Жена дитя Томас Майн Рид



        Майн Рид
        Жена дитя

        Предисловие вдовы автора

        Большинство событий, изложенных в этой книге, происходило в жизни автора или он был их свидетелем.



        Элизабет Рид

        Лондон, 1888



        Глава I
        Остров мира

        Эквиднек - «Остров мира»!
        О Коддингтон (Уильям Коддингтон - один из основателей колонии Род Айленд в 17 веке. - Прим. перев.) и вы, заседавшие в Генеральном совете! Что за безумие охватило вас, когда вы заменили благородное название краснокожих аборигенов на ничтожное «Родс» (Речь идет о законодательном собрании штата Массачузетс, сменившем индейское название на «Род Айленд». - Прим. перев.)?
        Будь проклят ваш вкус и ваше пристрастие к классике! Будь проклято ваше невежество - принять имя старого голландского мореплавателя «Родт» за название страны колосса!
        В названии, данном Блоком, было по крайней мере соответствие - даже что-то поэтическое. Обогнув мыс Сачуэст, он увидел могучие леса, красные в золотых лучах осеннего солнца. Перед его радостным взором проплывали алые массы древесной листвы и гирлянды багровых вьюнков. Взгляду открывались яркие утесы цвета охры. И в корабельном журнале появилось название «Ред Айленд» - «Красный остров»!
        О, достойный Коддингтон, почему ты отверг индейское название? И почему изменил название в честь этого смелого голландца?
        Я буду придерживаться старого названия - «Остров мира»; хотя в более поздние времена название меньше соответствовало действительности, чем тогда, когда индейцы вампаноа (Вампаноа - индейское племя, населявшее современные штаты Массачузетс и Род-Айленд. Наррангансет - залив Аталнтического океана в штате Род-Айленд. На берегу - известный курорт Ньюпорт. - Прим. перев.) окунали свои бронзовые тела в воды Наррангансета и вели легкие каноэ мимо скалистых берегов.
        С тех пор, Эквиднек, слишком часто чувствовал ты удары серпа войны. Где теперь твои девственные леса, радовавшие глаза Верранззано (Итальянский мореплаватель, открывший в 16 веке Нью-Йоркский залив и залив Наррангансет. - Прим. перев.), которые помнили пейзажи Тосканы? Где твои грандиозные дубы, вязы и клены? Где зеленые сосны и красные кедры? Твои березы, дававшие кору, твои каштаны, поставлявшие пищу? Твой американский лавр, восстановитель здоровья и жизни?
        Исчезло - все исчезло! Сметено факелами и топорами безжалостных солдат-разрушителей.
        Несмотря на весь этот грабеж, ты все еще прекрасен, Эквиднек. Ты снова остров мира, обитель любви; каждый дюйм твой почвы исхожен ногами влюбленных, каждый утес слышал старую-старую историю.


***
        Ньюпорт в год Господа нашего 18… в самый разгар сезона.
        Номер в самом гостеприимном из американских отелей - «Оушн Хаус» - «Дом океана», с окнами, выходящими на запад.
        Третий этаж, с длинным балконом, откуда открывается вид на Атлантический океан, бескрайний и голубой, уходящий за горизонт. Слева мыс Сачуэст; пена, как снежные хлопья, разбивается о скалу Корморан; справа Бивер Тейл, с его маяком; между ними флот рыбачьих судов, охотящихся на полосатого окуня и таутогу; вдали видны паруса большого корабля под полной осносткой и длинный столб дыма от парохода; оба корабля идут мимо берега на пути из одного большого морского порта в другой.
        Прекрасный вид открывается на обширный эстуарий Наррангансета. И прекрасные глаза часто разглядывали этот вид.
        Но не было среди них глаз прекрасней, чем у Джули Гердвуд, нынешней обитательницы упомянутого номера.
        Она не единственная его обитательница. Рядом с ней еще одна молодая леди - Корнелия Инскип, ее кузина. У нее тоже красивые голубые глаза; но после прекрасных темно-карих глаз, в которых словно горит вечный свет, они почти незаметны.
        На языке писателя, автора романов, Джули именовалась бы брюнеткой, а Корнелия - блондинкой. Фигуры у них такие же разные, как и цвет волос: Джули высокая, женственная, Корнелия миниатюрная, хрупкая и внешне гораздо более молодая.
        Не похожи они и по характеру и настроению. Темноволосая Джули более склонна к мрачным мыслям и серьезным поступкам, в то время как веселая проворная Корнелия, судя по ее речи, меньше склонна думать о прошлом и еще меньше о будущем. Одетые в легкие утренние платья, в крошечных туфельках на ногах, обе девушки сидят у окна в креслах-качалках. Обе, разглядывая голубое море, только что увидели пароход, выходящий из-за далекого мыса Юдифь и направляющийся на северо-восток.
        Прекрасное зрелище - это огромное черное чудовище, прокладывающее свой путь по голубым водам, оставляя за собой длинный белый кипящий след.
        Корнелия вскочила и подошла к балкону, чтобы лучше разглядеть пароход.
        - Интересно, что это за корабль, - сказала она. - Один из больших океанских пароходов? Кунард? (Здесь и ниже упоминаются корабли известной английской пароходной компании «Белая звезда Кунадра», названной по имени основателя. Корабли этой компании перевозили почту в Канаду и Соединенные Штаты. - Прим. перев.).
        - Думаю, нет, Нел. Хотела бы я, чтобы это был такой корабль, а я у него на борту. Слава Богу! Через несколько недель так и будет.
        - Что! Тебе уже надоел Ньюпорт? Лучшего места в Европе мы не найдем. Я уверена в этом.
        - Во всяком случае людей более интересных мы найдем.
        - А что ты имеешь против них?
        - А что они имеют против нас? Я говорю не о местных жителях. Они хороши по-своему. Я говорю о летних гостях, таких, как мы. Ты спрашиваешь, что они имеют против нас. Странный вопрос!
        - Я ничего не заметила.
        - А я заметила. Наши отцы были розничными торговцами, и все эти Дж., и Л., и Б. смотрят на нас сверху вниз! Ты знаешь, что так оно и есть.
        Мисс Инскип не могла отрицать, что тоже нечто такое заметила. Но она была из тех уравновешенных спокойных характеров, которые мало значения придают аристократическим знакомствам и потому невосприимчивы к светскому высокомерию.
        Но гордая Джули - совсем другое дело. Высший свет этого «водяного» места если не отвергал ее полностью, то относился надменно - та его часть, которую она назвали «Дж., и Л., и Б.»
        - И почему? - продолжала она с возрастающим негодованием. - Если наши отцы были розничными торговцами, то их деды тоже. В чем разница, хотела бы я знать?
        Мисс Инскип не видела никакой разницы и так и сказала.
        Но это не успокоило возмущенный дух ее кузины, и, видя это, Корнелия попыталась отвлечь ее, переведя разговор на другую тему.
        - Что ж, Джули, если мисс Дж,, и мисс Л., и мисс Б. смотрят на нас свысока, об их братьях этого не скажешь. Особенно на тебя они так не смотрят.
        - Не нужны мне их братья! Не нужна их снисходительность! Ты считаешь меня дурой, Нел? Причина в миллионе долларов, которые оставил отец и которые перейдут ко мне после смерти матери. К тому же, если зеркало меня не обманывает, я не такое уж пугало.
        Она имела право так говорить. Никогда перед зеркалом не стояла девушка, меньше похожая на пугало, чем Джули Гирдвуд. Рослая, с прекасной фигурой, дочь торговца обладала достоинством подлинной герцогини. Лицо ее соответствовало фигуре. Невозможно было посмотреть на него и не подумать о любви; впрочем, как ни странно, одновременно возникало какое-то представление об опасности. Так должны были выглядеть Клеопатра, Лукреция Борджа и прекрасная убийца Дарнли (Дарнли, аристократ 16 века, был убит по приказу своей жены, шотландской королевы Марии Стюарт. - Прим. перев.).
        В ее облике не чувствовалось неловкости, ни малейшего следа низкого происхождения или неуклюжести и грубоватости, которые обычно бывают с ним связаны. Возможно, кое-что из этого можно было заметить в ее кузине Корнелии, выросшей в деревне. Но Джули Гирдвуд сликом долго ступала на плиты Пятой авеню, чтобы ее можно было отличить от гордых дам, расхаживающих по этой аристократической улице. На ней стоит дом ее матери.
        - Это правда, Джули, - заверила ее кузина. - Ты богата и прекрасна. Хотела бы я о себе сказать то же самое.
        - Ну, ты, маленькая льстица! Если ты не богата, то уж точно красива. Впрочем, ни то ни другое здесь много не значит.
        - Зачем же мы тогда сюда приехали?
        - Я к этому не имею отношения. Виновата мама. Со своей стороны, я предпочитаю Саратогу, где меньше обращают внимания на родословную и где дочь торговца не хуже его внучки. Я хотела отправиться туда на этот сезон. Мама возражала. Ничего не удовлетворяет ее, только Ньюпорт, Ньюпорт, Ньюпорт! И вот мы здесь. Слава Богу, уже недолго.
        - Ну, поскольку мы уже здесь, давай наслаждаться тем, за чем сюда приезжают, - купанием.
        - Ты хочешь сказать, делают вид, что приезжают купаться. Мисс Дж., Л. и Б. окунаются в соленую воду, но это имеет малое отношение к их пребыванию в Ньюпорте! Неплохо бы им почаще купаться. Может, фигуры стали бы получше. Бог видит, они в этом нуждаются; и слава Богу, что мне это не нужно.
        - Но ты будешь сегодня купаться?
        - Нет, не буду.
        - Подумай, кузина! Это такое замечательное ощущение.
        - Мне оно ненавистно!
        - Ты шутишь, Джули?
        - Ну, я не хочу сказать, что мне не нравится купание. Но эта толпа…
        - Но на пляже нельзя отгородиться.
        - Мне все равно. Я туда больше не пойду - ни на пляж, ни в другие места. Если бы только я могла выкупаться там, в синих водах или среди бурунов, которые мы видим! Ах! Вот это было бы восхитительное ощущение! Есть ли такое место, где можно искупаться одним?
        - Есть. Я как раз такое место знаю. Открыла его в тот день, когда мы с Кезией собирали раковины. Оно под утесами. Там маленькая пещерка, настоящий грот, и перед ним глубокий бассейн, с гладким песчаным дном. Песок белый, как серебро. Утес нависает над этим местом. Я уверена, что сверху нас никто не увидит; особенно если мы пойдем, когда все уже будут купаться. Все будут на пляже, а скалы окажутся в нашем распоряжении. Кстати, мы можем в этой пещере раздеться, и нас никто не увидит. А Кезия посторожит снаружи. Скажи, что пойдешь, Джули.
        - Ну, я не возражаю. Но как же мама? Она так цепляется за приличия. Она может не разрешить.
        - А мы ей ничего не скажем. Она сегодня не собирается купаться: сама мне сказала. Мы пойдем, как обычно, словно на пляж. А когда выйдем, пойдем, куда захотим. Я знаю тропу через поле, которая приведет нас на это самое место. Пойдешь?
        - Ну, хорошо, согласна.
        - Тогда нам пора выходить. Слышишь топот в коридоре? Это купающиеся идут на пляж. Давай позовем Кезию и отправимся.
        Джули не возражала, и ее проворная кузина выглянула в коридор; остановившись у входа в соседний номер, она позвала:
        - Кезия!
        Номер принадлежал мисс Гирдвуд; а Кезия - ее смуглокожая служанка, которая выполняла роль прислуги для всех трех.
        - В чем дело, дитя? - послышался голос, явно не Кезии.
        - Мы идем купаться, тетя, - ответила юная леди, приоткрывая дверь и заглядывая. - Хотим, чтобы Кезия приготовила нам платья.
        - Да, да, - ответил тот же голос, который принадлежал самой мисс Гирдвуд. - Ты слышала, Кезия? И послушайте, девушки! - добавила она, обращаясь к обеим молодым леди, которые теперь стояли в дверях. - Поучитесь плавать. Помните, что мы отправляемся за море, и нам может грозить опасность утонуть.
        - О, мама! Ты меня заставляешь дрожать.
        - Ну, ну, надеюсь, вам никогда не понадобится умение плавать. Но все равно не повредит, если умеешь держать голову над водой, и не только в буквальном смысле. Поторопись с платьями, девушка! Все уже ушли, вы опоздаете. А теперь уходите!
        Вскоре в коридоре показалась Кезия со свертком одежды.
        Крепкая здоровая негритянка, в шляпе без полей, новоорлеанского стиля, в полосатом пестром платке, она была обязательным приложением к семейству покойного торговца, словно нарочно, чтобы придать его членам вид южан и, конечно, аристократов. Не одна миссис Гирдвуд в то время выбирала служанок именно с такой целью.
        Девушки сбросили домашние туфли и обули кожаные сапожки. Кокетливо посадили на головы шляпки, набросили на плечи шали - день был прохладный.
        - Пошли! - С этими словами кузины двинулись по коридору, спустились по большой лестнице, пересекли площадь перед отелем и свернули на дорогу, ведущую на пляж.
        Но как только из отеля их стало невозможно увидеть, они изменили свой курс и пошли по тропе, ведущей прямо к утесам.
        Минут через двадцать их могли бы увидеть, когда они спускались по одной из расселин, которые рассекают утес: Корнелия шла первой, Джули сразу за ней, а негритянка в тюрбане со своим свертком шла позади.



        Глава II
        Пара наяд

        Их видели.
        Одинокий джентльмен, прогуливавшийся по верху утеса, видел девушек внизу.
        Он шел со стороны мыса Охр, но был слишком далеко и смог только определить, что это две молодые леди в сопровождении черной служанки.
        Ему в такой час это показалось немного странным. Сейчас время купания на пляже. Он видел раздевалки, из которых выходили купальщики и купальщицы в ярких зеленых, синих и красных нарядах; на удалении они похожи были на разнаряженных лилипутов.
        - Почему эти две леди не со всеми? - размышлял джентльмен. - Наверно, собирают раковины, - последовало предположение. - Или ищут какие-нибудь необычные водоросли. Несомненно, они из Бостона. И готов биться об заклад, что на носу у каждой пара синих очков.
        Джентльмен улыбнулся, представив себе эту картину, но сразу отказался от своего предположения: заметил цвет кожи служанки.
        - Похожи скорее на южан, - произнес он про себя.
        После чего перестал о них думать. В руке у него было ружье, и он собирался поохотиться на крупных морских птиц, которые время от времени пролетали над утесом.
        Так как прилив еще не наступил, птицы летали низко, подбирая кусочки пищи среди водорослей, которые лежали на краю воды.
        Заметив это, спортсмен решил, что внизу у него будет больше возможностей, и начал спускаться по первой же расселине.
        Спускался он медленно. Тут и там уступы требовали большой ловкости; задерживал также предательский песок.
        Но джентльмен не торопился. Стрелять можно в любом месте. Пройдет еще несколько часов, прежде чем колокол «Оушн Хаус» прозвонит, приглашая постояльцев к большому обеду. Он один из этих постояльцев. До этого времени у него нет никаких причин возвращаться в отель.
        Джентльмен, который так неторопливо спусается на берег, заслуживает нескольких слов описания.
        Стиль одежды свидетельствует, что он всего лишь спорстмен-любитель. Скорее он военный. Фуражка, немало уже послужившая, бросает на загорелое лицо тень; сильный загар говорит о том, что служба проходила в тропиках; а оттенко загара, свежий и теплый, подтвержает, что джентльмен вернулся из жаркого климата недавно. Простой сюртук гражданского покроя плотно застегнут; полувоенный костюм завершают темно-синие панталоны и хорошо сшитые башмаки. Добавим: одежда сшита точно по фигуре и подчеркивает ее достоинства.
        Лицо соответствует фигуре. Не овальное, а скорее круглое, свидетельствующее о смелости и решительности. К тому же красивое, расположенное под гривой темных волос и украшенное четко очерченными усами. Человек, обладающий всеми этими преимуществами и, судя по внешности, немало путешествовавший на военной службе, молод: ему еще нет тридцати.
        Медленно спускаясь, он слышал только скрип камней под своими подошвами.
        И только когда остановился и посмотрел на пролетающую чайку, рассчитывая дальнобойность своего ружья, услышал другие звуки.
        Звуки такие сладкие, что чайка тут же была забыта. Она пролетела мимо, а стрелок так и не нажал курок, хотя мог бы задеть птицу концом ствола.
        - Нимфы! Наяды! Русалки! Кто из этих трех? Прозерпина, занимающаяся среди скал водным спортом! Боги и богини, достойные кисти великого живописца!
        Такие мысли пронеслись у него в голве, когда он стояля, пригнувшись за камнем, выступавшим из линии береговых утесов. За камнем находилась пещера, в который купались молодые леди; негритянка сидела неподалеку на камне, не очень внимательно глядя по сторонам.
        - Целомудренная Диана! - воскликнул спортсмен, - Прости мне это вторжение. Уверяю тебя, оно совершенно непреднамеренное. Нужно уходить, чтобы не превратиться в оленя (Артемида, древнегреческая богиня-охотница, превратила юного Актеона, подглядевшего, как она купается, в оленя, которого разорвали его же собственные псы. - Прим. перев.). Я только хотел взглянуть на пещеру, о которой мне говорили. Именно с таким намерением я сюда пришел. Однако какая нелепая помеха.
        Но выражение лица свидетельствовало, что помеха не так уж раздражает его. Да и поведение говорило о том же: он продолжал стоять за камнем, глядя за него.
        Стоя по пояс в прозрачной воде: намокшие юбки облегали тело, и ясно видны были ноги, - девушки продолжали забавляться. Только сам Иосиф (Библейский персонаж Иосиф Прекрасный, противостоявший искушению. - Прим. перев.) мог бы уйти от такого зрелища!
        Волосы у девушек - черные и золотые - распустились, они сверкали от капелек воды; тонкими розовыми пальцами девушки плескали друг другу воду в лицо, и скалы звенели от веселой музыки их голосов. Ах, кто бы мог отвести взгляд от такой картины!
        Спортсмену это стоило больших усилий: ему удалось это сделать, только вспомнив о сестре.
        Думая о ней, он не стал больше задерживаться, но отступил дальше за камень.
        - Очень неудобно! - снова произнес он про себя, на этот раз, возможно, с большей искренностью. - Мне очень хотелось здесь пройти. Пещера должна быть совсем недалеко, а мне придется идти в обход! Либо это, либо подождать, пока они кончат свои водные игры.
        Несколько мгновений он стоял в нерешительности. До того места, где он начал спуск с утеса, довольно далеко. Больше того, дорога очень трудная, в чем он убедился на собственном опыте.
        Он решил остаться и подождать, пока «берег не освободится».
        Джентльмен сел на камень, достал сигару и закурил.
        Он находился шагах в двадцати от того места, где развлекались красавицы. И слышал плеск воды под их ладонями, когда они, словно молодые лебеди крыльями, били руками по воде. Слышны были голоса девушек, прерываемые звонкими взрывами смеха. В том, что он слушает их, нет никого вреда, потому что вздохи моря мешали разбирать слова. Время от времени доносились отдельные возгласы, свидетельствовавшие о веселье наяд, или строгий голос негритянки, призывавший выходить из воды, потому что начинается прилив.
        По этим звукам джентльмен знал, что его не заметили, когда он стоял за камнем.
        Прошло полчаса, а девушки продолжали плескаться в воде; по-прежнему доносился их смех.
        - Должно быть, настоящие русалки: оставаться в воде так долго! Наверно, теперь с них хватит!
        Как показывает эта мысль, спортсмен начинал терять терпение.
        Вскоре плеск и смех прекратились. По-прежнему слышались голоса девушек; временами их прерывал голос негритянки.
        - Ну, они наконец вышли и одеваются, - весело заметил джентльмен. - Интересно, много ли им на это потребуется времени. Надеюсь, не час еще.
        Он достал новую сигару. Она была уже третьей.
        - К тому времени как я ее кончу, - рассуждал он, - они уже уйдут. Во всяком случае будут одеты; и я смогу пройти мимо, не проявляя грубости.
        Он зажег сигару, затянулся и прислушался.
        Разговор после перерыва продолжился, но более спокойным тоном и больше не перемежался смехом.
        Сигара уменьшилась, превратилась в короткий окурок, а серебристые голоса по-прежнему слышались, перекрываемые хриплой симфонией моря - с приливом звуки моря становились все громче. Поднялся свежий ветер; он принес с собой приливные волны, усилившие шум; наконец голоса девушек начали походить на отдаленные металлические звяканья, и слушатель начал сомневаться, что вообще их слышит.
        - Их время кончилось, - сказал он, вскакивая на ноги и отбрасывая окурок сигары. - Они вполне могли дважды завершить свой туалет. Больше не могу ждать: пора продолжать исследования!
        Он повернулся к выступающему камню. Один-единственный шаг - и тут же пришлось остановиться: на лице джентльмена неожиданно появилось выражение удивления и даже тревоги! Прилив незаметно подобрался к скалам, и теперь точка, на которой он недавно стоял, находилась под тремя футами воды; а волны продолжали подниматься!
        Не осталось ни пляжа внизу, ни карниза над ним: продолжать путь можно только по воде.
        Исследователь сразу понял, что продолжать путь в намеченном направлении невозможно, если только он не хочет по пояс заходить в воду. Цель, которую он имел в виду, не стоила такого погружения; и с восклицанием разочарования - и досады за потерянное время - он повернулся и пошел назад по своим следам вдоль утеса.
        Больше он шел не прогулочной походкой. Возникло опасение, которое заставило его ускорить шаг. Что если и отступление будет прервано той же преградой, которая помешала идти вперед?
        Мысль эта казалась достаточно тревожной; торопливо перебираясь через камни и полоски песка, превратившиеся в бассейны, джентльмен вздохнул с облегчением, только когда оказался у расселины, по которой спустился.



        Глава III
        Два рифмоплета

        Спорстмен ошибался, считая, что девушки ушли. Они по-прежнему были в пещере, только не разговаривали.
        Диалог их кончился вместе с одеванием, и обе занялись делами, которые требовали тишины. Мисс Гирдвуд читала книгу, по-видимому, том стихотворений; а ее кузина, захватившая все материалы для рисования, принялась делать набросок грота, который послужил им помещением для переодевания.
        Когда девушки вышли из воды, в нее погрузилась Кезия. Теперь вода была такой глубокой, что полностью скрыла смуглую фигуру негритянки, так что никто не смог бы увидеть ее с берега.
        Поплескавшись минут с десять, негритянка вернулась на берег; снова накинула свое льняное платье, выжала курчавые волосы, поправила платок и, поддавшись расслабляющему влиянию соленой воды, легла на сухой каменистый участок берега. И почти мгновенно уснула.
        В таком виде находилось трио, когда исследователь, обнаружив, что продвижение вперед невозможно, повернул назад вдоль утесов. Молчание заставило его считать, что купавшиеся ушли.
        Некоторое время это молчание продолжалось. Корнелия рисовала с большим усердием. Сцена была вполне достойна ее карандаша: три фигуры в том положении, в котором они оказались, представляли собой интересную картину. Девушка собиралась запечатлеть на память эту оригинальную сцену: хотя молодые леди иногда ускользали в одинокие места, такие экспедиции требовали определенной смелости.
        Сидя на камне настолько далеко от прилива, сколько позволяли волны, Корнелия рисовала свою кузину, сидящую спиной к стене утеса, и темнокожую служанку с головой в тюрбане, которая вытянулась на берегу. Покрытый трещинами утес и расположенный под ним грот; темные нависающие скалы и круто уходящая вверх расселина - стороны этой расселины покрыты вьюнками и фантастической формы кустами - все это должно должно было появиться на рисунке.
        Девушка заканчивала рисунок, когда ее кузина издала восклицание.
        Джули уже некоторое время быстро перелистывала книгу - либо в нетерпении, либо в разочаровании ее содержанием.
        Временами она останавливалась, прочитывала несколько строк и двигалась дальше, словно искала чего-нибудь получше.
        Наконец она бросила том на песок и воскликнула:
        - Вздор!
        - Кто?
        - Теннисон.
        - Ты, конечно, шутишь? Божественный Теннисон - поэт поэтов нашего века!
        - Поэт века! Такого нет!
        - Что? А Лонгфелло?
        - То же самое. Американское издание, разбавленное, если только такое возможно. Поэты называется! Рифмоплеты, создатели мелких мыслей в длинных гекзаметрах. У обоих нет ничего, что вызвало бы малейшую эмоцию!
        - Ты сурова, кузина. А как же ты объяснишь их всемирную популярность? Разве это не доказательство, что они подлинные поэты?
        - А было ли это доказательством в случае с Саути? Бедный обманутый Саути, считавший себя выше Байрона! И мир разделял его веру - по крайней мере половина мира, пока он был жив! В наши дни такой стихоплет едва ли заслужил бы право быть напечатанным.
        - Но Лонгфелло и Теннисон заслужили такое право.
        - Это верно; вместе с всемирной популярностью, как ты говоришь. Все это легко объяснить.
        - Как?
        - Потому что они случайно появились после Байрона - сразу после него.
        - Не понимаю тебя, кузина.
        - Ничего не может быть яснее. Байрон опьянил мир своим божественным творчеством. Его совершенные стихи для души то же самое, что вино для тела; они вызывали дрожь возбуждения, подлинный пир интеллектуального наслаждения. Подобно всем иным крайностям, за ними последовал период нервного отупения, который требует пилюли и глотка выпивки. Нужна полынная водка или настой ромашки; и все это предоставили Альфред Теннисон, поэт-лауреат королевы Великобритании, и Генри Водсворт Лонгфелло, любимец сентиментальных очкастых молодых леди Бостона. За поэтической бурей последовал период прозаического спокойствия, который длится уже сорок лет, нарушаемый только писком этой пары рифмоплетов.
        - Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж! - со смехом сказала Корнелия.
        - Да! - воскликнула Джули, раздраженная равнодушием кузины. - Именно такая жалкая игра слов, такое слабое воображение и ничтожные мысли исходят из их опустошенного сознания и вкладываются в стихи. И именно с их помощью эти рифмоплеты приобрели всемирную популярность, о которой ты говоришь. Долой таких претендентов на звание поэта! Вот чего они заслуживают.
        Она подняла ногу и презрительно наступила на бедного Теннисона, погрузив том его стихотворений в песок.
        - О, Джули, ты испортишь книгу!
        - Тут нечего портить. Напрасная трата бумаги и типографской краски. В любой из этих красивых водорослей, что лежат на песке, больше поэзии, - гораздо больше, чем в миллиарде подобных томов. Пускай лежит!
        Последние слова были адресованы Кезии, которая, придя в себя от сна, наклонилась, чтобы подобрать растоптанную книгу.
        В этот момент Корнелия встала - не из-за слов кузины, а просто потому, что волны Атлантики добрались до ее юбок. Она стояла, а морская вода капала с ее одежды.
        Художница была недовольна этой помехой: рисунок еще не закончен; а перемена места изменяет перспективу.
        - Неважно, - сказала она, закрывая альбом, - можно снова прийти сюда завтра. Ты ведь пойдешь со мной, Джули?
        - И ради себя тоже, мисс. Это маленькое купание - как раз то, что нужно. Я не испытывала такого наслаждения с тех пор, как мы высадились на этом острове … острове Эквиднек. Мне кажется, таково его древнее название. Пошли отсюда. Сегодня для разнообразия я пообедаю с аппетитом.
        Кезия выжала купальные костюмы и сложила их; все трое приготовились уходить.
        Теннисон остался лежать на песке; его презрительный критик не позволил поднять книгу.
        Девушки решили возвращаться в отель той же расселиной, по которой пришли сюда: другого пути они не знали.
        Но, добравшись до выступающего камня, ограждавшего маленький пляж от остальной части берега, они неожиданно остановились.
        Тропы, по которой они пришли сюда, больше не было: они слишком долго оставались в пещере, и прилив отрезал им дорогу назад.
        Вода достигала в глубину всего нескольких футов; и, будь она спокойной, они могли бы перебраться вброд. Но прилив создал такое сильное течение, которое вполне могло сбить с ног.
        Они видели это, но пока еще никакого страха не испытали. Считали всего лишь неприятной помехой.
        - Придется идти в другом направлении, - сказала Джули, поворачиваясь назад к пещере и направляясь мимо нее.
        Но и здесь догога была преграждена, как и с той стороны.
        Та же глубокая вода, та же опасность быть унесенными течением!
        Они стояли и смотрели на воду, которая с каждым мгновением становилась все глубже и опасней!
        Назад к тому месту, которое оставили.
        Здесь глубина тоже увеличилась. С того времени как они отсюда ушли, уровень воды поднялся на фут. Свежий ветер со стороны моря усиливался.
        Теперь кажется невозможным пройти вброд с обеих сторон; а никто из трех женщин не умеет плавать.
        Кузины одновременно закричали. Они впервые открыто признали страх, который втайне обе испытывали.
        Снова на ту сторону - потом опять назад. Теперь их охватила паника.
        Обе уже не сомневались в том, что ситуация стала очень опасной. Тропа по обе стороны от пещеры закрыта. Путь отступления отрезан!
        Они повернулись в отчаянии.
        Остается единственная надежда. Прилив может не закрыть их с головой; разве нельзя подождать, пока начнется отлив?
        Они бросали быстрые вопросительные взгляды на волны, на грот, на нависшие над ним скалы. Не привыкшие к морю, они не знали, чего ожидать. Знали только, что прилив приходит и уходит; но как далеко? Ничего не могло им подсказать, ничего не подтверждало страхи или не говорило, что они в безопасности!
        Такое состояние неопределенности выдержать труднее, чем сознание опасности.
        Под давлением этого состояния девушки схватились за руки и закричали:
        - Помогите! Помогите!



        Глава IV

«Помогите! Помогите!»

        Крик о помощи достиг вершины утеса.
        Он был услышан; услышан тем самым человеком, который до того слышал смеющиеся голоса девушек.
        Это был тот же самый спортсмен с ружьем.
        Поднявшись по расселине, он повернулся на север, в сторону Истонского пляжа: это был кратчайший путь к отелю.
        Джентльмен думал о случае, который заставил его предпринять такой трудный обход; впрочем, скорее думал не об этом, а вспоминал лицо одной из наяд, игравших в пруду.
        Это была черноволосая девушка.
        Он вспоминал и ее фигуру. Беглый взгляд, который он бросил на верхнюю часть ее тела и полуприкрытую прозрачной водой нижнюю, показал ему то, что забыть было трудно. Он отчетливо припоминал прекрасные очертания и почти сожалел о приступе деликатности, заставившем его отступить за камень.
        Это сожаление имело некоторое отношение к направлению, избранному спортсменом.
        Он надеялся встретить купальщиц, поднявшихся на вершину утеса.
        Впрочем, прошло слишком много времени. Он видел, что пляж уже опустел: несколько темных фигур явно принадлежали холостякам, которые стали гостями Нептуна только за вторым столом.
        Конечно, две наяды сменили купальные костюмы на более привычные уличные платья и давно уже вернулись в отель. Таково было его заключение.
        И тут послышался противоречащий ему крик, а за ним еще и еще!
        Спортсмен подбежал к краю утеса и заглянул вниз. Никаких знакомых ориентиров он не увидел. Прилив, теперь уже поднявшийся высоко, все внизу изменил. Карнизы погрузились в воду, о них свидетельствовали только прибойные волны.
        Снова послышался крик!
        Опустившись на колени, джентльмен подобрался к самому краю крутого утеса. По-прежнему внизу ничего не видно! Ни женщины, ни вообще человека. И ни одного места, на которое можно ступить ногой. Только темные гневные волны, ревущие, как рассерженные львы; они обнимают выступ скалы так, словно пытаются утащить его с собой в океанские глубины.
        И посреди этого волнения и рева снова крик! Опять и опять, пока он не стал непрерывным!
        Ошибиться в его значении невозможно. Купальщицы все еще внизу. И вне всякого сомнения, им грозит опасность.
        Как он может им помочь?
        Джентльмен встал. Огляделся по сторонам - осмотрел тропу вдоль края утеса, поля, уходящие от берега.
        Ни одного дома поблизости - никакого шанса раздобыть веревку.
        Он повернулся в сторону Истонского пляжа. Может, там есть лодка. Но сумеет ли он привести ее сюда вовремя?
        Сомнительно. Крики продолжались, свидетельствуя о близкой опасности. Кричащие, возможно, уже сражаются с волнами прилива.
        И тут он вспомнил расселину. Она недалеко. Та самая, по которой спустились и молодые леди. Он отличный пловец и знает это. Если подплывет к пещере, успеет добраться вовремя.
        Крикнув, чтобы заверить девушек, что их просьба о помощи услышана, он побежал назад по утесу.
        Добежав до расселины, бросился в нее и скоро достиг уровня моря.
        Не останавливаясь, повернул вдоль берега, через песок и булыжники, через острые выступы, по скользким от водорослей камням.
        Вскоре джентльмен добрался до выступа, за которым стоял раньше. Отсюда снова слышны были крики отчаяния, смешанные с ревом наступающего моря.
        Обойти этот выступ вброд невозможно. Вода ему по горло и непрерывно кипит и волнуется.
        Сбросив сапоги, положив ружье, шляпу и сюртук на камень, спорстмен бросился в бушующие волны.
        Это едва не стоило ему жизни. Дважды волны с силой ударяли его о камень; каждый раз он едва приходил в себя от удара.
        Но ему удалось обогнуть выступ и добраться до пещеры, где волны на пологом склоне стали меньше.
        Теперь плыть было легко; вскоре он оказался рядом с купальщицами, которые, увидев его, перестали кричать, считая, что опасность миновала.
        Они все были в гроте, отступив как можно дальше. Тем не менее вода достигала им до лодыжек.
        Увидев его, они пошли навстречу, погрузившись в воду по колено.
        - О, сэр! - воскликнула старшая из двух молодых леди. - Вы видите, в каком мы положении. Сможете помочь нам?
        Пловец встал. Посмотрел направо и налево, прежде чем ответить.
        - Плавать умеете? - спросил он наконец.
        - Нет, никто.
        - Плохо, - подумал он про себя. - Все равно сомнительно, чтобы я смог пронести их по воде. Я едва смог проплыть сам. Нас почти несомненно разобьет о скалы. Что же, во имя неба, делать с ними?
        Это были мысли, а не слова, и девушки их не слышали. Но они видели выражение лица незнакомца и стояли, дрожа и в ожидании глядя на него.
        Он неожиданно повернулся и посмотрел на утес. Вспомнил расселину, не заметную сверху. Теперь она ему видна с основания до верха.
        На лице его появилась надежда. Тут можно подняться!
        - Вы, конечно, сможете здесь подняться? - подбадривающим тоном спросил он.
        - Нет, нет! Я уверена, что не сможем. Я не смогу.
        - Я тоже.
        - Можно держаться за кусты. Это не так трудно, как кажется. Эти пучки травы удержат вас; и я вижу места, куда можно поставить ноги. Я сам легко мог бы здесь подняться; но, к несчастью, я не смогу вам помочь. Для двоих нет места.
        - Я уверена, что упаду, не добравшись и до половины высоты!
        Это сказала Корнелия. Джули повторила то же самое. Негритянка молчала. Губы ее посерели, от ужаса она словно лишилась дара речи.
        - В таком случае нет иного выхода, как попробовать плыть, - сказал незнакомец, снова повернувшись лицом к морю и разглядывая прибой. - Нет! - добавил он, очевидно, пересмотрев свое мнение. - В одиночку я, может быть, и добрался бы, хотя это сомнительно. С тех пор как я сюда пришел, прилив еще увеличился. На море ветер. Я хороший пловец, но боюсь, взять с собой одну из вас - выше моих сил.
        - Но, сэр! - умоляюще сказала темноволосая девушка. - Разве мы не можем переждать здесь, пока прилив не спадет?
        - Это невозможно! Посмотрите сюда! - ответил он, показывая на утес.
        Невозможно было не понять, что он имеет в виду. Вдоль всего вертикального утеса проходила линия, тут и там к ней прилипли высохшие водоросли. Это верхний предел прилива. И он высоко над головой!
        Девушки, глядя на эту линию, одновременно вскрикнули. По правде говоря, они впервые полностью осознали опасность. До сих пор они надеялись, что прилив не покроет их с головой. Но до этой линии они не могли бы даже дотянуться рукой!
        - Смелей! - воскликнул незнакомец; в голосе его снова зазвучали подбадривающие нотки, словно в голову ему пришла новая мысль. - У вас обеих есть шали. Дайте их мне.
        Ни о чем не спрашивая, девушки сняли с плеч кашмировые шали и протянули ему.
        - Мне пришел в голову план, - сказал он, доставая нож и разрезая шали на полосы. - Раньше я об этом не подумал. С их помощью я помогу вам подняться.
        Вскоре шали превратились в несколько лент. Незнакомец связал их вместе, превратив в длинную прочную веревку.
        Девушки помогали ему в этой операции.
        - А теперь, - сказал он, как только веревка была готова, - я смогу вас поднять одну за другой. Кто пойдет первой?
        - Иди, кузина, - сказала темноглазая, - ты легче. Ему будет легче тебя поднять.
        Поскольку времени на споры и церемонии не было, Корнелия согласилась с этим предложением. У незнакомца не было выбора.
        Он обвязал веревкой талию девушка, потом так же старательно обвязался сам. Связанные таким образом, они начали подъем.
        Хотя подниматься было трудно, им удалось успешно завершить дело; вскоре молодая леди невредимая стояла на вершине.
        Она никак не проявила свою радость. Ее кузина по-прежнему внизу - в опасности!
        Незнакомец снова направился к расселине, по которой спустился. Снова обогнул скалу, борясь с прибоем, и опять оказался в пещере.
        Сверху ему бросили веревку из шали, и он подхватил ее; и вторично пустил ее в дело.
        Вскоре Джули точно так же была спасена от опасности утонуть.
        Но усилия спасителя на этом не кончились. Его галантность не была связана с цветом кожи.
        В третий раз подверг он опасности жизнь, и вскоре негритянка тоже стояла на вершине утеса - и присоединилась к молодым леди в выражениях благодарности.
        - Мы никогда не сможем вас достойно отблагодарить, - говорила кареглазая.
        - О, никогда! - подхватила ее голубоглазая спутница.
        - Еще одно одолжение, сэр, - сказала первая говорившая. - Мне стыдно об этом просить. Но над нами будут смеяться, если об этом станет известно. Не слишком ли много будет попросить вас никому не рассказывать об этом неприятном приключении?
        - Я ничего не скажу, - ответил спаситель. - Можете быть в этом уверены, леди.
        - Спасибо! Тысяча благодарностей! Мы у вас в большом долгу, сэр. До свидания, сэр!
        С поклоном темноглазая отвернулась и пошла по тропе, ведущей к Оушн Хаус. В голубых глазах было видно какое-то более глубокое чувство; хотя девушка ушла, не выразив его.
        Наверно, их можно извинить тем, что они боялись слишком опоздать.
        Но негритянке никакие причины не были нужны.
        - Благослови вас Бог, храбрый масса! Да благословит вас Бог! - были ее прощальные слова - единственные слова благодарности, произнесенные искренне.



        Глава V
        Выстрел в охотничью собаку

        С изумлением, окрашенным легким чувством раздражения, спортсмен смотрел вслед трем женщинам, которых спас от неминуемой гибели.
        - Тысяча благодарностей! Мы у вас в большом долгу.
        Он повторял эти слова, подражая тону, каким они были произнесены.
        - Клянусь небом! - продолжал он, подчеркивая каждое слово. - Немного холодноватая благодарность! Чего я старался ради этих дам? У меня на родине такую благодарность я получил бы, если бы подобрал перчатку или помог перебраться по ступенькам через ограду. «До свидания, сэр!» Не спросила об имени и свое не назвала! Ни намека на новую встречу!
        - Ну, вероятно, у меня будет еще возможность увидеться с ними. Они направились прямо к Оушн Хаус. Несомненно, пара птичек из этого дорогого птичника. Райские птички, если судить по перышкам! Ах, эта темноглазая! Походка как у гоночной лошади, глаза как у орлицы!
        - Странно, как делает свой выбор сердце! Странно, что я больше думаю о той, что проявила меньше благодарности! Она говорила почти надменно. Интересно, взаимна ли привязанность?
        - Я мог бы полюбить эту девушку - я в этом уверен. Была бы это искренняя честная страсть? В этом я не так уверен. Она не из тех женщин, которых я хотел бы назвать своей женой. Я уверен, что она скорее носила бы…
        - Кстати, я вспомнил о своих сапогах, сюртуке и шляпе. Что если их смыло приливом? Как я буду выглядеть, возвращаясь в отель босиком и в одной рубашке? И без шляпы! Возможно, именно это меня ожидает. Мой Бог!
        Это восклицание было произнесено совсем иным тоном. До сих пор человек говорил с улыбкой на губах. Но с восклицанием «Мой Бог!» на лицо его набежало облачко.
        Перемена была вскоре объяснена новыми словами.
        - Мой бумажник! В нем тысяча долларов! Все мои деньги! Если он потерялся, я буду выглядеть еще более жалко, возвращаясь в отель. Меня ждет длинный счет. И мои документы! Некоторые для меня очень важны - паспорт и другие! Боже помоги мне, если они исчезли!
        Снова вдоль утеса, снова спуск по склону с такой торопливостью, словно внизу еще одна девушка с глазами орлицы ждет помощи.
        Джентльмен достиг уровня моря и пошел вдоль берега, когда увидел на воде темный предмет - примерно на расстоянии кабельтова от берега. Это была небольшая гребная лодка, и в ней два человека.
        Она направлялась к Истонскому пляжу; но гребцы прекратили работать и сидели, подняв весла. Они находились примерно напротив пещеры, из которой он так недавно выбрался.
        - Какая жалость! - подумал спортсмен. - Если бы они показались на двадцать минут раньше, они уберегли бы мои ушибленные кости, а леди сохранили шали, которые стоили им, наверно, целое состояние - долларов пятьсот каждая. Лодка, должно быть, все это время шла вдоль берега. Как глупо, что я ее не увидел!
        - Но почему они остановились? А, мое пальто и шляпа! Они увидели их, как и я. Слава небу, мой бумажник и документы целы!
        Он торопился, чтобы еще больше обезопасить их, потому что прибой подобрался совсем близко к одежде - и вдруг заметил темную чудовищную фигуру, приближающуюся со стороны моря. Добравшись до мелкого места, из воды выбрался огромный ньюфаундленд.
        Собака, очевидно, приплыла с лодки - она была с нее послана. Но спорстмен не понимал, с какой целью, пока пес не вскочил на уступ, схватил в зубы его сюртук и вместе с ним снова прыгнул в воду.
        Бродвейский сюртук из самой дорогой ткани; тысяча долларов в кармане; документы, которые дороже в десять раз!
        - Эй! Эй! - закричал владелец, бросаясь к месту, где совершился грабеж, - брось, ты, зверюга! Брось!
        - Ко мне! - послышался голос из лодки. - Ко мне, добрый Бруно! Тащи добычу!
        За этими словами последовал взрыв смеха, презрительно отразившегося от утеса.В смехе приняли участие оба лодочника.
        Лицо спортсмена стало мрачнее скал береговых утесов. Он остановился в молчаливом изумлении.
        До этого момента он считал, что двое в лодке его не видели и что собака была послана за тем, что можно считать «бесхозным имуществом». Но приказ, отданный псу, вместе с презрительным смехом, излечили его от этого заблуждения, и он повернулся к лодке с мрачным выражением, способным испугать и более смелых людей.
        Гнев его не уменьшило то, что перед ним были два молодых человека из высшего общества, очевидно, на лодочной прогулке. Возможно, это еще больше усиливало оскорбление.
        Он, бывавший в таких далях, шедший за команчами по их боевым тропам, скрещивавший саблю с мексиканскими штыками, - и над ним смеются таким образом и такие типы!
        - Отзовите собаку! - крикнул он, и голос его отразился от скал. - Отзовите, или, клянусь небом, вы пожалеете!
        - Давай, Бруно! - кричали с лодки, не обращая на него внимания. - Хороший пес! Хватай! Тащи сюда!
        Человек в рубашке несколько мгновений стоял в нерешительности, чувствуя свою беспомощность. Собака отбежала от него, и догнать ее невозможно. Невозможно и плыть к лодке, чтобы излить свой гнев на гребцов, чья речь продолжала его мучить.
        Самому ему казалось, что прошла вечность, однако нерешительность длилась всего несколько мгновений. Оглянувшись, спорстмен увидел ружье, лежавшее там, где он его оставил.
        Он с криком подскочил и схватил оружие. Оно заряжено крупным зарядом: он ведь собирался поохотиться на водную дичь.
        Он не стал предупреждать. Низменное поведение этих двоих избавило его от необходимости церемоний; быстро подняв ружье, он послал заряд дроби над плечом ньюфаундленда.
        Собака выронила сюртук, болезненно завизжала и неловко поплыла к лодке.
        Смех на лодке стих. Гребцы увидели ружье.
        - Это двустволка, - крикнул спортсмен достаточно громко, чтобы они услышали. - Если подведете лодку чуть поближе, могу разрядить второй ствол!
        Молодые люди решили не принимать его приглашение. Шутка их зашла слишком далеко и получила неожиданное продолжение; с мрачными лицами она втащили на борт бедного Бруно и начали грести дальше.
        К счастью для спортсмена, прилив продолжал прибывать, поэтому его сюртук отнесло к берегу - вместе с долларами и документами.
        Некоторое время ушло на выжимание промокшей одежды и приведение себя в порядок, прежде чем вернуться в отель. К счастью, при возвращении не нужно проходить по улицам: в то время Оушн Хаус отделялся от скалистого берега - сцены недавнего приключения - только полями.
        - Достаточно приключений для одного дня! - проговорил спортсмен, приближаясь к огромному каравансараю, в котором кишели сотни счастливых обитателей.
        Но он не знал, что его ждет еще одно приключение. Вступив на длинную площадь, он увидел двух джентльменов, появившихся с противоположной стороны. Их сопровождала большая собака, которой пришлось помочь подняться по лестнице.
        Узнавание было взаимным; впрочем, выразилось оно только в мрачном виде. И тут же прозвенел веселый гонг, приглашая на обед.



        Глава VI
        Любящая пара

        - Женился по любви! Ха! Какой я был дурак!
        Эти слова произнес мужчина, сидевший за столом, опираясь локтями.
        - Я тоже была дура, и по той же причине!
        Ответ, произнесенный женским голосом, донесся из соседней комнаты. В то же мгновение дверь, чуть приоткрытая, распахнулась толчком, обнаружив говорящую - женщину с замечательной фигурой и прекрасным лицом; тем более прекрасным, что оно дрожало от негодования.
        Мужчина вздрогнул и в замешательстве поднял голову.
        - Ты меня слышала, Франс? - спросил он тоном, одновременно мрачным и полным стыда.
        - Слышала, Ричард, - ответила женщина, величественно входя в комнату. - Отличная речь для мужчины, женившегося меньше года назад. Негодяй!
        - Заслуженное название! - упрямо ответил мужчина. - Достаточно, чтобы сделать человека негодяем!
        - Чего достаточно, сэр?
        - Только подумать, если бы не ты, у меня были бы тысячи годового дохода и титулованная жена!
        - И только подумать, что у меня могли быть десятки тысяч и лорд в качестве мужа, геральдическая корона над головой, на которую ты не в состоянии надеть шляпку!
        - Ба! Я бы хотел, чтобы у тебя был твой лорд.
        - А я бы хотела, чтобы у тебя была твоя леди.
        Недовольный супруг, обнаружив, что проигрывает игру взаимных обвинений, снова упал в кресло, оперся локтями о стол и опять принялся дергать себя за волосы.
        А разгневанная жена ходила взад и вперед по комнате, как тигрца, сердитая, но торжествующая.
        Муж и жена, они были примечательной парой. . Природа богато одарила обоих: мужчина красив, как Аполлон, женщина прекрасна, как Венера. Наделенные высокой моралью, они выдержали бы стравнение с кем угодно на земле. Описанная сцена напоминала разговор Люцифера с разгневанной Юноной.
        Разговор велся на английском языке, с британским акцентом; говорящие, по-видимому, родом из Англии - оба. Это впечатление подтвеждали некоторые их путевые вещи, чемоданы и сумки английского производства, разбросанные по полу. Квартира располагалась на втором этаже второразрядного дома с меблированными квартирами в городе Нью-Йорк.
        Объяснение очень простое. Милая пара только что высадилась с атлантического парохода. На багаже еще различимы меловые метки таможенников.
        Человек, знакомый с особенностями жизни англичан и ставший свидетелем этой сцены, пришел бы, вероятно, к следующим заключениям.
        Мужчина, очевидно, родился «джентльменом» и столь же очевидно - воспитывался не в лучшей школе. Он служил в английской армии. Ошибиться в этом невозможно, как невозможно и не понять, что сейчас он не служит. На лице у него по-прежнему офицерские усы, хотя офицерского звания уже нет. Свой патент он продал; но предварительно получил намек от полковника и «круглый робин» (Письмо, на котором подписи расположены кружком, чтобы не было понятно, кто подписал первым. - Прим. перев.) от собратьев-офицеров, требующий его ухода в отставку. Возможно, когда-то он был богат, но давно промотал свое богатство; может быть, истратил даже деньги за свой патент. Теперь он беден. Внешность его свидетельствует об авантюризме.
        Относительно женщины можно сделать аналогичные заключения. По ее внешности и действиям, по модному покрою платья наблюдатель, которому приходилось стоять на краю Роттен-Роу (Аллея для верховой езды в лондонском Гайд-парке. - Прим. перев.), узнает в ней одну из «прекрасных всадниц», «анонимных героинь» сезона.
        Такое часто встречается. Красивый мужчина, прекрасная женщина, оба со злым сердцем, испытывают друг к другу преходящую страсть, которая длится достаточно долго, чтобы они стали мужем и женой, но редко переживает медовый месяц. Такова и история этой пары.
        Описанная бурная сцена далеко не первая. Просто один из шквалов, которые проносятся над этой парой ежедневно.
        Спокойствие, последовавшее за этим сильным порывом, не могло быть продолжительным. Такая темная туча не может рассеяться, не разрядив свое электричество.
        Продолжение последовало. Женщина, не удовлетворенная, снова заговорила.
        - Допустим, ты бы женился на своей леди - я знаю, кого ты имеешь в виду, - эту старую каргу леди С. Как бы вы здорово проводили время! Она вряд ли могла бы поцеловать тебя, не рискуя потерять передние зубы или проглотить их. Ха-ха-ха!
        - Леди С.! Чтоб ее повесили! Да у меня могло быть два десятка титулованных леди! И среди них молодые и такие же красивые, как ты.
        - Хвастливый негодяй! Это ложь, и ты это знаешь! Красивые, как я! Как ты изменил свою музыку! Ты знаешь, что менея называли «красавицей Бромптона»! Хвала небу, мне не нужны твои уверения, что я красива! Люди, у которых вкус в десять раз лучше, чем у тебя, говорили мне об этом. И еще могут сказать!
        Последние слова были произнесены перед зеркалом, у которого остановилась говорящая, разглядывая свое отражение.
        Отражение не противоречило ее словам.
        - Могут сказать! - подхватил голос, проникнутый равнодушием, искренним или деланым. - Я бы хотел, чтобы так и было!
        - Правда! Тогда так и будет!
        - О! Я согласен! Ничто не дало бы мне большего удовольствия. Слава Богу! Мы в стране, где на такие вещи смотрят со здравым смыслом и где развод устроить не только проще, но и дешевле. Так что я не буду стоять у вас на пути, мадам; напротив, сделаю все, чтобы помочь вам. Думаю, мы честно можем сослаться на «несовместимость характеров».
        - Та, что с тобой уживется, будет ангелом.
        - Поэтому можно не боятся, что тебе откажут; разве что исключат падших ангелов.
        - Грязный оскорбитель! Боже мой! И только подумать, что я отдала руку такому недостойному человеку!
        - Отдала свою руку? Ха-ха-ха! Кем ты была, когда я тебя отыскал? Бродягой, если не хуже! Это был худший день в моей жизни, когда я тебя встретил.
        - Подлец!
        Слово «подлец» означает обычно кульминацию спора. Когда оно произносится между двумя джентльменами, то часто ведет к тому, что они показывают друг другу нос. Если слово адресует леди джентльмену, конец бывает совсем другой, хотя в любом случае после этого тема разговора резко меняется. В данном случае разговор вообще кончился.
        Ответив восклицанием, муж вскочил и принялся расхаживать вдоль стены комнаты. Жена занялась тем же у противоположной стены.
        Молча ходили они взад и вперед, обмениваясь гневными взглядами, как тигр и тигрица в клетке.
        Мужчина устал первым. Он вернулся на место, достал из коробки «регалию», зажег и принялся курить.
        Женщина, словно решившая ни в чем не уступать, достала свою сумочку для сигар, выбрала тонкую «королеву» и, опустившись в кресло-качалку, закуталась в облако дыма, так что вскоре стала так же невидима, как Юнона в своем нимбе.
        Больше они не обменивались взглядами - это вряд ли было возможно, - и около десяти минут царило молчание. Жена молча переживала свой гнев, а муж словно задумался над какой-то тайной проблемой, занявшей его ум. Наконец невольное восклицание подсказало, что он, по-видимому, пришел к решению. Довольное выражение лица, едва различимого в дыме, свидетельствовало, что решение принесло ему удовлетворение.
        Достав из зубов «регалию» и развеяв облако дыма, он склонился к жене, в то же время произнеся ее ласкательное имя:
        - Фэн!
        И форма имени, и тон голоса свидетельствовали, что с его стороны буря миновала. Под влиянием никотина его раздражение улеглось.
        Жена, на которую курение тоже подействовало, достала изо рта «королеву»; голосом, в котором звучало прощение, ответила:
        - Дик!
        - Мне пришла в голову мысль, - сказал он, возобновляя разговор совсем по-иному. - Великолепная мысль!
        - В ее великолепии я сомневаюсь. Но смогу лучше судить, если ты со мной поделишься. Ты ведь собираешься это сделать, мне кажется.
        - Да, - ответил он, не обращая внимания на сарказм.
        - Послушаем.
        - Ну, Фэн, если что-то в этом мире и ясно, так то, что, поженившись, мы допустили большую ошибку.
        - Ясно, как день, - для меня по крайней мере.
        - Тогда ты не оскорбишься, если я скажу, что у меня аналогичное мнение. Мы поженились по любви. Но это была глупость, которую мы не могли себе позволить.
        - Мне кажется, я все это знаю. Скажи мне что-нибудь новое.
        - Больше чем глупость, - продолжал достойный супруг. - Это был совершенно безумный поступок!
        - Особенно с моей стороны.
        - Со стороны нас обоих. Имей в виду, я не жалею, что взял тебя в жены. Жалею только в том отношении, что уничтожил твои возможности и шансы на успех. Я знаю, что ты могла выйти за гораздо более богатых мужчин.
        - Значит, ты это признаешь?
        - Конечно. А ты должна признать, что у меня была возможность жениться на богатых женщинах.
        - Например, на леди Карге.
        - Неважно. Леди Карга могла спасти меня от тягостей жизни; а она обещает стать еще тяжелей. Ты знаешь, у нас не осталось никаких ресурсов, кроме моего искусства игры в карты. Я приехал сюда в счастливом заблуждени, что найду множество жирных голубей и что ястребы обитают только по ту сторону Атлантики. Ну, я тут повсюду побывал со своими рекомендациями, и какой результат? Я понял, что самый тупой обитатель салонов Нью-Йорка будет одним из самых умных в Лондоне. Я уже потратил сотню фунтов и не вижу возможности вернуть их.
        - А что ты видишь, Дик? В чем твоя идея?
        - Ты готова выслушать мое предложение?
        - Как ты снисходителен, что спрашиваешь меня. Давай послушаем. Соглашусь ли я на него, это другое дело.
        - Ну, моя дорогая Фэн, идею мне подсказали твои собственные слова, поэтому ты не можешь на нее сердиться.
        - Если это всего лишь идея , можешь не опасаться. А что за слова?
        - Ты сказала, что хотела бы, чтобы я женился на леди.
        - Сказала. Ну и что?
        - Больше, чем ты думаешь. Очень много смысла.
        - Я сказала то, что думала.
        - Ты говорила со зла, Фэн.
        - Я говорила искренне.
        - Ха-ха! Я тебя слишком хорошо знаю, чтобы поверить.
        - Правда? Мне кажется, ты себе льстишь. Может, когда-нибудь поймешь, как ошибался.
        - Нисколько. Ты меня слишком любишь, Фэн, как и я тебя. Именно поэтому я и делаю предложение.
        - Достаточно. Оттого что ты затягиваешь, оно мне не понравится больше. Давай, Дик: ты хочешь от меня чего-то? Чего именно?
        - Дай мне разрешение…
        - На что?

        - Жениться снова!
        Женщина, ставшая год назад женой, вздрогнула, словно от выстрела. Во взгляде ее были гнев и удивление, но и вопросительное выражение.
        - Ты серьезно, Дик?
        Вопрос был задан машинально. Она видела, что он говорит серьезно.
        - Подожди, пока услышишь все, - ответил он и начал объяснять.
        Она ждала.
        - Я предлагаю следующее. Ты разрешаешь мне жениться снова . Больше того, ты поможешь мне в этом деле - ради нашей общей выгоды. Это самая подходящая страна для такого плана; и я считаю, что я самый подходящий человек для его осуществления. Эти янки разбогатели. У них десятки, сотни наследниц. Странно было бы, если бы я не смог найти для себя такую! В таком случае они либо прекрасней тебя, Фэн, либо я утратил свою привлекательность.
        Это обращение к ее тщеславию, как ни искусно сделанное, не вызвало никакого ответа. Женщина продолжала молчать, позволяя мужу продолжить объяснение. Он продолжал:
        - Нет смысла закрывать глаза на наше положение. Мы оба говорим правду. Мы поступили глупо. Твоя красота лишила меня возможностей в жизни: и моя … гм… привлекательная внешность, если можно так выразиться, сделала то же самое с тобой. Любовь была взаимная, и вред тоже обоюдный - короче, мы оказались в проигрыше.
        - Справедливо. Продолжай!
        - Но перед нами новые возможности! Я сын бедного священника; ты … впрочем, нет смысла говорить о семейных делах. Мы приплыли сюда в надежде улучшить наше положение. Земля млека и меда оказалась для нас полной желчи и горечи. У нас осталось только сто фунтов. Что мы будем делать, когда они кончатся, Фэн?
        Фэн не могла ответить.
        - Со стороны местного света мы не можем ждать снисходительности, - продолжал авантюрист. - Когда кончатся деньги, что я смогу сделать - что сможешь сделать ты? Я не умею ничего, могу лишь водить наемный экипаж; тебе придется настроить свой музыкальный слух на шум швейной машины или на скрип катка для белья. Клянусь небом, нам этого не избежать!
        Бывшая красавица Бромптона, в ужасе от подобной перспективы, вскочила с кресла и снова принялась расхаживать по комнате.
        Неожиданно она остановилась и, повернувшись к мужу, спросила:

        - Ты меня не обманешь, Джек?
        Вопрос был задан серьезно и искренне.
        - Конечно, нет. Как ты можешь во мне сомневаться, Фэн? Мы оба заинтересованы в этом деле. Можешь верить мне!
        - Тогда я согласна, Дик. Но берегись, если ты меня обманешь!
        На эту угрозуДик ответил облегченным смехом и в то же время приложился поцелуем Иуды к губам, которые его задали.



        Глава VII
        Послушная дочь

        - Офицер, только что вернувшийся из Мексики, капитан или что-то в этом роде; служил в части, специально созданной для этой войны. Конечно, незначительный человек!
        Таково было заключение вдовы торговца.
        - Ты узнала его имя, мама? - спросила Джули.
        - Конечно, моя дорогая. Клерк заглянул в книгу регистрации отеля - Мейнард.
        - Мейнард! Если этот тот самый капитан Мейнард, о котором писали газеты, он совсем не ничтожный человек. В сообщениях так не говорилось. Ведь это он возглавил сопротивление в совершенно безнадежном положении у С.; он был первым на мосту в месте с абсолютно непроизносимым названием!
        - Вздор о безнадежных положениях и мостах! Это ему не поможет, теперь, когда он в отставке, а его часть распущена. Он теперь без пенсии и жалованья; подозреваю, что у него совершенно пустые карманы. Я узнала все это от слуги, который его поджидал.
        - Можно ему посочувствовать в этом.
        - Сочувствуй сколько хочешь, дорогая; но не позволяй, чтобы это зашло дальше. Герои по-своему хороши, когда у них достаточно долларов. Но без денег в наши дни они ничего не стоят; и богатые девушки больше не выходят за них замуж.
        - Ха-ха-ха! Кто думает о том, чтобы выйти за него? - Этот вопрос одновременно задали дочь и племянница.
        - Никакого флирта, - серьезно предупредила миссис Гирдвуд. - Ничего подобного я не позволяю, особенно с ним.
        - А почему особенно с ним, дорогая матушка?
        - По многим причинам. Мы не знаем, кто он такой и кем может оказаться. Кажется, он здесь ни с кем не знаком; и его никто не знает. Он чужой в этой стране; считают, что он ирландец.
        - О, тетя! Я не буду хуже думать о нем из-за этого. Мой собственный отец был ирландцем.
        - Кто бы он ни был, это храбрый и вежливый человек, - негромко заметила Джули.
        - И к тому же красивый! - добавила Корнелия, украдкой взглянув на кузину.
        - Я думаю, - продолжала Джули, - что тот, кто взбирался на осадные лестницы, не говоря уже о мостах, кто с риском для жизни поднял двух не очень легких молодых леди на вертикальный утес, может обойтись без представлений в обществе, даже если речь идет о Дж., Л. и Б. - «сливках », как они себя сами называют.
        - Пфф! - презрительно воскликнула мать. - Любой джентльмен поступил бы так - и по отношению к любой леди. Да он даже не делал разницы между вами и Кезией, которая со своим свертком так же тяжела, как вы обе вместе взятые!
        Это замечание заставило девушек рассмеяться; они вспомнили, какой нелепый вид был у негритянки, когда она поднималась на утес. Если бы она не поднималась последней, наверно, вспоминать им было бы не так смешно.
        - Что ж, девушки, я рада, что вам весело. Можете смеяться, сколько угодно; но я говорю серьезно. В этом направлении не должно быть ни брака, ни флирта. И не хочу, чтобы вы это обсуждали. Что касается тебя, Корнелия, то я не собираюсь следить за тобой. Конечно, можешь действовать, как захочешь.
        - А я не могу? - сразу спросила величественная Джули.
        - Тоже можешь, моя дорогая. Выходи замуж за капитана Мейнарда или любого другого мужчину, который тебе понравится. Но если ты сделаешь это без моего согласия, удовлетворись своими карманными деньгами. Помни, что миллион, оставленный отцом, пожизненно принадлежит мне.
        - Помню!
        - Да. И если будешь поступать вопреки моим желаниям, я проживу еще тридцать лет из злобы - пятьдесят, если смогу!
        - Ну, мама, могу сказать, что ты откровенна. Прекрасная перспектива, если я тебя ослушаюсь!
        - Но ты ведь не ослушаешься, - ласково сказала миссис Гирдвуд. - Ты понимаешь, что для тебя хорошо. Не зря твоя дорогая мама столько времени и сил потратила на твое воспитание. Кстати, говоря о времени, - продолжала «дорогая мама», доставая с пояса часы, украшенные драгоценными камнями, - бал начнется через два часа. Отправляйтесь в свою комнату и переоденьтесь.
        Корнелия послушла вышла, прошла по коридору и зашла в номер, отведенный ей и Джули.
        А Джули, напротив, направилась на балкон.
        - Будь проклят этот бал! - сказала она, поднимая руки и зевая. - Я бы лучше легла в постель!
        - Почему, глупая девочка? - спросила мать, вышедшая вслед за ней.
        - Мама, ты знаешь, почему! Будет то же самое, что на последнем балу - мы в одиночестве среди этих высокомерных людей. Я их ненавижу! Как бы мне хотелось их унизить!
        - Сегодня ты это сделаешь, моя дорогая.
        - Как, мама?
        - Ты наденешь мою диадему. Последний подарок мне твоего дорогого отца. Она стоила ему двадцать тысяч долларов! Если бы мы могли привесить к бриллиантам ярлычок с ценой, как бы завистливо на них смотрели! Ну, неважно; я думаю, и так догадаются. Так, моя девочка, мы их унизим!
        - Не очень!
        - Не очень? Бриллианты на двадцать тысяч долларов! Да другой такой тиары нет в Штатах. Ничего подобного на балу не будет. Бриллианты сейчас в моде, и ты получишь возможность торжествовать, достаточно, чтобы ты получила удовлетворение. Может быть, когда мы снова вернемся сюда, у тебя, кроме бриллиантов, будет и другое украшение.
        - Какое?
        -  Геральдическая корона! - ответила мать шепотом на ухо дочери.
        Джули Гирдвуд вздрогнула, как будто эти слова совпали с ее тайными мыслями. Выросшая в роскоши, она привыкла иметь все, что можно купить за золото; но есть то, что не купишь за золото, - вход в те загадочные круги, которые именуются «общество», сливки сливок.
        Даже в непринужденной атмосфере курорта она чувствовала, что они не приняты. Как и ее мать, она обнаружила, что Ньюпорт - слишком фешенебельное место для семьи нью-йоркского розничного торговца, как бы успешно он ни продавал свои товары. То, что сказала мать, соответствовало смутной картине, рисовавшейся в воображении дочери; и слова «геральдическая корона» подорвали шансы капитана Мейнарда гораздо больше, чем долгая материнская лекция на любую тему.
        Мать все это знала. Она не приучила свою дорогую Джули к романтическому неповиновению. Однако в этот момент ей показалось, что нужно продолжать ковать железо. И она заговорила снова:
        - Геральдическая корона, моя любовь; а почему бы и нет? В Англии есть лорды, во Франции графы, их десятки; они будут рады ухватиться за то, что ты обещаешь. Миллион долларов и красавица - не нужно краснеть, дочь, - эти два обстоятельства не часто совпадают, их не подберешь на улице - ни в Лондоне, ни в Париже. Награда, достойная князя! А теперь, Джули, еще одно слово. Буду откровенна и скажу тебе правду. Именно с этой целью, только с этой мы едем в Европу. Обещай держать своей сердце свободным и отдать руку тому человеку, которого я для тебя выберу, и в день свадьбы я отдам тебе половину состояния, оставленного твоим покойным отцом.
        Девушка колебалась. Возможно, она думала о своем недавнем спасителе. Но если у нее на уме и был Мейнард, то он вызвал лишь легкий интерес - недостаточно сильный, чтобы она возражала против таких замечательных условий. К тому же Мейнард, может быть, совершенно равнодушен к ней. У нее не было оснований считать по-другому. Испытывая легкие сомнения, она думала о том, что ответить матери.
        - Я говорю серьезно, - продолжала тщеславная мать. - Как и тебе, мне не нравится наше положение здесь. И только подумать: эти никчемные потомки «старых подписавшихся» (Так называют 56 политических деятелей, подписавших Декларацию независимости США. - Прим. перев.) считают, что окажут снисхождение, женившись на моей дочери! Ах! Ни один из них этого не получит - без моего согласия!
        - Без твоего согласия, мама, я не выйду замуж.
        - Хорошая девочка! Ты получишь свадебный подарок, который я обещала. А сегодня ты не только будешь носить мои бриллианты - я их тебе подарю. Иди, надевай их!



        Глава VIII
        Вельможа инкогнито

        Этот диалог, закончившийся таким образом, происходил перед окном номера миссис Гирдвуд. Наступил вечер, беззвездный и тихий, очень благоприятный для подслушивающих.
        И подслушивающий оказался поблизости.
        В номере вверху стоял джетльмен, поселившийся только сегодня.
        Он прибыл ночным пароходом из Нью-Йорка и зарегистрировался под именем «Свинтон», поставив впереди скромное «мр». Рядом было приписано «с лакеем». Лакей оказался небольшого роста молодым черноволосым человеком в костюме слуги для путешествий.
        В Ньюпорте мистера Свинтона как будто никто не знал; большую часть дня он провел, исследуя городок, основанный Коддингтоном и полный исторических памятников.
        Хотя он вступал в разговор почти со всеми встречными, очевидно, никто его не знал; и он сам не узнал ни одного человека.
        Привычка незнакомца к вежливости встречала такой же ответ со стороны жителей Ньюпорта; особенно учитывая, что незнакомец внешне выглядел как джентльмен, а за ним на почтительном расстоянии следовал хорошо одетый послушный лакей.
        Те, с кем разговаривал незнакомец, думали:
        - Какой достойный посетитель.
        Во внешности мистера Свинтона ничто не противоречило подобному выводу. Это мужчина лет тридцати, и все эти годы были проведены приятно. Среди блестящих рыжеватых кудрей глаз не нашел бы ни одной седой прядки; и если на лице и появились уже морщинки, они не видны под тщательно расчесанными бакенбардами, которые сливаются с усами - короче, такими волосами на лице, которые свидетельствуют о принадлежности к конной гвардии. Невозможно не узнать в нем англичанина; и так и решили и жители городка, и обитатели отеля.
        Еда, которая называется в отеле «ужин с чаем», закончилась, и незнакомец, не зная, чем заняться, сидел у окна своего номера на четвертом этаже и спокойно курил сигару.
        Разговор его со слугой - с одной стороны, демонстрировавший странную снисходительность, с другой - необычную фамильярность, - можно не пересказывать. Разговор кончился, и слуга лег на диван. Хозяин, положив руки на подоконник, продолжал наслаждаться никотином и йодированным воздухом, пропитанным запахами водорослей, который приходил со стороны океана.
        Спокойная сцена благоприятствовала размышлениям, и мистер Свинтон размышлял.
        - Очень приятное место! Дьявольски красивые девушки! Надеюсь, мне удастся среди них найти богатую. Конечно, есть здесь и старухи с набитыми чулками, хотя потребуется время, чтобы отскать их. Мне бы только взглянуть на их рог изобилия, и если не удастся повернуть его к себе широким концом, я поверю в то, что говорят о женщинах янки: будто они держатся за свой кошелек гораздо крепче своих простодушных сестер англичанок. Я слышал, тут есть несколько наследниц. Одна или две с миллионом - долларов, конечно. Пять долларов за фунт. Посмотрим! Миллион долларов означает двести тысяч фунтов. Что ж, годится. Сойдет даже половина. Интересно, есть ли деньги у этой хорошенькой девушки, от которой не отходит мамаша. Немного любви добавят интереса к игре и сделают ее более приятной. А! Что там внизу? Женщины у окна, обитательницы номера под нами. Разговаривают. Если выйдут на балкон, я смогу их услышать. У меня как раз настроение немного послушать и узнать о каком-нибудь скандале; если женщины по эту сторону океана такие же, как по ту, я что-нибудь интересное обязательно услышу. Клянусь Юпитером! Они выходят!
Словно нарочно для меня.
        Именно в этот момент Корнелия вернулась в свою комнату, а миссис Гирдвуд вслед за дочерью вышла на балкон, продолжая разговор, который начался внутри.
        Благодаря тихому ночному воздуху и законам акустики, мистер Свинтон слышал каждое сказанное слово, даже легкий шепот.
        Чтобы его не увидели, он отступил за жалюзи своего окна и стоял, прижавшись ухом к щели, слушая с вниманием шпиона.
        Когда диалог кончился, он осторожно выглянул и увидел, что молодая леди ушла внутрь, но мать по-прежнему остается на балконе.
        Свинтон осторожно прошел в комнату, поднял лакея и несколько минут торопливо и негромко поговорил с ним - словно давал слуге какие-то очень важные указания.
        Затем надел шляпу, набросил на плечи легкий сюртук и поспешно вышел из комнаты.
        Слуга последовал за ним, но после некоторого промежутка.
        Несколько секунд спустя можно было увидеть англичанина, который небрежно прогуливался по балкону. Он остановился в нескольких шагах от того места, где, опираясь на перила, стояла вдова.
        Он не пытался заговорить с нею. Без представления это было бы откровенной грубостью. И смотрел не на женщину, а в сторону моря, словно любовался огнем маяка на скале Корморант. Маяк в безлунную ночь казался по контрасту особенно ярким.
        В этот момент рядом с ним появилась миниатюрная фигура и слегка кашлянула, привлекая его внимание. Это был лакей.
        - Милорд, - сказал он негромко - хотя достаточно громко, чтобы расслышала миссис Гирдвуд.
        - А … Фуэнк… в чем дело?
        - Какой костюм ваша светлость наденет на бал?
        - А… пуостой чёуный, конечно. С белым воуотничком.
        - А перчатки, ваша светлость? Белые или желтые?
        - Желтые… желтые.
        Слуга, коснувшись шляпы, отошел.

«Его светлость», как назвал слуга мистера Свинтона, вернулся к зрелищу маяка на скале Корморант.
        А вдова розничного торговца потеряла спокойствие. Душа ее от волшебных слов «милорд» пришла в смятение. Живой лорд в шести футах от нее! Вот это да!
        Женщина имеет право заговорить первой. И миссис Гирдвуд этим правом воспользовалась.
        - Мне кажется, сэр, вы здесь впервые - в нашей стране и в Ньюпорте?
        - А… да, мадам, вы пуавы. Я пьиехал в вашу прьекуасную стуану на последнем пауоходе. А в Ньюпоут пьиплыл сегодня утуом, на коуабле из Ньюаука.
        - Надеюсь, вашей светлости понравится Ньюпорт. Это наш самый модный курорт.
        - Ах, конечно, понуавится, конечно. Но, мадам, вы обуащаетесь ко мне «ваша светлость». Могу ли узнать, чем обязан такой честью?
        - О, сэр, я не могла назвать вас по-другому: я слышала, как вас называл слуга.
        - О, этот глупый Фуэнк! Чтоб он пуовалился! Пуошу пуощения, мадам, за йезкость. Очень сожалею о пуоисшествии. Я путешествую инкогнито. Вы поймете, мадам, какое это пьепятствие - особенно в вашей стуане свободы, если ко мне будут постоянно обуащаться «ваша милость». Ужасное пьепятствие, увеяю вас!
        - Несомненно. Я вас вполне понимаю, милорд.
        - Спасибо, мадам! Очень благодайен вам за понимание. Но я должен попуосить вас об одолжении. Из-за глупости моего слуги я полностью в вашей власти. Я полагаю, что уазговаиваю с леди. Я вижу, что это так.
        - Надеюсь, милорд.
        - В таком случае, мадам, попуошу вас сохуанить эту маленькую тайну. Может, я пуошу слишком многого?
        - Вовсе нет, сэр. Нисколько.
        - Обещаете?
        - Обещаю, милорд.
        - Вы очень добуы. Сотня тысяч благодауностей, мадам! Буду вам вечно благодайен! Может, вы тоже будете сегодня на балу?
        - Собираюсь, милорд. Пойду с дочерью и племянницей.
        - Ах! Надеюсь, у меня будет удовольствие увидеть вас. Я здесь чужой и, конечно, никого не знаю. Пйиехал из любопытства, чтобы посмотйеть ваши национальные обычаи.
        - О, сэр, вам не нужно быть чужим! Если хотите потанцевать и примете в качестве партнерш мою дочь и племянницу, я обещаю, что они обе с радостью примут ваше приглашение.
        - Мадам, я покойён вашей щедуостью.
        Диалог завершился. Пора было одеваться на бал. Лорд поклонился, леди низко присела, и с этим они расстались - в ожидании новой встречи при свете канделябров.



        Глава IX
        Перед балом

        Терпсихора на модном курорте Нового света выглядит так же, как в Старом.
        В бальном зале, куда допускаются не только лучшие люди , джентльмен-незнакомец найдет мало возможностей для танцевальных упражнений, особенно в заранее распределенных танцах. Когда тесный круг знакомых занимает все места и лучшие позиции на танцевальной площадке, когда зал заполняется и все стремятся танцевать, неудачник без знакомств обнаруживает, что на него никто не обращает внимания. Распорядители бала слишком заняты собой, чтобы помнить о почетных обязанностях, которые налагает на них розетка или лента в петле для пуговицы.
        Когда дело доходит до общих танцев, у незнакомца появляется больше шансов. Здесь все определяется взаимным согласием двух индивидуумов, и незнакомец должен быть очень невзрачной личностью, если не найдет себе пару - девушку, вечно сидящую у стены в ожидании приглашения.
        Такая атмосфера царила и в бальном зале Ньюпорта.
        Молодой офицер, только что вернувшийся из Мексики, ощутил ее. Он по существу был б`ольшим чужаком в стране, за которую сражался, чем среди ее противников!
        В обоих странах он был путник - полубродяга, полуавантюрист, и вели его в пути интерес и склонности.
        Танцевать с незнакомыми людьми, вероятно, самое скучное занятие для путешественника; если только это не свободный танец, в котором легко знакомятся: моррис (Народный танец, в котором танцующие одеты в костюмы героев баллад о Робин Гуде. - Прим. перев.), маскарадный танец или фанданго.
        Майнард знал или догадывался, что это справедливо и для Ньюпорта, как и повсюду. Тем не менее он решил пойти на бал.
        Отчасти из любопытства, отчасти чтобы провести время; и немного потому, что возникала возможность снова встретить двух девушек, с которыми он так романтически познакомился.
        С тех пор он видел их несколько раз - за обеденным столом и в других местах; но только на расстоянии и без возможности возобновить знакомство.
        Он был слишком горд, чтобы навязываться им. К тому же они должны были сделать первый шаг, чтобы подтвердить знакомство.
        Но они его не делали! Прошло два дня, а они ничего не сделали - ни на словах, ни письмом, ни поклоном или другим знаком вежливости.
        - Что мне думать об этих людях? - спрашивал он себя. - Должно быть, самые настоящие… - Он собирался сказать «снобы», но остановился, вспомнив, что говорит о леди.
        К тому же такое определение неприменимо к Джули Гирдвуд! (Он постарался узнать имя девушки) В такой же степени, как неприменимо оно к графине или королеве!
        Тем не менее со всей своей галантностью он не мог сдержать легкого раздражения; оно становилось особенно острым, потому что везде, где он появлялся, оказывалась и Джули Гирдвуд. Ее прекрасное лицо и фигура повсюду преследовали его.
        Чем объяснить ее равнодушие? Его можно даже назвать неблагодарностью.
        Обещанием, которое он дал на верху утеса?
        Вполне возможно. С тех пор он видел девушек только в сопровождении матери, дамы очень строгого вида. Может быть, тайну следует хранить от нее? И, может быть, именно поэтому девушки сохраняют расстояние?
        Возможно. Ему было приятно так думать; тем более что раз или два он замечал на себе задумчивый взгляд темных глаз Джули; увидев, что он на нее смотрит, девушка тут же отворачивалась.

«Зрелище - петля, чтоб заарканить совесть короля» (Пер.М.Лозинского. - Прим. перев.), - провозгласил Гамлет.
        Бал! Он позволит разгадать эту маленькую загадку, может быть, вместе с другими. Конечно, он встретит там всех трех: мать, дочь и племянницу! Странно, если бы у него не появилось возможности предстваиться; но нет, он должен полагаться на распорядителей бала.
        И он отправился на бал; оделся со всем вкусом, какой позволяет мода - в те дни она была либеральна и допускала даже белый жилет.
        Но только на краткое мгновение, подобное сверканию метеора: теперь все опять носят только черные.
        Бальный зал открыли.
        У входа в Оушн Хаус стали останавливаться экипажи, в коридорах этого самого избранного из всех каравансараев зашуршали шелка.
        Из большого обеденного салона (освобожденного по такому случаю и ставшего достойным самой Терпсихоры) доносились не очень гармоничные звуки настройки скрипок и тромбонов.
        Семейство Гирдвудов появилось с большим eclat (Великолепие, пышность, фр. - Прим. перев.). Мать одета как герцогиня, хотя и без своих бриллиантов. Они сверкали на лбу Джули и на ее белоснежной груди - потому что набор состоял из диадемы и ожерелья с подвесками.
        Одета она была роскошно и выглядела великолепно. Кузина выглядела более скромно, и ее красота совершенно терялась рядом с великолепием Джули.
        Миссис Гирдвуд допустила ошибку, явившись слишком рано. Конечно, в зале уже был народ. Но все это были «организаторы» развлечения; поддерживаемые своим полуофициальным положением, они собирались группками и разглядывали сквозь веера или через лорнеты заходивших в зал танцоров.
        Гирдвудам пришлось пройти через ряд любопытных, чтобы добраться до противоположного края зала.
        Они проделали это успешно, хотя и заметили высокомерные взгляды, сопровождаемые шепотом. Слова, если бы они были услышаны, могли их смутить.
        Это был второй ньюпортский бал - обычные танцы не в счет, - на котором присутствовали миссис Гирдвуд с девушками.
        Первый не принес им удовлетворения, особенно Джули.
        Но сейчас перед ними лучшие перспективы. Миссис Гирдвуд вошла с уверенностью, которую обрела в недавнем разговоре с знатным инкогнито мистером Свинсоном.
        Она видела этого джентльмена днем, поскольку, как мы уже говорили, он не закрывался в свом номере. И очень приободрилась, заметив, что он обладает красивым лицом и фигурой. Волосы у него тоже самого аристократического вида. Но как может быть иначе? Она одна знает причину - она и дочь, с которой она, конечно, поделилась своим открытием. Вряд ли стоит строго ее осуждать за слегка нарушенное обещание.
        Милорд сообщил ей, что прибыл из Канады, хотя нанес мимолетный визит в Нью-Йорк.
        Она надеялась, что в бальном зале никто его не узнает - по крайней мере пока все не увидят его с ее семьей и она не сможет представлять его.
        У нее для этого были важные причины. Вдова галантерейщика, она тем не менее обладала настоящим инстинктом матери, ищущей пары для дочери. Такой инстинкт не зависит от климата. Его можно встретить в Нью-Йорке и Лондоне, в Вене и в Париже. Она верила в первое впечатление - со всеми «компромиссами», которые часто с этим связаны; и, предполагая применить свою теорию на практике, познакомила с ней дорогую Джули, пока обе одевались для бала.
        Дочь обещала быть послушной. Да и кто поступил бы иначе перед перспективой приобрести бриллианты на двадцать тысяч долларов?



        Глава X
        Предыдущая договоренность

        Существует ли более невыносимая атмосфера, чем в бальном зале перед началом танцев?
        Это сама сущность неловкости и неудобства.
        Какое облегчение, когда дирижер поднимает палочку, и в сверкающем зале наконец-то слышатся мелодичные звуки!
        Миссис Гирдвуд и девушки испытали это облегчение. Они начинали думать, что становятся слишком заметны . Джули считала, что стала объектом циничных замечаний, совсем не связанных с ее бриллиантами.
        Она вся горела от досады и раздражения, и ее настроение не улучшалось от того, что образовывались пары, но никто не подходил, чтобы пригласить ее или кузину.
        В этот момент появился мужчина, сразу изменивший ход ее мыслей. Это был Мейнард.
        Несмотря на уговоры и предупреждения матери, мисс Гирдвуд не могла смотреть на этого человека равнодушно. Не говоря уже о том, что произошло между ними, одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что в зале нет более красивого мужчины. И вряд ли такой появится.
        Он приближался со стороны входа, явно направляясь к Гирдвудам.
        Джули подумала, подойдет ли он. Она надеялась на это.
        - Наверно, я могу потанцевать с ним, мама, - если он меня пригласит?
        - Еще нет, моя дорогая, еще нет. Подожди еще немного. Его светлость - мистер Свинтон - может появиться в любую минуту. Ты должна первой танцевать с ним. Интересно, почему его нет, - продолжала нетерпеливая родительница, в десятый раз поднося к глазам лорнет и осматривая зал. - Вероятно, человек с таким титулом не должен приходить слишком рано. Неважно. Джули, жди до последнего момента.
        Но вот наступил последний момент. Сыграно вступление, музыка сменилась гулом голосов и шорохом шелковых платьев; джентльмены передвигались по натертому полу, склонялись в поклонах и произносили традиционное: «Разрешите пригласить». Затем некоторое проявление нерешительности со стороны леди, возможно, сверяющейся со своей танцевальной карточкой, наклон головы, такой легкий, что его с трудом можно заметить; леди с деланым недовольством встает и принимает протянутую руку, словно оказывает огромное одолжение.
        Ни одна из молодых леди под опекой миссис Гирдвуд не участвовала еще в такой пантомиме. Распорядителя явно не выполняли свои обязанности. Не было в зале девушек красивее, и десятки джентльменов с удовольствием потанцевали бы с ними. То, что на девушек не обращают внимания, явно случайность.
        Вдова торговца все больше сердилась. Теперь она чувствовала, что можно быть менее разборчивыми в выборе партнеров. Если лорд не появится, она не будет возражать и против бывшего офицера.
        - Да собирается ли он вообще приходить? - думала миссис Гирдвуд, имея в виду Свинтона.
        - Подойдет он к нам? - думала Джули, но о Мейнарде.
        Взгляд ее был устремлен на него. Он по-прежнему приближался, хотя и медленно. Ему мешали пары, занимавшие положение для танца. Но она видела, что он смотрит в их сторону, смотрит на нее и кузину.
        Он явно пребывал в нерешительности, взгляд его выражал вопрос.
        Но, должно быть, увидев встречный взгляд Джули, приободрился, потому что поведение его неожиданно изменилось, он подошел к молодым леди и поклонился им.
        Они ответили на его приветствие, может быть, более сердечно, чем он ожидал.
        У обеих все еще ни одного приглашения. Кого ему пригласить? Он знал, кого пригласил бы по своему выбору, но возникает вопрос об этикете.
        Как оказалось, выбора у него не было.
        - Джули, моя дорогая, - сказала миссис Гирдвуд, представляя очень модно одетого индивида, которого только что подвел к ней один из распорядителей. - Надеюсь, ты никому еще не обещала кадриль. Я пообещала, что ты будешь танцевать с этим джентльменом. Мистер Смитсон - моя дочь.
        Джули взглянула на мистера Смитсона; взгляд ее говорил о желании, чтобы он оказался далеко отсюда.
        Но она еще не была приглашена и потому вынуждена согласиться.
        Как только мистер Смитсон отошел, Мейнард поторопился пригласить Корнелию и повел ее, чтобы образовать «противоположную пару».
        Внешне удовлетворенная таким распределением, миссис Гирдвуд вернулась на свое место.
        Но ее удовлетворение было недолгим. Не успела она коснуться подушки сидения, как увидела направляющегося к ней джентльмена, выдающейся наружности, в желтых перчатках. Это был его светлость инкогнито.
        Миссис Гирдвуд попыталась вскочить, потом посмотрела туда, где образовался квадрат с участием ее девушек. Смотрела она в отчаянии. Слишком поздно. Кадриль уже началась. Мистер Смитсон с ее дочерью делал фигуры «направо и налево». Проклятый мистер Смитсон!
        - Ах, мадам. Еще уаз добуый день! Бал начался, как я вижу; и я остался без кадйили.
        - Это правда, мистер Свинтон; вы немного опоздали, сэр.
        - Какой удау! Навейно, молодые леди пйиглашены?
        - Да. Они танцуют вон там.
        Миссис Гирдвуд показала. Приложив к глазу лорнет, мистер Свинтон осмотрел зал. Взгляд его блуждал в поисках дочери миссис Гирдвуд. О племяннице он не думал. И взгляд его был больше устремлен на партнера Джули, чем на нее самое.
        Единственного взгляда хватило, чтобы успокоиться. С мистером Смитсоном можно не считаться.
        - Надеюсь, мадам, - сказал он, поворчиваясь к матери, - надеюсь, мисс Гийдвуд не заполнила всю свою кауточку на вечеу?
        - Конечно, нет, сэр!
        - Может быть, следующий - кажется, по пуогуамме это вальс - может, я смогу танцевать с ней? Могу я попуосить вас вмешаться в мою пользу; конечно, если нет пйедыдущей договойенности.
        - Я знаю, что ее нет. Могу пообещать вам это, сэр; моя дочь, вне всякого сомнения, будет счастлива танцевать с вами.
        - Спасибо, мадам! Тысячу буагодауностей!
        Решив благополучно этот вопрос, дружелюбный вельможа продолжал оживленно разговаривать с вдовой розничного торговца, как будто они были равными по положению.
        Миссис Гирдвуд была от него в восторге. Насколько первосходит этот подлинный отпрыск аристократов Британии выскочек из Нью-Йорка и Бостона! Ни Старый доминион (Прозвище штата Вирджиния, - Прим. перев.), ни Южная Каролина не могут породит такого очаровательного человека! Какая редкая удача - эта счастливая встреча с ним! Благословен будь этот «глупый Фуэнк», как назвал его светлость своего маленького лакея.
        Фрэнк заслужил подарок, и миссис Гирдвуд решила, что когда-нибудь он его получит.
        Занят ли у Джули следующий танец? Конечно, нет! И следующий за ним тоже, и еще, и еще. Она будет танцевать с ним весь вечер, если он пожелает. И как хотелось бы миссис Гирдвуд, чтобы ее освободили от обещания, чтобы весь Ньюпорт узнал, что мистер Свинтон - лорд!
        Таковы были мысли миссис Гирдвуд; конечно, она не высказывала их вслух.
        В кадрили возможности для визави незначительные. Но Мейнард улучшил их, пригласив мисс Гирдвуд на вальс. Договорившись об этом, они расстались.
        Менеее чем через десять минут в зале можно было увидеть группу из двух леди и двух джентльменов, решавших какой-то неприятный вопрос. Короче говоря, возникла сцена.
        Леди были миссис Гирдвуд и ее дочь, джентльмены - мистеры Мейнард и Свинтон.
        Они сошлись только что; джентльмены не поклонились друг другу и никак не приветствовали, но обменялись взглядами, свидетельствовавшими, что они друг друга узнали. Этот взгляд явно говорил о старинной взаимной неприязни.
        В суматохе момента миссис Гирдвуд этого не заметила. Зато заметила дочь.
        Что между ними произошло?
        Разговор объяснит это.
        - Джули, моя дорогая, - заговорила миссис Гирдвуд, - я записала тебя на первый вальс. Ты будешь танцевать с мистером Свинтоном. Мистер Свинтон - моя дочь.
        Представление только закончилось, как подошел Мейнард, чтобы воспользоваться обещанием девушки, и стал четвертым участником сцены.
        Враждебный взгляд, которым обменялись джентльмены, длился всего секунду; затем молодой офицер повернулся к мисс Гирдвуд и предложил ей руку.
        Послушная властной матери, девушка колебалась.
        - Простите мою дочь, сэр, - сказала миссис Гирдвуд, - но она уже занята.
        - Правда? - удивленно воскликнул бывший капитан и в поисках объяснения повернулся к дочери.
        - Мне кажется, нет, мама? - нерешительно сказала Джули.
        - Конечно, да, дитя мое! Ты знаешь, я пообещала мистеру Свинтону это еще до начала бала. Как неловко получилось. Надеюсь, сэр, вы ее извините?
        Последние слова были адресованы Мейнарду.
        Он снова посмотрел на Джули. Она по-прежнему колебалась. Но вид ее словно говорил: «Простите меня».
        Истолковав это так, Мейнард сказал:
        - Если таково желание мисс Гирдвуд, я освобождаю ее от обещания.
        И снова посмотрел ей в лицо, ожидая ответа.
        Ответа не было!
        Молчание - знак согласия. Мейнард вспомнил эту старинную пословицу. Поклонившись всем троим одновременно, он повернулся и исчез среди танцующих.
        Через шесть секунд Джули уже кружилась в танце, ее раскрасневшаяся щека лежала на плече человека, которого никто не знал, но танцевальным искусством которого все восхищались.
        - Кто это незнакомец? - спрашивали все. Это произносили даже Дж., Л. и Б.
        Миссис Гирдвуд заплатила бы тысячу долларов, чтобы иметь право удовлетворить их любопытство. Чтобы все позавидовали ее дочери, которая танцует с лордом !



        Глава XI
        Эмоции в бальном зале

        Вдобавок к стойке, за которой решаются дела с администрацией отеля и где платят по счетам, в Оушн Хаус есть еще одна, предназначенная исключительно для выпивки.
        Это уютное укромное помещение, частично подземное; туда спускаются по лестнице только поклонники Вакха.
        О его существовании мало кому известно, кроме узкого круга посетителей.
        Здесь, в подвале, разговор джентльменов, разогретых выпивкой, может приобретать грубые и резкие формы без опасности, что его услышат нежные уши прекрасных сильфид, скользящих по коридорам вверху.
        Так и должно быть; так подобает высококлассному заведению, каким, несомненно, является Оушн Хаус; все здесь приспособлено к аскетической атмосфере Новой Англии.
        Пуритане предпочитают выпивать «втихомолку».
        В вечера балов этот бар находится под особым присмотром - не только со стороны охраны отеля, но и из других отелей и «коттеджей».
        Терпсихора всегда испытывает жажду - она одна их поклонниц Вакха; танцы обычно посылают толпы поклоняющихся в это святилище веселого бога.
        В Оушн Хаус в вечера балов можно заказать вино и наверху - это обычно шампанское и другие легкие вина со льдом; но только внизу можно выпивать, покуривая сигару.
        По этой причине многие танцоры в перерывах спускались по лестнице, верущей в бар для выпивки.
        Среди них был и расстроенный Мейнард.
        - Смэш ( Спиртной напиток с сахаром, мятой и льдом. - Прим. перев.) на бренди! - заказал он, останавливаясь у стойки.
        - Из всех людей - Дик Свинтон! - рассуждал он про себя в ожидании выпивки. - Значит, правда, что его выгнали из гвардии. Вполне заслуженно, я этого и ожидал. Проклятый бездельник! Интересно, что привело его сюда. Игра в карты, наверно: охотится на богатых американских голубей! Ему явно покровительствует мамаша Гирдвуд, а он нацелился на дочь. Как он сумел представиться им? Бьюсь об заклад, они не очень много о нем знают.
        - Смэш на бренди, мистер!
        - Что ж, - продолжал Мейнард, успокаиваясь под действием ледяного напитка и наркотического запаха мяты. - Это не мое дело. И после происшедшего я вообще не собираюсь вмешиваться. Могут иметь его по любой цене. Весь риск на покупателе. Мне не следует винить его в этой маленькой неприятности, хотя я заплатил бы двадцать долларов, чтобы иметь возможность щелкнуть его по носу!
        Капитан Мейнард не был неуживчивым человеком. Мысли его объясняются пережитым унижением.
        - Должно быть, дело рук матушки, которая в качестве зятя предпочла мне мистера Свинтона. Ха-ха-ха! Если бы только она знала его, как знаю я!
        Еще одна порция выпивки.
        - Но девушка вынуждена была согласиться. Очевидно. Иначе почему она так колебалась? Проклятый Дик Свинтон! Дьявол!
        Третья порция смэша на бренди.
        - К дьяволу! Нельзя сдаваться! Если я не вернусь в бальный зал, они решат, что я сдался. А что мне там делать? Я не знаю ни одной женщины во всем зале; а если буду бродить одиноко, как потерянный дух, они смогут смеяться надо мной. Неблагодарные! Ну, может, не следует быть таким строгим к маленькой блондинке. Может, потанцевать с ней? Но нет! Я больше не подойду к ним. Нужно, чтобы распорядитель подыскал мне партнершу.
        Он снова поднес стакан к губам и осушил его.
        Потом поднялся по леснице в зал.
        Вмешательство джентльмена с розеткой оказалось удачным. Мейнард встретил распорядителя, которому его имя оказалось знакомо, и с его помощью отыскал достаточное количество партнерш.
        Он танцевал все танцы: вальс, кадриль, польку и шотландский, и партнерши его были из числа самых красивых.
        В таком обществе он мог бы забыть о Джули Гирдвуд.
        Однако он ее не забыл.
        Странно, но она продолжала привлекать его! Были другие девушки не хуже ее, может, даже красивее; но в калейдоскопе сверкающих танцев он всюду искал взглядом женщину, которая принесла ему одно раздражение. Он видел,что она танцует с человеком, которого он презирает, танцует весь вечер напролет. Все это видят, и все восхищаются этой парой.
        Мейнард раздраженно следил за этой прекрасной женщиной; но особую горечь доставляло ему зрелище того, как она, положив голову на плечо Свинтона, слушает его речи, когда они кружатся в танце.
        Снова в голову ему пришла мысль: «Я заплатил бы двадцать долларов, чтобы щелкнуть его по носу!»
        Он не знал, что такая возможность совсем близко, искать ее не нужно, и обойдется она дешевле.
        Может, он бы стал искать такую возможность, если бы не происшествие, слегка успокоившее его.
        Он стоял у самого выхода. Гирдвуды выходили из зала, Джули шла под руку со Свинтоном. Подойдя к тому месту, где стоял Мейнард, она посмотрела на него. Он попытался понять смысл ее взгляда. Презрение? Или нежность?
        Определить он не мог. Джули Гирдвуд прекрасно владела собой.
        Неожиданно она выпустила руку партнера и задержалась, а он вместе с остальными прошел вперед. Слегка повернувшись, так чтобы оказаться ближе к Мейнарду, девушка полушепотом сказала:
        - Вы плохо поступили, покинув нас!
        - Правда?
        - Вам нужно было бы вернуться за объяснением, - укоризненно добавила она. - Я не могла поступить иначе.
        И прежде чем он смог ответить, она исчезла; но ее укоризненный тон обрадовал Мейнарда.
        - Странная девушка, - говорил он про себя. - Очень оригинально! Может, не такая уж она неблагодарная. Вероятно, все дело в матери.



        Глава XII
        После бала

        Бал почти закончился; уставшие раскрасневшиеся танцующие расходились. Красавицы уже ушли, и среди них Джули Гирдвуд. Только те женщины, которые не пользовались успехом, относительно свежие продолжали сидеть у стен. Для них наступило время развлечений: именно они танцуют «всю ночь напролет до самого утра».
        После ухода мисс Гирдвуд у Мейнарда не было причин оставаться. Только она удерживала его здесь. Но теперь, когда его волнуют противоречивые чувства, вряд ли он сможет уснуть; и вот он решил, прежде чем ложиться, еще раз принести жертву в святилище Вакха.
        С этим намерением он спустился по лестнице в подвальный салун.
        Здесь уже находилось много джентльменов, как и он, пришедших после танцев.
        Они стояли группками, пили, курили, разговаривали.
        Не обращая ни на кого внимания, Мейнард подошел к стойке и сделал заказ - на этот раз просто бренди с водой.
        В ожидании выпивки его внимание привлек чей-то голос. Разговаривали три человека, которые, как и он, стояли у стойки со стаканами в руках.
        Говорящий стоял спиной к нему, но по хорошо видным бакенбардам Мейнард сразу узнал Свинтона.
        Собеседников он тоже знал: это были те самые люди в лодке, собаку которых он спугнул выстрелом.
        Очевидно, для мистера Свинтона это недавние знакомые: познакомился он с ними на балу; и относились они к нему так, словно тоже считали его лордом.
        Он разговаривал с ними с тем странным акцентом, который приписывают английским аристократам, хотя на самом деле это изобретение карикатуристов, пародистов и тех представителей богемы, которые видели «милорда» только в своем воображении.
        Мейнарду это показалось немного странным. Но прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз видел этого человека; а время производит очень странные перемены; стиль речи мистера Свинтона, наверно, не исключение.
        Судя по тому, как эти трое разговаривали, они уже какое-то время провели у стойки. И настолько опьянели, что не заметили подошедшего Мейнарда.
        Он не стал бы обращать на них внимание, если бы не услышал слова, относившиеся явно к нему самому.
        - Кстати, сэр, - сказал один из собеседников, обращаясь к Свинтону, - если это не покажется слишком смелым, могу я попросить вас объяснить небольшое происшествие в бальном зале?
        - А… о каком пуоисшествии вы говойите, мистеу Лукас?
        - Довольно странное - перед первым вальсом. Черноволосая девушка с бриллиантовой диадемой, та самая, с которой вы танцевали весь вечер, - мне кажется, ее зовут мисс Гирдвуд. И тип с усами и эспаньолкой. Старая леди тоже, кажется, принимала в этом участие. Мы с другом случайно стояли поблизости и видели, что между вами произошло что-то вроде сцены. В чем дело?
        - Сцена… О, да, да… Этот джентльмен хотел потанцевать с божественной куасавицей, но леди пйедпочла вашего покоуного слугу. Вот и все, джентльмены, увейяю вас.
        - Нам показалось, что между вами возникло маленькое напряжение. Нам так показалось.
        - Но не мне. Кажется, пуозошло небольшое недоуазумение между ним и молодой леди. Он говойил, что следующий танец за ним, но его не оказалось в кауочке леди. Я ничего общего не имел с этим джентльменом, даже не уазговайивал с ним.
        - Но вы посмотрели на него, а он на вас. Мне показалось, что вы собираетесь решить этот вопрос между собой - потом.
        - А… нет, он для этого меня достаточно знает.
        - Значит, вы с ним были знакомы?
        - Немного, очень немного - и очень давно.
        - Может быть, в вашей стране? Он кажется англичанином.
        - Нет, нисколько. Он пуоклятый ийландец.
        Уши Мейнарда к этому времени покраснели.
        - А кем он был в вашей стране? - спросил младший из новых знакомых мистера Свинтона, который был таким же любопытным, как старший.
        - Кем он был? Да никем, никем.
        - Никакого занятия, профессии?
        - А, да. Когда я его знал, он был лейтенантом в пехотной части. Ну, конечно, не в лучшей из частей. Мы такого к себе никогда не пйиняли бы.
        У Мейнарда начали дергаться пальцы.
        - Конечно, нет, - продолжал «вельможа». - Я имею честь, господа, пйинадлежать к гваудии - конной гваудии ее величества!
        - Он служил в нашей армии, участвовал в мексиканской кампании. Не знаете, почему он ушел со службы в английской армии?
        - Ну, джентльмены, я не хотел бы уаспуостуаняться на такие темы. Я обычно бываю очень остоуожен, понимаете?
        - Конечно, вы совершенно правы, - согласился спрашивавший. - Мне только показалось странным, что офицер вашей армии оставил службу и принял должность в нашей.
        - Если бы я знал что-нибудь похвальное об этом джентльмене, - продолжал Свинтон, - я бы, конечно, с уадостью уассказал. К несчастью, я не знаю. Совсем напуотив!
        Мышцы Мейнарда, особенно на правой руке, свело болезненной судорогой. Нужно еще совсем немного, чтобы он вмешался в разговор. Достаточно еще одного замечания - и, к несчастью для себя, мистер Свинтон его сделал.
        - Пуавда в том, джентльмены, - продолжал он, по-видимому, под влиянием выпивки лишившись обычной осторожности, - что лейтенант Мейнауд - капитан Мейнауд, как, я слышал, он тепей себя называет, - бы изгнан со службы в английской армии. Таковы слухи, хотя я не стал бы за них уучаться.
        -  Это ложь! - воскликнул Мейнард, неожиданно срывая с руки кожаную перчатку и с размаху ударяя ею по лицу Свинтона. - Ложь, Дик Свинтон! И если вы не виноваты в ее рождении, то ответите за распространение. Таких слухов никогда не было, и вы отлично это знаете, негодяй!
        Щеки Свинтона побелели, но это была бледность страха, а не гнева.
        - А… вы здесь, Мейнауд! Ну… я ведь сказал… я сказал, что это не пуавда! А вы называете меня негодяем! И вы удайили меня пеучаткой!
        - Готов повторить и слово и удар. И плюну вам в лицо, если вы не возьмете свои слова назад!
        - Взять назад?
        - Ну, достаточно! Даю вам возможность подумать. Мой номер 209, на четвертом этаже. Надеюсь, вы найдете друга, который согласится подняться ко мне. Моя карточка, сэр!
        Дрожащими пальцами Свинтон взял предложенную карточку и отдал взамен свою. Бросив презрительный взгляд на него и его собеседников, Мейнард повернулся к стойке, хладнокровно закончил свою порцию и, не говоря ни слова, поднялся по лестнице.
        - Вы с ним встретитесь? - спросил старший из собутыльников Свинтона; впрочем, ввиду происшедшего вопрос мог показаться оскорбительным.
        - О… конечно, конечно, - ответил гвардеец конной гвардии ее величества, не замечая нотки грубости. - Как однако неловко! - задумчиво продолжал он. - Я здесь чужой… у меня нет ни одного дууга…
        - О, в этом не будет никаких затруднений, - прервал его Лукас, владелец ньюфаундленда. - Я с удовольствием буду вашим секундантом.
        Человек, предложивший свои услуги, был самым отъявленным трусом; во всем отеле не найти второго такого, включая самого Свинтона. У него были причины участвовать в дуэли с капитаном Мейнардом; но гораздо безопасней выступать в роли секунданта; и никто не понимал этого лучше, чем Луис Лукас.
        Не впервые будет он выступать в таком качестве. Дважды играл он подобную роль и потому пользовался некоторой известностью, которую по ошибке смешивали с храбростью. На самом деле он был настоящим трусом; хотя воспоминание о предыдущей встрече с капитаном Мейнардом вызывало у него злость, он ничего не предпринял. Сссора Мейнарда со Свинтоном давала возможность отомстить и одновременно оставаться в безопасности.
        - Либо я, либо этот мой друг, - добавил Лукас.
        - С удовольствием, - подтвердил тот.
        - Спасибо, джентльмены; буагодайю вас обоих! Вы чйезвычайно добуы! Но, - продолжал неуверенно Свинтон, - мне неловко пользоваться вашей помощью в этой непйиятности. У меня есть несколько стауых товайищей в Канаде, они там служат со своими частями. Я им телегуафиуую. А этот тип подождет. Давайте оставим эту тему и еще выпьем.
        Все это было сказало с внешним хладнокровием. Но на самом деле Свинтон пытался выиграть время и разработать какой-нибудь план, который помог бы ему не вызывать Мейнарда.
        Если немного выждать, это может получиться; но если дело перейдет в чужие руки, у него не будет выхода - только драться.
        Такие мысли быстро мелькали в сознании мистера Свинтона, пока готовилась свежая выпивка.
        И когда стакан коснулся его губ, они были сухими и побелевшими; а в последующем разговоре мистер Свинтон участвовал с отсутствующим видом, который говорил о серьезной тревоге.
        Только очень много выпив, он вернул себе видимость храбрости; но час спустя, когда он, спотыкаясь, поднимался к себе по лестнице, даже пары алкоголя не могли затмить воспоминание о встрече с «пуоклятым ийландцем»!
        Оказавшись у себя в номере, он отбросил всякое сходство с вельможей. И отказался от речи с акцентом. Теперь говорил он как простой человек, к тому же пьяный. Речь его была адресована лакею, который не спал в ожидании хоязина.
        Считалось, что слуга спит в маленькой прихожей. Последовавший диалог можно было бы назвать конфиденциальным. И случайно услышавший его человек очень удивился бы.
        - Ты оставил меня на всю ночь! - хозяйским тоном сказал лакей.
        - Ти … ик … ты говоришь правду, Фрэнк. Ночь… не очень хорошая. Напротив - отвратительная ночь!
        - О чем ты, пьяница?
        - О чем? О чем… О том, что игра кончена! Черт побери! Какой был отличный шанс! Никогда такого не было. Миллион долларов! И все погибло - из-за этого проклятого типа!
        - Какого типа?
        - Я его встретил там… внизу… на балу. Давай еще выпьем! Выпьем… и еще…
        - Нельзя ли немного пояснее? В чем дело?
        - В чем дело? В чем?.. Ик… В нем!
        - В ком в нем?
        - В ком… в ком… в Мейнарде! Ты ведь знаешь Мейнарда? Он служил в тридцатой… в тридцатой… Не помню номер его части. Неважно. Он здесь… этот проклятый щенок!
        - Мейнард здесь! - воскликнул лакей тоном, очень необычным для слуги.
        - Конечно! Верно, как день, говорю тебе! И готов все испортить, посмеяться надо мной!
        - Ты уверен, что это он?
        - Уверен…уверен… Еще бы! Он мне дал хорошее основание поверить… будь он проклят!
        - Ты говорил с ним?
        - Да… да.
        - Что он тебе сказал?
        - Не очень много - не очень. Дело в том… что он сделал.
        - Что?
        - Дьявольски много… да… да… Ну, неважно. Пошли спать, Фрэнк. Расскажу утром. Игра окончена. Клянусь… Юпитером!
        И неспособный дальше продолжать разговор, тем более раздеться, мистер Свинтон упал на кровать; и почти сразу же захрапел.
        Может показаться странным, но лакей лег с ним рядом.
        Однако его поведение не покажется странным, если знать, что на самом деле это его жена.
        Дружелюбная «Фэн» свернулась рядом со своим пьяным мужем.



        Глава XIII
        Вызов вызвавшему

        - По правде сказать, я сделал большую глупость, - размышлял молодой ирландец, заходя в спальню и садясь в кресло. - Но по-другому поступить было нельзя. Такие разговоры, даже если они исходят от Дика Свинтона, окажут мне здесь плохую услугу. Конечно, здесь его не знают; и он как будто выдает себя за важного человека; несомненно, охотится за каким-нибудь голубем, как те, что внизу.
        - Очень вероятно, нечто подобное он говорил и матушке - или самим девушкам? Может, именно поэтому они обошлись со мной так невежливо. Ну, что ж, сейчас я его прижал и заставлю пожалеть о неосторожных словах. Изгнан из английской армии! Лживый пес, сказавший это! Только додуматься до такого! И судя по тому, что я слышал, это как раз его история. Должно быть, отсюда и взял. Не верю, что он еще служит в гвардии: что бы он в таком случае здесь делал? Гвардейцы не покидают Лондон без очень серьезных причин. Готов поклясться, что его самого выгнали. Когда я в последний раз о нем слышал, он был на самом краю этого.
        - Он, конечно, будет драться? Не стал бы, если бы смог увернуться; я его слишком хорошо знаю. Но ему не дам возможности выкрутиться. Перчаткой по лицу, не говоря уже об угрозе плюнуть в лицо - и два дестяка джентльменов, присутствующих при этом и все слышавших! Будь он в десять раз больший трус, он не посмеет уклониться.
        - Конечно, он меня вызовет; где же мне отыскать секунданта? Трое или четверо, с которыми я здесь бегло познакомился, не подходят. К тому же они могут не захотеть помочь мне после столь краткого знакомства.
        - Что же мне делать? Телеграфировать графу? - После некоторого перерыва Мейнадр продолжал рассуждать про себя. - Я знаю, что граф в Нью-Йорке; и знаю, что он немедленно придет мне на помощь. Сейчас, когда мексиканская война кончилась, он с радостью ухватится за такое дело. Ведь ему пришлось вложить в ножны свою саблю революционера. Входите! Кто может стучать в дверь джентльмена в такой неподходящий час?
        Еще не было пяти утра. Снаружи слышался стук карет гостей бала, которые держались до самого конца.
        - Не может же это быть посыльный Свинтона? Входите!
        Дверь открылась, и показался ночной портье.
        - В чем дело?
        - К вам джентльмен, сэр.
        - Пригласите его!
        - Он сказал мне, сэр, что приносит вам извинения за то, что побеспокоил в такой неурочный час. Но у него очень срочное дело.
        - Вздор! Зачем ему об этом говорить? - Должно быть, друг мистера Свинтона более деликатный джентльмен, чем тот, кто его послал.
        Последнее было произнесено про себя и не предназначалось портье.
        - Он сказал, сэр, - продолжал тот, - что прибыл с пароходом…
        - С пароходом?
        - Да, сэр, с нью-йоркским. Он только что причалил.
        - Да, да. Я слышал свисток. И что же?
        - Что он прибыл с пароходом и подумал… подумал…
        - Оставьте, любезный: не нужно пересказывать мне его мысли. Где он? Проводите его сюда, и пусть говорит сам.
        - Из Нью-Йорка? - продолжал Мейнард после выхода портье. - Кто бы это мог быть? И какое важное дело могло заставить разбудить человека в половине пятого утра - предположим, я бы спал, чего, к счастью, нет. Неужели Имперский город в огне, а Фернандо Вуд (Много лет в середине 19 века был мэром Нью-Йорка. Имперский город - одно из прозвищ Нью-Йорка. - Прим. перев.), как второй Нерон, радостно играет на скрипке, глядя на его руны? А! Роузвельдт!
        - Мейнард!
        Тон восклицаний свидетельствал о неожиданности встречи и о том, что эти два человека давно не виделись. За возгласами последовало взаимное объятие. Дружба их была такова, что не удовлятворялась простым рукопожатием. Соратники и друзья, они не раз стояли рядом под смертельным огнем на поле битвы. Шаг за шагом поднимались по тяжелым склонам Чапультепека (Древний город в Мексике, возле которого состоялось решающее сражение американо-мексиканской войны 1846-48 годов. - Прим. перев.) перед лицом гаубиц с их смертоносным рычанием, бок о бок упали на вершине контрэскарпа, и кровь их смешивалась, стекая вниз.
        С тех пор они друг друга не видели. Неудивительно, что встретились с чувствами, которые соответствовали прожитому вместе.
        Прошло несколько минут, прежде чем они могли начать связно разговаривать. До этого они только обменивались восклицаниями. Первым успокоился Мейнард.
        - Благослови вас Бог, мой дорогой граф! - сказал он. - Мой великий учитель в искусстве войны! Как я рад снова вас видеть!
        - Не больше, чем я вас, cher camarade (Дорогой товарищ, фр. - Прим. перев.)!
        - Но почему вы здесь? Я вас не ждал; хотя, как ни странно, только что о вас думал!
        - Я здесь, чтобы повидаться с вами - именно с вами!
        - А! А в чем дело, дорогой Роузвельдт?
        - Вы сказали, что я обучил вас искусству войны. Пусть будет так. Но ученик превзошел учителя, намного превзошел его в славе. Поэтому я здесь.
        - Объяснитесь, граф!
        - Прочтите, Это сбережет нам время. Видите, адресовано вам.
        Мейнард взял протянутое ему запечатанное письмо. На нем было написано:


        Капитану Мейнарду

        Распечатав конверт, он прочел:



        «Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке в свете последних новостей из Европы надеется, что свобода еще не окончательно истреблена на нашей древней родине. Снова делается попытка восстановить ее, и мы намерены принять участие в том, что происходит в Бадене и в Палатинейте (Группа замков, принадлежавших императорам Священной Германской империи; главный из них находился на Рейне. - Прим. перев.).На нас большое впечатление произвела храбрость, проявленная вам в последней мексиканской войне, ваша забота о тех соотечествениках, которые служили под вашим началом, но особенно ваша всем известная преданность делу свободы. Поэтому мы единодушно решили предложить вам руководство нашим предприятием. Мы понимаем, какие вас ожидают опасности, и знаем, с каким мужеством вы их встречаете. Мы не можем пообещать вам другой награды, кроме славы и благодарности народа. Согласны ли вы, сэр, принять наше предложение?»

        Письмо кончалось полудесятком подписей, на которые Мейнард только бегло взглянул. Он знал этих людей и слышал об их движении.
        - Согласен, - сказал он, задумавшись всего на несколько секунд. - Передайте мой ответ комитету.
        - Передать ответ? Мой дорогой Мейнард, я приехал, чтобы увезти вас с собой.
        - Я должен ехать сам?
        - И сегодня же. Восстание в Бадене началось, и вы знаете, что революционеры не станут никого ждать. Дорог каждый час. Нас ждут со следующим пароходом. Надеюсь, вам ничего не мешает? Что? Что-то есть?
        - Да. Есть одно щекотливое дело.
        - Не женщина? Нет, нет! Вы для этого слишком солдат!
        - Нет, не женщина.
        На лице Мейнарда появилось странное выражение, словно он скрывает правду.
        - Нет, нет! - продолжал он с принужденной улыбкой. - Не женщина. Всего лишь мужчина, вернее, существо с внешностью мужчины.
        - Объяснитесь, капитан. Кто или что это?
        - Ну, дело простое. Час назад я ударил этого типа по лицу.
        - Ха!
        - Сегодня был бал - здесь, в отеле.
        - Знаю. Я встретил уходящих с него. Ну и что?
        - Была на нем молодая леди…
        - И об этом можно было догадаться. Кто слышал о ссоре, за которой не стояла бы женщина, молодая или старая? Но простите за то, что прерываю вас.
        - В конце концов, - продолжал Мейнард, по-видимому, меняя тактику, - мне можно не рассказывать вам об этой леди. Она почти не имеет отношения к делу. Все произошло в баре после окончания бала, когда она уже была в постели, я думаю.
        - Пусть она там остается и спит.
        - Я пошел в бар, чтобы выпить, и стоял у стойки, когда услышал, что упоминается мое имя. Три человека стояли недалеко от меня и, как я вскоре понял, действительно говорили обо мне. Они немало выпили и меня не видели.
        - Одного из этих троих я знал в Англии, кгда мы вместе были на британской службе.
        - Остальных двоих - я думаю, они американцы - я впервые случайно встретил несколько дней назад. У меня тогда с ними была легкая стычка, но нет необходимости рассказывать вам о ней. Хотя я тогда почти ожидал вызова. Однако вызова не было: можете представить себе, что это за люди.
        - Говорил мой бывший сослуживец по английской армии; он слишком вольно рассказывал о моей карьере в ответ на вопросы тех двоих.
        - Что же он им сказал?
        - Множество лживых выдумок; и хуже всего то, что меня будто бы выгнали с английской службы! Конечно, больше он ничего не сказал. После этого…
        - После этого вы пинками вытолкали его из бара. Я прямо вижу, как вы занимаетесь этим легким упражнением.
        - Я был не так груб. Только ударил его по лицу перчаткой и протянул свою карточку.
        - По правде сказать, когда сообщали о вашем приходе, я подумал, что это его друг, а не мой; хотя, зная этого человека, я очень удивился тому, что он так быстро прислал своего секунданта.
        - Я рад, что вы приехали, граф. Передо мной была дьяволская дилемма: у меня здесь нет ни одного знакомого, который мог бы быть моим секундантом. Я ведь могу рассчитывать на вас?
        - О, конечно, - ответил граф с такой небрежностью, словно его попросили о сигаре. - Но нельзя ли избежать этой встречи? - добавил он.
        Вопрос был продиктован совсем не трусостью. Достаточно одного взгляда на графа Роузвельдта, чтобы убедиться в этом.
        Сорока лет от роду, с усами и бакенбардами, в которых уже мелькает серо-стальная седина, с истинно воинской выправкой, он производил впечатление человека, имеющего большой опыт участия в дуэлях. В то же время в нем не чувствовалось ни грубости, ни напускной бравады. Напротив, лицо у него было мягкое и спокойное, только изредка выражение его становилось строгим.
        Одна из таких перемен произошла, когда Мейнард коротко ответил:
        - Нет.
        - Sacre (Дьявольщина, фр. - Прим. перев.)! - со свистом произнес граф французское проклятие. - Как неловко! Только подумать: свобода всей Европы зависит от такой ничтожной помехи! Недаром сказано, что женщина - проклятие человечества!
        - Как вы думаете, - продолжал он после этого своего негалантного замечания, - когда он пришлет вызов?
        - Понятия не имею. Наверно, в течение дня. Насколько могу себе представить, никаких причин для откладывания нет. Бог видит, мы совсем близко друг от друга: оба остановились в одном отеле.
        - Вызов в течение дня. Стрельба или какое там еще оружие - завтра утром. Железной дороги отсюда нет, а пароход только раз в сутки. Отходит из Ньюпорта в семь вечера. Потеряны по крайней мере двадцать четыре часа! Sac-r-re!
        Вычислениея свои он произносил вслух; делая их, граф Роузвельдт рвал свои пышные усы и смотрел на какой-то воображемый предмет у себя в ногах.
        Мейнард молчал.
        Граф продолжал негромко говорить, время от времени издавая более громкие восклицания и переходя с английского на французский, испанский или немецкий.
        - Клянусь небом, нашел! - наконец воскликнул он, одновременно вскакивая на ноги. - Нашел, Мейнард, нашел!
        - Что вам пришло в голову, мой дорогой граф?
        - План, как сберечь время. Мы отправимся в Нью-Йорк сегодня же вечерним пароходом!
        - Но только после поединка! Я полагаю, вы включили это в свои расчеты?
        - Конечно! Сразимся и успеем на пароход.
        Если бы Мейнард был впечатлительным человеком, он сказал бы, что такая программа кажется ему маловероятной.
        Но он просто попросил объяснения.
        - Очень просто, - ответил граф. - Вас вызывают, поэтому за вами выбор времени и оружия. Оружие нас сейчас не интересует. Главное - время.
        - Вы предполагаете провести поединок сегодня?
        - Предполагаю и проведу.
        - А что если вызов придет слишком поздно - вечером?
        - Carrambo! - если воспользоваться старым мексиканским проклятием. Я все продумал. Вызов придет рано - должен прийти, если ваш противник джентльмен. Я придумал план, как заставить его действовать в нужное нам время.
        - Какой же это план?
        - Вы ему напишете - лучше я напишу. Сообщим ему, что вам необходимо сегодня вечером покинуть Ньюпорт: дело необыкновенно большой важности требует вашего срочного присутствия. Обратимся к нему, как к человеку чести, и попросим прислать вызов немедленно, чтобы можно было организовать встречу. Если он не поступит так, вы по всем законам чести вольны уехать в любой час.
        - Значит, мы вызываем вызывающего. Правильно ли это?
        - Конечно, правильно. Я за это отвечаю. Это строго соответствует кодексу.
        - Тогда я согласен.
        - Достаточно! Я должен заняться составлением письма. Поскольку дело не совсем обычное, нужно немного подумать. Где у вас перо и чернила?
        Мейнард указал на стол с писчими материалами.
        Подтащив стул, Роузвельдт уселся за стол.
        Рассправив лист бумаги и взяв ручку, он принялся за письмо, почти не советуясь с человеком, который в этом письме был кровно заинтересован. Думая о революции в Бадене, граф торопился освободить своего товарища от обязательств, чтобы тот мог поднять флаг свободы его любимой родины.
        Вскоре письмо было написано, листок сложен и спрятан в конверт. Мейнарду едва дали возможность взглянуть на него.
        По его указанию был написан адрес, и письмо отослано мистеру Ричарду Свинтону , и как раз в этот момент большой гонг пригласил гостей отеля на фуршет.



        Глава XIV
        Просьба о немедленном поединке

        Первый удар гонга пробудил от сна мистера Свинтона.
        Встав с кровати, он неуверенной походкой принялся расхаживать по номеру.
        Он был в той же одежде, что на балу, за исключением перчаток.
        Но он не думал ни об обдежде, ни о туалете. Возбуждение и смятение не давали ему возможности подумать о собственной внешности. Несмотря на головную боль, он был достаточно трезв, чтобы ясно помнить события предыдущего вечера. Слишком хорошо помнил он, на что обрек себя.
        Он испытывал различные опасения. Мейнард знал его в прошлом; вероятно, знает и его последующую историю. Всем станет известна его подлинная сущность; и тогда его замечательный план обречен на неудачу.
        Но все это мелочь по сравнению с тем, что занимало мысли мистера Свинтона: этот удар по лицу - его можно смыть только с риском для жизни.
        Продолжая расхаживать по комнате, он дрожал. Его состояние было настолько ясно, что жена не могла его не заметить. В его встревоженной внешности она видела предвестник чего-то ужасного.
        - В чем дело, Дик? - спросила она, положив голову ему на плечо. - Произошло что-то нехорошее. Расскажи мне.
        В голосе ее звучали нежные нотки. Даже в опустошенном сердце «хорошенькой всадницы» еще сохранились следы божественной женской природы.
        - Ты поссорился с Мейнардом? - продолжала она. - Это так?
        - Да! - хрипло ответил супруг. - И не просто поссорился.
        - С чего началась ссора?
        Не очень связной речью - потому что Свинтон дрожал от последствий пьянства - он ответил на вопрос, пересказав происшедшее, не скрыв даже своего позорного поведения.
        Было время, когда Ричард Свинтон не стал бы так откровенно исповедоваться перед Франс Уайлдер. Но оно прошло, не пережив даже медового месяца. Близкое знакомство излечило их от взаимных заблуждений, которые привели к браку. Романтика грешной любви умерла; а вместе с ней и то незначительное уважение, которое они испытывали к характерам друг друга. И настолько эффективно со стороны Свинтона, что он совершенно утратил уважение к самому себе и, не испытывая неловкости, в сущности признался жене в трусости.
        Да и напрасно попытался бы он ее скрыть. Она давно обнаружила эту особенность его характера, которая, возможно, больше всего остального заставляла ее пожалеть о том дне, когда она стояла рядом с ним перед алтарем. Теперь их связывало только сознание общей опасности, необходимость самосохранения.
        - Ты думаешь, он пришлет тебе вызов? - спросила она: будучи женщиной, она не разбиралась в дуэльном кодексе.
        - Нет, - ответил он, поправляя ее. - Вызов должен исходить от меня - от оскорбленного. Если бы только было по-другому… - Он продолжал говорить словно про себя. - Какая ошибка, что я сразу не набросился на него! Если бы я это сделал, все там и кончилось бы; и во всяком случае у меня была бы возможность вывернуться.
        Последние слова он произнес не слух. Бывший гвардеец не настолько пал, чтобы делать подобное признание жене. Она видела его, но не слышала.
        - А теперь нет никакой возможности, - продолжал он рассуждать. - Эти двое присутствующих. И еще десятка два свидетелей всего происшедшего: они слышали каждое слово, видели удар, видели, как мы обменялись карточками. По всему отелю пойдут разговоры. Я должен драться или навсегда потерять честь!
        Снова поворот, и появилась альтернатива. Бегство!
        - Можно упаковаться и незаметно съехать, - продолжал он, давая волю своей трусости. - Какая в этом беда? Меня здесь никто не знает; и вряд ли запомнят мое лицо. Но мое имя? Его они знают. Он постарается, чтобы все его узнали, и правда будет встречать меня повсюду! И только подумать,что я при этом теряю - целое состояние! Я был совершенно уверен,что оно мое вместе с девушкой. Мать уже на моей стороне! Полмиллиона долларов - а со временем и весь миллион! Стоит рискнуть жизнью - даже душой! Если уеду, все потеряно: приобрести можно, только оставшись! Будь проклят мой язык, который привел ко всему этому! Лучше я бы родился немым!
        Он продолжал расхаживать по полу, пытаясь укрепить свою храбрость для поединка, но все время уступая трусливым инстинктам своей природы.
        Продолжая вести этот внутренний спор, он вздрогнул, услышав неожиданный стук в дверь.
        - Посмотри, кто это, Фэн, - торопливым шепотом сказал он. - Выйди наружу; и кто бы это ни был, не позволяй ему заглядывать.
        Фэн, по-прежнему в костюме лакея, подошла к двери, открыла ее и выглянула.
        - Наверно, коридорный. Принес обувь или воду для бритья.
        Такова была догадка мистера Свинтона.
        Это действительно был коридорный, но не с тем, о чем подумал мистер Свинтон. На этот раз он принес письмо.
        Оно было вручено Фэн, которая оставалась в коридоре, закрыв за собой дверь и прижавшись к ней спиной. Она видела, что письмо адресовано ее мужу. Марки на нем нет, и написано оно совсем недавно.
        - Кто его прислал? - небрежно спросила она.
        - А тебе какое дело, петушок? - ответил служащий отеля, настроенный поболтать со слугой английского джентльмена.
        - Да никакое, - скромно ответил Фрэнк.
        - Если хочешь знать, - сказал коридорный, по-видимому, смягчившись, - оно от джетльмена, приплывшего с утренним пароходом. Большой черноволосый тип, шести футов росту и с усами шести дюймов в длину. Наверно, твой хозяин его знает. Больше мне ничего не известно.
        Коридорный вручил письмо и занялся другими своими обязанностями.
        Фэн вернулась в номер и отдала письмо мужу.
        - Утренним пароходом? - переспросил Свинтон. - Из Нью-Йорка? Конечно, другого нет. У кого может быть ко мне дело?
        У него в сознании промелькнуло, что долги, сделанные в Англии, могут дойти и до Америки. Вопрос передачи документов. Достаточно сделать передаточную надпись. А Свинтон знал, что юристы общаются друг с другом через Атлантику и обмениваются документами.
        Может, это один из английских счетов, пересланный американскому корреспонденту за десять дней до срока бесчестья?
        Такое подозрение возникло в его сознании, когда он слушал диалог за дверью. Оно сохранялось, пока он не распечатал конверт и не погрузился в чтение.
        Прочел он следующее:



«Сэр, как друг капитана Мейнадра и имея в виду происшедшее между вами вчера, я обращаюсь к вам.
        Крайне важные обстоятельства требуют нашего присутствия в другом месте. Нам необходимо уплыть из Ньюпорта пароходом, который отходит в восемь вечера. Но до этого времени еще двенадцать часов, которые позволяют разрешить ваш небольшой спор. Капитан Мейнард просит вас как джентльмена прислать вызов побыстрее. Если вы откажетесь выполнить его просьбу, я, в качестве его друга и хорошо знакомый с дуэльным кодексом, оправдываю его за всяческое участие в дальнейших действиях, касающихся этого дела, и буду защищать от любых клеветнических попыток, которые могут возникнуть впоследствии.
        До семи тридцати - нам необходимо полчаса, чтобы добраться до парохода, - ваш друг найдет меня в номере капитана Мейнарда.
        К вашим услугам
        Руперт Роузвельдт,
        граф Австрийской империи».

        Не останавлияваясь, Свинтон дважды прочитал это любопытное послание.
        Содержание письма не взволновало, а напротив, успокоило его.
        Что-то похожее на довольную улыбку промелькнуло у него на лице, когда он читал письмо вторично.
        - Фэн! - сказал он, торопливо сунув письмо в карман и повернувшись к жене, - позвони и закажи бренди с содой. И еще сигар. И слушай меня внимательно, девочка: ради самой жизни не позволяй официанту совать нос в номер или заглядывать в него. Возьми у него поднос, когда он подойдет к двери. Скажи ему также, что я не смогу спуститься к завтраку, что вчера вечером я напился и сейчас еще не пришел в себя. Можешь добавить, что я лежу в постели. Говори все это уверенно, чтобы он поверил. У меня есть причины - очень важные. Так что постарайся и ничего не испорть.
        Молча повинуясь, она позвонила в колокольчик, на который вскоре ответил стук в дверь.
        Вместо того чтобы сказать «Войдите!», Фэн, которая уже ждала у двери, вышла - и закрыла за собой дверь, держа ручку от нее рукой.
        Стучал тот же веселый парень, который назвал ее петушком.
        - Бренди с содой, Джеймс. Со льдом, конечно. Подожди - что еще? О, несколько сигар. Принеси с полдюжины. Мой хозяин, - добавила она, прежде чем коридорный ушел, - не собирается спускаться на зватрак.
        Это было произнесено со значительной улыбкой, приглашавшей Джеймса к разговору.
        Разговор произошел; и прежде чем уйти выполнять заказ, Джеймс познакомился с беспомощным состоянием английского джентльмена, занимавшего номер 149.
        В этом для него не было ничего удивительного. Мистер Свинтон был не единственным постояльцем, который утром заказал бренди с содой. Джеймсу это очень нравилось, потому что увеличивало возможности случайных доходов.
        Выпивка и сигары были принесены и внесены в номер; слуга джентльмена не дал коридорному удовлетворить любопытство видом своего страдающего хозяина. Впрочем, даже если бы дверь оставалась открытой и Джеймса впустили в номер, он многого бы не разузнал. Мог бы только рассказать, что хозяин Фрэнка все еще в постели - лежит, закрывшись с лицом простыней.
        Мистер Свинтон принял эту предосторожность против случайного взгляда; и даже его лакей не знал причин. Когда дверь закрылась, он отбросил простыню и снова принялся расхаживать по полу.
        - Это был тот же самый коридорный? - спросил он. - Тот, что принес письмо?
        - Да - Джеймс. Ты знаешь.
        - Тем лучше. Открывай пробку, Фрэнк! Мне нужно подкрепить нервы и как следует подумать!
        Пока с бутылки содовой снимали проволоку, он взял сигару, откусил кончик, зажег ее и принялся курить.
        Одним глотком выпил бренди с содой; через десять минут попросил вторую порцию, а потом и третью.
        Несколько раз перечел письмо Роузвельдта, каждый раз возвращая его в карман и не сообщая содержание Фэн.
        Время от времени он ложился на спину в постель, держа сигару в зубах: потом опять вставал и начинал ходить - нетерпеливо, как человек, чего-то ожидающий и сомневающийся, произойдет ли это.
        Так провел мистер Свинтон весь день, одиннадцать долгих часов, не выходя из своего номера!
        Зачем такое поведение, кажущееся столь эксцентричным?
        Он один знал причину. И не сообщал ее даже жене, так же как и содержание письма. Предоставил ей строить предположения, не очень лестные для ее хозяина и повелителя.
        Шесть раз заказывалось бренди с содовой и принималось с такими же предосторожностями, что и раньше. За день все было выпито и выкурено множество сигар. На обед только тарелка супа и корка хлеба - обычная диета после ночи кутежа. И так продолжалось до семи тридцати.
        В это время произошло событие, которое заставило мистера Свинтона неожиданно изменить тактику. Он вдруг из эксцентрика превратился в нормального, если не вполне трезвого человека!



        Глава XV
        Прощальный взгляд

        Всякий знакомый с планировкой Оушн Хаус и его служебных помещений, знает, что конюшня расположена на востоке. К ней ведет широкая дорога, проходящая вдоль южной стороны здания.
        В тот самый вечер ровно в половине восьмого из конюшни выехала карета и остановилась у входа в отель. Поскольку на экипаже не было герба отеля, а кучер был не в форме, очевидно, экипаж был наемный; а время его вызова говорило о назначении. Из далекой гавани слышался свисток парохода, призывавшего пассажиров на борт; экипаж должен был отвезти туда постояльцев отеля.
        Карета не обогнула все здание, а остановилась у южной стороны, где также есть выход и ведущие к нему ступени.
        Две леди, стоявшие вверху на балконе, видели, как подъехал экипаж, но не придали этому значения. Их занимал разговор, гораздо более интересный, чем зрелище пустой кареты или даже рассуждения о том, кого она отвезет на пароход. Леди были Джули Гирдвуд и Корнелия Инскип; предмет разговора - «затруднение», возникшее накануне между капитаном Мейнардом и мистером Свинтоном. В отеле весь день только об этом говорили, и новость, конечно, проникла и в номер Гирдвудов.
        Корнелия сожалела о случившемся. Джули тоже - по-своему.
        Однако, с другой стороны, она не жалела. Втайне она считала себя причиной случившегося и потому была в глубине души благодарна. Она предполагала, что когда мужчины ссорились за выпивкой, они помнили о ней; впрочем, думала она преимущественно не о Свинтоне, а о Мейнарде.
        Ожнако она не настолько заинтересовалась, чтобы встревожиться из-за этого происшествия. Сердце Джули нелегко завоевать или потерять за час.
        - Ты думаешь, у них будет дуэль? - дрожа, спросила робкая Корнелия.
        - Конечно, будет, - ответила более смелая Джули. - Они не могут от нее отказаться - вернее, не может мистер Свинтон.
        - А что если один из них убьет другого?
        - А что если они убьют друг друга? Это не наше дело.
        - О Джули! Ты считаешь, не наше?
        - Я в этом уверена! Какое мы к нему имеем отношение? Мне, конечно, будет жаль их обоих, как и любого другого джентльмена, который по глупости слишком много выпил. Вероятно, в этом вся причина.
        Но она лишь делала вид, что предполагает это; да и равнодушие ее было напускным.
        Хотя и не очень тревожась, она была далеко не равнодушна. Только вспоминая хололдность, которую проявил капиан Мейнадр в конце бала, она старалась сделать вид, что ей безразличны последствия.
        - Кто уезжает в этой карете? - спросила она, заметив, что выносят багаж.
        Кузина, перегнувшись через перила, посмотрела вниз. На кожаном чемодане, повидавшем немало переездов, обе смогли прочесть имя «КАПИТАН МЕЙНАРД», а внизу хорошо знакомые буквы «США».
        Возможно ли это? Или они ошибаются? Надпись видна неотчетливо, и расстояние велико. Конечно, они ошибаются.
        Джули продолжала смотреть на чемодан. Корнелия побежала к себе в комнату за лорнетом. Но прежде чем она успела вернуться, надобность в этом инструменте отпала.
        По-прежнему глядя вниз, мисс Гирдвуд увидела капитана Мейнарда, который спустился по ступенькам, подошел к экипажу и сел в него.
        С ним был еще один человек, но на него девушка бросила лишь беглый взгляд. Глаза ее были устремлены на бывшего офицера, знаменитого участника мексиканской войны и ее спасителя от ужасов моря.
        Куда он уезжает? Багаж и сигнал парохода давали ответ на этот вопрос.
        А почему? На этот вопрос ответить гораздо труднее.
        Поднимет ли он голову?
        Поднял - в то мгновение, когда садился в карету.
        Глаза их встретились - полунежно, полуукоризненно, и в обоих взглядах был вопрос.
        Но не было времени отвечать на него. Карета покатила, и два человека, которые так необычно встретились, столь же необычно расстались - может быть, навсегда!


***
        Был еще один свидетель отъезда, наблюдавший с гораздо большим интересом, чем даже Джули Гирдвуд, хотя и без ее горечи. Для него это была радость: потому что говорим мы о Свинтоне.
        Стоя у окна своего номера на четвертом этаже и выглядывая сквозь спущенные жалюзи, он видел, как подъехала карета, и жадно смотрел, как в нее садятся. Он видел и двух женщин внизу, но в тот момент о них и не думал.
        С его груди словно сняли камень; когда Мейнард сел в карету, Свинтон испытал огромное облегчение; когда щелкнул хлыст и застучали колеса, все его страхи исчезли.
        Расстроенный вид Джули Гирдвуд его нисколько не заинтересовал; не стал он и слушать ее вздох.
        Как только карета тронулась, он вскочил на ноги, повернулся спиной к окну и позвал:
        - Фэн!
        - Ну что еще? - был ответ «слуги».
        - Относительно этого дела с Мейнардом. Пора мне посылать к нему. Я весь день думал и понял, что могу найти секунданта.
        Не очень ловко придуманный предлог - попытка спасти себя от дальнейшего унижения в глазах жены.
        - Ты его нашел? - спросила она почти равнодушно.
        - Да.
        - И кто же это?
        - Один из двух, с которыми я вчера познакомился за обедом. На балу мы снова встретились. Зовут его - Луис Лукас.
        Говоря это, он протянул ей свою карточку.
        - Что мне с этим делать?
        - Узнай, какой у него номер. Если ты покажешь карточку, тебе скажет дежурный за стойкой. Пока это все. Погоди. Можешь спросить, у себя ли он.
        Ни слова не ответив, она взяла карточку и отправилась выполнять поручение. Не проявляла никакого рвения и действовала, как автомат.
        Как только она вышла, Свинтон подвинул к столу стул, достал листок бумаги и написал на нем несколько строк.
        Потом торопливо свернул листок, вложил в конверт и на конверте написал: «Луису Лукасу, эсквайру».
        К этому времени его посыльная вернулась, доложив, что поручение выполнено. Мистер Лукас занимает номер 90; он у себя.
        - Номер 90. Это внизу, на втором этаже. Найди его, Фэн, и передай это мое письмо. Передай ему в руки и подожди, пока он не прочтет. Он либо придет сам, либо пришлет ответ. Если он вернется с тобой, оставайся снаружи и не показывайся, пока не увидишь, что он уходит.
        Фэн вторично ушла в роли посыльной.
        - Кажется, я выпутался из этого нелегкого положения, - рассуждал Свинтон, когда она ушла. - Получилось даже лучше, чем было раньше. Вместо того чтобы испортить мне игру, лишь улучшило мои шансы. Как все-таки мне повезло! Кстати, любопытно, куда это отправился Мейнард, да еще так поспешно? Ха! Кажется, я знаю! Должно быть, связано с тем, что было в нью-йоркских газетах. Эта немецкая революция, с которой в Европе покончили в 48, кажется, возвращается. Теперь я вспоминаю, что в связи с этим упоминали имя графа. Да, это был Роузвельдт! Должно быть, тот самый человек. И Мейнард? Несомненно, отправляется с ними. Еще в Англии он был известен как отъявленный радикал. Так вот в чем его игра? Ха-ха! Великолепно, клянусь Юпитером! Направляет все мне в руки, словно я дергаю за ниточки. Ну, Фэн! Передала мою записку?
        - Да.
        - И какой ответ? Он придет?
        - Да.
        - Когда?
        - Он сказал сразу. Наверно, это его шаги в коридоре.
        - Тогда выйди! Быстрей, быстрей!
        Не возражая, переодетая жена выполнила приказ, хотя и чувствовала унижение из-за той роли, которую обещала играть.



        Глава XVI
        Безопасный вызов

        С того момента как карета тронулась и до возвращения торопливо отосланного лакея мистер Свинтон вел себя, как человек, вполне владеющий собой. Выпитое за день словно вернуло его уму обычную остроту; письмо мистеру Луису Лукасу с приглашением он писал в здравом рассудке. Встречу он назначил в своем номере, сопроводив просьбой простить его за то, что сам не пришел к мистеру Лукасу. Причина в том, что он «нагрузился».
        Все это он мог бы написать твердым почерком и хорошим стилем, ибо мистер Свинтон не тупица и не невежда.
        Однако, напротив, написал неразборчивым почерком и едва подбирая слова - очевидно, чтобы произвести впечатление сильно выпившего.
        Все это было не случайно; не случайно было и поведение мистера Свинтона, когда он услышал в коридоре приближающиеся шаги своего предполагаемого посетителя. Поведение его снова стало эксцентричным, каким было в течение всего дня.
        Можно было ожидать, что бывший королевский гвардеец, в соответствии со своими прошлыми привычками, попытается привести в порядок туалет перед встречей с гостем. Напротив, мистер Свинтон проделал нечто совсем противоположное: пока мистер Лукас приближался, Свинтон попытался придать себе как можно более беспорядочный вид.
        Сбросил сюртук, который в забывчивости проносил весь день; сбросил жилет, скинул помочи; смял рубашку и привел в беспорядок волосы.; и в таком виде стоял в ожидании посетителя. Вид у него был как у человека, только что проснувшегося от сна или протрезвевшего.
        И такое поведение, которое лишь утром не было подделкой, он сохранял в течение всего времени, пока гость оставался у него в номере.
        Мистер Лукас не подозревал, что англичанин его разыгрывает. Он сам был в таком состоянии, что готов был поверить. Чувствует себя, как он признался, «побитым, как дьявол». Таков был его ответ на приветствие Свинтона.
        - А, клянусь Юпитейом! Навейно, так и есть! Я себя точно так же чувствую! Ах… я словно пуоспал целую неделю!
        - Ну, вы пропустили три еды, а я две. Смог показаться только за ужином.
        - Ужин! Вы хотите сказать, что я и на него опоздал?
        - Конечно. У нас мы это называем ужином; хотя мне кажется, в Англии вы в это время обедаете. Сейчас уже девятый час.
        - Клянусь небом! Это плохо! Мне кажется, вчеуа вечеуом что-то пуоизошло. Вы ведь были со мной?
        - Конечно, был. Я дал вам свою карточку.
        - Да, да. Она у меня. Меня оскоубил какой-то тип - мистеу Мейнауд. Если я пуавильно помню, он меня удауил по лицу.
        - Верно, ударил.
        - И если не ошибаюсь, вы, сэу, обещали сыгуать уоль моего … дууга.
        - Совершенно верно, - согласился Лукас, радуясь возможности получить удовлетворение за свою обиду, и притом так дешево. - Совершенно верно. Готов выполнить свое слово, сэр.
        - Спасибо, мистеу Лукас, множество буагодайностей! А сейчас не вйемя уазговайивать! Клянусь Юпитеуом! Я спал так долго, что мог бы пуослыть невежливым. Мне написать вызов или вы сделаете это сами? Вы знаете все, что пуоизошло, и можете писать, как захотите.
        - Ну, в оформлении не будет трудностей, - сказал избранный секундант, который, действуя уже в этой роли в прошлом, был хорошо знаком с «кодексом». - В вашем случае все обстоит очень просто. Этот мистер или капитан Мейнард, как он себя называет, оскорбил вас очень сильно. Я слышал, как об этом говорят в отеле. Вы должны вызвать его на дуэль, если он не извинится.
        - Да, конечно. Я так и сделаю. Напишите за меня, а я подпишу.
        - Может, вам лучше написать самому? Вызов должен быть написан вашей рукой. Я его только передам.
        - Веуно, веуно! Будь пуоклята эта выпивка! Заставляет меня обо всем забыть. Конечно, я сам напишу.
        Сев за стол, рукой, которая нисколько не дрожала, мистер Свинтон написал:



«Сэр, относительно инцидента прошлым вечером, я требую у вас удовлетворения, как джентльмен, чью честь вы затронули. Удовлетворение должно быть в форме дуэли или вашего извинения. Предоставляю это вашему выбору. Мой друг мистер Луис Лукас будет ждать вашего ответа.
        Ричард Свинтон»

        - Как вы думаете, подойдет? - спросил бывший гвардеец, протягивая листок секунданту.
        - То что нужно! Коротко и резко. Мне особенно нравится без «ваш покорный слуга». Кажется более вызывающим и скорее вызовет извинение. Куда мне его отнести? Если не ошибаюсь, у вас есть его карточка. Там разве нет его номера?
        - Веуно, веуно! Есть кауточка. Посмотйим.
        Подняв с пола сюртук, куда он его бросил, Свинтон поискал карточку. Номера не было, только имя.
        - Неважно, - сказал секундант, сжимая кусочек картона. - Доверьте это мне. Я вернусь с ответом, прежде чем вы выкурите сигару.
        И с этим обещанием мистер Лукас покинул комнату.
        Мистер Свинтон сидел, курил сигару, и на лице его было выражение, которое никто, кроме него самого, не смог бы истолковать. Это была сардоническая усмешка, достойная Маккиавелли.
        Сигара догорела едва до половины, когда в коридоре показался торопливо идущий мистер Лукас.
        Он ворвался в комнату с выражением, свидетельствующим о каком-то странном событии.
        - Ну что? - спросил Свинтон намеренно хладнокровным тоном. - Что он сказал?
        - Что он сказал? Ничего.
        - Навеуно, обещал пйислать ответ с дуугом.
        - Он ничего мне не пообещал; по той простой причине, что я его не видел.
        - Не видели?
        - Да. И , наверно, не увижу. Трус «смылся».
        - Смылся?
        - Да. СВТ - «сбежал в Техас».
        - Клянусь Юпитеуом! Мистеу Лукас, я вас не понимаю!
        - Поймете, когда я вам скажу, что ваш противник отправился в Нью-Йорк. Уплыл с вечерним пароходом.
        - Клянусь честью, мистеу Лукас! - с деланым изумлением воскликнул англичанин. - Вы, должно быть, шутите.
        - Нисколько, уверяю вас. Дежурный сказал, что он оплатил счет и взял с собой все вещи. К тому же я видел кучера, который его отвез и только что вернулся. Он сказал, что высадил мистера Мейнарда и помог отнести на борт его багаж. С ним был еще один человек, какой-то иностранец. Будьте уверены, сэр, он сбежал.
        - И не оставил никакой записки, никакого адйеса, где бы я мог его найти?
        - Ни слова, насколько мне известно.
        - Клянусь Господом!
        Человек, о котором они говорили, в этот момент стоял на палубе парохода, выстро шедшего по волнам океана. Рядом работали на корме матросы. Мейнард смотрел на огни Ньюпорта, пробивавшиеся сквозь тьму.
        Его внимание привлек огонек на верху утеса. Он знал, что это светится окно в южной части Оушн Хаус.
        Он совсем не подозревал, чт`о сейчас о нем говорят в этом кишащем муравейнике красоты и моды, иначе пожалел бы о своем спешном отъезде.
        Не думал он и о том деле, которое увлекало его. Мысли его были полны сожалений. Даже пылкая любовь к священному делу свободы не избавила его от этих сожалений.
        Роузвельдт, стоявший рядом и видевший тень на лице друга, легко догадался о ее причине.
        - Послушайте, Мейнард, - сказал он фамильярным тоном, - надеюсь, вы не вините меня за то, что я вас вырвал оттуда. Я вижу, вы что-то там оставили.
        - Оставил что-то? - изумленно повторил Мейнард, хотя и понимал, что имеет в виду граф.
        - Конечно, оставили, - оживленно ответил Роузвельдт.- Разве вы можете провести на одном месте шесть дней подряд, не оставив возлюбленную? Верно, повеса?
        - Вы несправедливы ко мне, граф. Заверяю вас, я никого…
        - Ну, ну, - прервал его революционер, - даже если оставили, забудьте, будьте мужчиной! Пусть теперь сабля будет вашей возлюбленной! Подумайте о том, какие перед нами великолепные перспективы. Как только мы коснемся европейской почвы, вы примете на себя комнадование целой студенческой армией. Так решила Директория. Отличные ребята, уверяю вас, эти немецкие студенты, подлинные сыны свободы - a la Schiller (Подобно Шиллеру. - Прим. перев.), если хотите. Можете с ними делать все, что захотите, пока ведете их против деспотизма. Хотел бы я иметь такую возможность.
        Слушая эти волнующие слова, Мейнард постепенно забывал о Ньюпорте - Джули Гирдвуд уходила из его мыслей.
        - Может, это и к лучшему, - думал он, глядя на фосфоресцирующий след. - Если бы даже я завоевал ее, что сомнительно, она не такая жена, какая мне нужна. Конечно, я никогда больше ее не увижу. Возможно, оправдается еще раз пословица: «Свет клином не сошелся». Впереди не менее великолепное сияние, хотя пока оно еще не видно!



        Глава XVII

«Трус!»

        Не успел пароход, несущий капитана Мейнарда из залива Наррагансет, обогнуть мыс Юдифь, как имя его многими стало произноситься с презрением. Два десятка джентльменов видели, какое оскорбление он нанес англичанину, и все, кто это видел, пересказывали остальным. Конечно, будет вызов и дуэль. После такого оскорбления нельзя ожидать ничего другого.
        И когда было сделано открытие, что оскорбитель исчез, все удивились и начали соответственно интерпретировать его исчезновение.
        У многих такие разговоры вызывали раздражение. О капитане Мейнарде было мало что известно, кроме сообщений газет, которые называли его имя в связи с мексиканской войной.
        Однако это доказывало, что он служил в американской армии; как только стало известно, что оскорбленный - английский офицер, неизбежно сказались национальные пристрастия и чувства.
        - В конце концов, - говорили некоторые, - Мейнард не американец!
        Несколько смягчило представление о его трусости известие, что он весь день провел в отеле и что противник послал вызов только после того, как капитан уехал.
        Однако вскоре эта задержка получила удовлетворительное объяснение, и больше всех для этого постарался Свинтон. Со стыдливым видом он излагал обстоятельства своего «похмелья», полагая, что никому не известно о письме, которое он получил от Роузвельдта.
        И так как о нем действительно как будто никто не знал, общий вердикт был таков: герой С., как назвали его некоторые газеты, сбежал с поля битвы, на котором нельзя так нарочито демонстрировать свою храбрость.
        Однако были и такие, кто не считал, что отъезд Мейнарда объясняется трусостью. Эти люди полагали или подозревали, что есть какой то иной мотив - однако в чем он заключается, они не догадывались.
        Все же происшествие оставалось необъяснимым; и если бы капитан Мейнард покинул отель утром, а не вечером, его называли бы гораздо более презрительными именами. Он все же оставался в отеле достаточно времени, что в какой-то степени защитило его от поношения.
        Тем не менее он оставил поля боя мистеру Свинтону, который благодаря бесчестному исчезновению противника приобрел репутацию полугероя.
        Лорд инкогнито кротко принимал свою славу. Он опасался, что Мейнард вернется или что они встретятся в каком-нибудь уголке мира: в любом случае придется отвечать за торжествующее хвастовство. Поэтому он демонстрировал скромность, отвечая на расспросы:
        - Пуоклятый тип! Ускользнул от меня, и я не знаю, где его найти! Ужасно неловко!
        В таком виде рассказ распространился по всему отелю и, конечно, достиг номера, занятого семейством Гирдвуд. Джули была среди первых узнавших об отъезде Мейнарда: она сама была удивленным свидетелем его.
        Миссис Гирдвуд только обрадовалась его отъезду, и причина ее не интересовала. Достаточно знать, что ее дочь в безопасности от его домогательств.
        Совсем иными были мысли дочери. Только сейчас начала она чувствовать, как сильно хочется ей обладать тем, чем не суждено владеть. Орел слетел к ее ногам, позволил погладить себя. Но лишь на мгновение. Она отдернула руку. И теперь гордая птица с негодованием улетела и никогда не вернется к ней!
        Она слушала толки о трусости Мейнарда и не верила им. Знала, что у его внезапного отъезда должна быть другая причина; и встречала сплетни презрительным молчанием.
        Тем не менее она не могла не сердиться на него; гнев смешивался с раздражением.
        Уехал, даже не поговорив с ней, не ответив на ее унизительное признание, которая она сделала, выходя из бального зала! Она опустилась перед ним на колени, а он ни словом на это не отозвался!
        Она ему совершенно безразлична.
        Когда она вернулась на балкон, спустилась ночь. Джули стояла, глядя на океан. Молчаливая и одинокая, она видела огни парохода, которые, словно блуждающие огоньки, летели над потемневшей водой и наконец исчезли за укреплениями Форта.
        - Уехал! - говорила она про себя, подавляя тяжелый вздох. - Может быть, я его больше никогда не увижу.О, я должна постараться забыть его!



        Глава XVIII
        Долой деспотов!

        Было время - и совсем не «давным-давно», - когда каждое прибытие парохода из Европы в Нью-Йорк и его отправление становились большими событиями. Только «кунарды» приходили и уходили регулярно каждые две недели; еще позже они стали совершать плавания еженедельно.
        Всякому, кто пересекал Атлантический океан на пароходе линии «Кунард», не нужно говорить, что место прихода и отправления находится на берегу Джерси.
        В дни, когда каждое такое событие становилось «сенсацией», на пристани «кунардов» собиралась толпа, привлеченная присутствием огромных левиафанов.
        Иногда зрителей привлекало другое - не сам пароход, а какая-нибудь известная личность: принц, патриот, певица или куртизанка. Веселый легкомысленный Ньью-Йорк не делает различий и одинаково почитает любую известность; все события вызывают у него одинаковое любопытство.
        Одно из таких событий было особым. Уходила «Камбрия», самый медлительный и в то же время самый комфортабельный пароход на линии.
        Он уже давно с нее убран; если не ошибаюсь, его киль бороздит более спокойные воды Индийскго океана.
        А его капитан - храбрый дружелюбный Шеннон! Он тоже на другом месте, где заботы о пароходе и атлантические бури его больше не тревожат.
        Но о нем не забыли. И многие, читая эти строки, вспомнят его; у многих нью-йоркцев сердца забьются при воспоминании об этом отплытии.
        Хотя толпа собралась на американской почве, в ней почти не встречались американцы. Физиономии были европейские, в основном тевтонского типа, хотя с ними смешивались латинские. Рядом с северянином немцем, с его светлой кожей и огромными рыжими усами, стоял смуглый уроженец Дуная; а дальше еще более смуглый сын Италии, со сверкающими черными глазами и блестящей черной шевелюрой. Тут и там было много французов того доблестного класса ouvrier (Рабочие, фр. - Прим. перев.), который за год до этого и через два года после вышел на баррикады Парижа.
        Лишь изредка встречалось американское лицо или слышались слова на английском языке - произносил их зевака, случайно оказавшийся на этом месте.
        В основном толпа состояла из других людей - тех, кто пришел сюда не просто из любопытства. Были здесь и женщины - молодые девушки, светловолосые, голубоглазые, вспоминающие свой родной Рейн; и другие, южанки,с более темной кожей, но с такими же прекрасными лицами.
        Большинство пассажиров кают - а других на «кунардах» не бывает - поднялись на верхнюю палубу, как обычно при отплытии. Вполне естественно желание посмотреть, как убирают трап - разрезают последнюю нить, связывающую с землей, на которой они жили и испытывали самые разные чувства.
        Какие бы чувства - печали или радости - они ни испытывали, все с любопытством разглядывали море лиц, собравшихся на пристани.
        Стоя на палубе семейными группами или выстроившись в ряд у поручня, они спрашивали друг друга, в чем причина такого большого собрания и кто эти люди, составляющие толпу.
        Всем было очевидно, что собрались не американцы; столь же очевидно, что собравшиеся не уплывают на пароходе. У них не было багажа, хотя, конечно, его уже могли отнести на борт. Но большинство было из того класса, представители которого не плавают на «кунардах». К тому же никаких знаков прощания, никто не обнимается, не пожимает руки, как бывает, если друзья уплывают за море. Они не на той стороне Атлантики.
        Стояли они тесными группами, мужчины курили сигары, а многие - большие пенковые трубки, серьезно разговаривали друг с другом или более оживленно - с женщинами. Толпа серьезная, хотя и оживленная.
        Очевидно, привлекал их не пароход. Большинство смотрело в сторону от него, бросало вопросительные взгляды на пристань, как будто ожидало кого-то с этого направления.
        - Кто они? - спрашивали друг друга пассажиры.
        Джентльмен, который как будто все знал - такой всегда находится, - охотно делился информацией.
        - Это беженцы, - говорил он. - Французы, немцы, поляки и все прочие, изгнанные сюда после последней революции в Европе.
        - Они возвращаются? - спросил один из тех, кто заинтересовался полученными сведениями.
        - Наверно, некоторые, - ответил первый говорящий. - Хотя не на пароходе, - добавил он. - Бедняги не могут себе это позволить.
        - Тогда зачем они здесь?
        - Уплывают их предводители. Один из них, по имени Мейнард, прославился в последней мексиканской войне.
        - О, капитан Мейнард! Но он не один из них! Он не иностранец.
        - Нет. Но иностранцами было большинство его людей, которыми он командовал в Мексике. Поэтому они и выбрали его своим предводителем.
        - Капитан Мейнард, должно быть, глупец, - вмешался третий. - Восстание в Европе не имеет никаких шансов на успех. Он только сует свою шею в петлю. Разве американцы принимают участие в этом движении?
        Тот, кто обладал особыми сведениями, считал, что нет.
        Считал он верно, и это не делает чести его стране - судя по его речи, эта страна могла быть только «Штатами».
        В этом кризисе, который мог принести Европе свободу, единственным американским участником-добровольцем был Мейнард; и он был американским ирландцем! Тем не менее этой великой стране - жизни среди ее народа и изучению ее институтов свободы - обязан он вдохновением, которое сделало его таким пылким сторонником свободы.
        Среди прислушивавшихся к разговору была группа из трех человек: мужчина лет пятидесяти, девушка едва ли четырнадцати и женщина - возраста среднего между ними.
        Мужчина высокий, с наружностью и манерами, которые обычно называют аристократическими. Не строгий, скорее такой, который подходит под определение почтенного - это впечатление усиливалось почти белоснежными волосами, выбивавшимися из-под кромки его дорожной шляпы.
        Девочка была интересным созданием. Все еще ребенок в детской одежде - в платье с короткими рукавами, с короткой юбкой, с волосами, распущенными по плечам.
        Но фигура под одеждой свидетельствует о приближающейся зрелости; а обильные локоны, особенно красивые из-за своего глубокого богатого цвета, так и просятся под гребень и булавки.
        Хотя трудно сопоставлять внешность пятидесятилетнего мужчины и четырнадцатилетней девочки, их явное сходство создавало представление об отце и дочери. Это впечатление подтверждала и поза: мужчина по-отечески держал девочку за руку.
        Отношения между ними и женщиной были совсем иного толка, и чтобы определить это, достаточно было одного взгляда. Темная кожа женщины и «белый тюрбан» у нее на голове говорили о том, что она служанка.
        Она стояла немного позади.
        На разговор как будто обратил внимание только мужчина - девочку и служанку больше интересовали движения людей на пристани.
        После окончания короткого разговора мужчина обратился к первому говорившему и полушепотом задал вопрос:
        - Вы сказали,, что американцы не участвуют в движении. А разве капитан Мейнард не американец?
        - Кажется, нет, - был ответ. - Он служил в американской армии; но я слышал, что он ирландец. Конечно, это ничего не говорит.
        - Конечно, нет, - ответил джентльмен с внешностью аристократа. - Я спросил просто из любопытства.
        Но любопытство, должно быть, немалое: немного отступив, мужчина достал записную книжку и сделал в ней какую-то запись, очевидно, касавшуюся предводителя революционеров.
        Больше того, полученная информация явно усилила его любопытство к собравшейся внизу толпе.
        Выпустив руку дочери и пройдя к поручню, он с интересом наблюдал за перемещениями толпы.
        К этому времени собравшиеся пришли в явное возбуждение. Мужчины говорили громче и сильнее жестикулировали; некоторые вытаскивали часы и нетерпеливо смотрели на них. Скоро двенадцать - время отплытия парохода. Он уже дал сигнал, призывающий всех на борт.
        Но вот разговоры и жестикуляция прекратились, толпа стихла, разговаривали только шепотом. Среди собравшихся распространялись новости.
        Все объяснилось, когда с края толпы послышался крик:
        - Едет!
        Крик повторился сотню раз, донесся до середины толпы и до пассажиров на палубе.
        Его сменили громкие возгласы «ура!» и восклицания:
        - Neider mit dem tyrannen!
        - A bas les tyrants! Vive la Republique! (Долой тиранов! Да здравствует республика! Нем. и фр. - Прим. перев.).
        Кто приближается? Чье появление вызвало эти возгласы - проявления патриотизма - на множестве европейских языков?
        На пристани показался экипаж. Обычный наемный экипаж, который можно поймать на улицах. Но ему уступали дорогу так, словно это позолоченная карета, везущая короля!
        Больше того. В десять, в двадцать раз быстрее расступились люди, а крики их звучали в тысячу раз приветливей. Если бы в карете находился король, мало кто провозгласил бы: «Боже, храни короля!», а кое-кто мог бы и сказать: «Да поможет ему Бог!»
        У короля в экипаже было мало шансов безопасно добраться до парохода.
        В экипаже сидели два человека: один лет тридцати, другой постарше. Это были Мейнард и Роузвельдт.
        Все смотрели на Мейнарда, это к нему стремились все сердца. Это о его появлении возвестил крик «Едет!»
        И теперь, когда он появился, его приветствовал крик, который эхом отразился от холмов Хобокена и был слышен на улицах грандиозного Имперского города.
        Откуда такой энтузиазм по отношению к человеку, не принадлежащему к их народу и стране? Напротив, он происходит из народа, к которому все относятся враждебно.
        Все это имело мало отношения к самому человеку. Он представлял принцип - цель, ради которой они сражались и проливали кровь и готовы были, если понадобится, пролить ее снова. Он был их избранным предводителем, он шел в авангарде, навстречу опасностям - ради свободы человека, рискуя тюрьмой и виселицей. Именно за это его так встречали.
        Карету, медленно продвигавшуюся среди толпы, едва не подняли на руках в воздух. Казалось, энтузиазм толпы достиг такой степени, что люди готовы поднять карету и лошадей на плечи и отнести прямо на палубу парохода.
        Так они поступили с Мейнардом. Бородатые мужчины обнимали его, целовали, словно он прекрасная девушка, а прекрасные девушки сжимали ему руки или страстно махали платками.
        Гигант поднял его на руки и отнес на палубу посреди приветственных криков собравшихся.
        И под продолжающиеся крики пароход начал выходить из гавани.
        - Стоит быть верным таким людям, - сказал Мейнард. Грудь его раздувалась от торжества, он слышал свое имя и крики ура на пристани.
        Он повторял эти слова, когда пароход проходил мимо Баттери, на котором располагается немецкий артиллерийский корпус - эти солдаты так много сделали для приютившей их земли.
        Все еще слышались приветственные крики, которые постепенно заглушил шум волн.



        Глава XIX
        Бланш и Сабина

        Когда пароход отошел от пирса, большинство пассажиров оставили верхнюю палубу и перебрались в кают-компанию.
        Немногие остались наверху; и среди них джентльмен с золотоволосой дочерью и темнокожей служанкой.
        Джентльмен остался не для того, чтобы в последний раз посмотреть на родную землю. Это явно не его родина. И в чертах его лица, и в наружности девочки те бросающиеся в глаза особенности, которые заставляют безошибочно отнести их к англичанам - представителям высшего класса.
        Цветная служанка скорее похожа на американку, но не из «Штатов». Мелкие и более изящные черты лица, своебразная искорка в глазах говорят о происхождении из Вест-Индии; у служанки мать негритянка, а отец белый, может быть, француз или испанец.
        Всякое сомнение в национальности джентльмена рассялось бы после короткого диалога, вскоре происшедшего между ним и четвертым персонажем, появившемся на сцене.
        Он только что поднялся снизу.
        Подойдя к джентльмену и по-военному приветствовав его, он произнес имя своего хозяина:
        - Сэр Джордж!
        - В чем дело, Фримен?
        - Багаж укладывают между палубами, сэр; хотят знать, что вы хотите оставить в каютах. Я отложил черную сумку и желтый чемодан, а также большой чемодан с вещами мисс Бланш. А что с чемоданом из буйволовой кожи? Его отправить вниз?
        - Пожалуй, да… Нет! Подождите! Какая досада! Придется спуститься самому. Сабина, не отходи от девочки. Вот, Бланш, можешь сесть в это плетеное кресло, а Сабина будет держать над тобой зонтик. Никуда не уходи отсюда, пока я не вернусь.
        Заботливое отношение сэра Джорджа станет понятно, если мы скажем, что Бланш - его дочь, его единственный ребенок.
        Положив руку на медный поручень и держась за него, он спустился по лестнице в сопровождении Фримена.
        Бланш села, как ей велели; мулатка раскрыла над ее головой желтый шелковый зонтик. Дождя не было: зонтик защищал от солнца.
        Глядя на Бланш, перестаешь удивляться тому, что сэр Джордж так заботится о ней. Ее стоило защищать. Не в том дело, что она казалась хрупкой или слабого здоровья. Напротив, фигура ее свидетельствовала о силе и полном развитии, необычных для девочки в тринадцать лет. Она казалась старше своего возраста.
        Веротяно, отец думал о ее коже. Она явно слишком нежная, чтобы выставлять ее на солнце.
        И все же солнце временами играло на коже девочки, не причиняя ей ущерба. Напротив, цвет кожи улучшился от легкого загара, как яркие пятна украшают кожицу абрикоса. Казалось, среди ее прядей задержалось несколько солнечных лучей, и волосы ее засверкали, как великолепные потоки света.
        Девочка оставалась в кресле, куда посадил ее отец. Отсюда ей прекрасно виден был залив, его живописные берега, Стейтен Айленд с его виллами, красочно раскинувшимися посреди вечнозеленых зарослей.
        Но она смотрела на все это и не видела. Корабли тоже проходили мимо, не замечаемые ею; она не обращала внимание даже на то, что было поблизости на палубе. Глаза ее были устремлены только в одном направлении - на лестницу, по которой поднимались люди и на которой исчез ее отец.
        Глядя в ту сторону, она сидела молча. Очевидно, кого-то ждала.
        - Мисс Бланш, - сказала мулатка, заметив этот взгляд. - можете не смотреть: ваш отец только что ушел. Разве не помните, сколько хлопот с багажом было на пароходе из Вест-Индии? Губернатору потребовалось много времени, чтобы разобраться с ним.
        - Я ищу не отца, - ответила девочка, продолжая смотреть в сторону кормы.
        - Кого тогда? Вы о ком-то думаете?
        - Да, Сэбби. Я думаю о нем . Хочу посмотреть, как он выглядит вблизи. Он ведь поднимется сюда?
        - О нем? О ком вы говорите, мисс Бланш? О капитане корабля?
        - О капитане корабля? Конечно, нет! Капитан вон там. Папа показал мне его. Кому интересно смотреть на такого старика?
        Говоря это, она показала на капитана Шеннона, который расхаживал по мостику.
        - Тогда о ком вы говорите? - спросила озадаченная Сабина.
        - О, Сэбби! Ты должна знать!
        - Сэбби не знает.
        - Тот джентльмен, которого приветствовали на пристани. Папе сказали, что они все собрались проводить его. Разве это не странно? Мужчины с большими бородами целовали его. Я видела, как они его целовали. А девушки! Ты видела, что они делали, Сэбби? Девушки так и рвались к нему.
        - Это всего лишь простые люди, эти белые девушки.
        - Но джентльмен? Интересно, кто он такой. Как ты думаешь, может быть, он принц?
        Вопрос был подсказан воспоминанием. Только раз в жизни девочка видела такую же сцену. Глядя из окна дома в Лондона, она видела, как проезжал принц. Слышала крики ура и видела машущие платки и шляпы. Впрочем, тогда, может быть, было меньше страсти, меньше подлинного энтузиазма. С тех пор, живя спокойной жизнью на одном из Малых Антильских островов, губернатором которого был ее отец, она не видела толп, тем более таких возбужденных, как оставшаяся позади. Неудивительно, что ей вспомнился проезд принца.
        И все же как драматично различались две сцены, свидетельницей которых она стала! Настолько, что даже женщина из Вест-Индии, дочь рабыни, понимала разницу.
        - Принц! - повторила Сабина, презрительно качнув головой. - Принц в этой Америке! Здесь таких нет. Тот, из-за которого весь этот шум, всего лишь пабликанец.
        - Пабликанец?
        - Да, мисси. Вы ведь слышали, как они кричали: «Да здравствует паблика!» Они все пабликанцы в Соединенных Штатах.
        Дочь губернатора на смутилась: она знала, кто такие «пабликанцы». Она жила в Лондоне, где пабы (Игра слов, основанная на сходстве слова «республика» и «посетитель паба», пивной, в произношении Сабины. - Прим. перев.) встречаются на каждой улице, а их владельцы живут в респектабельных домах. Но целая страна «пабликанцев»!
        - Целая страна «пабликанцев»!- удивленно воскликнула она. - Ты выдумываешь, Сабби!
        - Нет, мисс Бланш. Сэбби говорит правду. Правда, как евангелие, что все эти американцы «пабликанцы».
        - А кто у них тогда пьет?
        - Что пьет?
        - То, что они продают! Вино, пиво и джин. В Лондоне у них больше ничего нет - у «пабликанцев».
        - О, теперь я вас поняла, мисси. Я вижу, вы меня не поняли. Я говорила не о выпивке. Совсем о другом. Они «ре-пабликанцы», они не верят ни в королей, ни в принцев, даже в нашу старую добрую Викторию. Верят только в простых людей, плохих и злых.
        - Вздор, Сэбби! Ты, должно быть, ошибаешься! Этот молодой человек не злой. Он так не выглядит; а они в него верят. Ты видела, как они его приветствовали; и хотя со стороны этих девушек кажется слишком смелым - целовать его, я думаю, что тоже бы так сделала. Он выглядит таким гордым, таких красивым и добрым! В десять раз красивей принца, которого я видела в Лондоне! Вот!
        - Тише, дитя! Только не услышал бы ваши слова ваш отец, королевский губернатор. Он рассердится. Я знаю, он не любит этих «пабликанцев», и ему не понравится, что вы их хвалите. Он их ненавидит, как ядовитых змей.
        Бланш ничего не ответила. Она даже не слушала разумное предостережение. Увидев человека, который в этот момент поднимался по лестнице, она перестала слышать Сабину.
        Это был тот, о ком они говорили.
        Поднявшись на палубу, он остановился недалеко от того места, где сидела девочка, и принялся смотреть на залив.
        Лицо его было слегка повернуто в сторону, и у девочки была возможность незаметно хорошо разглядеть его.
        И она делала это с любопытством ребенка.
        Он был не один. Рядом с ним человек, вместе с которым он приехал в карете.
        Но она не смотрела на мужчину средних лет с огромными усами. Только на него, того, которого с такой радостью обнимали и целовали девушки на пристани.
        Она сидела и смотрела на него удивленным взглядом, каким смотрит голубь на сверкающего удава. Разглядывала с головы до ног, не обращая внимания на речи Сабины, которую жизнь в Вест-Индии познакомила с очарованием змеи.
        Это было всего лишь удивление ребенка чем-то новым, более интересным, чем игрушка, более ярким, чем фантазии в сказках Аладдина.



        Глава XX

«Удивительные глаза»

        Снова Мейнард стоял на палубе океанского корабля, глядя на белый кипящий след за кормой.
        Имперский город, видимый с моря, не очень интересен; тут почти нечего вспоминать. Нет ни одной выдающейся черты, подобной собору Святого Павла в Лондоне, Триумфальной арке в Париже или даже отелю Святого Карла, который виден, когда приближаешьтся к Новому Орлеану, выходя из-за Английского поворота. Когда приближаешься к Нью-Йорку, видны два-три шпиля, более подходящих для деревенской церкви, и большие купола, которые могут служить крышей цирка или газгольдера. Наиболее интересный объект - любопытный круглый Кэсл с садами за ним; но нужно смотреть издали, чтобы не заметить, в каком ужасном заброшенном состоянии он находится; а он низок и заметен, только когда встанешь недалеко от него.
        Если его отремонтировать, Нью-Йорк может избавиться от внешности запущенного морского порта. Мне кажется, Кэсл все еще собственность города; и с другим мэром город на Манхэттене вскоре представлял бы собой с моря гораздо более благородный вид.
        Возвращаясь из нашего отступления на темы гражданские, экономические и архитектурные, скажем, что «Камбрия» быстро уходила в сторону океана.
        Предводитель революционеров не думал об этом, стоя на палубе и в последний раз глядя на Нью-Йорк. Мысли у него были другие; и одна из них - действительно ли это последний взгляд?
        Он оставлял землю,в которой жил долго и которую полюбил, полюбил ее людей и ее систему. Теперь ему предстояло очень опасное дело; он не солдат, которому нечего бояться, кроме смерти на поле битвы или ограниченного периода заключения; он революционер и повстанец, и если потерпит поражение, не должен ожидать милосердия - его ждут петля и безымянная могила.
        Однако в это время слово «повстанец» было синонимом слова «патриот»; прежде чем было обесчещено великой революцией, первой в истории грешной и беспричинной, первой, которую можно назвать бесславной.
        Тогда этим словом можно было гордиться - а само дело представлялось священным долгом; и, вдохновленный этими мыслями, он смотрел в будущее без страха, а в прошлое - без сожаления.
        Было бы неверно сказать, что он оставался равнодушен к виду, который уходил назад. Многие узы истинный дружбы разрываются при этом; многие теплые рукопожатия, может быть, больше никогда не повторятся.
        И была еще одна связь, в которой разрывалась еще более нежная нить.
        Но эту боль он острее ощущал, когда стоял на палубе парохода, уходившего из Ньюпорта.
        С тех пор прошла неделя - неделя, проведенная среди возбуждающих сцен и рядом с родственными душами, в помещении для записи добровольцев, в окружении взволнованных авантюристов; в пивных среди изгнанных патриотов-республиканцев, посреди звона стаканов, наполненных рейнским вином из бутылок с длинными горлышками, под звуки песен Шиллера и дорогого немецкого фатерлянда.
        Мейнарду повезло, что спокойствие ньюпортского отеля сменилось этой бурной жизнью. Так он мог не думать о Джули Гирдвуд. Тем не менее она оставалась у него в сознании, когда пароход оставил позади Стейтен Айленд и прокладывал курс через пролив Нэрроуз.
        Но прежде чем исчез из вида Сэнди-Хук (Здесь и выше упоминаются различные части Нью-Йоркского залива. Так, Сэнди-Хук - это полуостров на востоке штата Нью-Джерси, у входа в Нижнюю Нью-Йоркскую бухту. Нэрроуз - пролив между островом Стейтен Айленд и районом Бруклина. Стейтен Айленд - остров, на котором расположен один из районов Нью-Йорка, и т.д. - Прим. перев.), гордая девушка окончательно исчезла из его мыслей с быстротой самой мысли!
        Такая стремительная забывчивость нуждается в объяснении.
        Не последний взгляд на землю, где оставалась возлюбленная, вернул его сердцу спокойствие. Не он произвел такое неожиданное изменение в душе влюбленного.
        И не речи Роузвельдта, который стоял рядом и непрерывно извергал революционные идеи, из-за которых графу пришлось столько страдать.
        Изменение было вызвано совсем другой причиной, возможно, единственной, способной привести к такой трансформации.

«Un clavo saca otro clavo» говорят испанцы, народ, богаче всех остальных пословицами. «Один гвоздь загоняет другой». Прекрасное лицо можно забыть, только если увидишь еще более прекрасное.
        Этим объясняется перемена в капитане Мейнарде.
        Повернувшись, чтобы спуститься вниз, он увидел такое удивительно прекрасное лицо, что сразу отказался от своего намерения и задержался на палубе.
        И менее чем через десять минут влюбился в девочку !
        Некоторым это покажется невозможным; может быть, скажут, что это неестественно.
        Тем не менее это правда: ибо мы описываем истинное происшестве.
        Когда Мейнард посмотрел в сторону немногих пассажиров, оставшихся на палубе - большинство из них смотрели на землю, которую покидали, - он увидел один устремленный на себя взгляд. Вначале он прочел в нем только выражение простого любопытства; и с тем же самым чувством ответил на этот взгляд.
        Он увидел девочку с великолепными золотыми волосами - и решился на второй взгляд. Вторично он уже смотрел, как смотрят на что-то редкое и превосходное в своем роде.
        Перейдя от волос к глазам, он увидел в них странное удивленное выражение, какое бывает в глазах газели или олененка, когда те смотрят на посетителей зоопарка.
        Будь взгляд мимолетным, Мейнард мог бы забыть о нем.
        Но девочка продолжала смотреть на него, не обращая внимания на окружающее.
        Так продолжалось до тех пор, пока человек с благородной внешностью, седовласый, с отеческим выражением, не подошел, взял ее за руку и увел вниз.
        Дойдя до начала лестницы, девочка оглянулась все с тем же недоумевающим выражением; и вторично оглянулась, когда ее прекрасное лицо с золотыми волосами исчезало внизу, под палубой.
        - Что с вами, Мейнард? - спросил граф, видя, что товарищ неожиданно стал задумчив. - Судя по тому, как вы смотрите на эту девочку, можно подумать, что она ваша.
        - Мой дорогой граф, - очень серьезно и искренне ответил Мейнард, - прошу вас не смейтесь надо мной. Вы сразу угадали мое желание.
        - Какое желание?
        - Чтобы она стала моей?
        - В каком качестве?
        - Как моя жена.
        - Жена! Девочка, которой нет еще четырнадцати! Cher capitain (Дорогой капитан, фр. - Прим. перев.)! Вы становитесь турком! Такие мысли не пристали предводителю революционеров. К тому же вы пообещали, что у вас не будет иной возлюбленной, кроме сабли. Ха-ха-ха! Как быстро забыли вы наяду из Ньюпорта!
        - Признаюсь. Я рад, что оказался способен на это. То было совсем другое. Не настоящая любовь, но только… ну, неважно. То, что я чувствую сейчас… не смейтесь надо мной, Роузвельдт. Уверяю вас, я говорю серьезно. Этот ребенок вызвал у меня чувство, какого я никогда не испытывал. Девочка словно просветила меня насквозь, до самой глубины души. Это может быть судьба, предназначение - называйте, как хотите. Но клянусь жизнью, Роузвельдт, у меня предчувствие: она будет моей женой!
        - Если такова ее и ваша судьба, - ответил Роузвельдт, - не думайте, что я буду препятствововать ее осуществлению. Она кажется дочерью джентльмена, хотя должен признаться, что его внешность мне не понравилась. Он напоминает мне тот класс, с которым мы боремся. Но это неважно. Девочка - еще ребенок; и прежде чем она будет готова стать вашей женой, вся Европа может стать республикой, а вы - ее президентом! А теперь, cher capitain, идемте вниз, иначе стюард припрячет наши гаванские сигары; что мы тогда будем курить во время путешествия?
        От чувств к сигарам - какая резкая перемена!
        Но Мейнард не был романтическим мечтателем; соглавшись на просьбу спутника, он спустился в кают-компанию, чтобы присмотреть за своими чемоданами.



        Глава XXI
        Недолгое торжество

        Пока герой С. отправился на поиски новой славы за море, его герб едва не покрылся позором в землях оставленных!
        Когда его имя с криками торжества произносилось в Нью-Йорке, в тихих кругах Ньюпорта оно звучало с оттенком презрения.
        Многие соединяли его со словом «трус».
        Мистер Свинтон наслаждался своим триумфом.
        Но торжество его длилось недолго; хотя достаточно, чтобы этот искусный карточный игрок сорвал крупный куш.
        Благодаря репутации, заслуженной фальшивым вызовом, с помощью Луиса Лукаса он вскоре обнаружил несколько тех самых жирных голубей, в поисках которых пересек Атлантику.
        Голуби оказались не такие жирные, как он ожидал. Тем не менее он выиграл достаточно, чтобы не браться за вожжи наемного экипажа, а прекрасной Франс - за каток для глажки белья.
        Для уволенного гвардейца, превратившегося в шулера, начиналось как будто золотое время. Однако ожидания были слишком радужными, чтобы оправдаться, и вскоре его слава стала омрачаться подозрениями; а его соперник постепенно освобождался от тени, на время упавшей на его имя.
        Через несколько дней после отъезда Мейнарда в Нью-Йорк стала известна причина его поспешности. Объяснение представили нью-йоркские газеты. Мейнард был избран руководителем так называемой «немецкой экспедиции» и ответил на призыв.
        Как ни почетна была эта причина, она не извиняла его в глазах некоторых, знакомых с его поведением в деле со Свинтоном. Он нанес англичанину очень серьезное оскорбление и в любом случае должен был остаться, чтобы дать ему удовлетворение.
        Но газеты сообщали, что он в Нью-Йорке. Почему мистер Свинтон не последовал туда за ним? Теперь поведение обоих казалось не безупречным.
        Что касается Мейнарда, то сомнения с него были сняты, и не успел он исчезнуть за поворотом Сэнди-Хука, как была полностью восстановлена его репутация «джентльмена и человека чести».
        Требовалось объяснение. И вскоре оно начало вырисовываться.
        Вскоре после отъезда Мейнарда в Оушн Хаус стало известно, что в утро после бала из Нью-Йорка на пароходе приплыл незнакомый джентльмен, прошел в номер Мейнарда и провел там целый день.
        Стало известно также, что было написано письмо мистеру Свинтону и вручено его лакею. Это подтвердил коридорный, относивший письмо.
        Что говорилось в этом письме?
        Должен был знать мистер Лукас, и его об этом спросили.
        Но он не знал. Не знал не только содержание письма, но и то, что оно вообще было послано.
        И когда ему рассказали, он почувствовал, что у него зарождается подозрение. Он сразу решил потребовать у Свинтона объяснений.
        С этим решением он направился в номер англичанина.
        Он застал его в номере и с некоторым удивлением обнаружил, что тот очень фамильярно расположился со своим слугой.
        - Что это я слышал, мистер Свинтон? - спросил Лукас, войдя.
        - А что… что вы слышали, доуогой Лукас?
        - Письмо, о котором все говорят.
        - Письмо… письмо. Пйизнаюсь, совеушенно не понимаю, о чем вы, мой доуогой Лукас.
        - Ерунда! Разве вы не получали письмо от Мейнарда - на утро после бала?
        Свинтон побледнел и смотрел во всех направлениеях, кроме глаз Лукаса. Он колебался, одновременно пытаясь выиграть время. Однако понял, что отрицать невозможно.
        - О! Да… да! - ответил он наконец. - Было письмо - и очень стуанное. Я его пуочитал на следующий день. Мой лакей Фуэнк, этот глупый малый, забуосил его в угол. Я пуочел его только на следующее утуо.
        - Оно, наверно, все еще у вас?
        - Нет. Я уаскуйил с его помощью сигауу. Нелепый случай.
        - О чем оно было?
        - Ну… что-то вуоде извинения со стоуоны мистеуа Мейнауда. Там говойилось, что он должен суочно уплыть с вечейним пауоходом из Ньюпоута. Подписано его дуугом Уупеутом Уоузвельдтом, котоуый назвал себя гуафом Австйийской импейии. Я его пуочел. А так как написавший уже уехал, я йешил, что не стоит больше думать об этом непйиятном деле.
        - Клянусь Богом! Мистер Свинтон, это письмо ставит нас обоих в очень неловкое положение!
        - Но почему, мой доуогой дууг?
        - Почему? Потому что все хотят знать, о чем оно. Вы говорите, что уничтожили его?
        - Уазоувал на клочки, завейяю вас.
        - Очень жаль. Хорошо известно, что письмо было послано и получено вашим слугой. Конечно, все считают, что вы его получили. Нам придется кое-что объяснять.
        - Вейно… вейно. Что вы пйедлагаете, мистеу Лукас?
        - Ну, лучше всего рассказать всю правду. Вы получили письмо слишком поздно, чтобы ответить на него. Все уже знают, почему так получилось, так что вам от этого хуже не будет. Мейнард выходит из этого дела без ущерба.
        - Вы считаете, что так лучше?
        - Я уверен в этом. Мы должны так сделать.
        - Что ж, мистеу Лукас, я согласен со всем, что вы пйедлагаете. Вы все сделаете пйилично. Я у вас в большом долгу.
        - Мой дорогой сэр, - ответил Лукас, - вопрос уже не в соответствии приличиям. Необходимо объяснить это письмо, полученное вами от мистера Мейнарда. Полагаю, я волен давать объяснения?
        - О, конечно. Конечно…
        Лукас вышел, намереннный очиститься от всяческих обвинений.
        Вскоре весь внешний мир знал суть, если не точное содержание загадочного письма. Это восстановило репутацию человека, написавшего его, и нанесло ущерб репутации получившего.
        С этого момента в оценке ньюпортского общества Свинтон перестал быть орлом. Он был больше даже не успешно охотящимся ястребом: голуби начали его сторониться. Но он по-прежнему не отрывал взгляда от птицы с великолепным оперением, намного превосходящим остальных, и готов был к решающему броску.



        Глава XXII
        Заговор монархов

        Революционные конвульсии, сотрясавшие троны Европы в 1848 году, были одним из тех периодических потрясений, которые случаются каждые полстолетия, когда угнетение становится невыносимым.
        Предшествующая революция 1790 года после начальных успехов, перемежавшихся поражениями, была окончательно разбита на поле Ватерлоо и тут похоронена ее мрачным палачом Веллингтоном.
        Но могила опять выпустила наружу мертвеца; и прежде чем этот хладнокровный янычар деспотизма сошел в свою могилу, он увидел, как убитый им призрак свободы вновь обретает плоть и угрожает коронованным тиранам, которым Веллингтон так преданно служил.
        Им не только угрожала опасность: многие из них лишились тронов. Слабоумный австрийский император бежал из своей столицы, как и бюрократ король Франции. Слабого Вильгельма Прусского призвали к ответу его долго страдавшие подданные и принудили на коленях дать им конституцию.
        Десяток маленьких королевств последовал их примеру: а папа, втайне поддерживавший монархов, вынужден был оставить Ватикан, этот центр и оранжерею политического и религиозного позора, изгнанный красноречивым языком Мадзини и горячим лезвием Гарибальди.
        Даже Англия, безопасная в своем глубочайшем равнодушии к свободе и реформам, дрожала от криков чартистов.
        У всех коронованных голов в Европе были свои причины для страха и тревог; и какое-то время даже казалось, что свобода побеждает.
        Увы! Это был всего лишь сон народов, недолговечный и рассеивающийся, как дым. Его сменил новый долгий период сна под еще более тяжелым гнетом.
        Победители поздравляли друг друга с успехом, чинили разорванные цепи и готовили новые, еще более прочные. Королевские кузнецы принялись за работу; они работали тайно, как и Ватикан в его подземной кузнице.
        Работали они с охотой, и цель у них была одна. Общая опасность заставила из объединить силы, и на время ссоры между ними были забыты и оживали только тогда, когда кто-нибудь хотел в ущерб другим воспользоваться результатами победы.
        Так была достигнута договоренность о новой программе. Но прежде чем ее выполнять, некоторым из них нужно было помочь восстановить господство над своим народом, утерянное в результате революции.
        Пронесясь подобно смерчу по Европе, она всех их застала врасплох. Погруженные в роскошь, занятые своими мелкими ссорами и сарданапальскими излишествами, уверенные в бдительности своего доверенного охранника Веллингтона, европейские монархи не предвидели бурю, которая обрушилась на них. Ибо тюремщик свободы Европы тоже спал. Старость и слабеющий интеллект подвели его; он по-прежнему слепо верил в «коричневую Бесс» (Кремневый мушкет, бывший на вооружении английской армии. - Прим. перев.), в то время как в ушах его звучали выстрелы кольта и игольного ружья (Ружье 19 века с курком в виде иглы. - Прим. перев.).
        Да, победитель при Ватерлоо был слишком стар, чтобы помочь сыновьям тех тиранов, которых он снова посадил на троны.
        У них не оказалось военного предводителя - ни одного. Не нашлось на их стороне солдата, в то время как на стороне народов были Бемс и Дембинский, Гарибальди, Дамьянич, Клапка и англо-венгр Гион - созвездие пламенеющих лезвий. А среди государственных деятелей и патриотов не было равных Манину и Мадзини.
        На поле битвы, военной или дипломатической, у тиранов не было ни одного шанса. Они это видели и решили использовать предательство .
        Они знали, что для этого у них найдется достаточно орудий; но два обещали быть особенно полезными; они словно специально были созданы для такого случая. Первое такое орудие - английский дворянин, ирландец по рождению, из незначительного аристократического рода; благодаря своей политической ловкости и изобретательности он сумел не только добиться известности, но и стал одним из наиболее влиятельных дипломатов Европы.
        При этом он совсем не был гением. Напротив, интеллект у него был очень средний, он никогда не возвышался над уровнем мошенника. Речи его как члена британского парламента были скучны и полны банальностей, а попытки пошутить только ярче демонстрировали его раболепие и нищету мозга. Он часто забавлял парламент, во время своих длинных речей меняя по несколко пар белых кожаных перчаток. Это придавало ему аристократическую внешность - немалое достоинство в глазах английской аудитории.
        Тем не менее он добился большой популярности - отчасти потому что был на стороне либералов, но главным образом заигрыванием с призраком ложного патриотизма - национальными предрассудками и пристрастиями.
        Если бы его популярность ограничивалась только соотечественниками, он смог бы причинить меньше вреда.
        К несчастью, было не так. Всюду утверждая, что защищает интересы народов, он приобрел доверие революционных лидеров всей Европы; и в этом заключалась его способность приносить зло.
        Это доверие было приобретено не случайно: так было решено заранее, и гораздо более могущественными людьми. Короче, он был главным политическим шпионом коронованных деспотов, приманкой, заброшенной ими, чтобы уничтожить их общего страшного врага - республику.
        И тем не менее имя этого человека по-прежнему почитается в Англии, в стране, которая уже двести лет отдает дань уважения клеветникам Кромвеля.
        Второй человек, с которым испуганные деспоты связывали свои надежды, принадлежал другому народу, хотя походил на первого по характеру.
        Он тоже с помощью целой серии обманов сумел втереться в доверие к вождям революции; его планы были составлены так же хитро и теми же заговорщиками, которые выпустили в свет дипломата.
        Правда, руководители народов не очень верили ему. Герой Булонской экспедиции, с прирученным орлом на плече, вряд ли мог оказаться солдатом свободы или ее апостолом; поэтому, вопреки его революционным заявлениям, они поглядывали на него настороженно.
        Если бы они видели, как он уезжает из Англии, чтобы стать президентом Франции, нагруженный мешками золота, предоставленными коронованными главами, чтобы он сумел достичь своего, - предводители революции, наверно, догадались бы о том, какую роль ему предстоит сыграть.
        Он стал последней надеждой деспотов. Двенадцать месяцев назад они бы с презрением отвергли такое орудие.
        Но времена неожиданно изменились. Орлеанская и Бурбонская династии больше не могли служить. Обе вымерли или полностью утратили свое влияние. Только одно можно было использовать, чтобы раздавить республиканизм во Франции, - престиж великого имени, имени Наполеона, снова освещенного солнцем славы, с забытыми и прощенными грехами.
        Тот, кто представлял теперь это имя, был самым подходящим для такого дела человеком, и его наниматели знали, что задача ему по силам (Речь идет о Наполеоне Третьем. - Прим. перев.).
        И вот с полными карманами денег, с обещанием короны, с кинжалом в руке, он начал действовать, пообещав поразить свободу в самое сердце.
        История знает, как он сдержал свое обещание !



        Глава XXIII
        Программа великих держав

        В одной из комнат Тюильри (Королевский дворец во Франции. - Прим. перев.) за столом сидели пятеро.
        На столе были расставлены графины и стаканы, бутылки различного вина, ваза с дорогими цветами, серебряные подносы с отборными фруктами, орехами, оливками - короче, все необходимое для великолепного десерта.
        Запах жареного мяса, пробивавшийся сквозь тонкий букет вин, свидетельствовал о съеденном обеде. Тарелки уже унесли.
        Джентльмены обратились к сигарам, и запах лучшего кубинского табака смешивался с ароматом фруктов и вина. Они курили, прихлебывали вино и болтали - небрежно и даже порой легкомысленно, и случайный наблюдатель вряд ли догадался бы о характере их беседы.
        Однако разговор был такой серьезный и тайный, что дворецкому и официантам приказано было не входить в комнату. Двойная дверь в нее была прочно закрыта, а в коридоре стояла охрана - два солдата в гренадерских мундирах.
        Эти пять человек, так старавшихся, чтобы их не подслушали, представляли пять великих держав Европы: Англию, Австрию, Россию, Пруссию и Францию.
        Это были не обычные послы, разрешающие банальные дипломатические проблемы, но полномочные представители своих держав, способные решать судьбу континента.
        Именно это и привело их в тщательно запертую комнату. Конклав из пяти включал в себя английского лорда, австрийского маршала, русского великого князя, известного прусского дипломата и президента Франции - хозяина кабинета.
        Они готовили заговор против народов Европы, освобожденных революцией, собирались снова их поработить.
        Свой план они обсудили и в целом приняли еще до того, как сели за обеденный стол.
        Послеобеденная беседа была всего лишь резюме того, что было решено: отсюда, вероятно, отсутствие серьезности, соответствующей такому важному делу и характеризовавшей их предшестующий разговор.
        Теперь, договорившись, они наслаждались сигарами и вином, как банда грабителей, выработавших план очередного “дела”.
        Английский лорд казался особенно довольным собой и остальными. Известный своим легкомыслием, которое некоторые называли бессердечием, он был в своей привычной атмосфере. Не очень знатного происхождения, он сумел завоевать власть и теперь находился в группе пяти, которая решала дела европейской аристократии, противостоящей народам Европы. Он был одним из основных авторов плана и предолжил многие его пункты, принятые остальными; поэтому, а также из признания величия его государства он был как бы председателем собрания.
        Однако подлинным председателем был принц-президент - отчасти из-за своего высокго положения, отчасти потому, что он хозяин.
        В поверхностной беседе прошло около часа; “человек дела”, стоя спиной к огню и разводя фалды сюртука - привычка Наполеона Третьего, - достал из зубов сигару и подвел следующий итог:
        - Итак, мы договорились, что Россия отправляет войско в Баден, достаточное, чтобы разбить этих храбрых во хмелю немцев, которые, несомненно, опились своим рейнским вином!
        - Сжальтесь над Меттернихом, дорогой президент. Подумайте о йоханисбергере (Сорт вина. - Прим. перев.).
        Это произнес игривый англичанин.
        - Ya, mein Prinz, ya, - более серьезно ответил прусский дипломат.
        - Мы дадим им не виноград, а шрапнель (В оригинале игра слов: grape имеет оба значения), - продолжал шутник.
        - А вы, ваше высочество, гарантируете, что Россия проделает то же самое с этими свинопасами венгерской Пушты?
        - Двести тысяч человек готовы выступить против них, - ответил великий князь.
        - Постарайтесь, чтобы вы по пути не попали в Тартар, мой дорогой князь! - предупредил остроумный англичанин.
        - Вы уверены в Гергее, маршал? - продолжал президент, обращаясь к австрийцу.
        - Абсолютно. Он ненавидит этого Кошута, как самого дьявола, а может, немного больше. С удовольствием увидел бы его и всех его приспешников на дне Дуная. Не сомневаюсь, он их всех перевешает или отрубит им головы, как только наши русские союзники покажутся на границе.
        - А вы намерены эти головы собрать, полагаю? - продолжал бессердечный остроумец.
        - Tres-bien (Очень хорошо, фр. - Прим. перев.)! - продолжал президент, не обращая внимания на шутки своего старого друга лорда. - Я, со своей стороны, позабочусь об Италии. Я думаю, суеверия помогут мне вернуть на трон старого бедного Пия Девятого.
        - Для этого достаточно вашей собственной набожности, мой принц. Это святой крестовый поход, и кто более вас достоин его совершить? Вашим Саладином будет Гарибальди, и вас назовут Людовик Львиное Сердце!
        Веселый виконт рассмеялся собственной выдумке; остальные присоединились к его смеху.
        - Послушайте, милорд, - весело отозвался принц-президент, - вам нужно быть немного посерьезней. Джону Булю придется тоже играть свою роль в этой игре! Правда, не очень трудную.
        - Вы называете это нетрудной ролью? Джон Буль дает деньги. А что он за это получает?
        - Что он получает? Pardieu (Черт подери, фр. - Прим. перев.)! Вы забыли о своем недавнем страхе перед чартистами? Если бы я не сыграл роль вашего констебля, дорогой виконт, вы были бы сейчас не полномочным представителем, а пользовались бы моим гостеприимством как изгнанник!
        - Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
        Славяне и немцы: Россия, Пруссия и Австрия - приняли участие в смехе; все радовались насмешке над англичанином.
        Но в этом смехе их галантный сотоварищ по заговору не чувствовал злобы; иначе он мог бы ответить так:
        - А что касается Джона Буля, мой дорогой Луи Наполеон, то не будь его, даже пурпурный плащ вашего великого дядюшки, спустившийся словно с неба и бросающийся в глаза всей Франции, не смог бы поднять вас на то высокое место, которое вы сейчас занимаете, - место президента, которое, возможно, преобразуется в трон императора!
        Но ничего подобного англичанин не сказал. Он был слишком заинтересован в таком преобразовании, чтобы относиться к нему легкомысленно; вместо того чтобы ответить, он рассмеялся так же громко, как остальные.
        Еще немного моета и мадейры, капелька токайского для маршала, еще одна выкуренная регалия, сопровождаемые легкими шутками, и собравшиеся разошлись.
        Остались двое: Наполеон и его английский гость.
        Возможно, даже вполне вероятно, что никогда два больших мошенника не собирались в одной комнате!
        Я предвижу, с каким недоверием будет встречено это утверждение, и готов к снисходительным усмешкам. Нужен опыт, каким иногда обладают предводители революционеров, чтобы разглядеть мошенническую суть коронованных особ; хотя десять минут последующей беседы убедили бы даже самых недоверчивых.
        Между этими двумя не было недостатка в доверии. Напротив, они словно принадлежали к единому братству преступников и именно в таком свете смотрели друг на друга.
        Но это были преступники грандиозного масштаба, укравшие у Франции одну половину свободы и готовившиеся украсть вторую.
        Чокнувшись, они продолжили разговор. Первым заговорил принц-президент.
        - Относительно этой пурпурной мантии. Какие шаги нужно предпринять? Пока она не будет у меня на плечах, я слаб, словно кошка. Обо всем приходится советоваться с Ассамблеей. Даже это мелкое дело восстановления папы требует от меня величайших усилий.
        Английский вельможа ответил не сразу. Он сидел, задумавшись, теребя кожаную перчатку пальцами; выражение его лица свидетельствовало, что он занят какими-то расчетами.
        - Вы должны сделать Ассамблею более послушной, - ответил он наконец тоном, который свидетельствовал, что шутливое настроение его покинуло.
        - Вы правы. Но как это сделать?
        - Нужно ее прополоть.
        - Прополоть?
        - Да. Вам следует избавиться от Бланков, Роллинов, Барбов и прочих каналий.
        - Отлично! Но как?
        - Путем лишения избирательных прав их избирателей санкюлотов - тех, что в блузах.
        - Мой дорогой виконт! Вы, конечно, шутите!
        - Нет, мой дорогой принц. Я говорю серьезно.
        - Черт побери! Такой законопроект заставит стащить членов Ассамблеи с их мест. Лишить избирательного права синеблузых! Да их два миллиона!
        - Тем более от них необходимо избавиться. И это может быть сделано. Вы считаете, что большинство депутатов вас поддержат?
        - Я уверен в этом. Как вы знаете, нам удалось провести в Ассамблею много представителей старого режима. Опасаться нужно уличного сброда. Соберется толпа, если такой законопреоект будет предложен. А вы знаете, что такое парижска толпа, когда дело политическое!
        - Но я думал о том, чтобы рассеять толпу, вернее, помешать ей собраться.
        - Каким образом, mon cher?
        - Нам нужно причесать гребень гальского петуха, вырвать ему перья.
        - Я вас не понимаю.
        - Очень просто. Со своей стороны мы нанесем оскорбление вашему послу Де Морни - какая-нибудь мелочь, которую потом можно будет объяснить и извиниться. Я об этом позабочусь. Вы в большом гневе отзовете посла, и между двумя государствами возникнет вражда. Обмен дипломатическими нотами с соответствующими резкими выражениями, несколько статей в вашей парижской прессе - я обеспечу то же самое с нашей стороны, перемещение с полдесятка воинских частей, небольшая дополнительная активность в доках и арсеналах - и дело сделано. Пока гальский петух кричит по одну сторону пролива, а английский бульдог лает по другую, ваша Ассамблея сможет принять любой закон, не боясь толпы. Поверьте мне на слово, это можно сделать.
        - Милорд, вы гений!
        - Ничего особенного. Всего лишь игра в домино.
        - Будет сделано. Вы обещаете изгнать Де Морни из вашего двора. Более подходящего человека для такой игры не найдешь.
        - Обещаю.


***
        Обещание было сдержано. Де Морни «изгнан», была исполнена и остальная часть программы - вплоть до лишения синих блуз права голоса.
        Все произошло так, как предсказывал английский дипломат. Французы, рассерженные оскорблением , нанесенным их послу, в своей враждебности к Англии забыли обо всем остальном. А тем временем был отрезан еще один ломоть от их тающей свободы.
        А осуществление заговора продолжалось.
        Еще до конца года клятвопреступник русский царь двинул своих клевретов в Южную Германию, погасив пламя баварской революции; солдаты Наполеона Третьего заставили римлян принять презираемого иерарха; а огромная казачья армия - двести тысяч человек - надвинулась на Пушту и угражала загасить последнюю искорку свободы на востоке.
        Это не роман - это история!



        Глава XXIV
        Предательские подмостки

        Пассажиры, пересекающие Атлантику на пароходах линии «Кунард», сидят рядом или напротив друг друга за одним и тем же столом три, а иногда четыре раза ежедневно и могут не обменяться ни словом, кроме самых банальных: «Можно попросить вас передать горчицу?» или «Соль, пожалуйста».
        Обычно это мужчины с красивыми женами, с дочерьми в брачном возрасте и с положением в обществе, которым они очень гордятся.
        Несомненно, эти несчастные ведут не очень легкую жизнь на борту корабля, особенно когда каюты тесные, а общество не избранное.
        Так бывает на «кунардах» только тогда, когда канадские галантерейщики направляются в Англию для закупок на Манчестерском рынке. Тогда пересечение Атлантики становится поистине тяжелым испытанием для джетльмена, англичанина и американца.

«Камбрия» была полна ими; и их общество могло бы утомить сэра Джорджа Вернона. Но эти заокеанские верноподданные Англии слышали, что он сэр Джордж Вернон, бывший гуьернатор Б., и поэтому не фамильярничали с ним, и экс-губернатор был предоставлен самому себе.
        Совсем по другой причине пассажиры избегали общества австрийского графа, который, будучи республиканцем, терпеть их не мог. Их верность короне вызывала у него отвращение; казалось, он ищет возможности сбросить кого-нибудь из них за борт.
        В сущности он уже был близок к этому однажды и, возможно, тем бы дело и закончилось, если бы не вмешательство Мейнарда, который хоть был моложе графа, но не обладал таким раздражительным температментом.
        Роузвельдт сердился не беспричинно, как может подтвердить любой американец, пересекавший Атлантику на «кунардах» в те прежние дни. Эти сверхлояльные канадцы обычно численно преобладали, и их болтовня и перешептывания делали жизнь пассажиров-республиканцев очень неудобной. Особенно таких республиканцев, которыми были Мейнард и Роузвельдт, как показала сцена на пристани в Джерси. Так было до появления более либеральных кораблей линии «Инман»; эти великлепные корабли становятся домом для всех национальностей и поднимают звездный флаг Америки не ниже королевского флага Англии.
        Вернемся к нашему тексту; то, что люди могут пересечь Атлантику на одном корабле, обедать в одной и той же кают-компании, сидеть за одним столом и не обменяться ни одним словом, доказывает плавание «Камбрии». Мы имеем в виду капитана Мейнарда и сэра Джорджа Вернона.
        За едой они почти касались друг друга локтями, потому что стюард, несомненно, чисто случайно, усадил их рядом.
        В первый же обед между ними возникла холодность, которая делала невозможными разговоры. Мейнард, желая проявить вежливость, что-то сказал; его слова были встречены с надменностью, которая оскорбила молодого военного; с этого момента они молчали.
        Каждый предпочел бы обойтись без соли, чем попросить о ней другого!
        Для Мейнарда это было несчастьем, и он это чувствовал. Ему очень хотелось поговорить с этой странно заинтересовавшей его девочкой; но это оказалось невозможно. Деликатность не позволяла заговорить с ней отдельно; впрочем у него вряд ли была бы такая возможность, потому что отец всегда был рядом с ней.
        За столом она сидела рядом с отцом, и Мейнард мог видеть ее только в зеркале.
        Зеркало висело на стене каюткомпании, и все трое сидели напротив него.
        Двенадцать дней смотрел он в зеркало - во время каждой еды; бросал беглый взгляд на сэра Джорджа, потом выражение его лица менялось, когда он видел другое лицо в полированной плоскости в раме. Как часто про себя проклинал он канадского шотландца, который сидел напротив и чья огромная лапа часто вставала между Мейнардом и прекрасным отражением!
        Замечала ли девочка это косвенное наблюдение? Проклинала ли роскошную шевелюру шотландца, которая мешала ей видеть глаза, смотревшие на нее страстно, почти нежно?
        Трудно сказать. У девочек в тринадцать лет бывают странные фантазии. И хоть и удивительно, но верно: тридцатилетний мужчина легче привлечет их внимание, чем когда они станут на десять лет старше. Их юные сердца, не знающие обмана, легче поддаются инстинктам природной невинности и, подобно воску, меняются под действием тех, кто вызвал их восторг. А позже знакомство с коварством и жестокостью мира учит их скрытности и подозрительности.
        За эти двенадцать дней Мейнард много думал о девочке, лицо которой он видел в зеркале, и часто пытался догадаться, что думает она о нем.
        Но вот показался мыс Клие, а Мейнард знал о девочке не больше, чем во время расставания на Сэнди-Хук. И никаких перемен в этом отношении не происходило. И вот, стоя на палубе - корабль проходил мимо его родины, рядом с ним стоял австриец, - Мейнард повторил слова, сказанные ввиду Стейтен Айленда:
        - У меня предчувствие, что эта девочка будет моей женой!
        Вторично он повторил их в устье реки Мерси, когда к огромному океанскому пароходу подошло вспомогательное судно - тендер, и пассажиры начали переходить на него. И среди них сэр Джордж с дочерью. Возможно, они никогда больше не встретятся.
        Каков смысл предчувствия, кажущегося таким абсурдным? Оно возникло с первого же взгляда, когда девочка смотрела на него на палубе; продолжалось во время редкого обмена взглядами в зеркале кают-компании; и вот она бросает последний взгляд, направляясь к трапу на тендер. Каково может быть значение этого взгляда?
        Он, тот, кому был адресован взгляд, не мог ответить на этот вопрос. И мог лишь повторить весьма неудовлетворительный ответ, который часто слышал от мексиканцев: Quien sabe (Кто знает, исп. - Прим. перев.)?
        Он мало думал о том, как осуществится его предчувствие.
        Когда пассажиры переходили с парохода на тендер, произошла непредвиденная случайность.
        Аристократ экс-губернатор, не желая смешиваться с толпой, пережидал остальных. Его багаж уже перенесли. На сходнях оставались только Мейнард, Роузвельдт и еще несколько человек, вежливо уступая очередь сэру Джорджу.
        Тот ступил на подмостки, вслед за ним двинулась дочь; мулатка с сумкой в руке была чуть сзади.
        На Мерси дул резкий ветер и было сильное боковое течение; по какой-то случайности буксир, удерживавший два корабля рядом, неожиданно лопнул. Пароход, стоявший на якоре, остался на месте, а тендер начало сносить. Трап, соединявший корабли, пошатнулся, один его конец выскочил из крепления как раз в тот момент, когда сэр Джордж ступил на палубу тендера. С грохотом трап рухнул на нижнюю палубу.
        Служанка успела сделать только шаг на подмостки, ведущие к трапу, и ее легко оттащили назад. Но девочка, проделавшая уже полпути, могла упасть в воду. Все сразу это поняли, и с обоих кораблей послышались крики. Девочка ухватилась за веревку и повисла на ней: наклонные подмостки почти не давали ей опоры.
        Еще мгновение, и они оторвутся от тендера, который быстро уносило течением. Вот подмостки оторвались и с плеском упали в кипящую воду; но за мгновение до этого человек, скользнув по склону, обнял висевшую в опасном положении девочку и отнес ее в безопасность, на палубу парохода!
        Больше между сэром Джорджем Верноном и капитаном Мейнардом не было холодности: потому что именно капитан Мейнард спас ребенка.
        Когда они расставались на Ливерпульской пристани, пожимали друг другу руки, обменялись карточками, и свою карточку английский баронет сопроводил приглашением посетить его в его деревенском поместье; на карточке был указан адрес «Вернон Парк, Семь Дубов, Кент».
        Стоит ли говорить, что Мейнард пообещал ответить на приглашение и тщательно записал адрес.
        Девочка с благодарностью смотрела на него в окно кареты, в которой сэра Джорджа вместе со всеми принадлежностями увозили из гавани, а Мейнард снова ощутил странное предчувствие, более сильное, чем когда-либо.
        Он долго смотрел вслед карете, а потом еще долго думал о ней.
        И совсем не обрадовался, когда его оторвали от мыслей, хотя прозвучал голос друга - Роузвельдта.
        Граф стоял рядом с ним, держа в руке газету.
        Это был лондонский «Таймс» с новостями со всего света.
        Новости не были удивительными. Лоцман принес на пароход газеты - как обычно, трехдневной давности, и пассажиры были подготовлены. Теперь они только прочли подтверждение.
        - Это правда! - сказал Роузвельдт, показывая на крупный заголовок.


        РУССКИЕ ВОЙСКА ВЗЯЛИ РАШТАДТ! БАВАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ КОНЧИЛАСЬ!

        С его уст сорвалось дикое проклятие, достойное разбойников Шиллера. Граф топнул, словно хотел разбить доски пристани под собой.
        - Проклятие! - воскликнул он. - Вечное проклятие этому клятвопреступнику русскому царю! И этим глупым северным немцам! Я знал, что он не сдержит свое слово!
        Мейнард, хотя и расстроился, был возбужден меньше. Возможно, ему помогло преодолеть разочарование воспоминание о золотоволосой девочке. Она в Англии; и он должен здесь остаться.
        Таково было его первое соображение. Не решение, нет, только спокойная мысль.
        Но она исчезла сразу же, после того как Роузвельдт продолжить читать газету.

        «Кошут все еще держится в Венгрии; хотя сообщается, что русская армия приближается к Араду».
        - Слава Богу! - воскликнул Роузвельдт. - Туда мы еще успеем!
        - Не стоит ли подождать наших людей? Боюсь, от нас двоих будет мало пользы.
        Воспоминание об ангельском ребенка превращало самого Мейнарда в ангела.
        - Мало пользы! Сабля, такая, как ваша, и моя ! Прошу прощения! Кто знает, дорогой капитан, может я еще сумею пронзить ею черное сердце Габсбургов. Отправляемся в Венгрию! Это такое же дело, как наше!
        - Согласен, Роузвельдт. Я колебался только потому, что австрийская почва для вас опасна.
        - Пусть меня повесят, если смогут. Но не смогут, если только мы доберемся до Кошута и его смелых товарищей Аулича, Перецеля, Дембинского, Наги, Сандора и Дамьянича. Мейнард, я знаю их всех. Когда окажемся среди них, веревка нам не будет грозить. Если и умрем, то с саблей в руке и среди героев. Отправляемся к Кошуту!
        - К Кошуту! - повторил Мейнард, и золотоволосая девочка была забыта!



        Глава XXV
        Дом на Пятой авеню

        Ньюпортский сезон кончился. Миссис Гирдвуд вернулась в свой великолепный дом на Пятой авеню и вскоре принимала гостя, какие не часто посещают даже Пятую авеню: - английский лорд мистер Свинтон, вельможа инкогнито, принял приглашение на обед.
        Прием должен был быть тихим и семейным. Миссис Гирдвуд по-другому и не могла устроить: круг ее знакомых, достойных такого почетного гостя, весьма ограничен. Она поселилась в этом доме совсем недавно, незадолго до смерти мужа, розничного торговца, который купил этот дом по ее настойчивым просьбам.
        В сущности поговаривали, что именно этот грандиозный особняк привел его к смерти. Дом был слишком великолепен для удобства и требовал полной смены привычек; возможно, покойного беспокоили и расходы: ему пришлось потратить много денег, которые он экономил всю жизнь.
        Какова бы ни была причина, под этим величественным потолком душа его страдала; побдродив три месяца по просторным апартаментам, слушая собственные одинокие шаги, мистер Гирдвуд лег на роскошный диван и умер.
        После его смерти в доме стало веселей; однако элита по-прежнему его не посещала. Мистер Свинтон будет первым представителем своего класса, который протянет ноги под столом красного дерева в доме Гирдвудов. Но зато какой представитель! Хорошее начало, рассуждала вдова Гирдвуд.
        - Вы ни с кем у нас не встретитесь, милорд. Мы слишком заняты подготовкой к путешествию в Европу. Только девочки и я. Надеюсь, вас это не расстроит.
        - Пуошу вас, мадам, не говойите об этом. У вас такая интейесная семья; именно такие вещи доставляют мне удовольствие.Хуже всего эти большие пйиемы.
        - Я рада этому, милорд. Ждем вас в следующий вторник. Не забудьте, мы обедаем в семь.
        Этот короткий разговор происходил в Ньюпотре, в Оушн Хаус; миссис Гирдвуд собиралась сесть в наемную карету, чтобы отправиться на нью-йоркский пароход.
        Наступил вторник, и мистер Свинтон точно в семь вечера переступил порог дома на Пятой авеню.
        Дом был ярко освещен и принаряжен. Хозяйка, ее дочь и племянница одевались с особой тщательностью.
        Но пришли еще не все: ожидали еще двоих. Скоро они явились.
        Это были мистер Лукас и его приятель. Они тоже вернулись в Нью-Йорк. Еще в Ньюпорте через посредство Свинтона они познакомились с миссис Гирдвуд и получили приглашение.
        Теперь пришли все, и гости распределились пропорционально: три леди и столько же джентльменов, набор из шести. Впрочем, по мнению мужчин сама миссис Гирдвуд была излишней. Лукас мечтал о Джули, а его друга привлекали голубые глаза Корнелии. Львом приема был, конечно, мистер Свинтон. Ведь он иностранец, англичанин, и поэтому повышенное внимание в к нему вполне естественно. Миссис Гирдвуд ужасно хотелось рассказать, какой он большой лев. Но мистер Свинтон взял с нее слово хранить тайну.
        Беседа за обеденным столом велась непринужденная. У представителей разных народов, говорящих на одном языке, всегда найдутся общие темы. Этими темами их снабжают их страны. Говорили об Америке, но больше об Англии. Миссис Гирдвуд отправлялась туда со следующим пароходом - каюты были уже заказаны. Вполне естественно, что она расспрашивала.
        - Относительно ваших отелей в Лондоне, мистер Свинтон. Конечно, мы хотим остановиться в лучшем. А какой вы считаете лучшим?
        - Клайендон, конечно. Клайендон на Бонд-стйит. Этот лучший во всех отношениях, мадам.
        - Кларендон, - повторила миссис Гирдвуд, взяла записную книжку и записала. - Бонд-стрит, вы говорите?
        - Бонд-стйит. Это наша модная улица для пуогулок; там лучшие магазины.
        - Мы остановимся там, - сказала миссис Гирдвуд, записывая адрес и возвращая записную книжку в сумочку.
        Нет необходимости подробно передавать последующую беседу. Обычно разговор за столом, когда собеседники мало знакомы друг с другом, не очень интересен, а гости миссис Гирдвуд подходили под эту категорию.
        Тем не менее вечер прошел хорошо и даже весело,только Джули иногда выглядела задумчивой и тем вызвала легкое раздражение у Свинтона и Лукаса.
        Однако время от времени она бросала на них взгляд своих темно-карих глаз, который внушал им надежду на будущее.
        Опасные глаза у Джули Гирдвуд. Их взгляд был способен лишить душевного спокойствия даже таких маловосприимчивых мужчин, как Луис Лукас и Ричард Свинтон.
        Обед закончился, и джентльмены собрались уходить.
        - Когда можно ждать вас в Англии, милорд? - спросила миссис Гирдвуд у мистера Свинтона, отведя его в сторону.
        - Следующим пауоходом, мадам. Сожалею, что не могу отплыть с вами. У меня в этой стауне небольшое дельце, связанное в бйитанским пуавительством. Такое неудобное пйепятствие, но я ничего не могу поделать.
        - Мне тоже жаль, - ответила миссис Гирдвуд. - Было бы очень приятно путешествовать с вами. И я уверена, что мои девочки тоже очень этому радовались бы. Но надеюсь, мы встретимся по ту сторону.
        - Несомненно, мадам. Я был бы очень уасстойен, если бы мы больше не встйетились. Вы, конечно, напуавляетесь пйямо в Лондон? Скольк вйемени вы намейены там оставаться?
        - О, долго. Может, всю зиму. Потом отправимся на Рейн - в Вену, в Париж, в Италию. Мы намерены совершить обычный тур.
        - Вы говойите, что остановитесь в Клайендоне?
        - Да, по вашей рекомендации. Будем жить там, пока остаемся в Лондоне.
        - Я позволю себе пйедставиться, как только вейнусь в Англию.
        - Милорд, мы будем ждать вас.


***
        Гостиную закрыли, леди остлись в доме, а три джентльмена спустились в прихожую, где лакей и дворецкий помогали им одеться. Хотя пришли они порознь, вышли вместе.
        - Куда теперь? - спросил Лукас, когда они остановились на тротуаре Пятой авеню. - Ложиться спать еще рано.
        - Весьма уазумное замечание, дууг Лукас! - сказал Свинтон, вдохновленный большим количеством вина за столом вдовы. - А куда вы пйедложите?
        - Ну, я бы предложил немного поразвлечься. У вас с собой есть деньги, мистер Свинтон?
        Мистер Лукас по-прежнему не знал, что его спутник - лорд.
        - О, да, да. Тысяча ваших пйоклятых доллауов, мне кажется.
        - Простите за такой вопрос. Я спросил на случай, если вам захочется сделать ставку. Если хотите, мой кошелек к вашим услугам.
        - Спасибо, спасибо. Я готов поуазвлечься.
        Лукас провел с Пятой авеню на Бродвей и вниз по Бродвею в «ад» - одно из тех маленьких уютных заведений на боковых улицах, где ужин подают только посвященным.
        Свинтон стал одним из них. У Лукаса были причины, чтобы его представить. Рассуждал он так:

«Похоже, у англичанина есть деньги, и он не знает, что с ними сделать. Но в Ньюпорте он ничего не тратил. Напротив, он даже увеличил свой капитал, пощипав голубей, которых я ему представил. Любопытно бы поглядеть, как у него получится с ястребами. Теперь он среди них».
        Представивший Свинтона думал также и о Джули Гирдвуд.

«Надеюсь, они доберутся до его долларов, очистят его. Он это заслужил. Мне кажется, он очень хитрый тип».
        В основе этого желания была ревность.
        И еще до того как объявили, что игра закрывается на ночь, фальшивый друг увидел, что его надежды сбываются.
        Вопреки обычной хитрости и проницательности, бывший гвардеец действовал под влиянием выпитого. Ужин с бесплатным шампанским довел его до состояния одного их голубей, которых она сам щипал, и он оставил гнездо ястребов без единого доллара в кармане.
        Лукас заплатил за наемную карету, которая доставила его в отель; и эти двое расстались.



        Глава XXVI
        Да здравствует Кошут

        Осеннее солнце только что взошло над равниной желтой Тиссы, когда два путника выехали из ворот старинной крепости Арад и направились к деревне Вилагос, расположенной в двадцати милях.
        Вряд ли стоит уточнять, что они были верхом. Пешком не передвигаются по равнинам Пушты.
        Военные костюмы всадников соответствовали обстановке. Конечно, это не обычное, нормальное состояние, когда на равнине пастухи обходят свиные стада или объезжают группы полудиких коров с их телятами. Но сегодня Арад - штабквартира венгерской армии, и в этот ранний час по всем дорогам движутся гонведы и гусары.
        Армия патриотов, насчитывающая около тридцати тысяч человек, передвинулась к Вилагосу, чтобы там встретиться с наступающими силами австрийцев и русских, которые превосходили ее в четыре раза по численности; войсками венгров командовал Гергей, войсками противника - Редигер.
        Всадники добрались до Арада накануне вечером, приехав с запада. Приехали они слишком поздно,, чтобы сразу присоединиться к армии патриотов, и сейчас, по-видимому, торопились.
        Хотя, как мы сказали, всадники были одеты по-военному, мундиры у них не венгерские. Не напоминали они и разнообразную форму противника. Оба были одеты почти одинаково: повседневный сюртук из синей ткани, синие панталоны с золотой полосой и фуражки с лентой.
        Вместе с револьверами кольт, которые тогда почти не были известны, с саблями в поношенных ножнах и с ружьями за спиной костюм всадников выглядел вполне военным; было очевидно, что всадники намерены сразиться на одной из сторон.
        Это становилось ясно из тревожных взглядов, которые они бросали вперед, из того, как они торопили лошадей, словно боялись опоздать.
        Возраст у них был разный: одному больше сорока, второму около тридцати.
        - Не нравится мне то, что происходит в Араде, - сказал старший, когда они ненадолго остановились, чтобы дать передышку лошадям.
        - Почему, граф? - спросил его спутник.
        - В воздухе дурное электричество - какое-то всеобщее недоверие.
        - Недоверие к кому?
        - К Гергею. Я вижу, что люди утратили веру в него. Его даже подозревают в предательстве, в том, что он собирается сдаться врагу.
        - Что! Гергей - их любимый полководец! Разве это не так?
        - В старой армии - да. Но не у новобранцев или вообще у населения. По моему мнению, это самое плохое, что могло случиться. Старая история - вражда регулярных частей к добровольцам. Он ненавидит гонведов и Кошута за то, что тот их создал, как в нашей мексиканской войне выпускники Вест Пойнта не любили недавно созданные части.
        - В Венгрии, как и в Соединенных Штатах, тысячи ослов верят, что человек, чтобы стать солдатом, должен пройти обычную подготовку. Они забывают об английском Кромвеле, о Джексоне (Генерал и седьмой президент США. - Прим. перев.) в Америке и о сотнях других подобных. Эти люди считают, что поскольку Гергей был офицером регулярной австрийской армии, ему можно доверять; и поэтому они его приняли и поверили, ни о чем не спрашивая. Я его хорошо знаю. Мы вместе были в военной школе. Холодный расчетливый человек, с головой химика и сердцем алхимика. Сам по себе он ничего не совершил. Великолепные победы, достигнутые венгерской армией - а они действительно великолепны, - вызваны романтическим энтузиазмом этих свирепых мадьяров и уму и смелости таких генералов, как Наги Сандор, Дамьянич и Гион. Нет никакого сомнения, что после успехов в верховьях Дуная армия патриотов могла беспрепятственно двинуться на Вену и здесь продиктовать условия Австрийской империи. Охваченные паникой войска императора не могли защищаться. И вот в этот момент, вместо того чтобы преследовать врага, победоносный полководец поворачивает
армию и осаждает крепость Офен! Чтобы захватить незначительный гарнизон численностью меньше шести тысяч человек! Шесть недель потрачены на абсурдные обходные маневры, вопреки советам Кошута, который, не переставая, настаивал на наступлении на Вену. Гергей сделал именно то, чего хотели австрийцы: дал время подойти их союзнику с севера; и теперь он пришел.
        - Но Кошут был губернатором - диктатором! Разве он не мог приказать начать наступление, о котором вы говорите?
        - Он приказывал, но ему не подчинялись. Гергей уменьшил его влияние, настроив против него военных руководителей, раскольников, которые поддержали его; он противопоставлял старые части новым и гонведам. "«Кошут не военный, он только юрист"» - повторяли они, и этого оказалось достаточно. Несмотря на все их разговоры, Кошут проявил больше способностей военного и полководца, чем вся их клика. Он вывел на поле битвы двухсоттысячную армию, вооружил и снабдил ее. И создал ее на абсолютно пустом месте! У патриотов было всего двести фунтов пороха и ни одной пушки, когда началось восстание. . Начали добывать селитру, выплавлять железо и отливать пушки. И через три месяца возникла армия, которой гордился бы сам Наполеон. Мой дорогой капитан, это лучшее доказательство военного гения, чем выигрыш дюжины сражений. И все это благодаря одному Кошуту. Он один все это организовал - все до мелочей. Лайош Кошут не полководец?! В подлинном смысле слова таких не было со времен Наполеона. Даже в этом последнем деле с Офеном, как все сейчас признают, он был прав; нужно было прислушаться к его совету: на Вену!
        - Конечно, это была печальная ошибка.
        - Совсем не очевидно, капитан, совсем не очевидно. Хотел бы я, чтобы так было. Есть основания опасаться худшего.
        - О чем вы, граф?
        - Я говорю о предательстве.
        - Ха!
        - Эта бесполезная осада очень напоминает предательство. А это постоянное отступление по правому берегу Тисы, не пересекая реку и не соединяясь с Сандором. С каждым днем армия редеет, из нее бегут тысячами. Sacre! Если это так, мы проделали долгий путь зря. И бедная свобода скоро увидит последнюю безнадежную схватку на равнине Пушты. Может, самую последнюю во всей Европе! Ах!
        С этим восклицанием граф ударил шпорами и перешел на галоп, словно торопился принять участие в схватке, пусть и безнадежной.
        Младший всадник, по-видимому, повинуясь такому же желанию, поскакал за ним.
        Они скакали галопом, пока не показались окраины Вилагоса; над рощами олив и акаций, окружающих любую венгерскую деревню, показались крыши.
        Снаружи просторно раскинувшегося поселка всадники увидели палатки с флагами над ними, эскадронами передвигалась кавалерия, строилась рядами пехота, тут и там сказали всадники в гусарских мундирах, за ними тянулись свободно свисающие доломаны. Слышался бой барабанов, звуки сигнальных рожков и гул больших пушек.
        - Кто идет? - раздался неожиданно возглас на венгерском языке. У входа в пастуший шалаш стоял солдат. В шалаше находился караульный пост.
        - Друзья! - ответил австрийский граф на том же языке. Друзья общего дела. Да здравствует Кошут!
        Услышав эти магические слова, солдат опустил карабин, а из шалаша выбралось с полдюжины его товарищей.
        Пароль,полученный графом в Араде, сделал переговоры короткими, и под крики «Да здравствует Кошут!» путники двинулись дальше.



        Глава XXVII
        Сломанные сабли

        Полчаса спустя граф Роузвельдт и капитан Мейнард - именно они были двумя быстрыми всадниками - достигли Вилагоса и оказались в лагере венгерской армии.
        Они остановились в центре, перед палаткой главнокомандующего. Прибыли они как раз вовремя, чтобы стать свидетелями необычной сцены, каких не встретишь в военной истории.
        Вокруг собрались офицеры всех званий и всех родов войск. Они стояли группами, возбужденно разговаривали, время от времени переходили от группе к группе.
        Все свидетельствовало о подготовке к сражению, но что-то загадочно сдерживало эту подготовку. Повсюду мрачные взгляды и мятежные речи.
        На расстоянии слышался постоянный гул артиллерии.
        Собравшиеся знали, откуда доносится канонада и что ее вызвало. Знали, что стреляют под Темешваром, где Наги Сандор со своим поредевшим героическим отрядом сдерживает армию Редигера.
        Да, их замечательный и любимый товарищ Наги Сандор, этот великолепный кавалерийский офицер, которому уступают даже beau sabreur (Отличные рубаки, фр. - Прим. перев.) французы, сражается в неравной битве!
        Именно мысль об этом вызывала мрачные взгляды и мятежные речи.
        Подойдя к группе офицеров, граф попросил объяснить ему, что происходит. Все они были в гусарских мундирах и казались более возбужденными, чем остальные.
        Один из них шагнул вперед и схватил графа за руку, воскликнув:
        - Роузвельдт!
        Его узнал старый товарищ по службе.
        - У вас неприятности? - спросил граф, едва ответив на приветствие. - В чем дело, мой дорогой друг?
        - Слышите эти пушки?
        - Конечно.
        - Это храбрый Сандор сражается против превосходящего противника. А этот коварный химик не отдает нам приказа идти ему на помощь. Сидит в своей палатке, как дельфийский оракул. И словно оглох, потому что ни на что не отвечает. Поверите ли, Роузвельдт: мы подозреваем его в предательстве?
        - Если подозреваете, - ответил граф, - то вы большие глупцы, позволяя предательству созреть. Вам следует выступить без его приказа. Со своей стороны - я говорю и от имени своего товарища, - мы здесь не останемся, когда где-то сражаются. Наше дело общее; и мы проехали несколько тысяч миль, чтобы обнажить в его защиту сабли. Мы опоздали в Баден; а если останемся здесь с вами, можем пережить еще одно разочарование. Идемте, Мейнард! У нас нет дел в Вилагосе. Идемте в Темешвар!
        С этими словами граф быстро направился к лошади, которая оставалась нерасседланной. Капитан пошел с ним. Но не успели они сесть верхом, как произошла сцена, которая заставила их остановиться, держа в руках поводья.
        Гусарские офицеры, и среди них несколько в высоких званиях - генералы и полковники, - слышали слова Роузвельдта. Друг графа сообщил им его имя.
        Им не нужно было сообщать его титул, чтобы придать вес его словам. Слова его послужили горячим углем, который сунули в порох, и эффект был почти мгновенным.
        - Гергей должен отдать приказ! - воскликнул один из них. - Или мы выступим без него. Что скажете, товарищи?
        - Мы все согласны! - ответило два десятка голосов; говорящие, схватившись за оружие, повернулись в сторону палатки главнокомандующего.
        - Слушайте! - воскликнул их предводитель, старый генерал с седыми усами до ушей. - Слышите? Это пушки Редигера. Я слишком хорошо знаю их проклятый язык. Бедный Сандор истратил все боеприпасы. Он, должно быть, отступает!
        - Мы остановим отступление! - одновременно воскликнул десяток голосов. - Требуем приказ наступать! В его палатку, друзья, в его палатку!
        Невозможно было ошибиться в том, чья палатка имелась в виду; с криками гусарские офицеры устремились к палатке главнокомандующего, остальные бросились за ними.
        Несколько вбежали внутрь; вслед за этим послышались громкие голоса.
        Вскоре они вышли вместе с Гергеем. Тот был бледен и казался испуганным, хотя скорее это был не страх, а сознание вины.
        Тем не менее у него хватило силы духа, чтобы скрыть это.
        - Товарищи! - обратился он к окружающим. - Дети мои! Вы ведь доверяете мне? Разве я ради вас не рисковал жизнью - ради нашей любимой Венгрии? Я вам говорил, что наступать бесполезно. Это было бы безумием, катастрофой. У нас здесь превосходящая позиция. Нужно остаться и защищать ее! Поверьте мне, это наша единственная надежда.
        Эта речь, как будто бы такая искренняя, заставила мятежников дрогнуть. Кто может сомневаться в человеке, доставившем столько неприятностей Австрии?
        Усомнился старый офицер, возглавивший мятеж.
        - Вот! - воскликнул он, почувствовав предательство. - Вот как я буду защищать ее!
        С этими словами он выхватил саблю из ножен, схватил за рукоять и лезвие и переломил о колено, а обломки бросил на землю!
        Это сделал друг Роузвельдта.
        Его примеру с проклятиями и слезами последовало еще несколько. Да, сильные мужчины, солдаты, герои, в тот день, в Вилагосе, они плакали.
        Граф уже встал на стремена, когда с края лагеря послышался крик, заставивший его остановиться. Все в поисках объяснения повернулись к крикнувшему часовому. Но объяснение пришло не от самого часовго, а из-за него.
        Вдали на равнине показались люди, всадники и пешие. Они приближались группами, длинными неровными линиями, знамена их были опущены. Это были остатки отряда, который так героически защищал Темешвар. Их мужественный предводитель был среди них, в арьергарде; он отбивался от преследующей кавлерии Редигера, отступая дюйм за дюймом.
        Это был заключительный акт борьбы за независимость Венгрии!
        Нет, не заключительный! Мы поторопились в своей хронике. Был еще один - и его будут помнить всегда, пока остаются способные чувствовать сердца - чувствовать печаль и горечь.
        Я не пишу историю венгерской войны, этой схватки за национальную независимость, равной которой, может быть, нет на земле. Иначе мне пришлось бы описывать все хитрости и уловки, с помощью которых предатель Гергей обманул своих товарищей и в полной безопасности для себя выдал подлому врагу. Я говорю только об одном ужасном утре - об утре шестого октября, когда тринадцать старших офицеров , все победители многих сражений, были повешены, как пираты или убийцы!
        И среди них храбрый Дамьянич, повешенный, несмотря на рану; молчаливый, серьезный Перецель; благородный Аулих; и, может быть, больше всех достойный сожаления великолепный Наги Сандор! Поистине страшная месть - бессердечная казнь героев, каких никогда раньше не видел мир!
        Какой контраст этой страшной монархической злобы против революционеров милосердию, совершенно беспричинно оказанному руководителю восстания!
        Мейнард и Роузвельдт не были свидетелями этого трагического финала. Графу угрожала опасность на территории Австрии, и с подавленным духом два предводителя революционеров повернули на запад. Им печально было думать, что сабли их остаются в ножнах, они не испробовали крови тиранов и деспотов!



        Глава XXVIII
        Тур в поисках титула

        - Мне тошно от Англии!
        - Кузина, то же самое ты говорила об Америке!
        - Нет. Только о Ньюпорте. А если и говорила, что с того? Я хотела бы вернуться. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, от этих балов и бульдогов. Нью-Йорк лучше всех городов Земли!
        - О! В этом я с тобой согласна. И Штаты и город, если хочешь.
        Начала этот разговор Джули Гирдвуд, а отвечала ей Корнелия Инскип.
        Они сидели в красивом помещении - в одной из комнат их номера в лондонском отеле Кларендон.
        - Да, - продолжала первая говорящая, - там по крайней мере есть общество; если не элита, то хоть достаточно образованное, чтобы можно было поговорить. Здесь никого нет, абсолютно никого, за пределами аристократии. Мне невыносимы эти жены и дочери торговцев, с которыми мы вынуждены общаться. Пусть они богаты, пусть считают себя значительными людьми. Они не могут думать ни о чем, кроме своей королевы.
        - Это правда.
        - И говорю тебе, Корнелия, если титулованная леди, пусть из самых неродовитых, кивнет им издали головой, они будут об этом помнить всю жизнь и говорить ежедневно. Только подумай о том старом банкире, к которому мама отвела нас вчера на обед. У него под стеклом на каминной доске туфелька самой королевы. И с каким жаром этот старый сноб о ней рассказывает! Как он ее заполучил; и как он благодарен, что может передать это ценное наследство своим детям, таким же снобам, как он сам! Тьфу! Их снобизм невыносим! Среди американских торговцев по крайней мере мы свободны от такого опыта. Даже самый скромный галантерейщик постыдится так себя вести!
        - Верно, верно! - согласилась Корнелия; она помнила своего отца, скромного хозяина магазина в Покипси (Небольшой городок в штате Нью-Йорк. - Прим. перев.); он бы этого стыдился.
        - Да, - продолжала Джули, возвращаясь к первоначальной теме, - из всех городов мира мне подавай Нью-Йорк. Я могу сказать о нем, как сказал Байрон об Англии: «Я люблю тебя со всеми твоими недостатками!» Хотя подозреваю, что когда знаменитый поэт написал эти всюду цитируемые строки, ему страшно надоела Италия и глупая графиня Гвиччоли.
        - Ха-ха-ха! - рассмеялась кузина из Покипси, - Какая ты девушка, Джули! Я рада, что тебе нравится наш родной Нью-Йорк.
        - А кому он не нравится? С его веселыми приятными жителями? Признаю, у него много недостатков; ужасное муниципальное управление, всеобщая политическая коррупция. Эти пятна на нем когда-нибудь будут излечены. Его большое щедрое сердце, ирландское по происхождению, не затронуто разложением.
        - Ура! Ура! - воскликнула Корнелия, вскакивая с места и хлопая в маленькие ладоши. - Я рада, кузина, что ты так говоришь об ирландцах!
        Не забудем, что она сама дочь ирландца.
        - Да, - в третий раз повторила Джули.- Из всех городов мне нужен только Нью-Йорк! Теперь я убеждена, что это лучший город в мире!
        - Не торопись так со своими заключениями, моя милая. Подожди, пока мы не увидим Париж! Может, тогда твое мнение изменится!
        Эти слова произнесла миссис Гирдвуд, вошедшая в комнату при последних словах дочери.
        - Я уверена, что оно не изменится, мама. И твое тоже. Париж будет точно таким, как Лондон: тот же эгоизм, те же социальные различия, тот же снобизм. Не сомневаюсь, что все монархические страны таковы.
        - О чем ты говоришь, девочка? Франция - республика.
        - Прекрасная республика, в которой президентом племянник императора - и сам диктатор! Как рассказывают газеты, он ежедневно отбирает у своего народа все новые права!
        - Ну, дочь моя, мы к этому не имеем никакого отношения. Несомненно, эти горячие революционные головы нуждаются в успокоении, и Наполеон для этого самый подходящий человек. Я уверена, Париж нам понравится. Старые титулованные семейства, казалось, уничтоженные революцией, снова поднимают головы. Говорят, их поддерживает новый правитель. Возможно, нам удастся кое с кем из них познакомиться. Они совсем не такие, как эта хладнокровная английская аристократия.
        Последнее замечание было произнесено с горечью. Миссис Гирдвуд провела в Лондоне уже несколько месяцев; и хотя остановилась в отеле Кларендон, этом каравансарае титулованных путешественников, ей не удалось быть представленной никому из них.
        Американское посольство отнеслось к ней очень вежливо. И посол, и секретарь - последний был известен своим вежливым отношением ко всем соотечественникам, без различия класса, - к мужчинам и особенно к женщинам. Посольство сделало все, что могло, для леди, путешествующей без рекомендаций. Но как бы богата она ни была, какими бы красивыми ни были следующие за ней девушки, миссис Гирдвуд не смогла попасть ко двору, так как не были известны ее предки.
        Конечно, многое можно было сказать в ее пользу; но тогдашний американский посол пресмыкался перед английской аристократией и очень боялся быть скомпрометированным своими представлениями.
        Мы не будем здесь называть его имени. Читатель, знакомый с историей дипломатии, вспомнит его сам.
        При таких обстоятельствах честолюбивая вдова должна была испытать разочарование.
        Ей легко было быть представленной обычным жителям Англии. За нее говорило ее богатство. Но титулованные! Они оказались еще менее доступными, чем в Ньюпорте: эти самые Дж., и Л., и Б. Титулованные и нет, они оставались теми же самыми. Миссис Гирдвуд обнаружила, что простой деревенский сквайр так же недоступен для нее, как пэры королевства: эрлы, маршалы или герцоги!
        - Это неважно, девочки! - утешала она дочь и племянницу, когда впервые поняла свое реальное положение. - Скоро приедет его светлость, и тогда все будет в порядке.
        Она имела в виду мистера Свинтона, который обещал отправиться за ней «следующим пауоходом».
        Но пришел следующий пароход, а в списке пассажиров не было никакого мистера Свинтона, не было и никого с титулом «лорд».
        Еще один пароход, и следующий, и еще с полдесятка, и по-прежнему никакого Свинтона. О нем не пишут газеты, и он не приходит в отель Кларендон!
        Неужели с вельможей, путешествующим инкогнито, произошел несчастный случай? Или, к раздражению миссис Гирдвуд, он забыл свое обещание?
        В любом случае он должен был бы написать. Джентльмен поступил бы так - если он жив.
        Но и о смерти не сообщалось в газетах. Вдова не могла пропустить такое сообщение: не зря она ежедневно читала лондонскую «Таймс» и внимательно изучала списки прибывших.
        В конце концов она начала думать, что вельможа, с которым они познакомились в Ньюпорте и которого принимали на Пятой авеню, никакой не вельмажа. А если вельможа, то вернулся на родину под другим именем и теперь сторонится их.
        Ее не утешало, что очень многие соотечественники, такие же путешественники, как они, ежедневно наносили им визиты; среди них и господа Лукас и Спиллер - так звали приятеля мистера Лукаса. Они тоже путешествовали и недавно приехали в Англию.
        Но ни у кого из них не было интересовавших миссис Гирдвуд сведений. Никто не знал, где находится мистер Свинтон.
        Со времени обеда на Пятой авеню они его не видели и ничего о нем не слышали.
        Стало совершенно очевидно, что он вернулся в Англию и не хочет их видеть - миссис Гирдвуд и девушек.
        Таково было ее заключение.
        Этой мысли было достаточно, чтобы заставить ее покинуть страну; и она решила уехать - отчасти в поисках титула, который ее дочь должна найти в Европе; а отчасти для завершения того, что ее соотечественники называют «европейским туром».
        Дочь оставалась равнодушна к планам матери, а племянница, конечно, не возражала.
        Они продолжили путешествие.



        Глава XXIX
        Пропавший лорд

        Через десять дней после отъезда миссис Гирдвуд к дежурному аристократического отеля Кларендон в Лондоне обратился джентльмен. Он задал вопрос:
        - Не остановилась ли в отеле семья Гирдвуд: леди средних лет с двумя молодыми леди, дочерью и племянницей? Служанкой у них негритянка.
        - Такая семья здесь останавливалась - недели две назад. Они оплатили своей счет и уехали.
        Служащий особо подчеркнул слова об уплате счета. С его точки зрения, это лучшее свидетельство респектабельности клинетов.
        - Вы не знаете, куда они направились?
        - Бог знает, сэр. Адрес не оставили. Они как будто янки - американцы, я хочу сказать, - ответил служитель, поправляясь из опасения нанести оскорбление. - Очень респектабельные люди, поистине леди, особенно молодые. Осмелюсь сказать, что они, наверно, отправились назад в Штаты. Я слышал, они так называют свою страну.
        - В Штаты! Не может быть, - словно про себя произнес незнакомец. - Давно ли они выехали из отела?
        - Примерно две недели назад. Могу посмотреть в книгу, если хотите.
        - Пожалуйста.
        Цербер Кларендона - для простого человека, пытающегося проникнуть в это аристократическое заведение, он не добрее семиглавого пса - вернулся в свою будку и принялся изучать журнал регистрации отъездов.
        Это его побудила сделать внешность джентльмена, задавшего вопрос. «Настоящий джентльмен» - решил служитель.
        - Выехали 25-го, - сообщил он, отрываясь от регистратора. - Лорд С. и леди С.; преподобный Огастус Стэнтон; герцогиня П.; миссис Гирдвуд с семьей - это они. Выехали двадцать пятого, сэр.
        - Двадцать пятого. А в котором часу?
        - Ну, этого я не помню. Видите ли, в этот день многие приезжали и уезжали. Их имена в начале спика. Я думаю, они уехали утренним поездом.
        - Вы уверены, что они не оставили никакой записки?
        - Могу спросить внутри. На чье имя?
        - На имя Свинтона - Ричарда Свинтона.
        - Мне кажется, они несколько раз спрашивали об этом имени. Да, старая леди, мать молодых, я хочу сказать. Сейчас проверю насчет записки.
        Служащий исчез в отеле, оставив мистера Свинтона у входа.
        Мрачное лицо бывшего гвардейца снова просветлело. Приятно слышать, что о нем спрашивали. Он надеялся, что найдется записка, которая даст след.
        - Ничего нет, - был разочаровывающий ответ служащего.
        - Вы говорите, они расспрашивали о Свинтоне. Спрашивали у вас? - Вопрос был задан в сопровождении предложенного портсигара.
        - Спасибо, сэр, - ответил польщенный служащий, принимая предложенную сигару. - Вопрос передали мне из их номера. Спрашивали, не приходил ли мистер Свинтон и не оставил ли карточки. Спрашивали также о лорде. Но не называли его имени. Никакого лорда не было - по крайней мере к ним.
        - А навещали ли их другие джентльмены? Сигара покажется вам хорошей… Я только что привез их из Америки. Возьмете еще? В Лондоне они редкость.
        - Вы очень добры, сэр. Спасибо! - и служащий взял вторую сигару.
        - О, да, их навещало несколько джентльменов. Не думаю, чтобы среди них были лорды. Возможно. Леди кажутся очень респектабельными. Очень.
        - А не знаете ли адреса этих джентльменов? Я задаю этот вопрос, потому что леди мои родственницы, и, может быть, у джентльменов я узнаю, куда они уехали.
        - Мне они были незнакомы; в отеле их никто не знает. Я у этой двери стою десять лет и ни разу раньше их не видел.
        - А не вспомните, как они выглядели?
        - Помню. Один из них приходил часто и выходил вместе с леди. Плотный джентльмен со светлыми волосами и круглым полным лицом. Иногда с ним был другой джентльмен, помоложе и с худым лицом. Они часто ездили верхом с молодыми леди. Ездили на Роттен Роу. И еще, я думаю, в оперу.
        - А имен их вы не знаете?
        - Нет, сэр. Они приходили и уходили, не оставляя карточки; отослали только в первый раз, а я тогда не заметил имени. Они спрашивали, дома ли миссис Гирдвуд, а потом поднимались в номер, который занимала семья. Похоже, они близкие друзья.
        Свинтон понял, что больше этот человек никакими сведениями не располагает. Он повернулся, собираясь уходить; служащий предупредительно распахнул дверь.
        Но тут в голову Свинтону пришел еще один вопрос.
        - Миссис Гирдвуд ничего не говорила о том, что собирается вернуться - в отель, я хочу сказать?
        - Не знаю, сэр. Если минутку подождете, я спрошу.
        Снова оракул исчез внутри; и опять отрицательный ответ.
        - Проклятая неудача! - шипел Свинтон сквозь зубы, спускаясь по ступенкам отеля и останавливаясь на плитах тротуара внизу. - Проклятая неудача! - повторил он, нерешительно поворачиваясь и двигаясь по улице «наших лучших магазинов».
        - Один из них, конечно, Лукас, второй - этот нахал. Я должен был бы знать, что они уедут из Нью-Йорка, ничего мне не сказав. Должно быть, уплыли на следующем пароходе; пусть меня повесят, если я не начинаю думать, что то посещение игорного дома было ловушкой - заранее обдуманным планом, чтобы помешать мне следовать за ними. Клянусь Богом, план удался! Несколько месяцев пришлось добывать деньги на обратный проезд! Я приехал, а их нет; и один Бог знает, где они! Будь проклята эта неудача!
        Рассуждения мистера Свинтона объясняют, почему он раньше не появился в отеле на Бонд-стрит, и показывают, что миссис Гирдвуд ошибалась, думая, что он о них забыл.
        Тысяча долларов, помещенных в Нью-Йоркский банк, были всеми его деньгами; после продажи драгоценностей жены, которые и так были заложены, выяснилось, что можно оплатить только один билет через океан.
        Фэн не соглашалась оставаться - Бродвей оказался для нее менее удачен, чем Риджент-стрит, и им обоим пришлось остаться в Америке, пока не раздобудут денег на два билета.
        Со всем талантом мистера Свинтона к карточной игре на это ушло несколько месяцев.
        После отъезда из Нью-Йорка его друга мистера Лукаса он больше не встречал голубой - только ястребов.
        Земля свободы для него не годилась. Птица на ее гербе, истинный представитель рода хищников, казалось, вполне соответствует характеру граждан, и как только было получено достаточно денег, чтобы купить два места на «кунарде» - второго класса, разумеется, - супруги отправились в поисках более подходящего климата.
        Вернулись они в Лондон, располагая только одежой, которая была на них; сняли квартиру в дешевом районе, в котором почти каждая улица, площадь, парк и терраса носили имя Вестберн.
        Дойдя до конца Бонд-стрит, Свинтон повернул в ту сторону; сев на двухпенсовый «бас», он вскоре вышел недалеко от своего жилища.


***
        - Уехали! - воскликнул он, входя в недавно снятую квартиру и обращаясь к красивой женщине, живущей с ним.
        Это была Фэн - раздраженная и напряженная, но снова в женском платье. Фэн, у которой почти отрасли прекрасные волосы, больше не одетая лакеем, но вернувшая себе достоинство жены!
        - Уехали? Из Лондона? Или только из отеля?
        Вопрос свидетельствует, что она по-прежнему в курсе планов мужа.
        - И оттуда и оттуда.
        - Но ты ведь знаешь, куда они уехали?
        - Нет.
        - Думаешь, они покинули Англию?
        - Не знаю что и подумать. Выехали из Кларендона двадцать пятого - десять дней назад. И как ты думаешь, кто приходил к ним в гости?
        - Не знаю.
        - Угадай.
        - Не могу.
        Она могла догадаться. У нее была одна мысль, но она держала ее при себе, как и другие мысли об этом человеке. И если бы произнесла его имя, оно прозвучало бы «Мейнард».
        Но она ничего не сказала, предоставляя мужу возможность объяснить.
        Он так и поступил, развеяв ее догадку.
        - Это был Лукас. Тот крепкоголовый грубиян, с которым мы встретились в Ньюпорте, а потом в Нью-Йорке.
        - Да; лучше бы ты с ним никогда не встречался. Он оказался бесполезным спутником, Дик.
        - Знаю. Может, я с ним еще посчитаюсь.
        - Итак, они уехали. Вероятно, это конец. Ладно, пусть будет так, мне все равно. Я довольна уже тем, что снова оказалась в моей родной старой Англии.
        - В такой дешевой квартире?
        - В любой. Лачуга здесь лучше дворца в Америке! Я предпочитаю жить на лондонском чердаке или в такой жалкой квартире, чем стать хозяйкой богатого дома на Пятой авеню, в котором ты с таким удовольствием обедал. Ненавижу эту республиканскую страну!
        Слова вполне достойны произнесшей их женщины.
        - Я еще стану хозяином, - ответил Свинтон, имея в виду не страну, а дом на Пятой авеню. - Стану его хоязином, даже если на это придется потратить десять лет.
        - Ты намерен отправиться за ними?
        - Конечно. Я не собираюсь сдаваться.
        - Может, ты упустил последнюю возможность. Этот мистер Лукас мог попасть в милость леди.
        - Ба! Мне нечего опасаться с этой стороны - такой простой и некрасивый тип! Конечно, он тоже охотится на нее. Что с того? Он не того стиля, который нравится мисс Джули Гирдвуд. К тому же, у меня есть основания полагать, что матушка этого не допустит. Если я и упустил возможность, то за это нужно благодарить только тебя!
        - Меня! А я тут при чем, хотела бы я знать?
        - Если бы не ты, я был бы здесь несколько месяцев назад; и сумел бы помешать их отъезду; или, еще лучше, нашел бы предлог отправиться с ними. Вот что я мог бы сделать. Мы потеряли много времени, добывая деньги на два билета.
        - Конечно! И я должна за это отвечать? Мне кажется, я свое дело сделала. Похоже, ты забыл, что продал мои золотые часы, мои кольца и браслеты, даже мой бедный футляр для карандашей!
        - А кто все это тебе дал?
        - Как хорошо, что ты это вспомнил! Я жалею, что принимала все это!
        - А я - что давал.
        - Негодяй!
        - Ты ловко подбираешь слова - все отвратительные.
        - У меня есть для тебя еще одно, еще отвратительней! Трус !
        Это его проняло. Возможно, единственное слово, способное его затронуть: он не только чувствовал, что это правда - он знал, что жена знает это.
        - Что ты хочешь этом сказать? - спросил он, неожиданно покраснев.
        - То что сказала. Ты трус и знаешь об этом! Ты можешь оскорбить женщину, если тебе не грозит опасность; но когда против тебя мужчина, ты трусишь и ни на что не способен. Вспомни Мейнарда!
        Впервые подобное обвинение было произнесено открыто; хотя не один раз с Ньюпорта думала она о той хитрости, с помощью которой ее муж избежал встречи с человеком, имя которого она произнесла. Он считал, что она только подозревает и ничего не знает о содержании письма, доставленного слишком поздно. Он изо всех сил старался это скрыть. Судя по ее словам, она знает все.
        И она действительно знала. Джеймс, коридорный, рассказал ей, о чем говорят слуги в отеле; добавив к этому свои собственные наблюдения, она все поняла. Она знала, что ее подозрения тревожат Свинтона; но ее знание вывело его из себя.
        - Повтори! - воскликнул он, вскакивая на ноги. - Повтори, и клянусь Господом, я разобью тебе голову!
        С этой угрозой он схватил стул и занес его над ее головой.
        Хотя они и раньше часто ссорились, но до такого никогда не доходило. Он угрожает ударить ее. Она не обладает ни ростом, ни силой - только красотой, а ее муж - и тем и другим. Но она по-прежнему не верила, что он ее ударит; и понимала, что если дрогнет, должна будет всегда ему покоряться. Даже не сможет демонстрировать вызов.
        Поэтому она сказала еще резче:
        - Повторить? Помнишь Мейнарда? Мне не нужно тебе напоминать: ты и так не забудешь его!
        Не успела она произнести эти слова, как тут же о них пожалела. И у нее были для этого основания: стул с грохотом опустился ей на голову, и она упала на пол!



        Глава XXX
        В Тюильри

        Есть в анналах Парижа день, который всегда будет вспоминаться со стыдом, печалью и негодованием.
        И не только парижанами, но всеми французами, которые в этот день перестали быть свободными.
        Для парижан в особенности это горький день; и его годовщина во французской столице не проходит без слез в каждом доме, без дрожи каждого сердца.
        Это было второго декабря 1851 года.
        Утром этого дня в комнате в Тюильри встретились пять человек. Комната та же самая, в которой несколько месяцев назад готовился описанный нами заговор.
        Встреча была устроена с аналогичной целью; но если не считать совпадающего числа участников, только один из них был прежним. Это он председательствовал и на прошлой встрече- президент Франции!
        Было и другое странное совпадение - в титулах: потому что присутствовали граф, маршал, дипломат и князь. Единственное отличие заключалось в том, что все они принадлежали к одному народу - к французам.
        Это были граф де М., маршал Сент-А., дипломат ла Г. и князь С. Хотя, как уже говорилось, цель у них была такая же, сама встреча проходила совсем по-другому. Прежняя встреча напоминала сходку грабителей, готовящихся к делу. Эта - тоже, только на более поздней стадии, когда нужно уже выступать.
        Первая встреча должна была покончить со свободой в Европе. Эта - тоже со свободой, но одной Франции.
        В первом случае цель казалась далекой, и для ее достижения должны были использоваться храбрые солдаты на поле битвы. Во втором - цель близка и достигается трусливыми убийствами на улицах, уже подготовленных к этой цели.
        Как будет достигнута эта цель, станет ясно из разговора, который происходил в комнате заговорщиков.
        Не было ни насмешливых речей, ни обмена шутками, как в тот раз, когда собравшихся веселил англичанин. На этот раз положение было слишком серьезным для шуток, слишком близка возможность намеченного убийства.
        Не было в комнате и обычного спокойствия. Люди заходили и выходили, офицеры в мундирах и в полном вооружении. В комнату заходили генералы, полковники и капитаны, делали доклады, получали приказы и снова выходили.
        А отдавал приказы не президент Франции, главнокомандующий армиями, а другой из пятерых пристутствующих. На время он стал самым значительным из них!
        Это был граф де М.
        Не будь его, заговор, веоятно, никогда не удался бы и Франция все еще была свободной.
        Это был странный, ужасный кризис, и человек дела, стоящий спиной к огню в камине, по привычке раздвинув фалды сюртука, был отчасти в ужасе. Несмотря на выпивку и многочисленные выкуренные сигары, он не мог сдержать дрожи.
        Де М. видел это, видел и убийца алжирских арабов, некогда бродячий музыкант, а теперь маршал.
        - Послушайте! - воскликнул грешный, но храбрый граф. - Больше не должно быть полумер, никаких уступок! Мы приняли решение и должны выполнять его! Кто из вас боится?
        - Не я, - ответил Сент-А.
        - И не я, - сказал ла Г., бывший биллиардный маркер с лондонской Лейстер-сквер.
        - Я не боюсь, - сказал князь. - Но вы считаете это правильным?
        Его светлость был единственным из пяти, у кого в сердце сохранилась искра человечности. Бедный слабый человек, он присоединился к остальным только по дружбе.
        - Правильным? - повторил ла Г. - А что в этом плохого? Разве правильным будет позволить этим канальям демагогам править Парижем - всей Францией? Вот к чему мы придем, если не будем действовать. Никогда, говорю я!
        - И я!
        - И мы все!
        - Мы должны не только говорить, - сказал де М., взглянув на укротителя булонского орла, который по-прежнему в нерешительности стоял у камина. - Мы должны дать клятву, что сделаем это!
        - Послушайте, Луи! - продолжал он фамильярно, обращаясь к принцу-президенту. - Мы все здесь в одной лодке. Вопрос жизни или смерти, и мы должны держаться вместе. Я предлагаю дать клятву.
        - Не возражаю, - ответил племянник Наполеона под влиянием человека, которым командовал когда-то его великий дядя. - Я дам любую клятву, какую захотите.
        - Довольно! - воскликнул де М., снимая с каминной полки два дуэльных пистолета и кладя их на стол друг на друга накрест. - Вот, господа! Это истинный христианский символ, и над ним мы дадим клятву, что за сегодняшнее дело будем жить и умирать вместе!
        - Клянемся крестом!
        - Крестом и девой Марией!
        - Крестом и девой Марией!
        Клятва еще не успела стихнуть у них на устах, как снова растворилась дверь, впустив одного из курьеров в мундире; эти курьеры продолжали непрерывно приходить и уходить.
        Все это были офицеры в высоких званиях, люди с бесстрашными злыми лицами.
        - Ну, полковник Кардо! - спросил де М., не дожидаясь, пока заговорит президент. - Как дела на бульваре Бастилии?
        - Прекрасно, - ответил полковник. - Еще одна порция шампанского, и мои друзья будут в нужном настроении - готовы ко всему!
        - Так дайте его им! Вдвое больше, если понадобится! Вот вам деньги для платы в кабаре. Если этого недостаточно, пообещайте заплатить позже. Скажите, что это за счет… а, Лорилар!
        Полковник Кардо в яркой форме зуава был забыт или отставлен в сторону, потому что в этот момент в комнату впустили рослого бородатого человека в грязной блузе.
        - В чем дело, mon brave (Мой смельчак, фр. - Прим. перев.)?
        - Я пришел узнать, в каком часу начинать стрелять с баррикады. Она построена, и мы ждем сигнала.
        Лорилар говорил хриплым шепотом.
        - Терпение, мой добрый Лорилар! - был ответ. - Дайте вашим друзьям еще по стаканчику, и пусть ждут, пока вы не услышите пушечный выстрел со стороны Мадлен. Постарайтесь не напиваться так, чтобы не услышать его. И еще: не стреляйте в солдат, которые будут штурмовать баррикаду, и не дайте им застрелить вас!
        - О последнем я особо позабочусь, ваша милость. Говорите, со стороны Мадлен выстрелит пушка?
        - Да; для надежности будет два выстрела, но второго можете не ждать. При первом же начинайте стрельбу холостыми и смотрите не причините вреда нашим храбрым зуавам. Вот кое-что для вас, Лорилар! Когда наше маленькое дело закончится, можете ожидать гораздо больше.
        Фальшивый защитник баррикады принял предложенные золотые монеты; с приветствием, какое мог отдать боцман пиратского корабля, он протиснулся в полуоткрытую дверь и исчез.
        Продолжали приходить и уходить другие курьеры, в большинстве в военных мундирах, делали свои доклады - иногда открыто, иногда полушифром, и многие из них были навеселе!
        В этот день весь гарнизон Парижа был пьян - и готов подавить мятеж, который, как ему объявили, готовится в городе; готов ко всему, даже к убийству всех парижан!
        К трем часам дня солдаты были уже готовы к этому. Все шампанское было выпито, сосиски съедены. Солдаты опять проголодались и хотели выпить, но это был голод охотничьих псов и жажда крови.
        - Время наступило! - обратился де М. к своим коллегам заговорщикам. - Можно спускать их с поводка! Пусть выстрелит пушка!



        Глава XXXI
        В отеле Лувр

        - Девочки, пора одеваться. Джентльмены будут через полчаса.
        Слова эти были произнесены в красивом номере отеля Лувр и обращены к двум молодым леди в элегантном дезабилье; одна из них сидела в кресле, другая лежала на диване.
        У двери стояла негритянка с тюрбаном на голове; ее вызвали, чтобы она помогла девушкам с туалетом.
        Читатель легко узнает миссис Гирдвуд, ее дочь, племянницу и их служанку.
        Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы расстались с ними. Они совершили европейский тур, побывали на Рейне, через Альпы попали в Италию. И теперь возвращались через Париж; в этом городе они недавно и все еще знакомятся с ним.
        - В Париж приезжайте в последнюю очередь, - посоветовал им один джентльмен из этого города, с которым они познакомились; и когда миссис Гирдвуд, которая немного владела французским, спросила: «Pourquoi (Почему, фр. - Прим. перев.)?», ей в ответ было сказано, что после Парижа все покажется неинтересным.
        Она последовала совету француза и сейчас завершала программу.
        Хотя немецкие бароны и французские графы встречались им десятками, девушки все еще не были обручены. Ничего подходящего с титулом не подвернулось. Оставалось посмотреть, на что способен Париж.
        Джентльмены, которые «будут через полчаса», тоже наши старые знакомые; это соотечественники, которые тоже предпринимали тур, все время в дороге встречаясь с семейством Гирдвудов и иногда путешествуя вместе с ними. Это господа Лукас и Спиллер.
        Они миссис Гирдвуд не интересовали. Однако ожидался и третий джентльмен, и вот его она поджидала с гораздо большим интересом. Этот джентльмен нанес им визит только накануне. Его они не видели с того дня, когда он обедал в их доме на Пятой авеню.
        Это был потерянный лорд.
        Во время своего вчерашнего визита он все объяснил: его задержали в Америке дипломатические проблемы; в Лондон он вернулся после их отъезда на континент; он извинялся, что не написал им, объяснив это тем, что не знал адреса.
        Последнее было такой же ложью, как и все предыдущее. Свинтон знал, где они могут находиться. Он постоянно изучал американские газеты, которые печатаются в Лондоне: в них отмечался приезд и отъезд всех заокеанских туристов, поэтому он точно знал, когда Гирдвуды находились в Кельне, когда они пересекли Альпы, когда стояли на мосте Вздохов (Мост в Венеции. - Прим. перев.) или поднимались к горящему кратеру Везувия.
        Он стремился быть с ними, но не мог. Для исполнения этого желания нужно было кое-что иметь - деньги.
        И только узнав, что Гирдвуды приехали в Париж, он сумел наскрести нужную сумму, чтобы оплатить проезд и короткое пребывание во французской столице; да и то только после опасной авантюры, в которой ему благоприятствовали улыбка фортуны и красота Фэн. Фэн осталась в лондонской квартире. И осталась добровольно. Согласилась остаться с тем немногим, что дал ей на жизнь супруг. В Лондоне «прекрасная наездница» чувствовала себя дома.
        - У нас всего полчаса, мои дорогие! - торопила миссис Гирдвуд девушек.
        Корнелия, сидевшая в кресле, встала, отложила в сторону вышивку, которой была занята, и отправилась одеваться с помощью Кезии.
        Джули, лежа на диване, только зевнула.
        Только после третьего напоминания со стороны матери они бросила на пол французский роман, который читала, и села.
        - Провались эти джентльмены! - сказала она, зевая и потягиваясь. - Я хотела бы, мама, чтобы ты их не приглашала. Лучше бы я осталась здесь и закончила интересный роман. Да благословит небо Жорж Санд! Ей следовало бы быть мужчиной. Она знает их так, словно сама один из них, знает все их претензии и всю предательскую суть. О, мама, когда ты решила завести ребенка, почему родила дочь? Я отдала бы весь мир, чтобы быть твоим сыном!
        - Фи, Джули! Смотри, чтобы никто не услышал от тебя такие глупости!
        - Мне все равно, слышат меня или нет. Пусть знает об этом весь Париж, вся Франция, весь мир! Я хочу быть мужчиной и иметь мужскую власть.
        - Фу, дитя! Мужская власть! Ее вообще не существует, все это только видимость. Ничего не происходит, если за этим не стоит женщина. В ней источник всякой власти.
        Жена торговца говорила по собственному опыту. Она знала, чья воля сделала ее хозяйкой дома на Пятой авеню; и все, что имела, никак не приписывала проницательности и благоразумию мужа.
        - Для меня достаточно быть женщиной, знающей мужчин и умеющей руководить ими, - продолжала она. - Ах, Джули, если бы у меня были твои возможности, я бы сегодня имела все!
        - Возможности! Где они?
        - Прежде всего твоя красота.
        - О, мама, она у тебя была. Она все еще у тебя есть.
        Ответ был приятен миссис Гирдвуд. Она не потеряла веры в свою внешность, которая когда-то позволила ей завоевать сердце богатого торговца; и если бы не определенный параграф завещания, подумала бы о том, чтобы вторично выставить свое достояние на брачный рынок. И хотя второй брак для нее невозможен, она была падка на лесть и флирт.
        - Ну, что ж, - сказала она, - если у меня и была хорошая внешность, что она без денег? У тебя есть и то и другое, дитя.
        - И ни то, ни другое не помогает мне найти мужа - такого, какой понравился бы тебе, мама.
        - Если не находишь, это твоя вина. Его светлость никогда не возобновил бы знакомство с нами, если бы на уме у него чего-то не было. Судя по его вчерашним намекам, я уверена, что он явился в Париж только из-за нас. Он почти так и сказал. Это ты, Джули, это ты.
        Джули едва не выразила пожелание, чтобы его светлость оказался на дне моря; но зная, что это рассердит мать, сохранила свое пожелание при себе. Она едва успела переодеться для выхода, как объявили о приходе упомянутого джентльмена. Это по-прежнему был просто мистер Свинтон, по-прежнему инкогнито - «по тайному делу на службе британского правительства». Так он тайком объяснил миссис Гирдвуд.
        Вскоре пришли Лукас и Спиллер, и все собрались.
        Решили прогуляться по бульвару, а потом пообедать в кафе Риш, Ройял или Мазон Дор.
        С этой незамысловатой программой все шестеро вышли из отеля Лувр.



        Глава XXXII
        На бульваре

        В тот же день второго сентября мужчина, прогуливавшийся по бульвару, сказал самому себе:

«Какие-то неприятности ожидают веселый город Париж. Я чувствую тревогу в атмосфере».
        Мужчина, сделавший это замечание, был капитан Мейнард. Он прогуливался один, только накануне прибыв в Париж.
        Его присутствие во французской столице можно объяснить тем, что он прочел в газете о приезде туда сэра Джорджа Вернона. В газете сообщалось что сэр Джордж приехал туда после посещения многих стран Европы, где выполнял какое-то важное тайное поручение английского правительства и совещался с послами Англии.
        Кое-что из этого Мейнард знал и сам. Он не забыл приглашения, сделанного баронетом на ливерпульской пристани. Вернувшись из венгерской экспедиции, он сразу отправился в Кент, в «Семь Дубов». Но приехал слишком поздно и опять испытал разочарование. Сэр Джордж только что выехал на континент, взяв с собой дочь. Он уехал на год, если не больше. Это все, что смог сообщить дворецкий.
        Не очень много об уехавшем баронете смог Мейнард узнать и в Лондоне. Только слух в политических кругах, что ему доверили какое-то тайное поручение к европейским дворам, к тем, которые известны как великие державы.
        О степени секретности миссии говорило то, что сэр Джордж путешествовал инкогнито. Поэтому Мейнард, тщательно изучавший газеты, так и не смог узнать о его местопребывании.
        Он продолжал ежедневно расспрашивать, но все безуспешно; и лишь несколько месяцев спустя нашел нужное упоминание.
        Сохранил ли он веру в предчувствие, которое так уверенно выражал несколько раз?
        Если и верил, это не помешало ему поехать в Париж, чтобы подтолкнуть свою судьбу.
        Он по-прежнему хотел этого. Но та настойчивость, с которой он отыскивал следы баронета, поспешность, с какой была совершена поездка в Париж, и упорство в отыскании парижского адреса английского вельможи - все это свидетельствовало, что Мейнард совсем не фаталист.
        За те двадцать четыре часа, что он провел в Париже, Мейнард расспрашивал во всех отелях, где мог остановиться такой гость. Но не нашел сэра Джорджа Вернона, английского баронета.
        Наконец он решил попытаться навести справки в английском посольстве. Но на это был отведен следующий день; и, подобно всем иностранцам, Мейнард отправился погулять по бульвару.
        Он уже дошел до Монмартра, когда ему в голову пришла мысль, описанная выше.
        Вряд ли ее подсказало то, что он видел. Навстречу ему и рядом с ним шли парижане, граждане свободной республики, сами выбравшие своего президента. Добродушный буржуа, с женой слева, с дочерью, часто красивой девочкой, справа. За буржуа стайка легкомысленно одетых гризеток, а дальше парочка представителей золотой молодежи, обменивающихся остроумными замечаниями.
        Тут и там встречались группы студентов, освободившихся на сегодня от занятий, гуляющие обоих полов, леди и джентльмены, которые вышли, чтобы насладиться прекрасной погодой и прогулкой по ровным мостовым бульваров. Все оживленно разговаривали, не подозревая об опасности, как будто идут по тихой сельской тропе или дорожке какого-нибудь курорта.
        Небо над ними спокойное, словно полог райского сада; атмосфера такая мягкая, что все двери кафе раскрыты, а внутри видны истинные парижские flaneur (Прогуливающиеся, фланеры, фр. - Прим. перев.) - художники или писатели; они сидели за столиками, прихлебывали eau sucre (Подслащенная вода, фр. - Прим. перев.), прятали в карманы окурки сигар, чтобы докурить дома, в своих шестифранковых мансардах, и делили восхищение между собственной кожаной обувью и женщинами в шелках, проходившими мимо открытой двери кафе.
        Не эти подробности парижской жизни заставили Мейнарда сделать замечание, которое мы отметили, но сцена, свидетелем которой он стал.
        Прогуливаясь по Пале Рояль, он забрел в кафе де Миль Колон, известное как прибежище офицеров из Алжира. С безрассудностью человека, привыкшего к приключениям и всегда рассчитывающего только на себя, он вскоре оказался окружен людьми, не привыкшими к представлениям. Они щедро платили за выпивку, и вскоре он чокался с ними и слушал их излияния. И не мог не заметить, как часто повторялся тост, который с тех пор принес Франции несчастья и унижения:
        - Vive l’Empereur (Да здравствует император, фр. - Прим. перев.)!
        По крайней мере десять раз провозглашался этот тост, и каждый раз он звучал зловеще для слуха республиканца. Единодушие, с которым он подхватывался, делало этот тост еще более зловещим. Мейнард знал, что президент Франции нацелился на императорский трон; но до этого часа не верил в такую возможность.
        Однако теперь, выпивая с посетителями кафе де Миль Колон, он понял, что это не только возможно, но и очень близко и вскоре Луи Наполеон накинет на плечи либо императрскую мантию, либо саван.
        Эта мысль поразила его. Даже в таком обществе он не мог скрыть своей досады. И он выразил ее в словах, которые предназначались для слуха человека, который показался Мейнарду самым умеренным из всех окружающих этузиастов.
        - Pauvre France (Бедная Франция, фр. - Прим. перев.)! - была эта мысль.
        - Pauvre France! - повторил маленький, но очень злой лейтенант зуав, услышав эти слова и поворачиваясь к человеку, который произнес эти слова.
        - Pauvre France! Pourquoi, moncieur (Бедная Франция! Почему, мсье? Фр. - Прим. перев.)?
        - Мне жаль Францию, - ответил Мейнард, - если вы собираетесь превратить ее в империю.
        - А вам какое дело? - гневно спросил лейтенант зуавов; борода и усы, закрывавшие рот, заставляли его говорить со свистом. - Какое вам до это дело, мсье?
        - Не так быстро, Вирок! - предупредил офицер, к которому первоначально обращался Мейнард. - Этот джентльмен, как и мы, солдат. Но он американец и, конечно, верит в республику. У всех у нас свои политические пристрастия. Но это не причина, почему бы нам не оставаться друзьями. Ведь мы все здесь друзья!
        Вирок, осмотревший Мейнарда с ног до головы - капитан не дрогнул под этим взглядом, - по-видимому, удовлетворился объяснением. Во вском случае он успокоил свой оскорбленный патриотизм, повернувшись к товарищам, высоко подняв стакан и снова провозгласив:
        - Vive l’Empereur!
        Именно воспоминание об этой встрече заставило Мейнарда, когда он прогуливался по бульвару, подумать, что что-то зловещее повисло в атмосфере Парижа.
        Идя в сторону бульвара Бастилии, он все больше убеждался в этом. Здесь стали попадаться гуляющие другого облика: он вышел из района добродушных буржуа, и тут кожаную обувь и подслащенную воду сменили грубые башмаки и крепкие напитки. В толпе появились блузы; с обеих сторон потянулись ряды солдат. Солдаты пили, и, что показалось особенно странным Мейнарду, с ними пили и офицеры.
        Несмотря на весь свой республиканский опыт, несмотря на мексиканскую кампанию, в которой близкая смерть на поле битвы приводила к ослаблению дисциплины, предводитель революционеров не мог не удивляться. Еще больше он удивился тому, как покорно французы на улицах, даже одетые в блузы, сносили насмешки и оскорбления солдат. Рабочие все были крепкие здоровые парни, солдаты, как на подбор, худосочные и маленькие негодяи. Вопреки своим широким брюкам и раскачивающейся походке, они скорее напоминали не людей, а обезьян.
        При виде этой сцены Мейнард с отвращением повернул назад к Монмартру.
        Возвращаясь, он думал:
        - Если французы позволяют, чтобы их оскорбляли такие bavards (Болтуны, фр. - Прим. перев.), это не мое дело. Они не заслуживают быть свободными.
        Это рассужение пришло ему в голову на Итальянском бульваре. Мейнард заметил, что вид гуляющих изменился.
        По мостовой шли войска; на углах стояли посты. Все кафе заполнились солдатами, которые требовали выпивки и не думали платить за нее. Хозяев, которые им отказывали, били или угрожали им саблей.
        Солдаты приставали и к гуляющим. Расталкивая прохожих, маршировали полупьяные взводы; шли они быстро, словно по какому-то важному неотложному делу.
        Видя это, многие свернули на боковые улицы, чтобы вернуться домой. Другие, считая, что солдаты всего лишь расслабляются после президентского смотра, попытались отнестись к этому добродушно. Полагая, что все это скоро кончится, они оставались на бульварах.
        Среди них был и Мейнард.
        Уступая дорогу отряду зуавов, он поднялся на ступени дома у начала Ру де Вивьен. Взглядом опытного солдата разглядывал он проходимцев в мундирах; они казались арабами, но он знал, что это отбросы парижских улиц, переодетые для маскировки в тюрбаны последователей Магомета. Он не думал, что такие солдаты после стольких лет могут появиться в стране, гордящейся своим рыцарством.
        Он видел, что они уже пьяны, идут вслед за командирами пошатываясь, без строя, и почти не обращают внимания на приказы. По двое и по трое выходят из рядов, заходя в кафе; пристают к горожанам, которые испуганно смотрят на них.
        У входа, где остановился Мейнард, пыталась найти убежище молодая девушка. Она была красива и элегантно, хотя и скромно одета. Возможно, «гризетка» или «кокотка». Мейнарду было все равно, он на нее не смотрел.
        Но на нее обратил внимание один из проходящих мимо зуавов; выйдя из строя, он поднялся по ступенькам, намереваясь поцеловать девушку.
        Девушка умоляюще взглянула на Мейнарда, который, ни мгновения не колеблясь, схватил зуава за воротник и пинком послал вниз по ступенькам.
        Послышался крик «На помощь!» Солдаты остановились, словно в удивлении от внезапного нападения. Офицер вернулся бегом и остановился, глядя на незнакомца.
        - Sacre! - воскликнул он. - Это вы, мсье! Тот самый, что против империи!
        Мейнард узнал негодяя, который накануне вечером поссорился с ним в кафе де Миль Колон.
        - Bon (Отлично, фр. - Прим. перев.)! - воскликнул Вирок. - Задержать его! Отвести в караульную на Елисейских Полях! Вы пожалеете, мсье, о своем вмешательстве в дела страны, которая стремится к империи и порядку! Vive l’Empereur!
        Подскочило с полдюжины негодяев в алых мундирах, они окружили Мейнарда и потащили его по бульварам.
        Именно столько потребовалось, чтобы силой увести его.
        На углу улицы Мира его глазам предстало необычное зрелище. Свидетелями его унижения стали три леди, сопровождаемые тремя джентльменами. Прогуливаясь по тротуару, они отошли в сторону, чтобы пропустить солдат, которые вели пленника.
        Как ни быстро провели его, он их узнал: миссис Гирдвуд с ее девушками, Ричард Свинтон, Луис Лукас и его спутник!
        Но времени подумать о них или о том, почему они здесь, у него не было. Мейнарда тащили зуавы, время от времни проклиная и толкая его, он был поглощен гневом и стремлением к мести. Для него это был час мучений и бессильного гнева!



        Глава XXXIII
        Убийцы нации

        - Клянусь Юпитеуом! - воскликнул Свинтон. - Это тот тип - Мейнауд! Вы его помните, леди? Тот самый, что в Ньюпоуте оскоубил меня, а потом сбежал и не дал мне возможности получить удовлетвойене как джентльмену.
        - Ну, ну, мистер Свинтон, - вмешался Лукас. - Я совсем не хочу противоречить вам; но вы меня извините, если я скажу, что он совсем не сбежал. Мне кажется, вы должны это знать.
        Враждебность речи мистера Лукаса легко объяснить. Он вообще был настроен враждебно по отношению к Свинтону. И неудивительно. Он преследовал наследницу с Пятой авеню во время всего тура и не без оснований рассчитывал на успех, а тут новая опасность со стороны соперника-англичанина, только что вернувшегося на поле битвы.
        - Мой доугой мистеу Лукас, - ответил Свинтон, - все это, конечно, пуавда. Этот тип написал мне письмо, котоуое дошло до меня с опозданием. Но не понимаю, почему он сбежал и не оставил мне адйеса.
        - Он вовсе не сбежал, - возразил Лукас.
        - Ну что ж, - сказал Свинтон, - не стану с вами спойить. Ни в коем случае не стану с вами, мой доуогой дууг…
        - Что бы это значило? - вмешалась миссис Гирдвуд, заметив вражду между поклонниками Джули и стремясь прекратить ее. - Почему они его арестовали? Может мне кто-нибудь сказать?
        - Возможно, он совейшил какое-нибудь пйеступление? - предположил Свинтон.
        - Маловероятно, сэр, - ответила Корнелия.
        - Ну… ну… Мисс Инскип, может, я зйя назвал это пйеступлением. Вопуос в фоуме выуажения. Мне говойили, что этот Мейнауд - отъявленный йеспубликанец, готовый уничтожить общество, йелигию - коуоче, все на свете. Несомненно, он вмешался в дела здесь, во Фуанции, и поэтому его айестовали. Так я пйедполагаю.
        Джули молчала. Она смотрела вслед арестованному, который перестал сопротивляться и вскоре исчез из виду.
        В сознании молодой девушки возникали мысли, которыми Мейнард мог бы гордиться, если бы узнал, что он их вызвал. В момент его унижения прекраснейшая женщина на бульварах горячо ему сочувствовала.
        - Мы ничего не можем сделать, мама?
        - Относительно чего?
        - Для него, - она указала вслед Мейнарду.
        - Конечно, нет, мое дитя. Мы не можем. Это не наше дело. Он сам ввязался в неприятности с этими солдатами. Может, как говорит мистер Свинтон, дело политическое.. Пусть выбирается сам, если сможет. Вероятно, у него есть друзья. Так это или нет, мы ему не можем ничем помочь. Даже если попытаемся. Что мы можем сделать, чужие в чужом городе?
        - А наш посол, мама? Ты ведь помнишь, что капитан Мейнард сражался под американским флагом. Он имеет право на защиту. Пойдем в посольство?
        - Мы ничего подобного не сделаем, глупая девочка. Говорю тебе, это не наше дело. И мы не станем в него вмешиваться. Идемте! Нужно вернуться в отель. Эти солдаты ведут себя необычно. Нам лучше уйти отсюда. Посмотрите! На улицах новые войска, и они очень невежливо обращаются с прохожими.
        Миссис Гирдвуд была права. Один за другим с боковых улиц подходили новые отряды; по бульварам везли пушки с зарядными ящиками; кучера, казавшиеся пьяными, гнали лошадей галопом.
        Тут и там пушки останавливались и как будто готовились к стрельбе. Проходили рядами кавалеристы, кирасиры, в основном африканцы - орудие, достойное поставленной перед ними задачи.
        Все гневно кричали, как люди под действием винных паров. По рядам пробегали слова:
        - Vive l’Empereur! Vive l’armee! A bas ces canailles de deputes et philosophes ! (Да здравствует император! Да здравствует армия! Долой подлых депутатов и философов! Фр. - Прим. перев.)
        С каждым мгновением смятение увеличивалось, толпа росла, в нее вливались ручейки с боковых улиц. Горожане смешивались с солдатами, тут и там слышались гневные крики и протестующие речи.
        И вдруг, словно по заранее намеченному сигналу, разразился кризис.
        Он и был заранее намечен, этот сигнал, известный только предводителям.
        С направления Мадлен раздался выстрел из пушки большого калибра, он прокатился по бульварам и отразился по всему Парижу. Его услышали на далеком бульваре Бастилии, где были воздвигнуты фальшивые баррикады. Вслед за первым выстрелом раздался второй. В ответ послышались крики:
        - Vive l’Republique! Rouge et Democratique! (Да здравствуют республика и демократия! Фр. - Прим. перев.)
        Но они раздавались недолго. Почти сразу их заглушила артиллерийская канонада и треск ружей, смешивавшийся с проклятиями негодяев в мундирах, которые бежали по улицам.
        Ружейный огонь недолго оставался только в районе Бастилии. Да он и не должен был ограничиваться этим районом, и не только sans culottes и ouvriers (Санкюлоты и рабочие, фр. - Прим. перев.) попадали под него. Как огненный поток, как подожженыый в шахте фитиль, он пронесся по бульварам, поражая мужчин и женщин, рабочих и буржуа, студентов и продавцов, - короче, всех, кто вышел прогуляться в тот ужасный день. Трезвый супруг, с женой по одну руку и с дочерью по другую, веселая гризетка со своим защитником-студентом, ничего не подозревающий чужеземец, леди и джентльмен - все падали под этим смертельным свинцовым дождем. Люди с криками бежали к дверям или пытались спастись в боковых улицах. Но и здесь их встречали солдаты в мундирах. Егери и зуавы, с пеной на губах, со щеками, почерневшими от откусываемых зарядов, гнали их назад штыками и саблями, убивали десятками, среди воплей и дикого смеха, словно сотни маньяков, увлеченных вакханалией смерти!
        Так продолжалось, пока тротуар не покрылся грудами мертвых тел, а канавы заполнились кровью; пока больше некого было убивать, и жестокости пришлось прекратить, потому что не находилось для них жертв.
        Ужасная бойня второго сентября внушила ужас не только в сердца парижан, но и всех французов.



        Глава XXXIV

«Я приду к вам!»

        На балконе красивого дома, выходящего на сад Тюильри, стояли две женщины, не похожие на парижанок. Одна - девочка с лицом англичанки, розовой кожей и солнечного цвета волосами; другая - темнокожая мулатка.
        Читатель узнает в них Бланш Вернон и ее служанку Сабину.
        Неудивительно, что Мейнард не смог найти сэра Джорджа в отелях. Английский баронет продпочел уединение меблированной квартиры.
        Сэра Джорджа не было дома; его дочь в сопровождении Сабины вышла на балкон, чтобы посмотреть на окружающие улицы.
        Звуки сигнального рожка заставили ее обратить внимание на проходящих солдат - такое зрелище всегда привлекает женщин, молодых и старых, белых и темнокожих.
        Заглянув за перила, они увидели, что улицы полны солдат; солдаты всех родов войск: пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы; одни из них останавливались, другие уходили строем. Офицеры в ярких мундирах, верхом, сказали в разных направлениях, выкрикивая команды своим частям.
        Некоторое время английская девочка смотрела на это сверкающее сборище молча.
        Первой нарушила молчание Сабина.
        - Никакого сравнения с английскими офицерами, хоть они тут скачут и мундиры у них яркие. Они мне напоминают обезьян, которых я как-то видела на Барбадосе. Очень похожи!
        - Послушай, Сэбби, ты слишком строго их судишь. Говорят, эти французские офицеры очень храбрые и галантные.
        Дочь сэра Джорджа Вернона стала на год старше с тех пор, как мы видели ее в последний раз. В последнее время она много путешествовала. Хотя она оставалась ребенком, неудивительно, что говорит она с мудростью зрелой женщины.
        - Я в это не верю, - коротко ответила служанка. - Они храбры, только когда пьют вино, и галантны с красивыми женщинами. Вот такие они, эти французы. В конце концов они республиканцы, как американцы из Штатов.
        Это замечание как будто произвело неожиданное изменение в настроении девочки. Она что-то вспомнила; и вместо того чтобы смотреть на солдат, погрузилась в размышления.
        Сабина заметила ее задумчивость; у нее были подозрения относительно ее причины. Хотя девочка давно перестала делиться с ней своими тайнами, умная служанка могла догадаться о ее мыслях.
        Слова «республиканец» и «Америка», хотя и произнесенные на барбадосском диалекте, вызвали у нее воспоминания об эпизоде, который она никогда не сможет забыть. Несмотря на то, что девочка никогда не говорила об этих сценах прошлого, Сабина знала, что она их помнит. Молчание Бланш особенно доказывало это.
        - Конечно, мисси Бланш, - продолжала мулатка, - эти типы внизу не очень вежливы. Смотрите, да они шатаются! Как они толкают бедных людей!
        Она имела в виду только что произошедший эпизод. По тротуару быстро шла небольшая группа зуавов. Неожиданно она окружила молчащих зрителей. Вместо того чтобы дать им время отойти, офицер не только грязно их обругал, но и угрожал саблей; а его краснолицые солдаты готовы были пустить в ход штыки!
        Некоторые посчитали это шуткой и громко рассмеялись; другие гневно закричали; но большинство казалось испуганным.
        - Как они обращаются с публикой! Этот офицер республики! - воскликнула верная Сабина.- Офицеры английской королевы никогда себя так не ведут. Никогда!
        - Не все республиканские офицеры таковы, Сэбби. Я знаю одного, который так себя не ведет. И ты его знаешь.
        - А! Мисси Бланш, я догадываюсь, о ком вы говорите. Тот молодой джентльмен, который спас вас на пароходе. Это правда. Он храбрый и галантный офицер - Сэбби так говорит.
        - Но он республиканец!
        - Ну, может быть. Говорят так. Но он не из американских республиканцев и не из французских. Я слышала, ваш папа говорил, что он из Англии.
        - Из Ирландии.
        - Ну, мисси Бланш, это одно и то же. Он не похож на ирландцев в Вест-Индии. Я их много видела на Барбадосе.
        - Ты говоришь об ирландских рабочих, которые выполняют тяжелую работу. Капитан Мейнард - так его зовут, Сэбби, - джентльмен. Конечно, это большая разница.
        - Конечно. Очень большая. Он нисколько на них не похож. Но, мисси Бланш, где он сейчас? Странно, что мы ничего о нем не слышали. Думаете, он вернулся в американские Штаты?
        Вопрос затронул струну в сердце молодой девушки, и оно болезненно заныло. Этот самый вопрос она задает себе уже больше двенадцати месяцев, повторяет его ежедневно. И ответить на него не может, как не может мулатка.
        - Не знаю, Сэбби.
        Она говорит это спокойно, но проницательная служанка видит, что это спокойствие напускное.
        - Очень странно, что он не пришел в гости к вашему отцу в большой дом в Семи Дубах. Я видела: губернатор дал ему карточку, и слышала, что молодой джентльмен обещал. Интересно, что ему помешало?
        Бланш тоже было интересно, хотя она не говорила об этом. Много часов думала она, что могло бы помешать ему выполнить обещание. Она рада была бы увидеть его снова; поблагодарить еще раз, не так торопливо, за тот случай, когда он спас ей жизнь.
        Ей сказали, что он намерен принять участие в революции. Но она знала, что революция кончилась; и теперь он не может быть ею занят. Должно быть, остался в Ирландии или в Англии. Но почему же он не приехал в Кент, в Семь Дубов? Ведь это всего час езды от Лондона!
        Может быть, среди своих волнующих занятий, политических и военных, он забыл о ребенке, которого спас от гибели? Возможно, это всего лишь рядовой эпизод в его полной приключений жизни, недостойный того, чтобы его запоминать?
        Но она его помнила; помнила с глубоким чувством признательности и долга - с чувством романтической благодарности, которое становилось все сильнее по мере того, как она оказывалась способной оценить его незаинтересованность.
        Возможно, она была тем более благодарна, что благодетель не явился за получением награды. Она была достаточно взрослой, чтобы сознавать богатство и влиятельность своего отца. Простой авнатюрист ухватился бы за возможность воспользоваться этим. Капитан Мейнард не может быть простым авантюристом.
        Ей доставляло удовольствие думать о том, что он джентльмен; но она печалилась, представляя себе, что никогда больше не увидит его.
        Часто эти противоречивые мысли мелькали в сознании красивой девочки. И в тот момент они пришли к ней, когда она смотрела на Тюильри, не обращая внимания на происходящее внизу.
        Думала она о прошлом, о сцене по ту сторону Атлантики, о многих мелких эпизодах на борту «кунарда»; и особенно о том случае, когда она повисла на веревке над гневными волнами и почувствовала, как ее охватывают сильные руки и уносят от их гнева. Из задумчивости ее вывел возглас служанки, которая с необычным возбуждением говорила:
        - Смотрите! Смотрите туда, мисси Бланш! Арабы ведут пленника! Смотрите, они тащат его прямо под окнами! Бедняга! Что он сделал?
        Бланш Вернон наклонилась с балкона и посмотрела на улицу внизу. Взгляд ее остановился на группе, на которую указывала Сабина.
        Полдюжины зуавов с громкими возгласами и возбужденным жестами вели мужчину. Он был в гражданской одежде; стиль ее свидетельствовал, что это джентльмен, хотя она была в бесопрядке.
        - Какой-нибудь политический противник, - подумала дочь дипломата, не очень разбирающаяся в современных событиях.
        Но эта догадка тут же забылась: несмотря на беспорядок в одежде и унизительное положение этого человека девочка узнала в нем своего спасителя - именно он только что занимал ее мысли!
        И он тоже увидел ее! Он высоко поднимал голову, глядя в небо, и увидел темнокожую женщину в белом тюрбане на голове и рядом с ней девушку, сверкающую, как девственное солнце.
        Но у него не было времени поздороваться с ней. И никакой возможности, потому что руки его были в оковах!
        Через мгновение он оказался под балконом лицом к болтающим обезьянам, которые тащили его.
        Но он услышал голос у себя над головой, мягкий сладкий голос, перекрывший крики и проклятия:
        - Я приду к вам! Приду!



        Глава XXXV
        К тюрьме

        - Я приду к вам! Приду!
        Верная своему обещанию, Бланш Вернон вернулась к себе в комнату; торопливо схватив плащ и шляпу, она направилась к лестнице.
        - Вы с ума сошли, мисса! - кричала мулатка, вставая в дверях с намерением помешать ей. - Что скажет ваш отец? Там снаружи опасно. Ради любви дорогого Иисуса, мисси Бланш, не думайте выходить на улицы!
        - Опасности нет. Даже если есть, мне все равно. Уйди с дороги, Сэбби, или я опоздаю! Уйди, говорю тебе!
        - О, масса Фримен! - обратилась Сабина к слуге, который, услышав возбужденный диалог, вышел из прихожей. - Вы видите, что собирается делать ваша молодая хозяйка?
        - В чем дело, мисс Бланш?
        - Ни в чем, Фримен: Сабина поднимает шум из-за пустяка. Я только хочу найти папу. Кто-нибудь из вас собирается помешать мне?
        Эти слова были произнесены тоном, который слуги английской аристократии привыкли уважать; и Бланш Вернон, хоть еще и ребенок, привыкла к их повиновению.
        Прежде чем Фримен смог ответить, она вышла из комнаты и начала спускаться по лестнице.
        Сабина бросилась за ней. Она больше не пыталась ей помешать - хотела только сопровождать хозяйку. Шляпка Сабине не нужна. Белый тюрбан был ее постоянным головным убором - и в доме и вне его.
        Фримен, сватив шляпу, последовал за ними.
        Выйдя на улицу, девушка ни на мгновение не остановилась: она сразу повернула в том направлении, куда увели пленника.
        По-прежнему группами проходили отряды, возбужденно шли горожане, то в одну сторону, то в другую. По широкой мостовой и в саду Тюильри скакали драгуны; во дворе Тюильри за железной изгородью было полно людей в мундирах.
        Слышались громкие возгласы, раскатистый бой барабанов и резкие звуки труб.
        Дальше, в направлении бульваров, раздавался постоянный треск; девушка знала, что это мушкетный огонь, который смешивается с гулом канонады.
        Она не знала, что все это означает. На улицах Парижа и вокруг Тюильри всегда много солдат. Марширующие отряды, бой барабанов, звуки труб и стрельба - здесь повседневное событие; ибо почти ежедневно происходят парады и военные упражнения.
        Сегодня только солдаты кажутся более возбужденными, они более грубо ведут себя по отношению к прохожим, а те с испуганным видом быстро уходят. Несколько человек бегут словно в поисках убежища. Девушка заметила это, но не обратила внимания. Она быстро шла вперед, Сабина рядом, Фримен несколько позади.
        Бланш разглядывала тротуары, как будто кого-то искала. Она рассматривала толпу в поисках ярких мундиров зуавов.
        Наконец она издала восклицание, свидетельствовавшее, что наконец нашла. В ста ярдах впереди видна была группа в восточных костюмах. В середине шел человек в гражданском, явно пленник. Это был тот, кто заставил ее пуститься в такое опасное путешествие.
        Неожиданно группа свернула с улицы и провела пленника в ворота, которые охранялись часовыми и были окружены множеством солдат, тоже зуавов.
        - Мсье! - Бланш остановилась перед воротами и обратилась к одному из солдат. - Почему этого джентльмена арестовали?
        Она говорила по-французски, и солдат без труда ее понял.
        - Хо-хо! - насмешливо ответил он, шутливо отдав честь и наклонившись так, что его волосатое лицо едва не коснулось ее розовых щек. - Моя красивая белая голубка с золотыми волосами, о каком джентльмене вы спрашиваете?
        - О том, которого провели сюда.
        И она указала на закрытые ворота.
        - Parbleu! Малышка, такого описания недостаточно.За последние полчаса сюда их провели два десятка - и все джентльмены, я думаю. По крайней мере леди среди них не было.
        - Я спрашиваю о самом последнем. С тех пор никого не было.
        - О последнем? О последнем. Сейчас подумаю. Наверно, его взяли по той же причине, что и остальных.
        - А какая это причина, мсье?
        - Par dieu! (Клянусь богом, фр. - Прим. перев.) Не могу сказать, мое солнышко! А почему он вас так интересует? Вы ведь не его сестра? Нет, вижу, что нет, - продолжал солдат, посмотрев на Сабину и Фримена и став несколько почтительней при виде слуги в ливрее. - Вы, должно быть, англичанка?
        - Да.
        - Если немного подождете, - сказал зуав, - я зайду туда и спрошу.
        - Пожалуйста, мсье!
        Отойдя немного в сторону - Сабина и Фримен защищали ее от толчков, - Бланш ждала возвращения солдата.
        Как и обещал, он скоро вернулся; но никакой информации не сообщил.
        Мог только сказать, что «молодого человека арестовали за какое-то политическое преступление. Он помешал солдатам исполнять их долг».
        - Может быть, мсье был слишком неосторожен, - добавил солдат шепотом. - Наверно, кричал «Vive l’Republique!», а пароль сегодня «Vive l’Empereur!» Он тоже как будто англичанин. Ваш родственник, мадмуазель?
        - О, нет! - ответила девушка, торопливо отворачиваясь и даже не сказав «мерси» человеку, который помог ей.
        - Пошли, Сабина, нужно возвращаться домой. А вы, Фримен, бегите в английское посольство! Если не найдете там папу, отправляйтесь искать его. Ищите по всему Парижу, если понадобится. Скажите, что он нужен, что я его жду. Приведите его с собой. Дорогой Фримен, пообещайте, что вы не станете терять ни минуты. Это тот самый джентльмен, который спас мне жизнь в Ливерпуле! Вы ведь помните это. Если в этом ужасном городе что-нибудь с ним случится… Идите быстрей! Возьмите это! Вам может понадобиться экипаж. Скажите папе… скажите лорду С. .. Вы знаете, что сказать. Быстрей! Быстрей!
        И половины монет, которые перешли в его руку, хватило бы, чтобы поторопить слугу; не возражая, он заторопился в направлении английского посольства.
        А его молодая хозяйка вернулась домой - ожидать прихода отца.



        Глава XXXVI
        В посольство

        - Корнелия? Ты идешь со мной?
        Это спросила Джули у кузины после возвращения в отель Лувр. Они были одни в своей комнате, все еще в шалях и шляпках, как зашли после прогулки.
        Миссис Гирдвуд разговаривала с джентльмена в приемной внизу.
        - Куда? - спросила Корнелия.
        - Куда? Я удивлена тем, что ты спрашиваешь! Конечно, за ним !
        - Дорогая Джули! Я понимаю, о чем ты говоришь. Я сама об этом думала. Но что скажет тетя, если мы уйдем? На улицах опасно. Мне кажется, солдаты стреляют в население, я в этом уверена! Ты ведь слышишь стрельбу? И пушечные залпы? Похоже на пушки!
        - Не будь трусихой, кузина! Помнишь, как громко ревели волны у утеса в Ньюпорте? А его это остановило, когда нам грозила опасность? Может, мы сумеем спасти его жизнь!
        - Джули! Я тебя не держу! И я готова идти с тобой, если мы можем что-нибудь для него сделать. Что ты предлагаешь?
        - Прежде всего нужно узнать, куда его увели. Скоро я это узнаю. Ты видела, что я говорила с рассыльным?
        - Видела. Ты что-то сунула ему в руку.
        - Пятифранковую монету. Я попросила его идти за зуавами и посмотреть, куда они отведут пленника. И пообещала вдвое больше, когда он вернется с сообщением. Я уверена, что он скоро будет здесь.
        - А что тогда, Джули? Что мы сможем сделать?
        - Мы сами ничего. Я не больше тебя знаю, почему у капитана Мейнарда неприятности с французскими солдатами. Несомненно, это связано с его республиканскими убеждениями. Мы слышали об этом; и да благословит его Господь за эту веру!
        - Дорогая Джули! Я вполне разделяю твои чувства!
        - Но неважно, что он сделал. Наш долг помочь ему.
        - Я это знаю, кузина. Я спрашиваю только, что мы сможем сделать.
        - Посмотрим. У нас здесь есть посол. Не тот человек, что нам нужен: несчастье Америки, что представителем к европейскому правительству посылают человека, который не способен представлять наш народ. Как раз напротив. Третьеразрядный ум и привычка к высшему свету - словно только это нужно, чтобы быть принятым при королевских дворах. Как будто Американская Республика нуждается еще в какой-то поддержке и дипломатии, чтобы быть принятой! Корнелия, мы теряем время! Человеку, которому мы обе обязаны жизнью, может быть, в этот момент грозит опасность потерять собственную жизнь! Кто знает, за что его арестовали? Наш долг узнать это.
        - Ты расскажешь тетушке?
        - Нет. Она, конечно, будет возражать. Даже постарается удержать нас. Спустимся по лестнице незаметно и выйдем, ничего ей не сказав. Мы будем отсуствовать недолго. Она вообще ничего не узнает, когда мы вернемся.
        - Но куда ты собираешься идти, Джули?
        - Сначала выйдем в фойе отеля. Там подождем рассыльного. Я велела ему не заходить в отель; мы с ним встретимся снаружи. Может быть, он уже там. Пошли, Корнелия!
        По-прежнему в платьях для прогулки, они не должны были переодеваться; обе леди спустились по лестнице и остановились у входа в отель Лувр. Ждать им пришлось недолго. Служащий встретил их на ступеньках и сообщил о результате исполнения поручения.
        Отчет его был прост. Он не привык рассуждать о том, за что ему платят. Зуавы отвели пленника в караульную перед садом Тюильри и здесь его держат. Так он предполагал.
        Он записал номер дома и отдал записку леди, получив в обмен золотую монету. Сдачи у него не потребовали.
        - Быстрей! - говорила Джули кузине. Девушки вышли на улицу и направились в сторону ничем не примечательного здания, на котором написано «Посольство США».
        Как и повсюду, тут царило возбуждение, даже ужас. Девушкам пришлось пройти через толпу своих соотечественников.
        Вежливость американцев по отношению к женщинам вошла в пословицу. Толпа расступилась, давая девушкам дорогу. Да и кто бы не уступил таким женщинам?
        Их принял секретарь посольства. Он с сожалением сообщил, что посол занят.
        Но гордая Джули Гирдвуд не приняла его отказ. Время очень важно; может быть, дело идет о жизни и смерти! Она должна видеть представителя своей страны - и немедленно!
        Нет силы большей, чем женская красота. Секретарь посольства покорился этой силе; нарушив полученный приказ, он отворил боковую дверь и пропустил посетительниц к послу.
        Они рассказали обо всем. Человек, пронесший звездно-полосатый флаг под огнем не одной битвы, поднявший его на крутой Чапультепек, этот человек теперь в Париже, он пленник пьяных зуавов, его жизни грозит опасность!
        С такой просьбой обратились к послу Америки.
        Просьба не нуждалась в таких прелестных просительницах. Превыше мужского консерватизма стремление защитить честь своей страны.
        Уступая этому стремлению, посол отправился исполнять свой долг.



        Глава XXXVII
        Смерть на барабане

        - Я приду к вам! Приду!
        Гордость охватила сердце пленника, когда он услышал эти слова и понял, от кого они исходят. Они позволили ему спокойней выдержать оскорбления.
        Слова продолжали звучать в его ушах, когда его ввели во двор, напоминающий двор тюрьмы.
        В глубине двора находилось помещение, похожее на камеру. Дверь открыли.
        Пленника втолкнули внутрь, как быка, не желающего заходить в загон; один из стражников пнул его сзади, как только он ступил через порог.
        У него не было возможности отомстить за грубость. Дверь с грохотом закрылась, снаружи задвинули перекладину.
        Внутри камеры было темно, и мгновение Мейнард продолжал стоят на том месте, куда отлетел после толчка.
        Но он не молчал. Сердце его было полно негодования; и он произнес громкое проклятие всем формам деспотизма.
        Больше чем когда-либо он боялся за судьбу республики: он понимал, что его окружают не ее солдаты.
        Впервые он на себе испытал последствия того, что власть вручают одному человеку; и теперь лучше понимал ненависть Роузвельдта к священникам, принцам и королям!
        - Ясно, что республике здесь конец! - произнес он после проклятий врагам.
        - C’est vrai, monsieur, - послышался голос из глубины камеры. - C’est fini! (Вы правы, мсье. Это конец, фр. - Прим. перев.) Сегодня все кончается!
        Мейнард вздрогнул. Он считал, что находится здесь один.
        - Вы говорите по-французски? - продолжал голос. - Вы англичанин?
        - На ваш первый вопрос - да, - ответил Мейнард. - На второй - нет. Я ирландец!
        - Ирландец! За что же вас привели сюда? Прошу прощения, мсье. Я слишком вольно веду себя с товарищем по заключению.
        Мейнард откровенно все рассказал.
        - Ах, друг мой, - сказал француз, выслушав его, - вам нечего опасаться. Со мной другое дело.
        Был слышен вздох, последовавший за словами.
        - Что вы хотите сказать, мсье? - машинально спросил Мейнард. - Вы ведь не совершили преступление?
        - Да, совершил! Величайшее преступление - я патриот! Я сохранил верность своей стране - и свободе! Меня зовут Л…
        - Л!.. - воскликнул Мейнард, узнав имя, хорошо известное среди поклонников свободы. - Возможно ли это? Меня зовут Мейнард.
        - Бог мой! - воскликнул заключенный француз. - Я слышал о вас! Я знаю вас, сэр!
        В темноте они обнялись и вместе произнесли драгоценные слова:
        - Да здравствует республика!
        А Л… добавил:
        - Свобода и демократия!
        Мейнард ничего не ответил. Помолчав немного, он спросил:
        - Но что вы имели в виду, говоря об опасности? Неужели они дойдут до этого?
        - Слышите эти звуки?
        Они прислушались.
        - Да. Там снаружи стреляют. И крики слышны. Вот это ружейные выстрелы. А это, подальше, пушечный выстрел. Можно подумать, что идет сражение.
        - Так и есть! - серьезно ответил республиканец. - Сражение, которое кончится уничтожением нашей свободы. Вы слышите погребальный звон - и по мне тоже, я в этом не сомневаюсь.
        Тронутый серьезным тоном пленника, Мейнард попросил у него объяснения, но в это мгновение неожиданно отворилась дверь, впустив несколько человек. Это все были офицеры в мундирах различных частей, главным образом зуавов и африканских егерей.
        - Вот он! - воскликнул один из них. Мейнард узнал голос Вирока.
        - Выведите его! - приказал офицер с нашивками полковника на плечах. - Трибунал состоится немдленно!
        Мейнард подумал, что речь идет о нем. Но он ошибался. Речь шла о более известном человеке и более опасном для возникающей империи. Это был Л…
        На открытом дворе стоял большой барабан, вокруг расставили с полдюжины стульев. На барабане чернильница, ручка и бумага. Все это символы полевого суда.
        Но они были нужны лишь для прикрытия. На бумаге ничего не записано. Ручку даже не обмакнули в чернила. Все присутствующие: председатель суда, члены, защитник - все полупьяны. Все требовали крови и были полны решимости пролить ее.
        Но Мейнарду не пришлось быть зрителем этой пародии на суд. Дверь снова закрыли; он остался за ней и стоял, прислушиваясь.
        Недолго. Не прошло и десяти минут, как в замочную скважину донеслось слово, приговорившее его товарища по заключению. Это было слово : «Coupable (Виновен, фр. - Прим. перев.)!»
        За ним последовала фраза:
        - Tirez au moment (Расстрелять немедленно, фр. - Прим. перев.)!
        Послышался протестующий крик; Мейнард узнал голос товарища по заключению:
        - C’est un assassinat (Это убийство, фр. - Прим. перев.)!
        Последовал топот, как от строящегося взвода.
        Наступило молчание, как затишье перед бурей.
        Оно было кратким - всего несколько секунд.
        Раздался крик, заполнивший весь двор, хотя кричал один человек. Когда-то этот крик сбросл короля с трона, а сейчас служил протестом перед наступающей имеприей.
        - Да здравствует республика! - Это были последние слова Л…; он героически произнес их перед стволами своих убийц.
        - Tirez (Огонь, фр. - Прим. перев.)! - Мейнард узнал голос лейтенанта зуавов Вирока. Его заглушил грохот выстрелов, эхом отразившийся от стен.
        Неподходящее время для торжества после такой трусливой и подлой казни. Но двор был полон необычных людей. Они скорее напоминали дьявольские призраки, когда, размахивая киверами, ответили на крик расстрелянного возгласом, означавшим падение Франции:
        - Vive l’Empereur!



        Глава XXVIII
        Два флага

        Вслушиваясь в происходящее снаружи, почти не слыша слов, но все понимая, Мейнард пришел в ярость.
        Человек, которого он только что обнимал, чье имя он давно знал и уважал, этот человек только что убит, как собака!
        Ему начинало казаться, что он видит сон!
        Но он слышал протестующий крик:
        - Это убийство!
        Повторяя его, он колотил в дверь, надеясь вызвать отвлечение и задержку.
        И продолжал повторять и кричать, пока его голос не заглушил залп.
        Он снова выкрикнул его, когда смолкло эхо выстрелов и во дворе стало тихо. Члены полевого суда услышали его.
        - У вас там сумасшедший! - сказал председательствующий офицер. - - Кто он такой, Вирок?
        - То же самое, - ответил лейтенант зуавов. - Такой же, как тот, от которого мы только что избавились.
        - Вы знаете его имя,
        - Нет, полковник. Он иностранец.
        - Из какой страны?
        - Англичанин - или американец. Его привели с бульваров. Взяли его мои люди и по моему приказу.
        - За что?
        - Он мешал нам исполнять свои обязанности. Но это не все. Я случайно встретил его вчера в кафе де Миль Колон. Он там выступал против правительства и выражал жалость к бедной Франции.
        - Правда?
        - Я ответил бы ему на месте, мой полковник, но мне помешали под предлогом, что он иностранец.
        - Но это не причина позволять ему произносить такие речи здесь.
        - Знаю, полковник.
        - Вы готовы дать показания?
        - Готов. Присутствовало несколько десятков человек. Вы слышите, что он говорит сейчас?
        - Верно, верно! - согласился председательствующий. - Приведите его! То, что он иностранец, его не спасет. Не время разбираться в национальностях. Англичанин он или американец, такой язык должен замолчать. Друзья! - негромко обратился он к членам суда. - Этот офицер свидетель, вы поняли? Мы должны судить преступника, и так как обвинения Вирока серьезны, заставить замолчать. Все поняли?
        Ответило ему мрачное молчание: все понимали, что это лишь пародия на суд. Все эти офицеры были специально отобраны, особенно председательствующий, известный полковник Гардо.
        Мейнарду в камере из этого почти ничего не было слышно. На улицах продолжалось смятение. Слышались ружейный выстрелы и орудийные залпы. Во двор постоянно приводили новых пленников под топот солдат и звяканье оружия. Повсюду был шум.
        Тем не менее несколько слов, которые он разобрал, показались ему зловещими. Он видел негодяя Вирока и знал, что рядом с таким человеком ему грозит опасность.
        Тем не менее он не ожидал сурового наказания, тем более смертного приговора. Полагал, что его продержат в тюрьме, пока мятеж не кончится. Затем его допросят и за тот поступок, что он совершил, военные могут его лишь оправдать. Его сердило только невежливое обращение и необходимость ждать. Он не знал ни сути мятежа, ни его планов.
        Как честный солдат, он не мог представить себе характер этих франко-алжирских негодяев, в чьих руках он оказался.
        Убийство второго пленника его поразило - он не мог назвать это по-другому. Тем не менее тот имел какое-то отношение к происходящему. А он иностранец и не отвечает за политические события в стране. Ему следует обратиться за защитой к собственному флагу.
        Ему не приходило в голову, что во время революции безжалостные палачи не уважают никакой флаг.
        Но размышлять над всем эти ему не дали времени. Он по-прежнему горел негодованием по поводу ужасной трагедии, которая только что завершилась; в это время раскрылась дверь и его вытащили на суд.
        - Ваше имя? - высокомерно спросил председательствующий.
        Мейнард ответил.
        - Из какой страны?
        - Я ирландец - британский подданный, если предпочитаете так.
        - Это не имеет значения, мсье! Все здесь равны, особенно в такое время. Мы не делаем различий среди подстрекателей к бунту. В чем вы его обвиняете, лейтенант Вирок?
        С лживыми измышлениями, от которых покраснела бы даже проститутка, офицер зуавов рассказал свою историю.
        Мейнард был почти поражен такой изобретательной ложью. Он даже не стал с нею спорить.
        - Какой в этом прок, господа? - обратился он к членам суда. - Я не признаю вашего права судить меня, тем более военно-полевым судом. Предлагаю вам завершить дело. Требую обращения к посольству моей страны!
        - У нас нет времени на обращение в посольство, мсье. Признаете вы наше право или нет - как вам будет угодно. А мы осуществим свое право на суд. В том числе и над вами.
        Подлец даже позволял себе насмешки.
        - Господа, - продолжал он, обращаясь к членам суда, - вы слышали обвинение. Виновен обвиняемый или нет?
        Первым отвечал лейтенант с неприятной внешностью, самый младший член суда. Понимая, чего от него ждут, он заявил:
        - Виновен!
        Ужасное слово по кругу обошло барабан, никто не проявил несогласия, а затем последовала еще более страшная фраза, произнесенная председательствующим:
        - Приговаривается в смерти!
        Мейнард вздрогнул, словно в него выстрелили. В который раз спросил он самого себя:
        - Может быть, все это мне снится?
        Но нет, слишком реален окровавленный труп другого пленника, лежащий в углу двора. Слишком серьезны мрачные лица окружающих. Чуть в стороне стоит взвод, приводящий приговор в исполнение и готовый выполнить очередной приказ.
        Все вокруг него свидетельствует, что это не сон, не розыгрыш, а ужасная реальность!
        Неудивительно, что он пришел в ужас. Неудивительно, что в который раз вспомнил слова : «Я приду к вам! Приду!» Неудивительно, что с тревогой посмотрел в сторону входа.
        Но та, которая произнесла эти слова, не пришла. И даже если бы пришла, что она смогла бы сделать? Девочка, невинный ребенок, как ее вмешательство могло подействовать на этих безжалостных людей, которые намерены были совершить казнь?
        Она не может знать, куда его увели. На заполненных народом тревожных улицах она, должно быть, потеряла его из виду, а на ее вопросы ответят слишком поздно!
        Он не надеялся на ее приход. И на то, что еще раз увидит ее по эту сторону могилы.
        Мысль эта причинила ему боль. И заставила обратиться против судьи и обвинителя, дать выход тому, что бушевало у него в груди.
        Речи его встречали только смех и издевательства.
        Но вскоре на него перестали обращать внимание. Привели новых пленников - свежих жертв, подобно ему самому, обреченных на смерть у барабана!
        Суд больше им не занимался.
        Он был предоставлен Вироку, командовавшему палачами в мундирах
        Двое из них заставили Мейнарда встать к стене, возле трупа республиканца..
        Он был в наручниках и не мог сопротивляться. Никто не может ему помочь.
        Солдаты стояли, ожидая команды «Огонь!»
        Через мгновение лейтенант зуавов отдаст эту команду.
        Но судьба решила иначе. Прежде чем была отдана команда, раскрылись ворота, впустив человека, чье присутствие вызвало неожиданную остановку казни.
        Торопливо пройдя по двору, этот человек остановился между солдатами и жертвой, в то же время доставая из-под пальто флаг и накрывая им приговоренного.
        Даже пьяные зуавы не решились стрелять в этот флаг. Это был королевский штандарт Англии!
        Но пленника ожидала двойная защита. Почти в то же мгновение во двор вбежал еще один человек и расправил перед глазами разочарованных палачей еще один флаг!
        Этот флаг требовал такого же уважения - звездно-полосатый флаг, символ единственной подлинной республики на земле.
        Мейнард служил под обоими флагами и на мгновение почувствовал, что его привязанность распространяется на них обоих.
        Он не знал, кому обязан появлением второго флага; но когда вспоминал, кто послал первый - ибо держал его сам сэр Джордж Вернон, - сердце его дрожало от радости, которую не могло бы принести даже столь своевременное спасение от смерти!



        Глава XXXIX
        Снова в Вестбурне

        Мистер Свинтон снова в столице Англии и сидит в своей комнате.
        Эта та же самая «меблированная квартира», с тем же самым плетеным стулом, которым он ударил свою злополучную жену.
        Она тоже здесь, хотя не сидит на стуле.
        Лежа на диване,не жестких твердых подушках, она читате роман де Кока в переводе. Фэн не владеет французским, хотя искусна во многих достижениях, благодаря которым французы приобрели такую известность.
        Время после завтрака, но тарелки и чашки все еще на столе.
        Обычный чайник из белого металла, полбуханки хлеба, голова и хвост селедки на синей тарелке свидетельствуют о том, что завтрак не был эпикурейским.
        Свинтон курит трубку из корня шиповника. Он предпочел бы сигару, но это не позволяют ему средства.
        Никогда в жизни не опускался он так низко. Последний шиллинг он потратил на преследование Гирдвудов, на то, чтобы быть в их обществе в Париже, откуда они, как и он сам, вернулись в Лондон.
        И однако успех не только увенчал его план, но казался таким же далеким, как раньше. Вдова галантерейщика, несмотря на свою страсть к титулам, происходила из страны, жители которой вошли в пословицу своей проницательностью. Как обнаружил мистер Свинтон во время беседы, которая состоялась у них накануне отъезда из Парижа, миссис Гирдвуд была весьма благоразумна и осторожна.
        Разговор был очень серьезный и сводился к тому, что он предложил ей себя в качестве зятя. Свинтон предпочел поговорить сначала с матерью, прежде чем делать предложение самой молодой леди.
        Но это предложение не было сделано, и миссис Гирдвуд объяснила, в чем причины.
        Причины эти казались несерьезными и оставляли Свинтону надежду.
        Истинная причина не была ему сообщена. А состояла она в том, что американская мать усомнилась в титуле Свинтона. В конце концов он, возможно, совсем не лорд. И это вопреки тому, что Свинтон отлично играл свою роль: бывший гвардеец немало потерся среди лордов и смог это сделать.
        Он очень ей нравился - Свинтон постоянно ей льстил, чтобы добиться этого, - и она использовала все средства, чтобы и дочери он понравился. Но она твердо решила, что прежде чем дело зайдет дальше, ей следует больше узнать о его семье. Что-то было странное в том, что он продолжает путешествовать инкогнито. Прчины, которые он называл, перестали ее удовлетворять. В этом отношении она должна быть совершенно уверена. И самое подходящее место для расспросов - Англия. Поэтому она и переместилась туда вместе с девушками и служанкой. Как и раньше, поселились они в аристократическом Кларендоне.
        Свинтон последовал за ними, задержавшись всего на день.
        Если бы он остался в Париже, ему пришлось бы закладывать самого себя. У него едва хватило денег, чтобы заплатить за отель, в котором он остановился, купить билет на пароход из Булони и на «бас» от Лондонского моста до квартиры в Вестбурне, в которой он застал Фэн. Она была ни на шиллинг не богаче его самого. Отсюда селедка на завтрак, съеденная на следующий день после его возвращения.
        Настроение у него было такое же плохое, как состояние кошелька. Хотя миссис Гирдвуд не указала истинной причины, почему он должен отложить предложение ее дочери, Свинтон о ней догадывался. Он был почти уверен, что вдова явилась в Англию, чтобы разузнать о нем.
        А каков будет результат? Разоблачение! Как может быть иначе? Имя его известно в определенных кругах Лондона. Известен и его характер. Если она до всего этого доберется, брак станет невозможен.
        Он уже достаточно хорошо представлял себе проницательность этой женщины, чтобы понимать: она никогда не допустит, чтобы он стал ее зятем, пока не убедится в наличии у него титула: только титул в ее глазах сделает его приемлемым.
        Хотя игра еще не кончена, у него на руках остаются плохие карты. Тем более необходима сейчас искусная игра.
        Каким должен быть его следующий ход?
        Именно об этом он думал, куря трубку.
        - Никто не приходил, пока меня не было? - спросил он у жены, не поворачиваясь к ней.
        Если бы повернулся, заметил бы, что она слегка вздрогнула, услышав его вопрос. Фэн неуверенно ответила:
        - О! Нет… да… теперь я, кажется, вспомнила. Был посетитель - один.
        - Кто?
        - Сэр Роберт Котрелл. Помнишь нашу встречу в Брайтоне?
        - Конечно, помню. Нелегко забыть имя этого щенка. Зачем он приходил?
        - Хотел увидеться с тобой.
        - Правда? Откуда он узнал, где мы живем?
        - А, это! Я встретила его как-то, проходя по Кенсингтон Гарден, у начала Лонг Уок. Он спросил меня, где мы остановились. Вначале я не собиралась ему говорить. Но он сказал, что ему очень нужно увидеть тебя; поэтому я дала ему наш адрес.
        - Меня не было дома!
        - Я ему сказала это; но сказала, что жду тебя со дня на день. Он пришел спросить, не вернулся ли ты.
        - Правда? Интересно, какое ему дело до моего возвращения? Ты встретилась с ним на Лонг Уок? Вероятно, каждый день ходила на Роу?
        - Нет, Ричард. Я была там только два или три раза. Ты не должен меня винить за это. Хотела бы я знать, кто согласится вечно оставаться в этой жалкой квартире, со сварливой хозяйкой, которая всюду сует нос, словно хочет убедиться, что я не уношу содержимое наших чемоданов. Небо видит, какая это жалкая жизнь, как она мне надоела!
        Посмотрев на бедную остановку квартиры, на голову и хвост селедки на столе, на другие остатки убогого завтрака, Свинтон не мог не почувствовать правды слов жены.
        Да и тон их подействовал на него. Больше это не было властное противоречие, к которому он привык за первые двенадцать месяцев своего брака. Оно кончилось в тот день, когда ножка стула пришла в соприкосновение с головой его любимой жены, вызвав легкий кровоподтек на виске - как пятно на безупречном мраморе статуи. С этого времени его супруга превратилась в совершенно другую женщину - по крайней мере в отношении к нему. У них и раньше было много ссор и обменов упреками, но вперые он обратился к насилию. И это произвело на нее впечатление. Она знала, что он трус, однако он доказал, что достаточно храбр, чтобы ударить ее. С этого момента она стала его бояться. Отсюда ее дрожь, когда она отвечала на вопросы о посетителе.
        Было время, когда Франс Уайлдер не дрожала бы от такого вопроса и не запиналась бы, отвечая.
        Она начала снова и снова проявлять признаки замешательства, но в это время снаружи послышались шаги и кто-то постучал в входную дверь.
        Не сильный стук почтальона, а постукивание джентльмена или леди; судя по мягкому звуку, скорее леди.
        - Кто бы это мог быть? - спросил Свинтон, извлекая трубку из зубов. - Надеюсь, не к нам.
        В Лондоне мистер Свинтон не любил неожиданных посетителей. Слишком многих он одурачил, чтобы радоваться звонку в дверь или стуку дверного молотка.
        - К нам не может быть, - насмешливо ответила его жена. - Некому к нам приходить; разве что кто-нибудь из твоих старых друзей узнал о твоем возвращении. Ты никого не встречал, возвращаясь?
        - Нет, меня никто не видел, - мрачно ответил муж.
        - Наверху живет семья - в квартире с гостиной. Наверно, к ним или к хозяевам.
        Этому предположению противоречил диалог, который донесся из коридора. Кто-то спросил:
        - Миссис Свинтон дома?
        Вопрос был задан мужским голосом.
        - Да, сэр, - ответила ирландка привратница, открывшая дверь.
        - Передайте ей мою карточку; и спросите леди, могу ли я увидеть ее.
        - Клянусь Юпитером! Это Котрелл! - прошептал экс-гвардеец, узнав голос.

«Сэр Роберт Котрелл» было написано на карточке, которую принесла служанка.
        - Пригласите его, - сказал Свинтон, не дожидаясь согласия жены; та, выразив удивление этим неожиданным посещением, встала и исчезла в спальне.
        В ее исчезновении было что-то странное, которое внимательный муж обязательно заметил бы. Однако Свинтон не обратил на это внимание: он обумывал интересную и полезную мысль, которая только что пришла ему в голову.
        Свинтон не любил сэра Роберта Котрелла и не мог представить себе причины его посещения, однако сразу решил пригласить его. В ноздрях его все еще стоял запах селедки; он предпочитал этому запаху аромат, исходящий от батистового носового платка добродушного баронета - он знал, что таков характер сэра Роберта.
        Не собираясь спрашивать отчет у своего брайтонского знакомого, Свинтон приказал служанке провести его.
        И сэра Роберта провели в комнату.



        Глава XL
        Осторожный баронет

        Баронет выглядел несколько разочарованным, увидев хозяина, на встречу с которым не рассчитывал.
        Однако он привык к таким сюрпризам и не смутился. Он имел представление о характере бывшего гвардейца. Знал, что ему не повезло, и в таких обстоятельствах не мог быть слишком любопытным.
        - Ах, Свинтон, мой дорогой, - воскликнул он, протягивая руку в кожаной перчатке. - Рад увидеть вас! Мадам сказала мне, что ждет вашего возвращения. Я просто заглянул, чтобы узнать, не вернулись ли вы. Я слышал, вы были в Париже?
        - Да, - ответил Свинтон, с сердечным видом пожимая протянутую руку.
        - Ужасные там дела. Удивительно, что вы вернулись с целой шкурой.
        - Клянусь Юпитером, это все, что я привез с собой.
        - Правда? А что вы хотите этим сказать?
        - Я отправился туда получать долг. Но вместо этого потерял все, что у меня с собой было.
        - Как это получилось, мой дорогой?
        - Ну, по правде говоря, я сел играть в карты с французскими офицерами, которых встретил в Миль Колон. Это была их проклятая экарте. Они знают игру лучше меня; и очень скоро я все проиграл. Едва хватило на возвращение. Слава Богу, я снова здесь; хотя одно небо знает, как я переживу зиму! Прошу меня простить, сэр Роберт, за то, что беспокою вас своими личными делами. Я в таком состоянии, что с трудом понимаю, что говорю. Проклятая Франция и французы! Никогда не поеду туда снова.
        Сэр Роберт Котрелл слыл богатым, однако не привык безрассудно тратить деньги - на мужчин. С женщинами он был менее скуп; хотя и в этом случае он тратил деньги только в том случае, если иным способом не мог добиться благосклонности. Он был одним из тех кавалеров, которые предпочитают достигать победы самым дешевым способом; а победив, не тратят деньги на закрепление успеха. Подобно бабочке, он перелетал с цветка на цветок.
        То, что он пришел вовсе не в надежде увидеть Свинтона, а чтобы повидать его жену, муж знал так хорошо, как будто сэр Роберт открыто в этом признался. Знал он и мотив посещения, тем более после такого поверхностного объяснения.
        Именно это знание и заставило бывшего гвардейца углубиться в описание состояния своих финансов. Таким деликатным способом он давал знать, что не обидится, если ему предложат взаймы.
        Перед сэром Робертом возникла дилемма. Месяц назад он бы не задумывался. Но за этот месяц он несколько раз встречался с миссис Свинтон - и на Лонг Уок, и в других местах. Он считал свою победу обеспеченной и не хотел оплачивать уже достигнутый триумф.
        Поэтому он не торопился понимать деликатный намек.
        Свинтон думал, как заставить его понять. Ему на помощь пришли остатки завтрака.
        - Посмотрите! - сказал он, с деланым весельем указывая на кости селедки. - Посмотрите сюда, сэр Роберт! Вы можете подумать, что сегодня пятница. Это рыба куплена на последний пенни из моего кармана. Пятница завтра; боюсь, нас ждет гораздо более строгий пост. Ха-ха-ха!
        Такой просьбе сопротивляться невозможно. Скуповатый аристократ почувствовал себя загнанным в угол.
        - Мой дорогой друг, - сказал он, - не нужно так говорить! Если я могу вам помочь, надеюсь, вы не откажетесь принять мою помощь. Вы ведь не будете возражать?
        - Сэр Роберт, вы так добры. Я… я…
        - Не стоит упоминаний. Я не стал бы предлагать вам такую мелочь, но у меня как раз сейчас некоторые затруднения. Я много проиграл на последних скачках в Дерби; мой юрист пытается снова заложить мое поместье в Девоншире. Если бы это удалось, дела, конечно, пошли бы по-другому. А тем временем возьмите это. Поможет вам пережить нынешние трудности, пока что-нибудь не подвернется.
        - Сэр Роберт, я…
        - Никаких извинений, Свинтон! Это я у вас в долгу из-за ничтожной суммы.
        Экс-гвардеец прекратил сопротивление; пятифунтовая банкнота, сунутая ему в руку, здесь и осталась.
        - Кстати, Свинтон, - сказал баронет; чтобы покончить с неловкой сценой, он сменил тон и заговорил по-деловому. - Почему бы вам не попросить чего-нибудь у правительства? Простите за то, что позволяю себе такую вольность; но мне кажется. человек ваших достоинств может на многое рассчитывать.
        - Ни в малейшей степени, сэр Роберт; я не заинтересован. А если бы даже захотел, есть еще эта нелепая история, после которой меня выгнали из гвардии. Вы знаете эту историю, мне нет необходимости рассказывать ее вам. Если я попрошу какую-нибудь должность, она обязательно всплывет.
        - Вздор, мой дорогой друг! Не позволяйте этому стоять у вас на пути. Это могло бы помешать, если бы вы захотели стать придворным или епископом. Но я полагаю, вы ни того, ни другого не хотите?
        Экс-гвардеец мрачно рассмеялся.
        - Нет! - сказал он. - Меня удовлетворит гораздо меньшее. Мои амбиции не заходят так далеко.
        - А что если вы обратитесь к лорду … У него большое влияние в правительстве. В наши тревожные времена все время требуются люди, и в таком случае не вспоминают прошлые беды. Ваша история вам не помешает. Я лично знаком с его светлостью. Он очень простой человек.
        - Вы его знаете, сэр Роберт?
        - Очень близко. И если не ошибаюсь, он как раз тот человек, что вам нужен. То есть он способен найти для вас место. После начала этой революции очень разрослась дипломатическая служба. Особенно ее тайная ветвь. Я знаю, что на нее тратятся огромные средства. Почему бы вам не воспользоваться казной секретной службы?
        Свинтон снова раскурил трубку и сидел, задумавшись.
        - Трубка не идет гвардейцу, - шутливо заметил гость. - Фавориты Форейн Оффис (Министерство иностранных дел Англии. - Прим. перев.) курят только регалии.
        Свинтон без улыбки воспринял эту шутку, у него оживилась новая надежда.
        - Хотите? - продолжал баронет, протягивая свой отделанный золотом портсигар.
        Свинтон отложил трубку и закурил сигару.
        - Вы правы, сэр Роберт, - сказал он наконец. - Я должен попытаться. Вы очень вовремя дали мне совет. Но как мне ему последовать? Я не знаком с вельможей, о котором вы говорите; и никто из моих друзей с ним не знаком.
        - Значит, вы не считаете меня своим другом?
        - Дорогой Котрелл! Не нужно так говорить! После того что произошло между нами, я был бы неблагодарным, если бы не считал вас своим лучшим, может быть, единственным другом.
        - Что ж, я говорил ясно. Разве я не сказал, что хорошо знаю лорда… достаточно хорошо, чтобы дать вам рекомендательное письмо к нему? Не стану утверждать, что оно сделает все необходимое; вам придется самому приложить усилия. Я могу только пообещать, что он вас примет; и если вы не будете особенно разборчивы, он вам что-нибудь предложит. Вы меня поняли, Свинтон?
        - Чтобы я был разборчив? Не очень вероятно, сэр Роберт, живя в такой жалкой квартире и помня только что съеденный роскошный завтрак. Мы съели его вдвоем с моей бедной женой.
        - А… кстати, я должен извиниться перед мадам, что слишком долго не навещал ее. Надеюсь, она здорова?
        - Спасибо! Здорова, насколько можно ожидать с нашими бедами.
        - У меня не будет удовольствия увидеть ее?
        Посетитель задал вопрос, не изображая равнодушие. Ему на самом деле совсем не хотелось встретиться с ней в таком обществе.
        - Сейчас посмотрю, сэр Роберт, - сказал супруг, вставая и направляясь в спальню. - Полагаю, что в такой час Фэн дезабилье.
        Сер Роберт втайне надеялся, что так оно и есть. При таких обстоятельствах свидание вызовет только неловкость.
        Его желание осуществилось. Она не только дезабилье, но в постели - с сильной головной болью! Она просила баронета извинить ее за то, что не может выйти!
        Такое известие принес из спальни посредник - ее супруг. Посетителю оставалось только выполнить свое обещание насчет рекомендательного письма.
        Он сел за стол и написал его currente calamo (Беглым пером, лат.; употребляется в значении «бегло, наспех». - Прим. перев.).
        Но не стал следовать обычаю, оставляя конверт открытым. В письме были один-два пункта, с содержанием которых не стоило знакомить экс-гвардейца. Говорилось в них следующее: «Мистер Свинтон согласится выполнять любые дела, которые вы сможете ему поручить. Он не в таком положении, чтобы отказываться …»
        Смочив клей кончиком аристократического языка, баронет заклеил конверт и протянул письмо хозяину.
        - Я знаю, - сказал он, - лорд А. будет рад помочь вам. Вы можете увидеться с ним в Форейн Оффис; но не ходите туда. Там слишком много людей, которым не следует знать, что вам нужно. Отправляйтесь в частную резиденцию его светлости на Парк Лейн. В подобных случаях он предпочитает принимать там. Вам лучше отправиться немедленно. Вас могут опередить: вокруг него всегда туча просителей. Его светлость скорее всего будет дома в три часа дня. Я вскоре загляну, чтобы узнать, как ваши дела. До свидания, мой дорогой друг, до свидания!
        Натянув перчатку на аристократические пальцы, баронет откланялся, оставив экс-гвардейцу письмо, которое может оказать большое воздействие на его будущее.



        Глава XLI
        Сцена на Парк Лейн

        На Парк Лейн, которая, как всем известно, выходит на Гайд-парк, расположены лучшие особняки Лондона. Здесь проживает английская аристократия; во многих домах живут представители самых знатных семейств.


***
        В тот самый день, в который сэр Роберт Котрелл нанес неожиданный визит мистеру Ричарду Свинтону, в назначенный час открытый фаэтон, запряженный парой красивых пони, «с летящими гривами и хвостами», двигался по Парк Лейн и остановился перед одним из самых великолепных особняков. В особняке жил известный представитель своего класса.
        Вожжи держал джентльмен, который по всей видимости умел с ними управляться; рядом сидела леди, вполне соответствующая экипажу; лакей в ливрее, затегнутой на все пуговицы, и в высоких сапогах с отворотами находился на заднем сидении.
        Хотя джентльмен был молод и красив, леди молода и прекрасна, а лакей тщательно одет, взгляд человека, привыкшего к подобным декорациям, сразу разглядел бы, что экипаж нанят по случаю.
        Нанял его Ричард Свинтон; именно он держал в руках вожжи, а украшала экипаж его жена.
        Пони направлялись с таким искусством, что когда экипаж остановился перед резиденцией вельможи, он оказался точно под окнами гостиной.
        Сделано это было намеренно.
        Грум, соскочив с сидения, как кузнечик, подплыл к двери, позвонил в колокольчик и задал обычный вопрос.
        Его светлость был дома.
        - Держи вожжи, Фэн, - сказал Свинтон, выходя из фаэтона. - Держи крепче и не позволяй пони сходить с места - ни на дюйм!
        Не понимая, чем вызван приказ, Фэн обещала его исполнить.
        Воспоминания о многих сценах, когда она подвергалась насилию со стороны супруга, помогали ей быть послушной.
        Экс-гвардеец поднялся по ступенькам, протянул карточку и был впущен в прихожую.



        Глава XLII
        Власть красивого личика

        Мистера Свинтона провели в приемную - просторное, великолепно обставленное помещение.
        На какое-то время он остался один: слуга, впустивший его, пошел относить карточку.
        Вокруг была дорогая обстановка - предметы искусства и роскоши; они отражались в большом зеркале над камином и стояли и висели вдоль стен от пола до потолка.
        Но мистер Свинтон не смотрел ни на эти дорогие вещи, ни в зеркало.
        Оставшись один, он сразу подошел к окну и выглянул на улицу.
        - Подойдет, - с довольным видом сказал он самому себе. - Точно на нужном месте, а Фэн - разве она не хороша? Клянусь Юпитером, выглядит она прекрасно! Никогда не видел, чтобы она так хорошо выглядела. Если его светлость таков, как об этом все говорят, я получу у него место. Милая Фэн! Я уже заработал на тебе сегодня пять фунтов. Но ты стоишь своего веса в золоте. Держи голову повыше, моя маленькая, покажи свое красивое личико, чтобы его было видно в окно! Как я слышал, тебя будет разглядывать опытный ценитель. Ха-ха-ха!
        Риторическое обращение было произнесено вслух: Фэн слишком далеко, чтобы его услышать.
        Смех прервало возвращение слуги, который церемонно провозгласил:
        - Его светлость примет вас в библиотеке.
        Это сообщение произвело на посетителя эффект холодного душа. Он неожиданно потерял свой оживленный вид.
        Прежнее выражение не вернулось, когда он обнаружил, что библиотека представляет собой строгое помещение со стенами, уставленными книгами, и с окнами, выходящими на задний двор. Он предполагал, что прием произойдет в гостиной, окна которой выходят на улицу.
        Это разочарование наряду со спокойной тишиной комнаты, куда его ввели, предвещало неудачу просителя.
        - Каково ваше дело, сэр? - спросил величественный персонаж, в присутствие которого допустили Свинтона.
        Вопрос был задан не грубо и не строго. Лорд … известен своей вежливостью, которая в глазах не знающих его людей создавала ему репутацию благожелательности.
        В ответ экс-гвардеец протянул рекомендательное письмо. Больше он сделать ничего не мог и стоял в ожидании ответа.
        Он думал, каким иным мог бы быть прием, если бы происходил в гостиной, а не в этом несчастном хранилище книг.
        - Мне жаль, мистер Свинтон, - сказал его светлость, прочитав письмо сэра Роберта, - действительно жаль, что я ничего не могу вам предложить. Не знаю свободного места. Ко мне ежедневно обращаются просители; все считают, что я что-то могу сделать. Я был бы счастлив оказать услугу своему другу сэру Роберту Котреллу, будь это в моей власти. Уверяю вас, это не так.
        Ричард Свинтон был разочарован - тем более что потратил тридцать шиллингов на наем фаэтона и поддельного грума. Это была часть пяти фунтов, данных баронетом. Просто выброшенные деньги - потраченная наживка, на которую не попалась форель.
        Он стоял, не зная, что ответить. Прием как будто закончился - его светлость явно хотел, чтобы он ушел.
        Но тут вмешалась неожиданная случайность.
        По Парк Лейн проходил эскадрон Колдримского (Второй по старшинству гвардейский полк в Англии. - Прим. перев.) полка. В библиотеке послышался сигнал трубы «удвоить скорость». Его светлость решил посмотреть на перемещение войск, встал с большого кожаного кресла, в котором сидел, и прошел в гостиную, оставив мистера Свинтона в коридоре.
        В окно его светлость увидел проходящий эскадрон. Однако смотрел на него недолго. Прямо под собой на мостовой он увидел объект, в сотни раз привлекательней, чем мундиры гвардейцев. В открытом фаэтоне сидела молодая прекрасная леди и держала вожжи - явно ждала вошедшего в дом.
        Экипаж стоит перед его домом. Должно быть, отсутствует в нем мистер Свинтон, тот самый приятно выглядящий прочитель, с которым он только что разговаривал.
        Проситель, о котором его светлость почти перестал думать, снова был приглашен - на этот раз в гостиную.
        - Кстати, мистер Свинтон, - сказал его светлость, - оставьте мне свой адрес. Мне хочется оказать услугу своему другу сэру Роберту; и хотя я не знаю, что смогу вам предложить, однако… Послушайте, эта леди в экипаже внизу. Вы ее знаете?
        - Это моя жена, ваша светлость.
        - Какая жалость, что вы заставили ее ждать снаружи! Надо было привести ее с собой.
        - Милорд, я не решился вам мешать.
        - Вздор! Мой дорогой сэр! Леди никогда не может помешать. Ну, оставьте адрес: если что-нибудь подвернется, я о вас не забуду. Я очень хочу услужить Котреллу.
        Свинтон оставил адрес и с подобострастным поклоном вышел.
        Проезжая по Пикадилли, он рассуждал о том, что экипаж все-таки был нанят не зря.
        Он знал характер человека, к которому обратился с прошением.



        Глава XLIII
        В сельскую местность

        Есть только одна страна в мире, где жизнь в сельской местности доставляет наслаждение. Это Англия!
        Правда, наслаждение это доступно немногим - только английским джентри. Английский фермер ничего о нем не знает, еще меньше знает работник фермера.
        Но жизнь английского сельского джентльмена не оставляет желать ничего лучшего!
        Утром его ждет охота или стрельба по дичи - своего рода совершенные занятия, и различающиеся в зависимости от вида дичи. Вечером он садится за обед, лукуллов обед, каким его могут сделать только французские повара, и наслаждается им в обществе самых утонченных мужчин и женщин.
        Летом к его услугам экскурсии, пикники, «садовые приемы», а в более пожилом возрасте - игра в крокет и теннис; и все это заканчивается тем же отличным обедом, а иногда и танцами в гостиной под семейную игру на фортепьяно; в особых случаях из ближайшего гарнизона или из штаб-квартиры добровольцев, йоменов и милиции приглашается оркестр.
        Здесь не бывает ни шума, ни суматохи - только абсолютное спокойствие и красота. Да и не может быть иначе в обществе, состоящем из цвета Англии, ее дворян и сквайров, которые проводят жизнь в совершенствовании своих достоинств.
        Неудивительно, что капитан Мейнард, имевший мало влиятельных друзей, большинство из которых он растерял из-за своих республиканских воззрений, слегка волновался, получив приглашение на такой обед.
        Приписка к приглашению сообщала, что его просят провести несколько дней в доме хозяина и принять участие в охоте на куропаток, которая будет проводиться позже.
        Приглашение пришло от сэра Джорджа Вернона, из Вернон Холла, Семь Дубов, Кент.
        С того дня, как британский флаг, наброшенный на плечи, спас ему жизнь, Мейнард не видел английского баронета. Но по условиям освобождения ему пришлось спешно покинуть Париж и вернуться в столицу Англии, где он с тех пор и находился.
        Он не бездельничал . Революция кончилась, ему пришлось отложить саблю, и он взял в руки перо. За лето он написал роман и отдал его издателю. Вскоре роман должен был выйти.
        Узнав, что сэр Джордж вернулся на родину, он ему сразу написал и выразил в письме благодарность за помощь.
        Однако ему хотелось лично поблагодарить баронета. Положение изменилось: за оказанную им услугу его отблагодарили с избытком; поэтому он колебался принимать старое приглашение - боялся показаться навязчивым. И новое приглашение было для него особенно желательным.
        Семь Дубов недалеко от Лондона. Тем не менее поместье расположено в самой спокойной и очаровательной сельской местности, какую только можно найти в графствах Англии, - в замечательном живописном Кенте.
        Только в самые последние годы паровозный гудок нарушил тишину глубоких уединенных лощин, протянувшися возле Семи Дубов.
        С сердцем, полным счастливых предчувствий, недавний предводитель революционеров ехал по дорогам Кента. Не верхом, а в экипаже, нанятом на железнодорожной станции, который должен отвезти его прямо к семейному поместью Вернонов, расположенному в четырех милях от станции.
        Экипаж открытый, день ясный и теплый, местность выглядит прекрасно, брюква позеленела, леса оделись в красно-охряные цвета осенней листвы. Пшеницу уже убрали. Куропатки, еще относительно прирученные, целыми выводками сновали в стерне; а фазаны, число которых уже уменьшилось во время охот, скрывались на окраинах рощ. Можно было думать об отличной предстоящей охоте.
        Но Мейнард о ней не думал. Удовльствию от стрельбы по дичи не было места в его мыслях. Его сознание было занято образом прекрасной девушки, которую он впервые увидел на палубе атлантического парохода, а в последний раз - на балконе, выходящем на сады Тюильри: с тех пор он не видел Бланш Вернон.
        Но он часто думал о ней. Часто! Ежедневно, ежечасно!
        Душа его полна была воспоминаниями, теми случаями, в которых она фигурировала: первый взгляд на нее, сопровождавшимся тем странным предчувствием; ее лицо, отраженное в зеркале кают-компании; эпизод в устье Мерси, который еще больше их сблизил; ее последний взгляд на пристани в Ливерпуле - и наконец последняя беглая встреча, когда его силой грубо уводили под балконом, на котором стояла она.
        Именно это воспоминание доставляло ему особую радость. Не потому, что он ее увидел: ее вмешательство спасло его от неминуемой смерти, причем о его судьбе никто бы не узнал. Он понимал, что обязан жизнью влиянию ее отца.
        Теперь ему предстоит встретиться лицом к лицу с этим прекрасным молодым созданием - в священных пределах ее семейного круга, с позволения отца, у него будет возможность изучить ее характер, может быть, оказать на него влияние.
        Неудивительно, что, рассуждая о таких перспективах, Мейнард не обращал внимания на куропаток, бегавших в стерне, и на фазанов, укрывавшихся в кустах.
        Прошло почти два года с тех пор, как он впервые ее увидел. Теперь ей пятнадцать или около того. Тем беглым взгядом, который он успел бросить на балкон, Мейнард отметил, что она стала выше и больше.
        Тем лучше, думал он: приближается время, когда он сможет проверить истинность своего предчувствия.
        Человек жизнерадостный по природе, он все же не был в себе уверен. Да и как могло быть иначе? Безымянный, почти бездомный авантюрист; между ним и этой дочерью английского баронета, известного своим именем и богатством, настоящая пропасть. Есть ли у него надежда перекрыть ее?
        Нет. Только если этого пожелает отец.
        Возможно, это иллюзия. Помимо огромной разницы в богатстве - о разнице в положении он не думал, - может существовать много других препятствий.
        Бланш Вернон - единственный ребенок баронета, он не расстанется с ней легко. К тому же она слишком прекрасна, чтобы никто не пытался завоевать ее сердце. Возможно, оно уже завоевано.
        И завоевано человеком ближе к ней по возрасту. И одобряемым отцом.
        На лицо Мейнарда при этих мыслях упала тень. Она говорила, что он не фаталист. Тень слегка рассеялась, когда экипаж подъехал к входу в Вернон Парк, и перед ним раскрылись ворота.
        И совсем исчезла, когда владелец парка, встретив в вестибюле особняка, гостеприимно приветствовал его.



        Глава XLIV
        Сбор охотников

        Вероятно, не бывает картины прекрасней, чем сбор английских охотников - то ли для псовой охоты, то ли для преследования лисы. Даже панорама войск, с их ровными рядами и громкими оркестрами, не может вызывать большего возбуждения, чем зрелище алых курток на зеленом фоне, нетерпеливо лающих собак и псарей в ярких, с золотом, костюмах. Тут и там возбужденно встает на дыбы лошадь, словно намереваясь сбросить всадника; с перерывами слышен мелодичный рог и резкие звуки щелкающих хлыстов.
        Картина не полна, если не упомянуть ряд ландо и фаэтонов, запряженных пони, заполненных прекрасными дамами, большой кареты, которой правит герцог и в которой сидит герцогиня; а рядом фермер в своей рыночной повозке; а вокруг толпа пеших зрителей, «Хобов, Диков и Хиков с дубинами и трещотками», чьи тусклые костюмы контрастируют с пестрыми нарядами охотников, хотя в сердце каждого живет надежда на щедрую награду, если охота на кабана или оленя будет удачной.
        На таком сборе присутствовал и капитан Мейнард; он сидел верхом на лошади из конюшен сэра Джорджа Вернона. Рядом с ним сам баронет, а поблизости в открытом ландо его дочь в сопровождении верной Сабины. Смуглокожая служанка в тюрбане, скорее свойственная восточной охоте на тигра, тем не менее добавляла живописности общей картине.
        Такое добавление не новость в этих районах Англии, где вернувшиеся из Вест-Индии «набобы» проводят осень своей жизни.
        Здесь можно встретить даже индийского принца в традиционном восточном костюме.
        День для охоты был прекрасный. Чистое небо, атомсфера благоприятная для распространения запахов; достаточно прохладно, чтобы пустить лошадей галопом. Больше того, собаки хорошо отдохнули.
        Джентльмены были оживлены и веселы, леди сверкали улыбками, простолюдины смотрели на них с приятным выражением на флегматичных лицах.
        Все в ожидании сигнала охотничьего рога казались счастливыми.
        Но один человек из всех собравшихся не разделял общего веселья; мужчина верхом на гнедой охотничьей кобыле, стоявший недалеко от ландо Бланш Вернон.
        Это был Мейнард.
        Почему же он не участвовал во всеобщем веселье?
        Причину можно было увидеть на противоположной стороне ландо в виде молодого человека, тоже верхом, называвшего себя кузеном Бланш Вернон.
        Как и Мейнард, он тоже гостил в Вернон Парке, и этому гостю позволялась гораздо большая близость.
        По имени Скадамор - Фрэнк Скадамор, это был молодой человек, еще безбородый и совсем юный. И тем не менее именно из-за него мужчина более зрелого возраста испытывал тревогу.
        К тому же юноша красив, светловолосый, с румянцем на щеках, нечто вроде сакского Эндимиона или Адониса.
        А она, почти такой же цвета лица и кожи, почти одного с ним возраста, разве она может не восхищаться им?
        В том, что он восхищается ею, усомниться было невозможно. Мейнард понял это в первый же день, когда они все трое оказались вместе.
        Он и впоследствии часто наблюдал это; но никогда больше чем сейчас, когда юноша, склонившись в седле, занимал внимание кузины.
        И, казалось, ему сопутствует успех. Она не смотрела ни на кого больше и ни с кем не говорила. Не обращала внимания на лай собак, не думала о лисе, слушала только восторженные слова молодого Скадамора.
        Все это Мейнард наблюдал с горьким чувством. Горечь напоминала ему, как мало у него прав ожидать чего-нибудь иного.
        Конечно, он оказал Бланш Вернон услугу. Он считал, что ему отплатили: именно благодаря ее вмешательству его спасли от зуавов. Но действия с ее стороны были простой благодарностью ребенка!
        Как он хотел бы, чтобы на него были обращены чувства, которые сейчас направлены на молодого Скадамора, когда Бланш что-то говорит ему шепотом на ухо.
        Раздраженно ерзая в седле, экс-капитан подумал:
        - У меня слишком много волос на лице. Она предпочитает безбородого.
        Должно быть, раздражение передалось шпорам: ударив ими по бокам лошади, он отъехал от экипажа!
        Вероятно, всю охоту раздражение преследовало его, потому что он, ударяя шпорами, держался сразу за сворой и был первым рядом с добычей.
        Лошадь вернулась в конюшни сэра Джорджа Вернона загнанная и с окровавленными боками.
        Гость, севший за обеденный стол - чужак среди одетых в алое охотников, - завоевал всеобщее уважение тем, что не отстал от своры.



        Глава XLV
        В зарослях

        На следующий день была охота на фазанов.
        Утро выдалось лучшее, какое только может быть в английском климате: яркое голубое небо и теплое октябрьское солнце.
        - Леди будут сопровождать нас в зарослях, - сказал сэр Джордж, обрадовав своих спортсменов-гостей. - Поэтому, джентльмены, - добавил он, - будьте внимательней во время стрельбы.
        Поход предстоял недалекий. Фазаний заказник Вернон Парка находится вблизи дома, между благоустроенным парком и «домашней фермой». Заказник представляет собой кустарник; кое-где большие деревья возвышаются над зарослями орешника, падуба, белой березы, утесника, кизила и шиповника. Занимает он свыше квадратной мили холмистой территории, пересеченной глубокими долинами и мягкими затененными лощинами, по которым текут извилистые прозрачные ручьи.
        Заказник известен своим обилием вальдшнепов; но для них еще слишком рано, и поэтому день отводился охоте на фазанов.
        После завтрака выступили. Многие леди остались в доме, это были жены, сестры и дочери джентльменов, гостей сэра Джорджа. Но другие пошли с охотниками.
        Все держались вместе и шли под руководством егерей в сопровождении спаниелей и собак, которые приносят добычу.
        Когда добрались до заказника, началась забава: слышались гулкие выстрелы, прерывавшие разговор, продолжавшийся на опушке зарослей.
        Зайдя в заросли, охотники вскоре разбрелись. Маленькими группами - две-три леди в сопровождении такого же количества джентльменов - пробирались сквозь кустарники, как вела их местность или егеря.
        С одной из таких групп шел и Мейнард, хотя сам он не ее избрал бы себе в спутники. Чужак, он не имел возможности выбирать и пошел с первой же группой, какую ему предложили, - с парой деревенских сквайров, которые гораздо больше интересовались фазанами, чем прекрасными существами, которые пошли взглянуть на их добычу.
        С тремя стрелками теперь не было ни одной леди. Вначале с ними пошли одна или две. Но сквайры, будучи заядлыми спортсменами, скоро оставили позади спутниц в длинных юбках; а Мейнард вынужден был либо держаться наравне с ними и собаками, либо вообще отказаться от охоты.
        Идя вперед со спортсменами, он вскоре потерял из виду леди, которые остались далеко позади. Он не сожалел об этом. Ни одна из них не была молода и привлекательна, и их сопровождал слуга. Он попросил у них извинения, сославшись на страсть к охоте, которой совсем не испытывал. Если бы одна из этих леди была дочерью сэра Джорджа Вернона, он вел бы себя совсем по-иному.
        Далеко не в лучшем настроении брел он по зарослям. Его тревожили неприятные воспоминания об одном эпизоде, свидетелем которого он случайно стал. Он видел, что дочь баронета отправилась на охоту в паре с молодым Скадамором. И поскольку сделала это без приглашения, должно быть, предпочла его общество всем остальным.
        Экс-офицер в стрельбе по фазанам проявил себя совсем не так хорошо, как во время охоты.
        Несколько раз он промахнулся; два или три раза тяжелые птицы взлетали прямо перед ним, а он даже не попытался поднять ружье или спустить курок!
        Сквайры, корторые накануне были свидетелями его подвигов в седле, удивлялись тому, какой он плохой стрелок.
        Они не знали, чем объясняется его неудачная стрельба. Заметили только, что он рассеян, но не знали причины этой рассеянности.
        Через какое-то время он с ними разошелся; они думали только о фазанах, он - о гораздо более прекрасной птице, которая где-нибудь поблизости в роще расправляет оперение, распространяя вокруг себя радость.
        Может быть, она сейчас одна в какой-нибудь укромной долине рядом с молодым Скадамором. Он шепчет ей на ухо уверения в своей братской любви!
        Эта мысль печалила Мейнарда.
        Можно было ожидать, что она его рассердит; но он знал, что у него нет права на гнев. Они с дочерью сэра Джорджа Вернона обменялись всего несколькими словами: обычными вежливыми выражениями посреди окружающих, ее друзей и родственников. Он не имел возможности поговорить с ней о тех происшествиях, которые привели к их нынешним отношениям.
        Он стремился увидеться с ней и в то же время боялся этой встречи! Предчувствие, в котором он вначале был так уверен, оказалось обманом.
        Сейчас, стоя в одиночестве в молчаливых зарослях, он чувствовал себя совсем по-другому; с уст его сорвались машинально произнесенные слова:
        - Она никогда не будет моей!
        - Вы обещаете, Бланш? Обещаете? - прозвучали другие слова, не произнесенные им, но услышанные; он стоял в густых зарослях падуба, скрытый от говорившего.
        Слова эти произнес молодой Скадамор, и в тоне его звучала умоляющая нежность.
        Ответа не было, и он повторил:
        - Обещаете, Бланш?
        Затаив дыхание, сдерживая дикое биение сердца, Мейнард ждал ответа. По тону спрашивавшего он понял, что это диалог и что молодые люди наедине.
        Скоро он их увидел. Идя бок о бок по лесной тропе, они показались с противоположного направления.
        Потом остановились. Здесь ему было их не видно. Их фигуры скрывали колючие пучки листвы падуба, нависавшие совсем низко. Но это не мешало ему слышать каждое слово разговора.
        И каким сладким показался ему ответ девушки.
        - Нет, Фрэнк. Не могу!
        Он не знал ни смысла, ни природы обещания, которое у нее просили. Но объяснение было близко, и оно принесло ему еще большее удовлетворение.
        - Ну, конечно, - укоризненно сказал Скадамор. - Я знаю, почему вы не можете мне пообещать. Да, знаю.
        - Что вы знаете, Фрэнк?
        - То, что все видят: вам нравится этот капитан Мейнард, который настолько стар, что мог бы быть вашим отцом или дедом! Ах! Если об этом узнает ваш отец… Ну, я не стану говорить, что…
        - А если это и так, - отважно ответила дочь баронета, - кто может винить меня? Вы забываете, что этот джентльмен спас мне жизнь! Я утонула бы, если бы не его благородное поведение. И не только благородное, но и отважное. Вы бы видели эти большие волны, которые грозили поглотить меня! И никто не решился рискнуть и протянуть мне руку! Он спас мне жизнь! Неудивительно, что я испытываю к нему благодарность!
        - Это не просто благодарность, Бланш! Вы влюблены в него!
        - Влюблена в него! Ха-ха-ха! Что вы хотите этим сказать, кузен?
        - Не смейтесь. Вы хорошо это знаете!
        - Я знаю, что вы сегодня в плохом настроении, Фрэнк. Все утро дуетесь.
        - Правда? Больше не буду - в вашем обществе. Поскольку я вам равнодушен, вы, несомненно, обрадуетесь, если я вас покину. Вы ведь найдете без меня дорогу домой? Держитесь этой тропы. Она приведет вас к воротам парка.
        - Не заботьтесь обо мне, - надменно ответила дочь сэра Джорджа. - Думаю, я смогу найти дорогу домой без помощи моего галантного кузена Скадамора.
        Этим ироническим замечанием и закончился диалог.
        Раздраженный этими словами, молодой спортсмен повернулся спиной к хорошенькой партнерше, свистом подозвал спаниеля и вскоре исчез в роще среди деревьев.



        Глава XLVI
        Спортсмен без желания

        - Я должен извиниться перед вами, мисс Вернон, - сказал Мейнард, выхода из-за падуба.
        - За что? - спросила девушка, вдрогнув из-за его неожиданного появления, но сразу успокоившись.
        - За то, что подслушал ваш разговор с кузеном.
        Она стояла молча, словно вспоминала разговор.
        - Уверяю вас, это произошло ненамеренно, - добавил Мейнард. - Я должен был бы выйти раньше, но… не могу сказать, что меня остановило. Правда в том, что я…
        - О! - прервала она, как будто пытаясь избавить его от явного замешательства. - Это ничего не значит. Фрэнк говорил какую-то чепуху, вот и все.
        - Я рад, что вы на меня не сердитесь. Хотя у меня есть причины стыдиться своего поведения, должен быть откровенным и признаться, что я доволен тем, что сумел вас подслушать. Так приятно слышать, как тебя хвалят.
        - Но кто вас хвалил?
        Вопрос был задан с такой наивностью, которую можно было принять за кокетливость.
        Может быть, она забыла, что говорила.
        - Не ваш кузен, - с улыбкой ответил Мейнард. - Он считает меня настолько старым, что я могу быть вашим дедушкой.
        - Ха-ха! - рассмеялась мисс Вернон. - Не принимайте всерьез то, что говорит Фрэнк. Он всегда кого-нибудь оскорбляет.
        - Мне это все равно. Я не мог бы на него сердиться, услышав, как ему возражали. Тысячу благодарностей моей благородной защитнице!
        - О! То, что я говорила, вовсе не похвала. Я говорила правду. Не будь вас, я бы утонула. Я в этом уверена.
        - А не будь вас, меня бы расстреляли. Разве это тоже не правда?
        Она ответила не сразу. На щеках ее вспыхнул румянец, странно противоречащий тени, упавшей на лицо.
        - Я не люблю быть в долгу - даже у вас, мисс Вернон! Признайте, что мы квиты. Вы этим доставите мне необычное удовольствие.
        - Я не совсем понимаю вас, капитан Мейнард.
        - В таком случае буду говорить прямо. Разве не вы послали своего отца, чтобы спасти меня?
        Вопрос был излишним, и Мейнард знал это. Как он мог не знать чего-нибудь о действиях, последовавших за обещанием: «Я приду к вам!»?
        Она пришла не сама, как он предполагал; но она сделала гораздо лучше. Она послала человека, который смог его защитить.
        - Это правда, - ответила она. - Я рассказала папе о вашей беде. Мне это ничего не стоило. Я сама не была в опасности; если бы я так не сделала, вы сочли бы меня неблагодарной. Вас спасли бы и без этого. Ваши другие друзья успели бы вовремя.
        - Мои другие друзья?
        - Вы ведь знаете об этом?
        - О, вы имеете в виду американского посла.
        - И двух американских леди, которые вместе с ним пришли к вашей тюрьме.
        - Двух леди! Я не видел никаких леди. И ничего о них не слышал. Американский посол пришел, но он мог бы опоздать. Вашему отцу - вам - я обязан своим спасением. Я хочу, мисс Вернон, чтобы вы знали, как искренне я вам благодарен. Я никогда не смогу отблагодарить вас!
        Мейнард говорил со страстью, которую не в силах был скрывать.
        Никакие мысли о двух леди, которые сопровождали американского посла к тюрьме, его не сдерживали. Он догадывался, кто они; и было время, когда он был бы им благодарен. Теперь же он радовался лишь тому,что их опередили в попытке помочь ему.
        Стоя в лесу рядом с прекрасным созданием, достойным быть нимфой, он предпочитал считать, что именно она сохранила ему жизнь - как он спас ее.
        Его удовлетворение превратилось бы в счастье, если бы он знал, что ее благодарность похожа на его.
        Ее юное сердце - как он хотел прочесть его, проникнуть в его глубины!
        Дело деликатное и опасное: слишком деликатное для джентльмена и слишком опасное для того, кто сомневается в ее сердце.
        Он боялся идти дальше.
        - Мисс Вернон, - сказал он, возвращаясь к обычному тону разговора, - ваш кузен покинул вас неожиданно. Не доставите ли мне удовольствие проводить вас домой? Я думаю, что смогу найти дорогу, услышав точные указания мастера Скадамора.
        Мастер Скадамор! Присутствуй здесь этот юный джентльмен, он возразил бы против такого детского наименования (Мастер - молодой барин, барчук; шутливое обращение к сыну хозяина. - Прим. перев.).
        - О, нет! - возразила дочь баронета, которую уже трудно было называть ребенком. - Я хорошо знаю дорогу. Вы не должны отказываться от охоты, капитан Мейнард!
        - Я не могу ее продолжать: у меня нет собаки. Пара ревностных спортсменов, к которым я присоединился, обогнала меня, и я остался один, как видите. Если мне не позволено будет сопровождать вас, мне придется остаться здесь.
        - О, если вы не хотите стрелять, вы можете пойти со мной. Вам должно быть очень одиноко в доме; но я думаю, мы найдем там и других вернувшихся с охоты.
        - Не одиноко, - ответил спортсмен, который совсем не стремился к спорту. - Мне не одиноко, если вы, мисс Вернон, согласитесь составить мне компанию.
        Правильно понятая, это была смелая речь; и Мейнард, как только ее произнес, тут же об этом пожалел.
        Он был рад, однако, что она приняла ее только как проявление вежливости; и, поскольку девушка согласилась, он вместе с ней пошел по лесной тропе в направлении дома.
        Они были одни, но за ними наблюдали.
        За ними скрытно, с ружьем в руке и со спаниелем у ноги, шел молодой Скадамор. Он не пытался их догнать, но только следил в лесу и в парке, пока они не присоединились к группе вернувшихся с охоты леди, которые как раз прогуливались по газону.



        Глава XLVII
        Всего пятнадцать

        Наступил день рождения Бланш Вернон. Отчасти именно из-за этого события сэр Джордж и устроил прием.
        Утро прошло как обычно - стреляли в кустарниках. Вечером предстоял грандиозный обед, а после него танцы.
        Наступил вечер; дочь баронета была в своей спальне; Сабина только что закончила одевать ее для обеда.
        Пока служанка занималась ее туалетом, девушка читала газету, которая как будто очень ее заинтересовала. Время от времени с ее уст срывалось восклицание, свидетельствующее о радости, пока наконец газета не выпала у нее из рук; Бланш сидела какое-то время задумавшись.
        Наконец она сказала:
        - Мне кажется, я влюбилась.
        - Боже! Мисси Бланш, зачем вы так говорите? Вы слишком молоды, чтобы думать об этом!
        - Слишком молода? А сколько мне должно быть?
        - Ну. Говорят, это зависит от природы или климата. В Вест-Индии, где так жарко, влюбляются раньше, чем здесь, в Англии. Я знаю многих девушек, которые вышли замуж в четырнадцать, а влюблялись еще раньше.
        - Но мне сегодня пятнадцать. Ты ведь знаешь, что сегодня мой день рождения?
        - Конечно, знаю. Пятнадцать - слишком мало для английской девушки, особенно для такой леди, как вы, мисси Бланш.
        - Не забывай, что я три года прожила в Вест-Индии.
        - Это неважно. В Англии вы еще ребенок.
        - Ребенок! Вздор, Сэбби! Посмотри, какая я высокая! Кровать стала мне мала. Каждую ночь я упираюсь пальцами ног в спинку. Надо сменить кровать на большую.
        - Рост ничего не значит.
        - Ну, я достаточно крепкая. И столько вешу! Папа меня взвесил на железнодорожной станции. Семь стоунов (Мера веса: 14 фунтов = 6,35 кг. - Прим. перев.) и шесть фунтов - свыше ста фунтов. Подумай об этом, Сэбби!
        - Я знаю, что вы много весите для своего возраста. Но это неважно, когда говорят о браке.
        - О браке? Ха-ха-ха! А кто говорит о нем?
        - А для чего влюбляются? Это естественное продолжение.
        - Не всегда, я думаю.
        - Но если честная любовь.
        - Скажи мне, Сэбби, а ты была влюблена?
        - Сэбби креолка из Вест-Индии; не нужно даже спрашивать. А почему вы спрашиваете, мисси?
        - Потому что… потому что кузен говорил со мной о любви, сегодня утром, когда мы были в кустах.
        - Масса Фрэнк? Боже! Он говорил о любви? А что он сказал, мисси Бланш?
        - Он хотел, чтобы я пообещала, что буду любить его и буду ему верна.
        - Если вы его любите, будете ему верны. Конечно, вы выйдете за него замуж.
        - Что! За такого мальчика! Выйти замуж за кузена Фрэнка! О, нет! Я выйду замуж за мужчину!
        - Ясно, что вы его не любите. Тогда это кто-то другой?
        - Ты сказала, что сама была влюблена, Сэбби? - спросила молодая хозяйка, не отвечая на последнее замечание служанки.
        - Да, сказала, мисса. Сэбби влюблялась два раза.
        - Два раза? Это странно!
        - Не на островах Вест-Индии.
        - Ну, забудем о втором разе. Если когда-нибудь влюблюсь вторично, сама узнаю. Расскажи мне , Сэбби, что ты чувствовала в первый раз. Наверно, у вас, цветных, все так же, как у нас, белых?
        - То же самое, только у креолов сильнее.
        - Сильнее? Что сильнее?
        - Креолы любят сильнее - больше огня в страсти. Я чувствовала себя так, словно готова была съесть того парня.
        - Какого парня?
        - Первого. Из-за второго я не так сходила с ума. Тогда я была гораздо старше.
        - Но ты не была замужем, Сэбби?
        - Нет.
        На лицо Сабины упала тень, когда она делала это признание.
        - А почему вы меня об этом спрашиваете, мисси Бланш?Не нужно пока думать о любви и замужестве.
        - Я не думаю об этом, Сэбби. Я только боюсь, что влюбилась. Мне кажется, это так.
        - Боже! Если вы влюбились, вы должны знать!
        - Нет. Поэтому я и спрашиваю тебя, как это было в первый раз.
        - Ну, я сказала, что готова была съесть этого парня.
        - О! Но это нелепо! Ты, должно быть, шутишь, Сэбби? Я уверена, что ничего подобного не чувствую.
        - А что вы чувствуете, мисса?
        - Ну, мне хочется, чтобы он всегда был со мной и больше никого не было. И я хочу, чтобы он все время разговаривал со мной, а я бы слушала и смотрела на него; особенно ему в глаза. У него такие красивые глаза. И они так красиво выглядели, когла мы встретились в лесу! Мы были одни. В первый раз. Насколько это приятней, чем когда вокруг много народа! Я хотела бы, чтобы все гости папы уехали и остался только он. Тогда мы всегда могли бы быть одни.
        - О ком вы это говорите, мисса? О массе Скадаморе?
        - Нет, нет! Не о Фрэнке. Он должен уехать вместе со всеми. Я не хочу, чтобы он оставался.
        - Тогда кто же?
        - О, Сэбби, разве ты не знаешь? Ты должна знать.
        - У Сэбби есть подозрения. Может, это тот джентльмен, что привел миссу домой со вчерашней охоты?
        - Да, это он. Я не боюсь сказать тебе об этом, Сэбби.
        - Но больше никому не говорите. Если узнает ваш отец, он очень рассердится.
        - Но почему? Что в этом плохого?
        - Почему! Может, со временем узнаете. Вы должны полюбить вашего кузена Скадамора.
        - Это невозможно. Он мне не нравится.
        - А тот, другой, нравится?
        - Несомненно. Я ничего не могу с собой сделать. Как я могу?
        Креолка не очень удивилась. Она принадлежала к женщинам, которые умеют разглядеть и оценить истинные достоинства мужчины; несмотря на первоначальную легкую антипатию, она подумала, что капитан-«публиканец» ей тоже нравится. Именно о нем они говорили.
        - Но, мисса, скажите мне правду. Вы думаете, что вы ему нравитесь?
        - Не знаю. Я много отдала бы, чтобы так было.
        - Что бы вы отдали?
        - Весь мир - если бы он у меня был. О, дорогая Сэбби! А ты думаешь, я ему нравлюсь?
        - Что ж, Сэбби считает, что вы ему не неприятны.
        - Неприятна? Нет, нет. Это не так!
        - Конечно, нет, - подумала креолка, которая умела разбираться и в достоинствах женщин.
        - Как может быть иначе? - думала она, глядя на свою молодую хозяйку взглядом, который способен все разглядеть в женщине.
        - Ну, мисси Бланш, - сказала она наконец, не делясь своими мыслями, хотите вы или нет, Сэбби даст вам совет. Никому не говорите, что он вам нравится. Это не понравится вашему отцу. Могут быть неприятности, большие неприятности. Держите это при себе, глубоко в груди. Не бойтесь: Сэбби вас не предаст. Нет, мисси Бланш, она считает вас хорошей девочкой.
        - Спасибо, дорогая Сэбби. Я знаю, что могу верить тебе. Я знаю это.
        - Звонят к обеду. Вы должны идти в гостиную и постараться, чтобы не рассердился ваш кузен. Я имею в виду массу Скадамора. Очень нехороший молодой человек. У него характер дьявола и хитрость змеи. Если он что-нибудь заподозрит о вас и капитане Мейнарде, сразу пойдет к вашему отцу. И тогда будут большие неприятности. Так что, мисси Бланш, молчите обо всем, пока не придет время признаться.
        Бланш, уже одетая для обеда, спустилась в гостиную, но вначале пообещала слушаться советов своей креольской наперсницы.



        Глава XLVIII
        Обед

        Обед был самым многолюдным из всех, какие давал сэр Джордж. Как известно, сегодня исполнялось пятнадцать лет Бланш, его единственному ребенку.
        Гости, которые рассаживались за столом, были тщательно подобраны. Вдобавок к тем, кто остановился в Холле, были и другие, специально приглашенные по такому случаю, - конечно, это были первые семейства графства, жившие на расстоянии, позволяющем приехать на обед.
        Всего собралось свыше двадцати человек, среди них несколько известных своими титулами, а еще вдвое больше ожидались потом. За обедом должны были последовать танцы.
        Когда Мейнард, переодевшись,, спустился в гостиную, он обнаружил, что она заполнена. Стайки прекрасных женщин сидели на диванах посреди удивительного изобилия своих юбок и еще более удивительного недостатка корсетов и рукавов.
        Среди них рассеяны были джентльмены, все в черном - только высокие крахмальные воротнички были белые; их одноцветная одежда резко контрастировала с богатыми шелками и сатинами, шуршавшими вокруг них.
        Войдя в комнату, Мейнард вскоре почувствовал себя в центре внимания; все: и мужчины и женщины - смотрели на него.
        Это были не просто любопытные взгляды, которые бросают на незнакомого гостя. Когда дворецкий громогласно произнес его имя, сопроводив его военным званием, словно дрожь пробежала по собравшимся. Знатный гость с рыжими усами, забыв о своем всегдашнем высокомерии, сразу повернулся к нему; старые девы и герцогини извлекли очки в золотой оправе и разглядывали его с интересом, обычно не свойственным этим благородным дамам; в то время как их дочери бросали еще более заинтересованные взгляды.
        Мейнард не знал, что обо всем этом думать. Впрочем, незнакомец, предки которого никому не известны, он мог ожидать, что его станут разглядывать.
        Но не так - ведь это общество так гордится своим хорошим воспитанием.
        Он сам был слишком хорошо воспитан, чтобы быть захваченным врасплох. К тому же ему казалось, что смотрят на него по-дружески; а глаза старых дев, видные сквозь стекла очков, смотрели на него восхищенно.
        Он не смутился, но удивился. Многих из присутствующих он встречал и раньше, охотился и даже обедал с ними. Почему вдруг они проявляют к нему такой интерес?
        Объяснение дал хозяин, который по-дружески обратился к нему:
        - Капитан Мейнард, мы вас поздравляем!
        - С чем, сэр Джордж? - спросил удивленный гость.
        - С литературным успехом. Мы уже слышали, сэр, о том, как вы искусно владеете оружием. Но не знали, что в равной степени вам покорно и другое не менее достойное орудие - перо.
        - Вы очень любезны, но я все же не вполне понимаю.
        - Поймете, когда посмотрите на это. Я полагаю, сэр, вы этого еще не видели. Это пришло только что с последней почтой.
        Говоря это, сэр Джордж протянул гостю журнал. Это было модное лондонское издание.
        Мейнард сразу увидел набранный крупными буквами заголовок со своим именем. Под ним помещалась рецензия на его книгу - роман, который он написал; перед его отъездом из Лондона газеты ничего не писали о романе. Журнал первым сообщил публике о появлении книги и дал ее оценку.

«Три исключительно интересных тома, написанных необычным человеком. О капитане Мейнарде можно сказать так, как написал Байрон и Бонапарте:
        Спокоен даже в раскаленных глубинах ада».
        Так комментировал рецензент. Рецензия его была полна похвал, которые даже казались преувеличенными; кончалась она утверждением, что «на литературном небосклоне взошла новая звезда».
        Автор книги не стал до конца читать комплименты, принадлежащие щедрому перу рецензента, конечно, не относящегося к литературной клике и не знакомого ему. Он только взглянул на начальные фразы и на заключение и вернул журнал хозяину.
        Было бы неправдой сказать, что он не был доволен; но столь же неверно было бы говорить, что он не удивился. Описывая некоторые происшествия своей жизни в далекой стране, наполняя это описание своими более поздними чувствами и превращая все это в роман, он не думал о том, что этот труд любви даст ему новую известность, славу, сравнимую с той, которую он заслужил как военный. До сих пор он думал только о сабле. Теперь ее предстояло отложить ради пера.
        - Кушать подано! - провозгласил дворецкий, широко раскрывая двери гостиной.
        Гости расселись в соответствии с карточками на столе; вновь открытый писатель обнаружил рядом с собой титулованную леди.
        Леди Мэри П. молода и интересна, она дочь одно из самых известных и заслуженных пэров королевства.
        Но соседу это было все равно. Он думал о более молодой и гораздо более интересующей его особе - дочери хозяина.
        За несколько минут, проведенных в гостиной, он наблюдал за ней пылким взглядом.
        Она едва не выхватила модный журнал из рук отца, отошла в угол, села там и явно с интересом принялась читать.
        Судя по тому, как она держала журнал, Мейнард видел, какую колонку она читает; и когда свет канделябра упал на лицо девушка, он попытался разгадать ее выражение.
        Он помнил, как нежно вспоминал о ней, когда писал роман. Испытывает ли она такие же чувства, когда читает рецензию?
        Приятно было видеть улыбку у нее на лице, как будто ей доставляли удовольствие похвалы рецензента. А когда она кончила читать, осмотрела комнату в поисках Мейнарда и посмотрела на него с гордым довольным выражением.
        Призыв на лучший в мире обед грубо прервал этот восхищенный взгляд.
        Сидя во главе стола рядом с леди Мэри, Мейнард завидовал младшим гостям, которых посадили в конце, особенно молодому Скадамору, рядом с которым сидела юная прекрасная звезда, чей день рождения сегодня отмечался.
        Мейнард больше не мог ее видеть. Между ними стояла огромная ваза, нагруженная плодами оранжереи. Как он ненавидел эти листья и цветы, садовника, который их вырастил, руку, которая сплела из них непроницаемую преграду!
        Во время обеда он был невнимателен к своей титулованной соседке, почти невежлив.Почти не слушал ее приятные слова и отвечал невпопад. Даже шелковые юбки, призывно шуршавшие у его колена, не вдохновили его.
        Леди Мэри имела все основания поверить в часто делаемое утверждение, что гении в обычной жизни не только неинтересны, но просто глупы. Несомненно, она так и подумала о Мейнарде; казалось, она облегченно вздохнула, когда обед подошел к концу и леди встали, снова направляясь в гостиную.
        Мейнард едва успел отодвинуть стул соседки; он взглядом искал среди цепочки выходящих гостей Бланш Вернон.
        Но взгляд, который она бросила на него, выходя из-за вазы, вполне вознаградил его за мрачное выражение лица леди Мэри.



        Глава XLIX
        Танец

        Джентльмены ненадолго задержались за вином. Снаружи послышались звуки настраиваемых скрипок; присутствие джентльменов требовалось в гостиной, и сэр Джордж проводил их туда.
        За два часа, проведенные гостями за обеденным столом, штат слуг преобразил гостиную. Ковры убрали, пол натерли воском до гладкости льда. Прибыли новые гости; все стояли группами в ожидании музыки и танцев.
        Нет танцев прекрасней, чем в гостиной - особенно в гостиной английского сельского особняка. Здесь испытываешь домашний уют, неведомый большим публичным балам.
        Такие танцы полны загадок - вспомним сэра Роджера де Коверли (Герой английского писателя 18 века Ричарда Стиля. - Прим. перев.) и старинные времена предполагаемой аркадийской невинности.
        Танцующие все знакомы друг с другом. Если этого нет, легко добиться представления, и никто не боится новых знакомств: в этом нет никакой опасности.
        В комнате не душно, можно не опасаться, что задохнешься; в соседней комнате накрыт ужин; есть вино, которое можно выпить, не боясь, что тебя отравят, - такое приложение редко встречается вблизи храмов Терпсихоры.
        Мейнард, хотя и не был знаком с большинством гостей сэра Джорджа, вскоре с ними познакомился. Прибывшие позже уже прочли модный журнал или слышали о романе, который вскоре им будет послан. И нет круга, в котором гений встретил бы большее восхищение, чем среди английской аристократии - особенно если гением является представитель того же класса.
        К некоторому удивлению, Мейнард обнаружил, что стал героем вечера. Он не мог не чувствовать благодарности, слушая комплименты из титулованных уст - среди них были и самые известные в стране. Всего этого было достаточно, чтобы он почувствовал удовлетворение. Он мог бы подумать, как глупо было вступать в политический конфликт и надолго расставаться с таким приятным обществом.
        Казалось, перед лицом успеха в другой области его политические пристрастия забыты окружающими.
        И им самим тоже; хотя он не собирался отказываться от республиканских принципов, усвоенных благодаря его вере. Его политические взгляды были делом не выбора, а убеждений. Он не смог бы изменить их, даже если бы захотел.
        Но незачем совмещать эти два социальных круга; и, слушая коплименты, которые произносят красивые губы, Мейнард чувствовал себя довольным - даже счастливым.
        Счастье достигло высшего пункта, когда он услышал произнесенные полушепотом слова поздравления:
        - Я так рада вашему успеху!
        Эти слова произнесла девушка, с которой он танцевал лансье (Старинный танец, разновидность кадрили. - Прим. перев.) и которая впервые за вечер стала его партнершей. Это была Бланш Вернон.
        - Боюсь, вы мне льстите! - был его ответ. - Во всяком случае это делает рецензент. Журнал, по которому вы делаете заключение, известен своей добротой по отношению к молодым авторам - это исключение из общего правила. Именно этому я обязан тем, что вы, мисс Вернон, называете успехом. Всего лишь энтузиазм рецензента; возможно, его заинтересовали новые для него сцены. Я описываю в своем романе малоизвестную землю, о которой очень мало написано.
        - Но ведь это так интересно!
        - Откуда вы знаете? - удивленно спросил Мейнард. - Вы ведь не читали книгу?
        - Нет, но журнал напечатал отрывок. Я могу судить по нему.
        Автор об этом не знал. Он взглянул только на рецензию, на ее первые абзацы.
        Это ему польстило; но не так, как ее слова, произнесенные, по-видимому, искренне.
        Дрожь радости пробежала по его телу при мысли о сценах, которые заинтересовали ее. Она все время была в его сознании, когда он писал их. Именно она вдохновила его на создание образа «жены-ребенка», который и дал название всей книге - «Дитя-жена».
        Он испытывал сильное искушение сказать ей об этом; и, может быть, так и сделал бы, если бы не опасность быть услышанным другими танцующими.
        - Я уверена, что это очень интересная книга, - сказала она, когда они подошли к «повороту». - И буду так думать, пока не прочту всю книгу; тогда вы и узнаете мое мнение о ней.
        - Не сомневаюсь, что вы будете разочарованы. Это рассказ о грубой жизни на границе цивилизованных земель; вряд ли он способен заинтересовать молодых леди.
        - Но рецензент не говорит так. Напротив. Он пишет, что роман полон нежных сцен.
        - Надеюсь, вам они понравятся.
        - О! Мне так не терпится прочитать! - продолжала молодая девушка, словно не замечая этих обращенных к ней слов. - Я не смогу уснуть, думая об этом.
        - Мисс Вернон, вы не представляете, как я вам бладарен за интерес к моему первому литературному опыту. Если бы вы не уснули после чтения книги, - добавил автор со смехом, - я, может быть, поверил бы в успех, о котором говорит журнал.
        - Может, так и будет. Скоро увидим. Папа уже телеграфировал в «Мьюди» (Система рассылки книг на дом, основанная в 19 веке английским издателем Чарльзом Мьюди. - Прим. перев.), чтобы книгу нам выслали. Можно ее ждать с утренним поездом. Завтра вечером, если роман не очень длинный, я обещаю сообщить вам свое мнение о нем.
        - Он не длинный. Я с нетерпением буду ждать, что вы о нем думаете.
        И он действительно был нетерпелив. Весь следующий день, бродя по стерне в поисках куропаток и сбивая выстрелами птиц, он думал только о книге. Он знал, что именно сейчас она ее читает!



        Глава L
        Ревнивый кузен

        Фрэнк Скадамор, восемнадцати лет, был представителем английской золотой молодежи.
        Родившись с серебряной ложкой во рту, выросший среди изобилия, наследник обширного поместья, он считался лучшим обществом для девочек и девушек, которые станут женщинами и женами.
        Не одна мать, у которой дочь на выданье, внесла его в список «желаемых».
        Вскоре стало очевидно, что этим леди придется его вычеркнуть из списка: молодой человек сосредоточил все свое внимание на девушке без матери - Бланш Вернон.
        Он провел достаточно времени в Вернон Парке, чтобы хорошо познакомиться с достоинствами своей кузины. Мальчиком он полюбил ее, юношей стал ею восхищаться.
        Ему никогда не приходило в голову, что что-то может встать между ним и его надеждами, вернее желаниями. Зачем ему говорить о надеждах, если весь опыт жизни научил его, что всякое его желание исполняется?
        Он хотел Бланш Вернон; и не сомневался, что получит ее. Он даже не думал о том, что нужно приложить какие-то усилия, чтобы получить ее. Он знал, что его отец, лорд Скадамор, благожелательно смотрит на этот союз; и что столь же благожелательно настроен и ее отец. Ниоткуда не ждал он препятствий и поджидал только, пока молодая возлюбленная будет готова стать его женой. Тогда он сделает ей предложение, и оно будет принято.
        Он не думал о своей собственной молодости. Считал, что в восемнадцать лет он уже мучнина.
        До сих пор его не тревожили возможные соперники. Конечно, и другие представители jeunesse dore (Золотая молодежь, фр. - Прим. перев.) заглядывались на прекрасную Бланш Вернон и говорили о ней.
        Но Фрэнк Скадамор, уверенный в своем неотъемлемом праве, не боялся соперничества; и один за другим молодые люди, как тающий свет, исчезали с его пути.
        Но вот на этот путь упала черная тень в лице человека, достаточно старого, как презрительно заметил Фрэнк, чтобы быть отцом Бланш Вернон! Конечно, дед - это преувеличение.
        Этим человеком был Мейнард.
        Бывая в Вернон Парке, Скадамор слышал много похвал незнакомцу - слишком много, чтобы Мейнард ему понравился, особенно потому, что похвалы исходили с уст его прелестной кузины. Впервые он встретился с Мейнардом на охоте, и неприязнь его стала осознанной, если не взаимной.
        Это была наиболее сильная неприязнь - неприязнь, вызванная ревностью.
        Она проявлялась на охотничьем сборе, при стрельбе по фазанам, на площадке для стрельбы из луков, в доме - короче, повсюду.
        Как уже известно, Фрэнк пошел вслед за кузиной по лесной тропе. Он следил за каждым ее движением, когда она шла в сопровождении этого чужака, - и сердился на себя за то, что так неразумно ее оставил. Он не слышал их разговора, но видел достаточно, чтобы понять, что это не простая любезность. Всю остальную часть дня он страдал от ревности, и весь следующий день - день ее рождения - тоже; ревновал за обедом, глядя, как она тщетно пытается пробиться взглядом сквозь вазу с цветами; бешено ревновал во время танцев - особенно во время лансье, который она танцевала с человеком, «достаточно старым, чтобы быть ее отцом».
        Несмотря на благородную кровь в своих жилах, Скадамор не гнушался того, чтобы держаться к ним поближе и подслушивать!
        И кое-что из слов, которыми они обменялись, он слышал.
        В отчаянии он решил обо всем рассказать дяде.
        Назавтра после дня рождения дочери сэр Джордж не сопровождал своих гостей на охоте. Он извинился, сказав, что дипломатические обязанности заставляют его поработать в библиотеке. Он говорил правду: так оно и было.
        Дочь его тоже осталась дома. Как и ожидалось, пришел новый роман - неразрезанный экземпляр, прямо из рук переплетчика.
        Бланш сразу схватила книгу; весело попрощавшись со всеми, она убежала к себе в комнату, чтобы провести там весь день!
        Мейнард с радостью увидел это, уходя вместе с охотниками. Скадамор, оставшийся дома, тоже видел это - но с горькой ревностью.
        Каждый думал о том, какой эффект вызовет книга.
        Была уже середина дня; дипломат-баронет работал в библиотеке, готовя ответ на послание из Форейн Оффис, когда ему помешали. Пришел племянник.
        Уверенный, что когда-нибудь он станет зятем сэра Джорджа, молодой Скадамор не стал извиняться за свое вторжение.
        - В чем дело, Фрэнк? - спросил дипломат, откладывая послание.
        - Дело в Бланш, - прямо ответил племянник.
        - В Бланш? А что с нею?
        - Не могу сказать, что это мое дело, дядя; но оно касается нашей семьи. Она ваша дочь, но она и моя кузина.
        Сэр Джордж выпустил документ, упавший на стол; поправил очки на носу; и вопросительно посмотрел на племянника.
        - О чем ты говоришь, мой мальчик? - спросил он, после того как некоторое время разглядывал лицо молодого Скадамора.
        - Мне стыдно говорить вам об этом, дядя. Но вы могли это заметить так же легко, как и я.
        - Но я ничего не заметил. В чем дело?
        - Ну, вы пригласили в свой дом человека, который ведет себя не как джентльмен.
        - Какого человека?
        - Этого капитана Мейнарда, как вы называете его.
        - Капитан Мейнард не джентльмен? На каком основании ты это говоришь? Осторожней, племянник. Это серьезное обвинение гостя в моем доме - тем более незнакомца. У меня есть все основания считать его джентльменом.
        - Дорогой дядя, мне было бы очень жаль считать не так, как вы, но у меня есть причины думать, что он не джентльмен.
        - Рассказывай!
        - Ну, прежде всего я позавчера был с Бланш в зарослях. Это когда все пошли стрелять фазанов. Мы разошлись: она пошла домой, а я продолжал охотиться. Этот Мейнард посчитал, что меня уже нет, выскочил из-за падуба и подошел к Бланш. Я уверен, что он там специально ждал такой возможности. Он отказался от охоты и проводил ее домой; и всю дорогу говорил с ней с такой фамильярностью, словно он ее брат.
        - У него есть на это право, Фрэнк Скадамор. Он спас ее жизнь.
        - Но это не дает ему права говорить то, что он говорил.
        Сэр Джордж вздрогнул.
        - Что он говорил?
        - О, многое. Я имею в виду не в зарослях. То, о чем они тогда говорили, я, конечно, не слышал. Был слишком далеко. Я слышал, как они говорили вчера вечером во время танцев.
        - И что ты слышал?
        - Они говорили об этой новой книге, которую написал Мейнард. Моя кузина сказала, что ей так хочется прочесть книгу, что она не сможет уснуть ночью. В ответ он сказал, что надеется: после чтения она тоже не сможет уснуть. Дядя, разве чужой человек имеет право так разговаривать с Бланш, а она - его слушать?
        Вопрос был излишним; Скадамор понял это, заметив, как изменилось поведение сэра Джорджа, как он сдернул очки с носа.
        - Ты все это слышал? - спросил он почти машинально.
        - Каждое слово.
        - Между моей дочерью и капитаном Мейнардом?
        - Я уже сказал это, дядя.
        - Тогда никому больше не говори. Держи при себе, Фрэнк, пока мы не поговорим снова. А теперь уходи! У меня правительственное дело, оно требует времени. Иди!
        Племянник, так властно выпровоженный, вышел из библиотеки.
        Как только он вышел, баронет вскочил со стула; возбужденно расхаживая по комнате, он воскликнул:
        - Вот что значить проявить доброту к республиканцу, изменнику своей королевы!



        Глава LI
        Под гималайским кедром

        После дня рождения Бланш Вернон развлечения в доме ее отца не прекратились.
        На второй день после дня рождения снова был великолепный званый обед, а после него танцы.
        Это сезон сельских развлечений в Англии, когда поля убраны и рента выплачена; когда фермер отдыхает от работы, а сквайр забавляется охотой.
        Снова в Вернон Холле собрались знатные гости; снова слышались звуки арф и скрипок и шарканье ног танцующих.
        И снова Мейнард танцевал с дочерью баронета.
        Она была слишком молода, чтобы принимать участие в таких развлечениях. Но это был дом ее отца, а она его единственная дочь - поэтому ей поневоле пришлось очень рано играть роль хозяйки поместья.
        Верная своему обещанию, она прочла роман и высказывала свое мнение волнующемуся автору.
        Роман ей понравился, хотя и не чрезмерно. Но этого она не сказала. Только по тону ее слов Мейнард смог об этом догадаться. Что-то в книге, по-видимому, не удовлетворило ее. Он не мог понять, что именно. И был слишком разочарован, чтобы настаивать на объяснении.
        Снова они танцевали друг с другом - на этот раз вальс. Хотя девушка выросла в деревне, танцевала она великолепно. Живя по ту сторону Атлантики, она брала уроки у учителей креолов.
        Мейнард тоже был хорошим танцором, а она именно такая партнерша, чтобы с ней было радостно танцевать.
        Ни о чем не думая, в своей девичьей невинности, она положила голову ему на плечо и продолжала кружиться - и с каждым поворотом сердце его все больше испытывало ее очарование. Девушка и не думала, что за нею наблюдают.
        Но за ними - и за нею и за ним - наблюдали; на них смотрели отовсюду и замечали каждое движение. Старые девы, сидя на стульях у стен, разглядывали из через лорнеты, трясли своими фальшивыми локонами и обменивались замечаниями. Молодые леди, выезжающие всего второй сезон, смотрели с завистью; леди Мэри смотрела презрительно, она едва не хмурилась.

«Золотой молодежи» это не нравилось; и меньше всего Скадамору, который мрачно бродил по комнате или стоял, глядя на юбки кузины, как будто готов был разорвать на ней платье!
        Он не испытал облегчения, когда вальс кончился.
        Напротив, пытка его усилилась: пара, за которой он ревниво наблюдал, вышла рука об руку через оранжерею в парк.
        Ничего необычного в этом не было. Вечер теплый, и двери гостиной и оранжерии распахнули настежь. Они лишь последовали обычаю. То же самое сделали еще несколько пар.
        Что бы ни говорили об английской аристократии, она еще не достигла такого пункта разложения, чтобы строить безосновательные подозрения. Аристократы все еще придерживаются одного из самых благородных своих национальных высказываний: «Honi soit qui mal y pense (Высказывание, приписываемое английскому королю 14 века Эдуарду Третьему и произнесенное на старофранцузском, означает: «Пусть настигнет зло того, кто думает зло». - Прим. перев.)».
        Конечно, англичанам грозит опасность забыть о нем - под зловещим французским влиянием, которое испытывается и по эту сторону пролива, а теперь протянулось до самых краев земли - перешло даже через Атлантику.
        Но оно еще не забыто; и гость, допущенный в дом английского джентльмена, пусть даже незнакомый остальным, не считается заранее авантюристом. То, что гость вышел из дома с молодой леди, даже в беззвездную ночь, еще не считается неприличным - тем более не способным вызвать скандал.
        Пробираясь в густых зарослях, окружающих особняк, гость сэра Джорджа Вернона об руку с его дочерью не думал о скандале. Не думал и тогда, когда они остановились под гигантским гималайским кедром, чьи вечнозеленые листья простираются над тщательно подстриженным газоном.
        На небе не было ни луны, ни звезд; никакого освещения, кроме того, что тускло пробивалось в окна оранжереи.
        Они одни - так им кажется, - их не могут увидеть и услышать, словно они в сердце первобытного леса или в центре необитаемой пустыни.
        Может быть, это ощущение безопасности определило тон их разговора. Он велся с ранее неслыханной между ними свободой.
        - Вы много путешествовали? - спросила девушка, когда они остановились под кедром.
        - Не больше вас, мисс Вернон. Если не ошибаюсь, вы сами много времени провели в путешествиях.
        - Я? О, нет! Я была только на островах Вест-Индии, где папа был губернатором. Потом побывала в Нью-Йорке на пути домой. С тех пор ездила по столицам Европы. Вот и все.
        - Очень солидный маршрут для человека вашего возраста.
        - Но вы бывали во многих чужих странах и видели много необычного - бывали в опасностях, как мне рассказывали.
        - Кто рассказывал?
        - Я об этом читала. Я не так мала, чтобы мне не разрешали читать газеты. Там писали о вас и ваших делах. Даже если бы мы никогда не встретились, я бы знала ваше имя.
        И если бы они не встретились, Мейнард не испытал бы такого счастья, как в тот момент. Такова была его мысль.
        - Мои дела, как вы их называете, мисс Вернон, были обычными происшествиями; они всегда случаются с теми, кто бывает в странах, которые еще находятся в естественном состоянии и где человеческие страсти не знают ограничений цивилизованной жизни. Такова страна, которая расположена в центре Американского континента. Ее называют прерии .
        - О! Прерии! Огромные зеленые луга и поля цветов! Как я хотела бы побывать там!
        - Для вас это было бы не вполне безопасно.
        - Я знаю: вы ведь там встретились с такими опасностями. Как хорошо вы их описали в своей книге! Эта часть мне особенно понравилась. Читать очень интересно.
        - Но не всю книгу?
        - Она вся интересная. Но отдельные части…
        - Вам не понравились, - сказал автор, приходя на помощь нерешительному критику. - Могу ли я спросить, какие именно части вызвали ваше неудовольствие?
        Девушка замолчала, как будто вопрос ее смутил.
        - Ну, что ж, - сказала она наконец, найдя тему, о которой могла говорить. - Мне не понравилось, как белые воюют с бедными индейцами, чтобы снять с них скальпы и получить за них деньги. Мне это кажется такой жестокостью. Может, не все такие рассказы правда? Могу я на это надеяться?
        Необычный вопрос, задаваемый автору, и Мейнард так и подумал. Он отметил также, что и тон девушки тоже странный.
        - Не думаю, - был его ответ. - Конечно, книга написана как роман, хотя некоторые описанные в ней сцены - подлинные происшествия. С сожалением должен сказать, что это именно те сцены, которые вас огорчили. Многое можно сказать в оправдание предводителя кровавой экспедиции, описанной в книге. Он сам жестоко пострадал от рук дикарей. Им двигало не стремление к наживе и даже не месть. Вернув себе дочь, он прекратил воевать с индейцами, а ведь они так долго держали ее в плену.
        - А эта его вторая дочь - Зоя? Та самая, что влюбилась. Она такая молодая. Гораздо моложе меня. Скажите, сэр, это тоже правда?
        Почему задан этот вопрос? И откуда дрожь в голосе, свидетельствующая не просто о любопытстве?
        Мейнард, в свою очередь, смутился и не знал, что сказать в ответ. Думая о смысле ее вопроса, он испытывал радость.
        Он подумал о признании и исповеди.
        Но настало ли для этого время?

«Нет», - решил он, продолжая скрывать свои чувства.
        - Авторам романов, - наконец ответил он, - дано право создавать воображаемые характеры. Иначе они не были бы авторами романов. Хотя эти характеры часто имеют реальные прототипы- не обязательно те, кто фигурирует в описанных сценах, но кто в свое время произвел впечатление на автора.
        - И Зоя - один из таких характеров?
        Печальная нотка в ее голосе. Как сладко она звучит в ушах того, кого спрашивают.
        - Была и есть.
        - Она жива?
        - Да!
        - Конечно. Как я могла подумать иначе? И она должна быть молодой?
        - Ей пятнадцать лет - почти точно до одного дня.
        - Правда? Какое странное совпадение! Вы ведь знаете, сколько мне лет?
        - Мисс Вернон, в книге много совпадений - гораздо более странных.
        - Правда! Я сама об этом думала. Разве могла я не думать?
        - Конечно, нет, - особенно после такого счастливого дня рождения.
        - Да, он был счастливый. Но потом я не была так счастлива.
        - Надеюсь, не чтение моей книги вас опечалило? Если так, я сожалею, что написал ее.
        - Спасибо! - ответила девушка. - Вы очень добры, говоря так.
        После этих слов она стала молчаливой и задумчивой.
        - Но вы говорите, что не все там правда? - продолжала она после паузы. - А какая часть? Вы сказали, что Зоя существует в действительности?
        - Так и есть. Может, она единственная в книге соответствует реальности. Я отвечаю за верность ее портрета. Она всегда была в моей душе, когда я ее описывал.
        - О! - воскликнула его спутница, подавив вздох. - Так и должно быть. Я уверена в этом! Иначе как вы могли бы так верно описать ее чувства? Я была в ее возрасте и знаю это!
        Мейнард слушал с радостью. Никогда в ушах автора не звучала музыка слаще.
        Дочь баронета как будто спохватилась. Подействовала либо гордость своим положением, либо сильный инстинкт любви, которая не теряет надежду.
        - Зоя, - сказала она. - Красивое имя - и очень необычное! Не имею права вас спрашивать, но не могу сдержать любопытство. Это ее подлинное имя?
        - Нет. И только вы во всем мире имеете право знать, каково оно.
        - Я? Почему?
        - Потому что это вы ! - ответил он, не в силах больше скрывать правду. - Вы! Да, Зоя из моего романа - портрет прекрасной девочки, которую я встретил на пароходе линии «кунард». С тех пор она подросла и стала еще привлекательней. И тот, кто ее увидел, постоянно думал о ней; им овладела страсть, которая искала возможности быть выраженной в словах. Искала и нашла. В результате возникла Зоя - портрет Бланш Вернон, написанная тем, кто любит ее и готов отдать за нее жизнь!
        Услышав эту страстную речь, дочь баронета задрожала. Но не от страха. Напротив, в сердце ее вспыхнула радость.
        Сердце это было слишком молодо и невинно, чтобы стыдиться своих чувств. В последовавших быстрых вопросах не было и попытки что-то скрыть.
        - Капитан Мейнард, это правда? Или вы так говорите, чтобы польстить мне?
        - Правда! - ответил он тем же страстным тоном. - Это правда! С того часа, как я впервые вас увидел, вы всегда были в моих мыслях. Возможно, это глупость - безумие, но я не могу перестать думать о вас.
        - А я о вас!
        - О, небо? Неужели это правда? Неужели осуществится мое предчувствие? Бланш Вернон, любите ли вы меня?

        - Странный вопрос,чтобы задавать ребенку!
        Слова были произнесены человеком, который до тех пор не участвовал в разговоре. У Мейнарда похолодела кровь: он узнал в тени кедра высокую фигуру сэра Джорджа Вернона!


***
        Еще не было двенадцати ночи. Капитан Мейнард успел сесть в ночной поезд и на нем вернулся в Лондон.



        Глава LII
        Знаменитый изгнанник

        Время революции кончилось; восстановилось спокойствие; и в Европу вернулся мир.
        Но это был мир, обеспеченный цепями и поддерживаемый штыками.
        Манин был мертв, Хекер за Атлантикой, Блюм убит, как и еще два десятка известных предводителей революции.
        Но остались в живых двое, чьи имена вызывали тревогу у деспотов от Балтийского до Срезиземного моря, от Черного моря до Атлантического океана.
        Это были Кошут и Мадзини.
        Несмотря на все влияние, которое использовалось, чтобы очернить их, несмотря на все усилия подкупленной прессы, эти имена сохраняли магическую власть: они оставались символами того, что народы еще могут подняться в борьбе за свободу. Особенно справедливо это относительно Кошута. Некоторая безрассудность, проявленная Мадзини, вера в то, что его доктрины слишком красные , привела к тому, что либералы в нем усомнились.
        Иными были взгляды Кошута. Они соответствовали консервативным традициям и нацеливались только на достижение национальной независимости на республиканской основе. На красную демократическую республику, о которой говорили во Франции, он не соглашался: на красную совсем, на демократическую - частично.
        Если историки будущего найдут недостатки в характере Кошута, то это будет излишний консерватизм. Кошут был скорее националистом и не уделял достаточного внимания универсальной пропаганде.
        Как и большинство людей, он слишком верил в невмешательство, в ту международную терпимость, которая позволяет королю Дагомеи массами убивать своих подданных, а королю Вити-Вау - поедать их, чтобы удовлетворить потребности своего желудка.
        Эта ограниченность принципов была единственной чертой характера венгра, известной автору, которая может исключить его из числа подлинно великих людей.
        Возможно, это лишь кажущаяся ограниченность - автор на это надеется - и не мешает вкладу Кошута в достижение его благородных целей.
        Она явно принесла помощь, привлекая к Кошуту более умеренных последователей революционного дела.
        Но было и другое обстоятельство в его пользу и против торжествующих деспотов. Все знали, что поражение венгерской революции было связано с обстоятельствами, над которыми Кошут был не властен, - короче, подлейшему предательству. Что он всей силой своего ума и всей энергией протестовал против курса, который привел к поражению; что до последней минуты противостоял словам дрогнувших и предавших. И не по доброй воле, а силой заставили его уступить.
        Именно знание этого придавало такую волшебную власть его имени, и эта власть с каждым днем становилась все сильней, так как все известней и понятней становилось предательство Гергея.
        Изгнанный из своей страны, Кошут искал убежища в Англии.
        Пережив шум национальной встречи в форме дешевых приемов и чудовищных встреч, выдержав все это испытание, не поддавшись лести, не дав врагам ни единой возможности выставить себя в нелепом свете, этот удивительный человек поселился в скромном доме в западной части Лондона.
        Здесь, в лоне своей семьи: жены, дочери и двух молодых сыновей, которые добавляли блеск его имени, он, казалось, хочет только избежать шумного гостеприимства, пустоту которого он к этому времени уже понял.
        Несколько публичных обедов, приготовленных такими плохими поварами, какие бывают только в лондонской «Таверне вольных масонов», - вот и все, что испробовал Кошут от национальной известности, и больше ему ничего не хотелось. В этом доме ему не только позволили покупать все, что позволяет его тощий кошелек, - его обманывал почти каждый торговец, с которым он имел дело; помимо обычного вымогательства, его обирали под предлогом, что он иностранец.
        Такое гостеприимство оказала Англия знаменитому изгнаннику - гостеприимство, которым так хвастает пресса тори! Но пресса не рассказала нам, как его осаждают английские шпионы - и французские тоже, на плате у Англии, как они следят за всеми его выходами и приходами, преследуют его во время ежедневных прогулок, и не только его самого, но и его друзей, надеясь найти что-нибудь предосудительное, что позволило бы положить конец его карьере!
        Внешний мир поверил в это: в то, что дух великого революционера сломлен, а влияние его кончилось.
        Но деспоты знали, что это не так. Они знали, что пока Кошут жив, ни один король в Европе не может спокойно сидеть на троне. Даже образцовая английская королева, вернее, немецкий принц, решавший судьбу английского народа (Речь идет об английской королеве Виктории и ее муже, немецком принце. - Прим. перев.), понимали, каким влиянием обладает имя Кошута; поэтому тайные агенты изо всех сил старались уничтожить его репутацию.
        Враждебность королевского семейства Англии к экс-диктатору Венгрии легко понять. Она происходила из двух источников: из страха перед республиканской формой правления и из стремления поддержать родственников. Королевские династии Австрии и Англии имеют тесные кровные родственные связи. Успех Кошута был бы гибелен для немецких кузенов английской королевы.
        Отсюда заинтересованность коронованных особ в уничтожении Кошута - если не физически, то его репутации. Его слава вместе с незапятнанным характером избавляли его от обычных опасностей, какие ожидают изгнанника. Мировое общественное мнение мешало отнять у него жизнь или даже просто заключить в тюрьму.
        Но оставалась возможность обезвредить его - подорвать его репутацию и тем самым лишить симпатии тех, кто до сих пор его поддерживал.
        Для этой цели была подкуплена пресса - прежде всего печально известный ведущий журнал. За хорошую цену этот журнал всегда готов превратиться инструмент угнетения.
        Журнал нападал открыто и тайно, делал лживые утверждения и грязные намеки.
        Но ему нанес поражение молодой писатель, который недавно появился в лондонском литературном кругу и стал известен блягодаря своему литературному триумфу; и так успешна была его защита, что клевета на Кошута, подобно проклятию, обратилась против тех, кто ее издавал.
        За всю свою долгую карьеру ренегатства никогда это известное издание не попадало в такое позорное положение. Целый день над ним подшучивали на фондовой бирже и смеялись в лондонских клубах.
        Журнал не забыл о своем унижении и часто напоминал о себе противнику. Он использовал всю свою огромную власть, чтобы уничтожить литературную карьеру писателя.
        Писатель думал об этом, когда создавал свои письма в защиту свободы и справедливости. Но ему была безразлична его собственная судьба, если можно было достичь цель.
        И она была достигнута. Великий венгр вышел из этой истории безупречным и торжествующим - к досаде подкупленных писак и деспотов, которые их подкупили.
        Очищенный в глазах народов, Кошут оставался опасным для коронованных властителей Европы - опасней, чем всегда.
        Пресса не сумела очернить его. Следовало привлечь другие способы его уничтожения.
        И эти способы были применены. Был составлен заговор, чтобы избавиться от него - уничтожить не только его репутацию, но и жизнь. Подлость такая ужасная, что, описывая ее, я не надеюсь, что мне поверят.
        Тем не менее это правда.



        Глава LIII
        Королевский план революции

        Снова встретились представители коронованных властителей - но не во дворце Тюильри, а в поместье английского вельможи.
        На этот раз предметом их озабоченности стал экс-диктатор Венгрии.
        - Пока он жив, - говорил полномочный представитель наиболее заинтересованной империи, - существует и опасность для нашей империи. Неделя, день, час могут стать свидетелями ее распада; вы знаете, джентльмены, что последует за этим.
        Эти слова произнес австрийский маршал.
        - Последует император без короны, а может, и без головы!
        Ответ дал остроумный джентльмен, хозяин поместья, в которой собрались заговорщики.
        - Но неужели это так серьезно? - спросил русский великий князь. - Разве вам не удалось преодолеть влияние этого человека?
        - Вовсе нет, ваша светлость. Мы постарались это проверить. Наши люди со всей Венгрии доносят, что нет ни одного дома, где бы за него втайне не молились. В колыбели ребенка учат произносит имя Кошута раньше, чем имя господа нашего Христа; приучают смотреть на него как на будущего спасителя. Что может произойти из этого, кроме нового восстания - революции, которая сметет все королевства Европы?
        - Вы включаете и империи? - спросил остроумный англичанин, значительно взглянув на великого князя.
        - Да. А также острова, - ответил австрийский маршал.
        Русский улыбнулся. Прусский дипломат выглядел недоверчивым. Но совсем другое дело представитель Франции. В короткой речи он признал существование опасности. Для его хозяина, как и для него самого новая революция в Европе смертельна.
        И именно тот, чьей стране меньше всего грозила опасность, предложил подлый план для предотвращения новой революции. План предложил представитель Англии.
        - Вы считает Кошута своей главной опасностью? - спросил он, обращаясь к австрийцу.
        - Мы знаем это. Мадзини с его дикими планами в Италии нам не страшен. Его уже начинают считать безумным. Наша опасность в районе Дуная.
        - Вашу безопасность можно обеспечить только южнее Альп.
        - Как? Каким образом? Какими действиями? - одновременно спросили несколько заговорщиков.
        - Объяснитесь, милорд, - умоляюще попросил австриец.
        - Ба! Да это самое простое дело на свете! Вы хотите, чтобы венгр оказался в вашей власти. Итальянец, говорите вы, вас не пугает. Но вы можете схватить обоих и вдобавок еще два десятка рыб поменьше - всех, кого заманите в свою сеть.
        - Но они все здесь! Вы намерены выдать их?
        - Ха-ха-ха! - рассмеялся легкомысленный лорд. - Вы забываете, что мы в свободной Англии! Поступить так было бы действительно опасно. Нет, нет. Мы, островитяне, очень благоразумны. Есть другие способы избавиться от этих докучливых чужестранцев - без того, чтобы открыто выдавать их.
        - Другие способы? Назовите их! Назовите хоть один!
        Заговорщики говорили одновременно.
        - Ну, один способ кажется очевидным и легким. Говорят, в Милане начались неприятности. Ваши белые мундиры не очень популярны в итальянской столице, маршал! Так мне сообщают наши источники.
        - И что с того, милорд? У нас в Милане сильный гарнизон. Много богемцев, есть даже верные тирольцы. Правда, есть и несколько венгерских частей.
        - Вот именно. В них предводители революции видят свой шанс. Ваш шанс, если им искусно воспользоваться.
        - Что значит искусно?
        - Мадзини действует среди них. Так мне стало известно. Мадзини - безумец. Позвольте ему играть свою игру. Подбодрите его. Пусть вовлечет в свои планы Кошута. Венгр обязательно клюнет на приманку, если вы все проделаете правильно. Пошлите смутьянов в эти венгерские части. Вселите в них надежду на новую революцию - если к ним присоединятся итальянцы. Эта приманка завлечет не только Мадзини и Кошута, но и все международное революционное братство. А когда они окажутся в вашей сети, вы знаете, что с ними сделать. Тут моя подсказка не нужна. Здесь они слишком сильны для наших сетей. Джентльмены, я надеюсь, вы меня поняли?
        - Абсрлютно! - ответили ему.
        - Великолепная мысль! - добавил представитель Франции. - Заговор, достойный гения, придумавшего его. Маршал, вы будете действовать в соответствии с ним?
        Излишний вопрос. Представитель Австрии был счастлив передать своему хозяину предложение, на которое, он знал, будет с готовностью дано согласие; и после получасовго разговора, во время которого договаривались о подробностях, заговорщики разошлись.
        - Оригинальная мысль, - рассуждал про себя англичанин, куря сигару после ухода гостей. - Великолепная мысль, как охарактеризовал ее мой друг француз. Я получу реванш за то, что этот гордый изгнанник опозорил меня в глазах английской публики. А, мсье Кошут! Если я правильно предсказываю, ваши революционные устремления скоро закончатся. Да, мой благородный демагог; ваши дни опасны и сочтены!



        Глава LIV
        Желаемое соседство

        К западу от Риджент Парка, отделенная от него Парк Роуд, находится полоска земли, а на ней особняки джентльменов, которые лондонцы именуют «виллами».
        Каждый особняк располагается на собственном участке размером в пол-акра и окружен кустами сирени, ракитника и лавра.
        Дома всех архитектурных стилей, от древних до современных. И всех размеров: хотя как недвижимость даже самые большие из них не стоят и десятой части цены участка.
        Отсюда можно заключить, что они сдаются в аренду, а земля остается неотъемлемой собственностью владельца.
        Это объясняет в целом запущенное состояние участков.
        Несколько лет назад было по-другому: тогда арендная плата была выше, и выгодно было содержать дома и участки в хорошем состоянии. Если и не фешенебельные, эти дома считались вполне «желаемыми жилищами»; и вилла в Сент Джонз Вуд (так называется этот район) была мечтой ушедших на пенсию торговцев. Здесь они получали свой участок, свои кусты, свои дорожки для прогулок и даже рыбий садок размером в шесть футов. Здесь они могли сидеть в халате и колпаке на открытом воздухе или прогуливаться по пантеону гипсовых статуй, воображая, что они в Микенах.
        Представления о мире жителей этого района были настолько классическими, что одна из главных его улиц называется Альфа Роуд, а другая - Омега Роуд.
        Сент Джонз Вуд был - и остается - любимым районом «профессионалов»: актеров, художников и не очень известных писателей. Рента там умеренная: виллы по большей части маленькие.
        Лишенные своих спокойных радостей, виллы района Сент Джонз Вуд скоро исчезнут с карты Лондона. Район уже окружен улицами и скоро будет тесно застроен кварталами зданий.
        Арендная плата с каждым годом растет, и на некогда зеленых и тщательно подстриженных газонах, среди кустарников роз и рододендронов уже встают многоэтажные дома.
        Через этот район проходит Риджентс Канал, его берега с обеих сторон высоко поднимаются над водой, поскольку на канале проходит высокая волна. Он проходит под Парк Роуд, идет через Риджентс Парк и через всю восточную часть Сити.
        По его берегам, которые именуются соответственно Северный и Южный, расположен двойной ряд вилл; перед каждой освещенная лампами подъездная дорога.
        Виллы различны внешне: многие очень живописны, и большинство окружено кустарниками.
        У тех, что выходят на канал, сады спускаются к самой воде, особенно на стороне фарватера, который проходит у южного берега.
        Орнаментальные вечнозеленые деревья, склоняющие свои ветви к самой воде, делают эти сады особенно привлекательными. Стоя на мосту Парк Роуд и глядя на канал в западном направлении, вы с трудом поверите, что находитесь в центре Лондона и что вокруг на многие мили расстилаются каменные здания.


***
        В одной из вилл на Южном берегу, с участком, спускащимся к самой воде, проживал шотландец по имени М’Тавиш.
        Он сужил клерком в одном из городских банков; будучи шотландцем, он мог рассчитывать со временем стать главой фирмы.
        Возможно, в предвидении такого времени он снял описываемую виллу и обставил ее в соответствии со своими желаниями.
        Вилла была одной из самых красивых, вполне достойная того, чтобы в ней жил и умер банкир. М’Тавиш намеревался добиться первого; что касается второго, то лишь в том случае, если это случится в срок его аренды; а виллу он снял на двадцать один год.
        Предусмотрительный в других отношениях, шотландец поторопился с выбором жилища. Не успел он прожить и трех дней, как обнаружил, что справа от него живет известная куртизанка, слева - не менее известная личность той же породы, а дом напротив, через дорогу, занят известным революционером и часто посещается политическими изгнанниками с разных концов мира.
        М’Тавиш был в отчаянии. Он снял виллу на двадцать один год на условиях полной выплаты годовой ренты; а рента оказалась очень высокой.
        Будь он холостяком, это не имело бы такого значения. Но он был женат, и у него почти взрослые дочери; к тому же он был пресвитерианцем самого строгого направления, а жена его еще более чопорна, чем он сам. К тому же оба были самыми преданными лоялистами (Приверженец существующего режима. - Прим. перев.).
        С точки зрения морали он считал своих соседей слева и справа совершенно непереносимыми; политические взгляды заставляли его так же относиться к соседу напротив.
        Казалось, из этой дилеммы нет иного выхода, как отказаться от приобретенной за такую дорогую плату виллы или утопиться в канале, который проходит за ней.
        Поскольку утопление не соответствовало желаниям миссис М’Тавиш, она убедила мужа не делать этого, а подумать об отказе от ренты.
        Увы! К отчаянию неразумного банковского клерка, никто не хотел перекупать ее - только при таком уменьшении платы, которое разорило бы его.
        Он был шотландцем и не мог этого вынести. Лучше оставаться в доме.
        И на какое-то время он остался.
        Казалось, нет выхода, кроме принесения в жертву арендной платы. Ужасная альтернатива, но ничего другого не было.
        Супруги как раз обсуждали этот вопрос в поисках выхода, когда их прервал звон дверного колокольчика. Был уже вечер; клерк вернулся из Сити и исполнял роль отца семейства среди своих близких.
        Кто может прийти в такой час? Для визита слишком поздно. Может быть, какой-нибудь бесцеремонный знакомый из Страны лепешек (Шутливое прозвище Шотландии, которая славится своими овсяными лепешками. - Прим. перев.) явился выкурить трубку и выпить стаканчик виски.
        - К вам пришли, хозяин.
        В гостиную заглянула служанка. Ее акцент свидетельствовал, что она соплеменница самого мистера М’Тавиша.
        - Ко мне? Кто это, Мэгги?
        - Не знаю. Совсем незнакомый человек, хорошо одет, с большой бородой, с баками и усами. Он по делу, я думаю. Сказал, что хочет поговорить о доме.
        - О доме?
        - Да, хозяин. Он сказал, что слышал, будто его хотят сдать.
        - Пригласи его!
        М’Тавиш вскочил, опрокинув при этом стул, на котором сидел. Миссис М. и три дочери торопливо удалились в заднюю гостиную, словно в передней должен был появиться тигр.
        Однако они были не настолько испуганы, чтобы не прижаться к разделяющей гостиные двери и не рассмотреть гостя в замочную скважину.
        - Какой он красивый! - воскликнула Элспи, старшая из девочек.
        - Очень похож на военного! - сказала вторая, Джейн, завершив осмотр. - Интересно, женат ли он?
        - Уходите отсюда, дети! - прошептала мать. - Он может вас услышать, и папа рассердится. Идемте, говорю вам!
        Девушки отошли от двери и сели на диван.
        Но мать тоже должна была удовлетворить свое любопытство; и, вопреки собственным словам, она опустилась на колени и вначале прижала к замочной скважине глаз, а потом ухо, слушая каждое слово, которым обменивались ее муж и этот незнакомец с баками и усами.



        Глава LV
        Жилье обеспечено

        Посетитель, вошедший в виллу на Южном берегу, был мужчиной лет тридцати с внешностью и манерами джентльмена.
        Банковский клерк видел, что он из Вест-Энда (Западная фешенебельная часть Лондона. - Прим. перев.). Это заметно в покрое костюма, в прическе и в том, как баки соединяются с усами.
        - Мистер М’Тавиш, полагаю? - произнес посетитель, зайдя в гостиную.
        Шотландец кивнул в знак согласия. Режде чем он успел сделать что-нибудь еще, незнакомец продолжал:
        - Прошу прощения, сэр, за это вторжение. Я слышал, ваш дом сдается.
        - Не совсем точно. Я предлагаю перекупить его аренду.
        - Значит, меня неверно информировали. И на сколько времени рассчитана аренда?
        - На двадцать один год.
        - Ах! Это мне не подходит. Дом мне нужен на короткое время. Мне нравится Южный берег - вернее, нравится моей жене; а вы ведь знаете, сэр, - я полагаю, вы женаты: этим все сказано.
        Мистер М’Тавиш действительно это знал; поэтому он согласно улыбнулся.
        - Прошу прощения, - продолжал незнакомец. - Этот дом понравился мне больше всех. Я знаю, что моя жена была бы им очарована.
        - Моя тоже, - сказал мистер М’Тавиш.
        - Как ты лжешь! - подумала миссис М’Тавиш, прижимаясь ухом к замочной скважине.
        - В таком случае мне кажется, мы не сможем договориться. Я был бы рад снять дом на год - на один год - и за хорошую плату.
        - А сколько бы вы заплатили? - спросил арендатор, думая о возможности компромисса.
        - Ну, мне трудно сказать. А сколько бы вы хотели?
        - С обстановкой или без нее?
        - Я предпочитаю с обстановкой.
        Банковский клерк занялся расчетами. Он думал о том, что придется переселяться и что жена может возражать. Но думал он и о том, что соседство каждый день приносит ему позор.
        Кажется, по ту сторону двери послышался звук, который помог ему решиться.
        Он решил пожертвовать мебелью.
        - На год, говорите,
        - Я бы снял на год - и заплатил вперед, если хотите.
        Арендная плата за год вперед - это всегда искушение для хозяина, особенно небогатого. М’Тавиш не был богат, каковы бы ни были его переспективы в банке.
        Его жена многое дала бы, чтобы ухо мужа оказалось по ту сторону замочной скважины; тогда она могла бы прошептать: «Соглашайся!»
        - Вы спрашиваете, сколько будет стоить снять на год дом с мебелью?
        - Совершенно верно, - ответил незнакомец.
        - Посмотрим, - ответил М’Тавиш, размышляя. - Моя собственнная рента, обусловленные договором деньги на ремонт, стоимость мебели, проценты… Ну, я бы сказал, двести фунтов в год.
        - Двести фунтов. Вы согласны?
        Банковский клерк обрадовался. Двести фунтов - это двести процентов по отношению к его собственным расходам. К тому же он по крайней мере на год избавится от дома вместе с его подозрительными соседями. А для этого можно принести любую жертву.
        Он отдал бы дом с участком и за половину этой суммы.
        Однако он, М’Тавиш, хитер, а незнакомец простодушен. Придя к такому выводу, он не только потребовал двести фунтов, но и договорился о том, что заберет часть мебели.
        - Семейные реликвии, - сказал он. - Вам они не понадобятся.
        Незнакомец не возражал, и договор был заключен.
        - Как ваше имя, сэр? - спросил жилец, собирающийся выезжать.
        - Свинтон, - ответил жилец, собирающийся въезжать. - Ричард Свинтон. Вот моя карточка, мистер М’Тавиш; а вот карточка моего поручителя лорда…
        Эту карточку клерк принял дрожащими руками. У его жены по другую сторону двери было ощущение электрического удара.
        Жилец, у которого поручителем лорд - и какой лорд!
        Она едва могла сдержаться, чтобы не закричать в скважину:
        - Договаривайся с ним, Мак!
        Но Мак не нуждался в этом подталкивании. Он уже принял решение.
        - Скоро ли вы собираетесь въезжать? - спросил он.
        - Как можно скорее, - был ответ. - Завтра, если вам удобно.
        - Завтра! - повторил хладнокровный шотландец, не привыкший к таким стремительным действиям и несколько удивленный предложением.
        - Конечно, это не совсем обычно, - сказал будущий жилец. - Но, мистер М’Тавиш, у меня есть причины для этого. Они деликатного свойства; но вы сами женаты и отец семейства - вы меня понимаете?
        - Абсолютно! - ответил шотландский отец семейства.


***
        Договор был заключен. На следующий день мистер М’Тавиш со всем семейством выехал. Мистер Свинтон подписал договор и дал чек на год вперед. Учитывая личность поручителя, даже не потребовалось делать передаточную надпись.



        Глава LVI
        Репетиция в костюмах

        Революционный лидер, поселившийся напротив виллы М’Тавиша, чьи политические взгляды так неприятны верноподданному арендатору, был не кто иной как экс-диктатор Венгрии.
        Новый жилец знал об этом до того, как занял виллу. И сообщил ему об этом не хозяин виллы, а тот человек, чьи инструкции он выполнял.
        Близость жилища революционера вызывала тревогу М’Тавиша. Но именно по этой же причине мистеру Свинтону так понадобился его дом!
        Свинтон знал о соседе напротив, но не больше. Истинную причину того, зачем понадобилось снимать виллу, ему не сообщали. Ему приказали снять именно этот дом по любой цене, и он выполнил приказ и снял его за двести фунтов.
        Патрон дал ему чек на триста. Двести ушли в карман М’Тавиша; сотня оставалась в распоряжении Свинтона.
        Он переселился в новый дом и, сидя с сигарой в зубах - настоящей гаваной, - размышлял об окружающей его роскоши. Как отличается этот диван с бархатным покрывалом и мягкими подушками от жесткой софы с твердыми подушками и выступающими пружинами! Как не похожи эти роскошные стулья на плетеные, которые так хорошо должна помнить его жена!
        Поздравляя себя с удачей, Свинтон думал и о том, что ему предстоит. Он очень проницательно догадывался, чему обязан своей удачей.
        Однако зачем ему приказали снять виллу и что еще придется сделать, он не знал.
        Он только предполагал, что его ждет что-то связанное с Кошутом. В этом он был почти уверен.
        Однако ему недолго оставаться в неведении. Во время утренней встречи патрон пообещал прислать инструкции - их доставит джентльмен, который придет «в течение вечера».
        Свинтон догадывался, кто будет этот джентльмен; и это подвигнуло его на разговорс женой - разговор своеобразный и совершенно тайный.
        - Фэн! - сказал он, доставая сигару из зубов и поворачивась к дивану, на котором возлежало это милое существо.
        - Что? - спросила жена, тоже доставая сигару изо рта и выпуская дым.
        - Как тебе нравится наше новое жилище, любимая? Лучше того, в Вестборне?
        - Ты хочешь, чтобы я ответила на вопрос, Дик?
        - О, нет. Не нужно, если не хочешь. Но не нужно так рявкать и рычать.
        - Я не рявкаю и не рычу. Что за глупости ты говоришь!
        - Да, все, что я говорю, глупо. И делаю тоже. Последние три дня я был очень глуп. Снял уютный дом, заплатив за него на год вперед, и раздобыл еще сотню фунтов для кухни! Если не ошибаюсь, будут еще. Как глупо, что я все это организовал!
        Фэн ничего не ответила. Если бы супругу было доступно ее лицо, он увидел бы на нем улыбку, вызванную совсем не восхищением его умом.
        У нее были свои догадки относительно того, чему они обязаны этой удачей и что потребуется от нее взамен.
        - Да, будет еще гораздо больше, - продолжал Свинтон свое оптимистическое предсказание. - В сущности, Фэн наше будущее обеспечено или, вернее, будет обеспечено, если только ты…
        - Что я? - спросила она, видя, что он колеблется. - Что я должна сделать еще?
        - Ну, прежде всего, - протянул он, демонстрируя неудовольствие ее тоном, - иди наверх и переоденься. Потом я скажу тебе, чего хочу.
        - Переодеться? Вряд ли это возможно с теми тряпками, которые у меня остались!
        - Забудь о тряпках. Сейчас с этим ничего не поделаешь. К тому же, любимая, ты в любой одежде выглядишь прекрасной.
        Фэн качнула головой, словно отмахиваясь от комплимента.
        - Постарайся использовать эти тряпки, как ты их называешь, как можно лучше. Завтра все будет по-другому. Мы отправимся на прогулку к модисткам и меховщикам. А теперь, девочка, иди. Делай, что я сказал!
        Фэн встала и направилась к лестнице, ведущей в спальню.
        Она начала подниматься.
        - Постарайся выглядеть как можно лучше, Фэн! - сказал вслед ей муж. - Я жду джентльмена, который тебе не знаком; и я не хочу, чтобы он подумал, что я женат на неряхе. Поторопись и спускайся снова. Он может прийти в любой момент.
        На эту грубоватую речь не последовало никакого ответа. Только смех с верха лестницы.
        Свинтон возобновил курение и сидел, поджидая.
        Он не знал, что услышит сначала: звонок в дверь или шорох шелковых юбок на лестнице.
        Ему хотелось, чтобы сначала вышла жена, потому что он еще не сообщил ей свои указания.
        Но сказать ему нужно немного, и хватит нескольких минут.
        Он не был разочарован: Фэн появилась первой. Она спустилась по лестнице - в белоснежном испанском шелке и в ярких красках румян.
        Без этого она была прекрасна, с этим - непревзойденна.
        Долгое употребление сделало кометику обязательной для ее кожи; но одновременно Фэн научилась применять ее искусно и почти незаметно. Только истинный знаток отличил бы краску на ее щеках от естественного румянца.
        - Подойдет, - сказал Свинтон, одобрительно осмотрев ее.
        - Для чего? - спросила она.
        Вопрос был лишним. Она догадывалась, что он имеет в виду.
        - Садись, и я расскажу тебе.
        Она села.
        Он начал не сразу. Казалось, его что-то смущает. Даже он, этот наглец, испытывал замешательство.
        И неудивительно, учитывая его грязные мысли и слова, готовые сорваться с языка. Он собирался позорно использовать свою жену.
        Но не до конца - только для видимости.
        Только для видимости. С этой мыслью он наконец набрался храбрости и заговорил.
        Сказал он вот что:
        - Послушай, Фэн. Джентльмен, которого я поджидаю, тот самый, что поселил нас в этом уютном жилище. Это лорд… Я говорил тебе, что это за человек и какой властью он обладает. Он может очень многое дать мне и даст, если мы правильно себя поведем. Но он непостоянен и полон коварства, как все такие люди. С ним требуется искусное обращение; и ты должна помочь мне.
        - Помочь тебе? Но каким образом?
        - Я хочу только, чтобы ты была с ним вежлива . Ты меня понимаешь?
        Фэн ничего не ответила. Но деланое изумление в ее взгляде свидетельствовало, что она все поняла.
        Разговор прервал звонок в дверь.



        Глава LVII
        Патрон и протеже

        Звонок не заставил вздрогнуть мистера Свинтона. Возможно, так было бы, если бы он прожил в своем новом доме подольше. Его расписки все еще ходят по Лондону с приложенными к ним постановлениями суда; и он мог бы подумать, что явился обладатель подобной расписки.
        Но он совсем недолго находится в вилле М’Тавиша, к тому же поджидает посетителя. Все это позволяло ему не опасаться. Беспокоило его только одно: сам ли патрон явился или обещанный им посыльный с инструкциями.
        Служанка, нанятая в тот же день, была отправлена к двери. Ей приказали, если увидит пожилого джентльмена, высокого и плотно сложенного, впустить его немедленно.
        Открыв дверь, она увидела джентльмена. Он был одет в просторный плаш, шляпа натянута на уши. Но это не помешало служанке разглядет, что джентльмен высок и плотен; свет лампы, упавший на лицо, свидетельствовал, что оно отвечает описанию.
        - Здесь живет мистер Свинтон? - спросил джентльмен, прежде чем служанка успела пригласить его войти.
        - Да, сэр. Заходите, пожалуйста.
        В сопровождении служанки джентльмен миновал заросли сирени и ракитника и вступил на небольшой дворик, на котором совсем недавно курил свою трубку мистер М’Тавиш; здесь джентльмена провели в дом, где его ждал Свинтон.
        Он был один: жена в соответствии с его указаниями исчезла.
        Увидев гостя, мистер Свинтон встал и пошел ему навстречу.
        - Милорд! - воскликнул он, делая вид, что очень удивлен. - Возможно ли, что вы оказали мне честь своим посещением?
        - Никакой особой чести, сэр.
        - Судя по словам вашей милости, я полагал, что вы пошлете…
        - Вместо этого я пришел сам, мистер Свинтон. Инструкции, которые я вам сообщу, очень важны. И я решил, что лучше вам их получить непосредственно от меня. По этой причине вы меня и видите.

«Ложь!» - подумал Свинтон, имея в виду причину.
        Конечно, он сохранил эту мысль при себе. Ответ его звучал так:
        - Так и говорят о вашей милости. Ночью и днем - всегда в работе, всегда на службе государству. Ваша милость простит мне, что я говорю так свободно?
        - Не стоит упоминаний, мой дорогой сэр. Наше дело требует, чтобы мы оба говорили свободно.
        - Прошу прощения за то, что не пригласил вашу милость садиться.
        - Я сяду, - быстро согласился снисходительный вельможа, - и выкурю сигару, если у вас найдется лишняя.
        - К счастью, найдется, - обрадованно ответил Свинтон. - Вот, милорд. Мне их продали как гаванские. Но за качество не ручаюсь.
        - Попробуйте мою!
        Патрон достал из кармана сюртука портсигар. Плащ и шляпу он оставил в прихожей.
        Протеже принял сигару со множеством благодарностей.
        Оба сели и закурили.
        Свинтон, решив, что сказал достаточно, ждал, пока великий человек продолжит разговор.
        Тот так и поступил.
        - Я вижу, вам удалось снять дом. - Замечание довольно бесцельное.
        - Да, милорд, - последовал вежливый ответ.
        Более целенаправленным было следующее объяснение.
        - Должен, к сожалению, сообщить вашей милости, что он обошелся в крупную сумму.
        - Сколько?
        - Мне пришлось снять его на целый год - арендовать за двести фунтов.
        - Ну, неважно. Это государственная служба. В таких делах мы не скупимся. А теперь, мой дорогой сэр, позвольте объяснить, для чего снят дом и почему вы в нем поселились.
        Свинтон сидел, слушая с подобострастным видом.
        Его патрон продолжал:
        - Непосредственно против вас живет человек, чье имя вам уже известно.
        Не называя этого имени, слушатель кивнул. Он знал, что напротив живет Кошут.
        - Вы вскоре увидите, что этого человека посещают многие.
        - Я это уже заметил, милорд. Весь день приходят и уходят.
        - Вот именно. И среди них есть известные люди; многие из них играли важную роль в европейской политике. Теперь, сэр: ради торжества порядка необходимо, чтобы перемещения этих людей были известны. Для этого необходимо держать их под наблюдением. По рекомендации сэра Роберта Котрелла мы избрали вас для выполнения этой деликатной обязанности. Если не ошибаюсь, сэр, вы знаете, как ее исполнять?
        - Милорд, я буду стараться изо всех сил.
        - Тем лучше для нашей общей цели. А теперь займемся подробностями.
        Свинтон продолжал внимательно слушать.
        - Вы должны познакомиться с внешностью всех живущих в доме напротив; попытаетесь узнать, кто они; вы будете отмечать всех входящих и выходящих, указывая время. Для этой цели вам понадобятся два помощника; я поручаю вам их нанять. Один из них, возможно, будет выдавать себя за вашего слугу; другой, соответствующим образом одетый, должен казаться вашим близким знакомым. Если сумеете найти человека, у которого есть доступ в лагерь врага, это будет необыкновенно важно. Среди посетителей вашего соседа, возможно, не все его друзья. Вы меня поняли?
        - Да, ваша милость.
        - Я вижу, мистер Свинтон, вы именно тот человек, который нам нужен. А теперь последнее. Вам нужно следить за посетителями Кошута, но еще важнее следить за ним самим. Если он выходит из дома, вы или ваш друг должны последовать за ним и узнать, куда он ходил. Если необходимо, берите кэб; и в любом случае, не теряя времени, немедленно докладывайте. Докладывайте моему личному секретарю: он всегда находится в моей резиденции на Парк Лейн. Пока этого достаточно. Если понадобятся деньги, дайте знать моему секретарю. Он получил приказ снабжать вас всем необходимым. Все дальнейшие указания я буду давать сам. Возможно, мне придется часто сюда приходить; прикажите служанке, чтобы впускала меня.
        - Милорд, не возьмете ли ключ? Прошу прощения за этот вопрос. Это избавит вашу милость от ожидания у ворот, где вас могут узнать прохожие или жильцы дома напротив.
        Не показывая свой радости, патрон принял предложение. Ключ может оказаться полезным для других целей, а не только чтобы его не узнали «прохожие или жильцы дома напротив».
        - Я вижу, вы умны, мистер Свинтон, - сказал он со своеобразной, почти сардонической улыбкой. - Как вы говорите, ключ будет полезен. А теперь мне вряд ли нужно предупреждать вас о необходимости держать все дело в тайне. Я вижу, у вас окна снабжены подвижными жалюзи. Это хорошо и подходит для использования. К счастью, ваша внешность вполне соотетствует дому - очень уютный дом. Ваша супруга тоже.. а кстати, мы очень невежливо с ней поступаем. Я должен извиниться перед ней за то, что так долго задерживаю вас. Надеюсь, вы передадите ей мои извинения, мистер Свинтон. Скажите ей, что я задержал вас по очень важному делу.
        - Милорд, она мне не поверит, если я не скажу ей, кого имел честь принимать. Можно ей это сказать?
        - О, конечно, конечно! Если бы не было так поздно, я попросил бы вас представить меня. Но, конечно, для представлений леди уже слишком поздно.
        - Представление вашей милости не может быть поздним. Я знаю, бедное дитя будет обрадовано.
        - Что ж, мистер Свинтон, если это не противоречит вашим домашним привычкам, я буду рад. Для меня все часы одинаковы.
        - Моя жена наверху. Могу я попросить ее спуститься?
        - Нет, мистер Свинтон: могу я попросить вас пригласить ее вниз?
        - Какая снисходительность, милорд! Повиноваться вам - истинное наслаждение.
        С этими словами Свинтон вышел из комнаты и поднялся по лестнице.
        Отсутствовал он недолго. Фэн ждала его на верхней ступеньке, готовая принять приглашение.
        Свинтон почти немедленно вернулся и застал своего пожилого гостя перед каминным зеркалом. Тот пытался с помощью крашеных волос скрыть лысину на макушке.
        Последовало представление, и гость мистера Свинтона совершенно забыл о позднем часе. Начался разговор втроем - два его участника вели себя подобострастно, третий - покровительственно. Но по мере того как разговор продолжался, тон его менялся. Последовало приглашение знатному гостю немного подкрепиться - с учетом длительной беседы. Он не отказался.
        Абигайл отправили в ближайшую кондитерскую, она принесла булочки, сэндвичи и пирог «Мелтон-Моубрей» (Пирог со свининой и анчоусным соусом. - Прим. перев.); все это поставили на стол вместе с графином шерри. И его милость знакомился с содержимым графина с такой легкостью, словно стал веселым гвардейцем.
        Кончилось тем, что он стал еще дружелюбнее; и разговаривал с мистером Свинтоном, как его старый друг; и пожимал руку миссис Свинтон, стоя в двери и желая ей «спокойной ночи». Эта сцена могла бы заставить Свинтона ревновать, если бы лампа горела достаточно ярко и он смог бы ее увидеть. Однако он о ней только догадывался и нисколько не ревновал!
        - Какая милашка! - рассуждал про себя старый развратник, идя по Парк Роуд к карете, которая все это время ждала его в тени деревьев. - И какая горячая! Могу судить об этом по прикосновению к ее пальцам!
        - Настоящее сокровище! - почти в то же время думал Свинтон и о той же самой женщине. Своей собственной жене!
        Так он рассуждал, закрыв дверь за гостем. Потом, сидя за стаканом шерри и сигарой, убежденно повторил:
        - Да, Фэн - самая подходящая карта для этой игры. Какой я глупец, что не подумал об этом раньше! Черт побери! Не еще не поздно. Я еще могу получить ее руку. И, если не ошибаюсь, сегодня вечером началась игра, которая принесет мне самый желанный в мире выигрыш- Джули Гирдвуд!
        Серьезный тон, каким были произнесены последние слова, свидетельствовал, что он не отказался от надежды заполучить американскую наследницу.



        Глава LVIII
        Перспектива улучшается

        Для тех, кто не учитывает социальных различий, план Свинтона, связанный с Джули Гирдвуд, показался бы нелепым. И не только из-за его низменности, но и из-за того, что шансы на успех казались ничтожными.
        Если бы девушка его полюбила, это бы все изменило. Любовь способна смести любые преграды; и для того, кто поглощен ею, не существует опасностей.
        Она его не любила; однако Свинтон этого не знал. Гвардеец, красивый внешне, он привык к победам. И ему казалось, что не настало еще время, когда он не смог бы победить еще раз.
        Он больше не служит в гвардии; однако он молод и знает, что все еще красив. Так считают английские дамы. Странно, если у девушки янки будет другое мнение!
        На его стороне немало преимуществ; доверяя своей внешности, он считал себя способным завоевать американку - даже сделать ее жертвой незаконного брака.
        Но если его план двоеженства удастся, что тогда? Какая польза от такой жены, если ее мать не сдержит обещание - не отдаст половину состояния покойного розничного торговца?
        Жениться на Джули Гирдвуд вопреки воле матери было бы настоящей глупостью. Он не боялся наказания за преступление. Он даже не думал о нем. Но стать зятем женщины, чья дочь не получит ни пенни, пока она сама жива, совсем ни к чему. К тому же эта женщина говорит, что собирается прожить еще полвека!
        Эта шутка полна смысла; и Свинтон это понимал.
        Он был уверен, что смог бы уговорить дочь выйти за него; но чтобы получить вдобавок полмиллиона долларов, он должен стоять у алтаря с титулом лорда!
        Таково первоначальное условие миссис Гирдвуд. Он знал, что она по-прежнему его придерживается. Если оно будет выполнено, она останется довольной; но никак не иначе.
        Итак, чтобы продолжать, нужно поддерживать фальшивое инкогнито. Продолжать обман.
        Но как?
        Этот пункт вызывал у Свинтона наибольшие затруднения.
        Обман сановился затруднителен. Легко было выдавать себя за лорда в Ньюпорте и в Нью-Йорке; в Париже еще легче; но он сейчас в Лондоне, а здесь обман может легко раскрыться.
        Больше того, во время последней встречи с Гирдвудами он почувствовал, что их отношение к нему меняется - не хватало прежнего понимания. Особенно ясно это было видно у миссис Гирдвуд. Теплое дружеское отношение, возникшее в Ньюпорте и продолжившееся в Нью-Йорке, а впоследствии возобновленное в Париже, неожиданно сменилось холодностью.
        В чем причина? Она слышала о нем что-нибудь нелестное? Может быть, его обман раскрыт? Или она только подозревает что-то?
        Только последний вопрос его беспокоил. Он не думал, что она узнала правду. Он играл искусно и не делал никаких намеков на свой скрытый титул. У него для этого были основательные причины.
        Он признавался самому себе, что у нее появились подозрения. Она гостеприимно принимала его в Америке. По хорошо известным причинам он не ответил ей тем же в Англии.
        Правда, он встречался с американками в Париже; однако здесь, в Англии, лорд должен был бы проявить большую щедрость; и миссис Гирдвуд должна быть рассержена его скупостью.
        Однако по аналогичным причинам он еще не навестил своих американских знакомых в Лондоне.
        Напротив, после их приезда сюда он старался не попадаться у них на пути.
        В Англии он у себя дома: почему в таком случае он и здесь живет под вымышленным именем? Если он лорд, почему находится в стесненных обстоятельствах? В глазах миссис Гирдвуд все это очень подозрительно.
        Последнее можно объяснить: лорды бывают и бедные, хотя такое встречается редко. Мало лордов, которые не могут позволить себе модно одеваться и роскошно обедать. Содержать красивый дом, если испытывают к этому расположение.
        После возвращения в Англию все это Свинтону недоступно. Как же тогда он может выдать себя за лорда, пусть даже бедного?
        Он почти отчаялся в своей возможности продолжать обман; но тут покровительство лорда, настоящего и влиятельного, дало ему новую надежду. Благодаря ему перспективы Свинтона совершенно изменились. Теперь у него достаточно денег в кошельке и будет еще больше. Что еще важнее, теперь он может утверждать, что действительно находится на дипломатической службе. Правда, это служба шпиона ; но она всегда входила в обязанности дипломата.
        Он теперь близко знаком с известным вельможей и дипломатом; постоянно будет навещать его большой особняк на Парк Лейн. Странно, если бы все эти обстоятельства не позволили бы ему пустить пыль в глаза мадам Гирдвуд.
        План его еще может осуществиться. Новое назначение открыло перед ним множество возможностей; и он принялся обдумывать новый план, основанный на этих возможностях.
        Посоветовался с Фэн: жена по-прежнему была готова помогать ему. Конечно, думала она не о нем и не о его будущем: перед ней тоже открылись новые перспективы; и появилась надежда когда-нибудь снова появиться на Роттен Роу.
        Если она понимала истинную цену своего супруга, то в его способности к интригам она не сомневалась. Доказательством этого служили их изменившиеся обстоятельства. И хотя она знала источник их неожиданного процветания, одновременно понимала, какие возможности перед женщиной с ее способностями открывает положение жены. «Объединившись, мы устоим; разъединившись, погибнем», - должна была она думать; так это или нет, но она готова была помогать мужу в заключении второго брака!
        У нее свидетельство о первом браке, тщательно спрятанное в потайном ящике; с таким документом ей нечего опасаться. Разве что случайного и маловероятного разоблачения.
        Этого она не боялась, пока существует перспектива богатой добычи, которой с ней поделятся. Дик пообещал быть «верным как сталь», и она дала такое же обещание.
        Сидя за графином шерри и коробкой сигар, они обсуждали план дальнейших действий.



        Глава LIX
        Изысканный обед

        Стоял холодный ноябрьский вечер; но в доме на Южном берегу, который занимал мистер Ричард Свинтон, было тепло.
        В доме собралось общество.
        Стол накрыт на девять персон. Обед уже съеден; обедающие перешли в гостиную.
        Нечетное число присутствующих исключало распределение по парам. Численность дам превосходила число мужчин в отношении пять к четырем.
        Четыре из присутствующих женщин уже известны читателю. Это миссис Свинтон, миссис Гирдвуд, ее дочь и племянница. Пятая была незнакома не только читателю, но и миссис Гирдвуд и ее девушкам.
        Из четверых присутствующих джентльменов трое - это сам мистер Свинтон, мистер Луис Лукас и его друг мистер Спиллер. Четвертый, как и леди, незнакомец.
        Но миссис Свинтон он не кажется незнакомым; на протяжении всего вечера она обращается с ним с подчеркнутой фамильярностью, называя «дорогой Густав»; А он, в свою очередь, всем дает понять, что она - его жена !
        Говорит он с французским акцентом, и Свинтон именует его «граф».
        Незнакомая леди тоже его знает - и очень близко. Ее зовут достопочтенная (В Англии таков титул детей пэров. - Прим. перев.) мисс Кортни - Джеральдина Кортни.
        С таким именем (Кортни - одно из наиболее известных аристократических семейств Англии, первые упоминания о котором восходят к 11 веку. - Прим. перев.) она не может не выглядеть аристократически.
        Она не только хорошо воспитана, но и красива; с той свободой в речи и манерах, которые отличают леди высшего света от жены или дочери «торговца».
        В мисс Кортни эта свобода кажется несколько чрезмерной. Такая мысль могла бы прийти в голову ханже.
        Но миссис Гирдвуд не ханжа. Особенно в присутствии таких людей. Достопочтенная Джеральдина приводит ее в восторг. Она удивляется не ее странному поведению, а только ее дружелюбной снисходительсти.
        Она также очарована графом и его прекрасной графиней.
        Его светлость наконец поступил правильно - представил ее такому обществу. Хотя он по-прежнему фигурирует под вымышленным именем Свинтон - даже среди друзей, - приглашение на обед развеяло все ее подозрения. Еще более развеял сам обед; и она больше не пыталась проникнуть в тайну его инкогнито.
        К тому же он повторил предлог, который до сих пор удовлетворял ее. По-прежнему дипломатия!
        Даже Джули стала менее холодна с ним. Дом, прекрасно обставленный; стол с изобильным угощением; титулованные гости за столом; ожидающие хорошо одетые слуги - все это доказывает, что мистер Свинтон - зачительная личность. И ведь это только его временное городское жилище, снятое с определенной целью - опять дипломатия. Она еще не видела его великолепное поместье в сельской местности, но он намекнул, что вскоре их туда пригласит.
        Хоть Джули Гирдвуд гордилась своими республиканскими взглядами, она все равно была дочерью парвеню.
        А окружающая обстановка действовала на нее. Она видела, что этот человек, мистер Свинтон, к которому она до сих пор относилась несколько легкомысленно, среди друзей выглядит по-иному и пользуется уважением. И какие у него друзья! Все титулованные, все образованные, среди них две красавицы; и обе так любезны с ним!
        Больше того, все видят, что мистер Свинтон и сам красив. В ее глазах он никогда не выглядел лучше, чем в этот вечер. Подобная ситуация не только возбуждала любопытство, но и порождала мысли о соперничестве.
        И, возможно, такие мысли появились у Джули Гирдвуд. Впервые оказалась она в обществе титулованных аристократов. Неудивительно, что они подействовали на ее воображение. И более гордые, чем она, люди поддавались такому влиянию.
        Не она одна поддалась воздействию обстановки и соблазнам их очаровательного хозяина. Мистер Лукас под действием множества порций шерри и шампанского забыл о своей антипатии и, конечно, горел желанием обнять хозяина. Тень мистера Лукаса мистер Спиллер хотел сделать то же самое!
        Возможно, единственной из семейства Гирдвудов, кто сохранил независимость, была дочь магазинщика из Покипси. Корнелия, спокойная и ни на что особенное не претендующая, тем не менее сохранила достоинство гораздо лучше своих друзей или даже титулованных особ, в обществе которых находилась.
        Но даже она не подрозревала, что все окружающее ее - подделка. Как и сама миссис Гирдвуд, она не считала, что мистер Свинтон - это всего лишь мистер Свинтон, что графиня - его жена, что граф - самозванец, как и сам Свинтон, играющий свою роль, и что достопочтенная Джеральдина - знакомая мистера Свинтона, как и он, хорошо известная в кругах Сент Джонз Вуда под гораздо менее аристократическим прозвищем «Кейт барышница». Принадлежа к сообществу «прекрасных наездниц», почетное прозвище она получила за свое искусство избавляться от порастратившихся племенных жеребцов.
        Не понимая, какая игра разворачивается вокруг нее, не зная игроков, миссис Гирдвуд провела вечер в состоянии, близком к восторгу. Мистер Свинтон, не отходивший от нее, изо всех сил старался отдать долг гостеприимства; и вполне в этом преуспел.
        Если у нее и были какие-то сомнения в его честности, то они совершенно развеялись во время инцидента, происшедшего в ходе вечера.
        Поскольку этот эпизод прервал веселье, нам придется объяснить его.
        В гостиной пили чай и кофе, которые подавали слуги, нанятые по такому случаю в модной кондитерской; в это время раздался звонок: звонил человек, явно привыкший к этой двери.
        - Я узнаю этот звонок, - сказал Свинтон достаточно громко, чтобы гости его услышали. - Готов биться об заклад, что это лоуд…
        - Лорд!..
        Имя принадлежало известному вельможе и еще более известному государственному деятелю! Сообщение Свинтона вызвало волнение у всего общества - незнакомцы выглядели недоверчиво.
        Но у них не было времени расспрашивать: в комнату вошел слуга и что-то сказал шепотом.
        - Это его светлость? - спросил хозяин настолько громко, чтобы голос его достиг слуха миссис Гирдвуд. - Пуоводите его в пейеднюю гостиную. Я буду чейез несколько секунд. Леди и джентльмены! - продолжал он, поворачиваясь к гостям. - Пуошу пуостить меня, я совсем ненадолго. У меня посетитель, котоуому нельзя отказывать.
        Его, конечно, простили; и он на некоторое время вышел.
        Конечно, гостям было любопытно узнать, кто этот гость, «которому нельзя отказывать». Когда Свинтон вернулся, они стали его расспрашивать; особенно усердствовала «графиня».
        - Что ж, леди и джентльмены, - сказал любезный хозяин, - если вы настаиваете и хотите узнать, кто нанес мне этот несвоевйеменный визит, я удовлетвойю ваше любопытство. Я был пуав в своем пйедположении. Это был лоуд… Его милость заглянул ко мне по важному госудауственному делу.
        - О! Так это был лорд!… - воскликнула достопочтенная Джеральдина. - Почему вы не пригласили его к нам? Он очень милый человек, насколько мне известно; я уверена, он с удовольствием присоединился бы к нам. Мистер Свинтон! Я сержусь на вас!
        - Ну, мисс Коутни, пуошу пуощения. Я не подумал об этом. Мне бы тоже это доставило удовольствие.
        - Он, наверно, уже ушел?
        - Да. Ушел суазу, как только понял, что у меня гости.
        И это было правдой - все было правдой. Вельможа действительно побывал в передней гостиной и ушел, узнав, что наверху гости.
        Ушел он с чувством разочарования, почти раздражения; хотя вовсе не государственному делу обязана была вилла его посещению.
        Как ни бесцелен оказался для него этот визит, он принес большую пользу мистеру Свинтону.
        - Человек, который в полночь принимает у себя лорда, и к тому же известного государственного деятеля, должен сам быть лордом или кем-нибудь !
        Так рассуждала вдова розничного торговца, укладываясь спать на роскошной постели в отеле Кларендон.
        Одновременно у ее дочери появилась аналогичная мысль.



        Глава LX
        Прощальный подарок

        При расставании сэра Джорджа Вернона с его кажущимся неблагодарным гостем не произошло никакой «сцены».
        Не было и бурного разговора, когда они стояли лицом к лицу под гималайским кедром.
        Дочь сэра Джорджа ушла, ее юное сердце разрывалось от боли; Мейнард, глубоко униженный, не делал попыток оправдаться.
        Если бы под деревом было светло, сэр Джордж увидел бы лицо человека, выражающее покорность.
        Несколько секунд царила глубокая болезненная тишина.
        Ее нарушил баронет.
        - После случившегося, сэр, я надеюсь, мне нет надобности указывать вам, что вы должны сделать? Есть только один выход.
        - Я знаю это, сэр Джордж.
        - Нет и необходимости говорить, что я хочу избежать скандала.
        Мейнард ничего не ответил; он кивнул, хотя понимал, что его жест согласия не будет увиден.
        - Можете уехать, когда вам будет угодно, сэр,но через десять минут мой экипаж будет готов отвезти вас и ваш багаж на станцию.
        Ужасно, когда с тобой так обращаются, и если бы не скандал, о котором упомянул сэр Джордж, Мейнард отказался бы от предложенной услуги.
        Но он чувствовал, что перед ним дилемма. Станция в четырех милях отсюда.
        Там можно снять наемный экипаж, но для этого кого-то нужно за ним отправить. Он окажется в долгу у хозяина. К тому же он в костюме для танцев и не может незаметно уйти пешком. И все равно кого-то придется посылать за багажом.
        Остается только принять предложение, другого выхода нет.
        Мейнард так и поступил, сказав:
        - Через десять минут, сэр Джордж, я буду готов. Не приношу извинений за случившееся. Надеюсь только, что со временем вы не так строго будете судить о моем поведении.
        - Маловероятно, - сухо ответил баронет, и с этим словом они расстались: сэр Джордж вернулся к гостям в гостиную, а Мейнард отправился в свою комнату за вещами.
        Упаковка чемодана заняла меньше пяти минут. Переодеваться не было необходимости. Сюртук поверх костюма - этого вполне достаточно.
        По звонку появился слуга; подхватив чемодан, он отнес его вниз - конечно, удивившись, почему джентльмен уезжает так поздно и в такой необычный час, как раз когда веселье в гостиной достигло максимума, а на столах уже ждет великолепный ужин.
        Мейнард в последний раз осмотрел комнату, чтобы убедиться, что ничего не забыл, и уже собирался отправиться вслед за слугой с чемоданом, когда на верхней площадке лестницы ему преградили дорогу. Тоже слуга, но другого пола и цвета кожи.
        Это была Сабина.
        - Тише! Масса Мейнард, - сказала она, прижимая палец к губам, чтобы призвать к тишине. - Я хочу сказать вам то, что вам понравится.
        - Что именно? - машинально спросил Мейнард.
        - Что мисси Бланш вас любит - всем своим юным сердцем. Она так сказала Сэбби - вчера - и сегодня, говорила больше десяти раз. Вам не нужно отчаиваться.
        - Это все, что ты хотела сказать? - спросил он, хотя и не резко.
        Было бы странно, если бы эти слова не доставили ему радость, несмотря на то, что в них содержалось очень мало информации.
        - Да, все, что Сэбби должна сказать; но не все, что она должна сделать.
        - А что ты должна сделать? - встревоженно спросил Мейнард.
        - Отдать вот это, - ответила мулатка и с ловкостью, свойственной ее народу и полу, сунула что-то в карман его сюртука.
        Снаружи послышался скрип колес кареты на гравии.
        Без опасности быть замеченным уезжающий гость не мог больше оставаться в таком обществе; вложив в руку Сабины полсоверена, он молча спустился по лестнице и так же молча сел в карету.
        Слуга, принесший чемодан, захлопнул дверцу кареты, продолжая про себя дивиться такому несвоевременному отъезду.
        - Неплохой джентльмен, - рассуждал он, подходя к лампе в прихожей и разглядывая полсоверена, которые были сунуты ему в руку.
        А пока он делал это, джентльмен, о котором идет речь, тоже занимался разглядыванием, гораздо более интересным. Не успел экипаж выехать из парка - он еще двигался по извилистой подъездной дороге, - как его пассажир сунул руку в карман сюртука и извлек оттуда листок бумаги.
        Маленький листок, оторванный от корешка блокнота. И надпись карандашом - всего несколько слов, написанных в спешке.
        Свет восковых свеч позволял легко читать; с сердцем, сжимающимся от радости, Мейнард прочел:

«Папа очень рассердился; я знаю, что он никогда не разрешит мне снова с вами увидеться. Мне печально думать, что мы никогда больше не встретимся и что вы меня забудете. Я вас никогда не забуду - никогда!»
        - А я вас, Бланш Вернон, - подумал Мейнард, складывая листок и снова пряча его в карман.
        Не доезжая до станции, он снова его извлек и перечел; и снова прочел при свете подвешенной лампы, сидя в одиноком купе ночного поезда по пути в столицу.
        Потом сложил листок аккуратней, положил в свой бумажник для карточек и сунул в нагрудный карман, поближе к сердцу; это было не первое полученное им любовное послание, но самое дорогое!



        Глава LXI
        Информатор

        Исчезновение одного из шести десятков гостей могло пройти незамеченным; а если и было замечено, не нуждалось в объяснении - в английском «лучшем обществе».
        Этим большой прием отличается от тихих обедов в деревенском доме.
        Истинная вежливость давно избавила от необходимости продолжительных прощаний, с неловкими поклонами и рукопожатиями. Достаточно попрощаться с хозяином - а еще лучше с хозяйкой - и поклониться всем встречным на пути из гостиной.
        Таково было правило, которого придерживались и под крышей сэра Джорджа Вернона; и внезапный отъезд капитана Мейнарда не вызвал бы никаких комментариев, если бы не одно-два необычных обстоятельства, его сопровождавших.
        Он был чужим для общества сэра Джорджа - с необычным романтическим прошлым; а литературные лавры, недавно приобретенные и еще свежие на лбу, привлекали к нему повышенное внимание этого круга представителей высшего общества.
        Но особенно странным казался способ его отъезда. Его видели танцующим с дочерью сэра Джорджа, потом он вместе с нею через оранжерею вышел в парк. И не вернулся.
        Некоторые из танцующих, тоже вышедшие прохладиться, видели, как вынесли его чемодан; а звуки колес кареты свидетельствовали, что он уехал насовсем!
        Ничего необычного в этом все же не было. Должно быть, он попрощался с хозяином снаружи - попрощался в соответствии с приличиями.
        Однако этого никто не видел; и поскольку Мейнард несколько дней прожил в доме, его отъезд выглядел слегка бесцеремонно. И уж во всяком случае произошел он в необычное время.
        Возможно, и на это не обратили бы внимания, если бы не еще одно обстоятельство: после его отъезда дочь баронета больше не появилась среди танцующих.
        Ее не видели после вальса, во время которого их с партнером так внимательно разглядывали.
        Конечно, она еще очень молода. От танца у нее могла закружиться голова, и она ушла немного отдохнуть.
        Так думали те, кто обратил на это внимание.
        Но таких было немного. Чаровницы с широких юбках больше думали о себе; старые девы спокойно играли в вист в другом помещении; и отсутствие Бланш Вернон никак не отразилось на общем веселье.
        Но было замечено состояние ее отца, его задумчивость. Многие гости заметили, что весь остаток вечера сэр Джордж вел себя странно; его задумчивость бросалась в глаза. Даже блестящее воспитание не помогло ему скрыть впечатление от нанесенного удара!
        Несмотря на все его усилия скрыть свое состояние, люди, близко знавшие его, поняли, что что-то случилось.
        В результате ночное веселье кончилось раньше обычного; во всяком случае раньше, чем ожидали замерзшие кучера карет.
        Соответственно и гости, остановившиеся в доме, раньше разошлись по своим комнатам.
        Но сэр Джордж пошел не в спальню, а в библиотеку.
        Он был не один. Его сопровождал Фрэнк Скадамор.
        Он поступил так по просьбе дяди после того, как остальные пожелали спокойной ночи.
        Тема разговора дяди и племянника станет ясна из нижеследующего.
        - Фрэнк, - начал баронет, - я хочу, чтобы ты был со мной откровенен.
        Произнес он это без желания поиграть словами (Слово «Фрэнк» по-английски означает «откровенный». - Прим. перев.): не такое у него было настроение.
        - Относительно чего, дядя? - спросил Скадамор, выглядя слегка удивленным.
        - Относительно того, что ты видел между Бланш и этим…человеком.
        Слово «человек» было произнесено презрительно, почти с шипением.
        - Что я видел?
        - Да, что видел и слышал.
        - Я рассказал вам, что видел и слышал. Вплоть до событий сегодняшнего вечера - час назад.
        - Час назад? Ты имеешь в виду свидание под деревом?
        - Нет, дядя, не это. Я видел кое-что еще.
        - Но ведь капитан Мейнард сразу уехал!
        - Да. Но прихватил с собой кое-что, чего ему не следовало брать.
        - Прихватил с собой! О чем ты, племянник?
        - Ваш почетный гость унес листок бумаги, на котором что-то написано.
        - Кем написано?
        - Моей кузиной Бланш.
        - Когда и где?
        - Ну, вероятно, когда он собирался. Полагаю, что Бланш написала это у себя в комнате. Она ведь ушла туда - вы видели.
        Сэр Джордж выслушал это сообщение со всем хладнокровием, на какое был способен. Тем не менее мышцы на его лице дергались, щеки побледнели, чего не мог не заметить племянник.
        - Продолжай, Фрэнк, - сказал сэр Джордж неуверенным голосом, - продолжай и рассказывай все. Откуда тебе это известно?
        - По чистой случайности, - отвечал добровольный информатор. - Я вышел из гостиной, отдыхая между танцами. Как раз в это время капитан Мейнард уходил. С того места, где я стоял, видна была верхняя площадка лестницы. Он там разговаривал с Сабиной и, как мне показалось, очень конфиденциально. Я видел, как он что-то вложил ей в руку - монету, вероятно, - сразу после того как она сунула ему листок в карман. Я видел, что это листок бумаги, сложенный, как записка.
        - Ты в этом уверен?
        - Абсолютно уверен, дядя. Я тогда не сомневался в увиденном и сказал себе: «Эту записку написала моя кузина; она послала Сабину, чтобы передать ее». Я бы остановил его на лестнице и заставил отдать записку, но не хотел поднимать шум в доме. Вы знаете, что я бы его заставил!
        Сэр Джордж не слышал этого хвастливого замечания. Он вообще перестал слушать племянника. Слишком был поглощен болезненными размышлениями - думал о странном поведении дочери.
        - Бедная девочка! - печально про себя говорил он. - Бедный невинный ребенок! И это после всей моей заботы, после ревностной опеки, моего более чем необычного одиночества! О Боже! Подумать, что я впустил змею в свой дом, и она обернулась против меня и ужалила!
        Чувства, испытываемые баронетом, не давали ему продолжать разговор; Скадамору было разрешено ложиться спать.



        Глава LXII
        Необщительные спутники

        Поезд, в котором ехал Мейнард, остановился на станции Сайденхем, куда подходит линия от «Кристал паласа» (Огромный выставочный павильон из стекла и чугуна, построенный в 1851 году для «Великой выставки». - Прим. перев.).
        Остановка не вырвала Мейнарда из задумчивости, в которую он погрузился - после неприятного происшестия.
        Он только слышал за вагоном голоса, один их которых показался ему знакомым.
        Выглянув, он увидел на платформе группу леди и джентльменов.
        Место, где они находятся, свидетельствовало, что они побывали на выставке в «Кристал паласе», а некоторая излишняя говорливость - что после этого они пообедали в отеле «Сайденхем».
        Они шли по платформе в поисках вагона первого класса на Лондон.
        Их шестеро, и им требуется целое купе - на Лондон и Брайтон ведет узкоколейная дорога.
        Но такого вагона в поезде не оказалось, и поэтому они не могут ехать вместе. Придется им разделиться.
        - Какая досада! - воскликнул джентльмен, казавшийся предводителем. - Но, навейно, ничего не поделаешь! А, вот и купе всего с одним пассажиуом!
        Говорящий показался у входа в купе, в котором сидел Мейнард - один и в углу.
        - Есть места для пятеуых, - продолжал джентльмен. - Лучше сядем здесь, леди! Один из джентльменов должен поискать себе дуугое место.
        Вначале вошли три леди - их было три.
        Возникла проблема: кому их троих джентльменов придется расстаться с такими приятными спутницами - две из них молодые и хорошенькие.
        - Я уйду, - вызвался один из джентльменов, самый молодой и наименее значительный.
        Остальные двое с готовностью приняли его предложение, особенно тот, что придерживал дверь купе.
        Он вежливо пропустил всех, чтобы сесть последним. Войдя в купе, он уже собрался это сделать, как вдруг ему в голову, очевидно, пришла новая мысль, заставившая изменить намерение.
        - Ах, леди! - воскликнул он. - Надеюсь, вы извините меня, если я вас оставлю и пейейду в вагон для куйящих. Умиуаю от желания выкуйить сигауу.
        Может быть, леди и сказали бы: «Курите здесь», но в купе находился незнакомец, поэтому они только ответили:
        - Конечно, сэр.
        И прежде чем они успели еще что-нибудь сказать, он исчез.
        Прыгнул на платформу, как будто что-то его подгоняло.
        Им это показалось странным - и немного невежливым.
        - Мистер Свинтон - заядлый курильщик, - сказала старшая леди оправдывающим тоном.
        Замечание было адресовано единственному оставшемуся с ними джентльмену.
        - Да, я вижу это, - ответил тот слегка иронически.
        Он разглядывал единственного пассажира, который, в шляпе и сюртуке, молча сидел в углу.
        Несмотря на тусклый свет, он его узнал и был уверен, что Свинтон тоже узнал.
        Потом взгляд его перешел на женщин; все они были раньше знакомы с этим пассажиром. Одна из них вздрогнула, узнав его.
        Тем не менее все продолжали молчать, не было даже кивка в знак узнавания. Только мгновенное удивление, а за ним замешательство.
        К счастью, лампа масляная, и в ее свете трудно было разглядеть выражение их лиц.
        Так думала Джули Гирдвуд; так же считала и ее мать.
        Корнелии было все равно. Ей ничего не нужно было скрывать.
        Но Луису Лукасу молчание понравилось: теперь он отвечал за ситуацию.
        Он сел напротив джентльмена, который стрелял в его ньюфаундленда!
        Не очень приятное место: он сразу пересел на то, которое должен был занять Свинтон. Сделал он это под предлгом, что хочет быть поближе к миссис Гирдвуд.
        Таким образом Мейнард остался без визави.
        Мысли его тоже были странными. Да и как могло быть иначе? Рядом с ним, почти касаясь плечом, сидела женщина, которую он когда-то любил - или во всяком случае страстно ею восхищался.
        Но это была однодневная страсть. Она прошла и теперь холодна и мертва. Было время, когда прикосновение этой округлой руки разгоняло кровь в его жилах. Теперь, когда она случайно касается его плеча, у него это вызывает не больше чувств, чем прикосновение к обломку статуи Праксителя!
        Испытывает ли она то же самое?
        Он не мог сказать, да ему и было все равно.
        Если он и думал о ней, то с простой благодарностью. Он помнил свои догадки о том, кто послал ему в защиту звездно-полосатый флаг, - догадки, подкрепленные словами Бланш Вернон в разговоре в зарослях.
        И только это заставило его мысленно сформулировать вопрос: «Должен ли я заговорить с ней?»
        Он вспомнил все, что произошло между ними: ее холодное прощание на утесе, когда он спас их от прилива; почти презрительное обращение с ним на балу в Ньюпорте. Но он помнил и ее последние слова, когда она выходила из бального зала; и последний взгляд с балкона!
        И слова и взгляд заставили его повторить вопрос: «Должен ли я заговорить с ней?»
        Десять раз слова готовы были сорваться с его языка; и все время он сдерживался.
        Было время, когда он заговорил бы, и завязался бы оживленный диалог. Хотя почтовый поезд со скоростью сорок миль в час достигенет Лондона через пятнадцать минут, Мейнарду казалось, что он никогда не придет на станцию.
        Но наконец поезд остановился, и капитан Мейнард и его прежние знакомые не обменялись ни словом!
        Казалось, все испытали облегчение, когда показалась платформа и появилась возможность избавиться от его общества.
        Возможно, Джули была исключением. Она последней из своей группы выходила из купе; Мейнард, разумеется, еще оставался.
        Она, казалось, задерживается в надежде , что он заговорит.
        Ей хотелось сказать «жестокий»; но гордость остановила ее; и она, чтобы избежать унижения, быстро выпрыгнула из вагона.
        Мейнард тоже едва не заговорил. И тоже сдержался из-за мысли - гордой, но не жестокой.


***
        Он смотрел на платформу и видел, как они уходят. Видел, как к ним присоединились два джентльмена - один подошел украдкой, словно опасался, что его заметят.
        Он знал, что это Свинтон; и понимал, почему тот избегает внимания.
        Мейнарду было все равно; и он не завидовал его уверенности и обществу. Он только подумал:
        - Странно, что в каждый неприятный момент моей жизни снова появляются эти люди из Ньюпорта- в Париже и теперь возле Лондона, когда я испытываю самое сильное горе!
        Он продолжал раздумывать над этим совпадением, пока носильщик не усадил его вместе с багажом в кэб.
        Не понимая причины его отвлеченности, этот служащий тем не менее был недоволен.
        Сильно хлопнув дверцей, он напомнил пассажиру: тот не дал на чай!



        Глава LXIII

«Это сладко - так сладко»

        Сев в кэб, капитан Мейнард вместе со своим багажом благополучно прибыл на Портмен Сквер.
        У него был с собой ключ, поэтому он зашел, не потревожив хозяйку.
        Он снова оказался в своей квартире, постель приглашала лечь, но он не мог уснуть. Всю ночь метался он в постели и думал о Бланш Вернон.
        Джули Гирдвуд заставила его отвлечься, но как только эта леди вышла из вагона, он перестал о ней думать.
        Как только она исчезла на платформе, в воображении Мейнарда снова возникла дочь баронета, снова увидел он ее розовые щеки и золотые волосы.
        Препятствия, возникшие между ними, неприятны, о них можно только сожалеть. Но, думая о них, Мейнард не чувствовал себя несчастным. Да и как могло быть иначе, если в ушах его еще звучала ее нежная речь; он снова достал листок и перечел при свете лампы, что на нем написано.
        С болью прочел он: «Папа… никогда не разрешит мне снова с вами увидеться». Но это не мешает ему сохранить надежду.
        Сейчас не средневековье; и Англия не страна монастырей, в которой все зависит от родительского согласия. Тем не менее власть отца может быть препятствием, и с ней следует считаться; да Мейнард и не думал иначе.
        Между гордым баронетом и им самим препятствие, которое он, возможно, никогда не преодолеет, - социальная пропасть навсегда разделит их!
        Есть ли способы преодолеть эту пропасть? Можно ли придумать такой способ?
        Долгие часы эти мысли не давали ему уснуть; и он в конце концов уснул, так и не найдя выхода.
        В то же самое время Бланш тоже не спала - и думала о том же.
        Но были у нее и другие мысли и страхи. Ей еще предстояло встретиться с отцом!
        Убежав к себе, она с того часа своего стыда не виделась с ним.
        Но утром им придется встретиться - и, может быть, он потребует у нее признания.
        Может показаться, что больше рассказывать не о чем. Но сама по себе необходимость успокаивать отца и повторять то, что уже было сказано, вызывала боль.
        К тому же был еще один ее поступок - тайная записка. Она писала ее торопливо, уступив инстинкту любви, охваченная волнением страсти.
        Теперь, в своей спокойной комнате, когда миновал приступ отчаянной храбрости, она сомневалась, правильно ли поступила.
        Она не раскаивалась в сделанном, но опасалась последствий. Что если отец узнает и об этом? А если заподозрит и спросит ее?
        Она знала, что должна будет сознаться. Она слишком молода и невинна, чтобы думать об обмане. Она только что совершила обман; но совсем другое дело сказать неправду. По сравнению с такой ложью даже напускная стыдливость кажется простительной.
        Но отец не потерпит лжи, и она это знала. Он сердит из-за того, что уже знает, и ее проступок усилит его негодование, возможно, превратит его в бурю. Как ей это выдержать?
        Она лежала в страхе и думала.
        - Дорогая Сэбби, - сказала она наконец, - как ты думаешь, он подозревает?
        Вопрос был адресован цветной служанке, которая лежала на диване в соседней прихожей. Молодая хзяйка попросила ее лечь там, чтобы иметь возможность поговорить и успокоиться.
        - Что заподозрит? И кто должен заподозрить?
        - Я говорю о записке, которую ты отдала ему. Мой отец.
        - Ваш отец? Я ему не отдавала никакой записки. Вы не в своем уме, мисси Бланш!
        - Нет, нет! Я говорю о листочке, которую ты отдала ему.
        - О, масса Мейнар! Конечно, я ему отдала.
        - И ты думаешь, вас никто не видел?
        - Я об этом ничего не думаю. Конечно, никто не видел! Сэбби, она положила маленький листочек в карман джентльмена, в наружный карман, и он совсем скрылся из виду. Успокойтесь, мисси Бланш! Никто не видел этого. Нужно иметь глаза Аргуса, чтобы увидеть.
        Такая крайняя уверенность говорила о том, что у Сабины есть сомнения.
        И действительно, она заметила на себе взгляд, хотя это не был взгляд Аргуса. Эти глаза принадлежали кузену Бланш Скадамору.
        Креолка подозревала, что он видел, как она передала записку, но постаралась сохранить свои подозрения при себе.
        - Нет, мисси, дорогая, - продолжала она. - не беспокойте свою голову этим. Сэбби передала записку. Почему ваш отец должен что-то подозревать?
        - Не знаю, - ответила девушка. - Но не могу справиться со страхом.
        Она некоторое время лежала молча, словно о чем-то думала. Но думала она не о своих страхах.
        - А что он тебе сказал, Сэбби? - спросила она наконец.
        - Вы имеете в виду массу Мейнара?
        - Да.
        - Мало сказал. У него не было времени.
        - Но он что-то сказал?
        - О, да, - протянула Сэбби в поисках ответа. - Сказал: «Сэбби, добрая Сэбби. Передай мисси Бланш: что бы ни случилось, я ее люблю и буду любить».
        Сочиняя эту страстную речь, креолка проявила природную хитрость, свойственную этому народу, и ловкость в владении языком.
        Это была выдумка, к тому же банальная. Тем не менее она доставила девушке огромное удовольствие, чего и добивалась служанка.
        К тому же это помогло Бланш уснуть. Вскоре, положив голову на подушу, белая наволочка которой почти скрылась под ее распущенными волосами, девушка погрузилась в сон.
        Сон был приятный, хотя и неглубокий. Сэбби, сидя у постели и глядя на лицо хозяйки, видела, что той что-то снится.
        Сон не мог быть дурным. Иначе почему бы полураскрытые губы произнесли:

        - Теперь я знаю, что он меня любит. Это сладко - так сладко!
        - Девочка влюблена по уши. Ни во сне, ни наяву не расстанется она с этой любовью - никогда!
        С этим мудрым предсказанием креолка взяла свечу и неслышно вышла.



        Глава LXIV
        Трудное обещание

        Каким бы легким и приятным ни был ее сон, Бланш Вернон проснулась с тяжелым сердцем.
        Во сне перед ней было лицо, на которое ей так приятно смотреть. Проснувшись, она могла думать только о другом лице, которого приходится бояться, - о лице рассерженного отца.
        Одевая ее, креолка заметила этот страх и попыталась приободрить девушку. Тщетно.
        Девушка дрожала, спускаясь на завтрак.
        Но пока бояться было нечего. В обществе гостей отца, собравшихся за столом, она в безопасности. Не хватало только Мейнарда.
        Но никто не сказал об этом ни слова; а его отсутствие с лихвой восполнили новые гости, и среди них известный иностранный вельможа.
        Под такой защитой Бланш приободрилась - она начала надеяться, что отец ничего не скажет о происшедшем.
        Она была не настолько ребенком, чтобы надеяться, что он об этом забудет. И больше всего опасалась, что ее заставят исповедаться.
        Час после завтрака она провела в лихорадочной деятельности. Смотрела, как уходят джентльмены с ружьями в руках, в сопровождении собак. Она надеялась, что отец пойдет с ними.
        Но он не пошел; и она начала тревожиться еще больше, узнав, что он намерен остаться дома.
        Сабина узнала об этом от его лакея.
        И Бланш почти испытала облегчения, когда к ней подошел слуга и с поклоном сообщил, что сэр Джордж ждет ее в библиотеке.
        При этом приглашении она побледнела. Не могла сдержать чувства, даже в присутствии слуги.
        Но слуга больше ничего не объяснил; и, получив ее гордый кивок, удалилася, а она пошла за ним в направлении библиотеки.
        Сердце ее упало, когда она вошла. Она увидела, что отец один, и судя по его серьезному виду поняла, что ей предстоит тяжелое испытание.
        Странное выражение было на лице сэра Джорджа. Она ожидала увидеть гнев. Его не было. Не было даже строгости. Отец смотрел на нее печально.
        И та же нотка печали прозвучала в его голосе, когда он обратился к ней.
        - Садись, дитя мое, - были его первые слова. Он указал на диван.
        Она послушно села, ничего не сказав в ответ.
        Диван оказался очень кстати. Она чувствовала себя такой раздавленной, что не могла бы стоять.
        Последовала тяжелая пауза, пока сэр Джордж не заговорил снова. Молчание и ему казалось тяжелым. Он боролься с болезненными мыслями.
        - Дочь моя, - сказал он, делая усилие, чтобы подавить свои чувства. - я думаю, мне не нужно объяснять тебе, почему я тебя пригласил?
        Отец помолчал, но не в ожидании ответа. Ответ был ему не нужен. Он только пытался выиграть время.
        Девочка сидела молча, пригнувшись, обхватив руками колени, опустив голову.
        - Мне не нужно говорить тебе, - продолжал сэр Джордж, - и о том, что я слышал твой разговор с этим…
        Снова пауза, как будто ему не хотелось произносить имя.
        - С этим чужаком, который проник ко мне в дом, как вор и разбойник.
        Сидевшая перед ним девушка едва заметно вздрогнула, щеки ее вспыхнули, дрожь пробежала по телу.
        Она ничего не ответила, хотя было ясно, что слова отца причинили ей боль.
        - Не знаю, о чем вы говорили раньше. Достаточно того, что я слышал вчера вечером - достаточно, чтобы разбить мне сердце.
        - О, папа!
        - Это правда, дитя мое!
        - Да, Бланш; ты была для меня тем же, чем была твоя мать: единственным в мире существом, которое мне не безразлично и которому я не безразличен. И когда я узнал… когда понял, что все мои ожидания не оправдываются… я не мог поверить!
        Грудь девочки судорожно поднималась и опускалась, крупные слезы потекли по щекам, как дождь, падающий с голубого неба.
        - Отец, прости меня! Прости! - произнесла она наконец - и речь ее прерывалась судорожными рыданиями.
        - Скажи мне, - продолжал он, не обращая внимания на ее страстную мольбу. - Я кое-что хочу знать. Ты говорила с капитаном Мейнардом вчера вечером после…
        - После чего, папа?
        - После того, как рассталась с ним снаружи, под деревом?
        - Нет, папа, не говорила.

        - Но ты писала ему?
        Щеки Бланш Вернон, снова побледневшие, неожиданно вспыхнули алым. Краска поднялась почти до самых голубых глаз, в которых блестели слезы.
        Сначала это была краска негодования. Теперь - краска стыда. То, что отец слышал и видел под кедром, было грехом, но она не считала себя за него ответственной. Она только следовала своему невинному сердцу, побежденному благороднейшей страстью.
        Но потом она совершила поступок, который могла контролировать. Она понимала, что ослушалась отца, а для нее это было все равно, что совершить преступление. И она не пыталась отпираться. Колебалась только потому, что вопрос застал ее врасплох.
        - Ты написала ему записку? - спросил отец, слегка изменив вопрос.
        - Да.
        - Я не стану спрашивать, что в ней. Судя по твоей искренности, дитя мое, я уверен, что ты бы мне сказала. Прошу только обещать, что ты больше никогда не будешь ему писать.
        - Ах, папа!
        - Ни писать к нему, ни видеть его!
        - О, папа!
        - На этом я настаиваю. Но не властью, которую имею над тобой. Я в нее не верю. Прошу тебя об этом как об одолжении. Прошу на коленях, как твой отец, как твой лучший друг. Дитя мое, я хорошо знаю твою честность; если ты дашь обещание, то сдержишь его. Обещай мне, что ты никогда не будешь ему писать и не увидишь его!
        Снова девушка конвульсивно вздрогнула. Ее отец - ее собственный гордый отец у ее ног в роли просителя! Неудивительно, что она заплакала.
        Плакала она от мысли, что одно ее слово, одно-единственное слово отрежет ее от человека, которого она любит, от человека, который спас ей жизнь только для того, чтобы сделать несчастной!
        Неудивительно, что она колебалась. Неудивительно, что сердце ее разрывалось между долгом и любовью, между отцом и возлюбленным!
        - Дорогое, дорогое дитя! - убеждал отец тоном умоляющим и нежным. - Обещай, что ты никогда с ним не встретишься - без моего разрешения.
        Неужели этот тон заставил ее решиться? Или какая-то смутная надежда, которая скрывалась в заключительных словах?
        Так это или нет, но она дала обещание, хотя при этом сердце ее словно разорвалось надвое.



        Глава LXV
        Шпионы

        Дружба Кошута и капитана Мейнарда была необычной. Она возникла не в результате случайного знакомства, но в обстоятельствах, которые вызывали взаимное уважение и восхищение.
        В Мейнарде знаменитый венгр увидел человека, похожего на себя, - душой и сердцем преданного делу свободы.
        Правда, он пока еще мало сделал для этого. Но это не ослабляло его стремлений, определенных и бесстрашных. Кошут знал, что Мейнард бросился в самый центр бури, чтобы пожать ему руку и обнажить саблю в его защиту. Он опоздал на поле битвы и с тех пор защищал Кошута своим пером; и делал это в самые мрачные моменты изгнания, когда большинство отвернулось.
        В Кошуте Мейнард видел одного из «великих мира», великих не только в делах и мыслях, но во всем, чем наделяет Божество человека, - короче, божественно великих.
        Думая о характере Кошута, Мейнард впервые понял, что расхожая фраза «Близкое знакомство рождает презрение» неверна. Как и большинство пословиц, она оправдывается только применительно к обычным людям и делам. А с подлинно великими людьми происходит обратное.
        Для собственного лакея Кошут был героем. Тем более в глазах друга.
        Чем больше Мейнард узнавал его, чем более близкими становились их отношения, тем меньше способен он был скрывать свое восхищение.
        Он научился не только восхищаться Кошутом, но и любить его; и готов был оказать ему любую услугу, совместимую с честью.
        Но Кошут не из тех, кто может попросить поступиться честью.
        Мейнард был свидетелем того, как тяжело он переносит изгнание, и сочувствовал ему, как сын или брат. Он негодовал не недостойное обращение с изгнанником. И эти люди хвастают своим гостеприимством!
        Возмущение достигло своего пика, когда однажды Кошут, стоя в своем кабинете, обратил его внимание на дом напротив и сказал, что в доме поселились шпионы .
        - Шпионы? Какие шпионы?
        - Политические, мне кажется, можно их назвать.
        - Мой дорогой губернатор, вы, должно быть, ошибаетесь! У нас в Англии такого не бывает. Этого не допустят ни на мгновение - если только узнает английский народ.
        Но ошибался Мейнард. Он лишь повторял распространенную похвальбу и убеждение тех дней.
        Несмотря на все утверждения, политические шпионы существовали; хотя предполагалось, что тогда они появились впервые и что об этом никому не известно. Впоследствии о их существовании стало известно, и народ с ним смирился. Джон Буль молча признал их существование и согласился продолжать молчать, если только из-за них не будут увеличены налоги на пиво.
        - Знает или нет, - ответил экс-губернатор, - но они здесь. Подойдите к окну, я вам покажу одного из них.
        Мейнард присоединился к Кошуту, который уже некоторое время стоял у окна.
        - Лучше встаньте за занавесом - если не хотите, чтобы вас узнали.
        - А какая мне разница?
        - Ну, мой дорогой капитан, это ваша страна. Приход в этот дом может вас скомпрометировать. У вас появится много могущественных врагов.
        - Что касается этого, губернатор, то они у меня уже есть. Все знают, что я ваш друг.
        - Вы только мой защитник. Но никто не знает, что вы заговорщик - как называет меня «Таймс».
        - Ха-ха-ха! - рассмеялся человек, избранный предводителем немецких революционеров. - Какое мне до этого дело? Такой заговорщик! Да я буду только гордиться этим названием. Где ваш бесценный шпион?
        Задавая этот вопрос, Мейнард подошел к окну, не думая о занавесе.
        - Посмотрите на окно второго этажа, - указал Кошут. - Дом прямо напротив, окно первое от угла. Видите что-нибудь?
        - Нет. Там жалюзи.
        - Но створки их раздвинуты. Ничего за ними не видите? Я определенно вижу. Эти негодяи не очень умны. Забывают о свете сзади, который позволяет мне видеть их движения.
        - Ага! - сказал Мейнард, продолжая смотреть. - Теперь вижу. Различаю фигуру человека, который стоит или сидит у окна.
        - Да; так он сидит или стоит целый день; он или другой. Они как будто дежурят по очереди. А по ночам выходят на улицу. Не смотрите больше. Он смотрит на нас. Не нужно давать ему знать, что мы его заметили. У меня есть причины делать вид, что я не подозреваю о шпионаже.
        Мейнард с беззаботным видом уже хотел отойти от окна, как к дому напротив подъехал кэб. Из него вышел джентльмен, подошел к воротам, но не стал звонить. Своим ключом открыл дверь и зашел.
        - Это главный шпион, - сказал Кошут. - Он нанял значительный штат, в том числе несколько элегантных леди. Забота обо мне обходится вашему правительству в круглую сумму.
        Мейнард не обратил внимания на это замечание. Его мысли и взгляд был все еще заняты джентльменом, вышедшим из кэба; этот господин, исчезнувший за зарослями сирени и лавра, оказался не кем иным, как его старым противником Свинтоном! Капитан Мейнард неоджиданно сделал то, от чего только что отказывался. Он спрятался за занавесом!
        Кошут, заметив это, спросил о причине.
        - Я случайно знаю этого человека, - ответил Мейнард. - Простите меня, губернатор, за то, что усомнился в вашем слове. Теперь я поверю всему, что вы мне скажете. Шпионы! О, если бы английский народ знал это! Он не потерпел бы!
        - Дорогой друг! Не заблуждайтесь! Потерпел бы!
        - Но я не потерплю! - воскликнул Мейнард в негодовании. - Если не могу добраться до руководителей этого подлого заговора, то накажу орудие. Скажите, губернатор, как давно эти птички свили здесь гнездо?
        - Они появились с неделю назад. В доме жил банковский клерк - шотландец, как мне кажется, - который съехал очень внезапно. Они въехали в тот же день.
        - Неделя, - задумчиво сказал Мейнард. - Это хорошо. Он не мог меня видеть. Я не был здесь десять дней… и…
        - О чем вы думаете, мой дорогой капитан? - спросил Кошут, видя сильное возбуждение друга.
        - О реванше - о мести, если предпочитаете наш словарь.
        - Кому?
        - Этому негодяю шпиону - главному из них. Я давно его знаю. И задолжал ему кое-что; теперь я в долгу и за вас: ведь это моя страна, она опозорена этой подлостью!
        - И как вы будете действовать?
        Мейнард ответил не сразу. Он все еще думал.
        - Губернатор! - сказал он немного погодя. - Вы говорите, что за вашими гостями следит кто-нибудь из этих типов?
        - Всегда следят; пешком, если они уходят; в кэбе, если уезжают. За ними следует тот самый кэб, который вы только что видели. Он уехал, но только за угол; там он стоит постоянно; кучер отвечает на условный сигнал.
        - Какой сигнал?
        - Резкий свист, каким подзывают собак.
        - А кто садится в кэб?
        - Один из двоих, которых вы видели. Днем обычно тот, что сидит у окна; по ночам этим делом занимается только что вернувшийся джентльмен - ваш старый знакомый, как вы говорите.
        - Подойдет! - про себя заметил Мейнард.
        Потом, повернувшись к Кошуту, спросил:
        - Губернатор! Не возражаете ли вы, если я останусь у вас в гостях до захода солнца и еще немного спустя?
        - Мой дорогой капитан! Зачем вы спрашиваете? Вы знаете, что я всегда рад вашему обществу.
        - Еще один вопрос. Нет ли случайно в вашем доме хлыста?
        - Кажется, есть у моего адъютанта Ихаша. Он любит охоту.
        - И еще вопрос. Не найдется ли в гардеробе мадам с пол-ярда черного крепа? Даже с четверть ярда.
        - Ах! - вздохнул изгнанник. - Гардероб моей бедной жены весь этого цвета. Я уверен, она сможет дать вам много крепа. Но скажите, дорогой капитан, для чего вам все это?
        - Не заставляйте вам рассказывать, ваше превосходительство, не сейчас. Будьте так добры, предоставьте мне эти две вещи. Завтра я их верну. Тогда я вам расскажу, как их использовал. Если мне повезет, я смогу это сделать.
        Кошут, видя, что его друг намерен молчать, не стал настаивать.
        Он закурил длинный чубук; с полдюжины таких чубуков - подарки, полученные им во время пребывания в плену в Турции, - стояли в углу комнаты. Пригласил Мейнарда взять другой. Они сидели, курили и разговаривали, пока появившийся в окне свет уличной лампы не сообщил, что день закончился.
        - А теперь, губернатор, - сказал Мейнард, вставая, - у меня есть к вам еще одна просьба. Не пошлете ли слугу позвать мне кэб?
        - Конечно, - ответил Кошут, взявшись за колокольчик, который стоял на столе в его кабинете.
        Появилась служанка - девушка, чья невозмутимая немецкая физиономия показалась Мейнарду подозрительной. Дело не в том, что ему не понравилась ее внешность; но она не годится для его целей.
        - А разве у вашего превосходительства нет слуги-мужчины? - спросил он. - Прошу простить за такой вопрос!
        - Нет, мой дорогой капитан! В своем статусе изгнанника я не могу себе этого позволить. Но если нужно позвать кэб, Гертруда справится. Она для этого достаточно говорит по-английски.
        Мейнард по-прежнему недоверчиво посмотрел на девушку.
        - Подождите! - сказал Кошут. - К нам по вечерам приходит мужчина. Может, он уже пришел. Гертруда, Карл Штайнер на кухне?
        - Да, - последовал лаконичный ответ.
        - Попроси его зайти ко мне.
        Гертруда вышла, может быть, удивляясь, почему ее считают недостойной вызвать наемный экипаж.
        - Он умный парень, этот Карл, - сказал Кошут, когда девушка вышла. - Бегло говорит по-английски; можете поговорить с ним и по-французски. И вполне можете довериться ему.
        Вошел Карл.
        Внешность его не противоречила характеристике, данной Кошутом.
        - В лошадях разбираетесь? - был первый вопрос, заданный ему по-французски.
        - Я десять лет прослужил на конюшне графа Телеки. Его превосходительство это знает.
        - Да, капитан: этот молодой человек был конюхом нашего друга Телеки; а вы знаете, как граф увлекается лошадьми.
        Кошут говорил о знаменитом венгерском дворянине, который теперь, как и он сам, оказался в изгнании в Лондоне.
        - Достаточно, - ответил Мейнард, по-видимому, убедившись, что Штайнер ему подойдет. - А теперь, мсье Карл, я хочу только, чтобы вы вызвали мне кэб.
        - Какой именно, сеньор? - спросил экс-конюх.- Двухколесный или четырехколесный?
        - Двухколесный, - ответил Мейнард, довольный сообразительностью этого человека.
        - Хорошо.
        - И послушайте меня, мсье Карл. Я хочу, чтобы вы выбрали лошадь, которая умеет двигаться. Вы меня поняли?
        - Вполне.
        - Когда приведете кэб к воротам, сами заходите внутрь. И не ждите, пока я сяду.
        Коснувшись шляпы, Карл вышел выполнять поручение.
        Кошут казался в затруднении.
        - Надеюсь, капитан, вы не… - начал он.
        - Прошу прощения, ваше превосходительство, - прервал его Мейнард. - Я не собираюсь делать ничего такого, что скомпрометирует вас. Я только хочу отплатить за свои чувства - за мои обиды, можно так сказать. И не только мои - моей страны.
        Патриотическая речь подействовала на сердце венгерского патриота. Он больше не пытался сдерживать рассерженного друга; торопливо выйдя из комнаты, он вскоре вернулся с хлыстом и куском крепа. Хлыст настоящий охотничий, с рукоятью из рога.
        Скрип колес на гравии сообщил, что кэб у ворот.
        - Спокойной ночи, губернатор! - сказал Мейнард, беря у Кошута эти вещи. - Если завтра прочтете в «Таймсе», что джентльмена отстегали хлыстом, не говорите, что это сделал я.
        С таким необычным предупреждением Мейнард попрощался с бывшим диктатором Венгрии.



        Глава LXVI
        Два кэба

        В Лондоне темные ночи правило, а не исключение. Особенно в ноябре; когда с Темзы накатывается туман, набрасывая полог на столицу.
        Именно в такую ночь можно было увидеть на Южном берегу кэб, который проехал по Парк Роуд и неожиданно через Гановерские ворота свернул в парк.
        Туман был такой густой, что его могли бы разглядеть один-два прохожих, оказавшиеся поблизости; они заметили бы, что кэб двухколесный.
        Фонарь в передней части кэба показывал, что в экипаже один пассажир мужского пола.
        Более пристальный взгляд разглядел бы джентльмена - насколько можно судить по одежде; джентльмен держал в руках что-то похожее на хлыст.
        Но даже самый яркий свет не позволил бы разглядеть его лицо, скрытое под куском крепа.
        Прежде чем кэб миновал сложные повороты Южного берега, и пассажир и кучер услышали негромкий свист.
        Пассажир как будто его ждал и не удивился , увидев другой кэб, тоже двухколесный. Этот кэб стоял за углом, кучер держал в руках вожжи, как будто готовился тронуться.
        Не удивился пасаажир и тогда, когда, миновав Гановерские ворта, обнаружил, что второй кэб движется за ним.
        Если вы въедете в Риджент Парк через эти ворота, сверните налево и пройдите с четверть мили. Вы достигнете одного из самых уединенных мест в Лондоне. Здесь канал на своем пути через парк проходит между крутыми высокими берегами, густо заросшими с обеих сторон деревьями. Место такое одинокое, что чужестранец не поверит, что находится в пределах столицы Британской империи.
        Но в ту ночь, о которой идет речь, на дороге нельзя было встретить ни бродягу, ни полицейского. Густой влажный туман делал такую прогулку неприятной для них обоих.
        Тем более подходящей оказалась ночь для пассажира кэба: для осуществления его замысла требовалась темнота.
        - Кучер! - сказал он через маленькое окошко. - Видите кэб за нами?
        - Видеть не могу, сэр, но слышу.
        - В нем джентльмен, которого я хочу высечь кнутом.
        - Хорошо, сэр. Скажете, когда мне остановиться.
        - Остановитесь в трехста ярдах по эту сторону от Зоологического сада. Там деревья подходят к самой дороге. Встаньте под ними и оставайтесь, пока я к вам не вернусь.
        - Хорошо, сэр, - ответил кучер, который, получив соверен авансом, послушно выполнял все приказы. - Еще что-нибудь для вашей чести?
        - Я хочу только, чтобы в случае вмешательства его кучера вы смогли бы ненадолго оставить вашу лошадь - просто чтобы уравнять шансы.
        - Доверьтесь мне, ваша честь! Об этом не тревожьтесь. Я о нем позабочусь!
        Если в лондонских кэбменах и сохранилось рыцарство, то прежде всего в тех, кто правит двухколесными экипажами - особенно если кэбмен получил соверен и надеется получить еще. Пассажир с лицом, закрытым крепом, хорошо это знал.
        Добравшись до указанной рощи, кэб остановился, пассажир немедленно выскочил и скользнул под деревья.
        Почти в то же мгновение остановился и преследователь - к некоторому удивлению того, кто в нем сидел.
        - Они остановились, - шепотом сказал кучер в окошко.
        - Вижу, черт побери! Для чего бы это?
        - Чтобы отстегать тебя кнутом! - воскликнул человек с закрытым лицом, вскакивая на подножку и хватая пассажира за воротник.
        Жалобный крик мистера Свинтона - ибо в кэбе сидел именно он - не помешал вытащить его из кэба; он получил наказание, которое не забудет до самой смерти!
        Его кучер, соскочив с облучка, попытался вмешаться. Но встретился с другим кучером, таким же решительным и более сильным; тот схватил противника за горло и не выпустил, пока честно не заработал еще один соверен!
        Крики случайно услышал полицейский. Он прибежал, но только после того как стычка закончилась и кэб с нарушителем порядка быстро исчез в тумане. И полицейскому никого не удалось задержать.
        Шпион дальше не последовал.
        Избавившись от полицейского, он был счастлив вернуться в виллу на Южном берегу.



        Глава LXVII
        Незаинтересованное сочувствие

        Когда он вернулся, слуги едва узнали мистера Свинтона. Да и собственная жена с трудом это сделала. По щекам его проходило несколько диагональных рубцов, один глаз окружал пурпурный синяк: наказывая шпиона, Мейнард использовал не только орудие охоты, но и то, что применяется на ринге.
        Испытывая боль во всех костях, с исцарапанной кожей, Свинтон с трудом зашел в дом, встреченный сочувствующей Фэн.
        Она встретила его не одна. Во время его отсутствия заглянул сэр Роберт Котрелл; дружелюбный баронет сочувствовал так, словно пострадавший был его братом.
        Ему нетрудно было изобразить расстройство. Помогло раздражение из-за быстрого возвращения супруга.
        - Что с вами, мой дорогой Свинтон? Во имя неба, расскажите, что с вами случилось!
        - Вы видите, сэр Роберт, - ответил избитый.
        - Вижу, что вам причинен ущерб. Но кто это сделал?
        - Хулиганы в парке. Я ехал через парк на восточную сторону. Вы знаете это ужасное место рядом с Зоологическим садом?
        - О, да, - ответил сэр Роберт.
        - Ну так вот, едва я добрался до этого места, как кэб остановил десяток головорезов, и меня вытащили на дорогу. Половина держала кучера, остальные рылись у меня в карманах. Конечно, я сопротивлялся; видите, что из этого вышло. Они убили бы меня, если бы случайно поблизости не оказался полицейский. Если бы не он, могло бы кончиться еще хуже. Они разбежались, оставив меня в таком состоянии. Черт бы их побрал!
        - Черт бы их побрал! - с деланым негодованием повторил проклятие сэр Роберт. - Как вы думаете, вы сможете их опознать?
        - Вряд ли. Туман такой густой, что его можно резать ножом; и они разбежались, прежде чем полицейский успел задержать хоть одного. В своем длинном неуклюжем плаще он не мог их догнать. Так он сказал. Я мог только сесть в кэб и вернуться домой. Хорошо еще, что у меня был кэб: не думаю, чтобы я смог добраться пешком.
        - Клянусь Юпитером! Вам здорово досталось! - сочувственно сказал баронет. - Может, вам лучше лечь?
        У сэра Роберта были свои замыслы, когда он предложил это.
        - О, нет, - ответил Свинтон, превосходно понимая баронета. - Я не настолько плох. Полежу на этом диване; а ты, Фэн, прикажи принеси мне бренди с водой! Присоединяйтесь ко мне, сэр Роберт. Я еще в состоянии выкурить с вами сигару.
        - Вам лучше приложить к глазу устрицу! - сказал баронет, извлекая лорнет и разглядывая почерневший глаз. - Она сдержит «мышь», которая словно наползает на глаз. И черноту снимет.
        - Отличная мысль! Фэн, пошли слугу за устрицей. Подожди: пусть принесет две дюжины. Съедите несколько, сэр Роберт?
        Сэр Роберт решил, что не откажется. Устриц ему не очень хотелось, но это предлог для того, чтобы задержаться. Может, подвернется возможность остаться тет-а-тет с миссис Свинтон. Он едва получил такую возможность, как ему неожиданно помешали.
        - Поужинаем заодно! - предложил Свинтон, который выпил бренди с водой и снова почувствовал себя человеком.
        - Пусть слуга закажет три дюжины, моя дорогая. Получится по дюжине на каждого.
        - Нет, не получится, - шутливо возразил баронет. - Если их будет три дюжины, кому-то достанется одиннадцать.
        - Как это, сэр Роберт?
        - Вы забываете, что одна устрица будет приложена к вашему глазу. А теперь, хорошо рассмотрев вашу мышь, я думаю, что потребуется два моллюска, чтобы остановить ее рост.
        Свинтон рассмеялся шутке баронета. А что ему оставалось делать?
        - Ну, пусть будут чертовы дюжины, - сказал он. - Это покроет все.
        Были заказаны и принесены три чертовы дюжины.
        Фэн проследила, чтобы на кухне их выложили и сопроводили необходимыми приправами; самую крупную положили на белую ткань, приложили к глазу супруга и тщательно завязали.
        Свинтон ослеп на один глаз. Хоть сэр Роберт и скуповат, он отдал бы соверен, чтобы закрыли и второй!
        Но из этого ничего не вышло; и вот троица села ужинать, а хозяин здоровым глазом посматривал на гостя.
        И смотрел так упорно, что баронету вскоре ситуация наскучила и он захотел очутиться в своем клубе.
        Он подумывал о том, чтобы извиниться и под каким-нибудь предлогом уйти; а может, стоит остаться и попытаться воспользоваться положением.
        Но тут ему в голову пришла мысль.
        - Этот тип иногда напивается, - подумал он, гладя через стол в единстенный - как у Циклопа - глаз хояина. - Если я его напою, удастся остаться с ней наедине. Можно ли это сделать? Стоит попытаться. Полдюжины шампанского хватит.
        - Послушайте, Свинтон, - сказал он вслух, обращаясь по-дружески и фамильярно к хозяину. - Я никогда не ем устрицы без шампанского. Есть оно у вас в доме? Прошу прощения за такой вопрос. Конечно, это дерзость.
        - Ничего подобного, сэр Роберт. Мне только жаль сказать, что в нашем погребе нет ни одной бутылки. Мы здесь живем так недолго, что я не успел запастись. Можно послать и…
        - Нет! - прервал его баронет. - Я не могу этого позволить. Только если вы позволите мне заплатить за него.
        - Сэр Роберт!
        - Подождите, мой дорогой друг! Вы меня неправильно поняли. Я сделал такое предложение только потому, что здесь по соседству невозможно достать хорошее шампанское. Но неподалеку Винкворт. Там мой поставщик вина. Разрешите послать к ним. Это не очень далеко. Ваш слуга в кэбе привезет шампанское через пятнадцать минут. Но чтобы получить хорошее вино, заказ должен исходить от меня.
        Хозяин был не из тех, кто обращает внимание на мелочи. Хорошее шампанское действительно не так легко раздобыть, особенно в окрестностях Сент Джонз Вуда. Он это знал. Вызвав звонком слугу, он позволил сэру Роберту сделать заказ.
        Менее чем через двадцать минут посыльный вернулся и привез корзину лучшего «Клико».
        Еще через пять минут открыли первую бутылку. И втроем: Свинтон, его жена и скуповатый джентльмен - принялись за нее. Впрочем, скуповатый джентльмен на этот раз не жалел о расходах: ведь они обещали ему удовольствие.



        Глава LXVIII
        Раздражающее затворничество

        Прошла целая неделя, прежде чем мистер Свинтон после полученного наказания смог появляться на улице - при дневном свете.
        Следы побоев на щеках сходили медленно; и хоть устрицу держали у глаза двадцать четыре часа, пурпурный полумесяц под глазом не исчез.
        Пришлось оставаться в доме - и выходить только по ночам.
        Боль была незначительной. Но досада невыносимая; и Свинтон отдал бы половину платы за свой шпионский труд, чтобы отомстить человеку, который так наказал его.
        Но это невозможно. И по нескольким причинам. Прежде всего он не знает, кто это сделал. Знает только, что его обидчик был гостем Кошута, поскольку вышел из его дома. Сам он этого человека не видел; а подчиненный, который в это время вел наблюдение, его не узнал. Незнакомец, который никогда раньше не приходил - во всяком случае не приходил с начала наблюдения.
        Но по описанию, которое дал подчиненный, и по собственным впечатлениям, по тому, что он разглядел в густом тумане - и почувствовал на себе, - Свинтон начал подозревать, кто бы это мог быть. Он не мог не подумать о Мейнарде. Странно, что он о нем думал. Но нет: правда заключалась в том, что он никогда о нем не забывал. Нелегко было забыть встречу в Ньюпорте. А была еще и встреча в Париже, когда Джули Гирдвуд проявила такой интерес к пленнику зуавов. Этот интерес не ускользнул от внимания ревнивого сопровождающего.
        Свинтон знал о недолгой отлучке Джули из отеля Лувр и догадывался о цели этой отлучки. Несмотря на явное пренебрежение, которое она проявила к его сопернику на балу в Ньюпорте, Свинтон подозревал, что в глубине души она испытывает к нему склонность - втайне от матери.
        Думая об этом, Свинтон испытывал ярость; ярость эта усиливалась при воспоминаниях об ином, более старом соперничестве, в котором этот человек превзошел его.
        Быть побежденным в любовной интриге, трусливо уклониться от дуэли и наконец быть избитым хлыстом - три унижения, каждое из которых способно вызвать ненависть.
        И Свинтон яростно ненавидел соперника.
        То, что первые два унижения исходили от Мейнарда, Свинтон знал; в третьем он не был уверен. Но он догадывался, кто приложил к нему кнут. И это несмотря на густой туман и креп, закрывавший лицо.
        Голос не похож был на голос Мейнарда, но ведь его можно изменить.
        Большую часть времени, проведенного в вынужденном заключении, Свинтон думал о мести и о том, как ее осуществить.
        Если бы патрон увидел, как он постоянно сидит у окна за жалюзи, не сводя глаз с дома Кошута, он похвалил бы его за усердное выполнение обязанностей.
        Но Свинтон был далеко не так старателен. Многие посетители заходили в дом напротив - среди них были и очень странно выглядевшие типы, каждый шаг которых говорил о революции, - заходили в дом и выходили из него, но он не обращал на них внимания.
        Шпион, раздраженно сидевший в вынужденном заточении, не думал о службе государству. Он хотел только узнать среди посетителей Кошута капитана Мейнарда.
        Он пока не представлял себе, что будет делать дальше; меньше всего о том, чтобы арестовать капитана. Открытое обсуждение в суде для него смертельно - и к тому же принесет большой вред его нанимателю и патрону. Может стать известным существование шпионажа, о котором не подозревает Англия. Человек, вышедший из кэба с хлыстом в руке, знал, что его преследуют, и понимал почему. Но английская публика не должна этого знать.
        И Свинтон не собирался предавать этот факт огласке; тем более не хотел этого лорд…, его наниматель. Навещавшему его по вечерам лорду… Свинтон рассказал то же самое, что сэру Роберту, добавив, что хулиганы избили его, когда он выполнял свой долг перед государством.
        Щедрый вельможа был потрясен этим рассказом; он сочувствовал и намекнул на возможное увеличение платы; и посоветовал, поскольку Свинтон не может выходить днем, прогуливаться по ночам - иначе его здоровье пострадает от долгого пребывания взаперти.
        Протеже согласился с этим советом; он выходил по вечерам и заходил в таверну Сент Джонз Вуда, где играли в юкер (Старинная карточная игра. - Прим. перев.). Тут он мог сделать ставку и поиграть в свое удовольствие.
        Дважды, поздно ночью возвращаясь домой, он заставал в гостиной патрона, негромко беседующего с его женой. Его светлость просто заехал узнать о его здоровье; у него были также дополнительные инструкции, и поэтому он нетерпеливо ждал его возвращения.
        Впрочем, патрон ничего не говорил о нетерпении. Он не мог проявить такую невежливость. Такое объяснение давала Фэн.
        Свинтон видел все это и гораздо больше. Видел новые браслеты на руках жены, свисающие с ушей бриллиантовые серьги и дорогое кольцо на пальце - которого раньше не было!
        Видел, но не спрашивал, откуда все это. Ему было все равно. Подарки не вызывали у него неудовольствия. Гораздо больше недоволен был сэр Роберт, который их тоже заметил.



        Глава LXIX
        Кабриолет

        Только одно не оставляло теперь Свинтона равнодушным. Ему нравился юкер; он хотел бы отомстить; но была одна мысль, которая заставляла забыть все остальное.
        Скорее не мысль, а страсть - и объектом ее была Джули Гирдвуд.
        Он полюбил ее.
        Можно было бы подумать, что такой человек не способен на подобную страсть. Конечно, это не была чистая любовь.
        Но любовь бывает разная; и одну ее разновидность испытывал экс-гвардеец; иными словами, он «влип».
        Это была любовь в самом низменном смысле; однако это не делало ее менее страстной.
        Свинтон испытывал такое сильное чувство, что способен был забыть почти обо всем остальном. Даже подлый план, первоначально предназначавшийся для того, чтобы овладеть состоянием Джули, отступил перед желанием обладать этой девушкой.
        Конечно, первоначальная цель не забылась; она только отошла на второе место.
        И поэтому, больше чем по другим причинам, его раздражало вынужденное затворничество.
        Все это произошло после восхитительного обеда, во время которого ему удалось создать о себе благоприятное впечатление. Но дальше ничего не последовало. Уже шесть дней он не видел никого из Гирдвудов. Не мог навестить их. Как это можно - с таким лицом? Как объяснить причину? Пришлось отказаться от посещения.
        Он нервничал; ему хотелось снова увидеться с Джули Гирдвуд. Карты не помогали; а то, что он видел в поведении жены и о чем подозревал, заставляло его испытывать еще более сильное желание; тем более нужно ему отвлечение.
        Его тревожили и другие мысли. Он так долго ее не видел. Что могло произойти за это время? Красавица, богатая, на нее должны обращать внимание. Она окружена поклонниками. Рядом с ней Лукас, один из поклонников; но до мыслей о нем Свинтон не снисходил. Однако могут появиться и другие; и среди них тот, кто будет отвечать требованиям матери.
        Откуда он знает, что подлинный лорд в данный момент не ступил на ковры Кларендона; и сейчас не стоит у края шелковых юбок Джули?
        А если и не лорд, то Мейнард; а мать об этом не подозревает.
        Последняя картина меньше всего нравилась Свинтону.
        Но, ежедневно сидя у окна и ожидая, когда кожа лица приобретет естественный цвет, он постоянно представлял ее себе.
        И когда это наконец произошло, он не стал тратить ни дня, а сразу отправился к Гирдвудам.
        Отправился в стиле высшего общества. Щедрая плата за шпионскую деятельность позволяла это. Ни один дворянин не мог бы одеться моднее; на Свинтоне было пальто от Пула, сапоги от Мелнотта и шляпа работы Кристи.
        И пришел он не пешком, как во время первого посещения Кларендона.
        Приехал в кабриолете, с красивой лошадью и слугой в высоких сапогах на запятках.
        Номер миссис Гирдвуд в этом аристократическом отеле выходит окнами на Бонд-стрит. Свинтон знал, что его выезд увидят.
        И все сделал для того, чтобы подкрепить свой обман.
        Кабриолет был избран с особой целью. Это был последний крик моды среди благородной публики, особенно молодежи. Такие экипажи не часто можно было увидеть на улицах; они всегда привлекали внимание: ведь красивее такого экипажа на колесах не бывает.
        Свинтон слышал, как однажды Джули Гирдвуд сказала, что хотела бы прокатиться в таком экипаже. Он подхоящий человек для такой прогулки: во время службы в гвардии ему не раз приходилось держать в руках вожжи; и он считался одним из лучших «хлыстов» своего времени.
        Если ему только удастся заманить Джули в кабриолет - конечно, мать это позволит, - какие преимущества это ему даст! Возможность проявить свое мастерство; возможность неограниченного тет-а-тет - до сих пор у него такой возможности не было; это, наряду с другими случайностями, может сильно поднять его в ее глазах.
        Конечно, предложение необычное. Но он слышал, как она сама высказала такое желание, и поэтому может сделать его, не боясь оскорбить.
        Она согласится. Он знает, что у этой молодой леди своеобразный жизненный опыт, что она не боится сплетен. Она никогда не подчиняется тирании общества. В этом она истинная американка.
        Он считал, что она поедет или по крайней мере согласится; нужно будет только получить согласие матери.
        А после последней дружеской встречи он считал, что миссис Гирдвуд даст такое согласие.
        Побуждаемый этой верой, он решил попытаться; для этого и был нанят кабриолет.
        Полный надежды, мистер Свинтон спрыгнул с сидения, бросил повод слуге и вошел в отель Кларендон.



        Глава LXX
        Искусный возница

        - Дома ли миссис Гирдвуд? - спросил он у дежурного.
        - Сейчас посмотрю, сэр, - ответил тот, почтительно поклонившись и торопливо отходя.
        Он помнил этого джентльмена, который курит такие хорошие сигары и охотно с ними расстается. Джентльмен и тогда ему понравился. Но сейчас, в новом пальто, несомненно, от Пула, с соответствующими брюками и сапогами, он выглядит еще лучше. К тому же сквозь застекленную дверь служащий видел кабриолет и слугу в высоких сапогах. А с владельцами такой роскоши он всегда исключительно вежлив; тем более с мистером Свинтоном, помня его замечательные сигары.
        Экс-гвардеец ждал его возвращения с некоторой тревогой. Кабриолет вместе со слугой обошлись ему в соверен. Будет жаль, если он напрасно выложил двадцать шиллингов.
        Но когда вернулся Цербер Кларендона, Свинтон испытал облегчение.
        - Миссис Гирдвуд с семьей у себя, сэр. Послать вашу карточку?
        - Пожалуйста.
        Свинтон достал кусочек картона и протянул служителю.
        Проворный слуга понес ее наверх.
        - Прекрасная леди, миссис Гирдвуд, - в ожидании новой сигары начал разговор смотритель. - вся семья замечательная; особенно молодая леди.
        - Которая из них? - спросил Свинтон. Он решил, что не помешает, если он закрепит дружбу со служащим. - Их две.
        - Обе, сэр. Обе замечательные.
        - Правда! Но вы высказались так, словно предпочитаете одну из них. Могу ли я спросить, какая из них кажется вам красивей?
        Служитель удивился. Он не знал, какой ответ больше понравится джентльмену.
        Но тут ему в голову пришел компромиссный ответ.
        - Ну, сэр, светловолосая - очень хорошая молодая леди. У нее такой спокойный характер, и выглядит она прекрасно. Но если говорить о красоте, я бы сказал - конечно, я не судья в таких делах, - но я бы сказал, что черноволосая тоже очень красива!
        Такой ответ оставлял непонятным, кого предпочитает служитель. Но у мистера Свинтона не было времени думать об этом. Не считаясь с расходами, миссис Гирдвуд занимала большой номер на первом этаже; поэтому посыльный вскоре вернулся.
        Он принес приятное известие, что джентльмена просят заходить.
        Выражение лица посыльного свидетельствовало, что гостя ожидает благожелательный прием.
        Так оно и было: миссис Гирдвуд вскочила и пошла ему навстречу.
        - Милорд! Прошу прощения, мистер Свинтон! Вы целую неделю нас не навещали! Мы все гадали, что с вами случилось. Мы с девочками уже думали… сказать, девочки?
        Джули и Корнелия выглядели смущенными. Они не знали, что думали об отсутствующем мистере Свинтоне.
        - Я вам скажу, мистер Свинтон, если вы обещаете не обижаться!
        - Обижаться? Но это невозможно!
        - Ну, тогда, - продолжала вдова, не думая о том, что «ее девочки» еще не дали ей разрешение, - мы подумали, что произошло нечто ужасное. Простите, что называю это ужасным. Но оно таково для ваших многочисленных друзей среди леди.
        - Что именно?
        - Что вы женились!
        - Женился? На ком?
        - О, сэр, вы еще спрашиваете! Конечно, на достопочтенной и прекрасной мисс Кортни.
        Свинтон улыбнулся. Эта улыбка несколько напоминала волчий оскал. С ним случались ужасные вещи; но ничего не может быть хуже, чем жениться на достопочтенной Джеральдине Кортни - «Кейт-барышнице»!
        - Ах, леди, - ответил он уничижительным тоном, - вы оказываете мне слишком большую честь. Я далеко не фавойит этой леди. Увейяю вас, мы пуосто большие дуузья.
        Ответ показался благоприятным миссис Гирдвуд и немного - Джули. Корнелия оставалась равнодушна.
        - Дело в том, - продолжал Свинтон, воспользовавшись удобным упоминанием достопочтенной Джеральдины, - что я только что поссойился с ней. Она хотела, чтобы я повез ее кататься. Я отказался.
        - Отказался! - удивленно воскликнула миссис Гирдвуд. - О, мистер Свинтон! Отказать такой прекрасной леди! И такой воспитанной! Как вы могли?
        - Ну, как я вам уже говойил, миссис Гиудвуд, мы с мисс Коутни не буат и сестуа. К тому же я вывозил ее вчеуа и под этим пйедлогом отказался. Сегодня я взял лошадь - свою лучшую лошадь - с особой целью. Надеюсь, я не буду уазочауован?
        - С какой целью? - спросила миссис Гирдвуд. Слова гостя предполагали подобный вопрос. - Прошу простить мое любопытство, сэр.
        - Надеюсь, это вы меня пуостите, мадам. В беседе несколько дней назад ваша дочь выуазила желание пуокатиться в одном из английских кабйиолетов. Я пуав, мисс Гийдвуд?
        - Это верно, - согласилась Джули, - я так сказала. Мне хотелось покататься на кабриолете, в который запряжены такие красивые лошади!
        - Если окажете мне любезность и выглянете в окно, мне кажется, вы как уаз такую лошадь и увидите.
        Джули скользнула к окну; мать пошла с ней. Мисс Инскип не пошевелилась.
        Внизу на улице стоял экипаж Свинтона - кабриолет с гербом на дверце; великолепная лошадь била копытами по мостовой; она закусила удила, и на краях ее пасти появилась пена; повод держал миниатюрный грум в ливрее и высоких сапогах.
        - Какой красивый экипаж! - воскликнула Джули. - Я уверена, в нем очень приятно кататься!
        - Мисс Гиудвуд, если окажете мне честь…
        Джулия повернулась к матери; во взгляде ее был вопрос: «Можно?»
        - Можно! - был ответ, данный взглядом миссис Гирдвуд.
        Как она могла отказать? Разве мистер Свинтон не отказал достопочтенной Джеральдине Кортни, предпочтя ей ее дочь? Прогулка на свежем воздухе ей не повредит. Тем более в обществе лорда. Она может ехать.
        Миссис Гирдвуд дала согласие, и Джули пошла переодеваться.
        В воздухе чувствовался морозец, поэтому девушка вернулась, укутанная в дорогие меха.
        Она надела плащ из морского котика, кокетливо украшенный и очень идущий к ее смуглой внешности. Выглядела она превосходно.
        Свинтон тоже так считал. Дрожащей рукой он поддерживал девушку, когда она садилась в кабриолет.
        Они решили объехать Парк, прокатиться в Кенсингтонский сад, а потом вернуться в Кларендон.
        Но до этого мистер Свинтон проехал на Парк Лейн и остановился перед особняком знатного вельможи.
        - Это очень невежливо с моей стоуоны, мисс Гиудвуд, - сказал он, - но мне необходимо навестить его светлость; надеюсь, вы меня пуостите.
        - Конечно, - ответила Джули, довольная кавалером, который показал себя искусным возницей.
        - Одну минутку - я не позволю его светлости задеужать меня надолго.
        И Свинтон выскочил; передал вожжи груму, который уже ждал у головы лошади.
        Он сдержал свое обещание. Через короткое время вернулся - за это время его милость мог разве что спросить, который час.
        На самом деле он не виделся с вельможей и не собирался с ним видеться. Посещение было подделкой; Свинтон в прихожей обменялся только несколькими словами с дворецким.
        Но он не сказал об этом своей прекрасной спутнице в кабриолете, и она триумфально вернулась в Кларендон, а мать восхищалась, глядя на нее через окно.
        Когда леди прослушала рассказ о поездке и особенно о визите на Парк Лейн, ее уважение к мистеру Свинтону еще больше усилилось. Он именно тот, кого она искала!
        И Джули тоже начинала так думать.



        Глава LXXI
        Тихий отель

        Свинтон считал эту поездку своим большим успехом; и решил, не теряя времени, развить успех.
        Теперь почва казалась ему достаточно устойчивой - он считал, что она выдержит его предложение.
        И менее чем через три дня он снова появился в Кларендоне и сделал свое предложение.
        Он не получил прямой и определенный ответ. Это было ни «да», ни «нет». Его просто отослали к матери.
        Такой ответ был не совсем ему по вкусу. И казался достаточно странным. Но, хоть он и был слегка раздражен, но совсем не разочарован: как он мог ожидать отказа с этого направления?
        Пользуясь данным ему разрешением, он ждал Гирдвуд mere (Мать, фр. - Прим. перев.); и повторил предложение со всем красноречием, каким обладал.
        Если дочь дала неопределенный ответ, то мать была гораздо категоричней; и ее ответ поставил перед мистером Свинтоном дилемму.
        - Сэр, - ответила миссис Гирдвуд, - мы обе очень польщены, и я и моя дочь. Но ваша светлость извинит меня, если я скажу, что, делая предложение, вы кое-что забыли.
        - Могу ли я спуосить, мадам, что именно?
        - Ваша светлость не сообщили своего подлинного имени и не сказали, каков ваш титул. Пока этого не сделано, ваша светлость, вы понимаете, что ни я, ни моя дочь не сможем дать положительный ответ. Просто не сможем!
        Миссис Гирдвуд говорила не резко и не сатирически. Напротив, она постаралась высказаться самым примирительным тоном - из сраха оскорбить его светлость и вынудить его совсем отказаться от своего намерения.
        Ей слишком хотелось завладеть им - конечно, только если он лорд. Если бы она знала, что он не лорд, ее ответ звучал бы совсем по-иному; и ее знакомство с мистером Свинтоном кончилось бы с таким же отсутствием церемоний, как и началось.
        Псевдолорду казалось, что он на самом краю такой пропасти, когда он попытался выкрутиться.
        Пришлось обратиться к тому же старому предлогу о необходимости сохранения инкогнито.
        Свинтон был захвачен врасплох и не знал, что еще сказать.
        Зато знала мать-американка. Она откровенно объяснила, что пока он не откроет свой титул, она должна отклонить честь считать его своим зятем.
        Но если титул станет известен, он может надеяться на благоприятный ответ.
        Она попыталась высказать это таким тоном, чтобы не вызвать у него отчаяние. Напротив, совершенно ясно дала понять, что ответ будет положительный, если будут выполнены ее условия.
        Но этого было достаточно для его отчаяния. Как заставить ее поверить, что он обладает титулом?
        - Надо получить его! - сказал Свинтон самому себе, когда после безрезультатного разговора вышел из отеля Кларендон. - Получить! И, клянусь небом, я его получу! Это так же верно, как то, что мое имя Свинтон!
        Далее он рассуждал:
        - Да, у меня есть для этого возможности. В моей власти этот старый развратник! Надо только сделать еще один шаг, чтобы полностью покорить его. И он даст мне все, что я пожелаю, - даже титул!
        - Я знаю, что он не может сделать меня лордом; но сойдет рыцарь или баронет. Для нее все равно; если перед моим именем будет «сэр», она не сможет мне отказать. А тогда я получу и Джули Гирдвуд и двести тысяч фунтов!
        - Клянусь небом! Мне она нужна больше, чем ее деньги! Девушка запала мне в сердце. Я сойду с ума, если не заключу ее в объятия!
        С такими дикими мыслями он шел по улицам, вниз по Бонд-стрит, по Пикадилли и наконец в соседстве Лейстер Сквер.
        И как будто сам дьявол решил ему помочь. Произошел эпизод, который оказался чрезвычайно кстати. Казалось, это случайность - но кто мог бы это доказать? Может, все было предопределено заранее.
        Свинтон стоял у фонаря в центре Пикадилли Серкус (Площадь в центре Лондона. - Прим. перев.), когда мимо прехал кэб с двумя пассажирами - леди и джентльменом.
        Оба держались подальше от окна; лицо леди скрывалось под густой вуалью; а пожилой джентльмен делал вид, что читает «Таймс», как будто его чрезвычайно заинтересовала какая-то громогласная передовая!
        Но несмотря на все эти предосторожности, Свинтон узнал пассажиров кэба - узнал обоих! Леди была его собственная жена, а джентльмен - его благородный патрон с Парк Лейн!
        Кэб проехал мимо; Свинтон не сделал ни малейшей попытки остановить его. Но пошел следом, быстро и молча.
        Кэб свернул на Хаймаркет и остановился у входа в один из тихих отелей, которые известны всем, кто путешествует налегке, не отягощая себя багажом.
        Джентльмен вышел, леди за ним; оба прошли в дверь отеля, которая гостеприимно открылась им навстречу.
        Кэбмен, которому заплатили авансом, немедленно отъехал.
        - Достаточно! - прошептал Свинтон с дьявольской улыбкой на лице. - Подойдет. А теперь свидетель, которого можно было бы предъявить суду… Ха-ха-ха! До этого никогда не дойдет!
        Но чтобы этого не случилось, нужен свидетель. Район позволяет легко найти его. Свинтон хорошо знал Лейстер Сквер, знал каждый ее уголок и все окрестности; здесь он обязательно отыщет «приятеля».
        И менее чем через пятнадцать минут он его нашел; еще немного погодя оба стояли на углу … стрит, явно обсуждая какое-то небесное явление, которое поглотило все их внимание.
        Они дали досточно времени леди и джентльмену; спустя какое-то время оба вышли из отеля - леди первой, джентльмен спустя несколько минут за ней.
        Свинтон с приятелем не окликнули леди, и она прошла мимо, по-видимому, не заметив их.
        Но когда мимо проходил джентльмен, оба повернулись к нему.
        Он тоже сделал вид, будто не замечает их; но вздрогнул и пошел быстее; это свидетельствовало, что по крайней мере одного из них он узнал, и это не доставило ему радости!
        Оскорбленный супруг и не думал его преследовать. Пока джентльмен в безопасности; и, веря, что он - и уж во всяком случае леди - не узнаны, поздравляя себя с удачей, пошел дальше по Пикадилли.
        Он был бы менее радужно настроен, если бы слышал слова своего протеже, которые тот произнес, расставшись с «приятелем».
        - Теперь он у меня в рука! - сказал Свинтон. - Титул для Ричарда Свинтона или развод и позор! Да благословит Господь дорогую Фэн, она так отлично подыграла мне! Да благословит ее Господь!
        С таким богохульством бывший гвардеец сел в кэб и направился в Сент Джонз Вуд.



        Глава LXXII
        Необходим - предводитель!

        Став из солдата писателем, Мейнард не бездельничал и в своем новом облике.
        Книга за книгой выходили из-под его плодовитого пера; и каждая усиливала репутацию, которую он приобрел при своем первом появлении на литературной ниве.
        Молодые журналисты называли его труды гениальными. Но писаки постарше, те, что составляют «Клуб взаимного восхищения», эти разочарованные писатели, которым приходится становиться критиками, писали, что его книги - всего лишь «сенсация».
        Черпая вдохновение в зависти, а влияние - у своего «магистра», ведущего журнала, от одного кивка которого они начинали дрожать, - они пытались принести удовлетворение этому деспоту прессы, преуменьшая заслуги молодого автора.
        Они применяли два способа. Некоторые ничего не говорили. Это были более мудрые: молчание критика есть его самое красноречивое суждение. К тому же они не опасались, что им могут возразить. Другие говорили, но насмешливо и презрительно. Они находили выход для своего дурного нстроения, используя термины «мелодрама», «беспочвенная выдумка» и множество других расхожих фраз, которые, подобно определению «сенсационное», можно применить к любым самым классическим концепциям автора.
        Сколько лучших произведений Байрона, Шекспира или Скотта избежали категории «сенсационных»?
        Они не могли отрицать, что книги Мейнарда приобрели определенную популярность. Но она была достигнута без их помощи. Для них это лишь свидетельство извращенного вкуса века.
        Но когда существовал век без извращенного вкуса?
        У его произведений нет будущего. В этом они были уверены.
        Но они выжили; они с успехом продаются; с их помощью уже составлены с подесятка состояний - конечно, не самим автором, а теми, кому он неосторожно доверил свои книги.
        И эти книги обещают еще долго попадать на книжные полки; может быть, великой славы у них и не будет, но и пыли много они тоже не соберут.
        Наступит день, когда критики будут давно мертвы, а мысли капитана Мейнарда, изложенные в его книгах, уже не будут считаться всего лишь сенсационными.
        Но он не думал об этом, когда писал их. Просто шел по следу, который открыла перед ним жизнь.
        И ему это не очень нравилось. После юности, проведенной в самых разнообразных приключениях, спокойная атмосфера кабинета была ему не по вкусу. Он выдерживал ее, считая, что это всего лишь эпизод в его жизни.
        Любая новая тропа, обещающая приключения, искушала его вскочить со стула и бросить перо в огонь.
        Но пока таких троп не встречалось; и он продолжал писать - писать и думать о Бланш Вернон.
        Он думал о ней, но не смел ей написать. И не только потому, что это опасно: мешало его чувство чести.
        К тому же он не знал ее адреса. Он слышал, что сэр Джордж снова отправился за море, и дочь была с ним. Куда именно, он не знал и не предпринимал никаких попыток, чтобы узнать. Достаточно знать, что, дома она или за границей, она, чей образ постоянно был в его мыслях, для него недоступна
        Иногда воспоминания о ней причиняли ему боль, и тогда он искал отвлечения в работе.
        В такие времена ему все больше хотелось взяться за саблю: она обещала стать лучшим утешителем. Но никакой возможности не подворачивалось.
        Однажды вечером он думал об этом - думал о какой-нибудь опасной экспедиции, в которой смог бы участвовать, - когда кто-то постучал в его дверь, словно дух, рожденный его желанием.
        - Войдите!
        На его приглашение ответил Роузвельдт.
        Граф поселился в Лондоне и тоже искал занятия.
        У него оставались еще остатки состояния; они позволяли ему жить безбедно, а титул открывал ему доступ во все двери.
        Но, подобно Мейнарду, он тоже стремился к активной жизни и с отвращением смотрел ежедневно на свою саблю, которая бесславно ржавела в ножнах!
        Судя по тому, как он вошел, Мейнард почувствовал, что кончается время раздражающего бездействия. Граф раскраснелся, он был возбужден, дергал себя за усы, словно собирался совсем их оторвать!
        - В чем дело, мой дорогой Роузвельдт?
        - Вы не чувствуете запах пороха?
        - Нет.
        - Но он уже горит.
        - Где?
        - В Милане. Там началась революция. Но у меня нет времени на разговоры. Кошут послал меня за вами. Он хочет, чтобы вы пришли немедленно. Вы готовы?
        - Вы, как всегда, торопитесь, мой дорогой граф. Но когда приказывает Кошут, вы знаете мой ответ. Конечно, я готов. Мне нужно только взять шляпу.
        - Тогда берите и идемте со мной!
        От Портмен Сквер до Сент Джонз Вуд близко; вскоре двое уже шли по извилистому Южному берегу.
        Когда подходили к дому Кошута, увидели человека. Он стоял под фонарным столбом с часами в руке, как будто пытался определить время.
        Они знали, что это маскировка, но ничего не сказали, пошли дальше и вскоре вошли в дом.
        Там был Кошут, и с ним еще несколько известных венгров.
        - Капитан Мейнард! - воскликнул Кошут, выходя из кружка и приветствуя только что вошедшего гостя.
        Потом отвел его в сторону и сказал:
        - Посмотрите!
        Он вложил в руки Мейнарду листок бумаги. На ней была шифрованная надпись.
        - Телеграмма! - сказал тот, разглядывая иероглифы.
        - Да! - ответил Кошут. Он прочитал телеграмму и объяснил ее смысл. - В Милане началась революция. Это поспешное предприятие и, боюсь, кончится поражением, даже катастрофой. Мадзини поступил так вопреки моим желаниям и советам. Мадзини слишком порывист. Турр и остальные тоже. Они рассчитывают на размещенные там венгерские части и на влияние моего имени. Джузеппе воспользовался моей старой прокламацией, адресованной этим частям, когда я еще был пленником в Турции. Он распечатал ее в Милане, изменив дату. Я бы не стал его в этом винить, если бы не считал его поступок чистейшим безумием. В Миланском гарнизоне очень много австрийцев, особенно эти их наемники богемцы; не думаю, что у революции есть надежда на успех.
        - И что вы собираетесь делать, губернатор?
        - У меня нет выбора. Игра началась, и я должен принять в ней участие во что бы то ни стало. Телеграмму отправил мой храбрый Турр, и он считает, что еще есть надежда. Так или нет, но мне необходимо быть с ними.
        - Значит, вы едете?
        - Немедленно, если смогу добраться. Вот в этом, мой дорогой сэр, и заключается трудность. Именно поэтому я взял на себя смелость послать за вами.
        - Что я могу для вас сделать, губернатор?
        - Спасибо, дорогой капитан. Не стану тратить слов, но сразу скажу, что мне от вас нужно. Еинственная возможность для меня добраться до Милана - через территорию Франции. Я мог бы отправиться вкруговую через Средиземное море, но это отнимет слишком много времени. Я опоздаю. Я долже проехать через Францию или не ехать совсем.
        - А что мешает вам проехать через Францию?
        - Луи Наполеон.
        - Да, правда, мне не следовало спрашивать.
        - Он меня обязательно арестует и будет держать взаперти так долго, пока моя свобода не перестанет угрожать коронованным заговорщикам. Он стал самым их доверенным помощником и шпиком. Нет во Франции ни одного полицейского, у кого в кармане не было бы моего портрета. Для меня единственный способ благополучно миновать Францию - замаскироваться. Для этого вы мне и нужны.
        - Чем я могу вам помочь, мой дорогой губернатор?
        - Тем, что сделаете меня своим слугой - лакеем для путешествий.
        Мейнард не мог не улыбнуться, услышав это. Человек, который держал в руках судьбу целого народа, который создал двухсотысячную армию, который заставил дрожать все троны в Европе, - этот человек будет подобострастно ожидать его, чистить его одежду, подавать шляпу и нести чемодан!
        - Прежде чем вы ответите, - продолжал экс-диктатор Венгрии, - позвольте рассказать вам все. Если нас арестуют во Франции, вам придется разделить со мной тюрьму; а если в Австрии, вас, как и меня, повесят. Теперь вы согласны?
        Прошло несколько секунд, прежде чем Мейнард ответил. Хотя не мысли о петле сдерживали его. Он думал о многом другом, в том числе и о Бланш Вернон.
        Если бы не воспоминание о той сцене под кедром и ее последствиях, он, может быть, колебался бы дольше, даже отказался бы от дела революционной свободы.
        Но это воспоминание подтолкнуло его к новым усилиям в пользу свободы, и, больше не задумываясь, он просто сказал:
        - Согласен!



        Глава LXXIII
        Покупка паспорта

        Должно было пройти двадцать четыре часа, прежде чем Кошут и его спутник - вернее, капитан Мейнард со своим слугой - смогли выступить в опасную экспедицию.
        Было совершенно необходимо получить паспорт - у консульского агента Франции или в британском Форейн Оффис; а для этого необходим дневной свет - иными словами, до следующего дня ничего нельзя было сделать.
        Кошут раздражался из-за задержки; его новый хозяин - тоже; впервые проклинал он всю систему паспортов.
        Они не думали, что это задержка окажется для них благоденствием; возможно, именно ей они обязаны сохранением жизни!
        Мейнард предпочитал получить паспорт у французского консула. Это легче и быстрее, чем в английском Форейн Оффис, где царствует настоящая бюрократия. Несколько дней проходит, прежде чем Джон Булль, отправляющийся за море, может уговорить своего посла выдать ему клочок бумаги, необходимый для защиты!
        Вначале за него должен поручиться банкир, священник или какой-нибудь другой известный в стране человек! Хозяева Джона не поощряют бродяжничество.
        Французский агент гораздо доступней. Скудное жалование заставляет его доброжелательно смотреть на оплату наличными. Именно поэтому он бывает всегда готов к услугам.
        Однако Мейнарду документ достался с некоторым трудом. Возник вопрос о слуге, который должен был быть вписан в паспорт.
        Лакей должен явиться сам, чтобы его точное описание было внесено в паспорт.
        Так холодно и вежливо заявил французский чиновник. Его тон, казалось, говорил о бесполезности попыток его уговорить.
        Хотя Мейнард знал, что к этомй моменту благородный венгр уже пожертвовал своей великолепной бородой, его красивое лицо слишком известно в Лондоне, чтобы его не узнавали на улицах. Особенно опасно ему показваться в районе французского консульства, на Кинг Уильям стрит. Его узнают либо сам агент, либо с полдесятка шпионов с глазами рыси, которые всегда слоняются поблизости.
        Кошута никогда не удастся выдать за лакея!
        Но Мейнард придумал способ обойти это затруднение. Выход подсказали потрепанный костюм и голодный вид француза.
        - Для меня это очень неудобно, - сказал он. - Я живу в Вест-Энде, туда целых пять миль. Очень далеко, и все лишь для того, чтобы привести сюда слугу. Я бы заплатил несколько соверенов, чтобы избавиться от этих хлопот.
        - Прошу прощения, - ответил агент, сразу становясь предельно вежливым по отношению к человеку, который так спокойно расстается с несколькими соверенами. - Таковы правила, как знает мсье. Однако… если мсье…
        Он помолчал, чтобы смысл этого «однако» был понят.
        - Вы окажете мне большое одолжение, избавив от хлопот…
        - Мсье может точно описать слугу?
        - С головы до ног.
        - Tres bien! Пожалуй, этого достаточно.
        И без дальнейших переговоров словесное описание экс-диктатора Венгрии было занесено на листок с печатями.
        Это был подробный портрет, с указанием роста, возраста, цвета волос, цвета кожи и должности, в которой находится слуга.
        Судя по описанию, получился образцовый слуга (Это действительный факт. Паспорт до сих пор находится у меня. - Элизабет Рид).
        - Чрезвыйчайно обязан, мсье! - сказал Мейнард, принимая паспорт у агента и одновременно вкладывая ему в руку несколько сверкающих соверенов. Потом добавил: - Ваша любезность избавила меня от множества хлопот, - и побыстрее вышел из конторы, оставив француза в состоянии приятного удивления. На лице агента было выражение, доступное только истинным сыновьям гальской нации.


***
        В тот же день хозяин и слуга были готовы к отъезду.
        Чемоданы упакованы, все необходимо взято, заказаны билеты на ночной почтовый пароход из Дувра в Кале.
        Ждали только часа отъезда из Лондона.
        Удивительное собрание состоялось в доме Кошута в Сент Джонз Вуде.
        Присутствовали восемь человек; каждый владел титулом или воинским званием, титулы и звания либо наследственные, либо полученные за заслуги.
        Все люди известные и почитаемые. Среди них два венгерских графа благороднейшего происхождения, один барон того же королевства; три старших офицера, каждый из которых командовал армейским корпусом.
        Седьмой, самый низкий по званию, простой капитан - сам Мейнард.
        Но восьмой - кто был восьмой?
        Мужчина в костюме лакея, со шляпой с кокардой в руке, словно готовый в любую минуту выйти.
        Любопытно было наблюдать за этими людьми, собравшимися вокруг лакея; графы бароны и генералы тоже сняли шляпы, но не потому что собирались уезжать. Они сделали это из уважения!
        Говорили они не подобострастно, но все же тоном, каким говорят со старшими; а ответы принимались с почтительностью, говорившей о высокой оценке!
        Если и есть доказательства подлинного величия, то это уважение союзников в час несчастья.
        Именно таков был этот случай. Вряд ли стоить уточнять, что одетый лакеем человек был сам Кошут.
        Даже в ужасные часы изгнания, когда дело его казалось безнадежным, когда холодный мир презрительно отвернулся от него, его окружали не алчные подхалимы, а самые благородные люди Венгрии, все полные почтения, со шляпами в руке; они относились к нему так же, как в дни, когда судьба любимой страны и их собственная участь определялись его волей!
        Автор был свидетелем этой сцены и считает ее величайшим торжеством сознания над материей и правды над шарлатанством.
        Все собравшиеся знали тайный замысел Кошута. Они слышали о восстании в Милане. Именно об этом они говорили; и большинство, подобно самому Кошуту, готовилось принять в нем участие.
        Как и Кошут, они считали восстание неразумным шагом со стороны Мадзини - потому что начал его именно Мадзини. Некоторые называли это безумием!
        Ночь темная и благоприятствует отъезду. Темнота необходима: все знали о шпионах напротив.
        Но Мейнард предпринял дополнительные меры предосторожности, чтобы сбить со следа этих цепных псов деспотизма.
        Он придумал уловку, которая обязательно должна была удаться. Приготовили два набора чемоданов. Пустые должны были быть вынесены из дома Кошута и погружены в кэб. Капитан со своим слугой в этом кэбе доедут до северного конца Берлингтонской Аркады и пойдут в фешенебельные магазины, словно собрались что-то покупать. Кэб будет их ждать.
        Но в другом конце, на Пикадилли, будет ждать другой кэб, с настоящим багажом путников, который еще накануне был перевезен в квартиру писателя-солдата.
        Нужны очень проницательные детективы, чтобы разгадать эту уловку.
        Но как ни была остроумна эта хитрость, она так и осталась неосуществленной. И слава Богу!
        По тому, что стало известно впоследствии, Кошуту и капитану Мейнарду следовало возблагодарить небо. Если бы им удалось обмануть английских шпионов, это было бы временное и недолговечное торжество. Через двадцать часов оба были бы во французской тюрьме; Кошута отправили бы в гораздо более опасную для него австрийскую тюрьму; а его хозяин, вероятно, долго томился бы в камере, прежде чем в его защиту снова развернули флаг его страны.
        Но попытка не осуществилась; они даже не сели в кэб, ожидавший у ворот. В доме появился человек, который предотвратил ее.



        Глава LXXIV
        Поддельное восстание

        Неожиданное изменение планов было вызвано появлением графа Роузвельдта. Чтобы понять, что произошло, потребуется небольшое объяснение.
        Незадолго до этого граф, который постоянно бывал у Кошута, незаметно исчез: Кошут отправил его на разведку.
        Граф долго жил в Лондоне, и именно знание лондонской жизни способствовало тому, что ему поручили это дело.
        Он должен был узнать, кто послал шпионов.
        Темная ночь благоприятствовала ему; зная, что шпионы тоже предпочитают темноту, он незаметно ожидал там, где они могли появиться.
        Ждал он недолго. Вскоре послышались голоса. Разговаривающие были совсем близко. Их было двое.
        Они подходили к тому месту, где стоял граф. Ворота сада с массивными столбами создавали нишу, в которой было темно, как в подземелье Плутона.
        В эту нишу отступил граф; сжался, насколько позволяло его массивное тело.
        Туман, густой и почти осязаемый, позволил ему оставаться незамеченным.
        Двое подошли; удача сопутствовала графу: они остановились у ворот.
        Разговаривали они достаточно громко, чтобы Роузвельдт смог услышать.
        Он не знал, кто они, но по разговору скоро догадался. Это были шпионы, занимающие дом против Кошута, именно те, на поиски которых он и послан. Темнота ночи не позволила ему разглядеть их лица. Он различал только две фигуры, едва видные за густым пологом тумана.
        Но это не имело значения. Он никогда раньше не видел шпионов и не был знаком с их внешностью. Достаточно слышать их разговор.
        И он услышал достаточно для своих целей - достаточно, чтобы незаметно дождаться их ухода; а потом взволнованно вернуться в кружок, который он недавно покинул.
        Он ворвался в комнату со словами, вызвавшими изумление - почти ужас!
        - Вы не должны ехать, губернатор! - были первые слова, сорвавшиеся с его губ.
        - Почему? - удивленно спросил Кошут. Все были удивлены не меньше его.
        - Mein Gott (Мой Бог! Нем. - Прим. перев.)! - ответил австриец. - Расставшись с вами, я услышал странный рассказ.
        - Что за рассказ?
        - Рассказ о восстании в Милане. Есть ли на земле настолько бесчестный человек, чтобы в это поверить?
        - Объяснитесь, граф!
        Это была просьба всех присутствующих.
        - Терпение, джентльмены! Вам оно понадобится, когда вы меня выслушаете.
        - Продолжайте!
        - Как мы и ожидали, я нашел этих шпионов. Их было двое, и они разговаривали на улице. Я спрятался в тени ворот; и прямо передо мной остановились эти негодяи. Они меня не видели, а я их видел и, что еще лучше, слышал. И как вы думаете, что я услышал? Вы мне не поверите!
        - Расскажите, и посмотрим!
        - Восстание в Милане - подделка, ловушка, чтобы заманить туда благородного губернатора и всех нас остальных в руки Австрии. Именно с этой целью все и организовано - так сказал один из шпионов второму и сообщил источник своей информации.
        - И каков этот источник?
        - Его наниматель лорд…
        Кошут вздрогнул. Его товарищи тоже: сведения, какими бы необычными они ни были, не показались им невероятными.
        - Да! - продолжал Роузвельдт. - Не может быть никакого сомнения в том, что я вам рассказываю. Шпион называл факты и подробности, которые должен был получить из надежного источника; я и раньше подозревал что-то в этом роде. Я знаю силу этих богемских частей. К тому же там тирольские стрелки, подлинные телохранители тирана. Что бы ни думал Джузеппе Мадзини, у нас нет ни единого шанса. Это ловушка, и мы не должны в нее попасть. Вы ведь не поедете, губернатор?
        Кошут осмотрел собравшихся, взгляд его остановился на Мейнарде.
        - Со мной не советуйтесь, - сказал писатель-солдат. - Я по-прежнему готов ехать.
        - А вы уверены, что все правильно расслышали? - спросил экс-губернатор, обращаясь к Роузвельдту.
        - Уверен, ваше превосходительство. Слышал совершенно ясно. Эти слова все еще звучат у меня в ушах, жгут их.
        - Что скажете, джентльмены? - спросил Кошут, всматриваясь в лица окружающих. - Поверим ли мы в такой подлый план?
        Прежде чем ему ответили, раздался дверной звонок.
        Открыли дверь, и впустили человека, который прошел в комнату, где собрались революционеры.
        Все узнали полковника Ихаша, друга и адъютанта Кошута.
        Ни слова не говоря, он передал экс-губернатору листок бумаги.
        Это была зашифрованная записка; ключ к шифру знал только Кошут.
        Печальным тоном дрожащим голосом перевел он текст таким же опечаленным, как он сам, слушателям.



«Восстание оказалось фальшивым.За ним стоит предательство. Сегодня утром венгерские части разоружены. Десятки бедняг расстреляны. Мадзини, я и остальные, вероятно, разделим их участь, если только не случится какое-нибудь чудо. Мы окружены со всех сторон и не можем спастись. Нам остается только надеяться на Бога Свободы.
        Турр»

        Кошут пошатнулся и сел. Казалось, он готов упасть на пол.
        - Я тоже обращаюсь к Богу Свободы! - воскликнул он, немного придя в себя и снова вставая. - Неужели он допустит, чтобы такие люди были принесены в жертву на алтаре деспотизма? Мадзини! И благородный Турр, самый храбрый, лучший из моих офицеров!
        Ни один человек, знавший генерала Турра, не усомнился бы в справедливости этой похвалы. И все его действия подкрепляли эту похвалу.
        Сообщение Роузвельдта предваряло ужасную катастрофу. Шифрованная телеграмма ее подтверждала.
        Граф явился вовремя. Если бы не задержка, вызванная его рассказом, Кошут и капитан Мейнард были бы уже на пути в Дувр; их уже поздно было бы предупреждать, никто не помешал бы им провести следующую ночь в гостях у Луи Наполеона - в одной из его тюрем!



        Глава LXXV
        Государственный деятель в частной жизни

        Закутанный в роскошный халат, в шапочке с кистями на голове, в шелковых чулках и красных марокканских туфлях, благородный патрон Свинтона сидел в своей библиотеке.
        Он был один - делил одиночество с сигарой лучшего сорта.
        Тень на лице вельможи говорила о тревоге.
        Но тревога несерьезная - всего лишь легкое расстройство. Его светлость сожалел, что Кошут избежал ловушки, устроенной специально для него и по личному предложению его светлости.
        Его светлость вместе с остальными заговорщиками, представителями коронованных особ, много ожидал от поддельного восстания в Милане. Со всем своим коварством организовали они это ложное восстание, чтобы заполучить в свои лапы великих предводителей «народов».
        Но их собственный страх помешал им осуществить свой замысел. Это был ребенок, у которого отросли слишком острые зубы, чтобы его можно было и дальше кормить грудью. Он слишком быстро достигал зрелости.
        И поэтому им пришлось неожиданно разоружить венгерские части и арестовать тех, кто проявлял излишнее рвение и успел себя скомпрометировать.
        Последовали расстрелы и повешения - настоящее жертвоприношение. Но жертвы оказались из числа наименее видных революционеров; а предводители сумели уйти.
        Мадзини, «неуловимый», ушел почти чудом; благородный Турр тоже.
        Благодаря электрическим проводам, чью неслышную речь не могут контролировать даже короли, Кошут избежал позорного заключения.
        Именно мысли об этом портили настроение патрону Свинтона, когда он рассуждал о неудаче своего дьявольского плана.
        Он испытывал двойственную антипатию к вождю венгров. Он ненавидел его как дипломат, ненавидел человека, чьи доктрины представляют собой угрозу для «божественного права» королей. Но у него были и личные причины для ненависти. За оскорбительные слова и за действия, связанные с присылкой шпионов, Кошут потребовал его к ответу. Он требовал, чтобы дипломат отказался от своих слов. Требование было сделано в частном письме, доставленном человеком, слишком влиятельным, чтобы с ним не считаться. И извинение последовало, нерешительное и трусливое.
        Мало кто знал об этом эпизоде в жизни экс-диктатора Венгрии, таком унизительном для вельможи, о котором идет речь. Но автор о нем помнит; да и сам вельмажа будет с горечью вспоминать о нем до самой своей смерти.
        Конечно, последовал привычный подкуп прессы, и на голову великого изгнанника обружился новый град оскорблений.
        Его называли источником тревог, который сам не смеет показаться на месте действия; предпочитает оставаться в безопасности в Англии. Он был назван «революционным убийцей»!
        На какое-то время тень покрыла его имя, но ненадолго. Снова на защиту выступил Мейнард со своим язвительным пером. Он знал правду и мог рассказать о ней.
        И он рассказал ее, отбросил обвинения, отправив их назад, их анонимному сочинителю, назвав его «убийцей за письменным столом».
        В результате репутация Кошута не только не пострадала, но еще укрепилась в глазах всех искренних честных людей.
        Именно это раздражало его милость, когда он сидел в библиотеке и курил «императора».
        Но постепенно никотин его успокоил, и тень с лица исчезла.
        Было у него и другое утешение - воспоминание о достигнутом завоевании, не на полях битв и дипломатии, но при дворе Купидона. Он вспоминал многие свои легкие победы и думал, что старость имеет свои достоинства: славу, деньги и власть.
        Больше всего думал он о своей последней любовнице, жене своего протеже Свинтона. Он имел основания гордиться своим успехом и приписывал его своему умению очаровывать, в которое по-прежнему твердо верил. И вот он сидел в библиотеке и удовлетворенно курил сигару.
        Его сарданапальские размышления грубо прервал слуга, скользнувший в комнату и протянувший вельможе карточку, на которой было написано «Свинтон».
        - Где он? - негромко спросил вельможа у слуги.
        - В гостиной, ваша милость.
        - Не нужно было его впускать, пока не узнаете, удобно ли мне его принять.
        - Прошу прощения, ваша милость. Он вошел без приглашения - сказал, что должен поговорить с вашей милостью по важному делу.
        - Ну, тогда приведите его сюда!
        Слуга поклонился и вышел.
        - Что нужно этому Свинтону? Сегодня у меня с ним нет никаких дел; и вообще никаких не будет, если удастся от него избавиться. Прошел без приглашения! И хочет поговорить со мной! Хладнокровный тип!
        Рассуждая так, сам его светлость утратил хладнокровие. Щеки его неожиданно побледнели, белизна окружила губы, как у человека, охваченного тайным опасением.
        - Не заподозрил ли что этот тип?
        Размышления его милости прервало появление самого «типа».



        Глава LXXVI
        Скромное требование

        Внешность вошедшего протеже не успокоила пожилого обманщика.
        Напротив, он еще сильнее побледнел. Что-то во вешности и поведении экс-гвардейца говорило, что он недоволен.
        Больше того, он намерен требовать компенсации. Его светлость не сомневался, что требование адресовано именно ему. Поведение посетителя, такое не похожее на обычное подобострастие, свидетельствовало, что его не так легко будет усмирить.
        - В чем дело, мой дорогой Свинтон? - спросил испуганный патрон делано снисходительным тоном. - Я могу быть вам чем-нибудь полезен сегодня? У вас ко мне дело?
        - Да, и очень неприятное.
        Его светлость не упустил, что в говорящий не назвал его титул.
        - Правда? - воскликнул он, делая вид, что ничего не заметил. - Неприятное дело? С кем?
        - С вами, милорд.
        - А! Вы меня удивляете! Я вас не понимаю, мистер Свинтон.
        - Ваша светлость поймет, если я напомню о небольшом происшествии в пятницу днем. На улице, выходящей на Лейстер Сквер.
        С огромным усилием его светлость усидел в кресле.
        Но мог бы и встать. Он так вздрогнул, услышав эти слова, что выдал себя: он все прекрасно понял о «небольшом происшествии».
        - Сэр… мистер Свинтон! Я вас не понимаю!
        - Понимаете - вполне! - ответил Свинтон, снова непочтительно опуская титул. - Должны понять, - продолжал он, - так как именно в это время были на этой самой улице.
        - Я там не был.
        - Бесполезно отрекаться. Я случайно сам оказался там и вас видел. И хотя ваша светлость отворачивал свое лицо, можно под присягой показать, что это были вы: и не только я могу это засвидетельствовать, но и джентльмен, который случайно оказался со мной; и ваша светлость знает это так же хорошо, как я.
        Теперь в речи Свинтона постоянно упоминался титул, но звучал он саркастично.
        - Ну что, если я даже был на … улице в то время? - спросил обвиняемый делано оскорбленным тоном.
        - Ничего особенного. Ваша светлость имеет право находиться на … улице, как и все остальные. Но ваша светлость выходили из определенного дома на этой улице вслед за леди, которую я хорошо знаю … и в чем тоже могу присягнуть, как и мой знакомый.
        - Я не могу запретить леди выходить вслед за мной из дома. Вероятно, это число случайное совпадение.
        - Но вы совсем не случайно вошли вместе - ваша светлость вежливо помогли леди выйти из кэба, в котором приехали вместе с ней! Послушайте, милорд, бесполезно отпираться. Вам это не поможет. Я стал свидетелем своего бесчестья, и вместе со мной еще несколько человек. И требую возмещения.
        Если бы в этот момент рухнули все троны Европы, архизаговорщика коронованных особ это не так поразило бы. Подобно своему знаменитому прототипу, он не волновался из-за потопа, который придет после него (Намек на знаменитое высказывание Людовика XIV «После нас хоть потоп». - Прим. перев.). Но сейчас потоп угрожал ему - глубокое и сильное наводнение, которое может поглотить не только большую часть его состояния, но и всю славу.
        Он был тем более испуган, что ему уже приходилость страдать в подобных обстоятельствах.
        Он знал, что виновен и что это можно доказать !
        Он видел, что попытки оправдаться бесполезны. У нет нет иного выхода, кроме принятия условий Свинтона; он только надеялся, что какими бы ни были эти условия, удастся избежать огласки.
        Наступившая в разговоре пауза была для него особенно мучительна. И он почувствовал себя так, словно убрали стервятника с его печени, когда Свинтон заговорил тоном, свидетельствующим о стремлении к компромиссу.
        - Милорд, - сказал он, - я чувствую себя обесчещенным человеком. Но я беден и не могу обращаться в суд против вашей светлости.
        - Да и зачем это вам, мистер Свинтон? - спросил вельможа, торопливо хватаясь за предложенную соломинку. - Уверяю вас, это все ошибка. Вас ввели в заблуждение обстоятельства. У меня были причины поговорить наедине с леди, которую вы подозреваете; и в тот момент мне не пришло в голову другое место.
        Выдумка была не очень хорошая, и Свинтон встретил ее насмешливо. Его светлость и не ожидал иного. Он говорил лишь для того, чтобы у оскорбленного протеже была возможность примириться с позором.
        - Вы последний человек в мире, - продолжал он,- у которого мне хотелось бы встретить непонимание. И я сделаю все, чтобы избежать этого; если есть услуга, которую я могу вам оказать, назовите ее. Можете придумать что-нибудь?
        - Могу, милорд.
        - Чего же вы хотите?
        - Мне нужен титул. Может ваша светлость организовать это?
        На этот раз вельможа вскочил с кресла и стоял, выпучив глаза и раскрыв рот.
        - Вы сошли с ума, мистер Свинтон!
        - Совсем нет, милорд! Я говорю совершенно серьезно.
        - Но, сэр, если я попрошу для вас титул, это вызовет скандал, который погубит мою репутацию. Об этом даже и подумать нельзя. Такая честь жалуется только…
        - Только тем, кто оказал такие же услуги, как я. Милорд, все слова о заслугах перед государством - это вздор! Вероятно, вы именно об этом собирались сказать. Все это хорошо звучит для непосвященных; но для меня это бессмыслица. Если бы мерой служили заслуги перед государством, никогда не было бы лорда Б…, эрла С… и сэра Н… Да еще несколько десятков, которых я перечислю без труда. Да ведь именно отсутствие таких заслуг, милорд, дало этим джентльменам возможность попасть в «Книгу пэров Берка» (Содержит список всех пэров Англии и их родословную. Впервые была издана Джоном Берком в 1826 году. - Прим. перев.). А посмотрите на самого Берка, который стал «сэром Бернардом» за то, что стал летописцем дворянства. Ничего себе служба государству! Я уверен, что у меня прав не меньше, чем у него.
        - Я не отрицаю этого, мистер Свинтон. Но вы знаете, что это вопрос не права, а практической целесообразности.
        - Пусть так, милорд. У меня как раз такой случай.
        - Говорю вам, я не посмею это сделать.
        - А я говорю - посмеете! Ваша светлость можете сделать почти все. Английская публика считает, что у вас есть и власть и право, что вы можете даже создавать законы страны. Вы приучили всех так считать. К тому же вы сейчас очень популярны. Вас считают совершенством!
        - Тем не менее, - продолжал его светлость, не обращая внимания на насмешку, - я не решусь испольнить ваше желание. Что? Раздобыть для вас титул? Все равно что свергнуть с трона королеву и посадить вас на ее место!
        - Ха-ха! Такой высокой чести я не ожидаю. Я не хочу этого, ваша светлость. Говорят, что от корон голова тяжелеет. Я человек скромных притязаний. С меня достаточно геральдической короны.
        - Безумие, мистер Свинтон!
        - Что ж; если вы не можете сделать меня лордом, как вы сами, мне подойдет и титул баронета. Согласен даже на простое рыцарство. Это ваша светлость может сделать?
        - Невозможно! - раздраженно воскликнул его патрон. - Неужели ничего нельзя придумать? Пост… должность?
        - Я не подхожу ни для того, ни для другого. И не хочу. Ничего, кроме титула, милорд.
        - Вам нужен только титул? - спросил вельможа после паузы, как будто ему в голову пришла какая-то мысль. - Ничего определенного? А титул графа вас удовлетворит?
        - Как ваша светлость может это предлагать? В Англии нет графов.
        - Зато они есть во Франции.
        - Это я знаю. Их там много - и у многих нет средств, чтобы поддерживать свой титул.
        - При чем тут средства? Человеку с вашими способностями титул поможет приобрести средства. Можете стать графом. Французский граф - все равно граф. Подойдет вам такой титул?
        Свинтон задумался.
        - Может, и подойдет. Ваша светлость считает, что может получить для меня такой титул?
        - Я уверен в этом. Тот, кто имеет право даровать такой титул, мой личный друг. Не нужно уточнять, что это правитель Франции.
        - Я это знаю, милорд.
        - Что ж, мистер Свинтон если вы скажете, что вас удовлетворит титул графа Франции, вы его получите в течение недели. Потребуется еще меньше времени, если вы согласитесь сами поехать в Париж.
        - Милорд, я с радостью совершу это путешествие.
        - Тогда достаточно. Заезжайте ко мне завтра. Я напишу письмо, которое не только представит вас императору, но и введет в ряды французского дворянства. Приходите к десяти утра.
        Вряд ли стоит говорить, что Свинтон проявил пунктуальность; и в тот же день с сердцем, полным радости, отправился прямо с Парк Лейн в Париж.
        Не меньше радовался и его патрон, такой дешевой ценой расплатившийся за прелюбодеяние. Оно могло стоить ему уничтожающего скандала.
        Меньше чем через неделю Свинтон вошел в виллу на Южном берегу с патентом на графский титул в кармане.



        Глава LXXVII
        Граф де Вальми

        Если миссис Гирдвуд и испытывала в своей жизни удивление, то это было, когда мистер Свинтон появился в отеле Кларендон и спросил, не согласятся ли она и ее девушки посетить прием у лорда…
        Прием состоится в резиденции лорда на Парк Лейн.
        Вдова торговца дала согласие, не посоветовавшись с девушками; после этого пришло приглашение на красивой бумаге с хорошо известным гербом.
        Миссис Гирдвуд вместе с девушками отправилась на прием; на голове и плечах Джули сверкали бриллианты на двадцать тысяч долларов.
        В остальных отношениях они были одеты так же, как остальные дамы, присутствовашие на приеме; а среди них были самые благородные в стране.
        Что касается внешности, американские леди могли не стыдиться и джентльмена, которых их сопровождал. Для них он был всего лишь мистером Свинтоном, и миссис Гирдвуд испытала еще один шок, когда благородный хозяин, подойдя к ним, обратился к нему «мой дорогой граф» и попросил представить его дамам.
        Разрешение было милостиво дано; и впервые в жизни миссис Гирдвуд была окружена подлинными аристократами.
        Невозможно было ошибиться в этих людя, носивших все титулы, занесенные в «Книгу Берка». И теперь уже невозможно было усомниться в том, что мистер Свинтон - действительно «кто-то».
        - Он граф, это точно, - рассуждала про себя миссис Гирдвуд. - Не лорд; но он никогда и не называл себя лордом. Но граф - это то же самое. Или почти то же самое.
        - К тому же есть графы с богатыми поместьями - гораздо богаче, чем у многих лордов. Разве мы о таких не слышали?
        Этот вопрос она задала шепотом Джули после представления величественному хозяину.
        Но Джули не имела возможность ответить, потому что благородный хозяин был так снисходителен, что принялся беседовать с ней; и беседовал так долго, что граф как будто начал ревновать. Словно заметив это, его светлость отошел, чтобы проявить вежливость по отношению к двадцати другим изумительным молодым леди, украсившим его прием.. И на весь остаток вечера Гирдвуды были предоставлены вниманию графа.
        Прием продолжался всего два часа, начался в десять и кончился в двенадцать, подавали легкую закуску, которая с трудом могла сойти за ужин.
        Как следствие граф де Вальми (таков был отныне титул мистера Свинтона) пригласил дам на более существенный ужин в одном из модных ресторанов на Пикадилли. Здесь они встретились с другим графом, с тем самым, с которым познакомились за обеденным столом мистера Свинтона и который на этот раз пришел без графини. Вместе они привели еще два приятных часа.
        Даже Корнелия наслаждалась, хотя и не обществом двух графов. Она встретила на приеме джентльмена - мужчину, который по возрасту годился ей в отцы, - но с благородным характером и добрым сердцем, которому девушка сочувствовала. Они поговорили. Корнелия забыла о разнице в годах и хотела новых разговоров. Она разрешила новому знакомому навещать ее, и это помогло ей не чувствовать себя одинокой, когда граф де Вальми все внимание уделял исключительно ее кузине, а женатый граф оживленно беседовал с тетушкой.
        Шампанское и мозельское оказались превосходны; миссис Гирдвуд с удовольствием пила и то и другое, ее дочь тоже.
        Графы оказались живыми собеседниками - особенно тот, котого они так долго называли мистером Свинтоном и который больше не заботился о своем инкогнито.
        Миссис Гирдвуд теперь испытывала к нему материнскую любовь; а Джули смягчилась при мысли о том, что может стать графиней.

“Что может быть лучше и приятней?” - думала она, повторяя слова матери. Знатная графиня, красивый муж граф, дорогие платья и бриллианты, кареты и много денег, - все то, что делает титул особенно желанным!
        И как здорово будет самой устраивать приемы - и не только в Лондоне, но и в Нью-Йорке, на Пятой авеню!
        Она сможет приехать в Ньюпорт в самый разгар сезона; и смотреть на всех этих Дж., и Л., и Б. свысока; заставить их завидовать ей, когда она будет говорить им в лицо “графиня де Вальми”!
        Что с того, что она не любит графа до умопомрачения? Она будет не первой - таких миллионы, кто смирил стремления сердца ради приличного брака.
        Именно в таком настроении застал ее Свинтон, когда - теперь уже под своим подлинными именем - повторил свое предложение.
        И она согласилась стать графиней де Вальми.



        Глава LXXVIII
        Размышления на канале

        Казалось, Свинтон достиг полного торжества.
        У него есть титул, который у него не могут отобрать - не может даже тот, кто его даровал.
        У него есть патент на титул и документ о дворянстве; и он собирается бережно хранить их.
        Однако ему нужно еще состояние; и, кажется, оно тоже у него в руках.
        Джули Гирдвуд согласилась стать его женой, с приданым в пятьдесят тысяч фунтов и с ожиданием гораздо большего!
        Это редкая удача, вернее, свидетельство его ума и настойчивости. И дьявольского коварства.
        Но торжество еще не полное. Остается заключить брак. А что потом?
        Будущее оставалось сомнительным и полным тьмы. Затемняли его опасности и страхи.
        Что если Фэн окажется неверной? Верной себе, но неверной ему? Что если она не решится на такой позор и запретит вступать в брак? Она может так поступить в самую последнюю минуту. И что тогда? Разочарование, позор, гибель!
        Однако этого он не особенно опасался. Он чувствовал, что она согласится и позволит его гнусному плану осуществиться. А что потом? Что будет дальше?
        У нее будет над ним власть, которой стоит бояться, - настоящий Дамоклов меч!
        Придется делиться ней с таким трудом добытым богатством - он для этого достаточно хорошо ее знал, - подчиняться ей во всем. Он знал, что она обладает достаточно сильной волей. А теперь она снова вернулась на Роттен Роу и стала одной из самых красивых «наездниц и укротительниц лошадей».
        Но было еще кое-что, помимо мыслей о требованиях Фэн; и это кое-что тревожило Свинтона гораздо больше страха наказания. Он отдал бы все, что угодно, даже половину состояния Джули Гирдвуд, чтобы навсегда сохранить при себе будущую жену.
        Как ни странно это звучит, но он почти перестал думать о деньгах; впрочем, это не покажется странным, если мы объясним причину.
        Странным это кажется, только если вспомнить о характере этого человека. Как ни низок был Свинтон, он безумно влюбился в Джули Гирдвуд - безумно и отчаянно.
        И теперь, на пороге обладания ею, он понимал, что нить, на которой держится его счастье, может быть по капризу каждую минуту обрезана.
        И этот каприз - воля его оскорбленной жены! Неудивительно, что негодяй видел впереди трудное будущее - тропу, если и усаженную цветами, то обрамленную и смертельными ловушками и скелетами!
        Фэн помогала ему осуществить план и добиться почти сказочного состояния; но одним прикосновением она может все уничтожить.
        - Клянусь небом, я ей это не позволю! - сорвалось с его губ, когда он курил сигару, размышляя о будущем. И с помощью той же сигары принялся сочинять план, который позволит ему не опасаться вмешательства жены в его будущее.
        Сравнительно с планом, который возник в его сознании, попытка двоеженства казалась невинной.
        Он стоял на краю канала, крутым берегом которого кончался его сад. Фарватер по другую сторону, и поэтому водная бездна раскрывалась почти непосредственно у него под ногами.
        Это зрелище и подсказало ему план. Он знал, что тут очень глубоко. Видел, что вода мутная и не выдаст своей тайны.
        На небе луна. Ее лучи падают яркими пятнами на воду. Они проходят сквозь ветви кустарников; луна молодая и скоро совсем зайдет.
        Там, где он стоит, в тени вечнозеленой калины, совсем темно; но будь здесь свет, он показал бы, что дьявольский взгляд по-прежнему задумчиво устремлен на канал.
        - Должно получиться, - размышлял он, - но только не здесь. Эту штуку могут выловить. Даже если покажется, что это самоубийство, ее могут опознать и связать со мной.
        - Это было бы очень некстати! Я не должен показываться на расследовании коронера и давать показания.
        - Какой смысл размышлять? При таких обстоятельствах объяснения меня погубят.
        - Невозможно! Здесь это делать нельзя!
        - Но вообще сделать можно, - продолжал он, - и сделать именно в канале. Не сомневаюсь, что это проделывали много раз. Да, молчаливый лежебока, если бы ты мог говорить, ты бы рассказал, сколько раз тела, мертвые и живые, погружались в твои воды!
        - Ты подходишь для моих целей, но не здесь. Я знаю самое подходящее место - мост на Парк Роуд.
        - И время - поздно ночью. В какую-нибудь темную ночь, когда щеголеватые торговцы с Веллингтон Роуд удалились домой, в лоно своих семейств.
        - А почему бы не сегодня ночью? - спросил он самого себя, нервно выходя из-под калины и глядя на луну, чей тонкий серп едва пробивался сквозь облака. - Луна зайдет через час, и если небо меня не обманывает, ночь будет очень темная. И туман, клянусь небом! - добавил он, вставая на цыпочки и осматривая горизонт на востоке. - Да! С Собачьего острова идет облако тумана цвета грязи Темзы.
        - Почему не сегодня ночью? - снова спросил он самого себя, солвно пытаясь подкрепить свое ужасное решение. - Дело не ждет. Один день может все погубить. Если это придется сделать, то чем раньше, тем лучше. А сделать придется!
        - Да, да! Если я разбираюсь в лондонской погоде, идет туман. Он спустится к полуночи. С Божьей помощью задержится до утра!
        Слова о Боге в сочетании с ужасным планом придали его лицу истинно дьявольское выражение.
        Даже его жена, привыкшая к нему, заметила что-то отвратительное в его лице, когда он вернулся в дом. Она ожидала его там, чтобы вместе пойти прогуляться.
        Они собирались пойти в Хаймаркет и там насладиться роскошным ужином вместе со «вторым графом», достопочтенной Джеральдиной и еще несколькими друзьями с таким же положением и репутацией.
        Но это была не последняя прогулка, которую решил совершить Свинтон со своей любимой Фэн. Еще не доходя Хаймаркета он принял решение сегодня же отправиться на другую прогулку, если ночь окажется достаточно темной.



        Глава LXXIX
        Маленький ужин

        Ужин давала «Кейт-барышница», которой в последнее время везло: она заманила в свои сети молодого «простофилю», который тоже присутствовал на ужине.
        Это был не кто иной, как наш старый друг Фрэнк Скадамор: его кузина уехала за границу, он вышел из-под ее благотворного влияния и пустился в мотовство.
        Кейт давала ужин в ответ на обед, устроенный Фэн на вилле М’Тавиша; и ужин не уступал обеду в роскоши и великолепии.
        По времени его даже можно было назвать обедом: он начался еще до восьми часов вечера.
        Так сделали, чтобы потом спокойно поиграть в вист; главным участником игры по замыслу должен был стать «простачок», как называла Кейт молодого Скадамора - впрочем, не при нем.
        Вина подавали самые разные - лучшие, какие только нашлись в погребах кафе. Затем пришло время карт; игра продолжалась до тех пор, пока Скадамор не объявил, что он «чист»; тогда только началась настоящая попойка.
        Веселье длилось долго, и все пришли в состояние, которое добродушно именуется «подшофе».
        Это определение можно было приложить и к мужчинам и к женщинам. Фэн, достопочтенная Джеральдина и еще две хрупких дочери Евы прикладывались к вину так же обильно, как и джентльмены.
        Однако к концу ужина один из присутствующих твердо держался на ногах. Это был граф де Вальми.
        Он вовсе не был противником выпивки; однако на этот раз воздерживался специально.
        Все были так заняты выпивкой, что не заметили, как он осторожно выливал свое вино в плевательницу, делая вид, что пьет наравне со всеми.
        Если бы заметили, конечно, удивились бы, однако никто бы не догадался о причине. Сам дьявол не заподозрил бы, какой низкий план скрывается за этим воздержанием.
        Его веселые друзья в начале попойки заметили отвлеченность графа. Достопочтенная Джеральдина даже пошутила по этому поводу. Но со временем все так размякли и развеселились, что больше ни на что не обращали внимание.
        Посторонний наблюдатель заметил бы сосредоточенность мистера Свинтона и его стремление скрыть ее. Временами он, казалось, погружается в самого себя и ничего не видит вокруг.
        И в игре он проявил невнимательность, хотя его противником был голубь, которого оказалось так легко ощипать.
        Эту отвлеченность должны были вызвать какие-то напряженные или болезненные размышления; и он, казалось, испытывает большое облегчение, когда собравшиеся, довольные попойкой, решили расходиться.
        Ужинали ввосьмером, и четыре кэба поджидали у выхода четыре пестрые пары.
        Гости с трудом забирались в кареты; однако с помощью хаймаркетского полицейского и нескольких официантов кафе все наконец благополучно разместились, и кэбы отъехали.
        Кучера повиновались полученным указаниям; молодой Скадамор доставлял домой достопочтенную Джеральдину - правильней сказать, она доставляла его; а Свинтон, заботившийся о своей подвыпившей жене, сказал кучеру:
        - Вверх по Парк Роуд в Сент Джонз Вуд.
        Сказал негромко, приглушенный голосом, и кучер решил, что его пассажиры не супруги.
        Однако поскольку ему заплатили, причем джентльмен обещал еще добавить, кучер был доволен и ни на что иное не обращал внимания.
        Пророчество относительно погоды, сделанное Свинтоном, оправдалось. Ночь была темной и какой-то серовато-коричневой из-за тумана.
        Туман был такой густой, что перед запоздавшими знаменитостями, которые возвращались домой в роскошных каретах, бежали факельщики.
        По всей Пикадилии и по всему Мейферу (Фешенебельный район Лондона. - Прим. перев.) в тумане горели факелы, а их носители заполняли улицы своим жаргоном.
        Однако дальше, в районе Оксфорд-стрит, факелов становилось меньше; а за Портмен Сквер они совсем перестали попадаться; поэтому когда кэб с графом де Вальми и графиней медленно полз по Бейкер-стрит, его фонари освещали круг едва в шесть футов.
        - Годится, - сказал самому себе Свинтон, разглядывая в окошко ночь.
        К такому заключению он пришел и раньше, когда только поднимался по ступенькам в кафе «Европейское».
        Но однако произносил он это слово не вслух, и жена его не слышала. Впрочем, она не услышала бы, даже если бы он закричал ей на ухо. Она крепко спала в углу кареты.
        А до этого она была чуть «шумлива», пыталась петь или повторяла двусмысленную шутку, которую впервые услышала вечером.
        Она не сознавала, где находится и с кем, время от времени обращалась к мужу «Простачок», называла его именем «другого графа», а иногда «Кейт-барышницей».
        Ее собственный граф казался необыкновенно заботливым. Он очень старался, чтобы она не шумела, но еще больше, чтобы ей было удобней. На ней был просторный плащ. Муж тщательно застегнул все пуговицы плаща, чтобы жена не простудила грудь.
        К тому времени как кэб миновал верхнюю часть Бейкер-стрит и въехал на Парк Роуд, Фэн не только стихла, но и крепко уснула; только легкий храп свидетельствовал, что она жива.
        Кэб, медленно и неслышно, как катафалк, продвигался в серо-коричневой тьме.
        - Куда? - спросил кучер, поворачиваясь и говоря в боковое окошко.
        - На Южный берег! Но на улицу не заезжайте. Высадите нас в конце ее, у входа на Парк Роуд.
        - Хорошо, - ответил кучер. Ему показалось немного странным, что джентльмен с леди в таком состгоянии высаживается прямо на улице, особенно в такой час и в такую ночь!
        Тем не менее жизненный опыт вскоре подсказал ему объяснение. Леди возвращается поздновато. Джентльмен хочет доставить ее домой, не поднимая шума; поэтому колеса кэба не должны звучать у дверей.
        Но какое ему до этого дело, если заплатили щедро? Ему такое распоряжение даже понравилось, потому что обещало дополнительный заработок.
        И он не был разочарован. Когда добрались до указанного угла, джентльмен вышел, взял спутницу на руки и вынес на тротуар.
        Свободной рукой он дал кучеру крону - вдвое больше обычной платы.
        Кэбмен, получив такую щедрую плату, не захотел казаться назойливым; он забрался в кэб, плотнее закутался в плащ, натянул вожжи, тронул лошадь кнутом и покатил назад в Хаймаркет, надеясь подобрать еще одного подвыпившего пассажира.
        - Держись за мою руку, Фэн, - сказал Свинтон своей беспомощной половине, как только кэбмен отъехал. - Обопрись на меня. Я буду тебя держать. Вот так! А теперь пошли!
        Фэн ничего не ответила. Алкоголь победил ее - теперь еще сильней, чем раньше. Она была слишком пьяна, чтобы говорить или даже идти: супругу приходилось почти нести ее. Она была почти без сознания. Но Свинтон знал, что делает.
        Они не пошли на Южный берег; миновали вход на эту тихую улицу и пошли дальше по Парк Роуд!
        Зачем? Только он знал это.
        Под Парк Роуд проходит Риджентс Канал; через него переброшен мост, о котором мы уже говорили. То, что пересекаешь канал, заметно только по перерыву в кустах по краям дороги. На запад местность открытая, на восток поднимется высокая стена парка, затененная деревьями.
        Если посмотреть в сторону Паддингтона, можно увидеть сам канал и его буксирный фарватер. Вода прямо под вашими ногами; пешеходов, идущих по мосту, ограждает парапет высотой по грудь.
        На этот мост и пришел Свинтон. Он остановился у парапета, словно отдыхая; жена цеплялась за его руку.
        Он действительно отдыхал, но не для того, чтобы идти дальше. Он набирася сил для дела такого адского, что будь здесь свет, он и его спутница показались бы ожившей картиной - зрелищем убийства! И картина была бы реальной: именно таков был замысел Свинтона!
        Но никакой свет не падал на сцену убийства; никто не видел, как Свинтон неожиданно выпустил руку жены, затянул плащ на горле таким образом, что пряжка оказалась сзади; а затем накинул ей на голову ее же юбку!
        Никто не услышал приглушенный крик; Свинтон поднял жену и перебросил через парапет моста!
        И даже не посмотрел, куда она падает. Только слышал всплеск, который слился с его шагами, когда он торопливо уходил по Парк Роуд!



        Глава LXXX
        На буксире

        Баржа Билла Бутла медленно продвигалась по каналу.
        Туман сгустился неожиданно, и Биллу трудно было управлять старой лошадью, тащившей буксир.
        Он и не стал бы это делать; но ему на следующее утро нужно быть в Паддингтоне; там его будет ждать владелец баржи.
        Билл был ее капитаном; а экипаж состоял из его жены и целого выводка молодых Бутлов, один из который еще кормился грудью.
        Миссис Бутл, в пальто мужа из грубой толстой ткани, чтобы защититься от ночного холода, стояла у руля, а сам Бутл управлял лошадью.
        Он достиг моста на Парк Роуд и собирался двигаться дальше, когда клок особенно густого тумана вынудил его остановиться.
        Баржа еще находилась под мостом; миссис Бутл, заметив, что движение прекратилось, отпустила руль. И именно в этот момент они с мужем услышали какой-то приглушенный звук вверху, на мосту; затем какой-то массивный предмет мелькнул в воздухе!
        Послышался и голос, но приглушенный и едва различимый!
        И прежде чем он успели что-то сообразить, в воду между баржей и лошадью что-то с плеском упало!
        Упавшая масса ударилась о буксирный канат; и с такой силой, что лодочника, державшего канат в руках, едва не стащило в воду.
        Лошадь испугалась, потянула, и Бутл сам едва не упал в воду головой вперед.
        Очень трудно оказалось успокоить лошадь, тем более что что-то держало трос, что-то билось в воде, и оттуда продолжали доноситься приглушенные крики.
        Однако голос был не настолько приглушен, чтобы Бутл не понял, что это женщина!
        Сразу проснулся рыцарский инстинкт лодочника; выпустив канат, он чуть отступил и прыгнул в канал.
        Было так темно, что он ничего не видел; но ему помогли продолжающиеся крики; он поплыл вдоль буксироного троса и обнаружил то, что искал.
        В воде, все еще держась на поверхности, билась женщина.
        Ей помешал утонуть плащ, зацепившийся за трос.
        К тому же она ухватилась за трос обеими руками и цепко держалась.
        Лодочник не видел ее лицо, но ему показалось, что оно закрыто плащом.
        Но он не стал смотреть ей в лицо. Достаточно того, что ей грозит опасность утонуть; обхватив женщину одной рукой, другой он начал перебираться по тросу в направлении баржи.
        Миссис Бутл, давно оставившая руль, встала на носу и помогла ему поднять ношу на борт; при свете фонаря это оказалась очень красивая леди, одетая в роскошные шелка, с золотыми часами на поясе и с кольцом с бриллиантом на пальце!
        Миссис Бутл заметила и другое кольцо, без камня, но, по ее мнению, не менее ценное. Это был символ Гименея.
        Все это обнаружилось после того, как с едва не утонувшей женщины сняли промокший плащ; не будь этого плаща и буксирного каната, женщина точно утонула бы.
        - В чем дело? - спросила женщина, тяжело дыша и дико оглядываясь. - Что случилось, Дик? Где ты? И где я? О Боже! Это вода! Я вся промокла! Я едва не задохнулась! А кто вы такой, сэр? И вы, женщина. Вы ведь женщина? Зачем вы меня бросили? В реку, в Серпантин (Искусственное озеро в Гайд-парке. - Прим. перев.) или куда еще?
        - Это не река, миссис, - сказала миссис Бутл, слегка радраженная сомнениями в ее женственности. - И не Серпантин. Это Риджентс Канал. А кто вас в него сбросил, вы сами должны знать.
        - Риджентс Канал?
        - Да, миссус, - подтвердил Бутл, заимствовав у жены это обращение. - В него вы нырнули, как раз на Парк Роуд. Вы упали с моста. Кто вас столкнул? Или вы упали сами?
        В глазах женщины мелькнуло удивленное выражение, она как будто начинала вспоминать.
        И вдруг лицо ее изменилось, женщина словно очнулась от ужасного сна и начала воспринимать реальность.
        На несколько мгновений она как будто задумалась; и все стало ей ясно.
        - Вы спасли мне жизнь, - сказала она, наклонившись и схватив лодочника за руку.
        - Пожалуй. Думаю, вы пошли бы на дно, если бы не я и не буксирный трос.
        - Говорите, это мост на Парк Роуд?
        - Прямо над нами, баржа все еще стоит под ним.
        Еще несколько секунд в задумчивости, и леди снова заговорила:
        - Я могу доверить вам тайну?
        Бутл посмотрел на жену, она - на мужа; оба смотрели вопросительно.
        - У меня есть причины просить вас об этом одолжении, - подолжала леди дрожащим голосом; голос ее дрожал не от ныряния. - Сейчас бесполезно вам их объяснять. Со временем вы все узнаете. Можете сохранить все в тайне?
        Бутл снова вопросительно посмотрел на жену; а миссис Б. ответила ему тем же.
        Но тут леди помогла им согласиться.
        Она сняла с пальца кольцо с бриллиантом и часы с пояса; кольцо оказалось у жены лодочника, а часы - у самого лодочника. Леди попросила принять это в благодарность за то, что спасли ей жизнь!
        Подарки казались настолько ценными, что покрывали не только оказанную услугу, но и просьбу. С такими сверкающими ценностями в руке ни лодочник, ни тем более его жена не смогли отказать леди и пообещали держать все в тайне.
        - Еще одна просьба, - сказала леди. - Позвольте мне остаться в вашей барже, пока вы не пристанете в Лиссон Гроув. Вы ведь туда направляетесь?
        - Да, миссус.
        - Когда остановитесь, вызовете мне кэб. Они всегда там стоят, на Гроув Роуд.
        - С удовольствием сделаю это для вашей милости.
        - Достаточно, сэр. Надеюсь, настанет день, когда я вам докажу свою благодарность.
        Бутл, взвесив в руках часы, подумал, что она ее уже доказала.
        Однако кое-что для нее нужно было еще сделать и сделать немедленно. Оставив леди на попечении жены, Бутл снова взялся за буксир, и старая лошадь двинулась в направлении Гроув Роуд.
        Приблизившись к мосту в конце Эдгрейв Роуд, он опять остановил баржу и отправился на поиски кэба.
        Вскоре он вернулся с четырехколесным экипажем; посадил в него промокшую леди; потом вернулся на баржу.
        Но предварительно леди записала его имя, номер баржи и все сведения, которые понадобятся, чтобы отыскать его снова.
        Она не сказала, куда направляется.
        Сказала это только кэбмену; и тот отвез ее в отель недалеко от Хаймаркета.
        Теперь она настолько протрезвела, что знала и где находится и что собирается сделать.



        Глава LXXXI
        Наконец согласие

        Вернон Холл с нашего последнего посещения очень изменился. Теперь в нем царило не веселье, а печаль.
        Но только внутри. Снаружи, со стороны парка, поместье выглядело по-прежнему приветливо; коринфские колонны портика казались такими же открытыми и гостеприимными, как всегда.
        Как всегда, подъезжали и отъезжали элегантные экипажи; однако экипажи задерживались ненадолго; посетители оставляли свои карточки и расспрашивали.
        Внутри царила тишина. Неслышно скользили или проходили на цыпочках слуги; неслышно открывались и закрывались двери; все говорили приглушенными голосами.
        Все было тихо, серьезно и многозначительно. Все говорило о болезни в доме.
        Так оно и было. И болезнь очень серьезная - предвестница смерти.
        Сэр Джордж Вернон умирал.
        Это была его старая болезнь, которую так легко подхватить в тропическом климате - и на востоке, и на западе.
        А баронет много времени провел и там и там; часть жизни он служил в Индии.
        Болезнь длилась долго. Теперь ее объявили неизлечимой. По настоятельной просьбе больного врачи сообщили ему правду и предупредили, чтобы он готовился к смерти.
        Последняя поездка по континенту, которую он совершил с дочерью, окончательно подорвала его силы; и вот он снова дома и настолько ослабел, что не может ходить даже по мягким газонам своего прекрасного парка.
        Большую часть дня он проводил на диване в библиотеке, лежал опираясь на подушки.
        Он уехал за море с Бланш, надеясь избавить ее от гибельной страсти, в которой она созналась и которая с тех пор постоянно его тревожила.
        Насколько он в этом преуспел, можно было понять по печальному лицу дочери, которое некогда было таким цветущим и жизнерадостным; по бледности ее щек, когда-то розовым, как лепестки цветка; по ее вздохам, которые она с трудом сдерживала; и главное - по разговору, который произошел у нее с отцом вскоре после возвращения из этого последнего в его жизни путешествия.
        Сэр Джордж, как обычно, лежал в библиотеке; диван передвинули к окну, чтобы он мог наслаждаться красотой великолепного заката: окно выходило на запад.
        Бланш сидела с ним рядом; оба молчали. Поправив его подушки, она села в ногах на диван; как и он, она смотрела на закат, окрасивший облака в алый, пурпурный и золотой цвета.
        Была середина зимы; но в рощах Вернон Парка это было незаметно. Листва здесь никогда не опадает, газоны вечно зеленеют, и поэтому окружающая поместье территория постоянно живет весной.
        Повсюду весеннее птичье пение, на высоких деревьях кричат зяблики, из ветвей лавров и вечнозеленой калины доносятся голоса дроздов, и малиновка под окном поет свою простую песенку.
        Тут и там от дерева к дереву перелетают фазаны, заметные по своему яркому оперению; выбегает из норы в лощине заяц. Дальше на пастбищах видны гладкие коровы, которых охраняют самцы; все спокойно пасутся. Прекрасная картина; особенно прекрасной должна она казаться взгляду владельца.
        Однако сэр Джордж, который, возможно, смотрит на все это в последний раз, словно ничего не видит. Мысли его полны горечи и тревоги.
        Он задает себе вопрос: кто будет его наследником, кто продолжит его славный древний род?
        Наследницей будет его дочь Бланш - поскольку у него нет ни сына, ни других детей; и наследственный майорат заканчивается вместе с ним.
        Но Бланш может недолго носить его имя; какое же имя она примет? Чей герб будет изображен поверх герба Вернонов?
        Сэр Роджер думает о Скадаморе; он давно о нем думает, он надеялся и хотел этого союза; но теперь, когда к нему приближается смерть, он очень сомневается в осуществимости такого объединения гербов.
        Раньше и до самого последнего времени он считал это объединение вполне возможным. Думал о том, как его осуществить. Намекал Бланш на то что может заставить ее повиноваться. Однако он обнаружил, что все его усилия тщетны; и именно об этом он сейчас думал. Все равно что приказать солнцу перестать садиться, или быку отказаться от своего великолепия, и птицам - от их негромкой красоты. Можно смягчить антипатию, но нельзя уничтожить ее окончательно. Как ни послушна его дочь, отцовской власти и всех сил земли не хватит, чтобы заставить ее преодолеть антипатию к ее кузену Скадамору.
        И никакими силами не удастся заставить Бланш забыть о капитане Мейнарде. Его образ по-прежнему у нее в сердце, такой же яркий, как при первой встрече, такой же свежий, как в тот час, когда они стояли в тени гималайского кедра. Отец знал это. А если бы и не знал, подсказали бы ее щеки, которые с каждым днем становились все бледнее. Но он знал или подозревал; и теперь настало время убедиться.
        - Бланш! - сказал он, поворачиваясь и нежно глядя ей в лицо.
        - Да, отец? - Она произнесла это вопросительно, думая, что больному что-то нужно. Но вздрогнула, увидев его взгляд. В нем что-то гораздо большее.
        - Дочь моя, - сказал сэр Джордж, - скоро меня с тобой не будет.
        - Дорогой отец, не говори так!
        - Это правда, Бланш. Врачи говорят, что я умираю; я и сам это знаю.
        - О отец, дорогой отец! - воскликнула она, вскакивая, опускаясь на колени перед диваном и закрывая лицо прядями волос и руками.
        - Не плачь, дитя мое! Как это ни больно, но тут ничего не поделаешь. Такова судьба всего живого в мире; я не могу быть исключением. Это всего лишь переход в лучший мир, где с нами Бог и где, как нам говорят, нет больше слез. Возьми себя в руки. Садись и слушай: я должен тебе кое-что сказать.
        Она, всхлипывая, повиновалась. Сердце ее готово было разорваться.
        - Когда я умру, - продолжал он, дождавшись, когда она слегка успокоится, - ты, дочь моя, унаследуешь все поместье. С сожалением должен сказать, что оно заложено. Тем не менее, когда будут выплачены все долги, останется значительная сумма - достаточная, чтобы обеспечить тебе жизнь, к которой ты привыкла.
        - О, отец! Не говори о таких вещах. Ты причиняешь мне боль!
        - Но я должен, Бланш, должен. Ты должна все это знать, а я должен знать…
        Что он должен знать? Он помолчал, словно не решаясь продолжать.
        - Что, папа? - спросила она, вопросительно глядя ему в лицо; краска на лице свидетельствовала, что она догадывается. - Что ты должен знать?
        - Моя дорогая дочь! - сказал он, уклоняясь от прямого ответа. - Разумно предположить, что когда-нибудь ты сменишь имя. Я был бы несчастлив, если бы считал по-другому; и я буду счастлив, зная, что ты заменишь свое имя на иное, достойное дочери Вернона, имя человека, который заслуживает стать моим сыном!
        - Дорогой отец! - воскликнула она, снова начиная плакать. - Прошу тебя, не говори со мной об этом! Я знаю, кого ты имеешь в виду. Знаю! О, отец, этого никогда не будет!
        Она думала о фамилии Скадамор и о том, что никогда не будет ее носить!
        - Возможно, ты ошибаешься, дочь моя. Я не имел в виду определенное имя.
        Ее большие голубые глаза, потемневшие от слез, были вопросительно устремлены на его лицо.
        Она молчала - ждала, чтобы отец объяснил свои слова.
        - Дочь моя, - сказал он, - мне кажется, я понимаю, о ком ты подумала. Ты возражаешь против имени Скадамор? Я прав?
        - Я предпочту оставаться со своим собственным - с твоим - всю жизнь. Дорогой отец! Я сделаю все, что ты мне прикажешь, даже это! Но неужели ты заставишь меня совершить поступок, который на всю жизнь сделает меня несчастной? Я не могу, не могу любить Фрэнка Скадамора; а без любви как я могу?..
        Женский инстинкт, руководивший девушкой, словно покинул ее; она снова разрыдалась.
        Сэр Джордж тоже больше не мог сдерживать слезы и сочувственное выражение.
        Отвернувшись, уткнувшись лицом в подушку, он плакал так же сильно, как она.
        Но печаль не может длиться вечно. Даже самое чистое и самое сильное горе рано или поздно кончается.
        Умирающий знал, что принесет утешение и ему и его дорогой благородной дочери - она стала ему еще дороже из-за великодушного обещания, которое только что дала.
        В последнее время его взгляды на будущее постепенно менялись. Могильная тень, в которую он погружался, затмевала и гордость прошлым, и великолепие настоящего. Затронула она и его честолюбивые надежды на будущее.
        В результате изменились взгляды сэра Джорджа, общественные и политические. Он мысленно видел человека, который представляет эти новые идеи; этого человека он когда-то обидел, даже оскорбил. Но на смертном одре он больше не испытывал к нему ненависти; отчасти потому, что раскаялся в своем поступке, отчасти же потому, что знал: этот человек по-прежнему в сердце его дочери. И знал, что дочь никогда не будет счастлива, если не обнимет этого человека.
        Она пообещала ему самопожертвование - обещала благородно. Достаточно одного слова, одного приказа, и она исполнит свое обещание!
        Произнесет ли он это слово?
        Нет! Пусть герб Вернонов исчезнет из геральдических записей! Пусть сольется с плебейскими символами республики! Лучше это, чем обречь своего единственного ребенка, свою дочь на вечную печаль!
        В этот решающий час он решил, что дочь его должна обрести счастье.
        - Ты не любишь Фрэнка Скадамора? - спросил он после долгого перерыва, когда к нему вернулась способность говорить.
        - Не люблю, отец: не могу.
        - Но ты любишь другого? Не бойся говорить откровенно, дитя мое. Ты его любишь?
        - Да!
        - И этот другой - капитан Мейнард?
        - Отец! Я однажды уже призналась тебе в этом. Я сказала тебе, что люблю его всем сердцем. Неужели ты думаешь, что мои чувства могли измениться?
        - Достаточно, моя храбрая Бланш! - воскликнул больной, гордо поднимая голову с подушки и с восторгом глядя на дочь. - Достаточно, моя самая дорогая Бланш! Приди ко мне в объятия! Обними твоего отца - твоего друга, который скоро не сможет быть рядом с тобой. Но это не станет моей виной, если я оставлю тебя в руках другого человека - возможно, он сумеет лучше беречь тебя!
        Такое проявление страстных отцовских чувств помешало ему продолжать.
        Бланш Вернон бросилась на шею своего великодушного отца и прижалась к его лицу мокрой от слез щекой!



        Глава LXXXII
        Утешительное послание

        - Никогда больше не видеть ее, никогда не слышать о ней! Я не могу ждать письма от нее. Она не смеет мне написать. Не сомневаюсь, ей это запретили. Запретил отец.
        - А я тоже не смею ей писать. Если я это сделаю, несомненно, пользуясь тем же отцовским правом, он его перехватит. И я потеряю последнюю надежду с ним примириться.
        - Не смею - и не должен!
        - Но почему нет? Разве это не ложное проявление рыцарства?
        - И разве не обманываю я самого себя? Какая власть может быть сильнее власти сердца? Только эту власть нужно принимать во внимание, когда думаешь о предложении. Кто имеет право вставать между любящими сердцами? Кто может запретить счастье двоих?
        Отец утверждает, что имеет такое право, и использует его. Возможно, это разумно; но справедливо ли?
        - И бывают случаи, когда это не мудрость, а сплошное безумие!
        - О сословная гордость! Как часто ты мешала достичь счастья, сколько сердец были принесены в жертву твоим нелепым претензиям!
        - Бланш, Бланш! Как тяжело думать, что между нами непреодолимый барьер! Препятствие, которое не могут уничтожить никакие мои усилия, никакая борьба, никакое торжество и признание! Как это тяжело!
        - И, может быть, это не единственное препятствие! Кто знает?
        Так рассуждал капитан Мейнард. Он был в своем кабинете, сидел за письменным столом. Но последняя мысль была слишком болезненной, чтобы он оставался в кресле; вскочив, он принялся расхаживать по кабинету.
        Он больше не думал о своем давнем предчувствии - во всяком случае далеко не был в нем уверен. Тон размышлений и особенно последняя их часть свидетельствовали, насколько он утратил веру в это предчувствие. А все его манеры, то, как он расхаживал по кабинету, его жесты, восклицания, отчаянные взгляды, тяжелые вздохи - все это говорит о том, как много места занимает в его сознании Бланш Вернон, насколько сильно он любит ее!
        - Да, это правда, - продолжал он, - она могла забыть меня! Она ребенок и могла принять меня за игрушку. А когда игрушка не видна, о ней забывают. Будь все проклято: меня, конечно, постарались обесславить!
        - Как могу я верить ее обещанию, данному в минуту расставания? Кстати, оно ведь дано в письменном виде! Надо еще раз взглянуть на это сладкое письмо!
        Сунув руку в карман жилета, тот карман, что ближе к сердцу, он достал небольшой листок, который давно и бережно хранил. Развернув его, он в который раз прочел:



        «Папа очень рассердился.Я знаю, что он никогда не разрешит мне снова с вами увидеться. Мне печально думать, что мы никогда больше не встретимся и что вы меня забудете. Я вас никогда не забуду - никогда!»

        Чтение доставило ему странную смесь боли и радости, как и двадцать раз до этого; потому что он не менее двадцати раз перчитывал эту записку.
        Но теперь боль преобладала над удовольствием. Он начинал верить в слова «мы никогда больше не встретимся» и сомневаться в двойном обещании «никогда не забыть». И продолжал в отчаянии расхаживать по полу.
        Это занятие не успокоило его. Отвлек его граф Роузвельдт, вошедший в кабинет с утренним визитом. Граф в последнее время тоже изменился. У него появилась возлюбленная, и он сомневался в том, что опекунша девушка даст согласие на брак.
        В таких делах мужчины могут сочувствовать друг другу, но не принесут утешения. Только достигшие успеха могут подбадривать.
        Роузвельдт пробыл недолго и был неразговорчив.
        Мейнард не знал, кто предмет страсти его друга, не знал даже имени девушки. Он только думал, что это должна быть необычная женщина, если сумела вызвать такие перемены в его друге. Ведь до сих пор граф был настолько равнодушен к прекрасному полу, что даже провозгласил себя вечным холостяком!
        Граф ушел спешно, но намекнул, куда идет. Мейнард заметил, что он одет с особой тщательностью, напомадил усы и надушил волосы.
        Граф сказал, что собирается навестить леди. Больше того, он намерен задать ей вопрос.
        Какой вопрос, он не сказал; но его старый друг заподозрил, что это предложение.
        Это довольно смешное происшестве слегка отвлекло Мейнарда от печальных размышлений.
        Но ненадолго. Скоро тяжелые мысли вернулись; Мейнард снова перечел записку Бланш Вернон, которую оставил на столе.
        И не успел кончить, как во входную дверь постучали. Громкий стук сообщал о появлении почтальона.
        - Письмо, сэр, - доложил швейцар, войдя в кабинет.
        Доставка была оплачена; Мейнарду оставалось только взять письмо.
        Адрес написан джентльменом. Почерк незнакомый. Но в этом нет ничего необычного. Писатель, приобретший широкую известность, он ежедневно получал письма читателей.
        Но первернув конверт, чтобы его распечатать, Мейнард вздрогнул. На конверте был герб, который он тотчас же узнал. Это был герб Вернонов!
        Теперь он распечатывал конверт осторожно, дрожащими руками.
        И пальцами, дрожащими, как листья осины, расправил лист бумаги, на котором тоже был герб.
        Постепенно успокаиваясь, Мейнард прочел:



«Сэр,
        Вашими последними словами были: «Надеюсь, настанет день, когда вы не так строго будете судить мое поведение». Если верно припоминаю, я ответил: «Маловероятно».
        Я старше вас и поэтому казался себе более мудрым. Но и самые старые и мудрые могут ошибаться. Я не считаю унижением признаться, что ошибался - и ошибался относительно вас. И если вы согласны простить мое грубое - я бы даже сказал, варварское - поведение, я с удовольствием принял бы вас в качестве гостя. Капитан Мейнард! Я очень изменился с тех пор, как вы в последний раз меня видели - изменился и душой и телом. Я на смертном одре; и хотел бы повидаться с вами до того, как расстанусь с этим миром.
        Есть еще кое-то, кто сейчас смотрит на меня и хочет вашего приезда. Приезжайте!
        Джордж Вернон»

        В тот же день в дневном поезде, уходящем из Лондона на Танбридж Уэллс, сидел пассажир. Он заказал билет до Семи Дубов в Кенте.
        Звали этого джентльмена Мейнард!



        Глава LXXXIII
        Оба обручены

        Прошла неделя с той нелепой встречи графа Роузвельдта и капитана Мейнарда в кабинете последнего, и они снова оказались в той же комнате.
        Но обстоятельства изменились, и об этом свидетельствовала их наружность.
        Оба казались такими веселыми и сияющими, словно вся Европа стала республикой!
        Они не только казались, но и были веселы; и у обоих были на то причины.
        Граф вошел. Капитан только собрался уходить.
        - Какая удача! - воскликнул он. - А я собирался вас разыскивать.
        - А я пришел в поисках вас! Капитан, мы могли с вами разминуться! Я бы и за пятьдесят фунтов не хотел этого!
        - А я за сто, граф! Вы нужны мне по чрезвычайно важному делу.
        - А мне вы нужны по еще более важному.
        - Вы с кем-то деретесь, граф? Мне жаль. Боюсь, я не смогу вам помочь.
        - Оставьте свои сожаления при себе. Скорее вы попали в такую переделку. Pardieu! Я прав?
        - Совсем наоборот! Но я все же попал в переделку, как вы говорите, хотя и гораздо более приятную. Я женюсь.
        - Mein Gott! Я тоже!
        - Значит, она согласилась?
        - Да. А ваша? Но мне не нужно спрашивать. Это та золотоволосая девочка?
        - Я ведь сказал вам когда-то, граф, что эта девочка будет моей женой. И теперь имею счастье подтвердить это.
        - Mere de Dieu (Матерь Божья! Фр. - Прим. перев.)! Замечательно! Отныне я верю в предчувствия. У меня тоже было предчувствие, когда я впервые увидел ее.
        - Ее? Вы имеете в виду будущую графиню Роузвельдт? Вы мне так и не сказали, кого удостоили этой чести.
        - Скажу сейчас, cher capitaine, потому что другой такой милой, красивой и достойной девушки вы не видели. Вы все равно удивитесь, когда увидите ее. Но только, когда мы будем стоять перед алтарем. Я как раз пришел просить вас об этом.
        - Странно! Я о том же хотел просить вас.
        - Вы хотите, чтобы я был вашем шафером?
        - Конечно. Вы как-то согласились быть моим секундантом. Вы ведь не откажете мне сейчас?
        - С моей стороны это было бы неблагодарностью: ведь я прошу от вас такой же услуги. Вы согласитесь, чтобы это было взаимно?
        - Конечно. Можете рассчитывать на меня.
        - А вы на меня. Но когда вас «окрутят», как выражаются британцы?
        - В следующий четверг, в одиннадцать часов.
        - В четверг в одиннадцать часов! - удивленно повторил граф. - Но ведь в этот день и час я тоже стану супругом! Sacre Dieu! Мы будем заняты одним и тем же делом в одно и то же время! И не сможем помочь друг другу!
        - Станное совпадение! - заметил Мейнард. - И не очень удачное!
        - Еще бы! Какая жалость, что мы не могли это разыграть по жребию!
        В Лондоне сотни цервей, и им и в голову не пришло, что венчание может быть назначено в одной и той же.
        - Что же делать, cher capitaine? - спросил австриец. - Я здесь чужой и не знаю ни души. А вы - вы хорошо говорите по-английски, но мне кажется, друзей у вас тоже немного. Что мы будем делать?
        Мейнарду затруднение графа показалось забавным. Хоть он здесь тоже чужой, за себя он не опасался. В огромном Лондоне он знал многих, кто окажет ему такую услугу - особенно если узнает, что невеста дочь баронета!
        - Постойте! - воскликнул Роузвельдт. - Нашел! Здесь граф Ладислас Телеки. Он мне не откажет. И еще … еще его двоюродный брат граф Франс! Почему бы ему не стать вашим шафером? Я знаю, вы с ним друзья. Я видел вас вместе.
        - Совершенно верно, - согласился Мейнард. - Хотя я о нем сразу не подумал, граф Франс самый подходящий человек. Я знаю, что он согласится оказать мне услугу. Не прошло и десяти дней, как я помог ему стать гражданином этой гордой Британской империи, чтобы он мог сделать то же самое, что собираюсь сделать я, - жениться на леди, одной из самых знатных среди нашей аристократии. Спасибо, мой дорогой граф, за то, что напомнили о нем. Он подходит во всех отношениях, и я обращусь к нему с такой просьбой.
        Они расстались: один в поисках графа Ладисласа Телеки, - другой - Франса. Оба предвидели приятную церемонию, самую важную в жизни каждого.



        Глава LXXXIV
        Встреча в церкви

        Для Мейнарда наступило счастливое утро.
        В этот день Бланш Вернон должна стать его женой.
        Предчувствие его накануне осуществления: девочка становится его женой!
        Не путем похищения, не в тайном браке; но открыто перед всем миром и с согласия отца!
        Сэр Джордж не только согласился, он все организовал, вплоть до подробностей брачной церемонии.
        Свадьба должна была состояться быстро - немедленно.
        Перед смертью сэр Джордж хотел увидеть свою дочь замужем и под защитой надежного человека.
        И хоть не он сам выбрал этого человека, он больше не сопротивлялся выбору дочери.
        Теперь он дал свое согласие, и его будущий зять больше не был в «Семи Дубах» незнакомым гостем.
        Свадьбу будут праздновать не здесь. Сэр Джордж не стыдился такого празднования, но считал его несвоевременным.
        Он знал, что скоро здесь будут развеваться траурные ленты, а на стену повесят черное объявление. И не хотел, чтобы похороны бросили иссушающую тень на апельсиновый цвет невесты.
        Всего это можно легко избежать. Сестра сэра Джорджа живет в Кенсингтон Гор; и дочь отправится на венчание из ее дома.
        К тому же перед алтарем старой церкви в Кенсингтоне двадцать лет назад стоял он сам, а рядом с ним была мать Бланш.
        Такое венчание будет вдвойне благоприятным.
        Все было решено; и капитана Мейнарда пригласили в определенный день и час явиться в церковь святой Марии в Кенсингтоне.
        Он приехал в сопровождении графа Франса Телеки; и здесь встретился с невестой, которую окружали подружки.
        Их было немного, потому что Бланш выразила желание избежать шумихи. Она хочет только выйти замуж за человека, который завоевал ее сердце!
        Но хоть подружек у нее было мало, это были самые знатные девушки, каждая с титулом.
        И все очень красивые: каждая заслужила титул красавицы.
        Жених их не видел. Поздоровавшись с каждой простым поклоном, он взглядом отыскал невесту. И на ней его взгляд и остановился.
        Ее цвета великолепно гармонировали с солнечным цветом и розами. Никому подвенечный наряд не подходил больше.
        Бланш Вернон можно было не краснеть. У нее и без того хватало цвета.
        Но когда она встретилась взглядом с женихом, и его голос, как сигнал к штурму осажденной крепости, сказал ей, что дни девичества кончаются, она испытала странную, но приятную дрожь в сердце, а румянец на ее щеках углубился.
        Она была счастлива сдать свою крепость.
        Никогда на взгляд Мейнарда не выглядела она такой прекрасной. Он стоял, словно зачарованный, глядя на ее красоту, и думал лишь о том, что хочет ее обнять.
        Тот, кто молился только в современных церквях, не представляет себе, что находится внутри церкви святой Марии в Кенсингтоне. Ее массивные скамьи и тяжелые нависающие галереи, ее сумрачные проходы, окаймленные колоннами и пилястрами, придают ей священный древний вид; именно такое впечатление эта церковь произвела на Мейнарда.
        Он думал о тысячах и тысячах верующих, которые молились в этих стенах, о рыцарях и благородных дамах, склонявшихся перед этим алтарем, чьи гербы изображены на цветных стеклах окон и на плитах каменного пола. Сколько благородных мыслей возникло здесь в прошлом и оказало мистическое влияние на настоящее!
        Мейнард испытывал это влияние.



        Глава LXXXV
        Кульминация преступного плана

        Несмотря на археологическую привлекательность церкви святой Марии, жених начал терять терпение. Неудивительно, что с такой невестой ему не терпелось побыстрее оказаться перед алтарем!
        В такие минуты даже кратчайшую зарежку выдержать очень трудно.
        И не важно, что он знает причину задержки.
        Его пригласили на одиннадцать часов, и он прибыл точно вовремя; но оказалось, что не они одни должны сегодня обвенчаться. Перед ними была еще одна пара!
        Подъезжая к церкви, он видел признаки этого: женщин в белой одежде с вуалями, с цветами, вплетенными в волосы.
        Проходя, он лишь бегло взглянул на них. Его невесты среди них не было, а он искал только ее!
        Записывая свое имя в ризнице, он случайно узнал, что не одна, а две пары должны венчаться до него, причем одновременно! Ему сказали, что выходят замуж подруги.
        Это сообщил ему священник, который будет проводить церемонию; и, сказав это, отправился выполнять свою роль - сделать счастливыми одновременно четыре сердца.
        Когда Мейнард в сопровождении шафера вошел в церковь, он увидел перед алтарем группу леди и джентльменов, стоявших полумесяцем. Их было восемь: две невесты, два жениха и у каждого по шаферу или подружке.
        И только поздоровавшись с невестой и насладившись ее красотой, он посмотрел на тех, которые становились счастливыми за десять минут до него.
        И первый же взгляд в том направлении заставил его вздрогнуть. Совпадение казалось невероятным.
        Перед алтарем стоял граф Роузвельдт - рядом с ним граф Ладислас Телеки, которого в то же мгновение узнал его кузен, шафер Мейнарда.
        Но что за леди стоит слева от Роузвельдта? Кого он держит за руку? Корнелию Инскип!
        Еще одно совпадение; однако не последнее; впереди новое, столь же странное и поразительное!
        Следуя вдоль полумесяца, он посмотрел на пару справа от Роузвельдта. Это вторые невеста с женихом.
        Мейнард с трудом сдержал восклицание, увидев, что невеста - Джули Гирдвуд, а жених - Свинтон!
        С усилием он взял себя в руки. Это не его дело; он лишь пробормотал негромко: «Бедная девочка. В ней есть что-то благородное. Какая жалость, что она отдается такой мрази, как Дик Свинтон!»
        Мейнард знал лишь немногое из прошлого Дика Свинтона. Он не подозревал, что экс-гвардеец в этот момент совершает двоеженство !
        Однако оно еще не совершено. Вот-вот совершится. Мейнард стоял молча, и в этот момент священник задал традиционный вопрос:

        - Если кто-нибудь из присутствующих знает причины, по которым брак будет незаконным, пусть выскажет их.
        Последовал обычный небольшой перерыв в службе, но на этот раз он оказался короче, чем всегда. Перерыв сократился из-за ответа - прежде неслыханного! И ответ дали не жених или невеста, а третий участник, неожиданно появившийся на сцене!
        Женщина, молодая и красивая, хорошо одетая, но с диким взглядом, с гневом, который виден был в каждом ее движении, вышла из-за одной из колонн и торопливо приблизилась к алтарю. Ее сопровождали двое мужчин, которые как будто выполняли ее приказы.
        - Если они не знают никаких причин, то я знаю! - воскликнула женщина. - И эта причина помешает им вступить в брак! Я говорю об этих двоих! - добавила она, указывая на Свинтона и Джули!
        - По какому праву вы вмешиваетесь? - спросил священник, придя в себя от неожиданности. - Говорите, женщина!
        - По такому, что этот мужчина уже женат. Он мой супруг и был бы моим убийцей , если бы не… - Сюда! - повелительным тоном приказала она двум полицейским, которые сопровождали ее. - Арестуйте этого джетльмена. Вот ордер.
        Двое представителей власти не стали рассматривать листок с печатью. Они были уже знакомы с его содержанием; и прежде чем жених-двоеженец мог возразить, их мозолистые руки опустились ему на плечи, готовые в случае сопротивления схватить и за горло!
        Он не сопротивлялся - даже не попытался. Выглядел он, как человек, в которого неожиданно ударила молния, - дрожал с головы до ног; и в таком виде его и увели из церкви!
        Никакое перо не в состоянии описать последовавшую вслед за этим сцену. Образовалась толпа возбужденных мужчин, обсуждающих происшествие, и плачущих женщин.
        Но Джули Гирдвуд среди них не было. При первом же появлении женщины она все поняла. Казалось, какой-то инстинкт предупредил ее горе; руководствуясь этим инстинктом, она выскользнула из церкви и спряталась в экипаже, который должен был привезти домой новобрачную с мужем!
        Вскоре перед алтарем образовался новый полумесяц.
        На этот раз церемонию ничто не нарушило, и капитан Мейнард одел кольцо на палец Бланш Вернон, поцеловал свою жену и выслушал молитву, освятившую их союз!
        Последовали рукопожатия, поцелуи со стороны подружек невесты, шорох шелков, когда все выходили из церкви. Все расселись по каретам и отправились в Кенсингтон Гор.
        В тот же вечер в поезде на Танбридж Уэллс ехали джентльмен и леди; на пальце леди сверкало недавно надетое золотое кольцо. В их распоряжении был весь вагон, но они не чувствовали себя одинокими. Это была самая счастливая пара в поезде!



        Глава LXXXVI
        Еще позже

        Со смешанными чувствами завершаем мы свой рассказ. Некоторые его сцены доставили боль; но мы надеемся, что другие принесли радость.
        С теми же смешанными чувствами расстаемся мы с героями; одних оставляем с сожалением, других с радостью.
        Есть среди них такие, чья судьба вызывает сожаление. И, может быть, больше всего это относится к Джули Гирдвуд.
        О ее судьбе можно рассказать в нескольких словах: отвращение ко всему человечеству - решимость никогда не выходить замуж - и в результате жизнь старой девы!
        Она по-прежнему ведет такую жизнь, и кто знает: может, это ей и нравится. Если не нравится сейчас, то может понравится потом, когда покинет этот мир ее мать, оставив дочь радоваться миллиону долларов.
        Но пока миссис Гирдвуд этого еще не сделала; и не намерена делать еще лет двадцать!
        Она вышла бы замуж вторично, если бы не проклятый пункт в завещании, который мешает этому!
        - Бедная Фэн Свинтон!
        Так мог бы сказать моралист, который увидел бы ее шесть месяцев спустя в Парке, в карете, запряженной двумя лошадьми; вместо хлыста у Фэн зонтик, но и за карету, и за зонтик заплатил совсем не ее муж.
        Может, нашлись бы в Парке моралисты, которые воскликнули бы:
        - Бедный Дик Свинтон!
        Но никто не сказал этого, когда бывший гвардеец стоял перед судом по обвинению не только в попытке двоеженства, но и убийства!
        Оба обвинения были доказаны, и Свинтону пришлось отправиться не по своей воле в далекие земли!

«Другой граф» отплыл на том же корабле, в такое же недобровольное изгнание и по аналогичной причине!
        За ними со временем последовала и достопочтенная Джеральдина Кортни; утратив свою красоту, она перешла от занятий «наездницы» к профессии фальшивомонетчика.
        Занималась она этим недолго, но успела погубить немало мужчин, и среди них Фрэнка Скадамора, «простачка» с ужина в Хаймаркете.
        Сэр Роберт Котрелл жив; он по-прежнему старается совершить свои завоевания как можно дешевле.
        Живы также господа Лукас и Спиллер; оба они вернулись из европейского тура в Америку и оба остаются холостяками.
        Лукаса часто можно увидеть на улицах Нью-Йорка, особенно в районе Пятой авеню, где живет безутешная Джули Гирдвуд.
        Несмотря на постоянные отказы, он не утратил надежды уговорить ее когда-нибудь поменять имя.
        Тень мистера Лукаса - Спиллер - не часто появляется с ним, во всяком случае не на тротуарах Пятой авеню.
        Корнелии Инскип, звезды, которая привлекала сюда мистера Спиллера, здесь больше нет. Дочь торговца из Покипси сменила не только имя, но и место жительства. Теперь ее можно найти в столице Австрии, где они живет под именем графини фон Роузвельдт!
        Более счастливая, чем ее кузина, которая искала титул, но не нашла его, Корнелия приобрела титул, не ища его!
        Это может показаться драматичным вымыслом, но наша история подлинная.
        И она не трагична, потому что нам остается рассказать лишь об одной смерти. Смерти ожидаемой, но тем не менее горькой.
        Умер сэр Джордж Вернон; но перед смертью увидел дочь замужем за человеком, которого она сама выбрала. Умер, благословив и жену-дитя и ее супруга.
        Они долго жили счастливо в своем доме в Англии; а теперь по-прежнему счастливы в далекой земле, в которой впервые увидели друг друга.
        Мейнард верит в Бланш, а она в него, как поверила в тот час, когда бородатые мужчины подняли его на руки и отнесли на палубу парохода-«кунарда».
        Тогда это зрелище произвело сильное впечатление на девушку, и она о нем никогда не забывала.
        А тот, у кого такая жена, не может не быть верен своему народу !