По пути Ясона Тим Северин


        Следуя за мифом, знаменитый путешественник Тим Северин повторил на точных копиях старинных кораблей маршруты мифических и полумифических первопроходцев - святого Брендана, Ясона, Одиссея, Синдбада и других, поименованных и безымянных. Сам Северин называет свой метод подтверждением мифов «детективом» (расследование легенд и сказаний) или «экспериментальной филологией».


        ПО ПУТИ ЯСОНА
        В поисках золотого руна
        Перевод с английского

        М. Башкатова, В. Бабенко
        Рисунки Трондура Патурссона

        Фотографии Джона Игана,

        Сета Мортимера и Тома Скудры

        Введение

        Пройти на веслах и под парусом 1500 миль от Греции до Грузии - это прежде всего командное достижение. Как капитан «Арго» полагаю, что начинать рассказ о следовании путем Ясона нужно с перечисления тех мужчин и женщин, которые составили экипаж нового корабля. И не имеет значения, проделали ли они с нами весь путь или присоединялись всего на день: они - новые аргонавты! Основной экипаж:
        Дейв Бриникум (от Волоса до Грузии)  - звукооператор
        Майлз Кларк (от Волоса до Стамбула)
        Джонатан Клоук (от Армутлу до Грузии)
        Питер Доббс (от Волоса до Чанаккале)
        Джон Иган (от Волоса до Грузии, также испытания и перегонка)  - фотограф
        Ричард Хилл (от Волоса до Грузии)  - кинооператор
        Ник Холлис (от Волоса до Грузии)  - врач
        Адам Макки (от Зонгулдака до Грузии)  - врач
        Питер Моран (от Волоса до Грузии, также перегонка)  - кок
        Сет Мортимер (от Палео-Трикери до Грузии)  - фотограф
        Кормак О’Коннор (от Стамбула до Грузии)
        Трондур Патурссон (от Волоса до Абаны, также перегонка)  - художник
        Тим Редмен (от Волоса до Грузии, также перегонка)  - баталер
        Марк Ричардс (от Волоса до Грузии, также испытания и перегонка)  - старший гребец
        Тим Северин (от Волоса до Грузии, также испытания и перегонка)  - капитан/рулевой
        Питер Уоррен (от Чанаккале до Грузии, также испытания и перегонка)
        Питер Уилер (от Волоса до Грузии, также испытания и перегонка)  - плотник Греческие волонтеры
        Костас Фикардос (также перегонка)
        Элиас Псареас
        Теодор
        Антонис Карагианнис Турецкие волонтеры
        Али Уйгун
        Дениз Демирель
        Умур Эрозлы
        Эрзин Йирмибезоглу
        Каан Акса
        Мустафа Пикдокен
        Хусну Конук
        Зийя Дерле
        Йигир Косеоглу
        Бюлент Довечи
        Нуреддин Кумру
        Эрдунк Гокче
        Чевдар Тосьяли
        Мехмет
        Юксель Волонтеры на Босфоре
        Феррух Манау
        Танер Токай
        Эмир Турган
        Мехмет Йавас
        Элфи Четинкайа
        Неджад Акдоган
        Юнус Йылмаз
        Бераддин Коксай
        Мехмет Бурчин
        Озген Коркмазлар
        Бюлент Танаган
        Энгин Чеззар Грузинские волонтеры
        Владимир Берайда
        Джумбер Цомая
        Георгий Топадзе
        Анатолий Акаев
        Леонтий Негефтиди
        Паата Нацивлишвили
        Владимир Петрюк
        Гиви Шомария
        Айвар Стренгис
        Зураб Цикитишвили Испытательная группа
        Джеймс Нивз
        Джейсон Хикс
        Крис Мерфи
        Крис Бедфорд
        Энди Стиррап
        Пол Оуверс
        Крис Бертон
        Робин Гвинн
        Мак Маккензи
        Джон Уоффинден
        Роберт Хэмлин
        Джейн Таунсон
        Дженнет Тронк Перегоночная команда
        Мартин Анкетилл (также испытания)
        Стематис Крисфатис
        Дэвид Гилмор (также испытания)
        Майк Керр (также испытания)
        Майк Костопулос
        Клайв Реймонд (также испытания)
        Том Скудра (также испытания)
        Филип Варверис
        Том Восмер (также испытания)
        Иен Уайтхед а также
        Лу Лиддон
        Дорин
        Рон



        Глава 1. На поиски истины
        От Эсона, сына Кретея и Полимеды, дочери Автолика, родился Иасон. Он стал жить в городе Иолке; в этом городе после Кретея воцарился Пелий. Когда он вопросил оракул, как следует ему оберегать свою царскую власть, бог возвестил ему, что он должен остерегаться человека об одной сандалии. Вначале Пелий не понял того, что ему предсказал оракул, но позднее ему пришлось узнать его смысл. Однажды он собрался принести на берегу моря жертву богу Посейдону и пригласил на это торжество многочисленных гостей, и среди них Иасона. Иасон, пристрастный к земледелию, занимался в это время полевыми работами, но, получив приглашение, поспешил на торжество. Переходя через реку Анавр, он потерял одну сандалию, сорванную с его ноги речной струей. Увидев обутого таким образов Иасона и вспомнив о предсказании, Пелий подошел к нему и стал спрашивать, как бы он, Иасон, поступил, имея всю полноту власти, с тем из сограждан, о котором ему было бы предсказано, что этот человек станет его убийцей. Иасон (или случайно ему это пришло в голову, или же причиной такого ответа был гнев богини Геры, желавшей, чтобы Медея, прибыв сюда,
погубила Пелия, который не воздавал божественных почестей Гере) ответил, что приказал бы этому человеку принести золотое руно. Пелий, услышав это, тотчас же приказал ему отправиться за золотым руном. Это руно находилось в Колхиде, в роще, посвященной богу Аресу: оно висело на дубе и охранялось постоянно бодрствующим драконом[1 - Аполлодор. Мифологическая библиотека. Перевод В. Г. Боруховича.].

        Так начинается первая сага в западной литературе о путешествиях - повествование о Ясоне (иначе Иасоне) и аргонавтах, отправившихся за золотым руном. Они снарядили большой корабль, на борт которого поднялись многие герои Древней Греции, и двинулись на поиски далекой земли на востоке. Там, на берегу широкой реки, рос дуб, на ветвях которого и висело золотое руно, охраняемое свирепым драконом. Вернув это руно в Грецию, царевич Ясон, «человек в одной сандалии», мог рассчитывать на обретение отцовского трона, узурпированного его дядей Пелием. На пути, как гласит предание, героям довелось испытать немало приключений: они высаживались на острове, населенном исключительно женщинами, которые рвались заполучить аргонавтов в мужья; они бились на кулаках с вождем варварского племени, причем проигравшему в поединке предстояло погибнуть; они проскользнули мимо жутких Сталкивающихся скал (Симплегад), сокрушивших множество кораблей. Слепой прорицатель, одолеваемый демоническими гарпиями, указал им верное направление; а когда герои наконец достигли далекой и желанной земли, царская дочь Медея столь горячо полюбила
Ясона, что предала свою семью, помогла возлюбленному выкрасть руно и вместе с ним бежала в Грецию.
        Неудивительно, что столь романтическая история пережила эпоху своего создания. По словам Гомера, это повествование было «на устах у всех», когда он приступил к сложению «Одиссеи». Греческие драматурги, не уступавшие в искусности и мастерстве Еврипиду, Эсхилу и Софоклу, посвящали аргонавтам свои пьесы. В III веке до нашей эры Аполлоний Родосский, возглавлявший знаменитую Александрийскую библиотеку, подробно изложил классическим гекзаметром историю аргонавтов:
        Феб, начавши с тебя, вспомяну о славных деяньях
        Древлерожденных мужей, что, следуя воле державной
        Пелия, на крепкозданном Арго промчались сквозь устья
        Понта меж черных скал, за руном золотым устремившись[2 - Аполлоний Родосский. Аргонавтика. Здесь и далее перевод Г. Ф. Церетели.].

        Двадцать два столетия спустя мы с моими товарищами решили по-своему почтить память древних героев. Аполлоний следовал за аргонавтами в стихах; мы намеревались повторить их путь на деле. Мы построили точную копию корабля Ясона, двадцативесельной галеры 3000-летней давности, и отправились на поиски собственного золотого руна - фактической основы предания о Ясоне и аргонавтах. Нашим путеводителем была «Аргонавтика» Аполлония, обернутая в целлофан, который защищал книгу от дождя и пенных брызг. Пессимисты предрекали, что, если не задует попутный ветер, нам придется более миллиона раз на человека погружать весла в воду, прежде чем мы достигнем цели.

        Наша галера - новый «Арго» - вызывала искреннее восхищение у всех, кто ее видел. На исследования, подготовку чертежей и строительство ушло три года, но всякому, кто любовался изящными обводами корабля, было ясно, что это время потрачено не напрасно. Пятьдесят четыре фута в длину, от мыска непривычного рылообразного тарана до оконечности кормы, галера походила на неведомое науке морское животное. Весла с каждого борта поднимались и опускались, точно лапы какого-то громадного зверя, крадущегося по спокойным темно-синим греческим водам. Два нарисованных глаза у носа настороженно всматривались вдаль, а на самом кончике тарана имелось углубление, чтобы держаться, и вода, заливаясь в него и стекая обратно в море, создавала впечатление, будто это ноздри, которыми корабль дышит.
        - Что это там?  - воскликнул вдруг кто-то, указывая чуть в сторону от курса галеры.  - Какой большой плавник! Может, акула?
        - Мне не приходилось слышать об акулах в Средиземном море,  - ответил другой голос.
        - Что там, Трондур?  - крикнул я от кормила.  - Что-нибудь интересное?
        Мускулистый и бородатый гребец обернулся ко мне и дернул подбородком. С Трондуром Патурссоном, моряком и замечательным художником, мы уже совершили два плавания и знали друг друга настолько хорошо, что слова нам не требовались. «Йа!» - буркнул он, нагнулся и достал из-под гребной скамьи гарпун. Потом пробрался на нос корабля, и минуту спустя гарпун уже был крепко насажен на древко. Трондур замер с оружием в руке, выбирая момент для броска. Он выглядел настоящим Посейдоном.
        - Всем приготовиться,  - велел я.  - Попробуем добыть эту акулу нам на завтрак.
        Весла замедлили движение, люди старались грести как можно тише, чтобы не спугнуть добычу. Теперь галера еще сильнее, чем ранее, напоминала морское животное - хищника, подбирающегося к жертве.
        Я слегка надавил на кормило, и нос корабля сместился чуть в сторону от прежнего курса и нацелился на черный треугольник плавника впереди. Похоже, акула не обращала на нас внимания. Я постарался припомнить все, что знал и читал о приемах и уловках китобоев. Может, стоит сделать несколько сильных и резких гребков, а дальше пусть корабль приближается к акуле по инерции? Или лучше продолжать грести, тихо и медленно? Первый вариант казался более предпочтительным.
        - Левый борт, суши весла. Правый борт, гребем дальше.
        Гребцы по левому борту прекратили грести, вода капала с лопастей их весел на темную, маслянистую поверхность моря. Люди по правому борту сделали пять резких гребков и тоже подняли весла в воздух. Галера скользнула вперед, одновременно плавно поворачивая. Мы почти настигли акулу. Я различал очертания рыбы - темное, почти сливавшееся с водой пятно около трех метров длиной. Акула наконец что-то заподозрила и начала отворачивать. Когда на нее упала тень галеры, рыба устремилась на глубину - и в этот миг Трондур метнул гарпун.
        Попал! Гарпун с плеском вонзился в воду и внезапно застыл: две трети древка торчали над водой, а наконечник угодил акуле точно в бок. Впечатление было такое, будто гарпун угодил в кусок топляка. Тут ошарашенная акула задергалась, и вода вокруг нее забурлила. Трондур ухватил веревку, к которой был привязан гарпун, и потянул; мгновение борьбы - и гарпун, скрывшийся было под водой, вынырнул обратно и закачался на волнах. Увы, рыбе удалось освободиться. Трондур флегматично вытащил гарпун из воды и показал нам: зубья наконечника загнулись, и теперь гарпун подозрительно смахивал на острогу.
        - Нехорошо,  - пробурчал Трондур и с сожалением покачал косматой головой.  - Надо было бросать глубже.  - И показал рукой, что гарпун пошел слишком полого: чтобы он надежно закрепился в теле рыбы, следовало метать его под большим углом.
        - Все, у кого мокро за ушами,  - слушайте,  - объявил Питер Доббс,  - наш завтрак уплыл! А мясо акулы, между прочим, очень вкусное, если правильно его приготовить, да еще лучку добавить…
        Питер, Трондур и еще двое членов экипажа галеры - наш доктор Ник Холлис и баталер Тим Редмен - были привычны к такого рода путешествиям. Все они сопровождали меня, когда я отправился на копии арабского парусного торгового судна VIII века из Муската в Аравии в китайский Кантон (свыше 8000 миль пути). Плавание продолжалось семь месяцев, мы изучали фактическую основу путешествий Синдбада Морехода, и наши товарищи-арабы научили нас местным рецептам приготовления акулы; надо признать, акулье мясо существенно разнообразило диету на борту. Естественно когда приспела пора набирать команду для повторения пути аргонавтов, я прежде всего обратился к своим прежним спутникам. Они не замедлили согласиться: Тим и Питер взяли отпуска на работе, Ник договорился с больницей о том, что у него будет свободное лето, а Трондур, который жил на Фарерских островах и зарабатывал на жизнь картинами и скульптурами, попросту сложил рюкзак (кисти, рыболовные крючки и гарпуны) и вылетел в Грецию.
        Там они присоединились к двум людям, помогавшим строить корабль,  - Питеру Уилеру, двадцатишестилетнему инженеру-англичанину, которому пришлось переквалифицироваться в плотника, и Джону Игану из ирландского графства Мэйо, мастеру на все руки и одному из двух фотографов нашей экспедиции. Другой фотограф, Сет Мортимер, примчался в последнюю минуту и выглядел пораженным до глубины души, когда ему сообщили, что здоровяк с бритой головой - наш старший гребец, который будет учить остальных премудростям гребли. Марк Ричардс неоднократно участвовал в состязаниях гребцов, благодаря чему накачал мышцы, как у культуриста; сочетание бритой головы и могучих мускулов превращало его в работорговца из голливудской исторической постановки. При этом он окончил Оксфорд и читал без словаря по латыни и по-гречески, что делало его незаменимым на борту - ведь мы пользовались оригинальным греческим изданием «Аргонавтики».
        Гребное прошлое имел и Майлз Кларк, участник соревнований по гребле между Оксфордским и Кембриджским университетами (он выступал за Кембридж), а на носу располагался самый важный человек в экипаже - наш кок Питер Моран. Он только что получил диплом специалиста по отельному менеджменту и решил, что ему требуется передышка после пяти лет обучения, прежде чем надевать костюм и галстук, положенные по статусу. Дел у него хватало. Обнаженный до пояса, с грязными пятнами на веселом лице, он заправлял крохотной кухонькой на самом носу корабля: ему полагалось готовить на спиртовке еду для двадцати вечно голодных гребцов. Впрочем, надо отдать Питеру должное - подобная перспектива его нисколько не смущала.



^Майлз^

        - Если мне помогут чистить овощи, после еды будут за собой убирать, думаю, мы вполне уживемся,  - сказал он мне.  - Но учтите, я никого не подпущу к припасам. Иначе все будут отщипывать по кусочку, и мы в конце концов останемся ни с чем.
        Наблюдая за своей воодушевленной командой, я испытывал искушение сравнить этих людей с теми героями, которые составили экипаж легендарного «Арго» в путешествии за золотым руном. В разных источниках упоминаются разные имена - ведь едва ли не каждый греческий город притязал на то, что его жители входили в состав команды Ясона; в итоге, если сопоставить все варианты, получится длинный список с представителями всех областей и важнейших городов Греции. Однако есть и те, чьи имена неизменно присутствуют во всех вариантах предания.
        В кормчие Ясон выбрал Тифиса; как пишет Аполлоний, «лучше других феспиец умел предузнать, когда волны / Гладь взбороздят, умел предсказать по звездам и по солнцу, / Битву ли ветры начнут или ветер подует попутный». Впередсмотрящим взяли остроглазого Линкея, который, как гласила молва, был способен проникнуть взором даже в подземные владения Аида. Плотником на борту стал Арг, строитель корабля, «наилучшего среди всех, что гладь бороздили морскую». На борт взошел и быстрейший на свете бегун, Евфем из Тенара; о нем говорили, что он мог «пробежать по пучинам блестящего моря», не замочив ног. Упомяну также близнецов Кастора и Полидевка (Поллукса)  - первый славился как искусный наездник, а второй был чемпионом Греции по кулачному бою (разумеется, подобный человек в команде необходим). Двое членов экипажа, Мопс и Идмон, были провидцами. Они толковали знамения, предсказывали будущее по полету птиц и по внутренностям жертвенных животных. Калаид и Зет - сыновья северного ветра Борея - унаследовали от отца способность летать. Коренастый Анкей, облаченный в медвежью шкуру, был столь силен, что мог
соперничать с сильнейшим человеком на земле - с самим Гераклом.
        Что касается последнего, когда именно он присоединился к аргонавтам и сколько времени провел в их компании - вопросы спорные; едва ли не каждый античный автор трактовал их по-своему. Для древних было попросту немыслимо, чтобы такой великий герой, как Геракл, не принял участия в походе аргонавтов, поэтому ему, что называется, постарались «подыскать местечко». Аналогичным образом в состав команды «Арго» включили и легендарного певца и музыканта Орфея: играя на лире, он скрашивал труды гребцов, его музыка успокаивала море и унимала гребцов, когда те ссорились между собой, а голос Орфея был настолько сладостен, что рыбы поднимались на поверхность послушать его песни.
        Для меня история Ясона и поисков золотого руна с давних пор таила в себе неизъяснимое очарование. Подобно большинству людей, впервые я прочитал о Ясоне в школе, в сборнике греческих преданий, где рассказывалось также о Тесее и Минотавре, о двенадцати подвигах Геракла и о прочих событиях, случившихся по воле богов Олимпа, которые не упускали случая вмешаться в повседневную жизнь мужчин и женщин Древней Греции. Однако как историк географических открытий, изучавший литературные повествования о путешествиях, я начал понимать, насколько важна история Ясона и насколько она особенна. В западной литературе это - первое описание великого похода, сохранившееся до наших дней; оно предшествует даже «Одиссее» Гомера. Позднее я выяснил, что поход аргонавтов принято относить к концу бронзового века - к XIII столетию до нашей эры. Бессмертный «Арго» - первый корабль в истории, носящий собственное имя. Для моряка это имеет немалое значение: впервые корабль перестал быть безликим плавсредством, безымянной плавучей деревяшкой. «Арго» - корабль с характером; более того, согласно преданию, он умел говорить
человеческим голосом и, когда было необходимо, давал мореходам советы. Само название участников похода - аргонавты - происходит от имени корабля; в современном мире, привычном к космонавтам, астронавтам и даже акванавтам, не стоит забывать, что аргонавты были первыми, кто отправился в чрезвычайно длительное и опасное путешествие.
        Античная история и литература на протяжении столетий привлекала множество исследователей. Может ли быть, спросил я себя, что эти люди не выяснили досконально всех подробностей похода аргонавтов? Тем не менее я ощущал почти непреодолимую потребность заново изучить тексты, проштудированные великими учеными с энциклопедическими познаниями. И не будем забывать о возрасте предания. Ведь поход состоялся так давно, что просто не могло сохраниться всех указаний, необходимых для точного повторения маршрута аргонавтов. И все же, перечитывая «Аргонавтику», я не мог не поражаться тому обстоятельству, что география этого путешествия практически не вызывает споров среди ученых. Все исследователи соглашаются, что путешествие началось из Северной Греции, а завершилось на восточном побережье Черного моря, там, где прежде было Колхидское царство, а ныне находится Грузия.
        Правда, на том согласие среди ученых иссякает. Одни полагают, что описание похода - чистой воды сказка, придуманная для развлечения. Другие считают, что поход и в самом деле имел место в конце бронзового века, однако последующие сказители придали ему несоизмеримые масштабы. Третьи указывают, что, хотя отсылки к походу аргонавтов встречаются уже в поэмах Гомера, первое «полноценное» изложение событий этого путешествия появилось лишь в середине III века до нашей эры, почти через тысячу лет после самого похода, если таковой и был предпринят.
        Группа ученых утверждает, что поход был физически невозможен. По их мнению, корабль, построенный в конце бронзового века, не мог выдержать 1500-мильного перехода от Греции к берегам Колхиды. Этот примитивный корабль, говорят они, попросту развалился бы на куски при первом же порыве ветра. И категорически невероятно, чтобы подобный корабль мог пройти Босфорским проливом и Дарданеллами и попасть в Черное море. Эти критики считают, что противоборствующие течения Босфора слишком сильны, чтобы галера Ясона могла их одолеть. Потребовался бы корабль не менее чем с пятьюдесятью веслами, расположенными в два ряда друг над другом, чтобы пройти Босфор, а морские историки не обнаружили доказательств существования таких кораблей ранее VIII века до нашей эры. Также эти критики замечают, что после появления указанных кораблей произошел всплеск интереса греков к бассейну Черного моря, вследствие чего появилось множество колоний по его берегам. Иными словами, история аргонавтов опередила свое время. Ясон и его спутники не могли добраться до Колхиды, вряд ли они доплыли дальше современного Стамбула. Впрочем, отнюдь
не все отрицают правдоподобность этого предания. По авторитетному мнению «Оксфордского классического словаря», описание похода аргонавтов - «одно из старейших греческих преданий, основанное, вероятно, на реальных событиях»…
        Слово «вероятно», однако, выдает некоторые сомнения. И единственный способ доказать реальность плавания Ясона - построить корабль, аутентичный эпохе, провести его на веслах через Босфор и Дарданеллы, а затем пристать к суше в Грузии. Прежде чем всерьез задуматься над тем, осуществима ли подобная экспедиция, следовало уточнить достоверность основного источника - поэмы «Аргонавтика». Впрочем, ее автора, Аполлония Родосского, никак нельзя упрекнуть в склонности к баснословию - он был одним из выдающихся ученых своего времени, учился у великого Каллимаха, являлся придворным наставником Птолемеев и за свои заслуги был назначен главой Александрийской библиотеки, сокровищницы знаний древнего мира; работая над «Аргонавтикой», он наверняка пользовался свитками из собрания библиотеки. Нам также известно, что коллеги Аполлония тщательно изучали текст поэмы и указывали автору на неточности и ошибки. Считается, что первая версия поэмы была намного длиннее, но ее раскритиковали столь сурово, что Аполлоний даже покинул Александрию и несколько лет провел вдали от этого «светоча культуры», сокращая и перерабатывая
текст. Второй вариант поэмы ученое сообщество встретило благосклонно, и, пусть даже современные критические мерки существенно отличаются от древних, не подлежит сомнению, что «Аргонавтика» - произведение весьма содержательное, написанное человеком сведущим, который изложил историю Ясона и аргонавтов на основании лучших источников тех дней.
        Значит, текст поэмы может служить путеводителем для современных аргонавтов, но как быть с кораблем? Точнее, возможно ли найти достаточно сведений, чтобы построить копию корабля XIII столетия до нашей эры? Разумеется, в конце бронзового века воды восточного Средиземноморья бороздили самые разные корабли - грузовые, торговые, ходившие с Кипра и Леванта, равно как и с Крита и с материковой Греции, гребные, парусные, мирные и военные. И скорее всего, каждый тип корабля имел, так сказать, местные варианты, в зависимости от места постройки и своего назначения. Корабль Ясона, как следует из всех текстов, был галерой - вполне логичный выбор транспортного средства для экспедиции, которой, возможно, придется столкнуться с враждебными племенами. Лишь галера могла вместить столько воинов, сколько требовалось для вооруженного набега, если хранитель золотого руна, царь колхов, откажется отдать его миром.
        Исследования морских историков за последние двадцать лет позволили накопить немало сведений о ранних греческих галерах, и из этих сведений явствовало, что галеры появились отнюдь не вдруг, не на пустом месте. Подобно «длинным кораблям» викингов, греческие галеры эволюционировали на протяжении столетий. Сегодня мы можем проследить историю северных драккаров, в чем-то сходных с галерами, на 1300 лет и можем утверждать, что изменения в их конструкции происходили очень и очень неспешно. Имеются все основания полагать, что строители галер были не менее консервативны. Иными словами, есть надежда, что доступный нам свод материалов позволит построить точную копию галеры конца бронзового века.
        По «Аргонавтике», корабль строили на берегу бухты близ города Иолк, который ныне называется Волос и который был столицей царства Ясона. И тут мне несказанно повезло в моих изысканиях: я обнаружил, что древнейшее изображение греческой галеры - на фрагментах керамики - найдено именно в Волосе! Эти фрагменты, по сути, представляли собой осколки и находились в плохом состоянии, однако греческий археолог, проводивший раскопки в Волосе, сумел сложить их в нужном порядке и получил цельное исходное изображение (некоторые линии, конечно, пришлось дорисовать). Это не более чем набросок, но он имеет чрезвычайное значение, поскольку доказывает, что уже в XVI столетии до нашей эры (этим временем датируются фрагменты), за несколько веков до Ясона, греческие корабли уже обладали характерным изогнутым носом, приподнятой кормой и боковым рулевым веслом. Позднейшие изображения, датируемые VII-IV столетиями до нашей эры, снабдили меня информацией относительно технических подробностей - в частности, о способах крепления паруса.



^Корабль из Волоса, около 1600 г. до н. э.^

        Но насколько велика должна быть галера? «Арго», по утверждениям античных авторов, считался самым крупным и величественным кораблем своего времени; при этом его точные размеры нигде не называются. На борту, по различным источникам, помещались от тридцати до пятидесяти воинов (или даже больше), причем отнюдь не обязательно все они были также и гребцами. Размеры ранних греческих кораблей определялись не привычными нам измерениями (длина, ширина, высота), а количеством весел. У Гомера упоминаются три типа кораблей - двадцати-, тридцати- и пятидесятивесельные галеры. Я понимал, что строить пятидесятивесельный корабль невозможно: во-первых, где взять столько денег, а во-вторых, где я найду столько гребцов? С другой стороны, если совершить новый поход за золотым руном на самой маленькой из галер и если преодолеть на ней течения Босфора, мой эксперимент тем самым окажется более убедительным. Если я дойду до Грузии на двадцативесельной галере, значит, Ясону на более крупном корабле это осуществить было и того проще. Итак, очевидный выбор - скромная галера о двадцати веслах. Подобные корабли часто
упоминаются в древних текстах, они составляли основу греческого флота, использовались в качестве разведчиков, сторожевых кораблей и курьеров. На такой галере Телемах, сын Улисса, отправился искать исчезнувшего отца - всего поколение спустя после Ясона. Если построить двадцативесельную галеру, у меня будет достоверный корабль той эпохи. А надежная команда, возможно, позволит в точности повторить путь Ясона и аргонавтов.
        К кому обращаться по поводу корабля, я знал наверняка. Колин Муди, кораблестроитель, уже спроектировал для меня два корабля. Именно на его чертежной доске впервые возник «Сохар», торговое парусное судно VIII века, обшивку которого стягивали 400 миль канатов из кожуры кокосов и на котором мы совершили плавание по маршруту Синдбада. Еще раньше, в 1976-1977 годах, Колин подготовил спецификации на «Брендана» - лодку, обшитую бычьими шкурами, на которой я с тремя товарищами пересек Северную Атлантику, чтобы установить, могли ли ирландские монахи открыть Новый Свет за тысячу лет до Колумба.
        Когда я позвонил Колину и сообщил, что хочу реконструировать древнегреческую галеру, он, похоже, нисколько не удивился. «Приезжай,  - только и сказал он,  - на месте все обсудим». Неделю спустя я сидел у него в кабинете, излагая свои соображения по поводу корабля аргонавтов и начиная понимать, что в очередной раз ставлю перед Колином чертовски трудную задачу. Чтобы систематизировать раскопанные мною сведения, Колин дотошно уточнил, сколько людей предполагается взять на борт и на какой срок, будут ли они ночевать в море или станут каждый вечер приставать к берегу, если последнее - на какой рельеф местности следует рассчитывать, в какое время года состоится экспедиция, какую древесину использовали древние, доступна ли она сегодня, если да - в каких количествах и какого качества, сколько времени я предполагаю провести на веслах и сколько - под парусом.
        Я ответил на все вопросы, как мог, а перо Колина скользило по бумаге, фиксируя мои слова. Из града вопросов, которыми он меня забросал, я сделал вывод, что как раз такой проект требовался ему и его супруге Розмари в качестве передышки от повседневной рабочей рутины. Если я что-то и упустил в своих изысканиях, Колин и Розмари восстановят упущенное по своим архивам либо додумают: ведь сочетание глубоких познаний и гениальных озарений - их фирменный стиль. Перо Колина, продолжавшее фиксировать мои слова, вскоре примется рисовать наброски, из которых постепенно вырастут чертежи и подробные планы двадцативесельной галеры, каковой предстоит воскреснуть спустя три тысячелетия. К тому времени, когда я наконец покинул дом Колина, мы успели затронуть столь загадочные материи, как: почему древние греки делили олимпийский локоть на двадцать четыре пальца; сколько энергии потратит человек, если будет грести непрерывно на протяжении восьми часов; и возможно ли, что в старину строители заранее придавали нужную форму деревьям, которые предполагалось пустить на строительство корабля, пригибая их к земле веревками.
Разговоры с Колином и Розмари всегда были для меня в радость, а скорость, с какой Колин набросал предварительный чертеж, выдавала его интерес к этому проекту.
        - Все вроде бы получается,  - сообщил он мне при нашей следующей беседе по телефону.  - Логика присутствует. Одно ведет к другому.
        - А что насчет начала постройки?  - осторожно справился я.  - Как по-твоему, строить будет трудно?
        - Это зависит от того, кому ты поручишь. Знаешь, этот корабль, похоже, будет самой сложной из всех твоих реконструкций. Правда,  - тут Колин хмыкнул,  - чем труднее корабль строится, тем обычно лучше он себя ведет на воде.
        Через две недели он прислал мне чертеж моего нового корабля. Шапка на листе гласила: «20-весельная галера Тима Северина, эсквайра. Предварительный чертеж № 365.1». Рисунок изображал вытащенную на слегка покатый берег галеру длиной 54 фута с девятифутовым бимсом шириной 4 дюйма, со скамьями для двадцати гребцов и - с хитрющей рожицей на виньетке, которую Колин изобразил над носом галеры.
        - Покажи чертеж строителю и спроси, что он по этому поводу думает,  - сказал Колин, когда я поздравил его с завершением работы.  - А потом прикинем, какие изменения придется внести.
        Беда была в том, что я еще не нашел строителя и не имел ни малейшего представления о том, где его искать. Вполне естественно, я хотел строить корабль в Греции. Но ведь не каждый день верфь получает заказ на постройку галеры конца бронзового века, так что мне нужен не обычный кораблестроитель, а мастер особого толка. Внезапно я сообразил, что надо найти кого-то, кто обладает связями в Греции и может посоветовать, куда обращаться, кто знает, где водятся корабельные мастера, наделенные воображением и готовые рисковать, кто посодействует в переговорах и объяснит, что именно мне нужно, кто, наконец, в равной степени свободно владеет английским и греческим языками.
        И где же искать такого человека? В приступе оптимизма я решил, что мне следует посетить ежегодную Лондонскую международную корабельную выставку, которая проходит сразу после Рождества: там всегда хватает стендов компаний, которые предлагают аренду яхт в Греции. Быть может, потолкавшись и поспрашивав, я случайно узнаю имя какого-нибудь греческого капитана или яхтсмена, который достаточно хорошо осведомлен насчет местной ситуации с кораблестроителями.
        Разумеется, я ни капельки не рассчитывал найти на выставке своего идеального кандидата. Но на первом же стенде, когда я объяснил, что мне требуется, девушка-ассистентка ослепительно улыбнулась и спросила:
        - Почему бы вам не поговорить с Джоном Васом?
        - Каким-каким Джоном?  - переспросил я.
        - Боюсь, я не знаю его настоящей фамилии. Ее очень трудно произнести, поэтому все зовут его Джоном Васом. Он живет в Афинах и помогает нам решать проблемы с арендой яхт. Он всегда приезжает на выставку и сейчас тоже здесь. Я видела его несколько минут назад. Если подождете, я его поищу.
        Пять минут спустя меня представили крупному и необычайно мрачному человеку лет шестидесяти, который говорил гулким басом и безупречно изъяснялся по-английски. В своем темно-синем блейзере, серых фланелевых брюках, туфлях яхтсмена и с шарфом на шее Джон Васмаджидис походил на англичанина больше, чем сами англичане вокруг. Более тридцати лет он работал на авиакомпанию «Бритиш эйруэйз» в аэропорту Афин и вышел на пенсию в должности начальника представительства. После отставки он с энтузиазмом предался своей истинной страсти - хождению под парусами. Думаю, за свою долгую профессиональную карьеру он сталкивался со всевозможными проблемами и кризисами - с раздраженными пассажирами, опоздавшими на рейс, с теми, кто остался без багажа, с потерявшими билеты, с теми, чьи рейсы были отложены на длительный срок. Не сомневаюсь, что в кризисных обстоятельствах Джон проявлял себя во всем великолепии. Я не встречал другого человека, наделенного таким талантом успокаивать всех вокруг. Отчасти это объяснялось внешностью - Джон был дороден и внушителен, но прежде всего - его манерой держаться. Для него не
существовало ни неразрешимых проблем, ни историй, слишком длинных для того, чтобы их выслушивать, ни обстоятельств, чрезмерно нагроможденных, чтобы в них разбираться. Нарочитая медлительность его движений была обманчива: действовал он стремительно, привлекая к сотрудничеству обширный круг друзей и опираясь на свой громадный опыт.
        С самого первого нашего разговора у меня сложилось впечатление, что Джон знаком едва ли не с каждым кораблестроителем, парусным мастером и хозяином верфей в Греции - по крайне мере, отлично знает, как с ними связаться. Он сразу же предложил мне свою помощь. Мне предстояло связаться с ним по прибытии в Грецию, и он обещал оказать любое возможное содействие. В следующие полтора года, вместивших в себя подготовительную суету, строительство и испытания копии трехтысячелетней галеры, Джон сделал для нас очень много. Его умение разбираться с трудностями, неиссякаемое дружелюбие и поистине ангельское терпение оценили по достоинству: среди своих его называли не иначе как «Дядюшка Джон». Если у кого-нибудь из команды возникали какие-либо затруднения на греческой земле или требовался совет, неизменно звучало: «Обратись к Дядюшке Джону, он поможет».
        Позднее в том же месяце, вооруженный картой дорог Греции и копией чертежа Колина, я отправился на арендованной машине осматривать те греческие верфи, которые рекомендовал мне Дядюшка Джон. Было очень холодно, перевалы главного хребта завалило снегом, и поездка скоро привела меня в отчаяние. Список верфей, составленный Джоном, был весьма коротким, однако располагались эти верфи на полуострове с таким разбросом, какой не привидится и в страшном сне. Час за часом я рулил по узким проселочным дорогам, которые имели склонность незаметно переходить в колеи на бездорожье и утыкаться в конце концов в стылый берег, заставленный полусгнившими остовами кораблей и рыбацкими лодками, вытащенными на зиму. Я быстро уяснил, что лишь владелец верфи может ответить на мои вопросы, а сами мастера не желают общаться с чужаком. Чаще всего выходило так, что владелец либо отсутствовал, либо скрывался где-то в дебрях очередного развороченного корабельного остова; в последнем случае он категорически не желал прерывать работу ради какого-то иностранца, которому взбрело в голову построить корабль бронзового века. Даже если
мне удавалось извлечь хозяина из его укрытия, разговор обычно происходил метрах в пяти от ленточной пилы, работа которой делала сколько-нибудь осмысленное общение практически невозможным, в особенности когда беседа велась на чудовищной смеси английского и греческого.
        Должно быть, я объехал не менее десятка верфей, пересек Грецию в ширину, побывал на близлежащих островах, но положительного результата не добился. Джон даже отвел меня на верфи Пирея, где, как ни поразительно, по-прежнему подвизались двое-трое умельцев, способных строить деревянные суда. Их мастерские были втиснуты между огромными корпусами кораблей, обреченных на слом, а сами мастера трудились под грохот молотов и шипение газовых резаков. Все, что я видел, приводило к мысли, что традиционное кораблестроение в Греции близко к вымиранию. Конечно, продолжали строиться рыбацкие лодки, но этим занимались, как правило, сами рыбаки, либо приглашенные плотники, либо энтузиасты. Профессиональных же мастеров, умеющих строить деревянные корабли, оставалась всего горстка. На верфях, осмотренных мною, занимались ремонтом, но новых кораблей не закладывали. Везде и всюду я слышал одни и те же объяснения - мол, нет подходящего дерева, нет спроса на традиционные суда, мастера ушли на пенсию или сменили место работы. Когда же - крайне редко - доходило до показа чертежей и я осторожно разворачивал перед местными
изысканный набросок Колина, на меня смотрели с изумлением, а то и с откровенным недоверием к моим умственным способностям. Ради всего святого, кому нужен такой нелепый корабль? Самые просвещенные интересовались, не собираюсь ли я катать туристов. Стоило же мне упомянуть о намерении проплыть в Черное море, местные принимались качать головами, явно жалея безумного иностранца. Ну разве не безумие - это ж сколько мне придется заплатить гребцам?!
        Только неподалеку от самого Волоса, где когда-то построили первый «Арго» из древесины с горы Пелион, нависающей над городом, мне удалось добиться проблеска понимания. Мастер искоса взглянул на чертеж и глубокомысленно заметил: «А, так вы хотите построить „Арго“». Сказано это было мимоходом, как если бы я просил построить обыкновенную прогулочную лодку. По счастью, мастер понимал по-немецки, и я, хоть и с запинками, сумел объяснить подробности. Но, когда я поинтересовался, возьмется ли его верфь за такую работу, он с сожалением ответил, что подходящую древесину подобрать крайне сложно и что он не может гарантировать достаточного числа строителей, чтобы уложиться в срок, поскольку сейчас нельзя подсчитать точное количество необходимых человеко-часов. Подобно большинству греческих верфей, на этой занимались ремонтом старых деревянных кораблей и лодок, а не строительством новых.
        Разочарованный, я вернулся в Афины, чтобы поговорить с Джоном. Следующий день был моим последним в Греции. Я планировать слетать на другой остров, где, как говорили, может найтись опытный мастер. Но наутро задул сильный ветер, и рейс отменили.
        - Почему бы вам не съездить на остров Спеца?  - спросил меня Джон.  - Да, ехать далековато, потому что все паромы отменили из-за непогоды, но если вы доедете до побережья напротив Спецы, то можете договориться с водным такси и вас доставят на остров. До него всего полмили. Я позвоню своему приятелю, попрошу подобрать для вас подходящего человека.
        Спеца представлялась мне самым неподходящим местом во всей Греции для поисков мастера-корабела. Я слыхал, что этот остров приобрел популярность на рубеже минувшего столетия, когда зажиточные афиняне начали строить там летние дома. Потом начался туристический бум. Спеца одной из первых стала принимать туристов. Судя по другим городам, которые мне довелось повидать, из этого следовало, что меня ждут наспех возведенные бетонные коробки отелей и апарт-отелей на побережье, старенькие гавани с паромами, ежедневно извергающими толпы туристов, и рыбаки, забросившие привычные занятия и инструменты своей профессии ради куда более прибыльного катания иностранцев на лодках.
        Первый взгляд на Спецу подтвердил эти опасения. Сойдя на берег в Новой гавани, я увидел все признаки туристического места. Неизбежная линия кафе протянулась вдоль гавани; стоял январь, поэтому окна заведений были плотно закрыты ставнями от студеного ветра. В щелки между ставнями можно было разглядеть сотни металлических столов и стульев, поставленных друг на друга; их ножки топорщились, будто лапы мертвых насекомых. Повсюду уныло свисали летние рекламные плакаты, предлагавшие гамбургеры и мороженое, призывавшие арендовать комнаты, зазывавшие в коктейль-бары и на лодочные прогулки. Некоторые порвались, и ветер теребил обрывки. По счастью, Спецу не постигла чума бетонных отелей; центр города почти не пострадал от туристического бума, однако поутру его узкие, извилистые улочки выглядели безжизненными. Ни единого живого существа, не считая пары полуголодных котов, которые прятались под деревянными прилавками на крохотном рыбацком рынке. Судя по отощавшим животным, обилия рыбы этой зимой на Спеце не наблюдалось. Водитель водного такси привязал лодку к дереву на причале и удалился в свой дом на
задворках гавани, где местное население, очевидно утомленное летним нашествием орд туристов (восемнадцать часов в день семь дней в неделю с апреля по октябрь), отсыпалось и приводило в порядок расшатанные нервы. Казалось, весь остров эвакуировали из-за объявления о цунами.
        Свернув налево, я двинулся по прибрежной дороге, которая, как уверял Джон, должна привести меня к Старой гавани, где трудятся корабелы. Мне надлежало спросить человека по имени Вассилис Делимитрос, который, как сообщили Джону, считался лучшим корабелом Спецы. При приближении к Старой гавани я начал различать характерные звуки - визг электрических рубанков, глухие удары молотов, жужжание сверл и надрывный вой ленточных пил. После запустения и тишины, царивших в Новой гавани, деловая суета в гавани Старой воспринималась как нечто невообразимое. Корабелы, закутавшись в теплые одежды от пронизывающего ветра, трудились весьма энергично, вдоль причалов сновали маленькие моторные скутеры. Электрические кабели тянулись от домов через дорогу минимум к пятнадцати корпусам кораблей различной степени готовности. Эти корпуса были разбросаны по гавани, однако в их расположении был определенный порядок, как у автомобилей, припаркованных на улице; одни стояли прямо на дороге, другие - посреди садика, а третьи - на каменистой дорожке, что вела к воде. Один корпус высовывался даже из гаража на первом этаже чьего-то
дома, а на балконе над ним плескалось по ветру белье; на другой стороне гаража висела вывеска, извещавшая, что здесь находится дискотека. Это был, словом, истинный центр традиционного кораблестроения Греции, и мне пришло в голову, что, как ни удивительно, ремесло корабелов, отмиравшее на материке, продолжает процветать по соседству с туристической зоной.
        Пролагая путь между штабелями досок и электрическими кабелями, я удостоился любопытных взглядов: мол, кого это там принесло? Одно из преимуществ туристического места заключается в том, что многие местные жители говорят по-английски. Когда я спросил, где я могу найти Вассилиса Делимитроса, мне тут же объяснили, куда идти; при этом любопытные взгляды сделались еще более откровенными. У Вассилиса последняя мастерская в ряду - пройти мимо невозможно.
        Позднее я выяснил причину этих взглядов, одновременно любопытных и жалостливых. Вассилис пользовался репутацией человека нелюдимого и сурового; его считали не греком, а татарином. Работал он один и не терпел посторонних. Мне рассказывали, что некоему туристу, наблюдавшему, как Вассилис трудится над лодкой, пришлось трижды просить его объяснить, что именно он делает. Первые два раза ответом на просьбу было раздраженное ворчание, а на третий раз Вассилис резко обернулся, хмуря брови, и швырнул свой инструмент под ноги опешившему туристу со словами: «Вот! Если так интересно, работай сам!» И ушел, оставив беднягу-туриста в полной растерянности. Прочие корабелы Старой гавани, должно быть, прикидывали, каким приемом почтит меня Вассилис в разгар зимы, когда он вправе ожидать отсутствия надоедливых чужаков.
        На дальней стороне гавани, поблизости от груды камней, я обнаружил покосившийся сарай, подпертый очередной дискотекой. У входа стояли две недостроенных рыбацких лодки, лежал штабель досок, а по соседству с досками пребывал невысокий мужчина в рабочих брюках и плотном шерстяном жилете. Он хмуро разглядывал одну из лодок, а в мою сторону даже не посмотрел. В руке он держал тесло, это что-то вроде помеси молотка с топором, и атаковал лодку с такой яростью, будто она была его личным врагом. Стружки разлетались во всех направлениях. Время от времени он останавливался, отступал на шаг, наклонял голову и придирчиво озирал лодку. Потом возобновлял атаку и его выразительное лицо отражало все, что он думал. На голове у него была диковинная шляпа, мятый серый колпак с пятнами масла, и на мгновение мне почудилось, что я вернулся в детство и вижу перед собой Румпельштильцхена из сказок братьев Гримм. Он метнул на меня взгляд исподлобья и вернулся к работе, а я наблюдал за ним. Работал он очень споро и совершенно очевидно не пользовался никакими измерительными приборами. На моих глазах несколько ребер лодки
друг за другом приобрели едва ли не идеальную форму, каковой он, по всей видимости, и добивался. Атакуя дерево, он не медлил ни секунды, не сомневался ни в одном своем движении. Внезапно стаккато ударов тесла оборвалось: он вновь отступил на шаг и пристально оглядел лодку.
        Полюбовавшись работой виртуоза, я отправился искать переводчика - Джон говорил, что Вассилис, поскольку он строит лодки и корабли почти исключительно для греков, вряд ли понимает по-английски. По счастью, владелец соседней дискотеки оказался на месте и согласился мне помочь. Вместе мы вернулись к сарайчику Вассилиса.
        - Извините, мастер,  - робко начал мой переводчик.  - Этот человек хотел бы побеседовать с вами насчет новой лодки.
        Вассилис с видом мученика опустил тесло и дернул головой, приглашая нас под крышу. Когда мы все оказались внутри, он извлек из кармана куртки, висевшей на двери, сигарету, предложил другую мне - я отказался - и закурил.
        - Ну?  - спросил он. Это было первое слово, которое я от него услышал.
        Беседа получилась весьма короткой и чрезвычайно конкретной. Мой переводчик объяснил, что я ищу мастера, способного построить деревянный корабль.
        - Не просто корабль,  - вмешался я,  - а особенный, историческую реликвию, таких не строили уже сотни лет, копию древнегреческой галеры.
        Выражение лица Вассилиса не изменилось, он молча ждал продолжения.
        - Вот чертеж,  - сказал я,  - сделанный специалистом.  - И развернул изящный рисунок Колина прямо на верстаке, поверх точильных камней, банок с гвоздями и разнообразных инструментов.  - Как, по-вашему, возможно сегодня построить такое?
        Вассилис с гримасой человека, которому не терпится вернуться к настоящей работе, склонился над чертежом.
        - Какая длина?
        - Около 16 метров.
        Молчание.
        - Обшивку,  - прибавил я,  - нужно крепить так, как это делали в древности, деревянными клиньями. Я знаю, это может стать проблемой, но так поступали в старину…
        - Не проблема,  - буркнул Вассилис.
        - Сколько времени займет постройка?
        - Кокпит будет?
        - Нет, просто открытая палуба.
        - Мотор?
        - Нет. Только весла и парус, как на настоящих галерах.
        - Четыре-пять месяцев,  - вынес вердикт Вассилис.
        - Это не просто копия,  - предупредил я.  - Я хочу пройти на этой галере на веслах и под парусом в Черное море, повторить путь Ясона и аргонавтов.
        Вассилис не отреагировал. Казалось, к разговорам он относится, как к своей работе,  - ни малейших сомнений. Поэтому я собрался с духом и задал главный вопрос:
        - Вы сможете построить такой корабль?
        - Да.
        - Когда начнете? Я бы хотел выйти в море в начале лета 1984 года.
        Вассилис подумал.
        - В следующем октябре.
        Он затушил сигарету, вышел из сарая, взялся за тесло - и мгновение спустя во все стороны снова полетели стружки. Я понял, что разговор окончен.
        Позднее, намного позднее, когда галеру готовили к спуску на воду, из Афин на Спецу приехал корреспондент греческой газеты, желавший взять у Вассилиса интервью. Почему он решил построить такой необычный корабль, с какими трудностями столкнулся, как их преодолел и тому подобное. А еще журналиста интересовало, почему Вассилис согласился рискнуть своей репутацией.
        Мастер посмотрел корреспонденту в глаза и ответил:
        - Для Греции.
        Глава 2. Вассилис

        На Спецу прибыли чертежи от Колина. На них было показано, как следует строить галеру, отмечены ширина и высота каждой доски и каждого бимса, указаны расположение и форма всех элементов деревянного корабля с их экзотическими названиями - стрингеров, привальных брусьев, кильсонов, книц и футоксов. Имелся также чертеж, изображавший изгиб и поперечное сечение кормы, изогнутой на манер скорпионьего хвоста, и маленький набросок, что показывал наилучший способ соединения досок при помощи деревянных клинышков. Еще Колин подсчитал, насколько велик должен быть парус и какую ему надлежит иметь форму. Он прикинул, что прямоугольника площадью около 300 квадратных футов (весьма скромный размер) будет достаточно для столь небольшого корабля. Специально для меня Колин приложил к чертежам схему, из которой явствовало, что, если развернуть галеру под определенным углом к поверхности воды, на конкретной скорости она может перевернуться.
        Прежде всего конструкция «Арго» призвана была облегчить труд гребцов. На другом рисунке Колина трое роботоподобных «типовых» людей сидели на гребных скамьях: рисунок показывал, сколько требуется свободного места каждому гребцу, чтобы выполнять свою работу, не мешая товарищам. Впрочем, мы согласились, что «типовых» людей подыскать будет нелегко. Кто бы ни вызвался отправиться со мной - а я до сих пор не имел представления, кому взбредет в голову добровольно согласиться на долгие часы изматывающего труда,  - они вряд ли окажутся «типовыми» людьми.
        Придирчивость Колина к деталям была неоценима, поскольку именно она служила залогом успеха строительства. Но как мне убедить Вассилиса в необходимости точно следовать «иноземным» чертежам? Ведь для него бумаги и рисунки из Англии ровным счетом ничего не значили. Вассилис привык опираться на опыт, на знания и умения, обретенные за долгую жизнь (и он когда-то был подмастерьем); в конце концов, он построил уже столько традиционных рыбацких лодок, что назубок знал размеры каждой детали и не глядя мог поставить ее на нужное место. Он не слушал ничьих советов и наверняка не станет вглядываться в чертежи. Похоже, мне придется изыскать способ «перевести» чертежи Колина в нечто такое, чему Вассилис согласится следовать и что не нанесет урон его совершенно оправданному самомнению. Пожалуй, надо изготовить модель в полном соответствии с чертежами, выверенную до миллиметра, такую красивую, что Вассилис не сможет ею не восхититься - а потом воспроизведет ее в натуральную величину. Да, так; положусь на суждение, что столь опытный и искусный мастер, как Вассилис, сумеет по крохотной модели построить оригинал -
что называется, на глазок.
        Том Восмер, знакомый мне со «странствий Синдбада», был гениальным моделистом. Когда мы впервые встретились, Том занимался тем, что реставрировал поврежденные модели античных судов. Его жена Венди однажды пошутила, что всякий раз, когда она пытается пропылесосить ковер, пылесос давится крохотными медными пушечками. В конце нашего похода по следам Синдбада Том и Венди перебрались в Австралию, где Том открыл верфь по строительству деревянных судов. Хотя сейчас он находился от меня на другом конце света, я не сомневался: Том - именно тот человек, который примет вызов и изготовит миниатюрную модель галеры бронзового века.
        Все сложилось так, как я надеялся. Три месяца спустя меня пригласили в аэропорт Хитроу забрать посылку из Австралии - большую и круглую, как барабан. Раскрывать коробку было все равно что разгадывать китайскую головоломку. Когда я снял крышку «барабана», пришлось обращаться к письменным инструкциям, чтобы открыть вот этот зажим, повернуть вот этот фиксатор, удалить еще один слой прокладочного материала, отвернуть винт, потянуть за ручку… Наконец моим глазам предстала сама модель, совершенная в каждой детали; в ней присутствовали даже деревянные колышки, оригиналам которых предстояло в будущем соединить доски настоящего корабля. Каждый колышек был утоплен в дощечки толщиной 3 мм; несмотря на микроскопические размеры, Том ухитрился не пропустить ни единого! Невооруженным глазом можно было различить лишь вереницу черных точек, размерами каждая не крупнее кончика швейной иглы,  - это и были торцы колышков, располагавшихся на предназначенных им местах. Том всегда страдал склонностью к перфекционизму.
        Снова собираясь в Грецию, я взял модель с собой. Когда я поставил ее на верстак Вассилиса, тот и бровью не повел, как обычно.
        - Вот так должен выглядеть наш корабль,  - сказал я, старательно делая вид, что ничуть не волнуюсь. На мгновение - или мне показалось - во взгляде Вассилиса мелькнуло одобрение.  - С нашей прошлой встречи я провел кое-какие опыты. В частности, попытался согнуть большое дерево, чтобы понять, получится ли тот изгиб, который указан на чертежах.
        Моим переводчиком был Энди, племянник Дядюшки Джона. Бывалый моряк, он без труда перевел мой рассказ, как в Ирландии я искал в лесах 16-метровый ствол подходящего диаметра, валил дерево, тащил его до деревни, где жил, обрубал топором ветки, а потом стесывал все лишнее, после чего вымачивал древесину в морской воде (чтобы размягчить), устанавливал лебедку и поднимал ствол, добиваясь нужного изгиба,  - словно натягивал тетиву гигантского лука. Времени это отняло немало, и я рассчитывал, что моя история произведет на Вассилиса определенное впечатление. Однако мое долгое повествование этот молчаливый грек подытожил единственной короткой фразой.
        - Что он сказал?  - спросил я.
        Энди, похоже, смутился.
        - Давай, выкладывай.
        - Он сказал: «Ну и что?»
        Еще одной причиной из тех, что вновь привели меня на Спецу, была потребность узнать, где Вассилис намерен брать древесину для строительства. Обломки древних средиземноморских судов, добытые водолазами, равно как и фрагменты, найденные при археологических раскопках, убедительно доказывали, что в античности для домов и для кораблей использовали разновидность сосны - Pinus brutia, иначе алеппскую сосну. Я попросил Вассилиса работать именно с этой породой - и с радостью узнал, что он и другие мастера Спецы предпочитают как раз алеппскую сосну. Мне поведали, что древесину доставляют на Спецу с острова Самос у побережья Турции. Так что я отправился на Самос в поисках того торговца деревом, который являлся поставщиком Вассилиса. Я хотел удостовериться, что он понимает, сколь тщательно нужно подойти в данном случае к отбору древесины.
        Высоко в горах Самоса, в идиллической деревушке из разряда тех, какими восторгаются туристические путеводители (оттуда открывался потрясающий вид на Эгейское море), я нашел нужного мне человека - в бакалейной лавке на улочке столь узкой, что автомобилю по ней было не проехать. Вардикос - так его звали - объяснил, что местный лес вырубали на протяжении столетий, поэтому сегодня действуют строгие ежегодные квоты на количество деревьев, которые можно рубить. По счастью, прибавил он, я приехал достаточно рано, так что он, вероятно, сможет удовлетворить пожелания Вассилиса. Вместе с сыном они летом поищут подходящие деревья, повалят их и оттащат к дороге, откуда позднее, на грузовике, а потом на пароме, переправят на материк.
        Спускаясь с гор, я съехал с главной дороги и заглянул в тот лес, где Вардикос рубил деревья. Хватило одного взгляда, чтобы убедиться в обоснованности его сетований. Большинство сосен представляло собой жалкое зрелище: кривые, перекрученные, некоторые, возможно, еще годились для рыбацких лодок, однако трудно было отыскать хотя бы одно дерево, достаточно прямое для того, чтобы вытесать из него длинную доску. Интересно, и как Вассилис управляется с этаким негодным материалом? Да, задачка не из легких, но ведь выбора нет. Я уже успел осмотреть голые склоны горы Пелион близ Волоса, с которых когда-то брал древесину Арг, мастер Ясона. Там не осталось ни единого полноценного дерева. Греческий историк Фукидид еще в V веке до нашей эры сетовал, что леса Греции изрядно поредели (из этих деревьев строили боевые корабли) и что за древесиной приходится отправляться в Италию и в Малую Азию. Немногочисленные сосновые боры сохранились лишь на Самосе и на соседнем острове Митилена… В общем, визит в лес произвел на меня угнетающее впечатление: я утратил всякую уверенность в том, что Вардикос сумеет обеспечить
Вассилиса нужным материалом.
        Два месяца спустя Дядюшка Джон позвонил мне из Афин, чтобы сообщить шокирующие новости. Его голос звучал озабоченно.
        - Тим, боюсь, у нас неприятности. Я смотрел вечерние новости по телевизору, и там сообщили о крупном лесном пожаре на Самосе. Картинка - сплошное пламя. Пожарных собирают со всей Греции, вызвали даже специальные самолеты, которые распыляют воду с химикатами. Короче, выглядит все просто жутко. Говорят, боры почти все выгорели - и твой, скорее всего, тоже.
        Сердце у меня упало. В нужные сроки мне больше нигде не добыть подходящую древесину. Как ни крути, а строительство галеры, по-видимому, откладывается - как минимум, на год.
        Через неделю Дядюшка Джон позвонил снова. Он несколько раз пытался связаться с Вардикосом, но безуспешно. Телефонные линии Самоса то ли сгорели вместе с лесом, то ли были переданы в исключительное распоряжение пожарных и спасателей. Впрочем, Джон не был бы Джоном, если бы в конце концов не добился своего.
        - Тим, это невероятно! Предполагалось, что Вардикос отправит древесину Вассилису только в следующем месяце. Но по какой-то причине он решил отослать ее раньше! В общем, твои стволы уплыли с Самоса прямо накануне пожара. Это была последняя отправка. Все прочее, в том числе делянки у дороги, сгорело дотла. Нам повезло, Вассилис может приступить вовремя.
        Самос оказался далеко не единственным источником проблем и забот. Я написал письмо президенту Турецкой федерации яхтинга с просьбой подсказать, как получить разрешение на плавание вдоль побережья его страны с частыми ночевками на берегу, в укромных бухтах. Как он считает, не будет ли возражений у властей? Я пояснил, что намереваюсь проплыть на небольшом судне по Эгейскому морю, пройти Дарданеллы и Босфор, а затем продолжить путь по Черному морю до турецко-советской границы. Возможно, федерация сумеет оказать мне поддержку в официальных кругах.
        Алпай Чин, президент федерации, проявил исключительную заботливость. Когда я прибыл в Стамбул, чтобы изучить вопрос на месте, выяснилось, что он уже связался с командованием турецких ВМС. Руководство Военно-морской академии выделило мне яхту с мотором, чтобы я воочию убедился в опасностях хождения на веслах по Босфору.
        Прогулка на яхте получилась поистине отрезвляющей. Мотор грудился на пределе сил, пока мы преодолевали бурлящие воды Босфора, а лоцман из местной лоцманской школы заверил меня, что грузовые суда нередко становятся игрушками здешних прихотливых течений. Каждый год минимум один корабль выбрасывает на берег, причем порой он подминает под себя близлежащие домишки. У южного входа в пролив мне показали переломленный остов чрезвычайно крупного танкера, павшего жертвой течений. Утратив управление, этот танкер столкнулся с другим судном, загорелся, а затем взорвался: жители поселений по соседству приняли вспышку за ядерный взрыв.
        На побережье Черного моря друзья Алпая организовали мне встречу с адмиралом турецких ВМС. Мимо стоявших навытяжку часовых в белых мундирах, белых перчатках и фуражках с красным околышем меня провели в кабинет, обставленный почти в оттоманском стиле. Адмирал оказался человеком дружелюбным и доброжелательным, этакий османский паша; его широкую грудь украшали многочисленные ордена и ленточки. Мне предложили чай в изящной фарфоровой чашке; когда я изложил свои намерения, адмирал добродушно хмыкнул.
        - Что ж, если вы хотите попасть сюда летом, по крайней мере время года вы выбрали правильно,  - сказал он.  - У Черного моря дурная слава. Местные считают, что на нем всего четыре надежных гавани - Самсун, Трабзон, июль и август…  - Он откинул голову и расхохотался так, что подпрыгнули чашки на столе.
        Вернувшись домой, я столкнулся с очередным счастливым совпадением из числа тех, что сопровождали меня на протяжении этой экспедиции. Я не собирался подбирать команду до тех пор, пока строительство корабля не достигнет заключительной стадии. Однако меня поджидало письмо от первого добровольца. Отправитель письма недавно окончил тот же оксфордский колледж, что и я сам,  - Кебл, а сейчас посещал курсы делового администрирования. Занятия ему наскучили, хотелось перемен, вот он и интересовался, не организую ли я новый поход. Если да, не сочту ли я возможным включить его в экипаж? Он извинялся за то, что практически не имеет опыта хождения под парусом, при этом давно занимается греблей: выступал за команду университета, был капитаном гребной группы своего колледжа и тренером гребцов. Кроме того, в письме сообщалось, что в Оксфорде он изучал классические языки. Итак, мой первый доброволец - античник и гребец! Интересно, подумалось мне, понимает ли этот Марк Ричардс, во что ввязывается? И как кстати? Ведь у него попросту не могло быть ни малейшего представления о том, что я хочу пройти по пути Ясона и
аргонавтов на двадцативесельной галере.
        К тому времени Колин Муди почти завершил свою работу. Лишь один элемент конструкции галеры оставался под вопросом - нос, точнее, его размеры и форма. В античных текстах ничего не говорилось о том, как рано характерные носы греческих галер стали использовать для тарана вражеских судов. Колин предположил, что первоначально такую форму носу придали, чтобы облегчить кораблю скольжение по воде; отдаленный потомок такого носа - подводный выступ на носах многих современных кораблей. Колин поручил студентам Высшего колледжа в Саутгемптоне в качестве практики провести «ходовые испытания» моделей галер. Меня же попросили изготовить три разных типа носов, которые можно будет менять во время этих испытаний.
        Как-то поутру я отправился в Саутгемптон, чтобы узнать, как обстоят дела у студентов. На испытательном стенде студенты висели вниз головами, внимательно наблюдая за поведением канареечно-желтой модели, которая перемещалась по искусственному водоему под шипение и гул различных механизмов. К моему испугу, инструктор включил аппарат, создававший искусственные волны, и на следующем повороте модель резко накренилась, а потом запрыгала на гребнях. Вода захлестывала палубу, и стало ясно, что настоящий корабль при такой качке не замедлит опрокинуться.
        - Не беспокойтесь,  - утешил меня инструктор.  - Компьютер, отвечающий за волны, запрограммирован так, чтобы создавать волну, какая бывает при свежем ветре в Северном море. Не думаю, что вашей галере выпадут такие трудности.
        Испытания подтвердили подозрения Колина: таран существенно улучшал ходовые качества судна. Галера изящно скользила по воде, таран разбивал волны, так что гребцам не приходилось с ними бороться. По всей видимости, античные кораблестроители отлично представляли себе, как должна выглядеть морская галера. Колин решил увеличить размеры тарана на 2 фута. Кроме того, испытания на стенде выявили обстоятельство, о котором я решил заранее не говорить своим гребцам: совокупная мощность двадцати человек, гребущих в темпе, достаточном, чтобы выдерживать его на протяжении нескольких часов подряд, составляет всего две лошадиных силы! Иными словами, их совместных усилий едва хватит, чтобы состязаться с самым крохотным лодочным моторчиком. И как, скажите на милость, мы проведем галеру водоизмещением 8 тонн по Босфору, против тех самых течений, которые я недавно наблюдал? Над этим вопросом я предпочитал пока не задумываться.
        Держа слово, Вассилис приступил к работе в начале октября. Он отвел меня на маленькую лесопилку, куда доставили с Самоса стволы Вардикоса. Там я впервые увидел, как Вассилис строит рабочие отношения. Когда мы пришли на лесопилку, нас явно не ждали, несмотря на предварительную договоренность: ни единого человека в поле зрения, лезвие ленточной пилы сломано. Вассилис ворвался в помещение и начал действовать - лезвие немедленно заменить, бревна распилить… Работники подчинились беспрекословно, а Вассилис следил за ними, что-то бормоча себе под нос. Даже когда пила загудела, он не успокоился - время от времени хмуро косился на рабочих, поминал недобрым словом Вардикоса, который прислал не совсем то, что нужно,  - ну да ладно, сойдет. От хозяина лесопилки он потребовал доставить распиленные доски на Спецу не позднее чем через два дня. На рассвете второго дня древний грузовик, доверху нагруженный нашей древесиной, приполз в Старую гавань Спецы. Рядом с грузовиком катил на мотороллере Вассилис в своем остроконечном колпаке, точно овчарка, стерегущая стадо.
        Из Австралии прилетели Том и Венди Восмеры; они согласились провести зиму на Спеце, помогая в строительстве. Том выступал как технический советник, следил за соблюдением исторической достоверности, а также выполнял любую работу, которую изредка поручал ему не терпевший никого под боком Вассилис. В отношениях с ним Тому приходилось проявлять чудеса дипломатии. Мне снова и снова напоминали, что Вассилис не подпускает никого к тем лодкам, которые строит. Он работает в одиночку, в крайнем случае - с единственным помощником, чья задача - подносить и убирать, держать другой конец бревна и тому подобное, то есть прислуживать маэстро. Этот помощник, улыбчивый молодой человек по имени Мимас, летом водил туристические яхты, а Вассилису помогал лишь в спокойные зимние месяцы. Пяти месяцев «под крылышком» у Вассилиса было для него вполне достаточно. Он как-то объяснил нам, почему Вассилис никогда не обращается напрямую к Дино - мастеру, работавшему в соседней мастерской. Дино - тоже замечательный плотник, они с Вассилисом даже пользуются одной пилой. Восемь часов в день шесть дней в неделю они трудятся в
десяти ярдах друг от друга - круглый год, и при этом хранят молчание. По словам Мимаса, Дино и Вассилис вместе обучались в подмастерьях, а когда начали работать самостоятельно, казалось вполне естественным, что они будут трудиться сообща. Но однажды, по какой-то неведомой причине, между ними произошла столь бурная ссора, что один оказался в больнице, а другой - в полицейском участке. С тех пор они не сказали друг другу ни слова.
        Том все прекрасно понимал. Такие мастера, сказал он мне, славятся независимостью и буйным норовом. Они работают самостоятельно и охотно предаются своим разнообразным идиосинкразиям. Том не желал вмешиваться в работу Вассилиса, так что тут опасаться было вроде бы нечего. С другой стороны, получалось, что судьба проекта зависит от одного человека - Вассилиса. Если он утратит интерес, или, как говорится, пойдет вразнос, или - чего доброго - заболеет, у нас не останется ни малейшего шанса завершить строительство вовремя. Перспектива, что и говорить, тревожная, но Том был единственным, кого Вассилис соглашался терпеть, признав в нем такого же перфекциониста; вдобавок Том отличался изрядным терпением и упорно осваивал греческий, чтобы переговариваться с маэстро.
        Мы сняли квартиру в доме, что выходил окнами на мастерскую Вассилиса в Старой гавани. Каждое утро с балкона этой квартиры мы видели, как Вассилис спускается по крутой тропинке от своего дома на другой стороне гавани. За его мотороллером мчался кудлатый пегий пес - дворняга, которую мы так и прозвали - Кудлатый. Вассилис съезжал по тропинке, пропадал из виду, а потом вновь появлялся, почти под нашим балконом. Рокот мотороллера стихал, и Вассилис в сопровождении Кудлатого направлялся в мастерскую, а им навстречу из-под досок, тряпок, перевернутых лодок и пустых бочек высыпала стая прикормленных бродячих кошек, пожиравших глазами пластиковый мешок в руках Вассилиса: этот суровый, вечно всем недовольный грек, оказывается, имел слабое место - каждый день он подкармливал местную живность, даже по воскресеньям, в свой законный выходной.
        Вассилис решил строить галеру на берегу, сразу за своей мастерской. Мимасу приказали расчистить место и разложить деревянные колоды, на которых предстояло подняться остову галеры. И тут случился первый конфликт между традициями и моими пожеланиями: я попросил Вассилиса сделать киль с легким изгибом вверх посредине. По теории, когда галера окажется на плаву, вес экипажа и припасов приведет к тому, что изгиб распрямится и киль ляжет на воду ровно.
        Как я и опасался, Вассилис категорически воспротивился. Никто никогда не делал киля с изгибом, сообщил он мне. Такой изгиб - характерный признак старого, дряхлого, дурно построенного корабля, который вот-вот развалится. Маэстро настолько возмутился, что не поленился отвести меня на другую сторону гавани и показать один такой корабль на стапеле.
        - Вот!  - сказал Вассилис и ткнул пальцем.  - Гляди! Этот корабль совсем плохой. Ему осталась пара лет. Зачем тебе новый корабль с таким дефектом? Никогда в жизни не слыхал о корабле с гнутым килем! Чушь какая-то!
        Четыре или пять раз подряд мы с Томом терпеливо объясняли нашу теорию; по счастью, в тот день у Вассилиса было хорошее настроение. После двух часов спора он неожиданно развел руками.
        - Ладно, сделаю. Но это ваша идея, не моя.  - И возвел глаза к небу, а потом обхватил голову руками и состроил плаксивую физиономию.
        Пару недель спустя, когда киль галеры уже покоился на колодах, а изгиб был виден всем, кто хотел видеть, двое местных стариков остановились неподалеку и стали обсуждать необычную форму. Вассилис накинулся на них, защищая дело своих рук.
        - Что, понять не можете, насколько это здорово?  - крикнул он и сопроводил свои слова величавым жестом.  - Так оно и должно быть!
        Вардикос не сумел найти дерева, достаточно высокого, чтобы маэстро мог вытесать киль из цельного ствола; пришлось собирать его из нескольких частей. Массивную основу тарана также собирали из более мелких элементов, которые скрепляли между собой деревянными колышками, и насадили на изогнутый корень, задавший форму. Когда все было готово, мы собрались, чтобы установить таран и киль на стапель. Едва киль очутился на месте, Вассилис забегал вокруг, вбивая умопомрачительное количество клиньев, призванных не дать дереву утратить форму. Мимоходом он пояснил, что это необходимо, поскольку свежесрубленная алеппская сосна имеет обыкновение выгибаться. Если не зафиксировать киль, он утратит форму, и построить корабль окажется невозможно.
        Почему же мы не использовали высушенную древесину, спросил я. Потому что таковой в пределах досягаемости не было, а свежесрубленная сосна будет получше - она более податлива. Я внезапно сообразил, что услышал разгадку тайны, не дававшей покоя историкам. Они никак не могли понять, как древним грекам удавалось столь быстро восстанавливать потери своего флота в кораблях. Некоторые историки полагали, что на античных верфях хранились запасы древесины, из которых и строились новые корабли; но если так, каким образом былые мастера рассчитывали потребности флота в пополнении? Разгадка же оказалась простой: в древности наверняка не использовали высушенную древесину. Подобно Вассилису, старые мастера брали свежесрубленные деревья - «более податливые». Мастерство кораблестроителя, древнего или современного, заключается в умении определить, как поведет себя та или иная древесина, когда высохнет, насколько она сядет, насколько выгнется,  - и, приняв все это во внимание, построить корабль.
        Наш следующий шаг опять отличался от традиционных методов кораблестроения. Традиция предписывала строить корпус от киля, а уже затем устанавливать ребра. Том же подготовил для Вассилиса своего рода направляющие; позднее, когда корпус окажется в значительной степени собран, часть этих направляющих можно будет убрать, а остальные будут служить шпангоутами. Мы с Томом согласились, что так разумнее и что Вассилису придется примириться с новым для него методом строительства. Впрочем, ожидать от маэстро полного одобрения наших нововведений не приходилось, особенно с древесиной столь податливой и склонной к выгибанию. Ну и ладно; значение имело лишь то, что форма корпуса должна соответствовать проекту Колина.
        После полудня в тот день, когда мы поставили на место несколько ребер, остальные ушли, а я задержался на верфи. Мне хотелось, что называется, почувствовать корабль. Впервые за все время строительства он приобрел отчетливые очертания, позволявшие представить, как выглядела галера 3000-летней давности. Стоя на берегу и разглядывая ребра корабельного «скелета», я поражался тому, сколь хрупким он кажется. Когда мы устанавливали ребра, они были вполне весомыми в наших руках. А теперь, расположившись вдоль киля, они нарушали пропорции; мнилось, что киль не выдержит их тяжести и собственного веса и переломится пополам. Мне пришел на память скелет крокодила, увиденный в музее естественной истории. Голова и массивные челюсти, подобно носу и тарану нашего корабля, казались слишком массивными для вытянутого позвоночника.
        Вассилис, правда, нисколько не беспокоился - во всяком случае, никак беспокойства не проявлял. Каждое утро он приходил в мастерскую, кормил кошек, варил себе кофе на костре из стружек и принимался за работу. Ни Мимас с Томом, ни я, ни Джон Иган, который приехал фотографировать и помогать всем, кому понадобится помощь, не имели ни малейшего представления о том, что именно будет происходить в конкретный день. Чем займется Вассилис, предугадать было невозможно: он оказался абсолютно непредсказуемым. То он подступал с теслом к тарану, то менял местами доски и замерял их кривизну, то вдруг сообщал, что едет на другую сторону острова, чтобы поискать дубы, из ветвей которых получаются отличные нагели - те самые колышки, которыми доски крепились друг к другу. Он никогда не сообщал своих планов заранее - и никогда не объяснял, что и как делает. Он просто работал - в своем ритме и по своим методам. Нас с Томом едва не хватил удар, когда, вместо того чтобы начать корпус с первой доски у киля, Вассилис начал с последней - на уровне палубы. После чего совершенно неожиданно поставил на место самую нижнюю доску.
Мы с Томом, разумеется, ждали, что затем он установит соответствующую доску по другому борту - не тут-то было! Вассилис поставил вторую снизу доску с той же стороны.
        - Не верю своим глазам,  - пробормотал Том.  - Думаю, он собирается выложить борт целиком, прежде чем хотя бы начать другой. Мне бы такую уверенность в том, что все получится, как надо. Знаешь, я никогда ничего подобного не видел!
        Вассилис ухитрился поставить с ног на голову и другую кораблестроительную теорию. Исследователи много писали о трудностях ожидающих того, кто попытается воспользоваться старинным методом соединения досок корпуса - так называемым методом шпилек и пазов. Этот метод - утраченное искусство, и потому эксперты в один голос заявляли, что воссоздать его чрезвычайно затруднительно. В ребре каждой доски следует проделать череду пазов, в которые будут вставляться плоские шпильки - на половину своей длины; следующая по порядку доска при таком методе надевается на шпильки сверху. После этого шпильки закрепляются деревянными же язычками-фиксаторами. Это весьма утомительный, однако вполне надежный способ крепления корпуса. Согласно исследованиям, необходимо потратить долгие часы на освоение этого метода, чтобы вычислить, где именно и на каком расстоянии друг от друга должны располагаться пазы, и определить правильный угол и размеры шпилек. Нам говорили, что времени на это уйдет очень много, так что строительство корабля займет не менее двух лет. Вассилис же, когда мы поделились с ним своими опасениями, только
фыркнул. Том показал ему модель паза со вставленной шпилькой и фиксирующим колышком. Маэстро лишь пожал плечами.
        - Это мелочи,  - сказал он.  - Я возьму две доски, вырежу пазы и клинья, составлю доски вместе и - тук-тук!  - Он сделал характерный жест человека, забивающего гвозди молотком.  - Все будет в порядке.



^Пазы и крепления корпуса:^


^1 - шпильки в пазах; 2 - фиксирующие колышки^
        Разумеется, Вассилис оказался абсолютно прав. Первая доска внизу корпуса встала на место столь быстро и ловко, будто наш маэстро применял метод пазов и шпилек всю свою жизнь. Прочие доски тоже не вызвали у него никаких затруднений; при этом Вассилис работал фактически в одиночку, тогда как мастеров древности окружали многочисленные помощники и рабы, которые, в частности, вырезали для них сотни пазов и вытесывали сотни колышков. Чтобы облегчить труд маэстро, мы нашли простенькую машину, способную выполнять ту же работу, и пригласили молодого плотника-англичанина Тима Ричардса. Тим управлял машиной и готовил для Вассилиса колышки из древесины бука. К корпусу, конечно же, маэстро Тима не подпускал - при всяком удобном случае он напоминал нам, что корпус - его личное дело, с которым он намерен справиться самостоятельно и в соответствии с собственными воззрениями.
        Некоторые его техники производили поистине драматическое впечатление. Он только-только закончил один борт; получилось великолепно - настоящее произведение искусства, крутой бок желтоватого отлива, с торцами колышков, фиксировавших шпильки. Прохожие останавливались и восхищенно глазели на это чудо, сотворенное человеческими руками. Вдруг Вассилис куда-то исчез, но вскоре вернулся, волоча за собой газовый баллон и горелку. Зажег горелку и направил струю пламени прямо на доски! На мгновение нам почудилось, что он обезумел и готов сжечь корпус дотла. Но нет - в тот самый миг, когда доски начали чернеть, Вассилис повел струей пламени, будто это была краска, а не огонь. И тут нам стало понятно, что он делает: он высушивал пламенем отверстия, в которые собирался вставить дополнительные колышки. В сухом дереве колышки будут держаться надежнее. Таков был его радикальный метод сушки древесины; когда Вассилис закончил, прекрасный корпус выглядел так, будто на нем практиковались пожарные.
        Несколько дней спустя мы с Томом перекусывали у себя на квартире, когда с верфи донеслись истошные вопли. Мы выскочили на балкон и увидели, что, похоже, произошел несчастный случай: корпус больше не покоился на деревянных колодах - рухнул на бок и лежал на земле. Мне одновременно пришло в голову множество последствий случившегося - кого-то придавило упавшим корпусом, доски треснули от удара о землю… Том помчался на верфь, потом неожиданно вернулся.
        - Я за камерой,  - пояснил он, отдуваясь.  - Пошли, увидишь, что учинил твой Вассилис.
        - Что стряслось?  - спросил я.  - Почему корабль лежит на боку?
        - Увидишь. Это обязательно надо сфотографировать. Вассилис явно решил, что с правым бортом уже все и пора заняться другим. Никого не предупредив, он выбил подпорки с одной стороны, позвал Мимаса и Тима, велел им ловить, а сам перевернул корпус!  - Том озадаченно покачал головой.  - Надеюсь, он ничего не повредил.
        Я так и не привык к манере Вассилиса перекатывать корпус с борта на борт, словно это был не корабль, а слон, которого мыли в реке; впрочем, это был далеко не единственный повод для беспокойства. Я сильно тревожился относительно того, получим ли мы все разрешения, необходимые для повторения пути аргонавтов к их цели - легендарному царству Колхида, где хранилось золотое руно; ныне Колхида стала Советской Социалистической Республикой Грузия. За советом я обратился к лорду Килланину, бывшему президенту Международного олимпийского комитета, который в бытность руководителем МОК сумел наладить отличные отношения со многими мировыми лидерами. Он незамедлительно связал меня с советским министром спорта, который сделал мне интригующее предложение: человека, который, скорее всего, заинтересуется моей экспедицией, звали Юрий Сенкевич; это был хорошо известный врач и телеведущий.
        Имя было мне знакомо. Сенкевич в качестве корабельного врача ходил с норвежским путешественником Туром Хейердалом на борту плотов «Ра» и «Тигрис». Кроме того, он вел чрезвычайно популярную программу о путешествиях на советском телевидении. Я написал Юрию и передал письмо через атташе по культуре посольства СССР в Лондоне; в письме содержалась просьба помочь с официальным разрешением доплыть до Грузии. Письмо кануло в недра посольства, и несколько месяцев мы пребывали в полном неведении. Время от времени я заходил в посольство, и неизменно вежливый и обходительный атташе по культуре сообщал, что ответа пока нет. Приходилось ждать и уповать на то, что хлопоты не окажутся напрасными; между тем строительство корабля продолжалось, я постепенно набирал экипаж. В один прекрасный день мне вдруг позвонил лондонский корреспондент ведущей советской газеты.
        - Мистер Северин? Могу я взять у вас интервью?  - спросил он.  - Я хотел бы поговорить о вашей новой экспедиции.
        Я немало удивился, поскольку публичных объявлений пока не делал.
        - Да, конечно,  - ответил я.  - Но скажите, откуда вы о ней узнали?]
        - Мой редактор связался со мной из Москвы и попросил сделать интервью с человеком, который хочет отправиться за золотым руном. Юрий Сенкевич рассказал о вашей экспедиции в своей программе и заявил, что советское телевидение покажет ваше прибытие в Грузию.
        Два дня спустя пришло и официальное подтверждение из посольства. Мне дали разрешение причалить к берегам советской Грузии. Власти СССР обещали всяческую помощь и содействие, предлагали даже пополнить мой экипаж, когда мы окажемся на советской территории. Похоже, новый поход за золотым руном постепенно становился событием международного масштаба.
        К концу марта Вассилис практически закончил выкладывать второй борт. Тем временем Том - безусловно, тоже маэстро в своем деле - готовил корабельное снаряжение. Пока Вассилис трудился над корпусом, бормоча себе под нос нелестные замечания, адресованные, как я подозревал, в равной мере Колину и Вардикосу, Том изготовил скамьи для гребцов и подпорку для мачты, из древесины кипариса вытесал саму мачту и рею, вырезал лопасти двух рулевых весел, или кормил, каждое длиной 12 футов. Вдобавок он был опытным такелажником; в Афинах мы нашли нужное количество пеньки, из которой Том нарезал ванты и фалы (от них так приятно пахло смолой). Где бы ни требовалась тонкая работа, Том оказывался тут как тут, с долотом и лобзиком, уровнем и штангенциркулем. Для навершия кормы он собственноручно вырезал изящный орнамент.



^Кормовое весло^

        Все как будто шло отлично, настроение мне портил только один скептик - бывший приятель, а ныне заклятый враг Вассилиса Дино. Мне передавали его слова: «От этого корабля не будет толку. Он слишком длинный и слишком узкий. Недаром в старых книгах столько рассказов о кораблях, что переламывались пополам. Этот ждет такая же участь».
        Тиму Ричардсу пришлось вернуться домой - его отпуск закончился; в наследство нам он оставил десяток шкивов, сделанных вручную, каждый представлял собой точную копию классического варианта (такие находили при раскопках на берегах Средиземного моря)  - деревянные колесики на деревянных же втулках. На замену Тиму прибыл человек, с которым я прежде встречался лишь однажды и всего на полчаса. Питер Уилер написал мне письмо, вызываясь добровольцем; он был готов трудиться матросом, однако при разговоре выказал некоторую неуверенность в себе. Да, он немного умеет ходить под парусом. А как насчет работы по дереву и по металлу? В письме упоминалось, что по образованию он - инженер. Ну - Питер слегка замялся,  - ему приходилось делать кое-что по дому, но профессиональных навыков у него нет. Эта неуверенность, эта застенчивость, как я впоследствии узнал, была отличительной чертой характера Питера. На самом деле он оказался вполне сведущим в плотницком ремесле, опытным инженером и дизайнером - в общем, идеальным человеком для того, чтобы приглядывать за кораблем в море. Он мог подлатать щепой разбитый руль,
изменить конструкцию тарана, починить любой неисправный механизм - и все это без шума и суеты.



^Питер Уилер^

        Вскоре после его приезда на Спецу мы завтракали у меня на квартире, и кто-то упомянул, что видел Питера на улице рано утром.
        - Вы бегали?  - спросил я.
        - Ну да,  - тихо ответил Питер.
        - И далеко забрались?
        - По-моему, на другой берег острова.
        Наступила пауза: все мысленно подсчитывали расстояние до дальнего от нас берега Спецы. Выходило около 10 километров.
        - Вы что, бегаете марафоны?
        - Э… Вообще-то, да.
        - И когда в последний раз бежали марафон?
        - За день до приезда сюда.
        За столом установилось ошеломленное молчание.
        Строительство галеры близилось к завершению, и настал миг официальной регистрации ее существования у греческих властей, у нас не было ни малейших сомнений или разногласий относительно названия корабля. С первого же наброска мы называли галеру «Арго» - вполне естественный выбор, знак уважения ее прославленному предшественнику, этому, по словам Аполлония, чуду, «наилучшему среди всех, что гладь бороздили морскую». К несчастью, мы скоро узнали, что в Греции гораздо проще назвать корабль, чем получить разрешение на плавание в греческих водах. Требовалось соблюсти великое множество условий и предписаний, принять на борту десяток правительственных и ведомственных комиссий, выполнить настоятельные рекомендации инспекторов по безопасности, подготовить горы документов и так далее. Очень быстро я пришел к убеждению, что греческая бюрократия существует для того, чтобы изобретать всевозможные препоны - исключительно ради собственного удовольствия; что местные чиновники изобретают проблемы, просто чтобы понять, можно ли их преодолеть. Походило на ситуацию, когда очень умный человек играет в шахматы сам с
собой…
        Началось с того, что власти классифицировали «Арго» как готовый к спуску на воду малый грузовой корабль греческой постройки. Под парусом нам запрещалось ходить до тех пор, пока мы не выполним ряд требований: например, пока морской инспектор не выдаст заключение, что галера соответствует спецификациям своего класса кораблей. Все мои объяснения, что для галеры конца бронзового века таких спецификаций нет и быть не может, пропали втуне. Сколько у корабля герметичных переборок? Ни одной - это ведь открытая галера. Значит, она не может выйти в море. Какие у корабля резервы плавучести, достаточно ли крепки корпус и рулевые весла, чтобы выдержать шторм? На чиновников нисколько не подействовало объяснение, что палуба «Арго» не является исторически аутентичной и что весла имеют солидный запас прочности. Бедняга «Арго» не соответствовал почти всем требованиям - ни по плавучести, ни по конструкции, ни по условиям комфорта для экипажа, ни по наличию радиостанции… От нас даже потребовали, чтобы мы оборудовали галеру системой пожаротушения для предотвращения возгораний в моторном отсеке; по счастью, никакого
мотора - и моторного отсека - на галере не обнаружилось.
        Я все отчетливее понимал, что необходимо привлечь Дядюшку Джона; он немедленно связался со своими бесчисленными приятелями и знакомыми. Полезные советы мы получили от Греческого корабельного реестра, от военных кораблестроителей, от старших чинов портовой полиции, от юристов и - напоследок - из офиса министра торгового флота. К общему удовлетворению, один остроглазый адвокат углядел некий подпункт в международной конвенции по безопасности мореплавания. Этот подпункт делал исключения из дебрей правил и условий для кораблей, признанных «экспериментальными». Очевидно, что «Арго» вполне подходил под статус «экспериментального корабля». Дядюшка Джон организовал мне встречу с министром торгового флота, тот поставил свою подпись - и словно неведомый чародей махнул волшебной палочкой: «Арго» с официального одобрения оказался на особом положении, что подтверждалось проштампованным, написанным от руки министерским сертификатом. Согласно этому документу, галера являлась «экспериментальным судном примитивной конструкции». Вместо системы пожаротушения, радиостанции, палубных надсмотрщиков с морскими кодексами,
одобренного профсоюзами экипажа и специального помещения для корабельной кошки мне позволили выйти в море лишь при условии, что я возьму с собой достаточно спасательных жилетов и плотиков, боцмана, врача и старшего гребца.
        За неделю до спуска «Арго» на воду произошло событие столь невероятное, что мне вспомнились слова Аполлония Родосского о галере Ясона. По Аполлонию, древний «Арго» имел в днище особый брус - ветвь священного дуба из святилища Зевса в Додоне. Это был своего рода амулет, отводящий несчастья, талисман на удачу; кроме того, как писал Аполлоний, ветвь придавала галере резвости. Вдобавок изредка - например, когда покидал родной Иолк - древний «Арго» вещал человеческим голосом.
        Двадцать первого марта новый «Арго» возлежал на стапеле. Не считая нескольких мелочей, он был вполне готов к спуску на воду. Ту часть корпуса, что окажется под водой, выкрасили в черный цвет, причем краску смешали с дурно пахнущим бараньим жиром, чтобы корабль беспрепятственно скатился с вальков. Вассилис с Мимасом построили крепкую деревянную «колыбель», чтобы менять положение галеры на стапеле. В тот день они развернули «Арго» так, что он встал практически под прямым углом к морю. Разворот потребовал немалых усилий, и в разгар операции Вассилис предложил передохнуть. Четверо или пятеро мужчин, тянувших веревки, бросили свое занятие и присели на землю; «Арго» остался в полном одиночестве - в пределах пяти ярдов от корабля не было ни души. И тут наша галера «заговорила»! Она издала низкий, отчетливо различимый, вполне человеческий стон, невыразимо жуткий!
        На мгновение я решил, что мне почудилось. Стон был протяжный, какой может издать спящий человек, но он длился и длился - должно быть, секунд пятнадцать. Потом прекратился. Впрочем, тишина продолжалась недолго: стон повторился. Признаться, я почувствовал себя неуютно и стал оглядываться в поисках шутника, устроившего нам такой подвох. Другие, похоже, ничего не слышали. Вероятно, звук был различим лишь с того места, где находился я, в 10 ярдах от борта галеры. Но я был не одинок: стон «Арго» услыхал и Вассилис. Он выпрямился и склонил голову набок, прислушиваясь, затем приблизился к корпусу, прошелся вдоль него, удивительно напоминая овчарку на пункте пограничного досмотра. Стон повторился вновь, будто корабль общался сам с собой. Вассилис достал из кармана карандаш и прижал его кончик к корпусу галеры. Потом сделал шаг в сторону и повторил процедуру. Вскоре все объяснилось: «Арго» незаметно для человеческого глаза перемещался по «колыбели», и смазанные жиром доски, соприкасаясь с деревянной подпоркой, издавали скрип, похожий на стон. Вассилис ребром ладони поставил на место высунувшийся колышек.
Стоны прекратились. «Арго» замолчал, но я еще долго ощущал холодок между лопаток.
        Когда первый «Арго» спустили на воду, аргонавты, по рассказу Аполлония, прорыли ров, «шириной кораблю соразмерный», от места строительства до моря. В этот ров опустили деревянные катки, а весла подняли так, чтобы те «выступали на локоть, и к уключинам их привязали»; сами же аргонавты встали в промежутках между веслами по обоим бортам. Кормчий Тифис поднялся,


        Чтобы друзьям приказать столкнуть своевременно судно.
        Их ободряя, он громко вскричал, а они, не помедлив,
        Все навалились сильней и единым напором столкнули
        С места корабль и его, упираясь в землю ногами,
        Двинули мощно вперед… И проворно Арго пелионский
        Шел за ними, они же влекли его с криком протяжным.

        Вот застонали вальки, попираемы днищем могучим,
        Вот заклубился вкруг них черный дым под нажимом тяжелым,
        И соскользнул на волны корабль, но, чтоб слишком далеко
        Не отошел он, герои его оттянули обратно.

        Спуск нового «Арго» оказался едва ли менее впечатляющим. По благоволению небес это событие случилось в первый солнечный день весны. Над материком, в какой-нибудь миле от нас, клубились грозовые тучи, изрыгая ливень, но Старая гавань Спецы нежилась в солнечном свете. Затрепетали на ветру сигнальные флажки; на «Арго» развевались флаги всех стран, которые мы намеревались посетить по пути, а также флаги стран, из которых прибыли члены экипажа. На берегу собралась толпа - островитяне, туристы из Афин, наши друзья и помощники. Вассилис по поводу торжества облачился в самые чистые свои джинсы; он старался сохранять невозмутимость, но так и сиял. Он обещал построить галеру, поставил на кон свою репутацию - и вот вам пожалуйста, новый «Арго» на стапеле, блистающий алым, белым и синим (эти цвета раскраски мы позаимствовали с микенских фресок).
        Православный священник из деревни пришел благословить корабль. Он выглядел как персонаж спектакля на историческую тему - высокий, с окладистой бородой, в длинных черных ризах с расшитым воротником и в высокой черной шапке. С величественным видом он осенил галеру крестным знамением. Перед носом «Арго», развернутым к суше, поставили столик, застелили его полотном, превратив тем самым в алтарь, на который водрузили чашу со святой водой, крест из древесины оливкового дерева, кадило и побег оливы с листьями. После молитвы священник окунул ветвь оливы в святую воду и величаво приблизился к «Арго». Он брызнул водой в нарисованные «глаза» над тараном, а затем, подобрав ризы, двинулся по палубе, от скамьи к скамье, кропя святой водой корабль и всех присутствующих.
        Когда священник сошел с галеры, Вассилис отделился от толпы. В руке он держал скипани - маленькое тесло, которым пользовался в повседневной работе. Он подошел к кораблю и несколькими быстрыми ударами вырезал три креста на носу. Потом наклонился и поцеловал кресты. Это было его личное благословение. Затем он махнул рукой, веля всем отойти, чтобы случайно не угодить под корабль, когда тот начнет двигаться. В этот миг - незабываемое зрелище - из толпы выступили самые опытные корабельные мастера Спецы. Я был растроган тем, что эти люди, обычно свирепо отстаивающие свою независимость, согласились сегодня помочь Вассилису, тем самым признав его мастерство. Каждый держал в руках крепкий деревянный кол, чтобы подпереть корабль, если тот закачается, или подтолкнуть, если скольжение замедлится. Они выстроились двумя рядами вдоль обоих бортов галеры. Затем в ожидании распоряжений повернулись к Вассилису, который стоял подбоченясь у носа. Тот нагнулся, осмотрел киль, подозвал к себе одного помощника и велел ему при помощи кола подвинуть «Арго» буквально на волосок.
        Потом маэстро дал знак. Четверо помощников взмахнули кувалдами и выбили остававшиеся подпорки. «Арго» теперь держался на одной-единственной опоре. Вассилис трижды ударил кувалдой. На третьем ударе подпорка выскочила, и «Арго» заскользил вперед. Мужчины с кольями следили за его скольжением, а галера между тем двигалась все быстрее. Зрители разразились аплодисментами, когда корабль кормой вперед вонзился в воду и закачался на волнах.
        «Арго» выглядел поистине великолепно, вода доходила ему точно до ватерлинии. За последние, быть может, полторы тысячи лет мы стали первыми, кто построил и спустил на воду настоящую галеру. К аплодисментам прибавились приветственные кличи. Вассилис с гордостью глядел на творение своих рук. Том, стоявший рядом со мной и приложивший столько сил для осуществления этой затеи, не скрывал слез.
        - Господи!  - воскликнул он.  - Как же она прекрасна! Ей-богу, я сейчас разревусь.
        Глава 3. Царство Ясона

        В день торжественного спуска «Арго» на воду Марк Ричардс, наш начальник гребцов, прибыл на Спецу вместе с первой партией гребцов-добровольцев, чтобы испытать галеру в деле. Едва ежедневный паром из Пирея пришвартовался к пристани, на набережной Старой гавани появились десяток молодых людей во главе с Марком - его бритая голова пряталась под соломенной шляпой из тех, что носят летом английские викарии. Наряд Марка дополняли линялая футболка, темно-синие гребные шорты с кожаной заплатой на заду (на заплате красовалось название известного пива) и стоптанные теннисные туфли. В каждой руке он держал по огромному пакету. Чтобы избежать оплаты за доставку авиапочтой, я попросил всех членов экипажа прихватить с собой в багаже часть корабельного снаряжения; Марк передвигался по набережной широким, упругим шагом, словно на какой-нибудь атлетической тренировке, которая предусматривала переноску тяжелых предметов на большие расстояния на пределе скорости. За ним шагали гребцы, все, как на подбор, статные, все с пакетами и в гребных шортах. Белые, незагорелые ноги выдавали в них новичков в Греции. Они
выглядели точь-в-точь как отряд муравьев-рабочих на марше.
        Все они являлись действительными или бывшими членами Гребного клуба оксфордского колледжа Кебл и вызвались отправиться в Грецию на пасхальные каникулы, чтобы провести испытания «Арго». На следующий день к ним присоединилась вторая партия добровольцев, в том числе две девушки, и таков был энтузиазм студентов, что к ним примкнул даже рулевой команды колледжа, Джейсон, передвигавшийся на костылях. Он недавно угодил в аварию на мотоцикле и сломал ногу, но не собирался, по его собственному выражению, пропускать веселье. Студенты оказались отличными ребятами, смешливыми и энергичными, и за две недели на Спеце они успели как следует погонять «Арго» - даже как-то выдали достойные уважения 6 узлов! В день накануне отъезда они обошли на веслах весь остров, причем уложились в промежуток от рассвета до завтрака. После их отбытия я нашел на новехоньком парусе «Арго», в нижнем углу, крошечный герб колледжа, вышитый одной из девушек.
        В последние несколько дней ходовых испытаний галеры начали прибывать члены перегоночной команды. Им предстояло доставить «Арго» со Спецы в порт Волос - отправной пункт нашего похода по пути Ясона и аргонавтов. Эта команда также состояла из добровольцев. Некоторые, как Тим Редмен и Питер Моран, впоследствии станут членами основного экипажа; другие же просто пожертвовали двумя неделями отпуска, чтобы погрести веслами на «Арго». Их ожидали две не слишком приятных недели, поскольку весной в Греции бывает и холодно и сыро, однако «Арго» надлежало прийти в Волос к открытию «плавательного сезона» - на случай, если понадобится что-то починить или внести какие-либо изменения в конструкцию, прежде чем мы отправимся в 1500-мильный путь до берегов Грузии.
        Специоты устроили нам проводы. Праздник состоялся на главной площади близ Новой гавани, той самой, что выглядела столь пустынной и неприветливой, когда я приехал на остров два года назад. Теперь на ней было не протолкнуться. Юноши и девушки в старинных национальных костюмах танцевали греческие танцы. Мэр произнес речь, все хвалили Вассилиса, который явно чувствовал себя неуютно в синем костюме с галстуком; Евгении, его младшей дочери, явно доставляло удовольствие, что люди хвалят ее отца. Когда сгустились сумерки, юноши выстроились на каменных ступенях гавани и подняли над головами горящие факелы, а «Арго», под флагом Спецы, на веслах двинулся прочь от берега. Над толпой взмыл белый голубь. Он пролетел над галерой, нырнул в дым от факелов, сделал пируэт и растворился в небе.
        Следующее утро было нашим последним на острове, и Вассилис пришел попрощаться с нами лично. Он прикатил на мотороллере к верфи, где «Арго» принимал на борт последние припасы. Как всегда, ему навстречу выскочили кошки, но на сей раз Вассилис их проигнорировал. Он направился прямо к маленькому деревянному молу, у которого стоял «Арго». В одной руке маэстро был букетик островных цветов, набранный поутру, а в другой он держал скипами - свое тесло. Без единого слова Вассилис поднялся на борт, вбил два гвоздя в загнутую корму и повесил на них тесло и цветы.
        - Пусть тут висит,  - сказал он мне.  - Этим инструментом корабль построен, значит, он принесет вам удачу. Помните, вашу галеру построили на Спеце; если понадобится помочь - звоните, не стесняйтесь. Лучшего корабля у меня не было.
        Держа за руку Евгению, Вассилис стоял на молу и глядел, как мы на веслах выводим «Арго» из Старой гавани и берем курс на Волос, откуда и начнется новый поход за золотым руном.
        Развалины древних Микен лежат в четырех часах езды на северо-запад от Спецы. Это место подарило имя самой замечательной культуре материковой Греции бронзового века, а цитадель - то, что от нее сохранилось,  - подтверждает значимость этого города для цивилизации той поры. Крепость венчает холм - остатки массивных стен, лестницы, ведущие к некогда величественному дворцу, кольцо вертикально поставленных камней окружает могилы-колодцы, в которых погребены несколько микенских царей; их погребения изобилуют оружием, украшениями и прочими предметами роскоши, так что археологи склонны согласиться с Гомером, называвшим Микены «златообильными». Думаю, этому городу не суждено кануть в пучину забвения. Знаменитые Львиные ворота - их считают самым древним образцом монументального зодчества в Европе - относятся к числу наиболее часто фотографируемых достопримечательностей Греции. Гомеровские стихи обессмертили одного из царей Микен - Агамемнона. Золотая маска микенского правителя, которую археолог Шлиман принял за посмертную маску Агамемнона, смотрит пустыми глазницами отовсюду - с плакатов на стенах, с
открыток, с обложки каталога Национального музея. Об Агамемноне известно многое, зато далеко не все знают, что Геракл услышал о намерениях Ясона отправиться за золотым руном именно на рыночной площади Микен. Предание гласит, что эта весть заставила Геракла прервать совершение его подвигов и присоединиться к аргонавтам. Он только что покончил с четвертым заданием царя Эврисфея - поймал эриманфского вепря, которого принес в город на своих плечах (пена с клыков разъяренного зверя капала ему на кожу). Услыхав о Ясоне, Геракл сбросил вепря наземь перед изумленными горожанами и устремился в Волос, куда стекались аргонавты.
        Греки, начиная с Гомера, воспринимали и воспринимают микенскую эпоху как время героических деяний и свершений; можно сказать, что она до сих пор имеет для них этакий «артуровский» колорит. Безусловно, жизнь царьков той поры, их супруг, наложниц и придворных была вполне рыцарской по духу - если судить по фрескам: они охотились, торжественно выезжали на колесницах, сопровождаемые стаей собак, напоминающих борзых. Другие фрески повествуют, как они уходили воевать, а супруги (или жрицы) махали им вслед и желали удачи. В наших музеях немало золотых микенских колец, бронзовых кинжалов с резьбой, изображающей охоту на кабанов, высоких и изящных золотых кубков и всевозможных украшений. Разумеется, в основании этой пирамиды роскоши - рабский труд, который и обеспечил микенской культуре ее процветание. Однако между рабами и правителями имелась плотная «прослойка» свободных земледельцев и ремесленников, удовлетворявших потребности родовой аристократии: горшечники, портные, ювелиры, оружейники, не говоря уже о более прозаических профессиях - садовниках, слугах, поварах и так далее. Как подтверждает
расшифрованное линейное письмо Б, в каждой крепости, при каждом дворе состоял целый штат писцов и счетоводов, которые проверяли и записывали, вели учетные книги, платили слугам и ремесленникам от имени своего повелителя зерном и оливковым маслом. Микенское общество уступало в пышности и «имперскости» древнему Египту или царству хеттов в Анатолии, но оно, без сомнения, было цивилизованным, богатым и, если можно так выразиться, стильным.


        В таком вот мире вырос царевич Ясон. Все варианты предания согласны в том, что он принадлежал к правящему роду Иолка - ныне Волоса. Конечно, Иолк был не столь величественен, как Микены, не столь воинственен, как Тиринф, чья громадная цитадель нависала над равниной, как боксер над нокаутированным соперником. Этот город был, скорее, торговым, коммерческим, склонным не к войне, а к дипломатии. Пожалуй, его можно сравнить с Пилосом, где держал двор царь Нестор: оба города не видели необходимости в возведении крепостных стен, хотя их богатство сулило обильную добычу недругам.
        Нам известно, что XIII век до нашей эры - время похода аргонавтов - завершился стремительным упадком микенской культуры. Впрочем, это не был период «сумерек цивилизации» - совсем наоборот. Микенское общество в ту пору пребывало в зените могущества, его члены вели чрезвычайно деятельную жизнь: недавние раскопки показали, что микенцы плавали за море и основывали колонии на эгейском побережье Анатолии, в подбрюшье царства хеттов. Глиняные таблички из государственных архивов Хеттского царства сообщают о прибытии чужаков - по всей вероятности, микенцев,  - приверженных культу воинской доблести, разъезжавших на колесницах и вызывавших на поединок всякого, кто им встречался. Другие микенцы, не столь воинственные, зато более предприимчивые, торговали с Египтом, Италией и даже с дунайскими племенами. И не будем забывать, что именно амбициозные правители этих крошечных царств и владений сумели организовать и предпринять первый в истории масштабный военный поход - на Трою, под стены которой, как гласит легенда, приплыла тысяча кораблей.
        Руины и артефакты, обнаруженные археологами, свидетельствуют, что типичный дворец микенской эпохи имел большой внутренний двор, тронный зал, жилые помещения с банями и водопроводом, кладовые и палаты для гостей. Придворные дамы хранили драгоценности в шкатулках, носили замысловатые прически, расчесывали волосы африканскими гребнями из слоновой кости, пользовались косметикой и духами. Куда меньше нам известно, о чем думали и во что верили люди той эпохи. Их религиозные представления, весьма важные для понимания предания об аргонавтах, скрыты от нас позднейшими «напластованиями» - мифами об олимпийских богах. Аполлоний упоминает Геру, Посейдона, Аполлона, Купидона и прочих олимпийцев, помогающих Ясону. Но, насколько можно судить, этих богов и богинь в их привычном для нас облике в XIII веке до нашей эры еще не существовало. Мы можем предполагать, что микенцы верили в загробную жизнь - ведь они хоронили многих своих правителей в роскошных гробницах. У вождей и кланов, вероятно, имелись тотемы - известны изображения мужчин в гротескных масках и женщин, исполняющих некий ритуал, быть может, обряд
поклонения древним зооморфным божествам. Микенцы почитали духов - в особенности духов источников и рощ, а превыше всех ставили Мать-Землю: глиняные фигурки этой богини найдены во многих захоронениях. Позднее греки отождествили эту богиню с Реей, матерью Зевса, а также с Диндименой, Деметрой и Кибелой; все эти богини связаны с землей, временами года, природой и естественным циклом жизни. Недаром Богине-Матери отведена особая роль и в истории Ясона.
        Когда мы прибыли в Волос, откуда собирались начать плавание, Василики Адрими, археолог и куратор местного музея, сообщила, что ей нужно показать нам нечто очень важное. Она привезла меня на окруженный кипарисами холм в 4-х километрах к западу от Волоса. Вершину холма венчали руины крепостных стен, датируемые концом каменного века, когда Димини - таково название этого места - стал одним из первых спланированных городов Европы. Впрочем, Василики хотела показать мне отнюдь не развалины: в склоне холма обнаружился проход, выложенный камнем; он вел к массивной каменной арке, поперечина которой представляла собой цельный блок 6 футов толщиной и 4 футов шириной. Всякий, кому довелось увидеть Львиные ворота Микен, немедленно узнал бы эту арку - вход в микенскую гробницу. И действительно, за аркой находилась гробница, конусовидная рукотворная пещера, стены которой были аккуратно выложены камнем. Василики объяснила, что гробницу обнаружили, когда провалилась земля и в возникшую дыру рухнула корова. Археологи сразу же определили, что это микенское погребение; хотя гробницу давно разграбили - остались лишь
осколки глиняной посуды,  - никто не усомнился, что это могила микенского царя, умершего в конце бронзового века.
        - Но вот что странно,  - сказала Василики,  - если это и вправду могила царя, почему его похоронили не в Иолке, где найдены погребения многих членов царского рода? Почему его положили здесь, вдали от города, да еще внутри холма? Три года назад местный крестьянин обратился к археологам за разрешением на вспашку земли у подножия холма. Наше разрешение ему потребовалось потому, что территорию вокруг холма объявили находящейся под охраной государства. Мы на всякий случай провели раскопки - чтобы убедиться, что тут нет ничего ценного. Думали, может, нам попадутся какие-нибудь артефакты каменного века, имеющие отношение к поселению на вершине. Представьте себе наше изумление, когда мы наткнулись на отлично спланированный город микенской эпохи! Никто этого не ожидал. Зачем понадобилось строить другой город так близко от Иолка? Подобных находок прежде не случалось. Объяснений ни у кого нет.
        Василики провела меня через рощу миндальных деревьев к стенам этого микенского города, столь неожиданно обнаруженного ею и ее коллегами. Раскопки продолжались, но уже можно было с уверенностью сказать, что город строился по четкому плану. Вот главная улица, вот, очевидно, рыночная площадь, окруженная домами. Каждый дом, по микенскому обычаю, имел три комнаты - «гостиную», спальню и кладовую. В полу одного из домов его владелец выкопал что-то вроде подвала и опустил в землю большой глиняный кувшин - своего рода погреб. Василики сказала, что этот город явно строили как город-спутник Иолка. Он существенно уступал в богатстве царскому поселению: археологи нашли фрагменты домашней утвари, все весьма скромные, сугубо утилитарные - никакой роскоши.
        - Мы заметили еще две странности,  - продолжала Василики.  - Во-первых, в городе жили совсем недолго, столетие или около того. Его построили, заселили, а потом забросили. Вторая загадка - почему? Нет никаких следов нападения, землетрясения или пожара. Как будто люди просто встали и ушли по чьему-то приказу. Что заставило их так поступить? И куда они ушли?
        Василики посмотрела на меня. Я ощущал в ней профессиональное рвение, стремление докопаться до истины, объяснить прошлое по кучке обломков; так хороший детектив раскрывает преступление по нескольким мелким уликам.
        - А как вам такое объяснение, на мой взгляд, вполне логичное? Этот город может быть связан с Ясоном и поисками золотого руна. Время, когда его построили, заселили, а потом покинули, совпадает со временем похода аргонавтов. В предании говорится, что отца Ясона лишил трона его сводный брат Пелий. Возможно, Эсон, отец Ясона, удалился сюда с верными ему людьми и основал этот город. Возможно, здесь Ясон провел свое детство. В предании сказано, что, добыв золотое руно, Ясон вернул себе отцовский трон. И тогда, наверное, жители собрали свой скарб, покинули город и вернулись в Иолк. Вот почему дома такие прибранные, такие пустые. И если все именно так и обстояло, очень может быть, что могила в холме - это могила Эсона, отца Ясона.
        Рассказ Василики меня воодушевил. Из данных, собранных местными археологами, следовало, что древнее предание, несмотря на очевидные преувеличения и несообразности, вполне может содержать крупицы истины.
        Согласно мифу, Ясон отправился за золотым руном, чтобы вернуть себе трон Иолка, принадлежавший ему по рождению, но узурпированный Пелием. Последний, по всей видимости, был тем еще типом. Мать, микенская царевна, которую изводила ревнивая мачеха, бросила Пелия в поле вскоре после его рождения. Мальчика подобрали пастухи - одна из лошадей, которых выгнали пастись, споткнулась о младенца. Ее копыто изуродовало мальчику лицо, так что Пелий вырос с ужасным шрамом. Узнав свое истинное происхождение, он выследил мачеху своей матери, загнал ее в храм Геры и убил прямо у алтаря. Этим преступлением он осквернил храм, что, в соответствии с представлениями греков о божественном возмездии, и стало причиной его собственной насильственной смерти, подстроенной женой Ясона по наущению мстительной Геры.
        Мать Пелия позднее вышла замуж за царя Иолка, и Пелий отобрал трон у законного наследника Эсона. Он сохранил Эсону жизнь, но лишил его царского достоинства. Когда родился Ясон, его родители испугались, что Пелий сочтет младенца угрозой своему положению и прикажет убить. Они объявили, что младенец родился мертвым, а мальчика отправили в деревню на склоне горы Пелион, где тот и вырос, воспитанный, подобно ряду героев древности, мудрым кентавром Хироном.
        В день совершеннолетия юноша пешком отправился в Иолк - теперь, по греческим законам, он мог притязать на трон. По дороге ему пришлось пересекать вброд речку Анавр. Некая старушка, сидевшая на берегу, попросила Ясона перенести ее через поток. Хотя юноша торопился, просьбу он выполнил: поднял старушку - а это была сменившая облик богиня Гера - и перенес ее на другой берег. При этом он потерял сандалию, застрявшую в иле на речном дне. И потому на рыночной площади Иолка Ясон появился в одной сандалии, а царь Пелий, завидев юношу, сразу вспомнил предсказание оракула - трон у него отберет муж, обутый на одну ногу.
        Желая избежать предначертанного, Пелий задал Ясону коварный вопрос - мол, как бы тот поступил, случись ему встретить человека, которому предречено лишить его власти?
        - Я бы отправил его за золотым руном,  - ответил наивный юноша.
        - Так тому и быть,  - молвил Пелий.
        В другом варианте предания рассказывается, что Ясон пришел к царю, назвался и потребовал обратно трон Иолка, на что Пелий согласился при условии, если Ясон доставит в Иолк золотое руно. В обоих вариантах эта задача описывается как поистине самоубийственная.
        Руно имело особое значение для рода Ясона, Эолидов, чьей родовой эмблемой служил баран. Когда перечитываешь предание, невозможно избавиться от ощущения, что руно было для Эолидов предметом культа и поклонения. История началась двумя поколениями ранее, когда в беотийском городе Орхомен, где правил царь Афамант, случилась череда неурожаев. Царь принял неурожаи за гнев богов, которых надлежит умилостивить. Истинная же причина заключалась в том, что Ино, новая супруга царя, решила отделаться от своих приемных детей - царевича Фрикса и царевны Геллы. Втайне от царя она убедила женщин Орхомена поджарить зерна, которые затем бросили в землю, и так вызвала ужасную засуху, после чего подстроила так, чтобы Дельфийский оракул, к которому обратились за советом, велел царю принести в жертву детей от первой жены. Фрикса и Геллу привели на жертвенный алтарь, и тут появился баран с золотой шерстью; он велел детям забираться ему на спину и вместе с ними полетел на восток. Когда он пролетал над проливом, разделяющим Европу и Азию, Гелла потеряла равновесие, соскользнула с барана, упала в море и утонула. В память о
ней пролив назвали Геллеспонтом. Фрике немного задержался на анатолийском побережье Черного моря, но в конце концов очутился в царстве колхов, где его радушно принял местный владыка Эет. Мальчик поселился в Колхиде, женился на одной из дочерей царя и со временем умер. Барана же, по его собственной просьбе, принесли в жертву, а шкуру - руно - повесили на священном дубе.
        Возможно, история о летающем баране - художественное осмысление дерзкого побега царских детей, скажем, на борту микенского корабля, ушедшего на восток. Так или иначе, для нас важно, что жители Иолка знали о золотом руне и о том, куда придется отправиться Ясону. Все, кто присутствовал при разговоре Пелия с Ясоном, как и сам царь, сомневались, что Ясон когда-либо возвратится.
        Археолог Василики рассказала мне кое-что еще.
        - Когда мы нашли тот микенский город, кто-то вспомнил, что в конце прошлого столетия, когда начались раскопки на вершине Димини, археологи - они интересовались тогда исключительно слоем каменного века - записали в дневниках, что им пришлось прорубаться через стены, лежавшие выше поселения каменного века. Мы считаем, что эти стены были руинами микенского дворца или поместья, стоявшего на вершине холма. Возможно, это был дом Ясона. Кстати, известно, что городской совет Волоса просили переименовать реку, протекающую между Димини и Волосом. Быть может, это та самая река, через которую Ясон переправлялся на пути в Иолк и в которой утопил сандалию. Некоторые местные считают, что реку надо снова назвать Анавром.


        С вершины холма открывался замечательный вид на Волосскую бухту, отливавшую сталью в лучах весеннего солнца. Справа от меня уходила вдаль гряда холмов. Вдалеке виднелся сосновый бор, подаривший название этой местности - Пефкакия, «край сосен». «Арго» ждал на берегу, пока мы исправим мелкие поломки и будем окончательно готовы отправиться в Колхиду. По моему мнению, именно здесь мастер Арг должен был построить первый «Арго», а Пефкакия в дни Ясона наверняка служила гаванью для Иолка. Все условия налицо: укрытая от ветра якорная стоянка, источник с питьевой водой поблизости, ровный берег, на который удобно вытаскивать галеры… Накануне я видел, как порыв северного ветра пронесся по бухте, точно дервиш, сорвавшийся со склона горы Пелион. Он побузил в современной гавани, взбил пену на гребнях волн, раскачал большие корабли, а рыбацкие лодки заставил спешно искать укрытия. И все они устремились к Пефкакии, где вода оставалась спокойной, а на дне достаточно камней, чтобы зацепиться якорем. Что годится для лодок сегодня, наверняка было пригодно и 3000 лет назад. Буквально в 50 метрах от нашего «Арго» на
берегу возвышался курган: десять лет назад немецкие археологи раскопали в здешних местах стены и фундамент третьего микенского поселения.
        Питер Уилер не отходил от корабля, внося последние доделки в конструкцию носа. По пути со Спецы мы выяснили, что таран галеры является идеальной платформой для множества целей. Если кому-то захотелось поплавать, с него было проще всего забраться обратно на корабль. Желаешь умыться или облегчиться - пожалуйста, вот тебе почти ровная площадка и вода под рукой. Мы также выяснили, почему на некоторых древних изображениях на носу галеры имелась вереница колышков, от верха до тарана. Эти изображения немало озадачивали исследователей, однако я попросил Тома еще при постройке «Арго» вбить колышки в нос - на всякий случай. Вассилис, кстати сказать, сразу понял, что это. Он назвал колышки скалита - маленькой лесенкой, и в этом качестве мы их и использовали - забирались по ним на борт. Увы, даже с колышками вылезать из воды было не слишком удобно, поэтому Питер решил установить на оконечности тарана скобу, за которую пловец мог бы ухватиться. Когда это было сделано, оконечность тарана превратилась в подобие кабаньего рыла, и мы сразу вспомнили, что именно так многие ранние греческие художники рисовали
корабли.
        Трондур, который присоединился к нам на этапе перегонки галеры, счел, что настала пора подновить «глаза» нашего корабля. Они выглядели чересчур невинными и наивными, да еще слегка раскосыми. Он перерисовал их, добавил выразительности и агрессивности, подобающей кораблю, что отправляется добывать золотое руно во враждебном царстве.
        Новые аргонавты тем временем постепенно прибывали в Волос. Появился Ник, наш врач, невозмутимый, как обычно, а с ним Питер Доббс - два ветерана плавания по следам Синдбада. Ростом и шириной плеч с Питером мог потягаться Майлз Кларк, офицер, взявший отпуск со службы; вскоре выяснилось, что у него отменное чувство юмора и неистощимый запас анекдотов и смешных историй. Кок Питер Моран растолковывал Тому, почему ему нужен люк и ящик под палубой - иначе куда класть корзины и коробки с едой? Вдобавок власти Волоса прислали нам местное вино с изображением «Арго» на этикетках, и спрятать бутылки было попросту негде.



^Стапель в Пефкакии^

        Современный Волос хранит память о великом походе. Главная улица города называется улицей Аргонавтов, недалеко от набережной установлена бронзовая копия древнего «Арго», а несколько таверн носят имя самого знаменитого корабля из Иолка. Из Волоса тоже прибыл доброволец - Элиас, местный архитектор, рвавшийся в экспедицию несмотря на то, что раньше на малом судне в море не выходил. Я прикидывал, что, пока мы будем идти по греческим подам, на борту должно быть как можно больше греков, а в турецких водах - турок; когда мы доберемся до советских вод, надеюсь, к нам присоединятся и советские члены экипажа. Мне представлялось крайне важным, чтобы каждая из стран, по чьей территории мы будем проплывать, имела своих представителей на борту и тем самым впрямую участвовала в экспедиции.
        С Элиасом приехали двое его соотечественников - верзила Теодор, электротехник по профессии, и коренастый седовласый Костас. В апреле Костас звонил мне из Афин с вопросом, соглашусь ли я включить его в состав экспедиции. Он отрекомендовался опытным моряком и владельцем яхты и сказал, что неоднократно плавал по Эгейскому морю. Иными словами, он подходил идеально, да и по-английски говорил превосходно. Я уже собирался внести его в список, когда он прибавил: «Есть только одна проблема - мой возраст. Мне шестьдесят». Я, признаться, чуть не расхохотался от изумления. Шестидесятилетний гребец? Еще не хватало, чтобы кто-нибудь свалился с сердечным приступом от гребли по жаре! В итоге я предложил Костасу принять участие в перегонке галеры со Спецы в Волос: если он поймет, что работа ему не по плечу, то сможет уйти, не уронив собственного достоинства. Впоследствии обнаружилось, что Костас - крепкий орешек; он вовсе не собирался сдаваться. В первые несколько дней он изрядно мучился и вечерами лежал пластом, но дух его такими мелочами было не сломить. Добродушный, неунывающий, он очень быстро сделался
всеобщим любимцем.
        - Видели бы меня мои коллеги!  - радостно воскликнул он однажды.  - До прошлого года я был старшим пилотом авиакомпании «Олимпик», а уйти мне пришлось, потому что у них ограничение по возрасту - в шестьдесят изволь на пенсию.
        В Пефкакии к нам также присоединились два наших кинооператора, которым предстояло снимать документальный фильм об экспедиции; они приехали, обвешанные камерами, штативами и прочими атрибутами своего ремесла. Дик Хилл, первый из операторов, человек сугубо городской, восхитил всех привычкой держать комплект чистой одежды под скамьей для гребцов. Когда ему случалось сходить на берег, он неизменно надевал отутюженные светлые брюки и шелковую рубашку, извлеченные из-под скамьи. Его коллега Дейв Бриникум был слеплен из другого теста: он отвечал за звук, поэтому под его скамьей валялась груда всякого технического хлама, в который он, когда выдавалась свободная минутка, зарывался, как барсук. Дейва совершенно не заботило, как он выглядит, всем нарядам он предпочитал шорты. Вечно босой, с кустистой бородой, обрамлявшей веселое курносое лицо, он расхаживал по палубе, широко расставляя ноги. Майлз однажды заметил, что он сильно смахивает на человека каменного века, и наградил его прозвищем Пещерный Дейв; надо отдать нашему звукооператору должное - прозвище он принял с широкой ухмылкой.
        Отправление назначили на 4 мая. Утром на берегу начали собираться провожающие. У местных школьников отменили занятия, чтобы они могли наблюдать за нашим отплытием, и на холме над берегом собралась целая толпа детишек. «Кало таксиди! Кало таксиди! Доброго пути!» - кричали они хором и махали аргонавтам, которые укладывали под скамьи свое имущество, смазывали жиром кожаные стропы весел и перекидывались шутками.
        - Я подсчитал, что каждому из нас придется сделать полтора миллиона ударов веслами, прежде чем мы доберемся до цели,  - объявил Марк Ричардс, явно репетируя свою роль начальника гребцов.
        - Ох! Надеюсь, что все-таки поменьше,  - простонал Тим Редмен.  - Вот бы ветер задул! Грести - это не по мне.
        - Не беспокойся, когда у нас кончится еда, а мы проголодаемся, то тебя съедят первым,  - изрек Питер Доббс. Эта шутка пошла еще с плавания по следам Синдбада.
        - Десять минут до отхода!  - крикнул я и позвонил в медный колокол, висевший у кормила. К нам подошли Том и Венди. Тому хотелось отправиться с нами, но увы - его ждала работа в Австралии. Пришла и Василики, а вместе с нею - Дядюшка Джон со всем своим семейством; Боргне, жена Трондура, принесла на берег Брандура, их маленького сынишку, и тот зачарованно таращился на корабль и на людей вокруг.
        Настало время совершить возлияние богам, чтобы они даровали нам попутный ветер и хорошую погоду. Я вытащил бутылку вина с изображением «Арго» на этикетке. Все содержимое бутылки, до последней капли, предназначалось Посейдону. Внезапно выяснилось, что штопора ни у кого нет, и я потянулся за деревянной дубинкой, которой мы выбивали шпильки из уключин. Свесился за борт, одним ударом отбил горлышко; вино струей хлынуло в море под одобрительные возгласы толпы на берегу. Затем я дважды ударил в колокол, а кто-то из команды отвязал кормовой конец.
        - Кало таксиди! Кало таксиди!  - кричали дети.
        Трондур на носу споро выбирал якорь, с которого капала вода. Мгновение - и якорь оказался на палубе.
        - Якорь поднят!
        - По местам!  - Гребцы взялись за весла.  - Малый ход. Готовы? Вперед!
        Лопасти весел окунулись в воду, задвигались в унисон; гребцы постепенно приноравливались к темпу. «Арго» заскользил прочь от берега.
        - Миллион четыреста девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять ударов,  - пробормотал Марк.
        Я осторожно взялся за кормило: рулевые весла установили так, что, чтобы повернуть корабль, одно следовало двигать вперед, а другое - назад. Как ни удивительно, «Арго» послушно изменил курс.
        День выдался на загляденье - ни ветерка, в небе высокие облака, спасавшие от палящего греческого солнца. Нас окружали десятки рыбацких лодок, их моторы работали на самых малых оборотах. Впереди двигался лоцманский катер, освобождавший нам путь и готовый, если понадобится, взять «Арго» на буксир до выхода из гавани. Чуть поодаль и за кормой теснились лодки Гребного клуба Волоса, напоминавшие водяных жуков. Раз-два, взяли; раз-два, взяли… Сколько величавости в движениях весел галеры по сравнению с современными гребными лодками! Впереди маячил бетонный мол современного порта. На нем выстроились местные власти - мэр, командир гарнизона, старший портовый офицер и греческий епископ. Когда «Арго» подошел ближе, мэр поднял над головой оливковую ветвь и кинул ее в воду.
        - Ступайте с миром! Кало таксиди!
        Мы обогнули мол и двинулись дальше, стараясь держаться как можно ближе к берегу. На набережной собрались горожане, в основном школьники, которых привели посмотреть на корабль из далекого прошлого их родной страны. «Кало таксиди! Кало таксиди! Кало таксиди!» Дети выкрикивали эти слова снова и снова, точно клич в честь любимой футбольной команды. Аргонавты махали в ответ, другой рукой продолжая работать веслами. Мимо нас промчалась гребная четверка. Бритая голова рулевого сверкала, как у Марка.
        - Видно, вы к одному парикмахеру ходите,  - заметил Майлз.
        По тексту «Аргонавтики», отплытие, состоявшееся 3000 лет назад, было куда менее праздничным. Ходили слухи, что царь Пелий подкупил мастера Арга, дабы тот устроил так, чтобы корабль развалился в море. Однако Арг не поддался на уговоры царя: в конце концов, он сам был членом экипажа. Вечером накануне отплытия, после наполненного слезами прощания с родными, спутники Ясона собрались на берегу. Ясон велел пригнать на берег двух быков из семейного стада. Геракл и могучий Анкей убили животных - первый ударом своей прославленной палицы, а второй - бронзовым топором. Туши разрубили, отсекли священные бедра, которые обернули жиром и сожгли на костре из ветвей оливы в качестве приношения Аполлону, богу отправления в путь. Идмон, один из двух прорицателей, созерцал языки пламени и завитки дыма; он изрек, что знамения благоприятны, но прибавил, что сам живым из похода вернуться не рассчитывает. «Ведал я участь мою…» - сказал он; ему суждено «горькой судьбой по велению бога / Где-то вдали умереть, в пределах земли Азиатской».
        Остаток вечера тоже прошел не слишком весело. Ид, записной хвастун, перебрал неразбавленного вина и стал насмехаться над Ясоном, который сидел поодаль от остальных, «нерешимости полон». Получив выговор от Идмона, Ид оскорбил и того, и дело наверняка дошло бы до драки, не вмешайся певец Орфей, который тронул струны кифары и запел длинную песню о том, как был создан мир. Ночь провели на берегу, а поутру Тифис, «искусный кормчий», пробудил товарищей ото сна и стал «побуждать, чтоб взошли на корабль». Все расселись по скамьям, в соответствии с вытянутым накануне жребием. От необходимости метать жребий избавили только Геракла и Анкея: двое самых могучих членов экипажа уселись на центральную скамью, где могли принести наибольшую пользу.
        На нашем «Арго» мы придерживались схожей схемы размещения: Марк и Майлз, наши лучшие гребцы (каждый выступал за команду своего университета), заняли крайнюю от кормы скамью, где все прочие могли их видеть и откуда они сами могли задавать темп. У нас имелся некомплект экипажа - лишь четырнадцать человек вместо двадцати; поскольку один стоял у кормила, а другой готовил, на веслах оставались всего двенадцать. Впрочем, пока этого было достаточно. Хитрость заключалась в том, чтобы заставить галеру двигаться ровно на скорости приблизительно 3-3,5 узла. Конструкция «Арго» была столь удачной, что корабль сохранял эту скорость, даже когда на веслах сидели всего десять человек. В итоге два члена команды имели возможность отдыхать по пять минут, а потом они сменяли тех, кому выпала очередь предаваться отдыху следующими. И «Арго» тем самым, не теряя темпа, двигался на юго-юго-восток через Волосскую бухту в направлении городка Афиссос.
        Как гласит один вариант предания об аргонавтах, Афиссос был первой остановкой Ясона и его спутников. Причина состояла в том, что «Арго» отказался выносить «могучую силу» Геракла. Чудесная говорящая ветвь в днище корабля застонала, когда Геракл впервые ступил на борт, а вскоре сообщила, что героя нужно ссадить на берег, ибо его тяжесть чрезмерна. Потому-то жители Афиссоса до сих пор превосходят ростом население соседних городков и деревень: ведь они - потомки самого Геракла. Разумеется, в конце бронзового века на месте нынешнего Афиссоса имелось микенское поселение - на берегу обнаружены осколки микенской посуды, и реальная причина остановки «Арго» могла быть, так сказать, более мирской: близ Афиссоса в море впадает кристально-чистый ручей. Сегодня его вода по трубам идет в фонтаны на центральной площади городка, однако, наполняя две глиняные амфоры, мы слышали, как она булькает у нас под ногами. Вполне логично, что Ясон задержался здесь, чтобы пополнить запасы питьевой воды перед долгим путешествием. Также логично, что здесь могли сойти на берег те члены команды, которые передумали отправляться в
дальний поход, в том числе и Геракл (впрочем, в большинстве версий предания говорится, что он сопровождал аргонавтов до Мраморного моря).



^Голова барана.^


^Микенский орнамент^

        На современном «Арго» желающих сойти на берег не нашлось. Пятнадцать миль от Пефкакии до Афиссоса - очень комфортное расстояние для первого перехода, достаточное, чтобы размять мышцы и не слишком при этом утомиться. Сойдя на берег, мы столкнулись с Дядюшкой Джоном. Он приехал сюда, обогнув бухту; разумеется, у него нашелся тут знакомец, владевший винодельней, и Джон с энтузиазмом потрясал пластиковой канистрой с домашним вином. Рядом стоял школьный учитель из Афиссоса, подтолкнувший нам навстречу двух маленьких девочек с букетами роз. «Кало таксиди!» - пропели они, вручая нам цветы. Путешествие началось.
        Глава 4. Эгейское море

        Должно быть, Аполлон внял жертве, принесенной Ясоном и его товарищами, поскольку в первые дни плавания погода аргонавтам благоприятствовала. Едва они покинули стоянку, задул попутный ветер, и сразу же поставили парус. Аполлоний пишет:
        …высокую мачту в гнезде они утвердили
        И закрепили ее, с двух сторон натянувши канаты,
        И паруса распустили, до верха мачты их вздернув.
        Ветер шумящий на парус подул; на помостах шипами
        Гладкими в разных местах канаты они закрепили…

        Аргонавтам XX столетия такой удачи не выпало. Первые три дня нашего плавания то стоял полный штиль, то задувал встречный ветер, словно стремившийся задержать галеру. Команда не вставала с гребных скамей, медленно выводя «Арго» из бухты; наше продвижение напоминало бесконечную прогулку по пустыне. Уже через час на ладонях вспухли мозоли - наши «опознавательные знаки», которые сошли только после окончания экспедиции. Впрочем, гребцы были готовы к мозолям, каждый из них имел собственную теорию относительно того, как бороться с этой напастью. Одни протирали ладони спиртом, другие надевали хлопчатобумажные перчатки или обматывали уключины тканью… Увы, радикального способа исцеления так и не нашлось. Мозоли возникали, набухали, прорывались, снова набухали, опять прорывались и твердели. Когда же мы сочли, что ладони достаточно загрубели, контакта с морской водой оказалось достаточно, чтобы рассеять нашу уверенность: вода размягчила наросты, мертвая кожа слезла, оставив весьма болезненные ссадины. А если кому-то и удавалось не намочить мозоли, они все равно лопались - руки ведь практически постоянно
сжимали весла,  - и под мертвой мозолью возникала следующая.
        Постепенно мы обретали слаженность, начинали грести вместе, не выбиваясь из общего ритма. Марк расхаживал по палубе, советуя новичкам, показывал, как подстроиться под темп, как расслаблять мышцы и как держать весло, когда лопасть движется под водой. Надо признать, практика гребли на двадцативесельной галере сильно отличалась от той, какую можно получить на спортивных лодках. Весла галеры куда тяжелее и неповоротливее, да и по-настоящему использовать мышцы ног невозможно. На «Арго» гребец постоянно раскачивал корпус, вперед и назад, час за часом, и монотонность движений притупляла все ощущения. По общему согласию мы держали короткий гребок. Хуже всего приходилось, когда кто-нибудь подавался слишком сильно вперед в начале гребка - и на миг запаздывал с рывком. Тогда тот, кто сидел перед виновником, откидываясь назад для следующего гребка, получал по спине рукоятью весла (со свинцовым противовесом). Впечатление такое, будто тебя огрели между плеч кувалдой; в первые дни плавания, полка мы не набрались опыта, гребцы нередко поднимались со скамей с синяками между лопатками.
        Правда, медленное продвижение имело свои преимущества. На второй вечер пути мы наткнулись на пасторальную стоянку на островке у самой горловины Волосской бухты. На холме над берегом росли оливковые деревья, склоны покрывали полевые цветы, крохотный каменный мол защищал стоянку от волнения на море. В воду немедленно полетел десяток бутылок с изображением «Арго» на этикетке - охлаждаться, а Питер Моран занялся барбекю. Пока он готовил, в бухту проскользнула рыбацкая лодка, и местные принялись с любопытством разглядывать галеру. Они присоединились к нам за ужином, разнообразив наше меню свежими креветками.
        В Греции отмечали в эти дни праздник весны. С холма к нам спустился седовласый старец, державший за руки двоих внучат. Он жил в маленьком белом домике над мысом, откуда был виден материк.
        Внучата заметили «Арго» на подходе к острову, набрали цветов, а теперь пришли, чтобы вручить нам свои подарки - изящно сплетенные венки из цветов и листьев; мы повесили эти венки на мачте галеры. Старик порылся в заплечном мешке и протянул мне огромный ком овечьего жира - мол, будет, чем смазывать по дороге кожаные петли на веслах. Этот простой жест бесконечно меня растрогал; такое не забывается. Забегая вперед, скажу, что и в тысяче миль от Волоса, у северного побережья Анатолии, мы продолжали пользоваться этим жиром, и всякий раз мне вспоминался старик, сидящий с нами у костра и тихо переговаривающийся с греческими членами экипажа.



^Стоянка на острове у горловины Волосской бухты^

        На следующее утро мы покинули Волосскую бухту и вышли в открытое море. Наш курс пролегал вдоль берега, следуя береговой линии рыбоподобного полуострова Магнесия. Ветер упорно не желал задувать, и к полудню жара стала почти невыносимой. Скамьи сделались мокрыми от пота гребцов, как и их шорты. Стало понятно, почему в древности греки нередко гребли нагими: в этом случае риск заработать воспаление кожи значительно меньше. Питер Доббс скрутил себе подобие тюрбана, словно мы вновь плыли по следам Синдбада, а прочие напялили шляпы или обмотали головы повязками, чтобы пот не заливал глаза.
        Когда ветер наконец подул, он оказался отнюдь не попутным - легкий ветер с востока, который к вечеру окреп настолько, что нам пришлось приложить немало усилий, чтобы подвести «Арго» к месту очередной стоянки. Не стану скрывать, встречный ветер подействовал на нас отрезвляюще: да, десять мужчин на веслах могли вести «Арго» на скорости 3-4 узла и проходить от 20 до 30 миль в день - но при благоприятных условиях. Легчайшего дуновения встречного ветра хватало, чтобы существенно снизить скорость галеры; все равно что подниматься на высокую дюну, когда песок осыпается из-под ног. Удары весел двигали галеру вперед, а ветер отбрасывал ее назад. Нет ничего более утомительного и обескураживающего, чем вести корабль в таких условиях, борясь со встречным ветром, теряя по пол-ярда на каждый ярд продвижения. В общем, гребцы «Арго» имели все основания быть недовольными.
        Хуже того, если встречный ветер заставал «Арго» на пути между стоянками, кормчему оставалось лишь повернуть обратно или идти дальше, причем оба варианта были одинаково плохи. Поворачивая назад, мы теряли все, чего удалось добиться совокупными усилиями гребцов; продолжая путь - пускай до следующей стоянки какие-то несчастные несколько миль,  - гребцы утомлялись все сильнее, а ведь их силы не беспредельны. Следовало соразмерять энтузиазм с запасами сил и учитывать коварство местных ветров. Никто не мог заранее сказать, как долго продлится очередная пытка как долго ветер будет насмехаться над усилиями гребцов; вполне возможно, море разволнуется настолько, что грести станет невозможно, либо ветер сделается столь сильным, что после пары часов бесплодных мучений все-таки придется развернуть корабль и поспешить к прошлой стоянке.
        В девяти случаях из десяти пытаться на двадцативесельной галере одолеть встречный ветер попросту бессмысленно. Галеры не предназначены для подобных испытаний, и об этом мне приходилось помнить на протяжении всего пути. Это обстоятельство влияло на все наши решения. В Эгейском и Мраморном морях погода славится своей непредсказуемостью, и штиль мгновенно может смениться бурей. В Черном море по небу можно предугадать, что погода готова испортиться; при этом неблагоприятные условия для плавания там сохраняются дольше. А для галеры, которую тащит на подветренный берег, спасения нет.
        Мыс Сепия, который «Арго» обогнул на четвертый день пути, мог служить наглядным подтверждением этой мысли. В 480 году до нашей эры здесь погиб целый флот, отправленный персидским царем Ксерксом завоевывать Элладу. Буря налетела внезапно, едва корабли персов бросили якорь у берега. Более 400 кораблей затонуло - якоря не удержали, и корабли разбивались о мыс, пока их экипажи в отчаянии хватались за весла и пытались сделать хоть что-нибудь, чтобы уйти от утесов, у подножия которых ярились волны. Там, вдобавок, очень глубоко, якоря, которые бросали снова и снова, не доставали до дна, и галеры разбивались в щепки. Минуя эти гибельные утесы, «Арго», должно быть, прошел над обломками персидских галер, в 50 метрах от скальной стены, усеянной зевами пещер, куда прибой швырял гроздья пены. Попросту невозможно было не вспоминать историю здешних кораблекрушений, не прислушиваться к внутреннему голосу, который твердил, что для древних кораблей любой каменистый берег при ветре с моря означал гибель. На веслах с этим ветром не справиться, и если якорь не достает до дна, можно прощаться и с кораблем, и, скорее
всего, с командой.
        Мы обогнули мыс и повернули на север, по-прежнему держась в виду берега, и тут нам впервые за время плавания довелось по-настоящему столкнуться с сильным ветром. Он дул с севера, точно в лоб, и нам пришлось спешно укрываться в бухточке Пальци, где рыбаки уже повытаскивали свои лодки на сушу; там имелись даже специальные деревянные слеги, по которым лодки закатывали на берег, поскольку сама бухточка ни в малейшей степени не могла считаться безопасной стоянкой для современных судов. Впрочем, «Арго» она уберегла: осадка галеры составляла менее 3 футов, так что мы развернули корабль носом к морю, бросили два якоря, кинули канат на берег и совместными усилиями вытянули галеру на прибрежную отмель. Будь осадка больше, нам пришлось бы покинуть бухту и уходить в море, а так «Арго» надежно пристроился в каких-нибудь 10 футах от берега; волны разбивались у него под кормой, и он напоминал чайку, которой вздумалось оседлать прибой.
        Что касается экипажа, мы быстро выяснили, что для команды галеры терпение не менее важно, чем физическая сила и выносливость. Чтобы ходить на корабле бронзового века, нужно уметь дожидаться хорошей погоды. Все прекрасно понимали, что рано или поздно непогода застигнет «Арго» в открытом море, но пока, хвала небесам, этого не произошло, а мне меньше всего хотелось в первую неделю плавания испытывать душевную стойкость экипажа в бесполезном противоборстве с ветрами. Остаток того дня и почти всю ночь мы провели в бухточке Пальци, как это делали сотни галер за тысячелетие до нашего времени, ожидая перемены погоды, чтобы двинуться дальше вдоль скалистого побережья Магнесии.
        Ясон и его товарищи, кстати сказать, тоже вынуждены были задержаться: два с половиной дня они ждали, пока утихнет буря, в местечке под названием Афеты. Где именно находилось это местечко, установить нельзя - Аполлоний не дает «привязки к местности», упоминая лишь «Долопов курган»; возможно, севернее Пальци, у устья реки Пинион.
        Когда ветер наконец меняется, категорически противопоказано упускать случай. Так что после полуночи, когда северный ветер ослабел, пришлось разбудить экипаж. Сонные люди вяло поднимались на борт - почти все предпочли спать на берегу, а не на корабле, было много крика и шума, кое-кого потребовалось даже как следует встряхнуть. В темноте члены экипажа брели по воде к кораблю, кидали на корму спальные мешки и сумки, потом карабкались на борт и, мокрые и дрожащие, занимали места на скамьях. Питер Доббс вызвался быть последним и отвязать канат; до того, как его втянули на палубу, он волочился за галерой по воде, точно плавучий якорь.
        Около часа нам приходилось несладко. Ветер стих, однако море продолжало волноваться, а в темноте было достаточно сложно грести ровно. Корабль кидало из стороны в сторону, весла то и дело повисали в воздухе, люди бранились, а бедняга Теодор свесился через борт - его одолела морская болезнь. Но рассвет вознаградил нас за труды. С восходом солнца задул южный ветер, и мы немедленно поставили парус - впервые с тех пор, как «Арго» покинул Волос.



^Зарифленный парус на мачте^

        Такелаж галеры был особенным, такого в Средиземноморье не устанавливали на протяжении многих столетий. Мы воспользовались рисунками на вазах VI-IV столетий до нашей эры, изображавшими галеры под парусами. Сам парус представлял собой прямоугольное хлопковое полотно, прикрепленное к мачте из древесины кипариса. К лицевой стороне паруса пришили восемьдесят одно бронзовое кольцо, по девять в ряд. Сквозь эти кольца протянули девять фалов, снизу вверх; один конец фала крепился к нижнему кольцу, а другой, перекинутый через рею, был в распоряжении рулевого на корме. Посредством этих фалов рулевой и его помощник могли зарифить парус, как занавеску на окне. Конструкция была пусть немного неуклюжей, зато надежной. Порой рулевой ощущал себя колесничим, пытающимся обуздать девять взбешенных лошадей и при этом не запутаться в их упряжи. Нот, ветер с юга, весь день дул нам в корму, и «Арго» горделиво скользил по волнам, подобно кораблю из сказки. Под парусом галера вела себя замечательно. Нос вспарывал морскую лазурь, достаточно было легчайшего прикосновения к рулевым веслам, чтобы корабль подчинился желанию
кормчего. Повороты галера выполняла безупречно и послушно возвращалась на заданный курс. Сидя на корме, под затейливым орнаментом, можно было с восхищением следить за тем, как «Арго» несется по морю, похожий на преследующую добычу гончую.
        Прогулка под парусом вдоль «безбурного», по выражению Аполлония, побережья Магнесии оказалась истинным наслаждением. Проходил час за часом, «Арго» шел на скорости 5-6 узлов, оставляя за собой пенный след, весла были убраны, а люди привольно раскинулись на скамьях. Пока от них ничего не требовалось, и они любовались пейзажами. Вдоль побережья тянулись горы, первой среди которых был Пелион: на его склонах мудрый кентавр Хирон обучал многих греческих героев, в том числе Ясона. Показался массив над Каламаки, с которого низвергался, рассыпая брызги, потрясающий водопад, затем стала видна гора Осса, а за нею - Олимп, обитель богов. Ни единой безопасной гавани нам не встретилось, но они и не понадобились, и менее чем за 11 часов под парусом «Арго» преодолел 50 миль пути, а команда показывала друг другу скопления белых домиков на склонах Пелиона - впечатление было такое, будто некий великан разбросал среди зелени кусочки сахара.
        Настроение стремительно поднялось. Еще недавно валившиеся с ног гребцы перекидывались шутками, принимали солнечные ванны, слушали записи на кассетных магнитофонах - словом, отдыхали. Тим Редмен, попыхивая трубкой, решил, что настал подходящий момент, чтобы обойти всех на борту и собрать взносы на провизию, которую они с Питером Мораном закупят на берегу. Старший гребец Марк Ричардс оказался искусным мастером: с одержимостью маньяка он кромсал подобранные на суше ветки, превращая их в рукояти ножей и топоров, либо кроил кожу, либо шил из парусины сумки и вещевые мешки. Также он вышил слово «Арго» (классическим греческим письмом) на своей куртке, сразу под «Юнион Джеком», и пообещал, что вышьет свое имя по-русски, если доберется до Грузии. Трондур уселся у планшира и делал наброски. В соломенной шляпе, мешковатых брюках и сандалиях, с палитрой на коленях и мелком в руке, он казался каким-нибудь провансальским художником 1920-х годов. Дик Хилл, естественно, облачился в отглаженные брюки - в таких не стыдно было бы заглянуть на коктейль на яхту миллионера - и стал мазаться лосьоном для загара
(вследствие чего заработал прозвище Пахучий Дик). Что до Майлза, его штаны, особенно на седалище, были мешковатыми и сморщенными, как слоновья шкура (результат долгой гребли), и подозрительно смахивали на клоунские панталоны. К всеобщему удовольствию выяснилось, что этот чудесный день - еще и день рождения Костаса. Ему исполнился шестьдесят один год. Из своего мешка он извлек бутылку виски, и мы все выпили за его здоровье. У Костаса тоже появилось прозвище. Когда мы выходили на веслах из Волосской бухты, кто-то заметил, что физическая работа способствует укреплению мышц. «Эй, Костас,  - позвал тогда Питер Доббс,  - ты, пожалуй, сможешь вернуться в „Олимпик“ и наняться к ним тягачом. Будешь толкать туда-сюда самолеты». С тех пор к бывшему пилоту приклеилось прозвище Костас-Тягач.
        По описанию Аполлония, Ясон двигался вдоль побережья Магнесии на север до горы Олимп. Там аргонавты повернули на восток, к мысу Посидонион, ближайшей оконечности полуострова Халкидики, который тремя «пальцами» выдается в море от фракийского побережья. Когда мы приблизились к Олимпу, причина такого поворота сделалась очевидной. Горы Осса и Олимп представляют собой отличные ориентиры для кораблей, уходящих в открытое море. Держа Оссу точно за кормой, можно пересечь залив Термаикос и благополучно достичь мыса Посидонион. До того, как был изобретен компас, морякам приходилось искать подходящие ориентиры на суше, чтобы попасть именно туда, куда они хотели. Идеальный день плавания проходил так: гавань покидали с первыми лучами солнца, шли в виду берега, а якорь бросали в сумерках. Я не собирался пользоваться компасом; гораздо интереснее плыть, как в старину, по солнцу, по воле волн и ветра, следуя изгибам береговой линии. Разумеется, компас имелся в наличии - на случай экстренной ситуации, но пока он еще не понадобился. Несколько членов моего экипажа были опытными яхтсменами, имели опыт хождения по
Английскому каналу и Северному морю, где без компаса, лага, эхолота и радиопеленгатора не обойтись. Но в Эгейском море эти их знания и умения не пригодились. Мы успешно обходились без всяких современных штучек. Вполне достаточно было, как правило, установить, где мы находимся - по солнцу, по островку вдалеке, по месту ночной стоянки, наконец. Рации на корабле тоже не было - лишь два «уоки-токи», чтобы переговариваться с фотографами, покидавшими корабль на резиновой лодке, да радиомаячок, настроенный на «спасательную» частоту. Чтобы определить скорость корабля, мы опускали в воду ротор, но эти измерения были не слишком точны, особенно на малой скорости, чтобы подсчитать, основываясь на них, пройденное расстояние. Что касается измерения глубины, мы пользовались свинцовым противовесом с весла, привязанным к длинной веревке.
        Впрочем, с картами мы решили не мудрить. Неизвестно, существовали ли карты в конце бронзового века; возможно, если и существовали, это были какие-нибудь условные схемы. Скорее всего, однако, что опытный кормчий Ясона Тифис вел корабль по маршруту, отложившемуся у него в голове за годы плаваний по Эгейскому морю. Когда же галера покинула знакомые воды, Тифис наверняка расспрашивал местных мореходов и рыбаков или даже нанимал лоцмана. Я старался следовать его примеру, но вот соваться без карт в Дарданеллы, где никогда прежде не ходил, признаться, не рискнул.
        Завтрак на борту, а не на берегу, оказался отличным способом заставить новых аргонавтов поскорее покинуть сушу. Тарелка с овсянкой и два куска хлеба - такой перспективы вполне достаточно, чтобы голодный гребец выскочил из спального мешка и примчался на корабль. Так что в семь утра на следующее утро, проведя ночь в гавани Стонион под сенью Оссы, мы уже гребли прочь от берега, направляясь в открытое море по курсу, при котором гора оставалась точно за кормой «Арго». Переход до мыса Посидонион составлял 28 морских миль, и я надеялся проделать его за день. Увы, несмотря на возлияние морскому богу - стакан вина, вылитый за борт в гавани,  - этого у нас не получилось. Поначалу море было спокойным, потом задул северный ветер Борей, потом все снова стихло, а затем поднялся юго-восточный ветер, который словно толкал «Арго» в скулу невидимой, но могучей рукой. Когда опустилась ночь, мы находились в 10 милях от берега, где мерцали огоньки; гребцы слишком устали, чтобы продолжать путь, и мы вынуждены были заночевать в море.
        Ночь на борту галеры была для меня совершенно новым впечатлением. Аполлоний писал, что Ясону и его спутникам также случалось оставаться в море с наступлением сумерек, однако античные мореходы старались избегать таких ситуаций: они предпочитали к тому мгновению, когда солнце исчезнет, очутиться на суше. Иногда кормчий Ясона вел корабль и ночью, как правило потому, что не хотел терять попутный ветер; раз или два Ясону и прочим пришлось браться за весла в темноте, поскольку галера попадала в штиль. Но ни в одном из вариантов предания не говорится, что аргонавты спали в открытом море. У нас же не было выбора: мы слишком устали, чтобы продолжать грести. Каждый постарался подыскать себе на палубе местечко поудобнее, что потребовало немалой изобретательности. Ведь мы помещались в пространстве 54 фута длиной и 9 футов шириной в самом широком месте, причем треть этого пространства была занята мачтой, такелажем, снаряжением, камбузом, спасательными плотиками и иным добром. Пустоты под скамьями, где при желании можно было попробовать улечься, занимали припасы, личные вещи и бочонки с инструментами и        Навскидку выходило, что места на всех на палубе физически не хватит, даже с учетом того, что у каждого гребца имелась скамья - 8,5 дюйма в ширину и 4 фута в длину, не слишком просторная для человека ростом под два метра, в особенности если ее приходится делить с веслом, поднятым на борт. Однако новые аргонавты совершили невозможное. Они заполнили своими телами все доступное (и, мягко выражаясь, не слишком доступное) пространство. Вообще-то картина изрядно напоминала сцену занятий по йоге.
        Костас лег на спину на своей скамье; поскольку через ту проходила мачта, ему пришлось задрать ноги вверх под прямым углом. Большинство других тоже скрючились на скамьях, а Марк Ричардс ухитрился выкопать себе под скамьей что-то вроде гнезда, куда и забрался, похожий в темноте на труп в тесном гробу, и немедленно заснул. Остальные последовали его примеру: все настолько вымотались, что уснули даже в столь неудобном положении, а «Арго» покоился на водной глади, столь ровной и неподвижной, будто мы находились в доке.
        Вокруг в ночи мерцали огоньки - навигационные огни грузовых судов, которые исправно отворачивали в сторону, когда луч прожектора падал на безвольно обвисший парус галеры. Время от времени мимо проплывала целая вереница огней; это рыбацкие лодки шли на ночную рыбалку, волоча за собой на буксире маленькие гребные лодочки. На каждой лодке имелся яркий газовый фонарь для привлечения рыбы.



^Греческие рыбацкие лодки^

        Постепенно облака на небе порозовели, спальные мешки на палубе и на скамьях зашевелились, и оттуда стали выбираться удивительно довольные люди. Из-под скамьи показалась бритая голова Марка, теперь похожего на мумию из какого-нибудь фильма ужасов. Закатив глаза в притворном отчаянии, он наклонился и сделал вид, что хватает зубами за ногу Тима Редмена. «Я голоден!» - простонало наше новоявленное привидение. Питер Моран, с неизменной сигарой во рту, жарил яичницу и варил кофе, а команда готовилась к трем часам гребли, отделявшим нас от мыса Посидонион.
        Греческие рыбаки тепло отреагировали на появление «Арго» на их заповедных территориях. Весть о нашем прибытии передавалась из порта в порт по самой надежной разновидности радио - сарафанному. Отдохнув в бухте у мыса, мы двинулись дальше, бороздя веслами странно неподвижную воду. На небе тем временем заклубились тучи, закапал дождь; на мгновение возникла радуга, вспыхнула и тут же исчезла. Легкий ветерок задувал то с суши, то с моря, «Арго» полз вдоль берега, а команда то разворачивала парус, ловя ветер, то снова его сворачивала, либо в очередной раз бралась за весла. Внезапно нам навстречу из гавани Неа Скиони вышли три моторных лодки. Когда они приблизились, мы увидели, что на них полным-полно детишек. Каждую группу детей сопровождал учитель. Когда лодки заглушили моторы и прошли вдоль борта «Арго», мы услышали столь хорошо запомнившееся нам пожелание: «Кало таксиди! Кало таксиди!»
        Небритый рыбак, на вид - сущий злодей в мятой и рваной куртке, грязных штанах и высоких сапогах, вскарабкался на нос своей лодки. Как ни удивительно, в руках он держал букет розовых, алых и белых роз, составлявших поразительный контраст с его обликом. Цветы полетели к нам, их подхватил Питер Доббс, тоже смахивавший на пирата в своем тюрбане. Со второй лодки нам кинули коробку с конфетами, подарок женщин Неа Скиони; эту коробку поймал Майлз. Лодки отвалили в сторону, поблизости от галеры осталась лишь маленькая, видавшая виды лодчонка. В ней стоял старик; он заглушил мотор и теперь греб по-гречески, стоя лицом к носу суденышка. Должно быть, он промышлял ловлей осьминогов и кальмаров, потому что на дне лодки валялось несколько трезубцев, а на носу висел ржавый светильник, обернутый куском твида. Ночами этот старик наверняка разжигал фонарь, чтобы приманивать добычу, как поступали его предки еще во времена Гомера, используя, правда, не фонари, а факелы. Старик окинул «Арго» оценивающим взглядом и окликнул нас - лаконично, как и подобает опытному моряку:
        - Привет! Это Неа Скиони. Как у вас дела?
        - Все отлично,  - ответил Элиас, перегнувшись через борт.
        - Чуть выше по берегу есть гавань, Старая гавань. Ее затопило морем, но в ясный день, если нырнуть, можно увидеть под водой колонны. Мы - потомки тех, кто вернулся из-под Трои!
        Нечасто услышишь такое из уст рыбака! Впрочем, старик не преувеличивал. Согласно греческому историку Фукидиду, Скиони был основан ахейцами, которые возвращались из-под захваченной и разоренной Трои. Один ахейский отряд - галеры ломятся от добычи и от прекрасных троянок - высадился в Скиони, чтобы передохнуть, и троянки воспользовались случаем и восстали, не желая становиться рабынями. Они сожгли галеры, и ахейцы были вынуждены остаться на этом берегу. Они взяли в жены непокорных пленниц и основали поселение.
        Я не собирался заходить в Неа Скиони, но нам пришлось скорректировать планы. Вскоре после встречи со старым рыбаком задул восточный ветер, грести против которого было бесполезно. Я развернул «Арго», и мы устремились к пирсу, словно намереваясь разбить галеру о камни. В последний миг раздалась команда: «На гитовы!», Трондур и Питер Уилер потянули разом все девять фалов, убирая парус. «Весла на воду! Греби!» Десять лопастей вонзились в воду и «Арго», заложив вираж, проскользнул мимо оконечности пирса. Должно быть, наш корабль со стороны выглядел сошедшим с какого-нибудь полотна XIX столетия: рыбацкая лодка, спешащая укрыться в гавани от непогоды. Школьники Скиони получили второй выходной - уроки отменили, чтобы дети могли прийти на песчаный пляж в гавани и полюбоваться галерой.
        «Арго» научил нас многим премудростям древнего мореходного искусства. То и дело случайное замечание или наблюдение перебрасывало мостик через многовековую пропасть и позволяло осознать, каково приходилось морякам в незапамятные времена. В Неа Скиони местный житель Антонис спросил, можно ли ему присоединиться к нам на следующий день пути. Он сказал, что много плавал с маской и хорошо знает побережье. Вскоре после выхода из гавани мне снова пришлось искать укрытие от встречного ветра. Единственным вариантом оказалась открытая бухточка с каменистым дном, за которое якорь никак не мог зацепиться. Я тревожился и не скрывал своих опасений, заметив вслух, что при таком коварном ветре наше положение далеко от приятного.
        - Точно,  - согласился Антонис.  - Эта часть побережья имеет дурную славу. Мы с друзьями нашли на дне обломки десятка греческих и римских кораблей, совсем близко от берега.
        Не желая оставаться в этом негостеприимном месте, я попросил экипаж снова взяться за весла. Весь день мы потратили на то, чтобы пройти мимо зазубренных скал мыса Пальюрион; мачту опустили, чтобы ее не повалил ветер, и крепко привязали к борту. Наш мучения сопровождались вспышками молний и раскатами грома, а море сделалось тускло-серым. Едва мы обогнули Пальюрион, я налег на кормило, и «Арго» помчался к просторной бухте, обозначенной на карте к северу от мыса. Когда мы вошли в эту бухту, Антонис указал за борт.
        - Вот тут мы нашли римский корабль. Видно, он тоже искал убежища, но все равно затонул.
        Бродя вечером по берегу, я наткнулся на дикие груши на склоне холма над нашей стоянкой. Я позвал остальных, и вскоре все собирали груши, а Трондур и Питер Уилер пытались поймать на трезубец осьминога (безуспешно). После ужина мы растянули парус над стоянкой, поскольку явно собирался дождь, а ночью нам довелось пережить жуткую грозу: молния за молнией пронзала тьму, ветер так и норовил сорвать наш импровизированный навес, так что приходилось держать тот изо всех сил, а ливень хлынул такой, что капли буквально расплющивались о поверхность моря. Но за всю бессонную ночь я не услышал ни единой жалобы, только шутки и смех насквозь промокшего экипажа.
        Ясону и аргонавтам посчастливилось вновь поймать попутный ветер. Новый «Арго» передвигался вдоль побережья, так сказать, урывками, а Ясону и его спутникам вообще не пришлось браться за весла. Они за одни сутки прошли мимо Посидониона и Пальюриона, а на рассвете следующего дня увидели гору Афон - третий главный ориентир Халкидики. Кормчий Тифис решил довериться ветру и плыть дальше, к плодородному острову Лемнос. Решение оказалось оправданным, попутный ветер не стихал. Аполлоний пишет: «Весь этот день и всю ночь крепчал на пользу героям / Ветер попутный, и был на судне парус распущен. / С первым же солнца лучом тот ветер утих - и на веслах / К скалам Лемносским подплыл Арго…»
        Лемнос стал тем местом, где аргонавтам пришлось выдержать первое испытание на долгом пути. Незадолго до их прибытия женщины Лемноса перебили всех мужчин на острове, потому что те оказались повинны в массовой семейной неверности. Лемносцы разорили побережье Фракии и вернулись домой с плененными фракиянками, которых они предпочли собственным женам. Вскоре те фактически выгнали местных женщин из их домов, и тогда последние возмутились и истребили не только неверных мужей и их наложниц-фракиянок, но и всех детей мужского пола на острове. Единственным, кого пощадили, был старый царь Фоант: его дочь Гипсипила «в ящике полом… его в море спустила, чтоб мог он / Так хоть от смерти уйти». Позднее царя подобрали рыбаки, и с ними он уплыл на другой остров.
        Некоторое время после избиения мужчин лемносские женщины прекрасно управлялись со всеми делами. Они взяли на себя заботы прежде сугубо мужские: пахоту, сев, уборку урожая. Однако при этом они жили в постоянном страхе, опасаясь нападения фракийцев. И потому, завидев «Арго» в гавани столицы острова, Мирины, они приняли аргонавтов за фракийцев и, облачившись в доспехи, устремились на берег, чтобы отразить нападение.
        Ясон действовал осторожно. Увидев на берегу вооруженных людей, он послал к ним вестника, «сладкозвучного» Эфалида, который обладал столь «нетленной памятью» и был столь красноречив, что мог выдать за правду что угодно, не произнеся при этом ни единого лживого слова. Эфалид быстро убедил женщин в том, что, по крайней мере, «Арго» можно позволить остаться на ночь в гавани Мирины. Переговоры вдобавок заставили женщин задуматься над их положением. Созвали собрание на главной площади города, и старая царская нянька Поликсо сказала, что, истребив всех мужчин, женщины Лемноса обрекли себя на вымирание. Либо однажды их перебьют те самые фракийцы, которых они так боятся, либо они просто вымрут - ведь без мужчин не зачать детей. И тогда женщины Лемноса во главе с Гипсипилой, которая стала царицей, решили на следующий день пригласить аргонавтов в город и предложить им остаться на острове навсегда. Отсутствие же мужчин они собирались объяснить тем, что тех изгнали из-за их неразумного увлечения фракиянками.
        План оказался удачным. Ясон, в парадном облачении «со звездою сияющей схожий», сошел на берег и был принят Гипсипилой во дворце. Она предложила ему трон Лемноса, если он и его спутники согласятся поселиться на острове. Трон Ясон отверг, заявив, что продолжит поиск золотого руна, однако не отказался задержаться.
        Столь приятным было пребывание на острове, сопровождавшееся пирами и празднествами, танцами и весельем в чарующей компании прекрасных женщин, что поход за золотым руном едва не закончился на Лемносе. День сменялся следующим, а «Арго» по-прежнему стоял в гавани. Команда корабля нашла себе приют на берегу: Ясон пребывал во дворце Гипсипилы, а прочие аргонавты - в гостях у своих новых подруг. Лишь Геракл - в большинстве вариантов предания утверждается, что он еще не покинул аргонавтов - не желал предаваться неге. Он сторожил «Арго» в гавани и однажды понял, что с него довольно, и, преисполненный гнева, устремился в Мирину, где принялся колотить палицей в двери домов и созывать товарищей на берег - на встречу без женщин. Когда все собрались, он обрушил на спутников укоры: они не добудут славы, коли откажутся от поисков золотого руна и предпочтут «целые дни проводить… на ложе» с лемносскими женщинами, и вся Греция будет над ними потешаться.
        Устыдившиеся аргонавты на следующий день попрощались с местными красавицами. Никакие ссоры и упреки расставание не омрачили. Женщины Лемноса приняли как данность тот факт, что аргонавты должны продолжать путь: «И кто рукой, кто словами привет посылали им нежный / И умоляли блаженных богов о возврате счастливом». Царица Гипсипила, подозревая, что понесла от Ясона, спросила у того, как ей быть. Ясон отвечал, что, если родится мальчик, его следует отправить в Иолк на воспитание к деду.
        Этот мальчик Эвней, сын Гипсипилы от Ясона, повзрослев, стал царем Лемноса. По Гомеру, он правил островом в годы Троянской войны и во время осады города помогал ахейцам, посылал им лемносское вино и съестные припасы. Вероятно, это не поэтический вымысел: Лемнос, во-первых, издревле славился своим вином, а во-вторых, лежит на морском пути из Греции в Трою. Что гораздо важнее, упоминание царя Эвнея позволяет нам произвести датировку похода за золотым руном. Если Троя пала в царствование Эвнея, значит, Ясон побывал на острове поколением ранее. Археологи относят падение Трои к 1250-1200 годам до нашей эры (впрочем, немало и других датировок), при этом большинство ориентируется на дату около 1225 года до нашей эры. Следовательно, плавание Ясона должно было состояться двадцатью или тридцатью годами ранее, в середине XIII века до нашей эры. Эта дата, как мы увидим, согласуется не только с заселением Димини - возможного дома семьи Ясона, изгнанной из Иолка,  - но и с фактами, которые открылись нам, новым аргонавтам, в далекой Колхиде, краю золотого руна.



^Мирина^

        Описывая переход от горы Афон к Лемносу, тот самый, который мы собирались повторить, Аполлоний замечает, что эта гора «наивысшей вершиной своей затеняет / Лемнос до самой Мирины, настолько от них отстоящий (Афон.  - Примеч. перев.), / Сколько пройдет лишь к полудню ладья с хорошей оснасткой». Расстояние от Афона до ближайшей к нему оконечности Лемноса составляет на самом деле 34 морских мили, каковые «ладья с хорошей оснасткой» способна преодолеть за 12 часов на средней скорости 2,8 узла - гораздо медленнее, чем шел наш «Арго», подгоняемый попутным ветром: да, удача наконец-то повернулась к нам лицом, и мы устремились от берегов Халкидики к Лемносу. Предыдущий вечер мы провели на центральном «пальце» полуострова, в замечательной естественной гавани Порто-Коуто, где с нами расстался Антонис, которому надо было возвращаться в Неа Скиони; в час ночи мы покинули гавань, рассчитывая на ветер с суши. Когда мы выгребали из бухты, стоял штиль, а луна светила так ярко, что в горах щебетали птицы, перепутавшие день с ночью. Очертания мыса Амбелос проступали на фоне звездного неба, и я внезапно обнаружил,
что правлю кораблем по звуку, определяю расстояние до прибрежных валунов по рокоту прибоя, разбивавшегося у подножия утеса.
        Час спустя с запада задул ветерок, а рассвет мы встречали с горой Афон по левому борту; ее увенчанная снежной шапкой вершина весь день вздымалась над горизонтом подобно грандиозному маяку. Это надежнейший ориентир для всех, кто пролагает путь по морю, которое древние именовали Фракийским. Западный ветер подгонял «Арго» на всем протяжении дня, и рулевому оставалось лишь следить, чтобы Афон был слева, а солнце - справа; это был прямой курс на Лемнос. Нам попались два кашалота - редкие гости в Эгейском море; они плыли в направлении, противоположном нашему, выпячивая свои характерные скошенные рыла. В мгновение ока Трондур взобрался на мачту, откуда кашалоты были видны как на ладони, и долго глядел им вослед.
        К пяти часам дня в знойной дымке показался Лемнос, а когда солнце, огромный оранжевый шар, стало опускаться за Афон, мы увидели, в точности как писал Аполлоний, что тень горы накрывает остров. Нам навстречу высыпали во множестве рыбацкие лодки (мы уже начали привыкать к таким встречам). Наблюдатели, расположившиеся на утесах Лемноса, давно заметили парус «Арго», а теперь рыбаки спешили проводить нас в гавань современной Мирины; вокруг галеры танцевали десятки огоньков (фонари на лодках), а с берега доносились детские голоса. На набережной толпились сотни людей, которые дружно вытягивали шеи, стараясь получше рассмотреть «Арго». В первом ряду стоял улыбающийся священник с бутылью лемносского вина.
        Для меня было откровением, что на Лемносе почти не сохранилось следов микенской культуры, хотя острову отведено важное место в «Арогонавтике». Впрочем, как объяснил мне профессор Беши из Пизанского университета, проводивший на Лемносе раскопки, «сколько-нибудь значимых микенских артефактов тут не найдено, возможно потому, что их толком и не искали. Археологам хватало других». Сам профессор и его помощники прибыли на остров, чтобы продолжить раскопки итальянской экспедиции конца 1930-х годов. На восточном побережье Лемноса они нашли древний город Полиохни, датируемый приблизительно 3000 годом до нашей эры. Этот город был крупным и богатым, а его дома и формы глиняной посуды соответствовали тем, какие были в употреблении в Трое; это наглядное подтверждение теории, что Лемнос торговал с Троей уже в середине бронзового века.


        Жизнь загадочным образом покинула Полиохни приблизительно в 1600 году до нашей эры. Согласно одной гипотезе, гибель города, как и минойской цивилизации на Крите, связана с катастрофическим извержением вулкана на острове Фера. Профессор Беши ничуть не сомневался, что история обольщения аргонавтов женщинами Лемноса основана на реальных исторических событиях. По его утверждению, город царицы Гипсипилы, очаровавший Ясона и других мореходов, лежит под современной Мириной и все еще ждет своего Шлимана. Однако в данный момент профессора и его команду больше интересовали два поселения на севере острова - Гефестия и деревня с храмом легендарных Кабиров. Оба места, между прочим, связаны с преданием об аргонавтах.
        Гефестия была основана в VII веке до нашей эры и получила свое название в честь бога-кузнеца Гефеста, искусного в обращении с металлами, плавке и ковке, и оружейника олимпийских богов. По мифу, именно Гефест научил древних греков работать с металлом. В ссоре Геры и ее супруга Зевса Гефест принял сторону богини, за что разгневанный Зевс низверг кузнеца с Олимпа; Гефест упал на Лемнос, причем при падении сломал обе ноги и потому с тех пор ходил хромая. Исконные обитатели Лемноса, племя синтийцев, пожалели увечного бога и дали ему приют. За это Гефест научил их обработке металлов, а с Лемноса это умение распространилось по всей ойкумене.
        Имеются все основания полагать, что это произошло благодаря ключевому местоположению Лемноса на пути из Малой Азии в Грецию. Данные археологических раскопок свидетельствуют, что древнейшие центры обработки металлов на Ближнем Востоке находились на северном, черноморском побережье Анатолии: там найдены остатки плавильных печей и копей, в которых добывали руду. Если греки почерпнули сведения об обработке металлов с востока, поначалу эти знания должны были получить жители Лемноса (неизбежной остановки на морском пути из Малой Азии), а миф о Гефесте возник, по всей видимости, как попытка объяснить, почему металлургию освоили не на материке, а на отдаленном острове в северной части Эгейского моря. Большинство исследователей сходятся во мнении, что Гефест - «импортированный» бог, не греческого, а малоазийского происхождения; для истории Ясона имеет значение, что морской путь с Лемноса в Черное море - тот самый маршрут, который избрали аргонавты, и этим же путем летел золотой баран, унося на спине Фрикса и Геллу. В некоторых версиях предания об аргонавтах утверждается, кстати, что среди спутников Ясона
был Палемон, сын Гефеста, хромой, как и его отец.
        Что касается храма Кабиров, он также имеет непосредственное отношение к истории аргонавтов. На высоком известняковом утесе, глядящем на север, на Фракийское море, стесали макушку и поклонялись там загадочным богам - Кабирам. Культ Кабиров был тайным, поэтому сегодня мы мало что знаем о его мистериях: посвященные клялись никому и никогда не раскрывать сути этого культа. Известно лишь, что эти боги как-то связаны с плодородием, с черной магией и с поклонением Великой Матери. Культ Кабиров пришел из Малой Азии, его главными центрами в Греции стали Лемнос и Самофракия - очевидно, опять-таки благодаря своему географическому положению.
        Для нас имело значение прежде всего то, что Кабиры связаны и с мореходством, а к их культу имеют отношение двое аргонавтов - близнецы Кастор и Полидевк (римский Поллукс). На позднейших изображениях эти близнецы предстают со звездами на челах - знаком посвященных в мистерии Кабиров. По легенде, мореходы, посвященные в эти таинства, могли повелевать ветрами и утихомиривать бури, а близнецы являлись морякам в бликах огней, которые нам привычно называть огнями святого Эльма. После смерти боги превратили близнецов в созвездие, и всякий моряк, углядевший эти звезды на небе во время шторма, знал - худшее уже позади. Таким вот образом эпос об аргонавтах проник в морской фольклор; по замечанию же Исаака Ньютона, многие знаки зодиака неразрывно связаны с историей о поисках золотого руна, будь то Водолей, Рыбы, Близнецы или Телец.
        Глава 5. Дарданеллы и Мраморное море

        Лемнос мы покинули 18 мая; «Арго» отчаянно не хватало экипажа. Три греческих волонтера попрощались с нами и отправились домой, так что на борту осталось всего пятнадцать человек. При расставании я спросил Элиаса, архитектора из Волоса, понравилось ли ему плавание - ведь это был его первый опыт путешествия на малом гребном судне.
        - Вы ни разу не испугались?
        - Было дело,  - признал он с запинкой.  - Но я быстро перестал бояться, ведь вы все были такими спокойными. Сказал себе, что пугаться нечего…
        - А почему вы решили выйти в море на «Арго»?
        - Приключение, вызов… Мне хотелось узнать, каково приходилось нашим предкам.
        Схожими вопросами, должно быть, задавался и капитан турецкого рыболовного судна, встретившего «Арго» в сумерках. Целый день мы тащились на веслах, пересекая пролив, который отделяет Лемнос от Гекчеады, первого на нашем пути острова в турецких территориальных водах. Со столь малочисленной командой нам пришлось вдвое сократить промежутки отдыха, и потому под вечер мы изрядно утомились. Когда турок увидел лодку, ползущую по морю, то решил, что мы потерпели кораблекрушение и пытаемся добраться до берега на спасательном плоту; он быстро вытащил сети, приказал дать полный ход и устремился к нам на помощь. Недоразумение разъяснилось - было много улыбок, жестов и смеха,  - и капитан настоял на том, чтобы мы приняли от него в дар коробку свежевыловленных шпрот.
        Ночью я осознал, что допустил навигационную ошибку. Аполлоний говорит, что Ясон и аргонавты отправились с Лемноса на остров Самофракия, где посетили другое святилище Кабиров. Оттуда они отплыли к Дарданеллам, пройдя с севера от острова Гекчеада. Однако по карте получался изрядный крюк, добавлявший к переходу от Лемноса к Дарданеллам целых 40 миль. Быть может, Аполлоний что-то напутал? Возможно, он включил Самофракию в маршрут аргонавтов по той простой причине, что этот остров тоже связан с Кабирами. Так или иначе, я счел, что логичнее идти с Лемноса к Дарданеллам напрямую, вдоль южного берега Гекчеады.
        Но логика далеко не всегда подходит для управления галерой бронзового века, и в этом случае наличие карты оказалось скорее помехой, чем подспорьем. Из устья Дарданелл вырывается неослабевающий водный поток, и галера, идущая с юга, вынуждена преодолевать мощное встречное течение. Я предполагал, что течение может доставить нам неприятности, но никак не ожидал, что оно окажется настолько сильным к югу от Гекчеады. Для нас, как выяснилось, было бы намного лучше в точности повторить путь Ясона и обойти Гекчеаду с севера.


        Турецкий траулер оставил нас у западного мыса Гекчеады. Вокруг, куда ни посмотри, вздымались пенные гребни; море бормотало, словно живое существо. В лунном свете по воде скользили причудливые тени, перепрыгивая с волны на волну. Члены экипажа дремали на скамьях, а сама галера медленно перемещалась по кругу - то по часовой стрелке, то в противоположном направлении. В воздухе не ощущалось ни дуновения, однако на воде то и дело возникали завихрения и пенные буруны, которые быстро рассыпались, так сказать, разглаживались, превращаясь в грозного вида валы, раскачивавшие «Арго», будто гигантская рыбина, вздумавшая поиграть с галерой.
        С рассветом стало ясно, что нас снесло с курса и мы дрейфуем на север. Было просто необходимо встать на якорь и отдохнуть, чтобы набраться сил на борьбу с течением. Но теперь мы столкнулись с новым затруднением. Единственным местом, где якорь доставал дна, была обрывистая западная оконечность Гекчеады, милях в пяти от нашего текущего местоположения. Но на карте значилось большими буквами: «ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА». В лоцманской книге указывалось то же самое. Остров Гекчеада представлял собой владения военных, и турецкие власти не допускали туда никого, в особенности иностранцев. Если «Арго» хотя бы приблизится к острову, нас наверняка арестуют. Впрочем, выбора не было - люди настолько вымотались, что буквально валились с ног. Я понадеялся, что нас не заметят, а если и заметят, то не станут возражать против якорной стоянки в прибрежных водах; в конце концов, на берег-то мы сходить не собираемся. Собравшись с духом, я развернул «Арго» носом к запретной зоне.
        Западная оконечность Гекчеады - голый скальный обрыв, отвесно поднимающийся из моря; ни единого домика на макушке, ни даже тропинки, полное безлюдье. Мы подгребли ближе и вскоре приметили углубление в скале, нечто вроде неглубокой бухточки; здесь тоже не было ни тропинки, ни какого-либо иного следа человеческого присутствия. Наверное, подумалось мне, турецкие власти так давно объявили остров запретной зоной, что тут изгладились всякие признаки жизни. «Арго» подобрался к бухточке, мы бросили якорь, вытащили на палубу весла и с удовольствием разлеглись на скамьях.
        Минут двадцать спустя наше блаженство нарушил мрачный голос: «А вот и вояки!» Я поднял голову. По обрыву спускались двое мужчин в форме, их сопровождала овчарка. Они появились словно из ниоткуда и очевидно направлялись к бухте, в которой нашел приют «Арго». Один из мужчин держал в руках автомат; надо признать, выглядели эти солдаты довольно грозно, в камуфляже и высоких башмаках. Оставалось лишь сожалеть о том, что мне пришло в голову укрыться здесь, и представлять, чем в итоге обернется мое решение: экипаж арестуют, галеру конфискуют, объясняться придется сперва с сержантом, потом с лейтенантом, потом с капитаном и так далее, по всей цепочке командования, рассказывать снова и снова, что мы делали в запретной зоне, а затем дожидаться приговора от властей в Анкаре, с которыми безусловно свяжутся, чтобы определить, как нас наказать. Ничего не скажешь, отличное начало путешествия по турецкой территории! Вдобавок у меня нет необходимых документов - ближайшая пограничная застава находилась в 60 милях от острова, так что штампы с разрешением на въезд в наших паспортах отсутствовали. По всей видимости,
разбирательство затянется не на одну неделю…
        Турецкие солдаты явно не собирались шутить. Когда они спустились к бухточке, тот, что был с автоматом, нацелил оружие на нас, а второй что-то крикнул и недвусмысленным жестом велел идти к ним. Окончательно пав духом, я достал паспорт и документы на ладью, а Питер Доббс спустил за борт резиновую лодку, чтобы отвезти меня к военным. Я попросил ребят не волноваться и предупредил, что могу задержаться на берегу. Солдаты отнюдь не производили впечатления дружелюбных людей; один был рядовым, другой - капралом, а синие береты выдавали в них членов особого подразделения пограничной службы. Я взобрался на камни и осторожно приблизился к туркам. Рядовой тут же наставил автомат на меня. Ради всего святого, как растолковать капралу турецкой армии, что делает построенная в Греции галера бронзового века у западной оконечности запретной зоны? В голове вертелись обрывки немногих заученных мною турецких фраз; впрочем, я сомневался, что и целого англо-турецкого разговорника будет достаточно, чтобы разумно объясниться.
        Я заставил себя улыбнуться, протянул руку и произнес: «Мерхаба!  - Привет вам!» Капрал равнодушно смотрел на меня; поджарый, мускулистый, он выглядел образцом закаленного долгой службой унтер-офицера, готового следовать уставу до последней запятой. Под беретом угадывалась традиционная для военных короткая стрижка, все пуговицы на форме, несмотря на палящий зной, были застегнуты. Мою протянутую руку капрал игнорировал. Помолчав, он ткнул пальцем в сторону галеры.
        «Арго»?  - спросил он, четко выговаривая слоги. Мне чрезвычайно польстило, что капрал турецкой армии, патрулирующий богом забытый клочок суши, слышал об «Арго». Признаться, я мысленно вздохнул с облегчением. Если он знает об «Арго», значит, нас, вероятнее всего, задерживать не станут.
        Имени капрала мы так и не узнали - ни он, ни его спутник не говорили ни на каком другом языке, кроме турецкого. Однако мы убедили капрала подняться на борт галеры; он чинно согласился выпить кофе и принял несколько кусочков печенья для собаки, которая вплавь преодолела расстояние от берега до «Арго» следом за резиновой лодкой. Своими обязанностями капрал при этом не пренебрег: не позволил никому высадиться на сушу и бдительно следил за нами, пока мы оставались у скал; потом мы переправили его обратно на берег - с пачкой печенья для рядового, который все это время держал «Арго» на прицеле.
        Два часа спустя, когда мы шли на веслах вдоль побережья Гекчеады, на горизонте возник катер турецкой береговой охраны. Он стремительно приближался, промчался мимо, затем заглушил мотор; команда высыпала на палубу и выстроилась в шеренгу, прозвучал боцманский свисток - установленная в военно-морском флоте форма приветствия.
        - Добро пожаловать в Турцию!  - раскатился над морем голос из динамика; к нам обратился командир катера.  - Требуется ли вам помощь?
        - Все в порядке, спасибо большое. Очень приятно с вами встретиться.
        Мотор катера, нависшего над нами, глухо зарокотал.
        - Меня отправили сопровождать вас и оказывать любую посильную помощь…
        Лейтенант Асаф Гюнегрен, командир сторожевого корабля номер 33, отлично говорил по-английски и оказался вполне компанейским парнем. Он согласился перейти на борт «Арго» и познакомиться с новыми аргонавтами. По всей видимости, те письма, которые я слал властям через Турецкую федерацию яхтинга, не пропали втуне - их прочитали и одобрили. Алпай Чин и другие представители федерации совершили настоящее чудо. Министерство внутренних дел Турции, министерство спорта, министерство туризма и местные власти решили оказать нашей экспедиции всестороннюю поддержку и для начала направили приглядывать за нами сторожевик. Последние два дня Асаф ходил вдоль побережья, высматривая нас, и предупредил на наш счет гарнизон на Гекчеаде. «Вот откуда капрал узнал название вашего судна»,  - пояснил лейтенант с усмешкой.
        Мы сидели на корме галеры. Команда «Арго» отдыхала, а сама галера стояла на якоре в виду песчаного пляжа. Пока мы с лейтенантом беседовали, на берегу, среди дюн, показалась группа людей в форме. Похоже, это были солдаты, получившую увольнительную. Одни принялись играть в волейбол, другие просто бродили по песку, а некий коренастый тип разделся, плюхнулся в воду и поплыл к «Арго».
        - Кто это?  - спросил я Асафа.  - Солдаты гарнизона? Или их привезли сюда на выходной?
        - Не знаю,  - ответил лейтенант,  - сейчас выясним.
        Он окликнул пловца; тот что-то крикнул в ответ и подплыл ближе. Последовал продолжительный разговор на турецком, потом пловец развернулся и направился к берегу.
        - И что?  - поинтересовался я.  - Кто это?
        Асаф помедлил с ответом.
        - Вообще-то это заключенный,  - сказал он наконец.
        - То есть?
        - Заключенных за хорошее поведение переводят сюда, на Гекчеаду, и они отбывают здесь остаток срока.
        - О чем вы с ним говорили?
        - Он хотел узнать, кто вы такие и что тут делаете. Я сказал, то вы приплыли из Греции и собираетесь идти на веслах в Черное море.
        - И как ему это?
        - Он сказал, что лучше останется на острове.
        После обеда катер покинул «Арго» и отправился в порт - заправляться. Лейтенант Асаф пообещал вернуться на следующее утро. Должно быть, когда он возвратился, его немало позабавило наше положение. Он оставил «Арго» у южного берега Гекчеады: немногочисленные члены экипажа сидели на веслах и пытались вести галеру на восток. По возвращении лейтенанта мы все так же упорно гребли - и пребывали на том же месте. Казалось, будто «Арго» завяз в патоке. Выяснилось, что я допустил вторую ошибку по поводу дарданелльского течения. Накануне мы целый день гребли на восток, борясь со встречным ветром; к ночи ветер утих, и люди в изнеможении распластались на скамьях, как в ту злополучную ночь у мыса Посидонион. Установился штиль, галера застыла в неподвижности; ночные вахты протекали спокойно, лишь изредка их оживляли огоньки на острове - вероятно, свет фар. А когда взошло солнце, я, к своему немалому изумлению, увидел на траверзе «Арго» ту самую бухточку, в которой мы бросили якорь двадцатью четырьмя часами ранее. Ночью дарданелльское течение незаметно отнесло нас назад. Все труды и усилия предыдущего дня пошли
прахом. По счастью, члены экипажа были людьми вежливыми, и вслух никто ничего не сказал, однако я дал себе страшную клятву впредь не оставлять галеру дрейфовать в темноте, когда нет никакой возможности следить за прихотями и шуточками течения. Чтобы вновь проделать тот же путь, понадобилась половина дня; в последний раз мы пополняли запасы провианта и воды пять суток назад, и дефицит еды и питья начинал ощущаться. Асаф поделился с нами бочонком пива - этот подарок, когда о нем узнали на суше, породил слухи о том, что медленное продвижение «Арго» вызвано коллективным пьянством членов экипажа.
        Честно говоря, я начал беспокоиться. С командой в пятнадцать человек «Арго» вряд ли сумеет справиться с мощным течением в устье Дарданелл. Нам попросту не хватит гребцов; чем ближе мы будем походить к устью, тем сильнее течение станет нам препятствовать. Ели мы все-таки сумеем обогнуть оконечность полуострова Галлиполи и выйдем в пролив, там нас поджидает встречное течение во всей своей красе (его скорость в тех местах составляет 3-4 узла). А совместные мускульные усилия нынешнего экипажа галеры едва превышают по мощности 1 лошадиную силу…
        Нас спас ветер, прихотливо менявший направления и задувший столь неожиданно, как если бы небеса вдруг сжалились над нами. Вначале, когда мы гребли от Гекчеады к Галлиполи, этот ветер подул с запада, прямо нам в корму. Мы тут же распустили парус и устремились к берегу, предполагая встать на якорь. Но, когда до суши оставалось не более 50 метров, ветер внезапно сменился на северный, а о лучшем мы не могли и мечтать: северный ветер позволял нам обойти полуостров под парусом. Так что я развернул галеру и повел ее вдоль берег, к маяку, стоявшему на мысу.
        За нами наблюдали турецкие солдаты - мы видели крохотные фигурки в форме у орудий, охранявших вход в пролив. «Арго» обогнул мыс - я правил так, чтобы, не приведи Господи, не наткнуться на колючую проволоку, нырявшую в море со скал,  - и тут ветер вновь сменил направление, причем на полностью противоположное тому, в котором он дул на протяжении последнего часа. Как ни удивительно, при всех его прихотях для нас ветер оставался попутным! Я налег на кормило, и «Арго» под парусом рванулся в пролив, а команде, благодарной за столь своевременную передышку, только и оставалось, что любоваться окрестностями, которые, безусловно, заслуживали самого пристального внимания.
        Слева, подобно спине кита, вздымался полуостров Галлиполи, на котором установлены памятники французам, англичанам, австралийцам и туркам, погибшим здесь в кровопролитных сражениях Первой мировой войны. Другой берег был равнинным - этакая ничем не примечательная «доска», но примерно в миле от кромки воды виднелись холмы, славные тем, что именно на них находятся развалины Трои, города, который в бронзовом веке контролировал торговый путь через Дарданеллы. (Следует признать, что даже сегодня пролив не утратил ни своего коммерческого, ни стратегического значения.) Всюду, куда ни посмотри, виднелись грузовые корабли - танкеры, сухогрузы, баржи, компанию которым составляли многочисленные рыбацкие суда, паромы и круизные лайнеры.
        Едва наша двадцативесельная галера из далекого прошлого вошла в пролив, она немедленно оказалась в окружении современных военных кораблей. Первой нам встретилась советская подводная лодка, шедшая в надводном положении в сопровождении двух турецких фрегатов; на горизонте маячили другие корабли под турецким флагом, совершавшие какие-то маневры, а неподалеку курсировали сразу четыре сторожевика береговой охраны. Трое несли Патрульную службу, а четвертым был наш знакомец номер 33, который расчищал «Арго» дорогу и внимательно следил за тем, чтобы никто из современных громадин по случайности не задел мимоходом малютку галеру. Мы приветствовали Асафа и его людей троекратным «ура» и общим решением произвели лейтенанта в почетные аргонавты.
        Массивная арка турецкого мемориала в честь павших на Галлиполи служила мне ориентиром, по которому я вел галеру, поперек течения. Даже при попутном юго-западном ветре, разогнавшем «Арго» до 5 узлов, сила течения была такова, что галера двигалась чрезвычайно медленно. До суши и спокойных прибрежных вод оставалось не более четверти мили, когда наш ниспосланный небесами ветер стих столь же внезапно, как и задул поутру. Мы угодили в полосу штиля, и команде пришлось взяться за весла, чтобы подвести галеру к бухточке, на берегу которой нас ожидали турецкие чиновники. Радушие местных властей, надо признать, поражало: чиновники приехали на встречу с нами из порта Чанаккале и привезли с собой разрешения на въезд в страну, иммиграционные карты и медицинские формуляры. После отбытия чиновников на борту началась настоящая вакханалия: аргонавты побросали весла и дружно попрыгали за борт, чтобы вплавь добраться до берега и наконец-то ступить на землю Азии.
        В Дарданеллах мы задержались на два дня, отдыхая, занимаясь ремонтом и пополняя припасы. Трудно сказать, кому за время пути досталось сильнее - экипажу или кораблю. Мы вытащили галеру на сушу и тщательно отскоблили ее днище от черной, дурно пахнущей слизи, после чего экипаж в полном составе отправился в хаммам - турецкую публичную баню - в Чанаккале. Нет, пожалуй, лучшего способа избавиться от грязи и размять утомленные греблей мышцы, чем горячая вода, пар и мраморные массажные столы. Я попал в баню последним, остальные члены команды уже успели помыться и вернулись в гавань. Турецкое гостеприимство не знало границ. Едва я разделся в предбаннике, мускулистый турок в одном полотенце, сидевший у кассового аппарата и читавший газету, поднял голову - и сразу меня узнал. «А, капитан Тим!» - воскликнул он и одарил меня широкой щербатой улыбкой. Он оказался массажистом и твердо вознамерился продемонстрировать мне свои умения, так что следующие полчаса я провел на мраморной плите; меня измяли, скрутили, свернули в клубок, потоптались на спине и растянули все, что только можно растянуть. Наконец массажист
хлопнул меня по измученному телу, отдал честь и гаркнул: «Готово, капитан!» Что ж, я точно был готов…
        Отпуск Питера Доббса закончился, и он отправился на родину, а вместо него прибыл другой Питер - Уоррен, бывший моряк из графства Оксфордшир. Он участвовал в перегонке «Арго» со Спецы в Волос, и ему так понравилась наша компания, что он решил принять участие и в самой экспедиции. Мы также приняли в экипаж первых турецких волонтеров - Дениза, двадцатитрехлетнего студента-археолога, энтузиазмом и энергичностью напоминавшего терьера, и Умура, который приехал таким угрюмым, что я подивился, с какой стати он вообще к нам присоединился. Выяснилось, что его направил к нам отец, горный инженер, решивший, что, поскольку восемнадцатилетнему оболтусу придется пересдавать экзамены, поход на двадцативесельной галере научит его правильному отношению к жизни. Поначалу Умур держался особняком и все больше помалкивал, но постепенно оттаивал; на первых порах он собирался идти с нами лишь до Стамбула, однако затем передумал и в итоге проделал весь путь до западной границы Турции. Третьим волонтером был Эрзин, прежде капитан супертанкера водоизмещением 150 000 тонн, ходившего из Турции в Аравийский залив; после такого
танкера сесть на весла 8-тонной галеры - ничего не скажешь, радикальная смена обстановки. Впрочем, Эрзин, бывший офицер турецких ВМС, относился к тем людям, обаяние которых поистине заразительно; вдобавок он был отличным моряком. Еще две вакансии заполнили старые друзья - Али, археолог и дайвер, человек весьма образованный, ставший моим гидом и переводчиком на турецкой территории, и шестнадцатилетний Каан, самый молодой из аргонавтов, сын моего стамбульского друга, которого я знал вот уже двадцать три года. С его отцом, Иргуном, мы подружились, когда я, будучи студентом колледжа, вместе с однокурсниками проехал через Турцию на мотоцикле, повторяя путь Марко Поло. С тех пор мы поддерживали связь, и когда Иргун узнал, что я прибываю в Турцию на «Арго», он сразу же послал ко мне своего сына. Каан сообщил, что имеет некоторый опыт гребли,  - он занимался в стамбульском лодочном клубе; участие в экспедиции представлялось ему отличным приключением.
        Вообще-то мы ждали еще двоих волонтеров, поскольку «Арго» требовалось максимальное число гребцов, чтобы преодолеть остаток пути по проливу,  - ведь ближе к Босфору течение становится еще сильнее. Эти двое присоединились к нам в Чанаккале и помогли провести галеру от одного берега к другому, где нас ожидал официальный прием у губернатора. По карте переход представлялся совсем коротким: всего полторы мили водного пространства, однако потребовалось почти два часа, чтобы справиться с течением. Упомянутые двое волонтеров вечером куда-то исчезли, а другие турки, когда их спросили, рассмеялись: «Да они посчитали, сколько грести до Стамбула, и решили, что с них и этого достаточно! И сбежали!»
        Прием у губернатора Чанаккале открыл собой целую серию аналогичных мероприятий, которые местные власти организовывали на всем нашем пути вдоль турецкого побережья. На набережной под аккомпанемент дудок и турецких барабанов выступила труппа танцоров. Мальчики в мешковатых черных штанах - шароварах, расшитых золотом, в жилетах поверх черных же рубашек подпрыгивали, перебирали ногами и гортанно кричали. Девочки приседали, раскачивались из стороны в сторону, брались за руки и снова размыкали пальцы, чтобы выполнить следующее движение; их наряды представляли собой элегантную комбинацию струящихся панталон, фартуков и свободных блуз. На ногах тапочки, на головах - расшитые жемчугом и золотом платки; серьги и ожерелья позвякивали и шевелились в такт движениям и музыке.
        Древние греки именовали Дарданеллы Геллеспонтом, морем Геллы, ибо именно здесь упала в море и утонула, соскользнув со спины золотого барана, царевна Гелла. Когда первый «Арго», следуя за бараном в Колхиду, достиг этих берегов, аргонавты миновали пролив под покровом ночи - возможно, избегая внимания троянцев, которые не любили чужаков и видели в каждом иноземце человека, готового покуситься на их торговую монополию. Аполлоний пишет:
        …как раз при заходе светила
        Близко подплыли они к Херсонесу, что выдался в море.
        Нот проворный с кормы им подул, и, поставив по ветру
        Парус, в глубокий поток, Афамантовой дщери носящий
        Имя, вошли они: верхнее море за ними осталось
        Рано, а за ночь они миновали ту часть, что в пределах
        Брега Ретейского, справа Идейскую землю имея.
        Город Дарданов покинув, пристали они к Абидосу,
        Мимо Перкоты и вдоль берегов Абариды песчаных
        Дальше проплыли, минув Питиею священную также;
        За ночь одну, хоть корабль и кренили у них с боку на бок
        Водовороты, прошли до конца Геллеспонт они бурный[3 - Херсонес - мыс на полуострове Галлиполи; дочь Афаманта - Гелла; Ретейский берег - правый по ходу галеры берег Геллеспонта; Идейская земля - окрестности горы Ида в северо-западной Фригии; Питиея - древнее название города Лампсака (Ляпсеки).  - Примеч. ред.].

        Я не поверил собственным глазам, когда на выходе из гавани Чанаккале наш парус наполнился тем же благоприятным южным ветром, который повлек нас по «бурному Геллеспонту». Обычно в мае и июне ветер здесь дует с севера, но нам несказанно повезло - дул южный бриз, время от времени переходя в юго-западный и ощутимо крепчая, так что, как оказалось, это был наилучший за всю экспедицию день для хождения под парусом. «Арго» перескакивал с волны на волну, точно резвящийся дельфин: сперва нос погружался в очередную волну едва ли не по самые «глаза», потом, подобно морскому животному, спешащему сделать глоток воздуха, корабль поднимался из воды, весь в пене, мгновение спустя со скобы на таране низвергались два потока, как если бы то самое животное прочищало ноздри, после чего галера на миг словно зависала, вибрируя, на гребне,  - а затем нос вновь окунался в воду и все повторялось сначала.


        Час за часом мы двигались со скоростью 6-7 узлов по Дарданеллам, пока наконец, подобно нашим предшественникам, не вырвались в Мраморное море, которое греки называли Пропонтидой, своего рода «преддверье» Черного моря. Аполлоний говорит:
        Остров утесистый есть в Пропонтиде, от нивообильной
        Фригии недалеко выступающий в море,  - зовется
        Островом он потому, что порой перешеек, идущий
        К суше, скрывает волна. С двух сторон берега в нем доступны
        Для кораблей, а лежат те брега над рекою Эзепом.
        Гору «Медвежьей горой» именуют окрестные люди…
        К брегу помчался Арго, подгоняемый ветром фракийским,
        И приняла бегущий корабль прекрасная гавань.
        Тут-то как раз отвязали служивший якорем камень,
        Слишком легкий они, как Тифис велел, положивши
        У родника Артакии его, и взяли тяжелый,
        Более годный взамен…

        Ныне местность, которую Аполлоний называет Медвежьей горой, известна как полуостров Капидаг - «гора-дверь», а «прекрасная гавань» получила название от родника - Артакия, по-турецки Эрдек. «Арго» бросил якорь в гавани Эрдека рано утром 27 мая; чуть позже тем же днем я высадился на берег и прошел около полумили до того места, где 3000 годами ранее древние аргонавты оставили «по велению Аполлона» камень-якорь «святыней в храме» Афины, божественной покровительницы Ясона.
        По невероятному стечению обстоятельств - благодаря случайной встрече шесть недель назад - я точно знал, где искать место, ранее известное как «родник Ясона». Этой удаче я был обязан плохой погоде и застольной беседе. Когда мы перегоняли «Арго» со Спецы в Волос, то проложили маршрут между побережьем Аттики и островом Эвбея. Погода выдалась жуткая, было холодно, ветрено и сыро. По славной моряцкой традиции несколько членов перегоночной команды решили укрыться от непогоды в прибрежной таверне города Халкис. На борт, короче говоря, они прибыли в состоянии, в котором за весла не садятся, а на выходе из гавани мы столкнулись с сильным северным ветром. Радея о безопасности корабля (и чрезмерно «нагрузившихся» членов экипажа), я решил укрыться в первой же бухте на пути. Пожалуй, в ином случае у меня не возникло бы ни малейшего желания ее посетить, но порывы ветра и косой дождь не оставили мне выбора: мы поспешно причалили, вытащили галеру на берег, а сами укрылись в сарайчике на берегу, сгрудившись, точно наседки в курятнике.
        Отогревшись, я изучил карту и понял, что мы зашли в порт Неа Артаки - Новая Артакия; мне сразу же вспомнился священный родник, или источник, богини Артакии (Богини-Матери), у которого Ясон оставил камень-якорь. Тогда я отправился в город проверить, какое отношение имеет современный порт на острове Эвбея к источнику на полуострове, выдающемся в Мраморное море. В правлении рыбацкого кооператива мне сообщили, что Неа Артаки основали греки, приплывшие из Артаки (Эрдека) в период «большого переселения» 1920-х годов - тогда многие турки уезжали в Турцию, а греки возвращались на историческую родину. Услышанное меня изумило, и я уточнил, нет ли в городе человека, который помнит, как греки жили в Эрдеке, и может рассказать о преданиях и традициях той местности. Рыбаки - шторм вынудил их остаться на суше - обстоятельно посовещались между собой и в конце концов сказали, что мне нужно поговорить со старым Вассилисом Калафтери.
        - А он согласится поговорить со мной?  - спросил я.  - Может, ему неприятно будет вспоминать? Или он слишком стар, чтобы помнить ясно?
        - Ничего подобного,  - уверили меня.  - Вассилис у нас молодец. Покинув Артаки, он объездил весь свет, много знает и на память не жалуется.
        В итоге я пришел в кафе, где мне назначил встречу Вассилис Калафтери. Этот старец и вправду оказался из тех замечательных людей, которые доживают до преклонного возраста, не утрачивая живости и остроты ума. Родился он в 1892 году, прожил в Эрдеке почти до тридцати лет и помнил свою жизнь в этом городе в мельчайших подробностях. Сначала я спросил, знает ли он какое-либо место в Эрдеке, связанное с историей Ясона и аргонавтов. Вассилис сразу понял, что я имею в виду; разумеется, сказал он, там есть родник, который называют Артаки-крини или Ясон-крини - источник Артакии или источник Ясона. Во всяком случае, называли раньше; теперь-то некоторые называют родник Пагато.
        И где же этот источник? Вассилис объяснил, что нужно пройти километра полтора по дороге, ведущей от гавани. В годы его юности считалось само собой разумеющимся, что именно у этого родника аргонавты оставили своя камень-якорь. Вообще-то, прибавил Вассилис, в 1906 году в порт зашла некая британская яхта, и ее моряки ночью попытались украсть камень. Однако круглый камень выскользнул у них из рук и раскололся надвое, а внутри обнаружились какие-то письмена, которых никто не смог прочитать. И как я узнаю источник? Очень просто, уверил старик: ориентирами мне будут служить две растущие поблизости смоковницы и два каштана.
        Очутившись наконец в Эрдеке, в 300 милях от места той беседы и шесть недель спустя, я отправился на поиски источника и выяснил, что из четырех деревьев, упомянутых Вассилисом, уцелело лишь одно - кривая и кряжистая смоковница. Прочие срубил местный фермер, решивший расширить свою плантацию оливковых деревьев. Сам источник сохранился: вода вырывалась из-под земли и стекала по желобу; турчанки мыли в этой воде свои ковры, детишки плескались в неглубокой заводи, возницы из Эрдека останавливались здесь напоить лошадей. Не приходилось сомневаться, что для путешественников бронзового века подобные места с живительной влагой были насущно необходимы. Мало-мальски опытный кормчий отлично знал, где можно пополнить питьевой запас галеры; как мы уже убедились в Афиссосе, такие места становились своего рода «реперными точками» для плавания в прибрежных водах. Микенцы вдобавок, как и подобало истинным анимистам, верили в святость источников и рощ. Родник богини Артакии был вполне подходящим местом для того, чтобы оставить у него камень-якорь в качестве благодарности божествам за их покровительство, а сама
традиция посвящения богам таких камней восходит к древнему Египту. Разумеется, при жизни Ясона богине Артакии еще не поклонялись, она вошла в пантеон значительное позднее, в классические времена. В бронзовом веке родник наверняка был посвящен Богине-Матери, иначе Великой Матери, которой впоследствии «наследовала» Артакия. А поклонение Великой Матери - едва ли не древнейший человеческий культ.



^Источник Ясона^

        Даже в XX столетии Эрдек не утратил окончательно связи с, так сказать, потусторонним. Приблизительно в полумиле от родника Ясона, вверх по дороге, сохранилась священная роща, внушающая благоговение сродни тому, какое, должно быть, внушал в древности и сам источник. Эта роща представляла собой скопление огромных старых каштанов на макушке невысокого холмика, со склона которого стекал ручей; ниже он образовывал заводь, а затем продолжал свой путь к чьим-то садам. Вокруг простирались поля и сады, но рощу никто тронуть не посмел - видимо, местные жители до сих пор верили в ее святость. Деревья окутывала аура спокойствия и безмятежности. Царила тишина, которую нарушали разве что журчание воды да редкий птичий щебет. Листва не шелестела, воздух под сенью каштанов приятно холодил кожу, и невольно чудилось, что время здесь замерло. Среди деревьев одно было настолько древним, что его сердцевина прогнила, и в громадном стволе зияло сквозное дупло, через которое, судя по отполированным почти до блеска краям, протискивались во множестве люди, следуя многовековой традиции. Это было древо желаний. Мне
рассказали, что по ночам местные приходят сюда, чтобы воззвать к магии дерева, обходят ствол предписанное число раз, а затем протискиваются через дупло, загадывая желание. Если все сделано правильно, духи дерева, как считается, обязательно помогут в осуществлении желания. Нижние ветви дерева увешаны полосками ткани и иными дарами просителей. Хотя со времен Ясона минуло 3000 лет, древние верования остаются в силе.
        Решит Эртезун, эрдекский историк, подтвердил мои теории относительно родника Артакии. Он прибыл в Эрдек в мае 1946 года, будучи назначен мэром. Однажды на дороге, которую тогда прокладывали, он заметил какие-то белые осколки, принялся расспрашивать строителей и узнал, что камень для строительства частично добывают в развалинах древнего города Кизик. Решит отправился посмотреть на руины, и эта поездка перевернула его жизнь. Он запретил дальнейшее разграбление Кизика и начал изучать историю полуострова Капидаг, выучил самостоятельно греческий и латынь, чтобы читать в подлиннике Аполлония и других античных авторов, а также заинтересовался историей аргонавтов. Иными словами, для новых аргонавтов он оказался идеальным гидом.
        Вскоре после прибытия на полуостров Ясон и его спутники встретились с царем Кизиком, правителем обитавшего в этих краях народа долионов. Кизик был молод («первый пушок у него пробивался, как у Ясона») и недавно женился; свою супругу Клиту он недавно привез из Перкоты. Кизик предложил гостям перевести «Арго» в гавань его города и присоединиться к царскому пиру. Пока они пировали, как пишет Аполлоний, дикие племена с гор «землеродные» шестирукие великаны - напали на «Арго»; их прогнал Геракл - по Аполлонию, он до сих пор был в составе команды галеры,  - нанеся нападавшим немалые потери.
        Когда царский пир завершился, «Арго» вновь вышел в Мраморное море и двинулся к оконечности полуострова, но «с приходом ночи ветер свой бег изменил», галеру порывами относило обратно, и аргонавтам пришлось пристать к берегу. Они высадились на сушу в месте, которое назвали Священной гаванью. Никто из путешественников не подозревал, что они вернулись на Капидаг, к долионам. Последние во тьме приняли аргонавтов за морских разбойников и напали на них; началась кровавая сеча, в которой пали несколько вождей долионов, а Ясон, хуже того, убил царя Кизика. Лишь рассвет позволил осознать, сколь ужасную ошибку все совершили, и битва немедленно прекратилась. Потрясенные долионы отступили в город, забрав тела павших, а аргонавтов «тяжкая скорбь охватила». Аполлоний пишет:


        Целых три дня напролет стенали и волосы рвали
        Мужей отважных семья и народ долионов. А после
        В медных доспехах они, обойдя вкруг могилы три раза,
        С почестью должной его (Кизика.  -Ред.) погребли и устроили игры,
        Как надлежит, на широком лугу, где еще и поныне
        Высится царский курган, и потомкам зримый далеким.
        Клита, молодая супруга царя, не пережила кончины своего мужа: она «к горю прибавила горе, / Петлю накинув на шею». Ее смерть оплакали лесные нимфы, чьи пролитые слезы превратились в родник, и этот родник назвали Клитой «во имя злосчастной юницы».
        Решит сказал, что, по его мнению, царский погребальный курган - холм в нескольких милях к югу от перешейка, поблизости от города Бандырма, до сих пор не раскопанный. Родником же Клиты он считал речку, протекающую через развалины древнего города Кизика, названного в честь правителя долионов. Сам источник находится точно в центре римского амфитеатра, чьи заселенные галками руины ныне доминируют над вишневыми садами и плантациями шелковицы. В древности поток, берущий начало в источнике, наверняка запруживали, вода заполняла арену амфитеатра, и там на потеху публике устраивались потешные морские сражения.
        После похорон Кизика целую дюжину дней «бушевали жестокие бури», мешавшие аргонавтам покинут Капидаг; Решит был уверен, что отыскал Священную скалу, к которой Ясон и его спутники привязали когда-то причальный канат. У здешних берегов всего одна скала соответствует описанию Аполлония, и Решит отвел нас к ней; местные называют ее Черным камнем, а рыбаки укрываются за нею от северного ветра и высокой волны. Об окончании двенадцатидневной задержки аргонавтам объявил прорицатель Мопс, увидевший зимородка («альциону»), который порхал над головой спящего Ясона. Мопс понимал язык птиц и потому догадался, что зимородок предвещает «голосом звонким бурных ветров прекращенье». Он сказал, что аргонавтам надлежит подняться на гору Диндим и совершить жертвоприношение Великой Матери Рее. Аполлоний говорит, что, когда аргонавты взошли на вершину,


        Стали им видимы тут, словно были у них под рукою,
        И Макриадские кручи и за морем берег Фракийский,
        Видим в тумане стал зев Босфора, видны высоты
        Мизии и на другой стороне - теченье Эзепа,
        А в Адрастее и город Непей, и долина Непея.
        Мастер Арг вырезал «кумир горной богини» из лозы, возросшей в чаще леса. Аргонавты поставили деревянную статую «на круче островерхой», под сенью дубов, и сложили подле нее жертвенник из мелких камней, после чего увенчали алтарь дубовыми листьями и совершили ритуальное приношение Рее, умоляя богиню «отвести от них бурю». По слову Орфея - то есть под его музыку - «во всеоружии, с топотом ног, закружилися в пляске / И ударяли мечами в шиты так, чтоб в воздухе не был / Слышен горестный вопль, ибо все еще люди скорбели, / Похоронивши царя». И богиня, как утверждает Аполлоний, «к чистым жертвам… свое сердце склонила»: деревья вдруг отяжелели плодами, а дикие звери покинули свои норы и логова и вышли к людям, «махая хвостами». Более того, на прежде безводной вершине горы забил источник.
        В сопровождении Решита мы отправились к холмам Капидага, рассчитывая отыскать священную гору Диндим, однако эта задача, поначалу казавшаяся довольно простой, на деле оказалась довольно сложной. Гряда холмов изобиловала вершинами почти одинаковой высоты, и мы переходили с одной на другую, выискивая такое место, откуда сможем увидеть одновременно Босфор, фракийский берег Мраморного моря и недавно пройденные нами Дарданеллы. Указание на источник на вершине было не слишком полезным - мы наткнулись по крайней мере на пять ручьев, сбегавших по склонам различных вершин. В конце концов мы пришли к выводу, что наиболее вероятный претендент - гора, которую турки называют Дедебаир («Дедушкина гора»), высочайшая вершина Капидага.



^Гора Диндимун^

        В чудесной лесистой долине к северо-востоку от горы Дедебаир лежат руины греческого монастыря (турки называют его Вишневым, а грекам он был известен как Фенеромани). В начале XX столетия некий кембриджский профессор отметил, что один местный праздник, возможно, является отражением в памяти народа того ритуального танца, которым аргонавты умилостивляли богиню Рею. Согласно профессору Хэзлаку, каждый год священники выносили из монастыря образ Богоматери, который, как верили, обладал магической силой, мог исцелять недужных и хромых; порою какой-нибудь человек, охваченный религиозным пылом, хватал этот образ и бежал с ним к горе впереди крестного хода, подпрыгивая и громко восклицая. Профессор усмотрел в этом трансформацию экстатической пляски аргонавтов у алтаря Великой Матери.
        Ныне, повторюсь, монастырь лежит в руинах, а знаменитый образ исчез. Никто в Эрдеке не знает, что с ним сталось; по слухам, икону увезли в Стамбул. Впрочем, я не верил слухам: старый Вассилис Калафтери рассказал мне о церемонии, проводившейся каждый год в мае в дни его юности. Почти все население Эрдека стекалось к монастырю, священники выходили к людям с иконой в руках, а сам крестный ход проходил достаточно степенно и даже чинно. Вассилис ни разу не видел, чтобы какой-нибудь фанатик выхватил икону у священников и убежал с нею в горы. При этом он знал наверняка, где хранится знаменитый образ: покидая Эрдек, греки тайно пробрались в монастырь, забрали икону и увезли ее с собой, так что теперь она хранится в новой церкви Неа Артаки (и я видел ее там собственными глазами).



^Прибрежная деревня^

        Отплытие современного «Арго» с Капидага отчасти напоминало обстоятельства, какими сопровождалось отбытие с полуострова Ясона и его спутников. Нас предупредили, что море у оконечности полуострова весьма коварно, а ветер дует резкими порывами. Не пройдя и трети пути вдоль побережья, мы вынуждены были искать укрытия, причем к берегу пришлось подойти настолько близко, что правое кормовое весло заскрежетало о камни на дне. (Впоследствии выяснилось, что этот скрежет предвещал немалые неприятности.)
        Прождав целый день, пока ветер стихнет, мы взялись за весла и двигались на восток, пока не миновали мыс, после чего направились далее, следуя к южному побережью Мраморного моря. Третьего июня Марк, подсчитывавший количество гребков, объявил, что каждый из гребцов, поднявшихся на борт в Волосе, совершил свой 100 000-й гребок. Команда изрядно развеселилась. Знаменательное число было достигнуто под вечер, когда мы приближались к пустынному острову Мола, у которого предполагалась ночная стоянка. Лопасти весел бороздили волны, заставляя воду светиться, а за кормой оставался пенистый светящийся след, как если бы под водой включила прожектор субмарина. Наконец мы бросили якорь в бухте, окруженной высокими утесами; свет факелов пробудил множество птиц, дремавших на скалах, и они с криками принялись кружить над нами, похожие на громадные хлопья снега.
        Мы вновь повторяли опыт аргонавтов: именно тут, по словам Аполлония, утих благоприятный ветер и Ясону с товарищами пришлось взяться за весла и грести весь день - «ведь безветренный воздух / Моря гладь усыпил и утишил бурленье пучины». Нас ожидало точно такое же испытание. Мы гребли, не разгибая натруженных спин и не обращая внимания на мозоли, а наш «Арго» полз со скоростью улитки по необычно гладкому, будто по нему прошлись утюгом, морю. Усталость постепенно брала свое, и ритм движения весел все замедлялся. Я различил впереди водоворот - очередное встречное течение; побережье проступало в знойном мареве с раздражающей неспешностью.
        День за днем все повторялось: мы вставали на рассвете, перекусывали, потом брались за весла и гребли до полудня, устраивали получасовой перерыв на обед, после которого снова рассаживались по скамьям и гребли до самого заката. На закате же мы высматривали подходящую бухту, бросали якорь, высаживались на берег и ложились спать - на песке, на гальке или, если повезет, на террасе закрытого на ночь кафе.
        Где-то на этом побережье, как пишет Аполлоний, с аргонавтами расстался Геракл. Это произошло после наиболее утомительного дня пути, когда команда галеры настолько вымоталась, что лишь у Геракла и Ясона сохранились силы, чтобы подвести корабль к берегу.
        Могучий Геракл, «на весло поднимая бугры в беспокойной пучине», переломил это весло пополам. Едва корабль пристал к берегу, он спрыгнул на сушу и поспешил в лес, чтобы сделать новое весло, «по руке для себя». Пока же он отсутствовал, его оруженосец Гилас отправился искать воду и набрел на источник, называемый «Ключами» (Пеги); когда юноша наклонился над водой, сжимая в руке бронзовый кувшин, нимфа источника увидела Гиласа, немедленно влюбилась в юного красавца, вынырнула, обвила руками его шею и утянула за собой на дно. Больше Гиласа никто не видел. Другому аргонавту, Полифему из фессалийской Лариссы, случилось услышать крик Гиласа, и он пошел искать юношу. По дороге ему встретился Геракл, и вдвоем они принялись обшаривать окрестности.
        Геракл, у которого «с висков заструился обильный / Пот, и черная кровь начала волноваться под сердцем», долго окликал юношу по имени… Между тем поднялся ветер, и кормчий Тифис «понуждать стал героев взойти на корабль». Аргонавты не стали медлить, выбрали канаты, втащили на борт якорь и распустили парус; только в море кто-то заметил, что среди них нет Геракла, Полифема и Гиласа. Некоторые, во главе с Теламоном, добрым приятелем Геракла, настаивали на возвращении; другие, прежде всего сыновья северного ветра Борея Калаид и Зет, не желали поворачивать вспять: ведь боги послали попутный ветер, а таким знамением не пренебрегают. Разгорелась ссора, а вскоре и поворачивать стало слишком поздно, и «Арго» отправился дальше без Геракла.
        Точное место исчезновения Гиласа установить, конечно же, невозможно: слишком мало известно о таинственных «Ключах», а низменность на южном берегу Мраморного моря, между Капидагом и заливом Кис, изобилует болотами, родниками и даже гейзерами. Предание гласит, что Геракл некоторое время провел на побережье, тщетно разыскивая Гиласа, но в конце концов отказался от поисков, ибо ему предстояло продолжить свои подвиги; однако он поручил искать юношу местным жителям. Позднее каждый год стали устраивать церемонию - молодые люди бегали по лесам с криками: «Гилас! Гилас!» Полифем, как считается, основал город Кис, «соименный реке», а Калаид и Зет, настоявшие на том, чтобы бросить Геракла, впоследствии пострадали от его руки: после окончания похода за золотым руном и возвращения аргонавтов домой Геракл разыскал сыновей Борея и убил - «за то, что его отыскать помешали».
        Глава 6. На веслах по Босфору

        При росте 6 футов 5 дюймов Джонатан Клоук был самым высоким из новых аргонавтов. Он присоединился к нам 5 июня, незадолго перед тем, как «Арго» достиг устья Босфора, и укрепил команду, готовившуюся бороться с течением и опровергнуть теорию, гласившую, что для галер бронзового века подобный подвиг был невозможен. Если рассуждать в терминах мускульной силы, я почти не сомневался, что наши шансы достаточно высоки: большинство новых аргонавтов были крепкими ребятами, не ниже 6 футов ростом, а среди низкорослых Марк был опытным гребцом, настоящим экспертом в этом деле, Питер Уилер обладал выносливостью марафонца, а Трондур являлся прирожденным моряком, много лет ходил на веслах в бурных водах у Фарерских островов (и излазил местные скалы, охотясь за чаячьими яйцами).
        Кроме того, в Стамбуле к нам примкнул бывший чемпион Ирландии по гонкам на куррахах - это маленькие каркасные лодки, обтянутые кожей, типичные для западного побережья Ирландии. Куррахи ведут свое происхождение от древних лодок, обтянутых звериными шкурами; на таких лодках еще во времена Римской империи ирландцы отваживались выходить в океан, а сегодня рыбаки забрасывают с них сети и ловят лобстеров. Каждое лето в гаванях на западном побережье острова ирландские рыбаки устраивают регаты куррахов: эти любопытные состязания вызывают неизменный азарт, ссоры и даже драки, а сигнал к началу гонки, как правило, дается выстрелом из дробовика, что, несомненно, добавляет соревнованиям реализма. Двумя годами ранее одним из членов команды-победительницы был Кормак О’Коннор, первый помощник на ирландском траулере. Именно он прилетел в Стамбул, чтобы влиться в наш экипаж: рост 6 футов 3 дюйма, вес под 100 килограммов, в штормовке, которая делала его еще крупнее и внушительнее…
        Что касается Джонатана, его страсть к приключениям вскоре прошла проверку реальностью: он позволил уговорить себя на борцовский поединок, причем далеко не обычный, а в национальной борьбе, и отнюдь не с первым встречным - наш новичок принял вызов чемпиона Турции в тяжелом весе.



^Джонатан Клоук^

        Все началось с того, что крупная турецкая газета проявила немалый интерес к нашей экспедиции. Едва ли не каждый день преисполненный энтузиазма журналист приезжал проверить, как у нас дела, и поговорить с членами команды. Некоторые его статьи содержали забавные ошибки: так, благодаря неточностям перевода, он решил, что корабельный врач Ник, работавший анестезиологом, на самом деле гипнотизер,  - и сообщил своим читателям, что основная задача Ника - гипнотизировать аргонавтов, чтобы они могли питаться той едой, которую готовят на борту. Это утверждение повергло в ужас и Ника, опытного врача и заслуженного участника двух моих предыдущих экспедиций, и нашего кока Пита, которому регулярно приходилось отбиваться от голодных аргонавтов, вполне довольных его кулинарными способностями и абсолютно равнодушных к проклятиям, сыпавшимся на их головы из уст измученного готовкой кока.
        Газета делала все, чтобы плавание «Арго» стало событием для Турции, сообщила, что в команде будут турецкие добровольцы, передавала нам письма из дома и организовала торжественную встречу и выступление танцевального коллектива, когда мы пришвартовались 9 июня к пристани яхт-клуба в стамбульском пригороде Фенербахче. Именно редактору газеты пришла в голову идея устроить борцовский поединок, который должен был стать современной версией знаменитого кулачного боя между аргонавтом Полидевком и царем Амиком, правителем племени бебриков.
        По преданию, Ясон и его спутники бросив Геракла на берегу, воспользовались сильным попутным ветром и устремились к Босфору. К исходу суток пути под парусом они достигли широкой бухты и на рассвете пристали к берегу. В тот же миг к ним вышел царь Амик, по словам Аполлония, «всех на свете людей превзошедший злобною спесью»: он имел обыкновение состязаться с любым странником в кулачном бою. Царь был отменным бойцом и провел немало поединков, которые, в духе того времени, заканчивались смертью одного из соперников. «Немало убил он соседей»,  - замечает Аполлоний. Сопровождаемый приспешниками, Амик вышел к аргонавтам, которые высаживались на берег, и объявил, что не позволит им отплыть, пока кто-либо из них не сразится с ним. Полидевк, чемпион Греции по кулачному бою, воспринял слова Амика как личное оскорбление и принял вызов. Они были полной противоположностью друг другу - юный, стройный и изящный Полидевк, «звезде небесной подобен», и коренастый, зрелый, «с виду похожий на чудищ-сынов, которых встарь породила / В гневе на Зевса Земля» Амик. Для поединка понадобились по две пары сыромятных ремней -
смертоносное оружие в руках опытного бойца. Выбрали место, остальные аргонавты и бебрики встали вокруг, и поединок начался.
        Амик, полагаясь на свою силу и умение, бросился на противника с твердым намерением задавить того и сокрушить. Поначалу Полидевк отступал, ловко уклоняясь от захватов и ударов, но вскоре «заприметил, в чем послабее Амик», и стал нападать сам; бойцы обменивались ударами до тех пор, пока усталость не вынудила их разойтись, «пот отирая с чела и с трудом собирая дыханье». Передохнув, они сошлись снова, чтобы выявить победителя. Аполлоний пишет:


        Вдруг на цыпочки встал Амик, напружинивши ноги,
        Как быкобойца могучий, и сверху тяжкую руку
        Над Полидевком занес. Но юноша выдержал натиск,
        Голову вбок отклонил и удар на плечо себе принял.
        Сам же, на шаг отступив от врага, с неслыханной силой
        Страшный удар нанес ему по уху, и раздробились
        Кости. От боли Амик на колени упал. Закричали
        Тут герои-минийцы. Амик же с душой распростился.
        Бебрики, потрясенные смертью своего предводителя, схватились за оружие и накинулись на Полидевка. Аргонавты поспешили на подмогу товарищу, и на берегу разгорелась схватка: Кастор, брат-близнец Полидевка, раскроил череп первому из нападавших, сам Полидевк, вдохновленный победой, прыгнул на огромного Итимонея и повалил того наземь, а затем поверг и Миманта, которого «кулаком над левою бровью ударил, / Веко ему оборвал и оставил глаз обнаженным». Один из аргонавтов, Талай, был ранен копьем в пах, но не смертельно. Ифит получил удар палицей, но прочие аргонавты рассеяли бебриков, и те бросились врассыпную.
        В древних текстах недостаточно географических привязок, чтобы точно определить место этого боя. По описанию похоже, что аргонавты встретились с каким-то враждебным племенем, которое не пускало чужаков на свою территорию. Логично предположить, что сражение имело место у южной горловины Босфора или на берегах пролива - там, где местное племя могло воспрепятствовать проходу чужаков или потребовать с них платы. Аргонавты наверняка высаживались на сушу либо у горловины пролива, либо на его берегу, чтобы набраться сил для гребли против течения. Позднейшая традиция перенесла место поединка на восточный берег Босфора, в район современного Гиссарлыка, но почему это произошло, неизвестно. В тексте Аполлония единственное указание - упоминание «широкого брега», к которому пристали аргонавты, и лавра, к которому привязали «Арго». Этот лавр в местном фольклоре превратился в дерево, насылающее приступы безумия (возможно, память о яростном бойцовском стиле Амика).
        К счастью для Джонатана Клоука, его поединок с турецким чемпионом обязательного смертельного исхода не предусматривал. Для состязания выбрали луг на восточном берегу Босфора, близ Фенербахче, недалеко от того места, где стоял у причала местного яхт-клуба «Арго». Национальная турецкая борьба - борьба в масле,  - как считается, зародилась как развлечение солдат, отмечавших победу. После битвы солдаты собирались в лагере и от избытка чувств принимались бороться друг с другом. Что касается масла, об этом я подробнее расскажу ниже. Сегодня «солдатское развлечение» возродили, выделили несколько категорий борцов, как в боксе, от тяжелого до легчайшего веса.
        Поединок под Фенербахче не имел, разумеется, спортивного значения и был скорее шоу, чем настоящим соперничеством. Зрители заняли места в тени деревьев. Борцов было как минимум пять десятков, все надели короткие борцовские штаны из воловьей кожи, подвязанные у колен; торс и ноги оставались обнаженными. Они стояли, подбоченившись и играя мышцами, выглядели весьма грозно, а самое внушительное впечатление, конечно же, производил соперник Джонатана, чемпион Турции в тяжелом весе: лет приблизительно сорока пяти, с коротко подстриженными волосами, тронутыми сединой, коренастый, широкоплечий, ни единой унции лишнего веса, мышцы, как у культуриста, этакий утес, о который море безуспешно бьется на протяжении столетий. Он носил прозвище Пире Чеват (Чеват-Блоха), и оно было вытиснено на медных пряжках его штанов. Джонатану оставалось утешаться лишь тем, что, как я шепнул ему на ухо, лицо у турецкого чемпиона было добродушное.
        - Можно я вернусь домой?  - жалобно спросил Джонатан.
        Распорядитель дал сигнал к началу состязаний. Как от зазывалы на ярмарке, от него ожидали, что он будет не просто судить поединки, но и развлекать публику. Это был невысокий и коротконогий человечек, бочонок на ножках, в свободной белой рубашке и широченных серых шароварах с черной тесьмой по шву; довершали наряд белый пояс с бахромой и шляпа с широкими полями. В столь импозантном костюме он величаво расхаживал по лугу, громко, чтобы слышали все, излагая правила соревнований и представляя участников; те, чье имя он называл, выходили вперед и кланялись. Когда назвали Джонатана, зрители закричали так, что заложило уши. Джонатан явно выбивался из общего ряда в своих красных матросских штанах, закатанных до колен. Наблюдая за борцами, я попросил своего соседа перевести мне правила поединка. «Надо повалить соперника наземь, чтобы он упал брюхом вверх!» - таков был перевод.



^Борцы^

        Распорядитель дунул в свисток, и борцы выстроились на лугу, демонстрируя мускулы, выпячивая грудь, строя жуткие гримасы - словом, играя на публику, которая принимала эту игру с восторгом. То и дело каждый борец опускался на колени, творил короткую молитву, прикладывал ко лбу щепоть земли, словно моля даровать ему сил. Наконец они разделились на пары, задудела дудка, барабан начал отбивать ритм. Соревнования должны были продолжаться, пока не смолкнет музыка. Взяв верх в одном поединке, борцу следовало искать себе следующего соперника; победитель у состязаний, как выяснилось, может быть лишь один.
        Джонатан робко косился на своего противника, понимая, что обречен. Секунду-другую они топтались друг против друга, нащупывая точки опоры, а затем Джонатана внезапно схватили и перевернули, как если бы, при всем своем росте, он выступал в наилегчайшей категории. Миг - и он оказался прижатым лопатками к траве. Во второй раз его мучения продолжались немногим дольше: соперник принял оборонительную стойку - на четвереньках. Джонатан тщетно пытался оторвать турка от земли. «Все равно что пытаться поднять здоровенный скользкий камень весом в пару тонн,  - рассказывал он позже.  - Абсолютно невозможно. Это не человек, а каменный истукан!» Минуту спустя Пире Чеват выставил руку, схватил Джонатана за ногу и под рев толпы швырнул наземь; зрители аплодисментами приветствовали низвержение «старой доброй Англии».
        Обычно состязание длится несколько часов, но в данном случае программу существенно сократили. Когда число выбывших борцов перевалило за десяток, настал черед использовать масло. Ассистенты принялись обливать борцов оливковым маслом с головы до ног. Попробуй ухвати такого! Распорядитель вновь принялся расхаживать взад и вперед, свистками подтверждая очередное поражение, а луг, еще недавно скрытый под массой тел, постепенно очищался, пока на нем не остались лишь победители в каждой весовой категории. Победитель нашего Джонатана Чеват-Блоха, что меня порадовало, первенствовал в своем весе.


        Когда мы 12 июня повели галеру к горловине Босфора, наш экипаж значительно увеличился благодаря турецким добровольцам. Одиннадцать волонтеров изъявили готовность сесть на весла вместе с нами. Шестеро из них являлись членами гребного клуба Фенербахче, а пятеро - аналогичного клуба из Галатасарая; среди прочих был тренер национальной сборной по гребле и старшие тренеры обоих клубов.
        День начался бурно. Мы жили в стамбульском отеле «Шератон», который бесплатно предоставил нам номера, и утром всем составом погрузились в мини-автобус, чтобы ехать в яхт-клуб; тут в фойе отеля появился припозднившийся Марк. Увидев перед входом отъезжающий автобус, он бросился вдогонку, не сообразив, что отмытые дочиста стеклянные двери отеля закрыты. Разумеется, Марк со всего размаха врезался в стекло и вывалился наружу вместе с осколками, а все, кто был в фойе и поблизости, в ужасе замерли. Наш старший гребец немного посидел на асфальте, покрутил головой, потом неуверенно поднялся. Ник быстро осмотрел его, извлек осколки из рук и головы, а Марк морщился и твердил, что с ним все в порядке. Когда мы наконец отъехали от отеля, чрезвычайно импозантный швейцар долго глядел нам вослед; пожалуй, случившееся потрясло его сильнее, чем даже Марка, а в руках он держал все, что осталось от дверей,  - две массивные дверные ручки с резьбой, которые поднял с асфальта.
        Занимая места на скамьях, аргонавты зубоскалили - достаточно нервозно, надо признать; шуточки в основном были адресованы Марку и турецким волонтерам, которым показывали, как лучше браться за весла. Для борьбы с босфорским течением день выдался не слишком удачный. Вдоль пролива задувал бриз - естественно, встречный. Хуже того, всю предыдущую неделю дул северный ветер, из-за чего поднялась довольно высокая волна. До изобретения моторов лодки, которым требовалось подняться по проливу, обыкновенно дожидались ветра с юга, замедлявшего течение и способного наполнить парус; либо судно брали на буксир местные бурлаки - недаром по берегам пролива проложены бечевники, ныне, впрочем, заброшенные за ненадобностью. Мне говорили, что при неблагоприятных условиях большим парусным кораблям, идущим в Крым, нужно больше месяца, чтобы миновать Босфор: они подтягиваются на брашпилях, бросают якоря на отмелях и верпуются с их помощью. Ясону и его спутникам, разумеется, эти премудрости доступны не были: древние аргонавты находились в потенциально враждебных землях, никаких бечевников не было и в помине, а на берегу на
них вполне могли напасть местные племена. Так что приходилось оставаться на борту, что и подтверждает Аполлоний. По его словам, герои древности полагались исключительно на свои мышцы[4 - На самом деле в «Аргонавтике» говорится, что галера шла под парусом: «С ветром попутным в Босфор вошли они водоворотный»: за весла команда взялась позднее, когда корабль достиг плавучих скал Симплегад.  - Примеч. ред.]. Три тысячи лет спустя мы собирались доказать, что это возможно.
        Мы покинули гостеприимный яхт-клуб и осторожно вывели галеру из гавани. Марк и Майлз, сидевшие на загребных веслах, держали такой темп, чтобы турецкие волонтеры могли приноровиться к 14-футовым веслам. По правому борту тянулся низкий мол, худо-бедно защищавший от ветра и от течения. Впереди же поднимались купола и минареты Стамбула, глядящие на Золотой Рог; с воды они выглядели еще красивее, чем с суши. Все мы испытывали волнение: как-никак, наша крохотная галера входила в бурлящие воды пролива, с незапамятных времен служившего важнейшим торговым путем. На планете нет другого такого места. Здесь встречаются Европа и Азия, здесь раскинулся прекрасный город, оседлавший оба берега пролива - и азиатский, и европейский.
        Впереди виднелся дворец Топкапи с его куполами, затейливыми дымоходами, шпилями, террасами и павильонами, возвышавшийся над местностью, которую османские султаны сочли наиболее удачной строительной площадкой на свете. За дворцом и рядом с ним возвышались минареты и купола величественных мечетей - Сулеймание, Айя-София, Йени Ками и мечети султана Ахмеда во всем их великолепии. Напротив, на другой стороне Золотого Рога, торчала Галатская башня, точно огрызок карандаша, устремленный к небу над старым генуэзским кварталом. Картина поражала воображение суетой и кипучей деятельностью. Через Золотой Рог сновали паромы, одни стремились к северным кварталам, другие спешили в Азию, да так, что вода пенилась под форштевнем. Вдоль пролива выстроилась в южном направлении вереница судов, ожидавших на якорях погрузки, разгрузки или прибытия лоцмана. Повсюду, куда ни посмотри, виднелись разнообразнейшие торговые суда: сухогруз под румынским флагом двигался на север, за ним шел советский рыболовный траулер, а навстречу им направлялся израильский грузовой корабль (судя по осадке, он шел пустым). За израильтянином
полз супертанкер под либерийским флагом, этакая современная колесница Джаггернаута, минимум 100 000 тонн сырой нефти на борту. С таким количеством кораблей и со здешними коварными течениями ни у одного капитана нет права на ошибку: единственное неверное решение и - бум!
        «Арго» миновал мрачные останки, разломившийся пополам остов танкера, который я видел при первом посещении Стамбула, восемнадцать месяцев назад. Лоцман терпевшего крушение, охваченного огнем корабля вывел танкер из основного фарватера и бросил на мель. Сейчас на остове копошились люди: строительные бригады резали корпус на металл, кромсали его, точно китовью тушу: рядом с этим гигантом, пусть и поверженным, галера казалась сушей крохой, а его форштевень навис над нами ржавым утесом. За остовом танкера начинался главный фарватер, и я опасливо покосился на волны.
        Эта часть Босфора, его южная горловина, в ширину примерно 2,5 мили, и вода стремится здесь в Мраморное море со скоростью 3-4 узла. В тот день ветер взбивал пенные барашки на волнах, а паромы, пересекавшие пролив, усиливали качку, для галеры весьма ощутимую. «Арго» вышел из-под зашиты волнолома, и внезапно нас швырнуло набок: галера превратилась в игрушку волн и ветра.
        - Иди Алла! Ап! Ап! Ап!  - хором воскликнули турецкие волонтеры, налегая на весла.
        Бывалые аргонавты хмуро переглянулись: оставив за спиной 400 миль на веслах, они прекрасно понимали, что в такой ситуации лучше не тратить сил на разговоры. Между тем турки не унимались, кричали на своем языке: «Греби! Греби! Давай!»; похоже, им мало-помалу становилось ясно, что управляться с 8-тонной галерой - не совсем то же самое, что грести в спортивной лодке. «Арго» вовсе не прыгнул вперед, как случилось бы со спортивной лодкой; нет, нам предстояла долгая и изнурительная борьба с течением. Кто-то из бывалых крикнул: «Эй, а якорь подняли?» - и турки расхохотались.
        Я направил галеру под углом 20 градусов к течению, ориентируясь на дальний мыс Золотого Рога. На всякий ярд, который нам удавалось пройти этим курсом, нас относило на два ярда в сторону Мраморного моря. Галеру швыряло из стороны в сторону, точно жука, угодившего в водосток и влекомого к сливу. Мы гребли изо всех сил, но с потоком было не совладать. Я, честно говоря, начал сомневаться, сумеем ли мы добраться до противоположного берега без того, чтобы нас не вынесло обратно к месту стоянки. Главным препятствием являлись водовороты; новички, непривычные а гребле в таких условиях, теряли темп и ритм, «Арго» рыскал на курсе, несколько весел то и дело зависали в воздухе, и наша скорость, сама по себе невысокая, еще падала. На моральный дух экипажа пока жаловаться не приходилось, гребцы перешучивались и смеялись. Но они - в отличие от меня - не видели, что галера едва движется.
        Наконец я углядел то, что давно уже высматривал,  - противотечение. Мощь водотока в Босфоре столь велика, что у берегов вода буквально скручивается в гигантские воронки и течет вспять, в направлении, обратном тому, в каком движется основной поток. Эти противотечения разнятся силой и скоростью и отнюдь не постоянны, однако они являются главным подспорьем для всякого, кто отважился выйти в пролив на веслах. Без них преодолеть Босфор на весельной лодке было бы попросту невозможно. От рулевого требуется отыскать эти противотечения и вести корабль на север с их помощью. Один рыбак сообщил мне о мощном противотечении на европейской стороне Золотого Рога, и его-то я и заметил: вода отличалась по цвету и выделялась вдобавок полосой грязноватой пены. Оба течения пролегали всего в пяти футах друг от друга: основное ярилось и несло свои воды на юг, а противотечение будто усмиряло ярость потока и плавно катило волны обратно на север.
        - Еще пятьдесят ярдов, и худшее будет позади!  - крикнул я гребцам, и они удвоили усилия.
        Внезапно «Арго» дернулся - и пересек водораздел, вывалился из хаоса в спокойствие, из враждебной среды в безмятежное окружение. Только что галеру раскачивало так, словно некий великан тряс ее за киль, а в следующий миг мы будто очутились на свободе, вырвавшись из великаньей хватки. Качка прекратилась, галера обрела устойчивость и двинулась к северу. Я посмотрел на часы - 10:30. Мы гребли полтора часа, но до сих пор даже не достигли дальнего берега Босфора; пройденный путь составил меньше мили!
        Теперь предстояло подвести «Арго» как можно ближе к берегу, где противотечение было наиболее сильным. Я словно вернулся в студенческие дни, когда, будучи рулевым университетской восьмерки, вел лодку в непосредственной близости от берега, получая тем самым преимущество в скорости. Впрочем, сейчас передо мной был не глинистый оксфордский склон, а каменная стена бывшего дворца султана, превращенного в музей; лопасти весел поднимались и опускались в каком-нибудь ярде от этой стены.
        Я видел, что гребцы, несмотря на все шутки и смех, довольно сильно устали и рады даже краткой передышке. Увы, противотечение оказалось весьма прихотливым: мы то двигались с резвостью хорошего ходока, то, когда задувал ветер, едва ползли вперед. Один дворец сменился другим, потом дворцовая стена перешла в стену мечети. Пешеходы на набережной останавливались, глазели на нас, махали руками. В 11:40 над нами нависла тень Босфорского моста, по которому, на недосягаемой высоте, мчались с континента на континент автомобили, на чьем фоне крохотная галера бронзового века выглядела сущим анахронизмом. Мы миновали плавучий ресторан, клиенты которого озадаченно пялились на нас из-за столиков с желтыми скатертями, откладывали вилки и ножи, чтобы поаплодировать гребцам, а те ухмылялись и вскидывали руки в приветствии. За рестораном выстроилась вереница кораблей, пришвартованных для текущего ремонта. Работники верфей свешивались из своих люлек, бросали стучать и красить и кричали нам что-то одобрительное, и эхо гуляло между корпусами судов, разнося их крики.
        Справа по борту, обок главного фарватера, несколько рыбацких лодок подпрыгивали на волнах, точно стая чаек. Доносился рокот моторов - каждая лодка удерживалась на месте благодаря двигателю; в Босфоре, если не считать течения, очень удобно ловить рыбу, поскольку это единственный проход из Черного в прочие моря и рыба вынуждена идти через него. На поверхности течение движется на юг, а глубоко под поверхностью воды пролегает другое, еще более мощное, ориентированное на север, и вода в нем более соленая, нежели черноморская.
        У стамбульского пригорода Бебек, который мы избрали местом ночевки, Босфор сужается и поворачивает. Это своего рода «затычка» пролива. Именно здесь султан Мехмет Второй, завоеватель Константинополя, выстроил крепость Румели Гиссар. Ядро из пушки на крепостной стены легко долетало до противоположного берега. И в эту «затычку» вливаются воды всех тех рек Восточной Европы, что впадают в Черное море,  - Дуная, Дона, Днепра и множества прочих потоков, чьи русла пролегают по территории от Кавказа на востоке до Карпат на западе. Часть воды испаряется, но 325 кубических километров каждый год прорываются сквозь Босфор. И в Бебеке эта водяная лавина вынуждена протискиваться через канал шириной всего 800 ярдов!
        В результате, да еще при ветре с севера, возникает явление, которое впору именовать эффектом теннисного мячика: течение, словно рикошетом, мечется от берега к берегу, от Европы к Азии и обратно, от одного скалистого выступа к другому, а при паводке в канале возникают завихрения, одолеть которые под силу только судам, оснащенным двигателями. Разумеется, у «Арго» с его малочисленной командой на веслах не было ни малейшего шанса пройти этот канал, что называется, в лоб. Нам опять требовались противотечения. Однако, чтобы найти оные, мы должны были вновь пересечь пролив, то есть подставить галеру под удар основного течения.
        Наше суденышко ползло вдоль европейского берега, гребцы экономили силы для следующего испытания. Вход в канал Бебека я заметил примерно за полмили: вода кипящей пенной массой вырывалась из-за скалы, что вдавалась в том месте в пролив. Бурлили водовороты, в воздухе висела водяная взвесь… Когда мы подошли ближе, я крикнул: «Тридцать ярдов! Двадцать! Ходу, ходу!» Следом за Марком и Майлзом, сидевшим на загребных веслах, экипаж стал наращивать темп. «Арго» ускорился. «Десять метров!» - крикнул я. Марк, сидевший прямо передо мной, произнес: «Может, останемся на этом берегу? Если получится обогнуть скалу…» Он не закончил фразу, потому что нос «Арго» вонзился в водоворот, и Марк попросту поперхнулся.
        Впечатление было такое, словно мы очутились в автомобиле, у которого при движении отказало рулевое управление. «Арго» напрочь отказался слушаться! Галеру кинуло в сторону, а затем течение развернуло ее на 90 градусов. На одно ужасное мгновение мне почудилось, что сейчас нас развернет кормой вперед и потащит вниз по течению. Корма приподнялась над водой, как если бы мы собирались совершить «петлю Нестерова». Оба рулевых весла зависли в воздухе, палуба опасно накренилась. Объяснений не требовалось, команда прекрасно понимала, что именно происходит: вот только что гребцы смотрели на устье канала, а в следующий миг перед ними очутилась массивная стена крепости Румели Гиссар; галеру мотало, словно ветку, подхваченную потоком.
        Надо было выбираться. Лопасти весел захлопали по воде. Гребцы кряхтели от усилий, работая веслами в максимальном темпе.
        Экономить силы больше не имело никакого смысла. Нам требовалась вся совокупная мощность, какую способны выдать двадцать человек, гребущих в унисон на пределе сил. «Арго» выровнялся, я почувствовал, что кормила вновь мне подчиняются, хотя и дрожат под напором воды, изливающейся из канала. Я развернул галеру так, что ее нос обратился почти под прямым углом к течению. Если команда сумеет ненадолго удержать ее в таком положении, я смогу направить «Арго» к азиатскому берегу. Главное - обойтись без резких движений, иначе нас опять закрутит.
        - Навались! Навались! Молодцы! Греби!
        В тот миг «Арго» напоминал лосося, прокладывающего себе путь вверх по течению реки. Медленно, очень медленно мы начали продвигаться вперед, это движение было почти незаметным. Я чуть повел рулевым веслом, на ширину волоса меняя, как говорят летчики, угол атаки. Расстояние до европейского берега стало увеличиваться. По карте нам предстояло пройти всего 600 ярдов до другого берега, но на практике четверть мили против течения увеличилась, по ощущениям, едва ли не вчетверо. Когда мы вышли на середину канала, на нас вдобавок обрушился ветер: высокий нос галеры принял удар на себя, но движение замедлилось.
        Гребцы прилагали все возможные усилия, но достаточно ли этого? Прошло уже четверть часа с тех пор, как мы отважились высунуться в канал, и команда начала уставать; коме того, нынешнее устойчивое положение галеры внушало экипажу ложную уверенность. Берег был пока еще слишком далеко от них, чтобы они могли оценить пройденное расстояние, да и бурлящий поток, с которым приходилось сражаться, не оставлял времени на то, чтобы смотреть по сторонам. Лишь я, как и подобает кормчему, отслеживавший положение корабля относительно берегов, был в состоянии определить, что мы замерли на месте. Более того, нас вновь начало сносить обратно! Течение подчинило себе галеру. Минут пять - и гребцы окончательно вымотаются, и тогда вода потащит нас вспять, от берега к берегу, как мусор. Я отдавал себе отчет в том, что у нас всего одна попытка. Если мы не справимся, аргонавты, скорее всего, разуверятся в себе, а турецкие волонтеры и вовсе могут решить, что с них достаточно. И потому я впервые позволил себе заорать, как положено настоящему капитану:
        - Давай! Давай! А ну, навались! Нажмите, ребята, иначе нас понесет обратно!
        Бывалые аргонавты выглядели изумленными; еще бы, до сих пор им не доводилось слышать моих истошных воплей. Они дружно налегли на весла, турки последовали их примеру. Некоторые члены команды - это бросалось в глаза - еле держались. Турецкий тренер по гребле, багровый от напряжения, оскалил зубы; на лбу у него вспухли вены. Хвала небесам, нам удавалось сохранять ритм и темп! Люди гребли так, как если бы прошли вместе на веслах не одну тысячу миль, хотя многие из них были новичками. Скольжение назад замедлилось, потом галера застыла, а потом мы помалу двинулись в нужном направлении!
        Аполлоний о проходе через Босфор Ясона пишет следующее:


        С ветром попутным в Босфор вошли они водоворотный.
        Тут наподобье скалы высокой вздымается кверху
        Перед тобою волна, на тебя словно броситься хочет,
        Вздыбившись до облаков. Не посмеешь даже помыслить
        Ты, что уйдешь от участи злой,  - волна нависает
        Над серединой ладьи, грозя, словно туча, но сразу
        Низится, если случайно искусного кормчего встретит.
        Так и теперь положились на Тифиса ловкость герои
        И пронеслись без вреда, но со страхом большим…
        Кликнул клич тут Евфем, обойдя всех друзей, чтоб на весла,
        Сколько есть сил, они налегли. И с криками стали
        Воду герои взметать. Но на сколько двигали весла
        Судно вперед, на столько же вспять его относило
        Дважды. В могучих руках, словно луки, весла сгибались[5 - Последняя часть цитаты (после отточия) вновь относится к эпизоду с плавучими скалами Симплегадами.  - Примеч. ред.].
        Так боролся с Босфором древний «Арго». И именно так преуспели новые аргонавты. Когда показалось, что силы иссякли окончательно, четверо гребцов - англичанин, турок, ирландец и обитатель Фарерских островов - могучим усилием выметнули галеру в спасительное противотечение. С облегчением переведя дух, мы принялись грести в обычном темпе.
        - Вот это, я понимаю, гребля!  - выдохнул Джонатан.
        В тот день нам еще раз пришлось пересекать пролив: сначала мы продвинулись вдоль азиатского берега, влекомые противотечением, а затем вновь навалились на весла и повели галеру к Бебеку, где, как уже говорилось, была запланирована ночная стоянка. Как ни удивительно, в эти моменты, требовавшие максимальных усилий от каждого, команда становилась единым целым: люди раскачивались на скамьях в едином ритме, гребли в едином темпе и даже вдыхали и выдыхали через равные промежутки времени. Возникало ощущение, что «Арго» в критический миг отрастил себе пару громадных легких, которые оделяли воздухом всех живых существ на борту. Когда мы наконец причалили, в движениях людей и в разговорах сквозило удовлетворение сделанным: в условиях, которые никак не назовешь благоприятными, нам удалось пройти половину Босфора - против течения! Бывалые аргонавты, не сговариваясь, захлопали в ладоши, а новички-волонтеры приосанились и принялись с гордостью демонстрировать мозоли.
        - Сегодня вам понадобятся сорок человек,  - сказал мне на следующее утро тренер национальной сборной Турции, стоя рядом со мной на набережной Бебека. Задул северный ветер, и Босфор, что называется, показывал зубы. Садиться на весла было бессмысленно. Грузовозы шли против течения, поставив машины на полную мощность, их форштевни усердно вспарывали воду, и при этом суда почти не двигались. Гребная же лодка, державшая курс на юг, мчалась по волнам, точно листок по ветру, резвее бегущего человека, а ее шкипер уютно устроился на корме и откровенно бездельничал, поскольку от него ничего не зависело. Поразмыслив, я решил устроить день отдыха для гребцов, а сам отправился изучать северную горловину пролива; меня доставил туда катер, вмещавший шестьдесят пассажиров, причем волны стали такими высокими, что капитан катера отказался подходить вплотную к горловине: слишком опасно, сказал он, катер может перевернуться.
        Двадцать четыре часа спустя ветер утих. Точнее, он все еще задувал с севера, но это был уже не штормовой ветер, а легкий бриз, и я решил положиться на удачу и на энтузиазм турецких волонтеров, которым не терпелось продолжить путь. Мы осторожно вышли из гавани. На сей раз все обошлось; «затычка» осталась у нас за спиной, пролив становился все шире, и мощь течения ослабевала. Мы двинулись к азиатскому берегу, ловя противотечения, потом вернулись обратно и с этого места уже не покидали европейского побережья. Чем ближе мы подходили к Черному морю, тем сильнее делалась качка; тем не менее мы упорно шли вперед, по возможности прижимаясь к берегу. Когда наконец мы достигли гавани Румели фенер (Римского маяка), люди просидели на веслах почти десять часов. Здесь Босфор заканчивался. Перед нами лежало Черное море. Мы преодолели 18 миль встречного течения, двигаясь также против ветра! Нам удалось доказать, что двадцативесельная галера способна на веслах пройти из Мраморного моря в Черное и что пролив Босфор не мог оказаться непреодолимым препятствием для Ясона и его спутников, отправившихся за золотым
руном.
        Вдобавок я узнал кое-что еще: схема течений и противотечений Босфора объясняет места высадки аргонавтов на берег, упомянутые в «Аргонавтике». Течение определяет, вдоль какого берега должна двигаться галера, чтобы не угодить в водоворот или чтобы воспользоваться противотечением. Маршрут вверх по проливу столь же очевиден, как тропа, что вьется по горам, следуя рельефу местности. Изучая схему течений, я догадался, кстати, где следует искать дом слепого прорицателя Финея, который, по преданию, жил на берегу Босфора и который поведал Ясону что ожидает царевича и его спутников в неизведанных краях за горловиной пролива.
        Финей - самый симпатичный персонаж поэмы. Он жил на берегу пролива, в виду Черного моря, обладал способностью заглядывать в будущее и был столь точен и честен в своих предсказаниях, то преисполненные зависти боги наслали на него слепоту. Мол, если он так отчетливо видит будущее, ему ни к чему наблюдать за настоящим. Вдобавок к Финею приставили гарпий - крылатых демонов, наполовину женщин, наполовину птиц, обитавших в горной пещере на Крите. Всякий раз, когда слепой старец собирался утолить голод, гарпии с пронзительными криками вылетали из облаков, хватали еду и гадили на стол, отравляя самый воздух своим зловонием. Словом, бедняга Финей жил впроголодь. Местные по-прежнему приходили к нему за пророчествами и приносили в дар еду, но Финей отказывался прорицать, опасаясь новой мести уязвленных богов.
        Как типаж, Финей идентичен мудрым отшельникам христианской эпохи, селившимся в уединении в горных пещерах или на каменистых островах. Окрестные жители также приписывали этим отшельникам чудесные способности, к примеру, дар исцелять, и заботились о них. Можно сказать, что для людей, живших у северных врат Босфора Финей стал местным святым; что касается гарпий, это наверняка мифологизированные образы морских птиц, похищавших еду у немощного старца. Римские комментаторы Аполлония полагали, что поэт указал точное место жительства Финея,  - Гирополь, Обитель стервятников (римляне считали гарпий породой стервятников, воровавших еду). Это место находится на европейском берегу Босфора, поблизости от северной горловины пролива, и соответствует словам Аполлония о том, что Финей жил поблизости от воды и что от его дома было видно, в какую сторону надлежит плыть аргонавтам, когда те выйдут в Черное море.



^Утесы Гарыпче^

        Сегодня в Гирополе нет никаких стервятников (если допустить, что они там вообще когда-либо были); место называется Гарыпче - «странное, диковинное», поскольку утесы там имеют весьма своеобразную форму. В этих утесах полным-полно пещер, где вполне могли бы обитать отшельники, и скальных уступов, замечательно подходящих для морских птиц, пометом которых усеяны камни. Птицы гнездятся в этих краях потому, что недалеко отсюда находятся богатые рыбные угодья: Черное море вливает свои воды в узкую горловину Босфора, и бурливая вода создает рыбам идеальные условия для кормления, а большие косяки рыб совершают через пролив ежегодную миграцию. Короче говоря, Гарыпче целиком и полностью подходит для морских птиц, которые могли обирать слепого Финея и которые в мифологии стали гарпиями.
        Наше плавание выявило и еще одну причину считать Гарыпче местом жительства Финея. Это последнее укрытие на Босфоре, где можно пристать к берегу, прежде чем выходить на просторы Черного моря, и лежит оно именно там, куда несут корабль прихотливые босфорские течения. Последние 6 миль идущий по проливу на север корабль вынужден держаться западного берега, а когда глазам мореходов открывается ширь Черного моря, слева по борту возникает уютная гавань Гарыпче. У всякого моряка, очутившегося здесь, целых три повода сойти на берег - во-первых, отдохнуть после испытания Босфором и перед выходом в море; во-вторых, узнать от местных жителей об опасностях, подстерегающих впереди; в-третьих, что важнее всего, пополнить запасы пресной воды.
        Именно так должен был поступить Ясон. Гарыпче - действительно последняя естественная гавань перед Черным морем. Сегодня оба берега у северной горловины Босфора являются военной зоной, где запрещено появляться гражданским лицам. И при этом военном анклаве приютилась деревушка Гарыпче. В черных утесах диковинной формы внезапно появляется проход, ведущий в бухточку с десятком рыбацких лодок на берегу; тут совершенно не ощущается качка, хотя по проливы идут морские волны. Домики Гарыпче - традиционные турецкие постройки под сенью простой мечети; это очаровательное, пасторальное местечко, совершенно незатронутое современной жизнью благодаря своему изолированному положению. А над деревней находятся развалины крепости.



^Деревня Гарыпче^

        В былые дни ни одно судно, направлявшееся в Черное море, не могло пройти мимо, не остановившись. У подножия утеса на задах деревушки я нашел то, что, в принципе, и рассчитывал найти - бьющий из скалы источник с очень вкусной водой. От источника вела медная труба, жерло которой закрывала изящная медная же крышка. Каан, отец которого, когда мы с ним познакомились, продавал воду в Стамбуле, напился из источника и сказал, что вода отличная. На вкус, прибавил он, ничуть не хуже той, которой торгуют в городе. Иными словами, если бы даже аргонавты не навестили Финея по пути к Черному морю, чтобы узнать от него о том, что их ждет впереди, они все равно остановились бы здесь, чтобы пополнить запасы воды.
        Предание гласит, что Ясон и аргонавты помогли слепому старцу. Услышав о злобных гарпиях, двое героев, Калаид и Зет, вызвались покончить с демонами. Им эта задача была вполне по плечу - ведь они были сыновьями ветра Борея и потому умели летать. Как наживку для гарпий, накрыли обильный стол, а Зет и Калаид спрятались в засаде с обнаженными мечами. Вскоре они услыхали пронзительные вопли гарпий; распространяя вокруг зловоние, омерзительные твари спустились с небес и принялись хватать яства. В этот миг Калаид и Зет выскочили из укрытия и напали на демонов; гарпии взмыли в воздух и полетели прочь, а сыновья Борея устремились за ними. После долгой погони Калаид и Зет настигли гарпий - по утверждениям некоторых античных авторов, у скал, называемых Стропадами, близ западного побережья Греции. Там они зарубили бы демонов, не вмешайся олимпийские боги. Богиня Ирида, вестница Зевса, спустилась с Олимпа и поведала, что сыновья Борея должны отпустить гарпий, ибо те никогда больше не доставят хлопот слепому Финею. Калаид и Зет подчинились и вернулись с доброй вестью к своим товарищам и старцу, ожидавшим у
северных врат Босфора.
        В благодарность за избавление от гарпий Финей подробно описал аргонавтам, что ждет тех на пути, посоветовал свернуть на восток после выхода из Босфора и грести вдоль побережья Малой Азии. Он также перечислил племена, населяющие это побережье, гавани, которые там имеются, и приключения, ожидающие героев. Впрочем, что произойдет, когда они достигнут Колхиды, края золотого руна, Финей говорить отказался; это, пояснил он, аргонавтам надлежит выяснить самостоятельно.
        Кроме того, Финей оказал путникам неоценимую услугу, рассказав, как они могут избежать гибели там, где оканчивали свой путь корабли, прежде пытавшиеся выйти из пролива в Черное море. Об этой опасности был наслышан весь античный мир, и звалась она Кианидами - Кианейскими, или Сдвигающимися, скалами.
        Глава 7. Черное море

        Аполлоний вкладывает в уста Финея такие слова:


        Прежде всего, едва только вы от меня отплывете,
        Черные две скалы вы узрите при моря теснинах,
        Между которых никто проскользнуть не мог безопасно,
        Ибо внизу не на прочных корнях они утвердились,
        Но то и дело одна другой навстречу стремится;
        Так сшибаются обе, а вокруг вздымаются волны,
        Страшно кипя, и раскатом глухой отзывается берег.
        Вот потому увещаний моих вы послушайтесь ныне
        (Если плывете вы, разум блюдя и богов почитая),
        Чтоб, на свой страх поступив, не погибли вы,  - по неразумью ль
        Иль безрассудно вперед в молодом устремляясь порыве.
        Птицу надобно вам, голубку, сначала для пробы
        Выпустить, чтобы она с корабля вперед полетела.
        Если к Понту она между скал невредимо промчится,
        Мешкать вам долго не след, скорей пускайтесь в дорогу,
        Крепче весла в руках сожмите и рассекайте
        Моря узкий пролив…
        Прием с голубкой оказался вполне действенным. Когда Ясон и его спутники миновали последнюю излучину пролива, они увидели впереди Кианейские скалы - два нагромождения утесов у горловины, то и дело сталкивавшихся с жутким грохотом. Корабль, рискнувший пройти между ними, попадал в ловушку, и скалы дробили дерево и давили плоть. На глазах у аргонавтов скалы сошлись и вновь начали расступаться. Тогда быстроногий Евфем выпустил голубку, которая полетела над самой водой. Камни сдвинулись, но недостаточно быстро - птица сумела пролететь сквозь них, и только «отрезали скалы перья хвоста у голубки».
        Спасение голубки Ясон воспринял как сигнал к движению. Едва скалы вновь разошлись, гребцы налегли на весла и «Арго» устремился в промежуток между утесами. На одно кошмарное мгновение почудилось, что галере суждена гибель - волна понесла ее обратно и бросила в водоворот «прямо меж скал». В этот миг, как гласит поэма, в судьбу аргонавтов вмешалась богиня Афина: одной рукой она удержала сходившиеся скалы, а другой протолкнула корабль вперед. Потом скалы сомкнулись, срезав галере «украшенный край кормы». И с той поры, прибавляет Аполлоний, скалы,


        …сойдясь почти что вплотную,
        Сразу же укоренились. Блаженные боги решили,
        Чтобы случилося так, если кто проплывет между ними.
        На протяжении сотен лет предпринимались неоднократные попытки «привязать» мифические Кианейские скалы к какому-либо природному феномену. Одни исследователи видели в этих скалах риф, иногда выступавший из воды и расположенный близ азиатского берега, где нашло свою гибель множество кораблей. Другие полагали, что Кианейские скалы - это ледяные глыбы, принесенные паводком из Крыма; впрочем, в южной акватории Черного моря лед почти не встречается (да и рифов у северной горловины Босфора нет, разве что несколько скал, которые различимы издалека и которые не составляет труда обойти, тем более что прилив в тех местах не особенно высокий, а значит, неожиданно напороться на эти скалы невозможно).


        Тем не менее многое в изложение Аполлония кажется достоверным тому, кто идет по Босфору на гребной лодке. Описание водоворотов между скалами, упоминание о беспомощности «Арго», чудесное избавление от гибели благодаря вмешательству Афины, когда у гребцов уже не осталось сил, чтобы бороться с течением,  - все это художественное, творческое осмысление реальных трудностей. Ниже по проливу, пытаясь одолеть узкий Бебекский канал, любая галера превратилась бы в подобие теннисного мячика в бурлящих водах, любой рулевой утратил бы контроль над своим кораблем; а когда тебя подхватывает спасительное противотечение и внезапно ты понимаешь, что движешься вперед,  - как тут не приписать этакое чудо своевременному вмешательству богов?! А в 11 милях вверх по проливу, у горловины Босфора, ожидает зрелище, также подтверждающее поэтическое описание Аполлония: Черное море катит свои пенные валы в узкое устье пролива, прибой с грохотом разбивается о скалистые берега, и гулкое эхо разносит этот грохот далеко окрест.
        И здесь же, у горловины пролива, находятся остатки Сдвигающихся скал. Древние комментаторы обозначили этим именем два скопления скал, лежащих в море в 80 ярдах от Румели Фенер. Это и есть Кианейские - «темно-синие» - скалы: наш классицист Марк сообщил мне, когда мы вскарабкались на вершину одного утеса, что в античные времена темно-синий считался цветом опасности и угрозы. На самом деле эти скалы - темно-серые с вкраплениями зелени; судя по всему, в незапамятные времена они отломились от береговых утесов. Их разделяет узкий пролив, так что при достаточном воображении легко представить, что они сходятся и расходятся, плавая на поверхности моря. Дурная слава этих скал - заслуга исключительно мифа, обратившего их в символическое представление реальных затруднений, ожидавших всякого на пути по Босфору. Когда же Ясон и аргонавты миновали пролив и вышли в Черное море, эти скалы - опять-таки символически - утратили свое злое могущество и перестали угрожать кораблям.
        По иронии судьбы сегодня эти скалы служат укрытием от ветра и волн. С материком их соединяет бетонный мол, и в возникшей гавани обычно стоит целый рыбацкий флот. Рыбаки говорят, что зимой вода, бывает, перехлестывает скалы (40 футов высотой), а грохот, с какими волны разбиваются о камни, слышен далеко на суше. Вдобавок скалы до сих пор указывают незримую границу, за которой обрываются козни Босфора: в непогоду ни один корабль, вне зависимости от своих размеров, не может считать себя в безопасности, пока не минует эти скалы и водовороты у устья пролива.
        На плоской вершине ближайшей к берегу скалы мы с Марком обнаружили обломок римской колонны, обтесанный мраморный столб около 4 футов высотой и приблизительно 3,5 футов в диаметре. В былые времена здесь стояла колонна, служившая ориентиром для кораблей, покидавших пролив или в него входивших. Еще до римлян греки устроили на том же месте собственный алтарь, где приносили жертвы богам и молили о покровительстве, прежде чем выходить в открытое море. Почему алтарь сложили именно тут - потому, что за скалами начиналось море, которого греки опасались настолько, что дали ему прозвище Негостеприимное.
        Надо сказать, опасливое отношение к Черному морю сохраняется по сей день. Рыбаки - турецкие на Босфоре и в Мраморном море, греческие в море Эгейском - предупреждали нас, что в Черном море открытой галере делать нечего. Мол, там частенько налегают вихри, и даже волны, как утверждали некоторые турки, совсем не такие, как в других местах. Например, кое-где у побережья можно повстречаться с тройными волнами, они выше прочих и идут почти вплотную друг к другу. Никакая лодка долго такого не выдержит - ее как минимум зальет или повредит, и она будет болтаться но волнам, пока не развалится. Поэтому даже сегодня рыбацкие лодки на Черном море избегают конкретных мест - команды наотрез отказываются туда выходить.



^Мустафа^

        Так что 15 июня «Арго» с некоторым трепетом покинул гавань у Сдвигающихся скал и двинулся в долгий путь вдоль северного побережья Турции. На смену волонтерам, которые были с нами от Чанаккале до Стамбула, прибыла новая партия добровольцев: Мустафа, чернобородый и серьезный; Зийя, в обычной жизни переводчик в экспортно-импортной компании; его лучший друг Йигит, двадцатишестилетний студент-экономист и прирожденный моряк; и Хусну, архитектор по образованию, прекрасно владевший английским. Молодой Умур, поначалу казавшийся таким угрюмым, сообщил, что не собирается возвращаться в Стамбул, как предполагалось изначально, и намерен оставаться с аргонавтами, пока его не выгонят. Кроме того, на борту появился и двенадцатилетний подросток - моя дочь Ида, которой пребывание на «Арго» должно было отчасти скрасить долгую разлуку с отцом: я ведь почти не бывал дома, сначала строя галеру, а потом занимаясь подготовкой экспедиции.



^Хусну^

        Иду доставили на борт «Арго» родственники Каана, отца члена нашего экипажа и моего старинного приятеля. Казалось, эта семья готова оказать нам любую посильную помощь. Иргун, старший сын моего приятеля, занимался бизнесом и владел аккредитованной при дорожной полиции компанией по выдаче водительских удостоверений и номерных знаков. Его оптимизм не ведал границ. «Я вступаю в дело там, где другие сдаются,  - сообщил он мне с характерным для него апломбом.  - Невозможного не существует». Мне Иргун порою напоминал джинна, выпущенного из лампы. В Стамбуле турецкая береговая охрана решила, что «Арго» непотопляем и потому нам больше не нужен патрульный катер в качестве эскорта (разумеется, турки собирались и далее приглядывать за нами, но не постоянно, а от случая к случаю). И, разумеется, роль «приглядывателя» досталась Иргуну, который встречал нас в самых неожиданных местах. Подобно Дядюшке Джону в Греции, он обладал обширнейшим кругом знакомств среди моряков - приятельствовал с капитанами паромов, шкиперами траулеров, яхтсменами, пограничниками, таможенниками, офицерами береговой охраны, босфорскими
лоцманами и так далее. Кто-нибудь из них, заметив «Арго», незамедлительно связывался с Иргуном, и тот возникал невзначай в какой-нибудь укромной бухточке или окликал меня по уоки-токи, который я использовал для связи с резиновой лодкой, ходившей на берег за припасами.
        Достойной соперницей Иргуна была его младшая сестра Мукаддеш, которую я помнил робкой тринадцатилетней девочкой с огромными глазищами. Седьмая из восьми детей в семье - вся эта орава, помнится, легко умещалась за круглым столом в двухкомнатной стамбульской квартире,  - она твердо вознамерилась превзойти брата. С нашей последней встречи Мукаддеш повзрослела и расцвела, превратилась в преуспевающую молодую женщину, столь же деловитую и энергичную, как и ее брат. Она договорилась со своей старшей сестрой Икун, которая работала в телефонной компании, и вместе они организовали нечто вроде телефонной сети слежения: можно было не сомневаться, что они обзванивали всех без исключения смотрителей маяков и начальников гаваней, выясняя, не показался ли там-то и там-то «Арго».
        Мукаддеш встретила Иду в стамбульском аэропорту, ухитрилась похитить мою дочь из-под носа у Иргуна, который тоже вызвался ее встречать, а на следующее утро убедила некоего шкипера рыбацкого судна отправиться вслед за галерой, успевшей выйти в Черное море. Когда судно нагнало нас, Мукаддеш, Икун и другие члены семьи замахали руками с мостика, а Ида, не теряя времени, перебралась на галеру. Из динамика уоки-токи тем временем зазвучал голос Иргуна; когда мы достигли следующей укромной бухты, он уже ожидал нас, проделав на автомобиле путь протяженностью в четыре часа. Осматривая море в бинокль, с вершины прибрежного утеса, он заметил «Арго» и тотчас связался со мной: «Вам что-нибудь нужно? Только скажите». После чего прибавил, что успел предупредить о нашем прибытии начальника гавани, мэра и старшего офицера полиции. Иргун дождался, пока мы пристанем, поздоровался - и отправился в обратный путь в Стамбул (а ведь всего двумя неделями ранее он выписался из больницы после серьезной операции!).
        Подобные встречи были приятными отвлечениями от долгого и утомительного пути на восток. Признаться, путешествие начало приедаться. Как правило, вставали мы в 6 утра, поднимались с прибрежного песка, на котором спали, и присоединялись на борту к тем троим или четвертым вахтенным, которые ночевали на корабле на случай, если вдруг поднимется ветер и сорвет «Арго» с привязи. После чего вытаскивали якорь и принимались грести; одновременно на веслах сидели десять человек, прочие отдыхали, и каждые пять минут гребцов одной скамьи сменяла свежая пара. Примерно через час команда разбивалась надвое: одна группа оставалась на веслах и гребла, не прерываясь, минут пятнадцать, а вторая завтракала, потом группы менялись местами, а затем возобновлялся привычный распорядок смен, и «Арго» шел вперед со средней скоростью 3-3,5 узла еще пять часов; гребцы отрывались от весел лишь для того, чтобы выпить кофе.
        Новичкам приходилось несладко. Даже самые крепкие из них шатались от изнеможения после трех часов гребли, а вот бывалые аргонавты продолжали грести до полудня, когда наступало время обеда. Мы бросали якорь на отмели, команда поглощала еду, приготовленную коком, потом все отправлялись купаться, а около 1:30 раздавался крик: «Все по скамьям! Пора двигаться! Весла на воду! Готовы! Поехали!» И рутина возобновлялась - до вечерней стоянки. В худшие дни мы гребли по одиннадцать часов, прежде чем удавалось подвести «Арго» к берегу для ночевки.
        Не стану скрывать, никто из нас не был в восторге от гребли как таковой - это бессмысленное, монотонное, чрезвычайно скучное занятие, которое так и подмывает бросить. Некоторые члены команды пытались читать, сидя на веслах, ставили книгу на скамью перед собой; другие надевали наушники и слушали музыку на кассетных плеерах до тех пор, пока не выучили записи наизусть. Еще мы играли в слова и в шуточные списки - каждому полагалось рассказать шутку или анекдот, чем длиннее, тем лучше, но если анекдот оказывался не смешным, он подпадал под запрет и его нельзя было повторять вслух как минимум две недели, а совсем уж кошмарные шутки и анекдоты запрещались сразу на два года. Самым же популярным развлечением было пение, в одиночку или хором. Песни задавали ритм и помогали поддерживать темп. Современная эстрада тут не годилась, лучше всего подходили застольные песенки или англиканские церковные гимны, чей музыкальный размер и такт почти идеально соответствовал ритму гребли. Турки-волонтеры озадаченно прислушивались, когда аргонавты - запевалой выступал чаще всего Тим Редмен - запевали что-нибудь из сборника
«Церковные гимны, древние и современные», перемежая духовные песнопения «шумелками» из тех, что поют в барах. Солировал обычно Кормак, у которого обнаружился поставленный голос и широкий репертуар моряцких и традиционных ирландских песен; остальные подхватывали, и наши голоса разгоняли тишину над побережьем Анатолии.
        Галера двигалась на восток. В погожие дни, бывало, на помощь приходил попутный бриз, и люди отдыхали, пока «Арго» скользил по волнам под парусом. В такие дни никому не приходило в голову останавливаться, чтобы пополнить провиант. Мы уяснили на собственном опыте, что нельзя пренебрегать и десятью минутами благоприятного ветра. Кок Питер и баталер Тим отправлялись на берег на резиновой лодке с мотором - мы также использовали ее, чтобы фотографировать с моря - и закупали продукты в ближайшем поселении, а «Арго» продолжал идти вдоль побережья, ловя драгоценный ветер. Покончив с покупками, «продотряд» нагонял нас и поднимался на борт.
        Чем дальше мы забирались, тем труднее становилось пополнять запасы: случалось так, что в местной бакалейной или мясной лавке не было столько еды, чтобы утолить аппетит двух десятков оголодавших мужчин. Кок Питер ломал голову над тем, как накормить этакую орду; йогурт мы пожирали коробками, фрукты и хлеб - мешками, а мясо ели, когда его удавалось купить. Что касается рыбы, единственный раз кок ее приготовил, когда рыбачить отправился Кормак. А так… Оба Питера, Уоррен и Уилер, равно как и Трондур, были заядлыми рыбаками, и окрестности их скамей кишели всевозможными снастями, жуткого вида крючьями, грузилами, мотками лески, гнилым мясом для наживки и прочими атрибутами этого почтенного ремесла. Но поймать им удавалось в лучшем случае колюшку. Кормак же обладал поистине магическим даром: рыба сама приплывала к нему, и он добыл нескольких морских собак длиной не меньше 3 футов, оказавшихся вполне съедобными.
        Трондур развлекался не только ловлей рыбы. В порту Кефкен и под Зонгулдаком он обшаривал прибрежные пещеры и скалы в поисках гнездовий птиц. Надевал на теннисные туфли толстые носки из шерсти фарерских овец, чтобы не поскользнуться на покрытых водорослями камнях, садился в резиновую лодку и уплывал к пещерам, поблизости от которых кружились чайки и бакланы. Достигнув берега, он выбирался на камни и начинал карабкаться вверх.
        - Потрясающее зрелище!  - сказал мне Тим Редмен, вернувшись из одной такой вылазки.  - Трондур полез на самый верх, откуда на него таращились птенцы бакланов, явно напуганные вторжением. Внезапно его голова исчезла за выступом, послышались отчаянные вопли, и во все стороны полетели перья. Я видел только ноги Трондура в этих его толстенных носках. Потом он показался целиком и стал спускаться, и в каждой руке у него было по птенцу; он держал их за шеи.
        - У бакланов шеи и так длинные,  - заметил Кормак, разглядывая добычу,  - но Трондур постарался на славу, и теперь они смахивают на жирафов.
        Похлебка из бакланов по рецепту Трондура Патурссона вызвала всеобщее одобрение. На вкус мясо баклана напоминало тушеного зайца, а в качестве закусок нам подали мидий, собранных на стенах прибрежных пещер и поджаренных на камнях.
        Девятнадцатого июня, в 2:30 пополудни, Марк Ричардс объявил, что мы сделали 200 000-й гребок, и вдохновленные гребцы убыстрили темп; весла вспарывали воду, и каждый гребок сопровождался одобрительным ревом. Казалось, все забыли, что гребут с 7 утра и что ни завтрака, ни обеда в этот день толком не было. Вечером погода начала портиться, но подул попутный ветер, и вскоре мы увидели очертания мыса Эрегли, за которым, по словам Аполлония, лежит вход в Аид.
        Навстречу нам вышла целая армада рыбацких лодок - все из гавани Эрегли, битком набитые любопытствующими. Один крупный катер, к моей тревоге, пересек курс «Арго»; мускулистый турок разделся до плавок, забрался на леер мостика и прыгнул в воду с высоты 25 футов - прямо по ходу галеры. Он исчез под водой, и я, признаться, испугался, как бы его не затянуло под винты катеров за нашей кормой. Но едва Питер Уилер сделал шаг в направлении носа галеры, из моря показалась рука и ухватилась за скобу на таране; пловец поднялся на борт, весь мокрый, усатый и с чрезвычайно волосатой грудью и плечами. Он был пьян и порывался обнять всех аргонавтов. Первым в объятия угодил Трондур, бородатый и косматый, и, рассмотрев его поближе, буйный турок слегка присмирел.



^Ахеронтский мыс^

        Аполлоний пишет:


        В гавань они вошли Ахеронтского мыса с охотой.
        Кверху воздвигся тот мыс крутым и высоким утесом,
        В море как будто глядясь Вифинское. Скалы же мыса
        Гладкие вглубь вкоренились, и море их моет, а окрест
        Волны, катясь одна за другой, шумят. На мысу же
        Ряд платанов растет, над кручей ветви раскинув.
        Скатом от мыса того спускаясь в сторону суши,
        Вбок долина идет, а в ней - пещера Аида,
        Лесом и скалами скрыта; все время оттуда морозный
        Валит пар, поднимаясь из недр холодных и страшных,
        И замерзает всегда, в кристалл превращаясь блестящий,
        Тающий, солнце когда достигает часа полудня.
        И никогда тишины не бывает у страшного мыса,
        Но у подножья его непрестанно плещутся волны
        И наверху трепещет листва от пещерного ветра.
        Там как раз и реки Ахеронта находится устье,
        Что, прорываясь сквозь мыс, впадает в море с востока…
        Тут немедля гребцы к Ахеронтской скале повернули
        Носом корабль и пристали к земле при ветре упавшем.
        Вход в Аид - вторая из пещер, чьи зевы чернеют в известняке на левом берегу заводи, которую нынешние жители Эрегли называют Лягушачьей рекой (Дер Бах). Река, по Аполлонию, впадала в море сразу у мыса, который сегодня является военной зоной, ведь Эрегли - гавань стратегического значения на северном побережье Турции и штаб-квартира турецких ВМС. Современный город изменил очертания береговой линии и скрыл следы греческой гавани, однако по дороге, что идет вдоль извилистого русла реки, можно дойти туда, где еще в начале XX столетия вытаскивали на берег рыбацкие лодки и где в одной из пещер, первой по счету, сохранилась раннехристианская часовня с мозаичным полом.
        Вторая пещера намного просторнее, но вход в нее - узкая щель в скале, и легко понять, почему именно ее называли входом в Аид. Аполлоний упоминает «морозный пар»; наш проводник, сын местного аптекаря, сообщил, что зимой и весной на густо поросшую лесом долину опускается туман, укутывающий кустарник, деревья и склоны плотным белым покрывалом, которое, как кажется, тянется от самой пещеры. Входное отверстие настолько узкое, что приходится протискиваться; за ним небольшой обрыв, а потом подземный коридор забирает вбок, так что нужно держаться за стену, которая блестит от конденсата, «в кристалл превращаясь». Затем температура опускается еще ниже, а коридор выводит в подземную полость, некогда тянувшуюся на полтора километра в сердце горы; в 1960 году потолок пещеры частично обвалился и перекрыл доступ в дальнюю часть. Посреди пещеры находится озеро с прозрачной и холодной водой, в стенах множество туннелей, проточенных в известняке влагой; отчетливо слышны звуки капели с потолка и журчание ручейков, что сбегают по стенам. Человеку бронзового века, державшему в руке факел или масляную лампу, пещера и
вправду должна была представляться входом в преисподнюю. На том месте, где древние люди совершали обряды и приносили жертвы, найдены осколки посуды, греческие и римские статуэтки и следы сажи на стенах.
        По преданию, в эту пещеру спускался Геракл, чтобы похитить стража преисподней, ужасного пса Цербера. Из пасти собаки капала слюна, и там, куда падали капли, вырос ядовитый аконит - растение, которое до сих пор используют в народной медицине. Известно также, что Геракл проходил этим путем не единожды: он воспользовался пещерой на пути в царство амазонок, где собирался добыть пояс их правительницы. Он помог местным племенам победить врагов, и потому память о нем хранят по сей день - название «Эрегли» представляет собой турецкий вариант слова «Гераклея», как назвали свой город благодарные Гераклу местные жители.
        Ясона и аргонавтов приняли тут весьма радушно. Племя мариандян враждовало с бебриками, вождя которых Амика победил в кулачном бою Полидевк. «Многие годы войны вели они непрестанно против бебриков буйных», и царь мариандян Лик радостно приветствовал тех, кто оказал ему невольную услугу. Полидевка восхваляли и «словно бога какого встречали»; царь пригласил аргонавтов к себе во дворец на пир и объявил, что в честь Тиндаридов (сыновей Тиндара, то есть Кастора и Полидевка) воздвигнет храм на мысу, который будет служить ориентиром мореходам и понудит их «поклоняться Тиндара сынам». Еще царь послал к аргонавтам своего сына Даскила, которому вменил быть при Ясоне проводником и глашатаем на дальнейшем пути «Арго» вдоль побережья Малой Азии.
        К несчастью, пребывание у Лика оказалось омраченным двойной трагедией. Прорицатель Идмон с самого начала плавания знал, что не вернется домой, что ему суждено умереть на чужом берегу. Возвращаясь из царского дворца в гавань на рассвете следующего дня, аргонавты разбудили старого вепря, что «в иле бедра свои прохлаждал». Зверь прыгнул на героев и распорол клыками бедро Идмону. Тот упал, и хотя его товарищи убили кабана, но помочь смертельно раненному прорицателю они уже ничем не могли. Герои отнесли Идмона на «Арго», где тот и умер. Похоронный обряд предусматривал трехдневный траур; на четвертый день аргонавты похоронили своего спутника в кургане у мыса: «Есть примета на нем для потомков: из дикой оливы /Там корабельный каток поставлен - и зеленеет / Листьями близ Ахеронтского мыса…»
        Задержка с отплытием, вызванная похоронами, оказалась фатальной для другого аргонавта, кормчего Тифиса. Он захворал и вскоре умер от неведомой болезни - вероятно, от лихорадки, этого бича болотистых равнин. Его также погребли на мысу, рядом с Идмоном, и «в полном отчаянье все у берега моря простерлись»; так продолжалось двенадцать дней. Сокрушенный утратой двоих спутников, Ясон был готов отказаться от похода, и прочие с ним соглашались. Только Анкей, сын Посейдона, не поддался унынию: он вызвался быть кормчим и сумел уговорить остальных «отрешиться от скорби» и двигаться дальше.


        По счастливому стечению обстоятельств современный город Эрегли еще не поглотил наиболее вероятное место погребения Тифиса и Идмона. Курган, в котором их похоронили, сегодня находится в пределах военной зоны, и потому там нет ни полей, ни построек. С борта «Арго» мы осмотрели мыс и увидели на холме на его оконечности (том самом кургане) руины древнего строения, скорее всего маяка или дозорной башни. Холм выглядит искусственным, насыпанным, и вполне походит на погребальный курган. Когда военную зону откроют для археологов, именно здесь следует начинать поиски останков тех двоих, что плыли с Ясоном на «Арго».
        После Эрегли, где с нами рассталась моя дочь Ида, мы приплыли в город Зонгулдак, и мэр выслал два буксира, чтобы отвести галеру в гавань. На берегу ожидала очередная группа танцоров; нам показали настоящий черноморский танец. Одетые в тугие иссиня-черные блузы, танцоры исполнили «пляску рыб»: дрожали и извивались, словно рыбины в сетях или на палубе рыболовного судна; серебряные цепочки, кисточки поясов и сами пояса, также отделанные серебром, сверкали в солнечном свете, пока танцоры изображали, как бьется в судорогах и погибает пойманная рыба.


        Акчакоча, Эрегли, Зонгулдак - все города, в гавани которых мы заходили, приветствовали нас цветами, народными танцами, щедрыми подарками и продуктами. В Зонгулдаке мы немного задержались и выбились из расписания, пришлось наверстывать, так что сумерки застали нас устало гребущими к открытой всем ветрам бухте. Несколько рыбацких лодок плескались на отмелях, однако большинство вытащили на берег, подальше от кромки воды. Место выглядело не слишком безопасным для ночевки, однако мы чересчур устали для того, чтобы продолжать путь. Якорь полетел за борт, канат с кормы привязали к дереву на берегу, и мы сели ужинать. После ужина основная часть экипажа, как обычно, расположилась на песке, а я остался на корабле вместе с вахтенными. Около полуночи звездное небо заволокли черные тучи, прилетевшие с севера. Внезапно в бухте вспыхнули многочисленные огни, послышались крики, по берегу забегали люди. Похоже, что-то стряслось.
        - Идет черный ветер!  - крикнул мне с берега Али.  - Говорят, это опасно. Надо приготовиться!
        Местные рыбаки тем временем принялись крепить канаты к тем лодкам, что качались на отмелях. Другие крутили самодельные брашпили, вытягивая суденышки на сушу.
        - Они говорят, что «Арго» лучше тоже вытащить на берег!  - крикнул Али.  - У них есть большая лебедка, и они готовы помочь.
        Подумав, я решил, что разумнее будет довериться якорю и канату: вытаскивать галеру на берег в темноте, при усиливающемся ветре, не очень хотелось, да и существовал риск повредить «Арго», если тот самый «черный ветер», чем бы он ни был, застигнет галеру наполовину на суше и наполовину в воде. Вахтенные зашевелились - три спальных мешка на носу изменили очертания. Должно быть, проснулись от криков и теперь настороженно осматривались, не желая без необходимости вылезать под дождь, который заморосил из туч. Впрочем, скоро вахтенным все равно пришлось выбраться наружу, накинуть штормовки, проверить крепления якоря и каната и заняться натягиванием непромокающей накидки на парус.
        Мы закрепляли эту накидку, когда налетел ветер. Буря оказалась не такой сильной, как предрекали местные, однако вахтенным работы хватало: отвязать от кормы канат, удерживавший «Арго», подтянуть галеру на глубоководье с помощью веревки главного якоря, бросить в воду штормовой якорь, чтобы становившиеся все выше волны не снесли корабль к берегу. К тому времени дождь превратился в настоящий ливень, первые вспышки молний высветили черные фигуры «береговых» аргонавтов, которые отчаянно пытались найти укрытие от разбушевавшейся стихии. В конце концов они залезли под перевернутые лодки, а вот вахтенным пришлось мокнуть и дальше.
        - Ага, а говорят, что ирландцам везет!  - пробормотал вахтенный рядом со мной, когда мы пытались оттянуть галеру чуть подальше. Это был Кормак; внезапно я сообразил, что волей случая вся ночная вахта «Арго» на сей раз состоит из ирландцев. С того дня носовая часть палубы, где трое вахтенных в ненастную ночь расположились на ночлег, получила прозвище «Ирландское посольство».
        Гроза предвещала перемену погоды. Следующие три дня мы плыли на восток под дождем, который практически не прекращался. За древним и по-прежнему прекрасным портом Амасра, где мы провели ночь в овальной старой гавани, характер побережья стал меняться. Обрывистые холмы подступили к самому морю, местность сделалась более дикой и пустынной. Мы шли мимо глубоких распадков, где укрывались чайки, похожие на клочья белой пены на поверхности воды. Вершины и склоны холмов поросли каштанами и лещиной, с которой собирали орехи местные фермеры. Иногда нам попадались крохотные бухточки с единственной тропкой, ведущей куда-то вверх. Часто за такой бухточкой скрывался крохотный луг, на краю которого виднелся деревянный дом с одним или двумя сараями и десятком грядок. На лугах, бывало, паслись коровы и лошади; с моря и животные, и постройки выглядели детскими игрушками, которые вынули из коробки и рассыпали по ковру.
        Двадцать шестого июня мы достигли самого неприятного на вид участка побережья: утесы, скалы, снова утесы и снова скалы - и так без конца. Погода испортилась окончательно; солнце пряталось за тучами столь плотными, что в 9 утра показалось, будто уже наступили сумерки. В белесом мареве горы по правому борту едва угадывались. С прибрежных утесов срывались ленты тумана, между скалами висели низкие облака. Предыдущие сутки ветер целый день дул с севера, где-то в море наверняка собирался шторм, волны тяжело накатывались на берег и разбивались о скалы, разбрызгивая пену. Снова пошел дождь. Гребцы на веслах, несмотря на погоду, сидели по пояс обнаженными, и торсы их блестели в призрачном свете. Дождь сделался настойчивее, забарабанил по палубе, и побережье скрылось в серой пелене. Руки гребцов словно побелели, ладони стали скользкими, а мозоли приобрели оттенок омертвевшей плоти…
        На борту, по всем признакам, должно было властвовать уныние, но, как ни удивительно, команда радовалась: ливень нарушил рутину, а значит, позволил отвлечься от монотонной гребли. Люди запели, одна песня сменялась другой; в основном, песенки были фривольного содержания, но вспоминали и другие - детские, баллады, застольные. Тим Редмен вскочил и запрыгал по палубе, изображая танцовщицу кабаре. К нему присоединился Адам, коллега доктора Ника, примкнувший к нам у Зонгулдака, а затем и Марк, ради такого случая извлекший из своего рюкзака турецкую феску. Словом, люди пели, смеялись - и продолжали грести. Между тем ветер посвежел и стал смещаться к востоку. «Арго» полз со скоростью не более узла, и вдруг я различил впереди камни, прямо на которые двигалась галера. Перспектива была весьма неприятной: под нами слишком глубоко, чтобы встать на якорь, а крохотную бухточку, обозначенную на турецких картах, поди еще разгляди за пеленой дождя. «Арго» все ближе подходил к берегу, а я все сильнее нервничал. Мы очутились в опасной близости от скал; гребцы притихли, словно наконец-то осознали, что с небес изрядно
льет.
        Наконец я заметил белую метку на скале; когда мы подошли ближе, выяснилось, что это маленькая каменная колонна на скалистом уступе, а под ним - узкий проход в скалах. Пожалуй, без этой колонны пройти мимо входа в укромную бухту было бы проще простого. Сама бухта представляла собой, если можно так выразиться, геологическую причуду: в незапамятные времена море ухитрилось проделать в скальной стене отверстие глубиной каких-нибудь 30 ярдов. Прорвавшись через это отверстие, морская вода затопила небольшую долинку за скалами, и так возникла эта уединенная заводь, лишенная контакта с морем, если не считать узкого прохода.
        - Осторожно! Посреди прохода камень!  - внезапно крикнул Зийя.
        На наших глазах громадная волна ворвалась в проход и рассыпалась валом пенных брызг. Теперь и остальные увидели то, что первым заметил Зийя: волны разбивались о стенки прохода и вновь встречались в середине прохода, где вода кипела и бурлила, словно там торчал камень. Я развернул «Арго» под прямым углом к проходу и направил галеру вперед. Корабль взмыл на гребне волны, рванулся, клюнул носом, был подхвачен следующей волной… Гребцы не бросали весел, так что галера достаточно уверенно держалась на курсе. Вереница высоких волн пронесла нас сквозь проход - нарисованные глаза «Арго» твердо смотрели вперед,  - и вдруг мы очутились в гавани, которая, казалось, принадлежала какому-то иному миру.



^Входим в бухту Гидерос^

        Преодолев расстояние в 50 футов, «Арго» словно перенесся из творившегося снаружи скал безумия в край безмятежности и неги. О буре за скалами напоминало лишь кольцо пены у горловины прохода, а в бухте вода была столь спокойна, как если бы галера неожиданно оказалась на некоей стеклянной поверхности. Вокруг, куда ни посмотри, высились утесы, полностью закрывавшие бухту от буйства стихии: за скалами ярилось Черное море, над вершинами утесов северный ветер гнал серую пелену дождя, но внизу только легкий ветерок шевелил листву. На одном берегу бухты приютилась деревенька - три или четыре домика, на другом стоял единственный одноэтажный дом; при нем имелся навес для лодки и аккуратный причал между двух подводных камней. Должно быть, хозяин этого дома заметил «Арго», едва тот выскочил из прохода, потому что он как раз садился в маленькую лодку, чтобы выйти нам навстречу.
        Галера скользнула в его закуток гавани, мы бросили якорь, и незнакомец радушно нас приветствовал, принял причальный конец и обмотал веревку вокруг валуна на берегу. Он уверил нас, что в этой бухте «Арго» ничто не угрожает. Даже зимой, когда на море бушуют штормы, волнение сюда не проникает. Мол, он прожил тут двадцать пять лет и еще ни разу не был вынужден мириться с непогодой. Снаружи может твориться все что угодно, а здесь и листик не шелохнется. Летом же, по капризу природы, тут не бывает комаров. Когда на море спокойно, продолжал этот человек, он ловит рыбу снаружи скал, а в остальное время возится в своем садике, выращивает овощи на террасе над домом и ухаживает за вишневыми деревьями. Дороги к дому нет, лишь тропинка, клейкая от глины; но если подняться наверх, там есть дорога, и до города на автобусе всего 5 миль. По этому описанию жизнь в этой бухточке, как и она сама, выглядела вполне идиллической.
        Греки называли эту часть побережья Пафлагонией, местные жители пользовались у них репутацией суровых воинов, которые не терпят чужаков и всегда готовы сбросить тех в море. Даже сегодня здешние края остаются самым труднодоступным регионом черноморского побережья Турции. Высокие горы, подходящие к самому берегу, и изрезанный рельеф местности изолируют эту область от остальной Турции. Дорогу вдоль побережья пока не достроили, так что маленькие прибрежные городки существуют фактически сами по себе. Их жители разводят сады, копаются в огородах и ловят рыбу. Город Сиде, ближайший к бухте Гидерос,  - место весьма печальное и производит тягостное впечатление. Молодежь уезжает искать работу в Анкаре, Стамбуле или за границей, поэтому в основном в городе живут старики, которым их дети, устроившиеся там, где веселее и доходнее, присылают деньги на пропитание и одежду. Тем не менее, несмотря на очевидную бедность региона, мэрия Сиде не собиралась отпускать новых аргонавтов без торжественного приема. Мэр прислал за нами автобус, и нам пришлось подниматься в гору по крутой и скользкой тропинке; автобус доставил
нас в городок, где усталых путников ждали банкет, баня-хаммам и ночлег в постелях.
        На рассвете мы вновь сидели на мокрых гребных скамьях. Последние дни выдались исключительно дождливыми, парус «Арго» не имел возможности просохнуть, и на нем появились черные пятна плесени, из-за чего парус приобрел довольно обветшалый вид. Команда выглядела не менее потрепанной. Даже наглаженные наряды аккуратиста Дика Хилла обнаружили первые признаки небрежения, а одежда прочих из-за сырости и недостатка свободного места на палубе (пихать сумки приходилось как попало) и подавно не годилась для появления в приличном обществе. Все вещи были закапаны жиром с весел, рубашки порвались и запачкались, штаны протерлись от постоянного ерзания по скамьям. Кухонные принадлежности тоже поизносились, да и абсолютно чистыми их никто бы не назвал. Металлические котелки армейского типа, такие красивые и блестящие в начале пути, закоптились и обзавелись множеством царапин. Пили мы кто из пластмассовых стаканчиков, кто из непрезентабельных металлических кружек. Все, что случайно падало под палубный настил, на днище галеры, немедленно выбрасывалось за борт,  - дно покрывала черная слизь, отмыть которую и
избавиться от ее запаха было практически невозможно. Книги и журналы мы прятали в целлофан, однако это не спасало: бумага отсырела и разбухла. Джонатан наступил на собственные очки для чтения и потому производил забавное впечатление: одно стекло целое, другое покрыто сплошной сеткой мелких трещин, ни дать ни взять одноглазый Джон Сильвер.
        Четыре дня подряд мы тащились вдоль мрачного и пустынного побережья, которое скрашивали разве что редкие устья рек. Мыс сменялся мысом и с отвратительной неторопливостью скрывался за кормой. У мыса Карамбис, по словам Аполлония, северный ветер раздваивается - с одной стороны мыса начинает дуть на запад, а с другой на восток. Мы искренне надеялись, что поэт ничего не напутал и не преувеличил, ведь тогда мы получим долгожданную передышку и сможем идти под парусом. Команда начала выказывать признаки изнеможения. Правда, обоих Питеров, Уоррена и Уилера, это не касалось, они гребли как заведенные, а вот Марк Ричардс, наш железный человек, стал сдавать - несмотря на бугрившиеся мышцы, которые за время пути сделались еще бугристее: по вечерам он попросту падал на палубу, не в силах встать после шести-семи часов почти непрерывной гребли. Самым крупным из нас, Джонатану и Кормаку, справляться с усталостью помогали их размеры: оба были слишком велики, чтобы в одночасье поддаться утомлению. Но, так или иначе, все мы страдали; лица вытянулись, глаза запали, спины едва разгибались, локти и ягодицы саднили, а
кожа слезала целыми лентами.
        Все на борту к тому времени научились быть загребными, задавать такой темп, который подходил к конкретным погодным условиям. На спокойной воде вполне годился длинный гребок, однако, когда море волновалось, грести следовало резче, чтобы удержать рыскающую галеру на курсе. Мы выяснили, что каждое весло обладает собственным характером, установили, какие упрямы, какие тяжелы, какие слегка изогнуты, какие, наоборот, чересчур легки и потому норовят выскользнуть из хватки. У всех нас появились любимые и нелюбимые весла, и если за первые усаживались охотно, то на вторых сразу же принимались с нетерпением ждать смены.
        Стремление удержать галеру на ровном киле сделалось почти манией. За без малого два месяца, проведенных за веслами, команда стала весьма чувствительной к малейшим изменениям положения корабля. Стоило «Арго» хотя бы немного накрениться, гребцы на другом борту сразу же обнаруживали, что их весла не погружаются в воду на необходимую глубину. Раздавался крик: «Выровнять корабль!», и те, кто не сидел на веслах, переползали на задравшийся борт, чтобы вернуть «Арго» равновесие. Время от времени рвались кожаные стропы, и гребца, с которым это случалось в процессе гребка, буквально катапультировало на палубу. Смеха падение не вызывало - во-первых, все устали, а во-вторых, такое происходило довольно часто. Аполлоний был прав в своем описании:


        …и днем, и безветренной ночью
        Веслами неутомимо свою продолжая работу,
        Как работяги-быки, что в полях, увлажненных дождями,
        Борозду день-деньской ведут, и струится обильный
        Пот с их боков и загривков, глаза же скошены набок,
        Ибо гнетет их ярмо, и с шумом дыханье сухое
        Рвется у них изо ртов непрерывно, и так неустанно
        Трудятся тяжко они, упираясь копытами в землю, -
        Так и герои влеклись по волнам, налегая на весла.
        За мысом Карамбис ветер и в самом деле начал смещаться в благоприятную для нас сторону, но вот погода не упускала случая продемонстрировать свое коварство. Когда мы огибали мыс - под парусом, ибо задул крепкий бриз,  - на нас дважды обрушивались почти штормовые порывы, галеру захлестывало волнами, и я в конце концов счел, что умеренность - лучшая составляющая доблести. Новые аргонавты являлись превосходными гребцами, однако никто из нас не знал, хватит лишь наших умений и опыта, если разыграется настоящий шторм. Около 70 процентов пройденного пути мы проделали на веслах, но половина команды - все турецкие волонтеры и часть постоянного экипажа - не имела представления об управлении открытым судном в условиях шторма, так что «Арго» оставался чрезвычайно уязвимым: неопытные или уставшие гребцы легко могли навлечь на него неприятности, а разбушевавшееся море - попросту поглотить. Палубный настил - это не сплошная палуба, а вода, скапливающаяся на днище, лишала галеру остойчивости. Вдобавок, если вовремя не убрать парус и если подует встречный ветер, нас спасет только быстрота реакции, иначе галера
перевернется. (Конечно, мачта раньше может переломиться, но уповать на это, по меньшей мере, глупо.) Какая-нибудь шальная волна при сильном ветре может накренить галеру так, что команде придется в полном составе кидаться на другой борт, чтобы выровнять корабль. А после десяти-двенадцати часов гребли люди вряд ли успеют отреагировать достаточно быстро…
        Иными словами, я твердо решил не лезть на рожон без необходимости, плыть осторожно и каждый вечер приставать к берегу на ночлег. Меньше всего мне хотелось, чтобы злобный ветер нанес удар в скулу «Арго» в темноте, когда команда гребет, что называется, на последнем издыхании, а нескольких человек мучает морская болезнь.
        Вдвойне осторожным я стал после того, как 29 июня нас покинул Трондур, самый опытный мореход на борту,  - его ждали дела дома, на Фарерах. Расставаться было чертовски жаль, особенно с учетом того, что он лишался возможности пройти с нами последний этап пути. Перед отбытием Трондур почти все свободное время тратил на то, чтобы закончить свои наброски, которые делал на галере и на резиновой лодке. День расставания, и без того печальный, был окончательно скомкан сильным встречным ветром. Мы вышли из маленького порта Абана в 5 утра и гребли, гребли, гребли более шести часов, прежде чем я признал наше поражение и повел корабль обратно в гавань. Всех охватила депрессия: Трондур уехал, а тут еще такая напасть - сколько сил и времени потрачено впустую!
        Как часто бывает в долгих путешествиях, худший день сменился лучшим. Утром мы поднялись в сумерках и на рассвете уже выгребали из гавани Абаны. Все утро держался штиль, а к полудню задул легкий бриз с запада, так что мы получили возможность поставить парус. Кормак извлек снасти и поймал нескольких морских собак - хватит, чтобы накормить ужином всю команду. Когда солнце с крылось в море, бриз и не подумал утихнуть, и погода казалась настолько благоприятной, что я решил плыть и ночью, тем более что команда успела отдохнуть и наслаждалась жизнью. Двое турок, Мустафа и Умур, играли в шахматы, из кассетного плеера лилась классическая музыка, остальные члены экипажа читали или негромко переговаривались. Мы уже миновали гавань, которую наметили для стоянки, и возвращаться казалось неразумным. Словно вознаграждая нас за перенесенные испытания, попутный ветер дул всю ночь, звездное небо не позволяло сбиться с курса, и «Арго» мчался сквозь ночь со скоростью 3-4 узла, а вахтенные меняли друг друга. Каждая вахта состояла из четырех человек: двое, старший вахты и его помощник, имели опыт управления кораблем, а
двое других были новичками, но и их допускали к рулю и учили ловить ветер квадратным парусом. Учение проходило с запинками, ошибки новичков означали, что парус сникал и обвисал, и тогда опытным вахтенным приходилось браться за весла и разворачивать нос «Арго» под ветер.
        На рассвете мы очутились на траверзе Инджебуруна, самого северного мыса на турецком побережье Черного моря; отсюда всего 160 миль до Крыма, и, если вспоминать известное присловье, подданные ее величества забрались намного восточнее Суэца. Волны накатывались с севера; мы миновали известняковые утесы со множеством пещер, совершенно пустынные, если не считать одинокого маяка на оконечности мыса. Кок Питер приготовил завтрак - яичница, арбуз и хлеб, а на горизонте показалась плоская вершина горы Синоп, до которой мы намеревались добраться к вечеру. Благодаря попутному ветру путешествие превратилось в удовольствие, «Арго» буквально пожирал милю за милей. Ветер, кстати сказать, ощутимо окреп, волны сделались выше и круче, словно выплескивая на поверхность моря ту энергию, которую набрали на своем долгом пути от берегов Украины. На всякий случай я направил галеру так, чтобы обогнуть Синопский мыс, у которого прибой яростно колотился о скалы, на значительном удалении. В последующие несколько часов я неоднократно хвалил себя за это решение.
        Высокая волна подхватила «Арго», галера перевалила через гребень, соскользнула по «спине» волны - и вдруг раздался жуткий треск, от которого все замерло внутри: левое кормовое весло разломилось! Рукоять - 3 на 7 дюймов отличной древесины - сломалась точно в том месте, где она соединялась с лопастью; последняя держалась буквально на нескольких щепках. Вероятно, весло треснуло, когда мы проползли по камням в Мраморном море, или же в него просто ударила шальная волна… Так или иначе, «Арго» в мгновение ока наполовину утратил послушность воле рулевого.
        Поначалу ситуация не выглядела слишком серьезной: галера по-прежнему двигалась, подгоняемая попутным ветром, и уцелевшего рулевого весла было как будто вполне достаточно, чтобы удерживать ее на курсе. Кстати сказать, я заметил, что неплохо бы чуть подправить курс, чтобы наверняка обогнуть опасное место близ мыса. Потрясение на лицах членов команды, услышавших треск лопнувшего весла, сменилось интересом: ну-ка, ну-ка, что там придумает наш капитан?.. Корабельный плотник Питер Уилер пришел на корму и принялся флегматично изучать обломки весла. Он покачал головой, вытащил осиротевшую лопасть на палубу и связал ее и рукоять вместе.
        - Починю, когда придем в Синоп,  - пообещал он, прочитав немой вопрос в моих глазах.
        «Арго» плыл дальше, благополучно миновал оконечность мыса; я нажал на уцелевшее кормило, чтобы развернуть галеру под прямым углом и направить ее в проход между скалами и маленьким каменистым островком. Мой план состоял в том, чтобы проскользнуть мимо утесов и спрятаться за мысом от ветра, который заметно усилился. Маневр казался достаточно простым, требовал всего-навсего уверенной руки и наметанного глаза - и был насущно необходим: если мы обогнем мыс и пойдем дальше с единственным рулевым веслом, то почти наверняка угодим в неприятности. При сильном ветре галере бронзового века, если она проскочит место поворота, ни за что не вернуться обратно, а если мы не попадем в Синоп, нас понесет в залив Бафра, шириной добрых 50 миль; его побережье - болотистая равнина с устьем реки Кызылырмал, там нет ни единой гавани, зато в изобилии отмелей, да и очертания берега постоянно меняются. Лоция предупреждала, что к берегу не следует подходить ближе чем на 5 миль, и советовала не доверять картам. Ближайшей гаванью после Синопа был Самсун, почти в 100 милях на юго-восток - слишком далеко, чтобы идти туда на
искалеченном корабле.
        Но, надавливая на весло, я совершенно неожиданно для себя получил урок управления галерой (и честно говоря, испугался). Несколько секунд все шло гладко, «Арго» послушно и плавно повернул - а затем, под определенным углом, галера словно обезумела: всему виной был наполненный ветром парус, преодолеть тягу которого оказалось не поду силу одному кормилу. Плавный поворот вдруг обернулся резким креном на правый борт, и, вместо того чтобы войти в проход между скалами и островком, «Арго» устремился прямиком на скалы! Рукоять весла в моей руке дернулась - и заходила свободно. Галера, лишившись управления, начала набирать ход, как если бы обладала собственной волей, подобно своему предшественнику, и вознамерилась покончить с собой. Я растерялся; должно быть, так чувствует себя человек, впервые вставший на горные лыжи и вдруг обнаруживший, что эти лыжи влекут его к краю пропасти.
        - Правый борт, товсь! Левый борт, навались! Отпустить шкоты справа! Подтянуть слева!
        Мгновение растерянности миновало; быстрой чередой команд я попытался исправить положение. Но таран по-прежнему вспарывал воду, а галера неслась на скалы. Парус тащил ее к гибели. Без второго кормила «Арго» превратился в дикую необъезженную лошадь.
        - Убрать парус!
        Тим Редмен, имевший талант всегда оказываться под рукой в случае какой-либо опасности, бросился на корму; вдвоем с Питером Уилером они схватили концы тех девяти шкотов, что регулировали натяжение паруса.
        - Весла на воду! Правый борт, гребем! Левый борт, тормозите!
        Гребцы по правому борту принялись отчаянно грести, тогда как их товарищу по левому борту крепко держали свое весла, используя их погруженные в воду лопасти как тормоза. Я хотел развернуть корабль вдоль оси, но совокупных усилий четырнадцати гребцов для этого оказалось недостаточно. «Арго» продолжал идти к скалам, от которых нас теперь отделяло не более 50 ярдов. Требовалось как можно скорее что-нибудь предпринять. На современных яхтах не преминули бы поставить кливер, однако у «Арго» имелся один-единственный парус, и кливер взять было неоткуда…
        - Быстрее! Возьмите накидку от дождя и растяните на носу!
        Тим Редмен и кок Пит кинулись к непромокаемому мешку, в котором хранились дождевые накидки, развязали горловину и извлекли треугольный кусок полотна - им обычно накрывали переднюю часть палубы.
        - Скорее!
        Гребцы не справлялись с «Арго», который упрямо шел на скалы. Тем, кто пытался затормозить галеру, приходилось одной рукой держать весло, а другой цепляться за планширь, чтобы сопротивление воды не сбросило их в воду.
        Тим и Пит побежали на нос, Кормак оставил весло и устремился на подмогу. Он посадил Тима себе на плечи, чтобы тот мог дотянуться до макушки изогнутого носа. Крепить шкоты времени не было, поэтому кок Питер просто задал в кулаке второй угол полотна, а Питер Уоррен стиснул третий. Треугольный лоскут затрепетал на ветру и вдруг раздулся; я сразу же ощутил его тягу и налег на весло, стараясь выправить «Арго». Медленно и неохотно галера изменила курс, и ее нос нацелился в нужном направлении.
        Пять минут спустя я решил вновь развернуть главный парус, но едва тот наполнился ветром, как «Арго» снова увалился вправо и помчался на скалы. На этот раз мы были готовы к такому - на носу опять растянули самодельный кливер, и галера рыскнула влево, уходя с опасной траектории. Виляя и выписывая зигзаги, наш поврежденный корабль подошел к подножию утесов; гребцы левого борта использовали свои весла как дополнительные рули, а гребцы правого старались изо всех сил, придавая кораблю ускорение. На носу оба Питера, Кормак и Тим крепко держали кливер, управляя движением галеры, а от уцелевшего кормового весла в такой ситуации толку не было вовсе. Мы приближались к каменистому островку. Если не произойдет ничего непредвиденного, мы должны попасть в проход. Я бросил взгляд на карту: случись нам промахнуться, «Арго» очень скоро окажется на просторе залива Бафра.
        - Есть шанс, что мы найдем укрытие сразу за скалами,  - посулил я выбивающейся из сил команде.  - Но, когда минуем скалы, грести придется так, словно у вас на пятках все демоны ада, чтобы одолеть ветер. Приготовьтесь, по моему сигналу.
        «Арго» тем временем двигался вдоль скал, так близко к ним, насколько я отважился его направить. Вот мимо проскользнула последняя скала, и я крикнул: «Взяли!», заваливая нос галеры вправо. Мы обогнули скалу, и гребцы навалились на весла так, словно мы вновь очутились посреди Босфора. И все равно - нам едва хватило набранной скорости, чтобы совладать с ударившим в скулу кораблю ветром.
        К моему несказанному облегчению мы и вправду отыскали укромную заводь, не более 30 ярдов шириной и ярдов 20 глубиной; там уже пряталась от волнения на море маленькая рыбацкая лодка. «Арго» присоединился к ней, Кормак бросил в воду якорь. На миг показалось, что тот не достал до дна; «Арго» повлекло к скальной стене, поднесло так близко, что Питер Уилер взял наизготовку багор, чтобы отталкиваться от камней. Впрочем, гребцы вовремя заработали веслами; Кормак смазал маслом свинцовый противовес своего весла и опустил в воду, проверяя, камни на дне или песок. Когда противовес подняли, мы увидели, что к маслу прилипли песчинки; якорь вновь полетел за борт - и на сей раз зацепился надежно.
        Питер Уилер занялся сломанным веслом. Он оторвал две дощечки от конструкции, которую гордо именовали камбузом, просверлил в них и в рукояти сломанного весла несколько дырок и принялся заколачивать в отверстия деревянные шпильки, которые тут же вытесал. Результат его трудов для надежности обмотали веревкой. Питер все еще возился с наспех починенным веслом, без которого мы не могли благополучно добраться до берега, когда из-за мыса вывернул большой катер; с его палубы кричали и сверкали белозубыми улыбками турки. Выяснилось, что в Синопе устроили регату, отмечая таким образом окончание поста в священный месяц рамадан. Иными словами, «Арго» прибыл в самый подходящий момент. У нас спросили, желаем ли мы войти в гавань на веслах, когда ветер утихнет, а потом развернули громадный транспарант на английском (хоть и с ошибкой), гласивший: «Добро пожаловаться в Синоп!»
        Глава 8. Последний рывок

        Если, как подтверждают факты, Ясон и аргонавты и вправду совершили в XIII столетии до нашей эры плавание в Черное море, с какими племенами они могли встретиться на своем пути вдоль побережья современной Турции? Куратор синопского музея показал мне остатки древнего поселения из числа тех, что процветали на побережье во времена аргонавтов. Мы приехали к высокому холму километрах в 5-и от Синопа; с вершины этого холма открывается замечательный вид как на бухту, так и на холмистую равнину, тянущуюся вплоть до гор, которые решительно отделяют берег моря от остальной части Анатолии. В конце бронзового века дома строили из дерева - природного строительного материала, которого в этой лесистой местности было в изобилии; люди той эпохи пользовались также простой посудой и инструментами - костяными и из бронзы. Судя по всему, сказал куратор, здешнее общество было довольно примитивным и имело тесные связи с другими племенами, обитавшими на побережье по соседству. Фактически каски - таково название народа побережья - занимали нечто вроде прибрежного коридора, который пролегал от Босфора на западе до Кавказа на
востоке, и поддерживали отношения больше между собой, нежели с племенами равнин. Миновав Сталкивающиеся скалы и войдя в этот коридор, они вступили на маршрут, который естественным образом должен был привести их в Колхиду, край золотого руна.
        Каски - народ довольно загадочный. Впервые о них упоминают около 1600 года до нашей эры записи Хеттского царства, и есть основания полагать, что правители хеттов создали нечто наподобие торгового пути между своей столицей Богазкей в северной Анатолии и черноморским побережьем, где обитали каски. Историки, традиционно уделявшие внимание торговым связям хеттов с бассейном Средиземного моря, лишь недавно признали значимость контактов с касками, хотя достаточно одного взгляда на карту, чтобы понять, что земля касков была ближайшим для Хеттского царства выходом к морю. Возможно, кстати, что последнее обстоятельство имеет отношение и к истории аргонавтов. Не так давно при раскопках уничтоженного пожаром малого дворца в Богазкее были найдены микенские глиняные кувшины. Это открытие произвело настоящий фурор среди археологов, поскольку эти кувшины, самодельные сосуды для масла, стали первыми несомненно микенскими артефактами, обнаруженными в столице Хеттского царства. Анализ показал, что кувшины датируются эпохой, когда держава хеттов уже начала распадаться и сухопутные торговые пути пребывали в
небрежении. С другой стороны, это как раз предположительное время плавания Ясона, и вполне может оказаться, что сосуды являются доказательством морских контактов через Босфор - контактов Микен, Хеттского царства, касков и прочих племен побережья. Если так, то история Ясона, вероятно, символически описывает проникновение греков в акваторию Черного моря.


        Бум! Бум! Бум-бум! Бум! Рокот барабана далеко разносился над водой. Барабанщик выглядел весьма экзотично - обнаженный, если не считать белых трусов, он вышагивал по молу Синопа, глядя прямо перед собой, и даже не покосился на нас, хотя совершенно очевидно пришел сюда, чтобы поприветствовать новых аргонавтов. Ему было за шестьдесят, и он явно пренебрегал верхней одеждой на протяжении жизни - его кожа приобрела оттенок, свойственный древесине красного дерева; по пятам за ним следовал маленький черно-белый терьер, благодаря черному клоку шерсти над одним глазом смахивавший на карикатурного пса с иллюстрации в газете. Собака тоже не смотрела по сторонам, семенила, поводя носом, в шаге от хозяина. Больше на молу никого не было, и только барабанная дробь безумного факира провожала нас, когда мы на веслах покидали гавань.
        По некоей неведомой причине этот старик на молу с его барабаном и с псом, послушным, как ведьминский фамильяр, заставил меня занервничать, хотя поводов для беспокойства как будто не было. Питер Уилер восстановил рулевое весло - нашел в Синопе мастерскую, починил и укрепил весло, так что теперь кормило занимало положенное ему место и корабль охотно подчинялся его поворотам. Команда по приглашению мэра побывала в хаммаме, а также навела порядок на борту «Арго». Откуда же эти дурные предчувствия? Небо ясное, ветерок приятно холодит кожу, слева высится плоская спина Синопского мыса… Пожалуй, мои опасения могло вызвать то, что попутный бриз задувал не постоянно, а с перерывами, и последние учащались. Я намеревался пересечь залив и миновать мыс Бафра на следующий вечер, еще при свете солнца, чтобы иметь возможность при необходимость подправить курс. Чтобы все сложилось, требовался устойчивый ветер, дабы нам не пришлось грести ночь напролет близ мыса. Знай мы о том, что случится в следующие пять дней, никто из нас наверняка не возражал бы против весел; но мы и не подозревали, что нашей галере предстоит
принять крещение бурей.
        К полуночи ветер сменился на восточный, то есть задул нам в лоб. Чтобы «Арго» не отнесло обратно к утесам Синопа, я направил корабль в открытое море. Ветер крепчал, час за часом набирая силу, и море начало волноваться. Мы увидели ту самую тройную волну, которой так любят пугать неопытных мореходов местные рыбаки: она была выше прочих волн и накатила на «Арго», вынудив галеру содрогнуться. Некоторое время мы пытались грести, чтобы по возможности отдалиться от коварного берега, но быстро отказались от этой затеи - корабль плясал на волнах так, что весла стали бесполезны. Гребцы ерзали на покрытых пеной скамьях, бранились, выпускали рукояти весел и один за другим поднимали весла на борт; мы постарались разместить весла так, чтобы они не могли зацепить волну, и заклинили рукояти под скамьями. В подобной ситуации лучше перестраховаться: всегда существует опасность того, что весла какого-либо борта заденут шальную волну, тем самым невольно окажутся рычагами и перевернут галеру.
        К 2 часам сквозь разрывы в облаках показался месяц, осветивший мучения «Арго»: корабль то и дело ложился на борт, выпрямлялся и тут же ложился снова. Крен был таким сильным, что порой весла, чьи лопасти торчали над планширем, все-таки вонзались в воду, и тогда заклиненные рукояти принимались вибрировать, сотрясая корпус. Иногда волны перехлестывали через борт, и нам приходилось вычерпывать воду с днища.
        Иными словами, мы очутились в бурном море посреди ночи, и надо было что-то делать. Настал момент истины для сконструированного Колином Муди корабля и час испытаний для мореходных качеств галеры бронзового века. Мы не имели ни малейшего понятия, как поведет себя «Арго» и долго ли продержится непогода. Древнегреческие тексты полнятся историями о кораблекрушениях, причем наибольшее число жертв всегда приписывается удару о скалы или шторму - в подобных случаях люди гибли тысячами. Я решил, что, пока «Арго» в состоянии идти под парусом, мы должны держаться открытого моря. Мы немного ослабили шкоты и приспустили парус, так чтобы ветер наполнял его не целиком. После нескольких экспериментов нам удалось найти для «Арго» наиболее выигрышное положение - наискосок к волнам; валы продолжали раскачивать галеру, а ее киль, осадкой всего 2 фута, не обеспечивал должного сцепления с водой. По сути, «Арго» представлял собой не более чем вытянутую в длину гребную лодку, и эта лодка очутилась посреди моря в разгар шторма; выживание корабля полностью зависело от его команды. Чтобы уменьшить качку, члены экипажа легли
на скамьи головами - самой увесистой частью тела - к подветренному борту. Людям и без того приходилось несладко, а теперь стало еще хуже: всякий раз, когда волна перекатывалась через борт, она заливала головы членов команды и мочила их спины.
        На рассвете мы различили на самом горизонте у себя за спиной смутные очертания Синопского мыса, которые растаяли, стоило нам уйти дальше в море. На этом мысу имелась радиостанция, и я попытался связаться с нею по уоки-токи, узнать прогноз погоды и сообщить о нашем местоположении. Однако мощности крошечного устройства размером с фотоаппарат оказалось недостаточно; ответа мы не получили. Тогда я забрался под палубный настил, где мы прятали рацию для связи в экстренных случаях, вытянул антенну и вновь попробовал установить связь; снова тишина. По правде сказать, на Черном море лишь немногие радиостанции ведут дежурный поиск сигналов. Я сложил антенну и запихнул рацию обратно. Будем считать, что мы предоставлены сами себе.



^«Арго» в штормовом море^

        Мало-помалу становилось светлее, и «Арго» уходил все дальше и открытое море. Очертания мыса исчезли, повсюду, куда ни посмотри, расстилалось серое бурливое море под сумрачным небом. Ни единого корабля нам не встретилось, ведь «Арго» находился в стороне от маршрута тех каботажных судов, которые регулярно огибают мыс. Мы остались в полном одиночестве - и угодили в классическую ловушку, которой экипажи галер опасались с зари морской навигации: в море на открытой лодке, с командой, которая скоро выбьется из сил и утратит присутствие духа, если погода не улучшится, неспособные держаться курса под ударами волн и ветра, не имея шанса вернуться к побережью, пока ветер не смилостивится и не стихнет или не задует в нужном направлении. Иными словами, новые аргонавты фактически оказались в шкуре своих древних предшественников.
        Мучения продолжались весь день и всю следующую ночь. В моем дневнике записано (запись сделана тридцать шесть часов спустя): «Еще одна паскудная ночь. Море по-прежнему бесится, идем под приспущенным парусом. Нас упорно тащит на север. Всех турок свалила морская болезнь, они ничего не едят, сидят закутавшись в одеяла, будто мертвецы в саванах. Али, правда, попытался погрызть гренки, а вот Умур и Юксель только мотают головами. Порой волна накрывает палубу или бьет в борт так, что заливает дремлющих людей, пробирается даже в спальные мешки… Консервированные сосиски, которыми мы ужинали вчера, имели омерзительный привкус; даже Питер Уилер не смог справиться со своей порцией. Наверное, они испортились, но готовить в таких условиях - сущее безумие. Кок Питер ухитрился отрезать каждому по ломтю арбуза - это было восхитительно. Нам надо уменьшить потребление пресной воды, ведь на борту шестнадцать человек, а запасы ограничены».
        Команда реагировала по-разному. Некоторые, подобно беднягам Умуру и Юкселю, лежали ничком, сраженные морской болезнью и абсолютно равнодушные ко всему. Они почти на двое суток покинули сей мир, закутавшись с головой в мокрые одеяла, и не обращали никакого внимания на прыжки и скачки галеры. Перевернись «Арго», они вряд ли бы выплыли. Большинство, впрочем, воспринимало непогоду стоически: люди забирались в спальные мешки или кутались в штормовки и только плевались, когда их захлестывала очередная волна. Единственное развлечение, которое им оставалось,  - подползти к самому борту, свеситься вниз и смотреть на валы, чередой накатывающиеся на «Арго», размышляя, достанет ли очередная волна до носа любопытствующего.
        Не раз и не два галера достигала предела остойчивости, ложась на борт под натиском волн, но все же с немалым усилием выпрямлялась. По счастью, лишь изредка вода переливалась через борт в значительном объеме, иначе наше путешествие могло бы закончиться печально.
        Бездействие начало сказываться на моральном духе членов экипажа. «Арго» продолжал рыскать из стороны в сторону и крениться на борт, от команды в данной ситуации мало что зависело, и новичкам было трудно смириться с мыслью, что нам остается лишь ждать, вверив свои жизни кораблю. Надежда для нас заключалась в том обстоятельстве, что рано или поздно шторм утихнет, и тогда мы сможем вернуться к берегу. А пока море буйствует, лучше быть как можно дальше от побережья с его скалами и отмелями. Разумеется, мы могли изменить курс, лечь под ветер, подставить ему корму, но никто не знал, как поведет себя таран - а вдруг он настолько глубоко зароется в воду, что галера не выдержит напряжения и попросту разломится? Плавание в шторм было своего рода походом в неизведанное. Никто из нас не мог и предположить, насколько хорошо галера приспособлена к такому испытанию; вдобавок у каждого члена экипажа имелись собственные пределы мореходного опыта. Те, кто впервые оказался в штормовом море на открытой лодке, естественно, нервничали сильнее тех, кто успел многое повидать.
        Около 3 часов на второе утро ветер наконец начал ослабевать, и к восходу «Арго» оказался в относительной безопасности. «Тридцать шесть часов шторма в открытой лодке,  - записано в моем дневнике.  - Надеюсь, больше такого не повторится. Приятно, что выглянуло солнце, волны сверкают и разлетаются яркими брызгами. Уж лучше такая восторженная агрессия, чем мрачная злоба…»
        Штормовой ветер сослужил нам службу в том, что вынудил вспомнить о существовании компаса. Едва ветер стих и стало возможно продолжать плавание, на скамье перед рулевым таинственным образом появился карманный компас. Да, мы прошли без компаса 800 миль и доказали тем самым, что и без него можно проплыть от берегов Греции до Черного моря. Однако некоторые члены команды явно посчитали, что этого достаточно, что с них довольно исторических экспериментов и что им гораздо важнее поскорее оказаться в виду суши. Конечно, мы могли ориентироваться по солнцу и звездам, однако компас внушал дополнительную уверенность - хотя польза от него была больше психологическая, нежели реальная. В конце концов, после полутора суток шторма мы понятия не имели о том, где находимся, а следовательно, не могли привязаться к местности.
        Я считал, что мы милях в тридцати к северо-западу от Синопа. Не имея возможности это подтвердить, не зная скорости, с которой нас уносил шторм, и характера местных течений, мы не могли рассчитать, когда вновь увидим берег. Когда нос «Арго» развернулся на юг и пала ночь, я с облегчением обнаружил на небе созвездие Близнецов и звезды Кастор и Поллукс, названные в честь участников похода аргонавтов. В первую ночную вахту я правил так, чтобы эти звезды оставались по правому борту, указывая путь к берегу.
        Начала заканчиваться еда. На борту «Арго» не было места, чтобы разместить столько провианта, сколько требуется шестнадцати мужчинам на продолжительный срок, и мы уже съели двухдневный рацион хлеба и овощей. У нас оставались консервированные сосиски, но они, похоже, испортились, и мы не стали рисковать, опасаясь отравиться и выбросили их за борт. Посему на ужин каждый получил яйцо с горсткой риса, а завтрак и обед состояли из двух галет и чашки кофе или чая. Что радовало, так это ситуация с пресной водой. Несколько дней без пищи вполне можно потерпеть - у тех, кого одолела морская болезнь, все равно нет аппетита,  - но вот без воды нам пришлось бы туго. И потому мы тщательно следили за тем, чтобы при выходе из гавани канистры с водой были полны минимум на 80 процентов; так было и в Синопе, а значит, пресной воды у нас оставалось по меньшей мере на неделю, пускай даже люди выпивали по две-три пинты в день.
        Меня больше всего заботил ветер - продержится ли он попутным хотя бы сутки? Ведь если ветер сменится на встречный, нас отнесет еще дальше в море; с другой стороны, если ветер стихнет совсем, мы окажемся слишком далеко от берега, чтобы дойти на веслах,  - разве что наступит полный штиль, а это в Черном море маловероятно: островов здесь значительно меньше, чем в Эгейском море, а значит, и волнение сильнее. Так или иначе, пока мы лавировали, ловя ветер, море и не думало успокаиваться. А около 8 часов утра 5 июля вновь раздался пугающий треск кормового весла.
        На сей раз лопнуло правое кормовое весло. Как и прежде, «Арго» скользил вниз по склону очередного вала, вес корабля оказался слишком тяжелым для весла, и рукоять переломилась пополам, а лопасть задралась и беспомощно задергалась в воздухе. Тим Редмен быстро приспособил собственное весло и около часа помогал рулевому вести «Арго», а Питер Уилер занялся починкой лопнувшего кормила. Камбуз лишился еще двух плашек, которые просверлили и приколотили к веслу, после чего Марк и Кормак под надзором Питера крепко обмотали веревкой импровизированный лубок. Когда весло поместили на место, его внешний вид отнюдь не внушал уверенности, да и вело оно себя не слишком хорошо. Лопасть ходила из стороны в сторону, а обмотка мешала веслу проворачиваться в гнезде. В итоге весло превратилось в хиленький дополнительный киль, но оно помогало удерживать «Арго» на курсе - при условии, что галера не будет совершать резких маневров.
        К счастью, это происшествие не замедлило нашего продвижения и не сказалось на бодрости духа команды. «Арго» уверенно двигался в нужном направлении на 3-4 узлах. Те, кто ходил со мной по следам Синдбада, вспоминали схожие переделки, в которые нам доводилось попадать. На пути в Китай наше арабское судно страдало от хронических проблем с рулем и тем не менее благополучно дошло до Кантона. В подобных ситуациях требуются уверенность в собственных силах и творческий подход к ремонту поломок. Также помогло то обстоятельство, что весло сломалось во второй раз. Мы уже прошли через это раньше, а потому знали, что сможем все починить. Дурная погода нас тоже не смущала: мы побывали в шторме и уцелели, что не могло не радовать и не воодушевлять.
        На ужин опять были галеты, а в четвертую ночную вахту мы заметили на горизонте огоньки и решили, что это, должно быть, город Самсун. В 8 часов утра мы миновали волнолом самсунской гавани и вскоре причалили к пристани. Наступил пятый день после выхода из Синопа, и аргонавты, естественно, изрядно устали. Нам требовались крепкий и долгий сон и горячая еда. Мы провели на борту галеры больше времени, чем предусматривала ее конструкция. Али вышел на берег поискать кафе, где мы могли бы позавтракать, и вернулся с газетой.
        - Посмотрите на заголовок на первой полосе,  - предложил он с ухмылкой.  - Там написано: «Двадцать пять британских моряков пропали в Черном море»!
        Самсун имеет одну из лучших гаваней на северном побережье Турции, а в конце бронзового века здесь имелось важное торговое поселение (сегодня это место называется Теккекей), в 14 милях на восток от нынешнего города. Предварительные раскопки в Теккекее открыли захоронения бронзового века с бронзовыми ножами, украшениями и двумя церемониальными наконечниками копий, эти находки позволили археологам заключить, что Теккекей являлся начальным пунктом сухопутного торгового пути от побережья к крупным городам Хеттского царства. Береговая линия на протяжении столетий постоянно изменялась благодаря наносам ила, камней и песка, приносимых такими реками, как Изылырмак. Аполлоний Родосский писал, что это побережье известно заливными землями - здесь находятся дельты рек Галис, Ирис и Фермодонт: на последней обитают грозные амазонки, а Ирис славится своими девяносто шестью рукавами («вечно туда и сюда он мечется в поисках, где бы / только низину найти…»); часть из них исчезает под землей, а оставшиеся впадают в Черное море близ Фемискиры. По словам Аполлония, аргонавты заночевали в дельте Ириса, ожидая нападения
амазонок, но северо-западный ветер, ниспосланный Зевсом, позволил им без лишнего промедления продолжить плавание: «Ветер подул, и покинут был вогнутый берег…»
        Новых аргонавтов также начало снедать нетерпение. Мы провели в Самсуне два дня, отдыхая от пятидневной болтанки, а бывший офицер турецких ВМС, уволенный с действительной службы по состоянию здоровья, чинил наше весло. Он отказался от платы, попросил лишь копию чертежей «Арго», чтобы на досуге построить модель галеры. Для починки весла он использовал доски из древесины шелковицы, колышки из турецкого дуба и вставки из бука.
        - Пора устраивать конкурс,  - заметил Питер Уилер,  - пусть народ гадает, сколько пород дерева пошло на галеру.
        Едва сломанное весло починили, мы вышли в море и обогнули дельту реки Йесилырмак, которая по сей день выносит в Понт Евксинский камни и песок к северо-востоку от Самсуна. Карта адмиралтейства предостерегает: «Внимание, характерно обмеление, не следует подходить к берегу ближе чем на 5 миль в виду мыса Ирис». Мы же, как и подобает галере, двигались менее чем в 200 метрах от берега, приближаясь к потоку белесой воды, что вырывался в море из речного устья.
        - Тут вроде должны водиться осетры,  - с надеждой проговорил Питер Уилер, насаживая на острогу наживку.  - Я бы не отказался от осетровой икры на завтрак.
        - А разве осетров ловят не сетями?  - поинтересовался у него из-за спины некто, не сведущий в рыбной ловле.
        Разговоры стихали по мере того, как «Арго» уходил все дальше от гавани. Некоторые члены экипажа мучились похмельем - последствием затянувшейся до глубокой ночи прощальной пирушки в Самсуне; двое или трое не могли даже пошевелиться. Галера же, по недавно приобретенной дурной привычке, норовила подойти ближе к берегу, хотя мы натянули парус, чтобы выйти в море.
        - Почему бы всем не перейти на корму?  - вдруг предложил Ник.  - Это должно помочь.
        Двумя месяцами ранее, вскоре после выхода из Волоса, мы уже пробовали нечто подобное - переместили все вещи на борту на корму, чтобы оценить, повлияет ли это на ход галеры. Тогда существенной разницы мы не заметили, но теперь у нас были все основания вновь прибегнуть к этому способу. Команда - и вполне здоровые, и похмельные - перебралась на корму и сгрудилась под кормовым возвышением. Места было маловато, поэтому они стояли, другие пристроились на бортах, а третьи взгромоздились на плечи товарищей. Так или иначе, мы перенесли на корму более тысячи килограммов! Эффект оказался поистине чудесным: нос галеры немного приподнялся, и внезапно корабль взял на 15 градусов круче к ветру.
        - Ур-ра!  - завопил Сет.  - Больше никаких весел! Здравствуй, Грузия!
        По правде говоря, предложение Ника значительно скрасило нам остаток путешествия. По всей видимости, попытка, предпринятая в греческих водах, была недостаточно радикальной: если уж перемещать балласт, так уж, что называется, от души. Теперь мы изменили схему размещения груза на борту: в частности, перенесли на корму оба якоря, также перетащили туда наиболее тяжелые бочонки и передвинули ближе к корме канистры с водой, пусть даже это означало, что отныне повару придется ходить по палубе туда-сюда. Еще мы стали внимательнее следить за тем, где располагаются члены экипажа, и безжалостно подавлять стремление кучковаться на носу. Стремление это было вполне понятным - нос отлично защищал от ветра, и там находились владения кока Пита, а кому не хочется в неурочный час подкрепить силы булочкой и чашкой горячего…
        Аполлоний пишет:


        К ночи назавтра они приплыли в землю халибов.
        Ни к пахоте на быках тот не склонен народ, ни к ращенью
        Разных плодов, что усладу даруют душе, и овечьих
        Стад не пасут на лугах, обильных росою, халибы.
        Железоносной земли рассекая упорные недра,
        Плату они получают в обмен,  - она их и кормит.
        Новой зари восход без труда для них не бывает, -
        Труд они тяжкий несут в дыму, среди копоти черной.
        Анатолия является одним из тех уголков планеты, где люди впервые начали обрабатывать руду, и причины этого легко понять, разглядывая побережье к востоку от Самсуна. Песок здесь черный или темно-темно-серый, поскольку почва содержит много железа. Этот черный песок настолько богат железом, что песчинки притягиваются магнитом, а самый черный песок можно сплавить на костре! Железо в бронзовом веке ценилось столь высоко, что этот металл служил и данью правителям, и наградой победителям на состязаниях, и самым щедрым даром. Греки, как мы уже видели на Лемносе, верили, что умению обрабатывать металлы их научил бог Гефест. Если же, как оно, вероятнее всего, и было, это умение распространилось на ойкумену из Анатолии, тогда освоение металлообработки, скорее всего, шло тем же морским коридором, которым воспользовались Ясон и его спутники.
        В «Аргонавтике» мы находим свидетельства того, что торговые связи между Грецией и Анатолией существовали еще до плавания Ясона. Возможно, «Арго» стал первой греческой галерой, прошедшей все анатолийское побережье, но греки наверняка бывали тут и ранее - приходили по суше или, что скорее, приплывали на местных судах. Не один Фрике на золотом баране пролетел над Анатолией до Ясона; в Синопе, по преданию, аргонавты встретили трех греков - Деилеонта, Автолика и Флогия, которые жили там «с тех пор, как от них Геракл удалился» (имеется в виду поход Геракла на амазонок), и с радостью присоединились к соотечественникам. Предположение о том, что существовал хорошо известный морской путь вдоль побережья, подкрепляется и тем фактом, что Ясон повстречал четверых своих двоюродных братьев, плывших из Колхиды. Четверо юношей - Китисор, Фронтис, Мелас и Арг - были сыновьями Фрикса от царевны Халкионы, дочери колхидского царя Эета, на которой Фрике женился в земле золотого руна. После смерти отца юноши решили отправиться на его родину и потребовать свое наследство - «Афамантовых ради сокровищ». Выйдя из Колхиды на
тамошнем корабле, они добрались до Гиресуна, когда разразился шторм. Разыскивая укрытие от северного ветра, должно быть, направляясь в гавань Гиресуна, колхидский корабль налетел на скалу и разломился. Юноши очутились в воде, и их выбросило на остров, посвященный богу войны Аресу. Именно на этом острове их и обнаружили аргонавты.
        Идентифицировать остров Ареса очень просто. У побережья Анатолии имеются всего четыре острова, способных притязать на такую честь. Корабль, следуя береговой линии, будет останавливаться на этих островах на ночевки, поскольку там можно не опасаться нападения враждебных местных племен, как на материке. Приближаясь к стране амазонок, «Арго» миновал три острова из четырех, а четвертый, по словам Аполлония, почитался амазонками: на нем они приносили в жертву коней на алтаре воинственного бога.
        Остров Гиресун, находящийся в полутора милях от одноименного города на материке, идеально подходит к описанию Аполлония, а близлежащая скала Паламут вполне соответствует тому камню, на который налетел колхидский корабль. Для побережья, на котором на протяжении сотен миль не найти прибрежных утесов, скала Паламут - грозная опасность, да еще в таком месте: она прячется под поверхностью воды с северной стороны бухты, и лишь случайное облачко пены на воде предупреждает о ее местонахождении. Колхидский корабль, спешивший укрыться в гавани острова от разыгравшегося под вечер шторма, не имел ни единого шанса заметить эту скалу прежде, чем на нее наткнулся. Его экипаж сбросило в воду, и лишь некоторым посчастливилось преодолеть вплавь полмили до острова.
        Слепой прорицатель Финей на берегу Босфора предрек аргонавтам, что они найдут остров Ареса заселенным злобными птицами. Он говорил: «У острова с берегом гладким / Бросивши якорь, любыми уловкам птиц отгоните / Наглых, которые остров пустынный бесчестною стаей / Заполонили». Эти птицы имели обыкновение нападать на людей. Когда аргонавты на веслах подошли к острову, одна птица уронила на них перо - и ранила в левое плечо Оилея. Эрибот, сидевший с Оилеем на одной скамье, выдернул это перо и перевязал товарищу рану, а Клитий подстрелил из лука следующую птицу. После чего половина аргонавтов подняла над головами щиты, накрыв таким образом «Арго», а другая половина продолжала грести. Сойдя на берег, аргонавты принялись шуметь - ударяли мечами о щиты и громко кричали, и «тысячи птиц поднялись там и сям и в бегство пустились», осыпая море и сушу десятками перьев по пути «через море к горам отдаленным». Иными словами, перед нами описание высадки на остров, населенный множеством птиц. Именно таков остров Гиресун: на его скалистых уступах ряд за рядом сидели бакланы и чайки; прибытие нашей галеры изрядно их
напугало, и они десятками взмыли в воздух, где уже парили в восходящих потоках их пернатые собратья.



^Остров Гиресун^

        Чтобы высадиться на острове, и сегодня требуются осторожность и сноровка. Гавани как таковой на Гиресуне нет, только грубая пристань, вырубленная в скале. Никто не живет на этом острове шириной примерно 250 метров, хотя византийцы в свое время воздвигли тут укрепление. Ныне остров становится обитаемым лишь 20 мая, когда сюда приплывают люди с материка, чтобы совершить некие языческие обряды - вера в магические свойства острова сохранилась до наших дней. Сначала современные паломники выходят на берег реки на материке и бросают в воду семь двойных пригоршней гальки, за которой следует еще одна - на сей раз единственная; это символизирует очищение, освобождение от бед и забот. Затем все садятся на лодки, плывут к острову и трижды обходят его вокруг, непременно с востока на запад. Выйдя на сушу, люди приближаются к одинокому черному валуну, который торчит из песка на восточном берегу острова. Этот валун, футов 10 в диаметре, напоминает огромный бильярдный шар; он из той же породы, из которой состоят Сталкивающиеся скалы, и весь усеян крошечными отверстиями. В эти отверстия верующие кладут свои
приношения: связанные вместе камешки от влюбленных, собирающихся пожениться; камешек от бездетной пары, мечтающей о ребенке… Иногда к приношению добавляют цветную ленточку. Молодой и ловкий мужчина может, чтобы желание точно сбылось, взобраться на валун и трижды прижаться к его поверхности.
        Старый лодочник, который зарабатывает на жизнь тем, что перевозит на остров всех желающих, рассказал мне, что некоторые ищут на острове сокровища, прежде всего - в византийском укреплении в центре Гиресуна, ныне густо заросшем подлеском. До сих пор никаких сокровищ найти не удалось, однако местные истово веруют в святость черного валуна. Интересно, не может ли это валун быть тем «черным камнем», на котором, по Аполлонию, амазонки убивали приносимых в жертву лошадей? Вполне возможно. Или же алтарь мог находиться в центре острова, где ныне папоротники и кусты, над которыми, раскинув крылья в воздушном потоке, беспрерывно парят чайки.
        Четверо сыновей Фрикса, наполовину греки, наполовину колхидяне, ужаснулись, узнав, что аргонавты намерены забрать золотое руно. Известно ли им, спросили они аргонавтов, что царь Эет с недоверием относится к чужестранцам и обыкновенно подвергает тех смерти? Что же касается руна, колхи весьма его почитают, и висит оно в священной роще, на ветвях священного дуба. Его стережет огромный дракон, который никогда не спит. Иначе говоря, плыть в Колхиду за руном - безумие. Тем не менее, будучи кровными родственниками Ясона и обязанными аргонавтам за свое спасение, сыновья Фрикса согласились вернуться в Колхиду - по крайней мере, чтобы попробовать уговорить Эета.
        От Гиресуна на восток бухты на побережье встречаются чаще, а вдоль берега, под сенью близлежащих гор, вьется дорога. Во времена аргонавтов здесь стояли леса, известные тем, что в них обитал народ моссинеков - дословно «жителей моссин» (моссина - деревянный дом). Эти люди имели извращенные представления о благопристойности: «То же, что делаем мы у себя в домах, моссинеки / Делают прямо на улице и не боятся укора; / Нет в народе стыда пред соитьем, но с женами, словно / Свиньи, нисколько людей, находящихся тут, не стесняясь, / Все на земле открыто в любви сочетаются общей». Однако, по Аполлонию, моссинеки не были жестоки, и если их правитель совершал ошибку, его наказывали лишь тем, что сутки держали под запором и не давали есть.
        Сегодня холмы земли моссинеков покрыты чайными деревьями либо зарослями орешника, которые тянутся на целые акры; везде, куда бы ни приставали, нам предлагали орехи - сырые, жареные, в конфетах и в пасте.
        - Если я съем еще хоть один орех, у меня отрастет хвост, я начну лазать по деревьям и запасать орехи на зиму,  - пожаловался Марк, когда наши снабженцы вернулись с закупок с очередными несколькими килограммами орехов.
        Где растут чайные деревья, часто идут дожди, и, пока «Арго» двигался вдоль турецких чайных плантаций, мы часто попадали под ливни, увлажнявшие посадки. К этому времени каждый член экипажа знал назубок особенности остальных - приступы восторженности Джона Игана, некоторую неряшливость Сета (и его акцент кокни), из-за которой ему приходилось периодически перетряхивать рюкзак в поисках той или иной вещи; привычку верзилы Джонатана бродить в сумерках по палубе в поисках местечка для его могучего тела - естественно, при этом он спотыкался о тех, кто уже лег. «Ты стоишь у меня на голове»,  - укорил как-то вечером Марк из-под скамьи, на которой Джонатан простоял пару минут, высматривая свободное место и не подозревая, что встал на лысую голову нашего старшего гребца. Тим Редмен предпочитал спать на палубном настиле и по утрам выскакивал из спального мешка, протирая глаза, круглолицый и курносый, а шляпу надвигал так низко на лоб, что смахивал на медвежонка Паддингтона в хорошем настроении[6 - Медвежонок Паддингтон - герой цикла рассказов и повестей классика английской детской литературы Майкла Бонда. Он
носит синий плащ и синюю шляпу, которую надвигает на глаза.  - Примеч. ред.].
        Бороды членов команды становились все гуще, тогда как прически укорачивались. В каждой гавани, в которую мы заходили, кто-либо неизменно выражал желание постричься и возвращался на борт с «ежиком» на голове. Так было на Гиресуне, в Титеболу и в Акчакале; в Трабзоне начальник гавани накормил нас отменным обедом в парке, смотревшем на море, а вечером местная знаменитость, исполнитель баллад, спел для нас песню об аргонавтах - турецких, английских и ирландских, которые одержимы идеей пройти на веслах по Черному морю.
        Турецкие волонтеры прибывали и убывали; среди них были: бизнесмен, владевший автомойкой и выкроивший пару дней на морскую прогулку; студент-медик; ученик старших классов и так далее. Мустафа в день нашего с ним расставания объяснил мне, что добровольцами двигали любопытство, страсть к приключениям или даже стремление к идеалу. Сам Мустафа искал приключений, хотел завести новых друзей и найти себя: он завалил экзамены в стоматологическом институте и рассчитывал вернуть себе уверенность на борту «Арго». Он сказал, что за двадцать пять дней на галере многое узнал о себе, понял, что может справиться с физическими трудностями (еще бы - после стольких-то часов гребли под дождем, ночных вахт и спанья в скрюченном положении!). На прощание он прибавил, что доволен всем, кроме морской болезни и продолжительной гребли; как выразился он сам: «Порой здорово доставало».
        К отъезду Мустафы команда начала выказывать признаки изнеможения. В последнюю неделю гребли вдоль турецкого побережья на нас словно опустилась летаргия. Причина отчасти была в психологии - люди берегли силы для рывка через советскую границу в Грузию. Отчасти же это состояние объяснялось тем, что все сильно устали - устали спать скрючившись, грести часами напролет, вскакивать среди ночи и снова хвататься за весла или ставить парус. Все выглядели потрепанными и изможденными, и три-четыре часа утренней гребли, прежде воспринимавшиеся как своего рода продолжительная зарядка, теперь превратились в изнурительный труд, лишенный всякого смысла. После четверти миллиона гребков мысль об еще одной сотне миль на веслах оптимизма нисколько не внушала. Все молились о ветре, пускай слабеньком, или посреди ночи, или под дождем. «Арго» проходил под конец сколько-нибудь существенное расстояние, лишь когда дул попутный ветер, а гребцы могли отдохнуть.
        Как выяснилось, попутный ветер имел обыкновение задувать с наступлением темноты, так что команда спала все меньше и меньше, а галера двигалась параллельно береговым огням; нам изредка составляли компанию стайки черноморских дельфинов. Наш поход начался в краю олив, из которых в Средиземноморье повсеместно делают масло. Это край остался далеко позади, а в здешних местах масло некогда вытапливали из дельфиньей ворвани. Грецию мы покидали в конце весны, когда по утрам прозрачный воздух приятно холодил горло; в Черном же море мы очутились в разгар лета - вода парила, видимость была почти никудышной, над горами постоянно клубились тучи. На протяжении десяти дней подряд мы ни разу не видели солнца.
        Восемнадцатого июля мы попрыгали за борт, чтобы очистить корпус галеры, соскребли наросшие за десять недель плавания водоросли и ракушки, пользуясь как скребками гранями котелков. Целое пятно грязи растеклось за кормой корабля и поплыло прочь - верный признак того, что и здесь «Арго» приходилось бороться со встречным течением. Отдраенный корпус добавил нам примерно пол-узла скорости, и даже такая прибавка была встречена с радостью. Мы лавировали, ловя ветер, а когда тот стихал, брались за весла и гребли к берегу, выискивая местечко для стоянки; нам претила сама мысль о том, что течение может отнести нас вспять и придется вновь повторять уже пройденный путь. Ночь с 18 на 19 июля мы провели в бесконечном лавировании, забрались в открытое море так далеко, как только отважились, потом повернули к суше - и обнаружили, что находимся почти на том же самом месте, что и накануне вечером.
        Утром 20 июля я проснулся на рассвете и увидел, что Питер Уоррен, Питер Уилер, Сет и Кормак благородно взяли на себя заботу о товарищах, сами сели на весла и подвели «Арго» к причалу. Мы прибыли в Хопу, последний турецкий порт на нашем маршруте, в 4 километрах от советской границы. Этого события мы ожидали с таким нетерпением, что изрядно разочаровались - Хопа оказалась малопримечательным, унылым поселением. Как жаль расставаться со столь радушной страной в таком вот заброшенном городке! Главная улица Хопы зияла выбоинами: по ней без конца проезжали фуры с контейнерами, предназначенными для отправки в Иран и Ирак, поскольку Хопа являлась ближайшим к этим странам черноморским портом. Бетонные постройки выглядели чрезвычайно неприветливо, а порт, расширившийся с недавним ростом товарооборота, пребывал в запустении, вызванном крахом рынков. В обширной гавани стояло всего два или три сухогруза. Словом, Хопа производила впечатление истинного конца света.
        Тем не менее турки в Хопе оказались столь же гостеприимными, как и во всех прочих турецких городах и деревнях. Раньше всякому кораблю, отплывавшему из Турции в СССР, требовалось получать разрешение на выход в Трабзоне, ниже по побережью. Лишь немногие грузовые суда получали такое разрешение, а уж о том, чтобы отплыть из Хопы прямо в Грузию, и слыхом не слыхивали. Я был морально готов к тому, что мне придется поехать в Трабзон с паспортами всех членов экипажа, поставить в них штампы и получить бумаги на корабль. Но когда я озвучил свою готовность, местные чиновники пришли в ужас. Дорога занимает пять часов, сказали они, управление полиции вполне может быть закрыто, а потом мне предстоят еще пять часов дороги в обратную сторону. После чего посовещались между собой и решили позвонить губернатору; тот, увы, отсутствовал. Аргонавты целый день просидели на набережной, в окружении рюкзаков, приготовленных к таможенному досмотру. Наконец губернатор (или его заместитель) вернулся в офис - во всяком случае, местные чиновники высыпали на набережную, сияя улыбками.
        «Арго» получил разрешение на выход. В Трабзон ехать не пришлось. Таможенник довольствовался беглым взглядом на наши вещи, а начальник порта и начальник полиции не желали вообще ничего слушать о каких-то там бумагах. Что насчет наших паспортов? Разве не следует поставить печати? У нас имелись штампы о въезде в страну, значит, должны быть и штампы о выезде…
        - Ничего подобного,  - уверили меня.  - У вас особое разрешение. И потом, мы все равно не можем проштамповать ваши паспорта, потому что ни один корабль не выходил из Хопы в пограничные воды после Второй мировой войны. У нас просто нет печатей! Счастливого пути! Гюле! Гюле!
        Мы покинули турецкий берег под эти прощальные возгласы, означавшие «Ступайте смеясь!».
        Глава 9. Грузия

        Два огромных каменных пилона в красно-белую полоску обозначают морскую границу Турции и Советского Союза. Эти пилоны мрачно возвышаются на берегу, друг напротив друга, а сразу за ними уходят вверх кряжи Малого Кавказа. Когда пилоны выстраиваются в линию, если смотреть с моря, понимаешь, что ты только что пересек незримую на поверхности воды границу между двумя странами. На линии пилонов также высится горный пик, который наверняка использовали в качестве ориентира те, кто планировал размещение этих пилонов.
        «Арго», лениво скользя на 3-х узлах, пересек границу в сером полумраке раннего утра. Если, как нам говорили, галера и вправду стала первым кораблем за почти сорок лет, получившим разрешение перейти эту границу - по прямому курсу из последнего турецкого порта Хопа в первый советский порт Батуми,  - мы не собирались делать это под покровом тьмы, а потому ночь провели, занимаясь несвойственным для нас делом - всячески замедляя собственное продвижение. В Хопе мы простились с турецкими волонтерами, потом около получаса шли на веслах вдоль берега, потом встали на якорь в крохотной бухточке и взялись за поздний ужин, потом прилегли отдохнуть и дождаться ночного бриза, который понесет нашу галеру к побережью Грузии.
        На борту царило радостное возбуждение. Что принесет нам день грядущий? На что похожа советская Грузия? Какой нас ожидает прием? Насколько сильны различия между грузинами и турками? От границы до цели нашего путешествия - устья реки Риони, которую древние греки именовали Фасисом,  - оставалось всего 80 миль; в священной роще на берегах этой реки на ветвях священного дуба висело золотое руно. Грузины притязают на то, чтобы считаться одним из древнейших человеческих обществ на планете; они являются прямыми потомками колхов, которые обитали на Риони во времена Ясона, и некоторые из них до сих пор говорят на том языке, который слышали древние аргонавты. Как эти люди воспримут нашу экспедицию? И каков окажется итог наших многодневных усилий - всех этих мозолей, натертых ягодиц, ночей на гребных скамьях, пропитанной потом одежды, ночных вахт, когда слезятся глаза и больше всего на свете хочется забраться в спальный мешок, а не торчать у кормила?..
        Члены экипажа постарались немного поспать, хотя всеми было не до сна. Люди прекрасно понимали, что они совершили. На веслах и под парусом мы проделали на галере бронзового века путь протяженностью почти 1500 миль; Гомер и его современники считали подобное путешествие подвигом даже для мужчин той поры, привычных к тяжелому физическому труду. По сравнению с нашими предшественниками у нас было единственное преимущество - мы точно знали, куда плывем. С картами и познаниями в географии, мы были лишены того страха перед неизведанным, что наверняка преследовал микенских странников. При этом мы сознавали свое невежество, пусть и иного сорта. Отплывая из Греции, мы не имели ни малейшего представления о том, выдержит или нет наш корабль тяготы пути. Мы не знали ни когда нужно укрываться в бухте, ни что делать, если нас застигнет шторм, ни как узнать подходящую якорную стоянку, ни какие элементы конструкции галеры наиболее уязвимы. Все это было прекрасно известно древним аргонавтам, а нам пришлось постигать на собственном нелегком опыте. Так что у новых аргонавтов был отличный повод гордиться собой.
        «Арго» покачивался на волнах, натягивая якорный канат, а я вспоминал всех тех, кто помог нам забраться в такую даль и кто сейчас мог лишь догадываться, где именно находится галера. Вспоминал Дядюшку Джона и бывшего пилота Костаса, а с ними и прочих греческих волонтеров; Эрзина, Умура и других турок; Трондура, вернувшегося на Фареры с альбомом рисунков, которые будут напоминать ему о теплых краях. Жаль, конечно, что они сейчас не с нами и не смогут увидеть Грузию собственными глазами после всего, что сделали для успеха экспедиции.
        И еще многие другие жаждали услышать о наших достижениях - например, Колин Муди, чей проект благополучно выдержал поверку реальностью, или Том Восмер, которому без сомнения хочется выяснить, насколько удачными оказались старинные строительные приемы и методы, и, конечно, Вассилис. Молчаливый греческий корабел, должно быть, крепко спал сейчас в своем доме на Спеце, готовясь к новому трудовому дню: я словно воочию увидел, как поутру он спускается на своем мопеде к мастерской, кормит кошек, берет в руки тесло и принимается за работу… Вассилису не суждено увидеть, как его шедевр пересечет советскую морскую границу, но с нами, по крайней мере, его тесло - скипани,  - как он и просил в тот день, когда мы покидали Спецу. Правда, нам пришлось убрать инструмент с кормы, потому что те, кто поднимался на борт с той стороны, рисковали об него порезаться; Питер Уилер положил тесло в ящик для инструментов и часто пользовался им, когда занимался ремонтом.
        Все наши совместные усилия по благополучному завершению экспедиции по следам Ясона оказались результативными. Завтра мы окажемся на совершенно неведомой территории. Все планы и расписания следовало оставить по эту сторону границы, поскольку далее все зависит исключительно от советских властей. Впрочем, я почему-то не сомневался, что судьбе экспедиции ничто не грозит. Возможно, меня убедили слова Сары Уотерс, хозяйки нашего «офиса», произнесенные много месяцев назад: «Не переживайте, за вами присмотрят, как полагается. Когда вы пересечете границу, думаю, я со спокойной душой возьму отпуск на пару недель. Только сообщите, когда решите возвращаться».
        «Арго» набирался сил перед рывком в неведомое. Волны с тихим шелестом накатывались на галечный берег, команда спала. Ближе к полуночи задул бриз с суши, которого мы ждали. Кормак вытянул якорь, другие поставили парус, и галера двинулась прочь от стоянки. Побережье здесь изгибалось к северу; мы шли вдоль той части берега, которую греки называли «крайним пределом» и дальше которой обычно не заплывали. Если мерить по широте, мы очутились восточнее даже Мекки. Ночной бриз окреп настолько, что галеру пришлось притормозить, иначе мы рисковали добраться до границы еще до рассвета; я распорядился убрать парус, и целых три часа «Арго» дрейфовал, подгоняемый ветром, в сторону советской границы.


        Рассвет обнажил два каменных пилона на берегу, и мы вновь развернули подплесневевший парус. Изображения трех микенских воинов на нем поистерлись и выцвели, однако эти воины по-прежнему гордо шагали в направлении Колхиды, заслоняясь щитами с головой барана. На семьдесят восьмой день пути из Волоса нарисованные микенцы вступали в пределы земли золотого руна. В 6 часов 34 минуты утра пилоны оказались точно в линию - мы вошли в советские территориальные воды. Не было видно ни единого корабля; мы находились в полном одиночестве. «Арго» плавно скользил по поверхности моря, едва покачиваясь. Видимость в утренних сумерках составляла от силы полмили, поскольку с неба сыпался мелкий дождик и над водой нависла серая пелена. Внезапно мы заметили нечто темное и явно движущееся на сером фоне. Неужели нас встречают?
        На протяжении шести недель у меня не было никаких контактов с советскими властями. В Стамбуле я заглянул в советское консульство и попросил дружелюбного атташе сообщить в Москву, что наша экспедиция проходит по плану. Атташе обещал это сделать; кроме того, он, как выяснилось из разговора, знал об «Арго» практически все, что внушало надежду. Однако точно назвать день, в который галера достигнет границы, не представлялось возможным, все зависело от волн, ветра и прочих испытаний на долгом пути вдоль турецкого побережья. Прошло уже более полугода с тех пор, как я написал Юрию Сенкевичу и высказал просьбу помочь с поисками золотого руна на территории Грузии. Да, советское телевидение посулило мне содействие, сообщило, что организует поездку по местам археологических раскопок и встречи с местными археологами. Заходила даже речь о том, чтобы пополнить экипаж «Арго» советскими гребцами, которые помогут нам ввести галеру в устье Риони. Но я отлично сознавал, насколько сложно организовать встречу в море двух кораблей, в особенности если один из них столь мал и низок, как «Арго», подвластный, к тому же,
прихотям ветра.
        Черное пятно на сером фоне стало приобретать различимые очертания. Это был патрульный катер, и он направлялся прямо к нам. Мы уже зашли достаточно глубоко в советские воды. Катер приблизился, обошел вокруг галеры, повторил круг; с мостика на нас равнодушно глядели военные моряки. Мы замахали руками. Никакой реакции - на нас смотрели как на какой-нибудь топляк; только один матрос, убедившись, что никто из офицеров его не видит, высунулся в иллюминатор и робко помахал в ответ. Внезапно мотор катера взревел; патрульный корабль развернулся и двинулся прочь, обратно в серую пелену, оставляя за собой пенный след. Отойдя на некоторое расстояние, он остановился и замер в неподвижности. «Арго» плыл дальше; на нас не обращали внимания.
        Вдруг ожил лежавший на скамье уоки-токи.
        - «Арго», «Арго», как слышите? Вас вызывает «Товарищ».
        Я схватил передатчик.
        - «Товарищ», это «Арго»! Слышу вас хорошо. Прием.
        Тишина. Потом динамик передатчика захрипел, и сквозь треск пробился тот же голос:
        - «Арго», как слышите, прием? Пожалуйста, ответьте.
        Я повторил свой ответ, но впустую; стало ясно, что принимать сигналы мы можем, а вот передавать - нет, мощности крохотного приборчика недостаточно. Оставалось лишь тащиться дальше сквозь дождевую пелену, прислушиваясь к голосу советского радиста, который каждые десять минут пытался установить контакт. Все это походило на игру в жмурки.
        - Что ж, хоть кто-то нас ждет,  - проговорил я.
        - Если это тот «Товарищ», о котором я думаю,  - сказал Адам,  - я его знаю. В прошлом году он участвовал в регате больших парусников. Это учебный корабль с прямыми парусами.
        Мы продолжали путь, пользуясь попутным ветром, благодаря которому «Арго» делал почти 4 узла. Солнце наконец-то разогнало пелену, и чем светлее становилось, тем ярче делалась морская вода, светло-зеленая там, где лежали отмели. Мы словно плыли по жидкой яшме. Тучи исчезли, лишь на горизонте маячили облака нежного жемчужного оттенка, а воздух после дождя был свеж и будто светился, как случается иногда после грозы. Неожиданно там, где небо сливалось с водой, показались три черных пятнышка. Я взял бинокль, и пятнышки превратились в макушки мачт. Четверть часа спустя мачты уже можно было разглядеть невооруженным глазом, и на них стали распускаться белые лепестки парусов.
        Затем сделался видимым и корпус парусника. Это и в самом деле был «Товарищ», трехмачтовый барк с прямым парусным вооружением, учебный корабль советского флота. Его силуэт хорошо знаком по тысячам открыток и календарей; он прошел все океаны планеты и участвовал в большинстве гонок и регат для парусных судов. Словом, «Товарищ» известен любому истинному поклоннику парусников, а в этот утренний час он выглядел кораблем из сказки - солнце подсветило пирамиды его парусов и ослепительно-белый корпус на фоне жемчужных облаков и прозрачного зеленого моря. Судя по курсу «Товарища», на барке нас заметили.
        - Вот это,  - проговорил один из аргонавтов,  - я называю торжественной встречей.
        «Товарищ» лег на параллельный курс в каких-нибудь 100 ярдах от «Арго». На фоне белоснежных парусов виднелись черные фигурки кадетов, убиравших полотна и подтягивавших шкоты. Верхние паруса исчезали один за другим и аккуратно скатывались. Затем «Товарищ» описал полукруг и занял позицию по нашему левому борту. Послышался сигнал боцманской дудки - мы отчетливо его расслышали,  - и советские кадеты трижды подбросили вверх свои бескозырки и трижды прокричали «ура»; действо напоминало отлично срежиссированное гимнастическое представление. Аргонавты, сидевшие на скамьях изрядно потрепанной галеры в своих лохмотьях и обносках, с разношерстным скарбом, бочонками и мешками под ногами, во все глаза смотрели на безупречный барк, сверкавший свежей краской и отполированными до блеска металлическими поверхностями (двести или около того кадетов неделю за неделей наводят на этом корабле порядок под присмотром боцмана и офицеров).
        Между тем показались и другие суда - яхты из Батуми, которые постепенно вырисовывались на северо-западе. На первой яхте большими 4-футовыми буквами было написано «Колхида»; по всей видимости, в Грузии хорошо помнили древние предания. «Колхида» приблизилась, заложила вираж и легла на курс с другого борта «Арго». «Добро пожаловать!  - крикнули нам с яхты по-английски.  - Добро пожаловать в Грузию!» Рулевой яхты потрясал бутылкой - должно быть, с игристым вином: когда он наконец вытащил пробку, из горлышка выплеснулась пена. Экипаж яхты разобрал стаканы, поднял их в тосте, все выпили, а потом кинули опустевшие стаканы в море.
        - Эй, а нас угостить?  - деланно возмутился Тим Редмен.
        Грузины заулыбались, закивали; «Колхида» подошла к нам почти вплотную, и на «Арго» передали три бутылки с вином.
        Я посмотрел на «Товарищ», вдоль борта которого подпрыгивали и махали руками люди, различил телевизионную камеру, нацеленную на «Арго», и на шкафуте - компанию крепких ребят в синих спортивных костюмах. Они выглядели как футбольная команда, позирующая для групповой фотографии. Тут я вспомнил, что мне обещали прислать на борт «Арго» группу советских гребцов. Вероятно, это они и есть.
        Наша резиновая лодка двинулась к «Товарищу» - ей выпало поработать челноком. Одним из первых на борт галеры поднялся коренастый круглолицый человек и с улыбкой протянул мне руку. Я сразу узнал его по виденным ранее фотографиям.
        - Вы Юрий Сенкевич,  - сказал я.  - Спасибо, что все устроили. Мы никак не ожидали такой встречи!
        - Рад, что вам понравилось,  - ответил Юрий.  - Мы ждем вас уже два дня, и все просто извелись от нетерпения.
        На палубу галеры высыпали те самые крепкие ребята в спортивных костюмах, великолепно сложенные; они принялись обмениваться рукопожатиями с членами экипажа. На всех костюмах был вышит герб Грузии. Новичкам, похоже, не терпелось взяться за весла.
        - Можно нам погрести?  - спросил их старший.
        Марк Ричардс закатил глаза в притворном изумлении.
        - Да ради бога! Вот, держите!
        Он поднялся со скамьи, уступая свое место грузинскому атлету, который взялся за весло и делал несколько пробных гребков, привыкая к рукояти; движения выдавали в нем опытного гребца. Как выяснилось, все новоприбывшие профессионально занимались спортом, имели присуждаемое в СССР звание мастеров спорта, двое оказались гребцами на каноэ, а старший группы носил звание чемпиона Спартакиады народов СССР. Даже жизнерадостный, несколько менее стройный, чем остальные, человек, сразу же предложивший сменить меня у кормила, был спортсменом, удостоенным различных наград.
        На палубе «Арго» сделалось неимоверно тесно, и тут прибыли официальные лица - во главе с мужчиной в парадной форме старшего офицера пограничной охраны с аксельбантами и множеством золотых звезд на кителе. Он не столько проверял наши документы, сколько штамповал печатью «Арго» - с очертаниями галеры - чистые листы бумаги и конверты. К Юрию Сенкевичу присоединился его сын Николай. Меня представили невысокому, чрезвычайно подвижному и компетентному на вид человеку, судя по черным волосам и глазам - настоящему грузину; это оказался Нугзар Попхадзе, председатель грузинского телевидения, возглавлявший также комитет по встрече «Арго». Он сразу, что называется, взял быка за рога. Как далеко мы намерены пройти сегодня? Быть может, мы достигнем города Поти в устье Риони?
        Нет, это слишком далеко, ответил я, но если ветер продержится, мы придем в Поти на следующий день.
        - Отлично,  - сказал Нугзар, потирая ладони.  - Мы будем вас ждать.
        Больше он ничего не сказал, а я не уточнял, хотя лукавинка в его взгляде должна была меня насторожить.
        С Нугзаром прибыл еще один мужчина, в котором издалека угадывался ученый; честно говоря, редко приходится видеть, чтобы человек науки - очки, благообразная седина - с таким удовольствием взбирался на борт гребной лодки. Это был профессор Отар Лордкипанидзе, чье имя я хорошо узнал в последние три года, с тех пор как занялся изучением фактологической основы преданий о Ясоне и аргонавтах. Этим именем были подписаны многие прочитанные мною статьи о ранних контактах греков с Колхидой. Кроме того, профессор руководил знаменитыми раскопками греческой колонии Вани на берегу реки Риони, выступал с неизменно содержательными докладами на международных конференциях и возглавлял престижный Центр археологических исследований Академии наук Грузинской ССР.
        - Мы ждем вас в Вани,  - сказал профессор.  - Всем очень хочется с вами повидаться. А я собираюсь повозить вас по Грузии и показать вам те места, которые вы пожелаете увидеть.
        Рассыпаясь в благодарностях, я не мог не задаться вопросом, а чем обернулись бы все приготовления радушных хозяев, случись «Арго» не дойти до Грузии. В конце концов, у нас ведь не было твердой уверенности, что мы сумеем проделать весь путь. Мы вполне могли не справиться с босфорскими течениями или затонуть в шторм У Синопа. Здесь, в Грузии, и на более высоком уровне, в Москве, явно приложили немалые усилия к встрече с нами - месяцы на планирование и подготовку, выделение ресурсов, уточнения расписания, отбор и тренировки команды гребцов, дежурство «Товарища»… И все ради какой-то крошечной лодчонки, которая ползет со скоростью улитки то на веслах, то под парусом к берегам Грузии! Я порадовался тому, что не подозревал о своей ответственности перед этими людьми, пока «Арго» находился в море,  - так было куда проще наслаждаться гостеприимством.
        Тем вечером мы добрались до Кобулети, прибрежного поселения километрах в 25-и к югу от Поти; там равнина дельты Риони переходит в песчаный берег, поросший соснами. Грузинские волонтеры как будто огорчились попутному ветру, из-за которого мы до самого заката шли под парусом, пока плеск волн не предупредил нас, что впереди отмели. «Товарищ» давно ушел - осадка не позволяла ему приближаться к берегу, а другие яхты отправились ночевать в гавань Поти. С ними уплыли шестеро аргонавтов, не сумевших устоять перед радушием и энтузиазмом грузин. Куда они уплыли и с кем, я не имел ни малейшего представления; утром же они вернулись и сообщили, что провели ночь в Поти, ели, пили и радовались жизни.
        - В ресторане мы видели женщину ростом не меньше шести с половиной футов!  - заявил Тим Редмен с видом завзятого морского волка, который проплавал много лет и вернулся домой с байками о дальних странах.
        Грузинским мастерам спорта, заменявшим той ночью отсутствовавших членов экипажа, пришлось познать йогические прелести спанья на деревянных гребных скамьях и нести вахту, наблюдая за тем, чтобы «Арго» не снесло на берег. Один или двое из них мучились морской болезнью, но даже это нисколько не умерило их пыл. Когда мы двинулись в путь к Поти, до которого оставалось всего несколько миль, послышался громкий треск, а за ним - не менее громкий крик. На сей раз сломалось не весло, а уключина одного из весел: чемпион Спартакиады так налег на свое весло, что уключина не выдержала.
        «Товарищ» присоединился к нам с рассветом и повел нас в гавань Поти. Мы послушно следовали за барком. В полумиле от входа в гавань мы остановились, чтобы придать «Арго» приличный вид - аккуратно свернуть парус, натянуть шкоты, припрятать под скамьи рюкзаки и прочее добро. После чего - английские, ирландские и советские гребцы двигали веслами в унисон - вошли в гавань Поти, мимо портовых кранов, плавучих доков, гор металлических отходов и недостроенных кораблей на стапелях, обогнули мол и очутились в основной акватории. Юрий Сенкевич, стоявший рядом со мной, удивленно хмыкнул. Дальняя сторона гавани была усеяна людьми, там собралась многотысячная толпа, люди высыпали даже на балкон здания портового управления, доминировавшего над гаванью, высовывались из окон, с любопытством глядели на нас из кабин портовых кранов. В гавани находился «Товарищ», успевший пришвартоваться, равно как и те три яхты, которые встречали нас накануне, и еще одна - под болгарским флагом, пересекшая Черное море ради свидания с «Арго».
        - Ровнее! Держите ритм! Не сбиваться!  - Галера горделиво преодолела последнюю сотню ярдов.  - Бросить якорь!  - Кормак немедленно опустил якорь в мутную воду гавани.  - Правый борт, табань! Левый борт, греби!  - Грузинским волонтерам перевод не потребовался, они и без того знали, что делать. «Арго», подчиняясь движениям весел, плавно развернулся.  - Полный назад!  - Гребцы левого борта стали тормозить, и галера подалась к пристани. Матрос на берегу принял причальный конец и обвязал кнехт.  - Суши весла!  - Аргонавты дружно убрали весла и перекинули их через палубу. Потом все поднялись и двинулись на пристань - каждому хотелось ступить на землю Грузии.
        Полицейские выстроились в линию, оттесняя любопытствующих. Стоило нам выйти на пристань, как навстречу устремились детишки, маленькие девочки со смешно болтающимися «хвостиками»; каждая норовила обогнать другую и добежать до нас первой, а в руках у них были букеты цветов, которыми аргонавтов буквально засыпали. Потом передо мной возникла внушительная фигура - мужчина с роскошными усами, облаченный в сюртук наподобие драгунского кителя, сапоги из мягкой кожи и с кинжалом в серебряных ножнах на поясе. Он взял меня под локоть, другой рукой сделал величавый жест и напевно заговорил.
        - Это старогрузинский,  - сказал мне на ухо Отар.  - Он приветствует вас в Грузии.
        Затем меня представили мэру Поти, поднесли вино в двух неглубоких глиняных сосудах и блюдо с фруктами. «Это традиционные дары гостям»,  - пояснил Отар. Из динамиков на балконе полились звуки грузинского гимна, и все люди на набережной подхватили слова, словно запел чрезвычайно многочисленный хор. Потом все повернулись в одну сторону; я тоже повернулся и увидел группу мужчин, человек двадцать, большинству явно за пятьдесят, в тех же национальных костюмах - длинные черные сюртуки с отделкой серебром, черные сапоги, газыри крест-накрест и белые головные повязки. Почтенные старцы стояли подбоченясь. Вот их предводитель сделал шаг вперед, повернулся к своим товарищам, поднял руку - и мужчины запели. Надо признать, в Грузии искусство народного хорового пения достигло поистине совершенства.
        Я впервые слушал грузинскую песню вживую - в последующие дни нам довелось слышать их снова и снова,  - и этих песен мы и мои спутники никогда не забудем.

        Ясона и аргонавтов в царстве Эета ожидал далеко не столь радушный и теплый прием. Они приближались к побережью Колхиды с величайшей осторожностью, скрываясь от дозорных под покровом тьмы. Четверо юношей, спасенных с острова Ареса, предупредили аргонавтов, что их дед хитер, жесток и не жалует чужестранцев, приходящих незваными: обычно он велит схватить чужаков и предать смерти. Поэтому аргонавты проникли в Колхиду тайком, словно взломщики в хорошо защищенный дом. Они вошли на веслах в устье Фасиса и поднялись немного вверх по течению реки, где и укрыли «Арго» в тростнике на болотах, а сами принялись держать совет, как им похитить золотое руно у правителя колхов.
        Согласно Аполлонию, Ясон решил соблюдать обычай и рассудил, что, раз Эет предложил кров и пищу беглецу Фриксу, прибывшему в Колхиду, аргонавтам следует открыто поведать царю о своих намерениях. Так они смогут узнать, считает ли царь их друзьями или врагами. И вот Ясон направился во дворец Эета, взяв в руку жезл Гермеса (знак посланца, пришедшего с миром); его сопровождали аргонавты Теламон и Авгий и внуки царя Эета, которым предстояло объяснить деду, зачем аргонавты приплыли в Колхиду.
        Царский дворец, по Аполлонию, лежал на правом, северном берегу реки Фасис. Чтобы добраться до него с болота, где укрыли «Арго», нужно было миновать странные места: «Там росли в изобилье / Ивы речные одна близ другой, росли там и вербы, / А на верхних ветвях, привязаны вервием крепким, / Трупы висели». По местному обычаю в земле хоронили только женщин; когда умирал колх, его тело заворачивали в сыромятную воловью кожу и вешали на дерево «вне города». Густой туман над болотами, ниспосланный богиней Герой, должно быть, делал дорогу еще более зловещей, однако он и скрывал чужаков и позволил Ясону и его спутникам беспрепятственно достичь ворот крепости.
        Дворец представлял собой обширный комплекс с вереницей внутренних дворов, балконами, пристройками и многочисленными помещениями. За «двустворными дверями» находились покои самого царя и его сына и наследника Апсирта, а также «женские горницы», где проживали обе дочери Эета, царевна Медея и царевна Халкиопа, их помощницы и служанки. Ясон и его спутники обнаружили, что ворота распахнуты, вошли внутрь и увидели, что придворные заняты повседневными делами: служанки пряли и ткали, рабы собирали хворост, разделывали тушу быка и нагревали воду для мытья.
        По всей вероятности, описание дворца Эета - фантазия Аполлония, который старался поразить читателей-современников иноземными чудесами и красотами. Возможно, это описание основывается на неких общих идеях о том, как могло быть устроено дворцовое пространство. Кстати, утверждение поэта, что царь Эет, правивший Колхидой, когда туда прилетел Фрикс, был жив и здоров во времена аргонавтов, также представляется сомнительным: историки полагают, что Эет - не имя собственное, а титул колхидских царей, во всяком случае, для греков, которые всех царей Колхиды именовали эетами.
        Нежелание Ясона лгать подвергло предводителя аргонавтов опасности. Царь пригласил гостей разделить с ним еду, а после пиршества спросил у своих внуков, почему те столь быстро возвратились, да еще привели с собой чужаков. Арг, старший из четверых, поведал, что они потерпели кораблекрушение у острова Ареса, были спасены аргонавтами и приплыли домой. А чужаки, продолжал он, прибыли за золотым руном, которое хотят забрать с собой в Грецию. Если Эет согласиться отдать баранью шкуру, Ясон и аргонавты готовы помочь колхам в их затяжной войне с северными соседями - савроматами.
        Эет разгневался, обрушился с бранью на Ясона, Авгия и Теламона и поклялся, что если аргонавты тотчас же не покинут пределы его царства, то жестоко поплатятся за свою дерзость. Все, что они рассказывают о золотом руне,  - ложь. На самом деле они приплыли сюда, чтобы убить царя и завладеть его троном. Если бы их не защищали законы гостеприимства, он бы отрубил им лживые языки и руки и отослал бы изувеченными обратно, чтобы все узнали, как Эет поступает с незваными гостями.
        Ясон сохранил хладнокровие и повторил, что готов со своими товарищами присоединиться к колхам и выступить на савроматов, если ему отдадут руно. И если Эет прислушается к голосу разума, тогда он, Ясон, клянется сделать так, чтобы имя царя восхваляли во всей Элладе.
        В итоге получилось, что бедняга Ясон снова угодил в ту же ловушку, с которой, собственно, и начался поход за золотым руном. Тогда Пелий смутил его разум обещанием уступить трон Иолка, а теперь царь Эет сказал Ясону, что тот получит руно, если исполнит его повеление: «Если и вправду ваш род от богов, если мне не уступишь / Ты ни в чем, явившись сюда за чужим достояньем,  - / Дам золотое руно увезти, как того ты желаешь, / Но испытаю сперва». Юноше предстояло подвести под ярмо двух огнедышащих быков, что паслись на священной равнине Ареса на другом берегу реки, потом прогнать животных по «ниве Ареса четырехдольной» и засеять борозды зубами дракона, из которых вырастут воины в медных доспехах, каковых надлежит убить; все это требовалось совершить в промежуток от рассвета до заката. Эет прибавил, что эти деяния не являются невозможными, что сам он «свершает сей подвиг своими руками». Если Ясон выкажет себя достойным и справится с испытанием, он получит желаемое.
        На самом деле Эет замышлял покончить с аргонавтами и приказал своим воинам, даже если Ясон выдержит испытание, сжечь «Арго» вместе с командой. Что же касается его четверых внуков, тех за ослушание и за то, что привели в Колхиду чужестранцев, царь намеревался изгнать.
        Тут в историю аргонавтов вступает царевна Медея. Аполлоний говорит, что она приметила Ясона, едва тот вошел в ворота. Пригожесть микенца поразила ее в самое сердце, и она с первого взгляда полюбила юношу. Пока гости вели беседу с Эетом, Медея пряталась в своих покоях, разрываясь между любовью к чужаку и дурными предчувствиями относительно своей любви. Впрочем, она знала, что, что бы ни случилось, страсть ей не победить, а значит, она должна помочь Ясону, даже если придется пойти против воли отца.
        В Колхиде Медею знали как деву, наделенную магическими способностями, но свою зловещую репутацию она заслужила позднее, в Греции. Пока же о ней говорили, что она знает все чудесные травы, умеет плести чары и насылать наваждения. Кошмарное превращение Медеи из влюбленной колхидской девы в смертоносную колдунью - одна из самых известных метаморфоз греческой мифологии. Однако поначалу она была вполне привлекательной фигурой. Когда Ясон вернулся на «Арго», сын Фрикса Арг упомянул о колдовском даре Медеи и посоветовал аргонавтам искать у нее помощи против царя. Он вызвался отвести Ясона туда, где царевна окажется в одиночестве,  - в храм подземной богини Гекаты.
        Ясон согласился, и они с Аргом направились к храму в сопровождении прорицателя Мопса. У самой священной рощи Мопс остановил Арга: ему открылось, что Ясон и Медея должны встретиться наедине, иначе успеха не добиться. Когда Медея увидела Ясона, пишет Аполлоний, «сердце упало в груди… затмились туманом / Очи ее; и залил ей ланиты горячий румянец: / Шагу ступить ни назад ни вперед не была она в силах, / Словно к земле приросли стопы онемевшие девы». Ясон ласково заговорил с нею, убеждал не опасаться, объяснил, что пришел за подмогой: мол, если она поможет, ее имя до скончания веков будут славить за доброту; он напомнил девушке об Ариадне, которая помогла герою Тесею победить Минотавра и выбраться из чудовищного лабиринта. Ариадну боги вознаградили звездной короной, «что венцом Ариадны зовется» (созвездие Корона). Не менее щедро облагодетельствуют они и Медею, если та поможет; ведь, прибавил Ясон, «ты прекрасна / Так, что не можешь не быть непременно и кроткой и доброй».
        Аполлоний продолжает:


        Восторга исполнилось сердце,
        Дух поднялся от похвал…
        Дева готова была б для него свою вычерпать душу
        И с восхищеньем отдать, если б этого он домогался…
        То опускали к земле они оба стыдливые очи,
        То друг на друга опять бросали робкие взгляды,
        Из-под веселых бровей светло улыбаясь друг другу.
        Медея рассказала Ясону, как он может подвести под ярмо быков, вспахать ниву и одолеть воинов, которое вырастут из земли. Она заранее приготовила магическое зелье, сок «Прометеева цвета», цветка, растущего в Кавказских горах. Если Ясон совершит в полночь приношение Гекате, а затем натрет все тело этим соком, он на сутки обретет неуязвимость и сможет обуздать быков, вспахать ниву и засеять ее зубами дракона. А когда из земли вырастут воины, нужно бросить среди них камень, чтобы они принялись сражаться между собой, а Ясону останется лишь прикончить уцелевших.
        Узнав секрет, который поможет ему справиться с заданиями Эета, и сраженный красотой Медеи, Ясон спросил, взойдет ли она вместе с ним на борт «Арго», когда галера будет готова покинуть Колхиду. Вместе они приплывут в Иолк, и там он женится на ней и сделает своей царицей… Именно это обещание Ясона, которого он не сдержал, впоследствии привело к кровопролитию, навсегда очернившему имя Медеи.
        Один из первых вопросов, заданных мною профессору Отару Лордкипанидзе, звучал так: имеются ли какие-либо археологические доказательства того, что в конце бронзового века в Колхиде правил царь Эет, и удалось ли археологам обнаружить его столицу - Эю, как называли ее греки. Отар ответил, что грузинские археологи и историки очень долго пытались найти таинственную Эю, однако их поиски не увенчались успехом. И прибавил, что в ближайшие несколько дней провезет меня по местам, которые могут претендовать на роль древней столицы колхов; впрочем, некоторые исследователи полагают, что Эя - название не столицы, а всего царства Эета, имя которого означает «правитель Эи». Мне очень хотелось найти некое конкретное местечко на берегах Риони, которое могло бы стать символическим финишем нашего похода по следам аргонавтов, и потому я уточнил у Отара, насколько высоко по течению находится ближайшее точно определенное поселение бронзового века. Он сказал, что это Джаладиди, в 15 километрах вверх по реке от устья. Я решил, что Джаладиди вполне подойдет в качестве конечного пункта экспедиции. Отар пообещал, что завтра
же уедет в Джаладиди и будет ждать нас на берегу реки, а когда «Арго» достигнет этого места - подаст сигнал клаксоном.
        Так что мы покинули гавань Поти и на веслах вошли в северную часть дельты Риони, где река, прокатываясь по отмелям, впадает в Черное море. По обоим берегам, серым под серым небом, паслись коровы; детишки, игравшие у реки, заходили в воду по колени и зачарованно наблюдали за «Арго», чьи нарисованные глаза теперь глядели на восток. Хватило всего десяти взмахов веслами, чтобы галера вырвалась из бурливого моря и очутилась на речной глади: два с половиной месяца «Арго» был морским животным, а ныне сделался речным, куда более смирным и покорным.
        Песчаный берег сменился глинистым, сначала желто-серым, потом темно-коричневым. К воде подступал низкорослый кустарник, периодически попадались заросли тростника. Именно в тростнике некогда укрыли древний «Арго», поскольку аргонавты не знали, какой прием уготован им у царя Эета и его подданных. Из-за тростника порой выглядывали стройные деревца, которые грузинские волонтеры назвали тхелма; иногда встречались одинокие ивы, опускавшие ветви к самой воде, их листвой играл ветерок. Грузины говорят, что зимой и летом ветер в их земле дует одного и того же направления. На реке, разумеется, случаются паводки, русло Риони меняется с течением времени, а центральный остров дельты неуклонно сползает в море.
        Изредка на берегу виднелись домишки, больше всего похожие на рыбацкие сараи, при каждом имелся в наличии деревянный причал на сваях, к которым были привязаны одна-две плоскодонки. Обитатели этих домишек, судя по их виду, отпускники, весело махали нам вслед. «Арго» миновал излучину, и мы увидели впереди старый железнодорожный мост, переброшенный через реку. На мосту творилось настоящее столпотворение: сотни грузин пришли сюда, узнав, что мы будем проплывать вверх по реке. Едва они завидели нас, над водой прокатился глухой ропот, толпа зашевелилась, загомонила; казалось, мост облепил гигантский рой пчел. Чем ближе подходил «Арго», тем плотнее люди прижимались к ограждению, и наконец раздался громкий треск и пешеходный помост вдоль железнодорожных путей начал проседать под тяжестью тел. По счастью, никто не пострадал, а толпа поспешно отхлынула. Просевший помост медленно распрямился, что для нас было как нельзя более кстати: мачта «Арго» и так чуть не зацепилась за него, а от навершия кормы до ржавой балки моста оставалось, на глазок, от силы 2 ярда. Когда «Арго» показался из-под моста с другой
стороны, нас наградили громом аплодисментов.
        Отар Лордкипанидзе в Поти объяснил мне, почему грузины столь восторженно встретили нашу экспедицию. Предание об аргонавтах взывает к их гордости и достоинству. История поисков золотого руна в этих местах известна гораздо лучше, чем где бы то ни было еще. Грузины узнают эту историю в раннем детстве, когда она звучит как сказка. Они изучают ее в школе. В университете же это предание толкуют как источник сведений по истории и культуре Грузии. Надо сказать, что история Грузии прослеживается как минимум на 5000 лет в прошлое, и поход аргонавтов занимает в этой истории особое место. Это первый подтвержденный контакт грузин с цивилизациями Средиземноморья. Грузинские ученые опубликовали добрый десяток переводов поэмы «Аргонавтика» местные историки искусства составляют каталоги картин и иллюстраций к поэме, как древних, так и современных; девочкам в грузинских семьях нередко дают имя Медея, а популярный сорт грузинского табака называется «Золотое руно», причем на этикетке изображен силуэт «Арго». Медея и аргонавты стали персонажами фольклора, так что появление нового «Арго» попросту не могло не вызвать у
грузин прилив энтузиазма. Специально к нашему прибытию подготовили и напечатали очередное издание «Аргонавтики», назвали в честь аргонавтов новый сорт грузинского бренди, а большую пещеру, недавно открытую на Кавказе, окрестили Пещерой аргонавтов.
        В первый день пути по реке мы прошли 7 километров вверх по течению и разбили лагерь на берегу. На следующее утро мы продолжили путь; Риони расстилалась перед нами широким шоссе, ведущим в глубь суши. Погода стояла необычно дождливая, уровень воды в реке был выше привычного, как нам объяснили, а течение оказалось таким сильным, что гребцам приходилось упираться изо всех сил. Впрочем, с десятью грузинскими мастерами спорта на борту «Арго» справлялся с течением. Мы не сдавались, твердо решив, что пройдем маршрут до конца. Один член экипажа стоял на носу и постоянно измерял глубину потока - Риони славилась своими отмелями, на которые было легко напороться, если не соблюдать осторожность.
        По обоим берегам теперь расстилались заливные луга, грузинские крестьяне целыми семьями выходили к воде посмотреть на нашу галеру, босые дети бежали за нами вдоль реки, стараясь перегнать «Арго», их звонкие голоса напоминали чириканье воробьев. День выдался теплый, хотя и хмурый, и мы двигались вверх по бурой реке среди зеленых лугов под низким серым небом. Деревень видно не было - заливные луга потому и называются заливными, что их затапливает, поэтому дома на них никто не строит. Детишки наконец отстали, и мы остались наедине с рекой, разве что иногда компанию нам составляли то цапли, то дикие гуси или утки, а то коровы. Тишину нарушали только плеск весел, журчание воды у корпуса галеры, натужное дыхание гребцов да громкое «шлеп!», с каким время от времени обрушивалась в воду очередная подмытая часть берега. Несколько раз «Арго» натыкался на мели; к счастью, обошлось без повреждений. В подобных случаях мы давали задний ход и при помощи течения сползали с отмели, чтобы обойти ее и двигаться дальше.
        С каждым пройденным километром мелей становилось все больше, мы стали натыкаться на них с периодичностью в пять минут, и усилия, необходимые для снятия корабля с отмели, мало-помалу выматывали команду. Ближе к полудню стало окончательно ясно, что люди почти выбились из сил. Высматривая на речной глади водовороты, которые могли бы предупредить о следующей отмели, я размышлял о том, как далеко мы сумеем забраться, прежде чем вынуждены будем покинуть «Арго» и выйти на берег. Тут нам попалась очередная отмель, с которой мы справились, а затем… Река разлилась столь широко, что посреди течения образовался самый настоящий остров; ни один из рукавов Риони, его обтекавших, не выглядел особенно привлекательным, но в конце концов я остановил выбор на левом. Стоило нам миновать остров, и я сразу же переложил руль и направил галеру вправо, на основной фарватер. И тут за рулевое весло будто кто-то потянул; в тот же мир «Арго» содрогнулся всем корпусом, налетев на скрытую под водой песчаную банку. Гребцы не сразу поняли, что произошло - речное течение сыграло злую шутку с их восприятием,  - и успели сделать еще
несколько гребков. Но вот и они осознали, что галера плотно села на мель, и, огорченные случившимся, но довольные передышкой, побросали весла. Я как раз собрался объявить, что, пожалуй, следует подумать об обеде, когда с берега прозвучал гудок клаксона, резко диссонировавший с окружавшим нас буколическим пейзажем. Я посмотрел налево, откуда донесся звук, и увидел спешащую через луг чрезвычайно грязную машину, которая отчаянно сигналила. Это оказался Отар Лордкипанидзе, и его появление означало, что мы достигли первого поселения бронзового века на берегах Риони: «Арго» ухитрился наскочить на мель прямо напротив Джаладиди.
        - Убрать весла!  - скомандовал я.  - Все, приплыли! Финиш, ребята. Мы это сделали!
        Тут началось сущее безумие. Гребцы вскочили со скамей с воплями: «Отмучились! Это надо отпраздновать! Где вино?» Порывшись в скарбе под скамьями, мы извлекли ракетницу и трижды выпалили из нее в небо, чтобы отметить окончание путешествия; а потом взялись праздновать. Я поспешно спрятал бортовой журнал, поскольку прекрасно представлял, что меня ожидает: и правда, двое коренастых аргонавтов решительно направились в мою сторону, поднырнули под рею, приблизились, подхватили меня и швырнули за борт. Я сразу нащупал под ногами дно и встал, наблюдая, как гребцы сами прыгают в реку или их туда толкают. В конце концов на борту «Арго» не осталось ни души; вся команда очутилась в воде и продолжала вопить от избытка чувств. У большинства в руках были бутылки с грузинским вином, которые мгновенно пустили по кругу. Накупавшись, мы кое-как взобрались обратно на галеру и возобновили празднество.
        К «Арго» подошла моторка, доставившая угощение - курицу, хлеб, сыр, виноград, яблоки, дыни, и все эти яства мы разместили прямо на палубном настиле. К нам присоединились Отар Лордкипанидзе, Нугзар Попхадзе и Илья Перадзе - тренер грузинской группы волонтеров и сотрудник местного гребного клуба. Кок Питер заявил, что больше и пальцем не притронется к кухонной утвари и будет питаться исключительно дарами грузинских крестьян, а наши гости внимательно следили за одним из волонтеров, который хлопком ладони по донышку выбил пробку из бутылки с вином, и не подумав воспользоваться штопором. Впрочем, истинное чудо случилось чуть позже, когда другой грузин мизинцем правой руки пропихнул пробку внутрь следующей бутылки; движение было настолько отточенным, что сразу выдавало немалый опыт.
        Посыпались здравицы и тосты - в честь всех членом экипажа поочередно, в честь стран, из которых они родом, в честь тех аргонавтов, которые были с нами раньше, но по разным причинам не смогли проделать путь до конца. Грузинская манера тостования как нельзя лучше подходила для нашего праздника: когда кому-либо приходила в голову идея следующего тоста, он привлекал внимание остальных, поднимал стакан, произносил то, что хотел сказать, а потом восклицал: «Гаумар…», а все прочие хором подхватывали: «…джос!» Это слово с грузинского языка переводится как «Будем здоровы!»[7 - Точнее, «так победим»; это традиционный грузинский тост.  - Примеч. ред.] и за время пребывания в Колхиде мы слышали его очень часто. Потом люди запели; начали, конечно же, грузины со своими народными песнями, а затем и аргонавты выдали полный репертуар «маршевых песенок», которые распевали на пути от Греции до Черного моря. Кормак О’Коннор, бывший чемпион гонок на куррахах, обнял за могучие плечи Владимира Берайджу, бывшего победителя Спартакиады народов СССР в гребле, и вдвоем они затянули грузинскую песню.
        Три часа спустя, когда празднование наконец завершилось, Илья Лерадзе сообщил, что наши хозяева хотели бы отвести «Арго» еще выше по реке, в город Вани, где будет устроена торжественная церемония в нашу честь. Он уверил нас, что проблем не будет: за нами придет буксир, члены гребного клуба уже осмотрели фарватер Риони и даже составили карту с указанием глубин. После этого Отар и прочие гости отбыли в Вани, а интернациональный экипаж «Арго» вновь попрыгал в воду, стащил галеру с отмели и приготовил канат для обещанного буксира.
        Глава 10. Золотое руно[Сокращенный перевод В. Бабенко, дополнен М. Башкатовым.]

        План путешествия вверх по реке Риони, столь безупречно разработанный грузинскими друзьями, с треском провалился. Когда добровольцы из гребного клуба обследовали реку, чтобы найти для «Арго» наилучший фарватер, никто не мог предвидеть, что в середине июля ни с того ни с сего разразятся грозы. Теперь течение Риони было намного сильнее, чем предполагалось, и уровень реки то повышался, то понижался, порой совершая скачки в шесть футов за двенадцать часов. Как тут загадывать наперед? Отмели появлялись, а потом вновь уходили под воду, основной поток перебрасывался с одной стороны острова, лежащего посредине реки, на другую; огромные массы плавника неслись, крутясь в водоворотах, по излучинам и грозили повредить винты или запутывались в буксирном тросе.
        Поначалу нас взял на буксир моторный катер, но очень скоро стало ясно, что его двигатель не может бороться стечением. Кто-то послал за помощью. Вскоре появился другой буксир - покрупнее и более мощный. Несколько километров он тянул «Арго» против течения, а потом все-таки сел на мель. Буксир затрясся, пытаясь высвободиться из плена отмели,  - мощный фонтан ила взметнулся из-под винтов, в воздухе запахло перегретым маслом. Мы отцепили буксирный трос, и тут же к «Арго» устремился целый рой лодок с подвесными моторами - теперь они взялись буксировать нас.
        Илья Перадзе с необычайным воодушевлением руководил операцией спасения. Он бешено размахивал руками, выкрикивал приказания флотилии моторок, натягивавших буксирный трос,  - их двигатели, сражаясь с течением, завывали на предельных оборотах, словно тысячи комариных писков слились в один. Снова было появился большой буксир, вложил посильную лепту, пытаясь помочь «Арго», и с грозным ревом сел на мель, теперь уже окончательно. Мы ушли вперед, и буксир исчез за поворотом. Последнее, что мы видели,  - его команда, смирившись со стихией, тыкала вокруг корпуса судна красно-белым полосатым шестом, пытаясь найти подходящую глубину, чтобы столкнуть туда катер.
        Впрочем, грузины не из тех людей, что опускают руки. Они были полны решимости не мытьем, так катаньем доставить «Арго» в Вани. Ничто не могло остановить их, даже Риони с ее невообразимыми капризами. Словом, то, что началось как небольшое дополнение к основному путешествию, вскоре развилось в отдельный сюжет и стало одним из самых восхитительных эпизодов всего предприятия. Энтузиазму наших атлетических хозяев не было предела. Когда флагман комариной флотилии выскочил на мель, рулевой лодки отбросил буксирный конец в сторону, а следующая моторка резко свернула, чтобы найти подходящий проход. По три-четыре лодки выскакивали вперед и рассыпались по всей реке, отыскивая фарватер.


        «Арго» всего-то нужно было два-три фута глубины, и тем не менее он частенько садился на мель. Тогда все выпрыгивали за борт и, оказавшись по пояс в воде, толкали, раскачивали, тянули лодку и наконец буквально на руках выносили ее на глубину. Когда река стала мелка даже для комариной флотилии и подвесные моторы отказались работать, все аргонавты попрыгали в Риони и потащили лодку волоком, рассекая грудью пенные волны. О том, что «Арго» вышел на фарватер, мы узнали, когда самые первые силачи скрылись под водой. Все это делалось с таким жизнерадостным возбуждением, с таким даже щегольством, что невозможно было не окунуться в веселую стихию этой кампании. Понятное дело, грузины хотели в полной мере ощутить, что они внесли важный вклад в достижение экспедицией конечной цели, и перемещение «Арго» волоком вверх по реке было яркой демонстрацией этого. Даже проливной дождь, обрушившийся той ночью - самой мокрой ночью за весь наш поход,  - не смог погасить их энтузиазм.
        Никто не сомкнул глаз. «Арго» стоял в полном мраке на якоре, приткнувшись к илистому берегу где-то в самом сердце Западной Грузии, а сверху лило, и молнии кромсали непроглядную черноту.
        На следующий день погода не улучшилась, и, поскольку продвижение «Арго» замедлялось с каждым часом, по мере того, как скорость течения возрастала, Отар Лордкипанидзе послал за мной. Как он твердо заявил, грузинские друзья присмотрят за «Арго» и доставят его в Вани, а тем временем Отар покажет мне археологические раскопки, которые он ведет в этих местах. Подобная экскурсия поможет мне понять связи Грузии с античной Грецией и подбросит ключи к тому, почему легенда о золотом руне дожила до наших дней.
        Один ключ лежал прямо на земле. После сильных дождей на холмах, возвышающихся над Вани, вода порой вымывает на поверхность золотые предметы. В тот самый день, когда «Арго» вошел в устье Риони, один из помощников Отара Лордкипанидзе, ведший раскопки, нашел в грязи золотую подвеску от ожерелья. В течение многих лет местные жители находят в окрестностях города изящные золотые диадемы, золотые ожерелья, мастерски сделанные из тысяч крохотных золотых шариков, сплавленных воедино, золотые серьги, золотые подвески - словом, всевозможные золотые украшения. Эти находки датируются классическим и эллинистическим периодами, когда на месте Вани процветал античный город, и, хотя то было много столетий спустя после Ясона, для меня самое важное заключалось в том, что золото было - колхское. Его добывали в Грузии. Как отметил Отар, в античные времена Колхида столь славилась производством золота, что греческие авторы нарекли ее «златообильной» - этот эпитет она делила с самими Микенами. Таким образом, золотые предметы, водившиеся у жителей Вани и других городов Колхиды античной эпохи, поддерживали живучесть легенды
о золотом сокровище, хранящемся на дальнем берегу Черного моря, и то место, откуда золото исходило, постоянно идентифицировалось с Грузией.
        Другим ключом для моих исследований был бронзовый ритуальный топор, который группа Отара Лордкипанидзе откопала за три недели до нашего прибытия. Это было замечательное изделие - той самой формы, которая сохранилась в неизмененном виде со времен бронзового века до начала нынешнего столетия; на памяти живущих топорами именно такой формы грузинские крестьяне расчищали кустарники под посевы. Ритуальный топор, найденный товарищами Отара, датируется VIII веком до нашей эры. Его украшают фигуры всадников, вооруженных копьем, в коническом шлеме или шапке. Это военный предводитель колхов. Перед нами - самое раннее из известных изображений колхского вождя. Возможно, он правил в долине Фасиса как раз в то время, когда здесь высадились Ясон и его товарищи. Этот конный военачальник - пожалуй, наиболее достоверный из всех, открытых археологами образов, который рисует нам, как могли выглядеть царь Эет и его потомки.
        Раскопки, проводившиеся в долине Риони выше и ниже Вани, приоткрыли завесу тайны над тем, что представляло собой колхское общество в позднем бронзовом веке. Колхи были оседлыми земледельцами, они строили огороженные частоколом поселения и хоронили своих царей в окружении сельскохозяйственных орудий. Это была совершенно необычная практика, просто уникальная для ранних культур, и Отар Лордкипанидзе предположил, что ту часть легенды о Ясоне, где герой проходит через суровое испытание, распахивая поле по приказу царя Эета, можно интерпретировать как отражение земледельческого мастерства колхов. Конечно, рассказ о том, как Ясон сеял зубы дракона, вполне мог быть списан Аполлонием Родосским со знаменитой легенды о Кадме - мифическом герое, который столкнулся с похожим испытанием и который одолел выросших из зубов воинов тем же приемом, что и Ясон,  - бросив в их гущу валун. Однако тот факт, что Эет безошибочно рассчитывал на участие Ясона в земледельческом состязании, где сам царь, по его словам, не знал себе равных, можно с не меньшим успехом объявить свидетельством важной роли, которую играли в
древнем мире колхские вожди как предводители земледельческих общин.
        «Но что означает руно?  - спросил я Отара.  - Почему - при том условии, что Колхида была „златообильной“, а ее цари ассоциировались с богатыми урожаями и развитой агрикультурой,  - легенда об аргонавтах подчеркивала священный характер именно золотого руна?» Отар показал мне глиняную фигурку барана. Она была найдена на жертвенной площадке и явно представляла собой объект культа. В ближайшие дни, заверил меня Лордкипанидзе, он покажет мне десятки, если не сотни священных баранов, а я уж сам должен буду сделать вывод, что они символизируют.
        На следующий день «Арго» почти закончил свое речное путешествие, и нас пригласили на представление в честь аргонавтов, которое подготовили жители Вани. В парке на берегу Риони были сколочены подмостки. День уже клонился к вечеру, когда солнце пробилось сквозь облака и залило парк мягким золотистым светом. Дождь перестал, но с утра он шел не переставая, и сейчас зелень деревьев и кустарников казалась необыкновенно свежей. Парк заполнили празднично одетые люди, всюду царила атмосфера веселья, словно городок собрался на большое торжество. Очень довольный собою Отар представил мне мою спутницу на этот вечер - «царевну Медею», ослепительно прекрасную грузинскую актрису: гладкая кожа, иссиня-черные волосы, завитые и перетянутые обручем в классической манере, белый греческий хитон, на ногах сандалии, в руках - букет алых роз… Она проказливо и заразительно улыбалась, а вот две ее спутницы, не менее прекрасные в средневековых национальных нарядах, старались сохранять серьезность.
        Всех аргонавтов попросили занять первый ряд перед сценой, а жители Вани столпились за нашими спинами. Концерту предшествовала приветственная речь, которую произнес старейшина в национальном костюме. Затем вступил хоровой ансамбль, составленный из местных жителей, их пение было - само совершенство. Виртуозно выступил флейтист; несколько женщин в средневековых одеяниях сыграли нежную мелодию на инструментах, похожих на арфы; в какой-то момент все пространство сцены заполнили сорок или даже пятьдесят мальчиков-танцоров, лет семи-восьми, которые подпрыгивали и притопывали, не задевая друг друга, с большим пылом и в отменном порядке. Потом были еще певцы, еще исполнители, и был очень трогательный номер, когда к солисту, бодрому семидесятипятилетнему старцу, присоединился шестилетний мальчуган и стал вторить, эхом выводя все повороты мелодии,  - это был прекрасный символ того, как традиции грузинской культуры сохраняются в веках, подхватываемые новыми поколениями. Под конец выступил танцевальный ансамбль из Тбилиси - единственная профессиональная группа во всем концерте, и без того безупречно слаженном:
она показала танец с саблями. С лязгом скрещивались клинки, и в сгущающихся сумерках летели искры. Не возникало и тени сомнения в том, что грузины гордятся своими традициями и тщательно их хранят. Я вновь подумал о том, сколько усилий они приложили, чтобы все это организовать: концерт длился почти три часа, в нем было не менее дюжины «отделений», а «антракты» между текущим и следующим составляли не более двадцати секунд! Представление было поистине роскошным, и мы сидели как зачарованные.
        Наутро мы все вместе - новые аргонавты, наши хозяева и группа грузинских гребцов - отправились на экскурсию к источнику колхского золота. Мы ехали по дороге, которая сначала шла долиной Риони, а потом стала забирать к северу, углубляясь в холмистые предгорья. Эта долина вполне могла быть частью Бургундии. Та же атмосфера цветущего изобилия и рачительного использования земли. Те же хлеба, те же бескрайние виноградники, кукурузные поля, сливовые, яблоневые и персиковые сады. Даже пирамидальные тополя - и те очень знакомо выстроились вдоль сельских дорог. Характерные крестьянские дома - низкие строения, чаще деревянные, с крышами из рифленого железа - были воздвигнуты на коротких сваях, которые приподнимали здания над влажной плодородной землей. На каждом шагу были видны приметы прочного сельскохозяйственного процветания, благополучия и буколического достатка. Овощи в изобилии росли в аккуратно возделанных палисадниках. Гуси и цыплята спорили из-за корма с индюшками. Вдоль дорог бродили свиньи, возглавлявшие выводки нетерпеливых пятнистых поросят. Даже собаки выглядели лоснящимися. Обильный влагой
дождь с плеском падал на добрую тучную почву, и, когда мы проезжали по мосту над Риони, насыщенная илом река казалась достаточно плодородной, чтобы вести на ней посевные работы.
        Изобилие сполна проявлялось в застольях. Наши хозяева твердо вознамерились не позволить гостям умереть с голоду и потому даже на коротких остановках на пути доставали заранее припасенные контейнеры с холодной курицей, хлебом и фруктами. Что же касается заранее назначенных обедов и ужинов, к тем лучше всего подходит слово «пиршество». Один вид стола с яствами, будь то в частном доме или в ресторане, поражал воображение. Столы здесь длинные, за них садятся сразу человек тридцать; эти столы для нас застилали скатертями, клали на них приборы, ставили тарелки и стаканы, а затем выставляли блюда с самой разнообразной едой. Грузия - настоящий рай для гурманов! Многие блюда были нам незнакомы, а среди известных мы определили молочного поросенка, осетра, икру, несколько видов курицы, жареную свинину, белую рыбу, кебабы, баранину, мясной паштет, помидоры, творог, лепешки, белый и черный хлеб и великое множество сыров - от козьего до копченого. Запивать все это предполагалось грузинским вином, белым или красным, бренди, местным прохладительным напитком на чае, минеральной водой, а также водкой, обыкновенной
или настоянной на лимоне. Чем дольше затягивалось пиршество, тем больше блюд гордо ставили перед гостями, пока на столе не оставалось свободного места; тогда блюда принимались ставить друг на друга…
        В тот день мы направлялись в страну сванов, грузинских горцев. Они живут в большинстве своем на склонах Главного Кавказского хребта, хотя раньше их территория распространялась далеко вниз и охватывала равнины предгорий. Поднимаясь в горы, мы увидели первых сванов, которых немедленно узнали по их серым войлочным шапочкам. Эти люди вели дорожные работы - горная трасса была в процессе реконструкции, и ее шоссировали щебнем. Пейзаж более всего походил на кошмарный сон дорожного инженера. Отроги Кавказского хребта высоченными стенами вставали на заднем плане, их взрезали теснины и подпирали невероятно крутые откосы. Дорога извивалась взад-вперед, пытаясь проникнуть в самое сердце массива. Она змеилась по одной долине, затем, не сумев взобраться выше, оставляла этот рубеж атаки, чтобы, перевалив через гребень, проделать еще несколько миль в соседнем ущелье. По временам дорога ныряла в сырые, недавно пробитые туннели или льнула к искусственным карнизам, вырезанным в теле скалы.
        Открывались величественные панорамы. Леса горной сосны карабкались по склонам, а далеко внизу, в долине, текла река; плотина превратила ее в длинное извилистое озеро, поверхность которого, словно ковром, была покрыта тысячами плавающих бревен, ожидающих, чтобы их собрали и распилили на доски. С той высоты, откуда мы увидели их, эти плавающие бревна казались не больше спичек. На полдороге мы остановились передохнуть, и выяснилось, что телевизионщикам Нугзара впору подрабатывать в хоре - они воспользовались случаем, чтобы затянуть сванские песни, и эхо пошло гулять по горным склонам. Порой песни словно переходили в альпийские йодли, да и пейзаж напоминал швейцарский. Это сходство еще более усилилось, когда мы выехали на высокогорное плато. Маленькие изолированные бревенчатые дома, буренки, пасущиеся на траве, испещренной дикими цветами, дальние снежные пики, мужчины и женщины, скашивающие траву на горных лугах,  - все это придавало Кавказу черты альпийского пейзажа.
        Мы не успели доехать до места назначения - Местиа, столицы Сванетии,  - как упала темнота. Когда мы одолевали последний перевал, впереди, в свете фар, внезапно вырисовалась человеческая фигура, преградившая нам дорогу. Это был молодой человек верхом на серой низкорослой лошадке. В руке он держал нечто вроде тотема - шест с прикрепленной к нему маской, изображавшей духа. Черты маски трудно было разобрать: мешали пляшущие тени. К древку был также привязан кусок материи, развевавшейся на ветру. Лошадка вздрагивала и беспокойно переступала ногами, пугаясь света фар. Машина остановилась, и меня попросили выйти вперед. Позади всадника поперек дороги выстроилась фаланга людей, там были и конные тоже,  - все в сванских костюмах и со знаменами в руках. Кто-то произнес речь, и мне в руку вложили рог, наполненный каким-то горьковатым питьем. Это оказалась буза - просяное пиво. Передо мной была депутация сванских старейшин, вышедшая навстречу аргонавтам. Раздался цокот копыт, подковы высекли искры из дорожного щебня, маленькая кавалькада развернулась и пошла рысью впереди машины, с этим эскортом мы и въехали
в Местиа.
        Сванетия, страна сванов,  - решающий фактор в постижении легенды о золотом руне. Историки считают, что горская культура сванов простирается в прошлое по меньшей мере на четыре тысячи лет, а может, и еще дальше, и уж точно она существовала в ту пору, когда аргонавты, по преданию, достигли Колхиды. Язык, обычаи, традиции и поверья этого горного народа уходят корнями в эпоху античных героев. В фольклоре его то и дело появляется символ барана, обычно наделяемый магическим или священным смыслом. Например, одна сванская сказка повествует, что где-то в Кавказских горах есть потаенная пещера: в ней золотой баран, посаженный на золотую цепь, стоит возле спрятанного сокровища. Никто не знает, насколько стара эта сказка, но сваны символически изображали барана еще в бронзовом веке, и эти символы обычно рассматриваются как свидетельства некоего культа барана, который, возможно, строился на поклонении барану как священному животному.



^Баран из Калы. Конец бронзового века^

        Например, в деревне Кала, неподалеку от Местиа, хранится маленькая бронзовая фигурка барана. Она была сделана примерно в то же время, когда Ясон, по преданию, отправился в страну золотого руна. В основании фигурки есть углубление: таким образом, когда-то ее могли водружать на древко. В Кале этот баран, как и встарь, бережно хранится в храме. Из Рача, долины, расположенной к востоку от Местиа, происходит еще более древний бронзовый символ барана - изображение бараньих рогов, закрученных в двойную спираль: его нашли в захоронении, датируемом серединой второго тысячелетия до нашей эры. В то время, когда мы прибыли в Сванетию, в Ларилари - селении, лежащем в 80 километрах к западу от Местиа,  - работала группа археологов под руководством Шота Чартолани, кстати, тоже свана: они раскапывали гробницы V и VI веков до нашей эры. Шота Чартолани одну за другой показывал мне отлитые из бронзы фигурки баранов, которые древние сваны хоронили с умершими.
        В не меньшей мере важно и то, что Сванетия была главным источником колхского золота. На следующее утро нам предстояло стать свидетелями процесса добычи золота, и это должно было пролить решающий свет на легенду о золотом руне. Нас ожидали приглашенные Нугзаром четыре свана-старателя. Они стояли на отмели реки Ингури, протекающей близ Местиа; стояли, чтобы показать мне способ, которым сваны добывали золото. Трое из них всю жизнь проработали старателями, четвертый же в юности помогал отцу, который был вынужден отказаться от добычи золота после Второй мировой войны, когда правительство отозвало последнего из агентов, покупавших золото у старателей.
        Главным орудием труда сванов-старателей являлась баранья шкура. По весне, когда высоко в горах начинали таять снега и ледники, золотодобытчики поднимались в верхние долины по ручьям, питающим Ингури. Каждый отправлялся на облюбованное место - туда, где талая вода, как старатель знал по опыту, несла небольшие количества золота, вымытого из скальных жил. В этих ручьях сваны и раскладывали бараньи шкуры - шерстью кверху. Шкуры распяливались на деревянных поддонах и притапливались с помощью камней в ложе ручья таким образом, чтобы поток перекатывался через них. Иногда старатели устанавливали целую серию поддонов - один выше другого. Вода бежала поверх руна, и крупицы золота, более тяжелые, чем частицы песка и ила, застревали в шерсти. Каждый золотодобытчик знал, когда нужно проверять золотую ловушку,  - это зависело от насыщенности воды драгоценными крупицами и от силы потока, подверженного сезонным колебаниям. Когда наступало время, золотоискатель извлекал шкуры из ручья, отмывал от накопившегося ила и собирал золотые крупицы. В исключительных случаях, в самых богатых районах, первое руно - то,
которое лежало выше по течению,  - оказывалось настолько насыщенным золотом, что в буквальном смысле становилось золотым.
        Греческий географ Страбон, писавший в V веке до нашей эры, подозревал, что такое возможно; в его «Географии» говорится: «В их (колхов.  - Авт.) стране горные потоки приносят золото, и варвары ловят его решетами и косматыми шкурами. Отсюда, говорят, и возник миф о золотом руне». Две тысячи лет спустя, как ни поразительно, удалось найти людей, которые знали древнюю технику добычи золота и применяли ее на практике еще на своем веку. Стоя по щиколотку в ледяной воде Ингури, они показывали мне инструменты своего ремесла: бараньи шкуры, прибитые к доскам, мотыги для разравнивания ила по шерсти, скребок для чистки руна и простой деревянный лоток, на котором промывается осадок на последнем этапе золотодобычи. В тот же день во время короткой, но очень трогательной церемонии отец одного сванского героя - альпиниста, погибшего на восхождении,  - вручил мне старательскую баранью шкуру и сванский костюм.
        Оставалось выяснить только один - последний вопрос (по крайней мере, я так думал). Есть ли какое-нибудь свидетельство, что греки, или ахейцы, как они тогда назывались, действительно добрались до страны золотого руна примерно во времена Ясона? В Грузии до сих пор не найдено ни керамики, ни ювелирных изделий, ни каких-либо иных материальных следов микенской культуры, и скептики могут утверждать, что все сказки-де о золотом руне и священном баране родились много столетий спустя, когда на берегах Фасиса были основаны греческие колонии. Возможно, и так, если не учитывать наиважнейшее свидетельство - лингвистическое. Для обозначения большой реки, протекавшей по территории Грузии, греки использовали слово «Фасис», но чтобы узнать это слово, они должны были войти в контакт с колхами задолго до конца первого тысячелетия до нашей эры. Рисмаг Гордезиани, научный руководитель лаборатории по исследованию культур Средиземноморья Тбилисского государственного университета, объяснил мне, насколько важен этот ключ.
        По его словам, на исходе второго тысячелетия до нашей эры народ колхов говорил на одном из языков картвельской группы. Название звучало на этом языке как «Пати», и греки, должно быть, переняли именно его, когда нарекли реку «Фасис»,  - произношение здесь подчиняется обычным правилам видоизменения. Затем, незадолго до 1000 года до нашей эры, картвельский язык западной Грузии претерпел изменения. Люди, населявшие долину реки, стали говорить на производном языке, именуемом мегрельским, и название приняло форму «Поти» (этот топоним сохранился в названии современного города Поти). Греки, однако, продолжали придерживаться прежнего наименования - Фасис, которое они должны были усвоить задолго до того, как во времена классической античности на берегах Черного моря возникли их колонии. Что интриговало Рисмага Гордезиани больше всего - так это следующий факт: судя по всему, древнегреческое слово, обозначавшее баранью шкуру, было как-то связано с картвельским словом, обозначавшим руно.
        Может быть, размышлял я, существовали еще более древние контакты между Грецией и Колхидой, до плавания «Арго»? Как получилось, что впервые летающий баран появился в Греции лишь затем, чтобы спасти Фрикса, которому угрожала смерть? Откуда Ясон и аргонавты узнали, что им следует отправляться именно в Колхиду, дабы отыскать золотое руно? Эти вопросы лежали вне круга моих нынешних исследований. На сегодняшний день экспедиция «Путешествие Ясона» доказала все, ради чего она отправилась в путь. Мы продемонстрировали, что физически возможно было совершить подобное плавание на корабле, построенном в позднем бронзовом веке. Даже на двадцати веслах (вместо пятидесяти, положенных по мифу) мы смогли выгрести против сильного течения в Босфоре и преодолеть суровые невзгоды Черного моря. По всему маршруту мы наблюдали соответствия между нынешним ландшафтом и географией древней легенды и пришли к выводу, что это единство не умещается в рамки случайного совпадения. Теперь же в Грузии, благодаря содействию грузинских археологов, мы увидели свидетельства существования очень древнего культа барана, «златообильной»
Колхиды и своими глазами созерцали подлинный источник золотого руна. На мой взгляд, уже ничего нельзя было добавить к анализу легенды о поиске золотого руна.
        Я ошибался. Всю следующую неделю мы продолжали наслаждаться ошеломляющим грузинским гостеприимством, уже не в горах, а в Тбилиси: нас кормили и поили, возили в монастыри, водили по музеям - в Национальном музее мне бросилась в глаза пара золотых браслетов в форме головы барана, найденных Отаром при раскопках в Вани. Тим Редмен, собиравшийся жениться сразу по возвращении в Англию, пообещал на празднование бракосочетание облачиться в белый грузинский костюм (и так и сделал), а остальные не знали, куда складывать бесчисленные подарки - инкрустированные кинжалы, рога и кубки, хрустальные вазы, статуэтки, вымпелы и прочее. Наши друзья-грузины повсюду сопровождали аргонавтов, и расставание с ними было особенно печальным, когда мы наконец решили, что пора собираться в обратный путь к побережью, чтобы вторично пересечь Черное море, и стали готовиться к этому. Именно тогда, совершенно неожиданно, я и наткнулся на то, что, по моим ощущениям, стало последним доказательством реальности легенды о Ясоне.
        Второго августа, в последний день пребывания на земле Грузии, нас повезли по направлению к Черноморскому побережью - в Батуми. По пути Отар спросил, не хочу ли я взглянуть еще на один раскоп. Он располагался возле Кобулети - неподалеку от той точки, где «Арго» бросил якорь во время первой ночевки у грузинских берегов. Я загорелся - ведь где-то здесь, на прибрежной равнине, высаживался и Ясон со своими товарищами! Где, как не в этих местах, должно было располагаться селение, на которое наткнулись аргонавты, когда впервые причалили к берегу страны царя Эета в поисках золотого руна.
        Снова шел дождь. Мы с Отаром, хлюпая по грязи, взбирались по склону невысокого холма, который, словно брошенный великаном гигантский шит, возвышался над прибрежной болотистой низменностью. Здесь, близ селения Намчедури, и располагалось то место, где археологи решили вести раскопки. В этом районе ученые нашли много подобных курганов, но пока еще не раскопали их. Когда мы взобрались на вершину холма, то обнаружили, что дальняя часть его срезана - как если бы от пирога ножом отделили половину. Мы взглянули вниз и увидели обычную картину археологических раскопок: грязь, лужи, а в сердцевине кургана явно виднелись остатки древнего деревянного сооружения, вскрытого совсем недавно.
        Археолог Давид Хакутаишвили, руководитель раскопок, объяснил нам, что когда-то здесь было святилище. Снаружи шел частокол из бревен десятиметровой высоты - диаметр кольца составлял 70 метров, потом был внутренний ров с водой, а в центре стояло какое-то деревянное строение, вероятнее всего, культового назначения, состоявшее из девяти небольших комнат. Я поинтересовался, не находили ли археологи свидетельств культа барана. К тому времени я видел столько фигурок и изображений священного барана, что испытал буквально шок, когда услышал в ответ: «Нет». Я был озадачен. Какому же тогда культу служило это святилище, спросил я, если не культу барана? Поначалу ответ показался разочаровывающим. В позднем бронзовом веке и здесь, и во всей округе священным животным считался бык. В нескольких местах археологи нашли тайники с тотемами, посвященными быку, они представляют собой каменные или глиняные пластины около фута длиной, заканчивающиеся развилкой,  - таков повсеместно распространенный образ бычьих рогов.
        Только теперь, несколько запоздало, я осознал, что бесконечное созерцание культовых изображений барана за последние дни напрочь вытеснило из памяти важную деталь: суровое испытание, которому подвергся Ясон,  - испытание пахотой на священных быках. Для того чтобы получить доступ к золотому руну, он должен был приручить священных быков, обитавших на равнине возле заветного дерева, на котором висела шкура. И вот я стою, словно захваченный врасплох, на пороге святилища, где отправлялся культ священного быка,  - святилища, расположенного как раз в нужной мне части Колхиды и датируемого поздним бронзовым веком. Детали совпадали самым поразительным образом. Может быть, руно действительно хранилось в храме или священной роще, где отправлялся культ быка?
        Но в легенде присутствовала еще одна деталь. С самого начала, когда Ясона отправили на поиски золотого руна, его предупредили, что драгоценную шкуру охраняет чудовищный змей - он никогда не спит и зорко стережет сокровенное древо, на котором висит руно. Даже после того как Ясон - с помощью Медеи - исхитрился усмирить священных быков, он все равно должен был прокрасться мимо неусыпного змея. И здесь, если следовать легенде, герою тоже помогла Медея. Под покровом ночи герой и волшебница тайком отправились к святилищу, и там Медея околдовала стража - глаза змея закрылись. Ясон поспешно схватил золотое руно, после чего любовники не мешкая вернулись на «Арго», корабль вышел в открытое море и, набрав полный ход, оторвался от преследования мстительных колхов, у которых из-под носа увели священный тотем.
        - Как у вас тут насчет змей?  - Этот вопрос я задал археологу в Кобулети.  - Находили ли вы хоть что-нибудь, напоминающее о змеях?
        К моему изумлению и восторгу, он ответил:
        - Да, конечно, сейчас я вам покажу,  - и отвел меня к ближайшему строению, где археологи хранили находки, сделанные в древнем святилище и его окрестностях. Мой собеседник снял с полки предмет, отчетливо свидетельствовавший о его принадлежности к культу бычьих рогов: это была глиняная пластина около 15 дюймов в длину, заканчивающаяся характерной развилкой. Археолог провел пальцем по ее поверхности.
        - Вот,  - сказал он,  - видите эту зигзагообразную бороздку? Это символ змеи, змеи-защитницы. Пластинка датируется восьмым или седьмым веком до нашей эры. Мы находили глиняные плитки, облицовку очага и похожие пластины еще более почтенного возраста, и многие были отмечены таким же знаком змеи. Мы считаем, что древние колхи держали в своих святилищах змей в качестве сторожей. Даже в недавние времена существовал обычай держать в грузинских жилищах змей-охранительниц.



^Символы змей из храма в Намчедури:^


^Слева - тотем из кости быка,справа - черепица^

        Наконец все встало на свои места. Без сомнения, это было последнее подтверждение легенды о Ясоне, та самая деталь, которую не смогли бы изобрести впоследствии ни Аполлоний, ни прочие авторы, писавшие о золотом руне. Археологи свидетельствуют, что в позднем бронзовом веке на прибрежной равнине существовали святилища, в которых отправлялся культ быка. Внутри святилищ держали змей, которые охраняли объекты культа. В свете этих археологических изысканий можно объяснить всю легенду от начала до конца.
        Вот чем в точности было золотое руно: бараньей шкурой, принесенной с Кавказских гор, шкурой, которую использовали для добычи золота и которая поэтому была насыщена золотой пылью. Ее доставили в низины по торговому пути: мы знаем, что эти пути существовали, потому что в горах издавна находили гончарные изделия, изготовленные в предгорьях. Возможно также, что руно являло собой дань или же культовое подношение, которое жители гор сделали могущественному царю на побережье. Естественно, что золотой шкуре суждено было попасть в святилище, где колхи поклонялись быку.
        Каждой детали легенды нашлось археологическое подтверждение. То, что казалось нам стародавней басней в самом начале «Путешествия Ясона», вдруг обрело реальность в Грузии, за 1500 миль от точки старта в Иолке (Волосе). В Греции мы видели немые камни Димини - местечка неподалеку от Волоса, которое археологи с большой вероятностью связывают с Эсонией, временной царской резиденцией семьи Ясона, созданной на период распрей. Эти камни могли подтвердить только одно: что отсюда начался и здесь закончился поход за золотым руном. Но в Грузии мы нашли посвященное быку святилище, которое охранялось змеями,  - в тех самых краях, где баран считался священным животным, а руно использовали для добычи золота,  - и это было окончательным, поразительным доказательством правдивости легенды. Минуты, проведенные в раскисшем раскопе возле Кобулети, означали для меня окончание поисков - вероятно, похожее чувство испытывал и Ясон, закончивший свой поиск на тридцать три столетия раньше.
        Эпилог

        Чем завершилась история Ясона, Медеи и аргонавтов? Каким образом они вернулись в Грецию, вместе с золотым руном и повествованием о своих баснословных приключениях? Надо сказать, что здесь предание утрачивает ясность: версий судьбы аргонавтов столько же, сколько было поэтов, о ней писавших.
        Аполлоний говорит, что аргонавты вначале отправились к побережью Анатолии, где, в устье реки Галис, высадили на берег Даскила, сына мариандянского царя. Затем «Арго», подгоняемый попутным ветром, пересек Черное море и вошел в Дунай, по рукаву которого затем достиг Адриатического моря. Разумеется, на самом деле такого рукава нет и в помине - Аполлоний изрядно напутал. Тем не менее, по его словам, аргонавты очутились в Адриатике, где встретили брата Медеи, царевича Апсирта, и флот колхов, заблокировавший дельту реки. Поскольку противник превосходил их числом, аргонавты предложили перемирие; Апсирт склонялся к тому, чтобы позволить им уплыть, при условии, что участь Медеи решит местный правитель (который постановит, должна ли она вернуться в Колхиду или может плыть в Иолк с Ясоном). Последний был готов согласиться, однако Медея пришла в ярость и обвинила Ясона в трусости: если он и вправду ее любит, то докажет свою любовь, избавившись от Апсирта. Царевичу стараниями его сестры подстроили ловушку: Медея тайно известила брата, что на самом деле аргонавты ее похитили и она остается с Ясоном против своей
воли, так что Апсирт должен встретиться с нею на пустынном островке, куда она поспешит вместе с золотым руном. Царевич прибыл на остров один и без оружия, и пока Медея отвлекала его разговорами, прятавшийся в засаде Ясон подобрался к Апсирту и убил того, забрызгав кровью одежды Медеи. Нарушение перемирия и постыдное убийство безоружного вызвали гнев богов - отныне союз Ясона и Медеи был обречен.
        Другая версия предания гласит, что Медея обманом завлекла брата на борт «Арго» - это случилось еще в Черном море,  - убила его и расчленила тело. «Арго» продолжал обратный путь, а Медея бросала фрагменты тела Апсирта в воду с кормы галеры, так что пустившиеся в погоню колхи вынуждены были задержаться, чтобы собрать останки и достойно похоронить царевича.
        Третья же версия предания утверждает, что «Арго» дошел по Фасису до Мировой реки, которая, как верили греки, обтекает всю ойкумену; в этой реке аргонавты плыли сначала на юг, потом на запад и так вернулись в Средиземное море, волоком протащив «Арго» через Ливийскую пустыню. В пустыне скончался прорицатель Мопс, укушенный ядовитой змеей. От побережья Ливии аргонавты поплыли на север, близ Крита наткнулись на бронзового гиганта Талия, который сторожил остров и швырял в незваных гостей огромные камни. Талий не позволил аргонавтам высадиться, и тогда Медея его заколдовала, и гигант отгрыз себе лодыжку и истек искусственной кровью. Аргонавты же, передохнув на берегу, поплыли дальше, в Иолк.
        Еще один вариант предания сообщает, что «Арго» из Черного моря вышел в реку Дон, обогнул Европу с севера и вернулся на родину то ли через Геркулесовы столпы, то ли по Рейну и Роне - или даже по реке По в Северной Италии. Конечно, все эти маршруты вымышлены. Они всего лишь отражают свойственные той эпохе географические представления: авторы подобных фантазий стремились выказать глубину своих познаний и заодно расцветить скучную реальность - ведь аргонавты наверняка возвращались тем же путем, каким приплыли в Колхиду, то есть по Черному морю, через Босфор, чьи течения на сей раз им благоприятствовали, и далее. Никакой другой путь не был возможен.
        Поздний греческий писатель Аполлодор был уверен в том, что именно так все и было. Он писал, что в его дни мореходы совершают жертвоприношения на азиатском берегу Босфора, у северной оконечности пролива, которую называют мысом Ясона, поскольку тут Ясон, возвращаясь из Колхиды, сделал остановку, чтобы вознести хвалу богам. А местная легенда гласит, что когда «Арго» шел вниз по Босфору, царевна Медея бросила на берег свою шкатулку с собранными в Колхиде чудесными растениями; потому-то это место с тех пор славится своими целебными травами.
        Так или иначе, аргонавты в конце концов достигли Иолка, и Ясон, успешно выдержавший испытание, потребовал себе трон предков. Царь Пелий к тому времени уже состарился, но не желал расставаться с властью, а аргонавтов было слишком мало, чтобы штурмовать цитадель Иолка; тогда Медея проскользнула в город, сменив облик, пробралась в царский дворец и поведала дочерям Пелия, что обучит их способу вернуть отцу молодость. Она велела девушкам убить Пелия, а затем опустить его тело в котел с особым составом, который обещала приготовить. Разумеется, поначалу дочери Пелия отказывались, но Медея сумела их убедить, вновь прибегнув к колдовству: привела старого барана, перерезала тому горло и бросила в котел, а затем легким мановением руки извлекла из котла юного, полного сил барашка. Доверчивые царевны попались на уловку, отправились к отцу и убили его, как просила Медея, а тело бросили в котел. Потом они раскаялись в содеянном, но было уже поздно: аргонавты вступили в город, и народ Иолка, оставшийся без правителя, признал Ясона своим царем.
        Такова самая кровожадная версия возвращения аргонавтов. Другая, куда менее жестокая история повествует, что Ясон и его спутники, которых давно считали погибшими, просто вернулись в город и Пелий добровольно уступил трон Ясону, чьи отец и мать скончались, пока сын находился в плавании. Ясон, впрочем, вскоре отрекся от престола и вернул власть Пелию - возможно, после скитаний по далеким краям Иолк показался ему скучным.
        Как бы то ни было, их с Медеей отношения остыли. Ясон решил жениться на дочери коринфского царя, а отвергнутая Медея замыслила месть. Она послала невесте в качестве свадебного подарка отравленный пеплос: когда коринфянка надела это облачение, оно вспыхнуло, и девушка сгорела заживо - даже вода колодца, в который она прыгнула, не смогла затушить колдовское пламя. Это предание, которое обессмертил Еврипид в трагедии «Медея», в современной Греции известно гораздо лучше, нежели намного более светлое повествование о походе аргонавтов. Именно по этой причине никто из греков, в отличие от грузин, не называет дочерей Медеями - ведь в далекой Колхиде дочь Эета помнят не как отравительницу, а как прекрасную юную девушку, полюбившую пригожего чужестранца столь безоглядно, что она покинула отчий дом и родню и уплыла в чужие края, где ее ожидала несчастливая судьба. (Значит, прибавляют грузины, девушка должна хорошенько подумать, прежде чем выходить замуж за иностранца.)
        Ясон и Медея оказались не единственными, кому возвращение в Грецию не принесло счастья. Большинству аргонавтов все были рады, но вот некоторых ожидала насильственная смерть. Геракл не простил Калаиду и Зету, что те убедили остальных бросить его на берегу, когда он искал похищенного нимфой Гила, и не преминул отомстить: он выследил сыновей северного ветра Борея в Греции и убил их на острове Тенос, когда юноши возвращались с погребальных игр в честь Пелия. На телах поверженных он установил огромные камни, сбалансированные таким образом, что они качались всякий раз, когда задувал Борей.
        Остроглазый Линкей и хвастун Ид поссорились с бывшими товарищами по плаванию, Кастором и Полидевком, то ли из-за двух прекрасных девушек, на которых все четверо хотели жениться, то ли, что более вероятно, из-за добычи, захваченной в совместном набеге. Какова бы ни была причина, ссора завершилась смертью. Близнецы Диоскуры преследовали Ида и Линкея, и последний, отличавшийся отменной зоркостью, издалека увидел близнецов, затаившихся в дупле дерева. В кровавой схватке Ид пронзил копьем Кастора, а Полидевк поверг Линкея, но и сам пал бы от руки Ида, не вмешайся Зевс и не порази Ида своим перуном. Полидевк не мог вынести жизни без брата и умолил Зевса, их отца, вновь соединить близнецов: верховный бог превратил Кастора и Полидевка в звезды и вознес на небосвод в созвездие Близнецов.
        Самого Ясона также ожидала печальная участь. Он перебрался в Коринф и забрал с собой «Арго». Галеру вытащили на берег - даже самым великим кораблям суждено рано или поздно погибнуть - и оставили гнить. Однажды, печальный и одинокий, Ясон пришел на берег и сел в тени «Арго», и носовой брус, прогнивший от возраста, рухнул на него и убил.
        История похода за золотым руном исполнена надежд и изобилует позитивными событиями, будь то встреча с женщинами на Лемносе, победа над «боксером» Амиком, спасение слепого Финея, героический прорыв сквозь Сталкивающиеся скалы, обнаружение сыновей Фриска на острове Ареса или похищение золотого руна. Однако со временем жизнь аргонавтов после возвращения из похода сделалась излюбленной темой греческих трагических поэтов и драматургов, и предание погрузилось в тоску и мрак, как произошло и в самой Греции, когда микенская цивилизация пала и обратилась в прах.

        По счастью, возвращение современного «Арго» не сопровождалось столь драматическими событиями. Когда мы наконец добрались до Вани, галеру пришвартовали недалеко от местного парка, чтобы горожане могли вдоволь ею налюбоваться. За время подъема против течения нам по чистой случайности удалось избежать серьезных травм, однако я почти не сомневался в том, что путь вниз, к морю, по бурной реке окажется богат неприятными сюрпризами. Я изложил свои опасения Нугзару, и тот пообещал узнать, как можно доставить галеру на побережье моря, откуда мы могли бы отплыть к Босфору.
        Везти корабль на автомобиле не представлялось возможным: мосты слишком низкие, чтобы «Арго», погруженный на тягач, прошел под ними и под сводами туннелей. Ничего страшного, уверил меня Нугзар со своим обычным апломбом; как насчет вертолета? У меня буквально отвисла челюсть. Галера 54 футов длиной - на вертолете? «А что такого?» - удивился Нугзар; уже на следующий день группа пилотов осматривала «Арго», прикидывая, как лучше его транспортировать. Наконец они, к моему несказанному облегчению, согласились, что вертолет не годится - слишком велик риск.
        Потом кто-то предложил погрузить «Арго» на платформу и отправить железной дорогой (грузины не собирались сдаваться). Прибыли специалисты, провели замеры, проконсультировались с железной дорогой. Питер Уилер побывал на заводе металлоконструкций и вместе с его главным инженером спроектировал люльку для галеры. «Арго» был слишком хрупок, чтобы поднимать его краном, и при неосторожной кантовке мог разломиться пополам. В назначенный день к пристани подполз автокран, со стрелы которого свисала стальная люлька. Очень медленно люльку опустили в реку, и она легла на дно; из воды торчали лишь макушки стальных стержней по углам. Аргонавты и добровольцы из местных на веслах и с с помощью веревок подвели галеру к люльке и надежно ее закрепили.
        Автокран включил лебедку, и «Арго» начал подниматься из вод Фасиса. Автокран дернулся, его колеса все глубже оседали в болотистую почву; водитель дал задний ход - люлька с галерой угрожающе раскачивалась - и некоторое время спустя поставил корабль на прицеп, который должен был доставить галеру на станцию. Той же ночью товарный поезд увез «Арго», и к следующему полудню он уже очутился в гавани Батуми, откуда нам предстояло отправляться в обратный путь.
        Я собирался дойти до побережья Турции, а там арендовать какой-нибудь катер, чтобы он взял нас на буксир и довел до Стамбула, где «Арго» ожидала зимняя стоянка. Идти на галере в Грецию не было ни смысла, ни времени: у многих аргонавтов заканчивались предоставленные им на работе отпуска, да и запас сил у большинства оставлял желать лучшего. Когда я рассказал о своих намерениях Юрию Сенкевичу, тот согласился со мной.
        - Но подождите немного, ладно?  - попросил он.  - Я свяжусь с руководством торгового флота и узнаю, могут ли они чем-либо помочь. Министр - человек толковый, он наверняка что-нибудь придумает.
        Через два дня из Москвы пришла телеграмма. Наш старый знакомый барк «Товарищ» шел на учения в Средиземное море. Министерство распорядилось, чтобы он зашел в Батуми и взял на буксир «Арго». Члены моего экипажа не верили своим ушам - трехмачтовый барк в качестве буксира! Это был весьма щедрый жест, ни на что подобное мы не надеялись.
        «Товарищ» провел нас от Батуми до Босфора, причем все прошло настолько гладко, что вахты на борту галеры превратились в рутину; «Арго» подпрыгивал на волнах, влекомый на привязи, точно собачка на поводке. Наконец впереди возникли очертания горловины Босфора. «Товарищ» не собирался останавливаться, а мы заранее перенесли на галеру свои вещи и ждали лишь сигнала, чтобы отдать буксир. Я поблагодарил капитана барка Олега Ванденко, и резиновая лодка доставила меня на «Арго». Берега пролива придвинулись ближе, и «Товарищ» сбросил скорость, чтобы буксир провис и мы могли выбрать канат. Потом он удалился вниз по Босфору, а мы махали ему вслед, после чего направились к европейскому берегу.
        Бедняге «Арго» крепко досталось за три месяца экспедиции. Оба рулевых весла сломались повторно - одно во время борьбы с отмелями Риони, второе на обратном пути через Черное море. Та же участь постигла и несколько гребных весел, уключины тоже были повреждены, а парусина заплесневела настолько, что мы отваживались ставить парус лишь при легком бризе. Подобно своей команде, галера изрядно утомилась и пообтрепалась. Подбитой уткой мы пересекли фарватер и приблизились к берегу. Следовало оформить необходимые документы, а также подыскать бухточку, в которой можно было оставить «Арго».
        Лишь один человек знал, что мы возвращаемся: я послал телеграмму своему давнему турецкому приятелю. Потому, когда прозвучал гудок, я сразу понял - это он, Иргун. Мгновение спустя он уже помогал обвязать причальный конец вокруг кнехта на пристани.
        - Все в порядке,  - сказал он.  - У меня друг работает на таможне, он подготовит все бумаги.
        А я, восхищенный радушием грузин, уже начал забывать, как нас принимали в Турции!
        Аргонавты четыре дня провели в Стамбуле, завершая экспедицию: разгрузили галеру, упаковали сувениры, приготовили «Арго» к зимовке. Я отнюдь не собирался бросать корабль на произвол судьбы, ведь его плавания еще не закончились! Пройдя по пути Ясона и аргонавтов, следующей весной я намеревался повторить маршрут Одиссея, возвращавшегося из-под Трои,  - следуя, разумеется, гомеровской «Одиссее».
        Далан Бедреттин, мэр Стамбула, заявил, что «Арго» будет считаться почетным гостем города. Он распорядился, чтобы галеру вытащили на берег и поставили на зимовку в лодочном парке напротив Бебека, там, где мы столь отчаянно сражались с коварными течениями Босфора. Там я и попрощался с «Арго», нос которого едва выглядывал из-под брезента. Аргонавты один за другим уезжали и улетали домой. Впрочем, по домам торопились не все. Питер Моран и Джон Иган решили провести несколько недель в Греции и лишь потом вернуться в Ирландию. Марк Ричардс и Тим Редмен уволокли огромный деревянный сундук с сувенирами: они ехали поездом через Болгарию, а в Англии Тима ожидала свадьба. Два наши врача, Ник и Адам, предвкушали возвращение к медицине. Джонатан Клоук и Питер Уоррен пока не определились с планами. Кормак рассчитывал половить рыбу у берегов Ирландии. Расставаться было чертовски жаль, но Питер Уоррен на прощание пообещал устроить нам встречу на Новый год.
        Пришел и мой черед уезжать. Я сказал своим турецким друзьям, что обязательно прилечу зимой - проведать «Арго». Возможно, Каан согласится отправиться со мной по следам Улисса? Конечно, уверили меня; более того, Хусну, один из турецких гребцов-волонтеров, уже интересовался, когда я расконсервирую «Арго». Он и некоторые другие хотели бы пойти с нами в следующее плавание.
        На будущий год, мысленно поклялся я самому себе, я постараюсь привести «Арго» на Спецу, к Вассилису. Что ж, вещи собраны, пора в путь. Турецкие друзья пришли проводить меня всем семейством. Мне вспомнилось расставание с Вани и слезы в глазах грузинских добровольцев. Быть может, в следующем году они смогут присоединиться к нам - я-то наверняка их приглашу.
        Я уселся на заднее сиденье автомобиля, который должен был отвезти меня в аэропорт. Едва машина тронулась, раздался громкий плеск. Я подскочил на сиденье и резко обернулся. У крыльца стояла женщина, работавшая у моих друзей. Она только что выплеснула вслед автомобилю целое ведро воды. Это старинный турецкий обычай; так поступают, чтобы гость непременно вернулся. И я знал, что приложу к тому все силы.
        ПРИЛОЖЕНИЕ

        «Родословная» легенды

        В «Одиссее» Гомер упоминает о «славном повсюду Арго», который ускользнул от Блуждающих скал, «от царя возвращаясь Эета». А в «Илиаде» он называет Эвнея, сына Ясона и царицы Гипсипилы с Лемноса. Поскольку Гомер - наш древнейший источник по греческой мифологии, мы должны признать, что легенда об аргонавтах восходит к его эпохе и далее (насколько далее, предположить невозможно); вполне очевидно, что слушателям Гомера была известна по крайней мере история о «женском бунте» на Лемносе, равно как и о походе в страну царя Эета и о существовании самого «Арго».
        Младший современник Гомера, беотийский поэт Гесиод, живший в конце VIII столетия до нашей эры, был вполне осведомлен об аргонавтах: он вспоминал приход Ясона к царю Эету, встречу героя с царевной Медеей и возвращение в Иолк «с быстроглазой девой», которую Ясон «сделал цветущей своею супругой». В корпусе текстов, некогда приписывавшихся Гесиоду, а ныне относимых к другим авторам, также упоминается Фрике, имеются отсылки к юности Ясона и к битве аргонавтов с гарпиями и спасению Финея.
        В следующем столетии элегический поэт Мимнерм назвал золотое руно целью похода Ясона, а поэт из Коринфа Эвмел утверждал, что Ясон после возвращения из Колхиды приплыл в Коринф, а не в Иолк. В более поздних античных текстах содержится еще больше сведений о походе аргонавтов, причем зачастую они противоречат друг другу. Симонид (VI век до н. э.) говорит о прохождении Сталкивающихся скал, но считает, что руно было не золотым, а пурпурным. Век спустя отмечен всплеск интереса к легенде - история Ясона становится излюбленной темой поэтов и драматургов. Эсхил написал не менее шести пьес об аргонавтах; до наших дней, увы, сохранились лишь названия - «Финей», «Женщины с Лемноса», «Гипсипила» и «Кабирии». Софоклу принадлежат пьесы «Афамант» (отец Фрикса), «Фрике», «Колхидяне», «Финей», пьеса о сражении с Амиком и три пьесы о событиях во время обратного пути аргонавтов. Не менее восьми трагических поэтов обращались к этой легенде, но сохранилась - и оказала существенное влияние на современное восприятие - лишь еврипидовская «Медея». Для ранних историков и географов было невозможно, рассуждая о Черном море,
не вспомнить «Арго»; кроме того, их сочинения пестрят названиями местностей и племен, увиденных аргонавтами. Самый знаменитый из древних историков, Геродот, выдвигает любопытное утверждение, что у берегов Пелопоннеса «Арго» был подхвачен штормом и отнесен к берегам Ливии.
        Иными словами, к тому времени, когда Аполлоний Родосский приступил к написанию своей поэмы, легенда уже вполне сложилась. Мы не знаем, какими источниками пользовался Аполлоний, однако сцена «Аргонавтики» с нападением у Медвежьей горы весьма схожа с той сценой «Одиссеи», где на Одиссея и его спутников нападают лестригоны. Вполне возможно, что Аполлоний располагал иными, ныне утраченными сочинениями Гомера, поскольку географ Страбон говорит, что Гомер писал «о местах вокруг Пропонтиды и Евксинского Понта вплоть до Колхиды, цели похода Ясона».
        Легенда продолжала привлекать внимание и после появления «Арогонавтики». В 40 году до нашей эры Диодор Сицилийский сделал прозаическое переложение поэмы, примечательное прежде всего своей приземленностью: так, Диодор полагал, что золотой баран - это голова барана на носу корабля, который увез Фрикса и Геллу, каковая позднее упала за борт и утонула в Дарданеллах. В I и II веках нашей эры к легенде обращались Аполлодор и Валерий Флакк, а столетие спустя появилась орфическая «Аргонавтика», посвященная в основном приключениям и испытаниям великого певца Орфея.
        С древнейших времен многих интересовало, насколько наша легенда правдива. Страбон считал ее заслуживающей доверия: предание об аргонавтах, писал он, доказывает, что наши предки совершали более длительные путешествия, по морю и по суше, нежели их потомки. Именно Страбон предположил, что колхидская техника добычи золота при помощи шкур может иметь отношение к возникновению легенды о золотом руне. С течением времени, впрочем, легенда обросла самыми фантастическими комментариями: золотое руно превратилось, по произволу комментаторов, в пергамент, изукрашенный золотыми буквицами, и даже в алхимический текст, содержащий инструкции по превращению свинца в золото. В XIX столетии «мифологическая школа» заявила, что руно символизирует солнце - или дождевую тучу, как кому нравится; если принимать солнечную гипотезу (царь Эет - сын бога солнца), то баран становится закатным солнцем, возвращающимся на восток, а Медея - алой зарей, одновременно утренней и вечерней. Если же принять гипотезу тучи, то руно - «исподнее» грозовой тучи; в Греции летом облака обычно идут на восток, в сторону Колхиды, а весной и осенью
движутся в обратном направлении. Весьма важно, подчеркивали сторонники этой гипотезы, что многие аргонавты ведут свой род от нимф, речных богов и самого бога вод Посейдона. Еще выдвигалась такая теория, что золотое руно символизирует спелые колосья черноморского побережья, которые колышутся на ветру, или что это образ бурливого моря, позолоченного солнечными лучами.
        Все эти гипотезы собрала и проанализировала в своем классическом исследовании «Поход аргонавтов» (1925) профессор Кембриджского университета Джанет Браун. Изучив все аргументы, она пришла к выводу, что «задолго до Гомера греки отправлялись в Колхиду за золотом. Фессалиец Ясон, сородич Фрикса, то есть микенец, действительно отплыл в Колхиду за реальным золотом».
        Экипаж древнего «Арго»

        Орфей, певец и музыкант; Астерион из Пиресии; Полифем из Лариссы; Ификл из Филака, дядя Ясона по матери; Адмет, царь Фер; Эрит, Эхион и Эфалид, сыновья Гермеса; Корон из Гиртона; Мопс, прорицатель; Евридамант из народа долопов; Евритион; Эрибот; Оилей; Канф из Эвбеи; Клитий и его брат Ифит; Теламон с Саламины; Пелей из Фтии; Бут; Фалер; Тифис, кормчий; Флиант, сын Диониса; Талай, Арей и Леодос из Аргоса; Геракл; Гил, его «носитель стрел и защитника-лука»; Навплий; Идмон, провидец; Кастор и Полидевк, братья-близнецы; Линкей и Ид; Периклимен, внук Посейдона; Амфидамант и Кефей из Аркадии; Анкей; Авгий, сын Гелиоса; Амфион и Астерий из Пеллены; Евфем, сын Посейдона; Эргин из Милета; Анкей с Самоса; Мелеагр из Калидона; Лаокоон, сводный брат Мелеагра; Ификл, дядя Мелеагра; Палемоний, сын Гефеста; Ифит, гостеприимец Ясона; Зет и Калаид, сыновья Борея; Акаст, сын царя Пелия из Иолка; Арг, корабел и «помощник Афины»; Ясон, сын Эсона, законный наследник трона Иолка.
        Благодарности

        Из предыдущих страниц с очевидностью следует, что поход по следам аргонавтов не состоялся бы без помощи множества людей из целого ряда стран. Приводимый ниже перечень «друзей новых аргонавтов» ни в коей мере не является исчерпывающим, но дает представление о духе сотрудничества, которое и позволило нам достичь цели.
        Прежде всего нужно упомянуть Сару Уотерс, координатора проекта, которая, при поддержке Констанс Мессенджер из Виндзора, руководила «офисом» экспедиции с присущей ей эффективностью. Ее усилия поистине неоценимы, и лично мне всегда было приятно сознавать, что именно Сара ведет повседневные дела экспедиции. По другую сторону Атлантики нам оказывал поддержку и консультировал по премудростям фотосъемки персонал журнала «Нэшнл Джиогрэфик».
        На Британских островах нам помогали лорд Майкл Киланнин, доктор Джон Харви, компании «Артур Бил лимитед», «И. Пи. Баррус лимитед» (мотор для резиновой лодки), «Бофор эйр-си эквипмент» (спасательные плотики и жилеты), «Генри-Ллойд» (штормовки), «Манстер Симмс инжиниринг» (ручные насосы), лондонское отделение авиакомпании «Олимпик», «Сиферер навигейшн лимитед» (рация и другое оборудование), «Телесоник лимитед» и «Зодиак Ю-Кей» (резиновая лодка).
        В Греции Венди Восмер великолепно исполняла роль, которую один из гостей метко назвал ролью «матери-хозяйки». Наша благодарность также Клему и Джесси Вуд за их радушие, а еще - Энди и Метуле. Нам помогали и Ричард Арнольд-Бейкер, Эдуард Хекимьян, Панделис Картапанис (корабел из Пефкакии), Аншгелос Килайдонис, Лэнс Рауэлл, Анастасиас Родопулос, Гарри Цалас, Сотирис Зейбекис, начальник порта Лимнос. Среди компаний необходимо назвать авиакомпанию «Олимпик», Национальный туристический совет Греции, а также мэрию и городской совет Волоса.
        В Турции я хотел бы поблагодарить турецкие ВМС и в особенности четверых адмиралов - Мустафу Турумкоглу, командующего береговой охраны; Ясара Онкала, начальника Военно-морского колледжа; Садуна Озтюрка, командующего гарнизоном Босфора, любезно предоставившего нам полный комплект карт Черного моря; и адмирала в отставке Неджета Серима. Корреспондент газеты «Миллиет» Севин Окай сопровождала экспедицию на всем пути вдоль турецкого побережья, и было очень приятно встречать ее в портах и бухтах на маршруте. Йелман Эмкан из министерства по туризму и культуре поощряла своих сотрудников помогать аргонавтам, что те и делали с традиционным турецким радушием, особенно в Чанаккале (Мерием Басли и Лале Сумер), Эрдеке (Вурал Ментесоглу), Стамбуле (региональный директор Ченгис Танер) и Самсуне (Эрдопан Истанкулу). В Стамбуле Билл Бауэр, менеджер отеля «Шератон», сделал наше пребывание куда более приятным, чем мы ожидали, а мэр Далан Бедреттин не только радушно принял нас на пути в Колхиду, но и позаботился об «Арго» на обратном пути. В Эрдеке отдельное спасибо владельцу отеля «Авелок». Губернаторы и мэры турецких
регионов, городов и деревень оказывали нам неизменно теплый прием, и у нас остались замечательные воспоминания от Акчакочи, Амасры, Сиде, Самсуна, Синопа и Зонгулдака. В Стамбуле мы были гостями яхт-клуба Фенербахче; в Эрегли нас водил по пещерам Аида Ченгиз Гучери, а развлекал Тургут Горай, представленный мне Алпаем Чином, президентом турецкой федерации яхтинга, члены которой верны традициям морского товарищества. Когда мы сломали рулевые весла, нам на помощь пришли Айхан Демир (Синоп) и Хильми Гюрлер (Самсун). Экспертные археологические консультации мы получали у Некметтина Акгундуза (Синоп) и Нихата Сумера (Самсун). Севим Беркер, сопровождавший съемочную группу Би-би-си в Турции, не забывал и о нас, как и группа манчестерского телевидения во главе с Джоном Миллером, который находил возможность привозить нам почту и еду, не пренебрегая съемками фильма об экспедиции. Не меньшую поддержку оказывал и Стивен Филлипс, корреспондент канала Ай-ти-эн, освещавший наши достижения.
        В Советском Союзе я прежде всего хотел бы поблагодарить министерство торгового флота, любезно предоставившее в наше распоряжение учебный барк «Товарищ». Советское телевидение в немалой степени способствовало интересу к нашему предприятию в СССР. Группа представителей советского МИД во главе со Львом Королевым связала меня с продюсерами программы Юрия Сенкевича «Клуб путешественников» и представителями Государственного комитета по теле- и радиовещанию Борисом Семеновым, Зинаидой Евграфовой, Ниной Севрюк и Ириной Железовой. Позднее в Грузии нам оказывали поддержку прибывшие из Москвы Сергей Скворцов и Павел Корчагин.
        Надеюсь, книга дает хотя бы малое представление о том, как нас встречали в Грузии, и особая благодарность за это Нугзару Попхадзе и Отару Лордкипанидзе. Грузинских ученых я благодарю в лице Вахтанга Лихели и Александра Алексидзе, а грузинских телевизионщиков - в лице Давида Шаликашвили и Тамары Махароблидзе. Еще я хотел бы особо упомянуть троих старателей-сванов, которые показали мне старинный способ добывания золота при помощи шкур, это Давид Джапаридзе, Вано Гулбани и Александр Джапаридзе.
        Верю, что те «друзья новых аргонавтов», чьи имена не упомянуты ни здесь, ни на страницах книги, простят мне это упущение. Мне хочется думать, что они сочтут эту книгу небезынтересной и что им известно - без них у нас ничего бы не получилось.
        И наконец, моя искренняя благодарность Моник Кервран, блестящему археологу, чьи советы и постоянная поддержка имели для нас неоценимое значение.
        ИЛЛЮСТРАЦИИ



        notes


        Примечания

        1

        Аполлодор. Мифологическая библиотека. Перевод В. Г. Боруховича.
        2

        Аполлоний Родосский. Аргонавтика. Здесь и далее перевод Г. Ф. Церетели.
        3

        Херсонес - мыс на полуострове Галлиполи; дочь Афаманта - Гелла; Ретейский берег - правый по ходу галеры берег Геллеспонта; Идейская земля - окрестности горы Ида в северо-западной Фригии; Питиея - древнее название города Лампсака (Ляпсеки).  - Примеч. ред.
        4

        На самом деле в «Аргонавтике» говорится, что галера шла под парусом: «С ветром попутным в Босфор вошли они водоворотный»: за весла команда взялась позднее, когда корабль достиг плавучих скал Симплегад.  - Примеч. ред.
        5

        Последняя часть цитаты (после отточия) вновь относится к эпизоду с плавучими скалами Симплегадами.  - Примеч. ред.
        6

        Медвежонок Паддингтон - герой цикла рассказов и повестей классика английской детской литературы Майкла Бонда. Он носит синий плащ и синюю шляпу, которую надвигает на глаза.  - Примеч. ред.
        7

        Точнее, «так победим»; это традиционный грузинский тост.  - Примеч. ред.
        8

        Сокращенный перевод В. Бабенко, дополнен М. Башкатовым.