Библиотека / Приключения / Коршунов Евгений : " Наемники " - читать онлайн

Сохранить .
Наемники Евгений Коршунов

        Гвиания #3
«Наемники» - заключительная книга трилогии о приключениях журналиста Петра Николаева в Гвиании. Международные нефтяные монополии не желают терять контроль над огромными запасами гвианийской нефти. Они пытаются оторвать от страны богатые нефтеносные районы и силами наемников создать марионеточное государство.
        Петр Николаев и его друг Анджей Войтович, которые оказались во время раскола Гвиании в марионеточной «Республике Поречье», стали заложниками мятежного «президента» Эбахона.



* * *



        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗА ВЕЛИКОЙ РЕКОЙ

        ГЛАВА 1

        Обоко открылся сразу за резким поворотом извилистой дороги - слева, в неожиданно глубокой и темной чаще, образованной скользкими скалистыми холмами, кое-где покрытыми лоскутами сочной плотной зелени. Город был задернут плотной и мутной кисеей мелкого холодного дождя, и хотя до вечера было еще далеко, казалось, что в Обоко уже наступили сумерки. Тяжелые черные тучи медленно и низко плыли над безжизненными холмами, оставляя на их голых скалистых вершинах унылые серые клочья. Время от времени раздавался сухой треск - молнии ветвистыми огненными трещинами расчерчивали серое небо, потом глухо обрушивался гром, многократно усиленный резонатором каменной чаши, в которой были беспорядочно разбросаны домишки Обоко - столицы Поречья, Южной провинции Гвиании.
        Белые вспышки молний слепили, многократно отражаясь в мокрых каменных срезах холмов, вдоль которых спускалась в город узкая извилистая лента выщербленного асфальта. Она шла спиралью, почти кольцами - одно над другим, вдоль всей каменной чаши. Сидевшему в машине человеку вдруг стало казаться, что зеленый военный «мерседес», на заднем сиденье которого он ехал с молчаливым лейтенантом гвианийской армии,  - люлька гигантской ярмарочной карусели, а белый губернаторский дом далеко внизу, в центре города,  - ее ось.
        Молоденький лейтенант со щегольской щеточкой усиков то и дело посматривал на дешевые контрабандные часы, но не торопил водителя. Шофер сидел бесстрастный, равнодушный. И машина и шофер принадлежали губернатору, и лейтенант, получивший адъютантскую должность при губернаторе всего две недели назад, еще не рисковал ими распоряжаться.
        Покружив по гигантской асфальтовой спирали, машина наконец ворвалась в притихший сырой город и понеслась по пустой, покрытой красной грязью улице без тротуаров, вдоль которой тянулись подслеповатые одноэтажные домишки. Глиняные стены их, когда-то белые, за сезон дождей посерели, были забрызганы грязью из-под колес проезжавших мимо машин.
        Из огороженных глиняными стенами двориков уже тянулись горьковатые дымки жаровен и неподвижно висели над рыжим от ржавчины железом мокрых крыш: горожане встречали наступающий вечер. Улица неожиданно круто повернула и с разбега уперлась в темно-зеленые решетчатые створки ворот, от которых по обе стороны тянулась невысокая, увитая лианами стена из дикого, беленного известью камня, за ней была другая стена - мокрые темно-зеленые кроны могучих деревьев манго.
        Солдаты с закинутыми за плечи прикладом вверх карабинами, в потемневших от дождя маскировочных куртках поспешно открыли решетчатые створки чугунных ворот, на которых красовались белые с золотом гербы округа - единорог и лев под скрещенными мечами.
        За воротами открылась длинная, посыпанная хрустким гравием аллея - и через минуту «мерседес» резко затормозил у губернаторского дома, двухэтажного, с белыми колоннами по фасаду, с высокой красной кирпичной трубой. Как и требовал колониальный стиль, у деревянного крыльца стояли на белых бетонных тумбах старинные чугунные пушки времен первых португальских визитов в Западную Африку. Два гигантских, выше дома, слоновых клыка возвышались там, где кончалась манговая аллея, их острые концы скрещивались и поддерживали большую, раскрашенную под золото нелепую корону. Это были лишь символы - проволочные каркасы, обмотанные широкой брезентовой лентой, напоминавшие о тех временах, когда по просторам провинции бродили огромные стада никого и ничего не боявшихся слонов.
        С крыльца навстречу «мерседесу» сейчас же сбежал солдат с большим красным зонтом, украшенным надписью «Кока-кола», босой, его светло-зеленые брюки были закатаны почти до колен.
        Он поспешно распахнул дверь машины и помог выбраться прибывшему советскому журналисту, старательно прикрывая его зонтом: дождь гулко барабанил по туго натянутому полотну. Петр обернулся, ожидая, что щеголеватый адъютант последует за ним, но офицер лишь сдержанно кивнул и поднес руку к блестящему козырьку своей новенькой фуражки.
        На крыльце Петра уже ждал другой офицер. Этот был в изрядно поношенной мешковатой пятнистой форме. Давно не бритые щеки, черный берет, надвинутый на правую бровь, и автомат, закинутый за плечо, придавали ему свирепость и воинственность.

        - Мистер Николаев, его превосходительство ждет вас,  - сказал он, пропуская Петра мимо себя и обшаривая его цепким взглядом.
        Петр шагнул на каменную ступень под навес из гофрированного железа, по которому монотонной дробью рассыпался дождь.

        - Прошу,  - учтиво нагнул голову офицер, удовлетворенный осмотром гостя, и они вошли в холл, где в беспорядке стояло несколько продавленных, потертых кресел и ярко пылал огонь в большом, основательно закопченном камине.

        - Его превосходительство сейчас будет.  - Офицер взялся за спинку ближайшего к камину кресла, и Петр воспринял этот жест как предложение сесть.
        Едва он опустился в кресло, низкое и глубокое, стоящее возле маленького коктейльного столика, как откуда-то из-под лестницы, ведущей наверх, появился босоногий пожилой ветеран-солдат в белоснежном переднике. Он осторожно катил столик на колесиках, уставленный разноцветными бутылками и стаканами. Остановившись возле гостя, солдат вопросительно посмотрел на него: что налить? Но Петр не заметил его взгляда: там, на втором этаже, звучал рояль. Кто-то играл Бетховена.
        Петр невольно обернулся к офицеру, который, воспользовавшись моментом, с видимым удовольствием грел у огня растопыренные пальцы.

        - Его превосходительство,  - бесстрастно проговорил он.  - Когда он играет, нам приказано не мешать ему.
        Петр сделал знак солдату, не сводившему с него глаз, налить виски со льдом и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги к жаркому камину…
        Да, Бетховен хорош даже здесь, в сыром и душном холле, где пахло отсыревшим деревом и горьковатым дымком и где со стен мертво смотрели головы экзотических африканских хищников - чьи-то давние охотничьи трофеи, пыльные, полуоблезшие. Бетховен в этот нудный сезон бесконечных дождей, в убогом городе-деревне Обоко, словно и не было заговора в Южный провинции, не было группы журналистов, застрявших в восьмидесяти милях отсюда на берегу мутной Бамуанги, и гонки по плохому скользкому шоссе из-за неожиданного и непонятного вызова губернатора…
        Но вот наверху стукнула крышка рояля, и стало тихо. Наконец на лестнице послышались тяжелые шаги.
        Губернатор остановился на верху лестницы, разглядывая сидящего в холле гостя, потом быстро сбежал по скрипучим ступеням.

        - Мистер Николаев?  - уже издалека протянул он руку поднимавшемуся из кресла Петру.  - Извините, что заставил ждать.

        - Это я должен извиниться… - учтиво поклонился Петр.  - Мы опоздали почти на час.
        Губернатор шутливо развел руками:

        - Зато, ожидая вас, я получил возможность немного отдохнуть. У меня там (он кивнул в сторону лестницы) отличный инструмент - «Стейнвей». Жаль только, что нечасто удается посидеть за ним, а без постоянных упражнений… техника теряется…
        Петр видел его много раз. В Луисе на дипломатических приемах, по телевидению, на газетных фотографиях. Крутой, выпуклый лоб, широкое лицо, обрамленное густой квадратной бородкой, невысокая кряжистая фигура, широкие плечи атлета - и тонкие пальцы пианиста.
        Даже на приемах подполковник Джон Эбахон бывал не в парадном мундире - красном, шитом золотом, как остальные офицеры, ставшие во главе Гвиании после недавнего переворота, а в обычной форме командос - мешковатой и пятнистой. Куртка всегда была полурасстегнута, и белоснежная шелковая майка резко контрастировала с чернотой его груди.
        Свободные пятнистые брюки были аккуратно заправлены в высокие грубые солдатские ботники с боковой шнуровкой, концы шнурков тщательно убраны внутрь. На широком ремне гип-попотамовой кожи висела кобура, из которой торчала отделанная серебром рукоятка кольта - единственная роскошь, которую позволял себе этот человек, миллионер и сын миллионера.
        Его отец, Антони Эбахон, глава самой влиятельной и богатой в округе семьи, долгое время был директором государственного банка, и его уверенная подпись до сих пор красовалась на банкнотах Гвиании. Но он отошел от дел и вскоре после этого умер, оставив многочисленные доходные дома, бескрайние плантации сахарного тростника, гевеи и какао, пять пароходов и доли во многих предприятиях единственному сыну, избравшему вопреки прекрасному европейскому образованию, логике и отеческим увещеваниям военную карьеру.
        Поддержка военного переворота дала полковнику Эбахону пост губернатора родной провинции, где был похоронен его отец и где целые районы оказались пропитанными, словно бисквит ромом, «черным золотом»,  - нефтью, главным богатством всей Гвиании.

        - Садитесь, садитесь!  - Рука губернатора легла Николаеву на плечо, и сам он подал пример гостю, опустившись в кресло.  - Виски? Отлично! В такую погоду…
        Подполковник зябко повел плечом.

        - Лондонцы ругают свою погоду, но проторчали бы они здесь хотя бы один дождливый сезон… А что в России? Говорят, морозы - это даже очень полезно. Один из моих родственников учится в Москве - и ходит на лыжах! Это здорово!
        Эбахон неторопливо наполнил стакан.

        - Чиерс!

        - Чиерс!  - ответил Петр.
        Губернатор пил медленно, полузакрыв глаза. «Интересно, зачем все-таки он меня вызвал?» - думал Петр. Этот вопрос он задавал себе с того момента, как два часа назад в его комнату в отеле «Эксельсиор», лучшем отеле Уарри, городка на берегу Бамуанги, постучал элегантный лейтенант и сообщил, что ему приказано доставить русского журналиста мистера Николаева к губернатору провинции. Немедленно.
        Управляющий отелем, сопровождавший офицера, тщетно пытался скрыть свой испуг: губернатор славился крутым нравом…

        - А вы любите музыку?  - неожиданно прервал мысли Петра губернатор. В черных выпуклых глазах подполковника светилось любопытство. Петр кивнул.

        - Я так и знал. Все русские любят классическую музыку и прекрасно играют в шахматы,  - улыбнулся подполковник и поднес стакан виски к своим полным, резко очерченным губам.

        - Но я не думаю, ваше превосходительство, что вы пригласили меня лишь для того, чтобы сыграть со мною партию-другую.
        Губернатор с интересом взглянул ему в глаза.

        - Что ж, вы правы… Гарба!
        Старик в белом фартуке, с трудом распрямляя спину, вошел и застыл в почтительном ожидании.

        - Принеси из моего кабинета зеленую папку, ту, что у меня на столе,  - приказал губернатор и с радушной улыбкой обернулся к Петру: - Вы правы, хотя, честно говоря, я с удовольствием сыграл бы с вами и в шахматы.
        Гость в ответ лишь вежливо улыбнулся. Наступила пауза.

«Чего же все-таки он от меня хочет?» - думал Петр; за время, проведенное в Африке, он так и не смог приучить себя оставаться спокойным в подобных ситуациях.
        Слуга прошлепал босыми ногами вниз по лестнице и с глубоким поклоном протянул губернатору толстую зеленую папку, перевязанную белым нейлоновым шнуром. На корешке был ярлык с индексом - какие-то буквы и цифры, выведенные черными чернилами.
        Губернатор прищурился и шутливо взвесил папку на ладони:

        - Вот, дорогой мистер Николаев. И это все о вас. Он протянул зеленый «кирпич» Петру:

        - Развязывайте и знакомьтесь…
        Петр с недоумением взял палку и поднял брови:

        - Но…

«Досье. Из какого-то хранилища. Материалы, собранные полицией? Ничего себе!»

        - Давайте я вам помогу…
        Губернатор взял папку и положил перед собой на низкий столик, предусмотрительно отодвинув стакан виски. Тонкими сильными пальцами ловко развязал нейлоновый шнурок.
        Сверху в папке лежала сложенная вчетверо газета, и губернатор, аккуратно расправив грубую серую бумагу, покрытую неряшливо набранными колонками слепого шрифта, протянул Петру.

        - «Стандарт»,  - вслух прочел тот клишированный заголовок на первой полосе и поднял взгляд на губернатора: - Вы получаете газеты из Восточной Африки?

        - Лично я выписываю из-за границы только ноты,  - снисходительно улыбнулся Эбахон.  - А экземпляр этой газеты, как и все досье,  - собственность правительства Гвиании…. Бывшего,  - с усмешкой добавил он.
        Петр развернул газету… Со второй полосы на него смотрел его собственный портрет - крупным планом, а сверху - кричащие жирные буквы: «Серия „Советские агенты в Африке“. Продолжение. Петр Николаев».

        - Какая ерунда!  - брезгливо скривился Петр и вдруг разозлился: - Значит, чтобы показать мне это… (он не смог подобрать подходящего слова) вы, ваше превосходительство, оторвались от важных дел и…

        - Вы хотите спросить, верю ли я в то, что здесь напечатано?  - отгадал губернатор недосказанную мысль.  - Но посудите сами… - Он кивнул на лежащую перед ним папку.  - Вы в Гвиании уже несколько лет и все время оказываетесь… в центре самых бурных событий.  - Губернатор приподнял левую руку и правой загнул на ней мизинец: - Несколько лет назад вы приехали в университет Луиса по обмену, аспирантом по направлению ООН. И вдруг оказались связанным с руководителями всеобщей забастовки. Раз. Затем вы приехали сюда уже в роли журналиста. И опять,  - он загнул второй палец,  - очутились в Каруне как раз в день восстания первой бригады. Два. К власти пришел генерал Дунгас, а в ночь, когда он погиб, вы были вместе с ним. Три. И вот теперь вы приезжаете в мою провинцию…
        Он торжественно поднял руку с четырьмя загнутыми пальцами и многозначительно замолчал, «…и гибнет начальник моего штаба»,  - мысленно продолжил Петр.

        - Вы ждете от меня объяснений?

        - Нет, я не жду от вас объяснений. Все это… - губернатор кивнул на газету, которую Петр все еще держал в руках, и неожиданно закончил: - …ничего не стоит. Папка попала ко мне… когда глава нынешнего военного правительства майор Нначи (Петру показалось, что при этом голос губернатора приобрел какую-то странную интонацию) поручил мне возглавить комиссию по разбору дел бывшего Управления по борьбе с коммунистами.

        - И, зная ваши особые отношения с моим другом Нначи,  - понизил голос губернатор,  - я решил сохранить ваше досье… ну как курьез, что ли!
        Он выжидающе смотрел на гостя, и Петр ответил:

        - Но если вы уверены, что все это… сплошная чушь, то… Губернатор вдруг обернулся к входной двери. У крыльца взревел двигатель только что подъехавшего автомобиля.

        - Я никого не жду…
        В ту же минуту тяжелая дверь красного дерева распахнулась и на пороге появились двое. Первым вошел толстяк гвианиец в просторной национальной одежде и в похожей на пилотку шапочке из шкуры леопарда, второй - европеец, маленький и хрупкий, смахивавший на подростка, в испачканном красной грязью голубом комбинезоне и в оранжевой каске строителя. На рукаве у него была выгоревшая красная раковина - эмблема нефтяной компании «Шелл».

        - Хэлло, чиф… - начал было с порога толстяк, распахивая объятия навстречу встающему из кресла губернатору, и осекся на полуслове: - Питер?

        - Мистер Аджайи? Но ведь вы же…
        Петр привстал от удивления: этого человека встретить здесь он никак не ожидал.

        - Вы хотите сказать, что не ожидали видеть бывшего министра Джеймса Аджайи, ведь он бежал за границу, когда наш друг майор Нначи совершил переворот?  - Лицо толстяка расплылось в добродушной улыбке.  - Ах, Питер, Питер, а я-то считал, что вы понимаете Гвианию достаточно… - Он поклонился губернатору: - Прошу извинить, ваше превосходительство, за бесцеремонное вторжение. Я был уверен, что в это время вы никого не принимаете, и поэтому рискнул… Это - Гарри Блейк, человек «Шелл», как говорится (Аджайи подмигнул Петру), представитель нефтяного спрута…
        Малыш европеец выступил из-за широкой спины Джеймса Аджайи, весело сдвинул на затылок свою оранжевую каску и протянул маленькую, почти детскую руку губернатору:

        - Рад познакомиться с вами, мистер Эбахон!
        Петр почти физически ощутил остроту взгляда, которым резанул его этот человечек.



        ГЛАВА 2

        Гарри Блейк… О нем Петру тоже доводилось слышать. Генерал Дунгас, глава первого военного правительства Гвиании, лично отдал приказ о высылке Блейка за организацию беспорядков на севере страны, «дестабилизацию», как теперь называют подобную деятельность профессионалы разведчики.
        И вот всего несколько месяцев спустя Гарри Блейк опять в Гвиании - и с кем! С Джеймсом Аджайи, бывшим министром, который бежал… а теперь запросто явился, когда к власти пришло нынешнее военное правительство, к одному из его членов!
        Петр невольно покосился на зеленую папку на столике между креслами у камина и, отведя глаза, вдруг встретился взглядом с Блейком. Англичанин вежливо улыбнулся.
        Губернатор был радушным хозяином.

        - Садитесь, джентльмены, к камину,  - весело пригласил он, указывая на кресла.  - Не скрою, у нас с моим русским другом есть кое-какие дела, но гость - хозяин в доме. Тем более когда такая непогода!

        - Брр! Как я продрог!  - Аджайи дружески подталкивал Блейка к креслам у камина.  - Прошу, дорогой эксплуататор развивающихся стран и народов! Глотнем империалистического виски, чтобы дожить до полной экономической независимости!
        Блейк вежливо улыбнулся, показав мелкие зубки, а бывший министр захохотал, довольный своей остротой.
        С приходом Аджайи в холле сразу стало тесно и шумно, казалось, он заполнил собой все помещение, и даже губернатор вроде бы стушевался. Чувствовалось, что подполковник до сих пор таит в глубине души робость перед этим напористым и энергичным политическим деятелем, пусть даже временно и оказавшимся не у власти.
        Аджайи по-хозяйски двигал кресла, рассаживая присутствующих, словно расставляя фигуры на шахматной доске согласно условиям какой-то одному ему известной шахматной задачи. Гарри Блейка он посадил напротив Петра. А сам тяжело плюхнулся в кресло, стоящее чуть поодаль, как бы собираясь наблюдать происходящее со стороны.

        - Садитесь, ваше превосходительство,  - весело кивнул он Эбахону.  - Как хозяин дома вы должны занимать гостей…
        Подполковник сел в кресло рядом с Петром:

        - Извините, дорогой Питер… - Петр удивился: губернатор назвал его по имени - и заметил, как вскинул при этом острый подбородок Блейк,  - у нас еще будет время продолжить беседу, а пока… давайте проведем этот вечер как старые друзья.
        И опять Петр заметил, как дрогнул подбородок Блейка. «Губернатор хочет показать, что у меня с ним какие-то особые отношения,  - понял Петр.  - Что ж, посмотрим, для чего это ему нужно».
        Тем временем Аджайи поднял стакан, наполовину наполненный неразбавленным виски, и посмотрел сквозь него на огонь в камине, неторопливо лизавший толстые и сырые поленья красного дерева махагони:

        - А как поживает майор Нначи? Кажется, Питер, вы были у него совсем недавно?
        Бывший министр явно «работал» на Блейка, который смотрел на Петра со все более возрастающим интересом.

        - Хотелось бы знать, что майор Нначи думает о положении в Поречье,  - продолжал Аджайи.
        Петр пожал плечами:

        - Я был у майора Нначи совсем не для того, чтобы обсуждать внутренние проблемы Гвиании, министерство информации почему-то не включило меня в группу журналистов, отправлявшуюся в ваши края…

        - Ах так,  - с подчеркнутым пониманием протянул Аджайи, и Петр понял, что ему не верят.
        Да, он виделся с главой военного правительства Гвиании майором Нначи всего два дня назад и удивился, как Аджайи так быстро узнал об этом.



…В то утро они завтракали втроем - Петр, Вера и Анджей Войтович, который переехал в Гвианию, как только к власти в Луисе пришли молодые офицеры. Снять дом здесь было непросто: как только стало известно о нефтяных богатствах Гвиании, в ее столицу кинулись многочисленные деловые люди из США и Западной Европы, цены на жилье подскочили, и теперь Войтович дожидался разрешения своего начальства - заплатить за аренду в два раза больше, чем ему было позволено.
        В доме Николаевых, а вернее Информага, оплаченном на пять лет вперед, Войтович нашел приют в «малой гостиной» - в комнате, где Петр обычно принимал местных журналистов, с удовольствием заглядывавших «на огонек» к русскому, прогремевшему на весь Луис своими злоключениями в ночь недавнего военного переворота.
        Поляк уже много раз пытался перебраться в какой-нибудь отель, но Петр не отпускал его: Войтович болел. Стоило ему поесть чего-нибудь острого или сделать глоток-другой спиртного, как на другой день у него распухала нога или рука, покрываясь красными зудящими пятнами.
        Вера заставила его сходить к врачу - Войтович упирался до последнего, пока она сама не села в машину и не отвезла его к известному на весь Луис англичанину.
        В то утро Войтович проглотил последние пилюли, выданные англичанином, но предписанный ему курс лечения не дал никаких результатов - странная болезнь не отступала.
        Весело заявив об этом, он протянул свою чашку Вере, разливавшей ароматный кофе.
        И в этот момент у входной двери позвонили. Звонок был резкий, пронзительный…

        - Я встречу,  - встал из-за стола Петр.  - Это, наверное, газеты…
        За стеклянной дверью стоял солдат в белом мотоциклетном шлеме, в больших белых перчатках с раструбами, опоясанный широким белым ремнем.

        - Мистер Николаев?  - спросил он строго и, не дожидаясь ответа, вынул из-за раструба перчатки желтый пакет, протянул его Петру. Потом достал из нагрудного кармана какую-то квитанцию: - Распишитесь…
        Петр расписался. Посыльный спрятал квитанцию в раструб перчатки, козырнул, щелкнул каблуками и пошел по дорожке к воротам, у которых стоял мотоцикл.
        Петр взглянул на плотный желтый конверт с типографским грифом: «Глава военного правительства Гвиании». И два слова: «Секретно», «Срочно».
        Разорвав конверт, Петр вынул листок голубоватой бумаги, на котором выстроились в аккуратные ряды крупные красивые буквы, написанные незнакомым почерком: «Дорогой Питер! Очень хотелось бы увидеться, и как можно скорее». Подпись: «Нначи».
        Вера и Анджей встретили его настороженными взглядами: слишком долго задержался у двери. Что-нибудь случилось?
        Но Петр поднял конверт над головой и весело помахал им:

        - Завидуйте! От самого главы военного правительства майора Нначи. На «ты» и запросто приглашает поболтать о том о сем…
        Он небрежно бросил конверт на стол.

        - Мы не виделись с ним с той самой ночи…
        Петр хотел было сказать: «…когда нас чуть не расстреляли», но осекся: никому он не рассказал, что происходило в ту ночь, казавшуюся ему теперь нереальностью, неправдоподобным кошмарным сном.
        Но сколько раз с тех пор он вновь и вновь оказывался во власти снов о той ночи! Он вновь сидел вместе с подполковником Прайсом в холле его запущенного холостяцкого дома… И опять врывался возбужденный Нначи, и в руках Сэма плясал автомат… Потом они ехали к генералу Дунгасу… Нагахан вел их на расстрел… Буш[1 - Буш - так в Африке называют негустой лес.] был черен, ночь гремела выстрелами и разрывалась криком… Он бежал, и ветви хлестали его по лицу… Петр просыпался - Вера трясла его за плечи. Лампочка-ночник - бригантина с раздутыми парусами - отбрасывала фантастическую тень на стену. Ровно гудел кондиционер, и струи сухого холодного воздуха шевелили тяжелые шторы.

        - Не надо много есть на ночь,  - назидательно говорила Вера.  - Ужин отдай врагу.
        Глубокий вдох - и остатки сна исчезали, лишь во рту оставалась горькая сухость.

        - Следующий ужин я непременно отдам врагу,  - старательно шутил Петр.  - Честное слово!
        Но через несколько дней сон повторялся - каждый раз с новыми деталями, когда-то навечно зафиксированными сознанием и теперь показываемыми крупными планами, как в кино: стариковские пергаментные губы Прайса, полуоторванная пуговица на мундире генерала Дунгаса, полное ненависти лицо Нагахана.
        И опять Нначи толкал его в темноту буша и кричал: «Беги, Питер!»



…Утром, когда Прайс и Сэм нашли его спящим у лесной речки и привезли домой, он сказал Вере, что ночевал у Прайса - из-за стрельбы, поднявшей ночью весь город, старый полицейский не отпустил его домой.
        Вера с осунувшимся после бессонной ночи лицом только покачала головой:

        - Позвонил бы… хотя бы…

        - Но ведь военный переворот… Телефоны отключены - это азбука для детей!
        Он попытался шутливо обнять жену, но Вера осторожно отстранилась и опустила взгляд.

        - У тебя своя жизнь, у меня своя. Вернее, у меня нет ничего. Ты пойми, в Москве у меня была работа, друзья. Больные, наконец, я ведь врач, столько лет училась… А здесь я живу как в клетке. Дом, сад, магазин…

        - Многие о такой жизни только мечтают,  - пошутил он.  - А возьми англичан, американцев… У них это в порядке вещей.

        - Так то же англичане и американцы…
        И она пошла на кухню жарить яичницу с ветчиной, любимое блюдо Петра, завтрак, который он ел каждое утро вот уже почти десять лет.
        Иногда Петру казалось, что он должен был рассказывать Вере все - и о том, как он спас от убийц майора Нначи, и о заговоре «Золотого льва», и о приключениях на дороге Каруна - Луис. Ей можно было бы рассказать, каких усилий стоила ему каждая публикация материалов Информага в луисских газетах,  - ведь это его главная задача здесь, в Гвиании.
        Он даже попытался заинтересовать Веру своей работой - поручил ей вести переписку и всю бухгалтерию, поддерживать порядок в фототеке. Она занималась этим добросовестно и равнодушно. Лишь однажды Петр вдруг увидел ее такой же, какой она бывала в Москве,  - полной энергии, с блестящими глазами и раскрасневшимся лицом: у дочки коменданта посольства обнаружилась корь. Здесь, в Африке, это была почти смертельная болезнь. Из Лондона была немедленно доставлена вакцина, всем детям посольских работников надо было сделать прививки… И Вера превратила бюро Информага в прививочный пункт, а кабинет Петра - в свою приемную.
        Она мобилизовала гвианийцев - служащих бюро, и те с важностью и видимым удовольствием исполняли при ней роль сестер и санитаров. Но корь была побеждена - и Вера опять по целым дням не выходила из спальни, читая и перечитывая старые, пахнущие сыростью журналы, которые брала из посольской библиотеки. Петр объезжал редакции, встречался с друзьями - гвианийскими журналистами, которых у него становилось все больше и больше, писал.
        Вера равнодушно просматривала вырезки, которые присылали Петру ребята из Информага,  - его охотно печатали.
        И получалось так, что с каждым днем они знали друг о друге все меньше, все меньше находилось у них общих тем. Это было тяжело, и Питер искренне обрадовался, когда у них поселился Войтович.
        Вера считала, что Войтовичу прежде всего нужно сменить климат и вернуться в Европу. На худой конец следовало бы лечь в клинику в Луисе на полное обследование.
        Но Войтович отверг и то и другое.

        - Если наши узнают, что я болен, меня отзовут,  - просто сказал он,  - а я не могу без Африки.
        И Вера решила лечить его сама. Она проводила целые дни в библиотеке Луисского университета, где когда-то учился в аспирантуре Петр. У нее появились знакомые преподаватели на медицинском факультете, она получала материалы ЮНЕСКО о болезнях тропических стран.
        Врач-англичанин, проведший в Гвиании много лет, поставил диагноз: аллергия. И Вера читала все, что могла найти об этой модной в наши дни болезни.
        Войтович снимал свои профессорские очки и близоруко щурился, тщательно протирая стекла концом галстука, который стал носить с недавних пор и утром и вечером. Вот и тогда он протер очки тем же способом, перечитал записку майора Нначи и спросил:

        - Поедешь?

        - И немедленно!  - весело ответил ему Петр.  - Это первый глава правительства, который меня приглашает, и мне почему-то кажется, что неудобно заставлять его слишком долго ждать.



        ГЛАВА 3

        Майор Нначи встретил Петра на пороге своего кабинета. За те несколько месяцев, что они не виделись, майор заметно похудел, черты его заострились, в глазах появилась усталость. Он открыл дверь, как только Петр шагнул в приемную: о том, что приехал русский, майора уже предупредили. Часовые в парадной форме, стоявшие у двери кабинета главы военного правительства, лихо вскинули карабины с широкими штыками - и получилось так, что они отсалютовали одновременно и хозяину и гостю.

        - Однако быстро же вы забываете старых друзей!  - приветливо улыбнулся майор, крепко пожимая руку Петра и пропуская его впереди себя в кабинет.

        - Но, ваше превосходительство… - шутливо склонил голову Петр.  - Я всего лишь скромный журналист, а вы…
        И он демонстративно обвел взглядом кабинет главы военного правительства: тяжелая с бронзой мебель, толстый ковер на полу, на окнах бархатные бордовые портьеры.

        - Ну вот!  - рассмеялся майор и лукаво прищурился.  - Я, конечно, волею судьбы кое-чего достиг, но и вам, дорогой Питер, не следует недооценивать ваши успехи. Пресса Гвиании, насколько мне известно, в последнее время берет материалы вашего агентства все охотнее. Не проходит ни одного дня, пожалуй, без публикации чего-нибудь об СССР. Не так ли?
        Петр снова шутливо поклонился:

        - Дух времени, ваше превосходительство. Тем более что английские советники, которые раньше препятствовали этому, насколько мне известно, покидают министерство информации. Редакторы газет теперь сами определяют, что интересует их читателей.
        Майор кивнул:

        - Духовная деколонизация, Питер. Но… к делу, я не хочу отнимать время. Присядем?
        Они удобно расположились в креслах, и адъютант принес бутылки кока-колы (майор сам в рот не брал спиртного и запрещал подавать его в резиденции главы военного правительства). Петр, указывая взглядом на алые розы в хрустальной вазе, шутя заметил:

        - Не слишком ли красно, ваше превосходительство? Английские и американские газеты и так уже обвиняют вас в склонности к коммунизму и называют красным майором, мечтающим о строительстве социализма.
        Нначи не принял шутку и нахмурился.

        - Они обвиняют в коммунизме каждого, кто посмеет стать поперек дороги интересам Запада,  - зло бросил он, но сейчас же взял себя в руки.  - Дай бог нам пока утвердиться в элементарной демократии и законности. Прежде чем строить новое здание, необходимо расчистить место для его фундамента. А уж потом…
        Петр с удовольствием смотрел на молодое, тонкое лицо майора.

«Так вот кого я спас тогда на пляже,  - думал он.  - Если бы тот, кто подослал тогда убийц, знал, кем станет майор Нначи».

        - Но, дорогой Питер,  - голос майора опять был весел,  - я надеюсь, что вы еще не окончательно отказались от активного образа жизни. Я имею в виду поездки, путешествия…
        У меня есть к вам предложение,  - уже по-деловому продолжал Нначи.  - Завтра летит самолет в Южную провинцию. Министерство информации организует поездку для иностранных журналистов… как раз для того, чтобы показать, что мы не строим там социализм и не намерены национализировать имеющиеся там нефтепромыслы. Пока.

        - Пока?  - вопросительно вскинул брови Петр.

        - Пока,  - повторил глава военного правительства.  - Человек, который еле держится на ногах, должен ступать осторожно. Прыгая, он рискует поломать себе ноги… а то и шею. Поэтому я говорю «пока».

        - Я бывал в Южной провинции,  - задумчиво произнес Петр.  - И с удовольствием слетаю туда.

        - Отлично,  - вздохнув, продолжал майор.  - Самолет завтра утром. В девять. Сегодня вы получите билет - его привезут вам домой.
        Он запнулся, потом продолжал, словно оправдываясь:

        - Я знаю, вам будет неудобно перед вашим польским другом, который живет у вас в доме. Но ему лететь с вами нельзя: губернатор Юга подполковник Эбахон настаивает, чтобы к нему были посланы только западные журналисты. Для представителей социалистических стран он хочет организовать отдельную поездку. Позже…

        - Может быть, тогда и мне будет лучше слетать… позже?  - вырвалось у Петра.

        - Я хотел бы, чтобы вы вылетели завтра,  - мягко, но настойчиво сказал Нначи.  - Вместе с западными журналистами. Вы, только вы один напишете объективную картину. И вот почему.
        Он встал из кресла и жестом пригласил Петра следовать за собой - к п - стене, задернутой плотными зелеными шторами с тяжелыми кистями. Потянув за кисти, он раздвинул шторы - за ними, во всю стену, была карта Гвиании.
        Толстая голубая линия разрезала ее с северо-запада на юго-восток и, разбившись на десяток тонких, впадала в океан. Это была могучая Бамуанга.
        С другого конца карты - с северо-востока, тянулась еще одна голубая линия, потоньше, приток Бамуанги - река Бонгэ. Сливаясь, они образовывали неправильный квадрат - Южную провинцию Гвиании.
        Майор Нначи снял с крючка, вбитого в стену, длинную указку - витую, из черного дерева, с головой африканца вместо рукоятки - и повел ею по Бамуанге.

        - Вы, конечно, бывали на этой реке? Петр кивнул:

        - Несколько раз.

        - В этом районе ее ширина достигает трех миль. Точнее, от мили до трех с половиной.
        Затем указка поползла по реке Бонгэ.

        - Бонгэ поуже, но тоже достаточно широка. Здесь, с юга, океан, болота, мангровые заросли. Через Бамуангу и Бонгэ имеется по одному мосту, здесь и здесь.
        Нначи опустил указку, слегка оперся на нее.

        - Если же… предположим, эти мосты будут перерезаны… в Южную провинцию можно будет попасть только… воздухом или вплавь. Или от соседей через границу.
        Майор многозначительно взглянул на Петра:

        - Вы понимаете… о чем речь.

        - Среди журналистов идут разговоры, что на Юге не все спокойно,  - осторожно начал было Петр, но глава военного правительства перебил его с горькой усмешкой:

        - Боюсь, что это сказано слишком мягко. Впрочем, у вас будет возможность увидеть все самому. Увидеть и написать. Написать, чтобы весь мир узнал, что против единства нашей страны подготовлен заговор, написать о тех, кто стоит за спиной заговорщиков. Вы должны будете это сделать, Питер.
        Петр молчал. Он знал, о чем идет речь. Уже несколько месяцев богатые южане, представители населяющего Юг племени идонго, переводят свои капиталы со всей страны в Южную провинцию, перевозят туда свое имущество, а то, что нельзя увезти, продают.
        Уже несколько месяцев в трущобных кварталах Луиса кто-то натравливает на бедняков южан бедняков северян, распускаются слухи о намерении вождей идонго захватить власть в Гвиании и мертвой хваткой зажать все остальные населяющие ее народы. Пишут о том, что все идонго хитры и коварны, все идонго жадны и властолюбивы. Они держатся друг за друга, они как обезьяны: если одна влезла на манго, остальные заберутся туда же по ее хвосту. Они приходят в чужие края и отнимают у местных жителей - обманом, хитростью - последний кусок, сами же ни с кем не хотят делиться тем, что имеют. Вот и сейчас, когда в Южной провинции открыты целые моря нефти, возле которых можно безбедно жить всем гражданам Гвиании, эти алчные идонго хотят присвоить весь пирог себе, не дать ни крошки Северной, Западной и Восточной провинциям.
        Так нашептывали обитателям луисских трущоб кем-то подкупленные бродячие торговцы и проповедники, профессиональные нищие и безработные. И во мраке душных тропических ночей из самых темных закоулков выплывало кровавое слово «погром».

        - Вы считаете, что это заговор?  - наконец заговорил Петр.

        - Да,  - прозвучал ответ.

        - И вы знаете, кто за ним стоит?

        - Да!  - так же уверенно ответил глава военного правительства.

        - Но почему же вы тогда не разгромите заговорщиков, не нанесете удар первыми?
        Нначи молча повесил указку на место, потянул за шнуры - и шторы скрыли карту Гвиании. Когда он обернулся к Петру, лицо его было печально.

        - Главные заговорщики не гвианийцы. Подстрекатели играют на розни между племенами - и первый же арест вызовет всеобщий взрыв. И наконец, у нас пока еще слишком мало сил…

        - А у сепаратистов они есть?
        Петр старательно избегал слова «сепаратисты», но именно в нем заключался смысл и идея заговора, о котором говорил майор Нначи. За этим словом стоял раскол и гибель страны, смерть и страдания сотен тысяч гвианиицев независимо от их племенной принадлежности.
        Майор Нначи вернулся к креслам у окна и опустился в одно из них. Петр последовал его примеру. Они молчали - минуту, вторую…

        - А подполковник Эбахон?  - спросил наконец Петр.  - Я слышал, что у него твердая рука.

        - Да,  - кивнул Нначи.  - Мы учились с ним вместе в Санд-херсте[2 - Привилегированное военное училище в Англии.  - Ред.], в Англии. Он - решительный, дисциплинированный офицер, хороший товарищ.

        - Но его отец был самым богатым человеком если не во всей Гвиании, то уж в Идонголенде наверняка.

        - Классовый подход?  - печально улыбнулся Нначи.  - Но даже среди ваших революционеров далеко не все происходили из рабочих и крестьян. А у нас Африка, Питер. И мы должны помнить об этом.

        - Значит, он верен правительству?
        Майор ответил не сразу, и Петр заметил его колебания.

        - Да, правительство ему верит.



        ГЛАВА 4


…Петр сел за руль своего зеленого «пежо». Но домой он ехать не хотел. «Поеду-ка я искупаюсь»,  - решил он.
        Выехав из ворот, он свернул не налево, к дому, а направо, к аэропорту. Там, рядом с отелем, где обычно останавливались транзитные пассажиры, недавно открылся большой, как его называли в Луисе, «Олимпийский» бассейн.
        В бассейне было малолюдно. Лишь несколько европейцев плескались в прозрачной воде, казавшейся издалека ярко-голубой - из-за голубой плитки, которой были облицованы дно и борта бассейна.
        Петр разделся и оказался у вышки для прыжков в воду.
        Поколебавшись мгновение, он полез на вышку, миновал трехметровую, затем пятиметровую площадку. Девять метров.
        Вода отсюда казалась далекой-далекой, а сам бассейн - удивительно мелким. Он никогда еще с такой высоты не прыгал, но видел, как прыгали другие, правда, редкие смельчаки. Подошел к краю бетонной площадки. Огляделся. Отсюда, сверху, хорошо было видно ярко-зеленое летное поле аэродрома. Взлетная полоса пуста.
        Дальше, совсем у края летного поля, темнели бесформенные тушки - замаскированные защитными сетками старые «мессершмитты», военно-воздушные силы Гвиании. Петр насчитал всего пять машин.
        В зоне, где обычно парковались частные самолеты, он заметил яркую, оранжево-красную двухмоторную машину, возле которой стоял автомобиль-бензозаправщик и возились люди в голубых комбинезонах. От всей этой картины веяло глубоким покоем.

        - Эй! Ну что ты там? Всю жизнь стоять будешь?  - услышал он снизу.
        Кричал по-английски, сложив ладони рупором, белобрысый человек. Он стоял на мелководье, у противоположного края бассейна, по пояс в воде, а вокруг него плескались парни из компании, на которую Петр обратил внимание, когда приехал.

        - Струсил?  - насмешливо крикнул белобрысый после паузы, и вся его компания загоготала.

        - Ну так что?  - опять донеслось снизу.
        Петр вдруг разозлился, решительно шагнул по пружинящей под ногами доске. «Только не смотреть вниз, только…»
        Он слегка подпрыгнул, вытянул вперед руки, согнулся в поясе и закрыл глаза…
        Секунды, пока он летел вниз, показались огромными. В воду он вошел, ударившись боком, перехватило дыхание. Когда он вынырнул, жадно хватая ртом воздух, то почувствовал, как кто-то схватил его за плечо.
        Он открыл глаза и увидел того белобрысого, который кричал ему снизу. Лицо его показалось Петру почему-то очень знакомым.

        - Спасибо… я сам,  - отфыркиваясь, сказал Петр по-английски. Белобрысый отпустил его, но поплыл рядом.
        Когда Петр выбрался на мелкое место, где собралась компания белобрысого, его приветствовали как героя. Крепкие, уверенные в себе парни бесцеремонно окружили его, хлопали по плечам и поздравляли со смелым прыжком.
        Все они были коротко пострижены, белокожи; нетрудно было догадаться, что под тропическим солнцем они всего несколько часов, плечи, спины и грудь у них покраснели.
        У трех или четырех, что постарше, на теле темнели рубцы и шрамы. Эти держались более сдержанно.

        - Ну что, шеф?  - сказал один из них, высокий парень со шрамом на щеке, обращаясь к белобрысому - старшему в компании.  - Выставляю виски!
        Белобрысый скривил в улыбке тонкие губы:

        - Да, ты проиграл пари, малыш… Виски за тобой. Он обернулся к Петру и слегка склонил голову:

        - Меня зовут Штангер. Рольф Штангер.
        Петр пожал протянутую руку и представился, в свою очередь:

        - Николаев.

«Но почему же его лицо мне так знакомо?  - опять подумал Петр.  - Где я его видел?»
        Штангер прищурился. Редкие светлые волосы налипли ему на лоб косой челкой. Рыжие ресницы кустиками торчали на красноватых веках, прикрывая бледно-голубые глаза. Лицо его, плоское и невыразительное, застыло в какой-то странной неподвижности.

        - Русский?  - спросил Штангер.

        - Да. А вы немец?  - догадался Петр.
        Штангер поморщился, слегка шевельнул рукой, словно говоря: «Какое это имеет значение?»

        - Ну что, шеф? Позовем в бар и нашего героя? Он честно заработал виски,  - подошел к ним, разгребая впереди себя воду, высокий со шрамом, тот, что проиграл пари и которого немец назвал «малышом».

        - Парень - русский,  - глухо отозвался Штангер.

        - Вот как?
        Малыш с интересом взглянул на Петра:

        - Впервые вижу русского.
        Он говорил по-английски с акцентом и, поняв, что Петр заметил это, поспешил представиться:

        - Я - бельгиец. Жан Кувье. А вот те двое…
        Он махнул рукой в сторону парней, затеявших в воде веселую возню:

        - …французы. Те вон - англичане. Есть американцы и даже пакистанец. Недурно, а?

        - Вы что же… туристы?  - предположил вслух Петр. Малыш весело расхохотался и вдруг осекся, случайно взглянув на Штангера. Лицо немца стало жестким.

        - Крестоносцы,  - холодно произнес он, как будто проверяя про себя это слово, и на его скулах набухли тяжелые желваки.  - Крестоносцы,  - повторил он тверже и отчетливее, и в бесцветных фарфоровых глазах его Петру почудилось безумие.
        Потом они всей компанией сидели в душном, прокуренном баре и угощали Петра виски. Оказалось, что никто из них не рискнул нырнуть с верхней площадки, а когда туда забрался Петр, Жан Кувье предложил пари «шефу» - Рольфу Штангеру, прыгнет этот парень или нет.
        В баре «крестоносцы» держались уверенно, разговаривали громко, как люди, привыкшие к открытым пространствам. Одеты они все были в одинаковую зеленую униформу, явно купленную при распродаже армейских излишков. На рукавах красовались красные раковины - эмблемы компании «Шелл».
        И хотя о нефти не было сказано ни слова, Петр скоро узнал, что летели они на нефтеприиски «Шелл» в Южной провинции, прибыли в Луис специальным самолетом, тем самым оранжево-красным, который Петр заметил с вышки заправляющимся от бензовоза. Возглавлял команду, конечно же, Штангер.
        Петр решил, что немцу лет пятьдесят или около того, остальным же было от двадцати до тридцати, тридцати пяти. Вторым по старшинству был бельгиец Кувье.
        Петру приходилось бывать в штаб-квартире «Шелл» в Южной провинции. Это длинное белое здание одиноко стояло на плоской равнине, где когда-то тянулись бесконечные болота до самого океана. Милях в трех от него серебрились огромные шары и высокие цилиндры нефтеочистительного завода, построенного тоже компанией «Шелл».
        Компания осушила болота и свела мангры, проложила частную бетонную дорогу и перегородила ее шлагбаумами, у которых поставили охранников-африканцев в оранжевых касках и такого же цвета резиновых плащах, вооруженных оставшимися со времен второй мировой войны и купленными по дешевке немецкими «шмайсерами».
        Городок, где жили рабочие, располагался дальше к океану, на полпути к «джетти» - узкому пирсу, выходящему далеко в зеленые волны Атлантики. От нефтеочистительного завода туда тянулись трубы - шесть или семь толстых суставчатых змей серебряного цвета.
        Танкер за танкером, и все с красными раковинами на борту, приставали к «джетти», и серебряные змеи перекачивали в их чрева черную кровь Черного континента - нефть.
        Еще год назад «Шелл» была в тех краях полновластной хозяйкой. Чтобы попасть туда, надо было получить специальный пропуск у представителя компании в Луисе, но журналистам, особенно «красным», таких пропусков не давали категорически.
        Лишь после недавнего переворота, когда к власти пришли члены организации «Золотой лев», молодые офицеры во главе с майором Нначи, компания вдруг сделала широкий жест: все иностранные корреспонденты, аккредитованные в Гвиании, были приглашены для «ознакомительной поездки» во владения «Шелл» специальным самолетом, и за счет компании, разумеется.
        Много, конечно, им не показали, зато чернокожий чиновник компании «по связям с общественностью» пел гимны «Шелл», несущей процветание «дикому, заброшенному краю».
        На нем был дорогой темной-серый костюм, манжеты его слепили своей белизной, он трагически закатывал глаза, повествуя, как инженеры «Шелл» томятся в джунглях на нефтяных приисках, куда можно добраться лишь вертолетами и выбраться с которых удается, если нет вертолета, разве что ползком по нефтеперегонным трубам, отводящим «черное золото» все к тем же «джетти» компании «Шелл», разбросанным по изрезанному глубокими заливами побережью Южной провинции.
        Журналисты иронически улыбались: парень отрабатывал свой хлеб изо всех сил. Но была в его словах и доля правды. Белые инженеры и техники компании действительно забрасывались на «точки» в джунглях вертолетами. Им и в самом деле приходилось несладко в мрачных мангровых болотах, в этом страшном царстве малярийного комара. И, вырываясь в частые, но короткие отпуска, они «гуляли» в Луисе так, что компании то и дело приходилось выручать их у отнюдь не неподкупной гвианийской полиции.
        Многие, не выдержав сидения в джунглях, разрывали контракты и уезжали, кляня Африку и африканцев, но никогда - компанию. В конце концов, бизнес есть бизнес. Хочешь хорошо зарабатывать - терпи. Не хочешь - на твое место всегда найдутся желающие.
        И, глядя на крепких, веселых парней, которых Штангер, судя по всему, завербовал для «Шелл», заманил в джунгли Гвиании щедрыми посулами, Петр думал о том, как сложатся в дальнейшем их судьбы.

«Крестоносцы»,  - сказал о них Штангер. Крестоносцы… В английском языке у этого слова еще столетия назад появился и другой, отнюдь не религиозный смысл - завоеватели. И вот теперь они отправлялись в болота и джунгли завоевывать для «Шелл» золото.
        Парни накачивались виски, что называется, «от пуза». И Штангер отнюдь не препятствовал им.

        - Пей,  - твердил Петру изрядно захмелевший Кувье,  - не стесняйся, парень, за все заплачено.

«Крестоносцы… А что, если написать о них большую статью?  - вдруг пришла мысль.  - Да так и назвать - „Крестоносцы“?»
        Это была идея! И то, что завтра предстояло лететь в Южную провинцию, а там наверняка побывать на приисках «Шелл» - все это тоже было удачей. Он так и начнет свой материал - со встречи в бассейне. Вот только надо будет выбрать среди этих парней одного, через судьбу которого он покажет судьбы остальных.
        Взять, например, Кувье, бельгийца. Он, кажется, не прочь поболтать, рассказать о себе, не то что этот угрюмый Штангер.

        - Так вы бельгиец?  - Петр подвинул к Кувье свой стакан. Бельгиец взял бутылку виски - бармен давно отказался от мысли разливать спиртное по стаканам этих шумных клиентов - и плеснул коричневатую жидкость в стакан Петра:

        - Выпьем!
        Петр поднял стакан:

        - За знакомство!
        Кувье выпил и сейчас же налил себе еще. Пользуясь тем, что бельгиец сосредоточил на этой ставшей для него такой сложной операции все внимание, Петр незаметно отодвинул свой стакан в сторону.
        И тут, подняв глаза, он поймал на себе взгляд Штангера. Немец был трезв. В этот момент откуда-то из-под потолка раздался голос, искаженный микрофоном:

        - Самолет, выполняющий специальный рейс в Южную провинцию, отправляется через несколько минут. Джентльменов, следующих этим рейсом, прошу пройти на посадку.

«Нефтяники» разом замолчали.
        Диктор аэропорта вновь повторил свой призыв. Но не успел он закончить первую фразу, как Штангер соскочил с высокого круглого стула, на котором сидел у стойки, и по-военному одернул свою зеленую куртку.

        - Встать!  - рявкнул он, и «нефтяники» мгновенно скатились с высоких стульев у стойки. Один за другим заторопились к выходу мимо застывшего в напряжении немца. Он провожал взглядом каждого, и круглые фарфоровые глаза на неподвижном ллце делали его похожим на манекен.
        Кувье на прощанье стиснул плечо Петра и вышел, не выбежал, а именно вышел - последним, неторопливо ступая.
        Штангер проводил его взглядом, потом обернулся к Петру, тонкие губы его скривились, изображая подобие любезной улыбки:

        - Рад буду встретиться с вами вновь, сэр,  - сказал он глухим голосом, сухо кивнул и вышел, прямой, негнущийся.



        ГЛАВА 5


…Ночью Петр тихонько, чтобы не потревожить Веру, встал и оделся. Приближался сезон дождей, и небо было закрыто плотными тяжелыми облаками.
        Петр, стараясь не шуметь, спустился в холл, где с вечера оставил свой дорожный портфель, похожий на небольшой саквояж: блокноты, ручки, пленка, фотоаппарат, пара банок консервов (на всякий случай!).
        Он вышел в сад перед домом. Сонный садовник-северянин поливал клумбу роз, зажав пальцем кончик длинного и тонкого пластикового шланга.

        - Монинг, маста,  - поклонился он в пояс.

        - Доброе утро,  - ответил по-английски Петр, чертыхнувшись про себя: эти северяне, привыкшие валяться в пыли у ног своих хозяев, с трудом отказывались от старых обычаев.
        Петр не торопясь пошел по улице, по асфальту, зажатому между густыми садами, в которых прятались двухэтажные домики, щедро и по сходной цене понастроенные в Луисе итальянской компанией «Ферранти и сыновья».
        На первом же перекрестке перед ним затормозило такси, старая колымага, покрашенная в малиновый и синий цвета.
        В аэропорт Петр приехал слишком рано. В баре, где он сидел вчера с нефтяниками Штангера, было пусто. На стойке, подложив себе под голову штиблеты, спал бармен.
        Петр растолкал его и попросил приготовить яичницу с беконом.

        - Йе, са,  - сонно согласился бармен, изо всех сил стараясь казаться услужливым.
        Он быстро приготовил завтрак на маленькой плитке за стойкой, поджарил тосты, вскипятил воду для кофе, достал из холодильника крохотную пачку масла и коробочку малинового джема.
        Подав все это Петру и получив деньги, он опять заснул, на этот раз притулившись у зеркальных, заставленных бутылками полок. Но поспать ему не удалось. Минут через пять в бар с шумом ввалился старый Френдли, корреспондент американского еженедельника «Тайм». Клетчатый пиджак его, как всегда, был засыпан смесью перхоти, табака и пепла, в изобилии сыпавшегося из короткой трубки. Носильщик тащил за ним следом набитую битком изрядно потрепанную дорожную сумку желтой кожи.
        Увидев Петра, Френди вытащил изо рта трубку и поднял ее в знак приветствия. Его дряблые, обвисшие, как у бульдога, щеки, раздвинулись в улыбке, и он пошел к Петру, на ходу протягивая короткую руку с отекшими пальцами.

        - Хэлло, бади!  - хрипло пророкотал он, пожав Петру руку, и усаживаясь за столик рядом с ним.  - Летим вместе?
        Бармен услужливо выбежал из-за стойки - Мартин Френдли, приехавший в Гвианию сразу после последнего военного переворота, уже успел прославиться на весь Луис щедростью чаевых.

        - Двойной виски,  - не оборачиваясь, рыкнул в его сторону Френдли,  - да без льда.  - И, не обращая больше внимания на бармена, начал объяснять Петру: - В этом чертовом климате не вылезаю из простуд… А вот и Стоун…
        Американец замахал трубкой рослому парню в широкополой зеленой охотничьей шляпе, появившемуся на пороге бара.

        - Сид! Присоединяйтесь!
        Сидней Стоун, корреспондент Би-би-си в Гвиании, помахал рукою в ответ:

        - Хэлло, Мартин! Хэлло, Питер!
        Он дождался, пока второй «Би-би-си-мен», Александр Лаке, молодой рыжий парень в клетчатой дорожной рубахе с оттопыренными накладными карманами, появился на пороге, нагруженный двумя брезентовыми мешками с кино - и радиоаппаратурой, и направился к стойке, где бармен уже призывно позванивал кубиками льда в высоком стакане.

        - Жарко!  - крикнул Стоун американцу и русскому, доставая из кармана зеленых охотничьих брюк большой голубой платок и вытирая потную шею. Его помощник осторожно сложил свои мешки у входа и тоже направился к стойке.
        Потом одновременно появились широколицый, похожий на Бальзака Серж Богар, корреспондент Франс Пресс, разбитной Дании Смит из Рейтера, меланхоличный Уолтер Шварц, представляющий «Гардиан» и несколько других английских газет, и маленький японец из «Джапан тайме» - Петр с ним еще не был знаком.
        Элегантный Альберто Монтини, корреспондент итальянского журнала «Джорно», набриллиантиненный, в кремовом пиджаке, с бордовым галстуком-бабочкой, явился в сопровождении своей красавицы супруги, всем своим видом выражавшей глубокую печаль в связи с предстоящей разлукой. Однако ее огромные, влажные, темные глаза бросали откровенные взгляды на воех по очереди мужчин, собравшихся в баре.
        Последними прибыли сухой, желчный Мозес Аарон, из Ассошиэйтед Пресс, тяжеловесный Конрад, Шмидт из западногерманского «Шпигеля» и месье Дюпон из «Монда».

        - Все в сборе,  - довольно сказал Мартин Френдли, пересчитав собравшихся толстым указательным пальцем.  - Ровно дюжина.
        Петр вопросительно взглянул на него.

        - Я видел список в министерстве информации,  - объяснил Френдли.  - Правда, там было одиннадцать имен.
        И он многозначительно посмотрел на Петра, давая понять, что советского журналиста в этом списке не было.
        Петр промолчал: добродушный, всегда пахнущий виски и окутанный клубами табачного дыма, Мартин казался славным дядюшкой, все знающим, все понимающим и на все глядящим сквозь пальцы. Его так все и звали - «дядюшка Мартин».
        Он был известным человеком в международных журналистских кругах, специалистом по Европе, точнее по Западной Европе. И то, что «Тайм» перебросил его из Лондона в Гвианию, многими было расценено как закат звезды первой величины.
        Однако сам мистер Френдли (в переводе с английского его фамилия означала «Дружелюбный») не унывал.

        - Лучше холодный пенни, чем раскаленный фунт,  - любил повторять он старую английскую поговорку.
        В бар вошел человек в форме «Эйр-Гвиании» - белая, с короткими рукавами рубашка с черными погонами, украшенными золотом шевронов, белые гетры и шорты. На голове его был фиолетовый тюрбан сикха, густую бороду стягивала крупная сетка для волос.
        Сикх поднял голову, призывая к вниманию, и по листку тонкой бумаги прочел в наступившей тишине двенадцать фамилий. Называя кого-нибудь, он вопросительно смотрел поверх тяжелых роговых очков на сидящих в баре. Последним он назвал Петра.

        - Джентльмены, прошу на посадку,  - пригласил сикх и не оглядываясь пошел из бара.
        В самолете, старом «френдшипе», который министерство информации продолжало использовать, несмотря на его дряхлость, уже сидели пассажиры - гвианийцы и гвианийки - с детьми, с клетками, набитыми курами, с какими-то мешками.
        Сделав первый шаг в духоту салона, Сид Стоун потянул носом воздух и недовольно обратился к молоденькой стюардессе:

        - Насколько мне известно, мисс, рейс специальный, и никого, кроме нас, на борту быть не должно!
        Девушка кокетливо повела плечом:

        - Администрация аэропорта приказала нам занять пассажирами свободные места.  - И, гордо вскинув голову, добавила: - Республике нужны деньги, сэр!

        - Проходи, бади, проходи,  - дружелюбно подтолкнул надувшегося англичанина «дядюшка Мартин».  - Если республике нужны деньги, значит, она их имеет право получить.

        - Если кто-то и получил за это две-три сотни фунтов, то никак не республика,  - проворчал, проходя вперед, Стоун.
        Петр в душе был согласен с ним: правительство майора Нначи объявило коррупции войну, но пока результаты ее не чувствовались. Конечно же, деньги с пассажиров собрал кто-то из 'летного начальства.
        Он не стал встревать в разговор и пошел между рядов, отыскивая место у иллюминатора. Публика летела опытная - хвостовые места были уже заняты, лишь у самой кабины пилотов было место, да и то рядом торчала чья-то макушка.

        - Свободно?  - спросил Петр.

        - Пожалуйста,  - вдруг услышал он хорошо знакомый голос.

        - Анджей?!

        - Да, это я,  - отозвался Анджей.  - Садись, веселее будет лететь.
        Голос его звучал спокойно, как будто они только накануне уговорились лететь вместе и сейчас встретились.
        Петр покачал головой и пробрался на место у иллюминатора.

        - Теперь нас тринадцать,  - подумал он вслух.

        - Чертова дюжина,  - охотно подтвердил Анджей. …Через два часа «френдшип» стал заходить на посадку, под его крылом поплыла широкая Бамуанга, похожая в лучах полуденного африканского солнца на поток расплавленного золота.
        Мартин Френдли, «дядюшка Мартин», как-то само собой ставший во главе журналистской братии, узнав от Войтовича, что тот оказался на борту «френдшипа», сунув пилоту всего лишь десяток фунтов, хлопнул себя пухлыми ладонями по бедрам и долго, до слез хохотал, приговаривая:

        - Браво, бади! Молодец, бади!
        Потом, обойдя всех членов группы, он договорился, что все единогласно заявят властям Южной провинции, что их, журналистов, именно тринадцать, а Войтович в списке министерства информации пропущен из-за обычной для Гвиании неаккуратности какого-то мелкого клерка.
        После этого «дядюшка Мартин» произнес короткую, но торжественную речь о профессиональной солидарности, а стюардесса объявила о том, что самолет по указанию властей провинции совершит посадку не в столице Поречья Обоко, а в Уарри, где для гостей уже забронированы номера в отеле «Эксельсиор».
        Пилот положил «френдшип» на крыло, горизонт пошел наискосок, за иллюминатором поплыли одноэтажные, крытые ржавым железом кварталы города, его пыльные, неасфальтированные улицы с редкими гигантами манго, потом - пестроцветье рынка, растянувшегося вдоль самого берега, уткнувшись в который лежали сотни лодок самых разных размеров, узких и длинных гвианийских пирог.
        Самолет выпрямился и понесся вниз, к просторному зеленому полю, оставив слева многоэтажную белую башню отеля «Эксельсиор». Наконец колеса черкнули о землю, затем глухо ударились о нее, «френдшип» взревел и стал глушить скорость. Двигатели заработали ровнее, и самолет легко побежал по пустому зеленому полю к двухэтажному домику вдалеке, над которым раздувался большой оранжевый сачок, указывающий направление ветра.

«Френдшип» подрулил к домику почти вплотную. Петр видел в иллюминатор, как к самолету спешили солдаты с карабинами наперевес, будто собираясь взять его штурмом.
        Стюардесса открыла наружную дверь и спустила легкую лесенку. Пассажиры заволновались, повалили к выходу плотной гудящей толпой.
        На земле командовал молоденький офицер-десантник. Держа в руках список пассажиров, он отмечал в нем имя каждого сошедшего с «френдшипа». Гвианийцам он приказывал отойти налево, европейцам направо. Когда выяснилось, что европейцев оказалось на одного больше, чем в списке, он очень удивился, но принял объяснения Френдли, с любопытством разглядывая старого американца и называя его «папа».

        - Прошу на пограничный контроль,  - вежливо обратился он к группе европейцев и не оглядываясь пошел к домику.

        - Пограничный контроль?  - удивился Петр.  - Такого раньше здесь не бывало.

        - Спокойно, бади,  - хлопнул его по плечу добродушно улыбающийся Френдли.  - Мы здесь гости, а не хозяева.
        Анджей нахмурился и покачал головой:

        - Значит, дела обстоят уже так… Они с Петром переглянулись.
        В доме, обычном жилом коттедже, действительно оказался наскоро оборудованный контрольно-пропускной пункт: в холле стояли длинные столы, за которыми уже ожидали прибывших трое-четверо полицейских и несколько человек в штатском.
        Офицер, встречавший «френдшип», забрал у журналистов паспорта, сложил их разноцветной стопкой и пошел по лестнице наверх, где, видимо, размещалось начальство.
        Гвианийцы, прилетевшие вместе с журналистами, судя по всему, никого не интересовали. Им даже не предложили пройти на КПП, и Петр видел, как теперь, нагруженные своим скарбом, они тянулись мимо огромных окон холла куда-то за дом.
        Чемоданы сгрузили и доставили в холл парни в голубых комбинезонах с надписью: «Эйр-Гвиания». На полицейских была гвианийская форма, офицер был тоже в форме гвианийской армии, но пограничный пункт внутри страны… Это было новостью…
        Офицер вернулся и раздал прилетевшим паспорта.
        Войтович поспешно раскрыл свой, полистал и молча протянул Петру. На одной из страничек чернел аккуратный штамп с надписью: «Прибыл». Дата была поставлена от руки.
        Остальные тоже разглядывали свои паспорта, оживленно переговариваясь. Петр заметил, как весело переглянулись парни из Би-би-си, да и все остальные, судя по лицам, воспринимали происходящее со странным удовлетворением.

        - Что ж, первый шаг сделан,  - констатировал Войтович.  - Тебе не кажется, коллега?

        - Кажется,  - согласился с ним Петр.  - И наших друзей это явно радует.
        Он кивнул на спутников, возбуждение которых все возрастало.

        - Нам хотелось бы как можно скорее добраться до телеграфа,  - выразил офицеру общее желание Мозес Аарон, тощий, похожий на черного ворона, корреспондент Ассошиэйтед Пресс.
        Офицер вежливо кивнул.

        - После таможенного досмотра, джентльмены, вас доставят в «Эксельсиор», и тогда…

        - После таможенного досмотра? Как? Есть уже и собственная таможня?  - зашумели вокруг.  - Но ведь это прерогатива военного правительства…
        Молодой офицер не стал вступать в спор.

        - Прошу, джентльмены, положить свои вещи на столы,  - сухо приказал он и отвернулся, давая понять, что больше от него не дождутся ни слова.

        - Не спеши,  - шепнул Войтович Петру и незаметно кивнул в сторону остальных.  - Пусть сначала они…
        Первым положил свой чемодан Альберто Монтини - и сейчас же сверкнула вспышка блица.
        Все захохотали, а Шмидт, сделавший снимок, опустил фотокамеру и с шутливой галантностью поклонился итальянцу:

        - Благодарю вас, сеньор, за любезность. Вы первый иностранец, досмотренный на таможне нового независимого африканского государства.



        ГЛАВА 6

        Деловой человек и местный король Макензуа Второй когда-то выбрал для строительства отеля «Эксельсиор» крутой и зеленый холм, возвышающийся над Уарри. И теперь четырнадцатиэтажное здание, построенное по последнему слову отельного бизнеса, горделиво красовалось, видное из любой точки города и даже из-за Бамуанги. С того берега оно казалось белой башенкой на фоне зеленых холмов, окружающих Уарри.
        К ленчу в «Эксельсиоре» полагалось спускаться в пиджаках и галстуках или в национальной одежде, рубашки без галстуков и с короткими рукавами считались в ресторане отеля неприличными.
        Зато в кабаре «Луна Росса», тоже принадлежащем королю, куда он пригласил журналистов на ужин, приходить можно было в чем заблагорассудится.
        Его величество Макензуа Второй, дородный, килограммов на сто пятьдесят мужчина, встречал гостей у входа в заведение собственной персоной. Был он в просторном белом одеянии, обшитом по краям золотой лентой. На массивной голове красовалась малинового фетра феска с кисточкой. На могучей шее горела тяжелая золотая цепь, пальцы сплошь унизаны кольцами с фальшивыми камнями.
        У него было с десяток жен и сколько угодно наложниц. Был король удачлив и в бизнесе, хотя порой, забыв о титуле, пускался в столь рискованные махинации, что раза три чуть было не оказался под судом, несмотря на всю гибкость гвианийских законов.
        Самому встречать гостей у дверей заведения с сомнительной репутацией ему отнюдь не казалось зазорным. Наоборот, визит иностранных журналистов в «Луна Росса» должен был, по замыслу хитрого короля, придать заведению особый шик и, во всяком случае, создать рекламу на международном уровне.
        Но была и еще одна причина, по которой Макензуа Второй стоял сегодня у дверей своего кабаре. Губернатор Эбахон просил его задержать гостей в Уарри и не пускать их в Обоко, а король, член совета вождей провинции, знал, что эта просьба весьма и весьма основательна.
        К «Луна Росса» гостей доставили три королевских «бьюика», выкрашенных под золото, с королевскими гербами на дверцах - два ставших на задние ноги слона под одной короной и скрещенные широкие мечи.
        Зал сверкал разноцветьем электрических лампочек. Его стены из мангровых кольев снаружи украшали плакаты, рекламирующие все - от безопасных бритв «Три крокодила» до туристских круизов по островам Меланезии. Реклама пива, виски и джина, портреты заморских кинодив, вывеска, обещающая посетителям «туземные танцы и все существующие в мире радости»,  - все это должно было создавать гостям соответствующее настроение, при котором карманы раскрываются сами по себе.
        Король широко распахнул объятия навстречу гостям.
        Первым неосмотрительно попал в них старый Френдли, еле успевший выхватить изо рта свою неизменную трубку.

        - Хэлло, парень!  - трубно взревел король, и гигантское брюхо его ходуном заходило под белым одеянием.
        Он изо всех сил стиснул утонувшего в его объятиях американца, приподнял, помял, подержал и отпустил.

        - От имени группы журналистов приветствуем ваше величество,  - выдохнул все же нашедший в себе силы многоопытный Френдли.
        Маленькие глазки его величества довольно блеснули под широким, низко нависшим лбом. Мясистые губы расплылись в широкой улыбке, обнажив крупные белоснежные зубы.

        - Дети мои,  - неожиданно заревел он в толпу своих подданных.  - Вы видите? Вы слышите? Смотрите, слушайте и запоминайте, а потом расскажите всем моим любимым подданным… Вашего короля, вашего отца и заступника перед небом и землей приветствуют белые, ради этого проделавшие путь из самой Англии по повелению моей любимой сестры королевы Елизаветы.

        - Здесь представители и других стран, ваше величество,  - поправил короля Сид Стоун, протянув ему ко рту микрофон на выдвижном хромированном стержне.

        - Все, что не Гвиания, для них - Англия,  - отмахнулся Макензуа Второй. Пряные запахи, доносившиеся сквозь щели стен, заставили его сглотнуть слюну, да и гости, проголодавшиеся после безвкусного ленча, которым их угостили в «Эксельсиоре», решили поторопить события. Сид Стоун выключил магнитофон и убрал микрофон, Френдли пыхнул трубкой так, что окутался облаком сизого дыма, а . остальные вплотную подступили к дверям «Луна Росса», скрытым широкой спиной его величества.
        Теперь туго пришлось королю. Словно сговорившись, гости изо всех сил стискивали его большие, не привыкшие к такому обращению руки, дружески пихали локтями в большой живот, а Мозес Аарон даже назвал его Мак, сократив тем самым до минимума благородное имя Макензуа.
        Сокращение прилипло моментально и неожиданно понравилось королю.

        - А ты, оказывается, свой парень, Мак,  - одобрил его реакцию Шмидт.  - Свой в доску!
        И сверкнул вспышкой фотокамеры.
        Интерьер «Луна Росса» оказался точно таким, как ожидал увидеть его Петр и какими были все подобные заведения в Гвиании. Вдоль стен стояли грубо сколоченные столы без скатертей, напротив входа возвышалась небольшая эстрада, где уже устроилась пятерка музыкантов в красных костюмах с золотыми пуговицами и королевскими гербами на груди.
        У левой стены было еще одно возвышение, окруженное шаткой балюстрадой, за которой стояло массивное кресло, сделанное, очевидно, на солидный вес его величества. Там же стояло несколько кресел поменьше, вероятно, для членов королевского семейства.
        Между «королевской ложей» и эстрадой для музыкантов имелся проход вглубь, где, судя по запахам, располагалась кухня. Перед самой эстрадой пустовала площадка для танцев, к ней примыкал бар, полки которого были уставлены батареями пивных бутылок.
        К удивлению Петра, король не вошел в свою «ложу», а тяжело плюхнулся на табурет за одним из столов, стоявших перед балюстрадой,  - табурет затрещал, но выдержал его тяжесть.

        - Садись, ребята!  - зычно повелел его величество.  - Валяй занимай столы!
        Все бросились рассаживаться - охотно, с веселым шумом. Разбитной король действительно был «своим парнем».

        - Сейчас выяснится, что он окончил Кембридж,  - подмигнул Петру Анджей.
        И он был недалек от истины - Макензуа Второй провел пару лет в Оксфорде.

        - Пива и цыплят!  - проревел его величество и грохнул по столу кулаком так, что сидевший рядом с ним Френдли от неожиданности чуть не проглотил свою трубку.
        Несколько ловких молодых парней в красных кружевных рубахах один за другим выскочили из-за фанерной загородки, скрывавшей вход в кухню, держа на вытянутых руках бронзовые подносы с горами золотисто-поджаристых, аппетитно пахнущих цыплят. Другие тащили зеленые бутылки пива и высокие дешевого стекла стаканы. Затем последовали ярко расписанные миски, полные вареных яиц, сушеной рыбы и нарезанного крупными кубиками мяса. Пальмовое вино притащили прямо в колебасах - сосудах из сушеной тыквы, затейливо украшенных резными изображениями фантастических птиц, ящериц и змей, сплетенных в причудливые узоры. Судя по изобилию, гулянье должно было быть поистине королевским.
        Парни под грозными взглядами его высочества поспешно открывали пивные бутылки, ловко разливали пиво по стаканам, украшенным аляповатыми королевскими гербами.

        - А гирлянды… почему не горят гирлянды?!  - вдруг взревел хозяин и занес было по привычке кулачище над столом, но в тот же момент под потолком зажглись разноцветные лампочки.

        - То-то!  - захохотал король и ткнул в бок Мартина Френдли.

        - Дисциплина!  - подзадорил короля сидевший напротив него Шмидт.

        - Порядок!  - самодовольно поправил его король и опять со всего размаху шлепнул немца по плечу.

        - Ого!  - отозвался тот, потирая ключицу.  - Так ведь можно и… прямо в ад!
        Музыканты на эстраде грянули что-то бравурное и сразу заглушили всех.

        - Чоп-чоп!  - возопил король и, схватив с подноса цыпленка, со смаком впился в него.
        Гости последовали примеру хозяина. Цыплячьи кости трещали, размалываемые тренированными челюстями журналистской братии. Пиво лилось рекой. Лишь маленький элегантный японец чувствовал себя не в своей тарелке. Он смущенно отщипывал крошечные кусочки от цыпленка и на всякий случай вежливо улыбался всем вместе и каждому в отдельности.
        Было шумно и весело. Пиво пьянило, во рту горело от пряностей, и стаканы наполнялись беспрестанно. А король, продолжая дурачиться, шумел все громче, могучие жизненные силы распирали его, неуемная энергия требовала выхода.
        Он вспоминал английские футбольные команды и ругал происки ЦРУ в Африке, хвастался своим «Эксельсиором» и обещал отправить личное письмо президенту США.
        Потом он вдруг приказал распахнуть настежь двери в «Луна Росса» и впустить всех желающих: первая бутылка пива каждому посетителю была обещана за счет администрации.
        Толпа, наблюдавшая за пиршеством сквозь щели между мангровыми кольями, радостно хлынула в зал, славя щедрость своего правителя. Впрочем, на некоторых лицах читалась плохо скрываемая ирония.
        Король этого явно не замечал. Глаза его налились кровью. Он приказывал наливать еще и еще, кричал так, что заглушить его не могли даже взмокшие от усердия джазисты. И вдруг вскочил, поводя по сторонам ставшими малиновыми, как его фесда, глазами.

        - Мария!  - рявкнул он.  - А где Мария?
        Из-за «королевской ложи» выскользнула стройная девушка лет шестнадцати, в короткой кофточке с рюшками, в длинной, по щиколотку юбке - черные птицы на светло-коричневом фоне. На голове ее во все стороны торчало десятка полтора тоненьких косичек, туго перемотанных нитками. Черты лица ее были, с точки зрения европейца, почти правильны, глаза светились лукавством.
        Король ласково и осторожно положил руку на хрупкое плечо девушки. Лицо его подобрело. Он обвел всех вдруг просветлевшим взглядом.

        - Мария,  - как-то непривычно мягко сказал он. И, словно упиваясь звуками этого имени, повторил опять: - Мария. Моя дочь, ребята… Принцесса!

        - Хэлло!  - кокетливо улыбнулась девушка и прижалась к громоздкому телу отца.
        Рядом с этой громадой принцесса казалась особенно хрупкой, почти невесомой.

        - Садитесь, мисс,  - с кряхтением стал подниматься Френдли, но Войтович опередил его.
        Он уже стоял перед принцессой, склонившись в изящном полупоклоне. («Откуда, черт возьми, в нем все это берется!» - с доброй завистью подумал Петр.)

        - Ваше высочество! Позвольте предложить вам место…
        Девушка вопросительно посмотрела на отца и весело фыркнула - было видно, что дома ее таким обращением не баловали.
        Король улыбнулся дочери с нежностью, какую только может проявить к своему любимому дитяти старый, матерый гиппопотам, и поднял руку.
        Музыка разом оборвалась, словно кто-то выключил радиоприемник.

        - Джентльмены,  - торжественно произнес Макензуа Второй, обращаясь к гостям.  - Мне сказали, что среди вас есть русский.

        - Так вот же он!  - тряхнул щеками Френдли, выпустил струю дыма в сторону Петра и, старательно выговаривая непривычные звуки, добавил по-русски: - Товарищ… Петр.

        - Мария!  - взревел король, вновь входя в свой привычный образ, и решительно подтолкнул девушку к Петру.  - Иди к нему, Мария!
        Петр опешил. Видимо, выражение лица у него было совершенно идиотское, во всяком случае, все захохотали.

        - Иди к нему, Мария!  - гремел король, театрально указывая на Петра.
        И внезапно Петр понял: его величество король Макензуа Второй играл, играл, словно провинциальный трагик, а они, европейцы, скованные собственными, давно устаревшими представлениями о старой колониальной Африке, обмануты, примитивно и жестоко, этим хитрым дельцом, который прикидывается простаком для того, чтобы выгоднее обделывать свои делишки.
        Девушка между тем легко проскользнула мимо Войтовича, мимо столика, за которым сидели японец, итальянец и парни из Би-би-си, и грациозно опустилась рядом с Петром на табурет, где еще минуту назад сидел поляк.

        - Хэлло!  - улыбнулась она.
        Петр чувствовал, что лицо его заливается краской. Однако на выручку пришел все тот же Макензуа Второй.

        - Джентльмены,  - прогремел он,  - моя дочь решила поехать в Москву - в университет Лумумбы. И она хочет познакомиться с русским!
        Гости задвигали стульями: они ожидали более пикантного поворота.

        - А король-то… красный,  - услышал Петр, как желчный Мозес Аарон ехидно шепнул итальянцу Монтини.

        - Зато как прекрасна сеньорита!  - промурлыкал ему в ответ итальянец и с завистью вздохнул.

        - Выпьем!  - продолжал король, разом опрокидывая в свою розовую пасть очередной стакан пива.

        - Выпьем!  - задорно поддержал его Френдли и подмигнул всей компании.

        - Здоровье короля!  - шутливо выкрикнул кто-то, и все опять вскочили с поднятыми стаканами.
        Его величество благосклонно кивнул и поднял стакан, мгновенно наполненный парнем, все время стоявшим за его спиной с бутылкой пива наготове. Опять загремел джаз, кто-то из гвианийцев пошел танцевать. На Марию и Петра теперь никто не обращал внимания.
        Но Петру не стало легче. Он никогда не умел быть галантным.

        - Вас зовут Питер Николаев?  - спросила наконец девушка и в упор взглянула на Петра, разглядывая его с откровенным любопытством.

        - Петр,  - смущенно ответил он.

        - Потанцуем?
        Она встала и тронула его плечо.

        - Но… это «хайлайф»,  - нерешительно попытался отказаться Петр.  - Это… слишком сложно…
        Действительно, на площадке возле музыкантов в замысловатых ритмичных движениях извивались гвианийцы, милостиво допущенные в кабак королем, и среди них - местные девушки, судя по их смелому поведению, постоянные посетительницы этого злачного места.

        - «Луна Росса»,  - звонко и решительно выкрикнула Мария, точно копируя повелительные интонации своего родителя.
        Джаз оборвал «хайлайф», и сейчас же серебряно запела труба, надрывая тоскливой нежностью душу. Это было итальянское танго, прозрачное, как горный ручей.
        Мария решительно вывела смущающегося Петра в круг прекративших танцевать гвианийцев, прильнула к нему, и они сделали несколько па.

        - Смотри, парень, как бы тебе не стать принцем-консортом! [3 - Принц-консорт - муж правящей королевы.] - весело выкрикнул Сид Стоун, но в голосе его чувствовалась зависть.

        - Если мужем сестры английской королевы стал простой фотограф, то почему журналист-международник не может стать принцем-консортом?  - в тон ответил ему Войтович.

        - Танцуйте, дети мои! Танцуйте!
        Пьяненький король сидел по-бабьи, подперев могучим кулачищем толстую щеку, и в его наполненных слезами глазах светилась отцовская нежность.

        - Еще по… бутылке… всем моим подданным!  - вдруг заревел он и так саданул кулачищем по столу, что посуда посыпалась на земляной пол.

        - Да здравствует король!  - выкрикнул совершенно трезвый Шмидт и подмигнул коллегам.

        - Виват!  - взревели те с готовностью нарочито пьяными голосами.
        Гвианийцы радостно ударили в ладоши, прекратившие было танцевать пары вернулись на площадку, где сразу же стало тесно и душно.
        Минуты две Петр и Мария танцевали молча. Потом Петр, чтобы нарушить молчание, спросил:

        - А вы в самом деле хотите поехать в Москву?

        - У нас в Уарри есть ребята… окончившие университет Лумумбы.  - Она вдруг прижалась к Петру, он почувствовал на щеке ее дыхание и сейчас же услышал шепот: - Вас просили быть сегодня вечером в бассейне «Эксельсиора». Ровно в одиннадцать тридцать. Запомнили? Ровно в одиннадцать тридцать.

        - Кто?  - удивился Петр.
        Но Мария уже отступила от него и громким капризным голосом объявила:

        - Спасибо за танец. Вы прекрасно танцуете, мистер Николаев!
        И быстро пошла от него сквозь толпу танцующих. Она решительно прошла к отцу, с трудом удерживающемуся на табурете (Войтович потом сказал, что его величество выпил почти полсотни бутылок!), что-то сказала ему… Король согласно кивнул…

        - Бай, бай!  - обернулась девушка к гостям, улыбнулась и исчезла.

        - Вот и все,  - ехидно заметил Мозес Аарон, и итальянец вздохнул:

        - Но… сеньорита! Божественна!



        ГЛАВА 7

        Они вернулись в «Эксельсиор» около одиннадцати, усталые, отяжелевшие от бесчисленных бутылок пива и проперченных яств, и сразу же разошлись по своим комнатам на двенадцатом этаже, где их поселили в самых дорогих номерах, оплаченных властями провинции: о том, что Войтович был внесен в список группы «контрабандой», никто и не вспоминал.
        Петр и Анджей выбрали номера по соседству с видом на Бамуангу. Сейчас в темноте она угадывалась где-то вдали, словно большое черное зеркало, отражающее крупные и яркие звезды.
        Было уже начало двенадцатого. Петр достал из портфеля плавки, взял в ванной махровое полотенце в красную и черную клетку, от которого рябило в глазах. Спуститься вниз на лифте, пройти через холл, мимо мраморного фонтана, у которого возвышалась большая скульптурная группа - сотворение мира в африканском варианте, и выйти к бассейну - все это займет самое большее семь-десять минут, решил Петр.
        Мария… Она просила его быть в бассейне в половине двенадцатого, быть непременно, она сказала, что Петра будут ждать, но кто? Может быть, она сама решила назначить ему свидание? Петр даже улыбнулся этой нелепой мысли, хотя в глубине души шевельнулось сомнение: а вдруг? Он попытался предположить, что значило таинственное поведение девушки, но скоро сдался: никакого объяснения придумать так и не смог, да и пора уже было идти.
        Он перекинул полотенце через плечо и вышел из номера. Коридор был пуст. Мягкий ковер глушил шаги, рассеянный, красноватый свет медных бра почему-то тревожил.
        В лифте Петр спускался в одиночестве. Никого не было и в холле: свет здесь был притушен, швейцар стоял снаружи за стеклянными дверями, Петр видел только его спину в красной куртке с неизменным гербом его величества короля Макензуа Второго.
        Петр взглянул на свои часы - одиннадцать двадцать пять. Он постоял минуту в холле у бассейна, разглядывая лежащие на его темно-зеленом дне белые и желтые кружочки монет, которые бросали туда все, кто останавливается в «Эксельсиоре». Цементная табличка, вделанная в пол, гласила, что деньги, брошенные в бассейн, раз в год выбираются администрацией и передаются в сиротский приют имени короля Макензуа Второго. Петр нашарил в кармане несколько монет и бросил их в воду.
        Из холла к плавательному бассейну нужно было пройти коротким, ярко освещенным коридором, у выхода из которого обычно восседал старик в униформе «Эксельсиора»: бесплатно купаться разрешалось лишь постояльцам, и администрация строго следила за соблюдением этого правила.
        Всем остальным нужно было приобретать билеты у старика, исполняющего обязанности и кассира и контролера одновременно. Сейчас его на месте не было: кто из чужих явится купаться в такое время?
        У бассейна действительно было пусто и темно, шаги Петра по бетонным плитам гулко отдавались в тишине. Вода казалась чернильной, в ней неподвижно лежали ночные звезды.
        Петр прошел в кабинку для переодевания, через минуту вышел оттуда в плавках и сделал несколько упражнений, разминаясь и оглядываясь по сторонам.
        У бассейна никого не было.

«А может быть, девушка пошутила?  - усмехнулся Петр над самим собой.  - Я же, болван, прискакал словно бедный влюбленный. Что ж, на худой конец, хоть искупаюсь…»
        И, приняв это решение, он кинулся вниз головой в воду прямо с борта. Вода казалась какой-то легкоразреженной. Он решил переплыть под водой весь бассейн по ширине - пятьдесят метров.
        Но обильный ужин в «Луна Росса» давал себя знать. Петр понял, что дыхания ему не хватит и, оттолкнувшись ногами от дна, круто пошел вверх. До противоположной стенки оставалось всего несколько метров. И в тот момент, когда он всплыл на поверхность, увидел, что ему навстречу скользнула в воду темная фигура, почти бесшумно, без брызг.
        На борту стояли еще двое - в просторных национальных одеждах, застывшие, словно часовые.
        Человек бесшумно плыл навстречу Петру - все ближе, ближе. Не доплыв метра два, он остановился.

        - Мистер Николаев?
        Петр помедлил, голос был знаком, но он не мог вспомнить, где он слышал его раньше.

        - Майор Даджума,  - тихо представился пловец.
        И Петр сразу же вспомнил: майор Даджума, один из руководителей «Золотого льва», правая рука майора Нначи! Да, они встречались в Луисе много раз еще до переворота, до смерти генерала Дунгаса.

        - Я вас не узнал… Даджума мягко рассмеялся:

        - Это я должен извиниться, что заставил вас принимать ночные ванны.

        - Так Мария… - удивился Петр.

        - Она выполняла мою просьбу,  - кивнул Даджума. Теперь они были совсем рядом и, не сговариваясь, медленно поплыли вдоль бассейна.

        - Оригинальный способ встречаться,  - подумал вслух Петр.  - А я-то подумал черт знает что… - Он тихо рассмеялся: - Дочь короля, принцесса… Как в книжках…

        - У нас короли и принцы в каждой деревне,  - горько усмехнулся Даджума.  - Чего-чего, а королевской крови в наших жилах хватает… Но Мария современная и умная девушка,  - продолжал он уже другим тоном.  - Она действительно хочет поехать в Москву. Не знаю только, получится ли у нее это теперь.

«Вот, наверно, кому суждено стать принцем-консортом,  - подумал Петр.  - Но ведь не для того, чтобы сообщить мне это, майор вызвал меня в бассейн…»
        Даджума словно прочел его мысли.

        - Но об этом как-нибудь потом. Вы, наверное, знаете, что я начальник штаба третьей дивизии, расквартированной в Поречье.

        - Кажется, слышал… Ну конечно же! Я читал об этом в газетах…
        Они доплыли до борта, повернулись и поплыли назад. Люди, пришедшие с Даджумой, шли за ними по краю бассейна: их просторные одежды странно топорщились, словно под тканью что-то скрывалось.

        - Охрана?  - кивнул Петр в их сторону.

        - Бывшие студенты. Записались в армию после переворота. Ребята думающие, читающие. Через них я и познакомился с Марией.  - Майор опустил лицо в воду, выдохнул, опять поднял голову.  - И все же к делу.
        Голос Даджумы стал твердым.

        - Вы знаете положение в нашей стране. Военное правительство американцами и англичанами объявлено «красным». И только потому, что мы решили пересмотреть условия, на которых привыкли хозяйничать в Поречье нефтяные монополии. Гвиании нужны деньги, чтобы избавиться хотя бы от основных зол, которые нам остались в наследство от колонизаторов - от нищеты, болезней, неграмотности. Когда-то мы думали: получим независимость, и все сразу же решится само собой.
        В его словах звучала горькая ирония.

        - Конечно, для кого-то так все и было. Элита получила доходные должности, виллы, «мерседесы». Недаром говорили, что идеалы наших лидеров - цветная вилла, черный «мерседес» и белая жена. И по всей Африке покатились перевороты. Не буду повторять то, что давно уже известно всему миру. У нас мало времени…
        Они коснулись стенки бассейна - и Даджума, отдыхая, уцепился за специально для этой цели натянутый канат.

        - Когда я увидел в списке журналистов ваше имя, я сразу понял, кто включил вас в группу: мы ждали здесь только западников…

        - Но в группе и Анджей Войтович…

        - Знаю, поляк. Ваш друг. Вы вместе с ним были в Каруне, когда началось выступление первой бригады. С вами был еще и француз… Как его звали?..

        - Жак. Но он далеко отсюда, он бежал из Гвиании. Даджума нахмурился.

        - Ошибаетесь. Есть сведения, что его видели в джунглях среди людей «Шелл».

«Шелл»? Опять «Шелл»! И Петру вспомнились нефтяники Штангера - они тоже летели по контракту с «Шелл».

        - Но не в этом дело,  - продолжал Даджума.  - Вам и вашему другу завтра придется уезжать за Бамуангу.
        Это звучало твердо, как приказ…

        - Почему?  - удивился Петр.  - Глава военного правительства просил меня…
        Он оборвал фразу: бассейн внезапно осветился ярким светом. Разом включились прожектора - под водой, на мачтах вверху, вспыхнули гирлянды цветных лампочек, протянутых над водой. И в тот же миг Петр услыхал глухой щелчок, далекий, еле слышный. Сразу стало темно: свет включился лишь на мгновение и тут же погас.
        Даджума охнул.

        - Что с вами?  - обернулся Петр и увидел, что вода вокруг майора быстро темнеет.

        - Я… - выдохнул Даджума.
        Его рука, державшая канат, разжалась, и он камнем пошел под воду.

        - Он ранен!  - в ужасе крикнул Петр и подхватил майора, стараясь держать его голову над водой.
        Телохранители бежали к ним вдоль бассейна, пригибаясь и на бегу выпутывая из-под своих одежд бесполезные теперь уже автоматы.

        - Уходите! Немедленно уходите!  - прохрипел майор.  - Скажите Нначи, что «день икс»…
        В горле у него заклокотало, и он уронил голову. Телохранители были уж рядом, лежали на краю бассейна, протягивая руки к обмякшему телу Даджумы. Они отнесли его от бассейна и положили на низкий деревянный лежак. Один из них обтер платком левую сторону груди майора: чуть выше соска темнела маленькая аккуратная рана. Другой взял его руку, пытаясь нащупать пульс, потом осторожно опустил ее и обернулся к Петру:

        - Мертв.
        Несколько секунд длилось тяжелое молчание.

        - Уходите,  - сказал Петру один из телохранителей,  - вам нельзя быть здесь.

…Отель спал, когда Петр прошел через холл, вызвал лифт, поднялся к себе на двенадцатый этаж. В коридоре света уже не было, лишь в самом конце горела синяя лампочка. Здесь стояла уютная тишина. Правда, Петру почудилось было, что одна из дверей слегка скрипнула.
        Он остановился и замер. Скрип не повторился.

«Нервы»,  - подумал Петр.
        Уходя, он оставил дверь своего номера незапертой, чтобы не таскать с собою тяжелую деревянную грушу, к которой был прикреплен ключ, и сейчас дверь была слегка приоткрыта.
        Петр вошел в номер. Здесь было душно, несмотря на ровно гудевший кондиционер. Петр выключил его, подошел к окну и поднял тяжелую раму.
        Внизу, в темноте, блестело прямоугольное зеркало бассейна. Там было тихо.

«Все наши окна выходят на эту сторону,  - отметил про себя Петр.  - А что, если кто-нибудь стоял у окна и видел?..»
        Ему стало не по себе.

        - Да, в хорошенькую историю влипли вы, товарищ Николаев,  - сказал он сам себе вполголоса.
        Он швырнул плавки в ванну. Затем разделся и встал под душ. Руки его дрожали. Ему казалось, что на его коже все еще кровь майора Даджумы.
        Горячая вода - холодная. Горячая - холодная. И так несколько раз, пока мысли не стали спокойнее, пока не вернулась способность рассуждать и анализировать.

«Начнем по порядку»,  - говорил он себе, стоя под сильными, острыми струями душа.  - Майор хотел что-то сообщить мне, рассчитывая, что завтра я уеду за Бамуангу, за пределы Поречья. Видимо, это было настолько важно, что он не хотел, чтобы о нашей встрече знал кто-либо, кроме его охраны и… Марии. И все же кто-то нас выследил. Убийц было несколько, не меньше двух. Один включил на мгновение в бассейне свет, второй стрелял. Оружие с глушителем, скорее всего винтовка с оптическим прицелом: смерть наступила почти мгновенно…»
        Петр выключил душ, взял свежее полотенце и принялся растираться - сильно, пока кожу не стало жечь и она не покраснела.
        Майор сказал что-то о «дне икс». Да, да, он так и сказал - «день икс»…
        Петр опустил полотенце. «День икс»… Неужели майор хотел сказать, что уже назначен день выступления сепаратистов? Но почему Даджума хотел передать эти важные сведения через Петра? Разве у него не было своих надежных каналов? Или все его связи с Луисом оказались прерваны? Тогда это значит, что «день икс» должен вот-вот наступить…
        Петр поспешно оделся.
        А что, если сейчас покинуть отель, тайком уйти в город, к Бамуанге, за хорошие деньги нанять лодку - их много стоит у берега, и лодочники спят прямо в них? Портфель же оставить здесь, о нем наверняка позаботится Войтович.
        Он нащупал в боковом кармане бумажник с документами и деньгами, подошел к двери, прислушался. В коридоре было тихо.
        Осторожно открыв дверь, Петр на цыпочках пошел к лифту, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь. Внезапно ему показалось, что позади скрипнула дверь. Он резко обернулся - в коридоре было по-прежнему пусто и тихо.
        Зато со стороны лифта послышался гул вдруг заработавших электромоторов. Кто-то поднимался наверх, может быть, даже на двенадцатый этаж.
        Петр, не раздумывая, кинулся к своей двери, неслышно ступая по толстому ковру. Он успел вовремя: в коридоре послышались голоса.
        Потом громкие, уверенные шаги, направляющиеся в сторону его номера. Петр весь напрягся. Шаги приближались. Ближе, ближе.
        Он отошел от двери, предварительно повернув в ней ключ,  - осторожно, бесшумно. На цыпочках прошел к кровати и в чем был забрался под одеяло. Выключить свет было делом одной секунды.
        Шаги затихли у его двери. Пришедшие приглушенно посоветовались, потом послышался легкий стук и голос:

        - Мистер Николаев, вы спите? Петр ничего не ответил.

        - Вы спите, Питер?  - раздался другой голос… И Петр с облегчением вздохнул. Это был голос Мартина Френдли.

        - Сплю, а что?  - постарался придать своему голосу сонливость Петр.  - Что случилось?
        Френдли пьяно икнул:

        - Да ничего, бади. Мы тут сидели в баре… Прибыл посыльный от губернатора. Завтра он опять не может нас принять и поручил королю организовать для нас осмотр Уарри…

        - Ладно,  - громко зевнул Петр.  - Спокойной ночи.

        - Спокойной ночи, Питер…
        Кто-то подергал ручку двери, и компания проследовала дальше по коридору.
        Подождав, пока все стихло, Петр вылез из-под одеяла: мысль пересечь Бамуангу не оставляла его. «Надо бы все-таки предупредить Войтовича,  - подумал он.  - Если станет известно, что убит начальник штаба третьей бригады и в ту же ночь бежал советский журналист, власти возьмутся за Войтовича. Для них мы все одинаковые - все „красные“. Значит, если уходить… только вместе».
        Он вышел в коридор и осторожно постучал в соседнюю дверь.

        - Открыто,  - сейчас же отозвался Войтович. Удивленный тем, что поляк все еще не спит, Петр вошел в номер. Анджей сидел в кресле перед ночным столиком и быстро заполнял страницы блокнота в клеенчатой синей обложке: делать записи событий каждого дня было его нерушимым правилом.
        Даже там, в Луисе, когда он лежал больной в доме Николаевых, ему удавалось по вечерам вести свои дневники.
        Анджей снял свое профессорское пенсне, потер усталые глаза, закрыл блокнот и потянулся:

        - Присаживайся. Описываю «Луна Росса». Забавно, а? Петр нашел взглядом невысокий пуфик, придвинул его ногой поближе к Войтовичу и сел.

        - Ты ничего не слышал… примерно минут двадцать назад?

        - Нет,  - равнодушно отозвался Анджей.

        - Там… - кивнул Петр на окно.

        - Нет, а что?

        - А вспышку света видел? Войтович пожал плечами:

        - Не обратил внимания. Наверно, увлекся этим…
        Он кивнул на блокнот, лежавший перед ним на столике.

        - Тогда слушай…
        Петр открыл было рот, но Анджей поднял предостерегающе руку:

        - Пойдем-ка сначала помоем руки.
        Петр понял его. Они встали, вошли в ванную. Войтович пустил воду: в ванне, в умывальнике и в душе.

        - Сейчас, правда, говорят, что эту звуковую защиту легко отфильтровывают, так что рассказывай шепотом. Кстати, у тебя такое лицо, будто ты убил человека.

        - Убил - не убил, но…
        И Петр рассказал о том, что произошло в бассейне.

        - Дай сообразить,  - наконец проговорил Войтович, снимая пенсне и близоруко щурясь: он всегда так делал в затруднительном положении.  - Значит, Даджума хотел, чтобы мы с тобою предупредили федеральные власти… Назначен «день икс», и сепаратисты готовы выступить? А кто-то, в свою очередь, хотел помешать утечке такой важной информации… - Он невесело взглянул на Петра: - Благодари бога, что убийцам кто-то помешал. Или что-то. Вторая пуля была бы для тебя…



        ГЛАВА 8

        Ночью была гроза. Косой ливень тяжело стучал в окно, и гремело так, что Петру казалось: «Эксельсиор» вот-вот рухнет. Потом вдруг оборвался ровный гул кондиционера - прекратилась подача электричества. В номере сделалось душно. Петр встал с кровати, подошел к окну и поднял раму. Дышать стало легче, тяжелые капли били в лицо и стекали на шею, на грудь…
        Войтович похрапывал.
        Он так и не отпустил Петра из своего номера, оставил его у себя, на второй кровати: все номера в «Эксельсиоре» были рассчитаны на двоих.
        Ливень падал тяжелой, сплошной завесой, за которой стояла темнота. Гроза ушла в сторону, молнии падали в Бамуангу, и раскаты грома становились все глуше. И вдруг Петр почувствовал, что его тянет в грозу, что ему было бы сейчас легче там, в утлой пироге, пересекающей бурную могучую реку, веками, катящую свои воды к океану и с равнодушием вечности не замечающую мелочной суеты на своих пустынных берегах. И он пожалел, что дал Войтовичу уговорить себя и остался в отеле, не ушел в ночь к Бамуанге.

        - Не спится?  - раздался голос Войтовича.

        - Душно,  - сказал Петр и пошел к своей кровати.

        - Завтра рано вставать,  - сладко зевнул Анджей и, повернувшись на другой бок, тут же снова захрапел.
        Петр позавидовал ему: железные нервы и профессорская невозмутимость!
        Утром Войтович разбудил его в семь часов.
        После вчерашней грозы было свежо. За окном сияло ослепительно чистое небо.

        - Я пошел к себе - умываться,  - сказал Петр, берясь за ручку двери.

        - Ровно в семь тридцать мы должны быть внизу, в ресторане. После завтрака, в восемь, выезжаем смотреть город,  - предупредил его Анджей.

        - Ого! Ты даже знаешь программу.

        - Нашел вчера бумажку в ящике,  - кивнул Войтович на тумбочку, стоящую между кроватями.  - У тебя наверняка тоже есть такая.

        - Посмотрю.
        Петр вошел в свой номер и огляделся. Здесь было все так, как он оставил вчера, все вещи лежали на своих местах, к ним явно никто не прикасался.
        Он хотел было сразу же отправиться в ванную, но вспомнил о программе, о которой говорил ему Войтович, и направился к точно такой же, как у Анджея, тумбочке, стоящей между кроватями у стены.
        Ящик тумбочки был плохо подогнан, и, чтобы выдвинуть его, Петру пришлось дернуть посильнее раз, другой. На третий раз ящик чуть было не вылетел, выдвинувшись почти до конца… и Петр инстинктивно отпрянул: на голубоватом листке лежала, приподняв голову и приготовившись к броску, тоненькая черная змейка длиною сантиметров в двадцать.

«Мамба, „черная смерть“,  - мелькнуло в мозгу, и Петр почувствовал, как у него похолодели руки. Не сводя взгляда с мамбы, он быстро отступил на несколько шагов назад.
        Змея опустила голову и скользнула по дну ящика. Петр поискал взглядом: ему нужно было что-нибудь вроде длинного и гибкого хлыста - резким ударом перебить змее позвоночник. Одним. И если бы этот удар не достиг цели, в следующее мгновение мамба кинулась бы на него - точной, черной стрелой, несущей верную смерть.
        Змея выбралась на крышку тумбочки, скользнула на кровать, потекла по ней упругой черной струйкой. Петр сделал несколько осторожных шагов назад, стараясь избежать резких движений, уперся спиной в дверь ванной, нащупал ручку…
        Ему вспомнилось: клеенчатая занавеска, закрывающая ванну, висела на гибком, пружинистом проводе. Стараясь не потерять змею из виду, Петр протянул назад руку и сорвал провод: жесткая занавеска с шелестом соскользнула в ванну. Теперь в руках у Петра был длинный и гибкий прут.
        Так же, не оборачиваясь, он поднял плотную клеенчатую материю, намотал конец ее на левую руку, спустив конец до самого пола, вытянул руку вперед и шагнул в комнату.
        Мамба скользила по постели, поводя узкой головкой. Петр осторожно, стараясь не отрывать подошв от пола, приблизился к кровати.
        Взз… жик! Мамба словно сломалась надвое. Петр резко отпрыгнул - назад и в сторону, как щит держа впереди себя занавеску. Змея извивалась, билась. Потом затихла.
        И тут Петр почувствовал противную слабость, ноги стали ватными и не держали. Он прислонился.

        - Петр!  - услышал он испуганный голос вбежавшего Войтовича и взглядом показал на кровать. Анджей побледнел:

        - Черная мамба! Но откуда она здесь? Войтович обвел взглядом номер.

        - Кто-то сунул ее мне в ящик тумбочки… вместе с программой.
        Самообладание уже вернулось к Петру.

        - Экзотические шутки,  - усмехнулся он.  - Кому-то не терпится отправить меня следом за Даджумой.

        - Ты слишком много знаешь. И я, пожалуй, жалею, что отговорил тебя переплыть вчера вечером Бамуангу.
        Войтович, как всегда, когда он волновался, снял и принялся протирать пенсне. Петр не сводил взгляда с мертвой змеи.

«И это только начало»,  - подумал он.
        Бешеная злость вдруг стиснула горло: ему объявлена война, безжалостная, коварная, не на жизнь, а на смерть. Его хотят убрать, как убрали Даджуму.
        Войтович тронул Петра за локоть:

        - Пора на завтрак. Надеюсь, что его нам подадут без яда. Оба невесело рассмеялись.

        - Пошли,  - сказал Петр и шагнул к двери.
        С порога он оглянулся: черная змейка лежала на покрывале.

…Кроме журналистов в ресторане «Эксельсиора», завтракали несколько парней в зеленой униформе с красными раковинами «Шелл» на рукавах.
        Судя по их разговорам, они приехали только-только на машинах из Луиса и сразу же собирались ехать дальше, в городишко Борни, где размещалась штаб-квартира гвианийского отделения «Шелл».
        Коллеги Петра и Войтовича были мрачны и неразговорчивы. Физиономии их выражали похмельное отвращение ко всему человечеству. Лишь маленький японец выглядел свежо и с готовностью растягивал в вежливой улыбке тонкие губы, одаряя ею всех подряд.
        Уж подали кофе, когда в ресторан вошел средних лет гвианиец в элегантном европейском костюме, с военной выправкой. Быстро окинув взглядом зал, он задержал его на мгновение на нефтяниках, затем перевел на сидевших в другом углу журналистов.
        Мартин Френдли, как никогда похожий сегодня на старого бульдога, поднял руку. Гвианиец кивнул и четким шагом направился к американцу, вставшему ему навстречу.

        - Районный комиссар Джек Мбойя,  - отрекомендовался гвианиец, пожимая руку Френдли.  - Джентльмены готовы к осмотру города, мистер Френдли?

«Дядюшка Мартин» пыхнул трубкой:

        - Да, сэр! И мы надеемся, что сможем получить ответы на некоторые вопросы…

        - И узнать, когда мы сможем попасть в Обоко!  - запальчиво выкрикнул «человек Би-би-си» Лаке, словно фокусник вытащив откуда-то свой блестящий раздвижной шест с микрофоном на конце.
        Все зашумели, вставая.

«Интересно, известно ли уже о смерти майора Даджумы?» - подумал Петр.
        Войтович, видимо, подумал то же самое - они обменялись взглядами.

        - Всему свое время,  - стараясь перекричать шум, повысил голос районный комиссар.  - Губернатор Эбахон сообщил, что в ближайшие дни он будет занят делами государственной важности. Но…
        Мбойя многозначительно понизил голос:

        - Я надеюсь, что вы не будете разочарованы пребыванием в нашей… (он запнулся) стране.
        Все понимающе закивали.

        - К вопросу о «дне икс»,  - шепнул Войтович Петру.  - Кстати, у меня такое впечатление, что наши западные коллеги прекрасно о нем осведомлены.
        Районный комиссар пригласил всех к машинам. Это были открытые армейские «джипы» с цифрой 3 на дверцах, означающей, что они принадлежат третьей бригаде, расквартированной в Поречье.
        Подождав, пока все рассядутся, Мбойя легко вскочил ни сиденье первой машины и громко приказал солдату-шоферу:

        - На рынок!
        Журналисты зароптали: все они были в Уарри по нескольку раз и, конечно же, излазили знаменитый на всю Гвианию рынок вдоль и поперек. Однако спорить было бесполезно: «джипы» один за другим рванули с места, и через десять минут вся компания с ворчанием вылезла из машин уже на пыльной площади, с которой начинался уаррийский рынок.
        Их окружили было десятка полтора мальчишек и молодых парней, громко предлагавших свои услуги в качестве проводников или носильщиков. Но, увидев районного комиссара, они: сразу же замолчали и отступили, исподлобья глядя на группу европейцев, следующих за бравым Мбойя.

        - Он обращается с нами как с туристами, никогда не бывавшими в Африке,  - проворчал Шмидт, демонстративно защелкивая чехол фотоаппарата.

        - Терпение, джентльмены! Терпение!  - услышал его Френ дли и многозначительно надул дряблые щеки.
        Районный комиссар быстро шел в глубь рынка. Сначала сквозь ряд, где под навесами из тростника и пальмовых листьев, укрепленных на мангровых кольях, на деревянных щитах были выставлены рулоны тканей самых разных цветов и оттенков, где гвианийки всех возрастов и объемов вели ожесточенный спор из-за нескольких шиллингов с торговцами, азартно размахивающими деревянными ярдами.
        Потом миновали ряд скобяных изделий и вошли в кузнечный. Здесь районный комиссар замедлил шаг, словно давая понять, что это и есть цель их визита.
        Гости поняли это. Откинулись кожаные крышки чехлов фотоаппаратов, Стоун извлек кинокамеру. Щелкнул тумблером магнитофона Лаке, готовясь записывать звуковой фон.

        - Смотри,  - тихо сказал Войтович Петру, взглядом указывая на горку труб среднего диаметра, лежащих у навеса, под которым у раскаленного горна орудовали обнаженные по пояс кузнецы.
        Точно такие же трубы лежали у каждой кузнечной мастерской - одни уже покрытые красноватой пылью, другие черные от свежей копоти.
        Над навесами стлался низкий дым, перезвон молотов сливался в громкую ритмичную песню без слов, под которую мальчишки-подмастерья отбивали пятки о землю, скаля белоснежные зубы и ловко увертываясь от подзатыльников мастеров.
        Кинокамера Стоуна жужжала, Лаке подносил свой микрофон то к одному горну, то к другому и что-то говорил в висящий у него на груди микрофон, озабоченно глядя в кожаный ящик, висевший у него на животе,  - на шкалу звукозаписи. Щелкали затворы фотоаппаратов, а комиссар района стоял, заложив руки за спину, и на лице его была недобрая усмешка.
        Петр нагнулся и взял трубу - еще теплую, заглянул внутрь. С одной стороны она была заделана наглухо, а по центру схвачена кольцом.

        - Посмотри-ка…
        Войтович, нырнувший под соседний навес, вернулся оттуда… со стабилизатором, прикрепленным к задней половинке бомбы или мины.

        - Понимаешь теперь, что к чему? Это минометные стволы. Войтович со стабилизатором в руках подошел к районному комиссару.

        - Мистер Мбойя,  - сказал он, протягивая комиссару стабилизатор.  - Я участвовал во второй мировой войне…
        Комиссар жестко улыбнулся:

        - Мы тоже готовимся к войне.

        - Но разве федеральное правительство не обеспечивает армию оружием?

        - Наше правительство нашу армию,  - комиссар нажал голосом на «наше», «нашу»,  - пока еще не обеспечивает. Но разве армия сильна лишь оружием? Разве не доказано, что энтузиазм народа сильнее любого оружия?
        Комиссар внимательно посмотрел на Войтовича и многозначительно улыбнулся.

        - Пока… вы многого не знаете…

        - Сколько… таких труб уже изготовлено?  - прервал их разговор Лаке, протягивая комиссару микрофон с прикрепленной к нему табличкой «Би-би-си».
        Мбойя скользнул острым взглядом по табличке.

        - Это военная тайна…

        - Для чего ведутся эти приготовления?  - продолжал задавать вопросы Лаке, одновременно подстраивая звукозапись.
        Мбойя сжал губы.

        - Хорошо. Тогда ответьте: разве федеральное правительство не снабжает оружием и боеприпасами третью бригаду?

        - Подождите несколько дней, и мне не придется отвечать вам на этот вопрос,  - опять многозначительно усмехнулся комиссар.
        Сид Стоун стрекотал своей кинокамерой, приблизив ее объектив почти вплотную к лицу Мбойя, которому явно нравилось такое внимание к его персоне. Стоун уже снял его во всех планах - разговаривающим с журналистами (с Анджеем и Петром) на фоне примитивных кузниц, изготовляющих минометные стволы, отвечающим на вопросы Лакса - и теперь наконец снимал крупным планом лицо комиссара.

        - Для чего вы решили показать нам эти кузницы?  - внезапно спросил Лаке и подмигнул Сиду.

        - Для того чтобы вы знали волю нашего народа,  - отчеканил Мбойя.
        И Петр понял, что этот вопрос и этот ответ были продуманы и подготовлены, а главное, согласованы.

        - Спасибо!
        Сид опустил камеру и вытер пот со лба. Лаке выключил звукозапись.

        - А теперь, господин комиссар, нам необходимо как можно скорее отправить пленку в Лондон.

        - Сегодня же она будет доставлена в Луис самолетом « Шелл». Там о ней позаботятся. Она успеет вовремя,  - торжественно заверил комиссар парней из Би-би-си.



        ГЛАВА 9

        В отель они вернулись к ленчу.

        - Надеюсь, что сегодня сюрпризов больше не будет,  - пошутил Анджей и остановился, наблюдая, как Петр отпирает свою дверь.

        - До вечера время еще есть…
        Петр повернул ключ, замок щелкнул… и Войтович, неожиданно отстранив Петра, первым вошел в комнату.
        Все было в идеальном порядке. На полу - ни соринки, на аккуратно застеленной кровати - ни складки, даже портфель Петра протерт до блеска.

        - А может быть, мамбы и не было?  - усмехнулся Петр, входя следом и указывая взглядом на кровать, где утром они оставили мертвую черную змейку.
        Войтович ничего не ответил: он внимательно осматривал комнату, словно детектив место преступления. Не обнаружив ничего подозрительного, облегченно вздохнул и слегка толкнул Петра в плечо:

        - Умывайся - и пойдем обедать. И смотри, без приключений. Через десять минут я за тобой зайду.

        - Что бы я делал без твоих забот?  - улыбнулся Петр.
        Он проводил Войтовича, запер за ним дверь и, вернувшись назад, устало опустился в кресло, стоящее у окна.
        Сегодняшний день действительно был полон сюрпризов. С утра - черная мамба, «черная смерть». Потом - минометные стволы в кузнечном ряду на рынке. Потом…

…Потом они с Войтовичем, незаметно отстав от своих коллег, которых комиссар Мбойя, словно наседка цыплят, повел в портняжьи ряды, чтобы продемонстрировать, как шьют там солдатскую форму, отправились бродить по рынку, шумному, пестрому, полному запахов - пряностей, гниющих фруктов, человеческого пота, приторных помад и духов, выпускаемых в Европе «специально для тропиков» и пользующихся бешеным успехом у «мамми», толстых и крикливых торговок.
        Рынок четко делился на кварталы: неширокие грязные проулки сбегали по отлогому берегу к реке. Бамуанга в это ясное солнечное утро казалась небесно-голубой, от нее тянуло прохладой и свежестью. Бесчисленные грузовые пироги стрекотали дряхлыми, разбитыми моторами, пересекая реку вдоль и поперек.

        - Ну так что?  - кивнул Войтович в сторону ослепительно сверкающей в солнечных бликах воды.  - Решай…
        Петр задумчиво взглянул на него.
        Да, пройди они сейчас к берегу - и любой владелец пироги, готовый пересечь Бамуангу, будет рад заработать на двух белых, в головы которых пришла блажь прокатиться на его утлом и ненадежном суденышке.

        - Нет,  - твердо сказал Петр.  - Поздно.

        - Почему?
        Войтович, прищурив глаза, смотрел в сторону все ярче разгорающейся в солнечных лучах Бамуанги.

        - После того, что нам показали сегодня утром… Эти минометы… «День икс», о котором хотел мне что-то сказать Даджума…

        - Ты хочешь сказать, что сепаратисты выступят со дня на день?  - перебил его Войтович.  - Тем более! Какой нам смысл оказаться во всей этой каше? Ладно уж я. А у тебя семья. Уезжай, слышишь?
        Он приблизил свое лицо к лицу Петра и понизил голос:

        - Тебе нельзя оставаться, ты же понимаешь это. А там… на той стороне ты можешь быть полезен. Даже того, что мы уже здесь видели и слышали, достаточно, чтобы разоблачить заговор против нового правительства Гвиании…
        Петр отвел взгляд от слепящей реки и мотнул головой:

        - Нет!
        Они молча пошли дальше, с трудом пробираясь сквозь шумную и потную толпу торговцев и покупателей.
        В основном это были женщины. Здесь, в Поречье, они испокон веков обрабатывали землю и торговали плодами своих трудов, мужчины же охотились, ловили рыбу, занимались какими-нибудь ремеслами. Но главная забота о содержании семьи оставалась заботой женщины.
        И сейчас почти весь рынок был в их власти: мужчинам оставались лишь ряды кузнецов, стеклодувов, портных да резчиков по дереву - у туристов деревянные маски, изготовленные в Уарри, пользовались успехом.
        Петр и Войтович, не сговариваясь, свернули туда, где (они знали) трудились местные скульпторы. Здесь было не так тесно, как в рядах, торговавших тканями, мясом и рыбой, овощами и фруктами, стеклянными бусами, зеркалами, всевозможными украшениями для женщин и мужчин.
        Мастера, разложив перед собою набор причудливых инструментов, сидели на пороге тростниковых лавок-мастерских и, не обращая внимания на прохожих, занимались своим делом.
        Из брусков розового дерева окуме, оранжевой ломбы, темной, тяжелой сейбы или легкой и мягкой пальмы они уверенными движениями острых ножей создавали коротконогих, короткоруких, большеголовых уродцев с мудрыми лицами, крутолобые щекастые маски - мрачные или веселые, в зависимости от настроения мастера. Тут же лежали груды деревянных игрушек - темно-зеленые крокодильчики, разинувшие розовые пасти, белые монахини, молитвенно сложившие руки, красные с черными пятнами леопарды.
        У некоторых лавок сидели на корточках северяне-перекупщики, седобородые, сухолицые. Они тщательно отбирали товар и аккуратно складывали его в большие пестрые полотнища: отсюда в тюках перекупщиков, многократно вздорожав, изделия мастеров Уарри разойдутся по всей Гвиании, а затем в чемоданах туристов отправятся и в заморские страны.
        Петр и Анджей медленно переходили от лавки к лавке, вступая в разговор с мастерами и разглядывая их работы. С первых же слов поняв, что перед ними не случайно забредшие в эти края туристы, а знатоки, мастера приглашали их заглянуть в глубины своих мастерских.

        - Самсинг спешиал,  - многозначительно говорили они.  - Кое-что специальное.
        Это означало, что у них на продажу были припрятаны скульптуры и маски по-настоящему ценные - ритуальные, похищенные из разоренных по наущению христианских миссий капищ древних богов Поречья. Вывоз этих раритетов запрещался законом, который, впрочем, легко можно было обойти, получив у местных властей справку-разрешение на «вывоз изделий, не имеющих исторической, культурной и художественной ценности». Но туристы вывозили раритеты и так - без разрешения.
        Выйдя из очередной лавки-мастерской, Петр вдруг увидел впереди себя высокую стройную монахиню в черном шелковом одеянии и в огромном, похожем на развернувшую крылья бабочку, белом головном уборе, накрахмаленном, жестком, как жесть.
        Рядом с нею шел европеец с большой корзиной, висящей в левой руке, одетый в зеленую форму, твердо ставящий ноги в высоких и грубых солдатских ботинках в размокший после вчерашнего ливня латерит.
        Что-то знакомое показалось Петру в фигурах этих людей, и он непроизвольно прибавил шаг.
        Монахиня и европеец неторопливо шли по самой середине грязной и скользкой улочки, образованной построенными из тростника лавками-мастерскими, она - шага на два впереди, он - позади, слегка склонившись налево под тяжестью большой корзины, прикрытой сверху белой тряпицей.
        Войтович замешкался у очередной лавки и отстал, и Петр шел все быстрее и быстрее, чувствуя, что сердце его стучит все громче, а во рту внезапно стало сухо.
        Идущие впереди не оборачивались, они шли молча, не разговаривая. Петр наконец догнал их, на мгновенье замедлил шаг. Потом решил обогнать, взял влево, вплотную к тростниковым хижинам, поравнялся с монахиней… и поскользнулся на размокшем латерите. Пытаясь удержать равновесие, он нелепо взмахнул руками и чуть было не задел монахиню.
        Она обернулась… и Петр увидел большие, изумрудно-зеленые лучистые глаза на правильном и удивительно холодном лице.

        - Элинор?  - вырвалось у него.  - Элинор Карлисл?
        В глазах монахини отразились удивление и радость, смятение и страх. Она побледнела:

        - Питер…
        Да, это была Элинор Карлисл…

        - В чем дело?
        Шедший позади Элинор европеец решительно встал между нею и Петром и… Нет, теперь уже Петр не удивился. Это был Боб. Боб, Роберт Рекорд.
        Кажется, совсем недавно Петр, впервые приехавший в Гвианию аспирант-историк, познакомился с известной в Луисе художницей-австрийкой Элинор Карлисл и Бобом Рекордом, австралийцем, тоже аспирантом Луисского университета.
        Потом… Потом была трагическая гибель доктора Смита, влюбленного в Элинор американца-микробиолога, операция «Хамелеон» - провокация английской разведки, бегство Элинор из Гвиании. Да, это действительно было бегство - она бежала от самой себя, от друзей, от страны, которую любила, бежала потому, что считала и себя виноватой в том зле, которое белые принесли в Гвианию.
        А Роберт? Разве похож теперь этот угрюмый, раньше времени постаревший человек в защитном костюме на того веселого, жизнерадостного парня, который когда-то встречал Петра в аэропорту Луиса - в первые минуты его пребывания на земле Гвиании?
        Боб был влюблен в Элинор горячо и безответно. Он уехал следом за нею из страны, бросив университет, бросив науку, бросив все, к чему стремился всю жизнь, он - простой парень, бывший докер, бывший солдат.
        И вот они опять здесь, в Гвиании, все вместе, словно никогда и не расставались: Элинор, Роберт и Петр… Треугольник… А ведь Петр любил тогда Элинор, любил ее мальчишескую угловатость, ее манеру резко откидывать назад короткие светлые волосы и близоруко щурить изумрудно-зеленые глаза. Любил и не признавался в этом даже самому себе.
        Это было совсем недавно! Он выслушивал надрывные откровения Роберта, мечущегося, чувствующего, что Элинор ускользает от него, уходит… и к кому? К американцу Смиту, проводившему опыты на людях, неграмотных, диких и доверчивых гвианийцах, жителях плато Грос, и верившему, что служит будущему человечества.

        - Питер?  - тихо сказал Роберт, узнавая его.  - Питер,  - повторил он еще раз, словно убеждаясь, что он не ошибся,  - а мы вот здесь…

        - Здравствуйте, Питер…
        Элинор протянула ему тонкую узкую руку, вернее, лишь кончики пальцев, все остальное было скрыто черным шелком ее монашеского одеяния. Он осторожно пожал их, не зная, как держать себя с этой женщиной, которую когда-то привык видеть сильной, энергичной, в шортах, обнажающих ее стройные и красивые ноги, в блузке без рукавов…

        - А я знала, что мы с вами встретимся, Питер…
        По губам Элинор скользнула тень, она обернулась к Роберту:

        - Я ведь говорила вам об этом, мистер Рекорд?

«Ого,  - подумал Петр.  - Она держит беднягу Боба на еще большем расстоянии, чем раньше».

        - Я знаю о вас многое,  - продолжала тихим голосом Элинор.  - Вы женаты. Вы оставили науку и занялись журналистикой. Даже здесь, в Поречье, местные газеты печатают статьи Информага о вашей стране… - Она помолчала, потом заговорила опять: - Вы делаете доброе дело, Питер. Чем больше люди из разных стран узнают друг о друге, тем легче им находить общий язык, и, значит, жить в мире.
        Она подняла глаза к небу, губы ее беззвучно зашевелились.

        - Встретил старых знакомых?  - послышался голос Войтовича.
        Анджей с интересом разглядывал красивую монахиню и сопровождающего ее крепкого парня с усталым лицом.

        - Подожди,  - перебил он открывшего было рот Петра.  - Я, кажется, знаю, кто это.  - И сразу же с русского перешел на английский язык, вежливо склонив голову: - Если не ошибаюсь… мисс Карлисл… и мистер Роберт Рекорд?
        Элинор и Роберт переглянулись.

        - Разрешите представиться… Анджей Войтович, корреспондент агентства ПАП, друг Питера Николаева.
        Теперь Элинор и Роберт смотрели на Питера.

        - Да, это Анджей, мой друг. Я… много рассказывал о вас Анджею.
        Глаза Элинор вспыхнули и сразу же погасли.

        - Все, о чем рассказывал вам Питер, было слишком давно, чтобы вспоминать об этом сегодня,  - ровным, холодным голосом сказала она Анджею.

        - Конечно,  - задумчиво произнес он,  - особенно теперь, когда вы посвятили себя богу…
        Элинор нахмурилась.

        - Я посвятила себя людям,  - строго сказала она. Наступило неловкое молчание, и Роберт поспешил на помощь Петру и Анджею.

        - А мы приехали сюда за игрушками… - кивнул он на корзину, висевшую на его руке.  - Мисс Карлисл руководит приютом для двойняшек. Знаете, которых…
        Войтович кивнул: он всегда все знал. Но и Петру был известен страшный обычай, сохранившийся теперь, пожалуй, только в самых глухих деревнях Поречья.
        Рождение близнецов издавна считалось здесь большим несчастьем. Колдуны и знахари утверждали, что от одного отца может родиться лишь один ребенок. Если их двое - отцом второго может быть лишь дух злой или добрый.
        И если приметы, известные лишь одним деревенским колдунам, указывали на духа злого, несчастную мать отводили в глубь леса и оставляли там на голодную смерть привязанной к дереву. Близнецов бросали у ее ног - в большой глиняной миске.
        Это не считалось убийством и сопровождалось долгими очистительными церемониями, о которых заранее становилось известно далеко окрест. И немало десятилетий местные миссионеры отправлялись в леса на поиски и спасение жертв дикого суеверия.
        Но, даже если мать и близнецов удавалось спасти, деревня никогда и ни за что не принимала их обратно: решение колдунов было приговором окончательным. Потому-то и приходилось миссионерам содержать детские приюты, а матерей устраивать куда-нибудь подальше от родных мест, конечно же, без близнецов.

        - Мне казалось, что этот обычай давно исчез,  - начал было Анджей, с уважением глядя на Элинор, а Петру вдруг вспомнилось, что несколько лет назад в ее доме жили сироты, родители которых были убиты бандами наемников, нанятых борющимися между собою местными политиканами.
        Тогда Элинор тоже творила добрые дела, но это ничуть не мешало ей ходить в шортах, а не в черном одеянии монахини.

        - Да, в нашем приюте близнецов не так уж и много,  - согласился с Анджеем Роберт и, бросив на Элинор осторожный взгляд, добавил: - Но мисс Карлисл работает еще и в колонии для прокаженных…

        - Не будем говорить об этом, мистер Рекорд. Каждый делает то, что велят ему делать совесть и сердце,  - холодно и спокойно оборвала его Элинор и взглянула на Петра.  - А вы, мистер Николаев, и вы, мистер Войтович, прибыли в наши края с группой журналистов? Да, да, я слышала сегодня по местному радио: в Уарри прибыла группа журналистов западных стран… - Она грустно улыбнулась: - Местные журналисты не сильны в географии, если причислили СССР и Польшу к западным странам.

        - Им просто вовремя не сообщили о том, что прилетели и мы,  - мягко вступился Петр за своих гвианийских коллег.

        - Значит, вы приехали сюда, чтобы писать о войне,  - словно про себя продолжала Элинор.  - Опять война, опять страдания. И люди едут на войну, как в театр… Даже говорят: «театр военных действий»…
        Петр и Анджей переглянулись.

        - Извините, джентльмены… Роберт тронул локоть Элинор:

        - Нам надо идти. Мы должны сделать еще массу покупок и успеть дотемна в миссию, а дороги после вчерашнего ливня… - Он кинул многозначительный взгляд на свои измазанные красным латеритом солдатские ботинки и вдруг спохватился: - Да, я забыл сказать, что работаю шофером в миссии, в той же самой, где и мисс Карлисл.
        Элинор молча протянула Петру руку и опустила глаза, пальцы ее дрожали.

        - Если будете в наших краях, заезжайте… на чашку чая.



        ГЛАВА 10

        За ленчем Мартин Френдли сообщил новость: накануне вечером при загадочных обстоятельствах был убит начальник штаба третьей бригады майор Даджума.

        - Хотел бы напомнить, джентльмены,  - многозначительно добавил американец, когда за длинным столом, за которым разместилась журналистская братия, волнение, вызванное этим сообщением, слегка утихло,  - что майор был одним из руководителей группы «Золотой лев» и верным сторонником военного правительства…

        - Короче говоря, сепаратисты взялись за дело всерьез,  - вслух сделал вывод Шмидт, сидевший рядом с Петром.

        - А вы еще сомневались?  - саркастически бросил ему через стол Сид Стоун.  - После того, что мы видели сегодня на рынке… минометные стволы, комплекты солдатской формы…
        Шмидт поморщился:

        - Я бы скорее назвал все это шантажом. Да вы и сами понимаете, на что здесь рассчитывают, показывая нам все эти штучки: подполковник Эбахон ведет торг с военным правительством от имени и в интересах компании…

        - Стоп!  - поднял пухлую ладошку Мартин Френдли.  - Не будем поспешны в выводах, джентльмены. В конце концов, мы гости подполковника Эбахона. Стоит ли говорить вот так… бездоказательно…
        Однако сменить тему разговора ему не удалось. Никто из журналистов не сомневался, что губернатор Эбахон не сегодня, так завтра объявит о выходе Южной провинции из состава федерации и провозгласит независимость Поречья. И тогда… тогда сообщения с места событий займут первые полосы газет, а разве это не мечта и высшая награда для всякого, кто посвятил свою жизнь журналистике?
        После ленча все поспешно разошлись по своим номерам - готовить материал для передачи в редакции: комиссар Мбойя пообещал, что почтовое отделение в «Эксельсиоре», почему-то все время закрытое, в шестнадцать ноль-ноль обязательно начнет работать. Он же предупредил, что все почтовые отделения в Уарри закрыты по приказу губернатора до особого распоряжения.
        Журналисты поворчали, но делать было нечего, оставалось лишь полагаться на обещание комиссара.
        И Петр удалился к себе в номер - отдохнуть от впечатлений вчерашнего и сегодняшнего дней. Он даже попытался было вздремнуть, но сон не шел, и Петр с добрый час провалялся на постели не раздеваясь, сбросив лишь ботинки.
        Потом в дверь легонько постучали. На пороге стоял стройный щеголеватый офицер в мундире с иголочки, с аксельбантами, в сопровождении взволнованного управляющего отелем, англезированного до мозга костей гвианийца.

        - Господин губернатор просил вас немедленно прибыть в его резиденцию!

        - Но… - растерялся Петр,  - я не предполагал, что… Во всяком случае, я хотел бы предупредить моего коллегу…
        Он кивнул в сторону номера Войтовича.

        - Ваш коллега будет предупрежден,  - сухо сказал офицер и взглянул на управляющего: тот поспешно закивал, прикладывая обе руки к груди.

        - Хорошо!
        Петр вошел в номер, офицер и управляющий вошли следом за ним и закрыли за собою дверь.

        - Я… арестован?  - Петр высказал вслух мысль, вдруг пришедшую ему в голову.

        - Мне приказано лишь доставить вас в Обоко,  - невозмутимо ответил офицер.
        Петр, сидя в кресле, медленно зашнуровывал ботинки, стараясь выиграть время,  - для чего?

«А если майор Даджума был убит по приказу губернатора?  - думал он, вспоминая разговор за ленчем.  - И теперь от меня хотят узнать, что он успел сообщить мне перед смертью. Но тогда почему бы властям не арестовать меня сразу? Зачем эти фокусы с мамбой? Ведь, если уж на то пошло, мы с Войтовичем могли еще несколько часов назад переплыть Бамуангу, и тогда… Тогда военному правительству стало бы известно о „дне икс“?
        Он окинул взглядом комнату, не забыл ли чего-нибудь.

        - Я готов.
        Офицер кивнул, вышел первым и не оглядываясь пошел к лифту, как будто не хотел, чтобы его видели идущим вместе с Петром.

…И сейчас, на вилле губернатора в Обоко, Петр вдруг подумал: нужно было, уходя с офицером, постучать в дверь Войтовича.

        - Значит, вы виделись с майором Нначи для того, чтобы попасть в Поречье?  - продолжал разговор Джеймс Аджайи. Он оставил стакан и вздохнул: - Майор Даджума был тогда еще жив…

        - Что?  - привстал в кресле Эбахон.  - Майор Даджума… Вы хотите сказать, что…
        Аджайи подчеркнуто печально склонил голову, но Петр опередил его:

        - Майор убит вчера вечером… Эбахон выругался и вскочил:

        - Проклятая страна! Мои помощники гибнут, а я узнаю об этом позже всех!
        Он схватил большой бронзовый колокольчик, стоявший на каминной доске, и энергично встряхнул его. В холл поспешно вошел дежурный офицер, тот самый, в форме парашютиста, который встречал Петра у входа сюда.

        - Немедленно свяжитесь с гарнизоном Уарри и узнайте все о гибели майора Даджумы. Все! Где, когда, как, при каких обстоятельствах! И скорее! И еще. Объявить траур. Хотя нет… Потом… Идите!
        Парашютист козырнул и молча вышел. Эбахон залпом осушил свой стакан, наполнил его опять, хотел было поднести к губам, но передумал. Он остановил подозрительный взгляд на Аджайи:

        - Мой друг Питер приехал из Уарри… Там уже известно о гибели Даджумы. А вы… были у людей «Шелл»… в буше. Откуда об этом известно вам?

        - Прошу прощения, ваше превосходительство,  - звонким, почти детским голоском заговорил молчавший до этого Блейк.  - Мы узнали об этом именно в буше.
        Эбахон резко обернулся к маленькому англичанину.

        - Да, да,  - продолжал тот невозмутимо.  - Наш радист перехватил передачу из Уарри в нашу штаб-квартиру в Бонди. Вы же знаете… - Он, словно опять извиняясь, понизил голос: - Между всеми нашими отделениями в Гвиании имеется частная радиосвязь.

        - Еще бы мне не знать!  - проворчал губернатор.  - Государство в государстве! Собственная радиосвязь, собственные города, собственные дороги, собственные аэродромы, собственные самолеты, собственная полиция… А нам-то вы хоть оставили что-нибудь в нашей стране?
        Блейк смиренно развел руками:

        - Вы преувеличиваете влияние нашей компании, ваше превосходительство.

        - И вы проделали долгий путь из Бонди для того, чтобы сказать мне только это?  - усмехнулся полковник.  - Русские ведут куда более честную игру, чем вы и американцы,  - неожиданно зло выпалил он и криво улыбнулся в сторону Петра.  - А если у вас есть что-то мне сказать - говорите, говорите при моем русском друге. Его направил ко мне глава военного правительства, и мне нечего скрывать от него.
        Блейк и Аджайи переглянулись.

«Вот тебе и на!  - мелькнуло в голове у Петра.  - Ожидал ареста, а тут - посланец главы военного правительства, друг, при котором можно говорить абсолютно все! Что ж, посмотрим, что будет дальше».

        - Я всегда знал, что вы далеко пойдете, Питер,  - чуть подался к Петру Аджайи.  - Особенно сейчас, когда русские добиваются в Африке успеха за успехом. И не удивлюсь, если вы вдруг станете советником при главе… какого-нибудь нового государства.

        - Я журналист. Всего лишь журналист,  - парировал Петр.

        - А мой друг, мистер Блейк, тоже всего лишь инженер!  - многозначительно посмотрел Аджайи на губернатора.  - Это довольно забавно, ваше превосходительство, иметь столь различных друзей. Впрочем… - Он взглянул на часы.  - Прошу прощенья, ваше превосходительство. Время позднее, дороги развезло, а мы обещали сегодня же вернутья в Бонди с… Вы знаете, о чем я говорю, ваше превосходительство!  - Он встал, по широкому лицу его расплылась добродушная улыбка.  - Еще раз извиняемся за вторжение, джентльмены… - И стал пятиться к выходу.
        Маленький англичанин встал тоже. Лицо его было холодно-любезно. Он сухо поклонился хозяину дома, затем Петру - оба они уже были на ногах,  - молча повернулся и вышел, опередив все еще улыбающегося Аджайи.

        - До скорой встречи, джентльмены!  - сказал Аджайи уже с самого порога и вдруг подмигнул - хитро и весело, как сообщникам, помогшим ему обстряпать хорошенькое дельце.

        - Садитесь, дорогой Питер,  - предложил губернатор, как только закрылась дверь.  - Вернемся к нашему разговору… - И без всякого перехода он взял в руки зеленую папку - досье, все это время лежавшую перед ним на столике.  - Здесь… - Он похлопал по зеленому картону сильной ладонью,  - …собраны донесения о каждом вашем шаге с тех пор, как вы впервые переступили границу Гвиании. Управление по борьбе с коммунизмом, которым руководили земляки мистера Блейка (губернатор усмехнулся), не теряло времени даром. И чтобы доказать, что в Гвиании все изменилось, что мы считаем вас другом нашей страны… Смотрите!
        Он сделал резкое движение рукой - и зеленая папка полетела в камин, прямо в самый жар разгоревшихся наконец тяжелых поленьев красного дерева.
        Петр сухо произнес:

        - Если вы пригласили меня лишь ради этого маленького аутодафе, то вряд ли стоило рисковать вашим прекрасным «мерседесом» - дорога от Уарри до Обоко в сезон дождей, как вы знаете, опасна. И потом, я не сделал в вашей стране ничего, что бы мне мог поставить в вину кто бы то ни было.

        - Я знаю. Поэтому-то я со спокойной душой и отправил в камин эту кучу доносов и клеветы. А пригласил я вас…
        Губернатор на мгновение задумался. Его тонкие сильные пальцы отстучали на столике полную гамму…
        Он словно не знал, как начать разговор, потом поднял на Петра свои выразительные выпуклые глаза:

        - Вы, конечно, знаете, что в моей провинции очень сильны сепаратистские настроения…



…Когда все тот же зеленый «мерседес» доставил его обратно - к подъезду «Эксельсиора», было уже около десяти часов вечера и Уарри мерцал внизу, у подножия холма, на котором стоял отель, редкой россыпью тусклых огоньков: электричества в большинстве жалких домишек подданных его величества Макензуа Второго не было.

        - Добро пожаловать, сэр! Я очень рад, сэр… Мне так приятно, сэр,  - бормотал управляющий, заглядывая Петру в глаза.

«Сбесились они здесь все, что ли»,  - с досадой подумал Петр, но вслух произнес:

        - Извините, господин управляющий… Я очень устал и хочу спать.
        Петр вошел в холл и растерянно остановился.
        В глубоких тяжелых кожаных креслах, в тщательно продуманном беспорядке расставленных вокруг фонтана и фантастической группы деревянных скульптур, изображающих «сотворение Земли», сидела вся журналистская братия, прилетевшая вчера из Луиса. Дым от сигар, сигарет и трубок стоял слоями в два-три этажа. Судя по пустым пивным бутылкам, теснившимся на низких столиках, а то и прямо на полу у кресел, сидение в холле продолжалось довольно долго.
        Сначала Петру показалось, что коллеги заняты своими разговорами, и он даже решил было незаметно проскользнуть к лифту, который уже угодливо держал для него открытым лифтер-подросток, но не тут-то было.
        Разговор в холле сейчас же смолк, и все выжидающе уставились на него. Во взглядах коллег было любопытство, зависть, одобрение, враждебность и… ожидание, ожидание, ожидание…
        Первым вскочил Анджей, сидевший рядом с Мартином Френдли со стаканом пива в руке.

        - Приехал!  - облегченно вырвалось у него и, поставив стакан на пол у ножки кресла, он шагнул навстречу Петру.  - Честно говоря, я уж и не знал, что подумать,  - говорил он по-русски,  - боялся уже, что…

        - Э, джентльмены! Так дело не пойдет!  - с кряхтеньем вылез из глубины кресла Мартин Френдли.  - Мы уважаем великий русский язык, но провалиться мне в преисподнюю, если, кроме вас, кто-нибудь из наших коллег… (он сделал широкий жест в сторону журналистской братии, поспешно покидающей свои насиженные места)… знает хоть несколько слов, кроме «товарыш» и «спасибо».
        Петр вопросительно взглянул на Войтовича: было совершенно ясно, что от него здесь чего-то ожидают.

        - Понимаешь,  - быстро заговорил Войтович и не думая переходить на английский,  - я молчал о твоем неожиданном отсутствии до ужина. А во время ужина… ты должен понять, о чем только я не передумал… заявил Мартину, что у меня есть основания… ну, беспокоиться за твою судьбу. Потом… мы все вместе вызвали управляющего…

        - Извините, джентльмены,  - Войтович перешел на английский,  - я рассказываю нашему другу, как мы вместе организовали его поиски.  - Все закивали, загудели.  - Этот парень из «Шпигеля», Шмидт, большой грубиян!  - опять перешел на русский Войтович.
        Шмидт, услышав свое имя, пробормотал в сторону крепкое ругательство и демонстративно отвернулся.

        - Он так тряханул управляющего, что у того сразу развязался язык. Бедняга, видно, основательно боится губернатора, но тот далеко, а немец рядом… Так мы и узнали, что тебя увезли в Обоко. Что тут поднялось! Они решили, что ты всех перехитрил и договорился о личной аудиенции, обскакал их всех… Они готовы были тебя разорвать на куски. Посмотри - и сейчас дай им только волю! И в тот момент управляющего вызвали к телефону. Через минуту он примчался веселым и объявил, что ты был гостем губернатора, уже возвращаешься и что… губернатор поручил тебе сообщить нам нечто важное…

        - Надеюсь, вы не упрекнете нас в отсутствии терпения, бади!
        Мартин Френдли вынул изо рта свою короткую трубку, выпустил облако дыма и положил пухлую руку на плечо Петра.

        - Мистер Войтович, насколько я понимаю, сообщил вам, как мы здесь… волновались. Парни не дадут мне соврать… - Он многозначительно подмигнул Петру.  - Конечно, мы все знаем о вашей давней дружбе с «Золотым львом»: губернатор ведь тоже входил в эту организацию. И конечно же, он был с вами откровенен. Так что он просил нам передать? Не томите же нас, бади!



        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МЯТЕЖ

        ГЛАВА 1

        Да, Петр выполнил просьбу губернатора всего лишь одну, хотя их было… Впрочем, вторая была не просьба, вторая была… ультиматумом, срок которого истекал завтра в полдень.
        И Петр ворочался без сна, не в силах не думать о том, что произошло накануне, и о том, что еще должно произойти.
        Конечно, он не ожидал, что ему придется проводить нечто вроде пресс-конференции в холле отеля «Эксельсиор», выступая чуть ли не как представитель губернатора Поречья. Но матерая журналистская братия не собиралась отпускать его, не выжав всю возможную информацию, всю до последней капли.

…Губернатор был с ним цинично откровенен.
        Потягивая виски и устало смежив тяжелые веки, он продолжал разговор, прерванный приходом Аджайи и маленького англичанина. Голос его был негромок и уверен, губернатор нарочно говорил почти шепотом, чтобы заставить Петра внимательнее вслушиваться в свои слова.

        - Я буду с вами откровенен, Питер,  - начал он, не глядя на Петра.  - Откровенен потому, что знаю: о нашем разговоре никому известно не станет…
        Петр усмехнулся: подполковник был самоуверен!

        - Журналисты получают информацию не для того, чтобы ее хранить, ваше превосходительство.
        Губернатор кивнул:

        - Конечно. Но бывает информация, которая тем выше в цене, чем дольше ее придерживают.

        - Бывает и так,  - согласился Петр.

        - Так вот.  - Голос губернатора стал вкрадчив.  - Я уверен, что вы не обманете мое доверие.
        Петр склонил голову.

        - Завтра в полночь я объявлю о рождении на Африканском континенте новой страны,  - торжественно продолжал Эбахон,  - независимой Республики Поречье.
        Так вот оно, то, что ожидалось все эти недели, о чем все говорили, но во что мало кто верил. А теперь это подтверждает сам губернатор…

        - Вы хотите расколоть страну?  - Петр провел языком по пересохшим губам.  - Но ведь…
        Он хотел сказать многое: и что Эбахон предает Гвианию, и что он обманывает своего друга Нначи, и что нефтяные монополии теперь задушат Поречье… но вдруг понял, что все его слова будут впустую, что все давно уже решено и продумано до мельчайших деталей - губернатором и теми, кто стоит за ним.
        Ему вспомнилось хитрое подмигивание Аджайи, недоумение Блейка, увидевшего его, Петра, в гостях у губернатора…

        - Гвиания - искусственное государство, созданное колонизаторами,  - чеканил фразы губернатор.  - История обрекла его на развал. Как только лопнули колониальные обручи, оно стало рассыпаться, как рассохшаяся бочка. И мой народ, народ идонго, будет отныне строить свою жизнь сам…
        Глаза Эбахона были широко раскрыты, он смотрел куда-то сквозь Петра, сквозь стены холла, сквозь каменную чашу холмов, окружавших Обоко.
        И Петр понял, что губернатор произносит слова, которые все другие услышат завтра в полночь.

        - И все же не понимаю, зачем понадобился вам именно я,  - сухо сказал он.  - К тому же тайна, которую вы мне доверяете, останется тайной только до завтра.

        - Нет, даже только до того момента, когда вы войдете в «Эксельсиор» сегодня вечером,  - уточнил губернатор.  - Я попрошу вас сообщить о том, что вы от меня услышали, вашим коллегам.

«Значит, я не арестован,  - подумал Петр.  - Значит, губернатор действительно не знает, что я был вместе с Даджумой. И не по его приказу кто-то сунул мне в ящик тумбочки „черную смерть“… Но все же меня привезли в Обоко не для того, чтобы присутствовать на репетиции завтрашнего выступления правителя Республики Поречье…»

        - Кроме этого, у меня к вам есть предложение,  - словно издалека донесся до него голос губернатора.  - Я предлагаю вам место моего советника.
        Последняя фраза была произнесена отчетливо, почти торжественно.

        - Что?  - не сразу дошел ее фантастический смысл до Петра.

        - Я предлагаю вам быть советником при президенте независимой Республики Поречье,  - еще отчетливее повторил губернатор.
        Петр рассмеялся:

        - Позвольте мне расценить это как шутку, ваше превосходительство?
        Эбахон молчал, не сводя с Петра своих больших выпуклых глаз. И Петр разозлился:

        - Я требую немедленно отправить меня в Уарри! Сначала вы похищаете меня. Потом я слышу какие-то дурацкие предложения…

        - Я еще не все сказал, мистер Николаев,  - холодно перебил его губернатор.  - Я делаю вам предложение, которое вы не сможете не принять.

        - А если все-таки не приму? Губернатор усмехнулся:

        - Вы, конечно, читали «Десять маленьких негритят» Агаты Кристи? Так вот, если вы помните, все десять героев этой захватывающей книжки погибали один за другим… при таинственных обстоятельствах. Вас, прилетевших из Луиса, здесь тринадцать. Чертова дюжина - это ведь повеселее, чем просто десяток. И я обещаю вам, что они будут умирать по одному, если только вы… не будете благоразумны…
        В голосе губернатора была такая холодная жестокость, что Петр содрогнулся:

        - Это преступление!

        - На войне как на войне. А что здесь будет война - предсказать нетрудно.
        Петр вскочил.

        - Но зачем я вам?  - почти выкрикнул он.  - Американцы, англичане, тот же Джеймс Аджайи… возьмут на себя эту роль с радостью.

        - А мне нужен русский. Именно русский, советский. И вас мне послал сам бог!  - Эбахон цинично усмехнулся.  - Хотите вы того или нет, но вы будете в моей игре… нет, не простой пешкой! Сильной фигурой, которой я буду угрожать тем, с кем я начинаю эту игру. Пусть они думают, что я сговариваюсь с русскими, а вы - полномочный представитель Москвы. И чем настойчивее вы будете опровергать это, тем лучше… тем больше у них будет подозрений. И не делайте глупостей, Питер. Аджайи не случайно показал вас Блейку распивающим со мною виски как со старым другом. Он - хитрая лиса, он умеет вести торг.
        Он отхлебнул виски, не сводя с молчавшего Петра прищуренных глаз. Потом продолжал:

        - Я не нуждаюсь в вашем ответе. Вы… вернее, ваше имя… сейчас полностью в моей власти. Игра уже идет. И помните, что жизнь ваших коллег-журналистов зависит от вас. Вы, русские, гуманисты. Так не забывайте же об этом!
        Подполковник неторопливо поднялся из кресла: кряжистый, бородатый, расправил плечи и потянулся за бронзовым звонком на каминной доске:

        - Сейчас вас отвезут в Уарри, и я надеюсь на ваше благоразумие.
        Он позвонил, на пороге вырос все тот же дежурный офицер.

        - Доставьте, пожалуйста, господина советника в Уарри. Петр вскинул голову, хотел было возразить, но понял, что это ни к чему, и пошел к двери.

        - И не забудьте, что среди «маленьких негритят» и ваш польский друг. Ведь вы не хотели бы доставить ему… неприятности, а?  - услышал он уже на пороге голос губернатора.

…Сон не шел. Петр думал о чудовищной провокации, которую затевали Эбахон и этот прожженный интриган Аджайи, решившие разыграть «советскую карту», чтобы продаться как можно дороже… англичанам? Американцам? Тем, кто больше даст. А дадут больше, конечно же, американцы. Британский лев давно уже порастерял свои зубы!
        Петр встал с кровати и принялся ходить по комнате. «Как зверь в клетке»,  - подумал он о себе. И его охватила ярость: нет, он вырвется! Он должен вырваться! Мы еще посмотрим - в вашей ли я власти, господа Эбахон и Аджайи! Но сначала надо успокоиться, собраться, взять себя в руки, все проанализировать… Все, начиная с визита к майору Нначи… там, в Луисе!

«Интересно, знал ли майор Нначи о том, что „день икс“ наступит так скоро?  - думал Петр.  - Конечно, не знал. Он все еще надеялся выиграть время и укрепить свой режим: ему хотелось во что бы то ни стало убедить „Шелл“, что ее нефтяным полям ничего не грозит. Чудак, он все еще верил в добрую волю „Шелл“, а она… (Петр горько усмехнулся.) Нет, не случайно этот хитрый лис Аджайи приехал к губернатору с маленьким англичанином!»
        Потом ему вспомнился смертельно раненный Даджума, быстро чернеющая вода… Бедняга надеялся, что Петр сумеет предупредить о «дне икс», что ему удастся вовремя оказаться на том берегу, за Бамуангой. Но кто-то следил за Даджумой. Кто? Неужели же Эбахон действительно не знал о гибели своего начальника штаба?
        Петр пошел в ванную и напился воды - прямо из-под крана: в отеле «Эксельсиор» имелись свои очистительные установки, и амебной дизентерии, этого бича тропиков, опасаться было нечего.
        Вернувшись из ванной, он понял, что так и не заснет: закутался в одеяло, уселся в низкое пенопластовое кресло и вытянул ноги.
        За окном стояла глухая тьма. Ровно гудел кондиционер, навевая прохладу и покой, но покоя не было.
        Может быть, стоило рассказать все Войтовичу? Но, собственно, он ведь вчера все ему и рассказал. Все, кроме…

        - Ерунда!  - раздраженно сказал Петр вслух. Он зевнул, глубоко вздохнул и закрыл глаза.
        Проснулся он от настойчивого стука в дверь и не сразу понял, где он.
        Комната была залита ярким солнечным светом.
        Петр вскочил и, завернутый в одеяло, как в плед, пошел к двери:

        - Кто там?

        - Ты жив?  - донесся из-за двери веселый голос Анджея.  - Тогда открой.
        Он вошел, свежий, отдохнувший за ночь, но, взглянув в лицо Петра, сразу же насторожился:

        - Ты что? Опять какое-нибудь приключение?

        - Что-то не спалось,  - вяло ответил Петр и пошел в ванную.  - Подожди, я сейчас…
        Войтович посмотрел на часы:

        - Поторапливайся, здесь подают завтрак до половины десятого, а сейчас уже… девять пятнадцать.
        Горячая вода, холодная. Горячая, холодная, горячая… Брр! Хорошо! В голове просветлело. Петр повернул кран и принялся с силой растираться толстым мохнатым полотенцем.

        - А как там наши коллеги?

        - Шумят - опять не работает почта! Ты же им вчера такое наговорил…

        - Ничего, кроме того, что просил передать им губернатор,  - сказал Петр, выходя из ванной.  - Только то, что сегодня в полночь мятежники объявят о создании Республики Поречье. Ну и… ответил на некоторые вопросы.

        - Некоторые!
        Войтович взял с вешалки у кровати брюки Петра и кинул их ему:

        - Лови!

        - Конечно, некоторые!
        Петр прыгал на одной ноге, стараясь попасть другой в брючину.

        - Но сам факт! Сам факт, что именно ты, советский, первым сообщаешь о начале мятежа. И что именно тебя губернатор вызвал в Обоко для конфиденциального разговора… это, по-твоему, для западных журналистов, привыкших видеть лес за каждым деревом, ничего не значит?

        - Черт!  - вырвалось у Петра.  - Ты думаешь, они считают, что я рассказал им не все?
        Войтович кивнул:

        - Они в этом совершенно уверены!  - Он взглянул на часы и заторопился.  - Пошли завтракать! Его величество не будет напрасно расходовать газ, подогревая кофе индивидуально для каждого опоздавшего.
        В ресторане их ждали. Не успели они сесть за столик, как к ним поспешил сам управляющий отелем - изысканный, с набриолиненным пробором, в кремовом смокинге, пахнущий дорогими духами. За его спиной почтительно согнулись в полупоклоне метр и официант в любимых королем Макензуа красных, расшитых золотом мундирах.
        Петр и Анджей с улыбкой переглянулись.

        - А ты говорил - не будут расходовать газ,  - подтолкнул Петр локтем друга.

        - Я же забыл, что отныне ты - полномочный представитель главы независимой Республики Поречье!  - в тон ему ответил Войтович.
        Улыбка на лице Петра сразу погасла. Мысли, которые всю ночь не давали спать, вернулись опять - и Петру расхотелось завтракать.
        Он передал Войтовичу папку алой кожи, тисненной королевскими гербами, в которой покоились плотные голубоватые странички меню.

        - Может, закажешь? Что себе, то и мне.
        Анджей кивнул, полистал меню и принялся диктовать заказ. Управляющий громко и отчетливо повторял каждое его слово, полуобернувшись к метру. Тот так же громко диктовал заказ официанту, который поспешно выводил каракули в большом блокноте, повторяя после каждой строчки:

        - Йе, са… Йе, са…
        Кончив принимать заказ, управляющий взял из рук Войтовича красную папку и уважительно склонился к Петру:

        - А… больше никаких… приказаний не будет?
        Внутри у Петра все напряглось: подполковник Эбахон ждал ответа.

        - Нет!  - твердо отрезал он.

        - Так и передать?  - еще ниже склонился управляющий, «…среди них и ваш польский друг. Вы ведь не хотели бы доставить ему неприятности, а?» - вспомнил Петр голос Эбахона.

«…не хотели бы… не хотели бы… не хотели бы…»

        - Подождите! Не передавайте ничего! Управляющий любезно улыбнулся и выпрямился.

        - О чем это он?  - проводил его взглядом Войтович.

        - Так…
        Войтович перевел взгляд на Петра, внимательно изучающего складку на красной скатерти, секунду-другую смотрел на него, но ничего не сказал.
        Они сидели молча, пока не подали завтрак.

        - Кстати,  - заговорил Войтович, отламывая кусочек горячего, хрустящего тоста.  - Забыл тебе сказать… Сразу после ленча нас всех повезут в Обоко. А до этого приказано отель не покидать.  - Он помолчал и добавил: - С утра приезжал какой-то офицер… от районного комиссара…

        - Не могу ли быть еще чем-нибудь полезен джентльменам? Голос вновь подошедшего управляющего был вкрадчив.
        Он многозначительно смотрел на Петра, и Петра передернуло от его взгляда.

        - Нет,  - твердо сказал он и тронул локоть Войтовича.  - Пошли, Анджей. Засыпаю прямо на ходу…



        ГЛАВА 2

        Ему - хотя, честно говоря, он на это и не надеялся - сразу же удалось заснуть. Сон свалил его, как только он коснулся постели. А когда проснулся, в дверь стучали.
        Он встал, полусонный, и пошел открывать, ругая про себя Анджея. Но на пороге стоял все тот же управляющий, уже успевший сменить свой кремовый смокинг на черный фрак. Духами от него несло по-прежнему крепко.

        - Хочу напомнить, что ленч ровно в час,  - склонил он свою набриолиненную голову.  - В два часа за джентльменами придут машины - мне только что звонили из канцелярии его превосходительства губернатора подполковника Эбахона.
        Последние слова он произнес почти торжественно и сделал паузу, ожидая, что ответит Петр. Но Петр молчал, чувствуя, как все внутри у него закипает.

        - Мне нечего передать господину губернатору,  - жестко отрезал он.
        Управляющий поклонился и попятился. Петр закрыл дверь и запер ее.
        И все же мятежники пытаются шантажировать англичан, вдруг подумалось ему. Точнее, «Шелл». Старый лис Аджайи не случайно привез человека «Шелл» к губернатору, когда тот принимал Петра. Англичанин должен был увидеть подполковника с русским в дружеской обстановке. Ну конечно же! Пару недель назад луисские газеты писали, что приближаются сроки выплаты «нефтяных денег» - более ста миллионов долларов. «Шелл» должна была рассчитываться с Луисом за гвианийскую нефть точно в определенный срок, и этот срок должен был вот-вот наступить. Военное правительство очень рассчитывало на эти деньги - бюджет Гвиании еле держался.
        А теперь похоже, что Луису денег не видать: Эбахон и компания хотят заставить «Шел..л» отправить «нефтяные доллары» в Обоко. Дальше тоже нетрудно предсказать: ими будет оплачено оружие для мятежной армии. И наемники… Конечно же, наемники! Как их называют в Англии? Кажется, «псы войны»?
        Русский советник все время рядом с Эбахоном… Ого! Англичанам будет над чем призадуматься!
        За ленчем царило приподнятое настроение. Истомившиеся от вынужденного безделья коллеги Петра все, как один, спустились в холл уже с вещами, как бы подчеркивая, что в отеле они больше оставаться не намерены.
        Петр и Анджей сидели вместе с Мартином Френдли, четвертым к ним подсел районный комиссар Мбойя, который, как он сам сообщил соседям по столу, тоже собирался в Обоко.
        Петр сразу же заметил перемену по сравнению со вчерашним днем в отношении к себе комиссара: Мбойя явно стремился расположить к себе Петра - шутил, рассказывал забавные истории.
        Мартин Френдли попыхивал трубкой и добродушно улыбался, наблюдая старания районного комиссара. Сейчас, как никогда, он был похож на старого, мудрого, все понимающего дядюшку.
        Взгляды, которые он бросал время от времени на Петра, словно говорили: «Молодец, сынок! Ты делаешь карьеру прямо на глазах! Перед тобой заискивает сам районный комиссар, а что-то будет дальше!»
        Ленч был торопливым, скомканным. Никто и не подумал задержаться за столом, чтобы выкурить лишнюю сигарету и поболтать о разных разностях. Минут за двадцать до назначенного срока все вышли из отеля и, разбившись на группки, прогуливались по солнцепеку.
        Затем комиссар, извинившись, отправился к управляющему - кому-то позвонить. Мартин Френдли заявил, что после ленча привык немножко подремать в кресле, а поскольку в его возрасте привычки менять уже поздно, намерен провести время, оставшееся до отъезда, у прохладного фонтана в холле. Вскоре и остальные последовали его примеру.
        Петр и Анджей остались одни. Молча, думая каждый о своем, они прошлись несколько раз по асфальтовому пятачку и остановились перед отелем, наблюдая, как заключенные местной тюрьмы, босые, в белых куртках без рукавов, в белых шортах и такого же цвета круглых шапочках, подравнивали просторную зеленую лужайку перед отелем.
        Безоружный полицейский, доставивший их из тюрьмы на работу, сидел под чахлой акацией и, сняв свою серую фуражку, время от времени тер большим несвежим платком лысую голову.
        Арестанты лениво взмахивали тяжелыми, сверкающими на солнце котласами - так здесь назывались большие широкие тесаки - и косили ими яркую, сочную траву, буйно рванувшуюся в рост после первых же ливней наступающего сезона дождей.

        - Его величество мог бы купить машинки для стрижки своих лужаек!  - услышали Петр и Анджей голос Шмидта-неслышно подошедшего к ним сзади.
        Они разом обернулись. Шмидт стоял перед ними, плотный, краснолицый, уверенный в себе мужчина в расцвете лет. От него основательно пахло пивом, глаза под белесыми ресницами поблескивали.

        - Так что, Питер, какие новые сенсации ожидают нас сегодня? Вчера вы нам ничего не сказали о сегодняшней поездке… - Шмидт хитро подмигнул Войтовичу: - Он и от вас кое-что держит в секрете, Анджей, а?

        - Боюсь, что да,  - в тон ему ответил Войтович и взглянул на Петра.
        Сказано это было так, что Петр понял: Анджей догадался, что Петр что-то утаивает от него, догадался и обижается.

        - Не только у вас есть свои профессиональные секреты, герр Шмидт!  - Петр постарался придать беседе иной поворот: - А вот и машины!
        Действительно, по извилистой асфальтовой ленте, опоясывающей холм, на котором возвышался «Эксельсиор», поднимались пять автомобилей, выкрашенных в зеленый цвет: впереди - «джип» с солдатами, следом за ним большие открытые лимузины.

        - И сумасшедший в придачу,  - кивнул Войтович на фигуру, приближающуюся с другой стороны к площадке, на которой они стояли.
        К ним шел рослый, совершенно обнаженный человек с густой копной ни разу в жизни не стриженных волос. Налитое, тугое тело лоснилось от пота, мышцы играли, он был удивительно правильно сложен.

        - Как Аполлон,  - заметил Шмидт.

        - Такой же красивый и такой же счастливый,  - с иронией добавил Войтович.
        Шмидт ухмыльнулся:

        - А разве в нашем мире безумие не счастье? Я знаю немало людей, которые охотно поменялись бы с ним местами в жизни! Жить сегодняшним днем, не имея прошлого, не задумываясь о будущем! Не нуждаться ни в жилье, ни в одежде, ни в ком и ни в чем… Разве не стоит этому завидовать?

        - Но вы забыли о необходимости питаться, герр Шмидт,  - вежливо вставил фразу Петр.
        Шмидт взглянул на него все с той же усмешкой:

        - Вы уже много лет в Африке, мистер Николаев. И разве вы не знаете, как туземцы относятся к своим сумасшедшим? Они считают, что сумасшедший общается с богами, с духами, а разве кто-нибудь в Африке посмеет обидеть такого? Сумасшедший… Их называют здесь «крис»…

        - От испорченного английского «крези» - сумасшедший,  - профессорским тоном пояснил Войтович этимологию слова.

        - Или «Крист», Христос,  - не согласился с ним немец. Сумасшедший был уже совсем рядом - этот голый человек на голой земле. Он шел, ничего не видя, и на лице его светилась блаженная улыбка. Все, что было на нем, это длинный тонкий кинжал в ножнах, желтых, чешуйчатых, из змеиной кожи. Ножны висели на кожаной петле, обхватывающей левое предплечье сумасшедшего гиганта, и раскачивались в такт его широким шагам.

        - Крис! Крис!  - раздался от входа в отель предостерегающий крик швейцара. Он поспешно юркнул в холл и через минуту появился оттуда в сопровождении трех дюжих парней-носильщиков в синей униформе.
        Парни стали осторожно приближаться к сумасшедшему, подбадриваемые швейцаром, который, однако, сам предпочитал держаться за их спинами.

        - А вы говорите: кто посмеет такого обидеть,  - обернулся Петр к немцу, который, хмурясь, наблюдал за попытками носильщиков преградить сумасшедшему путь к отелю.

        - Бедняга просто голоден,  - тихо, словно про себя, заметил Анджей.
        Сумасшедший, не доходя шагов пяти до синих фигур, стоящих у него на пути, остановился. На лице его вдруг отразилось что-то похожее на отчаяние. Он жалобно застонал, словно упрашивая пропустить его.

        - Цум тойфель!  - выругался по-немецки Шмидт.  - Эти парни сами недалеко ушли от несчастного. Друг, эй! Друг!  - И он решительно шагнул к сумасшедшему.  - Иди сюда. Дай мне руку… И пусть летит все в ад кромешный, ко всем чертям собачьим!
        Сумасшедший, казалось, понял его. Он повернулся и пошел навстречу Шмидту. Лицо больного было искажено отчаянием, он словно пытался спастись от чего-то, что преследовало его и чего он не понимал.

        - Ну,  - тихо сказал немец и коснулся его плеча, как касаются тела обиженного кем-то животного, когда хотят его приласкать.

        - А-а-а-а!  - вырвался полный страха и отчаяния нечеловеческий крик из широкой груди сумасшедшего.
        И в то же мгновение он вырвал из змеиных ножен тонкое и длинное лезвие, отпрыгнул в сторону и, выставив его впереди себя на вытянутой руке, кинулся прямо на Шмидта.
        Все произошло так быстро, что Петр опомнился, лишь когда увидел, как сумасшедший вырвал потемневшее лезвие из груди неподвижно стоящего, еще не понимающего, что произошло, Шмидта, прыгнул с асфальтового пятачка на лужайку, которую выкашивали арестанты, и большими прыжками, завывая и размахивая кинжалом, понесся вниз с холма.
        Белые фигурки заключенных шарахались с его пути, и он несся куда-то как безумный бог тропических лесов Африки.
        Выражение недоумения на лице Шмидта сменилось вдруг растерянной улыбкой.

        - Кажется… этот парень… убил меня,  - удивленно сказал он и, держась рукой за грудь, там, где сердце, стал медленно опускаться на серый асфальт, на который уже упали первые капли его крови.

        - Крис!  - с ужасом выкрикнул швейцар, пятясь назад.  - Крис убил маста…
        Петр и Анджей одновременно кинулись к Шмидту и подхватили его как раз в тот момент, когда ноги немца вдруг сломались в коленях и он рухнул, заваливаясь на бок.
        Они осторожно опустили его на асфальт и опустились на колени рядом. Он был уже мертв. Лицо его, при жизни бывшее жестоким, угрюмым, теперь казалось спокойным и умиротворенным, даже безмятежным.
        К ним спешили люди - белые и черные. Кто-то кричал на местном языке, кто-то на английском требовал организовать погоню…

        - Разойдитесь… ему нужен воздух!  - услышал над собою Петр ровный голос Мартина Френдли.
        Небольшая толпа окружила их плотным кольцом. Вот Стив Стоун - лицо напряжено и бледно. У его помощника Лакса в глазах застыл ужас, на лбу крупные капли пота, пальцы лихорадочно теребят воротник клетчатой рубахи. У щеголеватого Альберто Монтини в руках фотокамера… Щелк, щелк, щелк… Рядом с ним с лицом, вдруг ставшим серым, Мозес Аарон, француз Серж Богар, Дании Смит из Рейтера…

        - Боюсь, что ему теперь уже ничего не поможет,  - философски пробормотал в свои бальзаковские усы Серж Богар.  - Парень мертв.
        Монтини сделал еще снимок и, опустив камеру, поднял глаза к небу. Губы его зашевелились в беззвучной молитве.
        Богар с неприязнью взглянул на него, поморщился и отвернулся.

        - Мертв!  - подтвердил Войтович, отчаявшийся нащупать пульс и осторожно опустивший руку убитого.
        Френдли поднес ко рту свою короткую трубку, глубоко затянулся и невозмутимо выпустил облако дыма:

        - Он искал этого.

        - Перестаньте!  - возмутился, прерывая молитву, Монтини, и было непонятно, что его возмутило - то ли слова Френдли, то ли это дымное облако.
        Американец иронически глянул на него.

        - Если издатели пригрозили тебя выкинуть, это еще не значит, что ты должен искать смерти,  - уже спокойнее добавил Монтини.  - Никто не имеет права диктовать свою волю всевышнему.

        - Но зато его семья получит хорошую страховку,  - ни к кому не обращаясь, заметил Дании Смит.
        Все промолчали - тут возразить было нечего.
        Петр слушал все это как во сне. Ему казалось, что он наблюдает происходящее со стороны. Бездарный, нелепый случай, до отчаяния глупая смерть… И эти разговоры… Ужас первых мгновений прошел, и ему на смену явился профессиональный цинизм… Действительно, мало ли смертей видели собравшиеся здесь со всего света эти прожженные профессионалы!

        - Позвольте, джентльмены! Позвольте!
        Районный комиссар Мбойя пробирался сквозь плотную толпу: служащие отеля, казалось, все до одного собрались посмотреть на убитого.
        Комиссар наконец протиснулся к убитому, несколько мгновений смотрел на него:

        - Какое несчастье… какое несчастье… И в такой день!  - Он расстроенно покачал головой.  - Позавчера - майор Даджума, сегодня - мистер Шмидт. Его величество Макензуа Второй будет недоволен! Ведь после всего этого порядочные люди перестанут останавливаться в его отеле!  - Он обернулся назад и распорядился: - Носилки!

        - Йе, са…
        Парни в синей униформе, те самые, что пытались преградить путь сумасшедшему, протиснулись сквозь толпу с носилками в руках. Лица у них были испуганные.
        За ними появился управляющий. На него было жалко смотреть, уж он-то знал, чем грозит отелю потеря репутации.

        - Осторожно… осторожно,  - приговаривал он, когда носильщики неловко поднимали тяжелое тело убитого.  - Не уроните… только не уроните…
        Петр взглянул на его растерянное лицо, и вдруг страшная мысль обожгла его мозг:

«А что, если…»
        Нет! Он даже мотнул головой, пытаясь избавиться от этой мысли: нет, он не виноват в гибели Конрада Шмидта, это все нелепый случай, никто не мог подослать сумасшедшего! В конце концов, такие больные неуправляемы…
        А в ушах все громче и громче звучал голос Эбахона: «Я обещаю вам, что они будут умирать по одному, если только вы… не будете благоразумны».
        Петр взглянул на Анджея. Ему показалось, что и Войтович слышит эти слова: они звучат громко, их слышат здесь все, все, собравшиеся на асфальтовой площадке перед отелем.



        ГЛАВА 3

        Их разместили в рест-хаусе[4 - В английских колониях так назывались дома для приезжих колониальных чиновников.]. Небольшие домики, разбросанные под гигантскими деревьями манго на просторной зеленой лужайке, предназначались обычно для правительственных чиновников, приезжавших в Обрко по делам. В каждом домике было по две комнаты.
        Обычно пустующий, на этот раз рест-хаус был переполнен. Журналистам предоставили шесть комнат - три домика, в остальных разместились шумные крепкие парни в зеленой униформе с красными раковинами «Шелл» на рукавах.
        Они веселой толпой вывалились из бара, разместившегося в домике, занятом администрацией рест-хауса, куда зеленые лимузины доставили журналистов из Уарри, и бурно приветствовали вновь прибывших, словно старых знакомых.

        - Давай, ребята, располагайся!  - кричали они, с пьяной фамильярностью хлопая их по плечам.  - Веселее будет! Эти кафиры[5 - Расисты ЮАР так называют африканцев.] еще попляшут под нашу музыку!
        Петр узнал среди них нефтяников, прибывших в Уарри в один день с журналистской братией. Но ему показалось, что здесь были и кое-кто из тех, с кем он познакомился в Луисе - в бассейне аэропорта: правда, за несколько дней они обросли густой щетиной и явно отпускали бороды. Петру даже почудилось, что в шумной толпе промелькнул «малыш» Кувье, высокий бельгиец со шрамом на щеке.

        - «Крестоносцы»,  - вспомнил он вслух, как назвали себя парни, плескавшиеся вместе с ним в бассейне.

        - Что?  - переспросил Войтович: как раз в этот момент он брал у клерка ключ от «шале номер шесть», забронированного канцелярией губернатора для него и Петра.
        В баре, куда была открыта дверь из небольшого холла, было шумно и дымно. Оттуда доносились пьяные крики и хохот, солдатские ругательства - английские, французские, немецкие.

        - Крестоносцы?  - Войтович подкинул на ладони деревянную грушу красного дерева, к которой был прикреплен ключ, прищурился: - Крестоносцы… Псы-рыцари… Псы войны. Неужели ты видал где-нибудь нефтяников с такой выправкой?
        Анджей кивнул в сторону бара:

        - Ты обрати внимание на их лексику! Казарма на всех языках.
        Снаружи затарахтел мотоцикл, двигатель его взревел и заглох, и почти сразу же, тяжело топоча по натертому воском полу, в холл вошел офицер-парашютист.

        - Мистер Николаев?  - крикнул он с порога.
        Клерк за стойкой показал взглядом на Петра. Офицер понял его:

        - Мистер Николаев?
        Он перевел взгляд на Войтовича и замолчал, словно решая, как поступить.
        Войтович прищурился, снял свое пенсне и не спеша принялся его протирать.
        Офицер помедлил, потом поднес пальцы к берету:

        - Его превосходительство просит господина советника прибыть к нему в резиденцию, как только господин советник изволит отдохнуть с дороги…
        Петр закусил губу, покосился на Анджея. Тот поднял бровь.

        - Его превосходительство просил передать, что церемония начнется в одиннадцать на стадионе. Подъем флага - в полночь. Через час сюда прибудет машина, выделенная в распоряжение господина советника.  - Офицер опять помедлил, затем продолжал: - Может быть, господин советник желает что-нибудь сообщить его превосходительству?

«Пошел бы он к черту»,  - чуть было не вырвалось у Петра, но он сдержался.
        И опять ему показалось, что он слышит голос Эбахона: «Они будут умирать, если только вы не будете благоразумны».

        - Простите, сэр,  - козырнул офицер.  - Я забыл… его превосходительство выражает свое глубокое сожаление по поводу несчастья, случившегося с вашим коллегой в Уарри.
        Мысль, что в смерти Шмидта виноват именно он, не выходила у Петра из головы. Эбахон не шутил!
        И вот теперь, если Петр сделает ложный шаг, кто будет следующим? Мартин Френдли? Маленький японец, имя которого Петр так до сих пор и не удосужился узнать? Красавчик Монтини или усатый Серж Богар?
        Петр тяжело вздохнул:

        - О'кэй! Передайте подполковнику Эбахону… я к его услугам.

        - Слушаюсь, господин советник!
        Офицер козырнул и вышел из холла. Двигатель его мотоцикла взревел…

        - Что ж, пошли,  - равнодушно сказал Войтович,  - тебе нужно отдохнуть…
        Петр ожидал от него чего угодно: насмешливых вопросов, обиженного молчания, но не этого тона.

        - Я все объясню,  - устало сказал Петр, словно оправдываясь.  - Понимаешь…
        Анджей коснулся его локтя:

        - Только не сейчас. Примешь душ, успокоишься. Может быть, я и тебе смогу что-нибудь посоветовать, а? Все-таки бывший солдат, и мне чаще доводилось общаться с подполковниками, чем тебе. И в ситуации посложнее.
        Было уже темно. Короткие тропические сумерки промелькнули, будто их и не было. Просто кто-то щелкнул выключателем, и свет сменился густой темнотой, подсвечиваемой лишь тусклыми слабенькими лампочками, развешанными на редких столбах вокруг лужайки, на которой темнели домики рест-хауса.

…Машина, «выделенная господину советнику», прибыла, как и говорил офицер-посыльный, ровно через час.
        К этому времени Петр, освеженный, взбодренный душем, уже сидел в кресле-качалке на крыльце шале и ждал развития событий. Войтович расположился тут же, усевшись на бетонных ступеньках, ведущих в дом, обхватив руками свои острые колени и прижавшись к ним подбородком.
        Когда послышался гул подъезжающего автомобиля, а затем свет фар прорезал полумрак лужайки, Войтович поднял голову:

        - Ни пуха ни пера!

        - К черту!  - отозвался Петр, вставая из кресла и глубоко вздыхая: он все еще не был до конца уверен, правильное ли решение приняли они с Войтовичем.
        Зеленый «мерседес» медленно подкатил к шале и остановился, выключив фары. Солдат-шофер приоткрыл дверцу и высунулся из машины, стараясь разглядеть людей на крыльце.

        - Господин советник?  - неуверенно произнес он.

        - Едем,  - отозвался Петр, направляясь к машине. Солдат поспешно выскочил из-за руля и распахнул заднюю дверцу. Петр кивнул ему и молча полез в кабину. Дверца за ним захлопнулась, шофер все так же поспешно вернулся на свое место - и «мерседес» покатил по лужайке, мягко покачиваясь на неровностях, словно лодка на малой волне. Солдат осторожно вывел машину на шоссе, ведущее вниз, в каменную чашу города, и перед Петром открылся вечерний Обоко - скудная россыпь тусклых огоньков и лишь два ярких пятна белого света: эллипс городского стадиона и дом губернатора с гигантскими слоновыми бивнями, ослепительно сверкавшими в свете направленных на них прожекторов.
        На этот раз городские улицы кипели жизнью. Горожане густыми толпами тянулись к стадиону, хотя было всего лишь около восьми и до одиннадцати времени оставалось еще достаточно. Но жители города предпочитали прийти заранее, чтобы занять места поудобнее.
        Они шли целыми семьями - женщины с детьми, старики и старухи. Малыши спали, крепко привязанные к широким спинам мамаш, подростки целыми компаниями носились с веселым гвалтом, задирая друг друга и получая подзатыльники от взрослых. Торговки, могучие «мамми», несли на головах подносы с дешевыми сладостями, возбуждающими орехами кола, рассыпанными сигаретами и спичками, твердыми, как камень, галетами, пыльными жестянками португальских сардин, тронутыми ржавчиной баночками пастеризованного молока и длинными широкими палочками для чистки зубов.
        У иных на головах красовались расписанные яркими цветами белые эмалированные ведра, прикрытые листьями бананов, с теплым мой-моем - огромными клецками, жареными кормовыми бананами - плантейном, кусками мяса, насквозь проперченными цыплятами. Продавцы пальмового вина вели за руль велосипеды, увешанные калебасами и сетками, в которых бренчали эмалированные миски, заменявшие покупателям стаканы.
        В руках у многих были дешевые приемники, включенные на полную громкость и заполнявшие все вокруг задорными ритмами темпераментных танцев.

«Мерседес» медленно продвигался сквозь толпу, шофер отчаянно клаксонил, и горожане равнодушно оглядывались на него, не торопясь уступать дорогу.
        Ворота, ведущие в сад, окружающий виллу губернатора, были распахнуты, около них стояло десятка полтора автомобилей самых разных марок.
        Здесь же замерли два маленьких пятнистых броневичка - французские «панары». Люки их были распахнуты, оттуда торчали головы в касках. Чуть поодаль, в открытых «джипах» с установленными на треногах базуками, скучали десантники в мешковатой пятнистой форме и черных беретах.
        Шофер медленно миновал аллею, ведущую к фальшивым слоновьим бивням, и подрулил к крыльцу виллы. Часовые кинулись открывать дверцу…

        - Господин советник!  - громко выкрикнул один из них, видимо старший.
        На крыльце появился дежурный офицер, тот самый, который встречал Петра в прошлый раз, улыбнулся ему как старому знакомому:

        - Его превосходительство ждет вас…
        Петр пошел следом за ним. Как и в прошлый раз, в холле никого не было, в камине трещали поленья махагони[6 - Красное дерево.], а сверху, со второго этажа, доносились звуки рояля. На этот раз Эбахон играл Шопена.
        Эбахон играл минут тридцать - вальс за вальсом. Потом лестница заскрипела под его грузными шагами, и он спустился в холл, все в той же форме командос, тихий и задумчивый, с усталым, почти больным лицом.
        Петр встал и пожал руку, протянутую подполковником.

        - Спасибо,  - просто сказал Эбахон и знаком предложил Петру сесть в кресло.

        - Не за что,  - усмехнулся Петр.
        Губернатор мягко улыбнулся - он умел быть обаятельным:

        - За то, что вы приняли мое предложение.

        - Почему вы так решили?
        Петр поймал себя на том, что невольно напрягся: начинался поединок, в котором он должен был победить. Только победить - иного выхода у него не было.
        Губернатор словно прочел его мысль.

        - Потому что иного выхода у вас нет,  - сказал он, мягко улыбаясь. Сейчас он был похож на сытого кота, наслаждающегося игрой с пойманной мышью.
        Но Петр думал сейчас о другом. Во внутреннем кармане его куртки работал японский плоский диктофон. Петру дал его Войтович, страстно любивший всяческие технические новинки. Петр включил эту сверхчувствительную игрушку перед тем, как Эбахон спустился в холл: кассета была риверсная - туда и обратно, ее хватало на час…

        - Но прежде чем дать вам согласие, могу ли я получить ответы на несколько вопросов?
        Это был следующий ход в игре, которую Петр спланировал с Войтовичем.
        Эбахон добродушно кивнул:

        - У меня от вас нет секретов…

«Как он уверен, что я у него в руках!» - подумал Петр.

        - Я хочу еще раз услышать, какая роль отводится мне в ваших планах,  - решительно начал он.  - Конечно, кое о чем я от вас уже знаю. Например, о том, что вы хотите припугнуть ваших союзников возможностью переговоров с моей страной. Я же нужен вам как реальное доказательство такой возможности. Не так ли?

        - Тогда зачем же вы меня об этом спрашиваете?  - ухмыльнулся губернатор.  - Ведь ваша страна никогда не пойдет на это?
        Петр покачал головой:

        - Моя страна не вмешивается во внутренние дела других народов и тем более не поддерживает мятежников-сепаратистов.

        - Вот видите… А мы сейчас готовы продать душу хоть черту, лишь бы он помог нам стать независимыми и свободными, жить, не боясь погромов, не опасаясь за жизни наших отцов, матерей, детей. Разве вы не знаете, что вот уже два дня по всей Гвиании убивают людей только за то, что они принадлежат к племени идонго? (Голос Эбахона дрогнул). Да, да… не смотрите на меня так… Вся страна сегодня залита кровью. Погромщики врываются в дома своих соплеменников, убивают их, грабят. По рекам плывут трупы, стервятники терзают непогребенные тела. И это не первый раз. Вы изучали историю Гвиании, вы знаете, что погромы повторяются регулярно - каждые семь-десять лет, погромы по всей стране!

«А он знал, что погром должен начаться, начаться именно в эти дни»,  - вдруг подумал Петр.

        - Но богатые идонго успели заранее перевести свои капиталы в Поречье, не так ли?  - Петр сделал паузу, затем, понизив голос, продолжал: - Кстати, ваше превосходительство, вы ведь, пожалуй, самый богатый идонго.
        Эбахон помрачнел:

        - Мои деньги принадлежат моему народу. Но… мы отклонились от темы. Я жду вопросов.

        - Если я соглашусь, что это даст нам… Мне и моему польскому другу?
        Губернатор мгновение колебался.

        - Не буду вас обманывать. Ничего. Но взамен я гарантирую вам безопасность.

        - И даже от сумасшедшего, который убил Конрада Шмидта?
        Голос Эбахона стал ледяным:

        - Я надеюсь, что в будущем вы не станете задавать мне бестактных вопросов.

        - Значит…
        В холл вошел дежурный офицер, склонился к уху губернатора, что-то зашептал ему. Эбахон кивнул и встал.

        - Только что окончилось совещание традиционных вождей моего народа. Они совещались со жрецами джу-джу[7 - Черная магия.] и сейчас идут сюда, чтобы сообщить мне свое решение. Сейчас вас отвезут в реет-хаус, а к одиннадцати доставят на стадион, прямо на трибуну для особо важных персон.

        - Вот об этом-то я и хотел сказать еще несколько слов,  - твердо отчеканил Петр, тоже вставая.

        - Говорите,  - нетерпеливо дернул плечом Эбахон.

        - Я не хочу участвовать в церемонии объявления мятежа и не буду вместе с вами на трибуне для особо важных персон… Неужели же вы всерьез могли рассчитывать, что я буду играть при вас роль пугала, с помощью которого вы будете шантажировать своих хозяев? Мало того, я обязательно расскажу моим западным коллегам все эти любопытные вещи, которые я услышал от вас… В том числе и о «десяти маленьких негритятах».
        Петр ожидал, что губернатор разъярится, вскочит, словом, произойдет что-то бурное… Но Эбахон лишь прищурился:

        - Вы идеалист и этим мне нравитесь. Жаль, что ваши циничные западные коллеги не поверят ни единому вашему слову. Для них вы хоть и хороший парень, но… красный! Агент Москвы! Впрочем, вас доставят вместе с вашими коллегами в ложу иностранной прессы. Попробуйте же… расскажите им сказки, которые вам приснились. А потом мы продолжим и нашу беседу.



        ГЛАВА 4

        Ложа для иностранных журналистов оказалась тесным закутком, отгороженным канатами в первом ряду трибун стадиона, амфитеатром расположившихся на склоне скалистого холма. Левее и выше на несколько рядов была пока еще пустая просторная деревянная платформа, уставленная массивными, обитыми красным бархатом креслами, застланная тяжелыми коврами.
        Там суетились техники, включая и выключая юпитеры, проверяя микрофоны, подбирая высоту их ножек, распутывая сплетения проводов. Сид Стоун и Лаке ругались с ними, требуя поместить микрофон с табличкой «Би-би-си» перед центральным креслом, где полагалось сидеть губернатору. Там же прохаживались вооруженные фотокамерами Монтини и маленький японец, толпились местные журналисты, с завистью поглядывавшие на дорогие камеры иностранцев. Остальные иностранные журналисты зевали на жестких металлических стульях «ложи прессы» - все встали сегодня рано, да и вчера поздно легли. Старый Френдли храпел, вытянув ноги и откинув голову, рот его был широко открыт, в правой руке, покоившейся на обтянутом пестрым жилетом круглом брюшке, остывала его неизменная короткая трубка.
        Петр и Анджей, сидевшие с краю, у самого каната, с интересом рассматривали пестрые трибуны, залитые оранжевым светом десятков прожекторов. Трибуны гудели, волновались, разделенные проходами, в которых застыли темно-зеленые цепочки солдат в касках, с карабинами наперевес.
        Для почетных гостей места были отведены под самой ковровой платформой: там сидели европейцы - серенькие, скромные миссионеры и монахини, сотрудники местного отделения «Шелл», официально-торжественные, с женами, решившими не упускать возможность щегольнуть вечерними туалетами. Чуть пониже разместились местные вожди невысокого ранга. Там же Петр заметил и комиссара Мбойя, надевшего на этот раз расшитую национальную одежду и похожую на пилотку шапочку из шкуры леопарда. Он оживленно разговаривал с Джеймсом Аджайи.
        Войтович взглянул на часы:

        - Без пяти одиннадцать…
        Он кивнул на флаг Гвиании - сине-белое полотнище на мачте, установленной на поле стадиона, трепещущее на легком ветерке в лучах направленных на него прожекторов:

        - Чем-то они его заменят?
        Петр не успел ничего ответить - где-то за трибунами стадиона послышались сирены полицейских машин, трибуны загудели, заволновались, зрители повскакивали с мест, вытягивая шеи и стараясь разглядеть, что происходит вокруг ковровой платформы, которую быстро окружали солдаты гвардии в красных мундирах и высоких меховых шапках, появившиеся из проходов, ведуших в служебные помещения. Широкие штыки их карабинов празднично сверкали.
        Вслед за ними, встреченный громом оваций, почти выбежал губернатор в белом мундире с золотыми эполетами и алой лентой через плечо. На голове его красовалась треуголка с плюмажем, на бедре сверкала золотыми ножнами короткая шпага.
        Он ловко взбежал по ступенькам, ведущим на платформу, мимо взявших на караул гвардейцев, и замер, театрально вскинув руки в белых перчатках, указательный и средний пальцы в форме латинского V - «виктори», победа.
        Стадион ответил на это новым взрывом аплодисментов и восторженного рева:

        - Виктори! Виктори! Виктори!
        В ответ Эбахон снял треуголку и высоко поднял ее над головой, затем обернулся к проходу, по которому только что прошел, и почтительно склонил голову.
        Словно по взмаху дирижерской палочки на стадионе воцарилась тишина, тысячи голов замерли в почтительном поклоне: по проходу медленно двигалась пышная процессия высших вождей и жрецов народа идонго.
        Они выступали торжественно по одному, в окружении полуобнаженных мальчиков и юношей, которые несли символы их власти - короткие и широкие, похожие на лопаты обнаженные мечи, тяжелые булавы, усыпанные драгоценными камнями, старинные португальские мушкеты, ларцы с джу-джу, магическими предметами.
        Вожди были разных возрастов и рангов. Следом за могучим Макензуа Вторым, выступавшим в пурпурной мантии под огромным желтым зонтом, который держал над ним стройный юноша, еще плелся полуобнаженный сухонький старикашка, перепоясанный по бедрам шкурой леопарда. На голове его красовалась широкополая синяя шляпа с белой кокардой, сквозь дряблую кожу обнаженного торса выпирали ребра. Потом шагал молодцеватый мужчина лет сорока в парадном мундире английского морского ведомства, сшитом еще в прошлом веке и подаренным кем-то, видимо, еще его прадеду или деду. На голове другого красовался круглый железный шлем португальского солдата времен Васко да Гамы, еще один явно гордился странной шишкой, выпиравшей из его до блеска выбритого затылка.
        Их одежды переливались золотом и серебряным шитьем, на шеях сверкало разноцветье стеклянных бус, на руках и босых ногах звенели металлические браслеты.
        Вожди с достоинством рассаживались в тяжелые кресла красного бархата и застывали в собственном величии - под большими яркими зонтами, которые продолжали держать над ними полуобнаженные мальчики и юноши.

        - Такое увидишь нечасто,  - прошептал Войтович Петру.
        Петр кивнул и оглянулся: его коллеги, пораженные пышным зрелищем, не сводили глаз с платформы, где события разворачивались своим ходом.
        Дождавшись, пока все вожди рассядутся, Эбахон опустился в кресло и кивнул королю Макензуа. Тот с несвойственной ему поспешностью вскочил и шагнул на край платформы к микрофонам. Затем, порывшись в складках своей пурпурной мантии, достал свернутый в трубку листок бумаги и очки в тяжелой оправе.
        Нацепив очки на мясистый нос и поправив съехавшую на низкий лоб темно-красную фетровую феску с кисточкой, он гулко откашлялся в микрофон и начал что-то читать на языке идонго, останавливаясь и делая долгие паузы после каждой фразы.

        - Провалиться мне на месте, если я что-нибудь понимаю!  - громко фыркнул Мартин Френдли, и все в ложе заулыбались.

        - Все претензии к Питеру,  - ехидно сострил Мозес Аарон.  - Губернатор ведь наверняка знакомил его с программой. Не так ли, Питер?

        - Именно я и посоветовал ему провести всю церемонию на идонго, а потом содрать с тех, кто не понимает этого языка, по сотне фунтов за перевод на английский,  - серьезно ответил ему Петр.

        - Тогда с тобою лучше дружить, бади!  - поддержал Петра Френдли.  - Из него получился бы неплохой бизнесмен, ребята!
        Все засмеялись: корреспондента Ассошиэйтед Пресс в Луисе недолюбливали за сварливость.

«С этим дурацким положением надо кончать,  - подумал Петр.  - А рассказать все, пожалуй, надо будет Мартину Френдли. И дать ему прослушать пленку диктофона!»

        - И все же Питер ведет себя не по-товарищески!  - пророкотал Серж Богар.  - Но… Смотрите-ка! Похоже, нам несут пресс-релизы[8 - Информационные бюллетени.]…
        Действительно, стараясь не шуметь, почти на цыпочках, к ним проскользнул солдат со стопкой листков бумаги и принялся передавать их по нескольку страничек для каждого.
        Петр, сидевший у самого каната, принимал их у солдата и, не глядя, передавал Войтовичу, тот - дальше.

        - Пресс-релиз,  - заглянув в листки, подтвердил Френдли предположение Богара.  - Речь короля Макензуа Второго… Текст провозглашения независимой Республики Поречье… Решение совета вождей о назначении подполковника Эбахона президентом и произведении его в маршалы… Обращение нового президента к нации…
        Его никто не слушал: все жадно читали отпечатанные на ротаторе строчки.
        Петр тоже принялся за чтение своего экземпляра. Первая страница… Макензуа говорит об исторической роли идонго… Вторая… сообщает о добрых предзнаменованиях, полученных жрецами в ходе общения с потусторонними силами… Третья…
        Петр удивленно замер. Между второй и третьей страницами лежал свернутый вдвое листок, явно не имеющий никакого отношения к содержанию пресс-релиза.
        Петр осторожно развернул его.



«Дорогой Питер… - побежали перед глазами размашистые строчки английских фраз.  - Нам необходимо срочно поговорить. Ваш Жак».

        Жак? Петр оглянулся: солдат, принесший пресс-релизы, уже исчез. Жак… Значит, покойный Даджума был прав. Жак здесь, он вернулся в Гвианию, как вернулись Элинор и Роберт, Аджайи и Блейк. Что он здесь делает, в мятежном Поречье?

…Короля Макензуа сменил у микрофона король Эдвард Третий, как объявили репродукторы, установленные на стадионе, тот самый дряхлый старикашка в леопардовой шкуре и широкополой синей шляпе с белой розеткой. После громоподобного рыканья Макензуа его тоненький голос, усилить который не в состоянии были даже микрофоны, казался занудливым комариным писком.
        Однако король Эдвард был куда темпераментнее короля Макензуа. Потрясая метелкой из конского волоса, он прыгал у микрофона, словно исполнял ритуальный танец. И на каждый его визгливый, истеричный выкрик стадион отвечал единым яростным всхлипом.

        - А страсти накаляются,  - тихо сказал Петру Войтович. Вместо ответа Петр протянул ему записку, найденную в пресс-релизе. Войтович прочел ее раз, другой, аккуратно сложил и вернул Петру.

        - Жак… Жак Ювелен,  - произнес он задумчиво.  - А ты помнишь… его настоящее имя?

        - Жорж Шевалье…
        Мог ли Петр не помнить это имя, имя человека, с которым они были вместе на севере Гвиании, в Каруне, где майор Нначи поднял восстание под знаменем «Золотого льва»? Потом они, Петр и Анджей, вместе с Жаком стояли у придорожной канавы в выжженной солнцем саванне и ждали смерти от пули повстанческого патруля. А дорога через охваченную огнем восстания Гвианию - от Каруны до Луиса? А выстрел, которым Жак свалил наемного убийцу, покушавшегося на майора Нначи! Бесшумный и точный выстрел короткой стрелой из пружинного пистолета… И наконец, исповедь Жака в зеленом «пежо», бесцельно петлявшем по глухим извилистым улицам глиняного города Каруны… Его голос до сих пор звучит в ушах Петра, а ведь прошло уже немало месяцев!

        - Меня зовут не Жак,  - глухо говорил он тогда.  - Фамилия, имя, документы - все у меня чужое. Мое только прошлое, от которого мне никуда, видно, теперь не уйти. Меня разыскивает Интерпол. В Алжире… когда я был там с иностранным легионом… за мною было золото, наркотики. Все это считалось обычным бизнесом. Но наш связник провалился, когда возвращался из Пакистана. Можешь мне поверить, я был виновен меньше всех, даю тебе слово офицера. Но ребята, оказавшись за решеткой, свалили все на меня. Что ж, я их не осуждаю. К тому времени я уже дезертировал, обзавелся новыми документами. Работа в Гвиании была по мне - ездить по стране, забираться в саванну. Фирма, нанявшая меня, продает парфюмерию, закупает шкуры и арахис.

…Мне нравится торговля. Помнишь, зачем я пришел в ваше посольство? Я хотел выучить русский, чтобы поехать в Россию представителем какой-нибудь французской фирмы. Наши страны торгуют между собой все больше. Знай я русский язык - мне была бы совсем другая цена.

…Мне нет никакого дела до твоих отношений с Нначи. Но ты и Анджей - вы были для меня людьми совсем из иного, мира, куда я хотел попасть и который хотел понять. Называй это желание как хочешь - даже побегом от самого себя, от прошлого. Но все случилось не так, как я хотел: прошлое настигло меня и здесь, в Гвиании…
        Петр вздохнул.
        На ковровой платформе, держась обеими руками за стойку микрофона, стоял в золотой тоге очередной король, имя которого Петр прослушал. Его украшенный драгоценными камнями (или стекляшками?) скипетр отбрасывал в лучах прожекторов снопы красных, зеленых, синих искр.
        Говорил он медленно, скупо роняя слова, но даже те, кто до этого истуканами сидел в бархатных креслах у него за спиной, кивали ему в знак одобрения. А стадион взрывался почти после каждой его фразы, люди вскакивали и трясли кулаками, топали ногами. Тогда он поднимал скипетр - и все разом умолкали, чтобы через несколько секунд опять разразиться неистовым ревом.
        Лишь один человек был невозмутим - бывший подполковник, бывший губернатор Эбахон, который знал: еще до полуночи он будет провозглашен президентом независимой африканской республики, еще до полуночи вожди объявят о своем решении произвести его в маршалы.
        Правда, может быть, он про себя и улыбался: совет вождей содрал с него за все это по две дюжины ящиков пива на брата! Мало кто из этих титулованных особ, наследников некогда могущественных династий, преуспел в бизнесе, как его величество король Макензуа Второй, большинству из них и две дюжинь ящиков пива казалось богатством.
        Эбахон покосился направо и вниз: в «ложе прессы» журналисты листали доставленные им пресс-релизы. Русский и поляк о чем-то переговаривались, облокотившись на канат, окружающий ложу.

«Джеймс Аджайи придумал хороший ход… (Эбахон опустил тяжелые веки, чтобы не выдать свои мысли довольной улыбкой.) „Шелл“ уже забеспокоилась… Англичанам не нравятся мои встречи с этим русским. Бедняги! Им так досталось в Африке, в Азии - во всех странах Содружества наций, что они теперь, обжегшись на молоке, дуют на воду…».
        И Эбахон пустился в приятные размышления о будущем нефтяной Республики Поречье. Конечно, «Шелл» себя обижать не позволит. Но, как говорится, что хорошо крокодилихе, то хорошо и крокодилу…
        А Петр думал о Жаке. Он не мог заставить себя называть его настоящим именем, ведь Жак ни разу так и не назвался им. Жорж Шевалье. Разыскивается по крупному делу о наркотиках. Это сказал Петру старый полицейский комиссар Прайс. Да, англичане хорошо знали, кто такой Жак Ювелен. И в первую очередь их резидент в Гвиании полковник Роджерс, теперь выращивающий розы где-то на берегах туманного Альбиона…

        - … Ты помнишь записку, ожидавшую меня, когда мы вернулись из Каруны?  - говорил Жак в ту последнюю встречу.  - Это было письмо от полковника Роджерса. Он знал обо мне все и предложил выбор - или он выдаст меня Интерполу, или мне придется обделать для него одно дельце на севере.

…Люди Роджерса давно подбирались ко мне: полковник не верил черным, ему нужен был, как он сказал, белый человек без предрассудков, знающий нравы саванны и не боящийся никакой работы.  - Жак перевел дыхание, криво улыбнулся.  - У меня не было выхода, Питер, поверь.  - Потом продолжал: - Антиправительственные демонстрации на севере, подстрекательские слухи и, наконец, погром в Каруне - все это делали люди Роджерса под моим руководством. В общем-то, мне наплевать на гвианийцев. Пусть они режут друг друга сколько захочется - меня лично это не касается. На моей совести, я считаю, только двсе убитых: офицер, который пытался остановить погромщиков и которого я застрелил, и командующий гарнизоном Каруны майор Мохамед. Майора, впрочем, мне не жалко - это был негодяй и мерзавец, один из людей Роджерса. Мне было приказано его убрать - он слишком много знал и стал в игре лишним. Что же касается рябого агента… в черной куртке, который должен был убрать майора Нначи… То я избавил его от куда более мучительной смерти - попадись он только людям майора.

…Войтович коснулся плеча Петра:

        - Смотри!
        У микрофона стоял Эбахон. Выждав, когда публика успокоится, он воздел руки в белых перчатках к ночному небу, где большая медная луна то проглядывала, то опять пряталась в низких тучах наступающего сезона дождей.
        Эбахон читал молитву на языке идонго, и весь стадион повторял за ним его слова. А может быть, это была клятва? Присяга на верность Республике Поречье?
        Тем временем по проходам из-под трибун на поле стадиона потянулись солдаты. Они выстраивались в каре вокруг флагштока, на котором все еще развевался флаг Гвиании. Тускло мерцали медные трубы военного оркестра.
        Эбахон, кончив молитву, спрыгнул с платформы и заторопился вниз, на поле.
        Петр взглянул на часы.

        - Без трех минут двенадцать… Все рассчитано точно. Следам за Эбахоном спешили парни из Би-би-си, Монтини и японец с камерами наготове. Никто их не останавливал - местные журналисты неуверенно препирались с гвардейцами: за гостями их просто не пропустили.
        Губернатор остановился перед флагштоком, ожидая, пока его догонят Сид Стоун с кинокамерой и Лаке с магнитофоном.
        Потом сделал нетерпеливый жест рукою в белой перчатке.
        Оркестр заиграл что-то бравурное, видимо, гимн новой республики, потому что солдаты, стоявшие в проходах между трибунами, заорали на публику и все стали шумно подниматься.

        - Встанем, джентльмены,  - предложил многоопытный Френдли: «ложа прессы» не замедлила присоединиться к остальным. Краем глаза Петр заметил, что встали даже монахини и миссионеры. Парни в пятнистой форме по-военному вытянулись.
        Эбахон взялся за шнур флагштока, и полотнище гвианийского флага медленно поползло вниз. Подоспевший офицер помог губернатору отцепить его от шнура, развернул принесенный им большой пакет, прицепил другое полотнище и отскочил в сторону, вытянувшись по стойке «смирно».
        Солдаты взяли на караул. Эбахон потянул шнур - и, провожаемое от самой земли сильными лучами прожектора, вверх поползло желто-зеленое полотнище флага мятежной Республики Поречье.
        На вершине мачты его подхватил ветер, оно развернулось и затрепетало в свете прожекторов: на желто-зеленом поле вздыбились навстречу друг другу белый слон и единорог.
        Эбахон отдал ему честь, обернулся к вождям и поднял руку…
        Солдаты вскинули карабины.

        - Огонь!  - рявкнул Эбахон.
        Сухой залп слился с последними звуками оркестра. Затем еще раз и еще.

        - Поречье! Поречье!  - раздались крики на трибунах, и стадион взорвался восторженным ревом.



        ГЛАВА 5

        Проснулся Петр от стука в дверь. За окном было темно. Он нащупал выключатель лампочки-ночника, стоящего на тумбочке между кроватями - его и Войтовича, включил свет и взглянул на часы.

        - Кого это там несет нелегкая?  - пробурчал проснувшийся Анджей, не открывая глаз.
        Петр встал с постели, нащупал ночные туфли, подтянул пижамные брюки и пошел к двери.

        - Спроси сначала, кто там,  - сладко зевая, посоветовал ему вслед Анджей.
        Но спрашивать не пришлось.

        - Господин советник,  - донесся из-за двери приглушенный голос,  - это я, ваш шофер. Его превосходительство президент республики просит вас срочно приехать…
        Петр оглянулся на Войтовича, приподнявшегося на локте и близоруко щурящегося.

        - Сукин сын!  - выругался Анджей от души.  - Слыхал? Его уже называют президентом!

        - Господин советник!  - Голос за дверью был настойчив.  - Проснитесь…

        - Да проснулся я!  - сердито отозвался Петр.  - Что там еще за спешка?

        - Его превосходительство велел привезти вас немедленно!
        Петр вздохнул:

        - Придется, видимо, ехать. Войтович уже сидел на постели.

        - Я поеду с тобой.

        - Ни к чему,  - возразил Петр.  - Ложись и досыпай.
        Они оделись одновременно и одновременно подошли к двери. Петр первым взялся за ручку и повернул ключ, но Войтович, резко оттолкнув его в сторону, толкнул дверь ногой…
        За дверью, на крыльце, никого не было. Чуть поодаль темнел силуэт «мерседеса»; человек, сидевший за рулем, попыхивал сигаретой. Темнота уже не казалась густой. Быстрый рассвет красил все в серые тона, и можно было разглядеть, что, кроме шофера, в машине никого не было.
        Войтович внимательно огляделся. Рест-хаус спал. Празднества на стадионе закончились около трех, и все легли спать только под утро.

        - Иди в дом,  - протиснулся Петр из-за спины Войтовича.  - Это действительно моя машина…

        - А ты привыкаешь… к должности,  - с видимым облегчением пошутил Анджей и шутливо ткнул его кулаком в бок.  - Ладно! Отправляйся же… особа, облеченная доверием. Президент не иначе как желает с тобой позавтракать. Судя по физиономиям духовных отцов народа идонго, интеллектуальную беседу вести с ними невозможно, а уж Шопена их и вовсе не заставишь слушать. Диктофончик… не забыл?
        Петр кивнул и досадливо поморщился. Неужели же Анджей, который накануне так внимательно прослушивал запись разговора с Эбахоном, не хочет понять серьезности положения? Или не верит, что самозваный президент может привести в исполнение свои угрозы?
        Петр вздохнул и взглянул на поляка. Лицо Анджея было серьезно.
        Увидев вышедших на крыльцо, шофер поспешно выскочил из машины, бросил сигарету и козырнул:

        - Доброе утро, господин советник!
        Это был вчерашний солдат, Петр уже знал, что его зовут Осагие Лоусон, что ему двадцать лет и что в армию пошел добровольцем, с семнадцати, рассчитывая бесплатно приобрести профессию шофера.
        Лоусон улыбался, лицо его было доверчивым и открытым. Он предупредительно распахнул дверцу машины…

        - Надеюсь, я там долго не задержусь!  - крикнул Петр Войтовичу, садясь в «мерседес».
        Анджей молча поднял руку и помахал в ответ.
        Шоссе, на которое Лоусон вывел «мерседес», считалось когда-то первоклассным, но с годами тропические ливни основательно его подпортили, и теперь приходилось осторожно объезжать коварные выбоины, заполненные доверху водой, скрывающей их глубину.
        Одна сторона дороги прижималась к отвесным скалам, другая - к откосу, поросшему густым кустарником, асфальтовой ленты едва-едва хватало, чтобы могли разъехаться две легковые машины. И поэтому, когда за одним из поворотов показался пятнистый «джип», стоящий как раз посредине шоссе, Лоусон вынужден был остановиться.
        Возле «джипа» курили европейцы в форме десантников. Рукава их расстегнутых курток были закатаны по локоть, на груди болтались автоматы.
        Высокий парень шагнул навстречу «мерседесу» и поднял руку:

        - Стой! Приехали!

        - Кувье?
        Да, это был бельгиец, которого Петр видел сначала в Луисе, а потом вчера в баре рест-хауса.
        Кувье дружелюбно оскалил крупные белые зубы и коснулся двумя пальцами своего лихо сдвинутого набок малинового берета:

        - Доброе утро, мистер Николаев! Петр открыл дверцу.

        - Отчаянный парень, ребята!  - сказал Кувье, указывая на него взглядом остальным наемникам, все еще стоявшим у «джипа», и хлопнул Петра по плечу.  - Вот с кем я бы хотел выпить в нашей берлоге.
        Он захохотал, поскреб щетинистую щеку, словно обдумывая эту мысль, потом лукаво подмигнул Петру:

        - А что? Если в этой проклятой стране белый не будет держаться белого… Так как насчет выпить с моими парнями? Нас подняли ни свет ни заря и гонят… даже страшно сказать куда! Бррр!  - Он передернул плечами.  - Там нельзя оставаться непроспиртованным ни одной секунды!

        - Меня вот тоже… - Петр кивнул на притихшего за рулем Лоусона,  - подняли с постели. И куда бы, вы думали?  - Он подмигнул шоферу: - Скажи-ка, парень, кто нас поднял в такую рань?

        - Господина советника ждет его превосходительство президент республики,  - заикаясь от страха, еле выговорил Лоусон.  - Мне приказали…

        - Чепуха!  - усмехнулся бельгиец.  - Здесь приказываю я. Так что, мистер Николаев? Едем с нами?
        В голосе его были повелительные нотки, и Петр почуял недоброе.

        - Похищение?  - сухо спросил он.

        - Нет, всего лишь приглашение на дружескую выпивку,  - с холодной любезностью уточнил Кувье.  - Прошу!

        - С президентом вы будете объясняться сами!
        Сказав это, Петр вернулся на свое место на заднем сиденье. Бельгиец бесцеремонно плюхнулся рядом.

        - Вперед, малыш!  - приказал он шоферу.  - Держи за моими ребятами, да без глупостей! Ты меня понял?
        Остальные, увидев, что Петр и бельгиец сели в «мерседес», поспешно вскочили в свой «джип» и рванули с места так, что их машина, с ходу влетев в первую же выбоину, подпрыгнула над землей чуть ли не на полметра.

        - Дикари!  - весело возмутился Кувье.  - А машинишка-то ведь новенькая! Угробят, через неделю угробят!
        И укоризненно покачал головой.
        Через несколько минут обе машины подъехали к развилке: дорога налево вела вниз, в Обоко, направо - в холмы, в глубинные районы Поречья.

«Джип», не сбавляя скорости, свернул направо. Лоусон последовал за ним, и Петр, в глубине души все еще надеявшийся, что все это всего лишь дурная шутка, понял, что «джип» оказался в этот ранний час на шоссе совсем не случайно.

        - Надеюсь, вы не задумали пересечь Сахару?  - спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно насмешливее.

        - Честно говоря, я предпочел бы Сахару той дыре, в которую нас запихнул ваш друг - господин президент,  - искренне вырвалось у Кувье.  - Вы бывали когда-нибудь в Мвахии?

        - Мвахия? Лепрозорий? Колония для прокаженных?

        - Эти умники… в Обоко… решили разместить нас под защитой, так сказать, Красного Креста и ООН.

«Боишься»,  - злорадно подумал Петр, беря реванш за те неприятные минуты, которые ему только что пришлось пережить.

        - Конечно, проказа куда страшнее, чем прыжок в хлорированный бассейн… всего лишь с девяти метров…

        - А еще страшнее - напалмовые бомбы, когда они начнут сыпаться нам на головы с самолетов федералов!

        - Значит,  - понял Петр,  - вас разместили в колонии в расчете, что федеральная авиация не будет бомбить… этих несчастных?
        Бельгиец хмыкнул:

        - Нам придется там отсиживаться, пока не прибудут наши парни с нашими самолетами. А пока пусть повоюют черные. Белые шкуры обходятся нашим хозяевам слишком дорого, чтобы их можно было дырявить по пустячным делам!
        Несмотря на плохую дорогу, они проскочили тридцать миль за полчаса и, не доезжая с полмили до самой Мвахии, большой торговой деревни, где жили в основном родственники прокаженных, свернули на размытый ливнями проселок.
        Красные латеритовые колеи были заполнены мутной водой. То здесь, то там из грязи проступали камни и толстые ветки, набросанные шоферами уже застревавших в этом месиве машин.

        - «Мерседес» здесь не пройдет, сэр,  - почтительно сказал Лоусон, не оборачиваясь, но было ясно, что он обращается не к Петру, а к бельгийцу.

        - А ты соображаешь, парень!  - усмехнулся Кувье.  - Что ж, не будем портить автомобиль господина советника. Придется нашему гостю пересесть в «джип».
        В его голосе опять появилась веселая галантность.
        Лоусон выбрал местечко посуше и остановил машину. В «джипе», ушедшем было вперед, поняли, в чем дело. Он тоже остановился и пошел назад по глубокой и скользкой колее.
        Наемники молча и с откровенным интересом рассматривали Петра, вслед за бельгийцем выбравшегося из машины. Их было четверо, очень молодых, почти мальчишек, со свисающими из-под беретов длинными волосами, по моде закрывавшими уши. Никого из тех, с кем Петр познакомился в Луисе, видел в ресторане «Эксельсиора» или вчера в рест-хаусе, среди них не было.

        - А ты, парень, двигай назад,  - приказал бельгиец Лоусону.
        Тот медлил, явно желая что-то сказать и не решаясь.

        - Тебе что? Повторять дважды?  - нахмурился Кувье. Губы Лоусона дрогнули.

        - Но, господин…
        Он шарил испуганным взглядом по плечам, по воротнику, по груди бельгийца, пытаясь найти хоть какие-нибудь знаки различия и определить его звание.

        - Полковник!  - весело подсказал ему Кувье.  - Пора бы знать, парень, что каждый вооруженный белый, если он пожил с мое в Африке,  - полковник!

        - Что прикажете доложить моему начальству, господин полковник?  - сейчас же вытянулся шофер.

        - Передай… (бельгиец бросил на Петра быстрый взгляд) …что господин советник решил навестить своего старого друга полковника Штангера!

«Штангер,  - думал Петр, трясясь на ухабах на жестком металлическом сиденье „джипа“ между двумя парнями.  - Рольф Штангер… Так, значит, у наемников он немалая фигура. Постой-ка, постой!»
        Ему вспомнилось невыразительное плоское лицо этого немца, редкие светлые волосы, косой челкой налипшие на лоб, бледно-голубые фарфоровые глаза… И вдруг в памяти всплыла фотография, крупная цветная фотография, которую он видел на обложке какого-то западногерманского журнала. Да, фотография Рольфа Штангера - в черном берете со значком - череп и скрещенные кости, в пятнистой куртке десантника…
        Ну конечно же, как только Петр его не узнал!

…Журнал со смаком расписывал «незаурядную личность» - Рольфа Штангера. Родился в 1930 году, когда нацисты рвались к власти. Захватив ее, они не жалели сил, чтобы воспитать молодое поколение в нужном им духе. В гитлерюгенде юный Рольф маршировал и горланил «Хорст Вессель», упражнялся в стрельбе и метании гранат. А дома с жадностью читал книги о дальних экзотических странах, об опасностях, подстерегавших храбрых носителей «бремени белого человека» в джунглях Африки и Азии. Ему нравились записки немецких миссионеров, с крестом в руках пытавшихся исподволь подготовить туземцев к мысли о неизбежности их подчинения фатерлянду. И хотя мысли о боге в гитлерюгенде не поощрялись, ибо у нацистов оказались старые счеты со многими священниками, юный Рольф тайком мечтал о том, как он будет миссионером.
        Началась вторая мировая война. Наставники Рольфа твердили, что она должна послужить испытанием для сильных личностей и средством утверждения превосходства германской расы.
        Юный Штангер пытался бежать на фронт: один раз, другой, третий… Третья попытка была в 1944 году и закончилась тем, что его соблазнила истеричка монахиня, тронутая патриотизмом еще совсем зеленого юнца.
        Рольф воспринял это как трагедию. Теперь уже, впавший в смертный грех, он не сможет стать миссионером, не сможет нести божье слово и цивилизацию в далекие джунгли, теперь до конца своей жизни он должен будет стремиться заслужить прощение неба. И лучший путь к этому - борьба с большевистскими ордами, рвущимися на священную землю фатерлянда.
        В дни, когда фашистские бонзы, пытаясь оттянуть неизбежный конец и выиграть время для спасения собственных шкур, бросили на фронт стариков и мальчишек, вооруженных фаустпатронами, Рольф Штангер был под Берлином, на Зееловских высотах.
        Бог, видимо, не слишком гневался на него за истеричку монахиню: в отличие от многих своих сверстников он остался жив… жив и полон бессильной ненависти. Много лет спустя он рассказывал журналисту, которого направил к нему большой западногерманский журнал, решивший заняться «патриотическим воспитанием» молодежи:

«Когда война окончилась, я был в отчаянии, потому что психологически и физически был готов к бою. Я стал бы драться, даже когда союзники уже контролировали всю страну. Но я не мог воевать в одиночку».
        Зверенышем, затаившим злобу, смотрел он на тех, кто сокрушил рейх, кто растоптал его мечты стать героем фатерлянда. Он едва дождался, когда ему исполнилось шестнадцать: рослый, крепкий, он выглядел старше своих лет и нелегально пробрался во Францию. Его мечта - иностранный легион!
        Он знал, чего хотел. Французские колонии жаждали независимости. В Алжире и на Мадагаскаре то и дело вспыхивали волнения, а французские солдаты, еще недавно сражавшиеся против фашистов, были заражены левыми идеями и ненадежны, в армии немало бывших партизан-коммунистов…
        Иностранный легион - вот кто должен навести порядок в колониях. И вербовочное бюро в Марселе, куда явился Штангер, работает день и ночь, вербовка ведется без ограничений, легиону нужны люди без морали и убеждений. В казармах легиона не спрашивают документов, можешь назваться любым именем. Подпиши контракт, поклянись на верность французскому флагу и не пытайся сбежать. И тогда никому не будет дела до твоего прошлого: будь ты убийца, растлитель малолетних или вор.
        Пять лет, полный срок контракта: кровавое умиротворение Мадагаскара, зверские расправы в Алжире… Когда контракт кончается, легион награждает Рольфа - теперь уже профессионала высшей квалификации - кругленькой суммой, вполне достаточной, чтобы начать жизнь респектабельного буржуа. Но хищник, однажды отведавший человеческой крови, навсегда останется людоедом. И в послужном списке профессионального наемника появляются Корея (обучение командос для Сеула), Вьетнам (поражение в Дьенбьенфу), снова Алжир (изощренные пытки патриотов), Конго (служба у Чомбе и попытка отколоть Катангу)…
        И вот теперь он здесь, с мятежниками и раскольниками.

        - Так, значит… меня захотел видеть полковник Штангер?  - спросил Петр бельгийца, сидящего напротив него.

        - А разве вам не интересно поговорить с человеком, за которым гоняются репортеры всего мира?  - подмигнул в ответ Кувье.  - Кстати, шеф, как мне кажется, даже обиделся. Вы не узнали его тогда, а бассейне, а затем и в баре.

        - Я не репортер уголовной хроники! Кувье снисходительно рассмеялся.

        - А ведь между уголовщиной и большой политикой теперь такая, в сущности, неразличимая грань, господин советник!
        Петр не успел ответить. «Джип» резко свернул с проселка в кусты и уперся в деревянные ворота, над которыми была прибита большая фанерная вывеска:

«Лепрозорий, Мвахия».



        ГЛАВА 6

        Из зарослей сейчас же возник чернокожий солдат с автоматом, в пятнистой форме и, увидев наемников, поспешно принялся открывать ворота, решетчатые створки которых жалобно заскрипели на давно не смазывавшихся петлях. Открыв, он отскочил в сторону и вытянулся. «Джип», миновав ворота, въехал на прямую дорожку, усыпанную мелким щебнем и обсаженную большими кустами жасмина.
        Проехав еще с полкилометра, «джип» остановился на большой поляне у длинного одноэтажного здания, бетонные стены которого были тщательно побелены. На них издалека виднелись огромные красные кресты. Рядом, борт к борту, стояли пятнистые «панары» - пять машин, чуть дальше - грузовой «мерседес» и несколько пятнистых «джипов» с пулеметами и базуками на турелях. Вокруг машин лениво слонялись парни в распахнутых куртках, без оружия. Настроение у всех было прекрасное, то и дело слышались шутки и взрывы смеха.

        - Привет, ребята!  - крикнул Кувье, выскакивая из машины.  - Шеф у себя?

        - У себя,  - ответил молодой парень со сплошной татуировкой на обнаженных выше локтей волосатых руках.  - Злой как черт!

        - Сейчас мы ему поднимем настроение. Гостя привез!
        И Кувье, подмигнув, согнул руку кренделем, словно приглашая Петра войти с ним в дом под ручку.

        - А где же… Больные? Врачи?  - Петр, легко выпрыгивая из «джипа», указал взглядом на здание с красными крестами.

        - В буше,  - кивнул Кувье в сторону зарослей, окружающих большую поляну, на которой стоял дом.  - Да ты не бойся,  - снисходительно добавил он.  - Здесь у них контора была, прокаженных сюда и близко не подпускали. По крайней мере так нам сказали, когда мы реквизировали это здание.
        Не обращая внимания на черных часовых, стоявших под козырьком-навесом у входа, он пошел вперед, не оглядываясь, уверенный, что Петр идет за ним следом.
        Действительно, Петру не оставалось ничего иного, и он вошел в крохотный и совершенно пустой холл, из которого направо и налево тянулся коридор. У стен громоздились зеленые ящики с надписями, призывающими к осторожности в обращении с их содержимым. На некоторых были нарисованы черепа и кости.
        Кувье свернул налево и прошел в конец коридора, упиравшегося в дверь с надписью: «Шеф-доктор», подождал, пока Петр догонит его, и без стука открыл дверь. За ней оказалась просторная комната, у дальней стены которой вокруг массивного письменного стола томилось несколько европейцев в пятнистой форме, с тяжелыми кобурами, оттягивающими широкие брезентовые ремни.
        Штангер, в такой же форме, склонился над расстеленной на столе картой. Он первым заметил вошедших и уперся в них холодным взглядом. Остальные разом обернулись.
        Все они были, как сразу же отметил Петр, далеко не новички в своем деле. Жесткие, обветренные и обожженные солнцем лица, колючие, недоверчивые глаза.

        - Хэлло!  - бросил в наступившую тишину Кувье.  - Господин советник оказался столь любезен, что с благодарностью принял ваше приглашение, шеф!
        Штангер досадливо поморщился, попытался изобразить на своем плоском лице подобие улыбки:

        - Хэлло, мистер Николаев! Рад продолжить знакомство. После нашей первой встречи вы пошли в гору.

        - Спасибо, полковник,  - в тон ему ответил Петр,  - да и вы, как я вижу, не теряли времени даром.
        И он демонстративно обвел взглядом просторную комнату: стены ее были увешаны крупномасштабными картами, в углу, у окна, на зеленом ящике, стояла рация, рядом с нею, на подоконнике, лежал гранатомет.

        - Джентльмены, позвольте представить вам господина советника,  - пропустил мимо ушей его слова Штангер.  - Маршал (он презрительно скривился) Эбахон, как говорят, советуется с господином Николаевым по важнейшим политическим вопросам.
        Наемники смотрели на Петра с любопытством.

        - Господин советник - русский,  - многозначительно продолжал Штангер.

        - Надеюсь, белый?  - сострил круглолицый толстяк, стоящий рядом с ним.

        - Красный!  - отрезал Штангер.  - Самый настоящий красный!

        - Ого!  - вырвалось у толстяка.

        - Забавно,  - протянул почти нараспев другой наемник, чей череп был выбрит до синеватого блеска.

        - А это… - Штангер сделал округлый жест рукою,  - мои боевые товарищи, господин советник.  - И обратился к бельгийцу: - Проводи господина советника в соседнюю комнату и постарайся занять, пока мы тут кончим наши игры…
        И он склонился над картой, словно Петра здесь уже не было.
        Соседняя комната, о которой говорил Штангер, оказалась чем-то вроде маленького конференц-зала. Вдоль стен здесь стояли металлические белые стулья, на стене, за хлипким столиком, висела большая порыжевшая школьная доска, расчерченная мелом на горизонтальные и вертикальные графы. Кто-то небрежно стер мел сухой тряпкой, валявшейся тут же, на полу, но на доске все еще виднелись какие-то цифры.

        - Здесь они писали, сколько у них вылечилось, сколько пришло новых,  - брезгливо покосился на доску Кувье и ногой пододвинул Петру белый стул.

        - Давайте-ка… На всякий случай…
        С этими словами он отстегнул от своего широкого брезентового пояса большую флягу, отвернул пробку-стакан и плеснул в него коричневатую жидкость. По комнате разлился запах виски.
        Петр протянул руку. При мысли о проказе все-таки становилось не по себе.

        - И вторую тоже,  - потребовал Кувье.
        Петр с удивлением протянул и вторую руку. Бельгиец нетерпеливо сложил его ладони ковшом и выплеснул на них виски:

        - А теперь растирай…
        Пока Петр послушно растирал виски по ладоням, Кувье налил другую порцию.

        - А это вовнутрь! Черт их знает, может быть, микробы здесь носятся в воздухе. А теперь полей на руки и мне…
        Для большей надежности они повторили процедуру уже за столом, правда, на этот раз не заботясь о чистоте рук.

        - Ну вот,  - облегченно вздохнул Кувье, завинчивая флягу.  - Оказывается, жить можно даже в лепрозории. Сказали бы мне это в Европе, ни за что бы не поверил. А ты?
        Петр пожал плечами.

        - Мне приходилось бывать в таких местах. Врачи убеждены, что проказа - болезнь грязных рук. Если соблюдать правила гигиены…

        - Выходит, мы сделали все по науке,  - подвел итог бельгиец.  - Так, говоришь, ты бывал в таких местах и раньше?  - Он покрутил головой.  - Ты храбрый парень, я понял это еще тогда, в бассейне.
        Петр хмыкнул: виски размягчило его собеседника, чувствовалось, что его томит жажда общения.

        - А что это за люди… у вашего шефа? Тот вот толстяк, например?  - как бы между прочим спросил он бельгийца.

        - Гуссенс? «Пивная бочка» Гуссенс? Командир Кодо-3?  - развеселился Кувье.  - О, этот фламандец себя еще покажет. Он прославился еще в Конго: перепродал в Саудовскую Аравию два грузовика оружия, которое Чомбе закупил для своих наемников.

        - А что такое Кодо-3?

        - Так мы называем наши части. Командо-1, Командо-2, Командо-3. Сокращенно - Кодо. Полковник Штангер, например, командир Кодо-5. Понятно?

        - Это ясно. Но что же это… за части?

        - Кодо-5 - около трех тысяч черных и полтора десятка белых. Черные, правда, вояки никудышные,  - презрительно прищурился Кувье.  - Да и белые… большинство мальчишки. Бывалые-то солдаты теперь предпочитают иметь собственную команду.
        Он опять отцепил флягу:

        - Выпьем?

        - Мне хватит,  - отклонил Петр протянутый ему стаканчик.  - А тот… бритый?
        Кувье выпил, отер губы тыльной стороной ладони.

        - Бритый? Француз, Жак Ренар, у него - Кодо-1. Бывший полицейский из Касабланки. Служил у Чомбе, воевал в Йемене. Потом опять у Чомбе. Сюда он продал целую роту. Парень с размахом. А бородач… полковник Кэннон. Самый молодой среди начальства. У него Кодо-2: англичане, американцы…

        - Молодой и уже полковник?  - подогрел Петр бельгийца.

        - Хорошо, что этот парень еще не произвел себя в генералы!  - возмутился Кувье.  - Был сержантом в Ольстере, лупил ирландцев, а заодно организовал с приятелями налет на банк. Доказал, что он невменяемый, и отделался лечебницей. А здесь помешан на дисциплине. Зверюга!  - Он взглянул на часы и вскочил.  - Однако! Эти джентльмены заставляют нас ждать! Они что же, вообразили там, что действительно великие полководцы, и прикидывают, как прихватить еще один кусок Гвиании?  - И Кувье нехорошо рассмеялся.  - Сегодня утром майор Нначи заявил по радио, что не признает Республики Поречье, и отдал приказ о подготовке к наступлению. Вот тогда в деле мы и посмотрим, кто чего стоит!

        - Вы что же… думаете, будет жарко? Кувье посмотрел на него с сожалением:

        - А ты нет? Напрасно. Это когда-то, еще в Конго, стоило нашему брату появиться - и черные драпали без оглядки. Теперь они кое-чему научились и могут так дать сдачи, что только держись. Вот почему старички предпочитают нынче командовать, а не соваться в пекло…
        За дверью послышались громкие голоса и тяжелые шаги нескольких человек, идущих к выходу. Кувье выглянул в коридор:

        - Ушли!
        Он сделал Петру знак следовать за ним.
        Штангер был в хорошем настроении. Он встал из-за стола и пошел навстречу вошедшим.

        - Прошу, господин советник, прошу…
        Рука его была жесткой и сильной, он взял Петра за локоть и по-хозяйски повел к плетеным креслам возле рации.

        - А ты, малыш, можешь идти. Скажи парням: пусть возвращаются к своим черным, да не жалеют палок. Не думаю, что федералы дадут нам на дрессировку этих кафиров больше двух недель.

        - О'кэй, шеф!  - козырнул Кувье и подмигнул Петру.  - У нас еще будет время поболтать, господин советник!
        Штангер подождал, пока за бельгийцем закроется дверь, и обернулся к Петру.

        - Надеюсь, мистер Николаев, мои парни доставили вам не слишком много неприятных минут…
        Его фарфоровые глаза были холодны, у рта пролегли жесткие складки.

        - Напротив!
        Петр устроился в кресле посвободнее, вытянул ноги и зевнул.

        - Вы доставили мне огромнейшее удовольствие. Все это так интересно… - Он сделал жест в сторону открытого окна, за которым слышались слова команд, отдаваемых бравым Кувье: - Я уверен, мои коллеги, оставшиеся в Обоко, будут мне завидовать. Честно говоря, мне просто везет, господин полковник!
        Штангер нахмурился:

        - Ну конечно же… Я забыл, что вы храбрый человек и слишком долго жили в Африке. Встречей с «ужасными» вас не испугаешь… Вы ведь знаете, что еще со времени Конго наемников окрестили «ужасными»… - Он криво улыбнулся: - Глупо, не правда ли? Сначала при этом слове мы хватались за оружие, оно казалось нам оскорблением, а потом… ко всему привыкаешь, мистер Николаев. И даже к мысли, что сидишь и разговариваешь с коммунистом, а ведь ваших единомышленников я всю жизнь видел лишь сквозь прорезь прицела. Впрочем, они видели меня точно таким же образом.

«А ведь ты позер,  - думал Петр,  - и тебе хочется произвести на меня впечатление. Только вот зачем? Что ж, не буду тебя перебивать, послушаем, посмотрим…»

        - И потом… почему «ужасные»? Потому, что зарабатываем на жизнь профессией солдата? Но профессия наемника одна из древнейших в мире. И она никогда не считалась позорной. Посмотрите на моих ребят - такие могут и воевать, и приказывать, и повиноваться. Они говорят: если у тебя есть для нас работенка, ты можешь на нас рассчитывать - в какой стране - безразлично! Эти люди, которым претит жизнь от девяти до семнадцати в вонючей конторе. Они ищут приключений… и денег, конечно. Это романтики. Но есть среди них и циники. Свободный мир? Сколько вы мне заплатите за то, что я буду защищать этот ваш свободный мир?  - говорят они.
        Штангер резко встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину, потом, широко расставив ноги, вдруг остановился перед Петром:

        - Но, перехватив вас на пути к моему другу маршалу Эбахону и рискуя поссориться с ним из-за этого, я рассчитывал на вас не как на святого отца, который будет выслушивать мою исповедь и отпустит мне мои грехи!  - Штангер пожевал тонкие, бесцветные губы: - Я солдат, мистер Николаев, и буду говорить прямо. Ваше присутствие здесь, за Бамуангой, мешает некоторым… очень влиятельным лицам. Мы не знаем, какие полномочия вы имеете, но ваша близость к маршалу делает вас в достаточной степени опасным для планов… этих лиц.
        Наемник замолчал, ожидая, что скажет Петр, но ответом ему было тоже молчание.

«Значит, англичане проглотили приманку, которую им предложили Аджайи и Эбахон,  - думал Петр.  - И теперь пытаются прощупать меня. Сначала припугнуть, похитив и доставив в логово профессиональных убийц, а потом… чего они хотят потом?»

        - Что же дальше, господин полковник?  - неожиданно голос Петра стал хриплым.

«Волнуюсь»,  - невольно признался он самому себе.
        Штангер тоже заметил это, по его тонким губам скользнула слабая улыбка.

        - Эти лица понимают, что маршал Эбахон ведет торг за нефть, которую бог так неразумно поместил под здешними болотами. Но в каждом торге есть предельная цена, дальше которой дело становится невыгодным. И лица, которые поручили мне поговорить с вами, готовы предложить вам хорошие условия… для сотрудничества.
        Петру вдруг стало весело: такого поворота событий он не ожидал.

        - Короче говоря, меня хотя купить? Заплатить за сведения о планах Эбахона?
        Штангер поморщился:

        - Сейчас вы скажете, что не все продается, а я отвечу вам, что продается все, дело только в цене. Давайте же будем деловыми людьми, господин Николаев. Вам заплатят достаточно хорошо, чтобы вы могли в дальнейшем заниматься вашей африканистикой в каком-нибудь солидном университете: ей-богу, журналистика хороша только до определенного возраста. Да и мне, как вы догадываетесь, пора на заслуженный отдых: писать книжки о приключениях и ходить по воскресеньям в церковь. Или еще лучше - стать миссионером и нести слово божье где-нибудь в джунглях Малайи. Так как же?

        - А если я не приму предложение этих… очень важных лиц?

        - Тогда… - Штангер вздохнул и развел руки.  - Тогда, как вы понимаете, остается только одно… Мне будет очень жаль, но на войне погибают не только солдаты, иногда пули настигают и журналистов.

        - Слушайте, вы!  - разозлился Петр.  - Меня запугивают с того самого дня, как только мы оказались в Поречье.
        Он вскочил с кресла и теперь стоял лицом к лицу со Штангером, глядя ему прямо в глаза.

        - Питер!  - раздался вдруг за его спиной знакомый голос, и, обернувшись, он увидел стоящего на пороге Жака.



        ГЛАВА 7

        Да, это был Жак, все такой же, каким запомнился он Петру, когда они встретились впервые: белокурый, зеленоглазый, с кожей, желтоватой от противомалярийных таблеток. Только теперь он был в мешковатой пятнистой форме командос с тяжелым кольтом на бедре, с малиновым беретом на левой руке.

        - Питер,  - повторил Жак.
        Не обращая внимания на хмурящегося Штангера, он схватил руку Петра.

        - Ну вот и хорошо!  - заговорил он.  - Вот и отлично! Теперь все будет как надо…

        - Слушай, Френчи!  - прервал его Штангер.  - У нас с господином советником деловой разговор.
        Жак обернулся к немцу:

        - Питер Николаев - мой друг, Штангер.
        Голос его был тверд и жесток - такого голоса у него Петр еще никогда не слыхал.
        Штангер хмыкнул и, внезапно повернувшись на каблуках, пошел к своему столу. Жак не спускал с него глаз, готовый предупредить любое неожиданное движение немца.
        Но Штангер уже овладел собой.

        - Я уважаю мужскую дружбу,  - сказал он, усаживаясь за стол.  - Мистер Николаев - твердый орешек, и мне это нравится. Настолько нравится, что я не отпущу его к маршалу. Твой друг будет с нами всю кампанию, до самого конца.

        - Кстати,  - усмехнулся Жак.  - Мой радист принял радиограмму: маршал в ярости из-за этого фокуса с похищением. Он требует, чтобы ты немедленно к нему явился. И вместе с…
        Он указал взглядом на Петра.

        - Пошел он… ко всем чертям!  - вдруг взорвался Штангер.  - Эти кафиры воображают, что если они платят мне свои вонючие гроши, они могут помыкать мной, Рольфом Штангером! Не поеду!

        - Поедешь, Рольф,  - твердо сказал Жак.  - Или ты хочешь, чтобы война началась с разгрома солдатами Эбахона Кодо-2? Эбахон не майор Нначи, он не посмотрит на фальшивые красные кресты, которые мы намалевали на стенах этого барака.

        - Я разгоню всю его черномазую сволочь,  - уже тише возразил Штангер.

        - Наши солдаты тоже черные. А белые, кроме нас с тобою да Кувье, нюхали порох только на полигонах.

        - Ребята нас поддержат. Толстый Гуссенс, Кор, Ренар, Кэннон, все…
        Жак покачал головой:

        - Они приехали сюда зарабатывать деньги, а не защищать твои амбиции. Ты портишь мне бизнес, Рольф…
        Вспышка гнева обессилила Штангера, он обмяк, лицо его потускнело. В конце концов, этот человек был всего-навсего амбициозным неудачником во всей своей жизни…

        - Ладно, я поеду… - выдохнул он.

        - Ты поедешь один, без Питера,  - спокойно продолжал Жак.  - Так мне будет спокойнее. Скажешь, что господин советник сам договорился с тобою о встрече… - Он кинул быстрый взгляд на Петра.  - Что у вас с ним… деловые отношения еще с Луиса: мистер Николаев даже встречал тебя в аэропорту, когда вы только что прилетели в Гвианию.

        - Ну?  - буркнул Штангер.

        - И еще. Скажешь, что господин советник сам вернется в Обоко, как только найдет это нужным…
        Жак обернулся к Петру, с интересом наблюдавшему всю эту сцену, и положил ему руку на плечо:

        - Ты ведь не захочешь покидать нас так быстро, Питер? И Петр понял: настаивать на возвращении не следует.

        - Вот только… как с Анджеем?  - сказал он.

        - О'кэй!  - обрадовался Жак.  - С разрешения господина полковника я сейчас же пошлю своих парней, кто поизворотливей. И они посмотрят, что можно сделать…
        Он кинул взгляд на Штангера, явно довольного ходом событий.
        Жак натянул берет, поправил брезентовый ремень с тяжелой кобурой и продолжал:

        - Не беспокойся, Рольф. Пока ты будешь в Обоко, господин советник побудет со мною…

…Выйдя из штаба, они подошли к пятнистому «джипу» Жака, забрызганному красной грязью, помятому и исцарапанному сучьями. Два черных солдата в видавшей виды залатанной форме сидели развалившись на заднем сиденье возле пулемета. Завидя Жака, они подтянулись, но остались сидеть.
        Жак ловко вскочил на место водителя и взялся за баранку.

        - Залезай, Питер!

        - Подожди!
        Петр положил руку ему на плечо:

        - Почему ты все время именуешь меня… советником? Неужели и ты веришь этой ерунде, распространяемой по приказу Эбахона?

        - А почему бы нет?  - пожал плечами Жак.  - Это ведь политика! А в политике возможно все.

        - Эбахон шантажирует меня. Он хочет сыграть на моем присутствии здесь, чтобы шантажировать своих хозяев. А если я буду мешать ему в этой интриге… он… уберет тебя.  - Петр опустил голову, понимая, что Жак не поверит тому, что он сейчас скажет. И все же сказал: - Сначала он расправится с моими коллегами. По очереди.

        - Не посмеет,  - рассмеялся Жак.  - И вообще… Все это чушь! Со мной ты в безопасности. Садись в машину!
        Петр вздохнул и последовал его приглашению, чувствуя на себе настороженные взгляды сидящих сзади десантников.

        - Телохранители?
        Жак тронул машину.

        - Санди и Манди. Отличные ребята. Я им внушаю не доверять никому, и в первую очередь белым.

        - Невысокого же ты мнения о своих собратьях по оружию!

        - Мы не собратья. Они - «псы войны», наемники, а я - инструктор.

        - Разница?
        Жак притормозил у ворот лепрозория, дожидаясь, пока их откроет все тот же солдат, которого Петр видел еще утром.

        - Штангер и его парни прибыли сражаться, а я обучал солдат, солдат третьей дивизии, входившей еще в гвианийскую армию.

        - Значит, ты здесь уже давно?

        - С полгода…
        Они выехали на проселок и свернули налево, поднимаясь в холмы, покрытые редким колючим кустарником. Оба молчали, думая о своем.
        Жак молчал, внимательно глядя вперед, под колеса, стараясь, чтобы они не соскользнули в глубокую, заполненную красной водой колею. Руки его крепко держали баранку.

        - Тут неподалеку маленькая миссия, всего две монахини - сестра Урсула и сестра Цецилия. Я жил у них, еще когда Кодо-2 не заняла лепрозорий. Будет время - расскажу обо всем этом подробнее.
        Они ехали еще с полчаса, потом свернули в густой лес, на широкую тропу, покрытую толстым слоем прелых коричневых листьев. Здесь было сыро и душно, ветви, образовавшие где-то вверху плотную зеленую крышу, не пропускали солнечные лучи.
        Вокруг стояла глухая тишина, нарушаемая лишь шумом двигателя «джипа» да треском сучьев под его колесами. Дорога через лес заняла минут двадцать, но наконец они выехали на просторную поляну. Там стоял маленький белый домик с черным деревянным крестом на крыше и невысокой башенкой, на верхней площадке которой зеленел медный колокол.
        Вокруг дома был разбит апельсиновый сад: крупные золотые плоды, как новогодние шары, ярко светились в темной листве невысоких деревьев. Тут же был и огород: зеленые грядки выглядели заботливо ухоженными.
        У двери, ведущей в дом, стоял забрызганный грязью «лендровер», капот его был поднят, и в двигателе копался человек в синем выгоревшем комбинезоне. Услышав подъезжающий «джип», он поднял перепачканное маслом лицо… и Петр узнал его: это был Роберт Рекорд!

        - Хэлло, Жорж!  - крикнул Роберт и помахал рукой. Жак бросил быстрый взгляд на Петра:

        - Жорж… это я. Жорж Шевалье - мое настоящее имя. Помнишь, я тебе говорил… А это - Боб, Роберт Рекорд, шофер миссии. Отличный парень!

        - Я знаю.  - Петр привстал на сиденье.  - Хэлло, Боб!

        - Питер?
        Роберт поспешно принялся вытирать замасленные руки чистой тряпкой.

        - Кого вы привезли, мистер Шевалье?  - раздался приятный женский голос, и Петр увидел вышедшую на крыльцо монахиню, совсем еще молоденькую, полненькую, румяную. Она безуспешно пыталась придать своему лицу выражение строгости.

        - Сестра Цецилия,  - шепнул Петру Жак и поклонился монахине.  - Это мой друг, сестра.
        Петр тоже склонил голову, а когда поднял взгляд, на крыльце появилась еще одна монахиня - в черном одеянии и большом белом головном уборе… Элинор!

        - Сестра Урсула,  - продолжал вполголоса Жак.  - Ведьма! И ханжа к тому же… - Лицо его неожиданно стало постным.  - Этот человек… - начал было он.

        - Я все слышала, месье Шевалье!  - строго перебила его Элинор.
        Она сделала сестре Цецилии знак удалиться.

        - Это же Питер… Питер Николаев!  - не выдержал Боб, все еще продолжающий тереть тряпкой свои замасленные руки.
        Элинор нетерпеливо обернулась к Жаку, который хотел было дать какие-то инструкции своим телохранителям:

        - Пусть не отъезжают слишком далеко и надолго, месье Шевалье. Надеюсь, вы помните, о чем мы с вами договаривались.

        - Ведьма!  - вполголоса выругался Жак, обращаясь к Петру.  - Видишь ли, она меня отсюда выставила… неделю назад. Мол, смущаю Цецилию. А Цецилия сама кого хочешь смутит. Каждая жилочка в ней играет!
        Он обернулся к телохранителям:

        - Санди! Манди! В лагерь, и чтобы ровно через три часа быть здесь.



…В миссию они попали как раз к ленчу, и монахини усадили их за большой круглый стол в пустой, недавно побеленной комнате, служившей столовой. Жак сразу же сунул было нос в большую суповую миску, красовавшуюся в центре, но под строгим взглядом Элинор поспешил опустить приподнятую им крышку супницы.

        - Возблагодарим господа бога нашего… - сказала Элинор и подняла взор к небу, губы ее зашевелились в молитве.
        Сестра Цецилия тоже сложила молитвенно руки, но под насмешливо-дерзким взглядом Жака вдруг покраснела: мысли ее были явно не на небе.
        Жак по-мальчишески скорчил физиономию.

        - Я предупреждаю вас в последний раз, месье Шевалье!  - строго сказала, окончив молиться Элинор, и позвонила в маленький серебряный колокольчик, стоявший перед нею на белоснежной скатерти.
        Вошла толстая негритянка в белом переднике и чепце, принялась разливать по тарелкам протертый зеленовато-коричневый суп. Жак и сестра Цецилия быстро заработали ложками; Элинор ела так, будто выполняет суровый долг; Петр глотал безвкусное варево из вежливости, через силу; все время молчавший Роберт, съев две-три ложки, со вздохом отодвинул тарелку.
        За едой, как понял Петр, здесь разговаривать не полагалось.
        После жесткого бифштекса и консервированного компота на десерт монахини опять помолились и разом встали из-за стола.

        - Сестра Цецилия и мистер Рекорд собирались съездить в город за продуктами,  - объявила гостям Элинор. Цецилия и Боб удивленно посмотрели на нее.  - Не будем их задерживать. А вас, джентльмены, я попрошу в мой кабинет.
        Роберт пошел к двери, сестра Цецилия уныло поплелась следом за ним, провожаемая строгим взглядом Элинор. Когда дверь за ними закрылась. Жак вскочил.

        - Я сейчас,  - бросил он на беву.  - Хочу попросить Боба об одном дельце в городе…
        Элинор нахмурилась, хотела что-то сказать, но сдержалась.

«Э, да не такая уж ты смиренная монахиня»,  - подумал Петр. И ему вспомнилось, как когда-то в лесу, по дороге в Каруну, эта женщина обратила в бегство бандитов, остановивших их машину. Правда, тогда она была жрицей не смиренного бледнолицего Христа, а буйного африканского бога Ошуна[9 - Ошун - один из богов у западноафриканского народа йоруба.].

        - Пойдемте же в кабинет, Питер,  - с горечью сказала Элинор, проводив взглядом неугомонного француза.  - Его мы дождемся не скоро!
        В ее словах Петру почудилось нечто совсем не монашеское: это была ревность, самая настоящая ревность И Петр… да, он понял, что сейчас завидует этому ловкачу Жаку, как завидовал когда-то американцу Джерри Смиту, которого непонятно за что полюбила Элинор в Луисе и который покончил самоубийством… в сущности, из-за нее.
        Кабинет Элинор оказался маленькой тесной комнаткой с одно-тумбовым письменным столом, на котором лежали аккуратными стопками сложенные книги, с креслом-качалкой и двумя грубыми стульями, сколоченными местными умельцами. На одной стене висел большой деревянный крест красного дерева, у другой стоял мольберт, накрытый куском пестрой материи. Рядом, лицевой стороной к стене громоздилось несколько натянутых на подрамники холстов. У окна на зеленом военном ящике с красным крестом красовался американский приемник «Зенит» с выдвинутой антенной.
        Элинор подвинула кресло-качалку к окну и села так, чтобы видеть происходящее во дворе, где Жак что-то оживленно говорил хмурому Роберту, не сводя глаз с сестры Цецилии.
        Вдруг Элинор возмущенно фыркнула, приподнялась в кресле, хотела было что-то крикнуть в раскрытое окно, но только вздохнула.

        - Старая я стала, да?  - неожиданно спросила она Петра, стараясь не смотреть во двор.  - Не спорьте, я знаю. Только бедный Боб еще сносит мое брюзжание…
        Это было сказано с такой тоской, что у Петра сжалось сердце. Он порывисто схватил тонкую узкую руку, лежащую на подлокотнике кресла-качалки, и неожиданно для самого себя поцеловал ее. Он ожидал, что Элинор отдернет ее, но она только печально улыбнулась своими большими изумрудными глазами и склонила голову, пряча побледневшее лицо.

        - Поздно,  - прошептала она,  - поздно, Питер.
        Перед ним сидела монахиня, усталая женщина с душой, истерзанной чувством вины перед собою, перед ним, перед Робертом, перед Цецилией, перед Жаком, перед Африкой, перед всем миром и всем человечеством.
        И Петр понял, что все эти годы он думал о ней, не признаваясь в этом даже себе.

        - Воздух!  - вдруг раздался во дворе крик Жака. И сейчас же над их головами взорвался рев самолета, пронесшегося на бреющем полете над самой крышей.

        - Война,  - сказала Элинор.



        ГЛАВА 8


        - Война?
        Петр повторил это слово сначал по-английски, как произнесла его Элинор, затем по-русски.
        Война… И вдруг рев самолета, только что промчавшегося над крышей домика, затерянного в буше Западной Африки, перенес его в далекое детство, когда слово «война» было повседневным и обыденным, а сама война наполняла своим дыханием каждую минуту его жизни.
        Нет, ему не довелось принять участие в сражениях. Война для него была горящим санитарным поездом, в котором он с матерью уезжал в июньские дни сорок первого из Крыма. Поезд вывозил раненых бойцов и командиров, лечившихся в Крыму после финской войны, но в переполненные вагоны, в купе, где уже было по восемь человек, по требованию этих искалеченных, изувеченных мужчин сажали детишек, женщин, стариков и старух…
        И где-то в украинской степи, голой, без единого кустика, на плоской равнине, Петр вдруг впервые услышал стремительный рев над головой… Потом был ад, был грохот, было желтое пламя и опять наводящий ледяной страх рев самолета, вой бомб, несущихся к развороченной, горящей земле…
        Он увидел себя прижатым матерью к сырым комьям чернозема возле свежей, только что появившейся ямы и услышал, как вой самолетов стихает и грохот уже не заглушает стоны раненых и треск горящих вагонов.

        - Лежи здесь!  - хриплым голосом крикнула ему мать и побежала на помощь туда, откуда слышались эти страшные, нечеловеческие стоны.
        Война была для Петра и пустым старомодным буфетом, который он, когда мать уходила на работу, каждый день обыскивал в поисках еды, зная, что ничего не найдет. Еды не было, и Петр потом, много лет спустя, удивлялся, почему он все искал что-то в буфете, прекрасно зная, что буфет пуст. Голод был сильнее его разума.
        Война была и эвакуацией, и холодным уральским клубом, в зале и на сцене которого ютились женщины и дети, пока отцы их днем и ночью, в любую погоду возводили вывезенный из-под бомбежек завод и прямо под открытым небом пускали станки: фронт не мог ждать ни одной минуты.
        И вот теперь война пришла сюда.
        Элинор повернула ручку радиоприемника, и в комнату ворвался голос майора Нначи, главы военного правительства Гвиании:

        - …иские монополии не впервые в Африке делают ставку на раскольников и сепаратистов,  - говорил Нначи.  - Не впервые прибегают они к провокациям, чтобы стравливать между собою племена и народности, населяющие и нашу страну.

        - Подполковник Эбахон знает, кто направлял в эти дни действия погромщиков. Он знает, кто оплатил убийства его соотечественников. Это прежде всего «Шелл» - «Би Пи», нефтяной спрут, понявший, что народ Гвиании будет защищать свои национальные богатства от разграбления…

        - Дорогие сограждане!  - Голос Нначи дрожал от волнения.  - Подполковник Эбахон не скрывает, что мятеж в Поречье готовился долго и тщательно. Он хочет представить дело так, будто весь народ идонго требует отделения Поречья, будто весь народ идонго готов умереть в борьбе за раскол с оружием в руках. Это гнусная ложь.
        Лучшие сыны идонго против сепаратистов. И клика Эбахона обрушивает на них жесточайший террор. Убит майор Даджума, убит капитан Окафор, майор Нзеку… Я мог бы продолжить этот список преступлений, совершенных сегодня раскольниками.
        Как глава военного правительства Гвиании, я отдал приказ частям национальной армии перейти Бамуангу и подавить мятеж в Поречье. Наши части уже вышли к Бамуанге, мост через которую мятежники успели взорвать. Мы хотим избежать напрасного кровопролития, и поэтому авиации дан приказ со вершить лишь разведывательные полеты…
        Элинор выключила радиоприемник.

        - Это нас не спасет,  - раздался с порога насмешливый голос Жака.
        Он стоял, скрестив руки на груди, прислонившись плечом к притолоке. Из-за его спины виднелось хмурое лицо Роберта и бледное сестры Цецилии.

        - У каждого свой путь к спасению, месье,  - холодно отрезала Элинор.  - Все мы знали, что нас здесь ожидает.
        Жак поднес ладонь к козырьку своего берета:

        - Но раз маойр Нначи обещал нам, что пока бомбежек не будет, советую не откладывать поездку в Обоко… Продукты должны подскочить в цене, и надо успеть сделать запасы…
        Элинор сухо кивнула. Жак обернулся к Петру:

        - Я оставлю тебя здесь на часок-другой… если не возражаешь. Боб обещал меня забросить к моим парням. Это недалеко, минут двадцать езды отсюда. Проверю, не разбежались ли они там при виде первого федерального самолета, и обратно.

        - Езжайте,  - нетерпеливо оборвала его Элинор.  - Никто вашего друга здесь не обидит!
        Жак махнул Петру рукой и шагнул за порог, тесня перед собою Роберта и сестру Цецилию.
        Мотор «джипа» взревел и вскоре затих где-то в зарослях.

        - Вы, наверное, удивились, увидев меня… в этом?  - неожиданно сказала Элинор и коснулась руками своего черного одеяния.

        - Удивился. Левая художница, жрица бога Ошун - и монахиня!
        Элинор нахмурилась, но он сделал вид, что не заметил:

        - А ведь Роберт вас так любил! Не нужно быть слишком проницательным, чтобы увидеть это.
        Лицо Элинор немного смягчилось.

        - Знаю.

        - Вы сказали, все мы знали, что нас здесь ожидает. А Роберт? Он знает, что никогда не добьется своего счастья?

        - Он упрямый, Рорберт. Он всегда был упрямым!

        - И все же вы… вы стали монахиней?
        Элинор подняла голову, и Петр увидел в ее глазах боль:

        - Вы дьявол, Питер! Вы говорите о том, от чего я решила отказаться навсегда. Зачем вы приехали сюда?

        - А вы?

        - Я… - Она глубоко вздохнула.  - Со мною все проще, чем вы думаете. Я искала место на земном шаре, где бы я могла быть полезна людям. Самым несчастным, самым отчаявшимся.

        - И выбрали лепрозорий?

        - Да. Католическая организация «Каритас» давала объявления в газетах. Они искали людей в свои миссии в Поречье. Это было сразу же, как только к власти пришел майор Нначи

        - Но, насколько я знаю, в Поречье всегда было более чем достаточно католических миссий.

        - «Каритас» решила удвоить их число. Губернатор Эбахон приветствовал это. Вы же знаете, он сам католик и воспитывался в католической семье.

        - Для его папаши богом была звонкая монета.

        - Не кощунствуйте, Питер!
        Петр встал и прошелся по комнате, потом остановился перед Элинор:

        - Хорошо! «Каритас» искала миссионеров… Вернее, тех, кто согласился бы поехать в новые миссии в Поречье. А Боб? Как он оказался здесь?

        - Когда он узнал, что я уезжаю в Поречье, он тоже пошел в «Каритас». Святые отцы предложили ему работу шофера… в миссии, которую должна была открыть я, рядом с лепрозорием.

        - Но… почему вы… и именно сюда, в Поречье? Неужели же нигде в Африке или Азии не нашлось для вас другого лепрозория?

        - Я просила самое трудное место. Самое трудное!

        - Не понимаю. Почему оно самое трудное?

        - Потому, что здесь будет война,  - твердо ответила Элинор.

        - И вы знали об этом заранее?
        Петр даже подался вперед…

        - «Каритас» знала об этом…

        - А что еще знала «Каритас»? Что губернатор Эбахон пойдет на раскол Гвиании? Что «Шелл» оплатит очередной погром идонго? Кстати, насколько я знаю, «Каритас» французская организация. Откуда же святые отцы знали о замыслах английской компании «Шелл»?

        - Я давно не интересуюсь политикой. В жизни достаточно грязи… - Элинор встала.  - Что здесь будет война, знала не только «Каритас». Ваш друг француз - его все зовут здесь Френчи - приехал сюда раньше меня… И совсем не для юго, чтобы спасать несчастных близнецов или укреплять веру гниющих заживо прокаженных. Он готовит убийц. Спросите, от кого он знает об этой войне - от «Каритас», «Шелл» или губернатора Эбахона? Вот, кстати, и он сам…
        На поляну на бешеной скорости выскочил пятнистый «джип» с базукой на крыше кабины. За рулем сидел черный командос, еще двое - Санди и Манди, телохранители Жака,  - восседали на заднем сиденье.
        Жак, легко выпрыгнувший из машины, заметил, что на него смотрят из окна.

        - Хэлло!  - помахал он рукой.  - Мои парни встретили нас на дороге. Они ехали сюда, чтобы забрать нас в лагерь. Надеюсь, сестра Урсула согласится отпустить русского безбожника вместе со мною? Конечно, у нас не воскресная школа, но я думаю показать ему кое-что не менее интересное! Питер, побыстрее! Каша заваривается серьезная. Командос федералов переправились через Бамуангу!

        - От этого не уйти,  - тихо сказала Элинор.

        - А вы?
        Она махнула рукой и отвернулась.



…Жак сам вел машину, отправив своего шофера на заднее сиденье, к телохранителям. Да и дорогу-то назвать дорогой было трудно - заполненные водой колеи, петляющие в мрачном сыром лесу от прогалины к прогалине, по толстому ковру прелых листьев, сквозь который не пробивалась ни одна тропинка. Лес вокруг казался пустым, не слышалось даже птичьего щебетанья, гул двигателя разбивался о могучие стволы махагони и терялся в сыром полумраке.
        До лагеря командос и в самом деле оказалось минут двадцать езды. Лес стал постепенно светлеть, могучие великаны деревья нехотя расступались, и кое-где на земле уясе лежали яркие солнечные пятна, пробивалась трава, тянулись к свету ветви кустарника. Желтые, зеленые, коричневые, черные пятна - все вокруг было похоже здесь на маскировочный костюм десантника, и немудрено, что Петр не заметил пост у въезда в лагерь до тех пор, пока два чернокожих солдата с автоматами в руках не преградили дорогу «джипу», бесшумно появившись неизвестно откуда.
        Жак довольно кашлянул и обернулся к Петру:

        - Молодцы! Кое-чему мне их все же удалось научить. Дальше придется немного пройтись…
        Они прошли метров двести по чуть заметной тропинке, и дважды их останавливали часовые. Увидев Жака, они поспешно козыряли, но Петр чувствовал даже спиной их подозрительные взгляды, недоумевающие, что нужно здесь этому белому в штатской одежде.
        Затем лес опять стал густеть, потемнел, а между могучих стволов Петр увидел пятнистые палатки. Возле них бродили или сидели чернокожие командос в расстегнутых пятнистых куртках, многие - босиком. Чадили жаровни, тяжело пахло пригоревшим пальмовым маслом.
        Пройдя лагерь, они неожиданно оказались на крошечной, залитой солнцем, окруженной кустами поляне, где стояли две палатки - маленькая и большая.
        Возле большой на расстеленном брезенте играли в карты четверо белых. Пятнистые кепи с длинными козырьками и над-затыльниками надежно укрывали от солнечных лучей их лица и шеи.
        Около маленькой палатки, на сколоченном из стволов молодых деревьев столе попискивала рация, и над ней колдовал черный радист в наушниках, в полной боевой форме.

        - Хэлло, Френчи!  - поднялся с брезента высокий парень. Он был широкоплеч и могуч торсом, но лицо поражало удивительно детским выражением. Петр не сразу понял, что все дело в глазах, огромных, ярко-синих, и в школьной, аккуратной до отвращения прическе.

        - Это - Бенджи, американец,  - представил его Жак.  - У парня только два недостатка - никогда нет денег и слишком большой рост. В атаке он возвышается над всеми ровно на целую голову. Целую… пока…
        Бенджи широко улыбнулся, показав два ряда красивых белых, зубов:

        - Это мы еще посмотрим, босс!

        - А это - Грилло, латиноамериканец,  - продолжал Жак. Грилло бросил на Петра пронзительный взгляд антрацитовых глаз и насмешливо кивнул.

        - Мафиозо. Был телохранителем одного из главарей мафии в Нью-Йорке. Да вот не уберег хозяина… и смотался. Так ведь, Грилло?
        Мафиозо сверкнул глазами, но ничего не ответил, продолжая тасовать карты.

        - Юношу зовут Денни,  - кивнул Жак на паренька лет шестнадцати, сидевшего на корточках и поспешно вскочившего, как только очередь представляться дошла до него. Его лицо с уже начавшим пробиваться пушком залилось краской, он был тщедушен и узкоплеч, тонкие губы, приоткрывшие в смущенной улыбке рот, обнажали редкие и неровные прокуренные зубы.

        - Сбежал из школы. Англичанин. Утверждает, что ему двадцать, прибавляет года три-четыре. Ведь так, Денни?

        - Никак нет, сэр!  - вытянулся Денни, испуганно глядя на Жака.

        - Да ты не бойся! Если уж эти барыги в Лондоне решили, что ты годен для нашей грязной работы, мне-то уж совсем наплевать! Домой, во всяком случае, я тебя не отправлю!
        И Жак обернулся к четвертому, лениво развалившемуся на брезенте и поигрывавшему связкой каких-то брелоков. Был он старше всех, лет сорока - сорока пяти, грузен и седовлас, с тяжелой, выдающейся вперед челюстью и маленькими колючими глазками под густыми, кустистыми бровями.

        - Дювалье,  - коротко представил его Жак.  - Мой заместитель. И земляк - из Марселя.

        - Добавь еще ОАС[10 - Секретная организация французских «ультра», действовавшая против алжирских патриотов во время борьбы Алжира за независимость.], а потом СЕДЕСЕ[11 - Французская разведывательная служба.],  - хрипло пробормотал Дювелье.

        - Да, бывший агент ведомства Фоккара [12 - Бывший французский министр, направлявший борьбу против африканских патриотов.],  - согласился с ним Жак и положил руку на плечо Петра: - А это русский журналист. Мой друг.

        - Ого!  - вырвалось у Дювалье.
        Остальные промолчали, но на лицах их было удивление, смешанное с растерянностью.

        - Я слышал, что русские замешаны как-то в этом деле,  - неуверенно сказал затем американец Бенджи.  - Вчера в баре болтали, что при губернаторе есть даже их человек.

        - И я слышал,  - процедил сквозь зубы Грилло.

        - Значит… мы с ними снова союзники? Как во второй мировой?  - опять заливаясь краской, смущенно спросил юный Денни.

        - Ерунда,  - отрезал Дювалье.  - Даже если наши минометы будут стоять рядом, они будут бить с разных идеологических позиций!
        Жак улыбнулся, и все остальные рассмеялись.

        - Маста!  - вдруг крикнул черный радист у палатки, сдергивая большие губчатые наушники.
        Жак кивнул и поспешил к рации. Он сел на брезентовый стул и взял наушники.
        Минуту или две Жак слушал молча, потом взял микрофон.

        - О'кэй! О'кэй!  - повторял он.  - Слушаюсь, сэр… Наконец он снял наушники и протянул их радисту.

        - Ну?  - хрипло спросил его Дювалье.

        - Полковник Штангер назначен командующим армии Поречья. Я - командиром Кодо-2.

        - Но ведь у тебя контракт… ты - инструктор!  - удивился Бенджи.  - Ты же не из нас, не из «серых гусей»!
        Жак обернулся к Петру:

        - И для тебя тоже есть новости.



        ГЛАВА 9

        Палатка Жака была обставлена по-походному: раскладная кровать, застланная серым бумажным одеялом, поверх которого лежала надувная подушка в пестрой наволочке, раскладной стул у ящика из-под мин, заменявшего стол, темно-зеленый рюкзак и небольшой, видавший виды чемодан в углу, у входа. Под потолком - карбидный фонарь, на чемодане - «шмайсер», рядом с ним - черный деревянный футляр, похожий на скрипичный.
        Во всем этом не было ничего индивидуального, здесь мог жить Жак, а мог жить любой другой человек, разве вот скрипичный футляр…

        - Я не знал, что ты играешь на скрипке… Петр бережно дотронулся до футляра рукой.

        - На скрипке?
        Жак взял футляр и раскрыл его: внутри, на синем бархате, лежали части винтовки, отдельно ствол, ложа, оптический прицел. Тут же - ножки-подпорки.
        Жак вынул из кармана белоснежный платок и любовно прошелся им по оружию, на котором и так не было ни пылинки. Потом закрыл футляр и осторожно положил его на чемодан. Заметив взгляд Петра, смущенно улыбнулся:

        - Не почисти его… - он кивнул на футляр,  - хоть один день, сразу пойдет ржаветь. Проклятый климат!  - Он помолчал, затем взялся за брезентовую спинку стула.  - Садись… Хотя рассиживаться нам, пожалуй, некогда. Через час-полтора сюда прибудет сам маршал… или президент. Не знаю, как его теперь и называть, словом, губернатор Эбахон. Вместе с новым командующим - генералом Штангером.  - Он невесело рассмеялся.  - Маршалы, генералы… Меня они тоже, между прочим, произвели в полковники. Теперь я не просто начальник учебного центра «бесшумных убийц», инструктор-администратор и не какой-нибудь наемник, а полковник регулярной армии Республики Поречье!

        - Поздравляю!

        - Иронизируешь. А для Штангера исполнилась мечта его жизни - он стал наконец генералом!

        - А для тебя? Жак пожал плечами:

        - Еще в легионе я понял, что быть полковником гораздо лучше, чем простым легионером. По крайней мере, полковника никто не посадит под арест в «адскую яму». Или «могилу», как мы ее называли. Полтора ярда диаметр, шесть футов глубина. Три дня под солнцем пустыни без воды, на специально пересоленной пище, не имея возможности ни сесть, ни лечь… Я это испытал.

        - За что же тебя?  - спросил Петр.

        - Кафард,  - просто ответил Жак.

        - Что?

        - Такое состояние. Что-то вроде временного сумасшествия. От тоски, от жары, от того, что ты измотался. Многие, когда впадают в кафард, кончают с собой… Я же почему-то пошел в пески. Шел целый день, ничего не видя и не слыша. Меня поймали и обвинили в дезертирстве. У нас тут тоже впадают в кафард.

        - Но отчего же?

        - Сейчас увидишь! Кстати, приказано, чтобы ты находился здесь во время смотра. Президент и генерал тащат с собою всю вашу журналистскую братию…
        Жак внимательно посмотрел на Петра и понизил голос:

        - Кроме одного. Японский журналист поел чего-то и… отравился. Насмерть.
        Петр вздрогнул.

        - Тебя просили передать это мне?

        - Нет, это было сказано между прочим. Но я подумал… Петр опустил голову.

        - Я знаю, что кое-кто предпочел бы, чтобы на месте этого несчастного японца был ты,  - продолжал Жак. Он положил руку на плечо Петра: - Пошли, я обещал тебе показать кое-что интересное.
        Они вышли из палатки, «серые гуси», наемники, продолжали играть в карты. Юный Денни при виде начальства хотел было вскочить, но Дювалье бросил на него такой взгляд, что тот залился краской и остался на месте.

        - Бастард,  - вполголоса выругался Жак и тихо пояснил Петру: - Редкий скот! Человек Фоккара.
        Человек Фоккара, Жака Фоккара! Кому из журналистов, работающих в Африке, не известно это имя! Да, Петр знал, кто такой Фоккар и чем занимаются его люди.
        Еще де Голль назначил его в 1959 году генеральным секретарем «по африканским и малагасийским делам». С тех пор этот человек стал «серым кардиналом», создавшим в Африке собственную тайную империю.
        Террор против алжирских патриотов, боровшихся за независимость своей страны, убийство в 1960 году в Швейцарии видного камерунского прогрессивного деятеля Феликса Мумие, «план Олби» - заговор против гвинейского президента Секу Туре, вербовка наемников для Моиза Чомбе в 1961 году, убийство марокканского прогрессивного деятеля Бен Барки в 1965 году, бесчисленные провокации против неугодных империалистическим силам правительств в африканских странах - все это было на счету Фоккара и его слуг. «Его люди» изо всех сил старались помочь французской государственной нефтяной компании ЭЛФ-ЭРАП, уже действовавшей в Конго, Габоне и Береге Слоновой Кости, превратить весь Гвинейский залив во «французское озеро», изгнав из этого района английских и других конкурентов.
        И вот «человек Фоккара» здесь в роли наемника, в самой боеспособной, если верить Жаку, части мятежников. Да и как могло быть иначе! Ведь Эбахон приготовился выбросить на мировой рынок новую нефтяную республику! ЭЛФ-ЭРАП - против «ШЕЛЛ»-«БИ ПИ»! Французы - против англо-голландцев!

        - Тише!  - поднял руку Жак и пригнулся.

        - Руки!  - раздался в то же мгновение яростный выкрик, и Петр увидел прямо перед собой усатого верзилу, белого, с серьгой в левом ухе, в пятнистой форме. В его руке был тяжелый кольт.

        - Мак!  - крикнул Жак, выпрямляясь во весь рост.  - Это мы!
        Верзила опустил кольт, и Петр заметил за его спиной сидящих на просторной поляне чернокожих солдат с автоматами.

        - Не люблю шорохов,  - хмуро сказал Мак.

        - Ладно,  - примирительно положил ему руку на плечо Жак.  - Со мной мой друг журналист. Будет писать о нас книгу.  - Он обернулся к Петру: - А это - Мак. Мак Икс. У него здесь нет фамилии. Специалист по «бесшумной войне». Был инструктором в американской армии, в Форт-Шермане. Это где-то у выхода Панамского канала в Атлантику. Там у них «Школа по выживанию в джунглях», так ведь, Мак? Мак криво улыбнулся, пряча кольт в кобуру.

        - Ладно, ладно, не будем тебе мешать. Сядем в сторонку и посидим, не возражаешь? А ты продолжай занятия.
        И на этот раз Мак Икс не удостоил своего начальника ответом.
        Жак слегка потянул Петра за рукав: они отошли к краю поляны и опустились на траву у толстого ствола дерева.
        Мак словно забыл о них. Заложив руки за спину, он принялся большими ровными шагами мерить поляну перед своей аудиторией, словно собираясь с мыслями.

        - У него есть еще два помощника,  - шепнул Жак Петру,  - сержант Браун, тоже американец, Жан-Люк, француз. Сейчас Мак «промывает мозги», парни перед ним - новички, свежая группа, обычные солдаты.
        Мак вдруг резко остановился и повернулся лицом к солдатам, уперев в бока могучие кулаки.

        - Встать!  - рявкнул он, и солдаты вскочили.

        - Сесть!
        Они послушно опустились на землю.

        - Встать!
        Потом опять:

        - Сесть!

        - И так повторяется пятьдесят раз,  - пояснил Жак.  - Это перерыв в теоретических занятиях, так сказать, физическая зарядка. И заодно отсев слабосильных.

        - Встать! Сесть! Встать! Сесть!  - командовал Мак, не спуская напряженного взгляда с обливающихся потом солдат.
        Петр заметил, что правая рука его легла на кобуру кольта.

        - Встать! Сесть!
        Солдат во втором ряду пошатнулся и рухнул навзничь, раскинув руки.

        - Встать! Сесть!  - не обращая на него внимания, орал инструктор.  - Встать! Сесть!
        Еще два солдата опустились без сил на землю.

        - Встать! Сесть! Встать! Сесть!  - продолжало греметь над поляной.

        - Африканцам не хватает животных белков, они мало едят мяса,  - заметил Жак.
        Петр кивнул: это было ему известно.

        - Хватит!  - неожиданно прекратил свои команды Мак.  - Этих… - он брезгливо указал на лежащих на земле,  - убрать. Пусть отправляются в пехоту. Остальные - повторять за мной. Громко! Изо всех сил! «Нет страданий - нет победы!» Ну! Начали! Нет страданий…

        - Нет победы!  - ответил ему неуверенный хор.

        - Громче, собаки! Громче! Он разрядил кольт в воздух.

        - Нет страданий… Опять выстрел.
        Петр невольно прикрыл уши ладонями. Жак расхохотался: - Да уж, это не пансион благородных девиц! Наконец Маку стало ясно, что новички окончательно выбились из сил.

        - Сидеть!  - рявкнул он и сунул кольт в кобуру. Солдаты буквально попадали на траву.

        - Теперь вы поняли, что я беспощаден,  - медленно заговорил Мак.  - Мне наплевать, любите вы меня или нет.
        Он обвел слушателей налившимися кровью глазами:

        - Вы должны превратиться в зверей и понять, что даже зубы - ваше оружие. Вы должны быть одержимы ненавистью к врагу как самые злобные собаки, спущенные с цепи. Только тот, кто способен впадать в бешенство по моему приказу, может находиться в Кодо-2. Я не держу тех, кто не может быть бешеным. Пусть идут в другие команды. И не забывайте, что вы - убийцы. Ваша служба здесь состоит только в этом.
        Я научу вас бесшумно убивать и выживать в джунглях без пищи и воды. Вы будете прыгать с парашютом и лазать по отвесным стенам, нырять и отсиживаться под водой. Но горе тому, у кого при этом намокнет оружие!
        Я сделаю из вас людей ровно через две недели. Но запомните: здесь нет вопроса «для чего?». Не твое дело спрашивать, для чего. Твое дело нападать или обороняться, убивать или умирать.
        И еще. Если вы думаете, что теоретические занятия, которые вам предстоят, пустяк, шутка, мне вас заранее жалко. А теперь… эй, кто там? Тащите-ка сюда доску, и мы поиграем с вами в школу!

        - Сейчас будут теоретические занятия по ориентировке,  - шепнул Жак.  - Пойдем к Брауну, он тут метрах в трехстах с другими…
        Он встал и издалека помахал Маку, позади которого солдаты уже устанавливали обычную школьную доску.

        - Давно он здесь?  - спросил Петр, когда они вновь нырнули в чащу кустов и двинулись куда-то без малейшего намека на тропинку.

        - С полгода, как и я. Парень зарабатывает большие деньги.

        - Теоретик?

        - Профессионал. Вьетнам, Камбоджа, Южная Америка. Воевал везде, где есть джунгли…
        По каким-то одному ему известным приметам Жак вывел Петра сквозь зеленую чащу на другую поляну, где занималась группа сержанта Брауна. Уже подходя, они услышали взрывы восторженного хохота. Прятаться на этот раз Жак не стал, и они сразу же вышли на молодую вырубку, в центре которой стоял толстобрюхий и краснолицый инструктор, окруженный не сводящими с него восторженных глаз солдатами.
        В вытянутой короткой руке он крепко держал бьющуюся белую курицу.

        - О'кэй, джентльмены,  - сказал он и свернул курице шею.  - Самое главное - твердая хватка. Видите? Вот так!
        И он показал левой рукой на правую, которой продолжал изо всех сил сдавливать уже мертвую птицу.

        - О'кэй! А теперь важен крепкий, хороший укус! Вот так! И он мгновенно отгрыз курице голову, отгрыз и бросил ее на траву.

        - А теперь, джентльмены, важно, чтобы вы держали открытое горло курицы кверху, ведь вы же намерены пить кровь. Кровь, джентльмены, очень нужна вам. В ней содержится соль и другие вещества, нужные вам для того, чтобы вам выжить при нашей работе. О'кэй!
        И, закинув голову, он поднес шею курицы к своим пухлым губам.
        Затем протянул курицу ближайшему солдату:

        - А теперь, джентльмены, дайте немножко крови вашим боевым товарищам. О'кэй? Пусть курица будет у нас круглой чашей, как заздравный бокал! Ха-ха-ха! Только не пролейте, ведь ценна каждая капля этого полезного напитка, о'кэй?
        Солдаты пустили курицу по кругу. Наконец птица вернулась к сержанту.

        - Хорошо, джентльмены! Но ведь у курицы, как у всякой божьей твари, есть кое-что и внутри!  - С этими словами сержант вытащил нож.  - Посмотрим, что внутри, джентльмены, посмотрим! Итак, ножом в подбрюшную часть, вот здесь. Вытаскиваем кишки, но будем осторожны с желчным пузырем, о'кэй? Сердце, джентльмены, мы съедаем сырым, о'кэй? Печень, тоже, о'кэй?
        И Браун, отправив сердце и печень себе в рот, принялся медленно и старательно их пережевывать.
        Вся эта отвратительная сцена разыгрывалась на глазах у Петра. Он почувствовал, что к горлу подступает тошнота:

        - Пойдем отсюда.

        - Ладно, не будем мешать,  - согласился Жак. Они снова вошли в кусты.

        - А вообще-то, в первый раз его послушать любопытно,  - кивнул он в сторону поляны, с которой опять доносился восторженный хохот.  - Послушать его, кузнечики - деликатес, а муравьи заменяют специи. Любая рыба, у которой пасть открывается книзу, съедобна, и в принципе можно есть всех животных, покрытых шерстью. Зато почти все красные плоды, растущие в джунглях, ядовиты, как и внешне аппетитные плоды, растущие на песке: эти вызывают понос, от которого умираешь, даже если рядом есть врач…

        - А теперь куда?  - раздраженно перебил его Петр. Жак посмотрел на часы:

        - Теперь? Теперь, пожалуй, к Жан-Люку. У него сейчас должна выходить из буша выпускная группа.



        ГЛАВА 10

        Через полчаса ходьбы по кустарнику Жак вывел его прямо к тому месту, где они оставили «джип», когда прибыли в расположение Кодо-2. И на этот раз часовые появились перед ними невесть откуда, будто по мановению волшебной палочки кусты превратились в человеческие фигуры, облаченные в маскировочные костюмы.
        Жак приказал подать машину, и через несколько минут из-за кустов выполз все тот же «джип», с тем же шофером и теми же телохранителями на заднем сиденье.

        - Придется проехать километра три,  - объяснил Жак, усаживаясь за руль, шофер с переднего сиденья привычно перебрался на заднее.  - Жан-Люк любит менять места выхода групп из буша. На этот раз финишная черта у брода через реку Кросс.
        И плавно тронул «джип» с места. Чем дальше, тем лес становился светлее, под колесами зазеленела трава, дышать стало легче. Наконец они выехали к полосе ярко-зеленых кустарников, извилистой лентой рассекающей лес.

        - О-о-ох!  - вдруг откуда-то из-за кустов раздался громоподобный не то вздох, не то стон и затем громкий плеск воды, словно в нее погрузилось что-то очень тяжелое.
        Солдаты на заднем сиденье тихо засмеялись.

        - Хиппо,  - сказал один из них.  - Папа-Хиппо сердится…

        - Гиппопотам,  - пояснил Жак, останавливая машину. Петр огляделся. Между лесом и кустами тянулась полоса высокой травы, пробитой широкими, метра по два шириной коридорами, уводящими к кустам и прорезающими зелень окнами, в которых голубела, играя золотистыми бликами, вода.

        - Это место называется хиппо-пул, гиппопотамова заводь,  - продолжал Жак, поглядывая на часы.  - Здесь живет семья гиппопотамов - самец и штук пятнадцать самок и детенышей. Хиппо-папа, как правило, обитает отдельно. Слыхал - это он набирал воздух перед погружением. Услышал машину старик!
        Тра-ах! Трах! Та-та-та, та-та, та… Тишина, застывшая над хиппо-пулом, разлетелась на куски, разорванная далекими очередями автоматов и пулеметов, взрывами гранат.

        - Группа выходит внизу по реке, милях в трех отсюда,  - определил Жак и посмотрел на часы.  - Скоро должен появиться и Жан-Люк. Эта часть экзамена называется «переправа под огнем противника».
        Пальба внизу по реке разгоралась. В дело вступили минометы и безоткатные орудия.

        - Не перебил бы он мне там моих парней, ведь Жан-Люк холостых зарядов не признает,  - вздохнул Жак, озабоченно поглядывая на часы.  - Стоп! Ровно десять минут!
        И стрельба, словно по его команде, мгновенно стихла.

        - Минут через двадцать Жан-Люк будет здесь, а потом подойдут те, кто выдержал экзамен. Садись, отдыхай от впечатлений.
        Петр сел рядом с ним.

        - Ты говоришь - экзамен. В чем же он заключается?

        - Это тоже по американской системе, из Форт-Шермана. Две недели специальной подготовки, а потом группа отправляется в чащу - за пятнадцать километров отсюда - без пищи и без воды. Цель - отыскать «вражеский лагерь», атаковать его, разгромить и на следующий день вернуться в полном составе ровно к часу дня.

        - И это так трудно?
        Жак посмотрел на Петра с иронией.

        - Они разбиваются на маленькие группки - по три-четыре человека - и идут. Без троп и дорог, путь прорубают мачете. А на пути - пальмы с длинными черными колючками. Укололся - гнойное воспаление. Болота, змеи, ядовитые насекомые, сине-черные бабочки перед глазами, пауки-гиганты. А ночью? Черт его знает что там хрустнуло - может быть, сук под лапой леопарда. Шорох - это может быть удав. Ночь без сна, а потом опять каждый километр - целая вечность: колючие заросли, жара, духота. Хорошо еще, если поймаешь какое-нибудь животное или найдешь ручей, а то голод и жажда, и это при таком-то напряжении! Слабых, заболевших бросать нельзя, их приходится вытаскивать на себе… Таков закон! А когда выходишь к река, тут тебя уже ждет вместе со своими парнями Жан-Люк. Как это происходит, ты слышал. Конечно, стрелять стараются поверх голов переправляющихся, но… человек двадцать уже пошло на корм крокодилам да столько же не вернулось из буша - то ли погибли, то ли не выдержали и дезертировали. А уж как встречают тех, кто опоздал, не уложился в срок… Впрочем, скоро увидишь все сам. Вот, кажется, и Жан-Люк. Слышишь,
моторка?
        Снизу по реке действительно нарастал дробный стук лодочного мотора.

        - Кто же он… этот Жан-Люк? Учился в Форт-Шермане?

        - Бери выше, в училище Сен-Сир во Франции и в Гвело, Родезия. Парню двадцать семь лет, сын генерала. Бросил Сен-Сир - знаешь, там же у нас учится элита, подался в Родезию - воевать против терров, так он называет террористов.

        - Бойцов Зимбабве?

        - Ну да. А потом разочаровался. Отбыл контракт - и сюда. Думаю, что без ведомства Фоккара и тут не обошлось. Да ты сам его порасспроси.
        Где-то метрах в пятидесяти внизу по реке мотор внезапно заглох…

        - Не хочет беспокоить хиппо,  - усмехнулся Жак.  - Причалил ниже… Сейчас появится.
        Минуты через три оттуда, где заглох лодочный мотор, действительно появился молодой человек в элегантно сидящей на нем защитной форме и с офицерским стеком под мышкой. Следом за ним шагал рослый чернокожий солдат с пулеметом на плече.

        - Мерд!  - крикнул офицер вместо приветствия, заметив поджидающих его Жака и Петра.  - Дерьмо, а не солдаты! Если бы дело приняло серьезный оборот, эти недотепы погибли бы в воде все до одного!

        - Сколько же ты их угробил?  - спросил Жак, протягивая ему руку.

        - Какое это теперь имеет значение?  - передернул плечами Жан-Люк, пожал руку Жаку и вежливо кивнул Петру.

        - Знакомься - мой друг журналист,  - представил Петра Жак.  - Собирает материал для книги о «серых гусях».
        Жан-Люк опять вежливо кивнул.
        Петр с интересом рассматривал этого сына французского генерала, судя по всему, не оправдавшего надежд отца. Бледное лицо его было тонким и нервным, черная ниточка усиков чуть заметно подергивалась. Лоб прорезали две глубокие морщины, а виски уже были тронуты ранней сединой.

        - Я тут начал было рассказывать о тебе моему другу,  - признался Жак, и Жан-Люк настороженно вскинул голову.

        - Вы приехали сюда, чтобы стать настоящим солдатом?  - поспешил спросить его Петр.
        Жан-Люк вздохнул:

        - Разве увидел бы я все это, если бы остался в Сен-Сире? Но, конечно, прежде всего я хотел воевать. По-настоящему, не на макетах в ящиках с песком, не на штабных картах.  - Он мягко улыбнулся.  - И потом… я был членом «Нового порядка»… есть такая организация…

«Полуфашистская»,  - отметил про себя Петр.

        - …мне импонировала политика Яна Смита. Это было романтично - защищать последний рай, белый островок в черном океане ненависти… Защищать…

        - …расизм,  - не сдержался Петр. Жан-Люк удивленно поднял бровь:

        - Понимаю, вы - либерал. Но, в конце концов, не в этом дело. Я отслужил в Родезии три года. Полный контракт. Приехал туда, чтобы стать солдатом, но с Сен-Сиром за плечами, пусть даже неоконченным, я оказался для родезийцев ценным кадром. Ровно через четыре месяца мне приказали сдать пояс солдата и бежевый берет с эмблемой, на которой было написано: «Смелый победит». Потом офицерская школа в Гвело. После Сен-Сира просто детский сад. Кому, как не мне, было окончить ее лучшим в выпуске! Ну а потом я потерял веру в Смита. Его режим не стоил того, чтобы за него умирали. Я больше, пожалуй, не испытывал даже особой ненависти и к черным. Но там я чувствовал себя на свободе. Ты не испытываешь страха перед смертью, ты наступаешь или обороняешься. Думаешь только о том, чтобы преследовать бегущего врага и стрелять, стрелять, стрелять! Ты в каком-то бесчувственном состоянии и не обращаешь внимания, что вокруг тебя льется кровь раненых и падают убитые. Это уже не вызывает никаких ощущений, ни о чем больше не думаешь: в эти мгновения ты лишен всех эмоций!
        Жан-Люк вдруг оборвал свою тираду, и глаза его остекленели. Он расстегнул кобуру, заложил левую руку со стеком за спину, широко расставил ноги, словно стараясь утвердиться на земле как можно прочнее.
        Лицо его стало холодным, надменным, он презрительно сжал губы и высокомерно вскинул подбородок.
        Солдат с пулеметом, который сопровождал его в моторке и во время всего разговора лениво лежал на траве неподалеку, поспешно заправил пулеметную ленту… И в тот же миг из кустов слева появился первый курсант, без берета, вымазанный мокрой тиной, в изорванной в клочья форме, в разбухших от воды тяжелых башмаках.
        Обеими руками прижимая к животу абсолютно чиетый и сухой автомат, он сделал несколько неуверенных шагов вперед, потом остановился, покачнулся, но удержался на ногах, тупо глядя на Жан-Люка.
        Потом из тех же кустов появились сразу трое, такие же грязные, оборванные, измотанные. Двое тащили третьего волоком, он был без сознания, голова его бессильно свешивалась на грудь, почти касаясь автомата, на коротком ремне болтавшегося у него на шее. Они устало опустили безжизненное тело своего товарища на траву и встали рядом с первым курсантом, образуя короткую шеренгу. Потом подошли сразу пятеро, затем трое, один, опять трое, сразу человек десять… Ослабевших поддерживали, тащили волоком, несли…
        Жан-Люк посматривал на часы. Ровно в час он приказал намотанным курсантам выстроиться в две шеренги и сложить оружие у ног.

        - Мои звери!  - сказал он громко и напыщенно и сделал многозначительную паузу.  - Да, да, я называю вас с гордостью - мои звери! Вы доказали сегодня, что вы сильнее джунглей, сильнее страха, сильнее человеческого естества. Вы выдержали испытание и стали специалистами, которым в сегодняшнем мире нет цены. И теперь будьте готовы, если вас позовут в какое-либо место на земном шаре, где вы будете нужны. Будьте готовы, мои звери! Не готовьтесь, а будьте готовы! Долг может позвать вас в любое место, где есть джунгли, как те, из которых вы вернулись сейчас. Те, кто отстал, кто оказался недостойным быть среди вас, пусть они пройдут здесь, между вашими рядами, и для них это будет путь позора. Плюйте на них, травите, пинайте ногами, бейте прикладами. Своим героизмом вы заслужили это право!



        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЙНА

        ГЛАВА 1

        Эбахон играл Чайковского - Первый концерт для фортепьяно с оркестром. Пианино, которое солдаты вытащили на вечернюю лужайку из комнаты, служившей администрации и врачам лепрозория чем-то вроде клуба, звучало глухо во влажной духоте тропического леса.
        Эбахон играл, полузакрыв глаза и откинув голову, на крутом лбу его серебрились крупные капли пота, кремовый мундир с золотыми эполетами был расстегнут.
        Гирлянды разноцветных лампочек, протянутые между шестами, вкопанными вокруг поляны, фантастической мозаикой отражались в полированных поверхностях пианино, и оно казалось пестрым, словно костюм десантника.
        Слушатели - белые наемники да с полдюжины офицеров-гвианийцев из свиты Эбахона - сидели в низких плетеных креслах вокруг столиков, беспорядочно разбросанных по лужайке. Трава на ней была срочно, на английский лад, подрублена мачете - солдатам пришлось поспешить, чтобы подготовить этот «зал» на открытом воздухе к вечернему приему в честь бывшего губернатора, а ныне маршала и президента новорожденной Республики Поречье.
        На столиках - бутылки всех цветов и размеров, подносы с сандвичами, высокие стаканы, набитые кубиками льда, пачки сигарет.
        Столик, за которым сидел Петр, стоял к пианино ближе других, и один стул возле него был пуст: это было место самого президента. Он лично распорядился насчет того, кто должен был сегодня составить ему компанию за столом: сестра Урсула, Питер Николаев и главнокомандующий Рольф Штангер.
        Маленький англичанин Блейк, «человек „Шелл“, сидел за одним столиком с толстяком Аджайи, Жаком и командиром Кодо-6 бородачом Кэнноном. Коллеги Петра прибыли из Обоко вместе с Эбахоном, и теперь им явно не терпелось задать ему множество вопросов. Но президент, как только увидел Петра, не отпускал его уже от себя ни на шаг. Он не дал Петру перекинуться парой фраз даже с Войтовичем, грубо заявив Анджею, что „господин советник сейчас очень занят“.
        Войтович ободряюще подмигнул Петру и отошел, оставив его рядом с президентом, Жаком, Штангером и другими командирами наемников на небольшом плацу, расчищенном в лагере Кодо-2; они должны были принимать парад командосов, над подготовкой которых так потрудились Жак, Браун, Жан-Люк и их коллеги.
        Президент остался доволен парадом. Когда вся Команда-2 в заключение смотра выстроилась на плацу, он произнес несколько прочувствованных слов и лично приколол на куртки белых наемников значки-эмблемы - череп и скрещенные кости.

        - Этот знак,  - напыщенно сказал он в заключение,  - означает символ верности, верности вождю и военачальнику. Это знак древних германских воинов, клявшихся быть верными своим вождям и за гробовой чертой.
        Сидя за столом рядом с Николаевым и слушая Чайковского, Рольф Штангер задумчиво теребил пиратскую эмблему, приколотую к его куртке.
        Много бы дал Петр сейчас, чтобы узнать, о чем думает этот профессиональный наемник, стареющий «солдат фортуны», достигший вершины своей карьеры - поста главнокомандующего мятежной армии. Впрочем, кое о чем можно было догадаться по тому разговору сегодня утром, когда Штангер повел речь с ним, с Петром, об интересах неких, пока еще анонимных деловых кругов - вояка Рольф явно подумывал об обеспечении своей старости.
        Петр перевел взгляд на Элинор - сестру Урсулу. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, и лицо ее было бледно, пальцы рук, вытянутых, лежащих на краешке стола, стиснуты.
        Она была вся во власти музыки, она была не здесь, она была далеко от этой поляны в африканском буше, от этих дурацких разноцветных лампочек, вокруг которых бешено метались нетопыри, пожирая хороводы стремившихся на свет ночных бабочек, далеко от парней в пятнистой форме, скучающих над стаканами пива.
        И вдруг Петр понял - Эбахон играл для Элинор, для таинственной белой монахини, для бывшей туземной жрицы, мечущейся в поисках самой себя.
        Но вот последние аккорды, Эбахон опустил руки и уронил на грудь свою тяжелую, начинающую лысеть лобастую голову…
        Несколько секунд тянулась пауза, потом раздались вежливые аплодисменты. Эбахон встал, устало кивнул аплодирующим и пошел к своему месту за столиком - между Штангером и Элинор, и Петр увидел, что он смотрит в глаза Элинор, а она отвечает на этот взгляд.

        - Браво,  - вежливо сказал Штангер, когда Эбахон взялся за спинку своего кресла.
        Эбахон кивнул. Он продолжал смотреть прямо в глаза Элинор, широко раскрытые, завороженные. Штангер заметил это, уголки его тонких бледных губ чуть заметно искривились.
        Запыхавшийся солдат, босоногий, в белом фартуке, навис над столиком с подносом, уставленным новыми бутылками и чистыми стаканами. Эбахон вопросительно приподнял бровь…

        - Коньяк,  - еле слышно выдохнула Элинор, и Эбахон, поспешно налив в стакан, взятый с подноса, несколько капель мартеля, протянул его Элинор.

        - Вам надо было стать артистом. Вы околдовали меня,  - сказала она тихо, беря стакан.

        - Нет, я - солдат,  - мягко улыбнулся Эбахон.  - Всего лишь солдат, сражающийся за счастье моего народа. А что касается колдовства… - продолжал Эбахон, пристально глядя в порозовевшее лицо Элинор,  - то я слышал, что вы…

        - Да, я была жрицей Ошуна,  - выдохнула Элинор.

        - И можете предсказывать будущее… Элинор усмехнулась.

        - Будущее? И вы поверите предсказаниям жрицы, предавшей языческого бога и ставшей невестой Христа?

        - Если всевышний предначертал вам этот путь, значит, вы выполняете его волю,  - раздался за спиною Петра голос Жака.
        Петр оглянулся: Жак подошел к столику вместе с Бобом Рекордом… одетым в пеструю форму десантника. Оба были пьяны и на ногах держались нетвердо.

        - Сестра Урсула или жрица бога Ошуна… какая разница, как зовут Кассандру в наше время?  - вызывающе продолжал Жак.  - Если вам, мадам, принадлежит дар видеть будущее, просто свинство зарывать такой талант в землю!  - Он обернулся к мрачному Бобу: - Ты согласен со мною, парень?
        Тот кивнул, избегая напряженного, вопросительного взгляда Элинор, которую явно удивило появление Боба в форме наемника.

        - Хорошо!  - вдруг решительно встала она.  - Вы настаиваете?
        Взгляд ее был устремлен на Эбахона. Тот быстро кивнул. Элинор перевела взгляд на Штангера:

        - И вы?
        Немец неожиданно смутился:

        - Я… н-не… очень…

        - А вы?
        Этот вопрос был обращен уже к Петру.

        - Если судьба моя решена наперед, то я предпочел бы играть втемную. Так интереснее…

        - А вам, господа, я предскажу судьбу, хотите вы этого - или нет,  - твердо сказала Элинор, обращаясь к Жаку и Бобу.

        - Это будет дьявольски занятно,  - ответил за обоих француз.
        Элинор обернулась к Эбахону:

        - Мне нужны орехи кола, собака, коза и белая курица… Кола и курица у меня есть, но вот собака и коза…
        Эбахон вопросительно взглянул на Штангера, потом на ухмыляющегося Жака:

        - Френчи?

        - Мои парни сожрали все живое на двадцать миль вокруг,  - расхохотался Жак.  - В сыром виде, как учит их сержант Браун.
        Конечно, если великий Ошун требует жертв, я прикажу совершить набег на какую-нибудь дальнюю деревню. Или привести собаку и козу от прокаженных Элинор закусила губу:

        - Хорошо! Попробую обойтись курицей… Но вам придется подождать…
        Она резко повернулась и быстро пошла к домику миссии. Штангер, проводив ее хмурым взглядом, обратился к Бобу:

        - Значит, Френчи все-таки уговорил вас,  - обратился он к хмурому Бобу Рекорду и дотронулся до его пятнистого рукава.  - А как же миссия?

        - У всех у нас тут одна миссия,  - мрачно отозвался Боб. Эбахон ободряюще положил руку на плечо Боба:

        - Ничего! Война, а не молитвы - удел мужчины. Мне говорили, вы сражались во Вьетнаме, у вас есть боевой опыт. Мы заключим с вами контракт как с ветераном: хорошее жалованье, премия за каждый бой, страховка и выходное пособие. Вы знаете наши условия…
        Боб безразлично кивнул.

        - Этот парень будет служить у меня,  - тоном, не допускающим возражений, заявил Жак.  - Это было главное условие, на котором он согласился принять участие во всем, что здесь происходит.
        Эбахон и Штангер переглянулись.

        - Вот видите, мистер Николаев, с какими своенравными парнями нам здесь приходится иметь дело,  - неожиданно обратился Эбахон к Петру.  - Впрочем, вы могли убедиться в ходе вашей инспекции, что они стоят тех денег, которые мы им платим.
        Это было сказано громко, так, будто было рассчитано на кого-то еще, не только на одного Петра, и Петр сразу же понял на кого.
        Мартин Френдли, краснолицый, распаренный духотой и виски, в широком светлом клетчатом пиджаке, с пышным галстуком-бабочкой, синим в белый горошек, подходил к столику. Он, несомненно, слышал слова Эбахона, но сделал вид, будто пропустил их мимо ушей.

        - Позвольте поздравить ваше превосходительство с блестящим исполнением Чайковского,  - начал он, еще не доходя до столика.  - И способ, которым вы решили еще раз продемонстрировать свое расположение к нашему коллеге мистеру Николаеву, просто потрясает!  - Он слегка поклонится Эбахону и протянул стакан, который держал в руке, Петру: - Поздравляю вас, мистер Николаев, с успехом вашей миссии. У вас блестящий дар нравиться людям. Я знал это в Луисе, но здесь вы поразили всех нас…
        Френдли хохотнул:

        - Мы все надеемся, что, занимая такое положение при его превосходительстве президенте республики, вы будете полезны и нам, вашим бывшим коллегам, при исполнении нами нашего профессионального долга.
        И Френдли сделал рукою широкий жест в сторону столиков, занятых журналистами. Петр невольно посмотрел туда, и его приветствовали высоко поднятые стаканы. Френдли выступал, как говорится, от имени… С этим надо кончать, дело действительно зашло слишком далеко.

        - Мистер Френдли!  - твердо начал Петр, стараясь говорить так, чтобы его услышало как можно больше окружающих.  - Я категорически отрицаю какое-либо отношение к тому, что происходит в Поречье!
        Лицо Эбахона сразу стало жестким, он вперил в Петра тяжелый, угрожающий взгляд. А Френдли…

        - Конечно… конечно, сынок!  - хохотнул Френдли и подмигнул.  - Есть вещи, о которых не говорят… или обязательно опровергают.
        Он шутовски поклонился. Все вокруг захохотали.

«А ведь им нужно… чтобы я был советником у главаря мятежников,  - с горечью подумалось Петру.  - Это же… сенсация! Сенсация? Нет, пропагандистское прикрытие интриг хозяев Эбахона!»
        Он взглянул на Эбахона, решив идти напролом: сейчас… сейчас… при всех… десять маленьких негритят! Но Эбахон, опередив его, встал, поднял руку:

        - Я должен извиниться перед главой группы представителей международной прессы за то, что до сих пор не выразил им соболезнования по поводу трагической гибели… - он опустил глаза, лицо его стало скорбным,  - …журналистов из ФРГ и Японии. Пути господни неисповедимы, но… как сказал только что мой друг Рольф Штангер, это Африка, джентльмены. И здесь до сих пор многое необъяснимо даже нам, африканцам.
        Он поднял взгляд на Петра, и в этом взгляде Петр увидел холодную, неумолимую жестокость человека, готового ради своих замыслов пожертвовать жизнями не одного-двух, но десятков, сотен тысяч людей. И еще было в этом взгляде откровенное, циничное предупреждение. Взгляд Эбахона словно говорил: смотри, жизни этих двоих на твоей совести. Жизни остальных в твоих руках.
        На поляну вернулась Элинор. На ней теперь был костюм африканской «мамми» - длинная юбка из куска оранжевой материи, украшенной черными птицами, короткая кофточка в талию, с рукавами в оборку. На голове - тюрбан желтоватой кисеи, усыпанной блестками, на запястьях - браслеты из змеиной кожи.
        Большие глаза ее остекленели, она медленно ступала по жесткой, коротко подрубленной траве, будто в трансе, не видя и не слыша ничего вокруг.

        - Они жгут во время церемонии листья, содержащие наркотики,  - услышал Петр громкий шепот Жака и удивился.
        Жак был трезв. Он так и сказал - «во время церемонии», именно так гвианийские жрецы называли по-английски свои ритуальные обряды.
        Не доходя нескольких метров до столика, который она покинула сорок минут назад, Элинор остановилась и вытянула вперед руки. И сейчас же на поляне, где до этого момента стоял громкий гул грубых солдатских голосов, воцарилась недоуменная тишина. Все повставали, чтобы лучше видеть эту странную женщину, вдруг сменившую черное одеяние монахини на платье африканки.
        Журналисты устремились вперед, на ходу вскидывая фотокамеры. Сверкнули первые вспышки блицев.
        И сейчас же послышался приглушенный голос Френдли, насмешливый, полный сарказма:

        - Эффектно! Для европейцев нелогично: из монахини - в жрицы! А на африканцев такие штучки действуют! Девочка берет президента голыми руками!
        Френдли повел подбородком, словно приглашая Петра смотреть происходящее.
        Элинор, медленно, словно через силу, повернула лицо к Эбахону. Глаза ее были неподвижны, зрачки расширены. Она глубоко вздохнула и заговорила глухим, негромким голосом:

        - Ошун не принял мои жертвы. Священный огонь погас. Кровь белой курицы свернулась. Орехи кола не открыли мне свои тайны. Но я вижу…
        Голос ее окреп, стал громче, она вскинула руки над головой:

        - Я вижу огонь и смерть. Священный змей выползает из священного леса, и души предков спешат к богам с печальными вестями. Я вижу тела погибших воинов, их терзают гиены и шакалы, стервятники пируют на берегах Бамуанги. Я вижу…
        Голос ее вдруг оборвался, и она как подкошенная рухнула на траву.



        ГЛАВА 2

        Отшвырнув стул, на котором сидел, Петр бросился к Элинор. Он подбежал к ней одновременно с Эбахоном, их плечи столкнулись, когда они протянули руки, чтобы подхватить бесчувственное тело, раскинувшееся на жесткой, колючей траве. И сейчас же Эбахон резко выпрямился, словно испугался чего-то, лицо его стало холодным и бесстрастным, он снова был губернатором, маршалом, президентом.

        - Помогите ей,  - сухо сказал Эбахон, и солдаты в передниках кинулись выполнять его приказ. Боб Рекорд помешал им. Петр даже не заметил, как он очутился рядом, как осторожно приподнял левой рукой голову Элинор.

        - Обморок. Надо отнести ее в дом,  - сказал он тихо.

        - Немедленно врача,  - услышал Петр властный голос Эбахона.

        - Здесь нет врачей,  - равнодушно ответил ему Штангер.  - Мы вербуем только солдат…
        В комнате, куда внесли Элинор, тускло светила слабенькая лампочка под потолком, затененная голубым стеклянным абажуром, и было хорошо слышно, как тарахтит где-то неподалеку движок электрогенератора.
        Перед большим распятием на стене, у самого его подножия, распростерлась на полу сестра Цецилия, словно большая подбитая черная птица. Услышав шаги, она испуганно подняла голову и обернулась, бледное лицо ее было в слезах.
        Петр обратился к ней:

        - Помогите ей… она без сознания.

        - Нет… Нет!  - в ужасе пробормотала молодая монахиня и поспешно подползла к самому подножию распятия, словно ища у него защиты.

        - Она без сознания,  - повторил Петр.

        - Господь покарал ее!  - истерически выкрикнула вдруг сестра Цецилия, и лицо ее исказилось злобой.  - Она - колдунья! Я видела, видела…
        Она разрыдалась, потом, вдруг закрыв лицо руками, вскочила и выбежала из комнаты.
        Элинор шевельнулась, сознание возвращалось к ней.

        - Это вы… Питер,  - прошептала она и попыталась улыбнуться, приподнимаясь в кресле.

        - Вам нужен покой. У вас был обморок…

        - Обморок?
        По ее губам скользнула грустная улыбка.

        - Я опять видела Ошуна.

        - Жак говорил про листья, содержащие какой-то наркотик…
        Лицо Элинор порозовело:

        - Я видела, что ждет каждого из нас - губернатора Эбахона, вашего Френчи, Боба, вас…
        Она говорила это убежденно, с такой верой в каждое свое слово, что Петр невольно улыбнулся.

        - Вы не верите в предначертания?  - Взгляд Элинор погас, она отвернулась и медленно поднялась из кресла: - Пойдемте, я должна быть там…
        Когда они вышли из дома, прием на поляне уже заканчивался. Наемники, журналисты, офицеры из свиты Эбахона толпились со стаканами в руках небольшими группами, а солдаты уносили столы и кресла.
        Эбахон беседовал о чем-то со Штангером и малышом Блейком, толстяк Аджайи стоял тут же и с необычной для него скромностью молчал. Он первым заметил приближающихся Петра и Элинор.

        - А вот и господин советник с нашей очаровательной хозяйкой!  - предупредил он остальных.
        Первым обернулся Блейк, и Петр успел заметить на его кукольном лице недовольную гримасу, тотчас же сменившуюся любезной улыбкой. Плоское лицо Штангера не отразило никаких эмоций, зато Эбахон просиял.

        - А мы уже решили расходиться,  - широко улыбаясь, шагнул он навстречу Элинор.  - Хозяйка чувствует себя неважно, да и нам еще надо добраться до дома. Темно, а дороги в сезон дождей опасны.  - Он перевел взгляд, ставший сразу же строгим, на Петра: - Собирайтесь, господин советник, мы сейчас уезжаем. А без нас вам здесь, насколько я понимаю,  - он понизил голос,  - лучше не оставаться.
        В голосе Эбахона была нескрываемая угроза. Петр невольно обернулся, ища взглядом Жака и Войтовича, или хотя бы Боба Рекорда. И он увидел их - за широкими спинами великанов телохранителей, уже окруживших его, Элинор и Эбахона.

        - Это… арест?  - обернулся Петр к Эбахону.

        - Приглашение,  - жестко отрезал тот.

        - И я тоже еду с вами.  - Элинор взяла Петра под руку.  - Вы ведь приглашаете и меня, господин президент?

        - О!  - Эбахон удивленно и радостно вскинул брови: - А как же…
        И он сделал жест рукою, словно спрашивая: «А как же миссия?»

        - Здесь останется сестра Цецилия. Она больше меня готова к служению богу.

        - Уж не Ошун ли подсказал вам это решение, дорогая мисс Карлисл?  - любезно осведомился Аджайи.

        - Ошун,  - серьезно кивнула Элинор, и улыбка мгновенно исчезла с его лица.
        Эбахон, прищурившись, смотрел на Элинор внимательно, словно пытаясь прочесть ее мысли. Она встретила его взгляд, и несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу.
        Эбахон не выдержал первым и отвел взгляд, на крутом лбу его выступили капельки пота.

        - Вы - храбрая женщина. Вы знаете, на что идете. Элинор усмехнулась:

        - Мне нужно несколько минут, чтобы собрать вещи… и успокоить сестру Цецилию. Бедная девочка, она готова сойти с ума… - Она обернулась к Штангеру: - Господин генерал, я вверяю это бедное дитя заботам вашего любимца Френчи. Надеюсь, что ваши люди будут вести себя по-джентльменски…
        Штангер бесстрастно склонил голову.

…Колонна «джипов» медленно тащилась по извилистой, полуразмытой ливнями дороге. Было тепло и душно, где-то вдалеке погромыхивал гром, очередная гроза неслась над Поречьем за Бамуангу и дальше, к океану.
        Эбахон сам вел «джип», и сидящий рядом с ним Штангер недовольно морщился при каждом резком повороте дороги; скорости президент не снижал.
        Петр, сидящий на заднем сиденье рядом с Элинор, зябко закутавшейся в белое верблюжье одеяло, вдруг поймал себя на мысли, что он все чаще, даже в мыслях, называет Эбахона президентом, не губернатором, а именно президентом, как все остальные вокруг.
        Эбахон глянул на часы в панели приборов и щелкнул вклю чателем радиоприемника:

        - Сейчас будут последние известия. Надо послушать… «Та-та, та-та, та-та… Та-та, та-та, та-та, та-та…» - застучали в эфире «токинг-драмы», «говорящие барабаны».

        - Позывные радио Поречья,  - объяснил Эбахон.  - Боевой призыв идонго.
        Потом на полминуты наступила тишина, что-то щелкнуло, и заговорил диктор:

«Внимание, внимание! Говорит радио свободной Республики Поречье. Говорит радио свободной Республики Поречье. Передаем последние известия.  - Диктор перевел дыхание и продолжал: - Мировая печать сообщает подробности погрома, организованного правителями Гвиании против народа идонго на всей территории, находящейся под их властью. В Луисе пьяные солдаты и специально нанятые подонки ночью оцепили кварталы, населенные преимущественно идонго, и стали врываться в дома, убивая на месте всякого, кто не мог доказать свою принадлежность к какому-нибудь иному народу, населяющему страну. Лагуны вокруг Луиса забиты трупами мужчин и женщин, детей, стариков.
        В Каруне разграблены и сожжены все дома, лавки и предприятия, принадлежащие идонго. Тысячи идонго убиты самыми зверскими способами. Лишь некоторым удалось бежать в саванну, где на них сейчас ведется охота, словно на диких зверей.
        Как сообщают иностранные журналисты, в Игадане все идонго согнаны на городской стадион, и с часу на час над ними должна начаться кровавая расправа.
        Погромы продолжаются по всей территории Гвиании. Правительство Республики Поречье обратилось ко всем народам мира с просьбой осудить геноцид, осуществляемый сегодня правителями Луиса против народа идонго. По предварительным подсчетам, уже зверски убито около миллиона идонго». .
        Петр почувствовал, как пальцы Элинор стиснули его руку.

        - Это ужасно!  - с болью вырвалось у нее.
        А диктор продолжал сообщать страшные подробности убийств и пыток, которым подвергаются идонго, перечислял имена убитых и искалеченных.

        - Ужасно,  - повторила Элинор, и ее пальцы, стискивающие руку Петра, ослабли.

«А теперь военные сводки»,  - перешел диктор к следующему разделу последних известий.
        Эбахон прибавил громкость, Штангер чуть подался вперед, к приборной панели.

«Передовые части федеральной армии вышли на правый берег Бамуанги и попытались с ходу форсировать ее. Наши доблестные солдаты приняли бой и дали решительный отпор агрессорам. Уничтожено десять вражеских танков и пять броневиков, сбито два самолета противника.
        Ни один из вражеских солдат и офицеров, пытавшихся переправиться через Бамуангу, не вернулся на правый берег. Наши десантные отряды проникли в нескольких пунктах на вражескую территорию и перерезали коммуникации противника».
        Эбахон обернулся к Штангеру:

        - Не слишком ли победно, Рольф? И потом… эти цифры. Десять танков, пять броневиков, два самолета… Еще пара таких сводок, и окажется, что нам уже не с кем воевать.

        - Пропаганда доктора Геббельса строилась именно так. И мы верили ей до самого конца,  - сухо возразил Штангер.

        - Времена меняются, дорогой Рольф,  - не согласился с ним Эбахон.  - Да и мы не в Европе, а в Африке. Услышав о таких победах, мой народ бросит оружие и будет петь и плясать три дня подряд.

        - Наслушавшись перед этим ужасов? Даже меня проняло… насчет погрома. Да уж ладно, сводки умерим,  - проворчал Штангер.

        - А что скажет господин Николаев?  - на миг обернулся Эбахон и опять впился взглядом в набегающую дорогу.
        Цинизм этого разговора, собственная беспомощность раздражали Петра: впрочем, чего иного можно было ожидать от главаря мятежников и профессионального наемника? Он не счел нужным ответить.

        - Мы должны выстоять, иначе потеряем не только свободу, но и жизнь,  - не дождавшись ответа, продолжал Эбахон.  - Только в победе будущее моего народа, будущее без страха за существование. А чтобы победить, мы должны ненавидеть!
        Эбахон произнес это уверенно и вдохновенно, словно репетировал перед выступлением где-нибудь на митинге, перед тысячами людей, которых он должен был зажечь и увлечь за собою.

        - Мой народ доверил мне свою судьбу, и я оправдаю его доверие. Мы разгромим федералов, если они хоть когда-нибудь появятся на левом берегу Бамуанги. Нам не нужны чужие богатства, но права на наши мы будет отстаивать и отстоим. Но для этого тоже мы должны воспламенить наши сердца ненавистью.

        - Ненависть?  - Элинор отпустила руку Петра.  - Вы так много говорите о ненависти, словно дело, которому вы служите, не свершается во имя добра. Так кто же вы - дьявол или добрый гений, мистер Эбахон? Когда вы играли Чайковского, ваша душа была светла и чиста. А сейчас вы говорите как…
        Голос ее дрогнул и прервался.
        Несколько минут они ехали молча. Но когда внизу, в каменной чаше, показались мерцающие огоньки Обоко, Эбахон заговорил глухо, задумчиво:

        - Если бы все было так просто, мадам! Добро и зло, жизнь и смерть, власть и подчинение - все это неразделимо. Нет людей добрых и нет злых, есть люди, которые бывают то добры, то злы. И для моего народа я добрый гений, а для его врагов - я дьявол. Вот вы… вы хотите служить добру, но, помогая одним, приносите страдание другим. А Роберт Рекорд? Бывший солдат австралийского экспедиционного корпуса во Вьетнаме, решивший загладить свою вину перед людьми, служа им на поприще науки. Он ведь подавал надежды, будучи аспирантом ЮНЕСКО в Луисе. Вы отвергли его потому, что на его руках кровь вьетнамских детей и женщин. И, не надеясь ни на что, он следует за вами с тех пор по всему миру, отказавшись от науки. Он служит вам, вам, а не человечеству даже здесь, в лепрозории. И наконец, вы вернулись в нашу страну, зная, что здесь будет литься кровь. Вы ведь знали об этом? Святые отцы из «Каритаса» были в курсе наших планов, они не могли не сказать вам, что ожидается в Поречье… Ведь так?

        - Да,  - прошептала Элинор.  - Вы знаете все, вы - чудовище…
        Эбахон рассмеялся:

        - Хорошо! Я - дьявол, вы - ангел. Так давайте же заключим союз - я возьму на себя вину за все зло, которое будет твориться здесь, на земле моего народа, а вы будете творить добро от моего имени, от своего, впрочем, какая в этом разница? Я дам вам власть, такую же, как моя, вы всегда будете рядом со мною. Подумайте, скольким людям вы сумеете помочь, и, клянусь, я никогда не стану у вас на пути. Короче, говоря прямо, как солдат, я предлагаю вам стать моей женой, женой президента Республики Поречье. Не спешите с ответом. Подумайте, поговорите с Христом, Ошуном, с любыми богами всех времен и народов, с вашими друзьями. Я не буду в обиде, если вы скажете «нет», но никогда у вас не будет таких возможностей служить добру, которые я открываю перед вами сегодня…
        Петр покосился на Элинор - она сидела, полузакрыв глаза, безучастная, отрешенная, словно все, что было только что сказано, не имело к ней никакого отношения.
        Огни Обоко светились уже совсем рядом. Город был во власти ликования, когда они въехали наконец на его улицы. Надрывно орали проигрыватели, магнитофоны, приемники. Старики, одетые в праздничные национальные одежды, тяжелые, расшитые золотыми и серебряными узорами, важно сидели в грубо сколоченных креслах, и головы их украшали шапочки из меха леопарда. Парни в тесных, расстегнутых на груди пестрых рубахах, чтобы были видны висящие на серебряных цепочках амулеты - коготь льва, голова змеи или большой черный паук,  - в немыслимо ярких брюках, самозабвенно выделывали замысловатые па, следуя бешеным ритмам динамиков. Девушки не отставали от них, но пар не было, каждый танцевал в одиночку, сам для себя.

        - Как они радуются первым победам!  - прервал наконец молчание Штангер.

        - И не помнят о тех, кто убит там, за Бамуангой,  - мрачно добавил Эбахон.
        И опять наступило молчание. Лишь через несколько минут, когда Эбахон помогал Элинор выйти из «джипа» у дверей своей виллы, Петр услышал, как Штангер вполголоса выругался:

        - Черная свинья! Ему не хватает теперь только белой девки!



        ГЛАВА 3


        - Уже час дня. Слышишь? Час дня! Проснись же! Анджей тряс Петра за плечо, а тот все еще был не в силах расстаться со сном, тяжелым, не отпускающим и не приносящим отдыха.
        Голос Анджея доносился откуда-то издалека, из нереальности, из небытия, Петр понимал, что нужно подчиниться, открыть глаза,  - и не мог.
        Анджей еще раз сильно встряхнул его, потом взял на плечо и посадил на постели - и вдруг резко ударил ладонью по щеке.

        - Ты что?  - тряхнул головой Петр, открывая глаза.  - С ума сошел?

        - Уф!  - облегченно выдохнул Анджей.  - А то я перепугался…

        - Перепугался?
        Петр еще тряхнул головой, словно сбрасывая остатки сна, и окончательно проснулся. Они были в той самой комнате рест-хауса, откуда вчера рано утром Лоусон повез Петра на своем «мерседесе» в Обоко по вызову его превосходительства президента Эбахона.

        - Перепугался?  - переспросил Петр, спуская ноги с кровати на прохладный каменный пол. И сейчас же понял нелепость своего вопроса: оснований пугаться с того момента, как их самолет приземлился в Уарри, у, них было предостаточно.
        Но сейчас же другая мысль пронзила его мозг:

        - Я… здесь? Как я сюда попал? И где… Элинор?

        - Это я должен тебя спросить об этом,  - пожал плечами Анджей и, сняв свое золоченое пенсне, принялся дышать на стекла.  - Тебя привез в четыре утра Лоусон, совершенно бесчувственного, и мы с ним еле дотащили тебя до кровати. Никогда бы не подумал, что в тебе столько килограммов.

        - Я был пьян?

        - От тебя несколько… попахивало,  - дипломатично уклонился от прямого ответа Анджей.

        - Мы были у президента… Он предложил Элинор стать его женой,  - оправдывающимся голосом заговорил Петр.

        - И она…

        - Во всяком случае, она осталась на вилле. Бедный Боб!

        - А ты по этому случаю напился?
        Петр встал, одернул пижаму (Анджей вчера все-таки сумел его переодеть!) и пошел в ванную. Горячая вода еле текла, зеркало было в желтых пятнах и искажало отражение. Петр с отвращением посмотрел на свою перекошенную физиономию и принялся взбивать мыльную пену. Ему нужно было побыть одному хоть эти несколько минут.
        Итак, он вчера напился. Почему? Чтобы снять напряжение всех этих сумасшедших дней? Чтобы забыться? Бежать от всего, что его окружало, хоть на несколько часов, хоть на одну ночь? Но он всегда презирал людей, покупающих себе передышку такой ценой.
        Презирал, а сам вот не выдержал.

…Как только они вошли в холл, Эбахон приказал дежурному офицеру распорядиться «насчет комнаты для мадам», так, словно он уже получил согласие Элинор на свое предложение. Все тот же босоногий слуга в солдатской форме принес из «джипа» кожаный баул и небольшой чемодан, захваченный Элинор из миссии, и поставил их у камина.

        - Вы можете выбрать наверху любое помещение,  - галантно предложил Эбахон и сделал рукою жест, приглашающий Элинор наверх, по лестнице, на второй этаж.  - Я занимаю лишь одну из комнат: рояль, письменный стол и походная койка. Но вам, разумеется, доставят любую мебель, какую только захотите…

        - Я тоже не привыкла к роскоши,  - устало вздохнула Элинор и пошла наверх, вслед за босым солдатом.
        Мужчины молча проводили ее взглядами, пока она не скрылась за поворотом скрипучей лестницы.

        - А теперь прошу, джентльмены… - Эбахон сделал жест, приглашающий к креслам у камина.  - Нам предстоит еще кое-что обсудить!
        Он взял с каминной доски бронзовый колокольчик, несколько раз встряхнул его. На пороге холла вырос дежурный офицер - тот самый щеголеватый капитан, который впервые доставил Петра в этот дом из Уарри.

        - Симон, сводки за день…

        - Слушаюсь…
        Офицер козырнул и скрылся за дверью. И почти сейчас же на лестнице послышалось поспешное шлепанье босых ног. Солдат-слуга кубарем скатился в холл.

        - Мадам выбрала комнату,  - почтительно доложил он.  - Мадам приказала вымыть…

        - Ее комнату?  - улыбнулся Эбахон.

        - Весь этаж, все стены, пол, окна,  - растерянно продолжал солдат.

        - Что ж, в этом доме не чувствовалось настоящей женской руки с тех пор, как я стал здесь губернатором. Его действительно пора привести в порядок,  - согласился Эбахон.  - Завтра и начнете, с утра.

        - Мадам приказала это сделать сейчас же,  - пролепетал совсем растерявшийся солдат.

        - Ого!  - прищурился Эбахон.  - Однако мадам мысли не только абстрактными категориями. Что ж, исполняй ее приказ. Скажи, пусть пришлют людей, да порасторопней!
        Он наполнил стаканы, протянул их Петру и Штангеру, взял свой и поднял его на уровень глаз.

        - За возвращение блудного сына!
        И подмигнул Петру. Они успели сделать лишь по глотку, когда Симон принес толстую папку зеленой кожи, молча положил ее на столик перед Эбахоном, козырнул и вышел из холла, четко чеканя шаг.
        Эбахон отставил стакан и раскрыл папку:

        - Итак…
        Он небрежно пробежал несколько страниц машинописного текста и отложил их в сторону.

        - Болтовня! Расписывают собственную храбрость и просят прибавки к жалованью. Я говорю не о наемниках, разумеется…
        Эбахон захлопнул зеленую папку и взялся за бронзовый колокольчик. Дверь в холл отворилась, и на пороге опять появился Симон. Он вопросительно уставился на начальство.

        - Возьмите папку,  - последовал приказ.  - И… там никто не дожидается приема?
        Симон замялся, потом неуверенно, чуть слышно промямлил:

        - Вождь Аджайи… Но он готов подождать, пока… Взгляд его перебегал с Петра на Штангера и наоборот.

        - Он не один? Симон молча кивнул.

        - Отлично! Пусть заходит… с кем бы он ни был. У меня нет секретов от моих друзей!

        - Но… - набрался было храбрости капитан,  - вождь Аджайи хотел конфиденциально…
        Эбахон поморщился:

        - Я не люблю повторять!

        - Слушаюсь! Эбахон покачал головой:

        - Вам, дорогой Рольф, придется еще немало потрудиться, чтобы создать из моих парней современную армию.

        - У меня есть отличное средство, чтобы сделать из них настоящих солдат. Палки! Нечетко выполнил приказ - десят палок. Не вычищено оружие - двадцать пять. Слушал передачу вражеского радио - пятьдесят.
        Плоское, обычно бесстрастное лицо Штангера порозовело в глазах загорелся огонь: сейчас этот человек был в свое» стихии.
        Дверь отворилась вновь, но вместо ожидаемого вождя Аджайи в холл один за другим вошли солдаты, обнаженные по Пояс, в закатанных по колено брюках. Они несли ведра с водой, тазы, тряпки, яркие коробки моющих средств.
        Боязливо косясь на сидящих у камина, мойщики поспешно Прошлепали босыми ногами по лестнице на второй этаж. И сейчас же в холл вошел Аджайи, как всегда широко улыбающийся, довольный самим собою и всем вокруг.

        - Поздравляю, ваше превосходительство! Поздравляю!  - Устремился он прямо к Эбахону, вытянув руку и подмигивая вслед мойщикам, чьи негромкие голоса уже доносились сверху.  - Похитить невесту у богов… сразу у Христа и у Ошуна… Дерзко, но достойно восхищения!
        Аджайи с чувством пожал руку снисходительно улыбнувшемуся хозяину и обернулся к Петру:

        - А я-то все не мог понять, почему вам так везет, Питер! Я и не знал, что мисс Карлисл ваша старая приятельница! А она ведь с богами на короткой ноге. Это известно всей Гвиании.
        Не дожидаясь приглашения, он сел, цепким взглядом оценивая бутылки, стоящие на столике-каталке.

        - А где же мистер Блейк?  - с самым невинным видом спросил его Эбахон.

        - Наш дорогой англичанин решил почистить обувь,  - нашелся Аджайи.  - После сегодняшней поездки он даже не успел переодеться. Но я сейчас его потороплю…
        Он привстал было из кресла, но хозяин виллы опередил его, взявшись за колокольчик.

        - Пригласите мистера Блейка,  - приказал он Симону, и через минуту маленький англичанин уже входил в холл.
        Одетый в легкий, тщательно отглаженный серый костюм, набриолиненный, в белоснежной рубашке с элегантно повязанным галстуком, он никак не напоминал уставшего после длинной дороги путешественника и всем своим видом опровергал утверждение Аджайи, будто бы не успел переодеться после сегоднясшей поездки в лагерь Кодо-2.
        Блейк любезно улыбался, однако маленькие глазки его были насторожены.

        - Срок, который я вам предоставил, истек два часа назад,  - жестко сказал Эбахон, поднимаясь ему навстречу.  - Я давал вам двадцать четыре часа, чтобы определить отношение к моему народу, двадцать четыре часа с момента провозглашения независимости. Сейчас два часа после полуночи… Что вы можете мне сказать?

        - Но… может быть, мистер Блейк прежде сядет?  - вскочил Аджайи и поспешно пододвинул свое кресло англичанину.
        Тот сухо кивнул и, не отвечая пристально смотрящему на него Эбахону, сел в кресло, аккуратно поддернул брюки на коленях.
        Лицо его стало холодным, улыбка исчезла, губы сжались.
        Он выдержал долгую паузу, обвел напряженным взглядом присутствующих, потом заговорил, тихо, размеренно, невольно заставляя вслушиваться в каждое его слово:

        - Я полагал, что в вопросе такой большой государственной важности я мог рассчитывать на беседу с глазу на глаз, ваше превосходительство…
        Блейк мельком взглянул на Петра.

        - …но если вы уверены в возможности сохранить в тайне все, что здесь будет сказано, я готов отказаться от моего скромного пожелания.
        Эбахон уверенно кивнул:

        - У меня нет секретов от мистера Николаева и герра Штангера.

        - В таком случае… - Блейк выпрямился в кресле,  - …я должен вам сообщить, что в принципе Лондон решил принять ваши условия…
        Аджайи непроизвольно потер руки и почему-то подмигнул Петру.

        - Однако,  - продолжал Блейк, пристально глядя в напряженное лицо хозяина виллы,  - с нашей стороны есть одно небольшое пожелание.

        - Ну?  - нетерпеливо подался вперед Эбахон.

        - Федеральные части уже вступили на территорию Республики Поречье.

        - Два-три десятка командос… - усмехнулся молчавший все это время Штангер.  - Это ничего не решает.

        - Как мне стало известно, федеральные войска полчаса назад форсировали Бамуангу в районе Уарри и сейчас ведут бой на городском рынке,  - словно не слыша немца, продолжал Блейк.

        - Этого не может быть!  - выкрикнул Эбахон.  - Откуда это вам известно?

        - Наш филиал в Уарри постоянно поддерживает связь со штаб-квартирой. Вы же знаете, у нас есть частные передатчики,  - бесстрастно сказал англичанин.
        Штангер встал, залпом допил виски и поправил кобуру:

        - Я еду… Мы бросим туда лучшую часть.

        - Кодо-2?  - подсказал ему Эбахон. Немец кивнул.

        - Пусть Френчи покажет на деле, за что ему уплачены деньги. Я видел - его «джип» шел вместе с нами, и теперь он наверняка болтается в баре рест-хауса вместе с остальными парнями.
        Он натянул черный берет, небрежно козырнул и поспешно вышел из холла.

        - Но к чему вы все это ведете, мистер Блейк?
        Эбахон протянул англичанину стакан, на треть наполненный виски. Блейк взял его, но пить не стал, аккуратно поставил на столик перед собою.

        - Мы готовы выплатить вам сто миллионов фунтов сейчас, немедленно. Это будет оформлено как… плата за охрану наших сооружений - скважин, нефтепроводов, причалов. Но выплатить все то, что мы должны были перевести федеральному правительству за истекший финансовый год… это пока невозможно. Докажите, что вы продержитесь, что вы в состоянии сбросить федералов в Бамуангу и тогда…

        - Тогда я обращусь к французам, американцам… - Эбахон в ярости махнул рукой в сторону Петра,  - …к русским, в конце концов!
        Блейк усмехнулся:

        - Президенты смертны, как все люди. А вы ведь еще по-настоящему-то и не вкусили власти.

        - Вы мне угрожаете?  - Эбахон схватил колокольчик.  - Да я…

        - Не забывайтесь, ваше превосходительство!  - холодно оборвал его маленький англичанин.  - С французами и американцами мы постараемся договориться, а русские… - Он вежливо поклонился Петру,  - …хоть и новички в африканских делах, но прекрасно знают цену честолюбивым президентам нефтяных, медных и прочих банановых республик.  - Теперь Блейк не сводил глаз с Петра.  - Не скрою, присутствие мистера Николаева сначала сбило нас с толку, хотя мы знаем - не в принципах русских поддерживать подобные аферы. Но потом, когда выяснилось, каким способом его заставляют играть столь нелепую роль… - Он обернулся к Эбахону и тихо рассмеялся: - Ваше превосходительство, извините, может быть, здесь, в Гвиании, вы превосходный политик, но в большой политике вы пока еще… только провинциал! Причем африканский!
        Петр напрягся. Такого оскорбления Эбахон наверняка еще не знал. И сейчас, следуя логике его характера, должен был произойти взрыв.
        Но Эбахон сразу обмяк, дрожащей рукой наполнил стакан виски доверху и залпом выпил все до дна.



        ГЛАВА 4


        - Итак,  - с любезной улыбкой продолжал Блейк,  - вы, ваше превосходительство, знаете наши условия. Конечно, это дельце принесло вам неплохие дивиденды: сегодня мировое общественное мнение на вашей стороне. А пока разберутся, пока федеральное правительство создаст комиссию да проведет расследование… Вы сами знаете, как неповоротливы чиновники…
        Блейк перевел многозначительный взгляд на Петра, и тот не выдержал:

        - Зачем вы говорите все это при мне, мистер Блейк? Или вы думаете, что мое молчание никогда не кончится?

        - Вы слышали, ваше превосходительство?  - усмехнулся англичанин.  - Ваш русский друг действительно знает слишком много и, если когда-нибудь его молчание кончится… - Он легко встал из кресла: - А вам, мистер Николаев, я хотел бы напомнить, что вы ввязались в скверную историю. Если у вас действительно есть какие-то полномочия, то паблисити, которое уже получило за границей ваше пребывание здесь, вряд ли обеспечит вам благодарность вашего начальства. Герр Штангер, насколько я знаю, довел до вашего сведения наши предложения… Пока они остаются в силе. Пока… - Блейк сделал многозначительную паузу: - Подумайте, мистер Николаев!
        Блейк, Эбахон, Аджайи - все теперь смотрели на Петра, ожидая, что он скажет. Угроза была недвусмысленной.
        Петру вспомнилась гибель Даджумы, мамба в тумбочке, смерть Шмидта, маленький японец… И он понял, понял как никогда ясно, что сейчас один неверный шаг, одно неверное слово может стоить ему жизни. Нет, не случайно Блейк был перед ним так цинично откровенен, выбалтывая сокровенные замыслы и тайны - свои и Эбахона. Он делал Петра опасным свидетелем, от которого, как бы ни относился к нему Эбахон, рано или поздно придется избавиться.

        - Но мы еще вернемся к этому разговору,  - продолжал Блейк.  - Итак, джентльмены… - Он склонил голову.  - Молчание его превосходительства я принимаю как согласие на условия моей компании. Завтра же на имя господина Эбахона в один из швейцарских банков будет переведено сто миллионов фунтов, а после первых серьезных побед герра Штангера мы пересмотрим наше отношение с федеральным правительством. В конце концов это будет всего лишь признание сложившихся реальностей - наши… - он выделил это слово,  - наши скважины и все имущество находятся на территории Республики Поречье. Я правильно вас понял, ваше превосходительство?
        Эбахон угрюмо кивнул.

        - В таком случае позвольте откланяться. Я должен немедленно сообщить о вашем согласии в Лондон.
        И Блейк быстро вышел из холла.

        - Дьявол!  - сейчас же вскочил Эбахон в ярости.  - Эти торгаши всегда жили за счет других народов! И даже сейчас, когда нам грозит геноцид… - Он осекся, взглянул на Петра, и в глазах его зажглось любопытство.  - Вы знаете, о чем я сейчас подумал, Питер?

        - О том, как вам обмануть англичан,  - напрямик ответил ему Петр.
        Эбахон поморщился:

        - С торгашами надо вести себя по-торгашески. Но я не об этом. Мне довольно часто приходила в голову мысль о том, что некоторые мои коллеги оказались весьма дальновидными, сделав ставку на… некапиталистическое развитие.
        Аджайи одобрительно ухмыльнулся и протянул Петру наполненный стакан.

        - Они не зависят теперь от… этих империалистических акул. На их стороне солидарность народов!  - Голос Эбахона креп, лицо оживилось…

«Опять митингует!» - подумал Петр.

        - И кто знает… - вдруг перешел Эбахон почти на шепот, доверительно склонясь к Петру еще ближе.  - Когда мы отстоим свободу от гвианийских вандалов…

        - С помощью наемников?  - не удержался Петр. Эбахон нахмурился и выпрямился.

        - И Штангер, и весь его сброд будут вышвырнуты отсюда. Пусть хоть когда-нибудь белые сделают для нас, африканцев, черную работу,  - донесся до его сознания, как сквозь дрему, голос Эбахона. И он почувствовал, как слабеют его пальцы, стакан скользит из них, а сам он валится куда-то вбок…

«Меня отравили»,  - была его последняя мысль…

…Петр смыл мыльную пену с лица, вытерся полотенцем, грубым, застиранным, с вылинявшими розовыми буквами «Обоко рест-хаус», вздохнул.
        Голова была по-прежнему тяжелой.

«Это все от усталости,  - подумал он.  - Надо же, свалился, словно пьяный, и проспал почти двенадцать часов!»
        Он вышел из ванной и застал Войтовича сидящим в кресле с небольшим транзисторным радиоприемником на коленях.
        Войтович поднял глаза на Петра:

        - Би-би-си передает, что федералы ворвались в Уарри.

        - Знаю. Ночью туда отправился Штангер…

        - Так вот почему всех нас сегодня подняли чуть свет и приказали не покидать рест-хауса. Коллеги наши народ шустрый, сейчас бы уже они все очутились в Уарри. Правда, приобрести приемник догадался пока здесь лишь я один… - Он довольно засмеялся.  - А то от наших любезных хозяев никакой объективной информации не добьешься! Пей чай. Заказал, пока .ты возился в ванной. А уж рассказывать о своих приключениях будешь потом. Впрочем… Наш диктофончик работает прекрасно, а ты не забываешь включать его вовремя. Извини, вчера я достал его из твоего кармана и, пока ты спал, прослушал запись. Теперь бы нам переправить все эти кассеты за Бамуангу! Ладно, что-нибудь придумаем. А теперь пить чай!
        Петр взял белый фаянсовый чайник, стоявший на подносе на низком столике, наполнил крепким душистым чаем щербатую розовую чашку, долил из молочника молоко и принялся намазывать джем на еще теплые тосты.

«Интересно,  - подумал он,  - о чем же договорились вчера бывший губернатор и бывший министр? Кого же предает Аджайи на этот раз?»
        Если бы только он знал, как развивались события после того, как его скосил сон, неожиданный, тяжелый, глубокий!
        В первые мгновения Эбахон растерялся.

        - Ему… плохо?  - обеспокоенно схватил он с каминной доски бронзовый колокольчик, но Аджайи с улыбкой остановил его:

        - Блейк прав. Нам не нужен лишний свидетель. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
        Лицо бывшего министра было холодно и жестоко.

        - Но… - неуверенно начал было Эбахон.

        - Неужели же, ваше превосходительство, жизнь одного человека чего-то стоит, когда идет речь о будущем целого народа?

        - Вы… отравили его?  - закусил губу Эбахон.  - Как вы смели… У меня в отношении этого парня были свои планы!

        - Успокойтесь, Джон! Всего-навсего лишь сильное снотворное в виски. Он будет спать часов двенадцать, а мы пока решим его дальнейшую судьбу. Так вы что это… насчет социализма в Поречье… конечно же, шутите? Мистер Блейк не даст вам под эту авантюру ни пенса.

        - Иногда, мой милый Джеймс, мне кажется, что вы служите мистеру Блейку более верно, чем мне. Но помните: мне хорошо известна ваша биография. Вы предавали всех и всегда успевали выскочить в последний момент из горящего дома. Но теперь вам это не удастся. Если дому будет суждено сгореть, вы сгорите в нем вместе со всеми, клянусь Ошуном!
        Аджайи отхлебнул виски и откинулся на спинку кресла. Лицо его было непроницаемо.

        - Покойный Даджума был тоже вспыльчив…

        - Так ты мне еще и грозишь? Я поклялся найти убийцу Даджумы. Значит, это твоих рук дело?
        Эбахон выхватил пистолет. Но Аджайи не моргнул и глазом.

        - Не играй в невинность хоть со мною, Джон,  - равнодушно заговорил он.  - Когда Даджуму убрали, ты вздохнул с облегчением. Он мешал здесь всем, майор Даджума, любимец народа идонго. Все Поречье рыдало, когда стало известно о его смерти. Будь он сейчас живым, неизвестно, за кем бы пошли идонго. А он, как тебе известно, был федералом до мозга костей.

        - Я подозревал, что это твоих рук дело…
        Эбахон хмуро отвернулся, запихивая пистолет в кобуру.

        - Это сделали люди Блейка. Даджуму убили в тот момент, когда он хотел что-то сообщить… - Аджайи кивнул на Петра, бледного, бессильно уронившего голову на грудь, почти бездыханного,  - …нашему другу Питеру. А может быть, даже и сообщил. Даджума имел своих людей всюду и наверняка узнал о наших планах, хотя, судя по всему, лишь в самый последний момент.

        - Но тогда почему же… - Эбахон указал взглядом на Петра.

        - Этот парень тоже должен был погибнуть. Но вместо двух выстрелов почему-то прогремел один. Мы попытались исправить ошибку, но… - Аджайи с улыбкой развел руками,  - …видимо, мисс Карлисл просила Ошуна сохранить жизнь этому парню. Когда-то она была в него влюблена, и англичане в свое время даже пытались сыграть на этом.

        - Вот как?  - поднял бровь Эбахон.  - Забавно!

        - Ничего забавного. Примитивный шантаж, да к тому же беспочвенный. Я отношусь к Питеру с давней симпатией. Но ему лучше умереть во всех случаях. В нашей игре он больше не нужен, да и наивно было бы думать, что мы могли разыгрывать эту карту слишком долго. Сто миллионов фунтов - неплохая цена за его жизнь. Меня так высоко никогда не оценят!  - Экс-министр хрипло рассмеялся, откашлялся: - Он слишком много знает. Представь, все это появится в газетах сейчас, когда наши друзья на Западе только и твердят о правах человека. У них и без тебя хватает на шее диктаторов, а тут еще палач народа идонго!

        - Ты циник, Джеймс!  - с отвращением поморщился Эбахон и взялся за свой стакан.  - Надеюсь, мне-то ты ничего пока не подсыпал?

        - Я - профессиональный политик, ваше превосходительство. А в политике нет принципов, в ней только грязь. И чтобы она не пристала, надо привыкнуть называть вещи своими именами. Да не морщись, это к тебе придет. Ты пока в самом деле, как сказал Блейк, провинциал, да притом африканский!  - Он посмотрел свой стакан на свет.  - А насчет того, подсыпал ли я тебе чего-нибудь… Нет, и не подсыплю. Ты - идонго, а я из другого племени. Даджума и другие лишили меня всего - положения и денег. И я поклялся отомстить им. У меня с тобой общее дело, Джон. Пей смело!
        Эбахон внимательно посмотрел на него, усмехнулся и отставил стакан:

        - Спасибо за откровенность, Джеймс. В наше время люди редко бывают так откровенны. Но скажи… также прямо… Что ты хотел сделать…
        И он взглядом указал на бездыханного Петра. Аджайи пожал плечами.

        - Когда-то он увлекался гонками, любит быструю езду. Но сегодня он много пил, а дорога в рест-хаус идет по обрыву. После дождя она бывает очень скользкой, асфальт разбит, а повороты круты…
        Эбахон задумался, потом вдруг хитро взглянул на бывшего министра:

        - Но если англичане уверены, что русские не станут со мною даже разговаривать… Почему их так беспокоит Питер Николаев? Объясни мне, и тогда я, может быть, не пожалею «мерседес», который выделен господину советнику.
        Аджайи резко подался вперед:

        - Это большой бизнес, Джон. И они не хотят рисковать ни одним процентом в деле, которое принесет миллиарды и нам и им. А что, если ты сговоришься с Москвою… через него? И опять, как сейчас в Гвиании, пойдут разговоры о национализации? Нефть слишком лакомый кусок! Прямота и честность этого парня нравятся мне, но он чужой среди нас. Он должен умереть!

«Трех-тах-та-та-та…» Пустое ведро с грохотом скакало вниз по лестнице в холл.

        - Мадам!  - донесся сверху испуганный крик одного из мойщиков.  - Осторожней, мадам!
        Из-за поворота лестницы появилась Элинор - в переднике, с мокрой тряпкой в руках. Лицо ее было бледно, глаза пылали яростью.

        - Вы… сами мыли лестницу?  - вскочил пораженный Эбахон. Не отвечая ему, Элинор медленно шла вниз - со ступеньки на ступеньку, и взгляд ее был устремлен на Аджайи, поспешно встающего из кресла.
        Вот она уже на последней ступеньке, вот уже в холле. Идет на пятящегося, вдруг потерявшего свою самоуверенность Аджайи…

        - Я все слышала,  - наконец нашла в себе силы заговорить она.  - Так вот! Сейчас же отправьте Питера в рест-хаус, и если хоть один волос упадет с его головы, вы - конченый человек, клянусь Ошуном! А я… я сейчас же возвращаюсь в миссию!



        ГЛАВА 5


        - Значит, Эбахону ты больше не нужен?  - задумчиво произнес Войтович и, как всегда, когда бывал взволнован, снял пенсне и подышал на стекла.
        Петр, прежде чем ответить, медленно допил остатки чая и поставил чашку на столик:

        - Теперь будет вполне логично, если он постарается от меня избавиться. Я действительно слишком много знаю.

        - О том, что Эбахон причастен к погрому, можно было бы подозревать. Слишком выгоден он верхушке идонго. Погром - отличный предлог для выхода из федерации,  - размышлял вслух Анджей.  - И слова Блейка - это прямое доказательство. Кто-кто, а уж англичане-то в Гвиании знают все секреты. И, посвящая тебя в дела, о которых посторонним ни в коем случае нельзя знать, Блейк не оставил Эбахону иного выхода, как… - Анджей надел пенсне. Взгляд его был серьезен и строг.  - Тебе надо бежать. И как можно скорее.
        Петр согласно кивнул:

        - И тебе тоже. Если мы сообщим миру об этой кровавой провокации… с благословения англичан, отношение к мятежникам будет за рубежом совершенно иным, чем сейчас.

        - Итак,  - подытожил Анджей,  - будем считать, что наша миссия в Поречье окончена и нам пора укладывать чемоданы.

        - Теперь надо думать, как это сделать,  - продолжал он.  - Вот если бы нам разрешили выехать в Уарри! Ты сумеешь добиться такого разрешения от Эбахона? Поездка на фронт… ну, придумаем для чего. Кстати, мне кажется, он должен пойти на это охотно…

        - Еще бы! Блестящая возможность для меня получить в лоб пулю федералов!  - усмехнулся Петр.
        Ему вдруг показалось, что он слышит шум приближающейся машины. Войтович тоже услышал его. Они переглянулись и разом встали… пошли к двери…
        Когда они вышли на крыльцо, на лужайке у дома уже стоял пятнистый «джип», из него вылезал Жак, торопливый, озабоченный, с автоматом на груди.

        - Хэлло! А я боялся вас не застать.
        Он энергично пожал им руки и махнул в сторону «джипа», где на заднем сиденье застыли телохранители, уже знакомые Петру.

        - Быстро собирайтесь! Едем в Уарри! Петр и Анджей переглянулись.

        - Куда?

        - В Уарри,  - нетерпеливо повторил Жак.  - И скорее! Ваши коллеги тоже отправятся туда. Им сейчас оформляют пропуска на фронт. Да торопитесь же, по дороге все объясню.
        Петр и Анджей опять переглянулись и, не сговариваясь, кинулись в дом. Сборы заняли у них меньше пяти минут, а еще через пять минут «джип» с Жаком за рулем мчал их на бешеной скорости по серпантину дороги на Уарри. Потом Жак немного сбавил скорость и облегченно вздохнул:

        - Теперь я вас больше никуда не отпущу. Хватит приключений!

        -  - Ты нас арестовал?  - улыбнулся Петр.

        - Похитил,  - последовал уточняющий ответ.

        - Но что все-таки произошло?  - с недоумением заговорил Анджей.  - Петр рассказывал, что Эбахон решил перебросить Кодо-2 в Уарри. А ты здесь…
        Жак опять прибавил скорость.

        - Все правильно. Мои парни уже в Уарри. Славную бойню мы устроили федералам! Вступили в бой с ходу и сбросили их в Бамуангу.

        - Но ведь сначала… - неуверенно кивнул Анджей на транзистор, который держал на коленях.  - Даже Би-би-си в сообщениях ее корреспондентов с той стороны передавала…

        - Там был Кэннон, англо-американцы, Кодо-6. Федералы задали им жару; высадились выше и ниже по реке, а потом атаковали с фронта и с флангов.

        - Но все же вы разгромили федералов?  - спросил Анджей. Жак лихо взял крутой поворот, чуть не задев за выступ скалы, к которой лепились зигзаги дороги.

        - Я бросил вперед альбиносов. Это была выдумка Штангера - набрать роту альбиносов. Африканцы считают их отмеченными то ли богом, то ли дьяволом. И когда федералы увидели идуших на них альбиносов… Тут уж им было не до сопротивления! К тому же подоспел Гуссенс, «пивная бочка», со своими парнями - Кодо-5, бельгийцы, голландцы, французы. Я говорю об офицерах, конечно. Солдаты - все черные.

        - А эти… которых я видел у тебя в лагере… белые. Они тоже офицеры? И даже тот мальчишка, что сбежал из дома?  - заинтересовался Петр.

        - Денни, Бенджи, Грилло, Браун - все они капитаны. В Африке меньшего чина для белого нет. Жан-Люк, Кувье, Дювалье - майоры.  - Жак внезапно притормозил.  - Здесь должен быть чек-пойнт[13 - Контрольно-пропускной пункт.]. Когда я ехал за вами, здесь устанавливали шлагбаум… Если начнется стрельба, падайте на дно машины и не поднимайте головы.
        Он обернулся к телохранителям и сказал что-то на идонго. Те поспешно расстегнули брезентовые сумки с гранатами.
        Тем временем «джип» обогнул очередной выступ скалы и вышел на редкий на этой дороге прямой участок. Впереди, ярдах в трехстах, дорогу перегораживали большие бочки из-под бензина, размалеванные белыми и черными полосами и связанные между собой колючей проволокой. На бочках вместо шлагбаума лежала тяжелая жердина.
        Солдат-десантник, стоявший перед нею, махал навстречу «джипу» красным флажком. Еще пять или шесть солдат расположились на обочине и закусывали, положив оружие рядом с собою. Один из них, видимо старший, поспешно отер губы ладонью и, подхватив ручной пулемет, подошел к солдату с флажком как раз в тот момент, когда «джип» резко затормозил перед самыми бочками.

        - Пропуск!  - хмуро приказал он, стараясь не глядеть на белых.

        - Не валяй дурака, кафир!  - презрительно усмехнулся Жак.  - Ты что? Не видишь, кто перед тобою?  - И высокомерно отвернулся.

        - Пропуск!  - упрямо повторил африканец.
        Один из телохранителей Жака быстро и горячо заговорил на идонго, отчаянно жестикулируя, то и дело указывая на белых, сидящих на переднем сиденье.
        Петр уловил слова «Френчи», «Эбахон», «Обоко»…
        Командир патруля хмуро выслушал его, потом неуверенно оглянулся на сгрудившихся позади него солдат.
        Рука Жака скользнула к автомату, лежащему на сиденье между ним и Петром. Но командир патруля сказал что-то на идонго, и лицо Жака смягчилось: солдаты кинулись освобождать проезд.
        Когда чек-пойнт остался позади, Жак вздохнул с облегчением.

        - Они нас ненавидят, те, за кого мы сражаемся,  - горько усмехнулся Жак.  - Впрочем, мы сражаемся здесь не за них, а за деньги. Браун тут заявил мне как-то: «Я готов убить любого, если мне за эту работу как следует заплатят». Да и остальные не лучше. Приедем в Уарри - познакомишься с ними поближе. Разговорчивы, как бабы, каждый второй считает себя выдающейся личностью и мечтает стать героем бестселлера. Намекни им, что собираешься написать книгу об их похождениях, и сразу станешь для них самым желанным гостем.

        - Мы действительно хотим написать обо всем, что здесь видели,  - сказал Петр.  - Не так ли, Анджей?

        - Ваши западные коллеги хотят того же. Сегодня утром старикан Френдли добился от президента обещания разрешить им свободу передвижения по всей стране, группами или поодиночке,  - продолжал Жак.

        - Но зачем же тогда все это… - удивился Войтович.  - Похищение, спешка…

        - Сестра Урсула… то есть… мисс Карлисл, сказала мне… - начал было Жак и запнулся.

        - Ты видел Элинор?  - Петр резко схватил его за руку.  - Ты видел ее? Сегодня? Неужели она в самом деле выйдет замуж за это чудовище?

        - Не тяните, Жак, выкладывайте что хотели,  - строгим, как он умел говорить, профессорским тоном отчеканил Войтович.  - Вы виделись сегодня с мисс Карлисл? И после разговора с нею решили нас «похитить»?
        Жак несколько секунд колебался, потом не выдержал:

        - Она сказала мне, что вам… - Он покосился на Петра.  - …грозит опасность. Мартин Френдли уже исключил вас из списка журналистов, которые будут здесь аккредитованы. Элинор сама видела этот список… на письменном столе Эбахона.
        Анджей насмешливо присвистнул:

        - Однако нас уже и похоронили! И если бы не вы, Жак…

        - Подождите благодарить. Вот когда я переправлю вас за Бамуангу…
        В первый момент Петру показалось, что он ослышался.

        - За Бамуангу?  - переспросил он неуверенно.

        - Конечно,  - все так же невозмутимо продолжал Жак.  - По приказу Штангера мы занимаем участок фронта по берегу Бамуанги. В военном отношении все это ничего не стоит: для сплошной линии фронта у Штангера не хватает войск, федералы наверняка высадятся в районе Донго, там, где нефтяные прииски. Да и еще есть три-четыре места с более-менее проезжими дорогами. Но пока мы будем контролировать левый берег Бамуанги, я уж постараюсь переправить вас на правый…

        - А если Эбахон потребует… сегодня же… чтобы мы вернулись в Обоко?  - предположил Войтович.

        - Пусть сам приезжает в мое логово и попытается забрать вас силой. И тогда посмотрим, что у него получится,  - усмехнулся Жак.  - А пот и Уарри…
        Шоссе наконец отлепилось от скал и побежало по ровной, плоской как стол, голой равнине, полого спускающейся к Бамуанге. Отсюда, сверху, были уже видны похожие на коросту ржавые крыши городских кварталов и горделивая башня отеля «Эксельсиор».
        Вдоль широкой, похожей в лучах солнца на поток расплавленного золота Бамуанги, там, где привольно раскинулся знаменитый городской рынок, тянулись клубы дыма еще не потушенных пожаров.
        Минут через двадцать они уже входили в холл «Эксельсиора».
        На первый взгляд Петру показалось, что здесь ничего не изменилось. Все тот же швейцар услужливо распахнул дверь, мальчишки-носильщики в красной униформе подхватили их немудреный багаж… Но в больших уютных креслах утопали мрачные длинноволосые типы в маскировочной одежде, перепоясанные пулеметными лентами, увешанные сумками с гранатами. На маленьких столиках, стоящих рядом с креслами, стаканы и бутылки соседствовали с автоматами и карабинами, набитые окурками пепельницы - с коробками патронов.
        Наемники бесцельно слонялись по холлу, стояли группами, громко разговаривая. Здоровенный детина, бритоголовый, бородатый, обмахивался черной ковбойской шляпой, поставив ногу в высоком сапоге с серебряной шпорой на край бассейна. На бедре у него висел огромный кольт.

        - Джентльмены и голодранцы, стек и пулемет, доллар и маниока, диалектика и невежество,  - с гневом пьяницы ревел он в лицо длинному прыщавому юнцу с глазами Иисуса Христа.  - Только такие могут убивать и умирать, приказывать и повиноваться! К этому приходит каждый, кому претит жизнь от девяти до семнадцати в стенах какой-нибудь вонючей конторы, где кругозор твой быстро становится не шире четырех стен конуры, в которой ты каждый день протираешь штаны.
        Неподалеку еще двое молодых парней в кожаных брюках с бахромой, узких в бедрах и расклешенных внизу, в пестрых клетчатых рубахах нараспашку, без головных уборов, загорелые, веселые, соревновались, кто быстрее выхватит из расстегнутой кобуры кольт и направит его на соперника.
        Они стояли лицом друг к другу, подняв руки вверх, и считали:

        - Раз, два, три…
        На счет «три» они рвали из кобур пистолеты и мгновенно утыкали их друг другу в животы, заливаясь при этом радостным хохотом.

        - Пошли, на них вы еще успеете насмотреться,  - с презрением сказал Жак, заметив, что Петр и Анджей невольно замедлили шаги, с откровенным интересом оглядываясь по сторонам.
        И, взяв их под руки, Жак повлек их быстрым шагом к стойке, за которой сидел перепуганный портье.

        - Две комнаты на этаже Кодо-2,  - рявкнул Жак, и портье, испуганно замигав глазами, кинулся к доске, на которой висели ключи.

        - Третий этаж, сэр?
        Жак подмигнул своим спутникам:

        - А попробуй так где-нибудь в вонючей, заплеванной Европе!
        Портье с поклоном выложил на стойку два ключа, прицепленных к тяжелым деревянным грушам, и подобострастно заглянул в глаза Жаку:

        - Простите, сэр… Я человек маленький. Его величество Макензуа Второй требует, чтобы я получал деньги вперед, сэр…
        Петр и Анджей поспешно полезли за бумажниками, но Жак остановил их жестом руки:

        - За все будет платить президент.  - Он грозно взглянул на бедного портье.  - А еще раз заикнешься насчет чего-нибудь подобного - мои парни обрубят тебе уши, не дожидаясь, пока сделают это федералы, когда опять появятся в Уарри. Понял?

        - Йе, са… - покорно склонился портье.
        Жак обернулся к мальчишкам-носильщикам, терпеливо стоящим с портфелем и чемоданчиком вновь прибывших.

        - Возьмите ключи и отнесите вещи!
        Он достал из кармана пару пятифунтовых банкнотов, целое состояние для маленьких носильщиков.

        - А это вам. И если кто-нибудь… - Он метнул устрашающий взгляд на портье, глаза которого при виде таких денег вспыхнули… - И если кто-нибудь отнимет у вас хоть пенни, скажите мне.

        - Йе, са… - ответил за мальчишек портье.

        - А сейчас пойдем в бар,  - Жак опять взял под руки своих спутников.  - Я хочу вас познакомить с Гуссенсом и Кэнноном.
        Они пересекли холл, пробираясь между наемников, которых становилось все больше и больше: дверь почти не закрывалась, впуская все новых и новых рыцарей удачи.
        Длинная и узкая комната бара, вытянувшаяся вдоль покрытой бронзой стойки, за которой бегали три взмокших бармена, была набита битком. Здесь стоял гул голосов, клубы дыма скрывали низкий потолок. Немецкая, французская, английская речь мешалась с португальской, испанской, голландской.

        - Их пытали так, что они стали похожи друг на друга… С зажигательными бомбочками, привязанными к лапам, летучие мыши врывались в хижины, вот была потеха!  - доносились до Петра обрывки фраз, пока они протискивались к стойке вслед за решительно настроенным Жаком.  - Да, раньше платили по тысяче двести фунтов в месяц… Не то что теперь!.. Это были кольты образца одиннадцатого года. Я взял их сорок штук - по сто двадцать баков[14 - Доллары (жаргон).], а в Штатах загнал по семь сотен! Конечно, умеючи здесь можно озолотиться!
        На Петра и Анджея никто не обращал внимания: здесь все были чужие и все были свои, ибо их привел сюда один и тот же путь, как бы он ни пролегал - через Лондон, Париж, Марсель или Нью-Йорк.
        Жак словно прочел мысли Петра и обернулся, продолжая плечом прокладывать себе путь к стойке:

        - Сегодня утром приземлился ДС-8 и С-130. Прилетели сразу сотни полторы европейцев. Штангер подумывает о том, чтобы сформировать отборный батальон только из белых…
        Он наконец протиснулся к стойке, огляделся и полез вдоль нее в самый дальний угол. Там народу было поменьше.
        Гуссенс и Кэннон сидели на высоких табуретах у стойки и о чем-то беседовали, а за их спинами, не давая толпе подступать слишком близко, стояло с десяток крепких парней, всем своим видом демонстрировавших бывалость закаленных, обстрелянных солдат. Они почтительно прислушивались к разговору за стойкой.
        Перед Гуссенсом стояла большая кружка пива, и было совершенно ясно, что она не первая и не последняя.
        Кэннон тянул через розовую соломинку кока-колу. На его бледном, оттененном угольно-черной бородой лице ярко синели полубезумные глаза.
        Он заметил Жака и приветственно поднял руку:

        - Хэлло, Френчи! Твои альбиносы подоспели сегодня вовремя! А мои… - Он грязно и замысловато выругался.  - …не солдаты, а… - Опять последовала яростная брань.

        - …Френчи,  - обернулся и Гуссенс, поглаживая свой похожий на бочку живот.  - Ты сегодня герой! Не ты, так федералы были бы уже в Обоко!

        - Ладно, сочтемся в аду уголечками,  - небрежно отмахнулся Жак от поздравлений, сразу посыпавшихся на него со всех сторон.
        Ветераны знали его, а новички, уже успевшие наслушаться рассказов о ночном сражении, смотрели на Жака с немым обожанием, как на легендарного героя.

        - Тут со мною два парня…
        Жак пропустил Петра и Анджея вперед и обнял их за плечи.

        - Журналисты будут писать о дерьме, в котором мы барахтаемся. Я хочу сказать, что мы знаем друг друга много лет и побывали кое в каких переделках. Надеюсь, мне никогда больше не придется объяснять это кому-нибудь, пока я жив.



        ГЛАВА 6

        Петр снял с кровати покрывало, бросил на одеяло пижаму, взбил подушки, как будто бы собирался ложиться спать. В ванной, перед зеркалом, разложил бритвенные принадлежности, повесил в шкаф на плечики рубашки, а грязные скомкал и бросил в корзину с надписью: «В стирку».
        Оглядел комнату и довольно хмыкнул: все было так, как будто он собирался жить здесь по меньшей мере до завтра. А между тем уже через несколько часов они с Анджеем должны быть по ту сторону Бамуанги…
        Он проверил, хорошо ли упакованы в пластиковый мешочек кассеты диктофона, отснятые пленки и блокноты: кто его знает, может, сегодня ночью им придется побывать и в воде! Повесил через плечо фотоаппарат, еще раз оглядел комнату…
        Войтович, номер которого был рядом, услышал, как щелкнул замок, и отворил дверь, опередив собиравшегося было постучаться к нему Петра.
        Они вышли в коридор. Весь этаж занимали наемники из команды Жака: сейчас их не было, они проверяли своих солдат в наскоро построенных укреплениях на берегу Бамуанги. О том, что Кодо-2 будет нести сегодня ночное охранение, Жак договорился еще в баре с Гуссенсом и Кэнноном: те согласились охотно, их люди еще не опомнились от вчерашнего боя.
        У лифта Петр и Анджей увидели телохранителей Жака, расположившихся в креслах с автоматами на коленях. Солдаты вскочили. Один, высокий, широкоплечий, с почти европейскими чертами лица, кинулся вызывать лифт, второй - пониже, круглоголовый, с широким расплющенным носом и глазами навыкате, растянул в добродушной улыбке толстые губы и поднес ладонь к своему черному берету:

        - Маста Френчи приказал быть с вами, са…

        - Вот так,  - с нарочитой серьезностью сказал Анджей и обернулся к круглоголовому: - Тогда уж скажите, как вас зовут…

        - Санди, са… - щелкнул каблуками круглоголовый.

        - Манди, са,  - эхом откликнулся ему высокий.

        - Воскресенье и Понедельник,  - перевел Петр с английского.  - Френчи мог бы вам придумать и что-нибудь пооригинальнее. Например, Пятница…
        Санди и Манди засмеялись.

        - Здесь многие сами придумывают себе имена, са,  - сказал Санди.  - Ведь если вдруг сюда придут федералы… нам будет плохо, са…

        - Вы их ненавидите?  - спросил Анджей. Санди пожал плечами:

        - Но ведь погром, са…

        - Они не хотят, чтобы мы жили на том берегу, са,  - вступил в разговор Манди.  - Наши люди трудолюбивы и помогают друг другу. Разве мы виноваты, что дела у нас идут лучше? Они завидуют нам, са… Но теперь у нас своя страна, са…
        Санди грустно усмехнулся:

        - Раньше у меня была своя торговля, са. Маленькая торговля. В большой стране она могла стать большой. А теперь…

        - У нас есть нефть,  - упрямо возразил ему Манди.  - Президент говорит: иностранцы будут покупать у нас нефть, и в стране будет много денег. Каждый человек будет получать по сто фунтов в месяц, и тогда никому не надо будет работать. Но федералы хотят забрать нашу нефть и оставить нас нищими! Кабина лифта остановилась на их этаже, и старик лифтер распахнул дверь:

        - Добро пожаловать, са…
        Солдаты, сразу замолчавшие и посерьезневшие, вошли в лифт следом за Петром и Анджеем. Лифтер закрыл дверь и нажал кнопку на пульте.

        - Они наверняка не раз уже спорили на эту тему между собою,  - тихо сказал Анджей Петру по-русски.  - И ни один друг друга не убедил.

        - А Эбахон их не только запугивает погромом, но и сулит райскую жизнь - в богатстве и праздности. Сто фунтов в месяц! И это когда сейчас рабочий получает в среднем всего лишь восемь. Тут у многих появится желание сражаться за Поречье!
        Лифт остановился, и они вышли в холл. Здесь было почти пусто, лишь в креслах спали несколько юнцов в пятнистой форме, новички, не выдержавшие соревнования с ветеранами у стойки бара. В ресторане тоже было пусто. Лишь в дальнем углу за столами, составленными вместе, сидела большая компания подвыпивших наемников.

        - Сядем в уголок?  - предложил Анджей.  - Жака что-то не видно…
        Они прошли к столу в углу у окна, сели, и сейчас же к ним подскочил официант в красной куртке:

        - Джентльмены будут ужинать в кредит или… за наличные?  - пряча от неловкости глаза, согнулся он в полупоклоне.

        - За наличные,  - успокоил его Петр и вытащил из кармана пятифунтовую бумажку.

        - Тогда позвольте…
        Смущенно улыбаясь, официант взял банкнот и спрятал его в большой бумажник из леопардовой шкуры:

        - Один момент!
        Он исчез и появился через минуту с роскошной красной кожаной папкой с гербом короля Макензуа Второго: его величество явно приказал относиться к клиентам дифференцированно: в кредит одно, а за наличные совсем другое. И официант, специально ездивший для освоения профессии в Лондон, был теперь этим смущен.
        Ужин заказали на троих, надеясь, что Жак не станет привередничать: коктейль из креветок, лангусты на вертеле и жаркое из антилопы…

        - Есть старое анжуйское,  - вполголоса предложил официант, опасливо покосившись через плечо на шумную компанию.
        Жак появился через несколько минут, возбужденный и довольный.

        - Готовы?  - весело спросил он, усаживаясь за стол и потирая руки.  - О! Анжуйское!
        Он взял стоявшую на столе бутылку, посмотрел ее на свет и засмеялся:

        - Вы чем-то, видимо, здорово угодили его величеству! А? Чем же? Сознавайтесь!

        - Уплатили вперед,  - в тон ему ответил Петр и поспешил с вопросом: - Так как… там? Едем?

        - Раз я обещал… - Жак довольно потер руки.  - Через два часа я отправляю на тот берег разведчиков. Пойдут три группы на расстоянии двух миль одна от другой. Первую отправляет Дювалье. Вторую Кувье. Третью - я сам. Группы по четыре человека. Задача - захватить и привезти пленных. Вы отправитесь с третьей группой, которая… обратно не вернется.

        - То есть… Как это?  - не выдержал Анджей.

        - В вашей лодке, кроме вас, будут только двое. Они - метисы с того берега. И будут только рады, если вы засвидетельствуете перед федералами, что они добровольно перешли на их сторону.
        Официант, появившийся с подносом, принялся расставлять на столе вазочки с коктейлем из креветок.
        Подождав, пока он закончит и удалится, Жак продолжал:

        - Постарайтесь, чтобы вас не остановили в районе федеральных войск, а то могут быть… неприятности. Могут принять за наемников и не довести до штаба. Кстати, пресс-карты гвианийского министерства информации… при вас?
        Петр и Анджей одновременно кивнули: они уже обсуждали возможность оказаться принятыми за наемников.

        - Отлично! А теперь… за успех!  - И Жак поднял бокал.  - Наслушавшись сержанта Брауна, я готов питаться даже крысами с гарниром из муравьев, а тут… такая роскошь! Ничего, скоро все это кончится, и вашим коллегам журналистам придется здесь перейти на диету сержанта Брауна. Кстати… Только что мне сказали, что час назад по дороге из Обоко сюда на одну из машин обрушилась скала. В сезон дождей это здесь случается…
        Петр побледнел:

        - И… что?

        - Погиб итальянец… Из «Джорно». Кажется, его звали Монтини. Да, Альберто Монтини. И парень из Ассошиэйтед Пресс, не знаю его имени. Но что с тобой?
        Жак с тревогой уставился на Петра. Анджей поспешно глотнул вина:

        - Нервы… У всех у нас здесь разболтались нервы.

        - Получили пропуска на фронт и кинулись сюда,  - продолжал Жак.  - И вот обвал. Охрана радировала в мой штаб - просила прислать людей, машины, кран. Они все еще там, милях в сорока отсюда…
        Голос Жака доносился до Петра откуда-то издалека, словно кто-то внезапно убирал звук.

«Это Эбахон. Конечно же, Эбахон. Он понял, что мы хотим бежать за Бамуангу. И как только узнал, что мы покинули рест-хаус…»

        - Здесь… душно… Я сейчас… Только глотну воздуха…
        И, встав из-за стола, Петр пошел к выходу из ресторана, провожаемый удивленным взглядом Жака и растерянным Анджея.
        Быстро миновав холл, он вышел на свежий воздух - швейцар распахнул перед ним дверь и улыбнулся с уважением, видимо, весть о том, что он платит наличными, облетела уже всех, кто работал в «Эксельсиоре».
        Было темно, тучи плотно заложили ночное небо, моросил мелкий дождь. Внизу, несмотря на военное время, сверкали россыпи огоньков, оттуда доносились слабые звуки хайлайфа. Город жил обычной жизнью - и над «Луна Росса» стояло электрическое зарево.
        Петр расстегнул рубашку на груди.

«Эбахон… А что, если несчастный случай?  - метались его мысли.  - Жак прав: в сезон дождей дороги опасны, ливни подмывают скалы, такое и раньше случалось в этих краях, я сам читал об этом в газетах».

        - Мистер Николаев?
        Кто-то вежливо тронул его за рукав, и обернувшись, он увидел управляющего отелем.

        - Прошу извинить, что я осмелился помешать вашему уединению,  - начал тот и поклонился.
        Петр поспешно застегнул рубашку, почувствовав себя неловко перед этим затянутым во фрак джентльменом.

        - Прежде всего я хотел бы выразить вам личную благодарность его величества короля Макензуа Второго за то, что в эти трудные для бизнеса времена вы…

        - Не стоит,  - догадался, о чем пойдет речь, Петр.  - Право же, не стоит…

        - Его величество лично проверяет наши книги каждый день. И сейчас, когда он позвонил, мы доложили ему, что вы платите наличными…
        Петр поморщился:

        - Вы благодарите меня за вещи, которые само собой разумеются…
        Управляющий опять поклонился:

        - Его величество просил передать, что будет рад видеть вас в любое время в «Луна Росса»… там тоже очень неплохая… туземная кухня…

        - Хорошо,  - кивнул Петр, чтобы избавиться от начинающего раздражать его джентльмена.  - Спасибо.
        Управляющий опять поклонился:

        - И еще… Кто-то звонил и просил напомнить вам. Что-то вроде детской песенки… «Десять маленьких негритят пошли купаться в море… Один из них…» - и так далее. Чепуха, шутка, наверно, но я счел своим долгом… Еще раз прошу прощения.
        И под неподвижным взглядом Петра, кланяясь и пятясь, управляющий удалился в холл через предупредительно распахнутую перед ним дверь - швейцар ни на мгновение не терял бдительности.
        Значит, обвал на дороге из Обоко не был несчастным случаем. Теперь в этом уже не оставалось никаких сомнений. Эбахон опять предупредил его, что намерен до конца выполнить свою угрозу…
        Петр оглянулся. Сквозь стеклянную стену он видел все, что происходит в холле. Вот отворилась дверь из ресторана и вышли Жак и Анджей, беспокойно вертят головами - ищут его. Навстречу им из глубоких кресел с высокими спинками встают Санди и Манди - Петр их не заметил, проходя через холл,  - кивают в его сторону, что-то говорят…
        Жак и Анджей смотрят в его сторону, он встречает их взгляды… Анджей машет рукой, Жак показывает на свою кисть - на часы. Значит, пора. Пора отправляться отсюда к Бамуанге.
        Он взглянул в сторону реки. В лунную ночь ее можно было бы увидеть, но не теперь. Там было тихо. Лишь одинокие ракеты порой взмывали в черное небо, прочерчивая в темноте тонкие белые дуги. Их, наверное, пускали, чтобы не заснуть, боящиеся тьмы часовые федеральных войск.
        Петр перевел взгляд туда, где должна была тянуться дорога на Обоко, и заметил бегущие белые огоньки далеких фар. Из Обоко шла колонна машин.
        Он не сомневался, что это были машины, на которых сюда спешили Мартин Френдли и остальные журналисты, живые и мертвые. Петр поймал себя на том, что боится встречи с ними…

… - Я пойду первым, через выход к бассейну,  - тихо сказал Жак, словно они продолжали не прерывавшийся ни на мгновение разговор.  - Вы - через две-три минуты. Перелезете через ограду. Там стоит мой «джип». С шофером. Проедете вперед метров триста.
        Он окинул холл цепким взглядом, не заметил ничего подозрительного и скрылся за дверью, ведущей к бассейну.

        - Ну вот,  - вздохнул Анджей.  - Теперь бы не выглянула луна…
        Петр не слушал его, он смотрел сквозь стеклянную стену холла туда, откуда неумолимо приближались, становясь все ярче, огоньки фар. Вот они скрылись за последним поворотом, сейчас начнут подниматься на холм, к «Эксельсиору»…

        - Пора,  - тронул его за рукав Анджей.  - Пора идти.



        ГЛАВА 7

        Они прошли через хорошо знакомый Петру коридор, ведущий к площадке с бассейном. Впереди бесшумно скользил Санди, напружинившийся, готовый к броску. У выхода он подал знак остановиться, осторожно приоткрыл дверь, высунул голову, огляделся, немного подождал, прислушиваясь…
        Выскользнув из двери, он прижался спиною к стене.
        Было темно и тихо. В бассейне мрачно стыла черная вода, отрезая им путь к невысокой кирпичной стене, за которой шелестели ветви манго. И Петру вдруг подумалось, что сейчас обязательно должен вспыхнуть свет, как раз в тот миг, когда они будут на ограде,  - отличные мишени для стрельбы в спину!
        Санди опять остановился и прислушался. Они уже миновали бассейн, и от стены их отделяло лишь метров пятьдесят - асфальтированная площадка, на которой обычно расставлялись топчаны для желающих позагорать. Теперь эти топчаны аккуратной горкой громоздились у кабины для переодевания.
        Сделав знак ждать, Санди вдруг рывком кинулся через это пространство и мгновенно очутился у стены. Прижавшись к ней спиною, он поднял автомат, направляя его на окна отеля и замер. Подождав минуту, махнул рукой Манди. Они перекинулись несколькими словами, затем Манди подпрыгнул, ухватился за гребень стены, подтянулся и спрыгнул в темноту.
        Подождав немного, Санди махнул Петру. И как только Петр подбежал к стене, стал на одно колено, подставив сложенные руки ступенькой. Петр поставил на них ногу… И через секунду уже был на мягкой, покрытой толстым слоем опавших листьев земле на другой стороне. Здесь ждал его Манди.

«Джип» ждал за деревьями на узкой грунтовой дороге. Шофер с автоматом на коленях сидел за рулем. Они вскочили в машину, и «джип» без света пошел в темноту.
        Метров через триста им навстречу мигнул синий фонарик, шофер притормозил, и в машину на ходу вскочил Жак.
        Они спустились вниз, к Уарри, с поросшего густой зеленью холма, и «Эксельсиор» с его желтыми пятнами окон словно возносился позади них в небо. Потом въехали в какой-то проулок, в узкую щель между хибарами из фанеры, кусков картона, листов ржавого железа. Водитель включил фары - они оказались синими - ив синем свете хибары казались чем-то фантастическим, неземным. Попетляв по переулкам, выскочили на площадь, к бетонному католическому собору, построенному каким-то европейским модернистом, и здесь Жак приказал остановить машину.

        - Вы останетесь здесь,  - приказал он солдатам, и те молча полезли из машины.
        Жак пересел за руль. Отъехав метров сто, он достал из-за пазухи сверток и протянул его Петру: - Наши береты. Наденьте-ка… на всякий случай!
        Минут через двадцать они выехали из города - их раза два останавливали патрули, освещали синими фонариками, но, увидев в машине белых, пропускали, не задавая вопросов и не спрашивая документов.
        Отъехав от города мили три, Жак, ориентирующийся в этой кромешной темноте по одному ему только известным признакам, остановил машину прямо на дороге, огляделся, прислушался, потом мигнул фонариком в сторону реки. Два раза, потом через паузу еще два.
        Из темноты сейчас же ответили: мигнули три раза подряд.

        - Пошли,  - облегченно вздохнул Жак.  - Все в порядке…
        Перепрыгнув через придорожную канаву, они пошли по пологому берегу вниз, к реке, откуда только что им сигналили. Трава была скользкой, и Петр поддерживал за локоть Анджея, ворчавшего, что подобные прогулки уже давно не для его возраста.
        Из темноты еще раз посигналили. Послышался плеск весел подходящей к берегу лодки.
        Напрягши глаза, Петр увидел на светлом фоне реки силуэт каноэ и в нем две скорчившиеся фигуры. Под ногами заскрипел сырой песок, они вышли к самой кромке воды и остановились. Каноэ подошло к берегу и уткнулось метрах в тридцати впереди.

        - Подождите, я сейчас,  - сказал Жак и направился в ту сторону.

        - Вот и конец нашим приключениям,  - вдруг сказал Анд-жей, и Петру почудилась в его голосе грусть.  - Последний рывок и…
        Но Петр его уже не слышал.
        Решение пришло внезапно, и, даже если бы сегодня Жак и не сказал ему о смерти итальянца и американца, там, на дороге из Обоко, он все равно поступил бы сейчас так, как решил поступить.
        Жак издали махнул им рукой, и они пошли вдоль кромки воды к каноэ. Два низкорослых оборванца стояли рядом с Жаком.

        - Пожалуйста, хозяин… Добрый вечер, хозяин…

        - Я сказал им, что разыщу их хоть в преисподней, если они вас не доставят в целости и сохранности на тот берег. И еще, что вам покровительствует Ошун и его белая жрица,  - усмехнулся Жак.

        - Неужели же и они знают Элинор?  - удивился Анджей.

        - Ее знают во всей Гвиании.  - Жак обернулся к Петру: - Ну а ты что… такой мрачный?

        - Я никуда не поеду…
        Петр произнес это тихо, но решительно.

        - Что? Что ты сказал?

        - Я остаюсь здесь,  - твердо повторил Петр.

        - Ерунда!  - Лицо Жака стало злым.  - Тебе здесь нечего делать. Людям вашего круга вообще нечего делать в этом бедламе. Черти ненавидят ангелов потому, что те своей непорочностью подчеркивают глубину их падения: черти ведь тоже были когда-то ангелами, пока не восстали против бога и тот не низверг их в ад во главе с Сатаной. Это придумал не я, это придумал английский поэт Мильтон.  - Он усмехнулся.  - Ты что же… решил, как Элинор, спасать наши души? Мою, Штангера, Эбахона? Только учти, Боба она не спасла. Он погиб вчера, когда повел этих проклятых альбиносов на пулеметы федералов. А ее лицо даже не дрогнуло. Словно я не сообщил ей ничего, что могло бы ее взволновать. Ни о смерти Боба, ни о том, что я… хорошо стреляю. Я сказал, что пристрелю ее, если она выйдет замуж за этого борова. И его тоже. Она выслушала меня не перебивая, а потом сказала, что вас хотят… убрать. И приказала мне - приказала!  - отправить вас за Бамуангу любой ценой.  - Он сплюнул.  - И… бросила на стол пачку денег… за «операцию»… Она решила поставить меня на мое место. Мол, бери! Ты же наемник, профессионал!
        Над позициями федералов взлетела ракета.
        Жак словно очнулся:

        - А теперь быстро в лодку!
        Петр отрицательно покачал головой и повернулся к Войтовичу :

        - Садись, Анджей!

        - Ты… хочешь от меня избавиться?  - возмутился тот. Петр взял его за руку:

        - Ты же знаешь, в чем дело. Я должен остаться, Анджей! А ты… ты расскажешь всему миру, что здесь происходит.
        Он стал торопливо вытаскивать из карманов пластиковые пакеты с кассетами и блокнотами и совать их в руки Войтовича.

        - Это твой долг, Анджей! Как человека, как журналиста…
        Войтович молчал, отвернувшись. Потом внезапно шагнул к Петру и крепко обнял его, щека его была мокрой. Затем шагнул к каноэ, в котором гребцы сидели уже наготове с короткими и широкими веслами в руках.

        - Пора,  - нетерпеливо поторопил его Жак.  - До рассвета надо уйти подальше за федеральные линии.
        Анджей махнул рукой и шагнул в каноэ. Жак ухватился за нос лодки, сталкивая ее с мели, Петр помог ему… Суденышко тихо скользнуло от берега. Гребцы заработали веслами, каноэ вынесло на течение, и оно быстро заскользило вниз по могучей реке.
        Петр и Жак молча стояли у воды до тех пор, пока лодка не растаяла во мгле.

        - А теперь… скажите, сэр, что вы прикажете мне делать с вами теперь?  - иронически спросил наконец Жак, заложив руки за спину.

        - Прежде всего надо решить, как объяснить исчезновение Войтовича,  - решил переменить тему Петр.

        - Это как раз меня волнует меньше всего. Ушел из отеля, нашел рыбаков - и только его и видели. А ты?

        - Ты же сказал, что мои коллеги получили пропуска на фронт. Так вот будем считать, что на меня он тоже выписан, просто я не успел его получить в Обоко.
        Петр говорил это, а на душе у него было удивительно легко, впервые за много-много дней. Лишь бы Войтович благополучно добрался до Луиса! И тогда мир узнает всю правду о погроме, о том, кто платил подстрекателям, кто стоит за Эбахоном, этой жалкой марионеткой, разглагольствующим о спасении народа идонго от истребления и торгующим оптом и в розницу богатствами его земли.
        А он, Петр, ничего теперь уже не боится. Пусть Эбахон расправится с ним, как он расправился уже с четырьмя журналистами! Но остальных-то он тронуть не сможет: весь мир скоро узнает о «десяти маленьких негритятах»…

        - Тебе придется теперь быть все время со мною.  - Голос Жака был решителен.  - Со мною тебя никто не посмеет тронуть и пальцем…

        - Спасибо, Жак!  - весело ответил Петр… - А теперь… поедем в отель?
        Жак с любопытством взглянул на него:

        - Ты еще радуешься?
        И он зашагал по пологому берегу вверх, туда, где они оставили «джип».

        - Не понимаю,  - еще раз повторил он уже за рулем.  - Не понимаю, почему ты решил остаться. Там,  - он кивнул в сторону Бамуанги,  - тебя ждали свобода, слава, деньги! Ты был бы первым газетчиком, вернувшимся из Поречья. Ты же наверняка многое узнал, пока был рядом с президентом. А ты отдал все это Анджею. Он отличный парень, но Мартин Френдли или Серж Богар из Франс Пресс так никогда не поступили бы!

        - А если бы из-за того, останусь или не останусь, зависели бы жизни семи… Нет, даже восьми человек?
        Жак сбавил ход и, обернувшись к Петру, вдруг хлопнул его по плечу:

        - А ты молодец, парень!

        - Ладно, хватит объясняться,  - толкнул его Петр кулаком в бок.



        ГЛАВА 8

        Обложка записной книжки была красной, клеенчатой и пахла клеем. Петр тщательно отогнул ее, чтобы не мешала заполнять первую страницу, и написал на листке в бледную голубую клетку:

«Полковник Кэннон. Англичанин, возраст - примерно тридцать лет. Не пьет, не курит, одержим антикоммунизмом. Взгляд полубезумный. Командир Кодо-6».
        Перевернул страничку, подумал и перевернул еще одну. На следующей написал:

«Гуссенс. Полковник. Фламандец. Большой любитель пива. Циник и весельчак. На идеи наплевать, были бы деньги. Кодо-5. При любом случае высмеивает „идейность“ Кэннона».
        Петр сидел в своем номере, в том самом, в котором еще несколько часов назад раскладывал вещи, стараясь, чтобы вид их доказывал, что он еще вернется в эту комнату. Что же, так оно и произошло, он вернулся. Вернулся и теперь начинал новую записную книжку, словно новую главу своей жизни.
        Это был его долг, тот самый долг, которому подчинился Анджей Войтович, севший в каноэ, чтобы уйти на тот берег, уйти одному. А он, Петр, будет здесь, будет работать.
        Он усмехнулся: что ж, если мистер Блейк хотел его сделать опасным свидетелем, он им стал!
        Эта мысль пришла к нему, когда они с Жаком вернулись в «Эксельсиор» и направились прямо в бар, уже не столь переполненный, как несколько часов назад, но все такой же душный.
        Гуссенса и Кэннона там уже не было, и Жак повел Петра в угол, где у стойки пустовали высокие табуреты. Бармен поспешил к ним, едва они уселись, и растянул губы в профессиональной улыбке:

        - Йе, са…

        - Кока-кола,  - поспешил предупредить Жака Петр. Жак удивленно поднял брови, но ничего не сказал.

        - Двойной виски,  - кивнул он бармену, и тот бросился выполнять заказ.
        Петр обвел медленным взглядом помещение и остановил его на двух парнях, громко споривших о чем-то за третьим столиком справа. Они казались немного старше других, и, видимо, бессонные ночи в продымленных барах им были не в новинку. И вообще они держались подчеркнуто уверенно.

        - Посмотри на этих,  - 'тихонько коснулся Петр локтем локтя Жака.  - Хотелось бы с ними поговорить… Кто они, как сюда попали…

        - Гарсон!  - щелкнул Жак пальцем бармену, уже спешащему с бутылочкой кока-колы и стаканом, наполненным на два пальца виски.  - Бутылку виски - парням на тот столик. Да скажи, что с ними хочет поговорить полковник Френчи!

…Петр перевернул еще несколько страниц - места для записей о Кэнноне и Гуссенсе он оставил достаточно - и стал быстро писать, стараясь делать это как можно убористее,  - писать о том, что он услышал в этот вечер в баре.



«…Они назвались Лесли и Сэмми. Оба бывшие солдаты. Один служил на Мальте, другой в Ольстере. Почему расстались с армией ее величества королевы Великобритании, умалчивают.
        Что привело их сюда? Переглянулись и засмеялись: конечно же, деньги! В стране, где почти два миллиона безработных, отставному солдату приходится нелегко. А тут… опять переглянулись… Газеты вдруг стали публиковать объявление: требуются бывшие солдаты для работы за границей - обучение военному делу. Нужны люди в возрасте от 24 до 45 лет. Звонить между десятью и семнадцатью часами по телефону…
        Лесли, сохранивший солдатскую стрижку, толстощекий здоровяк:

        - Ну я и позвонил. Какое-то там бюро услуг. Сказал, что по объявлению. Барышня ответила: «Если действительно интересуетесь работой, оставьте ваше имя, адрес и телефон. Завтра до полудня вам позвонят».
        Я оставил - как тут не смекнуть, что парни боятся за свой бизнес! На другой день точно, звонят! Говорит майор Вэнкс, просит прибыть в шестнадцать ноль-ноль в отель «Тауэр», номер 615.
        Сэмми завербовался точно так же, по объявлению. Но ему назначили встречу в отеле «Пикадили» - майор Хавкин».

        Петр подчеркнул имена Вэнкс и Хавкин.



«…Оба подписали контракт на тридцать шесть недель.

        - Условия приличные,  - говорит Сэмми.  - Такую работенку надо еще поискать!
        У него низкий лоб, тяжелая челюсть, маленькие глазки-буравчики. Встретишь такого один на один в темном переулке - вздрогнешь. Говорит тихо, с хрипотцой.
        Каковы же условия? Говорят об этом не стесняясь, даже хвастаясь… Жак сказал им, что я журналист и его друг, а к «полковнику Френчи» они относятся как-то странно: боятся, восхищаются и завидуют.
        Итак, условия контракта: 150 фунтов стерлингов - подъемные, жалованье в неделю - тоже 150. Все без вычета налогов. Вклад в банке. Если хочешь, могут переводить родственникам, где бы они ни жили. Через шесть месяцев - месяц оплаченного отпуска и билет на самолет до любого пункта земного шара.
        Сэмми утверждает, что были обещаны и премиальные: 750 фунтов за подбитый танк, 250 - за каждого убитого солдата противника, 120 - за взятого в плен офицера.
        Сомнительно, чтобы господин Эбахон пошел на такие расходы, а пообещать можно что угодно!»

        Петр закрыл записную книжку - на сегодня хватит!  - задумался… Конечно, эти двое рассказывают далеко не все о своей жизни. Впрочем, вербовщики всем и не интересовались. Называй любое имя - и на него тебе выпишут фальшивый паспорт, разумеется, если сначала получить «о'кэй» от врача.
        У врача эти двое и познакомились. А когда подписали контракт и получили аванс по сто пятьдесять долларов, напились в кабаке «Черный кот» и учинили драку. Оказались в полиции.
        Простоватый Сэмми до сих пор восхищен: как это Лесли пришло в голову сослаться на майора Вэнкса! Часа через два их выпустили и доставили в отель «Глостер», а там… там уже были свои ребята, почти сотня - это они и прилетели сегодня специальным рейсом в Уарри. Деньги за месяц вперед должны выдать послезавтра. А пока можно жрать и пить сколько хочешь за счет президента Эбахона!
        Оба из команды Кэннона. Говорят, что Кэннон вообще мечтает избавиться от своих черных солдат. Кто остальные, прилетевшие сегодня? Пожимают плечами: всякий сброд, профессиональных солдат мало, будьте уверены! Уж солдат-то они сумеют отличить от всяких там штатских.
        И вообще половина - сопляки, лет по шестнадцать-семнадцать, сбежали от родителей, насмотревшись приключенческих фильмов. Несерьезные люди!
        Он, Сэмми, уже назначен заместителем Кэннона. Кэннон? Он о нем слышал в «Глостере». Говорят всякое. Вроде бы был парашютистом, сержантом. Служил на Кипре. В Ольстере тоже. Ограбил банк - и попался. Парню не повезло, но вот… Отсидел пять лет - и полковник! Ребята говорят - шизик.

…Жак, видя, с каким интересом Петр слушает наемников, заказал еще бутылку. Лесли, застенчиво улыбаясь, поспешно наполнил стоящий перед ним стакан доверху и опрокинул его себе в глотку.

«Пьяница,  - решил про себя Петр.  - Тихий пьяница. А этот, Сэмми, уголовный тип».
        Если бы он знал, как недалек был от истины! Несколько месяцев спустя, когда имена и фотографии английских наемников замелькали в лондонских газетах, репортеры раскопали настоящие имена и всю подноготную Лесли и Сэмми.
        А пока… откуда было Петру знать, что Лесли начинал свою карьеру парашютистом в английской армии, занимался контрабандой и подозревался в трех убийствах? Что его арестовывали несколько раз на Мальте за изнасилования? Что после восьми лет службы его с позором выгнали из армии и он вел жизнь двойного агента в Ирландии и на Ближнем Востоке и был приговорен за это к смерти Ирландской республиканской армией?
        Не знал он, что Сэмми был когда-то старшим капралом английских ВВС и торговал заодно оружием. Что именно Сэмми, а не Лесли был алкоголиком, и психиатр, обследовавший его, когда дело об оружии выплыло наружу, назвал его «абсолютно антисоциальным типом с больной психикой», что и избавило старшего капрала от военного трибунала.
        В печати появились и названия организаций, занимавшихся вербовкой наемников. Некая Консультативная служба безопасности в Лондоне. Там же Британская добровольческая армия, созданная майором Полем Даниэлсом, бывшим полицейским с семнадцатилетним стажем, свихнувшимся на «красной угрозе». Он грозил, что Советский Союз, если его не остановить, скоро завоюет Англию, США и весь мир.
        И, вербуя наемников на войну против «красных» в Африке, Даниэле заявлял, что, поскольку они защитники веры, называть их наемниками абсурдно, ибо они «крестоносцы» свободного мира.
        В США наемников поставляла фирма «Феникс ассошиэйтс». В ЮАР их вербовал знаменитый своими зверствами на африканской земле Майк Хор по кличке Бешеный Майк, создавший клуб «Серые гуси». Во Франции дело было поставлено СЕДЕСЕ - ведомством Фоккара, и притом на солидную основу. Впрочем, ЦРУ и британская Интеллидженс сервис тоже не отставали от своих французских коллег, а кое в чем и опережали их.
        Всего этого Петр еще не знал. Здесь, в Поречье, он видел лишь вершину айсберга, но догадывался, что самое главное пока еще от него скрыто. Догадывался и был полон решимости копать все глубже и глубже.

…Петр взглянул на часы. Шел уже четвертый час, близилось утро.

«Анджей давно уже должен быть на том берегу,  - подумал он.  - Только бы не напоролся на патруль федералов».
        Не раздеваясь, устало бросился на кровать и почувствовал, что не в силах больше бороться со сном. Ему вспомнилось, что Жак, проводив его в номер, приказал своим телохранителям опять занять пост у лифта и не пускать никого, кроме своих…

«Своими» он называл офицеров Кодо-2.
        Проснулся он, как ему показалось, тотчас же от громкого стука в дверь. Открыл глаза… В номере горел свет, а за незашторенными окнами было уже утро.
        На пороге стоял Жак. Его лицо было серым от усталости, но при виде Петра он улыбнулся:

        - Доброе утро! Спал не раздеваясь? Зря! Жак покачал головой:

        - Судя по всему, нам скоро придется расстаться с этим комфортом!
        Он вошел в комнату, снимая на ходу с плеча автомат. Потом сдернул со своей русой головы берет и плюхнулся в кресло. Потянулся, сладко зевнул и принялся тереть кулаками покрасневшие от усталости глаза.

        - Ты не спал?  - почему-то удивился Петр.

        - Надо было дождаться возвращения разведчиков…

        - Как Анджей?

        - Стрельбы, по крайней мере, слышно не было,  - - опять зевнул Жак.  - Разведчики говорят, что войска федералов оставили на том берегу только редкие заслоны н отошли.

        - Значит… Эбахон добился успеха?  - И Петру вспомнились слова Блейка, обещавшего полную поддержку Эбахону, как только он добьется первых успехов на фронте. Теперь деньги за нефть, за всю нефть, которую «Шелл» качала целый год в Поречье по соглашению с федеральным правительством, будут переданы Эбахону. Да, теперь этот человек с лихвой окупит свои затраты на наемников, и если ловко повернет дело, а это-то уж он сможет, особенно с помощью Аджши, то, глядишь, сумеет стать богатейшим человеком не только Гвиании, но и всей Африки.

        - Успеха?  - повторил за ним Жак.  - Да, пожалуй… Но неизвестно, чем этот успех еще обернется.
        Жак усмехнулся:

        - В пять утра Штангер созвал совещание. Чтобы поднять дух населения, он объявил, что будет платить по три шиллинга за каждого похороненного федерала. За тех, кто погиб в прошлую ночь и погибнет в будущем!

        - Ого!

        - Но самое забавное случилось дальше. Хитрые подданные короля Макензуа предъявили счет почти за пять тысяч могил, хотя всем известно, что федералов погибло от силы ну сотни две, не больше!  - Жак засмеялся.  - Конечно, обмануть белого человека никогда не считалось в Африке зазорным, но чтобы так нагло…

        - И что же? Заплатил?

        - Заплатил! И сегодня с утра радио уже вовсю трубит о пяти тысячах вандалов, преданных земле доблестными защитниками Уарри. Но это еще не все. Узнав о данных разведки, Штангер объявил, что послезавтра форсирует Бамуангу и двинет нас на Луис, чтобы с ходу захватить его, пока федералы маневривуют где-то слева, справа, впереди, позади.
        Жак встал, вытянул впереди себя руки, несколько раз присел, затем сделал еще два-три упражнения, разгоняя сонливость.

        - Надо готовиться к наступлению: Штангер с утра поехал инспектировать позиции.

        - Значит… наступление все-таки состоится?

        - Состоится. Кэннон поддержал Штангера, а у него сейчас ударная группа - больше сотни англичан и американцев. В Африке это все еще кое-что значит. Кстати…
        Он расстегнул нагрудный карман своей куртки вынул оттуда сложенный вдвое листок бумаги и протянул Петру:

        - Твой пропуск. Подписан Штангером от имени президента. Отныне ты считаешься иностранным корреспондентом, аккредитованным при моей персоне и находящимся под моей юрисдикцией. Доволен?
        Петр взял листок, развернул, быстро пробежал глазами машинописный текст, украшенный печатью - череп и кости - и какой-то закорючкой, означающей подпись главнокомандующего вооруженных сил Республики Поречье генерала Рольфа Штангера.

        - Я позвонил президенту, он ведь в восторге от моих полководческих способностей, и сказал ему, что не могу прожить без тебя и часа,  - продолжал Жак.  - Он так обрадовался, что ты нашелся да еще на этом берегу, что сам предложил мне взять тебя под опеку… и под честное слово, что ты не сбежишь.

        - И ты… дал за меня честное слово?  - нахмурился Петр.

        - Но ведь это же мое честное слово, а не твое!  - успокоил его Жак.  - А потом трубку взяла Элинор и спросила, как твои дела. И еще спросила, где похоронили Боба. Я рассказал ей, как найти его могилу: на африканском кладбище, простая бетонная плита без имени. Ведь когда сюда придут федералы, они не оставят на этой земле даже наших костейТ А кто сможет объяснить им, что Боб никогда, в сущности, не был наемником?  - В голосе Жака была горечь.  - Ладно. Позволь-ка мне принять у тебя душ, да пойдем завтракать.



        ГЛАВА 9

        Но до наступления, начать которое было решено на совещании у Штангера, дело дошло не через день, а через пять. И почти каждый день на аэродроме в Уарри приземлялись тяжелые транспортные самолеты, доставлявшие наемников и ящики с оружием, боеприпасами, медикаментами.
        Вновь прибывших распределяли по командам, и «полковники» - так и не иначе именовали себя Кэннон, Гуссенс и другие - сходились в едином мнении: солдаты это были никуда не годные.

        - Молокососы! Подонки! Дерьмо!  - ругался Жак: в Ко-до-2 теперь уже было не полтора десятка, а больше сотни расхлябанных парней, никогда не имевших никакого понятия о дисциплине и не собиравшихся подчиняться кому бы то ни было.  - Кончится тем, что я прикажу своим черным разоружить их и отправить назад первым же самолетом!  - грозил он.  - Они мне разлагают всю команду!
        Сам Жак все эти дни носился по трем своим батальонам, расположившимся на правом фланге обороны, вдоль берега Бамуанги, распределяя пополнение.
        Ставшие командирами батальонов Жан-Люк, Браун и Кувье смотрели на новичков проще, больше полагаясь на своих «ветеранов» - хорошо обученных командосов. Настроение у них было боевое. За разгром федералов Кодо-2 получила премию: по пятьсот фунтов каждому белому и по двадцать пять - черному. Штангер лично перед строем, торжественно вручал деньги каждому.
        Впрочем, Эбахон надеялся вскоре пополнить свои валютные запасы. Мистер Блейк сдержал свое слово - сто миллионов фунтов были переведены на имя «его превосходительства президента Республики Поречье маршала Дж. Эбахона», а после броска на Луис - через Бамуангу… «Шелл» обещала не поскупиться!
        Да, дела пока шли неплохо. Федералы попытались было высадить морской десант в Данди, нефтяной столице Поречья, но были отбиты, а два транспорта и одна канонерка из состава и без того небольшого флота Гвиании погибли под огнем береговой артиллерии. Правда, разведка доносила, что федеральные войска движутся к северной границе Поречья, поэтому Кодо-1 и 3 пришлось срочно перебросить туда вместе с двумя дивизиями, только что сформированными из добровольцев. Три дивизии вместе с Кодо-4 держали оборону Данди, и, как показывали события, довольно успешно.
        Жак был настроен скептически, даже несмотря на то, что военно-воздушный флот Поречья, состоящий из трех самолетов «френдшип» компании «Гвиания эйруейс», оказавшихся к моменту раскола на аэродромах Уарри и Данди, конфискованных и переоборудованных в бомбардировщики, пополнился шестью легкими реактивными машинами, способными нести под крыльями ракеты. Их подарил шведский граф, известный авантюрист и миллионер, в ответ на призыв Эбахона ко всему миру - спасти от геноцида народ вдонго.
        Самолеты были доставлены воздухом в разобранном виде, и шведы-механики, сопровождавшие их, возились теперь на аэродроме Уарри.

…Наступление началось в ночь с субботы на воскресенье. Сотни рыбачих каноэ бесшумно пересекли Бамуангу и высадили командосов Кодо-2. Ученики Жан-Люка и Брауна оказались на высоте: посты федералов были сняты в полной тишине. Затем на хорошо разведанные позиции растянутой вдоль берега федеральной дивизии обрушился внезапный огонь минометов и базук. Бой был короток и жесток. Бросив тяжелое вооружение, грузовики и «джипы», федералы рассеялись по окрестным лесам, открыв дорогу на Луис - триста миль узкого разбитого шоссе.
        Гуссенс, Кэннон и их команды были недовольны. Штангер по приказу Эбахона распорядился бросить первыми в бой Кодо-2. И опять премия должна была достаться этому чертову Френчи! Что ж, когда-нибудь этот Френчи получит свое… И полковники не спешили с переправой: пусть он там получит хорошую трепку!
        Вырвавшись вперед по шоссе на захваченных у федералов машинах, первый батальон Кодо-2 остановился. Жак и командир батальона бельгиец Кувье решили, что дальше отрываться от основных сил опасно. Посоветовавшись, они приказали занять оборону на берегу неширокой лесной речки у бетонного моста, узкого, способного пропускать за раз лишь одну машину. На всякий случай мост заминировали.

        - А ведь мы могли бы через несколько часов быть в Луисе,  - усмехнулся Кувье.  - Если бы не эти бастарды[15 - Ублюдки (англ.)]…
        Разложив карту на радиаторе «джипа» с большими белыми буквами на бортах - ФАГ - Федеральная армия Гвиании,  - он вместе с Жаком при свете фонарика, который держал Петр, прикидывал возможные рубежи, где федералы могли бы попытаться организовать оборону.

        - Сорок девять мостов и одна дорога,  - задумчиво произнес Жак, отрываясь от карты.  - И каждый может быть взорван. А по сторонам - болота и леса. Чем ближе к побережью, тем больше болот. Это авантюра!  - Он поднял голову и посмотрел на ночное небо: - Как только рассветет, федералы опомнятся и… Мы не знаем, может быть, у них есть какие-нибудь силы на подходе. А Гуссенс и Кэннон грабят Обури…
        Петр взглянул туда, куда теперь смотрел Жак,  - в направлении Бамуанги. Он много раз бывал в Обури, богатом городке напротив Уарри, через реку. Четыре банка на центральной площади, один напротив другого, пивной завод, большой универсальный магазин, торговые склады… Да, там было что пограбить!
        Командосы Жака проскочили городок с ходу - перед наступлением Жак предупредил, что сам расстреляет каждого, кто отстанет от колонны. Наемники, те, кто прилетел сюда в последние дни, поворчали, но возразить не посмели.
        И теперь, томясь на шоссе, стиснутом стенами мрачного ночного леса, они с завистью поглядывали на зарево, освещающее небо в той стороне, где остался Обури.
        И Жак чувствовал их настроение… Еще полчаса - и они не вынесут ни мрачной тишины леса, ни мысли о том, что принадлежащую им по праву завоевателей добычу сейчас делят те, кому посчастливилось попасть к Гуссенсу и Кэннону.

        - Надо выслать патрули вперед по шоссе, выставить фланговые охранения. Выслать патрули и назад - к Обури,  - задумчиво предложил Жак.
        Кувье согласно кивнул.

        - Передай Морису Дювалье, чтобы к Обури отправил взвод англичан,  - продолжал Жак.  - Тех самых…
        Петр хорошо помнил парней, о которых говорил теперь Жак. Их было человек двадцать, и всех их завербовали в одном из лондонских кабачков на Фенчерч-стрит. Потом они неделю пьянствовали в отеле аэропорта Хитроу, учинили грандиозный скандал и драку с полицией, очутились в кутузке. Но их внезапно освободили и вместо суда отправили в Поречье.

        - Как очень важных персон,  - похвалялся их главарь Спайк Пауэлл, прозванный за свой тщедушный рост Мини-Спайк.
        Чем этот болезненного вида хлюпик с серым лицом наркомана держал в повиновении всю компанию, для Петра было загадкой. Правда, он был старше всех своих дружков, многие были совсем мальчишки, но только ли этим?
        Прибыв в Уарри, они поставили условие: будут служить в одном взводе и чтобы взводным был Мини-Спайк. Штангер условие принял и направил их в Кодо-6 к Кэннону. Но уже на следующий день, после того как Кэннон собрал всех новичков в ресторане «Эксельсиора» и заявил, что в его команде будут действовать жестокие законы английской армии, Мини-Спайк явился к Штангеру и потребовал, чтобы его взвод перевели в Кодо-2, к полковнику Френчи.
        Штангер поморщился - он не привык отменять свои приказы, но согласился: перед наступлением каждый белый наемник был в цене! Зато Кэннон не счел нужным скрывать, что расценивает эту выходку дружков с Фенчерч-стрит как «неповиновение командиру со всеми вытекающими последствиями».
        Мини-Спайк в ответ заявил, что ему плевать и на самого Кэннона, и на его угрозы,, увел своих людей в расположение батальона Кувье, о котором предварительно вызнал, что тот, не в пример Брауну и Жан-Люку, вполне покладистый парень.
        Жак принял английский взвод без энтузиазма.
        Сейчас, ожидая бунта наемников, он понимал, что, если бунт произойдет, тон ему задаст английский взвод. Отсюда и было его решение отправить англичан в Обури, подальше от Кодо-2.

        - Отправь их, да скорее возвращайся,  - приказал Жак Кувье, и бельгиец заговорщически подмигнул в ответ. Вздорность Мини-Спайка раздражала и его.
        Кувье казался веселым и общительным парнем, но Петр узнал, что бельгиец прославился… убийствами и грабежами еще в Конго, где был вместе со Штангером.
        Проводив Кувье взглядом, Жак аккуратно сложил карту и бросил ее на сиденье «джипа».

        - Не нравится мне эта тишина,  - сказал он Петру.  - Все идет как-то не так, слишком уж легкий успех. Ни за что не поверю, что федералы оставили дорогу на Луис открытой! Кстати, не забывай, что есть какая-то международная конвенция, запрещающая журналистам браться за оружие в ходе боевых действий.

        - Мое оружие - вот… - Петр приподнял фотокамеру, висевшую у него на груди.  - И вот…
        Он приложил руку к нагрудному карману, из которого торчали записная книжка и дешевая шариковая ручка.

        - Что ж, будем надеяться, что оно окажется счастливее наших базук,  - вздохнул Жак.  - А вот и бельгиец! Быстро же он обернулся!

        - Англичане уже ушли в Обури… самовольно,  - доложил запыхавшийся Кувье.  - Мини-Спайк увел их.
        Жак со злостью выругался:

        - Ладно, пусть только окончится эта авантюра, я с ними поговорю… - Он ъзглянул на горизонт: - Светает… Санди! Манди!

        - Йе, са!  - хором прозучали в предрассветном сумраке голоса телохранителей, и они появились у «джипа», словно выросли из-под земли.

        - Поехали,  - решительно сказал Жак и сел за руль.

        - Йе, са!  - ответили телохранители и ловко перемахнули через борта «джипа» на заднее сиденье.
        Петр, не дожидаясь приглашения, последовал их примеру и уселся рядом с Жаком.

        - Проскочим по дороге вперед,  - обернулся тот к Кувье.  - Надо заставить противника себя обнаружить… и уносить ноги к Бамуанге, пока не поздно!
        Бельгиец на секунду задумался, потом обошел «джип» и уселся рядом с Петром на переднее сиденье третьим:

        - Поехали!
        Жак посмотрел на него, усмехнулся, но ничего не сказал.

        - Скажите парням у М-66, чтобы не всадили в нас снаряд, когда будем возвращаться,  - обернулся он к телохранителям, и Санди сейчас же прокричал что-то на языке идонго командо-сам, замершим у американской противотанковой пушки, направленной на уже хорошо видный в утреннем свете мост. М-66 тоже захватили в Обури.
        Дорога была пустынной. И это казалось необычным. Сколько раз вот так, на рассвете, Петру приходилось ехать воскресным утром по какой-нибудь гвианийской дороге - и каждый раз она была полна жизни.
        По ее обочинам скользили цепочки женщин, с корзинами на головах, спешащих на рынок в ближайший городишко. Усталые, в болотной грязи, брели охотники со старинными кремневыми мушкетами. Рядом бежали тощие собаки с высунутыми языками. У удачливых стрелков с пояса свешивались порой одна-две зеленые мартышки или крупные куропатки. Сборщики латекса ехали на велосипедах, увешанных сетками, в которых белели тяжелые шары застывшего сока каучуконосов. Позже появлялись стайки ребятишек в дешевой синей форме, с сумками из рафии [16 - джут.] через плечо, шагающих в школы при католической или протестантской миссиях.
        Но теперь дорога была мертва, и это был действительно плохой признак, признак того, что местные жители не были застигнуты врасплох штурмом Обури, что федеральные власти предупредили их обо всем заранее.
        Так считал Жак, но Кувье сомневался, федералы могли просто-напросто выселить жителей прифронтовой зоны.
        Миль через пять показалась деревня - длинный ряд глиняных домиков под тростниковыми крышами. Окна были плотно закрыты почерневшими от сырости ставнями, двери заперты тяжелыми самодельными замками. Ни курицы, ни собаки.

        - Иджебу,  - сказал Кувье, заглянув в карту, которую поднял из-под ног Петра.

        - Пригнитесь,  - не отрывая глаз от дороги, приказал Жак.  - А лучше сядьте на пол.
        Санди и Манди сейчас же соскользнули вниз и уселись на полу, выставив автоматы по обе стороны машины.
        Петр нерешительно взглянул на Кувье, но тот пренебрежительно махнул рукой:

        - Если уж влепят очередь, то прошьют все насквозь…
        И не двинулся с места. Петр последовал его примеру. Жак недовольно покосился на них, но промолчал.
        Они без приключений проехали покинутую деревню и миль через пять остановились: впереди был узкий мост, а за мостом виднелось еще одно селение.
        Жак заглушил мотор, и сразу же наступила полная тишина. Впереди и позади - пустынная дорога, по сторонам глухой лес, в котором не пройти без мачете и нескольких шагов.

        - Мы их ищем, а они уже где-нибудь у самого Луиса,  - рассмеялся Кувье.  - Готовятся к капитуляции.

        - Или ждут, когда мы втянемся поглубже на их территорию. И тогда…
        Жак обвел взглядом могучие стволы деревьев, оплетенные лианами, высокую, почти в рост человека траву на обочине и в придорожной канаве…

        - А если нас принимают за федералов?  - высказал Петр мысль, неожиданно пришедшую ему в голову.  - Ведь у нас на машине - ФАГ - Федеральная армия Гвиании.

        - У федералов, насколько мне известно, европейцы в армии не служат,  - хмуро пробормотал Жак, продолжая вглядываться в чащу.

        - А летчики?  - возразил Петр.

        - Когда еще они прибудут!
        Жак неожиданно поднял руку, требуя тишины, прислушался, хмыкнул. Потом включил двигатель и резко развернул машину.

        - В лесу люди,  - тихо сказал он.  - Не слышно птиц - их распугали. Теперь только бы не поняли, что мы догадались… Поедем медленно, как ни в чем ни бывало…
        И он плавно тронул «джип».

        - Федералы, са!  - почти одновременно раздался крик Санди, и, вскочив во весь рост, телохранитель дал по лесу длинную очередь.

        - Идиот!  - яростно заорал Жак.
        Но лес уже превратился в ад, опоясался огненными вспышками выстрелов.
        Они выскочили из-под огня, скрывшись за поворотом дороги. Сбавив скорость, Жак обернулся:

        - Все целы?
        Петр тоже обернулся. Санди, залитый кровью, с широко открытыми остекленевшими глазами и отвисшей челюстью, лежал на сиденье, раскинув руки.

        - И меня… кажется… задело,  - сквозь зубы процедил рядом с Петром Кувье.  - Эти свиньи…
        Кувье, бледный, без кровинки в лице, сидел, откинувшись на спинку сиденья и держась обеими руками за левую сторону груди. Между его пальцев, на ладонь выше сердца, торчала короткая, плохо оперенная стрела…
        Жак остановил машину.

        - Дотянешь? Сейчас трогать стрелу нельзя…
        Кувье скрипнул зубами и попытался улыбнуться. Улыбки не получилось:

        - Нет. Это конец. Даже не особенно больно. Но эти свиньи всадили в меня отравленную стрелу. У меня все леденеет…
        Руки его упали. Глаза расширились.

        - Все мои деньги… в поясе… на мне… Пошлите по адре… Он напрягся… и разом обмяк, уронив голову на грудь.



        ГЛАВА 10


        - Что ж, он знал, на что шел,  - мрачно сказал Дювалье и натянул берет.
        Кувье лежал на спине прямо на асфальте шоссе, и стрела все еще торчала у него в груди. Американец Бенджи с недоумением смотрел на него своими ярко-синими, по-детски наивными глазами.

        - Ловко же они его, шеф,  - продолжал Дювалье.  - Не хотел бы я быть на его месте!
        Он передернул плечами, его кустистые брови сдвинулись.
        Жак не ответил. Сидя на корточках над телом убитого, он расстегивал его широкий кожаный пояс, украшенный хромированными бляшками. Пояс был тяжел, и, сняв его, Жак со вздохом взвесил его на руке:

        - Он просил отослать деньги по какому-то адресу…
        Жак провел рукой по поясу сверху вниз, нащупал потайные кармашки, расстегнул их. В первом оказалась завернутая в пластик пачка денег, во втором - документы, тоже в пластике, в третьем - надписанный конверт, а в нем - опять деньги.

        - «Брюгге»,  - прочел Жак.  - Он был из Брюгге. А фамилия, наверное, жены или матери. У него была другая фамилия - не Кувье.

        - А стоит ли, шеф?  - выставил вперед свою тяжелую челюсть Дювалье.

        - Что… стоит?  - резко обернулся к нему Жак.

        - Что-то кому-то посылать,  - цинично усмехнулся Дювалье.  - Нам они тоже бы пригодились. Ведь правда, Бенджи?
        Американец сглотнул комок в горле и вопросительно посмотрел на Жака. «У него только два недостатка - никогда нет денег и слишком большой рост,  - вспомнились Петру слова Жака об этом парне.
        Жак молча перекинул пояс через плечо, повернулся и пошел к своему «джипу».

        - А зря брезгуем, шеф!  - насмешливо бросил ему в спину Дювалье.  - Черные действуют по общим правилам!
        И он, поймав взгляд Петра, кивнул в сторону густого придорожного куста, под которым лежало обнаженное тело Санди. Манди, вздыхая, связывал в узел одежду убитого. Двое других коман-досов копали саперными лопатками могилу тут же, у дороги.

        - Они честно поделили между собой деньги покойника. Считай, что это пошло ему на похороны,  - продолжал Дювалье, подмигивая Бенджи.
        Дювалье в сердцах сплюнул на землю и растер плевок рифленой подошвой высокого тяжелого башмака.
        Жак бросил пояс убитого в «джип» и вернулся обратно:

        - Хватит болтать! Если Кэннон и Гуссенс не выступят к нам немедленно, нас отрежут от Обури, и тогда… Боюсь, что федералы выпотрошат наши пояса без всяких разговоров.

        - Ты думаешь, они намеренно отошли в лес, чтобы… Дювалье встревоженно свел брови, маленькие глазки его буравили Жака…

«Ага, испугался!  - отметил Петр про себя.  - Это тебе не мародерствовать!»
        Жак несколько секунд не произносил ни слова, задумчиво глядя куда-то на верхушки деревьев. Потом остановил взгляд на Дювалье. Он принял решение.

        - Поедешь в Обури и передашь Кэннону и Гуссенсу: мы под угрозой окружения, и я не ступлю вперед ни шагу. Если же через час я не узнаю, что они выступили на соединение с нами, поворачиваю колонну назад. Понял?
        Дювалье усмехнулся и подбросил ладонь к берету:

        - Слушаюсь, шеф!
        Глазки его довольно блестели: ему совсем не хотелось торчать здесь, дожидаясь, пока в него угодит отравленная стрела, выпущенная из зарослей. К тому же оставалась еще и возможность поживиться кое-чем в Обури. В конце концов, он сумеет добыть там и свою долю.
        Взгляд Жака остановился на верзиле Бенджи.

        - А ты… назначаю тебя командиром батальона вместо Кувье!

        - Слушаюсь, сэр!  - радостно вытянулся Бенджи и скосил глаза на убитого бельгийца.  - Похороним здесь или… захватим с собой?
        Жак взглянул на убитого:

        - Если пойдем вперед - похороним. Назад - возьмем с собой. В Уарри на кладбище есть место… для всех нас.

        - Что так мрачно, шеф!  - развязно ухмыльнулся Дювалье.  - Нас еще ждут в кабаках Парижа - и с тугими бумажниками. Не так ли, шеф?
        Но Жак не принял его тона.

        - Бери «джип», Грилло и… - Он вдруг остановил взгляд на Петре.  - …И еще с тобою поедет Питер.

        - Но… - возразил Петр.  - Как же…
        Жак понизил голос почти до шепота, так, чтобы ни Дювалье, ни Бенджи не могли его расслышать:

        - В Обури ты сможешь скрыться у кого-нибудь из местных жителей и дождаться федералов. Это хороший шанс, Питер! А здесь… если мы попадем в их руки, нас расстреляют на месте.
        Всех, не разбираясь. Здесь и сейчас белая кожа - пропуск прямо на тот свет!
        Жак слегка толкнул его в плечо, и Петр понял, что Жак настоит на своем, что так или иначе его отправят в Обури - подальше от ловушки, которая вот-вот должна захлопнуться.

        - Хорошо,  - сказал Петр.
        Жак усмехнулся и махнул рукой:

        - Езжайте!

        - Оревуар!  - шутовски поклонился ему Дювалье и, отойдя с Петром на несколько шагов, облегченно вздохнул: - Считай, что нам повезло, Пьер.
        Они прошли расположение первого, второго и третьего батальона и убедились, что Браун и Жан-Люк не теряли напрасно времени. Машины были убраны с шоссе и замаскированы на обочине. Поставлены они были радиаторами к дороге, так, чтобы, не разворачиваясь, можно было сразу выехать или налево, или направо, продолжать наступление на Луис или возвращаться в Обури.
        Командосы, прошедшие суровую школу тренировочного лагеря, растворились в чаще, и, если не знать, что вокруг скрывается почти три тысячи хорошо вооруженных людей, заметить их было невозможно.
        Грилло они нашли в арьергарде. Черноволосый, желтокожий латиноамериканец, сидя на обочине, в одиночестве наслаждался длинной сигаретой. Подойдя к нему, Петр почувствовал непривычный запах.
        Заметив, что Петр принюхивается, Грилло снисходительно скривился:

        - Травка. Могу угостить, если хочешь. На первый раз бесплатно.

        - Дорвался,  - презрительно посмотрел на него Дювалье и объяснил Петру: - Марихуана. Стоит здесь гроши, вот и… - Он опять обернулся к Грилло: - Пойди скажи Брауну, что едешь с нами в Обури. С приказом от Френчи. Да живее!

        - Обури? О'кэй!
        Грилло тщательно и бережно загасил только что начатую им сигарету о грубую, намозоленную ладонь и спрятал в нагрудный карман своей пятнистой куртки. Потом неторопливо встал и пошел в кусты, нетвердо переставляя тонкие кривые ноги.

        - Желторожая обезьяна!  - брезгливо пробормотал ему вслед Дювалье и доверительно сообщил Петру: - Эти хуже даже негров и арабов. Такие же ублюдки, но с самомнением: они, мол, американцы!
        Он смачно сплюнул и растер плевок ногой - это была его привычка, как заметил Петр.
        Пока Грилло пропадал где-то в чаще, Дювалье вывел из кустов «джип» и занял место за рулем.

        - Садись рядом,  - велел он Петру.  - Не могу сидеть со всякими подонками, вроде этого желторожего красавчика.
        Грилло явился, таща на плече АМ-8, американский пулемет, на ствол которого был надет глушитель. Он молча залез на заднее сиденье, и Дювалье тотчас же тронул машину. Вел он «джип» медленно, стараясь не газовать и не производить лишнего шума, то и дело использовал накат. Грилло стоял с пулеметом в руках.

        - Где-то наши англичане!  - пробормотал сквозь зубы Дювалье, когда они проехали с десяток миль.  - Не открыли бы сдуру огонь, с них станется…
        Лицо его было напряженно, он был готов к любой неожиданности, как и Грилло.

«У-ух!» - вдруг грохнуло впереди, совсем рядом, орудие.

«Та-та-та, та-та-та…» - зарокотали сейчас же автоматы.
        Дювалье резко свернул к обочине, и «джип» чуть не перевернулся, угодив колесом в канаву.

        - Безоткатная, семидесятипятимиллиметровая,  - невозмутимо констатировал Грилло.

        - В канаву!  - сдавленным голосом крикнул Дювалье и выскочил из машины. Петр бросился следом за ним. Рядом присел на корточки Грилло, выставив вперед пулемет.

        - Ерунда,  - спокойно бросил он.  - Засада.
        Потом вдруг выпрямился словно пружина и бесшумно скользнул вперед, вдоль дороги, прячась в зарослях. Стрельба впереди прекратилась, взревели и умолкли двигатели тяжелых машин.

        - Этому подонку терять нечего,  - процедил сквозь зубы Дювалье, кивая в ту сторону, куда скрылся Грилло.  - Во Вьетнаме они прошли огни и воды… Да и кто о нем пожалеет, о наркомане! А у меня семья…
        Петр промолчал, машинально проверил, в порядке ли фотокамера, установил нужную экспозицию.

        - Стоящий бизнес,  - глядя на его камеру, с завистью вздохнул Дювалье.  - Всегда кусок хлеба, а тут…
        Он по привычке сплюнул и махнул рукой.
        Кусты впереди зашевелились, и появился Грилло.

        - Наши англичане,  - сказал он и кивнул в ту сторону, откуда только что появился,  - и Кэннон.

        - Дьявол!  - выругался Дювалье, с кряхтеньем поднимаясь.  - Он-то там и нужен!

        - Не спешите, сэр,  - странно усмехнулся Грилло.  - Люди иногда не любят, когда им мешают.

        - Ты что… имеешь в виду, чертов мафиозо?  - взорвался Дювалье.  - У меня приказ!

        - Тогда… пойдемте. Но смотрите, я предупреждал…
        И Грилло, сделав знак следовать за собою, пригнулся и опять скользнул в зеленую чащу. Дювалье, что-то недовольно бурча, последовал за ним. Третьим шел Петр.
        Они осторожно пробирались сквозь придорожные заросли метров сто, а может быть, и двести,  - Петр почти сразу же потерял ориентировку: кругом было зеленое сплетение ветвей, под ногами чавкала сырая земля.
        Наконец послышались громкие возбужденные голоса, и Петр налетел на внезапно остановившегося перед ним Дювалье, который, в свою очередь, чуть не сшиб замершего впереди Грилло.

        - Тише,  - прошипел латиноамериканец.  - Не высовываться!
        Петр осторожно раздвинул ветви большого куста, служившего ему укрытием, и впереди по шоссе, метрах в пятидесяти, увидел наемников из взвода Мини-Спайка.
        Их «джипы» - две машины - стояли на обочине, и на первом было безоткатное орудие, то самое, семидесятипятимиллиметровое, выстрел которого прогремел несколько минут назад. Сами наемники, выстроившись в две шеренги, хмуро поглядывали на возбужденно расхаживающего перед строем бородача Кэннона. Берета на нем не было, и его бритый череп отливал в начинающих набирать силу утренних лучах синевою.

        - Трусы и мерзавцы!  - орал Кэннон, потрясая кольтом.  - Я сразу же понял, когда вы только явились сюда, что вы все подонки и негодяи…
        Петр уже знал, что на такие оскорбления наемники обычно отвечали пулями. Но причина молчания парней Мини-Спайка была ясна: напротив них, через серую ленту шоссе, стояли черные командосы с автоматами наготове. Ими командовал Сэмми, тот самый, с которым Петр познакомился в баре «Эксельсиора». Сэмми держал ручной пулемет. Оружие же взвода Мини-Спайка было брошено кучей возле грузовика, на котором, видимо, и прибыли командосы.

        - Значит, он уже успел их разоружить,  - комментировал происходящее Грилло: - Идиоты! Приняли «джип» Кодо-6 за федералов и с перепугу разнесли его первым же снарядом. Он там, дальше, за грузовиком. Два англичанина - прямо на небо, двое покалечено. Об этом орал Кэннон. Я слышал, когда был здесь без вас.

        - Отлично!  - пробормотал Дювалье и подмигнул Грилло.  - А ведь ты прав! Не будем пока мешать им выяснять отношения.
        Он обернулся к Петру.
        Фотокамера с телеобъективом уже лежала перед Петром наготове - в траве.

        - А вам, Пьер, я бы посоветовал не жалеть пленку.

        - Вы убили двух офицеров и двух искалечили!  - продолжал Кэннон, распаляясь от собственного крика.  - И вы мне за это ответите! Кто стрелял по «джипу»? Шаг вперед!
        Бледный юнец, длинноволосый, в форме явно не по нему, свисавшей с узких плеч мешком, нерешительно шагнул вперед из первой шеренги.

        - Ты?
        Юнец чуть заметно кивнул, и Кэннон вскинул кольт. Наемник, хватаясь за раздробленную левую ногу, рухнул на асфальт, воя нечеловеческим голосом. Его товарищи рванулись было к Кэннону, но не спускавший с них глаз Сэмми резанул пулеметной очередью поверх голов.

        - Ни с места, ребята!  - с издевкой крикнул он. Наемники отпрянули. Кэннон же, будто ничего не заметил, тщательно прицелился во вторую ногу воющего парня. Он добил его лишь пятым выстрелом - в голову, прострелив предварительно ноги и руки.

        - Снимай, Пьер, снимай!  - возбужденно вцепился в рукав Петра Дювалье.  - Эти снимки тебя озолотят!
        И, видя, что Петр не в силах пошевельнуться от ужаса, охватившего его при виде этого хладнокровного, садистского убийства, схватил фотокамеру и сам принялся фотографировать - спокойно, не торопясь, старательно строя кадр. Этот «бывший человек Жана Фоккара» умел все на свете.
        Петр мельком взглянул на Грилло. Тот с наслаждением раскуривал сигарету с марихуаной, окурок которой он достал из нагрудного кармана.

        - Ну?  - уставился Кэннон на Мини-Спайка.  - А теперь я забираю вас всех под свою команду. Я сделаю из вас солдат, черт побери! Камикадзе! Смертников! Вы будете ходить в атаку впереди всех - до первой крови, которой вы смоете…

        - Кончай болтать, ты… - злобно оборвал его Мини-Спайк.  - Ты убил мальчишку. И я клянусь, что это тебе не сойдет с рук. Мы живем в демократическом обществе и знаем наши права. Жаль только, что у нас в Англии нет смертной казни, а то болтаться бы тебе с пенькой на шее!

        - Так!  - зловеще протянул Кэннон.  - Значит, ты отказываешься стать камикадзе? Кто еще?  - Он обвел взглядом строй наемников: - Шаг вперед!
        Несколько секунд ожидания - и наемники, человек десять, почти половина взвода, шагнули вперед. Кэннон оглянулся на Сэмми:

        - Это не только трусы, это еще и дезертиры! Поступай с ними по законам военного времени.

        - Снять форму, вы, подонки!  - проревел Сэмми и поднял пулемет.

        - Ты… - шагнул к нему Мини-Спайк.
        Пулеметная очередь почти в упор сломала его пополам. Он раскрыл рот и, хватаясь руками за живот, рухнул вперед, лицом вниз.
        Остальные поспешно принялись сбрасывать с себя пятнистую форму и остались в одном белье.

        - В грузовик!  - приказал Сэмми и махнул своим командос. Те, с автоматами наготове, окружили арестованных, подталкивая их стволами автоматов к грузовику.
        Сэмми приказал что-то шоферу, грузовик тронулся, набрал скорость и скрылся за поворотом. Несколько минут прошло в тягостном молчании, и вдруг там, где скрылся грузовик, застучал пулемет Сэмми - деловито, сначала длинными очередями, потом короткими - и стих. Потом один за другим грохнули несколько выстрелов кольта.



        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. РАЗГРОМ

        ГЛАВА 1

        За окном рассветало. И Петр вдруг подумал: который же раз уже он встречает рассвет на африканской земле? Он задул свечи, стоявшие перед ним на столике в старинном бронзовом подсвечнике, привезенном из Европы, наверное, еще португальцами,  - электричества в Обоко не было с того самого дня, как федералы взяли Уарри. При отступлениигенаемники взорвали электростанцию, которая снабжала электроэнергией добрую половину Поречья.
        Встал из кресла у камина, подошел к широченному, почти во всю стену окну и потянул за шнур раздвигающиеся тяжелые шторы.
        Серый утренний свет проник в холл - пыльный, запущенный. Сам хозяин виллы, Эбахон, и весь его штаб две недели назад перебрались из Обоко в лепрозорий, крыши бараков которого были разрисованы большими красными крестами и не меньших размеров ярко-голубыми буквами ООН: самолеты федералов, получивших наконец из Европы летчиков-наемников, уже несколько раз кружили над лепрозорием, но, видимо, имели твердый приказ не бомбить его. Не бомбили они и Обоко, зато вываливали свой смертоносный груз на окрестные деревни, предавая их безжалостному уничтожению.
        Петр взглянул на часы: ему было велено явиться сюда, на виллу главы мятежников, к шести утра, но сейчас уже было около семи, а Эбахона все не было.

        - Уехал с вечера на юго-восточный фронт, просил извинить, если опоздает,  - сказал Петру все тот же знакомый ему капитан.
        Капитан уже не выглядел так нарядно, как тогда, когда Петр увидел его впервые. Он заметно похудел, и давно не глаженный мундир висел на нем, как будто был с чужого плеча. Да и холодное высокомерие адъютанта сменилось теперь неуверенностью и беспокойством.
        Жак, привезший Петра на своем «джипе», хмыкнул. Потом хлопнул Петра по плечу:

        - Ладно, дожидайся. А я съезжу пока в штаб насчет боеприпасов. Мы на пределе…
        Кодо-2, отступив из Уарри, закрепилась милях в десяти от этого города, оседлав единственную дорогу на Обоко там, где она была зажата с одной стороны скалами, а с другой пропастью. Хуже обстояло дело на северном и юго-восточном фронтах. В тот самый день, когда наемники перешли Бамуангу и двинулись на Луис, бросив на прорыв свои лучшие части, федералы взяли с моря Данди и в нескольких местах перешли реку Бамуэ, естественную северную границу Поречья.
        Их колонны, смяв наемников и солдат мятежников, а затем уже почти не встречая сопротивления, двинулись с двух сторон на Обоко. Чтобы спасти положение, Рольф Штангер приказал частям, двигавшимся с боями на Луис, прекратить наступление и срочно отойти за Бамуангу. Затем Кодо-5 и Кодо-6 были брошены навстречу наступающим федералам и сумели остановить их - на севере в двухстах семидесяти и на юго-востоке - почти - в ста милях от столицы Поречья. Зато другие части федералов переправились через Бамуангу выше и ниже Уарри и внезапной атакой с флангов выбили Кодо-2 из города.
        Но самое страшное для Эбахона было то, что Данди, нефтяная столица Поречья, и почти все месторождения «черного золота» оказались теперь в руках федералов. И Петр, зная об этом, мог предположить, зачем он опять понадобился его превосходительству…
        Войтович оставил ему свой радиоприемник, и по вечерам в палатке, которую он делил с Жаком, Петр шарил в эфире, жадно ловя сообщение и комментарии о том, что происходит в Гвиании и Поречье. Корреспонденты, аккредитованные при штабе Штангера, с разрешения самого Эбахона передавали свои материалы - за хорошую мзду, разумеется,  - с летчиками, время от времени прилетавшими на грузовых машинах без опознавательных знаков сначала на аэродром в Уарри, а после его падения - на секретный аэродром «Зет», построенный неподалеку от Обоко, прямо в буше. Там же базировались три легких самолета ВВС Поречья: три других были сбиты с земли ракетами федералов во время первых же боевых вылетов.
        Но в последние дни число этих полетов вдруг резко сократилось, и Петр был отчасти тому виною.
        Статьи Войтовича, появившиеся сначала в польских газетах, а затем перепечатанные левой прессой капиталистических стран, произвели сенсацию. Он обвинял «Шелл» и другие нефтяные монополии в организации мятежа в Поречье, а Эбахона - в кровавой провокации против народа идонго - в инспирировании погрома и использовании его в качестве повода для мятежа. Анджей рисовал портреты наемников - ударной силы мятежников, рассказывал о роли мистера Блейка и сделке между Эбахоном и «Шелл».
        О том, что сведения эти были добыты Петром и записаны на пленку, Анджей молчал: Петру это могло здесь дорого обойтись.
        Петр узнал о статьях Войтовича из передач московского радио. Западные радиостанции сообщили об этом лишь вскользь, не придавая никакого значения утверждениям корреспондента ПАП. Зато, когда во французской печати появились фотографии расстрела английских наемников Кэнноном…
        Это случилось только день назад, и день назад об этих снимках говорила уже вся мировая печать, как утверждал диктор Би-би-си. Петр невольно покачал головой и вздохнул. Сцена, свидетелем которой он стал на дороге у Обури, до сих пор стояла у него перед глазами.

…Сэмми вернулся через четверть часа после того, как прогремел последний выстрел его кольта.

        - Приказ выполнен, сэр!  - возбужденно крикнул он, вываливаясь из кабины грузовика. Из кузова медленно вылезали командосы, вид у них был растерянный и подавленный. Другие командосы, продолжавшие стоять с автоматами на обочине напротив поредевших шеренг наемников, встречали их вопросительными взглядами, но они молча становились в строй, избегая встречаться с кем-нибудь глазами.

        - Ну а теперь… есть еще желающие… отказаться от выполнения солдатского долга?  - глухо спросил Кэннон, держа руку на расстегнутой кобуре.
        Наемники молчали, глядя себе под ноги.

        - Вот и отлично! Кэннон обернулся к Сэмми:

        - Этим сосункам необходима трудотерапия, майор. Так вот пусть для начала они выроют могилу для бунтовщиков и зароют их. Да поглубже!
        Он небрежно козырнул и пошел к своему «джипу», стоявшему позади командосов на обочине.

        - Эй, Грилло!  - Дювалье толкнул локтем латиноамериканца.  - Быстро! В «джип» - и к Френчи. Расскажи ему, что здесь творится.
        Грилло оскалил редкие желтые зубы:

        - Си, мистер! Будет потеха!
        И бесшумно скользнул в зеленую чащу.
        Тем временем Кэннон вывел свой «джип» на шоссе, развернул его в сторону Обури и, рванув машину вперед, скрылся за поворотом.

        - А ну-ка, ребята, рассаживайтесь,  - почти добродушно приказал Сэмми наемникам.  - Да прихватите Мини-Спайка. Не оставлять же тела белых людей на потеху таким вот…
        И он небрежно кивнул на стоящих за его спиной командосов.

        - А стрелять им в нас… можно?  - проворчал кто-то из наемников, рассаживающихся в «джипы», в один из которых было положено и тело Мини-Спайка.

        - Как бы не так!  - ухмыльнулся Сэмми.  - Разве я допустил бы такое? Я прикончил ваших дружков сам, без помощи черномазых.

        - Запоминайте, месье, запоминайте!  - лихорадочно шептал Дювалье Петру.  - На таком материале вы сделаете громкое имя и большие деньги.

        - Да что вам, собственно, за дело до моей карьеры!  - взорвался Петр.  - Я сам знаю, что мне делать!
        Дювалье посмотрел на него с недоумением:

        - Но ведь вы журналист, а это сенсация!
        Командосы, дождавшись, пока безоружные наемники погру зятся в «джипы», влезли в кузов грузовика.

        - Ну что, ребята!  - крикнул наемникам Сэмми, устроившийся на подножке кабины грузовика.  - Вас стало меньше, зато вам теперь свободнее! Поехали!
        И захохотал, довольный своим остроумием.
        Грузовик, а за ним и оба «джипа» медленно двинулись по шоссе. Дождавшись, пока вдали затихнет шум двигателей, Дювалье встал и примирительно обернулся к Петру:

        - Ладно, Пьер, не обижайтесь. Вы правы - у каждого свой бизнес. Я тоже не люблю, когда меня учат!
        Прошло не меньше получаса, когда наконец они услышали гул двигателей со стороны расположения Кодо-2.
        Дювалье возбужденно сплюнул и растер плевок подошвой:

        - Сейчас начнется второй акт спектакля. Грилло прав - быть потехе. Кстати…
        Его взгляд остановился на фотоаппарате, висевшем на груди у Петра:

        - Насколько я понимаю, камерой воспользоваться вы не пожелаете. Так позвольте же мне доснять пленку и забрать ее. Между прочим, готов отдать вам половину будущей выручки… Наши газеты обожают такие сюжеты… Трупы, ну и… вы меня понимаете…
        Петр снял камеру и протянул ее Дювалье. На душе у него было мерзко, будто весь он с головы до ног вывалялся в липкой зловонной грязи.

        - Берите и, ради бога, оставьте меня в покое!  - вырвалось у него со злостью.

«Джип», за рулем которого сидел Жак, появился как избавление.

        - Здесь!  - крикнул Грилло, стоящий рядом с Жаком во весь рост, опершись руками на ветровое стекло.  - Вот там, впереди…
        Жак затормозил. Третьим на переднем сиденье был Мак Икс со своей неизменной серьгой в левом ухе. На заднем в компании трех командосов расположился краснорожий коротышка Браун.

        - Где они?  - резко спросил Жак.

        - Недалеко, шеф,  - поспешил с ответом Дювалье.  - Судя по выстрелам… это недалеко.

        - В машину, быстро!
        Действительно, ехать пришлось недалеко. Уже за вторым поворотом они увидели стоящие на обочине грузовик и «джипы».
        Лес в этом месте отступал от дороги метров на двести, оставляя довольно ровное поле, заросшее сорняками. Здесь-то и копали братскую могилу наемники для расстрелянных, тела которых лежали у обочины. Командосы держали работающих под прицелом автоматов, а Сэмми расхаживал тут же со своим неизменным пулеметом.
        Он издалека заслышал чужую машину, и теперь по его приказу двое командосов наводили в сторону, откуда они приближалась, безоткатное орудие, то, что было на «джипе» наемников. Остальные поспешно занимали позиции по обеим сторонам дороги.

        - А ведь могут и пальнуть,  - забеспокоился Дювалье.

        - Уберите пушку! Вы!  - встал рядом с невозмутимым Грилло Мак Икс.  - Своих не узнаете? Машина полковника Френчи!  - Он обернулся к Жаку: - Знаю этого парня. Мы с ним вместе были в Ольстере… Его зовут…
        Мак Икс оборвал фразу: он не любил выбалтывать чужие секреты.

        - Сэмми,  - подсказал ему Дювалье.  - Здесь он известен как Сэмми.

        - Хэлло, Сэмми!  - во весь голос заорал Мак Икс.  - Узнаешь меня? Мы с тобой были в Ольстере. Меня зовут Мак Икс. Понял? Мак Икс!
        Сэмми, залегший было с пулеметом в канаву, встал, небрежно отряхивая левой рукой колени. Он узнал кричавшего:

        - Хэлло… Мак Икс! И ты здесь, приятель?
        Он опустил пулемет и пошел навстречу медленно подъезжающему «джипу». Жак остановил машину.

        - Этот?  - спросил он вполголоса Грилло. Грилло кивнул.

        - Арестовать!  - приказал Жак.

        - Си, мистер,  - ухмыльнулся Грилло.
        Дювалье соскочил с подножки и отпрыгнул в сторону, расстегивая чехол фотокамеры.

        - Встреча друзей!  - заорал он, подражая уличному фотографу.  - В альбом дорогим родителям! Мгновение, обретающее вечность!

        - Если ты щелкнешь хоть один раз, я вышибу из твоей башки всю требуху, которой она набита,  - мрачно процедил сквозь зубы Сэмми, подходя к «джипу», возле которого его уже дожидались Мак Икс и Грилло.

        - Хэлло, Мак,  - протянул он руку.
        Мак Икс протянул свою… И вдруг Сэмми с воплем взлетел в воздух и с размаху шлепнулся об асфальт.
        Еще мгновенье - и Сэмми оказался прижатым к земле и обезоруженным.

        - Поднять его,  - приказал Жак. Он так и не вылез из-за руля.  - И ко мне.

        - Слышишь, что говорит босс?  - Грилло вывернул руку Сэмми. Его подвели к Жаку.

        - Отпустите его,  - брезгливо сказал Жак и, когда Мак Икс и Грилло отпустили Сэмми, обратился к убийце: - Твое настоящее имя?

        - Стар, сэр. Грэм Стар. Сержант армии ее высочества королевы… - заторопился Сэмми и вытянулся по стойке «смирно».
        Жак с минуту молча смотрел на него. Петр впервые видел его лицо таким холодным и жестким.

        - Ты убил… моих парней?

        - Мне приказали, сэр!  - цепеняя от страха, залепетал Сэмми.  - Я солдат…

        - Кто приказал?

        - Полковник Кэннон, сэр!
        Жак обвел взглядом Петра, Мака Икса, Грилло, Дювалье, держащего в руках приготовленную к съемке камеру:

        - Все слышали? А ну повтори!

        - Полковник Кэннон, сэр!  - повторил Сэмми.

        - Ты убийца,  - отчеканил Жак.  - Ты будешь расстрелян!

        - За что?  - отпрянул Сэмми и тут же рванулся к Жаку.  - Я убийца? А ты? А он? А все эти? Вы тоже убийцы, такие же, как и я! Вы…
        Он вдруг резко оттолкнул стоящих позади него Грилло и Мака Икса и кинулся бежать - через канаву, в поле, к спасительному лесу.

        - Стой!  - крикнул Мак Икс.

        - Подожди,  - схватил его за рукав Грилло.
        Он не спеша подобрал валявшийся на асфальте пулемет Сэмми, стал на колено и, не целясь, дал длинную очередь вслед бегущему.
        Сэмми словно ударили в спину. Он споткнулся и сделал еще несколько шагов вперед, пытаясь удержать равновесие и хватаясь руками за поясницу. Грилло ухмыльнулся и дал еще одну очередь. Сэмми развернуло и сбило с ног.

        - Готов,  - будничным тоном, как ни в чем не бывало сказал Грилло.  - Схожу проверить, босс?

        - Возьми документы,  - бросил ему вслед молчавший до сих пор Браун.  - Хорошие документы всегда в цене!
        У самого Брауна имелось при себе шесть паспортов.

        - Двадцать восемь пуль!  - похвастался Грилло, вернувшись.  - Как в тире, все в яблочко…
        А Дювалье уже шел к расстрелянному с фотоаппаратом. Командосы Сэмми наблюдали все это, не смея вмешаться в кровавые счеты «белых великанов».

…А потом было отступление. Жак отвел Кодо-2 к Обури, не дождавшись подхода Гуссенса и Кэннона. И только в Обури, разграбленном, сожженном городке, улицы которого были завалены трупами его жителей, Дювалье отдал Петру его камеру… без кассеты.



        ГЛАВА 2

        Эбахон опоздал на полтора часа. Он вошел в холл усталый, в пропыленной, пахнущей потом и гарью форме командоса, на ходу снимая ремень автомата, перекинутого за широкую спину.

        - Завтракали?  - спросил он Петра чуть ли не с порога, не успев даже поздороваться. И сейчас же обернулся к двери: - Адъютант! Завтрак!  - Потом к Петру: - Извините, Питер. Я с юго-восточного фронта. От Кэннона.
        Он выдержал паузу, пристально глядя прямо в лицо Петра, словно ожидая его реакции на имя Кэннона, потом усмехнулся:

        - Своими фотографиями вы кончили этого человека.

        - Это не мои фотографии,  - спокойно возразил Петр.

        - Да?  - удивился Эбахон и, подумав немного, вздохнул: - Конечно же, не ваши. Я должен был об этом догадаться сам. Судя по тому, что говорит о них Би-би-си, надо быть отъявленным мерзавцем и хладнокровным садистом, чтобы снимать с таким смаком преступление. Впрочем, мы с вами еще об этом поговорим… Я только умоюсь и переоденусь…
        И, махнув рукою, он легко взбежал наверх по скрипучей лестнице.
        Хмурый адъютант вошел с подносом и молча поставил его на столик перед Петром: кофейник, молочник, две чашки, сахарница. Тосты были чуть теплые, в розетках лежало по крошечному кусочку местного масла, желтого, рассыпчатого. Там же по квадратику густого яблочного джема.
        Адъютант так же молча удалился, а Петру пришлось подождать еще минут десять, пока в холл спустился Эбахон в легком зеленом «сафари» - куртке с короткими рукавами и с накладными карманами.

        - Завтракать! Сначала завтракать!  - весело крикнул он, присаживаясь к столику и хватая кофейник: - Вам с молоком или без?
        Кофе был местный, качества невысокого, да еще и плохо поджарен.

        - Извините за бедность,  - сказал Эбахон, коснувшись толстых, лоснящихся губ белоснежной салфеткой.  - В эти трудные для моего народа дни я должен жить как все.
        Он отложил салфетку:

        - Из-за этого садиста Кэннона английские власти задержали грузы для нашей страны. Продовольствие, медикаменты! А ведь все это куплено на мои собственные деньги, я распорядился снять для этого не один миллион фунтов с моего счета в Швейцарии.

        - Но, если это только продовольствие и медикаменты,  - недоверчиво протянул Петр,  - то…

        - Вы не знаете англичан, дорогой Питер!  - с жаром возразил ему Эбахон.  - Эгоисты и снобы! Сами они могут убивать тысячи африканцев, малайцев или ирландцев, но стоит только прихлопнуть десяток их соотечественников, пусть даже самых отъявленных подонков, поднимают шум на весь мир.  - Он наклонился к Петру и доверительно понизил голос: - Честно говоря, я на их месте был бы благодарен Кэннону - избавил Британские острова от десятка потенциальных убийц. Но они… Вчера вечером премьер-министр был вынужден отвечать в палате общин на запрос по этому поводу. Обещал создать специальную комиссию для расследования дела о вербовке наемников.  - Эбахон тихо рассмеялся.  - Но англичане верны своей натуре. В палате уже готовы и рекомендации: с одной стороны, запретить деятельность вербовщиков, а с другой - отменить закон 1870 года, запрещающий британским подданным вступать в иностранную армию. Это, мол, ущемление свободы и прав человека. Хотите еще кофе?
        Он взялся за кофейник, но Петр отрицательно покачал головою. Эбахон поставил кофейник на место и отодвинул поднос. С минуту он молчал, словно собираясь с мыслями, потом поднял взгляд на Петра:

        - Вы, вероятно, догадываетесь, зачем я пригласил вас?

        - Предполагаю. Эбахон глубоко вздохнул:

        - Честно говоря, дела у нас неважны. Ладно, я не спрашиваю, как ваш друг Войтович очутился за Бамуангой, кто помог ему бежать и откуда у него самые конфиденциальные сведения. Конечно, его статьи несколько подмочили мою репутацию, но, с другой стороны, даже помогли: раз красные меня ругают, значит, для Запада я фигура вполне подходящая, подлинный защитник свободного мира. Но затем кто-то… - Он поспешно поднял руку, словно прося Петра не перебивать его.  - …кто-то поссорил меня с Англией. Ведь пересылка во французские газеты этих омерзительных фотографий просто-напросто политический шантаж!
        (Петр вспомнил, как возбужденно щелкал Дювалье затвором фотокамеры. Так вот, значит, для чего понадобились «человеку Фоккара» эти снимки! Теперь, когда у Эбахона натянутые отношения с Лондоном, следует ждать эмиссаров ЭФРАП, нефтяной монополии французов! Ловкая подножка конкуренту!)

        - Сейчас сюда приедет Блейк,  - стал серьезным Эбахон.  - И нужно мне… вы видите, я играю с вами в открытую… чтобы он решил, что я, покинутый Лондоном, опять смотрю в сторону Москвы. Кстати, вы не забыли песенку о десяти маленьких негритятах?
        Петр закусил губу: значит, опять угроза!

        - Воспринимайте это проще, дорогой Петр!  - Голос Эбахона стал вкрадчив.  - Вам не придется поступать против вашей совести. Видите, я прекрасно понимаю, что вы обо мне думаете! Вам нужно будет только глубокомысленно молчать и слушать.
        С мрачным видом. В сущности, у вас нет выбора. Так да или нет?
        Петр потянулся за кофейником.

        - Вот и отлично!  - заулыбался Эбахон. Он посмотрел на свои часы: - Ровно восемь. Сейчас здесь должен появиться мистер Блейк. Англичане любят точность.  - Эбахон понизил голос: - Клянусь, Питер, я разыгрываю вашу карту в последний раз!

        - Мистер Блейк!  - доложил адъютант.
        Маленький англичанин буквально выскользнул из-за его спины. Его цепкий взгляд разом охватил всю картину: Эбахон и Петр уютно устроились в креслах у камина, завтракая вместе…

        - Хэлло!  - добродушно приветствовал англичанина Эбахон, не вставая с места.  - Позавтракаете с нами, мистер Блейк?
        Он сделал приглашающий жест:

        - С мистером Николаевым вы, конечно, знакомы. Между прочим, он давний друг полковника Френчи, того самого, который чуть было не взял Луис…

        - И расстрелял это чудовище Сэмми, то есть Грэма Стара!  - в тон хозяину продолжил гость, направляясь к столику.  - Что ж, от кофе я бы не отказался.
        Блейк налил себе полную чашку и сделал маленький глоток - без сахара, без молока.

        - Итак, я покидаю Поречье,  - сказал он с грустью.  - И пришел выразить вам, ваше превосходительство, самые лучшие чувства, которые всю жизнь будут охватывать меня при воспоминании о днях, проведенных на земле идонго. Но компания требует моего возвращения в Данди.  - В голосе англичанина появился металл.  - Бизнес есть бизнес, ваше превосходительство. Нам приходится иметь дело с теми, кто контролирует нефтяные месторождения. Федеральное правительство Гвиании, конечно, раздражено нашим денежным… подарком народу идонго. Но, в конце концов, это был лишь акт гуманности - помощь жертвам погрома, беженцам, хлынувшим в Поречье.  - Он бросил быстрый взгляд на Петра и продолжал: - У нашей компании солидная деловая репутация. Весь мир знает, что нас интересует бизнес, а не политика.
        Петр усмехнулся.

        - Но, уезжая, я не говорю «прощай», ваше превосходительство,  - многозначительно продолжал Блейк.  - Я говорю «до встречи», ибо наши сердца и души остаются открытыми для сотрудничества с…

        - Бежите, как крысы с тонущего корабля!  - перебил его Эбахон.  - И даже задержали мои, мои собственные грузы в Лондоне. Хороши же ваши свободы, черт побери!
        Блейк со вздохом развел руками:

        - Вы должны нас понять, ваше превосходительство! Скандал с этим… как его… Кэнноном… может вызвать падение кабинета.

        - А вы знаете, что, когда гроб с телом Сэмми выгружали в аэропорту Хитроу, грузчики, узнав, кто лежит в гробу, пинали его ногами и плевали?  - перебил его Петр.

        - Вы регулярно слушаете передачи Би-би-си, мистер Николаев,  - сухо ответил Блейк.
        За окном остановилась машина.

        - Кого там еще принес дьявол,  - мрачно пробормотал Эбахон.  - Еще одна крыса?
        Адъютант не успел доложить, кто приехал. Он лишь открыл рот, когда, решительно отодвинув его, в холл ворвался запыхавшийся Аджайи в форме командос и с большим, из белых страусовых перьев веером вождя.

        - Федералы… - тяжело выдохнул он.

        - Что?  - вскочил Эбахон.  - Прорвались? Аджайи рухнул в свободное кресло.

        - Ну?  - рявкнул Эбахон.

        - Уф!  - перевел наконец дух Аджайи.  - А все этот мерзавец Кэннон!  - Он, словно извиняясь, взглянул на Блейка: - Как только этот убийца узнал о фотографиях, он бежал. Бросил фронт и ушел со своими головорезами в…
        Аджайи назвал сопредельную страну.

        - И… - нетерпеливо вскинулся Эбахон.

        - И… федералы прошли через брошенные им позиции!

        - Скотина!  - хлопнул по столику Эбахон так, что подпрыгнула посуда.

        - Федералы ворвались в деревню Ули… - Голос Аджайи дрогнул.  - И вырезали всех ее жителей. Женщин, детей, стариков. Эти вандалы продолжают геноцид!

        - О!  - Блейк слушал все с большим интересом. Аджайи внезапно обернулся к Петру:

        - И после этого, Питер, ваш друг Войтович смеет утверждать, что мы сами организовали погром…

        - Деревня… в руках федералов?  - задал вопрос Петр.

        - Нет, мы ее отбили… Герр Штангер сам повел в атаку… своих людей!
        Петр отметил про себя, что Аджайи избежал слова «наемники»:

        - И есть свидетели, что жителей Ули перерезали именно федералы?

        - Как вы смеете!  - возмутился Аджайи.  - Я приехал сюда как раз затем, чтобы пригласить в Ули иностранных журналистов. В том числе и вас - Он обернулся к Блейку: - В то время как ваша страна задерживает продовольствие и медикаменты для нашего несчастного народа, на стороне федералов воюют наемники. Это они ворвались сегодня первыми в Ули.

        - Интересно!  - поднял бровь Блейк.
        Аджайи перевел вопросительный взгляд на мрачного Эбахона:

        - Ваше превосходительство?
        Эбахон молчал, пощипывая в задумчивости бороду.

        - Ладно,  - наконец решился он.  - Через час мы выезжаем в Ули. Я должен быть с моим народом в час испытаний.
        Он вздохнул и посмотрел на Блейка:

        - Вы тоже, если хотите, можете поехать с нами. Пусть «Шелл» узнает, кому она будет выплачивать теперь деньги за нашу нефть! И за нашу кровь…
        И встал, давая понять, что разговор окончен:

        - Через час собираемся на выезде из города, на дороге, что ведет на Ули.
        Петр был уверен, что уже через полчаса передатчик «Шелл» в Обоко начнет передавать шифровки в Лондон и в Данди и сообщение о резне в Ули уже сегодня появится в вечерних лондонских газетах. А завтра тему раскрутит «Тайме» - основательно, солидно, со ссылками на осведомленные источники и с обстоятельными комментариями специалистов о межплеменной вражде, корни которой уходят в глубь веков и в которой нет ни правых, не виновных, а есть только взаимная ненависть и жестокость. Дело же цивилизованного мира смягчать страдания жертв этой вражды, оказывая им посильную гуманную помощь.
        И сейчас же начнут возникать комитеты «В помощь жертвам гражданской войны в Гвиании», создаваться всякого рода фонды на оплату поставок в Поречье продовольствия, медикаментов, одежды, на плату врачей-добровольцев и специалистов по восстановлению. И во всей этой мутной воде будут привычно ловить рыбку ЦРУ, СЕДЕСЕ, Интеллидженс сервис.
        Петр вышел на крыльцо, постоял и огляделся. Два броневика - справа и слева от виллы, с пушками, направленными на виднеющиеся в конце аллеи королевских пальм решетчатые ворота, десятка два командосов, сидящих на земле или бесцельно слоняющихся по двору, вооруженных до зубов.

        - Хэлло, мистер Николаев,  - услышал Петр ломающийся юношеский голос, едва он оказался за воротами.
        Из «джипа» с базукой, стоявшего метрах в пятидесяти от ворот, ему радостно махал улыбающийся Дэнни. Рядом с ним сиял белозубой улыбкой Манди.



        ГЛАВА 3

        Старый «дуглас» гудел в низком ночном небе, словно большая тяжелая муха. Он то удалялся, и тогда звук его двигателей был почти не слышен, то приближался и назойливо кружил почти над самой головой, где-то за тяжелыми дождевыми облаками, из которых который день подряд сочился нудный, мелкий и холодный дождь.
        Петр зябко поежился, чувствуя, что весь покрывается липкой испариной: желтый пластиковый плащ с капюшоном, который был взят на время у дежурного диспетчера аэродрома «Зет», не пропускал ни воды, ни воздуха.

        - Это Желтый Медведь,  - ни к кому не обращаясь, сказал комендант аэродрома майор Джон Пауэл.  - Сегодня его очередь… - Он отвернул рукав точно такого же, фирмы «Шелл», плаща, как у Петра,, и направил фонарик на свои часы.  - Сейчас он, как всегда, пристроится в хвост «гуманистам». Они должны быть уже на подходе…
        При короткой и слабой вспышке света Петр успел увидеть лишь силуэты людей, замерших в напряжении поодаль, и бесформенные в темноте машины. Он знал, что в машинах раненые наемники, кое-как перевязанные, в наскоро наложенных шинах: федералы попытались сегодня на рассвете прорваться сквозь позиции Кодо-2, но, понеся большие потери, отошли. Семеро раненых, четверо убитых - цена, которую Кодо-3 заплатила за свою победу. Речь, разумеется, шла только о белых, о потерях среди черных командиры даже и не сообщали в штаб Штангера. Убитых Жак распорядился похоронить в безымянных могилах внизу под дорогой, в ущелье, раненых, как обычно, доставить на аэродром «Зет» для эвакуации сегодня же ночью.
        Так повторялось почти ежедневно с тех пор, как аэропорт «Зет» стал принимать по ночам самолеты Красного Креста по пять-шесть машин за ночь.
        Да, Петр не ошибся, предугадывая события, которые должна была вызвать трагедия Ули, маленькой деревушки, вытянувшейся вдоль шоссе Данди - Обоко. Когда-то Петру приходилось вместе с Войтовичем проезжать через нее. Квадратные глиняные хижины, крытые кусками ржавого железа или потемневшим, запылившимся тростником, деревянные ставни, всегда закрывавшие окна без рам и стекол, пестрые, ярко раскрашенные корзины, выставленные на обочину - а вдруг кто-нибудь из проезжающих купит?  - убогий кабачок с облезлой жестяной вывеской, на которой еще можно было разобрать слова «За морем»… Желтые шелудивые собаки, безразличные ко всему на свете; роющиеся в пыли курицы; дети со вздутыми животами… Обычная нищета гвианийской деревушки.
        Когда колонна «джипов», во главе которой шла машина Эбахона, прибыла в Ули, в ней были одни военные. Солдаты бродили среди развалин глиняных хижин, видимо взорванных гранатами, рылись на пепелищах, подбирая остатки скудного скарба, который теперь уже никогда не понадобится жителям Ули, чьи тела аккуратным рядом были положены у неглубокой братской могилы.

        - Останови,  - приказал Эбахон солдату-шоферу, когда «джип» поравнялся с могилой. Эбахон выпрыгнул из «джипа», сдернул свой черный берет и пошел вдоль ряда убитых медленно, заглядывая в их лица.
        За ним сейчас же последовал Блейк, крутя с интересом головой и хмыкая. Петр подал руку Элинор и помог ей тоже выйти из машины: о том, чтобы взять ее в эту поездку, позаботился сам Эбахон.
        Из второго «джипа» с кряхтением вылез его величество Макензуа Второй в своей неизменной красной фетровой феске и в белом бубу[17 - Белое одеяние, похожее на тогу.], за ним трое вождей, которых Петр видел на церемонии провозглашения отделения Поречья от Гвиании. Из других машин заспешили журналисты, чернокожие офицеры.

        - Хэлло, бади!  - услышал позади себя Петр голос Мартина Френдли.  - Давненько не виделись!
        Придерживая Элинор под локоть, Петр оглянулся. Мартин Френдли, заметно похудевший и посвежевший, в зеленом «сафари» с красной надписью «Пресса» на белом лоскутке, пришитом на нагрудный карман, махал ему рукой, в которой дымилась неизменная короткая трубка. Рядом с Френдли спешили Сид Стоун и Алекс Лаке - оба с кинокамерами наготове, в точно такой же, как у Френдли (и у Петра), униформе. Величественный, похожий на Бальзака Серж Богар; разбитной, приветливо улыбающийся Дании Смит из Рейтера; как всегда, меланхоличный Шварц; чахоточный, узкогрудый Дюпон - все они были здесь, возбужденные, словно охотники перед началом большой охоты.
        Петр давно уже не видел их всех вместе. Они метались по фронтам, болтались в барах Обоко, вытягивая «читабельные» детали из любивших похвастаться своими подвигами «рыцарей удачи», изредка сходясь в рест-хаусе или на брифингах в министерстве информации - его возглавлял комиссар Мбойя, занявший под нужды своего учреждения здание колледжа иезуитов.
        На брифинги эти Петр не ездил - Жак просто не отпускал его одного, хотя бы без Манди, а появляться перед коллегами с телохранителями ему не хотелось. Они и так уже сообщали из Поречья о «таинственном русском», к которому странно благоволит президент, многозначительно не называя ни имени Петра, ни его профессии.

        - Как дела, бади?  - весело повторил Френдли, приближаясь.
        Он махнул трубкой в сторону братской могилы. Элинор неприязненно покосилась на американца, осторожно освободила локоть от руки Петра и быстрым шагом пошла вперед, догоняя Эбахона. Навстречу им уже спешили офицеры в форме армии Поречья, со стеками под мышкой на английский манер.
        Петр остановился, решив подождать задыхающегося Френдли, которого уже обогнали Стоун и Лаке, спешившие снять президента, скорбящего над телами сограждан.

        - Поздравляю!  - протянул Френдли свои короткие и пухлые пальцы Петру.  - Вы дали англичанам в самое подбрюшье, бади. Вот это по-репортерски! Хотя, окажись мы тогда вместе с вами у Френчи…

        - А… - махнул рукой Петр, поняв, что речь идет о фотографиях Дювалье. Объяснять свою непричастность к ним было бесполезно.

        - Впрочем, статьи вашего друга Войтовича тоже отравили кое-кому жизнь,  - хитро подмигнул Френдли, вынимая трубку изо рта.  - И придумано неплохо: один уходит к федералам, другой остается здесь. Только не слишком ли сложную игру вы ведете, мистер?
        Френдли дружески улыбался, но Петру почудились в его голосе угрожающие нотки. Впрочем, это могла быть просто зависть профессионала.

        - Приветствую ваше преосвященство,  - меланхолично кивнул подошедший Шварц.  - Надеюсь, когда благодаря вашим усилиям моих соотечественников будут изгонять из Поречья, вы замолвите за меня словечко…

        - И за меня!  - весело крикнул Дании Смит, хлопая Петра по плечу.
        Богар гулко захохотал, но узкогрудый Дюпон ткнул сейчас же его в бок тощим и острым пальцем, делая страшные глаза и указывая взглядом на братскую могилу. Богар поперхнулся.

        - Да, джентльмены,  - сейчас же сделал скорбное лицо Френдли.  - Вот вам и еще одна человеческая трагедия!
        Он взял Петра под руку и, астматически хватая широко раскрытым ртом воздух, пошел с ним вдоль ряда убитых.
        Они лежали, изуродованные выстрелами в упор, исколотые ножами, у многих были страшные рубленые раны, нанесенные тяжелыми котласами[18 - Котлас - большой тесак.]… Женщины - старые и молодые, подростки, дети, совсем младенцы, старики и старухи. Жалкие тряпки едва прикрывали их вывалянные в грязи тела, и мухи уже жужжали над их остекленевшими глазами и открытыми ртами.
        Петр почувствовал, как железный обруч сжимает его горло, ему было нечем дышать.

        - Питер!  - позвала его Элинор. Глаза ее были полны ужаса.

        - Это звери, Питер! Нет, звери так не поступают, они хуже зверей!
        Френдли печально склонил голову и отступил на полшага назад:

        - Да, это ужасно, мадам!

        - Проводите меня к машине, Питер.  - Голос Элинор сорвался, и она пошла к «джипу» не оглядываясь…



…Посадочные огни - редкие красные лампы - вдруг вспыхнули длинной кровавой полосой и почти тотчас же погасли. Они горели не больше тридцати секунд.

        - «Гуманист» на подходе,  - опять, ни к кому не обращаясь, сказал Пауэл.  - И опять здесь Желтый Медведь!

        - И все же федералы так и не могут закрыть ваш аэродром,  - констатировал Жак.  - Сколько бы они его ни бомбили!

        - Аэродром! Пауэл фыркнул:

        - Шоссе, вдоль которого разровняли канавы и вырубили деревья! Самое большое, чего они могут добиться,  - наделать в нем дырок, которые мы сейчас же засыпем. Диспетчерский пост, службы, склады горючего - все это в буше.
        Где-то вдалеке послышался гул самолета, непохожий на тот, что был слышен раньше. Он приближался все быстрее и быстрее. Посадочные огни опять зажглись и погасли. Самолет был уже где-то рядом… Опять вспышка красной дорожки - и вот уже тяжелая транспортная машина в темноте идет на посадку. Над самой землей зажигает бортовые огни - ив вихре пыли проносится мимо, чиркая колесами по асфальту.

        - ДС-7, Канадец,  - успевает бросить Пауэл вслед тяжелой машине, бортовые огни которой мгновенно гаснут, а двигатели натужно ревут в торможении. Еще минута - и наступает полная тишина. Потом мелькают пятнышки синих фар военных грузовиков. Раненые за спиной Петра оживленно разговаривают, кто-то, не в силах больше сдерживаться, стонет.

        - Сейчас, ребята, сейчас!  - идет к ним Жак.  - Сейчас колымагу разгрузят, и тогда ваша очередь.
        А над лесом снижается еще один самолет. И опять вспыхивают и гаснут посадочные огни. И опять тяжелая машина садится в темноте прямо на шоссе, проносится мимо и затихает. За ней садятся третья и четвертая. И только тогда появляется Желтый Медведь.
        Он, видимо, успевает заметить последнюю вспышку посадочных огней - вой бомбы, взрыв, другой, третий! Еще взрыв и еще! И гул федеральной машины удаляется.

        - И так вот каждый раз,  - усмехается Пауэл.  - Сейчас он разговаривает с нашим диспетчером - он знает всех нас по голосам. «Хэлло, Чарли! Говорит Желтый Медведь! Надеюсь, что я никого не задел. Но ведь я когда-нибудь могу и попасть. Ха-ха-ха!» Он знает по голосам и всех, кто летает постоянно: Канадца, Австралийца, Южноафриканца, Родезийца. Знает даже их бортовые номера. Сколько мы ни меняли наши частоты, он все равно находит их, у него просто собачий нюх!

        - И он ни разу не помешал приземлиться ни одной вашей машине?  - удивился Петр, хотя знал, что за две недели, прошедшие с тех пор, как заработал воздушный мост из одной из соседних стран на аэродром «Зет», федералы так и не сумели положить конец этим ночным полетам. Сначала их подводила техника. Четыре современнейших истребителя, срочно купленных у международных торговцев оружием, на которых летали летчики из Саудовской Аравии, оказались совершенно непригодными. К тому же саудиты боялись летать по ночам. И лишь когда кто-то догадался использовать старые тихоходные «дугласы», двадцатикилограммовые бомбы из которых команда бросала просто руками сквозь открытую дверь, дело вроде бы сдвинулось.
        Пауэл рассказывал это посмеиваясь: и федералам и мятежникам наемных пилотов поставляла одна и та же контора, где порою будущие «противники» подписывали контракты за одним и тем же столом.

        - …Долго еще ждать?  - нетерпеливо спросил Жак, возвращаясь от раненых.  - Там одному… совсем плохо. И если он не окажется у врача через пару часов…

        - Окажется,  - уверенно перебил его Пауэл.  - Они уже разгрузились или вот-вот закончат разгрузку.

        - Поехали!  - крикнул Жак в ту сторону, где стояли машины с ранеными, и первым полез в «джип».
        Они проехали во главе небольшой колонны километра два, пока в лучах синих фар не показался хвост транспортного ДС-7, возле которого суетились солдаты, выгружая тяжелые ящики из грузовых отсеков прямо на грузовики.

        - Скорее, дьяволы! Скорее!  - орал на них кто-то по-английски с южноафриканским акцентом.

        - Маккинтайр. Ненавидит черных, но деньги не пахнут,  - кивнул в сторону самолета Пауэл и вылез из машины.  - Подождите меня здесь.
        И он исчез в темноте.

        - А если… их… - Петр кивнул в сторону ДС-7,  - собьют на обратном пути? Ведь Желтый Медведь может вызвать по радио истребители?

        - Если по его вине что-нибудь случится хоть с одним наемным пилотом, ему несдобровать. Сначала он лишится работы, а потом… - Жак щелкнул пальцами.

        - Значит, между летчиками той и другой стороны есть договоренность?  - продолжал допытываться Петр.

        - Что-то вроде… Если бы федералам удалось прикрыть «Зет» и прекратить доставку сюда оружия и боеприпасов, мы не продержались бы и месяца. Но тогда…

        - Что тогда?

        - Тогда бы летчики уже не получали свою тысячу в месяц. И те и другие.

        - Но почему же все-таки федералы используют наемных летчиков?
        Жак досадливо поморщился:

        - А что им остается делать? Своих летчиков у них нет. А советники - оставшиеся еще с колониальных времен англичане. Да что мне тебе объяснять…
        Да, Петр знал: молодое гвианийское правительство медленно, с трудом избавлялось от доставшихся ему в наследство от прежних времен английских советников. Они драли с правительства по контрактам бешеные деньги и по-прежнему вели линию, выгодную «доброй старой Англии».

        - Ах, вам это не нравится?  - говорили они.  - Хорошо! Разрывайте контракт, платите неустойку, а мы уезжаем! Все сразу. И ваша экономика рухнет без специалистов, в вашей стране начнется хаос…
        Наемники в ВВС Гвиании - это было их рук дело. Петр поднял глаза к ночному небу. Там слышался гул далекого самолета. Там шла своя игра. Он обернулся к Жаку:

        - И ты точно знаешь, что по воздушному мосту сюда идет оружие?
        Жак снисходительно улыбнулся:

        - На каждом втором самолете - знаки Красного Креста. Те, кто отправляет их сюда, знают свое дело.

        - Англичане?
        Жак несколько секунд молчал, словно не решаясь выдать какой-то секрет. Потом решился:

        - Люди Фоккара…

        - Но…

        - Ты же сам рассказал мне о трюке, который мой Дювалье проделал с фотографиями. Вся Англия продолжает гудеть и требовать расследования. «Шелл» вынуждена пока попритихнуть. Ведь, если в Англии узнают всю подноготную о ее здешних операциях… и о вербовке ею наемников для Эбахона…

        - А разве раньше об этом никому не было известно?

        - Было. Но дело обходилось без скандала, и все закрывали глаза на то, что происходит. А когда начался скандал, когда на свет появилось грязное белье… англичане считают это дурным тоном… - Жак покачал головой,  - а… люди Фоккара используют момент и заполняют временный вакуум. Сколько бы шансов ни оставалось у Эбахона, СЕДЕСЕ хочет использовать их все до одного. Тайно, конечно. Нефть Поречья слишком большая ставка сегодня.

        - Грузите раненых!  - крикнул из темноты Пауэл.

        - Скорее, скорее, черномазые дьяволы!  - орал южноафриканский летчик на командосов, вытаскивающих из машин носилки с ранеными наемниками, и тут же, обращаясь к раненым, менял тон: - Потерпите, ребята, потерпите! Через пару часиков вы будете в роскошном госпитале с белыми сиделками. Они любят романтику и героев. А потом вы будете торговать рассказами о своих приключениях среди дикарей. Это тоже ходовой товар среди тех, кто всю жизнь проводит в конторе и живет на одну лишь зарплату! Держитесь, мои герои!

        - Заткнись!  - крикнул со злостью кто-то из раненых и застонал.
        Но южноафриканца это не смутило.

        - Подлечитесь, отдохнете, и я найду вам неплохую работенку.

        - Он хочет на нас еще и заработать,  - пробормотал наемник с перебинтованными ногами, сидящий на носилках. Южноафриканец расслышал его.

        - Конечно, я тоже делаю бизнес. Но решай, парень: тебя ожидает полиция в каждом европейском аэропорту - задать кое-какие вопросы.. А в Претории ты будешь почетным гостем! Подумай, парень.
        Пауэл появился, когда на борт были подняты последние носилки.

        - Все?  - закричал он.  - Тогда закрывай дверь и выметайся. На подходе еще две машины.  - Он подошел к «джипу» Жака и козырнул: - Все в порядке, полковник. Можете возвращаться на фронт. Или подождете рассвета? Конечно, у нас тут иногда грохочет, но езда ночью по размытым дорогам куда опасней! А у нас всегда большой выбор выпивки. Как и все снабженцы, мы живем богато! Решайте же. А ваш друг журналист, если захочет, послушает, как мы беседуем с Желтым Медведем. Остаетесь? О'кэй!



        ГЛАВА 4

        Конечно же, Жак принял приглашение Пауэла из-за Петра. И вообще Петр заметил, что «полковник Френчи» в последнее время старается сделать все, чтобы он, Петр, повидал как можно больше на том небольшом клочке земли, который еще оставался под флагом Республики Поречье.
        Сам Жак изменился так, что Петру порой не верилось, что когда-то он познакомился с молодым, энергичным и веселым парнем, не боявшимся ни черта, ни бога, авантюристом, готовым одинаково и на добро и на зло. Теперь Петру частенько доводилось видеть Жака сидящим с устало опущенной головой.
        После поездки Петра в Ули Жак долго и дотошно расспрашивал его об увиденном, по нескольку раз задавал одни и те же вопросы, словно стараясь убедиться, не упустил ли Петр в своем рассказе каких-нибудь деталей. И Петр вновь и вновь рассказывал ему о разбитном парне с бегающими глазами - единственном свидетеле того, что произошло в Ули. Сам этот парень жил в Обоко - работал клерком в муниципалитете. Накануне прорыва федералов он приехал навестить родителей и уговорить их переехать в Обоко, подальше от фронта.
        Добирался он на попутных военных грузовиках, но последние десять миль ему пришлось идти пешком ночью. Уже рассветало, когда он вдруг услышал пальбу впереди, в родной деревне, до которой оставалось не больше мили. Подойдя еще ближе, он увидел клубы дыма, поднимающиеся из-за леса, там, где была Ули, и стал пробираться туда, прячась в зарослях.

        - Да, это были федералы, сэр!  - убежденно говорил он, стоя в кругу приехавших из Обоко важных господ, но обращаясь только к Эбахону.  - Я спрятался недалеко и хорошо видел их форму. Они окружили деревню и никого из нее не выпускали. А белые шли от хижины к хижине, бросали в них гранаты и стреляли по тем, кто хотел бежать… Потом они поджигали тростник на крышах и опять стреляли, стреляли, стреляли… Так продолжалось, наверное, с час. И вдруг я услышал, что по дороге из Обоко идут машины. Много машин. Я понял, что сейчас будет бой, и побежал в буш, подальше от деревни. Эбахон, мрачно кивавший в такт словам свидетеля, обернулся к Мартину Френдли:

        - Это был резервный отряд командующего Штангера. Был бой, федералы бежали, унося раненых и бросив своих убитых. Вы их видели…

        - Да, сэр,  - твердо ответил Френдли.  - Мы их видели…
        Он не кривил душой. От братской могилы, в которую солдаты уже стали бесцеремонно сбрасывать тела жителей Ули, приехавших повели на другой край деревни. Там тоже была братская могила, и в ней уже лежали трупы в форме федеральных войск - ее журналисты хорошо знали. Похоронная команда ждала только сигнала, чтобы начать сбрасывать на убитых липкую красную землю.

        - Надо бы посмотреть племенные насечки на щеках,  - негромко, ни к кому не обращаясь, сказал дотошный Шварц, стоявший над могилой рядом с Петром.  - Что-то мне кажется…
        Он не договорил, он, человек, исколесивший всю Африку и хорошо знающий нравы и обычаи многих ее племен и народов.
        Но солдаты по знаку Эбахона уже начали поспешно зарывать могилу. И тогда Эбахон предложил познакомиться с показаниями свидетеля.
        Жак заставил Петра несколько раз повторить гладкий, без единой запинки рассказ этого парня и задумался.

        - А что… мисс Карлисл?  - вдруг спросил он.

        - Элинор?

…Всю дорогу, от выезда из Обоко, где Дэнни и Манди были вынуждены с сожалением пересадить Петра в президентский «джип», а сами пристроиться в хвост колонны, Петр пытался понять настроение Элинор. Они сидели на заднем сиденье втроем, с ними был исключительно любезный, верх джентльменства, мистер Блейк. Эбахон сидел впереди, рядом с шофером, и все время оглядывался на Элинор, бросая на нее взгляды, то беспокойные, то задумчивые.
        И хотя Петр всей душой чувствовал, что Элинор хочет поговорить с ним, разговора не получилось, Блейк нес какую-то светскую чушь, а Эбахон вздыхал.
        Лишь раз у Элинор вырвалось было:

        - А помните, как Боб…
        Но она сейчас же оборвала фразу и отвернулась, а Петр понял лишь одно: она все время думала о смерти Боба…
        То, что произошло в Ули, потрясло ее, да и кого бы не потрясло? Петр видел, что даже его коллеги, немало понасмотревшиеся за свою бурную жизнь, неловкими фразами пытаются продемонстрировать свое показное хладнокровие.



…Рассказ о трагедии Ули потряс весь мир. Федеральное правительство немедленно опровергло утверждение, что жителей деревни вырезали его солдаты. Но западные газеты уже опубликовали страстное, полное боли письмо Элинор, призывающее спасти от геноцида народ идонго. Она умоляла женщин всего мира, Красный Крест, церковные организации, всех людей доброй воли оказать помощь жителям Поречья.
        Она сама встречала первый самолет, прибывший на аэродром «Зет» среди бела дня с грузом подаренной одной из африканских стран сушеной рыбы и одеялами от комиссии ООН по беженцам. А потом вперемешку с продовольствием и медикаментами пошли оружие и боеприпасы. Они позволили Штангеру сорвать несколько попыток федералов прорваться в Обоко.
        Сначала федералы не препятствовали полетам «гуманистов», как именовала западная пресса пилотов, поддерживающих воздушный мост. Затем они представили доказательства, полученные разведкой (это сделать было совсем нетрудно, особенно в Европе), о поставках оружия мятежникам и потребовали, чтобы самолеты с красными крестами совершали посадку в Луисе для предварительной инспекции с участием представителей ООН. Но Эбахон и Фонд помощи Поречью с возмущением отвергли это требование. Они не желали иметь дело с убийцами несчастных жителей Ули.
        Федералы в ответ объявили о блокаде аэродрома «Зет», а их противники - о начале ночных полетов. И воздушный мост продолжал действовать.
        Вот и сейчас Петр сидел перед пультом диспетчерского пункта в наушниках рядом с майором Купером, чье волевое лицо было сожжено дочерна годами, проведенными в тропиках. Сегодня было дежурство этого бывшего рядового шотландских стрелков, начинавшего свою карьеру проводником в Северной Африке еще во время второй мировой войны.
        Все это о майоре Купере Петр узнал от Жака, бывшего частым гостем в наспех сколоченном в буше бараке, одна комната которого была оборудована под диспетчерскую, а в трех других жили наемники, обслуживающие аэродром.
        Майор (он стал майором только в Поречье) был заядлый радиолюбитель и в свободное от дежурства время часами шарил в эфире.
        Кроме Пауэла и Купера, в бараке жили австралиец Дэв Бейли, англичанин Ричард Джон и американец Хью Аффлик-Грейвс. И о них Жак рассказывал Петру немало занятного.
        Так худощавого, совершенно штатского на вид, с невыразительным лицом австралийца звали еще Чертовское Везенье. Ему было к пятидесяти, и он в действительности был когда-то офицером - капитаном австралийских ВВС. В Конго командовал батальоном у Чомбе.
        Однажды его «лендровер» наскочил на мину на пустынной дороге в буше. Его выбросило из машины, поломало три ребра, в правое бедро угодило девять осколков. Через два месяца он нарвался на мину опять, точно на том же самом месте, но она… не взорвалась. Вот тогда-то и прилипла сказанная им в сердцах фраза:

        - Чертовское везенье, ребята!
        У Чертовского Везенья тоже было свое хобби. Все свободное время он мастерил самодельные мины: в дело шла жестяная банка из-под пива или кока-колы, взрывчатка, примитивный взрыватель, батарейка от фонаря… И когда Бейли узнавал, что на его самоделке кто-нибудь подорвался, он ликовал.
        Ричард Джон, тоже бывший офицер, отставной кавалерийский майор, слыл коллекционером. До Поречья он служил в войсках султана Омана, а теперь пополнял африканскими экспонатами свою похожую на музей квартиру в Сассексе. Здесь, в буше, он частенько и с удовольствием вспоминал о своих коллекциях серебра, оружия и ковров балучи, вывезенных из Аравии.
        Самый молодой, розовощекий, упитанный блондин Хью Аффлик-Грейвс, глуповатый чревоугодник, всем своим видом доказывал правдивость сведений о том, что его набожная матушка владеет где-то в Калифорнии диетическим магазином «Здоровая пища». Сюда он завербовался, чтобы заработать на расширение дела. С прилетавшими летчиками он быстро нашел общий язык и теперь снабжал наемников самым паршивым и самым дешевым виски, которое только есть на свете. Разумеется, по ценам военного времени и только за доллары, фунты или франки.

        - Слушай, сейчас начнется!
        Купер подкрутил рукоятку настройки, и вдруг в уши Петра ворвался голос, громкий, будто его владелец был рядом:

        - Хэлло, «Зет!» Хэлло, «Зет»! Это я, «Интрудер».

        - Хэлло, Джерри!  - заговорил Купер.  - Это я, Купер.

        - Хэлло, майор! Как там у вас погодка?

        - Сыро, холодно и мерзко, как осенью в Лондоне.

        - Ну вот, а мы хотели погреться. А где Желтый Медведь?

        - Болтается где-то здесь. Чуть было не насыпал соли на хвост Южноафриканцу.

        - Хэлло, ребята. Конечно же, я здесь, черт возьми. Вы же знаете, что вам от меня никуда не деться… как от налогов или от смерти!
        Купер подмигнул Петру: он, Желтый Медведь!

        - Слушайте, ребята. И не надоело вам заниматься этим извозом?  - продолжал Желтый Медведь.

        - А тебе?  - в тон ему ответил Джерри - «Интрудер».

        - Мне за это хорошо платят.

        - Вот и нам тоже. Тысячу в месяц, как и тебе.

        - Вот если бы платили еще и за виски,  - вздохнул Желтый Медведь и рассмеялся.  - Раньше и это входило в контракт… - Он помолчал и вдруг заговорил деловым тоном: - «Интрудер»! Говорит Желтый Медведь! Ты далеко?

        - Сейчас буду садиться,  - спокойно отвечал Джерри.

        - Так ты хочешь садиться, Джерри?  - задумчиво протянул Желтый Медведь.  - А что у тебя за груз?

        - Продовольствие.

        - А если врешь?

        - Тогда садись за мной и можешь обнюхать меня и мою машину. Мы оба провоняли вяленой рыбой так, что, наверное, морщится сам господь бог со всеми своими ангелами!  - не выдержал «Интрудер».
        В наушниках послышался вздох Желтого Медведя.

        - Валяй, Джерри, садись. Мне плевать на ваши продуктовые лавки. У меня приказ перехватывать только самолеты с оружием.  - Он коротко хохотнул: - Да вот беда, как их различить в этой темноте?

        - О'кэй! Давай свет, Купер!

        - Свет!  - приказал майор.
        За стеклянной стеной вытянулись две цепочки красных огоньков.

        - Вижу!  - пробормотал «Интрудер».

        - Мягкой посадки, Джерри,  - напутствовал его Желтый Медведь.  - Каждый раз любуюсь: чисто работаете даже в таких условиях!

        - Спасибо, Медведь. Минут через пять брось пару гостинцев, а то твои черномазые, наверное, засиделись и рвутся повоевать.

        - О'кэй!
        Кто-то положил руку Петру на плечо. Он обернулся и увидел Жака.

        - Надо ехать,  - устало сказал Жак.

        - Что-нибудь случилось?  - спросил Петр, снимая наушники и вставая.

        - Расскажу в машине.

        - Свет!  - крикнул в микрофон Бейли, и опять за окном пролегли кровавые борозды.
        Они были уже в «джипе», когда «Интрудер» с блеском сел на ночное шоссе и пронесся по нему мимо диспетчерского пункта. Петр проводил его взглядом:

        - А сейчас Желтый Медведь сбросит бомбы.
        Ему ответом были три взрыва - один за другим, где-то на противоположном конце посадочной полосы.
        Жак зло рванул «джип» с места и включил на полный свет синие фары.

        - Так что все-таки произошло?  - с недоумением обернулся к нему Петр.

        - Звонили… из военной полиции. Этот идиот Бенджи взял банк в Обоко. Ну и попался. Брал банк вместе с Грилло. Сейчас их допрашивают в военной полиции. Мне позвонил один знакомый сержант. Он разыскивает меня больше двух часов. И при горячей любви местных жителей к нашему брату… - Он сделал паузу,  - …боюсь, что мы не застанем их в живых!
        Им понадобилось полчаса, чтобы оказаться на окраине Обоко у здания, похожего на школьное. Жак на бегу расстегнул кобуру и отшвырнул часового, пытавшегося было преградить им вход в дверь, над которой красовалась свежая вывеска: «Военная полиция».
        Они вбежали в длинный коридор, выкрашенный унылой бурой краской. Жак ударом ноги распахнул дверь, из-за которой доносились возбужденные голоса, и оказался в просторной и пустой, залитой водой комнате.

        - Что здесь происходит?
        И он кинулся к полицейским, склонившимся с ведрами над двумя телами у самой стены под черной классной доской. Полицейские, только что вылившие воду на Грилло и Бенджи, поспешно отступили.

        - Они еще живы, сэр,  - испуганно сказал один. Жак в ярости выхватил кольт:

        - Вы посмели поднять руку на белого!

        - Полковник Френчи!  - раздался спокойный и властный голос. Из-за учительского стола вставал африканец в синей офицерской форме. Петр знал его - это был шеф военной полиции.

        - Не вижу причин для беспокойства, полковник!

        - Вы так считаете… шеф?
        Жак ткнул стволом кольта туда, где стонали его парни. Лица их были похожи на кровавые лепешки, на руках блестели наручники, ноги связаны брезентовыми ремнями.

        - Конечно, пришлось с ними немного… поработать. Они взяли сегодня вечером один банк… На полтора миллиона долларов. Конечно же, нам было очень любопытно узнать, где они решили хранить эти деньги… Сеньор Грилло все-таки раскололся,  - к счастью для него самого и для этого тупого олуха. Деньги у нас, а вы можете забрать ваших подчиненных.

        - Дрянь!  - выругался вполголоса Жак и обернулся к полицейским.  - А ну… немедленно развязать!
        Те, отталкивая друг друга, кинулись исполнять его приказ. Шеф полиции с вежливой улыбкой наблюдал, как они освободили от пут и оков стонущих, не в силах держаться на ногах Грилло и Бенджи, поволокли их к двери.

        - Да, полковник!  - остановил шеф военной полиции Жака, направившегося было следом.  - Подержите их у себя, пока они… не придут в приличный вид. А затем отправьте первым же самолетом ко всем чертям. Таков приказ его превосходительства господина президента. Кстати… перед отлетом им вручат по высшему ордену республики - «Герой Поречья».  - И он тихо засмеялся: - Будь они идонго, я сегодня же приказал бы бросить их в бассейн со священными крокодилами.



        ГЛАВА 5

        Дождь лил всю неделю. Он падал из низких черных туч тяжелым сплошным потоком, и казалось, ему не будет конца. Земля разбухла, жалкие ручейки, обычно еле заметные между скалистыми холмами, отгораживающими Обоко от Уарри, превратились в злобные, бешеные потоки, стремительно несущиеся к Бамуанге.
        Военные действия на всех фронтах замерли. Солдатам не хотелось вылезать из наспех построенных бункеров, а офицерам покидать бары Уарри или Обоко. «Зет» по-прежнему, несмотря на погоду, принимал от трех до шести самолетов каждую ночь, кроме воскресений. По воскресеньям «гуманисты» отдыхали - это было оговорено в контрактах.
        Петр целыми днями играл в шахматы с юным Дэнни. До этого Дэнни ни разу за всю свою жизнь не притрагивался ни к одной шахматной фигуре, а когда Петр купил в Обоко шахматы, вдруг возгорелся страстным желанием обучиться этой игре.
        Петр объяснил ему правила, и с этого момента Дэнни ходил за ним буквально по пятам, по-собачьи заглядывая в глаза, в любой момент готовый сбегать за шахматами в палатку, в которой жили Жак и Петр. Играл он азартно, глаза его пылали, губы шевелились. Иногда Петру казалось, что Дэнни играет с ним не в шахматы, а в солдатики, словно доигрывает игры, которые ему не пришлось доиграть в своем коротком и тусклом детстве. О том, что детство Дэнни было именно таким, можно было догадаться по тем немногим и скупым сведениям, которые Петру удалось вытянуть из мальчишки: отец - пьяница, перебивающийся случайными заработками, мать - всегда усталая, раздраженная, с утра до ночи сгорбившаяся у швейной машинки, чтобы прокормить семью из семи человек. Дэнни из ее детей самый старший. Нет, не поиски приключений погнали его из дому. Отец прослышал от каких-то своих дружков о вербовке и попытался завербоваться сам. Но был уже такой развалиной, что даже обычно снисходительный врач, обследовавший будущих «крестоносцев», отказался выдать ему медицинский сертификат.
        Тогда отец привел к нему Дэнни, надбавил сынку тройку годков и сделав его из шестнадцатилетнего девятнадцатилетним. Контракт был подписан на шесть месяцев, и три из них Дэнни уже отслужил. Дэнни мечтал, вернувшись в Англию, купить мотоцикл, но боялся, что родители не позволят ему сделать это.
        После провала наступления на Луис Жак забрал мальчишку из батальона Жан-Люка и сделал при себе адъютантом, строго-настрого запретив соваться в перестрелки. При первом же нарушении приказа, пригрозил Жак, он будет отправлен в Англию, и тогда… плакали его денежки за оставшиеся три месяца. Дэнни боялся нудного ворчания матери, тихой, пьяной печали отца. И он подчинялся приказу. Игра в шахматы, в которую он кинулся очертя голову, давала выход его чувствам.
        Жак каждое утро уезжал в Обоко в штаб и возвращался оттуда раздраженным и злым. От него Петр знал, что Штангер с каждым днем становился все невыносимее: его обуяла мания величия. Он требовал чтобы ему при обращении говорили «ваше превосходительство» и заявлял, что спасти Поречье теперь может только «сильная рука».
        Слухи об этом доходили до Эбахона, но президент на них никак не реагировал, занятый переговорами с таинственными личностями, прибывшими из Парижа и заменившими отозванного мистера Блейка. Одновременно вождь Аджайи по его поручению обхаживал американцев. Мартин Френдли оказался при этом неожиданно полезнейшим человеком, и Морис Дю-валье вслух сожалел, что кусок скалы между Обоко и Уарри пришиб не того американца, которого следовало бы. Впрочем, ему грех было жаловаться. По приказу Эбахона его прикомандировали к таинственным парижанам, каждое утро навещавшим президента Поречья и ведшим с ним упорные переговоры. О Петре Эбахон, казалось, забыл.
        В Кодо-2 теперь, после высылки Бенджи и Грилло, захоронения убитых и эвакуации раненых, осталось, кроме Жака, лишь трое наемников - Дэнни, Браун и Жан-Люк. Не лучше обстояло дело и в других частях. Даже Бейли Чертовское Везенье ухитрился подорваться при изготовлении очередной самоделки.
        У тех наемников, кто еще оставался, настроение падало с каждым днем. Разведка доносила, что федералы готовятся к решающему наступлению. С помощью обходных маневров они заставили Гуссенса отступить на северном фронте и теперь были в тридцати семи милях от Обоко. Если бы не сговор наемных пилотов и не грузы оружия и боеприпасов, поступающих теперь уже не из Англии, а из Франции и США, Обоко, последний оплот Эбахона, давно бы уже пал.

…В это утро ливень прекратился, сухой северный ветер разогнал тучи - и солнце впервые за несколько недель вонзило свои беспощадные лучи в набухшую, словно губка, землю. Сразу же стало душно, от земли поднимались клубы пара.
        Петр и Дэнни играли в шахматы перед входом в палатку, когда Жак приехал из Обоко. Он поставил «джип» под апельсиновым деревом - командный пункт расположился в апельсиновой роще над самым обрывом - на вершине холма, нависшего над дорогой, которую оседлал Кодо-2, и сейчас же послал Манди вниз за Брауном и Жан-Люком: их поредевшие батальоны растянулись вдоль ручья, превратившегося после дождя в полноводную речку.

        - Завтра будем наступать,  - сказал Жак, подходя к раскладному походному столу, где шла азартная шахматная баталия.
        Дэнни поспешно вскочил, но Жак положил ему руку на плечо:

        - Садись, садись.
        Дэнни залился мальчишеским румянцем:

        - Прошу прощения, сэр… Вы сказали, что мы наступаем. И я хотел бы просить вашего разрешения…
        Жак нахмурился:

        - Ты, кажется, забыл, о чем мы с тобой договорились?

        - Никак нет, сэр!  - испуганно пролепетал юноша.

        - Тогда отправляйся на склад и проверь, как обстоят у нас дела с боеприпасами!

        - Слушаюсь, сэр!
        Дэнни козырнул и бросился исполнять приказ: склад боеприпасов находился на противоположном склоне в специально вырытой для этого пещере.
        Петр смахнул с доски оставшиеся фигуры, перевернул ее и принялся укладывать пешки - черные я белые вперемешку.

        - Очередная авантюра Штангера? Жак кивнул:

        - Сегодня он заявил, что возьмет Уарри за два часа, а потом повернет на север и внезапной атакой разгромит федералов. Пока же… батальоны Гуссенса сняты с северного фронта и перебрасываются сюда. С севера Обоко защищают теперь лишь минные поля, взорванные мосты да батальон военной полиции. Без минометов и базук, не говоря уже об артиллерии, мы ничего не добьемся!

        - Неужели же эти асы-«гуманитарии» доставляют вам одну лишь вяленую рыбу?

        - На прошлой неделе они переправили сюда сотню базук и три десятка минометов с боеприпасами. Но где они, никто не знает. Хорошо еще, что мне удалось выменять у одного пехотного полковника базуку и полтора десятка карабинов… и всего за три бутылки пива. Не думаю, что Гуссенс богаче.
        Снизу послышался гул моторов. Жак и Петр одновременно оглянулись и увидели колонну разномастных разбитых автобусов, направляющихся к позициям Кодо-2. Впереди следовали три «джипа».

        - Восьмая бригада и пятая пехотная дивизия. Всего четыре тысячи человек, как утверждал Штангер,  - комментировал их появление Жак.  - А вот и он сам… Видишь? В первом «джипе», что свернул на проселок. Сейчас обогнет холм, поднимется по склону и будет здесь… А вот и Жан-Люк с Брауном…
        Жан-Люк и Браун появились из рощи вместе с Дэнни.

        - Значит, наступаем, джентльмены?  - весело крикнул Браун.  - Как говорит Дэнни.

        - И еще он говорит… - Жан-Люк мрачно протянул руку сначала Жаку, потом Петру,  - что у нас осталось по сорок патронов на солдата и по двадцать гранат на взвод.

        - Это хорошо, что только по двадцать,  - продолжал сиять Браун.  - В моем батальоне одни новобранцы, а они швыряют гранаты, не выдергивая чеки. Так что или наши гранаты подберут федералы, если мы будем драпать от них достаточно быстро, или во время следующей атаки мы подберем их для повторного использования.
        Натужные завывания изношенных двигателей возвестили о прибытии Штангера и его свиты.

        - Так что, Дэнни? По сорок патронов… - задумчиво протянул Жак, глядя, как из «джипов», остановившихся метрах в ста под апельсиновыми деревьями, выбираются Штангер, толстый Гуссенс и его командиры батальонов - Арман, Биллуа и Уильяме, окруженные черными адъютантами и телохранителями.

        - Так точно, сэр!  - вытянулся Дэнни.

        - И еще скажи этим джентльменам, что две трети моего батальона не имеют оружия,  - подсказал с ухмылкой Браун. Жан-Люк сумрачно молчал.
        Штангер, ни на кого не глядя, прошел мимо палатки к краю обрыва и поднес к глазам бинокль, висевший у него на груди.

        - Привет, ребята!  - крикнул шедший следом за ним Гуссенс.  - Ну и духота сегодня! Пиво… есть?

        - Там в палатке… в ящике со льдом,  - отвечал ему Жак, не удержавшись от улыбки: о страсти Гуссенса к пиву в Поречье ходили анекдоты. Рассказывали, что однажды его адъютант забыл захватить с собою перед ночной атакой пиво. Гуссенс же ничего не делал, не выпив предварительно. Он немедленно отправил адъютанта в тыл за пивом и не подал знака к выступлению, пока тот не вернулся с ящиком. Тем временем рассвело, фактор неожиданности был потерян, и атака провалилась.

        - Ничего,  - не огорчился Гуссенс.  - Зато пиво было отличное!

        - Прошу сюда, джентльмены!  - резко обернулся Штангер. Все, кроме Петра, опять усевшегося за стол, на котором он играл в шахматы с Дэнни, подошли к обрыву.

        - Я насчитал двадцать три укрепленных бункера и множество индивидуальных укрытий. Это значит, что противник обороняет холм, блокирующий дорогу на Уарри, силами двух батальонов… - Он говорил громко, явно любуясь собою в роли полководца.  - Я не ошибся, полковник Френчи?

        - Двадцать семь бункеров и три полных батальона,  - сдержанно уточнил Жак.

        - Форсировав речку, батальону Армана нужно будет подняться по склону вверх всего лишь на пятьсот ярдов, чтобы сказаться в зоне, недосягаемой для огня противника…

        - Атака начнется на рассвете,  - тоном, не допускающим возражений, объявил Штангер.  - За батальоном Армана пойдет батальон Уильямса. Биллуа в резерве. Как только они откроют шоссе, Кодо-2 с ходу пройдет через позиции федералов и, не останавливаясь ни перед чем, дойдет до Уарри. Что делать там, полковник Френчи знает… Он однажды уже проделал это, и с блеском!
        На плоском лице Штангера появилось подобие улыбки, но фарфоровые глаза были, как всегда, безжизненны.

        - Он отдаст мне все пиво, какое только там найдет!  - хохотнул Гуссенс.  - Иначе мои парни не сделают и шагу по этой вонючей кочке…
        И он махнул бутылкой в сторону укрепленного противником холма.

        - Я предлагаю другое,  - повернулся к Штангеру Жан-Люк. Тот поморщился:

        - Не забывайте, что здесь вам не Сен-Сир и окончательное решение принимать все-таки буду я.
        Жан-Люк сухо поклонился ему и продолжал:

        - Атаковать холм надо с правого фланга. Склон там круче, зато не такой длинный и зарос высокой травой. Через реку переправимся ночью, часа за два до рассвета. А я возьму сотню командосов и за полчаса до общего наступления захвачу на вершине пару бункеров, открыв коридор в обороне противника.

        - Жан-Люк говорит дело!  - поддержал его Биллуа.
        В том же духе высказались и остальные, не скрывая при этом желания поставить Штангера на место. И Штангер понял это.

        - Хорошо. План Жан-Люка одобряю,  - сухо кивнул он. Они поговорили еще с полчаса, условились о сигналах, о времени выступления. Браун взял на себя, командование и батальоном Жан-Люка, Жан должен был возглавить прорыв третьего батальона на Уарри. Начать наступление должны были ровно в шесть - за полчаса до рассвета. Затем сверили часы, и Штангер поднес ладонь к своему берету:

        - До завтра. Операцией командовать буду я!

        - Бош недобитый,  - сплюнул вслед ему Арман.

        - Сейчас поедет в Обоко, запрется у себя в доме и напьется в одиночку до чертиков!  - сообщил Уильяме.  - Телохранители боятся, что когда-нибудь он их всех перестреляет, и разбегаются в таких случаях куда глаза глядят.
        Гуссенс хлопнул Жака по плечу:

        - Гей! А почему бы нам не выпить всем пивка, ребята? Хитрый Френчи запаслив!

        - Угощаю,  - сделал Жак приглашающий жест.

        - Только не я, месье,  - сдержанно поклонился Жан-Люк.  - Мне завтра начинать с центра поля!
        Он отдал общий поклон и пошел в апельсиновую рощу, туда, где был штаб его батальона. Тем временем Дэнни по знаку Жака уже выволакивал из палатки большой ящик-холодильник, плотно закрытый и набитый пивными бутылками вперемешку со льдом. Гуссенс выхватил оттуда бутылку и ногтем большого пальца умело сковырнул жестяную пробку.

        - А мне наплевать на завтра,  - объявил он после доброго глотка и вытер губы тыльной стороной ладони.  - Пьем за сегодня!



        ГЛАВА 6

        Время остановилось. Ночное небо заволокло тучами. Накрапывало. Впереди, в непроглядной тьме, монотонно шумел поток, через который сейчас бесшумно переправлялся батальон Армана. Сам он был пока на командном пункте Штангера в неглубокой траншее, наскоро вырытой и замаскированной ветвями. Место для командного пункта указал Жак: отсюда поле предстоящего боя было хорошо видно.
        Штангер лично пригласил Петра на свой командный пункт. Наступление готовилось втайне, и он решил не оповещать об этом остальных журналистов, чтобы агенты федералов не могли пронюхать о готовящейся операции. Но и без свидетелей, которые помогли бы ему войти в историю, он уже не мог.
        Сейчас он стоял в траншее, облокотившись на бруствер, и пытался различить что-нибудь во тьме сквозь большой полевой бинокль. От него несло перегаром - Уильяме, предсказывавший, что Штангер напьется, оказался прав.
        Все молчали.

        - Пора,  - сказал наконец Арман.  - Через полчаса рассветет…
        Его чернокожий адъютант, сидевший на краю траншеи, беспечно свесив в нее ноги, вскочил и протянул руку, помогая Арману выбраться наверх.
        Арман на секунду задержался на бруствере, дожидаясь, пока из темноты появились трое или четверо командосов-телохранителей, потом ловко перемахнул вслед за ними через траншею и не оглядываясь пошел вперед.

        - Жан-Люк должен уже быть наверху,  - обернулся Гуссенс к Петру.  - Ровно в шесть он должен бросить своих людей на бункера и захватить хоть два-три. Затем Арман поднимет своих людей.
        Он похлопал по фотокамере, в которую Петр ввинчивал телеобъектив.

        - Для твоей пушки, парень, тоже сегодня найдется работенка. Плачу по десять долларов за каждый снимок для моего семейного альбома.

        - Шесть ноль-ноль,  - торжественно произнес Штангер.  - Сейчас Жан-Люк начнет атаку…
        Тишину по-прежнему нарушал лишь слабый шум бегущей впереди воды да постукивание редких дождевых капель по листьям. Воображение рисовало Петру происходящее впереди. Солдаты Армана, мокрые, грязные после переправы, залегли в густой, почти в рост человека траве. Командосы Жан-Люка, обойдя холм справа, снимают бесшумно часовых, крадутся к бункерам, в которых установлены тяжелые пулеметы, врываются в них… Короткая схватка без единого выстрела, лишь стоны умирающих, не успевших даже проснуться молодых парней… Но кто-то успел схватить оружие… Выстрел! Затем другой, третий, и с первыми проблесками рассвета федералы перед своими окопами вдруг увидят цепи яростных, возбужденных алкоголем солдат Армана: Петр слышал, как вчера было решено выдать им по миске «иллисит джина» - самогонки из пальмового сока, крепкой, как спирт.
        Но выстрелов наверху не было. Небо стало светлеть, низкое, угрюмое. Еще несколько минут, и наступит быстрый, короткий рассвет.
        Гуссенс взялся за свой бинокль:

        - Не нравится мне эта тишина!
        Штангер, ничего не отвечая, продолжал смотреть на холм, уже вырисовывающийся темным силуэтом на светлеющем небе.

        - У Жан-Люка что-то произошло. Момент упущен. Через пять минут будет совсем светло. Придется отложить атаку,  - опустил бинокль и обратился к Штангеру Гуссенс.
        Штангер оторвался от окуляров.

        - Нет,  - отрезал он.  - Мы атакуем, что бы ни случилось! Пошлите кого-нибудь к Арману. Пусть начинает! Лицо Гуссенса налилось кровью.

        - Я пойду туда сам,  - глухо сказал он и тяжело полез из траншеи.
        Выбравшись наверх, Гуссенс согнулся, насколько это позволял ему его толстый живот, и неуклюже потрусил вперед. Петр взял оставленный им бинокль и увидел, что через поток в нескольких местах перекинуты легкие мостики из бамбука - их поставили ночью солдаты Армана.
        Добравшись до одного из них, Гуссенс недоверчиво попробовал ногой жидкий настил и затем стал осторожно перебираться.
        Ступив на тот берег, Гуссенс потрусил дальше, тяжело бросаясь на землю через каждые несколько ярдов, неуклюже поднимаясь опять и опять бросаясь в доходившую ему до пояса траву, пока Петр не потерял его из виду.
        Штангер раздраженно посмотрел на часы, потом на совсем уже просветлевшее небо и выругался. Затем схватил бинокль и направил его на правый фланг. Петр тоже направил туда бинокль и увидел, как между редких кустов перебегают, поднимаясь по склону, командосы Жан-Люка, опоздавшие на добрых полчаса.
        Ему вспомнилось, как наемники, разгоряченные спиртным - после пива они взялись за виски,  - кричали вчера, что без артиллерийской поддержки штурмовать укрепленные бункера - безумие! И если только будет упущена возможность внезапной атаки… начнется бойня, самая настоящая бойня!
        Он перевел бинокль на центральный участок и увидел, как цепи Армана короткими перебежками приближаются к вершине молчащего холма.
        Сам Арман шел позади всех с пулеметом в руках во весь рост. Петр оторвался от бинокля и взглянул на часы: 6.45. И в это мгновение грохот разнес в клочья утреннюю тишину. Холм превратился в ад. Пулеметные и автоматные очереди слились с уханьем базук федералов. Земляные стобы разрывов взметнулись среди наступающих, продолжающих бежать вверх по крутому склону, паля из поднятого над головами оружия. Кто-то падал, кто-то поднимался и продолжал рваться к вершине холма…
        Арман что-то кричал и махал рукой. Вот упал его адъютант. Потом телохранитель. И вдруг он рухнул сам. Второй телохранитель бросился на землю рядом с Арманом, потом встал на колени, приподнялся голову француза, огляделся по сторонам и, пригибаясь, потащил его вниз.
        Наступающие залегли. Петр взглянул направо. Командосам Жан-Люка удалось все же ворваться наверх, и теперь там шел рукопашный бой.

        - Батальон Уильямса!  - обернулся Штангер к чернокожему офицеру - своему адъютанту, спрыгнувшему в траншею, как только началась пальба. Тот крикнул что-то на языке идонго, и через траншею перепрыгнул мальчишка-солдат, кинувшийся к бамбуковому мостику.
        Глядя, как легко он бежит, как ловко падает и вскакивает опять, Петр вдруг вспомнил о Дэнни. В пять часов утра выяснилось, что Дэнни исчез, ушел к Жан-Люку и пропал. И ни Жак, ни Петр не сомневались, что мальчишка упросил Жан-Люка взять его на операцию.
        Гуссенс сам поднял в атаку батальон Уильямса. Он вскочил первым и вскинул вверх руку с растопыренными пальцами.

        - Победа!  - донесся до Петра его хриплый голос.

        - Война!  - взревели сотни глоток, и из травы по ту сторону потока поднялись цепи, поднялись и устремились вперед, навстречу раскаленному свинцу, вслед за толстяком Гуссенсом.
        Вот они достигли тех, кто еще остался в живых из батальона Армана… Гуссенс пинает лежащих ногами, заставляя их подниматься, размахивает руками, увлекая вперед все редеющие цепи, позади которых яростно потрясает стеком Уильяме.
        Но вот Гуссенс падает. Адъютант и телохранители подхватывают его и не оглядываясь бегут назад, вниз, под пулями федералов. Наступающие ложатся, начинают пятиться… Уильяме оборачивается и кричит что-то пулеметчикам, те бьют поверх дрогнувших цепей.
        Еще одна попытка поднять солдат в атаку - и Уильяме в ярости отшвыривает стек, безнадежно машет рукой. Мимо него бегом спускаются адъютант и телохранители Гуссенса, волокут тяжелое тело за ноги, голова Гуссенса волочится по земле.
        Санитар поспешно перевязывает голову Арману.
        Гуссенса кладут рядом, но санитары даже не глядят в его сторону, дело ясное. Через поток, через бамбуковые мостики отходят раненые. Кое-кто несет оружие, но большинство бросило его там, в залитой кровью траве.
        Раненые бредут понурые, вдруг ставшие ко всему безучастными, будто это и не они еще несколько минут назад кричали во всю силу своих молодых легких:

        - Война!
        Петр перевел бинокль выше… На холме - движение, наступающие, пятясь, отползают вниз. Справа тоже неудача - командосы бегут.
        Штангер отшвырнул бинокль и с проклятьями выпрыгнул из траншеи. Еще стоя на коленях на бруствере, он расстегнул кобуру и выхватил из нее парабеллум… Прямо на траншею шли пять или шесть раненых, без оружия, оборванных, окровавленных, ко всему безучастных. Впереди шел офицер, опустив голову и придерживая левой рукой правую, перерезанную пулеметной очередью выше локтя и висящую на кровавых лохмотьях.

        - Стой!  - яростным, полным безумия голосом заорал Штангер, направляя парабеллум на раненых.  - Стой, грязные свиньи! Предатели, трусы, дезертиры!
        Раненые замедлили шаг, но не остановились.

        - Назад, мерзавцы!
        Офицер с перебитой рукой застонал. И в то же мгновение Штангер спустил курок. На лице раненого появилось изумление, но, так и не успев ничего понять, он повалился на бок.
        Штангер опять вскинул парабеллум, но сбоку от него хлопнул выстрел, и оружие вылетело из его рук.

        - Следующую пулю я вобью тебе в череп!  - услышал Петр голос Жака, дрожащий от ярости.
        Раненые тупо смотрели на белых офицеров, не пытаясь понять, что между ними происходит.

        - Ты оставил свою часть во время сражения. Ты сорвал наступление!  - задыхаясь от ненависти, выдавил Штангер.  - Тебя будут судить и расстреляют.
        Жак опустил кольт, лицо его было бледно.

        - Судить будут тебя,  - отчеканил он.  - За все это…
        И махнул кольтом в сторону холма, где раздавались теперь только отдельные выстрелы: остатки батальонов Армана и Уиль-ямса были уже на этом берегу.
        Штангер подул на пальцы, в которых только что держал парабеллум, помахал кистью в воздухе. Лицо его опять стало похожим на маску с фарфоровыми глазами.
        Он застегнул пустую кобуру, тяжело перепрыгнул через траншею и быстро пошел к «джипам», замаскированным метрах в пятидесяти в низком кустарнике.

        - Дэнни… убит,  - вдруг тихо сказал Жак.  - Я сам видел. Я следил за их атакой в бинокль.
        Подошел Уильяме, без единой царапины и даже каким-то непостижимым образом сумевший не извозиться в латерите, со стеком - он его все-таки подобрал!  - и с двумя широкими кожаными поясами, которые он небрежно швырнул на землю:

        - Армана и Гуссенса…

        - А где,  - он презрительно кивнул на пустую траншею,  - главнокомандующий?

        - Уехал в Обоко,  - ответил Петр.

        - Или собирается бросить на нас батальон Биллуа,  - мрачно предположил Жак.

        - Если Биллуа узнает о Гуссенсе и Армане… - недобро усмехнулся Уильяме,  - он прикончит этого психа на месте. Они знали друг друга еще по службе у Чомбе и с тех пор нанимались всегда вместе.

        - Гуссенс убит?  - вырвалось у Жака.

        - Пуля в сердце. Видимо, снайпер. У них ведь есть премии… за каждого из нас.  - Уильяме слегка ударил стеком по левой ладони.  - Арман ранен, но дотянет ли хотя бы до Обоко… Пояс Гуссенса чуть было не пропал. Пришлось пристрелить одного из его парней. А вот и Гуссенс…
        Шестеро солдат несли тяжелое тело. Они осторожно опустили Гуссенса на бруствер траншеи. Он лежал на спине, раскинув руки крестом, без куртки, в мокрой, испачканной кровью майке, и на рыхлом плече его голубели слова татуировки.

        - «Смерть лучше бесчестья»,  - прочел Петр вслух.

        - Он говорил - это его разукрасили в Нью-Йорке,  - усмехнулся Уильяме.  - Заходил туда, когда тянул лямку на каком-то торговом корыте, на греке, вроде бы…

        - Похороните его здесь, в траншее,  - приказал Жак солдатам.

        - …Я видел всю эту бойню,  - говорил он Петру уже в «джипе», карабкающемся на холм к апельсиновой роще.  - И я понял, что, если не остановить Штангера, он пошлет на смерть и батальон из резерва. И тогда…

        - Тогда федералы прорвутся в Обоко и война кончится,  - выдохнул Петр.
        Жак с интересом посмотрел на него.

        - Мне радировали парни с аэродрома. Завтра прилетают три сотни южноафриканцев. С полным вооружением - и легким и тяжелым.

        - Значит… хозяева Эбахона идут ва-банк!

        - Тебе нужно убираться отсюда, Питер. Здесь все кончено. Петр нахмурился. Жак был, конечно, прав.

        - Но прежде мне надо встретиться с Элинор! Жак нахмурился:

        - Ты хочешь поехать в Обоко?

        - Да.

        - Но учти. От Кодо-2 ничего не осталось. Ты слышал, что говорил Браун? Да и то, что Жан-Люк не смог точно выйти к цели… заблудился… тоже кое о чем говорит… Словом, ни Эбахон, ни Штангер считаться со мною, как раньше, уже не будут.

        - И ты не сможешь в случае чего меня выручить?  - пошутил Петр.

        - Боюсь, что нет,  - не принял его тона Жак.



        ГЛАВА 7


        - Молчать, черномазая тварь!  - рявкнул Штангер. Он был пьян, сильно пьян, таким его Петр еще никогда не видел. Пятеро наемников, приехавшие с ним и бывшие тоже основательно на взводе, держали на прицеле своих автоматов часовых.
        Они подъехали к воротам виллы президента Поречья минуты на три раньше Жака и Петра, и скандал только что начинался: чернокожий офицер охраны потребовал, чтобы наемники оставили «джип» у ворот и сдали оружие, на что последовал категорический отказ.
        Было уже около пяти часов вечера, а ровно на пять Эбахон назначил на своей вилле встречу всех более или менее авторитетных «рыцарей удачи», еще остававшихся под его знаменами. Впрочем, на «джипе» Штангера было собственное знамя, его личный штандарт - алое полотнище, черный крест и в центре креста - белые череп и кости.
        Офицер охраны стоял, растерянно опустив руки, не зная, что делать. Приказ оставлять машины за воротами и сдавать оружие еще ни разу не ставился под сомнение ни одним из наемников…

        - Ну, чего стоишь?  - внезапно смягчился Штангер при виде растерянности офицера.  - Пусть лучше твои ублюдки угостят нас пивом!
        Он обернулся к своим головорезам - всех их Петр видел в бассейне у луисского аэропорта - и подмигнул:

        - Как насчет пивка, камарады? Те пьяно загоготали.

        - Слышишь?  - грозно взглянул Штангер на офицера.  - Пива!

        - Йе, са…
        Офицер, как будто даже обрадовался возможности разрядить обстановку. Он козырнул и поспешно побежал в караулку, маленький кирпичный домик метрах в десяти за закрытыми воротами. Задержался там минуты на три-четыре, но Штангеру это показалось слишком долго. Выхватив кольт, он трижды выпалил в воздух. Солдаты охраны, не спускавшие с главнокомандующего напряженных взглядов, отпрянули от чугунной решетки.

        - Бегу, сэр, бегу!  - сейчас же раздался крик офицера, выскочившего из караулки с картонкой. Он проскользнул сквозь калитку в решетчатых воротах и подбежал к «джипу», неся картонку впереди себя на вытянутой руке.

        - То-то,  - удовлетворенно проворчал Штангер, беря бутылку, и вдруг с размаху швырнул ее на асфальт.  - Теплое?

        - Но, сэр… - поспешно отступил офицер.

        - Холодного!  - рявкнул Штангер, поднимая кольт.  - Считаю до трех: раз…
        На счет «два» офицер уже был за воротами. Штангер пьяно захохотал, обернулся назад и вдруг увидал «джип» Кодо-2 и сидящих в нем Петра и Жака. На заднем сиденье расположился с пулеметом Манди.

        - Привет, Френчи! Хэлло, русский! Хотите пива?  - заорал он так, словно сегодня на рассвете между ним и Жаком ничего не произошло.  - Но если этот сукин сын опять принесет мне теплого, я продырявлю вот этим,  - он потряс кольтом,  - ему брюхо и волью туда эту гадость через бо-ольшую дыру!
        Вместо ответа Жак вылез из «джипа»:

        - Пошли, Питер. Мы опаздываем!
        И, на ходу снимая ремень с кобурой, пошел к воротам.

        - Ишь строит из себя белоручку!  - захохотал ему вслед Штангер, подмигивая своим парням, но те в ответ лишь неуверенно заулыбались: авторитет полковника Френчи был велик!
        Жак вошел в калитку и протянул ремень с кобурой перепуганному часовому, который повесил его на крючок под небольшим навесом. Здесь уже висело с дюжину ремней с кобурами.

        - Смотри!  - Жак вдруг легонько толкнул Петра в бок и указал взглядом направо: за толстыми стволами королевских пальм поспешно занимали позиции автоматчики.
        Петр и Жак, не сговариваясь, обернулись налево: там разворачивались в цепь два или три отделения командосов.

        - Пока Штангер скандалил из-за пива, начальник караула вызвал подмогу,  - догадался Петр.  - Ловко!

        - Пошли,  - поморщился Жак.  - Мне вовсе не хочется получить шальную пулю из-за этого подонка!

        - Ворота!  - раздался позади громовой голос Штангера: температурой пива на этот раз он, видимо, остался доволен.

        - Сейчас, сэр! Сейчас!  - не спешил офицер, давая возможность разместиться засаде.
        Петр и Жак были уже почти у самого крыльца, когда позади взревел двигатель въезжающего на территорию виллы «джипа». Они едва успели отскочить в сторону - «джип» пронесся мимо них по аллее и, чуть не врезавшись в стену дома, резко остановился.

        - Приехали, камарады!  - во весь голос объявил Штангер.  - А где же хозяин? Придется обидеться на него за невежливость!
        И с пьяным хохотом наемники полезли из машины.

        - Я здесь, джентльмены!
        Эбахон словно ждал этого момента и теперь, выйдя на крыльцо, стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину.

        - А… ваше превосходительство!  - вызывающе протянул Штангер.  - Вам захотелось со мною повидаться? Вы даже трижды посылали сегодня за мною? Так в чем же дело? Я здесь…

        - Вы пьяны,  - с презрением сказал Эбахон, с высоты крыльца глядя куда-то поверх голов наемников.  - И вы нарушили мой приказ, запрещающий появляться здесь с оружием.
        Штангер нагло расхохотался:

        - Я не привык выполнять приказы таких…

«Сейчас он скажет - черномазых»,  - подумал Петр, но немец сдержался.

        - …таких, как вы!  - докончил он фразу.

        - Что ж…
        Эбахон шагнул в сторону, и из-за его спины появились человек пять командосов, держащих пальцы на спусковых крючках автоматов. Наемники выхватили кольты.

        - Сдать оружие! Вы окружены!  - прогремел вдруг позади них голос с южноафриканским акцентом, и Петр увидел, как из-за королевских пальм выскочили и отрезали наемникам путь к воротам вызванные начальником караула солдаты. Командовал ими белый с надменным лицом - его Петр видел впервые.

        - А это… кто?  - ткнул Штангер пальцем в сторону незнакомца в ладной новенькой форме цвета хаки, а не в пятнистом костюме десантника, ставшем для наемников почти символом их профессии.

        - Нободи. Баас Нободи,  - насмешливо ответил ему незнакомец.

«Никто,  - перевел про себя с английского Петр.  - А „баас“… так обращаются к белым в Южной Африке… Так это же один из тех южноафриканцев, которые должны были прилететь следующей ночью! Значит, они прилетели раньше…»
        Штангер нехотя отстегнул пояс с кобурой и дал ему соскользнуть на землю. Остальные наемники хмуро последовали его примеру - хмель сразу вылетел из их голов.

        - Прошу, герр Штангер! Мы вас ждем!  - насмешливо кивнул немцу Эбахон и только теперь заметил Жака и Петра.  - Мистер Николаев?
        Он перевел удивленный взгляд на Жака, словно спрашивая, как оказался здесь русский, хотел что-то сказать, но ограничился сдержанным кивком:

        - Что ж! Прошу, джентльмены!
        Штангер вызывающе вскинул голову и, ни на кого не глядя, пошел в дом следом за Эбахоном, мимо расступающихся перед ним охранников. Пропустив его, солдаты сомкнулись перед наемниками, ринувшимися было на крыльцо.

        - А вам, джентльмены, не сюда,  - насмешливо сказал им южноафриканец и тут же резко выкрикнул: - Руки!
        Наемники неуверенно подняли руки.

        - Не так, джентльмены, не так! Протяните их ко мне.
        И южноафриканец ловко застегнул на запястьях парней Штангера новенькие никелированные наручники, которые ему с почтением - одни за другими - подавал начальник караула.
        Завершив эту операцию, южноафриканец поднес два пальца к длинному козырьку своего зеленого кепи:

        - Прошу заметить, что я не позволил оскорбить вас кафирам… то есть… гражданам Республики Поречье. Но, к сожалению, мои люди сейчас заняты в других местах, и охранять вас… еще раз очень сожалею… придется этим черненьким. Недолго, уверяю вас, недолго. А теперь прошу в караулку.
        На крыльце Петр оглянулся: понурые наемники в наручниках и под охраной уныло плелись по аллее к воротам.
        Петр давно не бывал на вилле Эбахона и удивился происшедшим здесь переменам. Кресла, отодвинутые от камина, стояли вдоль стен, на которых висели карты, задернутые плотными черными шторами, а посредине холла - длинный стол.
        Эбахон сидел во главе стола, по обе стороны от него - незнакомые Петру европейцы в такой же, как у Бааса Нободи, новенькой форме цвета хаки. Их было двое, и их свежие, загорелые лица выражали спокойствие и уверенность. Здесь же находился Джеймс Аджайи, он шептался о чем-то с Дювалье, вызывающе посматривающим на угрюмого Штангера, сидевшего на дальнем конце стола вместе с Ренаром, командиром Кодо-1, и Бэмом, командиром Кодо-3. Уильяме и Биллуа держались от них особняком, перекидываясь порой между собою короткими фразами. Браун и Мак Икс сидели в креслах у стены.
        На лице Аджайи, увидевшего Петра, промелькнуло удивление. Петр еще раз понял, что его здесь не ожидали. Собственно, на поездке к Эбахону настоял Жак, два часа назад получивший приказ срочно явиться на совещание в Обоко вместе со своими офицерами и наотрез отказавшийся оставить Петра одного на позициях.

        - Поедем вместе,  - решительно сказал он.  - А после… заедем к Элинор.
        Именно возможность повидать Элинор и определила решение Петра отправиться вместе с Жаком.
        Эбахон взял стоявший перед ним бронзовый колокольчик и позвонил, призывая к тишине. Все сразу же замолчали. Он обвел собравшихся торжественным взглядом и продолжал:

        - Джентльмены! Мы собрались в трудный для Поречья час…
        Многозначительная пауза и опять торжественный взгляд.

        - Враг сжимает огненное кольцо вокруг нашей молодой свободолюбивой республики, и, чтобы спасти мой народ от геноцида, я вынужден действовать решительно и беспощадно. Именно поэтому я объявляю сегодня о смещении с поста главнокомандующего вооруженных сил республики генерала Штангера и о высылке его из страны первым же самолетом.

        - Что?  - бабахнул кулаком по столу Штангер и вскочил. Его фарфоровые глаза побелели от ярости.  - Да я… Да…
        Из-под лестницы, спиной к которой сидел Эбахон, сейчас же выскочили два охранника и направили автоматы на взбешенного Штангера.
        Бэм, один из наемников-ветеранов, человек неизвестной национальности, говорящий с одинаковой легкостью на всех западноевропейских языках, неодобрительно цокнул языком и покачал стриженной под ежик круглой головой.

        - Не слишком ли рано вы решили, что можете обойтись без нас, господин Эбахон?  - холодно спросил он и обернулся к Ренару, командиру Кодо-1.
        Тот одобрительно кивнул:

        - И пусть ваши ублюдки уберут оружие, мы не привыкли разговаривать в такой обстановке.
        Эбахон досадливо махнул рукой, и автоматчики, пятясь и не опуская автоматы, удалились в свое укрытие. Наемники глухо ворчали: каковы бы ни были у них отношения между собою, сейчас была задета честь их мундира. Обстановка сразу накалилась, но Эбахон шел напролом:

        - Я был вынужден сделать это из-за некомпетентности мистера Штангера…
        Штангер презрительно скривил губы, откинулся на стуле и скрестил руки на груди.

        - …и потому, что мне стало известно об антиправительственном заговоре, в который мистер Штангер вовлек вас с целью захвата власти. Улики против заговорщиков собраны достаточно веские!
        Он взглянул на шефа военной полиции, и тот похлопал ладонью по толстой красной папке, лежащей перед ним на столе.

        - В случае удачного наступления на Уарри мистер Штангер намеревался арестовать меня и создать Директорию, самому же провозгласить себя Верховным правителем Поречья,  - продолжал чеканить слова Эбахон.

        - И тогда бы здесь был порядок,  - яростно выкрикнул Штангер,  - железный порядок! Уж я-то бы договорился с англичанами, а не ломался, как потаскуха, набивая себе цену!
        Глаза Эбахона вспыхнули, он вскочил, стиснул кулаки, но, взглянув на бесстрастные лица сидящих рядом с ним южно-африканцев, сдержался.

        - Чтобы спасти мой народ от истребления, я готов принять помощь хоть от самого дьявола. Но цинизм, лицемерие и жадность английских друзей мистера Штангера не имеют границ. Они предали нас в трудный час и побежали сторговываться с федералами… - Он смахнул ладонью капельки пота, выступившие у него на лбу: - Что ж, зато теперь мы нашли настоящих, принципиальных друзей, которые пришли к нам сегодня на помощь… - (Полупоклон в сторону южноафриканцев). Такой же полупоклон в сторону Дювалье и Френдли, любезно улыбающихся рядом с сияющим Аджайи.

        - Короче, вы хотите разорвать с нами контракты, сэр?  - не выдержал Браун.  - Отказаться от наших услуг?

        - Джентльмены неправильно поняли президента,  - неожиданно заговорил старший из южноафриканцев, совершенно седой, с широкими, по-военному развернутыми плечами.  - Те, кто захочет остаться, войдут в состав регулярных частей, которые мы перебросим сюда в ближайшие дни. Мы ценим ваш энтузиазм, джентльмены, но - увы!  - в борьбе свободного мира потив красной заразы на нашем континенте сегодня нужны уже более эффективные меры. Время любительства прошло, ему на смену идет современная, хорошо налаженная военная машина. И если вы хотите влиться в наши ряды…

        - Мне хватало этого трепа, когда я тянул лямку в армии - раздраженно проворчал Мак Икс, но сидящий с ним рядом Браун не поддержал его.

        - Если будут платить по-прежнему… - заинтересованно протянул он.

        - Мы - вольные «серые гуси»,  - вызывающе поднял голову Ренар.  - А вы хотите загнать нас в гусятник…

        - Месье Ренар забывает о тех, кто выпустил их, «серых гусей», из этого самого гусятника… когда понадобились именно вольные птицы…
        Все разом обернулись к сказавшему это Аджайи.

        - И теперь тем, кто доказал 'свою полезность свободному миру, пора вернуться не в гусятник, а я бы сказал… точнее выразился бы… на современную механизированную ферму. Конечно, это потребует отказа от кое-каких привычек, компрометирующих порой идеи, за которые мы боремся… - Аджайи взглянул на Эбахона.  - К сожалению, нам приходится считаться со всякими условностями. И расстрел наемников… этим, как его… маньяком Кэнноном… История с Ули и, наконец, авантюра с прорывом на Уарри… Все это нам приходится как-то объяснять избирателям.

        - Ули?  - злорадно ухватился за это слово Штангер.  - Вот это уж была затея самого президента… и ваша. Клянусь дьяволом, у меня будет что рассказать об этом, когда я вернусь в Европу.
        И он встал, отбросив стул, с грохотом полетевший на пол. Бэм и Ренар сделали то же самое, и теперь они стояли все трое плечом к плечу.
        Эбахон обвел взглядом холл:

        - Есть ли джентльмены, кто еще хочет сегодня же ночью покинуть Поречье? Разумеется, мое правительство оплатит им и месяцы, еще остающиеся по контракту…
        Встал Мак Икс, за ним, поколебавшись, Уильяме, Биллуа. Тяжелый взгляд Эбахона остановился на Жаке:

        - А вы, полковник Френчи?

        - Меня никто нигде не ждет,  - вежливо улыбнулся Жак.  - И мне хотелось бы досмотреть этот фильм до конца.
        Эбахон довольно кивнул и обернулся к седому южноафриканцу

        - Мой лучший офицер… полковник Френчи.  - И, перехватив колючий взгляд седого, брошенный на Жака, а затем на Петра, добавил: - И его русский друг… журналист Питер Николаев. Мы… (кивок в сторону Аджайи) питаем к Питеру самим нам непонятную слабость.
        Южноафриканец сухо кивнул.

        - Итак, джентльмены, вы свободны,  - продолжал Эбахон.  - Отправляйтесь к себе и готовьтесь к отлету. Деньги, которые вам должно мое правительство, будут вручены на аэродроме.



        ГЛАВА 8


        - К Элинор?  - спросил Жак, когда они вышли из виллы и сели в «джип», подогнанный услужливым Манди прямо к воротам, несмотря на угрозы осмелевшей после посрамления Штангера охраны.

        - Ты слышал, что сказал Штангер об Ули? Элинор должна об этом узнать. Сейчас же!
        Жак молча повернул ключ зажигания.
        Улицы Обоко поражали своей пустотой. Редкие прохожие испуганно жались к стенам при виде «джипа» с двумя белыми и свирепым чернокожим командосом на заднем сиденье. Город вымер, его жители бежали в соседние леса в ожидании прихода федералов: о поражении на дороге к Уарри уже всем было известно.

«Джип» миновал городскую тюрьму - мрачное, обнесенное высокими стенами каменное строение, сооруженное еще колонизаторами, и выскочил на дорогу, выводящую из города. Несколько раз встречались патрули, Жак снижал скорость и выкрикивал сегодняшний пароль - «Бамуанга». «Эбахон»,  - отвечали патрульные и пропускали машину. Вид у них был неуверенный.
        До лепрозория доехали без приключений - за полчаса до наступления темноты. К самому административному зданию подъехать не удалось - дорога была забита грузовиками и автобусами, и с полмили пришлось идти лесом, затоптанным, загаженным.
        То слева, то справа виднелись большие палатки, трещали костры, мелькали белые халаты…
        Элинор добилась-таки своего, выгнала армию и устроила в лепрозории госпиталь…
        Элинор они нашли в той самой комнате, в которой Штангер в свое время проводил совещания наемников. Сейчас здесь проходило совещание врачей, фельдшеров и миссионеров, белых и черных, но все с повязками Красного Креста на рукаве. *
        Жак и Петр заглянули было в дверь, но Элинор решительно махнула рукой: подождать! Жак выругался, но подчинился. Совещание, видимо, уже подходило к концу, потому что уже через несколько минут мимо них заторопились люди в белых халатах.

        - Мистер Николаев!  - остановилась возле Петра молоденькая африканка в шелковом халатике, с высоким белым тюрбаном на голове.  - Вы меня не узнаете?
        Петр неуверенно покачал головой.

        - Мария. Меня зовут Мария!  - напомнила девушка.  - Помните, мы танцевали с вами в «Луна Росса».

        - Мария!  - удивился Петр.  - Что вы здесь делаете?

        - А вы думали, что принцессы в Африке только пляшут в кабаках венценосных родителей? Я же студентка медицинского колледжа. То есть была, в Луисе.

        - А ведь в тот вечер…

        - Да,  - лицо девушки стало печальным,  - погиб мой жених. Майор Даджума.

        - Я тебе рассказывал, как это произошло,  - обернулся Петр к Жаку.  - Как меня вдруг пригласили встретиться…
        Внезапно ему пришла неожиданная мысль:

        - Майор сам… лично просил вас договориться о встрече со мною? И предложил встретиться именно в бассейне?
        Девушка неуверенно пожала плечами:

        - Да… Но, по-моему… может быть, я ошиблась… Я думала, будто это вы хотели с ним встретиться. Именно в бассейне, а он должен был дать согласие…
        Она наморщила лоб, вспоминая:

        - Конечно же, когда мы виделись (в голосе ее послышалось смущение)… я была у него дома около шести часов, он вертел в руках какую-то записку. До сих пор я была уверена, что она была от вас. Да! Он говорил о русском, который прилетел в тот день из Луиса. Конечно же, это были вы… А когда он узнал, что отец устраивает в «Луна Росса» прием для журналистов… он просил меня передать вам, что согласен на встречу и… - Мария подняла на Петра вдруг ставшие испуганными глаза: - Значит… кто-то заманил вас обоих в бассейн, чтобы…
        Да, именно это пришло в голову Петру. Кто-то от его имени отправил записку Даджуме, чтобы заманить его ночью в бассейн, и майор поверил, что ее написал Петр. Кто-то заранее хорошо спланировал это убийство… И теперь Мария будет считать, что она тоже виновата в смерти Даджумы…

        - А как его величество Макензуа Второй?  - поспешил он переменить тему.

        - Отец в Уарри,  - последовал неприязненный ответ.  - Вернулся к федерелам неделю назад. Говорит, что там у него бизнес. Да и другие подались в свои… королевства.  - Лицо Марии стало жестким: - Наша элита думала поживиться на расколе, а когда поняла, что дело не выгорело…

        - И много таких, которые рассуждают вот так, как вы?  - прищурился Жак.  - Ведь был погром… Вы не боитесь погрома?
        Мария тряхнула головой:

        - В народе говорят, что погромщиков нанимал Эбахон и англичане.

        - А что говорят в народе об Ули? Глаза девушки гневно сверкнули:

        - Деревню вырезал Кэннон, которому хорошо заплатили. Надо же было как-то снова открыть воздушный мост. А насчет того, много ли таких, как я… Загляните как-нибудь в городскую тюрьму…

        - И последний вопрос, мадемуазель. Вы говорили когда-нибудь… вот то, что сейчас сказали нам… мисс Карлисл?

        - Любовнице тирана?  - возмутилась Мария.  - Пусть с ней разговаривает на эти темы ее боров. А я здесь, чтобы помогать моим землякам…

        - Жак!
        Сестра Цецилия вышла из кабинета Элинор и радостно бросилась к Жаку:

        - Жив!

        - До свидания,  - сразу же сухо кивнула Мария.

        - А у нас здесь столько раненых! Столько раненых!  - тараторила сестра Цецилия, не отпуская смутившегося Жака.  - И везут, везут… Медикаментов не хватает, а те, что посылает Красный Крест через «Зет», куда-то деваются… - Сестра Цецилия понизила голос: - Говорят, что военные перепродают их в соседние страны… - И опять защебетала: - А вы сюда надолго? К мисс Карлисл? И даже не попьете со мной чаю?  - Она надула губки.  - Нет, я вас к ней не пущу. Пусть идет ваш друг, а вы сейчас же пойдете со мною!
        И, вцепившись в руку Жака, потащила его, ошеломленного таким натиском, за собою.

        - Ты иди, Питер,  - смущенно пробормотал Жак. Петр улыбнулся и открыл дверь в кабинет Элинор.
        Она сидела за легким письменным столиком в старомодных очках и водила пальцем по страницам большой амбарной книги, лежащей перед нею. Увидев Петра, поспешно сняла очки и сунула их под обложку.

        - Хэлло, Питер! Где вы пропадаете? Впрочем, всему Поречью известно, что полковник Френчи покровительствует вам и не отпускает ни на шаг. Я даже ревную!  - Она засмеялась и достала из-под стола большой термос.  - Хотите чаю?
        Элинор отвернула колпачок термоса, налила в него чай и протянула Петру:

        - Пейте же! Да возьмите стул… я совсем забыла предложить вам сесть. Тут со всеми госпитальными делами забываешь о самых элементарных вещах.

        - Спасибо.  - Петр взял чашку.  - Я приехал, чтобы поговорить с вами, Элинор. Вы должны отсюда уехать!
        Лицо Элинор помрачнело.

        - Вы же знаете, Питер, что это невозможно. Мне доверились люди, и я не могу оставить их в беде.
        Петр вздохнул, осторожно подбирая слова:

        - Я понимаю вас, понимаю все, что вы делали до сих пор.
        Но сейчас положение изменилось… - Он помолчал, собрался с духом, и продолжал: - Эбахон обманул вас. Сегодня я сам слышал, как Штангер во всеуслышание заявил, что резня в Ули организована Эбахоном и этой хитрой лисой Аджайи, чтобы открыть «воздушный мост». По их приказанию это сделал Кэннон перед тем, как скрыться… конечно, тоже по договоренности с ними. Элинор обхватила руками свои плечи и зябко поежилась.

        - Теперь Эбахон пригласил сюда южноафриканцев,  - продолжал Петр.  - Это значит, что кровопролитие будет продолжаться. И не во имя безопасности народа идонго, а во имя…

        - Я знаю,  - прошептала Элинор.  - Я все знаю, Питер.

        - И что же? Вы не хотите уехать… бежать отсюда, чтобы затем разоблачить перед всем миром…
        Элинор сидела молча, безучастная, не поднимая глаз.

        - Сегодня утром Жак предложил мне бежать. Он говорит, что знает тут одну дорогу… Ее называют Дорогой рабов. Когда-то работорговцы вели по ней рабов к Бамуанге. Это широкая и удобная тропа, «джип» пройдет по ней, как говорит Манди. Манди из тех мест - даже дорога выходит к его родной деревне на берегу. Мы возьмем пирогу и спустимся вниз по течению… До границы, а там - соседнее государство…
        Петр говорил уверенно, повторял план Жака - такой простой и четкий, хорошо продуманный. Элинор медленно подняла глаза.

        - Нет,  - еле слышно выдохнула она.  - Я выхожу замуж… за Эбахона. И скоро! Очень скоро!

…Петр вышел на крыльцо. Уже давно стемнело, сквозь неплотно закрытые маскировочные шторы из окон здания тянулись узкие лучи несильного света.

        - Мистер Николаев?
        Какая-то тень возникла перед ним из темноты, и сейчас же на него обрушился тяжелый удар по затылку.
        Очнулся он от тряски и понял - его куда-то несут. Руки и ноги были больно стянуты, во рту кляп, глаза завязаны. Он мог только слышать… Несли его двое, быстро, задыхаясь от бега. По лицу то и дело хлестали ветки, под ногами носильщиков чавкала грязь.
        Лес кончился, теперь Петра несли по обочине шоссе, от нагревшегося за день асфальта поднималось тепло.

        - На заднее сиденье,  - сдавленно сказал кто-то. Петр почувствовал, что его приподнимают, переваливают через металлическую стенку, и упал вниз, на жесткое сиденье «джипа». Сейчас же рядом сели двое, стиснув его с обеих сторон.

        - Поехали!  - приказал жесткий и властный голос, к «джип» рывком сорвался с места.

«Как глупо,  - думал Петр.  - Элементарно. Теперь пулю в затылок, и в болото. И никто ничего не узнает».

«Джип» несся, не снижая скорости на поворотах. Петра мотало из стороны в сторону. Прошло минут тридцать. Запахло жильем - потянуло чадом жаровен, жареным мясом, пальмовым маслом. «Джип» остановился.

        - Открывай!  - крикнул все тот же голос, который Петр уже успел запомнить. Заскрипели ржавые петли - видимо, открывали тяжелые ворота и «джип», прошелестев шинами по гравию, остановился.
        Похитители выволокли Петра из машины, схватили под руки и потащили куда-то. Опять заскрипели петли, пахнуло спертым, сдавленным воздухом, остро пахнущим аммиаком.

«Тюрьма,  - догадался Петр.  - Я в тюрьме».
        Его бросили на сырой каменный пол, оставили одного. Петр попытался пошевелиться, хотя бы ослабить путы, но не смог. Скоро опять заскрипели петли, щелкнул выключатель, и кто-то вошел, грохоча коваными каблуками по каменному полу, остановился над Петром. Тронул его связанные ноги - натянул путы, и они разом ослабли, словно их перерезали одним ударом острого ножа.

        - Руки, маста… - произнес добродушный голос, и через мгновение были свободны и руки.
        Петр сразу же сорвал с глаз повязку, освободился от кляпа… Он был в тесной комнате, скорее похожей на канцелярию, чем на тюремную камеру: дешевый двухтумбовый письменный стол, стеллажи, уставленные пронумерованными папками, два-три простых стула.
        На него с интересом глядел африканец в черном мундире тюремного ведомства с ножом в руках - им-то он и перерезал веревки, валявшиеся теперь на полу.

        - С прибытием, сэр,  - почтительно сказал он и протянул Петру руку, помогая встать на затекшие ноги.

        - Это… тюрьма?
        Петр кивнул на толстую решетку на нешироком окне, за которым вплотную стояла ночная темень.

        - Йе, са… - вежливо кивнул тюремщик.

        - На каком основании?  - начал было протестовать Петр, но тюремщик лишь вздохнул и пожал плечами, и Петр понял, что говорить с ним бесполезно.

        - Прошу, сэр!  - зазвенел тюремщик связкой ключей.  - Я отведу вас в камеру к хорошим людям…
        Они вышли в длинный, плохо освещенный коридор, по обе стороны которого тянулись тяжелые двери с глазками и металлическими цифрами. Пройдя всего несколько шагов, тюремщик остановился у двери с цифрой 34, позвенел ключами, выбирая нужный, и принялся ее отпирать.



        ГЛАВА 9

        Тюремщик нажал на дверь плечом, и она тяжело подалась внутрь. Перед Петром было довольно просторное помещение, освещенное тусклой лампочкой под самым потолком. Там же наверху тянулось длинное узкое окно с толстыми металлическими прутьями. Вдоль правой стены - деревянные нары, на которых сидели и лежали люди в куртках и шортах, бывших когда-то белыми.
        Заключенные лежали на полу, на циновках из рафии, так плотно, что между ними некуда было ступить.

        - Профессор!  - гаркнул тюремщик зычным голосом, которого Петр у него не мог и предположить.  - Принимай новенького… - И учтиво обернулся к Петру: - Если что-нибудь будет нужно, сэр… пиво, сигареты… Постучите… Правда, это дорого, сэр… Но…
        Он развел руками, поклонился и, окинув камеру грозным взглядом, вышел. Загремели ключи, громко щелкнул замок.
        Бородатый человек с умными, грустными, как у большой и доброй собаки, глазами слез с нар и теперь пробирался к Петру между спящими арестантами, которых не разбудило даже рыканье гюремщика.

        - Я Профессор,  - представился он, протягивая узкую ладонь.  - А вы - Питер Николаев, русский журналист.
        Петр удивленно поднял бровь, собираясь спросить, откуда это известно, но Профессор опередил его:

        - Не удивляйтесь, но мы в Поречье много о вас говорим, строим разные догадки… Ведь согласитесь сами, русский у лидера раскольников… Это несколько нелогично, но… - он мягко улыбнулся,  - в большой политике бывают и не такие неожиданности. Но что же это мы стоим? Прошу… на нарах, правда, тесновато, но как-нибудь поместимся…
        Петр пробрался следом за ним. Арестанты на нарах уже ворочались, стараясь выкроить на досках, покрытых циновками, место для Петра. Это им наконец удалось, и Петр со вздохом поместился рядом с Профессором. Он чувствовал на себе любопытные взгляды.

        - Профессор… а как вас все-таки зовут?  - спросил он, стараясь скрыть смущение.

        - Зовите просто Профессор,  - мягко улыбнулся тот.  - Какая разница? Мы все обращаемся здесь друг к другу так, без имен. Вот этот,  - он указал на худого парня в тяжелых роговых очках,  - Студент. Тот, лысоватый, Доктор. Рядом с ним - Майор, потом Полковник. Тот вот - Инженер, дальше - Учитель, Писатель…
        Он называл заключенных по профессиям, и они кивали.

        - Между прочим, это не клички, а наши настоящие профессии.

        - Значит,  - подвел итог Петр,  - здесь все политические?

        - Интеллигенция, студенты, старшеклассники.

        - И военные!  - добавил тот, которого назвали Полковником.

        - Если вас что-нибудь беспокоит… Я могу осмотреть вас,  - предложил лысоватый Доктор.  - Ведь при арестах здесь не церемонятся…
        Петр невольно дотронулся до здоровенной шишки на затылке, она побаливала. Профессор понял этот жест по-своему:

        - Ладно, друзья, человеку надо отдохнуть!
        И улегся на нары, жестом предлагая Петру сделать то же самое. Петр лег, но сон не шел. Было душно, кто-то стонал и плакал во сне, кто-то храпел.
        Петр лежал с открытыми глазами. Внизу прямо по спящим шустро носились крупные тараканы. Появилась крыса, повела острой мордой, за ней - другая. Принюхиваясь, они проследовали через всю камеру в дальний угол.

        - Ищут чего-нибудь пожрать,  - прошептал лежащий рядом с Петром Профессор.  - Не спится, камарад?
        Вместо ответа Петр вздохнул:

        - Я думаю, как сообщить… на волю… что я здесь?

        - Можно,  - просто ответил Профессор.  - Завтра сюда пустят торговок… Мы питаемся здесь за свои деньги… А кому вы хотите сообщить?

        - Полковнику Френчи, Кодо-2. И в лепрозорий, мисс Карлисл.
        Профессор помолчал.

        - Странные люди, эти ваши друзья,  - заговорил он наконец.  - Полковник вообще мог бы не ввязываться во всю эту историю. У него же контракт инструктора, который к тому же истек перед самой гражданской войной. Мне говорил о нем покойный Даджума. А мисс Карлисл… Ее знает вся Гвиания. Она добрая и справедливая, и вот…

        - Мисс Карлисл всего лишь оказывает помощь раненым! Профессор внимательно посмотрел на него:

        - Давайте спать. Подъем в пять утра. Постарайтесь все-таки заснуть, силы вам еще будут нужны.
        Петр закрыл глаза и вдруг провалился в глухую тьму. Кажется, сразу же проснулся.

        - Встать!  - орал с порога тюремщик, уже другой, не вчерашний, коренастый крепыш с дубинкой.  - Пять часов! Пять часов! Подъем!
        Заключенные с ворчанием садились на циновках, вставали, принимались их скатывать. Профессора на нарах уже не было. Он расталкивал тех, кто никак не мог очнуться от сна, приговаривая:

        - На зарядку, ребята! На зарядку! В здоровом теле - здоровый дух! И то и другое нам еще здесь понадобится.
        Сложив скатанные циновки вдоль стен, заключенные привычно выстраивались в три шеренги.
        На пороге появился вчерашний тюремщик, он нашел взглядом Петра и махнул ему рукой:

        - Выходите, сэр!

«Неужели… выпустят?  - мелькнула мысль.  - Значит, Жак узнал, где я, и вот…»
        Он махнул рукой Профессору и всем остальным и пошел, провожаемый любопытными и завистливыми взглядами.
        Его привели в канцелярию, предложили стул. Затем в коридоре послышались шаги, и в канцелярию вошел начальник военной полиции в сопровождении трех африканцев в черных мантиях и белых судейских париках.
        Он кивнул Петру и уселся за стол, судейские разместились рядом, на стульях, которые внесли тюремщики.
        Начальник полиции открыл атташе-кейс, лежащий перед ним на столе, достал оттуда какие-то бумаги, протянул их судейскому справа от себя, видимо старшему в этой компании, тот кивнул…
        Дальше события разворачивались с невероятной быстротой. Не прошло и четверти часа, как Петр узнал, что приговорен Верховным судом Республики Поречье к расстрелу. Его обвиняли в шпионаже в пользу «одной великой державы», в подрывной деятельности против Республики Поречье. Приговор мог быть пересмотрен лишь президентом республики, на апелляцию давалось сорок восемь часов.
        Опомнился Петр уже в крохотной одиночке без окна, освещенной ослепительно белой лампой. Здесь не было ни нар, ни даже циновки. Он постучал в дверь. Почти сейчас же в ней отворилось небольшое оконце, и появилась физиономия вчерашнего тюремщика:

        - Сэр?

        - Я хочу есть. Мне сказали, что сюда пускают торговок… Тюремщик замялся:

        - В остальные камеры да, сэр… Но в эту… строго-настрого. Если хотите… я могу пойти и купить.
        Петр достал пятифунтовую гвианийскую бумажку и заметил, как зажглись глаза тюремщика.

        - Купи яиц, хлеба, кофе… Фруктов каких-нибудь… (Все это было меньше чем на фунт). Сдачу оставь себе.

        - Йе, са,  - обрадовался тюремщик.  - Кофе я сварю вам сам, торговки его сюда не приносят. И… не хотите ли мой приемник? Те, кто был здесь до вас, всегда его брали. Конечно, батарейки теперь дорого стоят… Война…
        Петр достал еще фунтовую бумажку:

        - А это тебе за приемник. Да… мне разрешено подать апелляцию, принеси мне бумаги и карандаш. О'кэй?

        - Йе, са!  - радостно кивнул тюремщик и закрыл окошечко. Петр прошелся по камере: четыре шага в длину, три в ширину. И принялся изучать надписи на стенах.

«Да здравствует единая Гвиания! Лейтенант Акпомука»,  - прочел он слова, выцарапанные на сыром камне.

«Эбахон - предатель и лакей империализма! Студент второго курса университета Стив Окпара». «Меня расстреляют на рассвете. Я умираю за народ идонго». Без подписи.
        Петр попытался было подсчитать надписи - сколько же людей прошло через эту прихожую смерти, но окошко в двери открылось и тюремщик протянул через него пакет с едой, термос, а затем и старенький транзисторный приемник, школьную тетрадку и шариковый карандаш.

        - Только не включайте приемник слишком громко,  - предупредил он.
        Петр отошел от двери, уселся на пол у стены, развернул пакет. Полдюжины яиц, пять крупных помидоров, огурцы, лук, чеснок, бананы, апельсины и грейпфруты, свежие булочки… Нет, Петр явно ошибся в тюремщике - тот заработал на всем на этом не больше фунта.
        Он налил кофе в колпачок от термоса, кофе оказался тоже сварен на совесть, и, включив тихонько приемник, принялся завтракать.
        Передавали последние известия. Диктор сообщал, что «части армии одной дружественной африканской страны, прибывшие на помощь Поречью, успешно отбивают упорные атаки вандалов на всех фронтах и перейдут в генеральное наступление, как только прибудут ожидающиеся подкрепления». Потом шел ругательный комментарий о «коммунистических правителях»Луиса и об интригах Москвы в Африке.
        В заключение передачи сообщалось о заявлении канцелярии президента маршала Эбахона о том, что сегодня в 18.30 в соборе святого Людовика состоится венчание его превосходительства…
        Петр резко повернул ручку выключателя, вскочил и принялся шагать по камере - четыре шага вперед, четыре шага назад. Четыре вперед, четыре назад. Потом лег на пол, на живот, положил перед собой тетрадку - бумага оказалась в клетку, принялся писать.
        Через несколько минут он постучал в дверь, и в окошечке вновь появилась добродушная физиономия.

        - Мне надо срочно передать письмо!  - заявил Петр, пристально глядя в плутоватые глаза тюремщика.  - Я дам вам за это десять фунтов, а полковник Френчи, когда его получит, тоже не пожалеет денег.
        Тюремщик оглянулся. Потом протянул руку:

        - Через полчаса кончается мое дежурство…

        - Но вы должны лично передать его полковнику. Или в лепрозорий, начальнице госпиталя мисс Карлисл. Лично, вы поняли?

        - Жить-то ведь всем хочется, сэр!
        Петр лег, снял ботинки и, положив, на них куртку, сунул под голову вместо подушки. Теперь оставалось только ждать.
        Он снова включил приемник и на этот раз полностью выслушал повторявшееся заявление канцелярии Эбахона. Радиослушателей призывали включить в 18.30 приемники, чтобы прослушать репортаж о знаменательном событии в жизни народа идонго, демонстрирующем уверенность его вождя в скорой и окончательной победе.
        Потом был полусон-полудремота, утомительный, с обрывками каких-то дурацких сновидений. То и дело Петр смотрел на часы, но время тянулось безнадежно медленно. В 18.00 он проснулся окончательно и включил приемник. Передавались бравурные военные марши. В 18.00 что-то щелкнуло, и послышался голос диктора, возвещавший о начале репортажа с площади перед собором святого Людовика.
        Диктор расписывал праздничные толпы, пришедшие приветствовать своего любимого вождя, яркие костюмы королей и принцев, выправку бравых офицеров.

«Деревья и дома вокруг площади украшены гирляндами разноцветных лампочек, на вход в собор наведены прожектора, весь собор залит ослепительным светом,  - захлебывался восторгом диктор.
        Жених и невеста, его превосходительство и мисс Элинор Карлисл, выходят из машины, офицеры вскинули обнаженные сабли, скрестили их, образуя коридор, ведущий к ступеням храма.

«Молодые поднимаются по ступеням собора,  - торопился диктор.  - Народ восторженно рукоплещет. Его превосходительство оборачивается, поднимает руку и приветствует своих многострадальных и так любящих его подданных. Но что это… Его превосходительство, кажется, споткнулся… Он падает… Ему плохо? Офицеры подхватывают его, окружают… Ничего не вижу… Все смешалось… Его превосходительство несут к машине. Он… убит?»
        Щелчок, и передача оборвалась.
        Петр вскочил, кинулся к двери, забарабанил в нее.

        - Сэр?  - отворилось окошечко. На Петра смотрел новый, незнакомый ему тюремщик.

        - Спросите ваше начальство, на чье имя я должен теперь подавать апелляцию,  - взяв себя в руки, равнодушно спросил Петр.  - Президент Эбахон только что убит.
        Да, Петр в отличие от диктора не сомневался в этом. Винтовка с оптическим прицелом и глушителем в палатке Жака… его угроза убить Элинор, если она станет женой Эбахона! Жак выполнил свою угрозу, должно быть, убил обоих…

        - Начальства никого нет, сэр,  - ничего не поняв, встревожился тюремщик,  - Кто убит, сэр?

        - Президент! Эбахон!

        - Президент?  - округлились глаза тюремщика, и он поспешно захлопнул окошечко.

        - Пре-езидент у-у-убит!  - донесся его голос из-за двери, и Петр услышал, как поспешно застучали по каменному полу его кованые каблуки.
        И вдруг вся тюрьма загрохотала. По коридорам послышались голоса, свистки, грохнул выстрел. Шум, грохот в двери, крики продолжались еще почти час, потом постепенно все стихло. Окошечко в двери опять открылось.

        - Спать, сэр! Спать!  - показалось в нем испуганное взмокшее лицо тюремщика.  - Бунтовать не положено!

        - Представляю, что сделали бы они с вами, если бы вырвались,  - насмешливо сказал Петр.  - А ведь могут, а? Вдруг власть-то уже… переменилась?



        ГЛАВА 10

        Было около трех часов ночи, когда Петр вдруг услышал чьи-то торопливые шаги. Тяжелая дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял Жак, Жак с автоматом в руках.

        - Скорее выходи! Скорее!  - испуганно бормотал за спиной Жака тюремщик, тот самый, который согласился передать записку.
        Петр вскочил, шагнул к Жаку. Тюремщик бросился запирать за ними дверь, руки его тряслись, ключ не мог попасть в скважину. Жак дружески хлопнул Петра по плечу и уверенно пошел по коридору впереди, небрежно закинув автомат за плечо.

        - Спасибо, сэр! Желаю удачи, сэр!  - бормотал тюремщик, обгоняя их и устремляясь к двери, распахнутой из коридора в полуосвещенный двор. Он юркнул во двор и словно провалился под землю. Жак шагнул было следом… замер, прислушиваясь.

        - Иди в канцелярию!  - не оборачиваясь, шепнул он Петру: они стояли как раз возле двери, приоткрытой в это помещение.
        Петр вошел и оставил широкую щель, в которую мог видеть происходящее на дворе. Через несколько мгновений он услышал шум подъезжающего автомобиля. Машина остановилась за тюремными воротами, послышались чьи-то уверенные голоса.
        Из тесной проходной на мощенный булыжником тюремный двор, слабо освещенный тусклыми лампами на обнесенной колючей проволокой стене, вышли двое в южноафриканской форме и недоуменно остановились озираясь.

        - Черт знает что!  - громко сказал один.  - Узнаю кафиров! Никакого порядка - ни часовых в проходной, ни привратника у ворот. Дрыхнут где-нибудь, дьяволы.

        - А нам приказывают их защищать,  - проворчал второй, пониже ростом, и сплюнул.

        - Защищать!  - усмехнулся первый.  - Положим, защищаем мы не их, а самих себя. Не останови мы здесь красных сегодня, завтра они доберутся и до нас. А вот выполнять приказы… сначала опереточного президента, потом какого-то дурацкого Комитета общественного спасения и его председателя Аджайи…

        - Пошли,  - подтолкнул его второй.  - Не думал, что когда-нибудь доживу до такого - повезу на расстрел белого по приказу кафира.

        - Красного, а не белого,  - хохотнул первый.
        Они были уже метрах в трех от входа в здание, когда Жак шагнул им навстречу из темного коридора:

        - Руки вверх!
        Южноафриканцы от неожиданности отпрянули, но, разглядев Жака, расхохотались.

        - Брось шутить, парень. Не видишь - свои,  - сказал первый и смело шагнул к Жаку, протягивая ему руку: - Хэлло!

        - Хэлло!
        Жак тоже протянул руку… и вдруг резко рванул южноафриканца на себя, отскочил в сторону, и тот, с размаху ударившись головой о каменную стену, рухнул… Второй бросился на Жака. Тот встретил его ударом колена в живот. И сейчас же молотом обрушил стиснутые вместе тяжелые кулаки на его шею.
        Все это произошло в несколько секунд.

        - Пристрелить бы,  - сказал Жак Петру, выбежавшему из канцелярии, и кивнул на лежащих у стены.  - Да нельзя поднимать шума. Кто их знает… сколько их там еще, за воротами в машине… Пошли!
        Жак бесшумно проскользнул через короткий коридорчик и осторожно приоткрыл дверь наружу.

        - Только один,  - шепнул он Петру.  - Отлично.

        - Эй, парень!  - повелительно крикнул он южноафриканцу, развалившемуся за рулем «джипа», в котором на треноге была установлена зачехленная базука.  - Я - полковник Френчи, командир Кодо-2. Подойди ко мне!

        - Слушаюсь, сэр!
        Южноафриканец ловко выпрыгнул из «джипа», не спеша подошел к Жаку и поднес руку к длинному козырьку своего кепи.

        - Сержант Йереми…
        Договорить он не успел: Жак обрушил на его голову рукоятку тяжелого кольта, который держал за спиною, и сержант без звука рухнул на землю.

        - В «джип»!  - быстро приказал Жак Петру.  - В их машину. Наша здесь неподалеку, вот в тех кустах…
        Он сел за руль - и они понеслись на «джипе» южноафриканцев к кустам, темнеющим ярдах в двухстах от тюрьмы.

        - Свои, Манди, свои!  - закричал Жак, подъезжая. Из кустов сейчас же появились Манди и две женщины.

        - Питер!  - вырвалось у одной из них, и Петр узнал Элинор. Второй была перепуганная сестра Цецилия.

        - Хэлло, са… - весело приветствовал Петра Манди.
        Через несколько минут Обоко остался позади. Новенькая, только что доставленная транспортным самолетом из ЮАР машина бежала весело и ходко.

        - Приятно поездить на такой,  - сказал Жак,  - только вот маловато бензина.
        Впереди на шоссе замигали синие огоньки фонариков.

        - Патруль, са… - выдохнул Манди и торопливо принялся расстегивать свою брезентовую сумку с гранатами.
        Жак лихо остановил машину перед перегораживающим узкое шоссе патрульным «джипом».

        - Пароль!  - подошел тоненький, стройный южноафриканец, совсем еще мальчишка, и деловито осветил синим фонариком сидящих в машине. За его спиной, выставив автоматы, маячили черные командосы.

        - Какой, к дьяволу, пароль! Я - полковник Френчи. Везу в госпиталь мисс Карлисл, вдову… или кем она ему там теперь приходится…. убитого президента,  - взорвался Жак. Голос его дрожал от ярости и возмущения.
        Южноафриканец опять посветил фонариком, остановил синий луч сначала на обмершей от страха Цецилии, потом на окаменевшем холодном лице Элинор.

        - Много слышал о вас, полковник. Поезжайте. Конечно же, кому сегодня дело до пароля… Пароль «Аджайи», если вас вдруг остановят.

        - Спасибо!
        Жак осторожно объехал патрульный «джип» и остановился.

        - Слушай, басе… У тебя не найдется пары канистр горючего? Я на нуле.

        - Даже четыре.

        - Давай-ка их сюда. Когда-нибудь разочтемся… на том свете уголечками.
        Южноафриканец весело захохотал:

        - С удовольствием, сэр!
        Забрав канистры, они проехали еще с полчаса, миновали поворот на лепрозорий и, поднявшись на невысокий плоский холм, остановились.

        - Где-то здесь, маста,  - объявил Манди, не сводивший глаз с кустов вдоль дороги, и вылез из машины. Он вернулся минут через пять, запыхавшийся, довольный.

        - Нашел. Хорошая дорога. Твердая.
        И зашагал впереди медленно ползущего «джипа» - сначала метров двадцать вперед по шоссе, затем ловко перепрыгнул через неглубокую канаву и свернул налево - в редкую молодую поросль.
        Жак осторожно съехал в канаву, «джип» легко выскочил из нее, оставив за собой неглубокую колею сырого красного латерита. Френчи вел машину следом за Манди, подминая радиатором молодые кусты.
        Но вот они оказались на широкой, засыпанной прелыми листьями дороге или тропе, вполне пригодной для езды на машине, в тоннеле между вековыми стволами могучих деревьев.
        Манди вскочил на переднее сиденье рядом с Жаком:

        - Теперь так пойдет до самой Бамуанги, маста…
        В свете синих фар дорога казалась прямым, как стрела, бесконечным коридором, уводящим во тьму. Жак вел машину осторожно, то и дело притормаживая перед перегораживающими путь могучими корнями.
        Молча ехали до самого рассвета. Петр пытался заговорить с Элинор, но она отвечала лишь односложными «да» или «нет». Все были утомлены. Цецилия в конце концов уснула на плече Элинор.
        Лес давно остался позади, и теперь «джип» катил по плоской равнине, дорога на которой была отмечена большими валунами и то и дело попадающимися высокими изгородями кактусов; за изгородями круглые, покрытые конусообразными крышами из тростника хижины туземцев.

        - Еще три мили, и будет моя деревня,  - сообщил Манди, когда они стали подниматься на крутой холм.
        Натужно ревя, «джип» одолел подъем, и здесь Жак остановился. Впереди, за небольшим лесом, блестела в первых лучах утреннего солнца Бамуанга.

        - Маста!  - вдруг выкрикнул Манди и схватил Жака за плечо.  - Смотрите… маста…

        - Что? Уже приехали? А я так хорошо вздремнула… - забормотала сестра Цецилия и, обернувшись в ту сторону, куда смотрели наши путешественники, растерянно протянула:

        - Ма-ашина…
        Да, внизу, менее чем в миле от них, шел «джип» с людьми в зеленой форме. Они тоже заметили машину на вершине холма и прибавили ходу.

        - Южноафриканцы,  - мрачно вздохнул Жак.  - Нельзя было оставлять в живых тех… в тюрьме.
        Он неторопливо сунул руку под сиденье, пошарил там и выругался. Потом покосился на Элинор:

        - Я бы перещелкал их отсюда по одному, как зайцев, будь со мною… винтовка с оптическим прицелом…
        Петр, покосившись на Элинор, увидел, как она побледнела.
        И ему вдруг пришла в голову жестокая мысль: а что, если именно она… Элинор… уничтожила Эбахона руками Жака? Эбахона, который был для нее носителем зла, чудовищем, чьи руки обагрены кровью тысяч людей, погибших во время погромов, в гражданской войне, расстрелянных в деревне Ули… Эбахон должен был умереть!

        - Манди!  - Жак указал взглядом на базуку, и телохранитель поспешно принялся сдирать с нее брезентовый чехол.

        - Мисс Карлисл, сестра Цецилия, Питер… Прошу вас выйти из машины, отойти подальше и лечь на землю,  - хладнокровно продолжал Жак.
        Элинор не шелохнулась. Сестра Цецилия, собравшаяся покинуть машину, передумала и, прижавшись к ней, подняла глаза к небу, губы ее шептали молитву.
        И сразу же донесся сухой стук автомата. Южноафриканцы, вставшие в машине во весь рост, били по ним.

        - Что ж,  - усмехнулся Жак,  - тогда… затыкайте уши! Грохот выстрела, казалось, обрушил небо. И, еще не успев понять, что произошло, Петр увидел, как «джип» скрылся в смерче взрыва.

        - Здорово, са!  - радостно подпрыгнул Манди. Он смотрел на Жака восторженным взглядом.

        - Поехали,  - отвернулся Жак.

        - Там есть раненый!  - вдруг встала Элинор.

        - Поехали!  - не поднимая глаз, хмуро повторил Жак.  - Мы пришлем к нему людей из деревни.
        Но Элинор уже вышла из машины. Следом за нею, путаясь в своем монашеском одеянии, спешила сестра Цецилия. Петр тоже вылез из «джипа» и пошел следом за женщинами, быстро спускающимися с холма.
        Он был уже метрах в тридцати от них, и вдруг что-то с силой ударило его в левое плечо. Резкая боль и автоматная очередь слились в одно целое, и, падая, он успел заметить, как впереди словно подрезанные падают Элинор и сестра Цецилия. Очередь, еще очередь - и тишина… Петр не потерял сознания. Он вскочил, плечу было жарко, куртка сразу же набрякла кровью… Но он побежал вперед - туда, где нз сухой пыльной тропе лежали жрица бога Ошуна и католическая монахиня из ордена «Белые сестры».
        Жак и Манди обогнали его. Жак стал на колени рядом с неподвижно лежащими женщинами. Схватил руку сестры Цецилии, пытаясь нащупать пульс, потом Элинор, и так и остался стоять на коленях, опустив голову…
        У обломков «джипа» простучала короткая автоматная очередь. Это Манди в ярости стрелял в уже мертвого южноафриканца, сразившего Элинор и сестру Цецилию.
        Жак наконец взглянул на Петра, стоявшего над телами убитых.

        - Как все получается, Питер.
        И опять опустил голову: он смотрел в лицо Элинор, ставшее теперь таким спокойным, словно она наконец нашла то, что так долго искала.
        А в душе Петра стало вдруг пусто, просто пусто, и все ни боли, ни сожаления, ни горя. Все это должно было прийти потом, через много дней, а может быть, и недель, месяцев, лет.
        Манди подвел «джип» и вместе с Жаком осторожно пере нес туда убитых женщин. Потом подошел к Петру, почему то севшему на землю, нагнулся над ним, осторожно ощупал его раненое плечо - кровь уже остановилась, потом снял с Петра куртку, надорвал рубашку и, вскрыв индивидуальный пакет, принялся обрабатывать рану, приговаривая успокаивающе:

        - Ничего, са… лучше так, чем… Он не договорил и вздохнул.

…Каноэ было готово отплыть. Клетки с курами, груды мяса, дрова, мешки с ямсовой мукой гари, стопки расписных эмалированных мисок… Чего только не было в этой лодке, отправляющейся в торговый вояж по Великой Реке Бамуанге - туда, где не гремят выстрелы и люди живут так, как жили их предки.
        Хозяин лодки, отец Манди, юркий старикашка с бельмом на левом глазу, возился у старенького мотора, его помощники - сыновья, трое, сидели на носу, держа на коленях карабины. Манди, все еще в одежде командоса, держал на берегу конец веревки, прикрепленной к корме.
        Через четверть часа должно стемнеть, и тогда можно будет отплыть… Петр и Жак молчали, стоя рядом с Манди, думая каждый о своем. И Петр думал об Элинор, которая навсегда теперь остается в Африке - в красной земле, здесь, в могиле под большим валуном на берегу Бамуанги.

        - Ну!  - Петр протянул Жаку руку.  - Прощай, Жак… Жак взял его руку, задержал, потом набрал полную грудь воздуха, словно решаясь сказать что-то важное. И сказал, медленно подбирая слова:

        - Я знаю, Питер… Ты думаешь, что это я… убил Даджуму… Петр вскинул голову.

        - В него стрелял Дювалье. Аджайи заманил вас обоих в бассейн,  - опустив голову, продолжал Жак.  - А нам было приказано убрать вас… мы даже не знали, в кого должны стрелять!
        Жак поднял побледневшее лицо.

        - И вдруг… сквозь оптический прицел я узнал тебя! Я сказал Аджайи, что не позволю тронуть тебя даже пальцем!

        - И он подбросил мне мамбу…

        - Он боялся, что Даджума предупредил тебя о заговоре, что ты предупредишь Нначи… И вообще… Ты слишком опасный свидетель. Тогда я поклялся, что, если с тобою что-нибудь случится, я сам застрелю его.

        - А он?

        - Он сказал, что все изменилось, что теперь ты для Эбахона ценнейший человек. Он даже благодарил меня за то, что я не выстрелил! Остальное ты все знаешь.
        Петр положил руку на плечо Жака:

        - Теперь это все ушло. Уедем отсюда вместе. Ты еще найдешь свое счастье, Жак!
        Жак покачал головой:

        - Нет, Питер. Кое с кем я еще должен здесь рассчитаться. Аджайи получит за все сполна… - Он бросил взгляд на валун, скрывающий могилу, и протянул Петру руку.  - Прощай!


        notes

        Примечания


1

        Буш - так в Африке называют негустой лес.

2

        Привилегированное военное училище в Англии.  - Ред.

3

        Принц-консорт - муж правящей королевы.

4

        В английских колониях так назывались дома для приезжих колониальных чиновников.

5

        Расисты ЮАР так называют африканцев.

6

        Красное дерево.

7

        Черная магия.

8

        Информационные бюллетени.

9

        Ошун - один из богов у западноафриканского народа йоруба.

10

        Секретная организация французских «ультра», действовавшая против алжирских патриотов во время борьбы Алжира за независимость.

11

        Французская разведывательная служба.

12

        Бывший французский министр, направлявший борьбу против африканских патриотов.

13

        Контрольно-пропускной пункт.

14

        Доллары (жаргон).

15

        Ублюдки (англ.)

16

        джут.

17

        Белое одеяние, похожее на тогу.

18

        Котлас - большой тесак.


 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к