В погоне за тайной века Василий Михайлович Пасецкий

        Эта книга - о событиях, имеющих порой полуторавековую давность. Она переносит нас в те далекие времена, когда путешествовали на парусных деревянных судах и собачьих упряжках, на лодках и, кожаных байдарках, когда многие ученые считали, что значительная часть Северного Ледовитого океана у полюса занята огромной сушей, и не верили в существование Северо-Западного морского пути из Тихого океана в Атлантический…
        Читатель узнает о том, как русские мореплаватели и ученые более четверти века пытались раскрыть великую географическую тайну века и как им наконец это удалось.
        Повествование проникнуто романтикой подвига и в то же время сирого документально. Умелое использование архивных документов придает книге особую историческую достоверность и воссоздает атмосферу тех далеких и трудных для науки времен.

        Василий Михайлович Пасецкий
        В ПОГОНЕ ЗА ТАЙНОЙ ВЕКА

        ПРЕДИСЛОВИЕ

        Научно-популярные работы В. Пасецкого, посвященные «героям Севера», хорошо известны советскому читателю.
        Всегда базирующиеся на документальном материале, нередко до сего времени не бывшем в научном обороте, они характеризуются доступностью изложения и хорошим литературным вкусом.
        Книга «В погоне за тайной века» продолжает этот жанр с тем отличием, что здесь новые документальные данные впервые становятся известны читателю через научно-популярное издание.
        В самом деле, многие ценные документы, которые впервые приводятся в очерках этой книги, могли бы явиться основой научного исследования. Между тем автор, исходя из правильного понимания сущности и значения научно-популярной литературы, с помощью этого жанра обогащает нашего массового читателя новыми подлинно научными сведениями.
        Первая часть книги посвящена участию русских моряков и ученых в отыскании Северо-Западного прохода. Этому вопросу в литературе по истории отечественных географических исследований отведено лишь несколько страниц, а в зарубежных исследованиях и десяти строк не отыскать. Автор книги поставил перед собой задачу показать глубокий интерес русской научной общественности к решению труднейшей географической задачи того времени. Обследуя фонды Центрального архива Военно-Морского Флота, автор обнаружил проекты лейтенантов Лескова и Романова. Он обратил внимание, что в нескольких письмах И. Ф. Крузенштерна к государственному канцлеру Н. П. Румянцеву шла речь о плане посылки экспедиции для поисков Северо-Западного прохода в 1824-1825 годах. Но сведения были весьма скупые, дававшие лишь толчок к дальнейшим поискам. Решено было обследовать часть семейного фонда адмирала, которая хранится в Центральном государственном историческом архиве Эстонской ССР в Тарту. Вскоре автор держал в руках том писем Румянцева к Крузенштерну; кожаный переплет «дела» как будто говорил о том, что получатель весьма ценил эти письма,
принадлежавшие перу бывшего министра иностранных дел и вместе с тем видного культурного деятеля первой четверти XIX века.
        Почти все письма посвящены обсуждению путей поисков Северо-Западного прохода. Двенадцать лет из месяца в месяц Румянцев и Крузенштерн возвращались к этой теме…
        Необходимо было разыскать письма другой стороны, выступавшей, выражаясь современным языком, в роли главного теоретика. Еще раз просмотрены фонды ленинградских архивов - но там почти ничего нового не нашлось. Не более результативны были поиски и в рукописном отделе Государственной публичной библиотеки имени В. И. Ленина в Москве, в основу которой было положено уникальное книжное собрание Н. П. Румянцева. Оказалось, что переписка Румянцева хранится в Центральном государственном архиве древних актов. Среди нее отыскалось и дело Крузенштерна, и дело о снаряжении экспедиции на бриге «Рюрик» для поисков Северо-Западного морского прохода. В этих документах нашлись новые неизвестные факты, и, пожалуй, самой интересной явилась находка проекта русской экспедиции в Баффинов залив для отыскания Северо-Западного прохода со стороны Атлантики.
        Затем в Архиве Военно-Морского Флота было обнаружено несколько десятков писем английских ученых и полярных исследователей к Крузенштерну и черновики некоторых ответов нашего мореплавателя, которые свидетельствовали о том, что Крузенштерн являлся мировым непререкаемым авторитетом в области арктических и морских исследований.
        В итоге в распоряжении автора оказался обширный неопубликованный материал, доказывающий, что инициатива возобновления поисков Северо-Западного морского прохода в XIX веке принадлежала русским морякам и ученым и что они первыми выяснили неосновательность утверждений тех географов и картографов, одни из которых рисовали сушу на месте Центральной Арктики, а другие соединяли перешейком Азию с Америкой. Как это ни странно, но из поля зрения исследователей выпали главные выводы экспедиций О. Е. Коцебу и М. Н. Васильева, которые впервые на основе своих наблюдений установили не подлежащее сомнению существование сообщения между Тихим и Атлантическим океанами вдоль северных берегов Америки.
        Одновременно автор показал, что было бы несправедливо ограничивать интерес России к поискам Северо-Западного прохода лишь экспедициями Коцебу, Васильева, Кашеварова, что надо учитывать исключительно большое число проектов, разработанных и учеными, и моряками, и декабристами.
        На строго документальной основе автор показывает, что в России проявляли глубокий интерес к решению трудной проблемы Северо-Западного прохода и доказывает, что русские моряки внесли значительный вклад в теоретические разработки этого интересного и сложного географического вопроса.
        Вторая часть книги содержит четыре очерка. Она повествует о людях разной судьбы, которые ревностно трудились, изучая Север.
        Строго и лаконично небольшое повествование о путешествии к берегам Северного Ледовитого океана ученого Михаила Адамса, добывшего для науки первого мамонта и серьезно убежденного в том, что мамонты еще поныне обитают и что их отечество надо искать по сухопутью к северу от Новой Сибири, которая якобы соединяется с Америкой.
        Неожиданные открытия таит очерк, посвященный полярным плаваниям Федора Литке, который, по утверждению некоторых географов, своими заявлениями о тяжелой ледовитости Карского моря якобы отодвинул на несколько десятилетий практические задачи по освоению западного участка Северного морского пути. И опять автор убедительно, на основе документальных материалов доказал, что эти представления основаны на недоразумении. Наоборот, Литке был инициатором единственной в первой половине XIX века экспедиции из Архангельска к устью Енисея и к восточным берегам Новой Земли.
        Очерк «Мечта Карла Бэра» повествует о горячей привязанности этого великого ученого к Северу. На протяжении более сорока лет его мысли занимала далекая Арктика. Он не только дважды побывал в ее пределах, но и помог своим коллегам снарядить несколько полярных экспедиций. О неугасимом горении великого сердца, отданного во имя науки и человечества, убедительно рассказано в скупых строках очерка.
        Самый большой очерк этой книги, «Право на память потомства», посвящен несправедливо забытому исследователю Севера Михаилу Францевичу Рейнеке. Этому ученому не везло в жизни, не повезло ему и в трудах географов. Авторы крупных современных историко-географических монографий проходят мимо его дел и тем более мимо его жизни. Пожалуй, о Рейнеке больше знают и пишут литературоведы и военные историки, чем географы. В. Пасецкий решил исправить эту несправедливость. Собрав в архивах Ленинграда и Москвы обширное эпистолярное наследство Рейнеке, его дневники и другие документальные материалы, он рассказал о жизни этого человека, который был дружен с такими учеными, как Гумбольдт и Бэр, и такими деятелями России, как Павел Нахимов и президент Академии наук Федор Литке. Михаила Рейнеке связывала многолетняя дружба с декабристской семьей Бестужевых. Он являлся одним из организаторов Русского географического общества и инициатором посылки многих экспедиций в неисследованные районы России. Личность М. Ф. Рейнеке и его тридцатилетняя деятельность во имя развития отечественной географии заслуживают достойного
освещения в истории русской науки.
        В книге подробно освещены восьмилетние исследования Рейнеке в Белом море и на берегах Мурмана и рассказано, какими лишениями заплатили русские моряки за то, чтобы составить для России первую совершенную карту Белого моря и значительной части берегов севера Европейской России. Эти исследования завершились не только составлением навигационных и географических карт. На основе их Рейнеке создал «Описание северного побережья России», переведенное на несколько европейских языков.
        Деятельность Рейнеке показана на фоне отношений путешественника со своими современниками и в особенности с его самым близким другом - флотоводцем П. С. Нахимовым. Эта дружба, как и дружба с Николаем Бестужевым, прошла красной нитью через всю жизнь Рейнеке. Благодаря находкам значительной части эпистолярного наследства автору удалось воссоздать атмосферу благородной дружбы трех деятелей России, именами которых гордится наш народ.
        Очерки, включенные в эту книгу, в той или иной степени охватывают весь Русский Север, но основное внимание сосредоточено на двух крупных звеньях: с одной стороны, на поисках Северо-Западного прохода и освоении Русской Америки, с другой стороны, на исследованиях Белого моря, Лапландии и Новой Земли, которые имели наиболее важное как политическое, так и хозяйственное значение для России. Это очень хорошо понимали адмирал Крузенштерн и академик Бэр, государственный канцлер Румянцев и декабрист Романов, неутомимый путешественник Адамс, мечтавший по сухому пути достигнуть Северного полюса, и беззаветный труженик моря Михаил Рейнеке. О том, какими трудами и лишениями они завоевали право на память потомков, повествуют многие страницы этой книги, которая зовет человека быть прекрасным сердцем и неутомимым в подвиге, поиске и дерзании.



    А. ТРЕШНИКОВ, вице-президент Географического общества СССР, доктор географических наук.



        Часть первая
        В ПОГОНЕ ЗА ТАЙНОЙ ВЕКА

        БУМАГИ ЗАПЕЧАТАТЬ


        - Преступника арестовать, бумаги запечатать.
        Офицер принял из рук генерала украшенный печатями секретный пакет и стремительно вышел из кабинета.
        Еще минута - и лихая тройка несла курьера по спящим пустынным улицам Петербурга. Его путь лежал в далекий Херсон. Он не сетовал на то, что его подняли с постели среди ночи и без промедления погнали в дальнюю дорогу. Он гордился, что с этим важным поручением посылают не кого-нибудь другого, а именно его, офицера роты фельдъегерей.

«Преступника арестовать»… Он мысленно представлял, как нагрянет в дом заговорщика и возьмет его под стражу… Иногда, правда, находила тревога, и он начинал опасаться, что преступник, узнав о неудаче заговора, скрылся за границу; он торопливо прогонял эту мысль и даже пытался представить выражение испуга и растерянности на лице своей жертвы, когда будет сообщено об аресте.

        - Бумаги запечатать.
        Офицер отлично помнил наказ генерала, сделавшего многозначительное ударение на слове «бумаги». Познакомившись с ними, надеялись найти новые нити заговора и новых лиц, причастных к тайному обществу… Сердце приятно ныло в мечтах о следующем чине, о награде годовым жалованьем, а может, даже и орденом.
        Приехав в Херсон поздно вечером, офицер приказал везти себя прямо к губернатору. Дом сиял огнями. Курьер избежал на крыльцо, открыл дверь, и его захлестнула волна музыки… Это веселье показалось ему неуместным, и он раздраженным тоном приказал доложить о себе губернатору. Не обращая внимания на металлические нотки в голосе, его сначала продержали в передней, а затем провели в небольшой кабинет, заставленный шкафами с книгами. Там ждал высокий человек лет тридцати. Он встретил гостя улыбкой и, отрекомендовавшись чиновником особых поручений, поинтересовался у офицера, что за дело он имеет к его превосходительству.

        - Я привез губернатору секретную депешу…

        - Может, депеша подождет до утра?

        - Дело государственной важности.

        - Но если это дело будет решено не в полночь, а завтра в полдень, может быть, оно не утратит своей весомости?

        - Невозможно! Я скакал дни и ночи из Петербурга, загонял лошадей, бил ямщиков не ради того, чтобы сложа руки сидеть целые сутки в Херсоне.

        - У губернатора бал, господин офицер. С его стороны было бы неучтиво ради ваших дел вдруг оставить гостей.

        - Дело не мое, а государя императора.

        - Это звучит грозно, но неубедительно.

        - Я требую немедленно доложить губернатору о том, что ему доставлена секретная депеша.

        - Губернатор уже знает о вашем прибытии. Его превосходительство поручил мне выслушать вас и принять депешу.

        - Депеша адресована губернатору.

        - Все бумаги его превосходительство поручил просматривать мне.

        - Нужны немедленные действия.

        - Действия последуют, когда будет ясно, о чем идет речь.

        - Речь идет о государственном преступнике!

        - О ком же именно?

        - В этой депеше государем предписано губернатору доставить в Петербург флота лейтенанта Романова, а его бумаги запечатать.

        - В чем же провинился лейтенант Романов?

        - Он причастен к заговору.

        - Что же вы сразу не сказали? Я решил, что вы привезли указ о взыскании недоимок или о присылке кормов на государственные конные заводы… Не беспокойтесь, мы наверстаем упущенные минуты.
        Чиновник вышел из кабинета, по-прежнему сияя добродушной улыбкой…
        Курьер, доведенный собеседником до грани бешенства, облегченно перевел дух. Он сломил упрямство обнаглевшего провинциала и предвкушал предстоящую встречу с губернатором. Но тот не торопился. Не спешил и чиновник. Наконец дверь открылась. Офицер поднялся было, но снова сел, увидев лакея, который вносил в кабинет огромный поднос, заставленный коньяками, винами и закусками. Прежде чем лакей успел закрыть за собой дверь, офицер успел заметить на площадке лестницы знакомого чиновника, который разговаривал с очаровательной девушкой. Блеск ее бального платья, красота ее плеч, шеи, роскошных черных волос не вязались с встревоженным выражением лица…

        - Сейчас будут,  - сказал лакей.
        Когда, покидая кабинет, слуга открыл дверь, на лестнице никого не было.
        Офицер невольно стал разглядывать французские вина лучших марок, и у него засосало под ложечкой. Но он ни к чему не притронется, пока не вручит депешу губернатору.
        Кабинет снова осветился улыбкой чиновника.

        - Губернатор, как только отужинает, примет вас. Чтобы ожидание не было столь утомительным, его превосходительство просит вас отведать здешних яств. Прошу вас к столу… Не беспокойтесь, теперь губернатор не заставит долго ждать. Сегодня ночью и преступник, и его бумаги будут в наших руках.
        Чиновник наполнил бокалы.

        - За здоровье государя императора!  - провозгласил он.
        Офицер не мог отказаться от такого тоста, решив, что ограничится одним бокалом, но прекрасное французское вино чудодейственно снимало усталость, накопившуюся за многие сутки курьерской езды… Да и чиновник оказался человеком, отлично понимавшим, в какую пропасть хотели увлечь Россию заговорщики. Чувствовалось, что не губернатор, а его собеседник в действительности управляет губернией. Офицер не сомневался, что с его помощью важное поручение будет выполнено блестяще.
        Его мечты были прерваны голосом чиновника:

        - Губернатор ждет вас.
        Курьер открыл глаза и удивился. На улице сияло солнце.
        Губернатор встретил петербургского посланца любезно. Пробежав депешу, он с недоумением взглянул на чиновника.

        - Необходимые распоряжения сделаны,  - заметил молодой человек, забыв на этот раз просиять добродушной улыбкой.  - Мной приглашен титулярный советник Дойбан. Я надеюсь, вы ему доверите доставку Романова в Петербург.
        Губернатор подписал приказ об аресте отставного лейтенанта Романова. Как только дверь закрылась за курьером, лицо губернатора приняло резкое, неприятное выражение.

        - Прошу вас, батенька, впредь таких вольностей не допускать. Я понимаю ваши чувства к сестре Романова, но я не хотел бы иметь неприятности.

        - Ваше превосходительство, вы напрасно беспокоитесь. Лейтенант Романов не убежит за границу. Ваши интересы и интересы губернии мне дороже всего.


        В деревню, где жил Романов, курьер с титулярным советником Дойбаном прискакали поздно ночью. В господском доме горел свет.
        Дверь открыл старый слуга. Он не удивился, увидев на крыльце незнакомых людей.
        Романов был в своем кабинете. Он сидел в кресле у печки и неторопливо помешивал красные угли. Сообщение об аресте он принял так же спокойно, как спокойно встретил незваных гостей старый слуга… У него потребовали бумаги.
        Романов молча показал на инкрустированный ларец, который стоял на огромном письменном столе. В ларце оказалось два проекта Романова. В них шла речь о снаряжении экспедиций для описи реки Медной и для исследования северных берегов Русской Америки. На самом дне лежала рукопись, содержавшая описание плавания Романова вокруг света на судне «Кутузов». Потом нашлись различные заметки, копии писем официальным лицам, все по поводу тех же проектов, и не было в них ни одной строчки, ни одного слова, которые могли бы быть поставлены в вину заговорщику…

        - А где еще бумаги?

        - Других нет.

        - Я вынужден произвести обыск.
        Пока Дойбан с офицером рылись в шкафах и комодах, Романов сидел у догоравшей печи. По тлевшим углям иногда пробегали черные куски пепла, какие остаются от сгоревшей бумаги. Попадая на языки пламени, они вспыхивали и рассыпались.[1 - В. В. Романов. Сестра декабриста. «Русский вестник», 1893, № 10.]


        Лошади бежали лихо, будто чувствовали, что везут государственного преступника. Возок монотонно нырял по ухабам, заливались колокольчики троек, и скрипел снег под полозьями. Все это было знакомо, привычно. Но впереди ждала неизвестность, и что она таила в себе, трудно было представить.
        По сторонам тракта тянулись леса, убранные снегом. А Романову вспоминалось голубое теплое море, пальмы, черные девушки и ароматный тропический воздух. Корабль «Кутузов» нес горсточку моряков в Русскую Америку через три океана… Затем вместо пальм были ели, скопища белок, деревянные башни и стены Ново-Архангельска - столицы Русской Америки… Вспомнился вечер в доме правителя русских владений Матвея Ивановича Муравьева, морского офицера. Он с упоением говорил о своем крае, о неизведанности его рек и океанских берегов. С таким же упоением говорили о землях, открытых Берингом и Чириковым, простые русские охотники-промысловики, которые бежали за океан от гнета крепостного права. Они показывали Романову самодельные карты своих смелых походов, сетовали на малочисленность образованных людей в Российско-Американской компании, советовали остаться в Ново-Архангельске… Мысли о том, что совсем рядом находятся неведомые людям огромные пространства севера Американского континента, приятно волновали Владимира Павловича. Муравьев предлагал ему место, давал в его распоряжение судно и матросов. Более счастливый случай
вряд ли можно было представить. И все-таки он не мог им воспользоваться. Он, военный моряк, не имел права покинуть борт шлюпа «Кутузов» - тем более что на корабле, кроме него, было вместе с командиром всего лишь два офицера…


        Ново-Архангельск - столица Русской Америки.


        Настал день, и он простился с зелеными горами Русской Америки. Потом холодные ветры сменил благодатный пассат. Экзотические страны уже не волновали Романова. В свободные от вахты часы он рассматривал карты Русской Америки, северные берега которой ждали своих исследователей. Еще не известно было их простирание. Некоторые утверждали, что Америка соединяется с Азией перешейком где-то восточнее Шелагского мыса. Может быть, стоит отказаться от традиционных попыток искать проход из Тихого океана в Атлантику морским путем? Пожалуй, следует ожидать большего успеха, если подняться в глубь материка по реке Медной, а затем на нартах добраться до Ледовитого моря и Гудзонова пролива…[2 - В географической литературе первых десятилетий XIX века Гудзонов залив нередко именуется проливом. Некоторые географы считали, что именно здесь и надо искать приатлантическую часть Северо-Западного прохода.]


        Мысли эти не давали ему покоя. Когда пришли в Кронштадт, у него было начисто переписано «Предначертание экспедиции от реки Медной по сухому пути до Ледовитого моря и до Гудзонова пролива». Он показал проект своему товарищу по флоту Николаю Александровичу Бестужеву, который был известен не только как образованный моряк, но и как талантливый писатель. Бестужев отнесся к проекту благожелательно. Он полагал, что «Предначертание» имеет не только научное, но и политическое значение. Ведь недаром англичане на плавание «Рюрика», «Открытия» и «Благонамеренного» ответили посылкой нескольких экспедиций для открытия Северо-Западного прохода.[3 - О плавании Коцебу, Васильева и об английских экспедициях для отыскания Северо-Западного прохода на страницах этой книги рассказано в очерках «В погоне за тайной века» и «Против тысячи препятствий».] Он посоветовал начать проект следующими словами: «Девятнадцатое столетие, распространяя науки и полезные познания в Европе, отличается особенным направлением, данным географическим изысканиям. Не говоря о других державах, приобретших в наше время новые сведения о неведомых
дотоле странах света, Россия в продолжение последнего двудесятилетия сделала важные открытия по части географической, но общее стремление умов, общие напряжения мореходцев всех стран до сих пор оставляют важнейший вопрос нерешенным: соединяется ли материк Азии с Америкой или море разделяет их?
        Непреодолимые трудности, испытанные англичанами в покушениях на море решить сию задачу, хотя и показали невозможность сих морских предприятий, но со всем тем Парри отправлен снова, однако же благоразумие и опытность внушили англичанам новое средство: для решения сего самого важного вопроса послать берегом оттуда же лейтенанта Франклина, и, кажется, от предприятия сего последнего можно надеяться большого успеха».[4 - Центральный государственный архив Военно-Морского флота (ЦГАВМФ), ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 2.]
        Романов не отдавал предпочтения посылке экспедиции на кораблях, которые, судя по опыту многочисленных прежних русских и английских мореплавателей, будут рано или поздно остановлены льдами. Наибольшего успеха ожидал он от сухопутной экспедиции, которая могла бы плыть по рекам, пересекать леса и тундры, идти берегом и, если будет в том надобность, плыть на байдарах морем, когда оно окажется свободным от льдов.
        Бестужев посоветовал Романову особо отметить в проекте, что успех экспедиции будет зависеть от неустрашимости и выносливости самого начальника и его товарищей по далекому путешествию, что в экспедицию надо отобрать смелых и решительных людей, которые не дрогнули бы перед лицом самых невероятных испытаний и лишений.
        Базой экспедиции должен явиться остров Нучик в устье реки Медной, где имелось поселение Российско-Американской компании и где жили миролюбивые племена угалахмютов. Эти места посещались кораблями компании, которые ежегодно забирали меха, добытые русскими промышленниками. Российско-Американская компания уже дважды предпринимала попытки исследовать Медную. Еще управляющим Барановым был послан вверх по реке промышленник Баженов. Ему удалось, по его расчетам, подняться примерно на 300 верст. Он нашел на берегах медную руду, от которой река, вероятно, и получила свое название. Кроме того, Баженов принес сведения о том, что в Медную впадает река (Тлышитна), которая более удобна для плавания и берет начало из озера. По словам эскимосов, в тех местах водилось столь много оленей, что их можно добыть до двенадцати тысяч в год. Кроме того, там в изобилии обитали бобры, соболи, еноты, медведи, рыси и имелись крупные месторождения слюды. (Впоследствии большинство этих сведений было подтверждено путешествием Руфа Серебренникова). Однако Баженов не смог составить карту реки Медной. Спустя несколько лет в тех
местах побывал штурман Климовский. Он подтвердил сведения, доставленные его товарищем, и привез образцы меди в самородках. У индейцев из племени атнахлютов он нашел несколько фальшивых английских гиней, которые эскимосы получили от племен, обитающих в глубинных районах Северной Америки.

«Сии гинеи не иначе могли попасть к ним, как из Гудзонского залива, от Гудзонской компании,  - писал Романов,  - а сие самое подает повод думать о возможности сообщения между Гудзонским заливом и Медною рекою».[5 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 3.]
        Экспедиция предполагалась немногочисленная. В нее следовало включить начальника, его помощника, ученого-натуралиста, живописца и 12 матросов, сведущих в кузнечном и плотничьем ремесле.
        Наиболее вероятной ближайшей целью Романов считал достижение берегов Северного Ледовитого моря и их детальное исследование до «Макензиева пути, который приведет в Гудзонский залив». На обратном пути предполагалось открыть сообщение между этим заливом и рекой Медной, что должно было укрепить позиции Российско-Американской компании в глубинных областях Русской Америки, расширить область торговли Российской империи.

«Если мыс доброй Надежды и Новая Голландия обратили внимание Англии,  - говорилось в проекте,  - то северо-западная часть Америки заслуживает таковое же внимание от нашего правительства по пользе, которой можно ожидать от богатой страны, изобилующей богатыми пушными товарами, медью, и легко статься, в недрах тамошних земель заключаются и серебряные руды».[6 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 4 об.]

22 декабря 1822 года Романов подал свое «Предначертание» начальнику морского штаба. Начались дни тревог и ожиданий, огорчений и надежд. Проект отправился странствовать в Адмиралтейский департамент, который в свою очередь отослал его в главное правление Российско-Американской компании с просьбой уведомить, «какие сведения компания имеет о том крае, где лейтенант Романов предполагает делать исследования и розыскания, равно, каких пособий можно ожидать при сем случае от Американской компании, которой колонии находятся в этих местах».[7 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 6.]
        Проект в главном правлении Российско-Американской компании встретили без особого энтузиазма. Ее директора, Булдаков, Крамер и Северин, были более заняты получением прибылей и личным обогащением, чем заботами о славе России и развитии науки. Они не были заинтересованы в установлении торговых отношений с Гудзонской компанией, полагая, что проникновение русских экспедиций до Гудзонова залива не принесет никакой пользы, «кроме географических познаний». Что касается интересов Российско-Американской компании в исследовании внутренних областей Аляски и северного побережья Америки, то о них-де заботился управляющий Русской Америкой капитан Муравьев - тот самый Муравьев, который предлагал Романову остаться в Америке и возглавить экспедицию для исследования Медной реки и северного побережья до Гудзонова залива.
        Действительно, в 1821 году по заданию капитана Муравьева два судна отправились для исследований северо-западных и северных берегов Америки. Одним из них командовал мичман Хромченко, второе судно было поручено штурману Этолину. Эта экспедиция успешно справилась со своими задачами, но она занималась исследовательскими работами в районе Берингова пролива, на расстоянии многих сотен верст от тех мест, куда предлагал Романов снарядить сухопутную экспедицию.
        Однако это обстоятельство было использовано в качестве предлога для отклонения проекта - так как он якобы «почти уже выполняется, хотя и не с торопливостью, но с должным, по местным обстоятельствам, вниманием и прилежанием…»

«Управляющий колониями флота капитан-лейтенант Муравьев,  - отвечало главное правление компании Адмиралтейскому департаменту,  - в последних своих депешах уверяет, что после тех исследований он отправляет опять морскую экспедицию, чтоб сделать еще опыт и внутрь земли».[8 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 8, 9.]
        Адмиралтейский департамент согласился с заключением главного правления Российско-Американской компании о том, что нет необходимости «посылать в тот край особую экспедицию…»
        Бестужев утешал Романова как умел. Он уговорил его вместе поехать к Ивану Федоровичу Крузенштерну. Знаменитый мореплаватель встретил их ласково и обещал помочь осуществить проект.
        Бестужев не унимался. Он посоветовал Романову опубликовать «Предначертание» одновременно в «Северном архиве» и в «Московском телеграфе». Этой публикацией Бестужев рассчитывал привлечь внимание передовой общественности к его предложениям.
        Романов послушался совета товарища. «Могут возразить, что если бы экспедиция проникла даже и до Гудзонова залива,  - писал он в „Московском телеграфе“,  - то, кроме географических познаний, никакой другой пользы не откроется. Но, если бы сие исполнилось, разве мало того, что слава такого путешествия отнеслась бы к России, что она узнала бы край, который с открытия Америки (т. е. около трех с половиной столетий) непроницаем для европейца? Какую пользу принесли наши экспедиции к полюсам? Кроме славы, никакой! Но такою славою дорожит всякая просвещенная держава. Северная экспедиция наша нашла обитаемый остров и прошла далее знаменитого Кука в Беринговом проливе, а южная экспедиция обогатила круг географических сведений открытием более 30 новых островов и, сделав множество полезных наблюдений, поставила имя Беллинсгаузена наряду с именами знаменитейших мореходцев».

«Пусть откроется сношение с Гудзонскою компаниею: если бы от нее нельзя ничего было получить, кроме одних мехов, известно, что звери морские и береговые год от году у нас уменьшаются. Но кто может поручиться, что на пространстве от впадения Медной реки в Тихий океан до Гудзонова залива не открылась бы какая-либо другая важная промышленность?»[9 - В. П. Романов. Предначертание путешествия от западных берегов Северной Америки до Ледовитого моря и Гудзонова залива. «Московский телеграф», 1825, XVIII, сентябрь, стр. 96.]
        Романов ждал, что его «Предначертанием» заинтересуется один из просвещеннейших меценатов первой четверти XIX века, государственный канцлер Н. П. Румянцев, но он не знал, что старик уже готовит подобную экспедицию, в начальники которой он прочил находившихся в Русской Америке моряков Хромченко и Этоллина.
        Однажды в доме Бестужевых Романов познакомился с новым управляющим делами Российско-Американской компании Кондратием Федоровичем Рылеевым. Крепко пожав руку Владимиру Павловичу, он объявил, что только что прочел его проект. Как и Бестужев, он был в восторге от «Предначертания». Он считал, что исполнение его принесет «не только славу, но и пользу».
        Рылеев обещал Романову убедить директоров компании послать экспедицию для описи северных берегов Русской Америки. Они подружились. Романову по сердцу было свободомыслие Рылеева, его ненависть к самодержавному гнету, тупости, невежеству, ханжеству, раболепию.
        Речи Рылеева о бесправности народа, о жестокости деспотизма казались выражением его дум. И когда Кондратий Федорович однажды рассказал о существовании тайного общества и предложил посвятить жизнь исполнению его высоких целей, Владимир Павлович ответил согласием.
        Летом 1825 года они расстались. Романову пришлось по семейным делам уехать из Петербурга на Украину, в Херсонскую губернию. Они часто переписывались. Романов время от времени напоминал Рылееву о том, что ждет известий о судьбе проекта и готов оставить свои дела ради путешествия по дебрям Русской Америки.
        Все эти подробности хлопот с проектом описи северных берегов Русской Америки отчетливо вспомнились Романову, в то время как казенный возок, запряженный казенной тройкой, нырял по ухабам казенных дорог. По сторонам тянулись леса. Снег облепил ветви елок и сосен. Деревья казались строгими и чужими, словно не хотели участвовать в его разговоре с самим собой о том, какая судьба ждет его впереди…


        Романова привезли в Петропавловскую крепость.
        После первого допроса ему стало ясно, что причиной ареста было его письмо к Рылееву, посланное из Херсона за восемь дней до декабрьского восстания… В нем не было ничего предосудительного. Речь шла о судьбе проекта описи Русской Америки. Только в постскриптуме он обратил внимание Рылеева на свою верность обществу. Закончив деловую часть письма, он приписал: «Мысли мои и стремление к полезному все те же, какие были, как в последний раз мы с Вами рассуждали…» Дальше следовало длиннейшее многоточие. Оно было красноречивее слов.[10 - Центральный Государственный архив Октябрьской революции (ЦГАОР), ф. 48, д. 30, л. 319.]


        От него потребовали письменных объяснений.
        Романов отрицал свою принадлежность к тайному обществу. Он возражал против неправильного истолкования его приписки в письме к Рылееву. В нем шла речь не о делах тайного общества, а лишь о его горячем стремлении принести пользу отечеству в исследовании полярных владений России. Он не чувствует за собой никакой вины. Его привлекают к следствию по недоразумению. Он уверен, что скоро невинность его откроется, и он будет освобожден и возвращен к своему семейству и престарелой матери. Он усердно и ревностно прослужил отечеству 15 лет, точно выполнял присягу. Никогда не держал вольных речей, не делал никаких рассуждений о правительстве и правлении. «Одним словом,  - заканчивал Романов свои показания,  - ни мои поступки, ни дела, ни даже слова не обвиняют меня; совесть моя покойна. Ежели не неизвестность, как перенесли сей случай, со мною случившийся, жена и мать моя, то я бы равнодушно переносил бы мое заключение, уверен будучи, что рано или поздно невинность моя открылась бы.
        В сем моем оправдании изложил я самую сущую истину, в противном случае подвергаюсь строгому суду».[11 - ЦГАОР, ф. 48, д. 76, л. 10.]
        Романову вскоре пришлось горько пожалеть об этой строчке своих показаний. Он не подозревал, что 3 февраля 1826 года Рылеев признался, что он сам принял его в общество.


        Романову предъявили показание Рылеева. Упорствовать дальше было бесполезно. Однако он не сдавался и снова стал отрицать свою принадлежность к тайному обществу, словно в руках следователей не находилась неопровержимая улика.


        Показания К. Ф. Рылеева о принадлежности В. П. Романова к тайному обществу.


        От него снова потребовали подробных показаний о связях с главными деятелями тайного общества, о знакомстве с Рылеевым и Николаем Бестужевым. Но Романов решил не пускаться в откровенности перед следственной комиссией. Да, действительно Рылеев ему открыл существование тайного общества, целью которого было введение конституционной монархии «с согласия государя». Он это признание сделал мимолетно, по дороге на званый обед. Затем Рылеев уехал в деревню, а он, Романов, отправился в Херсонскую губернию и забыл думать о тайном обществе. И только беспокойство за судьбу проекта экспедиции для исследования северных берегов Русской Америки вынудило его написать Рылееву. Проект был главной целью его жизни. О нем, кроме Рылеева, он писал директору Российско-Американской компании Ивану Васильевичу Прокофьеву. С Бестужевым его связывали чисто литературные интересы; Николай Александрович правил его проекты, печатал статьи. А разговоров о конституции они не вели, да и встречались довольно редко…
        Это упорное «отрицательство» принесло в конце концов свои плоды. Ему повезло, что братья Николай и Александр Бестужевы отметили в своих показаниях его непричастность к делам и целям общества. Возможно, именно это и спасло его от ссылки на поселение, а может быть, даже и от каторги.
        Когда следствие по делу декабристов было закончено, Николай I приказал продержать Романова три месяца в крепости, а затем направить в Черноморский флот и ежемесячно доносить о его поведении.
        Об исследовании северных берегов Русской Америки Романову пришлось забыть. Но в мечтах своих он много раз уносился в этот суровый край. В июле 1829 г. он опубликовал в «Отечественных записках» свои комментарии к анонимному «Предначертанию об описи Ледовитого моря на нартах». Он горел желанием отправиться в дальнее странствие, но было строжайше запрещено давать ему отпуск. Он неистово дрался с турками. В одном из боев «басурманская пуля поцеловала» Романова «немного выше лба», и теперь голова его служила «верным барометром при перемене погоды».[12 - РО ГПБЛ, ф. 679, оп. 1, д 97, л. 1.]
        Когда минуло 12 лет с того дня, как увезли его вместе с опечатанными полярными проектами в Петропавловскую крепость, Александр Кашеваров[13 - Путешествию А. Ф. Кашеварова в этой книге посвящен отдельный очерк.] на байдарах исследовал значительную часть того самого Северо-Западного прохода, открытию которого он в молодости мечтал посвятить свою жизнь.
        Прошло еще немного времени, и была отправлена экспедиция для исследования реки Медной, которая так интересовала Владимира Романова.
        Возглавлял экспедицию молодой штурман Руф Серебренников. Много дней, недель, месяцев путешественники, преследуемые тучами мошкары, прорубались сквозь лесные заросли, перебирались через пороги, пересекали болота. Взятые запасы провизии быстро иссякли. Приходилось питаться мясом случайно подстреленных зверей или корнями трав. Но зато с каждым шагом вперед на карте появлялись новые участки реки Медной. Для путешественников не было ничего дороже этой карты - они заплатили за нее ценою бессонных ночей и голода. Вот они уже достигли тех мест, где Медная так мелка, что по ней невозможно плыть на самой маленькой байдарке. Еще несколько усилий - и моряки увидят ее истоки. Но в эти дни, когда экспедиция находилась почти у самой цели, все двенадцать путешественников гибнут под пулями колчан. Ни одному не удалось спастись, некому было рассказывать об их мужественном подвиге.
        Только спустя некоторое время проходившие по тем местам индейцы нашли сумку с дневником и картами Руфа Серебренникова и доставили ее в Ново-Архангельск, управляющему Русской Америкой.
        Эти дневники, уже в напечатанном виде, попали в руки Владимира Романова, когда он дрался с англичанами и французами у стен Севастополя…


        Офицер, участвовавший в аресте Романова в 1826 году, через тридцать лет встретил свою жертву на приеме в честь героев Севастополя. Он никогда не пришел бы в этот дом, если бы знал, что бывший государственный преступник, находившийся под надзором властей, окажется героем дня. Говорили, что Романов проявлял чудеса храбрости. Рассказывали, что он спас севастопольскую морскую библиотеку и вывез последнюю горсточку защитников этого города с Южной стороны на Северную, заплатив за свой подвиг тяжелой контузией…
        Рядом с Романовым офицер увидел два знакомых лица. То был чиновник особых поручений при губернаторе Херсонской губерний и дама средних лет, в которой бывший курьер узнал некогда очаровательную юную девушку, с которой ее спутник тридцать лет назад говорил на лестнице губернаторского дома. Время изменило их лица. Чиновник облысел, под глазами дамы заметны были морщинки, но не узнать этих действующих лиц давней истории было невозможно. Они тоже узнали его и что-то сказали друг другу. Офицер решил, что, вероятно, говорили о том, как провели его в январскую ночь 1826 года в далеком Херсоне. Он потерял более суток, которых было вполне достаточно, чтобы сестра Романова, переодевшись в мужское платье, загоняя тройки и щедро угощая водкой ямщиков, предупредила брата и помогла уничтожить бумаги, свидетельствовавшие о его связях с главными деятелями тайного общества декабристов…



        В ПОГОНЕ ЗА ТАЙНОЙ ВЕКА

        Сначала были письма


7 августа 1806 года корабль «Надежда» отдает якорь на Кронштадтском рейде. С этого дня имя капитана Ивана Федоровича Крузенштерна, который только что завершил первое русское кругосветное плавание, становится известным на всех континентах. Российская академия наук избирает его своим членом, почетных званий его удостаивают научные общества и университеты Лондона, Парижа, Геттингена…
        Знаменуя начало эпохи русских кругосветных плаваний, путешествие Крузенштерна, словно вспышка молнии, озаряет первую половину XIX века и вызывает к жизни много географических предприятий на севере и востоке России.
        Этот успех открывает перед ним двери дома одного из самых влиятельных государственных деятелей начала XIX столетия графа Николая Петровича Румянцева, старшего сына знаменитого русского полководца Петра Александровича Румянцева, в честь побед которого воздвигнут обелиск в Петербурге.[14 - Обелиск в честь побед Румянцева первоначально находился на Царицыном лугу в Царском Селе, а затем был перенесен на площадь Румянцева, расположенную на правом берегу Невы между Первой и Второй линиями Васильевского острова.] Николай Петрович ласково был принят при дворе, но светская жизнь не удовлетворяла его. Он уехал за границу и слушал лекции в Лейпцигском университете. Он исколесил почти всю Европу, пока в 1780 году его не назначили послом в одно из немецких княжеств. Начало нового века застало Румянцева в Петербурге. Его назначили директором водных коммуникаций. Мариинская система, каналы Вышневолоцкий, Березинский имеют отношение к его сложной биографии.


        И. Ф. Крузенштерн.


        Через год он становится министром коммерции, энергично заботится о развитии торговли, уделяя особое внимание укреплению недавно созданной Российско-Американской компании, что для него было неразрывно связано с укреплением позиций России в Северной Америке и северной части Тихого океана.
        Румянцев не только горячо поддержал проект первой русской кругосветной экспедиции, но и написал инструкцию для этой экспедиции.[15 - Внешняя политика России XIX - начала XX века. Документы Российского министерства иностранных дел. Серия первая, 1801-1815, т. I, М., Госполитиздат, 1960, стр. 491-497.] Он напутствовал Крузенштерна обстоятельным посланием, в котором подробно остановился на задачах исследования тропической и северной частей Тихого океана.

«Дай бог,  - писал он в заключение,  - чтоб успехи Ваши были столь же благословенны, сколь искренни мои желания. Мысль, что для отечественной торговли откроется новое поле, сделается тем совершеннее, что вместе с сим Россия под Вашим руководством принесла бы и свою дань во всеобщее богатство человеческих познаний. Я заранее утешаюсь за Вас тем, что после такого славного дела имя Ваше пойдет наряду с именами отличных мореплавателей».[16 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 233, л. 48.]
        Крузенштерн оправдал надежды Румянцева, который между тем продолжал стремительное восхождение по служебной лестнице. Вскоре после заключения Тильзитского мира он получает портфель министра иностранных дел. Через год после подписания Фридрихсгамского мира со Швецией, по которому Финляндия присоединялась к России, он получает высшее звание в России - звание государственного канцлера.
        Историки и писатели разных поколений единодушны в оценке исключительно плодотворной просветительской деятельности Н. П. Румянцева. Он создает великолепное собрание редких книг, которое завещает сделать общедоступным и на основе которого развилась и расцвела Государственная публичная библиотека, ныне носящая имя В. И. Ленина. К этому надо добавить собрания старинных договоров и грамот, старинных рукописей, коллекции монет. Не жалея денег, он посылает ученых почти во все страны Европы и во многие достопамятные места России для сбора рукописей, имеющих отношение к истории Русского государства. Особое пристрастие он имеет к путешествиям, и в особенности к полярным.
        Он просит Крузенштерна быть его научным советником по части географический изысканий, книг, рукописей и карт.
        Многие часы проводят они в библиотеке графа, в которой собраны самые древние и самые новые книги по истории морских странствий и богатейшая коллекция географических карт. Тема их разговоров одна и та же: существует ли проход из Берингова пролива в Атлантический океан вдоль северных берегов Америки, которые сокрыты во мраке неведения? Именно в этой области, лежащей белым пятном на самых новых картах, затем на северо-востоке России да и на крайнем юге ждут мореплавателей открытия, возможно, великие по своему значению.

«Статься может,  - пишет Крузенштерн,  - что сделан будет вопрос: какая польза может быть для России от таковых изысканий? Такие вопросы могут исходить от людей, которые не понимают, что эти исследования имеют целью возрастание могущества и распространение политического влияния их отечества».[17 - И. Ф. Крузенштерн. Предуведомление. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив для отыскания Северо-Восточного морского прохода, предпринятое в 1815, 1816, 1817, 1818 гг. иждивением государственного канцлера Н. П. Румянцева на корабле «Рюрике» под начальством флота лейтенанта Коцебу, ч. I, СПб., 1821, стр. XXVIII. (Дальше: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив).]
        Румянцев, только недавно ставший министром иностранных дел, великолепно понимает, какое влияние географические исследования порой оказывают на внешнюю политику и как внешняя политика вызывает к жизни новые странствия.
        Он просит Крузенштерна составить описание путешествий к Северному полюсу, и мореплаватель отправляется в захватывающее странствие по старинным книгам, картам и рукописям. Его восхищает стремление многих поколений моряков найти проход из Атлантического океана в Тихий. Еще приятнее убедиться, что ни одно государство Европы не достигло столь блистательных успехов в исследовании Севера, как Россия. Всего за десять лет отряды Великой Северной экспедиции исследовали арктическое побережье от Северной Двины до Колымы, а ученые - участники этого крупнейшего полярного предприятия России - нашли в сибирских архивах документы о том, что еще в 1648 году казак Семен Дежнев совершил плаванье из устья Колымы на Анадырь и тем самым доказал, что Азия отделена от Америки проливом… Правда, теперь, уже в XIX веке, некоторые географы стали сомневаться в достоверности этого плавания.[18 - Северное побережье Азии не было достоверно известно только между мысами Шелагским и Северным. Это и использовал английский мореплаватель Бурней, выдвинувший гипотезу о том, что Америка соединяется с Азией перешейком.]
        Более скудными были знания о севере Американского континента, хотя экспедиций в этот район снаряжалось великое множество. На исходе XV века, через несколько лет после открытия Колумбом Америки, Себастьян Кабот сделал первую попытку проникнуть к северо-западу вдоль берегов Нового Света. Затем последовали экспедиции португальцев, испанцев, французов и, наконец, англичан. Путешественники в конце XVI - начале XVII столетия проникли в залив, который впоследствии был назван именем Гудзона и, тщетно ища прохода в Ледовитый океан, в основных чертах завершили его обследование.
        Новый шаг в исследовании Северо-Западного прохода был сделан Уильямом Баффином, который поднялся вдоль западных берегов Гренландии до 77°30? с. ш., открыл устья проливов Ланкастер и Смит и пришел к выводу, что Северо-Западного прохода не существует, хотя в действительности положил начало его открытию.[19 - Дж. Бейкер. История географических открытий и исследований. М., Изд. иностр. лит., 1950, стр. 170.]
        Карта, составленная Баффином, к несчастью, затерялась, и ученые-географы в конце концов стали сомневаться в достоверности его выдающихся открытий. Возможно, распространению этого заблуждения способствовали неудачи последующих экспедиций, которые до первых десятилетий XIX века так и не проникли в этом районе севернее Баффина.
        Следующая точка, которую нанесли на карту американского берега Ледовитого моря, была достигнута в 1770 году Самуилом Херном, служащим компании Гудзонова залива. Он вышел к морю по реке Коппермайн (Медной руды) и нашел у живших там эскимосов много китового уса и шкур тюленей. Но в его открытии географы сомневались, как сомневались в открытиях Баффина и Дежнева. Через восемь лет знаменитый Кук прошел Беринговым проливом и достиг мыса Ледяного под 71° с. ш. И уже на исходе XVIII столетия, в 1793 году, Александр Маккензи, спустившись по большой реке, носящей ныне его имя, увидел, «вонючее озеро», как индейцы называли Северный Ледовитый океан. Правда, сами англичане отнеслись к этому путешествию весьма скептически. Барроу считал, что «если сведения, доставленные нам Херном о море, неудовлетворительны, то Маккензиевы еще гораздо темнее». Суд современников был скорый и несправедливый: они полагали, что ни Херн, ни Маккензи не видели моря, хотя, вероятно, и находились вблизи него.[20 - В. Н. Берх. Хронологическая история всех путешествий в северные полярные страны. Ч. I, СПб., 1821, стр. 185. Научную
редакцию труда по просьбе Н. П. Румянцева выполнил И. Ф. Крузенштерн [Центральный государственный исторический архив ЭССР (ЦГИАЭ), ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 38].]
        Таким образом, к началу XIX века на огромном пространстве севера Американского континента было известно всего лишь несколько пунктов, что не только делало более ясным вопрос о существовании Северо-Западного морского пути, а скорее давало повод для рождения новых гипотез и заблуждений.
        Состояние знаний о полярных странах наглядно иллюстрируется старинными картами последней четверти XVIII и самого начала XIX столетия. Почти на всех них к северу от берегов Сибири обозначены очертания огромной арктической суши, сведения о которой впервые появляются в донесениях Михаила Стадухина и затем подкрепляются показаниями сержанта Степана Андреева, предположениями Сарычева о большой матерой земле к северу от Колымы и сообщениями якутских промышленников, которые приняли Новую Сибирь за исполинскую сушу, возможно, являющуюся частью Америки. Результаты таких представлений о северной полярной области наглядно видны на генеральной карте Российской империи 1807 года, на которой северный берег Америки от Берингова пролива заворачивает на запад и тянется по направлению к Шелагскому мысу, хотя и не соединяется с ним.[21 - Атлас географических открытий XVII-XVIII веков. М., «Наука», 1964, № 185.]
        Огромная арктическая суша изображена и на карте секунд-майора Михайло Татаринова, составленной в 1779 году в Иркутске. На ней показана самая северная точка, достигнутая Куком в 1778 году во время плавания в Ледовитый океан. От этой точки берег Америки принимает строго западное направление и, пройдя в расстоянии 600-800 километров от берегов Евразии, соединяется с Гренландией. Западный берег Гренландии, в свою очередь, соединен с Америкой сушей, которую омывает Баффиново море и через которую намечены устья Ланкастерова и Алдермонова проливов.
        После плавания Кука в Англии, истратившей миллионы фунтов стерлингов на экспедиции, которые почти непрерывно отправлялись в течение трех столетий, забывают о нерешенной великой географической задаче.
        Крузенштерн полагает, что причиной утраты интереса к исследованию Северо-Западного морского прохода было, с одной стороны, «утвердившееся после покушений англичан мнение о невозможности существования морского прохода на Севере», с другой - «непрерывные войны, которые вели между собою наиболее могущественные европейские государства».[22 - И. Ф. Крузенштерн. Предуведомление. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, стр. VI.]
        Составленное Крузенштерном «Обозрение путешествий» свидетельствовало о том, что «хотя существование северного прохода весьма сомнительно, но повторение опыта от запада на восток и от востока на запад может статься предприятием нетщетным».[23 - Там же, стр. VII.]
        Крузенштерн находил, что идея о проходе из Атлантики в Тихий океан через Северный полюс химерична. В центре Ледовитого океана, по его мнению, ждет такой же неодолимый лед, какой останавливал все суда, прежде чем им удавалось достигнуть 83° с. ш. Более реальных успехов мореплаватель ожидал от одновременных покушений как со стороны Берингова пролива, так и со стороны Баффинова залива.
        Вскоре после прекращения войны между Россией и Англией, то есть примерно в 1810 году, Крузенштерн начал обсуждать с Румянцевым практические шаги по подготовке экспедиции для поисков Северо-Западного прохода. Сначала предполагали снарядить экспедицию из служащих Российско-Американской компании, на дела которой государственный канцлер имел решающее влияние.
        Однако выяснилось, что в Русской Америке не набрать достаточного числа сведущих в навигаторском деле людей, которые могли бы справиться с нелегкими задачами по исследованию Северо-Западного пути и севера Американского континента.
        Нашествие Наполеона было тяжелым испытанием для Румянцева и отодвинуло на время исполнение плана Крузенштерна. Из-за апоплексического удара государственный канцлер на многие месяцы лишился возможности заниматься делами не только правительственными, но и личными…[24 - Н. П. Румянцев в 1814 году оставил государственную службу. За ним было пожизненно сохранено звание государственного канцлера и все получаемые им оклады, которые он пожертвовал на помощь инвалидам Отечественной войны 1812 года.] Но после окончания войны Крузенштерн и Румянцев вернулись к заинтересовавшему их вопросу. 25 ноября 1813 года мореплаватель направил канцлеру смету расходов на предполагаемое путешествие.


        Стоимость экспедиции была определена в 100 тысяч рублей. Из них - 50 тысяч на постройку судна, 16 тысяч - на жалованье, 10 тысяч - на провизию, 6 тысяч - на инструменты. Остальная часть этой весьма солидной по тем временам суммы могла быть употреблена на экстраординарные расходы и покупку вещей и товаров для обмена их на провизию и для подарков народам посещаемых земель.[25 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 28, л. 19. Действительные расходы на экспедицию превысили смету примерно в два раза.]
        Крузенштерну удалось заразить Румянцева своей увлеченностью. Вопросы решались быстро. Через несколько месяцев уже было заказано судно на верфи Або. Его решили назвать «Рюрик». Крузенштерн предложил назначить командиром корабля Отто Евстафьевича Коцебу, который кадетом плавал с ним на корабле «Надежда», проявил себя знающим моряком и с «отличным рвением» занимался исследованием берегов, составлением карт и астрономическими наблюдениями. Узнав о согласии государственного канцлера, Коцебу 9 июня 1814 года отправил Румянцеву из Ревеля восторженное послание:



«Письмо Ваше принесло мне неописанную радость С получением его мне казалось, что я уже плаваю на „Рюрике“, борюсь с морями, открываю новые острова и даже самый Северный проход, но опомнясь нашел, что еще далек от сей цели. Главная моя забота есть та, чтобы корабль сооружен был прочным образом: медная обшивка есть одна из важнейших пунктов и потому приступаю к ней прежде всех».[26 - Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), фонд 21, д. 3 доп., л. 36.]



        Письмо О. Е. Коцебу Н. П. Румянцеву.


        Между тем Крузенштерн отправился в Англию, чтобы заказать навигационные приборы для экспедиции на бриге «Рюрик». У него было много знакомых среди моряков британского флота, на кораблях которого он прослужил несколько лет, совершив плавания к берегам Америки и Индии. Он близко сошелся с секретарем английского адмиралтейства Джоном Барроу, который затем следил за выполнением заказов Ивана Федоровича и стал на многие годы его ревностным корреспондентом. Через Барроу впоследствии Крузенштерн получал обстоятельную информацию о намерениях английского правительства в области полярных исследований.
        В Англии были встревожены намерениями русских моряков исследовать Северо-Западный проход, о котором на протяжении последних четырех десятилетий забыли и думать.



22 января 1815 года Отто Коцебу покинул родной Ревель и вместе с командой направился через Петербург в Або, где строился корабль «Рюрик».

«Мы шли с обозом нашим,  - писал Коцебу,  - и когда потеряли город из виду, я почувствовал облегчение своей грусти, ибо сделан был первый шаг к предстоящему мне лестному предприятию. Радость исполняла всех матросов, которые до самого ночлега не переставали петь и веселиться». [27 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 5.]


        О. Е. Коцебу.


        На семнадцатый день Отто Коцебу был на судостроительной верфи и приступил к наблюдению за постройкой своего корабля.
        В тяжелых и неустанных трудах пролетели три месяца.

11 мая «Рюрика» спустили на воду. Через пятнадцать дней Коцебу был уже в Ревельском порту. Он навестил Ивана Крузенштерна, который передал ему два хронометра и астрономические инструменты. Теперь его путь лежал на Кронштадт.
        В середине лета все приготовления были закончены. Прибыл натуралист Дерптского университета доктор Иван Эшшольц и художник Логгин Иванович Хорис. (Кроме того, в Копенгагене ждали ученые-естествоиспытатели Адальберт Шамиссо и Вормскиолд). Команда была укомплектована лучшими матросами флотского экипажа. У Коцебу имелось два помощника: лейтенанты Глеб Шишмарев и Иван Захарьин.[28 - Кроме того, в составе экспедиции был лейтенант Кордюков, который по отплытии из Кронштадта почувствовал себя больным и был оставлен в Ревеле (В. Н. Берх. Хронологическая история всех путешествий в северные полярные страны. Ч. I, СПб., 1821, стр. 193).] Всего на борту находилось 33 человека.
        За несколько дней до отплытия «Рюрика» из Кронштадта Крузенштерн вручил своему другу и ученику инструкцию, в которой были означены основные научные задачи экспедиции и содержались добрые советы умудренного опытом и жизнью мореплавателя.
        Крузенштерну хотелось уберечь Коцебу от лишних испытаний и направить его путь через океаны таким образом, чтобы путешествие принесло возможно больше новых открытий. Первую остановку с научными целями экспедиции предстояло сделать у острова Пасхи, чтобы познакомиться с его жителями, которые заслуживали «особливого внимания».
        По прибытии на Камчатку Коцебу должен был отправить Румянцеву донесение о плавании, копию корабельного журнала, все карты, наблюдения ученых - «словом, все плоды, собранные в продолжение первого года путешествия».[29 - И. Ф. Крузенштерн. Мореходная инструкция, данная флота лейтенанту г. Коцебу. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. CXXXY.]
        Это было вызвано тем обстоятельством, что дальше экспедиция отправлялась в Северный Ледовитый океан, где ее плавание было «сопряжено с величайшими опасностями».
        Крузенштерн полагал, что исходной базой действий экспедиции должен быть Нортон-зунд (Нортон-Саунд), если «не будет открыт другой залив», и считал необходимым, чтобы Коцебу посетил его и собрал у жителей этих мест подробные сведения о внутренних районах континента, о направлении рек и берегов, о больших озерах. Из Нортон-зунда «Рюрику» разрешалось отправиться к острову Уналашка и осмотреть по пути неисследованные южные берега Русской Америки.
        На третий год плавания экспедиция должна была приступить к «исследованию внутренности Америки».
        При этом Крузенштерн предоставлял Коцебу свободу действий в зависимости от обстоятельств и добытых сведений. Экспедиции предстояло, взяв в Уналашке алеутов с байдарами, исследовать берег Америки в северной части Бристольского залива (залив Бристоль), Эта задача возлагалась на самого Коцебу (Шишмарев на «Рюрике» между тем отправлялся в Нортон-зунд). В первую очередь следовало отыскать реку, которая, по словам Кука, должна была в этом районе впадать в океан, и исследовать ее нижнее течение. Затем необходимо было отправить офицера для подробного изучения открытой реки. Коцебу не разрешалось долго задерживаться в этом районе, с тем чтобы у него осталось время для исследований в Ледовитом море. Он должен был отправиться в Нортон-зунд и, соединившись с Шишмаревым, направиться к мысу Лисбурн.

«Отсюда надлежит Вам стараться свидетельствовать направление берега и узнать, сколь далеко оный простирается к северу за усмотренным Куком Ледяным мысом, также в какой широте оный приемлет направление к востоку».[30 - И. Ф. Крузенштерн. Мореходная инструкция, данная флота лейтенанту Коцебу. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. CXL.]
        От мыса Ледяного Коцебу должен был направиться прямо на восток, не теряя времени на осмотр северных берегов Русской Америки.
        Крузенштерн не ограничивал плавания «Рюрика» к востоку, надеясь, что мужество и твердость помогут морякам одолеть препятствия природы и сделать величайшие открытия. Однако Крузенштерн считал весьма желательным, чтобы экспедиция к концу августа возвратилась в Нортон-зунд и затем направилась на Уналашку.
        Коцебу мог посвятить еще один год исследованиям в Северной Америке, если ему станет известна какая-либо река, впадающая в Северный Ледовитый океан и имеющая сообщение с обширным озером в глубине материка. Разрешалось продлить срок работ экспедиции и в том случае, если в ее распоряжении окажутся факты или сведения, позволяющие «надеяться, что существование сообщения между обоими океанами не есть совершенно невозможно».[31 - И. Ф. Крузенштерн. Мореходная инструкция, данная флота лейтенанту Коцебу. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. CXLI.]
        Кроме решения научных задач, экспедиция имела и определенные политические цели. Она должна была свидетельствовать о серьезном интересе России к своим владениям на Чукотке и в Америке и содействовать укреплению ее позиций в этих глубоких полярных областях.

…Затем началось плавание


30 июля бриг «Рюрик» оделся парусами. Пальба кронштадтских фортов провожала его в море. Ветер был свежий и попутный.
        Около полудня следующего дня Отто Коцебу увидел башни родного Ревеля.

«И я,  - писал он,  - в последний раз простился с моей родиной на несколько лет, а быть может навсегда».[32 - Там же, стр. 9.]
        С первых же недель несчастья начинают преследовать экспедицию. После стоянки в Плимуте «Рюрик» попадает в жестокий шторм. Гибель грозит кораблю. Моряки проводят страшную ночь в Ла-Манше, ожидая каждую минуту, что их выбросит на берег. Когда утром следующего дня они возвратились в Плимут для исправления повреждений, опытные английские лоцманы удивлялись, как «Рюрик» не погиб. Едва экспедиция снова покинула Плимут, как новый шторм встретил ее в Ла-Манше и заставил корабль укрыться в той самой гавани, где он недавно чинился.[33 - Получив письма Коцебу об отплытии из Англии, Румянцев сообщил Крузенштерну: «Начало хорошо и подает надежду к дальнейшему успеху предпринятого дела по Вашему наставлению и по тому, что я к искусству и просвещению Вашему имел столь основательную и полную доверенность» (ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 2).] Потом все шло великолепно. Несколько удивительных дней на Тенерифе, благодатное плавание до Бразилии. Стоянки в Рио-де-Жанейро, радость общения с прекрасной природой.
        За плаванием внимательно следит Н. П. Румянцев. Каждый завершенный этап плавания доставляет ему глубокое удовлетворение. Получив донесение из Бразилии, он пишет Коцебу, что «не в силах описать всю ту радость», которую ему доставили письма путешественников. Из них он узнал, что на корабле все здоровы и «между собою согласны», что «во всем существует полезный для открытий дух и надежда желаемой цели достигнуть». Все это убеждает его в том, что Коцебу «приобретет себе славу, а ему честь». Румянцев просит при любой возможности извещать его о ходе плавания, напоминая, что письма путешественников час от часу будут для него любопытнее. В заключение он выражает уверенность, что путешествие на «Рюрике» принесет пользу развитию науки.[34 - ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп, л. 7.] Ни Румянцев, ни Коцебу не подозревают, что спокойное плавание от Плимута до Рио-де-Жанейро - всего лишь кратковременная передышка.
        У мыса Горн корабль настигает жестокий шторм. Он продолжается шесть дней и наносит немалый вред экспедиции. Подмочено продовольствие. Поврежден руль корабля. Огромная волна сбрасывает Отто Коцебу за борт. Он едва успевает схватиться за веревку и спасается только благодаря изумительному самообладанию и находчивости.
        После остановки в Чили Коцебу направил свой путь к острову Пасхи, чтобы осмотреть огромные каменные статуи, о которых было известно из сообщений Кука и Лаперуза.

28 марта 1816 года путешественники увидели дым над берегом. Вероятно, то был сигнал тревоги: к острову приближался неизвестный корабль.
        Коцебу надеялся, что островитяне встретят его приветливо. Ведь он со своими спутниками пришел сюда с благородной целью - доставить науке новые сведения об этом «любопытном острове». Он, разумеется, не мог знать, что жители острова Пасхи видели другие примеры. Лишь позднее Коцебу узнал, что лет десять назад капитан американской шхуны «Нанси» со своим экипажем совершил набег на остров и захватил 12 мужчин и 10 женщин. Поэтому напрасно наши путешественники дарили ножи и украшения. Туземцы брали их, но не становились доверчивее и дружелюбнее. Вскоре моряки убедились, что им не растопить лед враждебности. Было видно, что «добрые островитяне» не позволят им пройти в глубь своей земли.
        Коцебу с товарищами отыскал на берегу колоссальные каменные статуи, но, к великому огорчению путешественников, они оказались разбитыми. Коцебу подумал, что здесь недавно были европейцы и «производили всякого рода бесчинства». Но он ошибся.

«Впоследствии узнал я,  - писал Коцебу,  - что приходившее сюда американское судно причиною всему этому злу».[35 - ЦГАВМФ, д. 166, оп. 1, д. 2531, л. 2.]
        Затем ему стало известно, как неустрашимо сражались островитяне во время схватки с «бессердечными американцами», как 12 пленных туземцев выбросились с американского судна, предпочтя «смерть мучительной жизни в плену».[36 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 53.]
        Но все это Коцебу узнал позже, а пока он вынужден был оставить остров, причем научные результаты его поездки были более чем скромными. Этим он огорчил Н. П. Румянцева, который писал Крузенштерну:

«Жаль, что не попытались поболее остаться у острова Пасхи и поболее о нем доставить сведений; за этим и подходить к нему незачем было, ежели только что как в наших сказках простонародных говорится: чтобы людей посмотреть и себя показать».[37 - ЦГИАЭ, ф. 1414. оп. 3, д. 23, л. 11.]
        Правда, Румянцеву скоро пришлось изменить свое мнение и больше восхищаться, чем огорчаться.
        Во время плавания в Тихом океане Коцебу установил, что гипотетической Земли Девиса на 27° ю. ш. и 90° з. д. не существует, что не существует и «камня» Варегам, за который американское судно приняло ранее открытый испанцами остров Саллес, неверно определив его местоположение.

20 апреля 1816 года экспедиция открыла небольшой коралловый остров. Путешественникам хотелось обстоятельно осмотреть свое первое приобретение. Но на тяжелых шлюпках невозможно было пройти через «жестокий бурун, который со свирепостью разбивался на острых кораллах берега». Решили построить плот, и вскоре Коцебу с несколькими матросами гулял среди буйной зелени.
        Открытый остров, который находился на 14°57? ю. ш. и 144°38? з. д. назвали островом Румянцева.[38 - ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 55.]
        Затем последовал целый ряд открытий, чему способствовала солнечная и маловетреная погода. Осматривая одну группу островов за другой, экспедиция все дальше уклонялась к северу. Миновав тропики, Коцебу взял курс на Камчатку.

20 июня путешественники увидели величественные горы, охранявшие вход в Авачинскую бухту. В тот же день моряки отдали якорь в Петропавловской гавани, откуда Коцебу отправил рапорт о результатах своего плавания через два океана. Он писал, что на пути из Чили к Камчатке «на параллели 15° южной широты имел счастие обрести три коральные острова и наименовать их первый именем графа Румянцева, второй адмирала Спиридова, а третий капитана Крузенштерна и еще на той же параллели цепь островов, которую назвал цепью Рюрика. Продолжая свой путь далее, обозрел остров Пенрина и на параллели 11° северной широты открыл две группы островов, из которых первую наименовал группою графа Суворова-Рымникского, а вторую - князя Кутузова-Смоленского».[39 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 1.]
        В этих открытиях Крузенштерн видел залог удачи в решении главной задачи экспедиции - исследовании Северо-Западного пути и северных берегов Русской Америки. Он писал Румянцеву, что письма Коцебу с Камчатки убеждают его в том, «что праведное провидение не лишит Вас награды видеть увенчанным совершенным успехом столь славное и полезное предприятие».[40 - ЦГАДА, ф. 21, д. 3, доп., л. 81.]
        В Петропавловске путешественники занялись исправлением повреждений судна и подготовкой его к предстоящему плаванию в Северный Ледовитый океан. Во многих местах пришлось сменить пришедшую в негодность медную обшивку. Были пополнены запасы провизии. Коцебу принял в команду шесть матросов из здешнего гарнизона и одного алеута в качестве переводчика. Однако ему пришлось оставить в Петропавловске заболевшего лейтенанта Захарьина. На «Рюрике» теперь было всего лишь два офицера - Отто Коцебу и Глеб Шишмарев. Им предстояло сменять друг друга на вахте каждые шесть часов. Это ставило экспедицию в очень тяжелое положение.
        Такая напряженная «служба» была изнурительна и опасна, особенно теперь, когда через несколько недель «Рюрик» должен был достигнуть пределов студеного моря. Но в эти трудные и решительные дни Коцебу записывает в своем дневнике: «Рвение лейтенанта Шишмарева, равно как и мое, нимало не ослабело». Он не страшился ни труда, ни опасностей, но печалился, что при сложившихся обстоятельствах «не видит надежды достигнуть с желаемым успехом цели своего назначения»[41 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 8.] и вынужден отказаться от некоторых своих предприятий.

15 июля 1816 года бриг «Рюрик» покинул Петропавловскую гавань и взял курс на север. Через пять дней корабль миновал остров Беринга, на горных вершинах которого белел снег. Корабль неожиданно накрыл необыкновенно густой туман. Семь дней плыли путешественники в белой мгле, не имея возможности определиться. Даже в 20 метрах впереди судна ничего не было видно. Было холодно и мокро. Сырость проникала во все части судна, пропитывала одежду вахтенных.
        Коцебу приказал постоянно держать на кухне огонь, чтобы дежурные матросы сушили платье своих товарищей. Забота командира о своих спутниках принесла свои плоды. Он «имел удовольствие команду свою всегда видеть здоровою».[42 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 9.]


        Обитатели Камчатки.


        Видя, что белая мгла не редеет, Коцебу решил приблизиться к матерому берегу, надеясь, что вблизи него туман исчезнет. Вскоре бриг «Рюрик» достиг острова Св. Лаврентия. Коцебу решил посетить его вместе с учеными-естествоиспытателями и приказал спустить две шлюпки. Недалеко от берега путешественников встретили местные жители. Коцебу «одарил их листьями табака» и «должен был принять маленькие подарки». Островитяне помогли им вытащить шлюпки. Однако объясниться с эскимосами ни Коцебу, ни Шамиссо, ни Эшшольц не могли. Отто Евстафьевич очень жалел, что не понимал языка своих новых «больших друзей».[43 - Там же, л. 10.]
        Эшшольц и Шамиссо отправились в горы. Коцебу остался среди островитян, объясняясь с ними знаками. Эскимосы пригласили его в хижину и всячески выказывали внимание.


        В хижине на острове Св. Лаврентия.



«Мне,  - писал Коцебу,  - постлали на пол шкуру морского зверя, на которую должен я был сесть. Потом сам хозяин и некоторые из его приближенных стали по очереди ко мне подходить, обнимать меня и крепко тереться своими носами об мой нос, а в заключение послюнив руки начали меня гладить по лицу. Хотя сие изъяснение дружества мне не очень нравилось, но я переносил оное с веселым видом и начал дарить табаком. Друзья хотели было в знак благодарности опять возобновить свою нежность, но я вынув несколько ножей и бисеру, на который они немедленно обратили свое внимание, отвлек их тем от сего намерения. Теперь, когда лицу моему довольно уже досталось, дошло дело и до желудка, хозяин поднес мне на большом деревянном лотке китового жиру с просьбою покушать оного. Я не знал, что китовый жир между северными народами считается лакомым куском, которым потчевают гостей, но во мне один вид оного производил уже отвращение, я долго отказывался, но хозяин так неотступно просил и беспрестанно гладил засаленной рукой по лицу моему, что я наконец согласился проглотить несколько кусочков сего жиру, отчего на лицах всех
островитян появилась улыбка радости; хозяин потом, чтоб позабавить меня, заставил других петь песни и бить в бубны».[44 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 12.]
        Путешественники благополучно добрались до брига. Их первая, непродолжительная экскурсия удалась на славу. Эшшольц и Шамиссо были довольны тем, что им удалось собрать удивительные редкости, художник Хорис радовался своим зарисовкам людей, живущих у ворот в страшный и загадочный Ледовитый океан, куда лежал их путь.
        Снова наплыл густой туман. В течение суток бриг «Рюрик» лавировал вблизи острова Св. Лаврентия. Только вечером 28 июля погода прояснилась, и Коцебу увидел слева по курсу берега Азии. Он спешил на север. Но маловетрие затрудняло плавание. Прошло два дня прежде, чем он потерял из виду остров Св. Лаврентия, жители которого за это время несколько раз посетили корабль и навезли множество подарков.



        Неведомые берега


30 июля Коцебу достиг Берингова пролива. Туман, столь много досаждавший экспедиции, исчез. Вдруг стали отлично видны берега Америки и Азии. «Рюрик» проходил мимо Гвоздевых островов, которые находятся в середине пролива. К северо-западу от них виднелся «довольно высокий остров», которого не было на карте и который Коцебу назвал островом Ратманова в память «лейтенанта, с которым под начальством Крузенштерна совершил вояж вокруг света».[45 - Там же, л. 14.]
        В час открытия сияло солнце. Удалось астрономически точно определить остров и проверить ход хронометров.
        Затем экспедиция направилась к Валлийскому мысу (принца Уэльского), где виднелись поселения эскимосов. Но как ни хотелось Коцебу познакомиться с обитателями северо-западных берегов Америки, он не мог не воспользоваться ясной погодой для описи исследуемых мест.

«Возле моря,  - писал Коцебу в журнале,  - весь берег весьма низменный и к удивлению нашему покрыт был зеленою травою, даже и горы, которые возвышались внутри земли, мало были покрыты снегом. Столь чувствительная перемена в климате между островом Лаврентия и сим берегом достойна примечания: там нашли мы зиму, а здесь, где более надобно было ожидать оной по причине северного его положения, нас встретило лето».[46 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 15.]
        Чудесно, что стоят светлые ночи, даже более светлые, чем в далеком, милом Петербурге. Можно почти круглые сутки описывать берега, которых еще не видел ни один мореплаватель, в том числе и капитан Кук, который, испугавшись мелей, не приближался к ним. И Коцебу хотелось как можно скорее и лучше сделать то, что не удалось «сему знаменитому мореплавателю».
        Между тем миля за милей ложатся на карту низменные, заросшие мелким кустарником берега неизвестного острова. Они обитаемы. В отдалении виднеется множество эскимосских хижин. Коцебу хочет познакомиться с их жителями и на двух шлюпках отправляется на американский берег. Его сопровождают Эшшольц и Шамиссо. Но поселок пуст. В нем не осталось ни одного человека. Все ушли в лес. Только собаки заливистым лаем приветствовали появление путешественников.
        За островом располагалась огромная бухта, глубоко врезавшаяся в материк. В трех направлениях даже не было видно берегов. Быть может, это и есть начало Северо-Западного прохода? Однако Коцебу не хотел раньше времени предаваться радужным надеждам. Он полагал, что видневшееся перед ним водное пространство не является проходом в Ледовитый океан, но чрезвычайно рад был своему открытию. Он надеялся «проникнуть довольно далеко в глубь материка и собрать некоторые важные сведения».[47 - Там же, л. 16.]
        Путешественники, не теряя ни одного часа, отправились на шлюпках в глубь бухты. Она изобиловала мелями; подробно исследовать залив можно было только на легких алеутских байдарах. Коцебу решил отложить это до следующего лета, и, не отвлекаясь от выполнения главной задачи, продолжать плавание на север. Открытый остров был назван именем выдающегося русского гидрографа Гаврилы Сарычева, а залив - именем старшего и единственного, кроме Коцебу, офицера «Рюрика» Глеба Шишмарева.
        Уже в первые дни плавания у берегов Аляски Отто Коцебу проявляет себя не только как смелый мореплаватель, но и как пытливый исследователь. Помогая натуралистам Эшшольцу и Шамиссо собирать сведения о природе угрюмого северного края, он досконально изучает жизнь и быт эскимосов Аляски. Дневник его путешествия в Северный Ледовитый океан изобилует удивительно четкими и колоритными описаниями быта туземцев. Его интересует устройство и убранство жилищ эскимосов, которые он находит весьма опрятными. Он описывает домашнюю утварь, нарты, копья, стрелы. В этих прозябающих на краю света «дикарях» он прежде всего видит людей равных себе и ни одним действием, ни одним поступком не пытается унизить их человеческое достоинство… Коцебу глубоко уважает обычаи и нравы эскимосов, сколь странными и диковинными они ему ни кажутся. Жители американских тундр, не подозревая о том, что в лице Коцебу и его спутников они имеют искренних друзей, нередко угрожают путешественникам стрелами и копьями. Но Отто Евстафьевич никогда не пускает в ход оружия, в каком бы опасном положении он и его товарищи ни находились.
        Вечером 31 июля Коцебу покинул залив Шишмарева и направился на северо-восток. Светило полуночное солнце, ветер был попутный. Корабль шел в одной миле от берега, который путешественники со всеми подробностями наносили на карту.
        Неожиданно берег круто завернул на восток. Около полудня 1 августа «Рюрик» находился у входа не то в пролив, не то в глубокий залив. На востоке расстилалось необозримое водное пространство. На севере виднелись высокие горы. Определили течение. Оно имело восточное направление. Отто Евстафьевичу казалось, что он находится у начала пути, соединяющего Ледовитый океан с Атлантическим.

«Не могу я,  - вспоминал впоследствии Отто Коцебу,  - описать странного чувствования, охватившего меня при мысли, что я, может статься, нахожусь перед входом в Северо-Восточный через Берингов пролив проход, бывший предметом столь многих поисков, и что судьба избрала меня к открытию оного. Я чувствовал как бы некое стеснение и в то же время родилась во мне крайняя нетерпеливость и беспокойство, увеличившиеся еще от наступившего безветрия. Но дабы по крайней мере пристать к земле и рассмотреть с какой-либо высоты направление берега, я велел вооружить две шлюпки, чему наши естествоиспытатели весьма обрадовались. В 2 часа пополудни были мы уже в пути: глубина уменьшалась постепенно, и в расстоянии полумили от берега находили мы оную еще в 5 саженей. Мы привалили без затруднения близ небольшого возвышения; немедленно взошел я на оное и не мог видеть берега во всем проливе: усматриваемые на севере высокие горы образовали либо особенные острова, либо отдельный берег, ибо невозможность соединения обоих берегов явствовала уже из того, что один берег был весьма низменный, а другой состоял из чрезвычайно высоких
гор».[48 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 108-109.]


        Вскоре к месту, где высадился Коцебу с учеными, подплыли пять байдар, в каждой из которых сидело по семь - десять эскимосов. Они вышли на берег и уселись в круг. Коцебу, Шамиссо и Эшшольц поспешили к ним. Эскимосы были несказанно удивлены прибытием в их страну неизвестных людей на большом крылатом корабле. С любопытством и удивлением рассматривали они незваных пришельцев, ожидая с их стороны враждебных действий. Но напрасно эскимосы прятали в рукавах своих меховых курток длинные ножи. На них никто не собирался нападать. Напротив, эти чужие странные люди подарили им немного табаку и пытались о чем-то спросить, но эскимосы не понимали ни слова на языке пришельцев, однако доверчивое выражение их лиц говорило о том, что перед ними не враги и что ничего плохого от них ожидать не приходится.
        Отто Коцебу подарил предводителям эскимосов по паре ножниц. Узнав, что с помощью этих удивительных подарков можно стричь волосы, они пришли в восторг. Отто Евстафьевич со своей стороны был также немало удивлен, убедившись, что эскимосы, как и другие народы, употребляют табак. Он решил, что табак, ножи и другие товары русского происхождения, которые они заметили у местных жителей, эскимосы получают в обмен на меха от жителей Чукотки.
        Коцебу писал об этой встрече: «Американцы сии, вероятно, в первый раз только видели европейцев, и взаимно осматривали друг друга с большим любопытством. Они несколько выше среднего роста, крепкого сложения и вида здорового; все движения их весьма живы; они, кажется, склонны к шуткам и имеют вид необузданности, но не глупости; лица их… отличаются маленькими глазами и выпуклыми скулами; по обеим сторонам рта они имеют дыры, в которых носят моржовые кости, украшенные бисером… Длинные волосы лежат на плечах, но макушка острижена весьма коротко, голова и уши украшены бисером. Одежда их составлена из кож на покрой так называемой камчатской парки, с тем только различием, что она опускается до ступней, а здесь едва прикрывает колени; сверх того, они носят длинные шаровары и маленькие полусапожки из тюленьей кожи».[49 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 110-111.]



        Чудо природы

        В семь часов вечера 1 августа 1816 года Коцебу расстается с эскимосами и направляется проливом на восток. Он уверен, что в его жизни наступает самый решительный час, что он накануне великого открытия. Отто Евстафьевич жалеет, что не может понять ни одного слова из разговора эскимосов. Но ему кажется, что они знаками подтверждают его надежду на то, что он стоит у врат Северо-Западного прохода. Он еще раз определяет течение. Оно направлено к северо-востоку и имеет скорость около мили в час. Следовательно, углубление в материке имеет выход в океан. Уже давно отстали от «Рюрика» эскимосские байдары. Коцебу все чаще и чаще приказывает бросать лот. Чем дальше в пролив уходит бриг, тем значительнее увеличивается глубина. И с каждым новым футом лотлиня, уходящего в морскую пучину, все возрастает и крепнет надежда. Отто Евстафьевич в продолжение всей ночи не оставляет палубы. Он с нетерпением ждет утра. Как только заря прогоняет недолгие полярные летние сумерки, Коцебу, не скрывая своего нетерпения, посылает самого ловкого и смелого матроса на марс. Несколько мгновений, в течение которых марсовой
поднимается на мачту, кажутся ему долгими часами… От слов, которые сейчас произнесет матрос, зависит судьба его великой надежды. Сбудется ли она или разобьется вдребезги… Победную весть приносит матрос. На востоке ничего не видно, кроме серо-зеленоватых волн. Только на севере по-прежнему возвышаются высокие, убранные снегом горы, а на юге виднеется низкий, еле заметный берег.
        Последние сомнения исчезают. Отто Коцебу окончательно уверовал в то, что он «находится действительно в широком проходе». Радость командира разделяют и ученые, и матросы. Впереди к востоку расстилается открытое море - начало великого пути из Тихого океана в Атлантический.
        В эти солнечные утренние часы 2 августа ни Отто Коцебу, ни его помощник Глеб Шишмарев, ни Иван Эшшольц, ни Адальберт Шамиссо не подозревают о том, как жестоко они обманулись.
        Между тем уже вечером появились тревожные признаки. Берега пролива начали сужаться; суша виднелась во многих местах. На юге появились горы. Они распространялись к востоку, как будто стремясь слиться с горной цепью на севере. Но пока еще их, вероятно, разделяла открытая вода… Именно к этому месту Коцебу направил свой корабль. Ему не хотелось признаваться в своей ошибке. Он надеялся, что между горными хребтами существует пролив, которым он проникнет в океан.
        Всю ночь плыли на восток. Утро выдалось серое. Небо плотно закрывали тучи. Над водой держалась дымка. Трудно было определиться. И как ни хотелось Отто Евстафьевичу проникнуть дальше к востоку, ему пришлось отдать якорь. Несколько томительных часов он провел в бездействии, ожидая, когда улучшится погода…
        К полудню 3 августа ветер разогнал тучи. Выглянуло солнце. Засверкали верхушки волн. На востоке, недалеко от корабля, ясно обозначился пролив шириной около 10 верст, окруженный с севера и юга утесистыми берегами.

«Мы еще не оставляли надежды открыть проход в Ледовитое море, тем более, что этот пролив, по-видимому, сливался с горизонтом»,  - писал Коцебу в своем дневнике.
        Он снова пустился в путь. Через несколько часов корабль был в проливе. На юге, у входа в него, виднелся небольшой остров. На север, до самого горизонта, простиралось открытое море. Коцебу послал нескольких матросов на шлюпке промерить глубины. Они оказались чрезвычайно малыми. Это известие было для Отто Евстафьевича жестоким ударом. Мечты его об открытии прохода в Ледовитый океан рушились…

«К большому нашему сожалению, мы уверились, что находимся не в проливе, а в обширном зунде…»,  - писал Коцебу.[50 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 17.]
        Он решил дать отдых команде, а самому вместе с Шамиссо и Эшшольцем заняться исследованием только что открытого острова.
        Хотя проход в Ледовитое море еще не открыт, Коцебу отдает себе отчет, что экспедиции удалось совершить выдающееся географическое открытие. На воду снова спускаются шлюпки. Коцебу спешит высадиться на неведомый остров, которому он присваивает имя своего ученого спутника Адальберта Шамиссо, увековечивая тем самым на карте мира его заслуги перед наукой.
        День чудесный. Ветер уже давно разогнал облака. Сияет солнце, оставляя серебряные дорожки на зеленоватых волнах пролива. Воздух необыкновенно прозрачен. Вдалеке четко вырисовываются утесистые берега острова. Тепло, словно в Петербурге в погожий августовский день. Тихо… Слышно только, как кричат неугомонные чайки и шумят птичьи базары на скалах.
        Разыскав низменную косу, путешественники высаживаются на остров. Из густой зеленой травы одна за другой поднимаются стаи куропаток. Нехотя пускаются наутек несколько зайчишек. На земле видны следы песцов. На скалах нет ни снега, ни льда. Всюду мох и трава. Под защитой утесов приютилось несколько низеньких полярных ив. Находке этих жалких деревцов Коцебу искренне радуется. С тех пор как он покинул Камчатку, это первая встреча с древесной растительностью.
        Несколько часов Коцебу, Эшшольц и Шамиссо посвящают обследованию острова. С недоумением и любопытством взирают на путешественников тюлени, которые, лежа на прибрежных камнях, греются на солнце. Тысячи птиц оглушают их пронзительными криками. Не покладая рук трудится Отто Коцебу над описью неведомых берегов. Возвращаясь на корабль, он привозит первую и необыкновенно точную карту острова Шамиссо.
        Нетерпение овладевает офицерами и учеными. В 6 часов утра 4 августа они снова оставляют бриг «Рюрик» и на двух шлюпках направляются на север, где, как им кажется, безбрежно раскинулось море и где они еще надеются отыскать загадочный проход в Ледовитый океан.
        Все благоприятствует плаванию. Попутный ветер наполняет паруса. Сияет солнце. Но счастье изменяет Отто Коцебу. Пройдя более 25 верст, он высаживается на высокий берег и, поднявшись на вершину скалы, спешит осмотреть окрестности. Перед его глазами предстает неожиданная картина.

«Открыли мы,  - признается он впоследствии,  - что находимся на узкой косе, и что берег, простирающийся к северу, по-видимому, соединяется с лежащим на востоке. Нечаянное открытие сильно нас опечалило: между тем, однако, оставалась нам еще некоторая, хотя небольшая искра надежды, поелику соединение берега не со всех сторон видно было».[51 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 115-116.]
        Удивительно стоек и необыкновенно целеустремлен этот человек. Один за другим он определяет астрономические пункты, придавая своим картам точность, достойную восхищения. Тщательно исследует он изгибы берега и глубины предполагаемого пролива, упорно не расставаясь с верой в существование прохода в Ледовитый океан. Однако вечером, к своему глубокому огорчению, он убеждается в ошибке. И на севере его шлюпки упираются в песчаные мели, за которыми высится круто поднимающийся вверх берег. Но вид удивительно живописных скал не доставляет ему радости.
        Коцебу с горечью записывает в своем журнале: «Таким образом, должен был я оставить утешительную надежду найти здесь проход».[52 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 116.]
        Продрогшие и усталые путешественники согреваются супом, который они едят из общего котла, и ложатся спать под открытым небом. Неожиданно налетает ураган, и всю ночь путешественники проводят под проливным дождем.
        В течение трех дней Отто Коцебу исследует южные и восточные берега огромного залива, но нигде не видит прохода из него в Ледовитый океан. В восточной части бухты он наталкивается на две эскимосские хижины. В них он находит оружие, искусно изготовленное местными жителями. Он берет несколько стрел, в обмен оставляет нож и топор.
        Обследованию залива мешают бури. Еще одну ночь проводят моряки и ученые под проливным дождем. Погода ухудшается. Утром 8 августа Коцебу решает возвратиться на корабль. Когда половина пути до «Рюрика» пройдена, налетает нежданный ураган. Приходится возвращаться обратно и сушить промокшую одежду у костра. И вдруг на долю экспедиции выпадает необыкновенная удача.

«На другой день,  - писал в журнале Коцебу,  - к большому нашему удивлению уверились, что берег, на котором провели ночь, состоял не из земли, но чистого льда. Лед сей возвышается перпендикулярно от поверхности моря около 100 фут, состоит из цельной массы и занимает пространство на несколько миль. Верх оного покрыт тонким слоем глины и малою частью земли, всего пальца на два толщиною. На сей покрышке зеленеет трава, цветут некоторые цветы и растет мелкий кустарник, мы целый день бегали по сим местам, но никому не могло прийти в голову, что имеем под собой лед, ежели бы не доктор Эшшольц нечаянно попал на такое место, где часть сего ледяного берега, вероятно, действием солнца или крепкого вихря потеряла свою земляную оболочку и тем самым дала нам способ сделать сие странное открытие. В сем месте лед, потеряв уже свое покрывало от действия воздуха и солнца, беспрестанно таял; удивлению достойно, что от сего происходил запах весьма тяжелый, наподобие смраду от жженой шерсти. Здесь мы нашли кости мамонта, которые вытаивали из льда, что придает еще более странности сим горам. Мнение о сем явлении может
быть различно; что касается до меня, то я думаю, что сии горы не могли составиться здесь, но должны быть брошены сюда какою-либо революцией земли с полюса».[53 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 17, 18.]
        Детально обследуют ученые вновь открытое чудо природы. В ознаменование столь радостного события Коцебу называет только что обследованную, лежащую к северо-востоку от острова Шамиссо бухту губой Эшшольца.

10 августа путешественники покидают безопасную стоянку за островом Шамиссо и приступают к описи южного берега огромного залива, который первоначально приняли за проход в Ледовитое море и который, по единодушному желанию, называют зундом Коцебу.
        Внимательно осматривает Коцебу вновь открытые арктические берега. На карте появляются залив Спафарьева, мыс Обманный.
        На берегах губы Доброй Надежды мореплаватели встретили хижину эскимосов. Приближаясь к ней, Коцебу увидел «двух американцев… вооруженных копьями и державших в руке натянутые луки со стрелами. Один из них был человек пожилой, а другой мальчик лет 17. Они оба, выбрав на пригорке выгодное положение на случай атаки с нашей стороны, направили на меня свои стрелы. Пожилой американец громким голосом стал нас окликать и показывать знаками, чтобы мы к ним не приближались. Я отдал матросу свое ружье, приказал ему удалиться и, поднявши руки, дабы воины сии видели, что я невооружен, пошел прямо к ним навстречу. Мы тотчас начали тереться носами, потом я подарил им несколько бисеру и табаку. Радость их была чрезвычайна. Мы со стариком сделались большими друзьями. Он тотчас пригласил меня к себе в шалаш, который состоял из нескольких сложенных щитов, покрытых кожами. Там находилась его жена и две маленькие дочери, а мальчик, который с другом моим готовился нас отразить, был его сын. Старик в свою очередь одарил нас некоторыми безделками, очень много говорил и с удивлением рассматривал наше платье и все, что мы
при себе имели».[54 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 19.]
        Во время этой встречи Коцебу составил словарик названий вещей домашнего обихода на языке эскимосов.
        В губе Доброй Надежды Коцебу обнаружил рукав шириной около 300 метров, исчезавший между горами. Он изобиловал мелями, на которые часто садились тяжелые шлюпки. Коцебу решил его исследовать в будущем году на легких байдарах, а пока узнать у эскимосов, куда ведет этот канал и как далеко простирается. Один из жителей объяснил мореплавателям, «что 9 ночей должно на дороге спать, а днем грести, тогда достигнешь открытого моря». «Сие известие меня столь обрадовало,  - писал Коцебу,  - что я подарил ему топор и три ножа и тотчас приказал сесть в гребные суда, дабы еще раз попытаться плыть вверх по каналу, но беспрестанное мелководье нас удерживало».[55 - Там же, л. 20.]
        Когда возвращались ночью 13 августа на бриг «Рюрик», шлюпка, которой управлял Коцебу, села на мель.
        Вокруг ревели буруны. Куда ни направлял Коцебу шлюпку, всюду встречал мели. Ветер усиливался. Среди рева волн тревожно прозвучало несколько выстрелов из ружья. Это плывшие на легкой байдаре ученые давали знать, что находятся в опасности. Но Коцебу не мог ничего предпринять, чтобы выручить своих спутников. В шлюпке неожиданно открылась сильная течь. Матросы выбивались из сил, непрестанно вычерпывая воду. Положение становилось ужасным. Путешественники были на краю гибели.


        Карта плавания О. Е. Коцебу в районе Берингова пролива.


        Наконец рассвело. Коцебу удалось смелым маневром провести свою шлюпку через буруны. Благополучно миновала опасную зону и байдара с учеными. Долго еще гребли матросы, преодолевая жестокий ветер и разгулявшуюся встречную волну. В этот день Коцебу записал в дневнике:



«Спасением нашим одолжены мы единственно мужеству матросов, и я с большим удовольствием свидетельствую здесь торжественно, что во все продолжение путешествия я имел полную причину быть совершенно довольным поведением всего экипажа. Неустрашимое мужество служителей и твердость духа их в перенесении трудностей службы всегда меня радовали. Поведение их было примерное и везде, как в местах известных, так и в странах чуждых, видно было тщательное их старание предотвратить всякое дурное насчет их мнение. Таким образом и самое затруднительное предприятие, совершаемое с русскими матросами, обращается в удовольствие».[56 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 131.]


18 августа Коцебу обследовал мыс у северного входа в только что открытый залив и назвал его именем Ивана Крузенштерна, которого считал своим учителем. На этом Коцебу решил прекратить обследование северного побережья Аляски. Инструкцией ему предписывалось в первое плавание отыскать удобную стоянку для судов в заливе Нортон и затем в следующем году продолжать оттуда поиски Северо-Западного прохода. Коцебу имел все основания полагать, что это задание выполнено им с успехом. Правда, он не побывал в Нортоновом зунде, но зато открыл обширный залив в 400 километрах к северу от последнего. Там он обнаружил много бухт, которые можно было смело использовать для стоянки судов. Коцебу понимал, что сделанное его экспедицией открытие имеет исключительное значение не только для дальнейших исследований, но и для освоения русскими Аляски.
        По словам Коцебу, он твердо надеялся, что этот зунд поведет его «в будущем году к другим открытиям», отсюда он собирался «проникнуть гораздо дальше на восток, особенно если берег имеет большие углубления». Коцебу полагал, что «открытие зунда должно принести меховой торговле большую пользу».

«У жителей,  - писал мореплаватель,  - мы заметили множество мехов разного рода, которые они нам за ножи и бисер охотно уступали. Если б нашею целью была торговля, то мы могли бы в короткое время выменять знатное количество сего дорогого товару. Мне кажется, что не должно русским упускать времени занятием сего места, английская Гудзонская компания, которая весьма далеко к западу внутрь Америки от сих заселений распространяет свою торговлю, уже имеет в весьма недалеком расстоянии от сего зунда фактории и, конечно, вскоре к себе привлечет сих диких, будет господствовать в Беринговом проливе».[57 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 21.]
        Итак, исходный пункт будущих исследований в Северном Ледовитом океане был найден, и Коцебу повернул от мыса Крузенштерна к северо-восточным берегам России. Дул сильный встречный ветер. Снова появился туман, столь много досаждавший экспедиции в первые дни плавания в Беринговом море. Похолодало. Встречались огромные стада моржей и китов. В 3 часа дня 18 августа сквозь разрывы тумана путешественники увидели величественные очертания мыса Восточного, которому впоследствии было присвоено имя смелого русского путешественника Семена Дежнева.
        Коцебу не собирался посещать мыс Восточный. Он направлялся к заливу Св. Лаврентия.[58 - Часто называется губой Св. Лаврентия.] Вечер и ночь судно лавировало в тумане. Утро тоже встретило путешественников туманом. Морякам казалось, что они находятся у цели. Каково же было их удивление, когда небо прояснилось, видимость улучшилась, и они увидели знакомые очертания самой восточной оконечности Чукотки…
        Вместо того, чтобы отлавировать к югу миль на 50, корабль оставался на прежнем месте. Коцебу занялся наблюдениями и вычислениями и скоро пришел к выводу, что сила течения «в самом глубоком месте фарватера достигает 3 миль в час» и направлено оно к северо-востоку, именно в ту сторону, где надлежало быть таинственному Северо-Западному морскому пути.
        В этот самый счастливый, самый выдающийся день своего плавания Коцебу еще раз вспоминает и перелистывает все известные ему описания путешествий на север, которыми снабдил его Крузенштерн. Счастье его безмерно. Он находит свидетельство того, что в Баффиновом заливе наблюдали постоянные течения, направленные с севера на юг. Он снова и снова исследует силу потока воды. Пройдет ли «Рюрик» из Тихого океана в Атлантический или не пройдет - бесспорно одно, что сегодня, 19 августа 1816 года, он, произведя расчеты, открыл существование Северо-Западного прохода.
        Он записывает в дневнике:



«Постоянное в Беринговом проливе направление течения к северо-востоку доказывает, что вода не встречает сопротивления и что, следовательно, должен существовать проход, хотя оный, может статься, для мореплавания не удобен… Не подлежит сомнению, что масса воды, текущая в Берингов пролив, обходит вокруг Америки и изливается чрез Баффинову губу в океан».[59 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 138. Этот важный вывод по неизвестной причине был опущен редактором второго издания «Путешествия» (см. О. Е. Коцебу. Путешествия вокруг света. М., Географгиз, 1948, стр. 96).]

        Коцебу решает задержаться в этом интересном для научных исследований районе.
        С гулкими всплесками падают в морскую пучину якоря. Паруса убраны. Отто Коцебу еще не успел распорядиться, чтобы готовили шлюпки, а к бригу уже приближается байдара. Сидящие в ней чукчи показывают великолепные меха и зовут моряков посетить их селение. Две шлюпки вскоре отваливают от судна. Чукчи дружелюбно встречают Коцебу и его спутников. Первоначальная настороженность обеих сторон вскоре исчезает. Коцебу награждает чукчей и приглашает их посетить «Рюрик». Через час он возвращается на судно в сопровождении трех байдар; проходит еще несколько минут, и жители Чукотки уже толпятся на шканцах. Их угощают водкой и сухарями. Коцебу приглашает гостей в свою каюту. Висящее в ней зеркало производит на туземцев самое неожиданное впечатление. Увидев, что в нем отражаются не только их лица, но и движения, чукчи в смятении покидают каюту и вскоре уезжают на берег…
        Коцебу приказывает ставить паруса, и скоро маленький «Рюрик» несется по зеленоватым волнам Берингова пролива к юго-западу. Только слышно, как неистово ревут стада моржей да тяжело вздыхают киты, пуская в небо высокие фонтаны.
        Под вечер 20 августа бриг отдает якорь в заливе Св. Лаврентия. На его берегах виднеются конусы чукотских жилищ, чем-то напоминающие Отто Коцебу копны сена на лугах родной Эстонии. Суров и неприветлив этот далекий край, и кажется странным, что здесь живут люди, много людей, которых он через день-два назовет своими добрыми друзьями… Чукчи уже кружат возле брига на двух байдарах и, не в пример эскимосам с Аляски, смело поднимаются на палубу. В сопровождении их путешественники отправляются на берег. Чтобы попасть в раскинувшееся среди скал чукотское селение, Коцебу, Шамиссо, Эшшольцу и их спутникам приходится подниматься в горы и долго идти по трудной дороге «через места, покрытые льдом и снегом, и через топкие мшистые болота». Прежде всего они наносят визит старейшине селения, крепкому, сильному старику, у которого парализованы ноги. Он приглашает Коцебу сесть рядом с ним. Отто Евстафьевич через толмача говорит старейшине о том, что они «русские и их друзья». Он просит старика продать несколько оленей и помочь запастись пресной водой. Старик смущен обилием преподнесенных ему подарков. Он чувствует
неловкость оттого, что не в состоянии так же щедро одарить русского офицера… Оленей он непременно доставит, но для того, чтобы привести их с горных пастбищ, нужно несколько дней. Тепло и сердечно встречают моряков жители селения. Коцебу дарит женщинам бисер и иголки, завоевывая тем их «высочайшую доверенность и благорасположение».
        На следующий день чукчи наносят ответный визит. К бригу причаливают шесть байдар. На шканцах начинается веселое гулянье. Чукчи в обнимку с русскими матросами пляшут на палубе. Затем пляски продолжаются в чукотской деревне…
        В своих дневниках Коцебу называет чукчей добрыми людьми, а старейшину - своим старым другом и говорит о благородстве чукчей, «которое могло бы служить примером и некоторым европейцам».

22 августа путешественники приступают к описи берегов залива Св. Лаврентия. Вскоре они делают географическое открытие. В этот день на карте появляются два небольших необитаемых острова, которым Коцебу присваивает имена своих штурманских помощников Хромченко и Петрова. Вместе с Эшшольцем и Шамиссо Отто Евстафьевич исследует побережье. Невелика их добыча. Всюду мох и лишайники, изредка алеет цветок да кое-где жмутся к земле полярные ивы. А вокруг высокие горы, на вершинах и склонах которых белеет снег… Места более мрачные и печальные, чем берега залива Коцебу, хотя тот и расположен значительно севернее.
        На следующий день исследование залива Св. Лаврентия было завершено. К возвращению моряков старейшина приготовил семь оленей и согласился посетить бриг. Коцебу снова осыпал его подарками и обещал в будущем году навестить своего доброго друга.
        Прощаясь с моряками, старик сказал, что наступает период жестоких штормов, во время которых никто не может устоять на ногах, а вынужден ложиться ниц и передвигаться ползком.
        Утром 29 августа «Рюрик» оделся парусами. Через несколько часов исчезли окутанные дымкой берега, где жили гостеприимные чукчи. Ветер крепчал и вскоре перешел в штормовой. Он все быстрее и быстрее гнал маленький «Рюрик» от зеленовато-голубых просторов Ледовитого океана. Под завывание бури в такелаже Отто Коцебу мечтал о том, как летом будущего года он, более искушенный и опытный, снова проникнет за пределы Берингова пролива и предпримет новые поиски морского пути, соединяющего Тихий океан с Атлантическим. Он верил, что его ждут большие удачи в раскрытии самой интересной географической тайны века.
        А между тем ураган обрушивается на крохотное деревянное судно.

«Волны,  - вспоминал Коцебу,  - быстро одна за другой вздымались высоко острыми вершинами. Никогда не был малый наш „Рюрик“ подвержен столь ужасной качке, как ныне: едва погружался один бок в море, как сила другой волны перекидывала оный на другую сторону; я в самом деле не постигаю, как мачты выдержали столь жестокую качку».[60 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 157.]
        Ливень хлестал матросов, в кромешной темноте ощупью убиравших паруса и управлявших снастями. Хотя берег был где-то рядом, тысячи опасностей подстерегали горсточку моряков. Но они под начальством Отто Коцебу выдержали и этот жестокий шторм.
        На следующее утро снова сияло солнце. «Рюрик» опять нес паруса, стремительно удаляясь от границ мрачной и таинственной Арктики…



        Крушение


7 сентября 1816 года достигли Уналашки, Коцебу заказал байдарки для исследования отмелых мест и отправил донесение о своем плавании в Северном Ледовитом океане. Эти бумаги пришли в Петербург только во второй половине 1817 года и вызвали восторг у Н. П. Румянцева. Он писал Крузенштерну, что известие Коцебу «много его осчастливило». По словам государственного канцлера, мореплаватель своими чрезвычайными успехами открыл путь «к вечной славе». Особенно его радовало то, что Коцебу видел новые области полярных стран и неизвестную часть океана и, исследовав их, составил подробное описание. Румянцев надеялся, что судьба будет благосклонна к Коцебу и он летом 1817 года «удостоверится, что существует проход из Восточного в Западный океан и известит о том ученым мужам всего мира. Я Вам оставляю судить, в какой я буду радости и до какой степени себя почту благодарным Коцебу!».[61 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп., 3, д. 23, л. 6.] Он мечтает, что новые открытия экспедиции на «Рюрике» озарят новым счастьем его старость.
        Ни Крузенштерн, ни Румянцев, ни сам Коцебу не подозревают, какой удар ждет их планы. Экспедиции не удалось ни посетить вновь открытый огромный залив в Ледовитом океане, ни продолжить поиски Северо-Западного прохода…
        Коцебу 14 сентября оставил Уналашку и, зайдя в Калифорнию для пополнения съестных припасов, направил свой путь к Сандвичевым островам. Полтора месяца моряки отдыхали от трудного плавания по полярному морю. Затем они двинулись в экваториальную зону Тихого океана.

1 января 1817 года путешественники открыли на 10°8? с. ш. и 189°4? з. д. коралловый остров, который назвали островом Нового года. Он был обитаем - об этом свидетельствовали поднимавшиеся столбы дыма. Познакомившись с жителями и выменяв у них украшения и предметы домашнего обихода, моряки продолжали путь, видя в новогоднем открытии «счастливое предзнаменование». И действительно, 4 января они встретили группу коралловых островов, «покрытых чистым лесом и тучной зеленью». Жители этих мест раньше не видели белых и убегали от наших моряков.
        В течение месяца экспедиция исследовала остров за островом, астрономически определяя их и нанося на карты. Ученые исследовали животный и растительный мир, составляли коллекции, изучали язык и обычаи населения. Один из жителей нарисовал на песке многочисленные острова, которые лежали недалеко от места нахождения «Рюрика». Коцебу решил отыскать эти неизвестные мореплавателям коралловые архипелаги. В течение трех месяцев экспедиция открыла еще четыре группы островов.

«Вся сия многочисленная цепь называется у жителей Радак, я ее назвал графом Румянцевым. Островитяне рассказывали, что параллельно с сею цепью идет другая», которая также состоит из многочисленных островов и называется Ралик.[62 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 23.] Но Коцебу не имел времени заняться их исследованием.

17 марта бриг «Рюрик» снова направляется к Уналашке, чтобы затем предпринять второе плавание в Ледовитый океан. Коцебу полон надежд. Теперь он знает, что морской путь вдоль северных берегов Америки существует. Он будет его искать год или два, но непременно постарается открыть. А пока без задержек и промедлений он спешит к Уналашке, чтобы заблаговременно подготовить легкие байдары для предстоящих исследований на мелководье студеного моря.
        Позади остаются тропики. Временами налетает шквалистый ветер и резво гонит «Рюрика» к берегам Русской Америки.
        Но неожиданно все надежды Коцебу рушатся. В ночь с 12 на 13 апреля «поднимается страшнейший шторм». Огромные волны, каких ни одному из моряков не приходилось видеть, то поднимают «Рюрика» на огромную высоту, то швыряют в зияющую пропасть. Ветер усиливается, срывает верхушки волн и дождем бросает их в лица вахтенных. Коцебу сменяет на мостике лейтенанта Шишмарева, оставляет на палубе четырех матросов, а остальных отправляет в трюм, где они будут в большей безопасности.
        Страшная качка. С трудом удается держаться на ногах. В четыре часа ночи до слуха Коцебу доносится рев гигантской волны. Он встречает страшного врага лицом к лицу. Волна сбивает командира с ног и ударяет его грудью о штурвал.

«Опомнившись,  - писал Коцебу,  - я чувствовал жесточайшую боль, но оную заглушила горесть, которая овладела мною при воззрении на корабль, казавшийся близким к гибели».[63 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. II, стр. 211.]
        Одному матросу сломало ногу, другого выбросило за борт, но он ухватился за случившуюся под рукой веревку. Два матроса остались невредимыми и продолжали крепко держать штурвал. Мужество, с каким они действовали, вызывало восхищение.

«Рюрик» выдержал шторм, однако Коцебу пришлось много дней пролежать в постели, страдая от жестокой боли. Он так и не оправился в это плавание от полученной травмы. Но мореплаватель не хотел отказаться от мысли исследовать Северо-Западный проход.

4 июля 1817 года он снова увидел очертания острова Св. Лаврентия. Всего лишь суточный переход отделял его от просторов Ледовитого океана. Отто Евстафьевич направил свой корабль к северу. Однако за островом Св. Лаврентия он встретил сплошной лед, который закрывал доступ в Берингов пролив. Между тем болезнь все настойчивее напоминала о себе. Боль в груди усилилась, открылось кровохарканье.

«Теперь только уразумел я,  - писал Отто Коцебу,  - что положение мое опаснее, нежели я доныне предполагал, и врач решительно мне объявил, что я не могу оставаться в близости льда. Долго и жестоко боролся я с самим собой: неоднократно решался, презирая опасность смерти, докончить свое предприятие, но когда мне приходило на мысль, что, может быть, с жизнью моей сопряжено сбережение „Рюрика“ и сохранение жизни моих сопутников, тогда я чувствовал, что должен победить честолюбие. В сей ужасной борьбе меня поддерживала единственно твердая уверенность, что я честно исполнил свою обязанность. Я объявил письменно экипажу, что болезнь моя принуждает меня возвратиться в Уналашку. Минута, в которую я подписал сию бумагу, была одной из горестнейших в моей жизни, ибо с сим почерком пера я отказался от своего самого пламеннейшего желания, долговременно питаемого в моем сердце».[64 - О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. II, стр. 225.]
        Тяжелая болезнь, которая, вероятно, и свела в конце концов Отто Евстафьевича в могилу, не позволила ему продолжить поиски Северо-Западного морского прохода.



        Письмо из Англии

        За плаванием своего питомца ревностно следил Крузенштерн. Он с нетерпением ждал его писем и донесений, выписки из которых он тут же публиковал в «Сыне отечества» и «Северной почте».
        Великий мореплаватель был восхищен первым плаванием Коцебу в Ледовитом море и ждал новых удач от его второго покушения в поисках Северо-Западного прохода, надеясь, что он летом 1817 года распространит свои исследования на восток и север открытого им огромного залива.
        В это время у Ивана Федоровича родилась блестящая мысль о посылке новой экспедиции для поисков Северо-Западного прохода, но на этот раз со стороны Атлантики.

25 декабря 1817 года, когда «Рюрик» находился еще в Маниле, Крузенштерн с мызы Асс посылает Румянцеву письмо, в котором сообщает свои мысли о предполагаемой экспедиции в Баффинов залив:

«Точное исследование сего обширного залива любопытно по двум причинам: во-первых, ежели существует сообщение Западным и Восточным океанами,[65 - Западный и Восточный океаны - устаревшие названия Атлантического и Тихого океанов. Последний часто также называли Южным океаном.] то оно должно быть или здесь, или в Гудзоновом заливе. Последний залив осмотрен разными мореплавателями, и хотя есть в оном места не со всею строгостью исследованные, но более вероятности найти сие сообщение в Баффинском заливе, нежели в Гудзонове. Во-вторых, относительно географии обозрение сего залива весьма любопытно, ибо он со времени его открытия в 1616 году не был никогда осмотрен. Новейшие географы сумневаются даже в истине его существования. По крайней мере, не думают, чтоб Баффин действительно видел берега, окружающие сей залив».[66 - ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 90. Впоследствии более подробно свои мысли о Баффиновом заливе И. Ф. Крузенштерн изложил в статье «О Гренландии, или новые „опыты для открытия Северо-Западного пути“». «Северный архив», 1822, № 4, стр. 341-368.]
        Крузенштерн не в пример этим новым географам, которые тогда же стали сомневаться и в открытии Дежнева, исследовал записки Баффина и пришел к твердому убеждению, что он обошел берега залива, который теперь носил его имя, но не был уверен в достоверности его описи.
        Причина сомнения в существовании Баффинова залива, по мнению мореплавателя, возникла «от предполагаемых трудностей плавания по морю, наполненному почти всегда льдом». Англичане единственный раз - в 1776 году - посылали в тот край экспедицию, которую возглавлял опытный морской офицер, один из лучших учеников знаменитого Кука, лейтенант Пикерсгиль. Плавание оказалось неудачным, и с тех пор о Баффиновом заливе мореплаватели забыли…


        Первая страница письма Крузенштерна к Н. П. Румянцеву, в котором изложен проект экспедиции в Баффинов залив.


        Задачи предполагаемой новой полярной экспедиции Крузенштерн сформулировал очень кратко. Прежде всего путешественники должны были исследовать малоизвестные берега Баффинова залива, а затем решить вопрос «о существовании сообщения оного с Восточным океаном».[67 - ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 91.]
        Крузенштерн советовал направить новую экспедицию не раньше возвращения «Рюрика» в Петербург из второго плавания в Северный Ледовитый океан. После того как станут полностью известны успехи экспедиции в исследовании Северо-Западного морского пути со стороны Берингова пролива, можно будет судить о том, как использовать полученные сведения и наблюдения в предстоящих поисках со стороны Баффинова залива.
        Руководство новой экспедицией он советовал поручить Отто Коцебу. Он надеялся, что для нового плавания можно будет использовать бриг «Рюрик». По его расчетам, Коцебу должен был возвратиться из плавания в Берингов пролив в конце 1818 года. Следующее лето отводилось на исправление повреждений судна. А весной 1820 года новая экспедиция должна была оставить Петербург и направиться на поиски приатлантической части Северо-Западного морского прохода и посвятить две навигации научным исследованиям, так как в меньший срок было маловероятно выполнить задачи экспедиции «со всею возможною точностью». При необходимости командиру брига разрешалось провести в полярных странах и третий год. «Зимовать,  - писал Крузенштерн,  - я полагаю, по крайней мере одну зиму на Гренландском берегу, где датчане имеют разные заселения, или буде там нельзя, хорошо будет принят или в Новой Ирландии или в Новой Шотландии в порте Галифакс».[68 - Там же, л. 90, 91.]
        Через несколько дней после отправления этого проекта Румянцеву Крузенштерн получил от своего старого знакомого, секретаря английского адмиралтейства Джона Барроу письмо:



«Дорогой сэр! Вы узнаете совершенно поразительный факт: все те огромные ледяные поля, которые последние 400 лет закрывали подход к восточным берегам „старушки“ Гренландии были отнесены ветром в Атлантику и растаяли, а берега очистились до 80° с. ш., море на запад было почти чистое от льда, материкового или морского».

        Он просит Крузенштерна высказать свое мнение о том, как таяние этой массы льдов в теплых водах Атлантики скажется на климате Европы и не будет ли это «способствовать возобновлению попыток найти Северо-Западный проход или северные берега Америки».

«Именно в связи с этим последним пунктом,  - продолжает Барроу,  - я взял на себя смелость обратиться к Вам и просить Вас сообщить мне, что Вам известно о лейтенанте Коцебу после его отъезда, так как, если я правильно Вас понял, когда я встречался с Вами в Англии, то цель путешествия и состояла в том, чтобы выяснить, ведет ли пролив или открытое море из Берингова пролива в Северный океан, и если так, то мы попытаемся весной следующего года организовать экспедицию вокруг Гренландии или через пролив Дэйвиса; если лейтенант Коцебу получил инструкции продвигаться дальше на восток и если ему удастся пройти через Берингов пролив, то мореплаватели, возможно, могут встретиться и могут оказаться полезными друг другу, и, если я правильно понимаю его цели и взгляды, нашим офицерам будут даны указания оказать любую возможную помощь Вашим морякам…
        Надеюсь, Вы извините мою смелость и простите меня за то, что я прошу Вас сообщить мне все, что Вам известно о северной оконечности Северо-западной Америки».



    Д ж. Барроу[69 - ЦГАДА, ф. 21, д. 162 доп., л. 96, 97.]
        Сообщение Барроу о выносе льдов от восточных берегов Гренландии не удивило Крузенштерна. Он не видел в этом особо благоприятных признаков изменения ледовой обстановки в Северном океане и был уверен, что суда, которые направятся из пролива между Гренландией и Шпицбергеном через Северный полюс в Тихий океан, будут, как и прежние экспедиции, остановлены льдами. Он не верил в существование открытого моря у Северного полюса и полагал, что проход из Атлантики в Берингов пролив следует искать вдоль северных берегов Америки как со стороны Берингова пролива, так и со стороны Баффинова залива.
        Его беспокоило другое - а именно намерение англичан послать экспедицию с такими же целями, которые он только что изложил в своем проекте. Крузенштерн решил отправить копию письма Барроу государственному канцлеру: «Я, конечно, напишу г-ну Барроу, что Ваше сиятельство уже давно решились тотчас по возвращении „Рюрика“ отправить подобную экспедицию, но при всем том отложу ответ свой на его письмо, покудова вы не позволите сообщить мне мысли ваши касательно сего англицкого отправления. Кто бы ни открыл Северный проход, буде он существует, у Вашего сиятельства нельзя отнять, что вы первый возобновили сию уже забытую идею и что, следовательно, ученый свет только вам обязан будет за сие важное открытие».[70 - ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп, л. 94.] Надо отдать должное Румянцеву, что он не считал своей эту заслугу перед географической наукой, справедливо заявив в одном из своих писем к Крузенштерну, что идеи о возобновлении поисков Северо-Западного прохода принадлежат не ему, а его ученому советнику, к искусству и просвещенности которого он имел «столь основательную полную доверенность» и по наставлению которого
он отправил в плавание «Рюрика».[71 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 2.]
        Проект Крузенштерна о снаряжении экспедиции в Баффинов залив был встречен Румянцевым, по его словам, с большим вниманием. Он находил весьма любопытным изучение этого района, которое могло окончательно «определить сообщение двух океанов». Государственный канцлер надеялся в ближайшее время встретиться с Крузенштерном и обсудить вопрос о посылке экспедиции. Однако, получив копию письма Барроу, Румянцев изменил свои планы. Он просил Крузенштерна сообщить Барроу, что, узнав о намерении англичан, он охотно отступается от задуманной «экспедиции в Баффинов залив и будет выжидать успеха англичан».[72 - Там же, л. 32.]
        Чтобы подсластить пилюлю, Румянцев добавлял, что они вместе придумают «ход для „Рюрика“».
        Вместе с тем ему очень хотелось, чтобы экспедиция Коцебу продолжала попытки отыскать Северо-Западный проход со стороны Берингова пролива. Не подозревая о несчастье, постигшем командира, он несколько раз повторяет эту мысль. «Мне,  - писал он,  - более прежнего желается, чтобы лейтенант Коцебу сюда в нынешний год не возвращался и еще один год посвятил исследованию Северо-Западного прохода со стороны Берингова пролива».[73 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 33.]
        Но письма шли многие месяцы, и Коцебу, не зная о намерениях снарядителя экспедиции, в те дни плыл Индийским океаном, держа курс на мыс Доброй Надежды.



        Итоги

        Плавание Отто Коцебу приближалось к завершению.
        Вот уже наш посол экстренно сообщил из Англии что «Рюрик» прибыл в Портсмут и он беседовал с его капитаном. Пришло письмо от Коцебу, который откровенно написал, «что второе его покушение в Берингов пролив было весьма неудачно». Особенно тяжело мореплаватель воспринял известие о том, что две английские экспедиции весной отправились на поиски того же самого Северо-Западного пути, исследование которого он столь успешно начал и затем не мог продолжить из-за тяжелой травмы.
        Государственный канцлер обратился к Крузенштерну с просьбой ободрить Коцебу, который сокрушался, что «ему не удалось открыть известного пути и что он в том опасении, что таковой щастливый жребий скоро достанется из Англии отправленной экспедиции». «Но вы как друг,  - продолжал Румянцев,  - и столь отличный сведениями муж, успокойте его и заметьте ему, что сыскать существующий наверно проход не единственно зависит от искусства, а отчасти и от щастья, и нельзя еще решительно предсказать, чтобы таковою удачею предприятие англичан увенчано было».[74 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 39.]

10 июля 1818 года «Рюрик» отдал якорь на Кронштадтском рейде. Путешественников встретил Крузенштерн. Он показал Коцебу письмо Румянцева. Государственный канцлер просил пожаловать к нему в Гомель и привезти с собой «нашего мореходца»: «Я описать Вам не могу, как я жажду его видеть».[75 - Там же, л. 18.]


        В переписке Крузенштерна и Румянцева в течение многих месяцев и даже лет обсуждаются результаты плавания «Рюрика». И хотя болезнь не позволила Коцебу продолжить поиски сообщения между двумя океанами, он во время первого своего плавания совершил нечто такое, что вызывает чувство восхищения и гордости. Крузенштерн писал, что Коцебу первым начал плавание Северо-Западным морским проходом и исследовал его на значительном протяжении. Открытие огромного залива Коцебу, залива Шишмарева, губы Эшшольца, острова Шамиссо, острова Сарычева, острова Хромченко, острова Петрова, мыса Крузенштерна, губы Доброй Надежды за пределами полярного круга поставило его в число блестящих исследователей Арктики.
        Экспедицией на «Рюрике» было описано более 500 километров берегов полярных владений России, открыт ископаемый лед на Аляске, собраны ботанические, зоологические и этнографические коллекции.
        На основе наблюдений за течениями в Беринговом проливе, направленными к северо-востоку и достигавшими скорости около 6 километров в час, Коцебу пришел к выводу, что существует сообщение между двумя океанами. Зная, что вблизи Баффинова залива течение направлено к югу, он писал о том, «что вода, входящая в Берингов пролив, имеет течение вокруг Северной Америки к югу».[76 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 21.] Мореплаватель считал, что подробное исследование Берингова пролива принесет большую пользу не только наукам, но и торговле.
        Коцебу высказал идею о единстве структуры Чукотки и Аляски, которую поддержал профессор Дерптского университета М. Энгельгардт, писавший, что свойства пролива Беринга «не противоречат мнению о позднейшем разделении материков».
        Научная ценность исследований экспедиции на «Рюрике» еще увеличилась благодаря участию в них Ивана Эшшольца, профессора Дерптского университета. Им было написано несколько работ, посвященных научным открытиям и наблюдениям как в тропической зоне, так и в суровой Арктике. Его связывало с Отто Коцебу чувство дружеской приязни. И когда тот спустя шесть лет снова отправился в новое путешествие на шлюпе «Предприятие», Иван Эшшольц оказался в числе участников новой экспедиции…
        Особенно ценен вклад Отто Коцебу в изучение жизни и быта чукчей и эскимосов Аляски. Он любил море, любил борьбу со стихией, но признавался впоследствии, что его «по-настоящему увлекало… лишь знакомство с новыми странами и их обитателями».[77 - О. Е. Коцебу. Новое путешествие вокруг света в 1823-1826 гг. М., Географгиз, 1959, стр. 223.]
        Принадлежащие перу Отто Коцебу серьезные и яркие описания встреч с жителями берегов Берингова пролива и Ледовитого моря представляют интерес до нашего времени. Это - достоверный, дружественный и высокочеловечный документ, свидетельствующий о нравах, занятиях, обычаях и культуре чукчей и эскимосов, среди которых он приобрел добрых друзей.
        Важным дополнением к этим описаниям явились зарисовки Л. И. Хориса, которые вызвали глубокий интерес ученых Европы.

«Его рисунки,  - писал французский журнал „Деба“ - знакомят нас с лицами жителей, дают нам настоящее понятие о их жилищах, оружии, домашних вещах и представляют множество доныне неизвестных животных, которых славный натуралист Кювье признал достойными быть описанными его красноречивым пером. Его рисунки отличаются правдоподобием, естественностью и оригинальностью, изображения Хориса не суть плоды воображения, как то случается при многих английских сочинениях. Рисунок художника прост и ясен».[78 - К. Мальт - Брюн. О плавании капитана Коцебу вокруг света. «Вестник Европы», 1821, № 24, стр. 329. См. также «Известия, сообщенные Мальт-Брюном о путешествии Хориса вокруг света на бриге „Рюрик“». «Северный архив», 1822, ч. III, стр. 285.]
        Два альбома зарисовок Хориса были изданы на средства Румянцева в Париже почти одновременно с трехтомным описанием плавания «Рюрика». Оно было подготовлено Коцебу, Шамиссо и Эшшольцем.[79 - Коцебу свое «Путешествие» для «лучшей отделки» отдавал Федору Глинке, которого, по словам Румянцева, «почитал за очень известного литератора» (ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 81).]
        Иван Крузенштерн для книги Коцебу «Путешествие в Южный океан и Берингов пролив для отыскания Северо-Восточного морского прохода» написал три статьи. Одна из них носила название «Рассмотрение открытий, учиненных в Великом океане с корабля „Рюрика“». В ней Крузенштерн дал блестящий анализ исследований Отто Коцебу в тропической зоне Тихого океана, Полярном море и Беринговом проливе.[80 - В современной литературе Северо-Восточным проходом называется Северный морской путь от берегов Мурманска до Чукотки. Коцебу и Крузенштерн под Северо-Восточным путем подразумевали восточную часть Северо-Западного пути (поиски на «Рюрике» велись со стороны Берингова пролива к востоку).]


        Командир брига, его офицеры и матросы были представлены к наградам. В один из трудных дней своего плавания Коцебу обещал «нижним чинам» добиться отставки, иными словами, увольнения со службы, срок которой в те времена исчислялся четвертью века. Решить эту трудную задачу предстояло Румянцеву. Когда в сентябре 1818 года его посетил морской министр де Траверсе, он настойчиво просил маркиза ходатайствовать перед Александром I об отставке матросов. Но министр отказался, боясь разгневать царя.
        Крузенштерн снова и снова наседал на Румянцева, прося использовать связи и выхлопотать матросам «Рюрика» отставку. Он со слезами писал о «творившихся несправедливостях»: «Наши герои в Ревеле каменья таскают, ружью учатся, в солдатские караулы ходят, да и матроса с переломленною ногою не освобождают от работы».[81 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 31, л. 7.]
        Румянцев не может преодолеть сопротивления морского министра и пускается на хитрость. «… Домогаться буду,  - пишет он Крузенштерну,  - нельзя бы было ее [отставку] выходить вот каким способом, чтобы обратить их по известному примеру в морские военные поселения, и я готов им отвести земли и выстроить дома в гомельском своем имении».[82 - Там же, л. 55.]
        Он просит Крузенштерна узнать у матросов, прельстит ли их «таковое положение».
        Крузенштерн отвечает, что это предложение будет принято нижними чинами «Рюрика» с великою благодарностью.

«20 человек, более или менее, в службе ничего не значат, когда тысячи губят из одной безжалостной экономии»,[83 - Там же, л. 7.] - писал Крузенштерн.
        Он просит только уговорить Аракчеева, чтобы тот энергичнее доложил это дело царю. Но надеждам Крузенштерна не суждено было сбыться. Александр I отказал Румянцеву, добавив, что «тужил о том, что согласился на таковую милость»[84 - Там же, д. 23, л. 59.] после возвращения Крузенштерна из первого кругосветного плавания.
        В конце концов матросов произвели в следующий нижний чин и наградили каждого годовым окладом жалованья. На волю не отпустили даже матроса со сломанной ногой.



        ОШИБКА ДЖЕМСА БУРНЕЯ

        Крузенштерн живет уединенно, в 400 верстах от Петербурга на мызе Асс. Однако идиллического уединения не получается. Все равно он многими нитями связан со столицей и со всем миром: его корреспонденты живут и в Лондоне, и в Париже, и в Гамбурге, и за океаном.
        Плавание на «Рюрике» в Северный Ледовитый океан нанесло удар по прежним представлениям о природе этого пребывающего в неизвестности края. Одни ученые и мореходы аплодируют Коцебу, другие, отдавая должное его успехам, пытаются сделать вид, что ничего особенного не произошло, но все просят подробных сведений о плавании.
        Еще в то время, когда «Рюрик» находился на пути в Кронштадт, в Англии разгорелся спор между Джоном Барроу, по инициативе которого английское правительство снаряжало две экспедиции для поисков таинственного пути, и Джемсом Бурнеем, спутником Кука и автором многотомного труда по истории исследования Тихого океана. В августе 1817 года он представил Королевскому географическому обществу статью, в которой писал, что море севернее Берингова пролива ограничено близкими землями и, вероятнее всего, Америка соединяется с Азией перешейком. Он не находил в литературе достаточно удовлетворительного доказательства, подтверждающего разделение Азии от Америки, и не считал достоверными сведения о плавании проливом между этими материками.[85 - A Chronological History of North-eastern voyages of Discovery and of the Early eastern Navigations of the Russians. By Captain James Burney. London, 1819, p. 297.]
        Бурней не оспаривал, что Дежнев вышел из Колымы в море, но вместе с тем сомневался, что он прошел до Восточного мыса. «Единственным неоспоримым доказательством раздела континентов можно считать утверждение, что все азиатское побережье от Колымы до Берингова пролива окружено морем. А это еще не доказано».[86 - A Chronological History of North-eastern voyages of Discovery and of the Early eastern Navigations of the Russians. By Captain James Burney. London, 1819, p. 301.]
        По мнению Бурнея, предположение, что Новый и Старый Свет соединяются, так же старо, как и само открытие Америки. Он ссылался при этом на «Гидрографическое описание мира» английского полярного исследователя Джона Дейвиса, который в 1595 году утверждал, что Северо-Западный проход так долго стараются открыть и так неизменно терпят неудачу за неудачей, что, вероятно, такого прохода нет, и Америка соединена с Азией.
        Но кроме мнения заслуженных исследователей, Бурней для доказательства своей гипотезы привлекает и наблюдения над природой полярных морей, собранные прежними путешественниками. Известно, что многие из них, встретив сплоченный лед на севере, уходили искать путь в другие места и когда через несколько дней возвращались в прежнюю точку, то находили лед уже разреженным. Это, по мнению Бурнея, доказывало, что лед недавно отделился от земли. И полет птиц с севера на юг, и установленная Куком «одинаковость» глубин между американскими и азиатскими берегами, и медленные течения в Беринговом проливе и быстрые в Колымском море - вот, по мысли Бурнея, доказательства существования неведомой земли, протянувшейся между берегами двух континентов.
        По поводу этой догадки Джон Барроу писал Крузенштерну:



«Я не уверен, знакомы ли Вы с капитаном Бурнеем, который плавал вместе с капитаном Куком, он вбил себе в голову, что Берингова пролива не существует, а есть какой-то залив, оканчивающийся к северу сушей, которая и соединяет два континента: Азию и Америку. Он говорит, что Миллер[87 - Миллер, Герард Фридрих, историк, являясь участником Великой Северной экспедиции, обследовал сибирские архивы, где обнаружил подлинные материалы о плавании Семена Дежнева проливом между Азией и Америкой.] неправильно понял Дежнева и что этот офицер не проходил через пролив. Я не знаю, на каком основании он все это вообразил или сделал за такой короткий срок новое открытие».[88 - ЦГАДА, ф. 21, д. 162 доп., л. 97.]

        В другом письме Барроу просил Крузенштерна прислать материалы первого плавания Коцебу в Беринговом проливе и к северу от него и сообщить, насколько вероятно предположение, что Новая Сибирь соединяется с Америкой. Все эти сведения должны были помочь Барроу оспаривать доводы Бурнея о некоем средиземном море к северу от Берингова пролива и об отсутствии сообщения между Тихим и Атлантическим океанами.
        Крузенштерн со свойственной ему мягкостью назвал идею Бурнея сомнительной и разбил все доказательства. Во-первых, Семен Дежнев из Колымы проплыл морем не только до Восточного мыса, но и прошел Беринговым проливом до реки Анадырь (Иван Федорович послал Барроу копии с отписок Дежнева, которые хранились в бумагах Миллера в делах коллегии иностранных дел). Во-вторых, Бурней заблуждается, предполагая, что течения в Беринговом проливе незначительны. Наоборот, как установил Коцебу, скорость течения достигала очень больших величин - трех миль в час - и свидетельствовала о существовании сообщения между двумя океанами. В-третьих, Новая Сибирь отнюдь не огромная суша, соединяющаяся с Америкой, а остров, восемь лет назад обстоятельно осмотренный экспедицией Матвея Матвеевича Геденштрома,[89 - М. М. Геденштром - сосланный в Сибирь чиновник, который по поручению Румянцева в 1809-1810 годах обследовал Новосибирские острова, дал о них достоверное представление и своими поездками по льду поставил под сомнение существование Земли Андреева.] и к северо-востоку от него нет каких-либо земель, а есть море, которое даже
зимой не полностью сковано льдом.
        Материалы о плавании «Рюрика» Крузенштерн направил также и Бурнею (по его просьбе). Бурней стал менее категорично высказываться о перешейке между Азией и Америкой, но по-прежнему не верил в существование Северо-Западного морского пути и полагал ошибочными убеждения тех ученых и мореходов, которые рассматривали Берингов пролив как единственный проход на западной стороне Америки, ведущий из Европы в Тихий океан.
        И Крузенштерну, и Джону Барроу была очевидна необоснованность утверждений Бурнея. Однако государственный канцлер Н. П. Румянцев хотел во что бы то ни стало доискаться истины. Менее знакомый с историей и результатами полярных исследований, чем Крузенштерн и Барроу, он допускал, что, быть может, Бурней прав.
        Узнав, что его приятель и спутник знаменитого В. М. Головнина русский мореплаватель П. И. Рикорд назначен управляющим Камчаткой, он вручил ему три тысячи рублей для награды тем промышленникам, которые перейдут по льду «из самых северных стран Азии в противоположную часть Америки».

«Приятно будет, ежели сей новый образ открытий по морю возымеет какую-либо пользу и столь малое пожертвование принесет всеобщим познаниям хотя малое приращение».[90 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 13.]
        Спустя некоторое время Румянцев отправляет Рикорду нужных в далеких краях товаров «тысяч на шесть», с тем чтобы он их раздал казакам и чукчам, которые по льду или на байдарах будут переходить в Америку и выяснят, насколько прав английский капитан Бурней, считающий что «Азия на севере с Америкой соединена и что вместо Берингова пролива надобно будет на картах ставить залив».[91 - Там же, л. 28.]
        Вероятно, Рикорду удалось организовать поездки по льду, так как Крузенштерн рассказывает о том, что в 1818 году на средства Румянцева была отправлена экспедиция на собаках, которая удалилась от берега на расстояние более ста верст и на третий день, встретив подвижный лед, должна была возвратиться обратно на матерую землю.[92 - Там же, д. 26, л. 7.]
        Любое новое сведение о полярных странах внимательно обсуждается в письмах Румянцева и Крузенштерна. За два года до отправления Колымской экспедиции Врангеля государственный канцлер обращает внимание Крузенштерна на сообщение директора Российско-Американской компании М. М. Булдакова, которому капитан Шмалев, много лет живший на Камчатке, передал рассказ чукотского старейшины о том, что север Чукотской земли омывает студеное море и никакого перешейка, соединяющего ее с другой матерой землей, нет.
        Румянцеву представляется, что «ежели бы можно» на это сообщение чукотского старейшины положиться, то «не осталось бы сумнения в совершенном отделении Азии от Америки Беринговым проливом».[93 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 38 об.]
        Он снова и снова возвращается к ошибочной гипотезе Бурнея. Он хочет поручить В. С. Хромченко выйти через Берингов пролив в Северный океан и, встретив лед (который Румянцев считает вечным), отправить три партии. Одна из них следовала на север - до открытого моря, вторая шла к берегам Америки и определяла самую северную ее точку и, наконец, третья встречалась с чукчами, по возможности, выше Чукотского носа. Румянцеву представляется, что такая экспедиция, возможно, установит, «точно ли Азия от Америки отделена совершенным проливом».[94 - Там же, л. 121.] Он готов предложить в награду тому путешественнику, который решит эту задачу, «тысячу рублей, даже две», если Крузенштерну первая сумма покажется малой.
        Крузенштерн вскоре сообщает, что подобную экспедицию снаряжать нет надобности. Из Нижне-Колымска от Фердинанда Петровича Врангеля получено донесение, которое положило конец всем сомнениям в великом открытии Семена Дежнева. Недавно высказанное Джемсом Бурнеем ошибочное мнение о существовании перешейка, связывающего два континента, разрушено усилиями Колымской экспедиции. За мысом Шелагским берег, вопреки предположениям некоторых географов, уклоняется не к северу, а к юго-востоку.
        Еще раз после Дежнева установлено, что «Америка отдельная от Азии часть».[95 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 120.] Это открытие Румянцев и Крузенштерн справедливо воспринимают как выдающееся достижение русских полярных исследователей. Высокую оценку дают они результатам поездок Врангеля по льду, которые решительно доказали, что вместо предполагаемой матерой земли, которую на протяжении многих десятилетий старательно изображали на карте, находится покрытое льдом море, которое в отдалении от берегов даже не сковано льдом.
        Открытия Врангеля наносят последний удар по гипотезе Бурнея. Вскоре все забывают о его перешейке. Нет больше сомнений в том, что Северо-Западный проход существует. И Крузенштерну особенно желается, чтобы первыми исследовали его моряки русского флота.



        ПРОТИВ ТЫСЯЧИ ПРЕПЯТСТВИЙ

        Советы капитан-командора

        Бегут один за другим дни, заполненные кропотливым трудом над «Атласом Южного океана». Осень сменилась зимой, а за ней наступила весна, пронизанная музыкой первой капели.
        Иногда Крузенштерн вдруг вспоминает, что так и не решено, отправится ли «Рюрик» в новое путешествие, как обещал Румянцев. А между тем из Англии все чаще приходят вести, что там готовятся снова послать четыре корабля для поисков Северо-Западного прохода. Правда, в России тоже подумывают о подобной экспедиции, но кто знает, как к этой идее отнесутся в верхах?..
        И он снова садится за любимую работу. Читает, пишет, чертит целыми днями. Лишь письма временами отвлекают от дел. У него заведено правило: уделять почте один день в неделю. Только в редких случаях он нарушает установленный порядок. Такое исключение Ивану Федоровичу приходится сделать 12 марта 1819 года.
        В этот день он получил письмо от морского министра маркиза де Траверсе. Маркиз сообщил: принято решение послать два корабля для исследования «стран около Южного полюса». Одновременно к берегам Камчатки, а затем в Берингов пролив направлялись два транспорта для продолжения начатых экспедицией на «Рюрике» изысканий морского пути из Тихого океана в Атлантический, вдоль берегов Америки.
        Чудесная весть!
        Хлопоты ученых и моряков увенчались успехом.
        И вот теперь от Крузенштерна требовали советов, которые будут учтены при составлении инструкции. Он в тот же день написал предлинное письмо министру. Прежде всего он высказал замечание о том, что не следует в Северный Ледовитый океан посылать, как это предполагается, корабли водоизмещением в 600 или 700 тонн. «Американский берег к северу от Берингова пролива,  - писал он,  - так мелок, что можно только надеяться исследовать оный на весьма малых судах». По его мысли, один из кораблей Северней экспедиции должен иметь водоизмещение 600-700 тонн, а другой - 120-150 тонн. В руководители этого важного географического предприятия он рекомендовал Отто Евстафьевича Коцебу. «Он должен,  - писал Крузенштерн,  - идти прямо в открытый им залив и произвести оттуда исследование к северу и востоку, частью по берегу, частью на байдарах». Вместе с тем Крузенштерн напоминал министру о том, что англичане очень ревниво относятся к исследованию северных пределов Америки. «Недавно,  - продолжал он,  - мною получено известие из верного источника, а именно прямо от секретаря английского адмиралтейства г. Баррова, который
сообщает мне все, что делается по сему предмету в Англии, что англичане вознамереваются предпринять… сухопутную экспедицию от устья реки Маккензи к востоку до пределов Баффинова залива».[96 - ЦГАВМФ, ф. 25, оп. 1, д. 114, л. 8, 9. Отрывки из этого письма опубликованы в сборнике «М. П. Лазарев. Документы», т. I, М., Военмориздат, 1952, стр. 94-103.]
        По мысли мореплавателя, перед новой северной экспедицией необходимо было поставить задачу исследовать северный берег Америки или на корабле, или на байдарах, или сухим путем, чтобы узнать, «как далеко простирается Америка к северу и под каким градусом широты начинается направление ее к востоку».[97 - ЦГАВМФ, ф. 25, оп. 1. д. 114 л. 11.]
        Затем моряки должны были исследовать Северо-Западный морской путь до устья реки Маккензи, а если позволят обстоятельства, то и проникнуть во внутренние области Русской Америки.
        Отыскание северного прохода из Тихого в Атлантический океан Крузенштерн считает «важнейшей задачей нынешней географии».
        Кроме того, по словам мореплавателя, экспедиции необходимо было исследовать северо-восточные пределы Азии. Поскольку нашлись люди, которые поставили под сомнение плавание Дежнева Беринговым проливом, хотя имеющимися документами доказана неосновательность такого сомнения, было бы желательно, чтобы суда экспедиции достигли мыса Шелагского, «положение коего слишком для нас мрачно».


        В. Парри.
        Из коллекции Полярного института Скотта в Кембридже.



«Неужели мореходцы нашего времени,  - заключает Крузенштерн,  - устрашатся обойти мыс, мимо коего проплыл за 170 лет казак на малой лодии».[98 - ЦГАВМФ, ф. 25, оп. 1. д. 114 л. 16.]
        В заключение письма мореплаватель напоминал о том, что надо позаботиться об укомплектовании экспедиции, астрономами, физиками, натуралистами и не упустить из виду ничего такого, что бы могло помешать «распространению пределов знаний».

«Кроме корабельных врачей, кои обыкновенно посвящают себя также натуральной истории,  - писал Крузенштерн,  - должно быть на каждом корабле по одному астроному, который примет на себя и произведение физических наблюдений, и одному натуралисту; сверх того при каждой экспедиции надо быть рисовщику, садовнику и чучельнику, из 4-х натуралистов надлежит быть одному минералогу при Северной экспедиции потому, что сия экспедиция имеет в предмете исследование внутренних мест Америки, двум надлежит быть для зоологии, а одному для ботаники».[99 - Там же.] Кроме того, он советует послать в Южную и Северную экспедиции воспитанников российских ученых институтов, которые могли бы совершенствоваться в науках под руководством «людей великой учености и славы».
        По его мнению, необходимо просить Академию наук о составлении инструкций для научных исследований, на которые желательно было бы получить отзывы ученых обществ Парижа, Лондона и Геттингена.
        Мореплаватель выражает уверенность, что надежды ученого света, ожидающего «важных плодов от столь великого предприятия», оправдаются.
        Потом Крузенштерн глубоко огорчится, когда узнает, что морское министерство последовало далеко не всем его советам. Экспедиции к Северному и Южному полюсам решают отправить тем же летом, хотя он убеждал отложить их отплытие до 1820 года, чтобы без торопливости подготовиться к исследованиям в полярных областях.
        По рекомендации Крузенштерна начальником «Южной дивизии» назначают Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена. Командование Северным отрядом поручают капитан-лейтенанту Михаилу Николаевичу Васильеву, человеку не искушенному ни в дальних, ни тем более в полярных плаваниях. Правда, первоначально собирались во главе этой экспедиции поставить Г. С. Шишмарева, только что возвратившегося из плавания на «Рюрике». Это, пожалуй, было бы более справедливо и разумно, потому что за его плечами был опыт, у него было рвение и желание. Васильева Крузенштерн не знал ни как моряка, ни как ученого. Больше всего в роли руководителя Северной экспедиции он хотел бы видеть Отто Коцебу. И Крузенштерн с помощью государственного канцлера попытался осуществить свое намерение. Румянцев написал к Аракчееву. Тот доложил о письме Александру I. Царь ответил, что не имеет возможности исполнить желание Румянцева «о назначении Коцебу в новое путешествие… ибо начальники оных экспедиций уже назначены».[100 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 72.]
        Крузенштерн снова и снова жалеет, что экспедиции отправляются с такой торопливостью. Там, где потрачены века, год не имеет значения. Зато можно было бы взять с собой полный штат ученых и доставить науке много ценных сведений.
        В 8 часов вечера 3 июля 1819 года четыре корабля поднимают паруса. Они поплывут вместе до берегов Бразилии. Затем «Восток» и «Мирный» направятся к Южному полюсу, а «Открытие» и «Благонамеренный» возьмут курс на порт Джексон в Австралии. Досадно, что экспедиция уходит не столь тщательно подготовленной, что в ее составе слишком мало ученых. Но все-таки чертовски хорошо, что четыре корабля устремляются навстречу неизвестности.
        Крузенштерн желает им попутного ветра и новых открытий.



        Первые открытия

        Моряки не без сожаления покидали благодатную Валлийскую Землю, как в те времена называли Австралию. Медленно таяли в дымке очертания порта Джексон, в окрестностях которого они отдыхали несколько недель после долгого и изнурительного плавания из Рио-де-Жанейро, через просторы Индийского и Атлантического океанов. Пожалуй, не было на «Открытии» и «Благонамеренном» человека, который не вспоминал бы с грустью о прохладной тени кокосовых пальм, о крикливых разноцветных попугаях и о милой возне удивительно симпатичных маленьких сумчатых, которые жили на деревьях и которых называли «кус-кус»…
        Снова океан, на этот раз Тихий… Такое название мог дать ему или шутник, или мистификатор. Эту истину повторяли многие мореплаватели, но путешественникам хотелось верить Колумбу… Как только вступили в тропики, ветер стих и паруса повисли на реях. Штиль. Зной. Даже ночью термометр показывал 27 градусов.
        Моряки ждали пассатных ветров с юго-востока, но они не приходили. Изредка шумели проливные дожди, гремели грозы и налетали шквалы. И как ни опасны были внезапные буйные порывы ветра, путешественники встречали их с радостью. Они приносили прохладу. А потом снова начинался зной и штиль.

6 апреля 1820 года, когда «Благонамеренный» находился на 16° ю. ш., вахтенные заметили на горизонте смерч. Ветра не было, солнце сияло. «Густое, черное облако,  - писал участник экспедиции Гильсен,  - все ниже спускалось к поверхности океана; из середины облака выдвинулся длинный толстый рукав, имевший в соединении с облаком вид воронки. Вода, бывшая под ним, вертясь колесом, стала подниматься кверху и, соединяясь с облаком, составила одну, медленно на нас подвигающуюся и беспрестанно крутящуюся черную массу, из которой по временам вылетала молния с шумом, подобным реву разбивающихся о скалы волн океана.
        На шлюпе для встречи такого страшного неприятеля сделали все нужные приготовления. Крик матросов, звон колокола и барабанный бой продолжались беспрерывно, и, кроме того, чрез каждые две минуты стреляли из трех пушек, заряженных ядрами для усиления гула. Все это делается обыкновенно для сотрясения воздуха, отчего смерчи распадаются. Между тем убрали все верхние паруса, потому что подобного рода феномены, часто оканчиваясь ужаснейшими порывами ветра, могут у неосторожного мореходца переломать весь рангоут.


        М. Н. Васильев.
        Из коллекции Центрального Военно-Морского музея.


        Старание наше произвести сотрясение в воздухе увенчалось желанным успехом, и через четверть часа смерч с ужасным шумом рассыпался; черное облака низверглось в океан, и небо осталось по-прежнему ясно и безоблачно».[101 - К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 66, стр. 215.]
        Несколько часов дует легкий юго-восточный ветер. Все ждут живительного пассата, но утро следующего дня приносит мореходам штиль. Снова палящее солнце, снова нестерпимая жара и тишь. Смола в пазах корабля плавится. Борта приходится завешивать брезентами. В каютах не спрятаться от зноя, лишь под тентом, натянутым между мачтами, люди могут найти «некоторое облегчение». Корабль почти неподвижен. И когда зной спадает, можно ловить удивительно красивых, переливающихся всеми цветами радуги бонит и страшных акул, которые хищно накидываются на куски солонины…
        За одиннадцать дней, с 6 по 17 апреля, «Благонамеренный» преодолевает всего лишь около 900 верст. Когда же они придут в Ледовитый океан, если экспедицию от него отделяет более десяти тысяч километров?
        И вдруг с фор-салинга раздается крик:

        - Впереди земля!
        Вахтенные офицеры не верят словам матроса. Они отлично знают карту. Там, где путешественники находятся, не должно быть островов. Вероятно, это мираж, так часто заставляющий мореплавателей гоняться за несуществующими землями. Но нет, то не призрак. По курсу действительно виднеется берег, точнее, «группа коралловых островов, большая часть которых была покрыта лесом, над коими кокосовые пальмы величественно подымали свои увенчанные плодами вершины».
        Капитан Васильев приказывает их назвать островами «Благонамеренного».[102 - ЦГАВМФ, ф. 870, оп. 1, д. 3473. Вахтенный журнал шлюпа «Благонамеренный», л. 131.] ПирОги островитян окружают незнакомый корабль. Три часа моряки наслаждаются их обществом, обменивая на иголки, ножницы и фуражки предметы быта, оружие, плоды. Затем снова в путь, на северо-запад, к берегам Русской Америки. Вахтенный боцман надрывно кричит, что впереди виден каменный риф.
        Корабль резко меняет курс и слегка задевает бортом камень. И вдруг он на глазах моряков оживает. Это два огромных кашалота, которые мирно дремали под палящими лучами солнца. Они пустили водяные фонтаны, взмахнули исполинскими хвостами и исчезли в сине-зеленой глубине океана.


        Г. С. Шишмарев.
        Из коллекции Центрального Военно-Морского музея.


        Корабли медленно продвигались к тропикам. Временами их сопровождали стада дельфинов, которые резвились впереди и по бокам корабля. Ветры по-прежнему были слабые и не приносили прохлады.

«Команда,  - писал Гильсен,  - совершенно ослабела, и малейшее движение около полдня производило нестерпимую боль. В это время можно было подумать, что весь экипаж вымер; всякий старался быть как можно менее в движении и, лежа на одном месте, ожидал с нетерпением заката солнца».[103 - К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 66, стр. 215.]

13 мая 1820 года на 33°18? с. ш. и 161° в. д. корабли расстаются. «Открытие» берет курс на Петропавловск-Камчатский, а «Благонамеренный» - на Уналашку. Командиры судов условились встретиться в заливе Коцебу, который назначен исходным пунктом предстоящих исследований в Северном Ледовитом океане.
        Первым к месту встречи пришел на своем бриге Г. С. Шишмарев. Было начало июля. Вокруг виднелись полосы льдов. Ветер и течения гнали их в Берингов пролив, и «Благонамеренному» пришлось спуститься на юг. Несколько дней путешественники плавали вблизи Гвоздевых островов, бухты Шишмарева и Восточного мыса. Затем они снова возвратились в зунд Коцебу, где познакомились с обитателями северных берегов Русской Америки и осмотрели ископаемый лед, открытый экспедицией Коцебу.

«Наружная сторона льдяной скалы поднимается отвесно на 20 и более футов,  - писал Гильсен,  - и когда солнечные лучи отражаются от этой стены, как от полированной поверхности, нужно отворачивать глаза, так ослепителен блеск».[104 - Там же, стр. 229.]

16 июля на горизонте обозначились белые паруса. То приближался бриг «Открытие» под командой М. Н. Васильева. А через день в залив вошло еще одно судно - американский бриг «Педлер». Капитан его, Джон Мик, приехал к русским морякам и привез в подарок несколько ананасов. Он рассказал о том, что в прошлом году по местам открытий Коцебу плавал американец Грей и нашел, что они весьма плохо исследованы экспедицией на «Рюрике». В доказательство своих слов он показал рукописную карту Грея. Моряки решили проверить ее и без особого труда установили, что она была не чем иным, как грубой копией карты Коцебу. По словам участника плавания А. П. Лазарева, сделана она была на кальке и «видно было, что господа американцы не успели перенесть ее на хорошую бумагу. На ней сделаны были некоторые маловажные перемены в рассуждении мысов и гор, вместо же пролива в губе Доброй Надежды назначено озеро».[105 - Сохранилось письмо Румянцева по поводу «того американца, который ездил из собственного любопытства повторять открытия, сделанные „Рюриком“… Господа Рикорд и Добелт рассудили за благо того же американца уговорить
предпринять плавание на мой счет и моим именем с ним договаривались Я не знаю, как назвать такой ветреный и непристойный поступок…» (ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 96, письмо Крузенштерну от 27 июля 1820 г.).]
        Русские моряки понимали, что цель американцев не открытия, а торговля. Они были уверены «в ложности показания озера на месте пролива» и, проведя исследования, еще раз уверились, что «американцы выдумали ложь».[106 - А. П. Лазарев. Записки о плавании военного шлюпа «Благонамеренного» в Берингов пролив и вокруг света для открытий в 1819, 1820, 1821 и 1822 годах. М., Географгиз, 1950, стр. 216. (Далее: А. П. Лазарев. Записки).]

18 июля экспедиция покинула зунд Коцебу. Наступали страдные дни в жизни путешественников. Ведь самые ответственные и самые важные исследования им предстояли в Студеном море у северного побережья Русской Америки. Если позволят льды, они должны будут употребить «всемерное старание к разрешению великого вопроса касательно берегов и прохода в сей части нашего полушария».[107 - Инструкция морского министра начальнику экспедиции к Северному полюсу М. Н. Васильеву. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 76.]
        Начальнику экспедиции М. Н. Васильеву разрешалось действовать по своему усмотрению, сообразуясь с обстановкой и обстоятельствами. На тот случай, если льды не пропустят экспедицию на север, северо-восток или северо-запад, необходимо было предпринять исследование полярных берегов Русской Америки либо на байдаре, либо на боте, который в разобранном виде находился на бриге «Открытие», либо сухим путем… Особые надежды возлагались на помощь эскимосов.
        Начальник экспедиции должен был стараться завоевать «доверие и дружество жителей» исследуемых стран и при их деятельном участии «производить с достовернейшим успехом поиски как морем вдоль берегов, так и во внутренности земли, а особливо реками, которые приводят к важным открытиям».[108 - Инструкция морского министра начальнику экспедиции к Северному полюсу М. Н. Васильеву. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 76.]
        Предполагалось, что исследования на Севере будут вестись в продолжение двух навигаций. В том случае, если суда не останутся на зимовку в арктических пределах, путешественники должны будут заняться изучением Тихого океана между Алеутскими островами и экватором. Затем, с наступлением лета, экспедиция снова возвратится в Берингов пролив и «возобновит свои действия и покушения с новым усердием, стараясь сколько возможно определить положение берегов, найти проход и проникнуть каким бы то ни было средством в Северное море сей части Америки».[109 - Там же, стр. 77.]
        Академия наук не успела подготовить инструкции для научных наблюдений. Она лишь направила в экспедицию астронома Павла Тарханова. Однако снарядители экспедиции, и прежде всего знаменитый полярный исследователь Гаврила Андреевич Сарычев, снабдили путешественников очень интересными наставлениями и правилами, которыми они должны были руководствоваться при проведении исследований во время плавания вокруг света и в Северном Ледовитом океане.
        Ученым и морякам надлежало стараться замечать «состояние атмосферы и ее беспрерывные изменения», скорости ветра у поверхности моря и на различных высотах, для чего предполагалось запускать «небольшие воздушные шарики». Особое внимание следовало уделить изучению приливов, отливов, течений, температуры и солености вод «в разных местах и глубинах в рассуждении различия тяжести воды и степени горькости, а также и насчет изменения теплоты в известной глубине противу замечаемой на поверхности моря».[110 - Отношение морского министра начальнику экспедиции к Северному полюсу с препровождением «начертания некоторых предметов по ученой части». В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 81.]
        Далее в наставлении говорилось о том, что путешественники должны особо внимательно исследовать льды и айсберги, с тем чтобы выяснить причины образования ледяных полей и гор.
        Не были забыты ни этнографические, ни химические, ни зоологические, ни ботанические, ни минералогические наблюдения. К экспедиции был прикомандирован художник Емельян Карнеев, от которого ожидалось «верное изображение всех заслуживающих любопытства предметов».[111 - Там же, стр. 81.]



        Дальше Кука

        Итак, 18 июля 1820 года моряки входят в пределы Ледовитого океана. Дальше на север лежит неизвестность. Она зовет и настораживает. Все участники экспедиции преисполнены рвения. Каждое приметное место многократно пеленгуется и наносится на карту. Но радость первых открытий непродолжительна. Уже утром следующего дня густой туман окутывает море.
        Сыро, холодно и ничего не видно. Берег исчез из виду. Приходится идти по лоту. Откуда-то справа доносится грохот буруна.
        С тревогой всматриваются вдаль вахтенные. Все скрыто влажной белой мглой. Не видно ни буруна, ни берега. Тревожно звенят туманные сигналы со шлюпа «Благонамеренный».
        Васильев приказывает повернуть в море, к западу.
        Туман несколько редеет, на востоке начинают обозначаться возвышенности американского берега. Исследователи снова берутся за карты. Но опись продолжается недолго.
        В полдень 21 июля густой туман снова накрывает суда. Опять исчезает из виду берег. Шлюп «Благонамеренный» подает туманные сигналы, которые становятся все глуше, пока наконец не замирают вдали.
        Несколько раз на «Открытии» палят из пушки, но в ответ не доносится ни звука. Напряженную тишину нарушает лишь поскрипывание рангоута. Нелегко исследователям в незнаемом студеном океане.
        В этот день капитан Васильев записывает в своем журнале:



«Весьма трудно в Ледовитом море при беспрестанных туманах, переменных ветрах, имея по обстоятельствам разные курсы, быть в соединении двум судам».[112 - Из журналов плавания шлюпов «Открытие» и «Благонамеренный». В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 384.]

        К вечеру на пути экспедиции появилось новое препятствие. Вахтенные заметили первые льдины. Возможно, они были недавно оторваны ветром от берега, так как на их поверхности чернели пятна земли. Льды становились час от часу сплоченнее. Мелкие льдины сменили огромные поля. Путь на север был отрезан.
        Васильев решил идти на запад. Надо было найти проход к северу. И действительно, вскоре льды поредели. Голубые каналы свободной воды звали путешественников вперед. И они снова устремились на север, надеясь приподнять завесу неизвестности над великой географической тайной XIX столетия…
        Еще несколько миль остается за кормой шлюпа «Открытие». Но лед опять неодолимо встает по его курсу. Затем снова, в который раз, наплывает туман, и в это время до слуха вахтенных доносятся пушечные выстрелы. Где-то поблизости скитается «Благонамеренный». Ответная пальба сотрясает просторы океана. Но вокруг по-прежнему ничего не видно.
        Кораблям опять не удается соединиться, и «Открытие» снова продолжает свой путь в одиночестве. Лишь чайки, словно исполинские снежинки, кружатся вокруг корабля. Небо темнеет. Моряки тревожно оглядываются вокруг. Где берег, где этот проход-инкогнито, который их послали искать за тысячи верст от родного Петербурга? Ничего не видать, только слышно, как где-то рядом разбиваются волны, как скрежещут, ломаясь и крошась, льды.

«Открытие» ложится в дрейф и снова палит из пушки, чтобы показать свое место «Благонамеренному». Ветер и течение медленно сносят его к северо-западу.
        Утро 23 июля не приносит ни радости, ни надежды. Туман продолжает держаться. Около полудня горизонт проясняется. Шлюп окружает вода. Моряки, к своему изумлению, не видят ни «Благонамеренного», ни берега, ни льдов.
        Еще один день путешественники скитаются по океану, не имея возможности определить место своего нахождения. Снова туман и льды. Снова экспедиция тщетно ищет пути. Огромные, тесно прижатые друг к другу льдины не собираются расступаться, чтобы пропустить корабль.

25 июля морякам по полуденной высоте выглянувшего из-за туч солнца удается определить, что они пересекли 69-ю параллель. А следующим утром они увидели мыс Лисбурн, который обрывался в море отвесной скалой. За ним в северо-восточном направлении виднелся низменный берег, который «скрывается, как с салинга было видно, во льдах».[113 - ЦГАВМФ, ф. 870, оп. 1, д. 3472 а/5. Вахтенный журнал шлюпа «Открытие», л. 282.]
        К этим льдам и направил Васильев свой корабль. Среди них виднелись большие разводья чистой воды. Решили рискнуть и идти дальше на северо-восток. Моряки «с большим трудом и опасностями могли кое-как пробираться сквозь льды».[114 - ЦГАВМФ, ф. 7, оп. 1, д. 2, л. 136.]
        Наконец это грозное препятствие остается позади.
        Несколько часов «Открытие» плывет по чистой воде. В полдень 29 июля судно находится на 71°1?54'' с. ш. Так далеко к северу от Берингова пролива не удавалось подняться ни одному мореплавателю, даже знаменитому Куку. Но это первое за время плавания в студеном океане радостное событие отравлено сообщением вахтенных. Впереди по горизонту лед! Через два часа шлюп приближается к нему вплотную и снова определяет свое положение - 71°06? с. ш.[115 - Дж. Кук доходил до 70°38? с. ш.] Надежды пробиться дальше к северу никакой: льды так изломаны и сжаты, что среди них не видно ни одного разводья.
        Путь открыт лишь к западу. Но Васильев слишком встревожен отсутствием второго корабля, чтобы уходить в неизвестность. Он решает приблизиться к берегам Русской Америки и заняться их детальным исследованием. Однако вскоре оказывается, что лед блокирует побережье широкой полосой. Вдоль нее моряки, отступая от достигнутой точки, спускаются к юго-западу. На карту ложатся пока что только приметные места.
        О посещении берегов и детальном их изучении не приходится думать. Не удается осмотреть и знаменитый Ледяной мыс - последнюю точку, достигнутую Куком в Северном Ледовитом океане.
        Васильев снова устремляется к северу и снова ищет проход на северо-восток, ищет путь, который ведет из Тихого океана в Атлантический.
        Несколько дней моряки скитаются по морю. Как и прежде, их преследуют туманы, штили и свирепые северо-восточные ветры, которые гонят льды к юго-западу. Иногда вдруг начинает валить снег или сыпаться град, а по утрам на полыньях порой виднеется первый тонкий ледок. Лед покрывает и снасти. Трудно ставить окостеневшие паруса, еще труднее их убирать. От такой работы у матросов из-под ногтей выступает кровь. Все так же редко выглядывает солнце. Лишь одни чайки не оставляют корабль, похожий на исполинскую птицу… И всюду льды, серые, зеленые, неприступные, которые могут в любую минуту превратить в щепы деревянные борта «Открытия». Именно они вынуждают экспедицию отступить к югу.
        Между тем отважным путешественникам начинает угрожать враг не менее страшный, чем льды. Среди матросов появляются больные цингой.

«Болезнь эта,  - писал Гильсен,  - если раз возьмет верх на каком-либо судне, будет самая страшная. Виды ее так различны, что иногда и не полагаешь, что это цинга; она еще опаснее, если не дадут скорой помощи, и бывает всегда смертельна. Как ни хорошо была снабжена команда наша платьем и бельем, но беспрерывное ненастье и невозможность просушивать промокшее произвели зародыш этой болезни; притом соленая пища, которою команда должна была довольствоваться почти уже пять месяцев, способствовала развитию ее».[116 - К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 66, стр. 233.]


        Карта плавания М. Н. Васильева и Г. С. Шишмарева в Северном Ледовитом океане.


        Матросов, у которых появились признаки цинги, кормили пеммиканом, к обеду давали по чарке мадеры или портвейна для поддержания сил. В холодные ненастные дни команда по вечерам получала пунш. И независимо от погоды матросы могли пить пиво, сваренное из «еловых почек».

«Но все эти средства,  - писал Гильсен,  - верно, не могли бы надолго сохранить нас, если б еще остались в этих странах».[117 - К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 66, стр. 233.]
        Васильев считает не только бесцельным, но и опасным тратить время на ожидание того часа, когда льды расступятся и пропустят его на север. Надо прежде всего отыскать шлюп «Благонамеренный» и совместно приняться за опись тех берегов Русской Америки, которые свободны от льдов. Он направляет «Открытие» к мысу Лисбурн, не доходя которого путешественники встречают второй корабль экспедиции. Офицеры «Благонамеренного» спешат к своим товарищам.

«Все были рады видеть друг друга,  - пишет Лазарев.  - Тут мы узнали, что они… доходили до широты 71°6?, следовательно, 25 миль далее параллели капитана Кука».[118 - А. П. Лазарев. Записки, стр. 220.]

1 августа экспедиция приступила к описи мыса Лисбурн и серией измерений определила, что он расположен на 68°55?42'' с. ш. и 166°4?20? з. д. Затем был положен на карту высокий утесистый берег, в глубине которого виднелись горные хребты. Потом наступила очередь выступающей в океан низменности, названной моряками мысом Головнина, в честь выдающегося русского морехода.[119 - Англичане впоследствии переименовали его в мыс Хоп.] Посредине долины путешественники нашли озеро с небольшим островком. К вечеру того же дня исследователям северного берега Русской Америки удалось добраться до высокого скалистого мыса, которому было присвоено имя П. И. Рикорда, известного русского моряка, сподвижника В. М. Головнина.
        Между тем ветер усилился. Утром 2 августа суда плыли с зарифленными марселями и спущенными брам-реями. Начались дурные пасмурные погоды. Они продолжались шесть дней. Все это время суда лавировали в море, ожидая, когда ветер утихнет и проглянет солнце, которое необходимо было для астрономического определения исследуемых мест.

6 августа возобновили опись и спустя три дня довели ее до мыса принца Валлийского (Уэльского). На этом первое плавание в Северном Ледовитом океане было закончено.
        Экспедиция Васильева пробыла в студеных водах 26 дней. Она проникла за Ледяной мыс и вопреки прежним предположениям установила, что берег Америки не заворачивает к северу, а имеет восточное направление, что льды в океане находятся в непрестанном движении, а течение моря направлено к востоку, то есть в сторону Баффинова залива. Экспедиции удалось детально осмотреть побережье Русской Америки от мыса Лисбурна до мыса Крузенштерна, где четыре года назад закончил свою опись Отто Евстафьевич Коцебу. Не удалось из-за непогоды и сильного волнения исследовать только мыс Мальгрева, впервые положенный на карту Куком. На описанном пространстве путешественники не обнаружили ни заливов, ни устьев крупных рек. Берега океана были уныло однообразны. На них не росло ни одного деревца. Всюду виднелась голая земля, лишь местами покрытая мхом.
        В течение всего плавания тщательно велись журналы, которые сохранили не только подробности хода экспедиции, но и наблюдения над течениями, ветрами, склонением магнитной стрелки, различными метеорологическими явлениями.[120 - ЦГАВМФ, ф. 870, оп. 1, д. 3472 а, 3473 а.]
        Еще некоторое время экспедиция вела исследования в Беринговом проливе, она побывала у мыса Восточного (Дежнева) и попыталась проникнуть в залив Св. Лаврентия, но встретила в его устье пригнанный ветрами лед из Студеного моря. Затем был положен на карту северный берег острова Св. Лаврентия.



        У берегов Чукотки

        Зиму путешественники провели вдали от льдов и снегов. Они описали залив Сан-Франциско. Потом посетили Сандвичевы острова. Словно чудесный сон, промелькнули три удивительные недели. То была небольшая передышка от забот, тревог и лишений, которые выпали на долю моряков прошлым летом и которые ждали их впереди. В начале апреля корабли взяли курс к южным берегам Русской Америки.

27 июня 1821 года экспедиция покинула Уналашку. Несколько дней суда плыли вместе. Затем расстались. Шишмарев на «Благонамеренном» должен был проверить достоверность существования острова Преображения, который значился на старых картах, посетить остров Св. Матвея и довершить исследование берегов Св. Лаврентия. Но это было только прелюдией.

«Главный предмет предстоит Вам, пройдя Берингов пролив… искать прохода вдоль северо-восточного берега Азии и в Северное море»,  - писал Васильев в своей инструкции Шишмареву. Особенно желательно было достигнуть мыса Шелагского, который еще не был обойден с востока ни одним мореплавателем.[121 - Давая подобную инструкцию, М. Н. Васильев не знал, что за несколько месяцев перед тем начальник Колымской экспедиции Ф. П. Врангель достиг на собаках мыса Шелагского и положил его на карту. В последующие два года Колымская экспедиция продолжила опись побережья Чукотки до Колючинской губы.] Одновременно лейтенанту Авинову, в распоряжение которого был предоставлен бот, было поручено описать западный берег Северной Америки от Бристольской губы до залива Добрых Вестей.
        Сам же Васильев на шлюпе «Открытие» имел намерение продолжить поиски прохода вдоль берегов Русской Америки и обследовать Ледовитый океан возможно дальше к северу.

1 июля Шишмарев достиг того места, где надлежало быть загадочной земле Преображения (58°48? с. ш., 183°24? в. д.), но ни он, ни его товарищи по плаванию ничего не обнаружили, кроме серо-зеленых волн.

«Погода была довольно ясная и горизонт чист,  - вспоминал К. К. Гильсен,  - но и с салингов, на которые я влез с трубою в руках, ничего нельзя было видеть; поэтому капитан недолго задумывался и стер этот остров с лица земли, или лучше - с лица моря».[122 - К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 67, стр. 227.]
        Затем путешественники «закрыли» еще одну землю, которую видел мореплаватель Синд и которая затем бесследно исчезла среди океанских просторов. Ее искал Гаврила Сарычев, на нее непрочь были ступить моряки «Благонамеренного», но ступать было не на что. Земля, виденная в 70 милях от острова Св. Матвея, оказалась одной из многочисленных земель-призраков, ее не существовало, она была плодом воображения путешественника, возможно, введенного в заблуждение морским миражем.
        Первую небольшую остановку Шишмарев делает у острова Св. Лаврентия, чтобы заняться описью его западных берегов. Корабль посещают на десяти байдарках местные жители. Они продают моржовые клыки, безделушки, копья и луки. За топоры, ножи, табак они отдают одежду и обувь, дичь и резную кость.
        Затем «Благонамеренный» направляется к берегам Чукотки. Он отдает якорь на заливе Св. Лаврентия, который пять лет назад впервые тщательно обследовал Отто Коцебу. Шишмареву памятно прежнее пребывание в этих местах. По примеру своего бывшего начальника, он надеется собрать здесь сведения о северных берегах и льдах океана и запастись свежим оленьим мясом для команды.
        Однако его старания тщетны. Чтобы дождаться пригона оленей из внутренних районов, надо было потерять, по словам чукотского старейшины, не меньше чем шесть дней. Не более утешительным был и рассказ чукчи о положении северного берега Азии.

«Он уверял нас,  - писал К. К. Гильсен,  - что мы недалеко уйдем к северу; и когда мы ему сказали, что намерены пройти в Нижне-Колымск, он рассмеялся, говоря: „много льда, горы льда, не пройти вам“».[123 - К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 67, стр. 261.]
        Правда, другой чукча-старик уверял Шишмарева, что он ездил из залива Св. Лаврентия на север не только до острова Колючин, но и до реки Амылик, которая впадает в море недалеко от мыса Шелагского (по-чукотски «Чавака»), и не встречал льда. Однако затем он премного огорчил путешественников, заявив, что у «Шелагского носа беспрестанно стоит лед, так что и на байдарках проезда нет: разве что в целое лето выдается один день, когда можно обогнуть его на байдарках».[124 - Сведения о чукчах капитана Шишмарева 1821 года. Зап. Гидрографического департамента, ч. X, СПб., 1852, стр. 191-192.]


        В чукотской юрте.



13 июля «Благонамеренный» оставил залив Св. Лаврентия и взял курс на север. Через четыре дня моряки увидели знакомые очертания мыса Восточного (Дежнева). На его скалах лежал снег. Их встретило холодное дыхание океана.
        Путешественники опасались, что где-то недалеко дрейфуют полярные льды. Первые признаки этого появились еще у выхода из залива Св. Лаврентия. Если их занесло на юг, в Берингов пролив, то было мало надежды увидеть студеное море безледным.
        Ночью туман окутывает корабль. Морякам начинает казаться, что льды совсем близко. Но следующее утро встречает их чистой водой, над которой стелется туман. Вокруг ревут моржи и пускают фонтаны киты. Словно большие белые хлопья, падают в море чайки и снова взмывают ввысь. Сначала «Благонамеренный» плывет к северу, затем поворачивает к западу. Утро 19 июля застает его вблизи мыса Сердце-Камень. Впереди виднеются льды. Они исполинской полосой прижимаются к берегу, не оставляя никакого прохода на запад.
        Шишмарев идет вперед вдоль льдов, постепенно уклоняясь вместе с ними к северу. Однажды они окружают корабль, но Шишмарев искусно избегает ледового плена и решает идти к берегам Русской Америки, чтобы там запастись дровами. Затем он снова возвращается к мысу Сердце-Камень, чтобы опять искать прохода на запад. Увидев среди льдов прогалину, он приказывает идти вперед. Но плавание продолжается недолго.
        Начинается сжатие льдов. Стихает ветер. Безжизненно повисают паруса. Корабль беспомощен.
        С тревогой наблюдают моряки, как позади них захлопывается ледовая ловушка. Лед все ближе и ближе подходит к бортам корабля. Чтобы защитить их от ударов, Шишмарев приказывает спустить бревна по бортам.
        Сжатие продолжается, скрипят переборки, трещат палубы и орудийные порты. Исполинская сила вдруг приподнимает шлюп и кренит его под углом 45°.[125 - К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 67, стр. 233.] Путешественники со страхом ждут, что же будет дальше.
        Проходит час, второй. Матросы обследуют трюмы и помещения. Течи не видно. Корабль с честью выдержал напор льдов. Но крен по-прежнему не уменьшается. В таком опасном положении «Благонамеренный» и его команда находятся почти целые сутки.

«…Нас неминуемо раздавило бы, если бы льдины уже не упирались в стоячий лед и оттого не могли более сдвигаться»,  - признавался один из участников плавания.
        К счастью, поднялся штормовой ветер и начал отжимать лед. Шлюп выпрямился и стал пробираться через льды на открытую воду. Через несколько часов он был на свободе.
        Несколько дней Шишмарев со своими товарищами то устремляется к северу, то возвращается к берегам Чукотки. Куда он ни направляется - всюду его встречают льды. Они мешают ему подробно осмотреть азиатский берег, не пускают ни к Шелагскому мысу, ни к Северному полюсу. Упорно держатся туманы, по утрам бывают заморозки, на палубу часто сыплется густой снег, а руки и лицо леденит холодный северный ветер. И всюду льды, льды и льды.

«Таким образом,  - вспоминал Лазарев,  - то освобождаясь на малое время от льда, то опять попадая в оный, мы продолжали сие скучное и медленное плавание, не ознаменованное ничем примечательным, до 8 августа».[126 - А. П. Лазарев. Записки, стр. 317.]
        В этот день Шишмарев приступил к исследованию берегов Чукотки. Первым описали высокий обрывистый мыс Сердце-Камень, над которым возвышались пологие горы, украшенные кекурами. Здесь путешественники выдержали жестокий шторм. Крайнюю северо-восточную оконечность Азии блокировали льды. Морякам не удалось посетить видневшиеся на берегу поселения.
        Шишмарев убедился в бесполезности дальнейших попыток исследований в Северном Ледовитом океане, из льдов которого он едва выбрался. Он уже не надеялся на теплую солнечную погоду. Недолгое полярное лето минуло, и надо, пока не упущено время, приступать к завершению описи острова Св. Лаврентия.
        Едва «Благонамеренный» вошел в Берингов пролив, как вахтенные дали знать, что видят «Открытие».



        В ледяной ловушке

        Итак, происходит невероятное. Два судна - одно, искавшее Северо-Восточный, другое Северо-Западный проход, в один и тот же день и час сходятся в Беринговом проливе.
        С интересом слушает Глеб Шишмарев рассказ своего начальника М. Н. Васильева о втором его «покушении в Северном Ледовитом океане…»
        Первые дни плавания «Открытия» из Уналашки на север ознаменовались счастливым событием.
        Утром И июля в разрывах тумана моряки увидели неизвестный берег, поросший лесом. В глубине его синели пологие возвышенности, покрытые снегом.

«Открытие» легло в дрейф. Васильев приказал спустить шлюпку и отправил на ней отряд матросов во главе с лейтенантом Игнатьевым. Прежде чем они достигли берега, навстречу им в одиночной байдаре выехал молодой, отлично сложенный эскимос. Моряки пригласили его на корабль, Он последовал за пришельцами и через несколько минут уже ходил по палубе «Открытия». Эскимос сообщил, что обретенный мореплавателями берег есть не что иное, как остров Нунивак. На нем имеется несколько селений. Остров отделен от материка глубоководным проливом. В его водах порой появляются огромные киты. Нунивакцы посещают материк и поддерживают с его жителями добрые отношения.[127 - ЦГАВМФ, ф. 870, оп. 1, д. 3472, 6/6, л. 191.]
        По словам Васильева, жители открытой им земли «весьма миролюбивы», очень схожи с жителями материка, подобно им, «имеют в нижней губе несколько дырочек и носят платья одинакового с ними покроя из оленьих и птичьих кож».[128 - Остров Нунивак (Нунивок), или Открытия, офицеры брига предложили Васильеву назвать его именем, но он, по свойственной ему скромности, отказался (ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 660, ч. II, л. 443).] Они живут в землянках и занимаются охотой на песцов, оленей, зайцев, лисиц, промышляют рыбу и китов. Эскимос, приехавший на судно, с удовольствием принял подарки, в числе которых была бронзовая медаль, чугунный котелок и топор…
        Затем «Открытие» взяло курс на север. 25 июля за кормой остался Берингов пролив. Снова путешественники «льстились надеждою», что, быть может, именно они решат «важнейшую географическую задачу существования Северо-Западного прохода». И офицеры и матросы готовились к предстоящим опасностям. И они действительно вскоре появились.
        Войдя в пределы Северного Ледовитого океана, путешественники возобновили опись северных берегов Русской Америки, начиная с мыса Крузенштерна. Прежде всего проверили положение мысов Рикорда и Головнина и уточнили данные прошлогодних исследований.

31 июля экспедиция достигла мыса Лисбурн. Дальше берег принимал восточное направление. Посланный на салинг матрос доложил, что материк снова уклоняется к северу.
        Полное безветрие и густой туман не дают морякам приступить к описанию побережья. Приходится ограничиться зарисовкой вершин прибрежных холмов.
        Через два дня появляются редкие льды, на которых восседают величественные моржи и временами ужасно ревут. Льды становятся сплоченнее. Корабль уже с трудом лавирует между большими полями. Затем «Открытие» ветром едва не прижимает к исполинской льдине.

4 августа заметили выступающий в море мыс. Он был покрыт снегом; к нему вплотную подступал лед. Определили положение и нашли, что он находится на 70°23?40? с. ш. и 160°50? 41'' з. д. Перед ними лежал тот самый мыс, который «Кук называл Ледяным мысом». Оказалось, что он положен английским мореплавателем на один градус западнее.

«Природа здесь совершенно мертва,  - писал Васильев,  - не производит никаких растений, и мы, проведя близ оного три дня, не заметили ни земных, ни водяных животных; даже киты, обыкновенные обитатели полярных стран, в сих местах не показывались».[129 - М. Н. Васильев. Краткая записка о плавании вокруг света шлюпов «Открытие» и «Благонамеренный» (в кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 406). Участник экспедиции натуралист Штейн писал: «Ледяной или Оледенелый мыс… есть низменная и, по-видимому, песчаная оконечность или коса крайняя Северной Америки к северо-западу. Теперь нельзя еще решить, часть ли он Америки или какого-либо острова». (ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 660, ч. II, л. 464).]
        Он отдал приказ лавировать к видневшемуся берегу. Шлюп пробирался через разводья, осторожно обходя дрейфовавшие льды.
        Сильное течение стремительно несло ледяные поля к востоку, сталкивало их друг с другом. Кругом стоял грохот и звон разламывающихся льдин. Идти вперед было небезопасно. Решили взять мористее и севернее. Но и там на обозримом пространстве простирались «льды, может быть, современные миру».[130 - Так писал Васильев в рапорте морскому министру (в кн.: А. П. Лазарев. Записки, приложение 27, стр. 400). Этот район действительно изобилует старыми паковыми льдами, которые, как правило, образуются в районах Канадского Арктического архипелага.]
        В эти дни русские моряки переживают один из самых драматических моментов экспедиции. Они снова убеждаются, что Северо-Западный проход закрыт тяжелыми льдами, которые деревянный шлюп не в силах преодолеть. Напрасно офицеры преисполнены рвения, тщетно стараются матросы - пути на восток, к Баффинову заливу, а за ним к просторам далекой Атлантики нет. Великая географическая задача остается не решенной на годы, а может быть, на десятилетия…
        С болью в сердце Васильев решает отступить по направлению к Берингову проливу, чтобы затем снова предпринять покушение к северу и, обойдя скопление льдов у Ледяного мыса, направиться дальше на восток Северо-Западным проходом.
        Но обстоятельства готовили ему новые испытания. Моряки отступали на юго-запад по небольшому каналу чистой воды, который оставался между мысом Ледяным и скоплением льдов. С каждым часом все Уже становилось разводье. Наконец оно совсем исчезло. Отступать было поздно. Канал перерезали полосы льда. «Открытие» оказалось в ледовой ловушке.

«Мы имели несчастье попасть в такую густоту льдов, что положение наше было весьма сомнительно,  - признавался Васильев.  - Крепкий северный ветер, мрак, стужа и изморозь, покрывавшая палубу и такелаж ледяною оболочкою, напор льда, окружившего судно, привели нас в весьма опасное состояние».[131 - Рапорт капитан-лейтенанта М. Н. Васильева морскому министру о плавании шлюпов в Ледовитом море. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 406.]
        Пришлось бросить якорь, убрать паруса и ждать. Воздух сотрясался от грохота ломавшихся льдов. Слева и справа было видно, как исполинские поля сталкивались друг с другом и огромные их обломки поднимались ввысь, образуя валы торосов.
        Васильев распорядился обложить борта судна дубовыми досками, запасными реями и стеньгами, надеясь этим защитить корабль от «трения льда».

«8(20) августа 1821 года,  - писал участник экспедиции натуралист Штейн,  - находилось судно „Открытие“ в самом отчаянном положении между большими ледяными громадами, угрожающими в течение 10 часов раздробить судно. Дубовые доски толщиною в 3? дюйма, держимые всею командою, не исключая офицеров и самого начальника, по бокам шлюпа для защиты обшивки, разщепались в одно мгновение на маленькие дробинки, реи и стеньги запасные подвергались равной участи. Цепь, привязанную на место обыкновенного каната к якорю, принуждены были отрубить, ибо напор и сотрясение судна от льдов и ледяных плавающих островов превосходило всякое представление. Опасность увеличивалась от близости Ледяного мыса, к которому с большою силою стремилося течение моря, яростная буря прижимала льды и судно ближе и ближе к берегу. Тут-то и показал капитан Васильев свою решимость: имея зарифленные марсели и штормовой бизань, отлавировался он в темнейшей ночи при шторме от берегу и от льдов, хотя стеньги и мачты трещали. Вящая беда была и то, что многие из матросов одержимы были цингою, а другие так расслаблены, что на силу до марса
добрались».[132 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 660, ч. II, л. 465.]
        Экспедиция чудом избежала гибели. Если бы не переменился ветер и не отжал от берега льды, «Открытие», вероятно, безвестно закончило бы свое второе плавание Северо-Западным проходом вблизи мыса Ледяного…
        Ранним утром, неся все паруса, шлюп стремительно уходил по образовавшемуся разводью от опасного места. Вдруг страшный удар потряс корабль. Это «Открытие» наскочило на льдину, но отделалось лишь повреждением медной обшивки и вмятинами в носовой части. Впереди лед, казалось, снова закрыл проход. Но находившийся на салинге вахтенный офицер увидел канал голубой воды. К нему Васильев и направил корабль. Через несколько часов последние льдины остались позади, а еще через двое суток путешественники оставили пределы Ледовитого моря и расстались с мечтой открыть Северо-Западный морской проход из Тихого океана в Атлантический…


        Итак, 10 августа «Открытие» и «Благонамеренный» встретились в Беринговом проливе. Выслушав отчет Шишмарева, Васильев поручил ему закончить опись острова Св. Лаврентия, а сам направился к Нортонзунду, где его, возможно, ожидал мореходный бот под командой лейтенанта Авинова. И августа моряки «Открытия» приступили к исследованию берегов Америки к юго-востоку от мыса Валлиса. По пути к мысу Дерби им посчастливилось открыть неизвестный залив, в вершину которого впадала река Икатервик.
        Мореходного бота нигде не было видно. Ничего не могли рассказать о нем ни жители острова Стюарт, ни обитатели мыса Дерби. Закончив обследование американских берегов вблизи мыса Стефенса, Васильев взял курс на Камчатку.

8 сентября моряки увидели знакомые очертания Авачинской бухты. Исстрадавшимся путешественникам они были милее тропических земель.

«Горы еще были покрыты зеленью,  - писал К. К. Гильсен,  - и вот почему они показались такими прелестными: мертвая природа в странах выше Берингова пролива утомила нас своею ужасною бесплодностью».[133 - К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 67, стр. 235.]
        Но самым радостным событием этого дня было то, что мореходный бот находился уже в Петропавловске и весь его экипаж был в целости. В первый же час встречи лейтенант Авинов представил Васильеву краткий рапорт. Он исследовал берега Русской Америки от Бристольской губы до мыса Невенгам, затем к северу до залива Добрых Вестей. Здесь Авинов должен был проверить, действительно ли местным жителям известно о том, что «будто к северу от реки Кускохан по матерому берегу живет какой-то европейский народ». Авинову не удалось собрать подтверждений этих сведений, доставленных сухопутной экспедицией Российско-Американской компании. Мореплаватель считал их ложными и, вероятно, не ошибся… [134 - Рапорт лейтенанта А. П. Авинова капитан-лейтенанту М. Н. Васильеву о плавании бота от мыса Невенгам до мыса Доброй Надежды. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 402.]

21 сентября в Петропавловский порт вошел шлюп «Благонамеренный». Заключительную часть данного ему поручения Шишмарев выполнил блестяще. Расставшись 10 августа с Васильевым, он направился к Метчигменской губе на Чукотке. Лишь только «Благонамеренный» отдал якорь, как на судно приехал чукча Лейгайгу, с которым моряки уже встречались в июле. Шишмарев попросил его доставить свежей оленины, которой надеялся поддержать здоровье команды, сильно страдавшей от цинги. Лейгайгу обещал через три дня пригнать десять оленей. Шишмарев не верил, что его просьба будет выполнена так быстро. Но Лейгайгу предложил себя в залог. Старый чукча сдержал свое слово. Через день десять оленей были доставлены в обмен на два чугунных котла, топор, бусы, табак, ножницы и иголки.

16 августа моряки уже приступили к описи той части побережья острова Св. Лаврентия, которая осталась не осмотренной в прошлом году. Туманы и ветры мешали работам. Но моряки не прекращали дела, пока их опись не сомкнулась наконец с описью лейтенанта Коцебу.

24 августа 1821 года остров впервые был полностью и достоверно положен на карту. Затем «Благонамеренный» взял курс к острову Св. Матвея, а от него на Авачинскую бухту.
        Все трудное осталось позади. Впереди лежали берега Камчатки, а затем предстояло плавание по тропическим океанам и возвращение в родной Кронштадт.
        Две исполненные героизма и мужества попытки экспедиции М. Н. Васильева пройти Северо-Западным проходом оказались неудачными.

«Легко рассуждать,  - писал Штейн,  - о плавании кругом света и к полюсам, северному и южному, в теплых покоях среди семейств, приятелей, знакомых. Но чувствовать десятикратную смерть… едва ли с тою живостью себе представит тот, кто не бывал в море между ужасными ледяными колоссами, превышающими вышину мачт, движимое силою яростной бури и течений морских на произвол судьбы оставленное судно».[135 - Ф. Штейн. Краткое начертание успехов Северной дивизии. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 378.]
        Действительно, перед деревянными парусными судами, находившимися во власти ветров и течений, была поставлена трудная и практически невыполнимая задача. Тяжелые льды Чукотского моря, перед которыми и сегодня порой пасуют самые мощные ледоколы мира, не под силу было преодолеть слабым маленьким шлюпам. Но два плавания «Открытия» и «Благонамеренного» не были напрасны. Они явились очередным вкладом России в исследование Чукотки, Северной Америки и Северо-Западного прохода. Адмирал Литке справедливо писал, что «каждый пеленг приносит пользу науке. Всякий раз помаленьку,  - говорил он,  - и накопится верная масса сведений».[136 - ЦГИАЭ, ф. 2057, оп. 1, д. 452, л. 65.]


        Подгоняемые ветрами, плывут по волнам шлюпы «Открытие» и «Благонамеренный». Но раньше, чем они обогнут мыс Горн и бросят якоря на большом Кронштадтском рейде, придут в Петербург донесения капитана Васильева о его втором плавании в Ледовитом океане… Друзья снимут с них копии и перешлют великому мореплавателю на мызу Асс, где он продолжает трудиться над своим «Атласом Южного моря»…
        Итак, экспедиция к Северному полюсу не прошла таинственным Северо-Западным путем из одного океана в другой, но зато она добыла новые доказательства его существования. Отпали последние сомнения. Навсегда отброшено скороспелое заключение Бурнея о существовании перешейка между двумя континентами. Путешественники установили, что берег за мысом Ледяным имеет восточное направление, а не заворачивает на северо-запад, как это рисовали на последних картах, и что лед в океане находится в беспрестанном движении, а течение направлено на восток, в сторону Атлантического океана.
        Экспедиция открыла группу островов «Благонамеренного», остров Нунивак, установила, что не существует на карте островов Преображения и Андерсона, Рика-де-Оро и Рико-де-Плата.
        Два трудных лета провели моряки в Северном Ледовитом океане. Пройдя 70 верст за мыс Ледяной, они проникли так далеко к северу от Берингова пролива, как еще никому не удавалось. Экспедиция выяснила, что мыс Ледяной был неверно положен Куком на карту. Путешественники попытались изучить его более тщательно и за эту попытку едва не поплатились потерей «Открытия». Берег между мысом Лисбурн и мысом Крузенштерна был тщательно нанесен на карту. К этому следовало присовокупить обследование Чукотки в районе мыса Сердце-Камень и мыса Восточного (Дежнева), тщательную опись острова Св. Лаврентия, пролива Гагемейстера, заливов Бристольского и Добрых Вестей, островов Павла и Георгия.
        Лейтенанты Шишмарев и Лазарев, мичман Гильсен, капитан Васильев и натуралист Штейн оставили записки о своих скитаниях по Ледовитому океану и южным морям, которые через многие десятилетия донесли до нас точные описания жизни, занятий и обычаев народов Чукотки, Русской Америки и других земель, где находили приют корабли.
        Глубоко был прав натуралист Федор Штейн, который писал, что экспедиция Васильева способствовала умножению знаний человека о дальних областях земного шара и явилась пусть небольшим, но новым шагом к «физическому и астрономическому познанию земного сфероида», к открытию новых законов, на основе которых движется мир…[137 - ЦГАВМФ, ф. 166, д. 660, ч. II, л. 452.]
        Экспедиция Васильева не только подтвердила правоту заключения Отто Коцебу о том, что, судя по северо-восточным течениям в Беринговом проливе, существует проход между океанами если не для судов, то для воды. Васильев и Шишмарев убедились, что и Студеное море к северу не ограничено мифическими землями, которые виделись английскому мореплавателю Бурнею. Они нашли, что море у Ледяного мыса не занято неподвижным льдом, течение здесь направлено к востоку и если случится продолжительный ветер от юго-запада, то путешественники смогут проникнуть к берегам Баффинова или Гудзонова залива.
        Итак, сообщение между двумя океанами существует. Это еще раз установили русские мореходцы. Надо было снова действовать, действовать без промедления, чтобы не уступить открытия великой географической тайны мореплавателям других стран.



        КОГДА ПЕРЕМЕНИТСЯ ВЕТЕР

        И Крузенштерн и Румянцев неутомимо действовали. Еще в то время когда «Рюрик» плыл к невским берегам, по настоянию государственного канцлера Российско-Американской компанией была послана «матерою землею к северу Америки» экспедиция, состоявшая из промышленников и имевшая задачей собирать сведения о людях, водах и промыслах. Конечной целью этого путешествия было пересечение Северо-Американского континента и осмотр берегов того самого моря, которое видел Маккензи.
        Узнав об отправлении экспедиции, Крузенштерн писал Румянцеву 6 ноября 1818 года:



«Я всегда почитал исследование внутренности Америки к востоку от Берингова пролива весьма важным, ибо не невозможно сыскать сим способом сообщения, хотя не с заливом Баффина, то по крайней мере с какою-нибудь рекою, вливающеюся в океан Ледовитый, каких рек уже имелось две: река Маккензи и Медная река…[138 - Крузенштерн имеет в виду реку Коппермайн. Ее не следует путать с рекой Медной, которая впадает в Тихий океан и по которой собирался проникнуть в глубь Америки, а затем к берегам Ледовитого океана декабрист В. П. Романов.] Отправление волонтеров Рикордом для отыскания земли, полагаемой быть близ Новой Сибири, не менее любопытно. Одним словом, старания Ваши усовершенствовать ограниченные наши сведения о полярных странах выше всякой похвалы».[139 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 31, л. 6 об.]

        Экспедиция под начальством Петра Корсаковского с острова Кадьяк перешла в Кенайский залив (залив Кука), затем исследовала озеро Илямну и достигла Бристольского залива. В устье реки Нушагак одна часть путешественников построила Александровский редут, а другая группа исследователей обошла мыс Невенгам (Нюнгам), открыла остров Гагемейстера и достигла устья реки Кускоквим. Однако приближалась зима, съестные припасы кончались, и экспедиция была вынуждена возвратиться на остров Кадьяк.
        Во время этого путешествия было обследовано 33 поселения эскимосов. Путешественники помирили враждовавшие между собой племена кускоквимцев и углахмютов и выяснили, что в этих местах в огромном множестве водятся бобры, куницы, олени, лисицы, медведи, выхухоли. В одной из речек встретили такой косяк рыбы, что едва могли проехать на байдарках.
        На следующий год были обследованы залив Добрых Вестей, мыс Румянцева, южный рукав реки Квихпак (Юкон) и значительная часть северо-западного побережья Америки между Бристольским заливом и Нортон-зундом. Предводитель племени углахмютов поведал путешественникам о том, что на островах вблизи американского берега живут белые люди, селения которых состоят из деревянных и каменных домов, покрытых тонкой медью. Это сообщение возбудило живейший интерес во всем мире, и экспедиции Васильева было поручено проверить достоверность этих известий, которые оказались всего лишь легендой…
        В 1820 году исследования были менее удачны, так как в Бристольском заливе очень долго держался лед, а затем начались «крепкие ветры и пасмурные погоды»,[140 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 188, л. 1.] которые помешали войти в устье реки Кускохан и обследовать ее. Во время сильного шторма был поврежден такелаж, и экспедиция смогла только проверить правильность прошлогодней описи.


        В Нортоновом заливе.


        И хотя от действий экспедиции можно было ждать лучших успехов, Румянцев доволен, что все-таки сделана пусть скромная, но новая попытка в познании севера Американского континента.

«Поиски продолжать надобно, они окончательно принесут большую пользу и не впервые вижу я, что успех увенчивает во мне стремление сильное к достижению полезного».[141 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 104.]
        Румянцев решает опубликовать в печати итоги исследований промышленников в Русской Америке и даже позволяет переслать их Джону Барроу, не в пример Гудзонской компании, которая, несмотря на возмущение и ропот всего ученого света, «все приобретенные сведения утаивает».

«Станем служить всеобщему просвещению,  - пишет Румянцев Крузенштерну 25 января 1821 года,  - Вы своими пространными познаниями, а я горячим усердием, среди такой эпохи, в которой бесстыдно проповедуют, что просвещение к благу народному не служит».[142 - Там же.]
        Крузенштерн и Румянцев довольны, что в Русскую Америку отправился товарищ Коцебу по плаванию на «Рюрике» молодой офицер В. С. Хромченко. Они ждут большой пользы от его пребывания в этом краю.
        Действительно, новый управляющий делами Русской Америки Матвей Иванович Муравьев в начале 1821 года сообщает, что он решил поручить Хромченко и молодому моряку Этолину обследовать реку Кускохан и «обозреть губу Нортон, где должно искать пролива в зунд Коцебу».[143 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 188, л. 4.]


        Исследование северо-западных берегов Америки являлось, по мысли Крузенштерна, своего рода прелюдией к новому этапу поисков Северо-Западного прохода.
        Неудачи и успехи англичан давали новые подтверждения правильности его предположений о том, что поиски сообщения между двумя океанами надо вести и морем, и по сухопутью. Крузенштерн внимательно следил за тем, что делалось в Англии для отыскания Северо-Западного прохода. Выдающиеся английские мореплаватели, с большинством которых Крузенштерн был знаком, ревниво относились к успехам экспедиции Коцебу. Честь открытия Северо-Западного прохода, исследованием которого они занимались более трех столетий, могли отнять у них русские моряки. Тем более что именно ученые-мореходы России не только утвердительно высказывались о существовании Северо-Западного прохода, но и доставили науке неоспоримые доказательства этого. Крузенштерн получал из Англии десятки писем. И знаменитый Барроу, и менее известный Бурней просили поделиться научными результатами первой в XIX веке экспедиции, искавшей путь из Берингова пролива в Атлантику. Крузенштерн ничего не утаивал и охотно делился итогами и выводами, полученными Коцебу и его спутниками во время плавания в Северный Ледовитый океан. В свою очередь Барроу старательно
снабжал русского адмирала самыми новыми и интересными сведениями о путешествиях английских полярных исследователей.
        В тот самый год, когда «Рюрик» возвратился из своего плавания, английское правительство снарядило две экспедиции для отыскания пути между двумя океанами. Одна из них под начальством Джона Росса отправилась в Баффинов залив на судах «Изабелла» и «Александер». Путешественники исследовали восточную часть Баффиновой Земли и проникли в устье пролива Ланкастер. Они приняли его за залив, так как, по мнению Джона Росса, в отдалении его пересекала земля, которую они называли горами Крокера.
        Вторая экспедиция под начальством Бухана на судах «Доротея» и «Трент» направилась к Берингову проливу тем самым путем, которым в шестидесятых годах XVIII столетия пытался проникнуть В. Я. Чичагов. Но к северу от Шпицбергена Бухана остановили льды, точно так же, как они некогда остановили и Чичагова.
        Крузенштерн не удивился неудаче, ибо ни один мореплаватель не имел здесь успеха в попытке проникнуть на просторы Ледовитого океана. Обе экспедиции осенью возвратились в Англию. И сразу же лондонские газеты стали писать, что «английское правительство и на будущий год оба поиска возобновить собирается». По словам Румянцева, эти сообщения «заслуживали большого внимания». Внимание, как редкое исключение, на сей раз действительно было проявлено. Россия послала экспедиции к Северному и Южному полюсам.
        Но Англия в свою очередь весной 1819 года отправила лейтенанта Парри, участвовавшего в прошлогоднем плавании Джона Росса, на поиски загадочного пути. Его суда «Грайпер» и «Гекла» прошли проливом Ланкастер, найдя чистую воду на месте предполагаемых гор Крокера. Путешественник в это плавание достиг точки, находившейся на равном расстоянии от Берингова и Девисова проливов, и тем самым завоевал малую премию в 5000 фунтов стерлингов, назначенную английским парламентом за выполнение этой первой задачи.
        Парри зазимовал на южном берегу острова Мелвилл. Летом 1820 года он двинулся на запад, но был остановлен льдами и осенью возвратился в Англию. Открытия этого путешественника высоко оценил Румянцев, который просил Крузенштерна выписать ему «путешествие Парри, кой час оно будет издано».

«Он себе путь к славе проложил и оправдал мое прежнее правило, что не надобно слепо повиноваться некоторым решительным заключениям, а продолжать истину отыскивать».[144 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 107.]
        Румянцев имеет в виду ошибку Джона Росса, который утверждал, что пролив Ланкастера пересекают горы Крокера. Репутация Росса сильно пострадала, когда стало известно, что он заблуждался. И, пожалуй, единственным человеком, который сохранил к нему доверие, был Крузенштерн, снисходительно относившийся к заблуждениям мореходов.
        В 1821 году Парри снова отправился со стороны Атлантики искать Северо-Западный проход, который со стороны Берингова пролива в это же время исследовала русская экспедиция на судах «Открытие» и «Благонамеренный».
        Крузенштерн первоначально надеялся, что Васильев и Шишмарев с успехом справятся с исследованием северного побережья Америки, но на исходе 1821 года он узнал, что путешественникам не предписано «осмотреть берега Ледовитого моря». Он просит Румянцева поручить решение этой задачи экспедиции Хромченко, который совместно с Этолиным занимался исследованием северо-западных берегов Русской Америки.

«Мне,  - писал Крузенштерн Румянцеву,  - всегда казалось исследование берегов Северной Америки, начиная с Ледяного мыса к востоку, самою важною степенью инструкции, данной лейтенанту Коцебу, как единственное средство узнать истинное направление того берега и тем определить сообщение обоих морей, буде оно существует, в чем, кажется, нет сомнения.
        Когда я известил 3? года назад г. Барроу, что командиру „Рюрика“ предписано между прочим осмотр берегом берегов Ледовитого моря, то вскоре за сим и последовало отправление капитана Франклина, что доказывает, что сей знаменитый человек признает также исследование берегом единственным способом достигнуть желанной цели».[145 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 26, л. 8.]
        Он снова и снова напоминает о том, что северные берега Русской Америки необходимо обследовать офицерам отечественного флота. Он считает «весьма важным дать предписание» В. С. Хромченко, чтобы он прошел вдоль берега от мыса Ледяного до реки Маккензи и, возможно, встретился бы с Парри, который, по расчетам Крузенштерна, мог прийти в Берингов пролив не ранее сентября 1823 года.
        Румянцев немедленно ответил Крузенштерну: «Вы весьма благоразумно судить изволите о пользе предписать Хромченко, чтобы идти вдоль берега до устья реки Маккензи, но Вам известно, что все мои в том краю делания и предприятия совершенно подчиняются интересам и воле американской компании».
        Он напоминает, что судно Хромченко принадлежит компании, да и сам начальник экспедиции состоит у нее на службе. Но он непременно напишет капитану Муравьеву и попросит его поручить Хромченко выйти из Берингова пролива.
        Затем Румянцев и Крузенштерн с нетерпением ждут известий из Русской Америки.

«Как бы я несказанно был обрадован, если бы и сам я письмо от Хромченко получил о важном каковом-либо открытии, приготовляющем и подающим надежду к открытию и самого Северного прохода»,[146 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 115.]  - пишет государственный канцлер.
        Смогут ли англичане в ближайшие месяцы до конца постигнуть главную географическую тайну века? Этот вопрос не дает покоя ни Крузенштерну, ни Румянцеву. Какие бы дела они ни обсуждали - покупку ли новых книг о морских и сухопутных путешествиях, приобретение или снятие копии с документов, важных для истории России, приобретение карт или атласов,  - в любом письме они возвращаются к проблеме Северного морского пути. Особенно их волнует судьба английской экспедиции Парри, которая дважды зимовала в Канадском архипелаге.

«Пишут мне из Англии,  - сообщает Крузенштерн Румянцеву 3 декабря 1822 года,  - что ласкаются там надеждою о прибытии его в Камчатку в течение нынешнего года.
        Я в том сумневаюсь, хотя не невозможно, что он дойдет до реки Маккензи. Насчет отыскания сего прохода я ныне того же мнения, которого я был тогда, когда писал инструкцию Коцебу, а именно единственный способ решить сию задачу есть тот: послать экспедицию пешую вдоль берега от Ледяного мыса к осту. Из письма Мальт-Брюна явствует, что он того же мнения, и самая экспедиция Франклина доказывает, что и в Англии так думают. Если бы капитану Васильеву предписано было предпринимать подобную экспедицию, он, может быть, встретился бы с капитаном Парри».[147 - ЦГАДА, ф. 21, д. 162, доп., л. 25. В 1819-1822 годах Джон Франклин прошел из Гудзонова залива к реке Коппермайн, по которой спустился к берегам залива Коронейшен и затем прошел берегом до залива Батерст.]


        Вопрос об открытии Северо-Западного морского пути в эти дни волновал многих русских мореходов. Они горели желанием помериться силами со своими соперниками из Англии. Весьма красноречив тот факт, что в конце 1822 - начале 1823 года было представлено четыре проекта.
        Из них удалось пока разыскать только два. Автором одного из них был будущий декабрист лейтенант В. П. Романов, которому посвящен первый очерк этой книги. Крузенштерн знал о нем: Романов просил его совета и помощи. Другой сохранившийся проект принадлежал участнику Первой Русской антарктической экспедиции лейтенанту Лескову. Оба проекта были поданы почти одновременно. Начальник морского штаба А. В. Моллер даже перепутал их и на проекте Лескова написал, чтобы Романова имели в виду, если будет надобность послать экспедицию в тот край…
        После того как русские моряки первыми разрешили важный вопрос, открыв землю под 70-м градусом ю. ш. (о существовании которой после путешествия Кука перестали уже думать), одну из самых важных задач географии Лесков видит в изыскании морского пути в Атлантику с одновременными исследованиями полярных владений России на Американском континенте.

«Итак,  - пишет он,  - после великих славных, счастливо оконченных многотрудных предприятий неужели северо-западные берега Америки, находящиеся с давнего времени во владении нашем и по сие время по различным причинам укрывшиеся от бдительных исследований мореходцев, навсегда останутся в неизвестности? Неужели Северо-Западный проход, для открытия которого столько времени стремятся англичане с напряжением всевозможных усилий, не щадя ни денег, ни даже самой жизни человеческой, навсегда сокрыт будет во мраке неведения?»[148 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 3.]
        Лесков призывает принять решительные меры для исследования этих двух трудных вопросов, которые имеют не только научное, но и политическое значение. Он считает, что честь этих открытий самой судьбой предназначена морякам русского флота.
        По мысли автора проекта, полярные путешествия, предпринятые Россией под начальством Сарычева и Беллинсгаузена, а Англией - под руководством Кука и Парри, показали, что возможно плавать в высоких широтах и зимовать с кораблями далеко за пределами полярного круга.
        Лесков предлагает послать новую арктическую экспедицию на специально построенном для этой цели судне, которое должно быть так укреплено, «чтобы могло сопротивляться льдам, посреди которых должно будет зимовать».
        Исходной базой экспедиции в проекте предлагается избрать Петропавловск-на-Камчатке, куда судно прибудет ко времени освобождения от льдов Авачинской губы. В этом порту необходимо пополнить запасы продовольствия и снаряжения и немедленно следовать в Берингов пролив. Достигнув мыса Ледяного, путешественники должны будут приступить к тщательной описи еще никому неизвестного пространства, простирающегося до реки Маккензи.
        Анализируя сведения, доставленные русскими и английскими исследователями Северо-Западного прохода, Лесков приходит к мысли, что «можно надеяться проникнуть далеко к востоку».

«Наконец,  - писал Лесков,  - когда осень и льды принудят прекратить плавание, то, приискав удобное место, расположиться зимовать, взяв для сего все возможные предосторожности - русским уже не чуждые».[149 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 4.]
        Следующим летом, как только судно освободится от ледяных оков, путешественники направятся далее на восток к устью реки Коппермайн, а затем Репульсовым заливом, который, по мысли Лескова, «не что иное есть, как пролив, судно выйдет в Атлантический океан».[150 - Там же, л. 5.]
        Лесков призывает высшее морское начальство употребить все средства «на разрешение столь важного вопроса, на который теперь устремлены глаза целого света».


        Петропавловск-на-Камчатке.


        Если по каким-либо причинам предложенный проект будет неприемлем для морского министерства, Лесков предлагает составить экспедицию из числа служащих «наших американских владений». Она должна включать два отряда: морской и сухопутный. Морской отряд, в распоряжение которого намечалось предоставить одно из судов Российско-Американской компании, отправлялся из Петропавловска-на-Камчатке к мысу Ледяному и высаживал там сухопутный отряд. Обе партии условившись о месте зимовки, приступали к исследованию северного побережья Америки. Морскому отряду предписывалось уточнить прежние исследования берегов между мысом Ледяным и мысом Лисбурн. Самая трудная задача ставилась перед сухопутным отрядом, участники которого все тяжести должны были везти или нести на себе, и потому их надлежало снабдить всем полезным, но необременительным. Сухопутный отряд, высадившись на континенте, немедленно приступал к исследованию побережья и вел опись с таким расчетом, чтобы не позже начала октября вернуться к условленному месту зимовки. Следующим летом отряды экспедиции отправлялись туда, где была осенью прервана опись, и
продолжали исследовать берега до реки Маккензи, а если позволят обстоятельства, то и до реки Коппермайн. На обратном пути экспедиции предписывалось выяснить, не существует ли «водного сообщения Полярного моря с Тихим океаном» через большие озера и реки Северной Америки, что «может принести и пользу нашей Американской компании».[151 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 6.]
        Лесков в заключение высказывает надежду, что «приближается то время, когда завеса неведения, столько веков прикрывающая страны сии, наконец должна будет спасть!».
        В то самое время, когда Лесков представил свой проект в морское министерство, выявилось несоответствие карт Камчатки, составленных в 1728 году Витусом Берингом и в 1768 году Нагаевым. Поскольку картам того времени не доставало «верности и совершенства», с какими они стали составляться в начале XIX века, то Адмиралтейств-коллегией было решено описать «берег, простирающийся от Петропавловской гавани до Берингова пролива».[152 - Там же, л. 11.] Лейтенант Лесков, узнав о таком намерении Адмиралтейского департамента, вызвался возглавить экспедицию при условии, что одновременно ему будет поручена опись северо-западных берегов Америки. Его кандидатуру горячо поддержал Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен. Начальник морского штаба нашел Лескова достойным морским офицером, но для окончательного решения вопроса об экспедиции (декабрь 1823 года) потребовал от Адмиралтейского департамента подробный план описи, наставление руководителю исследований и смету расходов. Через несколько недель необходимые документы были составлены. В «Плане описи» задачи экспедиции оказались значительно расширенными по сравнению с первым
предположением Адмиралтейского департамента. Кроме исследования восточного побережья Камчатки, намечалось изучение северо-западных берегов Америки до реки Кускоквим. В основу «Плана» были положены мысли Лескова, высказанные им в письме генерал-гидрографу Г. А. Сарычеву. «Точное описание берегов Камчатки и северо-западной Америки,  - писал Лесков,  - по причине больших заливов, вдавшихся во внутренность первой, и мелководья других, не иначе может быть произведено скоро и успешно, как с небольшим парусным судном (бригом или шхуной), имеющим при себе две большие байдары…»[153 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 15-16.] Плавая на байдарах, путешественники могли тщательно исследовать все приметные места, измерить глубины моря, снять виды берегов. Бригу следовало в зависимости от глубин моря держаться поблизости от байдар, чтобы иметь возможность в любой момент подать помощь утлым суденышкам. Одновременно часть экспедиции, которая будет находиться на судне, должна заниматься астрономическими определениями «широты и долготы мысов, островов и надводных каменьев».[154 - Там же, л. 17.] В тех местах
камчатского или американского побережья, где нет ни заливов, ни бухт, ни рек, описные работы предполагалось производить с брига, а байдары брать на буксир.
        Лесков выдвинул несколько вариантов проведения экспедиции. Первое предложение заключалось в том, чтобы офицеров и команду отправить сухим путем из Петербурга в Петропавловск-на-Камчатке и вооружить имеющуюся там шхуну. Второй вариант предусматривал доставку экспедиции на Камчатку на попутном судне. Но наиболее желательной он считает постройку особого брига, предназначенного только для целей экспедиции.

«Третий способ,  - писал Лесков,  - требует, правда, бОльших издержек, чем второй, но зато издержки сии вознаградятся совершенно многими и важными выгодами. В сем случае бриг придет на Камчатку в начале весны; тотчас приступит к делу… Бриг может противостоять надежно бурям и льдам, хотя бы принужден был зазимовать среди последних; не станет с окончанием каждого лета возвращаться в Петропавловскую гавань для зимования… Не потратится напрасно время на пустые и частые переходы; более успеет сделать, и, следовательно, скорее окончит. Даже, наконец, если бы правительство нашло нужным нарядить в следующем году новую экспедицию для описи северных полярных стран, оно могло бы уже послать только одно отсюда судно, приказав бригу соединиться с оным…».[155 - ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 19.]
        Начальник морского штаба решил летом 1824 года отправить Лескова с 10 матросами на попутном шлюпе «Смирный», ограничив его задачи лишь описью восточного побережья Камчатки.


        Крузенштерн знал о том, что проекты Романова и Лескова лежат без движения в делах морского министерства. Он решил действовать в правительственных сферах и доказать, как важно не только в научном, но и в политическом смысле обследовать северные берега Русской Америки.

18 октября 1823 года мореплаватель писал Румянцеву:



«При сем имею честь представить копию письма, полученного мною на сих днях от г. Барроу; Вы изволите из него увидеть, что английское правительство посылает фрегат в Берингов пролив для отыскания капитана Парри. Я истинно жалею, что с нашей стороны не предпринимается подобной экспедиции, дабы разделить славу с англичанами в разрешении важной задачи касательно северного прохода. В начале года представил правительству мысли мои об отправлении экспедиции берегом или из Коцебу залива, или обойдя Ледяной мыс, прямо к устью реки Маккензи; сие пространство можно бы перейти в течение двух месяцев и не может быть сопряжено с большею опасностью, нежели отыскания, учиненные Врангелем. Мое представление не уважили, а предоставлено одним англичанам сделать в наших водах важнейшие открытия».[156 - ЦГАДА, ф. 21, д. 162, доп., л. 34.]


30 октября 1823 года Румянцев посылает ответ на письмо Крузенштерна, которое он «прочел с большим удовольствием и вниманием»:



«Вы теперь получаете от меня, так сказать, пестрое письмо, начнется чужою рукою, окончится моею. Собираюсь беседовать о многом, а зрение слабо, многого писать не допускает… Кажется, нет большой надежды отыскать знаменитого Парри и, следовательно, недоконченным останется его великое дело».

        Он надеется, что, может быть, в конце концов русским, как соседям Северо-Западного прохода, удастся успеть в его исследовании.
        Оглохший, полуслепой старик собирается в дорогу и из Гомеля едет в Петербург, чтобы беседовать с Крузенштерном о снаряжении новой экспедиции для завершения поисков сообщения между Тихим океаном и Атлантическим. Он недавно получил от капитана Муравьева известие о том, что Хромченко и Этолин описали значительное пространство северо-западных берегов Американского континента. Этот успех его «много радует», и он надеется послать отважных мореходов на «важный поиск» - открытие Северо-Западного прохода.
        Через несколько дней Крузенштерн получает весть из Англии, что капитан Парри благополучно возвратился из своего плавания. Английский исследователь провел две зимовки в Канадском архипелаге, открыл пролив Фьюри и Хеклы, но путь между двумя океанами, который он искал со стороны Гудзонова залива, так и остался загадкой. Одновременно лейтенант Франклин совершил сухопутную экспедицию по реке Коппермайн и убедился, что она вливается в Ледовитый океан, по берегу которого он дошел до залива Батерст. Поход был труден, и путешественники чудом остались живы.
        Сообщая обо всем этом Румянцеву, Крузенштерн писал, что искать Северо-Западный морской путь надо со стороны Берингова пролива, «ибо в существовании сообщения обоих океанов сомневаться нельзя».[157 - ЦГАДА, ф. 21, д. 162 доп., л. 138.]


        Н. П. Румянцев.


        Анализируя плавание Парри, Румянцев высказал замечательную мысль, которую через три четверти века блестяще подтвердил Руал Амундсен:



«Неудача Парри меня вяще и вяще в том убеждает, что тщетны будут и вперед все таковые поиски, отправленные наудачу из Портсмута или Кронштадта. А рано или поздно проход сей сыщет тот, кто несколько лет сряду будет, так сказать, на малом своем судне стоять на часах при льдах и ждать для такового открытия счастливого года».[158 - ЦГАДА, ф. 21, д. 162 доп., л. 38.]

        Крузенштерн пишет о том, что необходимо мореходов Хромченко и Этолина, находившихся в Русской Америке, употребить для «северных поисков»…
        Н. П. Румянцев решает принести еще одну жертву ради географии и просит своего ученого наставника составить план будущей экспедиции в форме письма Российско-Американской компании.
        Крузенштерн видит два способа осуществить новую экспедицию. Первый состоит в том, чтобы дослать небольшое, водоизмещением около 250 тонн, судно в Берингов пролив и, дождавшись, когда льды откроют путь на восток, плыть, плыть и плыть от мыса Ледяного до Баффинова, а быть может, даже до Гудзонова залива. Он напоминает о том, что капитан Васильев во время своих плаваний в 1820 и 1821 годах к мысу Ледяному наблюдал «сильное течение к востоку: обстоятельство, доказывающее неоспоримо свободное сообщение» Восточного океана с Западным. Не надо упускать из виду еще одного обстоятельства: берег около мыса Ледяного не заперт неподвижным льдом. Стоит путешественникам дождаться продолжительного южного ветра, который вместе с течением отгонит льды от северных берегов Русской Америки, и они не встретят «препятствий к тому, чтобы пройти вдоль них к востоку».[159 - Архив Внешней политики России (АВПР), фонд Российско-Американской компании, д. 312, л. 8 об.]


        Письмо И. Ф. Крузенштерна к Н. П. Румянцеву, в котором из ложен план завершения исследований по отысканию Северо-Западного морского пути.


        Второй способ завершения поисков Северо-Западного прохода, в существовании которого уже не приходится сомневаться, он видит в отправке сухопутной экспедиции от берегов залива Коцебу к устью реки Маккензи. «Сей способ,  - продолжает Крузенштерн,  - не обещает столь блистательных успехов, но он также может принесть большую пользу, ибо посредством подобной экспедиции мы можем иметь достоверные сведения о положении берега, о состоянии льдов близ оного и о течении моря».[160 - АВПР, фонд Российско-Американской компании, д. 312, л. 9.]
        Он отдает предпочтение сухопутной экспедиции. Ее снаряжение обойдется гораздо дешевле и осуществить ее можно силами и средствами, находящимися в распоряжении главного правителя Русской Америки капитана Матвея Ивановича Муравьева.
        Румянцев согласен со своим советчиком. Он просит Крузенштерна передать директорам Российско-Американской компании предложение об отправке экспедиции на его средства. Михайло Булдаков, Андрей Северин и Иван Прокофьев изъявляют готовность «участвовать в сем предприятии, полезном для наук, славном для имени русского, сколь силы и средства наши позволяют».[161 - Там же, л. 13.] Однако они хотят знать о цели нового путешествия. Такое письмо обижает Румянцева. 9 июля он пишет из Москвы: «Вам известно, что я не корыстолюбец, а слуга всеобщего блага».[162 - Там же, л. 14.] Румянцев напоминает, что он чуждается личных прибылей и больше всего заботится о познании принадлежащих России северных пределов Америки. Поэтому он готов дать 20 тысяч рублей на снаряжение экспедиции.
        Директора не ожидают такой отповеди. Чтобы загладить неприятное впечатление от своего письма, они сообщают, что готовы содействовать успеху экспедиции и дозволяют М. И. Муравьеву в случае надобности употребить на путешествие дополнительно 10 тысяч рублей за счет компании.
        Между тем Крузенштерн по просьбе Румянцева формулирует цель экспедиции и готовит проекты писем директорам компании и управляющему Русской Америкой М. И. Муравьеву.
        Перед экспедицией стоят те же самые задачи, которые десять лет назад были возложены на Коцебу: исследовать русские полярные владения «от Берингова пролива до Ледяного мыса и оттуда далее к востоку, дабы тем определить положение сих вообще для нас неизвестных берегов, что может быть полезно не только в отношении к наукам, но со временем и в отношении для самой торговли».[163 - ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 60.]


        Письмо Н. П. Румянцева директорам Российско-Американской компании, в котором он сообщает, что выделяет 20 тысяч рублей на новую экспедицию.


        Экспедиции предстоит зазимовать в заливе Коцебу и с наступлением светлого времени на собаках отправиться для исследования неизведанных берегов Севера. В начальники экспедиции Крузенштерн рекомендует Хромченко, а ему в помощники - Этолина. Им будет придано десять матросов, из которых половина останется на судне, а другая половина по сухопутью «удостоверится в возможности или невозможности сообщения между двумя океанами».

«Не видя никаких новых распоряжений со стороны правительства к разрешению сей любопытной проблемы,  - пишет Крузенштерн от имени Румянцева,  - желаю я возобновить покушения, начатые на „Рюрике“. По его мысли экспедиция должна довести исследования до устья реки Маккензи, так как известно, что из этой реки к Берингову проливу направляется в ближайшем будущем англичанин Джон Франклин. По расчетам Крузенштерна, этот знаменитый путешественник прибудет к устью реки Маккензи не ранее 1826-1827 года, „а потому желательно,  - продолжает мореплаватель,  - чтобы и наша экспедиция начала свой путь к тому же времени. Если бы случилось обеим экспедициям встретиться, то слава успешного предприятия будет принадлежать России и Англии. В противном случае, когда со стороны России ничего не будет предпринято, а англичанам удастся прибыть в Берингов пролив, то по близости расстояния сих стран от наших азиатских и американских владений Европа нам вправе делать упреки в том, что подобные поиски, так сказать, в наших морях или около наших берегов представляем мы другим народам“».[164 - АВПР, фонд Российско-Американской
компании, д. 312, л. 2. См. также: П. Тихменев. Историческое обозрение образования Российско-Американской компании… ч. I, СПб, 1861, стр. 278. Тихменев ошибочно приписывает это письмо Румянцеву. В действительности оно было написано Крузенштерном и подписано Румянцевым (ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 67).]
        Все рассчитано, все предусмотрено.
        Если Врангель в 1823 году прошел 2000 верст на собаках по берегам Чукотки, то имеются все основания надеяться, что Хромченко и Этолин одолеют 1000 верст северных берегов Америки.
        Заблаговременно отправлены в Америку 100 пудов табаку и 100 пудов железных изделий («вещи, на которые жители тех стран охотно променивают свои излишества»). Переведены деньги, заказаны инструменты для астрономических определений и метеорологических наблюдений. Сделаны приготовления к тому, чтобы закупить собак и корм для них на Чукотке или в Русской Америке по берегам Берингова пролива. Предусмотрено, что экспедиция двинется в путь со своей зимовки в конце марта, как это делал Фердинанд Врангель на Колыме, и возвратится к ожидающему ее кораблю не позже августа, чтобы в том же году покинуть Берингов пролив. На тот случай, если по непредвиденным обстоятельствам экспедиция вынуждена будет остаться на вторую зимовку в Арктике, на судно будет взят двухгодичный запас продовольствия.
        Своевременно дано понять Хромченко и Этолину, что успешное открытие Северо-Западного прохода, «столь давно и до ныне тщетно отыскиваемого», сулит им немалые награды. А пока за труды, которые они понесли в 1822 году по исследованию берегов Русской Америки, Румянцев дарит Хромченко золотую табакерку стоимостью триста рублей, а Этолину - золотые часы в такую же цену. Если же путешественники предпочтут получить вместо вещей деньги, то правителю русских владений в Америке Муравьеву приказано немедленно выдать их из хранящихся у него некоторых сумм Румянцева.[165 - АВПР, фонд Российско-Американской компании, д. 312, л. 5.]
        Чтобы ускорить решение вопросов, связанных с экспедицией, Румянцев дает Крузенштерну доверенность на ведение переговоров с директорами Российско-Американской компании. Мореплаватель спешит, но вскоре убеждается, что не успеет с последней уходящей в Русскую Америку почтой отправить инструменты для научных наблюдений. Он с горечью признается, что экспедицию придется отложить на год. Румянцев на его письмо реагирует благодушно:



«Не скрываю от Вас, что я тужить не буду, ежели Муравьев заблагорассудит экспедицию нашу годом отсрочить, дабы дать время все приноровить к ее успеху и чтобы она не пострадала от какого-либо недостатка и от торопливости в отправлении».[166 - ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 166.]

        Вскоре Румянцев пишет Крузенштерну о том, что было бы очень полезно для задуманного путешествия воспользоваться отправлением в кругосветное плавание Фердинанда Петровича Врангеля. Ведь он имеет большой опыт поездок по неизведанным берегам на собачьих упряжках и может посоветовать Хромченко и Этолину, как с большим успехом организовать экспедицию.
        Крузенштерн уже несколько раз встречался с молодым полярным исследователем и обсуждал возможности отыскания Северо-Западного прохода. И перед отплытием из Кронштадта Врангель получает от Крузенштерна обстоятельное письмо. Мореплаватель просит своего молодого коллегу по прибытии в Ситху проверить, сколь тщательно Российско-Американская компания подготовилась к снаряжению экспедиции.

«Не упустите,  - продолжает Крузенштерн,  - снабдить капитана Муравьева Вашими, на славных опытах основанными, советами насчет провизии и других необходимых в полярных странах надобностей. Государственный канцлер просит Вас также вместе с капитаном Муравьевым написать Хромченко инструкцию».[167 - ЦГАВМФ, ф., 14, оп. 1, д. 252, л. 1-16. Копия. Подлинник хранится в Центральном государственном историческом архиве ЭССР, ф. 2057.]
        Итак, исполнение своего сокровенного желания Крузенштерн отдает в самые надежные руки. Он уверен, что уже к концу 1826 года задуманная им экспедиция достигнет исходной точки своих будущих действий на северных берегах Русской Америки. Он сделал все что мог, и теперь будет с нетерпением ждать вестей от Хромченко и Этолина.
        Наконец-то начинает осуществляться один из главных замыслов его жизни. Не кто иной, как русские мореходцы откроют завесу таинственности, которую более трехсот лет пытаются приподнять путешественники всего мира. Крузенштерн уверен, что Хромченко и Этолин опередят Франклина, для встречи которого англичане послали в Берингов пролив бриг «Блоссом» под командой Бичи. Последнее усилие - и одна из великих географических загадок XIX века будет разгадана…
        И теперь, когда Крузенштерн стоит почти у цели, он получает жестокий удар. В первые дни 1826 года, словно не желая иметь отношение к темным временам и не менее темным делам царствования Николая, умирает Н. П. Румянцев, один из самых горячих энтузиастов познания Русского Севера, наиболее глубоко понимавший экономическое и политическое значение укрепления позиций России на Северо-Востоке и в Русской Америке…
        Он умирает внезапно, не оставив письменного завещания. Его наследник, младший брат Сергей, не желает тратить деньги на науку и просвещение и отказывается перевести те 20 тысяч рублей, которые Н. П. Румянцев выделил на экспедицию и которые еще не заплатил, так как Российско-Американская компания не предъявила ему счетов.
        Напрасно Крузенштерн показывает письма мецената и его обязательства. Наследник неумолим. И так около миллиона рублей истрачено братом на странные причуды. Ведь этот миллион попал бы в его карман. Довольно. Никакого благодушия. Ему нет никакого дела до славы России, она достаточно завоевала ее оружием. Он не даст ни гроша на поиски никому не нужного прохода.
        Огорошенный этой вестью, Крузенштерн выходит на улицу. Он навсегда покидает дом Румянцева, где был желанным гостем полных двадцать лет. Он осматривает особняк так, как будто видит его в первый раз. Взгляд его останавливается на гербе. Он читает: «Non solum armis» и тут же переводит: «Не только оружием».
        Да, не только оружием страны завоевывают себе славу… Путешествия и географические открытия нередко служат укреплению силы и могущества государства. Это он много раз повторял и за свою долгую жизнь неоднократно в этом убеждался…
        Крузенштерн давно заметил, что ветер переменился. Прошли те времена, когда правительство заботилось об укреплении своих позиций на Американском континенте. Он помнил указ 4 сентября 1821 года, которым северная часть Тихого океана объявлялась сферой влияния России.[168 - Указ устанавливал, что «производство китовой и рыбной ловли и всякой промышленности на островах, в портах и заливах и вообще по всему северо-западному берегу Америки от Берингова пролива до 51° с. ш, также по островам Алеутским и восточному берегу Сибири, также по островам Курильским, т. е. начиная от Берингова пролива до южного мыса острова Урупа и именно до 45°50? с. ш., предоставляется в использование единственно российским подданным» (П. Тихменев. Историческое обозрение Российско-Американской компании, ч. I, СПб., 1861, приложения, стр. 27).] Америка и Англия подняли шум. Отношения между странами обострились, и Александр I дал указание «все устроить дружески, основываясь на началах взаимных приличий».[169 - ЦГАВМФ, ф. 410, оп. 2, д. 980, л. 47.] Он пожертвовал интересами России на Американском континенте, чтобы спасти от
развала Священный союз.
        Соблюдение приличий, за которыми скрывались чисто политические соображения царя, привело к заключению между Россией и Америкой, Россией и Англией конвенций о свободе мореплавания в Тихом океане, оставлявших на произвол судьбы Русскую Америку и «угрожавших важным подрывом, вредом и убытком» интересам России.[170 - Там же, л. 62.]
        Переменилось многое, и ничего не переменилось.
        Вместо Александра I вступил на престол Николай I, но военные поселения остались, крепостное право ожесточилось. Цензура стала еще более свирепой. Если во времена Александра говорили, что просвещение не служит благу народному, то теперь о просвещении вовсе забыли… А тут еще случилась декабрьская история. Крузенштерн всегда был далек от политики. Он привык созидать, а не философствовать. Разрушительный ветер революции казался ему чуждым, враждебным… Но почему лучшие офицеры флота, которыми он гордился, в которых видел надежду и будущее России, вышли на Сенатскую площадь? Николай Бестужев, Константин Торсон, Владимир Романов, Николай Чижов, Михаил Кюхельбекер, Владимир Штейнгель, Дмитрий Завалишин оказались в числе заговорщиков. Он всех их знал, многих близко. Они прибегали к его советам и помощи…
        Ходили слухи, что лучший из лучших морских офицеров России Василий Михайлович Головнин сочувствовал бунтовщикам и написал памфлет на морское министерство, а адмирала Мордвинова декабристы прочили в состав революционного правительства. И даже Врангель и Литке, успехами которых он так гордился и о которых он с отеческой любовью заботился, были частыми гостями в «кружках декабристов». Один из их вожаков, Гаврила Батеньков, напечатал в «Сыне отечества» открытое письмо Врангелю. А брат Литке оказался причастным к декабрьской смуте в гвардейском экипаже.
        Пятерых казнили, сотни отправили на каторжные работы или на поселение.
        А через год решили не посылать военных судов к берегам Русской Америки и нарочито стали забывать о Севере. Слава богу, удалось отстоять исследования в Лапландии и Белом море…



        ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

        Не должно медлить

        Крузенштерну идет седьмой десяток. Он удивляется, как стремительно бегут годы. Кажется, совсем недавно он стоял на палубе «Надежды» и чувствовал на своих губах вкус соленых брызг моря… Повзрослели его ученики, обзавелись семьями и чинами. Хлопотливые обязанности не мешают им навещать стареющего адмирала или писать обстоятельные письма. Пишут не только питомцы, пишут ученые-географы и мореплаватели Англии, Франции, Америки. Чаще всего речь идет о Северо-Западном проходе…
        Путь из Восточного в Западный океан вдоль северных берегов Америки четверть века не дает ему покоя… Все попытки побудить русское правительство к решительным действиям терпят крах. Сердце обливается кровью, когда ему дают понять, что его проекты, его призывы к действию не что иное, как старческие причуды… Порой бывает до слез обидно, когда он узнает, что из-за бездеятельности царских сановников Россия одну за другой уступает Англии позиции в исследовании полярных районов Американского континента. В то самое время, как наследник Румянцева отказался выдать 20 тысяч рублей на почти подготовленную экспедицию, а правительство направило суда секретной экспедиции лишь до Петропавловска-на-Камчатке и Ново-Архангельска, англичанин Бичи на бриге «Блоссом» плыл в Берингов пролив. Ему удалось достигнуть мыса Ледяного, где он высадил офицера Эльсона, прошедшего с описью до мыса Барроу. Не дождавшись здесь Франклина, он возвратился обратно. Впоследствии выяснилось, что Франклин, спустившись по реке Маккензи, продвинулся на запад до мыса Возвращения. Таким образом, осталась неисследованной полоса полярного
побережья Северной Америки протяженностью примерно 260 миль, причем большая часть его относится к русским владениям.
        Россия бездействует. Зато англичане и американцы стремятся на Крайний Север и Крайний Юг. Американцы объявили об открытии в Тихом океане 200 островов, которые «ни на одной карте не означены». Открытия их сомнительны. Но «если на самом деле только 4-я часть сих островов суть новые, то и сие служит, по крайней мере, доказательством, сколь много еще остается сделать для географии».[171 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 109, л. 1-2.]
        В 1829 году Крузенштерн снова предложил послать экспедицию к Северному и Южному полюсам. Он писал о своем плане: «Чтобы оба полушария изведывать в одно и то же время, потребны 4 судна: два для Северного и два для Южного. Сии последние во время южного лета должны подойти к Южному полюсу столь близко, сколько возможно, как для того, чтобы поверить предположение английского капитана Уэдделла, будто море в высоких южных широтах совершенно свободно ото льда, так и для того, чтобы узнать, справедливо ли показание американцев, которые будто бы здесь открыли также множество о-вов. Северная экспедиция должна употребить летние месяцы для того, чтобы подробно осмотреть Охотское море, Алеутские о-ва, берега Аляски, так, как и восточный берег Камчатки».[172 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 109, л. 2.]
        В своем проекте Крузенштерн выступает не только как опытный моряк, но и как пытливый исследователь и ученый. С особым тщанием он пишет о необходимости укомплектования штатов будущей экспедиции ботаниками и геологами, зоологами и минералогами, физиками и астрономами. Важность приобретений новых материалов о природе южной и северной полярных областей земли заботит его не меньше, чем необходимость познания новых морских путей в Мировом океане. Ивана Крузенштерна не интересуют рекорды, он ждет от экспедиций богатого вклада в развитие знаний человека о своей планете, в особенности о высоких широтах северного и южного полушарий.
        Неизвестно, как реагировали высшие военно-морские круги на предложение Ивана Федоровича в ближайшее время достойным образом снарядить экспедицию к Южному и Северному полюсам. Не удалось обнаружить следов странствия плана ни по инстанциям морского штаба, ни по правительственным канцеляриям. Неизвестны и лица, загубившие смелую инициативу великого мореплавателя России. Но бесспорно одно: Крузенштерн, которым был в основном составлен план действий первой русской экспедиции к Северному и Южному полюсам, разработал новый, более грандиозный проект исследований в высоких широтах северного и южного полушарий, осуществление которого принесло бы исключительную пользу науке и славу России. Его проект отвергли, как отвергли немало других его ценных предложений по исследованию Русского Севера. Но косность и тупоумие царских чиновников не могли заглушить в ученом-мореплавателе страстного интереса к исследованию Северо-Западного прохода, открытию которого он содействовал своими знаниями, опытом и поддержкой тех, кто отправлялся на его поиски…
        В середине тридцатых годов в прессе снова появляются известия о новых усилиях англичан в отыскании Северо-Западного прохода. Крузенштерн не выдерживает. Из-под его пера выходит еще один проект, последний проект последней русской экспедиции для исследования неизвестных полярных берегов Русской Америки Иван Федорович пишет о том, что англичане предпринимают новые попытки осмотреть часть берега, прилегающего к Берингову проливу. «…Но так как сия страна ближе к нашим владениям, нежели к английским, то, казалось бы, исследование сей части должно быть предоставлено русским мореходцам».[173 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 75, л. 1.] Он подчеркивает, что англичане весьма опасаются, что русские первыми исследуют белые пятна на северном берегу Америки. Напомнив о том, что Россия первой в XIX веке возобновила поиски Северо-Западного прохода, он призывает к смелым и быстрым действиям.

«Ежели правительство наше решится приступить к исследованию сей малой части берега, то не должно медлить, дабы англичане не предупредили нас».[174 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. I, д. 75, л. 2.] По его мнению, такую экспедицию может без особого труда организовать Российско-Американская компания. От нее лишь требуется послать одно из своих судов в залив Коцебу или в прилегающий к нему район. Прибыв к избранному месту, судно спустит несколько байдар, на которых экспедиция направится на северо-восток вдоль неисследованных берегов Русской Америки. По расчетам Крузенштерна, одного-двух месяцев будет достаточно для того, чтобы завершить опись и возвратиться к месту встречи с кораблем.
        Неожиданно Иван Федорович находит союзника в лице известного полярного исследователя Фердинанда Петровича Врангеля, только что возвратившегося из Русской Америки, которой он управлял на протяжении нескольких лет. Объединенными усилиями они достигают цели. В Ново-Архангельск летит приказание снарядить байдарную экспедицию. Но «летит» на почтовых тройках и парусных судах. И только через несколько месяцев, осенью 1837 года, бумаги попадают в руки нового главного правителя Российско-Американской компании Куприянова, участника Первой русской антарктической экспедиции.
        В течение зимы идут приготовления к плаванию. Начальником экспедиции определяют подпоручика корпуса флотских штурманов Александра Филипповича Кашеварова, креола, человека очень интересной судьбы.



        Начальник экспедиции

        Он родился 9 января 1810 года в Русской Америке. Его отец был учителем в Ново-Архангельске, а мать алеуткой. Когда мальчику шел двенадцатый год, он отправился в первое далекое путешествие. Конечной целью этого странствия был Петербург. На средства Российско-Американской компании его определили на ученье сначала в частный пансион, а затем в Кронштадтское штурманское училище, из стен которого вышло немало замечательных исследователей морей и океанов.


        Ситха.


        В 1828 году восемнадцатилетний штурман впервые отправился в кругосветное плавание на корабле «Елена» под командой известного русского мореплавателя В. С. Хромченко. Во время этого многотрудного дальнего вояжа в Тихом океане был открыт обитаемый лесистый остров Левенделя. Кашеваров принял участие в определении положения Маршалловых островов и произвел съемку северо-восточной части группы островов Ликиеп. Через двадцать три месяца молодой мореплаватель, пройдя отличную морскую выучку, возвратился в полюбившийся ему Петербург. Но недолго Кашеваров оставался там. Его манило море. Весной 1831 года он вместе со своим прежним командиром В. С. Хромченко отправился в новое кругосветное плавание на транспорте «Америка».
        В Индийском океане корабль попал в полосу жестоких бурь, но экспедиция мужественно выдержала все обрушившиеся на нее испытания. Зато Тихий океан встретил наших моряков штилевой солнечной погодой. Они решили воспользоваться этим и занялись детальным обследованием архипелага Гильберта, где определили положение групп островов Гендервиль, Буддль, Галл, Кука и Шарлотты. В описных работах деятельное участие принимал и Кашеваров. В это плавание он продолжил съемку Маршалловых островов.
        Два кругосветных плавания развили в Кашеварове страсть к исследованию морей и явились отличной школой навигаторской выучки.
        В течение нескольких лет он успешно командовал различными судами Российско-Американской компании. Он любовно изучал свою родину - Русскую Америку. Давно ему хотелось взглянуть на Дальний Север. И наконец эта возможность представилась.

23 июня 1838 года путешественники на бриге «Полифем» покидают редут Св. Михаила, расположенный на южном берегу залива Нортон, и направляются на север. Миновав Берингов пролив и поднявшись до 69° с. ш., судно встречает первые льды, но они не мешают продвигаться вперед. Вскоре бриг приближается к мысу Лисбурн. Кашеваров с переводчиком отправляется на берег, где встречается с эскимосами. От них он узнает, что море на востоке свободно от льдов. Поднявшись на вершину скалистого утеса, Кашеваров не находит к востоку ничего, кроме чистой воды, и решает, пользуясь тихой солнечной погодой, высадиться здесь со своими спутниками. Дальше экспедиция, состоящая из 28 человек, будет вести свои работы на 12-весельной байдаре и на пяти трехместных байдарках.
        С чувством тревоги и надежды пристают путешественники к тому самому северному берегу Русской Америки, исследование которого было предметом сокровенных желаний лучших офицеров русского флота. Никто не знает, что сулит им ближайшее будущее: опасности или удачи, а может быть, то и другое вместе. Все знают, что впереди лежит «суровая, далекая и неизвестная» сторона.

«Лишь только командир брига Чернов узнал о благополучном выходе нашем на берег,  - пишет Кашеваров в дневнике,  - то поздравил нас салютом из 7 пушечных выстрелов. В то же время „Полифем“ поворотил в море. Неравнодушно мы смотрели на удаляющийся от нас бриг. Он разлучал нас… с родными и друзьями. И когда паруса „Полифема“ скрылись у нас из виду - мы вполне ощутили свое сиротство: с той минуты мы остались совершенно одни на полярных пустынях Америки».[175 - «Отрывок из дневника корпуса флотских штурманов поручика А. Ф. Кашеварова, веденного им при обозрении Полярного берега Российской Америки, по поручению Российско-Американской компании в 1838 году». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 190, стр. 859. (Далее: «Отрывок из дневника А. Ф. Кашеварова.»).]
        Условлено, что бриг вернется за путешественниками через два месяца в залив Коцебу и будет ждать их вблизи острова Шамиссо.

6 июля экспедиция проводит на месте. Кашеваров расспрашивает эскимосов, пытаясь добыть всевозможные сведения о ближайших местах, и заставляет своих спутников то загружать, то разгружать байдары, чтобы выработать навык и сноровку в этом нелегком каждодневном занятии. Кашеваров отлично знает, что не раз им придется испытать холод и усталость, жажду и голод, опасности и коварство. Надо каждую минуту, каждый час, каждый день быть готовыми ко «всевозможным случайностям».
        Между тем Кашеваров осматривает окрестности своего становища и бродит по однообразной галечной косе, под обрывистыми скалами мыса Лисбурн, на которых нашли себе приют чайки, топорики и кайры. Их непрерывный резкий крик оглушает путешественников. Кое-где виднеются следы оленей. Всюду мелкий камень, ни одного цветка, ни одной зеленой травинки.

«Все было пусто и уныло. Только относимый ветром от берега лед утешал нас надеждою долго не встретить на предстоящем нам пути препятствий от ледяных глыб»,  - писал Кашеваров в дневнике.



        По неизведанным берегам


7 июля начальник экспедиции разбудил своих спутников очень рано. Ветер не утихомирился за ночь и по-прежнему налетал порывами, срывая верхушки волн. Рискованно было выходить в море. Но всем не терпелось как можно скорее сделать хотя бы несколько шагов вперед.
        В 5 часов утра путешественники оставили свой лагерь. Байдару вели бечевой, боясь, что порывами ветра отнесет ее в море, а маленькие легкие байдарки смело шли у самого берега.
        Вот уже осталось позади 9 верст. Невысокие скалистые горы уклонились к юго-востоку. Ветер вдруг утратил свою буйность. Можно было смотать бечеву, которой тянули байдару, и плыть дальше на веслах. Исследовано и нанесено на карту еще 9 верст. Горы снова приближаются к берегу, на котором возвышается одинокий чум эскимосов. Путешественники решают навестить его обитателей.

«Когда мы приближались к палатке, то дети и женщины,  - писал Кашеваров,  - схватя в руки что попало и ведя за собой своих собак, пустились бежать в тундру. Остались только трое мужчин, которые в страхе суетились около палатки, не зная, на что решиться. По-видимому, ничто не могло их успокоить. Я подарил каждому из них по листу черкасского табаку, который они приняли от нас с величайшей робостью и, казалось, не верили, что такая наша щедрость проистекает из дружеского расположения». [176 - «Отрывок из дневника Кашеварова». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 190, стр. 860.]
        Тем временем на небе появились облака. Ветер сменился на попутный и задул ровно, спокойно.
        Кашеваров покидает стойбище эскимосов и снова спешит на восток. Отмелый берег сменяется обрывами. Неподалеку высится гряда льдов. Байдара и байдарки идут вблизи нее. Края льдин так заострены прибоем и течениями, что при первом же касании они могут вспороть кожаную обшивку суденышек.
        Вперед! Надо спешить! Лишь бы не переменился ветер и не погнал байдару и байдарки к берегу… Изо всех сил гребут алеуты, гребут помощники Кашеварова, гребет он сам. И тут случается самое неприятное. Шквалы один за другим пробегают над морем. Снег и дождь неистово хлещут по лицам путешественников. Ветер меняет направление и разводит такую толчею у ледяных закраин, что плыть дальше опасно. Приходится срубить мачту на байдаре, конца припая не видно. Пристать ко льду - равносильно самоубийству.

«Положение наше было гибельным»,  - признается Кашеваров. Он решает повернуть назад, к становищу эскимосов. Но и здесь, у недавно отмелого берега, бьет исполинский бурун, пенясь и неистовым грохотом оглашая окрестности.
        И начальник экспедиции, и его друзья-алеуты внимательно наблюдают прибой, ища места, где можно было бы с меньшим риском выброситься на берег. Им помогают в этом и эскимосы.
        Первым в путь через бурун на маленькой байдарке отправляется Кашеваров и в промежутке между набегами волн достигает твердой земли. За ним следуют остальные четыре байдарки. Две из них застревают на мели, но набежавшая волна перебрасывает их через это препятствие в устье ручья, где они оказываются в полной безопасности.
        Но что делать с тяжелогруженной, глубоко сидящей байдарой, на которой находится 15 человек, продовольствие, оружие и порох?

«Можно себе представить чувства людей, оставшихся на байдаре,  - писал Кашеваров.  - Но и мне было не легко. Мысль потерпеть несчастье на первом, так сказать, шагу - тяготила меня. В жизнь мою много раз я встречался с морскими опасностями, но никогда не изгладится из моей памяти та минута, когда, стоя твердо на берегу и смотря на гибельное положение байдары, я обдумывал, как спасти ее; в то же время встречал я и взоры людей, обращенные ко мне с покорностью и упованием,  - людей, находящихся между жизнью и смертью и вверенных моему попечению».[177 - «Отрывок из дневника А. Ф. Кашеварова». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 192, стр. 867.]
        Каждая минута промедления грозила печальными последствиями. Волны становились все выше и выше, верхушки их все чаще перелетали через борт байдары, обдавая брызгами людей и грузы.
        Кашеваров принял решение. Он жестами показал, чтобы путешественники направлялись к берегу. Когда байдара приблизилась, моряки бросили два конца. Люди, бывшие на берегу, ухватили их и стали быстро подтягивать байдару. Вдруг исполинская волна ударила ее и бросила на отмель. Несколько человек кинулись в воду, схватили суденышко за борт и потащили к берегу…

«…Гребцы, почти машинально, перешли на тот же борт,  - писал Кашеваров,  - таким дружным действием мы не дали байдаре перевалиться на морскую сторону. То был отчаянный момент. От него зависел успех благополучной пристачи байдары, так как отмель была довольно крута; на ней тяжело нагруженная байдара при стремительном отливе буруна могла опрокинуться, или следующий бурун мог на нее обрушиться со страшной силой».[178 - Там же.]
        Опасность осталась позади. И путешественники с облегчением смотрели, как с монотонным шумом разбиваются об отмель волны, как ветер играет льдинами, сталкивает их друг с другом и выбрасывает на берег.
        Путешественники дарят листья табака эскимосам, которые помогли им в трудную минуту, и просят жителей привести из тундры своих детей и жен, где они страдают от дождя и ветра. Подарками и дружелюбием Кашеварову удается завоевать некоторое доверие, но настороженность местных жителей так и остается несломленной.

9 июля ветер, растеряв свою буйную силу, переменил направление. Льды стали отходить от берегов, бурун прекратился. Под вечер экспедиция уже находилась в пути. Все благоприятствовало плаванию.


        Карта плавания А. Ф. Кашеварова.


        Было тепло и тихо. Байдара под парусами, а байдарки на веслах уходили дальше на северо-восток. В 6 часов утра 10 июля достигли мыса Бофор и продолжали исследовательские работы до тех пор, пока снова не началось ненастье. Когда большая байдара причалила к берегу, волны дважды оставили в ней гребни своих валов, и только находчивость и смелость путешественников помогли сохранить сухими продовольствие и боящиеся воды вещи.
        Кашеваров решил пробираться прибрежными озерами, но они изобиловали мелями, среди которых было трудно плыть даже на трехлючных байдарках, не говоря уже о большой байдаре. Приходилось часто перетаскивать суденышко через мели или снова выходить в море и с риском для жизни пробираться среди льдов.
        В полдень 13 июля экспедиции повстречалось летнее поселение эскимосов, состоявшее из 30 палаток. Все мужское население охотилось в тундре. Одарив женщин табаком, Кашеваров пытался их расспросить о состоянии льдов дальше к востоку, но ответы оказались очень противоречивыми. Полагаться на добытые сведения было невозможно.
        В этот же день у мыса Ледяного экспедиция повстречала густой лед. Он был плотно прижат к припаю, на котором виднелись торосы высотой более четырех метров. Путь на восток оказался закрытым. Надо было ждать, пока южные ветры отгонят льды от берега. Кашеваров отправился по сухопутью, чтобы разведать обстановку за мысом Ледяным. Пройдя пять верст, он обнаружил, что льды дальше к востоку стоят на мелководье. Между ними и берегом остается канал чистой воды. Хотя глубина и ширина его недостаточны для плавания на большой байдаре, по нему без больших трудностей можно пройти на легких байдарках.
        Кашеваров решает отправить обратно большую часть своих людей (15 человек), приказав им остановиться вблизи устья безымянной речки, расположенной на 69°25? с. ш., и заняться строительством зимовья на случай, если бриг «Полифем» не сможет прийти за экспедицией. Сам Кашеваров в сопровождении 12 спутников на пяти байдарках с месячным запасом продовольствия отправляется на северо-восток вдоль неизведанных берегов.
        В ночь на 15 июля они достигают эскимосского поселения Каякишвигмют, расположенного на северной стороне мыса Ледяного.

«Многочисленные его жители,  - писал Кашеваров,  - встретили нас дружелюбно и охотно показали нам разнообразную свою пляску, но из провизии ничего не продали. После толпа их, человек до 40, провожала нас берегом версты две и с величайшим криком предупреждала нас остерегаться каклигмютов, жителей дальних мест».[179 - А. Ф. Кашеваров. Обозрение берегов Северной Америки. «Сын отечества», 1840, т. I, стр. 134.]


        Байдарки медленно продвигались вперед, с трудом отыскивая себе путь среди мелких и частых льдин. Затем густой туман снова выгоняет мореплавателей на берег, где они проводят половину суток.
        Путешественники с нетерпением ждут улучшения погоды и, как только туман редеет, снова спускают на воду свои суденышки. Их не страшит ни близость льда, ни раскаты грома. Они плывут, не выходя из байдарок почти четырнадцать часов.
        Собственно, моряки останавливаются не потому, что они измучены до крайней степени непрерывной греблей. Просто им повстречалось эскимосское селение, и они хотят познакомиться с его обитателями. Правда, их встречают весьма настороженно. Мужчины держат наготове луки со стрелами, а женщины тем временем вместе с детьми удирают в тундру. Но табак делает свое дело. Завидев подарки, мужья криком останавливают своих жен и детей. И все стремительно бегут навстречу пришельцам.
        Едва моряки сходят на берег, как эскимосы обнимают их за плечи и «приветствуют усердным потиранием носов и щек об наши носы и щеки, дополняя ласку плотным ударом каждого из нас рукою в спину».
        Женщины преподносят морякам холодную воду. Мужчины показывают свою меткость в стрельбе из лука и рассказывают, между прочим, о том, что путешественники скоро вступят в пределы, где обитает племя каклигмютов, о воинственных нравах которых известно всем жителям северных берегов. «Они всегда худо расстаются»,  - предупреждают эскимосы Кашеварова.
        Моряки торопятся. В 8 часов утра 16 июля они снова отправляются в путь. Через три часа они достигают мыса Тутагвик, что по-эскимосски означает «место, необходимое в дороге». Занимаясь описью его берегов, путешественники встретились с большой группой эскимосов и роздали им табак, который они тут же стали курить. Курили мужчины, женщины и дети.

«Один пяти- или шестилетний мальчик,  - писал Кашеваров,  - торопясь к матери своей потянуть табаку, побежал через вязкое болото, упал и стал кричать. Все дикари в одно мгновение и с воплем отчаяния бросились к мальчику. Вытащив из болота, иные стали его раздевать, другие совать ему в рот трубку. Одним словом, сделалась такая суматоха, как будто ребенок совершенно погибал».[180 - «Отрывок из дневника Кашеварова». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 193, стр. 874.]
        Кашеваров вместе со всеми суетился около пострадавшего ребенка. Видя всеобщее внимание, мальчишка громко орал. Путешественник дал ему лист табаку и тем унял потоки его слез. Эта любовь к детям восхищает мореплавателей.
        Эскимосы пляшут, затем заунывно поют и наконец требуют от спутников Кашеварова - алеутов - ответного представления.

«Гребцы мои ни за что не хотели плясать по-своему, по-алеутски,  - писал Кашеваров,  - но согласились показать пляску колошенскую, для выполнения которой они вымазали свои лица сажей из кухонной посуды и, накинув на себя погрязнее одеяла, вышли из палаток, вооруженные вместо бубен кастрюлями. Дикари, не ожидавшие видеть такое превращение, изумились и вдруг все сели. Это ободрило алеутов. Они стали так ломаться и кричать, что и сами колоши удивились бы. Военная пляска и громкая песня, сопровождаемая оглушительною музыкою нового рода, так понравилась дикарям, что они несколько раз просили алеутов все это повторить».[181 - Там же.]

19 июля экспедиция достигает залива Перд. Путь дальше на восток и север закрывает мелкобитый лед. Он так густ и так прижат к берегу, что нет никакой возможности пробраться через него даже на легких байдарках. Кашеваров взбирается на самый высокий утес. Льды верстах в десяти становились более редкими, но берег был так изборожден рытвинами, что по нему невозможно было перенести байдарки. По приказу Кашеварова его помощник Малахов идет осматривать озера в тундре. Если они будут достаточно глубоки и направлены вдоль берега, экспедиция воспользуется ими для дальнейшего продвижения вперед. Но и Малахов не приносит утешительных вестей. Озера слишком мелки, а тундра совершенно раскисла и по ней невозможно перенести тяжело груженные байдарки.
        Воспользовавшись вынужденной остановкой, Кашеваров посетил в окрестностях залива летнее селение эскимосов. Житель Тукак рассказал, при этом показав на песке, что от мыса Барроу (Кибаллю) берег уклоняется к востоку и тянется прямой линией «на один день езды байдарой, а потом чрезвычайными извилинами продолжается по тому же направлению до устья реки Большой».[182 - А. Ф. Кашеваров. Обозрение берегов Северной Америки. «Сын отечества», 1840, т. I, стр. 136.]
        Тукак предупредил Кашеварова, что «люди чем далее, тем хуже; они на всех нападают». Он же поведал, что летом 1836 года с восточной стороны приезжали русские люди и вели торговлю. На память о своем посещении они оставили жителям листок из рукописного морского календаря, который составлялся в Ново-Архангельске.
        Кашеваров вспомнил, что управляющий Александровским редутом Федор Колмаков рассказывал ему о том, что креол Лукин в июле 1836 года от устья реки Хулитна совершил путешествие к северу, вышел к берегам ледовитого моря, продал товары местным жителям и благополучно возвратился в своему поселению.

22 июля ветром отжало льды и путешественники направились к мысу Барроу, который они обошли утром следующего дня. Тщательно исследовали моряки неведомые пространства, занося в свой журнал все, что могло представлять интерес не только для гидрографии, но и для географии в самом широком смысле этого слова.
        Плавание проходило в очень трудных условиях. Необходима была исключительная ловкость, находчивость и мужество, чтобы, плывя на утлой маленькой байдарке, пеленговать приметные места берегов и наносить их на карту с точностью, которой будут восхищаться многие поколения исследователей.
        Кашеваров не упускал из виду ни одной самой незначительной речки, ни одного самого маленького островка, мели или прибрежного озера. При этом надо иметь в виду, что во время работ путешественникам постоянно мешали льды, волнение, ветер и ненастная погода. Описные работы опирались на многочисленные астрономические пункты, которые Кашеваров систематически определял, как только позволяло состояние неба.
        Снова и снова эскимосы предупреждают Кашеварова, чтобы он остерегался жителей дальних мест, которых они называют недобрыми и жестокими людьми… После того как позади остается мыс Барроу, путешественники больше не встречают прежнего доброжелательства. Не помогают ни табак, ни сердечное отношение. На подарки американцы отвечают попытками напасть на экспедицию, и только «готовность к обороне» останавливает их дерзость.
        Мужественно и спокойно продолжает Кашеваров исследовать северные берега Русской Америки, ищет удобные бухты, осматривает тундру, где под небольшим слоем почв он находит твердый лед. Неожиданно встречаются мелкие грибы и целые заросли голубых фиалок, золотых полярных маков и белых ромашек. Виднеются следы оленей и волков. Кругом пустынно. Не слышно птиц. Одну лишь полярную сову удается вспугнуть путешественникам. В глубине материка синеют большие и малые зеркальца многочисленных озер.

23 июля экспедиция открыла залив Прокофьева. К северу от него виднелась цепь низких и мелких островов, а за ними в океане возвышались ледяные горы.
        На следующий день на карту был положен большой мыс, который назвали именем Степового, под начальством которого Кашеваров прошел курс в училище флотских штурманов.
        Чем дальше уходит горсточка путешественников на восток, тем более осложняется обстановка. Их почти непрерывно на больших байдарах преследуют люди, которые не скрывают своего намерения засыпать их стрелами. Едва они заканчивают опись вновь открытого мыса Врангеля, как возле лагеря пристают три байдары каклигмютов. Они продают Кашеварову несколько крупных рыб и рассказывают, что дальше берег изрезан многочисленными заливами и тянется в восточном направлении.



        Возвращение

        Кажется, пока ничего не предвещает опасности. Но это лишь перемирие. К вечеру местные жители окружают палатки моряков и всю ночь не отходят от них. С беспокойством наблюдают часовые, как число американцев все возрастает и все определеннее они показывают свое намерение расправиться с пришельцами.
        В то время как Кашеваров с помощью своего переводчика Утуктака пытается объяснить мирность своих намерений, несколько мальчишек пробираются в его палатку и выкрадывают журнал экспедиции, хронометр и термометр. Эти вещи ему дороже всех сокровищ, и он готов предпринять решительные меры, чтобы вернуть журнал и инструменты экспедиции. И хотя все, что было украдено, вскоре возвратили Кашеварову, настроение жителей не стало более миролюбивым. Путешественники замечают, что многие из них «приготовили ножи». Жители уговаривали Утуктака оставить экспедицию, «объявив ему прямо, что скоро много людей соберется на мыс Барроу, и там в числе 20 байдар они нападут на нас непременно,  - писал Кашеваров.  - Мы нисколько не сомневались в том, что многочисленность диких действительно придаст им еще более дерзости и нам не избежать больших хлопот».
        Только утром 25 июля каклигмюты оставили путешественников в покое. Но после полудня они появились снова. На этот раз только мужчины. Каждый был вооружен луком и ножом. Американцы потребовали табаку. Кашеваров дал каждому по листу. Но этого показалось им мало. Они вымогали новые подарки, снова уговаривали Утуктака покинуть моряков, не скрывая, что намерены в скором времени перебить путешественников и завладеть вещами экспедиции.

«Наше ласковое обращение не располагало их к дружелюбию,  - писал Кашеваров.  - Положение экспедиции сделалось более чем сомнительно…».[183 - Журнал, веденный при байдарной экспедиции, назначенной для описи Северного берега Америки 1838 г., подпоручиком Кашеваровым. Зап. Русск. геогр. о-ва по общей географии, т. 8, вып. 1 и 2. СПб., 1879, стр. 315.]
        Алеуты убеждали начальника, что им, измученным многонедельным переходом на байдарках, вряд ли удастся отбить нападение сорока крепких и сильных эскимосов, которые снова собрались вблизи их палаток.
        Кашеваров со своими спутниками покидает беспокойное пристанище. Но каклигмюты гонятся за ними. Когда байдарки путешественников проходят мимо селения, они видят подозрительную суматоху. Жители снимают палатки, грузят байдары. Группа каклигмютов, завидев моряков, гонится за ними по берегу, держа в руках маленькие байдарки.
        Кашеваров уходит в море к западо-северо-западу, надеясь скрыться от эскимосов, плывущих за ними по пятам на тяжелых байдарках. Густой туман неожиданно скрывает его от преследователей. Вскоре он проходит мимо небольшого песчаного островка, к которому хочет пристать, чтобы переждать сильное волнение. Но на его берега уже высадились каклигмюты. И Кашеварову приходится снова уходить в открытое море.
        Несколько часов плывут они на восток и снова убеждаются в невозможности пристать к берегу, где их с нетерпением ждут готовые к нападению каклигмюты. У путешественников в конце концов не остается другого выбора, как повернуть обратно.

«С неизъяснимо прискорбным чувством,  - писал Кашеваров,  - которое не изгладится во мне во всю жизнь мою, я приказал грести к мысу Барроу, располагая по компасу и волнению курсом. Необходимостью принужден я был избежать явной, а может быть, и общей гибели людей вверенной мне экспедиции».[184 - А. Ф. Кашеваров. Обозрение берегов Северной Америки. «Сын отечества», 1840, том I, стр. 142.]
        Путешественники повернули назад, когда лишь недельный переход отделял их от устья реки Маккензи. Еще одно усилие - и исследование северных берегов Русской Америки было бы закончено и окончательно было бы доказано существование пути между двумя океанами. Моряки на обратном пути тщательно проверили правильность выполнения ими описи.

4 августа отряд достиг речки, в устье которой находилась байдара с пятнадцатью членами экспедиции. За время отсутствия Кашеварова они выстроили на случай зимовки избу и запаслись продовольствием.
        Через два дня экспедиция направилась к мысу Лисбурн и затем занялась промером прибрежных вод. Вскоре путешественники узнали от эскимосов, что в заливе Коцебу, у острова Шамиссо, находится русское судно. Кашеваров немедленно направился на его поиски, но «Полифема» не застал… Он нашел только следы недавнего пребывания корабля. Много дней прошло в томительном ожидании. Всех волновал вопрос: придет ли за ними «Полифем» или экспедиции придется зимовать на угрюмом берегу Северного Ледовитого океана? Наконец 5 сентября на горизонте появился корабль. На следующий день экспедиция перебралась на его борт.
        Работы А. Ф. Кашеварова на севере Аляски были закончены. Путешественник и его помощники тщательно исследовали и картировали северное побережье Русской Америки от мыса Лисбурн до мыса Врангеля. Обследованный русскими моряками берег на север от мыса Барроу назвали берегом Меньшикова. На основе работ 1838 года А. Ф. Кашеваров составил гидрографические карты, которые вошли в несколько русских атласов. Итоги трудов экспедиции высоко оценили современники, отмечавшие, что ее деятельность «ознаменована сколько усердием, столько и отважностью исполнения».
        Через тридцать один год после окончания экспедиции в «Записках русского географического общества» за 1879 год был опубликован «Журнал, веденный при байдарной экспедиции, назначенной для описи Северного берега Америки». Он дает представление о том, какой большой круг вопросов интересовал Кашеварова. В журнале содержатся астрономические определения, систематические данные о температуре воздуха в определенные сроки, направлении ветра, температуре воды океана, особенностях атмосферных явлений. Кашеваров подробно описывает встреченные речки, озера, характер берегов, горные породы, их слагающие, глубины и грунты моря, состояние и характер льдов, почву тундры и находящуюся под ней вечную мерзлоту. Он интересуется прибрежными горами, растениями, распространением леса в местах, расположенных к югу от исследуемого побережья, количеством оленей, бобров, эскимосскими селениями и их жителями.

«Сопутник наш дикарь Утуктак,  - пишет Кашеваров,  - проводя все время с туземцами и, по желанию моему, выведывая от них об их обычаях, поверьях, образе жизни и о прочем, касающемся до быта здешних жителей, как каклигмютов, так и силалинагмютов, объявил мне, что у них все то же, что у прибрежных жителей залива Нортон и зунда Коцебу. Главнейшее пропитание жителей доставляет промысел оленей, которых здесь изобильно, в особенности летом, когда бывают жаркие дни; тогда олени, обеспокаиваемые на тундре множеством комаров, бегут большими табунами к берегу искать прохлады. Оленей бьют стрелами, пущенными из лука, или стараются загнать оленей в озеро, в котором, подъезжая к ним в легких байдарках, колют копиями. Зимой во время глубоких снегов, роют в снегу волчью яму, в которой упавший олень делается верной добычей охотников».[185 - Журнал, веденный при байдарной экспедиции. Зап. Русск. геогр. о-ва, 1879, т. 8, стр. 322.]
        Этнографические заметки Кашеварова не утратили своего значения до нашего времени и высоко ценятся советскими учеными.[186 - Б. A. Липшиц. А. Ф. Кашеваров как исследователь Аляски «Советская этнография». М., 1952, № 1.]
        В 1843 году Кашеварова вызвали в Петербург и определили на службу в Гидрографический департамент морского министерства. Его первой заботой было издание «Генеральной карты», которая отражала результаты его работы на северном побережье Русской Америки. Одновременно ему было поручено составить «Атлас Восточного океана». А. Ф. Кашеваров ревностно взялся за порученное дело. Атлас, по его словам, составлялся «не по одной какой-либо съемке, но по всем исследованиям этих морей и берегов, старинным и новым, русским и иностранным, с тщательным просмотром всех этих источников».[187 - Атлас Восточного океана Зап. гидрографического департамента, ч. VIII. СПб., 1850, стр. 192.]
        Кроме сборного листа, Атлас включал шестнадцать карт, посвященных отдельным районам северной части Тихого океана, Берингова моря и Северного Ледовитого океана, наиболее важным проливам и входам в Петропавловский и Ново-Архангельский порты.
        Едва Кашеваров довел до конца работу над «Атласом», как его назначили начальником Аянского порта. Он участвовал в обороне Аяна от англо-французской эскадры, нападение которой было успешно отбито русскими моряками.
        Всю свою жизнь, которая оборвалась 26 сентября 1866 года, Александр Филиппович Кашеваров отдал служению России, науке и флоту. Он оставил богатое литературное наследство, в котором глубоко затронул многие проблемы отечественной географии.
        Кроме дневников, записок и журналов Североамериканской экспедиции, его перу принадлежат оригинальные работы по истории отечественного мореплавания в северной части Тихого океана и русских поселений в Америке. Существовал талантливо и чрезвычайно интересно написанный дневник, отрывки из которого были напечатаны в «Санкт-Петербургских ведомостях» в конце 1845 года. Этот замечательный документ бесследно исчез, как исчезло и дело экспедиции, которое хранилось в архиве морского министерства. Известен фонд, номер так называемой единицы хранения, но документов нет и никто не может объяснить, куда же они девались.


        Однако вернемся к Крузенштерну, одному из инициаторов этого путешествия. Когда вести о делах экспедиции Кашеварова дошли до столицы, Россия отмечала 50-летие флотской службы своего первого кругосветного мореплавателя. Его пришли поздравить и ученики, и убеленные сединами матросы - участники первого кругосветного плавания, порой прошагавшие много верст, чтобы снова стать под флаг своего адмирала.
        Ученые и моряки подводили итоги полувековой его деятельности во имя флота и науки. Самое большое удовольствие ему доставил его друг, академик Карл Максимович Бэр. Он не сравнивал его с Куком или Лаперузом. Нет, он соединил его имя с подвигами простого русского народа, прошедшего великие пространства льда и океана и обогатившего науку блестящими открытиями на северо-востоке Сибири и в Северной Америке.
        Много говорили о его кругосветном странствии, и никто не вспомнил о том, что 30 лет своей жизни он отдал разгадке самой главной географической тайны XIX столетия. Он был своего рода главой научного центра по вопросам исследования Северо-Западного прохода. В течение двух десятилетий он переписывался с Джоном Барроу, обсуждая проблемы открытия сообщения между двумя океанами. Джон Барроу много раз благодарит Крузенштерна за добрые советы и за предоставление материалов об исследовании восточной части таинственного прохода, которые, по признанию английского ученого, «способствовали осуществлению открытий».[188 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 199, л. 88. В этом деле хранится 23 письма Барроу, относящихся к 1815-1836 годам (л. 83-125).]
        Перед тем как в 1829 году отправиться в плавание по западной части загадочного пути, Джон Росс обратился за «могущественной помощью» к Крузенштерну. Одно из судов экспедиции Росса было названо «Крузенштерн». Возвратясь из плавания, английский путешественник сообщил, что ему было очень приятно назвать одно из исследованных мест именем Крузенштерна и тем самым воздать должное его «выдающемуся положению в научном мире».[189 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 233, л. 12. В этом деле хранится 11 писем Джона Росса к Крузенштерну, относящихся к 1829-1843 годам (л. 7-30).] Сохранилось несколько писем Франклина, свидетельствующих о тесных связях двух мореходов. Франклин, как и Росс, приезжал в Петербург вместе с леди Эжени Франклин, чтобы встретиться с великим русским мореплавателем. Они провели несколько дней в задушевных беседах.[190 - Там же, д. 238, л. 73. В этом деле - пять писем Франклина, относящихся к 1829-1830 годам.]
        Крузенштерну писали и Бичи, и Бофорт, и Бурней, словом, почти все английские полярные исследователи.
        Ни один мореход первой половины XIX века не может быть поставлен вровень с ним. Дело не только в том, что он первым из русских морских офицеров обошел вокруг света. Его знаниями, широтой его взглядов, многолетними капитальными трудами по гидрографии морей всего мира, его «Атласом Южного океана» и описанием к нему, его работами о полярных странах восхищался весь мир. Он одним из первых подверг сомнению утверждения Кука о недостижимости южного материка и не только был одним из инициаторов Первой русской антарктической экспедиции, но и предпринял еще две попытки организовать русские путешествия к Южному полюсу. Он первым в новом веке выступил против утверждений прежних английских полярных исследователей, которые отрицали существование Северо-Западного прохода, и предпринял первые шаги к отысканию истины.
        Его вера, инициатива, его беспокойная мысль вызвали у мореходов горячее стремление разведать Северо-Западный путь. И если взглянуть на сегодняшнюю карту севера Америки, можно без труда найти на ней имена Крузенштерна и Румянцева. Это справедливое свидетельство их заслуг перед наукой и человечеством.



        Часть вторая
        ПРАВО НА ПАМЯТЬ ПОТОМКОВ

        В ОТЕЧЕСТВО МАМОНТОВ

        В 1799 году тунгус Осип Шумахов решил отправиться на поиски мамонтовой кости в обрывах устья Лены. Он плыл на лодке, внимательно разглядывая то чисто голубые, то замызганные глиной выходы ископаемого льда. Вдруг его взгляд остановился на предмете, который он принял за «безобразный чурбан, совсем непохожий на лес наносный, который там обыкновенно попадается».[191 - «Отрывок из путешествия г. Адамса к Ледовитому морю для отыскания мамута» (из Journal du Nord, 1807, № XXXII). «Сибирский вестник», 1820, ч. X, стр. 316. (Дальше: «Отрывок из путешествия Адамса»).]
        Осип Шумахов причалил к берегу и взобрался на обрыв высотой около 70 метров, надеясь рассмотреть вблизи необычную находку. Но с какой стороны охотник ни подбирался, он не смог приблизиться к заинтересовавшему его предмету и определить, что же он собой представляет.
        Через год Шумахов снова посетил это место в устье Лены, которое местные жители называли Быковским мысом. «Чурбан», поразивший его, несколько вытаял, но пока еще невозможно было определить, какую загадку скрывает в себе голубой хрусталь древнего льда.
        Вскоре солнце и тепло пришли Шумахову на помощь. Из льда выступил исполинский клык и темно-серый бок животного. То был огромный мамонт.
        Вернувшись в становище, охотник сообщил жене и близким о драгоценной находке. Однако старики не разделили его радости. Ссылаясь на своих предков, они заявили, что в давние времена это чудовище уже встречалось тунгусам и принесло им несчастье. «Все семейство того, кто первый усмотрел, в короткое время вымерло».[192 - «Отрывок из путешествия Адамса», стр. 317.]
        Находка мамонта, как думали старики, предвещала тяжелые испытания. Осип Шумахов, по словам очевидца, «впал в жестокое беспокойство и сделался опасно болен». Однако конец не был таким драматическим, как в легенде. Старики ошиблись. Тунгус, охотник за мамонтовой костью, выздоровел. Он ежегодно посещал место своей находки, с нетерпением ожидая того дня, когда огромные клыки мамонта полностью вытают из каменного льда.


        Мамонт.


        Только через пять лет после находки «счастливо исполнились усердные желания Шумахова». Лед в обрыве наконец настолько подтаял, что мамонт освободился от оберегавшей его хрустальной гробницы и скатился с обрыва на отмель. В марте 1804 года Шумахов отрезал от мамонта клыки, которые весили десять пудов, и вскоре продал их якутскому купцу Болтунову за товары стоимостью 50 рублей.
        В 1806 году в Якутск приехал 26-летний адъюнкт Петербургской Академии наук Михаил Адамс. Вместе с несколькими учеными он был отправлен в составе русского посольства в Китай. Но из-за сложных формальностей поездка в Пекин расстроилась, что нисколько не огорчило молодого ученого.
        Адамс обратился к главе посольства графу Головкину с прошением, в котором высказал желание участвовать в умножении успехов науки. Он писал о горячем стремлении пойти по стопам тех «испытателей природы, которые своими путешествиями по далеким окраинам государства способствовали славе России». Ученый напоминал своему начальству, что, перед тем как отправиться в Сибирь, он пять лет странствовал по малоизвестным местам Кавказа и приучил себя к преодолению любых нужд и трудностей и готов подвергнуть свою жизнь любым опасностям…
        Теперь, когда ранее намеченная Головкиным экспедиция «вдоль Станового хребта в Удский острог в рассуждении позднего времени и других до сего непредвиденных обстоятельств не может быть предпринята в нынешнем году», Адамс хотел бы предстоящим летом осмотреть «места, заслуживающие не малое уважение».[193 - ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 25.]
        Прежние естествоиспытатели, которых судьба приводила в Сибирь, свое внимание уделяли ее южным пределам. Адамс, напротив, хочет устремиться на Крайний Север, к берегам Ледовитого моря, которые до сих пор «остаются в неизвестности».[194 - ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 26.] По его мнению, осмотр севера Сибири принесет больше пользы науке, чем изучение Саянских гор. Поэтому он желал предпринять исследование Лены до ее устья и просил Головкина о «пособии на это путешествие».
        Это письмо было составлено Адамсом 11 апреля 1806 года в Иркутске. Вероятно, Головкин благосклонно отнесся к плану ученого, так как последний вскоре уже находился в Якутске - исходном пункте своего путешествия на север.
        В Якутске Адамс встретился с городским головой Поповым, который рассказал о том, что несколько лет назад местные жители обнаружили труп исполинского неизвестного зверя на Быковском мысу. По его словам, «он лежал на боку половиною в земле, а другою на поверхности оной, длиною был в 5 аршин, голову имел длиною в 2 и шириною 1? аршина, в конце морды находились у него два клыка, похожие на слоновые, но иначе округленные, каждый весом в 6 пудов, уши на поверхности головы, стоячие. Открытая часть зверя сгрызена медведями, волками и лисицами».[195 - «Отрывок из путешествия Адамса», стр. 308.]
        Узнав о находке, Адамс решил как можно скорее отправиться в путь, чтобы, пока не поздно, спасти остатки мамонта, которые могли истребить и люди, и животные. В Якутске его снабдили рекомендательными письмами к нижнеленским чиновникам и купцам. 7 июня 1806 года Адамс покинул Якутск. На десятый день он был в Жиганске, за пределами полярного круга. В конце июня он уже обосновался в урочище Кумах-Сурка на левом берегу Лены. На противоположной стороне высились горы, вершины которых напоминали развалины древних замков. Дальше на север начиналось безлесье. Голая земля, голые скалы и буйные ветры. Непогода заставила путешественника немало дней провести в бездействии.
        Наконец ветер переменил направление. Можно было продолжать путешествие. Адамс переправил оленей на правый берег Лены и в сопровождении Осипа Шумахова, промышленника из Кумах-Сурки Белькова, егеря, трех казаков и десяти тунгусов отправился к месту удивительной находки. Адамс впоследствии с благодарностью вспоминал о своих спутниках и в особенности об охотнике-промысловике Белькове, который, промышляя зверя и мамонтов клык, открыл остров в Ледовитом море, впоследствии названный его именем.

«Купец из Кумах-Сурки,  - писал о нем Адамс,  - провел почти всю свою жизнь на берегах Ледовитого моря: его усердие и советы приобрели полное право на мою признательность; я обязан даже ему был жизнью, во время одной величайшей опасности».[196 - «Отрывок из путешествия Адамса», стр. 311.]


        Ледяной обрыв на Быковском полуострове, где был обнаружен мамонт.


        Два дня трудного пути - и позади остались черные мрачные горы и весенняя тундра, испещренная голубыми нитями ручьев и речек, переправа через которые не доставляла большого удовольствия путешественникам.
        Адамса удивляла безлесность мест. Он изо дня в день искал признаки древесной растительности и не видел «ни одного кусточка».
        Прошло еще немного времени, и тунгусы привели его на Быковский мыс, к месту необычайной находки. Она располагалась примерно метрах в пятидесяти от воды и в ста шагах от высокого обрыва, из которого вытаял мамонт. Ледяную скалу, достигавшую в высоту 70 метров, покрывала рыхлая земля, поросшая мхом. Под нею голубел чистый прозрачный лед. Адамс взял кусочек его на язык и нашел острым на вкус.
        Кое-где растаявшая почва грязными потоками сползала вниз по обрыву, кое-где виднелись обломки гигантских деревьев. Они не имели ничего общего с современным плавничным лесом, выброшенным в океан сибирскими реками.
        Эти остатки исполинских деревьев, названные местными жителями адамовщиной, говорили о далеком прошлом земли, об одной из страшных катастроф на планете… Следы ее Адамс видел на ближайших ледяных холмах.
        Адамсу казалось невероятным, что спустя месяц после выезда из Якутска он стоит на берегу Ледовитого моря и перед ним лежит исполинское ископаемое животное, лежит в том самом месте, где его два года назад в последний раз видел Осип Шумахов.
        Правда, туша мамонта изрядно пострадала от нападений белых медведей и других зверей, а клыки находились у якутского купца Романа Болтунова, но зато скелет был цел, за исключением передней ноги.

«Хребет от головы до вихреца, плечная кость, таз и остатки трех конечностей были еще тесно связаны с жилами и лоскутьями кожи,  - писал Адамс,  - а с наружной стороны остова на голове была сухая кожа; одно хорошо сохранившееся ухо было покрыто волосами… Однако глаза сохранились и заметен даже был в левом глазе зрачок. Нижняя губа была источена, а верхняя разрушилась; зубы были видны. В черепе находился еще мозг, но казался высохшим. Части менее всего поврежденные - суть две ноги, передняя и задняя - они имели кожу и внутреннюю мягкую часть копыта… Этот мамут был мужского пола; имел длинную гриву на шее; но не имел хвоста и хобота. Кожа, которой у меня три четверти, темно-серого цвета и покрыта рыжеватою шерстью с черными волосками».[197 - «Отрывок из путешествия Адамса», стр. 319-320.]
        Осип Шумахов рассказал Адамсу, что животное было так хорошо упитано, «что брюхо у него висело за колени». Мамонт, судя по его остову, имел в высоту более 3 метров, а длина его, если не считать клыков, превышала 5 метров. Голова мамонта весила более 170 килограммов.
        Прежде всего Адамс позаботился о том, чтобы отделить скелет от мяса и собрать недостающие кости, которые были растащены дикими зверями. Ученый был счастлив, что ему удалось выбрать из грязи более пуда шерсти мамонта и отыскать завалившуюся в яму плечевую кость и недостававшую лопатку животного.

«Потом,  - писал Адамс,  - я велел отделить кожу с того бока, на котором лежало животное; она совершенно цела. Эта кожа была так тяжела, что десять человек, которые хотели нести ее до берега, чтобы растянуть на наносном лесу, с большим усилием могли приподнять ее… Через несколько дней работа кончилась, и я овладел сокровищем, которое совершенно награждало за труды и опасности, соединенные с сим предприятием, и даже за издержки, которых оно потребовало».[198 - Там же, стр. 321.]
        Адамс отправил двух казаков к кораблю, который ждал путешественников в заливе Буорхая, а сам со своими товарищами решил «поставить памятник в воспоминание нашего открытия и путешествия». Казаки вместе с тунгусами поставили два животворящих креста в знак торжества и удачи. Один из них соорудили на вершине ледяного утеса, в сорока шагах от обрыва, из которого вытаял мамонт, а второй воздвигли на отмелом берегу, в том месте, где некоторое время назад собирали остов животного. Первый тунгусы назвали крестом посольства, второй - крестом мамонта. Адамс считал, что они простоят века и, может быть, когда-нибудь помогут исследователям узнать, как год от года разрушаются холмы, сложенные из каменного льда.
        Однако когда в начале восьмидесятых годов прошлого столетия полярный исследователь Александр Бунге посетил то место, где был добыт для науки первый остов мамонта, он уже не нашел на ледяном утесе креста, поставленного Адамсом.[199 - Труды русской полярной станции на устье Лены, ч. I. Астрономические и магнитные наблюдения. В приложении «Описание путешествия д-ра А. Л. Бунге», 1895, стр. 44. Вот как А. Бунге описывает посещение места находки мамонта: «В этом месте берег, который… в общем имеет юго-восточное направление, делает на небольшом протяжении изгиб к востоку, образуя… бухту, в которую нанесено невероятное количество лежащего слоями плавника. Якуты уверяют, что плавник лежит здесь без изменения с незапамятных времен… даже „со времен Ноя…“. Вдоль восточного берега тянется в шагах 200-300 от воды отвесный обрыв, который в своей высшей части подымается приблизительно на 900 фут… По словам якутов, откос постоянно подвигается внутрь страны, и нельзя сомневаться в справедливости этого мнения. Небольшими массами берег вечно обваливается, а кое-где видны также и следы недавно обрушившихся больших
масс; также встречаются и такие места, которые, несомненно, скоро обрушатся Мамонт показался в передней части откоса. Прежде стоял на этом месте крест, но с течением времени он исчез».]
        Вскоре скелет и шкура мамонта были погружены на судно. В Якутске Адамс присоединил к ним купленные у купца Болтунова клыки животного и отправил свою замечательную находку в Петербург. Через несколько месяцев она была благополучно доставлена в столицу на перекладных.
        Адамс, возвращаясь от берегов Ледовитого океана, собирался задержаться в Сибири, чтобы предпринять путешествие на Ляховские острова, о которых во время поездки за мамонтом он получил самые подробные и достоверные сведения от промышленника Белькова. Однако планы ученого были разрушены: в Якутске его ждало письмо, из которого он узнал о смерти матери.
        Адамс отправился в Петербург, где занялся составлением остова мамонта.
        Когда работа была окончена, Академия наук поручила академикам отделения естественной истории высказать свое суждение об уникальной находке. Академики, осмотрев скелет животного, пришли к заключению, что мамонт существенно отличается от ныне обитающих на земле индийских и африканских слонов и, кроме того, не имеет сходства с ископаемым «большим мастодонтом или мясоедным американским слоном». Ученые были единодушны в том, что мамонт, привезенный Адамсом, является «особенной породой слона и посему заслуживает особливого внимания естествоиспытателей».[200 - ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 6,6 об.]


        Остов мамонта.


        Комиссия предложила приобрести скелет для Кунсткамеры, заплатив Адамсу 8600 рублей, которые он издержал на доставку мамонта с берегов Быковского полуострова в Петербург. В том случае, если Академия будет не в состоянии купить остов животного, ученые полагали, что он не должен быть продан за границу.
        Дело о покупке мамонта долго странствовало по различным бюрократическим инстанциям. В конце концов было доложено Александру I, который распорядился приобрести его для музея Академии наук.
        Но радость Адамса оказалась непродолжительной. Вместе с деньгами за мамонта он получил назначение в Московский университет. Это был удар по его планам. Новая должность закрывала путь на север. Его не радует высокий оклад и дешевизна жизни в Москве. Он готов пожертвовать своим личным благополучием, своим достатком ради того, чтобы оказать «значащую услугу отечеству» в исследовании полярных окраин России и утолить свою «непреоборимую страсть к путешествиям».
        В августе - сентябре 1809 года он обращается к Александру I и министру просвещения П. В. Завадовскому с планом новой экспедиции для исследования Ляховских островов, «из коих отдаленнейший по всем сведениям, от тамошних народов собранным, должен иметь или соединение с Северной Америкою, или составлять особую часть света».[201 - Там же, л. 22, 22 об. Адамс, по-видимому, имеет в виду остров Новая Сибирь, так как в это время еще не было известно ее простирание и предполагалось, что она, возможно, соединяется с Северной Америкой. В 1810 году полярный исследователь Матвей Матвеевич Геденштром впервые установил, что эта земля не столь обширна, как предполагали ранее. Большой и малый Ляховские острова были нанесены на карту раньше. Вероятно, к этой группе Адамс относил все другие острова Новосибирского архипелага.]
        Перед экспедицией Адамс ставит две задачи: во-первых, попытаться «достигнуть сухим путем Северного Ледовитого полюса, каковое покушение для всех мореплавателей было тщетно»; во-вторых, «отыскать отечество может быть и поныне там обитающих мамонтов».[202 - ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 20.]
        Он надеется, что ему разрешат употребить на эту экспедицию те 16 000 рублей, которые были отпущены посольству графа Головкина для обследования Станового хребта и сопредельных с ним районов. «Хотя,  - пишет он Завадовскому,  - по совершенной почти неизвестности границ между Россиею и Китайским государством, от нерчинских пределов до самого Восточного океана, великая польза сей экспедиции очевидна, но не меньшей ожидать можно и от подробного исследования на Ледовитом море против Святого мыса лежащих Ляховских островов, как по географии, так по геологии и астрономии».[203 - Там же, л. 19.]
        Если государственные учреждения не найдут средств на снаряжение предложенной экспедиции, то Адамс просит разрешить ему выставить остов мамонта на всероссийских ярмарках и в крупных городах России и таким способом собрать деньги на путешествие к Северному полюсу.
        Но ни Александр I, ни министр народного просвещения не слышат крика его души. Им нет дела до планов Адамса, до его стремления приумножить славу отечества на ниве исследования природы Севера, до его готовности подвергать себя опасностям и лишениям во имя раскрытия тайн и загадок Арктики… Письма ученого сходятся у министра просвещения. Завадовский приказывает оставить его просьбу без ответа. Удрученный, подавленный, Адамс уезжает в Москву. Как он и предполагал, он больше не смог отправиться ни в одно странствие. Новосибирским островам пришлось еще многие десятилетия ждать на свои берега ученого-натуралиста…
        Заслуга Адамса состоит не только в том что он добыл для науки первого мамонта. Значительный вклад своими путешествиями по Кавказу, Сибири и Северу он внес в зоологию и ботанику. В течение десяти лет он проделал столько маршрутов, что их общая протяженность составляет, по его словам, 150 тысяч километров.
        Адамс справедливо считал, что «принес пользу, служащую к приращению знаний по натуральной истории». Ученый писал, что им обнаружено «сто тридцать доселе неизвестных растений, около трехсот в линнеевой системе не упомянутых насекомых, некоторое число млекопитающих и, наконец, скелет мамута…»[204 - ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 19.]
        Адамс был избран членом пяти зарубежных научных обществ, а его именем назван целый род и три вида растений. Все это свидетельствует о том, что его имя достойно быть запечатленным в памяти потомков.



        ПЯТЬ ПЛАВАНИЙ ФЕДОРА ЛИТКЕ

        Разбирая письма Крузенштерна, я совсем неожиданно встретил сообщение о том, что Н. П. Румянцев собирался в 1819 или 1820 году снарядить экспедицию на Новую Землю, в которой должен был принять участие доктор И. И. Эшшольц, натуралист, плававший на «Рюрике». Осуществление этого плана было отложено только потому, что морское министерство уже отправило в те края экспедицию под начальством Андрея Лазарева, родного брата знаменитого флотоводца. Плавание было неудачным. Но все же Крузенштерн хотел познакомиться с картой и журналом этой экспедиции. Свою просьбу он передал Лазареву через будущего декабриста Михаила Карловича Кюхельбекера, брата Вильгельма Кюхельбекера, товарища Пушкина по Царскосельскому лицею. Лазарев сам желал показать скромные результаты своего плавания знаменитому российскому мореходу, который «возбудил уже соперничество всех европейских держав, и самые гордые британцы в оном должны согласиться».[205 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 221, л. 47.]
        Лазарев в своем письме пытается убедить Крузенштерна в бессмысленности исследования далекого острова.

«Подробное познание Новой Земли не может доставить ни малейших выгод»,  - пишет он. Во-первых, из-за прекращения промыслов у берегов этого острова по причине малых выгод. Во-вторых, Новая Земля «почти не приступна от льдов» и не может дать приют мореплавателям. В-третьих, хранящиеся в ее недрах богатства потребуют больших жертв и издержек и вряд ли обогатят тех, кто возьмется за их разработку «в столь свирепых и неблагоприятных климатах».[206 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 221, л. 48.]
        Крузенштерна трудно было смутить подобными доводами. Если согласиться с Лазаревым, то зачем исследовать и Северо-Западный проход, зачем искать землю к северу от Колымы? Зачем искать Южный материк?.. Климат там не менее суровый. Но исследование этих земель и вод может укрепить политическое могущество России. Это он отлично понимал и советом и делом поддерживал идею посылки новой морской экспедиции для исследования Новой Земли, берега которой наносились на карты очень приблизительно.
        Несмотря на скептицизм Андрея Лазарева и неуверенность Гаврилы Сарычева[207 - Генерал-гидрограф русского флота Г. А. Сарычев считал, что по причине множества льда не всегда удобно описывать берега Новой Земли с судна и «в таком случае не удобнее ли будет и с меньшими издержками описать берега Новой Земли весною на оленях» (ЦГАВМФ, ф. 25, оп. 1, д. 114, л. 81).] в успехе нового плавания, было решено отправить бриг «Новая Земля» в полярное плавание. Командиром его был назначен 25-летний Федор Петрович Литке, недавно совершивший кругосветное плавание на шлюпе «Камчатка».
        Назначение Литке начальником Новоземельской экспедиции оказалось началом того стремительного восхождения, которое завершилось через несколько десятилетий избранием его президентом Российской Академии наук. По словам одного из близких друзей Литке, с отрочества все его мысли и чувства были захвачены мечтою «посвятить себя чистой науке», и с этой мечтой он не расставался до конца жизни.[208 - В. П. Безобразов. Федор Петрович Литке. Приложение к LVII тому Записок Академии наук. СПб., 1888, стр. LVII.]
        Федор Петрович рос круглым сиротой. Его рождение стоило жизни матери. Сын и мать были вместе немногим более двух часов, а затем Федор остался один. Его отцу, мачехе, родственникам не было дела до малыша. Они отдали его в частный пансион, из которого домой отпускали только по воскресеньям. Но и дома находил он те же равнодушные стены и не менее равнодушного отца.


        Ф. П. Литке.
        Публикуется впервые.



«Я не помню,  - вспоминал Литке в своей „Автобиографии“,  - чтобы кто-нибудь меня приласкал, хотя бы потрепал по щеке, но трепку другого рода мне случалось испытывать, большею частью по наговорам мачехи».[209 - Ф. П. Литке. Автобиография. Зап. Академии наук, т. LVII, приложение № 2, 1888, стр. 34. (Дальше: Ф. П. Литке. Автобиография).]
        Вскоре Литке потерял и отца. Ни ему, ни его сестрам и братьям не было назначено пенсии. Одиноких детей разобрали родственники. После четырехлетних скитаний по чужим углам судьба привела Федора Литке в семью Ивана Савича Сульменева. Сульменев с командой моряков совершал по сухопутью переход из Триеста в Петербург. Проходя через Радзивилов, он оказался гостем в доме дяди Литке, увидел его сестру Наталью Федоровну, влюбился, обвенчался и увез ее в Кронштадт. Семья молодоженов и приютила у себя Литке. Сульменев был моряк старого закала, с весьма посредственным образованием, но он обладал очень отзывчивой душой и «чувствительностью почти женскою».

«Во всю жизнь мою,  - писал Литке,  - не встречал я добрейшего человека, более готового служить и быть полезным всякому с полным самоотвержением. С самой первой минуты нашего знакомства он полюбил меня как сына и я его как отца».[210 - Ф. П. Литке. Автобиография, стр. 54.]
        Это чувство друг к другу они пронесли через всю жизнь.
        Литке было пятнадцать лет, когда началось нашествие Наполеона на Россию. В грозный 1812 год Федор Литке упросил взять его волонтером на флот, а спустя год он сражался с французами под Данцигом. Отвага и смелость 16-летнего юноши не остались незамеченными. Его наградили орденом Анны четвертой степени.
        Отгремели бои отечественной войны. Наполеон был низвергнут. Мир воцарился над Европой. Но Федор Литке не пожелал расстаться с флотом. Вскоре судьба привела его на борт шлюпа «Камчатка», которым командовал известный мореплаватель Василий Михайлович Головнин.

26 августа 1817 года, в тот самый день, когда все праздновали пятую годовщину «вечно достопамятного для России Бородинского сражения» «Камчатка» оделась парусами и, отсалютовав Кронштадту, ушла навстречу опасностям и испытаниям. Через месяц она была на просторах Атлантического океана. Попутный ветер стремительно уносил ее на юго-запад.
        Федор Литке изведал бури и штормы трех океанов и всех широт от мыса Горн до Берингова моря. Он стоял у руля, управлял парусами, проходил между каменными рифами, плыл в тумане. Его хлестали тропические ливни и холодные дожди, он изнывал от жары и дрожал от ледяного ветра. Эта жизнь, полная опасностей и лишений, увлекла его. Он вернулся в Кронштадт настоящим моряком. «…Но моряком школы Головнина, который в этом, как и во всем, был своеобразен,  - писал Литке.  - Его система была думать только о существе дела, не обращая никакого внимания на наружность. Мне памятен его ответ Муравьеву, вооружавшему „Камчатку“ и, вероятно, спрашивавшему что-нибудь о рангоуте. „Помните, что об нас будут судить не по блочкам и другим пустячкам, а по тому, что мы на другом конце света сделаем хорошего или дурного“.[211 - Ф. П. Литке. Автобиография, стр. 95.]
        Современники единодушно признают, что Головнин оказал на Литке глубокое влияние. Этот прямодушный в суждениях и смелый в своих действиях мореплаватель „отличался светлым умом и широким, можно сказать, государственным взглядом“. Он так беспощадно критиковал политику самодержавия по отношению к морскому флоту, что Дмитрий Завалишин считал его декабристом. И хотя он не был членом тайного общества, но безусловно знал о его существовании и сочувствовал идеям, которые исповедывали его члены. Головнин обладал глубокими познаниями не только в морском деле, но и во многих областях науки, не говоря уже о незаурядном литературном таланте. Среди мореплавателей первой половины XIX века только один Крузенштерн может сравниться с ним по широте образования, по энергии и по любви к науке о море. И не случайно, что эти два корифея часто совместно выступают по вопросам полярных и морских исследований.
        Литке старался брать пример со своего учителя. Кроме моря, для него ничего не существовало.
        Чтобы познакомиться с Ледовитым океаном, Литке попросился в Архангельский флотский экипаж и совершил переход в Кронштадт на фрегате. А через год ему предстояло испытать свои силы в самостоятельном плавании.
        Его строгий и взыскательный учитель никогда не забывал о своих питомцах. Фердинанда Врангеля, который был одним из самых близких друзей Литке и плавал на „Камчатке“, он отправил начальником Колымской экспедиции, Матвея Ивановича Муравьева - главным правителем Русской Америки. Теперь настал черед Федора Петровича. По рекомендации Головнина его назначили командиром брига „Новая Земля“.


        В. М. Головнин.


        Не задумываясь, Литке принял это лестное предложение. „А было над чем задуматься“,  - вспоминал он в старости, считая, что ему недоставало опытности, знаний, умения руководить людьми в трудной полярной экспедиции. Головнин отлично понимал, что обрекает своего воспитанника на тяжелое испытание, и в течение всех четырех плаваний помогал ему советом, делом и заступничеством. Сохранились письма Головнина - яркое свидетельство чуткой заботы знаменитого мореплавателя о трудах и судьбе Федора Литке. Он хлопочет о назначении на его корабль способных офицеров, об обеспечении экспедиции инструментами и припасами, сообщает флотские новости и приходит на помощь в трудные минуты.[212 - ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 11.]
        Перед отъездом Литке из Петербурга этот суровый человек шлет ему сердечное письмо, в котором желает доброго пути и удачи в исследованиях. Стоит заболеть одному из мичманов, как Головнин добивается назначения в экспедицию Николая Чижова, одаренного офицера. С Чижовым он отправляет Литке письмо, в котором сообщает о своих хлопотах для экспедиции, о ходе заготовки мяса и других припасов. В результате этой заботы за четыре плавания в Северном Ледовитом океане экспедиция не потеряла ни одного человека.

14 июля 1821 года бриг „Новая Земля“ покидает Архангельск. Литке наизусть помнит скупые строки предписания, выданного морским министром:

„Цель поручения, Вам делаемого, не есть подробное описание Новой Земли, но единственно обозрение на первый раз берегов оной и познание величины сего острова по определению географического положения главных его мысов и длины пролива, Маточкиным Шаром именуемого, буде тому не воспрепятствуют льды и другие какие важные помешательства“.[213 - Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие в Северный Ледовитый океан, совершенное по повелению Александра I на военном бриге «Новая Земля» в 1821, 1822, 1823, 1824 годах флота капитан-лейтенантом Литке, ч. I, СПб, 1828, стр. 126 (Дальше: Ф. П. Литке Четырекратное путешествие).]
        Предписание не очень стесняет его намерения. По-видимому, составитель инструкции понимал, что в Ледовитом океане действия начальника экспедиции будут зависеть главным образом от льдов, штормов и ветров. Зато категорически запрещено оставаться на зимовку…
        Через пять дней бриг достигает входа в Северный Ледовитый океан. Путешественникам предстоит миновать несколько банок. О существовании их морякам известно, но они „на различных картах показаны различно“.

„На бриге нашем,  - писал Литке,  - было две карты Белого моря: одна меркаторская, печатная, сочинения генерал-лейтенанта Голенищева-Кутузова; другая - плоская рукописная, составленная в Архангельске… штурманом Ядровцевым по тем картам, которые служили основанием к первой. На печатной карте показана была двухсаженная банка, почти на параллели Орлова Носа, в 19 от него милях, на второй длинная полуторасаженная банка на параллели Конушина Носа, в 20 милях от берега“.[214 - Там же, стр. 175.]
        Литке направился в проход между этими банками. Через несколько часов бриг „Новая Земля“ оказался на мели.
        Начинался отлив. Вода быстро убывала, и судно легко могло опрокинуться. Спустили верхний рангоут, чтобы сделать из него подставы к бортам брига, однако „деревья ломало одно за другим в щепы“. „И наконец судно наклонилось столько, что я каждую минуту ожидал, что оно вовсе опрокинется“,  - вспоминал об этом трудном часе Литке. Но бриг неожиданно выпрямился. Вскоре банка совсем обсохла. Можно было, как в доке, исправить повреждения, но пока следовало заботиться о том, чтобы не получить их.
        Как только прилив достиг полной силы, матросы налегли на завозы, и вскоре судно было „на вольной воде“.
        Литке предполагал, что экспедиция, обнаружив мель, сделала открытие. Но спустя несколько месяцев он получил в Архангельске еще одну „карту Белого моря, составленную в 1778 году капитаном Григорковым и Домажировым, на которой почти в том самом месте обозначены две небольшие банки, при малой воде высыхающие“.[215 - Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие, ч. I, стр. 180.]
        В ночь на 1 августа с вахты дали знать о том, что видят судно. Литке бросился на мостик. Нет, вахтенные обманулись. Это были льды, а за ними виднелся небольшой островок. Крохотный клочок суши звал и манил к себе моряков, с нетерпением ждавших, когда откроются берега Новой Земли. Но льды сплошной неодолимой полосой стояли на их пути. Решили спускаться к югу, надеясь ближе к материку найти проход к берегам Новой Земли. Нетерпение овладело всем экипажем. Сорок три моряка внимательно всматривались в восточную часть горизонта. Все чаще и чаще раздавался крик: „Земля!“ Но вскоре выяснялось, что за берег принимали причудливые облака. Вместо твердой земли перед ними 5 августа снова встал лед. Лед был на западе, лед был на севере, лед был к востоку, лед ударялся о борта корабля,  - казалось, лед всюду. Затем бриг подхватило сильное течение из Карского моря и отнесло в то место, где экспедиция находилась пять дней назад.
        День за днем проходили в бесплодных попытках достичь берегов Новой Земли.

„Итак,  - рассказывал Литке,  - куда мы доселе ни обращались, везде встречали непреодолимые намерениям нашим препятствия - это было для нас тем прискорбнее, что мы должны были пропустить без малейшей пользы несколько дней прекрасной погоды, которою в этих местах так надобно дорожить. Нас окружали со всех сторон мелькавшие сквозь мрак, подобно призракам, ледяные исполины. Мертвая тишина прерываема была только плеском волн о льды, отдаленным грохотом разрушавшихся льдин и изредка глухим воем моржей. Все вместе составляло нечто унылое и ужасное“.[216 - Там же, стр. 195.]
        Штиль и туманы сменились свежими ветрами. Надежды на успех экспедиции было мало, но моряки не теряли присутствия духа. 11 августа они впервые увидали берега острова Междушарского, но подойти близко не смогли.
        В бесплодных попытках было потеряно еще несколько дней. Решили пробираться среди льдов на север. Только 22 августа удалось увидеть берега Новой Земли. Перед Литке и его спутниками поднималась высокая каменная гора, в разлогах которой искрился не растаявший летом снег; ее назвали Первоусмотренной.


        У берегов Новой Земли.


        Целую неделю мореплаватели настойчиво ищут Маточкин Шар. Но неудачи снова преследуют их. Они осматривают один за другим неведомые заливы, принимая их за вход в пролив. Имеющиеся у них карты больше вводят в заблуждение, чем помогают. Литке знает, что положение приметных мысов, гор и самого Маточкина Шара на них, вероятно, показано неточно из-за „несовершенства морской науки“ в прежние времена, но у него пока нет причин изменять их положение.
        Лед, пригнанный северными ветрами, вынуждает моряков прекратить поиски. Бриг направляется к южной оконечности Новой Земли. Но и здесь льды и ветры мешают исследовательским работам.

11 сентября 1821 года Литке возвращается в Архангельск. Он шлет рапорт морскому министру де Траверсе и одновременно с горечью пишет Головнину, что его экспедиция имела немногим лучший успех, чем предшествовавшее плавание Андрея Лазарева.

„Хотя после многих усилий и опасностей и удалось нам подойти к берегу и обозреть оный между параллелями 72° и 75°, но главный предмет назначения нашего - измерение длины Маточкина Шара - остался невыполненным, невзирая на то, что, следуя вдоль берега к северу, а потом обратно к югу, долженствовали мы 2 раза пройти мимо его“.[217 - ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 127 об.]
        Литке опасается, что эта неудача будет приписана его нерадению, и просит заступничества. Головнин использует свое положение и влияние, чтобы оградить от большой беды своего ученика. Он долго не отвечает, стараясь выяснить реакцию де Траверсе на донесение Литке. Наконец через несколько недель он сообщает Федору Петровичу, что морской министр „был очень недоволен, что Вы не видали Маточкина Шара“. Головнин представил де Траверсе объяснение, в котором заявил, что причину неудачи поисков Маточкина Шара следует искать в неверности и противоречивости существующих карт. Так, на карте Федора Розмыслова он показан на 73°40? с. ш., а на последних английских печатных картах он положен под 75°30?, и если верить англичанам, то, следовательно, Литке не смог пробиться к главной цели своего путешествия из-за тяжелых льдов.
        Головнину не только удалось успокоить министра. Он сумел показать плавание Литке в столь выгодном свете, что начальнику экспедиции объявили за усердие и мужество благодарность, которую в действительности он и заслуживал. Было решено продолжить поиски входа в Маточкин Шар и исследование берегов Новой Земли.[218 - Там же, л. 133-134.]
        Между тем Литке два с половиной месяца жил в Архангельске, приводя в порядок журналы и карты. Нанося на карту описанные им пункты Новой Земли, он с тревогой думал о том, где же в действительности находится Маточкин Шар. И в это время судьба свела его со штурманом Поспеловым, который в 1806 году участвовал в экспедиции на Новую Землю, снаряженной Н. П. Румянцевым. У Поспелова сохранились рукописные карты и журнал плавания. Они почти точно совпадали с описью Литке, который убедился, что, плавая около Митюшева, или Сухого мыса, он находился недалеко от Маточкина Шара. Затем, сравнив свои карты с картами поморов, он нашел на них исследованные им заливы и бухты и сохранил за ними старинные названия.
        В 1822 году Литке снова предстояло отправиться к Новой Земле. Но поскольку этот остров поздно освобождается от льдов, ему было поручено описать Лапландский берег от Святого Носа до реки Колы. Путешественники осмотрели острова Нокуев, Большой и Малый Олений, Кильдин, Семь островов и близлежащие участки мурманского побережья. Опись опиралась на сеть астрономических пунктов, но была не полна, так как многие заливы и бухты матерого берега экспедиция за краткостью времени не смогла обследовать.

4 августа Литке оставляет Кольский залив. Теперь он направляется к берегам Новой Земли. Спустя четверо суток в разрывах тумана перед моряками появляется та самая высокая гора, которую первой они увидели в прошлом году. Экспедиция без труда отыскивает пролив Маточкин Шар. Теперь, когда он найден, Литке не торопится приступить к его исследованию. Он направляется дальше, на поиски северной оконечности острова. Бриг следует вдоль неизученных берегов. На карте появляются десятки новых названий. Одну из самых больших губ Новой Земли он называет именем капитана Сульменева, у которого после смерти отца он нашел приют и который научил его любить море.
        День за днем бриг плывет вдоль живописных скалистых берегов с голубыми ледниками. Его сопровождают, словно почетный эскорт, стаи прозрачных айсбергов. В каждом новом мысе Литке готов видеть северную оконечность Новой Земли. И когда ему кажется, что он вот-вот достигнет цели, на пути его снова встает извечный враг полярных путешественников - густой сплоченный лед. Сквозь него не пробиться парусному кораблю. А между тем с мачты уже виден „покрытый снегом мыс“, за которым, как казалось морякам, простиралось море. Литке тешит себя надеждой, что он достиг северной оконечности Новой Земли, что ему удастся проникнуть в Карское море и положить на карту ее восточные берега. Но льды все ближе и ближе подходят к кораблю.

„Пустота, нас тут окружающая,  - записывает Литке в дневнике,  - превосходит всякое описание. Ни один зверь, ни одна птица не нарушали кладбищенской тишины. К сему-то месту можно, во всей справедливости, отнести слова стихотворца:

        И мнится, жизни в той стране
        От века не бывало.
        Чрезвычайная сырость и холод вполне соответствовали такой мертвенности природы. Термометр стоял ниже точки замерзания, мокрый туман проникал, кажется, до костей. Все это вместе производило особенно неприятное впечатление на тело, равно как и на душу. Оставаясь несколько дней сряду в таком положении, мы начинали уже воображать, что навсегда отделены от всего обитаемого мира. Невзирая, однако же, на то люди наши были все до одного здоровы и со свойственной мореходам беспечностью пели и забавлялись по обыкновению, сколько позволяли обстоятельства“.[219 - Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие, ч. I, стр. 309.]
        Вскоре Литке приходится отказаться от мысли проникнуть дальше к северу. Спасаясь от ледового плена, он отправляется на юг. После непродолжительной стоянки в устье Маточкина Шара экспедиция продолжает исследование западных берегов Южного острова Новой Земли.
        Литке берет реванш за прошлогоднюю неудачу.

6 сентября 1822 года он возвращается в Архангельск с картой почти всего западного побережья Новой Земли.
        Удаче мореплавателя радуется и Головнин, и его друг Фердинанд Петрович Врангель, скитающийся на собаках по льдам студеного моря к северу от берегов Чукотки… Петербургские журналы предоставляют свои страницы для статей Литке. Крузенштерн просит подробнее рассказать о результатах плавания, о положении северной оконечности Новой Земли. Ученый Карл Бэр, возглавляющий кафедру в Кенигсбергском университете, намерен принять участие в полярной экспедиции и хотел бы знать, сколь обильная жатва ожидает его, биолога, в полярных морях, на берегах Лапландии и на Новой Земле. Сначала они переписываются при посредничестве Крузенштерна, затем пишут друг другу лично и пишут уже до последнего дня жизни Бэра…[220 - ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 28.]
        Летом 1823 года Литке снова плавает в Ледовитом океане. Как и в прошлом году, он сначала занимается описью берегов Мурмана, на этот раз к западу от Кольского залива.
        Литке описал Мотовский залив, Рыбачий полуостров, определил местоположение норвежской крепости Вардегуз, привязав тем самым к этому пункту выполненную опись, в которой из-за неблагоприятных погод и недостатка времени было много пропусков. Ее уточнением спустя три года пришлось заниматься другу Литке - лейтенанту Михаилу Францевичу Рейнеке.
        В июле 1823 года Литке в третий раз появляется у берегов Новой Земли. Он спешит к северу и вскоре убеждается, что мыс, у которого он год назад был остановлен льдами, не является северной оконечностью острова. То не мыс Желания, а мыс Нассау. Но проникнуть к северу ему опять не удается. Льды снова преграждают путь экспедиции. Литке следует в Маточкин Шар. Он занимается описью его берегов, промерами глубин, наблюдениями за течениями и астрономически определяет западное и восточное устья пролива. Он хочет выйти в Карское море, но сплошной лед закрывает выход из Маточкина Шара.
        Покончив с работами в проливе, Литке спускается к югу, по пути уточняя опись западного берега Южного острова Новой Земли. Вскоре он достигает Кусова Носа на южной оконечности острова. Дальше, насколько хватает глаз, простирается свободное от льда Карское море. Кажется, путешественникам представилась возможность исследовать восточный берег Новой Земли.
        Литке в нерешительности. Он отдает себе отчет, что причиной безледности были устойчивые западные ветры и что с первым восточным ветром льды снова подвинутся к берегам Новой Земли. Федор Петрович стоит перед выбором - идти ли в Карское море или возвращаться в Архангельск. И тут обрушивается катастрофа, едва не окончившаяся гибелью экспедиции. Неожиданно бриг налетает на подводные камни. Сначала он ударяется носом, затем кормой. Удары следуют один за другим. Вышиблен руль, повреждена корма. На поверхности моря плавают обломки киля. Судно страшно трещит, и кажется, вот-вот оно разлетится на куски. Литке приказывает рубить мачту. Уже занесены топоры, но в это время огромная волна приподнимает бриг и он снимается с камней.
        Хотя экспедиция избежала гибели, положение ее было чрезвычайно опасным. Дул сильный ветер и разводил большую волну. Приближалась ночь, а корабль, лишившийся руля, не имел возможности управляться. Благодаря самоотверженности и изобретательности команды руль удалось навесить. Но держался он весьма ненадежно, и Литке решил отказаться от продолжения работ. Бриг взял курс на Архангельск.
        В конце августа бриг „Новая Земля“ вошел в устье Северной Двины и отдал якорь в Соломбале. Судно вытащили на берег для осмотра. Выяснилось, что повреждения очень серьезные: железные крепления в корме погнуты, медная обшивка изломана, а от киля почти ничего не осталось.
        В Петербурге были весьма удовлетворены результатами работ Литке и решили в 1824 году развернуть исследования на севере в более широком масштабе. К экспедиции были приданы два новых отряда: одному из них, под командой штурмана Иванова, предписывалось закончить описание реки Печоры, другой, под начальством лейтенанта Демидова, имел задание произвести промеры глубин в Белом море.
        Самому Литке предлагалось повторить попытку достичь северной оконечности Новой Земли и сделать покушение к северу между этими островами и Шпицбергеном для поисков неведомых земель. В этом году ледовые условия оказались более тяжелыми, чем в предыдущие плавания. Литке не смог подняться севернее мыса Нассау. Встретив здесь кромку сплоченных льдов, он направился вдоль нее на запад, надеясь найти проход к северу. Но вскоре экспедиция убедилась, что такого прохода не существует. Бриг взял курс на остров Вайгач. Попытка Литке проникнуть в Карское море не принесла успеха: восточное устье пролива Карские Ворота оказалось забитым льдами. Выполняя инструкцию, он направился к острову Колгуев и Канинскому берегу и, проведя там исследовательские работы, возвратился в Архангельск.
        Литке был подавлен неудачей своего четвертого плавания. Он писал Крузенштерну:



„Поистине, редко может случиться в каком-нибудь предприятии, чтобы все до такой степени располагалось вопреки начинающим. С самого начала противные, крепкие ветры так нас задержали, что целый месяц долженствовали мы употребить на исполнение того дела, которое легко могло бы быть окончено в неделю, я разумею, предписанное департаментом определение разных пунктов Белого моря. Обратясь после того на север, по трехнедельном тягостнейшем, а частью и опасном плавании, узнали мы только, что и ныне, подобно как во времена капитана Вуда,[221 - Вуд, Джон - английский полярный исследователь. В 1676 году предпринял попытку открыть Северо-Восточный проход, но был остановлен у берегов Новой Земли тяжелыми льдами, которыми был раздавлен один из кораблей его экспедиции.] может существовать ледяной материк поперек всего моря между Новой Землей и Шпицбергеном. Не более удачи имели мы и на юге. Сперва нашли, что весь южный берег Новой Земли окружен сплошным льдом на большое расстояние, но когда штормом от запада оный разбило и мы беспрепятственно дошли до острова Вайгача, то стали надеяться, что наконец усилия наши
будут успешнее, но ошиблись, крепкие западные ветры не могли отогнать льдов от самого, так сказать, порога Карского моря, почему можно было судить о количестве их в восточной и северной оного частях! Принужденный оставить, наконец, берега Новой Земли, желал я по крайней мере совершить что-нибудь у острова Колгуева и Канинской земли, но, прокрейсировав тут до конца августа, должен был со столь же малым успехом и с сей стороны предпринять обратный путь к городу Архангельску… Мы делали все, что было в силах наших, для доставления успеха нашему делу, но противу физических препятствий усилия человеческие весьма часто ничего не значат“.[222 - ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 224, л. 82-83.]

        В тот же день он отправил Головнину письмо о том, что четвертое его плавание „имело еще меньший успех“, чем плавание в 1821 году.[223 - ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 179 об.]
        Учитель упрекнул своего ученика в чрезмерной строгости к себе.

„По моим мыслям,  - писал Головнин Литке,  - Вы напрасно беспокоитесь, что будто бы начальство может иметь причину быть в неудовольствии на Вас за неудачу в таком предприятии, которого успех зависит более от случая, нежели от искусства и предприимчивости. По крайней мере я так сужу, через Неву не всегда можно переехать, а по льду плавать нельзя“.[224 - Там же, л. 174.]
        В итоге четырех плаваний Литке удалось исследовать и достоверно положить на карту значительную часть западных берегов Новой Земли, которые до того времени „означались самым гадательным образом“. По словам знаменитого немецкого путешественника Адольфа Эрмана, „он настолько превзошел всех своих предшественников научным тщанием и беспристрастием своих суждений, что эти работы нельзя пройти молчанием ни в истории мореплавания, ни в истории географии“.[225 - Ф. П. Литке, Автобиография, стр. 107 (примечание).]
        Русские ученые сравнивали „Четырекратное путешествие“ с „Картинами природы“ Гумбольдта, видя в этом труде Литке бесценный вклад в науку.[226 - Ф. Ф. Веселаго. Воспоминание об ученых заслугах Ф. П. Литке. Приложение к LVII тому Записок Академии наук. СПб., 1888, стр. 161.]
        Кроме Литке, интересные замечания о Новой Земле составил один из его спутников по плаванию Николай Иринархович Завалишин, брат известного декабриста Дмитрия Завалишина. Он был одарен талантом естествоиспытателя, о котором впервые заявил в статье „Новейшие известия о Новой Земле“, опубликованной в „Северном архиве“ за 1824 год. Он дал первое в отечественной литературе глубокое и удивительно яркое описание природы Новой Земли, ее климата и высказал смелую мысль о том, что к северо-востоку и востоку от этого острова должны находиться еще неведомые человеку земли.

„Обозрение Карского моря,  - писал Завалишин,  - по всей его обширности было бы не менее занимательно…


        Карта плавания Литке, Пахтусова и Бэра.


        Я осмеливаюсь даже думать, не находится ли от мыса Желания к северо-востоку длинная цепь островов, которые составляют продолжение цепи Новоземельских гор, и не простирается ли она к Котельному острову…“.[227 - Н. И. Завалишин. Новейшие известия о Новой Земле, «Северный Архив», 1824, ч. X, № 13, стр. 36.]
        Эта смелая догадка о цепях островов в Карском море подтвердилась блестящими открытиями в конце XIX - начале XX столетия.
        После окончания экспедиции Литке просил Н. Завалишина написать заметки о Новой Земле. Исследователь исполнил это поручение. В 1830 году он представил начальству морского штаба рукопись своей книги. Князь Меньшиков, изгонявший науку из морского флота, распорядился переслать рукопись в Ученый комитет,[228 - ЦГАВМФ, ф. 205, оп. 1, д. 894.] где она бесследно исчезла. Безусловно, не последнюю роль в этом сыграло то, что Завалишин был братом государственного преступника, осужденного на каторжные работы.
        Природе и истории исследования Новой Земли две статьи посвятил Николай Чижов, участвовавший в плавании 1821 года. Он писал в них о необходимости возрождения новоземельских и шпицбергенских промыслов, которые в последнее время почти прекратились. Не в пример Андрею Лазареву, он считал, что Новая Земля и омывающие ее воды хранят богатства, которые могли бы привести к оживлению экономической жизни европейского Севера. И действительно, после плаваний Литке поморы снова устремляются к Новой Земле. Известно, что в тридцатых годах к этому острову плавало более 130 судов ежегодно.
        Весь 1825 и часть 1826 года Литке провел в Петербурге. Он со своим другом Фердинандом Петровичем Врангелем часто бывал в доме Бестужевых,[229 - Сохранилась обширная переписка, которую вели между собою Ф. П. Литке и Ф. П. Врангель в течение нескольких десятилетий. Предварительное знакомство с нею свидетельствует о том, что сохранившиеся сотни писем являются источником сведений, важных для истории полярных исследований. К сожалению, часть писем Литке, относящаяся ко времени плаваний на Новую Землю, сгорела в доме Петра Федоровича Анжу, у которого она хранилась.Письма к Врангелю, по-видимому, оказались в доме Анжу не случайно. Судя по ответам Врангеля, в них было немало критики существующих порядков, особенно во флоте. Не отдал же Литке на хранение свои письма к Крузенштерну, Головнину, Сарычеву, несмотря на их совершенно определенную историческую значимость.] где велись горячие литературные, политические и научные споры.


        Титульный лист книги Ф. П. Литке „Четырекратное путешествие в Северный Ледовитый океан“ с дарственной надписью автора.


        А в 1826 году исполнилась его мечта о новом кругосветном плавании. Его назначили (опять же по настоянию Головнина) командиром шлюпа „Сенявин“.[230 - ЦГИАЭ, ф. 2057, оя. 1, д. 443, л. 6. Первоначально предполагалось назначить командиром шлюпа «Сенявин» другого офицера, а Литке послать на промер Аландских шхер. «Но Василий Михайлович за меня заступился,  - писал Литке Врангелю,  - и наконец назначили в поход».] Он должен был доставить груз в Уналашку, а затем заняться описью северо-восточного побережья России. В частности, он должен был исследовать все заливы „Земли чукочь и коряков“, Анадырское море и Олюторский залив, который не был осмотрен со времен плавания Беринга.


        Ф. П. Врангель.
        Публикуется впервые Из коллекции Центрального Военно-Морского музея.


        Себе в спутники он упросил дать Николая Завалишина. Добивался, чтобы назначили брата Александра, но ему отказали „под предлогом, что он замешан был вместе с экипажем в историю 14 декабря“.[231 - Ф. П. Литке. Путешествие вокруг света на военном шлюпе «Сенявин». М., Географгиз, 1948, стр. 8. (Дальше: Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин»). В этом плавании участвовал сын И. Ф. Крузенштерна - будущий полярный исследователь Павел Иванович Крузенштерн.]

11 июня 1827 года шлюп „Сенявин“ прибыл во внутреннюю гавань Ново-Архангельска. Сдав груз и исправив повреждения, путешественники направились к Камчатке, производя по пути опись Алеутских островов. Зиму 1827/28 года экспедиция плавала в тропической зоне Тихого океана, изучая Каролинский архипелаг.
        Лето 1828 года Литке предстояло посвятить исследованию берегов Камчатки и Чукотки. Прежде всего он осмотрел остров Карагинский. Вблизи него, по утверждению местных жителей, имелась гавань, к берегу которой якобы приближались киты. Если бы она оказалась пригодной для отстоя судна, то Литке смог бы остаться здесь до поздней осени и заниматься исследованием берегов Камчатки.

„Тучи комаров необыкновенно затрудняли эти работы,  - писал он об описи острова.  - При астрономических наблюдениях два человека должны были беспрестанно хлестать ветками по лицу и рукам, а магнитные наблюдения невозможно было производить иначе, как разведя в палатке огонь из хвороста и торфа, едкий дым которого выгонял не только комаров, но и часто самого наблюдателя: я припомнил страдания Гумбольта на берегах Ориноко“.[232 - Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин», стр. 193.]
        Размеры острова Карагинского оказались значительно большими, чем можно было заключить по прежним картам. Гавань, которой интересовался Литке, была найдена, но оказалась мелководной и не могла служить убежищем для его шлюпа.
        Исследовав небольшой остров Верхотуровский, где местными жителями был устроен своего рода заповедник для чернобурых лисиц, экспедиция направилась в Берингов пролив. 14 июля моряки достигли мыса Восточного (Дежнева) и астрономически определили его координаты. Литке беспокоило, что во время недавнего шторма была повреждена грот-мачта. Поэтому он решил зайти в губу Св. Лаврентия, где надеялся также сверить хронометры (по прежним описям Коцебу и Шишмарева) и выполнить магнитные наблюдения. Чукчи встретили путешественников очень гостеприимно. Одного из жителей Литке потрепал по щеке в знак дружбы и „в ответ получил такую пощечину, от которой едва с ног не свалился“.

„Придя в себя от удивления,  - вспоминал Федор Петрович,  - вижу перед собой чукчу с улыбающимся лицом, выражавшим самодовольствие человека, удачно показавшего свою ловкость и приветливость,  - он хотел меня также потрепать, но рукой, привыкшей трепать одних оленей“.[233 - Там же, стр. 198.]
        Следующую остановку экспедиция сделала в Мечигменской губе, где открыла остров Аракамчечен. Путешественники не только описали его, но и посетили высокую гору Афос, с вершины которой открывался вид на Берингов пролив с островами и величественным мысом Восточным. Окутанный слабой дымкой, он казался загадочным средневековым замком, ревниво оберегающим вход в Северный Ледовитый океан.
        Были положены на карту пролив Сенявина, остров Иттыгран, бухты Ратманова и Глазенапа, Пекенгей, горы Постельса и Эльпынгин, губы Ледяная и Аболешева, мысы Мертенса и Чаплина.


        Ловля рыбы на Камчатке.


        Встреча с чукчами.


        Опись ведут спутники Литке, а сам он вместе с учеными Мартенсом и Постельсом разъезжает по окрестностям Мечигменской губы, все время общаясь с чукчами, изучая их жизнь, обычаи и обряды. Встречи проходят тепло и непринужденно. Атмосфера дружбы и доверия окружает моряков в течение всего плавания у берегов Чукотки. Литке не находит и следов „свирепости“ и „беспощадности“, о которых много писали путешественники XVIII века. Как и его недавние предшественники Коцебу и Шишмарев, он видит в чукчах равных себе людей, уважает их человеческое достоинство и радуется, увидев на груди у многих чукчей медали, которые роздали им моряки „Благонамеренного“, заходившего в эти места для покупки оленей. Чукчи, по словам Литке, так часто носят эти медали, что „изображения на многих из них едва не совсем уже сгладились“.[234 - Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин», стр. 198.] Они говорили ему: „Нам нечего вас бояться, у нас одно солнце, и вам нечего вредить нам“.[235 - Там же, стр. 210.]
        Когда путешественники покидают пролив Сенявина, отделяющий остров Аракамчечен от материка, склоны гор покрываются первым снегом. Но хотя погода резко ухудшилась, целый месяц еще Литке занимается исследованием Чукотки, северных берегов Анадырского „моря“ и залива Креста. Только некоторые из этих мест посетил сто лет назад Витус Беринг во время своего первого плавания, и с тех пор их не видели, а если и видели, то издали. Моряки исправляют прежние карты и наносят новые пункты: мыс Столетия, в честь первой экспедиции Беринга, мыс Наварин, в честь знаменитого морского сражения, мыс Чирикова, в честь помощника Беринга…

18 августа на путешественников обрушивается вьюга» Мокрый снег одевает корабль в фантастический убор. Затем ударяет мороз, и на реях и стеньгах намерзает лед.

«Защищенные берегом, стояли мы покойно,  - вспоминал Литке,  - но в бездействии, тем более скучном, что окружены были самой унылой картиной в свете: перед нами изредка означались голые, снегом покрытые утесы; за кормой - кошка, также под снегом, омываемая огромными бурунами… Время это доказало нам, что осень здесь гораздо ближе, чем мы предполагали».[236 - Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин», стр. 221.]
        Чтобы скорее завершить опись залива Креста, который был гораздо обширнее, чем сначала предполагали, Литке разделил экспедицию на два отряда, которые закончили работы 5 сентября 1828 года. На долю моряков выпали и бури, и вьюги, жизнь их не раз была в опасности. Непогоды надоели и чукчам. Один из шаманов пытался заговаривать разбушевавшуюся стихию. Но ветер еще больше усилился. Литке казалось, что он унесет в море юрты вместе с их обитателями, среди которых, занимаясь маятниковыми наблюдениями, он находился более недели.


        На Каролинских островах.



7 сентября 1828 года шлюп «Сенявин» покинул стоянку в заливе Креста. Бури налетали почти каждый день, угоняя валкое судно все дальше от северных областей России, исследование которых было продолжено Литке, о чем забывают упоминать многие исследователи.
        Зато некоторые из них упрекают его в утрате интереса к Северу, в том, что по его вине в науке укоренилось представление о чрезвычайно трудных ледовых условиях в Карском море, что даже якобы задержало «практическое разрешение вопроса о Северном морском пути в Западную Сибирь».[237 - В. Ю. Визе. Моря Советской Арктики. М., Изд. Главсевморпути, 1948, стр. 101.]
        Но обратимся к фактам. В Центральном государственном архиве древних актов, где находится основная часть архива Литке, имеются документы (переписка с М. Ф. Рейнеке и П. И. Клоковым), из которых явствует, что Литке и Рейнеке, его младший товарищ, продолжавший исследование Лапландии и Белого моря, были организаторами Северной экспедиции 1832 года, которая состояла из двух отрядов: один должен был исследовать восточное побережье Новой Земли, второй - совершить плавание из Архангельска к устью Енисея тем самым Карским морем, которое Литке якобы считал всегда забитым льдом… Но ведь на страницах своего «Четырекратного путешествия в Северный Ледовитый океан» он говорит совершенно иное.
        Хотя его собственные попытки проникнуть в Карское море не увенчались успехом, он полагал, что «несколько неудачных плаваний ни в коем случае не могут служить доказательством всегдашней ледовитости моря».
        Он проанализировал прежние плавания и убедился в том, что в различные годы ледовитость Карского моря была различна: в одни годы путешественники плавали по чистой воде, в другие - встречали множество льдов.

«Причина сего удивительного различия есть та,  - писал Литке,  - что количество льдов в каком-нибудь месте зависит не столько от географической его широты или средней температуры года, как от стечения множества обстоятельств, почитаемых нами случайными, от большей или меньшей степени стужи, царствовавшей в зимние или весенние месяцы; от большей или меньшей жестокости ветров, в сии разные времена года стоявших, от направления их и даже от последовательности порядка, в каком они от одного направления переходили к другому, и, наконец, от совокупного действия всех оных причин».[238 - Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин», стр. 125.]
        Таким образом, почти полтора века назад Литке блестяще сформулировал идею о влиянии многочисленных природных явлений на ледовитость арктических морей, исследование которых успешно продолжают советские ученые. Эта идея способствовала развитию научных представлений о Ледовитом океане и никоим образом не могла отрицательно сказаться на исследовании западного участка Северного морского пути, тем более что единственная в первой половине XIX века попытка плавания Карским морем была организована при участии Литке.

1 августа 1832 года шхуна «Енисей» под командой лейтенанта Кротова покинула Архангельск и взяла курс на Маточкин Шар, чтобы дальше направиться в устье Енисея. И не вина Литке в том, что эта экспедиция бесследно исчезла, тем более что второй отряд экспедиции под начальством Пахтусова удачно закончил свои исследования, описав восточный берег Южного острова Новой Земли, пройдя несколько сот верст все тем же самым Карским морем. И наконец, Новоземельские экспедиции Литке послужили толчком к активизации промыслов в водах этого острова, что, в свою очередь, явилось своего рода подготовительным шагом к плаваниям по Карскому морю… Задержка практического освоения западного участка Северного морского пути была вызвана не чьими-то заблуждениями, а глубокими экономическими и политическими причинами. Что касается Литке, то он оказал России еще не одну услугу в исследовании Севера. Он избрал для продолжения исследований в Лапландии и Белом море Михаила Францевича Рейнеке, «этого достойнейшего и способнейшего труженика науки».
        Его жизни и скитаниям посвящен следующий очерк этой книги.



        ПРАВО НА ПАМЯТЬ ПОТОМКОВ

        Первые шаги

        Этот человек, подобно горьковскому Данко, сжег свое сердце, чтобы искры его светили всем ищущим дорогу в ночи.
        Звали его Михаил Францевич Рейнеке (Рейнекен). Он родился 10 ноября 1801 года на мызе Гротгузенгоф в Венденском уезде. Его отец,[239 - Франц Францевич Рейнекен родился в Выборге в семье выборгского бургомистра юстиции, который затем переехал в Ригу.] офицер екатерининских времен, в сражениях с турками был ранен, ему пришлось подать челобитную об отставке и поступить на службу в иркутское губернское правление. Его назначили начальником Камчатки. В Иркутске, в семье капитана артиллерии Василия Липовцева, он встретил милую девушку Марфу и сделал ей предложение. Молодые уехали на перекладных, потом на вьючных лошадях и, наконец, на судах в свадебное путешествие на далекую Камчатку.
        Семь лет родители Рейнеке провели на восточной окраине России, затем еще десять жили в Иркутске, пока Франц Францевич не вышел в отставку и не уехал в Латвию, где жил его отец.
        Марфа Васильевна и Франц Францевич во время беспокойной скитальческой жизни обзавелись большой семьей: у них было шесть сыновей и две дочери. Михаил Францевич был самым младшим ребенком в семье. Когда ему исполнилось 11 лет, его отправили учиться в частный пансион в Петербурге, а затем, в 1814 году, определили в Морской кадетский корпус.
        Здесь он приобрел друзей - Павла Нахимова и Николая Бестужева. Он еще не знал, что эта дружба украсит его жизнь, как украсят ее тридцатилетние странствия по морям России.


        М. Ф. Рейнеке.


        Рейнеке был выпущен из корпуса третьим, Нахимов шестым. Их ожидали разные судьбы. Одному предстояло прославиться своими ратными подвигами в море и на бастионах Севастополя, другому - заслужить вечную признательность людей России менее известными, но не менее трудными делами - исследованиями в Белом море, на Мурмане и Балтике… Увлеченные своей страстной подвижнической деятельностью во имя флота и России, они не нашли времени жениться… А впоследствии больному Рейнеке так недоставало семейного уюта. Он чувствовал это. И когда однажды ему доложили, что один из его подчиненных офицеров просит разрешения жениться, он живо воскликнул: «Скорее, скорее пишите ему разрешение! Вот если бы я в свое время женился, то верно не был бы таким, как теперь!».
        По окончании корпуса Рейнеке три года исполнял обязанности адъютанта 3-го флотского экипажа. В свободное время он старался пополнить свои знания. В те времена в Кронштадте не было библиотеки, он брал книги у знакомых офицеров. Зачитывался он описаниями путешествий, заучивал стихи Жуковского и Державина, ночами просиживал над томиком Шекспира, любил музыку, но больше всего любил море. Его волны с шумом разбивались о гранит кронштадтских фортов и звали в далекую океанскую даль, которую уже бороздили на шлюпах и корветах сверстники Рейнеке… Михаил Францевич не завидовал им. Ему было всего лишь двадцать лет, с каждым годом крепли его духовные и физические силы. Он верил, что пробьет и его час. А пока он поглощал одну книгу за другой и делал краткие записи о прочитанном в своем дневнике.
        Три года кронштадтской жизни были периодом его возмужания и началом духовного расцвета. Они были озарены счастьем встреч с удивительными книгами и не менее удивительными людьми, которыми гордился русский флот… В это время созрело его решение посвятить свою жизнь изучению морей России, которые, пожалуй, за редкими исключениями, представляли собой белые пятна…
        В марте 1821 года Михаил Францевич Рейнеке, несколько недель назад похоронивший своего отца, отправился в Архангельск, где в то время строились суда военного флота. Он оказался там в обществе своих прежних друзей по морскому корпусу, Павла Нахимова и Михаила Бестужева. Первый радовался переводу в самый северный порт России, второй был искренне огорчен и искал возможностей вернуться обратно в Петербург или в Кронштадт, но вскоре убедился, что в Архангельске живут не только талантливые и умные люди, но и очаровательные женщины. Михаил Бестужев писал через сорок лет, что два с половиной года службы в Архангельске он провел так, «что даже и теперь воспоминание о них есть мое лучшее достояние, потому что достояние человека, не имеющего ни настоящего, ни будущего, есть только прошедшее».[240 - Воспоминания Бестужевых. М.-Л., изд. АН СССР, 1951, стр. 272.]
        Михаил Бестужев был переведен в Архангельск раньше Рейнеке и Нахимова и чувствовал себя старожилом. Юных офицеров архангелогородцы принимали как дорогих гостей. Их приглашали на балы, вечера, званые обеды, угощали не только семгой и водкой, но и рассказами о плаваниях поморов, начиная с древних времен и до последних лет. Сетовали архангелогородцы на упадок промыслов и жаловались на неверность карт Белого моря и Ледовитого океана. На обедах пили за успех экспедиции Федора Петровича Литке, которая готовилась к исследованию Новой Земли, желали удачи штурману Ивану Никифоровичу Иванову, отправлявшемуся из Архангельска к устью Печоры для описи ее берегов…
        Друзья мечтали о дерзких плаваниях, озорничали и проказничали. Эта пора осталась в жизни Рейнеке одним из самых светлых и дорогих воспоминаний. Так, спустя двадцать лет он писал своему другу Николаю Бестужеву, приславшему первые слова привета и любви из сибирской ссылки:

«Эти строки пробудили во мне, преждевременно дряхлом и хвором старике, целый рой воспоминаний прошедшей счастливой юности… Эти воспоминания сладки, как горчица и хрен, которыми лет 30 назад потчевал брат ваш Михаил маленького Петю Козина в Архангельске. Мальчик просил горчицы, его предостерегали, что это горько, но он все-таки просил. Михаил Александрович дал ему лизнуть - слезы полились у мальчика ручьем, но он твердил - хорошо, хорошо, сладко. Простите за вставку этой сказки. Она есть плод воспоминаний былой, беспечной, здоровой юности».[241 - Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР (далее ИРЛИ), ф. 604, д. 15, л. 73.]
        Спустя год друзья расстались. Рейнеке на только что построенном в Архангельске фрегате «Вестовой» отплыл в Кронштадт, Нахимов отправился в странствие вокруг света на корабле «Крейсер», а Михаила Бестужева перевели в Петербург, где он вместе с Константином Петровичем Торсоном занялся составлением плана путешествия к Северному полюсу.
        Но разлука Михаила Рейнеке с Архангельском, где у него завелись добрые знакомые, оказалась непродолжительной. На транспорте «Урал» он в 1823 году возвратился в полюбившийся ему северный город. Он еще не предполагал, что пройдет только год, как начнется его подвижническая деятельность по исследованию арктических пределов России.


        Любознательный и добросовестный, начитанный и энергичный, юный офицер очень скоро обратил на себя внимание своих старших товарищей.
        В 1824 году Рейнеке назначили в состав Беломорской экспедиции лейтенанта Демидова. Открывалась новая страница в его жизни, знаменуя начало многолетних странствий по морям России.

18 июня 1824 года на ветхом бриге «Кетти» экспедиция покинула Архангельск. У судна был тихий ход, оно зарывалось в волнах и имело большую парусность. Матросы и офицеры ругали эту старую посудину, конфискованную у архангельских портовых властей. Она не была приспособлена для исследовательских работ, особенно таких сложных, как промер Белого моря, знаменитого своей неустойчивой погодой, частыми бурями и штормами.
        На протяжении уже трех столетий моряки пытались дать верное представление о нем. Но как русские, так и чужестранные карты были далеки от совершенства. На них даже простирание берегов Белого моря было далеко от истинного, не говоря о мелях, банках, шхерах и островах. На недостоверность карт жаловались и военные моряки, и иностранные капитаны, и местные поморы.
        В 1756 году к исследованию Белого моря приступила экспедиция под начальством штурмана Беляева. В течение двух лет была описана значительная часть побережья, за исключением Летнего берега, который затем был схематично положен на карту капитан-лейтенантом Немтиновым. Для ее точности недоставало исправных астрономических наблюдений. Но все-таки изданная в 1770 году карта была вернее английских и голландских, хотя, по словам Ф. П. Литке, «при всем том имела она великие недостатки».[242 - Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге «Новая Земля», ч. II, СПб., 1828, стр. 146. (Дальше: Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие).] Над описью Белого моря моряки продолжали трудиться и после выхода новой карты. Большие исследования выполнили лейтенанты Григорков и Домажиров. Точность их карт соответствовала уровню развития гидрографии в конце семидесятых годов XVIII века и «превосходила верностью все прежние». Но так как карта не была основана на астрономических наблюдениях, то на рубеже XVIII и XIX веков решено было возобновить опись Белого моря. Эти работы велись в
1799-1801 годах под руководством Голенищева-Кутузова, которым затем была издана новая карта Белого моря. Однако и она оказалась несовершенной, в чем на опыте убедился Ф. П. Литке, посадивший бриг «Новая Земля» на мель в таком месте, где надлежало быть большим глубинам. Тот же мореплаватель обнаружил неверность географического положения главнейших пунктов Белого моря. Это сообщение капитана Литке послужило толчком к новым исследованиям. По его инициативе бриг «Кетти» в 1822 году был послан на промер Белого моря. Экспедиция под командой капитан-лейтенанта Длотовского из-за крепких ветров «возвратилась без всякого успеха». На следующий год капитан Домогацкий занимался исследованием двух опасных банок, лежащих на пути следования судов, «но промер Белого моря вообще далеко еще не был окончен».[243 - Там же, стр. 175.]


        Карта Белого моря.


        И вот теперь бриг «Кетти» в третий раз отправляется в плавание. Им командует Дмитрий Алексеевич Демидов, только что возвратившийся из плавания в высокие широты южного полушария. Его рассказы об открытии островов и берегов ледяного континента «глубоко западают в душу» лейтенанта Рейнеке, только что вступающего на путь исследователя. Он после командира старший по званию офицер яа судне. С юношеской горячностью он ищет применения своим силам и вызывается на самые сложные и трудные дела. Михаил Францевич изо дня в день несет вахту на бриге, который, выйдя в море, встречает крепкий ветер. Судно так сильно качает на волне, что приходится у марселей взять по два рифа. Ход сразу снижается до одного узла. Туман и волнения принуждают отстаиваться за островом Жиганским и ждать, когда стихнет ветер. Только на шестой день после выхода из Архангельска удается спустить шлюпки и начать опись близлежащих берегов. Потом направляются к Трем Островам. Вот и первая новость: острова неверно положены на карту…
        Демидов, Рейнеке и другие великолепно знают, что их не ждут открытия в этом «домашнем» студеном море России. Давно известны его заливы, его острова, о его бурном неистовом нраве ходят легенды, у него ненасытное «горло», в котором из года в год гибнут корабли и бесследно исчезают в морской пучине, еще не вступив на простор Ледовитого океана… Их ждет будничная неблагодарная работа моряков-исследователей, им предстоит исправить ошибки многих своих предшественников и помочь людям уверенно вести свои корабли в тумане и ночи меж опасными мелями и гранитными подводными рифами.
        Все в их экспедиции буднично и просто. Им не придется писать победных мажорных реляций. Жалкой игрушкой кажется их тихоходное, валкое суденышко, которое то ощупью странствует в тумане, то отстаивается в безопасных местах в ожидании, когда прекратится буря.
        Это плавание является прежде всего испытанием их терпения. Надо днями, неделями мужественно и настойчиво ждать, когда утихнет шторм, проглянет солнце и они смогут наконец на основе многократных астрономических наблюдений достаточно точно определить географическое положение приметного мыса или острова, чтобы не вводить больше в заблуждение ни своих коллег, ни архангельских поморов, ни капитанов русских и иностранных судов… Надо иметь силу не потерять веру в успех дела, когда солнце, едва показавшись среди разрывов облаков, снова скрывается и высадившимся на берег описателям для определения астрономического пункта приходится не только часами, но и сутками дрожать от холода и неистовствовать от досады, бессильно наблюдая, как густой туман пропитывает сыростью одежду, даже под защитой палатки… И так будет продолжаться в течение всего плавания. Только изредка солнце подарит исследователям свою улыбку, чтобы снова надолго исчезнуть либо в тумане, либо среди облаков.
        Они ищут обозначенную на карте банку вблизи Трех Островов, но вместо нее находят большие глубины, затем определяют местоположение острова Горянкова, отстаиваются за островом Сосновец, пережидая «мокрые и дурные погоды».
        Уже более месяца они странствуют по Белому морю, и только в конце июля на их долю выпадает первая удача. Они находят банку вблизи Толстого Орловского Носа и Орловской башни.
        Ее промер Демидов поручает лейтенанту Рейнеке, который блестяще справляется с заданием командира. Потом снова наступает полоса ветров и туманов, якоря не в силах удержать судно. Приходится поднимать якорь и переходить под защиту берегов острова Сосновец…
        Прошло шесть недель, как экспедиция в плавании. Но сделано очень мало из того огромного плана, который намечен. 1 августа, несмотря на сильную волну, приступили к промеру прибрежной части моря между Керецким мысом и мысом Конец Горы. Затем из-за ненастных погод начались странствия от Каменного ручья до реки Палицы, от Палицы к Трем Островам, а от них к банке, означенной на последней карте. Банка эта, по мнению Демидова, не являлась непрерывной, а представляла собой гряду мелей, «между которыми есть глубокие проходы…».[244 - Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие, стр. 194.]
        Экспедиция предприняла попытку обследовать море вблизи Воронова мыса и речки Кедовки, где предполагалось существование банки, но жестокие ветры помешали морякам исполнить и это намерение. Наступила вторая половина августа. Надежды на тихую солнечную погоду не было. На смену полярному дню пришли долгие темные ночи. Море все неистовее штормило. Продовольствия на бриге оставалось всего на две недели. Демидов принял решение возвращаться в Архангельск.

«Крепкие ветры и туманы, нынешним летом почти беспрерывно продолжавшиеся,  - писал Демидов,  - едва дали мне время отыскать и промерить одну банку, которая по близости своей к берегу и малой глубине, конечно, есть опаснейшая для судов всякого ранга…».[245 - Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие, стр. 196.]
        Начальник экспедиции полагал, что в Белом море имеются еще многие мелководья, которые не только полезно, но и необходимо промерить. По его мнению, со столь сложной и трудной задачей могла бы справиться большая экспедиция, снаряженная на нескольких специально построенных судах, имеющих быстрый ход и малую осадку.
        Михаил Рейнеке не предполагал, что такую экспедицию будет поручено возглавить именно ему и что шесть лет подряд он будет плавать по Белому морю, исследуя его банки, мели, течения и определяя мысы, горы, устья рек, острова, названия которых в течение всей жизни будут звучать для него волшебной музыкой…


        Беломорская экспедиция подчинялась Федору Петровичу Литке. Зависимость эта была чисто формальная. Трудно представить, как Литке мог давать указания экспедиции на бриге «Кетти», плавая у берегов Новой Земли. Но приказ есть приказ. Лейтенант Демидов должен был передать результаты своих исследований Ф. П. Литке. Работу по приведению в порядок журналов и составлению карт он поручил Рейнеке. Михаил Францевич теперь почти каждый день встречается с начальником Новоземельской экспедиции.
        Они подружились, и когда адмиралтейский департамент, предлагавший Литке «прогуляться еще пятый раз», потребовал от него назвать кандидата в начальники новой экспедиции, он назвал лейтенанта Рейнеке.

«Вот начало тех многолетних, превосходных работ,  - писал Литке в „Автобиографии“,  - результатом которых были карты и лоции тех морей, до сих пор существующие».[246 - Ф. П. Литке. Автобиография. Зап. Академии наук, т. LVII, приложение. СПб., 1888, стр. 103.]
        Литке верил, что передает начатое им дело в надежные руки, и не ошибся…
        Рейнеке не забыл того участия, которое Литке принял в его судьбе. Уже будучи зрелым человеком, завершив 25-летний труд о Белом море, он писал своему давнему товарищу и благожелателю:



«Почтенный Федор Петрович!
        Узнал я, с каким теплым чувством приняли Вы известие о назначенной мне от Академии наук Демидовской премии. В продолжение 30 лет я привык видеть всегдашнее внимание Ваше ко мне и уверен, что Вы не сумневаетесь в моей немой, но глубокой признательности за это и в моей к Вам преданности, которую, к сожалению, не имел случая показать на деле. Позвольте же теперь душевным чувствам моим выразиться хотя словами.
        Вы виновник гидрографической моей жизни, Вы были и руководителем моим в ней. Без Вас не смог бы я исполнить и того, что сделал и что снисходительные судьи признают достойным внимания, и даже награды. Я не привык к подобной оценке моих посильных трудов, и, сознаюсь откровенно, при возбужденном теперь честолюбии, нахожу приговор Академии более снисходительным, чем ожидал при самых благоприятных обстоятельствах. Если же труд мой действительно заслуживает такой высокой оценки, то все-таки Вы виновник тому».[247 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 154.]

        Рейнеке не преувеличивал ни своей привязанности, ни благодарности Федору Петровичу Литке. На протяжении трех десятилетий они поддерживали добрые и сердечные отношения. Рейнеке охотно откликался на письма и приглашения Литке и был частым гостем в доме Федора Петровича. Нередко они вспоминали «старые проказы в Архангельске» и, судя по дневниковым записям Рейнеке, большинство встреч проводили приятно.[248 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 18. По словам одного из современников, «вообще Ф. П. не чувствовал себя самим в обществе мало знакомых ему людей; в публике он почти терялся. Он был совсем другой человек в кругу близких ему людей и был бы неузнаваем для посторонних, если бы им случилось его тут видеть: тут он бывал необыкновенно прост и мил, любил всякие шутливые рассказы и разговоры и предавался часто самой беспечной веселости и гомерическому смеху. Тут, в присутствии его, не было ни малейшего стеснения ни для какого возраста. Для близких к нему людей препровождение с ним времени было пленительно: легкие и веселые разговоры всегда перемежались серьезною беседою о новых открытиях в науке, новых
книгах, событиях дня. Уходя из гостеприимного дома Федора Петровича, всегда каждый чувствовал в уме и сердце серьезный след его глубоких мыслей и чувств. Продолжительные беседы с ним наедине, в которых он говорил о своей жизни, переполненной всеми историческими и умственными движениями нашего века, об исторических личностях, близко ему известных,  - беседы, в которых он раскрывал всю свою возвышенную душу,  - оставляли в каждом самые глубокие впечатления». (В. П. Безобразов. Федор Петрович Литке. Приложение к тому LVII Записок Академии наук, № 2, СПб., 1888, стр. LXIII).]
        Осенью 1824 года Рейнеке возвратился в Петербург. Вместе с Литке он часто бывал в доме Бестужевых. В эту семью запросто приходили Фердинанд Петрович Врангель, Владимир Павлович Романов, Николай Алексеевич Чижов, Михаил Карлович Кюхельбекер. Одни из них побывали на севере, другие плавали на военных судах вокруг света, и все они мечтали о новых путешествиях.
        Особенно близко подружился Рейнеке с Николаем Александровичем Бестужевым, с которым он познакомился еще в Морском корпусе, где тот служил некоторое время преподавателем. Николай Александрович советовал Рейнеке заняться наблюдениями над северными сияниями, он и сам интересовался электрическими явлениями в атмосфере и напечатал по этому вопросу статью в журнале «Сын отечества» под названием «Об электричестве в отношении к некоторым воздушным явлениям».[249 - В одном из писем к брату Павлу Бестужев писал 29 января 1837 года из Петровского завода: «Мы теперь читаем по временам различные теории ученых, выведенные из метеорологических опытов, о северном сиянии, о граде, грозе, дожде и проч., а я, бедный человек, еще в 1818-м году в „Сыне отечества“, кажется, в ноябре или декабре поместил статью об электричестве в отношении к воздушным явлениям, где моя теория, изложенная перечневым образом и с робостью первого опыта, удивительно как отвечает нынешним требованиям. Я не мог тогда доказывать и не смел этого сделать, но имел предчувствие, что магнитность, электричество, гальванизм и даже притягательная сила
суть не что иное, как только явления одной и той же силы. Ныне все это доказано, даже думают, что притягательная сила есть мать всех этих явлений…» (Н. А. Бестужев. Статьи и письма. М., 1933, стр. 256-257).]
        Теперь Николай Александрович служил историографом русского флота и приводил в порядок архив и музей. Перелистывая тысячи страниц архивных дел, он знакомился с удивительными подвигами русских моряков. О них непременно надо было поведать людям, и Николай Александрович начал писать свой первый «Опыт истории Российского флота».
        Рейнеке поражала необыкновенная широта кругозора Бестужева. Он мог судить о современной поэзии и искусстве, увлекался живописью, писал рассказы и научные статьи и жалел о том, что ему пришлось оставить службу в управлении маяков Балтийского моря.
        Рейнеке глубоко полюбил своего старшего, умудренного большим жизненным опытом товарища. Он жадно ловил вольнолюбивые мысли Николая Александровича, который готов был пожертвовать жизнью ради будущего, ради освобождения людей от тирании самодержавия…
        В декабрьские дни 1825 года Михаил Рейнеке, только что совершивший переход из Архангельска в Кронштадт на фрегате «Елена», гостил вместе с матерью у родственников в родной Латвии. В январе 1826 года он вернулся в Петербург и узнал подробности декабрьского восстания. Его друзья Николай и Михаил Бестужевы были в числе участников.
        Рассказывали, что Николая Александровича Бестужева, пытавшегося бежать за границу, схватили в селении Косном, в 8 верстах от Кронштадта, привезли в Зимний дворец связанным, и он отказывался отвечать Николаю I, пока ему не развязали руки и не накормили обедом…


        В Петербурге Рейнеке ждало поручение, о котором он не смел и мечтать. Михаилу Францевичу «вверялось начальствование» над Кольской экспедицией.
        Адмиралтейский департамент поручал ему проверить правильность съемки Кольского залива, выполненной лейтенантом Винковым в 1741 году, описать острова в устье этого залива и берег Кольского полуострова к западу до границы с Норвегией.
        В начале февраля 1826 года Рейнеке покинул Петербург. Он спешил по зимнему пути, пока еще не началась распутица, добраться до города Колы. За восемь дней он промчался на перекладных до Архангельска. Здесь его ждали два помощника: унтер-офицер Иван Казаков и штурман Яков Харлов. Кроме того, экспедиции были приданы два матроса из ластового экипажа[250 - Ластовый экипаж - экипаж, обслуживающий порт, местные перевозки, хозяйственные работы №а берегу.] для охраны инструментов и запасов. Получив деньги и приобретя необходимое снаряжение, немногочисленная экспедиция 14 марта тронулась в путь и на десятый день прибыла в Колу.
        В первые же дни выяснилось, что здесь нет ни свободных судов, ни свободных рабочих рук. Все были наняты для промысла трески. Однако, желая услужить морякам, коляне помогли Рейнеке достать две строившиеся шняки и укомплектовать их кормщиками и гребцами, которые согласились наняться только на все лето.
        Рейнеке оказался в трудном положении. Соблюдая инструкцию, он должен был по достижении Мотовского залива отправить назад в Колу свои суда, а сам переправиться по сухопутью через полуостров Рыбачий и «ехать в Печенгу на лопарских лодках». Но рабочие не хотели наниматься на короткое время, и Михаилу Францевичу пришлось нарушить инструкцию.
        Он нанял суда и рабочих на четыре месяца, рассчитывая за счет увеличения расходов провести исследование на севере полуострова Рыбачьего и осмотреть места к западу, которые еще не были обследованы русскими моряками. О своих намерениях он написал «виновнику экспедиции», Ф. П. Литке, прося его совета и заступничества перед Адмиралтейским департаментом. Одновременно он сообщил, что не может приступить к описи Кольского залива со льда, так как последний взломался еще в феврале.[251 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 11.]
        Моряки вместе с поморами готовили шняки к предстоящему плаванию, а Рейнеке занимался проверкой инструментов и описью окрестностей Колы.
        Вскоре Кольский залив стал освобождаться от льдов, носившихся по нему в течение долгой полярной зимы.

23 апреля шняки спустили на воду. В течение нескольких дней их оснастили парусами, сделали бак и ют. Впереди юта располагалась каюта Рейнеке и его помощников, прикрытая сверху парусиной, натянутой на обручи.


        Город Кола.



29 апреля Рейнеке отправился в Екатерининскую гавань. Ветер был тихий, и поэтому пришлось идти на веслах. Сорокапятиверстный путь проделали за сутки, но приступить к описи берегов помешала ненастная сырая погода. Температура воздуха не поднималась выше одного градуса тепла. Рейнеке все это время жил в палатке, разбитой на обледенелой земле. Запас дров у путешественников был невелик; горели на дожде они плохо, так что моряки не имели возможности обогреться.
        В полдень 3 мая выглянуло солнце. Рейнеке наконец смог заняться астрономическими наблюдениями и проверкой хода хронометра. Выполнив эти работы, он 5 мая возвратился в Колу. Отправив одну шняку со штурманом Харловым для описи западного берега Кольского залива от мыса Елова до Екатерининской гавани, Рейнеке задержался на несколько дней в Коле для производства астрономических наблюдений и подготовки к гидрографическим работам. В это время он получил письмо от Литке, который поддержал его планы.



«Предположение Ваше ехать в Печенгу вокруг Рыбачьего полуострова мне кажется основательным. Прямой путь был указан потому, что им скорее бы Вы добрались до места и что он безопаснее. Объезд же кругом принесет ту пользу, что Вы можете осмотреть подробнее те берега полуострова, которые мы описали только мимоходом. Но в сем случае нужно Вам будет заехать в губу Большую Колоковую, чтобы сделать наблюдение на перешейке. Привязание к Вашей описи сего пункта, точно нами определенного, кажется мне необходимым.
        Имея во все лето по необходимости две шняки, весьма полезно будет воспользоваться этим, чтобы, согласно с Вашим предположением, описать берег, к западу от Печенги простирающийся, который мы осмотрели только поверхностно…
        Весьма жаль, что Вы при первом шаге встречаете препятствия в Вашем деле. Но этому никто не виноват, равно как и потере нескольких сот рублей, которые Вы должны будете издержать более на наем людей. У нас и не сотни, а тысячи и даже гораздо важнейшие вещи пропадают оттого, что дела не в свое время начинаются. Я это теперь отчасти испытываю на себе.
        Желаю Вам от души здоровья и всевозможных успехов, и, прося Вас по временам уделять мне несколько минут, с совершенным почтением имею честь быть вашим покорным слугою.

    Федор Литке».[252 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 138-139.]

12 мая Рейнеке вышел в плавание вместе со штурманом Казаковым. Одновременно с описью берега моряки измеряли глубины и по футштоку вели наблюдения над приливами и отливами. За сутки они успевали обследовать не более 3-4 километров.
        Встретившись со штурманом Харловым в Екатерининской гавани, Рейнеке познакомился с его наблюдениями и вычислениями. Найдя некоторые расхождения, он приказал своему помощнику проверить углы и магистрали, с помощью которых связывалась опись берега. Работы продвигались успешно. Экспедиция, не встречая больших трудностей, описала Сайда-губу и остров Торос.
        Первые затруднения начались около Сеть-Наволока. Утесистые берега этих мест были открыты для ветров и волнений. Даже в штилевую погоду здесь была большая волна, которая не позволяла приставать к утесам. Вооружившись карманными компасами, моряки при каждой возможности высаживались на едва выглядывавшие из воды камни у подножия утесов и, с трудом удерживаясь на них, брали пеленги. За время этих опасных и трудных работ шняка получила повреждения, и Рейнеке, окончив обследование Сеть-Наволока, вынужден был возвратиться в Екатерининскую гавань для починки судна и проверки хода хронометра.
        Вечером 14 июня экспедиция направилась к острову Кильдин, но из-за сильной встречной волны морякам пришлось, не дойдя до цели, укрыться за островом Торос. Шняка черпнула воды по пути к острову Кильдин, провизия оказалась подмоченной и частью пришла в негодность. Едва пристали к юго-западному берегу этого острова, как началась буря, которая «мелкие острые обломки шифера несла, как пыль».

19 июня моряки приступили к определению наиболее приметных пунктов Кильдина и описи его берегов. Связав свои наблюдения с описью Ф. П. Литке, Рейнеке направился в речку Зарубиху. Здесь он нашел промышленников. Узнав, что путешественники подмочили свои припасы, коляне поделились с ними хлебом и крупой.
        Утром 24 июня экспедиция отплыла на юг, а по пути измерила глубины в Кильдинском проливе и описала часть Мурманского берега, лежащую к востоку от Кольского залива, проведя при этом промер в Зеленецком и Долгом заливах.
        В конце июня Рейнеке снова зашел в Екатерининскую гавань, где встретил штурмана Харлова. Отправив своего помощника описывать полуостров Рыбачий и Печенгскую губу, он проверил точность его описи от Уры до Ары в Кольском заливе.[253 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 14.] Все обстояло благополучно. Опись Харловым была сделана правильно, и Рейнеке вышел вслед за ними к полуострову Рыбачьему. Совместными усилиями Харлов и Рейнеке в несколько дней обследовали его и геодезически связали с описью капитана Литке, выполненной в 1822-1824.
        Промерив рейд Вадсё и описав губу Паза, Рейнеке вместе со штурманом Харловым отплыл обратно в Колу. Пользуясь попутным ветром, моряки за короткое время прошли мимо открытых с моря грозных и опасных берегов полуострова Рыбачьего и 3 августа добрались до гостеприимного города Колы. Здесь Харлов заболел. Оставив его в городе, Михаил Францевич вместе со штурманом Казаковым отправился исследовать реку Тулому, впадающую в вершину Кольского залива.

«Пороги и мелководье крайне затрудняли работу»,  - писал Рейнеке.[254 - Там же, л. 15 об.] В шестидесяти километрах от устья путь морякам преградил водопад Падун. Пришлось оставить карбасы и опись вести с берега. Обследовав Тулому до истока - озера Ном, путешественники на обратном пути промерили ее фарватер.
        Итак, программа работ экспедицией была полностью выполнена. Но Рейнеке не хотелось ограничиться достигнутыми успехами. У него было намерение пройти на шняке из Кольского залива в Архангельск и осмотреть северо-восточные берега Мурмана. Однако отсутствие денег для расчета с гребцами, покупки судна и найма команды помешало этому. Необходимые деньги прибыли только в конце сентября. Думать о продолжении плавания в столь позднее и знаменитое штормами время было безрассудно. Пришлось остаться в Коле и ждать зимнего пути. Да ему и не особенно хотелось спешить в Петербург, где все напоминало о катастрофе в жизни его друзей. Михаил Францевич вместе со своими помощниками занялся составлением карт и снятием копий с журналов описи кольских берегов.


        Туломский водопад.


        В первых числах декабря замерзли озера и заливы, и моряки отправились в дорогу.
        Через 14 дней прибыли в Архангельск, где Рейнеке задержался на два месяца, чтобы окончательно закончить работу по подготовке карт и журналов.


        Лапландские юрты.


        Небольшая экспедиция Рейнеке в короткий срок и удивительно малыми средствами совершила большое и важное для науки мореплавания дело. Ею была произведена детальная опись реки Туломы, Кольского залива, острова Кильдин и Мурманского берега, вплоть до границ со Швецией. Описные работы опирались на 13 астрономических пунктов. Были промерены заливы и бухты, которые могли бы служить пристанищем для кораблей. Рейнеке описал очень подробно все якорные стоянки. Особенно его восхитила Екатерининская гавань, с которой «не может сравниться ни одна из бухт северного побережья Мурмана».[255 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 21.] Одновременно с картами была составлена лоция.
        Лапландская экспедиция 1826 года, принесшая богатые дары географической науке, явилась всего лишь прологом к многолетним и замечательным по своему значению работам М. Ф. Рейнеке по всестороннему исследованию Белого моря.



        Беломорские скитания


4 марта 1827 года выдающиеся мореплаватели собираются на совет, чтобы избрать руководителя Беломорской экспедиции. И. Ф. Крузенштерн первым подает голос за молодого исследователя Михаила Рейнеке.

«Несмотря на то что трое (Ломен, Юнкер и Моллер) вызывались сами к услугам,  - писал Рейнеке,  - Иван Федорович предложил мне возглавить экспедицию, в самый день моего прибытия в департамент. Откровенно должен я сказать, что хотя и лестен был такой выбор, но чувствуя как тяжело оправдать его, должен я был подумать; и наконец все-таки решился идти. Не знаю еще, в чем будет состоять инструкция, но Гаврило Андреевич[256 - Гаврила Андреевич - Сарычев.] говорил, что главная цель есть определить Северные Кошки».[257 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп, л 17.]
        Адмиралтейский совет согласен с мнением Крузенштерна. Решено труд по описи Белого моря «поручить возвратившемуся из Кольской экспедиции лейтенанту Рейнеке, который… по приобретенной им опытности и оказанному усердию к службе исполнит сие поручение с успехом и пользою».[258 - ЦГАВМФ, ф. 215, оп. 1, д. 801, л. 3.]
        Представление адмиралтейского совета было поддержано всеми инстанциями, и через несколько недель Рейнеке с радостью принял из рук адмирала Сарычева[259 - Сарычев был очень доволен картами и лоцией, которые явились результатом работ Кольской экспедиции (ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 16).] инструкцию о проведении экспедиции в Белом море. Ему поручалось промерить глубину в «северо-восточной части Белого моря от мыса Воронова к северу по всему пространству до параллели Святого Носа, и особливо для верного определения на картах мелей и банок, лежащих как в окружности острова Моржовца, так и к север-северо-западу от него, простирающихся по восточную сторону корабельного фарватера против Поноя, Орлова носа и мыса Городецкого».[260 - ЦГАВМФ, ф. 215, оп. 1, д. 801, л. 15.]
        Экспедиции предоставили бриг «Лапоминка» и две шхуны. Бригом командовал Рейнеке. В составе экспедиции было двенадцать флотских офицеров и штурманов и среди них Петр Пахтусов, уже имевший опыт в исследовании устья реки Печоры и северных берегов Европейской России.
        Утром 17 июня 1827 года суда покинули Архангельск. Однако туман целую неделю мешал приступить к исследовательским работам. Наконец прояснило. Рейнеке приказал шхунам исследовать пролив и банку вблизи мыса Воронова, а сам направился к острову Моржовец, чтобы определить его географическое положение. Рейнеке послал на остров мичмана Писарева[261 - Мичман Писарев был арестован по делу восстания 14 декабря, а затем выслан в Архангельск «под бдительный надзор начальства». Впоследствии Писарев стал одним из помощников Рейнеке, который очень ценил опального декабриста и немало сделал для облегчения его поднадзорного положения.] и кондуктора Пахтусова на двух шлюпках, дав задание поставить там башню из бревен, которая служила бы опорным пунктом для пеленгов при описи близлежащих мест. Одновременно моряки должны были положить на карту северный берег острова и определить его широту и долготу.
        Только шлюпки отвалили от корабля, как налетел жестокий шквал. Хлынул дождь, и море снова заволокло туманом.
        Рейнеке опасался, как бы Писарев и Пахтусов со своими спутниками-матросами, застигнутые бурей, не разбились о подводные камни. Однако через несколько часов на бриге услышали сигнал. Путешественники благополучно высадились на Моржовец и вытащили шлюпки на берег. Налетевшим шквалом сорвало палатку. Ночь моряки провели под открытым небом, не имея возможности укрыться от проливного дождя и развести костер. Несколько часов спустя прибылая вода подошла к шлюпкам. Поднять их на крутой берег не удалось, и вскоре от шлюпок ничего не осталось, кроме штевней. Писареву и Пахтусову удалось соорудить башню и описать остров. По наблюдениям путешественников, «оказалось большое несходство по сравнению с определениями капитана Литке». «Это,  - писал Рейнеке - заставило меня сомневаться в наших наблюдениях, но обстоятельства и погоды не дозволили повторить оных».[262 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 18 об.]
        После того как было покончено с работами у Моржовца, Рейнеке направился к острову Сосновец. Вблизи него экспедиция встретила терпевшее бедствие английское судно и помогла ему сняться с мели. При этом матросы отказались от платы и подарков, предложенных шкипером корабля.
        За Сосновцем было обследовано море около Трех Островов, осмотрены Иоканские острова и определены координаты мысов Воронова и Конушина. Не повезло Рейнеке с Каниным Носом. Свежие северо-западные ветры помешали ему выйти на берег. Долготу пришлось определить с брига, «причем от неясного горизонта вкралась погрешность».
        Частые бури и туманы нередко ставили экспедицию в трудное положение, мешали успеху работ. Но моряки мужественно переносили лишения и неудачи. Тщательно описывали они побережье Белого моря, измеряли глубины, вели метеорологические, геомагнитные, астрономические и гидрологические наблюдения.
        Особое внимание Рейнеке уделял изучению течений Он писал: «Исследование законов течения в Белом море составляет один из важных предметов для мореплавания; и поэтому не упускали мы ни одного случая для этих наблюдений, равно как и прочие замечания и исследования, относящиеся к гидрографии».[263 - М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, произведенные с 1827 по 1833 год под начальством капитан-лейтенанта М. Рейнеке. Зап. Гидрогр. депо, ч. И, СПб., 1836, стр. 24 (Далее: М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря).]
        Рейнеке не был удовлетворен обследованием Северных Кошек и считал, что в этом районе сделано недостаточно промеров глубин. Трижды он искал Городецкую банку, но всякий раз на том месте, где «она означена на карте», находил глубины более 4 метров. Одновременно он выявил, что восточный берег Белого моря неправильно положен на карту прежними экспедициями.

28 августа суда экспедиции возвращаются в Архангельск. Рейнеке отправляется с отчетом в Петербург. Он не рассчитывает ни на награды, ни на повышение по службе. Он стремится к одному: добиться продолжения работ в Белом море. Федор Петрович Литке, который поддерживал его планы, странствует по океанам на шлюпе «Сенявин». Он далеко, и на его поддержку рассчитывать не приходится. Но приехав в Петербург, Рейнеке спешит поделиться со своим старшим товарищем скромными результатами исследований Беломорской экспедиции 1827 года. Он сообщает, что Гаврила Андреевич Сарычев - главный гидрограф России - «доволен его успехом и намерен снова послать экспедицию для исследования Белого моря».[264 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 19 об.] Литке отвечает на письмо Рейнеке большим посланием:



«Много благодарен Вам, почтеннейший Михайло Францевич, за приятное письмо Ваше от 16 января, которое было мне приятно по многим отношениям,  - писал он из Петропавловска-на-Камчатке 21 октября 1828 года.  - Я рад был видеть из него, что Вы обо мне помните, что начальство не покидает дело, которого незавершение до сих пор относилось ко всеобщему стыду нашей чести; что дело сие досталось в руки офицера, желающего и могущего привести оное к желаемому концу; что, наконец, успех трудов Ваших соответствовал Вашему рвению и искусству. Я не сомневаюсь, что о сю пору Вы кое-что уже кончили, и надеюсь, что начальство по достоинству оценит и вознаградит труды Ваши.
        Мне приятно, что наши определения в главных пунктах сходствуют с Вашими. Весь восточный берег подвигается около ?° к западу, это немного, в тех широтах это составит не более 5 итальянских миль. В Воронакове носе самая большая разность и не удивительно; мы определяли его при весьма дурном горизонте и находясь от него прямо на запад.
        И я предполагал уже, что наша Осушная банка соединяется с банкою Григоркова, и изложил мое мнение довольно подробно в своем путешествии; надеюсь, что это предположение, как и некоторые другие, касательно положения западнейших банок Вашими исследованиями оправдываются. Остается желать, чтобы Вам же предоставлено было пополнить некоторые недостатки нашей карты Лапландской, тогда может составиться Северный атлас, приличный состоянию науки морской в XIX столетии.
        Конечно, если б зависело от меня, то я турнул бы Вас куда-нибудь еще подальше.
        Не прогневайтесь на поспешность, с какою я пишу: я должен торопиться, потому что отправление наше задерживается только неготовностью моей почты.
        Желаю Вам новых трудов, успехов в них и признательности за них начальства и как необходимой к тому вещи, здоровья и веселого духа, с истинным почтением имею честь быть Вашим покорным слугою.

    Ф. Литке».[265 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 141-141 об.]



        Письмо М. Ф. Рейнеке к Ф. П. Литке.


        Но Рейнеке не спешит отправиться в странствие «куда-нибудь подальше», а настойчиво обивает пороги Адмиралтейского департамента, добиваясь снаряжения новой экспедиции в Белое море. И это ему удается. Он снова устремляется на Север. После того как опустел шумный дом Бестужевых, ему не сидится в столице. Его друг Николай Бестужев уже далеко - в Читинском остроге, куда его вместе с братом Михаилом привезли из Шлиссельбурга закованным в ножные кандалы…

8 июня 1828 года экспедиция Рейнеке на трех кораблях начинает свое второе плавание по Белому морю. Руководитель экспедиции исключительно точен и честен, этого требует и от подчиненных. Он заставляет несколько раз проверить астрономические пункты, определение которых вызывает у него сомнения. Он не замыкается в кругу гидрографических задач. Его интересует природа Белого моря со всеми ее особенностями. Все ценное и важное для науки и мореплавания он заносит в журнал действий экспедиции. Эти наблюдения послужат затем основой для составления его замечательного атласа и гидрографического описания Белого моря.
        Он отдает себе отчет, что перед ним поставлены непосильные задачи. Экспедиция должна провести промер фарватера Белого моря от устья Северной Двины до Ледовитого океана. Но этого мало: морякам надлежит поставить башню на Святом Носе и провести дополнительные исследования в районе Северных Кошек, пользующихся дурной славой у мореплавателей. Однако сложность и трудность задач не смущает Рейнеке. 6 июня ветер наполняет паруса кораблей. Некоторое время, словно белый лебедь с двумя лебедятами, плывет бриг «Лапоминка» в сопровождении двух шхун, потом суда расстаются. Шхуна № 1 отправляется исследовать остров Моржовец и море вокруг и к юго-востоку от него, а шхуна № 2 берет курс на мыс Инцы, который ей предстоит определить. По выполнении этих работ оба судна займутся промером южной части Мезенского залива. А сам Рейнеке между тем приступает к исследованию берега у Зимних гор, который, судя по прошлогодним наблюдениям, был неверно положен на карту. Он посылает на берег лучшего своего помощника, кондуктора Петра Пахтусова, и мичмана Милюкова для астрономических наблюдений. Определения выполнены блестяще, и
вечером экспедиция отправляется дальше. На другой день, 11 июня, моряки определяют мыс Керец, а спустя сутки заканчивают опись Зимних гор, и «Лапоминка» устремляется дальше к северу.
        Десять дней Рейнеке со своими спутниками тратит на сооружение деревянной башни на возвышенности Святого Носа. На экспедицию обрушивается первое испытание. Едва успевают выгрузить бревна на воду и построить плоты, как поднимается ураганный ветер. Шквалы достигают такой силы, что срывают с гор жалкую почву и несут ее по воздуху… Рейнеке об этом упоминает мимоходом, ни слова не говоря о том, каких усилий стоило экипажу спасти плоты и как в продолжение целой недели тревожился он за судьбу леса для башни.
        В начале июля отряд Рейнеке встретился со шхунами, снабдил их продовольствием и помог исправить повреждения. Затем суда снова оделись парусами и направились к острову Моржовец, от которого решено было начать промер Северных Кошек.[266 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8, доп., л. 25 об.] Еще десять дней три судна экспедиции бороздят в различных направлениях опаснейший район моря. Благодаря частым тщательным промерам, которые неутомимо ведутся экспедицией, отчетливо вырисовывается на карте Трехостровская, Малая Средняя, Большая Средняя, Конушинская и Кийская банки, лежащие на пути судов из Архангельска в Северный Ледовитый океан. Затем Рейнеке приступает к поискам показанной на прежних картах Городецкой банки. Но там, где ей надлежит находиться, моряки встречают тридцатиметровые глубины. Еще одна загадка Белого моря, но для выяснения ее Рейнеке не располагает временем, так как ему еще предстоит заниматься промером фарватера на юг до Архангельска. Едва он берется за эту трудную задачу, как встречные южные ветры вынуждают его прекратить работы. Тогда Рейнеке направляет бриг к Городецкому мысу, посылает на шлюпке на
берег штурмана Пахтусова, и тот по высотам солнца блестяще определяет географическое положение этого пункта. Потом Михаил Францевич с попутным ветром спешит к мысу Канин. Из-за сильного прибоя посланная шлюпка не может пристать к берегу, и Рейнеке приходится довольствоваться определением этого места непосредственно с борта брига. Выводы согласуются с прежними его исследованиями и разнятся с определениями полярного исследователя Ильи Автономовича Бережных, который, как впоследствии выяснится, при описи допустил ошибку…
        Теперь можно приступать к обследованию фарватера, но невозможно предугадать капризов Белого моря. Ненастье и свежие ветры около двух недель держат экспедицию в почти полной бездеятельности. Офицеры и матросы изнурены долгим плаванием, измотаны непрестанными штормами и густыми туманами,[267 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 25.] которые пропитывают одежду влагой не хуже дождей. Моряки давно не видели свежей пищи. Сухари и солонина надоели всем до остервенения… Но Рейнеке упорно ждет благоприятной погоды.

1 августа экспедиция возобновляет работы. Бриг «Лапоминка» и обе шхуны в течение недели исследуют пространство моря между мысом Орловым и Кийской банкой. Потом Рейнеке посылает шхуны на промер глубин «к востоку до Конушинского берега», а сам приступает к тщательному изучению корабельного фарватера. Все корабли ведут наблюдения, пока не кончается провизия… Лишь в тот день, когда матросам были розданы последние сухари и сварены остатки солонины, экспедиция прекращает работы и возвращается в Архангельск.
        Первым долгом Рейнеке докладывает начальству, что шхунам из-за дурных погод не удалось детально осмотреть южную часть Мезенского залива, а затем уже перечисляет достижения экспедиции.
        В 1828 году моряками были сделаны подробные промеры Северных Кошек, определены мысы Городецкий, Инцы, Керецкий, промерены глубины по фарватеру от устья Двины до Святого Носа и начато обследование Мезенского залива. Учеными кругами морского министерства успех Беломорской экспедиции был расценен как выдающийся. Генерал-гидрограф Сарычев обратился к морскому министру с ходатайством «о награде лейтенанта Рейнеке, который неутомимым усердием преодолел все препятствия, обыкновенно встречаемые в Белом море от беспрестанных туманов, свежих ветров, переменных течений, и… благоразумными распоряжениями своими достиг того, что выполнил большую часть предписанного ему в инструкции».[268 - ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 87, л. 19.]
        Результаты двухлетней деятельности отряда русских моряков под начальством М. Ф. Рейнеке говорили о том, что Белое море было недостаточно исследовано. На картах берегов и глубин обнаружились большие погрешности и белые пятна. Г. А. Сарычев решил провести детальное обследование всего Белого моря. М. Ф. Рейнеке предписывалось летом 1829 года описать Онежский и Соловецкий рейды и тщательно исследовать тот район Белого моря, где на прежней карте была указана Городецкая банка, которую в 1828 году не удалось разыскать и которая, возможно, «разделяется на многие малые банки». Кроме того, предстояло выполнить подробнейшие промеры Конушенской и Осушной банок на параллели Орлова мыса.
        Отчеты в Петербурге и получение доверенностей на проведение новой экспедиции заняли немного времени. В начале марта 1829 года Михаил Францевич возвратился в Архангельск. «Высочайшим повелением» было предписано команду для экспедиции набрать из ластового экипажа. Но, придя в экипаж, Рейнеке убедился, что большинство матросов либо имеют увечья, либо больны, и немедленно обратился в Гидрографическое депо с просьбой «исходатайствовать позволение взять команду на суда наши из флотских экипажей». Отправив в Петербург свой горестный рапорт, Михаил Францевич выехал по зимнему пути в город Онегу, чтобы определить его долготу и широту. Двенадцать дней Рейнеке производил астрономические наблюдения и собирал исторические сведения о старейшем беломорском порте. При этом выяснилось значительное «несогласие» между существующей картой и тщательными определениями экспедиции. Результаты наблюдений Рейнеке немедленно отослал в Петербург и просил, чтобы ученые высказали о них мнение. Они были проверены академиком Вишневским и признаны правильными. При этом ученый просил Гидрографическое депо «обратить свое
благосклонное внимание на заслуги, оказанные гидрографии сим искусным и усердным морским офицером».[269 - ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 115, л. 33 об.]

4 июня 1829 года все три судна экспедиции в третий раз покинули Архангельск. Вблизи Соловецких островов, откуда решено было начать исследования, моряки встретили сплоченный лед и спустились к югу в Онежский залив, ведя по пути промеры и опись.
        Уже в первые дни выясняется, что мыс Орлов на Онежском полуострове неверно показан на карте. Рейнеке поручает определить его лейтенанту Кротову, а сам попутно занимается промерами у северо-восточных берегов Онежского залива и обследует рейд Соловецкого монастыря. Отсюда он намерен направиться к острову Сосновец. Но утром 26 июня, на которое было назначено отплытие, командир экспедиции получил известие, что шхуна № 1 «при выходе из Троицкой губы брошена на риф северного берега острова Анзерского и находится в опасном положении».[270 - М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубин Белого моря. Зап. Гидрогр. депо, ч. II, СПб, 1836, стр. 40] Рейнеке, не теряя ни одной минуты, поспешил на помощь своим товарищам. Прибыв в устье Троицкой губы, он увидел, что шхуна № 1 находится на плаву. Но суденышко получило пробоину в подводной части. Открылась течь. В час прибывало около 40 сантиметров воды. Экипаж едва справлялся с откачкой. К счастью, начался отлив. Рейнеке сам осмотрел повреждения и, найдя их очень серьезными, отправил шхуну № 1 для починки в док Соловецкого монастыря.
        Это неприятное происшествие задержало экспедицию на десять дней. Только 3 июля бриг «Лапоминка» и шхуна № 2 смогли отправиться к Терскому берегу. Спустя четыре дня они отдали якоря у острова Сосновец. Дав поручение командиру шхуны № 2 Кротову еще раз проверить прошлогодние наблюдения на мысе Инцы, Рейнеке занялся исследованием острова Сосновец, а затем промером фарватера в горле Белого моря. Неприятности продолжали преследовать мореплавателей. Больше всего досаждали туманы и свежие ветры, нередко, по словам Рейнеке, «промер целых суток нельзя было положить на карту», не имея возможности по случаю ненастных погод определить точное местоположение судна.

15 июля к экспедиции присоединилась шхуна № 1 и весь отряд приступил к детальному обследованию фарватера к северу от Орлова мыса. Там, где по прежним картам надлежало быть «двухсаженной» Городецкой банке, исследователи вновь обнаружили глубины от 30 до 56 метров.
        Еще некоторое время Рейнеке занимался обследованием северной части фарватера, дав шхунам поручение произвести промер около Конушинского берега и в Мезенском заливе.
        Работы затруднялись ненастными погодами и штормовыми ветрами. Серьезность положения усугублялась тем, что команды судов, вопреки желанию Рейнеке, все-таки были укомплектованы матросами ластового экипажа, большей частью еще не плававшими в море.

«Более половины слабой и хворой команды нашей лежали, не в силах будучи действовать парусами»,  - писал с горечью Рейнеке в «Историческом отчете»[271 - М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря… Зап. Гидрогр. депо, ч. II, СПб, 1836, стр. 43. На рапорте помечено: «Предписать Рейнеке, чтобы, принимая команду, осматривал с доктором, и тех, кои не будут благонадежны, просил переменить О сем же просить и главного командира исполнить, если будет возможно (из линейных нельзя, есть высочайшая воля)». (ЦГАВМФ, ф. 402, on. 1, д. 198, л. 26).].
        Несмотря на все трудности, экспедиции удалось к 10 августа 1829 года промерить глубины в восточной части Онежского залива и исследовать течения и глубины в Двинском заливе, определить мысы Орлов и Инцы и выяснить во время рекогносцировочного ознакомления, что юго-западные берега Онежского залива неверно нанесены на карту.
        Трехлетними работами Рейнеке были удовлетворены. Особенно похвально отзывался об исследованиях Беломорской экспедиции Ф. П. Литке, что глубоко тронуло Рейнеке. Он писал своему старшему товарищу:

«Одобрение Вами экспедиции, мне вверенной, меня радует - сказать по правде - более, чем похвалы превосходительные. С нетерпением ожидаю, когда буду иметь случай отдать Вам подробный отчет о моих делах и выслушать - о чем смею просить - строгий суд Ваш. Знаю, что я делаю ошибки, но не имея судьи и руководителя, не мог и впоследствии избегнуть… я думаю написать маленькие замечания о Белом море вроде лоции».[272 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 26-27.]
        Таким образом, еще в 1829 году у Рейнеке зарождается идея сделать описание побережья Белого моря - идея, которой впоследствии суждено было воплотиться в создании энциклопедического труда о Русском Севере.


        В 1830 году Рейнеке продолжал изучение Белого моря. Кроме описи берегов и промера глубин, экспедиции «по представлению капитана Литке поручено было сделать опыты в Архангельске и Кандалакше над постоянным маятником». Этому интересному делу Михаил Францевич обучался в течение двух месяцев в Петербургской академической обсерватории. Литке советовал ему поставить «за правило наблюдать все, что только возможно, измерять все, что надлежит измерению, и все передать с строгою добросовестностью; здравый рассудок сделает остальное, а о выводах можно хлопотать и после».[273 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 143-144.]
        Рейнеке успешно выполнил поставленную перед ним новую задачу, проведя 20-дневные маятниковые наблюдения в Кандалакше и Архангельске. Кроме того, его экспедиция добыла ценные данные по гидрографии Белого моря. В районе Северных Кошек были выполнены промеры глубин в местах, недостаточно освещенных наблюдениями в предыдущие годы. Удалось точно нанести на карту действительное положение Городецкой банки. Был обследован опасный для мореплавания Мезенский залив и устьевые участки рек Кулой и Мезень. Были промерены глубины северо-западной части Онежского залива. Удалось описать значительную часть Кандалакшского залива, изрезанного многочисленными шхерами и небольшими бухтами, представляющими естественные гавани. Кроме того, экспедиция определила географическое положение многих населенных пунктов по берегам Белого моря, в том числе города Кемь, деревень Кандалакши, Сумы, Тетриной, Кандалакши и других. Наблюдения Рейнеке и его товарищей нередко имели значительное расхождение с прежними определениями. Это тревожило Михаила Францевича. Чтобы разрешить свои сомнения, он обратился за советом к академику
В. К. Вишневскому, который проверил материалы вычислений и новые координаты нашел правильными.[274 - Архив Академии наук (ААН СССР), фонд Р-1, оп. 134, д. 30, л. 6-8.]
        Таким образом, потребовалось четыре года, чтобы в основном закончить исследование Белого моря, по которому пролегала важная для экономического развития России часть Великого Северного морского пути. Беломорье с его портом Архангельском было тем пунктом, откуда велась оживленная торговля со скандинавскими странами, Англией, Голландией и другими европейскими державами. Через Белое море направлялись в Арктику и наши полярные мореходы, плававшие к берегам Новой Земли и Шпицбергена.
        После четырех лет неустанных трудов экспедиция Рейнеке наконец имела необходимые материалы для «Атласа Белого моря», составление которого Михаил Францевич закончил через три месяца по возвращении из плавания. Узнав из письма Рейнеке об успешном завершении работ в навигацию 1830 года, Федор Петрович Литке писал своему товарищу 21 октября 1830 года:



«Поздравляю Вас с хорошим окончанием Вашего похода, сожалею только, что здоровье Ваше, как говорят, немного было расстроено; надеюсь, что это временное и скоро проходящее расстройство уже миновалось; а если и есть какие маленькие остаточки, то они, конечно, исчезнут…
        Итак, беломорские Ваши работы кончены. Надеюсь, что теперь не будет причины или предлога ждать окончания, чтобы воздать Вам по заслугам Вашим. Способствовать сему может весьма много атлас, который Вы составляете; эта мысль очень счастливая, потому что составление атласа есть цель всех работ. Пора Вам за пределы Белого моря».[275 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 145.]

        Однако Рейнеке не был удовлетворен результатами своей работы. Он находил, что некоторые участки моря еще недостаточно исследованы. Гидрографическое депо согласилось с его доводами. Отметив самоотверженную деятельность Рейнеке и его спутников наградами, морское начальство разрешило продолжить работы в Белом море.


        В навигацию 1831 года Рейнеке поручалось произвести подробнейшее исследование шхер в юго-западной части Онежского залива, пополнить промер в Кандалакшском и Мезенском заливах. Кроме того, надлежало исследовать Никольский и Пудожский фарватеры, рейды у Княжей, Черной и Южных Онегинских деревень в Кандалакшском заливе и связать хронометрическими наблюдениями основные пункты Белого моря.
        Завершить свои работы моряки должны новым определением тех точек Лапландского берега, «которые по наблюдениям Рейнеке 1826 и капитана Литке в 1823 году в долготе разнствуют».[276 - ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 408, л. 1-2.]
        Хотя руководитель Гидрографического депо Федор Федорович Шуберт еще зимой подготовил предписание для Рейнеке, прошло много недель, прежде чем оно было утверждено снискавшим дурную славу начальником морского штаба князем Меньшиковым… Только 25 мая 1831 года Рейнеке покинул Петербург, хотя в прежние времена он выезжал в Архангельск в феврале или марте… Было бесцельно потеряно больше двух месяцев, которые можно было бы с успехом использовать для оснащения судов, отбора экипажей и промера баровых участков Северной Двины по льду. Михаил Францевич, разумеется, не мог предположить, что в лице всесильного Меньшикова он вскоре обретет врага, который будет его преследовать в течение четверти века, душа все передовое во флоте и прежде всего науку и гидрографию…

4 июня Рейнеке приезжает в Архангельск. Здесь свирепствует холера. Он спешит, не теряя ни одного часа, ни одной минуты, приступить к оснащению судов. Но местное начальство обрекает его на бездеятельность, требуя разрешения от морского штаба. Он не может даже заняться промером устьевого участка Северной Двины, так как по случаю холеры ему не дают ни людей, ни шлюпок. Потеряно еще пятнадцать дней. Только 19 июня он наконец может приступить к подбору экипажа на корабли. Рейнеке, его офицеры и матросы трудятся днем и ночью, вооружая бриг и шхуны. Всего лишь восемь суток потребовалось на подготовку к плаванию. Но Рейнеке и этот срок кажется чрезвычайно долгим. Он спешит в море, к его недостаточно исследованным районам. Необходимо дорожить каждым днем, так как легко может статься, что в будущем году он не получит согласия на плавание. Итак, скорее на морской простор. Но едва суда вытягиваются на рейд, как по приказанию главного командира архангельского порта Р. Р. Галла их задерживают на целую неделю «для удостоверения в здоровье экипажа».
        Проходит семь долгих дней карантина. Все здоровы, и 7 июля экспедиция в пятый раз покидает Соломбальский рейд. Потеряно более месяца. Рейнеке решает поставить перед каждым судном самостоятельную задачу. Он отправляет лейтенанта Нелидова на шхуне № 1 в Мезенский залив, а лейтенанта Милюкова в Онежский залив для промера между Сумой и Онегой. В Онежский залив направился и бриг «Лапоминка». Вскоре Рейнеке вынужден был взять курс на Соловецкий монастырь для того, чтобы проверить хронометры. «К этому понудила меня еще и болезнь моя: уже более суток не мог я выходить из каюты и чувствовал усиление лихорадочных припадков».[277 - М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубин Белого моря, стр. 63.]
        Неужели подобралась холера и положит его на лопатки, когда так мало осталось сделать, чтобы полностью завершить исследование Белого моря, каждая мель, каждый остров и каждый мыс которого стали частью его жизни? Эту жизнь он, не скупясь, тратил уже седьмой год ради того, чтобы лучше и ближе узнать полюбившееся ему море. Неужели смерть оборвет ее, так и не дав довершить его первого и прекрасного дела ради флота и науки?.. Проходит несколько томительных дней, в течение которых неустанно трудятся его помощники, уточняя прежние наблюдения и описи. Душой болеет за исход недуга особенно дорогой ему человек - лучший исследователь экспедиции Петр Кузьмич Пахтусов. Лица офицеров и матросов светлеют, когда, поборов лихорадку, Михаил Францевич оставляет свою маленькую каюту и отдает приказание сниматься с якоря. Холера миновала его корабль. 13 июля бриг «Лапоминка» покидает Соловецкий рейд. Рейнеке намерен идти к Канину Носу, но штормовой ветер заставляет его переменить решение.[278 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 43.] Он устремляется на юг и приступает к описи шхер до города Онеги. Определены десятки островов
и полуостровов, промерены между ними глубины, зарисованы виды берегов, записано в журнал все достойное внимания ученых и моряков. Затем наступает очередь устья Кандалакшского залива, Кеми и других малоисследованных мест в южной и центральной частях моря. Не отстают от начальника экспедиции и отряды на шхунах под командованием лейтенантов Нелидова и Милюкова. Они подробно описали внешнюю сторону онежских шхер, исследовали вершину Кандалакшского залива, промерили глубины в Онежском и Мезенском заливах, хотя и «не так полно, как в прочих местах».
        Рейнеке не возвращался в Архангельск, пока на Север не пришла глубокая осень и непрестанные непогоды и штормы не сделали совершенно бессмысленным дальнейшее плавание. Только 16 сентября бриг «Лапоминка» бросил якорь на Соломбальском рейде.
        Ни Рейнеке, ни его сподвижники не щадили своих сил и здоровья в это трудное плавание, но из-за позднего выхода не смогли выполнить всех тех исключительно больших задач, которые были поставлены перед ними. Но они сделали больше, чем можно было ждать от экспедиции, которая на полтора месяца позже обычных сроков вышла в плавание и так много трудностей претерпела от густых туманов, шквальных ветров и неистовых штормов…
        Пять лет уже продолжались исследования капризного и грозного моря. Здоровье Рейнеке расстроилось от лишений и непрестанной работы. Недомогания все чаще напоминали ему о том, что надо беречь свои силы, но он не обращал внимания ни на «хворь», ни на благоразумные советы друзей. Прибыв с отчетами в Петербург, он ночами трудился над картами для «Атласа Белого моря», а днем сидел в Гидрографическом депо, спешно составляя «экстракт астрономических наблюдений» экспедиции за все пять лет исследований.[279 - ААН СССР, ф. Р-1, оп. 134, д. 30, л. 10.]



20 марта 1832 года Рейнеке в шестой раз выехал из Петербурга в Архангельск. Он ехал в город, ставший для него родным, чтобы закончить исследования в Белом море и на северном побережье Мурмана. Ему предстояло завершить опись Онежского залива и рукавов устья Северной Двины. Кроме того, Рейнеке хотелось выяснить причину разницы в определении долготы Екатерининской гавани по наблюдениям экспедиции 1826 года и капитана Литке, который плавал в этих местах в 1822 году и бегло описал Кольский берег от Иоканских островов до острова Оленьего.
        Прибыв в Архангельск, он со своими помощниками приступил к описи рукавов Северной Двины, исследованием которой занимался до 25 апреля, пока можно было ездить по льду. Через три дня река пришла в движение. Вешняя вода быстро прибывала. Вскоре она затопила все низменные островки и залила Соломбальское селение у стен Архангельска…
        Рейнеке одолевали хлопоты. Надо было заботиться не только о предстоящем плавании, но еще и о двух экспедициях, которые, по его и Литке совету, снаряжали архангелогородцы Брандт и Клоков на свои средства. Одна из них под начальством лейтенанта Кротова и подпрапорщика Казакова направлялась к устью Енисея, а другая под командой подпоручика Пахтусова должна была исследовать восточное побережье Новой Земли. Рейнеке пришлось отдать лучших своих офицеров и штурманов.
        Теперь надо было срочно подобрать не только ближайших помощников для себя, но и команды на бриг и шхуны.

6 мая 1832 года он писал Литке, что не может сообщить ничего утешительного относительно своей экспедиции. Сначала было разрешено ему набрать команду из матросов первого флотского экипажа, затем это распоряжение было отменено, так как по последней почте получено повеление определить «ластовых».[280 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 45 об.] Командир Архангельского порта - «старик Галл» - был сбит с толку, ибо «в ластовом экипаже и так не хватало людей на транспорты и брандвахту». В итоге Рейнеке не навали ни тех, ни других. Он разрывался на части. Надо было руководить промером фарватера Северной Двины, проверять правильность астрономических определений исследуемых мест и готовить суда, требовавшие «серьезных поправок». Он с сокрушением пишет Литке, что, вероятно, ему не удастся выйти в плавание раньше середины июля, тем более что у него «нет ни одного офицера, кроме командиров шхун». Рейнеке очень опасается, что такая противоречивость распоряжений морского министерства «может замедлить» успехи экспедиции. Все это он сообщает, надеясь, что Литке походатайствует в Петербурге.
        Через неделю исследователь посылает Литке новое письмо. В нем идет речь уже о ходе снаряжения экспедиций Кротова и Пахтусова инструментами. Рейнеке считает необходимым в одну из них назначить ученого натуралиста и просит действовать решительно.

«Мне кажется,  - продолжает Рейнеке,  - что магнитные наблюдения лучше поручить Пахтусову: во-первых, он внимательнее Кротова (что делать! надо сказать правду); во-вторых, чаще будет иметь случай и время. Впрочем, прошу Вашего мнения.
        Работы мои по Двине теперь задержаны, по неимению команды…».[281 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 48.]
        Спустя два дня, 15 мая, Рейнеке обращается к Литке с просьбой похлопотать об офицерах для Беломорской экспедиции в Инспекторском департаменте, иначе командир Архангельского порта не даст ни одного помощника. «И я принужден буду идти на бриге сам-друг»,  - горюет Рейнеке. И тут же спешит сообщить, что ему удалось упросить Галла дать «пока для промера реки 30 человек из Первого экипажа». Он так обрадован этим, что «сей же час» едет для астрономических наблюдений в Никольский монастырь и рассылает всех своих спутников для промера рукавов Северной Двины и для наблюдений за приливами.[282 - Там же, л. 49.]

…6 июля началось последнее плавание Рейнеке по Белому морю. Он поручил командирам шхун промерить глубины и описать острова в юго-западной части Онежского залива, исследовать устье Унской губы, пополнить промер около Летнего берега, а затем между деревней Калгалакшей и островами, лежащими перед Кемью. Сам Рейнеке, командовавший бригом «Лапоминка», первоначально занимался промером внешних мелей на баре Северной Двины. Затем он попытался еще раз точно определить местоположение Канина Носа, однако, простояв десять дней вблизи него и видя, что погода не улучшается, отправился к Иоканским островам и на шлюпе описал берег до Семи Островов, уточнив тем самым рекогносцировочную съемку, сделанную ранее.

«Следствием этой поездки,  - писал Рейнеке,  - было определение точного положения мысов и осмотр заливов, не описанных с брига „Новая Земля“; впрочем, главное положение берега было очень сходно с описью капитана Литке».[283 - М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, стр. 91.]
        Рейнеке определяет положение Семи Островов и островов Иоканских, описывает берег Мурмана на запад до острова Оленьего. 6 августа он приступает к определению долготы Екатерининской гавани на основе астрономических наблюдений. Она оказывается близкой к выведенной Литке и значительно разнится с его собственными прежними наблюдениями. Рейнеке считает причиной этого несогласия одно из двух обстоятельств: либо долгота города Колы была неточно определена прежними путешественниками, либо его предшественниками были допущены ошибки в определении разности долгот между Колой и Екатерининской гаванью. Он оставляет бриг и на шлюпке отправляется в Колу, чтобы разрешить свои сомнения. 8 августа он несколько раз смог взять высоты солнца и еще раз проверить свои наблюдения 1826 года. Ошибки не было. «Итак, неверность надо приписать принятой тогда долготе Колы…».[284 - М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, стр. 91.]
        Таким образом, Михаилу Францевичу удалось связать описи экспедиций 1822, 1826 и 1832 годов и выяснить, что все они были выполнены исключительно точно для тогдашнего состояния науки. Как только все вычисления были проверены, Рейнеке отправил Литке небольшое письмо, в котором известил своего друга о выполнении одной из основных задач экспедиции 1832 года.

«Родство Ваше с Севером дает мне надежду, что и несвязные, наскоро писанные строки будут Вам любопытны»,[285 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп. л. 44.]  - пишет Рейнеке.
        Рассказав о скитаниях по Белому морю, он делится своими планами Из Кольского залива путешественники предполагают направиться в Вадсё или Вардогуз и описать, «если приличие позволит, Варангский залив».
        Литке на это письмо ответил восторженным посланием.



«Почтеннейший Михайло Францевич!  - писал он из Петербурга 12 сентября 1832 года.  - Много благодарю Вас за дружеское письмо Ваше из Колы, только третьего дни мною полученное. Вы справедливо предполагаете во мне некоторого рода родство с Севером, потому, что немиловидная страна эта не перестает меня интересовать, невзирая на многолетнюю разлуку - так-то впечатления лет молодости бывают прочны!
        Надеюсь скоро иметь известие об окончании работ Ваших сего года, которые, судя по началу, будут весьма интересны и,  - уповаю - окончательными для Вас, в тесных пределах, в которых Вы доселе были заключены.
        Вашей деятельности и усердию нужно обширнейшее поприще».[286 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 149.]

        Но удачи в завершении исследования Лапландского берега было Рейнеке недостаточно. Чтобы придать картам еще большую точность, он отправился на запад от Екатерининской гавани и проверил наблюдения 1826 года, вплоть до норвежской границы. Когда всего лишь 15 миль оставалось до местечка Вадсё, в Варангер-фьорде налетел шквальный западный ветер. Несколько дней путешественники боролись с волнением, продвигаясь к цели по 2-3 мили в сутки. Наконец 15 августа достигли острова Вадсё, исследовали его окрестности и проверили прежние наблюдения. Затем Рейнеке совершил прогулку до вершины Варангского залива. «Но заняться описью подробнее,  - писал он,  - я считал неприличным без позволения»[287 - ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 51 об.] норвежских властей.
        В своих записках Михаил Францевич оставил любопытное свидетельство об установлении границы между Россией и Норвегией. Он писал в «Историческом журнале»:



«До 1826 года считали мы границу свою по Лапландскому берегу у мыса Верес, лежащего близь Вадсэ к северу-востоку. Норвежцы же полагали ее до полуострова Рыбачьего. Финманы, имеющие значительные стада оленей и рогатого скота, не находя в своих пределах достаточно для них корма, беспрепятственно кочевали по лугам и тундре до Мотовского залива. Наши же лопари, мало занимаясь скотоводством, довольствовались рыбными промыслами в реках до заливов Пазерецкого и Нявдемского. Наконец между ими вышли распри, и оба правительства положились сделать новую размежевку, по которой и означена новая граница по реке Ворьеме, почти на половине расстояния между полуостровом Рыбачьим и мысом Верес, Через 6 лет (в нынешнем году), лопари наши, лишившиеся чрез то рыбных своих промыслов, просили опять о новом размежевании. Поэтому поручено местному начальству с обеих сторон рассмотреть жалобу недовольных. Совещание присланных чиновников происходило в Вадсэ, незадолго до нашего туда прихода. По размежевке 1826 года потеряли мы только рыбные промыслы в реках между Ворьемою и мысом Верес. Но так как это составляло собственность
живущих там лопарей, всего около 20 человек, то и им позволено, причислясь к финманам, остаться на тех же местах и пользоваться прежними угодьями. Норвежцы также едва ли что выиграли, ибо главными выгодами того места - пастбищами и лесом на дрова для Вадсэ - они и прежде пользовались».[288 - М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, стр. 92, 93.]

        Затем Рейнеке направился к норвежской крепости Вардогуз, куда прибыл 19 августа. Русские моряки были дружественно встречены командиром норвежского гарнизона капитаном Улльферсом, разрешившим Рейнеке выбрать любое место для астрономических определений, которые исследователям необходимо было провести, «чтобы связать долготу Вардогуза с долготою Колы и прочих мест».[289 - Там же, стр. 94.] Одновременно путешественники описали Вардогузский рейд, очень близко лежащий «от обыкновенного пути в Архангельск».

24 августа Рейнеке простился с гостеприимными норвежцами. На всем пути к Архангельску держался густой туман, и морякам не удалось посетить остров Олений. Эта неудача очень огорчила Михаила Францевича. Он надеялся увидеть еще раз Иоканские острова. И опять ему пришлось обмануться. Убедившись, что туман продолжает держаться, а на море поднимается большая волна, Рейнеке взял курс на устье Северной Двины и 27 августа прибыл к Березовому бару, над исследованием которого он со своими спутниками трудился в прошлые годы. Вслед за бригом «Лапоминка» прибыли обе шхуны, успешно справившиеся со своими задачами.



        Дань удивления

        Итак, экспедиция исследовала не только Белое море, но и уточнила опись Мурманского берега до границы с Норвегией. Все пункты инструкции на 1832 год были исполнены, хотя Рейнеке и огорчало то обстоятельство, что ему не удалось провести некоторых дополнительных исследований. В итоге была выполнена навигационная и топографическая съемка всех берегов и островов Белого моря, промерены глубины как у побережья, так и и в открытой части моря, произведены астрономические определения важнейших мест Беломорья и Мурмана, которые затем Академия наук включила в число точных позиций России. Одновременно были проведены наблюдения «над склонением и наклонением магнитной стрелки», определены подводные скалы и отмели, исследованы места, удобные для якорных стоянок и укрытия судов, выполнены наблюдения над качанием маятника, определены высоты гор, видимых со стороны моря, зарисованы виды беломорских и мурманских берегов, составлены навигационные карты, которые «отныне могли служить благонадежным кормчим в плаваниях по всему Белому морю и значительной части Ледовитого моря».[290 - ААН СССР, ф. 2, оп. 1-1850, д. 1, л.
7.]
        Результаты шестилетней деятельности Беломорской экспедиции были оценены научными кругами России как выдающееся достижение географической науки.

«Гидрографическая опись Белого моря и берегов Лапландии, исполненная Рейнеке,  - писал академик Бэр,  - бесспорно принадлежит к тем подвигам, которыми может гордиться всякая страна. Везде, где мне самому ни случалось во время моего плавания по тамошним водам заходить в какую-либо из снятых Рейнеке бухт, образованная часть нашей экспедиции всегда соглашалась с тем, что исполненные Рейнеке описи вернее соответствовали действительности, нежели все прочие, с которыми мы могли сличать их».[291 - ААН СССР, ф. 2, оп. 1-1850, л. 187.]
        Составление отчетов и карт заняло три месяца, и в декабре 1832 года Рейнеке выехал в Петербург… Он внес исправления в ранее составленные карты «Атласа Белого моря» и отдал их в гравировку. «Атлас» вскоре увидел свет, и моряки получили современное надежное навигационное пособие, которое служило русскому флоту почти целое столетие. Академик Струве впоследствии писал, что «Атлас» Рейнеке является «главным плодом» Беломорской экспедиции и «по своей полноте, тщательности и подробности придает плаванию в сих опасных морях всю безопасность, какой только можно ожидать от нынешнего состояния гидрографии».[292 - Там же, д. I, л. 194.]
        Сам же Рейнеке был очень скромного мнения о своих беломорских исследованиях и просил всех «почтенных мореходцев, которым случится употреблять… карты, не умолчать о недостатках… и о неверностях, какие найдутся в картах или лоции».[293 - М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, стр. 99.]
        Одновременно с «Атласом» Рейнеке составил «Описание Северного берега России». Но опубликование его затянулось почти на два десятилетия. Причины этого замедления не зависели от Рейнеке, о чем он и заявил в предисловии к первому изданию своего труда. То было время «гонения науки»,[294 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 8, л. 140.] которое коснулось и научных исследований Михаила Францевича. Но Рейнеке с исключительным упорством и тщанием продолжал дополнять свое «Описание» новыми сведениями по гидрографии и географии Белого моря и Лапландского берега. Он считал самыми счастливыми те дни и часы, когда ему удавалось вновь потрудиться над своим детищем, которое разрослось до исполинских размеров. Поэтому сочинение решают печатать в двух томах. Наконец в 1842 году было приступлено к набору «Описания Лапландского берега», и вскоре оно увидело свет. Но «Описанию Белого моря» опять не повезло. В 1845 году рукопись сгорела во время пожара в Морской типографии. Этот удар не заставил Рейнеке сдаться. Он не только восстановил рукопись, но и пополнил ее новыми «сведениями о переменах в гидрографии». В 1850 году
издание главного труда его жизни было завершено.

«Описание Северного берега России» представляло собою энциклопедию Белого моря и Мурманского (Лапландского) берега. Кроме обзора прежних описей, карт и лоций, этот первый в отечественной географической литературе труд содержал описание якорных мест, течений, рифов и мелей, видов берегов, маяков, башен, бакенов, течений, приливов. В нем были даны подробные характеристики устьев судоходных рек; приведены описания городов Мезени, Онеги, Кеми, Архангельска и всех приморских уездов; содержались сведения о местных жителях, их промыслах и занятиях, о дорогах, близлежащих реках и окрестностях, об особенностях климата и гидрологического режима прилегающих к этим местам участков моря. Капитальное исследование Рейнеке давало необычайно яркую картину состояния Мурманского и Архангельского Севера в первой половине XIX века.

«Гидрографическое описание Северного берега России» не только явилось важным событием в истории русского флота, но и было воспринято учеными России как выдающееся научное достижение. Рейнеке уже давно обратил на себя внимание Академии наук своими исследованиями на Севере и на Балтике. Благодаря помощи Академии наук ему удалось организовать исследование приливо-отливных явлений на Белом море. Многие ученые и академические экспедиции, трудившиеся на Севере и на Балтике, пользовались его картами. Со многими членами Академии он состоял в переписке или поддерживал тесные отношения. Он помог добрыми советами академику Бэру, когда тот собирался в полярные скитания. По рекомендации Рейнеке судном Новоземельской экспедиции Бэра командовал опытный и смелый полярный исследователь А. К. Циволька, которого Михаил Францевич хорошо знал и высоко ценил. Академическими кругами капитальный труд Рейнеке был выдвинут на соискание Демидовской премии.
        Рецензентами «Описания» были назначены академики Бэр и Струве. Они дали блестящий отзыв о беломорских исследованиях Рейнеке. Академик Струве писал: «Никто, конечно, не станет оспаривать, что гидрографическая опись Белого моря и значительной части Ледовитого океана есть дело чрезвычайной важности. География нашего отечества обязана ей точным познанием положения и вида большей части северного берега Европейской России. Все пункты, астрономически определенные во время путешествий Рейнеке или собранные в его сочинении, почитаются для этой части фундаментальными…
        Скажу, наконец, что Россия, в той мере, как я могу судить о том, в гидрографии обоих морей приобрела сочинение столько же полное для навигации и рыбного промысла в тех водах, сколько и почетное для отечества и для самого автора - сочинение, которое может быть поставлено наряду с лучшими этого рода, изданными в чужих краях, а притом еще имеет то достоинство, что оно есть первое вышедшее в России полное гидрографическое описание».[295 - ААН СССР, ф. 2, оп. 1-1850, д. 1, л. 194.]
        Академик Струве восхищался тем, что «наряду с гидрографическим описанием… представляет нам обильную жатву подробностей и данных, собранных автором в продолжение 7 лет, относительно как истории гидрографии тех морей, так и… статистики всего тамошнего края. Эта вот часть труда Рейнеке, заслуживающая тем более наше уважение, что она выходит из виду большей части моряков. И я почитаю этот не гидрографический отдел его сочинения прибавлением столько же важным, сколько поучительным для читателя».[296 - Там же, л. 196.]
        Замечательный ученый и путешественник Карл Бэр поддержал академика Струве. Он с большой похвалой отозвался о капитальном труде Рейнеке, справедливо отмечая его важное значение как для мореплавания в северных водах России, так и для развития географических знаний о природе Крайнего Севера и его производительных силах.
        Академик К. М. Бэр писал, что сочинения Рейнеке, «кроме драгоценных гидрографических наблюдений, заключают в себе множество весьма достоверных естественных и статистических подробностей. Состоя с жителями берегов Белого моря и с обитателями и посетителями Лапландии в многоразличных сношениях, Рейнеке имел случай расспрашивать их касательно этих стран и включил в свой рассказ об отдельных экспедициях много добытых этим путем сведений о тамошних промыслах, а в особенности о звериной их ловле и рыболовстве. Оттого сочинение его может служить обильным источником сведений не только о животных, но и о самом быте жителей самых северных наших областей».[297 - ААН СССР, ф. 2, оп. 1-1850, д. 1, л. 197.]
        Академия наук присудила Рейнеке полную Демидовскую премию. Одновременно с Михаилом Францевичем такой же награды был удостоен замечательный русский хирург Пирогов за работу «Патологическая анатомия азиатской холеры» с атласом. Оба труда были представлены академиком Бэром, и оба получили восторженную оценку со стороны академии: «Если мы удивляемся бесстрашию врача, который во время свирепствующей вокруг него заразы с неукоснительною готовностью спешит к ложу болезни, чтобы подать помощь пораженному ею ближнему, или даже и к одру самой страшной смерти, чтобы хладнокровно воспользоваться ее уроками на благо проживающей братьи, то мы не можем отказать в должной дани удивления также постоянству и мужеству моряка, который много лет сряду в отдаленных хладных морях борется с опасною стихиею, чтобы и со своей стороны принести лепту на алтарь науки. Это чувство, независимо от внутреннего достоинства самого труда, руководило Академиею при присуждении второй полной премии конкурса за 1850 год сочинению „Гидрографическое описание Северного берега России“, составленному капитаном-лейтенантом Рейнеке».[298 - Там
же, л. 7.]
        Спустя семь лет по представлению академиков Струве и Ленца Михаил Францевич был избран в члены-корреспонденты Российской Академии наук.[299 - ААН СССР, ф. 2, оп. 17, д. 6, л. 37.]
        Белое море на всю жизнь осталось для Рейнеке самым любимым и самым дорогим уголком страны. Он часто уносился мечтой к студеным водам и каменным берегам Мурмана, исследованию которых отдал лучшие годы своей жизни,  - и когда трудился на Балтике, и когда больной скитался по югу России. Он не уподоблялся тем ученым, которые считают, что их трудами все исчерпано. Михаил Францевич был чрезвычайно скромного мнения о своих заслугах в изучении Севера. Ему казалось, что его экспедиция лишь заполнила несколько белых страниц в огромной, еще далеко не прочитанной книге о Белом море и Мурмане… И Рейнеке всю жизнь стремился увеличить свои познания о них. Особенно его интересовали приливы в Белом море. Он пытался убедить Гидрографический департамент наладить наблюдения над колебаниями уровня Белого моря. Но ему отказали в просьбе. Тогда на помощь пришел Федор Петрович Литке, который интересовался изучением приливов и отливов в северных морях. Они вместе составили записку в морской штаб от Академии наук, в которой отмечали, что «все мореходные народы» обратили внимание на изучение приливов как «важный для науки
вообще, так и в особенности для мореплавания предмет. России, которой науки по всем их отраслям так много обязаны, невозможно и на этом поприще отстать от других».[300 - ААН СССР, ф. 34, оп. 1, д. 44, л. 6.]
        Морской штаб вынужден был уважить просьбу Академии наук и в 1843 году направил на Север несколько штурманов, которые успешно провели наблюдения во многих пунктах Белого моря.
        Рейнеке дарил свои карты архангельским поморам, участвовал в открытии мореходных школ в Кеми и Архангельске, по его проекту были построены маяки, но ему все казалось, что очень мало сделано для познания Белого моря. В 1859 году (незадолго до смерти) до него дошли слухи, что один из морских офицеров собирается заняться изучением его любимого студеного края.
        Рейнеке обрадовался этому как неожиданному подарку судьбы. Он восторженно благословлял доброе намерение офицера обратиться к беломорской гидрографии. Рейнеке находил, что ее состояние не соответствует современному состоянию науки, и сожалел, что силы его ненадежны, а то бы он повторил свои прежние труды на Белом море. «Итак, поневоле,  - писал Михаил Францевич,  - приходится просить молодое поколение поправить старые мои грехи, которых я никогда не скрывал, не замазывал замазкою, как у нас в обшивке судов… а сознавал и просил помощи поправить…»[301 - Морской сборник, 1859, № 6, смесь, стр. 133.]
        Беломорским исследованиям Рейнеке предстояло многие десятилетия приносить пользу флоту и науке. Большой интерес проявляли к трудам Рейнеке иностранные ученые и моряки. Вскоре «Описание» было переведено на французский язык и частично опубликовано англичанами. В восьмидесятых годах прошлого века исследование Михаила Францевича было выпущено в России вторым изданием. В предисловии к нему отмечалось: «Почтенный труд нашего известного гидрографа Михаила Францевича Рейнеке „Гидрографическое описание Северного берега России“, несмотря на пятьдесят лет, прошедшие после его составления, и в настоящее время представляет лучшее пособие для плавания у этих берегов».[302 - Гидрографическое описание Северного берега России. Составлено капитан-лейтенантом М. Рейнеке в 1833 году, ч. I, Белое море. Изд. 2-е, СПб., 1883, стр. 5.]
        Сведения из «Описания» использовались в первых советских лоциях. Труд Рейнеке, как достоверный источник исторических и географических сведений о русском Севере первой половины XIX века, сохраняет свое большое значение и в наши дни.



        Ученик и сподвижник

        В 1835 году Рейнеке потерял одного из своих сподвижников по исследованию Белого моря - Петра Кузьмича Пахтусова, которого он считал образцовым полярным исследователем и чьей нелегкой и блестящей жизнью всегда восхищался… Жизнь Пахтусова была заполнена трудом, он рано познал лишения. Его отец, бедный шкипер, умер вскоре после рождения сына. Воспитанием мальчика занималась мать. Она уехала с ним из Кронштадта в Архангельск. Жили бедно. Не было денег купить школьную тетрадку, и Петя собирал дрова, на которые выменивал у портовых писарей бумагу. Учился он в военно-сиротской школе. Его успехи поражали учителей. Шестнадцати лет Петю отправили в Кронштадт в штурманское училище, по окончании которого он снова вернулся на Север.
        Одиннадцать лет Петр Пахтусов трудился над описанием северных берегов Европейской России. Он побывал на полуострове Канин, на Колгуеве, Вайгаче, в Чёшской губе и на реке Печоре. Море заливало его шлюпку, гибла провизия, его преследовал голод, ненастье, стужа. Но Петр Кузьмич был неугомонен. Когда море покрывалось льдом, он брал оленью упряжку и продолжал исследования. Десятки дней он в одиночестве путешествовал по серой унылой тундре и берегам Северного Ледовитого океана. Труды и лишения не были напрасными. Он возвращался с новыми листами карты Севера, и многим мысам, островам, бухтам и заливам предстояло вечно носить названия, которые он им присвоил.
        Его трудолюбие вызывало восхищение Рейнеке, под начальством которого он трудился с 1827 по 1832 год над описью Белого моря.
        Михаил Францевич любил Пахтусова, как верного и честного товарища. Часто бывал в его доме, крестил детей. По его представлению он был несколько раз награжден годовыми денежными окладами и повышен в звании.
        У Пахтусова не было секретов от Рейнеке. Он откровенно рассказал ему о своей давней мечте. Несколько лет назад он увидел с острова Вайгач очертания Новой Земли - этого огромного и в те времена почти неисследованного острова, на 600 верст протянувшегося с севера на юг, на границе между Баренцевым и Карским морями.
        Пахтусов слышал о Новой Земле много легенд, преданий. Знал, что немало поморов сложило там свои головы. Но его не пугали ни лишения, ни цинга - этот страшный бич Севера. Рейнеке понимал необходимость исследования восточных берегов Новой Земли и вместе с Пахтусовым и Литке считал, что Карское море не всегда забито льдами и что возможно поэтому осмотреть восточные берега Новой Земли. По его совету Петр Кузьмич послал в Гидрографический департамент проект экспедиции, но он остался без внимания. Тогда Михаил Францевич решил планом Пахтусова заинтересовать архангельского купца Брандта и управителя казенных лесов Павла Ивановича Клокова, который был дружен почти со всеми моряками, приезжавшими в Архангельск. Рейнеке, при поддержке Федора Петровича Литке, удалось убедить Брандта и Клокова снарядить Северную экспедицию, которая должна была отправиться на двух судах: одно под командованием Пахтусова шло к восточным берегам Новой Земли, другое к устью Енисея; его командиром был Кротов; Рейнеке хлопотал о посылке Академией ученого-натуралиста, как это видно из письма Литке от 24 мая 1832 года:



«Письмо Ваше от 13 мая, любезнейший Михайло Францевич, я имел удовольствие получить. После письма моего к Клокову я виделся с молодым Брандтом и узнал от него о выписке инструментов для Северной экспедиции. И об натуралисте я с ним говорил. Академия, я полагаю, нашла бы человека, и если уже пошлет, то, конечно, на своем иждивении, следственно, Брандту не в убыток. Брандт хотел обо всем писать в Архангельск, как и о мнении моем, что лучше бы отложить всю историю до будущего года. Магнитные стрелки, я согласно с Вами думаю, что полезнее было бы поручить Пахтусову».[303 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 147-147 об.]

        Летом 1832 года суда Северной экспедиции покинули Архангельск. С тревогой ждал Рейнеке следующей навигации. Вернется ли Пахтусов? Привезет ли он карту восточных берегов Новой Земли или возвратится с пустыми руками? Михаил Францевич втайне надеялся, что осенью либо зимой 1832 года придут вести от отряда Кротова. Но судя по отсутствию сообщений от сибирских властей, он в минувшее лето не достиг устья Енисея. Не пришло вестей и от Пахтусова. Неизвестность, окружавшая экспедицию, еще более усиливала тревогу за судьбу недавних сподвижников… Наступила осень 1833 года. Сковало льдом Северную Двину. Ни один из кораблей Северной экспедиции не вернулся в Архангельск. Неужели оба отряда безвестно погибли?.. И вдруг 2 декабря 1833 года, придя домой из Гидрографического депо, Рейнеке нашел записку от Литке:



«Вам, верно, приятно будет слышать, любезный Михайло Францевич, что Пахтусов благополучно воротился в Архангельск, обошел восточный берег южной половины Новой Земли. Клоков прислал мне копию с его рапорта, которого я, однако же, Вам и не дам, покуда Вы сами ко мне не приедете. Видно, Вас иначе к себе не заманишь. Только приходите, пожалуйста, до 9 часов (если поутру) потому, что в 9 меня уже нет».[304 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 151.]

        Рапорт Пахтусова был немногословен и не изобиловал описаниями ужасов. Беря пример со своего наставника, Петр Кузьмич скромно сообщал, что августовскими днями 1832 года он прошел в Карское море и остался на зимовку в губе Каменка, которую со всех сторон окружали льды.
        Поздней осенью льды отступили от берегов, и море оказалось свободным. Но бот уже был вытащен на берег, построена жилая изба; приближалась зима, и продолжать плавание было безрассудно. Надо было ждать весны.
        Полярная ночь прикрыла тяжелой темной шапкой избушку путешественников. К ним жаловали медведи, песцы, стараясь воспользоваться их запасами. Весной цинга унесла одного матроса.
        Как только наступило светлое время года, Пахтусов сразу же приступил к исследованию южного берега Новой Земли. Буря застала его в нескольких десятках километров от зимовья. Три дня отважный исследователь лежал со своими товарищами под защитой скалы. Нечего было есть. Томила жажда. Петр Кузьмич набирал в кружку снег, согревал его на груди и добывал несколько драгоценных глотков воды. Путешественники победили в единоборстве со стихией, но, вернувшись в зимовье, тяжело заболели.
        Между тем наступило лето. Распустились во всей красе полярные маки, заголубели незабудки. Губа Каменка очистилась ото льда. Пахтусов вышел в Карское море. Перед ним расстилались восточные берега Новой Земли, которые еще никогда не были положены на карту.
        Почти месяц льды продержали Петра Кузьмича в заливе Литке. Впервые за все время путешествия он с тревогой подумал, что экспедиции придется во второй раз зазимовать на Новой Земле. Но он ни с кем не делился своими опасениями и поддерживал в своих товарищах веру в успешное завершение путешествия. Его тайные опасения, к счастью, не оправдались. Ветер отогнал льды от восточных берегов, и в конце августа 1833 года исследователь достиг пролива Маточкин Шар. Пахтусову хотелось идти дальше к северу, но у него почти вся команда была больна цингой. Он не мог подвергать доверившихся ему людей риску второй зимовки в Арктике, которая для многих была равносильна смерти.
        Петр Кузьмич повернул в Баренцево море. Но на этом мытарства экспедиции не закончились. По пути на Большую землю мореплаватели попали в жестокий шторм. Судно пришло в негодность, и они были вынуждены выброситься на берег в устье Печоры.
        Рейнеке и Литке были восхищены успехами Пахтусова и, убедившись, что Петр Кузьмич горит желанием снова вернуться на Север, добились от Гидрографического депо снаряжения новой экспедиции на казенный счет.
        Летом 1834 года Пахтусов снова вернулся на Новую Землю. Он перезимовал на Маточкином Шаре и отправился на боте вдоль западных берегов острова, мечтая достигнуть мыса Желания и посмотреть, нет ли к северу от него других островов. Но его постигла неудача: у Горбовых островов судно раздавили льды. На помощь пришли поморы. Они доставили экспедицию в Маточкин Шар, где находилось второе судно экспедиции. Пахтусов не сдавался. Он снял с корабля шлюпку и на ней отправился в Карское море. Петр Кузьмич осмотрел восточное побережье Новой Земли на 150 километров к северу от Маточкина Шара и открыл острова, которые теперь носят его имя. Дальше на север его не пустили льды.
        Осенью 1835 года Пахтусов вернулся в Архангельск и привез с собой карту части западных и восточных берегов Северного острова Новой Земли.
        Новый успех Пахтусова был большой радостью для Михаила Францевича. Но он не подозревал, что здоровье его верного и лучшего товарища безнадежно подорвано 15-летними исследованиями Севера. Он заболел нервной горячкой и умер 7 ноября 1835 года. Михаил Рейнеке позаботился о том, чтобы не пропали отчеты, дневники и карты его экспедиции. Он просмотрел все материалы и составил о них блестящий отзыв.


        На таком карбасе плавал Пахтусов.



«Хотя экспедиция Пахтусова и несовершенно достигла назначенной ей цели, однако польза, ею принесенная, весьма ощутительна и особенно для промышленности того края. Не говоря уже о том, что восточный берег Новой Земли стал нам теперь довольно знаком, еще и многие места западного ее берега также исследованы гораздо подробнее прежнего. Через это деятельные промышленники поморья стали смелее посещать берега пустынного острова и следуют к северу далее прежних пределов своего плавания. По следам Пахтусова стали они опять посещать острова Панкратьева и Горбовы, куда уже более 30 лет не заходило ни одно промышленное судно. В исходе июля 1835 года после крушения карбаса, на котором плыл Пахтусов, одна промышленничья ладья обошла даже северо-восточный край Новой Земли, мыс Желания, как надо полагать из слов кормщика, который говорит, что земля вдруг круто поворачивается „на шалоник“…
        Для увеличивающейся ныне промышленности около Новой Земли весьма полезно и даже необходимо бы было подробнее исследовать берега этого острова».[305 - ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 635, л. 130-138.]

        Рейнеке стоило больших усилий выхлопотать вдове и детям Пахтусова пенсию. Дело осложнялось тем, что Петр Кузьмич, которому только в 1830 году было присвоено офицерское звание, не выслужил даже половины необходимого для пенсии срока. Михаил Францевич, заручившись поддержкой директора Гидрографического депо Ф. Ф. Шуберта, сумел доказать, что своим самопожертвованием и блестящими достижениями в исследовании Севера Пахтусов заслужил глубокую признательность ученых и моряков своей страны и его семья вправе рассчитывать на заботу государства. Вдове Пахтусова была назначена пенсия в размере последнего годового жалованья ее мужа.
        Рейнеке позаботился не только о семье, но и научном наследстве Пахтусова. Досуг нескольких лет он посвятил подготовке к изданию «Дневных записок» и результатов научных наблюдений своего лучшего ученика.
        В 1842 и 1843 годах в «Записках Гидрографического департамента» увидели свет «Дневные записки» Пахтусова, снабженные исчерпывающими комментариями Михаила Францевича. «Это мои дети»,  - с гордостью записал он в дневнике.



        И еще двадцать лет скитаний

        В 1833 году Рейнеке приступил к исследованию восточной части Балтийского моря. Почти двадцать лет он изучал шхеры, острова, измерял глубины, определял течения, описывал бухты, заливы… Ему не давали годных для промерных работ судов, нередко забирали из экспедиции способных и опытных офицеров… Стоит заглянуть в сохранившийся дневник за 1844 год, чтобы убедиться, каких усилий стоила подготовка к каждому плаванию. А ведь их было двадцать!

18 февраля 1844 года Рейнеке отмечает, что «ходил к Меньшикову, чтобы выпросить пароход для промера», но начальник морского штаба не принял его.

23 февраля Михаил Францевич записывает:



«Вечером пошел опять к Меньшикову для дела будущей работы. Опять нет дома - едет в Кронштадт с царем, чтобы завтра потешить его там игрушками».

        Спустя два дня опять отметка о том, что был у Меньшикова и тот снова его не принял.

1 марта Рейнеке в четвертый раз идет на прием к начальнику морского штаба. «Опять нет дома. Черт возьми!» - возмущается исследователь.

«Наконец утром, около полудни,  - записывает Михаил Францевич 2 марта,  - застал я Меньшикова. Прием был общий для всех - человек до 15. Меня спросил он:

        - Что скажете?

        - Смею просить ваше сиятельство о назначении в мой отряд парохода для промера мелей и около берегов.

        - К осени, быть может, дадим какой-нибудь.

        - Благодарю, ваше сиятельство, и покорнейше прошу уж не присылать парохода осенью, когда нельзя работать. Смею ли еще просить о назначении судов: двух бригов и двух шхун для промера среди моря. Старые, гнилые для этого не годятся.

        - Дадим какие есть».[306 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 1-6 Спустя семь лет Рейнеке писал Н. А. Бестужеву, что он все еще не может допроситься у своего начальства назначить для промера «пароходную шхуну с парусами и винтом» (ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 79).]
        Неприязнь Меньшикова к Рейнеке была известна всему морскому министерству: «Чиновники всех рангов, стараясь угодить „сиятельству“, создавали новые преграды на трудном пути моряка-исследователя. На схватки в морском ведомстве приходилось тратить не меньше сил и больше нервов, чем на самую опись моря… Дневник его сохранил следы этой перепалки с „подлецами“» (выражение Рейнеке).
        Однажды, когда вместо выбившегося из штурманов и сведущего в гидрографических исследованиях командира судна «Голубка» попытались назначить в экспедицию незнакомого ему флотского лейтенанта, Рейнеке резко оборвал начальника Гидрографического департамента, заявив, что ему «нужен человек с головой и душою, а не мясо с эполетами». Когда высокопоставленный чиновник Лавров вздумал доказывать полезность такой замены, Михаил Францевич беспощадно отчитал его. «На это ответил я ему,  - записано в дневнике,  - что из опыта знаю, каково подчинять рабочих людей тунеядным командирам, пекущимся только об окраске судна, и что суд о моих работах ожидаю я не от него, Лаврова, а от его внуков, которые быть может будут людьми дельными».[307 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 22.]
        Двадцать лет Рейнеке отдал Балтике. В мае он покидал Петербург и возвращался только в октябре.
        И так двадцать лет из года в год! Он не бежал от этой будничной работы… Когда приятели возмущались его упорным нежеланием отправиться в дальние скитания, он отмахивался от них и продолжал заниматься съемкой и промером, наблюдениями и расчетами. «Добросовестный путешественник или исследователь страны должен удовольствоваться девизом: полезным можно быть, не бывши знаменитым!». Таково было его основное жизненное правило. Он изведал большие и малые заливы Восточной Балтики, заглянул в изумительно красивые шхеры, изучил каждый рейд, каждый остров, каждую бухту. Море Балтийское стало частью его жизни, как часть его жизни уже принадлежала Белому морю. Море грустило и печалилось, смеялось и радовалось вместе с ним. Он запомнил и золотистые дорожки луны на ленивой зыби, и отражения бледных облаков в тихие белые ночи, и несущуюся под шквалами рябь, и седые угрюмые волны, от которых приходилось искать убежище либо в гаванях, либо в шхерах…
        Но это море, которое Рейнеке любил, каждый год уносило часть его сил и здоровья.
        Михаил Францевич уже давно болел. Еще в 1844 году придерживался диеты из-за частых приступов болезни печени. Уже тогда обострение ревматических болей в правой руке было столь сильным, что он не мог держать корректуру карт Балтийского моря. Он лучше, чем кто-либо, знает, что здоровье его надорвано скитаниями по морям, что болезнь скоро лишит его возможности заниматься исследованием Балтики. Он спешит составить лоцию Финского залива, карты шхер, рейдов, островов, словом, все сделать таким образом, «чтобы не стыдно было умирать».
        После 25-летних трудов на пользу гидрографии болезнь настолько обостряется, что он уже не может все время находиться на корабле. С 1849 года он живет летом на островах Даго и Эзель, вблизи которых экспедиция ведет исследования, и оттуда распоряжается работами. Но ему не сидится на берегу, и он, как это ни тяжело, предпринимает время от времени плавания по району промера и съемки.
        Один из сподвижников и друзей Рейнеке вспоминал о своем командире:



«Да и можно было человеку утомиться и уходиться ежегодными кампаниями, которые в общей сложности составляли почти 10 лет судовой жизни, проведенной на малых не комфортабельных судах, а иногда даже и на шлюпках, при занятиях в то же время умственных и под влиянием всегдашней нравственной ответственности не только за труды свои, но и за труды своих помощников».[308 - С. П. Крашенинников. Вице-адмирал Михаил Францевич Рейнеке. Морской сборник, 1869, № 5, стр. 27. Между прочим, известный русский маринист Н. П. Боголюбов, участвовавший в 1844-1846 годах в съемке Балтики под командованием Рейнеке, в своих неопубликованных воспоминаниях «Из виденного, слышанного и испытанного» упустил из виду подвижническую деятельность Рейнеке, остановился лишь на «странностях» в его характере, вызванных тяжелой болезнью. По-видимому, художник не мог простить тех «разносов», которые он получал от своего начальника за неточности в съемке Лужского залива. (Рукописный отдел Гос. публичной библиотеки им. В. И. Ленина, шифр М-3196).]

        И все-таки Михаил Францевич не сдавался. Он продолжал, пока были силы, одолевать извечных врагов моряка: мели, рифы, банки.
        В 1851 году он добрался со своим отрядом до Рижского залива, на берегах которого пробежало его детство. Был уже виден конец работ на южных берегах Балтики… Затем он надеялся заняться уточнением описи Финских шхер, но боялся, что ему может не хватить сил.

«Про Ботнику уже не думаю,  - писал он Николаю Александровичу Бестужеву.  - В этом обширном заливе, посередине его, не был исследователь от сотворения мира, да и прибрежье давно не было описано».[309 - ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 79.]
        В 1852 году закончились работы Рейнеке на Балтике. За 20 лет моряками[310 - Рейнеке с исключительным вниманием относился к исследованиям своих помощников. Он всегда указывал их имена в отчетах и на частных картах, которые были ими составлены «Я, конечно, ответчик за них,  - писал Михаил Рейнеке,  - но никогда не позволял себе присваивать чужого труда и еще менее взваливать свою вину на других». (Морской сборник, 1869, № 5, стр. 21).] были исследованы все принадлежащее России южное побережье Балтийского моря, Рижский залив, описаны острова Эзель, Даго, Мон, Вормс, Аландские шхеры, шхеры северного берега Финского залива, промерены глубины как у берегов, так и в открытом море. На скальных берегах Финского залива было сделано несколько десятков отметок среднегодовых уровней воды, которые явились вековыми реперами для изучения колебаний уровня Балтийского моря. Михаил Францевич установил в Кронштадте футшток, к которому до настоящего времени привязываются все нивелировки в нашей стране.[311 - К. А. Бельченко. М. Ф. Рейнеке. Труды Института истории естествознания и техники, т. 37. История
геолого-географических наук, вып 2, М, 1961, стр. 124.] Результаты работ экспедиции без промедления наносились на карты. Рейнеке с удовлетворением писал Н. А. Бестужеву, что им «составлен подробный атлас морских карт в масштабе от 500 до 840 саженей на дюйм. На этих картах указаны все узаконенные пути для судов… К этим картам издана и краткая лоция».[312 - ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 81.]
        Карты и лоции Рейнеке сослужили добрую службу русским морякам во время обороны балтийских берегов в Крымскую войну.



        Читая дневники и письма

        Михаил Рейнеке, судя по уцелевшим отрывкам из дневников, по его переписке и воспоминаниям современников, был человек удивительно добрый и отзывчивый. Поглощенный своей страстью к морю, к науке, он совсем не чуждался женского общества. Следы увлечений видны в его частично сохранившейся переписке. В начале 1833 года в жизнь Михаила Францевича, только что победно завершившего исследование Белого моря, врывается большая любовь. Его любимую зовут Анна. Рейнеке пишет ей восторженное письмо:



«Помни, что я жить и дышать буду тобой, следственно, от твоей жизни будет зависеть и моя собственная… Я весь твой, я дал слово и не хочу быть ничьим кроме тебя, свидетель этому бог…»

        Почему разбилась эта любовь и почему Михаил Францевич с его щедрым сердцем остался навсегда одиноким?.. По-видимому, на эти вопросы не найти ответа, пока не будут обнаружены пропавшие тетради дневников Рейнеке или новые его письма к любимой…
        Лет через пять он встретил девушку, которая была близка его сердцу. Михаил Францевич сделал предложение, но оказалось, что его избранница уже была помолвлена. А годы между тем уходили, и он так и остался холостяком…
        Рейнеке любил книги, живопись, музыку. Он бывал на петербургских литературных вечерах, посещал выставки в Академии художеств, нередко заглядывал в мастерскую к скульптору Клодту и знакомился с его новыми работами. В дневнике его имеется запись о том, что «нельзя любить отчизну, не любя родного языка».
        Михаил Рейнеке внимательно следил за успехами русских землеописателей и мореходов.
        Рейнеке был одним из тех, кто стоял у колыбели Русского географического общества. То, что он не был объявлен членом-учредителем общества, объясняется его плохими отношениями со всесильным начальником морского штаба. В одной из бесед с Врангелем, которому Рейнеке доказывал необходимость издания записок Общества на русском языке, Фердинанд Петрович откровенно признался, что, по мнению Ф. П. Литке, его не следует приглашать в число членов-учредителей, так как это «послужит ко вреду службы» Рейнеке «по отношениям к Меньшикову».[313 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 28.]
        Михаил Францевич был одним из руководителей отделения математической географии Общества. Заслуги Рейнеке перед наукой были высоко оценены в отчете Русского географического общества за 1859 год, в котором отмечалось, что Михаил Францевич, «проведя всю жизнь свою в неусыпных и в высшей степени добросовестных трудах, оказал неоценимые услуги русской гидрографии». В Рейнеке Общество видело выдающегося «своего деятеля», которым Россия «по справедливости будет всегда гордиться». «Съемка Белого моря… превосходный атлас его, заслуживший справедливое уважение всех гидрографов, карты Балтийского моря, „Гидрографическое описание Северного берега России“, удостоенное полной Демидовской премии,  - вот главные, драгоценные памятники», которые Рейнеке «оставил после себя в науке».[314 - Вестник Русского географического общества, ч. XXVIII, СПб., 1860, стр. 8-9.]
        Круг знакомых и друзей Рейнеке очень обширен. Среди них ученые - Бэр, Гумбольдт, Кеппен, Купфер, Ленц, Струве, моряки и путешественники - Нахимов, Врангель, Рикорд, Крузенштерн, Путятин, Романов, Матюшкин, Ивашинцев, Анжу, Пущин, Кашеваров и, наконец, Литке, близкий товарищ по Архангельску и Петербургу… Но самые крепкие узы морского братства и единомыслия связывали его с человеком, который находился за многие тысячи верст от Петербурга и Балтийского моря.
        Занятый путешествиями и служебными обязанностями, Рейнеке продолжал интересоваться судьбой своего друга Николая Бестужева, который вместе с братом Михаилом в сентябре 1839 года вышел из тюрьмы и отправился на поселение в Селенгинск. Вскоре он получил от них подарок. То был складной нож с двумя лезвиями, который собственноручно изготовил для своего друга Николай Бестужев. Его привез случайно оказавшийся в Селенгинске и направлявшийся в Петербург офицер. Его рассказ взволновал Михаила Францевича до глубины души. Уже более пятнадцати лет он не видел Николая Александровича. Он живо помнил их встречи и беседы, споры и мечты о далеких странствиях в полярные страны. И день, когда он получил подарок, был праздником в его одинокой жизни моряка-ученого… Николай Бестужев, брат его Михаил и те, что томились на поселении в различных местах Сибири, были близки ему своими мыслями, надеждами и огорчениями.
        Он не раз горевал «о бедном, бесполезном состоянии нашего флота, и вообще об бедствиях России по неумению ею править». Он писал: «Согласен с предвещанием, что она при этом состоянии дел не удержится долее 5-10 лет».[315 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 2.]
        Рейнеке сокрушался о том, что царь и его сановники тратят сотни тысяч рублей на развлечения. «Ужели в России так мало своих нужд на дело,  - отмечал он в дневнике,  - что можно бросать деньги, сдираемые с бедных русских, на прихоти русских негодяев вельмож-космополитов! Это меня бесит! Да! Век наш есть век Людовика XV. Кому-то придется быть XVI и будет ли у нас Наполеон! Эта мысль родилась во мне уже давно!».[316 - Там же, л. 4.]
        Глубокое возмущение вызывает у моряка тот факт, что царь, погрязший в «беспутной роскоши», отказывает «до времени» в отпуске средств для снаряжения кругосветной экспедиции, о которой хлопотал адмирал К. В. Путятин.

«И так все рушилось!  - записывает в дневнике Рейнеке 23 февраля 1844 года.  - Боже мой! Ужели Россия должна страдать от самодержавия. Бедный флот ее не имеет средств пробудить дух. Надежда на обещание Меньшикова - послать на 1845 год судно кругом света - еще греет душу. Но состоится ли это? Нет! Россия падает».[317 - Там же.]
        Рейнеке возмущает бездеятельность царского правительства в исследовании морей и дальних пределов России. Он откровенно пишет о том, что сановники, включая начальника морского штаба Меньшикова, преследуют науку на флоте, не отпускают средств на издание трудов экспедиций, талантливых книг морских офицеров, на гравировку карт, тратя при этом тысячи на публикацию никому не нужных сочинений фаворитов и льстецов. Михаил Францевич с горечью видит утрату интереса со стороны правительственных кругов к Русской Америке и Камчатке. Как некогда декабристы - Рылеев, Завалишин и Романов, он отстаивает необходимость укрепления позиций России в этих дальних, но дорогих отечеству областях. Рейнеке возмущен утратой колонии Росс в Калифорнии и уступками в пользу иностранцев со стороны Российско-Американской компании. Чувство тревоги вызывают у него сообщения о проникновении иностранцев в восточные земли России.

«В разговоре о колониях,  - записывает Рейнеке в дневнике,  - узнал я от Литке, что на Анадыре поселились североамериканцы и в торговле с чукчами находят выгоду. На это жаловались правительству наши промышленники Барановской артели, поселенные там лет за 50. Правительство поручило исправнику того округа выгнать американцев. Но как и чем тот исполнит это?.. Странно! Мы не находим выгод во владении Камчаткою, а пришельцы издалека селятся там, конечно, не в наклад себе. Бедная Русь!»[318 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 18.]
        Рейнеке неоднократно возмущался тем, что царское правительство препятствует развитию отечественной промышленности и торговли, предоставляя при этом льготы иностранцам.
        Наиболее близкие отношения он поддерживает с кругом людей, которые некогда были дружны с семьей Бестужевых. Не говоря о Литке и Врангеле, когда-то принадлежавшим к бестужевскому кружку, он дружит с Владимиром Павловичем Романовым, членом Северного общества декабристов. В Беломорских экспедициях участвовал декабрист Иванчин-Писарев. К нему нередко заглядывали Матюшкин и Лутковский, близко знавшие декабристов Бестужевых и Кюхельбекеров, Завалишина и Рылеева…
        В скупых торопливых дневниковых записях чувствуется его идейная близость к воззрениям томящегося в изгнании друга, Николая Бестужева. Рейнеке пользуется первой возможностью, чтобы протянуть ему руку.


        Н. А. Бестужев.


        В 1850 году секретарь ученого комитета морского министерства Аполлон Александрович Никольский показал Михаилу Францевичу письмо Н. А. Бестужева. Там была приписка для Рейнеке. Николай Александрович писал своему другу, что любит его так же, как в годы далекой молодости; Рейнеке немедленно откликнулся сердечным письмом. Он писал Н. А. Бестужеву:



«Не нахожу слова, чтобы выразить признательность мою за приписку в письме Вашем к Аполлону Александровичу».

        Дальше Рейнеке вспоминал о временах беспечной юности и заключал письмо следующими словами:



«Вы пишете, что имя мое отмечено у Вас красными строками. Очень благодарен за такое доброе обо мне мнение, но работы мои, право, не стоят того, чтобы имя чернорабочего труженика врезывать так глубоко в память, даже близких современников».[319 - ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 73.]

        В другой раз Рейнеке сердечно благодарит Николая Александровича за частые и обстоятельные послания, подчеркивая, что они доставили ему «большое душевное удовольствие».

«Эти письма,  - продолжает он,  - прочитаны мною несколько раз, в часы грусти и душевных огорчений, так часто встречающихся в нашей жизни, и всегда приносили мне утешение и научили меня твердости духа».[320 - Там же, л. 74.]
        Он с удовольствием сообщает Н. А. Бестужеву, что его рукопись «Опыт истории Российского флота» цела и хранится у начальника Гидрографического департамента Вилламова. Ее удалось прочитать Ф. П. Литке, который «был ею очень доволен». «Следовательно,  - продолжает Рейнеке,  - Вы не правы в строгом противу нее приговоре Вашем. Директор нашего департамента Вилламов обещал было дать ее почитать мне… но по сию пору еще не исполнил этого».[321 - Там же, л. 75.]
        Михаил Францевич рассказывает далекому другу, что вместе со своими товарищами намерен создать капитальный труд по истории русского флота, который явился бы продолжением славного начинания Н. А. Бестужева. В нем он надеется показать «постепенное развитие познаний наших о морях и реках наших», затем должна следовать история развития флота и кораблестроения, войн и походов. Заключительная часть отводилась биографиям замечательных лиц и морской библиографии.

«Что Вы на это скажете?  - пишет Рейнеке.  - Удостойте Вашим советом».[322 - ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 76. Н. А. Бестужев отвечал Рейнеке: «Ваш план истории превосходный. Нельзя же всего вместить в одну раму, а между прочим, каждая из частей, Вами проименованных, служит пояснением другой, и обойтись без которой-нибудь невозможно. Вы говорите, что с этим планом почти согласен и А. П. Соколов; я понимаю это слово почти так, что неутомимому А. П. ничего не хочется выпустить из своих рук. Честь ему и хвала! Ура нашему молодому поколению! Право, возрождаешься духом, следя за его успехами!» (Воспоминания Бестужевых. М., 1951, стр. 512).]
        Он возмущается, что царское правительство не обращает внимания на свои полярные владения.



«Наш север, от Архангельска до Новой Земли, теперь забыт, хотя там было бы что поработать для пополнения и поправок прежних работ,  - жалуется Рейнеке.  - Да еще просьба. Все, знающие Вас лично и по преданиям, требуют от меня подробностей о настоящем состоянии Вашего здоровья и занятиях. Простите за нескромную докучливость об этом; право, она не из одного простого любопытства, но из чистого уважения к Вам…»[323 - Там же, л. 79.]

        Рейнеке отвечает на десятки вопросов, которые задает Николай Бестужев. Они касаются создания точных часовых механизмов, способов определения расстояния, маятниковых исследований, наблюдений за уровнем Каспийского и других морей. Михаил Францевич шлет своему другу литературу, карты и даже выписки из журналов описи Балтийского моря. Он дает подробные отчеты о состоянии географических исследований и всякий раз просит Николая Александровича «не забывать преданного слугу, которого так радует беседа Ваша. Приведет ли господь увидеться на земле?».[324 - Там же, л. 93.]
        Рейнеке посылает ему в подарок «Атлас Белого моря» и два тома сопутствующего ему «Описания». Николай Александрович 8 мая 1852 года отвечает другу восторженным письмом:



«Напрасно называете себя чернорабочим тружеником (в Ваших первых письмах), скажите мне, какая работа не черная, пока не дойдет до результата? Не говоря уже о стихах, которые с чрезвычайными помарками не дешево достаются самым гениальным писателям; самые бриллианты, служащие украшением красавицам, не терпящим ни одного атома грязи ни на своей персоне, ни в своем будуаре, проходят самые грязные манипуляции, пока достигнут настоящего блеска и вида. Но стихи читает молодость, бриллианты ценятся только женщинами, цельное же и полезное остается в потомство векам. Так и Ваша книга, результат 27-летних трудов, есть монумент несокрушимый. Конечно, это не блестящий роман или поэма, но Геродот, Плиний и Страбон также не писали стихов, однако их читают и будут читать с набожностью, а что такое был их труд? Компиляция виденного и слышанного - не более, они не имели понятия о тех трудах, какие подъемлются нынешными чернорабочими тружениками для описания земли и моря. Определить полжизни, с потерею здоровья, на пользу человечества и науки - есть заслуга невознаградимая. Только уважение умной части человеческого рода
и собственная совесть могут оценить и оплатить этот долг! Верьте мне, что я не только с благодарностью, но и с благоговением принял Ваш подарок».[325 - Воспоминания Бестужевых. М., 1951, стр. 508.]

        Каждое письмо друзей, как правило, занимает около десятка страниц большого формата. Это целые повествования о жизни, о флоте, общих друзьях, новостях науки, переплетающиеся с воспоминаниями далекой юности. Рейнеке подробно рассказывает о своих исследованиях в Белом море и на Балтике. Бестужев со своей стороны рассказывает о распорядке своей жизни, о работе над «часами без компенсации», так необходимыми исследователям моря, которые делают свои наблюдения с мельчайшими подробностями и большой точностью. Его интересуют научные проблемы изучения Севера России. Рейнеке живо откликается на его вопросы и предложения.
        Так, 23 марта 1854 г. Рейнеке пишет из Севастополя Николаю Бестужеву:



«Только что успел я ответить Вам (22 янв.) на письмо Ваше, писанное 29 марта 18-53 (!!), мною полученное здесь в декабре, как обрадовало меня (24 февраля) опять письмо Ваше от 16 ноября 1853 г. Обрадовало, говорю это от души, а не из пустяковой вежливости. Здесь хотя и много народу, но я все-таки в одиночестве; нет друзей - собеседников, с которыми привык делить время в дружеских беседах. К светским пирам и рассчитанным для приличия только посещениям я не привык, а единственный мой здесь друг Павел Нахимов упорно сидит на своем корабле, я не могу быть у него часто, потому что боюсь помешать всегдашним служебным его занятиям…
        Обращусь к вопросам Вашим, на которые спешу отвечать, хотя и не совсем скоро и, к сожалению, не удовлетворительно… потому, что не имею здесь дневников моих. Но постараюсь припомнить, что смогу, по предмету Вашего вопроса о наблюдении северных или полярных сияний. В отчетах моих занятий по Лапландии и Белому морю в Записках Гидрографического депо (часть V, стр. 70) показаны все замеченные мною явления сияний и падающих звезд. Сознаюсь, что эти показания недовольно подробны; но при большей их части указаны крайние румбы концов сияний. Из этого вижу, что средний румб, как в Лапландии, так и в Белом море, большею частью выходит север-северо-западный или северный по компасу. Следовательно, согласно Вашим предположениям, которые совершенно разделяю с Вами и много благодарен за указания на это. Конечно, мне уже едва ли придется наблюдать эти явления; однако постараюсь передать Вашу заметку молодым наблюдателям и внести ее в наставления, которые по этому предмету даются для наблюдателей погоды в наших портах. Надо бы сообщить и в Географическое общество, чтобы внести в Инструкцию экспедиции,
предназначаемой для исследования Сибири и Камчатки.
        Вы спрашиваете о положении Южного магнитного полюса? Не припомню теперь точной широты и долготы его, но кажется Росс (младший) открыл его на Земле Виктории, на меридиане Вандименовой Земли, в широте около 75° или 76°. Узлов или признаков другого Южного полюса (как на Севере около Колымы), кажется, в южном полушарии нет, по крайней мере, я нигде не находил намеков на это…».[326 - ИРЛИ, ф. 604, д. 17 (5586), л. 116-117.]

        Николай и Михаил Бестужевы живо интересуются исследованиями полярных стран, о чем свидетельствует их переписка с Рейнеке. К сожалению, большинство писем неизвестно, а может быть, утрачено навсегда.
        В бумагах Николая Бестужева сохранились лишь отрывочные черновые заметки, посвященные полярным сияниям и новым успехам физических наук.[327 - ИРЛИ, ф. 604, д. 17 (5586), л. 172-173.]
        Своими мыслями о природе метеорологических и сейсмических явлений Николай Александрович неоднократно делился с Михаилом Францевичем.
        Рейнеке высоко ценил научные искания Николая Бестужева.

«Все сообщенные Вами замечания,  - писал Рейнеке Бестужеву,  - об электричестве, метеорологии, колебаниях почвы так занимательны, что нельзя удержаться от повторения просьбы - сообщить их, хотя бы словесно, знакомым моим академикам Ленцу, Купферу, Гумбольду, Бэру».[328 - ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585), л. 134 См. также: М. Ю. Барановская. Декабрист Н. Бестужев. М., Госкультпросветиздат, 1954, стр. 185 и далее.]
        Результаты наблюдений над различными явлениями природы Сибири по совету Рейнеке Николай Бестужев направил академику Струве, который принял с «чрезвычайной признательностью… отчеты» декабриста. Он откровенно писал изгнаннику, что его исследования неоценимы для науки и что «благодарность наша еще более увеличивается»[329 - ИРЛИ, ф. 604, д. 9 (5578), л. 260.] от сознания, что эти исследования выполнены в условиях каторги и ссылки.


        Рейнеке и Николай Бестужев оживленно обсуждают вопрос о необходимости изучения Сибири. Михаил Францевич, как заместитель начальника математического отделения Географического общества, трудился над проектом большой Сибирской экспедиции. Он считал, что исследовательские работы должны начаться с Забайкалья. Между тем в правительственных сферах решили эти работы провести за счет казны, а Географическому обществу рекомендовали заняться изучением Камчатки. Но ни одна из экспедиций не состоялась, хотя петербургскими меценатами Голубевым и Чапским было пожертвовано 55 тысяч рублей.
        Рейнеке старался воспользоваться любой возможностью, чтобы довести до сведения русских моряков результаты научных исканий Николая Бестужева. Михаил Францевич просил у своего друга позволения поместить в «Морском сборнике» «некоторые заметки, „о предметах науки“».[330 - ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585), л. 124.]
        Напрасно искать в уцелевших письмах отражения политических взглядов: друзьям известно, что их переписка просматривается иркутским гражданским губернатором, да и вряд ли остается к ним равнодушной полиция Петербурга… Письма полны уверений в дружбе. Заканчивая свое послание от 8 мая 1852 года, Бестужев пишет Рейнеке:



«Еще более благодарю Вас за описание Ваших приемов при описи и промерах; катайтесь сколько угодно на Вашем коньке и приезжайте почаще ко мне в гости; у меня и Вам и ему угощение будет от чистого сердца».[331 - Воспоминания Бестужевых. М., изд. АН СССР, 1951, стр. 511.]

        Для Рейнеке письма Николая Бестужева были светлыми лучами в жизни. Вот что Михаил Францевич писал своему другу 25 декабря 1854 года из Николаева:



«Вчера в сумерки ходил из угла в угол по одинокой моей каюте и грустно вспоминал былые времена моего детства и юношества, как бывало в этот вечер по немецкому обычаю (хотя я, по обруселому отцу и по матери сибирячке, в душе чисто русский) в доме родителей моих готовилась для нас, детей, елка; как, будучи молодым мичманом и лейтенантом, приятно и весело проводил я этот канун праздника в кругу родных в Риге и Питере и у знакомых в Архангельске. Все эти воспоминания, сравнив с настоящим одиночеством моим и хворостью, навели на меня тоску.
        Я принялся столярничать починкою ветхого хозяйского стола, служащего мне обеденным и письменным. При этой работе прибегнул к ножу Вашей работы, который получил в 1840 или 42 году через лейтенанта Розенберга (ныне правитель Ситхи) на память о Вас. Как-то неосторожно нажал и сломал малый клинок этого двойного ножа. Это навело меня опять на думы о прошлом, и преимущественно о Вас. Я попытался одолеть свою лень и побеседовать с Вами. В это самое время приносит почтальон письма Ваши, писанные с 7 по 14 апреля и 14 июля; они получены в Питере в Гидрографическом департаменте и оттуда пересланы ко мне. Можете представить - как меня обрадовал этот подарок на елку: лучшего я не мог бы и не сумел бы пожелать. Не примите этих слов за пустой привет,  - сообразите тогдашнее настроение моего духа и Вы согласитесь в искренности и справедливости моих слов».[332 - ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585), л. 118.]

        Закат

        В 1853 году Рейнеке тяжело заболел. Врачи посылали его на воды за границу, а он поехал в Севастополь, чтобы увидеться с другом всей своей жизни Павлом Степановичем Нахимовым. Он был свидетелем его возвращения после славной Синопской победы.
        Рейнеке и в Крыму не мог сидеть без дела. Он «по соглашению» со своим другом Владимиром Алексеевичем Корниловым занялся устройством метеорологической обсерватории в Севастополе, которая к его приезду находилась в запущенном состоянии, и получил одобрение знаменитого адмирала.
        Он добился разрешения от петербургского морского начальства остаться еще на один год на юге, рассчитывая лето употребить на знакомство с Крымским и Кавказским побережьями. Вместе с тем Рейнеке тешил себя надеждой, что путешествие благотворно повлияет на его здоровье, «которому не помогают все испытанные до сего средства».[333 - Там же, л. 120.]
        Его влекла неизвестность пути. В это время он писал, что с удовольствием посвятил бы остаток дней своих скитаниям по родной России «с целью изучать ее жителей и свойства земли и, по возможности, переносить из места в место полезные „заразы“ нововведений».[334 - Там же, л. 122.]
        В мае 1854 года Рейнеке стал собираться в путешествие по Крыму и Кавказу. Нахимов уговорил его задержаться хотя бы еще на один день. Но день пролетел, и друзьям пришлось расстаться, теперь уже навсегда. Рейнеке осмотрел Крым, затем Одесский край. Здесь он «вдруг получил известие о высадке неприятеля в Крым у Евпатории».

«Надеясь еще попасть в Севастополь,  - писал он Н. А. Бестужеву,  - я поспешил в Николаев, но тут уж было получено известие об Алминской битве (в сентябре) и последовавшем после того обложении Севастополя; вследствие чего, несмотря на мои просьбы, здешнее начальство не пустило меня туда… И так - волей иль неволей - засел я здесь и, поселясь в укромной келии, молю бога о скорейшем благополучном для нас окончании Севастопольской осады; чтобы мне еще раз посмотреть на это морское гнездо наше и обнять на прощание моего друга Павла».[335 - ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585), л. 123.]
        Рейнеке волновался за судьбу Павла Степановича, который после гибели Корнилова стал во главе обороны Севастополя.
        С того дня, как французы и англичане высадились в Крыму, для Нахимова настали страдные дни. Ему некогда было даже ответить на письма Михаила Францевича, и их за него писали товарищи. Рейнеке не обижался за это и жадно ловил каждое слово о Нахимове. Затем до него стали доходить слухи и письма о том, что Павел Степанович чрезмерно отважно ведет себя на бастионах Севастополя.

«Слышу,  - пишет Рейнеке Нахимову 19 октября 1854 года,  - что ты разъезжаешь на коне по всей оборонительной линии и единственно тобою поддерживается порядок и дух войск, не только матросов, но и солдат… Мой добрый друг, береги себя для общей пользы! Только ты еще можешь поправить, или хоть поддержать дело Севастополя».[336 - П. С. Нахимов. Документы и материалы. М., Воениздат, 1954, стр. 428-429.]
        Рейнеке провел остаток 1854 и часть 1855 года в Николаеве, Херсоне и Одессе, осматривая состояние портовых сооружений в связи с предполагавшейся их реконструкцией. Его беспокоила защита северного побережья Балтики, и он писал друзьям в Петербург, что рад бы встать на «защиту милых мне шхер; да грехи не пускают, горько, право, горько видеть себя преждевременно пришедшим в негодность».[337 - Морской сборник, 1869, № 5, стр. 31.]
        В это трудное время он не перестает задумываться о нуждах гидрографии и шлет в морское министерство записку о необходимости исследования Каспийского моря.
        Вместе с тем он внимательно следит за обороной Севастополя, радуется тому, что Нахимов здоров, зная, что с жизнью его друга связана «надежда на бодрость» осажденного неприятелем города. Он так возмущен бездарностью и глупостью Меньшикова, что не находит «слов выразить презрение к этому пусто-острослову».[338 - ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 8, л. 138.]
        К кому бы из своих знакомых он ни заходил в Николаеве, везде он слышит «одну и ту же песню про бедствия Севастополя и проклятия Меньшикову».


        В июле 1855 года Рейнеке вернулся в Петербург и встретился с Фердинандом Петровичем Врангелем, который недавно был назначен управляющим морским министерством. Врангель предложил Рейнеке возглавить Гидрографический департамент и Ученый комитет. Рейнеке долго отговаривался «не из чванства и не из лени,  - а по совести сознавая себя слабосильным для этой должности».
        Но Михаилу Францевичу пришлось сдаться. «Да, свобода, милая волюшка - дороже всех почестей и огромного содержания, которыми меня осыпали»,[339 - Там же, л. 144.] - записал он в дневнике…

1855 год нанес Рейнеке два жестоких удара. Едва долетела до Петербурга весть о героической смерти в Севастополе Павла Степановича Нахимова, как он получил известие, что в Селенгинске скончался Николай Александрович Бестужев.


        М. А. Бестужев.



«Во всяком возрасте,  - писал он Михаилу Александровичу Бестужеву 7 сентября 1855 года,  - тяжело терять близких по сердцу, но в летах за 50 эти потери еще тяжелее: тут уже нет надежды приискать другого друга или приятеля по сердцу. С детства моего Павел был лучшим и ближайшим моим товарищем, приятелем и, наконец, другом не по одному холодному светскому званию, а по искренности чувств взаимной привязанности нашей. Его не стало, и едва ли кто заменит его мне, хотя я имею еще довольно старых и тоже душевно любимых мною друзей прошлой нашей юности и приятелей из среды питомцев, прошедших через мои руки в последние 25 лет. Но все это только утешение, не к замене потери. Тяжело!»[340 - ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585). л. 133.]
        Михаил Бестужев вместе с Рейнеке горевал о падении Севастополя, но тут же добавлял, что Севастополь пал «с такою славою, что каждый русский, и в особенности каждый моряк, должен гордиться таким падением, которое стоит блестящих побед».[341 - Письма Михаила Бестужева к М. Ф. Рейнеке. В кн.: «Литературное наследство», т. 60 Декабристы-литераторы, т. II, кн. 1. М., изд АН СССР, 1956, стр. 236.]
        Михаил Бестужев посадил на берегах Амура семена акации, собранные Рейнеке в саду Нахимова в Севастополе. Семена принялись, и через год деревца достигли в вышину полутора аршин.
        Рейнеке пережил Павла Нахимова и Николая Бестужева всего лишь на четыре года. В 1858 году врачи выпроводили его на воды, за границу. Но лечение у знаменитых и не знаменитых докторов не помогло. 17 апреля 1859 года в одной из гостиниц Франкфурта-на-Майне незаметно угас человек, который сжег свое сердце, чтобы искры его сияли в ночи многие годы всем странствующим и путешествующим.


        Через несколько недель в этот немецкий город приехал один из друзей Рейнеке. Он разыскал на местном кладбище могилу адмирала. На каменной плите лежали только что сорванные цветы. Кто-то был здесь всего несколько минут назад! Кто?!
        Ему не удалось разыскать в местной русской колонии людей, которые могли бы знать Рейнеке…
        Перед отъездом в Россию друг снова пришел на кладбище, и снова на каменной плите алели цветы, на которых еще не высохла утренняя роса.
        И уже когда проезжал полями и лесами России, он вспомнил, что такие же алые гвоздики всякий раз встречали Рейнеке на его квартире, когда он возвращался из своих трудных скитаний…



        МЕЧТА КАРЛА БЭРА

        Письмо великого мореплавателя Ивана Федоровича Крузенштерна было немногословным. Прославленный капитан «Надежды» сообщал, что не забыл о его просьбе и готов помочь ему определиться в качестве натуралиста либо в Янскую, либо в Колымскую полярную экспедицию. Он сообщал далее, что эти экспедиции отправляются через несколько месяцев из Петербурга для исследования Новосибирских островов и северного побережья Чукотки. Одновременно они будут вести поиски загадочной земли, виденной сержантом Андреевым в шестидесятых годах XVIII столетия, и гористых островов, которые совсем недавно усмотрели Яков Санников и Матвей Геденштром.
        Мечта его юности исполнилась. И все-таки Карл Максимович Бэр, воспитанник Дерпта, ныне профессор зоологии Кенигсбергского университета чувствовал себя застигнутым врасплох. Он только что женился. Не мог же он оставить свою юную подругу в чужом городе и отправиться один на край света, к неведомым берегам Новой Сибири и Чукотки, чтобы провести там в трудах и лишениях, возможно, целых три года. Вместе с тем заманчиво было побывать в тех местах, где еще никогда не ходил ни один ученый-натуралист. Правда, его больше привлекал Таймырский полуостров. Там, в самом северном районе Евразийского континента, ему хотелось исследовать развитие животного и растительного мира. На первый случай он даже мог бы удовлетвориться знакомством с Новой Землей. Ведь надо всего лишь несколько месяцев, чтобы посетить ее берега. Это можно сделать, не покидая работы и не огорчая жену… И января 1820 года Бэр написал ответ И. Ф. Крузенштерну, занимавшемуся на своей мызе Асс составлением «Атласа Южного моря» и в то же время принимавшего горячее участие в организации русских полярных экспедиций:



«Бесконечно обязан Вам за добрую память, которую Вы обо мне сохранили. Перед тем, как ответить на Ваш вопрос, позвольте мне еще раз поблагодарить Вас за те часы, которые я провел у Вас в Ассе. Вы не можете представить себе, какое благодетельное впечатление Вы на меня произвели и с каким удовольствием я снова о Вас вспоминаю.
        Найти в глубине нашей дорогой Эстонии человека, живущего всецело для науки, было так радостно и необычно, что мне это кажется почти романтичным.
        В то время как Вы интересуетесь морем и его берегами, меня интересует то, что проявляет жизнь и пользуется ею в море и на его берегах.
        Вот почему (разрешите мне это выражение) я чувствую себя родственным Вам, и Ваше предложение прозвучало для меня, как радостный призыв из родной страны.
        Но когда я взвешиваю условия предлагаемого путешествия, то я чувствую себя принужденным побороть свою жажду путешествий. Как пишет Энгельгардт, Врангель полагает, что ему придется быть три года в отлучке. Это хороший промежуток времени, и жертва им возлагает соответствующие обязательства. Суша Крайнего Севера дает очень мало зоологической добычи; море, правда,  - больше, даже, вероятно, весьма много. Меня чрезвычайно интересует ближайшее, особенно анатомическое, изучение китообразных. Но для этого надо непременно располагать механическими вспомогательными средствами посторонних рук. Указанного как раз не обещает эта экспедиция. Да еще нужно быть уверенным в том, чтобы данные начальствующим офицерам инструкции не сделали бы невозможными какие бы то ни было исследования зоологического характера. Относительно же этого я еще ничего не знаю. А что там наверху не найдется много растений, это менее всего меня тревожит. Я ведь мало придаю значения сухому сену, привозимому путешественниками в гербариях.
        Меньшей величины животные Ледовитого океана и несомненно интересные следы ископаемых животных, которые должна дать Новая Сибирь, заставляют меня без колебаний согласиться на то, чтобы принять участие в одногодичном путешествии в эти области, но на три года я с трудом получил бы отпуск, и я сделал бы слишком смелый шаг, если бы из-за этого путешествия потерял здешнее место. Совсем иначе дело обстоит с экспедицией примерно из Архангельска на Новую Землю, которую можно было бы закончить в ? года и на которую я, наверно, получу отпуск: совсем иначе с путешествием вокруг света или в Южную Сибирь, которое наверняка дало бы богатую жатву для моей науки. Поэтому я убедительнейше прошу Ваше превосходительство в случае, если возникнут новые планы путешествий, вспомнить обо мне и простить меня, если я на этот раз не соглашусь. Вы сохраняете в моем лице преданную Вам душу, и я рассчитываю на случай, который мне даст возможность бросить якорь в своем отечестве. Может быть Румянцев[342 - Н. П. Румянцев предполагал снарядить экспедицию на Новую Землю, но затем отказался от этой идеи в связи с посылкой экспедиции
Лазарева и Литке.] примет решение организовать экспедицию для объезда берегов Белого моря. В таком случае я надеюсь получить возможность провести пару дней в Ассе у многостранствовавшего Улисса».[343 - М. М. Соловьев. Письма К. М. Бэра к адмиралу Крузенштерну, в кн.: «Первый сборник памяти Бэра», Л., изд. АН СССР, 1927, стр. 15-16.]

        Итак, он отказался от участия в Колымской экспедиции Фердинанда Петровича Врангеля. Счастливый случай, о котором он недавно мечтал с упоением, безвозвратно упущен. Обижаться можно только на самого себя, на недостаток решимости… Теперь надо ждать новой удачи.
        Россия посылает корабли и в Белое море, и к Новой Земле. Он хочет принять участие в плавании. Снова просит содействия капитан-командора Крузенштерна. Иван Федорович 4 октября 1822 года сообщает Литке о его желании, но университет не дает отпуска. Проходит год, другой. 1 июля 1825 года Бэр пишет Литке и просит его сообщить, в каких местах Белого моря и Новой Земли он мог бы собрать наиболее богатые зоологические и ботанические коллекции.


        К. М. Бэр.


        Немного позже Литке сообщает Бэру, что он мог бы присоединиться к Лапландской экспедиции Михаила Францевича Рейнеке. Федор Петрович «почти не сомневается в согласии правительства», если он решит принять участие в путешествии для исследований по натуральной истории в том краю.

«Лучшего случая,  - продолжает Литке,  - Вы, по моему мнению, не можете найти для исполнения своего намерения; это путешествие будет Вам стоить весьма мало; вы можете работать целое лето, от самой ранней весны до глубокой осени в краю, который Вас так интересовал… Весьма рад буду я, если извещение мое придет кстати и послужит к исполнению важных намерений».[344 - ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 185.]


        И опять планы Бэра терпят неудачу. Снова университет не дает ему отпуска для участия в экспедиции. А между тем годы бегут. И чем дальше, тем стремительнее они мчатся. Вот уже стукнуло сорок. Бэр начинает понимать, что, сидя в Кенигсберге, он никогда не вырвется на Север. Он снова обращается к своему великому земляку Крузенштерну и просит помочь ему «бросить якорь в своем отечестве». При содействии Крузенштерна Бэр становится в 1834 году членом Российской Академии наук и поселяется в Петербурге… В его доме бывают и ученые, и моряки. Особенно часто Бэр видится с талантливым флотским офицером Михаилом Францевичем Рейнеке, который семь лет исследовал Белое море и составил его первый достоверный атлас. Однажды Рейнеке появляется у него с молодым штурманом Августом Карловичем Циволькой, только что возвратившимся из второй Новоземельской экспедиции Петра Пахтусова. Циволька принес материалы ежечасных метеорологических наблюдений экспедиции и рассказал об удивительной природе, о голубых ледниках, о жестоких ураганах, о диковинных зверях, птицах и растениях. Бэр впоследствии писал в автобиографии:



«Циволька… питал большое пристрастие к этому острову, интересовался весьма разнообразными научными вопросами… Он еще более усилил мой интерес к Новой Земле, который пробудился еще при знакомстве с тамошними температурными данными. Мне захотелось самому увидеть, какие жизненные процессы может вызвать природа при столь малых средствах, и я подал в Академию просьбу командировать меня туда на казенный счет».[345 - К. М. Бэр. Автобиография. М., изд. АН СССР, 1950, стр. 264.]

        Бэр решился предпринять путешествие на Новую Землю. Академия наук сочувственно отнеслась к проекту ученого. Морское министерство согласилось оказать помощь в организации экспедиции. В распоряжение Бэра была предоставлена шхуна «Кротов» под командой А. К. Цивольки, которого только что произвели в прапорщики. Этот 25-летний морской офицер очень нравился ученому своей страстной влюбленностью в Север, твердостью и настойчивостью.
        На экспедицию Академией наук было отпущено 6185 рублей. Кроме Бэра, в ней участвовали натуралист Тартуского университета Леман, художник петербургского Монетного двора Редер, препаратор зоологического музея Филиппов и служитель Дронов.
        Адмирал Крузенштерн прислал Бэру продовольствие вместе с дружеским напутствием и пожеланием успеха.

26 мая 1837 года Бэр со своими немногочисленными спутниками выехал из Петербурга. Через десять дней он был в Архангельске. Вскоре выяснилось, что предоставленная Бэру шхуна «Кротов» не может вместить всех участников экспедиции. Бэр, собиравшийся взять с собой корову на мясо, вспоминал впоследствии, что с тем же успехом можно было бы погрузить «Кротова» на живую корову.

«Как я ни был приготовлен к тому, что судно, предоставленное нам министерством, будет мало,  - писал Бэр,  - но в действительности оно оказалось еще меньше. В каюте могли лежать вытянувшись три человека, но нас было четверо, да еще пятый - капитан судна, лейтенант Циволька. Все мы готовы были на всякого рода жертвы, например спать на палубе, но ведь для того, чтобы наша поездка могла принести пользу, надо же было какое-нибудь помещение для сбережения шкур, скелетов и пр. В каюте едва мог быть поставлен стол… а если там кто-либо был занят разборкою растений, то остальные должны были выходить на палубу».
        На помощь Бэру пришли русские поморы. Искусный в морском деле промышленник Афанасий Еремин согласился взять на борт ладьи «Св. Елисей» нескольких участников экспедиции. Во второй половине июня путешественники покинули Архангельск, в окрестностях которого собрали богатые ботанические и зоологические коллекции.
        Встречные ветры вынудили экспедицию задержаться более чем на неделю в Белом море, у Зимнего берега. Лишь в ночь на второе июля суда достигли Лапландии и отдали якоря вблизи деревни Пялицы. Суровая Арктика все настойчивее и неумолимее напоминала о своей близости. В разлогах обрывистого берега лежал нерастаявший снег. Осматривая окрестности деревни, путешественники встретили «море мхов и лишайников, нагло захвативших всю видимую поверхность земли, наползающих даже на карликовые березы, ширина стволов которых бывала иногда втрое больше их высоты».
        Следующую остановку сделали в селе Поной. Снова занимались исследованием растительной и животной жизни беломорских берегов. Жители встретили ученых с чисто русским хлебосольством.

«Мы,  - писал Бэр,  - со всеми нашими спутниками после утомительного перехода по тундре, на которой совсем перемокли от сильного проливного дождя, прибыв в Понойское ущелье, в жилище крестьянина, вовсе не имевшего пашен, не только могли восстановить свои силы, но даже встретили отличное угощение. Вымывшись в удобной бане, мы в веселой, просторной, не только опрятной, но даже красиво убранной избе нашли более постельного белья и удобств, нежели нам нужно было. Не было недостатка ни в чае, притом самого отборного сорта, ни во всех к нему принадлежностях, как-то: в сахаре и роме, ни в красивом самоваре и потребной фарфоровой посуде, ни на другое утро в фаянсе, для сытного завтрака, состоявшего из многих блюд».[346 - Журнал министерства народного просвещения. СПб., 1838, ч. 17, стр. 694.]

8 июля суда экспедиции покинули село Поной и взяли курс на северо-восток. Через неделю сквозь разрывы густого тумана засверкали снежные шапки на горных вершинах Новой Земли. Потом снова наплыл туман и все исчезло.


        Лапландцы.



19 июля суда отдали якоря у входа в пролив Маточкин Шар вблизи устья реки Чиракиной, где Августу Цивольке, зимовавшему вместе с Петром Пахтусовым в 1834/35 году, была знакома каждая скала и каждый камень. Вскоре Карл Бэр ступил на Новую Землю, природу которой еще никто не исследовал. Бэр с необыкновенным тщанием изучал этот далекий, еще не полностью положенный на карту громадный остров. Его интересовали и огромные моржи, и маленькие медузы, белые медведи и северные олени, полярные лисицы и водоросли, незабудки и карликовые ивы, особенности климата и черты геологического строения Новой Земли. Много удивительного увидел он на далеком острове. Вместо зеленого ковра трав он встретил на берегах Новой Земли оазисы пестрых цветов. Больше всего было нежно-голубых незабудок, удивительно гармонировавших с фиолетовыми скалами. Жестокие ветры прижали к земле и стебли растений, и стволы карликовых берез и ив. О своих первых впечатлениях Бэр писал впоследствии:



«Мы, жители других стран, привыкли к тому, что листья поднимающихся ввысь деревьев и растений, колеблясь, делают для нас заметными легкие движения воздуха, но этих низкорослых растеньиц Крайнего Севера не достигают слабые дуновения ветра. Растения эти кажутся как будто нарисованными. Впечатление усугубляется еще тем, что их не посещают для удовлетворения своих небольших потребностей насекомые. Правда, в солнечные дни на пригретых местах около уступов скал можно заметить шмеля, все же и он еще жужжит, как у нас в сырые дни. Немного чаще встречаются мухи и комары. Однако и они так редки, так тихи, вялы, что их надо искать, чтобы заметить. И не вспомню, чтобы кто-нибудь из нас на Новой Земле пожаловался на укол комара, так что в конце концов начинаешь мечтать о лапландских комарах, только бы испытать ощущение жизни в природе…».

        Несколько дней ученые занимались изучением окрестностей, прилегающих к западному входу в Маточкин Шар. Они собирали растения, осматривали птичьи базары, ловили леммингов, вскрывали моржей и нерп, добытых промышленниками, стреляли гагар, куликов, чаек. Путешественники побывали в горах, видели ледники, сползающие к морю огромными белыми языками, бродили среди валунов в речных долинах, пополняя свои ботанические, зоологические и геологические коллекции.
        Когда промышленники в поисках морского зверя направились проливом Маточкин Шар в Карское море, Бэр вышел вместе с ними. Ученые плыли на отдельном карбасе. В Переузье встретились льды, но они ненадолго задержали путешественников. На третий день плавания, 1 августа, они достигли Карского моря.
        В первый же день пребывания на карской стороне разыгрался шторм. Хлынул проливной дождь. Волны словно скорлупкой играли баркасом. Якоря держали скверно. Пришлось искать убежище на берегу. Но и на твердой земле едва ли было уютнее, чем в море. У Бэра и его спутников не оказалось ни палатки, ни продовольствия. Ливень и неистовый ветер не давали развести костер и просушить мокрое платье. Много часов, продрогшие и голодные, они пролежали на суровом берегу Карского моря, пока их не нашел один из промышленников.[347 - К. М. Бэр. Автобиография, Л., изд. АН СССР, 1950, стр.438.]
        Зоологические и ботанические сборы на карской стороне оказались более чем скромными, поэтому Бэр решил вернуться на западное побережье Новой Земли и заняться исследованием ее Южного острова. 3 августа суда покинули Маточкин Шар. В первую очередь обследовали губу Безымянную, где промышленники находили куски каменного угля. Бэр выяснил, что встречающиеся здесь куски угля принесены океаном из других мест.

6 августа путешественники высадились на юго-западном побережье Новой Земли, в устье реки Нехватовой. Как только Бэр ступил на берег, его охватило чувство одиночества.

«В таком ощущении нет ничего устрашающего,  - вспоминал ученый.  - В нем есть скорее что-то торжественное и возвышенное. У меня при этом всплыло представление, которого я не мог подавить, как будто бы я присутствую при первых актах творения и что зарождение жизни еще последует за этими днями.
        Правда, кое-где на Новой Земле можно заметить движущееся животное. Даже в некотором отдалении от берега иногда реет в воздухе большая чайка или быстро промелькнет по земле лемминг. Но эти явления недостаточны для оживления ландшафта. При тихой погоде здесь не слышно звуков, не заметно движения. Полная тишина царит в природе и при углублении вашем внутрь страны, после того как рассеиваются вспугнутые вами тучи гусей, ждущих на берегу своей линьки. Молчат все и без того немногочисленные на Новой Земле птицы, беззвучны еще более редкие насекомые. Полярная лисица дает о себе знать только ночью. Это совершенное отсутствие звуков, характерное особенно для ясных дней, напоминает гробовую тишину, и тогда появляющиеся из-под земли, скользящие по прямой линии и быстро снова исчезающие лемминги кажутся привидениями».
        Сойдя на берег, Бэр с присущей ему деловитостью приступает к обследованию южной части Новой Земли. Ученые по реке Нехватовой отправляются в глубь острова. Несколько дней они уделяют изучению соленых озер, соединенных между собой руслом Нехватовой. Кровом им служит избушка промышленников. Коллекции пополняются экземплярами гольца, желтых лютиков, розовых камнеломок, фиолетовых колокольчиков, бело-розовой гречихи, полыни. Натуралист Леман заносит в дневник первые сведения о геологическом строении окрестностей Костина Шара.
        Работе Бэра на Новой Земле мешали штормы. Девять дней ураган продержал путешественников на судах. Ветер был так стремителен, его порывы достигали такой необыкновенной силы, что невозможно было держаться на ногах. Пришлось по случаю непогоды заняться приведением в порядок гербария и зоологических коллекций. Пережидая шторм в маленькой каюте, Бэр неоднократно задумывался над тем, что должны были пережить и перечувствовать русские моряки, которые ради того, чтобы нанести на карту неведомые еще берега, оставались в Арктике на долгие зимние месяцы.

«Чтобы представить себе опасности Новой Земли,  - писал ученый,  - не нужно упоминать ни о замерзании голландцев, ни о гибели Вуда, достаточно рассмотреть путешествия, совершенные прежде нас офицерами русского флота на Новую Землю».
        Как только буря улеглась, путешественники оставили устье реки Нехватовой и занялись драгированием в Костином Шаре. Уловы оказались чрезвычайно богатыми. Сеть принесла многочисленные экземпляры медуз, морских ежей и звезд, различных рачков, полипов и других морских животных.
        Между тем полярная осень вступала в свои права. Все чаще штормило. В тихие дни, как правило, держался туман, мешая не только плаванию, но и научным исследованиям. Начались заморозки. Пожухли голубые незабудки. Забагрянились листья полярных ив. Снег толстым покрывалом лег на берега. О ботанических сборах нечего было и думать. По вечерам небо расцвечивалось сполохами полярных сияний.
        Бэр решил возвращаться на Большую землю. 31 августа 1837 года экспедиция покинула Костин Шар, и на двенадцатый день плавания ученые и моряки увидели очертания гостеприимного Архангельска.
        Экспедиция Бэра была первой научной экспедицией на берегах Новой Земли. Это, разумеется, не означает, что предыдущие путешествия не имели научного значения. Известные плавания Размыслова и Лудлова - Поспелова, Лазарева и Литке принесли богатые дары науке. Исключительно важное значение для развития научных представлений о природе Арктики имели две новоземельские экспедиции Пахтусова, доставившие первые сведения о круглогодичном метеорологическом режиме этой арктической области. Собранные Пахтусовым данные, по признанию современников, явились сокровищем для климатологов. Однако ни Пахтусов, ни его предшественники, будучи по образованию морскими офицерами, не могли так всесторонне и глубоко проанализировать явления природы, как это мог сделать ученый Бэр - естественник, обладающий огромной эрудицией и исключительной одаренностью. Именно Бэр первым обобщил материалы метеорологических наблюдений Пахтусова и заложил основы климатологии Новой Земли.
        Экспедиция Бэра на Новую Землю явилась результатом развития новых тенденций в естественных науках и прежде всего в области географии. В первые десятилетия XIX века в экспедициях русских моряков все чаще и чаще принимают участие ученые-естественники. То были признаки новой эпохи в изучении полярных стран, начало которой положило всемирно известное путешествие Отто Коцебу для отыскания Северо-Западного прохода с участием ученых Эшшольца и Шамиссо. Экспедиция Бэра была важным шагом в исследовании Арктики. За шесть недель Бэру удалось собрать и исследовать 135 видов растений из 160 известных к настоящему времени. Ученый одновременно дал описание млекопитающих, птиц, рыб и низших животных, обитающих в водах и на берегах Новой Земли.
        Академия наук выразила Бэру «усердную признательность за столь успешное выполнение возложенного на него важного и многотрудного поручения». Непременный секретарь Академии П. Н. Фусс писал начальнику морского штаба Меньшикову о «глубокой признательности Академии за прикомандирование к экспедиции столь опытного офицера, каков прапорщик корпуса флотских штурманов Циволька, коего знанию дела, знакомству с тамошним краем, неутомимому усердию и любви к наукам экспедиция наиболее обязана своим успехом».[348 - ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 874, л. 3.]


        А. К. Циволька.


        Заслуги Цивольки были отмечены выдачей ему в качестве награды годового оклада жалования и производством в следующий офицерский чин.


        Закончив изучение привезенных сборов, Бэр снова рвется на север.

«Уже по возвращении с Новой Земли в Архангельск,  - писал ученый в декабре 1838 года командиру Архангельского порта,  - я питал желание посетить следующим летом Лапландию. Но я не отважился пуститься в такое путешествие, пока не испытал на себе, могу ли я перенести лишение летней теплоты. Ныне же, находя, что я, слава богу, еще уцелел, желал бы я, если не помешают другие обстоятельства, побывать летом в Лапландии, куда мы по причине долговременного пребывания на Новой Земле и в Белом море прибыли в 1837 году уже слишком поздно».[349 - ААН СССР, ф. 129, оп. 1, д. 424, л. 18.]
        Бэр собирался направиться на север Кольского полуострова, осмотреть его бухты и заливы, исследовать Мотовскую губу, Три Острова и Кандалакшский залив, посетить уездный город Колу, а если время позволит, также Кемь или Суму, или из Мотовской бухты совершить поездку в Вардегуз или Тромсё в Норвегии.

«Я бы мог проехать сухим путем до Колы,  - писал Бэр,  - а оттуда в лодке до Мотовской бухты и с каким-нибудь случаем до Трех Островов, откуда можно почти каждый день найти попутчиков в Архангельск. Но как у Мотовской бухты нет ни одного жилья, а у Трех Островов только дом таможенного чиновника, то кажется предпочтительнее иметь особое судно с хорошею каютою для производства наблюдений и исследований, которые задержат меня в этих бухтах по нескольку недель. На худой конец, можно было бы опять нанять моржового промышленника, но казенное судно, управляемое образованным флотским офицером, было бы лучше…».[350 - Там же, л. 18 об.]
        Бэр напоминает главному командиру Архангельского порта об их разговоре в 1837 году, когда тот сожалел, что не знал заранее о намерениях ученого, а то предоставил бы в его распоряжение удобный бриг. Если будут трудности с предоставлением казенного корабля, то Бэр готов плыть в Колу на любом попутном судне, лишь бы уменьшить издержки Академии на его новое путешествие.
        Одновременно ученый просит обязательно сообщить ему, если море случайно выбросит мертвого кита в Мотовской губе, чтобы он мог произвести исследование этого животного.
        Летом 1839 года по просьбе Бэра Академия наук посылает на Кольский полуостров двух ученых, Вильгельма Бетелингка и Александра Шренка, воспитанников Юрьевского университета. Они привозят ценные сведения по геологии и ботанике далекого края.
        Бэр снова хлопочет о снаряжении экспедиции в Лапландию.
        Академия наук удовлетворяет его просьбу и отпускает в его распоряжение 5927 рублей серебром.
        В мае 1840 года Бэр получает письмо от непременного ученого секретаря Академии наук П. Н. Фуса о том, что Академия поручает ему руководство экспедицией, которая должна отправиться «в течение нынешнего лета к берегам Белого и Ледовитого морей». Он немедленно обращается с просьбой в Академию, чтобы ему в помощники был дан его земляк, занимавший кафедру зоологии в Киевском университете, Александр Миддендорф.

«Соединяя в себе отличные сведения с усердием,  - писал Бэр министру народного просвещения С. С. Уварову,  - он без сомнения будет содействовать к умножению результатов экспедиции. Для него же самого путешествие будет весьма благоприятно, потому что он найдет в Ледовитом море больше добычи для зоологии, нежели в ближайшем к нему Черном море».[351 - ААН СССР, ф. 129, оп. 1, д. 424, л. 3.]
        Одновременно Бэр посылает другого своего верного помощника, препаратора Филиппова, в Архангельск и просит главного командира тамошнего порта оказать содействие его товарищу в изучении ловли белуг в Мезенском заливе.[352 - ААН СССР, ф. 129, оп. 1, д. 424, л. 7.]


        Лапландцы ловят рыбу.



3 июня 1840 года Бэр покидает Петербург и отправляется в Архангельск. Через 11 дней на промысловой лодке он выходит в море. Прежде всего ученый направляется к Трем Островам, где три года назад он сделал первые богатые сборы низших морских организмов. Первая стоянка продолжается из-за встречных ветров девять дней. Бэр использует это время для широкого исследования Лапландского берега вблизи реки Поной.

30 июня возобновляется плавание на запад. Бэру снова мешают встречные ветры и штормы. Но он по-прежнему увлеченно трудится, стремясь посетить как можно больше рыболовных становищ мурманских промышленников и составить богатую зоологическую коллекцию. Со своими спутниками он успешно обследует Мотовский залив и Китовую губу.
        Бэр решает снова посетить Новую Землю, чтобы продолжить исследование животного и растительного мира этого острова. Он ждет попутного ветра, но его все нет. Тогда ученый приступает к обследованию Кольского залива и впадающей в него реки Туломы. В надежде, что установятся попутные ветры для плавания к Новой Земле, Бэр в конце июля покидает Кольский залив. Но в открытом море путешественников снова встречает лобовой ветер.
        Вскоре разразился шторм, и экспедиции пришлось укрыться в Варангер-фьорде. Только 6 августа восточный ветер сменился западным. Наконец можно было плыть к берегам желанной Новой Земли. Однако время было упущено. Об этом совершенно определенно заявляли искушенные в полярных плаваниях поморы. Бэру ничего не оставалось, как внять советам моряков, тем более что экспедиция не имела запасов на случай зимовки.
        Отправив своего молодого спутника Александра Миддендорфа в поход через Кольский полуостров, ученый несколько дней провел на острове Кильдин и затем направился морем в Архангельск. Он привез с собой богатые зоологические, ботанические и минералогические коллекции, которые были отправлены в Академию. Миддендорфу во время перехода по Лапландии удалось установить, что река Кола неверно нанесена на существующих картах.

«Течение реки Колы,  - писал ученый,  - по которой ежегодно тысячи жителей Архангельской губернии спускаются к открытому морю, проезжают чиновники, даже губернаторы, я мог представить… совершенно в ином виде: вместо направления с востока к западу, как изображали ее лучшие карты, я восстановил ее истинное направление с юга на север».[353 - А. Миддендорф. Путешествие на север и восток Сибири, ч. I. СПб., 1860, стр. 59. Подробнее см. его статью «Несколько слов в пояснение начертания пути от Колы до Кандалакши» Ученые записки Академии наук по I и III отд., том И, СПб, 1854, стр. 106-113.]
        Академия наук была удовлетворена результатами Лапландского путешествия Бэра, но ученый думал о другом предприятии, для осуществления которого ему, пожалуй, недоставало здоровья и молодости…


        Была у Бэра заветная мечта, которой он жил многие годы. Не раз он останавливался мыслью на самом северном месте Азии - землях, расположенных между реками Пясиной и Хатангой, которые позднее были названы Таймыром… Ему хотелось достоверно узнать особенности животного и растительного мира в этом суровом и скудном краю. В 1838 году он представил в Академию наук проект исследования Таймыра, где после Семена Челюскина и Харитона Лаптева на протяжении целого столетия не бывал ни один ученый-натуралист. Академия нашла, что предлагаемое путешествие будет связано с очень многими трудностями. Прежде всего, было неясно, как люди доберутся через тундру к самой северной оконечности Азии.
        Было решено при содействии властей Западной Сибири собрать в Туруханске справки о землях, расположенных между Пясиной и Хатангой. Бэр составил 36 вопросов. Он просил прислать сведения «не из Красноярского губернского архива», а собрать их по крайней мере в Туруханске, который, вероятно, более других мест имеет «сношение с соседней пустыней, если там бывают какие-либо сношения».[354 - К. М. Бэр. Новейшие сведения о самой северной части Сибири, между реками Хатангой и Пясиной. «Отечественные записки», 1841, т. XIX, смесь, стр. 3.] Бэр полагал желательным послать в Хатангу надежного местного жителя, который должен был собрать «от поселившихся там русских сведения о странах, лежащих еще дальше к северу».[355 - Там же, стр. 4.]
        Ученого интересовало прежде всего, могут ли жители этой северной окраины обеспечить экспедицию необходимыми припасами и транспортом. Затем шли вопросы о поселениях по рекам, о птицах, рыбах о времени вскрытия и замерзания рек, о толщине льда в озерах, о находках каменного угля, об особенностях рельефа, о характере берегов в устье реки Нижней Таймыры.
        В начале 1841 года прибыли ответы на вопросы Бэра. Они были обстоятельны и содержали немало ценных сведений, собранных местным естествоиспытателем Турчаниновым, председателем Енисейского губернского правления. Выяснилось, что на собаках в том краю ездят мало и местные жители держат лаек лишь для собственных надобностей. Но зато наверняка можно было достать оленьи упряжки для перевозки грузов и снаряжения экспедиции.
        Ответы Турчанинова вполне удовлетворили Бэра, и он стал энергично добиваться снаряжения экспедиции. Вскоре он составил план путешествия.
        Бэр ставил перед будущей экспедицией две трудные и, казалось, малосовместимые при тогдашних средствах передвижения задачи. Во-первых, путешественники должны были исследовать вечную мерзлоту в колодце, который был вырыт в Якутске купцом Шергиным на глубину 116 метров. Во-вторых, им предстояло изучить животный и растительный мир на севере Сибири между реками Хатангой и Пясиной.

«Это одна только из арктических стран на всем неизмеримом протяжении Сибири, которая еще никогда не была посещаема естествоиспытателем,  - говорилось в проекте.  - Сколько известно, по ту сторону Туруханска никогда не заходил образованный человек, кроме одного студента, которого Паллас отрядил туда, но который не дошел до Ледовитого моря, и одного флотского офицера с двумя штурманами в царствование императрицы Анны Ивановны, которые одни только посетили реки Пясину и Хатангу. Незнакомство с тамошним краем до того простирается, что в ответах на запросы, посыланные за несколько лет Академиею в Туруханск, упоминается о народе „долганах“, о котором прежде вовсе и не слыхали. Совершенно незнакомы и естественные произведения этой страны. Из давнишних известий оказывается, что близ устья Хатанги есть значительное местонахождение каменного угля, которым можно было воспользоваться в тамошней безлесной стране.
        Итак, весьма было бы важно для ученого света, если бы молодой сведущий ученый, обладающий потребным постоянством и самоотвержением, предпринял сверх исследования степени оледенелости земли в Сибири также осмотр этой пустыни и по рекам Пясине и Хатанге проник до Ледовитого моря».[356 - ЦГИА, ф. 735, оп. 2, д. 262, л. 4.]
        В начальники экспедиции Бэр рекомендовал своего товарища по кольскому путешествию - Александра Федоровича Миддендорфа.

«Я с полным убеждением,  - писал впоследствии ученый,  - мог сказать Академии: вот человек, которому можно доверить исследование самых северных пределов материка. Своей двухстволкой он, в случае нужды, может доставить небольшой экспедиции средства к существованию… Как хороший моряк, он добудет лодку и там, где ее нет, употребит воду вместо вьючного, а ветер вместо упряжного скота.
        В комиссии, учрежденной для начертания плана путешествия, я поэтому именно поддерживал то мнение, что экспедиция в отношении к числу людей должна быть маленькая - род рекогносцировки: небольшой отряд уйдет дальше и воротится легче».[357 - «Санкт-Петербургские ведомости», 27 янв. 1844, № 21, стр. 98. См. также ААН, ф. 129, оп. 1, д. 652, л. 1-17.]
        Бэр не ошибся в своем выборе. Сибирское путешествие Миддендорфа закончилось блестящим успехом.
        Миддендорф доставил науке не только первые разносторонние сведения о природе Таймыра, о вечной мерзлоте, но исследовал значительные пространства Сибири и Дальнего Востока. Бэр мог гордиться своим младшим товарищем и с полным основанием сказать Академии, что Сибирское путешествие представляет собой выдающееся достижение не только потому, что руководителю его пришлось проявить немало ловкости, терпения и решимости в преодолении предвиденных и непредвиденных затруднений. Он был счастлив, что Миддендорф «в достижении ученых результатов превзошел все ожидания» и «оправдал надежды, которые Академия наук возлагала на его способности, поручая ему начальство над этим ученым предприятием».
        Бэр от имени Академии наук дал блестящую оценку научным исследованиям Александра Миддендорфа: «Одна собственно ученая добыча, которой мы обязаны чрезвычайной деятельности, осмотрительности и обширным основательным познаниям путешественника, сопровождаемого столь малым числом спутников, так значительна, что по убеждению Академии наук ни одна из всех арктических экспедиций, снаряженных Англиею и Россиею и стоивших нередко весьма значительных издержек, не принесла столько пользы науке, как Миддендорфова».[358 - ЦГИА, ф. 735, оп. 2, д. 262, л. 94.]


        Бэр испытывал удовлетворение. Мечта его молодости была осуществлена. Пусть не только своими силами, а с помощью товарища, но он добился исследования самого северного края России.


        Бэр никогда не забывал Севера. Часто снились ему незабудки Новой Земли, гранитные скалы Мурмана и туманы Белого моря. Север стал частью его жизни. Он возглавил составление проекта экспедиции к Северному полюсу. Проект возник самым неожиданным образом.
        В 1865 году к президенту Российской Академии наук Ф. П. Литке обратился президент Английского королевского географического общества Родерик Импей Мурчисон, который в сороковых годах путешествовал по Европейской России и составил геологическое описание посещенных мест, переведенное на русский язык. Он был верным другом нашей страны и с гордостью носил звание ординарного академика Петербургской Академии наук.
        Он сохранил до конца своих дней дружественные связи со многими выдающимися учеными России, и каждый русский ученый, приезжавший в Англию, встречал гостеприимство и добросердечие Родерика Мурчисона. Он знал, что в России любят и ценят его, и поэтому в 1865 году обратился к русским ученым за поддержкой в осуществлении проекта экспедиции к Северному полюсу. Родерик Мурчисон писал Ф. П. Литке:



«Дорогой адмирал, географы и моряки - ученые моей страны - при моей горячей поддержке и сочувствии, решили побудить наше правительство снарядить экспедицию для исследования северных полярных областей. Я позволю себе надеяться, что теперь, когда президентом С.-Петербургской Академии наук является известный моряк-исследователь, как Вы, мои сочлены по Академии на берегах Невы будут приветствовать наш замысел».
        Англичане намеревались проникнуть в пролив Смит на двух паровых кораблях и, остановившись там на зимовку, исследовать западный берег Гренландии до самых северных пределов. Мурчисон и его коллеги собирались также обсудить вариант проекта известного географа Петермана, предлагавшего послать полярную экспедицию к полюсу, прямо на север между Шпицбергеном и Новой Землей, откуда, как он надеялся, легче будет одолеть ледяные поля и выйти в «полынью Врангеля и Русских».[359 - Ф. П. Врангель, П. Ф. Анжу, а еще раньше М. М. Геденштром в первой четверти XIX века установили, что к северу от Новосибирских островов и к северу от берегов Чукотки зимой море свободно ото льда.]

        Одна группа английских ученых придерживалась точки зрения Петермана, часть же ученых считала наилучшим план посылки экспедиции к полюсу через пролив Смит.
        Родерик Мурчисон хотел узнать мнение русских ученых об этих вариантах плана и одновременно заручиться поддержкой Российской Академии наук:

«Я,  - писал он,  - буду весьма благодарен Вам, если Вы представите все это дело на рассмотрение Академии, а также… Географического общества. Мне кажется, что со стороны моих русских коллег попытка разрешения этой великой задачи встретит горячее сочувствие, и если мои предложения справедливы, то наши шаги, направленные к убеждению Британского правительства и Адмиралтейства в важности предприятия, получат мощную поддержку, когда к ним присоединятся ученые России. Если бы мне дано было увидеть единение русских и британских моряков в общих усилиях достичь Северного полюса и Полыньи Ваших соотечественников, то я сердечно порадовался бы, что в мои старые годы мне удалось вновь спаять истинную международную дружбу, которой я был свидетелем. Эта цель всегда близка моему сердцу, и я никогда не упускаю ни одной возможности ей содействовать».[360 - Из переписки Р. Мурчисона с петербургскими академиками. В кн: Вопросы истории естествознания и техники, вып. 1, М., 1956, стр. 267-268.]
        Академия наук поручила Карлу Бэру, Адольфу Купферу, Григорию Гельмерсену и Алексею Савичу подготовить заключение на проект английской экспедиции к Северному полюсу. Через восемнадцать дней после отправления письма Мурчисона из Лондона физико-математическое отделение собралось для обсуждения составленного Карлом Бэром проекта.
        Бэр от имени Академии приветствовал намерение английских ученых возобновить исследование полярных областей, которое успешно велось несколько лет подряд в связи с поисками экспедиции Джона Франклина.
        Бэр полагал, что главной задачей проектируемых полярных исследований должно быть решение вопроса о том, «находится ли вокруг полюса обширное море или еще значительное пространство суши». Он считал, что достижение полюса через пролив Смита будет весьма затруднено, хотя этот район значительно лучше известен английским морякам и ученым благодаря многолетним поискам экспедиции Франклина. Карл Максимович писал, что он и его коллеги «склоняются к точке зрения русских промышленников, научно обоснованной и защищаемой адмиралом Врангелем, именно, что вокруг полюса нет постоянного сплошного ледяного покрова».[361 - М. И. Радовский. К. М. Бэр об экспедиции на Северный полюс. Труды Института истории естествознания и техники, том 16, М.-Л., 1957, стр. 337.]
        Бэр отдавал предпочтение посылке экспедиции по пути, идущему на север между Новой Землей и Шпицбергеном (Земля Франца-Иосифа тогда еще не была открыта). Именно в этом районе, казалось ему, экспедиция будет иметь больше возможностей достигнуть великой цели. Карл Максимович между тем предостерегал своих английских коллег от излишних иллюзий относительно легкости ледовых условий у восточных берегов Шпицбергена. Основываясь на сведениях, которые доставляли русские промышленники, он указывал, что нередко в этом районе бывает сложная ледовая обстановка, когда у восточного побережья архипелага держатся гигантские ледяные поля. И все же Бэр находил, что плавание к полюсу по курсу, пролегающему на север между Новой Землей и Шпицбергеном, будет сопряжено с меньшим риском для людей и кораблей по сравнению с плаванием к северу от пролива Смит. Даже если бы суда попали в ледовый плен, экспедиции не угрожала бы смертельная опасность, потому что они, вероятно, следующей весной были бы вынесены течением к югу, где теплые воды вскоре освободили бы их от ледяных оков.

«Подобной надежды,  - писал Бэр,  - почти совсем не существует в Североамериканских проливах. За это говорит трагическая участь сэра Джона Франклина».
        Карл Максимович и его соавторы не раз подчеркивали, что главной задачей проектируемой полярной экспедиции должно быть исследование вопроса «о водном пространстве вокруг полюса, который имеет величайшее значение для метеорологии и учения о земном магнетизме. Это путешествие - и это уже немалое достижение - опровергло бы многие нелепые гипотезы».
        Бэр в своем заключении писал о том, что существует несколько различных предположений о природе в районе Северного полюса. Одни считают, что там мягкий климат, другие предполагали существование «полярной ледяной шапки».
        Главную цель экспедиции Бэр видел не в том, чтобы достигнуть самой северной точки земного шара. «Дело ведь не в самом полюсе,  - писал он.  - Это такая же точка, как и все другие».
        Самым ценным ученый считал получение широких достоверных сведений о природе еще неведомой в те времена человеку Центральной Арктики.
        Путем, предложенным Бэром, спустя несколько лет направилась на север австрийская экспедиция, открывшая Землю Франца-Иосифа, существование которой было предсказано русскими учеными.
        Сорок лет своей жизни отдал Карл Бэр трудам в стенах Российской Академии наук. По словам академика В. И. Вернадского, он творил «в среде конгениальной». Бок о бок с ним работали Эмилий Ленц и Борис Якоби, Василий Струве и Пафнутий Чебышев, Николай Зинин и Адольф Купффер. Они вместе открывали новые горизонты перед наукой, обогащая ее великими достижениями и опережая будущее. Бэр был великим естествоиспытателем, его мысль всегда была направлена на потребу жизни, на то, чтобы сделать человека счастливым, а природу щедрой…
        Великий ученый Карл Бэр, научные заслуги которого были признаны во всем мире, до преклонного возраста сохранил глубокий интерес к исследованию полярных стран.
        Подводя итоги своей жизни, он писал в «Автобиографии», что незабываемой ее страницей было путешествие на Новую Землю…

«К наиболее ярким картинам, оставшимся в моей памяти и до настоящего времени,  - признавался Бэр,  - относятся воспоминания о мрачных горах, перемежающихся с мощными снеговыми массами, о богатых красками необычайно укороченных цветах береговой полосы, собранных в миниатюрные дерновины, об ивах, концевые побеги которых торчат из расселин… К наиболее прекрасным впечатлениям относятся впечатления от торжественной тишины, господствующей на земле, когда воздух неподвижен, а солнце приветливо сияет, будь то в полдень или в полночь. Ни жужжание насекомых, ни колебание трав и кустов не нарушает этой тишины, так как вся растительность как бы прижата к самой земле».[362 - К. М. Бэр. Автобиография. М.-Л., изд. АН СССР, 1950, стр. 265.]
        На склоне лет великий мыслитель-натуралист переехал из Петербурга в родную Эстонию и поселился в Тарту (Юрьеве), где более полвека назад он приобщался к науке. В кругу друзей и коллег он проводил свои, все еще наполненные трудами, дни. Он угас на 84-м году жизни. Его похоронили на Иоанновском кладбище. До сих пор уцелел дом, в котором он прожил последние десять лет. Гипсовая маска, снятая посмертно с его лица, хранится в историческом музее Академии наук Эстонии.
        На средства, собранные в Эстонии и России, Украине и Литве, Финляндии и Белоруссии, в тихом Тарту был сооружен памятник величайшему естествоиспытателю XIX века…
        Карл Бэр оставил сотни научных трудов. Многие его книги посвящены вопросам познания природы Севера. Они не поблекли и не выцвели. Его гениальная мысль останется живой и интересной для человечества многие века…



        Использованные архивы

        Центральный государственный архив Октябрьской революции (ЦГАОР):
        фонд 48 - Декабристов, дела № 30, 76.
        Центральный государственный архив Военно-Морского Флота (ЦГАВМФ);
        фонд 7 - Головнин, опись № 1, дело № 2;
        фонд 14 - Крузенштерн, опись № 1, дела № 75, 109, 188, 199, 221, 224, 233, 252;
        фонд 25 - Траверсе, опись 1, дела № 75, 114; фонд 166 - Департамент морского министра, опись 1, дела № 660, ч. I; 660, ч. II; 2531, 2595, 2596;
        фонд 205 - Канцелярия начальника Главного морского штаба, опись 1, дело № 894;
        фонд 215 - Адмиралтейский департамент, опись 1, дело № 801; фонд 402 - Гидрографический департамент, опись 1, дело № 87, 115, 198, 408, 635, 816, 874;
        фонд 410 - Канцелярия Морского министерства, опись 2, дело № 980;
        фонд 870 - Коллекция корабельных журналов, опись 1, дела № 3472, 3473;
        фонд 1166 - Рейнеке, опись 1, дела № 5, 8, 10.
        Рукописный отдел Ленинградской государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина:
        фонд 679 - Бумаги Свиньина, дело № 97.
        Центральный государственный исторический архив (ЦГИА): фонд 733, опись 12, дело № 525; фонд 735, опись 2, дело № 262.
        Рукописный отдел Института русской литературы (ИРЛИ): фонд 604 - Бестужевых, дела № 15, 16.
        Архив Академии наук СССР (ААН СССР):
        фонд Р-1, опись 134, дело № 30;
        фонд 2, опись 1-1850, дело № 1;
        фонд 2, опись 17, дело № 6;
        фонд 34, опись 1, дело 44;
        фонд 129, опись 1, дело 424.
        Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. В. И. Ленина:
        Музейный фонд, шифр М-3196.
        Центральный Государственный исторический архив ЭССР (ЦГИАЭ):
        фонд 1414 - Семейный фонд Крузенштернов, опись 3, дела № 23, 26, 28, 31;
        фонд 2057 - Семейный фонд Врангеля, опись 1, дела № 443,452. Центральный Государственный архив древних актов (ЦГАДА): фонд 21 - Госархива. дела № 3 доп., № 8 доп., 162 доп.; фонд 30 - Дета морские, дела № 8 доп., 57.
        Архив внешней политики России (АВПР):
        ф. 888 - Российско-Американской компании, дело № 312.



        Литература

        Адамс М. И. Отрывок из путешествия к Ледовитому морю для отыскания мамута. Сиб. вести., 1820, ч. X.
        Атлас географических открытий и исследований в Сибири и Северо-Западной Америке XVII-XVIII вв. Сост. А. В. Ефимов и М. И. Белов. М., «Наука», 1964.
        Бейкер Дж. История географических открытий и исследований. Перев с англ. М., Географгиз, 1950.
        Белов А. И. Арктическое мореплавание с древнейших времен до середины XIX в. М., изд-во «Морской транспорт», 1956.
        Белов М. И. Путь через Ледовитый океан. Очерки по истории открытия и освоения Северного морского пути. М., изд-во «Морской транспорт», 1963.
        Бэр К. М. Автобиография, М.-Л., изд. АН СССР, 1950.
        Бэр К. М. Донесения академика Бэра об экспедиции в Новую Землю и Лапландию. Перев. с нем. «С.-Петерб. ведомости», 1837, № 182, 221, 232.
        Визе В. Ю. Моря Советской Арктики. Очерки по историк-исследования. М.-Л., Изд. Главсевморпути, 1948.
        Воспоминания Бестужевых. М., Изд. АН СССР, 1951.
        Гильсен К. К. Путешествие на шлюпке «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, № 9 и 10, т. 66 и 67.
        Дитмар К. Краткий очерк истории Северо-Восточного и. Северо-Западного проходов. М., 1909.
        Есаков В. А., Плахотник А. Ф., Алексеев А. И. Русские океанические и морские исследования. XIX - начало XX в. М., «Наука», 1964.
        Есаков В. А., Соловьев А. И. Русские географические исследования Европейской России и Урала. XIX - начало XX в. М., «Наука», 1964.
        Завалишин Н. И. Новейшие известия о Новой Земле. «Сев. архив», 1824, ч. 13.
        Известие, сообщенное г. Мальт-Брюном о путешествии Хориса вокруг света на бриге «Рюрик» под начальством Коцебу в 1815-1818 гг. «Сев. архив», 1822, ч. 3.
        Кашеваров А. Ф. Журнал, веденный при байдарной экспедиции, назначенной для описи северного берега Америки, 1838 г. июля с 5-го по 6-е число сентября того же года начальником экспедиции корпуса штурманов подпоручиком Кашеваровым. Зап. Рус. геогр. о-ва, 1879, т. VIII, вып. 1.
        Кашеваров А. Ф. Отрывки из дневника, веденного при обозрении полярного берега Российской Америки. «С.-Петерб. ведомости», 1845, № 190, 191, 192, 193.
        Кашеваров А. Ф. Обозрение берегов Северной Америки от мыса Баррова, совершенное Русскою экспедициею в 1838 году. «Сын отечества», 1840, т. 1.
        Кашеваров А. Ф. Заметки об эскимосах в Русской Америке. «Сев. пчела», 1846, № 227 и 228.
        Коцебу О. Е. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив для отыскания Северо-Восточного морского прохода, предпринятое в 1815. 1816, 1817 и 1818 годах иждивением графа Н. П. Румянцева на корабле «Рюрик», ч. I, II, III. СПб., 1821-1823.
        Крузенштерн И. Ф. О Гренландии, или новые опыты для открытия Северо-Западного пути. «Сев. архив», 1822, ч. 1, № 4.
        Крузенштерн И. Ф. Об островах, недавно открытых на Ледовитом море. «Сын отечества», 1820, ч. 65, № 41.
        Лазарев А. П. Записки о плавании военного шлюпа «Благонамеренного» в Берингов пролив и вокруг света для открытия в 1819, 1820, 1821, 1822 гг., веденные гвардейского экипажа лейтенантом А. П. Лазаревым. М., Географгиз, 1950.
        Ленц Э. X. Отто Евстафьевич Коцебу. «С.-Петерб. ведомости», 1846, № 68.
        Литке Ф. П. Автобиография. Зап. Академии наук, т. VII, СПб., 1888.
        Литке Ф. П. Атлас к путешествию вокруг света на шлюпе «Сенявин» под начальством флота капитана Федора Литке в 1826-1829 гг., СПб, 1834.
        Литке Ф. П. Четырекратное путешествие в Северный Ледовитый океан, совершенное по повелению императора Александра I на военном бриге «Новая Земля» в 1821, 1822, 1823 и 1824 гг. с присовокуплением путешествий лейтенанта Демидова в Белое море и штурмана Иванова на реку Печору, тт. 1-2. СПб., 1828.
        Литке Ф. П. Путешествие вокруг света на военном шлюпе «Сенявин» в 1826, 1827, 1828 и 1829 гг., ч. 1, 1834, ч. 2, 1835, ч. 3, 1836.
        Магидович И. П. История открытия и исследования Северной Америки. М., Географгиз, 1962.
        Материалы для истории северных путешествий и открытий на северо-востоке Азии и северо-западе Америки. «Магазин землеведения и путешествий». М., 1855, ч. IV.
        Наумов Г. В. Русские географические исследования Сибири в XIX-XX в. М., «Наука», 1965.
        Невский В. В. Первое путешествие россиян вокруг света. М., Географгиз, 1951.
        Новейшие сведения о самой северной части Сибири между реками Пясиной и Хатангой. «Отечественные зап.», 1841, т. 19, № И.
        Обзор экспедиции подпоручика Пахтусова и лейтенанта Кротова. Зап. мор. ученого ком., 1834, XI.
        Окунь С. Б. Российско-Американская компания. М.-Л., Соцэкгиз, 1939.
        Отправление «Рюрика» из Кронштадта. «Сын отечества», 1815, ч. 23, № 31.
        Отрывок из журнала плавания Г. Хромченки в 1822 г. «Сев. архив», 1824, ч. 10.
        Пахтусов П. К., Моисеев С. А. Дневные записки. М., Географгиз, 1956.
        Плавание к Новой Земле Цивольки и Бэра. Мор. сб., 1854, № 4.
        Плавание штурмана Пахтусова к Новой Земле в 1834 г. Зап. Мор. ученого ком., 1835, ч. XII.
        Райков Б. Е. Карл Бэр, его жизнь и труды. М.-Л., изд. АН СССР, 1961.
        Рейнеке М. Ф. Гидрографическое описание северного берега России, ч. 1, Белое море. СПб., 1850.
        Рейнеке М. Ф. Гидрографическое описание северного берега России, ч. 2. СПб., 1843.
        Рейнеке М. Ф. Определение берегов и промер глубин Белого моря, произведенные в 1827-1833 гг. Зап. Гидрогр. депо, ч. И, СПб., 1836; ч. V, СПб., 1837.
        Рейнеке М. Ф. Съемка Лапландского берега, произведенная по распоряжению государственного Адмиралтейского департамента в 1826 году. Зап. Гидрогр. депо, ч. V, СПб., 1837.
        Романов В. П. Предначертание путешествия от западных берегов Северной Америки до Ледовитого моря и до Гудзонова залива. «Моск. телеграф», 1825, № 18.
        Романов В. П. Предположение об описи Ледовитого моря на нартах. «Отечественные зап.», 1829, ч. XXXIX.
        Соловьев М. М. Бэр на Новой Земле. Л., 1934.
        Соловьев М. М. Переписка академика К. М. Бэра с адмиралом И. Ф. Крузенштерном. Труды комиссии по истории знаний. Первый сборник памяти Бэра. Л., 1927.
        Сухова Н. Г. Физико-географические исследования Восточной Сибири в XIX в. М.-Л., «Наука», 1964. Мор. сб., 1883, т. 194, № 2.
        Тилезиус В. Г. Описание остова сибирского мамонта, вырытого из земли при берегах Ледовитого моря, с присовокуплением рассуждения о различии пород слонового рода. Тр. Академии наук, 1821, ч. 1.
        Тихменев П. Историческое обозрение образования Российско-Американской компании и действий ее до настоящего времени. С приложением документов, ч. I, СПб., 1861; ч. II, СПб., 1863.
        Чижов Н. А. О Новой Земле. «Сын отечества», 1823, ч. 83, № 4.
        Шишмарев Г. С. Сведения о чукчах 1821 года. Зап. Гидрограф. департамента мор. м-ва, 1852, ч. X.


        notes

        Примечания


1

        В. В. Романов. Сестра декабриста. «Русский вестник», 1893, № 10.

2

        В географической литературе первых десятилетий XIX века Гудзонов залив нередко именуется проливом. Некоторые географы считали, что именно здесь и надо искать приатлантическую часть Северо-Западного прохода.

3

        О плавании Коцебу, Васильева и об английских экспедициях для отыскания Северо-Западного прохода на страницах этой книги рассказано в очерках «В погоне за тайной века» и «Против тысячи препятствий».

4

        Центральный государственный архив Военно-Морского флота (ЦГАВМФ), ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 2.

5

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 3.

6

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 4 об.

7

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 6.

8

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2595, л. 8, 9.

9

        В. П. Романов. Предначертание путешествия от западных берегов Северной Америки до Ледовитого моря и Гудзонова залива. «Московский телеграф», 1825, XVIII, сентябрь, стр. 96.

10

        Центральный Государственный архив Октябрьской революции (ЦГАОР), ф. 48, д. 30, л. 319.

11

        ЦГАОР, ф. 48, д. 76, л. 10.

12

        РО ГПБЛ, ф. 679, оп. 1, д 97, л. 1.

13

        Путешествию А. Ф. Кашеварова в этой книге посвящен отдельный очерк.

14

        Обелиск в честь побед Румянцева первоначально находился на Царицыном лугу в Царском Селе, а затем был перенесен на площадь Румянцева, расположенную на правом берегу Невы между Первой и Второй линиями Васильевского острова.

15

        Внешняя политика России XIX - начала XX века. Документы Российского министерства иностранных дел. Серия первая, 1801-1815, т. I, М., Госполитиздат, 1960, стр. 491-497.

16

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 233, л. 48.

17

        И. Ф. Крузенштерн. Предуведомление. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив для отыскания Северо-Восточного морского прохода, предпринятое в 1815, 1816, 1817, 1818 гг. иждивением государственного канцлера Н. П. Румянцева на корабле «Рюрике» под начальством флота лейтенанта Коцебу, ч. I, СПб., 1821, стр. XXVIII. (Дальше: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив).

18

        Северное побережье Азии не было достоверно известно только между мысами Шелагским и Северным. Это и использовал английский мореплаватель Бурней, выдвинувший гипотезу о том, что Америка соединяется с Азией перешейком.

19

        Дж. Бейкер. История географических открытий и исследований. М., Изд. иностр. лит., 1950, стр. 170.

20

        В. Н. Берх. Хронологическая история всех путешествий в северные полярные страны. Ч. I, СПб., 1821, стр. 185. Научную редакцию труда по просьбе Н. П. Румянцева выполнил И. Ф. Крузенштерн [Центральный государственный исторический архив ЭССР (ЦГИАЭ), ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 38].

21

        Атлас географических открытий XVII-XVIII веков. М., «Наука», 1964, № 185.

22

        И. Ф. Крузенштерн. Предуведомление. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, стр. VI.

23

        Там же, стр. VII.

24

        Н. П. Румянцев в 1814 году оставил государственную службу. За ним было пожизненно сохранено звание государственного канцлера и все получаемые им оклады, которые он пожертвовал на помощь инвалидам Отечественной войны 1812 года.

25

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 28, л. 19. Действительные расходы на экспедицию превысили смету примерно в два раза.

26

        Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), фонд 21, д. 3 доп., л. 36.

27

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 5.

28

        Кроме того, в составе экспедиции был лейтенант Кордюков, который по отплытии из Кронштадта почувствовал себя больным и был оставлен в Ревеле (В. Н. Берх. Хронологическая история всех путешествий в северные полярные страны. Ч. I, СПб., 1821, стр. 193).

29

        И. Ф. Крузенштерн. Мореходная инструкция, данная флота лейтенанту г. Коцебу. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. CXXXY.

30

        И. Ф. Крузенштерн. Мореходная инструкция, данная флота лейтенанту Коцебу. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. CXL.

31

        И. Ф. Крузенштерн. Мореходная инструкция, данная флота лейтенанту Коцебу. В кн.: О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. CXLI.

32

        Там же, стр. 9.

33

        Получив письма Коцебу об отплытии из Англии, Румянцев сообщил Крузенштерну: «Начало хорошо и подает надежду к дальнейшему успеху предпринятого дела по Вашему наставлению и по тому, что я к искусству и просвещению Вашему имел столь основательную и полную доверенность» (ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 2).

34

        ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп, л. 7.

35

        ЦГАВМФ, д. 166, оп. 1, д. 2531, л. 2.

36

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 53.

37

        ЦГИАЭ, ф. 1414. оп. 3, д. 23, л. 11.

38

        ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 55.

39

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 1.

40

        ЦГАДА, ф. 21, д. 3, доп., л. 81.

41

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 8.

42

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 9.

43

        Там же, л. 10.

44

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 12.

45

        Там же, л. 14.

46

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 15.

47

        Там же, л. 16.

48

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 108-109.

49

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 110-111.

50

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 17.

51

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 115-116.

52

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 116.

53

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 17, 18.

54

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 19.

55

        Там же, л. 20.

56

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 131.

57

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 21.

58

        Часто называется губой Св. Лаврентия.

59

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 138. Этот важный вывод по неизвестной причине был опущен редактором второго издания «Путешествия» (см. О. Е. Коцебу. Путешествия вокруг света. М., Географгиз, 1948, стр. 96).

60

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. I, стр. 157.

61

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп., 3, д. 23, л. 6.

62

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 23.

63

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. II, стр. 211.

64

        О. Е. Коцебу. Путешествие в Южный океан и Берингов пролив, ч. II, стр. 225.

65

        Западный и Восточный океаны - устаревшие названия Атлантического и Тихого океанов. Последний часто также называли Южным океаном.

66

        ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 90. Впоследствии более подробно свои мысли о Баффиновом заливе И. Ф. Крузенштерн изложил в статье «О Гренландии, или новые „опыты для открытия Северо-Западного пути“». «Северный архив», 1822, № 4, стр. 341-368.

67

        ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 91.

68

        Там же, л. 90, 91.

69

        ЦГАДА, ф. 21, д. 162 доп., л. 96, 97.

70

        ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп, л. 94.

71

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 2.

72

        Там же, л. 32.

73

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 33.

74

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 39.

75

        Там же, л. 18.

76

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2531, л. 21.

77

        О. Е. Коцебу. Новое путешествие вокруг света в 1823-1826 гг. М., Географгиз, 1959, стр. 223.

78

        К. Мальт - Брюн. О плавании капитана Коцебу вокруг света. «Вестник Европы», 1821, № 24, стр. 329. См. также «Известия, сообщенные Мальт-Брюном о путешествии Хориса вокруг света на бриге „Рюрик“». «Северный архив», 1822, ч. III, стр. 285.

79

        Коцебу свое «Путешествие» для «лучшей отделки» отдавал Федору Глинке, которого, по словам Румянцева, «почитал за очень известного литератора» (ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 81).

80

        В современной литературе Северо-Восточным проходом называется Северный морской путь от берегов Мурманска до Чукотки. Коцебу и Крузенштерн под Северо-Восточным путем подразумевали восточную часть Северо-Западного пути (поиски на «Рюрике» велись со стороны Берингова пролива к востоку).

81

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 31, л. 7.

82

        Там же, л. 55.

83

        Там же, л. 7.

84

        Там же, д. 23, л. 59.

85

        A Chronological History of North-eastern voyages of Discovery and of the Early eastern Navigations of the Russians. By Captain James Burney. London, 1819, p. 297.

86

        A Chronological History of North-eastern voyages of Discovery and of the Early eastern Navigations of the Russians. By Captain James Burney. London, 1819, p. 301.

87

        Миллер, Герард Фридрих, историк, являясь участником Великой Северной экспедиции, обследовал сибирские архивы, где обнаружил подлинные материалы о плавании Семена Дежнева проливом между Азией и Америкой.

88

        ЦГАДА, ф. 21, д. 162 доп., л. 97.

89

        М. М. Геденштром - сосланный в Сибирь чиновник, который по поручению Румянцева в 1809-1810 годах обследовал Новосибирские острова, дал о них достоверное представление и своими поездками по льду поставил под сомнение существование Земли Андреева.

90

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 13.

91

        Там же, л. 28.

92

        Там же, д. 26, л. 7.

93

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 38 об.

94

        Там же, л. 121.

95

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 120.

96

        ЦГАВМФ, ф. 25, оп. 1, д. 114, л. 8, 9. Отрывки из этого письма опубликованы в сборнике «М. П. Лазарев. Документы», т. I, М., Военмориздат, 1952, стр. 94-103.

97

        ЦГАВМФ, ф. 25, оп. 1. д. 114 л. 11.

98

        ЦГАВМФ, ф. 25, оп. 1. д. 114 л. 16.

99

        Там же.

100

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 72.

101

        К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 66, стр. 215.

102

        ЦГАВМФ, ф. 870, оп. 1, д. 3473. Вахтенный журнал шлюпа «Благонамеренный», л. 131.

103

        К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 66, стр. 215.

104

        Там же, стр. 229.

105

        Сохранилось письмо Румянцева по поводу «того американца, который ездил из собственного любопытства повторять открытия, сделанные „Рюриком“… Господа Рикорд и Добелт рассудили за благо того же американца уговорить предпринять плавание на мой счет и моим именем с ним договаривались Я не знаю, как назвать такой ветреный и непристойный поступок…» (ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 96, письмо Крузенштерну от 27 июля 1820 г.).

106

        А. П. Лазарев. Записки о плавании военного шлюпа «Благонамеренного» в Берингов пролив и вокруг света для открытий в 1819, 1820, 1821 и 1822 годах. М., Географгиз, 1950, стр. 216. (Далее: А. П. Лазарев. Записки).

107

        Инструкция морского министра начальнику экспедиции к Северному полюсу М. Н. Васильеву. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 76.

108

        Инструкция морского министра начальнику экспедиции к Северному полюсу М. Н. Васильеву. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 76.

109

        Там же, стр. 77.

110

        Отношение морского министра начальнику экспедиции к Северному полюсу с препровождением «начертания некоторых предметов по ученой части». В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 81.

111

        Там же, стр. 81.

112

        Из журналов плавания шлюпов «Открытие» и «Благонамеренный». В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 384.

113

        ЦГАВМФ, ф. 870, оп. 1, д. 3472 а/5. Вахтенный журнал шлюпа «Открытие», л. 282.

114

        ЦГАВМФ, ф. 7, оп. 1, д. 2, л. 136.

115

        Дж. Кук доходил до 70°38? с. ш.

116

        К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 66, стр. 233.

117

        К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 66, стр. 233.

118

        А. П. Лазарев. Записки, стр. 220.

119

        Англичане впоследствии переименовали его в мыс Хоп.

120

        ЦГАВМФ, ф. 870, оп. 1, д. 3472 а, 3473 а.

121

        Давая подобную инструкцию, М. Н. Васильев не знал, что за несколько месяцев перед тем начальник Колымской экспедиции Ф. П. Врангель достиг на собаках мыса Шелагского и положил его на карту. В последующие два года Колымская экспедиция продолжила опись побережья Чукотки до Колючинской губы.

122

        К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 67, стр. 227.

123

        К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 67, стр. 261.

124

        Сведения о чукчах капитана Шишмарева 1821 года. Зап. Гидрографического департамента, ч. X, СПб., 1852, стр. 191-192.

125

        К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 67, стр. 233.

126

        А. П. Лазарев. Записки, стр. 317.

127

        ЦГАВМФ, ф. 870, оп. 1, д. 3472, 6/6, л. 191.

128

        Остров Нунивак (Нунивок), или Открытия, офицеры брига предложили Васильеву назвать его именем, но он, по свойственной ему скромности, отказался (ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 660, ч. II, л. 443).

129

        М. Н. Васильев. Краткая записка о плавании вокруг света шлюпов «Открытие» и «Благонамеренный» (в кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 406). Участник экспедиции натуралист Штейн писал: «Ледяной или Оледенелый мыс… есть низменная и, по-видимому, песчаная оконечность или коса крайняя Северной Америки к северо-западу. Теперь нельзя еще решить, часть ли он Америки или какого-либо острова». (ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 660, ч. II, л. 464).

130

        Так писал Васильев в рапорте морскому министру (в кн.: А. П. Лазарев. Записки, приложение 27, стр. 400). Этот район действительно изобилует старыми паковыми льдами, которые, как правило, образуются в районах Канадского Арктического архипелага.

131

        Рапорт капитан-лейтенанта М. Н. Васильева морскому министру о плавании шлюпов в Ледовитом море. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 406.

132

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 660, ч. II, л. 465.

133

        К. К. Гильсен. Путешествие на шлюпе «Благонамеренный». «Отечественные записки», 1849, т. 67, стр. 235.

134

        Рапорт лейтенанта А. П. Авинова капитан-лейтенанту М. Н. Васильеву о плавании бота от мыса Невенгам до мыса Доброй Надежды. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 402.

135

        Ф. Штейн. Краткое начертание успехов Северной дивизии. В кн.: А. П. Лазарев. Записки, стр. 378.

136

        ЦГИАЭ, ф. 2057, оп. 1, д. 452, л. 65.

137

        ЦГАВМФ, ф. 166, д. 660, ч. II, л. 452.

138

        Крузенштерн имеет в виду реку Коппермайн. Ее не следует путать с рекой Медной, которая впадает в Тихий океан и по которой собирался проникнуть в глубь Америки, а затем к берегам Ледовитого океана декабрист В. П. Романов.

139

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 31, л. 6 об.

140

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 188, л. 1.

141

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 104.

142

        Там же.

143

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 188, л. 4.

144

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 107.

145

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 26, л. 8.

146

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 115.

147

        ЦГАДА, ф. 21, д. 162, доп., л. 25. В 1819-1822 годах Джон Франклин прошел из Гудзонова залива к реке Коппермайн, по которой спустился к берегам залива Коронейшен и затем прошел берегом до залива Батерст.

148

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 3.

149

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 4.

150

        Там же, л. 5.

151

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 6.

152

        Там же, л. 11.

153

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 15-16.

154

        Там же, л. 17.

155

        ЦГАВМФ, ф. 166, оп. 1, д. 2596, л. 19.

156

        ЦГАДА, ф. 21, д. 162, доп., л. 34.

157

        ЦГАДА, ф. 21, д. 162 доп., л. 138.

158

        ЦГАДА, ф. 21, д. 162 доп., л. 38.

159

        Архив Внешней политики России (АВПР), фонд Российско-Американской компании, д. 312, л. 8 об.

160

        АВПР, фонд Российско-Американской компании, д. 312, л. 9.

161

        Там же, л. 13.

162

        Там же, л. 14.

163

        ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 60.

164

        АВПР, фонд Российско-Американской компании, д. 312, л. 2. См. также: П. Тихменев. Историческое обозрение образования Российско-Американской компании… ч. I, СПб, 1861, стр. 278. Тихменев ошибочно приписывает это письмо Румянцеву. В действительности оно было написано Крузенштерном и подписано Румянцевым (ЦГАДА, ф. 21, д. 3 доп., л. 67).

165

        АВПР, фонд Российско-Американской компании, д. 312, л. 5.

166

        ЦГИАЭ, ф. 1414, оп. 3, д. 23, л. 166.

167

        ЦГАВМФ, ф., 14, оп. 1, д. 252, л. 1-16. Копия. Подлинник хранится в Центральном государственном историческом архиве ЭССР, ф. 2057.

168

        Указ устанавливал, что «производство китовой и рыбной ловли и всякой промышленности на островах, в портах и заливах и вообще по всему северо-западному берегу Америки от Берингова пролива до 51° с. ш, также по островам Алеутским и восточному берегу Сибири, также по островам Курильским, т. е. начиная от Берингова пролива до южного мыса острова Урупа и именно до 45°50? с. ш., предоставляется в использование единственно российским подданным» (П. Тихменев. Историческое обозрение Российско-Американской компании, ч. I, СПб., 1861, приложения, стр. 27).

169

        ЦГАВМФ, ф. 410, оп. 2, д. 980, л. 47.

170

        Там же, л. 62.

171

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 109, л. 1-2.

172

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 109, л. 2.

173

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 75, л. 1.

174

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. I, д. 75, л. 2.

175


«Отрывок из дневника корпуса флотских штурманов поручика А. Ф. Кашеварова, веденного им при обозрении Полярного берега Российской Америки, по поручению Российско-Американской компании в 1838 году». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 190, стр. 859. (Далее: «Отрывок из дневника А. Ф. Кашеварова.»).

176


«Отрывок из дневника Кашеварова». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 190, стр. 860.

177


«Отрывок из дневника А. Ф. Кашеварова». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 192, стр. 867.

178

        Там же.

179

        А. Ф. Кашеваров. Обозрение берегов Северной Америки. «Сын отечества», 1840, т. I, стр. 134.

180


«Отрывок из дневника Кашеварова». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 193, стр. 874.

181

        Там же.

182

        А. Ф. Кашеваров. Обозрение берегов Северной Америки. «Сын отечества», 1840, т. I, стр. 136.

183

        Журнал, веденный при байдарной экспедиции, назначенной для описи Северного берега Америки 1838 г., подпоручиком Кашеваровым. Зап. Русск. геогр. о-ва по общей географии, т. 8, вып. 1 и 2. СПб., 1879, стр. 315.

184

        А. Ф. Кашеваров. Обозрение берегов Северной Америки. «Сын отечества», 1840, том I, стр. 142.

185

        Журнал, веденный при байдарной экспедиции. Зап. Русск. геогр. о-ва, 1879, т. 8, стр. 322.

186

        Б. A. Липшиц. А. Ф. Кашеваров как исследователь Аляски «Советская этнография». М., 1952, № 1.

187

        Атлас Восточного океана Зап. гидрографического департамента, ч. VIII. СПб., 1850, стр. 192.

188

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 199, л. 88. В этом деле хранится 23 письма Барроу, относящихся к 1815-1836 годам (л. 83-125).

189

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 233, л. 12. В этом деле хранится 11 писем Джона Росса к Крузенштерну, относящихся к 1829-1843 годам (л. 7-30).

190

        Там же, д. 238, л. 73. В этом деле - пять писем Франклина, относящихся к 1829-1830 годам.

191


«Отрывок из путешествия г. Адамса к Ледовитому морю для отыскания мамута» (из Journal du Nord, 1807, № XXXII). «Сибирский вестник», 1820, ч. X, стр. 316. (Дальше: «Отрывок из путешествия Адамса»).

192


«Отрывок из путешествия Адамса», стр. 317.

193

        ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 25.

194

        ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 26.

195


«Отрывок из путешествия Адамса», стр. 308.

196


«Отрывок из путешествия Адамса», стр. 311.

197


«Отрывок из путешествия Адамса», стр. 319-320.

198

        Там же, стр. 321.

199

        Труды русской полярной станции на устье Лены, ч. I. Астрономические и магнитные наблюдения. В приложении «Описание путешествия д-ра А. Л. Бунге», 1895, стр. 44. Вот как А. Бунге описывает посещение места находки мамонта: «В этом месте берег, который… в общем имеет юго-восточное направление, делает на небольшом протяжении изгиб к востоку, образуя… бухту, в которую нанесено невероятное количество лежащего слоями плавника. Якуты уверяют, что плавник лежит здесь без изменения с незапамятных времен… даже „со времен Ноя…“. Вдоль восточного берега тянется в шагах 200-300 от воды отвесный обрыв, который в своей высшей части подымается приблизительно на 900 фут… По словам якутов, откос постоянно подвигается внутрь страны, и нельзя сомневаться в справедливости этого мнения. Небольшими массами берег вечно обваливается, а кое-где видны также и следы недавно обрушившихся больших масс; также встречаются и такие места, которые, несомненно, скоро обрушатся Мамонт показался в передней части откоса. Прежде стоял на этом месте крест, но с течением времени он исчез».

200

        ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 6,6 об.

201

        Там же, л. 22, 22 об. Адамс, по-видимому, имеет в виду остров Новая Сибирь, так как в это время еще не было известно ее простирание и предполагалось, что она, возможно, соединяется с Северной Америкой. В 1810 году полярный исследователь Матвей Матвеевич Геденштром впервые установил, что эта земля не столь обширна, как предполагали ранее. Большой и малый Ляховские острова были нанесены на карту раньше. Вероятно, к этой группе Адамс относил все другие острова Новосибирского архипелага.

202

        ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 20.

203

        Там же, л. 19.

204

        ЦГИА, ф. 733, оп. 12, д. 525, л. 19.

205

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 221, л. 47.

206

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 221, л. 48.

207

        Генерал-гидрограф русского флота Г. А. Сарычев считал, что по причине множества льда не всегда удобно описывать берега Новой Земли с судна и «в таком случае не удобнее ли будет и с меньшими издержками описать берега Новой Земли весною на оленях» (ЦГАВМФ, ф. 25, оп. 1, д. 114, л. 81).

208

        В. П. Безобразов. Федор Петрович Литке. Приложение к LVII тому Записок Академии наук. СПб., 1888, стр. LVII.

209

        Ф. П. Литке. Автобиография. Зап. Академии наук, т. LVII, приложение № 2, 1888, стр. 34. (Дальше: Ф. П. Литке. Автобиография).

210

        Ф. П. Литке. Автобиография, стр. 54.

211

        Ф. П. Литке. Автобиография, стр. 95.

212

        ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 11.

213

        Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие в Северный Ледовитый океан, совершенное по повелению Александра I на военном бриге «Новая Земля» в 1821, 1822, 1823, 1824 годах флота капитан-лейтенантом Литке, ч. I, СПб, 1828, стр. 126 (Дальше: Ф. П. Литке Четырекратное путешествие).

214

        Там же, стр. 175.

215

        Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие, ч. I, стр. 180.

216

        Там же, стр. 195.

217

        ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 127 об.

218

        Там же, л. 133-134.

219

        Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие, ч. I, стр. 309.

220

        ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 28.

221

        Вуд, Джон - английский полярный исследователь. В 1676 году предпринял попытку открыть Северо-Восточный проход, но был остановлен у берегов Новой Земли тяжелыми льдами, которыми был раздавлен один из кораблей его экспедиции.

222

        ЦГАВМФ, ф. 14, оп. 1, д. 224, л. 82-83.

223

        ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 179 об.

224

        Там же, л. 174.

225

        Ф. П. Литке, Автобиография, стр. 107 (примечание).

226

        Ф. Ф. Веселаго. Воспоминание об ученых заслугах Ф. П. Литке. Приложение к LVII тому Записок Академии наук. СПб., 1888, стр. 161.

227

        Н. И. Завалишин. Новейшие известия о Новой Земле, «Северный Архив», 1824, ч. X, № 13, стр. 36.

228

        ЦГАВМФ, ф. 205, оп. 1, д. 894.

229

        Сохранилась обширная переписка, которую вели между собою Ф. П. Литке и Ф. П. Врангель в течение нескольких десятилетий. Предварительное знакомство с нею свидетельствует о том, что сохранившиеся сотни писем являются источником сведений, важных для истории полярных исследований. К сожалению, часть писем Литке, относящаяся ко времени плаваний на Новую Землю, сгорела в доме Петра Федоровича Анжу, у которого она хранилась.
        Письма к Врангелю, по-видимому, оказались в доме Анжу не случайно. Судя по ответам Врангеля, в них было немало критики существующих порядков, особенно во флоте. Не отдал же Литке на хранение свои письма к Крузенштерну, Головнину, Сарычеву, несмотря на их совершенно определенную историческую значимость.

230

        ЦГИАЭ, ф. 2057, оя. 1, д. 443, л. 6. Первоначально предполагалось назначить командиром шлюпа «Сенявин» другого офицера, а Литке послать на промер Аландских шхер. «Но Василий Михайлович за меня заступился,  - писал Литке Врангелю,  - и наконец назначили в поход».

231

        Ф. П. Литке. Путешествие вокруг света на военном шлюпе «Сенявин». М., Географгиз, 1948, стр. 8. (Дальше: Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин»). В этом плавании участвовал сын И. Ф. Крузенштерна - будущий полярный исследователь Павел Иванович Крузенштерн.

232

        Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин», стр. 193.

233

        Там же, стр. 198.

234

        Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин», стр. 198.

235

        Там же, стр. 210.

236

        Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин», стр. 221.

237

        В. Ю. Визе. Моря Советской Арктики. М., Изд. Главсевморпути, 1948, стр. 101.

238

        Ф. П. Литке. Путешествие на шлюпе «Сенявин», стр. 125.

239

        Франц Францевич Рейнекен родился в Выборге в семье выборгского бургомистра юстиции, который затем переехал в Ригу.

240

        Воспоминания Бестужевых. М.-Л., изд. АН СССР, 1951, стр. 272.

241

        Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР (далее ИРЛИ), ф. 604, д. 15, л. 73.

242

        Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге «Новая Земля», ч. II, СПб., 1828, стр. 146. (Дальше: Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие).

243

        Там же, стр. 175.

244

        Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие, стр. 194.

245

        Ф. П. Литке. Четырекратное путешествие, стр. 196.

246

        Ф. П. Литке. Автобиография. Зап. Академии наук, т. LVII, приложение. СПб., 1888, стр. 103.

247

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 154.

248

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 18. По словам одного из современников, «вообще Ф. П. не чувствовал себя самим в обществе мало знакомых ему людей; в публике он почти терялся. Он был совсем другой человек в кругу близких ему людей и был бы неузнаваем для посторонних, если бы им случилось его тут видеть: тут он бывал необыкновенно прост и мил, любил всякие шутливые рассказы и разговоры и предавался часто самой беспечной веселости и гомерическому смеху. Тут, в присутствии его, не было ни малейшего стеснения ни для какого возраста. Для близких к нему людей препровождение с ним времени было пленительно: легкие и веселые разговоры всегда перемежались серьезною беседою о новых открытиях в науке, новых книгах, событиях дня. Уходя из гостеприимного дома Федора Петровича, всегда каждый чувствовал в уме и сердце серьезный след его глубоких мыслей и чувств. Продолжительные беседы с ним наедине, в которых он говорил о своей жизни, переполненной всеми историческими и умственными движениями нашего века, об исторических личностях, близко ему известных,  - беседы, в которых он раскрывал всю свою возвышенную
душу,  - оставляли в каждом самые глубокие впечатления». (В. П. Безобразов. Федор Петрович Литке. Приложение к тому LVII Записок Академии наук, № 2, СПб., 1888, стр. LXIII).

249

        В одном из писем к брату Павлу Бестужев писал 29 января 1837 года из Петровского завода: «Мы теперь читаем по временам различные теории ученых, выведенные из метеорологических опытов, о северном сиянии, о граде, грозе, дожде и проч., а я, бедный человек, еще в 1818-м году в „Сыне отечества“, кажется, в ноябре или декабре поместил статью об электричестве в отношении к воздушным явлениям, где моя теория, изложенная перечневым образом и с робостью первого опыта, удивительно как отвечает нынешним требованиям. Я не мог тогда доказывать и не смел этого сделать, но имел предчувствие, что магнитность, электричество, гальванизм и даже притягательная сила суть не что иное, как только явления одной и той же силы. Ныне все это доказано, даже думают, что притягательная сила есть мать всех этих явлений…» (Н. А. Бестужев. Статьи и письма. М., 1933, стр. 256-257).

250

        Ластовый экипаж - экипаж, обслуживающий порт, местные перевозки, хозяйственные работы №а берегу.

251

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 11.

252

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 138-139.

253

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 14.

254

        Там же, л. 15 об.

255

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 21.

256

        Гаврила Андреевич - Сарычев.

257

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп, л 17.

258

        ЦГАВМФ, ф. 215, оп. 1, д. 801, л. 3.

259

        Сарычев был очень доволен картами и лоцией, которые явились результатом работ Кольской экспедиции (ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 16).

260

        ЦГАВМФ, ф. 215, оп. 1, д. 801, л. 15.

261

        Мичман Писарев был арестован по делу восстания 14 декабря, а затем выслан в Архангельск «под бдительный надзор начальства». Впоследствии Писарев стал одним из помощников Рейнеке, который очень ценил опального декабриста и немало сделал для облегчения его поднадзорного положения.

262

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 18 об.

263

        М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, произведенные с 1827 по 1833 год под начальством капитан-лейтенанта М. Рейнеке. Зап. Гидрогр. депо, ч. И, СПб., 1836, стр. 24 (Далее: М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря).

264

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 19 об.

265

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 141-141 об.

266

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8, доп., л. 25 об.

267

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 25.

268

        ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 87, л. 19.

269

        ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 115, л. 33 об.

270

        М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубин Белого моря. Зап. Гидрогр. депо, ч. II, СПб, 1836, стр. 40

271

        М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря… Зап. Гидрогр. депо, ч. II, СПб, 1836, стр. 43. На рапорте помечено: «Предписать Рейнеке, чтобы, принимая команду, осматривал с доктором, и тех, кои не будут благонадежны, просил переменить О сем же просить и главного командира исполнить, если будет возможно (из линейных нельзя, есть высочайшая воля)». (ЦГАВМФ, ф. 402, on. 1, д. 198, л. 26).

272

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 26-27.

273

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 143-144.

274

        Архив Академии наук (ААН СССР), фонд Р-1, оп. 134, д. 30, л. 6-8.

275

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 145.

276

        ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 408, л. 1-2.

277

        М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубин Белого моря, стр. 63.

278

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 43.

279

        ААН СССР, ф. Р-1, оп. 134, д. 30, л. 10.

280

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 45 об.

281

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 48.

282

        Там же, л. 49.

283

        М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, стр. 91.

284

        М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, стр. 91.

285

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп. л. 44.

286

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 149.

287

        ЦГАДА, ф. 21, д. 8 доп., л. 51 об.

288

        М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, стр. 92, 93.

289

        Там же, стр. 94.

290

        ААН СССР, ф. 2, оп. 1-1850, д. 1, л. 7.

291

        ААН СССР, ф. 2, оп. 1-1850, л. 187.

292

        Там же, д. I, л. 194.

293

        М. Ф. Рейнеке. Определение берегов и промер глубины Белого моря, стр. 99.

294

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 8, л. 140.

295

        ААН СССР, ф. 2, оп. 1-1850, д. 1, л. 194.

296

        Там же, л. 196.

297

        ААН СССР, ф. 2, оп. 1-1850, д. 1, л. 197.

298

        Там же, л. 7.

299

        ААН СССР, ф. 2, оп. 17, д. 6, л. 37.

300

        ААН СССР, ф. 34, оп. 1, д. 44, л. 6.

301

        Морской сборник, 1859, № 6, смесь, стр. 133.

302

        Гидрографическое описание Северного берега России. Составлено капитан-лейтенантом М. Рейнеке в 1833 году, ч. I, Белое море. Изд. 2-е, СПб., 1883, стр. 5.

303

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 147-147 об.

304

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 151.

305

        ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 635, л. 130-138.

306

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 1-6 Спустя семь лет Рейнеке писал Н. А. Бестужеву, что он все еще не может допроситься у своего начальства назначить для промера «пароходную шхуну с парусами и винтом» (ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 79).

307

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 22.

308

        С. П. Крашенинников. Вице-адмирал Михаил Францевич Рейнеке. Морской сборник, 1869, № 5, стр. 27. Между прочим, известный русский маринист Н. П. Боголюбов, участвовавший в 1844-1846 годах в съемке Балтики под командованием Рейнеке, в своих неопубликованных воспоминаниях «Из виденного, слышанного и испытанного» упустил из виду подвижническую деятельность Рейнеке, остановился лишь на «странностях» в его характере, вызванных тяжелой болезнью. По-видимому, художник не мог простить тех «разносов», которые он получал от своего начальника за неточности в съемке Лужского залива. (Рукописный отдел Гос. публичной библиотеки им. В. И. Ленина, шифр М-3196).

309

        ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 79.

310

        Рейнеке с исключительным вниманием относился к исследованиям своих помощников. Он всегда указывал их имена в отчетах и на частных картах, которые были ими составлены «Я, конечно, ответчик за них,  - писал Михаил Рейнеке,  - но никогда не позволял себе присваивать чужого труда и еще менее взваливать свою вину на других». (Морской сборник, 1869, № 5, стр. 21).

311

        К. А. Бельченко. М. Ф. Рейнеке. Труды Института истории естествознания и техники, т. 37. История геолого-географических наук, вып 2, М, 1961, стр. 124.

312

        ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 81.

313

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 28.

314

        Вестник Русского географического общества, ч. XXVIII, СПб., 1860, стр. 8-9.

315

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 2.

316

        Там же, л. 4.

317

        Там же.

318

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 10, л. 18.

319

        ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 73.

320

        Там же, л. 74.

321

        Там же, л. 75.

322

        ИРЛИ, ф. 604, д. 15, л. 76. Н. А. Бестужев отвечал Рейнеке: «Ваш план истории превосходный. Нельзя же всего вместить в одну раму, а между прочим, каждая из частей, Вами проименованных, служит пояснением другой, и обойтись без которой-нибудь невозможно. Вы говорите, что с этим планом почти согласен и А. П. Соколов; я понимаю это слово почти так, что неутомимому А. П. ничего не хочется выпустить из своих рук. Честь ему и хвала! Ура нашему молодому поколению! Право, возрождаешься духом, следя за его успехами!» (Воспоминания Бестужевых. М., 1951, стр. 512).

323

        Там же, л. 79.

324

        Там же, л. 93.

325

        Воспоминания Бестужевых. М., 1951, стр. 508.

326

        ИРЛИ, ф. 604, д. 17 (5586), л. 116-117.

327

        ИРЛИ, ф. 604, д. 17 (5586), л. 172-173.

328

        ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585), л. 134 См. также: М. Ю. Барановская. Декабрист Н. Бестужев. М., Госкультпросветиздат, 1954, стр. 185 и далее.

329

        ИРЛИ, ф. 604, д. 9 (5578), л. 260.

330

        ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585), л. 124.

331

        Воспоминания Бестужевых. М., изд. АН СССР, 1951, стр. 511.

332

        ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585), л. 118.

333

        Там же, л. 120.

334

        Там же, л. 122.

335

        ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585), л. 123.

336

        П. С. Нахимов. Документы и материалы. М., Воениздат, 1954, стр. 428-429.

337

        Морской сборник, 1869, № 5, стр. 31.

338

        ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 8, л. 138.

339

        Там же, л. 144.

340

        ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585). л. 133.

341

        Письма Михаила Бестужева к М. Ф. Рейнеке. В кн.: «Литературное наследство», т. 60 Декабристы-литераторы, т. II, кн. 1. М., изд АН СССР, 1956, стр. 236.

342

        Н. П. Румянцев предполагал снарядить экспедицию на Новую Землю, но затем отказался от этой идеи в связи с посылкой экспедиции Лазарева и Литке.

343

        М. М. Соловьев. Письма К. М. Бэра к адмиралу Крузенштерну, в кн.: «Первый сборник памяти Бэра», Л., изд. АН СССР, 1927, стр. 15-16.

344

        ЦГАДА, ф. 30, д. 57, л. 185.

345

        К. М. Бэр. Автобиография. М., изд. АН СССР, 1950, стр. 264.

346

        Журнал министерства народного просвещения. СПб., 1838, ч. 17, стр. 694.

347

        К. М. Бэр. Автобиография, Л., изд. АН СССР, 1950, стр.438.

348

        ЦГАВМФ, ф. 402, оп. 1, д. 874, л. 3.

349

        ААН СССР, ф. 129, оп. 1, д. 424, л. 18.

350

        Там же, л. 18 об.

351

        ААН СССР, ф. 129, оп. 1, д. 424, л. 3.

352

        ААН СССР, ф. 129, оп. 1, д. 424, л. 7.

353

        А. Миддендорф. Путешествие на север и восток Сибири, ч. I. СПб., 1860, стр. 59. Подробнее см. его статью «Несколько слов в пояснение начертания пути от Колы до Кандалакши» Ученые записки Академии наук по I и III отд., том И, СПб, 1854, стр. 106-113.

354

        К. М. Бэр. Новейшие сведения о самой северной части Сибири, между реками Хатангой и Пясиной. «Отечественные записки», 1841, т. XIX, смесь, стр. 3.

355

        Там же, стр. 4.

356

        ЦГИА, ф. 735, оп. 2, д. 262, л. 4.

357


«Санкт-Петербургские ведомости», 27 янв. 1844, № 21, стр. 98. См. также ААН, ф. 129, оп. 1, д. 652, л. 1-17.

358

        ЦГИА, ф. 735, оп. 2, д. 262, л. 94.

359

        Ф. П. Врангель, П. Ф. Анжу, а еще раньше М. М. Геденштром в первой четверти XIX века установили, что к северу от Новосибирских островов и к северу от берегов Чукотки зимой море свободно ото льда.

360

        Из переписки Р. Мурчисона с петербургскими академиками. В кн: Вопросы истории естествознания и техники, вып. 1, М., 1956, стр. 267-268.

361

        М. И. Радовский. К. М. Бэр об экспедиции на Северный полюс. Труды Института истории естествознания и техники, том 16, М.-Л., 1957, стр. 337.

362

        К. М. Бэр. Автобиография. М.-Л., изд. АН СССР, 1950, стр. 265.