Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы 07 Сергей Юрьевич Саканский
Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы #7 Яша и Серега направляются в Прибалтику с тем, чтобы Серегу, наконец, женить на латышке, но волею судьбы он находит девушек на рижском взморье. Друзья совершают серию экспериментов с советским народом и делают вывод, что советский народ - маленький и беззащитный повсеместно: как на западе, так и на юге нашей многострадальной страны. С чисто научным интересом друзья спешат в Краснодарский край, где продолжают свои наблюдения в сердце Таманского полуострова - в здании местной администрации.
Простота языка делает Яшины рассказы доступными самым широким слоям читателей.
Сергей Саканский
Автостопом по восьмидесятым (Яшины рассказы)
Маленький беззащитный пипл Часть первая
Однажды Серега решил жениться и выбрал для этого латышскую ченчину по имени Ленхен. Эта Ленхен была очень высокого роста, и ее мама тоже, хоть и пониже чуть-чуть. Но никакой нестыковки нам не грозило, ибо мы с Серегой тоже кабаны еще те. Вернее, на кабана больше похож я, а Серега - он больше на лося похож. Так что эти две высокие и худые ченчины, мама с дочкой, казались по сравнению с нами довольно маленькими и хрупкими, беззащитными, как и весь их многострадальный пипл.
И вот, приехали мы в Ригу цивильно: в поезде, с билетами, вместе с этим Ленхеном в купе. По пути мы, конечно, возбухали жестоко, даже туалетную воду у Ленхена освоили. И Ленхен сказала:
- Если вы, мальчики, при моей маме бухать не будете, то я вам потом, на дорогу, бутылку рижского бальзама куплю, самую большую, глиняную, за 13 рублей.
Мы с Серегой почистили зубы в вагонной абпруальне, а сверху, чтобы гарантированно маме выхлопом не вонять, заранее заготовленного мускатного ореха приняли.
Суть нашего визита в Ригу была в том, чтобы Серега со своей будущей тещей познакомился. При чем же тут тогда был Яша? А вот при чем: погостив в Риге несколько дней и от души попив замечательного рижского пива, мы должны были выдвинуться в Гурзуф - через Вильнюс, Минск, Чернигов и Киев. В Вильнюсе у нас были вильнюсяне, в Минске и Чернигове у Сереги ченчины были, а в Киеве ченчина даже у меня была.
Правда, из Вильнюса мы могли через Барановичи и Луцк, лучше на Кишинев выступить, где у Сереги тоже ченчина была, плюс к тому же, нас там молдавские мажоры во главе с Умбой ждали. У этого Умбы в Кишиневе очень много ченчин было, так много, что мы даже хотели его в Ёмбу переименовать, только он не дался, трансильванец.
И вот, стоим мы на почте, еще в Москве, маршрут выбирая, и все наши деньги от греха по разным городам переводами сносим: Серега мне посылает, а я - Сереге. Так, от фонаря кидаем, кто куда хочет, по червонцу и более. В Тамань, например, я сразу полтинник кинул, чтобы потом, на месте, его в вайн превратить. Шел уже 1984-й год, и вайн на Тамани подорожал: уже не по рублю за литр, а по полтора шел, так что на полтинник можно было не пятьдесят литров взять, а всего тридцать три, а на оставшиеся пятьдесят копеек - два больших белых кирпича взять. Такие белые хлебные кирпичи по всей стране продавались, а настоящие эллиптические батоны, можно было без напряга только в крупных городах купить.
Потом, когда мы почтовые квитанции пролистали, оказалось, что наш маршрут через Запорожье и Днепропетровск пролегает, так как Серега туда по двадцатке зачем-то кинул, поэтому в том году Кишинев с его Ёмбой был в пелвис послан. Выяснилось, между прочим, что Серега тоже в Тамань перевод кинул: сорок пять рублей, что означало, как нетрудно посчитать - ровно тридцать литров. Таким образом, на Тамани мы были вынуждены не меньше недели жить - Нина кричать да Джуманияза делать.
Но я отвлекся, в отступление ушел. Вот, входим мы на флэт к Ленхену, с мамой знакомимся. А мама на нас зорко, неприязненно смотрит: то на Серегу, то на меня. Сели кофе на кухне пить в маленьких чашечках, по чуть-чуть. А мама зорко, злобно все смотрит и смотрит на нас. И все больше почему-то на меня - еще более зорко и злобно, чем на Серегу.
Вышли мы на балкон, Беломор покурить, город сверху осмотрели, увидели неподалеку какую-то торговую точку, прикинули: гамазин это или простой магазин. В России гамазин от магазина легко отличить, даже по первому взгляду. А вот в Латвии пипл повсюду трезвяком ходит, даже вокруг гамазинов.
В Литве, в Вильнюсе, он попроще, более свой: там, как и у нас, все в пелвисе ходят. А в Латвии и Эстонии пипл все больше трезвый, смурной.
Вот, возвращаемся мы на кухню, и видим: обстановка изменилась. Теперь мама почему-то на нас улыбчиво, по-доброму смотрит. Причем, на меня она вообще не смотрит, а смотрит только на Серегу.
Оказывается, мама не знала, кто из нас он, и почему-то подозревала, что он - это я. Но, пока мы на балконе стояли и гамазин рассматривали (это был, как выяснилось, именно гамазин), Ленхен объяснила маме, что он - это Серега, а я - это просто Яша, и мама расцвела, потому что ей тоже Серега понравился гораздо больше, чем я.
И началась наша в Риге унылая рижская жизнь. Мама с Ленхеном нас по городу водят, высокие и стильные, и мы, тоже такие большие и стильные, трезвые, рядом с ними неплохо смотримся, ходим мимо гамазинов да пивняков, достопримечательности разглядываем: пусты и темны наши глаза. Ленхен-то всё понимает, время от времени толкает Серегу в бок, тихо шипя:
- Бальзам. Рижский глиняный бальзам.
И от этого в наших глазах легкие радостные искры мелькают. И тянет нас с такой радости в пивняк, сильно, неуправляемо тянет.
Ленхен это просекла и, уже когда мы с Серегой твердо решили: сейчас пойдем якобы в абпруальню, и потеряемся, а потом - мускатный орех, то она вдруг толкает Серегу в бок и шепчет:
- Два, два бальзама.
Тут я уточняю:
- Три. Глиняных. А один запасной.
Ленхен говорит:
- Маленький.
На том и порешили. За это мы до самого нашего отъезда из Риги бухать не будем. И мама подумает, что Серега, жених ее дочери, трезвый, положительный человек. Равно как и друг его Яша.
Долго ли коротко - пережили мы весь этот ужас. В день отъезда Ленхен выдвинулась на улицу, значительно посмотрев в нашу сторону. Мы вышли на балкон, Беломор покурить и увидели, как ее высокая, стройная фигура пересекает площадь, стремясь непосредственно к гамазину, виляя узкими бедрами, и как вскоре движется на высоких каблуках обратно, уже бережно держа полную авоську.
Потом она отозвала потихоньку Серегу в угол и, один за другим, передала ему в руки три глиняных бутилена, бутиленами коричнево блеснув. Принимая каждый бутилен, два больших и один маленький, Серега удовлетворенно кивал, и я тоже, стоя рядом, умиротворенно урчал.
Ленхен сказала:
- Я провожу вас на вокзал.
Но мы бурно запротестовали. Серега сказал:
- Не люблю затягивать прощанье.
К тому же, мы вовсе не на вокзал выдвигались, а на трассу, намереваясь отрезок до Вильнюса классическим автостопом пройти. Был уже вечер. Мы думали вырваться из города как можно дальше, пока светло, и заслипить где-нибудь в соломенной скирде, с рижским бальзамом, глядя на звезды и печальные огни латышских хуторов, слабо дрожащие вдали. Но, как выяснилось, нас ждала иная судьба.
Жених и невеста скромно поцеловались, мы поблагодарили маму и галантно прильнули к ее руке, щелкнув от наслаждения каблуками. Мама была очень довольна, что у дочки такой обходительный, трезвый жених, а у жениха - такой вежливый, трезвый друг.
Едва выйдя за порог, мы, не сговариваясь, ракетами ринулись по лестнице, но не вниз, а вверх, на следующий, шестой этаж. Там, на подоконнике, мы достали свой бальзам, каждый по большому глиняному бутилену, и быстро, с жадной решительностью их выпили, почти не отрываясь, из горла.
Закурили Беломор. Вот тогда бы Сереге и сказать:
- Маленький, беззащитный пипл.
Но ничего Серега не сказал, только молча третий бутилен, запасной, из сумки достал. Но третий бутилен - хоть и маленький - уже с трудом прошел: все-таки крепкий сорокапятиградусный напиток, тем более, после такого перерыва.
Дальнейшее я помню смутно. Вроде, как всегда, Яшины рассказы друг другу рассказывали, делали пфиу в мусоропровод и мимо, а затем - по программе.
Просыпаюсь и вижу: стоит передо мной Ленхена мама. Она к соседке пошла, что-то вроде за луковицей, и на нас наткнулась. А было это уже наутро следующего дня, когда по ее представлениям, мы уже очень далеко должны были быть. Но нет: оказывается, мы близко - тут, в Ленхена подъезде, всю ночь Нина кричали.
Тут Серега встает, в Джуманиязе весь: получилось, что он после этого рижского бальзама всю ночь Джуманияза делал. Я на себя сверху вниз посмотрел: я Джуманияза не сделал, но сделал пфиу в себя.
В таком неудобном виде мы и предстали перед Ленхиной мамой, и она всё про нас поняла.
Позже, образовавшись на улице и двигаясь через площадь в гамазин, мы часто наверх посматривали и видели, как там, на балконе, Ленхен и ее мама стоят. Мама на нас укоризненно смотрит, а Ленхен пальцем у виска энергично крутит.
Серега сказал:
- Да ну ее наприк, эту Ригу. Давай лучше будем, как всегда, в Вильнюс ездить.
Маленький беззащитный пипл Часть вторая
Откуда же все-таки это речение пошло, про маленький, беззащитный пипл? А дело вот в чем.
Где-то на третий день нашего жития в Риге решил Серега своей невесте сделать Запорожье с жаворонками. Но мама ее строго стерегла: ночью спать в свою комнату загоняла, а днем, по возможности, рядом была, достопримечательности показывала. Только вот в Юрмалу купаться она нас спокойно отпускала на электричке, думая: как же там, в Юрмале, где столько пипла, Запорожье с жаворонками сделать?
На самом деле, сделать все эти вещи не составляло труда, только Серега был строгих правил в вопросах, которые касались невесты. Это ведь не просто Запорожье и жаворонки с какой-нибудь левой ченчиной: здесь уютный флэт был нужен, чтобы всё было значительно и чинно.
Самое смешное, что флэт в Юрмале был как раз у меня, но я не очень-то хотел им пользоваться. Дело в том, что у меня в Риге родственники жили, впрочем, как и во многих городах нашей страны, и рижский мой дядька высокий пост в латышском коммунистическом правительстве занимал. И была у него в Юрмале ведомственная дача, от которой ключ он мне завсегда обещал дать, когда у нас дома флэтовал.
Я от этого ключа все время отбрехивался, зная, во что могу дядькину ведомственную дачу превратить. Но теперь критический момент настал. Я позвонил дядьке, Василию Егорычу, коротко сообщил, что я возник в Риге и сказал:
- Дядь, а дядь? Дай мне от дачи ключ.
Дядька немедленно отозвался и забил мне стрелку у себя на работе, для передачи ключа. Я поцеловал руку маме, глянул выразительно на невесту, намекая на бальзам, и отбыл в неизвестном направлении.
Эту ночь мне удалось расслабиться: мы с дядькой просидели часов до трех, освоив весь его бар, плюс запас медицинского спирта тетушки. Перед смертью я еще и полфлакона чего-то крепкого, не помню чего, в ванной задринчил, как мне показалось, незаметно для хозяев.
Наутро я образовался на флэту Серегиной невесты с ключом от английского замка, готовый к отбытию на дачу, где должен был произойти почти законный фак.
Но не тут-то было. Мама была белой как полотно, прямой как палка. Оказывается, дочка бесхитростно проговорилась насчет ведомственной дачи в Юрмале, и мама решила ее с нами в Юрмалу не пускать, ибо там ей грозило известно что - Запорожье с жаворонками. Думаю, это была элементарная ревность, замаскированная под высокое нравственное чувство.
Делать нечего: поехали мы в Юрмалу с Серегой вдвоем. Дача оказалась двухэтажной, большой, с типичными европейскими башенками. Серега, по неведению, аж присвистнул, что было совершенно не в его духе. Впрочем, присвистнул он зря, так как в этом двухэтажном особняке располагалось сразу четыре дачи, по две на каждом этаже, и каждая была английским замком заперта и отпиралась своим ключом.
Дядьке была выделены две комнаты с кухней и даблом. Конечно, было бы неплохо делать Сереге Запорожье с жаворонками в одной комнате, в то время как я бы спокойно бухал в другой. Серега с тоской посмотрел на широкую, опрятно заправленную кровать и сказал:
- Яша. Надо нам на этот флэт срочно на рижском взморье ченчин снять.
Я взял со стола высокую вазу с засохшими цветами, распахнул скрипучее окошко, широким жестом вышвырнул цветы наприк, и вытряхнул в вазу бутилен какого-то шнапса, который мы прихватили по пути. И началась наша классная в Юрмале на платформе Дзинтари жизнь.
Маленький беззащитный пипл Часть третья
Рассказывают, что летом 1984-го года мы с Серегой прибыли в Юрмалу, на платформу Дзинтари, на ведомственную дачу в двухэтажном особняке с башенкой, и прожили там два дня и две ночи. Основной достопримечательностью этой дачи была ее абпруальня, или, по-русски - дабл.
Этот дабл находился во втором этаже деревянного дома, но был он типа сортира. Ничего подобного мы раньше никогда не видели, и отнесли такую конструкцию к национальному характеру местного пипла.
В опрятном, маленьком помещении был чистый деревянный стульчак с дырой, по-русски - очком. Котях, выпущенный из пелвиса, летел по вертикальной шахте и где-то далеко плюхался в яму, полную фекалий. Внизу, под нашим даблом, был расположен точно такой же, принадлежащий дачникам с нижнего этажа. Таким образом, котях, двигаясь по вертикальной шахте, летел прямо за спиной того, кто делал абпруа внизу, и плюхался в ту же самую яму.
Делатель абпруа, который разворачивал журнал на оголенных коленях и думал о вечном, как Леопольд Блум, нескоро слышал результат своих усилий: сначала котях должен был, под действием сил тяготения, долететь до уровня фекалий в яме, потом - звук, также имеющий свою скорость в воздухе, вернуться обратно.
Более того, с боков, через стенку, как к нашему, так и к нижнему даблу примыкали еще два дабла, других жителей особняка. Если четыре делателя абпруа сидели бы в даблах одновременно, разминая утреннюю газету, мирно, неторопливо читая и думая о вечном, словно сразу четыре Леопольда Блума, то четыре котяха, пролетая по шахтам, плюхались бы в одну и ту же яму одномоментно, и тут, учитывая как их собственные скорости, так и скорость звука, совершенно невозможно было вычислить авторство.
Но вся беда в том, что в эти будние дни никого из соседей в особняке не было, и мы с Серегой как будто владели всем особняком полностью, только вроде как ключи от остальных комнат потеряли.
Так мы и решили сказать тем ченчинам, которых надо было в тот день на рижском взморье снимать.
Маленький беззащитный пипл Часть четвертая
Выходим мы с Серегой на рижское взморье и видим: сидят у подножия дюны, на большом клетчатом одеяле - три латышских ченчины.
Серега сказал:
- Правильно. Очень даже и хорошо, что их три: одна запасной будет.
Мы круто свернули с тропинки и бодро пошли к этим ченчинам, улыбаясь. Но, по мере нашего приближения, мы всё больше убеждались в том, что не сможем одолеть такого количества бухла, чтобы с этими страшными ченчинами фак сотворить.
На расстоянии метров двадцати от них Серега сказал:
- Это будет примерно литр рижского бальзама.
Однако на расстоянии метров пятнадцати он уточнил:
- Полтора.
Что нам бывает с полутора литров рижского бальзама, мы уже хорошо знали, но отступать было некуда: ченчины уже нас заметили и вопросительно нам улыбались.
Когда мы подошли близко и опустились на их клетчатое одеяло, выяснилось, что рюмки здесь поставить некуда, и полутора литров рижского бальзама нам будет мало, то есть - перед нами были совершенно нефакабельные ченчины: вот почему они нам так радостно улыбались. У меня промелькнула смутная мысль о Запорожье, но и Запорожье здесь вряд ли бы котировалось, ибо даже для Запорожья нужен твердый, уверенный прик, которого у нас, после более двух литров рижского бальзама быть не могло.
Уйти просто так было бы неблагородно - это значило бы оскорбить присутствующих ченчин. К тому же, наша дружба уже окрепла: мы стали играть в карты на клетчатом одеяле и уже прозвучал намек на сходить в ближайшей пивняк за пивом, ибо большая пластмассовая канистра ченчин уже подходила к концу.
И тут Серега пошел на хитрость. Он объявил, что идет в кусты, сделать пфиу, а сам, оказавшись в кустах, начала делать Джуманияза, и довольно громкого. Когда он вернулся, ченчины уже собирали свои вещи и стремились прочь с пляжа, о чем-то возбужденно меж собой по-латышски говоря, ибо противен им был Серега, который уже сейчас Джуманияза делает, и они с ужасом думали: что же будет делать этот русский потом.
Так и оставили мы наших ченчин в нетронутой чистоте своей. Вот тогда бы и сказать Сереге:
- Маленький, беззащитный пипл.
Это было бы к месту и своевременно. Но именно тогда-то он этого речения не произнес, а произнес его несколько позже.
Маленький беззащитный пипл Часть пятая
Два часа спустя мы с Серегой уже сильно жалели о том, что так запросто расстались с этими нефакабельными ченчинами, и горевали о них.
Получилось так, что мы катастрофически быстро разбухивались, и с каждой минутой совершить съем было всё менее вероятно. Сереге уже не надо было делать никакого Джуманияза, чтобы все встречные ченчины от нас шарахались. Не за горами уже был тот момент, когда мы могли превратиться в лиц в нетрезвом виде, которым, как известно, в Советском Союзе спиртные напитки не отпускались.
Опасаясь этого, мы бросили съем и ринулись в ближайший гамазин.
О, это был гамазин. Таких гамазинов мы никогда прежде не видели - ни на Украине, ни в Молдавии, ни в Эстонии, ни в Литве, ни - тем более в Белоруссии и РСФСР. Это был гамазин самообслуживания: то есть, каждый мог взять бухло прямо с полки и уже потом подойти с этим бухлом к прилавку.
Увидев такое, мы с Серегой сразу затарили свои сумки бутылочным пивом и смело пошли к прилавку. Сидевшая за прилавком ченчина спросила, сколько мы взяли пива. Мы с Серегой переглянулись.
Она не стала проверять наши сумки, а просто верила нам на слово. Это было впечатляюще стильно, чисто по-западному, будто в этой уютной стране уже победил капитализм.
Прибежав домой, мы разгрузили свои сумки и снова ворвались в этот гамазин. На сей раз мы затарили сумки вайном, а сверху положили пива, так чтобы казалось, что сумки все сплошь пивом затарены.
И снова мы ворвались в гамазин, в третий раз, словно в сказке. Теперь раз мы затарили свои сумки не только вайном, но и всяческим закусем, да так, что вайна вообще не было видно. И добрая ченчина за прилавком опять честно попросила нас перечислить тот закусь, который мы взяли.
Ворвавшись обратно на дачу, мы посчитали нашу прибыль и остались ею довольными. Кроме того, мы решили сдать пустую посуду, для чего перелили всё наше пиво в большое эмалированное ведро, а вайн разлили по стеклянным банкам.
Банки мы крышками закрыли и в холодильник поставили, чтобы вайн не испортился, а в пивное ведро, которое, понятно, в холодильник не умещалось, мы ржаного хлеба накрошили, как меня мой краснодарский дядька, дядя Саша, в детстве научил, чтобы пиво не испортилось. Это было похоже на то, как Еня Алини окрошку из Солнцедара делал, но об это речь еще далеко впереди.
Сдав посуду, мы взяли еще батл водки, на всякий случай, если крепости пива и вайна в известный момент не хватит. И вот тогда Серега заложил руки за спину и сказал:
- Вяжи.
Я взял полотенце и связал Сереге руки. Тогда Серега подошел к большому эмалированному ведру, со связанными за спиной руками, словно приговоренный к смерти, глубоко нагнулся и, опустив голову в ведро, стал хлебать замечательное рижское пиво, носом куски ржаного хлеба в ведре раздвигая.
И вот, наконец, уже тогда - насытившись и отвалившись от ведра, вытер Серега бороду о свои плечи, развернул грудь и сказал:
- Маленький, беззащитный пипл.
Маленький беззащитный пипл Часть шестая
На другое утро Сереге пришлось повторить свои слова. И вот по какому поводу.
Дело в том, что той ночью мы с Серегой все английские замки нашим универсальным ключом открыли и всю ночь по этой юрмальской вилле бегали и во всех четырех ее даблах абпруа делали, слушая, как летят наши котяхи по вертикальным деревянным шахтам этой необычной национальной конструкции. И Джуманияз нас тоже повсюду на этой вилле заставал и заставлял себя внезапно делать. Так что, эта вилла, как и должно было случиться, была превращена в то, чем она не могла не стать после нашего в ней флэтования.
И вот, наутро, бредем мы к платформе Дзинтари с бодуна и видим: навстречу нам, по тропинке средь вересковых зарослей, веселые дачники идут, которые только что с рижской электрички сошли. И идут они, тонкими звонкими голосами по-латышски переговариваясь, прямо к нашей вилле, еще не зная, во что она уже превращена.
И вот тогда, стоя на платформе Дзинтари и с грустью глядя вслед дачникам, в зарослях вереска исчезающим, Серега еще раз сказал:
- Маленький, беззащитный пипл. Гнусные мы с тобой, злобные оккупанты.
В одном и том же трузере
Пипл не только в небольших прибалтийских республиках маленький и беззащитный - бывает, что и в самой России точно такой же пипл. Подобного рода пипл обитает, как правило, в далекой глубине России, на ее Богом забытой тмутараканской окраине.
Приехали мы как-то раз с Серегой на Тамань. Это было в тот самый год, когда мы с Дезодорантом из Гурзуфа выступили.
Почему Серега все время таскал с собой этот бессмысленный Дезодорант - одному Богу известно. Видимо Он, Господь Бог, зная наперед всё наше будущее, останавливал Серегину руку, когда она, Серегина рука, широко размахнувшись от самого плеча, всё порывалась зашвырнуть этот бесполезный Дезодорант далеко в море - и в Судаке порывалась, и в Керчи и, наконец, на Тамани.
Но что-то останавливало Серегину в самый последний момент руку, как стало ясно потом - другая рука, рука самого Провидения. Серега любовно поглаживал Дезодорант, целовал его нежно, глядя куда-то вдаль и улыбаясь чему-то своему. Ибо в не столь далеком времени этот Дезодорант должен был нам послужить великую службу, как и присной памяти Пшикалка.
На Тамани бух встал знатный. О великом таманском бухе времен Дезодоранта пипл песни слагал, легенды передавал из уст в уста. Но всё в этом мире заканчивается, как мороженое в синем деревянном ящике. Кончился и наш 1982 года таманский бух.
Пора было выдвигаться в Краснодар. В Краснодаре у меня дядька был, занимал одну из ключевых должностей в руководстве города и края. Он уже давно меня в этот город и край в гости звал, говорил:
- Будешь в наших краях, звони по местной вертушке, бесплатно. И я за тобой машину пришлю.
Я спросил:
- Дядь, а дядь? Где ж я местную вертушку найду?
Дядька сказал:
- Да в любой станице Краснодарского края, в местном исполкоме. Заходишь и говоришь: надо такому-то позвонить. Там все сразу по струнке встанут, затрепещут все и телефон на блюде с каемкой вынесут.
И вот проснулись мы в ужасных отрубях на Тамани. Было это в местной гостинице, куда мы с Серегой вписались за рубль двадцать в шикарный номер.
Поскребли по сусекам, посмотрели под кроватями, глянь: есть еще несколько литров вайна по разным банкам - красного и белого, розового и золотого, густого и шипучего, сухача и крепыша.
Взяли мы весь этот вайн и в одну банку слили, как это Еня любил делать - получилась целая банка. Хлебнули, Джуманияза сделали. Серега сказал:
- Яша. Тамань, как известно, станица, и она в Краснодарском крае находится. Пора нам твоего дядьку вызванивать.
Сделали ревизию - смотрим: только один трузер у нас на двоих остался. Серегин трузер. А мой трузер был еще два дня назад у археологов на костре сожжен. Я в экспедиции какими-то трениками разжился, но в треники эти потом пфиу сделал и выбросил их. Из моего же трузера, на костре сожженного, я шорты пошил. Вот, надел Серега трузер, я - шорты, и мы пошли. В местный исполком плечом к плечу пошли.
Идем плечом к плечу, банку друг другу передаем, прихлебываем из нее. Пыль на дороге стоит желтая, мы от нее чихаем - хорошо нам.
Остановили какого-то чувака, спросили:
- Где у вас тут исполком, батенька?
Он сказал:
- А вон он, исполком. Только туда с банкой нельзя.
Я сказал:
- А мы туда с банкой и не пойдем.
Передал я банку Сереге. Вытер усы. Вошел в исполком. Сказал:
- Где у вас тут телефон?
Мне отвечают:
- А в исполкоме в трусах нельзя.
Я сказал:
- Понял.
Вышел, сказал:
- Серега. Иди-ка теперь ты, позвони дядьке. Ибо ты в трузере.
Серега сказал:
- Понял.
Хлебнул из банки, вытер усы. Вошел в исполком. Сказал:
- Где у вас тут телефон?
Его спросили:
- А кому вы хотите по служебному телефону позвонить?
Серега сказал:
- Понял.
Вышел, сказал:
- Яша. Я забыл, как твоего дядьки фамилия. Иди-ка ты, позвони дядьке. Надевай мой трузер и иди.
Я сказал:
- Моего дядьки фамилия такая же, как моя, ибо он брат отца моего.
Серега сказал:
- А я и твою фамилию забыл.
Тогда я надел наш трузер, хлебнул из банки, вытер усы и пошел. Сказал:
- А ну, дайте мне телефон. Такому-то позвонить.
И расступились все. Гляжу: несут мне телефон прямо на блюде с голубой каемочкой. Несут, молчат, только на мой трузер с удивлением смотрят.
А трузер, надо заметить, был знатный. С бахромой, с дырами. Смотрят они, и никак понять не могут:
- Как это трузер был сначала на одном человеке, а потом на другом оказался?
Позвонил я дядьке, поговорил с ним. Они, конечно, разговор слышали и затрепетали все. Говорят:
- Если сейчас за вами машина из крайцентра придет, вы уж тогда тут, в исполкоме подождите.
Я сказал:
- Хорошо. Сейчас придем.
Вернулся к Сереге, взяли мы банку и в исполком вошли. А нам говорят:
- А в исполкоме в трусах нельзя. И с банкой нельзя.
Серега говорит:
- Как это нельзя? И даже нам нельзя?
Они говорят, чуть не плача:
- Никому нельзя.
Мы говорим:
- Понял.
Вышли на улицу, сели перед исполкомом, банку бухать. Банку до дна выбухали - идеи появились. Поскребли по карманам моих шорт, которые в исполкоме трусами называли, также по карманам трузера поскребли. Денег копеек шестьдесят набралось, а банка стоит файф.
Зашли на ближайший двор, отдали чуваку шестьдесят копеек, сказали, чтоб в кредит выписал. Чувак выписал нам сухача в кредит, потому что уже хорошо нас знал: мы у него полпогреба уже выквасили. Он не знал, что черная Волга уже едет за нами по Краснодарскому краю, и не вернем мы ему кредита в этом году, а только, Бог даст, на следующий год вернем.
Сидим дальше перед исполкомом, банку бухаем. Хотелось бы нам по Тамани погулять, таманок за косы подергать, да нельзя: стрелка с черной Волгой была именно у исполкома забита.
Тут пришла пора Сереге развязать коней. Переоделся Серега в трузер, пошел в исполком, в тамошний дабл.
Вернулся. Тут уж и мне коней пришло время развязать. Переоделся я в трузер и пошел. Иду по исполкому, а там все на меня смотрят и никак понять не могут:
- И с чего бы это - то один, то другой - в одном и том же трузере тут ходят?
Так мы и сидели в тени под навесом, напротив исполкома, а навес был зреющим виноградом увит, с жаркой точкой южного солнца в каждой виноградине, и ветер с моря дул прохладный, ободряющий. Сидели и каждые минут пять-семь, уже под конец второй банки, трузер надевали и в исполком пфиу делать ходили. А последний раз, уже в самом финале банки, и Джуманиязов там понаделали. А в исполкоме исполкомовцы сидели, головами качали и все друг друга спрашивали:
- И с чего это они все в одном и том же трузере тут ходят? Пфиу да Джуманиязов нам делают.
* * *
Дальше:
Как мы в нашем трузере в Краснодар ворвались
Проблема направления
Как мы бушевали в Загорске
|
