На острове Колибрия Реджинальд Кофмен

        Роман входит в сборник "Пуговица - камея"
        Много необычных законов и тайн встречают на острове новоиспеченного дипломата и его молодого друга и секретаря, которые становятся главными участниками происходящих событий.
        С точки зрения фабулистической техники, роман Кофмена представляет собой сознательное развертывание и обрамление чисто кинематографического сюжета. Книга обладает всеми достоинствами, но и всеми недостатками американского сенсационного фильма.

        Реджинальд Кофмен


        На острове Колибрия или Кровь королей




        Оформление «Печатный Двор», 1994



        Текст печатается по изданию 1926 года, Ленинград, издательство «Книжные новинки»



        Глава I. Неприятное назначение

        Мальчишеское лицо Билли просияло. - Замечательно! - воскликнул он.
        - Гм! - отозвался его старший собеседник и пригладил рукой свои необычайно черные волосы, скромно зачесанные на пробор.
        - Я и поеду с вами, - сказал Билли.
        - Никто тебя не просит.
        - Вы подумали об этом.
        - Ничего подобного. Я и сам не поеду.
        - Не по… - Билли не верил своим ушам. - Да не смешите меня: президент, это - президент!
        - Да, он стал им теперь благодаря мне, хотя я и не вижу благодарности. Но я знал его еще тогда, когда он не был даже сенатором. И он должен был бы знать меня достаточно хорошо, чтобы не предлагать мне такого пустякового назначения.
        - Всякая должность зависит от того, что вы из нее сделаете. Так говорит мой отец. Его первое назначение было в Сан-Сальвадор, а он, как вы знаете, шепелявит. Подумайте, послать шепелявого человека в место, которое называется Сан-Сальвадор! Но он все-таки сумел проявить себя: благодаря ему Сан-Сальвадор фигурирует на нашей дипломатической карте. А эта страна… Как вы пишете ее название - на «а» или на «о»?
        Вильям Ванастрен Копперсвейт оглянулся, ища географический словарь.
        Кабинет друга его отца ничем не отличался бы от сотен других, выходивших в Нью-Йорке на Парк-авеню, если бы не одна его особенность, вернее - коллекция особенностей, а именно: его носы. На книжных шкафах стояли гипсовые модели, а стены были увешаны чертежами, рисунками и чудовищно увеличенными диаграммами обонятельного органа на всех стадиях развития животной жизни. Они начинались с первой рудиментарной вдавленности на теле медузы, поднимались до великолепных украшений тапира и слона, но своего высшего расцвета они достигали в хоботах человеческой породы. Тут были портреты и слепки, фотографии и таблицы мужчин и женщин с носами греческими и римскими, с носами длинными и короткими, с носами-луковицами и носами-кнопками. Тут была ужасная картина в красках, изображавшая человека совсем без носа. Внутренности носов были тщательно вырисованы, а один ряд гравюр был посвящен носам королевы Виктории, Наполеона, Авраама Линкольна и императрицы Евгении. Короче говоря, носы заглядывали в каждый уголок комнаты и, казалось, вынюхивали сокровенные тайны всего, находившегося в пределах их достижения.
        - Как пишется название? - переспросил Доббинс. - Не знаю, как оно пишется, и не желаю знать. Говорю тебе, что я не поеду. Я не двинусь с места.
        Фредерик Доббинс действительно был глубоко уязвлен. Он был другом президента Соединенных Штатов на протяжении всей долгой подготовительной карьеры последнего в качестве городского мэра, губернатора штата, члена сената и министра внутренних дел. Все это время мистер Доббинс щедро поддерживал денежными средствами выдвигавшегося государственного деятеля и еще щедрее снабжал его советами. Если последними не всегда пользовались, то это не вина дарившего их, и если первые иногда ценились больше, то это была вина принимавшего их лица, которое теперь должно было показать себя в соответственной степени благодарным.
        - Не двинусь с места, - повторил мистер Доббинс.
        Во время недавней президентской кампании он простер свою щедрость на партийную кассу, и его взносы сыграли свою полезную роль. Так или иначе, кампания была выиграна, и мистер Доббинс, богатый пожилой холостяк, ни в чем не нуждавшийся - кроме разве известной практической сметки, счел себя достойным поста посланника. Он, конечно, мечтал не о Сент-Джемсе, несмотря на то, что гораздо лучше пригодился бы там, чем то лицо, которое туда послали. И не о Париже, пожалуй, хотя он прекрасно говорил по-французски, тогда как ничтожество, выбранное для этого поста, весьма хромало в знании этого языка. Но все же оставался еще Мадрид или, на крайний случай, Берлин. И вот теперь, после долгой, чтобы не сказать возмутительной, проволочки, это наглое правительство имело дерзость предложить ему простое представительство в одном из ничтожных созданных войной или перекроенных ею мелких государств, самого имени которых никто не может запомнить!
        Но все-таки новость проникла в вечерние газеты, и Билли Копперсвейт, этот любитель приключений, примчался увеличить горечь обиды своим восторженным предложением «поехать вместе». Представительство! Это было невероятно, но подтверждение газетного слуха лежало перед мистером Доббинсом в виде квадратного конверта, украшенного синей надписью: «Белый Дом». Он раздраженно оттолкнул конверт на середину письменного стола. Если бы он только знал, что в этом клочке бумаги были заключены ночное нападение, дуэль на рассвете, жизнь нескольких человек, сердце женщины и честь короля!
        - Это мешает мне закончить десятую главу, - проворчал он.
        Само собой разумеется, он собирался ехать, но не хотел самому себе признаться в этом. Он всегда мечтал о дипломатическом посте и, за неимением лучшего, готов был принять и этот. Но он хотел, чтобы его уговаривали. Этого требовало его уязвленное самолюбие. Доббинс обычно прикрывал свое добродушие напускной раздражительностью и выход своей жажде деятельности находил в своем любимом занятии. Его коньком были носы - как признаки наследственности и наследственных особенностей темперамента. Уже больше двадцати лет он собирал материалы и писал книгу по этому вопросу. Поэтому теперь он жаловался:
        - Я только что собрал все решающие факты и был накануне настоящего открытия. Или с внешней стороны, или с внутренней дитя мужского пола наследует нос матери. Никто до меня не разрабатывал этого вопроса, а теперь президент хочет угнать меня на ту сторону земного шара. И зачем? Чтобы быть американским представителем в стране, о которой я едва ли два раза слышал за всю свою жизнь!
        Но Билли Копперсвейт, крестник Доббинса и сын его старого друга, нашел в это время за диаграммой носовых нервов тот том, который он искал. Его белокурая голова склонилась над словарем.
        - Оно пишется через «о», - сообщил он.
        - Оставь! - буркнул мистер Доббинс.
        Тем не менее, он стал прислушиваться к чтению Билли.
        - «Колибрия. Маленький остров в Средиземном море, к юго-востоку от Балканского полуострова… Здоровый климат… Горный хребет… Неспокойный народ…» Тут вам хватит дела, мистер Доббинс! «Неспокойный народ смешанной крови…» - Отличный случай изучать смешанные носы! «Язык - наречие современного греческого…» О, вы должны взять меня с собой! Ведь у меня была няня гречанка, когда отец был в Афинах. Я плохо помню греков, но все еще владею их языком. Я мог бы объясняться с этими колибрами или колибрийцами, или как их там звать. Я мог бы… Нет, вы послушайте!
        И он прочел:
        - «Женщины Колибрии славились в древности своей красотой и до сих пор сохранили свою репутацию - хотя и в более скромных пределах - на всем Ближнем Востоке».
        - Говорю тебе, что я не поеду! - закричал Доббинс.
        - А я поеду, - сказал Билли.
        На него нашло вдохновение. Разве Нью-Йорк не мировой город? В нем можно найти решительно все. Он схватил телефонную книгу. Вскоре он воскликнул:
        - Колибрия, кафе «Колибрия»! На Ректор-стрит. Мы махнем туда пообедать и посмотрим, понравятся ли нам физиономии этих…
        - Яне поеду!



        Глава II. Парад против примы

        Билли не был уверен в том, относится ли последний отказ его крестного к приглашению пообедать или к дипломатическому назначению. Но молодой человек не стал спрашивать, так как он уже не беспокоился за исход дела.
        Да и чего ему было беспокоиться? Ему всегда везло. Непременно должно было что-нибудь случиться, что заставило бы старого Доббинса встать на точку зрения Копперсвейта, если он уже не разделял ее. Что-нибудь случалось всегда рано или поздно и заставляло упорствовавших вначале людей согласовываться в своих действиях с желаниями Билли.
        Эти соображения относились к политической стороне дела. Что же касается гастрономической стороны, то Вильям вспомнил, что он сам несвободен. Он был чемпионом по фехтованию на студенческих состязаниях и удерживал это звание до того дня, когда, год назад, оставил университет. Он «оставил» его по настойчивой просьбе факультетского совета, который к рапирам относился с меньшим уважением, чем к искусству и литературе, и с тех пор он с тем большей тщательностью тренировался, чтобы доказать, что он был прав, а не ученые мужи. Находясь в Нью-Йорке, он не любил упражняться по утрам, но зато не пропускал ни одного вечера без того, чтобы не пофехтовать перед ужином. Старый друг его отца отзывался об искусстве шпаги как о старомодном. Вообще, он презирал всякие физические упражнения и не проходил двух кварталов пешком, если мог проехать это расстояние в своем автомобиле. Будущий американский представитель наверное отказался бы присутствовать при поединке в фехтовальном зале, тогда как Билли ни за что не пропустил бы обычного своего визита туда.
        - Ладно, - сказал он. - Я позже забегу и сообщу вам, узнал ли я что-нибудь относительно вашей новой работы.
        - Не беспокойся, - притворно рассердился Доббинс. - Меня не будет дома.
        - Нет, вы будете дома, - усмехнулся Копперсвейт. - Вы будете расхаживать по вашим комнатам и горевать по поводу любезности президента, как Ахилл горевал в своем шатре по поводу своего сухожилия.
        - Еще чего!… Кстати, Ахилл горевал вовсе не по поводу сухожилия.
        - Ну, это все равно: ведь погиб он из-за своего сухожилия. И если это не любезность - послать впечатлительного холостяка на остров, где женщины «славились в древности своей красотой и до сих пор сохранили…»
        - Убирайся! Убирайся вон!
        - До свидания, - сказал Билли. - Я зайду к вам попозже.
        Оставив Доббинса с его носами, Вильям один направился в нижний город. Он шел пешком - отчасти потому, что считал это для себя полезным, но еще и потому, что, мчась вчера в город с Лонг-Айленда, сломал свою машину. Он терпеть не мог такси и еще более обыденные средства сообщения, а с другой стороны - был слишком занят, чтобы купить себе новый автомобиль. Он решил ждать, пока не починят старый. Не имея никаких занятий, он был всегда страшно занят. Итак, он достиг фехтовального зала с раскрасневшимся от ходьбы лицом и прекрасно работал на рапирах со своим усатым французом-тренером.
        - Вы сегодня в прекрасной форме, - пыхтел маэстро, с большим трудом доказавший, что может еще помериться с таким противником.
        - Мне необходимо быть в еще лучшей форме, - заметил Копперсвейт. - Я получил работу в такой стране, где ваша «боевая шпага», по-видимому, так же в ходу, как бледный цветочный чай в Пенсильвании.
        Фехтовальный маэстро, не брезгавший презренным металлом, поинтересовался, где может находиться такая страна.
        - Вы о ней никогда не слышали, - сказал Билли. - Это остров, называющийся Колибрия.
        Мосье дю Глев оживленно закивал головой.
        - Брр… Я туда не ездок. Но я знаю эту страну. Вы правы, клянусь честью! Мой брат десять лет назад предпринял туда путешествие.
        - И как ему понравилось там?
        - Не знаю, мосье. Он не рассказывал об этом. Он умер там: был убит на дуэли в самый день своего прибытия.
        - Быстро работают эти колибрийцы!
        - Вы правы! Тем не менее, эти островитяне, по-видимому, очень деликатный народ. Человек, убивший моего брата, сам отослал на родину его тело - даже с приложением свидетельства, удостоверяющего причину смерти: причиной был удар по темени. Насколько известно, между ними произошел маленький спор по поводу покроя платья моего брата, не признававшего других портных, кроме того, который всегда шил ему в Руане. Последовал вызов: оружие - сабли. Бедный Пьер. Он учился драться на саблях по системе самого Раделли, но ему всегда не давался парад против верхней примы.
        Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Неумением бедного Пьера парировать верхнюю приму и результатом этого неумения в отношении бедного Пьера исчерпывалось знакомство мосье дю Глева с Колибрией. Но, как это часто случается, когда впервые услышишь совершенно незнакомое до тех пор имя, все, кого ни встречал в этот день Билли, знали что-нибудь об отдаленном острове. Тут же в фехтовальном зале Копперсвейт встретил своего старого приятеля по клубу, Тома Плезантса, который сказал ему, что однажды он заходил на своей яхте во Влоф, город, являвшийся столицей маленького государства.
        - Курьезный старинный городок, - сказал мистер Плезантс. - А зачем вы собираетесь в Колибрию?
        - Еду по делу, - ответил Билли.
        - У вас дело? Вы намерены работать?
        - Совершенно верно.
        - Почему же это вы решили работать?
        - Для забавы.
        - Ах, вот как! - Мистер Плезантс заметно успокоился. - Должен вам сказать, что вы не найдете много забавного в старом Влофе. Люди там слишком серьезны; это их недостаток. Если вы восхищаетесь дамой, они считают это оскорблением для ее кавалера. Обычно они пьют абсент местного изготовления, который ничуть не лучше контрабандной водицы, которую мы получаем вместо вина, и от этого пойла они приходят в буйное настроение. Будь в этой стране настоящая зима, такой парень, выпив полбутылки этого снадобья, - всего полбутылки, заметьте! - пришел бы домой босиком через снежные заносы и укусил бы свою бабушку.
        - Вам там не повезло, Том?
        - О да! Их женщины… Эх, Коп, если такого молодца в соку не подцепит какая-нибудь гурия, то я…
        - А вас подцепили?
        - Вот вопрос!
        - Сколько времени вы пробыли там?
        - Двенадцать часов и пятнадцать минут, может быть - на полминуты больше. Я уехал оттуда весьма поспешно. Я ведь обручен с Этель Пен и понял, что Влоф неподходящее для меня место. Я уехал.
        Было уже поздно, а Билли не хотел опоздать к обеду. Поэтому ему волей-неволей пришлось взять такси. Машиной правила бородатая фигура, соответствовавшая представлению Билли о казаках.
        - Кафе «Колибрия», - приказал седок.
        Он захлопнул за собой дверь, не дожидаясь ответа. Дребезжащий экипаж повлек его на далекую Ректор-стрит.

«Этот остров начинает мне нравиться, - подумал мистер Копперсвейт. - Здесь в Нью-Йорке никогда ничего не случается!»
        Эта тема не выходила у него из головы в течение всей дороги в южную часть города. Мотор миновал богатые кварталы, протарахтел сквозь деловую часть города и теперь пробирался среди жилищ бедноты.
        Наконец автомобиль остановился в темном переулке, шагах в двадцати от малопривлекательного углового дома.
        Вильям вышел и вручил шоферу кредитный билет, значительно превосходящий сумму, обозначенную на тускло освещенном счетчике. Он намерен был оставить из сдачи малую толику на чай. Шофер сгреб деньги своей огромной лапой.
        Билли поглядел кругом. В нижнем городе он бывал не больше десяти раз в жизни, но был знаком с общим расположением местности.
        - Послушайте, разве это Ректор-стрит? - спросил он с зародившимся сомнением.
        Бородач покачал головой.
        - Вам нужно свернуть за ближайший угол влево. Там и будет кафе «Колибрия». Это очень близко.
        - Но я нанимал вас не для того, чтобы вы привезли меня «близко». Я нанимал вас до места.
        На это шофер решительно пожал плечами.
        - Не могу.
        - Испортилась машина?
        - Нет. Но мне не нравится это место.
        - А чем оно хуже других?
        - Гм, да… Я, видите ли, колибриец.
        - Тогда вы должны бы любить его!
        - Нет. Люди там не по мне. У нас в Колибрии две партии, и эта партия не моя.
        Автомобиль начал поворачивать. Вскоре он помчался прочь с гораздо большей быстротой, чем ехал сюда. Шофер забыл такую малость, как дать Билли сдачи с его банкноты.



        Глава III. Имя короля - на Ректор-стрит

        Вильям Копперсвейт сидел в кафе «Колибрия» и ел голубцы. Они были довольно вкусны.
        Если не считать меню, это был самый обыкновенный ресторан. Таких можно найти сотни среди бесчисленного множества закусочных, обычно называемых «дешевыми» и разрушающих пищеварение нью-йорк-цев со скромными средствами. Это была длинная узкая комната, некогда бывшая чьей-то гостиной. В ней стояло два ряда столиков, по шесть в каждом ряду. За каждым столиком могли поместиться четверо обедающих. Стены были оклеены вылинявшими обоями. Столик кассира был предусмотрительно расположен напротив входной двери.
        Билли был несколько разочарован.

«Здесь почти чисто!» - подумал он.
        Он сидел в дальнем углу. Справа от него возвышалась почтенная, старая, красного дерева стойка, за которой сновали на кухню и обратно официанты. На стойке виднелись только простые тарелки и стаканы.
        Билли подозвал слугу, обслуживающего его столик:
        - Колибрийская кухня, кажется, основана на мысли, что капля вина всегда полезна для желудка.
        Слуга согласился с этим.
        - Так можно ее получить? - осведомился гость. Он рассеянно побрякивал золотом в кармане.
        Но ответ был, что вина нет.
        - Я вас не подведу, - сказал Билли; он еще не был чиновником правительства Соединенных Штатов Америки.
        Однако слуга покачал своей круглой головой.
        - У нас нет никаких напитков, - сказал он. Билли дал бы голову на отсечение, что напитки
        были - кроме воды. Он слышал запах вина.
        - Ни за какую цену?
        - Для иностранца - нет.
        Семья мистера Копперсвейта обосновалась на западном берегу Атлантического океана с 1697 года, но, по-видимому, существовали такие части страны, где он все-таки оставался иностранцем. Он потребовал хозяина.
        - Хозяин ушел.
        - Когда он вернется?
        - Завтра… или послезавтра. Не знаю.
        - Дело обходится и без него, не так ли?
        - Хозяину не хотелось быть здесь сегодня вечером.
        - Он, верно, догадался, что я приеду… Ну что ж, если вы больше ничего не в состоянии для меня сделать, можете идти.
        Свои слова Копперсвейт сопровождал выразительным жестом. Он вынул из жилетного кармана бумажку в пять долларов и положил ее на стол рядом с тем местом, о которое случайно оперся пальцами слуга.
        Этот прием никогда не изменял Билли с тех пор, как прошла восемнадцатая поправка к конституции Соединенных Штатов Америки. Не изменил он ему и на этот раз. Пальцы слуги сомкнулись над зеленой бумажкой. Слуга ушел. Вскоре он возвратился с маленьким чайником и чашкой.
        Копперсвейт налил себе в чашку бледной жидкости. Он попробовал и одобрил: напиток был слабый, но несомненно алкогольный.
        - Как называется этот чай? - спросил он.
        - Одобести, - ответил слуга и добавил: - Это не колибрийское, а румынское.
        - Какого года? - спросил Билли.
        - Восемьдесят девятого.
        Это была очевидная ложь.
        - Ну, теперь-то вполне можете идти! - сказал Вильям.
        Попивая вино, он осматривался кругом. Меньше половины столиков было занято посетителями, и, разглядывая их, Билли острее ощутил, что находится далеко от своего дома. Кафе «Колибрия» еще не было открыто обитателями Манхаттана и… испорчено ими. Другие обедающие были высокие люди, гибкие и смуглые. Едва ли кто-нибудь из них пробыл больше года в Америке. Отрывки их тихой речи долетали до Копперсвейта. В их разговоре попадалось много турецких слов, иногда проскальзывали славянские корни, но в основе лежал безусловно новогреческий язык, и Билли понимал большую часть слышанного им. Эти люди говорили о политических делах своего родного острова. Несколько раз было высказано горячее пожелание, чтобы кого-то поскорее устранили.
        Билли опять подозвал слугу.
        - Что будет дальше? - спросил он.
        Слуга ответил, что это зависит от его желаний.
        - Отлично! - сказал Билли. - Я хочу узнать побольше подробностей о вашей очаровательной стране. Что бы вы дали мне поесть, если бы я был в вашем… как его?… Влофе?
        Оказалось, что после вина у колибрийцев полагалось есть одно из двух блюд: холодную рыбу или суп с потрохами. Что он предпочитает? Он углубился в обсуждение сравнительных достоинств этих двух кушаний и собирался уже высказаться в пользу обоих, как вдруг у двери послышался шум и произошло движение среди остальных посетителей ресторана.
        Билли повернулся. Повернулись и все другие. Шум у двери был не что иное, как звон тамбурина, и движение среди завсегдатаев ресторана вскоре превратилось в хор изъявлений восторга. Девушка, без провожатых, вошла в кафе «Колибрия».
        - Hey Priggipissa! - пробормотал слуга и отступил на добрых три шага.
        Билли не обратил на него внимания. Все его чувства устремились навстречу вошедшей. Она шла вперед со снисходительным видом собственницы всего окружающего и… могла пленить кого угодно.
        Копперсвейту сразу же стало ясно, что он никогда еще не встречал такой красавицы. Одетая, как он это потом узнал, в праздничный наряд колибрийской крестьянки, в короткой, черной с красным юбке, сверкая серебряными пуговицами, в маленьком красном платке, повязанном поверх стриженых иссиня-черных волос, она шла между столиков с той естественной грацией, которую приписывают только принцам, оленям и диким зверям. Ее черты сделали бы честь статуе времен Перикла. Ее кожа была смугла, но нежна и оживлена здоровым румянцем, а глаза сверкали коричневым блеском осенних лесных озер.
        Слуга пробормотал какую-то фразу. Что? Билли нетерпеливо подозвал его:
        - Как вы сказали? Кто это? - пробормотал бедный «иностранец».
        Колибриец хотел было ответить, но не успел, так как девушка запела:

        Колибри-птичка - чудо…
        У нее было бархатное контральто, и она пела грустную песенку, минорная мелодия которой легко запоминалась. Это были лирические строфы - настолько Билли понял слова - о птичке колибри:

        Колибри-птичка - чудо,
        Порхающий рубин.
        Но, глядя на певицу, Копперсвейт потерял способность переводить слова. Внезапно песня оборвалась.
        - Послушайте, - обратился Билли к слуге: - Если вы не скажете мне, кто это, я…
        Но слуга испуганно отступил за высокую деревянную стойку, а девушка со своим украшенным лентами тамбурином начала обходить обедающих, собирая милостыню.
        Милостыню? Это не могла быть милостыня! Вильям начал доказывать себе, что такое создание должно быть чем-то большим, чем случайной певичкой из трущобного кафе. Ему было все равно, кто она была: сейчас она казалась ему прекрасной.
        Остальные, по-видимому, разделяли его точку зрения. Во всяком случае колибрийцы были народ вежливый. Один за другим они вставали при ее приближении. Билли встал уже давно; он едва мог дождаться, когда она подойдет к нему. Он даже сделал шаг или два ей навстречу.
        Она взглянула ему прямо в лицо смущающим своей откровенностью взглядом.
        - Подайте в пользу колибрийских бедняков, - сказала она по-английски с обворожительным акцентом. - Вы знаете, что они жестоко пострадали от войны.
        Она улыбнулась: словно сверкнули лучи субтропического солнца ее родины!
        - Я знаю, - ответил американец, который за два часа до этого вообще не имел понятия о Колибрии.
        Девушка протянула тамбурин свободной от украшений рукой, очертания которой могли бы свести с ума. Ей незачем было объяснять цель ее сбора: Билли не был скульптор, но он уже сошел с ума. Он молча опорожнил свои карманы. Его мало трогало, что ему не осталось чем уплатить по счету в ресторане.
        Девушка удивленно рассмеялась. Копперсвейту показалось, что это колокольчики звенят над оливковой рощей в лунную ночь. Он думал…
        - Это все? - спросила девушка.
        Он ответил ей на языке современных греков:
        - Вот… вот мои часы, если… то есть если вам угодно их принять.
        Они стояли, глядя друг другу в глаза. Она видела перед собой стройного молодого человека, широкого в плечах, узкого в талии, со слегка выступающими скулами и ясными голубыми глазами - молодого человека с хорошо сложенным телом фехтовальщика. Видела ли она что-нибудь за этим? Смех сбежал с ее губ, погас в ее глазах. Она повернулась, делая над собой видимое усилие, и в этот миг произошло нечто неожиданное и, очевидно, крайне неприятное для нее.
        Она больше не была последней из пришедших. Четверо мужчин входили в кафе «Колибрия».
        Не подлежало сомнению, что это были уроженцы Колибрии. Билли увидел это, понял это, прежде чем успел их разглядеть. Они были в обыкновенных городских костюмах, плохо сидевших на них, и имели вид солдат, переодетых в штатское. Вид у них был весьма решительный.
        - Что случилось? - спросил Копперсвейт.
        В комнате чувствовалась тревога. Часть гостей опустилась на свои стулья. Другие, казалось, готовы были залезть под столы.
        Один из четырех пришельцев шествовал впереди своих товарищей. Это был мускулистый человек, с усами, делавшими популярным кайзера до последних неприятностей в Бельгии и Франции, а его смуглые щеки были вдоль и поперек изукрашены дуэльными шрамами. Неприятное, мрачное лицо. Переносица этого человека была сломана в какой-то давнишней стычке, и это придавало ему вид завзятого драчуна. Он сразу же заговорил резким голосом и начал командовать, словно прусский капитан на параде:
        - Слуги - на кухню!
        За высокой стойкой послышалась беготня.
        - Гости должны покинуть кафе.
        Все повиновались, за исключением Билли и девушки. Она ближе придвинулась к Копперсвейту, и он тоже сделал движение в ее сторону.
        - Кроме этой дамы, - продолжал строгий командир и уставился на Билли.
        Некоторые из гостей еще медлили, скорее от растерянности, чем из протеста; но теперь все они вышли. На одном конце зала хлопнула кухонная дверь; дверь на улицу хлопнула на другом конце. Не прошло и полминуты, как в комнате не осталось никого, кроме Копперсвейта, певицы и этих четырех незнакомцев.
        Предводитель воинственных джентльменов топнул тяжелым сапогом об пол:
        - Именем короля! - загремел он.
        Он говорил все время на том же языке, на котором объяснялись другие колибрийцы. И вдруг это упоминание о короле. И где? В ресторане на Ректор-стрит! Билли готов был протереть себе глаза.
        - Не будете ли вы любезны сказать мне… - начал он, настолько забывшись, что заговорил по-английски.
        Человек со шрамами разразился каким-то ревом, в котором нельзя было разобрать членораздельных слов. Тем не менее ясно было, что он приказывает Копперсвейту последовать за остальными гостями. После этого незнакомый вояка двинулся вперед.
        Билли почувствовал в своей руке похолодевшую ручку девушки.
        - Не отдавайте меня им! - прошептала она.



        Глава IV. Человек с дубинкой

        Человек со шрамами и сломанным носом, топая сапогами, шел вперед. Его спутники следовали за ним вплотную.
        Девушка заговорила снова:
        - Не давайте им увести меня.
        Она не боялась. Билли сразу заметил это и почувствовал какую-то странную гордость за нее. «Как будто, - в следующий миг подумал он, - она имела к нему какое-нибудь отношение! Как все это нелепо!» - мелькнуло у него в голове. Но все-таки она не боялась, и ее храбрость облегчала ему борьбу, которую он уже предвкушал.
        На краткий миг их глаза встретились снова. Он ближе придвинулся к ней.
        - Будьте спокойны, я не позволю им увести вас отсюда! - заверил ее Копперсвейт.
        - Уходите прочь из ресторана!
        И главный противник, кто бы он ни был, говорил теперь на вполне понятном английском языке. Больше того: вытянутой рукой и своим толстым пальцем он указывал столь же понятно на выход, и не было сомнений в том, что он обращался к одному Билли.
        Но взгляд Копперсвейта не последовал за этой рукой. Его быстрые глаза не искали пути для отступления. Вместо этого они осматривали предполагаемое поле битвы. Очевидно, эти люди были вооружены. Очевидно, они не намерены были церемониться. У Билли не было с собой оружия, но он с удовольствием заметил на ближайшем столике, за которым еще недавно сидел, графин с водой, не удостоившийся раньше его внимания. С полным спокойствием он ожидал теперь атаки.
        - Послушайте минутку, - скромно спросил он. - Вы говорили что-то о короле: что означала эта ерунда?
        Человек со сломанным носом продолжал приближаться, но теперь несколько более медленным темпом.
        - Это относилось не к вам.
        - Отлично! - Билли усмехнулся. Он умел усмехаться весьма грозно. - Если приказ именем короля выйти всем отсюда не относился ко мне, я останусь.
        - Вы уйдете!
        - И не подумаю. Здесь нет поблизости даже полисмена, не только что короля!
        Руководитель атаки, которого Билли мысленно прозвал «капралом», сделал жест, выражавший, по-видимому, нелестное мнение об умственных способностях американца. Последовавшие за этим жестом слова были обращены прямо к девушке, стоявшей рядом с Копперсвейтом:
        - Сударыня! - В голосе капрала звучала странная смесь строгости и почтительности. - Я послан, чтобы сопровождать вас…
        Девушка немного отодвинулась от Билли. Она выпрямилась во весь свой рост. Копперсвейт залюбовался ее стройной фигурой. Девушка сжимала кулаки, голова ее была откинута назад.
        - Я знаю, что вы…
        - … в Колибрию, - закончил капрал свою фразу.
        - А я, - сказала девушка, - отказываюсь ехать.
        Она снова вложила свою ручку в руку Билли, и он сжал ее.
        Он взглянул на нее и, встретив ее взгляд, прочел в нем, как ему показалось, отблеск прежнего веселого задора. Он едва верил своим глазам, а между тем… Как бы то ни было, веселость мгновенно сбежала с ее лица, когда она внезапно повернулась к своим землякам.
        Она заговорила медленно и отчетливо. И хотя она пользовалась колибрийским наречием, тем не менее Билли ясно чувствовал, что она так выбирает слова, чтобы он понимал ее:
        - Я - американская гражданка.
        Капрал отпрянул так быстро, что наскочил на своих подчиненных.
        - Американская гражданка? Сердце Билли возликовало.

«Я должен был сразу догадаться об этом!» - подумал он.
        Он чуть было не высказал этого громко. Однако этой фразе не суждено было родиться. Опасные слова были уже на кончике его языка, но не успели слететь с него.
        Бросив искоса взгляд на Билли, девушка прочла их на его лице. Ее пальцы предостерегающе сжали его руку. Она собиралась продолжать свою речь и не хотела, чтобы ее прервали.
        - Да, - объявила она, обращаясь снова к субъекту со сломанным носом и слабым кивком головы указывая на Копперсвейта. - Я стала американской гражданкой, так как стала сегодня женой этого джентльмена, которого вы оскорбили, потребовав моей выдачи. Я его жена!
        Билли поперхнулся. Он чуть не выпустил ее руку. Голова у него шла кругом.
        Капрал заорал что-то, потом оборвал себя и только смотрел во все глаза. А девушка невозмутимо продолжала:
        - И этот джентльмен, как всякому ясно видно, американец от рождения. - Она окинула Вильяма восторженным взглядом новобрачной. - Ведь я правду говорю, дорогой мой?
        В мозгу оторопевшего Копперсвейта роились немые вопросы: «Не сумасшедшая ли она? Как бы то ни было, это необыкновенно приятная для него форма сумасшествия. Но нет, конечно, она в полном уме!»
        Не будучи американкой, она обладала тем видом юмора, который он до тех пор считал исключительной принадлежностью своих соотечественников.
        Но была ли это только шутка? Не таилось ли за этим в глубине такое же внезапное чувство к нему, какое он так откровенно выказал по отношению к ней?
        В чем заключалась опасность? И насколько она была велика?
        О, если бы эта опасность не стояла перед ним так явно в лице четырех угрожающе настроенных колибрийцев, он остолбенел бы от неожиданности, или же… закричал от восторга. Но сейчас не было времени ни для того ни для другого.
        - Можете быть уверены, что я американец, - сказал Билли.
        Свободная рука девушки медленно обвилась вокруг его шеи. Еще раз глаза их встретились. Она подняла к нему ставшее серьезным лицо.
        Неужели она собирается…
        Да, она собиралась, и не только собиралась, но и сделала. Как слились их взоры, слились и их уста. И это произошло на глазах у капрала и его людей!
        И она хотела от него настоящего поцелуя. Билли почувствовал это при первом прикосновении. Но он почувствовал больше того: в вихре пронизавшего его наслаждения он понял, что начавшийся с обоюдного согласия обман, хитрость, порожденная опасностью, перестала быть для девушки только притворством и игрой. Ее поцелуй был искренним, он шел из души.
        - Morologia!
        Этим возгласом Сломанный Нос возобновил свои враждебные действия. Когда люди целуются, они забывают о времени и обо всем окружающем. Билли не знал, длился ли поцелуй секунду или час и не видел в это время никого кроме девушки. Поэтому восклицание колибрийца Билли ощутил как досадную помеху. Он оглянулся через плечо на певицу, уронившую на пол свой тамбурин.
        Лицо капрала пылало яростью.
        - Брак? Вздор! - заревел он.
        - Ну, это мы посмотрим, - сказал Билли. - Кто вы такой, черт вас возьми, что вы осмеливаетесь явиться сюда и заявлять мне… заявлять моей жене…
        Но звук собственного голоса возвратил капралу его уверенность в себе и поднял также дух его товарищей.
        Он ринулся вперед, они за ним. Одну руку он положил на плечо Копперсвейту, другую протянул к девушке.
        Неизвестно, является ли так называемое американское чувство юмора исключительной привилегией американцев, но зато способность молниеносного действия является чисто англо-саксонской чертой. Иногда французы также проявляют ее в высокой мере, но у всех американцев и англичан она в крови, и Билли почувствовал, как полезна она ему в этом остром положении.
        Прежде чем протянувшаяся рука успела схватить девушку, Билли быстро оттолкнул ее назад. Правая его рука вмиг очутилась на столе, за которым он недавно сидел.
        Графин с водой, словно по собственной воле, взлетел на воздух. Секунда - и он брякнулся о сломанный нос капрала. За ним последовала скатерть, накрывшая головы троих спутников капрала.
        - К стене… держитесь ближе к стене! - крикнул Билли девушке и подтолкнул ее туда.
        Предводитель нападавших рухнул на пол с глухим стуком. Копперсвейт прыгнул за высокую деревянную стойку. Перед ней толпилась расстроенная армия врагов. Он уперся плечом в стойку и изо всех сил навалился на нее.
        Все произошло в мгновение ока. Тяжелая старинная стойка красного дерева оказалась вдруг весьма полезным и своевременным оружием. С грохотом повалилась она на трех стоявших перед ней колибрийцев и на поднимавшегося в это время с пола их командира.
        Упавшие копошились на полу среди обломков дерева и осколков фарфора. Прежде всего оправился и вскочил на ноги их начальник.
        - Идем! - крикнул Билли девушке, намереваясь пробежать с ней через кухню и выйти по черному ходу.
        Капрал схватил ножку от стола, развалившегося при падении стойки. Он шатался, но все еще был опасен.
        - Идем! - снова крикнул Копперсвейт. Девушка все еще стояла у стены, как ей приказал
        Билли. Но она не опиралась о стену, так как ей не нужна была поддержка: она не собиралась упасть в обморок. Напротив, она склонилась вперед, ее белые кулачки были прижаты к украшенному серебряными пуговками корсажу, и ее черные глаза сверкали. В ней не было страха ни за себя ни за своего защитника. Она только следила за его действиями с искренним одобрением хорошего бойца, видимо, преклоняясь перед ловкостью и силой американца.
        - Идем! - в третий раз закричал Билли и запустил в капрала подвернувшимся под руку стулом.
        Девушка была словно очарована зрелищем боя. Теперь она очнулась, но - слишком поздно. Она бросилась к Копперсвейту. В тот же миг один из колибрийцев, вскочив на ноги, кинулся на нее.
        Билли не стал смотреть, какое действие произвел брошенный им стул. Он повернулся к девушке и стремительным ударом по подбородку отбросил нападавшего на нее детину, который распластался на полу.
        - Живо теперь! - крикнул Билли. Он схватил девушку за руку и потащил ее за собой.
        Она с ужасом оглянулась через плечо:
        - Берегитесь!
        Поспешность заставила ее выкрикнуть это предупреждение на колибрийском диалекте, и возбуждение, в котором находился Билли, помешало ему быстро понять ее.
        Дубинка человека со сломанным носом опустилась на него.



        Глава V. «Неверный номер»

        - Они говорят, что я был пьян, - жаловался бедный Билли. Он лежал на кожаной кушетке среди носов Доббинса и поправлял повязку, слишком туго стягивавшую его белокурую голову. - Они говорят, что я был пьян, но что они не хотели арестовать меня и предать это дело гласности, считаясь с положением моего отца!… Пьян!… И это вся помощь, которую я получил от нью-йоркской полиции!
        - Вероятно… гм… оно так и было, - заметил Доббинс.
        Билли приподнялся на своем ложе.
        - Вы когда-нибудь пили одобести, разбавленное для контрабандной торговли?
        - Я никогда не пил его и в натуральном виде.
        - Так смею вас уверить, что вас скорее стошнит от него, чем вы почувствуете себя хоть немного под парами.
        - В дозапретные дни какой-нибудь пьяница говорил то же самое про пиво - до тех пор, пока пиво позволяло ему еще двигать языком!
        - Но я говорю вам, - настаивал юный Копперсвейт, - что я помню все это совершенно ясно до того момента, когда этот негодяй с пробитым носом хватил меня по черепу. Потом я очнулся на тротуаре, позвал полисмена, вернулся с ним в ресторан. И что же я застаю? Все идет чинно и мирно, ресторан работает; только исчезла стойка, исчез Сломанный Нос и исчезла девушка. Хозяин вернулся на свое место и разыграл удивление, как заправский киноактер. Слуги, посетители - все выражали такое же недоумение. Очевидно, они боялись осложнений с полицией. Все клянутся, что я пришел навеселе и что меня пришлось выпроводить на улицу. Что вы на это скажете? Что я могу поделать, если все клянутся, что не было ни стойки, ни Сломанного Носа, ни девушки?
        Доббинс покрутил свои нафабренные усы. Он особенно гордился своими волосами и усами и имел на это право: они были в значительной мере его собственного изготовления. Слуга каждое утро чернил ему ваксой сапоги, а Доббинс сам чернил свои усы и волосы.
        - Почему ты спрашиваешь моего совета? - удивился он.
        - Разве эти субъекты не колибрийцы? - спросил Билли. - И разве вы не получили назначение в их страну? Как полномочный представитель Соединенных Штатов на их трехдюймовом острове вы более какого-нибудь другого известного мне лица являетесь ответственным за них!
        - Чепуха! Кроме того, ты знаешь, как я отношусь к этому назначению. Почему ты не обратишься к своему отцу?
        Билли усмехнулся.
        - Это дело не совсем семейного характера, - заметил он.
        С того момента, как его отпустила полиция, он развил лихорадочную деятельность и был далеко не в таком отчаянии, какое он изображал. Но в его планы не входило посвящать ни отца, ни даже Доббинса в то, что служило предметом его хлопот. Прежде чем заглянуть в контору «Объединенной прессы», он успел раздобыть кое-какие сведения. Между прочим он узнал, что греческий пароход отбыл в различные порты Средиземного и Черного морей незадолго до того, как он заехал в бруклинские доки. Далее он выяснил, что среди пассажиров, севших на пароход в последнюю минуту, находились четверо мужчин и молодая женщина, не назвавшие своих имен. Почему-то он был уверен, что девушке не грозила никакая опасность. А потому он принял решение…
        - Да, я не собираюсь советовать тебе, - сказал Доббинс, прерывая раздумья Билли.
        Затем, в силу любопытства, свойственного всем холостякам, достигшим известного возраста, он добавил:
        - А что же ты намерен предпринять?
        В это время раздался телефонный звонок. Копперсвейт проявил необычайное для раненого человека проворство и опередил Доббинса.
        - Предпринять? - переспросил Билли, отодвигая хозяина в сторону. - Прежде всего я намерен ответить за вас на звонок, пока вы прогуляетесь к вашему аптечному шкафику в ванной и приготовите мне что-нибудь для головы: она у меня прямо отваливается.
        Он взял трубку.
        Доббинс пристально посмотрел на него, помедлил, потом принял решение и вышел исполнить просьбу Билли.
        - Алло! - проговорил Билли.
        Он оглянулся через плечо. Все обстояло благополучно: Доббинс ушел в ванную и закрыл за собой дверь.
        - Это мистер Фредерик Доббинс? - спросил голос с другого конца провода. - Могу я говорить с мистером Фредериком Доббинсом?
        Копперсвейт заговорил тихим басом знатока телефонного дела:
        - Да, с вами говорит мистер Фредерик Доббинс.
        - А, благодарю вас! Добрый вечер, мистер Доббинс. С вами говорят из конторы «Объединенной прессы».
        Этого Билли и ждал. По этой причине он и командировал Доббинса в ванную. Набравшись духу, Копперсвейт принялся выполнять свой план:
        - А, «Объединенная пресса»? Хорошо, хорошо, чем я могу быть вам полезен?
        Он старался придерживаться тона, среднего между обычным для Доббинса и тем, какой, по мнению Билли, должен был отличать свежеиспеченного дипломата.
        Голос ответил:
        - Ваш секретарь, мистер Доббинс, заходил к нам полчаса назад и говорил с нами от вашего имени. Он сказал, что, если мы позвоним вам примерно через полчаса, то у вас, вероятно, будет кое-что сообщить нам.
        - Мм… а… да. Я действительно просил моего секретаря передать это вам, когда… гм… он пойдет домой. Да, да.
        - В связи с вашим назначением в Колибрию, мистер Доббинс, мы были бы очень рады поместить все, что вы хотите нам сказать. Мы полагаем, что именно относительно вашего назначения вы и желали побеседовать с нами?
        - Вот именно. Совершенно верно. Гм… в сегодняшних послеобеденных газетах вы, кажется, напечатали сообщение о том, что президент предложил мне представительство при влофском дворе. Все вечерние газеты повторили это как неопровергнутый слух.
        - Да, сэр, мы напечатали это. Мы получили это известие от нашего постоянного вашингтонского корреспондента. Надеемся, что мы не сделали ошибки?
        - Нет. Строго между нами, ошибки нет. Но, вы понимаете, я, конечно, не могу ничего говорить, пока этот слух… гм… не получит официального подтверждения из Белого Дома. Утверждено ли… гм… это известие для печати.
        - О да. Нам сообщили об этом, мистер Доббинс, уже под вечер, и мы не успели включить это известие в последние выпуски. Как видите, у нас было основание думать, что не выйдет ошибки.
        - О нет, как я уже сказал, вы не ошиблись. Ха-ха! Видите ли, я, конечно, получил личное извещение от президента. Но прежде чем говорить для печати, я должен был убедиться, что правительство разрешило это известие для опубликования.
        Доббинс мог теперь вернуться каждую минуту, хотя, придя к нему, Билли прежде всего зашел в ванную и потрудился переставить все пузырьки, которые могли бы пригодиться при головной боли. Да, надо было спешить!
        - Ну, хорошо, если дело обстоит так, то, может быть, вы не откажете поместить в завтрашних утренних выпусках маленькое сообщение. Вы согласны? Так вот, сообщите определенно, что я приму это назначение.
        - Разрешите принести вам наши поздравления, мистер Доббинс.
        - Благодарю вас. Вы можете сказать, что я надеюсь принести действительную пользу нашей стране на моем посту при влофском дворе, так как я давно уже специально изучал историю и политическое положение Колибрии и всегда интересовался ими. Я в восторге от… гм… колибрийского искусства. Я очень высоко ставлю и эту страну и ее население.
        - Позвольте поблагодарить вас, мистер Доббинс. Все будет напечатано в точности, как вы сказали. Я записал ваши слова.
        - Так вы записали их? Гм! Тогда, пожалуй, вы можете еще добавить, что я отправляюсь первым же пароходом. «Ну, теперь самое главное!» - подумал Билли и продолжал: - И, будьте добры, добавьте еще следующее. У вас хватит бумаги?
        - О да!
        - Так вот: по специальному соглашению с Белым Домом я беру с собой в качестве моего… гм… атташе (так, кажется, это называется?) известного и популярного в обществе сына видного американского экс-дипломата, которому, несомненно, самому предстоит не менее блестящая, чем у его отца, карьера, а именно мистера Вильяма Ванастрена Копперсвейта. Вы записали?
        - Да, сэр.
        - Я повторю во избежание ошибки: Вильяма Ванастрена Копперсвейта. Вы знаете, как это пишется?
        - О да, мы отлично знаем, кто такой Билли Копперсвейт, мистер Доббинс! Вы имеете в виду университетского чемпиона по фехтованию, не так ли?
        - Совершенно верно. Благодарю вас. Гм… теперь все в порядке? Благодарю вас. Так это, наверное, попадет в утренние газеты?
        - Безусловно, сэр.
        - Тогда - доброй ночи!
        Бряк! Трубка повисла на крючке.
        - Уф! - сказал Билли и вытер влажный лоб под своей повязкой.
        В ту же секунду открылась дверь ванной, и оттуда показался Доббинс. Он нес высокий стакан, в котором шипела какая-то смесь от головной боли.
        - Я долго не мог найти нужной бутылки; мой слуга только вносит беспорядок… Кто звонил?
        - Не знаю, - сказал Билли.
        - Как это ты не знаешь?
        - Неверный номер.
        - Ты что-то долго выяснял это!
        - Дайте мне выпить эту штуку.
        - Я слышал, как твой голос стрекотал, точно аэроплан.
        Доббинс передал своему крестнику стакан. Билли поднес его к губам, скорее для того, чтобы успеть собраться с мыслями, чем для облегчения своей головной боли.
        - А вы слышали, что я говорил? - осведомился он, прищуривая свои голубые глаза.
        - Конечно, нет.
        - Мне кажется, что не мешало бы запить это вашим бренди семидесятого года.
        - Сомневаюсь в этом. Бренди при головной боли может принести только вред, и мое бренди семидесятого года - вообще не для мальчиков. Почему ты так долго объяснял этому господину, что он ошибся номером?
        - Потому что этот господин не был господином, а я «господин», - рассмеялся Копперсвейт. - Если бы у вас так болела голова, вы тоже медленно объясняли бы, дядя Фредерик. - Билли часто называл своего крестного дядей, когда хотел особенно умаслить его. - А когда услышишь в трубку такой чудесный голос, как у этой девицы, то подавно не станешь торопиться. Но не пора ли мне теперь идти? Который час?
        Был час ночи. Когда на пути в верхний город Билли, в роли секретаря Доббинса, зашел в «Объединенную прессу» и предложил знаменитому газетному агентству вызвать через полчаса будущего американского представителя по телефону, добавив, что мистер Доббинс весь вечер увертывается от репортеров отдельных листков. Когда Билли нанес этот визит, он уже осторожно выяснил, что в утренние газеты могут попасть только такие известия, которые были представлены до половины третьего ночи. Поэтому теперь он занимал привыкшего поздно засиживаться дипломата до ТРЕХчасов, - рассчитав время с запасом, - а затем спокойно покаялся в своем прегрешении.
        - Теперь уже поздно посылать опровержение, - сказал он, - и если вы сделаете такую попытку, то только выставите себя в смешном свете. А к тому времени, когда послеобеденные газеты идут в машину…
        - Иди сам…
        Считается, что дипломаты умеют скрывать свои чувства. Но Доббинс в данном случае сплоховал. Он проявил свои чувства самым недипломатическим образом. Он разнес Билли как молодого лжеца и притворщика и объявил, что, прежде чем он поедет в Колибрию, он увидит сына своего друга отправляющимся в другую, более жаркую абсолютную монархию.
        - О, все обстоит благополучно, - сказал Билли, - мы поедем в Колибрию. Вы - слишком добрая душа, чтобы выругать меня в газетах, а, кроме того, человек, которому президент оказал честь, не может утром принимать дипломатический пост и отклонять его вечером. Вы погубили бы этим свою карьеру. Судя по тому, что я сегодня вечером видел, Влоф несравненно более интересное место, чем Лондон.
        - Ты отлично знаешь, что я не поеду! - стоял на своем Доббинс.
        Но обстоятельства сложились так, что он поехал.



        Глава VI. Карточка графа Ласковаца

        Как уже было сказано, Доббинс хотел ехать, но он должен был найти для этого какое-нибудь оправдание, которое удовлетворило бы его самолюбие. На следующий день и произошло нечто, доставившее ему желанный предлог. Он принадлежал к тому весьма распространенному типу американцев, которые легко отзываются о своей родине и об ее правительстве лишь до тех пор, пока вблизи нет иностранца, который высказал бы согласие с их точкой зрения.
        Прочтя с возрастающим гневом во всех утренних газетах заметку с тождественным текстом, разосланным «Объединенной прессой», Доббинс расположился в своем любимом кресле, у своего любимого окна, в своем любимом клубе. Ни одна газета ни словом не обмолвилась по поводу его назначения. Причину этого он усматривал в том, что все считали это назначение маловажным; он не знал, что авторы редакционных статей редко являются в газету до того, как утренний выпуск пошел в машину. Поэтому он с сердитым молчанием принимал иронические поздравления своих приятелей по клубу, которые теперь называли его в лицо не иначе как «господином посланником», тогда как за спиной, по старой привычке, продолжали величать его «Доббинсом с носами». Поэтому он был в очень дурном настроении, когда служитель подал ему карточку.
        - Не желаю никого видеть! - отрезал Доббинс. После этого он взглянул на карточку. Оказалось,
        что она принадлежала столь важной особе, как граф Борис Ласковац. Что это действительно важная особа, видно было из указания в надлежащем углу карточки, что граф Ласковац являлся представителем Колибрии в Вашингтоне.
        - Подождите минутку! - крикнул Доббинс вдогонку уходящему слуге. - Беклин, - обратился он к одному из членов клуба, - вы знаете этого типа? Вы, по-моему, знаете всех на свете.
        Беклин был один из тех знакомых, которые только что вышучивали мистера Доббинса. Мистер Беклин был маленький человечек с блестящими птичьими глазами, розовыми щеками и острой седой бородкой. И если он не знал всех, кого следовало знать, то о большинстве известных людей он по крайней мере знал, стоило ли их знать. Он взял карточку в руки.
        - Ласковац - новое лицо на этой должности, - сказал Беклин. - Говорят, что он играет в покер лучше всех в Париже и в экарте лучше всех в Вашингтоне. Вероятно, он пришел к вам в клуб, желая перекинуться в картишки, в добавление к своим поздравлениям и пожеланиям. Вам нужно принять его, господин посланник, но советую вам оставить ваш бумажник у меня на хранении.
        - Ерунда! - сказал Доббинс. Обращаясь к слуге, он спросил: - Есть ли кто-нибудь в библиотеке?
        В библиотеке, как и всегда, никого не было.
        - Я приму его там.
        Доббинс первый вошел в заставленную книгами комнату, но ему не пришлось долго ждать. Сейчас же за ним туда ввели посетителя.
        При свете затененных зелеными абажурами ламп граф Борис Ласковац казался молодым человеком - значительно моложе Доббинса, смуглым и с очень черными глазами. Доббинс привык при встречах с людьми прежде всего обращать внимание на их носы и находить им место в своей классификации. Ноздри у Ласковаца были слишком открытые, чтобы произвести какое-нибудь впечатление на Доббинса. Кроме того, граф кланялся слишком низко, и, как этого нельзя было не заметить при продолжительном рукопожатии, у него были потные руки.
        - На мою долю выпала честь приветствовать новичка в дипломатическом корпусе, хотя и отличившегося на других поприщах, - сказал граф.
        - Благодарю, - ответил Доббинс.
        Он всегда несколько свысока относился к тому, что его земляки гордо называли дипломатией без дипломатических тонкостей. Теперь же он решил, что если ему придется ехать за границу в качестве представителя своей родины, он непременно примкнет к этой школе.
        - Благодарю, - повторил он.
        - Как приятно, - продолжал посетитель, - что вы начинаете службу в моей дорогой Колибрии!
        - Благодарю, - еще раз произнес Доббинс и умолк.
        Но тут граф Борис неожиданно быстро перешел к делу - быстро для дипломата вообще, а для ближневосточного в особенности. Находясь чисто случайно в Нью-Йорке, он-де зашел спросить, конечно, совершенно неофициально, ВСЯ ли заметка, напечатанная в утренних газетах, соответствует истине. Вся ли? Да? Нет?
        Доббинс покраснел.
        - Заметка в утренних газетах… - начал он, стараясь сообразить, чего доискивается посетитель, прекрасно зная собственные чувства по этому вопросу: - заметка в утренних газетах появилась… гм… несколько преждевременно.
        Посетитель неожиданно повеселел и полез еще раз пожимать Доббинсу руку.
        - Сэр, - сказал он, - разрешите мне еще раз… Мои горячие поздравления… Лично и официально, сэр… мои горячие поздравления!
        Что имел в виду этот субъект? За минуту до того он поздравлял Доббинса по поводу принятого им назначения. А теперь - что за штука? Не часто ведь случается, чтобы уроженец какой-нибудь страны поздравлял иностранца с тем, что тот не едет в эту страну. Доббинс находил такую вежливость по крайней мере своеобразной.
        - Я сказал только - преждевременно, - сухо заметил он.
        - Вот именно. - Граф Борис умел одновременно многозначительно улыбаться и принимать сконфуженный вид: очевидно, в этом сказывался лоск европейского дипломата. - Я понимаю вас. Вы хотите сказать, что заметка была преждевременна - или неточна - в отношении этого молодого джентльмена - как его звать? - Копперсвейта? Да, Копперсвейта. Нет? Да?
        Несмотря на всю необузданность молодого человека и его неудобные выходки, Доббинс питал к Билли самые теплые чувства. Он считал (совершенно ошибочно), что Билли представляет собой копию его самого в молодости. Так или иначе, Доббинс не любил вмешательства посторонних в свои дела.
        - Что вы имеете против мистера Копперсвейта? - спросил он.
        Улыбка поблекла на лице графа. Дипломатическая непроницаемость на миг испарилась, осталось только смущение.
        - Стоит ли говорить об этом, даже так неофициально?
        - Мистер Копперсвейт - сын одного из лучших людей, когда-либо посылавшихся нами за границу.
        - Я это отлично знаю.
        - И он сам - исключительно способный юноша. - Доббинс подумал о том, как Билли устроил комбинацию с «Объединенной прессой», и не без горечи повторил: - Исклю-чи-тельно способный!
        - Не сомневаюсь, - сказал граф Ласковац.
        - Так что же? - спросил Доббинс. Посетитель положил смуглую руку на то место, где
        у него билось сердце - если у него таковое было.
        - Я вполне согласен с данной ему характеристикой. И все-таки я спрашиваю вас: стоит ли нам говорить о том, что я могу иметь против него?
        - Если вы вообще хотите говорить со мной о моем назначении, то это совершенно необходимо.
        - Однако, - смущение колибрийского дипломата, видимо, возрастало, - вы должны и сами знать, в чем дело. Он был у вас вчера вечером и не мог не рассказать вам. Да? Нет?
        Итак, иностранный шпион посмел проследить его, Доббинса, знакомого до его квартиры! Вот она, жизнь дипломата! Узнав о таком факте, американский представитель принял еще более сухой тон:
        - Я действительно видел мистера Копперсвейта вчера вечером, и довольно поздно, но он мне ничего не сказал. - В этом он немного погрешил против истины, но оскорбленное достоинство Доббинса помогло ему побороть себя. - Он не сказал мне ничего такого, что могло бы повлиять на меня в смысле моего отношения к… гм… обсуждаемому нами вопросу.
        Черные глаза колибрийца встретились с глазами американца. Вместо смущения в них мелькало теперь нечто похожее на вызов.
        - Вы настаиваете, сэр, на том, что вы сказали?

«Куда это он теперь метит? Потасовка в колибрийском ресторане не может ведь оправдать…»
        - Да, настаиваю, - сказал Доббинс, - настаиваю!
        От гнева ему изменил голос; он не мог бы произнести эту фразу тише во время венчания. Это еще больше увеличило его раздражение.
        Но на графа его шепот произвел иное действие. В его черных глазах блеснул луч надежды. Мигать - это ниже достоинства государственного деятеля; но, может быть, граф Ласковац страдал нервным тиком, который вызывал иногда подергивание век его правого глаза? Ноздри его раздулись еще шире.
        - Мне кажется, я понял вас, - закивал головой посетитель.
        Бедняга не чувствовал, что из огня попадает в полымя.
        - Говорите же, - проворчал Доббинс.
        Граф оглянулся кругом, как будто желая удостовериться, что в библиотеке нет никого кроме них двоих. Он наклонился к Доббинсу, и на его лице опять заиграла та двусмысленная улыбка, которую Доббинс все время не мог разгадать. Они сидели в глубоких креслах, друг против друга.
        - Позвольте вам сказать, - начал Ласковац, - позвольте вам сказать совершенно неофициально, что климат Колибрии отличается влажностью, нездоровой для лиц, привычных к климату Нью-Йорка. - Он многозначительно похлопал по тщательно выутюженной складке брюк на правом колене Доббинса. - И, скажем далее, поэтому… о, я понимаю вас, хитрых американцев: будет ведь компенсация!… поэтому вы решили отклонить столь лестное предложение вашего президента. Итак - мы ведь говорим совершенно неофициально. Нет? Да?
        Фредерик Доббинс терпеть не мог, чтобы к нему кто-нибудь прикасался, особенно чужой; а между тем коричневый указательный палец графа все еще постукивал его по коленке. Доббинс встал.
        - Компенсация? - резким голосом переспросил он. - Что вы хотите этим сказать?
        Увы, бедный Ласковац мало прожил в Америке. Он все еще думал, что «понимает» Доббинса, и - все еще ошибался. Он широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
        - Любое возмещение, - сказал он, - в разумных пределах. Нет? Да? Как полагается между джентльменами! Идет?
        То, что за этим последовало, послужило колибрийцу уроком в области англо-саксонской дипломатии, которым он в дальнейшем мог пользоваться во время своей долгой и полезной карьеры. Доббинс подошел к двери и распахнул ее.
        - Наконец-то, - сказал он, - я понял вас! Вы осмелились предлагать мне взятку и вмешиваться в действия президента Соединенных Штатов Америки. Граф Ласковац, считаясь с тем, что вы - иностранец и можете не знать наших обычаев, я не доложу о происшедшем, но я тут же заявляю вам раз навсегда, что я решил принять предложение президента и что я беру с собой в Колибрию, в качестве атташе миссии, мистера Вильяма Ванастрена Копперсвейта. А теперь уходите!
        Он не счел нужным сообщить Билли, что он слышал из ванной, - несмотря на свое отрицание этого, - как молодой человек сообщал «Объединенной прессе» ни на чем не основанные сведения для заметки.



        Глава VII. Прекрасная дама

        Итак, они отправились в Колибрию.
        Пришлось преодолеть еще некоторые затруднения, но мистер Вильям Ванастрен Копперсвейт, для которого судьба предназначала эти затруднения, был избавлен от них. Когда Билли сталкивался с затруднением, он просто заворачивал его в аккуратный пакет и с вежливым поклоном передавал своему крестному. Доббинс, убедившись, что на нем лежит патриотический долг, теперь уже только радовался, когда нужно было преодолевать препятствия.
        Так Вильям получил свою должность, так они отплыли и так достигли благополучно островного королевства, которое его граждане любят называть, - правильно или нет, не входит в задачи настоящего повествования, - Англией Средиземного моря. До сих пор все шло вполне гладко, и только на почве Колибрии для наших друзей снова начались осложнения.
        Здание Национальной оперы во Влофе представляет собой удачное подражание дрезденскому Гофтеатру. Оно было построено в 1895 году покойным Григорием VII, которого называли покровителем колибрийских искусств. Театр стоит на западной стороне площади Святого Иоанна Дамаскина лицом к прекрасному византийскому собору, посвященному имени того же псалмопевца, покровителя маленькой страны. В первый же вечер прибытия американского представителя к месту его службы Билли Копперсвейт потащил своего шефа в этот театр на представление «Тоски».
        - Но я уже двадцать раз слышал «Тоску», - отказывался Доббинс.
        Он готов был двигать горы для своего крестника, но сначала всегда должен был возражать. Кроме того, он хотел посвятить этот вечер расстановке своего тщательно перевезенного музея носов.
        - Вы не слушали ее в Колибрии, - сказал Билли.
        - Какая же разница: слушать ее в Нью-Йорке или здесь?
        - Вот я и хочу, чтобы вы это выяснили.
        - Я не люблю Пуччини. И в прощальном дуэте на крыше, в последнем акте, между сопрано и ее возлюбленным всегда происходит чуть не драка из-за будущих аплодисментов.
        - Попробуйте-ка это, - обратился Билли к мистеру Доббинсу, предлагая ему стакан хваленого местного абсента.
        - Это зелье не в моем вкусе, - проворчал Доббинс и… выпил.
        В то время как он пил, он старался перевести разговор на другую тему. Но, как только он кончил, Билли сказал:
        - В афишах упомянуто, что это «парадный спектакль». Возможно, что будет король. Весьма вероятно, что завтра он пошлет за вами, и поэтому полезно будет сегодня немного присмотреться к нему. Вам не улыбается предварительное изучение августейшего хобота?
        Атташе миссии уже показал себя энергичным слугой вашингтонского департамента иностранных дел. Не успели он и Доббинс въехать утром в свою квартиру, как Копперсвейт уже умчался предъявлять верительные грамоты Доббинса. Он был принят бароном Расловым - премьер-министром и министром иностранных дел, коротеньким толстым человечком во фраке и с красной ленточкой в петлице. У барона были щетинистые седые усы и темные мешки под хитрыми серыми глазами. Он выразил надежду, что Доббинс и Билли найдут колибрийский климат более здоровым, чем некоторые безответственные лица это допускали в отношении обитателей Нью-Йорка. Он добавил, что влофский двор весьма наслышан о такте прибывшего американского представителя и надеется, что он будет иметь блестящий успех в своей деятельности.
        Улыбка барона Раслова не понравилась Вильяму.
        - Сегодня спектакль-гала. Идет «Тоска», - сказал министр, окидывая своим хитрым взглядом американца, открытое лицо которого было воплощенным отрицанием дипломатического искусства. - Я настоятельно советую вам присутствовать, мистер Копперсвейт. То, что вы при этом увидите, поможет вам разобраться в некоторых вопросах, касающихся нашей страны, которые, быть может, до сих пор вы понимали неправильно.
        Билли выслушал это с порозовевшим, но невинным лицом и не счел входящим в свои официальные обязанности передать последние слова барона мистеру Доббинсу. Родственники Копперсвейта были против его поездки во Влоф. Как большинство его молодых земляков, он старался скрывать свои самые сокровенные чувства, но все-таки не сумел вполне умолчать о впечатлении, произведенном на него чарами «девушки с тамбурином», которая, по-видимому, была увезена домой в Колибрию, и светские родичи Билли были в страхе, как бы он не разыскал эту «певичку из кафе» и не женился бы опрометчиво на ней. Теперь он не желал подсказывать Доббинсу, как представителю родни, что они могут встретить ее в опере, и разве только тюремное заключение могло бы помешать ему быть на этом спектакле.
        - Вам придется иногда видеться с королем, - настаивал он. - Почему бы не пережить поскорее первое потрясение?
        Они пошли на «Тоску».
        Американский представитель и его секретарь проследовали сквозь двойную шеренгу солдат и, войдя в театр, отыскали свои места, которые Билли, как истый житель Нью-Йорка, заблаговременно забронировал за собой в середине одного из первых рядов. Литерные ложи у сцены были пусты и пустовали в течение всего первого акта. Копперсвейт не стал смотреть на обычное искажение римской церкви святого Андрея. Он не стал притворяться, что слушает арию более чем посредственного тенора. Его голубые глаза лихорадочно бегали по рядам погруженного в полумрак зрительного зала. Но, насколько он мог судить, нигде не было видно ни одного знакомого лица.
        Рядом с ним села женщина. Простое платье только подчеркивало ее прекрасную фигуру, и она была такая белокурая и была так мало похожа на остальных женщин кругом, что Билли мысленно прозвал ее «валькирией». Его, конечно, могла интересовать теперь только одна женщина, но от этой соседки он надеялся почерпнуть кое-какие сведения.
        В прежнее время он был большой мастер налаживать такие ни к чему не обязывающие разговоры и задал даме какой-то незначительный вопрос. Он обратился к ней по-гречески и, к своему удивлению, убедился, что она его не понимает. Тогда он заговорил по-английски.
        - Скажите, где король?
        Она была удивлена, но улыбнулась. Билли подумал, что она должна очень нравиться мужчинам.
        - Как я могу это знать? - вопросом ответила она.
        Ее руки дрожали, она нервно теребила веер из перьев. Это заинтересовало Билли. Он решил, что у нее немецкий акцент. Потом он решил, что она смеется над ним.
        Когда, после финального Те Deum упал занавес, раздались аплодисменты. Но они относились не к второразрядным исполнителям, а к худому, низкорослому и невзрачному человеку с бородкой, в жакетном костюме и в ермолке, который опустился в кресло неподалеку от американцев. Он, видимо, старался избежать такого внимания.
        - Этот тип, - шепнул Билли мистеру Доббинсу, - любит, чтобы его чествовали, а делает вид, будто это ему неприятно. Как вы думаете, кто он такой?
        У «валькирии» был, очевидно, прекрасный слух. Она услышала и ответила:
        - Я только что прибыла в Колибрию, но мне уже называли его.
        Итак, она вовсе не смеялась! Билли тотчас воспользовался представившимся случаем - ведь всякие сведения могли оказаться полезными:
        - Кто же это?
        - Это могущественный Тонжеров, лидер республиканской партии в парламенте. - Сказав это, она вдруг вздрогнула; в свете вспыхнувших люстр ее лицо пылало румянцем. - А там… там…
        Но ей незачем было объяснять, кто были новоприбывшие. В королевскую ложу, которую Билли узнал по ее расположению и по декорировавшим ее флагам, вошел, улыбаясь, барон Раслов. За ним следовал невысокий, худой человек с седой бородкой и глубокими складками между косматых бровей, вытянутый в струнку старый солдат, которого публика приветствовала криками: «Обрадович! Генерал Обрадович!» Это был колибрийский герой, отличившийся в турецкой войне. За этим ветераном шли мужчина и женщина, представлявшие своим видом резкий контраст с блестящей формой военного. На них были крестьянские костюмы, и их появление было встречено криками и аплодисментами галерки. И, наконец, последним вошел коренастый человек средних лет со смуглым недовольным лицом.
        На нем был голубой мундир с белыми шнурами. Поперек широкой груди шла черная с желтым лента, посредине которой красовалась многоконечная бриллиантовая звезда ордена Влофского креста. Его гладко выбритое лицо выражало силу, короткий мясистый нос и сжатый рот свидетельствовали о решительном характере. Но правый угол верхней губы был слегка оттянут кверху, как бы указывая на привычку относиться к людям с презрением и насмешкой. Этого человека нельзя было назвать красивым, но, если бы не эта черта, то общее впечатление решительности и силы даже располагало бы к нему. Во всяком случае и друзья и враги одинаково признавали гордость осанки его величества Павла III, короля Колибрии.
        - Что ж! - пробормотал Вильям, на которого не так просто было произвести впечатление. - Я никогда еще не видел коронованной головы, но если бы у этой не была малость перекошена пасть и если бы она не выражала хронический кацен-яммер, то я считал бы ее в полном порядке. Как ваше мнение, дядя Фред?
        Доббинс окидывал взглядом людей, расположившихся в королевской ложе. Крутя пальцами свои нафабренные усы, он шепнул:
        - Не говори так громко!
        Никто не любит, чтобы ему указывали, что он говорит громче, чем следует. Билли огрызнулся:
        - О, - сказал он, - вы-то, конечно, видели только одну черту лица, а именно - нос.
        Доббинс взглянул на своего спутника.
        - Почему же нет? - спросил он и добавил: - Это универсальный ключ к характеру. Я прошу тебя, - продолжал он, - тоже взглянуть на него. Даже отсюда всякий может видеть, что носовой хрящ короток. - Доббинс, вообще не педант, всегда начинал говорить ученым языком, как только речь заходила о носах. - Верхняя челюсть велика, но не настолько, чтобы этим объяснить такие широкие носовые крылья. У большинства людей носовые крылья развиты гораздо меньше, чем у него и, насколько я успел заметить, у большинства колибрийцев. Это указывает на сильные лицевые мускулы. Так называемая «мышца смеха» заведует улыбкой, и ты сам видел!… Нос этого человека принадлежит к классу А, разряд шестой, подразделение тэта.
        Но Билли уже случалось слышать такие вещи.
        - Короче говоря, - резюмировал Копперсвейт объяснения мистера Доббинса, - у него нос как у мопса.
        Как бы то ни было, королевский нос был довольно сердито задран кверху, когда публика с маленьким опозданием поднялась на ноги, а оркестр, тоже стоя, начал играть «Остров Эдем» - национальный гимн Колибрии. Последовавшие аплодисменты не звучали особым воодушевлением. Те рукоплескания, которые достались на долю республиканца Тонжерова, исходили, правда, только от части зала, но зато были искренни. Эти же были единодушны, но прохладны.
        Наблюдательный взор Вильяма остановился на его красивой соседке. Она нервно дергала перья своего веера. Веер был дорогой, а она не была похожа на женщину, привыкшую небрежно обращаться с дорогими вещами.
        - Я. не сказал бы, - шепнул Билли Доббинсу, - чтобы его величество был очень популярен среди своего народа.
        - Тсс! - зашипел Доббинс, обрывая столь нескромные для дипломата слова; он улыбнулся своему протеже, но счел нужным предостеречь его. - Ты должен помнить, что здесь в Колибрии… гм… не только американцы понимают по-английски.
        Билли пришлось вспомнить, что возле них находилось по крайней мере одно лицо, понимавшее по-английски.
        - Он популярен! Король популярен! - воскликнула белокурая соседка Копперсвейта.
        Доббинс был совершенно прав относительно голоса Билли: даже шепот этого молодого человека был слышен на расстоянии. Что касается «валькирии», то она говорила так громко, что кое-кто кругом начал вопросительно оглядываться на нее. Она была раздражена, могла наговорить лишнего, и это привело бы к неприятной сцене. Но в этот миг несколько молодых офицеров, одетых в такую же форму как и король, появились в литерной ложе напротив королевской, и с ними вошла девушка, при виде которой вся публика еще раз встала с мест.
        В искренности приветственных криков, которые теперь потрясли театр, не могло быть сомнения. Мужчины махали руками, женщины аплодировали с риском порвать перчатки. Среди всего этого шума оркестр заиграл новую мелодию, и голоса всей публики - не исключая даже сторонников Тонжерова - подхватили слова:

        Колибри-птичка - чудо,
        Порхающий рубин,
        Любимица садов густых
        И солнечных долин.
        Это была песня, впервые услышанная Билли в кафе «Колибрия» на Ректор-стрит в Нью-Йорке!
        Девушка в литерной ложе раскланялась с публикой. Ее изящную фигуру облегал изумрудный атлас, к корсажу был приколот большой букет ландышей. Но несмотря на то, что ее иссиня-черные волосы увенчивала жемчужная диадема, а поперек груди шла лента Влофского креста, ее смуглая кожа была подернута таким здоровым румянцем, которому могла бы позавидовать любая крестьянка, и ее глаза - как тенистые лесные озера - были глазами «девушки с тамбурином».
        - Да здравствует…
        - Что это выкрикивают с таким увлечением уста почти всех присутствующих?
        - Многая лета принцессе Ариадне!
        - Принцессе?… - Билли резко повернулся к «валькирии».
        Она встала вместе с остальными, но лицо ее было мрачно, и губы были сжаты так плотно, что потеряли всякую краску. Копперсвейт схватил ее за руку:
        - Скажите скорее, кто это?
        Прежде чем она могла ответить, со всех сторон послышалось грозное: «Тсс!» Оркестр вновь заиграл, опера продолжалась. Занавес готов был взвиться над сценой в комнате Скарпии во дворце Фарнезе.
        - Но кто же… - возобновил свою попытку упрямый Вильям.
        Белокурая соседка покачала своей гордой головой, но он не понял, приглашала ли она его соблюдать тишину, или же не знала, как ответить.
        Его глаза вернулись к девушке в ложе и уже не отрывались от нее. Он не видел, как его соседка наскоро набросала записку, позвала капельдинера, дала ему золотую монету. В то время как со сцены лились звуки песни, бумажка была вручена королю, который прочел ее, нахмурился и передал премьер-министру барону Раслову.
        Та, кого Билли прозвал «валькирией», видела все. Она видела, как нахмурился король, - она сидела достаточно близко, - видела масляную улыбку барона, скомкавшего бумажку в своей мягкой пухлой руке. Она видела, и ее прекрасное лицо приняло жесткое выражение, а минутой позже она таким же способом, но только еще более секретно, отправила записку Тонже-рову.
        Какое дело было Билли до всего этого? Он поймал наконец взгляд девушки, певшей о колибри.
        Когда снова упал занавес, изящный молодой офицер в голубом мундире и серых рейтузах прошел по боковому проходу, щелкнул каблуками перед Коппер-свейтом и отдал ему честь.
        - Сэр, - сказал офицер, - прошу вас следовать за мной. Вас просит к себе ее королевское высочество принцесса Ариадна.



        Глава VIII. Из королевской ложи

        В Колибрии принцессам не полагалось пользоваться общим входом в театр. Молодой офицер, назвавший себя лейтенантом королевского гвардейского полка Загосом, объяснил Билли, что для того, чтобы попасть в ложу к принцессе, они должны пройти через все здание театра, выйти на площадь, а затем войти снова через особый вход. Офицер производил впечатление открытого и разговорчивого человека. Поэтому, безжалостно покинув ошеломленного Доббинса, Билли попытался использовать эту прогулку, чтобы сколько-нибудь приблизиться к разрешению единственной интересовавшей его задачи.
        - Когда, - спросил он, - принцесса вернулась из Америки?
        Лейтенант знал всех и каждого, и со всех сторон его приветствовали улыбками. На вопрос Билли он только слегка приподнял брови и продолжал раскланиваться направо и налево с влофским обществом, прогуливавшимся во время антракта.
        - Конечно, - сказал он, - барон Раслов очень близок к его величеству. Он разделял изгнание с родителями его величества, герцогом и герцогиней Водена. Он недолюбливает старого генерала Обрадовича, которого я, напротив, очень высоко ставлю. Всем известно, что барон не доверяет Обрадовичу, который будто бы пользуется своим влиянием главы армии для политических шашней с Тонжеровым и республиканцами. Какой вздор! Но, конечно, на людях барон и генерал отличные друзья: большего нельзя требовать даже от самых честных политиков.
        Копперсвейт и не думал спрашивать его об упомянутых им лицах. Он и его гид шли теперь по ярко освещенной площадке Святого Иоанна Дамаскина, причем вооруженные полицейские вытягивались, а солдаты отдавали им честь.
        - У нас в Колибрии, - рассмеялся лейтенант Загос, - для того, чтобы иметь оперу, нужно иметь ружья.
        - Однако, - допрашивал Билли, - когда же принцесса вернулась из…
        - Крестьянин и крестьянка рядом с королем, - продолжал тараторить Загос, - вероятно, удивили вас, да? Это Созон Полоц и его жена Ксения: оба невежественны, суеверны, но преданы как собаки. Это романтическая история! Они жили на земле герцога Водены и последовали за ним в изгнание, так же как и барон. Ксения была кормилицей короля Павла, который там и родился. - Лейтенант махнул рукавом куда-то вдаль. - Теперь его величество всегда показывает их народу, когда показывается сам. В виде благодарности, так сказать. Народ это любит.
        - Все это хорошо, - согласился Билли: - но я, собственно, спрашивал вас…
        Они обогнули угол театра. Здесь было меньше народу. Загос заговорил свободнее, но все еще не о том.
        - Партия короля считает, что он доказывает этим свой демократизм. Демократизм! Его отец был Миклош, а мать из Саксен-Гессен-Нассауского дома! Это все штуки Раслова. Этим он ублажает аграрную партию, а против их блока Тонжерову не так просто действовать… Мы пришли!
        Они находились перед узкой дверью в юго-восточной стене здания театра. Здесь стояло несколько солдат, одетых в такую же форму, как король и Загос.
        - Трогательно, - заметил лейтенант, когда они миновали стражу и начали подниматься внутри по узкой лестнице. - Прямо трогательно: я говорю о доброте его величества к дочери и единственному оставшемуся в живых ребенку его предшественника на троне. Целый взвод королевской гвардии постоянно дежурит при принцессе.
        - А на мой взгляд, они гораздо больше похожи на тюремщиков, чем на защитников, - сказал Билли.
        Загос остановился.
        - У вас хорошее зрение, - заметил он.
        Лестница была тускло освещена и в эту минуту пуста. Копперсвейт заметил, как его спутник несколько раз внимательно поглядел вверх и вниз.
        - Что вы хотите сказать? - отозвался американец на последнее замечание офицера.
        - Да! - Это восклицание спутник Билли издал скорее для того, чтобы выиграть время для лучшего осмотра лестницы, чем для того, чтобы вызвать повторение вопроса.
        Тем не менее, Билли повторил его - в другой форме:
        - На что вы намекаете?
        Лейтенант нагнулся к своему спутнику. Он похлопал Билли по груди:
        - Может быть, ничего и нет, а с другой стороны…
        Тут его прервали. От них все еще была видна выходившая на улицу дверь, та самая, через которую они только что вошли. Она отворилась. Вошли три офицера: один долговязый и рыжеволосый, другой плотный и черный; третий все еще был отчасти скрыт густым узором перил.
        - Так что же? - настаивал Копперсвейт, прищуривая свои голубые глаза.
        Но намерения лейтенанта уже изменились, или же что-то отвлекло его внимание. Его голос понизился до шепота:
        - Если обстоятельства представляются вам такими, как вы говорите, то будьте начеку. Вы за принцессу?
        Билли не нужно было быть посвященным в детали местной политики, чтобы решить этот вопрос. Он выпрямился и высоко поднял голову:
        - Хотя бы против всего света!
        Загос приблизил свою голову к лицу своего нового друга.
        - Никому не говорите об этом, - предостерегающе шепнул он, - но следите - где бы вы их ни увидели - за этими тремя молодцами, которые только что вошли. Это Петр Хрозия, Набуков и Корвич. Особенно обратите ваше внимание на Корвича!
        Он подтолкнул Копперсвейта, прежде чем последний мог ответить, заставив его взбежать на три ступени и свернуть за угол. Отодвинув портьеру и миновав наполовину спрятанного за ней часового, лейтенант ввел Билли в литерную ложу - цель их путешествия.
        В следующую минуту Копперсвейт был представлен ее королевскому высочеству принцессе Ариадне.
        Несомненно, в ложе были еще другие дамы; несомненно, публика внизу стала смотреть на ложу, заметив в ней движение; несомненно наконец, сцена, где третий акт на крыше замка Сан-Анджело дошел уже до финальной арии, заслуживала некоторого внимания. Но все это ни в какой мере не вошло в сознание Билли. Юный американец был весь поглощен другим зрелищем - зрелищем удивительного превращения певички из кафе, внушавшей страх его семье, в колибрийскую принцессу крови.
        Принцесса протягивала ему свою не украшенную кольцами руку, и он склонился над ней. Его движения были исполнены робости, хотя в обычных житейских делах, как уже мог заметить читатель, он не отличался застенчивостью. Он не осмелился поцеловать эту ручку. Его щеки пылали, но он не думал о том, заметил ли это кто-нибудь.
        Принцесса Ариадна медленно убрала свою руку. Снова глаза встретились.
        Она была в безопасности, - но, увы, - даже от него! Вдруг Билли вспомнил предостережения лейтенанта Загоса. Значит, какая-то опасность все-таки угрожала ей.
        - Вы приехали! - сказала принцесса.
        Звук ее голоса был полон ласки, как тогда в трущобном кафе Манхаттана, но теперь в нем было больше горя, чем радости.
        - Конечно, - пробормотал он.
        - Я знала, что вы приедете, - сказала она. Билли забыл, где он, забыл обо всем на свете и
        только слушал голос принцессы, когда-то объявившей себя его женой, и смотрел в ее карие глаза. Да, это был тот же голос, тот же взгляд!
        Он попытался снова взять ее руку. Слишком поздно. Загос дернул его за рукав.
        - Осторожнее!
        Публика снова уже смотрела на сцену, но кто-то вошел в ложу.
        - Его величество, - начала принцесса Ариадна, и Билли нисколько не удивился, что она может говорить так, как, по его мнению, должны говорить принцессы, - его величество весьма обрадован прибытием вашего почтенного начальника.
        Копперсвейт бросил беглый взгляд на почтенного начальника. Мистер Доббинс смотрел на него из партера. Рот американского представителя был широко раскрыт.
        - Американский представитель, - сказал Билли таким тоном, который он считал подобающим для данного случая, - будет весьма польщен вниманием его величества.
        И он уже не мог отвести от нее глаз и не испытывал ни малейшего любопытства в отношении таинственного лица, вошедшего в ложу после него. Принцесса села, и он склонился над ней.
        В течение всего акта она была ослепительна, но мила и… достаточно загадочна. Когда он попробовал напомнить ей об их первой встрече, она остановила его одним движением головы. Она изумительно умела переходить от полуинтимного тока к строго придворному.
        По-видимому, ему пора было уходить. По крайней мере теперь он знал…
        Снова Загос дернул его за рукав. Беззвучным шепотом лейтенант сказал Билли:
        - Я ваш друг, потому что ее высочество к вам благосклонна. Взгляните назад, но так, как будто вы смотрите в другую сторону. В ложе Козьма Корвич!
        Билли нехотя повернулся.
        В ложе огни были погашены, но Билли увидел в ней гвардейского капитана, который с почтительным, но суровым видом стоял у входа. Это был жилистый человек с косматыми усами и с дуэльными шрамами на скулах; его переносица была перебита в какой-то давнишней стычке.
        Загос продолжал шептать:
        - Это один из офицеров, о которых я вам говорил, один из тех, которых мы видели на лестнице. Лучший дуэлист в Колибрии. Он глава… ее тюремщиков!

«Если человеку суждено было родиться драчуном, то пусть уж он будет веселым малым. Капитан Корвич в далеком Нью-Йорке принятый за простого капрала выглядел так, - подумал Копперсвейт, - как будто в его жизни не было ни одной счастливой минуты». Билли ухмыльнулся в его сторону.
        - Мы с капитаном, - громко сказал он, - старые друзья.
        Лицо Загоса стало еще мрачнее, Копперсвейт же снова обратил все свое внимание на принцессу. Она упорно смотрела на сцену, но ее губы как будто шевелились.
        Билли нагнулся ниже. Он услышал:
        - Не рискуйте больше, мой друг.
        - Мне понравился цветок, - храбро сказал Билли. Не шевельнув своей очаровательной головкой, она
        вытянула веточку из букета, приколотого к орденской ленте на ее груди. Ее рука на миг коснулась его.
        Упал занавес. В ложе и в зале зажглись огни. Они осветили Билли, целовавшего то цветы, то ручку принцессы Ариадны.
        Видел ли это Корвич? Конечно, да! Хуже того: видела публика. Кто-то крикнул вслух, что Копперсвейт - вновь назначенный американский представитель. Кто-то подхватил этот крик, а за ним остальные. Публика поднялась на ноги и принялась выражать криками свое одобрение.
        - Посмотрите на его величество! Скорее!… Посмотрите на оарона!
        Это говорил Загос. Под защитой барьера ложи он ударял ногой по щиколотке Билли.
        Как человек, очнувшийся от слишком живого сна, Копперсвейт взглянул через зал на королевскую ложу. Там король и его премьер, наклонившись друг к другу, о чем-то возбужденно говорили. У обоих был крайне недовольный вид. В нахмуренных бровях короля чувствовалась угроза, и угроза была в улыбке Раслова.
        Премьер-министр встал. Он поклонился публике, делая вид, что проявленный ею энтузиазм относился к его повелителю. Величественным взмахом своей короткой руки он заставил замолчать зал.
        Затем, все еще улыбаясь, он заговорил.
        Смущение Билли мешало ему понимать слова, но он понял, что в своей речи Раслов принимал все еще раздававшиеся аплодисменты, как законную дань королю. Новые аплодисменты были, по-видимому, ответом на какое-то сообщение министра, где имя короля Павла неожиданно сочеталось с именем принцессы Ариадны. Она - ее королевское величество - тоже встала. Она стояла рядом с Копперсвейтом, неподвижная, как статуя, и такая же бледная. Рев толпы, в котором приветственные возгласы не совсем заглушали отдельные крики неодобрения, закончил внезапно речь министра.
        - В чем тут дело? - спросил Билли.
        - Барон, - сказала принцесса, - объявил о моем обручении с… королем.
        Копперсвейт поднял правую руку. Он все еще держал в ней королевские ландыши. Какой же он был дурак!…
        - Идите! - сказала принцесса. Затем она обратилась к Загосу:
        - Лейтенант, берегите этого джентльмена как зеницу ока!
        Рука Билли упала. Шатаясь, он шагнул к двери. Когда он проходил мимо, капитан Корвич засмеялся.



        Глава IX. Ночное нападение

        Дикий зверь, будучи ранен, ищет одиночества, а раненый человек ищет своих друзей. Билли стремительно обогнул угол театра и, войдя через главный вход, принялся разыскивать среди публики Доббинса.
        В зрительном зале толпился народ. Часть публики стремилась к выходу, другие оставались выражать протест против объявления премьера, причем кое-где раздавались даже свистки. Когда Копперсвейт протолкался к тому креслу, где сидел американский представитель, оно оказалось пустым. Иностранному дипломату неудобно присутствовать при демонстрациях по внутренним политическим вопросам. Поэтому Доббинс уже находился на обратном пути в американскую миссию.
        Билли быстро сообразил это. Прежде чем преданный своему долгу Загос мог догнать молодого американца, Билли, пренебрегший услугами извозчика, скрылся в толпе и направился через площадь Святого Иоанна Дамаскина и дальше по широкой Леофорус-Урании, прекрасному бульвару, соединяющему современную часть Влофа с узкими и извилистыми улочками Старого города.
        Американская миссия во Влофе, как и многие американские миссии, не является зданием, от которого билось бы гордостью американское сердце. Это довольно удобный дом, но весьма заурядного вида, и стоит он на извилистой Рыцарской улице, на полдороге между Синай-Страда и старинным Платейя-Евдоксия. Эта улица более живописна, нежели аристократична. Балконные окна вторых этажей почти сходятся над головой, и фонари попадаются редко. Когда Билли свернул на эту улицу, мысли его были в полной власти угнетавших его чувств. Он думал о том, что если он был ослом, приехав сюда, то он был двойным ослом, не убив Корвича тогда же в Нью-Йорке и не женившись сразу на принцессе. Он ругал себя, короля и капитана с полной беспристрастностью, как вдруг его внимание привлек звук шагов.
        Впереди он смутно различил фигуру женщины. Она показалась ему как будто знакомой и двигалась по улице в одном направлении с ним.
        Кто же это мог быть?
        И вдруг показался еще кто-то. Из тени ближайшего подъезда, в двух шагах впереди Билли и как раз напротив миссии, вынырнул человек.
        Человек этот бросил взгляд на Копперсвейта и затем спокойно толкнул его плечом в грудь. Это был любезный капитан Корвич собственной персоной.
        Копперсвейт отбросил его к стене дома и сказал:
        - Оставьте меня в покое!
        Корвич не выказывал намерения послушаться. Он отскочил от стены и опять очутился перед Копперсвейтом. Было достаточно светло, чтобы заметить злобную улыбку на лице колибрийца.
        - Уступите мне дорогу, - сказал он, - а не то у вас может разболеться голова. Я слыхал, что в Нью-Йорке вы были подвержены головным болям.
        - Да, - согласился Билли, - и это заразительно. Если вы меня тронете хоть пальцем, то это случится с вами.
        Корвич разозлился:
        - Вы посмели поднять руку на офицера гвардии его величества. Я утром пришлю к вам моих секундантов.
        - Отлично!
        Копперсвейт искренне обрадовался. Как опытный фехтовальщик, он всегда мечтал хоть об одной настоящей дуэли, а в этот вечер ему и подавно было все равно, с кем драться. Впрочем, принимая во внимание все обстоятельства, этот противник был ему особенно желателен. Итак, в жизни оставалось еще хоть немного радостей!
        - Будьте спокойны, пришлю, - подтвердил еще раз капитан.
        Но радость Билли уже увяла: он со вздохом вспомнил о своем официальном положении.
        - Только знаете ли, ничего из этого не выйдет, - сказал он. - Я член американской миссии и мне нельзя драться!
        Билли попробовал проскользнуть вперед, подался вправо, влево, но его противник каждый раз ловко загораживал ему дорогу. Как раз над ними чадил и коптил один из редких фонарей Рыцарской улицы. В его свете изрезанное шрамами лицо Корвича показалось Билли какой-то дьявольской маской.
        - Как это удачно сложилось! - насмешливо заметил офицер, по-прежнему загораживая Билли путь.
        Билли ощетинился.
        - Я хочу сказать, - пояснил он, - что мне запрещено драться на дуэли. Что касается любого другого вида борьбы, то…
        Он замахнулся и ударил ладонью по осклабившейся пасти колибрийца. Звук получился довольно громкий.
        - Если вы хотите отведать моего кулака, то он тоже к вашим услугам, - объявил Билли.
        Впереди послышался дробный стук сапог по камням. Раздался женский крик.
        Корвич пошатнулся от неожиданного удара, но быстро оправился.
        - Пропустите меня! - крикнул Копперсвейт. Капитан сжал кулак. Свободной левой рукой он
        схватил Билли за обшлаг костюма.
        - Нет! - заревел он.
        - Там кричала женщина! - воскликнул Билли. С Корвичем он мог драться и потом. - Разве вы не слышали? С ней что-то случилось!
        - Вот поэтому я и не хочу пропустить вас! - зарычал капитан и ударил кулаком в ухо Копперсвейту.
        Билли вернул ему удар. Корвич отпарировал и сделал новый выпад. Глядя через его пригнутую голову, Копперсвейт увидел бежавшую к ним женщину. За ней, постепенно настигая ее, мчались несколько мужчин.
        Билли ненавидел применение в борьбе недозволенных приемов. Но тут у него не было выбора. Круглая голова Корвича уперлась ему в живот, а сзади огромный кулак капитана отбивал барабанную дробь по тому священному месту, где находились почки Билли; другая рука колибрийца держала американца за горло. Задыхаясь, почти теряя сознание, Билли глубоко запустил пальцы своей левой руки в щетинистую шевелюру колибрийца и рванул ее кверху. Правой рукой американец уперся офицеру в подбородок и, действуя ею как рычагом, начал понемногу перегибать назад голову своего противника. Тому больше ничего не оставалось, как уступить или дать свернуть себе шею.
        Он рухнул на тротуар в то мгновение, когда женщина достигла места битвы.
        - Помогите! - кричала она.
        Билли мгновенно узнал ее. Это была его белокурая соседка в театре, которую он мысленно прозвал «валькирией». Он успел стать перед ней как раз в ту секунду, когда к ним подбежал первый из ее преследователей.
        Копперсвейт подался в сторону и выставил вперед ногу. Нападавший споткнулся и упал прямо на находившегося в полусознании Корвича. Вместе с ним упала и задребезжала на камнях толстая палка для ходьбы. Билли подхватил ее.
        - Возьмите вот это! - услышал Билли голос женщины и почувствовал, как она положила что-то, по-видимому, какое-то оружие, в боковой карман его костюма. Затем он услышал, как она побежала дальше, очевидно ища спасения в находившихся близко более оживленных кварталах города. Тут другие преследователи - их было трое - гурьбой подскочили к американцу. Ему стало ясно, что он должен во что бы то ни стало удержать их и тем обеспечить отступление беглянки.
        Двое из колибрийцев обнажили шпаги; третий сжимал в руке армейский пистолет, но, видимо, не рисковал произвести шум выстрелом. В этом человеке Билли узнал коренастого Набукова, которого ему советовал остерегаться Загос. Один из людей со шпагами был тощий рыжеволосый Петр Хрозия, а третьего Билли не знал. Одним взмахом своей тяжелой палки Билли сломал пополам шпагу и вывихнул руку этому незнакомому противнику.
        Он удерживал их, насколько у него хватило сил. Пользуясь своим искусством фехтовальщика и всей мощью своих сильных мускулов, он удерживал их дольше, чем он сам предполагал это сделать. Не менее, чем они, он хотел избежать выстрелов: атташе миссии должен избегать сцен с полицией, даже если полиция и не смеет арестовать его. Поэтому Билли ни в коем случае не хотел воспользоваться тем оружием, которое женщина сунула ему в карман. Так они дрались в сравнительной тишине, нарушаемой лишь лязгом скрещиваемого холодного оружия, пока звук шагов убегавшей женщины не замер вдали, в направлении Нового города.
        Теперь она была в безопасности!
        Билли высоко взмахнул своей палкой. Он ударил… но не по своим врагам, а по фонарю. Мгновенно настал мрак! Отскочив назад и перебежав через улицу, Билли очутился на ступенях миссии.
        - А теперь, - крикнул он настолько громко, что его должны были услышать, - я готов продолжать разом с любыми двумя из вас на тротуаре, но только этот дом - американская территория. Если вы поставите ногу на порог, то через пять дней здесь будет сверхдредноут и взорвет на воздух все ваше игрушечное королевство!
        Колибрийцы поняли; они отступили в нерешительности. Мог ли он считать себя победителем?
        Из полумрака Рыцарской улицы раздался свист. Невероятно, но разве это не лицо барона Раслова мелькнуло в слабом свете месяца, только что поднявшегося между средневековых крыш? Лицо со свистком во рту под щетинистыми усами!
        Нападавшие повернулись на этот звук. Снова послышался четкий стук тяжелых каблуков. Другая кучка людей бегом приближалась по Рыцарской улице. Инстинктом Билли почувствовал, что эти люди - хотя и противники первых - тоже разыскивают скрывшуюся женщину.
        На его вызов не последовало ответа. Но, когда он потянулся рукой к звонку миссии, он узнал еще одно лицо. Он мог бы поклясться, что позади бежавших незнакомцев он разглядел спешащую фигуру, удивительно похожую на ту, которая - как несколько часов назад ему указывали в театре - принадлежала Тонжерову, герою колибрийских республиканцев.



        Глава X. «Кое-что по-скандинавски»

        Фредерик Доббинс был так сердит, что усам его пришлось остаться без краски. Он любил бесстрашного и беззаботного сына своего старого друга, любил его с тех пор, как Билли маленьким ребенком катался у него на плечах, но, любя, он и боялся его, а когда он кого-нибудь боялся, - что бывало редко, - это выражалось прежде всего в том, что он начинал сердиться. Сердился он и теперь. В самом деле, если у него был случай утратить невозмутимость дипломата, то этот случай вполне представлялся ему теперь в фамильярном общении Билли с августейшей особой, отчего, по мнению Доббинса, не могли не возникнуть всякие интриги.
        - Скажи на милость, куда ты только не лезешь! Что тебе понадобилось в той ложе?
        - Принцесса послала за мной.
        - Но что это значит? Почему?
        - Я скромный человек. Она сказала, что ей хотелось познакомиться с американцем. Она совершенно так же могла бы послать и за вами. Но вы не умеете разговаривать с принцессами.
        - Зато ты имеешь такой талант попадать в беду, какого я не знаю ни за кем другим.
        Среди импортированных им носов, мистер Доббинс поджидал Копперсвейта, отрезанный закрытыми ставнями от звуков Рыцарской улицы. Теперь, приятно расположившись в глубоком кресле, унаследованном, как и остальная обстановка миссии, от уехавшего месяц назад предшественника мистера Доббинса, Билли рассказал своему шефу о ночном приключении. Рассказ был настолько подробный, насколько это казалось целесообразным его не изощренному в хитростях уму.
        - Что же касается беды, - заключил он, скрывая свое истинное огорчение, - то, хотя эта потасовка и была опасна, я ведь вышел из нее благополучно.
        - Вышел! Неужели ты думаешь, что это было обыкновенное разбойное нападение? - Голос Доббинса явно выражал его уверенность в том, что эта последняя беда еще вся впереди и ведет их к неведомым безднам. - Дай-ка мне это!
        Молодой человек снял со своей широкой груди жестоко помятую веточку ландышей. Он грустно посмотрел на нее.
        - Не дам!
        - Ну, вот видишь! - сказал Доббинс тоном человека, доказавшего свою правоту. - А ты еще говоришь, что это дело кончено.
        - Не это дело!
        Билли нежно погладил цветы и покраснел, как школьник. Тем не менее, его взгляд горел решимостью, когда он поднял его на мистера Доббинса.
        - Этому делу не будет конца!
        - Одно есть, конечно, часть другого, - заявил Доббинс. - Все это - мерзкая восточная политическая интрига. Даю голову на отсечение, что завтра тебе придется иметь дело с полицией.
        - С полицией?
        Как раз, когда Билли, с риском для своей жизни, старался не привлекать ее внимания! Эти слова в устах его осторожного ментора напомнили ему об оружии, которое спасенная им женщина сунула ему в карман. Он вынул этот предмет, который оказался вовсе не револьвером, а небольшим пакетом.
        - Черт меня возьми! - воскликнул Билли в удивлении.
        Пакет. Неадресованный, как показал немедленный осмотр при лампе. Неадресованный, но тщательно перевязанный и запечатанный многими - и даже очень многими - красными сургучными печатями.
        - Что это такое? - спросил американский представитель.
        - Я не знаю! - должен был признаться Билли.
        - Глупости! - заворчал его начальник.
        - Право, я не знаю, - настаивал Билли. - «Валькирия» сунула мне это во время драки.
        Он начал взламывать одну из печатей.
        - Не смей открывать! - крикнул Доббинс. В нем, действительно, были задатки дипломата.
        Но Билли не послушался, отлично зная, что таково тайное желание его шефа. Он извлек на свет документ, покрытый еще большим числом печатей. Он посмотрел на него, поднял глаза на Доббинса, опять посмотрел на загадочную бумагу и покачал головой.
        - Вы можете разобрать это, дядя Фред? - спросил он, протягивая бумагу через стол.
        Доббинс откинулся назад, насколько ему позволяло его шарнирное кресло:
        - Не желаю!
        - А я не могу, - сказал Копперсвейт и снова принялся разглядывать лист, который он держал в руках. - Однако я чувствую, - добавил он, - что если бы нам удалось это прочесть, многое стало бы ясным для нас во всей этой истории.
        Мистер Доббинс обладал тем сильнейшим видом любопытства, который любит окутываться завесой полного равнодушия. Но в настоящем случае оно быстро проявило себя.
        - Что ж! - пробормотал он. - Если так, то я попробую. Пакет, который дали тебе при таких обстоятельствах, гм… может быть, предназначался мне.
        Он протянул руку. Копперсвейт вложил в нее документ. Американский представитель принял его с весьма официальным видом.
        - Гм!
        Доббинс, действительно, многое знал. А о том, чего он не знал, он имел хотя бы общее понятие. Он повертел бумагу и так и сяк. Затем изрек:
        - Это, по-видимому, какой-то официальный документ, но я не берусь сказать, касается ли он нас. Я не могу его прочесть. Он написан на каком-то скандинавском языке.
        Атташе миссии прозвал свою белокурую соседку «валькирией», но теперь он вспомнил об ее акценте.
        - Не по-немецки?
        - Безусловно нет. Немецкий язык я знаю. - Доббинс протянул Билли документ, но Билли заметил, что он продолжал крепко держать его в руке. - Ты видишь эти «о», перечеркнутые диагональными линиями?
        - Вроде греческих «фи»?
        - Да, похоже. Это скандинавские буквы.
        - Вот как? - Копперсвейт тихонько потянул угол бумаги, но мистер Доббинс не отдавал ее. - Разве вы не умеете читать по-датски?
        - Нет.
        Билли потянул менее деликатно.
        - А по-шведски тоже?
        - Нет.
        - И даже по-норвежски?
        - Нет же! Осторожнее, ты разорвешь бумагу!
        - Я хочу взять ее, - сказал Копперсвейт.
        - Лучше дай мне ее спрятать. Утром кто-нибудь из служащих…
        - Бумага была дана мне. - Билли говорил так решительно, что достиг своей цели и спрятал странную грамоту в свой карман. - Завтра я найду кого-нибудь, кто мог бы это прочесть.
        Доббинс заволновался.
        - У тебя бумага не будет в сохранности. Этот город полон шпионов: все города Ближнего Востока кишат ими, и сегодня в театре каждый десятый нос был как раз такого типа, который… В нашем положении мы не можем допустить… Ведь мы даже понятия не имеем, о чем тут речь!
        - Так или иначе, - сказал Копперсвейт, - задача выяснить это лежит на мне. Едва ли вы серьезно предполагаете, дядя Фред, что бумага предназначалась для вас.
        Очутившись в своей комнате, на третьем этаже миссии, Билли вскоре пришел к заключению, что призыв мистера Доббинса к осторожности не был лишен основания. Заинтересованный лишь второстепенным образом тайной белокурой дамы, он стоял у окна, предаваясь долгим и безрадостным мыслям о принцессе Ариадне и глядя в сторону гавани, где корабельные фонари мерцали, как светлячки, и на Новый город, залитый сиянием электричества. Он закрыл окно и при этом заметил, что месяц, уже высоко поднявшийся в небе, заливал тысячелетнюю Рыцарскую улицу фантастическим серебряным светом. Старинные, украшенные лепкой порталы, резко выступали из мрака, и в одном из них смутно виднелась фигура человека, прижавшегося спиной к стене. Несомненно, он наблюдал за миссией.
        Утром этот человек оказался на том же месте. Встав с постели, Билли окинул взглядом панораму плоских крыш, резных балконов, светлых стен, украшенных гербами; но глаза его искали шпиона и нашли его. С наступлением рассвета сыщик начал с невинным видом прохаживаться взад и вперед по улице, и Билли без колебаний узнал в нем долговязого рыжего Петра Хрозию.
        Копперсвейт был не из тех людей, которым слежка за ними может отбить аппетит к завтраку. Но не успели он и Доббинс положить салфетки, как им была подана визитная карточка.
        - Aгa, - воскликнул Билли, - это мой друг барон! Доббинс разбил ложечкой яйцо.
        - Рановато для визита. Вероятно, он пришел договориться о моем официальном представлении королю. Или, что еще более вероятно, пришел жаловаться на тебя.
        Слуга, принесший карточку, все еще стоял в комнате.
        - Простите, сэр, - сказал он. - Барон спрашивал вашего секретаря.
        Копперсвейт несколько неуверенно рассмеялся и встал.
        - Оставьте нас вдвоем на пять минут, - сказал он своему начальнику. - После этого мы будем рады видеть американского представителя.
        Он прошел в чопорную приемную, где ряды стульев с поблекшей позолотой казались мечтателями, застигнутыми врасплох дневным светом.
        - Доброе утро, - сказал Билли.
        Толстый премьер, по-видимому, тоже провел плохую ночь. Мешки под его хитрыми глазками стали еще темнее, чем несколько часов назад, а щетинистые усы торчали во все стороны. Тем не менее, улыбка появилась на лице Раслова, как только он и Копперсвейт обменялись рукопожатием.
        - Я очень рад! - пробормотал он.
        - Я также очень рад. Сначала я думал, что вы хотите видеть самого представителя, - сказал Билли.
        Улыбка на лице колибрийца стала шире.
        - Милый юноша, - любезно произнес барон Раслов, - не разрешите ли вы человеку, который значительно старше вас и немного опытнее, сделать одну чисто техническую поправку к вашим словам?
        - Валяйте! - согласился Копперсвейт; он уже начал чувствовать себя свободнее.
        - Она сводится вот к чему, - начал премьер. - Никакое лицо, кем бы оно ни было послано, не является «представителем» до тех пор, пока монарх, ко двору которого оно прибыло, не пригласил его и не принял от него его верительных грамот и полномочий. - Глаза барона сузились. - Я говорю, что это чисто техническая поправка, и в отношении дорогого мистера Доббинса мы надеемся быстро все уладить. Тем не менее, выражаясь точно, до тех пор…
        - До тех пор, - подхватил Билли, - вы предпочитаете иметь дело со мной. - Он больше не беспокоился за себя, но чувствовал, что находится лицом к лицу с одним из врагов принцессы, а когда он бывал настороже, то всегда принимал беспечный тон. - Не угодно ли вам присесть?
        Барон сел. Хрупкий золоченый стул тревожно заскрипел под ним.
        - Прекрасно, - сказал Копперсвейт. - Итак, чем же я могу быть вам полезен?
        Барон Раслов заморгал. Но у колибрийцев есть одно свойство, общее с американцами: они не любят долго ходить вокруг да около. Все еще улыбаясь, премьер приступил к делу:
        - Мистер Копперсвейт, если ваш шеф пока еще не американский представитель, то вы не можете его заменять; между тем, я - премьер-министр этой страны. Я требую у вас выдачи одного пакета.
        Билли ответил улыбкой на улыбку.
        - Я рад служить вам, но… о каком пакете вы говорите?
        - О документе, если вы хотите, об определенной бумаге.
        - Право, наша миссия полна бумаг, барон. - Мне кажется, для этого миссии и существуют. Но у меня еще не было времени просмотреть весь наш хлам… то есть документы нашей миссии. Я сегодня же приступлю к делу при содействии клерков, оставленных здесь предшественником мистера Доббинса. Только мне кажется, что все документы в этом доме представляют собственность американского правительства.
        Как будто дождавшись условной реплики, премьер встал. Очевидно, первый акт маленькой комедии был окончен. Но очевидно было также, что второй акт начнется немедленно: барон потер свои жирные руки.
        - Мистер Копперсвейт, - сказал он, причем, даже стоя перед все еще сидящим Билли, старавшимся сохранять беспечный вид, колибриец был немногим выше американского атташе. - Мистер Копперсвейт, я поздравляю вас с таким талантом к казуистике. Нисколько не умаляя этого искусства, смею сказать, что оно является необходимой принадлежностью карьеры дипломата. Но я предлагаю вам изучить еще другое искусство: вы должны научиться скромности. Без нее ваша карьера может не пойти дальше начала. - Его улыбка не изменила ему. - Есть у вас та бумага, о которой я говорю?
        По-видимому, сидеть дольше было бесполезно. Копперсвейт встал.
        - Барон, - сказал он, - с моей стороны было бы нескромностью, если бы я вам ответил.
        - Это ваше последнее слово? - спросил премьер.
        - Совершенно верно, - сказал Билли. Барон поклонился. Билли ответил поклоном.
        - А теперь, - осведомился барон Раслов, - могу ли я сказать два слова вашему шефу?
        На стене болтался шнурок старомодной сонетки. Копперсвейт дернул его.
        Пока слуга ходил звать Доббинса, в комнате царило молчание. Но когда появился несколько растерянный мистер Доббинс, Раслов, не переставая улыбаться, тотчас заговорил:
        - Мистер Доббинс, я счастлив видеть вас, но должен отложить изъявление своего удовольствия до более благоприятного случая, который, я надеюсь, скоро представится. Вы, конечно, знаете, что правительство той страны, куда назначается представитель, может протестовать против кого-либо из сопровождающих его лиц, и притом без указания причин. Такие протесты не считаются оскорбительными и их принято уважать.
        - Да… гм… да, конечно, - пробормотал Доббинс, он нервно теребил свои тщательно нафабренные усы.
        Тут наконец улыбка Раслова иссякла.
        - Сэр, если вы немедленно не отошлете вашего предприимчивого молодого атташе назад в Америку, мое правительство протелеграфирует колибрийскому представителю в Вашингтоне, чтобы он обратился в ваш департамент иностранных дел с просьбой об его отозвании.



        Глава XI. Блеск золота

        Растерянный взгляд Доббинса сказал Билли: «Говорил я тебе!» Самому же Доббинсу его сердце шептало: «За этим безусловно кроются серьезные неприятности. Публичная сцена с принцессой, потом этот пакет и то, как он его получил!… Это опасно. Совершенно непредвиденное осложнение и - по его вине, по вине этого мальчишки… Это освобождает меня от всяких данных ему обещаний. Для его же пользы надо отослать его домой: там по крайней мере он будет в безопасности… Мой долг… Да, это опасная история: человек с такой носовой перегородкой, как у барона, не может быть честен».
        Поэтому вслух Доббинс объявил:
        - Премьер имеет право этого требовать, Копперсвейт. Значит…
        Билли с небрежным видом закурил папиросу, но он был более взволнован, чем показывал. Он ожидал от барона только жалобы на свое поведение.
        - Дядя Фред, вы знаете, почему этот человек…
        - Пожалуй, мне лучше… гм… не знать официально. Дело обстоит просто: если колибрийское правительство по какой бы то ни было причине протестует против тебя, ты должен уехать. (Насколько отличался этот разговор от нью-йоркской беседы с графом Ласковацем!) Боюсь, что из этого затруднения нет другого выхода.
        Барон с улыбкой поддакивал этим словам.
        - Я полагаю, - с внезапной решимостью воскликнул Билли, - что другой выход есть!
        - Что-о? - выразил свое недоумение мистер Доббинс.
        Барон только поднял брови.
        - Что такое? - вторично спросил Доббинс.
        В простенке между окнами приемной стоял старенький письменный столик.
        - Выход в этом направлении, - сказал Билли и подошел к столику.
        В стареньком столике неожиданно нашлось все нужное - перья, чернила и бумага. Стройная фигура Копперсвейта склонилась над бюваром. Его широкие плечи загородили бумагу, на которой он черкнул несколько строк и поставил свою подпись.
        - Барон! - сказал он, возвращаясь. - Вы понимаете в дипломатии гораздо больше меня или мистера Доббинса: вы вполне уверены, что я должен покинуть службу?
        Барон с чрезвычайно довольным видом ответил:
        - Вы должны или отказаться от занимаемой вами должности в американской дипломатической службе, или же - мне очень неприятно это сказать - вас к этому принудят.
        - Выставят, - поправил Билли. - По-американски это называется «выставить», хотя впервые это слово в таком смысле использовал еще Шекспир. Итак, как лицо, принадлежащее к персоналу мистера Доббинса, я должен подать в отставку и уехать, или же меня выставят и я уеду. Ну, а что если бы я не принадлежал к его персоналу? Что если бы я был просто обыкновенным американским гражданином? Мистер Доббинс, дядя Фред, вот моя отставка: я ухожу с должности и… остаюсь!
        - Как? Что?! - Доббинс подскочил на стуле. - Что ты еще выдумаешь?
        Барон Раслов тоже был явно озадачен. Но, покачав головой, он сохранил свой неизменный сладкий вид.
        - Мистер Копперсвейт, я преклоняюсь перед вашей изобретательностью. Но, право, климат Колибрии, как помнится, было сказано не то мистеру Доббинсу, не то вам, крайне вреден для людей определенного типа. Вы принадлежите к этому типу.
        - Я принадлежу к неиммунизированным людям? - усмехнулся Билли.
        - Дипломатическая служба, - вздохнул барон, - является единственной известной профилактикой. - Он направился к двери. - Мистер Доббинс, я искренне советую вам употребить все ваше влияние на вашего храброго соотечественника.
        Он вышел. Билли первый спохватился позвонить слуге, чтобы проводить его.
        Затем оба американца - они уже не были начальником и его секретарем - остались в приемной одни. Доббинс, казалось, старался вырвать с корнями свои усы.
        - А ты, - крикнул он своему бывшему подчиненному, - ты еще уверял, что все неприятности кончились!
        - Не унывайте, - сказал Билли и похлопал своего старшего друга по плечу. - Они и кончились - в отношении вас.
        - Кончились? - чуть не плача, повторил Доббинс. - Кончились, когда ты добровольно отказался от неприкосновенности, которую тебе давала принадлежность к миссии?
        - Дипломатическая неприкосновенность не много значит в Колибрии, - возразил Копперсвейт. - А кроме того, - добавил он, - вы сами видели, что мне ничего не оставалось, как добровольная или принудительная отставка.
        Большинство людей, когда чувствуют, что их побили в споре, возвращаются к своей исходной предпосылке и начинают все сначала. Это кажется им более достойным, чем сдача позиций. Так поступил и Доббинс.
        - Кончились! - иронически воскликнул он. - Если кончилась моя ответственность за тебя перед департаментом иностранных дел, то ты лишь удвоил мою ответственность перед твоей семьей.
        - Вы считаете меня несовершеннолетним?
        - Я не считаю тебя достигшим того возраста, когда люди становятся благоразумными, и сомневаюсь, чтобы ты когда-либо его достиг. - Затем Доббинс оттаял. - Послушай, Билли, тебе необходимо уехать!
        Память Копперсвейта перенесла его в кафе «Колибрия» на Ректор-стрит, а оттуда перепрыгнула в литерную ложу Национального оперного театра во Влофе.
        - Я должен остаться, - упрямо, но более мягким тоном произнес он.
        - Это опасно.
        - Я так не думаю.
        - А я это ясно вижу.
        - Ну что ж, я не боюсь.
        - Но я не могу отступать от правил. Этот чертов барон прав. А поскольку он опирается на право, я не могу защищать тебя. Понимаешь, не могу!
        - А вы и не беспокойтесь, - сказал Билли.
        - Но послушай минутку, Билли. Придется, пожалуй, сказать тебе… Видишь ли, твои родные… Ты помнишь, какой они подняли шум, когда узнали - когда я нечаянно проговорился им - об этой девушке из кафе?
        - Еще бы! Вся эта кутерьма поднялась при мне. Это все обрушилось на мою голову.
        - Хорошо. А знаешь ли ты, почему они в конце концов согласились на твой отъезд со мной? Только потому, что они не верили, что «девушка с тамбурином», вскружившая тебе голову, действительно покинула Нью-Йорк. Они думали, что если ты поедешь сюда искать ее, ты ее не найдешь и мысль о ней постепенно выветрится из твоей головы. Поэтому они и вверили тебя моему попечению. А теперь, оставаясь здесь, ты подвергаешься опасности худшей, чем… гм… опрометчивая женитьба. Я повторяю, что я отвечаю за тебя перед твоим отцом и матерью. Ты должен это понять и уехать. Да, да, барон не шутит!
        - Я должен остаться в Колибрии, - вторично заявил Билли. - Обо всем этом я догадывался, и все-таки я должен остаться.
        Мистер Доббинс схватил его за обе руки.
        - Но почему? Скажи, почему? - Копперсвейт только покачал головой. - Ты что - с ума сошел?
        Досада пробила стену нежности Доббинса.
        В ответ на это Билли положил руки на плечи своему крестному и долгим взглядом посмотрел ему в глаза - таким долгим и пристальным, что Доббинс начал понимать.
        - Да, я сошел с ума, - сказал Копперсвейт.
        - Неужели ты хочешь сказать… только этого не хватало! Ты хочешь сказать, ты нашел эту… «девушку с тамбурином»?
        - Подумайте немного. Вспомните вчерашний вечер - только не женщину, на которую напали на улице…
        Билли остановился. Доббинс взволнованно прошептал:
        - Так… значит… ты имеешь в виду… Копперсвейт кивнул.
        - Да, она и есть «девушка с тамбурином».
        - Бедный мой мальчик! - Доббинс дрожащими руками снова взял Билли за руки. - Но неужели ты не понимаешь? Ведь она не… ведь принцесса Ариадна не из итальянских принцесс, на которых женятся американцы. Она принцесса королевской крови. Колибрия маленькое королевство, но правящий дом в ней так стар, как… как немногие из уцелевших коронованных семей. Если бы даже она хотела, она не могла бы… да и ты не мог бы…
        - Я же сказал, что я сошел с ума.
        - Что же, ради небес, ты можешь сделать?
        - Остаться.
        Битых полчаса Доббинс расспрашивал, грозил, умолял. Это ни к чему не приводило, но он все не унимался. Вначале он думал, что Билли поддался какому-то обману зрения, что его ввело в заблуждение случайное сходство. Билли отверг это предположение, а также и то, что принцесса Ариадна не могла быть в Америке.
        - Видите ли, дядя Фред, она сама признала, что была там и даже на Ректор-стрит.
        - Тайна?
        Копперсвейт пожал своими широкими плечами; он начал приобретать европейские манеры.
        - Тогда тут заварилось что-то отчаянное! Билли, ради любви к…
        И история началась сначала. Только прибытие нового посетителя положило этому конец. На этот раз гостем был предводитель радикальной партии Тонжеров. Он был введен во вторую приемную и выразил желание переговорить с мистером Копперсвейтом.
        Билли встрепенулся.
        - Сегодня у меня как будто журфикс [[1] Журфикс - прием гостей в определенный день недели.], - сказал он и усмехнулся. - Дядя Фред, мой зрелый друг, я советую вам сойтись с влофским обществом. Если вы хотите, чтобы я вас представил, я буду очень рад это сделать, но только - как простой американский гражданин!
        - Я пойду вместе с тобой разговаривать с Тонжеровым, - отечески заявил Доббинс.
        - Вы? В вашем положении? И когда спрашивали не вас? Прошу вас этого не делать. Кроме того, эти переговоры только волнуют вас.
        Билли был непреклонен. Через минуту он остался наедине с предводителем крайней левой колибрийского парламента и пожимал холодную костлявую руку этой персоны.
        - Я чрезвычайно рад познакомиться с вами, мистер Тонжеров. Конечно, я много слышал о вас и буду счастлив услышать еще больше от вас лично. Меня всегда интересовало, чем может заниматься в монархическом государстве республиканская партия.
        Улыбка мистера Тонжерова отличалась от улыбки барона Раслова: у мистера Тонжерова улыбка была кислая. Он был похож на человека, недавно поборовшего привычку к пьянству, например, колибрийскую привычку к абсенту, и горячо жалеющего об утраченных удовольствиях. Но в действительности он был просто человеком, которому не удавалось побороть несварение желудка.
        - Вы очень любезны, - сказал Тонжеров.
        На этот раз Билли первый перешел к делу и спросил, что угодно знаменитому политику.
        И что же? Порядочно помямлив и побормотав, он тоже потребовал пресловутый пакет!
        - Какой пакет?
        Это стало похоже на игру в прятки.
        - Тот самый, - сказал Тонжеров с выражением лица человека, отведавшего по ошибке вместо апельсина лимон, - тот самый пакет, который первоначально находился у дамы, сидевшей вчера рядом с вами на представлении «Тоски».
        Вторая приемная была маленькая и выдержанная в красных тонах; то же можно было сказать о мистере Тонжерове. Красные драпировки комнаты нужно было встряхнуть и проветрить, мистера Тонжерова - тоже.
        - Гм, - произнес Билли, подражая официальной манере своего бывшего шефа.
        - Вот именно, - сказал республиканец. Копперсвейту больше нравился метод Раслова, но
        он решил не оказывать предпочтения ни той ни другой стороне. По-видимому, он оказался обладателем чего-то весьма ценного: две соперничающие партии спорили об этом пакете. И пусть спорят! Больше того: Билли решил скрывать подлинное местонахождение пакета, пока сам не узнает о нем подробнее.
        - Что было в нем? - спросил он.
        - А вы его не читали? - вопросом ответил Тонжеров.
        - Я не могу его прочесть
        - В таком случае, я не собираюсь помогать вам в этом.
        Весьма вероятно, что барон сказал бы то же самое, хотя и в более любезных выражениях. У Билли мелькнула мысль, что если ни та, ни другая сторона не упоминает о содержании документа, то скорее всего они и сами не вполне осведомлены о нем.
        - Почему вы думаете, мистер Тонжеров, что он у меня? - тоном легкого удивления спросил он.
        Республиканец почесал пальцем свою бородку, по которой еще лучше было бы пройтись гребешком.
        - Я уверен, что он у вас.
        - Но предположим, что я не признаю этого? Политический деятель нагнулся вперед и сделал
        кислую просительную гримасу:
        - Я не думаю, а знаю, что он у вас. Мой друг видел, как он был вам передан.
        - Вчера вечером?
        Тонжеров поднял свои худые плечи.

«По-видимому, - подумал Копперсвейт, - одно из дел республиканца в монархии, это развивать в себе острое зрение».
        - Гм! Вы не единственное заинтересованное лицо, - сказал Билли.
        Как только эти слова слетели с его губ, он понял сделанную им ошибку. Темные глаза его посетителя блеснули; рука, теребившая бородку, опустилась к карману, в котором обычно носят бумажник.
        - Мистер Копперсвейт! - Он говорил сухим деловым тоном, удваивавшим оскорбительность его слов. - Наконец-то мы поняли друг друга! Я сейчас же уплачу вам за этот документ десять тысяч хрузо.
        Билли сам был виноват в случившемся и знал это. Его невинные, но необдуманные слова навлекли на него это оскорбление, хотя было очевидно, что Тонжеров явился в миссию, заранее приготовившись сделать такое предложение. Тем не менее Копперсвейт поступил приблизительно так же, как Фредерик Доббинс при подобном же случае с графом Ласковацем в нью-йоркском клубе. «Пусть спорят между собой, - подумал он. - А кстати, этот джентльмен едва ли знает, что я уже больше не состою на службе у правительства Соединенных Штатов». Билли встал.
        - Я сегодня не продаюсь!
        Тонжеров растерялся. Его лицо отразило полное недоумение.
        - Будьте здоровы, - сказал Копперсвейт.
        Он сказал это так, чтобы сделать излишним всякое продолжение разговора. Политический деятель встал и покинул миссию.



        Глава XII. Сердце принцессы

        Несколько минут Билли стоял в ущерб своему достоинству на ступенях миссии и смотрел, ничего особенного не обнаруживая, в оба конца Рыцарской улицы. Посещения барона и республиканца были довольно забавны, но… принцесса, принцесса!…
        Однако список утренних посетителей мистера Копперсвейта вовсе не оказался исчерпанным. Почти в ту же секунду, когда незаметная и даже невзрачная карета Тонжерова свернула за угол, с противоположной стороны показался новый посетитель, тоже стремившийся видеть Билли, который, очевидно, сразу стал важной персоной во Влофе.
        Лейтенант Кароль Загос, в лазурной пелерине, в форменном платье, облегавшем его, как новая перчатка, приближался быстрой, чтобы не сказать нервной, походкой. Он взбежал по ступенькам шагами, в которых с утренней свежестью молодости явно сочеталось беспокойство.
        Он щелкнул каблуками. Потом отдал честь. Потом протянул Билли руку.
        Билли - он недаром обучался военному строю! - с серьезным лицом повторил эту церемонию и сказал:
        - Вы читаете мысли, Загос! Ведь вы нужны мне до зарезу, и вас-то я сейчас и высматривал.
        Загос отнюдь не был глуп. Он был только добродушен и обладал даже известным чувством юмора. Вытерев свой влажный лоб, он вежливо сказал:
        - В таком случае, я жалею, что пришел так поздно. Мы здесь во Влофе не привыкли рано расставаться с постелью.
        - Ну, не знаю! - сказал Билли, подумав о двух посетителях, опередивших лейтенанта в это утро.
        - Да, мы поздно встаем, - повторил Загос. - Но я не хотел бы, чтобы вы думали, что я пренебрег вчера вечером своим долгом.
        Голубые глаза Копперсвейта проявили ровно столько любопытства, сколько он считал необходимым после слов лейтенанта.
        - Принцесса, - сказал офицер, понизив голос и приложив руку к фуражке, - принцесса, как вы помните, приказала мне охранять вас. Так куда же, скажите на милость, вы вчера ушли?
        - Домой, - сказал Билли, - сюда.
        - Да, конечно. Я понимаю. Но куда сначала? Я потерял вас в толпе при выходе из театра.
        - Совершенно верно, - согласился Билли, - это вполне понятно. Там была давка.
        Загос обладал скромностью. Он не стал больше выспрашивать и только заметил:
        - Но вы добрались домой благополучно?
        - Взгляните на меня и убедитесь, - ответил Вильям.
        - Я очень рад. Приблизительно через час после театра, нигде не найдя вас, я прошел по Рыцарской улице и видел вас у окна. Полагаю, что это было окно вашей спальни. Тогда я решил, что вы дошли домой целы и невредимы…
        - У вас большие способности к логическим выводам, лейтенант.
        - Благодарю вас. Удостоверившись, что с вами не случилось ничего плохого, я пошел домой и лег спать.
        - Гм! - Билли все еще не мог вполне отделаться от дипломатического тона. - Так вы видели меня в окне. Скажите, это все, что вы видели?
        Кароль Загос был озадачен:
        - Д-да, кажется, больше ничего.
        - Очевидно, ложе веселого молодого офицера не было сделано из роз, по крайней мере - не из одних их лепестков. Взвод его полка был назначен королем нести личную охрану при принцессе Ариадне^ но лейтенант был искренне предан принцессе, а она приказала ему охранять этого, в общем симпатичного, но слишком предприимчивого и, в сущности, совершенно неизвестного американца.
        Билли догадался о затруднении своего друга.
        - Гм, - произнес он еще раз.
        - Разве… Вы хотите сказать, что я мог видеть еще что-нибудь?
        Копперсвейт увильнул от ответа. Он счел, что так будет надежнее. Тут на каждом шагу ему угрожали бездонные омуты, а он признавался себе, что не имеет понятия о том, что таится даже на самой их поверхности.
        - Ничего интересного, - произнес он самым беззаботным тоном. - Прошу вас, войдем!
        Он ввел офицера в комнату, которой недавно оказал честь своим присутствием барон. Доббинс еще раньше в отчаянии покинул ее. Билли предложил гостю папиросу, каковая была благосклонно принята.
        - А теперь, - сказал он, - разрешите спросить вас, не можете ли вы взять меня с собой к принцессе. Я очень хотел бы… то есть мне необходимо кое-что… Вообще, я хочу ее видеть.
        Лейтенант Загос снова отдал честь. Эта манера порядком раздражала Билли.
        - Она прислала меня за вами.
        - Что-о?!
        - Я говорю, что принцесса послала меня привести вас.
        Копперсвейт выпрямился и постарался принять вид человека, привыкшего, чтобы за ним посылали принцессы королевской крови.
        - Ну что же, пойдем, - сказал он. Они пошли.
        Столица Колибрии, да и вся эта маленькая страна никогда не пропускают праздников. Государственная церковь следит за соблюдением православного календаря и за празднованием дней различных общих и местных святых. Не могло поэтому остаться без внимания и такое национального значения событие, как объявленное прошлым вечером обручение короля. Проходя по вымощенным булыжником улицам Влофа, Билли и его спутник могли видеть, что город живо отозвался на это известие.
        Всюду пестрели флаги национальных цветов - синего с зеленым. Они были протянуты поперек улиц, они свешивались из множества окон, они украшали петлички гуляющих лавочников с оливковой кожей и загорелых зевак. Ими щеголяли франты, и девушки, и матроны - чудо, но в нем нельзя было сомневаться! - затянутые в корсет. Только отдельные дома не были украшены.
        - Дома республиканцев, - пояснил Загос, когда они проходили мимо одного из них.
        - У вас их много? - осведомился Копперсвейт.
        - Меньшинство. Но, как всякое хорошо организованное меньшинство, они производят много шума.
        Тут до их слуха донеслась музыка. Даже нищие на паперти церкви святого Поликарпа - Билли узнал ее по описанию в справочнике - подхватили эту чарующую песенку о «птичке-колибри», которую Билли впервые слышал в трущобном нью-йоркском кафе на Ректор-стрит.
        - Когда, - неутомимо заладил он свой вопрос, - принцесса вернулась из Нью…
        - Это песня Стратилатосов, - весело перебил его Загос. - У нас все играют и поют ее.
        - В самом деле? - Билли проклинал втихомолку своего друга.
        - О да. Старый король Григорий, - мир праху его! - был Стратилатос. Таким образом, его дочь, принцесса Ариадна, тоже принадлежит к этому дому. Король же Павел принадлежит к Миклошам, другой ветви нашей династии.
        На улицах поражала смесь всевозможных национальностей. Среди настоящих колибрийцев расхаживали румынские цыгане, болгары, молдаване, сербы. Кондитеры-греки громогласно предлагали с лотков свои заманчивые товары. Молчаливые смирнские купцы восседали перед разложенными для образца коврами. Тут были копты из Александрии, турки из Адрианополя, арабы из африканских пустынь, сирийцы из Дамаска и матросы с серьгами в ушах со всех концов бурного Черного моря.
        Часовой стоял перед своей будкой у ворот железной решетки, окружавшей парк высокого королевского дворца из гранита и мрамора, возведенного первым известным в истории предком покойного короля Колибрии. Лишь в деталях здание было модернизировано, сообразно требованиям комфорта двадцатого века. Тем же серым лицом, которым оно взирало на последний крестовый поход, хмурилось при падении Византийской империи, ужасалось движению на запад жестокого полумесяца и, сравнительно недавно, улыбалось освобождению островного народа, - тем же самым лицом старое здание недоуменно глядело теперь поверх апельсиновых деревьев своего парка на неожиданное нашествие романтической Америки.
        Солдаты с механической четкостью шагали по тщательно подметенным дорожкам, и целый их отряд охранял главный вход. Однако, под эскортом Загоса, Билли невозбранно миновал их.
        Пройдя по длинной дорожке от ворот, Билли очутился перед массивными бронзовыми дверями, которые тотчас распахнули перед ним напудренные лакеи. Загос повел его по широкой приемной галерее, блиставшей мундирами военных. Американец шел за своим проводником, бросавшим на ходу два-три слова дежурным у дверей, пока они не достигли сравнительно небольшой комнаты, где резные амуры играли в жмурки с амурами, нарисованными среди золотых завитков потолка. Окна этой комнаты выходили в парк. У среднего окна в скромном утреннем платье стояла принцесса, и по ее знаку их оставили с Билли наедине.
        Лесные озера ее глаз спокойно и задумчиво остановились на нем. Не таилось ли за ними нечто, не столь невозмутимое? Билли не знал.
        Ее голос звучал ровно и твердо:
        - Вы должны немедленно покинуть Колибрию, - сказала она.
        Все были удивительно единодушны в этом! Билли склонился к ручке, но не осмелился даже коснуться губами ее атласной поверхности. Потом он поднял голову и взглянул прямо в прекрасное лицо принцессы.
        - Не теперь.
        Царственная красота - но он не смутился перед ней. Вероятно, принцессе приходилось встречать неповиновение - в Нью-Йорке, на пароходе… Во всяком случае она ответила совершенно спокойно:
        - Вы должны уехать. Я для того и послала за вами, чтобы сказать это вам, сказать собственными устами, так как иначе вы могли бы не поверить или не послушаться.
        - Не теперь, - повторил Билли.
        Его слова не произвели впечатления. Принцесса продолжала:
        - Вчера я сказала вам, что не сомневалась в вашем приезде. Я знала и… боялась за вас. Затем… - Он хотел прервать ее, но она к этому не привыкла, и тон ее бархатного и все-таки властного голоса заставил его умолкнуть: - Затем последовало провозглашение… обручение короля, сделанное бароном Расловым, и тогда мне стало еще страшнее.
        Как она была невыразимо прекрасна! Билли почти не слушал ее. Глядя на нее, он не воспринимал отдельных слов и знал только, что она отсылает его от себя и что он скорее умрет, чем согласится уехать. Таковы уж мы, американцы: смеемся над всем и умираем; верим всему и живем.
        - Я останусь, - сказал Копперсвейт.
        - Этим утром, - неумолимо продолжала принцесса, - до меня дошли слухи, вполне оправдывающие мои худшие опасения. Вы должны покинуть Колибрию.
        Выпрямившись во весь рост, он не отрывал глаз от ее поднятого к нему лица. Оно больше не было обрамлено алым платком островных крестьян и производило впечатление легкой грусти, благодаря черным с синевой волнам своих кудрей.
        - Вы ведь пока еще не королева, - сказал американец тоном живого протеста. - Вы не можете приказать мне уехать. По крайней мере вы не можете заставить меня это сделать.
        Слова были вызывающие, но в голосе говорившего звучала только решимость. Принцесса Ариадна отлично поняла это.
        - Нет, - печально сказала она. - Я еще не королева. И хотя люди этого не подозревают (невозможно передать, как очаровательно звучало в ее произношении слово «люди»), хотя никто этого не подозревает, я здесь пленница. Однако, - при этих словах она с унаследованной гордостью закинула свою прелестную головку, - я все-таки принцесса.
        Это Билли знал уже и раньше. Поэтому он стоял на своем:
        - Народ должен узнать, что вас держат в плену. Кто-нибудь должен открыть это людям. Из этого положения должен быть какой-нибудь исход. Я могу найти его. Я выручу вас. - Его синие глаза сверкали. - И я останусь для этого в Колибрии.
        Он ярко покраснел, как умеет краснеть только молодость. Но он не стыдился этого.
        Что касается ее королевского высочества, то восхищенный взгляд ее широко раскрытых глаз ясно говорил, что ей не неприятно слушать эти слова. Тем не менее она медленно покачала венцом своих роскошных черных волос.
        - Солдаты не единственные мои тюремщики, - сказала она с тем выражением величественной гордости, которая все больше разбивала уверенность Билли.
        - Я не знаю, что вы хотите сказать, - пробормотал он, хотя в душе он отлично знал.
        - Долг, - пояснила она, - самый жестокий тюремщик.
        Копперсвейт покраснел еще гуще.
        - Вы иначе смотрели на это в Америке!
        - Вот это я и хочу уяснить вам. Я бежала туда. Я не понимала, что некоторые шаги были необходимы для того, чтобы, - о, никогда ему не уследить за ней по дебрям ближне-восточной дипломатии! - для того, чтобы корона Колибрии не попала в руки… Гиацинта Тонжерова.
        Пока Ариадна не стала женой другого и королевой, Вильяма Ванастрена Копперсвейта нисколько не трогал вопрос о форме правления в этой стране. Она сделала допущение, которого ему было больше чем достаточно: он смело взял ее прекрасные руки в свои.
        - Скажите мне правду, - просил он с пылающим взором и бешено бьющимся сердцем, - вы… не любите короля?
        Лесные озера ее глаз подернулись печалью. Но она решительно сказала:
        - Глупая девочка бежала со своей маленькой родины, потому что не любила ее правителя; более зрелая женщина вернулась…
        Он сжал ее руки и, наверное, сделал ей больно, но она не поморщилась.
        - Да? - шепотом торопил он ее.
        - Более зрелая женщина вернулась, - повторила она и склонила голову, - чтобы постараться исполнить свой долг.
        Потеряна? Нет, он не согласен потерять ее, по крайней мере он не отдаст ее так просто. Копперсвейт ощутил досаду от ее слов. Он к этому привык: со вчерашнего вечера у него было довольно практики!
        - Свой долг? Ваш долг? - Его голос звучал хрипло. - Долг выйти замуж за криворотого кузена и тем спасти ему его должность? Что вы понимаете под словом «долг»? - Билли все больше разгорячался; он все еще держал, теперь безвольные, руки принцессы, но не смел смотреть ей в глаза, устремленные, как он это чувствовал, на него. - Если вас не интересует король, то, может быть, вы… Скажите мне: есть кто-нибудь? - Он поднял теперь свои голубые глаза. - Есть ли кто-нибудь другой?
        Веселый солнечный свет пробивался сквозь деревья, росшие почти у самых стен дворца. Нигде на свете, даже в тропиках, нет такого яркого и такого жестокого солнца, как в странах Средиземного моря. Солнечные зайчики плясали по стенам маленькой комнаты. Копперсвейт подумал, что никогда в жизни он не увидит ничего столь прекрасного и в то же время более хватающего за душу, чем улыбка принцессы Ариадны в этих танцующих пестрых лучах.
        - Бывают вещи неосуществимые, - еле слышно сказала она. - И для принцесс они даже чаще неосуществимы, чем для других.
        Тогда лишь он ясно понял непреодолимость стоявших перед ним препятствий. Но если есть вещи неосуществимые, то есть также и вещи невыносимые. Билли мгновенно бросил вызов вселенной. Он стер последние следы своей западной сдержанности и храбро ринулся в омут:
        - Нет! - воскликнул он. - Там в Америке вы назвали себя моей женой. - Он уже опять высоко держал голову и был настоящим мужчиной. - Я даже не спрашивал вас тогда; вы сказали это сами, сказали, что вы моя жена. Прекрасно, моей женой вы и будете!
        Он широко раскрыл объятия. Амуры, вырезанные и нарисованные над головами этих двух смертных - разве эти маленькие греческие божки не улыбались в эту минуту?
        - Я не уеду до тех пор, пока вы не уедете вместе со мной!
        Где же был Загос? По-видимому, его отодвинула в сторону с его поста за дверью рука его законного начальника, которому он обязан был повиноваться.
        Без всякого предварительного стука, без всякой просьбы о разрешении войти, дверь комнаты царственной пленницы открылась и в ней показалась фигура барона Раслова. Своим обычным масляным тоном он произнес:
        - Тысяча извинений, ваше королевское высочество. Здесь его величество, и с ним его преосвященство митрополит Афанасий.



        Глава XIII. Американское вторжение

        Голубые глаза Билли уставились на барона, который даже не улыбнулся. Принцесса сказала: - Попросите их. Голос ее королевского высочества был… ну, он был именно таким, каким, по мнению Копперсвейта, и должен был быть голос королевского высочества. Но ее осанка в эту минуту была далеко не королевской. Как только закрылась дверь, временно скрыв за собой кланявшегося барона, лицо принцессы Ариадны, которое и так казалось бледным, стало белее каррарского мрамора. Ее глаза блестели, как у затравленной лани.
        Она испугалась. Та же самая женщина, которая спокойно смотрела в лицо разбойникам, ворвавшимся в кафе на Ректор-стрит, здесь во Влофе испытывала страх перед кем-то, облеченным властью. Но она боялась не за себя: Билли ясно видел, что это страх за него.
        Его сердце забилось, и дыхание стало частым, когда он это понял. Она протянула вперед руку, как бы отталкивая его от себя:
        - Вы должны уйти!
        - Не хочу, - сказал Билли.
        Он схватил ее руку. Он покрыл ее поцелуями. Но он целовал ее не так, как целуют в знак феодальной преданности или в знак прощания. Он перевернул этот белый цветок и целовал розовую ладонь.
        Принцесса Ариадна выдернула руку. Ее лицо снова пылало, но теперь таким румянцем, который мог бы украсить щеки любой простой девушки. Только речь ее осталась царственной:
        - Мистер Копперсвейт, люди не говорят мне: «не хочу».
        Их взгляды встретились. Она высоко подняла свой властный, но все же такой нежный подбородок. Он плотно сжал губы, потом сказал:
        - А я говорю.
        Бесполезно думать о том, чем окончилась бы борьба его и ее воли. Факт тот, что она была прервана звуком открываемой двери. В комнату с амурами ворвался громкий голос, который доложил:
        - Его величество! Его преосвященство митрополит!
        Первым вошел король, за которым на некотором расстоянии следовал его премьер, предшествуемый третьим посетителем. Павел III был в штатском костюме из серого английского сукна. Он был видный мужчина, но глаза его светились неприятным блеском, а рот улыбался еще более язвительно, чем накануне в театре. Непосредственно за ним, как бы претендуя этим на почти равное положение, шел высокий длинноволосый и длиннобородый аскетического вида старик в облачении с пурпурными и золотыми полосами. Это был Афанасий, архиепископ Влофа и экзарх Колибрии.
        Приветствие митрополита было медлительно и церемонно. Он слегка наклонил голову, потом поднял правую руку и перекрестил принцессу. У старца было энергичное, но не лишенное доброты лицо, и он понравился Копперсвейту.
        Король Павел, напротив, был сух и почти резок. Он склонился над рукой своей кузины.
        - Кто это?
        Легкий кивок головы относился к Билли. Было более чем очевидно, что его величество заранее знал ответ на свой вопрос. Тем не менее он допустил, чтобы американец был представлен ему.
        - Да, мистер Копперсвейт, - не без достоинства сказал король. - Я сожалею, что помешал утреннему визиту джентльмена, визиту, сделанному до обычного предварительного появления при дворе.
        Грудь принцессы вздымалась от волнения.
        - Я послала за мистером Копперсвейтом, - сказала она.
        - Я осведомлен об этом, кузина. - Король слегка поклонился. - Как я только что сказал, мистер Копперсвейт, я очень сожалею, что помешал вам. Но государственные дела стоят выше личных склонностей. Мне необходимо видеть ее королевское высочество наедине.
        Митрополит сохранял бесстрастное лицо. Барон Раслов выступил на шаг вперед и слащаво начал:
        - Его величество хочет сказать…
        - Я хочу сказать именно то, что я говорю, барон. Мне не нужно переводчика для разговора с моей невестой.
        Билли взглянул на принцессу. На миг глаза их опять встретились. За этот краткий миг Билли многое почувствовал, и душа его наполнилась восторгом. Ему хотелось сохранять свой вчерашний беспечный вид, но теперь это было одно притворство.
        - Мне очень жаль, - сказал он, обращаясь не к королю, а к ней. - Я ухожу.
        Но принцесса гордо обратилась к Павлу:
        - Это все еще дворец Стратилатосов, кузен, и этот джентльмен - мой гость. Он, кажется, собирался уходить, когда ваше величество изволили так запросто войти. Я хочу сказать ему два слова.
        Она повернулась спиной к монарху и, медленно направившись к окну, знаком предложила Копперсвейту следовать за ней. Здесь они были в двадцати шагах от остальных. Стоя в тени бархатных драпировок, они глядели поверх платанов парка на разноцветные стены домов города, на золоченые луковичные маковки его православных церквей и на минареты магометанских мечетей. Но Билли ничего этого не видел. Он только знал, что в глубине комнаты ждет со строгим лицом митрополит и что король шепчется со своим премьер-министром - один явно раздраженный, другой улыбающийся, но оба несколько смущенные. Глаза Копперсвейта были открыты только для девушки, стоявшей рядом с ним.
        - Вы должны обещать мне, - прошептала она.
        - Уехать? - спросил он.
        - Да. Дайте мне слово.
        Тут он отвел глаза в сторону. В эту минуту он не хотел смотреть на нее.
        - Я не могу обещать вам это.
        - Но почему?
        - Именно потому, что вы об этом просите. Это показывает, что существует опасность.
        - Мне ничто не грозит.
        - А опасность для меня, - сказал Билли, - не имеет значения.
        Какая женщина, будь она даже принцесса, останется равнодушной, когда мужчина предлагает отдать за нее свою жизнь? За скрывавшим их занавесом она продолжала творить то чудо, которое началось минуту назад, когда встретились их глаза: ее рука искала его руку.
        - Но вам нельзя оставаться в Колибрии!
        Как всегда, когда она говорила с ним наедине, она пользовалась английским языком, и притом с тем акцентом, который сразу так очаровал его. Но он понял бы ее, даже если бы она говорила по-халдейски. Разве она не дала ему свою руку и своим пожатием не подчеркнула истинный смысл своих слов? У него мутилось в голове, и его ответ едва ли можно было назвать почтительным:
        - Неужели на Ректор-стрит это были вы с вашим тамбурином?
        Она наклонила голову.
        - Ах, если бы жизнь и долг были просто кафе и тамбурином!
        Тогда Билли рассказал правду или, по крайней мере, часть ее.
        - Я никогда не строил каких-нибудь планов! Все вышло само собой. Я не подозревал о вашем существовании до того вечера в Нью-Йорке. Увидев вас, я не имел понятия о том, кто вы. Мне шепнули что-то про принцессу, но я не придал значения этим словам. Потом я подумал, что, по всей вероятности, вас увезли обратно сюда, убедился в этом и решил поехать вслед за вами. В это время Доббинсу уже был предложен его пост. Все, что мне оставалось сделать, это заставить его принять должность и взять меня с собой. Все дальнейшее опять уже исходило не от меня. Когда я увидел вас вчера в театре и узнал… я говорю вам, что все это вышло само собой! Это должно было случиться!
        Она не отняла у него руки, только склонила голову и сказала:
        - Я знаю.
        Она тоже видела в этом перст судьбы. И к этой судьбе она взмолилась теперь в своей тревоге.
        - Сохрани его невредимым! - прошептала она. После этого она быстро повернулась и снова начала уговаривать Билли. Она отбросила всякий этикет, оставила всякую церемонность и выразила словами то, что раньше дал ему понять ее взгляд, а затем прикосновение ее руки:
        - Я скажу вам то, что вы хотите знать: я люблю вас.
        Он чуть не забыл о лицах, находившихся кроме них в комнате, и едва вовремя спохватился. Он начал говорить ей нежные и безумные слова, но она отодвинулась от него, желая окончательно достигнуть намеченной ею цели.
        - Итак, - сказала она, - вы теперь передо мной в долгу. Вы можете заплатить его, только навсегда покинув Колибрию.
        Ему стоило огромного усилия, чтобы не схватить ее в свои объятия, но секундой позже в его сознание проник смысл ее последних слов, и он понял, что она требует от него больше, чем он может обещать. Он испугался, что она будет настаивать, убеждать его, и сказал:
        - Я покидаю ваш дом. Но это еще не конец. Вы не можете требовать этого от меня. Это свыше моих сил, и… так или иначе, я вернусь!
        Конечно, это против этикета, чтобы простой смертный сам обрывал разговор с высочайшей особой. Но Билли решительно вышел из тени оконных занавесей. Его единственной целью было очутиться за милю отсюда, пока принцесса не принудит его положить между ними расстояние в половину земного шара.
        Митрополит спокойно поднял глаза. Усмешка резче обозначилась на лице его величества: его беседа с премьером, очевидно, принесла плоды.
        - Кстати, мистер Копперсвейт, - сказал он, - вы можете услышать новость, которую мы пришли сообщить ее высочеству. Ваше преосвященство, - он взглянул на митрополита, - будьте добры сделать принцессе ваше сообщение:
        Митрополит посмотрел на девушку, и взгляд Копперсвейта не смел последовать за ним. Духовная особа заговорила официальным голосом, в котором не чувствовалось никаких признаков радости:
        - Ваше высочество, его величество одновременно и пылкий поклонник и добрый государь. Он жаждет поскорее стать вашим супругом и жаждет успокоить народ счастливым союзом двух ветвей королевского дома Колибрии. В уважение этих двух желаний церковь ускорила срок свадьбы, назначив ее через неделю от нынешнего дня.
        Барон улыбался; на стене над ним ухмылялся амур. Билли взглянул на принцессу. Бледная, в венце своих черных волос, стояла она перед ним.
        - Мистер Копперсвейт, - сказала она, - я сожалею, что вам приходится немедленно уехать из Колибрии. Будьте здоровы и… прощайте!



        Глава XIV. Оскорбление

        Неделя?
        Как ему уговорить ее, как заставить изменить свое понятие о долге? Как видеться с ней, фактической пленницей, настолько часто, чтобы переубедить ее за эту неделю? Он думал, что помолвка у коронованных особ - это долгая политическая история, и рассчитывал на время, которое всегда таит в себе благоприятные возможности. Но одна неделя? Да, король мог усмехаться, и Раслов - улыбаться. Они выиграли игру!
        Оставаясь здесь, он был бы только посмешищем для них. Да он и не мог оставаться, ведь он получил отставку…
        Мрак. Он бормотал какие-то слова, неуклюже кому-то кланялся - благословенные правила вежливости, заставляющие нас делать то, что нужно, в самые невыносимые минуты! Потом бесшумно закрылась дверь.
        Билли очутился за ней. Ничего не видя перед собой, он натолкнулся на стоявшего здесь человека.
        Да, Загос, конечно! Лейтенант ждал его в проходе и теперь отдал честь.
        - Не беспокойтесь, я выберусь сам, - со смутным раздражением буркнул Билли.
        Он не хотел быть грубым с Загосом. Нет. Но он был не в таком настроении, чтобы спокойно переносить дальнейший надзор.
        - Очень сожалею, - сказал лейтенант. - Но моя обязанность…
        Он просунул рукав своего безукоризненно сшитого мундира под руку Билли.

«Ну, ладно, пусть показывает дорогу в этой проклятой темноте. А потом…»
        Они прошли, казалось, несколько миль по лестницам вниз и вниз, словно в горную шахту. А, может быть, это вовсе не были лестницы? Снова закрылась дверь. Свежий воздух.
        - Теперь отпустите меня.
        - Вы когда-нибудь были на военной службе? - спросил Загос.
        - Я обучался.
        - Я так и думал. Тогда вы должны понимать, что такое приказ. Мне дан приказ не расставаться с вами.
        Они шли по парку. Билли сердито рванулся, но ему не удалось освободиться.
        - Вы получили приказ от этой жирной жабы Раслова?
        - Нет, от принцессы. Это было лучше.
        - Но ведь мне не грозит опасность.
        - Не будьте так уверены. Я видел короля, когда он входил к принцессе. У него свои недостатки, но к их числу не принадлежит умение скрывать свои чувства. Его выражение не понравилось мне.
        Что ж, в конце концов это был союзник. Никакой союзник не мог теперь помочь ему, но… Билли сжал пальцами руку своего спутника:
        - Вы действительно за нее?
        - Стою ли я на стороне принцессы? - Юный воин свободной рукой отдал честь. - Если ее высочество пожелает, чтобы я умер за нее, я готов.
        Эти слова вырвались в честном искреннем порыве. После этого у Билли уже не было сомнений.
        - Тогда вы уже должны знать мое положение. Скажите же мне, как она попала в Америку?
        Много ли знал Загос из того, что произошло в комнате с амурами? Кое о чем он, несомненно, догадывался. Во всяком случае он больше не уклонялся от вопроса об этой американской экспедиции.
        - Она убежала, - засмеялся офицер. - Цензор работал, как это называется, «в сверхурочное время», разбирая ее бумаги. Тайная полиция трудилась день и ночь, чтобы найти ее.
        - А потом послали капитана Корвича?
        - Это дело рук короля. Раслов выбрал бы более мягкого человека. Его величество предпочитает решительный образ действий, и они с Корвичем старые друзья.
        Теперь Билли и Загос покинули парк и шли по бульвару к центру современного города. Их обогнал трамвай, а рядом круторогие быки медленно тащили на рынок крестьянскую повозку с овощами. Монахи из горного монастыря святого Бориса встречались в толпе со светскими щеголями. Ножи, сверкавшие, как колючки дикобраза, за поясом разбойничьего вида детины, чуть не задевали за шапку сидевшего у дверей лавки бессарабского купца. Бараний тулуп, шагавшего в высоких сапогах пастуха, забрызгивался грязью из-под шин автомобиля, мчавшего шикарную даму.
        Разговор был невозможен в такой давке, но Билли испытывал жажду человеческого общения. Он направился к площади Святого Иоанна Дамаскина.
        Здесь друг против друга возвышались собор и театр. С третьей стороны площади была расположена простонародная таверна Синего Краба, а с четвертой стороны, за широкой, уставленной столиками террасой, поднимался перегруженный украшениями фасад «Сплендид-отеля». Копперсвейт подумал, выбирая между двумя увеселительными местами, затем, как истый американец, он решительно направился к более дорогому.
        - Куда вы? - спросил Загос. Билли мотнул головой вперед.
        - Подождите! - закричал лейтенант. Копперсвейт так решительно врезался в толпу, что
        Загос отстал на два шага и должен был бегом догонять американца.
        Приближался час завтрака; терраса «Сплендид-отеля» была полна народу. Оркестр исполнял «Птичку-колибри». Но даже это не задержало Билли.
        Все же офицер нагнал его у входа.
        - Не ходите туда, - предостерегающе шепнул Загос.
        - А в чем дело?
        - Вам не следует находиться в местах скопления публики. Мало ли что может случиться в густой толпе!
        - Эта толпа, по-видимому, развлекается, - ответил Билли, хмурым взглядом окидывая пирующих.
        - Мы, колибрийцы, все наши праздники справляем за столом.
        - А что вы празднуете сегодня?
        - Вы знаете сами! - Загос запнулся, потом докончил: - Обручение короля.
        - Что ж, будем праздновать и мы, - мрачно произнес Билли и стиснул зубы.
        Его лицо выражало решимость, и, желая избежать публичной сцены, Загос только пожал плечами. Они поднялись на террасу и увидели единственный незанятый столик, освободившийся как раз в минуту их прихода. Кругом сидела нарядная публика: дамы в парижских туалетах, мужчины в военной форме и визитках. Ленты пестрели в петличках, ордена сверкали на офицерских мундирах.
        В голове Билли зародилась безумная мысль. Но он не мог сосредоточиться на ней. Несмотря на то, что весь этот блеск и веселье действовали на его натянутые нервы, он не мог допустить, чтобы его личные чувства помешали ему исполнить свою роль радушного хозяина. Отказавшись, по просьбе гостя, от коктейля, вновь пришедшие вскоре увидели перед собой ломти маслянистой морской рыбы, тушеной с лавровым листом и гарнированной белыми dragasami, правда, не румынскими, но колибрийского происхождения, что представляло собой неплохую имитацию. Копперсвейт отказался от одобести, с которым он впервые познакомился в тот же самый день, когда впервые увидел принцессу Ариадну.
        - Здесь недурно, - сказал он.
        Загос откровенно наслаждался едой. Для худощавого человека он ел удивительно много. Тем не менее, он все еще страдал от угрызений совести.
        - Я не должен был соглашаться, - сказал он.
        - На что? На то, чтобы я угостил вас завтраком?
        - На то, чтобы мы оставались здесь. Послушайте! - он не донес основательно нагруженную вилку до рта. - Принцесса сказала мне, что вы должны уехать.
        - Я не хочу.
        - Она хочет этого.
        Копперсвейт отодвинул почти нетронутую тарелку.
        - Вы сказали, что готовы умереть за нее?
        - Без сомнения! - это было сказано самым деловым тоном. - Наша семья всегда - целых девять веков - служила Стратилатосам.
        - Так вы стали бы сражаться за нее?
        - Само собой разумеется.
        - Отлично, - сказал Билли. - Два бойца лучше одного; я - второй.
        Он сказал это коротко и просто, но после минутного молчания лейтенант, восхищенными глазами глядевший на него, протянул ему через стол руку и обменялся с ним крепким пожатием.
        - К сожалению, для нее будет лучше, если мы не будем ничего затевать, - сказал Загос. - Вы должны быть крайне осторожны. Если столкновение произойдет до вашего отплытия…
        - О, перестаньте! - воскликнул Билли.
        - Но полученный приказ…
        - Да ведь принцесса - пленница!
        - Против этого вы ничего не можете поделать. Копперсвейт перегнулся через стол, оттолкнув расставленные блюда. Его лицо пылало энтузиазмом:
        - Загос, я увезу ее отсюда.
        - Ого, недурно! Принцессу?… Ничего из этого не выйдет. Она сама не захочет быть освобожденной. Закон, долг, благополучие родины!… Ее удержат препятствия этого рода.
        - Что касается политики вашего королевства, - сказал Билли, - то она меня очень мало трогает. Это должно быть ясно между нами с самого начала. Но поскольку речь идет о принцессе Ариадне… Загос покачал головой.
        - Как? - спросил он. - Как вы могли бы ее похитить? Представим себе даже, что она согласится на то, чтобы ее похитили. Как вы это осуществите?
        - Вы хотите сказать, как МЫ это осуществим? Прежде всего мы должны помнить, что у нас для этого неделя сроку. Далее - то, что здесь есть гавань, полная пароходов, большинство из которых можно купить за хорошую цену. У меня дома есть деньги, и я могу вытребовать их по телеграфу. Суверенитет правительства вашего острова кончается в трех милях от берега. Наконец, вы знаете дворец Стратилатосов, и стража знает вас. Все, что нам остается сделать это…
        Но тут произошло то, чего опасался и что давно предвидел более осторожный из двух собеседников. Случилось это внезапно, и осторожность, в лице Загоса, забила тревогу, вылившуюся в одном восклицании:
        - Корвич!
        Подробный план Билли так и остался недосказанным. Копперсвейт повернул голову в ту сторону, куда смотрел Загос. Быстрыми шагами пробирался между столиков человек со сломанным носом.
        - Он увидел нас! - сказал Загос.
        - Что же с того? Я, кажется, остановился на том… Лейтенант привстал со стула.
        - Да ведь он направляется сюда!
        - Не все ли равно? Наше жаркое, я вижу, тоже направляется уже сюда.
        - Мне дан приказ охранять вас от столкновений. Мы должны уйти.
        Билли остался сидеть, и… произошло неизбежное.
        Корвич, с выпяченной нижней челюстью, с побагровевшими шрамами на лице, подошел к столику американца и усмехнулся ему в лицо.
        - Я искал вас, - сказал он без особых предисловий. - Прошлой ночью вы не могли драться на дуэли, как дипломат. Сегодня вы уже больше не дипломат. Но мужчина ли вы? Если так, то я говорю вам, что мне не нравится цвет ваших волос.
        Его правая рука ползла по столу; она схватила стакан Загоса и выплеснула его содержимое в лицо Билли.



        Глава XV. Дама под вуалью

        Ресторан при «Сплендид-отеле» обозначен во всех справочниках как первоклассный, а во всяком первоклассном ресторане Америки или Англии выходка капитана Корвича вызвала бы изрядную панику. Однако Влоф слишком привык к подобным сценам. Большинство завсегдатаев террасы «Сплендид-отеля» только подняли глаза, и немногие встали со своих мест. В остальном происшествие не нарушило обычного порядка потребления питья и еды.
        Все разыгралось с молниеносной быстротой. Билли вскочил на ноги и взмахнул своим стулом, представлявшим собой, несомненно, опасное оружие. Загос обежал вокруг стола и ловким маневром одновременно удержал руку своего опекаемого и сам стал между ним и его противником. Два офицера поднялись из-за ближайших столиков и, отдав честь, крепко взяли за руки человека со сломанным носом.
        - Пойдем, пойдем! - сказал один из них.
        - Что ж, пойдем! - рассмеялся Корвич. - Я уже сделал то, зачем я пришел.
        - Пустите меня! - орал Билли, отбиваясь от Загоса и пытаясь броситься вслед за своим врагом.
        - Успокойтесь! - удерживал его бравый лейтенант. - Я вам сейчас все объясню.
        Итак, Корвич охотно дал увести себя из ресторана. Посетители, прервавшие завтрак и державшие стаканы на полдороге ко рту, слегка пожав плечами, сказали: «Ах, опять этот капитан?» и направили свои стаканы по их назначению. Мирная атмосфера была восстановлена.
        - Почему вы не пустили меня к нему? - спросил воинственный Билли. По щекам у него текло вино, и воротничок был весь измят.
        - Вытрите лицо, - сказал Загос, подавая своему другу салфетку. - И сядем снова, - добавил он.
        Он показал пример и сел первый. Билли заметил, что его друг несколько раз прикоснулся к кобуре своего пистолета. Молодой американец огорченно взглянул в ту сторону, куда удалился Корвич, но он заметил также, что публика кругом уже перестала интересоваться инцидентом. Поэтому он воспользовался салфеткой, а стул, который чуть не сделался оружием, послужил опять для своей прямой цели.
        - Ну, надеюсь, вы теперь удовлетворены? Мне придется ждать, пока я не встречу опять этого негодяя. Прошу вас, объясните мне ваше поведение.
        - Все очень просто. - Жаркое успело появиться на столе, и Загос наполнил свою тарелку. - Едва ли вам было бы приятно драться здесь. Это была бы обыкновенная драка. Кроме того, я не допустил бы ее, - он сокрушенно покачал головой. - Эх, попался я все равно, и мне влетит. Случилось как раз то, чего я боялся, когда вы настаивали на своем желании идти сюда.
        - Вы боялись, что Корвич плеснет в меня вином? - спросил Билли.
        - Конечно, нет. Но я думал, что он затеет ссору и застрелит вас на глазах у всех. Правда, он этого не сделал, но он поступил немногим хуже - с своей точки зрения. Ведь он поставил дело так, что вам придется вызвать его. Это неизбежно. Даже ее королевское высочество не стала бы вас просить, чтобы вы не посылали к нему одного из своих друзей: никто не может требовать, чтобы человек дал заклеймить себя трусом.
        Наконец-то Билли нашел врага, с которым он мог и должен был сражаться! Он весь пылал гневом.
        - Послать ему вызов? Я не знаю ваших правил. Но, если вы до наступления вечера не передадите ему мой вызов, вы мне не друг!
        Загос поднял брови:
        - Непременно. Тут ничего не поделать. А жаль: Корвич лучший фехтовальщик в Колибрии!
        - Не огорчайтесь, - сказал Билли. - В конце концов он сам хотел дуэли прошлой ночью! Я справлюсь с ним, даже если бы он был лучшим фехтовальщиком на свете, а я самым плохим. Но, быть может, вам интересно будет узнать, что недавно я взял первый приз у себя на родине в фехтовальных состязаниях высших учебных заведений.
        Лейтенант хлопнул себя по коленке.
        - Не может быть! Вы университетский чемпион? А я думал, что в вашей стране больше не культивируют дуэли. Великолепно! Значит, у вас еще есть шансы сохранить вашу жизнь.
        - О, неужели?
        Билли нагнулся вперед. Корвич был одним из цепных псов короля. Как рассказывал Загос, они вместе кутили. Ну что ж, убить Корвича - это значило бы устранить одного из заговорщиков, притеснявших принцессу.
        - Итак, мы покончили с этим вопросом, - сказал Билли. - А теперь я хотел бы задать вам один вопрос. В чем здесь дело? Скажите мне толком! За этой гориллой со сломанным носом стоят Раслов и король. Это я знаю. Но почему они науськивают его? В чем соль этой игры?
        Загос налил себе новый стакан.
        - Не знаю.
        - Вы должны знать.
        - Не знаю. Ее высочество обладает женской интуицией и, кажется, она угадала и на этот раз. Тем не менее, причины мне не ясны. Конечно, вы здесь неудобны. Однако вы не такое уж значительное лицо…
        - Благодарю вас.
        - Что ж, вы и сами знаете. Во всяком случае не думайте, что его величество ревнует.
        - Вы льстите ему.
        - Почему бы ему ревновать? Принцесса не отказывается от этого брака.
        - Если они хотят убить меня, - сказал Билли, - это значит, что они меня боятся. А если они меня боятся, это значит, что я располагаю какой-то силой. А если я располагаю силой, то у меня есть шансы. В чем же может заключаться эта сила?
        Он говорил, подчеркивая свои слова. Загос навострил уши:
        - Вы не узнали никаких дворцовых секретов. У нашего двора их мало. Я знаю два или три, но их знает всякий. Между тем, вероятно, существуют еще другие. Такие вещи случаются и при самых лучших дворах.
        - Я знал принцессу в Америке.
        - Слышал об этом. Но это не имеет серьезного значения.
        - Тогда дайте мне общий обзор положения дел на вашем острове. Быть может, я тогда что-нибудь соображу.
        - Это длинная история, - сказал Загос, зажигая папиросу.
        - Выкладывайте ее, - потребовал Билли. И Загос начал.
        Как выяснилось из его рассказа, существовали две ветви колибрийского правящего дома, связанные между собой отдаленным родством. К старшей ветви, Стратилатосам, принадлежали покойный король Григорий VII и единственное оставшееся в живых его дитя, принцесса Ариадна. Младшая ветвь, Миклоши, была представлена герцогом Воденой. Этот джентльмен в свое время был обвинен в интригах с Австрией, которая должна была посадить его на островной трон, и в 1894 году он принужден был удалиться в ссылку в Швейцарию, куда за ним последовали Раслов и другие его приверженцы. Далее, в 1914 году, когда король Григорий объявил себя на стороне союзников, флоты Берлина и Вены прогнали его с острова, после чего он поселился на юге Франции.
        - Тогда герцог воспользовался благоприятным случаем, - рассказывал Загос - Он вступил в переговоры с центральными державами, стараясь склонить их в свою пользу, и почти преуспел в этом. Но Жоффр разбил его планы.
        - Жоффр?
        - Да, задержав немцев на Марне. После этого они были слишком заняты на западном фронте, чтобы интересоваться нашими делами. А потом Черчилль послал свой флот в Галлиполи.
        - Да, это был хороший ход, - вставил Билли. Загос продолжал:
        - В Колибрии имела силу разновидность салического закона: только мужчина мог наследовать корону, пока в роду оставались мужчины. В продолжение дальнейших лет войны и вплоть до 1923 гоода страной правил совет министров с генералом Обрадовичем во главе, преданный Стратилатосам. В то же время на острове получили распространение республиканские идеи. Этим движением руководил Тонжеров. Как раз перед Версальским миром, - Загос называл его «смехотворным миром вашего Вильсона», - умер король Григорий, оставив только дочь - ее высочество принцессу Ариадну. Между тем у герцога Водены в 1895 году родился сын - нынешний король Павел III. Он был единственным законным наследником. Союзники предпочитали для Колибрии республиканский образ правления, но юркий барон Раслов побывал в Париже и Лозанне, но одновременно начал заигрывать с турками.
        - Он обещал Кемалю-паше, - объяснил Загос, - обеспечить колибрийским магометанам пропорциональное представительство в парламенте. Он наобещал еще много другого. Кемаль отлично понял, что наш остров - ступенька, откуда можно шагнуть на Балканы. Обрадович противился из патриотических побуждений, митрополит - из религиозных. Ничто не помогло. После неудачной Лозаннской конференции турки осмелели и посадили нам нашего благополучно царствующего возлюбленного монарха.
        Кое-что из этого Билли знал еще до своего отъезда из Нью-Йорка. Но то, что дальше рассказал Загос, было для него ново.
        - Теперь, конечно, Раслов на коне. Он в очень плохих отношениях с Обрадовичем, который на стороне принцессы и ненавидит его. Оба они косо смотрят на Тонжерова, все еще надоедающего союзникам со своей идеей республиканского переворота. Народ волнуется. Теперь вы понимаете? Барон решил прибегнуть к объединению обеих монархических партий против Тонжерова посредством этой женитьбы.
        Билли понял.
        - Принцесса бежала, - продолжал Загос. - Ее выследили, настигли и поймали. Ей предоставили выбор: вернуться добровольно или быть увезенной в одурманенном состоянии. Подробностей я не знаю, она мне их не рассказала. Как бы то ни было, она здесь. Насколько она является пленницей, вы можете судить сами, но, по-видимому, она стремится к тому, чтобы в стране установился мир и была сохранена династия. Это вполне понятно.
        - Гм, - сказал Билли.
        - Проливает ли это свет на вашу маленькую проблему? - спросил лейтенант. - Если нет, то быть может, вы расскажете мне все, что вы за это время делали, и возможно, что я сам тогда найду нить. Скажите мне подробно, чем вы занимались с той минуты, когда я вчера потерял вас в толпе.
        Билли откинулся назад на своем стуле, собираясь ответить. При этом движении что-то слегка хрустнуло в его кармане. Это был пергамент, пакет «валькирии». Тот самый пакет…
        - Послушайте, - воскликнул Билли, - вы умеете читать по-датски, или по-шведски, или по-норвежски?
        - Никогда не изучал этих языков. Почему вы спрашиваете?
        - Потому что… - начал Билли.
        В тот же миг он увидел Фредерика Доббинса, выходившего из автомобиля перед ступенями террасы. Американский представитель был в очевидном волнении. Копперсвейт встал.
        - В чем дело? - спросил Загос. Вместо объяснения Билли сказал:
        - Немедленно идите и передайте мой вызов. Я через полчаса вернусь сюда и встречусь с вами. Доббинс, очевидно, ищет меня, и мне необходимо увести его отсюда, прежде чем он войдет, а то он услышит о столкновении с Корвичем и помешает дуэли. Покинув меня, вы не нарушите ваших инструкций: в обществе дипломата я буду в безопасности. Кроме того, раз дело идет к дуэли, против меня сейчас ничего не предпримут: и так ни одно страховое общество не возьмется застраховать мою жизнь.
        Он рассуждал логично. А кроме того, какой колибриец потерпит, чтобы расстроилась дуэль? Загос готов был согласиться. Билли продолжал:
        - Где торчит обыкновенно этот Корвич?
        - В казармах - в те часы, когда он не дежурит по охране принцессы.
        - Отлично. Пойдите туда к нему. Идите, как только вы допьете ваш кофе. Заплатите по нашему счету - мне теперь некогда; потом я с вами рассчитаюсь. Мы увидимся через полчаса.
        Он поспешил к лестнице террасы.
        Увидев его, Доббинс провел дрожащей рукой по своим слишком черным волосам и снял с них часть краски на свои влажные пальцы.
        - Где, ради создателя…
        - Я был? - со смехом докончил Билли его вопрос. - Вы говорите таким тоном, как будто мы муж и жена. Что ж, я вам скажу: в качестве простого туриста я осматривал достопримечательности города.
        - Гм! - промычал Доббинс. - Я искал тебя везде. Ты оставил миссию, ни слова не сказав мне, и я был уверен, что ты опять полез в… в… какую-нибудь историю.
        - Вы видели собор?
        - Нет, не видел.
        - Вам необходимо его осмотреть. Это единственное в своем роде византийское здание, заложенное в том году, когда…
        - Билли, - сказал Доббинс, - ты сведешь меня с ума. Садись в автомобиль.
        В дороге он возобновил свои увещевания, но Копперсвейт оставался тверд как алмаз. Он сказал, что возвращается в миссию только за своими чемоданами. Он возьмет их в «Сплендид-отель», который намерен сделать впредь своей резиденцией.
        - Ты не должен этого делать!
        - Я должен поступить так в ваших интересах, - подчеркнул Билли. - Я уже достаточно испортил вам отношения со двором.
        Доббинс был выдержанный человек, но теперь он был искренне расстроен. Он положил руку на плечо своему молодому спутнику:
        - Ты должен уехать домой.
        Наблюдалось ли где-нибудь и когда-нибудь такое единодушие мнений, как по вопросу о необходимости для Билли возвратиться в Америку? Принцесса, партия короля, Доббинс - все они могли расходиться в остальных взглядах, но в этом отношении между ними не было ни малейшего разногласия! Оппозиция всегда только укрепляла Копперсвейта в его намерениях; а тут еще ему предстояла восхитительная дуэль, не говоря уж о том, что перед самым уходом из ресторана у него мелькнула мысль, которая заставила его поверить в то, что, может быть, не так уж безнадежны мечты его сердца…
        Впрочем, эту мысль он временно отбросил в сторону. Он был тронут нежностью Доббинса, но сохранил свою непреклонность:
        - Вам нечего беспокоиться. Я ведь уже в отставке.
        - Как мой секретарь, но не как мой опекаемый. Ты ведь фактически находишься под моей опекой. Я обещал твоим родителям…
        - Хорошо, я подаю в отставку как ваш опекаемый, - рассмеялся Копперсвейт, но ласково взглянул на Доббинса. - И я напишу домой, чтобы с вас сняли эту заботу.
        Они не переубедили друг друга. У дверей миссии Билли пропустил Доббинса вперед, а сам остался сказать шоферу, чтобы он подождал, пока будут уложены чемоданы. Потом с легкой печалью на душе он повернулся, чтобы последовать в дом за своим бывшим начальником.
        Он уже положил руку на ручку двери, когда из-за угла показалась женщина. Она быстро подошла к нему, и он увидел, что она в длинном плаще и под вуалью, - несмотря на теплый день и довольно ранний час. Женщина поднялась по ступеням миссии.
        - Я пряталась все время со вчерашней ночи, - дрожащим голосом сказала она. - Но теперь меня нашли, выследили, где я нахожусь. Я прошу защиты американской миссии!
        - Скажите же мне, ради Бога, кто вы? - спросил изумленный Билли; он узнал эту женщину прежде, чем ее дрожащие пальцы приподняли вуаль над ее лицом. - Вы - «валькирия».
        Они стояли друг против друга, и лицо белокурой красавицы было искажено ужасом.
        - Я жена короля! - сказала она.



        Глава XVI. Чья жена?

        Доббинс все еще был в прихожей. Он был один, так как послал швейцара сделать приготовления для отъезда бывшего атташе. Когда он увидел своего молодого друга, который вел к нему всхлипывавшую женщину, это не способствовало успокоению его взволнованных чувств. Тем более, что этот молодой друг обладал страстью к приключениям и все это происходило в доме, за солидный тон которого Доббинс отвечал перед своим правительством. Одним словом, его изумление было простительно. Когда Копперсвейт ввел беглянку в прихожую, его крестный мог только прошептать:
        - Что еще?
        - Тише! - сказал Билли. - Так нужно. Доббинс вновь обрел голос:
        - Я не хочу говорить тихо! Не прошло двух минут с тех пор, как я оставил тебя одного у подъезда, а теперь…
        - Тише! - повторил Копперсвейт. - Разве вы не видите, что со мной дама?
        Вид старшего американца выражал сомнение в правильности избранного Копперсвейтом обозначения. Тем не менее по натуре он был галантен:
        - Сударыня, я прошу вас извинить меня, но ваше неожиданное появление и… и… общество, в котором вы находитесь…
        - Не будем разговаривать здесь, - предложил Билли. - Перейдем в комнату. У нас слишком важное дело.
        Он не дал больше ничего сказать, пока не провел обоих в кабинет и не закрыл за ними дверь. Доббинс бормотал что-то невнятное, «валькирия» вся дрожала мелкой дрожью, зато Копперсвейт явно торжествовал: ему удалось овладеть чем-то таким, что при надлежащем обращении могло больше способствовать осуществлению его надежд, больше чем деньги для подкупа стражи или для приобретения пароходов.
        - Они не кусаются, - заверил он посетительницу, которая в недоумении смотрела на раскиданные по полу, наполовину распакованные иллюстрации к теории носов. - Затем он обратился к Доббинсу: - Я не силен в этикете, и вы оба должны простить мне, если я познакомлю вас не по всем правилам этого искусства. Мистер Доббинс, позвольте мне представить вас миссис Миклош.
        Доббинс перевел взгляд с всхлипывающей женщины на улыбающегося юнца.
        - Прошу извинения, - снова сказал он.
        - Я - Эльга Хольберг, - объявила незваная гостья. - Это мое девичье имя.
        - И эта дама сказала мне, - дополнил Билли, - что теперь она жена короля Колибрии Павла III.
        - Господи помилуй! - ахнул Доббинс.
        - Пакет, который я вручила вам, - продолжала незнакомка, обращаясь к Копперсвейту, - содержит доказательство этого.
        Нервы Доббинса обычно реагировали только на мелкие житейские неприятности. Серьезные затруднения он обычно встречал довольно спокойно и не терял головы. «Эта женщина несомненно сумасшедшая, такая же сумасшедшая, как Билли», - решил он. Однако он не желал никаких сцен. Доббинс уже овладел собой и покручивал концы своих усов.
        - Не угодно ли вам присесть? - предложил он, думая в то же время, за кем собственно ему следовало послать: за полицией или за врачом. Теперь он узнал свою посетительницу; он заметил ее на том злополучном спектакле, на который с самого начала не хотел идти и с которого, по-видимому, вели начало все теперешние треволнения. Да, она, безусловно, сумасшедшая, но нельзя отрицать того, что она миловидна и воспитана.
        - А теперь, - продолжал Доббинс, когда дама и его крестник сели на стулья против него, - не расскажете ли вы мне, сударыня, вашу историю?
        - Но она вся в моем пакете! - ответила посетительница. - Пакет содержит нотариальную копию моего брачного договора. - Она быстро протянула руку и схватила Билли за рукав. - Вы не потеряли его? - воскликнула она.
        Билли достал пакет и положил его к себе на колено.
        - О нет, он здесь!
        - Ах! - облегченно вздохнула дама. - Ну, вот видите! - добавила она с видом человека, подписывающего слова «что и требовалось доказать» под выводом геометрической теоремы.
        - Я говорил тебе, чтобы ты, гм… доверил хранение пакета мне, - напомнил Копперсвейту Доббинс тоном, явно приписывавшим неприятное появление дамы непослушанию Билли.
        Билли не обратил на это внимания. Он поспешил объяснить «валькирии» положение дела:
        - Вся беда в том, что ни я, ни мистер Доббинс не знаем вашего языка.
        Урожденная Эльга Хольберг выразила на своем лице возмущение таким невежеством. Но она постаралась овладеть собой, чтобы скорее разъяснить свою тайну:
        - Я норвежка. Я живу на острове Борге, где родилась и где живут мои родители. Когда его отец, герцог Водена, был в изгнании, Павел приехал на наш остров. Он совершал поездку на яхте для осмотра наших фиордов. Он называл себя графом Иваници, и больше ни я, ни мои родители о нем ничего не знали. На Борге я и вышла замуж за короля.
        - Вот видите, дядя Фред, - сказал Билли, - это очень просто.
        Доббинс метнул на него свирепый взгляд.
        - Сударыня, король Колибрии холост.
        - Но тогда он еще не был королем! Это произошло тогда, когда его отец, герцог Водена, был в изгнании. Павел приехал на наш остров. Как я вам сказала, он катался на яхте, желая видеть наши фиорды. Я не знала, что он нечто большее, чем просто граф Иваници. И мы поженились. Да, мы - муж и жена, как доказывает эта бумага.
        Доббинс взглянул на Билли, Билли на Доббинса. Одновременно оба кивнули головой. Доббинс, после своего назначения наскоро ознакомившийся с историей Колибрии, знал, что «граф Иваници» действительно был один из титулов, которыми пользовался нынешний государь страны во время своего изгнания. Копперсвейт обо всем этом не имел понятия, но он верил этой женщине по той простой причине, что хотел верить. Но оба они сходились на том, что эта женщина, - была ли она сумасшедшей или нет, - сама искренне верила в этот брак.
        - Интересно! - сказал Доббинс. - Продолжайте, сударыня.
        Она возобновила свой рассказ, и вся ее манера держать себя придавала убедительность ее словам. Она говорила теперь запинаясь, ее щеки покраснели, фразы были отрывисты и тем не менее звучали искренне. Ее супругу быстро надоел его юношеский каприз. Он уехал и больше не возвращался.
        - Но я люблю его. Каждое утро и каждый вечер я выходила на высокий холм над гаванью и смотрела, не возвращается ли его яхта, как он это обещал. И хотя ее все не было, я с каждым годом любила его все крепче.
        Она закрыла лицо руками. Американцы почувствовали себя сыщиками, заглядывающими через замочную скважину в чужую комнату.
        - Я люблю не его деньги и не его власть. Их мне не надо. Я люблю его самого, Павла!
        Лишь недавно случайная фотография в газете проникла в норвежский городок и открыла ей глаза на то, кто такой ее муж. Несмотря на свои нежные чувства, Эльга Хольберг была женщина решительная. Не спрашивая ни у кого совета, она оформила себе паспорт и отправилась в Колибрию, куда прибыла в один день с Доббинсом и Билли.
        До сих пор все было просто. Но во Влофе она не знала с чего начать. Увидев объявление о парадном представлении «Тоски», она пошла в театр. Она сразу узнала короля и тотчас послала ему в ложу записку. Она видела, как он прочел ее и усмехнулся; видела, как прочел ее барон и улыбнулся. Самая решительная женщина способна ревностью испортить свои планы. Эта белокурая красавица не представляла собой исключения. Ее гордость была уязвлена, а когда она перехватила взгляд, брошенный его величеством через зал в ложу принцессы Ариадны, она вспыхнула как порох. Незнакомка умела говорить по-французски, то есть на языке, которым владело также большинство образованного населения Влофа. Она уже была в курсе городских сплетен и знала о замыслах Тонжерова, а днем ей показали его самого. Когда в этот вечер она убедилась, или думала, что убедилась, как мало она может ожидать от короля или премьера, она чиркнула записку Тонжерову, но лишь намекнула ему на истину и тем сделала первый шаг для подготовки своей мести. Она сообразила, что республиканский лидер охотно использует скандал в семье короля против консервативной
фракции. Расстроить проектировавшийся брак между двумя ветвями королевского дома значило бы сразу поднять надежды республиканцев.
        - Гм, - сказал Доббинс, а сам подумал: «Она явно обозналась в театре, что вполне возможно, как последствие долгих дум о своем горе. Вероятно, какой-то авантюрист обвенчался с ней под видом графа Иваници. Потом она увидела фотографию и этого было достаточно, чтобы у нее зародилась навязчивая идея». Вслух он спросил: - Скажите, вы так уж вполне уверены, что король тот… гм… тот самый джентльмен, который…
        Она уничтожила Доббинса одним взглядом:
        - Вы не женаты? Нет? Если бы вы были женаты, вы бы знали, что женщина никогда не примет другого за своего мужа!
        - Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ, - сказал покрасневший дипломат.
        Из дальнейших слов гостьи выяснилось, что она тотчас пожалела о посланной Тонжерову записке. Она еще не зарегистрировалась в полиции, как должны регистрироваться все приезжие в течение сорока восьми часов после прибытия, и скромный пансион, в котором она остановилась, едва ли находился под наблюдением. Но теперь две спорящие политические партии знали, что она обладает тайной, которую одна из этих партий хочет скрыть, а другая, вероятно, пожелает разоблачить. Возможно, как она уверяла, что она обратилась к Тонжерову не только из мести. Возможно, что зловещая улыбка барона действительно побудила ее искать у республиканца защиты, и возможно, что Тонжеров намерен был защитить ее. Истина в том, что молодцы Раслова выследили ее на пути из театра в пансион, напали на нее на Рыцарской улице и их планы были разрушены вмешательством Билли, прежде чем подоспели люди, посланные вождем республиканцев.
        Но теперь она не знала, какой партии ей бояться больше. В конце концов она любила своего мужа и не желала причинять ему серьезные неприятности. Единственное, чего она добивалась, так это вернуть его себе. Если она доверится Тонжерову, она тем самым выдаст короля его врагам, а открытый скандал был, по зрелом размышлении, вовсе не желателен ей. С другой стороны, если ее схватят люди Раслова, она, несомненно, лишится свободы и даже может лишиться жизни. Она не может больше оставаться в своих комнатах. Хозяйка уже приставала к ней с расспросами и час назад сказала ей, что она должна не позже вечера прописаться в полиции.
        - Я знаю, - сказала она, - как превозносят благородство вашей великой страны. Я знаю, что она защищает слабых. Я знаю, что никто не может обидеть меня, пока в ожидании выяснения моих дел я нахожусь в американской миссии. И вот, - она широко развела руками, - я здесь.
        Она откинулась в кресле с видимым облегчением, как будто все затруднения были уже преодолены. Доббинс и Билли снова обменялись взглядом. Первый из них тоже начинал уже верить незнакомке. Что же касается Билли, то он был свидетелем и участником происшедшего на Рыцарской улице и понимал, что даже колибрийцы не пользуются такими методами из-за пустяков.
        - Однако, сударыня, - спросил Доббинс, - разве вы… гм… ваша переносица чисто лофоденского типа… разве вы американская гражданка?
        Выражением своего миловидного лица она ясно дала понять, что это глупый вопрос.
        - Конечно, нет!
        - Но тогда - вы сами должны понять - я ничего не могу сделать.
        Дама выпрямилась.
        - Вам ничего и не надо делать, сэр. Вы только позвольте мне остаться.
        - Верно, - вставил Копперсвейт, - только позвольте ей остаться!
        - Билли, - остановил его Доббинс, - оставь это. - Сударыня, - вновь обратился он к посетительнице, терпеливо и огорченно пытаясь растолковать ей положение, - иностранный представитель не может вмешиваться во внутреннюю политику чужой страны. Только в… гм… в исключительных случаях он может оказывать убежище в миссии гражданам своей страны.
        - Мне кажется, что этот случай можно назвать исключительным, - усмехнулся Билли.
        - Не… гм… не по понятиям международного права. Сударыня, - сказал Доббинс, - я предложил бы вам обратиться в норвежскую миссию.
        - Конечно, я обратилась бы туда, - ответила дама, удивляясь его недогадливости, - если бы только такая миссия существовала. Но это государство совсем недавно восстановлено и оно так мало. Норвегия еще не имеет в Колибрии представителя.
        Доббинс встал:
        - Тогда вы извините нас на несколько минут? Мистер Копперсвейт, попрошу вас! - Он повел Билли в переднюю. - Она в самом деле сумасшедшая!
        - А как же удостоверение?
        - Мы не можем его прочесть и не знаем, подлинное ли оно.
        Тогда Билли рассказал о том, кто были люди, преследовавшие женщину на Рыцарской улице, и что он видел потом из своего окна.
        - Если это не свидетельствует о том, что она в здравом уме, - заявил он, - то я не знаю, что и сказать.
        - Но все это не наше дело.
        - Она женщина.
        - Она начинена динамитом.
        - Она одинока. Она в опасности.
        - Я тоже. Мое служебное положение…
        - Об этом вы не думайте. Вы ведь никогда не дорожили этим назначением. Необходимо оказать покровительство этой женщине до тех пор, пока ей не будет гарантирована безопасность или пока она не покинет остров.
        По своему обыкновению Доббинс спрашивал совета уже после того, как он втайне принял решение.
        - Что же в конце концов мне делать?
        - Позвольте ей остаться, - любезно предложил Билли.
        - Не могу. Мне очень жаль: у нее прекрасный нос - чистый класс А и не ниже разряда второго, но… я бессилен. Я не могу.
        - Официально - да, - настаивал Копперсвейт, который за свою короткую службу успел усвоить кое-какие дипломатические приемы, - но неофициально?
        - Не говори глупостей. Ее нашли бы, и на следующий день я был бы отозван. Неужели ты думаешь, что человек с таким папуасским носом, как у барона Раслова, перед чем-нибудь остановится? Ей придется еще хуже, да и мне заодно. Билли, за всю свою жизнь я не встречал человека, который умел бы так впутывать своих друзей в неприятности, как…
        - Зачем нам тратить время на взаимные укоры? Вы говорите, что не можете дать этой женщине убежище, несмотря на достоинства ее носа. А я говорю, что вы не должны отсылать ее прочь - в тюрьму или на смерть.
        Вся решимость Доббинса, видимо, вернулась к нему.
        - Мой долг перед родиной не позволяет мне оставить ее здесь. Это вполне ясно.
        Билли понял, что он тверд в своем решении.
        - Ладно, - объявил он. - Я сам позабочусь о ней!
        Ну что ж, раз мистер Копперсвейт склонен оставаться в Колибрии, почему же неофициально не воспользоваться им? Его предложение вполне совпадало с тем, что сам Доббинс, при условии сокращения опасности до минимума, готов был подсказать ему.



        Глава XVII. Маскарад

        - Две комнаты и рядом, - потребовал Билли, наклоняясь над конторкой.
        У владельца «Сплендид-отеля» была удивительно узкая голова, рот почти перерезал ее пополам.
        - А как записать вас? - спросил он.
        Он вынул регистрационные бланки общепринятого в европейских отелях типа. Копии этих бланков всегда хранятся в полиции.
        Высокий белокурый юноша, сопровождавший Копперсвейта, отодвинулся, когда ему протянули перо. Билли сам заполнил оба бланка.
        - Родственники? - заметил содержатель отеля. - Вероятно, кузены?
        - Братья, - ответил Билли. - Мы пройдем прямо наверх. Позаботьтесь о багаже.
        В миссии Доббинс, конечно, умыл руки (официально!), когда Билли изложил ему свой план. Норвежке этот план вначале тоже не понравился. На долю Билли выпала двойная задача - разработать свою идею и добиться ее выполнения. Ему пришлось указать главному действующему лицу, что оно должно или воспользоваться кое-чем из содержимого его чемоданов, или же оставить всякую надежду на американскую помощь. Паспорта? Полиция? Эти затруднения придется разрешать тогда, когда они возникнут. В конце концов даме пришлось отказаться от своей нерешительности в вопросе о переодевании в мужское платье. Она очень скоро освоилась с костюмом Билли, который шел к ее довольно представительной фигуре, и Билли, чтобы подбодрить ее, сделал ей комплимент по этому поводу:
        - Будь я наполовину так хорош в нем, - сказал он, - мой портной не взял бы с меня ни цента. Он воспользовался бы мной как ходячей рекламой. Вы прямо как картинка с обложки журнала.
        Норвежка была польщена этими словами и больше не протестовала. Она и в самом деле обратилась в красивого молодого человека и сама поняла это, как только взглянула в зеркало. В конце концов она почти весело последовала за Билли и теперь, стоя у дверей номера, смежного с номером Билли, с покорной улыбкой выслушивала его дальнейшие наставления.
        - Вы больны, - предупредил он ее. - Я так сказал внизу. Вы утомлены дорогой и не будете выходить из вашей комнаты. День или два вам придется есть у себя в номере.
        Это ей не особенно понравилось. Но Билли настаивал, чтобы она потерпела два-три дня.
        - А потом?
        - О, потом!…
        Так далеко он не загадывал. Поэтому он обрадовался приходу портье, который сообщил ему, что внизу находится лейтенант Загос и спрашивает мистера Копперсвейта.
        Билли бросил на свою спутницу последний предостерегающий взгляд и поспешил вниз на террасу, куда уже вернулась та же самая толпа пить послеобеденный кофе или абсент и где оркестр снова играл «Птичку-колибри».
        Загос отдал честь и знаком пригласил Билли к отдаленному столику.
        - Ну что, вы видели нашего друга Корвича? - спросил Билли.
        Бравый лейтенант поклонился. По-видимому, даже обсуждение подробностей дуэли между ее участником и его секундантом требовало строгого соблюдения церемоний.
        - Он ждал меня.
        - И вы обо всем договорились?
        - Как обо всем? Простите…
        - Я спрашиваю вас, все ли готово? Лейтенант взглянул на него с изумлением.
        - О, нет! Далеко не все. Это были только предварительные переговоры.
        Билли решил запастись терпением. Загос не спеша потягивал свой абсент, и Билли постепенно узнал, что хотя дуэли так часты в этой стране, что их можно назвать колибрийским национальным спортом, вековая старина окружила их высокой стеной этикета. Все должно совершаться по порядку и по строгим правилам.
        Согласно этим правилам титулованные дуэлянты имели от трех до шести секундантов, число которых зависело от ранга участников поединка. Гвардейским офицерам, вроде капитана Корвича, полагалось двое; штатскому человеку, как Вильяму Ванастрену Копперсвейту, достаточно было одного. Этот секундант, если ему было поручено передать вызов, должен был явиться к вызываемому лицу и условиться с ним о времени и месте. Лишь после этого представитель или представители вызываемого являлись к секунданту или секундантам вызывающего и сообщали остальные подробности, зависевшие всецело от усмотрения вызываемого.
        Билли свистнул.
        - У нас в Америке для этого не ходят туда и сюда в гости. У нас это делается гораздо проще. Вы посылаете человеку записку о том, что вы разделаетесь с ним при ближайшей встрече. Он подготовлен, и вы готовы; и когда вы оба случайно встречаетесь, вы ухлопываете его или он вас.
        - В Колибрии, - несколько надменно произнес Загос, - не относятся так легко к человеческой жизни, как у вас.
        - Ого! - усмехнулся Билли. - Ну, хорошо, так вы сговорились о времени и месте?
        - Время: завтра, в шесть часов утра, - торжественно сообщил лейтенант.
        - Отлично. Я ожидал, что вы скажете «в первый вторник после первого понедельника в ноябре». Кто назначил время?
        Но Загос не улыбался.
        - Время назначил Корвич. Это - право вызываемой стороны.
        - А какое место?
        - Парк в Дворках.
        - Где же это?
        - Это любимый замок короля. Он находится в горах, в двадцати милях вглубь страны.
        - Вы выбрали не особенно близкое место!
        - Место выбрал Корвич. Это право вызываемой стороны.
        - Человек выплескивает вам в лицо дрянное вино, и это дает ему право сказать вам, где и когда он желает убить вас. Очень мягкие правила для «вызываемой стороны»! По-видимому, мне самому следовало потянуть Корвича за его сломанный нос и заставить его вызвать меня.
        Загос явно сочувствовал американцу, но был связан этикетом.
        - Да, поскольку дуэль была неизбежна, это было бы гораздо лучше, - сказал он.
        - Хорошо, - покорно согласился Билли. - А позволили ли вам дуэльные правила упомянуть о том, что я бывший чемпион по фехтованию?
        - Да! - Загос наконец улыбнулся.
        - Какое впечатление произвела эта приятная новость на его нежную душу?
        - При всех своих недостатках капитан Корвич не трус, - сказал лейтенант, лицо которого снова стало серьезным.
        Билли сидел лицом к входу и заметил приближение ДВУХлюдей, с которыми у него было, можно сказать, уличное знакомство, так как он имел с ними дело на Рыцарской улице. Это были долговязый рыжий Петр Хрозия и толстый черный Набуков - оба весьма воинственно настроенные.
        - А вот, - сказал Копперсвейт, - кажется, его представители.
        Он был прав. Оба офицера подошли к их столику и, глядя только на Загоса, щелкнули каблуками и отдали честь широким взмахом руки, как это модно в большинстве европейских армий. Загос встал и ответил на приветствие. Билли тоже поднялся, но не счел нужным поклониться. Тогда его товарищ представил его эмиссарам в порядке их чина.
        Теперь они отдали честь и Копперсвейту, но глаза их при этом враждебно сверкали. Билли тоже отдал честь. Он еще помнил, как это делается, хотя это движение вышло у него на американский лад.
        - Благодарю вас, - сказал он в ответ на поток традиционных фраз из уст толстого Набукова.
        Билли не нашел уместным добавить, что уже встречал этих джентльменов раньше.
        Все сели. По-видимому, на обязанности вызывающего на дуэль лежало заботиться о напитках для секундантов вызываемого. Копперсвейт дал заказ официанту.
        - Прекрасная погода, - сказал он.
        Он не был уверен, что это соответствует этикету, и сказал это наугад. Хрозия согласился, что погода превосходна.
        - Надеюсь, что она будет хороша и завтра, - продолжал Копперсвейт. - Кстати, Загос, завтра вечером будет опера? Мне хотелось бы послушать это сопрано…
        Стойка для напитков была всего в двух шагах. Вино быстро появилось на столе, и за вином произошел церемонный обмен поклонами.
        - А теперь, - сказал Загос, - я полагаю, мы приступим к делу.
        Последовал короткий разговор, очевидно, соответствовавший давно установленному ритуалу. Секунданты устно обменялись полномочиями, и руководитель Копперсвейта деликатно намекнул ему, что остальная беседа должна происходить в отсутствие участника дуэли.
        - Отойдите на несколько шагов в сторону, - предложил Билли. - Или вы хотите, чтобы я ушел?
        Нет, уйти должны были они. Они попрощались и отошли в сторону. Американец наблюдал за ними с напускным равнодушием. Он видел, что последовало какое-то сообщение, явно неприятное для его секунданта.
        Опять повторилось отдание чести. Хрозия и Набу-ков ушли. Загос с вытянутым лицом вернулся к столику.
        - По нашему кодексу, - сказал он, - выбор оружия принадлежит…
        - Вызываемой стороне! - закончил за него Билли. - Я в этом не сомневался.
        Но Загос не понял иронии.
        - Капитан Корвич, - объявил он, - выбрал пистолеты!



        Глава XVIII. Парк в Дворках

        - Что-о? - произнес Билли.
        В нем, фехтовальщике, приехавшем из страны, где не дерутся на дуэлях, слово «дуэль» вызывало только одно представление: о шпагах! Хотя он никогда не пользовался ими, как он выражался «ради крови», тем не менее он чувствовал себя способным справиться с любым противником и рассчитывал устранить Корвича со своего пути.
        - Что-о? - повторил Копперсвейт.
        Загос, несмотря на свою молодость, обладавший большим опытом, думал о том, как редко люди, владеющие клинком, так же опытны в обращении с огнестрельным оружием, и о том, что Корвич представлял собой блестящее исключение из этого правила. И лейтенант мрачно повторил:
        - Пистолеты. Капитан - прекрасный стрелок. Он стреляет даже лучше, чем фехтует.
        - «При всех своих недостатках, - процитировал Билли, - капитан не трус». Все же нельзя не отметить, что он отлично знает права «вызываемой стороны».
        Элегантный офицер в ярком, плотно облегавшем его мундире, предназначенном для парадов и смотров. Молодой американец в изящном штатском костюме. Вокруг них нарядные люди, пьющие ликеры, женщины в светлых платьях. Ясное небо, благоуханный ветерок. Такси. Трамваи. Оркестр, играющий «Птичку-колибри». И этот разговор о смерти.
        Билли начал насвистывать. Загос пожал плечами.
        - Нет, он не трус, мистер Копперсвейт. Я его решительно не понимаю.
        Билли понимал его еще менее. Знают ли они, его враги, что он обладает известным документом? Конечно! Раслов требовал эту бумагу. Да оно и понятно: бумага была передана Копперсвейту довольно открыто, а Корвич, как друг короля, несомненно пользуется доверием Раслова.
        Вдруг лейтенант просветлел:
        - Да, я забыл: ведь вы американец. Несомненно, Корвич имел в виду, что все американцы умеют стрелять.
        - Загос, - спросил Копперсвейт, - вы были в Америке?
        - Нет. Но я видел столько фильмов, изображающих ваш Дальний Запад, и там столько стреляют из пистолетов…
        - Не говорите о нашем Дальнем Западе. Капитан был на нашем Ближнем Востоке. Мы не стреляем диких коз на Бродвее, и в этом отношении я не отличаюсь от большинства. Я также не стреляю кроликов. Когда я проходил военную подготовку, я долго не мог отличить приклад моей винтовки от ствола, а что касается пистолетов, то уверяю вас, лейтенант, что из дуэльного пистолета я могу промахнуться по собору.
        - Святой Прокофий Декаполитанский!
        Билли чувствовал приблизительно то же самое. Тем не менее он нашел утешение в мысли, что это лишь эпизод в его борьбе за принцессу.
        - Однако, - сказал он, - я верю, что сознание своей правоты придает твердость руке.
        - Разве? - Загос не был влюблен. - Не съездить ли нам с вами в тир? Несколько часов тренировки - это почти ничего. Но все-таки я мог бы кое-чему научить вас. Эти люди затеяли что-то отчаянное. Они хотят убить вас. У Хрозии и Набукова дурная слава.
        - Я немного поупражняюсь потом, настолько, чтобы знать, с какого конца эта штука стреляет, но не теперь. Я не хотел бы, - вполне искренне сказал Билли, - откладывать из-за этого наш обед.
        Уже настал вечер, розовый и пурпурный, какими бывают вечера в Колибрии. Копперсвейт дал указания официанту, попросил извинения у лейтенанта и поспешно поднялся наверх в свой номер. Желая избежать возможных расспросов «валькирии», он просунул ей под дверь записку. «Я должен спешно уехать, - писал он, - но или я сам, или мой друг будет у Вас завтра днем. Если это будет друг, то он принесет запечатанный пакет». Через десять минут Билли вернулся к своему столику, готовый сразу же после обеда ехать верхом.
        - Мы выезжаем вечером?
        - Придется.
        - Полагаю, что мы едем верхом?
        Загос подтвердил, что горные дороги еще не настолько современны, чтобы на них можно было пользоваться автомобилями.
        - Я мог бы раздобыть мотоциклы, - добавил он.
        - Благодарю! Я раз в жизни пробовал ездить на мотоцикле. Если вам все равно, поедем верхом. А теперь будем есть.
        Загос до известной степени заразился настроением своего друга. Лейтенант помог Билли в выборе местных блюд, и оба принялись за обед, как будто одному из них не грозила смертельная опасность. Они ели с аппетитом молодости. Начали с маленьких холодных сосисок и жареной форели. Потом Билли решил отказаться от посещения тира и заказал ростбиф, после которого были поданы ломти сочной островной дыни. Все это было спрыснуто бокалами кефиста.
        - Я с каждой минутой чувствую себя лучше, - сказал Копперсвейт. - Неделя такого питания сделала бы из меня стрелка не хуже Корвича.
        Кроме этого замечания, ничего не было сказано о завтрашнем дне.
        Уже темнело, когда допив последнюю чашку кофе, они вскочили на заказанных лейтенантом лошадей. Единственная дорога в Дворки вела сквозь средневековые ворота Старого города, но привратник в военной форме открыл их по требованию офицера. Через минуту ворота захлопнулись со скрипом, и оба всадника очутились за пределами города под звездным шатром ночи.
        Первые несколько миль путешественники продолжали начатую за столом беседу, которая, как бывает между молодыми людьми, вертелась около разных пустяков. Но по мере того, как дорога начала забирать вверх, - то между мрачных безмолвных виноградников и пастбищ, то сквозь древние леса, избежавшие топора турецкой оккупации, - речь Билли становились все отрывистее, а Загос, смеявшийся теперь реже, начал проявлять некоторую нервозность. В конце концов Копперсвейт ведь не привык к дуэлям, а его весьма опытный компаньон никогда еще не бывал в роли секунданта такого новичка в стрельбе из пистолета. К трем часам утра, когда они взобрались на широкую возвышенную равнину, которую горцы называют «Крыша Колибрии», разговор совсем оборвался.
        Дорога теперь представляла собой лишь простую тропинку, извивавшуюся по лугам, кое-где поросшим дубом и дикими масличными деревьями. Часто над головами всадников шелестели ветви, и иногда густые темные кроны закрывали звезды.
        В одной из таких тенистых зарослей Загос начал беспокойно озираться. Копперсвейт заметил, что его друг открыл кобуру пистолета.
        - Мы сбились с дороги? - спросил американец и, негодуя на себя, заметил, что говорит шепотом.
        - Нет, - сказал Загос. - Но мне здесь кое-что не нравится.
        - А в чем дело?
        - Я и сам не знаю. Впереди как будто слышен шум. Что бы это было?
        На свой вопрос он получил ответ в следующую секунду. Вспышка света прорезала мрак, и прогремел ружейный выстрел.
        Лошади шарахнулись в сторону.
        - Нагнитесь! - закричал Билли. - Прячьтесь за лошадью. Могут выстрелить снова.
        Оба всадника прижались головами к конским шеям.
        Но второго выстрела не последовало. Вместо этого впереди раздался стук копыт, быстро удалявшийся в том направлении, куда ехали Копперсвейт и Загос.
        - Вперед!
        Это был голос Билли. Он дал своему коню шпоры. Загос поскакал рядом с ним.
        Они бешено мчались вперед. Оставив лес позади, они сдержали лошадей на краю обширной равнины. Здесь дорога была лучше и было светлее. Далеко впереди они увидели очертания одинокого всадника, исчезавшего на горизонте в серой дымке, предвещавшей скорый рассвет.
        - Это дорога в Дворки? - спросил Билли. Загос кивнул и сказал:
        - Негодяй направляется туда. Не вернуться ли вам? Мы имеем на это право.
        - Я не вернулся бы теперь, - заявил Билли, - хотя бы сам король выслал против нас всю свою армию.
        Эти слова понравились колибрийцу.
        - Пожалуй, вы правы. Я не хотел бы повторить это. Теперь им не увернуться от дуэли. Но я был прав: они не были уверены в том, что вы не умеете стрелять из пистолета, и решили обезопасить себя на этот случай.
        Билли счел дальнейшие комментарии излишними, и Загос больше ничего не сказал. Остальную дорогу они проехали молча, внимательно вглядываясь в окрестности, пока наконец не занялся рассвет. Вскоре они увидели перед собой длинную ограду, над ней зеленые верхушки деревьев, а дальше - серые башни старинного византийского замка Дворки.
        Ограда парка высотой в шесть футов была вся усажена железными остриями. В домике привратника было темно. Однако когда они постучали, оттуда мгновенно выбежал сторож. Когда Загос назвал имя Корвича, ворота распахнулись, пропустили всадников и снова замкнулись за ними. Сторож задвинул тяжелый засов и вернулся в свое жилище.
        - Это место мне знакомо, - сказал Загос. - Я сам два месяца назад дрался здесь.
        Он пустил свою вспотевшую лошадь вперед. Они проехали красивой аллеей, выходившей на зеленую лужайку.
        Было три четверти шестого, и они прибыли первыми.



        Глава XIX. Дуэль

        Укоренившиеся представления одного народа о другом труднее изменить, чем общее убеждение цивилизованного мира в том, что мы живем на шаре. Загос с малых лет верил в легенду, что каждый американец рождается с револьвером в правой руке или по крайней мере в правом поясном кармане, тогда как левый предназначен для фляжки контрабандного виски. Колибрийцу пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы поверить слову Билли, что он не умеет обращаться с пистолетом. Но поведение Билли во время нападения на них из засады привело лейтенанта к убеждению, что невежество Билли было несколько преувеличено. Нам, гражданам Соединенных Штатов, приписывают страсть к преувеличениям, и Загос не знал, что в минуту опасности мы часто проявляем вдруг находчивость и мудрую осторожность. Поэтому, когда они выехали на лужайку парка, лейтенант довольно небрежно начал объяснять Билли приемы пистолетной дуэли. Он дал Билли несколько общих указаний, которыми американец вчера пренебрег, но которые он теперь выслушал с большим вниманием.
        - Дуэль на пистолетах, - заявил лейтенант, - это не то, что на револьверах.
        Лошадь колибрийца была утомлена, но сам он был почти так же свеж и бодр, как при выезде из Влофа.
        - Конечно, нет, - согласился Билли.
        Загос вспомнил о своем долге и терпеливо продолжал объяснения.
        Копперсвейт сам попросил их у него. Он искренне желал слушать и чувствовал, что это необходимо, но… он был слишком возбужден, чтобы сосредоточить свое внимание.
        Мягкий газон покрывал лужайку. Над ней синевою раннего утра сияло небо. Со всех сторон лужайку плотно обступали высокие деревья. Это место было как нарочно создано для дуэлей. Может быть, это так и было? Его шансы были невелики.
        Загос в своих объяснениях дошел до подробностей сегодняшнего поединка.
        - По нашим правилам каждому участнику предоставляется три выстрела. Сначала стреляет один, потом другой.
        - И, конечно, - сказал Копперсвейт, - первый выстрел является правом «вызываемой стороны»?
        Его шансы были ОЧЕНЬ малы!
        - Нет, - сказал лейтенант, - это решается бросанием монеты. Теперь помните…
        Ах, какое все это имело значение? Если Билли застрелят или, вернее, когда его застрелят, то что будет с…
        - Кстати, - сказал Копперсвейт, вынимая из внутреннего кармана запечатанный пакет норвежки и вручая его Загосу. - Мне так весело, что я чуть не забыл об одном деле. Будьте добры, сохраните это для меня. Собственно говоря, это принадлежит одной даме в «Сплендид-отеле». Она записана там под видом моего брата. Если почтенный Корвич пробьет во мне дыру, бросьте меня здесь. Летите к этой даме…
        Лицо Загоса потемнело.
        - Дама? А как же ее высочество?…
        - О, тут все в порядке! Доставьте и пакет и эту даму к принцессе. Эта дама - норвежка и… весьма ценна.
        - Кто же она? - строго осведомился лейтенант.
        - Что ж, - ответил Билли, - она говорит, что она жена короля Павла.
        Эти слова заставили лейтенанта Загоса мигом забыть о своих дуэльных наставлениях.
        - Что-о? - Недоверие и радость смешались в голосе секунданта.
        - Да. В этом пакете, по ее словам, содержится доказательство. Вы встретитесь с ней и…
        - Святой Емельян Исповедник! Блаженная мать Евфросиния! Почему вы не сказали мне этого раньше?!
        - Потому что, как я только что сказал вам… Но Билли не пришлось договорить фразу. Из-за деревьев, окаймлявших маленькую лужайку со стороны замка, показались четыре человека, все безукоризненно одетые: Корвич со сломанным носом, рыжий Хрозия и Набуков в ярких гвардейских мундирах, со шпагами на боку и с ними некто во фраке, с белокурой бородкой. Хрозия держал под мышкой плоский красного дерева ящик, а штатский нес узкий кожаный чемоданчик, обличавший в нем врача.
        Дальнейшее произошло с быстротой сновидения. Военные отдали честь. Штатские приподняли шляпы. Корвич нахмурился; Билли машинально улыбнулся. Ящик открыли, пистолеты зарядили, и каждая сторона выбрала свой. Доктор остановился в стороне. Капитан отошел в одну сторону и сбросил свой яркий мундир. Копперсвейт удалился в противоположном направлении и снял пиджак. На половине расстояния между ними встретились секунданты. Монета блеснула в лучах только что взошедшего солнца.
        Билли отвернулся и постарался стряхнуть с себя усталость. Зная, что за ним наблюдают, он беспечно закурил папиросу и начал покачиваться с каблуков на носки.
        К нему подошел Загос.
        - Ваш противник стреляет первый. Жребий выпал ему.
        - Не забудьте о пакете, - шепнул Копперсвейт Загосу.
        Лейтенант пожал плечами.
        - Об этом мне трудно забыть. Теперь вот что я вам скажу: у вас есть важный шанс - шанс выбора позиции. Станьте так, чтобы он оказался лицом к свету. - Лейтенант понизил голос. - Не нравится мне все это. Вы видите того субъекта?
        Голубые глаза Билли последовали за взглядом секунданта.
        - Вы говорите о враче?
        - Да, это доктор фон Удгест.
        - Да?
        - Это лейб-медик его величества. Немецкий импорт. Мне кажется, нам лучше…
        Его прервал резкий голос Хрозии:
        - Вы готовы, господа?
        - Вполне! - отозвался Билли.
        Он знал, как полезна при фехтовании уверенная улыбка, и пошел на указанное ему Набуковым место с широкой американской усмешкой на лице. Он бросил ее прямо в лицо Корвичу, когда его покрытый шрамами противник тоже занял позицию на расстоянии тридцати отмеренных Загосом шагов. Да, Загос отмерил дистанцию и собирался дать сторонам последние наставления. Очевидно и секундант вызывающего имел кое-какие права при колибрийской дуэли! Да, хорошо было бы чем-нибудь хоть немного потрясти нервы Корвича, хотя бы заставив его поверить, что Билли искусен не только в фехтовании, как предполагал капитан, но и в стрельбе из пистолета…
        - Господа, - сказал Загос, и его голос звучал неестественно громко, - прислушивайтесь оба к моему счету. - Фразы были так четки и округлены, что Билли вспомнил о переговорах на террасе «Сплендид-отеля» и догадался, что они тоже составляют часть ритуала. - Когда я скажу «три», капитан Корвич будет любезен выстрелить. Когда я второй раз сосчитаю до трех, выстрелит мистер Копперсвейт. Затем, если нужно, капитан Корвич. (Не были ли эти слова «если нужно» произвольной вставкой?) Конечно, после новой зарядки. И так далее, до трех выстрелов у каждого. Господа, прошу вас приготовиться!
        Билли запомнил кое-что из объяснений Загоса. Он знал, что нужно делать. Повинуясь распоряжениям секунданта, он улыбался с таким видом, как будто жаждал крови и был специалистом по ее проливанию при помощи пистолетных пуль.
        Каждый из дуэлянтов повернулся правой стороной к своему противнику. Каждый держал свой пистолет книзу. Каждый смотрел в глаза другому. Глаза капитана слезились. Билли невысоко ставил свои шансы, но тщательно сохранял на лице улыбку.
        - Раз!
        Улыбка раздражала Корвича, это было очевидно; он нахмурился еще больше.
        - Два!
        Корвич стал мрачнее тучи. Неужели он вышел из равновесия?
        - Три!
        Капитан медленно поднял руку. Утренний свет играл на дуле пистолета, оно казалось нацеленным верно. Билли изобразил на своем лице полную уверенность в счастливом для него результате этого выстрела и в последующей достойной мести.
        Поможет ли насмешка? Ослабят ли гнев и сомнение эту опытную руку? Корвич был рассержен!
        Он выстрелил.
        И… промахнулся!
        Сначала Копперсвейт не мог этому поверить. Он думал, что ранен, он положительно чувствовал это, потом подумал, что должен это чувствовать, и лишь понемногу он понял, что его усмешка, действительно, достигла своей цели: он был невредим. Он услышал, как вздох облегчения сорвался с его губ, которые теперь совсем уже не смеялись.
        - Раз!
        Теперь его черед. Усилием воли он снова изобразил на лице улыбку. Она спасла его, так почему же ей не послужить для его мести и для защиты дела принцессы Ариадны?
        - Два!

«Надо быть справедливым даже к дьяволу». Корвич знал, что находится на волосок от смерти, но он не боялся. Другое дело - Петр Хрозия и Набуков, а также и врач, которых Билли наблюдал уголком глаза. Среди них заметна была явная растерянность.
        - Три!
        Копперсвейт поднял пистолет. Инстинкт подсказывал ему, что он должен стараться убить врага, и разум поддерживал его в этом. Но американская традиция, рассчитывавшая давность трех поколений, предостерегала его, что даже попытка сделать это, навлечет на него вину в убийстве. Он мог сражаться за принцессу, ударом отвечать на удар, он охотно умер бы за нее; но тут, в эту минуту, когда он уже готов был торжествовать, он с изумлением увидел, что, несмотря на грозные последствия, он не мог убить человека, не мог принудить себя к этому даже ради нее! Должен был найтись другой путь. В бессильной злобе на собственные предрассудки, он расхохотался.
        - На этот раз я только прострелю вам рубашку! - крикнул он и спустил курок.
        Это была пустая похвальба. Но тут подтвердились его искренние слова о том, что правое дело укрепляет руку бойца. Лужайку застлал тяжелый дым. Запах пороха наполнил ноздри Билли. Он почувствовал головокружение и… увидел рваную черную дыру в белом рукаве рубашки невредимого Корвича.
        Что же дальше?
        Где же это Набуков? Куда бегут рыжий Хрозия и светлобородый доктор? Билли услышал возглас Загоса:
        - Оставаться на местах! Новая зарядка! Еще по два выстрела каждый!
        Но бежавшие не слушали его. Они приближались к Билли.
        - Они что-то замыслили, берегитесь! - крикнул Загос, но опоздал.
        Копперсвейт увидел людей, мчавшихся на него от опушки, и, взяв свой пистолет за дуло, приготовился встретить их.
        - Бегите, Загос! - крикнул он. - Обо мне не думайте! Помните, что я сказал вам, ради принцессы!
        Нападавшие были уже возле него. Он взмахнул рукояткой пистолета, ударил направо, ударил налево… Теперь усмешка была на лице рыжего Хрозии. Доктор фон Удгест предательски подскочил к Билли сзади и поднял какое-то оружие. Раздался глухой стук, и Билли упал. Смутные мысли проносились в его мозгу. Корвич когда-то предупреждал его, что у него будет болеть голова. Что значат эти звуки? Может быть, это стук конских копыт, топот коня, уносящего Загоса во Влоф?
        Секунду он утешался этой надеждой. Но следующая секунда уже погрузила его во мрак, слишком глубокий для того, чтобы надеяться или бояться.



        Глава XX. Дикая гонка

        Услышав крик Билли, лейтенант Загос больше не раздумывал: он должен был помогать американцу, будучи приставлен к нему принцессой, но его долг перед ней самой стоял на первом месте. Дуэльный кодекс требовал от него заботы о человеке, чьим секундантом он был, но эта дуэль переросла в драку, и его честь подсказывала ему, что в первую голову он должен подумать не о спасении Копперсвейта, а о безопасности той женщины в «Сплендид-отеле», которая оставалась одна во Влофе и от которой, как говорил Билли, зависело счастье ее королевского высочества. Этот заговор, к чему бы он ни сводился, может найти свое завершение лишь тогда, когда заговорщики овладеют норвежкой. Они обыщут весь город, а между тем в ней ведь вся защита принцессы Ариадны от короля Павла.
        Нападение произошло со стороны замка. Загос же привязал лошадей на противоположном конце лужайки. Он бросился туда в то время, когда Билли еще боролся со своими коварными врагами.
        Он бежал во весь дух, но все-таки чуть не опоздал. Набуков стоял под деревьями, спиной к нему. Чего ради пробрался сюда этот подхалим Миклошей?
        - Это что такое? - воскликнул Загос.
        С обнаженной шпаги Набукова капала кровь. Одна из лошадей уже билась в предсмертных судорогах на траве.
        Загос понял. Одновременно со своим возгласом он выхватил шпагу. Негодяй услышал, повернулся и тотчас сделал выпад. Все же он был захвачен врасплох. Ни тот ни другой не произнесли ни слова. Загос при первом же натиске отбил всторону клинок противника и своим насквозь пронзил Набукова.
        Все было кончено. Убийца лошади рухнул как бревно. Одержав победу, Загос поспешно освободил свою шпагу, вскочил в седло и поскакал по аллее.
        За собой он услышал крики, но не обернулся. Выстрелы - но он даже не подумал о том, что они могут попасть в него. Он несся по зеленой аллее, по которой так недавно еще проезжал с гораздо более легким сердцем. Вот и домик привратника, вот и закрытые ворота, и сам привратник возле них. И что же - привратник держал Вруке пистолет!
        Загосу некогда было отдавать приказания, некогда целиться в этого нового врага. Ворота были в шесть футов высоты, и сверху - острые шипы! Возьмет ли лошадь это препятствие? Должна взять! Загос сжал коленами бока своего коня, поднял его… Конь взвился, привратник выстрелил. Он стрелял наугад, не ожидая такого отчаянного прыжка. Пуля пролетела мимо; копыта лошади опустились на дорогу по ту сторону стены. Конь и всадниквырвались из парка Дворки.
        И снова безумная скачка!
        Загос бешено мчался в сторону столицы, но он должен был считаться с утомлением своего коня. Проскакав две мили, он сделал передышку, прислушался и, не обнаружив признаков погони, поехал умеренной рысью. Проехав плато «Крыша Колибрии», он начал долгий спуск к равнине.
        Горные пастухи оглядывались на раннего путника. Крестьяне, обрабатывавшие свои скупые поля, смотрели ему вслед. Солнце поднялось уже высоко, и лошадь все больше проявляла признаки усталости. Загос проехал через деревню. Перед гостиницей бродячий бард платил за поздний завтрак песней - каким-то преданием из стародавнего прошлого острова - перед трактирщиком, деревенской знатью и группой зевак. Гвардеец шагом проехал по улице на своем взмыленном коне, пока не скрылся из виду, а потом постарался наверстать потерянное время, пустив лошадь галопом, настолько быстрым, насколько позволяла крутизна спуска.
        Вскоре он достиг сравнительно ровного участка дороги. Тут он снова собрался было прибавить ходу, как вдруг услышал далеко позади, но вполне внятно, нечто заставившее его тотчас подобрать поводья.
        Не ошибся ли он?
        Нет, чистый горный воздух донес до него наконец звуки погони. И от этой погони у него не было надежды уйти. Он услышал частый треск бешено мчавшихся мотоциклов. Ближе, ближе! Какая польза могла быть тут от усталой лошади?
        Невдалеке впереди рос густой кустарник, и Загос въехал прямо в него. Он спешился и привязал коня. Потом, вытащив пистолет, выглянул из своего укрытия.
        Он едва успел проделать все это. Еще немного и было бы уже поздно.
        Сперва показалось облако пыли, потом обрисовались согнутые фигуры - числом шесть, причем одна из них - на машине с пустой боковой коляской. Ближе, ближе, и вот они уже поравнялись с кустами!
        Загос нажал собачку. Один из мотоциклистов скатился на придорожную траву. Но остальные не остановились. Они умчались, прежде чем лейтенант успел еще раз выстрелить.
        Загос выбежал на дорогу. Упавший ездок был мертв и, как предполагал офицер, под широкой дорожной накидкой был одет в гвардейскую форму. Загос узнал Михаила Психоса, известного пьяницу и забияку.
        Лейтенант понял, что теперь положение переменилось. Почему преследователи не остановились? Он упрекал себя в том, что не сбил ездока машины с боковой коляской. Преследователи не хотели задерживаться потому, что человек, сидевший в засаде, не был предметом их главного интереса. Копперсвейт - ведь они знали о его пакете? Его схватили, обыскали и не нашли при нем документа. Очевидно, враги решили, что бумага вернулась к ее владелице. Вот почему им достаточно было обогнать Загоса. Важнее его особы была для них беззащитная женщина во Влофе, в «Сплендид-отеле».
        Загос с лихорадочной поспешностью осмотрел мотоцикл убитого, попробовал еще работавший мотор. Кроме погнутой ручки руля, все было цело, как и три минуты назад.
        Он вывел из кустов свою лошадь, повернул ее к западу, перекинул ей через голову поводья и хлопнув ее ладонью по мокрой спине, пустил одну по направлению к деревне, где пел сказитель баллад. Лошадка хорошо поработала в это утро, и Загос был еще настолько юн, что ему жаль было расстаться с ней. Но время было неподходящее для сантиментов. Он должен был спешить, как только мог.
        Вперед! Он остановил двигатель, пустил его снова, вскочил в седло и умчался по ровной дороге.
        Вперед! Он достиг нового спуска и, пренебрегая опасностью, ринулся по нему вниз.
        Вперед! На высшей скорости он начал пересекать равнину, простиравшуюся до города, и в облаке пыли покрыл эту часть пути.
        Старые стены Влофа, большие ворота. Теперь днем они были, конечно, открыты, но пришлось замедлить ход ради выезжавшей из них крестьянской повозки. Когда Загос разминулся с ней, его окликнули двое сонных часовых, явно получивших только что какие-то указания.
        - По делу, - с трудом выдавил Загос из своего пересохшего горла, - по делу ее королевского высочества принцессы Ариадны.
        - Однако… - часовые колебались.
        Загос двигался вперед, хотя и тихим ходом.
        - Вы знаете, кто я.
        - Но…
        Они были в пяти шагах впереди него, а за ними лежало пятьдесят ярдов мощеной и сравнительно свободной улицы. Лейтенант заставил себя небрежно рассмеяться и пустил машину полным ходом. Он знал, что часовые не посмеют стрелять среди бела дня в офицера в гвардейской форме.
        Он нырял в узкие улочки - вправо, влево, словно челнок ткацкого станка, так как в этой части города не было прямых длинных улиц. Но он все ближе приближался к своей цели. Он нарушал все правила движения, не обращал внимания на ругательства, предостережения, возгласы протеста подвергавшихся опасности пешеходов и обгонял экипажи не с той стороны, как полагалось. Он не убавил хода до тех пор, пока не вылетел на широкую площадь Святого Иоанна Дамаскина. Тут он соскочил с машины, бросил ее у тротуара, перебежал через террасу и ворвался в контору «Сплендид-отеля».
        Владелец учреждения, этот человек, рот которого почти перерезал пополам его лицо, оказался на месте; он был один в маленькой конторе, когда утомленный поездкой Загос распахнул дверь.
        - Брат американского джентльмена? Офицер осведомляется о нем? Но его нет! Никто не видел, как он ушел, но когда служанка недавно пошла прибрать у него, комната оказалась пустой.



        Глава XXI. «Неведомо куда»

        Читатели, вероятно, заметили, что, кроме таких серьезных случаев как дуэль, лейтенант Загос не особенно считался с формальностями. Так и в этом случае он обошелся без них.
        Хорошо зная, с кем он имеет дело, Загос, входя, закрыл за собой дверь. Владелец отеля, ничего не подозревая, стоял перед ним. Спокойно, но проворно Загос обхватил пальцами левой руки жилистую шею, которая была так соблазнительно близко. Затем его правый кулак нанес хозяину гостиницы удар, устранивший его от участия в ближайших событиях. Владелец отеля был связан, и в рот ему был вложен кляп. Загос вышел из конторы, запер за собой дверь и положил ключ в карман.
        Он поднялся по лестнице и путем недолгих расспросов нашел комнату, которую занимала норвежка. Здесь еще не был восстановлен порядок, и вид комнаты ясно показывал, что в ней происходила борьба. Ковер был скомкан, на полу валялись перевернутый стол и сломанный стул.
        Загос позвонил горничной. Она вошла, робкая и несомненно уже запуганная. Угрозами и деньгами лейтенант заставил ее говорить. Брата американца схватили четверть часа назад люди, подъехавшие к заднему входу отеля на мотоциклах, один из которых был с боковой коляской.
        Загос сбежал с лестницы, прыгая через три ступеньки. Захваченная им машина была там, где он ее оставил. Он снова вскочил на нее и помчался.
        На этот раз его путь был недолог. Менее чем за шесть минут он достиг Рыцарской улицы и дверей американской миссии. В тот миг, когда он поднимался на ступеньки, навстречу ему показалась скромная фигура Тонжерова. Загос не питал любви к республиканцам, но ему ничего не оставалось, как идти вперед. Он сухо поклонился, и Тонжеров ответил ему вежливым поклоном. Офицер знал дорогу в миссию. Он быстро прошел мимо швейцара и без доклада влетел в кабинет американского представителя.
        Доббинс сидел среди своих носов, держа возле уха телефонную трубку. Его немного плаксивый голос говорил в трубку.
        - Это британское посольство? Скажите лорду Дэнмоу, что я только что получил новую партию…
        Он увидел Загоса и тотчас повесил трубку.
        - Что это значит, что вы врываетесь таким образом?
        Загос начал представляться. Но Доббинс перебил его:
        - Я знаю, кто вы. Я видел вас в театре в обществе моего секретаря, то есть… моего бывшего секретаря. Я спрашиваю вас, почему вы вошли сюда без доклада. Потрудитесь ответить на это.
        Лейтенант не стал тратить слов. Он разом выложил все свои новости.
        На его слушателя они произвели смешанное впечатление. Доббинс подскочил, потом опять сел. Он обрушился с упреками по адресу безрассудного Билли. Потом заявил, что он ожидал именно чего-нибудь в этом роде. Он клялся, что мальчишка помешает ему довести до конца какую-то неясную, но, по-видимому, ценную идею. Но все-таки он заявил, что Копперсвейта необходимо спасти.
        - Раслов? - как эхо повторил он брошенное Загосом имя. - Вы говорите, что за всем этим стоит Раслов? Вы говорите неправду!
        Загос вспыхнул.
        - Мне некогда, и вы старше меня. А то я бы…
        - Прострелили мне голову? Хорошо, я прошу извинения! Но Раслов… я говорю вам: если вы не лжете, то вы сошли с ума.
        - А я вам говорю…
        Доббинс снова снял телефонную трубку. Этикет не смущал его; вместо того, чтобы попросить разрешения явиться к премьеру, он вызвал Раслова в миссию. Он намекнул о чем будет речь и потребовал незамедлительного прихода премьер-министра. Самое удивительное было то, что премьер-министр согласился немедленно прибыть.
        - Вот видите? - воскликнул Доббинс, вешая трубку. - Он не посмел бы прийти сюда, если бы был замешан в таком деле.
        - Он и не подумал бы прийти, - сказал Загос, - если бы не считал необходимым успокоить вас. Он не дурак, я его знаю.
        Прошло несколько минут. Доббинс, казалось, вернул себе полное самообладание. Он начал разговаривать о носах. Загос нетерпеливо барабанил пальцами по столу. Доббинс вернулся к своей сложной задаче - приведению в порядок своих коллекций. В то же время он напевал про себя, а Загос мешал ему, шагая по загроможденному полу.
        - Он не станет говорить при мне.
        - Кто? Барон?
        - Да. Он и вообще не скажет правды, а при мне будет совсем молчать.
        - Вы можете спрятаться за портьерой. Драпировки у окон достаточно плотны и длинны.
        Слуга доложил о приходе «его превосходительства».
        - Хорошо, - сказал Загос и направился к окну. Там ему, действительно, легко было укрыться.
        И было как раз время. Материя еще немного колыхалась, когда вошел барон. Он был толст, красен и слащав, как всегда. Он покосился на портьеру и, погладив свои усы, улыбнулся своей масляной улыбкой. Доббинс на своем лучшем французском языке сообщил ему самое необходимое. Премьер выслушал его с таким видом, как будто Доббинс говорил о сущих пустяках.
        - Дорогой сэр, у вас нет прямых, достоверных сведений, подтверждающих это обвинение… это абсурдное обвинение, будто бы ваш молодой друг был оглушен и захвачен в плен.
        - Нет, - сказал Доббинс, - конечно, прямых сведений у меня нет.
        - Тогда позвольте мне сказать вам, что вас грубо ввели в заблуждение. Мы, колибрийцы, культурный народ, не то, что ваши молодцы Дальнего Запада. Такие вещи, о которых вы говорите, просто невозможны у нас. Эта история, - пожалуйста, не сердитесь на меня, - прямо смешна. Как только вы позвонили мне, я в свою очередь позвонил в замок Дворки. Начальник караула заверил меня, что там ничего подобного не произошло.
        - Однако, - сухо возразил Доббинс, - есть один факт, мимо которого мы не можем пройти, а именно тот, что мой… гм… мой молодой друг в самом деле исчез.
        Раслов опять улыбнулся.
        - Все это именно оттого, что ваш друг так молод. Поверьте, дорогой мистер Доббинс, молодые люди одинаковы везде - и в Америке и в Колибрии. В этом наши страны сходны. Я предостерегал мистера Копперсвейта, это правда. Но, уверяю вас, это относилось всецело к нашим дипломатическим делам. Это не имело никакого отношения к настоящей истории. Он очутился один в новой для него стране. Он хочет видеть ее достопримечательности и не хочет, - что может быть более естественного? - давать отчет в каждом своем поступке.
        Доббинс согласился, что, как человек пожилой, он иногда забывал принимать в расчет свойства молодости.
        - Но мальчика необходимо найти, - добавил он.
        - Вы слыхали о гротах в Салосе? - спросил барон.
        Доббинс не слышал о них. Дрожащей рукой он пригладил свои чернильные волосы.
        - Они удивительны. Это одна из достопримечательностей Колибрии. Они расположены на противоположном конце острова. Этими гротами любуются сквозь стеклянное дно лодки, и на всем свете ничто не может сравниться с ними, кроме разве ваших Бермудских островов. Так вот, я связался с начальником полиции, - о, без всякого шума и огласки! - и он выяснил, что мистер Копперсвейт сегодня рано утром выехал в том направлении. Я сразу не сказал вам об этом, потому что, - вы простите меня: в нашей несчастной стране всякое дело сразу так осложняется! - потому что я хотел знать, как далеко зашел ваш таинственный осведомитель.
        - Но он сам…
        Барон поднял свою пухлую руку.
        - Все равно. С тем концом острова нет ни телеграфного, ни телефонного сообщения. Мы цивилизованны, но мы еще не Англия. Тем не менее, вполне достоверно, - вполне, я вам ручаюсь в этом, - что мистер Копперсвейт там и вернется через день или два. Если с ним не приключится какой-нибудь беды! Гроты в Салосе - посещаемый в это время года курорт, куда едут ради воздуха и развлечений. Впрочем, если вы хотите, я охотно пошлю туда доверенного человека.
        Доббинс казался до глупости доверчивым.
        - Я не настаиваю, но я хочу все знать.
        - Вы и узнаете. Если не случилось какого-нибудь несчастья…
        Так разговор и закончился! Барон откланялся. Но не успел он выйти, как его место занял разгоряченный Загос:
        - Что же, по вашему, я лжец? Или сумасшедший? - кричал он.
        С Рыцарской улицы до них донеслись голоса продавцов вечерних газет. Что-то в их возгласах привлекло внимание Загоса, который вышел купить экземпляр. Вскоре он вернулся с газетой в руке.
        - Послушайте!
        Он перевел заметку под заголовком «Придворные новости»:

«Его величество, отдыхавший вчера в замке Дворки, отбыл сегодня утром на королевскую охотничью дачу в Квильф, в трех милях расстояния, и предоставил Дворки в распоряжение ее королевского высочества принцессы Ариадны и ее свиты. Государственный канцлер выезжает сегодня туда для составления брачного договора. Там же ее королевское высочество при содействии баронессы Расловой закончит последние приготовления к высочайшей свадьбе, которая, как сообщалось в предыдущем выпуске, состоится ранее предположенного, а именно ровно через неделю».
        - Вот видите! - взволнованно воскликнул Загос. - Теперь вы догадываетесь, кто упрятал Копперсвейта и почему? Он слишком много знает!… А вы ничего не хотите делать!
        Доббинс заморгал.
        - Вы хотите сказать, что…
        Но лейтенант уже выбежал из комнаты.
        Он выбежал из миссии, подбежал к мотоциклу и, вскочив, помчался в королевский дворец.
        Там теперь оставался только взвод пьяных гвардейцев. Капрал любезно осведомил Загоса, что рота его полка была вызвана ко дворцу вместе с отрядом мотоциклистов и затем отбыла, сопровождая коляску с принцессой Ариадной и баронессой Расловой.



        Глава XXII. Под арестом

        Кто-то шевелился за дверью.
        Билли почувствовал это и лишь тогда окончательно понял, что его куда-то перенесли. Он поднял голову, в которой ощущал глухую боль.
        Он находился в маленькой круглой комнате с каменными стенами, освещенной окном, расположенным на высоте четырех футов над узкой кроватью, на которой он лежал. В окне была железная решетка. На Билли была вся его одежда, кроме пиджака и жилета, которые он снял для дуэли. Но их он не увидел ни на стуле, ни на столе, стоявшем посреди комнаты. Дверь была дубовая, очень старая, прочная. Она была снабжена тяжелым старинным замком, в который в эту минуту кто-то вставлял снаружи ключ.
        Дверь отворилась и вошел долговязый рыжий Хрозия. Он нес поднос с едой.
        - Привет тебе, пришелец, - обратился к нему Билли.
        Его тюремщик даже не поклонился.
        - Когда я увижу судью? - улыбнулся Копперсвейт, которому в душе было совсем не до улыбок.
        Хрозия поставил поднос на стол, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.
        - Послушайте, - сказал Билли. - Может быть, я не понял вашего намека, но скажите: вам запрещено разговаривать со мной?
        Хрозия отрицательно покачал головой.
        - Так это зависит от ваших личных чувств ко мне? Что ж, наши чувства взаимны! Но все-таки я был бы вам весьма обязан, если бы вы сообщили мне, где я нахожусь.
        Хрозия пожал плечами.
        - А также, - настаивал Билли, - давно ли я здесь. Тогда тюремщик заговорил:
        - Где документ?
        - Ваш вопрос заставляет меня думать, что он в сохранном месте.
        - Где?
        - Я не знаю.
        - Вы не скажете?
        - Я могу быть так же необщителен, как и другие.
        - Хорошо! Если вы скажете нам, где найти документ, вы будете свободны, как только мы получим бумагу.
        - Кто это «мы»?
        Хрозия подумал, потом сказал:
        - Люди, которые держат вас здесь.
        - Вы удивляете меня, - шутил Билли; он видел, что из этого субъекта много не выудить. - Скажите «людям, которые держат меня здесь», что я не нотариус. До свидания.
        Хрозия все еще не уходил.
        - Так вы не скажете?
        - Вы талантливо угадываете, - подтвердил американец. - Я не скажу.
        Хрозия понял. Его глаза вспыхнули под цвет его волос, от этого он не похорошел.
        - Если бы я мог по-своему разделаться с вами…
        - Но вы не можете.
        - Подождите
        - Будьте здоровы, - сказал Билли и принялся за еду.
        Хрозия секунду боролся с собой. Потом он вышел. Ключ повернулся в замке.
        Пленник тотчас занялся исследованием местности. Он стал на кровать и выглянул в решетчатое окно.
        Вдали возвышались горные вершины и виднелись деревушки, рассеянные по более низким склонам. Ближе колыхалось целое море деревьев, а прямо под окном находился розовый сад. В центре его была травяная лужайка, а посреди нее солнечные часы. Но Копперсвейт не пытался прочесть время по падавшей на них тени. Возле солнечных часов стоял толстый румяный человек в очках с золотой оправой. В руках он держал какие-то бумаги. Билли лишь бегло взглянул на него. Рядом с этой судейского вида особой стояла, беседуя с ней, не кто иная, как принцесса Ариадна, и взгляд Билли впился в нее.
        Принцесса? Но это все-таки не был королевский дворец: из городского жилища Стратилатосов не было такого вида на горные пики и крошечные домики под ними!
        Мозг Билли начал быстро работать.
        Военный в роли тюремщика - это значило, что захватившие его люди воспользовались услугами одного из своих. Они не хотели, чтобы о его заточении стало известно.
        Круглая комната? Это значит, что он находится в башне.
        Эта горная панорама…
        Даже без этой подробности он давно бы все сообразил, если бы у него не так болела голова. Очевидно, он все еще находился близко к тому месту, где получил этот предательский удар: он был пленником в замке короля Павла - Дворки.
        Но тогда - почему здесь принцесса?
        Она стояла там в саду, холодная, бесстрастная. Краснощекий юрист положил на солнечные часы бумагу и с поклоном предложил принцессе перо. Она взяла его. Потом кивнула головой, указывая на место под самой стеной башни, где Билли не удалось бы больше видеть ее. Но тут, в ответ на ее кивок, вышла вперед пожилая дама, а с ней молодой офицер в парадной гвардейской форме. Было ясно, что принцесса собиралась подписать бумагу, и это были ее свидетели.
        Билли не имел понятия о том, что она должна была подписать, но после всего случившегося он дал бы голову на отсечение, что этот документ сулил какое-то несчастье. Он хотел крикнуть, чтобы предостеречь девушку. Он уже открыл рот, когда дубовая дверь его камеры вновь распахнулась.
        Это вернулся Хрозия.
        - Его величество…
        Ему не пришлось закончить свое сообщение. Билли повернулся, стоя на кровати. Вдруг он сделал дикий прыжок, всем телом повис на тюремщике и сшиб его с ног. Прежде чем Хрозия успел опомниться, Копперсвейт нанес ему удар по всем правилам бокса. Затем, не теряя времени на то, чтобы проверить последствия этого удара, он бросился вниз по винтовой лестнице, на площадку которой он выскочил.



        Глава XXIII. Под пыткой

        Кароль Загос был колибриец и не понимал чудаков-американцев. Он был солдат и не желал понимать дипломатов. Но, как колибриец и как солдат, он был человек действия и, как ни боялся он потерять время, он решил нанести еще раз визит в Дворки.
        Хотя и не имея возможности прочесть вверенный ему документ, лейтенант, зная своего монарха, нисколько не сомневался в подлинности этой бумаги. Он знал, что принцессу убедили стать невестой короля, только взывая к ее чувству долга. Но он был вполне уверен, что ее тяготила мысль об этом браке, и поэтому - каковы бы ни были связанные с этим браком политические соображения - Загос также был против него. Между тем предъявление этого документа, и только оно одно, могло бы побудить принцессу взять назад свое слово.
        Но как доставить ей бумагу? Его, Загоса, теперь ни в коем случае не допустили бы к ней. Пойти к Тонжерову и республиканцам было для него немыслимо. Этим делом должен был заняться кто-нибудь такой, на кого заговорщики не посмели бы поднять руку. Единственным подходящим человеком был американский представитель. Но так как Доббинс, очевидно, сам по себе ничего не предпринял бы, его следовало побудить к действию чем-нибудь находящимся в пределах его служебных обязанностей.
        Да, это был план! Доббинса надо было заставить потребовать защиты Билли, как американского гражданина, без основания заключенного под стражу, - потребовать доставить его в такое место, где находилась бы принцесса или откуда можно было бы с ней связаться, а там уже Билли сумел бы, как он выражался, «расщелкать орехи». Только как быть с доказательствами? Прежде чем действовать, Доббинс должен иметь доказательства заточения Копперсвейта. Лейтенант ненавидел само слово «доказательство», но он понимал, что американского представителя нельзя будет сдвинуть с места иначе, как представив ему неопровержимое свидетельство о насилии, учиненном над Билли по приказу Раслова или короля. В этом заключался единственный шанс принцессы Ариадны.
        В распоряжении лейтенанта был захваченный им мотоцикл, и он немедленно отправился в путь.
        Часовые у городских ворот пропустили его. Он без помехи пересек равнину. Смеясь над тем законом природы, по которому подъем - действие более медленное, чем спуск, он снова взлетел по крутым подъемам, еще раз промчался по «Крыше Колибрии» и наконец увидел деревья обширного парка и серые башни за ними.
        Настал вечер, и последние лучи позднего заката заливали местность тусклым золотым светом. В замке, вероятно, уже отобедали и удвоили сторожевые посты. Загос остановил стрекочущий мотор и откатил свою машину в ложбинку в стороне от дороги, в полумиле от замка Дворки. После этого он начал медленно обходить ограду парка.
        Он хорошо знал Дворки. Выбрав особенно пустынное место, он прислушался, снял сапоги и, цепляясь руками и ногами за малейшие выступы и трещины в камнях, вскарабкался на стену.
        Усевшись на стене верхом, он опять долго прислушивался и оглядывался по сторонам. Он был среди ветвей деревьев. Сквозь них виднелась узкая дорожка. Кроме нее, ничего не было видно; ничего не было также слышно.
        Загос намерен был пробраться к замку. Там он попытался бы найти какие-нибудь вещественные доказательства, или же выудил бы показания у кого-нибудь из слуг или тюремщиков, хотя бы ему пришлось тащить этого свидетеля с собой назад до самого Влофа. Сапоги свои он связал и перекинул через плечо, но не решался еще надеть их. Он осторожно спустился на землю и на цыпочках начал двигаться к дорожке.
        На полдороге что-то остановило его. Это не было что-либо видимое; и не звук; это был запах - своеобразный неприятный запах того отвратительного сорта сигар, к которому Германии пришлось привыкнуть после 1914 года. Во всем замке могло быть только одно лицо, потребляющее такое курево: доктор фон Удгест, тевтонский лейб-медик короля, прогуливался после обеда по парку своего хозяина.
        Загос прокрался к самой тропинке и спрятался за дерево. Он осторожно выглянул: да, к нему приближался светлобородый немец! Он шел медленно и, казалось, не был вооружен. Его руки были свободны, если не считать выдавшей его сигары, и он шел с видом человека, который хорошо поработал и закончил день хорошим обедом.
        Лейтенант пропустил фон Удгеста мимо себя. Потом он вышел и, пользуясь на этот раз пальцами обеих рук, обхватил толстую шею своей жертвы.
        Он повернул немца лицом к себе. Глаза доктора выкатились от удушья и изумления. Щеки его побагровели от застоя крови и неудачной попытки издать крик. Он был как мешок в схвативших его цепких руках. Загос оттащил его в чащу и толкнул на толстый дубовый пень. Одной руки Загосу было достаточно, чтобы удерживать пленника, другой рукой лейтенант обыскал его и вскоре нашел при нем заряженный браунинг. Загос опорожнил обойму и вернул доктору его оружие.
        - Где мистер Копперсвейт?
        Он выпустил шею фон Удгеста и схватил, как стальными клещами его трясущиеся руки. Он сжал их с силой.
        - Если вы вздумаете звать на помощь, я сначала сломаю вам руки, а потом задушу вас. У меня хватит времени. Где мистер Копперсвейт?
        Фон Удгест тяжело дышал и молчал.
        - И где норвежка? - добавил Загос.
        Фон Удгест собирался крикнуть. Видя колебание в его глазах, Загос снова сжал ему запястья и неожиданно закрутил ему руки назад.
        Немец чуть не упал на колени.
        - Если вы не перестанете, я закричу от боли, - прошептал он.
        Мы уже говорили, что лейтенант был колибриец; его обычаи отличались от американских.
        - Если вы закричите, вы умрете, - сказал он и начал повторять оба свои вопроса, подкрепляя их такими приемами, от которых пот покатился по толстому лицу врача на его белокурую бороду.
        - Перестаньте! Перестаньте! - шепотом взмолилась жертва. - Я скажу.
        - Где?
        - В… в… замке.
        - Оба? -Да.
        - В какой части?
        - Американец - в северной башне.
        - А женщина?
        - Как раз под ним.
        Сведения были получены, но как быть с самим свидетелем? Если оставить его здесь, все достигнутое пойдет насмарку. Очевидно, его нужно было как-нибудь доставить во Влоф. Загос вытащил свой пистолет.
        - Вы пойдете со мной, - сказал он, - и мы не будем рисковать, перелезая через стену. Мы спокойно пойдем под деревьями к воротам. Если, кроме привратника, по близости никого не будет, мы подойдем открыто. Мы заставим его открыть нам ворота. Вы выведете меня под дулом своего пустого браунинга. Скажите ему, что вы поймали меня и, по приказу его величества, должны доставить меня в Квильф. Пока мы будем говорить с ним, этот пистолет будет находиться в моем правом кармане. Моя рука будет на курке, и пистолет будет наведен на вас. И я убью вас при первой попытке к предательству. А теперь наденьте мне сапоги.
        Фон Удгест повиновался, пылая ненавистью. Пока они пробирались через парк, он шел немного впереди и, когда по ближайшей дорожке раз прошел мимо них часовой, он пригнулся и задержал дыхание, так как дуло автоматического пистолета лейтенанта впилось в его широкую спину. Когда они приблизились к воротам, угроза из явной превратилась в тайную, не став от этого менее реальной.
        У ворот не оказалось никого кроме привратника, отдыхавшего с длинной колибрийской трубкой в зубах. Его низкий поклон показал, что он узнал придворного врача, но на Загосе его взгляд остановился с нескрываемым удивлением. Доктор взглянул на лейтенанта и понял по его глазам, что пистолет находится именно там, где было обещано. Мнимому конвоиру ничего не оставалось, как показать свое безобидное оружие.
        - Я только что поймал этого человека в парке, - сказал фон Удгест, взмахивая своим пустым браунингом, - и король приказал доставить его в Квильф.
        Он говорил напряженным голосом. Удивление привратника возросло.
        - Офицера? Его благородие лейтенанта Загоса?
        - Да, друг мой. Так приказал король.
        - В Квильф - пешком? Что за чудеса?
        - Предписание его величества! - усмехнулся Загос. - Король находит, что мне полезно дисциплинарное взыскание, а почтенному доктору - моцион.
        Привратник снова поклонился фон Удгесту. Он отпер и распахнул ворота.
        Они отворились внутрь. Доктору пришлось отступить в сторону - или же он нарочно сделал этот шаг. В тот же миг он ухватился за опущенную в карман правую руку Загоса и закричал:
        - Держите его! Держите!
        Заряженный пистолет выстрелил сквозь карман. Фон Удгест упал. Привратник схватил лейтенанта за левую руку. Но тот, освободившись вследствие падения доктора, вырвался от него. Снова прогремел выстрел, и привратник повалился на землю.
        Загос был молодым дикарем, но все-таки ему тяжело было сделать то, что он считал в эту минуту необходимым. Он не мог взять с собой груз в виде раненого фон Удгеста. Но он боялся оставить этих людей в живых, так как они выдали бы его и разрушили бы все его планы. Он покончил с ними и, заперев ворота, оттащил тела подальше, а потом постарался спрятать их, насколько это было возможно без большой потери времени.
        Сделав это, он пустился бежать. Он нашел свой мотоцикл, вскочил на него и уехал.
        Слышала ли что-нибудь стража? По-видимому, нет. Но он мчался полным ходом в сгущающейся темноте, и в десяти милях до Влофа случайный камень на дороге сделал то, что не удалось лейб-медику короля: оглушенный и окровавленный, Загос скатился под придорожный откос.



        Глава XXIV. В Квильф

        В это время во Влофе Фредерик Доббинс, честный американский гражданин, истратил семьдесят пять арогуро или по текущему курсу пять долларов и тридцать три с третью цента казенных денег на фотографии. Он купил восемь снимков короля Павла III различных размеров и в различных костюмах и позах. Столько же портретов изображали родителей его величества, а остальные четыре давали понятие о внешности британского, французского, итальянского и бельгийского представителей при колибрийском дворе. Если бы лейтенант Загос знал о том подробном изучении, которое мистер Доббинс посвятил этим кускам картона, он несомненно вернул бы по принадлежности обвинение в сумасшествии. Если бы колибриец спросил американского представителя, какую нелепую цель он этим преследует, Доббинс, после ученых замечаний о формациях носов вообще, ответил бы, что, принимаясь за новую работу, полезно прежде всего ознакомиться с теми людьми, с которыми при этом предстоит встречаться.
        Закончив свою работу над фотографиями, Доббинс, как истый американец, взялся за телефон. Он позвонил ряду оригиналов упомянутых нами портретов. Эти лица, не будучи американцами, вначале удивились, почему он не зайдет с визитом или не напишет, но кончили тем, что сами поехали к нему в его официальную резиденцию.
        Могло бы показаться, что он понял свое невежество в дипломатических обычаях и стремился загладить допущенную им неловкость, так как на следующее утро после этих переговоров он опять вызвал колибрийское министерство иностранных дел и спросил барона Раслова.
        Секретарь барона ответил, что его превосходительство только что уехал. Он собирался уехать… А впрочем, оказывается, он еще здесь!
        - Мой дорогой мистер Доббинс, - сама улыбка барона потекла по проводам, - я чрезвычайно рад слышать ваш голос. Вы, конечно, хотите узнать новости о вашем молодом бездельнике. К сожалению, это все еще немного преждевременно. Я все еще ничего не могу сообщить вам. Но я смею заверить вас…
        - Да, да, - перебил его Доббинс. - Вы о мистере Копперсвейте? Должен заметить, что я действительно весьма… гм… беспокоюсь о нем. Было бы более чем неприятно, если бы что-нибудь серьезное случилось с американцем, который еще так недавно был связан с миссией. Это было бы чрезвычайно неприятно! Но я, собственно, хотел спросить вас о другом. Пока я не принят его величеством и не представил ему своих верительных грамот, мое положение является… гм… довольно щекотливым. Когда вы устроите мне аудиенцию?
        Голос добрейшего барона выразил сожаление. Беда в том, что король находится на своей охотничьей даче в Квильфе. Конечно, немедленно после свадьбы… Но до тех пор - Квильф и уединение; уединение и Квильф! Ах, мы все когда-нибудь были влюблены! Мистер Доббинс понимает.
        Мистер Доббинс понял.
        - Другими словами, - сказал он, тщательно повесив трубку на место, - от вас не добьешься толку. Вы, кажется, уезжаете? Гм… Квильф!
        Он заказал коляску. Судя по газетным известиям и по словам премьера, его величеству настоятельно необходимо было находиться в Квильфе. Мистер Доббинс настолько проникся этим, что велел везти себя с наибольшей быстротой, какую допускала дорога, в… Дворки.
        Был ранний утренний час, и ехать было приятно. Доббинс был вполне доволен своим костюмом; его волосы имели как раз надлежащий оттенок, и кончики усов были превосходно закручены. С каждым ярдом подъема воздух становился все чище и живительнее. Солнце сияло, и отовсюду неслось пение разноцветных колибрийских птиц. Птичка колибри порхала среди придорожных диких цветов. Американец был в прекрасном настроении, и его настроение еще повысилось благодаря некоторым мелким дорожным происшествиям, лишь одно из которых было вполне неожиданным.
        Оглянувшись на возвышенном месте, но сказав кучеру, чтобы он не замедлял шага, Доббинс осматривал расстилавшийся под ним ландшафт. Его взор одобрительно скользнул от сверкающего горизонта моря, через золотые маковки и белые минареты Влофа, на окружающую город долину и на вьющуюся дорогу, по которой он только что проезжал. На воде было мало движения, но он заметил длинное облако черного дыма там, где небесная синева встретилась с синевой Средиземного моря. В городе не чувствовалось особого возбуждения; с отдаленных церквей слабо долетал колокольный звон, и на башенках правительственного здания трепетали флаги. В пути Доббинс обогнал лишь несколько крестьянских повозок, но теперь, милях в пяти позади, он заметил медленно двигавшийся скромный экипаж ехавший в том же направлении. Секретарь барона был слишком откровенен: премьер, действительно, «собирался ехать». Доббинс был заранее уверен, что Раслов не станет сидеть дома при подписании королевского брачного договора.
        Все это дал американцу брошенный из экипажа взгляд назад. Но когда через некоторое время он поглядел вперед, то увидел и вскоре подобрал исцарапанного, но снова бодрого Загоса, который после ночи, проведенной в полусознании у края дороги, и после неудачных попыток исправить жестоко пострадавший мотоцикл, направлялся в ближайшую деревню, чтобы раздобыть лошадь.
        Во время дальнейшего пути лейтенант рассказал свою историю.
        - Итак, - закончил он, - мне пришлось убить…
        - Вы находите, - спросил Доббинс, - что мне нужно знать это?
        - Пожалуй! Раз уж так случилось…
        - Возможно. Я не знаю. Но для того, чтобы ничего не случилось с вами, лейтенант, я предлагаю, чтобы вы тоже не знали. Однако невредно будет немного замедлить шаг возле того места, где… где это случилось, и посмотреть… гм… посмотреть, обнаружены ли тела.
        Тела не были обнаружены.
        Доббинс быстро отвел взор. Он поднял глаза вверх. Вдоль дороги тянулись провода.
        - Что это за проволока? - спросил он.
        - Телефон, - ответил Загос.
        Что-то упало на дно коляски у ног старшего из двух путешественников. Лейтенант вежливо поднял этот предмет, оказавшийся парой изолированных резиной щипцов, завернутых в кредитный билет колибрийского банка достоинством в десять хрузо.
        - Это ваше? - спросил Загос.
        - Нет, я думаю - ваше, - сказал Доббинс. - Пусть лучше ваше. Ведь я уже почти угадал, что вы собирались закрыть этой бумажкой глаза нашему кучеру, а затем перерезать телефонный провод, ведущий в Дворки!
        Дело было сделано.
        У ворот парка, конечно, оказался новый привратник, который беспрепятственно пропустил экипаж Доббинса, как только последний назвал ему свое официальное положение. Патруль гвардейцев освободил дорогу при подобном же заявлении несколько минут спустя, а когда коляска остановилась у главного портала замка, Доббинсу удалось, к собственному удивлению, достигнуть цели, третий раз применив тот же прием:
        - Скажите его величеству, что американский представитель глубоко сожалеет о своем вторжении, но что меня направили сюда из Квильфа и я привез чрезвычайно важное телеграфное сообщение из Вашингтона, которое должно быть немедленно представлено королю.
        Без маленькой задержки, конечно, не обошлось. Даже такое известие не может побудить к большой поспешности августейшую особу, особенно если августейшая особа так занята, как король Павел в эту минуту. Граф Башко, государственный канцлер Колибрии, находился уже в розовом саду, где он должен был представить брачный договор на подпись принцессе Ариадне. Оттуда он должен был вскоре вернуться к его величеству в нижнюю комнату северной башни, где бумагу должен был подписать король. Митрополит Афанасий ожидал вместе с ним в качестве одного из его свидетелей. Глава государства был весьма недоволен, услыхав о приезде Доббинса, и его обычная усмешка уступила место сердитой гримасе. Тем не менее необычайная просьба исходила от такого лица и была изложена в такой форме, что с ней нельзя было не считаться. Именно в виду ее исключительности ее нужно было удовлетворить.
        - Ах, впустите уж его! - процедил король Павел. Доббинс вошел. Он вошел с Загосом. Он ждал
        столько времени, что успел подъехать и барон Раслов, который узнал о прибытии американца и вошел теперь также, опоздав на одну секунду, чтобы помешать свиданию.
        Но он был не последним. Не успела дверь закрыться за премьером, как на лестнице башни поднялась отчаянная возня и, таща за собой двух повисших на нем сторожей, в комнату ввалился Билли Копперсвейт.



        Глава XXV. Миссис Миклош

        Мягкий предвечерний свет падал на посыпанные гравием дорожки и яркие цветы чинного розового сада и проникал в сводчатую комнату, обставленную старинной мебелью черного дуба и увешанную по стенам средневековым оружием. В восточном углу теплилась лампада перед потемневшей от времени иконой святой Ариадны, и единственным современным предметом здесь был американской конструкции телефон на столике у двери. Солнце играло на синем гвардейском мундире толстоносого нахмуренного короля, стоявшего под огромными портретами герцога и герцогини Водена, освещало аскетическую голову длинноволосого и длиннобородого митрополита в золотом с пурпуром облачении и освещало также одетого во фрак премьера, мешки под его хитрыми глазами и характерную улыбку, все еще игравшую под его щетинистыми усами. Солнечные лучи падали также на испачканную форменную одежду и сжатые кулаки уже не элегантного лейтенанта Загоса и на взлохмаченного Билли, борющегося со сторожами. Все лица, за исключением лица Доббинса, повернулись в ту сторону, где происходила борьба. В ту же минуту совершенно невозмутимый Доббинс дотронулся какой-то
бумагой до правой руки короля Павла.
        - Принцесса! - орал Билли. - В саду принцесса!
        - Ваше величество, - сказал Доббинс на своем беглом французском языке, - вот мои верительные грамоты и полномочия, как представителя Соединенных Штатов Америки при дворе вашего величества.
        Король не слышал. Его лицо, выражавшее хроническую неудовлетворенность, было обращено в сторону Билли, но пальцы инстинктивно сжались над протянутой ему бумагой.
        - Ваше величество, не надо! - шепнул барон.
        Он опоздал. Пальцы уже сомкнулись. Этим актом Доббинс был формально признан, и его дипломатическое положение утверждено.
        - Мистер Доббинс! Загос! - обрадовался Билли, глядя на них широко раскрытыми голубыми глазами.
        Он попал сюда, бросившись в первую открытую дверь на своем пути. Он думал, что она ведет в сад. Ему трудно было разобраться в происходившей сцене, но он понял, что получил подкрепление.
        Премьер Колибрии знал, когда нужно было менять курс. Раз сила потерпела неудачу, надлежало испробовать убеждение. Знак, поданный его толстой рукой, освободил Билли от ретивых сторожей и выслал их из комнаты. После этого барон поклонился американскому представителю.
        - Сэр, мои поздравления. В вашем настоящем, упроченном положении, я наконец свободен…
        - Я тоже! - крикнул Билли; его волосы были взъерошены, взор пылал. - И я скажу вам…
        - …свободен, - спокойно продолжал премьер, - осведомить вас - под печатью дипломатической тайны - о том, о чем я не мог осведомить вас раньше. Этот молодой человек, помимо нарушения им королевского эдикта против дуэлей…
        - Меня упрятали под замок! - опять перебил его Билли.
        - Совершенно верно. Он был арестован.
        - И все из-за…
        - Из-за того отчасти, о чем я, - в порядке дипломатической тайны, прошу заметить! - теперь намерен…
        - Билли, - сказал Доббинс с бесконечным спокойствием, так непохожим на его обычную суетливость, - подожди. Ты ведь теперь свободен. Барон Раслов…
        - Мистер Доббинс! - Это был голос короля, угадавшего намерения своего премьера. - Вы говорили о важном телеграфном сообщении.
        Доббинс сначала рассеянно взглянул на портреты герцогской четы над головой короля, затем перевел взгляд на самого короля. Телеграфного сообщения вовсе и не было; Доббинс намеревался сочинить мифическое требование об освобождении Билли.
        - Освобождение мистера Копперсвейта исчерпывает это дело, ваше величество, - сказал он и покрутил свои усы. Его рассеянный взор снова вернулся к портретам.
        - В таком случае… - слащаво начал премьер. Но тут Доббинс многозначительно взглянул на Загоса. Лейтенант мигом вынул из внутреннего кармана норвежское брачное удостоверение и подал его митрополиту:
        - Ваше преосвященство! Это касается церкви. Раслов протянул руку за документом.
        - Его величество призвал архиепископа по государственному делу!
        Король решительно подошел к митрополиту. Он забыл обо всем на свете кроме этого документа.
        - Я охотно ушел бы, - шепнул Доббинс Билли, - но, конечно, надо подождать, пока нас отпустят.
        - Какое счастье, что вы оказались здесь! - воскликнул Билли.
        - Не все американцы, - сказал мистер Доббинс, - такие дураки, как некоторые из них и… как о них думают иные иностранцы.
        Король требовал у митрополита выдачи бумаги. Он, вероятно, успел бы в этом, если бы не одно обстоятельство из ранней жизни духовной особы. Молодым человеком, охваченным миссионерским пылом, Афанасий изучил множество языков и в том числе норвежский. Он поднял глаза от обличительного текста документа и спокойно встретил гневный взор своего государя.
        - Это имеет прямое отношение к причине моего прибытия сюда, - сказал он, - и к предполагаемому браку вашего величества. Поэтому это касается и церкви.
        Король спохватился отпустить американцев, присутствие которых было бы нежелательно ему при неизбежно предстоявших разоблачениях. Но этому помешал барон.
        - Итак, мы наконец дошли до этого маленького вопроса, - улыбнулся он. - Какая удача, что здесь находится мистер Доббинс! Теперь мы окончательно узнаем, как нескромен был его бывший секретарь в деле по существу ничтожном и почему необходим оыл арест этого молодого человека.
        Он посмотрел на американцев с тем небрежным ораторским видом, с каким он привык ликвидировать с правительственных скамей разные неудобные вопросы, задаваемые Тонжеровым и оппозицией:
        - Все мои люди солидные, и никто из нас не станет болтать. Отлично. Эта бумага, как я готов признать, есть свидетельство о браке - или должным образом заверенная его копия - Эльги Хольберг, девицы и мещанки из прихода Ост-Вааген на острове Борге в Норвегии, дочери Кнута и Асты Хольберг, также из Ост-Ваагена, с Павлом Миклошем, графом Иваници, сыном Константина и Софии Миклош, - короче говоря, хотя это и не указано здесь, - покойных герцога и герцогини Водена. Другими словами, господа, оно доказывает, что под именем графа Иваници его величество вступил в брак во время пребывания его покойных родителей в изгнании. Все это я готов признать. Тем не менее, оказывается, что эта бедная дама…
        Неужели он собирался сообщить о смерти женщины? Американский представитель решил вмешаться.
        - Одну минуту, барон, - сказал Доббинс. - Так как вы… гм… пригласили меня остаться и так как мой секретарь был замешан в этом деле, именно будучи моим секретарем, то я считаю себя в праве высказать некоторое предположение. Я имею сведения, что эта дама сейчас находится в комнате над нашими головами. Я предлагаю, чтобы она присутствовала при обсуждении вопроса, столь близко ее касающегося.
        - Дорогой сэр! Эта женщина…
        - Я узнал это, - Доббинс не упомянул о том, что он узнал это косвенно, - от доктора фон Удгеста.
        - Значит, он был-таки предателем! - Рука короля смяла верительные грамоты Доббинса. - Впрочем, я не потерплю этого вмешательства!
        - Ваше величество!
        Барон отвел короля в сторону и, после обмена произнесенных шепотом фраз, добился от него утвердительного кивка головы, сопровождаемого обычной кислой усмешкой.
        - Его величество, - объявил Раслов, - решил благосклонно взглянуть на незнание его посетителем некоторых правил и даже просветить его. Эту даму необходимо было задержать, потому что господин Тонжеров и его республиканцы не погнушались бы каким угодно грязным предлогом, чтобы поднять скандал. Но мы здесь все люди чести. Пусть она войдет.
        Норвежка явилась. Недавние сторожа Билли вскоре ввели ее, пылающую разгневанной красотой, причем ее негодование было направлено отнюдь не на самый факт ее ареста. Ее синие глаза метали молнии. Король не смотрел на нее, она же в упор смотрела на короля.
        - Мадам, - сказал барон, - господа, несколько слов все объяснят. Мы признали брак, заключенный между его величеством и Эльгой Хольберг. Но я подчеркиваю, что все это не имеет значения. Без особого парламентского акта, какового в настоящем случае не было, брак принца королевской крови с нетитулованным лицом не имеет законной силы. Как доказывает само удостоверение, этот брак был тем, что закон называет морганатическим браком.
        Эльга Хольберг вскрикнула.
        Король стиснул за спиной руки и начал быстро шагать по комнате.
        - Какое мне дело, - возмущалась норвежка, - морганатический он или нет? Какое…
        Раслов улыбался.
        Билли начал трясти Загоса:
        - Это правда?
        - Без сомнения… Но я не думаю, чтобы это повлияло на принцессу, - заявил Загос - Если бы нам только сказать ей слово…
        Билли бросился к окну, выходившему в розовый сад. Из комнаты принцессы не было видно, но Билли далеко высунулся из окна.
        Принцесса Ариадна стояла, опираясь рукой на солнечные часы. Тут же находились свидетели ее подписи. В двух шагах от них краснощекий юрист складывал только что подписанную бумагу. Билли увидел также женщину, на которую, очевидно, была возложена особая охрана принцессы: старую крестьянку Ксению По-лоц, которую Копперсвейт видел в театре в королевской ложе.
        Билли перекинул одну ногу через подоконник.
        - Верните этого сумасшедшего! - приказал король Павел.
        - Билли, - закричал Доббинс, - когда ты научишься не вмешиваться в мои дела?
        Билли заставили спрыгнуть назад в комнату, но принцесса уже увидела его. Он вернулся, бормоча что-то дерзкое о том, что дела лучше слов.
        Король снова зашагал по сводчатой комнате. Норвежка следила за ним из глубокого резного кресла и нервными пальцами мяла платок. Ее большие глаза были полны укора и тоски. Митрополит все еще держал документ в холеной, но твердой руке. Доббинс продолжал спорить с бароном таким тоном, точно обсуждался чисто академический вопрос:
        - Но насколько я понял вас, барон, он женился не в качестве члена королевского дома. Он путешествовал под одним из своих более скромных титулов и, как носитель такого титула, он мог вступить в обязывающий союз с мещанкой.
        Митрополит перешел в восточный угол комнаты и начал молиться перед иконой.
        - Мистер Доббинс! - терпеливо ответил барон Раслов. - Вполне естественно, что вы, гражданин республики, - даже такой великой республики, как ваша, - не понимаете таких вещей. Однако, к счастью, в замке находится граф Башко, государственный канцлер королевства и высший в нашей стране авторитет по юридическим вопросам. Вероятно, он теперь в саду, где изволит находиться ее высочество. Если вы не согласны с моим мнением по этому вопросу, вы можете выслушать его. Как я уже сказал, только по особому акту парламента и после торжественного отречения принца от своих прав наследника такой брак мог бы иметь силу.
        - Я не хотел бы отнимать время у канцлера. Я только не понимаю…
        Король перестал шагать. Его усмешка превратилась в гримасу.
        - Время для непонимания прошло, - сказал он. - Довольно разговоров. Барон превышает свои полномочия. Мой брак с этой женщиной вовсе не был браком. Моим единственным настоящим браком будет тот, в который я вступлю с ее высочеством принцессой Ариадной с благословения его преосвященства.
        Митрополит, склоненный перед иконой, трижды медленно перекрестился и подошел к королю.
        - Ваше величество! - тихо сказал он. - Что бы ни говорил гражданский закон, для церкви каждый человек существует как таковой, а брак есть брак. Вот ваша жена. Пока она жива и не разведена по всем канонам веры невозможно ни мне, ни какому-либо иному пастырю православной церкви обвенчать ваше величество с принцессой.
        Тихий голос умолк. В комнате башни водворилась на миг та тишина, которая является обычной данью неожиданному.
        Первым пришел в себя барон, который спокойно выпроводил из комнаты бывших сторожей Билли.
        Эльга Хольберг привстала с радостным восклицанием, но Доббинс, наименее пораженный из слушателей митрополита, жестом заставил ее вновь сесть в кресло.
        Билли держался около Загоса.
        - Жаркая бомбардировка, - шепнул он ему, - и заговорили самые большие пушки!
        С лица ошеломленного короля сбежала вся краска. Потом оно снова залилось пурпуром - скорее апоплексическим, нежели царственным:
        - Что это значит, ваше преосвященство? Вы отказываетесь? - Узлы вен надулись на висках его величества. - За это вы будете смещены!
        - Я исполняю свой долг, - сказал митрополит.
        - Вы - подданный моей короны!
        - Я - пастырь божий.
        Барон поспешил выступить примирителем:
        - Ваше преосвященство, мы знаем каноны, и мы восхищаемся вашей смелостью, но ведь здесь замешана безопасность государства.
        - Я исполняю свой долг, барон.
        Раслов в упор посмотрел на него, потом повернулся и шепнул что-то на ухо королю.
        - Вот именно! - воскликнул Павел.
        Он протянул вперед руку. Дрожащим пальцем он указывал на золотой наперсный крест митрополита:
        - Если так, то, клянусь этим крестом, там, где церковь изменяет мне, поможет закон. Достаточно будет одной гражданской церемонии: канцлер обвенчает принцессу с ее королем!
        Митрополит смотрел мимо него на дверь. Там раздался чей-то жалобный голос, и с растерянным видом вошла Ксения Полоц.
        - Ваше величество, принцесса увидела в окне американца, - взволнованно заговорила она. - Принцесса думает, что он в опасности. Она требует, чтобы я привела ее сюда. Что мне делать?
        Крестьянка говорила на местном языке. Билли понимал ее, но Доббинс вопросительно переводил взгляд с нее на короля.
        - Вы говорите по-французски? - спросил он крестьянку.
        - Qui, monsieur. - Она сделала реверанс - В швейцарской резиденции, monsieur, покойного герцога Во…
        - Что вы там говорите про принцессу? - закричал король. - Я позабочусь об этом сам!
        Не удостоив никого из присутствующих взглядом, он покинул комнату.
        Копперсвейт рванулся за ним, но Доббинс удержал его, обняв рукой своего крестника.
        - Что она сказала? Билли перевел ему.
        - Тогда, - сказал Доббинс, - я прошу тебя не ходить в сад.
        - Я пойду!
        - Если ты пойдешь, ты… ты… только попадешь опять под замок.
        - Не все ли мне равно?
        - Тогда я не смогу защитить тебя.
        - Защищать меня! А вы меня раньше защищали?
        - Барон, - кротко сказал Доббинс, - не угодно ли вам пройти за его величеством и посмотреть, чтобы не случилось чего-нибудь с ее высочеством?
        Барон улыбнулся.
        - Что же могло бы с ней случиться?
        - Я прошу этого, - объяснил Доббинс, - как гарантии за благополучие мистера Копперсвейта.
        - Вы думаете, что я поверю ему? - спросил Билли.
        - Барон даст мне свое слово. Если он его не сдержит, я буду действовать официально и открыто.
        Раслов пожал плечами.
        - Это в высшей мере смешно, но если это поможет окончить этот нелепый спор…
        - Поможет, - тотчас подтвердил Доббинс. Знакомая загадочная улыбка Раслова заиграла на лице премьера. Он как будто хотел сказать: «Чего не сделаешь, чтобы ублажить сумасшедшего!» Он вышел вслед за своим господином.
        Доббинс мгновенно преобразился. Он уже не крутил свои нафабренные усы, не поглаживал крашеные волосы - все эти манеры были оставлены. Он резко заговорил:
        - Билли, Загос, будьте добры отвести миссис Миклош, - быть может, мне следует сказать графине Иваници - на минуту в переднюю. Ваше преосвященство, окажите мне честь, оставшись здесь.



        Глава XXVI. Пределы преданности

        - Его величество, - объявил барон, - гуляет, чтобы успокоиться, в парке; он, конечно, немного взволнован. Ее высочество осталась в саду. Надеюсь, что я не заставил вас слишком долго ждать.
        Входя, премьер проявил некоторое удивление. В передней он видел Загоса с норвежкой, а в башне застал только митрополита и Доббинса.
        - Не слишком долго, барон, - заверил его последний и закрыл дверь. - Король Павел, - в его тоне звучало вежливое одобрение, - является, как я вижу, обладателем превосходных портретов. Это, если не ошибаюсь, покойная герцогиня Водена?
        - О да.
        - Сходство велико?
        - Весьма.
        - Гм! - Доббинс внимательно рассматривал холст. - Скажите… гм… вы когда-нибудь сравнивали этот портрет с чертами короля Павла?
        Митрополит опять стоял спиной к разговаривавшим перед иконой святой Ариадны. Раслов с трудом сохранял вежливый вид при последних, казалось, так мало уместных вопросах Доббинса.
        - Право, мне кажется…
        - Я сравнивал. И результат очень интересен. Проявите минуту терпения к теории, которую я разрабатывал всю жизнь. Взгляните на нос герцогини: "ненормально длинный носовой хрящ, короткая верхняя челюсть и маленькие крылья носа. Этой даме трудно было бы улыбаться.
        - Герцогиня, - сказал Раслов с явным раздражением, - отличалась очень любезным характером.
        - Совершенно верно. Длинный нос; он во всех отношениях составляет противоположность носу короля Павла.
        - У короля нос такой же, как у герцога.
        - Такой же, как у среднего типа современных колибрийцев, и не такой, как у древних Стратилатосов.
        Брови барона нахмурились.
        - Герцог был Миклош.
        - А герцогиня из Саксен-Гессен-Нассауского дома. - Доббинс подошел к премьеру. - Барон, могу вам сказать, что дети мужского пола наследуют нос матери - не всегда в точности, но всегда в существенных анатомических чертах. Заметьте: всегда и неизменно! Я знаю это, потому что сам открыл это правило. Тут есть тонкие подробности, которых вы не поймете, но таков закон природы. - Он всунул руки в карманы брюк и, не моргая, уставился на Раслова. - Король Павел не сын герцогини Водены.
        Если американец не моргал, зато островитянин заморгал весьма усиленно. Потом ему на выручку пришла его улыбка, и он кончил тем, что громко рассмеялся:
        - Дорогой сэр! Вы высказываете такое компрометирующее утверждение на основании пустой фантазии.
        Доббинс сдвинул свои черные брови.
        - Не нападайте на науку, которой я посвятил себя! Отцом этого человека тоже не был герцог. Он родился простолюдином, и его брак с Эльгой Хольберг действителен.
        - Нос! - благодушно смеялся Раслов. - Да я приведу вам тысячу случаев, когда у сына не было…
        Он подчеркивал свои слова, тыча толстым указательным пальцем в рукав своего слушателя. Доббинс, как мы уже говорили, терпеть не мог физического прикосновения. Его негодование, вызванное легкомысленным отношением барона к его любимой теме, вспыхнуло теперь ярким пламенем.
        - Уберите руку! - огрызнулся Доббинс; он говорил весьма решительно и, видимо, решил отбросить всякую дипломатию. - Сын герцога Константина, рожденный в изгнании, умер незадолго до смерти герцогини. Герцог и вы вытягивали из Австрии деньги, пока вы могли сохранять притязания на колибрийский престол и сулить этой державе всякие блага на случай вашего возвращения к власти. Герцог был слишком нелюбим, чтобы самому добыть себе корону. Тем более, смерть его сына должна была лишить вас ваших доходов, и поэтому вы подменили мертвого мальчика ребенком кормилицы Ксении и ее мужа Созона Полоца. А теперь Ксения призналась в этом.
        Барон Раслов принял наконец серьезный вид. Его лицо потемнело. Улыбка увяла, и его рот стал сразу злым и старым. Но он сделал попытку заговорить с благородным гневом:
        - Гдеона?
        - Она скоро поедет во Влоф под моим покровительством. Сейчас она находится в комнате, недавно служившей камерой для мистера Копперсвейта. Он охраняет ее, лестница узка, комната тоже не слишком велика, и… я вооружил его. А он горячий малый!
        - Женщина лжет! - крикнул премьер.
        В это время к ним приблизился митрополит. При этих словах барона он покачал своей головой патриарха.
        - Нет, барон. Я выслушал ее. И вы не должны сердиться на нее. Она сохраняла свою преданность, пока это было возможно.
        - Я предъявил ей обвинение, - сказал Доббинс. - Я привел ее к присяге. Она предложила поклясться святым Домиником, но я вспомнил, что это католический святой. Я заставил ее присягнуть на кресте митрополита.
        Воцарилась тишина. Раслов облокотился на кресло, в котором недавно сидела норвежка. Он сложил на спинке кресла свои толстые руки и так сжал их, что они казались бледными и тонкими. Потом он сказал:
        - Вы хотите уверить меня, что моей законной государыней является принцесса? Но королева не может выйти замуж за нетитулованного, так же как это невозможно для короля. Устроит ли это вашего молодого друга?
        - Я забочусь не только о его интересах. Доббинс небрежно взглянул на свои часы. Раслов ухватился за митрополита, который стоял, сложив руки и как будто не слыша происходивших пререканий.
        - Я вернулся сюда, - объяснил барон, - для того, чтобы напомнить вашему преосвященству, что как колибрийский закон, так и православная церковь признают развод.
        - Что касается церкви, то она не терпит развода, связанного с обманом.
        Митрополита поддержал Доббинс, который заявил:
        - Никакого развода не будет. Вчера вечером представители союзных держав в Колибрии встретились в американской миссии. Я изложил свою теорию - тогда еще только теорию - относительно…
        - Союзные державы, - с горечью рассмеялся премьер, - поверят даже такой теории, если она может повредить наследнику покойного герцога.
        - Должен сказать… - Доббинсу было весьма неприятно говорить это, но его принуждал долг, - должен сказать, что они не поверили ей; но они увидели в ней средство для вынуждения признания у этой женщины. - Он снова стал дипломатом. - Когда это признание достигнет моих коллег, то, как я уже сказал, о разводе не будет и речи. Дело в том… гм… что шесть истребителей из состава британского флота в Константинополе подходят сейчас к Влофу.
        - Что? - Премьер-министр с побледневшим лицом бросился к телефону. Он позвонил, но не получил ответа. - Провода перерезаны! Да, вспоминаю, по дороге сюда я видел какое-то повреждение. - Он говорил угрожающим тоном, который еще подчеркивался его улыбкой. - Повреждение, к которому причастны вы, мистер Доббинс?
        - Я думал, что новость о прибытии истребителей может подождать, пока я доеду до Дворок.
        Раслов покачал своей круглой головой.
        - Значит, союзники намерены навязать нам республику?
        - Они ничего не будут навязывать вам, барон. Они настаивают лишь на том, чтобы принцесса не была обманута и чтобы народ получил возможность изъявить свою волю.
        Премьер махнул рукой с видом игрока, бросающего свои карты:
        - Это означает республику, мистер Доббинс! Ваше преосвященство, вы знаете, что если обе соперничающие монархические партии не объединятся благодаря предполагаемому браку, то у Тонжерова хватит силы опрокинуть монархию. Ваше правительство всегда преследовало политику невмешательства в такие дела, мистер Доббинс!
        - Оно и теперь не вмешивается. Я только даю советы. - Американец еще раз взглянул на часы.
        - Да, вы даете советы. Ваше преосвященство, я еще раз взываю к вам. - Раслов подошел к окну, как будто желая собраться с мыслями, вернувшись, он продолжал: - Это вопрос вашего патриотизма. Вы глава государственной церкви, и вы всегда были преданы короне. Сейчас сама корона находится под угрозой.
        Но митрополит был непреклонен:
        - Я верный колибриец. И если бы были канонические средства уладить это, я прибег бы к ним. Но их нет.
        - Вот посмотрим; дайте мне взглянуть на это удостоверение, - настаивал барон. - О, вы можете сами держать его в руках!
        Раслов нагнулся над бумагой, которую митрополит неохотно протянул ему. Прошло несколько секунд. Потом премьер-министр подбежал к двери, открыл ее и очутился лицом к лицу с норвежкой и дежурившим при ней Загосом:
        - Простите, сударыня, но в большинстве европейских стран принято обозначать в свидетельстве религию обоих брачущихся. В вашем брачном свидетельстве этого указания нет. Почему это?
        Норвежка широко раскрыла свои синие глаза.
        - Но ваше превосходительство уже спрашивали меня об этом: помните, когда вы в первый раз заглянули в переднюю из сада? Я ответила вам, и вы вернулись после этого в сад.
        - Да, да, моя дорогая. Но скажите это этим джентльменам.
        - Моя религия не указана, потому что ее у меня нет. Мои родители были свободомыслящие.
        - Следовательно, - барон провел языком по своим сухим губам, - вы не были крещены?
        - Нет.
        Раслов быстро повернулся к митрополиту.
        - Вы слышали, ваше преосвященство?
        Митрополит Афанасий слышал. Он не проявил удивления, ибо все священники живут в мире, полном неожиданностей. Он только погладил свою белую бороду, склонил голову перед норвежкой и мягко сказал:
        - Сударыня, церковь не можетсчитать действительным брачный договор между двумя лицами, из которых одно не крещено. Мне очень жаль вас, но в глазах церкви вы не жена!
        Женщина вторично вскрикнула:
        - Как вы смеете говорить так?
        В комнате было теперь пять человек, и Эльга Хольберг сразу стала самой незначительной из них. Никто не поставил ей в укор ее гнев.
        - Принцесса все равно не согласится, - сказал Загос - Дело не в технических подробностях. Если только она узнает…
        Улыбающийся барон, являвший собой чудо самообладания, прервал его:
        - Ее королевское высочество не сразу узнает об этом. Господа, я прошу прощения за небольшой обман, но мне пришлось немного задержать вас, пока государственный канцлер решал срочный, предложенный на его рассмотрение вопрос. Наши законы согласны с нашей церковью в отношении правила, приведенного его преосвященством. И поэтому, заседая в этом замке в качестве председателя Верховного Суда королевства, граф Башко аннулировал норвежский брак на том основании, что одной из сторон было некрещеное лицо. - Он нетерпеливо отмахнулся от новых протестов Эльги Хольберг. - Ваше преосвященство, мы больше не можем терять времени. Я сообщу народу, что болезнь принцессы заставила ускорить венчание и придать ему частный характер. Если массам нужны празднества, мы позже устроим парадную коронацию в соборе. Парламент провозгласит принцессу Ариадну государыней, равноправной с ее супругом. Как вы знаете, дорога в Квильф начинается от задней части этого парка. Король и его невеста отбыли туда: Дворки, пока здесь остается эта скандинавская особа, не подходит для наших целей. Вас ожидает коляска. Угодно вам немедленно
выехать?
        - Я не хочу обманывать принцессу, - сказал митрополит. - Если она согласится, узнав о всех обстоятельствах…
        Очевидно, это не удовлетворило премьер-министра. Он высказал свое предложение митрополиту, тот отказался, и этим дело было исчерпано.
        - Это ваше решение? Отлично. В таком случае мы обойдемся, как сказал его величество, одной гражданской церемонией, которую исполнит государственный канцлер.
        Дообинс был разгорячен, но вполне владел собой.
        - Одну минутку. Лишь недавно вы сказали мне, что королева не может выйти замуж за нетитулованного. А чем же собственно является Павел Полоц?
        - Он фактически король. Этого довольно.
        - А что вы скажете о кораблях из Константинополя?
        - Я отвечу вам и на этот вопрос, но пусть это будет последний. - Доббинс видел теперь истинное лицо Раслова, и это было мрачное, гнусное лицо. - Без этого брака у нас будет республика. Если же этот брак осуществится, республика станет невозможна, а после венчания принцесса - что бы она потом ни узнала - должна будет, ради своего доброго имени, хранить тайну и оставаться женой короля. Опасение опозорить коронованную особу заставят молчать даже тех из наших врагов, которые являются представителями при дворе его величества. Короче говоря, сэр, раз большинство наших граждан будет удовлетворено и объединено, сами союзники не решатся нарушить волю свободного народа Колибрийского королевства!
        Он направился к двери, но она в этот миг распахнулась ему навстречу. Билли, покинувший свой пост, стоял на пороге.
        - Принцесса несколько минут назад покинула сад, - быстро дыша, произнес он. - Я видел ее из окна. Потом она вышла опять в костюме для верховой езды, и король, и этот юрист, и эскадрон гвардии - все умчались за ней верхом! - Он схватил Загоса за руки. - Скорей, скорей за ними!
        Не успел он все это выпалить, как он уже опять исчез из комнаты, и лейтенант бросился за ним. Барон направился к окну, очевидно, он хотел позвать на помощь.
        - Стойте! - крикнул Доббинс и загородил ему дорогу.
        Раслов пожал плечами.
        - Как вам угодно. Мои друзья достаточно опередили их. Они спокойно достигнут Квильфа, прежде чем эти молодые люди нагонят их. А там стража уже получила указания не впускать посторонних - даже протеже иностранных дипломатов.
        В третий раз за время этого разговора Доббинс посмотрел на часы. Он снял телефонную трубку. Он не назвал никакого номера. Он только проговорил в рупор:
        - Король выехал в Квильф. Раслов засмеялся.
        - Вам не удастся, - как вы, американцы, это называете, - устроить «блеф». Вы забыли, мистер Доббинс, что провода перерезаны.
        По-видимому, эта насмешка вывела Доббинса из равновесия. Он пробормотал совсем не дипломатическое ругательство и в раздражении оторвал трубку от зеленого шнура, соединявшего ее со стеной.
        - Я, может быть, и отправлюсь туда, куда вы просите, когда умру! - хихикнул барон. - Но, пока я еще жив, я снова поеду в Квильф, и, прежде чем я снова покину его, принцесса Ариадна будет обвенчана с его величеством королем Павлом.



        Глава XXVII.Пистолет Корвича

        Сад опустел.
        - К конюшням! - закричал Билли, выбежав с Загосом из башни. - Где конюшни?
        Они были в каких-нибудь ста шагах. Слишком торопясь, чтобы взвешивать шансы возможной погони, или считая себя достаточно впереди, король и его спутники не дали служащим и сторожам парка никаких указаний. Сами королевские грумы по приказу Загоса, как офицера гвардии, оседлали ему и Билли лошадей, а новый привратник отдал им честь, когда они выезжали из ворот. Во избежание подозрений, они выехали по окольной дороге и сделали большой крюк, прежде чем выбрались на прямой путь в Квильф.
        - Я не понимаю, - сказал Билли, - как им удалось уговорить ее ехать.
        - Они просто солгали ей. Вероятно, сочинили что-нибудь вроде восстания республиканцев и их наступления на Дворки. Уверили ее, что она должна поспешить в Квильф, где она обвенчается с королем Павлом; это будет краткая гражданская церемония; все это необходимо для объединения монархических партий… Мало ли что можно выдумать!
        Копперсвейт согласился с тем, что объяснение Загоса правдоподобно. Поручая Билли охрану Ксении, Доб-бинс сообщил ему в двух словах о сделанном ею признании, и Билли догадывался о возможных последствиях этого открытия. Он высказал теперь ту мысль, которая всецело владела им:
        - Принцесса имеет право на трон и не знает этого. Мы должны, мы во что бы то ни стало должны сообщить ей это, прежде чем заставят обвенчаться!
        - Да, тогда она не выйдет за него, даже если бы это стоило ей короны. - Загос в упор взглянул на своего товарища. - Но если мы не опоздаем, то и в этом случае она уже не принцесса, а королева.
        Билли знал это, но не колебался. Он понял, что должен отказаться от всяких надежд на ее руку и может лишь сделать все от него зависящее, чтобы спасти ее от обмана…
        - Я теряю ее - все равно, но так по крайней мере я спасу ее от Миклоша.
        Они свернули на прямую дорогу. Загос дал своему коню шпоры, жеребец Копперсвейта поскакал голова в голову рядом с ним. Ветер свистел в ушах всадников, низко склонившихся к развевавшимся гривам лошадей. Копыта отбивали четкий ритм. У Билли слетела фуражка и покатилась в пыли. Добиться пропуска на охотничью дачу было столь же трудно, как легко было на этот раз выбраться из Дворок. Поэтому единственным шансом казалось нагнать принцессу на открытой дороге. Но возможно ли это? Успеют ли они?
        Квильф лежит на несколько сот футов ниже замка, но дорога сначала поднимается на крутой холм, прежде чем спуститься к ровному участку, которым она заканчивается. Загос и Билли не щадили на подъеме своих лошадей. Поднявшись на холм, они сразу увидели весь оставшийся им путь и ожидавшие их препятствия.
        - Вот они!
        Местность между холмом и замком давно уже была лишена леса, а новый лес не мог расти, так как местные жители вырубали все, что можно, на дрова. Но внизу, в миле расстояния от подножия холма, густой стеной стоял квильфский охотничий лес, и дорога спускалась к нему, извиваясь серой лентой по голому каменистому склону. Внизу, ясно вырисовываясь на солнце, ехала быстрой рысью маленькая кавалькада: король рядом с принцессой, за ними канцлер, а позади восемь гвардейцев под командой уже знакомой нам фигуры.
        - Корвич!
        Всадники не придержали поводьев на вершине холма. Квильф был слишком близко, и они ринулись вниз по склону.
        Корвич повернулся в седле и посмотрел на них. Они увидели, как он предостерег короля, увидели, как последний обернулся и как весь отряд сразу остановился.
        Но преследователи мчались во весь опор. Галопом летели они с холма, и все происходившее среди преследуемых разыгрывалось перед ними, как в пантомиме. Судя по жестам короля, он приказывал солдатам загородить дорогу. Принцессе он махнул, чтобы она ехала дальше. Она взглянула на приближавшихся всадников и узнала их. Видно было, что она живо протестовала против распоряжения короля.
        Козьма Корвич не вытерпел. Он выхватил у одного из солдат винтовку, навел ее на приближавшихся врагов и выстрелил.
        Пуля безвредно просвистела мимо ушей Билли, находившегося уже на половине высоты холма, но на принцессу выстрел произвел большое впечатление. Она повернула свою лошадь, как будто желая ехать навстречу Копперсвейту и Загосу. Король сердито схватил ее лошадь под уздцы; принцесса старалась вырваться.
        - Будем драться! - радостно закричал лейтенант.
        - Берегите ее! - крикнул ему Билли.
        Оба выхватили свои автоматические пистолеты.
        Еще одно лицо угадало, что предстоит сражение: государственный канцлер, миролюбивая душа, дал шенкеля своему коню и, помчавшись в сторону Квильфа, скоро скрылся из виду в лесу. Но гвардейцы или не сразу поняли происходившее, или же ими плохо командовали; атакующие налетели на них, прежде чем они успели вскинуть ружья.
        На сдерживаемые руками всадников и обезумевшие от дикой скачки лошади врезались в самую гущу кавалькады. Столкновение было ужасно. Лошади ржали, поднимались на дыбы, падали. Со всех сторон неслись крики. Облако удушливой пыли поднялось над дорогой, и сквозь него сверкали красные вспышки выстрелов.
        Для Билли, как и для всех остальных участников, события развернулись так мгновенно, что слились для него в общее движение и мелькание. Он пошатнулся, но удержался в седле. Он ударил кого-то, кто-то ответил ему. Глаза ему слепила пыль, и он задыхался от порохового дыма. Он дрался среди храпевших лошадей, среди путаницы сбруи и лязга оружия. Он хотел выбраться из этого ада, хотел подбежать к принцессе, чтобы сообщить ей свою весть, прежде чем его убьют!
        Но тут новый толчок отбросил его в самую середину борющихся. Он мельком увидел принцессу. Она стояла бледная, прислонившись к огромному валуну у края дороги. Он крикнул ей из всей силы своих легких, но в грохоте перестрелки его крик затерялся, как тихий шепот.
        Вдруг его лошадь пошатнулась под ним, упала на колени и, едва Копперсвейт успел высвободить ноги из стремян, рухнула на бок. Билли, соскочив, отошел от нее. В это время позади него Загос упал с седла и скатился к его ногам. Американец повернулся и увидел над собой все еще сидевшего верхом Корвича, державшего пистолет перед самым его лицом.
        Лицо капитана со сломанным носом было перекошено свирепой гримасой, от которой, казалось, готовы были лопнуть его рубцы.
        - Ну, теперь мы посчитаемся! Билли пригнулся. Он схватил своего врага за руку и отвел ее в сторону. Раздавшийся выстрел опалил ему щеку. Тогда он поднял своей пистолет и спустил курок. Выстрела не последовало. В опьянении атакой Копперсвейт исчерпал все патроны. Обойма была пуста. Корвич понял это. Он захохотал и, стараясь вырвать свою руку, в то же время кулаком другой ударил Билли между глаз.
        Но он не рассчитал своего движения и пошатнулся в седле. Лошадь испугалась. Мигом оценив преимущество своего положения, Билли бросил свое бесполезное оружие и обеими руками рванул руку своего врага. Он стащил Корвича на землю, и когда они оба падали один на другого, пистолет колибрийца выстрелил. Случайный поворот при падении решил судьбу этой схватки: капитан сам прострелил себе сердце.
        Уцелевшие во время перестрелки солдаты понемногу приходили в себя и готовились к решительному отпору. Смерть их офицера лишь на секунду задержала их, вызвав среди них краткие возгласы замешательства. Их покрыл громкий крик женщины. Билли понял, что принцесса хочет предостеречь его. Он увидел двух гвардейцев, наводивших на него свои винтовки. Он решил, что настал его конец, но он должен был сначала спасти ее. Собрав все свои силы, он крикнул ей:
        - Павел не король!… Пошлите за Доббинсом!…
        - Стойте! - Это был голос узурпатора, с которого Билли хотел сорвать маску; Миклош шел к нему, расталкивая своих солдат. - Жизнь американца принадлежит мне, и я сам возьму ее!



        Глава XXVIII. «Самое большое приключение»

        За спиной короля белела дорога в Квильф, и по ней скакала отбившаяся лошадь. Три солдата и две лошади неподвижно лежали в пыли. Один из гвардейцев скорчился возле своего мертвого коня и обтирал кровь, капавшую у него из пробитого лба; другой гвардеец пытался перевязать свою руку. Принцесса в темном верховом костюме словно застыла рядом с большим камнем. Поняла ли она слова Билли? Она ничем не показала этого! Американец, повернувшись спиной к упавшим Загосу и Корвичу, в разорванном пиджаке, в изодранной в клочья рубашке, исцарапанный и забрызганный кровью, но до сих пор уцелевший от серьезных повреждений, смотрел прямо в лицо королю, который, остановив своих солдат, направлялся к нему с своей обычной язвительной усмешкой и раздувающимися широкими ноздрями.
        - Я мог бы застрелить вас как собаку, - сказал он, - потому что, как король, я не обязан драться с вами…
        Билли заставил себя улыбнуться.
        - Только не как король! - ответил он. - Как король, ВЫ не могли бы драться.
        Фактический монарх пропустил это мимо ушей.
        - …но я мужчина. И по этой причине я хочу предоставить вам равные шансы. - Этот простолюдин на троне был по крайней мере храбр! - Пистолет или шпага - как вы предпочитаете защищаться?
        Это было прямо великолепно. Он мог сам убить Билли, или любой из его солдат сделал бы это по одному мановению его руки. Но он предпочел драться! - Да, Павел Миклош был истым колибрийцем. Быть может, он слишком ненавидел Копперсвейта. Быть -может, он боялся совершить прямое преступление на глазах своей невесты.
        Но тут произошла неожиданная помеха.
        - Не надо! - крикнула принцесса и подбежала к спорившим. Она остановилась между ними, сверкая своими карими глазами, высоко подняв голову и руками стараясь раздвинуть обоих противников. - Как вы смеете? - обратилась она к Билли.
        . - Он не король! - настаивал Копперсвейт.
        - Сначала сражайтесь, - бросил ему Павел, - а потом можете болтать, если останетесь живы!
        Принцесса смотрела в глаза Билли.
        - Я не понимаю ваших слов, - сказала она ему. - Но я пошлю за мистером Доббинсом.
        Павел попытался отодвинуть ее в сторону. Надменным взором он смерил Копперсвейта:
        - Вы боитесь?
        Копперсвейт в ответ только насмешливо улыбнулся. Но девушка все еще стояла перед королем. Она была без шляпы. Ее костюм пострадал от общей суматохи и был покрыт пылью. Иссиня-черные волосы, остриженные для бегства в Америку, после возвращения домой остались короткими. Они колыхались вокруг ее лица точно так же, как кудри одетой в алую с серебром короткую юбку «девушки с тамбурином» на Ректор-стрит. Но ее черты, всегда напоминавшие статую времен Перикла, теперь были слишком взволнованны для статуи. Никогда ее лицо не горело таким ярким румянцем. Никогда ее осанка не была более величественной. В памяти Копперсвейта встала картина, когда царственная пленница ждала своих врагов, входивших в комнату с амурами в старом дворце Стратилатосов; он видел ее, встреченную восторгом публики принцессу, с лентой Влофского креста на груди и в жемчужной диадеме на голове в литерной ложе Национального оперного театра. Но и в те минуты она не была столь царственна, как теперь.
        Своим звучным контральто она заговорила с Павлом, жестом своей белой, неукрашенной кольцами руки указывая на Билли:
        - Я люблю этого человека. Как королева, я не могу стать его женой. Но если вы убьете его, то, будь у нас королевство или республика, вашей женой я все равно не стану!
        Убить? Пусть король убьет его! Копперсвейт теперь согласен был умереть! Открытое признание Ариадны сочеталось с ее угрозой в адрес кузена. Великая радость потрясла американца. Через пять минут, убитый в бою и по ту сторону любви и ненависти, или живой и отделенный от нее троном, на который она тогда должна была бы взойти одна, он все же будет победителем. Пусть же король убьет его и будет проклят! Но язвительная усмешка резче обозначилась на энергичном лице Павла. Он повернулся к своим солдатам, стоявшим с разинутыми ртами:
        - Возьмите ее высочество. Держите ее. Отведите в сторону от дороги.
        Два изумленных гвардейца двинулись исполнять приказание.
        - Руки прочь! - крикнул им Копперсвейт, в его голубых глазах вспыхнул опасный огонек.
        Ариадна в недоумении переводила взор с короля на Билли.
        Павел топнул ногой.
        - Исполняйте, что вам приказано! - зарычал он на солдат. - Без грубости, но уведите принцессу с дороги и подержите ее.
        - Если вы посмеете дотронуться до нее… - грозно начал Копперсвейт.
        Но тут наконец девушка поняла, что король непременно решил настоять на своем, и ее карие глаза бросили взгляд на Билли. Он прочел в этом взгляде, что она не хочет стать центром драки на большой дороге, а его собственный здравый смысл подсказал ему, что единственная возможность спасти принцессу из рук коронованного негодяя лежит в дуэли.
        - Я уйду сама, - сказала она королю. - Но я предупредила вас. - Затем она обратилась к Билли: - Не мешайте им. Вы видите, сколько их против вас!
        Солдаты подошли к ней исполнить распоряжение короля.
        - А теперь к делу, мистер Копперсвейт! - воскликнул король.
        Из уст, которые он уже отчаялся увидеть вновь, Билли услышал то, на что он больше не надеялся даже в своих мечтах, и его сердце билось ликованием. Мог ли тревожить его исход предстоявшей дуэли? Это было совсем не то, что драться с Корвичем. Жизнь дала ему высшее счастье. Он с восхищением глядел вслед Ариадне, спокойно отходившей в сторону в сопровождении двух солдат.
        - Что бы ни случилось, я не забуду! - крикнул он ей и добавил: - Непременно пошлите за Доббинсом; он в Дворки! - Аишь после этого он обратился к королю: - Считаю своим долгом предупредить вас: я бывший чемпион по фехтованию.
        - Значит, шпаги? - насмешливо спросил Павел. Какой на это был возможен ответ?
        - Пистолеты! - сказал Копперсвейт.
        - Как вам угодно. Мне говорили, что вы уже не оплошали раз и с этим видом оружия.
        Король спокойно потребовал у двух солдат их военные автоматические пистолеты и предложил один из них своему противнику. Кратко и решительно он заявил обступившим его гвардейцам, чтобы они не смели вмешиваться, под страхом тяжкого наказания.
        - Это не настоящее дуэльное оружие, - сказал он Билли, - но нам приходится пользоваться тем, что есть. Так как исход должен быть решительный, то я предлагаю дистанцию в десять шагов. Мы станем спина к спине, пройдем по пяти шагов, потом повернемся и тогда можем стрелять. Вы согласны?
        Билли сошелся с королем. Они стали друг к другу спиной. Солдаты в недоумении смотрели на происходившую сцену. Если они и поняли брошенное иностранцем обвинение, то все же дисциплина заставляла их слепо повиноваться приказу начальника. Сбоку от дороги бледная принцесса стояла между двух гвардейцев, отвернув голову. Подобно героической фигуре греческой трагедии, бессильная в когтях судьбы, но гордая в своем отчаянии, она устремила свой взгляд на квильфский лес.
        - Начинаем! - сказал король.
        Он и Билли медленно двинулись в противоположные стороны.
        Один шаг. - Копперсвейт твердо шел вперед.
        Два шага. - Мнимые сыновья герцогов, надо думать, тренируются к дуэлям, а Билли трудно рассчитывать на то, чтобы ему вторично так повезло, как в парке Дворки.
        Третий шаг. - Как похоже было это на ту, другую встречу, и - какая огромная разница!
        Четвертый шаг. - Билли повторял себе то, что недавно во всеуслышание объявила принцесса Ариадна.
        Остался только один шаг…
        Пять!
        Билли быстро повернулся. Король уже стоял лицом к нему: он практиковался в этих упражнениях под опекой Раслова в дни своей юности. Противники подняли пистолеты, но Павел смотрел вверх на дорогу, по которой недавно прискакал Билли. Ясные глаза американца изучали лицо его врага. Пора было стрелять.
        - Взгляните туда! - облегченно вскрикнула вдруг принцесса Ариадна.
        Ее возглас отвлек внимание дуэлянтов. Как ни был тренирован король, он все же инстинктивно повернулся в ту сторону, куда указывала принцесса. Руку Билли не удерживала на этот раз совесть, как тогда в Дворках, но… все-таки нельзя же стрелять человеку в спину! Копперсвейт опустил пистолет. Его глаза повернулись туда, куда указывала пальцем принцесса - в сторону Квильфа.
        Из королевского леса выезжала на дорогу колонна всадников. На них была зеленая форма колибрийской кавалерии.
        Король пробормотал что-то сквозь зубы.
        - Мистер Копперсвейт, - сказал он затем, - мне кажется, нам придется ненадолго отложить это дело, чтобы не попасть под лошадей. Мне очень жаль, что нам помешали.
        - Пустяки! - великодушно ответил Билли.
        Из лесу показалась еще одна колонна, потом еще - целый полк.
        Билли услышал, как один из гвардейцев сказал: «Это двадцать восьмой».
        Первая колонна уже приблизилась к ним, и во главе ее, окруженный своим штабом, ехал невысокий, худой человек с седой бородкой и глубокими складками между косматых бровей - старый ветеран турецкой войны, бывший гостем в королевской оперной ложе в первый вечер пребывания Билли во Влофе, популярный генерал Обрадович, главнокомандующий колибрийской армией. Подъехав к королю, он спешился, бросил поводья ординарцу и отдал честь.
        - Что все это значит, Обрадович? - спросил Павел. Его и без того мрачное лицо еще больше нахмурилось.
        - Мы искали ваше величество.
        - Вы нашли меня.
        - Мы предполагали, что ваше величество в Дворках. Мы нашли перерезанный телефонный провод и исправили линию. Пробуя ее, мы вскоре получили сообщение из замка от американского представителя, что ваше величество отбыли в Квильф. Мы отправились туда по другой дороге, но не застали ваше величество на охотничьей даче. Тогда мы…
        - Я не требую у вас отчета, генерал. - Король топнул ногой. - Я спрашиваю вас, зачем вы меня искали?
        Браня себя за невнимание, Билли теперь подошел к Загосу и убедился, что лейтенант только сильно контужен и, несомненно, скоро оправится. Но ответ Обрадовича сразу заставил Копперсвейта вновь забыть о Загосе.
        - Вследствие выпущенной Тонжеровым прокламации народ восстал и требует республики.
        Король вскинул голову, ноздри его толстого носа раздулись:
        - Что такое?!
        Даже гвардейцы теперь отпустили принцессу. Она взглянула на Павла. Он сказал ей раньше, что в стране восстание, а теперь почему-то он сам был изумлен вторичным известием об этом! Она не могла угадать, что его пустая выдумка так скоро превратилась в суровую действительность.
        Громким и четким голосом солдата Обрадович, теперь уже вполне овладевший собой, продолжал:
        - Ваше величество, армия заодно с народом, и я предоставил свою шпагу в распоряжение народа. Я гарантирую вашему величеству безопасность. Угодно вашему величеству сдаться?
        Слова Цезаря: «И ты, Брут!» - были полны горечи и покорности судьбе; но покорность судьбе была не в характере Павла Миклоша, - а тут еще, словно в знак крушения всей его жизни, его так недавно еще преданные гвардейцы уже сдавали кавалеристам свое оружие! Его лицо стало пепельно-серым. Несомненно сознавая, чем грозит ему его поступок, он все же поднял пистолет и выстрелил. Пуля, минуту назад предназначавшаяся для Билли, сразила Обрадовича.
        Все было кончено в мгновение ока. Павел III - еще на миг более чем «фактический» король - опустил пистолет, скрестил руки и повернулся лицом к ближайшим революционным солдатам. И тотчас, прежде чем офицеры успели вмешаться, их группа вскинула ружья и положила узурпатора рядом с бывшим главой его армии.
        Принцесса подбежала к своему кузену, Билли последовал за ней. Он положил голову умирающего к себе на руку.
        - Я не мог ответить иначе, - сказал Павел. - Пусть это послужит на благо тебе одной, Ариадна, но
        измена должна быть наказана во что бы то ни стало.
        Любил ли он ее? Любил ли он кого-нибудь? Этого никто никогда не узнает. С лица мертвого исчезла его постоянная усмешка, и оно было исполнено выражения глубокой умиротворенности.
        Слабый, как ребенок после тяжелой болезни, Билли поднялся на ноги и, отведя в сторону ошеломленную Ариадну, начал объяснять ей, что знал сам. В это время в облаке пыли подкатила коляска, в которой Доббинс приехал в Дворки, и из нее вышел американский представитель, а за ним Раслов, Ксения и норвежка. Там, в замке, Доббинс успел еще раз переговорить с премьером.
        К ним направился, прихрамывая, уже пришедший в себя Загос. Вид у него был довольно жалкий, но он все же не забыл отдать честь. Доббинс поглядел кругом и с тем спокойствием, которое он с недавнего времени стал проявлять, сделал очевидные выводы. Он увидел, что Билли невредим, и сказал:
        - Я не думал, что вы попадете к Миклошу раньше Обрадовича. - Он указал лейтенанту на своих спутников. - Когда я сказал им правду, они очень охотно поехали со мной!
        Эльга Хольберг и Ксения опустились на колени перед телом Павла. Потом обе подняли заплаканные глаза на все еще полную безмолвного недоумения принцессу.
        - Он был моим мужем! - воскликнула одна.
        - Он был моим сыном, - сказала другая.
        Их обступили солдаты, а заместитель Обрадовича, бронзовый сорокалетний офицер, подошел к группе, состоявшей из Раслова, Доббинса и Копперсвейта. Пухлые руки барона тряслись, его дряблые щеки были цвета недожаренной телятины.
        - Это правда, - спросил он, - все эти разговоры про республику?
        Офицер утвердительно кивнул, после чего Доббинс отозвал его в сторону.
        - Вы вовремя починили провода, - сказал Доббинс, приглаживая свои волосы и разглядывая свои пальцы, чтобы убедиться, что краска не сходит.
        - Мы люди военные, - ответил офицер.
        - И вам долго пришлось ждать у импровизированного приемника?
        - Десять минут.
        - Ну что ж, я ведь только штатский! Конечно… гм… я не фигурирую в вашем отчете - официально?
        - Только неофициально, сэр.
        К ним подошел павший премьер.
        - Мистер Доббинс, я вижу, что вы рассказали мне не обо всех шагах, предпринятых союзными представителями!
        - Это все работа Тонжерова, - поправил его Доббинс. - Что касается нас, то мы будем настаивать на плебисците!
        - Плебисцит - под пушками кораблей? - Гм… да, барон.
        Раслов стоически пожал плечами.
        - - Англичане - ревностные республиканцы вне своей империи. - Он обратился к офицеру: - Какие условия вы мне предлагаете?
        - Никаких. Мы дадим вам охрану до материка и билет первого класса в Вену.
        - Билет заказан уже вчера, - добавил Доббинс. Он подошел к Копперсвейту, стоявшему у большого
        камня с красивой певичкой из кафе «Колибрия». Они, как дети, держали друг друга за руки и рассматривали измятую веточку ландыша, которую Билли извлек из каких-то недр своей одежды.
        - Довольно приключений, Билли!
        К молодому человеку уже вернулась его обычная дерзкая манера:
        - Еще одно - и самое большое. Я собираюсь жениться на принцессе, потому что она - уже больше не принцесса.
        - Еще бы ты не собирался! Ты ведь собирался с самого начала! - шепнул Билли американский представитель; он повертел кончики усов, потом поцеловал руку избранницы Билли.
        - Дорогая девочка, - сказал он, - мне очень жаль, что вы платите за это такой ценой!
        Глаза, так похожие на лесные озера, серьезно посмотрели на него.
        - Родина мне дороже моей короны. Форма правления должна зависеть от воли большинства народа, а большинство - несомненно за республику. Быть может, мой ум не одобряет, но сердце… Да все это и не зависит от меня. Теперь это вопрос решенный. Даже до моей поездки в Америку я мечтала, чтобы народ высказал свою волю, а теперь… - Она улыбнулась и, отняв у Доббинса свою руку, вложила ее в обе протянутые навстречу руки Билли. - Не жалейте ни о чем, мистер Доббинс. - Она воспитывалась при дворе и умела вернуть комплимент: - Если вы отняли у меня трон, то вы дали мне короля!
        - Я?… я?… - Доббинс искренне всполошился. - Вы не должны трубить направо и налево, что я как-нибудь замешан в этой дикой истории!
        - Гм!… - произнес Билли: - Вы замешаны - неофициально!
        - Тогда вы оба держите язык за зубами. Есть в Квильфе телефон? Мне нужно переговорить.
        Доббинс покинул их, но, если бы он и остался, они бы этого не заметили. Ибо Билли уже не способен был видеть кого-либо кроме Ариадны, а она могла видеть только Копперсвейта.
        - Вы для меня будете больше, чем королевой! - клялся Билли.
        Итак, в Квильфе Доббинс опять оказался у телефона. Он говорил по-французски с влофской телеграфной конторой:
        - Говорит американский представитель. Я хочу послать телеграмму… Да… «Мистеру и миссис Джордж Ванастреп Копперсвейт, Нью-Йорк»; Нью-Йорк считается по кабелю за одно слово; не сосчитайте мне его за два!… «Для предупреждения женитьбы Билли на певичке из кафе - запятая - женю его на экс-принцессе - точка. Нос А прим - запятая - альфа - точка». Подпись - «Доббинс».
        Он повесил трубку, пригладил свои крашеные волосы и с мыслью о скорейшем возвращении к своим излюбленным носам пошел распорядиться об отъезде, насвистывая «Птичку-колибри», песню древнего дома Стратилатосов.


        notes

[1] Журфикс - прием гостей в определенный день недели.