Сорок дней в Африке Василий Михайлович Песков


        # Возможностью странствовать я обязан газете, в которой работаю более тридцати лет. Я благодарен ей за доверие и за то, что на ее страницах всегда стремился к тому, чтобы читатель чувствовал себя участником путешествий. Видеть землю, узнавать, как живут на ней люди, наблюдать растения, птиц и зверей, плыть по реке, по морю, продираться по лесу и подниматься в горы - это все очень большая радость и изрядная доля того, что называется счастьем.
        Странствия убедили: неинтересных мест на Земле нет и у каждого, даже маленького народа есть чему подивиться и поучиться. Ни разу ничто не убедило меня в обратном.
        Все, что вы здесь прочтете, в разное время было опубликовано в «Комсомольской правде».
        Вот, пожалуй, и все, что уместно сказать на первой странице.
        Василий Песков.

1991 г.


        Путешествием в Африку я обязан другу и земляку Михаилу Домогацких. Он был корреспондентом «Правды» в Кении и Танзании, и однажды я получил от него письмо:
«Выправляй командировку и приезжай, пока я здесь. В Восточной Африке тебе следует побывать непременно».
        Это были сорок счастливых дней. Мы проехали несколько тысяч километров по местам, где еще сохранились громадные стада антилоп, где можно увидеть, как охотятся львы, к слонам не раз мы подъезжали на сорок шагов и видели, как гепарды прыгали на машины, чтобы сверху проследить пасущихся антилоп. Мы побывали в самых знаменитых заповедниках Африки, летали над саванной на маленьком самолете, побывали в гостях у знаменитых масаев, в путешествии познакомились с профессором Гржимеком и сыном Хемингуэя, охранявшим животных как раз там, где охотился его отец. Были у нас приключения и опасные, и забавные.
        В очерках об этом путешествии вы часто будете встречать имя Миша. Это мой друг, Михаил Домогацких. Я называл его в путешествии «водитель и переводитель» - Миша сидел за рулем и был переводчиком. С сердечной благодарностью вспоминаю своего спутника. Путешествие наше состоялось в 1969 году.



        Дар-эс-Салам, начало пути

        Двадцать третьего февраля на ободранном носорогами и колючками вездеходе мы спускались в кратер Нгоронгоро. Эту природную чашу после прочитанных книг я хорошо представлял. Теперь я высунул голову в люк над сиденьем и не спускал глаз с дороги.
        - А вы откуда приехали? - спросил шофер-африканец.
        Мы сказали.
        - Россия… Это где? Это там, где Италия? - Шофер первый раз видел русских и силился что-то вспомнить. - Да, да, Россия… Там казаки? Они такие же полные, как этот джентльмен (кивок в мою сторону), и хорошо на лошадях ездят?..
        Мы слегка огорчились. Это ведь был шофер, а не какой-нибудь лесной житель Танзании, промышляющий зверя. Но я успокоился, вспомнив, как собирался в Африку. Завхоз редакции приготовил мне пленку:
        - Как оформлять будем?
        - Да напиши просто: командировка в Танзанию.
        - Зверей будешь снимать? Интересно… - вздохнул завхоз и хорошим почерком написал в документе: «Пленка выдана для поездки в Тарзанию».
        - Всего одна буква-то разницы, подумаешь, - вместе со всеми смеялся завхоз. Потом он отвел меня в сторону:
        - Танзания, а это где?..


* * *
        По карте легко проследить полет до Танзании: Москва - Каир - йеменский аэродром Ходейда на берегу Красного моря - порт Аден - столица Сомали Могадишо и, наконец, - Дар-эс-Салам.
        В Ходейде мы убедились: в феврале тут солнце жарит нещадно. Мы сели утром. Но песок и военные самолеты, окрашенные под цвет пустыни, были накалены. Наш самолет, промерзший в небе, на горячем бетоне покрылся каплями влаги. Вода стекала по крыльям и жидкими ручейками лилась на бетон. Худая аэродромная собака, озираясь, быстро лакала из маленькой лужицы. Принимавший почту старый араб подставил ручейку сухую ладонь и, сняв узорную шапочку, помочил лоб… Кругом была сухая, желтая Африка.
        Часов пять кряду под крыльями плыл монотонный пейзаж. Синяя рябь океана. Белая полоса пены у берега. Земля сквозь толщу синего воздуха казалась бледно-сиреневой.
        Зеленую Африку мы увидели с самолета в конце пути. Пальмы у океана. И далее вглубь вся земля была в сочных кудряшках. Между двух океанов - синего и зеленого - выбрал место для жизни белый город Дар-эс-Салам.


* * *
        По-русски Дар-эс-Салам - «гавань мира». Город отметил столетие. Интересных для туристов «морщин» и «седин» у танзанийской столицы нет. Белые арабского и европейского стиля дома, мечети, церкви, конторы и банки. Огромная пристань. Среди множества флагов над кораблями я ревниво искал и нашел-таки красный флаг. В бинокль можно было прочесть название корабля: «Академик Павлов».
        Дар-эс-Салам - большие ворота в мир с восточного побережья Африки. Как и во всех портах, тут перемешаны тысячи запахов и тысячи звуков: разноязычная речь, скрежет лебедок, гудки, голоса чаек. Краны и потные докеры кладут в утробы кораблей тюки золотистого сизаля, мешки с кофе, ящики с чаем, стальные боксы с алмазами, табак, шкуры животных. На берег идут бензин, автомобили, ткани, машины, спички, приемники и консервы - словом, все, что делают в мире большие и малые города.
        В Дар-эс-Саламе я не увидел фабричных труб. Это торговый город. Магазинов и лавочек тут, кажется, больше, чем покупателей. Большую торговлю ведут главным образом белые: англичане и немцы. В маленьких лавках - сплошь индийцы. Терпеливо, до поздней ночи, не гасит свет индиец в своей лавке. И видимо, не напрасно. Дар-эс-саламский индиец всегда хорошо одет, имеет автомобиль, хороший дом на краю города. Африканец торгует на улице. Его товар - резные фигурки из дерева, щиты, барабаны, копья…
        Работа, как и торговля, тоже поделена по старому принципу: работа белая - белому, работа черная - черному. Часа два я постоял на городской стройке. Инженер-англичанин сидел в конторке. Индиец в забрызганной мелом чалме руководил на лесах, другой вел кладку. Молодые высокие африканцы носили известь и камень. Ни одного крана в городе я не видел. Блоки с веревками, деревянные подпорки и клинья… Однако конечный результат стройки везде поражает изяществом и добротностью. Строек много. И потому Дар-эс-Салам выглядит молодым. С крыши новой восьмиэтажной гостиницы «Килиманджаро» хорошо виден белый, горячий, пахнущий океаном город.
        В Дар-эс-Саламе двести пятьдесят тысяч (в 1988 году - 1,3 миллиона) жителей. С одним из них в первый же день я познакомился на окраинной улочке. Старый рыбак вез на велосипеде акулу. Огромная рыба лежала на багажнике сзади - голова и хвост почти касались земли. Конечно, я пустил в дело весь арсенал фотографической техники. Наверное, очень уж суетился, и рыбак решил, что я на нем хорошо заработаю. Он прислонил к пальме велосипед с необычной поклажей и подошел получить свою долю с дохода.
        - Джамбо, бвана… - сказал старик для начала.
        Так я узнал два первых африканских слова: «джамбо» - здравствуйте и «бвана» - господин.


* * *
        Лежащий к северу от столицы Танзании городок называется Багамойо. По-русски - это
«прощание с надеждой».
        Через два часа езды по прибрежным пальмовым рощам мы увидели закопченный, поросший травою форт, древнюю мощеную площадь и нынешний городок, по которому бегали куры. Из крайней хижины выбежал человек - босой, в красной полинявшей рубахе, молодой и покоряюще простодушный. Он назвался Джозефом Агнесом, сказал, что промышляет столярным делом и что вторая его специальность - «показывать Багамойо». За час с небольшим мы обошли место, теперь забытое, но много веков известное во всем мире торговлей рабами. Джозеф знал о своем городке не все, но главное знал:
        - Джентльмены, их приводили оттуда, из глубины Африки. Их вели много дней. И тех, кто по дороге не умер, тут, в Багамойо, меняли на бусы, на ружья, посуду, цветные платки, на бруски меди. Тут их клеймили. Вот тут, где стоим, раскаляли железо и ставили метку. А потом их вели на корабль. Корабли стояли вон там, против пальмы, где играют мальчишки…
        Сохранился живой свидетель торговли людьми. Чуть-чуть выше крепости, построенной португальцами, стоит баобаб, к стволу которого приковывали рабов. Баобабу сейчас лет триста, и на нем сохранился обрывок ржавой цепи. Огромный ствол баобаба оплыл, почти полностью поглотил цепь. Осталось всего два звена, они висят чуть повыше корней.
        Времена более поздние помнит еще одно дерево Багамойо. Оно растет почти у самой воды. Живописное дерево. Под его кроной, похожей на шар, от солнца могли бы спрятаться человек сто.
        - Отец мой, джентльмены, помнит: на этих сучьях висели люди. Сорок повешенных. Люди восстали. Генерал-немец велел их казнить…
        Это было другое, столь же черное для Африки время. Кончилась работорговля, началась колонизация. И это было не так уж давно. В 1891 году Англия и Германия поделили Восточную Африку. Германия взяла Танганьику. Занзибар, Кения и Уганда достались Англии. Любопытно: колонизация Африки велась под флагом искоренения работорговли…
        - Танганьика сопротивлялась, джентльмены. Но что можно сделать стрелой или даже ружьем, которое заряжалось осколками от бутылок и рубленой проволокой, против немецкого пулемета? Быть может, вы слышали что-нибудь о вожде Мквава?
        Да, мы слышали о вожде Мквава.
        Он был одним из многих героев, не покорившихся немцам. Несколько лет отряд и прославленный вождь народа хехе были неуловимы. Большая награда за голову Мквавы решила исход борьбы. Мквава причинил так много хлопот колонизаторскому войску, что голову его сочли нужным послать в германский музей. Тело вождя народ хехе хоронил с почестями. Когда Танганьика перестала быть немецкой колонией, первой заботой страны было - вернуть голову Мквавы. Немцы ответили: «Головы в Германии нет». И только совсем недавно Бременский музей вернул народу хехе пробитый пулей череп вождя.
        В 1961 году Танганьика после долгой борьбы стала независимым государством. Слово Танзания образовано из названий добровольно объединившихся государств: Танганьики и Занзибара…
        Обойдя берег у Багамойо, мы вернулись к развалинам португальского форта. Последнее слово столяра-проводника было о флаге над древней постройкой.
        - Это, джентльмены, флаг моего государства… Сейчас привык, а первый год у меня текли слезы от радости, когда я видел, как дрожит на ветру этот флаг… Я надеюсь, будет все хорошо. Но надо еще бороться и ждать. Я, джентльмены, не первый раз обхожу этот берег. Англичане и немцы приезжают сюда в богатых автомобилях. А я провожаю их так же вот, босиком. Это не потому, что в Багамойо все время тепло…
        Мы попрощались с Джозефом. Вечерний ветер у океана шелестел в жестких пальмовых листьях. В аккуратной, из белого камня, католической церкви возле дороги звонил колокол. Благочестивый немецкий пастор в темной одежде с белым воротничком созывал местную паству молиться.


* * *
        Мы увидели странную репетицию. Высокий африканец стоял посреди круга девочек и мальчишек лет десяти. Взмах рукой, и к нам долетает звучное слово. Два-три голоса, потом хор. На поляне виднелись футбольные ворота, а чуть в стороне, под навесом, - столы. Мы догадались, что это школа. Подошли ближе, представились и спросили: можно ли постоять? Молодой учитель Мбария Бенефиций ничуть не смутился. Ученики тоже вели себя так же, как и минуту назад.
        Шел урок африканского языка суахили. Учебников не было. То ли их вовсе не было, то ли шло повторение без учебника. Мы не все поняли в системе урока. Но было ясно: учитель изобретательно пользуется «наглядными пособиями», окружавшими школу. Мелькнула машина - взмах рукой на дорогу, и хор ответил: «Машина!» Учитель сорвал под ногами пучок травы, поднял его вверх - еще одно слово! По ходу урока начался вызов «к доске». Учитель протягивал руку и называл имя. Мальчишка от радости делал, видимо, вполне уместный кувырок через голову и становился в круг. Начинался перекрестный допрос-экзамен со взрывами смеха, с поправками хором, если «у доски» ошибались. Я первый раз в жизни видел, чтобы учеба шла с такой радостью.
        Мы с другом смекнули, что тоже можем кое-чему научиться. Миша на английском поговорил с Бенефицием. Учитель кивнул и вызвал в круг смышленого мальчугана. Мальчишка, танцуя, вытягивал руки вперед, в стороны, поднимал кверху - и вместе с классом мы узнавали слона, буйвола, льва, носорога. Весь класс хором называл для нас нужное слово на суахили. Я записал на этом уроке: слон - «тембо», лев -
«симба», жираф - «твига», гиена - «физи», носорог - «фару». Чай на языке суахили -
«чай». Мама - так же, как и по-русски, - «мама». И больше всего в красивом и звучном языке Африки мне понравилось слово «мтото» - ребенок.
        В Восточной Африке много племен. Почти у каждого - свой язык. Язык же суахили - общий для всех. В любом селе на суахили кто-нибудь обязательно говорит. Истоком для суахили были языки африканские, индийские и арабский. На суахили написаны хроники, деловые статьи и стихи, на суахили переводят Шекспира, и во всех школах Восточной Африки учат этот язык.
        У моего спутника в кармане постоянно лежит словарь суахили. Ложится спать - обязательно достает: «два-три слова запомнить на сон грядущий»… Миша хорошо знает китайский язык и английский. Я с уважением гляжу, как он засыпает с книжечкой на груди. Кто-то из мудрых сказал: «Сколько человек языков знает, столько раз он человек».


* * *
        Если бы килограмм груза на самолет из Дар-эс-Салама стоил не шесть долларов, а раз в десять дешевле, всех московских друзей я одарил бы черными масками. Десять масок все-таки я привез. И одна висит в моем доме. Сейчас, когда я сижу за столом, черное лицо большими глазницами глядит мне в затылок.
        Африканская маска дорога мне не только как память о путешествии, но и потому, что я видел, как поленца черного дерева рука человека обращает в предметы, которые с радостью покупают и увозят из Африки во все концы света…
        Мастерская резчиков стояла у дороги по жаркому побережью. Четыре кривых столба держали навес из пальмовых листьев. В тени навеса сидели семеро мастеров. Они кивнули на наше «джамбо!» и продолжали работать. Продукция многих дней лежала тут же, на солнце. Можно было взять в руки и хорошо разглядеть маску, рыбаков в лодке, полированные фигурки - сухощавых охотников со щитами, слонов, носорогов. Особняком стояли фантастические фигуры полузверей, полубогов и полулюдей - изогнутые, с переплетенными руками, с оскаленными, искаженными гримасой лицами.
        - Маконде! - сказал старший из резчиков и поднялся, чтобы как следует показать черных уродцев. Слово «маконде» понимать надо было как стиль резьбы. При расспросах оказалось: семеро мастеров - выходцы из племени маконде. Племя живет на юге Танзании и давно славится резчиками. В последние годы искусство сделалось ремеслом. Резчики разошлись по Танзании, осели вблизи городов и дорог, где можно продать товар. Раза два в месяц в эту артель приезжает из Дар-эс-Салама скупщик-индиец. Но продается товар и здесь, всякому, кто остановится.
        - Хотите вот эту маску - моя работа…
        Старшего мастера звали Чилеу Корнелиус. На мой вопрос: «Можно ли тут, под навесом, разбогатеть?» - мастер понимающе усмехнулся, почесал глядевшие сквозь драную майку ребра и опять усмехнулся, не отвечая…
        Мне кажется, маска у меня на стене хранит усмешку старого резчика.


* * *
        Сбоку шоссе я увидел пятерых рослых ребят. Они ждали попутной машины. Один из них ударял в барабан, другой отплясывал, не выпуская из рук японский транзистор. Тут же лежала связка небольших барабанов, потрепанный зонтик и тыквенная бутыль с водой. Пятеро музыкантов спешили куда-то на свадьбу.
        Это был единственный случай за сорок дней, когда мы услышали барабан. Почти все иностранцы увозят из Танзании барабаны - от маленьких, с детскую голову, до огромных «лоханей», обтянутых полосатыми зебровыми шкурами. Барабан сделался сувениром. Из обихода же барабан исчезает. Правда, Восточная Африка и не знала барабанного культа, какой до сих пор живет в глубине континента и на западных берегах. В городской квартире знакомого танзанийца мы слушали магнитофонную запись барабанов конголезской деревни. Слушали с большим интересом и любопытством. Но только африканцу понятно, как много может сказать барабан. В поездке я прочитал книгу писателя Лоуренса Грина. Он хорошо знает людей и землю, на которой родился и по которой изрядно поездил и походил. Вот свидетельства Грина о барабанах и барабанщиках.

«Ни одно событие в Тропической Африке - будь то рождение или смерть, охота или война - не обходится без барабана, который передает новости из одной деревни в другую».

«В Западной Африке самые искусные барабанщики. Их барабаны говорят в буквальном смысле. Но лишь недавно европейским исследователям удалось наконец выяснить, как именно барабаны передают информацию».

«На какое расстояние разносится бой барабана? Не так давно в районе водопада Стенли на реке Конго существовал барабан, звуки которого в ночное время тренированное ухо могло уловить и понять в Ятоке, в тридцати километрах от водопада вниз по течению…
        Капитаны судов на реке Конго ежедневно прибегают к помощи барабана. Пароходы жгут там дрова, и барабаны заранее посылают сообщения на заправочные станции о том, когда придет пароход и сколько топлива ему понадобится».

«Известия о знаменитом путешествии Стенли по реке Конго в 1877 году обгоняли самого путешественника на тысячи миль. Это один из случаев, когда с достоверностью был определен радиус действия барабанного телеграфа.
        Другой замечательный случай передачи вестей отмечен в Бельгийском Конго в период первой мировой войны, когда губернатор получал из Восточной Африки сведения о бельгийской армии. Барабаны передавали сообщения о ходе сражения и о потерях бельгийцев с большой аккуратностью и намного опережали официальные сообщения».

«…Самый крупный знаток барабанов племени ашанти, Р. С. Рэтрей, обучался игре на барабане. Вероятно, это был первый европеец, который узнал, что барабанный бой вовсе не африканская азбука Морзе. Барабан воспроизводит гласные и согласные звуки, ударения и паузы. Это по сути дела музыкальный язык.
        Своих барабанщиков племя ашанти называет «небесными барабанщиками». Рэтрей узнал, что африканец может выстукать на барабане даже всю историю племени. Это делается во время праздников, когда барабанщики перечисляют имена павших вождей и описывают значительные события из жизни племени».

««Сначала бог создал Барабанщика, Охотника и Кузнеца», - гласит предание одного из племен. Барабанщик в Западной Африке - лицо важное, и во многих племенах у него нет больше никаких обязанностей».

«В далекие, суровые времена новый большой барабан окропляли кровью человеческой жертвы. Считалось, что барабан не может говорить должным образом, пока не услышит предсмертного человеческого вопля. Барабанщику, если он допускал серьезную ошибку, передавая послания вождя, могли отрубить руку. Теперь такого обычая нет, и только в самых отдаленных уголках этой части Африки барабанщик до сих пор может лишиться уха».

«Деревянные барабаны сделаны по тому же принципу, что и долбленые лодки. Одно племя их так и называет «говорящие лодки»… На все барабаны натягивают кожу с уха слона… Искусство изготовления барабанов требует такого же умения, как и отливка колоколов».

««Рум… та… ра… рат… бум!» Белый человек слышит звуки - только и всего. Африка слышит их и понимает».


* * *

…Мы с полчаса посидели с бродячими музыкантами. Четыре их барабана молчали. И только один вторил музыке из транзистора. Ожидая грузовую машину, пятеро музыкантов коротали время, отплясывали под старую и новую музыку.
        В наши дни столкнулись два чуда: древнейшее и современное - Барабан и Радио. Ясно, на чьей стороне будет победа. Африка героически воюет с отсталостью. Но грустно видеть, как часто у многих народов Земли вместе с отсталостью уходит и самобытность.



        Увидим Килиманджаро

        Едем на север Танзании, в район заповедников. В честь «поднятия парусов» - памятный обед в гостиничном ресторанчике. В меню среди всемирно известных шницелей и бефстроганов мы выбрали четыре экзотических блюда: черепаховый суп, улитки, русский салат, яйцо по-русски. Черепаховый суп чем-то напоминал грибную похлебку. Улитки были обычными виноградными улитками. Еда гремела на тарелке, как ракушки на пляже. Улитку маленькой палочкой надо было достать из панциря и обмакнуть в соус. Яйцо было разрезано пополам и украшено листочком какой-то съедобной травы. Русский салат в точности повторял аппетитную мешанину, какую готовят у нас в домах, когда много гостей. За обедом Миша давал мне последние наставления: - Запомни, в Африке не спешат. Человек, который спешит, - самый презираемый человек. И еще: приезжаем в гостиницу, не хватай чемоданы. Все принесут…
        Последний взгляд на дорожную карту, плотную и блестящую, как клеенка. Мы будем приближаться к экватору с юга и проедем по Танзании тысячу километров. В машине у нас палатка, мешок еды и всяких припасов. Голова у меня тоже подобна мешку - все перед этим прочитанное смешалось, и неизвестно что будет хотя бы чуть полезным в дороге. Как в школе перед экзаменом, вспоминаю: озеро Танганьика - самое глубокое в мире после Байкала. Виктория - мелкое озеро, но размером уступает только Каспию и озеру Верхнему. В Танзании сто пятьдесят племен и народов. Есть муха цеце. Ливингстон умер в этих местах. Вспоминаю зверей, которые могут встретиться, и письмо матери, полученное перед отъездом: «Сынок, к слонам близко не подходи. Я видела на картинке, какие у них зубы…»
        Дорога чаще всего пустынна. Но вблизи поселков и деревень - оживление. Больше всего на дороге почему-то женщин. И все обязательно с ношей. И поклажа у всех обязательно на голове. Вот старуха на голове несет связку дров, девочка спешит в школу - книжки на голове. Чайник, бидон, сверток, приемник, зонтик - все на голове. Вот молодуха несет ведро. На ведерке вторым этажом лежит сверток. Молодуха идет по-царски, неторопливо. У нее в мыслях нет, что поклажа может упасть.
        Идущие по дороге встречаются на базарчиках, шумных, пестрых и бедных, как наши привокзальные базары во время войны. Тут все покупают на медные деньги. Бананы, картошка разложены кучками на земле. Кислое молоко в жестянках из-под бензина. Дешевая ткань и мятые ношеные пиджаки, мотыги, ржавые части от старых велосипедов. Тут же на базаре, у огонька, сидит какой-нибудь старик - продает жареную кассаву. Белые корешки пахнут печеной картошкой. Еда завернута в кукурузный листок. В ладонь тебе сыплют перец, смешанный с солью. Если после этого очистить пару бананов, то можно сказать: пообедал.
        Селений с дороги не видно. Зеленая стена буша подступает прямо к асфальту. И только дымок выдает человека. Надо разыскать лаз в зелени и уже по нему идти на дымок. Чаще всего видишь пять-шесть хижин из легких жердей, обмазанных глиной. В мусоре копаются куры, на веревке сушится кукуруза. Знакомство с деревней обычно тут и кончается. Пришедших встречает молчаливая настороженность. Незнание языка позволяет стоять минуту-другую, и надо говорить «квахери» - до свидания.
        Как и везде, у дороги есть поселки, открытые всем ветрам и всем взглядам. Тут лавка со спичками, солью, мылом, консервами, сигаретами, пивом и вездесущей кока-колой. Бедность тут ничем не прикрыта. Тут сидят, лежат или отчаянно спорят о чем-то люди, ждущие у дороги случайной] работы. Остановиться в таком поселке с попыткой фотографировать - пропащее дело. Сто голосов энергично требуют плату за то, что снимал костер, на котором жарится рыба, за то, что снял живописную хижину, за то, что прицелился в пролетающих птиц. Таковы давние отношения с белыми.
        В одном из таких поселков я записал названия отеля и бара. Бар имел тростниковую крышу на гнутых столбах и вывеску «Парадайз», что означает «рай». Столь же бедный отель назывался отчаянно: «Лучше некуда». Это наивность или ирония бедноты, которой никак нельзя оставаться без юмора? Скорее всего последнее. На той же дороге мы видели парня, на драном велосипеде которого висела надпись: «Аполлон-8»…
        Часа два мы сидели на лесном пепелище. Мы не сразу поняли, что означают столбы синего дыма, восходившие из лесов. С высоких горбин дороги, когда горизонт отступал и непролазные дебри казались сверху мягкой зеленой топью, оглядевшись, можно было насчитать до десятка дымов. Над землей плыла пахучая пелена, знакомая нам по сибирским лесным пожарам. Стали попадаться пожары и у самой дороги. Местами надо было проскакивать в сплошной пелене дыма. От огня на асфальт выползали зеленые змейки и черепахи, бежала обычно скрытая зеленью четвероногая мелкота. В дыму с криком носились ласточки, ловили взлетавшую мошкару. Никто огня не тушил. Было жутковато глядеть, как пламя с гулом кидалось на плотную зеленую стену.
        Но вот мы увидели остывшее пепелище. Все было черным. Уцелели только стволы высоких деревьев. Они, как печи в наших сожженных войной деревнях, усугубляли печальное зрелище. Но люди, которых мы тут увидели, вовсе не горевали. Наоборот, все были веселы. Ребятишки что-то искали в пепле. Взрослые сидели у деревянного блюда с кашей.
        Хозяин семьи встретил нас добродушно и, сказав «джамбо», поболтал в посуде из тыквы самодельное пиво. Он кое-как говорил по-английски и рассказал, что полгода назад на этом месте его семья подсекла лес. Солнце необычайно быстро превращает деревья в сушняк. И вот мы видим участок земли, почти готовый кормить людей. Правда, огонь не смог сделать все до конца. Надо собрать и дожечь сучья, надо корчевать обгоревшие пни, и только потом в дело пойдет мотыга.
        На прощание хозяин рассказал волновавшую его новость. Приезжал из города парень здешнего племени. Собирал людей и показывал «большую мотыгу». «Ее по земле таскают быки, и надо только чуть-чуть управлять». Речь шла о плуге…
        У той же дороги, в северной части Танзании, мы видели тракторы, пахавшие землю под плантацию сизаля. На тракторах работали африканцы… Европа от подсечного первобытного земледелия до машины прожила многие сотни лет. Африке этот путь суждено проделать в короткое время.


* * *
        Даже без карты мы догадались бы - приближаемся к побережью: пальмовый лес, духота. У хижин лежали горы орехов. Карта обещала впереди городок с названием Танга, что значит «парус».
        Мы ночевали в Танге. Перебирая в памяти впечатления, сразу почему-то вспоминаю витрину вроде наших «Не проходите мимо». Танзанийцы обеспокоены модой, проникающей из Европы. На витрине висели снимки, бичевавшие местных модниц и щеголей. Действительно, черная молодая толстуха в юбке-мини выглядела забавно. Но витрина имела и «положительного героя». Красивая стройная африканка предлагала одеваться по-африкански: накидка из пестрой ткани через плечо до пят и скромный платочек. Но странно устроены люди - никак не хотят следовать положительным образцам. Именно в юбках-мини проходили мимо витрины темнокожие девушки…
        В день, когда мы увидели Тангу, город переживал маленькую сенсацию. В гостинице за обедом по рукам ходила газета. На снимке мощный портальный кран поднимал с корабля громадную рыбу. «Три тонны весом, - писала газета, - такого еще не бывало».
        Мы поспешили на пристань. Рыбу уже разрубили и отвезли в холодильник. Но все разговоры среди рыбаков, их жен и мальчишек, бегавших по песку, были об этой рыбе. Поймали ее арабы, ходившие в океан на корабле под большим треугольным парусом.
        - В большую сеть заходит большая рыба, - вздохнул молодой парень и стал со дна лодки швырять в корзину добычу.
        Маленькая долбленка едва держала хозяина. Она бы перевернулась даже у берега. Но еще во времена Адама, наверно, были придуманы противовесы, не дававшие лодке стать душегубкой. Вся гавань кишела этими лодками, на них люди отваживались выходить в океан. О добыче на таких лодках газеты не пишут. Говоривший с нами рыбак подал жене дюжины три мелких глазастых рыбешек и прозрачного осьминога. Сейчас же рыбу нанизали на прутья и повесили над костром.
        Весь берег кишел людьми. Рыбаки сортировали добычу, жарили, продавали, спали на теплом песке, уходили на лов. У воды валялись острые плавники акул, обломки носа рыбы-пилы. Остро пахло потрошеной рыбой, кострами, морской травой и человеческим потом. Танга - самое рыбное место на восточном берегу Африки.


* * *
        Тысячи километров с юга на север уже достаточно, чтобы увидеть: Африка не везде одинакова. Начало пути - зеленый тоннель. «Зеленый ад». Не будь дороги, именно так я назвал бы эту жирную плотную зелень, непролазную, непроглядную. Невысокую. Это не тропический лес, где на лианах качаются обезьяны. В этом лесу, называемом бушем, кустарник очень высокий, а деревья не слишком большие. И я не видел тут ни одного стройного дерева. Все перепутано, сплетено.
        Надо специально остановиться, чтобы разглядеть, из чего состоит монотонная зелень. Но наши с Мишей ботанические познания не идут дальше баобаба, банановых деревьев, тамаринда, манго и колбасного дерева, увешанного плодами, действительно похожими на прямые заплесневевшие колбасы. Ради интереса режем и пробуем «колбасу»… Несъедобно. Даже обезьяны брезгуют. Зато кислые «огурцы» баобаба, видимо, подходящее блюдо - обезьяны то и дело мелькают на верхушках необъятно толстых деревьев…
        За Тангой зеленая первобытность постепенно редеет, и видишь уже пейзаж окультуренный, тронутый плугом. Безбрежные, колючие, как ежи, плантации сизаля. Сизаль - это пучок зеленых колючих сабель. «Арматура» листа, прочные белые нити - сырье, из которого вьют самые прочные в мире веревки. И видимо, много надо миру веревок, если полдня справа и слева мы видим плантации, поселки рабочих, кипы срубленных листьев и золотистые космы волокон, которые надо сушить, трепать, и только потом это станет продуктом, за который Танзании платят золотой денежкой. Беда, однако, в том, что немалая часть плантаций принадлежит не Танзании. Хозяин плантации - европеец, управляет делами индиец или араб, черные африканцы рубят сизаль. Мы остановились спросить у работавших, далеко ли до лавки, где можно купить воды, и постояли с тремя сизальщиками. На вопрос, сколько они заработают в день, парень с племенными насечками на щеках сказал:
        - Четыре шиллинга, сэр.
        В дорожной лавке бутылка фруктовой воды стоила один шиллинг…
        Район сизаля - это место, где земля начинает горбиться, холмиться и синеть вдалеке горами с мягкими плавными очертаниями. Уже нет дремоты от монотонности зелени. Глазу открылись большие пространства. Деревья и кустарники поредели, стали колючими и прозрачными. И хорошо видно: увешаны гнездами ткачиков и чем-то еще непонятным. Бегу посмотреть… Пасека! На деревьях как будто созрел урожай из дуплянок. Не сходя с места насчитал тридцать восемь первобытных ульев.
        Земля из черной постепенно сделалась красной. Это особенно хорошо видно на обрывах и термитниках - огромных сооружениях, построенных насекомыми. У одного из термитников стояла голенастая птица. Миша затормозил. «Это же секретарь!» На голове перья, как у старинных писцов. Птица с любопытством глядела, как я наводил оптику. Потом побежала, но, чувствуя, что у фотографа ноги проворнее, оттолкнулась и полетела.
        Не считая обезьян и уползавшей от огня черепахи, это была первая за тысячу километров живность для съемки. Конечно, большая дорога - не лучшее место увидеть зверя, но Африка уже не кишит животными, как, может, кто-нибудь думает.


* * *
        Машина, на которой мы едем, называется «пежо-404». Французы бьют своих конкурентов - на африканских гонках автомобиль почти неизменно бывает первым. Африка покупает
«пежо» и немецкий «фольксваген». Когда мы съезжаем с асфальта, убеждаемся: наша
«волга» к бездорожью приспособлена лучше «пежо». Зато на асфальте «пежо» становится чудом. Я с опаской гляжу на красную полосу, которая набухает под циферблатом. При отметке «100 миль» (160 километров) лицо у Миши становится вдохновенным, как у охотника, который вот-вот настигнет добычу. Возражать бесполезно. Миша считает, что я на рязанских дорогах отстал от жизни. Но когда я чувствую, что машина, как самолет, вот-вот оторвется и полетит, я достаю вырезку из кенийской газеты. На снимке - результат скорой езды: машина - в лепешку и носорог - без движения. Картинка действует, но только самую малость. Сто двадцать километров. При этой скорости нас начинают обгонять даже «фольксвагены». Шоферы, особенно африканцы, с любопытством оглядываются: «Чего это они плетутся как черепахи?»
        В машине в первый же час путешествия мы создали два «департамента»: «департамент по фотографии» и «департамент движения». Но даже и столь простое устройство рождает межведомственную борьбу. Я в своем «департаменте» сижу разувшись, чтобы в любой момент откинуть люк в крыше, стать на сиденье и снимать. При этом буду командовать: «Чуть-чуть назад… полшага вперед… еще минутку»… Но соседнее
«ведомство» должно обеспечить приезд к обеду, к месту, где засветло надо поставить палатку или застать нужного человека. От большой войны спасаемся шутками. Постоянно в ходу четыре забавных слова: «Шлеп хороший, а куру нет».
        В Сибири я как-то присел на завалинке к старику. Он шлепал губами, старался раскурить трубку, которая почему-то плохо горела. «Однако, паря, погода переменится, - сказал старик, - шлеп хороший, а куру нет». Я рассказал этот случай, и теперь Миша находит тысячу поводов, чтобы сказать: «Да, шлеп хороший…»
        В одном месте я увлекся живописной картиной: человек сорок в белой одежде с энтузиазмом копали пруд. Но вдруг мы видим: к машине бежит полицейский и дергает затвор винтовки. Оказалось, я снимал отряд заключенных. Выручили карточки журналистов, которыми нас снабдило министерство в Дар-эс-Саламе. Полицейский повертел лимонного цвета картонку и поднес руку к берету. Я счел за благо спрятать свои объективы. «Шлеп хороший, а куру нет», - с удовольствием сказал Миша, запуская мотор.


* * *
        Зеленые холмы… Я бы сказал, нежно-зеленые. Их много. Удаляясь, они становятся синими. Нежно-синими. Дымки между ними говорят о присутствии человека. Вспоминаем Хемингуэя. Он охотился в этих местах. Он не мог иначе назвать свою книжку. Зеленые холмы врежутся в память каждому, кто их видел. Холмы можно назвать горами - они достаточно высоки. Но они мягкие, как курганы. И зеленые. Внизу, на равнине, все пожелтело. Зонтичные деревья на фоне ближайшего из холмов кажутся черными. Облака за холмами остановились. Они спрессованы ветром, загустели и стали сизыми с розовым дымом по кромке. А холмы освещены солнцем и кажутся изумрудными. Мы знаем: там, где облака скручены в жгут, должна быть вершина Килиманджаро. Облака по пути с Индийского океана на запад упираются в гору и не могут перевалить.
        Невидимый ветер выжимает из облаков ливни. А с другой стороны гор - большая сушь. И мы стремимся туда, где сушь. Еще час с небольшим, и, пожалуй, увидим Килиманджаро…
        Мы увидели гору, когда идущие впереди нас машины уже засветились красными огоньками, когда холмы обрели очертания темных горбов и в покрытых туманами деревнях обозначились светом окна.
        Темно-лиловые облака скрывали подошву горы. Выше их столбами клубились белые облака. И там, среди белого, виднелось спокойное, чуть розоватое место. Поначалу можно было только угадывать, что это снег на вершине. Но облака без солнца стали стремительно оседать: на темнеющем небе теперь уже четко виднелась вершина Килиманджаро. Я поглядел на часы - восемнадцать часов сорок минут. Столько же теперь в Москве. Шестнадцатое февраля. Метельное время. Заносы! А тут двое людей не могут тронуться с места из-за того, что увидели снег.
        Душный вечер. Сидим у дороги и продолжаем глядеть, как гора выплывает из облаков. Мимо прошли двое пожилых африканцев. Один с копьем, другой держал за ноги курицу и играл фонариком. Где-то в темноте недалеко плакал ребенок. Несколько поостыв и приглядевшись к вершине, я подумал: если бы горы, как девушки, съезжались на конкурсы красоты и если бы тут, в тропиках, объявилась тройка камчатских вулканов, Килиманджаро не был бы назван самым красивым. Но сопки Вилюйчик, Ключевская и Корякская - сопки-невесты, сидящие взаперти, а Килиманджаро у всех на виду. Он прославлен в легендах, воспет писателями, поэтами и фотографами.
        В городке Моши, лежащем у подножия Килиманджаро, в первый же вечер я увидел, как гора помогает людям выколачивать деньги. Словом Килиманджаро назывались улица, два магазина, гараж, гостиница, открывалка для пива, пирожное… С витрин, открыток, торговых проспектов, наклеек на чемоданах вперемежку со зверями и неодетыми женщинами глядел ледяной лоб африканской горы. Было что-то неприятное в предприимчивой суете. В душной гостинице я долго не мог уснуть. Этажом выше подвыпившие туристы отплясывали и бесконечное число раз повторяли в незатейливой песенке: «Ки-ли-манджаро! Ки-ли-манджаро!» Я поднял жалюзи и увидел при лунном свете Килиманджаро. Гора не знала человеческой суеты. Она молчаливо возвышалась над духотой ночи. Пепельные облака на плече у горы лежали неподвижными прядями. Всюду была чернота, а вершина от лунного света казалась зеленоватой.



        Заповедник Микуми

        Огромный череп слона стережет вход. Над воротами доска с аккуратно выжженной надписью: «Заповедник Микуми». Директор заповедника мистер Стивенсон чинит машину. На нем белые шорты и белая безрукавка. Руки по локоть в мазуте, но одежда остается безукоризненно чистой. Копаясь в моторе, англичанин ухитряется курить трубку.
        - Русские?.. Ол райт!
        Директор разрывает поданный Мишей конверт и начинает громко читать: «Дорогой Стив, эти русские журналисты - мои друзья. Прими их так же, как ты принимал меня. Хорошо бы им глянуть на заповедник из самолета…» С журналистом газеты «Стандард» мы познакомились в Дар-эс-Саламе и вместе провели каких-нибудь полчаса. Но такова профессиональная солидарность. Маленькое письмо-рекомендация делает свое дело.
        - Ол райт, джентльмены, - директор свернул бумагу. - Я занят до вечера. Советую взять «лендровер» и оглядеться. А после шести я вас жду у себя в доме.
        Пока готовят «лендровер», мы пьем пиво с двумя слоновыми бивнями на этикетке. Я делаю первый глоток и вдруг замираю. Ставлю кружку на стол и протираю глаза. Слоны! Восемь слонов. По луговине, между редкими курчавыми деревцами, они движутся к лагерю. Как тяжелые серые танки, идут, чуть колыхаясь. Между взрослыми мелькает спина крошечного слоненка. Он перископом поднимает из травы хобот и то и дело трется о ногу слонихи-матери.
        - Они тоже хотят холодного пива?
        - Пива не пива, - улыбается пожилая хозяйка лагеря, - а вот колонки, видите, огорожены. Это от них. В сухое время приходят ночью, дергают из земли трубы и обливаются…
        Два километра от лагеря - и мы уже в гуще звериной жизни. Шесть буйволов с хлюпаньем выскакивают из лужи рядом с дорогой. Эти свирепые существа втоптали бы нас в землю, окажись мы тут без машины. Шесть пар рогов нацелены в нашу сторону. Великолепные, с узлами на лбу, рога! Охотничьи пули от такой головы летят рикошетом. Пока охотник досылает новый патрон, рога поднимают его на воздух. Такое бывало частенько. Охотники предпочитают столкнуться со львом, чем с этими существами, похожими издали на коров.
        С любопытством детей глядят на дорогу жирафы. Машина их не пугает. Воловьи птицы, как дятлы, бегают по длинным пятнистым шеям. Но жирафам эта операция по отлову личинок, видимо, нравится. Кроткие, симпатичные существа. Кажется, родились жирафы где-то не на Земле и только волею случая оказались в царстве короткошеих. Две жирафы под деревом нежно трутся головами, как будто шепчутся. Но эти мирные существа умеют и драться. Во время гона самцы с размаху ударяют друг друга шеями. Побеждает, естественно, тот, чья шея окажется крепче.
        Жирафы пасутся вперемешку с зебрами и с беспокойными антилопами гну. Ободранные слонами сухие деревья и фигуры зверей образуют живописные силуэты. Я то и дело говорю «стоп!», шофер Фабиан тормозит, и можно спокойно снимать. Крыша
«лендровера» раскалилась, правда, как сковородка. Я ерзаю, но лучшей точки для съемки не надо желать. Я могу подняться и стать на крыше. И тогда совсем хорошо видно саванну. Видно, как рогатый самец антилопы импала вытянулся струной: преследует соперника, посягнувшего на гарем. Над травой белым облачком поднялись птицы-личинкоеды. Значит, близко хорошее стадо буйволов… И действительно, стадо голов в полтораста, задрав хвосты, несется от нас к воде.
        Без дороги лучше не ехать. В любую минуту «лендровер» может по брюхо засесть в болотистом черноземе. Дорога определяет маршрут в заповеднике и скоро приводит нас к заросшему пруду, над которым сидят тысячи три черных угрюмых птиц. Они облепили сухие деревья и, кажется, целую вечность сидят тут, вобрав головы в плечи.
        - Аист-разиня… - шепчет нам Фабиан и открывает дверцу «лендровера».
        В правилах заповедника есть разрешение выходить из машины, если вблизи нет зверей, но уходить далее тридцати метров нельзя. Машины птицы не испугались. Но первый шаг из машины - и небо сделалось черным. «Разини» поднялись и сразу превратились в черных красавцев. Представьте себе тысячи наших аистов, но только черных. Голубое небо с легкими, полупрозрачными облаками. Солнце. А черные птицы, не двигая крыльями, поднимаются вверх, вверх, не упуская из виду красноватое озерцо. А в это время прибрежную траву щиплют зебры, на опушке дремлет стадо слонов, а в озере кто-то сопит, пыхтит и на целый час приковывает наше внимание.
        - Кибоко, - говорит Фабиан. - Гипо, - добавляет он уже по-английски.
        В болоте пыхтят бегемоты. Недавно у мамы с папой родился наследник. Весь день бегемоты в воде. На три-четыре минуты ныряют, потом сопенье, и появляются три красновато-бурые спины, уши и выпуклые глаза. Мы стоим у глубокой канавы, по которой бегемоты выходят на берег. Большие следы на глине показывают, что этой ночью была предпринята дальняя вылазка.
        Бегемот приходится родичем нашей свинье. Но это с виду жирное существо имеет постное, необычайно вкусное мясо. Желудок кибоко не переваривает разве только железо. Все остальное, даже старая солома, на «химической фабрике» бегемота превращается в мясо. В одном из польских зоопарков в желудке почившего от старости экспоната по имени Бонго обнаружили гранату, три килограмма камней, обрывок почтовой сумки, более сотни монет, револьверный патрон, металлические пуговицы, гайки, проволоку. Вот что значит при людях открывать соблазнительно-емкую пасть.
        Рискуем мы чем-нибудь, ожидая в двадцати метрах, что бегемоты покажут не только спины? Пожалуй, нет, хотя известны случаи нападения. Газеты как-то писали: в Уганде, где бегемотов многие тысячи, один потерявший осторожность рыбак был зверем почти перекушен…
        Слоны, которые по-прежнему топчутся на опушке, сулят нам хорошие кадры. И мы едем к слонам. Приближаемся метров на сорок. Хорошо видно: крайний слон дергает хоботом траву, трясет пучок, чтобы земля осыпалась, и несет в рот. Три других слона заняты туалетом. Один обливает себя водой, два обсыпаются пылью. И тут инструментом является хобот. Наше соседство не вызвало радости у слонов. Встопорщив огромные уши, что означало опасное возбуждение, слоны начали двигаться. Особенно беспокойна большая слониха с ушами как два потрепанных одеяла. Фабиан отъезжает, да и пора: шесть часов вечера. По твердому правилу все машины в этот час обязаны уезжать. Звери ночью ведут себя иначе, чем днем, а ночь на экваторе наступает мгновенно. Только что было солнце, и вдруг словно занавес опустился: пятнадцать минут - и темно.


* * *
        - Гуд ивнинг, джентльмены! Как прошел день? - мистер Стивенсон явно доволен, что кроме всего, чем обычно интересуются посетители заповедника, мы заметили еще и дороги, насыпанные с большим трудом, постройку музея, домики для охраны, гараж, насосную станцию, умелую планировку усадьбы. Стивенсон не из тех англичан, для которых Африка - место, где умножаются капиталы. Он труженик. Правительство Танзании предложило ему остаться работать. Заповедник Микуми - его детище. Это самый молодой заповедник в стране.
        - В Советском Союзе, я знаю, много строек. Вам не надо объяснять, что значит в диком месте иметь дорогу, электричество, горячую воду. - Стивенсон показал ладони в ссадинах и мозолях.
        Дом Стива (так он просил его называть) сложен из дикого камня и стоит на самом краю усадьбы. Мы слышали, как в темноте совсем рядом топчутся буйволы и кто-то пробегает легким шуршащим шагом. На столик под тамариндом жена и теща хозяина приносят английский чай с молоком.
        Разговор - о природе и заповедниках. Сибирь и Подмосковье интересуют хозяина так же, как гостей Африка. Сколько заповедников? Что охраняют? Есть ли туристы? Каковы правила? Как удалось сберечь сайгаков и подмосковного лося?..
        Потом наступает наша очередь спрашивать…
        Восточная Африка - единственное на Земле место, где еще можно увидеть стада крупных животных, какие жили когда-то по всей планете. Но таких островов жизни и тут сохранилось немного. Из числа животных, которых европейцы застали на Африканском материке, явившись сюда в прошлом столетии, сегодня осталось примерно десять процентов. Виной тому - ружье белого человека. В тридцатых годах стало ясно: если срочно не принять меры, слоны, носороги, львы, буйволы, стада антилоп встречаться нам будут лишь на картинках. Были созданы первые заповедники. Появилась надежда. Но в это же время богатые люди Америки и Европы продолжали (и продолжают теперь!) ездить в Африку с ружьями. Пять тысяч слонов и тысяча носорогов до сих пор ежегодная дань человеческой страсти к убийству. Заповедники стали единственным местом, где еще может что-нибудь сохраниться. Но в Танзании был лишь один заповедник. И когда государство в 1961 году обрело независимость, в Европе и Америке раздались голоса: «Теперь всё передушат». Обеспокоены были и друзья Африки. Среди бесчисленных забот, политических споров и хозяйственных дел найдутся ли
время и силы подумать о единственной в своем роде ценности на Земле? С гордостью за африканцев теперь можно сказать: они хорошо поняли огромную ценность своей природы для всего человечества и все выгоды, которые можно извлечь, приглашая в страну туристов. Вот интервью президента Танзании Джулиуса Ньерере европейскому журналисту: «Меня лично мало привлекают дикие животные. Я не могу себе представить, чтобы я мог проводить свой отпуск, занимаясь рассматриванием крокодилов, но мне известно: европейцам и американцам это нравится, они стремятся увидеть слонов и жирафов. В Танзании сохранилось небольшое число африканских животных. Я позабочусь о том, чтобы туристы смогли их увидеть. По моим соображениям, дикие животные станут третьим важнейшим источником дохода в нашей стране после сизаля и алмазов».
        Сегодня в Танзании уже пять заповедников.
        Заповедник Микуми еще не вполне готов к приему туристов, он пока осторожно себя рекламирует, к тому же он лежит не на главной туристской дороге. В других же местах мы видели: раскрашенные под жирафу и зебру автомобили туристских компаний идут в заповедники непрерывно.
        Для ночевок туристов почти везде легкие круглые хижины с камышовой, конусом, крышей. Под камышом, правда, всегда спрятаны жесть или пластик, но камуфляж разумен, он помогает туристскому городку вписаться в пейзаж, радует глаз самобытностью. А в хижине всегда сверкают белизной умывальник, ванна и туалет. Вода тут горячая и холодная, кровать - под пологом от москитов. Маленький музей, ресторан и неизменный большой костер по вечерам - таков приют для туриста. Ночлег в приюте - удовольствие не дешевое. Но и едут пока что в Африку люди не бедные.
        Чаще всего видишь пожилых припудренных дам и таких же, преклонного возраста, кавалеров. Дети пристроены, забот не много, а деньги есть. Из радостей жизни осталась только одна - путешествия.
        Забавны пожилые американцы. У каждого - книжечка, где перечислены звери - от слона до крошечной антилопы дик-дик. Увидели - ставят галочку. «Джентльмены, - оборачивается взволнованный шофер, - гепард за деревом». «Гепард?.. - смотрят в книжечку: - Это мы уже видели».
        Африканский заповедник посетить можно только в машине. Машину звери почти не боятся. Но надо соблюдать осторожность. Главное - не выходить, не сигналить, не кричать, не пытаться кормить детенышей. «Уступайте дорогу слонам», - предупреждает надпись при въезде. Слон - единственный зверь, который, пожелай он того, мог бы с машиной разделаться как с банкой каспийских килек. Но слоны приключений не ищут. К тому же проводник и шофер всегда наготове, чуть что - немедленно «газ». Общее всюду правило запрещает ввозить в заповедник оружие, сорить, включать радио. Особая памятка: «Не давайте работникам слишком больших чаевых. Помните о тех, кто придет после вас. Они могут быть не такими богатыми, как вы».
        В воротах заповедника надо платить. За въезд. Потом за машину, если берете в аренду. За проводника. За всех сидящих в машине. (С ребенка половина цены.) Плата умеренная. Но большинству африканцев и она не по силам… Многие, родившись в Африке, ни разу не видели ни слона, ни жирафу, ни носорога. В заповедниках строятся специальные интернаты для школьников. Ребятишек привозят на день-другой. Надо, чтобы африканцы знали цену своим богатствам, иначе трудно уберечь заповедник от посягательства браконьеров.
        Порядок в заповеднике хранят одетые в зеленую, всегда хорошо отглаженную форму рослые африканцы.
        Они дорожат своим местом и работают добросовестно. В Микуми их девятнадцать. В прошлом это солдаты. Кое-кто окончил специальную школу в местечке Мвека. В эту школу мы заезжали. В ней учатся парни почти со всей Африки. Ботаника, зоология, основы охоты, вождение машины, препараторское дело, ориентировка на местности - все это надо освоить в два года. Плата за обучение высокая. Но все правительства Африки посылают в школу своих парней - умелые люди нужны в заповедниках…
        Наш разговор с директором заповедника прерывается неожиданным образом.
        - Они пришли, - говорит Стив жене, к чему-то прислушиваясь.
        Мы с Мишей тоже слышим возню и глухое ворчание.
        - Всегда в это время. Приходят и ложатся на теплые камни. Иногда их тринадцать, иногда девять…
        Речь идет о львах. Камни - это площадка перед лужицей чистой воды в двадцати метрах от дома. Днем на камнях с ведерком и кубиками, мы видели, играла четырехлетняя девочка Стивенсонов. У дома нет никакой ограды. От греха мы уходим под крышу, но деловой разговор уже не выходит - слишком велико возбуждение…
        - Есть признаки браконьерства, - говорит Стив, обсуждая с нами планы на завтра. - Полечу посмотреть. Беру и вас. Но самолет буду вести я сам. Если доверяетесь - в десять часов быть на площадке.


* * *
        - Трубка выбита, можно лететь, - говорит Стив.
        Мы стоим под крылом маленькой авиетки. Площадка, с которой надо взлететь и которую надо потом разыскать для посадки, обнесена проволокой. Проволока под током и увешана флажками из серебристой фольги. Звери, кажется, убедились, что это место для них запретное, и держатся в стороне.
        Взлет. «Птица» с тремя людьми повисает над царством зверей. Вон вчерашняя группа слонов - с трогательной поспешностью старики прячут в середину слоненка. То же самое происходит и во втором стаде. Рев самолета явно пугает слонов… Стадо импал. Буйволы. Тень самолета настигает большую группу жирафов. Жирафы волнуются, и мы забираем чуть выше. Внизу - саванна. Деревца в одиночку и группами. Вдоль маленькой речки - темно-зеленые заросли. И все пространство плотно заселено. Трудно даже сказать, сколько зверей видит глаз. Но они тут сосчитаны. Слонов - тысяча восемьсот, буйволов - две тысячи, антилоп - пять тысяч, зебр - пятьсот… Размер заповедника - семьсот двадцать квадратных километров. Сверху хорошо видно: дорога, по которой возят туристов, ничтожно мала на этом пространстве. Стало быть, если слонам или зебрам осточертеют машины, они легко находят тихие уголки.
        Звери не ходят по земле как попало. На лужайке и в зарослях видны «проспекты» и
«улочки», броды и площади, где, соблюдая звериную иерархию, можно полизать соли. Сто метров - лучшая высота, чтобы разглядеть желтую по зеленому паутину тропок и переходов, колдобины с грязью, в которых нежатся буйволы. Широкий брод в зелени проделан слонами. Мы летим по курсу этого брода и догоняем зверей. Они цепочкой, как альпинисты, поднимаются на красноватую гору. Видно, двое из них падали - бока в красной глине.
        Фотографы в самолете вспотели от возбуждения, но Стив, как видно, уже не раз имел на борту таких пассажиров. Он делает развороты как раз там, где я больше всего хотел бы. Мы долго и совсем низко кружим над носорогом, снимаем стадо слонов, искавших проходы в болоте. Браконьеров мы не увидели, хотя, потом оказалось, они все-таки были, и одного охрана поймала.
        Браконьеры - это окрестное население. Оружие примитивное: петли, отравленные стрелы, старые, времен работорговли, мушкеты и шомполки, стреляющие стекляшками от бутылок, мелкими кремнями и рубленой проволокой. Попадают в руки охраны и самопалы из ржавых велосипедных трубок. Бороться с такими браконьерами трудно. Редко поймаешь. А с пойманным неизвестно что делать. Он плачет и искренне удивлен:
«Кругом столько зверей, а я неделю голодный». Но есть браконьеры и с нарезными винтовками. Их жертвами чаще всего бывают слоны и черные носороги. Бивни и рог по хорошей цене уходят к белым торговцам. Но тут закон беспощаден - два года тюрьмы.

…Находим площадку и, распугав антилоп, приземляемся. На земле очень жарко. Пестрая птица садится на хвост самолета с открытым в изнеможении клювом. Стив набивает трубку и улыбается:
        - Летали час и десять минут. Обычно гостей я вожу минут двадцать. Сам не знаю, почему расщедрился…
        Когда Стив улыбается, видно, что трубку держат два ряда ровных крепких зубов.


* * *
        Девять часов утра. Попрощавшись со всеми, кто нам помогал увидеть Микуми, мы с Мишей убрали палатку, вернули фонарь, две ночи стоявший у входа, и на минуту присели перед дорогой. У палатки ночью было у нас приключение, от которого мы заснули только под утро. Но о нем имеет смысл рассказать, когда речь пойдет о слонах.



        Белый охотник

        У доктора Надя лицо старинных европейских охотников. Такие лица увидишь только на потемневших полотнах. Бакенбарды, усы и подусники образуют что-то совершенно недоступное воображению нынешних парикмахеров. Такое лицо - реклама. А дело требует, чтобы даже и мелочи помогали этому делу.
        Дом у доктора Надя тоже особенный. Легкая постройка с широким входом. Прежде чем человек попадет в жилую часть, он видит слоновий бивень, висящий над входом, видит две пчелиные дуплянки, череп с рогами, принадлежавший когда-то буйволу. Над камином застыла голова антилопы куду с рогами, похожими на метровые штопоры. Завершают убранство масайский щит и копья местных охотников.
        Рядом - каменный дом. Тут тоже много всяких рогов, звериных шкур, оружия, медных рожков, винных фляжек в богатой оправе и еще всякой всячины, говорящей о том, что вы в гостях у охотника.
        Доктор Надь долго работал в европейских охотничьих ведомствах. После лесной академии его потянуло в Африку. Он добывал трофеи для европейских музеев, сделался потом профессиональным «белым охотником» - возглавлял сафари с богатыми клиентами из Америки и Европы. Теперь доктор взялся за новое дело. Дело для Африки необычное, и потому мы заехали к Надю.
        К костру на площадке между домами собрались десятка полтора мужчин и женщин.
        - Советские журналисты! - представил доктор нас с Мишей. - А это мои клиенты и гости.
        Моей соседкой оказалась светловолосая женщина.
        - Боже мой, - сказала она по-русски, - вы из Москвы?! Меня зовут Елена Васильевна Баскина. А это мой муж. Мы из Америки… Вот встреча! Я из русской семьи. В штате Калифорния преподаю русский язык. Три раза была в Москве, Боже мой!..
        Тут, у костра в Африке, русская речь была подарком и для нас, и для русской американки…
        Клиентами доктора Надя в этот день были двое богатых австрийцев, румяных, как помидорчики, немецкий барон с усиками и старичок плотник из Мюнхена по фамилии Вильч.
        Барону и фабрикантам из Австрии деньги распирали карманы, и они решили немного потратиться в Африке. В охоте они мало что смыслили и в разговоре то и дело попадали впросак. Деликатный Надь поспешил им на выручку:
        - Джентльмены, будем чествовать Вильча.
        Старичок Вильч был хорошим охотником. Много лет он копил деньги, чтобы увидеть Африку. В усадьбе Надя он месяц чинил деревянную утварь и в награду получил право убить одного буйвола. «Буйвол!.. Убью, и умирать можно». Сегодня утром Вильч с засидки на дереве застрелил буйвола, но умирать старику уже не хотелось. Он сидел пьяный от счастья. Помятую шляпу украшало перышко, смоченное в крови. Трофей по традиции лежал у костра, и все могли его видеть. Черная окровавленная голова с большими рогами глядела на людей печальным остекленевшим глазом. В темноте за домом включили магнитофонную запись марша в честь охотника, который не промахнулся. У костра в кружки разлили вино… Завтра барон и австрийцы тоже пойдут на охоту и тоже принесут и положат у костра бычьи головы, а может быть, даже бивни слона. Опять в темноте будет трубить рожок и грянет марш. «У доктора Надя все замечательно, - расскажут в Австрии фабриканты, - охота, костер, кухня…» И соблазнятся приехать сюда новые люди с деньгами…
        Доктор Надь убедил правительство Танзании отдать ему в концессию четырнадцать тысяч гектаров буша, лежащего у горы Меру. Плата за землю умеренная, и Надь является временным хозяином всего, что есть на этой земле. Надь широко мыслящий человек и хорошо понимает: «дикая» охота, какая велась в Африке белыми сотню лет, не имеет перспективы. Но он считает, что вовсе охота исчезнуть не может и не должна. Выход один: строить охотничьи хозяйства. Это значит беречь зверя и территорию, строить для животных водопои и солонцы, строго соблюдать порядок охоты, не стрелять больше, чем можно, выбраковывать слабых животных.
        - Пока, джентльмены, доходы не покрывают расходов. Но я полон энтузиазма…
        Доктор Надь, конечно, лукавит. Концы с концами у него хорошо сходятся. Но эксперимент его требует много труда, терпения, разума и, безусловно, полезен для Африки. В конце концов, власти Танзании в любой момент могут концессию ликвидировать, если увидят, что Надь печется только о своих интересах.

«…Надь фантазер, - сказал нам другой белый охотник в Аруше. - Африка - это не Венгрия… Вкладывать средства и ждать чего-то… Есть способ иначе добывать деньги».
        Разговор с традиционным профессиональным охотником проходил в ресторане арушской гостиницы «Сафари». Когда загорелый рослый голландец, простившись с нами, пошел к выходу, за столами пробежал восхищенный шепот: «Вайт хантер…» (Белый охотник…)
        Белый охотник - это профессия в Африке, не очень многочисленная, но пока еще вполне процветающая и во всем мире известная благодаря множеству хороших и плохих книжек об Африке.
        С профессией белых охотников я познакомился в 1961 году. С тогдашним корреспондентом «Огонька» Генрихом Боровиком мы готовили снимки к путеводителю по Республике Сомали. Правительство снарядило для нас охотничье сафари. Два вездехода загрузили водой, продуктами, фонарями, палатками, фотографической техникой и разных калибров оружием. Ехали с нами повар, шофер, следопыт-сомалиец и белый охотник. Охотника звали Джульяно Белла Делиско. Это был темпераментный итальянец (в прошлом судья), страстно любивший охоту. С нами он ехал после больницы. На левой ноге краснели рубцы. «Мой тринадцатый лев», - отшутился Джульяно. Позже из римских газет мы узнали подробности. Джульяно вез на охоту итальянца с ружьем и оператора Римского телевидения. Повторился нередкий в африканской охоте случай. Гость промахнулся. Разъяренная львица торпедой кинулась на людей. Джульяно, как полагалось охотнику-проводнику, прикрыл гостя, но выстрел опять не был удачным. Львица сбила охотника с ног. И все, что было потом, можно назвать кошмаром. Умиравшая львица сделала все, что могла. Джульяно выполз из-под нее тоже еле живой.
Одежда и кожа висели грязными клочьями. Из страшных ран на ногах лилась кровь. Стрелявший первым охотник в страхе сидел где-то в кустах. Не растерялся имевший в руках кинокамеру журналист. Сцена двухминутной драматической схватки оказалась на пленке.
        Сомалийское сафари, после всего что мы видели с Мишей теперь в заповедниках Кении и Танзании, удачным не назовешь. Всего однажды, и то какие-то пять-шесть секунд, мы видели пробежавших красных от пыли слонов. Буйволов, газелей, страусов и жирафов мы видели вполне достаточно для охотника, но маловато, чтобы сделать хорошие снимки. Но то была охота по всем правилам Африки. Тряская езда в пыльных колючих кустарниках. Ходьба по следу, когда во рту от жары и волнения сухо и когда в двух шагах от тебя охотник держит винтовку со снятым предохранителем. Починка автомобиля в кустарнике, поиск воды, разбивка лагеря, когда все валятся от усталости… За двадцать дней я хорошо пригляделся к работе охотника. Эта профессия не для всех.
        Охотник должен водить машину и уметь ее починить. Он должен быть следопытом и знать повадки зверей, пути их миграции, места кормежек. Он должен быть хорошим стрелком, но достаточно сдержанным человеком - первый выстрел должен сделать клиент. Охотник должен быть человеком общительным и ненавязчивым, обладать чувством юмора и уметь развлекать богатого гостя. Разбить лагерь, приготовить еду, зашить рану и сделать уколы пенициллина, знать, что надо делать после укуса змей, уметь объясниться на языке местных жителей… Если в охотнике удачно соединяются все эти качества, он становится знаменитым. Охотничья фирма ему хорошо платит. Клиент после удачной охоты дарит ему дорогое ружье, дает хорошие чаевые. Все наперебой хотят ехать только с ним. А когда в Найроби или Аруше он проходит мимо туристов, кто-нибудь непременно его узнает, и тогда раздается восторженный шепот: «Вайт хантер…»
        Есть и черный охотник. Это следопыт, без которого белый не делает шагу. Это глаза и уши охотника. Он всегда первым услышит, увидит, почувствует зверя. Он же носит запасное ружье. Опасность сближает людей. Оруженосец и белый охотник, часто большие друзья. Но дружба дружбой, а табачок врозь - черный охотник получает за труд раз в двадцать меньше белого…
        У нас дважды издавалась прекрасная книжка Джона Хантера «Охотник». После дневников Ливингстона лучшей книжки об Африке я не читал. Мы с Мишей попытались найти следы самого знаменитого из прежних белых охотников. В Найроби нам сказали: «Умер. Тысячу раз рисковал жизнью, а умер в постели, тихо, как банковский служащий».
        Доктор Надь долго служил профессиональным охотником. Но славы Хантера он не узнал, и потому главным образом, что животными Африка катастрофически обеднела.
        Не закрывая охоты совсем, животных стараются сохранить большим числом всяких ограничений и правил в охоте. Надь справедливо решил: от этих сложностей - один шаг до охотничьего хозяйства. Так у подножия вулкана Меру родилась необычная концессия. Правда, охоту в хозяйстве у Надя можно сравнить с ужением в пруду, где рыбу подкармливают, где места клева известны заранее и к ним ведут утоптанные дорожки. Приятней ловить в дикой, вольной реке. Но что делать? Европа давно охотится только в хозяйствах. И парадокс: благодаря культурной охоте и удалось сохранить многих зверей. Надь считает, что этот путь неизбежен и в Африке.
        При первой встрече мы с Мишей намекнули доктору Надю, что хотим поглядеть, как ведется охота в его хозяйстве.
        - В любой день, джентльмены - сказал Надь.


* * *
        Садимся в «лендровер». Нас пятеро. Надь правит машиной. Оруженосец Камау, высокий парень из племени кикую, держит между колен две винтовки. С ним рядом двадцатилетняя дочь Надя - Диана. Наверняка именно отцу-охотнику принадлежала идея так назвать свою первую дочь.
        Едем по каменистой дороге вдоль кофейных плантаций и банановых рощиц. Потом начинается буш, дикие непролазные заросли. Как живые подъемные краны, проплывают жирафы. Охотники к этим животным относятся так же, как в наших местах относятся к лебедям. Жирафы это, кажется, чувствуют - ни малейшего страха. Вот один «кран» опустил шею, чтобы напиться из лужи. Передние ноги смешно расставлены, голова едва-едва достигает воды.
        У нас договор с Надем: охота по правилам, но без выстрела, только снимаем.
        - Хорошо, джентльмены. Без нужды не стреляем.
        Крутой спуск. Потом - в гору, в гору. Потом опять спуск в молчаливый и душный лес. Деревья смыкаются над дорогой. В просвете плавает дымка болотных испарений. Мы проехали километров тридцать и тут оставляем машину. Приметная тропка уходит в чащу. Надь совершенно преображен. Походка упругая, ружье в любой момент готово взлететь к плечу. Жилетка поверх белой рубашки. Куртка снята и обхватила пояс наподобие кушака. Под мягким ботинком Надя веточки не ломаются. Черный охотник тенью движется рядом. Мы с Мишей сопим, едва поспеваем, обремененные бесполезным пока фотографическим арсеналом. Мы ничего не видим. Но множество глаз и ушей наверняка следят за нами из чащи. Невнятный топот, бульканье, щебет. И вдруг почти рядом с тропою обвал - треск сучьев, блестки упавших капель. Кто-то очень тяжелый пробил этажи зелени и мягко прыгнул на землю. Надь крутнулся на месте. Леопард? Обезьяна? Леопарды есть в этих местах… Тихо. Упавшая с веток влага живыми стеклышками трепещет в тонком луче солнца, проткнувшем чащу…
        Непривычная для африканского леса широкая просека. В укромном месте - лестница на высокое дерево. Поднимаемся друг за другом. И на час замираем. На руках Надя, доставленная сюда собака, тоже застыла с разинутой пастью. Слюна бежит с языка и гулко падает вниз на лопух. Влажная зелень разных оттенков и высоты уходит к горбатому горизонту. И там, где полагается спрятаться солнцу, синеет гора - потухший вулкан Меру. Сзади нас в лесу - небольшое овальное озеро с красноватой водой. Там, надрываясь, крякает утка. Я долго, не отрываясь, гляжу на воду, по которой живым утюжком плавает утка, и начинает казаться, что я сижу где-нибудь в ярославских лесах. Из-под зеленого полога к озерку выходит похожий на наших оленей водяной козел. Он нюхает воду, прислушивается и пятится в лес…
        На вырубке - треск, топот. В мелких кустах мелькает цепочка буйволов. Стадо скрылось, но один чересчур любопытный задрал голову, ищет что-то глазами. Вот и добыча. Я гляжу в оптический прибор винтовки, которую держит Надь. Перекрестье как раз на груди зверя. Ну и везет же рогатому дураку! На моем месте вполне мог бы сидеть охотник. Вильч уложил буйвола именно с этой засидки…
        Под вышкой случилось забавное приключение. Мишу угораздило потоптаться на муравьиной дороге. Большие африканские муравьи кусают так, будто у них не челюсть, а раскаленное шило. Миша заплясал, заохал, скинул куртку, рубашку, майку… Диана предусмотрительно отвернулась, но Миша на этом остановился и только яростно хлопал себя по ляжкам.
        Остаток дня без происшествий и без каких-либо встреч мы шли по полянкам, по бревнам, брошенным через топкие места, и по мокрому душному лесу.
        Мы собрались вернуться к машине, как вдруг на одной из тропинок оруженосец Кимау присел и сделал угрожающий знак. Мы все присели - и в тридцати метрах увидели слона. Переминаясь, он доставал из мелкой воды лопухи. Надь сразу понял мое желание сделать снимки слона вместе с охотником. Но оба мы хорошо понимали, что это значит. Слонов тут стреляют. Щелчок аппарата - и слон мгновенно станет «самым опасным животным Африки». Все-таки Надь кивает. Щелчок. Слон встрепенулся. Второй снимок я делал, когда слон, прижав уши, уже мчался на нас. Я не понял, что крикнул Надь, но ясно было: бежать, и как можно скорее!!! Краешком глаза я видел: пятясь, Надь поднимает винтовку. Сейчас, сейчас… Но выстрела не было.
        Мы тяжело дышали от бега, когда появился спокойный Надь.
        - Он раздумал, джентльмены, шагах в двадцати повернул…
        - Мы рисковали?
        - Пожалуй, нет. Рисковал слон - я ведь хороший стрелок…
        У костра было что рассказать. Но рожок и охотничий марш не звучали, потому что никто в этот день не был убит.



        Люди с копьями

        Если у человека в запасе сотня английских слов, ему не избежать страсти чтения вывесок. И я делаю некоторые успехи. Правда, Миша от смеха часто роняет очки. Это значит: моя переводческая фантазия перешла все границы.
        На этот раз я заглянул в словарь, но надпись на автобусной остановке в Аруше поддавалась только одному толкованию: «Без штанов в автобус не заходить». К моему удивлению, Миша не засмеялся!
        - Это предупреждение масаям…
        И все стало ясно. Масаи одеваются так же, как древние римляне, - кусок материи через плечо. Такую одежду можно назвать тогой, можно назвать одеялом. Это самая простая из всех одежд на Земле после повязки на бедрах. И мода у масаев на нее не меняется. Мы видели, как однажды масай догонял двух коровенок, которым пришла в голову мысль соревноваться с автомобилем. Масай собрал в жгут свою тогу и обмотал вокруг шеи. Бежать ему было легко. Но одежда степных пастухов неудобна в автобусе. И масаи предпочитают покрывать расстояния шагом. Ходоки они превосходные. Проезжая масайской степью, мы часто любовались, как идут стройные, необычайно высокие люди. Шаг размеренный, широкий и легкий. В руках только копье. На горизонте три-четыре фигуры превращаются в спички и растворяются в жарком мареве. Будь Земля сплошной степью, масаи обошли бы Землю пешком.
        О масаях я слышал и кое-что прочитал. Среди пестрой толпы в Аруше сразу узнал масая. Он сидел на краешке тротуара и увлеченно точил копье. По улицам мчались автомобили. В кинотеатре напротив пестрые цепи огней предлагали посмотреть фильм о полете американского «Аполлона». Масая все это не занимало. В центре города на людной улице он был поглощен важной работой. В объектив через улицу я видел бритую голову и уши с огромными мочками. В них были вставлены украшения: большая пробка и нога от детской пластмассовой куклы.


* * *
        В Восточной Африке более сотни племен. Миша несколько лет занимался этнографией. Как-то вечером на сон грядущий с его слов я записал десяток названий: аруша, кикую, чагга, маньяра, геринама, маконде, хехе… Люди этих племен славятся как хорошие земледельцы, охотники, проводники в горы, как строители и танцоры, искусные резчики, скотоводы. В последние годы племенные различия быстро стираются. Не только африканцев разных племен, но даже европейца и африканца отличать скоро будет только цвет кожи. Одежда, постройки, предметы быта становятся универсальными на Земле.
        Масаи, кажется, единственный народ, который активно отвергает цивилизацию, не задумываясь, хорошо это или плохо для него. Масай не купит автомобиль, не наденет рубаху, не пойдет в услужение к белому. У Миши есть редкий снимок: масай моет автомобиль. Это действительно редкость. Масаи избегают общаться с белыми. И презирают всякую технику. Единственная «железка», с которой они не расстаются, - это копье.
        Масай считает: на Земле есть одно только дело, достойное человека, - разведение коров. Этим делом он занят всю жизнь. Как только ребенок начал ходить, в руках у него появляется прутик - погонять скот. Иметь как можно больше коров! Любопытно, что это не способ разбогатеть и как-то изменить жизнь. Масай разводит скот для престижа. Горбатые, низкорослые коровенки, вздумай он выполнять какой-нибудь план по мясу и молоку, не принесли бы заметной славы. Но масая заботит только число коров. В Танзании белковый голод, мясо в хорошей цене. Но с великим трудом масая можно уговорить продать излишки своих коровенок.
        Сам масай питается исключительно мясом и молоком, смешанным с кровью. Я не видел, как готовится подобное блюдо. По рассказам, это бывает так: бычку стрелой с близкого расстояния попадают в яремную вену; чтобы вена хорошо обозначилась и чтобы кровь забила фонтаном, на шее бычка делают жгут из веревки. И все. Кровь собрали в кувшинчик из тыквы, добавили молока, размешали и выпили. Бычку же рану залепили слюной или свежим навозом, и «донор», задрав хвост, побежал к стаду…
        Самобытность масаев - не результат житья в каком-нибудь малодоступном уголке Африки. Масаи кочуют в открытой, величайшей в мире долине. Перемежаясь озерами, широкий провал в земле тянется через всю Африку с юга на север. Масаи облюбовали в низине травянистые степи к востоку от озера Укереве (Виктория).
        Масайская степь не была спрятана от набегов соседних племен, она стояла на пути арабских работорговцев и европейских миссионеров. Но воинственные масаи сумели устоять против отравленных стрел соседей и против арабских мушкетов. В Христа масаи тоже не захотели поверить, бог, восседающий на вулкане Лангонот, вполне их устраивал. Уклад кочевой жизни оказался устойчивым против сторонних влияний. Но европейцы отняли лучшую часть масайской земли. Они оттеснили пастухов с прохладного плоскогорья, где в засуху можно было отыскать воду и пастбища. А когда начался дележ африканских земель, англичане и немцы по линейке на карте разрезали масайскую степь пополам. Единый народ оказался в двух государствах: в Кении и Танзании. Масаи, конечно, помнят этот грабеж. С той поры гордая замкнутость пастухов могла только усилиться. И белому человеку нечего обижаться, если на желание «пообщаться» масай отвечает молчаливым презрением. А если проезжий прицелился объективом, масай потрясает копьем. Такие сцены характерны, правда, для туристской дороги, где погоня за живописными снимками осточертела не только масаям. Но
стоит с большака повернуть в травянистую степь, видишь других людей. Они по-прежнему сдержанны, но любопытны, не прочь посмеяться, простодушно потрогать твои волосатые руки и поцокать языком от удивления - масайская кожа не знает такой экзотики.
        Поговорить с масаями, однако, и тут невозможно. Не много людей на Земле могут похвалиться знанием трудного их языка. К тому же масаи ревниво язык берегут. Возможно, это и есть главный барьер от сторонних влияний.
        Откуда вышли масаи? Ответа ясного нет. Веками Африка была муравейником, в котором все двигалось, кочевало, перемещалось. Считают, что масаи пришли с севера, с Нила, и являются потомками египтян. Есть смельчаки утверждать, что масаи, мол, не кто иные, как потомки римских легионеров. Приводятся доказательства: Рим посылал солдат в Африку и они оседали в ней. Почему бы римлянам не смешаться с местными племенами и не двинуться к югу? А если так было, то понятно, откуда масайская
«тога» и несколько латинских слов в языке. Подобные теории - издержки повышенного интереса к масаям. Но так или иначе, самобытный народ выделяется в Африке. Это необычайно высокие, стройные и красивые люди. Они жизнерадостны и умны. Они прекрасные ветеринары и очень смелые воины.


* * *
        Наше желание поближе сойтись с масаями разрешилось неожиданным образом. По пути к заповеднику Серенгети мы увидели человека, сидевшего под тенью пыльных колючек. Заметив машину, он вышел к дороге. Рост его был не меньше двух метров.
        - Масай… Кажется, он хромает. - Миша остановился.
        Масай хотел, чтобы его подвезли. Прежде чем сесть в машину, он по слою пыли копьем изобразил нору, в которую, когда шел по степи, попал правой ногой. Наверное, был вывих - нога возле ступни сильно распухла. Объяснив причину своего унижения, масай с легким сердцем уселся в машину.
        Сразу же стало ясно, что баню масаи не признают и благовониями не натираются. Миша опустил стекла. Масай это понял по-своему. Он радостно высунул руку и стал ловить ветер. Потом поднял в двух пальцах воображаемую сигарету и зашлепал губами. Из протянутой пачки он взял три сигареты, размял, засунул их в рот и с наслаждением стал жевать. В зеркальце я видел его лицо. Масаю было лет тридцать. Два больших зуба слегка торчали вперед. Операция над ушами была сделана вовремя и очень искусно: в мочки можно было просунуть кулак. Но висели в ушах на проволочках всего лишь небольшие значки, изображавшие самолет фирмы «Аэр франс», - подарок туристов нашел достойное применение.
        Наша дорога была прямая, через степь в Серонеру. Но масай похлопал водителя по плечу и показал, что ему надо бы влево. Мы с Мишей переглянулись и решили покориться судьбе.
        В масайской степи в сухую пору можно ехать целиной без дороги. Надо только глядеть, чтобы не затесаться колесом в жилье бородавочников. Мы ехали между редкими акациями, похожими на зонтики, по желтой пыльной траве. Степь от нестерпимого солнца у горизонта струилась жидким стеклом. Стадо коров и жирафы, казалось, ходили в прозрачной воде. Скорость была небольшая. Возле сухого ложка, который надо было объехать, масай возбужденно захлопал рукой по сиденью:
        - Симба! Симба!..
        Я моментально откинул люк и увидел, как по траве в сторону уходила львица с толстыми, как хомяки, львятами. Котят мучило любопытство, но львица сердито поддала одного лапой, и семейство скрылось в кустах.
        - Симба! Симба! - масай с удовольствием повторял это слово, понимая, что своей зоркостью доставил нам удовольствие…
        Масайское поселение издали не увидишь. Хижины высотою в полтора метра обнесены валом из сухих колючих кустов. Забрехали собаки, и навстречу машине выскочили пять совершенно голых, облепленных мухами ребятишек. Наш пострадавший сделал знак постоять и, хромая, пошел за ограду. Мы видели, как его поприветствовал кто-то не по-масайски полный, с бунчуком из хвоста зебры в руке. Наш масай тоже положил руку на голову толстому в знак приветствия.
        Толстый с бунчуком оказался в общине старейшиной. Он знал язык суахили. Поговорив с ним немного, Миша указал на низкое солнце и на машину. Глава поселка понял, что речь идет о ночлеге, но столь необычное дело, видимо, требовало парламентского решения…
        Старейшина вернулся улыбающийся и сказал:
        - Каа ньюмбани. (Хорошо, оставайтесь.)
        Миша усердно и долго объяснял ему, кто мы, откуда и куда едем. Но старик не понял. Он сказал еще раз «хорошо, оставайтесь» и, отгоняя бунчуком мух, пошел заниматься делами.
        Масайская бома - это степное убежище от львов для людей и скотины. Скотину на ночь загоняют в середину крепости, и потому площадь в поселке была основательно унавожена. Двенадцать хижин стояли по кругу вдоль загородки. Строительный материал для них поставляли коровы. Но хорошо затвердевший на арматуре из тонких веток навоз запаха не имел. В разговоре со стариком мы просили разрешения рядом с бома поставить палатку. Но или старик не понял, или вступало в силу гостеприимство: наш масай - его звали Олететип - повел нас к себе под крышу.
        Верх входа хозяину был по пояс. Мы тоже вдвое согнулись, чтобы пролезть в темноту. Это было одно из трех отделений масайского дома. В узкие щели чуть пробивался свет. Оглядевшись, я обнаружил, что наши колени стоят на бычьей шкуре, под которой поскрипывала подстилка из крупной травы. На сучках, торчавших в стенах, висела посуда из небольшой тыквы, сухой бычий пузырь, пучок разной толщины ремешков. У входа к стенке был прислонен хорошо знакомый масайский щит, расписанный красной, черной и белой краской. В «горнице» было прохладно, и, если бы не мухи, ночевать тут было бы сносно…
        Судя по навозу в ограде и по костям, разбросанным у забора, стойбище было старым. Масаи меняют место, если скудеют пастбища, высохли водопои или в бома кто-нибудь умер. Когда такое случается, масаи уходят не медля. Бома при этом сжигают. Умерших тут не хоронят. Их относят в кустарник. За ночь шакалы сделают все, что полагается сделать Природе…
        На закате степь окуталась синим дымком. Деревья-зонтики сделались угольно-черными. Запах костров из бома созывал всех, кто затерялся на день в степи. Первыми со стадом овец вернулись мальчишки, они деловито загнали скотину и только потом сдержанно походили возле машины. В докладе мальчишек взрослому масаю несколько раз прозвучало: «Симба! Симба». Оказалось, львицу с котятами видели и мальчишки. Им даже пришлось потрясти копьями, чтобы львица не соблазнилась бараниной. Старшему пастуху было двенадцать лет, младшему - восемь.
        У масаев со львами давние счеты. Лев не прочь задавить телушку или барана, но боится масайских копий. Лев на десять шагов подпускает автомобиль, но, увидев фигуру с копьем, спасается бегством или прячется.
        Война со львами у масаев сделалась чем-то вроде опасного спорта. Мальчишка, который сегодня испугал льва, лет через семь-восемь захочет жениться. Надо будет доказать девушкам свою храбрость. И молодые масаи докажут. Они выследят льва и окружат его. И царь зверей, способный лапой переломить хребет лошади, погибает в схватке с людьми, вооруженными только копьями.
        Сегодня, однако, масаю непросто проявить свою храбрость. Закон запрещает такую охоту - львов осталось немного. Но вряд ли закон масаями соблюдается очень строго…
        Любопытно, что пребывание белых людей не стало в бома событием. Возле нас походили, поулыбались и занялись кто костром, кто хлопотами возле телят и коров.
«Наш» масай в обществе жен и семи ребятишек сел ужинать.
        Олететип был масаем зажиточным - три жены и семь десятков коров кое-что значили у масаев. Бедняки имели в этом бома пять-десять коров, одну жену и вполне надежное число наследников. Старейшина, прояснивший для нас порядки в общине, был небедным масаем, управляет общиной он так, что «всем хватает и мяса и молока».
        Позже всех в бома вернулись восемь моранов с девушками и женщина с мальчишкой, тянувшим на веревке корову. Кажется, мать и сынишка надолго отлучались. Их все обступили. Расспрашивали, тормошили. Мальчишка был счастлив. Скинул с себя козлиную шкурку и голым сел у костра. Он рассказывал что-то чрезвычайно интересное и взрослым, и ребятишкам. Наш знакомый старейшина помахивал бунчуком и тоже слушал мальчишку…
        Мы с Мишей подсели к костру моранов. Они разложили его в стороне от бома и, кажется, ничуть не заботясь делами общины, собрались веселиться.
        Моран - молодой воин. Его сразу узнаешь среди масаев. Волосы заплетены в косы и покрашены глиной. Голова, ноги и руки украшены костяными и металлическими браслетами. На поясе меч в красных ножнах, в руках копье, щит, боевая палочка с утолщением на конце. Время воинства - счастливая пора для масая. От работы освобожден. Любовь, война и веселье - вот занятия молодежи. Но воевать сейчас особенно не с кем, да и закон запрещает. Остается любовь и веселье. Вчера молодежь провела время в соседнем стойбище, сегодня вместе с гостями-сверстниками - веселье дома. Наше присутствие, кажется, подливает масла в огонь. Наперебой поются частушки, сочиненные, видимо, тут же. Несомненно, «обыграны» наши персоны: после одной из частушек, которую спела невысокого роста девица, - взгляд в нашу сторону и дружный смех. Мы тоже смеемся, и это обстоятельство особенно забавляет компанию.
        Но главную часть «вечеринки» заняли танцы. Скорее это были даже не танцы, а состязания между моранами по прыжкам в высоту. Не сходя с места, столбиком двое прыгают вверх. Чаще толкнуться, выше подпрыгнуть, перетанцевать партнера! В этот момент худощавые парни особенно красивы и живописны. Девушки, покусывая какое-то угощенье, внимательно наблюдают за кавалерами. Они значительно ниже парней. Трудно сказать, брить голову - это мода или обычай, рожденный укладом жизни? Моранам несомненно нравятся их бритые девушки…
        Чтобы не мешать молодежи, мы уходим к костру у палатки. Веселье кончается часам к десяти. И сразу все утихает.
        Сонно дышат коровы, сбитые в кучу, блеет потревоженный чем-то ягненок. На изгороди висят три тусклых керосиновых фонаря. У входа в бома сидит дежурный масай и при свете четвертого фонаря охотится с щипчиками за волосками на коже. Редкие незнакомые звуки в ночи. Прохладно. Месяц серебристой овечкой плывет по небу. В палатке у нас охапка сухой травы. Кидаем на нее одеяла и сразу же засыпаем.


* * *
        Утром старейшина объяснил нам, откуда вчера пришла женщина с мальчиком… Для масаев стали открывать школы. Смышленого мальчишку определили учиться. «Со своей коровой» он пробыл в школе полмесяца. Но учение и житье в школе показались неподходящими мальчишке-масаю. Он рвался домой. А когда мать пришла его навестить, они вместе решили, что самое прекрасное дело - обротать коровенку и двинуться к дому.
        В деревне беглеца встретили без малейшего осуждения, а пожалуй, даже и с одобрением.
        - А что думает старейшина?
        Старик не спешил отвечать. Он разжевал сигарету и долго перебирал волосы в бунчуке. Наконец он сказал, что школа, пожалуй, дело не очень хорошее. Но там учат язык суахили, а он-то, старик, хорошо разумеет, что значит понимать язык суахили. Короче, мальчишку отправят обратно в школу.
        Виновник разговора, десятилетний масай, возился с хромым козленком. Когда мы поехали, он вскочил и весело побежал рядом, стараясь не отставать. И долго не отставал, потому что целиной автомобиль двигался медленно…
        Какой будет судьба у мальчишки, рожденного в племени гордых людей?



        Золотой кратер

        Серединой Африки считают Арушу. Городок величиной с наш Загорск расположен на равном расстоянии от Каира и от Кейптауна. Туристов уверяют: в самой середине Африки стоит гостиница «Нью-Аруша». Гостиница дорогая. Географическая подробность должна внушать постояльцу, что зря денег с него не берут.
        Туристов великое множество. Аруша - место, откуда выезжают на две-три недели в
«настоящую Африку». Из городка уходят маленькие, крашенные под зебру автобусы человек на пять-восемь. Иногда же один сверхбогатый приезжий снаряжает семь-восемь автомобилей. Он едет убить слона. Кроме ружей за ним везут палатки, электростанцию, холодильник, запасы воды, вина и продуктов, везут походную ванну, радиостанцию. Богатого американца (немца, бельгийца…) сопровождают два-три белых охотника, африканские следопыты, свежевальщик, повар, фотограф, носильщики. Если вы знаете слово «сафари», так это и есть сафари - охотничье путешествие. Сейчас этим словом называют, правда, всякое путешествие в Африке.
        В Аруше туристы покупают походное снаряжение, а улетая домой, нагружаются африканскими сувенирами. Магазины в маленьком городке завалены барабанами, щитами и копьями, деревянными резными фигурками, шкурами редких зверей. На витрине в оправе из золота - львиные когти и слоновьи бивни.
        Мы с Мишей приглядели браслеты из слонового волоса. На хвосте у слона растет толстая черного цвета «проволока». Браслет из нее будто бы приносит в путешествиях счастье. Цена столь нужного талисмана доступна каждому. Мы купили по два браслета и утречком, когда муэдзин с минарета созывал горожан на молитву, поехали из Аруши.
        Едем к знаменитому Нгоронгоро. Четыре часа по асфальту, потом по дороге, на которой вспомнилась песня «И только пыль, пыль…», и мы у подножия вулкана. Никаких приключений, если не считать убитой машиной цесарки. Синевато-серые птицы с маленькой головой и большим телом любят копаться в песке и временами теряют бдительность. Это уже третья у нас на счету. Миша обходит машину и, убедившись, что с нашей стороны потерь не имеется, кладет цесарку в багажник. Начинаю подозревать, что в моем земляке пробудился охотник…


* * *
        Кратер мы увидели в полдень. Солнце стояло прямо над головой. Наступая на свои тени, мы шли к обрыву по зеленой, сочной траве. Африканец-мальчишка играл с маленьким прирученным зебренком. На уровне наших глаз, не шевеля крыльями, плыла большая черная птица. Нгоронгоро… Вот он… Огромная чаша, налитая золотым светом. Края у чаши синие, а дно - зеленый просторный луг. Справа на этом зеленом дне - как будто не допитая кем-то влага. Да, озеро как раз там и должно быть. А синяя плотная тень, наверное, лесок. Пожалуй, кратер просторней, чем я представлял.
        Самый большой на Земле кратер! Крутые, поросшие зеленью стенки поднимаются на шестьсот-семьсот метров. Луг с озером и леском имеет в поперечнике двадцать два километра. Большой город поместился бы в чаше.
        Нгоронгоро не единственный кратер в этих местах, миллион лет не знающий извержений. Вблизи от Аруши мы поднимались на кромку Нгурдото, кратера меньшего по размеру, но с такой же голубой каемкой, с таким же ровным зеленым пространством на дне и такой же торжественной тишиной.
        На языке масаев Нгоронгоро означает «чаша в чаше». Я не успел выяснить, что означает название еще одной чаши в горах по соседству. Название почти русское: Маланья.
        Славу кратеру Нгоронгоро сделали четвероногие обитатели. Европейцы, впервые увидевшие горную чашу, стояли ошеломленные: «Зеленые поля были усеяны огромными стадами животных, как будто высыпанными из исполинской перечницы. Кратер буквально кишел ими. Изолированный кратер - последний оплот диких африканских животных». Это свидетельство Джона Хантера, автора известной книги «Охотник». Он одним из первых белых охотников начал привозить в кратер заокеанских клиентов. Как вели себя люди, впервые увидевшие это богатство? «Американцы были как дети, вдруг пущенные в кондитерскую лавку. Они стреляли, пока их ружья не накалились до такой степени, что стали обжигать руки. Не хватало суток для того, чтобы удовлетворить их ненасытный аппетит на шкуры и рога». Такие охотники опустошили Африку. Но кратер чудом сохранил обилие жизни. Тут раньше, чем где-нибудь, запретили стрелять. И теперь в одном из самых знаменитых на Земле заповедников можно увидеть тысячи диких животных…
        Сверху скорее можно угадывать, чем видеть, животных. У обрыва на тумбе - оптическая труба. Опускаем монету, и стекла к самому глазу подносят кусочек зеленого дна. Спрессованный оптикой воздух дрожит, как вода. И в этой воде я вижу табунок зебр и рядом - черного носорога… Скорее в кратер!
        Спуск занимает более часа. Машину надо сдерживать тормозом. Но даже на маленькой скорости по камням «лендровер» прыгает, как будто снизу получает пинки. Нас провожают странного вида деревья. Кажется, в этом месте богу пришла идея соединить тополь и кактус. Силуэты деревьев на фоне золотой дымки необычайно красивы. Бегу из машины выбрать точку для съемки. Но в высокой траве из-под ног у меня пружиной взлетает кто-то пестрый и гибкий… Сервал! Большая пятнистая кошка, пробегая по голым камням, оглянулась. И мне захотелось скорее, скорее в машину…
        Дорога описала по борту кратера плавную полосу и вынесла автомобиль на равнину. Нас теперь окружает синяя стенка, за которую облака зацепились и переваливать через нее не решаются. Они висят над гребнями белой куделью. А над кратером - солнце. Мы едем к озеру и сразу попадаем в окружение полосатых лошадок и антилоп. Зебры, не удостоив нас взглядом, щиплют траву вблизи от машины или бегут рядом, стараясь пересекать дорогу у самого радиатора. Наши деревенские лошади гораздо пугливей.
        По числу голов первенство в кратере держат антилопы гну. Эти суматошные существа носятся как помешанные. Кажется, они непременно хотят побывать у нас под машиной и только в последний момент делают остановку, думают полсекунды и боком, боком, с поднятым кверху хвостом уносятся в сторону, совершенно противоположную той, куда только что направлялись. В кратере гну платят самую крупную дань местным хищникам. Вблизи от озера мы наблюдаем любопытную сцену. Молодая гнучиха только что родила. Она с испугом глядит на мокрое существо и робко, осторожно начинает лизать гнучонка. Посвящение в жизнь происходит на глазах у здешнего мира. Три бело-коричневых с черной полосой козлика томи равнодушно пасутся рядом. Зебры затеяли драку в десяти шагах от роженицы. Из травы поднялись и низко пролетели венценосные журавли. Кажется, нет никому дела до матери и ее малыша. Однако гнучиха беспокойно глядит на песчаную осыпь. Я поднимаюсь на крышу автомобиля и вижу причину ее беспокойства. Под песчаным обрывом стоит гиена. Вид у нее сонный. Желтая, в черных крапинах шерсть всклокочена, брюхо отвисло. Гиена сыта и не думает
нападать. Но антилопе есть чего опасаться. В кратере около тридцати львов, столько же гиен и чуть меньше шакалов. Половина новорожденных почти сразу же погибает. И никто не заступится, не вмешается. Все в кратере предоставлено хорошо отлаженному механизму Природы. Расплодись гну слишком сильно - не хватит на всех травы. А кратер должен прокормить очень многих.
        На берегу озера мы с Мишей просим шофера остановиться, лезем на крышу машины и, загибая пальцы, считаем всех, кто попадается на глаза. Гну, зебры, стайки газелей Томсона и чуть более крупные газели Гранта. Похожие на коров антилопы канны. Два носорога мирно пасутся в осоке у ручейка. А дальше, как стога сена, - девять слонов. Каким-то чудом в кратер пробрались бегемоты. Один из них пыхтит рядом с машиной. Озеро мелкое. Бегемоту хочется спрятаться. Он торопливо идет по дну, но спина не скрывается… Водяные козлы, страусы, обезьяны, шакалы… Не сходя с места, мы насчитали семнадцать видов крупных животных. Это без многочисленных крупных птиц - пеликанов, фламинго, гусей, цапель, ибисов, - обитающих у воды.
        На Земле нет больше места, где жизнь была бы так же разнообразно обильна. Кажется, Африка собрала в кратер на непредвиденный случай понемногу всех своих обитателей.
«Африканский ковчег! Живой музей! Зоопарк!» - восклицают туристы. Да, впечатление музея и зоопарка! Но зверей никто не неволит, никто не держит. Живут они первобытным законом: выживают сильные, слабые умирают…
        - Джентльмены… - Шофер глазами показал на ручей.
        Львица. Оглядевшись, молодой зверь ложится и, как кошка из блюдца, начинает лакать бегущую воду - хвост у львицы то мягко бегает по траве, то жестким поленом упирается в землю. Мы подъезжаем ближе и выключаем мотор. Зверь на две секунды поднимает усатую морду и опять припадает к воде. Утолив жажду, львица скрылась в траве. Но минут через десять на сухом берегу того же ручья мы увидели сразу пять старых и молодых львов. Львы спали. Мы подъехали метров на сорок - спят. Двадцать метров… десять… Три метра - спят! Позы как у спившихся личностей. Глава семьи с косматой, нечесаной гривой небрежно раскинул ноги и, кажется, специально для мух выставил туго набитый живот. Рядом с ним лежал, видимо, младший сынок. Двое детей постарше, не открывая глаз, хвостами сгоняли мух. Мать-львица лежала чуть в стороне. В объектив я разглядел странно белевшую нижнюю челюсть.
        - У львицы несчастье, - сказал шофер.
        Три дня назад во время охоты зебра саданула копытом львице по челюсти. Неизвестно, что стало с зеброй, но львица обречена. Какой-то закон предписывал раненой львице держаться в стороне от семьи. На нас она даже не глянула. И было неловко донимать зверя.
        Машины львы совсем не боятся. Шофер сделал два круга около спящих, только тогда папаша поднял голову и удивленно воззрился прямо в мой объектив. Низкое солнце подсветило львиную гриву. Зверь был прекрасен. Люди его нисколько не волновали. Он зевнул, потом громко рыгнул и повалился вверх животом…
        Возвращаясь к дороге наверх, мы видели, как под ногами у зебр деловито пробежали два чепрачных шакала. Видели, как танцевали на маленьком островке венценосные журавли и тихим вечерним строем двигались к лесу слоны. Мы сделали остановку, ожидая, пока слоны минуют дорогу. Шофер сказал, что к этим слонам (исключая одного, со сломанным бивнем) можно подъехать совсем вплотную… Звери быстро начинают доверять человеку, если он не стреляет. А ведь не так уж давно тут, возле леска, с охотником Херстом случилась драма. Он ранил слона. Тот скрылся в кустах. Херст, пытаясь перехватить его, пошел в кусты, но, прежде чем охотник вскинул ружье, слон схватил его хоботом. Вот запись рассказа слуги-африканца, который видел, как это было. «Слон схватил бвана Херста, понес его к дереву и стал бить о ствол. Бвана закричал, и слон ударил его еще раз; бвана крикнул второй раз - слон ударил еще сильнее. После этого бвана перестал кричать - слон бросил его и ушел».
        Сейчас слоны уходили неторопливой грифельно-синей шеренгой. Они скрылись в лесу, не произведя ни малейшего шума.
        Без солнца кратер наполнился синевой, густевшей с каждой минутой. Белые облака по краям темного гребня в том месте, где скрылось солнце, казалось, вот-вот расплавятся и золотом потекут в потемневшую чашу. Стало заметно холодно. Я надел свитер… Оглянувшись с высоты полдороги, мы увидели в темноте огонек. Это масаи зажгли костер. Жизненное пространство в кратере со зверями делили три маленьких поселения людей.


* * *
        Рано утром мы опять спускаемся в кратер. На этот раз нас занимает один только зверь - носорог. В знаменитой «африканской пятерке» - слон, носорог, буйвол, лев, бегемот - носорог занимает особое место. «Забыл вымереть», - сказал Миша, когда мы первый раз увидели носорога. Странное «бронированное» существо в сорока метрах от нас объедало кустарник. Тяжелая серая туша была неподвижна. Двигалась челюсть, и беспрестанно двигались волосатые уши. Уши поймали что-то тревожное для хозяина. Носорог вдруг сразу перестал жевать и кинулся напрямик по кустам. Треск, чавканье грязи - живой танк ломился сквозь заросли. На открытом месте носорог «включил тормоз» и опять сделался неподвижным. Большой, чуть загнутый рог увеличивал сходство с танком. Любопытно, что африканцы, воевавшие в Европе, называли танк фару - так же, как они зовут носорога.

«Вымирать» носорогам издавна помогали охотники. Теперь, когда животных осталось считанное число и охота на них повсюду запрещена, носорогов бьют браконьеры. Гонением звери обязаны рогу, состоящему из уплотненного волоса. Истолченный рог будто бы возвращает старикам молодость. Средневековое шарлатанство дожило до космической эры. Особенно жаждут омолодиться богатые старики Индии. Своей жизнью за это платят ни в чем не повинные носороги.
        Зверь умеет за себя постоять. Но охотник с пучком отравленных стрел садится на дерево и, ловко подражая звукам влюбленной самки, подзывает обладателя рога на расстояние полета стрелы. Поражаешься разрушительной силе яда. Капелька темной мастики, сваренной из веток и корешков дерева, растущего в тех же местах, где живут носороги, валит с ног стопудового зверя.
        В природе из-за крайне плохого характера носорога дружить с ним никто не желает. Упрям. Раздражителен. Без малейшего повода - рог книзу и мчится в атаку. Благоразумный слон, имея большое преимущество в силе, все-таки уступает ему дорогу. Львы тоже предпочитают не иметь дела с толстокожими подслеповатыми существами, хотя при случае могут напасть на детенышей - маленьких, «игрушечных» носорогов.
        Надеясь на силу, носорог довольно беспечен. Человек с хорошими нервами может подойти к лежащему носорогу достаточно близко. Но мотор машины надо держать включенным, а дверцу открытой. Подобные вольности туристам, конечно, не позволяются, да и мало найдется охотников рисковать. Но у мальчишек-масаев есть отчаянная игра. Надо неслышно подойти и положить на спину спящему носорогу камешек. Кто-то другой, подкравшись, должен взять этот камень, третий - опять положить… Не зря масаев считают самыми смелыми в Африке.
        В кратере Нгоронгоро для носорогов истинный рай. Их тут больше, чем в любом другом месте Африки. И мы без труда находим двух, потом сразу трех носорогов. Они мирно пасутся вперемежку с зебрами. С тридцати метров в мощный объектив видны даже складки кожи у зверя. Видно даже мух и личинок, которых выбирают красноклювые птицы. Одна из птиц залезает в ухо и наводит там чистоту. Носорог трясет головой, но птица делает свое дело. Крылатые санитары мгновенно взлетают, как только машина оказывается слишком близко. Это лишний сигнал опасности, и носорог трусцой, задрав тонкий хвост, убегает…
        Мы вдоволь наездились вокруг щипавших траву зверей и собрались покидать кратер, как вдруг один носорог выскочил из кустов и стал обегать наш «лендровер». Я снимал в это время через верхний открытый люк. Кое-что зная о носорогах, я подал Мише длиннофокусный объектив и спешно привел в готовность обычную камеру, и как раз вовремя - носорог достиг подветренной стороны. Сильный запах, кажется, подстегнул зверя. По прямой линии носорог кинулся на машину. Я не успел опомниться, как всю площадь кадровой рамки заполнили большой рог и торчком стоящие уши… Иногда носороги бросаются лишь попугать. Но в этот раз атака была серьезной. Я нырнул в люк. И тут же машина дрогнула от удара… Но странно, «лендровер» не опрокинулся и даже продолжал ехать, а шофер был спокоен, как будто не туша в полторы тонны, а деревенский теленок по неразумности захотел испытать силу. Оглядели машину. Выше заднего колеса была хорошая вмятина. Мы с Мишей поцокали языками, но шофер показал нам еще четыре такие же отметки. Машина бы наверняка опрокинулась, не будь в атаке у носорога слабого места. Удар наносится не с разбегу. Носорог
делает остановку и только потом бодает машину.
        - Это, наверное, Джордж, - сказал шофер и попросил бинокль - разглядеть убегавшего зверя.
        Джорджа недавно усыпляли для каких-то обмеров. Стреляли в него шприцем с машины. С тех пор Джордж не выносит «лендроверов».
        - А может быть, новичок… Носороги иногда спускаются с гор. Возможно, это один из тех, кто не усвоил порядки в кратере…


* * *
        Нгоронгоро… Прощаясь, мы опять стоим на краю голубой чаши. Теперь я знаю: темные точки на внутренних склонах - это деревья с ветками, сочными и колючими, как стволы кактуса. Два темных пятачка на зеленом - это деревни масаев. Сегодня пасмурно. Через лиловую тучу солнце пробивается в кратер мощным, дымным от влаги лучом. Кажется, большой прожектор с неба осветил луг. Темные подвижные пятна - это стада антилоп. Пятна светлее - зебры. Одиночных зверей сверху не видно… Миром и покоем веет из чаши, наполненной жизнью. Тут наверху нам сказали: «После убийства Роберта Кеннеди в эти места оправиться от беды привозили одного из его сыновей».



        Леопард

        Это был подарок судьбы. Мы ехали просто так и встретить его не надеялись. Мы, правда, знали: в этих местах есть леопарды и на всякий случай ехали без дороги, между редких колючих деревьев. Время от времени я открывал люк машины и осматривал деревья через бинокль.
        Утро было тихим и ласковым. Солнце, как и полагается солнцу в этих широтах, поднялось ровно в шесть, но высоты, с которой оно выпивает росу, еще не достигло. Густые желтые травы ночная влага пригнула к земле. Чепрачный шакал, которого мы спугнули, мгновенно сделался от росы мокрым и жалким. Когда, отбежав, он взъерошил шерсть и встряхнулся, вокруг зверька вспыхнула радуга.
        - Глядите, нет ли хвоста… - сказал мистер Мур, управлявший машиной.
        Леопарды искусно прячутся на деревьях, но забывают убрать хвост. И хвост выдает кошку. Сейчас охота на леопардов запрещена. Женская мода на дорогие пятнистые шубы почти начисто извела зверя. Это само по себе плохо - природа лишалась одного из совершенных своих творений. Но истребление леопардов еще раз показало, как все в природе согласовано и подогнано, все находится в равновесии. Без леопардов удивительно скоро размножились бабуины - собакоголовые обезьяны. И если раньше леопард изредка воровал у крестьян коз и овец, то теперь нахальные бабуины начисто разоряют посевы.
        Леопардов взяли теперь под охрану. В заповеднике они нашли особое покровительство и скоро поняли: людей не надо бояться. Они живут рядом с усадьбой заповедника среди каменных глыб и редких акаций. Пятнистый зверь, без страха нападавший на человека, тут держится джентльменом, еще раз доказав: за добро человеку все платят добром. Но одной слабости леопарды превозмочь не смогли. Собаки - их любимое лакомство. И они воруют собак. Воруют с такой же изобретательностью и умением, как в наших местах охотятся волки. У сидящего сейчас за рулем Мура леопарды украли одну за другой девять собак и двух кошек.
        - Это не хвост?.. - Мур глушит мотор, и я с крыши автомобиля стараюсь разглядеть, что там свисает: хвост или ветка? Хвост! В бинокль хорошо вижу и владельца хвоста. Большой леопард лежит на суку. Он почти слился с желто-зеленой веткой акации. Глаза закрыты. Я сгребаю в машине щепотку пыли - определить направление ветра. Воздух почти неподвижен, но все-таки пыль садится наискосок, и мы знаем теперь, с какой стороны надо подъезжать к дереву, чтобы зверь нас не сразу учуял. Через двадцать-тридцать шагов - остановка. Делаем снимки и опять подбираемся к дереву. Но осторожность была излишней: леопард подпустил нас под самую крону. Пятнистая кошка открыла глаза и, кажется не разобравшись спросонья, в чем дело, снова закрыла. На верхнем суку акации, метрах в двенадцати над землей, висела на четверть съеденная антилопа. Нынешней ночью антилопа еще паслась где-то тут под деревьями. В отличие от львов леопарды добычей ни с кем не делятся. Всю антилопу леопард съесть не мог. Но оставить ее на земле - значит сделать подарок вездесущим шакалам. И хозяйственный зверь прячет добычу на дереве. Но как удается зверю
затащить наверх груз, почти равный своему весу? Акация, на которой спит теперь леопард, имеет высокий и прямой ствол. И все-таки антилопа там, наверху.
        Мы имеем возможность хорошо разглядеть спящего зверя. Волосатые уши у него чуть шевелятся, и можно предположить, что леопард слышит, как мы сначала шепотом, а потом в полный голос обсуждаем его колоритную внешность. Он перед сном не умылся: на усах и на желтой шерсти под носом - засохшая кровь. Левая лапа тоже в крови. Леопард лежит, обхватив лапами сук. Если чуть-чуть подъехать, а мне повыше подняться в люке, я мог бы тронуть рукой пятнистый хвост.
        Не очень долго сон леопарда доставляет нам радость. Велика ли корысть для фотографа - спящий! Но как разбудить? Мы громко говорим, кашляем, раза три объезжаем ствол дерева. Лежит! Глаза, правда, чуть приоткрыты, и он, конечно, видит машину, но ни страха, ни любопытства на морде не появилось. Решаем спокойно чуть подождать… И терпение вознаграждается: леопард встал, потянулся, прошелся по ветке, как домашняя кошка, поскреб когтями кору, поиграл мускулами. Все, что случилось потом, даже видавшего виды мистера Мура заставило ерзать от возбуждения.
        Отряхнув сон, леопард вспомнил и о добыче. Он долго ее разглядывал, а когда убедился в сохранности антилопы, так же пристально поглядел вниз, на машину. Я встретился с ним глазами и сразу вспомнил рассказы охотников. «Леопард, притаившись, может пропустить человека, но если охотник и зверь встретились взглядом, леопард нападает мгновенно, без колебаний». Наш леопард не спешил, но искры в зеленых глазах ничего хорошего не сулили - я подобру-поздорову спрятался в люк и плотно его закрыл. Это, кажется, успокоило зверя. Машина без торчащего из нее человека его, как видно, мало тревожила. Леопард зевнул и стал опять изучать свою кладовую. Потом он легко прыгнул на сук повыше, еще прыжок - и вот уже кошка вцепилась зубами в висевшую антилопу, освободила ее из развилки и стала с сука на сук перетягивать вниз. Человеку с таким грузом на ветвях вряд ли управиться. Но леопарду цирковой номер вполне удается. На нижнем суку, урча и поглядывая вниз, леопард стал лизать окровавленный бок антилопы. Отдохнув и слегка поразмыслив, кошка, наверное, решила: «Эти друзья в своей колымаге не очень опасны, но еду от них
лучше все-таки спрятать». Опять акробатический трюк, и я едва успеваю заснять момент, когда леопард с антилопой в зубах прыгнул на землю. Не теряя времени леопард поволок запасы еды по траве в заросли. Метров шестьдесят мы ехали сбоку, я беспрерывно снимал, а мистер Мур правил машиной и возбужденно говорил одну фразу:
        - Вы родились с серебряной ложкой во рту… (по-русски - это «родиться в рубашке»). Джентльмены, вы даже не знаете, как нам всем повезло! Я тут пятнадцать лет, но такое первый раз вижу…
        Леопард подтащил ношу к зарослям. Минуты две, отмечая путь зверя, качались колючие травы. На радостях мистер Мур пригласил отужинать в его доме, и мы расстались до вечера.
        Но прежде чем увидеться с англичанином у него за столом, мы еще раз встретились с леопардом. Целый день мы ездили в лощине над рекой Львов, а когда возвращались к ночлегу, решили проверить: действительно ли есть у леопардов любимое дерево, или об этом только рассказывают? Мы сделали крюк, отыскали утренний след машины и без труда нашли большую акацию. Еще издали было видно: леопард здесь. Голенастая кошка, как будто в подарок фотографу, ходила взад и вперед по большому суку…

…За столом разговоры неизменно возвращались к «нашему» леопарду. А в минуту воодушевления мистер Мур (он работает заместителем директора института в заповеднике Серенгети) сказал значительно: «Джентльмены, человек, однажды прочитавший «Одиссею», на всю жизнь остается человеком, прочитавшим «Одиссею». Сегодня, джентльмены, можно сказать: человек, однажды увидевший леопарда, всегда останется человеком, увидевшим леопарда».



        Машина с ежиком

        В африканских дебрях находится одновременно множество экспедиций. Специальная радиостанция в определенный час передает путешественникам важные новости, телеграммы из дома и, главное, сообщает, какие сюрпризы, в каком районе готовит погода. Двусторонняя связь существует между заповедниками и управлением заповедником. Мы прибегли к помощи радио, чтобы найти профессора Гржимека. Он где-то здесь, в Африке. Но где?..
        Наконец радист национального парка Маньяра сказал: «Он здесь. Его машину видели утром. Смотрите белый «фольксваген» с ежиком. Ежик - эмблема профессора…»
        Дорогу в лесу пересекало стадо слонов. Я поспешил снять в одном кадре слонов и туристов. Было хорошо видно: с передней белой машины тоже снимали зверей, и вместе с ними наш «пежо». Я навел большой объектив и увидел не только ежика на машине, но и хорошо разглядел лицо человека, ожидавшего с кинокамерой: не пройдет ли отставший слон? Это был Бернгард Гржимек.
        - Вы, наверное, русские? - сказал Гржимек, не дав нам представиться.
        - ?
        - Произношение моей фамилии…
        Мы пересели в «фольксваген» и достали пакеты, которые бережно везли из Москвы.
        - Это от профессора Банникова. От переводчицы ваших книг. От нас - ваших читателей…
        Профессор был немного растерян. Даже для очень бывалого, знаменитого человека встретить на африканской дороге гостей и поклонников из Москвы - дело далеко не обычное.
        В машине Гржимека стояли ящики с фотопленкой, продуктами, съемочной техникой. Тут же лежали палатка, кровать, пакеты с постелью, штатив. Все изрядно пропылено - три недели белый «фольксваген» колесит по африканскому бездорожью. Лицо у профессора заметно усталое. Он был намерен сегодня уехать в Арушу, но хорошо понимает: двое русских искали его не только затем, чтобы выразить уважение.
        - Поднимемся в гору. Пообедаем вместе. Там, на лужайке, поговорим…
        Беседа с профессором прерывается то и дело. Туристы - немцы, американцы и англичане - узнают Гржимека и не могут побороть искушение: «Профессор, можно автограф?», «Можно ли снимок?» Такова популярность Бернгарда Гржимека и дела, которому он посвятил жизнь. Нынешний год для него юбилейный. Гржимеку шестьдесят лет. Это возраст, когда люди думают о покое. Но я не заметил, чтобы этот сухощавый седой человек жаждал причала. Его энергии, кажется, хватит еще на шестьдесят лет. Я видел, как он проворно по лесенке поднимался на верх машины, чтобы не упустить важные кадры. И это не на даче в саду, а в трудном путешествии, в десяти тысячах километров от дома.
        В нашей печати Гржимек был назван чехом, и многие до сих пор считают его уроженцем Чехословакии. Ошибка вызвана необычной для немца славянской фамилией. Гржимек родился в Германии, на землях, граничащих с Польшей.
        Его профессия - ветеринар. И он достиг высот в этом деле, став доктором ветеринарных наук. Он стал также доктором биологии и работает директором зоопарка во Франкфурте-на-Майне. Своим человеком могут считать Гржимека журналисты - он редактирует популярный журнал, выступает по телевидению и в печати страстным борцом-публицистом. Перу Гржимека принадлежит несколько книг. Их популярность завидна любому из пишущих. Книги Гржимека переведены на двадцать шесть языков, в том числе и на русский. Лавры Гржимек заслужил также в кинематографе. Его фильм
«Серенгети не должен умереть», сделанный совместно с сыном, получил «Оскара» - высшую из мировых наград. В чем секрет такого успеха? Талантливый человек? Да, талантливый. Удачливый человек? Да, удачливый и счастливый, потому что свой хлеб в жизни добывает любимым делом. Но главный секрет успеха заключается в сущности дела, которому Гржимек служит всю жизнь.
        А дело очень простое. Оно началось в детстве со страстной любви ко всему живому, ко всему, что «бегает, ползает и летает». С курами, ужами и лошадьми Гржимек возился, когда стал студентом. Не изменил своей страсти и взрослый Бернгард. Когда Германия лежала в руинах и мало кто думал о зебрах, волках и оленях, он, превозмогая тысячи трудностей, восстанавливал зоопарк.
        Чуткий и проницательный человек, он хорошо понял, что его обостренная любовь к живой природе свойственна многим людям. Переселяясь из деревень в города, люди вдруг почувствовали, как много значит для человека слышать пение птиц, нечаянно встретить оленя в лесу или даже наблюдать, как бегает мышь, стрекочет кузнечик, плещется рыба в реке. Бетонные стены, асфальт, стекло и огни городов не могут заменить человеку живого мира. Спасаясь от тоски по живому, люди хотя бы на время стараются вырваться из городов или, потеснившись в домах, заводят собак, кошек, птиц, рыбок. Необычайно большим стал интерес ко всем новостям из «потерянного мира». Заметки о жизни природы стали печатать даже политические газеты. Самыми популярными передачами телевидения сделались передачи из мира природы. И неизбежным было появление человека, который умел бы объяснить людям смысл их привязанностей, рассказать об открытых и не открытых тайнах живого, показать совершенные образцы природы, помочь заглянуть в уголки Земли, недоступные большинству из людей.
        Бернгард Гржимек был не единственным человеком такого призвания. Но он имел все данные, чтобы стать среди них первым. Он был биологом - и хорошо знал таинства жизни. Он был ученым - и понимал сложные взаимосвязи всего живого. Он был поэтом - и лучше других видел совершенства и красоту творений природы. Он умел писать и рассказывать и не гнушался нынешней техники, хорошо понимая ее роль в общении людей. Наконец, он просто горячо любил природу и человека. Все это вместе быстро сделало Гржимека любимым писателем, другом-советчиком и умным собеседником по телевидению. Гржимек, однако, не мог оставаться только просветителем, посредником между природой и человеком. Он лучше других понимал последствия бездумной деятельности на Земле, в которой природа почти всегда приносится в жертву. Загрязнение рек, разрушение почвы, исчезновение лесов, гибель животных… «Если не образумиться, дорогая для нас планета превратится в место, мало привлекательное для жизни». Гржимек стал страстным борцом за Землю, приносящую человеку радость. У него и для этого были все нужные качества, мужество и убежденность в своей
правоте.


* * *
        С природой Африки имя Бернгарда Гржимека связано особым образом.

…В пасмурный день декабря 1957 года из Франкфурта-на-Майне на юг стартовал маленький одномоторный самолет, выкрашенный под зебру («в случае аварии его нетрудно будет найти»). Путь этой малютке с названием «Утка» предстоял очень большой - десять тысяч километров, в том числе над Средиземным морем и пустынями Африки. Последняя посадка была намечена за экватором. Двое людей за штурвалом не были профессиональными летчиками. Они обучились вождению самолета специально для работы, которую собрались выполнить. Они летели теперь, сменяя за штурвалом друг друга. Это были отец и сын. Бернгард Гржимек и Михаэль Гржимек…
        Приведу несколько строчек из книги, написанной после необычного путешествия.

«Михаэлю, который сидит сейчас рядом со мной в своей меховой курточке, - двадцать три. Он не только мой сын, это мой единственный, настоящий друг. Еще совсем маленьким мальчиком он помогал мне в моих опытах с волками и собаками. Позже он превзошел меня в фотографировании животных и перешел к киносъемке. Когда ему было всего семнадцать лет, его любительские фильмы уже отмечались как выдающиеся. А потом у него засела в голове мысль отснять цветной фильм по мотивам моей книги
«Для диких животных места нет»… Нам хотелось, чтобы многие миллионы людей Европы и Америки узнали о том, что львы и слоны, носороги и жирафы, эти удивительные существа, которыми все так восхищаются, постепенно исчезают с лица земли и что последнее их убежище - национальные парки - все сужается…»
        Снятый фильм имел успех и принес авторам порядочно денег. Как лучше ими распорядиться? Сначала возникла мысль выкупить у английских властей земли, отрезанные у заповедника Серенгети, и «передать их диким животным». Но, изучив хорошо проблему, отец и сын принимают другое решение. Танзанийский национальный парк Серенгети - единственное на Земле место, где еще остались большие стада диких животных. Но звери не паслись на одном месте. Они то заполняли всю степь, то исчезали куда-то. Куда уходили животные, каковы пути их миграций? Об этом можно было только догадываться. Надо было точно узнать пути и районы миграции. Но как это сделать?

«У правительства Танзании нет денег для подобных исследований… Я помню, мы часто лежали на нашем балконе, задрав ноги высоко на перила, и ломали себе головы над тем, как решить эту задачу.
        - Мы должны научиться летать, - как-то вдруг осенило Михаэля.
        Меня это несколько ошеломило, но я понял, что он прав. В течение нескольких недель у нас шли ожесточенные бои с женами, но победа осталась за нами… В свои сорок восемь лет я впервые решился сесть за руль самолета…»
        И вот полосатый маленький самолет летит в Серенгети. На обычной карте этот клочок земли к востоку от озера Виктория не означен. Но самолет разыскал эту землю и благополучно сел среди пасшихся зебр, антилоп и жирафов. И началась работа, тяжелая и радостная.
        Отец и сын стали жить в алюминиевом домике, о который по ночам терлись львы. А днем они летали, постепенно осваивая технику подсчета животных с воздуха, искали способ ловить и метить зверей, чтобы потом проследить пути их миграции… Были в работе риск, опасности, забавные приключения и мучительный поиск, но дело решилось успешно. Впервые в Африке на обширном пространстве звери были сосчитаны, и люди могли сделать вывод, каким должен быть один из главных заповедников этого края. Во время работы отец и сын вели киносъемку и подробный дневник. Книга «Серенгети не должен умереть» и фильм того же названия известны теперь во всем мире. И мы во всех подробностях можем проследить за благородным делом и увидеть красоту Серенгети.
        Но радость этой победы узнал только отец. Михаэль Гржимек погиб в Серенгети. Случилось это в самом конце экспедиции.

«После обеда Михаэль собирался полетать над горой Ленгаи, озером Натрон и равниной Салаи, чтобы разведать, где сейчас находятся животные, которых мы собираемся снимать завтра. Он просит меня не лететь с ним, потому что на обратном пути хочет захватить с собой двух наших помощников… Я сажусь за стол, пишу и не обращаю внимания на то, как Михаэль уходит. Через несколько минут шум самолета затих вдали».
        Утром профессор Гржимек завтракал в сторожке на дне кратера Нгоронгоро. В окошко посыльный масай протянул записку лесничего: «Я должен вам сообщить прискорбное известие: Михаэль погиб в авиационной катастрофе. Он лежит здесь, наверху, в моем доме».
        На месте гибели самолета эксперты сделали заключение: в крыло машины ударился летевший навстречу гриф, образовалась большая вмятина, заклинило управление, самолет накренился и врезался в землю.
        Михаэля схоронили на краю кратера Нгоронгоро, в таком месте, откуда видно равнину со стадами вольных животных. На пирамиде из серых камней укрепили литую доску:
        Михаэль Гржимек 12.4.1934 - 10.1.1959

        Он отдал все, что имел, даже свою жизнь, за то, чтобы сохранить диких животных Африки
        Этими же словами отец кончает книгу о Серенгети. А начинается книга так:

«Могу пожелать всем отцам иметь такого сына, каким был мой, - верного помощника и друга, который все понимает с полуслова. Я бесконечно благодарен судьбе даже за те недолгие годы, которые прожил рядом с ним».
        Это только одна страница, правда, самая яркая и драматичная из большой человеческой жизни.


* * *
        Мы сидим с профессором на лужайке у края обрыва, под которым сверкает озеро и синеет тропический лес. На открытой поляне, как раз под нами, лениво ходят слоны. Это, наверное, стадо, которое мы снимали…
        За три часа о многом поговорили, чуть-чуть коснулись и памяти Михаэля, но я почувствовал, как до сих пор отцу тяжело. Памятник сыну стоит у дороги, соединяющей заповедники, и Гржимек, часто бывая в Африке, не может ее миновать. Я представляю, как он глушит мотор, выходит из машины и обнажает седую голову.
        Он работает столько, как будто их, Гржимеков, по-прежнему двое. В Африке он бывает несколько раз в году. Тут у него множество дел. Даже просто их перечислить довольно сложно. Опыты над животными в заповедниках, визиты в научные центры (в Серенгети созданы институт и лаборатория имени Михаэля Гржимека для изучения дикой природы; Бернгард Гржимек является их куратором). Он занят съемками нового фильма, работает над статьями и книгами. Но едва ли не главной частью всех его больших, и малых забот надо считать работу, которую у нас называют общественной. Гржимек встречается и постоянно ведет переписку с государственными деятелями молодой Африки. В конечном счете, от их доброй воли и мудрости зависит судьба африканской природы. Авторитет Гржимека тут огромен. Иногда его специально приглашают для консультации или просят у него помощи. Гржимек убедил африканцев, что их природа может стать источником, питающим национальную экономику, - «слонов и жирафов будут ездить смотреть с таким же интересом и радостью, с каким ездят смотреть Колизей и Кёльнский собор». Туристов в Европе он убедил, как важно поддержать
средствами дело охраны природы. Люди не только стремятся теперь побывать в Африке, но и жертвуют на охрану животных, как жертвовали когда-то на строительство храмов.
        Одна из главных работ Гржимека в последние годы - многотомное издание о животном мире Земли, выходящее под его именем. Очередной том только что вышел. Гржимек захватил его показать друзьям в Африке. Мы вместе листаем прекрасную книгу о птицах. Со времен Брема это первая попытка так же полно, но на нынешнем уровне знаний, рассказать о животных. И попытка удачная! За Гржимеком укрепляется слава современного Брема.
        Профессор много ездит по свету, три раза был в Советском Союзе и много доброго рассказал о наших людях, о нашей природе. В заповедниках Африки нас принимали по-дружески. Многие разговоры начинались словами: «Да, да, нам профессор рассказывал…» Таков он - немец со славянской фамилией Гржимек.



        Горячая степь

        Серенгети - это заповедник, или, как принято в Африке называть, национальный парк (заповедник, открытый для посетителей).
        Это один из знаменитых заповедников и единственное на Земле место, где еще можно увидеть многотысячные, уходящие за горизонт стада диких животных. Совсем недавно такие стада бизонов обитали в американских степях, а когда-то вся Земля обилием жизни была похожа на Серенгети. Как седые камни построек дошли к нам крупицами древних цивилизаций, так Африка хранит лоскуток исчезнувшей дикой природы.
«Увидеть Серенгети… Неужели это не сон?» Так я записал в дневнике, готовясь к поездке в Африку. И вот через десять минут наша машина начнет спускаться в долину…
        Дорога, петляя, повела вниз по склону. За полчаса прохладная высота гор сменилась зноем. Высокие травы исчезли. Тропический лес, влажный и сумрачный, редел, редел и превратился наконец в одинокие деревца с плоскими кронами. Деревья похожи на зонтики, под которыми степь пытается схорониться от нестерпимого, висящего прямо над головой солнца. Последние деревца. Последний жираф, притаившись в тени, провожает взглядом автомобиль. Непривычное для Африки открытое пространство. Черной точкой парит над степью орел. У нас на глазах птица падает до земли почти у дороги. Сами того не желая, лишаем орла добычи. Бурая птица взлетает, а в траве остается лежать окровавленный заяц. Теплое хрупкое тело еще подрагивает у меня на руке, а орел уже снова кружит над степью. Добычу сверху увидеть - простое дело. А спрятаться жертве некуда. Вся надежда в этом краю на быстрые ноги, и все, кто степь населяют, хорошие бегуны.
        Сотни глаз провожают автомобиль. Коричнево-белые с черной полосой на боку антилопы Томсона побежать готовы в любую минуту, но любопытство их держит на месте. Их много. Кажется, степь побрызгал кто-то нежно-коричневой краской. Страусы более осторожны, но тоже не прочь поглазеть на машину, особенно если она едет не прямо на них, а приближается объездом. Хорошо видны красноватые голенастые ноги, запыленные перья и точки озабоченных глаз. Головка на длинной змеиной шее вертится, решает мучительную задачу: бежать или рано? И видишь, наконец, для чего созданы ноги у этой не летающей птицы.
        Но даже те, кто летают, тут, в степи, предпочитают ходить и бегать. Почти вплотную можно подъехать к похожим на маленьких страусов дрофам. Они сначала лениво идут, потом бегут и только в самый последний момент поднимаются, как большие, тяжелые самолеты. Ногами меряют степь птицы-секретари. И даже стервятники, делившие возле дороги труп антилопы, не улетают под прицелом фотографа, а разбегаются, смешно прыгают с оглядкой на место пиршества…
        Степь то курится пылью, то сверкает шелковистыми переливами трав. В одном месте мы садимся перекусить и, повалившись в траву, глядим на плывущие облака. Земля теплая. Над горизонтом травы размыты струйками марева. Жужжат пчелы, и пахнет сухими цветами.
        - Миша, ты лежал когда-нибудь вот так в степи на Дону?
        - Да, я только хотел сказать, очень похоже… Но если исключить из пейзажа этого льва! - вдруг добавляет Миша совсем другим голосом.
        Я вскакиваю и вижу, как в полусотне шагов над травой движется темная, с проседью грива и худая спина.
        Как следует разглядеть льва мы решаемся из машины. Подъезжаем близко и видим, как лев испуган. Мы встретили старика, дни которого сочтены. Глаза слезятся, передняя лапа вывернута. Лев для порядка оглянулся и рявкнул, но, видно, сам хорошо понял, каким жалким получился некогда устрашающий рык. Лев, трусливо оглядываясь, побежал. И бежать старику было трудно - окостеневшее тело почти не гнулось. Не сегодня-завтра отживший свое царь зверей станет добычей шакалов.


* * *
        Серенгети - малая часть степного пространства. Границы национального парка обозначены лишь на картах. На земле же в одном только месте, возле дороги, стоит каменный знак с надписью: «Серенгети». Та же степь, но магическое слово заповедник заставляет искать глазами что-нибудь новое, и, проехав километров пятнадцать, мы видим наконец чудеса Серенгети. Сначала на горизонте появились неясные тени. Бесконечную ленту живых существ можно было принять за бегство разбитых армий. Неторопливо и методично армии двигались с востока на запад. С бугорка стало видно: движение идет в несколько ниток, и все они пересекают нашу дорогу. Я протер бинокль. Бесконечная армия состояла из темных больших антилоп валдбистов, известных у нас под названием гну.
        Машина встретилась с первой шеренгой. Мы стали, и антилопы остановились. Замерла вся шеренга. Лишь в дальних тылах теснились, двигались, напирали. А первые не решались идти. Они изучали нас, помахивали хвостами и не знали, что делать. Выручил антилоп полосатый эскадрон зебр. Смышленые лошади, разглядев хорошенько автомобиль, отошли параллельно дороге и цепочкой одна за другой перебежали ее. Они развернулись мордами к антилопам: ну вот, мол, смотрите, ничего страшного. И стоявшая первой гнучиха одолела терзавшие ее страхи. Вприпрыжку, кидая кверху задние ноги, она помчалась через дорогу. За ней - остальные. И вся бесконечная темная лента пришла в движение. У дороги антилопы приходили в неистовство. В сплошной пелене пыли проносились черные головастые бесы. Наступил момент, когда уже и нельзя было понять, кто там бежит: топот и мелькание каких-то теней в пыли. Так продолжалось почти полчаса и могло тянуться до ночи - шеренга не иссякала. Беспрестанно сигналя, мы двинулись в гущу пыли и, улучив момент, пересекли бесконечный живой поток. Но дорогу пересекала еще одна темная лента, потом еще и еще.
Антилопы и зебры упрямо стремились к какой-то цели. Мы были свидетелями удивительного явления природы - массовой миграции животных.
        В Серенгети в поисках лучшей травы, водопоев и солонцов животные движутся круглый год. Но теперь, в феврале-марте, была пора главных передвижений, после которых степь на время пустеет. Земля будет выжжена солнцем, высохнут травы и водопои. Великое население Серенгети уходит на это время поближе к горам, в места более влажные, и вернется в степь, как только начнется сезон дождей. Переходы начались, когда на Земле еще не было человека. И возможно, в те времена проложены тропы, по которым движутся звери. За травоядными антилопами, зебрами и газелями по пятам идут хищники: львы, шакалы, гиены, дикие собаки и птицы-стервятники. Проезжая, мы видим их постоянно. Они встают из травы с отвислыми от еды животами или рыщут мимо спокойно идущих валдбистов, выбирают ослабевших…
        Мы ночевали в заповедном местечке с названием Серонеро и утром смогли увидеть миграцию сверху - из самолета. Маленький самолет несет в Серенгети постоянную службу. С него проводят учет животных, следят за пожарами и набегами браконьеров. Нам самолет дали бесплатно и искренне-дружелюбно по записке профессора Гржимека. Начиналась записка так: «Дорогой Филд, я думаю, очень важно журналистам из Москвы увидеть миграцию…»
        Директор заповедника мистер Филд сам поднял самолет, и в течение часа мы наблюдали зрелище, которое ни в каком другом месте Земли наблюдать уже невозможно. Цепи антилоп гну сверху казались черными нитками бус, перехлестнувшими землю от горизонта до горизонта. В поисках начала или конца этих нитей мы пролетели над высыхающим озером и увидели: нити тут сходятся. Утомленные звери паслись и утоляли у воды жажду. Под низко пролетающим самолетом все приходит в движение. Кажется, кто-то разворошил в степи множество муравейников…
        В одном месте наблюдаем драматичную картину. Антилопы гну стремятся перейти речку. На желтоватой ленте воды их почему-то привлекает один только брод. И тут, как на людских переправах во время войны, столпотворение. Сотни валдбистов не выбрались из воды. И звериная армия, напирая и напирая сзади, идет по трупам. В открытую форточку самолета доходит снизу смрадный запах. На переправу запах привлек множество хищников. Мы видим, как по кромке воды бегут четыре желтые гиены и поднимаются черные стаи грифов. Возможно столкновение с птицами, и мы берем круто в сторону, хотя ужасно хочется поснимать редкое зрелище…
        Как стол ровная степь. Местами лежат на ней громадные камни. Они как острова в желтеющем море. В камнях любят прятаться леопарды… Пролетая над краем степи, видим редкие деревца, синеватые склоны гор, мелководные речки.
        Тут постоянно живут слоны, крокодилы, стада бабуинов. Сюда спасаться от зноя и голода движется все живое.


* * *
        И еще одну ночь мы провели в Серонеро. Я плохо спал. Оглушительно громко трещали в траве сверчки, и до рассвета возле дома топтался и ревел буйвол. Мы выходили с фонариком, но видели только рубиновые глаза зайцев. Зайцы паслись почти у порога…
        Утром нас пригласили в Институт Серенгети. Он создан недавно и обещает стать важным центром по изучению дикой природы. Полтора десятка аккуратных небольших домиков архитектор искусно расположил у подножия каменных глыб. Они почти незаметны, и звери, кажется, не напуганы присутствием человека - под окном одного из домов пасутся зебры и ходят жирафы.
        Ученым тут надо решать много важных проблем. Одна из них, не самая главная, но любопытная и понятная всем, кто бывал в Серенгети, - степные пожары. В сентябре земля как будто посыпана порохом. Пожар вызывает любая крупица огня. Вся степь в пожарах. Огонь идет медленно, съедая все, что способно гореть, и мчится с гулом, если подуют ветры. Веками племена, живущие в окрестностях Серенгети, поджигали степь, чтобы собрать потом подгоревшую живность. Точно так же поступают они и теперь. Правда, живность за тысячи лет привыкла к огню и не очень его боится. Львы часто прыгают через пламя и ложатся на горячую землю. Спасаясь от огня, многие звери не убегают, а прыгают на опаленную землю, где после первых дождей вылезут травы. Правда, кое-кто погибает, и в первую очередь змеи и черепахи. А как бороться с огнем? Пойди поймай поджигателей! Но вот наукой поставлен вопрос: а надо ли бороться? Если все как следует взвесить и подсчитать, выходит - вреда от пожаров меньше, чем пользы. Без пожаров степные травы плохо растут. А тощие пастбища сокращают число животных намного больше огня. Пожары в этих местах стали
частью отлаженного механизма природы…
        В институте работают англичане, африканцы, голландцы, немцы, американцы. Доктор Лемпри, возглавляющий институт, сказал, что здесь ожидают приезда двух советских ученых: эколога и специалиста по химии почвы. «Мы очень их ждем и просим сказать об этом в Москве. Всюду, где можно быть вместе, ученым надо быть вместе. Охрана природы - благородное поприще… А жемчужину Земли - Серенгети сохранить можно только общими силами». Это последняя запись в моем блокноте о Серенгети.