Апостол Джон Поллок

        Талантливый повествователь Джон Поллок изображает Павла и удивительную историю его жизни настолько красочно, что перед читателем открывается возможность узнать величайшего апостола так же хорошо, как его знали Лука и Тимофей. Перелистывая страницы книги. Вы почувствуете мотивы, которые двигали Павлом, узнаете его замыслы и шкалу ценностей. Вы увидите, что было важно Павлу, и ради чего он был готов умереть.


        ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

        Святого апостола Павла упоминают в числе наиболее известных деятелей человеческой истории, миллионы людей ежедневно читают написанные строки - но о личности его наши современники знают очень мало. Это имя хорошо известно всем христианам, большинству иудеев и мусульман; Павла цитируют, с ним спорят, на него нападаю, его защищают. Но даже те, кто постоянно читают и изучают его Послания, могут лишь догадываться, каким человеком был апостол Павел. Когда издатель предложил мне написать биографию Павла, то оказалось, что и сам я, подобно остальным, недостаточно понимал его личность.
        Многим известна повесть о нем - заслуженно знаменитая книга Г. В. Мортона «По стопам Святого Павла». Но это скорее не биография, а описание путешествий, и написана эта книга в середине 30-х годов - в другие времена, для других людей. Да и вообще, современный человек - независимо от того, читает он Библию или нет - конечно же, не может ощутить то обаяние личности Павла, которое чувствовали знавшие его Тимофей, Лука и даже недоброжелательный Елима.
        Я всегда испытывал подлинное удовольствие от близкого знакомства с людьми, биографию которых писал, и поэтому решил, что с мое стороны не будет слишком большой дерзостью проникнуть в жизнь апостола Павла так же, как я это делал в случаях с другими героями моих исследований, но если раньше источником материала для меня служили пачки документов и писем, то теперь им был Новый Завет.
        Я работал над ним, как работают с любым биографическим источником, и смотрел, что из этого получится. Как у всякого биографа, у меня развилось чутье, своеобразный инстинкт, распознающий достоверность материала - и, как только я начал свой труд, я был совершенно потрясен реальностью характера, вырисовывающегося в Деяниях Апостолов и посланиях. Удивительная личность, необычайная жизнь, покоряли меня все больше и больше по мере того, как я приближался к постижению сущности этого человека. Хорошо знакомый с Библией с детства, теперь я увидел Павла, как будто в первый раз - его побуждения, цели и взгляды, то, что было важным для него, и то, к чему он был равнодушен; его отношения к собственным ошибкам после осознания совершенного. И то, ради чего он готов был умереть.
        Я учился смотреть на него глазами его современников. За две тысячи лет было высказано много мнений относительно Апостола Павла. Ницше писал о нем: «Один из самых честолюбивых людей, суеверие которого уравновешивалось только присущим ему коварством; многострадальный мученик, вызывающий жалость, личность, чрезвычайно неприятная себе и другим». Фаррар, декан англиканской церкви в викторианскую эпоху, рисует другой портрет Павла - надменного духовного владыки, презирающего склонность смертных к заурядным страстям, некую холодную, мраморную статую святого. Бэзил Мэттьюз изобразил его в качестве мускулистого вождя христиан, героя романов для мальчиков. Но все эти изображения Павла, как и Апостол из одноименной замечательной повести Шолома Аша, одинаково далеки от образа человека, которого я узнавал, путешествуя с женой по местам, где ходил он две тысячи лет назад, и одновременно изучая Новый Завет и исследовательские труды о нем.
        Как всякому автору, взявшемуся писать о Павле, мне пришлось погрузиться в огромное и всевозрастающее количество литературы о самом Апостоле и его окружении; но, обращаясь к широкому читателю, я не стал отягощать свой рассказ аргументами, объясняющими мое видение жизни Павла. В том, что касается белых пятен в биографии Апостола, я старался использовать только подтвержденные свидетельствами факты, Логически восстанавливая упущенное, а не предлагать собственные догадки. Между такой реконструкцией и авторской догадкой - огромная разница. Дополнять факты своим воображением - значит поступиться достоверностью.
        С тех пор как Павел умер, сменили друг друга шестьдесят шесть поколений - в два раза больше, чем со времен вторжения норманнов в Англию. Но к личности Апостола сохраняется острый, современный интерес. Радикальные богословы недавно привлекли внимание прессы захватывающими выступлениями. Павел - личность гораздо более завораживающая и радикальная. Я хочу, чтобы Павел и его удивительная жизнь приобрели яркие, свежие тона реальности для тех, кто знает о нем только то, что этот человек вписал в своею главу в Благовествование, - и для тех, кто часто читает его строки - протестантов, католиков, православных - и для иудеев, к которым он испытывал такую непреходящую любовь.
        Когда я закончил книгу, меня охватило такое же чувство, какое возникает при приближении к вершине высокой горы: ты понимаешь, что были и другие пути наверх, когда осознаешь как мало мы изучили местность; и еще, приближаясь к вершине, видишь нечто великое - самую вершину и весь мир вокруг.
        Но я не достиг вершины. В самом конце восхождения я наткнулся на непреодолимые скалы. В наши дни ни один человек на земле не может увидеть то, что видел Павел.
        Джон Поллок
        Роуз Эш, Девоншир, Англия



        ЧАСТЬ I
        ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ И ПЕРЕБЕЖЧИК

        Глава 1. Пришелец из страны черных шатров

        Судьи с яростным ревом вскочили со своих мест.
        Зал Сверкающих камней, арена важнейших совещаний и исторических судебных процессов, весь дрожал от криков улюлюкающей, беснующейся толпы, набросившейся на молодого обвиняемого. Его потащили вниз по ступеням, к яркому солнечному свету, на Двор священников. Обезумевшая людская масса волокла Стефана через широкий, открытый двор, снова вниз по ступеням - свидетели, паломники, торговцы гнали его через новые и новые дворы и переходы, пока не вытолкнули за пределы Храма, на улицы священного города.
        Ни один смертный приговор не мог быть вынесен и приведен в исполнение без одобрения римских властей и без торжественного обряда, призванного соблюсти справедливость до самого конца казни. Но судьи и толпа даже не вспомнили о законах. Согласно обычаю, преступника следовало вывести за северные ворота, к Скале Наказаний, «высотою в два человеческих роста», затем торжественно сорвать с него одежды и сбросить со скалы точно вниз головой - так, чтобы сломать ему шею или хотя бы оглушить; тогда приговоренный, побиваемый камнями, не испытывал слишком жестоких мучений. Стефана же втащили на скалу и сразу сбросили с нее: спутанные одежды смягчили падение, и он, в полном сознании, пошатываясь, поднялся на ноги.
        Грубейшее нарушение обычаев дошло до сознания толпы. По закону, первые камни должны были бросить те, кто обвинил наказуемого. Поэтому свидетельствовавшие против Стефана проложили себе локтями дорогу в передние ряды, сбросили верхние одежды, и стали искать кого-нибудь, кто посторожил бы одеяния, когда они приступят к казни. Молодой судебный чиновник выступил вперед и взялся выполнить эту обязанность. Все узнали в нем фарисея, киликийца из Малой Азии, которого евреи называли Савлом (греки и римляне произносили это имя как «Павел»).
        Павел одобрительно поглядывал на свидетелей, которые, один за другим, подбирали тяжелые, острые камни, поднимали их над головой, и бросали, нанося увечья и рваные раны человеку, стоявшему перед ними. Вдруг Павел услышал голос Стефана. С болью, но ясно и отчетливо говорил он - так, как будто некий невидимый стоял рядом с ним:
«Господи Иисусе! приими дух мой».
        Толпа приступила довершить начатое свидетелями: камни обрушились градом. Стефан преодолевал боль, хотя кровь струилась ручьями из ран и ужасных ушибов. Он опустился на колени, чтобы совершить последнюю молитву. Павел услышал слова, произнесенные с силой, удивительной в умирающем человеке: «Господи! не вмени им греха сего».
        Еще один удар, и Стефан упал без сознания. Толпа продолжала кидать камни до тех пор, пока тело не скрылось под грудой камней.
        Павел родился в городе, расположенном между горами и морем. Это случилось, по-видимому, в 1 году после Рождества Христова, но подробности первых лет его жизни нам неизвестны. Мы знаем лишь то, что он сам сказал о себе: «Я Иудеянин, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города… Из рода Израилева, колена Вениаминова, еврей от евреев, по учению фарисей».
        В те времена Тарс был главным городом Киликии - плодородной равнины в юго-западной части Малой Азии. Моря из города не было видно - берег лежал в нескольких Километрах к югу. Горный хребет Тавра величественной дугой опоясывал сорокакилометровую долину, с запада подходя к самому морю, а с севера поднимаясь грозными ущельями и скалами, образующими нечто подобное укреплениям гигантской крепости, увенчанной снегами. Величественная картина эта, без сомнения, производила сильное впечатление на Павла в его детские годы - особенно зимой, когда сияющие снега покрывали вершины Тавра и солнце пылало в безоблачном небе.
        Узкая и быстрая река Кидон протекала через город, ее знаменитая своей чистотой вода замутнялась лишь после дождя. Кидон впадал в искусственную гавань - рукотворное чудо античных строителей. За сорок лет до рождения Павла здесь сошла на берег Клеопатра, чтобы встретить Антония - весь Таре дивился тогда серебряным веслам ее кораблей, обитым золотом бортам и пурпурным парусам, «надушенным такими благовониями, что ветр, влюбленный, не покидал их». Здесь, в гавани Тарса, когда горные снега таяли и весенняя река становилась судоходной, рабы сгружали с кораблей товары, прибывшие с Востока. Город наполнялся шумом, запахами, жизнерадостной суетой. На север по римской дороге снаряжались караваны. Им предстояло преодолеть горный хребет через Киликийские ворота - ущелье, искусственно расширенное так, что по нему свободно проезжал фургон - еще одно творение древних строителей Тарса.
        Население Тарса представляло собой пеструю смесь различных народов, уживавшихся между собой под владычеством Рима: здесь жили туземцы-киликийцы; хеттеи (хетты) - предки которых некогда правили всей Малой Азией; светлокожие греки; ассирийцы и персы; македонцы, пришедшие сюда еще с Александром Великим во время его похода в Индию. Когда империи Александра пришел конец, Таре оказался частью владений Селевкидов, столица которых находилась в Сирии. Около 170 г. до Р.Х. царь Антиох IV Селевкид позволил иудеям основать колонию в Тарсе, У иудеев были свои права и привилегии, и, согласно обычаю, они не могли вступать в брак с теми, кто не принадлежал к их общине по вере и по крови, то есть со всеми, кого они называли язычниками, «неевреями». Предки Павла, вероятно, были иудеями из этой колонии и происходили из несуществующего теперь города Гишала в Галилее.
        Отец Павла, скорее всего, занимался производством шатров и палаток; материалом для изготовления шатров служили кожа и особая «киликийская пряжа», сотканная из длинной плотной шерсти черных коз, которые и по сей день еще пасутся на склонах Тавра. Черными шатрами из Тарса пользовались водители караванов, кочевники и войска по всей Сирии и Малой Азии. О матери Павла ничего не известно; Павел никогда не упоминает о ней - может быть, она умерла, когда он был еще ребенком, или между ними по какой-либо причине возникло отчуждение, либо просто у Павла не было случая говорить на эту тему. Мы знаем, что у Павла была по крайней мере одна сестра и что семья его не была бедной: отец Павла оставался гражданином города Тарса и через пятнадцать лет после того, как гражданство было отнято у всех домовладельцев, не обладающих достаточным влиянием и состоянием. Более того, семья Павла имела и завидное звание граждан города Рима. В те времена римское гражданство давалось иностранцам редко - только ввиду исключительных заслуг или за изрядный куш. Помог ли чем-то дед Павла Помпею или Цицерону, когда те впервые
устанавливали римское правление в Киликии или же отец его заплатил деньги - римское гражданство ставило его семью в исключительное положение и давало наследственные привилегии, которыми мог пользоваться каждый член семьи в любом конце огромной империи.
        Это значит, что у будущего апостола должно было быть полное (тройное) латинское имя (как, например, у Гая Юлия Цезаря). Первые два имени были общими для всех членов семьи (в случае Цезаря - «Гай Юлий»), но мы их не знаем, потому что история жизни Павла впервые была записана его сотрудником-греком, а греки не понимали значения римских имен. Третье, личное его имя было Павел (по-латыни «Паулюс»). Во время обряда обрезания, на восьмой день после рождения, ему было дано и иудейское имя, Савл, выбранное либо потому, что имя это буквально означает «тот, о ком просили», либо в честь самого известного человека из колена Вениаминова - царя Саула.
        Савлом его именовали в кругу семьи, а это значит, что иудейская культура имела наибольшее значение в его ранние годы. Язычники жили повсюду кругом, колонны языческих храмов возвышались над торговой площадью; Афины и Рим, Вавилон и Ниневия приложили руку к созданию Тарса, и Павел, сам того не осознавая, был сыном Эллинистического Востока. В молодости эти веяния казались ему слабыми и отдаленными, тем более, что хотя многие из иудеев, живших по берегам Средиземного моря, были подвержены влиянию греческого мировоззрения, родители Павла оставались фарисеями, то есть членами самой националистической и послушной Моисееву Закону части еврейского народа. Со всей строгостью они оберегали своих детей от скверны, и дружба с детьми «неверных» Павлу была запрещена. Плоды греческой мысли отвергались и презирались фарисеями. Несмотря на это, Павел с детства свободно говорил по-гречески, на «международном языке» античного мира, а также изучал латынь. В семье его говорили по-арамейски, на языке Иудеи, близком к древнееврейскому.
        Иерусалим для родителей Павла был тем же, чем Мекка является для мусульман. Привилегии тарсийского и римского гражданства были в их глазах ничем по сравнению с честью принадлежать к народу Израиля - хранителю Завета, избранному Богом, открывшим ему славу Свою и предначертания.
        В школе при тарсийской синагоге учили древнееврейским текстам Священного Писания. Вслед за «хаззаном», служителем синагоги, мальчики хором повторяли строки Завета, причем главное внимание уделялось тому, чтобы все гласные, ударения и ритм в точности соответствовали традиции. Обучаясь аккуратно выводить знаки еврейского письма на папирусе, Павел постепенно переписывал свой собственный список Священного Писания. Вполне возможно, что отец подарил ему и другой экземпляр Писания - пергамент с греческим переводом, известным под названием «Септуагинта». Каждую субботу в синагоге читали отрывки из Септуагинты. К тринадцати годам Павел уже постиг еврейскую историю, поэзию псалмов и величественную прозу пророков. Слух, приученный к точному звучанию текстов, в сочетании с цепким, восприимчивым умом, позволяли ему надежно, безошибочно запоминать все, чему его учили - подобно тому, как люди с «фотографической памятью» в наши дни способны точно запоминать целые страницы с одного взгляда. Павел готов был продолжить образование.
        В Тарсе был свой университет, знаменитый такими выпускниками, как Афинодор, наставник и советник императора Августа, и не менее выдающийся Нестор. Оба именитых мужа в преклонные годы вернулись в родной город и стали одними из самых уважаемых граждан Тарса. Павел тогда был еще ребенком. Но вряд ли бы суровый фарисей позволил сыну осквернить свой дух моралью и философией «неверных». Поэтому для продолжения образования, скорее всего в 14 г. по Р.Х., когда умер Август, юноша Павел прибыл морем в Палестину и уже поднимался к холмам Иерусалима.
        Последующие пять или шесть лет Павел провел у ног Гамалиила, внука Гиллеля, высокодуховного учителя, скончавшегося за несколько лет до приезда Павла, в возрасте более ста лет. Под руководством тонкого, благородного Гамалиила, представлявшего собой полную противоположность грубым и дерзким предводителям философской школы Шаммая, Павел научился вникать в священные тексты до тех пор, пока умственный взор его не выявлял первоначальный смысл, погребенный под наслоениями толкований поколений раввинов, пытавшихся таким образом уберечь евреев от малейших возможных нарушений Закона. Впоследствии это помогло ему распознавать противоречия в толкованиях Священного Писания и умело разрешать возникающие в связи с такими противоречиями проблемы.
        Павел научился рассуждать в форме логически построенных вопросов и ответов, известной античному миру под названием «диатриба»; учился он и искусству ясного, краткого изложения. Все эти качества необходимы были раввину - проповеднику и учителю, отчасти выполнявшему обязанности судьи, обвинявшего и защищавшего нарушителей священного Закона.
        Павел намного обогнал своих сверстников. Благодаря мощному уму он впоследствии занял место в Синедрионе, в Зале Сверкающих камней; именно ум сделал его
«правителем иудеев». Еврейское государство было теократическим, то есть религиозные и национальные лидеры в нем отождествлялись. Каждый из семидесяти одного членов синедриона был одновременно и судьей, и сенатором, и духовным владыкой. Суд синедриона выносил решения по всем религиозным вопросам, а также осуществлял ту небольшую часть государственного управления, которую предоставили евреям римские власти. Некоторые члены Синедриона происходили из наследственного духовенства. Другие были законниками и учителями (раввинами).
        Чтобы завершить свое образование в Иудее, Павел должен был приобрести необходимые познания в торговле, ибо ни один раввин (во всяком случае, теоретически) не мог брать деньги за свое учительство и должен был содержать себя сам. Вот почему, в возрасте двадцати лет Павел покинул Иерусалим. Если бы ему довелось жить в Иудее в те годы, когда там проповедовал Иисус из Назарета, он, без сомнения, стал бы спорить с Иисусом так же, как и любой другой фарисей. В последующие годы Павел много говорил о распятии и смерти Иисуса Христа, но никогда не упоминал, что он был очевидцем этих событий. Вероятнее всего, Павел вернулся в Таре, работал со своей семьей над выделкой шатров и приобщился к прежнему порядку вещей: проводил зиму и весну в нижней части города, а к лету, когда воздух насыщался влагой, чреватой малярией, переезжал в предгорья Тавра. Зимой или летом он, возможно, преподавал в синагоге. В одном из посланий Павла содержится намек, показывающий, что уже тогда давала себя знать его натура проповедника. К местам поклонения иудеев собиралось некоторое количество «сочувствующих язычников», которых сами
иудеи называли «богобоязненными». Такие фарисеи, как Павел, стремились обратить
«богобоязненных язычников» в полных, совершенных иудеев, подвергнуть их простому, но болезненному обряду обрезания и заставить их с этого времени чтить традиции иудаизма, соблюдая их со всей тщательностью. Конечно, обращение требует всяких трудов и испытаний, но в награду обращенный приобретает благоволение Бога. Отец Павла, надо думать, испытывал полное и заслуженное удовлетворение, наблюдая, как сын, следуя по его стопам, стал настоящим фарисеем, а его способности обещали высокий пост в самом Иерусалиме.
        Вскоре тридцатилетний Павел снова едет в Иерусалим - может быть, уже женившись. Мы знаем почти наверняка, что Павел был женат. Иудеи редко оставались холостяками - отцовство было одним из непременных требований, предъявляемых к возможному члену синедриона. Но жена Павла не появится на страницах нашей истории. Может быть, Павла постигла тяжелая утрата, и он лишился и жены, и единственного сына - тогда можно понять, почему в зрелые годы он сторонился женщин воообще и пришел к личному отрицанию брака, хотя к отдельным представительницам женского пола он испытывал глубокую духовную нежность и фактически усыновил молодого человека.
        Скорее всего, семья Павла последовала за ним в Иерусалим. В священном городе его борьба за соблюдение традиций могла принять еще более сложные, требующие самопожертвования формы. Вполне вероятно, что Павел уже тогда участвовал в подавлении движения, вызванного проповедью Иисуса Христа. Слухи об учении и воззвании нового пророка, странные сообщения о чудесах и даже неправдоподобная весть о воскресении из мертвых, должно быть, известны были и в Тарсе.



        Глава 2. Стефан

        В противоположность мраморным и золотым террасам величественного Иерусалимского Храма, синагога, посещаемая киликийскими иудеями, была небольшой и скромной. Даже в солнечный летний день в ней царила прохлада. Мужчины рассаживались вдоль стен, на каменных скамьях, между колоннами, поддерживавшими галерею для женщин. Старейшины садились лицом к собранию. Возле них, между семисвечником и кожаным футляром («ковчегом»), в котором хранились свитки, находилось небольшое возвышение. Здесь читали священные тексты вслух, после чего старейшины приглашали кого-либо из собрания выйти и истолковать прочитанное. Разумеется, Павел считал своим долгом принимать приглашение старейшин, но так как в Иерусалиме не было недостатка в желающих толковать тексты Священного Писания, то Павлу приходилось больше слушать, чем говорить самому. Один из тех, чье толкование Закона он слушал, оказался последователем Иисуса.
        Стефан и Павел были уже не так молоды, как может показаться, если понимать буквально слово «юноша», с помощью которого Лука описывает появление Павла на месте казни. Этот греческий термин относился тогда ко всем мужчинам от двадцати до сорока лет.
        Откуда родом был Стефан, точно установить невозможно, так как и египетские иудеи, и многие другие посещали ту же синагогу, что и евреи из Киликии. Известно, однако, что Стефан говорил одинаково хорошо и по-гречески, и по-арамейски. И Павел, и Стефан обладали незаурядным умом, быстро находили аргументы и возражения. О внешности Стефана свидетельств не сохранилось. Павел же, как считают, был невысокого роста, но умел хорошо поставить себя перед слушателями. Лицо Павла, овальное, с нависающими бровями, было мясистым, даже упитанным - ведь он вел здоровый образ жизни и не был беден. Он носил черную бороду, так как иудеи отвергали римский обычай брить лицо, и одевался в длинный плащ с голубой каймой. Особой формы тюрбан, скрепленный амулетом, показывал, что обладатель этого головного убора имеет честь принадлежать к касте фарисеев. Проходя по просторным дворам Иерусалимского Храма, Павел, обычно сохранял надменное выражение, неизбежное у человека с такими значительными предками и биографией. С величайшей тщательностью соблюдал он бесконечные ритуалы омовений и очищений тела, блюд и чаш. Еженедельно он
постился - с восхода до заката, и в точной последовательности произносил все необходимые молитвы. Он знал, что уважительные приветствия окружающих, высокое положение, особое место в синагоге - все это принадлежит ему по праву.
        Дни Павла были заполнены выполнением официальных обязанностей и приготовлением духа к восшествию на небеса. У него не было времени для нищих и отверженных. Способность к состраданию таилась где-то в глубине его души, но пока Павел был убежден, что хороший человек должен держаться подальше от дурных. Без сомнения, он присоединился бы к мнению фарисея, считавшего, что Иисус, позволивший блуднице слезами омыть Его ноги и натирать их благовониями, уже по одному этому не мог быть настоящим пророком.
        Бессмертная притча Иисуса о фарисее и мытаре, взошедшем помолиться в храм, оскорбила и разгневала бы Павла. Как и фарисей из притчи, Павел был уверен, что уже заслужил благоволение Бога и стоит выше других. Молитва его могла бы звучать примерно так: «Благодарю Тебя, Боже, за то, что я не такой, как другие - несправедливые, вымогатели, неверные в браке, мытари. Я соблюдаю пост дважды в неделю, и отдаю десятую часть всего, что имею».
        Стефан же посвятил много времени вдовам, деля с ними скудную пищу и все необходимое.
        Два года прошло со времени казни Христовой, но священный город полон был людьми, верившими, что Он воскрес из мертвых. Большинство из них были бедняками и людьми без определенных занятий. Жили они общинами, в которых все достояние делилось поровну. И, когда христиане из грекоязычной общины пожаловались на пренебрежение ко вдовам, на Стефана с шестью помощниками возложили задачу восстановления справедливости.
        Павла раздражало то, что Стефан, ученый муж, унижает себя, снисходя к нуждам общины. Его задевало, что Стефан находит время приносить радость окружающим в то время как он, Павел, погружен в свои дела. Павла уважали и боялись; Стефана уважали и любили. Когда Стефан проповедовал, Павел не мог не заметить огромной разницы между ними: Стефан всегда толковал Писание так, что проповедь приводила слушателей к Иисусу из Назарета, Который есть Спаситель и Мессия (по-гречески
«Христос»), ожидаемый иудеями, и приводил в доказательство свидетельства очевидцев, наблюдавших нечто невероятное: умервщленный, Иисус ожил и восстал из гроба. Очевидцы эти беседовали с Иисусом, встречаясь с Ним в разных местах, хотя с момента казни прошло уже почти шесть недель. Стефан не называл очевидцем себя, но верил, что Иисус жив, и говорил, что знает Его.
        Павел считал, что доводы Стефана смехотворны. Христос, Спаситель еще не явился - думал он. Жизненный путь, угодный Богу, был предначертан испокон веков и навсегда: человек должен принадлежать к богоизбранному племени иудеев и соблюдать в точности все требования Закона. Искупление грехов достигается ритуальным жертвоприношением, совершаемым в храме день за днем, год за годом. Павел неспособен был воспринять даже мысль о том, что смерть одного молодого человека, казненного самым обыкновенным - правда, унизительным и отвратительным способом - может искупить грехи всех людей. В воскресение он не верил, и люди, посвятившие себя служению мертвому Мессии, не вызывали у него ничего, кроме жалости.
        Проповедь Стефана не угрожала лично Павлу, уверенному в своей праведности, но в принципе взгляды христиан вызывали в нем опасение. Гамалиил призывал к терпимости; Симон Петр и другие ученики Иисуса молились в храме и продолжали соблюдать обычаи иудеев. Но и Павел, и Стефан понимали, что старое и новое уже не совместимо: для одних человек приобретал спасение через храмовые обряды, для других - верою в Иисуса Христа. Старое должно было уничтожить новое - или исчезнуть само.
        Чтобы опровергнуть доводы Стефана, Павел решил прибегнуть к древнему, проверенному временем средству - к диспуту, публичному спору. К началу диспута на скамьях в синагоге не осталось свободных мест. Исполненные важности, старейшины приготовились слушать.
        Павел и его сторонники начали с утверждения о том, что, согласно Закону, Мессия должен был явиться во славе Господней, прийти победителем, а Иисус, пригвожденный к дереву, оказался без покровительства Бога, и, значит, Он не мог быть Христом, Спасителем. Воскресению Павел подыскал более правдоподобное объяснение: тело Иисуса, по его словам, было украдено учениками. Гробница была пуста. Если бы иерусалимским властям было известно, где хранятся останки Иисуса, их немедленно извлекли бы, и обман был бы всенародно изобличен.
        Стефан, отвечая, показал, что Моисей и пророки, Давид и Псалмы предвозвестили, что Спаситель не придет победителем, но добровольно подвергнется истязанию, глумлению, и будет убит, после чего восстанет из мертвых. Стефан еще раз пересказал события, происходившие на Пасху два года назад, когда умер Иисус, и снова воспользовался случаем, чтобы привести свидетельства очевидцев воскресения Иисуса.
        На этом диспуте победил Стефан. Собрание воздало ему почести, и некоторые спрашивали его - как уверовать в Иисуса? Скорее всего, это был первый случай, когда Павел и его друзья осознали, что бороться им пришлось не с одним Стефаном, но с некой силой, одолеть которую не так-то просто. Лука пишет по этому поводу:
«Но не могли противостоять мудрости и Духу, Которым Он говорил».
        Судя по некоторым намекам, содержащимся в Посланиях Павла, его дальнейшее поведение в точности напоминало реакцию фарисеев, приведенных в замешательство Иисусом, «которые, притворившись благочестивыми, уловили бы Его в каком-либо слове, чтобы предать Его начальству и власти правителя». Увы, в те годы Павел совершил нечто противоположное советам, которые он сам давал в старости: «Во всем показывай в себе образец добрых дел, в учительстве чистоту, степенность, неповрежденность, слово здравое, неукоризненное, чтобы противник был посрамлен, не имея ничего о нас сказать худого…» Нет, Павел жестоко преследовал Стефана, науськивая на него слушателей, растравляя вражду, раздоры, ревность, оскорбляя и высмеивая Иисуса. Он не сдерживал гневливости и сарказма, столь присущих его характеру. Стефан не отвечал eiviyjceM же. Отличительными свойствами его были воля и обаяние; он мог бы выразить негодование и презрение, но приберег их для лучшего случая.
        У сторонников Павла было оружие и посильнее, чем простое оскорбление. Если бы им удалось представить слова Стефана как богохульство - тогда, с помощью законов, можно было бы заставить его замолчать навсегда. Они так и сделали, причем настолько лукавым и жестоким способом, что в последующие годы Павел часто страдал, вспоминая содеянное. Они не пошли к дому первосвященника и не подали формальную жалобу. Вместо этого фарисеи возбудили страхи и ропот на узких улицах торговой части города. Очень скоро целый ряд отнюдь не случайных происшествий привлек к Стефану всеобщее внимание. Всюду, где появлялся Стефан, возникали волнения и подстрекательские выходки, так что чиновники и старейшины, не имевшие времени выслушать его, сочли необходимым взять Стефана под стражу, чтобы восстановить спокойствие.
        Итак, Стефана арестовали и привлекли к суду Синедриона - а Павел и его друзья из Киликии остались в стороне.
        Судьи, в количестве семидесяти одного, расположились на огромных скамьях, окружавших место председательствующего в Зале сверкающих камней. По обе стороны суда сидели и работали писцы, едва успевая запечатлеть на папирусе все, что говорил Стефан. Позади обвиняемого, лицом к судьям сидели судебные чиновники, служители, учителя и все те, кто со временем надеялись занять место в Синедрионе. Павел был среди них. Все - от председательствующего, в плаще первосвященника, с украшенной драгоценными камнями золотой пластиной на груди, до младшего судебного чиновника - все, завороженные, молчали, слушая речь соперника Павла. Выражение лица Стефана - сочетание безмятежности и твердости, удивительное для человека, от слов которого зависела его жизнь - изумило слушателей. Их потрясло и его великолепное знание еврейской истории, импровизированный, мастерский анализ, противопоставленный обвинению. Павел никогда не забудет этой речи, он использует ее потом, в иных обстоятельствах, в далекой стране, а одна фраза настолько врежется в его память, что он повторит ее, проповедуя перед Парфеноном в Афинах:
«Всевышний не в рукотворенных храмах живет».
        Но мало-помалу настроение слушателей изменилось. Восхищение уступало место раздражению. Речь Стефана вызвала неприятные воспоминания о другом судебном процессе, происходившем в этом же зале два года назад, всколыхнула неприятные мысли о непонятном исчезновении тела казненного. Внезапно Стефан почувствовал, что судьи больше не слушают его. Отбросив всякую осторожность, он заявил им в лицо, что они - все те же ханжи и лицемеры, предавшие и распявшие Спасителя.
        Заслуженный упрек привел судей в ярость. Но беззащитный узник не уступал им в упрямстве. Он будто не замечал гнева. С высоко поднятой головой Стефан смотрел поверх слушающих, куда-то вдаль. Судьи не поверили ушам своим, когда молодой приверженец Иисуса, обвиненный в богохульстве, осмелился утверждать, что видит Самого Бога и Сына Человеческого, стоящего во славе одесную Господа. Все знали, что «Сыном Человеческим» Стефан называет Иисуса из Назарета.
        Так началось безумное преследование, закончившееся потоками крови под Скалой Наказаний. Не случайно свидетельствующие оставили свои одежды у ног человека «по имени Савл» - они хорошо знали его и доверяли ему. Сам Павел не бросил ни одного камня. Он лишь с одобрением наблюдал за казнью и слышал слова Стефана: «Господи Иисусе! приими дух мой… Господи! не вмени им греха сего». Острый ум Павла, конечно же, распознал сокрытое значение этих слов: «Господи, не вмени им греха сего», и не согласился с ними. Слова эти, согласно учению Иисуса, означали: «Господи, возьми на Себя их грех, дабы они верили в Тебя, узнали Тебя, возлюбили Тебя».
        Летом, уже после казни Стефана, и всю последующую зиму иудейские власти систематически преследовали приверженцев Иисуса, и во главе этих гонений стоял Павел.
        Павел набросился на христиан, как дикий зверь, терзающий добычу. Это не была исполнительность офицера, вынужденного выполнять отвратительные приказы - Павел умом и сердцем сочувствовал своей задаче и подошел к ней, как дотошный, уверенный в своей правоте инквизитор, раскрывающий тайный заговор. Драконовские меры перестали применяться только тогда, когда от некогда многочисленной и влиятельной христианской общины осталась незначительная горстка людей. Вожди христиан рассеялись - одни бежали, другие затаились где-то в городе. Методично переходя от дома к дому, Павел вынуждал их обитателей явиться в синагогу, где, в присутствии всего собрания, подвергал их форменному допросу. Каждый подозреваемый, невзирая на пол и возраст, должен был стоять перед старейшинами, в то время как Павел, выступая от имени первосвященника, вопрошал - согласны ли они отвергнуть вероучение Иисуса? В случае отказа подозреваемый превращался в обвиняемого, но у него еще оставалось право прибегнуть к древней формуле защиты: «У меня есть что сказать в свое оправдание».
        Таким образом, Павлу привелось познакомиться с историей жизни и верованиями самых разных людей, называвших Иисуса: «Господь». Многие впервые увидели Его в Иерусалиме, другие ходили в Галилею, чтобы встретиться с Ним - и все они повторяли слова, сказанные Иисусом. Вновь и вновь одни и те же фразы, одни и те же притчи звучали в стенах синагоги. Это не удивляло Павла, который по своему опыту знал, что каждый раввин настаивает на дословном запоминании своих высказываний. учениками и даже на точном воспроизведении интонаций речи. И слова Иисуса - хотел этого Павел или нет - откладывались в растущей сокровищнице его исключительной памяти.
        Некоторые «назареи», защищая свою веру, ссылались на чудесные исцеления, совершенные Иисусом: один из них, рожденный слепым, прозрел волею Иисуса. Такие свидетельства больно ранили и раздражали Павла - ведь ему приходилось держать ответ перед возмущенными фарисеями, а как можно умолчать о чудесных исцелениях? Многие видели Иисуса, несущего крест на Голгофу, видели, как Он умирал, раепятый. Несколько человек утверждали, что они встречали Иисуса живым, воскресшим из мертвых - не бестелесный призрак, но Иисуса во плоти, полного сил, несмотря на бичевание, обнажившее мышцы на спине, и видели страшные следы распятия. Иисус был жив, несмотря на то, что римляне всегда удушали распятого, если смерть не приходила вовремя. Большинство обвиняемых, однако, не называли себя очевидцами, а ссылались на свидетельства других. Особенно часто свидетелем воскресения называли Симона, прозванного Петром, или «Камнем».
        Все новые и новые ученики Иисуса - люди неопределенных занятий, необразованные бедняки, грубые, неотесанные, представали перед грозным трибуналом. Произнеся несколько первых робких фраз, они словно преображались: звучали ясные обороты речи, убедительные доводы, люди начинали говорить как по-писаному, будто им кто-то подсказывал нужные слова. Кое-кто из учеников действительно признавался, что им в точности было сказано, что говорить. Не обращая внимания на гнев Павла, они извлекали из памяти отрывки бесчисленных высказываний Иисуса. Некоторые из этих цитат удивительно соответствовали обстановке, предсказывали ее: «Вас будут предавать в судилища, и бить в синагогах, и пред правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними… Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите: ибо не вы будете говорить, но Дух Святый»; «Будет же это вам для свидетельства… Ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все противящиеся вам».
        Но все это казалось Павлу смешным.
        Последователей Иисуса бросали в темницы. Одного или двух, возможно, побили камнями: подобная мера представлялась Павлу самой справедливой. «Когда их предавали смерти, я свидетельствовал против них» - писал он впоследствии. Но действие иудейских законов о тяжких наказаниях было сильно ограничено римскими властями. В большинстве случаев власти довольствовались публичным бичеванием (сорок ударов без одного"), что тоже не было особенным снисхождением. Некоторым не хватало мужества. Увидев приготовления к бичеванию, либо после нескольких ударов, или не в силах видеть, как пытают их жен и детей, они выполняли требования Павла и отступались от Иисуса.
        Когда исполосованных плетью, обливающихся кровью, шатающихся мужчин и женщин уводили прочь, Павел оставался недвижим и бесчувствен. То, что пожилых уже людей избивают на глазах соседей и друзей, не трогало его. Удивляло другое: как правило, иудей буквально умирал от стыда, если его публично наказывали в синагоге, но последователи Иисуса, казалось, были счастливы принять мучения, а некоторые из них даже восклицали, что молятся за тех, кто унижает и истязает их.
        К концу зимы в Иерусалиме распространился слух, что бежавшие приверженцы Иисуса не только не скрывают своих верований, но, напротив, проповедуют их везде, где им доводится бывать - в Самарии, где им сопутствовал огромный успех, и к северу, вплоть до Дамаска; в Финикии, что лежит к морю от Ливанских гор, даже за морем. Разгневанный Павел явился к первосвященнику. "Еще дыша угрозами и убийством", как пишет его первый биограф, Павел потребовал от первосвященника снабдить его особыми посланиями ко всем синагогам, грамотами, которые давали бы ему право арестовывать мужчин и женщин, исповедующих "Путь Спасения", и привозить их, связанных или закованных, в Иерусалим для наказания.
        Он избрал своей первой целью Дамаск. Власть Синедриона равным образом распространялась на всех иудеев, независимо от места жительства, хотя римляне и не любили внутриполитических неурядиц и столкновений. Принадлежавший Римской империи Дамаск состоял из двух больших общин, обладавших широким самоуправлением: из арабской общины, формально подчинявшейся царю Набатеев в Петре, и из иудейской общины. После Дамаска Павел, возможно, собирался расправиться с христианами в Финикии, а затем возглавить преследования в Антиохии^ официальной римской столице Сирии. У Павла было много времени впереди - вся жизнь.
        В начале весны, когда кончается распутица, ранним утром Павел выехал из Иерусалима. Сияющее, солнечное утро в холмах Иудеи ничем не напоминает сонный рассвет северных стран. Павел отправился в путь верхом на осле (или на лошади - так, во всяком случае, представлял себе это Микельанджело); для перевозки поклажи, возможно, использовали верблюдов. Выехав через северные ворота, Павел неизбежно должен был миновать место, где принял смерть Стефан. Прямая дорога в Самарию пролегает через каменистые холмы, которые в это время года сплошь покрыты пестрым ковром цветов. На утро второго дня пути уже можно было заметить мерцающий на горизонте отблеск снегов, покрывающих вершину горы Хермон, господствующей над дорогой в Дамаск. На четвертый или пятый день путники достигли берегов Генисаретского озера (Галилейского моря), где, казалось, каждый камень на склонах холмов говорит об Иисусе - настолько эта страна полна воспоминаний о Нем. Ни один человек не пройдет здесь, оставаясь равнодушным. В Галилее Павел мог встретить еще больше очевидцев, утверждавших, что они видели Иисуса живым, с крестными ранами на руках
и ногах. Верховья Иордана Павел пересек по мосту, выстроенному римлянами, и поднялся на обнаженные, - безводные высоты, откуда много столетий спустя, сирийцы будут обстреливать из пушек еврейские киббуцы, пока не не будут сметены за шесть дней войны. Павел уже во всех подробностях изучил дела Иисуса и учение Его, мог повторить интонации Его голоса, знал все о внешности и характере Человека, Который был всего на несколько лет старше его самого.
        Не следует думать, однако, что, подъезжая к горе Хермонской, он уже взвесил все доводы за и против Иисуса. Нет, Иисус оставался для него обманщиком и богохульником, никогда не восстававшим из гроба.



        Глава 3. Дорога в Дамаск

        В последний день пути гора Хермон осталась позади. Скалистая, ослепительно белая от снега вершина ее вздымалась на мощном красновато-буром основании, пестревшем белыми цветами. Но теперь гора не казалась путникам такой высокой - они подъехал и слишком близко, чтобы видеть вершину; плоскогорье, на котором стоит Дамаск, находится на высоте чуть более шестисот метров над уровнем моря. Впереди, у подножия голого каменистого холма, зеленел оазис; издали нельзя еще было различить глазом реку и отдельные дома; оливы, виноградники, фиговые, абрикосовые и миндальные деревья сливались в однородное зеленое озеро. Апельсинов и лимонов в те времена в Леванте еще не знали. Открывавшаяся картина окрыляла путников и звала их продолжить путь и не останавливаться на полуденный отдых, как прежде: в весенний полдень можно было не опасаться солнечного удара. Павел и его спутники пошли пешком, а немного позади проводник вел семенящих друг за другом ослов. Дорога почти опустела - местные жители уже собрались на базар. Путники видели привычные картины: вот мальчик, играя кнутом, пасет овец и коз, а вот крестьянин идет за
грубо сколоченным плугом и вспахивает свое маленькое поле, потерявшееся среди пустынных холмов, погоняя вола прутом или палкой с железным наконечником (рожном).
        Солнце сияло на безоблачном небе. Впоследствии Павел с настойчивостью повторял, что в это утро не было никаких признаков надвигающегося землетрясения или бури: случившемуся нельзя найти естественного объяснения. Павел не был на грани нервного срыва и не страдал от эпилептических припадков, он даже не очень торопился.
        Павел так описал происшедшее: "Когда же я был в пути и приближался к Дамаску, около полудня вдруг осиял меня великий свет с неба".
        Павел и все кто были с ним, упали на землю, охваченные ужасом. Вспышка была неожиданной, но еще больше их испугала невиданная сила света, яркостью затмившего полуденное солнце. Через некоторое время потрясенные спутники Павла поднялись на ноги, но сам он остался лежать без движения. Слепящий свет разливался все ярче и ярче.
        Он услышал голос, спокойный и властный, говорящий по-арамейски: "Савл, Савл! что ты гонишь Меня?"
        Взглянув наверх, в самое средоточие сияния, Павел увидел человека, примерно тех же лет, что и он сам. Свет исходил от него. Павел не верил ушам и глазам своим. Убеждения, разум, весь опыт его жизни, образование и чувство самоуважения - все восставало в нем против совершившегося факта: он видел живого Иисуса! Подвергая сомнению очевидное, Павел спросил: "Кто Ты, Господи?" Вопрос этот можно было принять также просто за возглас потрясенного человека.
        Но Господь отвечал ему: "Я Иисус, Которого ты гонишь; трудно тебе идти против рожна".
        Теперь Павел понял все. За мгновение, показавшееся ему вечностью, он успел разглядеть крестные раны на руках и ногах Иисуса, лицо Его - он видел живого Господа во плоти, такого, как описывали Его Стефан и другие. И он осознал, что Господь любит не только приверженцев Своих, но и его, Павла, гонителя христиан! Недаром же сказал Он: "Трудно тебе идти против рожна", но не упрекнул его.
        Никогда раньше Павел не чувствовал, что идет "против рожна"; даже истязая Стефана и его единомышленников. Но теперь все прошлое преобразовалось и предстало в совершенно ином свете: он, Павел, всю жизнь боролся с Иисусом, с собой, со своей совестью, со своим бессилием, с мраком и хаосом своей души. И вот, над хаосом души воспарил Господь и даровал ему новое рождение. Нужно было только внутреннее согласие, желание.
        И Павел решился. Он был слишком взволнован, чтобы взвешивать все за и против. Он знал только то, что слышит и видит Господа, ему оставалось только повиноваться.
        "Господи, что повелишь мне делать?" - вопросил Павел. Он обратился ко Христу так же, как и прежде, но теперь в одном слове: "Господи!" объединились послушание и поклонение, любовь небесная и земная. В единый миг Павел почувствовал, что все грехи его прощены, что Господь любит его любовью нерушимой. Позднее он описал это чувство: "…Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил наши сердца, дабы просветить познанием славы Божией в лице Иисуса Христа".
        "Встань и иди в город, и сказано будет тебе, что тебе надобно делать". Павел уверовал. Теперь ему следовало подчиниться первому - пусть простому и обычному - повелению.
        Поднявшись на ноги, Павел понял, что ослеп. Он поднял руку и попытался идти на ощупь: тогда его спутники, в ужасе наблюдавшие, как Павел отвечает кому-то невидимому, хотя и слышимому, подошли и повели его. Верховных и вьючных животных отловили, и маленький караван в молчании двинулся в Дамаск.
        Слепой Павел начал неведомый путь, но мрак был озарен для него духовным светом: "Я от славы света того лишился зрения" - говорил Павел. Голубые небеса, желтая пыль дороги, зелень оазиса - все померкло в глазах его, но Павел не чувствовал потери. Ликующий свет наполнял его ослепшие очи, всю его душу. Он шел вперед, выполняя первое веление своего нового господина - и сделал первое замечательное открытие: Иисус не оставил его, Он сопровождал его - не как распятое, истерзанное существо, но как Некто близкий и невидимый.
        Путники оставили в стороне зловонный караван-сарай, как будто вымерший в полуденный зной, и, пройдя через городские ворота, двинулись по широкой, украшенной с обеих сторон колоннами Прямой улице ("Виз Ректа" по-латыни), разделявшей Дамаск на две части. Улица эта тоже была относительно спокойной и тихой: лавки и торговые палатки еще не открылись после полуденного отдыха, в наглухо закрытых от солнечного света домах нельзя было заметить признаков жизни. Караван остановился у дома жителя Дамаска по имени Иуда, который, вероятно, был богатым иудейским купцом: старейшины местной синагоги, конечно же, ожидали прибытия Павла, ведь даже "назареи" знали о приближении своего преследователя. Такому гостю полагался почетный прием в богатом доме. Но представитель Синедриона почему-то не пожелал видеть ни старейшин, ни христиан. Сопровождающие провели его в помещение для гостей и удалились. Приезжий ничего не попросил у хозяина дома, даже отказался от пищи и остался в одиночестве.
        Время как будто остановилось для Павла. Он слышал вечерний сигнал трубы, утренние крики петухов, громыхание телег по мостовой, возгласы торговцев, зазывающих покупателей, далекий, неясный говор толпы, иногда хриплый рев осла… Потом опять наступила полуденная тишина. Павел спал только один или два часа - все остальное время он провел, лежа на кровати и размышляя, иногда вставал на колени у своей постели и подолгу молился, потом ложился опять. Он не нуждался теперь в человеческом обществе и лишь хотел остаться наедине с Господом своим Иисусом Христом - так с этого дня Павел называл Его, так обращался к Нему. Он позабыл и голод, и жажду, пытаясь осмыслить себя заново. Вся личность его преображалась. Иисус озарил Своим светом все закоулки его души, и она как бы выворачивалась наизнанку, устанавливая все на свои места.
        - "Савл, Савл! что ты гонишь Меня?" Теперь Павел мог бы ответить словами Давидова Псалма: "Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои… Тебе, Тебе единому согрешил я…"
        Павел чувствовал отвращение к себе, чувствовал скверну в душе своей. Он мог бы сказать о себе словами из "Откровений" Августина: "И Ты поставил меня лицом к лицу с самим собою, дабы увидел я, как низок и подл я был, как лжив и нечист я был, полон мерзости и язв. И увидел я себя, и ужаснулся". Если судить преступления Павла в сравнении с историческими масштабами жестокости, которую люди всегда проявляли к себе подобным - достаточно вспомнить подавление римлянами двух восстаний в Иудее, истязание и убийство христиан Нероном после Великого пожара в Риме, или гитлеровское "окончательное решение еврейского вопроса" - они покажутся пустяками. Но убийство всегда остается убийством для терзающейся совести преступника. Павел хулил, оскорбляя, и преследовал Господа Бога - ив ответ на это Бог избрал его среди других и показал ему любовь Свою, превосходящую все, что Павел знал и понимал. Сквозь мрак слепоты Павел все сильнее и ближе чувствовал эту всеобъемлющую любовь - и все яснее понимал, как низко он пал.
        Прежде ему казалось, что он служит Богу. Он предполагал, что приобретает благоволение Божье. Ему были известны некие "нормы" добродетели, он сравнивал себя с другими и находил, что он добродетелен. Но теперь, когда Дух Святой вошел в него волею Иисуса, он понял, что чистота его была мерзостью перед неописуемой чистотой истины, что добродетель его была издевательством над самой добродетелью. Вознося хвалу Богу устами своими, он разумом и духом оскорблял Его; пунктуально исполняя обряды и ритуалы, он, в то же время, тщательно и постоянно творил зло. Полностью чуждый Богу, он достоин был только уползти, подобно червю, подальше от слепящего света славы Божьей.
        Но Иисус неудержимо влек его к Себе. Невероятно, но волею Бога истерзанное тело Иисуса восстало из гроба, Он ожил и встретил Павла - не для того, чтобы уничтожить его, не для того, чтобы отомстить за кровь преследуемых за веру, но чтобы особо отметить преследователя и наполнить все существо его любовью и всепрощением. Над Павлом будут смеяться, его назовут лжецом - но он всегда будет говорить о своей встрече с Иисусом, как об одном из неопровержимых доказательств Его воскресения. До глубины души Павел проникся убеждением, что Иисус есть Мессия, Христос, Спаситель мира. Убеждение его не было результатом холодных логических умозаключений, хотя и логика может привести нас к тому же выводу. Это было превыше разума. Он веровал, ибо узнал Иисуса.
        И потому, что он узнал Иисуса, он понял - что произошло на кресте, он понял смысл распятия.
        В гордости и тщеславной мудрости своей Павел отверг Иисуса на том основании, что человек, распятый на дереве, не угоден Богу, проклят. Теперь, осознав свой грех, Павел интуитивно, но безошибочно понял, что Иисус действительно пострадал на кресте за грехи - но не за собственные, а за грехи Павла и всех людей. Каждый час, проведенный слепым Павлом в доме Иуды, и каждый день его последующей жизни открывали для него все большую широту, перспективу, высоту и глубину веры, но самая сущность Благой Вести была уже знакома ему - отныне и навсегда: любовь Христа, "Сына Божия, любящего нас и пострадавшего за нас". Иисус любил Павла и доверял ему, как доверяют чело веку, никогда и ни в чем не согрешившему. Чем больше всматривался Павел ослепшими глазами в сияние открывшегося ему света, тем яснее чувствовал, что именно произошло в тот единый миг на дороге в Дамаск: всепрощение было даром - совершенным, полным и вечным, ибо прощение это было - Сам Христос. Его нельзя заслужить - человеческие заслуги не смогут перевесить грехи человеческие. Но, обретая Христа, Павел обретал все.
        Павел мог бы громко воскликнуть в доме Иуды - так же, как он воскликнет потом, в неведомом ему будущем: "Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего!"; "Тайну, сокрытую от веков и родов, которая есть Христос в вас" - "И уже не я живу, но живет во мне Христос!" Им уже овладел порыв к молитве - не к торжественному служению иудейской литургии - но к открытой, простой беседе с Отцом о Сыне; говоря с Иисусом, он говорил с Отцом, поклоняясь Отцу, он обращался к Сыну. Он открыл Богу все, что было в его сердце. Он горячо вступился перед Ним за всех, кого гнал и преследовал, в особенности за тех, кого он заставил отречься от Иисуса и возвести на Него хулу, за назареев в Дамаске, со страхом ожидавших его, за друзей-иудеев и власть предержащих.
        Вместе с молитвой наступил голод - голод по словам Иисуса. Как новорожденный ягненок, еще не стоящий на ногах, но уже ищущий инстинктивно соски матери, Павел тянулся к познанию всего, что делал и говорил Иисус. До обращения своего он был безразличен к словам Иисуса. Но с тех пор, как он спросил: "Господи! что повелишь мне делать?", Павел осознал важность всего, что повелел Иисус, что Он обещал, о чем предупреждал, что предрек; Павел желал знать о том, как Иисус относился к ненавидевшим Его и к любившим Его, все, что говорил Он об Отце и о Себе, Его суждения обо всех делах и судьбах человеческих.
        У Павла возник и другой мощный порыв: распространить весть о своем открытии. Но с этим приходилось ждать. Господь повелел: "Встань, и иди в город, и сказано будет тебе, что тебе надобно делать". В ожидании проходили дни: Павел слышал вечерний сигнал трубы, пение петухов, звук проезжающих повозок и снова вечернюю трубу… Наконец, на рассвете третьего дня, в тишине, Павлу дано было узнать, что будет дальше.



        Глава 4. Неожиданный дар

        Хозяин небольшого дома на Прямой улице, только что проснулся и лежал, собираясь с мыслями.
        Анания был уважаемым членом иудейской общины в Дамаске. Кроме того, он был последователем Иисуса Христа, и поэтому не удивился и не усомнился, когда услышал голос, зовущий его: "Анания".
        - "Я, Господи", - отвечал Анания.
        - "Встань и пойди на улицу, так называемую Прямую, и спроси в Иудином доме тарсянина, по имени Савла; он теперь молится и видел в видении мужа, именем Ананию, пришедшего к нему и возложившего на него руку, чтоб он прозрел".
        Анания смутился. Может ли быть такое, чтобы Господь ошибся? Анания, конечно же, посещал скромные собрания назареев, до которых уже дошла весть о предстоящем прибытии Савла-преследователя. Они молили Бога защитить их, но не ожидали, видимо, что молитва их будет услышана.
        - "Господи!" - отвечал Анания, - "я слышал от многих о сем человеке, сколько зла сделал он святым Твоим в Иерусалиме; и здесь имеет от первосвященников власть связать всех, призывающих имя Твое".
        Но Господь сказал ему: "Иди, ибо он есть Мой избранный сосуд", - подтвердив и объяснив тем самым волю Свою.
        Тогда Анания встал и оделся.
        Солнце уже озарило вершины скал на севере, когда Анания поспешил вниз по узкой улице, вдоль протоков, вымытых талыми весенними водами. Ему хотелось во всеуслышание восклицать: "Аллилуйя!" - ведь сила Господня не уменьшилась! Бог простер целительную длань Свою, и волк возлег рядом с агнцем - исполнилось сказанное в древнем пророчестве. И он, Анания, никому не известный до этого дня, избран Богом, чтобы крестить Савла! Впервые в истории произошло то, что потом случалось так часто: один из величайших провозвестников Христа, подготовленный к чему угодно, но только не к благовествованию, был призван к служению ничем не выдающимся, безвестным человеком. Августин слышал детский голос, повторявший: "Возьми и прочти!" Джон Уисли прислушался к неизвестному чеху, читавшему вслух Лютера; Д.Л. Мууди, упаковывавший ботинки в магазине, прервался на минуту, чтобы услышать несколько слов учителя из воскресной школы; Чарлз Хэддон Сперджен, укрываясь от зимней бури, услышал слова рабочего, очищавшего от снега кафедру проповедника.
        Немедленно принятый Павлом, Анания подошел к его постели.
        Он взглянул на лицо Павла - лицо человека, через страдания пришедшего к покою. На нем теперь нельзя было заметить следов фарисейского благополучия: Павел осунулся, кожа его покрылась морщинами - следами пережитого отчаяния, борода скомкалась, глаза смотрели невидящим взором. Но лицо его было спокойно - Павел уже пережил худшее испытание и не чувствовал больше тревоги: он испытал блаженство веры и знал, что рожден заново для лучшей жизни.
        Анания возложил руки на голову Павла.
        - "Брат Савл! прозри", - начал он (трудно, наверное, было ему называть "братом" убийцу своих друзей, но Анания с радостью переборол себя) - "Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Святого Духа".
        И тотчас пелена мрака, подобно чешуе, отпала от глаз Павла. Он увидел Ананию и увидел его ясно. Джордж Мэтисон, слепой проповедник из Шотландии (1842-1906), автор известных гимнов, предпочитал думать, что Павел так и остался полуслепым на всю жизнь, что три дня, проведенных в доме Иуды, навсегда лишили его ясного зрения. Но остались свидетельства, показывающие, что Павел взглядом мог убедить противника в споре, взглядом мог привлечь внимание множества слушателей - что невозможно для полуслепого человека. Нет, зрение Павла восстановилось целиком и полностью.
        Анания сообщил Павлу дальнейшую волю Господню: "Бог отцов наших предызбрал тебя, чтобы ты познал волю Его, увидел праведника и услышал глас из уст Его, потому что ты будешь Ему свидетелем перед всеми людьми о том, что ты видел и слышал". Павел говорил, что ему дано было узнать еще больше - Сам Иисус обещал ему тяжкие испытания, когда он отправился проповедовать Слово Божие не только иудеям, но и язычникам - "всем людям", большим и малым, рабам и царям, всем тем, кого Павел, будучи фарисеем, отвергал и презирал.
        Анания, от лица Самого Иисуса, сказал еще: "Я посылаю тебя открыть глаза их, обратить их от мрака к свету, от власти сатаны к Богу, дабы верою в Меня приобрели прощение грехов и соединились с теми, кто от Бога".
        Размах и значение этой миссии лишили Павла дара речи. Анания сказал: "Итак, что ты медлишь? встань, крестись и омой грехи твои, призвав имя Господа Иисуса".
        Он помог Павлу подняться с постели. Обычно все, исповедующие путь спасения, крестились в водах реки или ручья - так, как это делал Иоанн Креститель. Но Павел был слишком слаб после долгого поста и бдения. Они медленно прошли во внутренний двор дома Иуды ("атриум"), где обычно находился фонтан, но, может быть, Павел, с его железной волей, все-таки прошел, опершись на плечо Анании, несколько сот шагов к реке, протекавшей у северной стены города.
        Зелень абрикосовых и персиковых деревьев была необыкновенно свежа, воды реки Абана - удивительно чисты. Бежевые, с желтизной камни городской стены и возвышение ворот заслоняли солнечный свет и дарили прохладу. Павел, обычно гневливого и неспокойного нрава, почувствовал умиротворение. Теперь он мог бы вспомнить строки восемнадцатого Псалма: "Небеса проповедуют славу Божию… и солнце радуется, как исполин, пробежать поприще…"
        Сейчас Павел ощущал и телесную бодрость, напряжение оставило его, все чувства обострились, ум успокоился. Шел ли он по Прямой улице, шумной, пестрой, полной движения, как всякая улица восточного города, или поворачивал на базар, где торгуют пряностями, или проходил мимо медников и чеканщиков - всюду его переполняла любовь к людям. Дамаск был, в своем роде, пограничным городом, вобравшим в себя множество человеческих типов - здесь были и евреи, и арабы, и парфяне в остроконечных шапках, и отряд римских солдат. Павел помнил, что он послан ко всем этим людям - послан и к своему собственному народу, к евреям, так как даже они имели лишь смутное представление о Боге, в отличие от тех, кто видел Иисуса воочию.
        В этот вечер Павел, вместе с Ананией, встретился с небольшой группой назареев. Среди них были и беглецы из Иерусалима. Настал волнующий момент, когда те, кого избивали по приказу Павла, обнялись с бывшим своим гонителем. Поцеловав Павла в знак примирения, они разделили с ним хлеб и вино - так Павел и его новые друзья объединились в Иисусе, ибо хлеб этот был распятая плоть Его, а вино - кровь, пролитая на кресте. Так Он учил в последнюю ночь, когда предали Его.
        Еще более удивительное событие произошло в следующую субботу, в самой известной из множества синагог в Дамаске. Старейшины и собрание ничего не знали об обращении Павла. Он не открылся в этом даже Иуде, принявшему его. Иудеи полагали, что Павел просто восстанавливает силы после продолжительного пути и готов к той ужасной работе, о которой они сплетничали уже давно, со дня его прибытия. Самые фанатичные члены общины, заняв свои места, выражали ханжеское удовлетворение тем, что ересь, наконец, будет вычищена из их родов; самые жестокие с радостью предвкушали кровопролитие и пытки. Назареи, однако, знавшие, что события развиваются иначе, молились за Павла, когда хаззан возвел его на помост. Павел все еще был подобно остальным фарисеям: в плаще с голубой каймой и в тюрбане с кожаным амулетом. Хаззан протянул Павлу свиток с Законом.
        Павел прочел положенный отрывок, соблюдая все необходимые повышения и понижения голоса; помолчав минуту перед началом проповеди, он с удивлением подумал о промысле Божьем, благодаря Которому в течение веков синагоги вырастали в бесчисленных языческих городах - готовые к тому великому дню, когда в его, Павла, руках, под его водительством они станут мощным оружием в битве за Иисуса Христа! Если он увидел свет, то увидят его и другие. Они разделятся и разнесут благую весть об Иисусе по всем языческим народам. И начало этому будет положено в Дамаске.
        Наконец, Павел провозгласил: "Иисус есть Сын Божий". Павел взялся за новое дело с тем же порывом и самозабвением, с которым преследовал христиан. Когда он рассказал, как Бог, живой, снова во плоти, встретил его и возлюбил его - среди слушателей поднялся ропот. Павел не ожидал такой реакции. Верующие иудеи были потрясены и смущены. Но речь Павла не только не убедила, она разозлила их до крайности. Перебежчик, предатель! Его приняли, как представителя первосвященника, а он объявил себя представителем Иисуса!
        Павел отступил. Теперь он чувствовал себя подобно Моисею, который "мнил, что соплеменники его уразумеют Бога, явившего им Себя в лице его, но они не уразумели". Более того, Павел недоволен был и назареями. Он встречался с ними каждый вечер, но они мало что могли рассказать об Иисусе. На собраниях их повторяли только несколько высказываний Иисуса, мало кто из них видел Его. Это не удовлетворяло Павла. Он хотел иметь свидетельства из первых рук. Но он не мог вернуться в Иерусалим. Если бы даже апостолы, знавшие Иисуса ближе всех, сразу открылись Павлу, он рисковал быть схваченным по приказу разгневанного первосвященника. А первосвященник мог заставить его замолчать навсегда - тайно удушив или пожизненно бросив в темницу.
        По ночам в доме Иуды (или теперь, может быть, в доме Анании?) Павел не смыкал глаз, в отчаянии метался по постели. Торжество, которое он, ослепший, чувствовал недавно - где оно? В конце концов Павел предоставил все соизволению Божьему. И покой вернулся в его душу. Ни голос, ни свет не открывали ему, что делать; в нем крепло убеждение, что он должен уйти, оставить все, взяв с собой лишь свитки с Писанием - не апостолы нужны были Павлу сейчас, но только Иисус: не город, а уединение.
        Следующий шаг его был прост: Дамаск стоял на пересечении многих дорог, и одна из них, по которой привозили миро и ладан, вела в Южную Аравию и страны Африканского Рога (Сомали и Эфиопию). Караваны верблюдов, груженых деньгами и товарами, возвращались туда из Римской Империи. Павел принадлежал к семье, имевшей обширные торговые связи, и для него не составило труда присоединиться к одному из караванов.



        Глава 5. В Аравию и обратно

        Где-то в Аравии, среди диких скал и вади, между горами Синая и великой песчаной пустыней, жил молодой бедуин - один из первых учеников, обращенных Павлом в христианство. Невозможно понять, как Павлу удавалось сдерживать себя и молчать об открытой им любви Господней к миру. Может быть, ночью, при свете костра, он делился плодами своих дневных размышлений, привыкая упрощать свой язык, приспосабливая выражения к слуху грубых и невежественных погонщиков верблюдов.
        Проповедовал Павел от случая к случаю - не это было его главной целью. Он ехал в Аравию учиться - учиться у восставшего из гроба Иисуса Христа. Павел всегда утверждал, что действительно видел Иисуса по дороге в Дамаск; точно так же он утверждал, что учился всему непосредственно у Иисуса: "тайна сия ниспослана мне откровением", - и при этом не переставал удивляться тому, что среди многих Бог избрал именно его, бывшего гонителя Своего, меньшего, чем наименьший из святых. Не душой и не сердцем слушал теперь Павел Иисуса - но всем существом своим внимал Ему. На дороге в Дамаск к Христу устремились воля и чувства Павла, в Аравии - ум.
        Проходили месяцы и годы: зимние бури, весна, покрывающая цветами всю пустыню, страшный жар лета; Павел стал стройным и выносливым, лицо его загорело до черноты. Наконец, на третий год после обращения, он был готов.
        События этих лет скрыты мраком неизвестности. Скорее всего, Павел прошел по знаменитому ущелью в арабскую столицу Набатеев - в Петру, где воспользовался первой возможностью проповедовать пришествие Христа в синагоге иудейской общины. Начались волнения, и царь Арета, ненавидевший евреев, отдал приказ арестовать возмутителя спокойствия. За голову Павла была назначена цена, ему пришлось бежать из Петры. Настала пора оставить Аравию и возвращаться в центр событий - появиться подобно Моисею, вышедшему из пустыни и представшему перед фараоном с требованиями от имени Бога - появиться так, будто Сам Господь пришел провозгласить в синагогах: "Время пришло; Царство Божие с вами; покайтесь и уверуйте в благую весть".
        Тридцатипятилетний Павел отправился на север, чтобы возглавить великий поход, в котором синагоги иудеев станут оружием Христовым. Иерусалим был все еще закрыт для него - не только потому, что апостолы не стали бы откровенно говорить с ним, пока он не пострадал за веру, - Павел не был уверен, что апостолы вообще считают язычников достойными принять веру наравне с иудеями. Так или иначе, Павел присоединился к каравану, следующему на север с грузом пряностей и золота. Прежде, чем караван достиг Дамаска, перед глазами Павла вновь предстала вершина горы Хермонской, и они миновали место, где Иисус явился ему на дороге.
        Вряд ли в Дамаске забыли неожиданное обращение Павла, но многие, вероятно, отнеслись к этому событию, как к чему-то преходящему: Павел промелькнул на их небосводе и исчез, как падающая звезда. Анания, судя по всему, вернулся к своей тонкой и опасной стратегии мирного сосуществования с иудеями. Христианская община, разумеется, хорошо приняла Павла - и уже в следующую субботу он вошел в синагогу, чтобы воспользоваться своим правом толковать Писание. Подобно Стефану, он привел иудеев в смущение и замешательство, доказывая, что Иисус и есть Спаситель. Те, кто помнили предыдущее посещение Павлом этой синагоги, изумились тому, насколько выросла его убежденность и понимание смысла Писания.
        Павел "все более и более укреплялся", как пишет Лука. Он не нападал на не верующих в Христа иудеев и не выражал огорчения, когда бывшие друзья его, фарисеи, отказывались от обращения - но кое-что, возможно, Павел упустил в своих первых проповедях: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая, или кимвал звучащий". В словах этих, сказанных им двадцать лет спустя, можно услышать отголосок первых неудач.
        Как бы то ни было, у Павла появились первые ученики. Именно они спасли его, когда иудеи сговорились убить Павла.
        Заговор был задуман с чисто восточной хитростью, тем более необходимой, что старейшины местной общины рисковали быть распятыми за убийство человека в стенах города. Но когда один из прибывших вместе с Павлом из Петры упомянул, что Набатеям приказано было арестовать его, заговорщики нашли удобный выход из положения.
        "Этнарх" - областной правитель, представлявший царя Арету в Дамаске, согласно договору с римскими властями имел полномочия защищать и наказывать членов арабской общины. Но римляне не стали бы выдавать ему человека без достаточно веских обвинений, и этнарх не мог арестовать Павла в самом городе за проступок, совершенный за пределами Римской империи. Но арабские воины патрулировали все выходы из городских ворот, с наружной стороны стен, чтобы, по приказу царя Ареты, задерживать всякого входящего и выходящего. Получив взятку, этнарх отдал распоряжение задержать Павла по выходе из Дамаска, увезти его прочь и перерезать ему горло.
        Слух о намерениях иудеев, конечно, дошел до Павла: кто-нибудь из сочувствующих арабов или евреев рассказал христианам, что его хотят убить, - да и вообще в Дамаске любой секрет очень скоро становился всеобщим достоянием. Ночью ученики привели Павла в дом своих друзей, живших на самой городской стене. Окна таких небольших каменных домов обычно выступают наружу в трех-четырех метрах от земли. Друзья Павла достали большую корзину для рыбы и мешок, который можно было обернуть вокруг тела так, что ни один наблюдатель не смог бы в ночной темноте догадаться, что там - человек. Скоро Павел, спрятанный в корзине, был опущен на землю за стенами Дамаска.
        Пробираясь через огороды и фруктовые сады туда, где его уже не смогла бы увидеть стража, Павел испытывал полное отчаяние. Великий поход, к которому он так долго готовился, кончился ничем: избранный вождь опять превратился в беглеца. Но очень скоро Павел осознал, что он не одинок. Ему обещаны были испытания и неудачи - они начались. Но самого худшего он легко избежал. Ему обещано было, что Иисус всюду будет сопровождать его. Одна и та же фраза могла бы стать лейтмотивом всей жизни Павла, подобно теме, повторяющейся в симфонии: "Гонимый, но не забытый, преследуемый, но не одинокий". Когда бодрость духа вернулась к нему, Павел, должно быть, не без иронии подумал: "Я, некогда вошедший в Дамаск, как могущественный представитель первосвященника, теперь бегу из города, спрятанный в корзине для рыбы теми самыми людьми, которых намеревался казнить".
        Павел решил утолить свой духовный голод - познакомиться и сблизиться с апостолом Петром и узнать все, что тот может рассказать об Иисусе. Он вновь отправился дорогой, по которой шел уже столько раз: через Сирию, Галилею и Иудею, пока, взобравшись на гору Скопус, не увидел лежащий внизу Иерусалим.
        Со смирением, так не похожим на его прежнюю манеру вести себя в Священном городе, с покорностью, которую он не всегда проявлял и впоследствии, Павел присоединился к собранию учеников. И был потрясен тем, как холодно его приняли. "Но все боялись его, не веря, что он ученик", - пишет Лука. Некоторые из них тяжко пострадали из-за него и, хотя теперь они простили обидчика (или должны были простить), не испытывали воодушевления от неожиданного его прибытия. После обращения Павла о нем долго не было никаких вестей. Слухи же о краткой проповеди в Дамаске не могли еще достичь Иерусалима. Павел бежал из Дамаска, не взяв, естественно, с собой никакого рекомендательного письма от общины. Так что ученики обоснованно гадали - не подослан ли он?
        Несколько часов - или дней - Павел чувствовал, что отвергнут и бывшими друзьями, и бывшими врагами. Одинокий, брошенный, он не имел ничего, кроме обещаний Иисуса и присутствия Духа Святого.
        Лишь один из учеников принял и пригрел Павла: человек этот в скором времени стал его лучшим другом и помощником. Иосия Варнава был уроженцем Кипра. И Павел, и Варнава происходили из обеспеченных семей - правда, из разных колен Израилевых, - и вполне могли знать друг друга и раньше. Варнаву все любили и уважали за величавую внешность и благородные манеры. У него был талант давать советы, проповедовать, он прекрасно различал в людях истинную веру, умел и поддержать ее. Недаром апостолы дали ему арамейское прозвище "Варнава" - "Сын утешения". Итак, Варнава отвел Павла в сторону, выслушал всю его историю и понял, что она правдива.
        Варнава был дядей или двоюродным братом молодого Иоанна Марка, которого связывали особые взаимоотношения с Симоном Петром: Марк был духовным восприемником и помощником Петра. С помощью Марка и его матери Марии, а также благодаря своим собственным качествам, Павел уже вскоре был выслушан Петром. Петр же, не сомневаясь, последовал совету Варнавы: он и его жена оказали Павлу самый сердечный прием и просили его остановиться у них в доме. Сердцем и умом Петр открылся Павлу. Оба апостола были примерно одних лет, но, конечно, отличались жизненным опытом и характерами. Грубоватый рыбак с сильным деревенским акцентом уроженца Галилеи, Петр был грамотен, как и большинство простых людей в Иудее, и хорошо разбирался в Писании, проведя три года с самим Иисусом. Но Павел превосходил его образованием и блестящим умом.
        Павел боролся с Христом, преследуя учеников Его, но Петр отрекся трижды от Иисуса - и не чувствовал поэтому превосходства, хотя Петр уже подвергался избиениям за веру в Христа, а Павел за веру еще не страдал. Воскресший Христос преобразил обоих апостолов, что позволяло им хорошо понимать друг друга, несмотря на несхожесть характеров. Позднее они спорили друг с другом, но никогда не забывали единения своего в Иисусе.
        Пятнадцать дней Павел почти беспрерывно слушал Петра и задавал ему вопросы. Он сидел у ног Петра и слушал - точно так же, как через сто лет молодой Иреней, будущий богослов, сидел у ног престарелого Поликарпа, знавшего лично апостола Иоанна. Иреней описывает, как происходили такие беседы: "Поликарп рассказывал о своих встречах с Иоанном и другими, видевшими Господа своими очами, и сопоставлял их свидетельства. Все, что он слышал от людей сих о Господе, о чудесах, совершенных Им, и об учении Его, он принимал как истинные свидетельства Жизни Мира, сопоставляя их друг с другом в соответствии со Священным Писанием. Беседам этим я внимал с благоговением и, с помощью Божьей, сохранял память о них - не записывая на бумаге, но откладывая в сердце своем; и, милостию Божьей, постоянно размышлял об услышанном, не сомневаясь". Из слов Иренея становится ясно, что в первые века христианства существовали строгие правила передачи учения о жизни и делах Иисуса Христа; все сведения о Нем должны были быть получены непосредственно от "свидетелей Жизни Мира" - то есть, от тех, кто знал и видел Иисуса, - и сведения эти
должны были "соответствовать полностью Писанию", как непреложному источнику. Для Петра и Павла Писанием был Ветхий Завет. Павел сам ссылается на это правило в своем Послании к Коринфянам: "Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе (Петру), потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братии в одно время, из которых большая часть доныне в живых… Потом явился Иакову… А после всех явился и мне, как некоему извергу".
        Павел, будучи в Аравии, глубоко постиг Писание; после того, как по дороге в Дамаск он стал свидетелем воскресения, Павел мог провозгласить, что имеет апостольскую власть; но именно пятнадцать дней, проведенных с Петром, заложили существенную основу его знаний о "Жизни Мира". Петр уверовал, убежденный поведением, делами и речами Иисуса, задолго до того, как Он открыл, Кто Он есть. Павел желал услышать свидетельства о том, как любовь и чистота выразились в этой человеческой жизни, которая, по убеждению Павла, целиком и полностью была откровением Самого Бога. Он жаждал услышать столько слов Иисуса, сколько их вообще сохранилось.
        То, что Церковь в ранние годы христианства сохранила огромный клад воспоминаний о делах и речах Христовых - гораздо больше, чем Павел способен был запомнить за две недели - видно из слов святого Иоанна евангелиста: "Многое и другое сотворил Иисус: но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг". Павел мог положиться на точность и достоверность воспоминаний Петра, так как несмотря на то, что эллинистические писатели и ораторы в то время уже умели переиначивать и искажать слова других людей, иудеи все еще строго соблюдали обычай дословного пересказа, и нарушение этой священной традиции считалось серьезным проступком. Ученик никак не мог смешивать свои собственные домыслы с тем, что сказал сам учитель.
        Все, что Павел узнал от видевших и слышавших Господа, он впоследствии передал другим. Долгое время он проповедовал в Антиохии, в Коринфе, в Эфесе - повсюду, где бывал. То, что Павел никогда не приводит слова Иисуса дословно - за исключением одной цитаты в Деяниях, когда он обращается к пресвитерам в Эфесе - вовсе не означает невежества Павла. Когда события особой важности заставляли Павла взяться за перо и написать послание, у него не было достаточно свитков папируса, чтобы повторять то, что читатели послания уже знали сами из устного учения. Павел сам несколько раз упоминает об этом.
        Все, что написано Павлом-лишь отголосок того, что он говорил, точно так же, как Послания сами по себе являются лишь эхом Евангелия. Кроме основных событий жизни, смерти и воскресения Господа, Павел, возможно, поведал новообращенным и притчу о "добром семени" (что видно из того места в Послании к Коринфянам, где Павел говорит о жатве Господней), и о Церкви, построенной на Камне. Он почти дословно приводит в Послании слова Господни об осквернении человека злом, "извнутри исходящим". Когда он пишет филиппийцам, что они сияют, "как светила в мире, содержа слово жизни", филиппийские христиане, конечно же, должны были вспоминать слова Господни: "Вы - свет мира… Так да светит свет ваш пред людьми…" Павел повторяет слова Христа о любви к ближнему; он говорит о добропорядочном управителе и о работнике, заслужившем мзду свою, о новом рождении, о кротости, доброте, милосердии и всепрощении Христа.
        Многое, очень многое узнал Павел, беседуя с Петром, который оказал решающее влияние на характер его будущей проповеди. Годы спустя, когда Павел с непоколебимой убежденностью провозгласит, что Евангелие есть важнейшее воззвание ко всем людям и до окончания веков, слушатели могли бы спросить его: "Павел, как ты можешь быть так уверен в том, что говоришь?' В ответ он мог бы сослаться не только на встречу с Иисусом по дороге в Дамаск, не только на откровения, явленные ему в Аравии, он мог бы опереться не только на Ветхий Завет и Дух Святой, осеняющий верой сердца самих слушателей - Павел мог бы привести во свидетельство весь жизненный путь и характер Иисуса. Будьте, как Господь ваш, - настаивал он. Да будет разум ваш, как Его, соединитесь со Христом, и ступайте, как Он, с любовью.
        Как вспоминает сам Павел, в этот раз он не встретил больше никого из апостолов, бывших в Иерусалиме, "кроме Иакова, брата Господня". Иаков не был одним из двенадцати апостолов и с трудом уверовал в Иисуса, но стал все же одним из вождей Иерусалимской церкви. Не Иаков и не Петр рассказывали Павлу об особой миссии - проповедовать язычникам по всему миру независимо от того, молятся они в синагогах или нет. Петр даже наполовину не понял повеления Иисуса проповедовать благую весть всем народам - достаточно вспомнить, как Петр спорил с Богом, прежде чем крестить уверовавшего сотника Италийского полка в Иопии (это было после того, как они повстречались с Павлом). Иаков, несмотря на то, что уверовал в Иисуса Христа, строго придерживался Моисеева Закона. И первые семена будущего отчуждения и спора между Павлом и Иаковом были посеяны уже тогда, в Иерусалиме. Апостол не мог не почувствовать этого. Но поднимать вопрос об обращении язычников в тот момент не было необходимости - ведь он намеревался проповедовать учение Христа в синагогах за морем, а уже потом, с помощью новообращенных иудеев, обратиться к
язычникам. Кроме того, он пришел в Иерусалим слушать, а не учить тех, кто "был во Христе до него".
        Итак, Павел подолгу беседовал с Петром в прохладе его дома, гулял с ним у Масличной горы и во дворах Храма. Он ловил каждое слово Петра - очевидца и участника тех событий - находясь сейчас на том самом месте, где проповедовал и совершал чудеса Иисус. Однако Павел мог чувствовать себя счастливым только в действии, в движении, в борьбе. Принятый, наконец, всеми учениками, "пребывал он с ними, входя и исходя, в Иерусалиме и смело проповедовал во имя Господа Иисуса". У него не было возможности путешествовать по всей Иудее и встречаться со всеми последователями Иисуса, но христиане в городах и деревнях вокруг Иерусалима "слышали, что гнавший их некогда благовествует веру, которую прежде истреблял, - и прославляли за него Бога".
        Проповедуя, Павел не ограничивался кругом людей, которые не знали его прошлого. Он пошел в синагоги грекоязычных иудеев, которые так часто посещал прежде - пришел туда, откуда изгнал Стефана, вел себя точно также, как Стефан, приводивший его в ярость четыре года назад, прекрасно зная, что еще какой-нибудь Савл-преследователь слушает его. Он говорил. Он спорил. И снова вызвал раздоры и волнения: человек, пытавшийся быть вестником примирения, раздражал слух окружающих всюду, где появлялся.
        Слухи об этих раздорах, видимо, взволновали учеников. С тех пор, как Павел удалился из Иерусалима, "дыша угрозами нцубийстцом", и до самого его возвращения со смелой проповедью во имя Господне, численность христиан в городе снова возросла, они успокоились. Когда Павлу пришлось оставить Иерусалим, ученики, наверное, даже вздохнули с облегчением.

…И вновь был составлен заговор, чтобы убить Павла. И вновь секрет просочился наружу, и Павел поспешил исчезнуть. На этот раз его проводили на берег моря и отправили на корабле в Таре.
        Дамаск. Иерусалим. Великое начинание опять кончилось ничем. Но Павел оставил Иерусалим, уверенный, что теперь его уже не забудут. Варнава знал, что Павел посвятил себя благовествованию у язычников. Когда наступит время, Варнава вспомнит о нем.



        Глава 6. Годы молчания

        Проходили лучшие годы жизни - Павел жил между горами Тавра и морем.
        Это было тяжким испытанием - глубоко затаить в себе то, что должны были слышать все вокруг, великую весть, в которую должны уверовать все народы. Павлу скоро исполнялось сорок лет - возраст, когда мужчина достигает высшей точки своей жизни; но именно эти годы полностью выпали из истории. И рассказать об этом последнем пробеле в его жизни трудно - у нас есть только разрозненные крупицы фактов. Из этих чуть заметных частичек исторической мозаики мы можем выстроить лишь приблизительную картину событий, ибо с полной уверенностью здесь пока ничего сказать нельзя.
        Павел присоединился к своей семье в Тарсе. Родители его с чистой совестью служили Богу так, как умели - соблюдая Моисеев Закон. Павел говорил им об Иисусе Христе, в Котором исполнились Завет Авраама и пророчества, но слова его вряд ли были услышаны. Трения между отцом и сыном, значительные уже потому, что сын вернулся домой, так и не сделав успешной карьеры и разрушив своими руками все, чего достиг, возросли еще больше, когда Павел перестал одеваться, как фарисей и решил не соблюдать традиционных обычаев. Основной нравственный закон, заложенный в Писании, Павел считал неизмеримо более важным, чем даже Моисеевы предписания.
        Павел не выставлял напоказ новоприобретенную свободу. Соблюдая основные, непреложные принципы своей веры, он стремился приспособиться к образу жизни своей семьи и соседей, если это не препятствовало его главной цели: "Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобресть Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобресть подзаконных; для чуждых закона - как чуждый закона, - не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, - чтобы приобресть чуждых закона… Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтоб быть соучастником его".
        Больше всего семью Павла раздражало то, что он посвятил себя обращению язычников: ведь он покинул их духовный круг для того, чтобы подражать "неверным"!
        В молодости ум Павла был закрыт для языческих влияний - предубеждения фарисея охраняли его. Теперь у него был более удовлетворительный ответ на загадку дел и судеб человеческих. Лучшие усилия языческой философии были тусклой свечой для человека, исповедующего Свет Мира; чаще всего язычество было просто идолопоклонством, смешанным с распущенностью - особенно в Тарсе, где гомосексуализм, процветавший среди греков, был тесно связан с местными религиозными традициями. Некоторые исследователи XX века считают, что Павел подвергся сильному влиянию языческих идей, особенно в том, что касается "мистерий", пришедших с Востока, и культа плодородия, подразумевающего, что некий "бог" "умирает" к зиме и "возрождается" весной. Но доказывают эти "заимствования", ссылаясь на свидетельства более позднего времени, когда, в действительности, язычники пародировали обряды "возрождения", переняв их у христиан.
        Всегда и везде Павел повторял новообращенным один и тот же совет: "Избегайте идолопоклонства!" Отвращение к идолам, однако, заставляло Павла еще больше любить несчастных, поклоняющихся им - человек, который всегда всячески сторонился соседей-язычников, теперь внимательно выслушивал их рассказы о своих проблемах, опасениях и желаниях. Он с удовольствием наблюдал за их играми. Для занятий атлетикой Павел, пожалуй, был уже староват, но гимнастика и кулачный бой привлекали его - это укрепляло тело, приготавливая Павла к предстоящим испытаниям. На гимнастическом поле возле реки он завел первые дружеские связи среди язычников. Кроме того, он изучал греческую литературу, которую в суровом фарисейском кругу презирали и ненавидели. Хотя прямых ссылок на греческих авторов в посланиях Павла очень мало, он цитирует, однако, Менандра, Арата и критского поэта Эпименида. Обращаясь к интеллектуальной аудитории в Афинах, Павел использовал некоторые выдержки из "Эвменида" Эсхила и тактично намекнул на несколько мест из Платона, в частности, из "Республики". Если бы у нас было больше примеров устной проповеди Павла,
мы могли бы привести гораздо больше ссылок на греческих авторов: он прекрасно знал литературу.
        Интерес к язычникам вызвал конфликт между Павлом и старейшинами местной синагоги. Нам неизвестны в точности их претензии к Павлу, но он мог быть наказан за посещение домов "неверных". Его могли обвинить в том, что он ест запрещеннную для иудеев пищу, обедая со своими новыми друзьями. Неподчинение прямому приказу религиозных властей строго каралось у фарисеев - Иоанн и Петр за это были изгнаны из Иерусалима. В своем послании, написанном в 56 г. по Р.Х. Павел упоминает, что не менее пяти раз был наказан "сорока ударами без одного", по иудейскому закону, хотя в Деяниях это не отражено.
        Так что вполне возможно, что в эти скрытые от нас годы, проведенные в Тарсе, Павел не раз подвергался избиению плетьми. Наказание это, в глазах иудеев, было "исправлением ближнего", призванным "очистить" его, возместить обиду, нанесенную общине, чтобы наказанный снова мог занять свое место в синагоге. Если обвиняемый отказывался принять наказание, его могли "отлучить от народа Израильского", то есть прекратить с ним всякое общение и полностью изгнать из своего круга. Павел, считавший, что синагоги станут оружием в битве за Христа, конечно, подчинялся наказанию, не теряя надежды обратить иудеев.
        Представ перед судом старейшин, Павел, наверное, вспомнил обещание Христа, над которым насмеялся, когда преследовал Его: "Не заботьтесь наперед, что вам говорить… ибо не вы будете говорить, но Дух Святый". Он пользовался случаем провозгласить свое исповедание веры и спокойно ожидал приговора, помня, что Христос через Ананию предостерег его о предстоящих испытаниях.
        Судьи должны были решить, сколько из положенных тридцати девяти ударов может выдержать обвиняемый. Павел - здоровый, выносливый - скорее всего, не вызывал жалости, и телесные наказания применялись к нему по всей строгости закона.
        Перед глазами всего собрания его привязывали между двух столбов. Хаззан - может быть, тот самый, который учил Павла еще в детстве, торжественно срывал с него одежды, обнажая торс, и поднимал тяжелую плеть, состоящую из четырех зазубренных полос телячьей и двух полос ослиной кожи, и достаточно длинную, чтобы перехлестывать через спину до живота наказуемого. Хаззан стоял на каменном возвышении и опускал плеть на плечи Павла так, чтобы исполосовать всю грудь, "прилагая всю силу своей руки". Тринадцать ударов отсчитывали, пока чтец декламировал отрывок из Закона: "Если не будешь стараться исполнять все слова закона сего, написанные в книге сей, и не будешь бояться сего славного и страшного имени Господа, Бога твоего, то Господь поразит тебя и потомство твое необычайными язвами…"
        После тринадцатого удара его начинали хлестать уже не по груди, а по спине - тринадцать раз через одно плечо, и тринадцать раз через другое, ударяя по уже кровоточащим рубцам. Боль, испытанную при этом Павлом, можно себе представить, читая описание наказания плетьми в первые годы колонизации Австралии (автобиографическая повесть "Ральф Рашлей"). "Первую дюжину ударов воспринимаешь как будто колючей проволокой из тебя вырывают куски мяса, а вторая дюжина ударов будто наполняет эти раны жидким свинцом… Ощущение непрекращающейся и невыносимой боли".
        Старейшина синагоги мог остановить бичевание, если истязуемый терял сознание или вызывал острую жалость присутствующих, но такое снисхождение оказывалось редко. Если наказуемый умирал, палач полностью освобождался от ответственности. Павел выдержал все до конца, испробовав на себе муки, которым подвергал других, и разделяя страдания Иисуса.
        Излечивая раны в доме своего отца (который, к своему стыду, обязан был принимать его, как сына), тяжело, до изнеможения работая над изготовлением шатров, Павел, конечно же, думал над тем, стоит ли ему оставаться в Тарсе. Может быть, лучше прекратить всякие попытки, отречься от друзей-язычников, перестать проповедовать спасение, обретаемое через веру? Окончательное решение Павла можно выразить словами, которые он сказал несколько лет спустя, когда этот вопрос встал для него с особой остротой: "Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства".
        Вскоре старейшины нашли новый удобный предлог расправиться с Павлом; на этот раз они могли воспользоваться более суровым пунктом иудейского закона, гласящим, что обвиняемый, нарушивший сразу два запрещения и найденный виновным в обоих случаях, "должен претерпеть первое бичевание, а после исцеления ран надлежит бить его еще раз". Так Павел еще дважды подвергся наказанию, что составило уже три раза из пяти, им упомянутых - опять и опять вставал он, раздетый, между столбов, с каждым ударом все больше убеждаясь в правдивости предупреждения, данного Иисусом ученикам: "И вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое".
        В те далекие времена жестокие наказания были в порядке вещей, и психическое здоровье Павла не пошатнул ось. Более того, бичевание казалось ему незаслуженно низкой платой за обретение Иисуса Христа и служение Ему. Но фактически Павел пострадал на всю жизнь. Тот факт, что Павла жестоко бичевали в Тарсе, находит очень любопытное подтверждение. Во втором веке, в Малой Азии, неким пресвитером была сочинена история под названием "Павел и Фекла", которую автор пытался выдать за изложение подлинных событий, но был разоблачен. Описание Павла, содержащееся в этом документе, вероятно, соответствует традиции того времени, то есть рисует его таким, каким он сохранился в памяти людей, видевших и слышавших его повсеместную проповедь. Павел, согласно этой традиции, был невысокого роста, почти лысый, с длинным носом и нависающими бровями - и кривоногий. "Юноша по имени Савл", бежавший по улицам Иерусалима и гнавший Стефана на казнь, вряд ли был кривоног. С другой стороны, известно, что деформация, искривление костей часто бывает следствием тяжких наказаний - таких, как бичевание.
        Может быть, Павла бичевали еще несколько раз, и вполне вероятно, что его отлучили от синагоги в Тарсе - соответственно, соплеменники прекратили с ним всякое общение, что, в свою очередь, вынудило отца окончательно разорвать отношения. Слова, обращенные Павлом к ефесянам, Может быть, носят в себе отпечаток яростной ссоры с отцом, случившейся, когда природный темперамент Павла возобладал над "кротостью и добротой Христовой": "И вы, отцы, не раздражайте детей ваших". Итак, после выяснения отношений, по неумолимому решению отца, Павел был изгнан из дому, лишен наследства - и стал нищим, как истинный апостол.
        Если Павел к тому времени еще не овдовел - что стало с его женой? В Первом Послании к Коринфянам он говорит: "Прочим же я говорю, а не Господь: если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее, если же неверующий хочет развестись, пусть разводится, брат или сестра в таких случаях не связаны; к миру призвал нас Господь". Кто знает - может быть, Павел вспоминал свою любимую жену, когда писал эти строки - жену, отвергнувшую Христа, отказавшуюся присоединиться к мужу в Дамаске и вернувшуюся в Таре, чтобы исчезнуть там навсегда. "Что для меня было преимуществом, то ради Христа я почел тщетою", - пишет Павел, - "Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался и все почитаю за сор, чтобы приобресть Христа".
        Лишенный дома, удобств и общественного положения, Павел скрылся где-то в дикой местности, в отрогах Тавра. Именно там, в 41 или 42 году по Р.Х., возможно, в пещере, которую и теперь называют "Пещерой Святого Павла", ему было видение и откровение Господне, настолько важное и святое для Павла, что он хранил молчание о нем более четырнадцати лет, а потом решился только осторожно упомянуть об откровении в третьем лице: "Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет, - в теле ли - не знаю, вне тела - не знаю: Бог знает, - восхищен был до третьего неба".
        В противоположность Иоанну на Патмосе, которому ясно было повелено записать все, что было сказано, Павел слышал "неизреченные слова, которые человеку нельзя пересказать". В последующие годы - разочаровываясь и терпя временное поражение, в раскаянии и в муках - он сохранил немеркнущую память об этом отблеске вечности. "Глаза не видят и уши не слышат" - говорил Павел новообращенным, - "и сердце человеческое не вмещает того, что Бог уготовил для любящих Его". Повторяя слова Исайи, он, по своему опыту знал, о чем говорит, мог сравнить величие откровения с тем малым, что дано человеку от природы: "Для меня муки жизни сей - ничто перед славою, которая откроется в нас".
        Однако сокровище, приобретенное Павлом, не должно было наполнить его гордыней: "И чтоб я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангелу сатаны удручить меня, чтоб я не превозносился. Трижды я молил Господа о том, чтобы удалил его от меня, но Господь сказал мне: "довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи".
        Две тысячи лет лучшие умы пытались догадаться, что именно было этим "жалом в плоти"? Некоторые предполагали неутолимое половое влечение, но сам Павел посмеялся бы над таким объяснением: Дух Святой властен над желанием плоти. Другие решили, что Павел жалуется на жестокость своих гонителей. Но наиболее вероятным представляется такое объяснение: острая боль в теле, физический недуг, происхождение которого нам неизвестно. Те, кто отрицают взгляды и видения Павла, заявляют, что он был эпилептиком; другие видят разгадку в остаточных симптомах какой-либо инфекции, например, малярии, которые проявляются в виде сильнейших головных болей и офтальмии (нарушениях зрения). Сильные боли могли причинять и поврежденные бичеванием жилы и нервы.
        Временные или постоянные, эти боли еще больше приблизили Павла ко Христу.
        Итак, этот сорокалетний, уже почти лысый, кривоногий человек, слабый физически, но сильный духовно, в одиночестве и безвестности вышел из пещеры, чтобы начать говорить о Христе.



        ЧАСТЬ II
        ВСЕГДА ВПЕРЁД

        Глава 7. Новые времена

        Пробираясь по тропам через еловые и ясеневые леса, покрывающие предгорья Тавра, карабкаясь по кручам вблизи снежных высот, Павел создал первые небольшие группы учеников в маленьких селениях, затерянных среди гор. Когда он вернется сюда через много лет, эти общины все еще будут существовать. Кроме того, Павел, возможно, плавал на корабле вдоль берега туда, где не было дорог. В своем послании, написанном в 56 г. по Р.Х., он упоминает, что побывал в трех кораблекрушениях, причем после одного из них он "ночь и день пробыл во глубине морской".
        Странствуя, Павел стал связующим звеном между разрозненными христианскими общинами. Он всегда говорил о важности таких связей между церквами Иисуса, где бы они не находились, о важности единения между переходящим с места на место проповедником и теми, кто поддерживает его. Но в ту пору Павел не был еще связан с Иерусалимом и не знал о главных достижениях веры. Он был одинок - его, может быть, сопровождали иногда только один-два товарища. Павел никогда ничего не получал от этих маленьких общин в горах, и в Деяниях не упоминается, удалось ли ему обратить кого-нибудь из жителей Тарса. Христос сказал: "Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников своих и в доме своем".
        Потом Павлу рассказали, что некий человек из Сирии ищет его. Лука подчеркивает, что Варнава не сразу нашел Павла: "Потом Варнава пошел в Таре искать Павла, и, нашед его…"
        Варнава принес важные новости: вера укрепилась в Антиохии, столице Сирии. И что еще важнее, вера распространилась там среди язычников. Тем временем апостол Петр испытал потрясение и приобрел значительный опыт, крестив сотника Италийского полка в Кесарии, исповедовавшего ранее иудейскую веру: после прямого повеления Бога Петр вошел, хотя и неохотно, в дом "неверных", и Дух Святой сошел на всех, слушавших слово Петра. Братья в Иерусалиме осудили поведение Петра, но он отвечал им: "Если Бог дал им (язычникам) такой же дар, как и нам, уверовавшим в Господа Иисуса Христа, то кто же я, чтобы мог воспрепятствовать Богу?" Когда после этого, вести о большом количестве не-иудеев, увероваших в Христа в Антиохии, достигли ушей апостолов, они отрядили Варнаву разведать, что там происходит. "Он, прибыв, и увидев благодать Божию, возрадовался, и убеждал всех держаться Господа искренним сердцем".
        Варнава, у которого, как и у Павла, уже не было жены, поселился в Антиохии. Под его руководством община быстро выросла, и он хотел, чтобы Павел помог ему.
        Антиохия, третий по величине город Римской Империи, лежала в 25 километрах от реки Оронт, проложившей себе путь к морю через гряду каменистых холмов. Городская стена защищала узкий проход, открывавшийся на восток, к Сирийскому нагорью, а сам город был прикрыт скалистыми отрогами горы Сильпий с крепостью на самой вершине, под которой располагалась огромная скала, формой напоминающая безликую человеческую голову. В те времена была распространена легенда, что это голова Харона, перевозящего души мертвых в подземный мир. Сам по себе город был величественным примером искусства архитектурного планирования - сочетанием достижений греческой и римской цивилизаций. Как и все столицы того времени, Антиохия носила на себе отпечаток власти и роскоши - город украшали широкие переходы с колоннадами, дворец императорского легата, храмы, ипподром (на котором происходили знаменитые бега - в повести "Бен Гур"). Вокруг центра расстилались перенаселенные жилые кварталы.
        Жители Антиохии славились живым, неуемным характером, частью благодаря сатирической жилке и страсти к насмешкам, но в основном из-за процветавшей в городе распущенности, которая превосходила по своему размаху оргии даже самого Рима. В восьми километрах к югу, в ложбине между холмами находилась знаменитая священная Роща Дафны, а над ней возвышалась огромная статуя Аполлона. В этой роще сотни блудниц отдавались любому, кто пришел поклониться божеству любви. Между деревьями и храмами Рощи нашло свое убежище всевозможное человеческое отребье: беглые рабы, преступники, должники и тому подобное - все, кому грозило осуждение.
        Жилые кварталы Антиохии и леса Дафны привлекали многих, и к тому времени, когда Павел прибыл в город, христианская община отображала все многообразие населения этого "перекрестка" Востока. Павел мог смело проповедовать и толковать Евангелие язычникам на базаре, в домах, в банях, в гимнастических залах, на ипподроме - зная, что здесь уже есть живая церковь, которая окажет братский, радушный прием всем обращенным.
        Верующие собирались, согласно сведениям, записанным в VI веке по Р.Х. на улице Сингон, в районе Эпифании, около Пантеона, под самой "головой Харона". По воскресеньям они наполняли дом одного из состоятельных братьев - это был день Воскресения Иисуса, который христиане называли "Господень День". Собрания по воскресеньям позволяли иудеям, присоединившимся к христианам, посещать по субботам синагогу. Служба могла продолжаться от зари до заката, и даже ночью, потому что рабам и беднякам нужно было найти свободное от работы время для молитвы. В Антиохии уже существовал некий определенный распорядок обрядов. Было решено, что те, у кого в доме находится "экклесия" (собрание верующих, церковь), в которой постоянно молятся Иисусу Христу-Спасителю - уже не какие-то особенные иудеи, а нечто совершенно новое. Впервые в истории таких людей стали называть полулатинским, полугреческим именем "христиане" - "поклоняющиеся Христу".
        У антиохийской церкви было немало выдающихся вождей. Кроме Иосии, Варнавы и Павла, известны имена Люция Киренского и пожилого аристократа Менея, молочного брата царя Ирода Тетрарха, казнившего Иоанна Крестителя и глумившегося над Господом Иисусом. К этому времени Ирод уже потерял свою власть и положение.
        Один из предводителей церкви, Симеон или Симон "Нигер", был, по всей вероятности, негром. Некоторые свидетельства указывают на то, что это он был тот самый "Симон из Кирены" отец Александра и Руфа - крестьянин, пришедший на Пасху в Иерусалим, которому римляне позволили нести крест Иисуса. Он бежал в Антиохию, когда Павел опустошал иерусалимскую церковь. Сын его, Руф, переехал жить в Рим. Много лет спустя, в своем Послании к Римлянам, Павел шлет приветствия "Руфу, избранному в Господе, и матери его", причем называет мать Руфа и своей матерью, что, видимо, означает, что в Антиохии Павла приютили Симон с женой - те самые люди, которых он преследовал в Иерусалиме.
        Так в Антиохии Павел нашел свой новый дом, новых друзей и мог исцелить раны, которые ему нанесла жизнь за последние десять лет. Он снова оказался в главном потоке христианского движения. Но это было только временной передышкой. Павел знал, что он не был призван служить в уже основанной - хотя и быстро растущей - христианской общине. Нет, его апостольское служение - провозглашать благую весть там, где еще не знают имени Христа.
        Весь мир ждал его. Медленные, трудные годы ученичества прошли - Павлу не терпелось приступить к строительству великого здания всемирной церкви.
        Антиохию посетила группа христиан из Иерусалима, которую приняли с особым почетом: многие из прибывших были пророками, которые, как и ветхозаветные пророки, способны были через откровение узнать волю Божию в настоящем, а иногда и в будущем. На одного из пророков, Агаву, снизошел Дух Святой, и он сделал важное прорицание о предстоящей нехватке зерна и голоде. Христиане Антиохии восприняли это предостережение как божественное откровение и решили откладывать зерно на случай неурожая до тех пор, пока цены на него опять не снизятся, чтобы помочь христианам в Иерусалиме, где каменистая почва позволяла собирать лишь скудные урожаи зерновых.
        Большинство верующих были бедняками. Каждый из них откладывал все, что мог, для голодающих, день за днем, неделю за неделей. Несколько людей специально отрядили поехать к берегам большого озера поблизости от Антиохии и вверх по течению Оронта - туда, где было много плодородной земли, чтобы скупить все зерно, выставленное на продажу. Организация этого дела пришлась по душе Павлу. Несмотря на то, что он считал главным для себя благовествование и проповедь, Павел всегда уделял внимание нуждам общины. Ему лучше других удавалось выковывать звенья, соединявшие иерусалимскую и антиохийскую церкви.
        Как и следовало ожидать, наступил неурожай. Тацит, Светоний и Иосиф Флавий, историки того времени, отмечают нехватку продовольствия в эти годы. Иосиф подтверждает, что в Иерусалиме наступил жестокий голод: царица Елена, иудейка, мать царя-язычника, правившего Иудеей под покровительством Рима, закупила зерно в Египте и фиги на Кипре, чтобы хоть немного насытить голодающих.
        Приблизительно в августе 46 г. церковь отрядила Варнаву и Павла привезти зерно. В это важное предприятие Павел взял с собой помощника - обращенного им молодого человека по имени Тит. Он сделал этот выбор не случайно. Тит был чистокровным греком, и, следовательно, необрезанным. Взяв его с собой в самое средоточие иудаизма, Павел хотел подчеркнуть, что язычник может стать христианином, не превращаясь для этого в иудея.
        Скорее всего, они возили зерно морем, в Иоппию, а потом на мулах в Иерусалим; теперь, через 11 лет после изгнания и через 14 лет после обращения Павел мог повторить вслед за псалмопевцем Давидом: "Во дворах дома Господня, посреди тебя, Иерусалим!" Иерусалим, однако, изменился с тех пор, как римляне снова сделали Иудею царством под управлением Ирода Агриппы I, племянника убийцы Иоанна Крестителя. Ирод Агриппа выстроил новые стены в северной части города, так что Голгофа и Скала Наказаний оказались внутри Иерусалима. Ирод арестовал Петра и Иакова, брата Иоанна; Иаков был казнен, Петру же удалось чудесным образом бежать - в ответ на молитву он был освобожден. Незадолго перед тем, как Варнава и Павел прибыли в Иерусалим, Ирод внезапно умер в Кесарии мучительной смертью.
        Собранное зерно было передано пресвитерам - согласно правилу, установленному в день казни Стефана, апостолы не участвовали в управлении мирскими делами. Посланникам из Антиохии незачем было спешить с возвращением, и они приняли посильное участие в распределении пищи среди жителей Иерусалима - не только иудеев, принявших христианство, но и среди голодных, не знающих Христа. И все больше людей принимали Иисуса как Спасителя.
        Но у Павла было и другое, свое дело в Иерусалиме. Он хотел увидеться с Петром и другими вождями церкви, чтобы обсудить с ними "благовествование, проповедуемое им (Павлом) язычникам, не напрасно ли он подвизается или подвизался".
        Если бы откровения, явленные Павлу, не соответствовали во всех деталях тому, что говорил Иисус, и духу дел Его (особенно в том, что обращенным язычникам не обязательно становиться иудеями) - тогда Павел не мог бы проповедовать от имени Духа Святого. В этом были уверены в те времена все христиане.
        Варнава и Павел встретились с Петром и договорились обсудить этот вопрос вместе с Иоанном и Иаковом, братом Господним, который, на фоне других значительных лиц, не имел особого веса.
        Павел вел себя довольно резко. Он верил, что так же достоин быть апостолом, как и другие присутствующие, ибо, подобно остальным, он был свидетелем Воскресения Христова; ему лично было повелено рассказывать о том, что он видел и слышал, и проповедовать благую весть. В Аравии Павлу было прямо сказано, что делать - так же, как другим апостолам в Галилее и Иудее. Павел твердо решил, что ни один человек на земле - какую бы значительную роль он ни играл - не может встать между ним и Господом Иисусом. Но с облегчением Павел обнаружил, что трое апостолов одобряют его точку зрения и не собираются ставить его в подчиненное положение. Напротив, они приняли Павла с удивительной теплотой и не нашли в его словах ничего, что противоречило бы их представлению об учении Господа, жившего среди них до самого дня Вознесения Своего.
        Из всего, что Господь совершил через Павла, говорили апостолы, явно видно, что он послан к язычникам - так же, как Петр был послан к иудеям. Апостолы не стали принуждать молодого Тита обрезываться. Павлу приходилось уже резко обрывать нескольких христиан-иудеев, которые возроптали, что необрезанный грек - только наполовину ученик Иисуса. Но теперь даже Иаков признал доводы Павла убедительными.
        Встреча закончилась рукопожатиями и добрыми пожеланиями. Было решено, что Варнава и Павел пойдут в земли язычников, в то время как остальные продолжат свой труд в Палестине. Единственной просьбой предводителей иерусалимской церкви было, чтобы Павел, Варнава и их друзья-язычники не забывали о нуждах иерусалимских нищих, что Павел и "старался исполнить в точности". Да, ученичество Павла окончилось. Он был принят как апостол.
        Павел вошел молиться в Храм. Здесь старец Симеон увидел младенца Иисуса и произнес свое "ныне отпущаеши": "…Ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля". Ныне Павел был избран и призван, как орудие исполнения пророчества. Ум и душа его полностью погрузились в молитву. Его ждали славные труды.
        Павел по-прежнему верил, как верил он и тогда, молясь в доме Анании после обращения, что всемирная церковь построена будет на основе иудейских синагог, разбросанных повсюду в Римской Империи, что каждая отдельная синагога прольет свет Христов на свой город и на окружающие земли язычников, и так будет по всему Средиземноморью. Ему казалось, что начинать можно только одним способом - воодушевить грекоязычные синагоги в Иерусалиме. Если он приобретет их для Христа, заморские синагоги последуют их примеру. Раньше иерусалимские иудеи отказывались слушать Павла, потому что считали его перебежчиком. Но те, кто знали прошлое Павла - жестокого гонителя христиан - теперь увидят, что его любят и уважают как человека, пришедшего на помощь нуждающимся в тяжелую минуту. Значит, это правда, что он видел воскресшего Иисуса и уверовал. Люди должны изменить свое суждение о Павле, должны начать слушать его слова и обращаться ко Христу. Именно тот факт, что Павел был гонителем учения, которое теперь проповедывал, должен был привлечь всеобщее внимание.
        Отсюда, из Иерусалима, он поведет группы грекоязыч-ных иудеев и учеников во все концы империи. К ним присоединятся обращенные язычники и они разнесут весть о Христе еще дальше. И будет на всей земле одна паства и один Пастырь.
        Погрузившись в молитву, Павел перестал замечать окружающую его толпу других молящихся, он не слышал больше шума, доносящегося с внешнего двора - выкриков менял и торговцев, продающих жертвенных голубей. Он сознавал только присутствие Духа Иисуса; Господь Иисус, никогда не покидавший его, теперь с особой ясностью наполнил все существо Павла, и ощущение это усиливалось с каждым мгновением. Сердце Павла горело, как в огне. Все вокруг будто поблекло, исчезло, и тепло любви Божьей, любви Христовой возгорелось в его душе невероятным, великолепным пламенем.
        И сбылось: "И увидел Его".
        Много лет позже, почти на этом же самом месте, Павел обратится к враждебно настроенным слушателям: "И увидел Его, и Он сказал мне: поспеши и выйди скорее из Иерусалима, ибо здесь не примут твоего свидетельства обо Мне".
        Павел не мог согласиться с этим. Он стал спорить с Сыном Божиим, подобно Анании и Петру: Павел был уверен, что ему следует остаться в Иерусалиме - ведь люди должны прислушаться к словам обратившегося преследователя.
        - "Господи!" - начал Павел, - "им известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы и бил в синагогах; и, когда проливалась кровь Стефана, свидетеля Твоего, я там стоял, одобрял убиение его и стерег одежды побивающих его…"
        - "Иди, Я пошлю тебя далеко к язычникам".



        Глава 8. Остров Афродиты

        Зимой, после того, как посланные вернулись из Иерусалима, верующих Антиохийской церкви не покидало ощущение чего-то нового и значительного. Наконец, во время поста и службы, на молящихся снизошел Дух Святой и явил волю Свою: "Отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их". Тогда, в присутствии всего собрания, пресвитеры торжественно возложили руки на двух апостолов; это означало, что теперь они будут не просто посланниками, но представителями Антиохийской церкви - и нищий, и раб, и новообращенный примут участие в их предприятии, моля Бога за них, беспокоясь об их успехе, собирая по крохам вести о них, расспрашивая всех путешественников, которые могли бы повстречаться с ними.
        Варнава и Павел были формально освобождены от служения в Антиохии. На лодке они спустились на 20 километров вниз по течению Оронта, по глубокому, ветреному ущелью выплыли к морю, а затем, обогнув скалистый мыс, направились в порт Антиохии - Селевкию, уверенные в том, что они посланы самим Богом и выполняют волю Иисуса распространять благую весть. Им было обещано: "Пребуду с вами всегда".
        Слова Иисуса были запечатлены в их памяти, а может быть, и на папирусе. Их сопровождал родственник Варнавы, Иоанн Марк, немногословный молодой человек с короткими, толстыми пальцами и выразительной речью - он приехал вместе с ними из Иерусалима. В общем-то Марк занимал подчиненное положение, хотя ему было поручено немаловажное дело: Лука описывает его занятие с помощью римского выражения, означающего "служитель, секретарь". Может быть, по просьбе Павла, Марк уже записал собрание точно известных высказываний и деяний Иисуса и был послан Иерусалимской церковью, чтобы подкрепить и усилить проповедь Варнавы и Павла публичными чтениями среди язычников. Он мог добавить к их словам бесценные свидетельства очевидца страстей Христовых, ибо, как считается, он и был тем юношей, который последовал за Иисусом в Гефсиманский сад, а затем, сбросив одежды, избежал ареста.
        В начале марта 47 года, сразу после открытия морских путей, три миссионера отплыли в короткое путешествие на Кипр. Выбор этот напрашивался сам собой: Варнава был уроженцем Кипра, и на острове существовала значительная иудейская община, настолько крупная, что пятьдесят лет спустя иудеи подняли на Кипре восстание. Кроме того, там было очень много рабов-язычников, добывавших в рудниках медь - богатство Кипра. Апостолы пристали к берегу в Саламине - торговом центре восточной части острова (поблизости от современной Фамагусты), где "проповедовали Слово Божие в синагогах иудейских".
        Далее апостолы направились вдоль южного берега острова, останавливаясь в каждом городке. Если даже Павел понимал уже, что избранный ими метод благовествования - не самый лучший, он не показывал этого: может быть, из уважения к Варнаве, признанному лидеру. Для Павла Кипр был не более, чем вступлением к истинной проповеди - слово Иисуса было уже известно здесь с тех пор, как христиане, бежавшие от преследований Павла, прибыли сюда. Павел же был послан туда, "где не знают имени Христа". Павел сознавал, что у Бога есть Свой замысел; он был абсолютно убежден - и деяния Павла это доказывают - что развитие событий целиком и полностью находится в руках Господа Иисуса, что Бог - не пассивный наблюдатель, а невидимый повелитель, готовый использовать любую возможность отразить нападение и бросить в бой силы, собравшиеся под его знаменем.
        Варнава, возможно, и сомневался, будет ли Слово Божие воспринято язычниками - Антиохия, в конце концов, могла быть случайным успехом. У Павла же таких сомнений не было. Оба апостола ждали знамения.
        Проповедники пересекли низкие, поросшие лесом холмы и обогнули залив, где, если верить Гомеру, вышла на берег Афродита, богиня любви, рожденная из морской пены. Павел и Варнава поспешили миновать знаменитый храм, где, как в Роще Дафны, проституция считалась служением божеству, и вошли в римский город Паф (или Новый Паф), столицу и лучшую гавань юго-западного побережья острова. Вскоре, совершенно неожиданно, апостолы получили приглашение проповедовать Слово Божье в сиятельном присутствии Сергия Павла, проконсула Кипра.
        Дворец проконсула находился ближе к горам, несколько выше остальной части города. Варнава и Павел поднялись по дороге для процессии. Яркое весеннее солнце заливало позолоченные статуи богов на дворцовых воротах и медные шлемы легионеров, поднявших копья в знак приветствия почетным гостям.
        До своего прибытия на Кипр, Сергий Павел был куратором района реки Тибр в Риме. Лука совершенно точен, когда называет его проконсулом: согласно конституции Рима Кипр теоретически принадлежал Сенату, а не императору, наместники которого носили звание легатов. Сергий был очень образованным человеком: Плиний Старший в своей "Естественной истории" ссылается на него как на авторитет. Человек, склонный к размышлениям, Сергий в то же время был полон предрассудков - Варнава и Павел сразу поняли это, увидев среди окружавших его известного иудея-отступника, с претенциозным именем Вариисус ("Сын спасителя"). Вариисус объявлял себя пророком истинного Бога, будучи в то же время астрологом и занимаясь оккультными науками, что несовместимо, по Писанию, с верой в Бога единого. Он называл себя Мудрецом Востока (Магом), по каковой причине его именовали "Елима", то есть "волхв", "колдун".
        Сергий Павел восседал на проконсульском троне в просторном зале для приемов. Среди мраморных колонн, веял нежный ветерок, а голубизна залива и белизна городских зданий, казалось, бросали на них свой отблеск. Сергий пожелал услышать, чему учат апостолы. Вскоре, если верить очень ранней, но слегка измененной версии "Деяний" (так называемой "Западной версии"), "проконсул с удовольствием стал слушать их".
        Апостолы уже начали говорить об Иисусе, дополняя друг друга, когда Елима, вопреки всем обычаям, прервал их. Он предпринял злобную атаку, нападая на апостолов и учение их, "стараясь отвратить проконсула от веры" со всей яростью человека, видящего, как рушится его влияние.
        Некоторое время Павел стоял, недвижимый, внутренне молясь, обуреваемый гневом и возмущением. Наконец он почувствовал, что мир и покой наполнили его душу, и священное пламя вновь возгорелось в уме его: теперь он был уверен, что все слова и дела его во власти Духа Святого.
        Павел вообще был нетерпелив, мог взорваться и дойти до крайности, но в эти несколько минут он был спокоен, и слова его были тем более ужасны, что он высказывал их вполне бесстрастно.
        Павел взглянул прямо на Елиму, взор его проник в самую суть этого человека - борьба за душу Сергия Павла усиливалась. Римские офицеры, окружавшие проконсула, уже начинали зевать, их мало беспокоило, каким и скольким богам молиться, когда внезапное напряжение, возникшее между спорящими, снова привлекло их интерес. Для Павла сейчас важнее всего было, что Сергий уверовал в Иисуса; истина одна - и если Елима-Вариисус искажает ее, он должен быть осужден. Павла совершенно не беспокоило то, что он рискует жизнью, объявляя этого "сына спасителя" шарлатаном в присутствии его могущественного покровителя.
        Павел устремил взор на Елиму: "О, исполненный всякого коварства и всякого злодейства, сын диавола", - произнес он, - "враг всякой правды! перестанешь ли ты совращать с прямых путей Господних?"
        Елима спасовал. А Павел, единый духом с Господом вселенной, знал, что должно произойти. Он мог говорить, как пророк, предсказывая ближайшее будущее. Нет, это не Павел, это Бог наказывал волхва.
        - "И ныне, вот, рука Господня на тебя: ты будешь слеп и не увидишь солнца до времени".
        Свет в глазах Елимы вдруг померк и сменился тьмою. Подобно Павлу на дороге в Дамаск, он стал водить руками по сторонам, ища провожатого.
        Если происшедшее обсуждать с медицинской точки зрения, Елима лишился зрения, вероятно, в результате спазма центральных сосудов головного мозга. Если Бог открывает глаза слепого, почему Он не может сжать кровеносный сосуд? Подобное вмешательство Бога, поражающего недугом противника посланных Своих - редкая вещь; Елиме это пошло на пользу. Лука использует выражение "и вдруг напали на него мрак и тьма", что в греческом оригинале звучит, как "сумрак, а затем тьма". Деталь эта показывает, что Елима ослеп не сразу - свет сначала померк в его глазах, а потом исчез. Лука никогда не бросал слов на ветер - подробность эту мог впоследствии сообщить ему только сам Елима, а это значит, по меньшей мере, что он уже был расположен разговаривать с христианским историком.
        Сергий Павел был поражен. Ничто не могло убедить этого образованного римлянина сильнее. Он понял, что учение, о котором говорят апостолы - не пустая болтовня, но сама правда, обладающая удивительной мощью: "Тогда проконсул, увидев происшедшее, уверовал, дивясь учению Господню". У нас нет сведений о дальнейшей судьбе Сергия Павла, так как Лука не написал подробной истории распространения христианства. Но в 1912 году знаменитый археолог сэр Вильям Рамзай обнаружил во время раскопо к в Анатолии письменные источники, свидетельствующие, что Сергий Павел повлиял на свою дочь, и она стала христианкой; но сын его, будущий наместник в Галатии, получавший образование в Риме как раз в то время, когда отец его был проконсулом Кипра, остался язычником.
        Для Павла и Варнавы случившееся было еще одним подтверждением того, что Бог открыл врата для язычников. И Варнава отказался от руководства. Он с радостью понял, что Павел исполнен Духом Святым, Который говорит ему, что делать и как вести других - в незнаемое.



        Глава 9. В Галатию

        "Павел и бывшие с ним" отправились в еще одно короткое плавание: на северо-запад, к берегам Памфилии, в Малую Азию. Наконец они стали настоящими первопроходцами - Памфилия лежала значительно западнее тех мест, где Павел бывал раньше. Ни в самой Памфилии, ни дальше на запад христиан еще не было.
        Так, в возрасте уже около пятидесяти лет, когда обычные люди предпочитают устроиться в жизни поудобнее и ищут надежного прибежища, Павел отправился в свои тяжкие странствия. Против него был весь тогдашний философский мир, все величайшие мыслители и ведущие религии античного общества. Но союзником Павла была извечная, нескончаемая жажда людей узнать правду и найти спасение. В первом веке так же, как и в двадцатом, одни люди были набожны, другие полны предрассудков, третьи прямо заявляли, что они - материалисты. Но в те времена (как сейчас в Индии) все люди, независимо от взглядов и убеждений, отдавали положенную дань богам. Некоторые, отвергая всякую религию, верили только в человека. Но и в их сердцах жила та же тревога и надежда.
        Корабль вошел в Атталийский залив. Оставив позади большую гору, возвышающуюся над гаванью города Атталии, странники проплыли несколько выше по течению реки Цестр и бросили якорь в небольшой гавани поблизости от окруженной стенами Пергии - туманного, спрятавшегося в глубине материка городка. Храмовый центр Пергии, Акрополь, располагался выше в горах. Павел не хотел останавливаться здесь, он хотел идти дальше - торопился туда, во внутренние земли Анатолии, за хребты гор, нависшие над узкой долиной еще круче и грознее, чем знакомый Павлу Восточный Тавр. Дикие горы эти внушали трепет и почтение киприоту Варнаве и иудеянину Марку, привыкшим к скромным, округлым возвышенностям.
        Отсюда Марк вернулся в Иерусалим.
        Павлу такое поведение должно было показаться бегством с передовых позиций. Высказывается немало предположений в попытке объяснить возвращение Марка. Одни считают, что в Пергии Павел заболел малярией и поэтому решил взобраться повыше в горы, где воздух был здоровей и прохладней (а не потому, что просто хотел идти дальше) - а Марк испугался трудностей пути; но вряд ли будущий евангелист оставил бы родственника и больного одних в чужой стране. Другие полагают, что апостолы, по мнению Марка, превысили свои полномочия, направляясь в дикие языческие страны. Но это предположение противоречит тому бесспорному факту, что Марк написал свое Евангелие специально для римлян! - то есть, у него не могло быть таких предубеждений. Может быть, Марку не нравилось служить под руководством Варнавы, а может быть, он просто струсил - кто знает? Его могла охватить острая тоска по дому, даже по возлюбленной. Но что бы ни было причиной его отъезда, отступление Марка нанесло Павлу удар, который он помнил много лет.
        Варнава и Павел пересекли долину, над которой нависла неоседающая пыль римской дороги, и на следующий день поднялись в горы по крутым ложбинам, среди раскаленных солнцем серых скал.
        Повозка или телега были бы бесполезны в такой местности. Современная дорога в этих местах проложена полого, серпантином, но римский тракт поднимался прямо вверх на перевал, заставляя любого путника, старого или молодого, уставать и покрываться потом. Апостолы достигли неприятных на вид мест, покрытых разбросанными там и сям огромными валунами, между которыми теснились низкорослые, почти карликовые сосны. В те годы, после мирного правления Августа и еще до ужасов Нерона, римские дороги были безопаснее, чем на тысячу лет раньше или позже - но Павел и Варнава вступали в один из тех немногих районов, где не было постоянных патрулей. Разбойники и дикие горцы могли без труда расправиться с одинокими путниками. Поэтому апостолы пристали к одному из торговых караванов.
        Каждую ночь караванщики разжигали большой костер, и все спали вокруг него, ногами к теплу. Павлу, как и остальным путникам, приходилось нести ночную стражу, завернувшись в овчину. Перед рассветом собирались в дорогу, ели оливки и козий сыр, для обогрева пили подогретое вино (чай не был еще известен нигде, кроме Китая, а кофе не знали даже арабы). Пускались в путь до восхода солнца, чтобы одолеть большую часть дороги до наступления жары, и делали лишь кратковременные привалы, стараясь пройти километров 25. Затем готовили пищу, смазывали кожу оливковым маслом и отдыхали в тени.
        Это был долгий путь. День за днем, однообразно питаясь высоко в горах, путники не чувствовали желания ускорить шаг, удлинить маршрут или, как это делают верховые, совершить лишний вечерний перегон. Полуденная жара, внезапные ливни, наполняющие ущелья бурными потоками, ночной холод и сон на камнях, когда коченеют ноги и болят старые раны, опасность неожиданного нападения… Это первое путешествие Павла было одним из самых трудных.
        Во втором Послании к Коринфянам, мы найдем у Павла мерные, звучные строки, отдаленно напоминающие ритм походного марша: "в опасностях на реках, в опасностях от разбойников… в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе…"
        В старости Павел скажет: "я научился быть довольным тем, что у меня есть; умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии, научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть в обилии и в недостатке, все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе". Или: "готов ко всему чрез силу Единого, живущего во мне". Такую тайну нельзя постигнуть сразу. Вполне может быть, что мужество и уверенность подчас покидали Павла в пути, наверное, ему стоило большого труда и проявлять выдержку, договариваясь об оплате с жадными содержателями постоялых дворов.
        Рядом с уравновешенным, спокойным Варнавой Павел стал опытным путешественником, подбодряющим слабых и боязливых, смеющимся над трудностями. Викторианский биограф Дж. С. Хаусон считал, что у Павла полностью отсутствовало чувство юмора. Действительно, иудеи тех времен были людьми, не расположенными все время веселиться. Но человек, столько написавший о радости - "радуйтесь в Господе всегда", "любовь, радость, мир", "возликуйте в сердцах ваших", "Бог, щедро дающий нам всего на радость" - такой человек не мог быть вечно угрюм. Способность к веселью пробудилась в Павле после обращения к вере - не грубовато-покровительственный юмор англичан викторианской эпохи, не циничная сатира и легкомыслие, какими нас потчует пресса двадцатого века, - нет, он обрел дар не относиться чересчур серьезно к себе и собственным невзгодам. У Павла бывали приступы депрессии, возможно была даже какая-то предрасположенность к меланхолии, но он, тем не менее, всегда получал удовольствие от жизни.
        Итак, они перевалили через горы и оказались в обширнейшей провинции Галатия, занимающей большую часть центральной Анатолии. Там, на более плоской местности, караван распался, и Павел с Варнавой продолжили свой путь самостоятельно. Так они дошли до одного из красивейших озер в мире, тогда называвшегося Лимнайским, а сейчас - озером Эгридир. Окружающие его холмы, покрытая снегом гора слева и другая (Олимп) - впереди - подчеркивали необычайную бирюзу вод.
        В течение трех дней шли они по прибрежной тропе. Везде, где холмы отступали от озера, теснились жилища, сделанные из тростника, в изобилии растущего по берегам. Апостолы легко нашли себе пристанище, возможно, что они рассказывали о своей миссии: они просто были не в состоянии не делиться благой вестью с прохожими, хотя Павел предпочитал "засевать поле", а не "выбрасывать семена на обочину". Радушие и духовный голод всех, кто давал им кров, - неважно, были ли они рабами или хозяевами крошечных "ферм" - являлись залогом грядущих удивительных перемен.
        Наконец они вышли к дороге, тянувшейся от дальнего западного побережья, и, обогнув озеро, оставили его далеко за холмами. Торопясь добраться до места назначения раньше, чем настанет суббота, они пересекли последний невысокий холм и увидели город, казавшийся совсем маленьким на фоне гор. Это была Антиохия Писидийская, гордая своими храмами и роскошными воротами.
        Антиохия Писидийская была основана императором Августом как колония для солдат, поддерживавших спокойствие в холмах Центральной Малой Азии. В воздухе Галатии все еще чувствовался привкус прифронтовой напряженности, как в Пешаваре времен англо-афганской войны; Антиохия, однако, была лучше защищена, нежели Пешавар - юго-восточная стена города, призванная выдержать главный удар восставших племен, высилась над глубоким и обрывистым ущельем, на дне которого бурлила река Анфий.
        От грубых старых солдат Августа, некогда населявших колонию, осталось лишь несколько человек, но их потомки, вместе с римской администрацией южной Галатии, составляли местную аристократию, обладавшую римским гражданством и презиравшую первых греческих переселенцев, сформировавших средний класс города, и туземцев-фригийцев, выполнявших все тяжелые работы. Писидийская Антиохия, несмотря на название находилась не в Писидии, а в одном из районов Фригии. Фригийцы были сильным, мускулистым, но не очень-то развитым народом. По всей империи их использовали как рабов, и даже само слово "фригиец" стало чуть ли не синонимом слова "раб". Изучая новый для них город, Варнава и Павел прошли через величественные арки, на фронтонах которых были перечислены победы Августа на суше и на море, вышли на площадь, названную в честь императора - над ней высился мраморный храм, где покойный Август когда-то молился местному божеству. Апостолы не могли не почувствовать все высокомерие надменного Рима и жалкое прозябание местных племен, гордых и могущественных еще двадцать лет назад.
        В Антиохии жили и иудеи. Они не работали один день в неделю, но римляне терпели это, поскольку иудеи были богаты и успешно развили торговлю и ремесла. В субботу Варнава и Павел вошли в синагогу и сели на особых местах для приезжих раввинов. После молитв и чтений начальники синагоги послали к апостолам хаззана, передавшего им вежливое приглашение: "Мужи братия, если у вас есть слово наставления к народу, говорите".
        Павел встал. Он сразу заметил, что среди собравшихся были не только местные жители, обратившиеся в иудаизм, но и сочувствующие и интересующиеся язычники, "богобоязненные". Движением руки успокоив возбужденных слушателей, Павел привлек всеобщее внимание необычным обращением (в синагоге было принято не замечать существования и присутствия язычников): "Мужи израильтяне и боящиеся Бога, послушайте!"
        Он начал с краткого обзора Ветхого Завета, построенного по образу и подобию знаменитой речи Стефана в свою защиту. Но там, где Стефан, дойдя до царя Давида, вынужден был остановиться и обвинить своих разъяренных судей, Павел продолжал - его слушали со вниманием.
        "Из потомства Давидова", - говорил Павел, - "Бог по обетованию воздвиг Израилю Спасителя Иисуса". Павла все еще слушали! Впервые, проповедуя в синагоге, Павел говорил перед расположенной к нему аудиторией. Он продолжал.
        - "Мужи братия, дети Авраамовы, и боящиеся Бога между вами, вам послано слово спасения сего. Ибо жители Иерусалима и начальники их, не узнавши Его и осудивши, исполнили слова пророческие, читаемые каждую субботу, и, не нашедши в Нем никакой вины, достойной смерти, просили Пилата убить Его".
        Он помолчал, чтобы собравшиеся осознали всю невообразимую важность совершенного.
        И тогда, возвысив голос, Павел провозгласил невероятную, благую весть: "Но Бог воскресил Его из мертвых!"
        Он говорил о воскресении Иисуса, о свидетелях воскресения, о том, как оно было предсказано. И, достигая важнейшей и самой волнующей мысли своей проповеди, Павел смел все барьеры между иудеями и язычниками, объявляя, что Бог дарует всепрощение Свое каждому человеку: "Итак, да будет известно вам, мужи братия,'" - слово "братия" в применении к себе язычникам еще не доводилось слышать, - "что ради Его возвещается вам прощение грехов, и во всем, в чем вы не могли оправдаться законом Моисеевым, оправдывается Им всякий верующий".
        Павел мог видеть, как просветлели лица по всей синагоге - у язычников, и у рожденных иудеев, и у обращенных. Особо указав на важность покаяния и веры в Иисуса, Павел закончил: "Берегитесь же, чтобы не пришло на вас сказанное у пророков: "Смотрите, презрители, подивитесь и исчезните; ибо Я делаю дело во дни ваши, дело, которому не поверили бы вы, если бы кто рассказывал вам".
        Когда апостолы вышли из синагоги, их со всех сторон окружили собравшиеся и просили говорить еще в следующую субботу. Шум не утихал - иудеи и обращенные последовали за Павлом и Варнавой туда, где они остановились на ночлег. Весь этот день и всю следующую неделю апостолы были заняты беседами с группами верующих и отдельными людьми, убеждая их "пребывать в благодати Божией".
        Богобоязненные язычники разошлись по домам, еще не привыкнув к мысли, что лишь простая вера в Иисуса может дать им немедленное прощение и счастье, тем более, что им не нужно будет делать обрезание и выполнять требования иудейского Закона. Но вести распространялись с быстротой пожара. На базаре, в судебных и податных присутственных местах, в бараках для рабов возле резиденции Трибуна - всюду распространялся слух о том, что странствующие проповедники принесли весть, наполняющую жизнь новым смыслом.
        Когда в следующую субботу Варнава и Павел подошли к синагоге, их встретила огромная толпа, причем язычников было больше, чем иудеев. Все места были заняты. Римские ветераны и их семьи, греческие торговцы, рабы-фригийцы стояли вплотную друг к другу у дверей синагоги и по всей узкой улице вплоть до площади Августа. Жрецы языческих храмов смотрели на толпу, удивляясь ее размерам, спокойствию, серьезности и настойчивому желанию слушать. Им тоже не терпелось узнать, о чем говорят эти два христианина. Только высшая аристократия и их женщины держались в стороне.
        Но служба в синагоге не началась.
        Раввин, старейшины и другие предводители иудеев, вместо того, чтобы приветствовать самое большое в их жизни собрание слушателей, пришли в ярость. Они приготовили ответ на проповедь Павла. Все, что они с уважением выслушали в предыдущую субботу, было отвергнуто - в основе и в частностях. Люди, сбежавшиеся, чтобы услышать слово о силе и любви Христовой, вместо этого услышали, как Иисуса объявляют самозванцем, как искажается и извращается весь характер Его учения, как посланников Его оскорбляют последними словами.
        Павла это не удивило - они всего лишь высказали то, что и он говорил когда-то сам.
        Павла невозможно было оскорбить словесной грязью. Он мог вытерпеть даже проклятия, посылаемые на Господа. Но его нельзя было заставить молчать. Язычники и иудеи собрались, чтобы выслушать весть об Иисусе, и не в силах ослепленного самодовольством старейшины иудеев было остановить проповедь. Два миссионера смело встали (они рисковали подвергнуться бичеванию за неподчинение духовной власти) и ответили: "Вам первым надлежало быть проповедану Слову Божию; но как вы отвергаете Его и сами делаетесь недостойными вечной жизни, то вот, мы обращаемся к язычникам; ибо так заповедал нам Господь", - и Павел процитировал из Исайи: "Я положил Тебя во свет язычникам, чтобы Ты был во спасение до края земли".
        Апостолы покинули синагогу. За ними следовали явно довольные язычники и многие иудеи. Они прошли сквозь расступившуюся толпу на площадь и остановились у постамента одной из статуй. И там, при большом стечении народа, Павел приступил к проповеди…
        Когда он писал Послание к Галатам, он им напомнил этот момент: "…Пред чьими глазами предначертан был Иисус Христос, как бы у вас распятый?"



        Глава 10. Спасение и преследование

        До этих пор Павел придерживался стратегии постоянного передвижения. На Кипре они с Варнавой проповедовали во многих местах, ненадолго останавливаясь, а затем переходя в другое место. Но в Антиохии Писидийской Павел вынужден был остановиться. В самый разгар лета он пролежал больным несколько недель. То, что о болезни Павла ничего не сказано в "Деяниях", означает лишь, что основной целью Луки, когда тот писал "Деяния", было снабдить Евангелие комментариями, необходимыми для римлян, и он не видел причины утяжелять повествование второстепенными подробностями, неинтересными римскому читателю. К тому же, сведения о болезни апостола были бы восприняты в Риме неприязненно ("в здоровом теле - здоровый дух", это латинская пословица). Жители же Галатии не видели в болезни ничего особенного. Совсем не по-римски они проявили настоящую любовь и заботу к заболевшему - они, казалось, готовы были вынуть свои собственные здоровые глаза, чтобы заменить ими слезящиеся, воспаленные глаза проповедника. И все это время, пока Павел лечился, Евангелие распространялось по Галатии.
        Многие из той толпы, которая слушала проповедь Павла на площади Августа, уверовали в Иисуса. Им сразу же захотелось разделить свое приобретение с другими, и вера в Иисуса Христа переходила от человека к человеку подобно некой божественной эпидемии - но не болезни, а наоборот, духовного здоровья. Чтобы выдержать этот наплыв верующих, Варнаве приходилось тяжело трудиться. Пока Павел восстанавливал силы, по всей Галатии появилось так много обращенных, что Варнава просто разрывался на части, пытаясь всюду успеть, и поэтому вынужден был оставаться в Антиохии, чтобы принять уверовавших со всех концов провинции. Так впервые он воспользовался методом, которому следовал в дальнейшем: останавливаться в центре провинции или области, и проповедовать по всему району, рассылая во все концы новообращенных.
        Еще до того, как Павел снова начал ходить, обращенные приводили своих друзей к его ложу, и все галаты могли услышать то, о чем говорил Павел. А говорил он, прежде всего, об Иисусе Христе. То, что наши современники говорили о Чарлзе Сперджене, известном проповеднике, можно было бы сказать и о Павле: "Господь Иисус был для него настолько напряженной, живой действительностью, он так верил в Его близость и присутствие, в удивительную любовь, которой Он любит всех нас, что слушатель чувствовал - все, что говорит Сперджен, проистекает из его опыта, из того, что он видел и слышал". Павел умел в высшей степени убедительно говорить о чудесном смысле и реальности того, что произошло так недавно - о распятии Иисуса Христа за грехи человеческие, и о том удивительном факте, что "Бог воскресил Его из мертвых". Произнеся эту фразу в своей первой проповеди в синагоге, Павел, возможно, повторял ее опять и опять - из Послания к Галатам видно, что именно это событие - воскресение - было особенно сильно прочувствовано галатами.
        И они слушали и верили, ибо, как говорит Павел, "Бог послал в сердца их Духа". Язычники отказались от своих богов, "которые не были богами", а иудеи переставали соблюдать Закон в его полном объеме, как это требовалось для достижения праведности. Не имело значения, кто они были - язычники или иудеи - ибо, как говорил Павел, во Христе "обрезание ничто, и необрезание ничто, но все - в соблюдении заповедей Божиих", "во Христе Иисусе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, а новая тварь".
        Павел дорогой ценой заплатил за обращение галатов. Они были духовными детьми его, и он говорит о муках рождения, чтобы описать всю заботу и молитву, и усилия ума, вложенные им в проповедь.
        Как только признаки рождения новой личности начинали проявляться в обращенном - юноше или старике, Павел позволял ему креститься, точно так же, как он сам был крещен Ананией всего через три дня после обращения. Одним из основных принципов Павла было, что изменение характера, личности есть лучшее доказательство истинного обращения в веру. Если Дух Христов сошел на человека, проявятся и "плоды духа" - "любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание". Подобные качества не были распространены в Антиохии, разве что некоторые аристократы придерживались воздержания, которому учили стоики. Для раба узнать, что он не должен больше лгать и обманывать, было чем-то неслыханным; еще удивительнее для раба было обнаружить, что он больше не хочет лгать и обманывать, что он любит своего хозяина, которого раньше избегал и боялся.
        Павел очень хорошо знал, что каждый новообращенный испытывает внутренний конфликт, что новая личность не сразу сменяет старую, и он предупреждал их (Павел вспоминает об этом в Послании): "Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийство, пьянство, бесчинство и тому подобное". Пороки эти повсюду подстерегали обращенных, ждали момента, когда можно будет совратить их опять, но, "если мы живем духом, то по духу и поступать должны". И Павел в поте лица трудился, чтобы укрепить учеников своих во Христе. Их желание молиться было так же естественно, как желание новорожденного закричать - и Павел учил их молитве. Их желание узнать как можно больше об Иисусе было так же остро, как и у новообращенного Павла. Он рассказывал им все, что знал, и учил их - язычников и иудеев - понимать Писание, Ветхий Завет, как Слово Божие, осуществленное в Иисусе Христе.
        Никто не оставался одинок после обращения - все ученики составляли одну семью, входили в один дом, и, что казалось слушателям Павла уж совсем необычным - в этом доме все были равны, все "стоили одну цену".
        Античный мир был пропитан ненавистью и отвращением одних слоев общества к другим. Цвет кожи, раса или религия значили меньше, чем занимаемое человеком положение. И негр, и степной скиф могли приобрести богатство, власть и римское гражданство, а сын побежденного царя, белокожий, воспитанный среди удобств и изящных вещей, становился рабом - легко заменяемой живой машиной, которую хозяин мог сломать по своей прихоти - проломить ему череп или бичевать до смерти с одобрения государства и соседей.
        В противоположность этому, Павел учил, что "нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос" - и Дух говорил обращенным, давал им чувствовать, что это именно так. Да, Варнава и выздоравливающий Павел видели всех, переходя из одного места в другое, от одной группы людей к следующей - и богатого иудея, владельца городского дома, и римского ветерана - земледельца, и фригийского крестьянина, хозяев и рабов, старцев и детей, торговцев и солдат, - и со всеми делили они свою чашу благословений и преломляли хлеб свой.
        Многие годы спустя галаты совершат такие ошибки и промахи, что у Павла чуть не разорвется сердце от отчаяния. Но в эти первые дни христиане Галатии с особой силой чувствовали близость, реальность Духа Христова, дел Его, всепроникающее и всеобъемлющее присутствие Его. Каждый из галатов всей душой стремился служить ближнему своему и Спасителю, проповедуя учение Его. Все они были уверены, что с верой в Господа Иисуса лишь начинается та полная смысла жизнь, открывающая вечный путь после смерти. Так, учась у двух апостолов, обращенные, в свою очередь, обращали других - и, (как пишет Лука), "слово Господне распространилось по всей стране".
        Павел поддерживал их в этом начинании. Он ожидал, что Дух Святой превратит тех, кто лишь пассивно слушал и учился, в апостолов - тех, кто активно проповедует благовествование. Нам кажется, что Павел принимал желаемое за действительное, когда ставил учеников на один уровень с собой; во всяком случае, он с этим поторопился. И когда новоявленные апостолы не достигали успеха или впадали в ересь, Павел страдал и печалился.
        Обращенные, не связанные игом рабства, устремились в холмы, окружавшие Лимнейское озеро, к сплетенным из тростника хижинам, облепившим небольшие заливы, высоко в горы, за хребет, разделяющий земли Антиохии и центральное плато Малой Азии. Проповедуя милость Божию, они знали, что Иисус трудится вместе с ними - снова и снова видели они, как радость просветления озаряет лица слушателей. В считанные недели возникла многочисленная и все растущая церковь. В таком множестве членов одной семьи поверхностная вера, как правило, перемешана с верой глубокой, как сорная трава с пшеницей - но эти дни были поистине духовной весной. Пастухи, стерегущие коз, беседовали об Иисусе. Когда рыбачьи лодки рано утром с полным уловом возвращались с Лимнейского озера, можно было видеть, как гребцы бросают весла и склоняют головы в молитве. Женщина, встретившая на базаре свою знакомую, обнаруживала, что та тоже верует в Христа. Раб, работающий в поле на большой ферме, чувствовал, что последний, самый трудный час перед заходом солнца становится легче и короче, потому что Христос трудится вместе с ним. Солдат, несущий ночную
стражу на стене, нависшей над ущельем, мог напевать новую песнь, бодрящую и укрепляющую дух.
        Павел и Варнава намеревались оставаться в Галатии до тех пор, пока местная церковь полностью не встанет на ноги. Но через два месяца, когда августовская жара раскалила улицы Антиохии, и пыль застилала глаза людей и животных, новая беда обрушилась на головы апостолов.
        Все это время иудеи, отвергнувшие веру в Христа, ничего не предпринимали. Они не могли прямо напасть на Павла и Варнаву, так как апостолы больше не заходили в синагогу, а магистраты города и провинции не получали никаких жалоб на мирных и законопослушных странников. Но влияние христиан все ширилось, и иудеи не могли больше это терпеть. Поэтому они стали беседовать с двумя-тремя "богобоязненными" женщинами-аристократками об опасности христианства и внушили им сильную тревогу по поводу возможного неповиновения высшим классам и такое же сильное неприятие всего, чему учил Павел. В Антиохии и по всей Малой Азии язычники поклонялись некоей богине-Матери, которую в разных местах называли разными именами. Поэтому женщины в тех местах пользовались значительным влиянием. Их мужья, типичные римляне, вся религия которых сводилась к поклонению обожествленной личности императора, прислушивались к советам своих супруг. Они решили, что новые проповедники в действительности не кто иные, как бродяги, призывающие к неуважению властей. Из осторожной фразы Луки, а также из некоторых замечаний Павла в его позднейшем
послании видно, что произошло дальше.
        Влиятельнейшие лица в городе составили обвинение и представили его городским магистрам (администрация провинции не занималась местными делами римской колонии). Их целью было изгнать Павла и Варнаву из города, но изгнание всегда сопровождалось и наказанием - когда апостолов схватили и бросили в тюрьму, они уже знали, что их ожидает. Павел был римским гражданином - возможно, он даже носил с собой двойную табличку (диптих), удостоверяющую личность. Он мог с уверенностью заявить: "Я - гражданин Рима", и, несмотря на изгнание, избежать побоев и личных оскорблений. Варнава, не будучи римским гражданином, должен был снести всю суровость законов.
        Но у Павла не было ни малейшего намерения оставить Варнаву нести наказание, а самому избежать его, - и он ничего не сказал о своем гражданстве.
        На следующее утро апостолов вместе с разномастной толпой мелких воров и беглых рабов вывели на городскую площадь и поставили за специальной загородкой. Магистраты заняли свои места на возвышении, называвшемся "бема". За ними стояли широкоплечие ликторы, каждый из которых держал в руках фасции - топорики, особым образом обвязанные прутьями, символ власти магистратов римских колоний.
        Наказания были публичными: многие христиане с печалью наблюдали из толпы за происходящим. Павла и Варнаву, в кандалах вытолкнули на открытое пространство перед возвышением. Слушания не заняли много времени, и приговор был вынесен быстро. Ликтор выступил вперед. Павла, а затем и Варнаву подтащили к доходящим до пояса столбам с перекладиной. С них сорвали одежды и выбросили их в кучу отбросов. Обнаженных, их перегнули через столбы и так привязали. Ликтор вытащил из фасций березовые прутья и начал избиение.
        После наказания, болезненного, но не слишком жестокого, кандалы были сняты, и истекающие кровью проповедники оделись. Не дав им отдохнуть и исцелить раны, апостолов выпроводили на расстояние примерно 5 км за границу колонии, и они зашагали дальше. Сопровождали их не только христиане, но и неуверовавшие иудеи, торжествовавшие над жертвами своего заговора. Может быть, из-за этого последнего обстоятельства Павел и Варнава остановились и торжественно отряхнули пыль со своих ног, выполняя повеление, данное Господом Иисусом посланникам Своим: "И если кто не примет вас, и не будет слушать вас, то, выходя оттуда, отряхните прах от ног ваших, во свидетельство на них".



        Глава 11. Избиение камнями

        Среди христиан, сострадавших апостолам во время наказания в Писидийской Антиохии, были пожилая иудейка по имени Лоида, ее дочь Евника и сын Евники, Тимофей. Лоида уверовала первой, за ней ее дочь. Тимофей, которому было 17 или 18 лет, считался "сыном Павла в благости", одним из тех обращенных, новое рождение которых стоило Павлу тяжких трудов. Такие ученики на всю жизнь оставались связаны с ним как бы невидимой нитью. Лоида и ее дочь были жителями Листры, римской колонии, лежавшей приблизительно в 200 км к востоку. Они, судя по всему, решили идти домой вместе с апостолами, которые, к удивлению молодого Тимофея, казалось, радовались своим страданиям.
        Изгнание из Антиохии не означало, что апостолы теряют свободу передвижения. Павел и Варнава могли остановиться на пару дней, отдохнуть и залечить раны в доме у христиан, живших поблизости от обсаженной тополями Дороги Августа, которая тянулась через холмы на восток. Там же они дали последние наставления остающимся ученикам. К своей радости апостолы обнаружили, что ученики не только не пали духом, не испуганы, но бодры и веселы, уверены в том, что Святой Дух не оставит их, когда апостолы уйдут. Наказание Павла они сочли только вступлением к преследованию, которому подвергнутся сами, и укреплялись духом. Бог был на их стороне, и они не боялисьЪйчего, что исходит от человека.
        Итак, маленькая группа отправилась вперед по Дороге Августа. После двухдневного пути странники добрались до опустошенной границы империи. Им приходилось останавливаться на постоялых дворах, которые в императорском Риме были в то же время и публичными домами. Павел с тоской мечтал о времени когда Галатия, Малая Азия да и весь мир будут полны странноприимными домами для путешествующих христиан.
        На седьмой день пути, после того, как путники миновали озеро у самых склонов Тавра, лежащее в верхней части узкой плодородной долины, дорога разделилась надвое. Мы не знаем, пошли ли женщины сразу по военной дороге в Листру или нет, но Тимофей остался с апостолами, которые повернули влево, на перевал, и направились в древний город Иконию, расположенный на самом краю центрального плато.
        Никто не возвестил о прибытии апостолов и никто не заметил их, но Павел воспользовался первой же возможностью проповедовать в синагоге, и, так же, как и в Антиохии, ему сопутствовал феноменальный успех. Большое количество иудеев и эллинов уверовало, и с первых же часов эта вторая галатская церковь стала тем, чем, по мнению Павла, должна была быть любая церковь - объединением рас и народов: урожденные греки и евреи стали едины во Христе Иисусе.
        Иудеи, отказавшиеся поверить в то, что Иисус и есть обещанный Спаситель, немедленно контратаковали: "они возбудили и раздражили против братьев сердца язычников". Обращенные испытывали ощущение нового измерения, которое Павел называл "жизнью вечной", а необращенные занимались распространением сплетен, вызывавших невольное содрогание. Так Икония, пыльный, продуваемый ветрами город с двумя горными пиками над ним, напоминающими пирамиды, стал местом в мире, увидевшим образчик поведения, так часто повторяющийся на протяжении всей истории: как только одни люди начинали жить в согласии с учением Иисуса Христа, другие пытались всячески очернить их. "Их ненавидят за тайные преступления… Их обвиняют в ненависти к роду человеческому… Люди самого худшего нрава, заслуживающие самого сурового осуждения…" - почти такие же фразы, как эти, взятые из Тацита, отразившего отношение к христианам в эпоху Нерона, можно услышать и теперь: их использовала атеистическая пропаганда против верующих в России.
        И, как в России и в древнем Риме, так и в Иконии, атмосфера подозрительности и ненависти только доказывала жизнеспособность мирного благовествования. День за днем, неделю за неделей Павел и Варнава, пишет Лука, проповедовали, "смело действуя о Господе, Который, во свидетельство слову благодати Своей, творил руками их знамения и чудеса".
        Западные теологи часто подвергали сомнению эти слова: "знамения и чудеса", считая, что они представляют собой позднейшее наслоение или свидетельствуют о легковерии Луки, повторяющего чужие басни; но слова эти ясны и понятны для христиан Африки и Востока. С Лукой не стали бы спорить и многие европейцы - и тот чувствительный путешественник, который спал в общинном доме в горной Бирме рядом с алтарем духов и тот житель культурного Запада, который поссорился с колдуньей-врачевательницей из Конго. Силы зла, может быть, предпочитают проявляться на Западе в несколько усложненных формах, но весь остальной мир не осмеливается отвергать "злых духов" и "бесов" как создания воображения. "Знамения и чудеса", совершенные в Иконии, возможно, заключались в том, что мужчины и женщины, обретя веру в Христа, чувствовали внезапное облегчение, освобождение от психических страданий, нервных болезней или сознательного служения злым духам. Павел вписал новую главу в то, что было начато в Галилее: "Он исцелил многих, страдавших различными болезнями, изгнал многих бесов".
        Напряжение росло. Город разделился на два противоположных лагеря - тех, кто последовал за апостолами или сочувствовал им, и тех, кто ненавидел их. Павел часто подвергался оскорблениям и нападениям на улицах, но все же намеревался провести в Иконии зиму. Но однажды, поздней осенью, Павлу дали знать, что недружелюбно настроенным язычникам и иудеям удалось склонить на свою сторону начальство, которое обещало смотреть сквозь пальцы на готовящуюся массовую расправу. Павла и Варнаву собирались побить камнями - не по приговору, а как бродячих собак.
        Апостолы решили бежать. Избиение камнями могло стать смертной казнью. К тому же публичные "меры" такого рода, молчаливо поддержанные властями, могли спровоцировать всеобщую облаву на новообращенных. В случае бегства апостолов ученикам приходилось самим защищать себя, но Антиохия Писидийская показала, что юная церковь может и сама укрепиться силой Христовой, - и даже лучше, чем предполагали ее основатели. Поэтому, воспользовавшись услугами Тимофея, Павел и Варнава последовали повелению Господа: "Когда же гонят вас во граде сем, бегите в другой".
        Рано утром на следующий день, как только открылись городские ворота, апостолы выскользнули из города, незамеченные, и направились на юг. Выбор пути был очевиден: они шли в Листру - город-колонию, лежавшую за пределами Фригии, в соседнем районе Галатии - Ликаонии. Власть магистров Иконии туда не распространялась. Листра была родным городом Тимофея. Позже, когда они пройдут много дорог вместе, Павел напомнит Тимофею в письме: "А ты последовал мне в учении, житии, расположении, вере, великодушии, любви, терпении, в гонениях, страданиях, постигших меня в Антиохии, Иконии, Листре; каковые гонения я перенес, и от всех избавил меня Господь". Быстрым маршем путники пересекли долину - слева вдали видна была неровная, обрывистая вершина горы Черной - потом вошли в предгорья Тавра, проделав путь почти в 40 километров за день. Наконец, они увидели город Листру, расположенный в верхней части неглубокой ложбины.
        Перед городом, ясно видный в вечернем свете, вырастал храм Зевса - место, которое станет сценой одного из самых ужасных эпизодов в жизни Павла.
        Испытания, выпавшие на их долю в Антиохии и Иконии никоим образом не лишили апостолов энтузиазма и целеустремленности, и вскоре новые обращенные один за другим понесли Евангелие жителям селений, окружавших небольшие озера, во множестве разбросанные между холмов, и достигли даже удаленного на восток города Дервии. Эти новые обращенные были по преимуществу греческого происхождения. Если в Листре и существовала иудейская синагога, мы не находим этому подтверждений ни в литературе, ни среди руин Листры (так и не исследованных надлежащим образом). Римляне, которые говорили здесь по-латыни, в отличие от грекоязычных римлян Антиохии не испытывали к проповеди апостолов почти никакого интереса. Туземцы Ликаонии, наоборот, прислушивались, потому что, хотя между собой они говорили на своем языке, греческий язык, язык торговцев, был им хорошо знаком.
        В первое время, однако, уверовало лишь небольшое число - пока в один солнечный зимний день не случилось нечто совершенно необыкновенное. Поблизости от того места на городском форуме, где Павел обычно проповедовал, каждый день сидел человек, родившийся калекой - он совсем не мог ходить, и друзья каждый раз приносили его посидеть у колоннады на центральной площади. В этот раз Павел опять говорил о всемогущем Боге, Который воскресил Христа из мертвых. Он поглядывал на собравшихся слушателей - одни были совершенно безразличны, другие посмеивались, третьи слушали со вниманием и надеждой. Внезапно Павел заметил лицо калеки и прервал свою проповедь. Его глаза зажглись. Он видел, что вера этого человека настолько велика, что может исцелить не только его дух, но и тело. Та великая сила, которая заставила калеку в Галилее подняться со своего ложа и пойти, только ждала своего часа, ждала искренней веры - веры Павла и этого несчастного.
        Павел сказал громко: "Встань на ноги твои прямо!"
        В тот же миг калека поднялся на ноги и пошел - без малейшего колебания, не предпринимая осторожных первых попыток - нет, он просто вскочил на ноги и быстро пошел.
        Толпу как будто пронизал электрический ток. Слушатели начали быстро переговариваться между собой на местном наречии, которого ни Павел, ни Варнава не понимали - они видели только, что все собравшиеся чрезвычайно возбуждены и поглядывают на них с необыкновенным почтением, а несколько молодых людей выбрались из толпы и со всей возможной скоростью побежали к храму Зевса.
        В Листре была своя древняя легенда, которую каждый младенец впитывал с молоком матери. Некогда, повествует легенда, великий бог Зевс и его посланник, быстроногий Гермес, переоделись в нищих странников и ходили по Ликаонии в поисках пищи и крова; они стучались во множество дверей, и всюду их гнали прочь. Наконец, они подошли к ветхой крестьянской хижине пожилой супружеской пары, Филемона и Бавкиды, которые накормили их и пустили на ночлег. К богам вернулся их настоящий облик, и они превратили всех негостеприимных людей в лягушек и жаб, а хижину Бавкиды - в мраморный с золотом храм, который, согласно легенде, с древних пор, задолго до пришествия римлян, высился за городской стеной.
        Жители Ликаонии всегда ждали того дня, когда боги придут снова, чтобы на этот раз не ошибиться и воздать им положенные почести.
        А теперь все события совпадали с легендой! Один из странных пришельцев был небольшого роста, подвижен и очень много и хорошо говорил: сразу видно, что это Гермес (Меркурий в латинской мифологии). Другой - высокий, спокойный, неразговорчивый при людях, подтверждающий слова своего спутника, как будто тот говорит и от его имени - он по всем статьям подходил под описание самого Зевса (или Юпитера)!
        Главный жрец Зевса в спешке выбрал жертвенных быков из храмового стада, украсил их гирляндами из оливковых ветвей и крашеной шерсти, наточил жертвенный нож, и, трубя в рог, торжественно проследовал к городу, где около ворот уже собрались в ожидании огромные толпы народа. На форуме танцующие и поющие горожане окружили недоумевающих Павла и Варнаву. Сформировали настоящую процессию: апостолов с надлежащими церемониями попросили пройти к воротам города по широкой главной улице. Только теперь, к своему ужасу, апостолы осознали, что происходит, и услышали слова ритуальной песни: "Боги снизошли к нам в человеческом облике!" Готовились жертвоприношения, чтобы снискать их благоволение.
        Инстинктивно они разорвали на себе одежды - обычная реакция урожденных иудеев на богохульство и оскорбление - и бросились по улице, умоляя жреца остановить обряд. Павел взобрался на алтарь для жертвоприношений. "Мужи! Что вы делаете?" - вскричал он, и ветер теребил на нем разорванные одежды, - "И мы - подобные вам человеки, и благовествуем вам, чтобы вы обратились от сих ложных к Богу живому, Который сотворил и небо и землю и море и все, что в них; Который в прошедших родах попустил всем народам ходить своими путями, хотя и не переставал свидетельствовать о Себе благодеяниями, подавая нам с неба дожди и времена плодоносные и исполняя пищею и веселием сердца наши".
        Слова эти произвели действие. Жрец заколебался. По толпе волнами проносился ропот - люди боялись гнева божества, чем бы оно ни оказалось - их ли собственным идолом или живым Богом, о Котором говорит Павел.
        А потом на сцене появились новые персонажи - иудеи в традиционных одеждах, в которых Павел узнал своих противников из Антиохии Писидийской и Иконии: хдаи торговали здесь, в Листре. Они стали возбуждать толпу, волнение возросло. С ужасающей стремительностью толпа от поклонения перешла к ярости и гневу. Один из молодых людей поднял камень, прицелился и с силой броЬил его Павлу прямо в лицо. В тот же миг, прежде чем Варнава и его друзья успели защитить его, Павел оказался под градом камней - камни били его в лицо, в живот, в пах, в грудь, в лоб. Павел упал. Он почувствовал, что тело его коченеет и перестал ощущать боль, из носа и глазниц потекла кровь. Толпа выволокла его тело за городские стены и быстро" рассеялась, чтобы римская стража, стоящая у ворот, не успела заметить-зачинщиков и убийц.
        Обращенные, поначалу остолбеневшие от неожиданного нападения, теперь подошли и окружили лежащего Павла, потрясенные и растерянные.
        Павел пошевелился. Все плыло у него перед глазами, невыносимо болели каждый нерв и каждый мускул, к горлу подкатывала тошнота. Но он заставил себя встать.
        Ученики помогли Павлу добраться до его жилища. Город опустел - все разошлись, боясь наказания со стороны римских властей. Ему перевязали раны, но оставаться в городе больше, чем на одну ночь, было небезопасно. На следующий день, несмотря на то, что все тело его как будто рвали на части, Павел вместе с Варнавой вышел из города. Хотя Павел, должно быть, ехал на осле, этот долгий путь был настоящей пыткой. Апостолы направились по дороге на Восток - перевалили через холмы, потом спустились в большую долину, где свирепствовали жестокие зимние ветры, а кое-где и снежная метель. Милю за милей шагали они по дикой, безлюдной стране через горы, над которыми высилась огромная гора Черная - проходил час за часом, а она все не становилась ближе.
        Только перейдя границу и оказавшись в Коммагене, небольшом автономном царстве, они почувствовали себя в безопасности.
        Уже давно исследователи удивлялись тому, как Павлу удалось найти убежище в Дервии после того, как он не смог удержаться в Листре - оба города, казалось бы, принадлежали к галатской Ликаонии и находились поблизости друг от друга (в то время как Икония располагалась на безопасном расстоянии от Антиохии, хотя принадлежала к тому же району Фригии). Но никто не мог указать точного местоположения Дервии. Наконец, в 1964 году Дервия была найдена - не на западной, ближней к Листре стороне хребта горы Черной, как предполагалось, а на дальнем, восточном склоне, около деревни Дерви Сери. Это означало, что Дервия находилась по ту сторону границы. Хотя географически и по составу жителей Дервия относилась к галатской Ликаонии, и ее даже почтил своим присутствием правящий император Клавдий, за два года до прибытия Павла Дервия и соседний, более крупный город Ларанда перешли во владение Антиоха, царя Коммагены, который, в качестве вассала Рима, управлял территорией между Галатией и Киликией.
        Здесь истерзанный, больной Павел нашел приют, заботу и лечение. В Дервии были, видимо, люди - считавшие себя галатами, так как изменение границ носило лишь административный характер - люди, о которых Павел впоследствии вспоминал, когда писал свое послание ко всем, разбросанным на большом пространстве, церквам Галатии: "Но вы не презрели искушения моего во плоти моей и не возгнушались им, а приняли меня, как Ангела Божия… если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне". Той зимой в Дервии апостолы многих обратили в свою веру. Пока восстанавливалось здоровье Павла, он, не откладывая, продолжал служение. Страшные раны на теле постоянно напоминали ему о греховности и жестокости человеческой. В то же время, они были для него символом распятия: Павел называл эти раны "крестными ранами Господа Иисуса", и сознание человеческой слабости своей и любви Божией настолько обострялось в нем, что иногда доводило почти до невроза. Поэтому Павел предпочитал проповедовать не в одиночку - такой спутник как Варнава, мог успокоить его и не давал перенапрягаться.
        Снег начал таять в долинах и на подножиях, ветры успокоились, и апостолы оставили Дервию. Направившись по дороге на восток и пройдя через Киликийские Ворота, они могли бы довольно быстро добраться из Тарса до Сирии. Но вместо этого Павел и Варнава повернули обратно и снова прошли через три города, в которых с ними так плохо обошлись. Каждый год состав городских магистратов менялся, и запрещения, наложенные предыдущими властями, отменялись или теряли силу. Апостолов, однако, хорошо помнили, и требовалось немалое мужество, чтобы вновь подвергнуться риску бичевания или побиения камнями.
        Прибыв в Листру, проповедники воспрянули духом и взбодрились. Несмотря на проблемы и трудности, гонения и препоны церковь не рассеялась и не прекратила существование. Апостолы не спешили уйти, но "утверждали души учеников, увещевая пребывать в вере и поучая, что многими скорбями надлежит нам войти в Царство Божие". Все это время Павел и Варнава искали между учениками такого, кого можно было бы поставить достойным главой местной церкви. Павел еще не определил в точности, какого рода таланты и характер для этого требуются, но апостолы верили, что Дух Святой поможет им сделать правильный выбор, считая, что, поскольку галатская церковь еще очень молода, ей требуется надежный руководитель.
        Когда выбор был сделан, христиане назначили день для поста и молитвы, оделись подобающим образом, и апостолы рукоположили пресвитеров новой паствы, "и предали их Господу, в Которого уверовали".
        Проповедники отправились на север. Повсюду виднелись темнокоричневые заплатки свежевспаханной земли, деревья начали цвести. Преодолев перевал, апостолы увидели Иконию с раздвоенным пиком над ней и возрадовались. Покрытая снегом Черная гора, возвышавшаяся справа вдали, напоминала им о тех, кто молился за них в Дервии.
        После укрепления верующих и рукоположения пресвитеров в Иконии Павел и Варнава отправились в долгий путь на запад. Когда они подходили к Антиохии Писидийской, крестьяне, обрабатывавшие свои участки около дороги, с приветствиями выбегали к ним навстречу - люди самого разного общественного положения спешили, счастливые, сообщить Павлу, что все, сказанное им, оказалось правдой, что Господь Иисус стал для них всем, как и обещал Павел. Апостолов ждали волнующие встречи с теми, кто уверовал уже после их ухода.
        Проведя в Антиохии две или три недели, Павел и Варнава, наконец, собрались домой. Они шли берегами Лимнейского озера, где еще год назад их принимали, как чужестранцев. Теперь они чувствовали себя триумфаторами. Каждый день какая-нибудь христианская семья провожала их до жилища другой. Иногда они проделывали дневной путь на ослах, иногда по воде, на лодке. Вечером христиане со всех окрестностей собирались в дом, где остановились апостолы, приводили своих детей, и глубокое чувство присутствия ИисусачХриста овладевало ими, когда Павел и Варнава говорили с ними, подбодряли, давали советы, назначали старейшин (пресвитеров).
        На следующее утро шли дальше. Весенний воздух был спокоен и чист, ровные воды озера радовали глаз."…Он водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою…" Невозможно было в это поверить, но все разочарования остались позади.



        Глава 12. "Я лично противостал ему…"

        Христиане Сирийской Антиохии, все, кто смог, собрались в атриуме - большом открытом дворе - богатого дома на улице Сингон, хозяин которого содержал церковь. Не обращая внимания на зловоние, распространяющееся по городу к концу жаркого дня, обливаясь потом, иудеи и язычники сидели плечом к плечу - богатые и бедные, свободные и рабы. В этот летний вечер 48 года по Р.Х. всех собравшихся будоражила одна мысль: Павел и Варнава вернулись!
        Как и все путешественники античного мира, апостолы не сообщили заранее о своем прибытии. На плоскодонной лодке они поднялись вверх по Оронту прямо в Антиохию, где сразу же присоединились к всеобщему собранию верующих. Их импровизированный отчет затянулся далеко за полночь - сначала говорил один, потом другой, прерываясь только для того, чтобы произнести молитву или присоединиться к гимну. Они рассказали обо всем - начиная с прибытия на Кипр и кончая возвращением из Писидийской Антиохии в Пергию, где некоторое время они проповедовали Слово Божие. Оттуда до гавани Атталии было уже рукой подать. Возможно, направляясь морем в Сирию, они потерпели кораблекрушение, так как это плавание из Атталии в Антиохию заняло больше времени, чем какое-либо другое путешествие, совершенное Павлом до упомянутых в Послании к Коринфянам трех кораблекрушений.
        Апостолы прошли пешком более полутора тысяч километров, потратив 60 суток чистого времени только на передвижение по суше. Раны Павла были очевидным доказательством испытаний и жестокостей, которые пришлось перенести апостолам. Павел вернулся в Сирию еще более кривоногим и израненным, чем раньше. Главной темой повествования были, однако, не испытания и приключения апостолов, а то, "что сотворил Бог с ними". И прежде всего они подчеркивали, что "Он отверз дверь веры язычникам". Доказано было, что Сирийская Антиохия - не исключение: Христос, без сомнения, принес Себя в жертву ради всех людей.
        Затем Павел и Варнава вернулись к выполнению своей роли учителей и проповедников, направляющих духовную жизнь антиохийской церкви. Павел хотел было идти проповедовать еще дальше - в провинцию Азию и Вифинию, может быть, даже в Македонию и Мезию, но решил подождать, чтобы восстановить силы физические и укрепить силы духовные. Но ждать ему пришлось дольше, чем он предполагал.
        В Антиохию прибыл Петр. Через несколько недель за ним из Иерусалима приехали иудеи, которые, веруя в Христа, оставались верными и Моисееву закону. Возникло противоречие, которое разделило на время антиохийскую церковь и привело Павла к столкновению с Петром: этот эпизод имеет непреходящее значение для последующей истории развития христианства. Как и во многих других случаях, ставших поворотными точками истории, повод для возникшего спора может показаться не таким уж значительным: как связаны между собой приглашение к обеду и легкая хирургическая операция на коже мужчины? Вопрос этот, однако, очень глубок, и его можно задать по-другому. Во-первых, должно ли христианство оставаться всего лишь разновидностью иудаизма? И во-вторых, приобретает ли человек всепрощение и спасение только верою в Иисуса Христа или такое прощение грехов недостаточно и не является окончательным до тех пор, пока верующий не проживет всю свою жизнь, подчиняясь всегда и во всем неким особым правилам?
        Когда Петр прибыл в Антиохию - единственное в мире место, где христиане из язычников были во всех отношениях равны христианам иудейского происхождения, всем было интересно узнать, как он отнесется к этому обстоятельству. Смелые, мужественные речи и талант проповедника сделали Петра центральной фигурой всего раннего христианства; его готовность к совместной с римлянином Корнилием трапезе, шокировавшая иудеев, открывала ему путь к сердцам язычников. Но в Иерусалиме, где учение Иисуса Христа проповедовалось почти исключительно для иудеев, Петр продолжал подчиняться иудейскому закону, запрещавшему есть вместе с "неверными". Если в смешанной общине Антиохии Петр не станет есть со всеми, но будет обедать только с иудеями, он тем самым окажет сильнейшую поддержку всем, кто все еще верил в то, что язычник, становясь христианином, должен подчиниться Моисееву закону и вести себя как иудей. В таком случае окажется, новая вера остается для Петра просто некой либеральной сектой иудаизма.
        Но Петр присоединился к Павлу и Варнаве и стал жить как язычник, компрометируя себя целиком и полностью в глазах иудеев-ортодоксов. Он не подчинялся более Моисеевым постам и табу, не отказывался есть за одним столом с обращенными язычниками во время общей трапезы, которую называли "агапе" - "трапеза любви". Вечером, после нее, совершалась другая, основная трапеза - "Вечеря Господня". Таким образом, Петр совершенно ясно показал, что его вера - та же, что вера Павла: язычник, ставший христианином не обязан жить, как иудей.
        Но вот приехали христиане-фарисеи; они путешествовали под покровительством и с одобрения признанного главы Иерусалимской церкви Иакова, брата Господня. То, что происходило в Антиохии, потрясло их - ив особенности поведение Петра. Они увидели, что иудеи едят вместе с "язычниками и грешниками" (для фарисеев эти слова значили одно и то же), и язычники вели себя на равных с иудеями!
        Они обнаружили, что верующие-язычники освобождены от обязательной для каждого иудея процедуры обрезания. Фарисеи сразу же приступили к действию: "Если вы не обрежетесь, как велит Моисеев закон", - говорили они обращенным, - "вы не сможете спастись". В те времена все понимали, что это значит: "Если после того, как вы уверовали в Иисуса, вы не подвергнулись этой хирургической операции, не соблюдаете обрядов иудейских и не делаете благих дел, которых требует Моисеев закон, вера ваша не поможет вам спастись - один Иисус не сможет помочь вам войти в Царство Божие". Истинный смысл подобных заявлений подразумевает нечто гораздо большее, чем "исправление нравов" в Антиохии, что просто было удобным предлогом. Павел видел, что убеждения христиан-фарисеев находятся в полном противоречии с той истиной, которую ему дано было познать по дороге в Дамаск. Впоследствии, в одном из своих посланий, он подробно изложит свою точку зрения - самомнение, чувство собственной правоты всегда и во всем является дерзостью, соперничеством с Богом и не дает проявляться милосердию.
        Основным предметом спора стало традиционное представление иудеев об "осквернении". Защитники обрезания излагали свои взгляды с таким жаром и настойчивостью, что Петр перестал есть вместе с язычниками. Павел был возмущен. Конечно, у Петра были кое-какие основания для такого поведения - трапезы вместе с язычниками оскорбляли его друзей из Иерусалима и ставили под угрозу проповедь христианского учения среди иудеев. Но Павел знал, что на самом деле Петр не верит в то, что странники из Иерусалима правы; он подчинился их требованиям просто из страха перед их злыми языками, беспокоясь только о том, чтобы не нарушать мир и спокойствие внутри церкви, сохранить некое подобие единства, которого не было. Это было притворством. Если кто из апостолов и предпочитал обходные пути прямой дороге, то это был Петр, а не кривоногий Павел.
        В своем большинстве верующие иудеи в Антиохии последовали примеру Петра и перестали есть с язычниками. Затем начал колебаться Варнава - Варнава, который стал на сторону Павла, когда они посетили апостолов в Иерусалиме во время голода, Варнава, бывший свидетелем того, как Бог обращает язычников в истинных христиан - ведь он был с Павлом в Галатии! Павел решил высказать все, что накопилось в его душе. Эту трещину, разломившую христианскую церковь, нельзя было залатать кое-как, для виду, потакая то одним, то другим. Спор шел не о мелочах - не о кусочке кожи и не о правилах совместной трапезы. Подвергался сомнению фундаментальный принцип, гласящий, что веры достаточно для спасения каждого.
        Павел не мог говорить об этом с Петром при закрытых дверях. Вред был нанесен публично, и возместить его следовало публично - вера должна была одна - для всех, везде и всегда, и об этом должны услышать все. То же самое истинктивное мужество, толкнувшее Павла на риск, когда он обвинил волхва Елиму в присутствии его покровителя - проконсула Кипра, заставило его противостать любимому и уважаемому всеми апостолу Петру, ученику Иисуса, перед лицом всей церкви. Павел не боялся этого. Несмотря на то, что он сам считал себя "наименьшим из всех святых", бывшим гонителем веры, в апостольском призвании все равны, а Павел был апостолом.
        Для выступления Павел выбрал такой момент, когда собрались все верующие. Выступив не как частное лицо, но как оратор, выражающий точку зрения многих присутствующих, Павел высказал свои замечания Петру прямо в лицо, и слова его были выражением самой сути проблемы, а не личного неудовольствия. "Если ты", - громко, во всеуслышание сказал Павел, - "будучи иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?"
        В эту минуту церковь могла распасться на отдельные части и разрушить сама себя. Но человек, который рыдал, когда Господь, представший перед судом, обратил взор Свой на него, напоминая ученику, что исполнилось предсказание Его, и он уже трижды отрекся от Господа своего - этот человек не мог не признать справедливости слов Павла. Петр раскаялся. Позже, когда этот вопрос обсуждался в Иерусалиме, Петр всем своим авторитетом поддержал позицию Павла, и сторонники первостепенной важности веры в Иисуса, исключающей любые другие требования, победили. Петр никогда не обижался на Павла за эту критику.
        Когда Петр вернулся в Иерусалим, до Антиохии донеслись плохие вести, подтверждавшие важность поднятого Павлом вопроса.
        Фарисеи-христиане - может быть, те же самые, что пришли в Антиохию и вызвали диспут, но, скорее всего, какие-то другие, - через Киликию прошли в Галатию, где их хорошо приняли. Они научили галатов "обрезанию", и этот обычай широко распространился. Первая церковь, основанная Павлом, многообещающая и здоровая, переметнулась в другую веру. Бывшие язычники, уверовавшие в Иисуса и радовавшиеся новому рождению, превратили свою жизнь в ничтожные попытки следовать Моисееву закону.
        Расспросив подробно всех, кто принес эти известия, Павел понял, что произошло в Галатии. Прежде всего ложные учителя подорвали авторитет Павла, подчеркивая, что он лично никогда не был учеником Иисуса. Павел, по их словам, был обыкновенным человеком, нахватавшимся изречений и мыслей Иисуса из вторых рук, и поэтому его позиция не заслуживает большего уважения, чем позиция любого другого человека. Проповедь его хороша, но не охватывает всей сути веры. И они пришли, чтобы восполнить упущенное Павлом - ввести обрезание и подчинение иудейскому закону. Галаты попались в ловушку. Когда Павел проповедовал среди галатов, их потрясла великая милость Божия, приносящая им полную, ничем не ограниченную свободу. Старая, греховная жизнь, наполненная страхом и недоверием, сменилась верою в единого Христа, живущего в них. Все, что им было нужно - это подражать жизни и поведению Христа, наполниться силой Его. Когда Павел ушел, некоторые вернулись к прежним заблуждениям; они раскаивались в этом, но им трудно было поверить, что для полного прощения грехов, очищения и исцеления достаточно лишь покаяться и верить - им
казалось, что Бог навсегда оставил их, или требует, чтобы они заслужили Его милость каким-нибудь особым образом. Природный инстинкт заставлял их полагаться не только на Христа, но и на собственные усилия умилостивить Бога. Великая простота благой вести оказалась неодолимой для их умов, привыкших к тому, что любое благо нужно заслужить тяжкими трудами.
        И теперь новые "апостолы", опровергающие Павла, учили, что он ошибался, а природный инстинкт галатов был прав. Обрезываясь и соблюдая закон, они "заслужат" спасение и, что немаловажно, иудеи станут считать их своими.
        Плохие вести обескуражили Павла и Варнаву. В смущенных чувствах Павел бесцельно бродил по улицам Антиохии. Он был возмущен поведением ложных "братьев" и потрясен тем, как быстро галаты отступили от истинной веры. Это ранило и разочаровало его. Клевета и ложь по его адресу не могли причинить ему огорчения, он привык к ним - но падение галатов, падение новой церкви ужасало его.
        Он испытывал непреодолимое желание помочь им, своим малым детям, муки рождения новых душ снова овладевали им. И, глубоко любя их, он решил возвратить их на путь истинный. Это было жизненно важно для него, жизненно важно для Христа. Ему невыносимо было думать, что крестные муки Иисуса рассматриваются собственными же учениками как что-то второстепенное. Он не мог согласиться с тем, что половинчатая, незавершенная, нездоровая вера в Иисуса может сделать человека христианином, даже если церковь, пополнившись такими людьми, станет более многочисленной. Тем более недоволен он был ложными учителями - которых и теперь, в двадцатом веке, более, чем достаточно, - использующими имя Христа, чтобы распространять свои собственные домыслы о Боге.
        Все эти чувства и надежды Павла нашли свое выражение в Послании к Галатам.



        Глава 13. "О, несмысленные галаты!"

        Павел собрал вождей антиохийской церкви для того, чтобы его послание было подкреплено авторитетом церкви, пославшей Павла проповедовать галатам. Он принес с собой свиток папируса и привел хорошего писца. Пресвитеры сели возле него, и Павел начал быстро, напористо диктовать: "Павел Апостол, избранный не человеками и не чрез человека, но Иисусом Христом и Богом Отцем, воскресившим Его из мертвых, и все находящиеся со мною братия-Церквам галатийским:
        "Благодать вам и мир от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа, Который отдал Себя Самого за грехи наши, чтобы избавить нас от настоящего лукавого века, по воле Бога и Отца нашего; Ему слава во веки веков. Аминь".
        "Удивляюсь, что вы от призвавшего вас благодатию Христовою так скоро переходите к иному благовествова-нию, которое впрочем не иное, а только есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово, Но если бы даже мы, или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема". В наши дни слово "анафема" звучит далеко не так грозно, как во время Павла. В те годы характер Павла был полон сдержанного гнева, способного излиться на отступающих от истинного пути со всей силой убеждения. Но даже праведный гнев слишком легко ведет к греху. В последние годы жизни Павел понял, что ярость и гнев - плохое оружие в руках христианина. Но, сочиняя Послание к Галатам, он позволил вырваться всему своему недовольству и горечи. Это первое послание пышет пламенем, жаром, который не оставил места другим чувствам и заставляет забыть о недостатках литературной отделки. Павел знал, что послание его прочтут вслух, и представлял себя стоящим перед недавними своими слушателями - таким образом сила написанного удваивалась его ораторским искусством. Поэтому Павел всегда
предпочитал диктовать свои послания, а не писать их собственноручно.
        Он уже учил галатов тому, что собирался написать сейчас. Но в этот раз нужно было объяснить это еще более ярко и четко. Страстная любовь Павла к обращенным, его умение бескомпромиссно придерживаться истины позволили ему мгновенным умственным усилием найти слова, с кристальной ясностью выражающие самое средоточие христианской веры: прощение грехов даруется человеку по милости Божьей, а не по заслугам верующего.
        Первой задачей Павла было устранить всякие сомнения в том, что он является достойным доверия непосредственным посланником Христа. Он снова коротко упомянул о гонениях христиан, которыми занимался когда-то, и о том, как увидев воскресшего Христа, он удалился от людей - не в Иерусалим, а в Аравию. Истина, которой он учил, была передана ему не людьми, но через откровение Господне, - так же, как и Петру. Петр сказал Иисусу-Человеку: "Ты - Христос, Сын Бога Живого". И Иисус отвечал ему: "Не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах". Точно так же не плоть и не кровь открыли Павлу истину, он получил ее непосредственно от Бога.
        Павел изложил события вплоть до недавнего своего конфликта с Петром и перешел прямо к сути дела: человек оправдывается (становится прав) "не делами закона, а только верою в Иисуса Христа… мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдывается никакая плоть". Павел, применяя свой обычный прием, проиллюстрировал сказанное на своем собственном примере. Прежний Павел, пытавшийся "заслужить" восшествие на небеса, умер: "Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня". "Не отвергаю благодати Божией. А если законом оправдание, то Христос напрасно умер".
        Порядок слов, которым пользуется Павел в греческом оригинале, выражает его мысль еще сильнее: "С Христом я был распят, но живу - больше не я, но Христос во мне!" Эта фраза прогремела в веках - ее особенно любили Лютер и Бэньян, она открыла глаза Чарлзу Уисли.
        Но Павел думал о галатах. "О несмысленные Галаты! кто прельстил вас не покоряться истине, вас, у которых пред глазами был предначертан Иисус Христос, как бы у вас распятый? Сие только хочу знать от вас: чрез дела ли закона вы получили Духа, или чрез наставление в вере?"
        Павел развивает свою мысль о действительной неважности Моисеева закона: человек, пытающийся приобрести спасение, соблюдая закон, должен подчиняться ему в точности, иначе он будет отвергнут Богом. Но "Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою, - ибо написано: "проклят всяк, висящий на древе", - … сли бы дан был закон, могущий животворить, то подлинно праведность была бы от закона; но Писание всех заключило под грехом, дабы обетование верующим дано было по вере в Иисуса Христа".
        Послание все время прерывается фразами, в которых выражается все недоумение и горечь Павла, видящего, как разрушается постороенное им здание галатской церкви: "Для чего возвращаетесь опять?.. Боюсь за вас, не напрасно ли я трудился у вас… Вы шли хорошо: кто остановил вас, чтобы вы не покорялись истине?" Его возмущение людьми, смутившими галатов, возрастает до такой степени, что Павел произносит совершенно мирскую фразу: "О, если бы удалены были возмущающие вас!"
        Павел сознавал, что после всего сказанного галаты искренне спросят себя - зачем же вообще нужен был Моисеев закон? Ведь Павел и сам ссылался на Ветхий Завет, когда проповедовал, и делал выдержки из Писания, поясняя свои мысли. Чтобы пояснить роль Ветхозаветного закона, Павел прибегает к аналогиям из повседневной жизни, ко всем понятному образу "педагога" - раба-воспитателя, провожающего мальчиков в школу и обратно и следящего, чтобы они строго соблюдали дисциплину. Во время учения мальчики обязаны были во всем подчиняться такому воспитателю, но после окончания школы становились совершенно свободны. Итак, "закон для вас был детоводителем ("педагогом") ко Христу, дабы нам оправдаться верою; по пришествии же веры мы уже не под руководством детоводителя". Павел сравнил закон с попечителем наследника: многие из галатов были рабами и полусвободными работниками на крупных фермах, принадлежавших богатым землевладельцам; они знали, что до наступления совершеннолетия наследник не имел настоящей власти - она принадлежала попечителю, и наследник должен был подчиняться ему, как раб, несмотря на то, что в
будущем становился законным владельцем всего поместья. Подобным образом Моисеев закон был "попечителем мира до наступления его совершеннолетия". "Но когда пришла полнота времени Бог послал Сына Своего единородного, Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление. А как вы - сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: "Авва, Отче!" Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий чрез Иисуса Христа".
        Павел не мог вынести даже мысли о том, что эти сыны Божий снова превращаются в рабов, связывая себя постами, правилами, традициями. "Итак стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства". Снова и снова Павел повторяет одну и ту же мысль, один и тот же довод, рассматривая его с разных сторон до тех пор, пока глупейший из галатов не поймет, что обрезание как религиозный долг, выполнение требований закона делают бессмысленным сам факт распятия Христа.
        Есть только один закон для верующих в Иисуса Христа: "вера, действующая любовью". Павел подчеркивает эту мысль. "К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу. Ибо весь закон в одном слове заключается: "люби ближнего твоего, как самого себя".
        Павла беспокоили и насущные, мирские проблемы христиан, поскольку они определяют во многом отношение человека к человеку, но он знал, что мирские проблемы приводят к греху, если под ними нет верной духовной основы. Он предупреждал галатов, когда был у них, и предупреждал их и теперь, в послании, в том, что низкая природа, "плоть", не может унаследовать Царство Божие: "прелюбодеяние, блуд, нечистота, гнев, распри, разногласия, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное; предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царства Божия не наследуют. Плод же духа: - здесь внутреннему взору Павла, может быть, представились свежевспаханные поля галатского нагорья, - любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона. Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями. Если мы живем духом, то по духу и поступать должны. Не будеМ тщеславиться, друг друга раздражать, друг другу завидовать".
        Почти все сказано. Оставалась только одна проблема. Павел видел, что христиане, устоявшие перед ложной проповедью фарисеев, могут начать презирать тех, кто изменил первоначальной вере.
        - "Братия!" - диктовал Павел, - "если и впадает человек в какое согрешение, вы духовные исправляйте такового в духе кротости". Может быть Павел и сам чувствовал, что слишком резко критиковал недавно Петра? "Наблюдайте каждый за собою, чтобы не быть искушенным. Носите бремена друг друга и таким образом исполните закон Христов".
        Еще несколько наставлений, и Павел окончил. В это долгое утро писцу пришлось таки потрудиться, Павлу - подумать, а сидящим рядом Варнаве и пресвитерам - послушать и поучиться. Вполне возможно, что им так и не удалось позавтракать в этот день. Павел заставил писца прочесть все послание заново. Наконец, тот произнес заключительные слова: "Делая добро, да не унываем; ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере".
        Павел взял свиток в руки. На папирусе все еще оставалось свободное место. Он схватил тростниковое перо. "Видите, - написал он, - как много написал я вам своею рукою". В помещении после долгой диктовки воцарилась тишина, и Павел скрипел пером, не в силах оставить галатов в их неудаче: "Желающие хвалиться по плоти принуждают вас обрезываться только для того, чтобы не быть гонимыми за крест Христов; ибо и сами обрезывающиеся не соблюдают закона, но хотят, чтобы вы обрезывались, дабы похвалиться в вашей плоти. А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира… Ибо во Христе Иисусе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, а новая тварь. Тем, которые поступают по сему правилу, мир им и милость, и Израилю Божию.
        Впрочем, никто не отягощай меня, ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со духом вашим, братия. Аминь".



        Глава 14. Новое начинание

        Конфликт по поводу обрезания все разрастался, и Антиохийская церковь послала Павла, Варнаву и еще несколько человек в Иерусалим, чтобы они помогли выработать какую-нибудь общую позицию по этому вопросу.
        Апостолы не спешили и поехали сухопутным путем. В Финикии (современный Ливан) и холмистой Самарии большинство верующих не были чистокровными иудеями и до этих пор считались поэтому полухристианами. Павел и Варнава обрадовали их, рассказав о споре в Антиохии. В Иерусалиме Павлу устроили торжественную встречу, так не похожую на его первое прибытие в Иерусалим, когда все его чуждались, и только один Варнава предоставил ему кров. Теперь два друга-апостола, излучая любовь, бодрость и доброжелательство, рассказывали о том, как Бог сотворил новых христиан в далекой стране. Рассказ внимательно выслушали; но потом выступили вперед христиане из фарисеев. И снова прозвучало старое требование: "Они должны обрезаться и соблюдать Моисеев закон".
        Было решено собраться для формального обсуждения этого вопроса. Обычно апостолы, вместе с большим числом пресвитеров, обращались за решением таких проблем к Ветхому Завету и учению Иисуса. Но о том, что касалось обрезания, не было никаких ясных указаний: Иисус не оставил ни одного наставления по этому поводу ни до распятия, ни после воскресения Своего. Но Он говорил, что Дух Святой приведет верующих к истине, и долгом вождей церкви было теперь собраться и узнать, что им откроет Дух Святой. По всей видимости, на этом собрании христиане придерживались традиций синедриона, в котором первыми высказывали свое мнение младшие члены собрания, потом те, кто старше, и так далее. Дискуссия затянулась. Наконец, подошла очередь Петра. Он встал и произнес всего несколько фраз, немало порадовавших Павла:
        "Братия!" - сказал Петр, - "Вы знаете, что Бог от дней первых избрал из нас меня, чтобы из уст моих язычники услышали слово Евангелия и уверовали; и сердцевидец Бог дал им свидетельство, даровав им Духа Святого, как и нам. И не положил никакого различия между нами и ими, верою очистив сердца их. Что же вы ныне искушаете Бога, желая возложить на выи учеников иго, которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? Но мы веруем, что благодатию Господа Иисуса Христа спасемся, как и они".
        Петр замолчал. Никто не нарушил тишины до тех пор, пока Варнава и Павел, тактично занимавшие вторые по значению места в этом собрании (ведь Петр был вождем церкви в Иерусалиме еще в те времена, когда Павел был гонителем веры), начали свой подробный рассказ об удивительных и чудесных событиях в Галатии. Павел завладел вниманием слушателей - проходили часы, пока перед глазами слушателей снова развертывались эпические картины создания новой церкви. Никто не прерывал Павла и не спорил с ним.
        В конце концов Иаков, председательствующий в собрании, произнес несколько слов, подводя итог обсуждению. Иаков был человек, настолько преданный вере, что колени его от долгой молитвы стали твердыми, как у верблюда. Подобно Павлу, он встретился один с воскресшим Иисусом и уверовал. Иаков был двоюродным братом Иисуса, и до воскресения Его сомневался и не решался уверовать. Иаков любил Моисеев закон, и за это иудеи уважали его, но все же главным желанием его было подчиниться воле воскресшего Господа. Теперь он видел, в чем состоит эта воля, хотя можно было бы понять ее и раньше, когда Дух Святой побудил Петра нарушить иудейские традиции и войти в дом римлянина Корнилия. Рассказ Павла и Варнавы, заставивший христиан-иудеев изменить точку зрения, всего лишь подтверждал то, что уже было ясно сказано Петром. Поэтому Иаков, подводя итог, сослался именно на Петра и подтвердил его выводы цитатой из Писания.
        "Посему я полагаю", - сказал Иаков, - "не затруднять обращающихся к Богу из язычников". Для того, чтобы новая свобода христиан не оскорбляла без нужды иудеев, Иаков просил христиан, бывших язычников не есть мяса, принесенного в жертву идолам, не предаваться половой распущенности, не есть мяса задушенных животных (удавленины) и не пить крови. Запреты такого рода совпадали с общими нормами морали и не накладывали на христиан невыполнимых обязательств.
        Решения этого Собора были подтверждены всеми пресвитерами и мирянами Иерусалимской церкви, и в Антиохию и ее дочерние церкви в объединенной римской провинции Сирии и Киликии был отправлен формальный ответ, в котором те, кто "говорили, что должно обрезываться и соблюдать закон, чего им не поручали", были лишены всяких полномочий. В ответе отдавалось должное "возлюбленным нашим Варнаве и Павлу, человекам, предавшим души свои за имя Господа нашего Иисуса Христа".
        Когда Павел и Варнава принесли этот ответ в Антиохию, все христиане возрадовались. Вместе с ними из Иерусалима в подтверждение были посланы два выдающихся проповедника, Иуда Варсава и Сила (Силуан). Иуда и Сила провозгласили в Антиохийской церкви новоявленную волю Божию, а Павел и Варнава сидели у их ног. Павел никогда не уставал учиться: даже новообращенных он подбодрял, побуждая высказываться. Естественно, что теперь он воспользовался случаем поучиться у знаменитых в Иерусалиме проповедников.
        Зимой, когда Иуда и Сила вернулись в Иерусалим, Павел оставался в Антиохии, но сердцем и умом стремился уже в Галатию. В нем до боли росло желание узнать, помогло ли его послание галатам, решили они свои проблемы или продолжают заблуждаться. В конце концов Павел не выдержал и сказал Варнаве: "Пойдем опять, посетим братьев наших по всем городам, в которых мы проповедовали слово Господне, как они живут". Варнава согласился. Но он хотел снова взять с собой Иоанна Марка.
        Павел возражал. Его совсем не радовала перспектива проводить день за днем в обществе молодого человека, дезертировавшего в Пергии. Варнава видел, что Павел неправ. Он считал, что Марку нужно дать случай проявить себя: в нем чувствовался будущий евангелист, он нуждался только в ободрении. Но Павел решил не рисковать. Впереди их ждали испытания, разочарования, надежды - ведь Павел не намеревался надолго оставаться в Галатии - его звали неведомые, не знающие Христа страны. В условиях трудного похода спутники должны хорошо понимать друг друга во всем. И Павел не взял Марка.
        Страсти разгорались. Лука не скрывает человеческих чувств апостолов, точно так же, как и Ветхий Завет не скрывает грехов царя Давида. "Отсюда произошло огорчение", - пишет Лука, используя сильное греческое выражение, основа которого сохранилась в современном слове "пароксизм". Независимо от того, кто был прав, Павлу действительно нужны были дружные спутники; впоследствии Павел поймет, что Марк мог быть ему хорошим товарищем, что оба они были виноваты, позволив спору разгореться до такой степени. Ситуация, должно быть, была не шуточной, если даже дружелюбный, уравновешенный Варнава разгневался. А Павел проживет еще много лет, прежде чем сможет советовать другим: "Любовь долготерпит, милосердствует, не ищет своего, не раздражается…"
        Варнава и Павел каждый искали что-то свое. Ясно было, что дружба их подходит к концу.
        Варнава, со свойственной ему склонностью к умиротворению, устранился и уехал с Марком на Кипр. Павел взял бы себе в спутники Силу. У Силы было преимущество перед другими кандидатами - он был римским гражданином, а это очень помогло бы в путешествии. И если им будет угрожать бичевание, то можно было бы заявить, что оба они - римские граждане. Но Сила должен был вернуться в Иерусалим. Павел не мог ждать - удобное для путешествий время подходило к концу, а у него было еще так много дел. Он отправил Силе письмо, не сомневаясь в положительном ответе, и отправился в путь один. Именно поэтому Лука использует единственное число, когда говорит: "А Павел, избрав себе Силу, отправился… Проходил Сирию и Киликию, утверждая церкви. Множественное число появляется только после Дервии, где Сила присоединился к Павлу.
        Итак, в 50 г. по Р.Х. Павел вышел один в горы на северо-запад от Антиохии и через так называемые "Сирийские ворота" - узкую прибрежную полосу - вышел к сверкающему Александрийскому заливу, где, возможно, нашел одну из тех церквей, которые собирался укрепить. Он шел по покрытой низкими холмами прибрежной долине, поблизости от того места, где в битве при Иссах, триста лет назад, Александр разбил Дария. Одинокий, переживший ссору с лучшим товарищем, Павел выглядел постаревшим. Ему было уже около пятидесяти, и следующее послание, которое он напишет через год, по стилю будет сильно отличаться от Послания к Галатам - как будто прошел не год, а много лет. Через несколько дней пути он уже видел впереди горы Киликии - там, за широкой дугой залива, кончался Левант и начиналась южная Анатолия. Павел возвращался на родину. Все изменилось, семья отвергла его, но горы не изменились - это были те же скалы, которые он видел еще в младенчестве!
        Останавливался ли Павел в Тарсе и пытался ли встретиться с родными, неизвестно. Он провел некоторое время в горах Тавра, поддерживая общины верующих, основанные им еще в годы пустынничества, а потом вновь вышел на оживленную дорогу, ведущую из Тарса к Киликийским воротам. Стояли первые дни мая, снег уже сошел с перевала и прилегающего с севера высокого плато. Дорога вела в Коммагену, вассальное царство - через широкую долину, покрытую выходами застывшей лавы. По римской дороге Павел снова дошел до горы Черной и навестил своих учеников в Дервии. В Дервии Павел встретился с Силой, который прибыл из Иерусалима морским путем в Таре, а потом по безопасной людной дороге добрался до Дервии. Павел и Сила сообщили верующим о решениях Иерусалимского Собора, которые подтверждали и дополняли послание Павла. Те, кто принял на веру доктрину "обрезания", возвращались в лоно истинной церкви, община снова росла и вера укреплялась. Павел привел Силу в Листру. Здесь церковь тоже росла; здесь ожидал Павла, как всегда жаждущий слова веры, Тимофей.
        Тимофею был уже 21 год. Христиане Листры и Иконии высоко ценили его приверженность вере и пути спасения.
        Павел просил его оставить мать и присоединиться к ним, и добавил, что не может сказать точно, когда Тимофею приведется снова увидеть дом и родителей. Таким образом, потеряв Марка, Павел приобрел нечто большее - сразу двух друзей и попутчиков. Тимофея Павел любил, как сына, может быть потому, что его настоящий сын умер через несколько лет после женитьбы Павла или же был отторгнут от него, когда жена покинула мужа-христианина.
        Тимофей был человеком с непростым характером. Он не был энергичным воином Христа - плохое пищеварение и молодость заставляли его нервничать перед лицом трудностей предстоящего пути. Но Тимофей согласился идти с Павлом без колебаний: больше всего на свете он боялся вызвать порицание со стороны Павла или в чем-нибудь не последовать учению Христа. Юноша постепенно превратился в хорошего проповедника, которому без сомнения можно было поручать трудные задачи. От своего отца, язычника-грека, человека знающего и умного, Тимофей унаследовал интеллектуальные способности и любопытство; мать Евника, научила его читать Писание, а Павел подарил ему ключ к пониманию Завета. Единственной страстью его было служение Христу: Павел скажет потом, что из всех его помощников только Тимофей никогда не преследовал собственных интересов.
        До своего обращения в христианство Евника воспитывала сына как иудея, но его не обрезали: может быть, отец запретил это делать, чтобы оградить сына от насмешек товарищей по греческой гимназии. Павел привел Тимофея к моэлю - тому, кто делал обрезание - а может быть, сделал это сам, ведь многие раввины имели необходимые для этого познания.
        Может показаться, что это действие Павла противоречит его борьбе с теми, кто "смущает верующих, вынуждая обрезаться", но это не так - следует учесть некоторые подробности, на первый взгляд незаметные. Сына язычника от иудейки иудеи признают за своего, но только в том случае, если он обрезан. Необрезанный же считается незаконным сыном. В городах Галатии, где Павлу предстояло проповедовать, помощник - "незаконный сын", "незаконнорожденный" - мог провалить всю работу. Павел никогда не выступал против обрезания, как иудейского обычая, он лишь утверждал, что обычай этот необязателен для христианина. Если бы Тимофей, подобно Титу, был воспитан, как язычник, ничто не заставило бы Павла обрезывать его "ради иудеев, находившихся в тех местах".
        Итак, Тимофей уже выздоровел после операции. Перед тем, как покинуть Листру, Павел отслужил торжественный молебен, собравший огромное количество верующих, призывая Дух Святой благословить его новое начинание. Это было открытое, смелое выражение веры. Пророк - может быть, Сила, у которого был дар пророчества - торжественно предрек, что проповедники будут смело сражаться за Христа, вооруженные верой и чистой совестью.
        Трудности, возникшие в галатской церкви в связи с иудейским законом, заставили Павла изменить стратегию.
        Цели его оставались прежними: приводить людей к Христу и основывать церкви, которые не только смогут выстоять без него, но и посылать своих проповедников, продолжая начатое Павлом. Павел решил, что ему следует оставаться подольше в одном городе, а не переходить от места к месту, как в южной Галатии. Нужно было найти центр, из которого будет распространяться пламенная проповедь.
        Эфес, столица и главный порт провинции Азии (Асии), включавшей в себя все малоазиатское побережье Эгейского моря, больше всего подходил для этой цели - город был густо населен и находился на пересечении дорог и рек, ведущих во внутренние земли Малой Азии. Как известно, все дороги ведут в Рим - главная дорога Малой Азии, длиной в 400 километров, проходила по центральному плато из Писидийской Антиохии в Эфес, откуда имперские гонцы переправлялись в Грецию и затем в Рим. Павел, Сила и Тимофей отправлялись по той же дороге. После обращения Эфеса и провинции Азии проповедники намеревались плыть морем в Коринф и распространить веру по всей южной Греции. А оттуда недалеко и до Рима.
        Но попытка Павла дойти до Эфеса не удалась. "Они не были допущены Духом Святым проповедовать слово в Асии". Возможно, помешала болезнь Павла - то самое "жало в плоти", особенно сильный приступ, убедивший Павла, что время проповедовать в Эфесе еще не пришло. Так или иначе, они повернули назад, уверенные, что Бог прямо указывает им волю Свою, когда, подобно пастуху, камнями сгоняющему овец, ставит на их пути непреодолимые препятствия. И они не жаловались на это. Обстоятельства часто складывались так, что трудно было не увидеть в них волю Господню. Лука, ссылаясь на веление Духа Святого, может быть, имеет в виду совершенно определенное откровение, явленное одному из христиан-галатов, обладающему пророческим даром, подобно тому, как собрание верующих в Сирийской Антиохии было предупреждено о голоде Агавом.
        Павел и его спутники продолжили укреплять церкви во Фригии, которая принадлежала к провинции Галатии. Затем они сделали новую попытку.
        В Малой Азии была еще одна провинция - Вифиния, занимавшая северо-западную часть полуострова, около Боспорского пролива, по другую сторону которого находился Византиум (будущий Константинополь). Вифиния была меньше Асии, но там были греческие города, славившиеся высокой культурой - Никея и Никомедия, там жило много иудеев. Проповедники направились в горы на север от Писидийской Антиохии, по территории, принадлежавшей уже провинции Асии, и Дух Святой допустил их туда. Милю за милей, день за днем шли они под палящим солнцем по неровной пыльной дороге - второстепенной, потому что она не вела в Рим. Путь лежал поперек хребтов, из долины в долину, вниз и вверх. Наконец, дойдя до города Дорилейон на реке Тембрис или какого-то другого места поблизости, они вдруг остановились. Вряд ли проповедников задержали местные власти - их не знали в этой стране, и для стражников Павел и его спутники были просто путешествующими частными лицами. Лука пишет: "Но Дух не допустил их" войти в Вифинию. Это может означать прямое вмешательство Бога, явившегося Павлу снова, как в Иерусалимском Храме и на дороге в Дамаск.
        Разочарования сплотили миссионеров так, как не смог бы сплотить их никакой успех, но для чего, во имя какой цели - еще не было ясно. Понятно было только одно - они должны оставаться в Анатолии.
        Проповедники повернули на запад, в Мисию, самый северный район провинции Асии. Дорога вела к западному берегу, туда, где находилась Александрия Троянская, порт, лежавший невдалеке от развалин древней Трои. Отсюда, через море, было рукой подать до Македонии, а более длинный путь на юг вел к Ахайе, провинции, охватывавшей всю южную Грецию.



        Глава 15. В Европу

        В Троаде к Павлу присоединяется новое действующее лицо - Лука. В соответствии с лучшими традициями историков всех времен, Лука мало говорит о себе; можно только догадываться о некоторых сторонах его личности. Известно, что он был врачом. Павел называет его: "Лука, врач возлюбленный". Об этом свидетельствует и постоянное внимание Луки к медицинским подробностям. Не подлежит сомнению, что Лука был греком. Ранняя традиция приписывает Луке антиохийское гражданство (в Сирии) - в "Западной версии" Деяний, в тех местах, где речь идет об Антиохийской церкви, употребляется слово "мы". Кроме того, Лука странным образом избегает упоминать Тита, уроженца Антиохии - человека, столь важного для Павла. Может быть - как считают некоторые - Тит был братом Луки, и историк не желал "выпячивать" своих родственников.
        Лука, видимо, случайно повстречался с Павлом, Силой и Тимофеем в Троаде - ведь у них не было намерения идти туда. Мы не знаем, как сам Лука оказался здесь - может быть, он путешествовал, а может быть, практиковал в медицинском центре античного мира - у гробницы Эскулапа в Пергаме, что неподалеку от Трои. У него могли быть пациенты в Троаде - беженцы из Антиохии, христиане, амбиции которых ограничивали рамками участия в деятельности небольшой местной церкви до тех пор, пока к ним не прибыл Павел. Другие считают, что Лука был язычником, уроженцем Македонии, которого Павел обратил в веру в Троаде. Как бы то ни было, примкнув к Павлу, Лука проявил себя человеком доброжелательным, полным сочувствия; спокойным и проницательным взором наблюдал он человеческие слабости, в его сочинениях можно заметить порой искру неподдельного юмора.
        Будучи человеком общительным, Лука любил давать прозвища и называть друзей уменьшительными именами. Павел, конечно же, не хотел официально-вежливых отношений между членами их миссионерского отряда. Рядом с Павлом - блестящим, оригинальным мыслителем, Лука выглядел усердным учеником, исследующим события и их причины с точностью и аккуратностью врача. Проза Павла льется подобно живой речи. Стиль Луки отличается неким изяществом и лаконичностью, без излишней сухости.
        Внимательно изучив все за и против, Лука не сомневался, что Иисус восстал из мертвых, что Он есть Сын Божий и Спаситель мира. Лука ясно чувствовал непрекращающееся, непосредственное влияние Бога на жизнь всех людей, и там, где другие видели только случай или удачу, замечал руку Божию.
        Павел с благодарностью принял дружбу Луки. Плохое здоровье подрывало силы Павла, державшегося главным образом благодаря непреклонной воле - ему настоятельно требовался личный врач. То, что Павел вскоре согласится расстаться с Лукой ради укрепления одной из новых церквей, говорит о том, как мало он думал о себе.
        Лука пишет: "…сошли они в Троаду. И было ночью видение Павлу: предстал некий муж Македонянин, прося его и говоря: приди в Македонию и помоги нам. После сего видения, тотчас мы положили отправиться в Македонию, заключая, что призывал нас Господь благовествовать там". Некоторое время проповедники ждали попутного ветра, чтобы переплыть на корабле пролив. Наконец, в конце июля 50-го года подул сильный южный ветер, и путь занял всего два дня (в случае противного ветра тот же путь занимал 5 дней).
        Лука любил море и запоминал все, что случалось во время плаваний. Но на этот раз все обошлось без приключений: миновав остров Тенедос, где греки во времена троянской войны построили знаменитого деревянного коня, корабль вошел в пролив Геллеспонт (Дарданеллы). Узкий мыс Геллес, окруженный сверкающими синими волнами, дрожал в нагретом полуденном воздухе. Ночью они проплыли мимо острова Самофракия, и к утру корабль уже рассекал воды между островом Фасос и Македонским берегом.
        Для проповедников не имело большого значения то, что они переплыли из Азии в Европу. Названия эти были уже в ходу, но все берега Эгейского моря считались Грецией. Большее значение в те времена имело проникновение в новую провинцию, ближе к Риму. Апостолы понимали, что Македония - лишь начало великого пути: дальше была Ахайя, за ней Италия, а там - Галлия, Испания, Германия и даже туманный остров Британия, не так давно присоединенный к империи. Почти весь мир не знал еще благой вести. Проповедники наступали - без оружия в руках, без политической пропаганды: их было четверо, и с ними еще Один, Невидимый, Тот, Кому известны были очертания всех берегов и морей задолго до Ахилла, Агамемнона и Одиссея, Тот, Кто мог сокрушить империи и города одним дыханием Своим, но избрал иной, скромный путь и явил Себя в Македонии таким же слабым и уязвимым, каким во плоти явился Он полстолетия назад в Вифлееме. Вечером второго дня проповедники вышли на берег в Неаполе Македонском (теперь это небольшой городок Кавалла, откуда в 1967 году бежал на самолете греческий король Константин). Над маленькой гаванью возвышался
Пангейский хребет. На следующий день проповедники поднялись в горы по одной из великих римских дорог, Виа Эгнация; с перевала уже видны были Филиппы, город, перекрывавший узкую долину, где Октавиан Август в знаменитой битве разбил убийц Цезаря. Каменные стены Филипп величественно высились по обеим сторонам дороги, а над стенами, на высоте трехсот метров, виднелся Акрополь.
        Филиппы были названы в честь Филиппа Македонского, отца Александра Великого, и стали римской колонией после кровопролитой битвы. Оживленный центр военных приготовлений и главный город восточной Македонии, Филиппы не были резиденцией местных властей, но обладали самоуправлением. В этом "маленьком Риме" все говорили по-латыни, и все дела велись по-латыни. Здесь царил дух мужества, натиска, здравого смысла, на улицах было много сильных молодых легионеров и видавших виды ветеранов с семьями, гордых тем, что римский орел водружен на форуме и в главном храме. Римское гражданство здесь высоко чтили.
        Павел и его товарищи остановились отдохнуть. Они видели языческие храмы, но не заметили синагоги. Это означало, что в Филиппах живет меньше десяти верующих иудеев мужского пола. Таким образом, первое место, посещенное Павлом в Европе, не давало ему возможности проповедовать привычным способом. Если в Филиппах и жило несколько иудеев, они, видимо, собирались для субботней молитвы за стенами города, под открытым небом. С точки зрения римских властей, их было слишком мало, чтобы официально разрешить им богослужение. В таких случаях иудеи собирались около реки - для ритуального омовения.
        Поэтому субботним утром Павел, Сила, Тимофей и Лука проложили себе путь между телегами крестьян, съехавшихся на базар, и вышли из города через северо-западные ворота, выстроенные в честь Августа. Пройдя около мили в полутени смыкающихся над головой деревьев, они вышли к узкой и быстрой реке Гангит. Неподалеку от моста они увидели небольшую группу мужчин и женщин, готовящих жертвоприношения в роще.
        Проповедники присели рядом, назвали себя и познакомились с филлипийцами. Одна из молящихся, богатая женщина, была рядом из города Фиатира в Лидии (районе Азии). Ее называли Лидией; она торговала богатыми пурпурными одеждами, производившимися в Фиатире. С ней пришли ее служанки и рабыни. Когда настало время молитвы, Павел рассказал о цели своего прибытия - о Господе Иисусе, о том, как Он снизошел в славе Своей и родился смертным человеком, приняв страдание и умер, как преступник, на кресте. Павел рассказал о воскресении Иисуса, объяснил, как уверовать в Него. Лука видел, как просветление и понимание появились на лице Лидии; и не сила слов была тому причиной. Перед глазами его происходило чудо: "Господь отверз сердце ее внимать тому, что говорил Павел".
        Поговорив с Лидией, Павел тоже понял это. В тот же час и в том же месте он крестил Лидию в реке. Несколько человек из ее домашних, молившихся вместе с ней - рабы и торговцы из "богобоязненных", отдыхавшие в субботу, крестились вместе со своей госпожой. Павел знал, что они поверили в Христа как умели - но Тот, Кто начал этот благой труд, продолжит его.
        Лидия сказала: "Если вы признали меня верною Господу, то войдите в дом и живите у меня".
        Павел стал отказываться. Он очень не любил, когда его и его спутников называли попрошайками, обирающими своих учеников, подобно странствующим философам того времени. Правда, Господь велел ученикам Своим останавливаться в первом доме, куда их приглашают, но Павел предпочитал не злоупотреблять этим правом. Лидия настаивала и в конце концов убедила проповедников остановиться у нее. Филиппы были единственным местом, где Павел согласился бесплатно принять кров и пищу. Из того, что случилось потом, видно, что он поступил правильно.
        С самого рождения новой церкви обращенные начали трудиться вместе с апостолами. Тимофей трудом своим в Филиппах доказал, что истинное призвание его - благовествовать. Просветленный, мирный облик Павла, атмосфера духовной красоты, царящая вокруг него, побуждали филиппийцев следовать его примеру и распространять благую весть, разделяя радость и силу Господню. Проходили дни, и уже несколько рабов и суровых молодых солдат приняли крещение. Они обрели новую надежду - иго рабства и тяготы солдатской службы преобразовались и наполнились новым смыслом. Теперь им предстояло быть (как говорил Павел) "неукоризненными и чистыми, чадами Божиими непорочными среди строптивого и развращенного рода, в котором вы сияете, как светила в мире, содержа слово жизни".
        Филиппийская церковь, занимавшая потом особое место в сердце Павла, не выросла значительно, но о влиянии ее можно судить по слухам, распространившимся в Македонии: "Павел и его спутники пришли, чтобы перевернуть мир!"



        Глава 16. Бичевание в Филиппах

        Павлу казалось, что он нашел, наконец, город, в котором он сможет остановиться и, не торопясь, заложить глубокое основание веры.
        Каждый день он ходил с друзьями к берегу реки; здесь, недалеко от дороги, Павел и Сила разъясняли и проповедовали Евангелие, привлекая внимание проходящих мимо путешественников и горожан. Однажды, в августе, примерно на двенадцатый день после прибытия в Филиппы, Павел и его спутники шли по Виа Эгнация к реке. И вдруг позади них раздался пронзительный, высокий крик: "Сии человеки - рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения!"
        Павел решил не обращать внимания на этот крик. Потом Лука узнал, что кричала девушка-служанка, "прорицательница", привезенная из Дельф - всемирно известного святилища Аполлона на южном склоне горы Парнас, возвышающейся над Коринфским заливом. Государственные мужи и послы советовались с Дельфийским Оракулом; и эта девушка из Дельф, одержимая "духом прорицательным", привлекала большое количество желающих узнать будущее и приносила этим большой доход своим господам. Ее способности настолько ценились, что в Филиппах образовался целый "синдикат", наживавшийся на пророчествах одержимой злым духом девушки.
        На следующий день за спиной проповедников снова раздался этот странный крик: "Сии человеки - рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения"! Павел снова ничем не показал, что слышит эти слова, хотя они немало его встревожили - ему вовсе не хотелось, чтобы какой-то злой дух из Дельф или откуда-нибудь еще "рекламировал" их проповедь. Ведь Сам Иисус приказал злым духам и бесам замолчать, когда они кричали устами одержимых: "Ты Сын Божий!" Узнавший об Иисусе от злых духов и демонов остается во власти сатаны и становится лжеучеником, что еще хуже, чем вовсе не знать Иисуса. "Прорицательница" каждый день надоедала проповедникам своими криками, и Павел уже не мог выносить это спокойно.
        До этого случая Павлу, может быть, не приходилось изгонять злых духов, хотя он совершал "знамения и чудеса" в Галатии, хотя мы и не знаем в точности, какие это были чудеса. Дельфийский оракул был крупным и влиятельным средоточием сил зла. Возможно, Павел сомневался в своей способности справиться с таким противником - совладать с Дельфами было труднее, чем заставить ходить калеку из Листры.
        На третий или четвертый день Павел и Сила снова шли той же дорогой к месту для молитв, на берег Гангита. Но не успели они дойти до городских ворот, как пронзительный, высокий голос опять нарушил их покой: "Сии человеки - рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения!" Отвращение Павла к бесстыдной эксплуатации несчастной одержимой, отвращение к жалкой пародии на благовествование, исходящей из ее уст, вырвалось, наконец, наружу. Павел повернулся к ней и сказал: "Именем Иисуса Христа повелеваю тебе выйти из нее!"
        Лицо девушки внезапно просветлело, исчезла дикость во взгляде, голос стал ровным и спокойным.
        Господа девушки-прорицательницы, сопровождавшие ее повсюду и собиравшие деньги, пришли в ярость. Достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять, что она больше не будет пророчествовать. Вместо весьма доходного предприятия они имели теперь простую девушку-рабыню, годную лишь на уборку и подметание полов. Владельцы девушки, старые вояки, решили, что лучший способ защиты - немедленная контратака. Повернувшись к Силе и Павлу, они стали кричать, что совершено преступление, и призывали присутствующих быть свидетелями. Толпа, онемевшая от изумления при виде совершенного Павлом чуда, пришла в дивжение, увлеченная решительностью обвинения. Все начали кричать на апостолов и гнать их, подталкивая, к центру города.
        Магистраты колонии сидели на форуме, на возвышении напротив гимнасиума, окруженные ликторами. Судебные слушания еще не закончились, и чиновники удивились внезапному вторжению толпы, ворвавшейся на площадь с противоположного конца: крича и ругаясь, солдаты и тоговцы тащили за собой двух чужестранцев. Апостолов вытолкнули на открытое пространство перед магистратами. Согласно существующим правилам, случаи такого рода должны были решаться сразу же, на месте.
        С юридической точки зрения доводы владельцев девушки выглядели неубедительно: в законах ничего не говорилось о "потере пророческих способностей" в результате вмешательства третьей стороны. Неясно, можно ли было требовать возмещения ущерба через суд в таких сомнительных ситуациях. Но рабовладельцы хотели отомстить и отомстить жестоко:
        - "Сии люди возмущают наш город…" - начали обвинители.
        Глядя на раздраженную, кричащую толпу, чиновники поверили этому.
        - "Они - Иудеи…"
        Это было серьезным обвинением. Там, где появляются иудеи, всегда возникают беспорядки, говорили власти, и император Клавдий незадолго перед тем изгнал иудеев из Рима. Почему бы Филиппам - "маленькому Риму", не последовать примеру столицы?
        - "Они проповедуют обычаи, которые нам, Римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять".
        Еще хуже. Чиновники, как правило, не одобряли неофициальных верований, считая, что они нарушают общественный порядок, а в данном случае общественный порядок был, без сомнения, нарушен. У судей не возникло никаких сомнений. Чем больше волновалась и кричала толпа, тем более необходимо было принять немедленные меры успокоения. Рушилась римская дисциплина, и чиновники отвечали за это.
        Торопясь, они даже не дали обвиняемым выступить в свою защиту. Дело велось по-латыни. Павел знал латынь, но ему не дали заявить о своем римском гражданстве или никто не услышал его голос в наступившей сумятице.
        Никто даже не вынес официального обвинения или приговора - просто отдали приказ ликторам приступить к наказанию. Ликторы вынули прутья. Владельцы девушки не скрывали своего удовлетворения, и толпа немного притихла. Палачи подошли к проповедникам и сорвали с них всю одежду. Когда все увидели покрытую шрамами спину Павла, ни у кого не осталось сомнений, что перед ними - преступники. Апостолов подвели к столбам для бичевания. Их не связали - вокруг было достаточно сильных рук, чтобы удержать проповедников, если они начнут отбиваться.
        Когда кровь хлынула из ран, толпа снова зашумела от возбуждения. Людям нравилось смотреть, как особенно жестокий удар разрывает кожу, нравилось слушать, как истязуемый, не в силах терпеть, вскрикивал от боли. Молитва помогла Павлу и Силе перенести боль. Ликторы, подбодряемые криками толпы, продолжали сечь, пока спины проповедников не превратились в сплошную кровавую рану. "Удары жгут, как огонь", - пишет современный мученик, пастор Рихард Вурмбранд, которого часто секли в тюрьмах, - "спину как будто поджаривают на нестерпимом огне, в печи, нервный шок ужасен".
        Чиновники остановили наказание, когда апостолы уже начинали терять сознание, и отдали другой приказ. Ликторы оттащили неспособных идти проповедников через форум, по Виа Эгнация, в тюрьму, выстроенную на склоне холма под акрополем, невдалеке от театра. Тюремщику, ветерану-легионеру, было приказано строго следить за узниками, как за опаснейшими преступниками, которых, скорее всего, перевезут для нового суда в столицу провинции и сошлют в рабство, на императорские галеры. Окровавленных, все еще обнаженных проповедников провели через главное помещение тюрьмы, где мелкие воры и разбойники ожидали приговора, и втолкнули в тесную темницу через узкий, низкий проход. В темнице находилось хитроумное приспособление, предназначенное одновременно для пыток и для обеспечения безопасности. Широко расставленные ноги арестанта помещались в отверстия между тяжелыми деревянными досками и крепко зажимались. Кисти рук и шея тоже зажимались между досками, причем тюремщик, если хотел, мог закрепить доски в невыносимо неудобном для арестанта положении.
        Но приказа для дальнейших пыток еще не было, и апостолов бросили на землю, закрепив между досками только ноги. Потом в камеру бросили их разорванные одежды, и тюремщик ушел.
        За стенами тюрьмы солнце вставало над Пангейским хребтом. Лука и Тимофей собирали верующих и молились об освобождении апостолов. Возможно, Павел вспоминал об этих молитвах, когда писал филиппийцам впоследствии из нового заключения: "Ибо знаю, что это послужит мне во спасение по вашей молитве и содействием Духа Иисуса Христа…"
        Павел и Сила лежали бок о бок на каменном полу, не в силах говорить от боли. Кровь постепенно сворачивалась, но сидеть в колодках было еще неудобнее, чем лежать израненной спиной на камнях, и боль не проходила. Ноги их онемели. Они подложили одежды друг другу под спины, но это не избавило их от холода.
        Заснуть не удавалось. Сначала они не могли даже молиться. Но когда первый шок прошел и боль немного ослабла, они осознали, что с ними, римскими гражданами в римской колонии, поступили вопреки всем законам. Оскорбление, унижение, боль - где найти защиту от них, где искать поддержки? Подавленность, может быть, даже сожаление о происшедшем овладели ими. Воистину, они "учились всему и во всем". Но время шло, и новое сознание, новое чувство наполнило их души. Тот, Кто любил их, Тот, Кто не оставил их, потерявших сознание - Он всегда рядом, Он приведет их к победе! Он претерпел худшие страдания и Он победил! Апостолы начали молиться.
        Молитва следовала за молитвой. Сначала тихо и неуверенно, потом все громче, проповедники начали петь. (Павел часто писал о музыке и пении - не исключено, что у него был хороший голос). Они пели не для того, чтобы просто подбодрить себя - звучал гимн Тому, Чье присутствие и близость превозмогали боль, гнев, мрак и холод:
        "Дабы пред именем Иисуса
        Преклонилось всякое колено
        Небесных, земных и преисподних…"
        Невольно возникает мысль, что знаменитый монолог Павла в Послании к Филиппийцам о Сыне Божьем, уничижившим Себя Самого, о смерти и славе Его, представляет собой текст гимна, уже известного филиппийцам, гимна, который они пели вместе с Павлом. И если это действительно так, то гимн этот мог быть сочинен апостолами ночью, в филиппийской тюрьме, когда страдания их сменились радостью, и дух апостолов, свободный от колодок, не зная преград, вознесся далеко в ночные небеса:
        "И всякий язык исповедал,
        Что Господь Иисус Христос
        В славу Бога Отца".
        В главном помещении тюрьмы преступники, лежавшие, прислонившись к стене, каждый думая о своем личном ничтожестве и слабости, ожидая пыток, тяжелого труда и смерти, услышали песнь, доносящуюся из темницы. Они видели истерзанные спины проповедников, видели, как бесчувственные тела их бросили в камеру - и теперь эти полуживые калеки пели, и пели радостно! Необычайное, заразительное чувство радости, мира и надежды наполнило души всех заключенных.
        Тюремщик спал беспробудным сном в своей сторожке, выше по склону холма.
        Павел и Сила запели громче. Узники слушали. Вдруг всю тюрьму сотряс мощный толчок землетрясения. Землетрясе-. ния обычны в Македонии, особенно летом, но в этот раз удар был настолько сильным, что колодки ослабли, железные кольца, к которым были прикованы цепи других узников, выпали из треснувших стен, решетки с шумом выпали из окон, замки сломались и двери распахнулись настежь. Тюремщик проснулся.
        Он вскочил с кровати, схватил короткий меч и выбежал в темный тюремный двор. Он увидел, что двери тюрьмы распахнуты. Если узники сбежали, для него все кончено - он головой отвечал за них. Чувство ответственности у римских легионеров было развито до такой степени, что одна мысль о позоре и наказании была для них страшнее смерти. Старый солдат извлек меч, чтобы сразу же покончить с собой. Ножны упали на землю, и звон стали разнесся далеко в ночи. И тогда тюремщик услышал голос, раздавшийся из глубины тюрьмы: "Не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь!"
        В лунном свете, внизу, виден был город, спокойный и неповрежденный, как всегда. Сильный толчок ощущался только под холмом, где находилась тюрьма. Для всякого македонянина землетрясение - сильное или слабое - было проявлением воли разгневанных богов. Значит, боги разгневались именно на тюремщика, если землетрясения нигде больше не было. Солдат испугался. Странное дело - узники не сбежали и еще кричат ему: "Не делай себе никакого зла!" Эти избитые иудеи больше заботятся о нем, тюремщике, чем о своей свободе! Все это было недоступно его пониманию.
        Дрожа от страха, он приказал своим проснувшимся, еще более напуганным рабам зажечь факелы. Нельзя было терять ни секунды - разгневанный бог мог вызвать новое землетрясение. До тюремщика, конечно, дошли слухи о том, кто были эти два иудея и чему они учили: они служили какому-то божеству и говорили о пути спасения.
        Факелы зажглись, и тюремщик вбежал в тюрьму вслед за рабами, торопясь к темнице апостолов. Он увидел Павла и Силу, стоящих спокойно, с ясными лицами, среди грязи и запустения. Солдат бросился к их ногам: "Государи мои! Что мне делать, чтобы спастись?"
        - "Веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой".
        Несколько рабов и семья тюремщика сбежались к темнице и стояли около прохода. Другие узники, гремя разорванными цепями, стояли вокруг, движимые теми же чувствами, что и тюремщик. И тогда Павел и Сила, со слипшимися от грязи волосами, покрытые запекшейся кровью, "проповедали слово Господне ему и всем, бывшим в доме его".
        Потом тюремщик вывел их наружу. Во дворе тюрьмы был колодец или источник, и тюремщик, с помощью рабов и женщин, своими руками промыл раны проповедников.
        Сразу после этого, при свете факелов, апостолы крестили его, рабов и семью.
        Приняв крещение, тюремщик ввел апостолов в свой дом, чтобы накормить их, голодавших несколько дней. "И возрадовался со всем домом своим, что уверовал в Бога". Когда занялась заря, он все еще сидел с Павлом и Силой, расспрашивая их об Иисусе и разделяя с ними невероятную радость, снизошедшую и разлившуюся вокруг и внутри них.
        Рано утром в тюрьму прибыли ликторы с приказом освободить двух иудеев - вчерашнее наказание было сочтено достаточным; но чужеземцы, конечно, должны были оставить город. Ликторы ждали во дворе, чтобы проводить проповедников за пределы города, а тюремщик, обрадованный тем, что наказаний больше не предвидится, поспешил в дом, чтобы сообщить Павлу приказ властей: "Прислали отпустить вас; итак выйдите теперь и идите с миром".
        Но Павла такой исход событий не устраивал. К удивлению испуганного тюремщика он сказал: "Нас, римских граждан, без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают? Нет, пусть придут и сами выведут нас".
        Дело было серьезное. Тюремщик не усомнился в том, что Павел и Сила - римские граждане. Во-первых, он уважал их, а во-вторых, никто не стал бы рисковать и ложно объявлять себя римским гражданином: за это полагалось смертная казнь. Когда ликторы передали магистратам слова проповедников, с чиновников слетела вся их важность и спесь. Согласно трем римским законам - "закону Валерия", "закону Порция" и более позднему "закону Юлия" - римский гражданин не мог подвергаться телесному наказанию, если он выполнял приказы магистратов. Даже в случае прямого неподчинения должен был состояться суд с привлечением свидетелей и защиты. Публичное бичевание Павла и Силы ставило самих магистратов в положение преступников, нарушивших важнейшие римские законы. Если этим двум иудеям вздумается пожаловаться вышестоящим властям, чиновники потеряют свои места! Остается только потакать им во всем, выполнять все их требования и надеяться, что они не напишут жалобу.
        Чиновники поспешили к тюрьме, вошли в дом тюремщика и принесли апостолам свои извинения. Павел и Сила ничего не ответили, зная, что юная филиппийская церковь лучше всего будет защищена, если магистраты города впредь будут сидеть, как на иголках, ожидая всевозможных неприятностей. К тому же, представлялся удобный случай обратить внимание самих властей на новое учение, принесенное в Филиппы римскими гражданами - может быть, в судьях, ликторах и их рабах проснется интерес к христианству.
        Со всевозможными почестями, окруженные небольшой толпой любопытных, удивленных поспешным прибытием магистратов в тюрьму, апостолов вывели из тюрьмы. Их вежливо просили удалиться из города, чтобы не нарушилось спокойствие. Первым делом Павел и Сила - может быть, вместе с тюремщиком - отправились в дом Лидии. Туда сбежались все христиане, которые смогли отлучиться с работы. Павел рассказал им все, что произошло в тюрьме, и верующие возблагодарили Бога, укрепляясь духом и дивясь провидению Господню. Рано еще было назначать старейшин и пресвитеров в этой небольшой церкви, но Лука, несмотря на сильное желание сопровождать своих больных, израненных наставников, согласился остаться на время в Филиппах и руководить новой паствой. Лука мог прокормить себя медицинской практикой.
        Тогда Павел, Сила и Тимофей, взяв посохи, отправились в путь - на северо-запад, через мост, вверх по долине реки.



        Глава 17. Изгнание из Фессалоник

        Иудей, которого звали по-гречески Аристархом, в эту субботу, как и всегда, вошел в большую синагогу иудейской общины в Фессалониках. Фессалоники, свободный город-порт в глубине Фермейского залива, были резиденцией губернатора Македонии. В середине августа старейшины пригласили приезжего раввина читать и толковать закон. В синагоге было душно и жарко. Аристарх сел и стал слушать. Он и не догадывался, что ради этого раввина его всенародно будут бить, что ему предстоит совершить вместе с ним два долгих путешествия и сидеть с ним в римской тюрьме.
        С первого взгляда было видно, что приезжий - человек необыкновенный. Он проковылял к возвышению на кривых ногах, иногда вздрагивая, как от сильной боли. Но даже если ему было больно, он не огорчался этим - на лице его было радостное, дружеское выражение, располагавшее к нему слушателей. Нависающие густые брови не портили этого впечатления. Приезжий заметно нервничал, обращаясь к аудитории, как будто ожидал от нее заранее каких-то неприятностей.
        Аристарх понял причину волнения оратора, когда услышал проповедь, противоречившую всем принятым представлениям. Приезжий начал с положенного в этот день отрывка и постепенно перешел к другой теме: он начал говорить о Мессии, Которого ждут иудеи, и привел множество строк из Писания, доказывая, что Мессия не воцарится в Иерусалиме, когда придет (все иудейские купцы, кланяясь и улыбаясь своим покупателям - грекам и римлянам, тайно надеялись, что Иерусалим станет столицей мира). Наоборот, говорил чужестранец, в Писании сказано, что Мессия примет страдания и смерть, а потом воскреснет. Доводы чужеземца показались Аристарху убедительными. И когда приезжий стал говорить о Человеке - Иисусе, Которого распяли в Иерусалиме, когда без литературного изящества, но с удивительной силой убеждения он рассказал о том, как Иисус восстал из мертвых, Аристарх поверил ему, он как будто своими глазами видел, что так оно и было. "Сей Иисус, Которого я проповедую вам, и есть Мессия!" - закончил свою проповедь этот странный человек.
        Старейшины, хотя и без особого энтузиазма, просили Павла выступить в синагоге еще раз через неделю. Аристарх и несколько других слушателей проводили Павла к выходу. Один из членов общины, по имени Иасон, пригласил его вместе с Силой и Тимофеем к себе домой. Там с ними могли встретиться все, кто хотел увидеть их и говорить с ними. Павел и Сила рассказали новым знакомым о своих испытаниях в Филиппах: "Прежде пострадавши и бывши поруганы в Филиппах, мы дерзнули в Боге нашем проповедать вам благовестив Божие с великим подвигом". Из Филипп в Фессалоники апостолы шли пешком почти 150 км. по Виа Эгнация, останавливаясь ненадолго в городах, встречавшихся по пути. Они проходили Амфиполь, город около широкого устья реки Стримон, на воротах которого возвышалась древняя каменная скульптура льва. Потом проповедники отдохнули в Аполлонии, на берегу озера. Идя через холмы в Фессалоники, они снова сознательно рисковали пострадать за веру. Но все обошлось относительно спокойно. Павел писал потом фессалоникий-цам: "Принявши от нас слышанное слово Божие, вы приняли не как слово человеческое, но как слово Божие, -
каково оно есть по истине".
        На Аристарха и других, встретивших апостолов в доме Иасона, особенное впечатление произвела честность, искренность Павла и Силы. Слова их не расходились с делами, и слушатели - закаленные жизнью купцы - ценили это качество. Как непохожа была духовная чистота проповедников, последовательность их умозаключений на обычную среди странствующих "пророков" склонность к надувательству! Апостолы не интересовались деньгами и вещами, дружеское расположение слушателей было для них высшей наградой.
        Проповедь Павла убеждала не потому, что он хорошо говорил и располагал к себе - она убеждала своей правдивостью. Павел никогда не давал воли воображению и не говорил того, чего не было - жизнь, смерть и воскресение Иисуса были реальными фактами, а не легендой, в которую можно верить или не верить. Истина обладает огромной убеждающей силой. Аристарх слушал и чувствовал, что нечто большее, чем размышление и логика, заставляет его уверовать в Иисуса-Спасителя. Для Павла ничего удивительного в этом не было. Он говорил, что сила эта - Дух Святой, исходящий от Бога Отца и Сына Иисуса. Когда Аристарх, Иасон и несколько других иудеев обратились в новую веру, Павел отказался принять какое-либо вознаграждение за труды.
        Мужество и убежденность Павла и Силы вселяли мужество и убежденность в других. Новообращенные, разговаривая со знакомыми иудеями, подтверждали, что Иисус и есть долгожданный Мессия. Они перебороли даже свое предубеждение перед язычниками, покупавшими у них товары, и перед рабами, эти товары разгружавшими: Иисус - Спаситель всех людей. Так дом Иасона, вопреки всем иудейским обычаям, стал центром движения, распространявшегося по городу, как пожар. Прошло несколько удивительных дней, и "церковь фессалоникская в Боге Отце и Господе Иисусе Христе" (как называл ее Павел) приняла в свое лоно больше греков, чем иудеев, мужчин и женщин. Среди женщин было несколько влиятельных аристократок.
        Снова и снова Павел прямо, честно отвечал на вопросы, не пытаясь смягчать выражения и утаивать неприятную правду. Он не скрывал от слушателей, что самые основы их жизни будут поколеблены, что ничтожные идолы, которым они поклонялись в домах своих, и красивые, классические статуи богов в храмах - все это бессильные, мертвые, ложные боги. Он не принимал фессалоникийцев такими, какие они есть. На рассуждения теологов XX века о том, что люди не нуждаются в сознательном принятии Иисуса из Назарета, как воскресшего Господа Христа, Павел ответил бы презрительно характерной для него фразой: "Бог свидетель!" Искренность Павла с фессалоникийцами, правдивость его проповеди, которая была "не в слове только, но в силе и во Святом Духе, и со многими удостоверениями", принесли радостные плоды, и фессалоникийцы "обратились к Богу от идолов, чтобы служить Богу живому и истинному".
        Фессалоники занимали выгодное стратегическое положение. Отсюда недалеко было до Филипп, и обе церкви, умножаясь, могли со временем объединиться. Павел был приятно удивлен и тронут, когда прибыл посыльный из Филипп и передал ему пожертвования верующих. Они помнили Павла, заботились о нем! Неустанно молился Павел за филиппийскую церковь.
        Окончив труд в Фессалониках, он мог отправиться на запад, по Виа Эгнация к Адриатическому морю и дальше в Рим. Другая дорога вела на юг, огибая залив, казавшийся со всех сторон окруженным сушей. С южной дороги виден был Олимп, легендарная гора ложных богов, которых Христос пришел изгнать из мира; большинство греков, конечно, уже не верило, что боги живут на горе Олимп, но их существование все еще не подвергалось сомнению.
        За Олимпом расстилалась долина Фессалии, а дальше - вся южная Греция, Ахайя. Торговые корабли во множестве сновали между городами, недалеко был тот день, когда благая весть проникнет всюду, где торгуют купцы-христиане - в Коринф и Пирей, на острова Эгейского моря, к западным берегам Малой Азии.
        Но Павлу не хотелось идти дальше - ему снова казалось, что он может, наконец, остановиться и укрепить только что основанную церковь.
        Павел и Сила жили в доме Иасона, но отказались бесплатно пользоваться кровом и пищей: "Мы у вас не ели хлеба даром, но занимались работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас, - не потому, что мы не имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания вам… завещали вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь".
        Павел снова занялся изготовлением шатров и палаток. Так в Фессалониках проповедники стали зарабатывать на жизнь своим трудом. В первом путешествии все расходы, может быть, были оплачены Варнавой: хотя Варнава продал свою землю и вырученные деньги пожертвовал Иерусалимской церкви, у него мог оставаться доход от медных рудников на Кипре, принадлежавших его родственникам. На Кипре Павел мог останавливаться у друзей и знакомых Варнавы. Но теперь у него не было никакой финансовой поддержки.
        В дневные часы Павел, Сила и Тимофей работали и во время работы говорили с обращенными и интересующимися, молились за новых учеников своих. В "Деяниях" только один раз упоминается о том, что Павел молился в одиночку, хотя в Посланиях об индивидуальной молитве говорится очень часто. Видимо, идя из города в город, проповедники уделяли часть своего времени молчаливой молитве, погружаясь каждый в свои мысли. Останавливаясь в городах, апостолы молились вместе с учениками и новообращенными. Во время трудной, монотонной работы молитва помогала удерживать мысли от бесцельного блуждания и обращать их к Богу.
        Каждую субботу Павел проповедовал, разъясняя Писание и показывая, как оно исполнилось в Иисусе, беседуя и споря после окончания службы с теми, кто не соглашался с таким толкованием. Говоря о чистой, преображающей любви Божьей, Павел употреблял новое, введенное христианами греческое слово "агапе" вместо обычного "эрос", чтобы не вызывать у слушателей ассоциаций с многочисленными эротическими культами, процветавшими в большинстве городов античного мира (даже там, где не было храмов Афродиты и Аполлона). Любовь, в ее высоких и низких проявлениях, была самой насущной проблемой. Из слов Павла, написанных к верующим после бегства из Фессалоник, видно, что среди обращенных много было молодых мужчин и женщин. Мужчины, в особенности легкомысленные и жизнерадостные юноши, не могли с легкостью подчинить свои влечения нравственным требованиям Христа. Будучи язычниками, они не видели ничего особенного в том, чтобы соблазнить жену своего друга или любую понравившуюся им девушку. Сознательное обращение от греха к вере не всегда сразу учит человека, как правильно вести себя в таких случаях.
        Павел умело руководил своими духовными детьми. В Первом Послании к Фессалоникийцам он напоминает нам: "Вы знаете, какие мы дали вам заповеди от Господа Иисуса. Ибо воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда; чтобы каждый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти нехотения, как и язычники, не знающие Бога".
        Павел и его друзья не стремились создать вялое, бесплодное общество людей, бегущих от жизни и ее требований - нет, они возвращали их к жизни, сплачивая в высокодуховную общину, в которой здоровая семейная жизнь пользовалась всеобщим уважением, и благоприятные последствия такой здоровой жизни чувствовались во всем. Верующие приносили присягу Иисусу, как царю, как полководцу - с таким самозабвением и преданностью, что по городу распространился слух: "Павел и его сообщники подбивают народ на восстание против Цезаря Клавдия". Верующие входили в Царство Иисуса - слова Его встречали беспрекословное подчинение. Они желали походить на Него во всем. Но старые, греховные желания не уступали, они ждали своего часа, смешиваясь с новыми переживаниями в трудноразличимый, запутанный клубок. Павел помогал обращенным укрепить новое и указывал, как справиться со старым, призывал их подчиниться только Иисусу и подражать только Иисусу.
        Павел не придавал слишком большого значения своему собственному руководству. Иисус вернется к людям, - говорил он, - и воцарится на всей земле, и будет править всеми народами.
        В наставлениях своих Павел всегда строго придерживался учения Иисуса. В Послании к Фессалоникийцам, повторяя слова своей проповеди, очень похожие на слова Иисуса, записанные Лукой, Павел пишет: "Сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью". Иисус сказал: "Вы знаете, что если бы ведал хозяин дома, в который час придет вор, то бодрствовал бы и не допустил бы подкопать дом свой: будьте же и вы готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий". Некоторые считают (впрочем, эта точка зрения отвергается серьезными исследователями Библии), что Лука составил свое Евангелие на материале проповедей Павла. Павел писал: "Ибо сие говорили вам словами Господними:.. Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с небес, и мертвые во Христе воскреснут прежде". Иисус же говорил: "Увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою…"
        Многое из того, что говорил Павел, смущало слушателей, так же, как и слова Господни смущали учеников Его. Недопонимание и искажение слов Павла фессалоникий-цами вскоре побудило его высказаться более определенно и ясно. Ветхозаветные пророчества и учение Иисуса убеждали Павла: Господь во плоти, в силе и славе, явится вдруг, внезапно, чтобы положить конец веку прелюбодейства, несправедливости и преступления. Но никто не знал в точности, когда и как это произойдет. И Павел ошибся, оценивая перспективу. Как путник, взобравшийся на крутой перевал, видит прямо перед собой снежный склон следующего хребта и думает, что до него осталось всего несколько часов пути, так и Павел тщетно рассчитывал на скорое второе пришествие. Спускаясь с перевала в долину, путник идет много дней, но гряда впереди не становится ближе. Так и Павел, всегда надеясь, ожидая, что Господь вернется, шел по жизни, благодарный за каждый дарованный ему день, за то, что он может идти вперед и нести людям весть о Царе Небесном, время Которого уже приходит.
        Между тем, из послания Павла видно, что три проповедника не только учили фессалоникийцев всех вместе, но терпеливо беседовали с каждым из них: "каждого из вас, как отец детей своих, мы просили и убеждали и умоляли поступать достойно Бога, призвавшего вас в Свое Царство и славу". Поддерживая, предостерегая, узнавая все проблемы обращенных, апостолы полностью отдавали себя строительству церкви.
        Хотя проще и легче было бы требовать подчинения, они терпеливо, бережно говорили с учениками, убеждая их, как малых детей; Павел так сросся душой с обращенными, что, когда пришло время расстаться с ними, ему казалось, что их плоть отрывают от плоти его. А время расставания настало скоро и неожиданно.
        На четвертой неделе пребывания в Фессалониках Павел назначил старейшин, призванных поддерживать церковь, руководить ею и учить новообращенных, когда они останутся одни. Павел считал, что церковь должна не просто выжить в неприязненно настроенном языческом окружении, но все время расти и шириться. Христиане не должны обращать внимания на обидные нападки и сплетни, у них не должно быть печального чувства, что они молча несут тяжкий крест, не должно быть ощущения, что грех торжествует и наступает со всех сторон. Чувства истинно верующего позитивны, положительны - он делает благо другим: и не верующим в Христа иудеям, и язычникам, не замечая оскорблений и побоев. "Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите…
        Обстоятельства меняются, но жизненный путь верующего неизменен - это живой упрек испорченности, пример, побуждающий ближних искать для себя новой, необычайной жизни; христианин всегда полон любви, радости, мысли, всегда делится ими, всегда приветствует своих противников.
        Итак, юная церковь в Фессалониках стала мощным движением. Люди преображались, отношения между рабами и господами сглаживались, мужья мирились с женами. Случалось, конечно, что семьи распадались, и дружба рушилась. Но в целом люди начали меняться. О новой вере говорили, ее превозносили, ее хулили. Одни любили Павла и восхищались им, другие ненавидели его. Почти никто не оставался равнодушным.
        Кульминация наступила когда иудеи-нехристиане перестали сдерживать свою ярость и зависть. "Возревновавши и взявши с площади некоторых негодных людей", - пишет Лука, - "они собрались толпою и возмущали город, и, приступивши к дому Иасона, домогались вывесть их к народу". Не найдя апостолов, толпа выволокла из дома Иасона и нескольких других христиан и потащила их к "политархам", чиновникам, ответственным за соблюдение закона и порядка в македонских городах, не обладавших статусом римских колоний.
        Предводители толпы кричали: "Эти всесветные возмутители пришли и сюда, а Иасон принял их, и все они поступают против повелений кесаря, почитая другого царем, Иисуса".
        Толпа жаждала крови. Политархи, однако, показали, что им, в отличие от нетерпеливых "стратегов" из Филипп, не чуждо чувство здравого смысла и осторожности. Обвинение встревожило их - они знали, что иудеев изгнали из Рима, знали и о причине этого изгнания. Историк первой половины II века, Светоний, упоминает склонность иудеев к "постоянным мятежам по подстрекательству некоего Креста". Скорее всего, это одна из наиболее ранних попыток ложного свидетельства против христиан. На самом деле это значит, что иудеи преследовали первых последователей Христа в Риме такими же способами, как преследовали Павла и его товарищей. Доказательств того, что христиане в Фессалониках подбивают народ к мятежу против Цезаря, было явно недостаточно. К тому же, их призванные вожаки не предстали перед судом.
        Политархи решили предпочесть осторожный вариант. Они обязали Иасона и его друзей выплатить большую сумму денег и обещали арестовать их, если чужеземцы еще раз появятся в городе.



        Глава 18. Беглец

        Павлу и Силе оставалось только бежать и не медлить с этим: если обвинители соберут больше свидетельств против них, власти могут послать солдат схватить их и привести обратно.
        С наступлением темноты братья-христиане провели Павла и Силу через арку Августа к Виа Эгнация. Тимофей остался в городе; апостолов, скорее всего, сопровождал один из местных жителей. Они торопились, чтобы к рассвету достичь берегов пограничной реки Аксий. Пока они ждали у переправы, им казалось, что вот-вот из-за поворота появится всадник с приказом об их аресте. Но все обошлось благополучно, и ранним сентябрьским утром апостолы двинулись на юго-запад, свернув с главной дороги. Всходило солнце, и дальние холмы показывались из тумана.
        Если бы Павел оставался в Фессалониках столько, сколько хотел, он, вероятнее всего, направился бы потом на запад по Виа Эгнация к Иллирийским берегам Адриатики. Проповедовав там Евангелие, он пересек бы Адриатическое море и отправился в Рим. Но теперь Рим был закрыт для путешественников-иудеев, и к тому же Павел не хотел уходить слишком далеко от Фессалоник. Хотя он сам учил, что Святой Дух не оставит юную церковь, его слишком волновала судьба своих духовных детей - он хотел знать, закончатся преследования христиан с его уходом или нет. Поэтому Павел решил идти в Верию - небольшой городок у подножия Олимпа, известный прохладным климатом в жаркое время года. В Верии, как правило, находили убежище изгнанники, бежавшие из Фессалоник: обвинения часто оказывались ложными, и они могли быстро вернуться в родной город. Зимой, когда снега покроют перевалы, Павел надеялся вернуться к своим ученикам.
        Путь в Верию занял три дня. Городок мирно покоился среди величественных гор. Внизу открывался вид на море, а наверху видно было ущелье, в котором брала свое начало быстрая река. В Верии была синагога; Павел и Сила не упустили возможности проповедать благую весть.
        Их приняли по-дружески. Старейшины не разделяли предрассудков своих коллег из Малой Азии, и Павел, как пишет Лука, счел их "благомысленнее фессалоникских", так как они "приняли слово со всем усердием, ежедневно разбирая Писания, точно ли это так. И многие из них уверовали, и из Еллинских почетных женщин и из мужчин немало". В Верии не было нужды искать безопасного места, где можно было бы проповедовать и учить - сама синагога стала центром христианской веры. Неожиданно, когда сердце Павла, оторванного от учеников, было полно горечи и страдания, в этом маленьком городке он нашел то, что давно искал - синагогу, ставшую под знамена Иисуса.
        В Верию прибыл Тимофей и принес добрые вести: несмотря на преследования, о которых предупреждал Павел, фессалоникийцы остались крепки в вере. Но Павел беспокоился - он боялся, что преследования станут еще более жестокими, и обращенные потеряют самообладание. Примерно на пятнадцатый день пребывания в Верии все планы апостолов снова были нарушены. Иудеи из Фессалоник, услышав об успехе проповедников в Верии, обезумели от ярости и прибыли, чтобы расправиться с ними. Увидев, что старейшины местной синагоги не разделяют их чувств, они стали разжигать страсти, надеясь, что Павла убьют во время волнений. Христиане из Верии видели, что жизнь апостола висит на волоске, и поспешили тайно вывести его из города, пока не начался погром. Сила и Тимофей остались в Верии.
        Павел все еще надеялся вернуться в Фессалоники, и поэтому ждал на берегу моря, в небольшой гавани, пока его посыльный ездил в город проверить, как складывается обстановка. Гонец вернулся с плохими известиями. Павел писал через несколько недель: "Мы же, братия, бывши разлучены с вами на короткое время лицем, а не сердцем, тем с большим старанием желали увидеть лице ваше. И поэтому мы, я Павел, и раз и два хотели придти к вам; но воспрепятствовал нам сатана".
        Наступала зима. Павел не мог больше бродить по Македонии и ждать. Братья из Верии просили его отправиться с ними морем в Афины. Там он будет, по крайней мере, в безопасности - надо ехать, пока его не выследили.
        С корабля видны были легендарные горы Греции: далекий, но ясно видный в утреннем свете Олимп, за ним Осса и Гиганты-скалы, будто пытающиеся подняться на соседний Пелион в надежде взобраться на небо. Друзья из Верии указали Павлу на Оссу и лесистый Пелион. Древний миф мало интересовал его; Христос пришел очистить мир от ложных богов, и Он победит, несмотря на то, что апостолы Его вынуждены скрываться и бежать. На следующий день корабль вошел в длинный, узкий залив, отделяющий остров Эвбею от материка. Здесь не бывало сильных штормов, и не нужно было заходить на ночь в гавань. Наутро путешественники обогнули мыс Сунион, на котором высился огромный мраморный храм Посейдона - бога морей, которому молились и приносили жертвы греческие моряки. На залитом солнцем склоне ясно видны были жрецы в белых одеждах. На палубе молились моряки. Роскошный храм, казалось, насмехался над бедным изгнанником, смотревшим с корабля и произносившим другую, чуждую всем молитву.
        Корабль приближался к Пирею. Впервые, издали, Павел увидел Афины - языческую красоту Акрополя и Парфенона, мрамор огромных колонн, ясно различимых даже с большого расстояния: холодный, надменный вид, полный презрения к дерзкому пришельцу.
        Христиане из Верии проводили Павла по запруженной повозками дороге, ведущей из Пирея в Афины. Вдоль дороги тянулись полуразрушенные оборонительные стены; вход в Афины перекрывали большие двойные ворота. Павел нашел кров и пищу, но не нашел покоя. Сердце его осталось там, в Македонии. Он боялся, что ученики дрогнут, не выдержат. Павел сам выдержал столько испытаний и несчастий, что должен был, казалось, убедиться наконец в непоколебимой мощи Христа перед лицом любых человеческих злодейств. Но, как ни удивительно, вера Павла была еще недостаточно сильна, чтобы оставить все в руках Божиих: он боялся срыва, боялся, что новообращенные поступятся Христом ради жизненных благ.
        "И потому, не терпя более, мы восхотели остаться в Афинах одни… и я, не терпя более, послал узнать о вере вашей, чтобы как не искусил вас искуситель и не сделался тщетным труд наш". Павел упросил христиан из Верии скорее вернуться домой и передать Тимофею, чтобы тот непременно посетил Фессалоники и убеждал христиан не ослабевать в вере, "чтобы никто не поколебался в скорбях сих". После этого Сила и Тимофей должны были присоединиться к Павлу со всей возможной поспешностью.
        Павел остался один в Афинах, средоточии идолопоклонства и языческой философии; синагога в Афинах приняла Павла в штыки. Одиночество среди врагов сильнее бичевания ранило его. Конечно, у Павла и здесь нашлись собеседники, сочувствующие - но фессалоникийцы значили для него больше. Ради них он согласен был ждать сколь угодно долго.
        Но над головой его нависла новая беда - день, в который Павел простился с друзьями из Верии, стал одним из тяжелейших дней в его жизни. А самое худшее ждало его впереди, через несколько лет.



        Глава 19. Осмеяние в Афинах

        Гранитная громада, увенчанная знаменитейшими храмами мира, запоминалась каждому, кто посетил Афины, необычайной гармонией очертаний и цвета на фоне глубокой синевы южного неба.
        Павел не был безучастен к красоте. Он заметил простоту и изящество Пропилеев и великолепие Храма Афины - Парфенона, но не стал взбираться на холм, чтобы войти в средоточие торжествующего язычества. Огромная, сверкающая золотом статуя Афины была предметом поклонения, а на знаменитом фризе Парфенона изображались языческие мифы и обряды. Но, поскольку греческое искусство служило ложным целям, его красота только раздражала Павла.
        У него не было намерения проповедовать в Афинах: один, без помощников, Павел надеялся дождаться дня, когда можно будет вернуться в Фессалоники. Ему нужен был отдых. Но увидев вокруг, со всех сторон, на каждом углу бесконечное количество идолов, Павел воодушевился, в нем проснулся дух бойца. Под Акрополем находилась центральная площадь, агора, окруженная языческими храмами, среди которых особенно выделялся храм Тезея, основателя Афин. Во всех храмах шли ежедневные службы, и даже в присутственных местах и административных зданиях возжигался священный огонь. Павел вышел на площадь.
        Под портиками, окруженные статуями знаменитых афинян и богатейших римлян, находились идолы и алтари всевозможных известных и безызвестных божеств. Это был интеллектуальный центр мира, куда собирались богатые молодые люди со всех концов света, чтобы закончить образование и вобрать смесь языческого благочестия и философской мысли, смесь, породившую общий дух насмешки над сверхъестественным и легкомысленный подход ко всем вопросам. Лука мастерски описывает это настроение: "Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое".
        С негодованием наблюдал Павел, как извращаются лучшие человеческие способности - ему хорошо были известны высочайшие образцы классической мысли, бившейся в поисках правды, и больно было смотреть, во что эта мысль выродилась. Произнеся пламенную проповедь в синагоге, Павел не встретил никакого отклика: иудеям не было дела до их соседей-греков, они относились к ним, как к безличным покупателям, чья моральная и религиозная слепота их не беспокоила. Поэтому Павел решил трудиться на агоре, где афиняне быстро приняли его за своего. Павел использовал метод Сократа, вовлекая прогуливающихся в беседу, состоящую из вопросов и ответов. Сократ посвятил себя родному городу, служа добру так, как умел. Павел не мог ограничивать себя такими рамками. Ни один человек за всю предыдущую историю человечества не странствовал так далеко и не страдал так много, чтобы донести до людей истину. Павел просто не мог оставаться спокойным и молчать, когда окружающие не видели пути спасения, истины и вечной жизни. Каждый день он говорил об Иисусе и воскресении Его, не смущаясь безразличием собеседников.
        Наконец, этот низкорослый человек с кривыми ногами и непривлекательным серьезным выражением лица обратил на себя внимание представителей двух основных философских школ: стоиков и эпикурейцев. Стоики учили, что человек должен быть терпелив, мужествен и горд, должен удовлетворяться законами природы и принимать их такими, каковы они есть, стараясь трудом своим помогать обществу развиваться на разумных началах, в пределах возможного. Они верили в то, что душа переживает тело. Их противники, эпикурейцы, не верили в загробную жизнь. Они учили, что радость и удовольствие суть высшие блага, и к ним следует стремиться независимо от того, существуют ли боги и какие это боги. Философия эпикурейцев, в сущности, сводилась к призыву: "Ешь, пей и наслаждайся, ибо завтра ты умрешь!" В Эпоху Павла последователи обеих школ уже потеряли былую способность убеждать и приобретать сторонников: верования человека считались его личным делом и философия превратилась в бесцельное умственное упражнение.
        Стоики и эпикурейцы выслушали Павла. Сперва они считали, что перед ними один из тех чужестранцев, которые стараются выделиться и найти влиятельных покровителей в Афинах. Но по мере того, как они слушали, росло их удивление. Во-первых, этот глупец утверждал, что говорит не от своего имени, что было явным интеллектуальным промахом! Затем, вместо рациональной философии они выслушали предложение уверовать в одного или двух богов, причем неясно было - в одного или все-таки в двух. Чужеземец часто произносил слова "Иисус" и "воскресение", причем имя Иисус для греков звучало сходно с именем одного из ионических богов "заведовавшего" здоровьем. Кроме того, проповедник вместе с именем "Иисус" употреблял слово "Спаситель", которое по-гречески созвучно слову "целитель", "врач". У греков были свои мифы о "воскресении" богов, возвращавшихся из подземного мира, и этот новый миф звучал знакомо. Но Павел говорил об Иисусе, как о Человеке из плоти и крови, о Котором свидетельствовали, Которого видели, слышали, а потом - распяли на кресте (чего, уже, конечно, никто не мог пережить!). И этот чудак пытался убедить
их, что этот Человек смог восстать из гроба, снова во плоти!
        - "Что хочет сказать этот суеслов?" - спрашивали греки друг друга. - "Кажется он проповедует о чужих божествах", - замечали некоторые.
        Для них все это было очень странно, а может быть, они даже опасались проповеди Павла - мало ли что! Конечно, в Афинах каждый может говорить все, что ему вздумается, но всему есть пределы. Философы решили, что Павлу следует изложить свои взгляды перед высоким Судом Ареопага, который обладал правом изгонять неудобных мыслителей из города.
        С шутками и смехом афиняне пригласили Павла следовать за ними - наверх, к Акрополю, на Холм Ареса, где заседал Суд Ареопага.
        Павел стоял перед Ареопагом на возвышении из белого мрамора, которое называли "камнем позора", хотя на него становились не только обвиняемые, произносившие речь в свою защиту, но и всякий человек, защищавший публично свою точку зрения. Вокруг громоздился беломраморный лес святилищ, воздвигнутых человеческим гением, чтобы заслужить благорасположение божеств. Ареопаг находился на широком выступе скалы, служившей основанием Акрополю. Отсюда видны были Пропилеи с двумя храмами по бокам - священный вход во владения богов. Парфенон скрывался за склоном, но сверкающие под солнцем шлем, щит и копье колоссальной статуи Афины, казалось, парили в небе. Совершеннейший образец человеческого искусства, изображающий идола! Будто приготовившись слушать, настороженно молчали стоящие вокруг бюсты Сократа, Платона, Аристотеля, Зенона и Эврипида.
        "Обвинитель" или "вопрошающий" выступил вперед и поднялся на "камень чести". С изысканной вежливостью, скрывающей недоумение, он спросил Павла: "Можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши; посему хотим знать, что это такое?"
        В словах этих скрывалась едва заметная угроза. Сократа афиняне осудили на смерть за распространение странного учения, и хотя Павла, конечно, не отравили бы цикутой, его вполне могли изгнать из города.
        Павла не смущала столь высокоученая аудитория - он мог смело говорить об Иисусе где угодно и перед кем угодно. Он чувствовал, что сейчас он в ударе. Если, проповедуя перед усталыми крестьянами и невежественными рабами, он принужден был иногда сдерживать свой интеллект, то теперь ум его мог развернуться во всю ширь: перед ним сидели люди, с которыми можно было говорить о высших достижениях человеческой мысли, а потом - потом перейти к мысли нечеловеческой. Павел говорил уверенно. Знаток законов, он знал, что, хотя свидетели воскресения находились далеко, за двумя морями, но свидетели эти существовали, и юридически факт воскресения мог быть доказан. Как обращенный в веру грешник, Павел знал, что воскресение Христово в доказательствах не нуждается, оно самоочевидно. Христианская вера не только более разумна и логична, чем любое философское построение, она истинна. Павел сумел совершенно приноровиться к своим особенным слушателям, начав с привычной для них логики, приведя их к факту воскресения, и затем уже, основываясь на этом факте, утверждать истину.
        Начиная, Павел употребил осторожный и привычный для его слушателей термин "святыни", говоря о святилищах греческих богов. Вступление Павла могло напомнить философам то место из "Эвменид" Еврипида, где Афина рассказывает, как был основан Суд Ареопага. Потом Павел почти повторил описание Строителя Вселенной из 10 книги "Республики" Платона, Строителя, который "взращивает все из земли растущее и оживляет все живое". Кроме того, Павел привел две прямые цитаты - из критского поэта Эпименида и из Арата Киликийца - и намекнул на еще одно место из Еврипида. Используя мировоззрение окружающих как логическое оружие, Павел показал, что достижения греческой мысли суть не что иное, как бледное отражение откровения Господня, записанного иудеями в Библии, и учения Иисуса Христа. Павел был вежлив, но не старался быть приятным.
        - "Афиняне!" - начал он, - "по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны: ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел жертвенник, на котором написано: "неведомому Богу". Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам".
        "Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи, Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет"
        - Павел поднял руку, указывая на Акрополь и произнося слова, сказанные на суде Стефаном много лет назад. - "И не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, сам дая всему жизнь и дыхание и все; от одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его, и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: "мы и Его род".
        "Итак, мы будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого", - и рука Павла поднялась к колоссальной статуе Афины, - "Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться". (Всем людям? Некоторые члены Ареопага, наверное, усмехнулись при мысли, что философ, посвятивший себя поискам истины, нуждается еще в каком-то покаянии), - "Ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых".
        Взрыв громкого хохота нарушил торжественность собрания. Смешанный гул голосов и смех прервали Павла. Ареопаг не желал больше слушать. Если этот проповедник действительно полагает, что человек может жить после того, как умрет и земля впитает соки его, ему не место среди афинских мудрецов. Павлу сказали: "Об этом послушаем тебя в другое время".
        Повел понял, что потерпел неудачу. Он спустился с возвышения, спиной к Акрополю и удалился. Один из членов Ареопага, Дионисий, последовал за ним. Воспользовавшись буквальным смыслом уклончивого решения суда, он решил послушать Павла в "другое время". Речь произвела на него впечатление: вместо неминуемой судьбы, предписанной законами природы, вместо вечного страха стать безутешной, печальной тенью после смерти, Павел предлагал обретение вечности через победу Личности над смертью.
        Дионисий уверовал. Кроме него, уверовала женщина-аристократка по имени Дамарь - возможно, одна из "богобоязненных", слышавшая проповедь Павла в синагоге, и с ней обратились в веру несколько других. Но они, по всей видимости, не приняли крещения, вынужденные хранить свою веру в тайне от поклоняющихся идолам друзей и родственников. В Ахайе первой приняла крещение община в Коринфе.
        Суд не дал Павлу разрешения проповедовать в Афинах, и ему самому не хотелось оставаться. Нужно было уходить. Павел направился на север, надеясь встретиться по дороге с Силой и Тимофеем.
        Итак, Афины отвергли его. Увы, Павлу не дано было знать, что речь его в Афинах потомки поставят в один ряд со знаменитейшими выступлениями Перикла и Демосфена. Ему не дано было знать, что о его речи будут написаны увесистые тома, что Парфенон на несколько столетий станет христианской церковью, что через XIX веков, когда Греция, после долгой оккупации, снова станет независмым государством, национальный флаг над Парфеноном будут спускать до половины мачты дважды в год - на Страстную Пятницу и на Пасху, памятуя о Воскресении Христовом.



        ЧАСТЬ III
        НАИМЕНЬШИЙ ИЗ АПОСТОЛОВ

        Глава 20. Город греховной любви

        Проходя через Коринфский перешеек (Истм), Павел видел рабов, перетаскивавших грузы с одного берега на другой. Иногда целые команды, надрываясь и истекая потом, катили на деревянных полозьях корабли - от моря к морю. Пройдя через порт Лехайон и преодолев небольшой подъем, Павел вошел в Коринф, столицу провинции Ахайя. "И когда я приходил к вам, братия", - писал потом Павел коринфянам, - "приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого, и был я у вас в немощи и в страхе и в великом трепете".
        Но вскоре Павел услышал обнадеживающие вести. Разыскивая в Коринфе известного ему по письмам или через друзей мастера по изготовлению палаток и его жену, христиан, незадолго перед тем приехавших из Рима, Павел расспрашивал людей на улицах и узнал, что проповедники из Фессалоник уже благовествовали в Коринфе, не таясь. Потом Павел нашел и самого мастера, владельца открытой на восточный манер лавки недалеко от дороги, ведущей в порт. Здесь Павла приняли с распростертыми объятиями, предлагая расположиться на втором этаже и отдохнуть, а потом присоединиться к работам в мастерской.
        В лице своих хозяев Павел приобрел двух лучших друзей. Акила был иудеем, родом из Понта, с южных берегов Черного моря. Вероятнее всего, он был моложе Павла и принял христианство, когда новая вера впервые стала распространяться в Риме - как это происходило, нам неизвестно. Имя его жены, Прискилла, говорит о том, что она была латинского, то есть более высокого происхождения, чем ее муж. Может быть, ее полагалось называть "госпожа Прискилла", но простота обращения и гостеприимство этой семьи делали излишней такую формальную вежливость. Когда Клавдий изгнал иудеев из Рима ("за мятежи по подстрекательству Креста"), Акила и Прискилла поселились в Коринфе, но до прибытия Павла не пытались проповедовать свою веру.
        Когда наступила суббота, все они втроем направились в синагогу, где Павел выступил, воспользовавшись своим званием раввина.
        Он не претендовал на искусное владение ораторским мастерством: "И слова мои и проповедь моя", - напомнит он коринфянам через несколько лет, - "не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией". Некоторые коринфяне полагали, что Павел недостаточно хорошо говорит. Но проповедь его была цельной, уверенной, каждое положение высказывалось с предельной ясностью. Тема проповеди оказалась совершенно новой для коринфских иудеев:
        - "Моисей пишет о праведности от закона", - говорил Павел, приводя место из Левита, - "исполнивший его человек жив будет им". А праведность от веры так говорит: "не говори в сердце своем: "Кто взойдет на небо?" то есть, Христа свести; или: "Кто сойдет в бездну?" то есть, Христа из мертвых возвести". (Здесь Павел использовал текст из Второзакония). "Но что говорит Писание? "Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем", то есть слово веры, которое проповедуем".
        "Ибо, если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим верить, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься; потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению. Ибо Писание говорит (теперь Павел обращается к Исайе): "всякий верующий в Него, не постыдится". Всякий! "Здесь нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех призывающих Его. Ибо всякий" - Павел обращается к пророку Иоилю, - "всякий, кто призовет имя Господне, спасется". Но как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слышали? Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы? как написано: "как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое!"
        Если бы так! Павел стоял на центральной площади - агоре и смотрел на юг, где высоко над горизонтом возвышался потухший вулкан Акрокоринф. В ясные дни эту километровую гору видно было даже из Афин. На краю вершины, формой напоминавшей огромную чашу, находился великий Храм Афродиты. Служение этой богине заключалось в поощрении и возвеличивании физической любви. Тысяча девушек отправляли культ Афродиты - они составляли процессии, служили в храме и приносили себя "в жертву", отдаваясь мужчинам-паломникам, множество которых собирались в Коринфе, привлеченные духом распущенности и легких удовольствий, царящим в городе. Греческие комедианты с давних пор пустили в ход летучую фразу: "Жить, как коринфяне". На самой агоре находился древний Храм Аполлона, восстановленный римлянами. Культ Аполлона, идеала мужской красоты, также включал в себя поклонение физической любви, наравне с музыкой и поэзией. В храме было много изображений и статуй Аполлона в позах, воспламенявших воображение поклоняющихся. Посетители храма вступали в физическую близость с посвященными богу мальчиками. Нетрудно представить, какого рода
нравственные правила были приняты в Коринфе.
        Коринф был самым большим из всех городов, в которых побывал Павел: молодой промышленноторговый центр, выстроенный заново на руинах старого Коринфа менее чем сто лет назад. На сравнительно небольшом пространстве скопилось около четверти миллиона людей, значительная часть которых - рабы - занималась исключительно погрузкой, выгрузкой и перевозкой товаров. Коринфяне - рабы и свободные - были иммигрантами, оторванными от родной земли, смесью всевозможных рас и национальностей. Никто, кроме иудеев, не образовал здесь общины единоверцев. Коринф очень напоминал центры современных больших городов - эти перенаселенные, полные материалистического духа средоточия пороков - с той лишь разницей, что коринфяне прикрывали свой материализм, похоть и предрассудки маской издевательской, уродливой религиозности. Павлу приходилось видеть, как христианские церкви вырастают в сельскохозяйственных, полупустынных районах Сирии и Галатии, в средней величины городах Македонии; но если любовь к Христу сможет пустить корни здесь, в самом населенном, богатом, коммерческом и распущенном городе востока Империи - значит, вера
способна расцвести везде.
        Первыми обращенными в Коринфе стали Стефан, принявший крещение с семьей, и Гаий, богатый "богобоязненный" с многочисленными домашними. Так как Гаий (или'Гай) - первое из трех латинских имен, которые давались тогда человеку, вполне возможно, что это был Титий Иуст, владелец дома рядом с синагогой. Но успех проповеди был незначительным, и на язычников Коринфа почти не повлиял. Павлу срочно требовались помощники - он зарабатывал себе на жизнь, и времени оставалось мало. С нетерпением ждал он прибытия Силы и Тимофея.
        Когда они, наконец, приехали, радости Павла не было границ. Многие часы провели они, беседуя над мастерской, в комнате Павла. Он подробно расспрашивал Тимофея обо всем и с облегчением узнал, что верующие в Фессалониках не только не ослабели в вере, но укрепились и увеличились числом. Для Павла, изгнанного из Верии и Афин и воображавшего всевозможные неудачи и напасти, добрые вести послужили хорошим уроком - Господь воистину властен хранить уверовавших в Него: "Хранит Господь всех любящих Его".
        Павел решил, не откладывая, выразить свою любовь и признательность фессалоникийцам: "Пришел к нам от вас Тимофей и принес нам добрую весть о вере и любви вашей…" Может быть, Павел сидел и грелся в лучах зимнего солнца в саду Гаия или на склонах Акрокоринфа, глядя на залив, а Тимофей записывал его слова… "Он рассказал нам, что вы всегда имеете добрую память о нас, желая нас видеть, как и мы вас, - то мы, при всей скорби и нужде нашей, утешились вами, братия, ради нашей веры; ибо теперь мы живы, когда вы стоите в Господе. Какую благодарность можем мы воздать Богу за вас, за всю радость, которою радуемся о вас пред Богом нашим, ночь и день всеусердно молясь о том, чтобы видеть лице ваше и дополнить, чего недоставало вере вашей? Сам же Бог и Отец наш и Господь наш Иисус Христос да управит путь наш к вам".
        Стиль Первого Послания к Фессалоникийцам сильно отличается от резких восклицаний в Послании к Галатам. Современники Павла часто стремились распространить, опубликовать свои идеи в форме письма, тщательно работая над каждой фразой, чтобы послание было понятно каждому грамотному человеку. Но Павел писал определенным людям и не заботился об общедоступности содержания и стиля. Как сообщил Тимофей, у фессалоникийцев были свои трудности. Несколько христиан погибли, подвергаясь нападениям и преследованиям, остальные сомневались, следует ли им снова собираться всем вместе; несколько членов общины предались безделию, говоря другим, что зарабатывать себе на жизнь не имеет смысла ввиду скорого пришествия Господня.
        Поэтому Павел счел нужным указать в своем послании на недопонимание и искажения учения Иисуса. Вместе с тем, ненамеренно, он позволил нам взглянуть в самую глубину своего характера: Павел никогда не прибегал к обману, даже в самых лучших целях, и теперь, назидая многочисленную общину, как следует устраивать жизнь, он не стал бы советовать того, чего не делал сам. Итак, из поучения Павла в Первом Послании к Фессалоникийцам мы можем увидеть портрет самого апостола - такого, каким он был в 50-м году по Р.Х.
        Павел желал жить в мире с братьями по вере (которых не так уж много еще было в Коринфе). Он отвергал безделие и беззаботность, подбадривал и поддерживал малодушных, с бесконечным терпением выслушивал и убеждал любого. Он не отвечал злом на зло, но старался помочь ближнему независимо от того, был тот христианином или неверующим. Он всегда радовался сердцем, постоянно молился и благодарил Бога за все - в любых благоприятных или неблагоприятных обстоятельствах, зная, что Бог, открывшийся нам в Иисусе Христе, завещал нам радоваться и молиться. Когда другие толковали Писание или говорили, что им было откровение, Павел не спешил спорить и опровергать, но сравнивал сказанное с Писанием и устным учением Христа, и с благодарностью принимал все новое, если оно не противоречило принципам веры. Он сдерживал себя, стараясь не смущать других неправильным действием или словом.
        Постоянная молитва его была о том, чтобы Господь очищающий и животворящий охранил душу его перед лицом искушений и мерзостей языческого города, сохранил здоровыми его дух, душу и тело, "да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа".
        Тимофей принес еще одно денежное пожертвование от филиппийцев. Павел мог на время оставить кожу и шерсть и посвятить себя проповеди, имея надежных помощников в лице Силы и Тимофея. Он сконцентрировал усилия на синагоге, считая, что сможет вселить в нее, как в Верии, благородный дух и использовать иудейскую общину как авангард веры среди язычников.
        Но иудеи, не пожелавшие принять Иисуса в качестве Мессии, отреагировали подобно своим собратьям в Антиохии Писидийской: "они противились и злословили" - пишет Лука, под злословием понимая не просто словесные оскорбления. Павел снова рисковал подвергнуться бичеванию, "сорока ударам без одного", в присутствии Криспа, начальника синагоги, и всего собрания. Мы не знаем достоверно, бичевали Павла в Коринфе или нет. Но если бичевали, то с какой иронией прозвучали его слова, когда он, с окровавленной спиной, поднял с земли разорванные одежды, преодолев боль, распрямился, отряхнул прах от ног своих (все поняли, что означает этот символический жест) и произнес слова, сказанные Иезекиилем, когда пророк снял с себя ответственность за смерть людей, пренебрегших его предостережениями: "Кровь ваша на главах ваших!" - "Я чист; отныне иду к язычникам".
        Сердце Павла болело сильнее исполосованной спины. Он так надеялся, что иудеи и язычники будут едины во Христе, войдут в "новый Израиль"! Павел не затаил обиды на иудеев. Он все еще верил, что "приобретет братьев своих по плоти", и только поэтому, а не из желания спровоцировать и разозлить иудеев, принял предложение Тития Иуста и сделал его просторный, удобный для собраний дом по соседству с синагогой местом, где каждый входящий мог услышать учение Христа.
        И первым обращенным, принявшим здесь крещение вместе с семьей, стал Крисп, начальник синагоги! Человек по имени Сосфен заменил его на посту старейшины иудеев.
        Когда вести о том, что Павла изгнали из синагоги, разнеслись по городу, коринфяне-язычники начали заходить в новую церковь, интересуясь необычным учением; наконец, каждое воскресенье, по утрам, выложенный мозаикой центральный двор с фонтаном в доме Иуста стал наполняться слушателями - мужчинами и женщинами - сидящими, каждый по отдельности, с устремленными на Павла глазами. Павел проповедовал, потом крестил приходящих, а Сила и Тимофей продолжали проповедь.
        Павел, конечно же, боялся, что и в Коринфе может повториться извечный сценарий: отвержение проповеди иудеями, успех ее среди язычников, потом ярость иудеев, насильственное изгнание или судебный процесс сразу после того, как Евангелие только-только закрепится в душах верующих. Тревога мучила Павла, ему казалось, что он никогда не найдет города, где удастся спокойно заложить духовное основание и строить на нем, не спеша.
        Однажды ночью Павел сидел в одиночестве, в своей комнате на верхнем этаже дома Акилы. В городе наступила полная тишина - лишь изредка тявкала собака или, звеня оружием, проходила ночная стража. Состояние тревоги и подавленности, столь частое у Павла, снова начинало преобладать. Он никогда больше не приобретет ни одного коринфянина для Христа - думал Павел, - никогда не увидит этой искры новой жизни в глазах людей. Его снова побьют камнями или исхлещут прутьями, и он умрет мучительно, медленно… Как тяжело было бы бежать снова, теперь, зимой, снова доверить себя морской пучине, взбираться по горным тропам Пелопоннеса.
        Предположить только, что вера его напрасна, что Христос никогда не восставал из мертвых. Предположить только, что существование Иисуса, вечное, близкое
        присутствие Его - только плод воображения, и не было никого, и нет никого… Сдаться, прекратить проповедь, скрыться куда-нибудь в тихое, спокойное место - назад, в Тавр, в Аравию, куда угодно, только убежать…
        И вдруг Павел увидел Его - так же, как на дороге в Дамаск, так же, как в Храме Иерусалимском, он увидел Его, Господа Иисуса, услышал Его неповторимый голос - спокойный, вселяющий надежду и уверенность:
        - "Не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла; потому что у Меня много людей в этом городе".



        Глава 21. Дом Гаия

        Каждую неделю, по воскресеньям, можно было видеть, как небольшие группы людей заходят в дом Гаия, рядом с синагогой. Так как воскресенье было рабочим днем для иудеев, а язычники не различали дней недели, христиане встречались в этот ранний час, когда даже рабы были свободны от работы.
        Всходило солнце, звучали гимны Христу и Богу Отцу; глядя вокруг, Павел думал: "Посмотрите, братия, кто вы - призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных". Один из этих немногих был Крисп, бывший начальник синагоги, другой - бывший язычник Ераст, казначей города, и, может быть, самое влиятельное лицо в христианской общине. Вместо мудрых и богатых, Бог избрал обычных, простых и слабых людей, презираемых обществом, признающим лишь власть и деньги, "чтобы никакая плоть не хвалилась перед Богом". Многие рабы стали свободными членами собрания. Павел знал, что испытал каждый из них - и чернокожий, и белый: все они оторваны от родного дома, их родина там, за границами империи, в лесах, степях и горах; всех их, собранных в партии для перевозки, доставили на один из крупных невольничьих рынков; молодых и сильных, их послали на самые тяжелые работы, в каменоломни или в поле, чтобы сломить их дух; потом привезли морем в Коринф и выставили нагими на продажу - одному достались хорошие господа, другому - плохие. А их родители, жены, дети - потеряны навсегда, и только
невероятная случайность могла свести их вместе.
        Бог избрал многих и из более низкой среды: вспоминая, кем были его обращенные прежде, Павел содрогался; блудницы и развратники, гомосексуалисты и лесбиянки, красивые мальчики и их партнеры-содомиты, воры, скупцы, мошенники, пьяницы, вымогатели, клеветники, и, конечно же, идолопоклонники - все они молились и, казалось, что прошлое их исчезло, как ночной кошмар. "Но вы чисты теперь", - мог воскликнуть Павел, - "вы освящены, вы оправданы именем Господа Иисуса Христа и Духом Божиим!"
        Да, то, что Павел слышал в частных беседах с новообращенными об истории их жизни, должно было не только разрывать ему сердце, но и вызывать отвращение. Генри Драммонд, английский натуралист, написавший знаменитейшую книгу-размышление о главе 13 из Первого Послания Павла Коринфянам, в которой говорится о любви, сказал как-то, во время одной из крупных миссионерских кампаний: "После того, что мне приходилось слышать от людей, исповедовавшихся проповеднику, мне хотелось уйти и переодеться, даже одежда моя казалась мне оскверненной". Иногда Павел, должно быть, уходил подальше от города, от его отвратительных запахов и греховных речей - на дальние склоны Акрокоринфа; туда, где веял свежий ветер горных лугов, а открывавшийся вид на море и далекие горы давал отдохновение взору во время молитвы.
        После того, что Павел увидел в Коринфе, у него не осталось ни малейших иллюзий по поводу язычества. Именно здесь он напишет свое Послание к Римлянам, в котором содержится диагноз, поставленный своим современникам. Прежде чем указать верующим путь, "в котором открывается правда Божия от веры в веру", Павел пишет: "Осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце"; (как свидетельствуют современные Павлу языческие писатели, он работал над своими посланиями не раздумывая, охваченный мощным порывом); "Называя себя мудрыми, обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся… Потому предал их Бог постыдним страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставивши естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение…"
        "Исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы. Они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют".
        Именно таким людям Павел проповедовал в Коринфе. "Ибо я первоначально преподал вам", - пишет Павел коринфянам, - "что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братии в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам; а после всех явился и мне, как некоему извергу". Павел подчеркивает, что его духовное рождение было необычным - "ибо я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал церковь Божию". Да, Павел постоянно говорил о важности своей встречи с Господом на дороге в Дамаск. Да, клеветники не раз говорили, что раскаяние его было недостаточным. Но что значила для Павла критика других, когда он знал, что Христос видит всю величину его греха и всю глубину его раскаяния? И Павел возвращается к главному - к благовествованию: "Итак я ли, они ли, мы проповедуем, и вы так уверовали".
        И, уверовав, они освободились от своего прежнего существования настолько полно, что и Павел освободился от своего прошлого. Он подробно описывает, что произошло: "Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое". Павел ожидал, что, как только человек обретет "новую жизнь", он начнет рассказывать о ней другим, и благая весть распространится с потрясающей скоростью. На собраниях верующие коринфяне, подбодренные Павлом, толковали и разъясняли учение Христа; Павел проверял правильность толкования; снова и снова язычник, пришедший поинтересоваться новым мировоззрением, слышал слова, которые заставляли почувствовать, что он "всеми обличается, всеми судится, и таким образом тайны сердца его обнаруживаются" до тех пор, пока в порыве раскаяния и веры он не восклицал: "Истинно с вами Бог!" День за днем - на базарной площади и у фонтана Пейрены, где коринфяне собирались потолковать и посплетничать, в гимнасии и даже в общественных банях, Павел на своем примере показывал новообращенным, как нужно благовествовать. Как много раз посчастливилось ему видеть чудо нового рождения! И он сам
объясняет, почему ему сопутствовал успех: "И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией".
        Но коринфяне, быстро уверовавшие и начавшие благовествовать, медленно созревали в вере. Многому, очень многому нужно было научить их, и Павел огорчался, что вместо здоровой духовной пищи, которую он имел в изобилии, ему приходится потчевать обращенных молоком, как младенцев, объясняя еще и еще раз простейшие основы веры. Однако, хотя и медленнее, чем хотелось Павлу, в его духовных детях начинали проявляться новые качества и возможности, дары Духа Отца и Сына, Духа, Который всегда был с ними, невидимый, но действующий, вызывающий к жизни разные способности разных людей с единой целью - построить Свою церковь.
        В частности, многие из христиан Коринфа испытали новое, волнующее духовное переживание, граничащее, правда, с риском нервного срыва: они начали "говорить языками". О "языках" много спорили, особенно в XX веке, когда быстро стала расти община пятидесятников, привлекающая верующих, главным образом, способностью "говорить языками", вселяющей особую теплоту и трепет в сердца молящихся. Сходные духовные открытия были сделаны и раньше, в том числе крупнейшими историческими церквами. Но все же "языки" остаются одним из наиболее непонятных духовных даров, о которых говорит Павел: являются ли они "языками человеческими или ангельскими" или же это внезапная способность говорить на незнакомых молящемуся, однако существующих где-то языках? А может быть, это крайняя, экстатическая степень молитвы, когда верующий говорит на неземном, нечеловеческом языке?
        Павел принял этот дар - и принял с благодарностью. Но когда, после его ухода, коринфяне начали злоупотреблять "языками", Павел вынужден был указать на риск, с этим связанный. Риск этот, как показывают и современные религиозные течения, всегда сопутствует такого рода явлениям. Павел поясняет в послании, как легко подобный дар может завести дальше, чем позволено смертным, и какие проблемы при этом возникают. Те, кто не обладает этим даром, не должны называть "говорящих языками" фанатиками или как-нибудь еще, а те, кто обладает таким даром, не должны считать всю остальную массу христиан "духовно бедными" только на том основании, что их духовность не такого же рода. Всегда следует противиться грозной опасности разделения христиан на взаимно враждующие фракции. У "говорящих языками" всегда должны быть "интерпретаторы", переводчики, также обладающие особым даром, ибо Дух Святой не снисходит к отдельным счастливцам, но покрывает собой всю церковь, и обязанностью человека, имевшего откровение, является донести это откровение до каждого христианина.
        "Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками", - пишет Павел, - "Но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чем тьму слов на незнакомом языке".
        Коринфская церковь уже становилась влиятельной - горожане не могли не заметить новых явлений нравственности, хотя и не подозревали об их источнике.
        Та нравственность, которой учил Павел, моральные правила, которым следовали обращенные, резко контрастировала с принятыми в античном мире нормами поведения. В нравственности христиан было нечто совершенно незнакомое: любовь человека к человеку, невзирая на расу и национальность, всепрощение вместо отомщения за зло, радость вместо сурового стоического терпения. Рабы-христиане больше не жили по общеизвестному в те времена принципу: "Люби других рабов, но питай ненависть к господам; кради и предавайся блуду; никогда не говори правду". Вместо этого раб-христианин своим поведением и молитвой старался обратить в веру своего господина.
        Как и в Фессалониках, в Коринфе появилось новое представление о любви. Представление это резко противостояло не только распущенности поклонников Афродиты, но и гомосексуализму посетителей храма Аполлона. Своей радостной нравственной силой христиане вносили в город нечто невидимое, новое и чистое.
        Конечно, бывали и неудачи, ибо на юную церковь оказывалось непомерное давление. Правильное отношение к физической любви было самым злободневным вопросом для верующих коринфян. Павел настолько был уверен в том, что неправильная половая жизнь разрушает человеческую личность, является нарушением божественного закона и обращает в ничто духовное начало, что не мог позволить новообращенным приспосабливаться хоть сколько-нибудь к окружающей их обстановке. Они должны были научиться жить в свободе Христовой и быть сильными силой Его.
        Немногочисленные и слабые, даже нелепые перед лицом многолюдных языческих процессий, поднимавшихся по ступеням между широкими колоннами храмов, выглядевших так, как будто им предстояло простоять еще тысячи лет, христиане встретились со множеством трудностей. На мясном рынке трудно было найти кусок, не прошедший через обряд посвящения идолу, а покупка такого куска рассматривалась всеми как признание в идолопоклонстве. Семейные и иные торжества происходили в храмах, а идол рассматривался как почетный гость. В театральных пьесах всегда чувствовался дух языческой церемонии, сюжеты чаще всего основывались на мифах, и исполнение отдавало безнравственностью: даже совокупление на сцене считалось доступным.
        Неудивительно, что Павлу, пришлось написать: "Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть. Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так, чтобы вы могли перенести".



        Глава 22. Решение Галлиона

        Новые церкви уже возникали во многих районах Ахайи, и Павел собрался навестить их; кроме того, новые радостные вести из Фессалоник достигли Коринфа. Теперь, во время путешествия, Павел мог объявлять повсюду, что фессалоникийцы выдержали все испытания и преследования и остались верны Христу. У Павла была привычка возбуждать рвение верующих одной церкви, расхваливая другую. Фессалоникская церковь действительно сделала огромный шаг вперед, и взаимная любовь верующих начала приносить плоды.
        Все же и у фессалоникийцев были свои трудности и разочарования. Вернувшись в Коринф из недолгой поездки, Павел, вместе с Силой и Тимофеем, составил еще одно, Второе Послание к Фессалоникийцам. Страдания, писал он, делают людей более желанными в Царствии Божием, и когда Господь Иисус вернется во славе, каждому воздастся по усердию его; те же, кто отвергли Его, насмеялись над Благой Вестью и причинили боль верующим, не избегнут своей участи - их ждет "вечная погибель от лица Господа и от славы могущества Его". Слова Павла не расходятся с учением Иисуса, Который всегда решительно предостерегал отвергающих любовь Его; Павел не мог с мягкостью говорить о второй возможности спасения, в иной жизни. Он не боялся проповедовать осуждение, даже если потом приходилось вносить добавления и разъяснения.
        Некоторые из фессалоникийцев поверили слухам, что "День Господень" уже настал, и вели себя так, будто всякие нормы поведения уже не имели смысла. Павел призывал их "не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания". Он кратко, но выразительно напомнил им о знамениях, которые будут предшествовать Дню Господню; эта часть послания относится к одним из самых темных мест во всех сочинениях Павла. Возможно, он нарочно затемнил смысл, пользуясь выражениями, понятными только ему и его ученикам, чтобы избежать определенных политических ассоциаций.
        Особенно волновало Павла происхождение ложных слухов: возможно, фессалоникийцы получили подложное письмо, с подделанной подписью Павла. По тому, как подписывает Павел свое послание, видно, что подделка нанесла ему сильный удар: "Приветствие моею рукою Павловою, что служит знаком во всяком послании; пишу я так: благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами". Так, во Втором Послании к Фессалоникийцам мы впервые находим упоминание о подлоге, использованном, чтобы ввести друзей Павла в заблуждение. Подделка могда быть делом рук фанатиков-фарисеев, преследовавших одну из церквей в южной Галатии. Видимо, они перехватили письмо Павла и скопировали его подпись. Факт подделки свидетельствует о том, что иудеи пытались бороться с христианством изнутри, проникая в общины и распространяя заведомо ложные идеи. Павлу часто приходилось встречаться со следами их "деятельности", а однажды иудеи чуть не достигли своей цели.
        Поэтому Павел молил фессалоникийцев исполнять то, что им велено. Ни один христианин, писал он, не должен быть бездельником или прихлебателем, следует подражать примеру апостолов и зарабатывать хлеб насущный. Затем Павел излагает принцип отношения к отступникам - принцип, который, к сожалению, так часто забывали в последующие столетия: "Если же кто не послушает слова нашего в сем послании, того имейте на замечании и не сообщайтесь с ним, чтобы устыдить его; но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата".
        Павел заключает послание краткой, сильной молитвой, выражающей уверенность в победе фессалоникийцев над любыми трудностями: "Сам же Господь мира да даст вам мир всегда во всем. Господь со всеми вами!"
        В этом же послании содержится и личная просьба Павла: "Молитесь за нас, братия, чтобы слово Господне распространялось и прославлялось, как и у вас, и чтобы нам избавиться от беспорядочных и лукавых людей, ибо не во всех вера".
        Очень скоро после того, как послание прибыло в Фессалоники, молитва была услышана, и в Коринфе начали происходить замечательные события.
        В начале лета 51-го года Сосфен, сменивший Криспа на посту начальника синагоги, стал христианином. Более того, он удержал за собой свою должность, считая, как и Павел, что синагоги являются естественными центрами распространения новой веры. Узнав об этом, другие предводители иудеев в Коринфе решили уничтожить христианство в городе. Возможность для этого представилась, когда новым проконсулом Ахайи (1 июля 51 г.) стал Люций Юний Галлион, годы правления которого достоверно известны благодаря фрагментам, найденным при раскопках 1905 года в Дельфах. Галлион был братом великого философа Сенеки, бывшего фаворитом императора Клавдия. "Ни один смертный", - пишет Сенека, - "не умеет быть так приятен другим, как Галлион". Предводители иудеев, надо думать, знали о репутации Галлиона и надеялись, что он будет расположен и к ним. Они составили обвинение против Павла.
        Когда обвинители, обвиняемый и его защитники предстали перед возвышением для судей на южной стороне агоры, Павел был спокоен - ему уже обещано было в видении, ночью, что никто не сможет причинить ему зла. Решение Галлиона было чрезвычайно важно - в масштабах Греции, ибо он был проконсулом ее важнейшей провинции, и в масштабах всей империи, ибо Галлион пользовался влиянием при дворе. Проконсул, как никто другой, способен был поставить препоны христианству, и, как никто другой, мог помочь ему расти и шириться.
        Иудеи построили свое обвинение на утверждении, что Павел "учит людей чтить Бога не по закону", то есть проповедует религию, не признанную государством. Павел выступил вперед. Он уже собирался сказать несколько слов в свою защиту, когда Галлион остановил суд и обратился к иудеям. Павел сразу же оценил огромное значение его слов - Галлион повернул оружие иудеев против них самих, понимая под "законом" нечто совершенно иное, нежели предполагали обвинители.
        - "Если бы какая-нибудь была обида, или злой умысел", - произнес проконсул, - "то я имел бы причину выслушать вас; но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами: я не хочу быть судьею в этом". Последняя фраза в римском суде означала, что магистрат отстраняется от решения вопроса, лежащего вне его компетенции.
        Прежде, чем иудеи успели запротестовать, проконсул отдал краткий приказ солдатам - вывести их из суда. Только оказавшись за пределами охраняемой войсками части площади, иудеи снова собрались с мыслями. "Хорошо же", - решили они, - "раз Галлион счел, что это наше внутреннее дело, то мы справимся с ним своими собственными силами". Наложить руки на Павла нельзя было, так как он уже отлучен от синагоги. Оставался Сосфен, начальник синагоги. Его схватили, сорвали с него одежды и бичевали тут же на площади, перед глазами Галлиона и судей. "И Галлион ни мало не беспокоился о том". Ведь они воспользовались своим "внутренним" правом наказывать члена своей общины. Это не противоречило решению суда.
        Беспристрастность проконсула позволяла Павлу и его сотрудникам свободно проповедовать везде, где им будет нужно, не опасаясь внезапных нападений и тюремного заключения. Так Рим стал их защитником!

…Крестьяне и пастухи часто видели этого кривоногого еврея, с черной седеющей бородой, с головой, обвязанной платком для защиты от солнца, деловито спешащего вместе с группой молодых людей по тропе между камней и кустарников, по направлению к какому-нибудь провинциальному городку, где его уже ждали друзья, посещавшие Коринф и слышавшие его проповедь. Очаги веры зажглись даже в далекой Спарте и в Олимпии, и на противоположном берегу залива, по склонам Парнаса, вплоть до самых Дельф. Более чем вероятно, что Павел и его коринфские ученики благовествовали во время Истмийских Игр в 51-м году: в Первом Послании к Коринфянам можно заметить вполне определенный намек - или поэтическое сопоставление, напоминающее об играх. "Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы - нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух, но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным".
        Длительный труд в Коринфе, увенчавшийся решением проконсула, был одним из самых спокойных периодов в жизни Павла. В Южной Галатии он доказал, что язычники могут быть полноправными христианами. В Коринфе он доказал, что христианство может пустить глубокие корни даже в столичных городах и оттуда распространяться по провинции. У Павла в руках была новая свобода - проповедовать на законном основании; не случайно он избрал следующей своей целью Эфес - крупнейший город на побережье Эгейского моря. А дальше - Рим, а дальше - весь мир! Ум и призвание влекли его к Риму, но сердце кричало: "в Иерусалим!" Он все еще жаждал проповедовать в столице своего народа, и слова изгнанника-псалмопевца не умолкали в душе его: "Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя. Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главу веселия моего".
        И Павел решил, прежде чем отправиться в Эфес, провести Пасху в Иерусалиме. Он оставался иудеем и последовал иудейскому обычаю, выполняя обет, обязательный для тех, кто возвращается в Иерусалим после долгих странствий: в таких случаях волосы не стригут тридцать дней; потом, перед тем, как отправиться в плавание, их остригают, кладут в мешок и в Иерусалимском Храме торжественно сжигают на священном огне.
        В марте 52 г. Павел готов был отправиться в путь, как только откроется навигация. Он провел в Коринфе 18 месяцев.
        В последний раз он встретился с христианами в доме Гаия. Он знал, что после его отъезда возникнут искажения учения и ошибки, он мог даже предсказать, какого рода это будут промахи. Но пока что в общине царили единство, мир и любовь. Верующие собрались вокруг фонтана в атриуме, с зажженными факелами, чтобы приступить к Вечерней трапезе Господней, обряд который был передан Павлу апостолами, сидевшими за трапезой с Самим Господом Иисусом: "И когда они ели, Иисус взял хлеб, благословив преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов".



        Глава 23. Взятие Эфеса

        Акила и Прискилла вместе со своей мастерской переехали из Коринфа в Эфес. Это был своего рода стратегический ход: пока Павел совершает паломничество в Иерусалим, друзья могли приготовить город к его проповеди, а мастерская позволяла им зарабатывать на жизнь.
        Все вместе они направились сначала в Кенхреи, порт на Эгейском побережье, принадлежавший Коринфу. Они шли через самое узкое место Истма - там, где римляне руками рабов несколько раз пытались прокопать канал. В Коринфе Павлу не удалось бы войти в синагогу, чтобы исполнить обет. Он остриг волосы в Кенхреях. Проведя ночь в доме христианина по имени Феб, путешественники отплыли наутро в Эфес. Путь их пролегал мимо красивых Кикладских островов, вокруг плескались волны "винноцвет-ного моря". Павел наслаждался путешествием. В Деяних нет места описанию личных переживаний, и комментаторы часто изображали Павла как сухого, надменного, безразличного к красотам природы человека. Но ведь он писал о красоте звезд и светил, он восхищался красотой человеческого тела, и наверное уж отличал вазы и кубки, выставленные как предметы искусства от тех, что использовали для трапезы, когда посещал богатые дома. Кроме того, сердце его было полно поэзией псалмов, и, путешествуя, он всегда вспоминал строки: "Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро: земля полна произведений Твоих".
        Наконец, корабль вошел в небольшой залив Эфеса, который в наши времена полностью обмелел. Но и теперь путешественник, встав на берегу спиной к морю и двигаясь вперед, увидит те же картины, которые открывались Павлу, стоявшему на палубе заходящего в гавань корабля. Слева высятся холмы, отделяющие Эфес от залива Смирны, справа видна гора Коресс и часть десятикилометровой кольцевой стены, выстроенной Лисимахом за три столетия до прибытия Павла. Впереди, в самом конце залива, стояла сторожевая башня, которую позже нарекут Башней св. Павла. Обогнув мыс, моряки направили корабль вдоль разделяющего залив мола, вверх по каналу, запруженному многочисленными судами и лодками. Вокруг канала возвышались уже городские здания. Массы выпиленных из известняка жилых домов, мраморных храмов и общественных зданий громоздились в тесной долине. Слева сотни домов покрывали склоны горы Пион, справа - отроги более высокого Коресса. Яркие цвета слепили взор. Павел видел вырубленный в склоне Пиона театр, которому предстояло стать сценой одного из величайших событий в его жизни. А к северу от горы Пион, у подножья
невысокого священного холма, сиял белизной огромный храм Артемиды, одно из семи чудес света, сожженный фанатиком Геростратом в ту самую ночь, когда в далекой Македонии родился Александр Великий, а затем выстроенный заново в прежнем великолепии - венец, подобающий "первому из ассийских городов".
        Павел быстро устроил своих друзей - иудеи всегда встречали радушие и поддержку со стороны своих соотечественников, особенно в чужеземных городах. Затем Павел оставил Акилу и Прискиллу, не желая входить вместе с ними в синагогу - он не хотел компрометировать их в том случае, если старейшины отвергнут его проповедь. Но старейшины проявили интерес к учению Иисуса и просили Павла остваться в Эфесе подольше. Он отказался; но, когда старейшины пришли проводить его в гавань перед отплытием в Иерусалим, и снова просили его, он ответил: "К вам же возвращусь опять, если будет угодно Богу".
        Судя по всему, в это странствие Павел отправился один. С толпой таких же, как он, паломников, он вошел в Иерусалим. Здесь, во время Великого Поста, он пережил волнующую встречу с Иерусалимской церковью. Именно здесь у него возник план сбора пожертвований во всех новых церквах Греции и Асии для "нищих святых в Иерусалиме". Такие пожертвования, еженедельно откладываемые с молитвой, помогли бы объединить разрозненные церкви в одно гигантское предприятие; кроме того, сбор такого рода подчеркивал почетное положение города, в котором распят был Иисус. Иерусалимская церковь остро нуждалась в помощи - хотя община в основном состояла из иудеев, рассчитывать на помощь администрации Иерусалимского Храма не приходилось. Чтобы помочь неимущим, нужны были средства. У Павла могла быть и еще одна цель. Собранные деньги можно было использовать не только для помощи бедствующим, но и снаряжения миссионерской экспедиции на восток, чтобы проповедать благую весть и там. К тому времени Иерусалимская церковь почти не занималась миссионерской деятельностью.
        Павел не оставался долго в Иерусалиме. Через Галилею он прошел в Антиохию Сирийскую, где встретился со многими, видевшими Иисуса живым после воскресения. В Антиохии Павел радовался духом. Это был его дом. Неутомимый проповедник, он мог отдохнуть только здесь, в городе, благословившем его начинание.
        В начале августа 52 года Павел вышел из Антиохии на север. Он воспользовался случаем, чтобы навестить своих старых друзей в Галатии и в то же время рассказать о своем плане сбора пожертвований. Поддерживая и наставляя былых учеников своих, Павел снова побывал в Дервии, Листре, Иконии и Антиохии Писидийской. В "Западной версии" Деяний есть фраза, которая прекрасно описывает дальнейшее: "Но когда Павел захотел, по усмотрению своему, идти в Иерусалим, Дух не допустил его". Опять сердце звало Павла в Иерусалим, и опять Господь указал ему идти на запад. Тогда он поспешил вернуться в Эфес, сократив путь по "верховой дороге", пролегавшей напрямую через нагорье, минуя большие города внутренней Малой Азии. Еще до начала зимы Павел был в Эфесе.
        Первая новость, с которой его встретили Прискилла и Акила, была следующая: в Эфесской синагоге проповедует блестящий оратор, иудей из Александрии по имени Аполлос. К их удивлению и радости, Аполлос с первого же дня стал горячо и настойчиво проповедовать об Иисусе из Назарета, правильно описывая все подробности Его жизни, смерти и воскресения. Однако он говорил об Иисусе скорее, как об исторической личности, нежели как о Вездесущем. Аполлосу было известно только крещение по способу Иоанна Крестителя, которое он совершал в знак раскаяния верующих перед грядущим Царствием Божиим, побуждая людей осознать свои грехи. Прискилла и Акила пригласили Аполлоса к себе и беседовали с ним; он постиг тайну нового создания личности Духом Бога Отца и Сына Иисуса. И проповедь Аполлоса стала еще горячей и вдохновенней. Но он не хотел остваться в Эфесе, стремясь проповедовать Слово Божие в Ахайе. Прискилла и Акила поняли, что в Коринфе такой человек будет незаменим; поэтому они, вместе с небольшой группой ими обращенных, снабдили Аполлоса теплым рекомендательным письмом. И Павлу они уже смогли рассказать вести об
Аполлосе, полученные из Коринфа: "он, прибыв туда, много содействовал уверовавшим благодатию: ибо он сильно опровергал иудеев, всенародно доказывая Писанием, что Иисус есть Христос".
        Благородная Прискилла и ее муж не бездействовали в отсутствие Павла - но в деле развития новой церкви они не очень преуспели. Ведь они были простыми ремесленниками, любившими Иисуса и рассказывавшими ближним о своей вере, а Павел был "профессионалом" благовествования, занимавшимся ремеслом только по необходимости. Недостаточная полнота познаний Прискиллы и Акилы обнаружилась очень любопытным образом.
        Павел ходил по городу - по агоре, у подножия горы Пион, вверх и вниз по узким улицам, с которых открывались самые неожиданные виды, и всюду говорил с людьми. Однажды слушавшие его сказали, что в городе уже есть люди, исповедующие почти такую же веру. Павел встретился с этими людьми. Их было около дюжины и все они раньше были язычниками. Но верили они примерно в то же, что проповедовал Аполлос до прибытия в Эфес. Происхождение их верований было неясно, и удивительно, что в таком большом и перенаселенном городе они не встречались с другими христианами. Павел сразу обнаружил, что вера этих людей искренняя, но страдает важными упущениями, и вопрос, который он задал им, выявил суть проблемы:
        - "Приняли ли вы Святого Духа, уверовавши?" - спросил он.
        - "Мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святый" - отвечали они.
        - "Во что же вы крестились?'
        - "Во Иоанново крещение".
        - "Иоанн крестил крещением покаяния, говоря людям, чтобы веровали в Грядущего по нем, то есть во Христа Иисуса".
        Собеседники Павла сразу же пожелали принять новое крещение. Павел привел их к реке Кайстер (Цестр) неподалеку от храма Артемиды и совершил нехитрый обряд. Выйдя из воды, верующие преклонили колена, и Павел возложил на них руки, молясь о сошествии на каждого из них Святого Духа. И вдруг высвободилась вся необычайная мощь Духа. Произошло нечто подобное Дню Пятидесятницы в Иерусалиме. Обращенные заговорили языками, молясь и провозглашая славу имени Иисуса. Потом они рассказали всем и каждому, как внезапно открылась им новая истина, скрытая в Писании, хотя они читали Ветхий Завет и раньше. Царила атмосфера просветления и радости. Много лет позже некоторые из обращенных, читая строки Послания Павла к Ефесянам, наверное, вспомнили этот великий для них день:
        "Не упивайтесь вином, но исполняйтесь духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу, благодаря всегда за все Бога и Отца во имя Господа нашего Иисуса Христа".
        Итак, эти 12 человек, вместе с Акилой, Прискиллой и немногими, ими обращенными, стали ядром первой христианской церкви в Эфесе. Павел вошел в синагогу, помня свое обещание старейшинам. Все три месяца зимы 52-53 года (по словам Луки) Павел "небоязненно проповедовал, беседуя и удостоверяя о Царствии Божием" в синагоге. Эфесские иудеи не были так неприязненны, как их собратья из Фессалоник и Коринфа. Они спорили, но не отказывались слушать. Многие язычники, заходившие в синагогу, уверовали - снова видел Павел, как Христос разбивает стену, разделяющую иудеев и язычников.
        Как бы то ни было, самая "правоверная" часть иудеев начала волноваться и беспокоиться. Ранней весной 53 года они стали нападать на верующих и оскорблять имя Христа, так что проповедь в синагоге стала невозможной. Павел удалился, и все ученики его - иудеи и язычники-удалились тоже. В синагоге стали пустовать места и ощущался недостаток пожертвований.
        Начальник эфесской гимнасии (училища), по имени Тиранн, предоставил Павлу для проповеди просторный портик. Странное имя его, по всей видимости, было прозвищем - надо надеяться, что, обратившись в христианство, он стал снисходительнее к учащимся; может быть, впрочем, он был просто потомком одного из греческих "тиранов" - правителей городов. В прохладное время дня портик нужен был для обычных занятий, так что Павел мог использовать его только в послеобеденные жаркие часы, когда улицы пустели, и во всем Эфесе закрывали жалюзи на окнах. В это время даже рабы могли приходить к Павлу. Затем, когда наступала вечерняя прохлада, возвращался Тиранн с учащимися, а Павел отправлялся проповедовать в частных домах - богатым и бедным. Он мог бы напомнить и ефесянам: "Вы знаете, что я ничего не утаил от вас, что было бы вам на благо: я благовествовал вам, я учил вас - на людях и в домах ваших; я требовал равно от иудеев и от язычников покаяния перед Богом и веры в Господа нашего Иисуса". Павел не стыдился слез и плакал, когда оскорбляли Иисуса; иногда, принимая приглашение, Павел попадал в ловушку, расставленную
иудеями, желавшими насмеяться над ним. Но ничто не могло остановить его. "Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим".
        Главный труд Павла был в гимнасии Тиранна. Часть времени он посвящал научению обращенных. В Послании к Ефесянам не говорится в точности, о чем он учил их, но и в этих строках можно услышать эхо его голоса; ученики сидели в тени портика, в жаркий летний день 53 года по Р.Х., а Павел говорил: "Итак подражайте Богу, как чада возлюбленные. И живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное… Повинуясь друг другу в страхе Божием, жены, повинуйтесь мужьям своим, как Господу… Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил церковь и предал Себя за нее…"
        "Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти, со страхом и трепетом в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души… И вы господа, поступайте с ними так же, умеряя строгость, зная, что и над вами самими и над ними есть на небесах Господь, у Которого нет лицеприятия". Снова и снова настаивал он: "Вы были некогда тьма, а теперь - свет в Господе: поступайте, как чада света".
        Часто уводил он их в самые глубины христианского учения, чтобы помочь им стать "укорененными и утвержденными в любви, постигнуть, что широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову…"
        Грамотные записывали на папирусе все, что говорил Павел, в особенности то, что относилось к жизни Господа Иисуса. После многих месяцев обучения обращенный собирал эти записи в одну тетрадь. Это не были длинные свитки наподобие тех, что хранились в знаменитой Эфесской библиотеке; записи представляли собой разрозненные страницы, скрепленные сбоку. Так, в Эфесе, впервые возникла христианская форма книги и тетради.
        Классы Павла внешне напоминали лекции любого другого учителя - с той лишь разницей, что он не брал денег. Павел устраивал и открытые собрания, куда обращенные приводили своих друзей-язычников. Слава о Павле ширилась. С обращенными, особенно с теми, кто действительно желал духовно вырасти, Павел вступал в особые отношения. Ефесяне чувствовали, как он любит их, как старается передать все лучшее, что у него есть. И его постоянный призыв: "Подражайте мне, как и я подражаю Господу Христу!" - не оставался без ответа.
        В эти дни Павел был весел, подвижен: грозовые тучи прежних лет рассеялись, боль утихла. Труд его был успешен, и ничто не предвещало надвигающихся бед.



        Глава 24. Имя

        У подножия высоких скалистых гор, рядом с местом впадения реки Лик в Меандр, лежал город Колоссы, известный производством темной шерсти особо высокого качества. Филимон, помещик и рабовладелец из Колосс, прибыл в Эфес, чтобы следить, как идет продажа его шерсти, а заодно и поклониться Артемиде в знаменитом храме. Эфесский храм Артемиды был самым большим зданием во всем западном античном мире. 117 мощных ионических колонн вздымались на высоту 20 метров; каждая весила 15 тонн. Основания колонн западного портика украшали человеческие фигуры в натуральную величину; повсюду, внутри и снаружи, блестела позолота. За высоким алтарем стояла великая богиня-Мать, которую греки называли Артемидой, а римляне - Дианой: грубо обтесанный в форме женской фигуры черный метеорит. Из-за твердости материала руки и ноги статуи сливались с туловищем и между собой. Огромные груди и торс символизировали плодородие, но культ Артемиды не сопровождался сексуальными оргиями.
        Города всех асийских провинций вносили свой вклад в строительство храма и были представлены в нем четко различавшимися по иерархии жрицами и жрецами. Язычники по всей Асии считали храм Артемиды центром поклонения. Религия и торговля привлекали в Эфес массу приезжих с берегов Эгейского моря и из внутренних районов Малой Азии. Здесь торговали, здесь поклонялись богам - и каждый, возвращаясь в родной город, хотел взять с собой серебряную или терракотовую статуэтку Артемиды, чтобы молиться ей у себя дома. Филимон, однако, приобрел в Эфесе нечто иное. Он встретился с Павлом и приобрел Христа. "Ты самим собою мне должен", - напоминал ему Павел, прося помочь другому обращенному.
        Землевладелец и проповедник подружились. Когда Филимон собрался возвращаться в Колоссы, Павел предложил ему взять себе в спутники христианина по имени Епафрас, урожденного колоссянина, примкнувшего к эфесской общине. Жена Филимона Апфия и сын его Архипп, совсем молодой еще человек, а также некоторые из рабов Филимона приняли новую веру. Скоро и соседи присоединились к верующим, собиравшимся в доме Филимона. Павел впоследствии писал им: "В надежде на уготованное вам на небесах, о чем вы прежде слышали в истинном слове благовествования, которое пребывает у вас, как и во всем мире, и приносит плод и возрастает, как и между вами, с того дня, как вы услышали и познали благодать Божию в истине…"
        Проповедь Епафраса не ограничивалась Колоссами. В нескольких километрах на северо-запад, выше по долине, находились два города-соседа, Лаодикия и Иераполь, центры производства тканей и пряжи. Над ними возвышалась огромная известняковая скала, издалека напоминающая белый шрам на фоне зеленых склонов. В утреннем свете оба города были хорошо видны из Колосс, и колоссяне, обернувшись к горам, молились за своих братьев. А вечером христиане Лаодикии и Иераполя, глядя на залитые мягким светом заката Колоссы, возносили такую же молитву: новые церкви быстро выросли в этих трех городах, жители которых часто навещали друг друга.
        Повсюду в Асии происходило то же, что и в Колоссах. Путешественники, возвращавшиеся из Эфеса, и группы обращенных, специально посланные Павлом, принесли Евангелие в Смирну, в Пергам, резиденцию царей на неприступной скале, в Фиатр, родной город филиппийки Лидии. И из каждого города Благая Весть распространялась по окружающей сельской местности. Лука не преувеличивает, когда пишет, что в течение двух лет "все жители Асии услышали проповедь о Господе Иисусе, как Иудеи, так и Еллины".
        Павлу не терпелось обойти все новые церкви, узнать, как идут их дела; но и в самом Эфесе происходило слишком много важных событий.
        Если Коринф был полон блудом и сексуальными извращениями, то в Эфесе, говоря словами Шекспира, преобладали "смущающие ум волхвы и маги". Колдуны хранили свитки с магическими знаками и заклинаниями, дававшими им власть над людьми. "О том, что они делают тайно, стыдно и говорить" - писал Павел христианам Эфеса. Маги продавали амулеты с заклинаниями, которые горожане носили под одеждой, надеясь излечиться от болезней. ("Никто да не обольщает вас пустыми словами", - настаивал Павел). Город был известен как центр оккультных наук; маги похвалялись, что они связаны с космическими "изначальными силами", со сверхчеловеческой мощью мира тьмы.
        Встретившись с нескрывающимся, наглым злом, Павел не замедлил бороться с ним: "Бог же творил не мало чудес руками Павла". Павел считал, что чудотворцы и исцелители - нормальное явление в общине, покровительствуемой Святым Духом, но апостолы, пророки и проповедники важнее. Сам Павел не совершал чудеса ежедневно; кроме двух случаев исцеления - калеки в Листрах, и, возможно, юноши, упавшего из окна в Троаде, Павел совершал чудеса только перед лицом чрезвычайных и опасных обстоятельств: в Пафе, в Иконии, и в Эфесе. Чудеса эти следует рассматривать как непосредственное изъявление воли Христа; они того же рода, что и чудеса в Галилее, совершенные Иисусом.
        По утрам Павел, окруженный учениками и друзьями, с головой, обвязанной платком, в фартуке, выделывал шерсть и кожу в небольшой мастерской Акилы и Прискиллы. Однажды, кто-то из учеников попросил его пойти и возложить руки на больного или одержимого бесом. Но Павел мог и не ходить по больным, как врач. Он знал, что Христос наделил апостолов Своим даром исцеления на расстоянии. Ведь в Галилее Он исцелял, даже не прикасаясь, одной силой веры. И в Эфесе Бог показал, "как безмерно величие могущества Его в нас, верующих по действию державной силы Его", ибо силой этой, говорил Павел, "Он воздействовал во Христе, воскресив Его из мертвых и посадив одесную Себя на небесах, превыше всякого начальства и власти, и силы и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем".
        Все это Павел объяснил своим ученикам. Но эти бывшие язычники, носившие некогда амулеты под одеждой, нуждались в чуде, чтобы укрепить свою веру. Павел снял платок с головы, ученики взяли его и возложили на больного, молясь об исцелении именем Иисуса. Больной выздоровел. Многие другие стали просить того же, и Павел отрядил для этой цели одного из обращенных (может быть, прибывшего уже в Эфес Тимофея), дав ему свой платок или фартук. Не так-то просто все это было для Павла. Когда в Галилее уверовавшая женщина в отчаянии тайно прикоснулась к краю одежд Иисуса, силы на мгновение оставили Его, ибо излечение требует передачи большой духовной энергии. И Павлу приходилось дорого платить за исцеление ефесян; он всего себя отдавал молитве. По одному отрывку из послания Павла можно судить о его необычайном даре постигать нужды тех, о ком он молился, даже на большом расстоянии: "А я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом, уже решил, как бы находясь у вас…" Присутствие Иисуса Христа значило больше, чем отсутствие Павла, - вот что нужно было понять беспокоящимся друзьям и надеющимся на Павла больным;
каждое чудо было встречей с Тем, Кто властен излечить любого - и телесно, и духовно.
        Вести о том, что больные излечиваются и бесы исходят из одержимых, облетели город с быстротой огня. В гавани и в лавках поговаривали, что головной платок Павла обладает чудодейственной силой, превосходящей все амулеты и заклинания вместе взятые, и что имя Иисуса помогает больше всех других имен. Скитающийся иудейский заклинатель по имени Скева, промышлявший вместе с семью своими сыновьями, решил добавить имя "Господа Иисуса" к списку своих "магических авторитетов". Сыновья Скевы, колдуя над клиентами, произносили имя Иисуса. Некоторое время ничего не происходило. Наконец, заклинатели вошли в дом человека, одержимого бесом, встали вокруг него и торжественно, хором, произнесли: "Заклинаем тебя Иисусом, Которого Павел проповедует…" Прежде, чем они успели закончить, одержимый прервал их. С выкаченными глазами, извиваясь всем телом под воздействием бесовских сил, он сказал странным голосом: "Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто?'
        И он бросился на них и поколотил всех семерых, и сорвал с них одежды, выгнав их на улицу "нагих и избитых".
        Событие это взволновало весь Эфес. "Это сделалось известно всем живущим в Эфесе Иудеям и Еллинам, и напал страх на всех их, и величаемо было имя Господа Иисуса". Более того, событие это имело решающее значение для юной христианской церкви. Многие верующие публично покаялись в том, что пользовались тайно амулетами и заклинаниями. Теперь они окончательно разрывали свою связь с темными силами. "А из занимавшихся чародейством довольно многие, собравши книги свои, сожгли пред всеми". Когда свитки с заклинаниями и магические книги обратились в дым (за некоторые из них чародеи платили большие деньги), оказалось, что книг сожжено на
50 тысяч серебряных драхм.
        Быстрое наступление Евангелия вызвало неизбежную контратаку. Этот короткий и трудный период жизни Павла плохо освещен в Деяниях. Лука становится очень осторожен в выражениях. Видимо, в то время, когда он записывал "Деяния Апостолов" (в правление Нерона - 54-68 гг.), побочной целью его было помочь Павлу, находившемуся в заключении. Поэтому он избегал всего, что могло бы вызвать гнев безумного императора - всего, что могло иметь хоть какую-нибудь связь с политическими событиями в Эфесе, хотя бы и не относящимися непосредственно к Павлу. У самого Павла не было причин скрывать происходившее, но в своих посланиях он не писал о том, что и так хорошо известно было его адресатам - ведь он не писал автобиографию.
        Придется воспользоваться всеми имеющимися данными Нового Завета и современных Павлу историков, чтобы составить из разрозненных фактов картину происходившего в Эфесе. Многие считают, что Павел писал филиппийцам из Эфеса, а не из Рима; другие поддерживают "римскую" версию, однако, сторонники эфесского происхождения Послания к Филиппийцам представляют более весомые доказательства.
        Биограф поставлен здесь перед выбором - погрузиться в массу взаимоисключающих предположений и окончательно увязнуть в них - или разрубить этот узел одним ударом и просто изложить свое видение событий. Я выбрал второй путь. События последующих
18 месяцев жизни Павла, изложенные в этой книге, частично основаны на фактах, но уверенный тон повествования не должен заставлять читателя забывать, что некоторые выводы автора весьма спорны.
        Первое нападение на христиан произошло со стороны неуверовавших иудеев. Зная о решении Галлиона в Коринфе, они не стали обвинять Павла перед римлянами в распространении непризнанного законом культа и не обращались к внутренним обычаям иудейской общины ввиду того, что Павел сам поставил себя вне Моисеева Закона. Они придумали, однако, обвинение, которое, будучи доказанным, могло стоить Павлу жизни.
        Несколько постановлений Августа и других императоров ставили под особое покровительство закона сборы пожертвований в пользу Иерусалимского Храма. Всякого, кто вмешивался в процесс сбора денег или утаивал какие-либо суммы, ждали такие же суровые наказания, как и осквернителей языческих храмов. Все иудеи рассеяния (живущие вне Израиля) платили добровольный налог в пользу Храма, и Эфес, по свидетельству современников Павла, был одним из величайших мест сбора этих денег, центром, в который стекались пожертвования из всех городов богатейшей провинции Асии.
        В 53 году иудейские казначеи в Эфесе обнаружили значительное снижение количества пожертвований и не замедлили найти тому причину: множество иудеев в Колоссах, Смирне, Пергаме и других городах стали жертвовать деньги в Павлов фонд "на нищих святых в Иерусалиме" и перестали платить подать Храму. Конечно же, Павел не просил обращенных переставать жертвовать на Храм, но иудеи-христиане, изгнанные соплеменниками из синагог, не видели причины продолжать уплату этого налога.
        Быстрое снижение сборов на Храм показывает, какой успех имела благая весть среди "рядовых" ассийских иудеев. Итак, у врагов Павла появился новый предлог для нападения. Они представили обвинение в ограблениях Храма проконсулу Асии Марку Юнию Силану, утверждая, что Павел присваивает себе деньги, принадлежащие Синедриону. Силан, родственник императорской фамилии, приходившийся двоюродным братом Клавдию и Нерону, был человеком ленивым и праздным, но выполнявшим букву закона. Он не мог игнорировать столь серьезное обвинение, но и не стал бы выносить решение, не имея на руках доказательств преступления. Силан не торопился со следствием, но осенью 53-го года приказал задержать Павла.
        Пока шел медленный сбор свидетельских показаний по всем городам Асии, Павлу приходилось томиться в заключении. Будучи римским гражданином он пользовался относительными удобствами, находясь в помещении преторианской гвардии проконсульского дворца. Если после передачи дела в суд Павла нашли бы виновным, его ждала ужасная смерть. Прошение о помиловании помогало редко: преступников бросали в темные подземные клетки, после чего, на ближайших гладиаторских играх, в качестве последнего номера программы, их выгоняли плетьми, нагих и безоружных, на арену. С другого конца арены выпускали диких хищников, голодавших не менее двух дней. И начиналась забава.
        Но пока что Павла содержали в сносных условиях. Прискилла, Акила, Тимофей и другие друзья часто навещали его. Ему разрешалось иногда выходить в город. Время от времени, прикованный легкой длинной цепью к римскому солдату, Павел продолжал проповедовать в училище Тиранна. Ритм жизни его резко замедлился. Павел оставался спокоен и не ощущал подавленности: к тому времени он уже действительно "научился всему и во всем". У него было много времени для молитвы. Проходили долгие часы, и дух Павла соединялся с далекими друзьями - в Галатии, в Фессалониках, в Коринфе и в Филиппах (где он пережил уже короткое, но жестокое заключение).
        Павел молился вслух. Разворачивая свитки с Писанием, он читал их тоже вслух (в античном мире не было известно умение читать "про себя"). Он не пел во время молитв - но спокойно, смиренно говорил с Тем, Кто, Невидимый, разделял с ним заключение. И каждый часовой, смена за сменой, неожиданно для себя открывал всю глубину души своего узника. Их располагала к нему и необычная для преступника вежливость обращения, его юмор и уверенность в своей невиновности, заинтересованность в судьбе и личных делах стражников. Часовые слышали его беседы с друзьями и замечали, что после их ухода Павел продолжает говорить с кем-то невидимым. Неудивительно, что солдаты начинали разговаривать с Павлом. Очень скоро вся стража проконсульского дворца убедилась, что их узник не имеет ничего общего с ограблением Иерусалимского Храма, что этот человек полностью посвятил себя Христу. Среди стражников уже было несколько христиан, и они стали товарищами Павла в молитве.
        На более высоком уровне асиархи - председатели и экс-председатели провинциальных советов, которые, конечно же, не пришли бы слушать проповедника в какое-то учебное заведение, заинтересовались теперь ходившими во дворце слухами. Некоторые из них отнеслись к Павлу вполне дружески - это имело очень большое значение. Итак, Павел мог сказать: "Обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования". Большинство местных христиан, нисколько не боясь, приходили к нему, и Павел не чувствовал себя оторванным от обращенных: "И большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостию, безбоязненно проповедывать слово Божие". И хотя ложные христиане, привлеченные в Эфес слухами о заключении Павла, попытались основать "оппозиционную" церковь ("по любопрению проповедуют Христа нечисто, думая увеличить тяжесть уз моих"), Павла это не беспокоило. Пока он здесь, пока он с учениками своими, они не смогут причинить много вреда. "Но что до того? Как бы ни проповедали Христа, притворно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться".
        Павел был счастлив. Будущее представлялось ему в радужном свете.



        Глава 25. Самое счастливое послание

        Прибыл посланный от филиппийской церкви. Гонец этот, по имени Епафродит, принес не только подтверждение усилий филиппийцев, возносящих молитвы об освобождении Павла, но и материальную поддержку в виде денежного пожертвования. Деньги эти пришлись очень кстати, потому что заключенный должен был платить за свое содержание, а зарабатывать не имел возможности. Епафродит рассказал Павлу все, что случилось с Лукой, с начальником филиппийской тюрьмы и со всеми остальными с тех пор, как Павел ушел от них. Он добровольно сделался слугой Павла, поселившись в трущобах, где жили рабы заключенных. Он заболел, и так тяжело, что Павел поручил путешественнику-христианину передать филиппийцам, что они, может быть, уже не увидят своего друга. Но болезнь прошла, и Павел упросил Епафродита вернуться домой.
        Так возникла возможность письменно поблагодарить филиппийцев и пообещать им, что Тимофей, сразу после окончания суда над Павлом, придет к ним, а может быть, и сам Павел соберется в Филиппы. И на следующий день Тимофей уже сидел с пером наготове, чтобы записать счастливейшее из посланий Павла.
        "Павел и Тимофей, рабы Иисуса Христа, всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами: благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, всегда во всякой молитве моей за всех вас принося с радостью молитву мою, за ваше участие в благовествовании от первого дня даже доныне, будучи уверен в том, что начавший в вас доброе дело будет совершать его даже до дня Иисуса Христа, как и должно мне помышлять о всех вас, потому что я имею вас в сердце в узах моих…"
        Слова любви и поддержки переполняли Павла - Тимофей едва успевал записывать их. Далее Павел рассказал, как заключение его пошло на благо христианству, как светло представляется ему будущее. Павел заметил, что стоит перед дилеммой - продолжать многие годы плодотворное служение свое или умереть, получив со смертью еще более радостное освобождение. Он боялся только одного - как бы не отступиться от Христа во время мучений и агонии на арене. Но молитвы филиппийцев и неиссякающая в них сила Духа Иисуса Христа помогли ему принять решение:
        - "При уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертию. Ибо для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение".
        Тимофей поднял голову. Павел высказал краткую, бессмертную формулу живого убеждения всех христиан во всем мире: "Для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение". Тимофей снова начал писать, и Павел диктовал, думая вслух: "…не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере…"
        Павел вернулся к практическим делам, умоляя филиппийцев относиться к ближним так, как учит Евангелие, и не страшиться противодействия. Он будет полностью счастлив, только когда они объединятся в любви сердцем и умом, бескорыстно помогая друг другу и не надеясь на какую-нибудь выгоду, кроме выгоды взаимной любви. Взволнованный этой важной темой, Павел незаметно для себя перешел от дел земных к выражению важнейших для всех христиан истин. Повторял ли он гимн, который они с Силой пели в филиппийской тюрьме, или нет - строки эти носят характер бессознательного самовыражения, складываясь ритмом и ясностью в поэзию, оценить которую возможно только в греческом оригинале:
        "В вас должны быть те же чувствования,
        Какие и во Христе Иисусе:
        Он, будучи образом Божиим,
        Не почитал хищением быть равным Богу;
        Но уничижил Себя Самого,
        Приняв образ раба,
        Сделавшись подобным человекам,
        И по виду став, как человек,
        Смирил Себя,
        Быв послушным
        Даже до смерти -
        И смерти крестной!
        Посему и Бог превознес Его
        И дал Ему имя выше всякого имени,
        Дабы пред именем Иисуса
        Преклонилось всякое колено
        Небесных, земных и преисподних,
        И всякий язык исповедал,
        Что Господь Иисус Христос
        В славу Бога Отца!"
        Камера, казалось, наполнилась звуками музыки. Послание сияет золотыми фразами - о Христе и о насущных проблемах жизни: "…познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его… все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе". Благодаря филиппийцев за пожертвования, Павел пишет: "Бог мой да восполнит всякую нужду вашу, по богатству Своему в славе, Христом Иисусом". В словах его звучало такое чувство, которому ни решетки тюрьмы, ни расстояние преградой быть не могут. Ученики Павла и стражники собрались у его камеры и с удивлением прислушивались - в этот прохладный осенний день им первым выпало счастье слышать слова, которые будут согревать сердца людей две тысячи лет: "Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю радуйтесь. Кротость ваша да будет известна всем человекам. Господь близко. Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом, - и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе".
        - "Наконец, братия мои", - Павел открывает филиппийцам самые сокровенные тайны своего ума, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения в его искренности, - "Что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте. Чему вы научились, что видели и слышали во мне, то исполняйте, - и Бог мира будет с вами".
        Это "наконец", уже второе в послании, не означает, что письмо закончено; как и раньше, в Послании к Галатам, Павел не может исчерпать всего, что нужно сказать "братьям возлюбленным и вожделенным". Но в конце концов он начинает прощаться: "Приветствуйте всякого святого во Христе Иисусе. Приветствуют вас находящиеся со мною братия". Стражники-христиане попросили включить и их, передать привет от эфесских солдат солдатам в Филиппах. Поэтому Павел добавляет: "Приветствуют вас все святые, а наипаче из кесарева дома. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами".
        "Братия, я не почитаю себя достигшим: а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе", - писал Павел. В следующие месяцы его ждали испытания, перед которыми бледнели все тяготы прошлого, испытания, которые проверят на деле, достиг ли Павел совершенства, может ли он радоваться всегда, всегда оставаться спокойным, не беспокоиться ни о чем? Способен ли он сам следовать своим советам?
        Судебный процесс, начавшийся ранней весной 54 года под председательством проконсула Силана, закончился провалом. Собранных свидетельств оказалось недостаточно для доказательства вины - Павел не утаивал и не крал денег, предназначенных для Иерусалимского Храма. Если иудеи предпочитали жертвовать деньги в фонд Павла, а не на Храм, в этом не было никакого преступления со стороны Павла. Суд был по-римски беспристрастен, никому не выказывалось расположения или предпочтения. Но окончательное решение Силана поставило Павла в положение человека, пользующегося покровительством Рима, по крайней мере, в глазах обывателей. И это имело непредсказуемые, ужасные последствия.
        Между тем, Павел столкнулся с еще одной проблемой. Из Коринфа поступали тревожные известия. Может быть, их принес Аполлос, вставший на сторону Павла в последовавшем конфликте, а может быть, кто-нибудь из путешественников. Так или иначе, Павел, обеспокоенный не на шутку, решил посетить Коринф с кратким визитом. То, что он увидел, потрясло его. К несчастью, он не мог оставаться в Коринфе и ждать лучших времен - его ждал напряженный труд в Асии. Он считал, что, раз возникши, церковь должна научиться сама постоять за себя и не звать на помощь при первых же неудачах. Насаждение новых общин было гораздо важнее. Павел даже взял с собой в Асию бывшего начальника коринфской синагоги, Сосфена, чтобы тот помог ему проповедовать в горах Анатолии.
        Когда Павел и Сосфен возвратились в Асию, их догнали новости из Коринфа - снова плохие новости. Коринфские христиане запутались в сетях порочного города. Павел написал письмо с советами и указаниями (оно не сохранилось). Когда Тимофей, следуя обещанию Павла, отправился в Филиппы, апостол поручил ему, невзирая на молодость, заехать в Коринф и разобраться в заблуждениях местной церкви. Сам он намеревался навестить коринфян еще раз, когда поедет в Македонию, а теперь спешил проповедовать Слово Божье во внутренней Асии. Но он не успел уехать - весь город был потрясен убийством проконсула Силана.
        За несколько недель до этого умер император Клавдий, отравленный своей кузиной и четвертой женой Агриппиной. У Клавдия и Агриппины был общий прадед - Август; поэтому Клавдий усыновил и назначил своим преемником сына Агриппины от первого брака - Нерона. По замыслу и настоянию Агриппины, Нерон был немедленно объявлен Принцепсом Сената, или Императором. Агриппина боялась, что ее родственник Силан, по родству стоявший едва ли не ближе к Августу, чем Нерон, составит заговор, чтобы отомстить за смерть Клавдия, своего старшего брата покровителя, и захватит трон, убив наследника и его мать. Таким образом, Силан стал первой жертвой нового правителя. По приказу Агриппины, всадник Публий Целер и его вольноотпущенник Гелий, заведовавшие личной собственностью императора в Асии, "подложили проконсулу яд на праздничном обеде", - пишет Тацит, - "действуя так, чтобы все это заметили".
        Власть над провинцией до назначения нового проконсула перешла в руки Целера и Гелия. Не теряя времени, они начали уничтожать всех своих врагов. Ни один человек, в той или иной мере пользовавшийся покровительством или симпатией Силана, не мог теперь чувствовать себя в безопасности. И Павел в том числе.
        В путешествии Павла могла подстерегать опасность. Но Павел все же решил идти, взяв с собой в попутчики Сосфена, македонянина Аристарха, Гаия, и, возможно, Аполлоса. Теперь им предстояло страдать не только от трудностей пути, жары, ненависти неугомонных иудеев и поклонников Артемиды, не терпевших христиан несмотря на то, что Павел ни словом, ни делом не оскорблял их божества. Власть переменилась, и на каждом шагу могла встретиться ловушка, расставленная чиновниками, стремящимися выслужиться перед новым начальством и показать, что они не подчиняются постановлениям Силана. "Даже доныне терпим голод и жажду", - писал Павел вскоре, - "и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне". Но не все так относились к проповедникам - многие прислушивались. Двери открывались перед ними, открывались бесконечные возможности.
        Но путешествие их прервалось из-за еще более ужасных новостей из Коринфа. Павел узнал, что один из коринфских христиан совершил грех, отвратительный даже в глазах безумствующих в пороках язычников - и его не изгнали из общины, не отлучили от церкви! Павел видел, что созданная им церковь рушится, опускается в бездну язычества. Потом он получил письмо от пресвитеров коринфской церкви, просивших его разъяснить некоторые вопросы, затронутые им в предыдущем, ныне утерянном послании. Но в письме пресвитеров не упоминалось о катастрофическом состоянии дел в их общине.
        Нет, Павел не забывал о братьях своих в Коринфе. Новые начинания не вытеснили памяти о прошлом; Павел чувствовал свою ответственность за все, что происходит в действующих уже церквах: превыше всего, писал он, "ежедневное стечение людей, забота о всех церквах". Он решил вернуться в Эфес и посвятить несколько дней или недель составлению послания, призванного полностью разрешить возникшие трудности, восстановить дисциплину среди христиан Коринфа и просветить их умы так, чтобы они не отступались больше. А потом он, возможно, и сам придет к ним.



        Глава 26. Любовь прежде всего

        Когда Павел прибыл в Эфес, его уже ждали там несколько коринфян, "из домашних Хлоиных", приехавших по своим семейным или торговым делам и привезших более подробные и еще более удручающие известия от коринфской общины.
        Оказывается, христиане судились друг с другом в языческих судах, церковь Коринфа погрязла в раздорах. Одни заявляли, что они "Павловы", другие называли себя последователями Аполлоса, а некоторые даже организовали "партию" Петра (который тоже, возможно, посещал Коринф). Один или двое говорили, что ничем не обязаны апостолам: "Мы - Христовы". Вместе с раздорами возникло высокомерие - одни считали, что они "выше, достойнее перед Богом", чем другие. Нет большего контраста, чем между посланиями Павла к филиппийцам и к коринфянам: первое излучает счастье и радость, второе полно боли и горечи: "От великой скорби и стесненного сердца я писал вам со многими слезами, не для того, чтобы огорчить вас, но чтобы вы познали любовь, какую я в избытке имею к вам".
        Происходившее в Коринфе было ярким примером трудностей, сопровождавших Павла повсюду в его деятельности. Целью, желанием его было, чтобы каждый христианин был нравственно и духовно совершенен перед Христом; но каждый раз мешали человеческие слабости и ложные учения смущали умы. Христос предостерегал об этом - Ему нужна любовь свободная, добровольная, а не по принуждению. Но Павел неудачу каждого воспринимал как свою собственную, особенно, когда обращенные предпочитали разделение единению, похвальбу смиренному служению Господу, половинчатую любовь - полному посвящению себя Иисусу - несмотря на Христову готовность наделить каждого совершенством и силой Своей.
        Павел продиктовал Сосфену выражение благодарности и веры, удивительное по своему спокойствию и уверенности, после чего перешел к самой болезненной проблеме, взывая ко всей коринфской общине: "Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились?" Он благодарил Бога, что не крестил никого в Коринфе, кроме Криспа и Гаия; потом добавил, что крестил еще Стефана и его домашних, но больше не может припомнить. "Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать, не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова". Павел особенно подчеркивает эту мысль, чтобы сразу вести обсуждение вопроса на более высоком уровне, чем это делали другие современные ему мыслители, видевшие высшее благо в человеческой мысли и человеческих условиях. С евангелической точки зрения мудрость и здравый смысл людей смехотворны: "Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих. Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для
самих же призванных, Иудеев и Еллинов - Христа, Божию силу и Божию премудрость".
        "Потому что немудрое Божие премудрее человеков, а немощное Божие сильнее человеков". С помощью довольно длинного рассуждения Павел объясняет, что человек неспособен познать Бога силой разума. И даже если бы Павел знал, какие чудеса человеческого знания возникнут через две тысячи лет, как сложно устроен человеческий мозг и анатомия тела, как огромна вселенная, в которой земля вертится, как былинка в бесконечном пространстве - он сказал бы то же самое, и, может быть, с иронией заметил бы, что люди, обнаружив ничтожество своей планеты, вместо того, чтобы осознать это ничтожество, возомнили, что могут объяснить все, не нуждаясь в Боге. Нет, мы не знаем ничего. "Проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо, если бы познали, то не распяли бы Господа славы… Кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия". - "Ибо кто познал ум Господень", - цитирует Павел Исайю, - "чтобы мог судить Его? А мы имеем ум Христов".
        Теперь, заставив коринфян, слушающих зачитываемое вслух послание, воспринимать все последующее на высоком духовном уровне, а не на обычном человеческом, Павел быстро разбивает позицию франкционеров, показывая, что каждый апостол и проповедник служат единому Богу, и все верующие едины в Боге: "Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог", - апостол есть строитель, но основание положено Богом. С духом разобщенности приходят высокомерие и надменность: "Никто не обольщай самого себя: если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь разумным чтоб быть мудрым… не превозносись один пред другим, ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься как будто не получил?" Ирония Павла начинает граничить с сарказмом: "Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас". Апостолам же суждено, как презренным преступникам, умереть на арене, всем на посмешище. "Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии", - и Павел описывает всю тяжесть проповедничества. "Не к постыжению вашему пишу сие", -
добавляет Павел, - "но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих". Он обещает, "если угодно будет Богу", придти к коринфянам, и испытать возгордившихся. "Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости?"
        Видимо, здесь Павел прервал диктовку и отложил продолжение письма на следующий день: проблем было так много, что это послание обещало быть длиннее всех предыдущих. Кроме того, Павел не исключал возможности, что это его последнее письмо - политическая буря в Эфесе разгоралась. Поэтому Послание к Коринфянам имеет некоторые черты духовного завещания.
        Павел знал, что послания его обладают тем же авторитетом и значением, что и устная проповедь - авторитетом апостола и пророка, истинно призванного сообщать другим Слово Божие так же, как призваны были Исайя и Иеремия. Противники могли счесть его уверенность и убежденность похвальбой, но он пишет коринфянам, что ему нечем хвалиться: "Я наименьший из апостолов, и недостоин называться апостолом, потому что гнал церковь Божию". Как апостол и пророк, он не может не проповедовать Слово Божие. Но, подобно Исайе и Иеремии, ему приходилось говорить с людьми, обстоятельства жизни которых менялись самым неожиданным образом, и ужасный грех, совершенный в Коринфе, поставил его в затруднительное положение - только в этом послании Павел признает, что его советы и указания не подкреплены в точности словами Иисуса. Уверенный в правильности своего суждения, он, однако, осторожно добавляет: "Так, по моему совету; а думаю, и я имею Духа Божия". Неуверенность Павла в этом месте свидетельствует о том, что в остальном у него не было ни малейшего сомнения - он верил, что слова его столь же авторитетны, как и слова его
предшественников, пользовавшихся формулой: "Так говорит Господь".
        Как и пророкам Ветхого Завета, Павлу нелегко было говорить о некоторых вещах. С крайним отвращением прикасался он к отступничеству и нечистоте, чтобы искоренить их. Коринфская община должна была отлучить согрешившего и вернуть его в мир, которым правит сатана: "Предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа". Неправильное понимание этой известной фразы привело к ужасным последствиям столетия спустя - в частности, к сожжению еретиков. Но Павел в равной степени беспокоился о благе общины и о благе грешника. Позже, узнав, что наказание возымело действие, он почти испугался, что принцип милосердия будет нарушен. "Так что вам лучше уже простить его и утешить", - писал Павел во Втором Послании к Коринфянам, - "дабы он не был поглощен чрезмерною печалью; и потому прошу вас оказать ему любовь".
        Так как церковь в Коринфе находилась под постоянным давлением и влиянием распущенности процветающего в городе культа Афродиты, Павел решил подчеркнуть важность чистоты и нравственности семейных отношений. "Всякий грех, который делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?" Он соглашается с теми, кто спрашивал его в письме, не лучше ли для человека и вовсе не прикасаться к женщине. Желая поддержать аскетическую группу в Коринфе (возможно, тех, кто говорил: "Мы - Христовы"), и в то же время не нарушить единства общины, Павел замечает, что он сам лично предпочитает безбрачие ввиду грядущего Дня Господня, но не считает, что половые отношения грешны сами по себе, и не отвергает их. Слова Павла о браке и супружеской измене, предмет бесконечных споров и комментариев даже и в наши дни, создали в глазах некоторых образ апостола-женоненавистника, избегающего всякого упоминания о женщине как о половом партнере. Но более пристальное изучение посланий Павла показывает, что он
знал и понимал как опасность, подстерегающую нас вместе с влечением к противоположному полу, так и красоту и божественное происхождение этого влечения. На самом деле мужчина и женщина были равны в глазах Павла. Его взгляд на вещи был полностью противоположен высказываниям тех, кто в позднейшие времена проклинал "падшую женщину", называя ее причиной всякого блуда. Для Павла блудник и блудница были равно виновны.
        Обсуждая взаимоотношения мужчины и женщины, Павел не дает забыть, что целью его является помочь, а не осудить: "Говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развлечения". Решающими факторами в решении таких вопросов должны быть всеобщее благо и слава Божия. Точно так же, обращаясь к вопросу о том, следует ли есть мясо, посвященное идолам перед продажей, Павел внимательно и осторожно разъясняет христианам, что им дана свобода поступать по своему разумению, но так, чтобы не причинять боль другим. Идол - это просто кусок дерева или камня, но язычники - и многие новообращенные христиане - думали иначе. Поэтому, если мясник или продавец ясно давал понять, что мясо предварительно посвящено идолам, зрелый христианин не должен был покупать его, чтобы не огорчать братьев своих, ошибочно полагающих, что Господь Иисус состоит в каких-то отношениях с вымышленными богами.
        "Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию". Павел говорит коринфянам, что никогда не искал своей пользы, но искал, как помочь другим: "ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись. Будьте подражателями мне, как я Христу".
        Отвечая на вопросы коринфян по поводу обрядов христианской церкви и порядка их совершения, выявляя их ошибки, исправляя их, критикуя, но молясь за верующих, Павел побуждает общину прежде всего заботиться о построении церкви, а не о своих симпатиях и антипатиях. Они должны понять, что верующие суть тело Христово, "а порознь - члены". В физическом теле все члены взаимосвязаны и взаимозависимы. "Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние?.. Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно… Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены".
        Таким же образом Бог распределил члены тела Христова, Церкви: первыми во главе Он поставил апостолов; затем пророков, учителей, чудотворцев, исцелителей, говорящих языками, истолкователей. А некоторые призваны исполнять требующее наибольшего смирения, и их следует не презирать, но чествовать за это. "Ревнуйте о дарах больших", - говорит Павел, - "и я покажу вам путь еще превосходнейший".
        Дни проходили в диктовке. Каждая фраза послания должна была содержать глубокую мысль и молитву. Павел обсудил многие вопросы, сказал неприятное, но необходимое, многое прочувствовал. Особенно много в послании говорится о любви, о том, как она связана с физической любовью и как следует поступать в различных случаях. Теперь Павел хотел внушить коринфянам высокое представление об истинно христианской любви. И перед глазами у них был пример такой любви, был проложен путь, по которому следовало идти.
        Павел обращается к жизни Господа Иисуса - к Его земной жизни в Палестине и к Его вечной жизни Духа Иисуса, направляющего, ведущего нас через века. "Будьте подражателями мне, как я Христу", сказал Павел. Где-то в Эфесе или в холмах над морем, наедине с Господом своим, Павел еще раз узнал, что такое истинная любовь. Он знал, что видел Иисуса лишь неясно, как через мутное стекло или в отражении металлического зеркала, но верил, что настанет день, когда он узнает Господа так же полно, как Он знал его.
        Господь Иисус терпелив и милостив; в Нем нет ревности, нет властности суетных владык, нет зависти. В Нем нет самохваления, желания произвести впечатление, нет гордыни и легкомыслия. Он не груб и не унижает людей. Господь Иисус не настаивает, чтобы все шли по Его пути, не показывает Своего превосходства и не предъявляет Своих прав. В жизни земной Его невозможно было унизить или оскорбить. Он не таил обиды и не мстил за страдания Свои. Он не возвышался греховностью других, ошибки ближних не доставляли Ему удовольствия, не потакал несправедливости. Напротив, Он всегда радовался благу в других, всегда вставал на сторону правых, на сторону обиженных и обделенных. Он не торопился обвинять, прощал ошибки. Безгранично было Его терпение, безгранично доверие, неиссякаема надежда.
        Узнав истинную любовь, Павел продиктовал лучшее из всего, им написанного, поэму в прозе, являющуюся не только огромной духовной ценностью, но и литературным произведением, равным по мастерству лучшим из лучших сочинений. Существует множество переводов этого отрывка: каждый из них по-своему открывает многогранный смысл тринадцатой главы Первого Послания к Коринфянам, но тем, кто не знает греческого языка, приходится довольствоваться лишь частью целого.
        "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всякую веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы.
        Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не ищет зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
        Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло гадательно, тогда же увидем лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше".



        Глава 27. Новая беда

        У коринфян оставалась одна нерешенная проблема. Некоторые из них говорили, что благословение Христа кончается с земной жизнью - нет жизни после смерти, нет воскресения и вечности.
        Павел выбирал лучшие слова, чтобы устранить это сомнение, заразившее христиан. В его положении это было особенно важно. Грозные тучи быстро собирались над головой Павла. Одного за другим бросали в тюрьму всех, кому покровительствовал и кого защищал Силан. Скоро могла наступить и очередь Павла: каждый день грозил ему смертью, каждый шаг мог завести в западню. Грозовые тучи… Часто смотрел Павел с городских стен, как темные, угрожающие облака собираются над вершиной Коресса, увеличиваясь с каждой минутой. Кто мог предсказать, где прольется ливень, куда ударит молния? "Для меня отверста великая и широкая дверь", - писал Павел в Коринф, - "но противников много". Да, противники только ждали удобного момента, чтобы напасть.
        Если он станет разорванным на части трупом, мешаниной из крови и мяса, распластанной на арене, и останки его вывалят, как мусор, вилами на повозку, и рабы будут посыпать песком кровавые лужи, приготовляя сцену для следующего номера - будет ли это концом?
        Павел видел, что решение этого вопроса связано с воскресением Христа. Оба факта зависят друг от друга. Он напомнил коринфянам, что основным, первейшим, категорическим положением проповедуемого им учения является не только то, что Христос "умер за грехи наши", но и "воскрес в третий день". Он напомнил им, что сам является свидетелем воскресения Христова, опять рассказал, как Христос изменил всю личность его, так, что он "более всех потрудился; не я впрочем, а благодать Божия, которая со мною". Если он и другие свидетели утверждали, что Христос воскрес из мертвых, "как некоторые говорят, что нет воскресения мертвых?" "Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес".
        А если Христос не воскресал, то и проповедь Павла коринфянам тщетна, "тщетна и вера ваша". И наоборот, если мертвые не воскресают, то Павел намеренно исказил Слово Божие и лгал, когда клялся, что Христос воскрес. И уверовавшие в Него, умирая, исчезали навсегда. И если вера - это только надежда, "если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков" - пишет Павел.
        "Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших!" - радостная уверенность звучит в словах Павла: коринфяне знали его последовательность и честность, его умение тщательно проверять всякое свидетельство. Они знали, что нет большего ненавистника обмана, чем Павел, живший в постоянном сознании присутствия всевидящего Бога, Павел, научивший их новым принципам нравственности и честности. Он не распространял приятную, легко понятную ложь, говоря, что только Дух Христов пережил распятие. Нет, Павел верил, что Иисус, убиенный, снова, во плоти взошел на твердь земную.
        И Павел задает неизбежный следующий вопрос: "Как мертвые воскресают? Что происходит с ними?" Он отвергает слишком материалистическое предположение о том, что плоть - мясо, кровь и кости - входит в Царство Небесное. "Глупец!" - сказал бы он любому, выдвинувшему подобную идею. Вместо этого Павел развивает мысль о непрерывном преобразовании, сравнивая этот процесс с растением, развивающимся из семени. "И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, но голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое"; "То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет";., "так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, воскресает в нетлении. Сеется в уничижении, воскресает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, воскресает тело духовное… будем носить и образ небесного…" Павел вдохновляется грядущей славой и диктует еще один замечательный отрывок, заключение, после которого остаются только практические замечания и пожелания:
        "Говорю вам тайну - не все мы умрем, но все изменимся - вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся… Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: "поглощена смерть победою". "Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?" "Жало же смерти - грех, а сила греха - закон. Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом! Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом".
        В следующие несколько месяцев Павлу самому остро необходимы были поддержка и участие.
        Гроза разразилась. В конце 54 - начале 55 года на Павла обрушились многочисленные бедствия. Он предполагал оставаться в Эфесе до весны и воспользоваться прекрасной возможностью проповедовать Слово Божие во время языческого празденства. Предстояло много работы - большое количество язычников, разочарованных и испуганных убийством Силана, искало духовного убежища. Затем Павел намеревался отправиться в Македонию. Написав в Коринф, он решил не посещать коринфян сразу же, а придти к ним из Македонии. Но все его планы были нарушены. В его жизни начался кризис, и такой жестокий, что даже привыкший к страданиям Павел пошатнулся: "Не хотим оставить вас, братия, в неведении о скорби нашей, бывшей с нами в Асии".
        "Мы отягчены были чрезмерно и сверх силы, так что не надеялись остаться в живых". Павел убеждает нас, что произошло нечто очень серьезное, но что именно, мы никогда не узнаем в точности. Возможно, его арестовали и жестоко бичевали, может быть, пытали - убийцы Силана правили Асией самоуправно. Брошенный в темницу, Павел, скорее всего, тяжело заболел - дало себя знать "жало в плоти". Память об этом испытании осталась надолго.
        Более того, ему пришлось пройти через умственную и духовную пытку. Подробности этого злоключения нам неизвестны, но в общих чертах восстановить картину можно. Эфес был средоточием чародейства и колдовства. Ни одна современная теория не может опровергнуть того факта, что колдуны умели и умеют наводить порчу. Каждый, кто знает хоть что-нибудь о таинственной силе "злых духов" диких племен или наблюдал приводящие ум в замешательство "опыты" западных спиритов, не сможет отрицать, самого существования сил зла, которые, вероятно, и нанесли урон здоровью Павла. Повидимому, Павел имеет ввиду такие силы, когда он говорит в своем послании, что "ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее… не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем".
        Были ли причиной болезни Павла чародейства или телесные наказания, в точности неизвестно, но не подлежит сомнению, что душа его перенесла духовные муки, чуть не сломившие его. Его чувствительная натура, натура гения, воспринимала и физическое, и духовное страдание по сравнению с обычными людьми с гораздо большей остротой. Он страдал, но не бежал от страданий; его оскорбляли и унижали, но он никогда не мстил и не хотел мстить; возмущался он только проступками тех, кого он уже приобрел для Христа: "Кто изнемогает, с кем бы я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?" В тесноте и духоте эфесской темницы Павел не знал покоя: проблемы коринфян, силы зла, бесконечная власть и бесконечное количество ненавидящих Христа не давали ему уснуть.
        Подавленность росла, - казалось, Павел вступал в духовную ночь и потерял волю.
        В Послании к Римлянам есть замечательное место, где, вспоминая об испытаниях в Эфесе, Павел пользуется словами, свидетельствующими о пережитой им духовной драме; отрывок этот часто связывался с событиями, предшествовавшими обращению Павла на дороге в Дамаск, но более поздние исследования показывают, что текст относится к Павлу-христианину. Ни откуда не следует, что он говорит здесь о некоем бесконечном внутреннем конфликте, и можно предположить, что Павел делает выводы из какого-то определенного события в своей жизни, из пережитой духовной борьбы: "не понимаю, что делаю", - пишет он, - "потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Ибо знаю, что не живет во мне, то есть, в плоти моей, доброе, потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу… Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю…" Закон Божий укрепляет Павла, но грех сопротивляется и делает его "пленником закона греховного, находящегося в членах… Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?"
        - Бедный я человек! кто избавит меня? - в восклицании этом слышится эхо ночей, проведенных в страдании и отчаянии в Эфесе, глубочайшее осознание собственной слабости, исцеляющее дух: "Кто избавит меня?.. Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим".
        Познав неизвестные ему ранее глубины страдания, Павел начинает лучше понимать силу Иисуса: "Господь сказал мне: "довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи". "Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения, утешающий нас во всякой скорби нашей", - писал Павел, переживавший эфесе кий кризис. И Павел умел утешать в скорби других, так же, как был утешен сам. Ясно, как никогда ранее, он понял, что тот, кто разделяет страдания Христа, разделяет и утешение Его. Он увидел смысл страдания и радости и мог рассказать обращенным о необычайной силе и любви Христа - "чтобы надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых". Бог уже избавил его от смерти и избавит всегда. Павел никогда более не усомнится в этом. Вместо сомнения он будет выражать лишь уверенность в спасении. "Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены", - пишет он, - "мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены, низлагаемы, но не погибаем; всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем".
"Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть", - повторяет Павел, - "ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей". Муки Павла помогли ему лучше узнать Иисуса, ощутить силу Его любви, возрастающую в лишениях, как усиливается аромат роз, когда их срывают или ранят.
        "Посему не унываем". Павел преодолел искушение. Отчаяние почти погубило его перед одним из самых прекрасных свершений. Но теперь его ничто не страшило. "Но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется. Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно".
        Физическое избавление от смерти, освобождение Павла из темницы произошло в результате вмешательства Акилы и Прискиллы. Они готовы были умереть за Павла, и, видимо, пошли на большой риск. "Приветствуйте Прискиллу и Акилу", - писал Павел через год, когда они уже переехали в Рим, - "сотрудников моих во Христе Иисусе, - которые голову свою полагали за душу мою, которых не я один благодарю, но и все церкви из язычников". Павел вышел на свободу весной 55 года, немощный телом, но обновленный духовно.
        Почти сразу же возникла новая опасность. Этот случай Лука описывает подробно, ибо возмущение в Эфесе не было связано с убийством Силана, и римское государство здесь проявило себя с лучшей стороны.
        Каждую весну поклоняющиеся богине-Матери собирались в Эфесе на грандиозное празднество, во время которого бурно процветали торговля и ремесла. От храма Артемиды многолюдные процессии устремлялись к северным воротам города, мимо театра, по выложенной мрамором дороге поднимались на холм, к центру, где находились общественные здания, и выходили через противоположные ворота. Улицы были заполнены беспокойной толпой.
        Прекрасная возможность для проповеди, которую ждал Павел, наконец представилась.
        В это время особенно оживлялась торговля серебряными статуэтками Артемиды. На них был большой спрос. Но в том году серебряных дел мастера потерпели значительный урон - в результате деятельности Павла. Сотни паломников отказывались покупать идолов: некоторые уже перешли в христианство и приехали на праздник только, чтобы повидаться с братьями и снова услышать проповедь Павла; другие обратились ко Христу во время праздника, услышав проповедь впервые - и им не нужны были вовсе ни храм богини, ни изображения ее.
        Доходы серебряников резко сократились. Хозяин одной из крупнейших мастерских, некто Димитрий, организовал "митинг протеста" вместе со своими возмущенными коллегами. На собрании присутствовало и несколько работников-христиан, рассказавших потом Луке о происшедшем. Что было первоначальной целью Димитрия - неясно, но речь его разожгла такие страсти, что события вышли из-под контроля.
        Димитрий не делал секрета из причины своего гнева, лишь слегка прикрываясь убеждениями и верованиями.
        "Друзья! - кричал он, - вы знаете, что от этого ремесла зависит благосостояние наше; между тем, вы видите и слышите, что не только в Ефесе, но и почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил не малое количество людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в упадок, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и исповергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная".
        Слушатели пришли в ярость и стали выкрикивать храмовый лозунг: "Велика Артемида Эфесская!" Они пустились бежать по улицам туда, где все жители города инстинктивно собирались в минуту опасности - в театр на склоне горы Пион, мест'о проведения ежемесячного Народного Собрания, членом которого являлся каждый взрослый мужчина - гражданин Эфеса. Они бежали вверх по ступеням ко входу в театр, крича: "Велика Артемида Эфесская!", и многие бросали свои дела и торговлю, устремляясь за ними уверенные, что произошла какая-то страшная беда или важное событие. Серебряники обыскали и схватили двух товарищей Павла, македонян Аристарха и Гаия, и потащили их за собой. Все больше горожан набивалось в театр, заполняя ярус за ярусом, а Димитрий и его сообщники, окружив Аристарха и Гаия, стояли на середине сцены. Как раз в это время театр ремонтировали и перестраивали, и рабочие-строители в изумлении побросали инструменты, чтобы узнать, что же все-таки происходит.
        Когда Павел, находившийся в другой части города, услышал о случившемся, он решил пойти в театр и обратиться к толпе. Он хотел не только спасти своих друзей, но и обратиться к самой большой в его жизни аудитории. Театр вмещал 19 тысяч человек, и он был полон. Акустика в театре была великолепная. Павел знал - если ему удастся заставить толпу замолчать, он сможет проповедать об Иисусе.
        Но ученики не пускали его, опасаясь за его жизнь. Пока они спорили, прибыли гонцы от асиархов, подружившихся с Павлом во время его заключения в проконсульском дворце. Они тоже просили его не рисковать. Павел согласился с их доводами, понимая, что случайная ярость толпы может нарушить все его планы.
        Тем временем в театре, сухо рассказывает Лука, "одни кричали одно, а другие другое, ибо собрание было беспорядочное, и большая часть собравшихся не знали, зачем собрались".
        Старейшины иудеев опасались погрома, и по их предложению "из народа был вызван Александр", представитель иудеев. Он вышел на сцену и поднял руку, призывая к тишине. Он хотел объяснить, что иудеи тоже ненавидят Павла, и у них с поклонниками богини в данном случае одна цель.
        Но кто-то узнал его и сказал, что он иудей. Другой закричал: "Велика Артемида Эфесская!" - "Велика Артемида Эфесская!", загремела толпа в ответ. Наступила массовая истерия. Храмовый лозунг повторялся снова и снова, пока весь театр не начал распевать четыре греческих слова: - "Мегале э Артемис Эфесион!" Крики раздавались по всему городу, над кораблями, стоящими в гавани, в холмах по ту сторону залива; солдаты, несущие службу на стенах, тянущихся по склонам Коресса, с удивлением смотрели вниз. С верхних ярусов театра, как на ладони, виден был весь город, и мраморная колоннада по обеим сторонам дороги, ведущей в гавань, и залив… Но толпу не интересовали виды. Работа была брошена, обед не приготовлен, никто не замечал жаркого полуденного солнца. Монотонный, теперь уже бессмысленный крик повторялся и повторялся "Велика Артемида Эфесская!"
        Высший выборный чиновник в городе, наблюдавший за порядком, был чрезвычайно встревожен. Римляне не признавали таких беспорядочных собраний и потому не вмешивались. Но если они сочтут происходящее за начало восстания, - думал блюститель порядка, - они могут наказать город и отменить последние остатки автономии. Но чиновник был человком рассудительным. Он хотел подождать до тех пор, пока возбуждение не уляжется само собой. Через два часа, когда солнце уже коснулось склонов Коресса, терпение его истощилось.
        Подняв руку, он вышел на середину сцены; все знали, что этот человек ответствен за проведение народных собраний. Шум прекратился.
        - "Мужи Ефесские!" - начал он, - "какой человек не знает, что город Ефес есть служитель великой богини Артемиды и Диопета? (Диопет - черный метеорит, символизировавший богиню). Если же в этом нет спора, то надобно вам быть спокойными и не поступать опрометчиво; а вы привели этих мужей, которые ни храма Артемидина не обокрали, ни богини вашей не хулили; если же Димитрий и другие с ним художники имеют жалобу на кого-нибудь, то есть судебные собрания и есть проконсулы: пусть жалуются друг на друга"; - Чиновник тактично называет убийц Силана "проконсулами", во множественном числе. - "А если вы ищете чего-нибудь другого, то это будет решено в законном собрании; ибо мы находимся в опасности - за происшедшее ныне быть обвиненными в возмущении, так как нет никакой причины, которою мы могли бы оправдать такое сборище".
        Пристыдив горожан и охладив их пыл, блюститель порядка распустил собрание.



        Глава 28. Послание к римлянам

        Празднества закончились, и Павел решил собираться в путь. Он замыслил снова посетить Македонию и Южную Грецию, потом съездить в Иерусалим с несколькими асийскими и европейскими учениками; "Побывав там, я должен видеть и Рим" - говорил Павел.
        Беспокоясь, не было ли его письмо к коринфянам слишком суровым, Павел еще до празднества в Эфесе послал в Коринф молодого Тита - узнать, как там обстоят дела и успокоить его "детей возлюбленных". Тимофей все еще оставался в Македонии. Тит должен был вернуться из Коринфа и присоединиться к Павлу в Троаде, где тот проповедовал перед отплытием в Европу. Павел прибыл в Троаду, вероятнее всего, морем и открыл там прекрасные возможности для благовествования. "Пришед в Троаду… я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита; но, простившись с ними, я пошел в Македонию", - пишет он.
        В Филиппы Павел вернулся впервые после того, как его там бичевали. Местная церковь выдержала все гонения и нищету, радуясь и благодаря Бога; гостеприимство филиппинцев осталось прежним. Но и сюда приходили ложные апостолы и христиане-"фракционеры", и Павлу нельзя было успокаиваться: "Когда пришли мы в Македонию, плоть наша не имела никакого покою, но мы были стеснены отовсюду: отвне - нападения, внутри - страхи. Но Бог, утешающий смиренных, утешил нас прибытием Тита". Тит принес хорошие вести. Коринфяне правильно восприняли упрекающее послание Павла - с болью, но как должное, и перебороли себя. Им хотелось снова видеть Павла. "Повсюду мы утешились утешением вашим; а еще более обрадованы мы радостью Тита, что вы все успокоили дух его… И сердце его весьма расположено к вам, при воспоминании о послушании всех вас".
        Но не все еще было ладно в Коринфе. Общине нужны были поддержка и поучение. Хуже того, пошатнулась их уверенность в Павле. Они жаловались, что он не приехал к ним прямо из Эфеса, намекая, что его обещаниям нельзя доверять. Трудно было Павлу отвечать на это. "Щадя вас, я доселе не приходил в Коринф" - пишет он.
        На самом деле все обстояло еще серьезнее. Коринфскую общину смутили приезжие "проповедники", обладавшие, по всей видимости, безупречными рекомендациями и казавшиеся коринфянам выше рангом, чем Павел, потому что они брали за проповедь деньги, и немалые. Их пропаганда привела к тому, что коринфская церковь, основанная лично Павлом, стала требовать от него доказательств его апостольского призвания. Приезжие отрицали достоинства Павла, говорили, что он не истинный апостол, указывая на отсутствие у него писем и рекомендаций из Иерусалима. Он не брал денег, отказывался жить, как иудей, вел себя слишком мягко, презирал тело и не красно говорил; апостол должен править своей паствой, - говорили они.
        Для Павла все это не было неожиданностью. Он не замедлил написать о них: "таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых. И не удивительно, потому что сам сатана принимает вид Ангела света. А потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их". Павел был просто изумлен некоторыми суждениями о нем, но если в Галатии в сходных обстоятельствах он реагировал гневно, то теперь, через десять лет, после духовного кризиса в Эфесе, он удивляет нас своим смирением ("Не полезно хвалиться мне… Я дошел до неразумия, хвалясь…") Так или иначе, нужно было ответить на обвинения и восстановить свой статус. Они принуждали Павла хвалиться, доказывать, что ему присущи все качества истинного апостола. Павел боится, чтобы никто не заподозрил в нем готовности к самоутверждению: "вы принуждаете меня", пишет он. Все послание проникнуто желанием укрепить веру своих горячо любимых друзей.
        Таким образом, Второе Послание к Коринфянам, продиктованное Тимофею в Македонии, представляет собою не столько защиту, сколько демонстрацию качеств истинного апостола, пример для подражания. В послании можно найти самые сокровенные черты характера Павла, мотивы, побуждающие его к действию, его взгляд на задачу и содержание проповеди истинного посланника Христова.
        Павел и другие апостолы не провозглашали своего превосходства - превосходит всех Иисус Христос: "Любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего… Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое. Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирению. Потому что Бог во Христе примирил с Собою мир, и дал нам слово примирения".
        "Итак мы - посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает чрез нас, от имени Христова просим: примиритесь с Богом. Ибо незнавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом".
        Павел решил не спешить в Коринф. С письмом отправился Тит и с ним еще двое христиан, одного из которых Павел назвал "братом, во всех церквах похваляемым за благовествование". По традиции считается, что это был Лука, ранние произведения которого уже были известны и ходили по рукам.
        Павел хотел, чтобы коринфяне, успокоившись и укрепившись в вере, приняли его в общине, не знающей раздоров, обмана, греха и беспорядка. Он не желал быть вынужденным строго судить и управлять. Не хотел он и лично упрашивать их о пожертвованиях на Иерусалимскую церковь. Они все должны были делать добровольно, каждый по своему; есть лишь одно истинное мерило благодати: "Ибо вы знаете благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, чтобы вы обогатились Его нищетою".
        В самом конце послания, после настоятельной просьбы: "Радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомыс-ленны, мирны", - Павел диктует напутствие, едва ли не самое известное из всех его великолепных формулировок: "Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святого Духа со всеми вами".
        Павел провел на севере весь год. Поддержав уже возникшие церкви в Македонии, он продолжил проповедь на незатронутых им раньше землях - в соседней провинции Иллирии, горной стране на побережье Адриатики, занимавшей территорию современной Албании и Южной Югославии. Не осталось никаких подробностей этого путешествия, но о том, как оно происходило, можно судить по словам самого Павла: "Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божий, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благодати, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах; нас почитают обманщиками, но мы верны, мы неизвестны, но нас узнают, нас почитают умершими, но вот, мы живы, нас наказывают, но мы не умираем, нас огорчают, а мы всегда радуемся, мы нищи, но многих обогащаем, мы ничего не имеем, но всем обладаем".
        Павел почти уже собрался пересечь Адриатическое море и посетить христиан Рима, но огромные возможности для благовествования в Иллирии не оставили ему времени: он двинулся на юг, чтобы провести зиму 56-57 года в Коринфе. Павел прибыл туда в середине декабря и увидел, что коринфская община выздоровела - не было и следа былых столкновений. Его окружила атмосфера счастья и радости, и он мог посвятить теперь больше времени своему новому замыслу - сочинению Послания христианам в Риме, послания, выражающего самую сущность его мысли, в котором он ближе всего подошел к созданию философского труда, осторожно, внимательно составленной теологической композиции, которая, даже если бы Павел не написал больше ни одного слова, ставила его в один ряд с Сократом, Платоном и Аристотелем, в один ряд с лучшими умами античного мира - и всех времен.
        У Павла уже было несколько друзей и дальних знакомых в Риме до того, как Акила и Прискилла вернулись туда из Эфеса. Легкость передвижения по хорошим дорогам империи привела к тому, что в Рим, центр мира, постоянно кто-нибудь шел или ехал; Павел мог передать свои наилучшие пожелания переехавшей в Рим приемной матери из Антиохии Сирийской и ее сыну Руфу, "избранному в Господе", двум своим сродникам-иудеям, отбывавшим вместе с ним заключение в Эфесе, "прежде него еще уверовавшим в Христа", Епанету, первому из обращенных в Ахайе, и многим другим.
        Павел собирался возобновить прежние знакомства и предвкушал новое для него переживание - встречи с общиной христиан, которую он не основал. Чуждый всякой ревности, он жа'ждал услышать об успехах их веры и постоянно молился за них. Но посещение Рима приходилось отложить - неутомимого первопроходца, его звали вперед страны, не знавшие Христа, ему нужно было видеть лица людей, на которых впервые нисходит благодать Божия, слышать, как ширится и растет по всей земле благодарственная молитва. Поэтому Павел не поехал в Александрию Египетскую, в Карфаген и другие города северной Африки, где уже существовали христианские общины. Он обратил свои взоры на Испанию, самую западную и высоко цивилизованную провинцию империи. По дороге туда можно было заехать и в Рим, но не оставаться там долго. Павел никогда не строил на основании, заложенном другими. Но послан он был ко всем язычникам - цивилизованным и диким, образованным и невежественным. Поэтому он пишет римлянам: "весьма желаю увидеть вас, чтобы преподать вам некое дарование духовное к утверждению вашему, то есть утешиться с вами верою общею".
        Между тем, первым делом Павел должен был доставить собранные пожертвования в Иерусалим, и таким образом, скоро попасть в Рим ему не удавалось. Павел решил передать римлянам весь опыт своего многолетнего служения Христу. Ему уже за пятьдесят, и четверть века он исповедовал и проповедовал учение Христа - зрелый христианин, уверенный в бесконечном превосходстве и власти Господа своего над всеми обстоятельствами жизни. В противоположность всем предыдущим посланиям, Павел теперь не ставит своей целью искоренение заблуждений или опровержение критики. Только один раз порицает Павел тех, кто искажал учение Христа: "и вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их". И еще в одном месте проявляется тенденция Павла защищать себя от обвинений: "Итак я могу похвалиться в Иисусе Христе в том, что относится к Богу; ибо не осмелюсь сказать что-нибудь такое, чего не совершил Христос чрез меня в покорении язычников вере, словом и делом". Но он отрицает всякую личную заслугу.
        Послание к Римлянам дышит спокойствием, искренностью и зрелостью. Оно содержит много глубочайших, сложнейших мыслей Павла и самые красноречивые его отрывки. Послание это стало предметом постоянного изучения, по поводу его написаны тысячи страниц комментариев и размышлений, каждое слово в нем проверено с теологической, философской и литературной позиций. Послание к Римлянам сыграло важнейшую роль во всей истории человечества. В нем Августин почерпнул основание своей веры, на нем основывал Лютер Реформацию. Прочитав Лютеровское "Предисловие к Посланию Римлянам", Дж. Уисли пишет, что сердце его было "странным образом согрето. Я почувствовал, что сомневался до этих пор в спасении через веру в Христа, только в Христа; но теперь ко мне пришла уверенность, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда. А надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам. Ибо Христос, когда еще мы были немощны, в определенное время умер за нечестивых. Ибо едва ли кто умрет за праведника; разве за благодетеля, может быть, кто и решится умереть. Но
Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками".
        Обнажив наше греховное происхождение, Павел обращается к вопросу, часто занимавшему его после проповеди в Галатии, и особенно в связи с бедами христианской общины в Коринфе: как христианин может перебороть, преодолеть грех, искушающий его? В рассуждении значительной длины Павел разъясняет римлянам, что самих себя до обращения в веру мы должны рассматривать как мертвых, должны осознать, что "жизнь воскресения" начинается в нас лишь с того момента, когда мы уверовали. Прибегая к сравнениям, Павел предлагает видеть себя не рабами греха более, а рабами Иисуса. Затем он обнажает сокровенные глубины недавнего духовного кризиса: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю… Кто избавит меня от сего тела смерти? Благодарю Бога моего Иисусом Христом…"
        С волнением и торжеством он объявляет: "Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас. Итак, братия, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти; ибо, если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете. Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий". Чудо духовного перерождения, Христос, Который живет в нас, всегда вдохновляет Павла - он пишет о том, как Дух Христов уводит нас от всякой беды, требуя взамен лишь искренней молитвы, и мы чувствуем, что мы - дети Божий. Звучит Павлов гимн жизни с Иисусом Христом ныне и вовеки - язык становится все возвышеннее, мысль все радостней. Наконец, он восклицает: "Что же сказать на это? Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их. Кто осуждает? Христос Иисус умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он ходатайствует за нас. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или
гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?…Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Он взял на Себя мои грехи, даже мои, и спас меня от закона греха и смерти".
        Первому слова Павла привелось услышать Тертию, писцу. Продиктовав вступления и приветствия, Павел перешел к главной теме послания: "Я не стыжусь благовествования Христова, потому что оно есть сила Божия ко спасению всякого верующего", и выдвинул затем всемирно известное положение, цитируя пророка Аввакума: "Праведный верою жив будет".
        Затем Павел показывает, что в человеке есть инстинктивное ощущение присутствия Бога, но отрицает и исключает его, как недостаточное. Понадеявшись на инстинкты, язычники опустились в нравственную клоаку; за примерами недалеко было ходить - Павел диктовал послание в Коринфе. Даже иудеи, со всеми их преимуществами, происходящими от того, что Бог впервые открылся им, гордые своей богоизбранностью, будут наказаны. Бог накажет их за усвоенное ими сознание самодовольного превосходства над другими народами, гордыню и самонадеянность. Павел не проповедовал снисходительного Бога. В кристальной чистоте и искренности призвания своего, с радостью говоря о милосердии и благодати Божией, он не скрывал, однако, что все люди будут судимы, ибо все люди грешны; "Но ныне" - пишет Павел с облегчением, - "независимо от закона явилась правда Божия, о которой свидетельствуют закон и пророки, правда Божия чрез веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих, ибо нет различия, потому что все согрешили и лишены славы Божией во Христе Иисусе, Которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его чрез веру, для показания
правды Его в прощении грехов, соделанных прежде, во время долготерпения Божия и показания правды Его в настоящее время, да явится Он праведным и оправдывающим верующего в Иисуса. Где же то, чем бы хвалиться? уничтожено".
        Павел посвящает иудеям особый, большой раздел послания, чтобы подчеркнуть свой тезис, что всепрощение не может быть заслужено, человек достигает прощения грехов только верой: "вменится и нам, верующим в Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса Христа, Господа нашего". И Павел переходит к первому, великолепному отрывку автобиографического характера: "Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стоим и хвалимся надеждою славы Божией. И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни какая другая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем".
        В следующем разделе послания, умоляя римлян не приспосабливаться к окружающему миру, но вести себя достойно, сообразно с новым рождением их, Павел снова, сам того не замечая, раскрывает многие черты своего характера; это случилось с ним уже и раньше, в первое его пребывание в Коринфе - нужно только взглянуть на его слова немного под другим углом, и мы увидим настоящий письменный автопортрет.
        В 57 году, в Коринфе, Павел развил и использовал духовные способности свои до крайнего предела, воспринимая это необходимое усилие веры, как еще один дар Божий. Он трудился ради Господа неустанно и с великой серьезностью духа, сдерживая свой пламенный характер. Выносливый и терпеливый в лишениях, он торжествовал и радовался перед лицом грядущего. Радушный, дружелюбный человек, он любил помогать другим, но не гордился своей помощью, не пытался показать себя. Любовь его была искренней и непритворной, он быстро проникался симпатией, радовался с веселыми, рыдал с опечаленными. Он не различал людей по происхождению, богатству и положению: беднейший раб-христианин мог расчитывать на его добрый отклик, щедрую беседу. Действительно, у Павла был великий дар считать других лучше себя. Он любил всех братьев-христиан, несмотря на некоторую вспыльчивость свою и упрямство. Он считал, что важнее всего жить в гармонии с братьями по вере.
        И с нехристианами-иудеями, и с язычниками Павел старался жить в мире, несмотря на их нелюбовь к нему. Издевательство, разочарованность, злоба и ложь противников его не поколебали уверенности Павла в том, что есть благо. Он благословлял гонителей своих и молился за них - как повелел Господь Иисус ученикам Своим на Масличной Горе. За зло Павел платил добром: давал пищу голодным и воду жаждущим, даже если то были его злейшие враги, не таил жажды отомстить, но оставлял все на соизволение Господне, ибо только Он знает, что справедливо, а что нет.
        "Не будь побежден злом, но побеждай зло добром". Целью Павла было так полно проникнуться Христом, чтобы не осталось места ни для чего иного - ни в нем самом, ни на всей земле.



        Глава 29. Перед лицом грядущего

        Составляя Послание к Римлянам, Павел вспомнил все, что случилось с ним за последние двадцать пять лет - и сам собою вставал перед ним нерешенный, наболевший вопрос: почему иудеи как народ отвергают Иисуса, почему они не признают Его Мессией?
        Павел часто размышлял об этом и обсуждал этот вопрос с друзьями - неужели Бог отверг иудеев? Но для него было совершенно ясно, что это не так: ведь он сам и многие другие иудеи были христианами. С другой стороны, если иудеи всем народом поднимутся до уровня понимания воскресшего Иисуса, язычникам, может быть, придется потесниться на второй план в христианской Церкви. В Послании к Римлянам Павел объясняет, что в отвержении иудеями Иисуса есть и положительная сторона - он видит здесь всю непостижимую глубину плана Божия: когда язычники войдут в Царствие Небесное, иудеи последуют за ними в еще более славный день.
        Нельзя сказать, что Павел был вполне удовлетворен такой отстрочкой. Ведь он не просто любил своих соплеменников - всю боль Павла, все его сострадание к народу Израиля можно сравнить только с плачем Иисуса, взиравшего на Храм с Масличной горы, или с горьким восклицанием Его: "Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели!" Павел выражает свои чувства в таких словах, что, если вспомнить, как много значил для него Христос, трудно поверить, что это говорит Павел: "Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом, что великая для меня печаль и непрестанное мучение сердце моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти…", "Братия, желание моего сердца и молитва к Богу об Израиле во спасение". Как и Моисей, Павел был готов поступиться своим призванием за покаяние и обращение своего народа.
        Возвращение в Иерусалим с собранными пожертвованиями было для Павла последней возможностью показать свою любовь и провозгласить Христа своим соплеменником, невзирая на всю опасность такого выступления. Он понимал всю величину опасности, понимал, что под угрозой его план дальнейшей проповеди на Западе. Он умоляет римлян "Господом нашим Иисусом Христом и любовью Духа, подвизаться со мною в молитвах за меня Богу, чтобы избавиться мне от неверующих в Иудее, и чтобы служение мое для Иерусалима было благоприятно святым, дабы мне в радости, если Богу угодно, придти к вам и успокоиться с вами".
        Первоначально Павел собирался отплыть в Иерусалим, как и прежде, на корабле паломников из Кенхрей в марте с тем, чтобы прибыть в Иерусалим к Великому Посту. Но коринфские иудеи узнали о его планах и поэтому придумали такой план: все моряки на корабле паломников должны были быть иудеями; темной ночью, в новолуние, на неосвещенной палубе они собирались выманить Павла поближе к борту. Удар, человек за бортом, все спят…
        Но слух об этом стал известен Павлу. Он не собирался так бессмысленно умирать. Поэтому Павел решил идти пешком через Македонию и Троаду и прибыть в Иерусалим позже. По просьбе Павла каждая из значительных христианских общин выделила представителей, которые будут сопровождать его в пути и помогут доставить деньги нищим святым. В мгновенной и успешной организации этого дела видна вся мощь единения христиан. Тимофей из Листры и Гаий из Дервии представляли Галатию; Аристарх и Секунд были из Фессалоник; Сосипатр представлял Верию; Трофим и Тихик, оба греки, были жителями провинции Асии.
        Павел и его друзья шли на север. Незабываемая греческая весна - дороги окаймляют цветущие ирисы, дикие розы и маки, дрожит молодая листва на деревьях… В каждом городе по пути в Иерусалим тревога Павла и его спутников росла - христиане, обладавшие даром толкования предсказаний Святого Духа, предупреждали их об опасности.
        В Филиппах Павел задержался, чтобы провести пасхальную неделю, а спутники его направлялись дальше, в Троаду. Павел с Лукой отплыли туда же из близлежащего порта Неаполя. Дул сильный противный ветер, напоминая Павлу о предостережениях друзей - плавание заняло пять дней вместо обычных двух.
        Павел уже нашел корабль: путники отплывали на следующее утро. Был субботний вечер, и христиане Троады собрались в арендованном ими доме в центре города, чтобы попрощаться с апостолом и его спутниками.
        В небольшой троадской общине, образовавшейся в результате двух кратких посещений Павла и сильного влияния его проповеди в Эфесе, не было ни одного достаточно богатого брата, у кого в доме они могли бы собираться. Поэтому для собраний использовалось большое арендованное помещение на втором этаже; женщины приходили с детьми, которых не с кем было оставить дома. В этот вечер свободного места не было; в жарком и душном воздухе скапливался дым от тусклых масляных светильников; город был построен в узкой прибрежной долине, и даже апрельскими ночами не хватало прохлады.
        Юноша по имени Евтих сидел в проеме окна и завороженно слушал Павла, раскрывавшего тайны веры. После легкой трапезы верующие разламывали хлеб и разливали вино - в повторение Трапезы Господней, в канун Дня Господня. Павел и его слушатели беседовали, может быть, в последний раз и старались не упустить ни одной минуты. Но Евтих тяжело работал перед тем весь день - его хозяин-язычник ничего не хотел знать о субботнем отдыхе; уже наступила ночь, и Евтих, помимо воли, начинал потихоньку клевать носом. Все глаза были устремлены на Павла, и когда Евтих опустил голову на грудь и заснул, никто из друзей не заметил этого и не разбудил его. Голос Павла еще звучал в ушах Евтиха, но он уже забыл, где он и что происходит.
        Внезапно раздался шум, привлекший всеобщее внимание: Евтих выпал из окна на улицу. Окно было невысоко над каменной мостовой, метрах в трех, но Евтих упал очень неудачно. Когда Павел, поспешивший за бросившимися на помощь друзьями и родственниками юноши, спустился по лестнице на улицу, Лука уже поставил диагноз: Евтих был мертв. Все окружили Павла. Он опустился на колени и прижал тело юноши к себе. Те, кто хорошо помнят Писание, знают, что так же поступил Елисей, когда воскресил сына Сонамитянки. Павел сказал: "Не тревожьтесь; ибо душа его в нем". Применил ли Павел искусственное дыхание осознанно, или Дух Святой надоумил его - неизвестно. Лука, просвещенный врач, не может объяснить это чудо - познания врачей в те времена были недостаточны для понимания механизма восстановления сердечной деятельности после клинической смерти. Евтиха, все еще не очнувшегося, снова подняли на второй этаж. Павел был настолько спокоен и безмятежен, что остальные тоже успокоились. Пока юноша приходил в себя, Павел продолжил свою беседу. Братья причастились хлебом и вином. Они спрашивали и жадно слушали о пути спасения,
пока не забрезжил рассвет. Наконец, неутомимые ученики разошлись.
        "Между тем отрока привели живого и не мало утешились" - пишет Лука. Может быть, Павел вспоминал о событиях этой ночи, когда цитировал гимн в позднейшем Послании к Ефесянам: "Встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос".
        Павел выбрал корабль, не заходивший в Эфес. Ему не хотелось задерживаться, а многочисленная и гостеприимная эфесская церковь не преминула бы задержать его. Он опасался к тому же каких-нибудь новых неприятностей со стороны иудеев или возмущения горожан, которые помешают ему прибыть в Иерусалим ко дню Пятидесятницы. Первая остановка корабля должна была быть в городе Ассе. Спутники Павла отправились морем, огибая мис Лектум, а сам апостол решил срезать путь пешком, напрямик, что занимало меньше времени. По сухопутной дороге до Асса было всего около 40 километров. Выйдя на рассвете, Павел мог проделать этот путь за день: стояла прохладная погода. Нужно заметить, что такой выбор пути очень необычен для Павла - он почти никогда не ходил в одиночку.
        Возможно, он хотел поразмышлять о будущем. В каждом городе пророки предупреждали, что в Иерусалиме его ждут преследование и тюрьма. Должен ли он воспринять эти предупреждения как божественное указание и отказаться от своего замысла, направившись прямо в Рим? Или ему следует пройти через испытания, ждущие его в Иудее? Выдержит ли он эти испытания? Павел поднялся на невысокие холмы и шел на юго-запад, пока дорога, поравнявшись с морем, не повернула на восток. В солнечный полдень отсюда, с высоты прибрежных скал, открывалась захватывающая дыхание панорама Малой Азии; справа, за сапфировыми водами залива, виднелись голубые холмы острова Лесбос. Впереди снежно-белые весенние облака играли светом и тенью, закрывая и открывая солнце. Далеко в самом конце залива Павел мог видеть туманные холмы, в которых лежал древний Пергам. Павел молился за христиан Пергама, и Смирны, и Эфеса, и Колосс, и Лаодикии…
        Шаг за шагом апостол приближался к последнему кризису в своей жизни. Повернуть ли назад? Или идти вперед? В пустынной тишине слышны были только колокольцы овечьих стад и далекий лай пастушеских собак.
        Павел постиг волю Господню - он решил смело идти навстречу испытаниям.
        В последние несколько часов пути, когда солнце уже заходило, в сиянии заката перед глазами Павла предстала фантастическая картина причудливых скал - нагромождение гранитных глыб, увенчанное храмом, возвышающееся над ACCOM. Там, за скалами, лежала небольшая тихая гавань, где его ждали Лука и остальные, слегка встревоженные прогулкой в одиночестве их уже немолодого учителя.
        Павел поднялся на борт. Встретившись с ним, друзья не могли прочесть на его лице ничего, кроме бесконечного, просветленного спокойствия.
        Лука упоминает каждый порт, в котором корабль останавливался на ночь: Митиллину (Митилену), главный город Лесбоса, где жила некогда поэтесса Сафо, чьи поэмы ввели в литературный язык словечко "лесбиянство"; затем остров Хиос (хороший путь за день!); потом западный берег Самоса, большого острова напротив Эфеса, родину философа и математика Пифагора, жившего на пять веков раньше; наконец, в четверг
28 апреля корабль прошел между огромных мраморных львов, обозначавших гавань Милита (Милета) в устье реки Меандр - Милет, некогда бывший главным городом ионического побережья, уже уступил первенство Эфесу, но все еще был значительным портом.
        Здесь кормчий собирался остановиться на два-три дня, и Павел успел встретиться с пресвитерами эфесской общины; были посланы гонцы, и они потрудились на славу: до полудня на весельной лодке они прибыли в Приену, оттуда на лошадях через холмы поскакали в Эфес и разбудили старейшин уже за полночь и вернулись с ними в Милет через сорок часов после отплытия, проделав в общей сложности около 70 километров. Гонцы спешили, но и старейшины не отставали - Павел звал их!
        Они встретились в Милете. Лука записал слова Павла и видел, как потрясла пресвитеров его прощальная речь.
        "Вы знаете", - говорил Павел, - "как я с первого дня, в который пришел в Асию, все время был с вами. Работая Господу со всяким смиренномудрием и многими слезами, среди искушений, приключившихся мне по злоумышлениям Иудеев; как я не пропустил ничего полезного, о чем вам не проповедывал бы и не учил бы вас всенародно и по домам, возвещая Иудеям и Еллинам покаяние пред Богом и веру в Господа нашего Иисуса Христа. И вот, ныне я по влечению Духа иду в Иерусалим, не зная, что там встретится со мною; только Дух Святый по всем городам свидетельствует, что узы и скорби ждут меня. Но я ни на что не взираю и не дорожу своею жизнью, только бы с радостью совершить поприще мое и служение, которое я принял от Господа Иисуса, проповедать Евангелие благодати Божией. И ныне, вот, я знаю, что уже не увидите лица моего все вы, между которыми ходил я, проповедуя Царствие Божие. Посему свидетельствую вам в нынешний день, что чист я от крови всех; ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию. Итак внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас блюстителями пасти Церковь Господа и Бога, которую Он
приобрел Себе Кровию Своею". Павел предостерег пресвитеров, почти повторяя слова Иисуса о волках, не щадящих стада, когда пастух не настороже - даже среди старейшин, стоящих перед ним, "восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою. Посему бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас".
        "И ныне предаю вас, братия, Богу и слову благодати Его, могущему назидать вас более и дать вам наследие со всеми освященными. Ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: блаженнее давать, нежели принимать".
        Слезы уже текли по лицам старейшин. Павел преклонил колени, и все вокруг сделали то же. Он молился, словами слишком сокровенными, чтобы Лука решился записать их (записывая речь, Лука, видимо, пользовался уже известным тогда искусством стенографии, но потом присоединился к молитве). Когда Павел поднялся, старейшины, пожилые люди, не стыдясь, рыдали. Они обнимали и целовали Павла, "скорбя особенно от сказанного им слова, что они уже не увидят лица его".
        Старейшины проводили апостола до корабля. "Мы, расставшись с ними, отплыли".



        ЧАСТЬ IV
        ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ

        Глава 30. Возмущение в Иерусалиме

        Примерно через неделю почти такая же трогательная встреча произошла в Тире, на сирийском берегу.
        Миновав берега Родоса, судно причалило в одном из больших портов юго-западной Малой Азии, где путешественники перешли на более крупный корабль, совершавший регулярные летние рейсы напрямик через открытое море к финикийскому берегу, в Тир. В Тире происходила разгрузка и погрузка товаров, занявшая неделю. Павел и его товарищи быстро нашли христиан. "Они, по внушению Духа, говорили Павлу, чтобы он не ходил в Иерусалим, но Павел не внял предупреждению. С волнением и радостью встретились христиане Тира и десять путешественников. В день отплытия вся община, с женщинами и детьми, пришла проводить их в путь. В те времена Тир представлял собой город на острове, соединенном с материком длинной дамбой, по обеим сторонам которой образовались песчаные пляжи. Перед тем, как взойти на корабль, все христиане преклонили колени в молитве - на чистом прибрежном песке, под безоблачным небом Средиземноморья.
        Следующая остановка была на 30 километров южнее, в Птолемаиде. И снова Павел встретился с местной христианской общиной. На следующее утро, 14 мая 57 года, корабль обогнул мыс Кармел и встал на причал в Кесарии, главном порту и столице провинции Иудея. Прокураторский дворец, так хорошо знакомый Павлу, выделялся среди других залитых солнцем мраморных зданий. Все шло хорошо. Путники стали гостями Филиппа, известного благовестника, проповедовавшего в Африке, вверх по течению Нила. Филипп был одним из тех шести диаконов, с которыми невинноубиенный Стефан некогда помогал вдовам в Иерусалиме. У Филиппа было четыре незамужних дочери; позже все они переехали жить в Иераполь, около Колосс. Дочерям Филиппа мы обязаны массой информации о первых днях христианства. У каждой из них был дар пророчества. Но о будущем Павла они хранили молчание.
        Через несколько дней в Кесарию прибыл знаменитый пророк Агав, тот самый, чье предсказание о наступающем голоде побудило Павла вернуться в Иерусалим после многих лет скитаний. Войдя в дом Филиппа, Агав увидел лежащий широкий и длинный пояс. Он взял его в руки, сел на землю и связал себе поясом руки и ноги. "Так говорит Дух Святый", - произнес Агав, - "мужа, чей этот пояс, так свяжут в Иерусалиме Иудеи и предадут в руки язычников". Это был пояс Павла.
        Агав не делал никаких выводов или заключений - он просто констатировал будущее. Лука и другие спутники не могли больше видеть, как их любимый учитель подвергает себя неминуемой опасности. Филипп и его семья присоединились к их мнению. "Мы и тамошние просили, чтобы он не ходил в Иерусалим". Они рыдали и умоляли. Почему Павел не может спокойно подождать в Кесарии, пока они отнесут пожертвования в Иерусалим и вернутся назад? Они считали, что он поступает неправильно, не прислушиваясь к предупреждениям. Многие позднейшие комментаторы замечали, что поведение Павла в этом случае резко контрастировало с той готовностью подчиняться велениям Духа, которую он проявлял в ранние годы своего проповедничества в Асии (особенно, когда Дух не пустил его в Вифинию). Жалобы друзей и уверенность Агава произвели свое действие. Павел чувствовал себя истощенным, уставшим от внутреннего противоречия. Он знал, что друзья просят его от всего сердца, желая защитить его. Но после одинокой прогулки из Троады в Асе он чувствовал, что высшая любовь, любовь к Иисусу Христу зовет его в Иерусалим. Может быть нужно, - думал Павел,
чтобы его смерть послужила на благо христианству, как послужила смерть Стефана. Может быть, когда он умрет, иудеи примирятся, наконец, с христианами, и все синагоги мира обратятся ко Христу. Если, страстно любя свой народ, Павел готов был "отлучиться от Христа" ради иудеев, то умереть ради них для него было еще легче.
        - "Что вы делаете?" - восклицал Павел, - "что плачете и сокрушаете сердце мое? я не только хочу быть узником, но готов умереть в Иерусалиме за имя Господа Иисуса".
        Лука пишет: "Когда же мы не могли уговорить его, то, успокоились, сказавши: да будет воля Господня!"
        Христиане Кесарии снарядили вьючих мулов, чтобы везти пожертвования в Иерусалим, и приготовили верховых мулов для Павла и его друзей. Послали вперед гонцов, чтобы приготовить апостолу кров и пищу, - Иерусалим в это время года был перенаселен паломниками. Решено было остановиться у давнего ученика Павла, Мнасона Кипрянина, который, в отличие от многих других иерусалимских христиан, симпатизировал верующим языческого происхождения. На каждом повороте 80-километровой дороги, поднимавшейся и спускавшейся среди холмов, путники видели все новые группы паломников - ко дню Пятидесятницы сюда стремились иудеи со всех концов империи. И другие дороги были полны пилигримов из Персии, Аравии, северной Африки и верховьев Нила - каждый из них нес свое приношение Храму и Закону предков, радостно предвкушая великий праздник.
        Мнасон принял Павла и его друзей с распростертыми объятиями. Христианам из Асии и Европы хотелось увидеть знаменитый город. Павел водил их по улицам, показывая все замечательные места; нередко встречался он со злейшими врагами своими, асийскими иудеями, которые, конечно же, узнали и его, и Трофима из Эфеса. Приведя друзей в храмовый Двор, Павел не был настолько безумен, чтобы позволить им переступить "порог очищения", отделяющий святую святых от внешних помещений. Если необрезанный переступал эту черту, он сам был виновен в своей смерти.
        На следующий день Павел и посланные от языческо-христианских общин были официально приняты Иаковом, братом Господним, и старейшинами Иерусалимской церкви. Пожертвования прибыли по назначению. Петр и другие апостолы отсутствовали - они ушли благовествовать; Фома, согласно традиции, к тому времени уже достиг северной Индии. Суровый аскет Иаков продолжал проводить свою осторожную политику - священники и правители иудеев терпели эту большую группу соплеменников, которые признавали Христа Мессией, но соблюдали в то же время обычаи предков. Большинство старейшин Иерусалимской общины были уверены, что Павел, где бы он ни появлялся, наносил ущерб их дипломатическим усилиям. Павлу их мнение было известно: многие месяцы он беспокоился - примут ли старейшины духовное подаяние от христиан Европы и Асии?
        Лука замечает, что Павел и старейшины обменялись горячими поцелуями. Затем посланные выступили вперед, чтобы передать деньги. Павел "рассказывал подробно, что сотворил Бог у язычников служением его". Речь его имела определенную цель: побудить старейшин облегчить свою перенаселенную общину и послать братьев продолжить дело, начатое Павлом, распространять благую весть до тех пор, пока все люди на земле не станут одной паствой Одного Пастыря.
        Реакция старейшин была разочаровывающей. Вознеся положенную по случаю молитву, они быстро повернули дело другим боком.
        "Видишь, брат", - сказали они, - "сколько тысяч уверовавших иудеев, и все они ревнители закона; а о тебе наслышались они, что ты всех Иудеев, живущих между язычниками, учишь отступлению от Моисея, говоря, чтоб они не обрезывали детей своих и не поступали по обычаям". Старейшины не утверждали, что это их собственная точка зрения - вопрос был поставлен по письменному требованию Синедриона. От Павла требовалось какое-нибудь действие, демонстрирующее его лояльность по отношению к иудеям. "Итак что же?.. Сделай же так, как мы скажем тебе…" Павлу предлагалось поступить согласно древнему обычаю и показать свое послушание закону, взяв на себя издержки за очищение и жертвы четверых бедных паломников. Старейшины выставили вперед четверых бедняков, остригших волосы во исполнение обета, но не имевших средств на покупку жертвенных птиц и животных. "Если ты поступишь по обычаю, то все поймут, что слышанное ими о тебе несправедливо, и что сам ты продолжаешь соблюдать закон".
        Павел, таким образом, попал в очень затруднительное положение. Старейшины, без сомнения, знали, что у него нет своих собственных денег, а использовать пожертвования христиан Европы и Асии для исполнения иудейских традиционных обрядов было нехорошо. Кроме того, Павла призывали самому провести черту, разделяющую апостола и его учеников. Старейшины открыто настаивали, чтобы Павел объявил о своем подчинении Моисееву закону и соблюдении обычаев. Но ведь он не соблюдал их! Он лишь уважал их и согласен был вести себя, как иудей, чтобы приобрести соплеменников для Христа, но сам он не считал себя связанным иудейским законом, несмотря на то, что исполнил обет очищения в прошлое свое пребывание в Иерусалиме. Таким образом, от него требовали обмана.
        Но такова была его любовь к иудеям, что он согласился с планом старейшин постольку, поскольку это могло помочь иудеям обратиться ко Христу. "Любовь да будет непритворна", - писал он римлянам. Никогда не приведет зло к добру - учил он; теперь он поступал вопреки собственному совету. И ни в чем так не видна его беззаветная любовь к иудеям, как в этой трагической ошибке в Иерусалиме, на Пятидесятницу 57 года по Рождеству Господа нашего Иисуса Христа.
        Павел немедленно оставил дом Мнасона и поселился в одном из дворов Храма с четырьмя бедняками, которых он никогда в глаза не видел. Там, по обряду очищения, им предстояло пробыть два или три дня. Павел заплатил требуемые деньги, соблюдал обычаи, постился. И каждую минуту сознавал, что положил голову в открытую пасть льва. Толпы паломников, теснящиеся в Храме, находились в состоянии чрезвычайного возбуждения - несколько лет назад они подняли восстание, когда скучающий римский солдат, несущий службу на стенах крепости Антония, оскорбил их неприличным жестом. Иудеи из Асии и Европы, не выносившие присутствия Павла, видели его в самом святом для них месте!
        Обряд очищения подходил к концу. На следующее утро четыре неизвестных бедняка должны были сжечь свои остриженные волосы на жертвенном огне. Павел собирался вернуться в дом Мнасона и вскоре отплыть в Рим.
        Нескончаемый поток паломников струился по дворам храма, во всем чувствовалась болезненно напряженная национальная и религиозная гордость. Павел был готов к любой опасности, предупрежденный пророками. И беда нагрянула. Иудеи из Асии, видевшие Павла на улицах в обществе бывшего язычника, необрезанного Трофима из Эфеса, решили, что один из четырех бедняков - это Трофим, которго Павел тайно провел в Храм, совершив страшное святотатство.
        - "Мужи Израильские! помогите!" - возопили они, - "Этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего; притом и Еллинов ввел в храм и осквернил святое место сие".
        Все, слышавшие этот призыв, бросились к Павлу, чтобы казнить отступника и святотатца. Возмущение росло, и вскоре человеческий вихрь закружился вокруг апостола. Его вытащили за пределы святыни, где нельзя было проливать кровь. Избитого, израненного, сопровождаемого криками издевательства и ненависти, Павла стащили вниз по ступеням, награждая ударами и пинками. Он слышал, как великие врата Храма захлопнулись за ним, слышал сплошной рев кровожадной массы людей. Теперь или никогда надо было подтвердить его собственный принцип: "Радуйтесь в Господе всегда, и еще говорю: радуйтесь… - и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе".
        Павел еще не падал, но уже терял силы. Скоро его повалят на землю и начнут рвать на куски. Кто-то выворачивал ему руки, кто-то пытался оторвать ему ухо, глаза слезились под ударами. Ждать оставалось недолго. И он умрет, не в силах сказать ни одного слова?
        Сквозь гул толпы прорезался звук металла - шли римские солдаты. О возмущении немедленно доложили римской страже, которой командовал тясяченачальник ("хилиарх" по-гречески) Клавдий Лисий, сразу распознавший все признаки слепого восточного массового помешательства, бросив взгляд с башни на столпотворение около храма. Налицо было гражданское неповиновение, следовало принять меры. Две сотни хорошо обученных опытных солдат, расквартированных в крепости Антония, возвышавшейся над северо-западным углом храма, спустились с крыши портика по специальным ступеням, предназначенным обеспечить быстроту маневра. Стража ворвалась в самый центр беспорядка.
        Толпа прервала избиение и уступила дорогу солдатам. В памяти людей еще свежо было последнее восстание, когда тысячи людей погибли, задавленные и растоптанные во время всеобщей паники. Клавдий Лисий подошел, взял Павла под арест и приказал заковать его в двойные цепи. Затем он спросил, кто такой Павел и что здесь делает.
        Одни стали кричать одно, другие другое, и узнать что-нибудь было невозможно. Клавдий приказал своим людям отвести Павла в крепость. Когда конвой двинулся к главной лестнице, толпа, лишившаяся своей жертвы, закричала и зашумела: "Смерть ему! смерть ему!"; угрожающим кольцом люди теснились вокруг барьера из щитов и копий. У основания лестницы толпа так сдавила солдат, что Павла буквально вынесли на плечах вверх по ступеням. Тысяченачальник сперва решил, что Павел - это тот самый египтянин, который незадолго перед тем поднял трагически окончившееся восстание: во время мятежа тысячи людей, носившие тайные знаки, терроризировали и убивали своих политических противников. Позже восставшие собрались в укрепленный лагерь на Масляной горе, в ожидании чудесного падения стен Иерусалима и гибели римлян. Восстание было подавлено силой оружия, сотни человек были распяты на крестах вдоль дорог, сотни сосланы на галеры, но предводитель ухитрился сбежать. Теперь, по мнению Клавдия Лисия, он вернулся, и иудеи обрушили свой гнев на соблазнителя, погубившего их соплеменников.
        На верхних ступенях лестницы, в краткий момент передышки, когда толпа уже осталась внизу, а до дверей темницы было еще несколько шагов Павел обратился к тысяченачальнику по-гречески: "Я Иудей, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города…"
        Лисий был явно удивлен. Избитый преступник оказался образованным и вежливым человеком: находясь на волоске от смерти, он говорил на языке Эврипида. Когда Павел попросил: "Позволь мне говорить к народу", римлянин дал разрешение.
        Павел обратился к толпе и поднял окровавленную руку. И римлянин опять удивился. По какой-то непонятной причине толпа стихла и стала слушать этого человека.
        Павел обратился к толпе на арамейском языке. Римский военачальник плохо понимал местное наречие и не успевал следить за смыслом речи. Он понимал, однако, что Павел не собирается призывать к восстанию, и потому не вмешивался. Он дивился тому, что этот избитый, пожилой человек имеет еще силы красноречиво убеждать тех, кто только что жаждал его крови - но ему недоступно было все обаяние слов Павла, его тактичное понимание чувств слушателей, которых он решил сначала успокоить, а потом победить. Кровь текла по лицу Павла, когда он произносил эту самую героическую, пусть не самую удачную речь в своей жизни.
        "Мужи братия и отцы", - обратился к своим мучителям Павел, - "выслушайте теперь мое оправдание пред вами". Эта испытанная временем формула вызвала уважение; кроме того, арамейский язык был родным языком слушателей. Они совсем притихли.
        "Я Иудеянин", - воскликнул Павел, - "родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по Боге, как и все вы ныне; я даже до смерти гнал последователей сего учения, связывая и предавая в темницу и мужчин и женщин, как засвидетельствует о мне первосвященник и все старейшины, от которых и письма взяв к братиям, живущим в Дамаске, я шел…" И Павел поведал историю своего обращения. И его выслушали. Наконец он проповедовал большой массе иудеев! Возможность возникла на какое-то мгновение, и он воспользовался ею. Боль была забыта, когда он описывал случившееся на дороге в Дамаск и повторял слова, преобразившие всю его жизнь: "Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь". Павел рассказал о своей слепоте, об Анании, "муже благочестивом по закону, одобряемом всеми живущими в Дамаске", о крещении своем. Теперь он достиг самого трудного для объяснения места. Прежде всего надо было объяснить, почему он пошел к язычникам: Павел говорил о видении в Иерусалимском Храме, вспоминал о том, как он спорил с Господом, запретившим ему проповедь в
Иерусалиме; "Я сказал: Господи! Тебе известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы и бил в синагогах, и, когда проливалась кровь Стефана, свидетеля Твоего, я там стоял, одобрял убиение его и стерег одежды побивающих его". "И Он сказал мне: иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам…"
        Слова эти зажгли толпу, как спичка стог сена. Тишина взорвалась ненавистью. Павла прервали выкрики: "Истреби от земли такого! Ему не должно жить!" Толпа бросилась вверх по лестнице. Другие, позади, рвали одежды и бросали их, метали куски грязи. Увидев, что возмущение возобновилось, тысяченачальник приказал ввести Павла в крепость.
        Удивленный, не знающий, что ему докладывать начальству, старый солдат потерял свое уважение к Павлу, увидев, что тот снова разгневал толпу. Он отдал краткий приказ центуриону и удалился.



        Глава 31. Камера пыток

        После яркого дневного света в крепости Павлу показалось, что наступила ночь. Его провели на нижний этаж, куда уже не доносились крики толпы. Его втолкнули в узкий коридор, с низко нависающими сводами, освещенный коптящими факелами. В конце коридора была камера пыток.
        С Павла сняли цепи, раздели его догола. Ноги его привязали к специальной длинной доске, а кисти рук прикрепили к ремням, свисающим с потолочного блока. Потом ремни подтянули, и тело Павла повисло в воздухе, вытынутое и слегка наклоненное вперед. Положение это было невыносимо само по себе, и удар, нанесенный по натянутым нервам и мышцам, причинял гораздо большую боль, чем обычное избиение. Павла не заставляли перегнуться через перекладину, как при бичевании - целью палачей было не наказание, а извлечение информации. Один из палачей должен был стоять, почти приложив ухо к губам истязаемого, чтобы не пропустить признаний, невольно вырывающихся между криками боли.
        Павел знал, что с ним собираются делать. Его будут пытать ужасной плетью, которую римляне называли "флагеллюм" - многохвостой, тяжелой, с вплетенными в нее зазубренными кусками цинка, железа и костей. Ее применяли, чтобы заставить разговориться рабов, людей низкого происхождения и приговоренных к распятию - Иисусу пришлось испытать ее вес и острые зубцы, сами по себе способные убить человека. Выживший после этой пытки навсегда терял чувствительность кожи и мышц, способность свободно двигаться; часто люди сходили с ума.
        Когда центурион, отвечающий за пытку, выступил вперед, чтобы проверить, все ли в порядке, Павел сказал: "Разве вам позволено бичевать римского гражданина, да и без суда?"
        Центурион отреагировал мгновенно. Он выбежал, чтобы быстрее найти своего начальника. Павел остался висеть на ремнях, но уродливый раб, державший плеть наготове,
        отложил ее в сторону. Писец, записывающий показания истязуемых отступил в тень, а начальник гарнизона прибежал в камеру с быстротой, завидной даже при общей тревоге.
        Взглянув на невысокого иудея, всего покрытого шрамами и другими следами многочисленных наказаний, Лисий усомнился.
        - "Скажи мне, ты римский гражданин?"
        - "Да".
        Лисий вспомнил, чего ему стоило подкупить чиновников и приобрести гражданство. - "Я за большие деньги приобрел это гражданство", - сказал он. - "А я и родился в нем", - отвечал Павел.
        Лисий был страшно встревожен, и его можно понять. Значит, у этого иудея есть влиятельные родственники, которые могут положить конец его, Лисия, карьере, если станет известно, что он приказал связать римского гражданина без суда. Нужно было немедленно исправить ошибку. Уродливый раб и песец моментально исчезли, - все, кто принял участие в этом аресте, могли пострадать. Павлу дали одеться и вывели на свет дневной из темной, полной паразитов камеры. Его оставили ждать наверху, прикованного лишь легкой цепью.
        Лисий все еще не знал, как объяснить начальству все происшедшее. Поэтому на следующий день он воспользовался своим правом военного губернатора (проконсула армии) в Иерусалиме и приказал созвать экстренное совещание Синедриона, чтобы расследовать обвинения против Павла. Он приказал освободить Павла от цепей и лично проводил его в суд, чтобы показать лишний раз иудеям, как много значит римское гражданство. Затем римлянин вышел из Зала Сверкающих Камней, но остался стоять у входа, чтобы дождаться результатов расследования. Павел стоял на том же месте, где предстал перед судьями Стефан. Даже несколько судей были все те же. Представителем суда был Анания бен Недевей, первосвященник с 47 года, один из самых корыстных людей, когда-либо занимавших этот пост. Павел не знал его в лицо, а перенесенное избиение не позволяло ему видеть его достаточно ясно. Однако он не потерял способности поражать людей своим взглядом. Устремив гневный взор на первосвященника, Павел сразу же захватил инициативу и первый стал говорить.
        - "Мужи братия! я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня". Председатель суда выкрикнул приказ.
        Один из судебных служителей сильно ударил Павла по устам.
        Пораженный таким беззаконием, престарелый Павел взорвался, забывая о смирении: "Бог будет бить тебя, стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону, и, вопреки закону, велишь бить меня". Исполнители были поражены: "Первосвященника Божия поносишь?" - закричали они. Павел отер рукой воспаленные глаза. "Я не знал, что он первосвященник"; - сказал он мягко, - "ибо написано: "начальствующего в народе твоем не злословь". Сгладив последствия своей ошибки, Павел нашел блестящий и дерзкий ход. Он знал, что Синедрион разделяется на две партии - фарисеев, которые верили в воскресение мертвых в Судный День, в существование ангелов и духовных сил, и саддукеев, придерживавшихся более рациональных, даже материалистических взглядов. Павел был уверен, что большинство фарисеев уверовали бы в Иисуса, если бы им выпало встретиться с Ним, как ему, фарисею, привелось увидеть Иисуса на дороге в Дамаск. Вера в Иисуса Христа была его долгом, как честного фарисея, и он собирался доказать им это.
        Павел воззвал к Синедриону: "Мужи братия! я фарисей, сын фарисея: за чаяние воскресения мертвых меня судят".
        Судьи пришли в ярость - так же, как и во время суда над Стефаном, но на этот раз они не бросились на обвиняемого, а набросились друг на друга. "Ничего худого мы не находим в этом человеке", - кричали фарисеи, - "Если же дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу". Саддукеи, к которым принадлежал и сам первосвященник, резко спорили с фарисеями, выкрикивая оскорбления в их адрес. Суд превратился в склоку, некоторые даже вскочили с мест, намереваясь защитить Павла в случае нападения. Лисий, слышавший шум и боявшийся, что Павла разорвут на части, а ему придется отвечать, приказал когорте солдат войти в зал, взять Павла и увести в крепость.
        Лисий положительно не знал, что делать. Он ломал голову над докладом начальству и ничего не мог придумать. Павел тоже чувствовал себя подавленным. Его попытка благовествовать о Господе соплеменникам кончилась неудачей, а теперь ему, может быть, и не приведется увидеть Рим. Когда день подошел к концу, и июньское небо за решеткой камеры из глубоко-синего превратилось в розовое, а потом появились первые звезды, Павлом овладел очередной приступ меланхолии. Друзей его не допустят повидать его в замке. Он одинок. Оставалось только молиться.
        Внезапно, как и в Коринфе в такой же период нерешительности, Павел увидел Господа Иисуса. Дух, постоянное присутствие Которого Павел упоминает в посланиях как непременное условие и следствие веры, открыл Себя на мгновение слуху и зрению апостола: "Дерзай, Павел; ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме".
        Павел не сомневался в том, что он видит Иисуса, не сомневался, что слышит истинные слова Его. Мир Божий снизошел в сердце его и ум. Он почувствовал уверенность, что жил правильно: все, что ни происходит, происходит на благо любящим Бога.
        На следующее утро к Павлу явился неожиданный посетитель. Стражники ввели в камеру сына сестры Павла, которого он, вероятно, не видел с самого детства. Этот молодой человек, воспитанный в презрении к своему дяде, о котором в семье говорили не иначе, как о предателе, видимо, достиг достаточно влиятельного положения, если он смог добиться свидания в крепости. Скорее всего, он присутствовал на экстренном собрании Синедриона, а может быть, и слышал речь, произнесенную Павлом с крепостной лестницы. Восхищение смешивалось в нем с предубеждением, воспитанным годами. Прибытие племянника могло быть первым шагом семьи Павла к примирению - ведь к этому моменту у него снова "завелись деньги", от него можно было ожидать приношений или взяток; родным Павла невдомек было, что это за деньги.
        Племянник сразу перешел к делу. Против Павла был составлен заговор. Присутствовал ли племянник на тайном совещании Синедриона, одобрившего убийство, или слышал клятву сорока молодых фанатиков, он рисковал карьерой и жизнью, выдавая заговор. Он рассказал Павлу, что на следующий день Синедрион попросит Лисия привести узника для дальнейшего допроса, и по дороге из крепости в Синедрион на Павла будет совершено нападение. Кто-нибудь из сорока заговорщиков, конечно, погибнет при нападении на стражу, но все они свято поклялись не есть и не пить, пока Павел не умрет: убийство апостола они рассматривали, как богоугодную жертву.
        Павел не колебался. Он позвал центуриона и попросил его привести юношу к Лисию. Центурионы хорошо относились к Павлу, зная, что он римский гражданин, и поспешили исполнить его просьбу. Лисий тоже показал свое расположение к узнику, немедленно приняв его племянника и прервав свою беседу с другим человеком. Тысяченачальник поблагодарил юношу, попросил его держать все в строжайшей тайне и немедленно приступил к действию.
        Вечером того же дня двести человек пехоты, двести стрелков и семьдесят всадников ожидали с внешней стороны городских стен. Посреди кавалерийского отряда, завернутый в плащ, чтобы его не узнали, сидел на лошади не кто иной, как апостол Павел. На следующее утро отряд уже был в Антипатриде, у подножия холмов Иудеи. Планы заговорщиков были сорваны. Дальнейшая дорога пролегала через возделанные земли, населенные по преимуществу язычниками, и пехота повернула назад, предоставив охрану кавалерии. Всадники доставили Павла в преторию Кесарии, где он предстал перед Антонием Феликсом, наместником Иудеи, преемником прокуратора Понтия Пилата.
        Офицер, командовавший эскортом, передал Феликсу письмо от Лисия. Копия этого письма позже была передана одним из писцов Луке, или же ее опубликовали в правительственном объявлении, и Лука помещает это письмо в Деяниях без каких-либо комментариев. В этом есть своеобразная ирония: видимо, Луку изрядно позабавило это тактично-дипломатическое искажение событий:
        "Клавдий Лисий - достопочтенному правителю Феликсу - радоваться: Сего человека Иудеи схватили и готовы были убить; я, пришед с воинами; отнял его, узнав, что он римский гражданин; потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в синедрион их и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков; а как до меня дошло, что Иудеи злоумышляют на этого человека, то я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям говорить на него пред тобою; будь здоров".
        Феликс формально запросил родную провинцию Павла, Киликию, прислать обвинителей - таковы были правила суда над римским гражданином. А пока Павла поместили под стражу в претории дворца Ирода Великого.
        Несмотря на преклонный возраст, первосвященник поспешил в Кесарию вместе со старейшинами, взяв с собой профессионального оратора-обвинителя по имени Тертулл. Друзья Павла, повидимому, также прибыли в Кесарию; Лука, во всяком случае, на суде присутствовал. Излагая обвинительную речь Тертулла, Лука опять-таки немало посмеялся: Тертулл бесстыдно льстит правителю, хорошо зная в то же время, что именно Феликс спровоцировал кровавое восстание 52 года, принесшее бесчисленные бедствия народу Иудеи; огромное количество политических убийств в те годы тоже было на его совести - это Феликс организовал убийство бывшего первосвященника Монафана в самом Храме. Теперь прокуратор был предельно осторожен: рожденный рабом, он обязан был всей своей карьерой брату Палассу, фавориту императора Клавдия, теперь уже мертвого. Характер Феликса можно описать краткой фразой Тацита: "Он обладал властью царя и умом раба".
        Тертулл принял важную позу, характерную для всех юристов, защищающих неправое дело, и начал: "Всегда и везде со всякою благодарностью признаем мы, что тебе, достопочтенный Феликс, обязаны мы многим миром, и твоему попечению благоустроение сего народа; но, чтобы много не утруждать тебя, прошу тебя выслушать нас кратко, со свойственным тебе снисхождением…" Прежде всего Павла назвали "язвою общества", "возбудителем мятежа, между Иудеями, живущими по вселенной". Во-вторых, он был представителем Назорейской ереси, то есть культа не признанного официально римским государством. В-третьих, он пытался осквернить Храм, нарушая внутренний закон иудеев, который римляне обещали соблюдать. Тертулл закончил речь довольно неудачным предположением, что Феликс сам, расспросив Павла, услышит подтверждение того, в чем его обвиняют.
        Первосвященник и его помощники горячо поддержали обвинение, а ассийские иудеи, заварившие кашу, блистали своим отсутствием. Феликс вызвал Павла, который защищал себя сам. Павел показал себя спокойным человеком, умеющим отвечать на обвинения без раздражения, разумно - и, кроме того, обладающим навыками юриста, несмотря на долгое отсутствие практики.
        "Зная, что ты многие годы справедливо судишь народ сей", - сказал Павел, - "я тем свободнее буду защищать мое дело".
        - "Ты можешь узнать, что не более двенадцати дней тому, как я пришел в Иерусалим для поклонения; и ни в святилище, ни в синагогах, ни по городу они не находили меня с кем-либо спорящим или производящим народное возмущение", - Павел искусно свел дело к Иерусалиму только, не желая спорить о "всей вселенной". - "И не могут доказать того, чем меня обвиняют. Но в том признаюсь тебе, что по учению, которое они называют ересью, я действительно служу Богу отцов моих, веруя всему написанному в законе и пророках. Имея надежду на Бога, что будет воскресение мертвых, праведных и неправедных, чего и сами они ожидают; посему и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми". Павел описал события, приведшие его в Храм. Он принес пожертвования для своих соплеменников и проходил обряд очищения. "Не с народом и не с шумом" это было. Но "некоторые Асийские Иудеи" - Павел, видимо, прервал фразу посередине и многозначительно взглянул на аудиторию - "которым надлежало бы предстать пред тебя и обвинить меня, если что имеют против меня" - это они произвели шум и возмущение. "Или пусть сии самые
скажут" - Павел указал на первосвященника и его помощников, - "какую они нашли во мне неправду, когда я стоял пред синедрионом; разве только то одно слово, которое громко произнес я, стоя между ними, что за учение о воскресении мертвых я ныне судим вами".
        Так закончил Павел свою речь. Феликс уже навел справки, чтобы узнать, что такое христианский путь спасения. Кроме того, ему, вероятно, было известно решение Галлиона. Он понимал, что иудеи не могут представить никакого законного, с римской точки зрения, обвинения, и что он должен устраниться от решения этого вопроса. Но не желал Феликс обострять отношения с первосвященником и религиозными лидерами провинции. Хитрый и лукавый человек, он отложил решение до того времени, когда сможет выслушать лично Лисия о происшедших событиях.
        Феликс приказал содержать Павла под арестом, разрешив друзьям посещать его сколько угодно и приносить ему все, что нужно.



        Глава 32. Царь, царица и прокуратор

        Влажная средиземноморская зима уступила лету 58 года; дули свежие ветры с моря. Павел, прикованный легкой цепью к сопровождающему его солдату, мог свободно гулять по берегу и в городе. Аристарх из Фессалоник поселился в тюрьме, чтобы помогать и прислуживать Павлу. Тимофей уехал проповедовать в Европу или Малую Азию: в нем все еще оставалась юношеская живость, но уже появилась способность к сосредоточенности. И другие посланники церквей вернулись в Европу и Асию, за исключением Луки, который решил остаться в Иудее, чтобы собрать все возможные устные и письменные свидетельства о жизни, смерти и воскресении Иисуса, а также о жизни первых христиан.
        Лука возвращался в Кесарию навестить Павла после долгих бесед с Марией, матерью Господней или Марией Магдалиной (если та была еще жива) и рассказать апостолу все, что узнал. Беседовал Лука и с Заккаем, и с прозревшим нищим из Иерихона. В Кесарии Павел, Лука и безотлучный стражник часто сидели и слушали рассказы Филиппа о первых днях после сошествия Святого Духа, о Стефане, которого Филипп хорошо знал. Павел добавлял свои замечания и воспоминания. Некоторые считают, что именно в это время Павел написал свое Послание к Евреям. Послание не подписано, и авторство не установлено точно. Через сто пятьдесят лет после смерти Павла Климент Александрийский говорил, что Павел написал это послание по-еврейски, а Лука перевел его на греческий, и в этом виде оно досталось нам. Современные исследователи сомневаются, что это перевод. Преемник Климента Ориген считал, что Павел руководил составлением послания, но написал его кто-то другой. Тертуллиан решил, что послание написано Варнавой. Другие ученики считали его произведением Аполлоса: этой же точки зрения придерживался Лютер, и в наши дни она особенно
популярна.
        Как бы то ни было, в эти спокойные дни у Павла появилась, пусть ограниченная, возможность общаться со своим народом. Кроме того, он надеялся обратить в веру двух высокопоставленных учеников. Прокуратор Феликс соблазнил молодую принцессу из Иудейского царского рода, Друзиллу. Она развелась с царем Коммагены, чтобы стать третьей женой Феликса. Может быть ее, иудейку, нарушившую этим закон предков, мучила совесть; или просто в ней сильно было врожденное любопытство, но она нередко уговаривала Феликса пойти послушать Павла.
        Павел признавал авторитет правителя. Он не был анархистом. Он писал христианам Рима, жившим в опасном соседстве с Нероном, чтобы они рассматривали императора, как Божьего слугу; власть дается от Бога. У Павла был свой рецепт решения политических проблем - не кровавые революции, а смягчение сердца и преобразование душ правителей. Когда Феликс пожелал послушать его, апостол откликнулся с готовностью. Он свободно говорил о вере в Иисуса Христа, не опасаясь прокуратора, с сердцем раба, который, как и его предшественник Пилат, полагал, что обладает властью оправдывать и осуждать. С точки зрения Павла, по учению Господа любая власть и суждение давались свыше. Феликс, на совести которого было слишком много политических преступлений и прелюбодеяний, решил, что Павел "копает слишком глубоко". Лука пишет: "И как он говорил о правде, о воздержании и о будущем суде, то Феликс пришел в страх и отвечал: теперь пойди, а когда найду время, позову тебя".
        Друзилла потеряла интерес к проповеди, но Феликс продолжал часто посещать апостола: раскаиваясь в глубине души, он, в то же время, надеялся, что Павел даст ему большую взятку, и тогда он решит дело в его пользу. Павел, Лука, Аристарх, старец Филипп и его дочери молили Бога о спасении Феликса, но прокуратор так и не обратился в веру.
        Весной 69 года, после восстания в Кесарии, Феликс был отозван в Рим и попал в опалу. Влияние брата спасло Феликса от наказания - его не принудили к самоубийству, но он никогда больше не занимал общественных должностей. Перед отъездом он легко мог освободить Павла, но не сделал этого, не желая рвать последние полезные связи с иудейскими старейшинами. По крайней мере, он не хотел давать им повода обвинить его перед императором в неоправданных действиях. Осторожный до конца, он оставил Павла в заключении.
        Новым прокуратором Иудеи стал Порций Фест, человек более высокого происхождения и более высоких принципов. Напряженные попытки навести порядок в беспокойной провинции подорвали его здоровье - он умер на посту через два года.
        Как только бразды правления перешли к нему в июле 59 года, Порций Фест выехал из Кесарии в Иерусалим. Случайно, среди обсуждения многих других проблем, первосвященник поднял вопрос о Павле. Члены синедриона решили, что новый прокуратор захочет произвести благоприятное впечатление, и просили его начать суд над Павлом побыстрее, в Иерусалиме: сорок молодых фанатиков, поспешившие поклясться не есть и не пить, пока не убьют Павла, ждали случая смыть с себя позор и наверняка попытались бы напасть на Павла по пути в Иерусалим. Фест разрушил их планы, хотя и непреднамеренно. Отказавшись проводить суд в Иерусалиме, он велел старейшинам явиться в Кесарию: просто, чтобы не причинять себе лишних хлопот. Он обещал им не откладывать слушания.
        Через восемь или десять дней Фест вместе со своими чиновниками и офицерами вернулся в Кесарию и на следующее же утро приступил к обязанностям Верховного Судьи провинции. Дело Павла рассматривалось первым. Когда Павел вошел в помещение суда, иерусалимские иудеи готовы были наброситься на него в ярости - столько злобы накопилось в них за два года; но в присутствии прокуратора они не посмели выражать свои чувства иначе, как злобными выкриками. Фест позднее говорил царю Иудеи: "Обступивши его, обвинители не представили ни одного из обвинений, какие я предполагал; но они имели некоторые споры с ним о Богопочитании и о каком-то Иисусе умершем, о Котором Павел утверждал, что Он жив". Позже иудеи все же представили обвинения, вроде тех, которые сочинил Тертулл, но не смогли вызвать свидетелей. Лука пишет, что Фест выслушивал обвинение за обвинением и просил доказательств, но доказательств не было.
        Павел попросту отрицал всякий состав преступления: "Я не сделал никакого преступления ни против закона Иудейского, ни против храма, ни против кесаря".
        Фест видел необоснованность обвинений. Но он не разбирался в религиозных вопросах и боялся оскорбить своих новых подданных. Он вспомнил о просьбе синедриона: "Хочешь ли идти в Иерусалим, чтобы я там судил тебя в этом?" - спросил он Павла.
        Павел знал, что даже если ему удастся в живых добраться до Иерусалима, там найдут способ от него избавиться. Но иудеи сами допустили ошибку: если бы их обвинения ограничивались рамками нарушения храмовых правил и религиозных обычаев, они могли бы добиться перенесения суда в Иерусалим, и Фест не смог бы помочь Павлу. Но обвинения были слишком широко сформулированы - Павла объявляли во всемирном вредительстве, его называли язвой общества. Политическое обвинение, также как и религиозное, грозило смертной казнью, но Павел решил придать делу скорее политический оттенок, чтобы суд оставался в пределах римской юрисдикции.
        Без колебаний Павел ответил Фесту: "Я стою пред судом кесаревым, где мне и следует быть судиму; Иудеев я ничем не обидел, как и ты хорошо знаешь. Ибо, если я не прав и сделал что-нибудь достойное смерти, то не отрекаюсь умереть; а если ничего того нет, в чем сии обвиняют меня, то никто не может выдать меня им; требую суда кесарева".
        Выслушав такое формальное требование, Фест стал советоваться со своими приближенными. Любой римский гражданин имел право апеллировать к императорскому суду, но прокуратор должен был решить, достаточно ли серьезно дело, чтобы передавать его в высший суд.
        Требование Павла, неожиданное для Феста, не было внезапным решением для самого апостола. У него было два года, чтобы обдумать свой следующий шаг. Он должен был ехать в Рим, так или иначе. И теперь представлялась возможность. Кроме того, решение Галлиона, официально признавшего христианское вероисповедание, могло потерять свою силу: другой чиновник мог отменить его. Единственным выходом из положения было попытаться добиться положительного решения в высшем, императорском суде. Да, императором был Нерон. Но в 59 году он был еще молод и, несмотря на сомнительный путь к власти, оставался другом брата Галлиона, Сенеки, и прислушивался к его советам - а Сенека был умным человеком. Ни Павел, и никто другой не мог предсказать в 59 году, что со временем Нерон превратится в ужасного тирана, само имя которого станет синонимом распущенности и садизма, жестокости и коррупции. Апелляция к императорскому суду требовала больших расходов, но Павел не тревожился. Бог всегда давал ему все необходимое - и тогда, когда запросы его были ничтожны, и теперь. Вполне возможно, что Павел получил наследство, оставшееся после
отца, как единственный живой наследник по мужской линии.
        Все зависело от того, пожелает ли Фест предоставить Павлу такое право апелляции. Если да, то колеса медлительной судебной машины завертятся и ничто их уже не остановит. Судьи закончили совещание. Фест занял свое место на возвышении и произнес официальную формулу:
        - "Ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься". Фест оказался в затруднительном положении. Он сам разрешил Павлу апелляцию, и узник должен был быть препровожден в Рим. Но Фест не мог представить императору никаких ясных обвинений против Павла, ему самому это дело представлялось запутанным. А в самом начале своего правления он не хотел показаться императору несведущим. К счастью, в Кесарию скоро прибывал царь небольшого иудейского государства, искусственно образованного римлянами на северо-востоке Палестины, Ирод Агриппа Второй. Царь был язычником по происхождению, но высокое положение давало ему право рассмотреть обвинения и вынести решение.
        Агриппе Второму было тридцать два года. Его отец, царь Иудеи Ирод Агриппа Первый, пытавшийся казнить апостола Петра, умер в Тире после освобождения Петра из темницы. Римляне сочли, что наследник слишком молод, чтобы править Иудеей, и ввели в стране прямое императорское управление. Через четыре года Ирод унаследовал от своего дяди крошечное царство Халкиду - между горами Ливана и горой Хермон в юго-западной Сирии. Постепенно владения его расширялись, с ведома и согласия Рима, и теперь он правил значительной территорией. Агриппа был неженат, но ходили слухи, что он сожительствует с сестрой своей Вереникой, вдовой его дяди. Друзилла, жена бывшего прокуратора Феликса, приходилась ему тоже сестрой.
        В последние дни пребывания Агриппы в Кесарии Фест изложил перед ним дело Павла. Агриппа пожелал выслушать Павла. Аудиенция была назначена на следующий день. Павел тщательно приготовил свою речь, желая не столько защитить себя, сколько проповедать учение Иисуса перед высокопоставленными слушателями.
        На слушание были приглашены все высшие официальные лица в Кесарии, в том числе и военное командование. Среди них были и язычники, и иудеи. Присутствовали члены семьи прокуратора, занимавшие лучшие места у открытых окон. Досталось место и Луке - его описание событий не оставляет сомнений, что он видел их своими глазами. Он замечает, что Агриппу и Веренику проводили к их тронам "с великой пышностью", при звуках труб; слуги размахивали опахалами из павлиньих перьев, офицеры отдавали честь. Без сомнения, Лука был удивлен тем, что прокуратор устраивает такие почести царю, которого мог уничтожить одним движением руки.
        Привели Павла. Невысокий, почти хромой, кривоногий человек с седой бородой предстал перед царем и прокуратором, В нем сохранилась еще врожденная живость движений, и два года относительного покоя и комфорта благоприятно сказались на его здоровье, тем не менее израненное, покрытое следами ушибов лицо его резко контрастировало с лицом молодого солдата-конвоира.
        Фест. открыл слушания: "Царь Агриппа и все присутствующие с нами мужи! вы видите того, против которого все множество иудеев приступали ко мне в Иерусалиме и здесь, и кричали, что ему не должно более жить. Но я нашел, что он не сделал ничего достойного смерти, и как он сам потребовал суда у Августа, то я решился послать его к нему… Я не имею ничего верного написать о нем государю; посему привел его пред вас и особенно пред тебя, царь Агриппа, дабы, по рассмотрении, было мне что написать. Ибо мне кажется, нерассудительно послать узника и не показать обвинений на него".
        Прокуратор сел. Агриппа сказал Павлу: "Позволяется тебе говорить за себя".
        Павел поднял руку, не призывая к тишине, но как бы благословляя молодого царя, душа которого теплилась в надушенном теле кровосмесителя, и начал спокойно:
        "Царь Агриппа! Почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться пред тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи, тем более, что ты знаешь все обычаи и спорные мнения Иудеев. Посему прошу тебя выслушать меня великодушно. Жизнь мою от юности моей, которую сначала проводил я среди народа моего в Иерусалиме, знают все Иудеи…
        Они могли засвидетельствовать, если бы захотели, что Павел жил, как фарисей, "по строжайшему в вероисповедании учению". Тут Павел выдвинул тот же аргумент, который вызвал яростные споры в синедрионе два года назад - он подчеркнул, что его предали суду за чаяние исполнения обещания Божия, данного их предкам. "Что же? Неужели вы невероятным почитаете, что Бог воскрешает мертвых?"
        "Правда, и я думал, что мне должно много действовать против имени Иисуса Назорея". Павел описал свое жестокое преследование первых христиан. От личной исповеди, самого лучшего способа привлечь внимание слушателей к учению Христа, Павел перешел к самому главному. Он рассказал о встрече с Иисусом на дороге в Дамаск. Он не упомянул на этот раз Ананию, неизвестного иудея, чье имя ничего не говорило его слушателям, но подробно истолковал слова Божий, обращенные к нему, чтобы ясно дать понять - Иисус Сам послал его открыть глаза иудеев и язычников, обратить их от тьмы к свету, от сатаны к Богу. "Чтобы верою в Меня получили прощение грехов и жребий с освященными", - повторил Павел слова Иисуса. - "Поэтому, царь Агриппа, я не воспротивился небесному видению", - поэтому он и проповедовал язычникам и иудеям, "чтобы они покаялись и обратились к Богу, делая дела, достойные покаяния". Все почувствовали, что последние слова эти обращены непосредственно к Агриппе и Веренике.
        Многие из присутствующих были захвачены этой смелой проповедью, и не исключено, что с этого дня жизнь царя и его придворных могла пойти по-другому; апостол развертывал свою мысль, голос его звучал все более взволнованно:
        - "За это схватили меня Иудеи в храме и покушались растерзать. Но, получив помощь от Бога, я до сего дня стою, свидетельствуя малому и великому, ничего не говоря, кроме того, о чем пророки и Моисей говорили, что это будет; то есть, Христос имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу Иудейскому и язычникам…"
        Но тут прокуратор громким голосом прервал его и разрушил общее впечатление:
        - "Безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия!"
        - "Нет, достопочтенный Фест", - мягко ответил апостол, - "я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла: ибо знает об этом царь, пред которым я и говорю смело; я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь из сего скрыто; ибо это не в углу происходило". И Павел обратился к царю, будто забыв о прокураторе. - "Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь".
        Агриппа отвечал: "Ты не много не убеждаешь меня сделаться христианином".
        Павел отозвался: "Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз".
        Агриппа не хотел больше слушать. Страх и раздражение были его реакцией, тем более сильной, что внутренне он почувствовал, что склоняется на сторону Павла. Слова апостола о том, что высшая радость и для царя, и для обычного человека - в любви Иисуса Христа, заставил Агриппу подняться с трона и закончить слушание дела. Царица и ее приближенные тоже встали. Только удалившись в помещения, недоступные для посторонних, прокуратор и царская семья показали, какое чувство охватило их, говоря друг другу, что "этот человек ничего достойного уз и смерти не делает". Если бы он не потребовал кесарева суда, его можно бы было уже сейчас освободить.
        Агриппа и Вереника правили Иудеей еще семь лет, до начала великого восстания, которое царица тщетно пыталась предотвратить. Они бежали в Рим, где Вереника, по-видимому, стала любовницей императора Тита, полководца, взявшего восставший Иерусалим, истребившего все его население и сравнявшего Храм с землей.



        Глава 33. Кораблекрушение

        Фест передал Павла под наблюдение центуриона императорской когорты. Офицеры и солдаты этой "части особого назначения" всегда находились в пути, сопровождая преступников и эскортируя курьеров. Центурион по имени Юлий дал своим подчиненным подробные инструкции; Павел считался узником высокого ранга - ему разрешалось иметь двух сопровождающих, записанных как его собственные рабы. Так Аристарх и Лука присоединились к апостолу. Заключенным более низкого ранга предстояло пройти печальный путь - стать жертвами римских "развлечений" и погибнуть: слабым - в когтях львов, больее сильным физически - в гладиаторских боях. Таких узников приковывали к бревнам в тюрьме. Несмотря на привилегии, Павел и его друзья обязаны были носить легкие цепи, подчеркивавшие их положение.
        В гавани Кесарии Юлий нашел корабль, возвращавшийся в Адрамит, ассийский порт к востоку от Асса, с грузом левантийских товаров; центурион решил отправиться на этом судне, рассчитывая перевести узников на другой корабль, идущий в Рим, в одном из промежуточных портов. Если же корабль задержится в пути, он мог найти другой, следующий из Адрамита в Неаполь Македонский, откуда можно было доставить узников по суше к адриатическому побережью, затем морем в Брундизий и снова по суше в Рим. Корабль вышел из Кесарии в конце августа 59 года при слабом противном ветре и взял курс на Сидон, порт в 100 км к северо-востоку. Юлий разрешил Павлу выйти на берег в Сидоне, показывая тем самым свое расположение к неосужденному римскому гражданину. Как и многие другие военные центурион быстро подружился с Павлом и подпал под обаяние его личности. Христиане Сидона оказали Павлу, Аристарху и Луке теплый прием и снабдили их всем необходимым для долгого пути.
        Поднялся обычный для конца лета в этих местах сильный западный ветер, не позволявший пересечь открытое море к югу от Кипра. Поэтому кормчий направил судно между Кипром и киликийским берегом. Еще раз увидел Павел родные горы Тавра, синевшие вдали над незаметной полосой берега, где он родился и вырос. Там, где горы подступали к самому морю, капитан взял курс ближе к берегу, чтобы использовать попутный прибрежный бриз. Каждый вечер судно ложилось в дрейф. Лука упоминает все эти маневры. Он не был моряком, но описывает происходящее так подробно, что, несмотря на непрофессиональный язык, дает верную картину навигации. В середине прошлого века один любопытный исследователь, моряк и яхтсмен, повторил это известнейшее из путешествий Павла и нашел, что все данные о ветрах, течении и скорости прохождения ориентиров, приведенные Лукой, верны и точны.
        Продвижение вдоль южных берегов Анатолии на запад требовало долгой и трудной работы. 15 дней Павел и его спутники не выходили на берег. Спокойный и приятный средиземноморский климат не облегчал участи узников, прикованных в трюме - под палубой было душно и жарко. Солдаты, которым приходилось спать на палубе, между мешками с сушеными фруктами, тоже проявляли нетерпение. У Юлия было много времени, чтобы слушать своего главного узника. Лука не говорит о его обращении в веру, но это более чем вероятно, если учесть дальнейшие поступки центуриона.
        Корабль пересек Атталийский залив, здесь много лет назад Павел и Варнава сошли на берег во время первого своего странствия. Впереди виднелись крутые холмы Ликии. Теперь, в середине сентября, погода могла резко измениться; вершины гор тонули в облаках, а берег, медленно изгибавшийся к северу, открывал дорогу западному ветру. Павел никогда не бывал в горах Ликии, но вполне возможно, что христианство уже проникло туда с севера и востока. Наконец, корабль вошел в большой закрытый залив ликийского порта Миры и пристал в устье большой реки, в 3 км от города. И действительно, здесь уже была христианская община. Мира, ныне несуществующая, в первые века по Р.Х. была значительным центром христианства. По бытующему среди историков, мнению, св. Николай из Миры стал прототипом Санта-Клауса.
        В заливе Миры, среди военных галер и мелких торговых судов Юлий нашел большой корабль, везший груз египетского зерна. Египетский хлеб кормил Рим, и частные корабли, возившие туда зерно из Александрии, находились под особым покровительством и присмотром императорских служб. В Миру такие корабли заходили, когда ветры препятствовали прямому переходу в Италию.
        Центурион перевел солдат и узников на большой корабль. На борту не было других офицеров, и, согласно римским установлениям о торговом флоте, перевозившем зерно, Юлий мог отдавать приказы капитану и хозяину корабля. В случае опасности за ним было последнее слово. Таким образом, центурион брал на себя ответственность за жизнь 276 человек - италийских и египетских купцов, торговцев из дальних стран Индии и Китая; скорее всего, на борту была партия африканских рабов с верховьев Нила, были и ветераны-пенсионеры, возвращавшиеся в Италию, чтобы уйти на покой, жрецы Изиды, ученые из Александрийского Университета и многие другие… Большинство людей ехало с семьями. Тяжело груженое александрийское судно весило более 500 тонн; в те времена в Средиземном море нередко можно было встретить и более крупные корабли, по сравнению с которыми торговый средиземноморский флот XIX века показался бы карликовым.
        Корабль, на котором плыл Павел, отличался от судов XIX века не только размерами. На нем была только одна большая мачта, несущая огромный главный парус, что создавало сильное напряжение в местах соединения мачты с основанием корабля - основной недостаток античного кораблестроения. Линия борта от носа до кормы изгибалась наподобие лука; поворот осуществлялся с помощью съемных рулей - длинных и широких весел, неподвижно закреплявшихся, по мере надобности, на корме. У кормчего не было ни компаса, ни хронометра. Карты тех времен были очень плохими. Капитан никогда не мог сказать точно, где находится его корабль. Курс прокладывали приблизительно, по солнцу и звездам, когда они были видны.
        Выйдя из Миры, корабль должен был пройти мимо берегов Родоса и островов Архипелага, обогнуть крайнюю южную точку Греции (ныне мыс Матапан), а затем, пройдя Мессинским проливом между Италией и Сицилией, повернуть на север, в Остию, римский порт. Но, выйдя из гавани Миры (приблизительно 16 сентября), корабль был застигнут сильным северо-западным ветром, не дававшим продвигаться вперед. Чтобы продолжить плавание, капитан должен был попытаться войти в зону прибрежных ветров Родоса, где, в спокойных водах, можно было медленно продвигаться на запад. "Медленно плавая многие дни", - вспоминает Лука, - "мы поравнялись с Книдом", большим портом на самой оконечности узкого, гористого полуострова в юго-западной Анатолии. Книд был последней точкой малоазийтского побережья, защищавшей корабль от сильных противных ветров. Кормчий не стал заходить в Книд, хотя в порту было много места для стоянки, но направил корабль на юго-запад, к далеким горам Крита. Обогнув мыс Салмон, капитан направился вдоль южного берега Крита, надеясь, что ветер ослабнет прежде, чем нужно будет поворачивать на север. "Пробравшись же с
трудом мимо него, прибыли к одному месту, называемому Хорошие Пристани, близ которого был город Ласея", - пишет Лука.
        Они бросили якорь в хорошо защищенной горами и островами гавани. Дальше при северо-западном ветре двигаться было невозможно. Сразу за гаванью выступал в море мыс Матала, где скалистый берег круто изгибался к северу и только через 30 км снова поворачивал на запад. Если бы моряки попытались пересечь открытый залив, их корабль разбило бы о прибрежные скалы. Капитан решил оставаться на якоре, ожидая перемены ветра. Проходили дни. Гавань была прекрасным убежищем, но не портом. Несколько человек могли добраться до Ласеи, но большинство пассажиров, вынуждено было оставаться на борту. Дело шло к зиме. Минуло 5 октября, день иудейского поста, после которого любое плавание считалось крайне опасным. 11 ноября прекращалась всякая навигация в открытом море - зимние штормы и грозы не позволяли определить курс по звездам.
        Путешественники теряли всякую надежду достичь Италии до весны. Юлий собрал совещание, чтобы решить вопрос о дальнейшем пути. Он пригласил и Павла, будучи высокого мнения о его суждениях и опыте морских путешествий.
        Капитан настаивал, что нужно торопиться и не упустить последний шанс обогнуть мыс Матала и достичь Финика (Феникса), самого близкого критского порта: возможно, он опасался возмущения среди пассажиров и команды во время зимовки в безлюдной гавани, не обладавшей никакими достоинствами, кроме удобной якорной стоянки, открытой, впрочем, с юго-запада, так что при сильном зюйдвесте корабль могло потащить к берегу. Кормчий был опытным моряком и знал, что поздней осенью юго-западный ветер часто сменяется ураганным северо-восточным левантийцем. Но он советовал пойти на риск. Хозяин судна поддерживал его, потому что в его обязанность входило кормить пассажиров, пока они на борту, а в Финике они должны были бы питаться за свой счет.
        Юлий повернулся к Павлу.
        Павел советовал: "Мужи! я вижу, что плавание будет с затруднениями и с большим вредом не только для груза и корабля, но и для нашей жизни". Но центурион вынес решение в пользу хозяина корабля и капитана.
        Около десятого октября капитан заметил, что ветер меняется. Лука с неодобрением пишет о действиях команды: "Подул южный ветер, и они, подумавши, что уже получили желаемое, отправились и поплыли по близости Крита".
        Обогнув мыс, моряки решили пересечь залив напрямик; за кораблем, на канате, следовала небольшая шлюпка - ее всегда спускали на воду вблизи берегов, для перевозки пассажиров и припасов. Грозовые тучи собрались вокруг вершины Иды, самой высокой горы Крита. Мачта сгибалась под порывами ветра. Внезапно направление ветра изменилось. Ужасный ураган будто сорвался со склонов Иды, остановив движение корабля. Берег скрылся за пеленой ливня, воздух вперемешку с водой вихрем завертелся вокруг корабля. Мачта пошатнулась от внезапного удара, и бревна, крепящие ее под палубой, раздвинулись. В образовавшийся проем хлынула вода.
        Капитан понял, что пути на север нет: подул "левантиец", и следовало искать укрытия.
        "Корабль схватило так, что он не мог противиться ветру, и мы носились, отдавшись волнам", - пишет Лука, - "и, набежавши на один островок, называемый Кавдою, мы едва могли удержать лодку". Остров Кавда (Кауда), лежит в 60 км к югу от мыса Матала, точно по направлению местных зимних ветров. Встать на якорь здесь не было надежды - единственная на острове гавань была на другой его стороне, но у берегов волна была меньше, и путешественники стали готовить корабль к худшим испытаниям. Прежде всего они надежно закрепили шлюпку, вычерпав из нее воду. Пассажиры приняли участие в работе - крепко обвязали канатами основание мачты и удерживающие ее бревна - обычная в те времена предосторожность. Главной опасностью было то, что бревна могли опять разойтись, и течь наполнила бы трюм водой. Большинство кораблей античного мира тонуло именно по этой причине.
        Моряки приспустили рею с главным парусом - если бы корабль шел по ветру под всеми парусами, то он закончил бы путь в заливе Большой Сирт, у берегов Ливии, а скорее бы прежде потонул. Единственным выходом из положения было, поставив штормовые паруса, идти правым галсом та к, чтобы ветер постепенно сам вывел бы корабль из зоны шторма.
        Выйдя в открытое море, путешественники ощутили на себе всю ярость разбушевавшейся стихии. Уменьшение парусности мало помогло. Судно носило по волнам, как пробку; ливень и волны заливали все - одежду, груз, снасти и трюм. Всех охватила морская болезнь, никто не мог есть. Каждый шаг по скользкой, качающейся палубе грозил падением за борт. Павел, Лука и другие узники, которых ввиду чрезвычайных обстоятельств расковали, все способные работать люди были поставлены вычерпывать воду, которая прибывала быстрее, чем ее успевали откачивать. Корабль постепенно оседал. На второй день капитан приказал выбросить за борт палубный груз - мешки, скот и товары, чтобы облегчить судно. На третий день в воду полетели снасти - канаты, реи, все, что можно было выбросить.
        День за днем, ночь за ночью корабль поднимался и опускался на гигантских волнах. Сплошные черные тучи не давали понять, где они, что с ними будет. Луке их путь представлялся бешеной гонкой, но на самом деле они медленно дрейфовали к западу с ничтожной скоростью 2 км в час. Даже если бы у них была возможность определить свое местонахождение, ничего уже нельзя было изменить - их несло в открытое море, и корабль медленно тонул. Основной груз, зерно, пропитался водой, и огромные мешки стали настолько тяжелыми, что их уже невозможно было вытащить из трюма.
        Вода прибывала, корабль оседал все ниже и ниже, пока, на 11 или 12 день шторма "исчезла всякая надежда к спасению". До гибели оставались считанные дни, и некому было им помочь, даже если бы шторм успокоился. Лука не пишет, что делал Павел все это время. О внутреннем устройстве античных судов известно очень мало, но, более чем вероятно, что пассажиры буквально лежали друг на друге, деля между собой все, что у них оставалось. Но Лука не видел того, что дано было видеть Павлу.
        Однажды утром апостол проложил себе дорогу туда, где, обессиленные, сидел капитан и центурион со своими людьми. Павел возвысил голос, чтобы перекричать шум ветра, и они собрались вокруг него.
        - "Мужи!" - воскликнул он, - "Надлежало послушаться меня и не отходить от Крита, чем и избежали бы сих затруднений и вреда; теперь же убеждаю вас ободриться, потому что ни одна душа из вас не погибнет, а только корабль; ибо Ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: "Не бойся, Павел! тебе должно предстать перед кесарем: и вот, Бог даровал тебе всех плывущих с тобою". Посему ободритесь, мужи, ибо я верю, что будет так, как мне сказано: нам должно быть выброшенными на какой-нибудь остров".
        На четырнадцатую ночь после того, как их унесло ураганом, моряки благодаря, наверное, своему профессиональному чутью догадались, что их сносит к скалистому берегу. Видеть они ничего не могли, но различали шум волн, разбивавшихся о берег. Матросы бросили линь и обнаружили, что под кормой было 20 сажен. Спустя несколько минут стало уже 15. Судно несло на скалы. В ночи можно было различить уже их очертания, но самого берега не было видно; теперь мы знаем, что корабль приблизился к узкой оконечности мыса Кура, за которым лежал широкий залив, ныне носящий имя св. Павла.
        Капитан приказал перенести все четыре якоря с носа на корму, где у античных судов были запасные отверстия. Затем последовал приказ бросить якоря - в надежде, что это задержит дрейф до рассвета, когда можно будет попытаться как-нибудь пройти вдоль берега. Затем все стали "ожидать дня" - больше ничего не оставалось.
        Но матросы задумали другое. Павел, который не спал, заметил их передвижения: люди, от которых зависела жизнь солдат и пассажиров, тихонько спускали шлюпку на воду, намереваясь бежать прежде, чем корабль разобьется о скалы. Павел сообщил об этом центуриону и солдатам: "Если они не останутся на корабле, вы не сможете спастись". Солдаты обрубили канаты, привязывавшие лодку, и она исчезла в ночном море.
        Перед рассветом Павел снова обратился ко всем: капитан был слишком озабочен происходящим, чтобы помнить о пассажирах.
        - "Сегодня четырнадцатый день, как вы, в ожидании, остаетесь без пищи, не вкушая ничего. Потому прошу вас принять пищу: это послужит к сохранению вашей жизни; ибо ни у кого из вас не пропадет волос с головы".
        Взяв вымокший в морской воде кусок хлеба, Павел возблагодарил Бога, молясь в присутствии всех, разломил его и стал есть. Остальные тоже перебороли болезнь и нерешительность и организовали общую трапезу. К этому времени качка немного утихла, и все 276 человек насытились. С новыми силами они стали выкидывать из трюма остатки намокшего зерна.
        Наконец, наступил день. Корабль, наполовину уже погрузившийся в воду, дрейфовал у входа в залив. Никто не мог опознать этого места: они могли очутиться где угодно - от Сицилии до Туниса. Скалистый берег прерывался песчаным устьем небольшого ручья.
        Капитан предпринял сложный маневр: "матросы, поднявши якоря, пошли по морю, развязавши рули и поднявши малый парус по ветру, держали к берегу".
        Все шло хорошо - корабль поддавался управлению, и до берега было не больше километра. Скоро можно было подойти к песчаному пляжу.
        Но капитан, отдавая приказ, не знал, что скалы, оставшиеся со стороны моря, в действительности соединяются с берегом узкой песчаной косой. Подхваченный подводным течением, корабль прибавил ходу, стал скрести дном по песку и сел на мель. Нос корабля увяз в илистой песчаной косе. Прибой со всей силой обрушился на корму, разбивая ее в щепы.
        Пассажиры начали прыгать за борт. Солдаты мгновенно отреагировали, опасаясь, что осужденные и Павел спасутся вплавь и убегут. Они обнажили мечи, намереваясь выполнить инструкцию и умертвить беглецов.
        "Но сотник", - пишет Лука, - "желая спасти Павла, удержал их от сего намерения и велел умеющим плавать первым броситься и выйти на землю. Прочим же спасаться, кому на досках, а кому на чем-нибудь от корабля. И таким образом все спаслись на землю".



        Глава 34. Столица мира

        Видевшие кораблекрушение жители острова поспешили к берегу. Они помогли потерпевшим, как могли, и развели на берегу большой костер, чтобы вымокшие горе-путешественники высушили одежды.
        Моряки тем временем узнали, что судьба забросила их на остров Мальту: знаменитый залив Ла-Валетты расположен недалеко от места Павлова кораблекрушения. Высохнув, Лука вспомнил о своем греческом происхождении и слегка "задрал нос" - наречие жителей Мальты, "оказавших им немалое человеколюбие", их непривычный акцент казались ему варварскими; Лука называет мальтийцев "иноплеменниками".
        Его позабавило поведение мальтийцев во время инцидента, происшедшего с Павлом. Павел согрелся и помогал другим, собирая хворост для костра, несмотря на цепь, мешавшую ему. Когда он бросил очередную связку в огонь, один из прутьев внезапно выскочил из костра и вцепился ему в руку: Павел по ошибке подобрал ядовитую змею.
        Лука рассказывает: "Иноплеменники, когда увидели висящую на руке его змею, говорили друг другу: верно, этот человек - убийца, когда его, спасшегося от моря, суд Божий не оставляет жить. Но он, стряхнув змею в огонь, не потерпел никакого вреда; они ожидали было, что у него будет воспаление, или он внезапно упадет мертвым; но, ожидая долго, и видя, что не случилось с ним никакой беды, переменили мысли и говорили, что он Бог". Смерть не страшила Павла, и укус змеи он воспринял спокойно. Недалеко от места кораблекрушения находились поместья Публия, главного чиновника Мальты, который оказал потерпевшим временное гостеприимство. Команду и большинство пассажиров разместили в близлежащих домах и хижинах; Юлия, Павла, и сопровождавших его пригласили в виллу самого помещика. Обнаружилось, что отец Публия лежит больной дизентерией и мальтийской лихорадкой. На этот раз не врач Лука, а Павел приступил к лечению. "Павел вошел к нему", - с восхищением пишет Лука, - "помолился, и, возложив на него руки, исцелил его". "После сего события и прочие на острове, имеющие болезни, приходили и были исцеляемы".
        Павел и Лука провели лишь несколько дней в вилле правителя острова. Юлий, вероятно, снял дом в Валетте, и там Павел исцелял и проповедовал всю зиму. Местные жители так полюбили Павла, Луку и Аристарха, что в день отплытия те не знали, куда девать многочисленные приношения и подарки. По традиции считается, что с момента прибытия Павла на Мальту христианство беспрерывно существует там до наших дней. 18 веков мальтийцы хранили в памяти место кораблекрушения, и позднейшие исследования обнаружили, что их указания точны.
        В гавани Валетты пережидал зиму другой большой корабль из Александрии, также с грузом зерна. Корабль носил название "Диоскуры", в честь героев-близнецов Кастора и Поллукса.
        В феврале 60 года капитан "Диоскуров" решил воспользоваться спокойной погодой и рискнуть выйти в море до начала общей навигации. Центурион Юлий заказал места для себя, солдат и узников. Путешествие обошлось без особых приключений. Наконец-то Павел увидел Неаполитанский залив, слегка курящийся Везувий и Помпеи, жители которых и не подозревали, что им оставалось 19 лет до катастрофы. Корабль причалил в Путеолах, главном порту залива, где Павел сразу нашел христиан. Юлий разрешил ему неделю гостить у братьев по вере; может быть, центурион знал, что в Риме их еще не ожидают, и поэтому дал Павлу последний раз вкусить относительную свободу; может быть, он ждал указаний из Рима, а скорее всего, просто хотел провести еще несколько дней с апостолом.
        Наконец, они отправились в Рим по Аппиевой дороге. Павел немного нервничал, не зная, что ждет его впереди. Его волновала предстоящая встреча с Нероном, волновала и встреча с христианами Рима, которым он писал когда-то. В 70 км от Рима, в пригороде, называвшемся Аппиевой площадью (Форум Аппия), апостол встретился с римскими христианами, поспешившими приветствовать его, как только до них дошли вести о прибытии Павла в Путеолы. У Трех Гостиниц, в 20 км от Рима, Павла ждала еще одна группа христиан. "Увидев их, Павел возблагодарил Бога и ободрился".
        Никогда не видел Павел такого большого города. Между семью холмами его жило более миллиона свободных граждан и миллион рабов. Повсюду видны были дворцы и парки. На том месте, где ныне стоит Колизей, перед дворцом Нерона на Палатинском холме, рыли котлован для новой причуды императора - искусственного озера посреди города. Павел видел форум и величественные общественные здания. Центурион передал узников на усмотрение вышестоящего офицера. Осужденных увели, чтобы приготовить их к кровавым потехам. Павла поместили под арест в доме, арендованном за его счет. Было это не в тех перенаселенных грязных трущобах, состоявших из лачуг и узких кривых улочек, где прозябали нищие и безродные, изредка поднимая беспорядочные мятежи - за умеренную цену апостол арендовал, по всей видимости, небольшой дом с садом, в окружении других таких же домов, рядом с лагерем преторианской гвардии, на Делийском холме, в северной части города.
        Грохот телег, подвозящих по ночам продукцию из провинций, беспрерывный шум шагов днем, отдаленный рев толпы, беснующейся на состязаниях колесниц или гладиаторских боях в цирке Максима, духота, царившая в вечном городе даже зимой - все это не делало жизнь Павла легкой и приятной. Апостол находился под постоянным наблюдением солдата, скованного с ним длинной цепью, и должен был соблюдать определенный режим. Но он не сидел в тюрьме и мог принимать друзей и всех, кого хотел.
        Через три дня после прибытия Павел пригласил к себе старейшин иудейской общины. Они пришли.
        - "Мужи и братия!" - сказал им Павел, - "Не сделав ничего против народа или отеческих обычаев, я в узах из Иерусалима предан в руки Римлян. Они, судивши меня, хотели освободить, потому что нет во мне никакой вины достойной смерти; но так как Иудеи противоречили, то я принужден был потребовать суда у кесаря, впрочем не с тем, чтобы обвинить в чем-либо мой народ: по этой причине я и призвал вас, чтобы увидеться и поговорить с вами, ибо за надежду Израилеву обложен я этими узами".
        Иудейские старейшины не имели ничего сказать Павлу о настроении и расположении императора, ибо к тому времени они уже потеряли всякое влияние при дворе Нерона. Они ответили:
        "Мы ни писем не получали о тебе из Иудеи, ни из приходящих братьев никто не известил о тебе и не сказал чего-либо худого. Впрочем желательно нам слышать от тебя, как ты мыслишь, ибо известно нам, что об этом учении везде спорят".
        Многие иудеи уже были христианами, и старейшины, конечно же, знали об учении Иисуса больше, чем хотели показать. Но Павел рад был их согласию выслушать его проповедь. В назначенный день в его доме собралось немало слушателей.
        Павел толковал Писание и беседовал с ними с раннего утра до ночи, "приводя свидетельства и удостоверяя их об Иисусе из закона Моисеева и пророков. Одни убеждались словами его, другие не верили", - пишет Лука. Провожая гостей, Павел повторил им место из Исайи, которое вспоминал и Иисус, - Бог укоряет израильтян за самонадеянность: "Пойди к народу сему и скажи: слухом услышите, и не уразумеете, и очами смотреть будете, и не увидите: ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не обратятся, чтобы Я исцелил их". "И Павел добавил: "Итак да будет вам известно, что спасение Божие послано язычникам: они и услышат". Иудеи ушли, споря между собой.
        Так начался напряженнейший период в жизни Павла. Шестидесятилетний апостол неустанно трудился. "И жил Павел целых два года на своем иждивении и принимал всех приходящих к нему, проповедуя Царствие Божие и уча о Господе Иисусе Христе со всяким дерзновением невозбранно". Таковы последние строки Деяний, написанные Лукой.
        Сам Павел так пишет об этом времени: "Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти своей скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь, которой сделался я служителем по домостроительству Божию, вверенному мне для вас, чтобы исполнить слово Божие, тайну, сокрытую от веков и родов, ныне же открытую святым Его, которым благоволил Бог показать, какое богатство славы в тайне сей для язычников, которая есть Христос в вас, упование славы, Которого мы проповедуем, вразумляя всякого человека и научая всякой премудрости, чтобы представить всякого человека совершенным во Христе Иисусе; для чего я и тружусь и подвизаюсь силою Его, действующею во мне могущественно".
        Перед Павлом стояла та же задача, что и в Коринфе и в Эфесе: приобретать верующих для Христа, обучать будущих учителей и проповедников, которые сами продолжат его дело. Многочисленна и сильна была римская церковь; проповедовал ли в Риме Петр, точно не известно, но вполне возможно, что римская община обязана ему своим возникновением. Как бы то ни было, множество городов Южной Италии ждали своего проповедника, большие города северных долин, за рекой По, и селения в Апеннинах не знали еще Христа. В Рим приезжало немало путешественников со всех концов света, и Павел никогда не знал, с кем он повстречается завтра, в какую далекую землю унесет благую весть его новый друг. И сами римляне, богатые и бедные, хотели видеть Павла. По традиции считается, что даже Сенека, все еще влиятельный государственный муж и философ, беседовал с апостолом; но так называемая "Переписка Павла с Сенекой" является подделкой третьего века и ничем не интересна.
        Никто не выходил равнодушным из дома апостола. В этом доме все было полно чистой радости и счастья, звучала музыка, пелись гимны. Пройдя через годы испытаний, Павел не огрубел сердцем и не состарился духом. Во всем, что было для него важно, он был вежлив, добросердечен, не обидчив с обидчиками, великодушен с малодушными. Он все еще умел, как никто, поддержать слабого, укрепить сомневающегося, не любил спорить о второстепенных предметах. Римляне видели, что Павел живет согласно принципам учения, о котором писал им за три года до своего приезда: "Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать: каждый из нас должен угождать ближнему во благо, к назиданию". Подражая Иисусу, он не подчеркивал человеческие недостатки, но говорил о возможностях, не осуждал ближних, если они не предавали Господа своего, открыто совершая грех: тогда апостол бывал суров, но никогда не лишал грешника надежды и со временем утешал и укреплял его.
        Да, в этом доме отчаявшиеся обретали надежду. Гнев, стеснение, разочарование пропадали здесь без следа. Сильнее, чем когда-либо, чувствовал Павел всю незначительность и бессилие человеческой личности, и то, что Господь избрал его, "наименьшего из святых", для проповеди неисчислимых щедрот Своих, было в его глазах непостижимым чудом. Нам даже кажется, что его радовал этот контраст между величием Послания и ничтожеством посланника - будто самого слабого из людей вооружили мощным, неведомым оружием.
        Стражники, стерегущие Павла, сменялись один за другим - волей-неволей им приходилось присутствовать при молитвах и беседах Павла. Они чувствовали внутреннюю силу их узника, чувствовали прикосновение к вечности.
        Павел стоял на коленях и мыслями был далеко - в Греции и Малой Азии, вознося молитву за христиан Эфеса, Колосс и всех возлюбленных детей своих. И часовой слышал его слова:
        "Желаю, чтобы вы знали, какой подвиг имею я ради вас и ради тех, которые в Лаодикии и Иераполе, и ради всех, кто не видел лица моего в плоти, дабы утешились сердца их, соединенные в любви для всякого богатства совершенного разумения, для познания тайны Бога и Отца и Христа, в Котором сокрыты все сокровища премудрости и ведения. Это говорю я для того, чтобы кто-нибудь не прельстил вас вкрадчивыми словами; ибо, хотя я и отсутствую телом, но духом нахожусь с вами, радуясь и видя ваше благоустройство и твердость веры вашей во Христа. Посему, как вы приняли Христа Иисуса Господа, так и ходите в Нем, будучи укоренены и утверждены в Нем и укреплены в вере, как вы научены, преуспевая в ней с благодарением. Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно…"
        Многих упоминая поименно, входя насколько возможно, в их нужды и обстоятельства, Павел молился один, иногда же - вместе с Аристархом, Лукой и другими. Часто в молитвах своих он создавал замечательные выражения веры. Может быть, римский часовой был первым человеком, услышавшим слова, облетевшие Асию, а потом и весь мир:
        "Тому, Кто действующею в нас силою может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем, Тому слава в Церкви во Христе Иисусе во все роды, от века до века. Аминь".
        Многие старые знакомые снова увидели Павла, Аристарха и "врача возлюбленного" Луку. Один из них был Иоанн Марк, некогда бежавший из Памфилии и поссоривший Павла с Варнавой. Может быть, приехав в Рим с Петром, он остался там или же прибыл с Кипра, либо из Александрии. Павел забыл давние обиды и вскоре уже пишет о Марке с искренней симпатией. К 61 году к Павлу уже присоединились в Риме Тимофей и Тихик, асийский посланник, бывший с апостолом в Иерусалиме, а также Димас, вероятно, македонянин из Фессалоник, которого ждало печальное будущее.
        В числе римских друзей Павла был и беглый раб. Однажды Павел встретился с рабом, по имени Онисим, и обнаружил, что имеет дело с "пропавшей собственностью". Законным хозяином Онисима был никто иной, как Филимон из Колосс, помещик и пресвитер христианской общины, обращенный в веру Павлом в Эфесе. Подобно многим другим беглецам, Онисим направился в Рим, где в многолюдной, разношерстной толпе легче было скрываться: пойманного раба ждала страшная участь. Нашел ли Онисим Павла сам, или его привел к апостолу кто-нибудь из друзей, Павел принял его и "заново родил в узах своих". Онисим так старательно трудился, повинуясь Павлу во всем, что апостол называет его "мое сердце". Более того, Онисим присоединился к проповедникам, стал их "братом возлюбленным".
        В Рим через некоторое время приехал Епафрас, первый проповедник в Колоссах. Он осчастливил Павла радостным известием о непоколебимой вере и любви колоссян. Но ересь вкралась и в их общину. Епафрас, жаждавший увидеть сограждан зрелыми и едиными во Христе, решил обсудить проблемы колоссян с Павлом. Но Епафрас лишился свободы передвижения - добровольно или по принуждению властей, мы не знаем, - и не мог вернуться в Колоссы. Поэтому Павел решил написать колоссянам и передать письмо с Тихиком. В этом послании он хотел изложить свои советы по поводу затруднений общины. Но, вместе с тем, он написал и другое послание более общего характера и передал его в Эфес для распространения по всем ассийским церквам, включая и те, где Павел не бывал.
        Размышляя о колоссянах, Павел вспомнил, что следовало бы как-нибудь уладить дело Онисима и вернуть его законному владельцу. Онисим, боявшийся наказания, не прочь был получить прощение Филимона.
        Послания к Колоссянам и Ефесянам, сходные по содержанию, различаются по стилю. В них встречаются одни и те же мысли, иногда даже одинаковые фразы - вполне возможно, что Павел писал оба послания одновременно, диктуя сначала часть одного, потом часть другого. В Послании к Колоссянам, написанном к вполне определенным людям, содержатся поименные приветствия - зато в письме к ефесянам, более общем по содержанию, мы находим ценные сведения автобиографического характера: ведь Павел здесь имел в виду и тех, кто не знал его лично.
        Извлеченное из самих глубин духовного опыта Павла, содержащее знаменитую аналогию между любовью Христа к Церкви, и мужа к жене, Послание к Ефесянам стало неиссякаемым источником христианского мистицлзма. Оба послания содержат многое из того, о чем апостол уже писал, но вопросы эти рассмотрены с несколько иной точки зрения, в них больше говорится о любви Божьей и ее предназначении. В Послании к Ефесянам Павел пишет: "…Он избрал нас во Христе прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви, предопределив усыновить нас в Себе чрез Иисуса Христа, по благоволению воли Своей, в похвалу славы благодати Своей, которою Он облагодатствовал нас в Возлюбленном, в Котором мы имеем искупление Кровию Его, прощение грехов, по богатству благодати Его, каковую Он в преизбытке даровал нам во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он прежде положил в Нем…" "… Бог, богатый милостью, по Своей великой любви, которою возлюбил нас, и нас, мертвых по преступлениям, оживотворил со Христом, - благодатию вы спасены…", "…Ибо благодатию вы спасены чрез
веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился. Ибо мы - Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять".
        В Послании к Колоссянам Павел говорит о том же, но с намерением подтолкнуть колоссян к решению их особых проблем. Еретики в Колоссах утверждали, что нельзя узнать Бога только через Иисуса Христа, но что благая весть должна быть дополнена и расширена достижениями современной им мысли; они искажали само представление о Боге, образ Его, открытый нам Иисусом; им нужны были другие, новые слова для объяснения Его сущности, нужно было объяснить веру более рационально, ближе к обыденной реальности. Как похожи их теории (по сути своей, если не в деталях) на теологические "течения" двадцатого столетия!
        Павел твердо отверг эти поползновения к "научному созерцанию" Бога: "Посему, как вы приняли Христа Иисуса Господа, так и ходите в нем…", Павел чужд всякого сомнения: Христос есть "образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари; ибо Им создано все, что на небесах и на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, - все Им и для Него создано: и Он есть прежде всего, и все Им стоит; и Он есть глава тела Церкви; Он - начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство".
        Единственный путь познания Бога указан нам Иисусом: "Ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив чрез Него, Кровию креста Его, и земное, и небесное".
        На этом основании Павел строит укрепляющую и возвышающую дух истину: "Живите в любви, как и Христос возлюбил нас"; "Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога; о горнем помышляйте, не о земном… и облекшись в нового, который обновляется в познании Создавшего его… облекитесь, как избранные Божий, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение". В обоих посланиях содержатся советы и указания, основанные на чистом духовном учении - как должна управляться и расти церковь, как должны служить Богу самые разные члены общины - господа и рабы, мужья и жены, отцы и дети…
        Завершая Послание к Колоссянам, Павел передает пожелания всем, кого знает, и сообщает вести об их римских друзьях. Письмо в Эфес не могло быть закончено таким же образом - его должны были прочесть во многих городах. И Павел находит гениальное решение, подсказанное ему, возможно, ежедневным присутствием часового, видом из окна на лагерь преторианцев, и общим торжественно-воинственным настроением столицы мира. Итак, взглянув на вооруженного часового, Павел создает один из известнейших своих отрывков - об "оружии христианина", с которым верующий смело идет на ежедневную битву, отклоняя летящие в него отравленные стрелы: броня его непобедима - он препоясан ремнями, на нем стальной нагрудник, легионерские сандалии, в руках щит и меч… "Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских;…Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною, и облекшись в броню праведности, и обувши ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть слово Божие".



        Глава 35. Годы свободы

        Павел закончил и третье письмо - Филимону об Онисиме. Тихик мог отправиться в путь.
        Послание к Филимону - единственное, посвященное исключительно личным вопросам - показывает Павла в наиболее выгодном свете, без него правильная оценка характера апостола невозможна. Павел, только что авторитетно обращавшийся к асийским церквам как человек, познавший тайну Христову, открытую Духом Святым апостолам, становится вдруг очень тактичным мягким просителем - в письме заметна даже искра юмора, когда Павел любуется игрой слов, используя буквальное значение имени "Онисим" - "полезный", "пригодный".
        Письмо к Филимону свидетельствует о полном неприятии Павлом рабства, как состояния, неприемлемого в евангельском сообществе. Павел не был похож на Спартака и не призывал рабов к восстанию; внезапное исчезновение рабства погрузило бы Римскую империю в хаос и разруху. Павел был в достаточной степени реалистом, чтобы понимать: освобождение рабов в его дни невозможно и бессмысленно; кроме того, призыв к освобождению рабов поставил бы христиан в положение бунтовщиков, подрывающих основы государства. Но Павел был убежден, что "во Христе нет ни раба, ни свободного", и все люди равны перед лицом Господа Христа. В Посланиях к Колоссянам и Ефесянам (несомненно, думая о проблеме Онисима и Филимона) Павел формулирует новый закон взаимоотношений рабов и господ, согласно которому любой верующий должен считать любого другого христианина братом, трудящимся во имя той же цели, что и он сам.
        Филимон имел законное право обезглавить или бичевать Онисима, либо послать его на пожизненные тягчайшие работы. Павел хотел оградить Филимона от неверного решения. Не ожидая, что письмо его станет достоянием гласности, Павел откровенно выражает свое отвращение к рабству, как таковому. В обществе, основанном на христианских началах, рабство, не запрещенное законами, смягчалось, изменило форму, а затем медленно исчезло (ислам и по сей день не отказывается от идеи рабовладения). Через много лет рабство снова было введено римскими католиками в Новом Свете (несмотря на запрещение Папы); а затем и английскими протестантами. Все мы знаем, как много проблем возникло из этой ошибки.
        Несовместимость рабства и Евангелия неоспорима. Послание к Филимону - окно, позволяющее нам заглянуть в дом Павла и увидеть его таким, каким он был в 62 г. по Р.Х. Письмо было продиктовано, по всей видимости, Тимофею. Епафрас, Марк, Аристарх, Димас и Лука сидели вокруг (и, конечно же, солдат-часовой), когда Павел начал свое обращение к Филимону и его семье; первые слова его, как всегда, были выражением благодарности и молитвой за адресата:
        "…Ибо мы имеем великую радость и утешение в любви твоей, потому что тобою, брат, успокоены сердца святых".
        "Посему, имея великое во Христе дерзновение приказывать тебе, что должно, по любви лучше прошу, не иной кто, как я, Павел старец, а теперь и узник Иисуса Христа: прошу тебя о сыне моем Онисиме, которого родил я в узах моих: - далее следует непереводимая с греческого игра слов, - он был некогда негоден для тебя, а теперь годен тебе и мне, я возвращаю его, ты же прими его, как мое сердце. Я хотел при себе удержать его, дабы он вместо тебя послужил мне в узах за благовествование; но без твоего согласия ничего не хотел сделать, чтобы доброе дело твое было не вынужденно, но добровольно".
        "Ибо, может быть, он для того на время отлучился, чтобы тебе принять его навсегда, не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного, особенно мне, а тем больше тебе, и по плоти и в Господе. Итак, если ты имеешь обращение со мною, то прими его, как меня. Если же он чем обидел тебя, или должен, то считай это на мне".
        Павел взял письмо и нацарапал непослушной рукой: "Я Павел написал моею рукою: я заплачу; - апостол отдал папирус Тимофею, и добавил, - "Не говорю тебе о том, что ты и самим собою мне должник".
        "Так, брат, дай мне воспользоваться от тебя в Господе; успокой мое сердце в Господе. Надеясь на послушание твое, я написал тебе, зная, что ты сделаешь и более, нежели говорю".
        Павел и сам чувствовал уже, что скоро выйдет на свободу. Последние слова его перед прощанием с Филимоном говорят сами за себя: "А вместе приготовь для меня и помещение; ибо надеюсь, что по молитвам вашим буду дарован вам". Павлу предстоит суд, и он добавляет в Посланиях к Колоссянам и Ефесянам: "молитесь за меня"; а в Послании к Ефесянам просит: "молитесь и о мне, дабы мне было дано слово - устами моими открыто с дерзновением возвещать тайну благовествования".
        Павел задумал превратить суд в публичную исповедь христианина, независимо от того, будет ли на нем присутствовать император. В первые семь лет своего правления Нерон (которому не было еще и тридцати лет) обычно поручал председательствовать на суде префекту преторианцев - неотесанному прямолинейному Барру, а потом его преемнику, всеми ненавидимому Тигеллину. Но в 62 году император, решив развлечься, иногда присутствовал на судебных разбирательствах в роскошном зале своего дворца на Палатинском холме. Таким образом, вполне возможно, что Павел произносил свою речь о грядущих праведности, терпении и справедливости перед лицом Нерона. Молодой рыжеволосый император к тому времени уже начал отдавать дань своей склонности к безумным выходкам и грязной распущенности. Он развелся с дочерью Клавдия, чтобы жениться на Поппее, бывшей жене своего близкого друга, которая, будучи в прошлом язычницей, стала затем "богобоязненной". Поппея разжигала порочные страсти и деспотизм мужа. Если бы суд над Павлом был отложен еще на несколько месяцев, страсть Поппеи к жестоким развлечениям могла бы возобладать над
справедливостью, и Павла казнили бы.
        Но, каковы бы ни были ощущения Нерона во время откровенной речи Павла, консулы и сенаторы подавляющим большинством проголосовали в пользу апостола, и Нерон, в последующие годы часто игнорировавший волю Сената, подписал оправдательный приговор. Его подпись, в сочетании с прецедентом Галлиона, давала христианству статус разрешенного вероисповедания. Благую весть теперь можно было открыто проповедовать по всей империи - через 30 с небольшим лет после распятия на кресте Иисуса Христа.
        Никто и не подозревал тогда, как ненадежны были гарантии римлян.
        Происки недоброжелателей закончились ничем. Павел вышел из Палатинского дворца свободным человеком. События пяти последних лет его жизни можно почерпнуть только из мутного источника легенд и позднейшей традиции. Факты отрывочны; в эти годы Павел написал три письма, но где, когда и в какой последовательности - неизвестно. О передвижениях Павла в эти годы почти нет видетельств.
        Он вполне мог осуществить свой давний замысел и побывать в Испании. В Послании к Коринфянам, написанном через тридцать лет, римский понтифик Климент утверждает, что Павел достиг "крайних западных земель". Климент лично знал Павла, но фраза его слишком расплывчата, чтобы можно было уверенно говорить о географии последних путешествий апостола: вероятно, он достиг Кадиса, "Западных Ворот", и видел Атлантический океан. Может быть, он проповедовал и у кельтов - христианство очень рано проникло в глубь Галлии по долине Роны; но местные предания не упоминают Павла. Не известно ни одного доказательства посещения Павлом Британии.
        Святые отцы церкви в первые века христианства были убеждены, что Павел побывал в Испании, хотя, повторяю, в местных легендах нет упоминаний об апостоле. Если Павел благовествовал в Испании так же, как он проповедовал в Галатии, Греции и Асии, то путешествие его заняло не менее двух лет. Затем он, видимо, вернулся в восточное Средиземноморье - к Титу на Крит, к Тимофею в Эфес. Если такое предположение верно, Павел достиг, наконец, слияния Меандра и Лика и посетил, как обещал, Филимона в Колоссах и слугу его Онисима. В Посланиях к Тимофею и к Титу Павел упоминает, что был в Милите (Милете), и выражает намерение провести зиму в Никополе Эпирском (северо-западная Греция). Все это говорит о том, что апостол до последних дней находился в непрерывном движении, хотя и не таком стремительном, как в молодые годы - давали себя знать старые раны и ревматизм. Стиль последних писем тоже более спокойный, неторопливый.
        Но труд Павла не стал менее напряженным - новые опасности вырастали со всех сторон.
        В 64 году все заверения римских властей, гарантировавших свободную проповедь христианства после оправдания Павла, рассыпались в прах. После чудовищного пожара в Риме Нерон поспешил снять с себя ответственность за катастрофу и обвинил в поджоге христиан. На самом деле он затеял пожар для собственного развлечения. Тацит, бывший очевидцем этих событий, (ему было тогда 10 лет), писал через полвека: "Огромное количество их (христиан) было предано смерти, и смерти унизительной: на одних надевали звериные шкуры, чтобы потом травить их собаками, других распинали на крестах, а вечером поджигали, и эти живые факелы светили всю ночь. Нерон открыл для толпы свои сады, чтобы все участвовали в травле, и сам присоединился к толпе, появляясь в шутовской одежде и разъезжая на колеснице в цирке". Жестокости Нерона вызвали сострадание к христианам, которых до этого не любили за отказ поклоняться языческим богам - народ понял, что они страдают не по своей вине и не для блага государства, но чтобы утолить дикие страсти императора. Преторианские гвардейцы, когда-то дружившие с Павлом, теперь вынуждены были пытать его
друзей; те из них, кто уже принял христианство, сами умирали мучительной смертью. И умирая, христиане показывали всю силу своей веры. Сенека писал: "Среди огня и пыток я видел людей стонущих - но таких было мало; я видел людей, просящих пощады - но и таких было мало; я видел людей, сыплющих проклятиями - но и этих было мало; большинство же улыбались молча, и радость их была непритворна".
        Пережившие преследования прятались в катакомбах, в пещерах и гробницах, глубоко под землей. Павлу, проповедовавшему в восточной Европе, возможно, тоже пришлось скрываться под землей - новая политика императора немедленно повторялась наместниками, спешившими выразить свою готовность к угодливому подчинению. Недаром Павел пишет Тимофею в эти годы: "Итак прежде всего прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех человеков, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте".
        Некоторые из обращенных и даже пресвитеров, учеников Павла, в эти неспокойные дни отреклись от Христа. Продолжались гонения в Риме; в Иудее царило всеобщее возбуждение и религиозные беспорядки, вылившиеся в 66 г. в великое восстание. Уезжая в Македонию, Павел пишет Тимофею в Эфес: "Просил тебя… увещевать некоторых, чтобы они не учили иному и не занимались баснями и родословиями бесконечными, которые производят больше споры, нежели Божие назидание в вере". Титу, проповедовавшему на Крите, Павел пишет: "Есть много и непокорных, пустословов и обманщиков, особенно из обрезанных, каковым должно заграждать уста: они развращают целые домы, уча, чему не должно, из постыдной корысти". Видя всю опасность охватившей умы критян смуты, Павел с искрой прежней горячности цитирует строки критского поэта, Эпименида из Кносса: "Из них же самих один стихотворец сказал: "Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые", - свидетельство это справедливо".
        Мы видим, что все Средиземноморье в эти годы было охвачено всевозможными лжеучениями и беспокойством. Предостерегая Тита о заядлых спорщиках, Павел пишет:
        "Глупых же состязаний и родословий, и споров и распрей о законе удаляйся, ибо они бесполезны и суетны". Тимофея Павел предупреждает об аскетах, отвергающих идею брака, "запрещающих вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил…" Извлечение доходов из служения Христу неприемлемо; Павел создает знаменитую фразу: "Корень всех зол есть сребролюбие". "Которому предавшись", - добавляет апостол, - "некоторые уклонились от веры и себя подвергли многим скорбям. Ты же, человек Божий, убегай сего, а преуспевай в правде, благочестии, вере, любви, терпении, кротости; подвизайся добрым подвигом веры, держись вечной жизни, к которой ты и призван и исповедал доброе исповедание перед многими свидетелями".
        Если Титу требовался совет, то Тимофей, все тот же молодой, горячий, увлекающийся человек в глазах Павла, нуждался в теплом увещевании и заботе: "Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов". "Никто да не пренебрегает юностью твоею; но будь образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте… Доколе не приду, занимайся чтением, наставлением, учением".
        Павел все время был в разъездах. Тимофей и Тит дольше оставались на одном месте, но, по просьбе Павла, часто навещали верующих в самых разных местах, поддерживая измученных и обессиленных христиан, искореняя лжеучения, восстанавливая уничтоженное. Состарившись, Павел не мог уйти на покой - всеми почитаемый, обладающий непререкаемым авторитетом апостол продолжал свою битву до последнего вздоха. Он предвидел близкий конец. "Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским… О Тимофей!" - завещает Павел, - "Храни преданное тебе, отвращаясь негодного пустословия и прекословии лжеименного знания, которому предавшись, некоторые уклонились от веры".
        Павел призывает учеников насаждать и расширять церкви, это очень важно, ибо "это хорошо и угодно Спасителю нашему Богу, Который хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины". Послание к Титу и Первое Послание к Тимофею скоро стали широко известны и послужили образцом отеческого наставления и мудрости везде, где жили христиане. В посланиях сказано, как выбирать и насаждать пресвитеров, какова должна быть внутренняя дисциплина жизни христиан, как совершать молитвы, как поступать со вдовами и всеми, кто нуждается в помощи или усомнился, как достойно вести себя молодым людям и рабам - чтобы христиане, перед лицом гонений и пыток, "праведно и благочестиво жили в нынешнем веке ожидая блаженного упования и явления славы Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа".
        В преклонные годы Павел более, чем когда-либо, уверен в "славном благовестии блаженного Бога, которое ему вверено". "Благодарю давшего мне силу, Христа Иисуса Господа нашего, что Он признал меня верным, определив на служение. Меня, который прежде был хулитель и гонитель и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии; благодать же Господа нашего Иисуса Христа открылась во мне обильно с верою и любовию во Христе Иисусе. Верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый. Но для того я и помилован, что Иисус Христос во мне первом показал все долготерпение, в пример тем, которые будут веровать в Него к жизни вечной. Царю же веков нетленному, невидимому, единому премудрому Богу честь и слава во веки веков".



        Глава 36. И смерти нет

        В последний раз Павла арестовали, вероятно, летом 66 года. Это случилось, скорее всего, в северо-западной части Малой Азии или восточной Македонии, потому что принадлежащие Павлу вещи остались в Троаде - его теплый шерстяной плащ (может быть, подарок Филимона из Колосс), его свитки папируса, на которых записаны были все известные слова Господа Иисуса, а также копии посланий Павла и сочинения Луки; кроме того, Павел хранил и с молодых лет возил с собой пергамент с Писанием и Пророками, переписанный им еще в детстве.
        Упоминание о причине ареста мы находим во Втором Послании к Тимофею: "Александр Медник много сделал мне зла" - пишет Павел, добавляя, - "Да воздаст ему Господь по делам его! Берегись его и ты, ибо он сильно противился нашим словам". В добавление ко всему, асийские ученики оставили апостола в момент опасности, подобно тому, как ученики оставили Иисуса в Гефсиманском саду, в испуге и растерянности отступились от Учителя своего, чтобы раскаиваться в этом потом всю жизнь.
        Одинокого, закованного в цепи Павла спешно доставили по Виа Эгнация и через Адриатику в Рим и там бросили в темницу. Может быть, впрочем, Павел уже вернулся в Рим и был арестован там - он упоминает, что расстался с Трофимом в Милите и с Ерастом в Коринфе, а это значит, что апостол двигался в западном направлении. Если он действительно прибыл в Рим, чтобы поддержать поредевшую, испуганную общину, то присоединился к христианам, прятавшимся в катакомбах по ночам, чтобы собираться вместе и молиться. В дневное время им приходилось держать в тайне свое вероисповедание. На стенах катакомб сохранилось несколько изображений Павла, нарисованных теми, кто в детстве слышал от отцов и дедов описания апостола, которого они видели своими глазами - рисунки эти относятся ко второму веку. На нас смотрит удлиненное лицо с большим носом, хранящее выражение возвышенной сосредоточенности, с седой бородой и почти лысой головой.
        Снова Павел был в темнице, и на сострадание теперь рассчитывать не приходилось. Закованный в тяжелые цепи, он лежал с другими преступниками на твердых, острых камнях вонючей ямы на Мамертинском холме (или в другой такой же тюрьме); тусклый свет проникал в темницу только из небольшого отверстия в потолке, через которое узников опускали в камеру на веревках.
        Павла, как и других христиан, обвинили в поджоге Рима. Ему грозила та же страшная участь, что и в Эфесе - быть разорванным львами на арене, под хохот и крики толпы. Римский гражданин, он должен был предстать перед императором, сенаторами и консулами в Базилике на Форуме. Окружающие галереи и портики были заполнены скучающей, охочей до развлечений публикой. Павел ожидал, что кто-нибудь из христиан выступит в его защиту. Но все оставили его - ужас перед Нероном оказался сильнее сострадания. "При первом моем ответе никого не было со мною, но все меня оставили. Да не вменится им! Господь же предстал мне и укрепил меня", - пишет Павел, - "дабы чрез меня укрепилось благовестив, и услышали все язычники; и я избавился из львиных челюстей". Снова Павел воспользовался судом для проповеди перед многочисленными слушателями, и голос его был слышен в самых дальних галереях.
        Обвинение в поджоге было с него снято, но его нашли виновным в распространении запрещенной веры; это был тяжкий приговор, ибо он подразумевал оскорбление обожествленной личности императора. Павла снова бросили в тюрьму, на этот раз в одиночное заключение. Один из лучших, надежнейших друзей предал Павла, другие разъехались далеко, и только Лука отважился остаться в Риме и навещать апостола: "Постарайся придти ко мне скоро", - пишет Павел Тимофею, - "ибо Димас оставил меня, возлюбив нынешний век, и пошел в Фессалонику, Крискент в Галатию, Тит в Далматию; один Лука со мною". Затем асийский христианин, видимо, занимавший высокое общественное положение, не побоялся риска и навестил Павла несколько раз, утешая его и помогая всем необходимым: "Да даст Господь милость дому Онисифора за то, что он многократно покоил меня и не стыдился уз моих".
        Теперь Павел мог передать письмо Тимофею через Онисифора. Лука записывал послание. Павел просил Тимофея скорее найти Марка и привести его в Рим: "Марка возьми и приведи с собою, ибо он мне нужен для служения". Мы видим, что Павел даже за стенами тюрьмы продолжал руководить благовествованием. Потеряв свободу на склоне лет, он молит Тимофея: "Итак не стыдись свидетельства Господа нашего Иисуса Христа, ни меня, узника Его; но страдай с благовестием Христовым силою Бога, спасшего нас и призвавшего званием святым, не по делам нашим, но по Своему изволению и благодати, данной нам во Христе Иисусе прежде вековых времен, открывшейся же ныне явлением Спасителя нашего Иисуса Христа, разрушившего смерть и явившего жизнь и нетление чрез благовестие, для которого я поставлен проповедником и Апостолом и учителем язычников. По сей причине я и страдаю так. Но не стыжусь. Ибо я знаю, в Кого уверовал, и уверен, что Он силен сохранить залог мой на оный день".
        Павел вспоминает далекие дни совместных своих странствий с Тимофеем, и поддерживает друга: "Итак, укрепляйся, сын мой, в благодати Христом Иисусом. И что слышал от меня при многих свидетелях, то передай верным людям, которые были бы способны и других научить… Проповедуй слово, настой вовремя и невовремя, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием". "Будь бдителен во всем, переноси скорби, совершай дело благовестника, исполняй служение твое".
        Обстоятельства не подавляли Павла. Другому могло показаться, что христианство выжигают огнем и вырубают мечом, что оно вымирает, что его сменяют другие учения, - Павел был тверд: "Но твердое основание Божие стоит". Страшная война, разразившаяся в Иудее, представлялась Павлу первым признаком близящегося пришествия Господня - он надеялся, что Израиль, наконец, узнает Господа Иисуса и встанет под Его знамена. Но когда бы ни пришел Господь, слово Его должно быть проповедано беспрерывно.
        Павел продолжал свой труд. Коринф, несмотря на вечные неурядицы в общине, стал значительным центром христианства, а Эфес уже через тридцать лет (как мы знаем из Откровения святого апостола Иоанна) был большим епископством. К тому времени, когда Римская империя, наконец, в 313. г. по Р.Х., приняла христианство как истинную веру, ни одна из церквей, основанных Павлом, не исчезла. Но многие опасения апостола оказались верны.
        Малая Азия, запутавшись в спорах и различных течениях, смешала учение Иисуса с политическими амбициями и провозгласила себя христианской империей, со временем пришедшей в упадок и завоеванной (через 1400 лет после Павла) мусульманами. Но несмотря на то, что многие из основанных Павлом общин перешли в руки завоевателей, отрицавших божественную сущность Христа, послания и труды апостола пережили все попытки дискредитировать и поставить под сомнение значение этого величайшего христианского мыслителя, возвышающегося, подобно величественной башне, над всеми, кто искажал его труды и преуменьшал его заслуги. Павел предвидел такие попытки: "Сии противятся истине, люди развращенные умом, невежды в вере. Но они немного успеют; ибо их безумие обнаружится пред всеми…" Во всей своей простоте и во всем своем величии нетленный призыв Павла звучит победоносно и в наши дни: "Помни Господа Иисуса Христа от семени Давидова, воскресшего из мертвых, по благовествованию моему!"
        "Ибо я уже становлюсь жертвою, и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем возлюбившим явление Его".
        О последнем суде над Павлом ничего не известно, кроме легенды, согласно которой он был осужден по обвинению в оскорблении личности императора. Мы не знаем, как долго Павел и Симон Петр вместе находились в заключении, ожидая дня, когда их казнят - возможно, около 9 месяцев. 29 июня 67 года - день, почитаемый в Риме как дата мученической смерти апостолов Петра и Павла. Петр был пригвожден к кресту по его просьбе - вниз головой, и выставлен напоказ в Цирке Нерона на потеху толпе. Павла обезглавили.
        Древняя традиция точно указывает место казни Павла, хотя подробности этого дня неизвестны. Мы не знаем, как и откуда шел Павел в свой последний путь на этой земле. Крестный путь Господа нашего Иисуса Христа может быть прослежен шаг за шагом. И потому, что Он уже прошел его, Павел не был одинок - Христос был с ним: "Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!" - "И уже не я живу, но живет во мне Христос"; "Жизнь - Христос, и смерть - приобретение".
        Павла вывели за городские стены, мимо пирамиды Цестия, по дороге в Остию, к морю. Прохожие, снующие из Рима в Остию и обратно, издали видели, что осужденного ведут на казнь: медленно шли ликторы, несшие свои топорики со связками прутьев, палач с мечом или большим топором, конвой и с ними сам осужденный - в тяжелых цепях, с трудом переступающий кривыми ногами, истощенный и бледный после месяцев, проведенных в темнице, но не павший духом. Он шел на смерть, как к победе, как на праздник, чтобы получить венец, к которому он стремился столько лет. Ему, проповедовавшему всегда о вечной жизни, дарованной нам Богом, о вечной жизни в Иисусе Христе - чего ему было бояться? Присутствие палача не заставляло его забыть о присутствии Иисуса Христа: он был с Ним здесь, он будет с Ним всегда. Апостол радовался, что скоро снова увидит Иисуса. Прежние его встречи с Ним были кратки, неполны - по дороге в Дамаск, в Иерусалиме, в Коринфе… Теперь, только теперь он встретится с Ним лицом к лицу и узнает больше, чем знал.
        У третьего путевого столба по дороге в Остию стражники повернули к небольшой сосновой роще, где находилось место под названием Акве Сальвиэ, или Исцеляющие Воды. Теперь там находится аббатство Тре Фонтане, основанное в честь св. Павла. Перед казнью осужденных обычно помещали в тесную камеру на ночь. Если Лука был с Павлом, если Марк и Тимофей уже приехали в Рим, то случайный путник, проходивший мимо, услышал бы не рыдания и не жалобы, но четыре голоса, поющие благодарственный гимн: "Нас огорчают, но мы всегда радуемся… Нас наказывают, но мы не умираем… Нас почитают умершими, но вот, мы живы!"
        С первыми лучами рассвета солдаты вывели Павла к эшафоту. Палач стоял наготове, с обнаженным топором. Павла раздели до пояса и связали; апостол опустился на колени и положил голову на плаху. Некоторые считают, что Павла предварительно бичевали прутьями - это была обычная процедура перед обезглавлением, хотя и не всегда применявшаяся. Если Павла и били перед казнью, тело его, приготовленное к смерти, не чувствовало боли - дух его был далеко: "Кто отлучит нас от любви Божией? Нагота, или опасность, или меч?"
        "Думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас…"