фельдшера.
        Катафрактарий - тяжеловооруженный всадник (обычно различают катафрактарий - на службе у Рима, катафракт - у противника Рима. Но, чтобы не перегружать текст терминами, в книге используется только термин катафрактарий).
        Квестор - начальник интендантской службы в легионе, казначей.
        Клавдий - Тиберий Клавдий Нерон Германик (10-54 гг. н. э.), римский император
41-54 гг. н. э.
        Когорта - подразделение от шестисот до тысячи человек, в легионе было десять когорт, первая - в тысячу человек. Но были и отдельные когорты.
        Комат - дак-простолюдин, дословно «волосатик», так их называли римляне за длинные волосы и нестриженые бороды.
        Конкубина - сожительница, любовница. Во времена Траяна легионерам запрещено было жениться, допускался только конкубинат (сожительство).
        Консуляр - бывший консул.
        Контуберний - подразделение из восьми человек, именно столько помещалось в одной палатке. В центурии было десять контуберний.
        Корникулярий - младший офицер, помощник старшего офицера или заведующий канцелярией.
        Ланиста - содержатель гладиаторской школы или отряда гладиаторов, которых он сдавал внаем.
        Ларарий - домашний алтарь.
        Латрины - уборная.
        Легион - основная организационная единица в римской армии численностью примерно в
6500 человек.
        Легат легиона - командир легиона.
        Лектика - парадные носилки.
        Либурна - быстроходный корабль.
        Ликса - снабженец армии, маркитант.
        Лимес - граница.
        Лициний Сура - видный государственный деятель, друг Траяна и Адриана.
        Лорика - защитный доспех из металлических пластин.
        Лупанарий - публичный дом.
        Миля - мера длины, римская миля равна 1480 метрам.
        Мимы - веселые короткие пьески, часто скабрезного содержания.
        Мурмиллон - гладиатор в шлеме с гребнем в виде рыбы, вооруженный прямым мечом и овальным большим щитом, сражался босиком.
        Нерон - Цезарь Клавдий Нерон (37-68 гг. н. э.), римский император 54-68 гг. н. э.
        Опцион - помощник центуриона.
        Орк - в римской мифологии чудовище из царства мертвых.
        Палатин - один из холмов Рима, на котором находился императорский дворец.
        Палла - женская накидка, похожая на длинный широкий шарф.
        Патрон - богатый аристократ, покровитель бедных свободных граждан и своих вольноотпущенников (клиентов).
        Перистиль - внутренний садик в римском доме.
        Пилум - специальный дротик. При попадании в цель штифт, соединявший деревянную часть с металлической, ломался, и дротик становился негодным для повторного применения.
        Плиний - Гай Плиний Секунд Младший (64-114 (?) гг. н. э.) - римский писатель и государственный деятель, племянник Плиния Старшего, консул 100 г. н. э.
        Поска - напиток из винного уксуса, воды и яиц.
        Преторианская гвардия - в период ранней империи число преторианских когорт колебалось, но во II веке когорт стало десять. Они квартировались в Риме, в специальном лагере.
        Преторий - дом командира.
        Префект лагеря - начальник по хозяйственной части в легионе. Он занимался снаряжением легионеров, обозом и т. д. Обычно это был бывший примипил, человек в возрасте пятидесяти - шестидесяти лет.
        Префект претория - префект преторианской гвардии, один из высших военных чинов в римское время. Префект претория нередко становился командующим армией.
        Префект фабрума (префект ремесленников) - военный инженер, командир ремесленников в легионе, занимался техническим оснащением легиона, командовал «артиллерией», осадными башнями, руководил сооружением подкопов.
        Примипил - самый высокий по рангу центурион легиона, стоявший во главе первой центурии первой когорты. По положению - помощник командира легиона, ему была доверена охрана легионного орла.
        Приап - италийский бог мужской силы.
        Принцепс - первый в Сенате. Все императоры Рима носили этот титул. Отсюда термины
«приниципат», «эпоха принципата».
        Принципал - младший офицер.
        Принципия - штаб легиона.
        Птериги - элемент римского доспеха (обычно офицерского) - защитные полосы кожи, предназначенные для защиты бедер и плеч. Крепились к лорике.
        Ретиарий - вооруженный трезубцем и сетью гладиатор.
        Ритон - сосуд для питья в виде рога, завершался скульптурой животного.
        Сестерций - римская монета, обычно все расчеты велись в сестерциях, во времена Траяна сестерций был латунный. Четыре асса равны одному сестерцию. Четыре сестерцию равны одному денарию.
        Сигнифер - знаменосец.
        Симмахиарий - варвар-доброволец, служащий в армии лишь за плату, ему по окончании службы не полагалось римского гражданства (как, например, ауксиларию).
        Спата - кавалерийский меч, если у гладиуса в эпоху Траяна длина клинка 50-56 см, то у спаты - 70 см.
        Стиль - бронзовая палочка для письма.
        Стола - женское платье.
        Таблиний - комната хозяина, кабинет.
        Тессера - жетон на получение выигрыша, денег, вина или других подарков.
        Тирон - новобранец.
        Тит - Тит Флавий Веспасиан (39-81 гг. н. э.), римский император 79-81 гг. н. э., старший сын Веспасиана. С 71 г. н. э. - соправитель отца.
        Тога - одежда римского гражданина. Большой кусок шерстяной ткани, который оборачивали вокруг тела, оставляя правую руку открытой. Неграждане и изгнанники не имели права носить тогу.
        Траян - Марк Ульпий Нерва Траян (53-117 гг. н. э.), император 98-117 гг. н. э.
        Триклиний - столовая.
        Трирема - основной тип боевого корабля в Средиземноморье. Главным его оружием был таран - продолжение килевого бруса. Длина триремы колебалась от 36,5 до 45 метров, в команду входило 170 гребцов, которые размещались тремя ярусами.
        Туника - рубашка без рукавов или с рукавами. Иногда в холод надевали несколько туник, одну поверх другой.
        Турма - кавалерийский отряд в тридцать человек.
        Тысячная когорта - отдельная когорта, состояла из 720 пехотинцев и 280 кавалеристов.
        Центурион - командир центурии. В центурии было восемьдесят человек (10 контуберниев). В легионе были центурионы и без центурий. Самый младший центурион - командир 59-й центурии. Самый старший - примипил.
        Умбон - металлическая выступающая деталь щита, прикрывал левую руку и позволял наносить удары.
        Фабры - ремесленники, в легионе - обслуживающий персонал при метательных машинах в римской армии. В более широком смысле - солдаты, занятые на инженерных или саперных работах.
        Фалера - наградная бляха.
        Фалькс - кривой фракийский меч, клинок формой напоминал косу, заточенную с внутренней стороны и загнутую на конце. Рукоять удобна для того, чтобы держать фалькс двумя руками.
        Форум - базарная площадь в городе, а также комплекс административных зданий.
        Фрументарий - агент-снабженец в римской армии. Со времен Траяна фрументарии стали выполнять и чисто разведывательные функции. Их лагерь находился на Целийском холме в Риме.
        Эргастул - тюремное помещение для рабов.
        Югер - мера площади, 2523,2 квадратного метра.
        Юлиева базилика - базилика на римском Форуме. Базилика - общественное здание, своего рода деловой центр, где проходили судебные заседания и заключались торговые сделки.


        notes

        Примечания


1


104 год н. э.

2

        Берзобис и Дробета - соответственно Берзовия и Дробета-Турну-Северин, города нынешней Румынии.

3

        Гней Помпей Лонгин - один из военачальников Траяна, консул-суффект 90 г. н. э. (то есть консул, назначенный на смену первому этого года), наместник провинции Верхняя Мезия между 93 и 96/97 гг. н. э., наместник провинции Паннония до 98 г., в описываемое время - командующий всеми военными силами на данубийской границе. (Данубий - Дунай. В нижнем течении реку именовали Петром. В романе Дунай всюду назван Данубием.)

4

        Принцепс - во времена Республики - первый в Сенате, затем - титул правителя Рима (отсюда название - эпоха принципата). Официально титул «наилучший принцепс» Траян, судя по всему, получил позже. Но в частных разговорах его практически сразу стали так именовать.

5

        Стационарий - служащий почтовой станции.

6

        Аполлодор Дамасский - знаменитый архитектор Траяна и Адриана, в романе описывается построенный им мост через Дунай.

7

        Мульс - напиток из кипяченого вина и меда, аперитив.

8

        Лимес - граница.

9

        Об укреплениях Сармизегетузы и окружавших ее крепостях см. приложения в конце книги.

10

        Ауксиларий - солдат вспомогательных войск. Большинство терминов, введенных автором в романах «Легионер» и «Центурион Траяна», указаны в глоссарии в конце книги.

11

        Ликса - снабженец армии, маркитант.

12

        Пятый Македонский легион - один из двух легионов, расквартированных в это время в провинции Нижняя Мезия. Постоянный лагерь легиона находился в Эске, в месте, где река Эск (совр. Искыр) впадает в Данубий-Истр. Вексилляции (подразделения) легиона стояли и в других местах.

13

        Марис - река в Дакии, совр. Муреш.

14

        После окончания Первой Дакийской войны по мирному договору часть низинных земель Дакии на Валахской равнине и Банате отошли к Римской империи. Местные жители в основном ушли из этих мест.

15

        Приск перечисляет дакийские крепости в горах Орештие - все названия современные, названия той эпохи не сохранились. Лишь Сармизегетуза - название дакийское.

16

        Турма - отряд в тридцать человек.

17

        Фалькс - кривой дакийский меч с длинной рукоятью.

18

        Контуберний - отряд из восьми человек.

19

        Военный трибун - старший офицер. В легионе их было шесть. Гарнизоном в небольшой крепости обычно командовал военный трибун.

20

        Триклиний - столовая.

21

        Римский политический термин.

22

        Бенефициарий - буквально «облагодетельствованный», легионер по особым поручениям.

23

        То есть самое большое число.

24

        Таблиний - комната хозяина, кабинет.

25

        Корникулярий - в данном случае заведующий канцелярией.

26

        Пунических войн было три. Вторая Пуническая - самая страшная, война с Ганнибалом.

27

        Тиресий и Приск - оба, несомненно, знакомы с комедиями Плавта, откуда они и позаимствовали названия выдуманных стран Обжория и Выпивания и название земли Амазонок - Односисия (в Античности полагали, что амазонки отрезали себе одну грудь, дабы сподручнее было стрелять из лука).

28

        Катон Старший каждую свою речь в Сенате завершал словами: «А еще я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен».

29

        Клавдий - римский император, дядя императора Калигулы.

30

        Азиатский ораторский стиль отличался вычурными цветистыми сравнениями.

31

        Котурны - высокие башмаки со шнуровкой «на платформе», непременная обувь трагических актеров. Зашнуровать котурны было не в пример тяжелее, чем затянуть ремешки на калигах.

32

        Марк Ульпий Траян - отец императора Траяна. Предыдущий император Нерва усыновил Траяна, дабы сделать его своим наследником.

33

        Дева - название современное. Теперь на скале стоит средневековая крепость, но прежде там находилась крепость дакийская. Дева - искаженное «дава», окончание названий многих дакийских укрепленных городов.

34

        Военный лагерь на месте будущей столицы римской Дакии, получившей название Сармизегетуза Ульпия Траяна (по одной версии - во времена Адриана, по другой - уже при Траяне).

35

        Имеется в виду вторая кампания Первой Дакийской войны (102 год н. э.), описанная в предыдущей книге «Центурион Траяна».

36

        То есть к первому декабря.

37

        Собачье очко - то есть на костях выпадут все единицы.

38

        Имеется в виду битва близ Адамклисси, в которой Траян нанес поражение варварам, устроившим зимний рейд в Нижнюю Мезию. На месте битвы теперь установлен Трофей Траяна.

39

        Читая, свиток держали горизонтально, а не вертикально, как это принято представлять в кино, текст на нем был написан «страницами-столбцами».

40

        Река Рабо - река Жиу.

41

        В первую кампанию Первой Дакийской войны в 101 году н. э.

42

        Бумбешти - название современное, древнее не сохранилось. Лагерь располагался на плато высотой 430 метров над уровнем моря. Сейчас часть стен лагеря (разумеется, сохранились только основания) смыта рекой.

43

        Первый Италийский легион - второй легион, размещенный в Нижней Мезии, постоянный лагерь легиона был в Новах.

44

        В таком поручении для легионера не было ничего унизительного.

45

        Схола - отдельное помещение для отдыха младшего командного состава в принципии.

46

        Для каждого числа у римлян был свой жест - число «два» обозначалось большим, указательным и средним пальцами, растопыренными на манер пистолета (безымянный и мизинец были поджаты).

47

        Деценей - верховный жрец, с чьим именем связывают религиозные реформы в Дакии (I век до н. э.).

48


104-105 годы н. э.

49

        Столица Дакии Сармизегетуза Регия расположена на холме Грэдиште-Мунчелулуй. Высота над уровнем моря 1200 метров.

50

        Битва при Адамклисси. Место, где теперь установлен Трофей Траяна.

51

        Симмахиарий - варвар-доброволец, служащий в армии лишь за плату, ему по окончании службы не полагалось римского гражданства (как, например, ауксиларию).

52

        Квадрант - мелкая монета в четверть асса.

53

        Пафис - современная река Тиса. Языги, выйдя из своих степей, добрались сюда во время миграций и осели в этих землях, поочередно враждуя то с римлянами, то с даками.

54

        Диоскуры - это, разумеется, римское название фракийских всадников. Как именно даки называли своих богов, которых изображали всегда верхом на конях, - неизвестно.

55

        Добыча и обработка золота была царской монополией в отличие от обработки более распространенного серебра.

56

        Бендис - фракийская богиня Луны.

57


102 год н. э.

58

        До сих пор идет спор о том, сколько именно золота было в кладе Децебала, но в большинстве источников указывается цифра в 500 000 фунтов (цифра в 5 млн фунтов, указанная Иоанном Лидом со ссылкой на врача Траяна, ныне считается большинством историков ошибочной).

59

        Одна из знаменитых римских легенд - поединок римлян (братьев Горациев) с бойцами из города Вейи (братьями Куриациями). Они вышли сражаться трое на трое. Вскоре из Горациев остался только один, а Куриациев - трое, но все раненые. Благодаря хитрости Гораций сражался с ними по очереди и всех перебил.

60

        Инсула - многоквартирный дом в четыре или пять этажей.

61

        Комплект очень похож на современный раздельный купальник.

62

        В банях надевали сандалии: подметка и два ремешка, что крепились у большого пальца. Пол был горячим - босиком особенно не походишь.

63

        Римский гипподром - это сад для прогулок, именно этой цели служил гипподром на Палатине, такой гипподром описывает Плиний Младший в своем письме.

64

        Хораг - костюмер и реквизитор в театре, у него можно было взять напрокат костюмы.

65

        Вигилы - пожарные.

66

        Консул-суффект - для того чтобы как можно больше аристократов имели возможность числиться консулами, во времена империи после двух-трех месяцев нахождения в должности консулов меняли. Эти сменные консулы назывались консулами-суффектами в отличие от первых, вступающих в должность в январе, именами которых называли год.

67

        Каристский мрамор - сорт белого мрамора.

68

        В будущем Гай Светоний Транквилл действительно напишет книгу, известную во всем мире как «Жизнь двенадцати Цезарей».

69

        Консуляры (бывшие консулы) Сервиан и Лициний Сура были консулами 102 года, Лаберий Максим, в прошлом наместник Нижней Мезии и командующий одной из армий, - консул
103 года.

70

        Проституционная подать - налог на публичные дома.

71

        Сатурнова казна - налоговое ведомство.

72

        Фамилия - все домочадцы, свободные и рабы.

73

        Ларарий - домашний алтарь.

74

        Осроена (Эдесское царство) - государство в западной части Месопотамии с главным городом Эдесса, населенное в основном сирийскими народами, говорящими на арамейском языке.

75

        Римляне, считая года и дни, прибавляли день и год, с которого начинался счет, к числу. Поэтому в римской неделе 8 дней, а называется она нундины, как будто дней девять. Так же, говоря, сколько человеку лет, римлянин прибавлял год. Чтобы не путать читателя, в романе сохранены привычные числа.

76


4 июня 105 года н. э.

77

        Деревянные таблички, покрытые воском, могли быть «переплетены» вместе в огромный том.

78

        Пекулий - имущество раба.

79

        Это место теперь называется Трансильванскими железными воротами.

80

        Это план одной из реальных римских вилл, раскопанных на территории Румынии.

81


105 год н. э.

82

        Долина Олта, Валахская равнина.

83

        Лагерь Славени (название современное).

84

        Стобенций - город в Македонии, где находился штаб Первой Испанской когорты ветеранов эквита.

85

        Весна 106 года н. э.

86

        Что наступление шло в четырех направлениях, считает Paul MacKormick в книге «The Dacian stones speak».

87

        Так полагает Джулиан Беннетт (Julian Bennett).

88

        То есть орел или решка. На старых римских монетах на одной стороне изображался профиль двуликого бога Януса, а на другой - нос корабля. И хотя монеты с тех пор изменились, поговорка осталась.

89

        Паразит - бездельник, не занятый общественным трудом, у греков обычно проживавший при доме. Во времена Античности слово было не столь бранным, как ныне.

90

        Сика - короткий кривой меч или длинный кинжал, короткий фалькс.

91

        На Колонне Траяна изображены подле стен Сармизегетузы удивительные штурмовые машины, не похожие ни на какие другие образцы. Считается, что на барельефе машины изображены не полностью.

92

        Контрвалационная линия - непрерывная линия укреплений, которую сооружали осаждающие войска вокруг крепости с целью не выпустить осажденных и не дать им возможности производить вылазки.

93

        Лето 106 года н. е.

94

        Трибунал - возвышение, с которого полководец держал речь перед солдатами, или смотрел парад, или принимал послов.

95


11 августа 106 года н. э.

96

        Тессера - жетон на получение определенного подарка, выплаты.


 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к