На пороге чудес Энн Пэтчетт

        Что стоит затеряться в джунглях Амазонии? Извилистые тропки переплетаются хитрым лабиринтом, кроны деревьев тянутся в невидимую вышину, в сети лиан мелькают едва заметные тени. Неверный шаг - и чужак бесследно исчезнет в этих краях. Но Марина Сингх без сомнений готова ступить на опасный путь, ведущий в самое сердце бразильских джунглей. Что-то подсказывает ей: именно там скрывается то чудо, которое она искала всю жизнь. Решится ли она на последний шаг или замрет на пороге?

        Энн Пэтчетт
        На пороге чудес

        Посвящается моему другу Джо Ван Девендеру

        Один

        Весть о смерти Андерса Экмана принесла аэрограмма - тонкий ярко-голубой листок, сложенный конвертом и заклеенный по краям. Чья изощренная фантазия додумалась до такой экономии почтовой бумаги? Эта вестница несчастья, настолько невесомая, что лишь штемпель удерживал ее на белом свете, неторопливо, по дешевому тарифу, проделала далекий путь из Бразилии до штата Миннесота. С аэрограммой в руке мистер Фокс появился в дверях лаборатории. Марина улыбнулась, и свет улыбки поколебал его решимость.
        Он раскрыл рот, потом закрыл. Потом еще раз попытался что-то сообщить, но безуспешно.

        - Что?  - спросила она.

        - Густой снег повалил.
        Вот и все, что он смог сказать.

        - Я слышала по радио, что ожидается снегопад.
        Окно лаборатории, где работала Марина, смотрело в холл, и до полудня, до времени ленча, она никогда не видела, что творится на улице. С минуту она ждала, когда мистер Фокс сообщит ей о цели своего неожиданного появления. Ведь он шел под снегом от своего кабинета мимо десятка корпусов явно не ради того, чтобы сообщить ей о непогоде. Однако он так и стоял в дверях, не в силах ни войти внутрь помещения, ни удалиться.

        - Что с тобой? Что-то случилось?

        - Умер Экман,  - наконец выдавил он из себя, и его голос дрогнул.
        Потом без дальнейших объяснений протянул ей письмо, показывая, как мало ему известно о таком ужасном факте. Лаборатории и офисы фармацевтической компании «Фогель» размещались в тридцати с лишним корпусах кампуса. В некоторых лабораториях работали одновременно до двадцати научных сотрудников и лаборантов. В специальных помещениях хранились клетки с мышами и обезьянами. Лаборатория Марины, где она проработала вместе с доктором Экманом почти семь лет, была совсем крошечная. Не сходя с порога, мистер Фокс протянул ей письмо, и она медленно села возле сепаратора на серый пластиковый стул. В этот самый момент ей внезапно стало понятно, почему человеку предлагают присесть, прежде чем сообщить ему печальное известие. Внутри у нее что-то оборвалось, стало пусто. Нет, это не походило на обморок. Просто ей показалось, что ее щиколотки, колени и бедра вот-вот сложатся сами собой, как складной метр. Перед ее мысленным взором предстал Андерс Экман - в белом лабораторном халате, увеличивавшем его и без того высокий рост, с густыми светлыми волосами, в которых поблескивали ниточки седины. Андерс всегда приносил
ей чашку кофе, когда наливал его себе. Андерс давал ей все материалы, которые она просила, а когда просматривал полученные ею результаты по протеинам, присаживался на краешек ее стола. Андерс - отец троих ребятишек; ему не было и пятидесяти. Ее взгляд машинально отметил даты - на письме 15 марта, на почтовом штемпеле - 18-е, а ведь уже 1 апреля.
        Андерса нет в живых уже две недели.
        Его коллеги уже свыклись с тем, что будут редко слышать о нем, ведь с его отъезда прошло много времени. Марина поймала себя на мысли, что порой не вспоминала о нем целый день. Здесь, в Миннесоте, никто не представлял себе в полной мере, насколько отрезана от всего мира маленькая деревня на притоке Амазонки, где доктор Свенсон проводила свои исследования. («Завтра это письмо возьмет мальчишка, который поплывет вниз по реке в выдолбленном бревне,  - писал ей Андерс.  - У меня не поворачивается язык именовать этот артефакт каноэ. Вероятность того, что мое письмо когда-нибудь доберется до тебя, невозможно просчитать - статистика тут никогда не велась».) Но все-таки Бразилия - цивилизованная страна. Несомненно, что и в тех местах некоторые люди пользуются Интернетом через спутники. Неужели доктор Свенсон не позаботилась о том, чтобы наладить связь хотя бы через них?

        - Почему доктор Свенсон не позвонила тебе? Странно… Ведь спутниковая связь возможна в любой точке Земли.

        - Доктор Свенсон утверждает, что в тех местах нет вообще никакой связи. Может, она просто не хочет пользоваться телефоном.
        В этой тихой комнате они стояли почти рядом, но она едва слышала его голос.

        - Но в такой крайней ситуации…  - Марина осеклась.
        Мистер Фокс и сам ничего не знает.

        - Где же теперь… он?  - Она не смогла выговорить слова «его труп». Андерс не мог стать трупом. В кампусе «Фогель» полно докторов - они работают с утра до вечера, пьют кофе в своих офисах. В их шкафах, в ящиках столов полно всевозможных медицинских препаратов. Они - фармацевты; и если у них чего-то нет, они тотчас находят способ это изготовить. Конечно, если бы они знали, где он, то смогли бы как-то ему помочь, что-нибудь придумать! Как только она подумала об этом - мечта о чуде вытеснила из ее сознания все научные воззрения. Впрочем, если человек мертв, то тут уже ничего не поделаешь.
        И все-таки Марине Сингх даже не надо было закрывать глаза, чтобы увидеть, как Андерс Экман сидит в кафетерии кампуса и ест сандвич с яйцом и салатом - он делал это каждый день с большим аппетитом.

        - Ты разве не читал сообщения врачей о вреде холестерина, который содержится в яйцах?  - спрашивала она.

        - Я и сам пишу такие сообщения,  - с невинным видом отвечал Андерс, водя пальцем по краю тарелки.



…Мистер Фокс снял очки и промокнул уголки глаз аккуратно сложенным носовым платком.

        - Прочти письмо,  - сказал он.
        Она не стала читать письмо вслух.



«Джим Фокс!
        Дожди тут фантастически бурные, хотя и льют исключительно в положенный сезон. Уж который год я не устаю поражаться обилию осадков. Но на нашу работу они не влияют, разве что замедляют ее выполнение. Замедление - еще не катастрофа. Мы неуклонно продвигаемся к цели и рассчитываем на превосходные результаты.
        Но в данный момент дела отодвинулись на второй план. Я пишу, чтобы сообщить печальное известие о докторе Экмане; он умер от лихорадки два дня назад. Учитывая наше местонахождение, этот дождь, беспросветную бюрократию властей (как местных, так и наших), а также срочный характер нашего проекта, мы решили похоронить его здесь с соблюдением всех требований христианского обряда. Надо сказать, что дело это было нелегкое. Что касается задач, которые выполнял доктор Экман, то я заверяю вас, что мы делаем большие шаги. Немногочисленные личные вещи коллеги я сохраню, чтобы впоследствии вручить его супруге. А пока сообщите ей эту печальную весть вместе с моим искренним соболезнованием. Несмотря на досадные помехи, мы стойко держимся.

    Энник Свенсон».
        Марина оторвала взгляд от письма.
        Потом перечитала его еще раз и по-прежнему не знала, что и сказать.

        - Что она имела в виду? Что смерть Андерса для нее - всего лишь досадная помеха?
        Она держала письмо осторожно, за краешки, словно улику, с которой еще предстояло разбираться следствию. Бумага местами явно подмокала; по отдельным вздутиям можно было заключить, что письмо не раз попадало под дождь. Доктор Свенсон прекрасно знала о такой возможности и написала свое послание не чернилами, а карандашом с твердым черным грифелем. Зато адрес на обороте - «Идэн Прери, Миннесота, Карен Экман» - был написан затейливым шрифтом «колониал». Это наводило на мысль, что из Бразилии возвращался супруг исследовательницы, который тщетно пытался ее образумить…
        Марина взглянула на часы.
        Скоро Карен поедет к школе, чтобы забрать детей.
        Нужно поговорить с ней до этого.
        Когда Андерсу случалось взглянуть в два тридцать на часы, он негромко бормотал сам себе: «Уроки закончились». Как и их мать, три младших Экмана, мальчишки, пока еще не знали о том, что их отца уже нет в живых. И вот о такой страшной утрате доктор Свенсон удосужилась написать лишь несколько скупых строчек, даже дождю уделила больше внимания, упомянув о нем дважды. Остальное просто осталось между строк - на голубом поле. Впрочем, неизвестно, что можно было написать на небольшом листке почтовой бумаги, чтобы объяснить…
        Мистер Фокс притворил дверь и шагнул к стулу, на котором сидела Марина.
        Положил руку на ее плечо и крепко стиснул его.
        Жалюзи на окне были опущены, и Марина легонько прижалась щекой к руке шефа. Так они замерли, омываемые бледно-голубым светом флуоресцентной лампы. Мистер Фокс и Марина никогда не обсуждали, как им держать себя друг с другом на работе. В эти часы у них не было вообще никаких отношений, точнее таких, которые бы отличались чем-то от обычных.


        Мистер Фокс возглавлял компанию «Фогель», Марина была его сотрудницей. Она работала со статинами - группой препаратов, тормозящих выработку холестерина в человеческом организме. Их особые отношения начались на исходе лета перед матчем, когда команда докторов играла в софтбол против команды администрации. Мистер Фокс подошел к Марине и сделал комплимент по поводу ее подач; комплимент перешел в разговор о бейсболе - их обоюдном увлечении.
        Мистер Фокс не имел медицинского образования. Он стал первым CEO, председателем правления, пришедшим с производства. В разговорах с другими коллегами Марина называла его «мистер Фокс». Обращаясь к нему прилюдно, она тоже говорила «мистер Фокс». Ей было трудно называть его Джимом даже наедине с ним. Оказалось, что это - самое трудное.

        - Напрасно я послал его туда,  - сокрушенно вздохнул мистер Фокс.
        Она подняла голову, сжала его руку в своих ладонях.
        Должность мистера Фокса освобождала его от необходимости носить на работе халат. В этот день на нем был темно-серый костюм и галстук цвета морской волны - подходящая одежда для шестидесятилетнего мужчины. Тем не менее здесь, в кампусе, он выглядел странно, когда оказывался вне стен административного корпуса. Марина внезапно подумала, что он напоминает человека, собравшегося на похороны.

        - Но ведь ты не принуждал его ехать в Бразилию.

        - Я попросил его об этом. Конечно, он мог и отказаться, но это было маловероятно.

        - Но ты и не предполагал, что с ним случится такое несчастье. Ты посылал его не в опасное место.
        Марина вдруг усомнилась: так это или нет?
        Да, в Бразилии водятся ядовитые змеи и зубастые рыбы. Но доктора, занимающиеся научными исследованиями, работают в безопасных местах и ничем не рискуют. К тому же в письме говорится, что он умер от лихорадки, а не от змеиного укуса. Такое могло произойти и дома, в Миннесоте.

        - Доктор Свенсон работает там уже пять лет. И ничего.

        - Зараза к заразе не пристает,  - проворчал мистер Фокс.
        Андерс охотно отправился на Амазонку.
        Что правда, то правда.
        Когда зима надоела до предела, велики ли шансы у доктора, работающего над статинами, побывать в тропической Бразилии? К тому же он всерьез увлекался орнитологией. Каждое лето он сажал сыновей в каноэ и плыл с ними на озера к канадской границе. Там они наблюдали в бинокль за синеклювыми ямайскими савками и хохлатой желной, крупнейшим американским дятлом. Узнав о своей командировке, он первым делом заказал себе путеводители по влажному тропическому лесу и, получив их, забросил на время работу - убрал в холодильную камеру образцы крови и стал листать глянцевые страницы и рассматривать фотографии. Он показывал Марине птиц, которых надеялся увидеть: сережчатых якан с длиннющими пальцами, кукушек гуира с рыжеватым пышным хохолком, похожим на посудную щетку,  - хоть мой такими птичками узкие банки, куда не пролезает рука! Он купил новый фотоаппарат с телевиком, который можно было «зумить» на удаленные гнезда. При других обстоятельствах Андерс не мог бы позволить себе такую роскошь.

        - Сейчас не обычные обстоятельства,  - заявил он и сфотографировал свою коллегу, сидящую за столом.
        При яркой вспышке Марина подняла голову, оторвав взгляд от черно-красной котинги, птички-невелички величиной с палец, которая живет в глиняном конусе, прикрепленном к кончику листа.

        - Ишь какая - с удобством устроилась,  - удивилась Марина.
        Она внимательно разглядывала каждую иллюстрацию, поражаясь красоте и разнообразию мира пернатых. А когда увидела гиацинтового попугая ара, то даже пожалела на миг, что мистер Фокс посылает в Бразилию не ее.

        - Ты займешься птицами и даже не найдешь времени на поиски доктора Свенсон.

        - Думаю, что я увижу много птиц, прежде чем разыщу доктора Свенсон. Когда же я доберусь до ее лаборатории, сомневаюсь, что она в первый же день соберет свои вещички и вернется в Университет Джона Хопкинса. Ведь и сам мистер Фокс считает мою миссию делом тонким и деликатным. Так что в моем распоряжении наверняка будет достаточно дневного времени, когда я смогу заниматься птицами.
        Найти доктора Свенсон оказалось непросто.
        Им был известен адрес в Манаусе, но он, очевидно, не имел ни малейшего отношения к полевой лаборатории, где их коллега вела исследования. Свое местопребывание она сочла необходимым держать в строжайшем секрете, оберегая чистоту эксперимента и важность нового препарата. Она подошла к делу так основательно, что даже мистер Фокс знал лишь то, что лаборатория находится на одном из притоков Рио-Негро. Далеко ли это от Манауса - не знал никто.
        Более того, отыскать исследовательницу - было лишь полдела, самая легкая часть миссии.
        Марина пристально взглянула на Андерса, и он снова навел на нее фотоаппарат.

        - Перестань,  - отмахнулась она и загородилась ладонью от объектива.  - А если ты не сумеешь уговорить ее вернуться?

        - Сумею,  - уверенно заявил Андерс.  - Она относится ко мне с симпатией. Недаром мистер Фокс направляет в Бразилию именно меня.
        Что ж, возможно, когда-то доктор Свенсон и проявила к нему симпатию. Это было семь лет назад, когда она сидела за столом в конференц-зале вместе с Андерсом, четырьмя другими докторами и пятеркой менеджеров. Их экспертная группа обсуждала проект бюджета бразильской программы. Марина вполне могла бы напомнить Андерсу, что доктор Свенсон тогда понятия не имела, кто он такой. Вот только зачем напоминать? Он и сам наверняка это знал.
        Мистер Фокс не был знаком с Карен Экман.
        Он наверняка встречал ее на корпоративных сборищах, но не запомнил ее лица. Теперь, в свете случившегося, он корил себя за это. Он с благодарностью взглянул на Марину, когда она сняла халат и повесила возле двери на вешалку. Разумеется, она никогда не допустит, чтобы он пошел туда один. Такую миссию выполняют армейские капелланы, сотрудники полиции - люди, понимающие, как постучаться в дверь и сообщить весть, которая навсегда разрушит прежнюю жизнь людей, живущих в доме.

«Андерс умер».

        - Она будет рада твоему приходу,  - сказал мистер Фокс.

        - Слово «рада» едва ли уместно в такой ситуации,  - возразила Марина.
        Она искренне хотела помочь мистеру Фоксу и почтить память своего умершего коллеги и друга, но у нее не было иллюзий насчет того, что именно она сумеет деликатнее всего сообщить Карен Экман печальное известие. Да, верно, она знала Карен, но только как незамужняя женщина знает жену-домохозяйку своего коллеги, как бездетная сорокадвухлетняя женщина может знать сорокатрехлетнюю мать троих детей. Марина понимала, что Карен всегда старалась узнать о ней побольше, хотя и не имела осознанных поводов для ревности. Когда Марина брала трубку в лаборатории, Карен вовлекала ее в обстоятельную беседу. Она приглашала ее на семейные праздники - на Рождество и на барбекю в честь Четвертого июля, Дня независимости. Она угощала Марину чаем и задавала ей глубокомысленные вопросы насчет протеинов; она хвалила ее желтые туфли - довольно экзотичную пару атласных туфель «флэтс» на плоской подошве. Их прислала Марине из Калькутты ее кузина.
        Марина и сама любила эти туфли и берегла их для особых случаев.
        В свою очередь, Марина расспрашивала ее о мальчиках, об их школе, интересовалась, собираются ли они летом в поездку по стране. Карен отвечала на ее вопросы скупо, не вдаваясь в детали. Она была не из тех мамаш, которые засыпают вежливую коллегу своего мужа бесчисленными подробностями о встречах скаутов. Марина знала, что Карен не видит в ней соперницу. Ведь Марина, слишком рослая и ширококостная, с густыми черными волосами и непроницаемым взглядом, совсем не соответствовала шведским стандартам семьи Экманов. Однако Карен не хотела, чтобы Марина забывала о них.
        И Марина не забывала, но нечто важное в их отношениях было спрятано так глубоко, что у нее не было никаких шансов защититься от того, в чем она никогда не обвинялась и не была виновна.
        Марина была не из тех, кто способен крутить роман с чужим мужем. Для нее это было так же немыслимо, как залезть ночью в чужой дом и украсть обручальное кольцо старой бабушки, ноутбук или ребенка. Вообще-то, в последнее Рождество, после двух бокалов ромового пунша, ей очень хотелось обнять на кухне Карен Экман за худенькие плечи и прижаться лбом к ее лбу. Хотелось прошептать ей на ухо, что она любит мистера Фокса - просто для того, чтобы увидеть, как округлятся от радости голубые глаза Карен. Ей хотелось напиться до такой степени, чтобы у нее развязался язык и она сумела бы произнести такое признание.
        Сделай она это - и Марина Сингх и Карен Экман стали бы добрыми подругами.
        Снег падал мокрыми хлопьями и успел укрыть белым ковром всю молодую траву.
        Застыли от холода крокусы, раскрывшие на фоне бурой земли свои желтые и фиолетовые розетки. Изнемогали под тяжестью снега крошечные розоватые цветки церсиса канадского.
        Мистер Фокс и Марина шли рядом, не думая о том, что за все время они впервые появились вместе на улице. Так они одолели четверть мили от южного угла кампуса Фогель до парковки. Поздний снегопад застал Марину врасплох. Утром, когда она вышла из дома, ничто не предвещало непогоду, и сейчас она шагала по снежной каше, с сожалением поглядывая на свои легкие туфли.

        - Я больше тебе скажу,  - произнес мистер Фокс, когда они сели в его машину и он включил дефростер, обдувающий лобовое стекло теплым воздухом.  - Я и не предполагал, что он застрянет там. Перед отъездом я сказал ему, чтобы он не торопился и внимательно ознакомился с обстановкой. Но тогда я думал, что речь пойдет о неделе, ну, от силы о паре недель. Не более того.

        - Ему не сразу удалось ее отыскать. Поэтому его график нарушился с самого начала. Андерс уехал на следующий день после Рождества.
        Начальство торопило его с отъездом, но для Экманов празднование Рождества было превыше всего. Марина показала мистеру Фоксу те несколько писем, которые она получила от Андерса. В них он описывал Манаус и свои вылазки с гидом в джунгли, где он наблюдал за птицами. У нее сложилось впечатление, что Андерс писал в основном о дожде. Марина была уверена, что мистер Фокс тоже получал от него письма. Однако он не обмолвился о них ни словом.

        - В общем, речь шла максимум о двух неделях. Не о трех месяцах. Я собирался его вызвать…

        - Но не смогли установить с ним связь.

        - Абсолютно верно.  - Мистер Фокс обвел взглядом побелевшие окрестности, искаженные потеками талого снега на стеклах.  - Надо было сказать ему с самого начала, чтобы он немедленно возвращался - с доктором Свенсон или без нее. Что цель его поездки - передать ей приказ о возвращении.

        - Все равно это ничего бы не дало,  - пробормотала Марина, скорее сама себе, чем ему.
        Никто всерьез и не рассчитывал, что доктор Свенсон, получив приказ, сразу упакует в ящики свою лабораторию и вернется в Миннесоту,  - ни Андерс, ни мистер Фокс, ни Марина.
        По правде говоря, дело было даже не в ее возвращении.
        Если бы исследовательница установила постоянную связь с головной компанией и подтвердила, что работа над ее новым препаратом близится к завершению, если бы она позволила компании прислать к ней своих экспертов, компания «Фогель» оставила бы ее в покое и продлила финансирование проекта еще на годы. Но теперь Андерс мертв, а надежда на успех упала до нулевой отметки.
        Уже при одной мысли о докторе Свенсон сердце Марины сжималось от ужаса.
        Перед ее внутренним взором вставала картина пятнадцатилетней давности, когда она училась в знаменитом Университете Джона Хопкинса: она сидит в аудитории, а перед подиумом расхаживает доктор Свенсон и рассказывает о шейке матки с такой неистовой страстью, граничащей с яростью, что никто из сотни студентов не смеет даже взглянуть на часы, а уж тем более заикнуться о том, что время лекции давно истекло и все слушатели уже опаздывают на другие занятия…
        Марина была всего лишь второкурсницей, но пришла на лекцию для третьего курса, так как доктор Свенсон ясно дала понять своим студентам, что они должны посещать все ее лекции. Впрочем, Марина и не собиралась пропускать такие лекции или ловить на них ворон. Все ее внимание было приковано к словам лектора; слайд-шоу атипичных клеток мелькало перед глазами так быстро, что они казались чуть ли не живыми.
        Доктор Свенсон знала все, что интересовало Марину; она отвечала на вопросы, которые еще только зрели в голове Марины.
        Крошечная женщина приковывала к себе сотни пар глаз слушателей одним лишь голосом, ни разу не повышая его до крика. Студенты боялись ее и боялись пропустить что-либо из ее слов, поэтому оставались на своих местах столько, сколько она считала нужным. Марина не сомневалась, что и вся аудитория испытывала то же, что и она,  - смесь ужаса и восторга, и эта смесь заставляла мозг работать с особой интенсивностью. Ее рука записывала страницу за страницей каждое слово, произнесенное лектором. На лекциях доктора Свенсон она научилась делать записи с быстротой судебного репортера, и такое умение помогало ей потом не раз.
        Марину внезапно поразило, что она помнит доктора Свенсон лишь по ее лекциям, всегда на значительном расстоянии, а не в хирургическом отделении или в университетском холле.


        Карен и Андерс Экманы жили в тупике. Соседи заезжали туда осторожно, сбавляя скорость, так как знали, что мальчишки могут кататься на санках с горки или выскочить из-за куста на велосипеде.

        - Здесь,  - сказала Марина и показала на красный кирпичный дом.
        Мистер Фокс остановил машину у кромки тротуара.
        Марина и Андерс получали, вероятно, примерно одинаковое жалованье, поскольку выполняли идентичную работу. Но они никогда не говорили на эту тему. Андерс трудился в компании на несколько лет дольше, чем Марина, и успел заработать чуть больше. Однако Марина уже выкупила свой дом, довольно маленький - и все-таки слишком большой для нее. Теперь она регулярно делала взносы на благотворительность, а остатки жалованья оставляла в банке. А вот Андерс платил за дом, за уроки фортепиано, за брекеты для детских зубов, за летний лагерь и учебу в колледже. Как ему удавалось это, с неработающей женой и тремя сыновьями, и кто будет теперь все это оплачивать?.. Марине припомнились многочисленные дни рождения и рождественские праздники, фотографии мальчишек с подарками, обернутыми в серебристую, красную или зеленую бумагу и перевязанными ленточкой…
        Снег моментально покрыл толстым слоем лобовое стекло.

        - Какой сюрприз!  - проговорила Карен Экман, открыв дверь.
        На ней была белая вязаная шапочка, рядом на стуле лежала куртка. Карен тут же вцепилась обеими руками в строгий ошейник, сдерживавший огромного ретривера с золотистой шерстью. Маленькая и хрупкая, она явно проигрывала в этом поединке.

        - Нельзя!  - громко крикнула она.  - Сидеть!
        Марина забыла кличку пса, хотя его морда красовалась на столе Андерса рядом со снимками жены и сыновей. Пес прижался круглой башкой к бедру хозяйки и гавкнул два раза, радуясь неожиданным гостям. Марина отметила его модную стрижку «маллет» - короткая шерсть на голове и длинная на затылке.

        - Вы куда-то собрались?  - воскликнул мистер Фокс, словно это означало, что и им тоже можно поскорее уйти.
        Карен покачала головой:

        - Нет-нет, все в порядке, я не спешу. Просто собиралась забрать мальчиков из школы, а до этого зайти в магазин, но могу и не торопиться с покупками. Заходите в дом, а то холодно.
        Пес рванулся, стремясь радостно приветствовать гостей, но Карен ухитрилась оттащить его в сторону.

        - Тише, Пиклес. Сидеть!
        Пес не желал сидеть.
        Карен отпустила его и потерла руки, чтобы убрать с ладоней вмятины от зубцов строгого ошейника. На кухне царили чистота и порядок: никаких чашек на столе, никаких игрушек на полу. Марина бывала в этом доме лишь по праздникам, когда в комнатах было много гостей.
        Теперь она увидела, что этот просторный дом мог вместить много детей.

        - Хотите кофе?  - предложила Карен.
        Марина повернулась к шефу и обнаружила, что он стоит прямо за спиной у нее. Мистер Фокс был не выше, чем она, и даже шутил по этому поводу, когда они оставались наедине.

        - Нет, спасибо.
        День был пасмурный, но свет, отражавшийся от свежего снега, окрасил серебром обеденный стол. В широком окне виднелся детский гимнастический комплекс. Он был установлен на заднем дворе, и на его крыше уже лежал толстый слой снега. Пиклес прижался боком к ногам Марины и бодал лбом ее ладонь. Она ласково потрепала его висячие замшевые уши.

        - Сейчас я запру его,  - сказала Карен.  - Иначе он всем надоест.
        Пиклес смотрел на всех с обожанием и был близок к экстазу.

        - Нет-нет, не нужно, я люблю собак,  - поспешно возразила Марина, подумав, что пес поможет смягчить потрясение хозяйки, когда они сообщат ей о смерти ее мужа.
        В первые минуты он заменит Карен священника, мать, сестру, утешит несчастную женщину, когда до ее сознания дойдет весь ужас утраты.
        Он даже частично заменит Андерса.
        Марина снова оглянулась на мистера Фокса. Каждая секунда, которую они проводили в этом доме, не сообщая Карен о случившемся, была пропитана ложью. Но шеф разглядывал фотографии, висевшие на холодильнике. Там были трое мальчишек - оба младших светловолосые, старший чуть темнее. Андерс обнимал жену - на том снимке они были совсем юными, почти детьми. Были там и птицы - стая луговых тетеревов посреди поля, восточная синешейка, такая яркая, что, казалось, тут не обошлось без фотошопа с его спецэффектами. У Андерса осталось несметное множество снимков птиц…
        Карен сняла шапочку и откинула назад свои прямые светлые волосы. Румянец, запылавший на ее щеках после краткого контакта с холодом, уже исчез.

        - У вас плохие новости, да?  - спросила она, теребя кольца на безымянном пальце - обручальное, скромное, с маленьким бриллиантиком, и платиновое.  - Я рада вас видеть, но догадываюсь, что вы пришли к нам не просто так.
        На долю секунды Марина испытала слабое облегчение.
        Конечно, Карен обо всем догадывается. Ее душа уже все знает, хотя уши еще ничего не услышали. Марине ужасно захотелось обнять Карен, выразив свое сострадание этим жестом, а не словами. Слова застряли в горле…

        - Новости нехорошие, верно,  - подтвердила она и услышала, как дрогнул ее голос.
        Теперь пора бы заговорить мистеру Фоксу - рассказать обо всем по порядку, что-то объяснить, ведь Марина и сама не все понимала. Но мистер Фокс все еще рассматривал снимки - повернулся спиной к женщинам, заложил назад руки, вытянул шею и созерцал фотографию темноклювой гагары.
        Карен подняла брови и слегка покачала головой.

        - Все письма Андерса были безумными,  - сказала она.  - И приходили они хаотически: то по два письма в день, потом целую неделю я не получала ни одного. Одно пришло пару дней назад, оно без даты, но, скорее всего, написано недавно. Мне показалось, что Андерс сошел с ума. В последнее время он писал реже. Вероятно, не хотел мне сообщать, что вынужден задержаться там еще.

        - Карен, слушай…
        Пиклес наклонил голову, словно «слушай» была команда.
        Он сел.

        - Эта работа не для Андерса,  - заявила Карен и, глядя на Марину, показала пальцем на спину мистера Фокса.  - Ему не нравятся джунгли. Вернее, птицы ему очень нравятся, а вот все остальное доводит его до бешенства - листва, лианы, воздушные корни и все прочее. В одном из писем он жалуется, что в его снах они душат его. Андерс вырос в Крукстоне, а там даже деревьев почти нет. Ты бывала в Крукстоне? Там только прерия и больше ничего. Он всегда утверждал, что деревья действуют ему на нервы. Шутил, конечно, но тем не менее это так. Он не годится для таких миссий. Там требуется посредник, человек, умеющий улаживать конфликты, уговаривать. Я не понимаю, почему послали именно его. Андерс ладит со всеми, это верно. Но если у компании «Фогель» упали акции, то это ее проблемы. Что тут может сделать Андерс? Ровным счетом ничего, и не нужно держать его в Бразилии.
        Марина догадалась, что Карен обдумывала свой монолог по утрам и вечерам, когда чистила зубы, не подозревая, что у нее появится возможность произнести его перед самим президентом компании.

        - Он никогда не скажет вам об этом, мистер Фокс. Но если даже ему не удастся убедить эту ненормальную тетку вернуться, пускай возвращается сам. Ведь у нас трое мальчишек. Неужели они закончат учебный год без отца?
        Тут Марине стало совсем плохо, у нее подогнулись колени, и она схватилась за спинку стула, стоявшего возле кухонного островка.
        Конечно, теперь пора бы и шефу включиться в разговор. Почему он до сих пор не отдал Карен письмо?
        Марина с новой волной отчаяния вспомнила, что злосчастное письмо лежит у нее в кармане. Она подвинула стул ближе.

        - Присядь, Карен.
        Теперь ей было не до собственных ощущений. Ее ужаснула жестокость того, о чем ей предстояло сообщить. С каким бы тактом, с какой бы деликатностью она ни сделала это, все равно - такой удар сокрушит Карен Экман.

        - Андерс?  - прошептала Карен и повторила имя мужа еще раз, громче, как будто он находился в соседней комнате. Она одновременно верила услышанному и отвергала его. Ее наполнил весь холод, пронесшийся над Миннесотой. У нее задрожали губы, а пальцы судорожно вцепились в хрупкие плечи. Она потребовала показать ей письмо, потом отказалась взять его в руки - такое тонкое, голубенькое, несерьезное. Наконец попросила Марину прочесть его вслух.
        Отказаться Марина не могла, и, как бы она ни старалась смягчить послание, чтобы оно прозвучало более-менее человечно, ей это плохо удавалось.

«Учитывая наше местонахождение, этот дождь,  - нерешительно прочла она, пропустив пассаж о беспросветной бюрократии властей (как местных, так и наших),  - мы решили похоронить его здесь».
        Она не смогла заставить себя прочесть вслух, что похороны - тоже проблема, и пожалела, что не стала читать начало письма, несмотря на его банальность. Без него все остальное не тянуло на письмо, скорее напоминало скупую телеграмму.

        - Она похоронила его там?  - ахнула Карен. Меха ее легких расширились впустую. На кухне не хватало воздуха.  - Боже, о чем ты говоришь? Он лежит в земле?!

        - Скажи, кого мне позвать к тебе? Сейчас кто-то должен быть рядом с тобой.  - Марина попыталась взять руки Карен в свои, но потрясенная вдова вырвала их:

        - Увезите его оттуда! Вы не имеете права оставлять его там! Это недопустимо!
        В такие моменты люди обещают все, что угодно, но Марина, как ни пыталась, не сумела вымолвить ни слова утешения.

        - Я не смогу его вывезти,  - сказала она, и это было жуткое признание.
        Она отчетливо представила себе грязь под ногами, листья, могилу, в которую оползает намокшая земля. Через считаные дни на ней уже появляются свежие ростки, а через месяц могилу уже и не разглядишь под ковром буйной растительности. Марина физически ощутила панику, страх перед удушьем, который испытывал Андерс при виде лиан…

        - Я не знаю, как это сделать,  - честно призналась она.  - Карен, послушай, скажи, кому я должна позвонить. Сейчас необходимо, чтобы рядом с тобой кто-то был.
        Но Карен не понимала ее вопроса, либо не слышала его, либо не желала пойти навстречу Марине, упростить ситуацию.
        Они остались вдвоем.
        Мистер Фокс сбежал при виде отчаяния жены Андерса Экмана.
        Бедная женщина сползла со стула на пол и рыдала, обняв ретривера, а верный пес дрожал от страха и лизал ее руку. Вскоре собачий бок стал мокрым от ее слез.
        Какими наивными идиотами они были - с их уверенностью, что они знают, что делают!
        Когда-то Марина была ординатором в госпитале, и ей приходилось извещать родственников о смерти больного. Случалось это редко, лишь когда лечащий врач был либо занят, либо представлял собой слишком важную персону. И как бы горько ни рыдали дочери, отцы, братья и жены, как бы ни цеплялись за нее, она всегда без труда выпутывалась из ситуации. Достаточно ей было поднять голову, и тут же появлялась сиделка, лучше знавшая, какие слова сказать осиротевшим людям. У нее под рукой были ламинированные листки с телефонными номерами пасторов, психологов и групп поддержки, которые собирались по средам. Максимум, что от нее требовалось,  - выписать рецепт успокоительного.
        А сейчас Марина сообщила о смерти Андерса его жене, не подумав о последствиях. Вдруг сыновья Андерса уже стоят возле школы под мокрым снегом и ждут свою мать? Как можно было забыть о них?! Почему она и ее босс не подумали о том, чтобы найти кого-то, а может, и дюжину человек, чтобы они окружили Карен заботой, когда на нее обрушится страшное известие? Сейчас были отчаянно нужны все гости рождественских праздников - женщины в свитерах с оленями, мужчины в галстуках красных оттенков. Марина видела их на этой кухне всего три месяца назад. Тогда они смеялись, чокались друг с другом молочно-яичным коктейлем с бурбоном! Но раз им не хватило ума позвать сюда близких и друзей, почему они не догадались хотя бы сунуть в карман несколько упаковок ксанакса?
        В сложившейся ситуации нельзя медлить.
        Мальчики испугаются, когда учитель отведет их назад, в школу. Они подумают, что с их мамой что-то случилось. Ведь для ребенка страшнее всего - смерть матери.
        Марина поднялась с пола (как она там оказалась - она не помнила), подошла к телефону и стала искать адресную книгу, картотеку «Ролодекс» - что-либо, где записаны телефонные номера.
        Обнаружила два номера газеты «Миннеаполис Стар Трибьюн», блокнотик с чистыми листками, кофейную кружку с надписью «Я люблю мою библиотеку», набитую ручками и карандашами. К пробковой доске был приколот листок бумаги с надписью «Телефоны для няни». Там были номера мобильных телефонов Карен и Андерса, а также рабочий телефон Андерса, телефоны «неотложки», доктора Джонсона и Линн Хилдер.
        Вот как бывает, когда горит твой дом, подумала Марина.
        Вот почему придумали такой простой номер - 911 - на случай чрезвычайных ситуаций. Когда пламя ползет по шторам, а дым наполняет комнату, ты забываешь все прочие номера. Как бы Марина ни хотела помочь жене своего умершего друга, сейчас больше всего ей хотелось убежать из этого дома.
        Она сняла трубку и набрала самый нижний номер в списке. Ей пришлось вынести телефон из кухни, чтобы расслышать ответ. Линн Хилдер жила по соседству, чуть ниже по улице, а ее сыновья дружили с мальчиками Экманов. Оказывается, двадцать минут назад она выглянула из машины и предложила мальчикам подвезти их домой, а они ответили: «Нет, миссис Хилдер, мама скоро приедет».
        Вот уже и Линн Хилдер рыдала так же горько, как Карен.

        - Позвоните кому-нибудь,  - вполголоса попросила Марина.  - Позвоните в школу. Поезжайте туда и привезите мальчиков.
        Вернувшись на кухню, она увидела, что Пиклес лежит на полу справа от хозяйки, его намокшая голова - на бедре Карен, а слева от нее уселся мистер Фокс, который, как по волшебству, возник после недолгого отсутствия. Он медленно и размеренно гладил Карен по голове, бормоча: «Все в порядке, все будет хорошо». Она уткнулась в его плечо, от ее слез голубые полоски на галстуке потемнели и казались черными. И хотя ситуацию никак нельзя было назвать «хорошей», Карен, казалось, внимала его словам и пыталась совладать с рыданиями…


        Марина и мистер Фокс вышли из дома примерно через час, когда уже смеркалось,  - дни в начале апреля еще короткие. Перед этим они созвонились с матерью Карен, потом приехала ее сестра с мужем и сообщила, что из Айовы уже едет брат; Линн Хилдер забрала из школы мальчиков и увезла к себе домой, справедливо рассудив, что сообщить им страшную новость надо очень осторожно, не сразу.
        До сих пор, с того момента, когда мистер Фокс появился на пороге лаборатории с голубым конвертом в руке, Марине даже не приходило в голову искать виноватых в смерти Андерса. Это был просто несчастный случай; точно так же Андерса могло затянуть на глубину течением Амазонки. Но когда им в лицо ударил ледяной ветер, а проводил их на улицу только Пиклес, она заподозрила, что оставшиеся в доме люди считают виновником несчастья мистера Фокса.
        В самом деле: если бы не шеф, сыновья Экманов сейчас делали бы домашние задания в своей комнате или лепили на заднем дворе снежную бабу. Андерс поглядывал бы на часы в лаборатории, говорил, что уже хочет есть, а ноги сами несли бы его к дверям… Возможно, что Карен Экман и ее родственники, ушедшие с головой в печаль, пока не винят шефа, но подобная мысль обязательно явится к ним позже, когда утихнет первая боль утраты.
        Сейчас же Марина сама злилась на мистера Фокса за то, что он сбежал, оставил ее наедине с Карен, спихнул на нее всю тяжесть горестной миссии, а еще за то, что сейчас он не поддерживал ее под руку, и она неуклюже ковыляла по нерасчищенной от снега дорожке.
        Винила ли она его за то, что он послал Андерса в Бразилию, как оказалось - послал на гибель?
        Потом мистер Фокс спокойно уселся за руль, а она безуспешно дергала ручку прихваченной морозом пассажирской дверцы и не могла ее открыть. Тогда она сгребла рукой снег с лобового стекла и постучала костяшками пальцев. Шеф смотрел прямо перед собой, повернул голову на стук и с изумлением посмотрел на Марину, словно уже успел забыть, что приехал сюда не один. Он протянул руку и толкнул дверцу.
        Марина рухнула на кожаное сиденье, как могла рухнуть на мостовую перед домом Андерса, если бы ей пришлось ждать еще хоть одну минуту.

        - Подбрось меня до моей машины, и все,  - попросила она.
        У нее дрожали руки, и она зажала их коленями. Большую часть жизни она провела в Миннесоте, но еще никогда так не мерзла. Сейчас ей отчаянно хотелось вернуться домой и принять горячую ванну…
        Снегопад прекратился, но небо над прерией было серым и низким.
        Автотрасса, на которую они с трудом выбрались, оказалась разбитой, изрытой ямами черной полосой, разделяющей два белых пространства.
        Мистер Фокс не послушался Марину. Он повез ее в Сент-Пол.
        Догадавшись о его намерениях, Марина не стала возражать, смутно понимая, что после пережитого стресса им требуется побыть вместе.
        В шестом часу шеф остановил машину у знакомого ресторана, в котором они уже не раз бывали: там они могли рассчитывать, что не столкнутся ни с кем из сотрудников, и прошли в кабинку. Марина заказала красное вино и внезапно осознала, что хочет выпить даже больше, чем принять горячую ванну. Официантка принесла ей два бокала и поставила перед ней на стол, а мистеру Фоксу - два стакана виски и кубики льда.

        - Желаю приятно провести время,  - сказала она без особенного энтузиазма.
        Марина дождалась, когда та ушла, а затем без всякой преамбулы повторила фразу из монолога Карен, оставшуюся в ее памяти яснее других: «Если у компании „Фогель“ упали акции, это ее проблемы».
        Мистер Фокс взглянул на нее с тенью улыбки, хотя Марина тут же усомнилась, видела ли она улыбку вообще.

        - Даже и не помню, когда я так выматывался.
        Она кивнула. Ждала. Ждал и он. Долго.

        - Между прочим, наши акции растут,  - заявил он наконец.

        - Я знаю. Только не знаю причину их роста и не знаю, имеет ли это какое-то отношение к Андерсу.
        Мистер Фокс быстро выпил первый стакан и легонько коснулся пальцами края второго.
        События этого дня состарили его.
        В приглушенном свете низко висящей лампы с пластиковым абажуром в стиле «Тиффани» он выглядел на все семьдесят, хотя ему через месяц должно было стукнуть шестьдесят один. Он сгорбился, опустил плечи, а очки оставили на переносице узкую багровую бороздку. Рот прямой и узкой чертой разрезал лицо.
        Марина проработала в компании больше шести лет, прежде чем у них начался роман, и привыкла к мысли о том, что мистер Фокс - ее начальник, работодатель.
        Но за последние семь месяцев они пытались по-новому осмыслить их отношения…

        - Проблема вот в чем,  - проговорил мистер Фокс мрачным тоном.  - Некоторое время назад возникла…  - Он замолк, словно сочетание холода, крайней усталости и виски похитило у него все нужные слова.  - Да, в Бразилии возникла неприятная ситуация. Но к Андерсу она не имела отношения. Я не поручал ему вмешиваться в нее, но рассчитывал получить от него достаточно полную информацию, чтобы разобраться. Я видел в Андерсе человека, способного сдвинуть дело с мертвой точки. Он должен был объяснить доктору Свенсон, насколько важно, чтобы она свернула свои исследования и перешла к фазе разработки препарата. Разумеется, при поддержке других ученых. Затем, основываясь на увиденном, он должен был помочь нам с разумной оценкой сроков. То, что Андерс умер в середине этого процесса - ужасно, что и говорить, но его смерть…  - тут мистер Фокс помолчал, подбирая слова, и сделал большой глоток из второго стакана,  - его смерть ничего не меняет в этой проблеме.

        - А проблема в том, что препарата, о котором вы говорите уже год, не существует?  - подсказала Марина.  - И вопрос не в том, что доктор Свенсон не торопится привезти его из Бразилии, а в том, что привозить-то нечего.


        Да, мистер Фокс слишком стар для нее.
        Он всего на пять лет моложе ее матери.
        Расскажи ей Марина о своем романе, она привела бы ей этот аргумент в первую очередь.

        - Я этого не знаю. В этом и состояла цель командировки. Мы нуждаемся в актуальной информации.

        - Значит, ты направил Андерса вроде как на разведку? Какие указания он получил?

        - Он был нашим посланником, ничего не скрывал, там нечего было скрывать. Я просил объяснить доктору Свенсон, как важно, чтобы она поскорее закончила свою часть проекта. Уехав в джунгли, она прервала с нами связь,  - мистер Фокс сделал паузу и покачал головой.  - Всякую связь. Я не уверен, сознает ли она, сколько прошло времени?

        - Ты давно получал от нее какие-либо известия?

        - Не считая сегодняшнего письма?  - Он помолчал, обдумывая вопрос, но Марина заподозрила, что он всего лишь борется с усталостью.  - Двадцать шесть месяцев назад.

        - Она вообще ничего не присылала? За два с лишним года? Как такое возможно?!
        Ее удивило, почему шеф мирился с этим, но он понял ее вопрос иначе:

        - Вероятно, она не чувствует ответственности перед людьми, которые финансируют ее работу. Я дал ей такой карт-бланш, над которым посмеялась бы другая фармацевтическая компания, и справедливо бы посмеялась. Вот почему доктор Свенсон согласилась с нами сотрудничать. По нашему контракту деньги ежемесячно перечисляются на ее счет в Рио. Я оплатил постройку лаборатории, но даже не знаю, где она находится. Мы отправили туда по воде холодильное оборудование, сайдинг, двери, кровельные материалы, кучу генераторов - все необходимое для полноценной лаборатории. Она встретила груз в Манаусе, поднялась на борт судна и отправилась вниз по реке. Никто из рабочих не может точно указать, где было выгружено оборудование.

        - Раз Андерс нашел лабораторию, значит, не так уж это и сложно,  - сказала она и подумала, что доктор Свенсон никогда не станет считать себя подотчетной компании «Фогель». Она может работать над созданием препарата из собственного любопытства или в интересах науки, но ей даже не придет в голову, что ее труд является собственностью людей, подписывающих чеки. Это понимает любой, кто с ней общается.

        - Так вытащи пробку и осуши ванну. Перестань посылать ей деньги и жди, когда доктор Свенсон объявится.
        Мистер Фокс, державший почти полный стакан виски, поставил его на стол. Его выражение лица говорило, что Марина ничего не понимает.

        - Проект нужно довести до ума, а не закрывать, дорогая моя.

        - Вот и доводите,  - Марина закрыла глаза. Ей хотелось нырнуть в красное вино, плавать в нем.  - Вообще-то, я больше не хочу говорить о докторе Свенсон, компании «Фогель» и бразильском проекте. Да, я первая заговорила о них, и теперь жалею. Давай лучше помянем Андерса.

        - Ты совершенно права,  - мистер Фокс сказал это тоном, в котором не ощущалось уступки.  - Не будем говорить об этом ни сейчас, ни завтра, ни в другие дни. Но поскольку сегодняшний день справедливо принадлежит Андерсу, я вот что тебе скажу: если мы найдем доктора Свенсон, мы не только получим возможность решить проблемы нашей компании, но и ответим на вопросы, касающиеся смерти Андерса.

        - Вопросы? Какие вопросы?

        - Поверь мне,  - вздохнул он,  - вопросы еще возникнут.
        Интересно, понимает ли он, что его могут обвинить в смерти Андерса, подумала она.

        - Ты ведь не собираешься в Бразилию?

        - Нет,  - ответил он.
        Марина снова отметила про себя, как его старят неудачное освещение, виски и тяжелые события.
        Ей захотелось поскорее уехать из Сент-Пола, а когда они вернутся в Иден-Прери, она позовет его к себе домой.
        Она не винила его ни в чем. Как бы в подтверждение этому она протянула руку через стол и сжала его пальцы:

        - Президенту компании негоже ездить в Бразилию.

        - В Амазонии нет ничего опасного. Нужны лишь разумные меры предосторожности и здравый смысл.

        - Конечно, ты прав, но это не значит, что надо, ехать именно тебе.

        - Я никуда не поеду, обещаю тебе. Энник Свенсон все равно не захочет меня слушать. Теперь я понимаю, что она меня никогда не слушала - ни на совещаниях, ни при подписании договора. Я не раз писал ей, но она не отвечала ни по обычной, ни по электронной почте. Я напоминал ей про ее обязательства, про необходимость придерживаться проекта. Но я не уверен, что она читала мои послания.

        - Так, может, тебе нужно найти кого-то, кого она выслушает?

        - Верно. Я не продумал этот вопрос как следует, когда посылал Андерса в Бразилию. Он был контактным и симпатичным, а еще - он с готовностью принял мое предложение, что тоже было очень важно. Тогда я считал, что это должен быть кто-то из «Фогель» - кто-то, но только не я.
        Ох, Андерс! Тебя отправили с миссией, для которой ты не годился. И теперь, после твоей смерти, это признано ошибкой.

        - Значит, теперь ты будешь искать подходящую кандидатуру?

        - Я уже нашел,  - ответил он.  - Это ты.
        Марина почувствовала легкий укол в своей руке, которую он держал, словно в ее ладонь вонзилось что-то острое.
        Она отдернула руку и быстро ее потерла.

        - Она тебя знает,  - пояснил он.  - Она прислушается к твоим словам. Мне следовало попросить тебя об этом сразу. Тебя, а не Андерса. Твоя кандидатура обсуждалась, но я сказал тогда членам правления, что уже просил тебя, но ты отказалась. С моей стороны это было эгоистично. Но зато все это время мы были вместе,  - он заглянул ей в глаза, но для них обоих это показалось невыносимым, и он опустил взгляд.  - Мне было это важно. Я не хотел, чтобы ты уезжала. Виноват, Марина, я послал вместо тебя Андерса. Но ты справилась бы лучше, чем он.

        - Но ведь он УМЕР,  - возразила она.
        Ей не хотелось переноситься в прошлое и делать выбор между собой и Андерсом, гадать о том, кто из них был бы менее полезным в этой жизненной ситуации.

        - По-твоему, лучше бы на его месте оказалась я?

        - Ты бы не умерла,  - он заявил об этом без тени сомнения.  - Андерс ушел из жизни по собственной беспечности. Ведь не крокодил же его сожрал! Он заболел, началась лихорадка. Если бы ты заболела, у тебя хватило бы здравого смысла сесть на самолет и вернуться домой.
        Марине не понравилось, что шеф заговорил о вине Андерса. Достаточно и того, что бедняга умер вдали от дома!

        - Давай-ка оставим хоть на минуту в покое нашего несчастного коллегу,  - она попыталась рассуждать логически.  - В твоих аргументах очевиден изъян: ты считаешь, что я знакома с доктором Свенсон. Но я не видела ее…  - Марина замолчала, прикидывая, сколько же прошло времени.  - Да-да, я не видела ее тринадцать лет. Я знакома с ее тогдашними идеями, касающимися репродуктивной эндокринологии и, в меньшей степени, гинекологической хирургии, но не имею представления, что она думает сейчас по этому поводу. Я никогда не общалась с ней лично, только посещала ее лекции. А уж она меня тем более не помнит, ведь я была всего лишь одной из многих ее слушателей! Не помнит ни моего имени, ни моих оценок, да и едва ли узнает меня в лицо.
        Действительно, узнает ли ее доктор Свенсон? Марине вспомнилось, как лекторша обводила строгим взглядом аудиторию, лица студентов и ординаторов.
        И так - год за годом, год за годом…
        Их были сотни на одном курсе, а за годы - уже и тысячи.
        И все же, в какой-то краткий момент, доктор Свенсон общалась лично с Мариной Сингх…

        - Ты недооцениваешь себя.
        Марина покачала головой.

        - Ты переоцениваешь доктора Свенсон. И меня. Мы незнакомы.
        Это было полуправдой.
        Однобокой правдой.

        - Ты была ее студенткой, которая успешно усваивала ее лекции. Возможно, для нее это существенно. Вот тебе и зацепка. Я допускаю, что с бывшей ученицей, да еще хорошей ученицей, она скорее согласится разговаривать, чем с кем-нибудь другим.

        - Не считая ее работодателя.
        Он поднял брови, изображая удивление.

        - Так ты полагаешь, что это я должен поехать?

        - Разве мы с тобой единственные люди, которые годятся для этой миссии? Я не думаю, что туда нужно ехать кому-то из нас двоих.
        Перед ее глазами явственно стоял Андерс.
        Тогда, перед своим отъездом, он подробно рассказывал ей об удивительных открытиях доктора Свенсон.
        А она ничего не поняла.

        - Доктор Свенсон обнаружила в дебрях Амазонки затерянную деревню, точнее, неизвестное племя,  - сообщил Андерс.  - Женщины беременеют там до конца жизни и производят на свет здоровых детей.

        - Какой ужас,  - пробормотала в ответ Марина.
        Она вводила данные в таблицу и, как часто бывало, слушала его вполуха.

        - Правда, они живут лет на десять меньше нашего, но это общая картина для Амазонии - из-за неполноценного питания и отсутствия медицинской помощи.

        - Зачем им столько детей?
        Андерс оттолкнулся от стола и проехался в кресле по тесной лаборатории, маневрируя с помощью своих длинных ног.

        - Их яйцеклетки не стареют, понимаешь? Тело стареет, движется к смерти, а менструации не прекращаются, репродуктивная система остается молодой. Это конец ЭКО (экстракорпорального оплодотворения), понимаешь? Это будет препарат против бесплодия. Больше никаких затрат, никаких инъекций, никаких донорских яйцеклеток и суррогатных матерей. Созревающая до конца жизни яйцеклетка, менструация до конца дней, понимаешь?
        Марина подняла на него глаза.

        - Может, не надо?
        Андерс положил ей на стол пухлый доклад доктора Энник Свенсон «Репродуктивная эндокринология и племя лакаши» в твердом переплете.

        - Представь себе на минутку, что ты клинический фармаколог и работаешь в крупной компании, создающей новые препараты. Что кто-то предлагает тебе эквивалент «Утерянного горизонта»[1 - Мистический роман Джеймса Хилтона о таинственной стране Шангри-Ла в Тибете.  - Примеч. пер.] для яичников американок.
        Он взял Марину за руку, словно предлагая ей что-то…

        - Ты откладываешь свои планы по рождению ребенка, сколько тебе нужно. Сорок пять лет - уже не возраст, мы говорим о пятидесяти, шестидесяти годах, а то и больше! Ты можешь родить всегда, когда захочешь.
        Марина поняла, что эти слова адресованы непосредственно ей. Ей было сорок два. Она любила мужчину, с которым никогда не уходила вместе с работы. Она никогда не заговаривала с мистером Фоксом на эту тему и даже не думала, что у них может родиться ребенок.
        Да, маловероятно. Но не исключено…
        Она взяла доклад в руки:

        - Энник Свенсон.

        - Исследовательница. Вроде знаменитый этноботаник, работающий в Бразилии.

        - Свенсон не этноботаник,  - сообщила Марина, проглядев содержание доклада: «Наступление половой зрелости у женщин племени лакаши», «Рождаемость в аналогичных племенах»…
        Андерс тоже заглянул на эту страницу, словно там была напечатана вся эта информация.

        - Откуда ты знаешь?
        Марина захлопнула доклад и оттолкнула его от себя. С самого начала, как она теперь вспомнила, ей хотелось держаться подальше от него.

        - Доктор Свенсон преподавала в нашей медицинской школе.


        Так прошел их разговор.
        Потом зазвонил телефон, кто-то пришел, и тема забылась.
        Тогда Марину не приглашали на заседания правления, ей не пришлось встретиться с доктором Свенсон во время ее единственного посещения компании «Фогель». Не было необходимости. Обзор заседаний правления делали все поочередно, и ее очередь просто не успела подойти. И не было никаких причин, по которым мистер Фокс мог знать о том, что между ней и исследовательницей племени лакаши есть некая связь, хоть и давняя…
        Разве что Андерс мог сообщить ему о ней.

        - Какая она, эта доктор Свенсон?  - поинтересовался Андерс за пару дней до отъезда.
        Марина на мгновение задумалась.
        Она видела своего профессора лишь в аудитории, на безопасном расстоянии.

        - Она - ученый старой закалки, профессор медицины.

        - Про нее ходили какие-нибудь легенды? Скажем, о самоубийствах студентов, которые не сдали ей экзамен?
        Задав этот вопрос, Андерс уткнулся в свои определители птиц и не заметил, как изменилось ее лицо.
        Марине были неприятны шутки на тему, в которой сама она не видела ничего смешного. Но в то же время ей не хотелось ссориться с Андерсом, ведь даже маленькая трещина в их отношениях могла перерасти в крупную ссору.
        Поэтому она лишь неопределенно хмыкнула и качнула головой:

        - Да, ходили.


        В итоге и у Марины, и у мистера Фокса пропал аппетит.
        Они решили обойтись без ужина. Просто выпили свое спиртное, по две порции на каждого, и вернулись на парковку возле кампуса без дальнейших споров и планов на поездку в Бразилию или даже на ближайший вечер.
        При этом оба были уверены, что лучше всего для них было бы лечь вместе в постель и обнимать друг друга долгую ночь, отгоняя призрак смерти.
        Но на парковке они просто расстались, слишком усталые и слишком погруженные в собственные мысли.
        Марина пересела в свою машину и уехала.

        - Я позвоню тебе перед сном,  - сказал мистер Фокс.
        Марина кивнула и поцеловала его, а когда вернулась домой и, приняв долгожданную ванну, легла в постель, он позвонил и пожелал спокойной ночи, без всяких прочих разговоров.
        Через пять минут или пять часов после того, как она погасила свет, снова зазвонил телефон.
        Она знала, что это не мистер Фокс, и ее первая мысль была, что это Андерс. Это было как-то связано со сном, который она видела только что…
        Андерс позвонил и сообщил, что его автомобиль застрял на заметенной снегом дороге и сломался. Просил, чтобы она приехала и забрала его.

        - Марина, прости, я тебя разбудила.
        Голос был женский, и тут она поняла, что это Карен.
        Марина заворочалась, одергивая ночную рубашку, замотавшуюся вокруг ее талии.

        - Ничего, ничего, все в порядке.

        - Доктор Джонсон принес снотворное, но оно не действует.

        - Да, таблетки иногда не помогают,  - согласилась Марина и взяла со столика маленький будильник. Зеленые стрелки светились в темноте: 3.25.

        - На всех остальных они подействовали. В доме все спят крепким сном.

        - Карен, хочешь, я приеду?  - спросила Марина.
        Сейчас она уже может вернуться в дом Андерса, посидеть на кухонном полу вместе с Карен и Пиклесом, лечь на кровать, туда, где обычно ложился Андерс, и держать Карен за руку, пока она не заснет. На этот раз она будет знать, что делать.

        - Нет-нет, не нужно. Рядом со мной мои родные, пусть даже сейчас они спят. Просто я сейчас думаю обо всем, понимаешь? Я думаю об этом,  - ее голос звучал в трубке удивительно спокойно.

        - Да, конечно.

        - И у меня возникли вопросы.

        - Да-да,  - пробормотала Марина и подумала, что сейчас она не сможет ответить ни на один вопрос.

        - Например, почему она пишет, что сохранит его личные вещи, чтобы передать их его жене? Может, она думает, что я поеду туда и заберу его часы?  - Голос Карен дрогнул, но она быстро взяла себя в руки.  - Или она пришлет их по почте?
        Фотоаппарат Андерса, его бумажник, паспорт, часы, может, еще определители птиц и даже что-то из одежды…
        Сомнительно…
        Доктор Свенсон намерена вернуть вещи, которые она сочла важными. Но что значит «вернуть»? Скорее всего, она положит их куда-нибудь и тут же забудет об их существовании…

        - Вероятно, она просто отдаст их коллеге, который туда приедет. Так надежнее. По-моему, при почтовой пересылке вещи часто теряются.  - Марине пришло в голову, что и это письмо тоже могло потеряться, прийти три дня назад или даже через месяц. Сколько бы они тогда еще ждали вестей от Андерса, не подозревая, что его уже нет в живых?

        - Но вдруг она не высылает его вещи, потому что он продолжает ими пользоваться?
        Марина потерла переносицу указательным пальцем, чтобы окончательно проснуться.

        - Прости, я не понимаю, что ты имеешь в виду.

        - Что, если он не умер?
        Марина откинулась на подушку:

        - Карен, он умер.

        - Почему ты так уверена в этом? На основании письма какой-то сумасшедшей из Бразилии, с которой никто не может установить связь? Мне нужны более серьезные факты. Смерть Андерса - самое ужасное, что могло со мной случиться. Самое жуткое, что могло случиться с моими мальчиками. И я должна верить на слово незнакомой особе?! Вероятность и доказательства должны находиться в равновесии. Но в каких-то случаях вероятность увеличивается настолько, что устраняет необходимость в доказательствах. Впрочем, если речь идет не о твоем муже.

        - Мистер Фокс пошлет туда кого-то из коллег. Они выяснят, что там случилось.

        - Но допустим, что он не умер. Я понимаю, ты не веришь в это, но давай просто допустим! Вдруг Андерс болен - тогда я должна поехать туда и найти его. В этом случае нельзя ждать, пока мистер Фокс соберет свое правление и направит в Бразилию человека, который даже не будет четко знать, что ему там делать.
        Глаза Марины постепенно привыкли к темноте. Она различала силуэты мебели в спальне, столик, лампу на нем.

        - Я поговорю с ним. Обещаю. Я позабочусь, чтобы он все сделал правильно.

        - Я сама полечу в Бразилию,  - заявила Карен.

        - Нет, не нужно.  - Марина понимала, что все это говорится под влиянием шока. Возможно, завтра Карен и не вспомнит весь этот ночной разговор…
        Трубка долго молчала.

        - Я бы полетела,  - наконец проговорила Карен.  - Клянусь богом, если бы не мальчики.

        - Слушай,  - сказала Марина,  - ситуация непонятная для всех нас. Тебе нужно отдохнуть и успокоиться. Дадим мистеру Фоксу шанс выяснить все, что можно.

        - Я бы отдала мистеру Фоксу все что угодно,  - Карен вздохнула.
        Накануне днем Марина думала, что Карен больше никогда не захочет с ней разговаривать и будет вечно сердиться за то, что она принесла ей в дом ужасную весть. Тот факт, что Карен Экман позвонила ей среди ночи, она восприняла как знак прощения и была благодарна ей за это.

        - Когда ты приняла снотворное? Давно?
        Марина ждала ответа, смотрела, как зеленоватая секундная стрелка прошла через тройку, шестерку, девятку…

        - Карен?

        - Может, ты полетишь туда?
        Тут Марина поняла причину позднего звонка и всего разговора. После этих слов перед глазами Марины явственно возник Андерс: он стоял по щиколотку в воде, спиной к непроницаемой стене из листвы. Он держал письмо и глядел на реку, ища глазами мальчишку в выдолбленной лодке.
        Он был мертв.
        Конечно, Марина не слишком верила доктору Свенсон, однако она все-таки не из тех, кто способен заживо похоронить человека. Она сочтет это пустой тратой времени.

        - Ты вторая, кто сказал мне сегодня об этом.

        - Андерс говорил, что ты знала ее. Что ты была ее студенткой.

        - Да, верно,  - согласилась Марина, не желая вдаваться в объяснения. Марина была родом из Миннесоты. Никто этому не верил. Она могла найти работу где угодно, но вернулась сюда, потому что любила эти края с их прериями и бескрайними небесами. Это сближало ее с Андерсом.

        - Я знаю, что прошу невозможного,  - сказала Карен.  - И я представляю себе, что ты сейчас испытываешь из-за Андерса, меня и мальчиков. Я сознаю, что злоупотребляю твоим чувством вины, что это нечестно, и все-таки хочу, чтобы ты отправилась туда.

        - Понимаю.

        - Я знаю, что ты понимаешь,  - сказала Карен.  - Но ты поедешь?



        Два

        Прежде всего необходимо было выполнить самое важное.
        Марина поехала в Сент-Пол к эпидемиологу. Там ей сделали прививку от желтой лихорадки и столбняка, рассчитанную на десять лет. Еще выписали рецепт на лариам - противомалярийное средство, и велели немедленно принять первую таблетку. Теперь ей нужно было принимать по таблетке в неделю во время всей поездки, а после возвращения домой - еще четыре недели.

        - Осторожнее с этим препаратом,  - сказал ей доктор.  - Возможно, вам захочется прыгнуть с крыши.
        На этот счет Марина была спокойна.
        Ее волновало другое - авиабилеты, англо-португальский словарь. Она прикидывала, что взять с собой в дорогу, сколько ей понадобится пептобисмола на случай несварения. Временами давало о себе знать левое плечо - после двух уколов ей казалось, что обе иглы сломались и торчат в ее плечевой кости как пара раскаленных стрел.
        Насущные заботы временно потеснили ее размышления о Карен, Андерсе и докторе Свенсон, она пока все равно не могла разобраться с ними всеми…
        На третью ночь после приема первой таблетки лариама ее мысли внезапно переключились на Индию и на отца. Накануне поездки в Амазонию Марина решила загадку, о которой давно не вспоминала: что было не так в ее детские годы?
        Ответ оказался неожиданный: эти таблетки.
        Разгадка пришла ночью, когда Марина выскочила из постели, вся дрожа и обливаясь потом. Сон был таким ярким, что она боялась моргнуть - вдруг он вернется, если она хоть на секунду закроет глаза, хотя в душе она знала, что сон неизбежно повторится. Это был тот же самый сон, который мучил ее в юности, мучил сильно, но потом прекратился на десятки лет… и вернулся теперь, когда она и думать про него забыла.
        Стоя в темноте возле кровати, в промокшей от пота ночной рубашке, она внезапно поняла, что в детстве принимала этот самый лариам. Мать никогда ей не говорила об этом, но, конечно же, она принимала его - за неделю до отъезда, потом по таблетке в неделю в поездке и еще четыре недели, вернувшись домой! Эти таблетки означали верную возможность увидеться с отцом, поиски паспортов в ящиках стола, извлечение из подвала дорожных чемоданов. «Индийские таблетки» - так их называла мать: «Пойдем, примешь индийские таблетки».
        В памяти Марины уцелели лишь обрывочные воспоминания о том, как она жила в Миннеаполисе с обоими родителями, однако они с готовностью всплывали в ее памяти. Вот отец остановился в дверях и стряхивает снег с черных блестящих волос. Вот он сидит за кухонным столом и пишет что-то в блокноте; сигарета медленно догорает на блюдце, книги и бумаги лежат в таком безупречном порядке, что семья обедает в гостиной за кофейным столиком, сидя на полу. Вот он сидит вечером у постели Марины, поправляет ее одеяло, подтыкает его со всех сторон, приговаривая: «Спи сладко-сладко в мягкой кроватке». Она так туго завернута в одеяло, что может лишь шевелить головой. Она послушно кивает и смотрит, смотрит на склонившееся над ней любимое отцовское лицо, пока сон не смежит ее веки…
        Марина не забывала отца и в его отсутствие, тосковала по нему, так и не научившись принимать разлуку. Мать часто говорила, что Марина такая же умная, как отец, вот почему он так гордился ее успехами в тех дисциплинах, которые ее интересовали: в детстве - в математике и естествознании, а позже - в статистике, неорганической химии и дифференциальном исчислении. Ее кожа была светлее отцовской, кремового цвета, но гораздо темнее, чем у матери. У нее были черные большие глаза с густыми ресницами, как у отца, его черные волосы и рослая фигура.
        Встречи с отцом утешали, позволяли ей взглянуть на себя со стороны, узнать в нем себя.
        Она жила среди материнской родни, среди белокожих кузин, глядевших на нее, как на ламу, случайно забежавшую на праздничный обед. Продавщицы в магазине, дети в школе, врачи и водители автобусов интересовались у нее, откуда она родом. Бесполезно было отвечать, что она местная, из Миннеаполиса, поэтому она отвечала, что приехала из Индии, но даже тогда ее не всегда понимали. «Ты из племени лакота?» - спросил ее как-то оператор бензозаправки, и Марина еле удержалась, чтобы не закатить глаза: мама ей объясняла, что закатывать глаза неприлично и грубо, даже если тебе задали очень глупый вопрос.
        В общем, Марина была дочерью белой матери и студента-иностранца, который после окончания университета увез в родную Индию диплом доктора, но отнюдь не свою семью.
        Впоследствии ребенок от подобного брака стал президентом страны.
        Но когда росла Марина, рядом с ней не было примера, который помог бы ей смириться с ее ситуацией. В те годы она практически убедила себя, что она из Индии, ведь оттуда был ее отец, он там жил, и она навещала его раз в три-четыре года, когда удавалось накопить денег на дорогу. Поездка долго обсуждалась и планировалась, как большое событие. Марина отмечала на календаре месяцы, потом недели, потом дни до отъезда и скучала не только по отцу, но и по стране: ведь там никто не оглядывался на нее, не таращился, как на чужую, а если и оглядывался, то лишь для того, чтобы полюбоваться на ее грациозную фигуру.
        Но за неделю до отъезда ей начинали сниться странные и неприятные сны.
        В этих снах она держала отца за руку, и они шли по Индира-Ганди-Сарани к площади Далхаузи или по Бидхан-Сарани в сторону колледжа, где отец был профессором. Чем дальше они шли, тем больше людей выходили из зданий и боковых улиц.
        Возможно, снова проблемы с электричеством - стояли трамваи, замерли все вентиляторы на всех кухнях, а люди вышли из своих жилищ на улицу. Толпа густела, в нее вливались все новые люди. Сначала казался невыносимым дневной зной, потом к нему добавлялся жар множества тел, запахи пота и парфюмерии, резкий аромат специй, приносившийся вместе с дымом жаровен, и горьковатый аромат бархатцев, заплетенных в гирлянды. Все это давило на нее. Марина уже не понимала, куда они идут, люди толкали ее со всех сторон, их бедра были обернуты в ярко-красные сари и набедренные повязки дхоти. Она протягивала руку и гладила корову. Вокруг нее громко говорили, мелодично звякали браслеты, охватывающие руку ниже локтя, звенели крошечные бубенцы на лодыжках и серьги, похожие на музыку ветра. Порой толпа подхватывала ее, отрывала ее ноги от земли на несколько дюймов, неся вслед за отцом. Вдруг с ее ноги спадала туфелька. Марина кричала отцу, чтобы он остановился, но он не слышал ее за гулом толпы. Маленькая желтая туфелька лежала на каменистой дороге совсем рядом. Лежала целая, еще не растоптанная сотнями ног. Марина видела
ее и отпускала отцовскую руку, хотя знала, что так делать нельзя. Она бросалась за туфелькой, но толпа уже поглотила ее. Марина спешно поворачивалась к отцу, но толпа уже проглотила и его. Она звала его: «Папи! Папи!», но звон колокольчиков, звяканье браслетов, гул толпы и крики нищих заглушали звуки, вылетающие из ее горла. Она даже не знала, заметил ли отец ее исчезновение. За руку отца мог ухватиться какой-нибудь другой ребенок, в Индии дети шустрые. Марина оказывалась одна в людском море Калькутты, в потоке горожан, болтающих между собой на хинди, который она не понимала. Ее, плачущую, несла куда-то толпа. В этот момент она просыпалась в поту от ужаса, с прилипшими ко лбу черными волосами. Бежала через холл в спальню мамы, с плачем бросалась на ее постель: «Я не хочу туда ехать!»
        Мама обнимала ее, трогала прохладной ладонью лоб, расспрашивала, что ей приснилось. Марина всегда отвечала, что ничего не помнит, но что-то страшное. На самом деле она все помнила, но боялась рассказывать - вдруг слова как-то закрепят картины сна, превратят их в реальность! Такие сны, одинаково ужасные, приходили к ней каждую ночь. И в самолете, летевшем в Калькутту, она проснулась с отчаянным криком. Она видела эти сны в квартире, которую отец арендовал для нее и матери возле колледжа, чтобы их присутствие не огорчало его жену и детей от второго брака. Во сне отец то сажал ее одну в автобус, то она теряла его на многолюдном пляже на берегу океана. Она уже боялась засыпать. Страх преследовал ее все время, пока они гостили в Индии, и в конце каждой поездки родители приходили к выводу, что для нее поездка - слишком сильная эмоциональная нагрузка. Отец обещал чаще бывать в Миннесоте, но так никогда и не приехал. После возвращения домой, через неделю-другую, людские толпы, преследовавшие ее во сне, постепенно редели, распадались на небольшие группы и таяли. Вскоре Марина и вовсе забывала о страшных
сновидениях. Забывала и мать, надеясь, что ее дочь подрастет и избавится от своих кошмаров, и когда-нибудь в будущем они снова соберутся в Индию…
        Возможно ли то, что никто из родителей не позаботился прочесть о множестве побочных действий лариама?!
        Марине нравилось думать, что рано или поздно она и сама разобралась бы в этой загадке, если бы не умер ее отец. К тому времени она училась в колледже и не приезжала в Калькутту три года. Будь он жив, она навестила бы его. Тогда она была достаточно взрослой, чтобы прочесть о побочных действиях препарата, хотя верно и то, что пациент редко задумывается над привычными симптомами. Ведь она много лет была уверена, что кошмары возникали у нее от встречи с Индией, от встречи с отцом! А оказалось - причина крылась в лекарстве от малярии. Именно лекарство лишило ее возможности чаще видеться с отцом.

        - Разумеется, я знала, что причина в лариаме,  - сказала ей по телефону мать.  - Мы с твоим отцом всегда беспокоились из-за этого. У тебя была такая ужасная реакция.

        - Тогда почему ты не объяснила мне ее причину?

        - Как можно сказать пятилетнему ребенку, что ему будут сниться кошмары? Это может привести к рецидивам.

        - Верно, пятилетнему нельзя,  - согласилась Марина.  - Но ты могла бы объяснить мне все, когда мне было десять лет и уж тем более пятнадцать.

        - Я и тогда не могла сказать тебе об этом. Ты бы отказалась принимать таблетки.

        - Ну и что? Наступил бы конец света?

        - Да, если бы ты заболела в Индии малярией. Болезнь могла бы тебя убить. Удивительно, что проблема сохранилась до сих пор. Я думала, что за эти годы появилось более нормальное лекарство.

        - И да, и нет. Новые лекарства меньше действуют на мозги, но и не защищают от разных штаммов малярии.

        - Скажи на милость, зачем ты опять принимаешь лариам?  - спросила мать.
        Этот вопрос был главным, но, кажется, он возник у нее только сейчас:

        - Ты хочешь поехать в Индию?
        Что примечательно - в ее кошмарах почти ничего не изменилось.
        В сорок два года она по-прежнему держалась за отцовскую руку, люди вокруг них прибывали, словно волны прилива, и она была вынуждена снова отрываться от отца…
        В реальной жизни такого насильственного физического расставания никогда не было, и все-таки страх перед ним сидел в ее подсознании. События, случавшиеся с ней, воспоминания о них никогда не вторгались в ее сны, и она была этому рада.
        Она зажгла свет в ванной.
        Дрожащими руками обтерла лицо и шею влажной губкой, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале. С удивлением обнаружила, что сейчас, в два часа ночи, не испытывает никакого облегчения от того, что понимает природу своих кошмаров. В ее голове вертелось лишь полушутливое предостережение врача, что ей, возможно, захочется прыгнуть с крыши. Глубочайший страх, выскальзывающая из ее ладони отцовская рука, всю жизнь сидел в ней, хотя она двадцать пять лет не принимала лекарство от малярии…



        - Что ты думаешь насчет похорон?  - спросила Марина у Карен Экман.
        Они не виделись целую неделю, с тех пор как Марина приезжала к ней с мистером Фоксом.
        Утром Марине предстояло лететь в Бразилию, и женщины решили поговорить напоследок, хотя и по разным мотивам. Марина решила выяснить: по-прежнему ли Карен верит, что Андерс жив; за эти дни она ведь могла смириться с мыслью о его смерти. А Карен хотела убедиться, что Марина не намерена идти на попятную.
        Марина приехала к Карен вечером, когда удлинившийся день перешел в сумерки. Мальчики уже почистили на ночь зубы и смотрели телевизор в комнате, примыкающей к кухне. Теперь им эта роскошь позволялась каждый вечер - а прежде она ограничивалась выходными. Войдя, Марина сказала им «привет», но они даже не повернули головы. Двое младших пробормотали в унисон «привет», когда мать настояла на этом, а старший так ничего не ответил. Мистер Фокс совершил ошибку, сказав Марине, что ее, а не Андерса, хотели послать на поиски доктора Свенсон. Теперь ее не покидало чувство вины перед семьей Экманов, она смотрела на мальчишек и думала, что лучше бы тогда поехала она.

        - Закажу заупокойную службу. Такую службу заказывают в случаях, когда нет тела умершего, если человек погиб, скажем, в авиакатастрофе,  - негромко ответила Карен.

        - Извини,  - сказала Марина.  - Значит, закажешь заупокойную службу.
        Карен заглянула сквозь арку в телевизионную. Мальчики в теплых рубашках и фланелевых пижамных штанах сидели на длинном диване, обитом рубчатым плисом. Младший, самый бледный, лежал на Пиклесе, словно на ковре. Все трое не отрывали глаз от экрана.

        - Что удивительно - они все слышат,  - шепнула Карен.  - Они даже не слушают, но их уши все равно ловят все. Я отправлю их спать, и кто-нибудь из них непременно спросит: «Когда мы будем хоронить папу?»
        Карен налила себе вина и, подняв бутылку, вопросительно посмотрела на Марину. Марина кивнула.

        - Похороны!  - выкрикнул средний мальчишка, не оборачиваясь.
        Хихикнул и замолк.
        Марина подумала про раскисшую от дождя землю, в которой похоронен Андерс, и потянулась за бокалом…

        - Прости,  - сказала она Карен.

        - Бенджи, перестань,  - резко сказала Карен.  - Нет-нет, просто я пытаюсь что-то осмыслить. Андерс говорил тебе, что я изучала в колледже русскую литературу? Мне хочется найти русских друзей. Я могла бы разговаривать с ними по-русски. Например, о Чехове,  - она взяла вино, отошла к дальней стене кухни и открыла дверь-жалюзи, ведущую в просторную кладовку.
        Марина прошла следом за ней.
        Даже там все было чисто и аккуратно, яркие коробки с крупами выстроены по высоте.
        Понизив голос, Карен продолжила тему:

        - Иногда мне кажется, что они слышат разговоры людей на улице, особенно если речь идет о нас. Мальчики знают все, судя по их разговорам между собой. Конечно, они не все понимают, но все слышат и запоминают. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, в каком возрасте ты потеряла способность слышать все вокруг?

        - Нет, я никогда об этом не думала,  - честно призналась Марина.
        С минуту Карен глядела куда-то невидящим взором, словно ее душа улетела из тела и так же быстро вернулась.

        - Сегодня я получила письмо.
        Глупо было спрашивать, но Марина все-таки произнесла имя Андерса; ее сердце бешено колотилось в груди.
        Карен кивнула и извлекла из кармана свитера голубой конверт аэрограммы. Положила его на ладонь, и они обе уставились на него, словно он мог в любую минуту выпустить крылья и улететь. Адрес написан рукой Андерса: «Карен Экман… Иден-Прери». Почерк - как у отличницы из приходской школы. Марина часто говорила ему, что он - единственный доктор среди ее знакомых, который пишет разборчиво.

        - Второе письмо за эту неделю,  - сообщила Карен.  - Первое пришло во вторник, но написано позже, первого марта. Тогда он был болен сильнее.
        Марина раскрыла рот.
        По идее, она должна была что-то сказать, но не находила слов.
        Он был мертв, он был болен, он был не очень болен…
        События перематывались назад, Андерсу становилось все лучше.
        Вот он покидает джунгли и возвращается в Манаус. Он улетает из Манауса и готовится к поездке у себя дома. Но на этот раз они знают, что его не нужно отпускать в Бразилию.
        Интересно, подумала Марина, сколько писем еще в пути и когда они попадут к адресату, ведь их по ошибке направляют окольным путем через Бутан? Тут даже не надо очень напрягаться, чтобы найти логичное объяснение, как это случилось. Так почему же у Марины задрожали руки и она залпом выпила свой бокал?..

        - Представляешь? Ты подходишь к своему почтовому ящику и достаешь из него пачку счетов и рекламы, а также письмо от умершего мужа. До сих пор я не испытывала ничего подобного в своей жизни и не готова к этому,  - Карен развернула аэрограмму и взглянула на строчки письма, но тут же отвела глаза.  - Вот почему электронная почта лучше. Ты получаешь электронное письмо и понимаешь, что муж твой жив, ты видишь, что он написал тебе несколько часов или минут назад, и тебе уже легче дышится. А когда приходит обычное письмо, ты вообще ничего не знаешь.

        - О чем он пишет? Ты можешь дать мне прочесть?  - прошептала Марина.
        Она не была уверена, что Карен показывает мальчикам отцовские письма. Ей хотелось узнать, пишет ли Андерс что-нибудь про доктора Свенсон и о том, где они работают, где их искать в джунглях.

        - Вообще-то, там нет ничего конкретного,  - пробормотала Карен, словно извиняясь, и протянула письмо Марине.



«15 февраля.
        Не слишком ли я тебя встревожу, если скажу, что тут я часто испытываю тревогу? Ведь ты заслуживаешь отнюдь не откровенности, а такого мужа, который способен проявить мужество в непростой ситуации. Но если я стану сейчас хорохориться, после того как столько писал о своей хандре, если я попрошу Нкомо или кого-то из Сатурнов, чтобы они совместными стараниями написали для меня за плату на листке бумаги нечто мужественное, а я перепишу их сочинение своим почерком труса, ты немедленно раскроешь мою уловку. Тогда ты сядешь в самолет, потом наймешь лодку и проводника и разыщешь меня в джунглях, потому что поймешь (никогда в жизни не видев меня в роли храбреца), как мне немыслимо трудно. Так что я не стану тревожить тебя, изображая смельчака. Ты всегда была сильной и мужественной. Вот почему ты осталась дома с тремя сыновьями, а я уехал в Бразилию - прохлаждаться. Вот почему ты прошлым летом сумела вытащить плоскогубцами гвоздь из пятки Бенджи. Увы, я не такой сильный и мужественный. У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня
опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли, и я боюсь, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга. Единственная вещь на свете, о которой я мечтаю, единственное, что способно придать смысл или значимость этому прозябанию,  - это шанс положить голову на твои колени. А ты гладила бы мне лоб своей теплой ладонью. Я знаю, ты сделала бы это ради меня. Ведь ты сильная и мужественная, и мне с тобой очень повезло… Проклятые листки бумаги. Никогда не хватает на них места. Я молюсь, истово, как исламский фундаменталист, хоть и нахожусь в Бразилии, чтобы письмоносец послал это письмо тебе, чтобы ты почувствовала всю весомость моей любви. Поцелуй за меня мальчишек. Целую твое нежное запястье.

     - А.»
        Марина сложила письмо и отдала Карен, а та сунула его в карман.
        Последствия от чтения этого письма были несравнимо хуже, чем от письма доктора Свенсон. Сам Андерс сообщал о близости своей смерти, его голос слышался за строчками так явственно и узнаваемо, словно он сам был вместе с ними в кладовке и сам читал вслух свое письмо. Перебарывая слабость в коленях, Марина оперлась рукой о полку с коробками микроволнового попкорна.

        - Кто такие Нкомо и Сатурны?
        Карен покачала головой:

        - Иногда он упоминает их, но я не знаю, кто они. Вероятно, до меня не дошли те письма, где он знакомит меня с ними. Могло бы затеряться и письмо от доктора Свенсон, то самое, с сообщением о его смерти.  - Карен провела пальцем по краю банки с горошком.  - Пожалуй, я не буду пока заказывать заупокойную службу, подожду твоего возвращения. Мне хочется, чтобы ты тоже присутствовала на ней.
        Марина взглянула на нее и кивнула.

        - Я не говорю им, что сомневаюсь в его смерти,  - сказала она, оглянувшись на чуть приоткрытую дверь кладовки, за которой сидели перед телевизором мальчики.  - Я знаю, что им нужен только один четкий ответ, пусть даже самый ужасный. Надежда - ужасная штука. Не знаю, кто придумал назвать надежду добродетелью, потому что это не так. Это чума. Надеяться - все равно, что идти с рыболовным крючком во рту, когда кто-то тянет, дергает за него. Все думают, что я раздавлена смертью Андерса, но на самом деле все гораздо хуже. Я все-таки надеюсь, что эта самая Свенсон солгала по какой-то неизвестной мне причине, что на самом деле она удерживает его либо где-то потеряла.
        Карен замолчала.
        Ее лицо внезапно озарилось пониманием, а из голоса исчезла паника.

        - Я говорю это, но при этом точно знаю, что это неправда. Никто не способен на такую чудовищную ложь. Но тогда это означает, что Андерс умер. Так он умер?  - прямо спросила она Марину.  - Я не чувствую этого. Ведь я бы почувствовала, если бы он умер. Верно?  - Ее глаза наполнились слезами.
        Она смахнула их кончиками пальцев.
        В такой ситуации не было бы ничего приятнее, чем откровенная ложь, что Андерс жив, или даже несмелое признание возможности этого. Но если Марина согласится с таким предположением - это будет еще один крючок во рту Карен Экман.
        Поэтому Марина сказала, что Андерс умер.
        Карен сунула руки в карманы и, опустив голову, уставилась на очень чистый деревянный пол.
        Марина сказала:

        - Он прислал мне открытку из Манауса и два письма из джунглей, написанные сразу после приезда. Они почти целиком посвящены птицам. Я показала их мистеру Фоксу. Если хочешь, я дам тебе прочесть.

        - Они нужны мальчикам,  - ответила Карен.  - Пожалуй, нужно собрать все письма вместе. Для будущего.
        Марина никогда не страдала от клаустрофобии, а в кладовой было просторно. Но тут ей захотелось открыть дверь и выйти наружу. Банки с зеленой фасолью, бутылки с клюквенным соком, пачки овсяной муки надвигались на нее, грозно росли в размерах…

        - Я не знаю, сколько там пробуду.

        - Что бы там ни было, не оставайся там надолго.  - Карен вымученно улыбнулась.  - Это серьезная ошибка.
        Они попрощались.
        Марина прошлась в одиночестве под бескрайним шатром бархатной ночи, растворилась в океане тьмы и стряхнула с себя жесткую, тесную скорлупу, в которую была заключена. Интересно, подумала она, настанет ли в ее жизни время, лет через десять или двадцать, когда она перестанет вспоминать о письме Андерса к жене. «Ведь ты сильная и мужественная, и мне с тобой очень повезло». Пожалуй, нет. Она, его коллега, отвечает за его смерть. Она понимала Карен с ее надеждой и была бы не прочь и сама обрести чуточку оптимизма.
        Тогда с какой радостью она поехала бы в Бразилию на поиски Андерса!
        Но ей предстояло лишь подтвердить факт его смерти и довести до завершения его труд. За годы работы над одинаковой темой в самой маленькой лаборатории компании «Фогель» они привыкли при необходимости подстраховывать друг друга.
        Марина наполнила свои легкие морозным воздухом, пахнувшим одновременно зимой и весной, остатками снега, оттаявшей землей и даже чуточку - зеленой травой. Они с Андерсом были единодушны и в этом: оба не мыслили жизни без Миннесоты.
        Марина нарочно внушала себе, что боится летать на самолетах, чтобы не уезжать дальше Дакоты. Как ее мать и все энергичные и светловолосые предки по материнской линии, она была дочерью Миннесоты, ее прерий и звездных ночей. Вместо страсти к перемене мест у Марины крепло желание остаться в родных местах.
        Она ощущала притяжение именно к этому месту на земном шаре.
        Суровый ветер несся по равнинам, и ничто не стояло на его пути, кроме высокой женской фигуры.
        Пару минут Марина стояла и мерзла, но не выдержала и спряталась в машине.
        Подъехав к дому, она обнаружила возле него машину мистера Фокса. Сам он грелся внутри, включив печку. При виде Марины он опустил стекло.

        - Я пытался дозвониться до тебя. Безуспешно,  - сообщил он.

        - Я ездила к Карен, прощалась.
        Ей захотелось рассказать ему о письме Андерса, но времени оставалось совсем мало.
        Да и вообще - что она могла сказать?
        Минувшая неделя прошла не так, как хотелось бы обоим. Они виделись в основном в офисе, в присутствии членов правления. В сложившейся ситуации Марине хотели дать полный и детальный перечень требований к ее поездке.
        Понимала ли она, что от нее ждут?
        Ей предстояло прилететь в Манаус, побывать в квартире доктора Свенсон (адрес у них имелся, Андерс нашел людей, которые его знали), затем… и т. д. и т. п.
        Марина не выспалась и была взвинчена после приема лариама. Она сидела на совещаниях и ничего не слышала, лишь бессмысленно рисовала каракули ручкой с логотипом «Фогель Фармацевтика». Она не слушала даже тогда, когда давала относительно внятные ответы на их нервные вопросы. Вместо этого она думала о своем отце, что она не простилась с ним, потому что не хотела пропускать занятия в середине семестра. В детстве ее ограждали от серьезных ситуаций, ей лишь сказали, что отец болен и надеется, что она его навестит. Услышав об этом, она решила, что у нее еще много времени, а на самом деле его не было совсем. Она думала о матери - ее попросили не присутствовать на его похоронах, и она сидела в своем отеле из уважения к его второй жене. Она думала об Андерсе и его определителях птиц; интересно, сохранила ли их доктор Свенсон? Приехав в Бразилию, она постарается посмотреть тамошних птиц… Андерс был бы рад этому… Она воспользуется его биноклем. Ведь доктор Свенсон упомянула в своем письме, что она сохранит его личные вещи, значит, и бинокль тоже. А его фотоаппарат! Она сфотографирует им птиц для мальчиков…

        - Можно мне войти в дом?  - спросил мистер Фокс.
        Марина кивнула в темноте.
        Он пошел следом за ней к входной двери и остановился прямо за ее спиной. Пока она шарила в сумочке в поисках ключей, он загораживал ее от ветра. Его забота растрогала Марину, она почувствовала комок в горле, не сумела взять себя в руки и заплакала.
        Отчего? Из-за Карен и того письма?
        Из-за Андерса, написавшего его, или из-за мальчишек в пижамных штанах? А может, виновником был лариам?
        Когда она принимала таблетки, любые пустяки могли вызвать у нее слезы - газетные истории, песни по радио.
        А может, все дело в том, что она отдала бы что угодно, чтобы эту чашу, то есть командировку в Бразилию, пронесли мимо нее?
        Она повернулась и обняла мистера Фокса за шею. Он поцеловал ее прямо там, под уличным фонарем. Их могли видеть все, кто проезжал мимо. Она крепко прижалась к нему, словно их хотели оттащить друг от друга.
        Плевать на мороз и ветер. Теперь ничего не имело значения. Раньше они делали все неправильно, принимали ужасные решения - ждать и смотреть, как будут развиваться их отношения, не демонстрировать их открыто. Они не хотели давать повод для сплетен, тем более, что сами ни в чем не были уверены. Мистер Фокс всегда тут же говорил ей, что у их отношений нет будущего, проблема в его возрасте. Он слишком стар для нее. Даже когда они лежали в постели - его рука под ее спиной, ее голова у него на груди - он говорил, что умрет намного раньше и оставит ее одну. Лучше бы она нашла себе партнера своего возраста и не тратила на него свои молодые годы…

        - Прямо сию минуту?  - с издевкой спрашивала она.  - Я должна прямо сейчас встать с постели и идти искать партнера?
        Тогда он прижимал ее к себе еще крепче и целовал в макушку.

        - Нет,  - он гладил ладонью ее голое плечо.  - Пожалуй, не сейчас. Немножко подожди.

        - Знаешь что? Это я умру первой. У меня на это больше шансов,  - она говорила так, потому что очень хотела продолжения их романа; к тому же - она опиралась и на медицинский факт: молодые очень часто уходили из жизни раньше старшего поколения.
        Но в этот вечер она посмотрела на их разговоры в ином свете: сейчас, когда они целовались, над ними витал призрак ее смерти.
        Конечно, если следовать логике, смерть Андерса не могла ничего предвещать для Марины; но Андерс умер, а ведь перед своим отъездом он и не предполагал, что не вернется домой. Не думала об этом и Карен, иначе она никогда не отпустила бы мужа в Бразилию.
        Мистер Фокс жалел, искренне жалел, что попросил Марину лететь в командировку. Он так и сказал. В ответ Марина призналась, как она страшно жалеет, что согласилась. Но она была очень хорошей студенткой, и очень хорошим доктором, и очень хорошей сотрудницей, любовницей и другом, и если ее просили о чем-нибудь, она выполняла просьбу, будучи уверенной, что раз человек просит, значит, ему это важно. Она добилась успехов в жизни, потому что редко отклоняла просьбы. Так почему же ей изменять своим правилам теперь?
        Они оба стукнулись ногами о кофейный столик, когда шли по дому, не зажигая света. Прижались к стене в тесном коридоре. Ворвались в спальню, упали на постель и до изнеможения исчерпали любовь и гнев, извинения и прощение, все, что могло прийти им в голову и выразить то, для чего они не находили слов. Когда все закончилось, они заснули, изнеможенные.
        И тут Марина закричала.
        Как это случилось, она и сама не могла объяснить. Прошла целая минута, а она никак не могла проснуться и продолжала жить в чертогах своего сна, где единственным выбором был крик. Открыв глаза, она увидела испуганное лицо мистера Фокса. Он держал ее за плечи и, казалось, был готов закричать и сам. Она едва не спросила его, что случилось, но потом все вспомнила.

        - Я принимаю лариам,  - сообщила Марина. Во рту не было слюны, и без этой смазки слова прилипали к ее губам.  - Его побочное действие - кошмары.
        Она соскочила с постели и, присев на корточки, накинула на плечи простыню. Закрыла лицо руками. Ей казалось, что она слышит шорох пота, текущего по ее шее. Теперь она проснулась окончательно.
        Ее рейс в шесть сорок пять утра из аэропорта Сент-Пол - Миннеаполис.
        Она еще успеет собрать вещи, полить цветы и вытащить из холодильника скоропортящиеся продукты.
        Вот только нужно встать на ноги.
        Мистер Фокс сел рядом с ней и обнял ее за колени.

        - Что тебе приснилось?  - спросил он.
        Она хотела сказать ему правду, потому что любила его. Но не знала, как выразить свой сон словами. И она ответила ему так же, как в детстве отвечала матери: это было что-то ужасное, но что именно, она не помнит…


        Когда мистер Фокс вез ее в аэропорт, шоссе было сухим от мороза, а на обочинах белели остатки снега, хотя накануне днем воздух прогрелся до пяти градусов тепла. Таково непостоянство весны. Утренняя мгла казалась темнее ночной. Они были взвинчены недосыпом и разговорами и, выехав с большим запасом в расчете на чудовищный поток машин, не учли, что еще очень рано и водители гипотетического чудовищного потока машин еще сладко спят.
        Они приехали в аэропорт в начале шестого.

        - Я провожу тебя до стойки регистрации,  - сказал он.
        Она покачала головой.

        - Я пойду одна. Тебе надо заехать домой и собраться на работу.
        Она не знала, зачем это сказала.
        Ей хотелось не разлучаться с ним никогда.

        - Я хочу сделать тебе на прощанье подарок,  - сказал мистер Фокс.  - Вчера я приехал к тебе ради этого, но потом забыл.
        Он открыл бардачок, вытащил маленький черный чехол, расстегнул на нем «молнию» и извлек какой-то явно очень дорогой телефон.

        - Знаю, ты сейчас скажешь, что у тебя уже есть телефон. Но поверь мне, такого у тебя нет. По этому телефону ты сможешь звонить из любой точки мира, отправлять и получать письма и пользоваться джи-пи-эс. Так что заодно определишь и свое местонахождение, когда приедешь к доктору Свенсон.
        Он сиял от радости…

        - Все готово к работе. Я уже ввел свои телефонные номера. Все инструкции в сумке. Может, ты прочтешь их в самолете?
        Марина посмотрела на повеселевшее лицо босса. Прямо хоть снимай документальную короткометражку про отважного фармаколога, отправляющегося на далекую Амазонку!

        - Спасибо, мне наверняка пригодится.

        - Продавец сказал, что можно звонить хоть из Антарктиды.
        Марина изобразила изумление.

        - Я хочу поддерживать с тобой постоянную связь. Хочу быть в курсе всего, что там происходит.
        Она убрала телефон и крошечные наушники в сумку.
        С минуту они сидели молча. Потом Марина решила, что пора прощаться.

        - Как насчет твоих снов?  - спросил мистер Фокс.

        - Они прекратятся.

        - Но ведь ты продолжишь принимать лариам?
        Они купались в световом потоке, льющемся сквозь высокие стеклянные стены аэропорта. Почему в аэропортах всегда такие до нелепости высокие потолки? Чтобы создавать у пассажиров соответствующее настроение перед полетом?..
        Мистер Фокс смотрел на нее серьезно и требовательно.

        - Конечно,  - ответила она.
        Он вздохнул и взял ее за руку.

        - Вот и хорошо,  - он сжал ее пальцы.  - Хорошо. У тебя будет огромное искушение выбросить таблетки, раз из-за них тебе снятся такие сны. Я не хочу, чтобы ты там заболела…  - Он умолк.

        - …И подцепила желтую лихорадку,  - добавила она.
        Мистер Фокс вдруг почему-то сосредоточился на руке Марины, словно хотел напоследок изучить ее форму и величину. Рука была левая - он сидел с левой стороны. Кончиками пальцев он провел по ее безымянному пальцу, словно надевал на него кольцо. Вот только кольца-то не было.

        - Ты прилетишь туда, выяснишь все, что сможешь, и сразу назад,  - он заглянул ей в глаза.  - Обещаешь?
        Она пообещала.
        Он все еще не отпускал ее безымянный палец. У нее на губах вертелся вопрос - что это означает, то ли самое, о чем она думает? А вдруг она ошибается? Ей не хотелось услышать от него нежелательный ответ. Они вместе вышли из машины на утренний холод. Мистер Фокс вытащил из багажника чемодан, поцеловал Марину и потребовал, чтобы она еще раз пообещала ему, что будет вести себя осторожно и быстро вернется домой.
        Потом он сел в машину и уехал.
        Марина стояла на ледяном ветру и глядела на удалявшиеся габаритные огни, пока они не затерялись среди других машин. Тогда она покатила чемодан к главному терминалу аэропорта и поставила его возле барьера. Вслед за этим она расстегнула «молнию» на чехле и, вытащив телефон, зарядное устройство и инструкции, пошарила внутри его, ожидая найти кольцо. Телефонный чехол был единственным местом, куда мистер Фокс мог его положить. Если он так сделал, тогда все хорошо, тогда она воспользуется новым телефоном, позвонит мистеру Фоксу и скажет: да, она согласна стать его женой.
        Но когда, все обшарив, Марина ничего не нашла, кроме собственной глупости, она сложила все назад, а инструкции сунула в сумочку, на случай, если ей захочется изучить их во время полета. Телефон она запихнула в чемодан и стала шарить руками по аккуратно сложенным блузкам и нижнему белью, паре туфель, пока не нашла маленькую косметичку, как две капли воды похожую на чехол от телефона. В ней она держала лекарства: аспирин, пептобисмол, амбиен, антибиотики широкого спектра. Она вытащила упаковку лариама и, не задумываясь, сунула его в контейнер для мусора. И тут же подумала, что у нее явные проблемы с воображением, раз ей даже не приходило в голову, что таблетки можно просто выбросить…
        Увы, выбросив лекарство, она не избавилась от снов; они будут терзать ее до тех пор, пока в крови остается лариам, поэтому в самолете она всячески старалась не заснуть, хотя ночью спала всего часа три. Фирма купила ей билет бизнес-класса до Майами, а оттуда до Манауса. Просторное кресло приняло ее в свои объятья, располагая к отдыху. В семь тридцать утра сидевший рядом с ней мужчина в черно-сером костюме попросил у стюардессы «Кровавую Мэри». Интересно, подумала Марина, каким классом летел Андерс и дали ли ему, как ей, сотовый телефон с джи-пи-эс?
        Что-то не верится.
        В воздухе слегка запахло водкой и томатным соком. Голова Марины упала на плечо, и перед ней появился мистер Фокс. Он держал ее за безымянный палец и призывал вернуться домой.
        Она тут же вскинула голову.


        Жену мистера Фокса звали Мэри. Она умерла от неходжкинской лимфомы в пятьдесят пять лет. В том году Марина пришла работать в фирму «Фогель». Если бы у Марины было больше времени на размышления (а его было немного), вероятно, она бы сделала вывод, что, как бы ни опровергал это мистер Фокс, к Марине его влекло то, что она была намного моложе его и поэтому повторение ситуации, которую он уже пережил, было менее вероятным.
        Впрочем, это едва ли объясняло, почему он послал ее в Бразилию…
        Мистер Фокс повесил в рамке фотографии жены - одну на кухне, другую, где Мэри была с двумя дочерьми, в соседней комнате. На них она выглядела очень симпатичной: широко раскрытые глаза, добрая улыбка, густые волосы пшеничного цвета завязаны узлом на затылке. Мэри преподавала математику в школе в Иден-Прери; там учились и ее дочки.

        - Мы не знали никаких проблем с учебой и воспитанием,  - сообщил как-то мистер Фокс, взяв в руки фотографию.

        - Вот Элли, она очень похожа на мать,  - он показал на младшую дочь.  - Сейчас она - интерн в клинике Кливленда, специализируется на радиологии, замужем за учителем английского. А вот Алиса не замужем,  - он передвинул палец на девочку с более темными волосами.  - Она сейчас живет в Риме, маклер по международным долговым обязательствам. В Италию она поехала, когда училась в колледже Вассара, и ей там понравилось. По ее словам, в душе она итальянка.
        Марина вглядывалась в лица дочерей мистера Фокса.
        Девочки были еще маленькие, вероятно, шести и восьми лет. Трудно было представить их врачом и финансистом. Мэри на снимке была моложе, чем сейчас Марина; она сияла здоровьем, как сияли искорками речные волны за ее спиной. Мать и дочки стояли на берегу реки возле перевернутого каноэ. Они держали весла и улыбались; их улыбки были адресованы мистеру Фоксу - сорокалетнему отцу семейства, нажимавшему на кнопку фотоаппарата.

        - Я-то думал, что они останутся здесь,  - вздохнул он, вешая фотографию на место.  - Может, и уедут на время, чтобы закончить учебу, но потом вернутся, выйдут замуж, родят нам внуков. Тогда я мало думал о смерти, но в душе был уверен, что Мэри переживет меня, по крайней мере, лет на десять. Она всегда была активной сторонницей здорового образа жизни. Ходила в походы, питалась овощами, никогда не курила, была очень общительная. Я мог поклясться чем угодно, что она меня переживет.
        Он задумчиво постучал пальцем по верху рамки.

        - Такая наивность с моей стороны, верно?
        И правда, все дело в наивности, подумала Марина.
        Вот Карен - вышла замуж за Андерса и родила ему троих сыновей; они оба верили, что он всегда будет рядом, чтобы заботиться о них. Карен и Андерс наивно думали, что никто из них не умрет так рано, ведь они так нужны друг другу и своим сыновьям! Если бы они хоть на минуту предположили, что все обернется для них так, как обернулось, вряд ли им хватило бы смелости начинать совместную жизнь. Да и сама Марина появилась на свет из-за наивности матери, поверившей, что любовь одержит верх над стремлением вернуться на родину, и отца, думавшего, что он сможет забыть свою страну ради девушки из Миннесоты. Если бы ее родители не были столь простодушными и полными надежд, она бы не родилась. Марина представила своих родителей в виде практичной и расчетливой парочки, и вдруг кинопленка с ее жизнью прокрутилась вспять, пока маленькая героиня не канула в небытие. Да-да, наивность - питательная среда, субстрат для выживания вида, для продолжения рода человеческого. Так что Марина, все понимавшая, могла тем не менее надеяться, что мистер Фокс когда-нибудь предложит ей руку и сердце…
        Она и сама была когда-то замужем за однокашником, но теперь не относилась к тому браку всерьез. Они поженились на третьем году ее ординатуры и без всяких сожалений развелись в конце пятого. За два с половиной года они с мужем практически никогда не пробуждались одновременно. Если бы не свадьба, хоть и скромная, это было бы просто неудачное сожительство с приятным мужчиной. Она и сама была наивной, поверив, что они смогут построить семью на том, особенно трудном, отрезке их учебы, хотя все знакомые убеждали их в обратном. Она тоже верила, что любовь все одолеет, а когда этого не произошло, лишилась не только мужа, но и иллюзий. За неделю до развода ей стукнуло тридцать. Они с мужем купили в канцелярском магазине комплект бланков, необходимых для развода, сели за кухонный стол и дружно их заполнили. Ему досталась мебель в спальне, она взяла себе мебель из гостиной. В порыве великодушия она предложила ему забрать кухонный стол и стулья, на которых они сидели; он милостиво согласился, зная, что она сделала это искренне. В Балтимор прилетела ее мать - помочь ей найти небольшую квартиру и забрать себе
Маринину половину свадебных подарков, ставших постылыми. В тот тяжелый день Марине больше всего на свете хотелось лечь на диван в гостиной, выпить стакан шотландского виски и выплакаться.
        Но не было времени. Через шесть часов ей нужно было вернуться в госпиталь.
        В том, что ей захотелось среди бела дня лечь на диван и напиться, был виноват не конец семейной жизни, а конец ординатуры по акушерству и гинекологии. После четырех лет из пятилетней программы она переключилась на клиническую фармакологию и обрекла себя еще на три года учебы. И хотя мать приехала в Балтимор специально, чтобы поддержать ее после развода, Марина не сказала ей, с чем она порвала на самом деле. Она не сказала ей, что жизнь, которую она испортила, принадлежала не ей, и не Джошу Сью, а кому-то еще, кого она даже не знала. Она не рассказала матери ни про несчастье, ни про последовавшую за ним испанскую инквизицию. Целый год она не говорила ей, что перевелась на фармакологию, а потом упомянула об этом буднично, словно о самой естественной в мире вещи.
        Она не рассказала матери про доктора Свенсон.
        Марина зябко поежилась.
        Под самолетом простиралась мягкая и белая облачная равнина, отгораживавшая пассажиров от земной поверхности.
        Где они летели - сказать было невозможно.
        Она оперлась затылком о подголовник и решила чуточку вздремнуть. Пару минут, не больше. Такой волшебный трюк она освоила в годы ординатуры, когда засыпала, войдя в лифт, и просыпалась на нужном этаже. После этого она быстро встряхивала головой и входила в палату пациента, не так чтобы отдохнув, но более-менее восстановив силы.
        Нащупав кнопку на подлокотнике, она нажала на нее и откинула назад спинку кресла. Установила свой внутренний будильник на пять минут и сдалась на милость сна, который не отпускал ее с тех пор, как кошмары вытолкнули ее утром из постели. На этот раз она увидела себя не в Калькутте. Раздвинулись двери лифта, и она очутилась в холле с кафельным полом в фирме «Фогель». Неожиданно вся прошедшая жизнь предстала перед ней в ином свете. Она поняла, что должна была рассказать Андерсу про доктора Свенсон. Конечно, трудно было предугадать, как отзовется ее история на его командировке в Амазонию. Но она решила не говорить ему про нее не оттого, что такая информация была бы для него лишней. Нет-нет, она избегала лишних проблем для себя. Ясное дело, Андерс обрадовался бы любой подсказке. Не исключено, что эти дополнительные факты могли бы изменить его участь. Как минимум он вел бы себя осторожнее. Чем больше Марина думала об этом, тем стремительнее шла по холлу. Стеклянные двери лабораторий и офисов были темными. Все коллеги уже ушли домой.
        Все, кроме Андерса.
        Он сидел за своим столом спиной к ней. Это было необычно. Утром она всегда являлась на работу раньше него. Он отвозил мальчиков в школу. Теперь, при виде его широкой прямой спины и выцветших волос она вскрикнула от радости.

        - Я боялась, что пропаду тут без тебя,  - сказала она.
        Ее сердце выстукивало 150, а то и 160 ударов в минуту.
        На его лице отразилось легкое удивление:

        - Я действительно уходил из лаборатории. Почти дошел до парковки, как вдруг спохватился, что забыл свои часы.
        Тут он надел браслет на левую руку и щелкнул замком. Андерс всегда снимал утром часы, да и все они снимали - слишком часто приходилось мыть руки, надевать и снимать резиновые перчатки.

        - Что с тобой? За тобой словно собаки гнались.
        Он положил ей руку на плечо и вдруг начал трясти ее, сначала деликатно, потом все сильнее.

        - Мисс,  - говорил он, словно они не были знакомы давным-давно.  - Мисс…
        Марина открыла глаза.
        Мужчина в костюме тряс ее за плечо, а стюардесса заглядывала ей в лицо. Марина увидела прямо перед собой женский рот, густо накрашенный розово-коричневой помадой.  - Мисс?..

        - Извините,  - пробормотала она.

        - Что, неприятный сон приснился?  - спросила стюардесса, выпрямляясь.
        Теперь Марина увидела ее целиком. Сколько времени она тратит утром на такую обильную косметику? Во сколько ей приходится вставать?

        - Вам принести воды?
        Марина молча кивнула. Когда имеешь дело с лариамом, не сразу и понятно, где сон, а где явь. «Фогель», Андерс, лаборатория - они все еще здесь, рядом с ней, реальные, нужно лишь закрыть глаза…
        Зато самолет относился скорее к области кошмаров.

        - Я и сам не люблю летать,  - заметил мужчина в костюме и отхлебнул «Кровавую Мэри».  - Держусь только на лекарствах.

        - Нет-нет, я не боюсь,  - возразила Марина.
        Что же она все-таки собиралась сказать Андерсу?..

        - Нет, боитесь, судя по вашим крикам,  - возразил мужчина; раздраженно или дружески - Марина не поняла. Сейчас ей вообще было мало что понятно. Она взяла с подноса стюардессы чашку с водой и выпила ее всю.

        - Мне снятся страшные сны,  - сообщила Марина и добавила: - В самолетах. Я постараюсь больше не спать.
        Мужчина скептически покосился на нее. В конце концов, они ведь соседи, хоть и поневоле…

        - Ну а если все-таки заснете, будить вас или нет?
        Марина призадумалась.
        То и другое было неприятно.
        Ей вовсе не хотелось кричать во сне; но не хотелось и почувствовать снова на своем плече чужую руку, которая тебя тормошит. Невыносимой была и интимность ситуации, когда спишь рядом с незнакомцем и, возможно, издаешь какие-либо звуки и дергаешься.

        - Не надо,  - сказала она и поскорее отвернулась.
        Да, точно, она собиралась рассказать Андерсу о докторе Свенсон. Занятная штука, наше подсознание, когда тебе начинает казаться, будто ты можешь набело переписать то, что уже произошло.
        Когда Андерс был жив, ей никогда не приходило в голову рассказывать ему о случившемся. Теперь он умер, а она убедила себя, что должна была обо всем рассказать.
        Огромное подавленное чувство вины, сидевшее в ней много лет, зашевелилось, дало о себе знать.
        Разве не логично, что вина будит вину?
        Когда-то давно у Марины Сингх случилась профессиональная неудача, и тогда она ушла из акушерства и гинекологии. Она никогда не рассказывала о ней ни матери (та удивлялась, с чего это ее дочка так нелогично сменила программу специализации), ни мистеру Фоксу - он знал ее лишь как фармаколога.
        С людьми, знавшими подробности происшествия,  - Джошем Сью и тогдашними друзьями - она постепенно перестала общаться. Давно не слышала она и о докторе Свенсон. Марина с огромным трудом запретила себе вспоминать ту историю и больше не прокручивала в памяти события, не анализировала моменты, когда все могло бы произойти иначе…


        Марина Сингх была старшим ординатором, а доктор Свенсон штатным врачом госпиталя. В ту самую ночь или, как говорилось потом на наблюдательном совете, «в упомянутую ночь», она работала в окружном госпитале Балтимора. Хлопот выдалось много, но бывало и хуже. После полуночи привезли женщину, у которой уже три часа продолжались схватки. У нее уже было двое детей, и она, по ее словам, не торопилась ехать в госпиталь…

        - Как вы себя чувствуете?  - спросила стюардесса.

        - Все в порядке,  - ответила Марина. Ее глаза были горячими и сухими; она старалась их не закрывать.

        - Вы не смущайтесь. Ваш симпатичный сосед разбудил вас вовремя.
        Симпатичный сосед улыбнулся Марине. В его улыбке сквозила слабая надежда получить вознаграждение за благородный поступок.

        - Далеко не всегда соседи проявляют такое понимание,  - продолжала стюардесса. Она не торопилась уйти. В бизнес-классе мало пассажиров и делать особенно нечего.  - Когда рядом кто-то храпит или кричит, они возмущаются, да так громко, что их слышно даже в хвостовом туалете.

        - Все уже в порядке,  - повторила Марина и отвернулась к окну. Ей захотелось поискать свободное место где-нибудь возле хвостового туалета…
        Так что же все-таки случилось той ночью, как отделить действительный ход тех событий от позднейших фантазий?
        Марина попробовала перенестись в само событие, а не пересказывать его долго и нудно. Она с удивлением вспомнила, что ей понравилась пациентка - двадцативосьмилетняя афроамериканка, высокая, широкоплечая, с огромным животом. Ее курчавые волосы были выпрямлены и зачесаны назад. Если она и боялась родов, то никак этого не показывала. В перерывах между схватками, а иногда и во время них, она рассказывала о других своих детях: двух девочках, у которых теперь появится брат. Марина сообщила по пейджеру доктору Свенсон, что схватки участились и идут теперь каждые четыре минуты, но родовой канал пока не расширился; сердцебиение плода нестабильное; если ситуация не исправится, нужно будет делать кесарево.
        Но доктор Свенсон заявила, что картина ей ясна, и велела Марине ждать. Она не разрешила ей действовать самостоятельно…

        - Что-нибудь видно в иллюминатор?  - поинтересовался сосед.

        - Нет,  - ответила Марина.

        - Я не понимаю, как вы выдерживаете. Сам я стараюсь не сидеть возле иллюминатора, а если все-таки приходится, я закрываю шторку и убеждаю себя, что я еду в автобусе. Прежде я вообще не мог летать. Потом посещал специальный тренинг, где нас учили самогипнозу. Теперь я почти не боюсь, но самогипноз действует лишь в сочетании с алкоголем. Хотите выпить?
        Марина отказалась.

        - Хотите газету?
        Марина посмотрела на него. Ее попутчик был бледен, на щеках горели красные пятна. Ему явно хотелось, чтобы она спросила, зачем он летит в Майами и полетит ли потом дальше или останется там. Вот он обалдеет, если она сообщит ему, что летит в Южную Америку! Тогда он спросит, что она собирается там делать… Нет, лучше она промолчит.

…Кесарево она делала и раньше, но в ту ночь ей было велено ждать и наблюдать, а если ничего не изменится, то через час позвонить.
        Сердцебиение плода слабело и усиливалось, слабело и усиливалось, но родовые пути пациентки так и не расширились. Марина еще раз послала сообщение доктору Свенсон, ждала и ждала ответа, но напрасно. Взглянув на часы, поняла, что часа еще не прошло, только сорок пять минут. Для доктора Свенсон правила были нерушимы. Она их не выполнила. Именно такая строгость правил всегда восхищала Марину - но только до того момента. Пациентка попалась разговорчивая, а время на разговоры у них было. Она пожаловалась, что очень устала и не только от схваток. Всю прошлую ночь она не спала - у двухлетней дочки болели уши. Муж высадил ее возле госпиталя пару часов назад, а сам повез девочек к своей матери. Два часа туда и два обратно, но, судя по всему, он еще успеет вернуться к началу родов. Лучше уж она подождет его. При первых двух его не было, обстоятельства не позволили, он не виноват…
        Голос ее звучал громко, громче, чем нужно в маленькой палате.

        - После родов всегда моментально забываешь, как это было,  - вздохнула она.  - Я вот не помню, было ли так же тяжко в те разы.
        Тут она улыбнулась и добавила:

        - В этом-то все и дело, верно? Ведь если бы женщины помнили свои муки, разве захотели бы они рожать других детей? И что тогда? Конец человечеству?
        Час тридцать. Два часа ночи. Три часа.
        Никакого ответа от доктора Свенсон.
        За это время Марина приняла еще двое родов - те прошли без осложнений и не требовали присутствия штатного доктора. Женщины знали, как вытолкнуть из себя младенца. И даже когда не знали, процесс не останавливался.
        Марина вернулась к роженице. Та терпеливо ждала.
        Марину охватил ужас.
        Потом, когда она вновь и вновь мысленно прокручивала тот фильм, во сне и наяву, именно эту его часть она анализировала тщательней всего, замедляя ход событий почти до нуля, рассматривала отдельно каждый кадр. И пугало ее не то, что роженица умрет или потеряет ребенка - нет!
        Ее пугало, что она сделает что-то неправильно в глазах доктора Свенсон.
        Вот если бы она действовала точно по инструкции и позвонила на пятнадцать минут позже, ничего подобного бы не случилось. Конечно, она усвоила этот урок. Конечно, доктор Свенсон вот-вот приедет…
        Все сестры понимали ситуацию. Они готовили пациентку к операции, звонили анестезиологу, чтобы его разбудить, и приговаривали: «Мы готовим все, чтобы доктор Свенсон приехала и сразу взялась оперировать». Конечно, Марине нужно было позвонить другому доктору, но ей это даже не пришло в голову. Она тянула время, чтобы обезопасить себя.
        Если бы она не ждала так долго… если бы не ждала до тех пор, когда все накренилось, и для нее не осталось другого выхода, как действовать…


        Самолет резко нырнул вниз, потом выровнял курс.
        Воздушная яма, пустяк, но на долю секунды пассажиры подумали одно и то же: вот и конец!
        Мужчина в костюме схватил Марину за руку, но тут ситуация исправилась.

        - Вы заметили это?  - в панике прошептал он.



…Нет-нет, все началось гораздо раньше, за годы до этого, в начале ординатуры или даже в медицинской школе, в самый первый день, когда с амфитеатра студенческой аудитории Марина увидела доктора Свенсон. Нет слов, чтобы описать, как восхищалась Марина ее умом и профессионализмом! И не одна она, а все студенты. Ежеминутно. Доктор Свенсон не утруждала себя и не запоминала их имена, но они все равно подчиняли свои жизни ее воле. К девушкам из своей группы она относилась особенно жестко. Она рассказывала им, как сама училась в медицинской школе, как после ее появления мужчины объединились, чтобы изгнать ее. Они построили баррикаду из своих тел, пинали ее, когда она карабкалась по их головам. А вот сейчас все девушки осваивают профессию врача, не понимая этого и не ценя тех усилий, которые она проделала ради них…
        Нет, Марина не хотела быть такой, как доктор Свенсон, даже не думала об этом. Просто ей нужно было убедиться, что она способна провести пять лет своей жизни по стандартам доктора Свенсон. Но не смогла: внезапно почувствовала, что сыта по горло. Где-то на заднем плане она ощущала присутствие мужчины в своей жизни.
        Потом он отпустил ее.
        Она никогда не смогла бы рассказать эту историю Андерсу, даже если бы это помогло ему быть настороже, даже если бы спасло ему жизнь.
        В конце концов, у него были собственные сыновья.


        Кожа на животе роженицы натянулась до предела и казалась тонкой, как оболочка воздушного шарика. Марина помнит выступившую на нем испарину. Она разрезала кожу, добралась сквозь жировой слой до фасции, думая о том, что времени совсем не осталось. Ее руки работали втрое быстрее обычного, и вот уже перед ней матка. Ей казалось, что она спасает своей быстротой жизнь ребенка, но в тот момент, когда она поняла, что перед ней головное предлежание, лицом вверх, лезвие скальпеля рассекло его голову в середине, на границе волосяного покрова, и она остановила руку лишь на середине щеки.
        Потом она чувствовала это на своем лице - тот решительный надрез, когда скальпель прошелся по глазу.
        Почувствовал это и отец ребенка, когда в ту ночь вернулся в госпиталь и обнаружил жену под наркозом, а сына - со шрамом и слепого на один глаз.
        Марина вышла к нему в холл и сообщила, что произошло.
        Он сморщился точно так же, как сморщилась она сама. Тогда ему не позволили взглянуть на младенца. Над ним уже хлопотали специалисты, но исправить все до конца было уже невозможно.
        Из ординатуры ее не выгнали, Марина удивляется этому до сих пор.
        Когда завершилось расследование и был закрыт судебный иск, ей позволили вернуться.
        Самое ужасное, что роженица ее не винила.
        Она хотела получить компенсацию за причиненный ущерб, но не желала причинить зла Марине. Она сказала, что доктор все делала правильно, кроме этой ошибки. Этой самой ошибки.
        Так что Марину она выгородила.
        Но после этого Марина не могла видеться со своими однокашниками, не могла прикасаться к пациентам. Не могла она и вернуться к доктору Свенсон - на разбирательстве дела та заявила, что старший ординатор получила указание не предпринимать самостоятельных действий, что в течение тех трех часов сердцебиение плода слабело, но всякий раз возвращалось к норме. Можно было не спешить. Не исключено, что через час-другой расширился бы родовой канал.
        А может, еще десять минут - и плод бы погиб.
        Ответа никто не знал.
        Марина была тонущим кораблем, и доктор Свенсон отвернулась от нее и ушла по твердой суше. Вероятно, доктор Свенсон даже не узнала бы ее в лицо, если бы они встретились в коридорах госпиталя.
        И вообще, Андерс ни за что не отказался бы от такой заманчивой командировки. Тем более в разгар надоевшей зимы, когда появилась возможность перенестись в вечное лето Амазонии, фотографировать северных каракар и других экзотических птиц. Вот он и полетел туда, и умер, и она теперь летит в Бразилию и надеется выяснить, что же случилось с его мертвым телом. Всю ночь она провела с роженицей, лишила глаза ее ребенка, и теперь ее глаза закрывались сами собой, открывались, закрывались.
        Такова была цена ее поездки на поиски доктора Свенсон - воспоминания.
        Потом она все-таки пошла по темному холлу в свою лабораторию, хоть и обещала соседу по полету, что не сделает этого. Там она взяла в руки фотографию экмановских сыновей, стоявшую на столе Андерса,  - на ней все трое охвачены приступом веселья. Сияющие улыбки мальчишек, казалось, даже освещали темную лабораторию.
        И тут дверь открылась опять.
        Что забыл Андерс на этот раз? Бумажник? Ключи? Неважно. Марине хотелось только одного - чтобы он вернулся.
        Но вошел ее отец.

        - Пойдем, Мари,  - сказал он.  - Пора.
        Это было так замечательно, что Марина чуть не засмеялась во весь голос. Конечно, он пришел к ней, конечно! Это была та часть ее сна, которая наполнена радостью - именно эта часть, когда отец входит в комнату и зовет ее по имени. Тогда они на какое-то время вдвоем, она и папа. Потом начинаются разные неприятности и гасят безмерное счастье, которое она испытывает от встречи с отцом. И это неправильно, ведь на деле все гораздо сложнее, все складывается из горя и огромного счастья, и она должна об этом помнить…

        - Я смотрю на эту фотографию,  - сказала она и показала ее отцу.  - Какие прелестные мальчишки, верно?
        Отец кивнул.
        В отглаженных брюках и желтой куртке он выглядел импозантно. Стройную талию опоясывал плетеный ремень. А еще - он казался отдохнувшим и подтянутым. Теперь он был примерно одного возраста с Мариной. Прежде она и не думала о том, что время неумолимо течет и течет, но теперь ей захотелось задержаться в его потоке именно на этом отрезке и не становиться старше…

        - Ты готова?

        - Готова,  - ответила она.

        - Тогда все в порядке, держись за меня.
        Он открыл дверь, и они вместе шагнули в пустой холл лабораторного корпуса компании «Фогель». Там стояла удивительная тишина, и Марина наслаждалась ею, понимая, что долго она не продлится. Одна за другой открывались двери, из них выходили коллеги, чтобы встретиться с ее отцом, жали ему руку. Следом за ними появились индийцы, их становилось все больше и больше, и вскоре вокруг них оказалась вся Калькутта. Индийцы переговаривались, громко крича и заглушая всякую нормальную беседу.

        - Я знаю, где тут лестница,  - сказала Марина на ухо отцу.  - Давай пойдем туда.
        Отец не слышал ее из-за оглушительного шума. Они пробирались сквозь толпу, держась друг за друга, пока это было возможно.



        Три

        Марина вошла в здание аэропорта и сразу ощутила легкий запах плесени и сырости; вероятно, он исходил от кондиционеров. К нему добавился запах шерсти от ее собственной одежды. Она стянула с плеч легкое весеннее пальто, расстегнула «молнию» на шерстяной кофте и засунула их в сумку на ремне. Возможно, она поступила опрометчиво, поскольку все амазонские насекомые уже оторвали голову от листьев, которые пожирали, и направили на нее свои чуткие антенны. Для них она была лакомым блюдом, шведским завтраком - женщина, одетая в шерстяную одежду, рассчитанную на северную весну…
        Марина протянула свой паспорт мужчине, восседавшему за столиком.
        На его рубашке красовались значки и нашивки, соответствующие его должности. Он строго посмотрел на ее фото, потом на лицо. В ответ на его вопрос она ответила, что приехала в Бразилию по делам. На вопрос о сроке пребывания она планировала ответить «две недели», но передумала, как только открыла рот.

        - Три недели,  - сообщила она, и мужчина поставил штемпель на пустой листок Марининого паспорта, где прочие листки этого раздела тоже были такими же пустыми.
        Марина протиснулась сквозь толпу к ленточному транспортеру и стала смотреть на текущую мимо нее реку сумок и чемоданов. На ленте громоздились огромные чемоданы, похожие на мешки с песком, которые сбрасывают в прибывающую воду при угрозе наводнения. Марина терпеливо ждала и высматривала свой скромный чемодан. Отвлеклась лишь ненадолго, когда помогла соседке стащить на пол громоздкую тумбочку.
        Ей вспомнилась Калькутта - и безумие, царившее в зоне прибытия, показалось ей лишь бледной тенью безумия, царившего на городских улицах Индии.
        Она и ее родители были одинокими щепками среди людского моря; отец оттаскивал их в сторону, чтобы они не оказались на пути у молодых парней с багажными тележками. Закутанные в сари бабушки стерегли семейные пожитки, восседая на них; «молнии» на мягких боках сумок грозили разъехаться и держались лишь за счет перетягивающих ремней…
        Марина прогнала эту картину и опять включилась в реальность, стараясь не терять надежду. Багажа оставалось все меньше, толпа постепенно редела.
        Наконец на транспортере остались лишь детские очки для плаванья.
        Словно завороженная, она наблюдала, как они проплывают мимо нее, и мысленно составляла перечень предметов, которые разумная особа взяла бы с собой в ручной клади: разговорник, телефон в чехле, лариам, оставшийся в мусорном бачке в аэропорту «Сент-Пол - Миннеаполис»…
        Пассажиры-горемыки, набившиеся в офис с табличкой «Розыск багажа», толпились возле штабелей невостребованных чемоданов. Их разгоряченные тела повысили температуру в небольшом помещении еще градусов на семь помимо той жары, которая царила в обширной пещере зала выдачи багажа. Под потолком черный металлический вентилятор беспомощно шевелил воздух в метровом радиусе. Один за другим пассажиры подходили к девушке, сидевшей за стойкой, быстро говорили ей что-то по-португальски. Когда подошла очередь Марины, она, не говоря ни слова, протянула свой билет и адрес отеля, а девушка, с ее немалым опытом решения таких ситуаций, сунула ей под нос ламинированный листок со снимками разных чемоданов. Марина ткнула пальцем в похожий чемодан. Принтер изрыгнул из себя бумажку, и девушка отдала ее Марине, обведя кружком номер телефона и номер претензии.
        Марина миновала охрану и таможенников и вышла в многолюдный зал, где каждый кого-то искал. Юные девушки вставали на цыпочки и кому-то махали рукой. Таксисты торговались с клиентами, организаторы круизов по рекам Амазонии, и гиды сгоняли в группы своих подопечных. Дешевые лавки и обменники сверкали яркими огнями и пестрыми красками. В центре всей толчеи стоял мужчина в темной одежде и держал табличку с двумя аккуратно написанными словами: «Марина Сингх».
        Марина была настолько уверена в своем полном одиночестве в этом экзотическом мире, что замерла от неожиданности при виде собственного имени, написанного ярким черным маркером, да еще правильно (очень редко у людей хватало энергии на написание конечной буквы «х»). Казалось, мужчина с табличкой видел все - хотя перед ним мелькали человек пятьсот, а то и больше, он очень быстро вычислил Марину.

        - Доктор Сингх?  - спросил он.
        Из-за расстояния и шума она не расслышала вопрос, а скорее угадала по его губам и кивнула. Он направился к ней, и людское море без труда расступилось.
        Он протянул руку:

        - Я Милтон.

        - Милтон,  - повторила она.
        Ей пришлось напомнить себе, что обниматься тут неуместно.

        - Вы что-то задержались. Я уж стал волноваться.
        Он в самом деле казался озабоченным. Его глаза всматривались в нее, пытались определить: что не так?

        - Мой багаж потеряли. Мне пришлось идти в офис розыска багажа. Честно говоря, я и не знала, что меня кто-то встретит.

        - У вас нет ничего с собой?

        - Вот, есть пальто,  - она похлопала по нему и, увидев, что рукав едва не волочится по полу, поскорее сунула его в сумку.
        На лице Милтона появилось выражение сочувствия и решимости.

        - Пойдемте со мной,  - он взял из ее рук сумку, подхватил Марину под локоть и повел назад, в толпу.

        - Я уже заполнила все, что требуется,  - сообщила она.
        Он покачал головой.

        - Надо вернуться.

        - Но нас туда уже не пустят.
        Вернуться в зал выдачи багажа через дверь охраны, на которой было ясно написано, что входа нет, только выход, для Марины было равнозначно перемещению назад во времени. Но с ней был Милтон, и сейчас он положил руку на плечо мужчины с оружием, слегка наклонился и что-то ему шепнул. Тот, подняв руку, остановил людской поток и пропустил Милтона с Мариной. Они прошли через таможню, где сотрудник в форме обеими руками рылся в женской сумочке. Увидев Милтона, он вытащил одну руку и протянул ему. Тот пожал ее, проходя мимо.

        - Мне понадобится ваша бумага,  - сказал Милтон, и Марина отдала ее.
        Они уже шли мимо транспортера. У стойки «Розыск багажа» теперь толпились другие люди, не получившие свой багаж, с другого рейса. Злые и расстроенные, они толкали друг друга и думали, что они одни такие неудачники.
        Девушка за стойкой увидела или почуяла Милтона с Мариной, как только они вошли в дверь, и подняла голову.

        - Милтон,  - пропела она с улыбкой, жестом подозвала их к стойке и затараторила по-португальски: - Isso e um sonho![2 - Какой сюрприз! (порт.).]
        Марине бросилась в глаза ее реакция, но слов она не поняла.
        Между Милтоном и девушкой завязалась оживленная беседа. Мужчина, долго ждавший своей очереди, начал было протестовать, но девушка зацокала языком и заставила его замолчать. Милтон протянул ей компьютерную распечатку, которую она сама же и выдала, и она прочла ее так, словно это был секретный документ. Тяжко вздохнула. Милтон извлек из бумажника визитную карточку и быстро завернул ее в купюру, а сам говорил и говорил. Девушка взяла ее, и он поцеловал кончики ее пальцев. Она засмеялась и что-то сказала Марине, возможно, что-то важное. Марина лишь молча посмотрела на нее.
        Воздух на улице был таким плотным, что хоть откусывай и жуй.
        Никогда еще легкие Марины не получали столько кислорода и влаги. С каждым вдохом она ощущала, что вводит в свое тело незримые частицы растительной жизни, микроскопические споры, которые внедряются между ее ресницами и готовы пустить корни. Возле ее уха пролетело насекомое с таким пронзительным жужжанием, что Марина резко, словно от удара, отпрянула в сторону. Она подняла руку, чтобы его прогнать, и в это время другое насекомое укусило ее в щеку. И ведь они были не в джунглях, а на городской автостоянке. На миг яркая молния осветила далеко на юге зловещую тучу и так же стремительно погасла и оставила их в темноте.

        - У вас сейчас есть самое необходимое для ночлега?  - спросил с надеждой Милтон.
        Марина покачала головой.

        - Нет. Только книги,  - ответила она,  - и пальто.
        Еще в ее сумке лежали инструкция от потерянного телефона, надувная подушка, чтобы спать в самолете, книжка «Крылья голубки» Генри Джеймса, которую она собиралась прочесть за время полета, а также экземпляр медицинского журнала с докладом доктора Свенсон «Репродуктивная эндокринология племени лакаши».

        - Тогда вам нужно кое-что купить,  - заявил он и добавил, что у его шурина в городе есть магазин.
        Тут же достал свой сотовый и заверил Марину, что, несмотря на поздний час, шурин охотно встретится с ними, без проблем!
        Марина, мечтавшая о зубной щетке, согласилась.
        Милтон тщательно маневрировал вокруг тех выбоин, которые можно было объехать. Самые большие он осторожно преодолевал. На углах оживленных улиц толпились люди, ожидая, когда загорится зеленый свет, чтобы перейти на другую сторону, но вот светофор давал добро, а они продолжали стоять. Девушки, одетые, словно для танцев, толкали детские коляски вдоль стен, густо оклеенных рекламными листками. На середине перекрестка старуха мела метелкой мусор. Марина глядела на все это и думала об Андерсе - видел ли он тех же самых людей в тот вечер, когда прилетел сюда. Ей не верилось, что здесь хоть что-то могло измениться за пару месяцев.

        - Вы и доктора Экмана встречали?  - спросила она.

        - Экмана?  - переспросил Милтон, так, словно речь шла о незнакомом предмете на непонятном языке.

        - Андерса Экмана. Он прилетел сюда сразу после Рождества. Мы работаем в одной фирме.
        Милтон покачал головой:

        - А что, много ваших докторов приезжает в Бразилию?

«Всего трое»,  - подумала Марина, а вслух сказала:

        - Нет.
        Разумеется, никто и не подумал прислать за Андерсом машину с водителем. Он получил свой багаж, пошел на стоянку такси, раскрыл португальский разговорник и произнес: «Сколько стоит доехать до отеля?»

«Да,  - подумала Марина,  - теперь она совсем близко от него. Вот так же он шел через аэропорт, под его ногами был тот же асфальт. Их разделяют лишь несколько месяцев, вот только она сейчас входит в Амазонию через главные ворота, а он выскользнул через боковой выход…»
        И тут ей пришла в голову совсем другая мысль:

        - А некая доктор Свенсон вам случайно не знакома?

        - Доктор Свенсон? Как же, знакома. Она очень хороший клиент. Так вы работаете и с доктором Свенсон?
        Марина выпрямилась и почувствовала, как защелкнулся ремень безопасности.
        Компания «Фогель» не позаботилась нанять водителя для Андерса, но уж для доктора Свенсон наверняка все было сделано по высшему разряду. Или доктор Свенсон сама нашла Милтона? Потрясающе компетентного водителя на опрятнейшей машине…

        - Вы знаете, где она живет?

        - Где она живет в Манаусе, да, знаю. Недалеко от вашего отеля. Но доктор Свенсон редко наведывается в Манаус. Она работает в джунглях,  - Милтон замолчал, и Марина увидела, что он глядит на нее в зеркало заднего вида.

        - Вы ведь с ней знакомы, да?
        Он не должен был говорить о людях, которых возит. Не должен был говорить о докторе Свенсон…

        - Она была моим преподавателем в медицинской школе,  - сообщила Марина (она так легко раскрыла этот эпизод из своего прошлого, что почувствовала себя лгуньей).  - Много лет назад. Теперь мы работаем в одной фирме. Я приехала сюда, чтобы ее отыскать. Наше начальство направило меня, чтобы поговорить с ней о проекте, над которым она работает.

        - Значит, вы с ней знакомы,  - с облегчением пробормотал Милтон.

        - У меня тоже есть ее городской адрес, но никто не может попасть к ней туда, где она работает. Доктор Свенсон не пользуется сотовым телефоном.

        - Она звонит мне из таксофона в доке, когда приезжает в город.

        - Ее не волнует, что вы в это время, возможно, везете другого клиента?  - Она помнила свой давний опыт общения с доктором Свенсон.
        Милтон кивнул, не отрывая глаз от дороги.

        - Она никогда не предупреждает меня о своем прибытии или отъезде. Иногда она месяцами не покидает джунгли. Я сам местный, вырос в Манаусе, но ни за что не стал бы жить там так долго.

        - Доктора Свенсон ничего не волнует,  - сказала Марина.

        - Да, точно,  - подтвердил Милтон, но, подумав, добавил: - Кроме тех случаев, когда ее не забирают вовремя из дока.
        Поколесив еще какое-то время по лабиринту улиц, Милтон привез Марину в другую часть города, где, несмотря на поздний вечер, люди ходили по тротуарам, спорили между собой или просто держались за руки…
        Впереди, на низкой бетонной ступеньке сидел мужчина. Милтон затормозил возле него. Мужчина тут же вскочил, поздоровался с ними на отрывистом португальском и открыл перед Мариной дверцу.
        Он был высоким и худым, в слишком просторной розовой рубахе.
        Стало совершенно ясно, что, вопреки заверениям Милтона, он отнюдь не рад их позднему визиту.

        - Negocio e negocio,[3 - Торговля есть торговля (порт.).] - проговорил Милтон и заглушил мотор.
        Затем представил Марине Родриго, своего шурина. Родриго подал ей руку и помог вылезти из машины.
        Отпирая дверь универмага, Родриго что-то говорил Милтону.
        Милтон зажег свет и тщательно запер за ними дверь. Родриго погасил свет, а Милтон снова его зажег. Родриго загородил глаза ладонью, словно пытался хотя бы так вернуть темноту, и непрестанно тараторил что-то на своем непонятном для Марины языке. Марина моргала, ее привыкшие к полумраку глаза ослепило электричество.
        Пахло опилками. Магазин представлял собой большой куб с дощатым полом и высокими стеллажами, на которых лежали всевозможные товары: консервы, одежда, лекарства, почтовые открытки, темные очки, пакетики с семенами, хозяйственное мыло. От разноцветных ящиков и бутылок у Марины закружилась голова.
        Предмет спора между мужчинами был ясен даже ей, хоть она не понимала ни слова. Они по очереди щелкали выключателем, зажигая и гася свет, и она в моменты освещенности быстро выбирала то, что ей нужно: красную зубную щетку, дезодорант, зубную пасту, шампунь, средство от насекомых, солнцезащитный крем, две хлопковые рубашки, майки, соломенную шляпу. Она приложила к талии легкие брюки и положила их на прилавок. Возможно, ее багаж прибудет утром, но не исключено, что она больше никогда его не увидит. Поэтому она взяла на всякий случай упаковку трусиков и связку резинок для волос.

        - Когда же вы в последний раз видели доктора Свенсон?  - поинтересовалась она у Милтона.

        - Доктор Сингх conhece о докторе Свенсон,  - сообщил Милтон шурину.
        Типично индийским жестом, поразившим Марину, Родриго сложил ладони перед губами и слегка склонил голову.

        - Она превосходный клиент,  - сказал Милтон.  - Закупает у Родриго все продукты для своей экспедиции. Это надо видеть. Она стоит в середине торгового зала, как раз вот тут, где вы, и показывает пальцем на товары, а Родриго приносит их и складывает к ее ногам. Все это она делает без всякого списка. Потрясающе.

        - Muito decisive,  - сказал Родриго.  - Muito rapido.[4 - Очень решительно, очень быстро (порт.).]

        - Как-то за покупками приехал другой доктор. Доктор Свенсон тогда много работала и послала его вместо себя. Но через два дня явилась сама. Сказала, что тот доктор купил мало либо не то, что нужно. Еще сказала мне, что присылать кого-то вместо себя - пустая трата времени. Иногда она присылает сюда Истера с запиской, если ей нужно что-то особенное, но это бывает редко. Большие закупки она ему не доверяет.
        Родриго пытался что-то возразить, но Милтон его не слушал.

        - Родриго знает ее очень хорошо. Некоторые товары он заказывает специально для нее.

        - Другого доктора?  - спросила Марина.
        Снаружи послышались голоса, задергалась дверная ручка, по стеклу витрины зашлепали ладони. Толпа рвалась внутрь магазина.

        - Она была здесь меньше месяца назад,  - Милтон повернулся к Родриго и спросил по-португальски:

        - Um mes?
        Родриго кивнул.

        - Вероятно, вас это не обрадует,  - продолжил Милтон.  - Я слышал, что теперь она уехала на три месяца.
        Марина представила себе, как она будет жить три месяца в этом городе, который еще не видела при свете дня, как будет носить купленную только что одежду, изучать инструкцию к утраченному сотовому…
        Нет уж, в таком случае она наймет лодку и сама поплывет вниз по реке!
        Она спросила, знает ли кто-нибудь в городе, как отыскать доктора Свенсон.

        - Если кто-то и знает, то Бовендеры. Хотя я не слишком уверен в этом.

        - Доктор Свенсон nao lhes diria nada,[5 - Им не говорила (порт.).] - сказал Родриго.
        Он хоть и не говорил по-английски, но все понимал.
        Потом он взял со стеллажа дождевую накидку, упакованную в пластиковый пакет, и маленький зонтик. Протянул их Марине и строго кивнул, настаивая, чтобы она добавила их к своим покупкам.

        - Ты думаешь?..  - спросил у него по-английски Милтон.

        - Бовендеры? Кто они?  - спросила Марина.

        - Молодая пара, живущая в ее квартире. Вы с ними непременно познакомитесь. Их трудно не заметить. Они… путешественники… вроде как циркачи…  - Милтон закрыл глаза.  - Как это называется? Богема?

        - Boemio,  - неодобрительно буркнул Родриго.
        Милтон открыл глаза.

        - Они из богемы.
        Родриго составил список всего, что отобрала Марина, и написал цены.
        Она взяла желтые шлепанцы и приложила к ноге, потом вернула их на место и примерила другие. Взяла телефонную карточку.
        Вероятно, Андерс без труда отыскал Бовендеров, раз они живут в квартире доктора Свенсон. У него был ее почтовый адрес, вот он, вероятно, и побывал там в первую очередь…
        Слух Марины уловил беспорядочное звяканье. Оно исходило не от людей, ломившихся в дверь. Казалось, кто-то стучал железкой о прилавок. Она подняла глаза к потолку и увидела, как несколько насекомых в жестком панцире бьются с размаха о трубку флуоресцентной лампы. Ей даже показалось, что они бескрылые.

        - Estoque! Учет!  - крикнул Милтон людям, прилипшим к витрине, и добавил что-то еще по-португальски.
        Родриго снова выключил свет и в темноте сложил Маринины покупки в тонкие пластиковые сумки.

        - Что они хотят?  - спросила Марина.
        Милтон повернул к ней лицо.

        - Ничего конкретно,  - ответил он, махнув рукой.  - Им просто скучно гулять просто так, нужны какие-то развлечения.
        Родриго отпер дверь и выпустил наружу Милтона с Мариной.
        Толпа была не такая большая, какой казалась сквозь стекло, всего человек двадцать, причем были тут и дети. Они просто стояли, словно никогда и не рвались внутрь и уже собирались отправиться дальше. Впрочем, некоторые что-то разочарованно ворчали…
        Марина вдруг вспомнила, что не заплатила за свои покупки. Легчайшие сумки висели на ее пальцах, и она протянула их Милтону.

        - Я ведь забыла заплатить,  - сказала она.
        Кое-кто из поредевшей толпы подошел ближе, надеясь разглядеть, что лежит в сумках.
        Милтон покачал головой.

        - Все это идет на счет, разве не так?

        - На какой счет?

        - На счет «Фогель»,  - ответил Родриго.
        Он сунул руку в одну из сумок и показал ей аккуратную распечатку всего, что она купила.
        Марина раскрыла было рот, чтобы что-то возразить, но передумала. То, что универмаг в Манаусе напрямую связан с американской фармацевтической компанией, казалось странным ей, но не этим двум мужчинам.
        Она поблагодарила обоих и пожелала Родриго доброй ночи, а он, при посредничестве Милтона, пожелал ей благополучно получить свой багаж. Потом распахнул перед ней заднюю дверцу, и она села в машину, чтобы совершить очень короткий переезд до отеля «Индира», величественный фасад которого был виден издалека.
        Марина не могла представить себе, как человек, заказавший для нее номер в этом отеле, мог сыграть с ней такую жестокую шутку. Вместе с Милтоном она вошла в вестибюль, где стояли пальмы и продавленные коричневые диваны - они прожили столько, на сколько хватило сил, и испустили дух…
        Милтон зарегистрировал ее у администратора, вернулся и отдал ей ключ. Потом любезно пожелал доброй ночи, обвел кружком свой номер сотового телефона на визитке и откланялся.
        Тут Марина поняла, что, не будь Милтона, она провела бы ночь в аэропорту, в кресле зала ожидания, а наутро купила бы билет на первый же рейс до Майами. Даже войдя в номер и повесив пальто на металлическую штангу, грубо привинченную прямо к стене, она не рассталась с этой мыслью. Она присела на край кровати и нашарила в сумке очки для чтения, чтобы разглядеть на телефонной карточке, купленной у Родриго, бесконечный ряд микроскопически мелких цифр. Оказалось, что после такой долгой дороги разница во времени с Иден-Прери была всего один час. Мистер Фокс ответил со второго гудка.

        - Я прилетела,  - сообщила она.

        - Хорошо,  - ответил он.  - Хорошо.
        Он прокашлялся, и она услышала какие-то шорохи. Не разбудила ли она его?

        - Я давно жду твоего звонка. Ты ужинала?
        Марина задумалась. Кажется, она что-то ела в самолете, но точно не помнит…

        - Мой багаж потерялся. Хотя я уверена, что завтра мне его привезут. Просто я сейчас без телефона. Хочу, чтобы ты это знал.

        - Ты сунула свой сотовый в чемодан?  - спросил он.

        - Да, я сунула его в чемодан.
        Мистер Фокс с минуту молчал.

        - Теперь багаж отыскивают почти всегда. Обычно его привозят в отель среди ночи. Утром, когда проснешься, позвони администратору. Я уверен, что все будет в порядке.

        - Шофер помог мне купить самое необходимое. Сейчас у меня хотя бы есть зубная щетка. Да, кстати, спасибо тебе за это.

        - За зубную щетку?

        - За Милтона, шофера,  - она прикрыла ладонью трубку и зевнула.

        - Я рад, что он тебе помог. Как жаль, что сам я больше ничем не могу быть полезен тебе.
        Она вздохнула.
        Разговор не принес ей утешения.
        Может, лучше было бы подождать со звонком до утра?
        Занавеси были раздвинуты, и она посмотрела на город, на бескрайнее море крошечных огоньков. Сейчас, в ночной тьме, она могла вообразить, что находится не в Манаусе, а где угодно, скажем, в Париже…
        Она закрыла глаза.

        - Марина?

        - Извини. Кажется, я задремала.

        - Ложись спать. Завтра поговорим.

        - Но вдруг я буду по-прежнему без телефона?  - сказала она и спохватилась: - Впрочем, ты можешь позвонить мне в отель.

        - Я так и сделаю. Ложись.

        - Я напишу тебе письмо,  - пообещала она.
        И уже не помнила, как положила трубку.


        Понять Манаус было несложно.
        Он обслуживал туристов, разъездных агентов всевозможных фирм и грузоотправителей, которые были освобождены в этом сговорчивом городе от импортных пошлин. Все люди здесь либо только что сошли с палуб речных судов, либо собирались на их подняться. Улицы были проложены так, что пешеход всегда шел либо к воде, либо от воды.
        Через пару дней Марина уже будет легко ориентироваться.
        Все встало на свои места, как только она поняла, как проходит река.
        На крытый рынок она отправилась в шесть часов утра вместе с другими горожанами, спешившими сделать все, что в человеческих силах, прежде чем на город обрушится изнурительная жара. Висевший в неподвижном воздухе запах гниющей рыбы, кур и кусков говядины, находящихся на грани разложения, вынуждал ее прикрывать рубашкой нос и рот, но она все-таки остановилась перед столиком местного знахаря, рассматривала травы и кору, плавающие в какой-то жидкости змеиные головы (она искренне надеялась, что в спирте). Черный бразильский гриф величиной с индейку бродил по проходам вместе с покупателями, высматривая валявшиеся под прилавками рыбные головы и потроха. Свою работу он делал исправно, и кровавых обрезков почти не было видно. У женщины, накрывавшей свой товар листками вощеной бумаги, Марина купила пару бананов, похожих по вкусу на яблоки, и сладкую булочку. Потом она прогулялась вдоль реки, глядела на речные суда и лодки, на воду, похожую по цвету на чай с молоком, а в порту - и вовсе непрозрачную. Она садилась на корточки и подолгу смотрела на поверхность реки. Под ней не было ничего видно ни на дюйм…
        Она бродила по городу и ждала доктора Свенсон.
        Конечно, она не стала бы тратить время на ожидание доктора Свенсон, если бы могла заняться чем-то другим, более плодотворным. Ожидание потерянного багажа тоже мало ее привлекало, хотя Томо, молодой администратор, сидевший в вестибюле отеля, дважды в день звонил в аэропорт и спрашивал, как идут поиски.
        Еще она ждала Бовендеров.
        У нее был адрес доктора Свенсон, и она каждый день писала на конверте фамилии «Бовендер» и «Свенсон», а в конверт вкладывала листок с информацией о своем отеле и просьбой о контакте. Здание, где находилась квартира доктора Свенсон, по своему расположению и архитектуре было среди лучших в городе. Свои письма она оставляла у консьержа в ухоженном вестибюле.

«Интересно,  - думала она, во сколько компании „Фогель“ обходится содержание большой квартиры в Манаусе? Ведь доктор Свенсон в ней почти не живет, а живут неведомые Бовендеры, да и то, кажется, не постоянно. Вполне возможно, что они куда-нибудь уехали, ведь, судя по описаниям, они люди богемы, бродяги по натуре, а Манаус - не тот город, где люди задерживаются надолго, если им есть, куда поехать».
        Вот и сейчас она протянула консьержу письмо.
        Он взял его с широчайшей улыбкой и энергичными кивками.

        - Бовендер,  - четко и внятно произнесла Марина.

        - Бовендер!  - повторил он.
        Она решила, что сочинит следующее послание на португальском и завтра вручит ему.
        Лучше всего, если она сумеет объяснить, что ей требуется, консьержу, а также мифическим Бовендерам…


        Все, что делала Марина - гуляла у реки, блуждала по городу в надежде, что чудо приведет ее к доктору Свенсон,  - часто сопровождалось яростным ливнем. Он обрушивался неожиданно, буквально с ясного неба и превращал улицы в бурные реки, где бредешь по щиколотку в воде. Люди спокойно прятались от дождя, прижимались спиной к стенам домов, вставали под всевозможные козырьки и крыши и ждали, когда можно будет идти дальше. Несколько раз в день она мысленно благодарила Родриго за то, что он заставил ее купить дождевую накидку.
        Конечно, иногда не спасали ни накидка, ни карнизы, и дождь вынуждал Марину мчаться в шлепанцах к отелю, и каждая капля жалила ее спину, подобно шмелю. Защитный крем смешивался с жидкостью от насекомых, и когда Марина вытирала мокрое лицо, вся эти химия жгла ей глаза так, что они едва не слепли…
        В своем номере она принимала душ, вытиралась и раскрывала роман Генри Джеймса либо читала про репродуктивную эндокринологию в племени лакаши.
        Когда-то Андерс пытался ей объяснить (тогда она слушала вполуха), что племя лакаши живет где-то в дебрях Амазонии и что женщины рожают там здоровых детей до семидесяти лет. Конечно, их точный возраст никто не знал, но факт остается фактом: старухи рожали детей. Детородный возраст у женщин лакаши на тридцать лет дольше, чем в соседних племенах. Семьи, где живут пять поколений,  - обычное дело. Не считая того, что можно назвать повышенным износом, их здоровье не хуже, чем у ровесниц из других племен. За тридцать пять лет наблюдений родовые дефекты, умственная отсталость, проблемы с костями, зубами, ростом, зрением и весом были у матерей и детей в среднем такими же, как в соседних племенах.
        Марина перевернулась на спину и держала журнал на весу.

«За тридцать пять лет наблюдений?»
        Значит ли это, что доктор Свенсон преподавала с полной нагрузкой в медицинской школе и одновременно изучала в Бразилии племя лакаши?
        Конечно, кто знает, что она делала по выходным, в весенние каникулы или в День благодарения?!
        Возможно, все эти годы она летала в Манаус, нанимала лодку, плыла по реке в какой-то из ее притоков. Напиши об этом кто-нибудь другой, Марина наверняка сочла бы эту статью амбициозной пустышкой, но доктор Свенсон всегда отличалась неиссякаемой энергией, выходящей за рамки понимания. Если бы кто-то сказал Марине в те годы, когда она одолевала курс за курсом медицину, что доктор Свенсон регулярно летала в Бразилию для сбора данных, она бы не удивилась.
        В самом деле: в статью, которую она сейчас читала, были включены результаты из диссертации по этноботанике, за которую ей в Гарварде была присуждена докторская степень.
        Оказывается, Марина очень многого не знала о докторе Свенсон.
        Когда дождь был сильный и застигал ее далеко от отеля, Марина заходила в интернет-кафе, платила пять долларов и искала информацию о докторе Свенсон или загадочном племени. Как-то раз она сидела за компьютером, стараясь, чтобы капли с волос не падали на клавиатуру, и внезапно наткнулась в Гугле на краткие сведения об Энник Свенсон: темы ее лекций, участие в медицинских конференциях, труды (в основном по гинекологической хирургии). А еще нашла несколько нудных постингов студентов-медиков с жалобами на то, что лекции доктора Свенсон и, вероятно, все другие их занятия немыслимо трудные…
        Большинство упоминаний о лакаши относились к статье в «Медицинском журнале Новой Англии», хотя об этом племени писал и знаменитый гарвардский этноботаник Мартин Рапп, первым обнаруживший лакаши в 1960 году, во время экспедиции по сбору растений. Впрочем, его интерес к племени ограничивался видами грибов, которые они использовали в пищу. Там была и его единственная фотография: очень худой, загорелый, светловолосый мужчина с прямым английским носом, возвышающийся на целую голову над окружавшими его туземцами. Все они держали в руках грибы.
        Марина прочла все, что смогла найти о докторе Раппе и лакаши, надеясь обнаружить хоть какую-то подсказку о месте, где живет это племя, но все ограничивалось словами «в среднем течении Амазонки».
        Вероятно, доктор Свенсон как-то ухитрилась не пустить в Интернет информацию о лакаши.



        - Скажи, нашелся твой чемодан или нет?  - первое, о чем спросил ее мистер Фокс. Проблемы с багажом Марины интересовали его больше, чем ее успехи в поиске доктора Свенсон или мифических Бовендеров.

        - Кажется, код аэропорта в Манаусе - MAO, а в Мадриде - MAD. Вероятно, когда чемоданов много, «O» воспринимается сортировщиком как «D», и чемодан летит в Испанию.

        - Я пришлю тебе другой телефон,  - сказал мистер Фокс.  - Сегодня закажу, а завтра отправлю. Еще у тебя заканчивается лариам. И вообще, составь список всего, что тебе нужно.

        - Ничего мне не нужно,  - ответила она и взглянула на пятна от укусов насекомых на руках и ногах, твердые красные бугорки, которые так и хочется разодрать ногтями.  - Ничего. Как только ты вышлешь мне телефон, в ту же секунду найдется мой чемодан, и у меня окажутся два сотовых.

        - Пускай будут два. Отдашь один из них доктору Свенсон. Может, она хоть кому-то будет регулярно звонить.
        Говоря по правде, Марина наслаждалась тем, что у нее нет телефона.
        В бытность свою интерном она начинала с пейджера, потом пользовалась сотовым, который превратился в «блэкберри».
        В Манаусе ее захлестнуло неописуемое ощущение свободы. Она бродила по чужому и странному городу, сознавая, что недостижима ни для кого.

        - Кстати, о докторе Свенсон - я читаю о племени лакаши.

        - Молодец. Всегда полезно прочесть что-либо о людях, прежде чем ты встретишься с ними,  - похвалил ее мистер Фокс.

        - Интересная статья. Вот только в ней - ни единого указания на то, где живет племя.

        - Доктор Свенсон не намерена раскрывать свои секреты.

        - Что же в этом секретного? Понимает ли она сама? Лакаши явно не понимают. Не знаю, насколько примитивны их женщины. Если бы они поняли, благодаря чему они сохраняют способность к деторождению до глубокой старости, они бы немедленно перестали это делать.
        Мистер Фокс долго молчал. Марина ждала.

        - Ты все знаешь и не хочешь мне говорить?  - засмеялась она.
        Наверняка в это время в его кабинет вошла секретарша, очень серьезная миссис Данавей, и мистер Фокс не хотел говорить при ней.

        - Желание тут ни при чем,  - наконец ответил мистер Фокс.
        Разговаривая, Марина расслабилась и легла поперек кровати, но тут села от удивления:

        - Что?

        - Я связан обязательством конфиденциальности…

        - Вот я прилетела в Бразилию,  - сердитым тоном заявила Марина.  - Сегодня утром я обнаружила в своей ванной ящерицу величиной с котенка. Я не знаю, где окопалась доктор Свенсон, где ее искать. И теперь ты отказываешься сказать мне, как женщины лакаши сохраняют способность рожать детей до старости? Что еще мне сделать, чтобы заслужить твое доверие?

        - Марина, Марина, к тебе это не имеет отношения. Это вопрос контракта. Я не имею права говорить об этом.

        - Не имеет ко мне отношения, да? Тогда зачем я торчу здесь? Если это ко мне не относится, я с удовольствием вернусь домой.


        На самом деле ей было наплевать на все.
        Ее не впечатлило, что женщины лакаши рождают за свою жизнь в 3,7 раза больше детей, чем другие бразильские аборигенки. Ей было наплевать на то, где и как они живут, счастливы ли и хотят ли этих детей. Возмутило ее другое, и даже очень сильно: что ее работодатель, который фактически был готов на ней жениться, а после смерти коллеги послал ее на экватор,  - что теперь он не хочет делиться с ней важной информацией по данным исследованиям!

        - Когда я разыщу доктора Свенсон и беременных женщин лакаши, мне что, придется отводить глаза в сторону? Вдруг я вычислю, как это у них получается? Или они привыкли убивать всякого, кто проникает в их тайну?
        И тут перед ней появился Андерс: он стоял по щиколотку в мутной речной воде и держал в руке голубой конверт.

        - Господи,  - прошептала она.  - Господи, я не имела это в виду.

        - Они жуют какую-то кору, свежую, прямо с дерева,  - сказал мистер Фокс.
        Марине было уже наплевать и на кору, и на деревья.

        - Я не это имела в виду.

        - Знаю,  - ответил он, но его голос поскучнел, и через пару фраз они распрощались.


        Марина надела шлепанцы и опять вышла на улицу.
        Дождь перестал, горячее солнце обрушилось на мостовую, дома, людей и собак. Сейчас ей не хотелось идти ни к реке, ни на рынок. Она немного побродила вокруг площади в удушающе влажной атмосфере, думая о том, что Андерс наверняка тоже бродил здесь в январе. Может, после приезда у него не было ощущения безнадежности. Может, он с удовольствием уходил на целый день в джунгли и рассматривал там птиц, а вечерами сидел в баре и потягивал коктейль «Писко сауэр»…
        Марина наклонилась, разглядывая вырезанные из дерева безделушки, выложенные на одеяле возле торговки. Взяла в руки браслет из гладких, раскрашенных бусин или красных семян с просверленными в них дырочками. Позволила торговке завязать его на своем запястье сложными узлами. Потом женщина откусила кончики шнурка, причем ее губы не прикоснулись к коже.
        Худенький мальчуган лет девяти или десяти глядел на нее сквозь расставленный перед ним зверинец из крошечных деревянных зверей и птиц. Он взял белую цаплю высотой в два дюйма с крошечной рыбкой в тонком, как иголка, клюве и протянул ей. Марина хотела отказаться, но, взяв в руки, увидела, что работа действительно очень тонкая, и согласилась купить цаплю и браслет за горсть купюр, равной в совокупности трем долларам. Она сунула цаплю в карман и стала бродить по узким улицам, стараясь запомнить дорогу. Ей вовсе не хотелось заблудиться.
        Чем дальше она шла, тем больше замечала, что на нее никто не обращает внимания. За ней не бежали мальчишки со стопками маек и яркими бабочками в дешевых деревянных рамках. К ней не обращались ни продавцы мороженого, ни усач с маленькими обезьянками на плечах, который что-то рявкал туристам по-португальски. Она, со своими черными волосами, скрепленными на затылке заколкой, в купленной у Родриго шляпе, в дешевой одежде и шлепанцах могла бродить по Манаусу незамеченной.
        В Миннесоте ей это не удавалось.
        А здесь все смотрели на нее, как на местную, не задерживая взгляда. Когда с ней кто-то заговаривал, вероятно, спрашивая дорогу, она кивала и продолжала свой путь. А вот голубоглазый и очень высокий Андерс, с его светящейся белизной кожей, скорее всего, привлекал к себе взгляды в любом месте Манауса - как привлекал бы взгляды неведомо откуда взявшийся снег. Любой прохожий здесь видел Андерса глубже, чем он сам сквозь воды Рио-Негро…
        Марине вспомнилось, как летом по понедельникам он появлялся на работе с обожженным солнцем лицом и красным носом, с которого слезала кожа,  - это он плавал с сыновьями на лодке в одном из местных озер.

        - Ты что, никогда не слышал о солнцезащитном креме?  - ругала его Марина.  - Тогда хотя бы шляпу надел.

        - Такую информацию скрывают от мужчин,  - отшучивался Андерс.
        В те дни он не носил галстук, и ворот рубашки был распахнут. Марина старалась не глядеть на его красную, воспаленную шею. Какой умник придумал послать Андерса на экватор?
        А сейчас даже ее кожа потемнела.
        Солнце делало свое дело, несмотря на шляпу и крем.
        Свернув на очередную улицу, так же бесцельно, как и раньше, Марина оказалась перед универмагом Родриго. На этот раз возле входа не было толпы, никто не заглядывал внутрь. При свете дня он не обладал такой притягательной силой. Улица тоже пустовала - ни пешеходов, ни машин.
        Когда Марина зашла внутрь, намереваясь просто поздороваться и купить бутылочку воды, там была только молодая пара лет двадцати пяти. Длинноногая и загорелая женщина в открытом красном платье без рукавов, привстав на цыпочки, пыталась что-то достать со стеллажа. Ее золотистые волосы казались самым ярким пятном в торговом зале - Родриго явно не был склонен жечь электричество в любое время суток. Парень в майке и мешковатых шортах, ростом чуть выше своей спутницы, стоял и смотрел на ее усилия. Его русые волосы были взлохмачены, а на лице, пожалуй, слишком красивом, виднелась то ли борода, то ли стильная небритость. Они не заметили прихода Марины, и она свободно разглядывала их - отчасти потому, что они были необычными для Манауса типажами, отчасти - из-за ее уверенности, что перед ней те самые Бовендеры.
        Она представляла их немного другими - почти своими ровесниками, без этой избыточной физической привлекательности, придающей их облику драматическую окраску.
        Но когда вошла в универмаг, то моментально пересмотрела свои ожидания. Лодыжку парня украшала татуировка - декоративная лоза, а на лодыжке женщины поблескивала тонкая золотая цепочка.
        Марина вспомнила описание, которое дал Родриго,  - богема. Эти двое были единственными людьми из богемы, которых Марина видела за эти три дня.
        Родриго вышел в зал из двери, видневшейся за прилавком, и что-то сказал по-португальски. Женщина не согласилась и снова беспомощно потянулась за каким-то товаром, а ее спутник скрестил на груди руки.
        Что она так хотела достать - губки, пропитанные моющим средством?
        Родриго повернулся за стремянкой и увидел стоящую у двери Марину. За долю секунды он поместил ее в нужную ячейку памяти, вспомнил, кого она хотела найти, и обрадовался возможности представить друг другу незнакомых людей.

        - О-ла! Доктор Сингх!  - воскликнул он, а когда молодая пара повернулась на его возглас, он простер к ним руки.  - Бовендеры!
        Наделенные весьма развитым социальным инстинктом, Бовендеры шагнули к Марине с сияющими улыбками. Если даже прежде они избегали контакта с ней, то теперь это мастерски скрыли. Казалось, что встреча с Мариной в этом магазине стала для них самым желанным событием в их жизни и что они не в обиде на нее за небольшое опоздание.

        - Барбара Бовендер,  - представилась блондинка, подавая руку, и улыбнулась, обнаружив небольшой дефект крупных белых зубов.

        - Джеки,  - сказал ее спутник.
        Марина пожала и его руку.
        Ей показалось, что они говорят с австралийским акцентом. Для англичан они были слишком смуглыми.
        Родриго что-то сказал Барбаре. Она слегка прищурилась, когда он говорил, словно переводила каждое слово отдельно и лишь потом соединяла их во фразу.

        - Nos?[6 - Мы? (порт.).]

        - Доктор Свенсон,  - сказал он.

        - Да, конечно,  - проговорила Барбара,  - вы ищете доктора Свенсон.

        - А вот нас никто не ищет,  - буркнул Джеки.

        - Потому что никто не знает, где мы,  - ответила Барбара и засмеялась.  - Впрочем, мы не прячемся.
        Марина попыталась понять, какое отношение эта экстравагантная пара может иметь к доктору Свенсон.
        Она мысленно попыталась поместить всех троих в одну комнату.
        Не получилось.

        - Я оставляла для вас письма.

        - Для нас?  - удивился Джеки.  - В квартире?

        - В доме, где находится квартира доктора Свенсон. Я оставляла их у консьержа.
        Тем временем Родриго установил стремянку, забрался на нее и достал с верхней полки коробку с антистатическими салфетками. В магазине Родриго отчетливо прослеживалась иерархия, по которой разные товары размещались на полках в зависимости от покупательского спроса: что-то хранилось под потолком, а что-то внизу, во всеобщем доступе. Антистатические салфетки не представляли интереса для всех жителей Манауса, за исключением Барбары Бовендер.

        - Вся почта попадает в ящик,  - сказал Джеки.  - Энник просматривает ее, когда наведывается в город.

        - Или не просматривает,  - добавила Барбара.  - Она не очень любит почту. Я не раз предлагала ей свою помощь в сортировке писем, но она говорила, что это напрасная трата времени. Думаю, что ей просто наплевать на письма.
        Джеки повернулся к жене. Хотя - была ли она его женой? Бовендеры ведь могли быть братом и сестрой или кузеном и кузиной.
        Они были поразительно похожи.

        - Ей и без писем дел хватает.
        Барбара покачала головой, полуприкрыв глаза, словно вспоминала многочисленные занятия доктора Свенсон:

        - Да, верно.

        - Впрочем, у нас есть и почтовый ящик,  - сказал Джеки.  - Когда мы переедем в другой город, нам перешлют туда всю почту.

        - Вы уезжаете?  - спросила Марина.

        - О-о, мы рано или поздно уедем,  - ответила Барбара и перевела взгляд на Родриго, державшего в руке упаковку с антистатическими салфетками.  - Мы все время переезжаем с места на место. Здесь мы и так задержались дольше обычного.
        Марина надеялась, что Барбара имела в виду не Манаус. Сама она не знала, как сможет прожить здесь хотя бы неделю.

        - Где? В Бразилии?

        - Нет, здесь,  - ответил Джеки и раскрыл ладонь, словно хотел сказать, что они провели слишком много времени в магазине Родриго.
        Барбара строго нахмурила брови и повернулась к Марине.

        - Вы знакомы с Энник?
        Марина колебалась так недолго, что молодые люди этого не заметили.

        - Да,  - ответила она.

        - Ну, тогда вы все знаете. Ее работа настолько важная…
        Джеки прервал ее:

        - И она всегда была к нам добра.

        - Думаю, мы не очень хорошо ей помогали,  - сказала Барбара.  - Ведь мы не ученые. Но раз она считает, что мы ей помогаем, если мы можем ее как-то отблагодарить, мы и задержались здесь на какое-то время. Не проблема. Во всяком случае, для меня - я могу делать свою работу где угодно. Вот у Джеки все сложнее.

        - Чем вы занимаетесь?  - спросила Марина, адресуя вопрос к обоим Бовендерам.

        - Я писатель,  - ответила Барбара.
        Джеки поднял руку и провел пятерней по волосам.

        - Я занимаюсь серфингом.
        Да, ему сложнее.
        Марина подумала о черных водах реки Рио-Негро, которые сливаются с белыми водами реки Салимоес и становятся Амазонкой. Она уже хотела спросить его, как серфинг может считаться работой и где он им занимается, но тут в открытую дверь вошел ее новый знакомый - Милтон. Увидев их втроем, он очень обрадовался. Свой строгий костюм он оставил дома и был одет по погоде - в аккуратно выглаженную светлую одежду из хлопка.

        - Превосходно!  - воскликнул он.  - Вы нашли друг друга и без меня.
        Марина протянула ему руку. Она знала, что он умеет решать разные проблемы, и была особенно рада его появлению.

        - Не самое благоприятное время для прогулок, но все сложилось удачно,  - заметил Милтон.  - У меня гора с плеч долой. Я говорил им, чтобы они зашли в ваш отель.
        Джеки отошел в сторону и взял упаковку мячей для тенниса. Казалось, у Родриго имелись товары на все случаи жизни. Барбара взглянула на Милтона, и тот, казалось, смутился под ее суровым взглядом.

        - Извиняюсь,  - пробормотал он, не очень понимая, в чем провинился.
        Барбара вздохнула и попыталась сбросить с плеча какое-то насекомое средней величины - жесткое, черное, с крошечными шипами на лапках. Оно упрямо цеплялось за ткань. Тогда она сбила жука щелчком.

        - Вы простите нас,  - сказала она Марине.  - Мы всячески стараемся помогать Энник прятаться от прессы, от других докторов и фармацевтических компаний, мечтающих украсть ее работу. Ведь никогда не знаешь, чего ждать от человека, что бы он там ни говорил.

        - Мне ужасно жаль,  - сказал Милтон.

        - Журналисты тоже к ней приезжают?  - удивилась Марина.
        Барбара посмотрела на нее долгим взглядом.

        - Ну, будут приезжать, если пронюхают про ее исследования. Да и крутились тут уже, до нашего приезда. Но важнее всего, чтобы люди ее не отвлекали. Даже с самыми благими намерениями.  - Она пыталась говорить твердо, но ей не хватало опыта.

        - Доктор Сингх работает в компании «Фогель»,  - вмешался Милтон, пытаясь загладить свою оплошность.  - Там же, где и доктор Свенсон. Ее послали сюда, чтобы…  - Он посмотрел на Марину и замолчал.
        Ведь она не говорила ему о цели своего приезда.

        - «Фогель»…  - Барбара посмотрела на Марину.  - Извините, но я как раз об этом и говорю. «Фогель» хуже всех. Их интересует только одно - как продвигаются исследования. Скажите на милость, как она может заниматься делом, если ее постоянно дергают?! Ведь речь идет о науке. Постороннее вмешательство может все испортить. Она не может просто так все бросить и встречаться с людьми. Вам известно, что вы второй доктор, которого «Фогель» прислала сюда после Рождества?

        - Да, я знаю,  - ответила Марина.
        Если бы она испытывала хоть малейшую симпатию к молодой женщине, она бы ее остановила.
        Вернулся Джеки с мячами для тенниса. Может, он знал где-то поблизости корт…

        - Вы знакомы с доктором Экманом?

        - Мы вместе работали.
        Барбара пожала красивыми плечами с золотистым загаром.

        - Ну, если он ваш друг, извините. Конечно, он очень приятный человек, но ужасно нам мешал. Вечно тут болтался, задавал нелепые вопросы, увязывался за мной. Он мешал даже мне. И я даже не могу представить, каково пришлось Энник.

        - Он ходил со мной смотреть птиц,  - сказал Джеки.

        - Я втолковывала ему, что у Энник нет времени, но он отказывался уезжать, пока не встретится с ней. Наконец она приехала и забрала его с собой. Насколько мне известно, он все еще там.

        - Нет,  - ответила Марина.  - Или, вернее, да. Он умер.
        Конечно, вины молодой женщины тут не было, совсем не было, но Марина почувствовала, что ее печаль перешла в гнев.
        Джеки положил на полку теннисные мячи и взял Барбару за руку - в знак сочувствия или солидарности. Барбара побледнела, ее лицо, шея и даже плечи уже не казались золотистыми.

        - Доктор Свенсон похоронила его там же, на месте. Об этом она сообщила нам в письме. О его смерти она пишет очень скупо, лишь пару слов, но, как вы говорите, ей некогда, она занята исследованиями. Жена доктора Экмана попросила меня поехать сюда, в Манаус, и по возможности выяснить, что случилось. Она хочет понять, что ей сказать детям о смерти их отца.
        Тут в магазин вошли три женщины, одна из них с ребенком, а через минуту появилась еще одна пара. Казалось, они знакомы между собой. Мать передала ребенка своей спутнице, а сама стала выбирать растительное масло.

        - Мне нужно сесть,  - Барбара сказала это без всякой драмы в голосе.
        Бовендеры вышли на улицу и сели на цементные ступеньки у входа. Джеки тут же вернулся в магазин за бутылкой воды.

        - Ах, какое несчастье,  - сказал Милтон Марине.  - Бедный доктор Экман. Мне очень жаль.
        Марина кивнула, не в силах сфокусировать зрение на Милтоне, Бовендерах или на чем-либо в магазине.
        Барбара выпила воду, и Бовендеры удалились.
        Родриго собрал отложенные ими товары - салфетки, теннисные мячи, широкополую шляпу, манго и бананы,  - разложил их по сумкам и выписал подробный счет компании «Фогель».
        Марина уже досадовала на свою несдержанность: возможно, она оборвала единственную нить, которая могла привести ее в джунгли. Возможно, Андерс с его дотошностью показался им назойливым, ухитрился их утомить.
        Но все-таки ей хотелось думать, что, если бы умерла она, а он приехал ей на смену, его терпение тоже имело бы пределы…



        Четыре

        Джеки сидел впереди рядом с Милтоном, а Марина сзади с Барбарой. Они ехали по дороге на Понта-Негра. Ветер врывался в машину и проносился через заднее сиденье. Пряди волос Барбары взлетали и били Марину по щекам, хотя Барбара старательно придерживала их обеими руками. Джеки плохо переносил езду в автомобиле, а дорога на пляж не могла похвастаться прямизной и отсутствием выбоин.

        - Лучше, когда машину продувает?  - спросил Милтон у Джеки.
        Ответа он не получил.

        - Ему нужен свежий воздух!  - крикнула Барбара с заднего сиденья.
        Марина чуть было не возразила, что воздух не очень-то и свежий, но воздержалась от комментариев.
        Бовендеры позвали ее на пляж, и она решила продемонстрировать свою признательность. Когда Милтона попросили их отвезти, он сказал, что им нужно выехать в шесть часов утра, не позже. Что пляж, как и рынок - исключительно утреннее дело.
        Но Бовендеры и слушать не хотели об этом.
        Они заявили, что самое раннее время - девять утра, иначе они будут просто никакие. В девять утра Милтон и Марина ждали их у дома, но молодая пара появилась почти в десять.
        По мнению Марины, старт был неудачный.

        - А от занятий серфингом вас не укачивает?  - спросила она, перекрикивая шум ветра. Они ехали быстро, об этом попросил Джеки, чтобы поскорее выбраться из машины.

        - Нет, с этим у меня нет проблем,  - ответил он.

        - Он может прокатиться даже на волне-убийце, а вот лодки не переносит,  - сообщила Барбара.  - Господи, он даже смотреть на лодки не в состоянии! Не может даже гулять возле порта.

        - Пожалуйста, не надо,  - слабым голосом простонал Джеки.

        - Извини,  - сказала Барбара и отвернулась к окну.

        - Зато когда я сажусь за руль, все мои проблемы исчезают,  - сообщил Джеки.
        После очередного крутого поворота Милтон резко ударил по тормозам, потому что на дорогу выбежала белая коза с шелковистой шерстью. Даже Марина, не страдавшая от укачивания, почувствовала, как у нее едва не вывернулся желудок. Коза еле-еле избежала гибели, но не поняла этого. Лишь с легким удивлением подняла голову, понюхала асфальт и двинулась дальше. Джеки открыл дверцу, и его стошнило.

        - Я не могу пустить вас за руль,  - заявил Милтон.

        - Знаю,  - ответил Джеки и прикрыл глаза рукой.


        Накануне вечером, в ресторане, Бовендеры составили список всего, что Марине нужно посмотреть в Манаусе.

        - Постарайтесь посетить местные достопримечательности,  - сказал Джеки.  - Больше тут нечего делать.
        Они предложили ей съездить с ними на пляж и в Музей естественной истории. Но для этого была нужна машина. Тогда Барбара вытащила свой сотовый и позвонила Милтону. Его номер был в меню ее телефона.
        Бовендеры приехали к ней. Почти неделю они выжидали после той неудачной первой встречи, но все-таки позвонили. Они хотели расспросить ее об Андерсе, ошибочно полагая, что Марина знает о его смерти гораздо больше, чем рассказала.

        - Что вам написала Энник?  - Барбара наклонилась к ней так близко, что Марина ощутила запах ее духов - смесь лаванды и лайма.

        - Она сообщила, что он умер от лихорадки. И что она похоронила его там же. Это все, что я знаю.
        Ресторан был слабо освещен, с цементным полом и сухими пальмовыми листьями над баром. В углу стояли два автомата для игры в пинбол; они трещали и звякали даже тогда, когда возле них не было играющих.
        Барбара нервно помешивала в стакане тонкой красной соломинкой.

        - Оттуда практически невозможно перевезти тело в Манаус.

        - Но ведь люди как-то перевозят умерших даже из более удаленных мест,  - возразила Марина.  - Я понимаю, что доктор Свенсон лишена сентиментальности, но и она взглянула бы на ситуацию иначе, будь на месте Андерса ее муж. Жена Андерса хочет похоронить его на родине.  - «Но больше всего ей бы хотелось, чтобы он никуда не уезжал»,  - мысленно добавила она.

        - У Энник есть муж?  - спросила Барбара.

        - Я ничего не знаю об этом.

        - Вы говорили с Энник о том, что нужно сделать с телом доктора Экмана?
        Разговаривала в основном Барбара. Джеки занялся твердыми, солеными полосками плантайна, которые в Манаусе заменяли чипсы.

        - Насколько я понимаю, у нее нет телефона. Она написала письмо, а когда оно пришло в «Фогель», Андерс был мертв уже две недели,  - Марина пригубила фруктовый ромовый пунш, который Джеки заказал для всех.  - Она написала письмо мистеру Фоксу.
        Барбара и Джеки переглянулись.

        - Мистеру Фоксу,  - в один голос проговорили они неодобрительным тоном.
        Марина поставила пунш на стол.

        - Вы его знаете?  - спросила Барбара.

        - Он президент компании «Фогель»,  - ровным голосом ответила Марина.  - Я работаю у него.

        - Он жуткий?
        Марина посмотрела на собеседницу и улыбнулась.
        Честно говоря, она злилась на мистера Фокса. Он сдержал свое обещание и прислал ей еще один телефон, несколько разных антибиотиков и столько лариама, что его хватит на шесть месяцев. Если он намекал этим на что-то, то смысл намека ее не обрадовал.

        - Нет,  - ответила она бесстрастным тоном,  - он вовсе не жуткий.
        Барбара махнула рукой:

        - Зря я спросила… Но вы поймите…

        - Мы очень заботимся об Энник,  - заявил Джеки, обкусывая край полоски.
        Барбара энергично закивала; закачались ее длинные серьги, украшенные крошечными изумрудами. Она нарядилась к обеду; на ней был изумрудно-зеленый шелковый топ без рукавов. Такая красивая женщина. Вероятно, здесь ей нелегко, ведь здесь даже особо некуда пойти…

        - Конечно, вы огорчены из-за смерти вашего друга. Мы и сами расстроились, но вины Энник тут нет. Просто она крайне сосредоточена на своей работе. Иначе она не может.
        После приезда в Амазонию Марине стало казаться, что здесь запросто можно погибнуть от бесчисленного множества причин, и винить будет некого, разве что мистера Фокса - на него можно свалить что угодно.

        - Я никогда и не считала ее виноватой.
        Барбара восприняла ее слова с большим облегчением.

        - Я рада!  - воскликнула она.  - Энник нужно понять, а когда поймешь, становится ясно, что таких, как она, больше нет. Вероятно, вы давно ее не видели или забыли. (Казалось, она знала такие вещи, которые просто не могла знать.) Энник - стихия, сила природы. У нее увлекательная работа, но вообще-то, к ней невозможно приложить никакие мерки. Что поразительно, она сама по себе явление, вы согласны? Я пытаюсь представить себе, что вот бы у меня была такая мать или бабушка, абсолютно бесстрашная женщина, которая видит мир без всяких границ и пределов…
        Марина вспомнила, что когда-то думала то же самое.
        У нее тоже возникала мимолетная мысль, сидевшая где-то в глубине сознания: «Что, если бы доктор Свенсон была моей матерью?»
        И она тут же приказала себе позвонить перед сном матери, пусть даже это будет поздно.

        - Но при чем здесь мистер Фокс?

        - Он достает ее,  - заявил Джеки.
        Он словно внезапно проснулся и увидел себя в ресторане, в разгар беседы. Его голубые глаза ярко сияли из-под бахромы необычайно длинных ресниц.

        - Он шлет ей письма, спрашивает, что она делает. Раньше звонил ей.

        - Тогда-то она и выбросила телефон,  - пояснила Барбара.  - Еще за несколько лет до нашего приезда.
        Марина сняла с ободка стакана ананасный ломтик, макнула в пунш и съела.

        - Неужели это такая помеха? В конце-то концов, ведь она делает работу для него. Он платит за все - за ее исследования, квартиру, за этот обед. Разве он не имеет права спросить, как идут дела?

        - Платит не он,  - поправила ее Барбара.  - Платит компания.

        - Да, но он глава компании. Он нанял доктора Свенсон. Он отвечает за результаты.

        - Разве человек, который продает картины Ван Гога, отвечает за живопись?
        Забавно, подумала Марина, в свои двадцать три года она чувствовала то же самое и приводила бы такие же сомнительные аргументы. Тогда ее привлекали в докторе Свенсон именно темперамент и несокрушимая уверенность, с которой та шла по жизни, делала свои дела и была во всем непререкаемо права. Таких людей она больше не встречала - и, в общем-то, была этому рада.
        Хотя порой и жалела.

        - Думаю, что имя Ван Гога поможет ему выгодно продать картину. Но если он не будет торговать живописью долгое время, то…
        Барбара положила прохладную руку на запястье Марины.

        - Извините,  - сказала она.  - Мистер Фокс ваш босс, доктор Экман был вашим другом. Мне не стоило поднимать эту тему.

        - Я понимаю вашу точку зрения,  - ответила Марина, стараясь не злиться.

        - Мы попробуем связаться с Энник, а если не получится, составим вам компанию, пока она не приедет в город.
        Марина сделала большой глоток пунша, хотя внутренний голос отговаривал ее.

        - Это вовсе не обязательно.

        - Нет, мы вас не оставим,  - заявила Барбара и откинулась на спинку стула, словно все было решено.  - Энник наверняка нас одобрит.
        К десяти утра мир превращался в раскаленную печку.
        За пределами Манауса на берегах реки даже в среду было полно народу. Люди лежали на расстеленных на песке полотенцах. На мелководье плескались, играли, смеялись и прыгали дети. Взрослые плавали вокруг, описывая широкие круги. Их голоса и крики напоминали птичий щебет, а не человеческую речь.
        Милтон, с его бесконечной практичностью, привез в багажнике полосатый зонтик и теперь пытался воткнуть его в песок. Наконец это ему удалось, и зонтик подарил небольшую тень. В этом скромном убежище он и Марина уселись на полотенцах, обхватив руками колени.
        В это утро Марина заглянула к Родриго, чтобы купить купальник, но у него нашелся лишь один вариант цельного купальника - дешевый, яркий, с небольшой юбочкой, делавшей Марину похожей на немолодую фигуристку. Сейчас купальник был на ней, под одеждой, а сама она недоумевала, почему решила, что будет купаться…
        Бовендеры не нуждались в защите от солнца.
        Они быстро разделись, и это было нечто. Джеки остался в коротких шортах, пояс которых проходил намного ниже острых выступов его тазовой кости, а бикини Барбары небрежно соединялось серией тонких завязок. Казалось, цель таких купальных костюмов состояла в том, чтобы держать в ожидании соседей по пляжу: когда же сильный порыв ветра сбросит с них эту видимость одежды…
        Джеки зевнул, упал на песок и сделал стойку на руках. Мышцы на его плечах и спине разделились на отчетливые группы и могли служить наглядным пособием для всякого начинающего студента-медика: большая и малая грудные мышцы, дельтовидная, трапециевидная мышца, межреберные мышцы.
        Люди, расположившиеся на соседних полотенцах, показывали на него пальцем, свистели и хлопали, звали детей, чтобы те посмотрели на удивительного парня.

        - Его больше не укачивает,  - пробормотал Милтон.
        Джеки опустил ноги на песок и сел. Лоза, окружающая его лодыжку, была увешана крошечными гроздьями винограда.

        - У меня все в порядке.

        - Вот почему я вышла за него,  - сказала Барбара. Половину ее лица закрывали огромные темные очки.  - Я увидела, как он проделал этот трюк на пляже в Сиднее. Он был тогда в своих бордшортах. И тогда я сказала подружке: «Он мой».

        - Браки заключаются порой и по более странным мотивациям,  - заметила Марина, хотя на самом деле так не думала.

        - Вы плаваете?  - спросил у нее Милтон.
        Сам он был в брюках и белой рубашке с коротким рукавом. И явно не собирался их снимать.

        - Я умею плавать,  - ответила она,  - если вас именно это интересует.
        Барбара растянулась на полотенце; ее умащенное кремом тело отражало солнечный свет, кроме небольших участков, закрытых тканью. Маленький круглый бриллиантик свисал на золотой цепочке с ее лодыжки и поблескивал вместе с кожей.

        - Как жарко,  - спокойно посетовала она.

        - С жарой у нас нет проблем,  - согласился Милтон.
        На его макушке красовалась небольшая соломенная шляпа, и из-за нее он почему-то выглядел круче всех.

        - Пошли поплаваем,  - предложил Джеки, наклонился и шлепнул жену по животу. От неожиданности она подскочила на дюйм.

        - В воде еще жарче,  - ответила она.

        - Давай, давай,  - сказал он, вскочил сам и, потянув ее за руки, заставил встать. Она на миг задержалась, отряхивая песок со светлых волос. Для окружающих эта сцена стала таким же зрелищем, как и стойка на руках. Бовендеры почти подошли к воде, обняв друг друга за талию, но вдруг вернулись.

        - Вы идете купаться?  - спросил Джеки.
        Марина покачала головой.

        - Ступайте, ступайте,  - сказал Милтон.  - Мы придем и посмотрим.
        Он неуклюже поднялся на ноги и помог встать Марине.

        - Им нужно, чтобы мы полюбовались, как красиво они смотрятся в воде.

        - Они неплохо выглядели и тут, на песке,  - возразила Марина.

        - Мы родители,  - сказал Милтон.  - Мы обязаны посмотреть.
        Марина неохотно последовала за ним, из чувства долга, но когда вышла из-под зонтика, то обнаружила, что мир переменился.
        Под полосатой тканью, оказывается, было довольно прохладно, а тут солнце обрушило на нее всю свою ярость.
        Она остановилась и поискала взглядом Бовендеров - те как раз входили в бурые воды реки, держась за руки.
        После приезда в Бразилию она несколько раз оказывалась на такой жаре, но всегда могла шагнуть в тень, зайти в кафе и выпить баночку содовой либо вернуться в отель и встать под холодный душ. Она научилась заранее чувствовать, когда ее одолеет жара, и делала это так точно, словно у нее на запястье был термометр.
        Чувствовала и вовремя спасалась.
        Но теперь, глядя на воду и песок, она не знала, куда ей идти.
        Она таяла, растекалась по песку.
        Под зонтиком остался маленький холодильник, который привез Милтон - охлаждать бутылочки воды и пиво для Джеки.
        Она могла бы потереть себе шею кусочком льда…
        Далеко впереди Бовендеры погрузились в воду и стали неразличимы среди других пловцов, детей и взрослых. Марина мысленно кляла их за нежелание, неспособность проснуться раньше девяти утра.
        В конце концов, она ведь тоже устала.
        Она снова принимала лариам из флакончика, который за день до этого прислал мистер Фокс, и в три часа утра проснулась - несомненно, как и все остальные в отеле «Индира», от своих криков. «Кто-то зарезал женщину»,  - подумала она, все еще плывя по волнам сна, и только после этого поняла, чей это был крик. Ночь для нее закончилась. Марина уже не спала, только ждала.

        - Вы молодец,  - проговорил Милтон, глядя на реку.  - Я восхищен вашим терпением.

        - Поверьте мне, я не умею терпеть.

        - Тогда вы удачно создаете иллюзию терпения. Результат тот же самый.

        - У меня остались лишь два желания - найти доктора Свенсон и вернуться домой,  - вздохнула она.
        Горячими казались даже слова, вырывающиеся из ее рта.

        - Чтобы попасть к доктору Свенсон и вернуться домой, вам сначала придется пройти мимо Бовендеров. Они стерегут вход на запретную территорию. Их работа - не пустить вас к ней, за это им и платят. Я не уверен, известно ли им, где она проводит свои исследования, но уверен, что этого больше никто не знает. Вы им понравились. Возможно, они что-нибудь придумают.
        Из воды высунулась рука и помахала.
        Милтон поднял руку и помахал в ответ.
        Где же дождь? Где потоки воды, день за днем проливавшиеся с неба?!
        Сейчас Марина мечтала о дожде, не обязательно о ливне, лишь бы он загородил солнце хоть ненадолго.

        - Они не могут мне симпатизировать.

        - Они считают, что вы держитесь очень естественно. Мне сказала это миссис Бовендер. Они видят, что вы искренне горюете об умершем друге и пытаетесь узнать подробности о его смерти.

        - Ну, так и есть,  - согласилась она, хотя такое описание касалось лишь ее обязательств перед Карен.

        - Они уверены, что вы понравитесь доктору Свенсон,  - заключил Милтон.
        Марине уже казалось, что солнце пробралось в ее мозг и расплавило его.

        - Доктор Свенсон знала меня когда-то. Я абсолютно уверена, что у нее нет ко мне никаких эмоций.
        Она вытерла лицо большим носовым платком, который купила сегодня у Родриго. Сначала она отказывалась, но он предоставил его в виде бонуса, хотя, вероятно, так или иначе, все пойдет на счет компании «Фогель». С каждым вдохом она чувствовала под одеждой свой новый купальник. Он охватывал тело, словно эластичный бинт, растягивался и обвисал, намокая от ее пота. Она то и дело обтирала лицо платком. Пот попадал ей в глаза, мешал смотреть, и она различала лишь самые общие черты пейзажа: песок, воду, небо.

        - С Бовендерами нужна дипломатия,  - сказал Милтон.  - Они просто хотят присмотреться к вам какое-то время и убедиться, что вы такая, какой кажетесь.
        Марина прищурилась и посмотрела на волнистую линию горизонта.

        - Я больше их не вижу.
        На самом деле она хотела сказать, что вот-вот упадет в обморок.
        Возможно, она назвала Милтона по имени. Нет, она не упала, хоть и ожидала этого. Он взял ее за руку и повел по песку к реке. Завел ее в воду по колено, потом по пояс. Марина словно очутилась в ванне, бархатистой и теплой. Течение было таким слабым, что чуть-чуть шевелило ее одежду. Милтон намочил в воде свой собственный носовой платок и накрыл ее голову.

        - Вот так-то лучше,  - пробормотал он.
        Она кивнула.
        Джеки был прав, когда потащил Барбару купаться.
        Это было единственное спасение.
        Ей захотелось лечь на дно. Она посмотрела вниз, но не увидела в воде не только дна, а даже намека на очертания своего тела, как это бывает в северных реках. Река была темной и непроницаемой.
        Ей стало не по себе.
        А вокруг резвились дети, залезали друг другу на плечи и прыгали в воду…

        - Откуда вы знаете, что там под водой?  - спросила она.

        - Мы и не знаем,  - ответил Милтон.


        Вернувшись в отель, Марина проверила свой сотовый - два звонка от мистера Фокса, один от матери и один от Карен Экман (ее номер числился под именем Андерса). Звонки вполне могли застать ее дома. Ей вдруг тоже захотелось полностью отказаться от телефона - как отказалась доктор Свенсон. Она встала под холодный душ, выпила бутылку воды и легла спать. Ей тут же приснился сон, что она теряет отца на вокзале. В девять часов вечера позвонила Барбара Бовендер и разбудила ее.

        - Мы просто хотели проверить, все ли в порядке,  - сказала она.  - Я боялась, что мы чуть не убили вас сегодня своей поездкой.

        - Нет-нет,  - проговорила Марина, еще не пришедшая в себя после сна.  - Все в порядке. Просто я пока не привыкла к этому климату.

        - Да-да!  - почему-то обрадовалась Барбара.  - Вот я чувствую себя теперь намного лучше, чем прежде. Весь секрет в том, чтобы не поддаваться жаре и больше гулять. Джеки клянется, что кондиционеры ослабляют нашу иммунную систему. Чем больше мы гуляем, тем скорее привыкаем к здешнему климату. Приходите к нам. Выпьем.

        - Сейчас?  - спросила Марина, словно у нее были какие-то другие дела.

        - Небольшая вечерняя прогулка вам не помешает.
        Возможно, Бовендеры и берегли покой доктора Свенсон, но верно и то, что они изнывали от одиночества.
        В отеле «Индира» Марину ничто не держало. Два дня назад Томо переселил ее в более просторный номер - в награду за то, что она долго живет у них. Но и тот оказался не менее затхлым и потертым. Вид из окон был более живописным, но к стене была прикреплена такая же безобразная металлическая штанга для одежды. Марина посмотрела на свое шерстяное пальто. Даже издали хорошо просматривалась сеть проеденных молью дырок возле воротника…
        Марина сказала Барбаре, что придет к ним.


        Она шла по городским улицам мимо закрытых магазинов. Теперь она поняла, какой восторг переполняет тебя, когда ты видишь, что один из них открыт. Если бы в этот вечер в универмаге Родриго горел свет, она непременно стояла бы вместе с толпой перед витриной и тянула шею, пытаясь разглядеть, что творится внутри. Долго ли ей еще придется торчать в Манаусе, неизвестно, но она знала, что дойдет до ручки, если ожидание будет по-прежнему приносить одни разочарования.
        Она привыкла работать - много и добросовестно, и теперь растерялась.
        В вестибюле дома доктора Свенсон тот же консьерж, который по утрам принимал ее письма, сидел там и теперь, в половине десятого вечера. Казалось, он очень обрадовался при виде ее. Она ведь не приходила несколько дней.

        - Бовендеры,  - сказала она ему, потом ткнула себя в грудь указательным пальцем.  - Марина Сингх.
        Дверь открыла Барбара Бовендер и пригласила ее внутрь.
        Марине показалось, что из обшарпанного Манауса она шагнула совсем в другой мир.
        Надо еще учесть, что она жила больше недели в убогом отеле, носила одни и те же три одежки и вечерами стирала их в ванне. О красоте она и думать забыла, но эта квартира поразила ее именно своей красотой. Поэтому она искренне и бурно похвалила ее.

        - Вы очень любезны,  - сказала Барбара, идя с ней по коридору мимо небольших работ на бумаге, висящих в рамке на стене - их можно было даже принять за Клее. Коридор привел их в просторную гостиную с высоким потолком. Две пары высоких французских дверей открывались на балкон. Ветерок, которого Марина не чувствовала нигде в городе, шевелил края раздвинутых шелковых занавесок и доносил слабый запах то ли жасмина, то ли марихуаны. С высоты шестого этажа река казалась обрамленной мерцающими огоньками. Если не вглядываться, можно было подумать, что находишься в каком-то богатом и красивом городе…

        - Квартира замечательная,  - добавила Барбара, с бесстрастным видом оглядывая свое жилище.  - Стены тут добротные, но, когда мы сюда въехали, тут был бедлам.

        - Барбара проделала потрясающую работу,  - вмешался Джеки, достал косячок и предложил Марине. Она покачала головой. Тогда он принес ей бокал белого вина и чмокнул ее в щеку, словно старую знакомую. Она с удивлением отметила, что поцелуй ошеломил ее даже сильнее, чем косячок. Джеки взмахнул руками и показал на стены:

        - До нас здесь жила последняя ассистентка Энник. Она натянула гамаки по всей квартире, и в них спали ее сестры.
        Барбара взяла у мужа косячок, позволила себе вдохнуть скромную порцию и выбила его в маленькую серебряную пепельницу. Немного выждала и выдохнула.

        - Энник просто хотелось чего-то приятного. Это единственное, что она мне сказала. Конечно, захочешь комфорта, когда выбираешься из джунглей. Захочешь красивых простыней, мягких банных полотенец…

        - Бокал приличного вина,  - добавил Джеки и поднял свой бокал, предлагая всем выпить.
        Во всем этом было нечто элегантное - на столике букет каких-то белых цветов (Марина никогда таких не видела), низкая кожаная скамейка перед таким же длинным белым диваном. Стены окрашены в голубоватый цвет, такой бледный, что, возможно, он и не был голубоватым, а весь эффект состоял в вечернем свете. Да и сами Бовендеры, их физические достоинства сочетались с изысканностью обстановки. Браслеты Барбары, казалось, были вырезаны из того же дерева, из которого были изготовлены доски пола, а если приглядеться, то цвет пола выгодно оттенял теплый цвет ее кожи.
        Но все же трудно было представить доктора Свенсон сидящей на этом белом диване.
        Марина усомнилась, что нога исследовательницы ступала на этот пол.

        - Где вы живете, когда она приезжает в город?
        Барбара пожала плечами:

        - Иногда мы просто переходим в комнату для гостей. Все зависит от того, нужны мы ей или нет в тот момент. Если у нас появляется время, мы едем в Суринам или Французскую Гайану, где Джеки может заниматься серфингом.

        - Мне нужно в Лиму,  - сообщил он, радуясь, что беседа коснулась и его, пусть даже мельком.  - Там обалденные волны. Вот только добираться из Манауса в Лиму самолетом жутко стремно. Скорее пешком дойдешь.
        Марина подошла к балкону.
        Она не могла оторвать глаз от реки. Густая бурая жижа превратилась ночью в хрустальное зеркало.

        - Я и не ожидала, что в Манаусе бывает так красиво,  - призналась она.
        Не ожидала она и «Мерсо» и сделала еще один глоток, невольно подумав, сколько все это стоит. Впрочем, «Фогель» не разорится. Стоимость квартиры в Манаусе, где исследовательница практически не живет, была пустяком по сравнению с возможными доходами, которые обещало принести открытие доктора Свенсон.

        - Вспомните, когда-то здесь крутились огромные деньги,  - сказала Барбара.  - Жизнь в Манаусе была дороже, чем в Париже.

        - Они пришли, построили, ушли,  - проговорил Джеки, рухнул на диван и положил босые ноги на кожаную скамейку.  - Когда варка каучука в джунглях перестала приносить огромные доходы, они быстренько свинтили отсюда. К радости местного населения.

        - Но в городе все-таки много классных зданий. Вот наше, к примеру, не уступит парижским или лондонским,  - сказала Барбара.  - А Никсон исполняет свою работу консьержа весьма профессионально. Я часто говорю ему, что он мог бы устроиться на работу в Сиднее.

        - Никсон?  - переспросила Марина.

        - Серьезно,  - подтвердил Джеки; его глаза слегка покраснели.

        - Вот только письма он передает неисправно,  - сказала Марина и вдруг сообразила: - Или вы их все-таки получали?
        Барбара выпрямила спину.
        В туфлях на высоких каблуках она была выше Марины.

        - Нет, не получали. Я уже вам говорила.
        Марина пожала плечами.

        - Значит, во всем виноват Никсон?

        - Вся почта попадает в почтовый ящик и ждет Энник,  - Барбара вышла в другую комнату и вернулась, держа за ручки аккуратный металлический ящик. Вероятно, праздные особы заказывают такие ящики по каталогу где-нибудь в США, если им неприятно складывать почту в картонную коробку.

        - Глядите,  - сказала она,  - я его даже не проверяю. Энник сказала, чтобы вся почта шла прямо в ящик. Так мы и делаем. Ящик стоит в ее кабинете.  - Она поставила ящик на скамейку возле пяток своего мужа. На загорелых ногах Джеки виднелись более светлые полоски от ремешков шлепанцев.  - Сначала я отвечала на письма, сообщала людям, что они не должны приезжать сюда, но потом Энник решила, что любой ответ все равно воспринимается как поощрение, и не велела мне больше отвечать.

        - Людям не требуется поощрение, они все равно приезжают,  - вмешался Джеки.
        Марина подошла к кожаной скамье и села рядом с ящиком, а бокал с вином поставила на пол. Она не спрашивала позволения - просто сунула пальцы в ящик и стала рыться в письмах. Вскоре увидела собственный почерк на белых конвертах с логотипом отеля.

        - Бовендер,  - сказала она и бросила первое письмо на скамью. Потом нашла два других.  - Бовендер, Бовендер.
        Джеки вытащил письмо из конверта.

        - Дорогие мистер и миссис Бовендер,  - начал он.

        - Пожалуйста, перестань!  - воскликнула Барбара и закрыла уши ладонями.  - Я чувствую себя полной идиоткой. С этого дня я буду просматривать почту. Честное слово.
        Марина повернулась к ней:

        - Вы и счета не оплачиваете?
        Джеки покачал головой.

        - Все счета поступают прямо в Миннесоту. Клянусь, так было заведено с самого начала.
        Конечно, тут все нормально.
        Марина вернулась к ящику.
        С одной стороны аккуратно стояли журналы - «Харперс», «Нью-Йоркер», «Сайентифик Американ», «Медицинский журнал Новой Англии». Еще там была масса писем от «Фогель», письма из других стран, из университетов, госпиталей, фармацевтических компаний.
        Пальцы Марины перебирали, перебирали…
        Барбара бессильно смотрела, как в корреспонденции ее работодательницы роется, в общем-то, почти незнакомая ей особа.

        - Я не уверена, что мы поступаем правильно,  - нерешительно проговорила она. Возможно, ей только сейчас пришло в голову, что она поступила опрометчиво, притащив ящик с почтой.  - Вы ведь написали только три письма. Ей не понравится, что…
        Вот оно, вот!
        Марине не пришлось глубоко залезать в письма.
        Ведь все было не так давно.

«Андерс Экман».
        Она бросила голубой конверт авиапочты на свои письма.
        Джеки тут же убрал ноги, словно Марина могла обжечь его.
        Барбара наклонилась и взглянула на конверт:

        - Боже, как вы думаете, от кого оно?

«Андерсу Экману, через доктора Энник Свенсон»,  - весьма неуклюжая фраза.

        - От его жены,  - сказала Марина.


        Теперь она быстро находила письма по почерку Карен, который только что увидела.
        Все ее письма, которые Марина теперь вытаскивала из ящика, вероятно, были написаны после отъезда Андерса в джунгли. Других адресов у Энник не было, вот она и писала на адрес доктора Свенсон в Манаусе. До этого она, вероятно, звонила ему или общалась по электронной почте, а в сентиментальном настроении посылала ему письмо на адрес отеля. Вероятно, рассказывала ему о мальчиках и о снеге, звала домой, почувствовав в его голосе нотки уныния, и вообще, потому, что они с самого начала необдуманно согласились на эту поездку.
        Марина знала содержимое каждого письма; она роняла их одно за другим на кожаную скамейку, где недавно лежали пятки Джеки.
        Она видела, как Карен сидела на высоком табурете за своим кухонным островком и писала страницу за страницей - по утрам, когда отвезла сыновей в школу, и вечерами, уложив их спать. Писала, наклонив голову, заправив за уши светлые волосы.
        Марина читала надписи на конвертах, словно заглядывала через плечо Карен.
        Письма приходили по одному и парами, даже по три. Карен писала их каждый день, может, дважды в день, так как больше ничем не могла ему помочь. Но она не помогала ему.
        Марина не сомневалась: Андерс знал, что Карен пишет ему, что она любит писать письма, и знал, что эти письма оседают в Манаусе. Но, не получая их, он не знал, доходят ли его письма. Возможно, что Андерс думал, умирая: выбралось ли из джунглей хоть одно его послание? Ведь мальчишка в лодке, выдолбленной из ствола дерева, мог просто брать у него деньги, а конверты пускать по воде, как только заплывет за поворот, и тогда бы его письма читали лишь рыбы и речные дельфины.
        Карен Экман превращала свою любовь в работу и усердно писала мужу. Плоды ее усердия теперь лежали на кожаной скамейке в апартаментах доктора Свенсон.


        Барбара села рядом с мужем.
        С бокалом в руке они смотрела на растущую гору конвертов.

        - Что вы хотите с ними делать?  - осторожно спросила Барбара, когда Марина просмотрела всю почту в ящике.
        Марина наклонилась и подобрала несколько упавших на пол писем.

        - Не знаю,  - ответила она.  - Я возьму их. Но пока не знаю.

        - Вот это письмо другое,  - сказал Джеки и достал из ящика конверт поменьше.
        Марина взяла письмо и мельком взглянула на адрес:

        - Оно от меня.

        - Вы тоже ему писали?  - спросила Барбара.
        Марина кивнула.
        Тут должны быть и письма написанные мальчишками. Карен подписывала за них конверты.

        - Вы любили его?
        Карен подняла голову и увидела на лице Барбары Бовендер неподдельный интерес.

        - Нет,  - ответила Марина и хотела добавить что-нибудь резкое, как вдруг в ее сознании возникла другая мысль: да.
        Тут же к ее щекам прихлынула кровь.
        Да. Она не любила его, когда он был жив, когда она писала это письмо. Но теперь? Теперь она думала об Андерсе, когда ложилась спать и пробуждалась по утрам. Когда шла по улицам Манауса и думала, что он тоже здесь ходил. Представляла себе, что находится рядом с ним, когда он умирает,  - его голова лежит на ее коленях. Просто ей было больно думать, что он умирал в одиночестве. Вот она и влюбилась в своего умершего друга - хотя бы ненадолго, сейчас…

        - Мы вместе работали,  - пояснила она.  - Над одной темой исследований. Вместе ели ленч.
        Марина взяла свое собственное письмо. Конечно, там много статистики - она думала порадовать его снижением заболеваемости. Как хорошо, что он не получил это письмо.

        - Мы семь лет проработали вместе. За это время привязываешься к человеку. Но о любви не было и речи.
        Она положила письма на колени.
        Для нее вечер закончился.
        Она устала, ей взгрустнулось, и она даже не представляла, что еще могли сказать друг другу она и хозяева квартиры.
        Но Бовендеры хотели, чтобы она осталась. Барбара сказала, что может приготовить легкий ужин, а Джеки предложил посмотреть фильм.

        - У нас есть «Фицкарральдо»,  - сообщил он.  - Круто?

        - Вы можете даже переночевать у нас, если хотите,  - предложила Барбара, и ее светлые глаза повеселели.  - Это было бы так славно. Только договоримся, что завтра встанем не очень рано, а сейчас еще выпьем.
        Двадцать лет разницы между Мариной и Бовендерами стали непреодолимым барьером. Каким бы жалким ни казался ей номер в отеле, она знала, что такая вечеринка ее просто убьет.

        - Честное слово, я бы с удовольствием, но сегодняшнее солнце лишило меня сил.

        - Ладно, тогда пусть Джеки хотя бы проводит вас до отеля,  - сказала Барбара, а Джеки, в неожиданном порыве галантности, тут же вскочил и стал искать свои сандалии.

        - Не беспокойтесь, все в порядке,  - сказала Марина и сунула в сумку пачку писем.
        Ей хотелось скорее уйти.
        Барбара приуныла, как только поняла, что компания разваливается. Ее удручала собственная неспособность придумать что-нибудь более интересное.

        - Всякий раз, встречаясь с вами, мы ухитряемся испортить наше общение,  - со вздохом заявила она.
        Марина заверила ее, что это не так.
        Барбара встала у двери, прислонившись плечом к стене. Нет, она не блокировала выход, у нее не хватило бы решимости, но явно беспокоилась.

        - Мне очень не хочется, чтобы вы говорили Энник про эти письма,  - наконец сказала она, крутя на руке браслет.  - Едва ли ей понравится, что я позволила кому-то рыться в ее почте, хотя вы имели полное право забрать письма супруги доктора Экмана.
        Марине припомнилось, как давным-давно кто-то из ординаторов просил ее не говорить доктору Свенсон про результаты анализов, не подтверждавшие диагноз, так как это грозило ему провалом на экзамене. Не помогло - доктор Свенсон все равно обо всем догадалась.

        - Сейчас у меня едва ли есть возможность сообщить ей что-либо.
        Барбара сжала прохладными пальцами Маринину руку:

        - Она у вас появится, когда вы встретитесь с ней.

        - Эти письма принадлежат Андерсу и Карен. Больше никому.
        Барбара слегка растянула в улыбке губы:

        - Спасибо.


        Вернувшись в свой номер, Марина положила письма на ночной столик и с сомнением посмотрела на аккуратную стопку. Ей не нравилось, что они лежат у нее. Несомненно, они были слишком личными, чтобы оставаться в почтовом ящике доктора Свенсон. Но и здесь им тоже не место.
        Она убрала их в ящик столика, где они заняли место рядом с Библией на португальском языке, а потом позвонила Карен. Ей было необходимо услышать ее голос; может, он сотрет ощущение вины от неожиданного прилива любви, которую она почувствовала к Андерсу?..

        - Я разбудила тебя? Уже слишком поздно?  - спохватилась Марина. Она подумала об этом, лишь когда набрала номер.

        - Я все равно не сплю,  - ответила Карен.  - После восьми мне никто не звонит, и это плохо. Все боятся разбудить мальчишек.

        - У меня просто сбились представления о времени.

        - Хорошо, что ты позвонила. Тем более что мальчишек теперь и пушкой не разбудишь. Сегодня утром я тебе тоже звонила. Мистер Фокс дал мне номер твоего сотового.

        - Вы общаетесь с ним?

        - Он регулярно нам звонит,  - Карен зевнула.  - Вообще-то, он лучше, чем я думала. Или очень одинок. Не знаю. Он сказал, что ты еще не нашла ее.

        - Я нашла Бовендеров.

        - Бовендеров! Господи, как они тебе?

        - Андерс писал тебе о них?

        - Очень мало. Они доводили его до бешенства, эти Бовендеры.

        - Я его понимаю.

        - Он подозревал, что они водят его за нос и нарочно не сообщают о нем доктору Свенсон. Хотя он никогда не был уверен, что они знают, где она проводит свои исследования. Ему пришлось долго терпеть их общество и изображать любезность.

        - Что ж, мне предстоит то же самое. Сколько времени Андерс торчал в Манаусе, прежде чем попал к доктору Свенсон?
        Карен задумалась.

        - Месяц? Точно не скажу, но не меньше месяца.
        Марина прикрыла глаза.

        - Едва ли я выдержу месяц с Бовендерами.

        - Что они говорят об Андерсе?

        - Они даже не знали, что он умер.
        Долгое молчание.
        Там, в Иден-Прери, Карен положила трубку на стол, и Марине ничего не оставалось, как ждать. Она легла на спину и уставилась на бледное пятно на потолке, которое созерцала каждый вечер, после того как перебралась в этот номер. Она жалела, что не может положить руку на лоб Карен, погладить ее по волосам, сказать: «Держись, ты ведь сильная; так уж получилось».
        Когда Карен вернулась, она учащенно дышала.

        - Извини,  - сказала Марина.

        - Это накатывает так быстро,  - сказала Карен, пытаясь справиться с дыханием.  - Значит, они даже не знали о его смерти, потому что она им не сообщила.
        Действительно, зачем ей это?

        - Нет, тут другая причина - между ними нет регулярной связи. Она приезжает в город раз в несколько месяцев. И даже не получает все это время почту.  - Марина еще не знала, что ей делать с письмами, но не хотела сейчас говорить о них Карен. За тысячу миль она слышала ее плач. Мальчики спали в своих кроватях. Пиклес тоже спал…

        - Может, я позвоню мистеру Фоксу?  - предложила она.
        Мысль не очень удачная, но ничего другого ей не пришло в голову.
        Карен снова положила трубку и высморкалась. Она пыталась взять себя в руки, сбросить с плеч огромный груз горя.

        - Нет, не звони,  - ответила она.  - У меня так иногда бывает. Ничего не поделаешь.

        - Я хотела сказать тебе другое.

        - Догадываюсь.

        - Тут все ужасно, Карен. Просто ужасно.

        - Знаю,  - ответила она.


        В ту ночь, которая стала первой ночью болезни, ей снилось, что они с отцом плывут в маленькой лодке по реке и что лодка опрокинулась.
        Отец утонул, она осталась одна в реке.
        Лодка уплыла прочь.
        Марина забыла, что отец не умел плавать.



        - Ну, у меня есть для вас приятная новость. Она вам понравится,  - сообщила ей по телефону Барбара.
        Марина не общалась с Бовендерами несколько дней, с того самого визита к ним домой. Все это время она не только не выходила из отеля, но и очень редко вставала с постели. Она не знала точную причину своего недомогания - то ли это результат действия профилактических средств от болезней, вызванных насекомыми, то ли она все-таки подхватила одну из этих болезней, несмотря на профилактику. Еще она не исключала, что все ее симптомы - ломота в теле и характерная сыпь на коже - носили психосоматический характер.
        Она с готовностью погрузилась в болезнь, чтобы скорее ее одолеть.
        Но потом задумалась: не действовал ли точно так же и Андерс?



«У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли, и я боюсь, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга».

        Марина прочла то письмо лишь один раз и все же запомнила его наизусть.

        - Что же мне понравится?  - удивилась она: в голову никак не приходило ничего, что могло ей понравиться в Манаусе.

        - Мы идем в оперу! Энник резервирует ложу, а завтра открывается сезон. У нас есть ее билеты!

        - Она резервирует ложу в опере?
        У Марины даже не было сил для негодования, но поистине: есть ли этому предел?!

        - Кажется, несколько лет назад был такой дождливый сезон, что ей пришлось надолго вернуться в город. По ее словам, опера тогда ее спасла.

        - Ну, не думаю, что она спасет меня. Я болею и не выхожу в город.

        - Вы едите что-нибудь?  - спросила Барбара.
        Вопрос был логичным. Здешний рынок кишел продуктами, способными убить всякого, у кого не окажется в кишечнике нескольких поколений нужных бактерий.

        - У меня просто температура,  - сказала Марина.

        - Высокая или низкая?

        - У меня нет термометра,  - ей надоело разговаривать и хотелось положить трубку.

        - Ладно,  - объявила Барбара.  - Я буду у вас через час и покажу вам несколько платьев.

        - Я не хочу сейчас ни с кем общаться, и мне не нужны платья. Я признательна вам, но поверьте, я сама врач. Я знаю, что делаю.

        - Нет, не знаете,  - весело возразила Барбара.


        Томо, консьерж отеля, с его чувством долга, которое превосходило все, на что была способна сама Марина, продолжал звонить в аэропорт по поводу ее багажа. Чемодан обнаружили в Испании, но потом опять потеряли. Еще Томо посылали в ее номер, когда кто-то из постояльцев звонил и жаловался на крики. Теперь же он заботился о Марине, потому что она заболела. Он приносил ей бутылки с сиропом сахарного тростника, газировку и жесткие сухие крекеры.
        Надо признать, Марина, оказавшаяся на мели, без багажа, вызывала симпатию всего отеля, но все признавали за Томо право заботиться о ней.
        И когда в ее дверь постучали - в какое время, она не могла сказать (сон был для нее наркозом, она периодически выныривала из него, а потом погружалась снова),  - Марина подумала, что это Томо.
        Она закуталась в лишнюю простыню, заменявшую ей халат, и открыла дверь.
        Барбара строго оглядела ее с ног до головы.

        - Ох, вы плохо выглядите,  - проговорила она, растягивая гласные.  - Почему вы мне не позвонили?
        Марина, разочарованная тем, что теперь ей придется долго разговаривать, а не спать, отступила в свой темный и затхлый номер.
        Барбара прошла за ней.

        - Я принесла вам полезные вещи,  - она показала небольшой грязноватый бумажный пакет и сумку из гобеленовой ткани. Уборщицы не заходили к Марине несколько дней, потому что она все время спала. На полу под ногами хрустели кусочки крекеров.

        - Нельзя так жить,  - с этими словами Барбара раздвинула шторы.

        - Мои стандарты жизни сильно изменились,  - Марина рухнула на постель.
        Если кто-то думает, что заснуть при постороннем человеке трудно, он ошибается. На самом деле нет ничего проще.
        Барбара достала из пакета бумажный стакан и сняла крышку.

        - Вот,  - она протянула стакан Марине.  - Сядьте. Вы должны это выпить, пока горячее.
        Марина наклонилась и понюхала содержимое стакана. Там была река, уваренная до тухлой жижи. Даже цвет тот же. Пар, поднимавшийся с ее поверхности, напоминал тяжелый утренний туман.

        - Где вы это взяли?

        - На рынке у шамана. Не говорите ничего о шамане, пока не попробуете. В этой стране меня кусали все насекомые. У меня были такие жуткие болячки, такая температура, что вспоминать страшно. Джеки однажды сильно отравился. Он съел жареную черепаху, и это был идиотизм с его стороны. Он умирал у меня на глазах. Нас каждый раз спасал шаман. Я ему абсолютно доверяю и готова открыть для него счет.
        Конечно же, шаман тоже будет получать прямую оплату от «Фогель».

        - Но ведь шаман меня даже не видел,  - возразила Марина, пытаясь воззвать к логике там, где ее и в помине не было.  - На чем основан его диагноз? Да и вы меня тоже не видели.

        - Я объяснила ситуацию. Вернее, Милтон вместо меня объяснил ситуацию, после того как я объяснила ее Милтону. Шаман говорит не на том же португальском, что я, а мне было важно объяснить все точно. Кстати, Милтон желает вам скорого выздоровления.
        Она прижала стакан к ключице Марины и держала его так, пока Марина не взяла его в руки.

        - Какой-то идиотизм,  - заявила Марина, глядя на мутную жидкость.
        Стакан был теплый. Запах поднимался к ней слоями: вода, рыба, грязь, смерть.

        - Пейте!  - резко прикрикнула Барбара.  - Я уже устала вас уговаривать. Пейте все залпом, быстро! Пейте, черт побери!
        Марина, удивленная силой напора и бешенством на лице Барбары Бовендер, подчинилась и одним большим глотком выпила вонючую жидкость. На дне она была еще более густой и вязкой; крошечные кусочки чего-то твердого застряли у нее в горле. …Лодка, в которой они плыли, была выдолблена из ствола дерева. Их с отцом выбросило в реку. Вода попала ей в глаза, нос и рот. Марина пошла на дно еще до того, как сумела поплыть, и у нее остался только один вкус - реки. Она уже успела забыть этот вкус…

        - Запрокиньте голову назад! Дышите!  - кричала Барбара.  - Не вздумайте все вытошнить!
        Встав на колени перед Мариной, она положила руки на ее колени.
        Мистер Фокс недавно определил разницу между Мариной и Андерсом: мол, Андерсу не хватило здравого смысла вернуться домой сразу, как только он заболел. Ох, ее желание вернуться тоже мало что значило. Сейчас она просто не смогла бы. Ее трясла лихорадка, она волнами прокатывалась по ее влажной от пота коже, вызывала конвульсии в позвоночнике…

        - О'кей,  - Барбара похлопала Марину по коленям.  - Теперь другое дело. Сейчас вам будет плохо, по-настоящему плохо, но совсем ненадолго, на час или чуть больше. Все зависит от того, что нужно сломать у вас внутри. После этого станет абсолютно хорошо. Более чем хорошо. Я с радостью посижу с вами. Я свободна весь день.
        Марина взглянула на гостью, но увидела лишь свет ее волос, словно удалявшийся в туннель.
        И сказала, что не хочет, чтобы Барбара осталась.
        Барбара разочарованно пожала плечами и взяла в руки ледяные пальцы Марины:

        - О'кей, я вернусь в пять часов. Мы решим, какое платье вы наденете завтра в оперу. Я привезла несколько таких, которые будут красиво на вас смотреться. Как удачно, что у нас оказалась такая же высокая знакомая,  - она пристально вгляделась в Марину: - Вам хочется стошнить? Постарайтесь удержаться как можно дольше. Чем дольше - тем лучше подействует лекарство. Дышите глубже - это помогает.
        Пот градом тек по лбу Марины, по ее щекам и шее. Прозрачная жидкая слизь текла из носа, текла даже сильнее, чем пот и слезы из глаз. Марина даже не пыталась что-то сделать, ясно понимая, что никак не сможет это остановить. Дрожь сотрясала ее так, что стучали зубы, и она старалась держать рот открытым.
        Даже если существует противоядие, она все равно не получит его вовремя. Это конец всего.
        Сейчас она поняла, что такое - конец всего.
        Если она все же выживет и столкнется с этим еще раз, она сможет назвать это по имени. Последнее, о чем отчетливо подумала Марина: интересно, она жертва убийства или самоубийца, раз сама выпила яд?..
        Вдалеке, за городом, орали древесные лягушки, и от глубокого, ритмичного пульсирования их голосов бешено стучало ее сердце.


        Марина проснулась на прохладных кафельных плитках в ванной, ее голова покоилась на стопке полотенец. Открыв глаза, она увидела крупного ярко-красного паука, ползущего по краю раковины.
        Сколько прошло времени, она не знала и была этому рада.
        Она пошевелила пальцами, сделала вдох, выдох, раскрыла и закрыла рот. Недомогание, вызванное снадобьем шамана, покинуло ее тело и в ярости своего отступления унесло с собой и изначальную болезнь.
        Марина была жива и вроде бы здорова.
        Из-за неудобной позы болело бедро, но это уже мелочь…
        Медленно, осторожно она встала, перелезла через край ванны, села в нее. Включила горячий душ, постепенно перешла на прохладную воду. Почистила зубы и выпила бутылку воды. Глаза, носоглотка еще были воспалены, но ясность в голове говорила о конце болезни. Она наклонила голову вправо, потом влево. Обернула ее полотенцем, прошла в спальню и обнаружила, что там все чисто убрано, а Барбара Бовендер сидит в кресле у окна и читает «Медицинский журнал Новой Англии».

        - Вы поглядите, кто пришел!  - воскликнула Барбара.

        - Вы ведь должны были уйти,  - проговорила Марина, но ее голос был еле слышен. Она прокашлялась, пытаясь оживить ободранные рвотой голосовые связки.  - Вы ведь собирались уйти.
        Она нашла банное полотенце, аккуратно сложенное на кровати, и завернулась в него.

        - Я чуть было не ушла, но вам очень быстро стало плохо. Начало действовать лекарство. Тогда я решила остаться и проследить, чтобы вы не упали и не разбили голову об унитаз. Но сейчас вам лучше, правда? Вы выглядите гораздо лучше.

        - Да,  - скупо ответила Марина.
        У нее не поворачивался язык благодарить особу, которая ее отравила, но она не могла и отрицать, что яд улучшил ее состояние.

        - Эту статью я прежде не читала,  - сказала Барбара, приподняв журнал.  - Она увлекательная, даже научная ее часть, которую я не очень понимаю. Я вот думаю, как удачно получилось, что мне пришлось провести пару часов в вашем номере. Должна признаться, что до этого я не очень понимала суть работы Энник. Подумать только, что женщины смогут не торопиться и рожать детей, когда им удобно - в сорок, пятьдесят, даже в шестьдесят лет. Как здорово,  - Барбара помолчала и взглянула на Марину.  - Знаете, я как-то еще не спросила, есть ли у вас дети.

        - Нет,  - ответила Марина.
        Кондиционер был установлен на режим сильного охлаждения, и она уже дрожала от холода.

        - Мне нужно одеться.
        Впервые за много дней ей захотелось есть.

        - Ах, конечно,  - Барбара встала с кресла.  - Можно, я возьму журнал? Джеки тоже будет интересно.

        - Хорошо,  - согласилась Марина.

        - Посмотрите платья, какое-нибудь да подойдет,  - Барбара остановилась у двери.  - Я очень рада, что лекарство помогло и вам стало лучше. Я расскажу шаману, он тоже обрадуется. Мы заедем за вами завтра в семь, договорились?
        Последний вопрос был формальным и не требовал ответа.
        Не успела Марина раскрыть рот, как Барбара Бовендер удалилась, захватив с собой медицинский журнал.



        Пять

        Амазонский оперный театр, Театр Амазонас, многие посещали не столько ради постановок, сколько ради знаменитого здания.
        Оно само по себе было незабываемым зрелищем, «перформансом» - величественный фасад со стройными колоннами из итальянского мрамора, эльзасская черепица, светильники из муранского стекла, мебель в стиле Людовика XV. Огромный купол был словно сорван чудовищной бурей с русского дворца и перенесен в Южную Америку. По крайней мере, так однажды сказал Марине какой-то турист, когда она остановилась перед оперой и фотографировала ее своим телефоном. Она так и не услышала ни от кого внятного объяснения, как тут могло появиться такое здание. Оно казалось форпостом цивилизации, сдерживающим джунгли. Не будь Театра Амазонас, джунгли давно бы поглотили город, опутав его лианами.

        - Местные жители клянутся, что оперу никто не строил, что она появилась сама собой,  - сказала Барбара, доставая из крошечной лакированной сумочки билеты на «Орфея и Эвридику» Глюка.
        Джеки кивнул. Такая версия ему нравилась.

        - Они говорят, что оперу принес космический корабль для какого-то принца, потому что он мог заниматься сексом только в этом месте.
        На Барбаре Бовендер было короткое платье цвета слоновой кости; оно на всю длину открывало ее ноги - бесстыдную протяженность загорелых бедер и икр, подчеркнутую открытыми вечерними туфлями на очень высоких каблуках.
        Это платье она предлагала Марине, но та отказалась. У каждого платья, которые Барбара привезла в гобеленовой сумке, не хватало какого-либо ответственного куска ткани спереди или сзади либо была очень короткая юбка. Марине пришлось задуматься, какую часть своего тела она может выставить напоказ. У платья цвета слоновой кости был скромный вырез на груди и длинные рукава, но оно было такое короткое, что могло смутить даже третьеклассника. В итоге она остановила свой выбор на длинном узком платье из темно-серого шелка, в котором оставались открытыми руки и спина, потому что Барбара обещала привезти ей шаль, хоть и проворчала, что это нарушит линии. После того как Марину перестало лихорадить и тошнить, она была искренне признательна ей не только за лекарство (хоть и жалела, что не вакцинировалась еще перед поездкой против гепатита А), но и за платье, и за возможность пойти в оперу. Она порадовалась поводу привести в порядок свои ногти, уйти вечером из отеля и послушать музыку.
        К тому же миссис Бовендер приехала в отель, сделала Марине прическу и накрасила ей глаза. В жизни Марины было много подруг, способных наизусть перечислить периодическую таблицу, но ни одной, умеющей красиво уложить волосы.
        После тщательной работы Барбара позвала Марину к зеркалу, чтобы она оценила результат, и Марина призналась, что не выглядела так красиво даже в день свадьбы.

        - Вы должны взять за правило выглядеть хорошо каждый день,  - сказала Барбара, застегивая на запястье Марины массивный золотой браслет.  - Поверьте мне, если этого не делать, все быстро сойдет на нет.
        Когда они втроем шли по фойе театра Амазонас, все оборачивались и провожали их взглядами.
        Джеки, под кайфом, в чуть тонированных очках и с блестящими волосами, выглядел как мужчина, который способен пойти в театр с двумя женщинами. На нем была белая льняная рубашка с белым узором - сёрферская версия одежды для торжественного случая. Марина с сожалением и завистью думала, что такая красота, такое редкое физическое совершенство истрачены на Бовендеров.
        Еще она думала, что мистер Фокс ведь очень любит оперу и, возможно, навестит ее здесь. И как будет хорошо, если они пройдут с ним вместе по этому фойе, а его теплая рука будет лежать на ее локте…
        Служащий театра открыл массивным бронзовым ключом дверь в их ложу (он висел на его шее на бархатной ленте) и с легким поклоном вручил всем по программке. В ложе оказалось восемь кресел, обтянутых красным бархатом. Марина облокотилась на бронзовые перила и наблюдала, как состоятельные граждане Манауса занимают свои места. Зрительный зал оперы напомнил ей многоярусный свадебный торт; каждый из причудливо украшенных ярусов балансировал на плечах предыдущего, а все они поднимались к потолку, где изображенные на фреске ангелы раздвигали руками белое облако.
        Когда стал меркнуть свет в люстрах, Джеки положил ладонь на ляжку жены, и Барбара прижала его руку, закинув ногу на ногу.
        Марина направила все свое внимание на оркестр.
        Барбара, как ни в чем не бывало, наклонилась к ней с безмятежным лицом и шепнула: «Я люблю эту часть». Марина не поняла, что она имела в виду, но уточнять не стала. Когда же в зале стало совсем темно и увертюра поднялась до их третьего яруса, ей стало все ясно и самой.
        Внезапно она забыла про всех насекомых Манауса. Забыла про кучки куриных голов на прилавках рынка, о тощих собаках, терпеливо ждущих, когда на землю упадет что-нибудь съедобное. Забыла про детей, отгоняющих веером мух от корзин с рыбой, хотя и знала, что про детей забывать нехорошо. Но ей ужасно хотелось забыть. Она забыла про запахи, толчею людей и машин, липкие лужи крови.
        Двери оперы отгородили весь мир и оставили Марину наедине с музыкой.
        Она внезапно поняла, что открытие оперы было важным актом человеческого выживания.
        Опера спасала людей от разложения, гниения на невыносимой жаре. Она спасала их души так, что все напористые христианские миссионеры могли лишь позавидовать.
        За дни болезни Марина потеряла себя, сломалась. Ее сломали этот город, лариам, сознание провала и почти безумное желание вернуться домой и застать цветение сирени.
        Но зазвучал оркестр, и она снова стала сама собой.
        Каждое движение смычком по скрипичным струнам понемногу стирало ее смятение, а деревянные духовые инструменты возвращали ей силы.
        Сидя в полумраке ложи, Марина размышляла о том, что Театр Амазонас и - да-да - эта оперная постановка должны ее спасти. Она знала сюжет «Орфея и Эвридики», но лишь когда зазвучали голоса исполнителей, ей стало ясно, что это история ее жизни. Ведь Орфей - это она, она, а Андерс - Эвридика, умершая от укуса змеи. Марину послали в ад, чтобы вызволить его оттуда. Если бы Карен могла оставить на кого-нибудь своих мальчишек, Орфеем стала бы она. Карен буквально создана для такой роли! Но Карен осталась в Миннесоте, и мысли Марины были теперь целиком заняты Андерсом. Позади нее были семь лет их дружбы, по пятьдесят часов в неделю, когда они записывали результаты по липидам, слушая дыхание друг друга…
        Барбара расстегнула крошечную сумочку и протянула Марине салфетку «Клинекс».

        - Промокните под глазами. Осторожно, по прямой линии,  - шепнула она.
        Партию Орфея пела женщина в мешковатой тоге; ее волосы были убраны назад и спрятаны под венок из позолоченных листьев. Она стояла в середине сцены, прикрыв лирой пышную грудь, и пела о своих страданиях.
        Ей вторил хор.
        Джеки повернулся к Марине.

        - Почему поет женщина?  - спросил он шепотом.
        Марина промокнула влагу под носом и тоже повернулась, чтобы рассказать ему, что изначально партия написана для кастрата, но теперь их не найти.
        Тут чья-то рука резко шлепнула Джеки по плечу.

        - Тише!  - приказал женский голос.
        Марина и Бовендеры мгновенно выпрямили спины, словно по точеным ножкам и бархатным сиденьям кресел пробежал электрический заряд и ударил в них.
        Потом все трое зашевелились, хотели обернуться, но та же рука простерлась между Барбарой и Мариной и указала на сцену.
        Так они и досматривали оперу - устремив взгляды на сцену, но обратив назад, на доктора Свенсон, все свое сознание.
        Доктор Свенсон!
        Она вернулась из джунглей и объявилась здесь, в опере, без всякого предупреждения.
        И вот теперь заставляет их ждать. На их месте другие, нормальные люди, вышли бы в фойе и приступили к разговору, который должен был начаться еще несколько недель назад. В первые дни после приезда Марина гадала, что она почувствует, когда увидит доктора Свенсон, но чем дольше жила в Манаусе, тем больше укреплялась в мысли, что у нее нет никаких шансов на эту встречу. Она все чаще представляла себе, как вернется домой и сообщит Карен и мистеру Фоксу о своей неудаче…
        Эвридика семенила вслед за Орфеем; они шли по длинной дороге из Подземного царства. Эвридика непрестанно стенала и жаловалась, ее нежное сопрано превращалось в надоедливое гудение пилы: «Почему ты не смотришь на меня? Почему ты не любишь меня?»
        Господи, при всей своей ослепительной красоте она невыносима!..
        Марина всеми силами заставляла себя не оборачиваться.
        Попутно отметила, что рука Джеки уже не лежит между ляжками его жены и что они с огромным вниманием глядят на певцов, а сами, конечно, вспоминают, хорошо ли проветрили квартиру, как застелили постель, все ли кружевные полоски нижнего белья убрали в соответствующие ящики.
        В самом начале, когда погасли огни, Марина положила шаль на колени - в их ложе третьего яруса было душновато. Теперь она мучилась от мысли, что ее голые плечи и спина загораживают доктору Свенсон сцену, что доктор Свенсон вынуждена созерцать их и сложный узел Марининых волос, заколотый двумя черными шпильками и украшенный крошечными золотыми веерами, словно прическа китайской принцессы. Ей представилось, будто она сидит в темно-сером шелковом платье в госпитале возле койки пациентки, и внезапно в палату входит доктор Свенсон. «Меня вызвали по пейджеру,  - оправдывается Марина, пытаясь объяснить, почему на ней такой легкомысленный наряд.  - Я была в опере».
        Больше всего ее удивлял собственный страх, тупая пульсация в животе, которая связывалась в ее памяти с предложением экзаменатора вытащить билет и готовиться к ответу. Или даже с более поздним периодом обучения, когда она стояла перед Большим кругом: «Доктор Сингх, будьте любезны, объясните нам, почему не проходит онемение тканей».
        Лучше бы она чувствовала злость, возмущение.
        Чтобы ей было наплевать, что кто-то там поет на сцене, что все услышат ее гневные слова: «Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что случилось с Андерсом!»
        Вот что она собиралась спросить. Планировала.
        Но сейчас ей нечего было сказать доктору Свенсон. Сейчас она ждала, что доктор Свенсон скажет ей: «Доктор Сингх, конечно же, я помню, как вы оставили без глаза младенца в Балтиморе».
        Пот струился по грудной клетке и скапливался из-за покроя платья на шее и талии… Орфей больше не мог ни минуты терпеть стенания возлюбленной. Он мог бы ей сказать: «Я спустился в ад ради тебя. Разве это не доказывает мою любовь? Разве ты не можешь поверить в мою любовь и подождать еще двадцать минут, пока я не пройду по этой узкой тропе?»
        Но нет, не получилось.
        Ему надо было взглянуть на нее, заверить ее в своей любви. Надо было, чтобы она замолчала. Он повернулся к Эвридике - и этим снова ее убил, отправил в бездну бесконечного сна, с чего и началась вся история…
        Марине всей душой хотелось, чтобы певцы замолкли, музыканты отложили свои инструменты в сторону, ощутив невыносимую тревогу, исходящую от третьего яруса.
        Ох, уж эти мечтания.
        Однако мало того, что в этой опере умершая оживала и опять умирала из-за халатности главного героя; Марине пришлось выдержать еще и другие капризы фортуны, и очень долгий танцевальный сегмент.
        Но наконец все завершилось.
        Марина и Бовендеры неистово аплодировали; вся подавлявшаяся энергия ожидания выходила наружу через их хлопающие ладони.

        - Браво!  - крикнул Джеки, когда на сцену вышла меццо-сопрано.

        - Постановка не очень удачная,  - произнесла за их спиной доктор Свенсон.
        Ее фраза была воспринята как сигнал; они встали - все трое - и повернулись к ней.

        - Вы правы,  - сказала Барбара, подхватывая разговор.  - Но ведь так приятно пойти в оперу.

        - Роскошные места,  - добавил Джеки.
        Марина, ставшая еще выше в туфлях на высоких каблуках, не приняла в расчет рост доктора Свенсон и, повернувшись, прямо через ее голову увидела в ложе еще одного человека, мужчину в костюме, стоявшего под карнизом. Милтон беззвучно, одними губами поздоровался с ней.
        Барбара обняла Марину за плечи. Этот жест можно было расценить как покровительственный или дружеский, но Марина, соприкоснувшись с ней бедром и ребрами, почувствовала, как сильно бьется ее сердце, и заподозрила, что молодая женщина просто пытается сохранить душевное равновесие. Дрожь, словно электрический ток, пробежала между ними, и было непонятно: кто из них ее источник.

        - Энник, вы ведь знакомы с доктором Сингх, моей подругой,  - сказала Барбара.

        - Доктор Сингх,  - проговорила доктор Свенсон и подала ей руку, не подтверждая и не отрицая, что помнит ее.
        Последние тринадцать лет не отразились на исследовательнице, разве что ее волосы побелели еще сильнее, а кожа, видевшая в балтиморские зимы мало солнца, сильно загорела. Ее широкое, открытое лицо с голубыми глазами все так же окутывало облачко спонтанности, так памятное Марине. Мятые штаны цвета хаки и обувь на резиновой подошве совсем не годились для посещения оперы. Вероятно, она приехала прямо из порта. Женщина, так сильно влиявшая уже не раз на жизнь Марины, выглядела для окружающей публики как какая-нибудь шведская бабушка, совершающая тур по Амазонке.

        - Я очень рада…  - начала Марина.

        - Садитесь, садитесь,  - сказала доктор Свенсон и села первая.  - Сейчас она будет петь арии Вилья-Лобоса.

        - Что?  - переспросила Барбара.
        Доктор Свенсон сверкнула на нее глазами и села на четвертый стул в первом ряду, возле Марины, а сопрано, нудная и прекрасная Эвридика, полным скромности жестом прижала руку к груди и склонила голову, принимая шквал аплодисментов. Вилья-Лобос, единственный вклад Бразилии в классический репертуар, показался Марине намного красивее Глюка, а может, сопрано вкладывала в свое пение больше нежности, чем могла это сделать в предыдущей роли.

        - Вот ради этого сюда стоило приехать,  - заявила доктор Свенсон, когда после пятнадцатиминутных неистовых оваций сопрано нерешительно удалилась с авансцены.
        Они забрали программки и открыли дверь ложи.
        Доктор Свенсон обратилась прямо к Марине:

        - Что вы думаете о Глюке, доктор Сингх?

«Расскажите нам о пациентке, доктор Сингх».
        Марина пожала плечами:

        - Боюсь, что сегодня я плохой судья. Я отвлекалась.
        Доктор Свенсон кивнула, словно ответ был принят.

        - Что ж, вы правильно сказали. В воспоминаниях Глюк всегда нравится больше, чем при непосредственном исполнении.
        Она повернулась и направилась через фойе к лестнице; за ней двинулись остальные. Когда они спускались по ступенькам, Милтон поддерживал Марину под локоть, и она была благодарна ему за такое внимание. Она редко носила высокие каблуки и очень устала от них.

        - Ее никто не ожидал?  - вполголоса спросила Марина.
        Впрочем, могла и не понижать голос - пространство вокруг них наполнилось публикой, все болтали друг с другом или по мобильным. В воздухе звучали четкие, яркие слова португальского языка: горожане были довольны проведенным вечером.

        - Ожидать доктора Свенсон невозможно,  - улыбнулся Милтон и крепче сжал локоть Марины, когда две девчонки галопом промчались сквозь толпу, перескакивая через ступеньки; их вечерние платья развевались, мелькали белые нижние юбки.

        - Но можно предполагать, что она приедет. Я не взял на сегодняшний вечер ни одного заказа, хотя мне многие звонили. Не потому, что я ждал ее; просто предполагал, что она может появиться.
        Марина потеряла из вида доктора Свенсон, но не Бовендеров - те ярким пятном выделялись среди толпы, опережая Милтона с Мариной на десяток ступеней.

        - Я была бы вам признательна, если бы вы иногда делились со мной своими предположениями.

        - Тогда могло бы получиться так, что я вас напрасно побеспокоил. Ведь она не всегда приезжает.

        - Понятно. Но если бы я знала, что она может сегодня приехать, то надела бы свою собственную одежду.
        Милтон замер на лестнице, вынудив остановиться и тех, кто шел сзади.

        - Вы недовольны платьем? С ним что-то не так? Как можно быть недовольной таким платьем?
        Марина увидела, что Бовендеры вместе с потоком зрителей уже выплывают из дверей оперного театра и оба слегка наклонили голову. Вероятно, они разговаривали с доктором Свенсон или слушали ее.
        Не отвечая на вопрос Милтона, она потащила его к ним.


        Ночной воздух был тяжелым и теплым, но от реки веял слабый ветерок, пахнувший рыбой.
        Марина и Милтон присоединились к доктору Свенсон и молодой паре на мощенной плиткой площадке перед театром. Мириады насекомых летели на свет фонарей, лившийся на террасы и улицы, в лучи прожекторов, подсвечивавших величественное здание. Даже в гомоне толпы Марине чудился шорох жестких крылышек и жужжание различного звукового диапазона. Их рабская зависимость от света напомнила ей реакцию зрителей после окончания финальной арии. Они обезумели от восторга и никак не могли остановиться.

        - Бовендеры уверяют меня, что после моего отъезда в городе ничего не происходило и не менялось,  - сказала доктор Свенсон.  - Это верно? Такой большой город и никаких событий?

        - Я не припоминаю никаких изменений за последние десять лет,  - ответил Милтон.

        - Это тоже примечательно,  - заметила она.
        Ее подбородок был высоко поднят, и прожектор над ее головой, казалось, светил лишь на нее одну. Она была словно вырезана из света и наклеена на темном фоне, выделяясь на фоне окружающей ее толпы. И хотя сейчас перед Мариной была именно та особа, которую она так стремилась найти, ее не покидало ощущение, что сейчас, именно в этот момент, столкнулись две удаленные точки ее жизни, столкнулись так, как это бывает лишь в кошмарном сне.
        В последний раз она видела доктора Свенсон за день до той давней катастрофы. Когда велось расследование, они уже не встречались, а потом Марина перешла на другую программу обучения. Такая мысль впервые пришла ей в голову.

        - Ну, Марина вот приехала,  - предположил Джеки.

        - Мне хочется услышать что-то, о чем я еще не знаю.
        Милтон задумался.

        - Родриго привез в свой универмаг ловушки для блох. Уверяет, что достаточно положить такую штуку под подушку, и будете спать спокойно.
        Доктор Свенсон одобрительно кивнула, словно именно это и надеялась услышать:

        - Завтра куплю себе парочку ловушек.
        В это время к ним подошел худенький мальчишка, бразильский индеец; он легко проскользнул меж людей, не касаясь их одежды. Он выделялся в толпе, потому что олицетворял сразу две группы, почти отсутствующие в вечернее время: детей и индейцев. На нем были нейлоновые шорты и зеленая футболка с надписью «World Cup Soccer». Он был точно таким же, как мальчишки, которые сидят на одеялах и продают вырезанные из ореха браслеты и фигурки зверей. У него были такие же темные, шелковистые волосы и необычайно большие глаза; впрочем, большими они казались из-за того, что лицо было очень маленьким. В Манаусе трудятся многие дети, и логика подсказывала, что этот ребенок тоже что-то продавал - почтовые открытки, бабочек в деревянных рамках, веера из перьев.
        Но его руки были пустыми.

        - Истер!  - воскликнула Барбара Бовендер, присела на корточки (рискованный маневр в ее коротком платье) и протянула руки к мальчишке. Он побежал к ней и уткнулся лицом в ее шею.

        - Это все ее волосы,  - заметила доктор Свенсон.  - Он не может спокойно пройти мимо них.
        Джеки нагнулся и подхватил мальчугана под мышки. Барбара встала. Мальчишка наполнил обе руки ее волосами и рассматривал эту светящуюся веревку, сброшенную с небес богами. Он уже слишком вырос, чтобы его брали на руки, но это явно его радовало.

        - Ого, да ты подрос,  - Джеки приподнял Истера, словно пытался определить, потяжелел ли он.

        - Нет, он не очень подрос,  - возразила доктор Свенсон.
        Она похлопала мальчика по плечу, а когда он повернул к ней лицо, сказала:

        - Доктор Сингх.
        Она подняла кверху указательный палец правой руки и дотронулась до своего левого запястья, затем провела черту поперек горла и выставила тот же палец перед губами.
        Потом показала на Марину.
        Мальчишка оставил в покое волосы Барбары и подал Марине руку.

        - Глядите! Он умеет прыгать!  - воскликнул Джеки и стал подбрасывать Истера вверх на несколько дюймов: вверх и вниз, вверх и вниз, пока тот не засмеялся странным, каким-то тюленьим смехом.

        - Рада познакомиться с тобой,  - сказала Марина. Огромные глаза неотрывно глядели на нее.  - Вы могли бы взять его с собой в оперу,  - обратилась она к доктору Свенсон. (Интересно, он приехал вместе с ней?)  - Там ведь много мест.

        - Истер глухонемой,  - сказала доктор Свенсон.  - Опера стала бы для него еще более мучительным испытанием, чем для нас.

        - Постановка не такая уж плохая,  - возразила Барбара.

        - Истер любит бродить, когда у него появляется такая возможность,  - ответила доктор Свенсон.  - Ему нравится осматривать город.
        Истер пристроился возле Джеки, а его глаза снова устремились на волосы Барбары. Даже при нормальном слухе он все-таки был слишком мал, чтобы бродить в темноте одному по улицам Манауса.

        - Я бы пошел с тобой гулять, если бы знал, что ты здесь,  - сказал Джеки.  - Мы бы хорошо провели время.

        - Жалко, что вы не взяли его в театр. По-моему, там ему было бы любопытно посмотреть на людей,  - сказала Барбара.  - Даже если он и не слышит музыку.
        Доктор Свенсон взглянула на часы:

        - Думаю, мы пообщались достаточно. Нам надо поговорить с доктором Сингх. Я полагаю, вас не пугает такой поздний час, доктор Сингх? Милтон сказал, что вы ждали меня.
        Марина ответила, что она с радостью поговорит.

        - Хорошо. А вы продолжайте веселиться. Увидимся утром. Милтон, передайте Родриго, что я буду у него в семь часов.

        - Вас отвезти куда-нибудь?  - спросил Милтон.

        - Нет, ночь замечательная. Я уверена, что мы осилим небольшую прогулку. Вы готовы прогуляться, доктор Сингх?
        Марина, в узком шелковом платье и на высоких каблуках, не знала, осилит ли она пешую прогулку, но ответила, что долго сидела и теперь ей будет приятно пройтись.

        - Мы заберем Истера?  - предложила Барбара. Мальчишка уже заплетал в косу ее волосы, до которых мог дотянуться.
        Доктор Свенсон покачала головой:

        - Он ничего не ел. Он пойдет с нами. Поставь его на ноги, Джеки, он не обезьянка.
        Джеки поставил Истера на землю. Мальчишка вопросительно переводил взгляд с одной группы на другую. Несмотря на глухоту, он, казалось, все понял.

        - Скоро увидимся,  - сказал Джеки, разделил его волосы на пробор и пригладил их пальцами. Потом, вспомнив про новое умение Истера, протянул ему руку, и мальчишка пожал ее.  - Молодец!


        Улицы вокруг оперного театра были вымощены плоскими камнями, идти по ним было ужасно неудобно. Марина пожалела, что Милтон не идет с ними и не поддерживает ее под локоть. В лабораториях «Фогель» она была одной из самых высоких докторов, и три вещи - рост, работа и статус - не позволяли ей носить обувь на каблуках. Теперь она старалась идти на цыпочках, чтобы каблуки туфель Барбары не застревали в стыках между камнями, и постепенно отставала от своей спутницы. Доктор Свенсон продолжала идти в своем неизменном темпе, с размеренностью метронома, памятной Марине, и, казалось, не замечала, что идет одна. Истер держался позади их обеих. Толпа, вылившаяся из театра, уже рассеялась; вокруг были обычные прохожие. Они стояли в полутьме на перекрестках, размышляли, переходить им на другую сторону улицы или нет, и с любопытством глазели на Марину, ковылявшую по тротуару на высоких каблуках и в наброшенной на плечи шали.

        - Вы идете, доктор Сингх?  - крикнула доктор Свенсон.
        Ее голос казался частью ночи и звучал как бы ниоткуда. Вероятно, она завернула за угол или зашла в здание.

«Вы идете, доктор Сингх?»
        Она ухитрялась так быстро нырнуть в палату пациентки, что ординаторы растерянно крутили головами.
        Куда она пошла, направо или налево?
        Марина всматривалась в темноту, которую рассеивали уличные огни, фары автомобилей и битое стекло на тротуаре, отражавшее свет.

        - Я иду!  - крикнула она, обшаривая глазами обе стороны улицы.
        Чтобы вернуть себе присутствие духа, она мысленно составляла перечень причин, из-за которых нервничала.
        Была ночь, и она не знала точно, где находится, хотя легко могла повернуть назад, вернуться к опере, а оттуда отыскать дорогу к своему отелю. Она неуверенно держалась на высоких каблуках, и это, вместе с дурацким платьем, делало ее похожей на птицу с подбитым крылом, на которую мог напасть любой хищник, рыскающий среди ночи по улицам. Если появится такой хищник, ей придется защищать глухого ребенка.
        Справится ли она с этим?
        Ремешки туфель уже натерли ей водяные мозоли. Ей невольно припомнились путешественники, погибавшие от таких, самых обычных, мозолей, но она заверила себя, что у нее мало шансов погибнуть именно так - мистер Фокс прислал ей вместе с лариамом и телефоном три разных типа антибиотиков.
        А раз уж она составляет такой перечень, то нужно вспомнить главную причину, вызывающую у нее давящий страх: ей предстояло сесть за стол вместе с доктором Свенсон и поговорить.
        О чем? О правах и интересах компании «Фогель» в Бразилии? О том, как умер Андерс? Неожиданно Истер беззвучно опередил ее и взял на себя роль проводника. Сначала она подумала, что мальчишке просто надоело плестись за ней, и он решил ее бросить. Но он подладился под ее темп и держался на расстоянии вытянутой руки. Теперь она видела перед собой его спину, его узкие плечи, и половина ее страхов улетучилась. Одной рукой она придерживала на груди концы шали, другая сжимала в горсти и поднимала повыше шелковый подол платья, чтобы он не испачкался в грязных лужах, остававшихся после недавнего ливня. Ночной воздух царапал ее легкие, ведь еще сутки назад она лежала в постели, больная. Пряди ее волос выпутывались из плена шпилек, лака и черных заколок с золотыми китайскими веерами, падали на влажную шею.
        Дойдя до угла, Истер повернул направо.
        Без сомнений и вопросов она ковыляла за ним.
        Через два квартала, на неизвестной Марине улице, в тот момент, когда она поняла, что не в силах сделать больше ни шага, Истер нырнул в небольшой ресторан. Он не мог видеть, как туда зашла доктор Свенсон, но она оказалась там. Она сидела за угловым столиком, а перед ней стояла бутылка содовой, уже наполовину пустая. В зале было еще темнее, чем в ночи, из которой они пришли. Вместо звезд на каждом столике горела маленькая свеча.
        Мальчишка прошел кратким путем между столиков, занятых другими посетителями, и с сознанием выполненного долга сел на деревянный стул рядом с доктором Свенсон.
        Привезла она его из джунглей или он жил здесь, в городе, за счет компании «Фогель», как Бовендеры?
        Доктор Свенсон наклонила корзинку с хлебом; Истер взял ломтик и благовоспитанно положил на тарелку. Марина кое-как дошла до них, стараясь не упасть. У столика она молча остановилась и подождала, когда доктор Свенсон отзовется на ее появление.
        Так она могла бы ждать до конца жизни.

        - Я потеряла вас,  - сказала она наконец.

        - Это было исключено,  - парировала доктор Свенсон.  - Истер знал, куда мы идем.

        - Но я-то не подозревала об этом.

        - Не сомневаюсь, что вы быстро это поняли. Этот ресторан расположен дальше других от оперы, и театральная публика сюда не добирается. Здесь я всегда могу рассчитывать на свободный столик.
        Доктор Свенсон нацепила на нос очки-половинки и погрузилась в изучение меню. Марина подвинула стул и села рядом с Истером, наискосок от старшей коллеги. В ее ногах остро пульсировала боль, но она решила радоваться и тому, что сидит на стуле, а не бредет одна по улице.
        Получив всю информацию, какую могло ей предложить меню, доктор Свенсон отложила его в сторону. Теперь она точно знала, что закажет себе на ужин, и была готова начать разговор.

        - Позвольте мне быть с вами откровенной, доктор Сингх,  - заявила она, убирая очки в подбитый шелком очечник.  - Это сэкономит нам обеим время. Вам не следовало приезжать сюда. Надо как-то убедить мистера Фокса, что непрерывный надзор не приближает нас к цели. Займитесь этим, когда прилетите домой. Передайте ему, что у меня все хорошо. Пусть он делает свои дела и оставит меня в покое.
        К столику подошел официант, и доктор Свенсон стала на ломаном португальском заказывать блюда для себя и ребенка. Когда официант повернулся к Марине, она заказала бокал вина. Доктор добавила вино к своему заказу.

        - Я рада, что у вас все хорошо,  - начала Марина.  - И - вы правы, мне поручено выяснить, как движется проект. Но это лишь одна из причин, почему я здесь. Я была близко знакома с доктором Экманом, дружу с его женой. Ей важно знать обстоятельства его смерти.

        - Он умер от лихорадки.
        Марина кивнула:

        - Вы написали об этом, но мне нужно знать больше подробностей, чтобы объяснить детям Андерса, что случилось с их отцом.
        Истер смирно сидел за столом, не ерзал и не вертелся. Его ноги немного не доставали до пола. Он отщипывал от хлеба аккуратные кусочки и медленно пережевывал. Казалось, ожидание его совсем не тяготит, и Марина заподозрила, что у него большая практика.

        - Вы спрашиваете меня, знаю ли я причину его болезни и ее название? Нет, не знаю. Перечень возможных ответов слишком велик. Для начала надо посмотреть на список его вакцинаций. Я могу также дать вам список антибиотиков, которые не помогли.

        - Я спрашиваю у вас не про болезнь,  - возразила Марина.  - Я спрашиваю, что случилось.
        Доктор Свенсон вздохнула:

        - Это что, допрос, доктор Сингх?

        - Я вас не обвиняю…
        Доктор Свенсон помахала рукой, словно разгоняла сигаретный дым.

        - Я вот что вам скажу: мне нравился доктор Экман. Его приезд был неудобным для меня во всех отношениях, но в вашем коллеге было нечто простодушное. Я видела его искренний интерес к лакаши, к работе. Вы с ним дружили, и вы знаете, что он обладал уникальным умением показать свой интерес - к птицам или к уровню эстрогена в анализе крови; он задавал много вопросов и ловил каждое мое слово. Он всегда был вежливым и дружелюбным, даже когда я убеждала его уехать - а это я делала постоянно, так и передайте его жене.
        Она замолчала и допила воду; не успел стакан коснуться стола, как услужливый официант снова его наполнил.

        - Мистер Фокс идиот, раз послал его сюда. В жизни я не видела другого человека, так плохо пригодного для жизни в джунглях, и это говорит о многом. Жара, насекомые, даже деревья наводили на него ужас. И вот, когда человек приезжает туда, где ему плохо, где его не хотят видеть, он должен проявить здравый смысл и вовремя уехать. Доктору Экману не хватило здравого смысла. Он твердил мне, что компания требует, чтобы я показала мои записи, чтобы я ускорила ход моих исследований, допустила к ним других специалистов. Что компания намерена перевести в Миннесоту большую часть работ. При обоюдном согласии сторон весь наш с ним разговор мог бы уложиться в полчаса или час. Но доктор Экман не собирался верить мне на слово, а хотел все увидеть своими глазами, проследить весь ход моей работы, выявить причины плодовитости женщин лакаши. Он отказывался поддаваться болезни…
        Маленький человечек в грязном белом фартуке выскочил из кухни с двумя тарелками желтого риса. Лежавшие на рисе куски цыпленка лоснились жиром и отслаивались от кости. Официант поставил одну тарелку перед доктором Свенсон, другую перед Истером. Лицо мальчишки озарилось радостью, когда он увидел свой ужин.

        - Мы с Истером очень проголодались. А еще он любит курятину, но у нас не получилось выращивать цыплят,  - сказала доктор Свенсон и похлопала мальчишку по руке.
        Получив такое разрешение, он взялся за вилку и стал отрывать кусочки мяса, придерживая косточку двумя пальцами. Она опять похлопала его по руке и показала на нож.

        - Хорошими манерами Истера мы обязаны доктору Экману. Честно говоря, прежде я не делала на этом акцент. У лакаши правила этикета отличаются от наших, и я не вмешивалась. А доктор Экман много занимался с ребенком. Вероятно, он скучал по своим…  - Она замолчала и с вопросом взглянула на Марину.

        - Сыновьям,  - подсказала Марина.  - У него трое сыновей.
        Доктор Свенсон кивнула:

        - Ну, вот видите. Прежде я не думала об этом, но, несомненно, моя симпатия к доктору Экману во многом была вызвана его добрым отношением к Истеру.
        Вернулся первый официант и положил перед Мариной кусок торта «Три молока».
        Она покачала головой.
        Сейчас она думала о трех мальчишках на диване, об их остром слухе, из-за которого взрослые вынуждены разговаривать в кладовке и шепотом.

        - Я заказала это для вас,  - сообщила доктор Свенсон и взмахом руки отпустила официанта.  - Вкусный торт. Как раз к этому вину.
        Марина заметила, что Истер не может оторвать глаз от ее десерта и разрывается между своим блюдом и желанием попробовать торт.

        - Андерс долго жил у вас до своей болезни?

        - Трудно сказать, ведь я не знаю, когда он заболел. Возможно, это могло произойти еще в Манаусе. Я не знала доктора Экмана до этого. Возможно, я и не видела его здоровым.

        - Видели,  - возразила Марина.  - Перед вашим отъездом в Бразилию вы встречались с ним в «Фогель». Он входил в экспертный совет, ведавший финансированием вашего проекта.
        Тогда ведь Андерс был уверен, что понравился доктору Свенсон.
        Исследовательница кивнула и на мгновение полностью переключила внимание на цыпленка.

        - Да, конечно, он говорил мне об этом. Но я его не помню. У меня не было оснований его запоминать.

        - Конечно,  - согласилась Марина и впервые уверенно подумала: «Она меня тоже не помнит».
        Доктор Свенсон отправила в рот порцию риса.

        - Жить в джунглях трудно,  - сказала она.  - Кто-то привыкает со временем, другие не приспосабливаются к ним никогда. Ведь среда джунглей слишком чужая для нас, и мы не можем там опираться на свои знания и навыки. Я имею в виду не моральные аспекты, хотя и их тоже, а просто конкретные вещи, непривычные для нас. Возьмите, к примеру, насекомых. Каждый год в мире открывают сотни тысяч новых видов, и кто знает, сколько их исчезает. Средства, с помощью которых мы отделяем смертельно опасных насекомых от просто неприятных, вызывающих раздражение, крайне ограничены. Укусившее тебя насекомое, возможно, еще не классифицировано. А может, постоянное раздражение кожного покрова тоже бывает смертельным? Тебя кусает столько всякой нечисти, что уследить невозможно. Приходится просто верить, что этот укус тебя не убьет,  - она показала вилкой на руку Марины.  - Вы знаете, что у вас на плече кровь, доктор Сингх?
        Марина сбросила шаль на спинку стула и увидела тонкую полоску засохшей крови, она тянулась от красной точки на правом бицепсе.
        Доктор Свенсон взяла салфетку от четвертого прибора, макнула в стакан с водой:

        - Вот. Вытрите.
        Марина взяла салфетку и обтерла руку. Подержала салфетку на ранке, которая снова стала кровоточить.

        - Я уверена, что это пустяки,  - сказала доктор Свенсон, тщательно счищая с куриной косточки остатки мяса,  - но это подтверждает мои слова. Тут легко стать ипохондриком, но еще более опасна противоположная позиция - когда внутренний голос твердит, что ты все преувеличиваешь. Тогда ты начинаешь игнорировать реальные симптомы. Доктора, как вам, несомненно, известно, славятся этим. Возможно, то же произошло и с доктором Экманом. Его реальные страхи слишком далеко завели его в другую сторону. Иногда я спрашивала его, не болен ли он, и всякий раз слышала категорическое «нет». Потом уже стало невозможно не заметить его болезненное состояние. Я рекомендовала ему ехать домой. Нет, нет, нет, говорил он мне, будто ребенок, который не хочет пропустить школьный праздник, скоро ему станет лучше, через пару дней. Я не могла решать за него, доктор Сингх, хоть и пыталась, поверьте. Он долго ждал меня в Манаусе и не хотел возвращаться назад, не выполнив до конца свою миссию - уж как там он ее понимал, не знаю. Потом наш лагерь превратился в лазарет. Доктор Экман требовал почти постоянного внимания и ухода.
        Доктор Свенсон взглянула на Истера - тот грыз косточку, которую взял с тарелки,  - и уже подняла руку, чтобы остановить его, но тут же опустила, решила не замечать.

        - Вы понимаете, в чем проблема?  - спросила она ровным голосом.  - Человек, которого направили сюда, чтобы он подтолкнул меня к завершению работы, мешал мне ее выполнять. Он быстро перешел от надежды на скорое выздоровление к ощущению, что он слишком болен и не выдержит переезд. Решил ждать улучшения. Он боялся реки, не хотел по ней плыть. Ему очень хотелось оказаться дома, но попасть домой из джунглей Амазонки непросто, для этого требуется много сил, а в какой-то момент его силы иссякли. Я питала симпатию к доктору Экману, но не думаю, что это играет какую-то роль. Он был мне помехой в здоровом состоянии и был помехой, когда заболел. Я не хочу, чтобы он был мне помехой теперь, когда умер. Я не хочу прослеживать все этапы его болезни, раз я не в силах ничего изменить. Мне жаль, что на его жену обрушилось такое горе, но я ничего не могла с этим поделать тогда и не могу сейчас. Он сам сделал свой выбор. Он получал лучшее лечение, какое мы могли ему предоставить в тех условиях, но все равно умер. Проливает ли это свет на проблему? В момент его смерти меня не было рядом. Я не знаю, какими были его
последние слова.
        Марина сидела за столиком и думала о своем друге, умиравшем от безымянной болезни в какой-то комнатке или хижине в джунглях.
        Карен Экман взяла с нее слово, что она спросит, вправду ли Андерс умер.
        Вместо этого она спросила у доктора Свенсон, в одиночестве он умирал или нет.
        Вопрос сентиментальный, но Марине хотелось, чтобы в ее сознании осталась более утешительная картина.

        - Нет,  - ответила профессор. Ее глаза на миг остановились на мальчике и вернулись к Марине.  - С ним был Истер.
        Мальчишка доел цыпленка и подчистил тарелку хлебом, оставив посередине аккуратную горку косточек. Марина поставила перед ним тарелку с куском торта, и он отблагодарил ее такой улыбкой, что ей захотелось позвать официанта и заказать для Истера еще что-нибудь вкусное.

        - К сожалению, это не та история, которую можно привезти домой,  - сказала доктор Свенсон.

        - Не та,  - согласилась Марина.

        - Жене доктора Экмана лучше ее не рассказывать.  - Доктор Свенсон вытерла салфеткой уголки губ.  - Не входя в подробности сейчас, за ужином, скажу вам, что доктор Экман страдал. Думаю, что вы мне поверите.

        - Я понимаю,  - Марина кивнула, пытаясь собраться с силами.
        Ей очень хотелось закрыть лицо руками.

        - Едва ли это волнует кого-то в фармацевтической компании, но смерть доктора Экмана стала испытанием и для меня. Теперь я вдвойне осторожна и не хочу еще раз брать на себя ответственность. Если вы хотите знать, как идет моя работа, сообщаю: я немного отстаю от запланированной программы. Проект сложный и деликатный, я работаю с утра до ночи, но мне нужно еще время. Я отдаю себе отчет, что у меня нет десяти лет, как с точки зрения компании «Фогель», так и с моей собственной.
        Доктор Свенсон жестом велела официанту принести чек и допила оставшуюся воду.

        - Когда-нибудь и я с облегчением уеду из Амазонии, доктор Сингх. Я привыкла к этим местам, хоть и не люблю их. У меня есть все причины стремиться к скорейшему завершению проекта. Кажется, мистер Фокс считает, что я тут бездельничаю и ко мне нужно присылать одного за другим эмиссаров, подгонять меня. Передайте ему, что я уверенно иду к цели.
        Марина кивнула.
        Она поняла, что ей советуют возвращаться домой.
        Доктор Свенсон легонько ударила по столу ладонями, показывая, что разговор окончен.

        - Мы с Истером проводим вас до отеля. Нам как раз по пути. Там мы с вами и попрощаемся. Я приехала в город ненадолго. Как вы понимаете, мне надо работать.
        Марина осторожно пошевелила пальцами ног.
        Пока она сидела, ноги отекли, ремешки врезались глубоко в кожу. Она протянула руку и с трудом, превозмогая острую боль, стащила с ног туфли. Истер, уже справившийся с тортом, заглянул под стол и посмотрел, что она делает.

        - Боюсь, что я не в состоянии идти,  - сообщила Марина.
        Что плохого, если она скажет правду? Она действительно не может идти.
        Доктор Свенсон позвала официанта, и Марина отчетливо расслышала среди португальской речи слово «Милтон».

        - Он приедет и заберет вас,  - она велела Истеру показать ей одну туфлю, осмотрела ее, как редкую археологическую находку и проворчала:

        - Не понимаю, зачем женщины добровольно решаются на такие муки.

        - Для меня это тоже загадка,  - вздохнула Марина.
        Сейчас она была готова ходить босая до конца жизни.

        - Барбара сказала, что вы у меня учились,  - сказала доктор Свенсон.
        Вероятно, инцидент с туфлями напомнил ей об этом, и она удивлялась, почему ее студентка так плохо знает анатомию.

        - Да, училась,  - подтвердила Марина.
        Все ее страхи улетучились. Да плевать ей на все!

        - Вероятно, в Школе медицины Джона Хопкинса?
        Марина кивнула:

        - Мне сорок два года.
        Доктор Свенсон подписала счет и оставила его на столе. Он, несомненно, будет предъявлен компании «Фогель».

        - Что ж, вероятно, я преподавала недостаточно убедительно, раз вы перешли в фармакологию. Но теперь я работаю над лекарственным препаратом. Значит, мы оказались, в конце концов, на одном поле.
        Она подняла с пола туфли и вручила их Истеру. Тот был очень доволен таким поручением.

        - Никто не знает, как повернется жизнь, доктор Сингх.
        Марина собиралась что-то ответить, но тут в дверях появился Милтон.


        В ту ночь Марина долго возилась в ванной со своими бесчисленными ранами - клочками содранной кожи на пятках и пальцах ног, водяными мозолями, всевозможными укусами, которые зудели или кровоточили. Она терла их намыленной губкой, пока кожа вокруг красных ранок не покраснела, потом промокнула насухо и нанесла на них мазь.
        Все это она проделала прежде, чем позвонить мистеру Фоксу.
        Ее не волновало, что уже поздно; она собиралась его разбудить, надеясь таким образом получить преимущество в их разговоре. Она живо представляла себе, как телефон зазвонит на ночном столике возле кровати, где она иногда засыпала, но никогда не спала всю ночь, той самой кровати, где она надеялась вскоре оказаться. Мистер Фокс ответил после четвертого звонка, его голос звучал бодро и собранно; вероятно, он не торопился с ответом, чтобы полностью проснуться.

        - У тебя все в порядке?  - спросил он.

        - Я натерла мозоли на ногах,  - сообщила она, осторожно потрогав пальцем ноги одну из мозолей,  - но в остальном все очень хорошо. Я нашла доктора Свенсон.
        Она выпалила это сразу, не дожидаясь его вопроса. Он спрашивал ее каждый раз, словно она могла по рассеянности забыть сказать ему об этом. Она рассказала ему про оперу, Истера и ужин. Стала рассказывать про Андерса, пытаясь вспомнить все подробности, и поняла, что знает очень мало.
        Что она могла сообщить шефу? Что проект движется вперед, но отстает от графика? Правда, несмотря ни на что, она была уверена в главном: доктор Свенсон стремится закончить работу, это точно, и она доведет ее до завершения, хоть пока и не сообщает, когда препарат можно будет направить в FDA.[7 - Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов (англ. Food and Drug Administration, FDA, USFDA)  - агентство Министерства здравоохранения и социальных служб США, один из федеральных исполнительных департаментов.  - Примеч. пер.]

        - У нее нет никакого графика работ?  - спросил мистер Фокс.

        - Абсолютно ничего,  - подтвердила Марина, хотя на самом деле даже не спрашивала об этом.
        Почему?
        Потому что слушала доктора Свенсон, как студентка слушает профессора, как грек - оракула. Она не задавала вопросов, а лишь запоминала ответы.

        - Ничего,  - успокоил ее мистер Фокс.  - Это только первая встреча. Правильно, что ты пока не нажимала на нее. Значит, завтра ты уедешь?

        - Завтра или послезавтра. Как получится с билетами. Я полечу на первом же самолете, где будут места.

        - На самолете?  - удивился мистер Фокс.

        - Да. Домой.
        Трубка молчала, и это молчание обескураживало. Марина уже все поняла, но не хотела расставаться со своим заблуждением. Ей хотелось домой. У нее не было багажа, его так и не нашли. Все купленное в Манаусе она тут и оставит, кроме маленькой белой цапли и красного браслета, завязанного на запястье. Мысленно она уже видела за огромными окнами аэропорта Миннеаполис - Сент-Пол белые ветки цветущей сирени и мечтала о том, как она выйдет на улицу и вдохнет полной грудью медовый воздух…

        - Тебе рано уезжать,  - сказал мистер Фокс,  - ведь ты так долго ее искала.
        Он скажет это и через полгода, и через год.

«Рано уезжать».
        Может, он хочет, чтобы она жила здесь до тех пор, пока не сообщит, что готова привезти в кармане законченный препарат от бесплодия?

        - Я передала доктору Свенсон все, что должна была передать,  - возразила Марина.
        Конечно, она не была уверена в этом полностью, но зато не сомневалась, что любые ее слова все равно прозвучали бы впустую.
        Доктор Свенсон никогда не станет слушать ни Марину, ни Андерса, ни мистера Фокса. Это не в ее привычках. Марина не собиралась менять течение мощной реки.

        - И вообще, по ее словам, ей все передал Андерс. Она четко понимает, чего от нее хотят, и, думаю, передаст вам готовый препарат, как только сможет.

        - Дело слишком серьезное, чтобы верить кому-то на слово. Возможно, препарат уже почти готов, а может, она еще и не бралась за его разработку. Это проект огромной важности и стоимости. Ты должна выяснить, насколько продвинулись исследования,  - сказал мистер Фокс и, помолчав, добавил: - Должна точно выяснить.
        Она поглядела на свои истерзанные ноги, скользкие от неоспорина.

        - Тогда найдите кого-нибудь еще.

        - Марина,  - проговорил он.  - Марина, Марина.
        В его голосе звучали нежность и любовь.
        Она издалека, за милю почувствовала свою капитуляцию. Такая уж у нее натура плюс чувство долга. Пожелав ему спокойной ночи, нажала на «отбой». На него она не сердилась. Он лежит в уютной постели и, конечно, не понимает, чего от нее требует. Там, дома, она тоже не могла представить себе эти условия…


        Это был день лариама.
        Она собиралась принять его с самого утра, но все откладывала и откладывала. Впрочем, какая разница? В конце концов, она все равно его глотала. Лекарство, которое она так лихо выбросила в аэропорте, все равно ее настигло.
        Томо никогда не жаловался, что ему приходится бежать наверх и барабанить в ее дверь, чтобы она не орала. А дурноту, паранойю и прочие прелести едва ли можно списать только на лариам. Даже если она полетит завтра домой, ей придется принимать его еще четыре недели. Вот так лекарство напоминает путешественнику, что поездка еще не закончена, что она остается в кровотоке, тканях тела. Все потенциальные опасности места, где он побывал, притаились внутри него…
        Марина положила таблетку на язык, проглотила ее, выпив для верности полбутылки воды, стоявшей на комоде, и выключила свет. Она уже привыкала к яме в центре матраса, к поролоновой подушке, которая пахла как картонные коробки, к журчанию воды, подававшейся по трубе в льдогенератор, стоящий в холле, а потом, через несколько часов, к стуку порционных кубиков льда о поднос.
        Интересно, долго ли будут эти вещи преследовать ее после возвращения?
        И долго ли еще она будет непрерывно думать об Андерсе?
        Как она вернется в их опустевшую лабораторию и кто заменит его со временем? Что она почувствует, когда осознает, что время прошло и она уже почти не вспоминает о нем?
        Она подумала о пачке писем Карен, лежащей в ящике ночного столика. Подумала об Андерсе, похороненном в джунглях в трех тысячах миль от Иден-Прери. Несмотря на усталость, ей не давала покоя эта мысль - Андерс мертв, и далее следовали детали: где его фотоаппарат? где бинокль?..


        Когда Марина проснулась, она обнаружила, что стоит перед окном своего номера, но совершенно не помнила, как встала с постели.
        В номере было холодно.
        Только что они шли с отцом через кампус Университета Миннесоты, где отец защищал докторскую. Валил густой снег. Из всех зданий выходили индийцы; женщины в красных и лиловых сари, мужчины в розовых рубашках яркими пятнами выделялись среди снежной белизны. Все они дрожали на ледяном ветру; потом краски начали вибрировать и превратились в море дрожащих маков, припорошенных снегом…
        Марина заснула с включенным на полную мощность кондиционером и теперь, увидев мокрый подоконник, спросонья подумала, что на улице опять идет дождь.
        По запотевшему стеклу ползли капли.
        Мир за окном превратился в багровую тьму, испещренную шариками сверкающих огней. Холодный ветер дул с ураганной силой на дешевую ночную рубашку, купленную у Родриго.
        Она присела на корточки перед агрегатом и стала вслепую жать на все кнопки, а ее волосы развевались от холодного ветра.
        Наконец кондиционер в последний раз дохнул морозом и затих.
        Она вся дрожала, то ли от холода, то ли из-за увиденного сна. Она точно помнила, что пыталась попасть домой и не могла - из-за снега.
        Нет, домой она попадет еще не скоро.
        Может, мистер Фокс и нашептывал ей всю ночь что-то на ухо, но, пока она спала, мир сдвинулся от аэропорта к речному порту. Решимость улететь домой, которую она чувствовала в ресторане, прошла, как проходит за ночь болезнь. Миннесота скрылась в голубом тумане вместе с другими мечтами.
        Ложиться в постель ей не хотелось.
        Хватит, належалась.
        Подобно сомнамбуле, не проснувшись до конца, она собрала все, что надлежало вернуть Барбаре Бовендер - серое шелковое платье, испачканное по подолу, злосчастные туфли, шаль, заколки,  - и положила в пластиковую сумку.
        Потом выдвинула все ящики, выложила из них свои скудные пожитки и разложила кучками на комоде.
        При этом она твердила себе, что главное - движение, что ей не столько нужно вернуться домой, сколько уехать из Манауса. Что она больше ни на день не останется в отеле «Индира»…
        Пачку с письмами Карен она положила на три сложенные рубашки. У нее не было сумки для собственных вещей, но это волновало ее меньше всего.
        К шести часам она оделась и вышла из отеля.
        В утреннем городе бурлила жизнь - дети сидели на одеялах, перед ними лежали раскрашенные плошки, дудочки и браслеты из шариков. Женщины шли на рынок быстрее, чем в любое другое время дня. Собаки брели по обочинам дорог, осторожно, пригнув голову; ребра торчали на худых боках.
        Казалось, во всем Манаусе спал только Никсон.
        Он сидел за конторкой в вестибюле дома Свенсон - Бовендеров, положив голову на стол и вытянув перед собой руки.
        Марина задержалась на минуту, глядя на его крепкий сон. Она испытывала к нему нежность и объясняла ее тем, что знала по имени лишь нескольких человек в городе. Он был хороший, хотя судить она могла лишь по его верности этому посту.
        Она решила написать записку Бовендерам, нашла бумагу и ручку, но обнаружила, что не знает, что им написать. Поблагодарить она их не могла; в конце концов, они были чем-то вроде жюри присяжных, держали ее две недели в ужасном отеле «Индира», пока решали: можно ли ее допустить к доктору Свенсон. Или ей надо поблагодарить их за то, что они сумели решить это за две недели? Андерса они мариновали больше месяца, а его мальчишки ездили без него на велосипедах по весенней слякоти.
        Марину отвлек от ее раздумий звук затрудненного дыхания Никсона.
        Внезапно он перестал дышать.
        Двадцать секунд, тридцать, она уже хотела встать и разбудить его, когда на сорок пятой секунде он всхрапнул, выгнул спину и задышал снова. Не просыпаясь, повернулся лицом в другую сторону.
        Апноэ. Тут она ничем не могла помочь.
        Она села в одно из кресел с подголовником, стоявших группой в вестибюле.
        Если благодарить Бовендеров ей было не за что, то и сердиться на них она тоже не могла. В двадцать три года она тоже с радостью занималась бы тем же. Возможно, даже до сорока трех лет, если бы не определенные события. Без Бовендеров, напомнивших ей об этом, она бы, возможно, забыла, что такое увлекаться, любить принципы и яркую личность. Они были красивыми детьми, легкомысленными, способными на бесконечную ложь, и все-таки в их натуре было что-то стабильное, прочное. Она дорого дала бы, чтобы взять их с собой в джунгли.
        В итоге она написала правду, какой она виделась ей в данную минуту:



«Мне будет не хватать вас».

        Она написала на сумке их фамилию, положила двадцать долларов - стоимость чистки платья, потуже свернула сумку и оставила ее на столе, возле рук спящего Никсона.
        Доктор Свенсон поднимается рано.
        Если обход в госпитале начинался в семь, то она была у своей первой пациентки уже в шесть тридцать. Марине не хотелось встречаться с ней здесь - из опасения, что это будет выглядеть как навязчивость.
        Она быстро отправилась к Родриго.
        Там было многолюдно, как и везде. Она налила себе кофе из кофейника, стоявшего на прилавке, и выбрала нейлоновую спортивную сумку, солнцезащитный крем и спрей от насекомых.
        Главное, не думать слишком рьяно о том, что ей понадобится, иначе она наберет себе полмагазина. Ведь все шло на счет «Фогель», вплоть до кофе.
        Она взяла еще одну коробку пластырей, вторую пару шлепанцев. Когда вошли доктор Свенсон с Милтоном, она смотрела длину сетки, которую повесит над кроватью.
        Первым их увидел Родриго.
        Места для доктора Свенсон было недостаточно из-за женщин, пришедших за мукой и прочими вещами, которые можно было купить и потом. Он стал орать на покупательниц, торопя их, и никто из них не возмутился. Одни отложили отобранные товары и ушли, другие поскорее взяли с полок все, что нужно, и поспешили заплатить.
        Может, они знали доктора Свенсон. Может, просто торопились куда-то.
        Родриго, всегда все тщательно записывавший, на этот раз быстро окидывал взглядом кучку товаров и рявкал цену, и каждая женщина оплачивала ее без разговоров.
        Доктор Свенсон ничего этого не замечала, ее подбородок был поднят кверху. В основном она интересовалась товарами с верхних полок - такие товары не пользовались каждодневным спросом у бразильцев. Она бормотала свои пожелания, а Милтон их записывал.
        Марину она бы не заметила, даже если бы та покрасила себя желтой краской. Милтон, не отрывавший глаз от блокнота, тоже ее не видел.
        Покупательницы одна за другой покидали магазин.
        Марина подошла к прилавку последняя, чтобы добавить к своему счету отобранные вещи. Казалось, Родриго прочел ее мысли и положил рядом с сумкой еще одну шляпу, три хлопковых носовых платка, несколько упаковок леденцов «LifeSavers».

        - Вы рано поднимаетесь, доктор Сингх,  - сказала в потолок доктор Свенсон.
        Милтон удивленно поднял глаза.

        - Вы здесь!  - воскликнул он.  - Значит, я вычеркну из списка то, что я должен вас утром отыскать.

        - Ведь вы сказали, что будете здесь рано,  - ответила Марина.  - А мне тоже нужно кое-что из вещей.

        - В Амазонии нужно бесконечно много всего,  - сказала доктор Свенсон.  - То, что не сжирают насекомые, быстро гниет. Вот почему у нашего друга Родриго так процветает бизнес. Здешняя природа обеспечивает постоянный круговорот. Но все же, если вы улетаете сегодня, вам лучше делать покупки уже дома, а тут купить разве что сувениры.
        Ей ничего не осталось, как сказать доктору Свенсон, что она поедет с ней.
        Казалось, это ее не удивило.
        Она приняла это известие, как нечто неприятное и ожидаемое:

        - Вы говорили с мистером Фоксом.
        Марина посмотрела на высокие стеллажи, удивляясь, что профессор могла там разглядеть.

        - В любом случае мне нужно забрать вещи Андерса.

        - Изюм,  - сказала доктор Свенсон Милтону, и тот сделал очередную запись.  - Тапиока.
        Она снова повернулась к Марине:

        - Вас не волнует то, что вас туда никто не приглашал?
        Конечно, все было бы проще, если бы ее пригласили.
        Но Марина прекрасно знала, что доктор Свенсон никогда не приглашала студентов на свои лекции, интернов - в свою программу, а пациенток - в госпиталь. Поэтому не видела сейчас особой проблемы.

        - Нет, не очень.

        - Доктор Рапп всегда говорил, что люди сами должны присоединяться к экспедиции,  - профессор медленно прошла по залу и положила руку сначала на коробку крекеров, потом на пакет кофе.
        Милтон продолжал записывать. Делал записи и Родриго.
        Дверь магазина открыла немолодая женщина; на ее груди в ярко-красном куске ткани лежал младенец. Увидев в магазине людей, она молча повернулась и вышла.

        - Так и было, я видела сама. Перед ним проходила бесконечная череда неудачников, неумех и лентяев, воображавших себя первопроходцами. Доктор Рапп сразу заявлял, что не отвечает за их питание, безопасность, жилье и здоровье. Он не тратил времени, не отговаривал их, так как это было бесполезно. Всю свою энергию, которую они могли бы потратить на развитие интеллекта, они вкладывали в назойливость и цепкость, с какой добивались права участвовать в экспедиции. Но я быстро поняла, что их упорство - еще не стойкость, не выносливость. После выхода на маршрут они разлетались как мухи. Одни выдерживали пару дней, другим хватало лишь пары часов, и доктор Рапп никогда их не останавливал. Он был потрясающе последователен: он пришел работать и будет работать. Он не обязан везти назад слабых и хромых. Они сами навязались ему, пускай сами и выпутываются. Все охотно принимали эти условия, когда были здоровыми. Но если с ними что-либо случалось, поднимали вой, обвиняя доктора Раппа в бездушии. Они не могли навредить ему как ученому, но говорили разные гадости о нем как о человеке. Мол, он их не спасал! Не проявлял
к ним отцовскую заботу! Уверяю вас, его это не трогало. Если бы он их опекал, отговаривал от амбициозных планов и нелепых причуд, тогда величайший ботаник нашей эпохи превратился бы в няньку. Науке был бы нанесен немыслимый урон, и все это ради спасения кучки дураков.
        Атмосфера, и без того тяжелая, была на грани паралича. Милтон машинально сунул в карман блокнот, Родриго тоже отложил свой карандаш. Пока доктор Свенсон продолжала обдумывать, сколько взять припасов, остальные трое стояли, остолбенев. Все ждали, затаив дыхание. Марине казалось, что она пытается вспомнить ответ на незаданный вопрос.

        - Не думаю, что стану для вас такой же обузой,  - проговорила она наконец.
        Доктор Свенсон разглядывала упаковку с носками.

        - Такой же обузой, как кто?

        - Как те неудачники,  - ответила Марина,  - и лентяи.

        - Не относите мои слова на свой счет. Я просто рассказывала вам о позиции доктора Раппа.
        После ее слов Милтон выдохнул воздух так же резко, как спящий Никсон.

        - Продолжаем?  - напомнил он, удовлетворенный объяснением.  - Сколько банок абрикосов?
        Доктор Свенсон задумалась, делая новые прикидки.

        - На ящик больше обычного,  - ответила она, взглянув на Марину.
        Интересно, сколько абрикосов способен съесть один человек, оказавшись вдали от цивилизации?
        Потом они договорились, что Милтон заберет Марину возле отеля «Индира» в одиннадцать. Несмотря на оглушительную жару, она стояла ровно в этот час под тентом в условленном месте, держа свою полупустую сумку. Она попрощалась с Томо, и тот с радостью согласился хранить до ее возвращения свитер и пальто.
        С мистером Фоксом она не попрощалась.
        Город, такой многолюдный ранним утром, теперь казался пустым.
        Собаки жались к стенам, отыскивая клочки тени. Возле отеля автомобили замедляли скорость, и каждый водитель считал, что именно он должен отвезти Марину в порт. Они смотрели на нее и даже сигналили.
        Когда приехал Милтон, на пассажирском кресле сидел Истер. Увидев Марину, он протянул к ней руки в открытое окно. Ей было так приятно, что ее узнали! Его лицо светилось искренней радостью. Марина подошла и пожала его маленькие руки. Он с энтузиазмом ответил. Милтон тронул мальчика за плечо и ткнул пальцем в заднее сиденье. Истер тут же ловко перескочил назад.

        - Извините,  - усталым голосом проговорил Милтон, когда она села в машину.
        Он сидел на свернутом полотенце, его рубашка, брюки, волосы были совершенно мокрые. Даже небольшая соломенная шляпа на его затылке съежилась и отсырела. Казалось, он либо свалился в реку, либо угодил под сильный ливень.

        - За что?
        Милтон покачал головой:

        - Мы грузились дольше обычного,  - он достал маленькое полотенце и обтер лицо.
        Истер высовывался из окна и глазел во все стороны, словно черепаха из панциря-автомобиля. Ветер шевелил на его шее темные влажные завитки волос. Глядя на него, Марина поняла, что Милтон взял с собой Истера неспроста. Лодка была нагружена, доктор Свенсон уже на борту. Если бы не отсутствие мальчика, у нее не было бы причин медлить с отплытием.

        - Ему нравится машина,  - с улыбкой проговорил Милтон.

        - Еще бы, не сомневаюсь.


        Пристань находилась дальше, чем Марина выбиралась во время своих прогулок. Деревянные доски сходен покоробились от бесконечной чреды солнца и ливней. Коллекция ржавых буксиров и жилых барж, выглядевшая так, словно ее собирали в течение многих поколений, колыхалась на воде между низкими водными такси. С берега Марина видела вдалеке круизные и грузовые суда, выстроившиеся у длинных бетонных пирсов. Внизу маленькая фигурка расхаживала под тенью черного зонта.

        - Мы опаздываем, Милтон!  - крикнула доктор Свенсон.
        Мотор уже работал; по воде стелился бледный лавандовый дымок.

        - У вас еще остается время, чтобы изменить свое решение,  - тихо сказал Милтон.  - Если вы сомневаетесь.
        Истер уже несся впереди них в своих шлепанцах; опасному трапу он предпочел еще более рискованный земляной склон, поросший травой и усыпанный камнями.
        Им предстояло плыть на понтонной лодке; когда Марина была маленькая, а родители еще жили вместе, отец брал такие понтоны на выходные каждое лето. Он не очень хорошо управлял лодками, но понтоны считал такими же безопасными, как пони, ведь они остойчивые, с низкой посадкой и не делают неожиданных поворотов.

        - Все в порядке,  - ответила ему Марина.
        Душой она была уже в дороге.

        - Я не помню, что разрешила вам взять с собой Истера,  - проворчала доктор Свенсон, когда они подошли к старой понтонной лодке с плоской металлической крышей.
        Мальчишка уже стоял за ее спиной, взявшись за штурвал, и делал вид, что его крутит. Вдоль бортов были аккуратно сложены ящики и коробки. Лодка сидела на воде низко и ровно.

        - Вы и не разрешали,  - ответил Милтон.
        Он подал Марине руку, помогая шагнуть на борт. В этот момент она подумала о нем, как и о Бовендерах - вот если бы он тоже отправился вместе с ней, как было бы хорошо!
        Доктор Свенсон похлопала Истера по плечу и показала на лини; мальчуган тут же спрыгнул с лодки и отвязал их. Потом уперся ногами в лодку и оттолкнул ее. Она медленно отплывала, и в какой-то момент Марина с ужасом подумала, что он уже не сумеет преодолеть такое расстояние и останется на берегу, но тут он ловко и упруго прыгнул на палубу.

        - Счастливого плавания,  - сказал Милтон и поднял руку.
        Он остался один на пристани и стоял там, словно они отплывали на «Луизитании».
        Истер уже уверенно стоял у штурвала.
        Он вывел лодку на течение и серьезно сканировал взглядом широкий горизонт.
        Доктор Свенсон ушла под крышу и закрыла зонтик. Марина бросила сумку к ногам и держалась за релинг.
        Милтон все еще стоял, подняв руку, его фигура постепенно уменьшалась.
        Милый Милтон.
        Она так и не сказала ему о своей огромной признательности за его помощь и внимание!
        Она помахала ему.
        И вообще, они так быстро отплыли! Куда она плывет и когда вернется назад? Впрочем, сейчас это не имело для нее особого значения.
        Марину поразила огромность реки, она не сознавала этого, пока не оказалась на ней. Небо над ними было покрыто белыми облаками, они клубились или редели. Некоторые ненадолго загораживали солнце, и тогда становилось чуть прохладнее, а ветерок отгонял насекомых. Птицы срывались с берегов и скользили над водой. Вероятно, Андерс подносил к глазам бинокль и смотрел на них. И тоже был счастлив, что уехал из города. Вода приносила ей огромное облегчение. Марина никогда бы не поверила этому, пока сама не оказалась на лодке.

        - Красиво,  - сказала она единственному члену экспедиции, который мог ее слышать.

        - Мы всегда с облегчением возвращаемся домой,  - ответила доктор Свенсон.



        Шесть

        По Рио-Негро плыли баржи и буксиры, водные такси с бурыми от старости тростниковыми крышами, где гнездились «речные ласточки» - каноэ, выдолбленные из толстого бревна. В таких каноэ умещались целые семьи - родители, бабушки, сестры с грудными младенцами, братья, тетки с раскрытыми зонтиками - их было столько, что края лодки оказывались чуть ли не вровень с мутной речной водой; управлял каноэ один человек, сидевший с веслом на корме. Лодки поменьше жались к берегам. Иногда мимо всей этой толчеи гордо проплывали белые, как парадный морской мундир, круизные суда.
        Ветерок шевелил влажные волосы Истера.
        Мальчик стоял у штурвала, не сводя глаз с широкой реки. Он сбрасывал скорость, чтобы не задеть маленькую лодку, и махал рукой большим лодкам, загораживавшим ему дорогу. На реке действовали свои правила этикета.
        Иногда Истер оглядывался назад; при этом он непременно кивал Марине и доктору Свенсон, и они тоже отвечали ему кивком.

        - Он так и будет всю дорогу управлять лодкой?  - спросила Марина, не представлявшая, далеко ли им плыть.
        Доктор Свенсон кивнула.

        - Ему нравится,  - она сидела на ящике с мясным рагу, а Марина стояла.  - Какой мальчишка не хочет управлять лодкой? Это повышает его престиж в племени. Обычно понтоном управляю я или Истер, больше никто. У нескольких мужчин есть навесные моторы, давным-давно купленные, но с понтонной лодкой никто из них не управится. Когда они видят, как я доверяю Истеру, они тоже демонстрируют к нему уважение. Он и в моторах разбирается, умеет их чинить.
        Марина не слишком хорошо разбиралась в воспитании детей, но, на ее взгляд, Истер был еще слишком мал, чтобы управлять такой большой лодкой, ремонтировать мотор или гулять в одиночку по ночному городу. Правда, где-то полчаса назад она видела ребенка лет пяти, плывшего в маленьком, как бы детском, долбленом каноэ; он размеренно работал веслом, а на носу лодки лежало копье.

        - Сколько лет Истеру?
        Доктор Свенсон взглянула на Марину и сощурилась:

        - Я должна его спросить?
        Раз доктора Свенсон не изменили ни время, ни жизненные невзгоды, ни география, ни климат, тогда, может, и Марина тоже не очень изменилась? И осталась такой же, какой была в Школе медицины и интернатуре?

        - Простите,  - сказала Марина и продолжила: - Я знаю о лакаши лишь из вашей статьи, а вы там ничего не пишете о том, какие у них представления о ходе времени, о прожитых годах, о возрасте. Знают ли родители возраст своего ребенка?

        - Доктор Сингх, вы без конца что-то предполагаете. Это в ваших правилах? Признаться, в докторе Экмане меня восхищала одна вещь - никакой предвзятости, открытое сознание, присущее истинным ученым. Предполагаю, что он всегда был очень аккуратным в своих научных выводах. Возможно, при других обстоятельствах я бы попросила его остаться в моем проекте.
        Марину нисколько не обескуражила ее похвала Андерсу. Она прекрасно знала, какую роль играли комплименты в педагогике доктора Свенсон. Они применялись не для поощрения одного человека, а для того, чтобы прихлопнуть другого. И она лишь пожалела, что не может передать эти слова Андерсу. Конечно, его поразила бы такая милость - остаться в проекте доктора Свенсон,  - прозвучавшая после его смерти.

        - Возможно, вы думаете, что Истер - лакаши. Нет. Я не знаю точно, откуда он, поскольку он просто появился в одно прекрасное утро в нашем лагере, глухонемой ребенок. Последуй я вашему примеру, я бы предположила, что он из племени хуммокка - судя по форме головы и гайморовых пазух носа. У хуммокка эти пазухи выражены меньше, чем у лакаши. Их лица не такие плоские, как у лакаши, а чуть более выпуклые, но разница незначительная. Хуммокка также немного меньше ростом, и это возвращает нас к вашему вопросу о возрасте Истера. Я говорю все это, основываясь на единственном кратком и неприятном контакте с этим племенем, который случился много лет назад. Тогда я обнаружила, что страх порой во много раз повышает нашу способность к наблюдению. Я до сих пор так живо помню головы хуммокка, словно препарировала одну из них.
        Мимо них, не сбавляя скорости, пронесся двухпалубный экскурсионный катер, и они ненадолго оказались в его бурлящем кильватере. Их суденышко запрыгало на мелких волнах.
        Марина схватилась за опору, а Истер погрозил невеже кулаком.
        Какой-то турист на верхней палубе навел на них фотоаппарат. Доктор Свенсон наклонила голову, словно хотела потопить катер силой концентрации своего презрения.
        Когда качка немного утихла, профессор подняла голову. Ее голубые глаза ярко сияли, на лице выступили капельки пота.

        - Я всегда покупаю понтонные лодки,  - проговорила она, учащенно дыша и словно перебарывая тошноту.  - Вы не представляете, как скверно нам пришлось бы, будь мы не на понтоне. Но я вот о чем говорила: Истер очень мелкий ребенок, я бы даже сказала, что он недоразвит в этом отношении. Вероятно, из-за неполноценного питания. Вполне вероятно, что племя не хотело тратить свои ресурсы на глухого ребенка, либо он мог утратить слух в результате болезни, либо плохо рос из-за этого. Но, таким образом, я снова соскальзываю на бесплодную почву, в область гаданий. Учитывая его многочисленные навыки, его способность к обучению, я бы сказала, что ему лет двенадцать и что у него нормальный интеллект - или даже высокий. Более точную оценку я смогу сделать, когда он достигнет половой зрелости. У мальчиков из племени лакаши она наступает между тринадцатью и четырнадцатью годами - точнее, это тринадцать и две десятых и тринадцать и восемь десятых - намного более узкие рамки, чем у американских детей мужского пола. Можно ли сказать то же самое о племени хуммокка, боюсь, я никогда не узнаю. У вас есть дети, доктор
Сингх?
        У Марины назрели как минимум три вопроса.
        Ей очень хотелось узнать о неприятном инциденте с племенем хуммокка, но, понимая, что от нее ждут самого простого ответа, она покачала головой.

        - Нет.

        - Тоже хорошо,  - доктор Свенсон одобрительно кивнула и повернулась, подставляя лицо под ветерок. Небо над рекой очистилось и стало ярко-голубым.  - Наука рассчитана на старых дев, и я говорю это без пренебрежения, потому что и сама такая. Что ж, теперь я знаю о вас больше, и мне легче мириться с вашим присутствием на лодке.

«Кстати, о предвзятости,  - подумала Марина.  - Почему ее устраивает, что я не замужем и бездетная?» Значит ли это, что никто не будет горевать, если она тут умрет? Что не возникнет тех сложностей, которые повлекла за собой смерть доктора Экмана?..
        Марина ничего не ответила, просто села на палубу у ног доктора Свенсон.
        Солнце уже заглядывало под навес, и она спряталась в тень.
        Доктор Свенсон похлопала ладонью по ящику консервов.

        - Я предпочитаю сидеть на ящике. Это не спасает от ползающей нечисти, но я хотя бы даю этим понять - мы на другом уровне. Вон ящик с грейпфрутовым соком. Рекомендую.
        Марина послушно встала, подвинула ящик и села на него. Они проплыли мимо кучки домов на сваях. Несколько детишек, все очень маленькие, стояли по пояс в воде и махали руками.

        - Что касается родителей Истера…  - Тут доктор Свенсон замолчала, посмотрела на щуплую спину их шкипера и наклонила голову.  - По-моему, «родители» в нашем случае слишком сентиментальное слово. Мужик, который осеменил женщину; женщина, которая вытолкнула ребенка из своего тела, другие члены племени, которые пытались - или не пытались - растить этого ребенка, когда первые двое не справились со своими обязанностями… В общем, родители тут как-то не прослеживались. Хуммокка подбросили мальчика лакаши. Учитывая брутальные нравы племени, я вижу в этом поразительную гуманность. По-моему, они просто могли бросить ребенка в джунглях, где бы он умер от голода или был сожран хищниками. Истер живет у меня уже восемь лет, после Пасхи исполнилось восемь. Так что его родители - это я.

        - Тогда похоже, что хуммокка оставили Истера вам, а не лакаши, если допустить, что они знали о вас,  - тут Марина спохватилась, что снова гадает на кофейной гуще, но доктор Свенсон на этот раз обошлась без ехидства.

        - Да, они знали, что я здесь,  - кивнула она.  - Тут все всё знают. Человек, приехавший в джунгли, уверен в своей изоляции от общества, но это не так. Вести передаются от племени к племени, хотя я так и не поняла, как это происходит, поскольку многие племена отказываются общаться друг с другом. Это станет темой для блестящей диссертации, если вы хотите продолжить ваш путь в науку.
        Марина могла бы сообщить исследовательнице о своей докторской степени Ph.D. и M.D., но не стала.

        - Я говорю, что вести тут разносят обезьянки. Но тогда придется вообще все списать на них. «У лакаши живет белая женщина». Такие вести мгновенно разносятся вниз и вверх по реке. Потом как-то раз мальчишка рубил ножом мачете дерево и, замахнувшись, нечаянно ударил по голове свою сестру. Удивительно, что такие вещи не случаются там каждый день! Я достала из сумки иглу, зашила рану. Было очень много крови, но ведь для того, чтобы зашить рану на голове, не обязательно изучать годами медицину. Хватило еще парочки подобных случаев - укуса змеи, родов с неправильным положением плода,  - и вдруг вся Бразилия узнала, что на Рио-Негро живет доктор. Но вы поймите, доктор Сингх, я ведь не сотрудница организации «Врачи без границ». Я приехала на Амазонку не для работы семейным доктором. Просто я с самого начала совершила ряд ошибок. Ведь сначала они не знали, что я врач. Лакаши знали меня как сотрудницу экспедиции доктора Раппа. Они думали, что я, как и доктор Рапп, приехала ради флоры, а не ради них. В первые несколько лет они таскали мне всевозможные грибы. Они приволокли в мой лагерь столько огромных
полусгнивших стволов, что любое микологическое общество сошло бы с ума. А то, что я мерила им температуру, брала кровь на анализ, измеряла их детей, проходило мимо их сознания, они по-прежнему видели меня такой же, как прежде - продолжением доктора Раппа. И я нарочно старалась их не переубеждать. Но потом зашила голову девочки. Это была моя роковая ошибка. Ко мне поплыли по реке больные, мне оставили и глухого ребенка.
        Глухой ребенок привез ее в город, привел после оперы в ресторан ее коллегу, грузил на палубу ящики и вел лодку по реке. Глухой ребенок оказался полезным.

        - Какая была альтернатива у той первой девочки?  - поинтересовалась Марина.

        - Смерть от кровопотери. Вопрос тут вот в чем: в вашем выборе. Либо вы нарушаете нормальное течение жизни вокруг вас, либо не вмешиваетесь ни во что, словно и не приезжали сюда. Именно так следует относиться к туземным племенам. Посмотрите внимательно на этих людей, и вы поймете, что никогда не переделаете их, не заставите принять ваш образ жизни. Это неподатливая публика. Любой прогресс, к которому вы их толкаете, сойдет на нет, едва вы успеете отвернуться. С таким же успехом вы можете пытаться повернуть реку! Так что надо просто наблюдать их жизнь и учиться у них.
        Марина даже удивилась, что ее не трогают эти рассуждения.

        - Давайте перенесемся на несколько лет назад. Вот перед вами маленькая девочка. В ее голове торчит мачете. Ваши действия?
        Чем дальше они плыли по реке, тем меньше становилось лодок. Временами на берегу виднелись кучки людей, в основном маленькие дети, но это случалось все реже.
        Марина решила повторить свой вопрос. Прежде она никогда бы не осмелилась на это.

        - Вы слишком драматизируете ситуацию, доктор Сингх. Разве я сказала, что мачете воткнулось девочке в голову? Была рана, ну, был разбит череп. Я извлекла щипцами костные фрагменты, но больше ничего нельзя было сделать. Если бы у нее вытекала спинномозговая жидкость, я бы увидела. Я зашила ее, нанесла мазь с антибиотиками, ура и слава мне, теперь я отвечаю вашим представлениям о порядочности, если только ваши представления не включают необходимость отвезти девочку в Манаус на рентген. Но поступки, которыми вы восхищаетесь, делаются машинально, неосознанно; это мой багаж, я привезла его с собой из западной медицины. Вы спросите меня, что случилось бы с этой девочкой без моего вмешательства? В племени всегда есть человек, который справлялся с такими ситуациями до меня, и я думаю, что он - в данном случае это был мужчина - использовал бы для помощи девочке имевшиеся у него средства. Была бы у него стерильная игла? Едва ли. Она умерла бы? Сомневаюсь. Теперь вместо морализаторства задайте себе такой вопрос: что случится с такой девочкой после моего отъезда? Будет ли племя по-прежнему так же верить
человеку, который зашивал головы до меня? Сохранит ли он свои собственные навыки или слишком увлечется моими действиями? Я ведь не собираюсь тут жить вечность.

        - Как вы думаете, у того туземца, который способен зашить голову девочки, которого вы уважаете, методы такие же успешные, как ваши?

        - Теперь вы намеренно говорите смешные вещи. Я не слишком уважаю то, что выдается сейчас за науку. Человек Запада очень любит лечиться тинктурами из отваренных корней. Амазония представляется им чем-то вроде волшебного ларца знахарей. На самом деле здешнее лечение основано на неточно записанных рецептах и методах, дошедших через века от людей, которые очень мало знали. В джунглях можно много чего позаимствовать - именно тут я и создаю новый препарат,  - но в большинстве случаев растения так же бесполезны, как бегония в горшке на окне вашей кухни. Растения, обладающие лечебным потенциалом, могут стать лекарствами лишь при соответствующей обработке. У местных нет представления о дозировке, о длительности приема. Если что-то и помогает, то мне это кажется почти чудом.
        Марина вспомнила о стаканчике с мутной жидкостью, которую Барбара Бовендер принесла ей от шамана, и заподозрила, что она, человек Запада, поддалась чарам экзотического отвара. Это было лечение, успех которого она никогда не признает.
        На лице доктора Свенсон появилась тень улыбки:

        - Но вот в чем аборигены абсолютные гении, так это в приготовлении ядов. Тут так много растений, насекомых и разных рептилий, способных убить человека, что любой идиот способен состряпать зелье, которое убьет слона! Ну а в остальном - люди выживают независимо от лечения, которое получают. Ведь их выносливость беспредельна. И я предпочитаю не вмешиваться.

        - Я понимаю вас. Только мне кажется, что в тот момент - ребенок, кровь - было трудно не вмешаться.

        - Тогда ваше присутствие в лагере немного разгрузит меня. Я буду направлять к вам всех больных, которые приходят ко мне каждый день.
        Марина засмеялась:

        - Пускай они лучше обращаются к местным докторам. Я не вдевала нитку в иголку почти пятнадцать лет.
        Внезапно Марина поняла, что не помнит, как зашивала ту, последнюю женщину, которую оперировала.
        Она помнит лишь, как взяла в руки новорожденного и тут же увидела, что сделала. Как одна из сиделок унесла его. Но что было потом? Где была игла?
        Нет, она не оставила пациентку с раскрытой маткой и брюшиной, но совершенно не помнит, как ее зашивала.

        - Навыки восстанавливаются,  - сказала доктор Свенсон.  - Вы были моей студенткой. Поверьте мне, я вдалбливала вам это.
        Марина мучительно пыталась вспомнить, как завершился тот давний инцидент, но тут ей в голову пришла другая мысль.

        - А что доктор Рапп?

        - Почему вы спрашиваете о нем?

        - Он смог бы зашить девочке голову?
        Доктор Свенсон фыркнула:

        - Почти наверняка ему не пришлось бы этого делать, и не потому, что он не доктор медицины. Он превосходно знал физиологию человека, а такой твердой руки я в жизни больше не видела. Если бы он счел необходимым, он бы зашил вену при свете костра. Но доктор Рапп не преувеличивал свою роль в племени, никогда не изображал из себя великого белого героя, никогда не брал ни на образец больше, чем было нужно. Он ничего не разрушал и не нарушал.

        - Значит, он оставил бы ее истекать кровью и умирать?

        - Он бы проявил уважение к заведенному там порядку.
        Марина кивнула и подумала, что ей, возможно, повезло больше, чем она думала: она попала в экспедицию, способную на сочувствие, хоть это и считается здесь ошибкой.

        - А доктор Рапп жив?
        С таким же успехом она могла спросить, выжил ли президент Кеннеди после покушения.

        - Вы читаете научные публикации, доктор Сингх? Вы живете в этом мире?
        Вопрос был замечательный, тем более - в устах женщины, которая везла ее на лодке незнамо куда.

        - Да,  - ответила Марина.
        Доктор Свенсон вздохнула и покачала головой:

        - Доктор Рапп умер девять лет назад. В августе будет десять.
        Марина сообразила, что от нее требуется сочувствие, и сказала, что ей жаль услышать об этом. Доктор Свенсон поблагодарила ее.

        - Вы изучали когда-то микологию? Как вы стали работать с доктором Раппом?
        Марине показалось возможным задать такой вопрос; теперь ей все казалось возможным.
        Она могла приехать сюда и как агент ФБР…

        - Я была студенткой доктора Раппа, а место, где он читал свои лекции, было невозможно предсказать. Я следовала за ним через Африку и Индонезию, но самым важным местом работы была для него Амазония. Он изучал ботанику, а я изучала, как работает разум истинного ученого. Я училась в женском колледже Рэдклифф и не могла посещать его лекции в Гарварде, такие радикальные вещи там не были приняты, но доктор Рапп позволял мне ездить в его экспедиции. На моей памяти он был первым преподавателем, который не создавал ограничений для женщин. Как выяснилось позже, и единственным.


        Потом они долго молчали и смотрели на проплывавшие мимо джунгли.
        Через два часа Истер, прежде державшийся под защитой правого берега, пересек Рио-Негро и свернул в приток, ничем не отличавшийся от множества других, мимо которых они проплывали. Они словно свернули с большой автомагистрали на второстепенную дорогу. Несмотря на широкое устье притока, они оказались в нем одни, остальные лодки поплыли дальше. Через считаные минуты безымянная речка сузилась, завеса зелени закрыла Рио-Негро.
        Марина гадала, где же они пересекли незримую черту между портом и лодкой, между сушей и водой, и подумала, что вода и стала той чертой, за которой осталась цивилизация. Но теперь они скользили по речке между двух плотных стен дышащей растительности, и Марина увидела, что попала в совершенно другой мир, и что цивилизация окончательно исчезнет еще до того, как они прибудут к месту назначения.
        Все, что Марина видела вокруг, было зеленым: небо, вода, кора деревьев. Позеленело даже то, что никогда не было зеленым.
        Ей вспомнились строки из песни Джоан Баэз: «All in green my love went riding».
        Тут доктор Свенсон объявила, что пора перекусить.

        - Мальчику нужно отдохнуть. Он весь окаменел, и если на него упадет орех, он просто разлетится на кусочки. Ему невозможно сказать, чтобы он расслабился, вы понимаете? Даже если я потрясу руками и покручу шеей, он ничего не поймет и не будет мне подражать.
        Доктор Свенсон уперлась руками в колени и хотела встать, но не получилось. Она заметно пополнела в талии по сравнению с Балтимором. Долгое сидение приковало ее к ящику рагу.
        Ей, по прикидкам Марины, было под семьдесят.
        Возможно, она устала от дороги.
        Марина встала и протянула ей руку. Доктор Свенсон с минуту терла колени, демонстративно глядя в сторону, но потом взяла руку.

        - Спасибо за помощь,  - буркнула она, вставая.  - Я чувствую себя иначе в последнее время. Насколько я разбираюсь в физиологии тела, это не то, что я ожидала.
        Она похлопала Истера по плечу, изобразила руками поворот штурвала и ткнула пальцем в сторону берега. Он кивнул, не отрывая глаз от фарватера.

        - Сейчас он не хочет отдыхать,  - сообщила она, вернувшись к Марине.  - Впереди есть место, которое ему нравится. Там он может привязать лодку к берегу. Якорь его нервирует своей ненадежностью, да и вытаскивать его страшно тяжело. На него что только не цепляется!
        Марина поглядела на мутную воду. Да, можно себе представить.

        - Давно вы сюда ездите?

        - Доктор Рапп первым обнаружил племя лакаши,  - доктор Свенсон подняла голову и посмотрела на верхушки деревьев.  - Примерно пятьдесят лет назад. Я участвовала в той исторической экспедиции и помню, как мы впервые плыли по этой реке. Был роскошный день. Тогда я и не догадывалась, что буду всю жизнь сюда возвращаться.

        - Не похоже, что тут что-либо сильно изменилось,  - заметила Марина, глядя на густо заросшие берега.
        Насколько хватало взгляда - ни людей, ни хижин, ни лодок.

        - Впечатление обманчиво,  - возразила доктор Свенсон.  - Тогда было все иначе. Тогда мы не натыкались на выжженные леса, вместо которых теперь появились распаханные поля размером с квадратную милю. Тогда мы не видели задымленные джунгли. Изменились даже лакаши. Они утрачивают свои навыки с такой же быстротой, с какой бассейн Амазонки теряет свои леса. Прежде лакаши сами плели веревки, ткали полотно. Теперь даже они ухитряются все покупать. Они срубают два-три дерева, связывают их вместе, сплавляют в Манаус и там продают. Денег им хватает на керосин и соль, на возвращение домой на речном такси, а при удачной сделке - и на ром, вот только они не умеют торговаться. Одежду они тоже привозят из города - ту дрянь, которую американцы поставляют через Армию спасения. Много лет назад меня встретил старейшина племени по имени Джози. На нем была футболка с логотипом «Джон Хопкинс». В то утро я провела занятия со студентами в Хопкинсе, прилетела в Бразилию, несколько часов плыла на лодке только для того, чтобы меня приветствовал туземец в футболке с такой надписью.
        Она покачала головой, вспоминая об этом курьезе:

        - Господи, как он гордился этой майкой! Носил ее каждый день. Кажется, в ней его и похоронили.

        - Значит, всю неделю вы преподавали, лечили пациентов, а в выходные летали сюда?

        - Не каждые выходные, нет, хотя если бы у меня было достаточно времени или денег, я бы летала чаще. Тут так много работы. Я улетала вечером в четверг, после моей последней лекции. В пятницу у меня были только часы приема студентов, и я их пропускала, потому что никогда в них не верила. Спрашивать должны все студенты, а не только те, которые поднимают руку. Если у тебя нет смелости, чтобы встать на занятии и признаться, что ты чего-то не понимаешь, тогда у меня нет времени что-то тебе объяснять. Если не научишься бороться с чепухой и бредом, ты так и будешь иметь дело с дюжиной маленьких, робких кроликов, которые толпятся возле твоего кабинета и тихонько задают один и тот же дебильный вопрос.
        Марина ясно помнила, как и сама была в числе таких пятничных кроликов, как часами ждала профессора у двери ее кабинета, пока какой-то проходивший мимо студент не объяснил, что она торчит там напрасно.

        - Кафедра не возражала против такого нарушения?
        Доктор Свенсон наклонила голову:

        - Доктор Сингх, вы посещали в детстве приходскую школу?

        - Я училась в общеобразовательной,  - ответила Марина.  - Значит, вы возвращались в воскресенье, а в понедельник уже вели занятия?

        - Возвращение было утомительным. Утром в понедельник я брала в аэропорте такси и ехала прямо на занятия.  - Она вытянула руки над головой. Жесткие спирали волос торчали во все стороны.  - По понедельникам я выглядела не лучшим образом.

        - Я никогда этого не замечала,  - возразила Марина.

        - Вот за что я благодарна вашему мистеру Фоксу, так это за возможность подолгу оставаться здесь и работать! Не скажу, что я работаю без помех, поскольку он всячески мне мешает, но зато я избавилась от нелепой ситуации - когда ты проводишь серьезные исследования, а твои подопытные живут в другой стране. Я живу тут без перерывов уже почти десять лет. Первые три года держалась на грантах. Но постоянные поиски финансирования отнимают даже больше времени, чем полеты в Бразилию и обратно, к студентам. Ни одна фармацевтическая компания в мире не отказывалась оплачивать мои исследования, но в конце концов я выбрала «Фогель». Я доверяю тому, кто этого заслуживает.
        Истер сбавил скорость, затем переключил мотор на задний ход.
        Лодка, скользившая по инерции вперед, на миг застыла на месте. Мальчик направил ее в небольшую нишу среди густой стены деревьев и набросил веревку на ветку, выше других висевшую над водой.

        - Молодец, какой ловкий,  - похвалила Марина, когда веревка была надежно закреплена.
        Она предпочитала говорить о ветках и веревке, а не о ЕЕ мистере Фоксе.

        - Это дерево Истера. Он всегда ждет, когда мы доплывем сюда. Он хорошо знает дорогу.
        Марина огляделась.
        Тысячи деревьев, сотни тысяч деревьев, насколько хватало глаз, на обоих берегах реки, без единого просвета. Листья, ветки до бесконечности.

        - Он помнит эту ветку? Не понимаю, как можно запомнить одну-единственную ветку.
        Из спутанного клубка зелени временами вырывалась с пронзительными криками стайка птиц, но джунгли казались такими непроницаемыми, что Марина не понимала, как там могут летать птицы. Как вообще птица находит дорогу к своему гнезду? Как мог Истер запомнить это место, где можно привязать лодку?

        - Мои наблюдения показывают, что Истер помнит все,  - заметила доктор Свенсон.  - Мной руководила отнюдь не сентиментальность, когда я сказала, что его интеллект выше среднего.
        Мальчик заглушил двигатель, завязал узел, обернулся и кивнул доктору Свенсон. Его движения были уверенными и грациозными.

        - Очень хорошо!  - одобрила она, подняв кверху оба больших пальца.
        Истер улыбнулся.
        Как только они аккуратно пришвартовались, он тут же снова сделался ребенком, таким, как его увидела Марина возле оперного театра, каким держал его на руках Джеки.
        Мальчик показал пальцем на воду и опять взглянул на доктора Свенсон. Она кивнула, и он моментально стащил с себя футболку.
        Марина увидела его тонкий торс и гладкую коричневую кожу на груди. Он вскочил на два ящика с консервированными абрикосами, подпрыгнул вверх, ракетой перелетел через веревки, заменявшие релинг, и, прижав к груди колени и подбородок, шлепнулся в бурую воду.
        И исчез.
        Марина шагнула к борту лодки, а доктор Свенсон что-то отыскивала в бумажном крафт-мешке. Вода была бархатистая и спокойная, ее не потревожила фигурка такого маленького мальчика. Ничего не было видно ни на ее поверхности, ни под ней.

        - Где же он?  - воскликнула Марина.

        - О, это у него такой фокус. Он думает, что напугает меня до смерти. Для него это самое большое удовольствие,  - доктор Свенсон все еще рылась в мешке.  - Вы как относитесь к арахисовому маслу? Сейчас все американцы решили обзавестись аллергией на арахис.

        - Но я не вижу его!  - Вода была такой же непроницаемой, как сама земля. Она проглотила мальчика целиком, как мелкую рыбку.
        Доктор Свенсон подняла голову, посмотрела на Марину и вздохнула:

        - Доктор Сингх, ему хочется подразнить вас. Серьезное отношение к жизни делает вас уязвимой, поверьте. У мальчишки легкие, как у японского ловца жемчуга. Он вынырнет вон там.
        Она махнула рукой и, подождав еще немного, добавила:

        - Вот, сейчас.
        И действительно, из воды показалась голова Истера.
        Он откинул со лба мокрые волосы и помахал рукой. На его лице играли золотистые блики. Даже на таком расстоянии Марина увидела, как он набрал воздуха и снова нырнул, сверкнув розовыми пятками. Марина села на ящик с абрикосами, откуда недавно катапультировались эти пятки, и заплакала.

        - Вот, арахисовое масло и мармелад,  - сказала доктор Свенсон и выложила на коробку шесть ломтиков хлеба, словно покерные карты. Потом замотала пластиковый пакет куском проволоки, взяла в руки видавший виды нож с длинным узким лезвием и воткнула его в банку мармелада.

        - Родриго закупает «Уилкинс и Сын». Да, этот человек умеет поддерживать бизнес клиентов. Удовольствие от мармелада оцениваешь только тогда, когда оказываешься без него. Наслаждайтесь хлебом. Когда этот закончится, другого не будет. Он плохо хранится. Я привожу дрожжи, из них что-то там пекут, но выпечка лишь отдаленно походит на наш привычный хлеб. А этот просто восхитительный, надо признаться.
        Она думала, что он погиб.
        Глупо, но она не могла совладать со своим воображением.
        Конечно, мальчик умеет нырять и плавать. Он вернется на лодку и отвезет их туда, куда нужно. Почему же она так привязалась к глухому ребенку, которого знает меньше суток? Почему она плачет?

        - Возьмите себя в руки, доктор Сингх,  - сказала доктор Свенсон, сосредоточенно намазывая хлеб арахисовым маслом.  - Через минуту он будет на лодке и страшно огорчится, увидев ваши слезы. Он глухой ребенок. Он делает все для того, чтобы вы забыли об этом. Вы, взрослая женщина, должны об этом помнить. Вы не сможете объяснить ему, почему вы плачете. Я не придумала знак, передающий понятие «глупость», и вы не сможете сказать ему, что ваши слезы глупые. Вы просто напугаете его, так что перестаньте.
        Истер уже вынырнул на поверхность и поплыл на спине; плеск воды при его гребках стал утешением для обеих женщин. Тем же ножом доктор Свенсон нарезала сэндвичи на треугольники и оставила их на коробке.

        - Возьмите вашу порцию,  - сказала она Марине; ее слова прозвучали как приказ.
        Марина вытерла глаза рукавом.

        - Я просто испугалась, вот и все,  - пробормотала она.
        Ни ее голос, ни слова не звучали убедительно.

        - Мы ведь еще не прибыли на место,  - сказала доктор Свенсон и взяла треугольничек с маслом.  - Вы обязаны быть твердой духом, или, бог свидетель, я высажу вас на берег прямо здесь. В джунглях есть вещи, гораздо более страшные, чем мальчишка, плавающий в тихом заливчике.
        Истер вернулся на лодку мокрый и гладкий, как тюлень. Сэндвичи были съедены; мальчик облизал баночку арахисового масла так тщательно и с таким удовольствием, что доктор Свенсон дала ему еще одну.

        - Sesta,  - объявила доктор Свенсон и захлопала в ладоши. По-португальски это прозвучало убедительно.  - Местные утверждают, что sesta - один из немногих даров, привезенных европейцами в Южную Америку. Впрочем, я считаю, что бразильцы и сами бы сообразили, как славно поспать днем; для этого не требуются несколько веков убийств и рабства.
        Она похлопала по руке Истера и показала на невысокий ящик возле штурвала, потом закрыла глаза и положила голову на сложенные ладони - детская пантомима, изображающая сон. Получив указания, мальчик вытащил из ящика два гамака и стал вешать их на шесты в тени навеса.

        - Когда-то я не верила в пользу дневного сна,  - сказала доктор Свенсон, выбрав ближайший к штурвалу гамак.  - Я считала это признаком слабости. Но эта страна способна сделать соней кого угодно. Важно слушать, что нам говорит наше тело.
        Она села на длинный кусок ткани, откинулась назад, подняла ноги, и гамак поглотил ее целиком. Марина посмотрела на своего профессора. Низко висящий полосатый кокон покачивался из стороны в сторону - энергия устройства на отдых породила движение.

        - Ложитесь спать, доктор Сингх,  - произнес приглушенный голос.  - Сон очень полезен для ваших нервов.
        Казалось, доктор Свенсон куда-то исчезла с лодки, как исчезал Истер, когда прыгнул за борт.
        Марина долго глядела на гамак, пока он не перестал раскачиваться.
        Магический фокус: заверни ее в одеяло, и она исчезнет.
        Покой, наступивший без нее, был непрочным, слоистым. Поначалу Марина слышала лишь молчание, отсутствие человеческих голосов, но потом ухо настроилось на другие звуки, и они стали нарастать: щебетанье в чаще, карканье в верхнем ярусе, стрекотание низших приматов, неумолчное гудение насекомых. Все это чуточку напоминало увертюру к опере, в которой искушенные слушатели различат флейты, нежный французский рожок, одинокий, выразительный альт…
        Марина выглянула из тени тента и поглядела на солнце.
        Стрелки показывали два часа.
        Истер сидел на палубе перед одной из коробок, держа в руке шариковую ручку. Марина дотронулась до пустого гамака и показала пальцем на мальчика. Сложила ладони и положила на них голову.
        Истер помотал головой показал на нее и на гамак. Закрыл глаза и опустил подбородок. Она все стояла и смотрела на него, и он снова показал ей на гамак, для убедительности использовав ручку.
        Он убеждал ее лечь в гамак.
        Идея была неплохая.
        Она устала, но все же чувствовала, что бдительность не помешает. Ведь кто-то должен не спать и наблюдать за джунглями? Кто-то должен присматривать, чтобы ребенок не свалился за борт?
        Истер встал и расправил руками полосатую ткань, раскрыл как конверт и кивнул Марине, подбадривая, словно ее смущал сам процесс укладывания в гамак.
        Значит, это он будет наблюдать за джунглями и присматривать, чтобы она не упала в воду.
        Она покорно села в гамак, а когда легла, Истер дотронулся ладонью до ее лба и подержал руку, словно Марина больной ребенок. Он улыбался ей, и, улыбнувшись в ответ, она закрыла глаза.
        Она была в Бразилии, на реке, в лодке. Она была в Амазонии, а рядом с ней спала в гамаке доктор Свенсон.


        В детстве у Марины было богатое воображение, но с годами оно усыхало от изучения неорганической химии и чартинга липидов. В те дни Марина верила в цифры и доверяла лишь такому миру, который могла измерить.
        Но даже при всем своей живейшем воображении она не могла бы представить себя в джунглях.
        Что-то ползло по ее грудной клетке. Насекомое? Капельки пота?
        Она замерла и посмотрела через верх гамака на яркую полоску дневного света.
        Полуденная жара вернула ее на место.
        Она вспомнила Школу медицины, освещенные флуоресцентными светильниками коридоры того, первого ее госпиталя, стопки учебников, которые она таскала домой из библиотеки. Если бы она знала, что доктор Свенсон в четверг, после лекции об эндометрической ткани, улетала последним рейсом в Манаус, хотела бы она присоединиться к ней? Хотела бы она поехать со своим профессором в экспедицию, необычайно важную для науки? Вот доктор Свенсон, будучи студенткой, без раздумий отправилась в Амазонию с доктором Раппом. Неужели Марина не могла бы поступить так же?
        Она немного раскачала гамак, пытаясь сдвинуть в сторону узел своих волос, чтобы голове было удобнее.
        Ответ - нет, не могла.
        Марина была очень хорошей студенткой, но поднимала руку только тогда, когда была уверена в ответе. Ей были присущи не яркие озарения, а упорство рабочей лошади, тянущей плуг. Изредка доктор Свенсон отмечала ее успехи, но никогда не могла запомнить ее имя.
        Гамак перестал качаться.
        Марина пошевелила бедрами, чтобы раскачать его вновь. Ее ноздри улавливали запахи, скапливавшиеся внутри гамака слой за слоем,  - запах ее собственного пота со следами мыла и шампуня; запах самого гамака, обожженного солнцем и увлажненного росой; запах лодки, бензина и масла. А еще запах речной воды и огромной фабрики кислорода - листьев, насыщающих им атмосферу, неустанного фотосинтеза в растениях, преобразующих солнечный свет в энергию (хотя фотосинтез происходит без запаха).
        Марина сделала глубокий вдох, и запах воздуха снял с нее напряжение. Все эти разрозненные элементы соединились в нечто приятное.
        Она и не подозревала, что такое возможно.
        Она закрыла глаза.
        Лодка мягко покачивалась на волнах. Энергия света и воды проникала сквозь корпус лодки в гамак, погружала Марину в сон.
        Ее отец был здесь, но он ужасно торопился в университет, опаздывал на семинар, который вел, а улицы Калькутты были забиты народом. Все новые и новые люди пытались найти себе место на тротуаре, студенты бежали на занятия. Марина держала отца за руку, чтобы не потерять его в толпе, и думала о том, как странно они выглядят, держась за руки. Навстречу быстро шла женщина с мешком риса на голове, она вклинилась между ними, словно не могла пройти иначе, и Марина, чтобы не отстать от отца, ухватилась за его ремень. Так она пыталась перехитрить свой сон и хорошо это понимала. Но отец шагал так быстро! Она смотрела на первую седину в его волосах, очень густых и черных, когда внезапно на них наехал мужчина с тележкой, груженной велосипедными покрышками. Как он смог развить такую скорость? Сон подчинялся заданному набору правил: по сценарию он должен был разлучить Марину с отцом - вот повозка и врезалась в них. Удар обрушился на нее с такой силой, что она полетела в воздух и на мгновение оказалась над толпой. Она видела все: людей и животных, ужасную пищу, которой торгуют у дорог, богатые дома и нищих с их
плошками, ворота университета, узкие плечи отца, стремительно удалявшегося от нее. Она видела все, а потом рухнула на дорогу, и вес ее тела пришелся на локоть.

        - Что, змея?  - кричала доктор Свенсон.  - Доктор Сингх, вас укусила змея?
        Марина лежала на палубе.
        Падать было невысоко, гамак висел не выше трех футов, но даже с такой высоты падение было жестким и вышибло из нее дух. Открыв глаза, она увидела ноги в теннисных тапочках, а рядом маленькие коричневые ступни.
        Она пыталась дышать - и не могла.
        Под ее щекой была грязная палуба.

        - Доктор Сингх, ответьте мне! Там змея?

        - Нет,  - ответила Марина.

        - Тогда почему вы так кричали?
        Лодка уже скользила дальше.
        Доктор Свенсон ткнула Истера в плечо и показала на штурвал.
        Ох, Марина могла бы назвать много причин для своего крика: например, жар в каждой косточке ее тела с левой стороны. Она осторожно перевернулась на спину, слегка пошевелила пальцами левой руки, потом запястьем. Пошевелила в разные стороны ступней. Ничего не сломано. Ткань, в которой она спала, теперь колыхалась над ее головой.

        - Мне приснился сон.
        Доктор Свенсон протянула руку и отцепила Маринин гамак от шеста, обошла Марину и сняла петлю со второго шеста; свернула гамак.
        И тогда словно раздвинулись шторы. Марину ослепил солнечный свет.
        Она непроизвольно посмотрела на белую полоску живота доктора Свенсон, выглянувшую из-под рубашки.

        - Я уже решила, что вас укусила змея.

        - Да, я поняла,  - Марина слегка дрожала, несмотря на жару. Она сжала правую руку, которая еще помнила, как держала отцовский ремень…

        - В этих местах водятся копьеголовые змеи. Эта змея такая же тупая, как и смертельно опасная. Тут все знают людей, которые попали на тот свет, наступив на хвост копьеголовой змеи. Эти змеи совершенно сливаются с окружающим фоном, не пытаются уползти с вашего пути или как-то дать знать о своем присутствии - они просто кусают вас за лодыжку. Истер однажды удержал меня, когда я чуть не наступила на змею, свернувшуюся клубком в нашем лагере. Она была двухметровая и ничем не отличалась от кучки земли и листьев. Даже когда он показал ее, я не сразу ее разглядела,  - она содрогнулась.

        - И что, я могла лечь на змею тут, на лодке?

        - Они иногда падают в лодки,  - сухо сообщила доктор Свенсон.  - Они любят заползать под вещи или внутрь их. Гамак тоже подходящее для них место. Ваш крик испугал меня. Мне пришлось вас вытряхнуть, чтобы посмотреть, где змея.

        - Вы перевернули гамак?  - Марина думала, что сама во сне выпала из гамака.

        - Конечно. Как иначе я могла найти змею?
        Марина покачала головой.
        Если бы в гамаке оказалась змея, она бы все равно укусила ее. Но когда речь идет о змеях, люди нередко принимают поспешные решения.
        Она зажмурилась и закрыла глаза обеими руками.
        Доктор Свенсон наверняка решила, что она думает о змее, а она думала о своем отце. Какое-то время все молчали, потом доктор Свенсон постучала Марину по плечу.

        - Сядьте,  - сказала профессор.  - Выпейте воды. Сядьте, сядьте. У меня есть лед, хотите?
        Марина покачала головой.

        - Лед - это роскошь, скоро его не будет. Если вы хотите льда, у вас есть шанс. Сядьте, доктор Сингх! Я не могу смотреть на человека, лежащего на палубе. Это нехорошо. Вам приснился сон. Сядьте и выпейте воды.
        Марина села, потом вспомнила о насекомых и перебралась на ящик с грейпфрутовым соком.
        У нее болела голова.
        Тут она заметила, что ящик, на котором она сидела, был покрыт буквами. Букв раньше не было, она знала точно. Это был алфавит, написанный неровными буквами, или часть алфавита. Буква К пропала, а когда Марина чуточку передвинулась, она увидела, что буква Q тоже отсутствует. Некоторые буквы, такие как A, были написаны правильно, а другие, R и Z, задом наперед. После цепочки букв Марина различила два слова, ИСТЕР и АНДЕРС, и неумелое изображение улитки.
        Она показала пальцем на имя Андерса:

        - Что это?

        - Одна из многих вещей, оставшихся от вашего друга, доктора Экмана. Я уверена, что увижу и другие. За то короткое время, когда он был с нами, он научил Истера хорошим манерам за столом и алфавиту, почти всему.

        - И он умеет писать их имена?

        - Примечательно, что он научил мальчишку писать именно эти два слова. «Истер», ну, это понятно, но зачем «Андерс»? Хотя в конце он был очень болен и, может, надеялся, что так его лучше запомнят.
        Марина представила себе, как он сидит на бревне, блокнот на коленях, а Истер жмется к нему.
        Конечно, он мог научить мальчика писать эти буквы.
        Прежде он делал это уже три раза - с сыновьями. Для него не было проблемой, что Истер глухой.

«Это ты»,  - говорил ему Андерс, показывая на имя Истера. Потом тыкал пальцем в себя: «Это я».

        - Доктор Экман написал ему что-то наподобие учебного плана. Истер постоянно упражняется. Я отдала ему ручки доктора Экмана. Однажды он исписал буквами все руки и ноги, но я запретила это делать. Не знаю, насколько чернила абсорбируются кожей, но ребенку это наверняка вредно. Да и привычка плохая, тем более что у нас много бумаги. Не знаю, как он понимает, что такое буквы, но он уже запомнил большинство букв и размещает их в правильном порядке.

        - Может, он видит в них что-то, принадлежащее Андерсу?
        Доктор Свенсон кивнула и посмотрела на мальчика:

        - Иногда Истер кричит во сне. Я лишь тогда слышу его голос. Но голос у него есть. Прежде я не слышала его месяцами, но после смерти доктора Экмана мальчика каждую ночь преследуют кошмары. Он издает ужасные крики.
        Тут доктор Свенсон повернулась к Марине:

        - Как жаль, что я не могу поговорить с ним об этом. Крики во сне - вот что у вас общего с ним. Я полагаю, что причина ваших криков - мефлохин, не прислал же мне мистер Фокс доктора с дебилизирующей болезнью мозга.

        - Да, вы угадали, я принимаю лариам,  - сейчас ей вдруг захотелось привезти Карен ящик грейпфрутового сока.
        Уже хорошо.

        - Я перевидала тут много крикунов, но, когда это случается, я никогда не думаю о лариаме. Моя первая мысль - что это змея.

        - Что ж, правильно. Лучше подстраховаться.
        Доктор Свенсон кивнула:

        - Лариам - лекарство для туристов, доктор Сингх. Я искренне надеюсь, что вы тоже из их числа, и отбудете с первым же каноэ. Но все равно, предлагаю вам сейчас же выбросить таблетки в реку. Думаете, я принимаю лариам? Человек не сможет тут жить, если у него ночные кошмары, паранойя и суицидальные фантазии. Джунгли и без этого - нелегкое испытание.

        - У меня нет суицидальных наклонностей.

        - Что ж, хорошо. Но они могут появиться. Я знала парня, который вошел ночью в реку и больше из нее не вышел. Туземцы видели его и подумали, что он решил искупаться.

        - Уверяю вас, я принимаю лариам не потому, что он мне нравится.

        - Тем более. На некоторых он действует крайне неблагоприятно. Учитывая вашу реакцию, я полагаю, что вы из их числа.
        Марина сделала медленный вдох, задержала дыхание и медленно выдохнула. Она возвращалась к реальности. Рука болела.

        - Но я не хочу заболеть малярией.

        - Ну, я бы не сказала, что это так страшно. Я не болела, точнее, однажды болела, но не здесь. Малярия успешно лечится.

        - Андерс принимал лариам?
        Доктор Свенсон почесала голову:

        - Он не кричал во сне, поэтому мы никогда не говорили на эту тему. Вы спрашиваете меня, не умер ли доктор Экман от малярии?
        Она спросила не об этом, хотя такой вопрос был бы логичным.

        - Мне это кажется вероятным.

        - Я хорошо разбираюсь в малярии,  - сказала доктор Свенсон.  - И говорю вам: нет. Разве что это была P. falciparum с осложнением на мозг. Но это огромная редкость в этих краях.
        P. falciparum, P. vivax, P. malariae и что-то еще. Когда Марина в последний раз перечисляла эти виды малярийного плазмодия?

        - P. ovale,  - сказала доктор Свенсон.

        - Вы полагаете, что он болел P. ovale?

        - Нет, это то, что вы не могли вспомнить. Назовите любым врачам один вид малярийного плазмодия, и они попытаются вспомнить три других, но никто не помнит P. ovale. За пределами Западной Африки о нем мало кто знает. Вы видите каждый раз один и тот же сон?
        Марина слишком недавно проснулась, чтобы все понимать, слишком недавно оказалась на этой лодке, слишком недавно говорила о змеях, слишком недавно была в Калькутте, слишком недавно с Андерсом.
        P. ovale?

        - Более-менее.

        - В этом отношении я считаю мефлохин интересным препаратом - он попадает в один и тот же карман подсознания. Его легко можно было бы использовать как лекарство в профилактической медицине. Но вам все-таки нет смысла страдать заранее. Мефлохин не поможет вам при церебральной малярии, но, как я сказала, в Бразилии она встречается крайне редко. Что вам снится, доктор Сингх?

«Что тебе приснилось?» - спрашивала ее в детстве мать, когда она кричала.

«Что тебе приснилось?» - спросил мистер Фокс, держа ее за плечи.

        - Мой отец,  - ответила Марина.  - Я иду с отцом, потом нас так или иначе разлучают, и я не могу его найти.
        Доктор Свенсон встала - с трудом.
        Разговор был закончен.

        - Ну, все не так страшно.
        Марина мысленно согласилась с ней.
        Когда ситуация описана одной фразой, без подробностей, она не кажется страшной.



        Семь

        В сумерках на них обрушилась туча насекомых. Жесткие и мягкие, кусающие и жалящие, стрекочущие, жужжащие и гудящие - все они расправили свои крылышки и летели с невообразимым проворством в глаза, рот и нос трем человеческим существам, которых им удалось отыскать. Истер спрятался в свою рубашку, а доктор Свенсон и Марина замотали голову, будто бедуины в песчаную бурю. Зато когда стемнело, лишь заблудившиеся особи натыкались на людей, а основная масса предпочитала расставаться с жизнью, ударяясь о два ярких горячих фонаря-прожектора, укрепленных на бортах лодки. Ночь наполнилась непрерывным стуком их тел о стекло.

        - Доктор Рапп всегда говорил, что энтомологам тут легко работать,  - сказала доктор Свенсон.  - Зажгут огни - и все экземпляры у них в руках.
        В наступившей темноте Марина не видела берегов, и ей стало еще больше не по себе. Ей казалось, что вся растительность джунглей, каждый корень и каждый побег, тянется к ним, хочет задержать их лодку…

        - Они не только сами прилетают, но еще и любезно себя убивают,  - добавила она.

        - Хуже, чем град,  - проворчала доктор Свенсон, выплевывая какого-то жучка.  - Ладно, обойдемся без огней.
        И она выключила прожектора.
        Завеса из насекомых моментально исчезла, но Марина по-прежнему ничего не видела, теперь из-за темноты. Словно сам Господь погасил все свои огни до последнего и оставил землю в зияющем мраке своей немилости.

        - Разве Истеру не надо смотреть, куда он ведет лодку?  - удивилась Марина.
        Из-за шума мотора она едва слышала свой голос.
        Мальчишка, способный найти одну ветку на тысяче миль сплошных зарослей, мог, конечно, отыскать путь домой и в темноте.
        Ей единственной хотелось, чтобы горели огни.

        - Откройте глаза, доктор Сингх,  - сказала доктор Свенсон.  - Поглядите на звезды.
        Марина вытянула руки и шарила в воздухе, пока не нащупала веревку у борта лодки. Крепко вцепилась в нее, выглянула из-под навеса и увидела яркие звезды, рассеянные по своду ночного неба.
        Ей вдруг показалось, что она видит звезды впервые в жизни.
        Она не знала таких чисел, чтобы пересчитать эти звезды, но если бы и знала, все равно звезды было невозможно отделить одну от другой, и вся совокупность звезд была гораздо больше, чем сумма их частей. Она увидела перед собой астрономический атлас, созвездия, героев мифов, звездные облачности, рассеивающие свет по небу.
        Когда же она смогла оторваться от развернувшегося над ними драматического действа и посмотрела вперед, она увидела еще один огонек, мигавший на горизонте, словно мираж. Маленький и оранжевый, он по мере их приближения растягивался и растягивался в сплошную линию, а когда Марина поверила в его реальность, он рассыпался на множество подвижных огней.

        - Там что-то горит,  - сказала она доктору Свенсон и через минуту добавила: - Костер.
        Ей хотелось добавить: «Поверните лодку».

        - В самом деле,  - согласилась доктор Свенсон.
        Сначала Марина насчитала дюжину огней, потом их число утроилось, и Марина уже не могла их пересчитать.
        Прежняя линия разделилась на слои, и в тех слоях кружки света тоже не стояли на месте, а все время двигались.
        Что это? Горели верхушки деревьев? Что-то горело на воде?
        Истер включил на лодке прожектора, и огни тут же запрыгали. Ночь взорвалась множеством голосов, бесчисленные языки бились о нёбо в бесчисленных ртах - «ла-ла-ла-ла-ла!».
        Эти звуки наполнили джунгли и волной хлынули на реку.
        На берегу реки толпились люди.
        Как же Марина не сообразила раньше?!
        Сейчас они встретятся с племенем; в этом и состоит цель их экспедиции.
        Джунгли казались ей зловещими, потому что в них не было людей, а были лишь бешеные растения и насекомые, цепкие лианы и невидимые звери, и это тревожило. Но теперь Марина поняла, что люди - самое плохое в этом сценарии, словно шла одна по темной улице и, свернув за угол, увидела кучку парней, сумрачно взиравших на нее из подворотни.

        - Лакаши?  - спросила Марина, надеясь, что перед ними хотя бы известные персонажи.

        - Да,  - подтвердила доктор Свенсон.
        Марина немного подождала, надеясь услышать подробное объяснение.
        Она находилась на безымянной реке, в неизвестных краях, в середине ночи, но в присутствии доктора Свенсон чувствовала себя как всегда: как голодный Оливер Твист, протягивающий миску, в надежде, что ему дадут хоть немного каши.
        Неужели профессор не понимает, что для Марины это совершенно неизвестная среда?! Могла бы проявить великодушие и рассказать, как она впервые встретилась с племенем лакаши. «К счастью для меня, это произошло днем, а доктор Рапп знал, что делать». Но для этого, конечно, доктор Свенсон должна была бы обладать совсем другим характером.
        Лодка медленно плыла к прыгающим, крутящимся огням.
        Наконец Марина различила очертания людских волос и плеч - все мужчины и женщины махали горящими палками, дети держали горящие ветки; все прыгали и кричали. От палок и веток отскакивали искры, брызгали во все стороны и гасли, не долетев до земли. Искр было много, почти столько же, сколько звезд. Звуки тоже стали явственней - они были слишком громкими для птиц, слишком ритмичными для любого животного.
        Марина вспомнила, как отец взял ее на чьи-то похороны - тысячи огоньков в бумажных чашах плыли по Гангу, люди толпами стояли на берегах, забредали в воду; ночной воздух полнился благовониями и дымом. Под покровом из цветов ощущался гниловатый запах воды. Та церемония напугала ее так сильно, что она уткнулась отцу в плечо да так и просидела у него на руках…
        Теперь она обрадовалась, что видела когда-то ту церемонию. Это напомнило ей о вещах, которых она не понимала.

        - Как вы думаете, там что-то случилось?  - спросила Марина.
        Некоторые люди на берегу бросали свои факелы, заходили в воду и плыли к лодке. Ясно было, что сейчас они залезут на нее. Но что дальше?

        - Что вы имеете в виду?  - спросила доктор Свенсон.

«Что вы имеете в виду, доктор Сингх, когда говорите, что это рак шейки матки второй степени?»
        Марина, не находя слов, просто простерла руки к берегу.
        Доктор Свенсон поглядела на плывших к ним мужчин. Они тянули шеи, как черепахи, чтобы вода не попала к ним в рот, когда они кричат. Потом оглянулась на гостью, словно не верила, что ей опять придется тратить время на глупые вопросы.

        - Мы возвращаемся.
        Марина отвернулась от бурных приветствий, горящих веток, прыжков, плеска воды и нескончаемого «ла-ла-ла-ла-ла» и снова посмотрела на доктора Свенсон. Профессор устало и важно кивала ликующему племени.

        - Вы ведь уезжали только на одну ночь.

        - Они никогда не верят этому. Сколько раз я им говорила. У них нет ощущения времени…
        Она не договорила.
        Лодка резко накренилась - это мужчины ухватились за борт и пытались влезть на палубу. Ящик с грейпфрутовым соком сорвался с места, ударил Марину по ногам и едва не сбросил на туземцев. Она схватилась за шест и удержалась. Вот почему Маринин отец когда-то настаивал, что для летнего отдыха надо арендовать понтонную лодку: она была не только легкой в управлении и непотопляемой, но в случае падения в воду в нее было легко забраться. Впрочем, в воду никто не падал, так что проверить это на практике не удалось.
        Мокрые туземцы влезли на палубу и выпрямились. Они были в нейлоновых шортах и майках с рекламой американской продукции - «Найк» и «М-р Бабл», а ростом гораздо ниже Марины, но выше доктора Свенсон. Один из них носил шляпу «Петербилт». Они шлепали ладонями по спине и плечам Истера, словно гасили на нем огонь. Их было семеро, потом прибавились еще двое, и все пронзительно орали.
        Черная вода вокруг лодки бурлила от пловцов.
        Время от времени Истер поворачивал прожектор и светил на воду; мужчины задирали головы и махали. Никто не мог обвинить Истера, что он плыл прямо на них, но когда медленно плывшая лодка задевала чью-то голову или плечо, мужчина просто нырял под нее и появлялся в другом месте (если допустить, что выныривал тот же человек).
        Сколько лодок встречали туземцы с таким энтузиазмом за свою жизнь?
        Один из лакаши посмотрел на Марину снизу вверх и, не глядя ей в глаза, потрогал мокрой рукой ее щеку. Двое других гладили ее волосы. Четвертый провел ладонью по ее руке, провел слишком нежно, чтобы она могла это терпеть.
        Она словно попала к слепым.
        Когда пятый туземец дотронулся до ее груди, доктор Свенсон резко ударила в ладони.

        - Хватит,  - заявила она, и туземцы отскочили, наступив на ноги задним, которые ждали своей очереди.
        Все умолкли и посмотрели на доктора Свенсон.
        В этот момент Марина поняла две вещи: лакаши не говорят по-английски и не знают слова «хватит», но, несмотря на такую помеху, они сделают все, что им скажет доктор Свенсон.
        От металла в голосе профессора пульс Марины забился чаще, чем от мокрых рук туземцев. В конце концов, те не казались ей опасными, а двигало ими скорее любопытство. В их иерархии доктор Свенсон была несомненным авторитетом, и Марина чувствовала себя ближе к туземцам, чем к своей бывшей преподавательнице.

        - Ступайте!  - приказала доктор Свенсон и махнула рукой за борт лодки. Один за другим лакаши послушно прыгали в воду, часто - на головы своих собратьев.

        - Это необычайно тактильные люди,  - сказала она, когда последний лакаши исчез в фонтане брызг.  - Они не мыслили ничего дурного, когда вас трогали. Просто для них не существует того, чего они не могут потрогать.

        - Но вас-то они не трогали,  - заметила Марина, вытирая лицо рукавом.
        Доктор Свенсон кивнула:

        - Они уже знают, что я - существую.
        У берега виднелась узкая пристань.
        Истер ловко подвел к ней лодку.
        Тогда мужчины отдали женщинам горящие палки и окончательно пришвартовали лодку, потом схватили коробки, ящики и багаж и унесли все это в ночь. Многие хлопали Марину по плечу или останавливались, чтобы дотронуться до ее головы, но работа есть работа, и никто из них не задерживался.
        Теперь пели одни женщины, а когда Марина с Истером и доктором Свенсон уходила с лодки, они подняли над головой факелы, чтобы лучше освещать дорогу. На них были домотканые платья-рубашки тусклой расцветки, а волосы заплетены в длинные косы. На груди они носили младенцев в куске ткани, дети постарше цеплялись за их ноги, за подолы, и в их черных глазах отражались огни.
        Доктор Свенсон тяжело шагала по тропе в джунгли, кивая время от времени женщинам, выражавшим свой восторг пением гласных. Дети трогали брюки Марины, женщины прикасались пальцами к ее ушам и ключице. Иногда какой-нибудь малыш тянул руки к доктору Свенсон, и тогда мать поспешно их убирала.

        - Они ведь не могли знать, что вы сегодня вернетесь,  - заметила Марина, стараясь держаться ближе к доктору Свенсон. Она даже осмелилась взять ее под руку.  - Иногда вы задерживаетесь в Манаусе на две-три ночи.

        - Иногда я живу там неделю,  - добавила доктор Свенсон, глядя перед собой.  - Мне не очень это нравится, но так бывает.
        Перед ними на тропе появилась беременная женщина и отогнула низкую ветку.

        - Если у них нет представления о времени, а вы никак не можете с ними объясниться, как они узнают о вашем возвращении?

        - Они и не знают.

        - Почему же тогда они устроили все это сегодня?
        Доктор Свенсон остановилась и повернулась к Марине.
        Множество огней разбивали тьму, и тени, как и голоса, доходили до них со всех сторон. То и дело кусок горящей палки падал на кучу листьев. Марина не понимала, почему до сих пор лес не превратился в кучку дымящейся золы.

        - Они делают это каждую ночь, когда я уезжаю. Но точно не знаю, не интересовалась. Вы можете спросить об этом утром у доктора Нкомо. Сейчас я прощаюсь с вами, доктор Сингх. Истер поможет вам устроиться. Я устала.
        После этих слов доктор Свенсон пошатнулась, и Марина крепче взяла ее под руку. Доктор Свенсон закрыла глаза.

        - Со мной все в порядке,  - сказала она и взглянула на Марину. Казалось, ей не хватало воздуха.  - Иногда это бывает тяжелее, чем я думала.
        Доктор Свенсон протянула руку, и стоявшая у тропы женщина со спящим на груди младенцем и двумя близнецами, ухватившимися за ее юбку, повела ее куда-то в ночь. Когда доктор Свенсон ушла, все огни и звуки удалились вместе с ней. Вокруг фонаря, который она держала, образовалась толпа.
        Вскоре Марина оказалась в темноте совсем одна.
        Ей бы побеспокоиться о докторе Свенсон, окруженной туземцами, а она подумала о копьеголовых змеях - где они спят, на земле или на деревьях, а если на деревьях, то распрямляются ли они ночью, или так и спят, свернувшись кольцом?
        Она попыталась следовать за толпой, чтобы остаться со светом, но, сделав несколько шагов, уже не знала, куда ступить. Вокруг нее все трещало и ломалось. Мелкие колючки цеплялись за одежду, кто-то полз по ее шее. Она уже собиралась закричать, но увидела свет. От пристани в ее сторону падал длинный луч.
        Фонарик!
        Ей показалось, что она в жизни не видела более яркого признака цивилизации!
        Ясно, что к ней шел Истер.
        Он не играл фонариком, как это сделал бы всякий мальчишка. Он направлял луч только на тропу, а не в глаза Марины и не на верхушки деревьев. Подойдя, он взял ее за руку, и они вместе пошли дальше в джунгли. Марина шла за мальчиком и ставила ноги туда, где только что ступал он. Истер убирал с их пути свешивавшиеся лианы и паутину, такую огромную и прочную, что в ней мог запутаться маленький поросенок. Все внимание Марина направляла на узкую тропинку и не смотрела, куда они идут. Наконец они остановились перед жестяным кубом на сваях.
        Истер нагнулся, приподнял камень, достал ключ и отпер дверь. Марина не ожидала увидеть в джунглях дверь, и уж тем более с замком.
        Зайдя внутрь, Истер обвел лучом фонаря стол со стульями и штабели ящиков. Некоторые ящики показались знакомыми: сок, рагу. Истер повел Марину в глубину кладовой. Через вторую дверь они вышли на широкую веранду или, может, в другую комнату - Марина затруднилась дать точное определение. Там не ощущалось ни ветерка, кроме движения крыльев летающих насекомых. Истер направил луч на длинный шлейф москитной сетки. Она была укреплена на потолке и расходилась веером над узкой койкой. Мальчик показал на Марину, потом на кровать.

«При свете дня все будет выглядеть по-другому, не так угнетающе»,  - подумала она.
        Присев на край койки, Марина сообразила, что за своими переживаниями из-за огней, змей и любопытных рук туземцев она забыла на лодке свою сумку.
        Ей ужасно хотелось переодеться и почистить зубы, но она не знала, где ей найти таз с водой.
        Она не могла придумать, как ей попросить Истера, чтобы он проводил ее к лодке. Идти одной было страшно, и она решила потерпеть до утра.
        Больше всего ей был нужен телефон. Надо было еще до отъезда из Манауса позвонить мистеру Фоксу. Наверняка он уже отправил ей десяток голосовых писем. Завтра утром она услышит их и уловит в его голосе нарастающую панику.
        С ее стороны это была вредность, наказание; она хотела, чтобы он весь день не знал, где она. Сейчас же она не сможет его успокоить, потому что слишком темно разыскивать телефон.
        А может, он думает, что она уже на полпути к Майами и скоро будет дома, ведь она говорила ему о таком варианте, хотя он вряд ли ей поверил.
        Она сняла шлепанцы и показала пальцем на Истера: «Ты где спишь?»
        Он направил луч на стену в шести футах от ее кровати и показал гамак, ждущий его. Потом отдал ей фонарик, снял рубашку и залез в гамак. Она стояла и светила в его сторону, удивленно глядя на маленький кокон. Значит, она спит в комнатке Истера. Этого ей только не хватало!
        Она попыталась увидеть в этом необычайную любезность со стороны доктора Свенсон, но на самом деле, вероятно, это было единственное помещение под крышей.
        Неважно - она поняла, что все равно не сможет спать без него.
        Она легла на койку, расправила сетку, выключила фонарь и устроилась поудобнее, вслушиваясь в размеренное дыхание джунглей.
        Что ж, все могло быть гораздо хуже.
        Тут лучше, чем в отеле «Индира». Койка не менее удобная, чем та кровать. Ясно, что лакаши подготовились к приему гостей, что бы там ни говорила о них доктор Свенсон. Люди приезжали к ним и прежде, жили тут. Спали под этой самой москитной сеткой и радовались, что гамак Истера находится в шести футах.
        Марина открыла глаза и при неярком лунном свете посмотрела на белое облачко сетки.
        Андерс тоже спал здесь.
        Истер был с ним, когда он умирал - так сказала доктор Свенсон.
        Марина села.
        Андерс.
        Она словно взглянула его глазами на эту темноту, веранду, койку.
        Страдая от болезни, он смотрел сквозь эту сетку.
        Марина встала, сунула ноги в шлепанцы, взяла фонарик, поглядела на щуплую фигурку Истера, спавшего в гамаке.
        Где-то здесь должна быть ручка.
        Она прошла в кладовую, обвела ее лучом света и увидела лишь коробки и ящики, пластиковые фляги, бутылки с водой, коробки поменьше с пробирками и предметными стеклами. Она нашла веник, стопку салфеток, огромную катушку шпагата. Ни полок, ни выдвижных ящиков. Ничего такого, где было бы логично держать ручку.
        Потом она вспомнила, что ручки Андерса перешли к Истеру. Горстка ручек, наследство мальчишки.
        Она вернулась в спальню, посветила фонариком на какие-то ведра, провела лучом по полу и там, под гамаком, увидела металлический ящик. Он был больше тех, в которых хранят документы, и меньше ящиков для рыболовных снастей или инструментов. Встав на колени на грубо оструганные половицы, она выдвинула ящик.
        Замка у него не было, только защелка на крышке. Наверху был маленький металлический лоток, полный перьев, их было больше двух дюжин. Марина разложила их на кучки по два, три и четыре пера. Она и не знала, что бывают такие перья - лавандового и радужно-желтого цвета. Перья были безупречно чистые.
        В лотке лежал камень, поразительно похожий на глазное яблоко человека, и красная шелковая лента. Еще там была превосходно сохранившаяся окаменелость - доисторическая рыба.
        Под лотком лежал голубой конверт аэрограммы, надписанный крупными буквами - «ИСТЕР», а внутри обращение: «Пожалуйста, сделайте все, что в ваших силах, помогите этому мальчику попасть в Соединенные Штаты, и вы получите вознаграждение. Отвезите его к Карен Экман». Далее следовал адрес, номер телефона. «Все расходы будут возмещены. ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ. Благодарю. Андерс Экман». Ниже это обращение было написано еще раз по-испански. Андерс изучал испанский в колледже и мог кое-как объясняться. По-португальски он не говорил.
        Марина опустилась на корточки. Еще там лежала небольшая записная книжка со спиральным скреплением. В ней был написан печатными буквами алфавит, по букве на каждой страничке, а в конце слово «Истер», слово «Андерс» и слово «Миннесота». На дне ящика лежали водительские права Андерса и его паспорт. Может, Истер хотел оставить на память фотографию Андерса, или так хотел сам Андерс. Были там и три купюры по двадцать долларов, пять круглых резинок, полдюжины ручек, горсть американских и бразильских монет.
        У Марины закружилась голова.
        Ей хотелось разбудить мальчишку, написать слово «Андерс», одно из трех, которые он знал. Она ткнет в это слово и покажет на свою кровать - «Андерс спал здесь?»
        Впрочем, это было ясно и так.
        Она сложила все вещи в прежнем порядке, закрыла крышку и подвинула ящик к стене. Погасила фонарик, вернулась при лунном свете на кровать Андерса, залезла под москитную сетку.
        Он показывал ей паспорт в тот день, когда получил его по почте. Картонная обложка, ни малейшего сходства на фото, даже цвет какой-то странный. Снимок на водительском удостоверении был гораздо лучше.

        - У тебя никогда не было паспорта?  - удивилась она.

        - Был,  - ответил он и сел на крышку ее стола.  - В колледже.
        Марина подняла на него глаза.

        - Куда же ты ездил?  - Марина в то время жалела, что никогда не жила подолгу за границей.

        - В Барселону,  - шепеляво ответил он, передразнивая испанское произношение.  - Родители тогда хотели, чтобы я поехал в Норвегию. Но кто поедет из Миннесоты в Норвегию на целый семестр? Когда я жил в Барселоне, мне не хотелось возвращаться домой. Я был самым счастливым американцем в Испании и мысленно сочинял письмо родителям, где объяснял, что я создан для солнца, сиесты и сангрии.

        - Что же ты там делал?
        Андерс неопределенно пожал плечами:

        - Я перепробовал много чего. В конце концов вернулся домой. Поступил в Школу медицины. Больше я нигде не был,  - он забрал у Марины паспорт.  - Хорошая фотка, правда? Я тут очень серьезный. Мог бы стать шпионом.


        В ту ночь Марина спала без снов.
        Действие лариама на ее подсознание исчерпалось днем, на лодке.
        Разбудил ее пронзительный крик зверя, попавшего в ловушку.
        Она села на постели.

        - Истер?  - позвала она.
        Включила фонарик и увидела такую борьбу в гамаке, что сразу подумала про змею. Вскочила на ноги и хотела вытряхнуть мальчика из гамака, чтобы спасти его от опасной гостьи. Но, выбравшись из-под сетки, поняла, что происходит, прислушалась к его дыханию и взяла Истера за плечи. Она знала, как нужно будить человека, если ему снится плохой сон, и знала, что Истера так не будил никто.
        Она легонько встряхнула его.
        Он весь трясся, закатив глаза, и был мокрый от пота.
        Она говорила все полагающиеся слова, которые он не мог слышать. Шептала: «Все хорошо, все будет хорошо»,  - и не могла остановиться. Она обняла его, он плакал, уткнувшись в ее шею. Она что-то обещала ему, массировала по кругу узкое пространство между его лопатками, а когда он снова задышал легко и спокойно и стал засыпать, пригладила ему волосы и пошла к своей койке.
        Он поплелся за ней и залез под сетку.
        Прежде Марина никогда не спала с ребенком, не спала с самого детства, когда у нее иногда ночевали подружки, но то было не в счет.
        Она подвинулась, повернула его спиной к себе, и они оба моментально заснули под защитой белой сетки.


        В какой-то момент орущие и размахивающие горящими палками лакаши преобразились в трудолюбивое племя, в трезвую группу людей, тихо и размеренно делавших свои дела.
        Марина встретила их, когда шла по тропе к пристани. На берегу она увидела поляну, хотя ночью готова была поклясться, что шла через густые джунгли. Женщины стирали в реке одежду и мыли ребятишек, собирали хворост в корзины, заплетали девочкам косы, и все это под безжалостным солнцем. Голые карапузы шлепали по воде ладошками, бродили по лужам. Их было так много, ползунков и двухлеток, что Марина подумала, не забрела ли она в местные детские ясли.
        Мужчин на берегу было меньше, они выдалбливали очень толстое бревно. Конечно, без лодки на реке не прожить. На Марину они поглядели мельком, равнодушно, как на знакомую туристку. На берегу валялись другие бревна, превратившиеся в лодки. В одной долбленке плыл куда-то туземец.
        Мимо Марины прошли две маленьких девочки в шортах и без маек; у каждой сидела на плече миниатюрная обезьянка и держалась за свой цепкий хвост, обвившийся вокруг шеи хозяйки. Обе обезьянки повернулись к Марине и обнажили острые желтые зубки в экстравагантной улыбке.
        Одни лишь обезьянки смотрели ей в глаза.
        Вдруг одна из них заметила в волосах девочки мелкую живность и тут же ее съела.
        Пока еще Марина не нашла тех двух человек, которых знала на этой реке.
        Когда она проснулась, Истера уже не было ни возле нее, ни в гамаке.
        Она восхитилась таким умением не будить ее. Для ребенка, который не слышит звуков и не знает, что это такое, это было тем более необычно.
        Доктора Свенсон она тоже не нашла, но ожидала, что это будет непросто. Она либо стоит прямо перед вами, либо вообще неуловима, и тогда ее бесполезно ждать возле двери кабинета, в надежде, что она все-таки появится.
        Понтонная лодка слегка покачивалась на веревке возле пристани. Марина увидела в этом добрый знак. Когда она шагнула на борт, туземцы, долбившие бревно, выпрямились и воззрились на нее, постукивая по бедрам кривыми ножами. Через пару секунд она увидела, что ее сумки нет. Палуба была пустая, и там не было места, где можно было спрятать багаж. Марина провела языком по зубам и снова подумала о зубной щетке.
        Горячий воздух был насыщен запахом молодой травы и гниющих листьев. Москиты уже лакомились ее лодыжками и кусали шею. Один забрался под рубашку и укусил Марину где-то под лопаткой, там, где очень трудно почесать. Ей ужасно хотелось найти свою сумку, гораздо больше, чем чемодан, который так и не прибыл в Манаус. Еще она гадала: не найдется ли в кладовой средство от насекомых…
        Лакаши внезапно зашевелились и оживленно застрекотали. Она не могла уловить ни одного знакомого слова.
        Из джунглей вышел очень высокий чернокожий мужчина, тонкий как соломинка; его узкие очки в металлической оправе блестели на солнце. Он кивал в разные стороны; вернее, это было нечто большее, чем кивок, но не совсем поклон. Все туземцы вставали и склоняли головы в ответ. Некоторые выкрикивали приветственные фразы, и он их повторял, передавая тот же ритмичный свинг на конце предложения, что повергало толпу в экстаз. Женщины поднимали детей, протягивали их к нему; мужчины отложили ножи. Между темнокожим мужчиной и туземцами началась игра - кто-нибудь выкрикивал фразу, а мужчина ее повторял. Какой бы сложной она ни казалась. Лакаши раскачивались из стороны в сторону, счастливые и довольные, а мужчина отвесил им более низкий поклон, означавший, что все замечательно, но пора вернуться к работе.

        - Доктор Сингх, как я полагаю?  - проговорил он, обходя вокруг костра, и протянул Марине руку. Он был одет в брюки цвета хаки и голубую хлопковую рубашку, изрядно потертые.  - Томас Нкомо, рад познакомиться.
        Английский был явно не первым языком доктора Нкомо, и очень музыкальным. Марина заподозрила, что он учился говорить по-английски с помощью пения.

        - Я тоже рада,  - ответила она, пожимая его длинную, тонкую руку.

        - Доктор Свенсон сообщила нам, что вы приедете с ней сюда. Я хотел поздороваться с вами прошлой ночью, но из-за общего ликования не смог даже приблизиться к пристани. Все бурно вас приветствовали.

        - Не думаю, что они приветствовали именно меня.
        Как доктор Свенсон могла ему сообщить, что вернется с ней?

        - Лакаши любят, когда что-то происходит. Они всегда ищут повод для праздника.
        Между тем туземцы уселись и наблюдали за их беседой, словно это была театральная постановка.
        Марина кивнула в их сторону:

        - Вы замечательно говорите на их языке.
        Томас Нкомо засмеялся:

        - Я попугай. Возвращаю им то, что они мне бросают. Так я учусь. Многие из них немного понимают португальский - сюда приплывают торговцы, либо они сами плавают в Манаус. Но я пытаюсь говорить на языке лакаши. Когда речь идет о языках, не следует робеть и стесняться.

        - Я даже не знала бы, как и начать.

        - Для начала надо просто открыть рот.

        - Вы понимаете лакаши?
        Он пожал плечами:

        - Я знаю больше, чем мне кажется. Тут я живу уже два года. Достаточно времени, чтобы научиться чему-то.
        Два года?!
        За густой завесой листьев Марина различила очертания хижин, смутные контуры цивилизации.
        Что это за оазис, где люди могут жить годами?

        - Так вы работаете с доктором Свенсон?
        Наверняка мистер Фокс знал, но не сказал ей, что компания «Фогель» платит за работу над новым препаратом и другим докторам.

        - Я работаю с доктором Свенсон,  - подтвердил он, но фраза прозвучала так, словно ее произнес попугай. Он либо не понял вопроса, либо сам не верил собственным словам. Тогда он добавил: - Наши сферы исследований пересекаются. А вы? Доктор Свенсон сказала нам, что вы сотрудница «Фогель». Какая у вас тема?

        - Холестерин,  - ответила Марина и подумала, что в этом тропическом лесу никто и никогда не думал о своем холестерине и не нуждается в ее исследованиях. Тут главное - не наступить на ядовитую змею.  - Я работаю в группе, которая выполняет широкомасштабные лабораторные тесты со статинами нового поколения.
        Томас Нкомо сложил свои длинные, элегантные руки, прижав к губам кончики пальцев, и печально покачал головой. На темной коже ярко сверкнуло золотое обручальное кольцо. При виде его огорчения лакаши, не перестававшие наблюдать за ним, теперь подались вперед и запереживали.
        Прошло довольно много времени, прежде чем он снова заговорил:

        - Значит, вы приехали из-за нашего друга.
        Марина озадаченно заморгала.
        Из всех докторов, приезжавших сюда до нее, вероятно, лишь один занимался холестерином.

        - Да.
        Доктор Нкомо вздохнул и опустил голову.

        - Я как-то не связывал это с вами, но конечно, конечно. Бедный Андерс. Нам так его не хватает. Как там его жена Карен и мальчики?
        Кар-рон - вот так он произнес ее имя.
        Конечно, невероятно, чтобы Карен приехала сюда.
        И все-таки Марине захотелось, чтобы она оказалась тут и увидела страдание на лице доктора Нкомо, чтобы лично приняла такое грациозное сочувствие.

        - Она хочет, чтобы я все выяснила. Мы почти ничего не знаем об обстоятельствах смерти Андерса.
        Томас Нкомо сгорбился.

        - Не знаю, что и сказать. Как ей это объяснить? Мы надеялись, что он поправится. В джунглях люди болеют очень сильно, лихорадка - самая распространенная вещь. Я сам из Дакара. В Западной Африке, скажу я вам, очень молодые умирают внезапно, а очень старые умирают медленно. Но люди среднего возраста, такие здоровые мужчины, как Андерс Экман, справляются с болезнями,  - он прижал ладонь к сердцу: - Я доктор. Я не ожидал.
        Словно в ответ на такое эмоциональное шоу лакаши вдруг встали, собрали детей и ножи. Быстро сложили белье и хворост в корзины, и уже через минуту последний из них скрылся в джунглях.
        Томас Нкомо озадаченно взглянул на небо:

        - Нам пора уходить, доктор Сингх. Скоро начнется сильная гроза. У лакаши потрясающее метеорологическое чутье. Пойдемте со мной, я покажу вам лабораторию. Вы поразитесь, увидев, что мы делаем в наших примитивных условиях.
        С запада уже ползла грозовая туча, в текстуре воздуха что-то внезапно переменилось. Доктор Нкомо положил руку на спину Марины.

        - Пожалуйста, пойдемте,  - сказал он, и они торопливо пошли туда, где Марина еще не была.
        Птицы стремительно проносились над водой и ныряли в верхний ярус леса. Мелькали еще какие-то незнакомые Марине существа. Потом ярко, словно ядерный взрыв, сверкнула молния, и через долю секунды последовал разряд грома, способный расколоть пополам землю.
        И, поскольку это неразлучная троица, хлынул ливень!
        Ослепленной молнией и оглушенной громом Марине внезапно показалось, что она сейчас утонет, вот так, стоя во весь рост.
        В Манаусе ей приходилось не раз убегать от грозы.
        Она находила где-нибудь укрытие еще до того, как начинался ливень. Но в джунглях надо родиться, чтобы уметь в них бегать - тут легко сломать ногу, споткнувшись о лианы или корни, а намокшая земля мгновенно делается скользкой, словно ее полили маслом.
        Лакаши давно скрылись вместе с птицами и теми неизвестными зверьками, все сидели в своих хижинах, гнездах и норах. Только Марина и доктор Нкомо медленно шли по неровной тропе. Каждая капля дождя ударялась о землю с такой силой, что подскакивала кверху. Казалось, что земля кипит.
        Марина пыталась размеренно дышать в потоках воды и хотела схватиться за ветку.
        Доктор Нкомо постучал своим длинным пальцем по ее руке.

        - Простите меня, но вы напрасно так делаете,  - громко сказал он.  - Никогда не знаешь, что там прячется в коре. Лучше не дотрагивайтесь до веток.
        Марина тут же разжала пальцы и кивнула, подставила ладони под дождь и помыла их.

        - Я как-то прислонился к дереву, и меня укусил в плечо муравей-пуля, прямо сквозь рубашку,  - продолжал доктор Нкомо, перекрикивая шум грозы.  - Возможно, он знаком вам по роду Рагаропега.
        Он снял очки, бесполезные под дождем, и сунул в карман рубашки.

        - Всего один муравей, с мой ноготь величиной, но я неделю провалялся в постели. Жаловаться нехорошо, но боль была такая, что я до сих пор ее помню. В ваших краях ведь нет таких муравьев?
        Марина вспомнила кузнечиков и жаворонков, кроликов и оленей - диснеевских персонажей, обитающих на зеленых лугах ее родного штата.

        - У нас не водятся муравьи-пули.
        Она промокла до нитки, волосы прилипли к голове и плечам, ноги разъезжались на скользкой тропинке, по которой неслись потоки воды.
        Вдруг между раскатами грома раздался пронзительный свист. Они с доктором Нкомо решили, что им просто почудилось. В джунглях часто разыгрывается воображение, особенно в разгар грозы.
        Они остановились и прислушались.
        Свист повторился.
        Марина повернула голову и обнаружила слева от себя столб, который она сначала приняла за ствол дерева. Приглядевшись, она увидела четыре столба, точнее сваи, а в пяти футах над головой - настил с крышей из пальмовых листьев. Четверо лакаши перегнулись через край настила и смотрели на них.
        Доктор Нкомо поднял голову, помахал им, и все четверо помахали в ответ.

        - Это приглашение,  - сказал он Марине.  - Мы поднимемся к ним, да?
        Марина едва расслышала его слова из-за воды, налившейся в уши.
        Она первая залезла наверх.
        В просторной комнате - доме лакаши - было удивительно сухо, если принять во внимание отсутствие боковых стен. Правда, крыша была на несколько футов шире, чем настил, и свисала со всех сторон.
        Марина и доктор Нкомо невольно поглядели наверх, восхищаясь таким барьером между ливнем и ними.
        На полу сидела женщина и каким-то сложным способом сплетала между собой три очень длинных пальмовых листа - делала «сменную черепицу» для их крыши. Она так погрузилась в работу, что, казалось, не замечала появления гостей.
        Но Марина была уверена, что за минуту до этого она тоже глядела на них с настила.
        Шум воды, барабанящей по пальмовым листьям, был бесконечно приятнее, чем шум воды, бьющей по твоей голове, и Марина была благодарна той женщине за ее работу. Двое мужчин, тридцати или пятидесяти лет, подошли к доктору Нкомо и похлопали его по груди и спине. Хлопки были более сдержанными и почтительными, чем вчерашние, когда здоровались с Истером.
        Потом, неумолчно болтая между собой, они подержались за пряди намокших Марининых волос, бросили быстрый взгляд на ее уши и оставили ее в покое. Толстая женщина лет шестидесяти-семидесяти рубила кучку белых корней - прямо на полу и таким же ножом, каким недавно долбили лодку мужчины. Поскольку мужчин было двое, на полу лежал и второй такой нож. Прыщавая девочка-подросток с обкусанными ногтями бесцельно шарила глазами по комнате, словно искала телефон. Мимо Марины пробежала девчушка двух-трех лет, одетая в уменьшенную версию платья-рубашки из грубой ткани, которые носили все женщины лакаши. Голый годовалый малыш быстро полз по полу.
        Марина прикинула его скорость и оставшееся расстояние до края, тут же метнулась к нему через комнату и схватила мальчугана за ножки, когда его левая рука уже повисла в воздухе.

        - А-а-а!  - засмеялись лакаши.
        Марина посмотрела через край, где вода Ниагарским водопадом лилась с крыши на лианы и в земляную яму. Она взяла малыша поперек живота и отнесла на середину комнаты. Малыш тоже улыбался.
        В чем же курьез?
        В том, что она искренне думала, что ребенок упадет с настила, как недавно думала, что Истер никогда не вынырнет на поверхность реки? Неужели лакаши обеспечивали себе таким образом разумное потомство, позволяя неосторожным детям падать и разбиваться?
        Она взяла ребенка под мышки и посмотрела на его лицо.
        Он был более тщедушным, чем средний ребенок в США, но очень здоровым; он брыкался ножками и смеялся от удовольствия. Трехлетняя девчушка перестала на минуту бегать, схватила бесхозный нож и стала бить им в пол возле пожилой женщины. Тем временем младенец пустил на Марину обильную струю, намочив ее и без того промокшую рубашку.
        Мужчины захохотали еще громче, а женщины более сдержанно. Они качали головой, дивясь на глупых иностранцев, которые даже не знают, как правильно держать младенца. Нож девчушки застрял в доске пола; запыхтев, она с трудом вытащила его и воткнула снова в шести дюймах от спины пожилой женщины.

        - Вы можете забрать у ребенка нож?  - спросила Марина у доктора Нкомо.
        Доктор Свенсон, несомненно, стала бы настаивать на уважении к природному порядку вещей, при котором дети падали с настилов и калечились, а трехлетние дети опасно играли с ножом, ведь этот порядок когда-нибудь поможет им прокормить себя. Эти дети и до приезда Марины обходились без серьезных травм. Они будут благополучно жить и после отъезда доктора Свенсон и ее экспедиции.
        Но доктор Нкомо все-таки с готовностью забрал нож из неумелых рук девчушки и отдал его кому-то из мужчин. Девчушка уткнулась носом в пол и зарыдала. Женщина, плетущая «черепицу» для крыши, встала и что-то сказала доктору Нкомо, показав на Марину и на него. Девочка-подросток подошла и забрала малыша.

        - Я сделала что-то не так?  - спросила Марина.

        - Она что-то сказала про вашу одежду,  - ответил он.  - «Одежда» - единственное слово, которое я знаю. Впрочем, я не очень уверен.
        Пожилая женщина тяжело поднялась с пола и стала расстегивать на Марине рубашку. Марина покачала головой и схватила ее за пальцы, но женщина просто дождалась, когда Марина уберет руки, и продолжала свое занятие. Ее прикосновения были терпеливыми и настойчивыми.
        Марину не беспокоило, что ее грязная, промокшая рубашка пропиталась еще и детской мочой, но объяснить это никак не могла. Она отошла назад, женщина последовала за ней. Она была немного ниже Марины, как все лакаши, и Марине осталось лишь смотреть на пробор в ее седых волосах и на длинную косу.
        Живот женщины прижался к бедрам Марины, большой и твердый.
        Внезапно Марина обратила внимание, что у старухи тонкие руки и худое лицо. Торчал только живот.
        Тем временем Марина все отступала и отступала, и вот уже ей грозила опасность свалиться с помоста. Она остановилась, раздумывая, как ей выпутаться из этой ситуации, а женщина продолжала возиться с пуговицами, толкая ее животом. И тут Марина почувствовала, как в животе брыкается ребенок.

        - Господи,  - пробормотала она.

        - По-моему, она хочет выстирать вашу рубашку,  - сказал доктор Нкомо, изрядно смущенный.  - Когда они что-то задумают, их уже невозможно остановить.

        - Она беременная. Я почувствовала, как ребенок бьет ножками,  - сообщила Марина. Ребенок брыкнул еще раз, словно радуясь такому признанию.
        Женщина подняла лицо к Марине и покачала головой, словно говорила: «Дети, что с ними поделаешь?»
        На ее лбу лежали глубокие морщины, шея обвисла. На переносице возле глаза темнела плоская родинка неправильной формы, возможно, меланома.
        Расстегнув пуговицы, женщина помогла Марине снять рубашку.
        Что сказал бы по этому поводу Андерс?

«Их яйцеклетки не стареют, понимаешь?»
        Сколько детей родила эта женщина, сколько их в этом доме на сваях? Девчушка, у которой отобрали нож? Женщина, плетущая крышу? Мужчины, дожидающиеся, когда можно будет снова долбить лодку?
        Подошла другая женщина и маленькой, не очень чистой тряпкой обтерла руки и спину Марины, обтерла ее живот и шею.
        Дотронулась до лифчика и что-то сказала старушке.
        Та буквально уткнулась носом в ложбинку между грудями и внимательно рассматривала кружевную отделку белых чашечек.
        Доктор Нкомо взял на руки девчушку, деликатно повернувшись спиной к Марине, а мужчины-лакаши скрестили на груди руки и с интересом следили за происходящим.
        Марину не волновало ни то, ни другое.
        Ее ударил ножкой ребенок, матери которого было не меньше шестидесяти, а то и все семьдесят.
        Девочка-подросток встала перед Мариной и подняла кверху руки.
        Марина не сразу сообразила, что это не игра, а инструкция, и тоже подняла руки. Девочка явно намеревалась надеть на Марину платье-рубашку, но это у нее не получалось из-за их разницы в росте, и Марина натянула его сама.
        В это время одна из женщин стащила с нее брюки и стала обтирать ее ноги. Марина покорно перешагнула через брюки, и их унесли.
        Теперь Марина была одета, как все женщины-лакаши, в просторное платье-рубашку, достаточно широкое, чтобы в нем можно было проходить всю беременность. У лакаши платья были рассчитаны на материнство.
        Без «молний» и пуговиц Марина выглядела как остальные женщины - кандидатом в сельский дом для умалишенных.
        Марине платье оказалось значительно коротко; женщины показывали пальцем на ее колени и смеялись, как будто в этом было что-то скандальное.
        Потом они сели на пол.
        Марина села с ними и опять положила руку на живот женщины, дожидаясь, когда снова зашевелится ребенок.
        Тем временем та, что плела крышу, зачесала волосы Марины назад и заплела их туже, чем когда-то заплетала их Маринина мать. Девочка-подросток откусила зубами перо пальмового листа и перевязала кончик косы.
        Под рукой Марины плавал плод.
        Судя по всему, срок беременности составлял около шести месяцев.
        Марина сообразила, что не дотрагивалась ни до одной беременной с тех пор, как переменила профиль обучения.
        Неужели такое возможно?! В конце концов, все те бесчисленные животы, которые она трогала во время интернатуры,  - как она могла их забыть?

        - Вы ведь знали о лакаши и о том, почему здесь работает доктор Свенсон. Андерс вам писал?  - спросил доктор Нкомо.
        Девчушка играла его очками, играла осторожно, просто складывала и распрямляла дужки.

        - Писать-то писал, но мне как-то не верилось. Совсем другое дело, когда все видишь свои глазами.

        - Вы правы,  - согласился доктор Нкомо.  - Я читал работы доктора Свенсон, но все равно очень удивился. Я очень много думал о репродуктивных особенностях москитов и недостаточно много о репродуктивных особенностях женщин. Знаете, что говорит моя супруга? Что если мы будем медлить и дальше с рождением ребенка, ей придется приехать сюда и жить у лакаши, чтобы забеременеть.
        Марина потрогала тупую косу и попыталась сделать ее более рыхлой, чтобы не заболела голова.

        - Я думала, что вы проводите исследования вместе с доктором Свенсон.

        - Ах,  - вздохнул доктор Нкомо, отбирая очки у девчушки (та опять зарыдала от огорчения).  - Мы работаем вместе, но у нас разные сферы исследований. Они совпадают лишь частично.
        Их хозяева внимательно следили за разговором и поворачивали голову то к Марине, то к доктору Нкомо, словно наблюдая игру в теннис.

        - Что вы изучаете, доктор Нкомо?

        - Пожалуйста, называйте меня Томас. Можно сказать так: в центре моего внимания находится нецелевая токсичность лекарственного препарата; правда, в данном случае, он не токсичен. В препарате выявлены и другие полезные свойства, не связанные с фертильностью.
        Марине хотелось спросить, каковы другие полезные свойства препарата и кто оплачивает его исследования, но в этот момент на настил взобрался Истер, такой мокрый, словно только что искупался в реке. На его лице была паника, и Марина догадалась о ее причине.
        Он был уверен, что она погибла.
        Его глаза быстро обшарили комнату, скользнули мимо нее и ненадолго задержались на Томасе Нкомо.
        Истер хотел уже спускаться вниз, и она поскорее встала.
        Поняв, что это она - в таком платье и с заплетенными в косу волосами,  - он одним махом одолел последние ступеньки лестницы. Его футболка растянулась от дождя, колени были измазаны грязью. Он принялся хлопать по ее рукам, бедрам, спине и не мог остановиться.
        Ведь она была его подопечной, и он ее потерял…
        Лакаши кивали, цокали языком и тыкали в него пальцем, но Истер не смотрел в их сторону, и они затихли.
        Бесполезно дразнить глухого, если он не смотрит на тебя.

        - Дождь заканчивается,  - сообщил Томас, выглянув за край крыши.  - Может, даже перестал совсем, просто с деревьев течет вода. Мне всегда трудно определить разницу между дождем и его остатками, задержавшимися в кронах деревьев.

        - Я готова промокнуть еще раз.  - Марина обняла за плечи Истера.
        Она думала о его ящике, ручках и перьях, о письме Андерса, обращенном ко всему миру.

        - Тогда пошли,  - Томас отвесил серию низких поклонов всем обитателям жилища.

        - Как сказать «спасибо»?

        - Насколько мне известно, такого слова у лакаши не существует. Я многим задавал этот вопрос, и никто мне не дал ответа.
        Марина поглядела на радушных хозяев, а те уставились на нее, словно надеялись, что она что-нибудь придумает.

        - Как по-португальски?

        - Обригадо.

        - Обригадо,  - сказала Марина беременной женщине; на лице у той ничего не отразилось.
        Марина опять положила руку на ее живот, но ребенок затих.
        Истер дернул ее за подол, ткнул пальцем в свою рубашку и показал на Марину.
        Она окинула взглядом комнату.
        Там были натянуты несколько гамаков, на полу лежали стопки одеял и одежды, стояли корзины с корнями или с ветками, но рубашки и брюк нигде не было видно.
        Говоря по правде, если бы он не напомнил про ее одежду, она бы так и ушла - настолько ее поразило увиденное.
        Она покачала головой.
        Тогда Истер подошел к беременной, взялся пальцами за свою рубашку и показал на Марину.
        Женщина, казалось, даже не понимала, чего он требует.
        Марина устроила пантомиму с расстегиванием пуговиц, но та снова лишь пожала плечами.
        Томас произнес слово «баса» или «баси», по его представлениям, означавшее одежду, но получил в ответ такое же бесстрастное выражение, как и на «спасибо» по-португальски.
        Он взял в горсть собственную рубашку и показал на Марину.
        Женщина помоложе снова села на пол и продолжила плести и вязать узлы из пальмовых листьев, словно в доме не было никаких посетителей. Девочка-подросток стала ей помогать с самым невинным видом. Малыша положили на пол, дали ему кусок пальмового листа; он сунул его в рот и стал сосать, довольный жизнью.

        - Кажется, вас обокрали,  - заметил Томас.

        - Я осталась без одежды?  - Марина не могла поверить, что такое возможно.
        Истер прошелся по комнате и начал рыться в куче белья на полу. Один из мужчин отвесил ему оплеуху.

        - Это плохо,  - сказала Марина.  - Я не знаю, где мой багаж.

        - Сумка, с которой вы приехали из Манауса?  - спросил Томас.  - Разве она не была с вами в лодке?
        Она повернулась к нему.
        Платье внезапно показалось ей очень тесным и коротким.

        - Да, конечно, была. Но когда начались все эти огни и крики, а туземцы полезли из воды в лодку… Потом я увидела, что доктор Свенсон идет по пристани. Мне было некогда задерживаться на лодке и искать мою сумку.

        - Конечно,  - согласился Томас.
        Он не произнес ни слова ободрения, как сделал бы на его месте кто-нибудь другой. Не сказал ей, что деревня маленькая и ее сумка никуда не денется. Девочка-подросток встала и ударила ладонями по ладоням Истера. Подошла трехлетняя малышка и сделала то же самое.

        - Нам пора уходить, доктор Сингх,  - сказал Томас.

        - Пожалуйста, зовите меня Марина,  - сказала она.
        К своему удивлению, она необычайно расстроилась из-за такой незначительной потери.



        Восемь

        Марина жила в джунглях уже неделю, когда узнала, что доктор Ален Сатурн, которого она мысленно окрестила «первым доктором Сатурном», берет с собой Истера и отправляется на лодке в торговый пост, чтобы отправить там письма. (Торговый пост находился в двух часах плавания по реке. Собственно, это был не торговый пост, а большая деревня, где жили индейцы жинта. За небольшие деньги они хранили у себя письма и деньги, пока мимо не проплывал какой-нибудь торговец из Манауса, а это случалось регулярно. За более высокую плату торговцы лично отправляли письма по почте, а не бросали их в почтовый ящик,  - немаленькая услуга, ведь письма уходили на Яву, в Дакар и Мичиган, а торговцы не привыкли выстаивать длинные очереди в почтовых отделениях.) Перед такой поездкой все, кроме доктора Свенсон, бросали работу, а после ленча на какое-то время уединялись и писали письма.
        Доктор Буди дала Марине три голубые аэрограммы из своего обширного запаса, а Ален Сатурн обещал снабдить ее марками.
        Марина, чья сумка так и не нашлась, провела эти семь дней в платье лакаши, хотя какой-то неведомый благодетель дал ей идентичное второе платье - то ли из чувства вины, то ли из сострадания.
        Нэнси Сатурн, «вторая доктор Сатурн», дала ей две пары нижнего белья, а Томас Нкомо - нераспечатанную зубную щетку.
        Тихонько и незаметно он сунул щетку ей в руку. И Марина тогда поняла, что это был едва ли не самый желанный подарок за всю ее жизнь!

        - Вот почему я стараюсь не давать никому лодку,  - проворчала доктор Свенсон, оглядывая опустевшую лабораторию.  - Стоит лишь объявить, что она отплывает, как все разбегаются по углам с ручкой и бумагой, забыв про работу.
        Но забыть про работу было невозможно, поскольку, кроме нее, тут ничего и не было.


        Марину посадили в углу лаборатории и поручили делать тесты на стойкость препарата при нагреве и на свету. Как и Андерс, она привыкла работать с мельчайшими порциями вещества, с молекулами, так что новое задание было в рамках ее прежнего опыта. Данных было столько, что хватило бы на годы работы, и она заподозрила, что доктор Свенсон решила нагрузить ее делами. Не исключала она и того, что окружающие давали ей уже решенные проблемы, чтобы успокоить ее или проверить ее компетентность. Ведь они проводили опыты на мышах и явно проверяли и без нее концентрацию препарата в крови!
        Вместе с тем она понимала, что если будет сидеть в своем углу и работать с тем материалом, какой ей дадут, она скорее сможет реально оценить, насколько далеко еще до первой эффективной дозы.
        Время от времени она общалась с доктором Буди - та ведала клиническими исследованиями - и спрашивала о работе с кровью лакаши.
        Теперь она понимала, как нелепо звучали тогда, в ресторане, ее вопросы о том, на каком уровне находятся исследования. Работая здесь, она получила возможность оценить все самой, а именно этого и хотел от нее мистер Фокс.
        Да и вообще, что ей тут делать без работы, как коротать время?!
        Джунгли с их пронзительными воплями, где кто-то постоянно кого-то пожирает, с гниющими грудами листьев совсем не годятся для прогулок.
        Два парня-лакаши мечтали выучить английский и немецкий и стать туристическими гидами в центре «Эколодж» в сотнях миль отсюда. Они сплавляли в Манаус бревна и с надеждой глядели на круизные суда. В деревне у жинта они встречали натуралистов и с готовностью вели неуемного доктора в глубину джунглей, стороной от набитых троп, туда, где полуденный свет с трудом пробивался сквозь густую листву. Располагая скудным ресурсом слов на четырех языках, парой глянцевых путеводителей, определителем птиц, где на фронтисписе было напечатано имя «Андерс Экман», и неограниченным запасом жестов, они устраивали экскурсии в джунгли, показывали ей крошечных лягушек с неоновой раскраской, чья слизистая кожа содержала достаточно яда, чтобы убить двадцать человек.
        Все натуралисты потом признавались, что уже через восемь минут были готовы отдать все, что имели, чтобы благополучно выбраться из джунглей…
        Иногда к концу дня генератор не выдерживал перегрузок, и в лаборатории гасло электричество (за исключением резервных генераторов, которые поддерживали арктическую температуру в морозильных камерах, где хранились образцы крови).
        Тогда жара гнала всех докторов, кроме доктора Свенсон, в реку, хотя там было еще хуже, чем в джунглях: в мутной взвеси было невозможно определить, кто к тебе подплывет.
        Когда они медленно заходили в воду, стараясь не издавать шума, привлекающего хищников, они беседовали не о паривших над ними красивых бабочках величиной с носовой платок, а о микроскопической рыбке кандиру, умеющей забираться по мочеиспускательному каналу внутрь человека - с катастрофическими последствиями.
        Марина, не имея выбора, плавала в своем платье и считала, что одновременно его стирает. Они остерегались водяных змей, чьи головы торчали над поверхностью реки, словно крошечные перископы, и вспоминали о летучих мышах-вампирах, которые запутывались коготками в москитных сетках над койками. В воде никто долго не задерживался, даже доктор Буди - в девичестве она была чемпионкой по плаванию у себя в Индонезии.
        Для развлечений, не связанных с природой, имелись старые научные журналы и старый комплект журнала New Yorkers, но самые интересные материалы так затерлись, что не поддавались прочтению. Еще у доктора Свенсон было многотомное собрание сочинений Диккенса в твердой обложке. Каждый том был обернут в плотный пластик и перевязан бечевкой. Она выдавала книги докторам, а потом выборочно проверяла, чистыми ли их держали руками. В пластиковой обертке каждой книги лежала палочка корицы - когда-то ей сказал доктор Рапп, что муравьи боятся запаха корицы.
        Доктор Свенсон была уверена, что с нынешней цивилизацией покончат именно муравьи.
        Единственной альтернативой кратким и жалким развлечениям - ходьбе, плаванию и чтению - для доктора Свенсон и доктора Сингх, доктора Нкомо и доктора Буди, а также для двух докторов Сатурн была лаборатория.
        Она же слегка напоминала казино Лас-Вегаса.
        Там они проводили время без календаря и часов.
        Работали, пока не давал о себе знать голод, делали перерыв и ели - открывали банку абрикосов и банку тунца.
        Они работали до отупения, а потом возвращались в свои хижины, стоящие кружком позади лаборатории, словно бунгало в летнем лагере для девочек «Копье и Вигвам», и ложились на узкие койки. Перед сном читали кусочек из Диккенса. К концу первой недели Марина добралась до половины «Крошки Доррит». Из всех утраченных вещей она больше всего жалела о книге Генри Джеймса.
        Что до лакаши, то они терпеливо переносили постоянное измерение и взвешивание, позволяли регистрировать свои менструальные циклы, брать у детей кровь на анализ.
        Доктор Свенсон пользовалась их доверием и вспоминала о бесконечных уговорах и подарках, которые когда-то требовались даже при самых общих обследованиях.

        - Я укротила их,  - говорила она, употребляя именно этот глагол.  - Мы с доктором Раппом много сделали для того, чтобы завоевать их доверие.
        Но если она приучила их терпеть ее исследования, то друзьями они не стали.
        Лакаши редко делились с учеными своей сушеной рыбой и корнями маниоки. Угощение незавидное, но таков первый урок в любом «Введении в антропологию»: главный символ гармоничного сотрудничества - общая пища.
        А доктор Свенсон строго запрещала своим сотрудникам делиться едой с лакаши. Она считала, что банка арахисового масла вреднее для традиционного уклада, чем телевизор.
        Так что, возможно, нежелание лакаши предлагать чужим свой хлеб было лишь пассивной местью.
        Только Истер ел с обоих столов, точнее, из обоих котлов.
        Лакаши не стучались в дверь лаборатории, чтобы пригласить ученых на свои танцы до трех утра, которые они устраивали по каким-то своим мотивам. Не предупреждая никого, они время от времени куда-то уходили все вместе, оставляя за собой зловещую тишину. Возвращались через двенадцать часов - умиротворенные, с красными глазами и в коллективном похмелье. Даже от детей пахло каким-то особым дымом, и они как столбики сидели на берегу реки, глядя прямо перед собой, и не расчесывали укусы насекомых.

        - Мы называли это раньше «поиск видений», «вижн квест», в честь коренных жителей Америки,  - сказала доктор Свенсон, когда Марина в панике прибежала в лабораторию и спросила, что случилось с лакаши. Тогда она прожила в лагере всего три дня, как вдруг все туземцы исчезли, как в фильме ужасов.  - Это было идеальным определением того, чем они занимаются. Но сейчас появились видеоигра с таким названием и клич у кучек постаревших недорослей, пытавшихся легитимизировать свою тягу к психоделическим веществам. Теперь у меня нет этому названия. Я просыпаюсь, вижу, что они ушли, и думаю: «Ох, опять пришло время».

        - Вы когда-нибудь уходили с ними?  - поинтересовалась Марина.
        Доктор Свенсон трудилась над сложной формулой, записывала цепочки чисел в свой блокнот со спиральным скреплением, но охотно продолжила разговор.
        Лаборатория располагала компьютерами, но из-за непредсказуемого электричества и чудовищной влажности, которая периодически выводила из строя генераторы, все важные расчеты выполнялись вручную.

        - Сейчас с ними никто не ходит. Кажется, только доктор Рапп получал их приглашения. Теперь лакаши просто уходят среди ночи, когда мы спим. Удивительные люди, я больше нигде не видала таких, как они! То орут, как буйволы, то умеют неслышно пройти всем племенем даже по сухому лесу, так, что не треснет ни одна ветка.
        Марина еще немного подождала ответа на свой вопрос, но доктор Свенсон уже углубилась в свои математические расчеты.
        Ей пришло в голову, что такие беседы и были причиной, по которой Бовендеры так старались оградить доктора Свенсон от общения с другими. Общение было ничем иным, как длинной, скучной светской беседой за обедом, когда каждый вынужден поддерживать разговор с соседом по правую и левую руку.

        - Но вы-то ходили?
        Доктор Свенсон на миг подняла голову, словно удивляясь, что Марина еще здесь.

        - Конечно, ходила, когда была моложе. Тогда это казалось увлекательным, словно мы открыли нечто сокровенное, коренное в идентичности народа. Это было очень важно для доктора Раппа, для всей микологии. Я вспоминаю сейчас тех студентов, парней с Парк-авеню, и Гайд-парка, и Бэк-Бей, которые проводили свои предыдущие каникулы в Хэмптонсе на Лонг-Айленде и ели мороженое, а тут шли в джунгли, готовые переварить все, что им дадут. Когда они открывали рот и закрывали глаза, можно было подумать, что лакаши их причащают. Вообще-то, этот ритуал мог бы стать потрясающей темой для междисциплинарных исследований по биологии, антропологии и мировым религиям. Например, мне, студентке с медицинским профилем, было интересно наблюдать, сколько может жить человеческий организм при таком замедленном сердцебиении. У большинства из них пульс не превышал двадцати четырех ударов в минуту. Как-то я захватила с собой тонометр и через каждые двадцать минут измеряла давление у лакаши и студентов, когда они были без сознания. Измеряла в течение пяти часов. Их диастолическое давление мерцало почти на уровне смерти. Я делала это
просто из любопытства, но если бы могла собрать контрольную группу из преданных науке людей, то со временем получилось бы важное исследование.

        - А вы…  - Марина замялась, не зная, как сформулировать свой вопрос.

        - Да, конечно, я тоже участвовала, но микология меня никогда не увлекала. Мне было интереснее наблюдать со стороны и записывать наблюдения. А уж ботаники пускай сами описывают свои «улеты». В этом отношении я здорово помогала доктору Раппу. До меня у него не было аспирантов, готовых воздержаться от эксперимента. А я была рада служить науке. Реальной проблемой были сами лакаши. Когда женщины поняли, что я больше не собираюсь участвовать в улете, они стали складывать возле меня всех детей. Я быстро пресекла это дело.

        - Дети тоже участвовали?

        - Вероятно, это противоречит вашим представлениям о родительском долге. Вы бы предпочли, чтобы я остановила тех неразумных матерей, наставила их на путь истинный. Увы, я не была с вами знакома в те годы…

        - Все в порядке. Сейчас меня интересует другое,  - проговорила Марина - и не покривила душой.
        Она уже убедилась, что дети-лакаши необычайно жизнеспособны, словно сделаны из титана. Они едят любые ягоды, падают с деревьев, плавают рядом с пираньями, их кусают ядовитые пауки - а им хоть бы что! Так что регулярное потребление галлюциногенов ничего бы не убавило и не прибавило…

        - Но когда вы «улетали», вам нравилось это состояние?  - Марина посвятила всю юность учебе и верила пропаганде о вреде наркотиков, а ее профессор, ее кумир проводила выходные на Амазонке и ела грибы!
        Поэтому она считала себя вправе спросить, хотя бы задним числом: было ли это ей приятно?
        Доктор Свенсон сняла очки и потерла кончиками пальцев переносицу:

        - Я все еще надеюсь, доктор Сингх, что вы, как личность, значительнее, чем кажетесь. Вы мне почти нравитесь. Однако вы зациклены на самых низменных вопросах. Да, конечно, нам было интересно участвовать в ритуале. Для этого мы и приезжали сюда. Поначалу было страшновато - со всеми этими воплями и дымом. Вы получили некоторое представление об этом, когда приплыли сюда ночью. Только во время ритуала вы стоите в густой толпе, в огромной хижине со стенами. Конечно, узреть Бога интересно. Я серьезно сомневаюсь, что любая из наших западных религий способна показать Его мне, лично мне. Помнится, доктор Рапп после такого опыта ходил ошеломленный несколько дней, увидев что-то пурпурное, и потом продолжал участвовать в ритуале. Мы все были готовы к этому. Но, честно говоря, я терпеть не могу, когда меня тошнит, а это входит в ритуал лакаши. Это неизбежная часть программы. Организм не способен переработать такое количество яда без…  - доктор Свенсон закрыла глаза, словно вспоминая те впечатления, и сидела так очень долго.

        - Доктор Свенсон?
        Она подняла руку и покачала головой, отсекая дальнейшие вопросы.
        Потом побледнела, встала и быстро вышла за дверь.
        Ее стошнило на ступеньки.



«Дорогой Джим,
        Здесь нет ни у кого телефона. Подозреваю, что виной этому высокая влажность - враг всякой техники. Мне сказали, что в деревне, расположенной к западу от Манауса, в нескольких часах плавания от него (хотя все равно слишком далеко от нас), есть Интернет, но работает он только тогда, когда в течение двух недель нет дождя, то есть фактически не работает никогда. Второй телефон, который ты мне прислал, пропал сразу после моего прибытия к лакаши вместе с сумкой. Я плохой сторож своим вещам. Прошло уже много времени. Теперь, боюсь, ты уже считаешь, что я умерла. Надеюсь, почта сработает исправно, и ты быстро получишь мое письмо. Я живу здесь неделю, но это первая возможность его отправить. Нкомо сказал мне, что Андерс просто стоял на берегу с письмом в руке и высматривал проплывавшие мимо каноэ. Больше всего мне хочется сказать, чтобы ты не волновался за меня. Жизнь среди лакаши оказалась лучше, чем я ожидала. У меня есть уже небольшая работа в лаборатории, и я надеюсь, что со временем сумею разобраться в реальном положении дел. Все относятся ко мне по-дружески, но никто не спешит посвятить меня в свою
сферу исследований. Случаи беременности здесь просто невероятные, скажу я тебе! Возраст старших женщин трудно определить точно (доктор Свенсон начала записывать возраст детей пятнадцать лет назад), но некоторые беременные выглядят явно далеко за шестьдесят. Чем больше я вижу их, тем больше понимаю твой интерес к этому препарату, неважно даже, сколько еще времени уйдет на создание первых таблеток для людей».

        Марина исписала всю внутреннюю сторону аэрограммы и теперь не знала, как закончить письмо.

«С любовью» - не то слово, которое было принято между ними, хотя она не сомневалась в его уместности.
        С другой стороны, она не видела тут ничего особенного.
        Вот и написала: «С любовью, Марина».
        Помимо этого письма она сочинила краткие послания матери и Карен, где в основном оправдывалась, почему пишет так кратко.
        Ведь лодка скоро отплывала, и ей не хотелось никого заставлять ждать.
        Она обещала, что немедленно напишет подробные письма и будет хранить их до следующей оказии.
        Андерсу всегда не терпелось отправить письмо - об этом вспоминали все.
        Он ходил с Истером к реке, и они часами стояли на берегу и ждали, когда мимо них кто-нибудь проплывет, и тогда Андерс посылал мальчишку: тот плыл к лодке с письмом и деньгами.
        Доктор Буди вспоминала, что он пытался отправить письмо с каждой лодкой, в надежде, что одно или два попадут-таки домой к его жене.
        Но через некоторое время он был уже слишком болен, чтобы самому ходить к реке и стоять часами на солнце, и посылал одного Истера.
        Марина сразу поняла: Андерс, больной, писал письма жене. Истер не хотел оставлять надолго больного в одиночестве, ведь на этом притоке большой реки лодки проплывали редко, иногда раз в несколько дней. Вероятно, мальчик понимал ритуал передачи голубого конверта человеку в лодке. Но он не понимал, что такое письмо; он только знал, что Андерс писал и писал. Только-только он возвращался домой, а его друг посылал его снова, с очередным конвертом.
        Когда Марина обнаружила в своей койке голубой бумажный прямоугольник, аккуратно запечатанный и адресованный Карен Экман в Иден-Прери, она застыла, как образец крови на дне морозильной камеры. Она наклонилась через перила и с бьющимся сердцем посветила фонариком в ночные джунгли, рассчитывая увидеть убегающего Андерса…
        Впрочем, она быстро сообразила, кто доставил письмо. Для Истера эти голубые конверты были самыми драгоценными сокровищами и поэтому самыми лучшими подарками. К тому же он завладел ими в результате непослушания, на них лежал отсвет вины.
        Письма были такими секретными, что он не держал их в своем металлическом ящике. Отдавал он их медленно - через день, через пару дней; клал под подушку, под простыню, в Маринино платье.



«Я расскажу тебе о плюсах высокой температуры: она делает ТЕБЯ ближе. Я предпочел бы, чтобы она приводила меня домой. Раз или два это случалось. Но чаще ТЫ появлялась в 4.00, вытаскивала меня из койки, и мы гуляли по джунглям. Карен, ты знаешь ВСЕ о джунглях. Знаешь названия всех пауков. Ты ничего не боишься. И я ничего не боюсь, когда ты здесь. Позволь мне жить с такой температурой. В те часы, когда я здоров, мне гораздо хуже».

        Больше ничего.
        Может, эти письма Андерс просто не дописал - начал и забыл про них, а Истер подобрал их на полу, когда Андерс спал, и куда-нибудь спрятал. Из трех писем в двух было по несколько строк, а в третьем - лишь пара предложений.



«Как фамилия той пары, которая жила рядом с нами в доме на Пти-Кур? Я постоянно вижу их здесь и не могу вспомнить их имена».

        После приступа тошноты доктор Свенсон удалилась к себе, а когда вернулась, все закончили письма, кроме доктора Буди - та взялась за какую-то тему глобального масштаба. Она долго глядела на бумагу, потом на потолок, словно прикидывала, сколько ей потребуется слов, чтобы выразить свои чувства, и сколько места осталось для них на бумаге…
        После ленча доктор Свенсон вернулась как ни в чем не бывало, а когда Марина открыла рот, чтобы спросить о ее самочувствии, просто отмахнулась - мол, все нормально!  - не дожидаясь вопроса.
        Ален Сатурн встал перед доктором Буди и забарабанил пальцами по столу:

        - Заканчивайте.

        - Вы могли бы сообщить мне вчера, что хотите сегодня поехать,  - это была худенькая женщина неопределенного возраста; свои черные волосы она заплетала в косу на манер лакаши.
        Она сложила письмо втрое и провела языком по полоске клея.

        - Тут нет никаких событий,  - буркнул Ален.  - О чем можно так долго писать?
        Доктор Буди залезла в карман своего рабочего халата, достала несколько купюр и протянула доктору Сатурну вместе с конвертом.
        Затем без дальнейших разговоров взялась за работу.
        С ее преданностью делу, она была архетипом определенного сорта медиков в такой же мере, как раздражительный хирург или пьющий анестезиолог. В любой группе докторов всегда найдется такой или такая, чья машина будет уже стоять на парковке ранним утром, когда остальные сотрудники только приезжают, и за полночь, когда все уже разъедутся. Кто остановится в четыре утра возле комнаты сиделок, рассматривая кардиограмму, хотя не его очередь дежурить в выходные. Над кем посмеиваются украдкой другие доктора из-за отсутствия у него/нее личной жизни, но одновременно испытывают острую, иррациональную ревность.
        Доктор Буди убедительно играла эту роль, хотя тут не было ни больницы, ни парковки, ни пациентов.
        Хотя все ничего и не знали, кроме работы, доктор Буди все равно работала больше.
        Еще она сетовала, что прочла всего Диккенса.

        - Вы были когда-нибудь на Яве?  - спросил у Марины Ален Сатурн.  - Или где-нибудь в Индонезии?

        - Нет,  - ответила она.
        Марина шла за ним к пристани вместе с лакаши, даже не спрашивая себя, зачем это делает.
        Отъезд, приезд - она начинала ценить такие события.
        Свои брюки она уже видела на одном из туземцев, только он подвернул штанины. Ее рубашки и шляпы иногда проходили мимо нее, и с этим нельзя было ничего поделать.

        - Я считаю, что Буди больше подходит для тропиков, чем все мы. Этот воздух, эти запахи хорошо ей знакомы. Она редко глядит по сторонам, потому что для нее тут нет никакой экзотики.
        Доктор Сатурн развязывал узел на веревке, державшей понтонную лодку у берега, и лишь сильнее его затянул. Прибежал Истер и хлопнул его ладонью по плечу.

        - Вот, возьмите меня или Нэнси, жителей Мичигана. Для нас тут все гораздо тяжелее. Неважно, сколько мы здесь живем, как часто приезжаем - все равно мы никогда не акклиматизируемся до конца. Это место останется для нас чужим.

        - Доктор Свенсон родилась в штате Мэн, но не кажется тут чужой.

        - Доктора Свенсон никогда не нужно приводить в пример, если речь идет о том, как нормальные люди реагируют на окружающую среду.
        Какая-то крупная белая птица странного вида, с размахом крыльев как у птеродактиля, летела над рекой в их сторону. У нее была голая черная голова, длинный черный клюв и красная полоса вокруг костистой шеи. Они замерли при виде нее, пока она после крутого виража не скрылась в густой чаще.

        - Андерс сразу бы сказал, что это за уродец,  - заметил Ален Сатурн.
        Быстро перелистав страницы в книге Андерса, Беноит показал доктору Сатурну фотографию этой птицы, и тот одобрительно кивнул.

        - Аист ярибу,  - прочел он.
        Беноит, один из парней, которые мечтали о карьере в туризме, ребенком попал в миссионерскую школу, которая открылась на одном из ближайших притоков. Благодаря баптистам из Алабамы он научился читать и писать по-португальски, запомнил строки из Библии и мог их цитировать. Все эти навыки превратили его в самого несчастного члена своего племени.
        Марина подошла и взглянула на иллюстрацию.

        - Я принесла шляпы!  - сообщила Нэнси Сатурн, спускаясь к воде.  - У меня их две. Теперь вы можете плыть с нами.
        Она протянула Марине широкополую шляпу, а когда Марина застеснялась, доктор Сатурн взял шляпу у жены и надел Марине на голову. Разница в возрасте между супругами была больше, чем между мистером Фоксом и Мариной. Можно было предположить, что он когда-то был ее доцентом. В том, как жена наклонялась к мужу, когда тот говорил, Марина уловила сходство с тем, как она когда-то тянулась к доктору Свенсон. Во время вечерней беседы за бутылкой писко, виноградной водки, первый доктор Сатурн рассуждал о тропической медицине, а вторая доктор Сатурн доставала из кармана записную книжку и записывала его идеи. Она делала это потихоньку, и все могло остаться незамеченным, если б доктор Свенсон не спросила ее слишком громко, почему она не доверяет своей памяти. Доктор Свенсон не слишком жаловала вторую доктора Сатурн - считала ее незваной гостьей, хотя молодая женщина, ботаник с ученой степенью по здравоохранению, обладала прекрасной квалификацией. Ее научный профиль был явно самым близким к доктору Раппу.

        - Я никогда не полагаюсь на свою память, когда пью,  - ответила тогда Нэнси Сатурн.


        Истер повернул ключ зажигания, и мотор понтонной лодки зачихал и закашлял.
        Все лакаши подались вперед.
        Марину со всех сторон толкали голые по пояс туземцы в коротких штанах и беременные женщины с большими животами. Она разглядывала их уши, ожерелья из семян и зубов животных и внезапно поняла, что ей всю неделю не снилась Индия. Отец, исчезнувший из ее жизни много лет назад, снова пропал, и на миг она ощутила ту же пустоту и безнадежность, как во сне, когда она теряла его в толпе.
        Пока она размышляла, весь ли лариам вышел из ее организма, ее укусил в колено москит.

        - Прыгайте!  - велел Ален и сам прыгнул на палубу, сжимая в руке веревку. Лодку тут же подхватило течение и потащило от берега. Он повернулся и подал руку Марине: - Иначе через пять секунд на борту окажется все племя. Тут нерешительность воспринимается как приглашение.
        И точно - все лакаши уже приготовились к посадке.
        Беноит пробился вперед и прыгнул без разрешения. Он явно стремился куда-нибудь уехать. За ним последовала Нэнси. Еще двое лакаши прыгнули на лодку, но не успели они твердо встать на ноги, как Беноит спихнул их в воду. Тогда прыгнула и Марина, хотя за минуту до этого не собиралась никуда плыть.
        Прыгнула неуклюже, и Истер засмеялся.
        Она подошла к нему и положила руки ему на плечи. Каждую ночь они ложились спать отдельно - он в гамаке, она под сеткой на койке,  - и каждую ночь их будили его кошмары.
        Именно его, а не ее.
        Она вставала, брала его на руки и переносила к себе.
        Остаток ночи они так и спали на ее узком ложе.
        Через неделю они так привыкли спать вместе, что научились дружно переворачиваться на другой бок.


        Лакаши вошли в реку и поплыли - по-собачьи, с примесью элементов брасса.
        Марина глядела на темные головы, торчавшие из мутной воды, и думала, что и она бы плыла вот так, лишь бы чем-то заняться.
        Нэнси Сатурн сняла шляпу и помахала ею пловцам. Ее рыжеватые волосы были коротко острижены - она стригла себя сама. Она с энтузиазмом прокричала слова прощания - «гуд-бай» по-английски, «чау» по-португальски, а потом издала жужжащий звук, переходящий в писк, что на языке лакаши означало: «Я ухожу от тебя».
        После четвертого или пятого повтора пловцы развернулись и поплыли к берегу.
        Вряд ли они вообще намеревались догнать лодку.
        Истер самостоятельно управлялся с мотором - без доктора Свенсон.

        - Они хотят получить немножко внимания,  - заметила Нэнси и помахала удалявшимся лакаши.  - Если вы не обращаете внимания на то, что они делают, они продолжают это делать и дальше. Честно говоря, я не думаю, что они хорошие пловцы. Нельзя же утопить половину племени.

        - Из Нэнси мог бы получиться прекрасный социальный бихевиорист,  - сказал Ален Сатурн, обняв жену за плечи загорелой рукой.  - Она понравилась бы доктору Раппу. Когда Нэнси приехала сюда в первый раз, она увидела много такого, чего мы прежде не замечали.

        - Вы знали доктора Раппа?  - спросила Марина.
        Нэнси подняла брови и вздохнула, как бы предвкушая то, что последует дальше.

        - Неужели вы пропустили ту знаменитую лекцию?  - Она высвободилась из-под руки мужа и стала рыться в сумке, отыскивая солнцезащитный крем и гель от насекомых. Один тюбик она протянула Марине, другой открыла сама и принялась намазывать себя.
        Ален Сатурн сдвинул очки на лоб, чтобы все видели восторг в его глазах.

        - Я учился у него в Гарварде! Я записался на его знаменитый курс лекций по микологии в том году, когда он сломал лодыжку на Новой Гвинее, и из-за этого никуда не поехал и преподавал целый семестр. Его лекции были опубликованы в «Оксфорд Юниверсити Пресс», и по ним была написана масса курсовых работ. Вы наверняка читали некоторые из них. Вокруг его курса лекций уже ходит множество легенд. Они включались в каталог каждый год, но доктор Рапп никогда не появлялся в лекционной аудитории больше одного-двух раз в год. Все занятия проводил какой-нибудь аспирант, который сам не ездил в экспедиции и мог лишь читать чужой текст и проводить практические занятия. И вот, хотя лекции по микологии считались в университете одним из основных курсов, записывались на них лишь какие-нибудь провинциалы. Записаться туда - означало признать, что ты совершенно не в курсе происходящего. Но когда студенты поняли, что произошло, что сам великий ученый возвращается к преподаванию, все переменилось. Старшекурсники и аспиранты, даже некоторые доценты, платили новичкам, чтобы те уступили свои места. Сам я не согласился ни на
какие пятьдесят баксов, за что был впоследствии вознагражден сторицей. В том семестре я познакомился с доктором Раппом и потом целых три семестра получал приглашения в его экспедиции на Амазонку.

        - Там вы познакомились с доктором Свенсон?  - Марина подумала о своей преподавательнице, летавшей из Манауса в США. Насколько ей помнилось, доктор Свенсон не пропускала ни одной своей лекции.
        Нэнси Сатурн густо намазала лицо белым кремом и стала его растирать.

        - Тот, кто знает доктора Раппа, знает и Энник Свенсон.

        - Не мешай мне рассказывать,  - сказал ей Ален и снова направил внимание на жадно слушавшую его Марину.  - Энник старше меня на несколько лет.
        Сказано это было из тщеславия, так как Ален Сатурн, с его редеющей седой шевелюрой, огромными белыми бровями и узловатыми лодыжками, казался отнюдь не моложе доктора Свенсон. А если и казался, то только благодаря своей молодой жене.

        - Энник пришла к доктору Раппу гораздо раньше. Они были, скажем так, неразлучны в экспедициях.

        - Энник отбирала парней для участия в грибных ритуалах,  - снова вмешалась Нэнси.  - Только парней. Она проводила собеседования в кабинете доктора Раппа в Гарварде. У знаменитого ученого не было времени на такие мелочи. Энник и взяла в экспедицию Алена.
        Марина представила себе тогдашнего Алена - высокого и нескладного студента с рюкзаком на спине.

        - Вы тоже знали доктора Раппа?  - спросила она у Нэнси.
        Та хмыкнула и намазала кремом ключицу, сунув руку за ворот рубашки.

        - Я пришла в науку уже после доктора Раппа.
        Ален Сатурн не обращал на жену внимания.
        Он был захвачен воспоминаниями.
        В реку упало гигантское дерево, его корни и ветви торчали из воды, словно моля о спасении. Ярко-желтая птица с длинной тонкой шеей сидела на одной из веток и взирала на проплывавшую лодку. При виде нее Беноит стал лихорадочно листать страницы.

        - Мартин Рапп был для меня не только учителем. Он был моим идеалом мужчины; я хотел быть таким, как он. Его жизнь была расписана до минуты. Он никогда не делал то, что ему говорил кто-то другой, никогда не был спицей в чужом колесе. Он высоко держал голову и гордо глядел на окружающий мир. Вот мой отец был очень приличным человеком, он был портным в Детройте, когда там еще заказывали пошив костюмов. Он работал до тех пор, пока мог держать иглу в своих руках, обезображенных артритом. Когда к нему приходил заказчик и объяснял, чего он хочет, у отца был только один ответ - «да». Даже если заказ был смехотворным, даже если заказчик приходил утром в субботу и хотел вечером того же дня получить готовый костюм, отец говорил «да», хотя у него лежали груды работы. Если же мой отец говорил «да», это было равнозначно тому, что костюм уже сшит, потому что своим словом он дорожил больше всего на свете. Всю жизнь он провел, сидя в задней комнате своего ателье, и знал только одно - иглу, входящую в ткань. Он делал все это, чтобы я и мои братья могли учиться в колледже и не быть портными, чтобы мы могли позволить
себе говорить «нет». Вот так я, сын портного из Мичигана, попал в Гарвард. И вот я сидел в лекционной аудитории, и в нее, стуча костылями, вошел великий Мартин Рапп с загипсованной лодыжкой. Он встал перед слушателями и сказал: «Джентльмены, закройте ваши книги и слушайте. Мы рассмотрим, ни много ни мало, весь наш мир». Мы были поражены, все до единого! Мы были готовы сидеть там все четыре года учебы в колледже. Тот день я помню и сейчас до малейших деталей - ту аудиторию, гигантские доски, свет, падавший сквозь окна. Я впервые увидел человека с сильным характером, и это было впечатляюще - ни до этого, ни после я не чувствовал этого так ярко. Он обладал какой-то особенной аурой. Глядя на него из десятого ряда, я видел его величие и был готов пойти за ним куда угодно.

        - Вот,  - сказала Нэнси Марине,  - возьмите солнцезащитный крем, а мне дайте гель от насекомых.
        Марина взяла крем, но какой прок был от него теперь?
        Как она ни остерегалась, все равно ее кожа стала темной, как у туземцев. Сейчас ее не узнала бы и родная мать.

        - Послушайте мою жену,  - сказал Ален, хотя сам отказался от крема.  - Тогда у нас не было солнцезащитных средств. Доктора Раппа погубила меланома. Когда обратили на нее внимание, она уже распространилась везде, где только могла. Не знаю, сколько лет он провел в лодке без тента, защищенный от солнца лишь белой рубашкой и соломенной шляпой. Удивительно, как он сумел протянуть столько лет. Потом я приезжал в Кембридж, чтобы взглянуть на него, и он практически не изменился. Его интересовала собственная смерть, он увлекся ею. Делал записи. Тогда ему было за восемьдесят, и он уже не мог ездить в экспедиции. Когда я спросил его, по-прежнему ли он занимается медитацией, он ответил: «Почему сейчас должно что-либо перемениться?» Большинство не знает про эту привычку доктора Раппа: где бы он ни находился - у себя дома в Кембридже или в палатке под проливным дождем в окрестностях перуанского Икитоса,  - он всегда медитировал. Он начал заниматься медитацией еще в те дни, когда это слово знали только горстка индийцев ну и, может быть, тибетцев. Он часто говорил, что внутри любого из нас есть компас и что наша
задача - найти его и следовать его указаниям. Но мы, студенты, были как слепые котята, поэтому мы верили его компасу. У нас не было собственных стандартов, и доктор Рапп был для нас эталоном Человека. Конечно, мы никогда и не надеялись стать такими, как он, но цель была благородная. Сейчас я гляжу на эту реку и вижу, как он плыл с нами в каноэ. Мы плакали, как дети малые, из-за наших ссадин и мозолей, готовы были все бросить, но он продолжал двигаться вперед, не говоря ни слова. Потом он неожиданно и резко повернул лодку; мы едва не попадали в воду. Он высадил нас на берег, и не успели мы опомниться, как он прошел по мелководью и скрылся в джунглях. Исчез! А мы остались одни. Через десять минут он вышел. В его сумке был гриб - вид, неизвестный науке. Он записал координаты, сфотографировал место и вытер носовым платком нож, которым всегда срезал грибы с деревьев,  - вернейший признак того, что открытие сделано. Все это он проделал с театральным пафосом, каждый его жест был прекрасен. Мы, мальчишки, помчались в джунгли, пытаясь понять, что он увидел и откуда узнал, что тут растут такие грибы. Когда мы
спросили у него, он ответил: «Я всегда гляжу по сторонам. Мои глаза всегда открыты» (Ален Сатурн растрогался от собственных воспоминаний). «Мои глаза всегда открыты». Вот таким был его урок. Те летние месяцы стали самыми счастливыми в моей жизни.
        Глядя при ослепительном свете солнца на берега реки, на непроходимые джунгли, Марина представила себе тот давний эпизод. Ведь сорвать тот неизвестный науке гриб в чаще джунглей было так же невероятно и бессмысленно, как вытащить из цилиндра фокусника взрослую овцу.
        Истер, стоявший у штурвала, повернулся и помахал ей рукой. Беноит высматривал птиц среди деревьев.

        - Почему вы не ездили с ним после этого?

        - Из-за малярии,  - ответил Ален и вздохнул, вспоминая давние годы.  - Я заболел в Перу летом после первого курса. Доктор Рапп болел малярией много раз, он и сам сбился со счета. Он сказал, что я быстро поправлюсь, но все получилось иначе. Вернувшись домой, я пропустил целый семестр. К лету, когда доктор Рапп набирал группу, я был здоров на девяносто пять процентов, но отец не пустил меня. И я не в обиде на него. Он считал, что защищает меня от опасностей, и мне не удалось его переубедить. Отец никогда не путешествовал, не видел мира, поэтому не считал предосудительным оградить меня от этого.
        Нэнси Сатурн взглянула на мужа. На ее подбородке и возле ушей оставались мазки нерастертого крема. Она выждала еще минуту и спросила:

        - Ты закончил?

        - Это лишь несколько памятных эпизодов,  - сказал он.

        - Я слышу этот рассказ не в первый раз, и меня всегда не устраивают две вещи.

        - Какие?  - удивился Ален.

        - Ну, во-первых, твой бедный отец. Почему ты всегда противопоставляешь его приземленность свободному духу Мартина Раппа? Ведь он не хотел, чтобы его сын, переболевший малярией, вернулся в джунгли, где подцепил эту болезнь. Я не считаю это преступлением.
        Ален Сатурн внимательно выслушал жену и обдумал ее критические слова. Стряхнул с шевелюры какое-то насекомое, напоминающее длинноногого кузнечика.

        - Ты по-своему права,  - согласился он.  - Но я рассказывал историю моей жизни, историю о том, как я сначала равнялся на отца, потом - на моего профессора, который был для меня кумиром. Я не умаляю роль своего отца. Это был большой труженик: кормил нас, дал нам возможность получить хорошее образование. Но если я вижу ролевой моделью доктора Раппа, то это мой осознанный выбор.
        Нэнси выждала немного, потом пожала плечами. Казалось, такое признание дается ей с трудом:

        - Я понимаю.

        - Но я услышал твои слова. И я ценю их.

«Интересно,  - подумала Марина,  - они всегда так разговаривают, все годы их жизни в браке?»
        Ее собственная семейная жизнь была короткой и давней, но она не могла представить себе, чтобы она и Джош Сью, двадцатилетние студенты, обменивались такими фразами.

        - Ты сказала, что тебя не устраивают две вещи,  - напомнил жене Ален Сатурн.

        - Еще Энник Свенсон.

        - Речь сейчас не о ней.

        - Без нее немыслим всякий рассказ о докторе Раппе. Твоя история примечательна и тем, что ты рассказываешь, и тем, что оставляешь за скобками.

        - Я оставляю за скобками личные моменты в его жизни. Они не имеют отношения к науке и не касаются меня самого.

        - Вы только послушайте его!  - воскликнула вторая доктор Сатурн и повернулась к Марине: - Что это такое?
        Она снова повернулась к мужу:

        - Это касается тебя на сто процентов. Когда человек, ставший ролевой моделью, берет с собой любовницу во все экспедиции, где участвует дюжина мальчишек, и ты - один из тех мальчишек, то это тебя касается. И потом ты приходил к своему кумиру домой и обедал с ним и его женой.

        - Доктор Свенсон была его любовницей?  - переспросила Марина.
        От этих слов у нее остался кисловатый привкус во рту.
        Какое ужасное и какое неправильное слово!
        Любовница - это женщина, которая ждет любовника в номере отеля.

        - Именно это я имел в виду, говоря о личном аспекте,  - язвительно заявил Ален.

        - Миссис Рапп живет в Кембридже, у нее три дочери. Ей девяносто два года. Мы посылали ей к Рождеству грейпфруты. Я не говорю, что у людей не бывает увлечений, даже у очень приличных людей. Мы тоже, к счастью, попали в эту категорию. Но мы не должны рассказывать историю жизни человека и выбрасывать из нее то, что нам не подходит, а оставлять только устраивающие нас факты. Он был великим ученым, кто спорит, он обладал мощной харизмой, но при этом изменял направо и налево двум женщинам. Признаться, меня это раздражает. Человек, которого ты считаешь примером для себя, был всю жизнь бабником.

        - Когда это началось?  - спросила Марина.

        - Мы имеем право препарировать чужую жизнь. Мы постоянно это делаем.
        На висках Алена Сатурна вздулись вены.

        - Пикассо гасил сигареты о своих подружек, но мы не ценим меньше из-за этого его картины! Вагнер был законченным фашистом, а я могу напеть тебе увертюру к опере «Валькирия».

        - Я не знаю Пикассо и не знаю Вагнера!

        - И не знаешь доктора Раппа!
        Их крики заставили Беноита поднять глаза от определителя птиц.
        Он показал на верхушку дерева и сказал по-английски: «Глядите!»
        Но ни доктор Сатурн, ни Марина, ни, конечно, Истер не обратили внимания на его призыв.

        - Я знаю его жену!  - воскликнула Нэнси.  - Я знаю его любовницу! Если бы я не знала этих двух женщин, я бы согласилась с тобой. Я воспринимала бы это лишь как очередные сплетни из анналов истории. Но тут другое дело. Когда знаешь человека, невозможно отделить зерна от плевел. И я утверждаю, что он не был хорошим человеком.

        - Он был самым выдающимся человеком, какого я знал.

        - Он бросил тебя в Перу у индейцев с высоченной температурой!

        - И они отвезли меня в Икитос, а потом я попал в Лиму. Ведь он не бросил меня одного в джунглях. Мы все знали условия, на которых участвовали в экспедиции. Из группы исключался всякий, кто замедлял ее работу. Доктор Рапп приезжал сюда работать, а мы - учиться.

        - Тебе было девятнадцать лет, а он собирал грибы!
        Глаза Нэнси Сатурн горели гневом, словно она говорила не о муже, а о ребенке.

        - Его любовница к тому времени заканчивала Школу медицины. В любом случае она могла бы остаться с тобой.
        Ален Сатурн бурлил от злости; на его лице читалось желание уйти куда-нибудь подальше от жены; на челюстях ходили желваки, он сжал руки в кулаки. Но сейчас они находились на небольшой лодке, плывущей по реке среди джунглей…

        - Случай, который ты описываешь, произошел давным-давно,  - его голос звучал негромко и ровно.  - Я совершил явную ошибку, поделившись с тобой.

        - Я - твоя жена. Рано или поздно я бы все равно узнала,  - Нэнси Сатурн не собиралась отступать.

        - Так вы ничего не знали про доктора Раппа и Энник?  - Ален наконец обратился к Марине.
        В его голосе еще сверкали искорки гнева.

        - Абсолютно ничего,  - ответила она.
        Ей захотелось уйти от Сатурнов, отыскать место на лодке, где нет ползающих насекомых, и приткнуться там…
        Хоть она и могла бы подтвердить, что доктор Рапп поступал нехорошо, и Нэнси Сатурн права, такие поступки заслуживают осуждения,  - в душе она соглашалась с Алленом. Ей и самой знакома такая же безоговорочная преданность своему кумиру.
        В этой жизни мы любим тех, кого любим.
        И конкретные факты не имеют почти никакого значения.

        - Да-а,  - проговорил Аллен, стараясь дышать размеренно - вероятно, он тоже владел техникой йоговского дыхания.  - Ну, это интимная тема.
        Нэнси открыла рот, но он ласково дотронулся до ее лба и стер каплю крема, прилипшего к ее волосам.
        Прокашлялся.
        Он явно старался изо всех сил успокоить их обоих.

        - Вы видите ту речку?  - спросил он Марину, кивая в сторону небольшого притока, еле заметного в густых джунглях.  - По ней вы попадете к племени хуммокка. Отсюда два-три часа на лодке. Это ближайшие соседи лакаши. Впрочем, я плавал туда несколько раз, но никогда их не видел.
        Это была героическая попытка сменить тему. Ален убрал руку со лба жены, и между ними наступило молчаливое согласие.
        Они были на лодке. Не одни.
        Потом они найдут способ помириться.

        - Доктор Свенсон считает, что Истер из этого племени,  - сказала Марина, понимая, что сейчас ее роль в драме - делать вид, будто ничего не произошло.

        - Этого никто точно не знает,  - возразила Нэнси, тщательно взвешивая свои слова.  - Но это единственное логичное объяснение. Жинта его бы не бросили.

        - Никто не пытался забрать его назад? Может, им нужен этот мальчик?  - Марина взглянула на Истера, но он даже не удостоил взглядом маленькую речку. Беноит показывал ему картинку. Истер держал штурвал одной рукой.

        - Племена похожи на страны,  - сказал Ален Сатурн.  - У каждого племени свой национальный характер. Такие, как жинта,  - канадцы. Другие, наподобие хуммокка,  - Северная Корея. У нас нет прямого контакта с ними, поэтому мало информации, а та, которой мы располагаем, заставляет держаться от них подальше.

        - Доктор Свенсон их видела,  - сказала Марина.  - Она рассказывала мне о них, когда мы плыли из Манауса.

        - Это все, что она могла сообщить,  - проговорил Ален.  - Что она видела их и что они ее напугали. Уже сама мысль о том, что кто-то мог напугать Энник, не добавляет оптимизма в отношении этого племени.

        - Они каннибалы,  - добавила Нэнси.

        - Они были каннибалами,  - возразил Ален.  - Вернее, они съедали во время ритуалов немного человечины, но регулярно ею не питались. За последние пятьдесят лет об этом не было сообщений.
        Они уже миновали прореху в джунглях.
        Марина оглянулась - и не смогла ее разглядеть в темно-зеленой стене.

        - Нет сообщений за последние пятьдесят лет? Но это вовсе не означает, что кто-то регулярно наблюдает за этим племенем.

        - Они стреляли в торговцев отравленными стрелами,  - сказала Нэнси.  - Либо они плохие стрелки, либо просто отпугивали чужаков. Если Истер и принадлежал когда-то к племени хуммокка, никто не собирается отправлять его туда.


        Торговый пост напомнил Марине скорее Флориду, чем Канаду.
        Из экоотеля приплыли с гидом около дюжины туристов. Дети-жинта, в юбках из травы и с пучками травы на запястьях, вихляли худенькими бедрами под гулкий ритм барабанов. В барабан били толстые мужики среднего возраста с обнаженными торсами - вероятно, их отцы. Их носы и щеки были покрыты полосами, казалось, нарисованными красной губной помадой. Барабанщики мотали головой из стороны в сторону, словно подростки из наспех сколоченной рок-группы где-нибудь в гараже на окраине Чикаго. Впрочем, барабанщики они были хорошие, но их дети - еще лучше. Их было около двадцати - от крошечных до подростков, чуть старше Истера. Они выделывали ногами замысловатые па, прыгали на одной ноге по большому кругу, издавая воинственные крики. Туристы фотографировали их мобильными телефонами. Девочка лет десяти-двенадцати с красным цветком гибискуса за ухом вышла вперед и исполнила сольный танец. На ее шее лежал боа-констриктор, он свисал с ее рук и мерно покачивался. Все невольно вспомнили, что боа из перьев имитировало такую змею. Потом матери танцоров быстро расстелили на земле платки и выложили маленькие разбрызгиватели,
крошечных белых цапель из дерева и браслеты из красных семян. Белые женщины стали тут же торговаться, пытаясь купить браслет и бусы по цене одного браслета. Одна из женщин вручила мужу фотоаппарат и встала около Марины.

        - Сними меня с ней,  - сказала она.  - Эта туземка вдвое выше остальных.
        Марина, в платье лакаши, обняла туристку за талию так, чтобы на снимке получился и ее собственный красный браслет.
        Истер подошел к высокому барабану и приложил ладони к его бокам. Через минуту он уловил ритм ударов и стал ритмично качать головой. Вышел мальчик с трехпалым ленивцем и посадил его на шею туристке; животное сонно повернуло голову и, казалось, улыбнулось. Ленивец пользовался большим успехом у туристов и вытеснил Марину из конкурентного поля.
        Появилась массивная женщина в грязной майке и отрезанных ниже колена джинсах; в руках она держала увесистую капибару; держала словно ребенка, животом кверху, вероятно, считая, что получится забавный снимок с этим крупным грызуном. Но капибара стала сопротивляться, укусила ее и, визжа от страха, бросилась в кусты. Тут из хижины вышли два очень старых индейца в огромных головных уборах из перьев, потрясая «посохом дождя». Танцующие дети выстроились за ними в цепочку. Старший из индейцев, беззубый, остановился перед Мариной, взял ее за руку и осторожно потянул к себе.

        - Вы должны танцевать,  - сказала Нэнси.

        - Я не умею,  - растерялась Марина.

        - У вас нет выбора.
        Марина поглядела на толпу, на индейцев и прочла на каждом лице одно и то же: нет выбора.
        И она взяла руку старейшины, которую он держал теперь над головой, на уровне Марининой щеки, и вместе они стали передвигаться по кругу медленными прыжками. Мужчины били в барабаны, туристы щелкали телефонами, дети шли следом с танцами, змеей и ленивцем.
        Марина танцевала с людьми, у которых была темная кожа, а белые люди смотрели на них.
        Она никогда не собиралась развлекать туристов.
        Какой-то ребенок отдал ей ленивца. Она взяла его, повесила на шею и продолжала танцевать, ощущая кожей мягкую, теплую шерстку. Если бы у нее был выбор, она бы предпочла не возвращаться на веранду возле кладовой, не лежать под москитной сеткой, читая «Крошку Доррит».
        Она знала, что танцевать с туземцами менее оскорбительно, менее вульгарно, чем просто стоять и таращиться на них.
        Доллары сложили в плетеную корзину - подношение богам.
        Письма отдали гиду.
        Тот сказал, что на следующий день будет в Манаусе и сам их отправит.
        Беноит поговорил с ним и получил убедительный урок о важности английского и немецкого.
        Нужно еще учиться говорить и по-испански!
        А португальский - не более чем основа.


        На обратном пути Марина и Сатурны уделили особое внимание Беноиту. Они разглядывали всех птиц и обезьян, которых он им показывал, а когда он находил в книге соответствующую иллюстрацию, учили его правильно произносить слова по-английски - spotbilled toucanet («пестроклювая селенидера»), Ален захватил бинокль и показывал Беноиту, как им пользоваться.
        Вероятно, туристы заразили их: теперь они тоже вели себя как туристы. С любопытством смотрели на воду, листву, небо и почти не глядели друг на друга. Рассматривали розовых дельфинов и разных птиц.
        Лодка несколько раз сворачивала в мелкие протоки, потому что Беноит показывал на них Истеру, и тот охотно направлял туда лодку.
        Марина и Сатурны выжгли свой запас эмоций и теперь ощущали покой или, возможно, усталость.
        На обратном пути им не встретилась ни одна живая душа; казалось, огромный мир принадлежал только им.
        По левому борту им попалась плавучая лужайка зеленого латука. Беноит похлопал Истера по руке, и мальчишка повернул лодку прямо на нее.
        Сквозь птичьи крики раздался нежный хруст и потрескивание, словно лодка плыла в декабре по прихваченному первым ледком пруду.
        Марина смотрела за борт и видела, как под понтонами латук лишь приминается, а потом почти целым всплывает за кормой.
        От проплывшей лодки не оставалось и следа.
        Вот и мы тоже, подумала Марина, были здесь, а будто и не были.
        Эта зелень была намного ярче и свежее, чем все, что она видела в джунглях. По нежной лужайке уверенно бродили длиннопалые птицы. Может, крошечный латук выдержит и вес некой сотрудницы фармацевтического концерна? Вот только глубоко ли здесь, один фут или все двадцать?
        Беноит снова похлопал Истера по плечу и поднял руку.
        Истер остановил лодку.
        Тогда Беноит лег на живот и свесил голову за борт.
        Он что-то увидел.
        К нему подошли Сатурны и тоже наклонились.
        Подошла и Марина.

        - Рыба?  - спросила Нэнси.  - Peixe?
        Беноит помотал головой.

        - Я ничего не вижу,  - сказал ее супруг.
        Истер не отрывал глаз от Беноита, а тот, не глядя на штурвального, показал рукой влево, вправо и чуточку назад.
        Истер сбавил скорость и ловко лавировал лодкой.
        Наконец Беноит, направивший все внимание на веточку латука, резко поднял руку, и Истер заглушил мотор.
        Марину потрясла тишина.
        Начинающий гид-натуралист, лежа на животе, запустил руку в ковер листьев и принялся втаскивать в лодку колоссальную змею.
        Человеческий инстинкт подсказывает, что змею следует держать подальше от лица: Беноит вытянул руку как можно сильнее и крепко сжимал змею. Длинные загнутые зубы рептилии яростно щелкали в воздухе, тянулись к запястью парня, а Беноит постепенно передвигал руку ближе и ближе к змеиной голове. Потом он перекатился на бок, на спину и втащил на палубу первую половину змеи. Ее туловище тянулось и тянулось, словно электрический кабель. Возле шеи змея была толщиной с запястье Беноита, а дальше ее гладкое чешуйчатое тело, на спине - темно-зеленое с черными пятнами, а на брюхе - белесое, расширялось в несколько раз. Теперь змея уже сама переползала на палубу, сворачивалась в мускулистые кольца. Она тянулась к телу Беноита, а парень, напрягая все силы, держал ее голову подальше от лица.

        - Выбрось ее!  - завизжала Нэнси по-английски - на языке, который обещал Беноиту исполнение его мечты: стать гидом.

        - Выбрось ее!

        - Мать твою!  - проговорил Ален Сатурн и повторил это непечатное заклинание еще множество раз.
        Беноит крепко держал рептилию, но все же недостаточно близко к ее голове. Пасть змеи раскрывалась шире, чем казалось возможным при такой маленькой голове, открывая на обозрение множество рядов мелких зубов.
        Они ждали возможности впиться в кожу парня.
        Лишь бешено размахивая змеиной головой, он не позволял ей укусить его в руку. Он направил все внимание всего на шесть дюймов змеиного тела - от своего кулака до кончика змеиного языка - и совершенно игнорировал огромное, извивающееся тело, которое тяжело надвигалось на него.
        Беноит хохотал, мокрый от пота и воды, скатывавшейся со змеи.
        Прижатый спиной к полу, как боец в поединке без правил, он ревел от неудержимой радости и пытался подобраться к голове змеи.
        Истер, всегда готовый помочь, вцепился в нижнюю половину их гостьи и пытался оттащить ее от своего друга.
        Змея сворачивалась в кольца, распрямлялась - поэтому трудно было определить ее длину, кажется, она была около пятнадцати-восемнадцати футов.
        Рост Беноита составлял около пяти футов и пяти дюймов, а его вес - где-то на пятьдесят фунтов легче, чем у рептилии.
        Три доктора отшатнулись к борту и орали разные междометия на языке первобытных людей.
        Марина хотела прыгнуть в воду и побежать по плавучей лужайке, обгоняя длиннопалых птиц,  - но кто знает, не живет ли под зеленым ковром целая змеиная семья?!
        Задняя половина змеи обхватила узкую талию Истера и обернулась вокруг нее несколько раз. В тот момент, когда мимо него пролетела змеиная голова, которой размахивал Беноит, Истер стремительно выбросил руку и схватил змею как раз под ее головой, намного выше кулака Беноита.
        Так Истер поймал змею, пойманную Беноитом.
        Ох, какой раздался вопль!
        Триумф и слава!
        Беноит и Истер сотрясли своими воплями джунгли, потому что Истер кричал тоже. Крик был такой пронзительный, так напоминал смертную агонию, что все три доктора решили, что мальчика укусила змея, и рванулись вперед - инстинкт человеческой порядочности побуждал их спасать его жизнь.
        Но Истер лишь безумно усмехался, сжимая глотку змеи, а Беноит, который был намного сильнее, быстро перехватил руку. Они с жадной радостью заглядывали в змеиную пасть, а язык рептилии серебристой молнией метался в их сторону.

        - Это же анаконда, мать твою!  - воскликнул Ален.  - Он поймал анаконду голыми руками!
        Казалось, Ален испытывал одновременно смесь всех эмоций: восторг лакаши, ужас жены и Марины и ярость змеи, глаза которой превратились в две смертельных иглы.
        Истер вдруг захрипел.
        Может, Марина поняла это еще раньше, чем он захрипел,  - сказать невозможно.
        Но для нее все стало ясно.
        Она перемахнула через барьер отвращения и страха и ухватилась за хвост анаконды, сжимавшей худенькое тело мальчика. Кожа змеи была одновременно липкая и сухая, а еще - прохладная, несмотря на ужасный зной.
        Когда-то, еще на уроках биологии в колледже, она препарировала змею - маленькую черную подвязочную змейку - давно умершую и вонявшую формальдегидом. Она рассекла ее вдоль туловища и, развернув, прикрепила к покрытой воском дощечке. Кажется, это была единственная змея, до которой она дотрагивалась когда-либо.
        И вот теперь она вцепилась во вторую, огромную и живую, и отдирала ее от мальчика.
        Слегка ослабив змеиную хватку, она перехватывала руки, словно перебирала канат; вот только конец этого каната стал обвиваться вокруг ее запястья.
        Это была мышца, каких она еще не видела. Мышца не боролась с ней, она просто не замечала ее…
        Марина потянула сильнее.
        Истер снова захрипел.
        Теперь и Беноит заметил проблему: его друг оказался в змеиных объятьях - змея сообразила, как справиться с рукой, схватившей ее за глотку. Беноит передвинул руку выше и сменил руку Истера. Мальчик попытался засунуть свои маленькие руки между своим телом и змеей, а когда сделал выдох, чтобы выиграть пространство, анаконда почувствовала его движение и сдавила кольца еще сильнее.
        Глаза мальчика устремились на Марину, она увидела в них страх и всю его душу и рванула змею-удавку.
        Рядом с ее руками оказались руки Алена.
        Теперь они тянули все сообща.
        Нэнси Сатурн закричала: «Нож! Нож!», затем: «Яка!»
        Но Беноит не слушал ее.
        Он был прикован к гигантской змее, которая душила его друга, слишком маленького для своих двенадцати лет.

        - Мать вашу, скажите мне, где лежит нож на этой чертовой лодке!  - закричала Нэнси.
        Губы Истера посинели.
        От тяжести змеи или нехватки кислорода он опустился на колени.
        Марина подумала, что у него может треснуть позвоночник.
        Все они тоже встали на колени. Марина вдруг вспомнила, что к рулевой колонке привязан мачете. Истер рубил им ветки, когда они останавливались на отдых.
        Она моментально вскочила.
        Нож был длиной с ее руку и тяжелый, будто теннисная ракетка. Она нацелилась чуть выше кулака Беноита и одним махом отсекла голову анаконды.
        Если бы она при этом убила змею, это был бы величайший момент в ее жизни!
        Но обезглавливание ничего не изменило.
        Голова упала на палубу и продолжала разевать и закрывать грозную пасть, медленно двигаясь по кругу, а тело продолжало сдавливать мальчика.

        - Господи,  - проговорила она.
        На шее Беноита напряглись жилы, от неимоверных усилий он выдвинул челюсть, показав кривые нижние зубы; кровь обезглавленной анаконды текла по его руке.
        Пока он пытался отжать верхнюю часть змеиного туловища, пока Сатурны тянули за хвост, в середине медленно умирал Истер…
        Марина принялась разрезать кольца змеиных мышц, держа руку возле головы мальчика и направляя острие мачете к его ногам.
        Она хотела рассечь оба кольца разом, так как сомневалась, что у нее будет время, чтобы проделать это дважды.
        Истер не издавал ни звука, чтобы не тратить последние крохи воздуха. Он замер в змеиных объятьях и не отрывал глаз от Марины.
        Опасаясь задеть Истера мачете, она не нажимала слишком сильно. Она рассекла позвоночник в первом кольце и поводила лезвием из стороны в сторону, чтобы разрезать связки. Потом прорезала ребра и мощные мышцы, который шли вниз до брюшной пластины и клоаки.
        Приблизившись к телу мальчика, она отложила нож и стала разрывать змеиную плоть руками.
        Тяжесть рептилии была ей в помощь - теперь ее тело разрывалось само и вскоре упало на палубу.
        Нэнси Сатурн подхватила легкого как перышко ребенка, положила возле его убийцы и вдувала, вдувала воздух в его маленький рот.
        Подложила руку под его затылок, запрокинула его голову, другой рукой зажимала ему нос и вдувала воздух, пока не увидела, что его грудная клетка вздымается.
        Никто не мог сказать, чье это дыхание.
        Она остановилась и подождала.
        Дышал он.
        Поначалу неглубоко и прерывисто, но дышал сам.
        Нэнси задрала его рубашку и осторожно дотронулась до красных рубцов на его теле. Ален Сатурн встал возле нее на колени и приложил ухо к груди Истера. Беноит сидел на корточках в стороне, прижав голову к коленям, и тяжело дышал.
        Истер открыл глаза и заморгал.
        Марина села рядом в расползающейся луже крови и взяла его за руку.


        Вернулись они еще засветло.
        Лодку вел Ален Сатурн.
        На берегу их дожидалась толпа туземцев с ветками, пока еще не зажженными. При виде лодки они вскочили, чтобы лучше ее видеть, но в воду прыгать не стали и обошлись без криков. Возможно, потому, что лодки не было лишь полдня, или потому, что на борту не было доктора Свенсон.
        В любом случае все, кто находился на борту, испытали облегчение, хотя повод для торжества сейчас был огромный, какого они еще не знали в своей жизни.
        Но когда Ален Сатурн причалил к маленькой пристани и лакаши попрыгали на палубу, их крики и возгласы выражали не театральный восторг, а искреннюю радость, какой Марина не видела прежде.
        Трое мужчин подняли с липкой от крови палубы три больших куска змеи, а четвертый схватил голову - ту самую голову, которую Марина хотела сбросить пинком в воду, но побрезговала дотрагиваться до нее даже ногой.
        Они потащили куски змеи, каждый размером с небольшой чурбан, и водрузили их на голову, чтобы показать ликующей толпе.
        Сегодня они поужинают анакондой.
        Об этом пиршестве они будут рассказывать через много лет своим внукам!
        Беноит получил столько дружеских шлепков от соплеменников, что едва не покрылся синяками…
        Лакаши протянули и Сатурнам куски анаконды, что бывало очень редко, но те решительно и резко отказались от угощения.
        Истер встал на ноги и попытался идти, но тут же пошатнулся.
        Беноит взял его на руки, и лакаши приветствовали его радостными криками, хотя мальчик плакал от боли.
        Марина отвела их на веранду, и Беноит уложил Истера на ее койку, а когда парень ушел, она и сама залезла под сетку и легла рядом.
        Они были живы, были вместе, и их тошнило от змеи.
        Вскоре к ним пришла доктор Свенсон и увидела, что они лежат на узкой койке, плечо к плечу, и держатся за руки - маленький Бензель и большая Гретель.
        Истер спал, осторожно дыша ртом.
        Глаза Марины были широко открыты.
        Еще не совсем стемнело.

        - Сатурны рассказали мне, что произошло,  - доктор Свенсон сунула руку под сетку и погладила мальчика по голове.

        - А я не понимаю, что произошло,  - проговорила Марина, глядя на узел сетки.  - Ничего не понимаю. Он увидел в воде змею и вытащил ее на палубу. Зачем?

        - Беноит мечтает стать гидом, а главное в ремесле амазонского гида - умение ловить всякую экзотику: тарантулов, каймановых ящериц, всевозможные редкости. Втащить анаконду на лодку - чрезвычайное достижение. Мне еще не доводилось такое видеть, хотя многие на моих глазах пытались это сделать. Если бы все прошло благополучно, он, вероятно, попросил бы вас написать письмо в Национальный совет по туризму.

        - Просто чудо, что эта тварь никого не укусила. Я до конца жизни не забуду ее клыки.
        Доктор Свенсон покачала головой.

        - Зубы,  - поправила она,  - а не клыки. Мне говорили, что укус невероятно болезненный и что отрубить голову анаконде очень трудно. Но змея не ядовитая. То, что она сделала с Истером, гораздо серьезнее, чем укус.
        Марина повернулась к своему профессору:

        - А что с его печенью, с селезенкой? Если бы мы были дома, я бы отвела его на УЗИ.

        - Если бы вы были дома, его бы не сдавила анаконда. Его бы сбил на машине какой-нибудь лихач, когда он катался на велосипеде. Так что змея, пожалуй, лучше.

        - Что?

        - Жить тут опасно, что и говорить, но там еще опаснее. Тут Истер понимает все, что происходит, и знает, как с этим справиться. Может, у него трещины в нескольких ребрах. Следите за ним, и он поправится. Доктор Экман носился с идеей взять Истера с собой. Он считал, что если мальчик потерял слух на нервной почве, ему поможет кохлеарный имплантат. Но таких людей невозможно переменить. Вы не можете вернуть слух глухому мальчику и не можете сделать американцем каждого встречного. Истер не сувенир, не маленькая безделушка, которую вы положите в карман, чтобы она напоминала вам о Южной Америке. Вы не растерялись, доктор Сингх, и спасли ему жизнь. Я признательна вам за это. Но если вы считаете, что в награду за это можете взять его себе, уверяю вас, что это не так. Хватит с вас и простой благодарности. Он не про вас.
        Марине проще всего было бы ответить, что она не понимает, о чем идет речь.
        Но на самом деле она все поняла.
        Просто доктор Свенсон ясно сформулировала то, что Марина еще не осознала до конца.
        Она и в самом деле готова была взять Истера с собой, ведь этого хотел и Андерс. Получилось так, что это их общий ребенок, результат семи лет, которые они провели вместе в крошечной лаборатории. Истер стал для Марины компенсацией за то, что она утратила. Просто доктор Свенсон поняла это раньше Марины и отрезала ей дорогу.

        - Ужасная какая,  - слабым голосом проговорила Марина, желая увидеть хоть немного сочувствия.
        Она имела в виду змею.

        - Не сомневаюсь.  - Доктор Свенсон потрогала лоб мальчика, проверяя, не повысилась ли у него температура; потом прижала пальцы к его шее и посчитала пульс.

        - Вы когда-нибудь мечтали о собственном ребенке, доктор Сингх?
        И снова она угадала эмоции Марины, проследила цепочку ее мыслей: «Я не могу взять этого ребенка. Мне надо родить своего».
        Неужели она действительно такая прозрачная?
        Или доктор Свенсон просто умеет читать ее мысли?

        - Да, одно время мечтала,  - ответила Марина.
        Она никак не могла отделаться от змеиной вони и удивлялась, почему доктор Свенсон никак это не комментирует.

        - И что, время уже прошло?
        Марина пожала плечами.
        Странная терапия - ты лежишь рядом с ребенком, которого хочешь взять себе (ты только что это поняла), а тебя спрашивают, хочешь ли ты ребенка.

        - Мне сорок два. Я серьезно сомневаюсь, что за год-другой моя жизнь настолько изменится, что это станет возможным.
        Теперь она уже сомневалась, что хочет ребенка от мистера Фокса, а в ее возрасте нерешительность играла против нее.

        - Неужели непонятно, что у вас еще будет для этого время? Лакаши предлагают нам именно это. Если я могу родить в мои семьдесят три, то почему вы не можете в ваши сорок три? Я скажу вам правду, доктор Сингх: я открыла в этих деревьях не то, что ожидала. И это не то, чего ждет ваша фармацевтическая компания. Это нечто гораздо большее, более амбициозное, чем все, на что мы рассчитывали. Таков великий урок доктора Раппа: никогда не фокусируйтесь на том, что вы ищете, иначе вы пропустите мимо сознания вещи, которые вам дарит судьба!
        Марина села.
        Отпустила руку Истера, хотя их руки прочно склеились засохшей змеиной кровью, и выбралась из-под сетки.

        - Вы беременны? Вы это хотите сказать?!
        Доктор Свенсон заморгала и на какой-то момент, казалось, была удивлена больше, чем Марина.

        - А вы думали, что я растолстела?

        - Вам семьдесят три!
        Доктор Свенсон сложила руки на животе - жест, общий для всех беременных. Такого жеста Марина никогда у нее не видела. Рубашка профессора сбилась кверху и открыла округлый живот.

        - Вы ведь видели здесь женщин моего возраста и старше, и они были беременны. Я слышала ваши восторги по этому поводу.

        - Но ведь они лакаши,  - Марина не знала, чего в ее словах больше - расизма или научного подхода.
        Искажение биологической природы - это для них, не для нее.
        От реки доносилось их пение. Они били в барабаны, несомненно, благодаря и уговаривая змею не сердиться, прежде чем надеть на палочки куски ее мяса и жарить над огнем; или как там они будут ее готовить.

        - Да, они лакаши, и в этом вопрос. Мы знаем, что если они едят кору регулярно, с начала первых менструаций, то их яичники не стареют. Но американцы не станут пичкать своих дочерей таблетками каждый месяц, начиная с тринадцати лет, в расчете на то, что их дочь станет медлить с рождением ребенка до пятидесяти. Нам нужно выяснить другое - способна или нет эта кора восстанавливать репродуктивную функцию у женщин постменструального возраста.

        - И вы проверяете это на себе? Вы не смогли найти кого-то другого?

        - У женщин-лакаши нет постменструального возраста. В этом-то и дело.

        - Тогда поезжайте к жинта. Не пробуйте на себе.

        - Как быстро мы отбрасываем нашу медицинскую этику! Я создам этот препарат. Если я верю в него, а я верю, тогда я должна испробовать его на себе.

        - А кто отец?
        Доктор Свенсон смерила ее взглядом, полным сурового разочарования, какой приберегала для первокурсников:

        - Доктор Сингх, это несерьезно, честное слово.
        Учитывая бурные события этого дня, Марина могла бы поклясться, что ее уже ничто не огорчит, и все-таки увидела, что у нее задрожали руки.

        - Я понимаю, что вы проводите очень узкое первоначальное испытание на себе. Но конечным результатом этого эксперимента будет ребенок. При всех моих пожеланиях вам долгих лет жизни, возможно, вы проживете не столько, сколько требуется ему. Если нет и отца - в традиционном смысле, тогда что же будет с ним?

        - Тут вокруг полно детей. Думаете, племя не вырастит еще одного? Меня тут очень уважают. Любой результат моего эксперимента, как вы ласково именуете этого ребенка, станет желанным и не останется без хорошего ухода.

        - Вы намерены оставить его здесь? Ребенок Энник Свенсон будет жить у лакаши?

        - Это приличное, хорошо организованное племя.

        - Вам нужно лечь в госпиталь Рэдклиффа.

        - Не хочу.


        Между тем Истер крепко спал.
        Его рубашка, руки и лицо были измазаны кровью.
        Она только что это заметила.
        Ладно, она возьмет тряпочку и оботрет его.
        Пока он спит.

        - Представьте себе, что доктор Рапп стал отцом какого-нибудь здешнего ребенка,  - сказала она, вспомнив спор Алена Сатурна с женой и стараясь говорить спокойно.  - И что тогда? Так и будут сын или дочь величайшего ученого всю жизнь бродить по джунглям, не используя свой потенциал?

        - Вы думаете, тут у него нет детей? Неужели вы верите, что таких вещей не бывает? Попросите Беноита взять вас на очередной их «улет» или как там это теперь называется.
        Доктор Свенсон тряхнула головой и села на маленький стул.
        Села на второе платье Марины и вторые трусики, так как на нем Марина хранила свои вещи.

        - Я очень устала, доктор Сингх,  - сказала она и пригладила ладонями волосы.  - У меня ишиас в левой ноге, а плод давит на мой мочевой пузырь. Когда я ложусь, он начинает бунтовать. Я рада, что сама провела эту часть исследования. Теперь мне понятно то, на что иначе я бы и не обратила внимания: после определенного возраста женщины просто не приспособлены вынашивать детей. Лакаши привычны к этому, такая у них особенность. Своих детей они могут отдать правнучкам. Им не обязательно их растить. Такова единственная награда за поздних детей: матери знают, что могут не отвечать за них. До беременности я никогда не чувствовала себя старухой, это точно, хотя всю жизнь избегала зеркал. В двадцать лет я не очень представляла себе, как я выгляжу, не представляю и сейчас, в семьдесят три. У меня был лишь артрит в плече, а так ничего серьезного. Я держалась. Я приезжала сюда, продолжала свою работу, работу доктора Раппа. Я не вела старушечью жизнь, потому что не была старухой. Но вот этот ребенок вернул мне мои семьдесят три года, да еще с добавкой. Я наказана за вторжение на территорию биологически молодых
особей. И поделом мне.
        Марина поглядела на своего профессора, на ее опухшие ноги, обутые в поношенные сандалии «биркеншток», поглядела, как гравитация прижала ее к стулу.
        И задала самый нелепый вопрос, просто потому, что он только что был задан ей самой:

        - Вы когда-нибудь хотели иметь детей?

        - А что вы мне только что ответили на мой вопрос? Хотела ли я? Пожалуй. Хотя, честно признаться, не помню. В нынешнем состоянии я могу сказать, что вынашивать ребенка - это рыть себе могилу. Но в свое время я помогла появиться на свет тысячам и тысячам младенцев, и многие матери выглядели счастливыми, по крайней мере, в тот момент. Я понимаю, молодым все легко.
        Доктор Свенсон закрыла глаза, и, хотя она держала голову прямо, казалось, что она спит.

        - Вас проводить?  - спросила Марина.
        Доктор Свенсон обдумала ее предложение.

        - А что с Истером?
        Марина оглянулась на него и отметила, что мальчик дышит ровно и спокойно.

        - Он пока что не проснется, у него был длинный день.

        - Вот такой вам и нужен ребенок,  - сказала доктор Свенсон, возвращаясь к началу их разговора, хотя на этот раз она, казалось, наоборот - уже предлагала Истера Марине.  - Такой умный, подросший, любящий. Если бы мне кто-нибудь дал гарантии, что мой ребенок будет таким, как Истер, я бы родила. Вот только сделала бы это много лет назад.
        Марина кивнула и, держа доктора Свенсон обеими руками, подняла ее со стула:

        - На этом мы с вами и сойдемся.

        - Вы разумно поступили, доктор Сингх, что остались у нас. Я все ждала, что вы уедете, но теперь вижу, что вас искренне интересует наша работа.

        - Да,  - ответила Марина, впервые осознав, что и не думала об отъезде.
        Потом она взяла доктора Свенсон под руку, и они вместе спустились по ступенькам и пошли через джунгли к лаборатории.
        Там Марина взяла кусок мыла и кастрюлю. Спустилась к реке, сняла платье и на какое-то время погрузилась с головой в теплую мутную воду.
        Около лаборатории имелся капризный и слабый душ. Для него приходилось носить воду из реки и процеживать сквозь фильтры.
        Но сейчас он был для нее бесполезен, ей нужно было отмыться от змеиной крови и слизи. Она высунула голову из воды, открыла глаза, посмотрела на вечернее солнце и с удивлением поняла, что больше не боится реки.
        Она выстирала свое платье, потом оттерла себя его грубой тканью, нырнула в последний раз и прямо в платье поплыла назад. Когда она вышла из воды, змеиный запашок был все еще слышен, хотя и не такой навязчивый.
        Потом она уговорила женщин, чтобы они позволили ей поставить кастрюлю с водой на край их костра. Пока она ждала, когда вода нагреется, к ней подошла одна из них, села позади нее, стала расчесывать Маринины волосы пальцами и заплетать их. Если некоторые мужчины из племени мечтали уехать в город и стать гидами, то все женщины мечтали о ремесле парикмахерши. Отказываться от их услуг было бесполезно, все равно что мешать маленьким африканским птичкам садиться на спину крокодила и склевывать насекомых.
        В первые дни Марина сопротивлялась, убирала их руки от своих волос, но потом смирилась и научилась не напрягаться от их прикосновений. Пока женщина заплетала ей косу, Марина смотрела на реку и считала рыб, выскакивавших из воды.
        Насчитала восемь штук.
        Когда вода нагрелась, Марина потащила кастрюлю домой.
        Наконец-то стемнело, и вечер был приятным и ясным.
        Из мертвых деревьев вылетали летучие мыши, возвещая о сумерках.
        Марина смыла с Истера следы змеи.
        Он проснулся и щурился, а она обтирала тряпкой его руки, пальцы на руках и ногах, обтерла его лицо и волосы и очень осторожно принялась за живот и грудь, уже раскрасившиеся в целый спектр багровых и зеленых полос и пятен.
        Когда она закончила, он с большим трудом перевернулся и подставил ей спину.
        Марина постелила ему чистую простыню, так, как это делали сиделки,  - она уже и забыла, что умеет это делать - менять белье у лежачего больного.
        Итак, он был когда-то каннибалом, но в другой жизни.
        В свете последних событий об этом даже не стоило упоминать.



        Девять

        На четвертое утро после поездки в торговый пост Марина увидела, что доктор Буди и вторая доктор Сатурн куда-то направляются через джунгли.
        Было еще очень рано, намного раньше, чем она обычно просыпалась, но какое-то насекомое заползло под сетку и укусило ее в локоть. Укус распух и покраснел, поэтому сон был нарушен.
        При слабом утреннем свете она рассмотрела татуировку, оставленную анакондой на теле Истера от подмышек до паха.
        Рубцы потемнели до баклажанного цвета.
        В который раз она успокоила себя, что эти синяки страшны только на вид, они вовсе не признак какой-нибудь внутренней катастрофы, выбралась из-под сетки и пошла на поиски кофе, который уже наверняка приготовила трудолюбивая доктор Буди.
        До восхода солнца оставалось минут пятнадцать, когда она увидела своих коллег по другую сторону огромного термитника.
        Она помахала рукой и крикнула: «Доброе утро!»
        Они резко остановились и посмотрели на нее так, будто она последний человек, кого они ожидали увидеть на Амазонке.
        После затянувшейся паузы доктор Сатурн наклонилась и что-то шепнула доктору Буди на ухо, а доктор Буди, подумав, одобрительно кивнула. Тогда два доктора направились к ней, обходя термитов на почтительном расстоянии.

        - Как там Истер?  - поинтересовалась Нэнси Сатурн.
        Марина зауважала Нэнси Сатурн, потому что именно она спасла жизнь Истеру; ведь у нее хватило присутствия духа произнести слово «нож», в то время как Марина занималась силовой борьбой с анакондой. Именно благодаря Нэнси Сатурн началось его вызволение из змеиных объятий.

        - Он еще спал, когда я ушла. Доктор Свенсон дает ему на ночь половинку амбиена, иначе он просыпается от боли.

        - Да благословит ее Аллах,  - проговорила доктор Буди, склонив голову.

        - Мы идем к деревьям,  - небрежным тоном сообщила Нэнси и положила руку на сумку с блокнотами, висевшую на ее груди.  - Не составите нам компанию?
        До несчастного случая с Истером, если вытаскивание змеи из воды в лодку можно назвать несчастным случаем, Марина несколько раз просила показать ей деревья, но получала лишь уклончивые ответы: мол, недавно там были или на этой неделе не стоит туда ходить.
        После анаконды она совсем забыла про них.
        Ее представления о том, что важно, а что нет, поменялись.
        В джунглях хватает деревьев, и она видела многие из них. Ей было трудно представить, что какое-то дерево будет существенно отличаться от других.
        Но приглашение она приняла с удовольствием - ее терпение было замечено и вознаграждено.


        Вообще-то, прошлой ночью она написала мистеру Фоксу сентиментальное послание, сидя на полу и используя стул вместо стола, потому что Истер уже лег. (После анаконды его гамак висел пустой, пока мармозетка - маленькое грязное существо - не облюбовала его для дневного отдыха.)



«Сейчас, не имея возможности общаться с тобой, я следую твоему совету. Ведь ты велел мне ждать и наблюдать. Ты говорил, что я не сумею сразу понять и оценить ситуацию, и был прав, когда послал меня сюда и велел остаться (может, и не велел, но мог так сказать). Смотри, какая я стала послушная после отъезда! Сейчас мне с трудом верится, что я едва не улетела домой. Мои мучения в Манаусе оказались бы напрасными, и я бы не узнала самого важного, для чего прибыла сюда».

        Где-то неподалеку Буди, Нэнси и Марина услышали треск веток, а вскоре увидели двух молодых женщин - те смеялись и разговаривали. При виде докторов женщины равнодушно кивнули. Потом прошла пожилая женщина, держа за руку девочку. Из-за огромного пня появились еще три женщины.

        - Можно подумать, что у всех лакаши есть будильники,  - сказала Нэнси, когда все новые и новые женщины стали выходить из кустов и направляться в одну сторону.
        Все шли по незнакомой для Марины тропе.
        Такие тропы внезапно появляются среди леса, а стоит отойти на пару шагов - и их уже не видно. Марина панически боялась забрести по такой тропе в джунгли, а потом потерять ее и сгинуть в густой чаще. Жалко, что она не привезла с собой клубки шерстяных ниток красного цвета! Она привязывала бы кончик нитки к ножке своей кровати всякий раз, когда отправлялась в джунгли…

        - У лакаши имеются биологические часы,  - сказала доктор Буди.
        Нэнси и Марина засмеялись.
        Доктор Буди несмело улыбнулась - ей редко удавалось так удачно пошутить.
        Марина почти не вспоминала о своих утраченных вещах, но бывали моменты - и это был один из них,  - когда ей хотелось сунуть ноги в настоящую обувь, а не в резиновые шлепанцы.
        Еще она бы не отказалась от рубашки с длинным рукавами, чтобы она защищала руки от мелких колючек, и от длинных брюк - здешние травинки, если заденешь их под определенным углом, резали ноги, словно острая бритва. Из ее икр постоянно сочились капельки крови.
        Сейчас дорога казалась ей очень длинной, но расстояния в джунглях трудно измерить. Даже короткая тропа покажется бесконечной, если поперек нее лежат упавшие деревья, через которые приходится перелезать, и если на ней много скрытых ям с водой, куда неожиданно проваливается нога.
        Возможно, они находились от места назначения на расстоянии, равном двум-трем городским кварталам, но это ничего не значило из-за множества препятствий.
        Марина провела ладонью по шее и нащупала чей-то жесткий панцирь.
        Она уже давно научилась стряхивать с себя таких пассажиров, а не прихлопывать их - тогда ты выливаешь прямо в свой кровоток все содержимое насекомого, ведь этот паршивец наверняка уже впился в твою кожу какими-либо своими энтомологическими протуберанцами.
        Лакаши уже что-то пели.
        Нет, не пели.
        Просто многие разговаривали между собой, и тогда их голоса сливались.
        Это напоминало пение Торы группой мальчиков возраста бармицвы, у которых еще не начал ломаться голос.

        - Вы понимаете, о чем они говорят?  - спросила Марина.
        Нэнси покачала головой:

        - Только отдельные слова. У нас тут жил лингвист, ученик Ноама Хомского. Он утверждал, что язык лакаши не очень сложный и не очень интересный, а все языки Амазонии произошли от одной грамматической основы и отличаются лишь вариациями в словарном составе. Значит, племена восходят к единому народу, который впоследствии разделился. Тогда мне даже захотелось, чтобы наш язык был чуточку непонятнее, тогда бы мы его берегли. Лингвист составил для нас несколько схем с фонетической транскрипцией, чтобы мы могли составлять какие-то бытовые фразы.

        - У Томаса это хорошо получается,  - добавила доктор Буди и вдруг подняла руку.
        Они остановились.
        Тропу медленно переползала очень крупная ящерица, с ее грудной клетки свисала свободными складками зеленая кожа.

        - Я не знаю, что это за вид,  - пробормотала доктор Буди, внимательно рассматривая пресмыкающееся.
        Нэнси тоже нагнулась над ящерицей и покачала головой:

        - Я тоже не знаю.
        Минут через двадцать после встречи с ящерицей они вышли на большую поляну, вернее в рощу, где деревья стояли редко и не было ни густого подлеска, ни косматых лиан, а была лишь трава. Сами деревья были с тонкими, гладкими стволами сливочно-желтого цвета и светлыми, овальными листьями. Солнечный свет без труда проникал сквозь их кроны и падал на землю широкими пятнами.

        - Как красиво,  - восхитилась Марина, запрокидывая голову.  - Такое солнце, такая приятная листва. Господи, почему они тут не живут?

        - Слишком далеко от воды,  - пояснила доктор Буди, взглянула на часы и записала время.
        Женщины-лакаши, около десятка, уже были здесь.
        Марина теперь знала многих из них в лицо, хоть и не могла пока воспроизводить серию звуков, означавшую их имена.
        Через несколько минут пришли еще две дюжины и разместились около стволов. Без ритуалов и барабанов, буднично, женщины выбирали деревья потолще, но не трогали тонкие. Подавшись вперед, словно в медленном танце, они открывали рот и принимались скрести зубами кору.
        Джунгли в это утро казались особенно тихими, и Марина слышала этот звук, умноженный множеством ртов.
        Подошли несколько отставших и остановились, приветствуя соплеменниц. Те прекратили грызть кору и долго обменивались какими-то фразами. Две женщины решили поговорить и встали возле одного дерева; издали казалось, что они целуются. Детей они оставляли в центре рощи; старшие присматривали за расползавшимися малышами. Одна из старух подвела к дереву девочку лет тринадцати; остальные женщины повернулись к ним и замерли. Девочка наклоняла голову и так и сяк, пытаясь отыскать удобное положение. Тогда все женщины залопотали и похлопали по своим деревьям; получилось нечто вроде аплодисментов.
        Задрожала листва на тонких ветках.
        Девочка растерялась от такого внимания, потом нерешительно приникла ртом к коре. Убедившись, что она все делает правильно, все вернулись к своему занятию - грызть кору, без отвращения или удовольствия.
        Это экзотическое действо было для них чем-то очень будничным.

        - Обратите внимание на этот важный момент в жизни девочки,  - сказала Марине доктор Буди.  - У девочки только что закончился первый менструальный цикл. Ритуалы у лакаши короткие, без сантиментов. Вам повезло, вы в первый же день оказались свидетельницей такого события.
        Нэнси Сатурн перевернула несколько листков в своем блокноте.

        - Я не знала, что у Мары начались месячные.
        Доктор Буди показала ей свой блокнот:

        - А у меня все записано.
        Деревьев хватило на всех; их было более двухсот на площади около двух гектаров. В высоту они достигали шестидесяти-семидесяти футов. Но было и много молодых. В местах, где кора была съедена, оставались светлые полосы. Постепенно кора восстанавливалась; сначала она была светло-желтого цвета, но постепенно темнела. На большинстве деревьев оставались полосы на уровне роста лакаши.
        В этой роще легче дышалось, а уж как легко было взгляду!
        Смотри куда хочешь!

        - Я не ожидала, что тут так много деревьев и так красиво,  - сказала Марина.

        - Вообще-то, это лишь одно дерево,  - сказала Нэнси. Она пересчитывала женщин и отмечала каждую в своем блокноте.  - Это очень редкий подвид тополя, экзотическое явление в роде Populus. У деревьев единая корневая система; дерево клонирует само себя.

        - Очень уязвимая вещь,  - добавила доктор Буди.

        - Корневая система этого тополя меняет уровень кислотности в почве, поэтому здесь не растет ничего, кроме этих деревьев и травы. Можно сказать, что дерево отравляет среду своего обитания, чтобы там не могли выжить другие деревья и отобрать у него питательные вещества и солнечный свет.

        - Это не касается раппов,  - добавила доктор Буди.  - Раппы тут прекрасно себя чувствуют.
        Она показала кончиком ручки на гроздья грибов, растущих у корней деревьев. У раппов был неземной, бледно-голубой цвет, похожий на дневной свет. Каждый гриб напоминал мяч для гольфа на высокой стройной ножке.
        Марине захотелось вернуться сюда с фонариком и посмотреть на эти грибы в темноте.
        Она даже ужаснулась в душе при мысли о том, что могла пропустить такое интересное явление, не увидеть его!

        - Psilocybe livoris rappinis,  - сказала Нэнси.  - Возможно, самое великое открытие в микологии. Пока у нас нет никаких данных о том, что подобная экосистема повторяется где-либо еще во влажных тропических лесах. Уникальное место, такого нет нигде в мире! Вот эти деревья, эти грибы. Насколько нам известно, это единственные раппы на свете. Ваш пропуск к духовному просветлению.

        - Вы их пробовали?
        Нэнси Сатурн опустила ресницы и кивнула, выставив кверху большой палец.

        - Очень болезненная процедура,  - вмешалась доктор Буди.  - Интересная, но очень неприятная.

        - Ну, если грибы называются «раппы», тогда деревья - это «свенсоны»?  - спросила Марина.
        В солнечных лучах порхали мотыльки лавандового цвета размером с вишню. Прежде Марина их не видела, но ведь трудно заметить такую мелочь среди густых лиан, опутавших джунгли.

        - Деревья называются «мартины», Tabebuia martini.

        - Вообще-то, мы особенно строго оберегаем раппы,  - сказала Нэнси.  - Вся секретность в отношении местоположения лаборатории нужна для того, чтобы никто не мог найти раппы. А в научном плане наиболее интересны мартины. В нашу эпоху это самое великое открытие в ботанике! Но с тех пор, как доктор Рапп написал об открытых им грибах и их удивительном действии, люди постоянно пытаются добраться до раппов. Если бы мир знал, что это такое…
        Доктор Буди загородила глаза ладонью и покачала головой:

        - Вот-вот, тогда тут все затопчут - наркодилеры, бразильские власти, другие племена, немецкие туристы. Трудно сказать, кто будет тут первым и какая вспыхнет война. Племя лакаши исчезнет, можно не сомневаться. Все их существование основано на раппах. Поскольку грибов тут в сто раз больше, чем требуется для их ритуалов, они их не сушат и не хранят. Раппы доступны триста шестьдесят пять дней в году, и лакаши верят, что так будет всегда. Уже три года я пытаюсь выращивать мартины и, соответственно, раппы. Конечно, в Мичигане их не вырастить. Я выращиваю их в лаборатории из корневых отростков, на такой же почве и на такой же воде. Но не получается.

        - Рано или поздно получится,  - заверила ее доктор Буди.
        Нэнси Сатурн пожала плечами:

        - Хорошо бы.
        Доктор Сатурн и доктор Буди, извинившись, заявили, что они заговорились и пора браться за работу.
        Они стали ходить от дерева к дереву, задавали вопросы женщинам на языке лакаши, состоявшие из четырех-пяти слов.
        Нэнси достала из сумки тонометр и измерила давление у Мары.
        Между тем Марина обратила внимание на деревья: возле каждого виднелась пластиковая табличка с числами и датами. Она подошла к одному мартину, провела рукой по коре, понюхала ее. Увидев такие деревья где-нибудь в Миннесоте, она бы прошла мимо, не обратив на них внимания, а если бы и посмотрела, то просто потому, что никогда не видела такую желтую кору. Вот раппы она бы точно заметила - эти странные маленькие комочки. Они были похожи на экзотические морские существа, чудом оказавшиеся на суше за тысячи миль от океана.
        Как доктор Рапп нашел это место?
        Как догадался зайти в джунгли на целую милю, не обращая внимания на племя индейцев, размахивавших огнем на берегу?!
        Марина бродила между деревьев и наслаждалась тем, что видела, куда можно ставить ногу.
        Она подняла руки над головой и потянулась…
        Тем временем лакаши одна за другой отходили от деревьев, выковыривая из зубов кусочки дресвы. Буди позвала нескольких женщин из толпы, обтерла их пальцы смоченной в спирте ваткой и взяла кровь. Сделав записи, она тщательно упаковала ампулы в маленькую металлическую коробку. На другой стороне поляны доктор Сатурн протянула трем женщинам ватные тампоны, те сунули руку под платье и через несколько секунд вернули ей тампоны. Потом доктор Сатурн приложила тампоны к стеклышку и кусочку лакмусовой бумаги.

        - Что вы делаете?  - поинтересовалась Марина.

        - Проверяю уровень эстрогена в слизистой шейки матки,  - доктор Сатурн села на землю и стала надписывать пробирки с тампонами.  - Стеклышки нужны для феномена папоротника - образования кристаллов при высушивании цервикальной слизи.

        - Никто уже не применяет феномен папоротника,  - возразила Марина.
        Это был мудреный процесс наблюдения за эстрогенами, которые разрастались на стеклышках в причудливые узоры, похожие на папоротник. Нет «папоротника» - значит, женщина бесплодна.
        Доктор Сатурн улыбнулась:

        - Для лакаши это очень эффективный метод. Их уровни эстрогена очень чувствительны к приему коры.

        - Как же вам удалось убедить их…  - Марина замялась, подыскивая подходящее слово…

        - Тампонироваться?

        - Тут нужно сказать спасибо гениальности доктора Свенсон,  - сказала Нэнси Сатурн.  - Все делалось задолго до моего приезда. Мне трудно даже представить, как лакаши согласились на это; вероятно, из страха. Но теперь это для них самая обычная, будничная процедура.
        Третья женщина протянула ей тампон, Нэнси взяла его и кивнула.
        Когда женщины закончили делать то, о чем их просили, они удалились группами по три-четыре человека, не оглядываясь на деревья и докторов.
        На руках они несли самых маленьких, остальные детишки ковыляли за ними.

        - Они приходят сюда каждый день?

        - Они грызут кору один раз в пять дней и делают это регулярно, но являются сюда группами - в один день одни, в другой - другие, и так далее. Как они узнают, что прошло пять дней - непонятно, ведь у них нет системы отсчета времени. Могу лишь предполагать, что у них это превращается в биологическую зависимость. Они не приходят сюда во время беременности. По сути, с момента зачатия кора их уже не интересует. Это подтвердила и доктор Свенсон. Беременности здесь продолжительные, почти тридцать девять недель. Женщины не приходят сюда и во время менструаций, хотя цикл у них примерно такой же, как у нас, несколько дней в месяц.

        - У всех?
        Нэнси кивнула:

        - У девочек первые менструации проходят нерегулярно, потом налаживаются. После родов они тоже не сразу восстанавливают регулярность.
        Доктор Буди подошла к ближайшему дереву и поискала место, где кора была темно-желтой и более сухой. Потянулась губами и откусила кусочек. Ее зубы заскрежетали по дереву.

        - Попробуете?  - спросила она, оглядываясь на Марину.

        - Нужно измерить ее показания,  - спохватилась Нэнси и снова достала тонометр.  - Буди, померяйте ее температуру.

        - Зачем?  - удивилась Марина.

        - Нам требуются люди для наблюдений. Люди, которые не лакаши. Мы тоже участвуем в этом.

        - Но я не собираюсь беременеть.
        Нэнси обернула манжет вокруг руки Марины и стала накачивать воздух. Доктор Буди взяла плоский пластиковый термометр, Марина послушно открыла рот.

        - Вы не одна такая,  - сказала доктор Буди.

        - Поверьте мне, у вас можно много чего проверить. Беременеть не обязательно.

        - Томас вам расскажет,  - сказала доктор Буди, и - легок на помине - из джунглей вышел доктор Нкомо.
        Он направился к ним.

        - Вижу, что опоздал,  - проговорил он, кланяясь сразу всем трем женщинам.

        - Мужчины и женщины приходят в рощу в разное время,  - сказала Нэнси Марине.  - Женщины жуют кору, а мужчины собирают раппы.

        - Разделение труда,  - сказала доктор Буди.
        Нэнси сняла с руки Марины манжет тонометра и приложила два пальца к ее запястью, нащупывая пульс.

        - В первый раз?  - поинтересовался Томас.
        Марина молча кивнула, держа во рту термометр.

        - А-а, замечательно. Только не забывайте прижимать язык книзу. Иначе занозите его.

        - Мы уже научились вытаскивать занозы,  - сказала Нэнси.  - Пульс шестьдесят четыре. Превосходно, доктор Сингх.
        Томас подошел к дереву и стал грызть кору намного выше полосы, до которой доставали женщины лакаши.
        Марина вынула изо рта термометр.

        - У мартинов много любопытных свойств,  - сказала Нэнси.  - Много лет назад доктор Рапп предположил, что грибы берут часть своих галлюциногенных свойств из корневой системы дерева, что такие вещества можно получать из самих деревьев и что женщины, когда грызут кору, получают из нее легкий наркотик. А связь между деревьями и долгой способностью к деторождению установила Энник. Вероятно, доктор Рапп никогда не замечал, что лакаши беременеют до старости.

        - Но все-таки она всегда отдает первенство доктору Раппу,  - сказала доктор Буди, не поправляя ее, а просто констатируя факт.

        - Если взглянуть на их записи тех лет, то это очевидно,  - Томас достал из кармана носовой платок и приложил его к уголкам рта.

        - Связь между мартинами и малярией Энник обнаружила только в 1990-е годы,  - сказала Нэнси.  - И это уж точно ее открытие. Тогда доктор Рапп почти не ездил в экспедиции.

        - Но она и в этом уступает ему первенство,  - возразила доктор Буди.  - Она утверждает, что он упоминал об этом раньше.
        Томас Нкомо качнул головой, словно сожалея, что женщина так легко уступает мужчине свои права.

        - Самое великое достижение, сделанное здесь, у лакаши,  - не раппы и не средство, повышающее плодовитость, а малярия.

        - Я не понимаю,  - проговорила Марина.
        Она и вправду ничего не понимала.

        - Женщины из племени лакаши не болеют малярией,  - ответила доктор Буди.  - Они привиты.

        - От малярии нет прививок,  - возразила Марина, а ее собеседники улыбнулись.
        Томас снова погрыз кору.
        Нэнси Сатурн показала на маленького пурпурного мотылька, усевшегося на белый внутренний слой коры. Это было место, где недавно грызла кору доктор Буди, там еще чуть-чуть поблескивала ее слюна.

        - Мартин - дерево с мягкой корой. Когда наружный слой коры поврежден, лакаши не снимают ее до камбия, где находятся образовательные клетки. Как видите, на дереве возникает что-то вроде раны, и в такую рану проникает этот мотылек, пурпурный мартинет.

        - Вы шутите?  - не поверила Марина и подалась вперед, чтобы лучше рассмотреть мотылька.  - Тут найдется что-нибудь, что доктор Рапп не назвал в честь себя?

        - Племя лакаши обнаружил не Мартин Рапп. Будь это так, деревня наверняка бы называлась «Рапптаун».  - Нэнси потрогала кору прямо возле мотылька. Тот, как и лакаши, казалось, безразлично относился к вторжению в его личное пространство.  - Agruis purpurea martinet. Он пьет воду из заболони мартинов, питается ею. Он почти одновременно глотает пищу и выделяет экскременты, перерабатывая протеины. Раз в год мартинеты откладывают яйца.

        - В кору?  - спросила Марина.
        Мотылек раскрыл крылышки с двумя ярко-желтыми пятнами, похожими на глаза - по одному на крыле - и снова сложил. Бабочки отдыхают с раскрытыми крылышками, а мотылек со сложенными - давным-давно она где-то читала об этом…
        Нэнси кивнула:

        - Подобно мартинам и раппам, пурпурные мартинеты обитают, по-видимому, только тут. Иногда их можно увидеть в лагере. Они долетают до реки, но у нас нет данных о том, как они питаются за пределами этой рощи. Ключ к фертильности обнаружен в сочетании дерева мартин и пурпурного мартинета, хотя мы не изолировали физиологические выделения мотылька от протеинов, содержащихся в его личиночной оболочке. Мы лишь знаем, что это работает.
        Доктор Буди протерла ваткой, смоченной в спирте, свой палец и проколола его.

        - А что с кровью?  - спросила Марина.  - Неужели вы можете определять гормональные уровни по такому маленькому количеству?

        - Нанотехнологии,  - пояснила Буди.  - Новая эпоха в науке.

        - Мы изолируем молекулы, метаболизированные в коре дерева,  - продолжала Буди.  - Но при этом мы все же учитываем воздействие слюны лакаши, их желудочных соков, плазмы. Мы только не знаем одну очень важную вещь - какая именно комбинация факторов обеспечивает женщин защитой от малярии?

        - А мужчины-лакаши болеют малярией?  - спросила Марина.
        Томас утвердительно кивнул:

        - Когда матери перестают кормить ребенка грудью, малярией болеют не только мальчики-лакаши, как и в других аналогичных племенах, но и девочки - до начала первых менструальных циклов, когда они начинают жевать кору.

        - Значит, у них нет прививки. Дерево и мотылек действуют как профилактика, наподобие хинина.
        Доктор Буди протестующе взмахнула рукой:

        - Профилактика происходит во время кормления грудью, а прививка - при поедании коры! Вот только вопрос: почему все племя не грызет кору с детства?! Впрочем, много детей умирает от малярии. Если бы все выживали, численность лакаши увеличилась бы во много раз.

        - Откуда вы знаете?  - удивилась Марина.
        У нее шла кругом голова.
        Они убедили кого-то из мужчин есть кору?
        Как они проверяли детей?

        - Вы могли бы уговорить некоторых женщин, чтобы они перестали есть кору?
        Она снова перевела взгляд на деревья.
        Теперь она увидела в их кронах, высоко, на фоне неба, тяжелые грозди розовых цветов…

        - Нам известно несколько случаев, когда женщины были не способны забеременеть и через какое-то время переставали ходить к мартинам,  - ответила Нэнси.  - Но поскольку они до этого ели кору, прививка действовала.

        - Мы в основном экспериментируем на себе,  - сообщил Томас.

        - С чем?

        - С москитами,  - помолчав, сообщила доктор Буди.

        - Так над каким препаратом вы работаете?  - спросила Марина.
        Пурпурный мартинет полетал возле нее, уселся на ее локоть, дважды сложил и раскрыл крылышки и полетел дальше.

        - Тут все очень переплетено,  - ответил Томас.  - Работая над одним препаратом, мы узнаем многое из того, что требуется для создания другого. Их невозможно разделить.
        Нэнси Сатурн была ботаником. Она могла работать в обеих группах.
        А вот доктор Буди, Томас и Ален Сатурн, кажется, занимались малярией.

        - Значит, одна лишь доктор Свенсон работает над препаратом?

        - Ну, это основной ее проект,  - ответил Томас.  - Но мы считаем, что решение одного вопроса - это ответ и на другой.

        - Нам еще нужно многое понять, это точно,  - сказала Нэнси.  - Вы попробуйте кору - и посмотрите сами! Вероятно, вы не задержитесь здесь настолько, чтобы участвовать в испытаниях, но хотя бы начните. Ведь число не-лакаши, которые грызут кору мартинов, очень невелико.

        - Это редкая удача,  - добавила доктор Буди, потянулась к дереву и откусила еще немного коры.
        Что там говорил ей Андерс?

«Представь себе на минутку, что ты клинический фармаколог и работаешь в крупной компании, создающей новые препараты. Что кто-то предлагает тебе эквивалент „Утерянного горизонта“ для яичников американок».
        Марина закрыла глаза, прижала язык книзу и открыла рот.
        Оказывается, все не так легко.
        Все равно, что доить корову - кажется просто, когда доит кто-то другой.
        Секрет вроде бы в наклоне головы; не надо подходить к дереву прямо.
        А кора мягкая, податливая…
        У Марины во рту оказалось немного жидкой массы, похожей по вкусу на фенхель и розмарин, с легким перечным оттенком - вероятно, от выделений пурпурного мартинета.
        Совсем неплохо, да и не могло быть иначе.
        Многие поколения женщин-лакаши и горстка ученых не стали бы жевать невкусную древесную кору!..
        Интересно, как до этого додумалась самая первая женщина?
        Как это сделал тот, самый первый мотылек, который прежде ел что-то другое?
        Марина прижалась к коре сильнее; что-то кольнуло в ее верхнюю десну, но она не испугалась.
        Ей не семьдесят три года. Она совсем не старая.
        Много женщин рожают в ее возрасте и без этой коры.
        Как бы равнодушно она ни относилась к продолжению рода, к научному эксперименту у нее было совсем другое отношение.
        Сейчас ей захотелось, чтобы у нее в руке оказался сотовый телефон со спутниковой связью. Она немедленно позвонила бы мистеру Фоксу и рассказала о новых перспективах.
        Доктор Буди похлопала ее по плечу:

        - Для первого раза достаточно. Иначе это отразится на кишечнике.
        Нэнси дала ей ватный тампон, запечатанный в пробирке:

        - Потом возьмите мазок и просто оставьте пробирку на моем столе.
        Марина пощупала свои губы и кивнула.

        - Андерс тоже приходил сюда? Пробовал кору?
        Ее собеседники переглянулись, и Марине почудилась краткая вспышка неловкости.

        - Его интересовала наша работа,  - ответил Томас.  - С самого начала. Он приходил сюда с нами, пока мог.

        - Я хочу посмотреть на место, где он похоронен,  - заявила Марина, надеясь, что это где-то здесь, среди мартинов. Прежде она не спрашивала про его могилу - не была уверена, что выдержит это зрелище и сознание того, что Андерс лег в эту землю навеки. Но ей было бы легче думать о его могиле, если бы она находилась в таком чудесном месте.
        Тогда она написала бы Карен, как тут светло и красиво.

        - Ах,  - сказала Нэнси, ковыряя землю носком теннисной тапки.

        - Мы не знаем,  - сказал Томас.

        - А кто знает? Доктор Свенсон?
        Затянувшееся молчание нарушила доктор Буди. Она была не из тех, кто перекладывает на других тяжелые вопросы:

        - Лакаши хоронят умерших во время ритуала. Они забирают покойника, берут с собой раппы. Для них это сакральная церемония.

        - Но ведь Андерс - не лакаши,  - возразила Марина. Она представила себе, как его положили на импровизированные носилки и унесли в те самые, ненавистные ему, джунгли. Гулливер умирает, и его уволакивают лилипуты.  - Тут есть разница, огромная разница.
        Она сказала это, а сама подумала, что разницы нет: он умер, и все.

        - Они очень уважали Андерса,  - сказал Томас, похлопав ее по плечу.  - Они наверняка оказали ему все почести.

        - В ту неделю непрестанно лил дождь,  - сказала доктор Буди.  - Было очень жарко. Лакаши не стали бы хоронить его там, где просили мы, а мы сами не могли его похоронить.

        - И вы просто отказались от него,  - она ясно увидела Карен - как она медленно садится на кухонный пол, обнимает собаку. Карен почувствовала это даже тогда, хотя никогда не видела этого места.  - Но доктор Свенсон сообщила в своем письме, что он похоронен по христианской традиции. Я плохо знаю, ходил ли он в церковь, но сомневаюсь, что он хотел быть похоронен в джунглях кучкой туземцев, поедающих грибы.

        - Она так написала, чтобы вас утешить,  - сказала доктор Буди.

        - Пойдемте назад,  - сказала Нэнси и обняла Марину.


        Потерю невозможно осмыслить.
        Потери случались и случаются в тысяче вариантов, и единственный выход - понять, что к ним нельзя привыкнуть.
        Карен Экман хотела, чтобы Марина поехала в Бразилию и выяснила, что произошло с ее мужем.
        Но сейчас, попав сюда, Марина поняла смысл того, что доктор Свенсон сказала ей в ресторане: могло быть все, что угодно, любая лихорадка, любой укус.
        В том, что Андерс умер, не было ничего удивительного. Удивительно то, что остальные ухитряются жить в таком месте, к которому они непригодны по своей природе.
        Карен хотелось верить, что ей станет легче, если она узнает, отчего умер Андерс и где он похоронен.
        Но этого не случится.
        Марине еще нужно придумать, как сообщить ей об этом.


        Марина вернулась на веранду со вкусом мартинов на языке и обнаружила, что Истер проснулся и ушел.
        Она поискала в постели очередное письмо Андерса, но ничего не нашла.
        Истер наверняка хвастался своими синяками перед другими детьми. Она представила, как он кладет на землю две палочки очень далеко друг от друга, чтобы показать, какая длинная была змея…
        Интересно, в какой момент своего детства он потерял слух, понимал ли, что такое язык, и мучился ли без него, когда хотел рассказать удивительную историю?
        Интересно, как теперь он вспоминает об анаконде - с ужасом, как интересное приключение, или, может, никак не вспоминает, разве что как причину тупой боли в груди…
        Марина поняла, что совсем не знает мыслей Истера.
        Его кошмары прекратились после истории со змеей. Он больше не кричал во сне - возможно, благодаря амбиену или удобной кровати.
        А может, после того как его сдавила анаконда и он едва не умер, ему было уже нечего бояться.
        Марина услышала, что ее зовет доктор Свенсон.
        Она вышла и оперлась на перила веранды.
        Рядом с профессором стоял туземец в шортах и серой футболке с разводами от пота. Мужчины надевали футболки, чтобы прилично выглядеть. Конечно, к доктору Свенсон нельзя являться полуголым. Он держал обеими руками красную спортивную сумку.
        Глядя на пришедших с высоты десяти футов, Марина удивилась, как это она могла не заметить беременность своей наставницы.
        Ведь живот был огромный.

        - Вас не было несколько часов, доктор Сингх,  - сказала доктор Свенсон.

        - Мы беседовали о многих вещах,  - ответила Марина, намереваясь спросить ее о похоронах Андерса и о том, кто оплачивал работы по созданию противомалярийной вакцины.
        Но стоявший рядом с доктором Свенсон мужчина то и дело приподнимался на цыпочках, крутил в руках сумку, извивался так, словно по нему ползали муравьи.

        - Мы поговорим потом, доктор Сингх. Там далеко идти. Надо торопиться. Мне нужно, чтобы вы пошли со мной.

        - Какая-то проблема?
        Проблема явно была.
        Мужчина буквально стонал.
        Марина слышала это сквозь гудение насекомых, хотя он всячески старался сдерживать стоны и стоять тихо.
        Доктор Свенсон не только убедила лакаши участвовать в испытаниях, они еще и боялись ее, как когда-то боялись все интерны.

        - Вам это понравится,  - сказала доктор Свенсон и направилась к тропе, по которой пришла сюда.  - Это как раз ваша область,  - добавила она на ходу.
        Марина сбежала по ступенькам.
        Доктор Свенсон не ждала ее и продолжала говорить:

        - Я помню, как вам хотелось заняться тут медицинской практикой. Кажется, у нас появилась такая возможность.
        Даже теперь, на шестом или седьмом месяце беременности, доктор Свенсон шагала так быстро, что Марина с трудом ее догнала, потому что все время смотрела под ноги, боясь споткнуться.

        - Я этого не говорила.
        Доктор Свенсон остановилась и посмотрела на нее.
        Мужчина окаменел от волнения.
        Надо было срочно идти дальше.
        Он показал ей сумку, решив, что она забыла про нее, и стал торопливо говорить на своем языке.
        Доктор Свенсон подняла руку:

        - Говорили. Вспомните. Тогда, на лодке. Мы обсуждали случай с девочкой, которую брат задел ножом мачете.

        - Я помню,  - сказала Марина, удивляясь, что поднявшаяся внутри паника стерла все ее вопросы: «Почему вы отдали им Андерса и почему солгали об этом», потом что-то еще, но сейчас она не могла вспомнить.

        - Я думала, что это по вашей части: помогать в таких чрезвычайных ситуациях, которые возникают.

        - Которые возникают передо мной, как доктором, или перед вами, как доктором. Все равно, тогда вы размахивали клятвой Гиппократа, будто флагом, и вот теперь у вас появилась возможность искупаться в лучах ее славы.

        - Я фармаколог.
        К большому облегчению мужчины, доктор Свенсон пошла дальше.
        Яркое солнце пекло во всю мочь.

        - Понимаете, я не могу опускаться на пол, а в этой деревне все происходит на полу. Если вы собираетесь возразить, что они должны привезти женщину в нашу лабораторию, то я уже предлагала им это. Но она не в состоянии спуститься по лестнице. Я против того, чтобы превращать мою лабораторию в больницу, но еще больше против вызовов на дом.

        - Что с его женой?
        Доктор Свенсон миновала мертвое дерево, усеянное ярко-красными бабочками. Ветерок, вызванный ее стремительностью, вспугнул их, и они взметнулись в воздух ярко-красным облачком…

        - Тяжелые роды. Если вы когда-нибудь поспорите с кем-либо насчет причины местных драм, то никогда не проиграете, делая ставку на роды. Как правило, они проходят удивительно хорошо, но само их количество предполагает некоторое количество ошибок.

        - Вам известно, в чем ошибка?  - Марина шла быстрее и быстрее, хотя все в ней кричало, что она должна остановиться.
        Доктор Свенсон отмахнулась:

        - Даже не догадываюсь.

        - Но ведь вы говорили, что не хотите вмешиваться.
        Вмешательство в медицинские нужды туземцев внезапно показалось Марине неудачным решением. Теперь она поверила, что нужно наблюдать за их жизнью и ни во что не вмешиваться.

        - Вы говорили, что тут…

        - Да, тут есть местный колдун. У него опять малярия и такая температура, что нас попросили зайти потом и к нему. Тут есть и повивальная бабка, но у нее самой сейчас схватки. Сейчас ей помогает ее ученица, она же дочь. Но ей будет легче, если мы подстрахуем.

        - Кто вам все это рассказал? Это невозможно.

        - Беноит выслушивает сообщения и приносит их к доктору Нэнси Сатурн. Беноит и доктор Сатурн объясняются по-португальски. Признаться, коммуникационная цепочка такая слабая, что, возможно, мы сейчас придем и обнаружим, что все не так. Мне легче общаться с Истером, чем с лакаши.
        Они прошли мимо нескольких хижин на сваях - целые семьи стояли у перил и махали руками.
        Огромный сук упал на тропу и преградил им дорогу, но их проводник отволок его в сторону.

        - Доктор Свенсон, послушайте, я не гожусь для такой работы,  - снова начала Марина.  - Тут есть другие доктора, более квалифицированные, чем я. Уверяю вас.

        - Давайте попросим ботаника,  - огрызнулась доктор Свенсон.  - Или кого-то из остальных. Сомневаюсь, выходили ли они когда-нибудь из лаборатории. Вы забыли, что я работаю с этими докторами уже несколько лет. Они прекрасно умеют скрещивать москитов, вот и все. Возможно, вы фармаколог, доктор Сингх, но до этого вы были моей студенткой. Вы знаете, как это делать, а если не знаете, то я буду рядом и напомню вам. Я больше не в состоянии опускаться на пол из-за больной ноги. Я не стану вам говорить, что вы можете повернуть назад и бросить эту роженицу на произвол судьбы. Не хочу тратить мое и ваше время. Вы сделаете это, независимо от того, что вы об этом думаете.
        Ноги Марины словно налились свинцом.
        Ей даже показалось, что на них налипла тяжелая глина…

        - Выше нос, доктор Сингх. Вы получили шанс сделать людям добро.
        По лицу и шее Марины лился пот.
        Она мысленно просматривала свои записи и обнаружила, что не хватает целых страниц.
        Конечно, не исключено, что все хорошо, что они явятся - и не увидят ничего, кроме затянувшихся родов и нервничающего мужа.
        Если там все дело только в том, чтобы принять роды, потому что больше некому, тогда ладно, это она справится.
        Любой это сделает.
        Вот только бы не резать.
        Где же расположен мочевой пузырь?
        Когда она уходила после своего последнего кесарева, ей даже не могло прийти в голову, что через много лет она будет вынуждена вспомнить эти навыки.
        Зачем ей надо было оставаться в курсе дел, читать журналы, участвовать в конференциях?
        Ведь у нее даже нет сертификата специалиста по акушерству и гинекологии.
        Любой пожарник или таксист могут оказать помощь при вагинальных родах, но человека без сертификата никогда не попросят делать кесарево.
        Эта мысль немного успокоила ее, и на миг она представила себе приятную картину - младенца, легко выскальзывающего из роженицы в ее руки на глазах у доктора Свенсон. Не было никаких причин думать, что все будет не так.

        - А вы спокойно держитесь,  - заметила доктор Свенсон.  - Я думала, что по пути мы с вами поскандалим. Сегодня все в лаборатории жаждут поговорить о ваших чувствах.

        - Просто я пытаюсь вспомнить, как принимают роды,  - ответила Марина.

        - Мозг - неисчерпаемая кладовая. Там хранится весь ваш опыт. Не волнуйтесь. Все вспомните, когда понадобится.
        С этими словами, почти ободряющими, они прибыли на место.


        Если бы лакаши жили в городе, то эта хижина находилась бы на окраине самого дальнего пригорода. Тут жили те, кто хотел уединения, хотел любоваться рекой и не видеть при этом соседей.
        Марина поняла, что они пришли, по жалобным крикам, доносившимся сверху. Мужчина взлетел по ступенькам с сумкой и исчез из вида.
        Доктор Свенсон поглядела ему вслед, оценивая местоположение:

        - Когда я думаю о том, что рано или поздно закончу этот проект и вернусь в Штаты, на первом месте в моих мечтах фигурирует нормальная лестница. Будь у меня больше амбиций, я бы мечтала о лифте или эскалаторе, но это не так. Мне нужны лишь крепкие ступеньки и перила. Вы свидетельница, доктор Сингх. Если я выберусь живая из этой страны, то никогда в жизни не стану больше лазить по таким перекладинам.
        Для семидесяти трех лет такая клятва не казалась высокомерной.
        Марина сравнила длину рук и ног доктора Свенсон и объем ее талии. Сравнение не обнадеживало.

        - Вам помочь?

        - Нет, разве что вы привяжете меня к своей спине. Влезть туда я еще могу, но вот спуститься… Мне не хочется застрять там и самой родить в этой хижине.

        - Не надо, нет,  - сказала Марина, хотя подниматься туда одной ей совсем не хотелось.
        Доктор Свенсон потерла виски.

        - Что мы точно знаем, доктор Сингх? Мне семьдесят три, я беременная и невысокая. Но женщины старше меня, меньше ростом и с большим сроком поднимаются и спускаются по таким лестницам каждый день, в том числе и в день родов.
        Мужчина в серой майке выглянул из хижины и вопросительно посмотрел на них.

        - Вир! Вир!  - сказал он.

        - О-о, хорошо,  - сказала доктор Свенсон.  - Он немного знает португальский. Говорит, чтобы мы поднимались.
        Она снова поглядела наверх:

        - Что ж, надо так надо.

        - Мы также знаем, что никто из этих женщин не рожал своего первого ребенка в семьдесят три года,  - сказала Марина.  - И они всю жизнь лазают по таким лестницам, беременные и нет. Привыкли.
        Доктор Свенсон повернулась:

        - Хорошо сказано. Я восхищаюсь вашей готовностью спорить вопреки вашим собственным интересам. Поднимайтесь следом за мной, на ступеньку ниже, и приготовьтесь к тяжелой работе. Вы ведь очень сильная, правда?

        - Да, очень,  - согласилась Марина, и они полезли.
        Марина поддерживала доктора Свенсон всем своим телом, подталкивая ее кверху, они поднимались наверх, навстречу отчаянным рыданиям роженицы.

        - Agora! Сейчас!  - кричал несчастный муж.
        Беноит был отправлен вперед с инструкциями, что семья должна приготовить много воды - дважды вскипятить ее и дважды процедить.
        Первое, что они увидели, это стоящие в ряд грязноватые ведра.
        Беноит, избегавший Марину после случая со змеей, куда-то скрылся.
        Женщина лежала на полу, на груде одеял, таких мокрых, словно их только что вытащили из реки. Под ней, на досках пола, виднелось темное пятно.
        Мужчина в серой майке стоял на коленях возле жены, держал ее за руку, поправлял ее мокрые волосы.
        Другие члены семейства занимались своими делами.
        Голый до пояса старик лежал в гамаке; маленькие ребятишки, мальчик и девочка, толкали его и звонко хохотали, когда он раскачивался. Три женщины, одна с ребенком у груди, нанизывали на веревки красный перец. Мужчина точил в углу нож.
        Когда доктор Свенсон появилась наверху, тяжело дыша, все глаза устремились на нее.
        Она ткнула пальцем в деревянный ящик, и молодая женщина бегом принесла его. Профессор села и приняла протянутую ей тыкву с водой.
        Успокоилась даже роженица, признавая оказанную ей честь.
        Подумать только, к ней домой пришла сама доктор Свенсон!
        Марина не знала, за кого первого ей браться, за роженицу или за доктора, да и не была уверена, сумеет ли помочь им обеим…

        - Вот сумка,  - сообщила доктор Свенсон и кивком показала на пол.  - Там вы найдете то, что нужно. Признаться, я поражена тем, что одолела подъем.
        Она прижала руку к сердцу:

        - Я не поднималась по лестницам с тех пор, как начались мои мучения.
        Марина расстегнула «молнию» и пошарила в сумке.
        Там оказалось не так много полезного: кусок мыла в мыльнице, но без щетки; несколько стерильных полотенец; хирургические перчатки в упаковке, стерильный хирургический комплект, несколько разных лекарственных препаратов на дне полупустой коробки.
        Еще два серебристых рожка для обуви с загнутыми назад концами.
        Марина взяла их в руки:

        - Что это?

        - Рожки!  - довольным тоном сообщила доктор Свенсон.  - У Родриго был целый ящик. Из них получаются превосходные ретракторы.
        Марина положила рожки на колени.

        - Как мне их стерилизовать?

        - Как вы можете стерилизовать что-либо? Никак, доктор Сингх! Простой помойте их в первом ведре. Ох, я никак не отдышусь!
        В первом ведре вода была еле теплая.
        Марина мылила и мылила руки, дивясь, как такое возможно: как она оказалась тут, и непонятно, что будет дальше.
        Конечно, она шла сюда по доброй воле, соглашалась во всем, хотя хотела отказаться, но ведь еще не так давно она сидела в своей крохотной лаборатории, занималась липидами, и Андерс был жив…
        Она попыталась вычистить грязь из-под ногтей, но тут роженица издала отчаянный вопль.
        Марине требовалась помощница, чтобы вскрывать упаковки. Она позвала одну из трех женщин, та неохотно положила на пол перец и подошла. Марина протянула ей мыло, изобразила пантомимой, что надо помыть руки. Женщина глядела на нее как на сумасшедшую.

«Неужели так будет и дальше, в течение всей операции?» - подумала Марина и тут же спохватилась, что слишком торопится.
        Кто сказал, что будет хирургическая операция?!
        Доктор Свенсон подвинула ящик ближе к роженице.
        Помощница хмурилась и была готова сбежать, но доктор Свенсон строго посмотрела ей в глаза, и та сразу присмирела.
        Марина натянула перчатки и встала на колени.
        Роженица повернула к ней лицо, и Марина ткнула себе в грудь и назвала свое имя. Женщина слабо кивнула в ответ и произнесла имя, которое никто не расслышал.
        После этого Марина намылила гениталии и бедра роженицы, согнула ее ноги в коленях и показала своей помощнице, как их держать.

        - Конечно, хорошо бы подложить под роженицу чистое одеяло.

        - Если вы получите чистое одеяло, вам захочется стерильное, а после этого вы поймете, что ничего не можете сделать без стола и света, а от стола и света - короткий шаг до фетального монитора. Знакомая картина. Лучше проверьте, насколько раскрылась шейка матки.
        Места было достаточно, чтобы правильно лежащий плод нормальной величины легко вышел наружу.
        Какое огромное облегчение!

        - Раскрылась широко.
        Марина пошарила рукой, нащупывая плод.
        Нет, с тех пор как она это делала в последний раз, строение женского тела не изменилось.
        И неважно, что на этот раз пациентка лежала на полу: вот он, ребенок.
        Впрочем, теперь она была уверена, что нащупала не голову.

        - Он лежит ножками вперед,  - сообщила она.
        Не самый лучший вариант, но справиться с этим можно.

        - Сейчас я попробую повернуть его.
        Доктор Свенсон покачала головой:

        - Вы потратите много времени, измучаете роженицу, да и в половине случаев это все равно не получается. Сделаем кесарево.
        Марина вытащила руку из роженицы.

        - При чем тут время? Куда нам торопиться?
        Восседавшая на ящике профессор властно махнула рукой:

        - Нет смысла причинять роженице такие муки, если в итоге вам все равно придется оперировать.
        Марина села на корточки.

        - Но у нас нет даже намека на стерильные условия. Шанс, что она умрет от послеоперационного сепсиса, настолько велик, что нужно попытаться перевернуть плод. У меня нет сиделки, которая мне станет помогать в ходе операции, нет анестезиолога…

        - Вы думаете, мы держим тут анестезиолога?

        - Что у вас есть?  - Марина стянула перчатку и пошарила в сумке.

        - Кетамин. И не разбрасывайте перчатки. Это вам не «Джон Хопкинс».

        - Кетамин? Вы собираетесь отправить ее на дискотеку? Кто сейчас применяет кетамин?

        - Тут это новинка, доктор Сингх. Берите то, что есть. Я была рада, что достала хоть это.

        - Я попробую перевернуть ребенка,  - заявила Марина.

        - Нет, и не думайте,  - отрезала доктор Свенсон.  - Хватит с меня того, что я лезла по этой проклятой лестнице. Я буду признательна, если вы не вынудите меня вставать на колени. Даже если не брать в расчет мой ишиас, у меня отекли руки.
        Она покрутила перед Мариной кистями рук. Пальцы распухли, кожа на них натянулась. Десять маленьких сосисок.

        - Господи, давно это у вас?  - Марина непроизвольно потянулась к рукам профессора, и доктор Свенсон резко их отдернула.

        - Мне трудно держать скальпель. Трудно держать даже карандаш. Как я сказала, либо вы делаете кесарево, либо я. Вот весь выбор.

        - Какое у вас давление?  - спросила Марина.

        - Сейчас не я ваша пациентка,  - проворчала доктор Свенсон.  - Лучше направьте все ваше внимание на ту, что перед вами.
        Мужчина в серой футболке смотрел то на доктора Свенсон, то на доктора Сингх, держа за руку жену.
        Их споры тревожили его.
        Но они не тревожили роженицу - она облегченно закрыла глаза на две минуты, которые были у нее между схватками.
        Если бы кто-нибудь спросил у Марины, чье мнение по поводу кесарева для нее важнее - бывшей главы отделения акушерства и гинекологии в госпитале Джона Хопкинса, которая даже не дотрагивалась до роженицы, или изгоя из этой же профессии, которая прикоснулась к пациентке впервые за тринадцать лет,  - она назвала бы первую. Но все же, будучи второй, она была уверена в своей правоте, хотя в равной степени была уверена и в том, что не станет препятствовать своей наставнице, если та сама возьмется оперировать.
        Так что у нее оставался выбор.

        - Скажите, как применять кетамин.
        Набрав кетамин в шприц, она ввела иглу в вену и приклеила шприц липкой лентой к внутренней поверхности руки, чтобы по мере надобности добавлять препарат.
        Стоны прекратились.
        Марина обмыла и обтерла живот роженицы, выпрямила ее ноги, натянула чистые перчатки и показала своей помощнице, как натягивать кожу. Теперь та притихла и старалась изо всех сил, когда Марина провела скальпелем по коже.
        Внезапно ей пришло в голову, что это не первая ее хирургическая операция за последнее время. Меньше недели назад она разрезала змею.
        Из разреза выступил подкожный жир; на нем были яркие капельки крови.
        Разрез был сделан в полной тишине, если не считать слабого вздоха мужа. Внезапно он привлек всеобщее внимание. Даже старик выбрался из гамака и подвел поближе двух малышей. Мужчина с ножом, женщины тянули шеи и толкали друг друга, чтобы лучше видеть происходящее. В спину Марины уткнулись чьи-то колени.

        - Мне это не помогает,  - проворчала она.
        Ее сиделка уверенно держала руки по обе стороны от разреза. Она что-то рявкнула, и зрители попятились.

        - Сейчас смотрим, где фасция,  - сказала доктор Свенсон.  - Я не захватила очки. Вы видите ее под жиром?

        - Вижу,  - Марина взяла руки помощницы и вложила в них по рожку. Погрузила рожки в разрез и показала женщине, как их держать.
        Дальше была матка.
        Несмотря на бурлящий приток адреналина, она узнавала все - кишечник и мочевой пузырь.
        Почему это было так удивительно? Ведь она отказалась от профессии, но не от знаний. Слепнущая от пота, она повернула лицо к доктору Свенсон. Та подняла с пола рубашку и обтерла Марину. Потом наклонилась и промокнула лицо сиделки - та изо всех сил старалась держать рожки.

        - Так, теперь отодвиньте мочевой пузырь,  - командовала доктор Свенсон.  - Осторожнее, не проколите его. Вы его видите?

        - Да.
        Просто чудо, что она хоть что-то видела без прямого света!
        Она аккуратно надрезала матку, обходя все, что нельзя резать, и в брюшную полость хлынула кровь. Смешавшись с амниотической жидкостью, кровь образовала темный, бушующий океан. Этот горячий океан хлынул на пол и лужей растекся под доктором и ее пациенткой.

        - Черт побери, как мне справиться с кровью без откачивания?!

        - В сумке лежит груша,  - сообщила доктор Свенсон.

        - Мне нужна еще пара рук.

        - Их нет. Обходитесь так.
        Марина схватила грушу, та выскользнула из окровавленной перчатки и запрыгала, как мячик, по полу, где ее и поймал пятилетний мальчик.

        - Господи!  - воскликнула Марина.  - Пусть хотя бы ее помоют.
        Доктор Свенсон приказала жестами помыть грушу с мылом в ведре. Марина набрала пол-литра крови и выдавила ее на пол. Сделала так несколько раз. И вот, под многими слоями, увидела ребенка. Он лежал лицом вниз, ножками к голове, а его попка прочно застряла в тазе роженицы.
        Марина попробовала высвободить его, но не получилось.

        - Поднимите ягодицы,  - сказала доктор Свенсон.

        - Я пытаюсь,  - раздраженно буркнула Марина.

        - Просто потяните кверху.
        Марина передвинула рожки внутрь матки и велела помощнице тянуть, сильно тянуть. Женщина, и сама обреченная постоянно рожать всю жизнь, делала это изо всех сил, а Марина запустила руки в матку и старалась вытащить ребенка.
        Он застрял в матери, словно шалун, забравшийся в разгар игры в узкий шкаф.
        Мышцы в плечах и шее Марины напряглись, спина заныла. Сто сорок два фунта Марины состязались в силе с шестью фунтами ребенка.
        И наконец с громким шлепком младенец выскочил из ловушки.
        Мужчина придержал Маринину спину рукой, чтобы она не опрокинулась.
        Мальчик плюхнулся на материнскую грудь.

        - Поглядите-ка! Проще не бывает,  - доктор Свенсон хлопнула в ладоши.  - Теперь отдайте им ребенка. Тут уж они сами все знают.
        Скользкого ребенка забрали из рук Марины вместе с толстой плацентой, похожей на печенку. Все, стар и млад, понесли его куда-то.
        Все они стали свидетелями необычного происшествия.
        Сколько тут принимается трудных родов - но ни одни не бывают в пользу новорожденного.

        - Помните остальное? Массируйте матку. Эта часть всегда мне нравилась - восстановление порядка после хаоса.
        Доктор Свенсон нагнулась, чтобы лучше видеть.

        - Ребенка унесли, теперь это не наша проблема. Можно не спешить. Уделяйте больше внимания деталям.
        До них донесся плач новорожденного, и супруг, все еще не отпускавший руку жены, часто поглядывал в ту сторону.

        - Добавьте кетамина,  - сказала доктор Свенсон.  - Ей пока рано просыпаться.
        Марина снова откачала кровь и стала крупными стежками зашивать роженицу - процедура такая же деликатная, как зашивание рождественской индейки.
        Помощница, обнаружив неожиданную сообразительность, умело передвинула рожки. Тем временем Марина возвращала все в исходное положение - зашила матку, вернула на место мочевой пузырь…

        - Хороший муж,  - похвалила доктор Свенсон, кивая на озабоченного супруга.  - Остается с ней. Вы не видели других мужей! Многие уходят рыбачить. Иногда, узнав, что родился сын, приходят на него взглянуть. Вот и все.

        - Может, это их первенец,  - предположила Марина.

        - Я бы знала. Но не помню.
        Марина завязывала последний узелок, когда принесли младенца.
        Она вытащила шприц из руки матери и положила ей на грудь ребенка. Мать чуть шевелила ресницами и не пыталась его удержать. Младенец был хорошенький, с круглым ротиком и черными бровками. Его уже завернули в полосатую материю. Он то ли зевнул, то ли заплакал, и все умилились.
        Марина с трудом встала с пола, растирая затекшие колени.

        - Видите?  - сказала доктор Свенсон.  - Тяжело даже вам.
        Марина кивнула, стащила с рук перчатки и посмотрела на кровь на своих руках, на платье, на большую лужу крови на полу, в которой она сидела.

        - Господи,  - сказала она и заглянула в сумку в поисках тонометра.
        Доктор Свенсон успокоила ее:

        - Вы не представляете, сколько бывает крови в других случаях! Это вполне нормальное количество. Вот увидите, у нее все будет хорошо. У них обоих все будет хорошо.
        Подошла помощница и накрыла роженицу вторым одеялом.

        - Хорошо бы перенести ее куда-нибудь на сухое место,  - сказала Марина.  - Я не могу ее вот так оставить.

        - Мы не можем требовать от лакаши некоторых вещей,  - сказала доктор Свенсон.  - Они не могут делать кесарево сечение; тут нужны инструменты и квалификация. Но они прекрасно знают, что больную женщину нельзя оставлять на мокром одеяле, и прекрасно умеют все убирать. Сегодня вечером вы зайдете проверить ваших пациентов, и завтра тоже. Вы увидите, как они справляются со всем и без вас.
        Женщина, кормившая ребенка грудью, когда они пришли, теперь кому-то его отдала и кормила новорожденного, пока его мать спала на полу.
        Отец ребенка подошел к Марине, собиравшей в сумку хирургические инструменты, и совсем легонько похлопал ее по спине и рукам.
        Потом подошли остальные, все, кроме кормившей женщины и роженицы, и проделали то же самое. Малыши хлопали ее по ногам, а старик потянулся и похлопал ее по ушам.
        Марина, в свою очередь, постучала по спине своей помощницы, которая не морщилась и не отворачивалась во время операции, и в ответ та ласково похлопала Марину по лицу тыльной стороной ладони.

        - Пойдемте,  - сказала доктор Свенсон.  - У них это может продолжаться часами. Вы вернетесь домой с такими синяками, каких нет и у Истера.
        Потребовались усилия, чтобы помочь доктору Свенсон спуститься с лестницы, но внизу ее ждала толпа.
        Если бы она упала, ее просто подхватили бы на лету и отнесли на руках до лаборатории. Несколько минут она отдыхала и переводила дух. Ясно, что весть об их успехе уже разлетелась по деревне.
        Туземцы окружили Марину и доктора Свенсон плотным кольцом, что-то говорили, ударяли ладонью о ладонь, но докторов не трогали.
        Доктор Свенсон запретила им прикасаться к себе и Марине.

        - Все восхищаются вами!  - прокричала сквозь шум доктор Свенсон.
        Марина засмеялась.
        За ее спиной какая-то женщина ухватилась за ее косу, заявив этим о своем праве на эту территорию.

        - Вы ведь просто предполагаете, что это так. Ведь вы не понимаете, что они говорят.

        - Я хорошо понимаю, когда они счастливы. Может, я и не знаю деталей каждой фразы, но, поверьте мне, есть много способов слушать, а я слушаю этих людей уже много лет.
        Толпа продвигалась вперед, а с нею - и два доктора.

        - Они думают, что вы замените меня,  - сказала доктор Свенсон,  - так же, как я заменила доктора Раппа. Беноит рассказал им, что это вы убили змею, чтобы спасти Истера, и что вы привезли змею для них. Теперь они увидели, что вы достали ребенка и сохранили жизнь матери. Они потрясены.

        - Они этого не видели,  - возразила Марина.

        - Видели наверняка,  - убежденно заявила доктор Свенсон и махнула рукой.  - Они сидели на деревьях. Хирургический театр был набит до отказа.
        Марина взглянула на сияющие лица лакаши.
        Но что было бы, если бы роженица умерла? Или умер ребенок?

        - Я не смотрела наверх,  - сказала она.

        - Конечно, ситуация была слишком трудная. Но вы прекрасно справились. Сразу вижу свою ученицу. Вы сделали классический Т-образный разрез. Вы оставили маленькое отверстие в матке. У вас твердая рука, доктор Сингх. Вы именно тот врач, у которого я хочу рожать.
        Ну и дела!
        Она будет принимать роды у женщины, которая учила ее принимать роды.

        - Когда вам придет время рожать, меня уже здесь не будет,  - сказала Марина, и эта мысль ее успокоила.  - Какой у вас срок?

        - Чуть больше двадцати шести недель.

        - Нет, нет,  - заявила она.  - Нечего и думать. К кому вы собирались обратиться?

        - К повивальной бабке. Честно говоря, я намеревалась испытать все как можно ближе к женщинам лакаши, но время идет. И я все больше думаю о необходимости сделать кесарево. Я сомневаюсь, что мой таз раздвинется. Жевать кору - одно дело, но это не обращает вспять старение костей. Мне понадобится операция, и здесь больше нет никого, кому я могу это доверить.

        - Тогда плывите в Манаус.

        - Женщина моего возраста не может обратиться в больницу и рожать там. Возникнет слишком много вопросов.

        - А я думаю, что женщине вашего возраста нужно обязательно лечь в больницу.  - Марина покосилась на доктора Свенсон и, видя, что та ее не слушает, начала опять: - Если бы даже я осталась здесь,  - но, поверьте, я не останусь,  - вы не знаете, какие у вас могут возникнуть осложнения. Вам необходимо уехать, ведь не будете же вы рожать на своем столе. Вы только видели, как я выполнила свою первую хирургическую операцию за тринадцать лет. Едва ли можно надеяться, что я справлюсь со всем, что может произойти.

        - Но вы могли бы! Я видела, как вы работали. В какой-то момент я стала задумываться над тем, как мне быть с этим неминуемым событием. Но теперь здесь вы, и вы хирург, доктор Сингх. Вся мировая фармакология не заслуживает того, чтобы променять на нее хирургию.
        Она покачала головой:

        - Фармакологией пускай занимаются доктора, у кого нет навыков межличностных отношений или у кого бесконтрольный тремор рук, грозящий ошибками. Вы мне никогда не рассказывали, почему сменили специализацию.
        В окружающей толпе некоторые лакаши запели, другие били языком по нёбу, издавая радостный вой. Дети расчищали взрослым дорогу, срывая, словно кучка голодных коз, все листочки и ветки, выдергивая ползучие лианы, сбивая палкой паутину.
        Вскоре тропа стала чистой, словно в национальном парке.

        - А вы мне не рассказывали, почему сменили свою специализацию,  - сказала Марина.

        - У меня не было выбора. Я видела, какую нужно было сделать работу, и должна была сделать ее сама. Нельзя пускать сюда толпы людей. Они растопчут раппы, переловят мартинетов, развратят племя. А когда опомнятся и поймут, что натворили, все будет уже мертвым. Условия для этой особенной экосистемы еще предстоит воспроизвести. Много лет мои исследования носили чисто академический характер. Я пыталась определить роль мартинов в рождаемости. У меня нет намерений синтезировать препарат. Я никогда не верила, что женщины вправе сохранять всю жизнь все свои функции. Теперь, с моей беременностью, я верю в это еще меньше. Дайте мне руку, доктор Сингх, эта проклятая нога меня убивает. Да. Мы можем идти немного медленнее, чем остальные.
        После этих слов лакаши, порой проявлявшие непостижимое умение понимать английский, вдвое сбавили свою скорость.

        - Но когда я случайно обнаружила связь препарата с малярией, все переменилось. Ни один ученый не откажется от попытки найти вакцину от малярии. Я очень ценю сотрудников, которых привезла сюда. Все это очень преданные науке люди. Я никому из них не доверю вырезать мне аппендикс, но в том, что касается работы над препаратом, они успешно продвигаются к цели.

        - Откуда вы знаете, что вакцина удачная?
        Доктор Свенсон похлопала свободной рукой по животу:

        - Тем же способом, каким убедилась, что фактор пожизненного деторождения действует. Я проверяю их. Больше тридцати лет я регулярно подвергаюсь опасности заболеть малярией и ни разу не болела. Доктор Нкомо, доктор Буди и Сатурны, мы все регулярно заражаем себя. Я заражала лакаши. Я могу показать вам все записи. Спасение - это сочетание коры мартинов и выделений пурпурных мартинетов. Теперь мы это знаем. Надо лишь научиться его воспроизводить.

        - А что с компанией «Фогель»?  - спросила Марина.

        - «Фогель» оплачивает работы. Признаться, я долго выбирала спонсора и остановилась на «Фогель», но в последние годы мистер Фокс стал слишком настойчивым. Его не интересуют перспективы исследований. Он лишь хочет видеть, куда идут деньги. Впрочем, другие компании вели бы себя не лучше. На словах все готовы поддерживать науку, не понимая, что это означает. Доктор Рапп провел здесь полжизни, выполнял работу огромной важности для ботаники и лишь копнул поверхность микологии, науки о грибах, сделав то, что было в его силах. Такие вещи требуют неимоверного времени, целую жизнь. И вы думаете, я дождусь благодарности от людей за то, что я посвятила им свою жизнь?! Все равно какой-нибудь Джим Фокс окажется неспособным это понять. Приезд доктора Экмана стал катастрофой для всех нас. Его смерть повергла всех в уныние. Пару недель мне даже казалось, что я потеряю всех сотрудников. Но потом приехали вы, доктор Сингх, и, хотя я прежде сопротивлялась всяким вторжениям, теперь вижу, что ваше место - тут. Вы нормально со всеми ладите, у вас отменное здоровье, и я думаю, что вы сумеете уговорить мистера Фокса,
убедить его, что все работы идут нормально и нам просто нужно еще некоторое время.

        - Но зачем мне это делать? Я работаю на «Фогель». Компания тратит огромные деньги на создание препарата, который вы им предложили. Вы даже не заикнулись им о вакцине от малярии, а сейчас, по-моему, вы все работаете именно над ней. Почему я должна вас прикрывать?
        Марина поддерживала доктора Свенсон.
        Чем дольше они шли, тем сильнее профессор опиралась на нее.

        - Тут речь не о том, что кто-то должен кого-то прикрывать. И тут нет лжи и жульничества. Препараты тесно связаны между собой; мы не в состоянии их разделить. Поглядите на меня. Я честно провожу исследования препарата, улучшающего фертильность, хоть теперь меня больше интересует малярия. Впрочем, мои личные пристрастия не имеют значения, ведь обе линии все равно сходятся в одной точке. Получив один препарат, мы получим другой. Я не вижу ничего плохого в том, что мы заставляем американскую фармацевтическую компанию платить за вакцинацию, которая принесет огромную пользу для здоровья мира и не даст финансовой прибыли для акционеров компании. У людей, которые нуждаются в вакцине от малярии, никогда не будет средств за нее платить. В то же самое время я дам им препарат, который подорвет здоровье женщин и принесет бешеные доходы компании. Разве это не разумный обмен? Ежегодно от малярии умирают восемьсот тысяч детей. Представьте, что эти восемьсот тысяч будут бегать по планете, когда эта вакцина будет готова. Возможно, эти постменопаузальные женщины, которые мечтают стать матерями, возьмут в свой дом
таких детей, вместо того чтобы пытаться родить самим?
        Марина, как всегда, почувствовала, что отстает на пять шагов в этой беседе.

        - По-моему, вам следует дать шанс компании «Фогель». Вы увидите, что они так же заинтересованы в вакцине, как и вы.

        - Ваша вера в это была бы очаровательной, если бы не была такой наивной,  - сказала доктор Свенсон без следа насмешки.  - Ведь если вы ошибаетесь, а я уверена, что вы ошибаетесь насчет альтруизма американской фармацевтической компании, тогда мы теряем все. И вы не имеете права так рисковать, ведь неправильная оценка повлечет за собой ежегодную потерю сотен тысяч жизней.
        Они вернулись в деревню, прихватив по пути еще много лакаши.
        Марине показалось, что собралось все племя.

        - Пойдемте в лабораторию,  - сказала доктор Свенсон, похлопав Марину по руке.  - Доктор Нкомо покажет вам наших москитов.

        - Дайте мне сначала искупаться,  - сказала Марина.  - Смыть кровь.

        - Помойтесь в тазу,  - возразила доктор Свенсон.  - Я скажу, чтобы для вас принесли несколько ведер воды. Неразумно входить в реку, когда вы испачканы кровью. Кто-нибудь поужинает вами по ошибке.

        - Я уже купалась в реке, когда на мне была кровь анаконды,  - возразила Марина, глядя на свое платье, задубевшее от подсохшей крови.

        - Теперь мы с вами будем более осторожными,  - сказала доктор Свенсон.
        Когда Марина вернулась на веранду, простыни на кровати были аккуратно расправлены, а на подушке лежало письмо.
        Она осторожно приподняла сетку и взяла его в руки. Ей не хотелось ни к чему притрагиваться, пока она не помоется, и все-таки она провела пальцем по краям аэрограммы и развернула ее.
        Там было написано только имя: «Карен Экман, Карен Эллен Экман, миссис Андерс Экман, Карен Смитсон, Карен Экман».
        Буквы были корявые и неровные.
        В нескольких местах ручка прорвала бумагу.
        Он писал слова, но его рука дрожала.
        Может, он сложил эту аэрограмму, и она лежала на постели.
        Может, он и не собирался отправлять это письмо.



        Десять

        Каждое утро Марина высвобождалась из сонных объятий ребенка, слегка опьяненного обезболивающим, и шла по тропе к делянке с мартинами.
        Она не следовала примеру местных женщин и не ждала, когда пройдет пять дней. Через пять дней ее тут, возможно, уже не будет, и она хотела перед возвращением домой съесть побольше коры, превратиться в медицинское доказательство успешности нового препарата. Она хотела наверстать упущенное, компенсировать всю кору, которую она не ела в прошлом и не съест в будущем.
        Сейчас наступил ее час.
        Она уже не боялась заходить глубоко в джунгли, хотя не было ни одного утра, когда бы она не встретила женщин - лакаши и докторов. Доктор Буди сказала, что это научный прецедент - так часто грызть кору в самом начале.
        Еще они сказали, что и сами принимали ударную дозу. Может, в восторге от такого открытия, а может, их организм давно уже жаждал получить именно это вещество. Доктор Буди сказала Марине, что даже на этом раннем этапе она может не бояться малярии и что ее окно для ежемесячной возможности зачатия расширится от трех до тринадцати дней.
        А еще Марина заподозрила, что в пахнущей фенхелем коре есть нечто, вызывающее мягкую зависимость, заставляющее женщин лакаши плестись к деревьям даже после того, как они смертельно устанут от родов, нечто, что годами держало докторов в лаборатории, после того как они были готовы уехать домой.
        Может, доктор Рапп был прав в своей изначальной оценке?
        Может, тут имеется какая-то связь между грибами и деревьями, и крошечная доля наркотика в коре привязывала женщин к роще?
        Самой Марине снились мартины.
        Они стояли перед ее глазами, стройные и красивые.
        Засыпая ночью, она шла к ним…
        Именно мысль о том, что она привяжется к чему-нибудь в этом месте, впервые заставила ее подумать об отъезде из Амазонии, хотя все подталкивало ее к этому.
        Неделей раньше она зашила веко девочки, которую укусила обезьянка, вечно сидевшая у нее на плече. Ребенка держали родители, а Марина слишком толстой иглой и слишком толстой ниткой собирала воедино нежную ткань. Когда она спросила у доктора Свенсон об иммуноглобулине от бешенства, доктор Свенсон ответила, что ей нужно сначала взглянуть на срез мозга обезьянки.
        Еще Марина вынула шестидюймовую щепку, застрявшую между третьим и четвертым пальцем на ноге мужчины, рубившего деревья, из которых потом выдалбливают лодки, чтобы плавать в Манаус. Трое мужчин неожиданно притащили его в лабораторию, и Марина соединяла, как могла, мышцы и косточки, названия которых давно уже не помнила.
        Ужас перед джунглями теперь перевоплотился для нее в бесконечную работу, которую придумывали для нее джунгли.
        Другие доктора, несомненно, испытывали облегчение и нахваливали ее; лакаши заглядывали ночами на ее веранду, а оказавшись рядом с ней, вставали на цыпочки, чтобы понюхать ее шею.
        Марине было ясно, что ничего хорошего из этого не получится.
        Она устала от двух платьев, устала просыпаться среди ночи и размышлять, как ей взять с собой Истера, когда она соберется уезжать.
        Ее нервировали слова доктора Свенсон о «наших» родах и письма от умершего друга, которые она обнаруживала вечером на койке.
        Ей хотелось сбежать от всего этого, но ее зачаровывал свет в прекрасной, уникальной роще, она обнимала рукой стройный ствол и приближала к нему рот…


        Марина никогда не видела комнат, где жили другие доктора. За лабораторией в кружок стояли хижины, но доктора работали целыми днями в лаборатории, а вечерами там же вели разговоры.
        Она уже знала, что в одной из хижин держат мышей, которых заставляют часто беременеть; их раздутые животики стукались о колеса, в которых они бегали.
        Знала она теперь и то, что другая хижина полна москитов. Их личинки росли в тепловатой воде, налитой в пластиковые подносы. Подносы стояли штабелями на высоком металлическом стеллаже. Когда они были готовы вылупиться, их переводили в большие пластиковые ведра, на которые натянут кусок колготок, закрепленный резинкой. Там москитов заражали малярией. Все доктора были настолько уверены в успехе их вакцины, что позволяли себе небрежно относиться к правилам безопасности, но когда Ален Сатурн впервые показал москитов Марине, ей было некомфортно стоять рядом с сотнями летающих насекомых, которые бились о нейлоновую сетку своими легкими тельцами…

        - Пора кормить наш зоопарк,  - сказал Ален и макнул большой кусок ваты в чашу с сахарным сиропом.  - Ну-ка, дайте им понюхать то, чего они действительно хотят. Подышите на них. Просто наклонитесь и дыхните.
        Она так и сделала.
        Москиты бросились на сетку, образовав темный комок.
        Марина отшатнулась.

        - Дыхание млекопитающих, вот что их притягивает. Кусают нас только самки, вы это знаете. Самцы никогда не заражаются и не распространяют простейших.
        Он бросил вату на колготки, и москиты набросились на нее, как акула на кровавый кусок мяса. С минуту он наблюдал за ними.

        - Они всегда верны себе.
        На стене висели две пластиковые мухобойки с ржавыми ручками.

        - Как вы проводите эксперименты?  - спросила она, не очень стремясь получить ответ.

        - Мы берем пять москитов из инфицированного ведра,  - ответил Ален и похлопал по краю ведра, в которое она только что дышала.  - Вы бы видели, через что мы проходили, когда я сюда приехал! Мы надевали спецкостюмы - честное слово!  - перчатки, маску на лицо… Как будто и без того каждый десятый москит в этой местности не переносит малярию. Теперь я просто опускаю туда сетку. И я знаю, что делаю. Я помещаю пять москитов в чашку, накрываю ее куском нейлона, затем прикладываю чашку к руке, к ноге - неважно. Получив пять укусов, я убиваю москитов и кладу их под микроскоп, чтобы убедиться, что все они инфицированы. Вот и все.

        - А потом?

        - Ну, потом надо ждать. Малярия дает о себе знать в течение десяти дней. Но она не проявляется. Ни у кого из нас.

        - Откуда вы знаете, что ваши москиты - те самые, опасные?

        - Об этом нам говорит микроскоп, а потом время от времени мы инфицируем москитами из той же партии какого-нибудь мужчину из племени. Через десять дней у него начинается малярия. Мы приводим женщин, и та же группа москитов кусает их целый день - и ничего.
        Ален наклонился над другим ведром. Подул в него, потом положил вату.

        - А тот мужчина, который заражается малярией - как он соглашается на это?
        Ален встал и пожал плечами:

        - Возможно, если бы у этого туземца был адвокат, он мог бы посоветовать ему не соглашаться или предъявил бы претензии: мол, человек не понимал, на что согласился. У меня тут есть бутылка «коки». Энник я не говорю об этом. Они любят «коку».

        - Вы угощаете их «кокой» и взамен заражаете малярией?!

        - Только не преувеличивайте мое злодейство! Велики шансы, что эти мужчины и раньше болели малярией или все равно заболеют. Но если они заражаются в этой комнате, мы их лечим. Разница в этом. Лечить малярию - не проблема; проблема в том, чтобы создать вакцину от малярии. Ничего страшного, если они пару дней поболеют во имя прогресса науки, ради создания препарата, который защитит все племя, весь мир.

        - Да,  - согласилась Марина, слегка шокированная такими доводами.  - Но ведь они не говорят, что ничего страшного.
        Ален Сатурн поднял ведра и поставил их на полку.

        - Марина, временами полезно отходить от американской медицинской системы. Это раскрепощает и позволяет мыслить более широко.
        Он взял со стола пустую пластиковую чашку и показал Марине:

        - Не хотите попробовать? Во всяком случае, вы сможете считать себя полностью информированной обо всех рисках и спасете какого-нибудь несчастного туземца - он не окажется на вашем месте. Что лучше всего - вы обойдетесь лишь пятью укусами, которые немного почешутся.
        Марина подумала про лариам, про отца. Заглянула в чашку и покачала головой.

        - Нет, пожалуй, я подожду.

        - Исследования проводятся не в чашке Петри, и мыши - лишь часть их. Важнее всего - эксперименты на людях. Иногда приходится участвовать в них нам самим.
        Но Марина не согласилась.
        Прежде чем участвовать в эксперименте, она хотела съесть побольше коры.


        Дорогой Джим!
        Теперь я вижу, как исследования могут растянуться на годы, и никакого времени не хватит, чтобы понять, что тут происходит. Но я все-таки собираюсь домой. Первая проблема - лодка. Учитывая старания доктора Свенсон удержать меня, сомневаюсь, что она даст свою лодку. Впрочем, мимо проплывают и другие лодки, а в какой стороне расположен Манаус, я знаю. Думаю, я высмотрю какую-нибудь лодку и поплыву к ней сама. Если со мной поплывет Истер, кто нас остановит?

        Марина написала уже много писем.
        Она писала каждый день.
        Доктор Буди оставляла на своем столе пачку конвертов, а Нэнси Сатурн великодушно делилась марками.
        Итак, она возьмет с собой Истера к реке, и они доберутся до фарватера - по камням или вплавь.
        Мимо проплывали лодки - ребенок в каноэ, изредка к племени жинта направлялось речное такси.
        Но потом два-три дня вообще не было никого.
        Когда Марина была занята, она заставляла Истера наблюдать за рекой, отдавая ему письма. Это иногда срабатывало. Андерс отправлял много писем, и некоторые все-таки дошли до Карен.
        И все же Марина на самом деле ничего не сообщила мистеру Фоксу, хоть и писала часто. Она не написала ему ни про малярию, ни про беременность доктора Свенсон, ни про похороны Андерса.
        Об этом она хотела ему сказать сама.


        Истер и Марина любили больше всего вечернюю реку, когда птицы улетали на ночлег в свои гнезда, а солнце бросало на воду длинные тени.
        Они сидели на сыром берегу, вдалеке от жарких костров лакаши. Ужинать было рано, но Марине хотелось уйти из лаборатории, размять ноги. Иногда они сидели полчаса, иногда до темноты. Они никогда не видели в это время лодок, но так приятно было сидеть и смотреть на красный диск солнца, постепенно скрывавшийся в джунглях, и она уговаривала себя - вот, еще немного, и покажется лодка.
        Истер показывал пальцем на каждую рыбу, выскакивавшую из реки, а она - на летучих мышей, мелькавших в пурпурном небе. Она уже привыкла коротать время с молчуном и обнаружила, что, если наблюдать наступление ночи без эмоций и необходимости что-то говорить, в твоей душе наступает небывалый покой.
        В таком состоянии покоя она и заметила вдалеке лодку.
        Сначала до нее донесся звук хорошо отлаженного мотора, работавшего без всяких усилий. Это было примечательно само по себе, ведь знакомые ей плавсредства делились на две категории: бесшумные (каноэ/плоты/связки бревен) и со скрежетом в моторе.
        Она вскочила на ноги, держа в руке четыре письма - одно к матери, одно к Карен и два для мистера Фокса.
        Лодка быстро приближалась - маленькая круглая точка света.
        Такая быстрая лодка наверняка направлялась в Манаус, и странно, что она двигалась в противоположную сторону.
        Марине хотелось ее остановить.
        Истер, самый сообразительный, вскочил и выхватил из костра две ветки - Марине и себе. Они зашли по колено в воду, размахивая над головой горящими ветками. Марина кричала, тонко и пронзительно - она даже не подозревала, что способна издавать такие звуки, и надеялась, что крик «Стойте!» будет понятен на любом языке.
        Слышали ее на борту лодки или нет, но лакаши услыхали и примчались через джунгли быстрее всякой лодки. Они похватали из костров горящие ветки и подняли оглушительный рев, их собственный шибболет - и все ради того, чтобы Марина могла отправить свои письма.
        Благодаря лакаши их берег озарился огнями, и лодка, почти поравнявшаяся с ними, замедлила ход, хотя и не собиралась останавливаться.
        Тогда Марина заорала во всю мочь:

        - Стойте!
        Вокруг все затихло, лакаши онемели от силы Марининого голоса.
        Даже лягушки и насекомые задержали на миг дыхание.
        Она и сама удивилась и в тишине крикнула опять: «Стойте!» И лодка, проплывавшая мимо них, остановилась, развернулась и медленно подплыла к пристани. Ее прожектор медленно обводил толпу на берегу.

        - Correspondencia!  - крикнула Марина. Вечерами, помимо Диккенса, она читала португальский словарь.  - Obrigado, obrigado.
        Она вышла из воды и побежала по доскам пристани - письма в одной руке, горящая ветка в другой. Свет прожектора скользнул по ней, потом вернулся и ударил ей прямо в лицо. Она застыла на бегу и загородила локтем глаза.

        - Марина?  - спросил чей-то голос.

        - Да?  - отозвалась она.
        Почему ей не показалось странным, что кто-то зовет ее по имени?!
        Всему виной был прожектор; она не понимала, что происходит.

        - Марина!  - В голосе зазвучала радость.
        Сначала она не узнала этот голос, потом узнала. И в ту же секунду услышала:

        - Я Милтон!
        Счастью Марины не было предела.
        Милтон - ее защита. Милтон всегда знает, как все исправить!
        Из всех притоков Амазонки он нашел тот, что нужен.
        Она бросила ветку в воду и издала радостный крик, который превратился в имя - «Милтон!».
        За ее криком раздался еще один, звонкий и очень женственный.
        Барбара Бовендер перепрыгнула через борт лодки и бросилась в ее объятья. На ней было изумительно элегантное платье цвета хаки с множеством карманов.
        Милтон привез на лодке Барбару Бовендер!
        Огонь всех факелов лакаши заискрился в ее длинных волосах, взъерошенных ветром. Марина обняла подругу за изящную талию, и та что-то прошептала ей на ухо, слишком тихо, чтобы ее можно было расслышать за криками лакаши.
        От нее пахло лимонным цветом…

        - Как вы сюда попали?  - удивилась Марина.
        Под этим одним вопросом она подразумевала несколько: как вы нашли нас, зачем приехали, надолго ли и возьмете меня с собой, когда уедете?
        Истер прыгал по пристани с детским восторгом и бросился в объятья Барбары, уткнувшись лицом в ее волосы.
        Марина почувствовала легкий укол - ревности, что ли?
        Это неправильно. И вообще, все было замечательно и непонятно.
        Лакаши продолжали петь, и дым от всех костров слепил глаза не меньше, чем прожектор на лодке.
        Марина перелезла через борт лодки, чтобы обнять Милтона. Она была босая, платье разорвано слева по шву, волосы аккуратно расчесаны и заплетены, потому что она долго сидела на берегу. Она протянула руки к Милтону, он взял их в ладони и повернул Марину в сторону кормы, чтобы она увидела, что на лодке есть еще один человек. Он сидел в тени, и Марина подумала, что это Джеки.
        Нет, не похож.

        - Марина,  - сказал мистер Фокс.
        Всего одно слово, ее имя - и внезапно она растерялась.
        Может ли она его обнять? Поцеловать?
        При свете огней она заметила, что у всех трех приехавших одинаковое выражение лица - усталость, возможно, ужас.
        Несомненно, такое же выражение было и на ее лице в ту первую ночь, когда она приплыла на лодке и увидела лакаши с их кострами и горящими факелами.
        Теперь на берег пришли из лаборатории и другие доктора, услышав шум.
        Может ли она поцеловать мистера Фокса на глазах у доктора Свенсон?
        Или Барбары Бовендер?
        Она ни разу не говорила им, что мистер Фокс - близкий ей человек.

        - Вот, я написала вам,  - сказала она и показала письма, как бы оправдываясь.
        На мистере Фоксе была белая хлопковая рубашка, как у Милтона. Наверное, он прилетел в Манаус в шерстяном костюме, и Милтон тоже привез его среди ночи к Родриго, чтобы купить более подходящую одежду?

        - Я ловила лодку, чтобы отправить письма.
        Он взял письма. Взял ее за руку.

        - Я не получал никаких писем,  - сказал он.  - Я ничего не слышал о тебе. Я не знал, что с тобой. Ты поранилась?
        Его голос был хриплым. Он постарел за это время.
        Состарила его и усталость от плавания на лодке.
        Долго он уже в Бразилии? Долго ему пришлось уламывать Бовендеров?

        - У меня все нормально,  - ответила Марина.

        - У тебя пятна крови по всему платью.
        Марина посмотрела на перед платья - действительно кровь. Но она не могла даже припомнить, чья это кровь и почему не удалось ее отстирать…
        Лакаши уже лезли на борт, смеялись, хлопали мистера Фокса по плечам и спине. Тот сначала поморщился, потом поднял руку, как бы защищаясь.
        Марина оттащила его подальше.
        Тогда они стали хлопать Милтона и Барбару Бовендер, демонстрируя своеобразную и агрессивную манеру приветствия.
        Две женщины уже запустили руки в золотые волосы Барбары; она пыталась вырваться. Кто-то из лакаши поднял над головой чемодан, но Марина подскочила и отобрала его.

        - Милтон!  - крикнула она.  - Не позволяйте им брать вещи!
        Милтон сумел вырвать у туземцев остальные сумки и махнул рукой Истеру. Мальчик прыгнул на борт, радостно хлопнул Милтона по спине и схватил сразу несколько сумок.
        Марина взяла мистера Фокса за руку и крепко сжала.

        - Надо присмотреть за Барбарой. Она не справится с ними.

        - Я бы не стал волноваться за миссис Бовендер,  - ответил он с легкой досадой.
        Нет, все не так.
        Лучше бы они встретились в аэропорту Миннеаполиса.
        Ведь она уже собиралась уехать!
        На пристани он отпустил ее руку.
        Пожалуй, плохо, что он вообще приплыл сюда на лодке.
        Амазония - не Миннесота. Два разных мира.
        Навстречу им шла доктор Свенсон.

        - Хватит,  - приказала она, хлопнув в ладоши.  - Оставьте ее в покое.
        Женщины, возившиеся с волосами Барбары, тут же ушли, оставив ее с двумя длинными косами, завязанными на концах нитями, которые они выдернули из своих платьев.
        Доктор Свенсон прошла мимо Барбары, едва удостоив ее взгляда.

        - Мы потом поговорим,  - бросила она на ходу, и Барбара опустила голову.
        Дойдя до конца пристани, она обратилась к Милтону:

        - Чья это лодка?

        - Она принадлежит одному из друзей Родриго.

        - У друзей Родриго нет таких денег.

        - У одного есть,  - возразил Милтон.  - Тот человек бутилирует инка-колу. Родриго продает ее у себя в магазине.
        Доктор Свенсон кивнула:

        - Вы привезли продукты? Или только гостей?

        - Родриго подобрал то, что может вам понадобиться, плюс некоторые вещи, которые вам нравятся. Еще - он только что получил полный ящик апельсинов и отправил вам. Думаю, что он все сделал правильно.
        Разобравшись с двумя приехавшими, она повернулась к третьему:

        - Не сомневаюсь, что вы свернули горы ради этой поездки, мистер Фокс.
        Мистер Фокс стоял на пристани и смотрел на доктора Свенсон и на огненный берег за ее спиной. Летучая мышь спикировала и пронеслась в опасной близости от его головы, но он и глазом не моргнул.

        - У нас была трудная дорога. Ясное дело, нам нужно многое обсудить, включая и горы, которые я свернул, но сейчас скажите, где мы будем спать.

        - Я не знаю, где вы будете спать!  - рявкнула доктор Свенсон, даже не пытаясь проявить гостеприимство.  - Мы тут работаем, у нас не отель «Хилтон».
        Лакаши почувствовали, что праздновать нечего, и побросали горящие палки в одну пылающую груду. Огонь грозил перекинуться на пристань.
        Томас Нкомо шагнул вперед и поклонился гостям.

        - Давайте отойдем от костра,  - спокойно сказал он.  - Мы всех разместим, все будет нормально.
        На берегу Томас сказал Барбаре Бовендер, что она пойдет с Мариной, мистер Фокс переночует у него, а Милтон…

        - Я могу спать в лодке,  - сказал Милтон.
        Томас покачал головой:

        - В лаборатории, возле комнаты доктора Свенсон, есть койка. Она будет рада…

        - Оставьте при себе догадки насчет моей радости,  - заявила доктор Свенсон, повернулась и пошла прочь.
        Марина увидела, что профессор ужасно хромает, и хотела догнать ее и поддержать под локоть.
        Еще ей хотелось пойти с мистером Фоксом, потому что деликатный Томас наверняка оставит их ненадолго наедине, не задавая вопросов.
        Но вместо этого она взяла за руку Барбару Бовендер и повела ее через джунгли к кладовой.

        - Вы знаете, куда мы идем?  - спросила Барбара.

        - Знаю,  - ответила Марина.

…Джеки уехал в Лиму пять дней назад. На побережье Перу начинался сезон больших приливов. В эти недели слабые серферы даже не подходят к океану, а сильные съезжаются туда со всех континентов. Бовендеры решили, что так будет лучше для них обоих. Барбара сможет работать над своей повестью, а он покатается пару недель на гигантской волне.

        - Мы обсудили все, что могло случиться, и решили, что я со всем справлюсь.
        Марина сидела на своей койке, а Барбара устроилась на стуле, где лежали Маринины вещи, в том числе - второе платье.

        - Вот только приезда мистера Фокса мы никак не ожидали. Я сказала ему, что не знаю, где работает Энник. Но через три минуты сдалась.

        - Он умеет добиваться своего. У него это получается лучше, чем у меня.
        Голубые глаза миссис Бовендер округлились:

        - У него получилось лучше всех. «Фогель» арендует квартиру для доктора Свенсон. Он сказал, что если я не помогу ему, то через час выкачусь с вещами из дома на тротуар. Он нашел Милтона, Милтон нашел лодку. Я сказала - ладно, желаю удачи, и тогда он сказал, что я поеду с ними. Милтон никогда не был в лагере Энник, а мы один раз приплывали сюда с Джеки. Только тогда я спала почти всю дорогу. Джеки страдает от морской болезни, если сам не ведет лодку. И теперь я должна была показывать дорогу. Господи, какой это был ужас! Мы проплывали мимо какой-нибудь реки, а через полчаса я спохватывалась, что нам надо было туда свернуть.

        - Но ведь вы привезли их сюда,  - сказала Марина.
        Сама она едва ли смогла бы это сделать.

        - Марина, мы отправились из Манауса два дня назад. Все эти реки, деревья… Я в Манаусе и то могу заблудиться,  - ее руки дрожали, и она села на них.  - У вас найдется сигарета? Ужасно хочется курить.

        - Увы,  - ответила Марина.

        - Слава богу, что с нами был Милтон! Сначала мистер Фокс засыпал меня вопросами, в основном спрашивал про вас, но когда убедился, что я действительно ничего о вас не знаю, вообще перестал со мной разговаривать.
        Секрет привлекательности Барбары был в ее волосах. Сейчас на ее плечах лежали две светлых косы, и она казалась четырнадцатилетней девочкой.

        - Я таращилась на берега, пыталась интуитивно понять, где вы. Как будто я была обязана это знать! Мистер Фокс не верил мне, когда я говорила, что не помню. Он считал, что я пытаюсь увести его подальше от Энник. Словно мне было приятно блуждать по этим притокам! Потом я увидела одну речку, совсем маленькую, и вдруг подумала, что это та самая. Ее легко было не заметить и проплыть мимо. Если бы я в ту минуту стояла у другого борта, мы бы так и плыли дальше. Мистер Фокс и Милтон сначала даже не разглядели ее. Но оба приободрились, потому что я уверенно сказала, что это тот самый приток. Полдня мы плыли вверх по этой реке, и все было тихо. Мне казалось, что я права, но потом я засомневалась и даже хотела сказать об этом, но собиралась с духом. После очередного поворота реки мы увидели на берегу туземцев в набедренных повязках и с желтыми полосами на лбу. Они словно ждали нас, а я не помнила, как выглядят лакаши. Тогда я так устала и так переживала из-за своих ошибок!
        Марина наклонилась вперед и положила руки на колени Барбары Бовендер.
        На Амазонке много притоков, но сейчас она догадалась, о каком притоке идет речь…

        - Вот я и сказала: «Они здесь!» Милтон сбавил скорость и прошептал мне: «Вы уверены, вы уверены?» Он встречал лакаши и раньше. Они приплывают в Манаус с бревнами и продают их там; иногда их берет с собой Энник. Он быстро понял, что это не те туземцы, и тогда я тоже поняла. А река там узкая. Они подняли луки и стали в нас стрелять, столько полетело стрел…
        Она заплакала и вытерла слезы дрожащей рукой.

        - Все хорошо, все в порядке,  - успокоила ее Марина.  - Ты нашла меня. Милтон вас спас.
        Она кивнула, но ее пальцы не успевали вытирать льющиеся слезы.

        - Да, он спас всех нас. Милтон заслужил медаль. Мы быстро умчались. Прежде он никогда не управлял лодкой и так быстро ее развернул, что мы едва не перевернулись. Когда я посмотрела назад, в воздухе было полно стрел! Просто невероятно! А потом я увидела такое… Мне показалось, будто я увидела…

        - Что?  - спросила Марина.
        Барбара вытаращила на нее испуганные глаза:

        - Это было хуже всего, хуже, чем мистер Фокс или то, что мы заблудились, и даже хуже того, что те туземцы в нас стреляли.
        Она посмотрела на Марину и заморгала. Слезы на миг перестали литься, а хорошенькое лицо сделалось серьезным.
        Она схватила Марину за руки.

        - Я увидела, как между деревьев бежал мой отец,  - прошептала она.  - Я не знаю, как это называется: видение или визуализация? Он бежал прямо ко мне, вошел в воду, и я бросилась на дно лодки. Там были стрелы, и Милтон не велел к ним прикасаться. Я хотела привстать и еще раз посмотреть на моего отца, но Милтон не позволил. Марина, мой отец умер. Он умер в Австралии, когда мне было десять лет. Я часто думаю о нем, иногда он мне снится, но я никогда его не видела, потому что он жил в другом городе. И там он явился мне, потому что знал, что я умру.

        - А Милтон его видел? Или мистер Фокс?
        Барбара пожала плечами:

        - Мистер Фокс был на палубе, а Милтон стоял у штурвала. Но я вообще не думаю, что они могли его видеть. Ведь мой отец явился только мне.



        - Кто понял бы, что вы пропали?  - говорила доктор Свенсон мистеру Фоксу, когда в лабораторию вошли Барбара и Марина. Доктор Буди качала головой, а доктора Сатурн стояли обнявшись. Лицо доктора Нкомо выражало огорчение, порожденное богатым воображением.

        - Вероятно, рано или поздно производитель инка-колы захотел бы получить назад свою лодку. Джеки Бовендер вернулся бы из Лимы через пару недель. И тогда они явились бы сюда. Верно, Барбара? Джеки поехал бы вас искать?
        Оказавшись в центре всеобщего нервного внимания, Барбара Бовендер кивнула.
        Доктор Свенсон простерла к ней руку, словно ловя ее подтверждение.

        - Один потерял лодку, другой жену. Что я сказала бы им? Ведь я и представления не имела, где вы находитесь.

        - Если бы у вас был телефон, никто бы не рисковал жизнью, разыскивая вас,  - заявил мистер Фокс.
        Почему Марина не пришла к нему? Почему он не пришел к ней, пережив дождь из отравленных стрел? Почему он не обнял ее, не обращая ни на кого внимания? Он казался здесь таким чужим, в щегольской белой рубашке с тонким узором и брюках цвета хаки, словно пришел на званый обед на тему Амазонки…

        - Почему у меня нет телефона? Вы думаете, доктор Рапп приезжал на Амазонку с телефоном? Я стараюсь закончить свою работу. Сначала вы присылаете сюда своего сотрудника, и он умирает, затем являетесь сами. По-видимому, вы тоже решили умереть и захватить с собой двух моих помощников. Это деструктивное поведение, мистер Фокс, вы можете это понять? Вы не способствуете завершению вашего собственного проекта, сея на моем пути эти трагедии.

        - Я искал доктора Сингх,  - заявил он, поправив указательным пальцем очки на переносице,  - нервный тик, внешнее проявление внутреннего бешенства.  - Я не получил от нее ни слова и не мог допустить, чтобы еще один из моих сотрудников заболел или оказался в опасности.

«Еще один из твоих сотрудников?  - подумала Марина.  - Что ж, получай».

        - Но вы сами подвергаете их опасности!  - воскликнула доктор Свенсон.  - Вы швыряете беднягу в реку, а потом устраиваете спектакль, прыгая туда же, чтобы его спасти!
        Не успел мистер Фокс что-то ответить, как вмешалась доктор Буди.

        - Я вынуждена вмешаться и просить, чтобы вы немедленно прекратили эти споры,  - заявила она с неожиданной решительностью.  - Доктор Свенсон, вам это не полезно. Присядьте, пожалуйста. Спор закончен.
        В лаборатории стало тихо, и в этой тишине все услыхали неожиданный хрип.
        Доктор Свенсон пыталась восстановить дыхание.
        После слов доктора Буди она послушно опустилась на стул и поставила на ящик отекшие ноги. Нэнси Сатурн принесла ей стакан воды, но доктор Свенсон отмахнулась. Потом опять заговорила, но уже спокойнее:

        - Мистер Фокс, посмотрите все, что вам нужно. Вы убедитесь, что все идет правильно. Вам помогут доктора Сатурн. Завтра, когда рассветет, доктор Буди отведет вас к мартинам, а после этого вы сядете в лодку и вернетесь в Манаус. Вот все гостеприимство, на какое я способна.

        - Доктор Сингх поедет с нами,  - объявил мистер Фокс.
        Это был не романтический жест, а встречное предложение в начавшихся переговорах.
        Доктор Свенсон отрезала:

        - Это невозможно. Доктор Сингх согласилась остаться тут, пока я не рожу ребенка.  - Она положила на живот отекшие руки.  - Огромная сенсация, мистер Фокс. Мне семьдесят три года, и я беременна. Если вы посмотрите утром на жителей деревни, вы увидите, что я не одна такая. Мы очень близки к тому, чтобы представить вам искомый препарат. Если только, конечно, вы будете контролировать свой деструктивный темперамент. Я держу свое слово и рассчитываю на то, что вы сдержите свое.
        Мистер Фокс на мгновение растерялся.
        Он не изучал высших млекопитающих, не проводил эксперименты с грызунами. Он не имел представления ни о первой эффективной дозе, ни об исследованиях по безопасности многократного применения. Он не читал докладов о шансах на успех, и внезапно перед ним оказался шестимесячный успешный результат первой человеческой дозы. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить новость, но, когда это произошло, лицо мистера Фокса озарилось нежностью, удивлением и радостью.
        То же самое произошло тридцать пять лет назад, когда его жена Мэри сообщила ему нечто подобное.
        Он нерешительно подошел к доктору Свенсон. Смягчил свой голос:

        - Сколько уже?

        - Почти семь месяцев.

        - У меня нет квалификации, чтобы делать кесарево сечение,  - заявила Марина.  - Я уже говорила вам. Вы должны рожать в больнице.

        - С доктором Сингх я чувствую себя более комфортно,  - сказала доктор Свенсон.  - Мы не можем позволить себе никакую утечку информации. Я не могу ехать в город и там рожать! Я уже видела несколько раз, как оперирует доктор Сингх. Она делает это великолепно. У меня нет вопросов к ее квалификации и компетентности.
        Марина находила аргументы в споре с доктором Свенсон, когда они оставались наедине, но публично у нее это не получалось.
        Все комплименты лежали на ее дороге в ад.

        - Мы можем привезти специалиста из Рио,  - сказал мистер Фокс.  - А если хотите, то из «Джона Хопкинса».  - Он уже забыл о мучительном плавании, о миссис Бовендер, о стрелах туземцев. Препарат работал - вот все, что ему требовалось узнать. Его не интересовали научные материалы, деревья, ему не хотелось остаться наедине с Мариной. Он мог спокойно возвращаться в Манаус.

        - Мне нужно то, о чем я уже сказала. Доктора Сингх я учила сама, поэтому оставьте ее здесь еще ненадолго.

        - Хорошо,  - ответил мистер Фокс.
        Марина раскрыла рот, но доктор Свенсон опередила ее:

        - Доктор Буди права, я устала. Доктор Сингх, проводите меня до хижины. На сегодня с меня хватит.
        Она протянула Марине руку.
        Кожа между пальцами потрескалась и кровоточила. Когда они уходили, мистер Фокс дотронулся до плеча доктора Свенсон; она милостиво кивнула в ответ.
        Они вышли под звездный купол неба, и Марина нарушила молчание.

        - Я уже сказала вам, что не намерена оставаться,  - раздраженно прошептала она под шорох крылышек насекомых и бесконечные рулады лягушек.  - Вы думаете, что можете просто взять меня в аренду у моего босса?

        - Подождите еще чуточку,  - ответила доктор Свенсон.
        Хижина доктора Свенсон соседствовала с лабораторией.
        В маленькой комнатке еле уместились узкая кровать, комод, раздвижной стол с двумя стульями. Доктор Свенсон одолела четыре ступеньки, опираясь на Марину, и тяжело опустилась на кровать.

        - Мне надо лечь,  - сказала она и с тихим стоном вытянулась на кровати. Что означал этот стон, боль или облегчение, Марина не поняла.  - Пожалуйста, доктор Сингх, снимите с меня сандалии.
        Марина повозилась с сандалиями «биркеншток», но все же сумела их снять. Ноги профессора распухли и приобрели неестественный багровый цвет.

        - Не вынуждайте меня жалеть вас,  - заявила Марина.  - Чем больше я за вас волнуюсь, тем больше уверена, что вы должны лечь в больницу, где доктора знают, что надо делать.

        - Вы тоже это знаете,  - возразила доктор Свенсон.  - А меня вы жалеете, потому что у вас такой характер. Тут уж я ничего не могу поделать.
        Марина присела на край тонкого матраса.

        - Кто этот мужчина на фото?  - Она приложила пальцы к запястью доктора Свенсон. Пульс был такой частый, что она еле успевала считать.
        Доктор Свенсон повернула голову и посмотрела на черно-белую фотографию в рамке, стоявшую на столике. На фоне джунглей стоял высокий худой мужчина в белой рубашке, с прямым английским носом, и смотрел через плечо на фотографа.

        - Никогда не задавайте вопроса, если сами знаете ответ. Это противная привычка.

        - Он очень красивый,  - сказала Марина.

        - Да, он был красавец,  - согласилась профессор и прикрыла глаза.

        - Где тонометр?
        Доктор Свенсон махнула рукой на красную сумку, стоявшую на полу. Марина достала из нее тонометр и стетоскоп.

        - Плод мертв, доктор Сингх. Он умер вчера или позавчера. Я собиралась сказать вам об этом, но тут явилась эта компания. Можно подождать еще и послушать, но там никакого движения. Я не помню точно, когда он шевелился в последний раз.
        Марина взяла было ее за руку, но доктор Свенсон оттолкнула ее.

        - Давайте,  - сказала она.  - Послушайте.
        Марина вставила в уши концы трубок и стала водить мембраной по животу беременной, останавливаясь в одном месте, потом в другом, третьем.

        - Ничего,  - сказала доктор Свенсон.

        - Ничего,  - подтвердила Марина. Измерила давление, потом измерила еще раз, чтобы убедиться в правильности показаний.  - Сто семьдесят два на сто пятнадцать.
        Доктор Свенсон прикрыла глаза:

        - У меня преэклампсия. У нас нет питоцина. Есть сироп, который лакаши обычно используют, чтобы вызвать в таких случаях схватки; это экстракт из сверчков или чего-то в этом роде. Но сейчас я обессилела от собственного эксперимента и сомневаюсь, что переживу схватки. Так что плохая новость - вам придется делать кесарево, и хорошая, что вам не придется ждать для этого два месяца. Мистер Фокс уезжает завтра с желанным доказательством, что препарат эффективен, и это даст нам много времени. Если вы сможете хоть немного задержаться здесь после операции, чтобы у меня не возникло осложнений, я буду вам признательна. Потом я прикажу Истеру и Сатурнам отвезти вас в Манаус. Вы согласны?

        - Я могу посадить вас завтра в лодку, и мы отправимся в настоящую больницу с настоящими врачами, с анестезиологом и стерильной хирургической. Я не намерена оперировать вас, набрав в шприц кетамин.
        Доктор Свенсон махнула рукой:

        - Не смешите меня. Для особых случаев у нас есть версед.
        У Марина нашлись возражения и на этот счет:

        - Ситуация серьезная. Сейчас вы должны рассуждать как врач, а не как этноботаник. Если вы отправитесь завтра утром с Милтоном и мистером Фоксом, то через считаные дни вернетесь сюда. Учитывая ваше давление, это нужно сделать как можно скорее. Будь на вашем месте кто-нибудь другой, вы бы не стали это откладывать.

        - Доктор Сингх, сначала послушайте, что я вам скажу. У меня нет сил повторять это. Я никуда не поеду, и если я умру до того, как у вас появится шанс меня спасти, бремя ответственности будет целиком на мне. Не заставляйте мистера Фокса везти меня в больницу. Тогда рухнут все его мечты, а следовательно, и мои мечты. Я не хочу жертвовать потенциальной вакциной от малярии ради койки в больнице Манауса. Я прошу вас сделать эту операцию, чтобы мне не пришлось заставлять Алена Сатурна. Не понимаю, почему вы считаете невыполнимой такую простую просьбу.
        Марина молчала, обдумывая ужасную ситуацию. В конце концов ей ничего не оставалось, как кивнуть.

        - Конечно, есть все основания предполагать, что это меня убьет.
        Доктор Свенсон открыла глаза и взглянула на Марину:

        - Трудно сказать, то ли это побочное действие препарата, то ли возрастной фактор. Закончу я на этом свою жизнь или нет, будет видно, но я хочу, чтобы вы знали: препарат готов, по крайней мере его репродуктивный аспект. Мистер Фокс может объявить об этом на весь мир. При некотором везении мы сумеем не сообщать ему эту новость еще несколько лет - пускай он финансирует нашу работу над вакциной от малярии.
        Марина пожала плечами.
        Слова доктора Свенсон она списала на трудную ситуацию. Через пару месяцев, когда все будет позади, профессор будет думать по-другому…

        - Не надо так говорить. Вы работали над этим проектом слишком долго, чтобы отказываться от него.

        - Как нам тестировать этот препарат? Я годами ела кору, в шестьдесят лет ко мне вернулись менструации. Я снова прошла через юношеские прыщи и судороги и скажу вам, что там нечем наслаждаться. Я не хочу повторять такие аспекты моей юности.

        - Так пусть они найдут нормальных, здоровых волонтеров. Никто и не рассчитывает, что вы станете испытывать все на себе.

        - Чтобы оценить безопасность препарата, нам придется найти много бездетных семидесятитрехлетних женщин и убедить их согласиться на оплодотворение. Велики шансы, что мы убьем многих из них в процессе испытаний.

        - Да, шансы есть,  - согласилась Марина и пригладила ладонью непослушные кудри доктора Свенсон.

        - Давайте без нежностей, доктор Сингх. Я говорю это, чтобы вы знали, что не будете виноваты, если со мной что-либо случится. Я проделала это с собой в интересах науки и ни о чем не жалею. Вы понимаете? Все к лучшему. Мы очень близки к завершению работ над вакциной и, кроме прочего, теперь знаем, что постменструальные женщины не приспособлены к беременности. Надо запомнить это и учитывать.

        - Ладно, допустим, это не получается в семьдесят три. Но не исключено, что может получиться в пятьдесят лет. Сейчас не время отбрасывать все подряд.

        - Пускай пятидесятилетние довольствуются, как и раньше, зачатием в пробирке. Я не собираюсь дарить миру такую напасть и верю, что женщины перестанут испытывать судьбу и будут рожать детей в разумном возрасте,  - она вздохнула.  - Итак, все хорошо, все нормально. Сейчас я хочу спать и хочу, чтобы вы тоже выспались. Мы сделаем операцию завтра после полудня, когда все уедут и будет много света. Постарайтесь спровадить их пораньше. Милтон и Барбара задерживаться не станут, а вот мистер Фокс может и застрять. Когда они сядут в лодку, попросите доктора Буди вам ассистировать. Нет смысла говорить ей об этом сегодня.

        - Ладно,  - согласилась Марина.
        Она опустила сетку над кроватью, убавила пламя в фонаре, но никак не могла заставить себя уйти.

        - Вы все еще здесь?  - спросила доктор Свенсон.

        - Хочу подождать, когда вы уснете.

        - Я умею засыпать, доктор Сингх. И не нуждаюсь в том, чтобы вы наблюдали за мной. Разве если только вы хотите у меня поучиться чему-нибудь.


        Когда Марина вернулась в лабораторию, доктор Нэнси Сатурн объясняла мистеру Фоксу связь между деревьями и пурпурными мартинетами, а Томас Нкомо показывал ему диаграммы беременностей, рождения живых детей, веса ребенка при рождении, и все лгали ему - потому что о многом умалчивали.
        Милтон и Барбара делали сэндвичи из магазинного хлеба, который привезли с собой. Все были при деле.
        Все прекрасно ладили.

        - Вы видели все это?  - спросил мистер Фокс у Марины, когда она подошла.

        - Видела,  - ответила она.  - Ведь я здесь уже давно.

        - Превосходная работа. Поистине превосходная.
        Теперь он улыбался ей без малейших сомнений. Он был просто счастлив. Скоро препарат будет у «Фогель», акции взлетят, а его риск будет оценен по достоинству будущими поколениями членов правления.
        Доктор Буди протянула Марине сэндвич - консервированную курятину после нескольких недель консервированной ветчины.

        - Как доктор Свенсон?  - спросила она.

        - Очень высокое давление,  - ответила Марина.
        Мистер Фокс озабоченно нахмурился, и она поспешила его успокоить:

        - Она устала, ей просто нужен отдых, вот и все. И как можно меньше стрессов.
        Такие слова она когда-то говорила своим пациенткам. Это всегда успокаивало. Мысль об отдыхе нравилась всем.

        - Мы уезжаем утром,  - сказал Милтон.

        - Когда посмотрим на деревья,  - добавил мистер Фокс.
        Марина подождала еще минуту - ради памяти о былом.
        Мистер Фокс снова склонился над бумагами; ей очень хотелось погладить его по голове…
        Что ж, пожалуй, так лучше, что он не глядит на нее, не отвел ее в сторону и не шепнул ей на ухо свой истинный план. Если он любит ее и сейчас, тем печальнее будет впоследствии, когда он поймет, что она лгала ему вместе с остальными. Он бросит ее сразу, как только развалится программа. Может, пройдет несколько лет, но когда он поймет, что вместо препарата от бесплодия он финансировал противомалярийную вакцину и что Марина знала об этом, но молчала, он порвет с ней все отношения. Принять такую потерю будет намного тяжелее, если он любил ее когда-нибудь.

        - Теперь пора в постель,  - спокойно сказала она.
        Тут он все-таки поднял голову и посмотрел на нее, словно говоря: я, конечно, что-то неправильно понял?..

        - Я с вами,  - сказала Барбара Бовендер и положила вторую половину своего сэндвича в один из карманов.
        Они взяли с собой Истера, а остальные пожелали им спокойной ночи.
        В том числе и мистер Фокс.

        - Как вы тут размещаетесь?  - поинтересовалась Барбара, оглядывая веранду.

        - Я на койке, Истер в гамаке, но сейчас Истер спит со мной. Так что, думаю, вам достанется гамак. Конечно, не очень удобно, но лучше, чем спать на полу.
        Истер старательно обтирал свои ступни мокрой тряпкой. Такому ритуалу его научила Марина.

        - Слушайте,  - сказала Барбара, накручивая на пальцы кончик косы.  - Я знаю, это ваше место, но можно я буду спать с Истером? Только эту ночь. Я весь день хожу еле живая. Честно говоря, если бы не было Истера, я бы напросилась спать с вами, но только мы вдвоем не уместимся на такой узкой койке,  - она грустно посмотрела на мальчика.  - Как неудачно, что Джеки уехал.
        Марина кивнула.
        Она хорошо знала, как успокаивает соседство Истера.
        Но все-таки подумала, вытряхивая из гамака помет мармозеток, что именно в эту ночь ей и самой хотелось спать не одной…


        Ночью Марине приснился не ее отец, а отец Барбары Бовендер, бегущий через лес к реке.
        Когда она проснулась, одна ее нога и обе руки свешивались через край гамака.
        Первая ее мысль была о мартинах.
        На веранде было почти темно, Барбара и Истер спали, Истер в нейлоновых шортах, которые носил днем, а Барбара в белой ночной рубашке. Марина посмотрела на них и удивилась, что на свете бывают такие вещи, как ночные рубашки.
        Она взяла фонарик и вышла в джунгли, светя себе под ноги, так как в этот ранний час тарантулы медленно уползают с тропы. Ей хотелось побывать возле мартинов и вернуться назад до того, как туда придут другие. Теперь она была уверена, что у коры есть и какое-то другое свойство, о котором все умалчивают, и знала, что не хочет ни дня оставаться без нее. В последний день перед отъездом она придет сюда и отпилит от деревьев несколько веток на дальнем краю рощи. Потом распилит их на кусочки, свяжет между собой и увезет домой как память. Потом будет сидеть на своей кухне, вынимать из морозильной камеры, когда потребуется, веточку и соскребать кору зубами.
        Размечтавшись, она едва не наступила на муравейник. Остановилась и понаблюдала за муравьями, прогрызавшими дорожку сквозь прелые листья.
        Всю остальную дорогу она уже внимательно смотрела под ноги, а когда подняла глаза, то увидела, что утреннее солнце уже позолотило стройные стволы мартинов, а на поголубевшем небе стали заметны гроздья розового цвета.
        Пожалуй, она уже не жалела, что не уедет на лодке с мистером Фоксом.
        Она прижалась ртом к мягкому отверстию в коре, и по ее телу разлилось ощущение покоя и радости.
        Может, ей и в самом деле рано уезжать отсюда?
        К деревьям шли первые женщины-лакаши.
        Они подняли руки и помахали ей. Марина помахала в ответ и быстро пошла на край рощи.
        Вдали слышался голос Нэнси Сатурн; она рассказывала о пурпурном мартинете, его пищеварении и выделениях.
        Марине захотелось убежать куда-нибудь подальше, но почему?
        От кого ей бежать?
        Мистер Фокс был ее любовником, Сатурны - друзьями.
        Марина знала только одну тропу, ведущую к лаборатории, и боялась заблудиться в джунглях, если сейчас сойдет с нее.
        В общем, она раздумывала слишком долго.

        - Марина!  - крикнул Ален.
        Она направилась к ним.
        Лакаши стояли возле деревьев, и тихий скрежет зубов о кору звучал для нее как музыка. Одна из женщин похлопала Марину по бедру, это была ее помощница в операции. Марина в ответ похлопала ее по голове.

        - Ее теперь не отличишь от местных, разве что она выше ростом,  - сказал Ален мистеру Фоксу.
        Мистер Фокс стоял между стволов мартинов, одетый в голубую рубашку и более темные брюки. При свете дня он выглядел лучше.
        Впрочем, в этой роще все выглядели лучше и здоровее.
        Марине даже не верилось, что, спешно отправляясь ее спасать, он захватил с собой смену одежды.

        - Вчера я хотел спросить про это платье.

        - Это местная мода,  - ответила Марина, погладив грубую ткань.

        - Где же ваша остальная одежда?

        - Случайное недоразумение. А платье действительно мне пригодилось.

        - Будь мои ноги такими же красивыми, я бы тоже носила такое платье,  - вмешалась Нэнси Сатурн.
        Ноги Марины были ровные и длинные, но все в синяках и царапинах; они давно забыли про эпиляцию и густо покрылись укусами насекомых.
        Марину поразило, что она лгала не только мистеру Фоксу. Лгала она и всем докторам, ее друзьям - тем явно было бы интересно узнать, что у нее с приехавшим боссом не только деловые отношения.
        Маленькая женщина-лакаши, получив свою порцию коры, подошла к Марине и дважды хлопнула ее по плечу. Марина послушно села - почему бы и не посидеть среди мартинов? Все насекомые, кроме пурпурных мартинетов, огибали этот участок джунглей. Женщина развязала нитку на косе Марины и стала расчесывать пятерней ее волосы.

        - Такой сервис?  - поинтересовался мистер Фокс.

        - Их все равно не остановить,  - пояснила Марина.  - Бесполезно и пытаться.

        - Когда я приехала сюда,  - сказала Нэнси, у меня были длинные волосы. Лакаши не давали мне прохода. Тогда я остриглась и стала для них невидимой.

        - Каждое утро они причесывают Буди,  - добавил Ален.  - Специально приходят к ее хижине.

        - Так вы уже привыкли к этому месту?  - спросил мистер Фокс.
        Впервые за все время он говорил с Мариной как со знакомой.
        Она кивнула:

        - Когда экскурсия закончится, я отведу вас в лагерь. Вы расскажете мне, что происходило в компании после моего отъезда.
        Мистер Фокс согласился и ушел с Сатурнами.
        Марина вслушивалась в их голоса - все мартины и мартинеты, о раппах не было сказано ни слова.
        Она протянула руку и сорвала маленький голубоватый гриб, росший у корней дерева, чуть больше ее мизинца. Поднесла его к носу, понюхала, словно цветок. Женщина, заплетавшая ей косу, засмеялась, нагнулась через Маринино плечо, тоже понюхала гриб, потом обхватила Марину руками и со смехом уткнулась в ее шею. Марина тоже засмеялась. Закончив свою работу, женщина взяла гриб из пальцев Марины и, с опаской оглядевшись по сторонам, сунула его в рот.
        И пошла домой.
        Сатурны остались в роще с лакмусовой бумагой и ватными тампонами, а Марина повела мистера Фокса в лабораторию.
        Проходившие мимо женщины махали ей.

        - Ты тут популярная персона,  - сказал он.
        Она остановилась и повернулась к нему, взяла его за руки.
        Когда-то они летали вместе в Чикаго, взяли в отеле «Дрейк» роскошный номер и полдня не вставали с постели…

        - Я написала тебе много писем. Некоторые обязательно дойдут. Вторая сумка тоже потерялась, вместе с телефоном.
        Мимо прошли три женщины, одна похлопала Марину по спине.
        Мистер Фокс торопливо убрал свои руки.

        - Не беспокойся насчет них, они никому не расскажут.

        - Ну, все-таки,  - пробормотал он.

        - Все это не имеет значения,  - сказала она.  - Никого не волнует, что мы делаем. И раньше это никого не волновало.
        Она поцеловала его, потому что не знала, будет ли другая возможность. И тут же подумала, что, вероятно, от нее ужасно пахнет. Ей так и не удалось до конца отмыться от змеи.
        Он выдержал поцелуй лишь секунду.
        Мимо шли женщины, спокойно разговаривая и пересмеиваясь.

        - У тебя все в порядке,  - проговорил он, отходя от нее.  - Скоро ты приедешь домой, и тогда мы обо всем поговорим. Все лучше, чем я ожидал, спасибо тебе за это. Ты проявила храбрость, приехав сюда. Теперь я это вижу.
        Он повернулся и пошел дальше.
        Тут Марина увидела змею, это была маленькая копьеголовая змея, знакомая ей по иллюстрации из книг Андерса. Мистер Фокс уже занес над ней ногу. Марина схватила его и потянула назад с неожиданной силой.

        - Марина!  - сердито воскликнул он, но она держала его так крепко, что он не мог высвободиться. Она не сразу его отпустила, сначала легко прикоснулась губами к его уху:

        - Змея.


        Как только они вернулись в лагерь, Марина решила проведать доктора Свенсон и встретила Барбару. Та шла с горящими щеками, а глаза были заплаканные. То ли это были остатки ночных слез, то ли она плакала недавно - Марина не поняла.

        - С ней все в порядке,  - сказала Барбара и преградила Марине дорогу.  - Но вы туда не ходите. Она сказала, что хочет отдохнуть.

        - Вы вернулись к своим обязанностям стража ворот?
        На Барбаре были белые льняные брюки и облегающий топик цвета морской волны. Вероятно, она решила, что морские мотивы годятся и для плавания по реке.

        - Может, вы замолвите за меня словечко? Скажите ей, что я все-таки делаю свое дело.

        - Она собирается вас уволить за то, что вы привезли сюда мистера Фокса?
        Барбара оглянулась на дверь, из которой только что вышла, и убедилась, что доктор Свенсон не стоит на пороге.

        - Не знаю. Может, она просто меня пугает. Сказала, что еще не решила. Между прочим, выглядит она жутко. Раньше я думала, что можно не торопиться с детьми, но теперь вижу, что это не так.

        - Да,  - согласилась Марина.  - Лучше не откладывать.
        Миссис Бовендер взяла ее под руку, и они направились к реке.

        - Не понимаю, как вы тут живете. Вы так страдали в Манаусе, но ведь здесь в тысячу раз хуже. Может, я и обрадуюсь, если она нас уволит. Мне хочется вернуться в Австралию. Мы с Джеки ненавидим эту страну.

        - Тогда уезжайте.
        Марина поймала себя на желании расчесать и заплести в косу золотистые волосы, рассыпавшиеся по плечам Барбары. Она подумала, что, возможно, желание ухаживать за чужими волосами - тоже действие коры мартинов, и что это тоже неплохо бы исследовать.

        - Но все дело в том,  - доверительно проговорила Барбара,  - что мы больше нигде не найдем такой халявы.


        Уезжая, Барбара поделилась с Мариной: дала ей двое кружевных трусов и к ним парные бюстгальтеры, белую хлопковую ночнушку и баночку жасминового крема для лица.
        Мистер Фокс отдал ей белую рубашку, в которой приехал накануне, и вторые брюки, которые она собиралась подвязывать куском веревки.
        Милтон подарил ей свою соломенную шляпу.

        - Но ведь вы сами ее носите,  - сказала она.

        - Я могу носить и другую,  - ответил он, пожимая плечами.
        Она поглядела на красную ленту, покрутила шляпу в руках, надела на голову и сразу почувствовала себя комфортно.

        - Потом я верну ее вам.

        - Тогда она станет такой ценной для меня, что я не смогу ее носить.
        Марина подумала, что ей надо было сбежать вместе с Милтоном в тот самый миг, когда она увидела его в аэропорту. Она упросила бы отвезти ее в Рио, и там они бы затерялись в толпе танцующих девушек и парней…
        На пристани она всех расцеловала; мистер Фокс смутился.
        Тогда она хлопнула каждого из них по спине.
        Потом Марина с Истером и непременные лакаши стояли и смотрели, как отплывает красавица-лодка.
        Все махали руками на прощание.
        Для утешения Марина положила руку на голову Истера. Лица и фигуры друзей постепенно уменьшились и исчезли за дымкой речных испарений, но еще долго Марина различала блеск золотых волос Барбары, развевавшихся на ветру…


        Предстоящая операция огромной тяжестью давила на сознание; Марина долго стояла на пристани, ощущая этот груз.
        Наконец она прошла в лабораторию, осмотрела хирургические инструменты, сообщила доктору Буди, что той придется ей ассистировать.
        Она, как могла, пыталась предотвратить неизбежное, но доктор Свенсон уже сидела за своим столом перед множеством папок и бумаг - напечатанных на принтере и рукописных, вырванных из блокнота.

        - Вы ведь не собираетесь увольнять Бовендеров?  - спросила Марина.

        - С каких пор вы заботитесь о Бовендерах? Ведь они столько продержали вас в Манаусе.

        - Это вы держали меня в Манаусе,  - возразила Марина.  - Они лишь делали свою работу.

        - Ну, в случае с мистером Фоксом они плохо справились с работой, точнее совсем не справились.

        - В итоге все сложилось благополучно.

        - Доктор Сингх, мы не торопимся, но и не будем терять время. Простите меня, если я сейчас не стану думать о Бовендерах. Мне нужно много чего сделать, а времени в моем распоряжении мало. Я тут попыталась привести в порядок некоторые вещи. Так, на всякий случай.
        Ее опухшие пальцы перебирали листки бумаги, словно огромные игральные карты.

        - Но теперь вижу, что это бесполезно и что я была настроена слишком оптимистично. Тут нужны три месяца, чтобы сделать мои записи более-менее понятными кому-нибудь другому, кроме меня. Теперь я вижу, что слишком много зашифровала, слишком много держала в голове. Что-то я сейчас и сама с трудом понимаю. Надо было учитывать и возможную неудачу.

        - Какую неудачу?  - удивилась Марина.
        Далеко ли лодка?
        Может, кто-нибудь передумает и вернется, чтобы забрать ее?
        Если не мистер Фокс, тогда Милтон и Барбара?
        Доктор Свенсон поглядела на нее поверх очков:

        - Сегодня мы будем делать уникальную операцию, хотя потом нам просто никто не поверит. Уникальную в истории гинекологической хирургии. Не представляю, чтобы какой-нибудь другой женщине моего возраста делали кесарево сечение.
        Марина рухнула на стул и поставила на стол локти, спугнув при этом горстку мелких летучих мышей, гнездившихся под крышкой стола. Пять или шесть рукокрылых существ закружились по комнате, растерявшись от яркого света, потом одна за другой распластались на стенах, словно комья грязи.

        - Может возникнуть проблема с кровотечением, но доктор Нкомо предложил мне свою кровь для переливания. У него группа А с положительным резусом. Это удача.

        - У вас найдется мешок?  - спросила Марина.
        Что есть у доктора Свенсон и чего нет, всегда было большим секретом.

        - Есть одна трубка, две иглы, а остальное сделает гравитация.

        - Вы шутите?
        Доктор Свенсон улыбнулась:

        - Чего только не придумаешь при тотальном дефиците! Главное - надо думать. А вы не торопитесь, доктор Сингх. Для спешки нет особой нужды. Тогда, в Балтиморе, это была ваша ошибка. Ваша главная ошибка.
        Марина села от неожиданности, в голове зазвонил колокольчик.

        - В Балтиморе?
        Доктор Свенсон посмотрела на нее без насмешки и без сочувствия - двух вещей, которые Марина ожидала увидеть. Потом снова перевела взгляд на бумаги.

        - Вы думали, что я не помню?

        - Но вы действительно не помнили. Вы не узнали меня там, в Опере.

        - Верно, не узнала. Я вспомнила вас позже, после того как мы вернулись.
        Она взяла из стопки бумаг толстую статью, что-то нацарапала на ней неразборчивым почерком и убрала в голубую картонную папку.

        - Сейчас я заговорила об этом, потому что не хочу, чтобы тот инцидент помешал вам вернуться в хирургию. Вот почему я заставила вас сделать то кесарево, а не просто ради того, чтобы посмотреть, можете ли вы это делать. Я хотела, чтобы к вам вернулась уверенность. В ту ночь вы совершили очень распространенную ошибку. Вы поторопились, вот и все. Если бы не глаз ребенка, вы бы забыли про все через неделю. Любой хирург задевает когда-нибудь скальпелем голову или ухо. Вам просто не повезло, что голова ребенка лежала именно так. Оглядываясь назад, скажу, что ваша главная ошибка - то, что вы ушли из программы. Если бы я знала вас лучше, я бы вмешалась. Впрочем, тогда,  - она пожала плечами,  - это было ваше решение. Сейчас вам будет проще. Нет необходимости сохранить плод.
        Огромная тяжесть свалилась с плеч Марины.
        Она посмотрела на свои руки и подумала, что они могли бы перевернуть и ребенка-лакаши.

        - Конечно, было бы занятно, если бы я сумела родить в таком возрасте ребенка, увидеть в нем себя. Впрочем, лучше и не думать об этом. Будем помнить лишь тот факт, что мы очень близко подошли к результату.
        Доктор Свенсон сделала еще одну запись, такую же неразборчивую, и положила листок на другой край стола.

        - Обязательно заморозьте его, доктор Сингх. Я хочу потом выполнить некоторые исследования. Например, посмотреть уровень препарата в тканях.
        Марина кивнула.
        Ей хотелось знать, что все это значит, особенно что означают слова, касавшиеся ее.
        Но она растерялась.
        Мистер Фокс стремительно удалялся от них, а ей так хотелось, чтобы он вернулся!
        Она расскажет ему про все.
        Начнет с интернатуры и доведет историю до сегодняшнего дня.
        Доктор Свенсон посмотрела на часы, потом сняла их со своей отекшей руки и положила на стол. С трудом поднялась со стула, выставив вперед большой живот, свою неудачную беременность.

        - Пора нам браться за дело, верно?



        Одиннадцать

        Через несколько часов после операции, уже в темноте, Томас с Истером сняли матрас с Марининой койки и отнесли его в хижину доктора Свенсон.
        Из крошечной комнаты пришлось вынести стол и придвинуть оба стула к стене, но матрас все-таки поместился; Истер и Марина могли на нем спать.
        Правда, Марина не спала, она наблюдала за доктором Свенсон и созерцала парад всех ночных обитателей Амазонии, неустанно пересекавших комнату. Их тянуло к свету, и Марине вспомнилась та первая ночь в Манаусе и универмаг Родриго.
        На следующий день она послала Беноита за самой койкой и за москитной сеткой.
        Истер перенес на новое место и свой металлический ящик.
        В какой-то момент доктор Свенсон открыла глаза и увидела их хлопоты.

        - Я не помню, чтобы я просила вас обоих перебираться сюда,  - проворчала она, но не успела Марина пуститься в объяснения, как профессор снова заснула.
        Не считая торопливых утренних прогулок к мартинам, Марина постоянно находилась возле своей пациентки и наблюдала, как та балансировала между явью и бредом.
        В моменты ясного сознания доктор Свенсон проявляла свою обычную требовательность, говорила с Алленом Сатурном о москитах, требовала показать ей данные, собранные уже после операции, просила Марину померить ей давление.
        Потом так же быстро возвращался бред, и она кричала и обливалась слезами. Она просила принести лед, и Марина шла в лабораторию, доставала маленький кусок льда, который держала в морозильной камере, где хранились пробирки с кровью, колола его на кусочки ножом.
        В ту же камеру она положила ребенка с загнутым хвостом.
        Сиреномелия.
        Лишь спустя пару дней Марина вспомнила это название. Единственный раз она слышала его на лекции о врожденных аномалиях, которую доктор Свенсон читала в Университете Джона Хопкинса. В памяти всплыла фраза: «Сиреномелия, синдром русалки; ноги плода срощены вместе и образуют хвост, гениталии не видны. Очень редкое явление».
        И так далее…
        Клик - и они уже смотрят на следующий слайд.
        Единственный человечек, который мог узнать, каково иметь матерью доктора Свенсон, не дожил до этого.
        В итоге его жизнь уместилась почти что в рамки научного эксперимента.
        Когда операция закончилась, Марина прикоснулась ладонью к крошечной головке. Потом Буди накрыла тельце, чтобы уберечь от насекомых, и унесла в лабораторию.
        В своих горячечных снах доктор Свенсон часто произносила отрывки лекций; некоторые Марина даже помнила, например: «Внематочная беременность и повреждение фаллопиевых труб». Она погружалась в очередной беспокойный сон; в ее теле медленно циркулировала кровь Томаса Нкомо. Марина давала ей жидкости и накачивала антибиотиками. Что-что, а ассортимент антибиотиков был у них на уровне хорошей больницы.
        Она осматривала шов, следила, чтобы не было нагноения.
        Она сидела возле открытой двери и читала подробные записи о малярии.
        Шли дни, горячка проходила, потом начиналась снова.
        Марина то увеличивала, то уменьшала дозировки.
        Прошло много времени, прежде чем доктор Свенсон смогла приподнимать голову с подушки, а потом - сесть в постели.
        Марина беспокоилась из-за тромбов в крови пациентки.


        Наконец доктор Свенсон встала и сделала несколько шагов, опираясь на Марину и мальчика. Когда она снова легла, слишком уставшая даже для сна, Марина стала читать ей «Большие надежды». Вскоре это вошло у них в обычай, и если глава была особенно хорошая или день особенно скучным, профессор просила Марину почитать ей еще. Истер сидел на полу с бумагой и ручкой, старательно царапая буквы. Марина написала на листке «доктор Свенсон» и положила на грудь больной. Написала «Марина» и положила себе на колени.

        - Вы полагаете, что у меня амнезия и я не помню свою фамилию?  - поинтересовалась доктор Свенсон, когда проснулась и увидела листок бумаги.

        - Я пытаюсь научить его новым словам,  - объяснила Марина.
        Тогда профессор снова положила бумагу на грудь и похлопала по ней:

        - Хорошо. Пускай запоминает. Доктор Экман учил его писать «Миннесота». Только это ему не помогло.

        - Кто знает,  - возразила Марина.

        - Я знаю. Сейчас я много думаю о докторе Экмане, потому что сама пережила аналогичное состояние. Высокая температура в условиях тропиков - это нечто специфическое и совсем не походит на температуру в домашних условиях. Тут ты чувствуешь, как в тебя вливается раскаленный воздух, либо раскаляешься сама. Через какое-то время ты теряешь все ориентиры, все параметры, даже параметр кожи. Возможно, доктор Экман даже не понимал, что с ним происходит.

        - Да, возможно, что не понимал,  - согласилась Марина.
        Истер не оставлял писем Андерса почти неделю.
        Должно быть, они кончились.

        - Как вы считаете, какое у меня сейчас состояние?

        - Худшее уже позади, но я не скажу, что у вас все хорошо. До этого еще далеко. Вы знаете о таких вещах лучше, чем я.
        Доктор Свенсон кивнула.

        - Вот я и думаю, что теперь за мной могут присматривать доктор Буди, доктор Нкомо и даже ботаники.
        Действительно, доктора приходили каждый день.
        Как раз в то утро доктор Буди принесла в кувшине букет розовых цветов с мартинов. Неизвестно, как она ухитрилась их достать.
        Теперь они стояли на столике, загораживая лицо доктора Раппа.
        Приходили и лакаши.
        Женщины молчаливо толпились за окном, расплетая и заплетая друг другу косы. Любая из них могла бы заботиться о профессоре, если бы им позволили.
        И Марина сказала об этом своей пациентке.

        - Никто из них не сделает дело так, как вы. Я сама вас учила, в конце концов. Вы все доводите до конца, на вас можно положиться. Мне бы хотелось оставить вас здесь, доктор Сингх. Вы сумеете поддерживать связи с «Фогель», заговаривать им зубы, пока остальные будут делать свою работу. Все доктора хорошо к вам относятся. Лакаши привязались к вам, как когда-то к доктору Раппу. Кто-то должен заботиться о них, когда я уйду. Не думаю, что другие это сумеют.

        - Лакаши сами о себе позаботятся.

        - Нет, не смогут,  - возразила доктор Свенсон,  - если все хлынут сюда за мартинами и раппами. Я не знаю, поправлюсь я после операции или нет. Обо мне могут позаботиться другие люди, но кто позаботится о них? Честно говоря, я постоянно придумываю причины, чтобы оставить вас здесь. Для этого я достаточно хорошо вас понимаю.

        - До сих пор у вас это неплохо получалось.  - Марина выжимала салфетку, собираясь обтереть лицо и шею доктора Свенсон.

        - Посидите спокойно хоть минуту,  - проворчала профессор, отталкивая ее руку.  - Сядьте. Я пытаюсь сказать вам что-то важное. У меня сейчас внутренний конфликт. Я хочу, чтобы вы остались, и в то же время привожу доводы, почему вы можете уехать.

        - Вы не приводите никаких доводов.

        - Потому что вы не хотите посидеть. Все время мельтешите.
        Марина села, держа в руках мокрую салфетку. Она была прохладная, потому что в миске было много льда.
        Доктор Свенсон глядела в потолок.
        Она казалась совсем маленькой.
        Над ее головой кружили мухи.
        Марине очень хотелось прогнать их, но она с трудом сдерживалась.

        - Барбара Бовендер пришла ко мне утром перед отъездом. Она боялась, что я ее уволю, и рассказала, как они попали к хуммокка. Милтон уже рассказал мне об этом, но она решила рассказать еще раз, чтобы продемонстрировать, как она пострадала из-за нас. Она села на стул и заплакала. Сказала, что была на пороге гибели и видела, как ее отец бежал через джунгли, размахивая руками; отец, который умер, когда она была маленькая…
        Они говорят о Барбаре Бовендер?
        Не о ребенке с хвостом русалки?
        Не о компании «Фогель»?
        Не о том, что произошло тринадцать лет назад в госпитале Джона Хопкинса?

        - Мне она тоже рассказала об этом.

        - Да? Тогда, вероятно, вы пришли к тем же выводам.
        Доктор Свенсон посмотрела на Истера. Мальчик сидел возле двери голый по пояс, и солнце освещало левую половину его фигурки - руку, ногу, бок и левую сторону лица. От времени синяки стали зеленоватыми.

        - К каким выводам?  - озадаченно спросила Марина.
        Она совершенно не понимала, к чему клонит профессор.
        Доктор Свенсон смерила ее своим обычным взглядом - мол, тупица, все так очевидно.

        - Миссис Бовендер очень высокая, светловолосая блондинка. Ее отец наверняка был таким же, не так ли? И я невольно подумала, что она увидела у хуммокка белого человека. Издалека, да еще от страха, она могла принять его за своего отца. Он бежал к реке через джунгли, она была на дне лодки и видела его считаные секунды. Я спросила у нее, кричал ли он что-нибудь и на каком языке. Она сказала, что ее отец кричал ей: «Постой!»
        Марина похолодела, впервые после отъезда из Манауса, и похолодела так, что ее сердце и кости превратились в лед.
        Она положила салфетку в миску.

        - Значит, он не умер.

        - Я была готова поклясться чем угодно, что он умер, но сама я его не видела мертвым. Иногда, во время обострений болезни, доктор Экман куда-нибудь пропадал. Правда, ненадолго. Как-то раз мы обнаружили его в кладовой. В другой раз он упал через перила веранды и ушиб плечо. Я велела Истеру следить за ним, чтобы он не вставал с постели в часы бреда. Истер был очень хорошей сиделкой, он привязался к доктору Экману, как теперь к вам. Но как-то после полуночи он прибежал ко мне в хижину, на нем лица не было. Вытащил меня из постели. Едва я сунула ноги в сандалии, как он потащил меня к кладовой. В ту ночь дождь лил как из ведра, а Истер безумно рыдал. Я предположила, что доктор Экман умер. Помню, меня это очень удивило, ведь я не сомневалась, что он выкарабкается из болезни. Мы пришли на веранду, у Истера был фонарик. Он посветил на кровать, обвел лучом всю комнату. Доктор Экман пропал, он куда-то ушел, пока Истер спал в гамаке. Я разбудила Беноита, он отправил на поиски группу лакаши, но найти доктора не удалось ни в ту ночь, ни на следующий день, ни позже. Вы знаете, что такое джунгли! Трудно
представить себе, что очень больной человек, не сознающий своих действий, продержится в тропической чаще больше двадцати минут. Он наступит на ядовитого паука. Он залезет в дупло огромного дерева и не проснется. Его кто-нибудь сожрет, а косточки растащат по лесу мелкие хищники. Словом, я не знаю, что там случилось, но он исчез, доктор Сингх, бесследно исчез. Другим докторам я сказала, что его, мертвого, унесли среди ночи лакаши. В письме я написала, что мы его похоронили, и была уверена, что уладила печальное происшествие с максимальной человечностью. Так было до тех пор, пока Барбара Бовендер не увидела своего отца у хуммокка.
        До этого дня Марине казалось, что она уже все здесь знала и понимала.
        Ведь она вовремя заметила копьеголовую змею, разрезала на куски огромную анаконду.
        Она успешно выполняла на грязном полу хирургические операции, не имея ни лицензии, ни квалификации.
        Она ела кору с деревьев и плавала в реке в испачканном кровью платье.
        Но тут она поняла, что все это не имело значения.
        Это был поистине адский круг, и он требовал совершенно других навыков, которыми она не обладала.
        Но она все равно поплывет туда.
        Глупая, она считала, что все безнадежно, а теперь видит, что это не так. Возможно, Андерс Экман жив. Андерс - ее друг, отец троих детей - находится неподалеку, в плену у каннибалов, и напрасно ждет, когда мимо проплывет какая-нибудь лодка…

        - Я могу туда отправиться?  - спросила она.  - Это безопасно?
        Доктор Свенсон прикрыла глаза ладонью.

        - Нет, я думаю, что они вас убьют.



…Андерс снял халат и надел куртку, висевшую возле двери. Развязал галстук, достал из стола портфель.

        - Если я пойду хотя бы еще на одно родительское собрание, это меня убьет,  - сказал он Марине…



        - Я должна туда поехать.

        - Но лишь после того, как мы все обдумаем,  - возразила доктор Свенсон.  - Сначала надо выработать план действий.
        Марина нахмурилась.
        Она вспомнила Карен Экман и ее слова, что Андерс плохо себя чувствует среди деревьев.
        Надо было искать его не на тропе, а в джунглях.

        - Я не думаю, что завтра будет лучше,  - ответила она и ушла.
        Истер поплелся за ней.
        Доктор Свенсон что-то кричала ей вслед, но Марина не вернулась.
        Так можно проговорить целый год.
        Марине хотелось лишь одного - сесть в лодку и плыть навстречу Андерсу и собственной судьбе. Мысленно она уже плыла по реке, течение тащило ее все дальше от лагеря, а на душе было спокойно. Она была готова положиться на волю реки, если та принесет ее к Андерсу.
        Впрочем, нужно было взять с собой что-то для обмена, чтобы предложить индейцам из племени хуммокка за Андерса.
        Но что?
        Она окинула взглядом кладовую, открывала коробки и ящики. На дне одного ящика она нашла десять апельсинов и взяла их и арахисовое масло. На шею повесила белую ночнушку Барбары, в надежде, что ей хоть чем-то поможет такой универсальный символ перемирия. Пожалела, что у нее под рукой нет бус, пуговиц, ножей и краски - только шприцы, лакмусовая бумага, стеклянные пробирки с резиновыми пробками и бутылки с ацетоном.
        Она села на ящик с фруктовым коктейлем, закрыла глаза и увидела, как Андерс сидит за своим столом и листает определители птиц.
        Она пыталась сообразить, что в этих краях могло цениться так же, как жизнь Андерса.
        И тут она вспомнила про раппы.


        Истер пошел с ней, хотя они еще никогда не ходили вместе к мартинам.
        Солнце пекло вовсю, а ведь еще не было и девяти часов!
        Марина тащила с собой большую корзину, которую нашла в кладовой,  - лакаши плетут их из толстых стеблей травы.
        Так поздно она еще не приходила в рощу мартинов.
        У тропы пели и кричали уже другие птицы, которые охотились на совсем других насекомых, не боявшихся жары.
        Марина осторожно ставила ноги, помня о змеях, обвивавшихся вокруг лиан. Теперь она не имела права на ошибку.
        На краю рощи она на минуту остановилась, обвела ее взглядом, стараясь запомнить навсегда, потом наклонилась и подолом платья вытерла пот с лица. Мартины были ярко освещены солнцем, и кора казалась нежно-желтой. Марина сорвала рапп, показала его Истеру и положила в корзину. Стала рвать другие раппы. Мальчик пошел к другим деревьям, брал по несколько грибов из каждой группы, прореживая. В корзине уже лежала кучка бледно-голубых сокровищ.
        Сколько бы они ни рвали грибов, меньше их не становилось. Может, в этом был их секрет.
        Прежде Марина не обращала внимания, сколько их здесь. Никто не знал, откуда они появились. Защищать раппы означало защищать и лакаши, и мартины, и препарат от бесплодия, и вакцину от малярии.
        Но кто защитит Андерса?
        Если для этого ей понадобятся раппы, она их использует без раздумий.
        Корзина наполнилась грибами, но потяжелела ненамного. Марина прикрыла их ночной рубашкой и пошла назад.
        Она понимала, что грибы - ее главный козырь, но велела Истеру захватить на всякий случай арахисовое масло и апельсины. Все это она сложила на палубе понтонной лодки.
        На пристань пришли Томас и Беноит.

        - Я не могу поверить тому, что мне сообщила доктор Свенсон,  - сказал Томас испуганным голосом.  - Что думает о нас Андерс? Ведь мы даже не пытались его отыскать.

        - Мы просто не догадывались, что он жив,  - возразила Марина.
        Томас взял ее за руку.

        - Я поплыву с вами.
        Лакаши уже прибежали на берег и приготовились прыгать в лодку.
        Все было ясно.
        Как только Марина ушла, доктор Свенсон позвала Томаса и все ему рассказала. Она попросила его сопровождать Марину, и Томас дал согласие.
        Но зачем ему рисковать жизнью?

        - Андерс - мой друг,  - заявила Марина и с благодарностью сжала тонкие пальцы доктора Нкомо.  - Я приехала сюда ради Андерса. Поэтому я поплыву одна.

        - Я все понимаю,  - согласился Томас.  - Но ведь он был и моим другом, поэтому я тоже должен его искать. К тому же вы не знаете языка и не сможете вести переговоры с хуммокка.

        - Вы тоже не знаете языка хуммокка,  - возразила Марина.

        - Я разговариваю с Беноитом, а язык лакаши ближе к хуммокка, чем ваш английский. Я не хочу ждать тут, на пристани, и гадать, что случилось с вами и жив ли Андерс,  - его лицо необычайно посерьезнело.  - Я уже обещал доктору Свенсон, что мы поплывем с вами.
        Беноит кивнул, не совсем понимая, в чем дело, но кивнул нерешительно.

        - Пока вы станете раздумывать, о поездке узнает Ален Сатурн,  - сказал Томас.  - Он настоит на своем участии. Хуммокка всегда его интересовали. Нэнси не отпустит его одного, как вам известно. Тогда и доктор Буди не согласится сидеть тут и ухаживать за доктором Свенсон, хотя я могу и ошибаться. Если и она попросится с вами, тогда нам придется брать и доктора Свенсон. Устроим ей на палубе ложе из одеял.
        Если Андерс жив и находится в плену у индейцев хуммокка, он живет там уже несколько месяцев.
        Марина не хотела, чтобы он провел там еще одну ночь.

        - Ладно,  - согласилась она наконец.
        Главное - немедленно отплыть.
        А уж кто с ней поплывет, не так важно.

        - Ладно.
        Обрадованный Томас сказал, что нужно найти подходящие дары для обмена. Марина сообщила про арахисовое масло и апельсины, но умолчала о грибах.

        - Надо бы чего-нибудь еще,  - заметил он, уныло взглянув на жалкие апельсины.  - Впрочем, мы обставим церемонию как можно торжественнее. Скажем: «Мы привезли вам подарки» и «Отдайте нам белого человека».
        Томас сказал Беноиту эти две фразы по-португальски, и Беноит произнес их близкий перевод на языке лакаши. Стоя на пристани, они повторили эти фразы много раз.
        Марина молилась всем сердцем, чтобы тот давний лингвист оказался прав и что неинтересный для него язык лакаши относится к той же группе, что и языки соседних племен. Правда, она сомневалась, что тот лингвист сталкивался когда-нибудь с племенем хуммокка…
        Заучивать фразы Томасу, Марине и Беноиту мешали лакаши. Беноит пытался объяснить своим соплеменникам, что дары и белый человек их не касались.
        Трудолюбивый мозг Марины запечатлел каждый слог непонятного языка - «Мы привезли вам подарки» и «Отдайте нам белого человека».

        - Пора отплывать, пока не прибежали остальные,  - сказал Томас.  - Потренируемся в дороге.

        - Мне надо взять немного воды,  - сказала Марина, оглядывая лодку.  - И шляпу.
        Томас спрыгнул на пристань.

        - Сейчас я все принесу,  - сказал он и кивнул на лакаши.  - Только не пускайте их на палубу.  - Он повернулся и помахал ей рукой, и в этот момент Марина поняла, как легко можно избавиться от присутствия на лодке Томаса.
        Внезапно она представила его мертвым, со стрелой в груди, и содрогнулась.
        Как она может рисковать жизнью супруга миссис Нкомо, отправляясь на поиски супруга миссис Экман?!
        Она ударила Истера по плечу и велела ему заводить мотор, а сама спешно отвязала веревку.
        Когда они отплыли от берега, Беноит что-то прокричал ей, показывая на место, где только что стоял Томас Нкомо, и тогда она спихнула его в воду.
        Вероятно, Истер подумал, что у Марины истерика, раз она столкнула с палубы его друга, и прибавил скорость.


        Целых четыре часа они не видели никого - ни мужчин в долбленых лодках, ни детей в каноэ. Иногда мимо них проплывало дерево с испуганно кричащими обезьянами, или мимо лодки пролетала серебристая стая воробьев, но в остальное время они плыли в одиночестве.
        Марина очистила апельсин и дала половину Истеру.
        У них было арахисовое масло и корзина галлюциногенных грибов.
        Марина стояла у правого борта и неотрывно глядела на берег, пытаясь вспомнить, где находится тот самый приток, куда они должны свернуть.

        - Видите ту реку?  - сказал ей недавно Ален Сатурн.  - По ней вы попадете к племени хуммокка.
        Когда она наконец увидела тот самый приток, она похлопала Истера по плечу и махнула рукой вправо.
        Река, на которой жили племена лакаши и жинта, была притоком Рио-Негро, и в нее впадали эти безымянные притоки.
        Поначалу Марина радовалась, что оставила на берегу Томаса и Беноита, но, когда они свернули в узкий приток и плыли по нему, ей вдруг захотелось, чтобы рядом с ней оказались все - Сатурны, Буди и даже доктор Свенсон на груде одеял. Она пожалела, что не позвала с собой всех лакаши и что они не плывут за ней в своих долбленых лодках. Если безопасность как-то связана с числом людей, то она и Истер подвергались огромной опасности.
        Над устьем речки сомкнулись джунгли, и через несколько минут она уже не видела выхода в большую реку. В некоторых местах деревья, росшие на противоположных берегах, переплетались кронами, образуя непроницаемый полог.
        Марина представила себе, как Барбара Бовендер и мистер Фокс молча стояли на корме за спиной Милтона и раздумывали, правильно ли они свернули в этот приток.
        Истер сбросил скорость, лодка спокойно скользила по речке, оставляя за собой лиловатый дымок.
        Так они плыли около часа, вокруг них были такие же джунгли с такими же деревьями, как везде.
        Потом берега раздвинулись, а через час снова сузились.
        Теперь Марина стояла возле Истера, положив руку на его спину.

        - Хорошо бы приплыть до темноты,  - сказала она вслух. Звук голоса, даже собственного, ее успокаивал.


        Внезапно на них обрушился град стрел!
        Некоторые со стуком ударялись о палубу, другие падали в воду.
        Истер хотел увеличить скорость, но Марина схватила его за руку. Она заглушила мотор, обхватила руками мальчика и подумала: вот результат того письма, которое мистер Фокс принес к ней в лабораторию: эти стрелы, жара и джунгли…
        Они с Истером глядели в густую листву.
        Град стрел прекратился.
        Марина открыла рот и прокричала на языке лакаши первую заученную фразу, надеясь, что она правильно ее запомнила.

«Мы привезли вам подарки!»
        Она повторяла ее как можно громче.

        - Мы привезли вам подарки!
        Это было смехотворно и жалко.
        В ответ - ни слов, ни звуков. Единственные звуки исходили от них самих.
        Перед ними безмолвно высилась стена деревьев.
        Марина завела мотор, чтобы течение не относило их назад. Тогда в трех футах от них снова упали стрелы, и Марина приняла это за добрый знак. Если бы хуммокка хотели попасть в цель, они без труда бы попали.
        Она все еще обнимала Истера и считала секунды по собственным ударам сердца.
        Шли минуты.
        Под пение птиц Марина снова прокричала, обращаясь к джунглям, заученную фразу, и она эхом разнеслась среди деревьев. Листва раздвинулась, из зарослей вышел один мужчина, потом другой.
        Они подозрительно разглядывали ее.
        Вскоре на берегу собралось человек тридцать, со стрелами, в набедренных повязках из листьев и с желтыми, как у канарейки, лбами. За мужчинами вышли женщины, держа на руках детей; на их лицах не было краски.
        Марине вспомнился отец, расхваливавший достоинства понтонной лодки, но на воде это была лишь плавучая сцена.
        Они с Истером стояли перед хуммокка совершенно беззащитные. Она ждала, когда ей станет страшно, но страха не было.
        Наконец-то она здесь.
        Именно сюда она стремилась попасть с самого начала и не хочет ждать целую вечность.
        Она не заглушала мотор, чтобы удерживать лодку на месте.
        Индейцы глядели на нее, она на них. Она загородила своим телом Истера и подняла кверху корзину с грибами. Несколько штук она бросила в сторону берега, но они спланировали на воду, словно горстка голубых пушинок. Она поставила корзину и очень медленно извлекла из коробки апельсин, покрутила его на вытянутой руке, замахнулась, подождала немного, а потом метнула и угодила в середину толпы. Индейцы с опаской отскочили от оранжевого плода и озадаченно уставились на него.
        Из заднего ряда вышел высокий мужчина и поднял апельсин. Волосы мужчины были длинные, цвета солнца, а борода рыжеватая с проседью. Он вдвое похудел, и все-таки это был он, Андерс Экман, именно такой, каким его видела жена в горестном безумии.
        Марина выкрикнула его имя, и он поморщился, словно кто-то выстрелил из ружья.

        - Кто это?  - крикнул он.

        - Марина,  - ответила она.
        Он долго стоял, держа в руке оранжевый плод. Одет он был в грязную, рваную рубашку и рваные штаны.

        - Марина?

        - Мы привезли вам подарки,  - сказала она по-английски и повторила на лакаши.
        Толпа заговорила.
        Казалось, Андерс прислушивался к ней.

        - Что это?  - спросил он.

        - Раппы. Я привезла арахисовое масло, несколько апельсинов и большую корзину раппов.
        Один из мужчин нацелил на лодку стрелу.
        Андерс встал перед ним и стоял, пока тот не опустил лук. Он что-то говорил индейцам, потом разломил апельсин, взял себе кусок, а остальную часть разделил на дольки и стал угощать ими окруживших его мужчин.

        - Ни в коем случае не давай им раппы,  - негромко предупредил он Марину.

        - Это все, что у меня есть,  - ответила она.

        - У тебя есть арахисовое масло. Если эти люди пронюхают про раппы, они завтра же уничтожат всех лакаши. Как ты меня нашла?
        Дольки он клал в рот индейцам, те с удовольствием их жевали.

        - Я потом тебе расскажу,  - ответила она.
        Ей ужасно хотелось прыгнуть в воду и поплыть к нему.
        Андерс показал рукой на лодку и после долгого совещания с индейцами крикнул Марине:

        - Апельсин хороший. Они спрашивают, что ты хочешь взамен.
        Интересно, подумала она, неужели он не знает, чего я хочу?

        - Тебя,  - ответила она и произнесла вторую заученную фразу: «Отдайте нам белого человека», не уверенная, что этот набор звуков что-либо значит для хуммокка.
        Истер дышал ей в спину, прижавшись губами к ее платью.
        Какая она идиотка, что привезла его!
        Она сообразила оставить на берегу Томаса и Беноита, а Истера взяла с собой, словно талисман, ради удачи.
        Ни одна мать не притащила бы своего ребенка в этот ад, даже если он умеет управлять лодкой и знает реку.
        Тем временем Андерс тыкал в свою грудь пальцем и показывал на лодку.
        Над водой пролетела одинокая цапля.
        После долгих переговоров он крикнул Марине:

        - Они хотят, чтобы ты подплыла на лодке к берегу.
        Марина снова ждала, что испугается. Нет, не испугалась.

        - Мне надо так сделать?

        - Подплыви,  - сказал Андерс.  - Ты все равно у них в руках. Просто дай им что-нибудь, например баночку арахисового масла.
        Марина кивнула и протянула руку к дросселю.
        Истер вышел из-за нее и взялся за штурвал. Она погладила его по голове и велела плыть к берегу. Он кивнул.

        - Это Истер?  - спросил Андерс.  - Я плохо вижу без очков.

        - Зря я его взяла с собой,  - ответила она.
        Они медленно приблизились к берегу.
        Мужчины вошли в воду, женщины остались на берегу.
        Теперь Андерс стоял совсем близко.
        Марина видела его ввалившиеся щеки, заросшие бородой, его глаза. Когда хуммокка подошли к лодке, Марина заметила, что форма головы у них немного другая, чем у лакаши, как и говорила доктор Свенсон. Они были еще более низкорослыми, и Андерс возвышался среди них, как Гулливер среди лилипутов.
        Мужчине с желтым лбом, который показался ей главным, Марина протянула баночку арахисового масла. Сначала он не знал, что с ней делать, и стоял, сжимая ее в руке. Он поднял глаза на Марину - может, ждал от нее помощи, а может, хотел ее убить, но тут увидел на палубе Истера. Тогда он прижался грудью к понтону, и на его лице появилось такое же выражение, какое было у Марины, когда она увидела Андерса - смесь радости и сомнений. Он повернулся и что-то крикнул стоявшей на берегу женщине. Та положила на землю ребенка и вошла в воду. Взглянув на Истера, она бросилась к нему, но вода не позволяла ей бежать. Она крикнула ему что-то, протянула руки и задрожала всем телом; но воде пошла рябь. Приблизившись к лодке, она попыталась залезть на нее.
        Истер спрятался за Марину и крепко обнял ее за талию.
        Андерс тоже прыгнул в воду и схватился за лодку.
        Он крикнул хуммокка два отрывистых слога.
        Женщина вскарабкалась на палубу, на коротких ногах, испачканных илом, подошла к Истеру и накрыла своими мокрыми руками его руки, обнимавшие Марину. При этом она все время выкрикивала какое-то слово.
        Истер притих и отчаянно вцепился в Марину.
        За его спиной женщина раскачивалась из стороны в сторону. Тем временем мужчина с баночкой масла что-то говорил Андерсу.

        - Им нужен Истер,  - сообщил Андерс.
        Теперь он держался за борт лодки и кивал другим мужчинам, стоявшим в воде. Те говорили все быстрее и быстрее, держа в руках стрелы.
        Андерс посмотрел на Марину. Она впервые увидела отчетливо его глаза.

        - Отдай им Истера, и мы сможем уплыть.

        - Нет,  - ответила она.
        Конечно же, такой обмен невозможен.
        Она приехала за Андерсом и привезла подарки.
        Марина положила свои руки на руки женщины, накрывавшие руки Истера. Сейчас их руки поддерживали ее. Она покачала головой:

        - Лучше мы дадим им раппы.

        - Это не поможет. Они задержат всех нас и лодку. Надо действовать немедленно, пока они не опомнились. Нам совершенно нечем торговаться.
        Андерс медленно залез в лодку и, наклонившись, разжал руки женщины и Истера. Только тогда Истер узнал его и понял, зачем они сюда приплыли. Он бросился на шею Андерса и издал тот же звук, что и во сне,  - пронзительный крик, заменивший слова: «Ты не умер! Не умер!»
        Хуммокка смотрели и удивлялись, что их мальчик знает этого белого человека и очень любит его.

        - Нет, только не это,  - ответила Марина.  - Лучше мы останемся с ним. Будем все вместе.

        - Раздавай апельсины и арахисовое масло,  - приказал Андерс, а сам уткнулся лицом в шею Истера и гладил его по голове.
        Потом покрыл поцелуями его волосы, глаза, уши. Они были вместе меньше минуты. Женщина стояла, вцепившись в плечи мальчика.
        Марина торопливо хватала из ящика фрукты и арахисовое масло и раздавала их всем, кто тянул к ней руки.
        Потом Андерс поднял Истера за талию.
        Мальчик был одет в грязные желтые шорты и голубую футболку с надписью «Джаз Фест 2003».
        Марина запомнила все это, словно собиралась позже описать это кому-нибудь, допустим, агентству, занимающемуся поиском пропавших детей.
        Андерс передал Истера в протянутые руки мужчины с желтым лбом, стоявшего в воде; женщина соскользнула с лодки и встала рядом с ним. Мальчик переводил глаза с Марины на Андерса и обратно; на его лице читались ужас и непонимание.
        Это было хуже, чем в тот раз, когда его душила анаконда, потому что тогда он все понимал.
        Он протянул руки к Марине, и она закрыла глаза.
        Она оставила его. Отказалась от него.
        Лодка уже отплывала, Андерс управлял ею.
        Через минуту они уже мчались на полной скорости по узкой реке. Марина не открывала глаз и держалась за шест в середине лодки.
        Она спокойно относилась к возможности собственной смерти и почти смирилась со смертью Андерса, но к потере Истера никак не была готова.

        - Все равно они забрали бы его,  - уговаривал ее Андерс.  - Убили бы они нас или нет, но Истер все равно остался бы у них.
        Он сделал слишком крутой вираж.
        Корзинка с раппами дважды подскочила, отлетела на корму и перевернулась. Грибы поплыли по воде, маленькие пятнышки дневного света.
        Марина успела поймать свою ночную рубашку и завязала ее на талии. Она пожалела, что не съела сама десяток грибов.
        Ей очень хотелось опьянеть до потери сознания, узреть Бога.
        Ей надо было так много сказать Андерсу, что она не говорила ничего.
        Ей хотелось узнать, что с ним было все эти месяцы, как он попал к хуммокка, если был так болен, но из-за Истера все вопросы забылись.
        Она не потеряла мальчика, не убила. Она увезла его в джунгли и отдала неизвестно кому, и не было ей оправдания.
        Когда они отплыли на безопасное расстояние, Марина встала за штурвал, а Андерс лег на нос лодки, закрыл глаза и сложил на груди руки. Она поглядела на спящего друга и вспомнила, что много месяцев все считали его мертвым и что она отдала все силы, чтобы его вернуть.
        Андерс, с которым она работала каждый день, Андерс, которого она так хорошо знала и не знала совсем, неожиданно оказался жив.
        Он спал так, словно не спал все это время, пока отсутствовал, и в какой-то момент ей даже показалось, что он умер, но она не стала останавливать лодку и проверять. Время от времени шел дождь, а когда прекращался, сомкнутые верхушки деревьев загораживали дневной свет, а над водой метались летучие мыши.
        Вести лодку было легко.
        Зачем она взяла с собой Истера?
        Марина закутала ночной рубашкой голову и лицо, спасаясь от вечерних насекомых.
        Через несколько часов Андерс проснулся из-за приснившегося ему кошмара.
        Он взмахнул руками, вскрикнул и сел.
        Уже стемнело.
        Марина медленно вела лодку и направляла луч прожектора на берег. Она боялась проплыть мимо лакаши, боялась свернуть в какой-нибудь приток и заблудиться. Андерс поглядел на реку, на лодку и на Марину.
        Вдали на берегу показались маленькие огненные точки.

        - Я часто представлял себе, как и кто меня спасет,  - проговорил он.  - Армия спасения, солдаты удачи, даже лакаши. Но чаще думал, что это будет Карен.

        - Да, Карен хотела сюда поехать, но я уговорила ее остаться дома, с мальчиками.
        Андерс закрыл глаза.

        - Как там мальчишки?

        - Все в порядке.

        - Я постоянно мечтал о своем спасении, но тебя никогда не видел в роли своей спасительницы.

        - Я думала, что ты умер.

        - Я и был мертвым,  - ответил Андерс.
        Вскоре до них донеслись по воде голоса лакаши.
        Марина была благодарна им за костры и оглушительный шум.
        Впервые за много недель ей стало интересно, сколько времени.
        К лодке подплыли мужчины и залезли на палубу, но тут же умолкли. Ведь случились две немыслимые вещи: Андерс вернулся, а Истер исчез.
        Марина заглушила мотор, боясь налететь в темноте на плывущих, и лакаши подтолкнули лодку к пристани. На палубе мужчины всматривались в Андерса, высоко подняв над головой горящие ветки.
        Они не хлопали его по спине.
        Наоборот, приглядевшись к нему, они побросали ветки в воду, перелезли через борт и сбежали.
        Огонь зашипел и погас.
        Голоса поющих тоже умолкли.
        В наступившей темноте Андерс схватил Марину за руку.
        На пристани стоял с фонариком Томас Нкомо.
        Казалось, он так и не уходил никуда с утра.
        При виде его она вспомнила о стрелах, падавших на лодку, но не стала объяснять, что спасла ему жизнь.
        Томас подошел к Андерсу и обнял его. За ним подошли доктор Буди и Сатурны.

        - Где Истер?  - спросила Нэнси Сатурн, оглядевшись по сторонам.

        - Он остался у хуммокка,  - ответила Марина.
        Лакаши уходили от них, огни горящих палок расползались по джунглям во все стороны. Доктора направились в лабораторию.
        Марина решила зайти к доктору Свенсон.
        Фонарика у нее не было, но луна ярко освещала тропинку. Войдя внутрь, она увидела, что ее койки там уже не было.

        - Я велела убрать ее сегодня днем. Я не рассчитывала, что вы вернетесь,  - доктор Свенсон лежала в постели.
        На столике ярко горел фонарь.

        - Андерс вернулся,  - сообщила Марина, остановившись в дверях.
        Доктор Свенсон приподняла голову:

        - Значит, Барбара Бовендер была права?

        - Он в лаборатории.

        - Ну, невероятно, я не помню ничего подобного,  - удивилась доктор Свенсон.  - Что ж, я буду рада встретиться с доктором Экманом. Истер, должно быть, в восторге. Я всегда подозревала, что он винит в случившемся себя. Вероятно, доктор Экман поплыл по реке на лодке. Я думала об этом весь день и пришла вот к какому выводу: в ту ночь лакаши недосчитались одной каноэ. Скорее всего, он сел в нее и поплыл. И где-то далеко отсюда его обнаружили хуммокка.

        - Истер не вернулся с нами.

        - Как это - не вернулся?

        - Его забрали хуммокка. В обмен на Андерса. Его увидели в лодке мужчина и женщина. Кажется, они узнали его и очень разволновались.
        Лицо доктора Свенсон исказилось от горя.
        Она приподнялась с подушки, помогая себе руками. На ней была старая ночная рубашка, разорванная возле шеи.

        - Вы должны вернуть его мне. Немедленно отправляйтесь и верните его.

        - Не смогу,  - Марина покачала головой.

        - Никаких отговорок. Вы все сможете. Вы выручили доктора Экмана, выручите и Истера. Мальчик глухой. Он не понимает, что происходит. Вы не имели права оставлять его там.
        Но Марина понимала, что человеку позволено побывать в аду только раз в жизни.

        - Где вы нашли его?  - спросила она.

        - Я уже вам рассказывала.

        - Расскажите еще раз.
        Доктор Свенсон снова откинулась на подушки и долго лежала, глядя в потолок. Наконец она нарушила молчание:

        - Я не говорила вам этого, потому что вы не одобрили бы меня. Но теперь какая разница, верно? Никто и никогда не сообщает другим всю правду, а если и говорит, то ее ужасно слышать. Каждому хочется получить что-то более приятное и удобное для понимания, чем правда.

        - Где вы нашли Истера?

        - Его привезли мне хуммокка. Обычно в джунглях одно племя знает, что делает другое, я уже вам говорила, хотя непонятно, как это происходит. Как-то раз хуммокка послали за мной. Это было приблизительно восемь лет назад, точно не помню. Двое мужчин явились за мной в каноэ, но я отказалась плыть с ними. Я знала, что это за племя. Лет тридцать назад доктор Рапп пытался наладить связь с хуммокка, но ничего хорошего из этого не вышло. На следующий день те же мужчины вернулись с ребенком, он лежал на дне лодки. Он был фантастически болен, из его ушей текли кровь и гной. Дети тут умирают постоянно, вот почему их так много рождается. Я могу лишь предположить, что ребенок принадлежал кому-то очень важному в племени, раз его привезли ко мне. Даже не зная их языка, я поняла, что они просили его спасти. Мужчины оставили его у меня, хотя я и не просила об этом. У него была немыслимая температура, двусторонний мастоидит, возможно, и менингит. Он уже потерял слух, и тут я ничего не могла поделать. Через три дня те же мужчины приплыли снова и хотели его забрать. Мальчик был у меня на пенициллине in vitro,
пятьдесят тысяч единиц q6h. Я никак не могла отправить его с ними в каноэ.

        - И вы оставили его у себя?

        - Я сказала им, что мальчик умер. Так и случилось бы, не окажись я рядом. На самом деле, если бы они вернулись за ним через несколько недель, я бы отдала его. Но они приплыли слишком рано, а он был еще совсем больной. Я не могли им этого объяснить из-за языкового барьера. Моих познаний хватило лишь на то, чтобы сообщить им о его смерти.

        - Но вы могли вернуть его позже.

        - Он болел около месяца, страшно болел, я такого еще не видела. Отдать им глухого ребенка? Они не знали бы, что с ним делать, а может, и забыли о нем к тому времени. Вы не поступили бы точно так же на моем месте? Знаете, он и тогда уже был таким же замечательным. Я целый месяц кормила его, мыла, сидела возле него ночами. Неужели вы думаете, что я отдала бы его каннибалам?

        - Я бы не стала отбирать ребенка у его матери,  - сказала Марина.

        - Что вы говорите?  - рассердилась доктор Свенсон.  - Сегодня вы отобрали у меня Истера. Он был мой, мой мальчик, а вы отдали его. Вы всегда хотели увезти его с собой, а я никогда не собиралась его отпускать.
        Если бы Истер был здесь, Марина посадила бы его ночью в каноэ и на веслах везла в темноте до самой Амазонки.

        - Я хотела взять его с собой, вы правы,  - сказала она.  - Но не получилось. Почему вы отпустили его со мной? Почему не предупредили меня, что это опасно для него?

        - Потому что он больше не принадлежал им,  - ответила доктор Свенсон.  - Он был мой мальчик.
        Марина села на стул и молчала.
        Говорить было не о чем.
        Она была готова поклясться, что Истер был ее.

        - Мы с Андерсом уедем завтра утром.

        - Отвезите доктора Экмана в Манаус, если хотите, или пускай его отвезет кто-нибудь еще. Вы нужны мне здесь.

        - Я уеду с ним,  - заявила Марина.
        Доктор Свенсон отмахнулась:

        - Не получится. Поверьте мне, вы долго там не задержитесь. Вы изменились. Вы предали своего босса и продолжаете его предавать, а такие, как вы, не прощают себе измены. Когда-то я тоже переменилась, это было давным-давно. Я последовала сюда за своим учителем. Думала, что приехала только на одно лето. Так что я знаю, как это бывает.

        - Со мной все будет не так.

        - Конечно, не так. Ничего не происходит одинаково. Я была совсем не такая, как доктор Рапп, однако пришла на его место. Вы не походите на меня, но подождите, вы вернетесь сюда, и больше ничего не будет иметь для вас значения.
        Марина подошла ближе и остановилась возле кровати.

        - Доброй ночи,  - сказала она.

        - Вы вернетесь,  - сказала доктор Свенсон.  - Но не заставляйте меня долго ждать. У нас немного времени на завершение работы. Знаете, а Истер тоже вернется. Может, даже завтра. Когда все заснут, он украдет каноэ и сбежит. Дорогу домой он знает. И он не затаит на вас обиду за предательство. Ведь он ребенок. Он простит.
        Но Марина помнила, каким было лицо Истера, когда Андерс отдал его хуммокка. И не была уверена, что доктор Свенсон права.

        - Доброй ночи,  - повторила она и прикрыла дверь хижины.


        Когда она вернулась в лабораторию, Ален Сатурн сообщил ей, что Андерс ушел, чтобы принять душ. Томас искал в кладовой коробку, куда сложили его вещи, в надежде, что не вся его одежда была разобрана.
        Нэнси и Буди сидели там же, уставившись в пол.

        - Он сказал, что у него до сих пор случаются приступы лихорадки,  - сказал Ален.  - Постарайтесь, чтобы он нормально выглядел, когда будет садиться в самолет. Его не пустят в Штаты, если заподозрят у него малярию.

        - У него может быть малярия?  - спросила Марина.
        Доктор Буди посмотрела на нее, но промолчала.

        - Мы в тропиках,  - ответила Нэнси.  - Малярия может быть у кого угодно.

        - Только не у нас,  - заявила доктор Буди.
        Марина вернулась к себе на веранду.
        Вымылась в тазу и надела ночную рубашку миссис Бовендер. Рубашка была уже не очень свежая, но надеть ее после грубого платья было истинным блаженством.
        Без Истера было тоскливо.
        Марина открыла его ящик, который вместе с койкой принесли сюда от доктора Свенсон. Там, под перьями и камнем, похожим на глаз, лежало письмо от Андерса, в котором он обещал вознаграждение всем, кто поможет Истеру приехать в Миннесоту к Карен Экман. Еще она обнаружила на дне ящика не только паспорт Андерса, но и свой собственный. Вероятно, Истер хранил паспорта ради фотографий их обоих. На дне ящика она нашла и свой кошелек, билет на самолет и телефон. Она долго сидела с телефоном в руке, не решаясь его включить, а когда все-таки собралась с духом и нажала на кнопку, он не ожил.
        Сел аккумулятор.
        Она сунула телефон обратно в ящик.

        - Это была моя комната,  - сказал Андерс.
        Марина подняла глаза и увидела прежнего Андерса, без бороды.

        - Бороду мне сбрила какая-то местная женщина,  - сказал он, проведя рукой по щеке.  - Кажется, я необычайно осчастливил ее таким доверием. Я никогда прежде не носил бороды и ненавидел ее.

        - Теперь ты похож на себя,  - улыбнулась Марина.

        - Я спал тут,  - он показал на койку,  - а Истер в гамаке.

        - Знаю, я это поняла,  - она бросила взгляд на ящик.  - После твоего исчезновения его мучили кошмары, и он спал со мной.

        - Меня тоже мучают кошмары,  - сказал Андерс.
        Он выключил фонари и поставил ящик на пол:

        - Подвинься.
        Марина вытянулась на одном краю койки, Андерс лег рядом. Они лежали нос к носу, и он обнял ее рукой.

        - Извини, иначе я упаду,  - сказал он.

        - Ничего,  - ответила она.  - Так даже лучше.

        - Завтра мы поедем домой.
        Она прижалась к нему, уткнулась в его шею.
        Если бы они могли уснуть, им надо было уснуть одновременно и лежать очень тихо, чтобы не будить друг друга.
        До этого они обнимались раз в год, на Рождество, когда она приходила в гости к нему в дом. Он, одетый в красный свитер, открывал дверь, а она стояла на пороге, держа в руке бутылку вина, вся в снегу. Он торопливо обнимал ее и приглашал войти.

        - Как ты сюда попала?  - спросил он.

        - Сама не знаю. Карен попросила меня поехать, а потом и мистер Фокс. Я должна была посмотреть, как продвигается работа у доктора Свенсон, а еще узнать обстоятельства твоей смерти. Я так огорчилась, когда мы получили письмо, где доктор Свенсон сообщала, что ты умер.

        - Никто не думал, что я просто пропал?  - удивился он.  - Им не показалось странным, что они не нашли мое тело?

        - Доктор Свенсон написала, что тебя похоронили. Она не сомневалась в твоей смерти.

        - Но ведь ты так не думала?  - Он положил руку на ее плечо.

        - Думала,  - честно призналась Марина.  - Карен не верила в твою смерть и была уверена, что это страшное недоразумение. А я удивлялась и думала, что она просто не в силах смириться со страшным известием.

        - Тогда почему ты отправилась меня искать?

        - Из-за Барбары Бовендер,  - ответила она и вдруг поцеловала его - потому что их губы почти касались, потому что он вправду был жив, потому что она больше ничего не могла объяснить.
        Тогда, в гостиной у Бовендеров, Барбара спросила, любит ли она его.
        Сейчас она его любила - но только сейчас.
        Только в эту ночь, после такого ужасного и трудного дня, какого, может, у нее больше не будет до конца жизни.
        Она поцеловала его, чтобы убедиться, что все это случилось на самом деле.
        Он поцеловал ее, потому что это был не мираж, не сон, и он действительно вернулся в лагерь.
        Потом они еще теснее прижались друг к другу, так было нужно, чтобы уместиться на такой узкой койке. Она заплакала, потому что снова увидела ту узкую речку, мимо которой так легко проплыть, не заметив.
        Что, если бы она не заметила ту речку?! Что, если бы ее не заметила Барбара Бовендер? Тогда они никогда бы не нашли Андерса и никогда бы не потеряли Истера?
        Андерс понимал это, он так и сказал, осушая поцелуями ее слезы.
        Потом они любили друг друга - но только для того, чтобы прогнать пережитый ими страх и успокоиться. Это был физический акт утешения, нежности, высшей нежности двух друзей.
        Она любила бы мистера Фокса, будь он здесь, а Андерс свою жену, но в эту ночь они были вдвоем, без своих близких.
        Да и вообще, после всего, что они пережили вместе, как могли они не прижаться друг к другу, не слиться своими телами?
        Ведь им нужно было доказать, как сильно переплелись их жизни, хотя бы до того момента, когда самолет приземлится в Миннеаполисе.
        Если бы сейчас ее не прижимало к матрасу его похудевшее тело, она, возможно, стояла бы сейчас по колено в воде и всматривалась в темную реку, надеясь, что доктор Свенсон окажется права и Истер приплывет домой на украденном каноэ, может, на том самом, на котором уплыл в бреду Андерс.
        А без тепла ее тела он, возможно, не поверил бы, что к нему вернулась удача.
        Но об одной части этой истории они никогда не заговорят потом - о том, как Андерс положил ее на себя своими тонкими, как молодые деревца, руками, и она прижималась щекой к его груди, целовала его и рыдала…


        Как ни странно, они проспали на узкой койке до утра и не упали с нее, две тонкие фигурки.
        Марина лежала на боку, Андерс Экман прикрывал ее спину, словно одеялом. Перед отъездом она собиралась пойти в последний раз к мартинам, но передумала.
        Сейчас ей хотелось только одного - чтобы все поскорее осталось позади.
        С деревьями было покончено.
        Сама мысль о том, что она хотела увезти с собой в сумке ворох веток, теперь казалась ей нелепой и ужасной.
        Единственный, кого она должна привезти домой,  - это Андерс.
        Она лежала, голая, в постели со своим коллегой и разбудила его, пытаясь выбраться из его объятий.

        - Ох, Марина,  - проговорил он, но она лишь покачала головой, наклонилась и поцеловала его в последний раз в жизни.

        - Поедем домой,  - сказала она.


        И они отправились домой.
        На Марине была ночная рубашка Барбары Бовендер, брюки мистера Фокса, а сверху его рубашка. На голове красовалась шляпа Милтона, а в руке она несла металлический ящик Истера, словно маленький чемодан.
        Сатурны повезли их на понтонной лодке в Манаус.
        Когда они плыли по реке, над ними пролетел огромный орел, так низко, что они разглядели ужас на мордочке обезьянки, болтавшейся в его загнутых когтях.

        - Это гарпия-обезьяноед!  - воскликнул Андерс и высунулся за борт, чтобы лучше разглядеть хищника.  - Вы видели?

        - Его трудно не увидеть,  - мрачно отозвалась Нэнси Сатурн.
        В джунглях внезапно затихли все звуки, словно все живое затаило дыхание.

        - Когда я приехал сюда, больше всего мне хотелось посмотреть именно на эту птицу. Они очень редкие.  - Андерс не мог оторвать глаз от удалявшегося хищника.  - Просто не верится, что я увидел гарпию.


        Приплыв в Манаус, они позвонили из таксофона в порту Милтону. У оборотистого Милтона нашелся знакомый в авиакассе; он с сочувствием отнесся к их ситуации. Пока он улаживал детали и заказывал два места на последний рейс до Майами, стыкующийся с первым рейсом на Миннеаполис, они зашли к Барбаре Бовендер. Они хотели повидаться с ней и рассказать, что по джунглям бежал не ее отец, а Андерс, и что она, по ошибке свернув не в ту речку, спасла Андерсу жизнь.
        Рассказывая историю Барбаре, они рассказывали ее и друг другу - как Андерс ушел в бреду к реке и забрался в каноэ, как его там нашли хуммокка, еле живого, но где, в каком месте - он так и не узнал. Как они лечили его припарками, пахнувшими смолой и хреном; кожа на его груди покрылась от этого волдырями.
        Марина рассказала Милтону, как ей почудилось, что Томаса Нкомо пронзила стрела, а Андерс рассказал Барбаре, как хуммокка забрали из его рук Истера.
        Барбара и Марина плакали, слушая его рассказ.
        К тому моменту, когда Марина и Андерс сели в самолет, они переговорили обо всем на свете, кроме одной вещи, о которой больше никогда не скажут ни слова.
        Они пили «Кровавую Мэри» и смотрели, как на висевшем перед ними экране с картой полета стремительно удалялась Амазония.
        Потом откинули спинки кресел и погрузились в сон - самый глубокий и спокойный, чем все их сны за последние месяцы.
        Карен можно было позвонить из аэропорта в Майами, а можно было подождать и приехать прямо домой. На взгляд Марины, в размышлениях Андерса - как поступить лучше - смешались любовь и жестокость, и, хотя сама она считала, что надо ехать домой, окончательное решение, бесспорно, оставалось за ним. Андерс нерешительно посматривал на часы в зале прилета, говорившие о том, что еще очень рано, на таксофоны, у которых образовалась небольшая очередь, но тут была объявлена посадка. Андерс и Марина признались друг другу, что совершенно разучились звонить из таксофонов.
        И вот они уже летели в Миннеаполис и с каждой милей, приближавшей их к дому, все больше превращались в прежних себя - в двух докторов, работавших вместе в фармацевтической компании на окраине Миннеаполиса.
        Миннесота! Она пахла земляникой, солнцем и нежной травой.
        Стояло лето, и все вокруг казалось Марине еще красивее, чем в воспоминаниях. Пока они с Андерсом ехали в такси, они еще помнили, что с ними случилось нечто невероятное. Но их внимание уже переключилось на другое - сначала на высокие дома, потом на деревья с густой листвой, на широкий размах прерии, где взгляд так легко устремляется к далекому горизонту, в какую сторону ни глянь.
        Они вдыхали удивительно приятный воздух.
        Андерс наклонялся вперед и давал указания таксисту-нигерийцу, а Марина опустила стекло, и ветер ласково струился вокруг ее пальцев и шевелил ее волосы, заплетенные в косу.
        Ей почему-то вспомнилась поездка с Милтоном и Бовендерами на пляж под Манаусом и коза, которую Милтон ухитрился не сбить.
        И не было для нее прекраснее места, чем Миннесота…
        Когда они подъезжали к концу тупика, мимо них проехал мальчишка на велосипеде, но Андерс смотрел в другую сторону.
        Он уже увидел возле своего дома двух мальчишек, которые двигались и играли, как Истер. Он схватил нигерийца за плечо и крикнул, чтобы он остановил машину, остановил немедленно!
        Дверь такси распахнулась, словно дверца клетки; Андерс выпорхнул наружу, зовя сыновей по имени.
        Несколько минут такси стояло, и Марина смотрела на этот мир, не имевший к ней никакого отношения, хотя она сама и возродила его.
        Мальчишка на велосипеде круто повернул назад и с радостными воплями мчался по дороге к отцу.
        Соседи уже открывали двери, слыша громкие крики.
        Марина не заметила, как Карен выскочила из дома.
        И вот она уже летела, едва касаясь ногами травы, в объятья мужа - маленькая, легкая и сияющая, как ребенок. Казалось, они ждали Андерса каждый день, держали над головой горящие палки и дикими криками ла-ла-ла-ла изливали свою душу небесам.
        И вот он вернулся.
        Марина привезла его назад.
        И она сказала таксисту, чтобы он ехал дальше.
        Она была тут лишней.


        notes

        Примечания


1

        Мистический роман Джеймса Хилтона о таинственной стране Шангри-Ла в Тибете.  - Примеч. пер.

2

        Какой сюрприз! (порт.).

3

        Торговля есть торговля (порт.).

4

        Очень решительно, очень быстро (порт.).

5

        Им не говорила (порт.).

6

        Мы? (порт.).

7

        Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов (англ. Food and Drug Administration, FDA, USFDA)  - агентство Министерства здравоохранения и социальных служб США, один из федеральных исполнительных департаментов.  - Примеч. пер.