Библиотека / Приключения / Ветер Андрей : " Подлинные Сочинения Фелимона Кучера " - читать онлайн

Сохранить .
Подлинные сочинения Фелимона Кучера Андрей Ветер


        # Издатель предупреждает, что эта пародия на авантюрные романы девятнадцатого столетия ориентирована на взрослую аудиторию и что "Сочинения Фелимона Кучера" могу вызвать у неподготовленного читателя активный внутренний протест, особенно у любителей классических вестернов.

        Андрей Ветер


        ПОДЛИННЫЕ СОЧИНЕНИЯ ФЕЛИМОНА КУЧЕРА

        ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

        Я думаю, что могу назвать себя счастливейшим человеком, так как мне удалось случайно обнаружить несколько лет назад в Архивном литературном центре (АЛЦ) почти истлевший экземпляр книги «Последние из Чихохоков», который принадлежит перу Фила Коачмэна, опубликовавшего свою работу в России под псевдонимом Фелимон Кучер. Книга эта - редчайшая в своём роде и незаслуженно оставленная в полном забвении. Я считаю великой несправедливостью, что такое замечательное сочинение ушло от внимания читателя.
        К моему огромному сожалению, найденная книжка пребывала в ужасающем состоянии, текст на нескольких страницах пострадал - бумага порвалась, истлела, отдельные клочки утерялись. Но пропущенные фразы удалось в этих местах восстановить (за что я бесконечно благодарен моим друзьям-реставраторам). Гораздо хуже обстоит дело с некоторыми безвозвратно утерянными страницами. Тут можно только догадываться о том, что за события и споры разворачивались на исчезнувших листках бумаги. К счастью для нас, в пропусках, судя по основному тексту, не было никаких поворотных моментов, и нить повествования не прерывается.
        В местах, где текст потерян, я сделал необходимые сноски. Я также взял на себя смелость поставить некоторые сноски там, где требовались разъяснения по вопросам истории и этнографии.
        Я хочу выразить благодарность академику Соловью А. Ю. за предоставленные письма Кучера, обнаруженные им в личном архиве семьи Шалунских, а также ироничные рисунки Эдри Водефена (у которого в молодости учился скандально-знаменитый Бердслей. Я не теряю надежды найти столь же счастливым образом какие-нибудь ещё следы переписки Кучера или его дневники, о которых он упоминает в одном из писем.
        В сохранившемся экземпляре имеется предисловие автора к первому и второму русским изданиям, что свидетельствует о том, что к моменту второй публикации книгу уже перевели на какой-то ещё язык. Было то издание французское или английское, пока сказать нельзя, но поиски материала начаты, и вполне вероятно, что эти заграничные публикации однажды будут обнаружены и появятся перед публикой на выставке редкой книги.
        Совсем недавно я сумел раздобыть, наконец, черновики другой книги Фелимона Кучера. На рукописи отсутствовало название, но я предполагаю, что это «Ползущие волки» - книга, о работе над которой Кучер сообщает в письме Кокореву. Я рискнул сделать такое заключение на основе слов Питерсона - одного из участников описанного в книге похода. «Мы похожи на ползущих волков, сударь! На подкрадывающихся! На ненасытных, чёрт нас возьми», - восклицает Питерсон.
        Если «Последние из Чихохоков» буквально притягивают к себе читателя бесконечными поворотами событий, то «Ползущие волки» отличаются более мягко выстроенным сюжетом, что, впрочем, вовсе не является слабой стороной повести. Похоже, Кучер и не ставил в данном случае перед собой цель потрясти читателя головокружительными приключениями. Автор лишь воспользовался атрибутикой Дальнего Запада в качестве живописного фона для того, чтобы повести разговор на ту или иную тему. Вполне допустимо, что он изложил в этой повести историю своего путешествия по прериям, окрасив рассказ в ироничные тона. Что касается лично меня, то у меня создалось впечатление, что Кучер не завершил работу над «Ползущими волками», произведение обрывается внезапно, почти на взлёте.
        Так или иначе, судить о трудах Фелимона Кучера предстоит читателю.


        Андрей Ветер



        ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К ПЕРВОМУ И ВТОРОМУ РУССКИМ ИЗДАНИЯМ КНИГИ «ПОСЛЕДНИЕ ИЗ ЧИХОХОКОВ»

        Эти истории я услышал от моего деда, который был в тесной дружбе с Наталиэлем Бонбоном и вместе с ним прошёл по тропам дремучих лесов Новой Франции и Новой Англии. Моя мать была француженкой, отец - траппером английских кровей. Я же, родившись в Америке, вынужден был много лет спустя бежать с континента, лишённый отечества. Таковы причуды судьбы. Но это особая и очень длинная история.
        После многих неприятностей, о коих нет сейчас времени распространяться, я перебрался через океан в старушку-Европу, где, увы, не сумел отыскать никого из родственников, даже самых дальних, и остался совершенно не у дел.
        Внезапно жизнь повернулась так, что я попал в Россию, где стал служить в должности гувернёра. Семейство Лопуховых, которое сделалось мне весьма близким, с удовольствием слушало мои бесконечные рассказы о похождениях моих друзей и родственников в дремучих американских лесах. И некоторое время спустя я поддался настояниям Лопуховых и некоторых других близких мне русских фамилий и взялся изложить письменно истории, поведанные мне моим дедом, в том виде, как я их слышал от него самого.
        Эта книга в чём-то может показаться непристойной светскому обществу, потому как не принято говорить вслух о том, что выходит за принятые рамки приличия. Но я писал так, как слышал эти истории от моего деда, а он рассказывал о той жизни, какая была в действительности, а не в дамских романах. Я перенёс повествование старика на страницы книги без всякой ретуши. Надеюсь, что никто не станет судить меня за это слишком строго.
        Авторским именем моим стало шутливое прозвище, которым меня наградили дети семейства Лопуховых - Фелимон Кучер. Фелимон есть русифицированное имя Phill, полученное мною в далёкой Америке при крещении, Кучер же есть не что иное, как перевод на русский язык моей настоящей фамилии Coachman.


        Фелимон Кучер



        ПОСЛЕДНИЕ ИЗ ЧИХОХОКОВ

        По глупости нередко мы хлопочем
        О пагубе. По счастью, небеса
        Отказывают в ней, и нас спасает
        Их глухота.
        Шекспир «Антоний и Клеопатра»



        ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ ВСЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ВПЕРВЫЕ СХОДЯТСЯ ВМЕСТЕ, ЗНАКОМЯТСЯ И ОТПРАВЛЯЮТСЯ В ОПАСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

        Тот июльский вечер 1758 года был насыщен плотным серым туманом. Два человека сидели на берегу быстрого потока, и, судя по их напряжённым позам, ждали кого-то или чего-то с нетерпением. Могучая стена тёмно-зелёного леса круто поднималась у самой воды, образуя за густым сплетением ветвей мрачную тень. Силы солнечных лучей хватало лишь на то, чтобы пронзить лесную чащу до середины высоких стволов, а далее свет почти растворялся во тьме, оставаясь висеть среди листвы лёгкой дымкой. Если не считать журчания воды, то вокруг стояла тишина, которая прерывалась временами удивлёнными вскриками сойки и нервным постукиванием тупоголового дятла. Но эти звуки были хорошо знакомы расположившимся у реки мужчинам и не привлекали их внимания.
        Об одном из них можно было сказать, что он был совершенно голым, если бы длинная набедренная повязка, сшитая из двух клетчатых полотенец, не прикрывала то, что в цивилизованном мире принято называть срамным местом. Его тёмно-бронзовое жилистое тело и единственная прядь чёрных волос, стекавшая жирной косой с частично обритой головы на спину, с первого взгляда выдавали в нём воина-индейца. За поясом у него торчали металлический томагавк и громадный нож в широких ножнах, сделанных из толстой кожи, по которой был пущен изящный бисерный узор. На ремне также висел небольшой подсумок, где лежали пули и рожок с порохом. В руке дикаря покоилось ружьё.
        Лицо второго человека было тоже смуглым, но плотный загар не мог скрыть принадлежность мужчины к белой расе. На нём были мягкие кожаные ноговицы, поднимавшиеся чуть выше колен и привязанные к поясу ремешками, словно чулки. На этом же поясе крепилась тряпичная набедренная повязка. Длинная грубая рубашка очень простого покроя опускалась почти до верхней границы кожаных чулок.
        - Торопливый Олень задерживается, - произнёс индеец и удивлённо повёл выбритой головой, и смоляная коса, тянувшаяся из сверкающего затылка, шевельнулась, будто чернильная змея. Белое орлиное перо, привязанное у основания волос, качнулось в такт движению.
        Краснокожий почесал свой мускулистый живот, лоснившийся от втёртого в кожу медвежьего жира, затем запустил руку под набедренник и поскрёб у себя в паху.
        - Не понимаю, куда запропастился твой сын, - пожал плечами белый человек и переложил из одной руки в другую длинноствольный карабин. - Послушай, Здоровенная Змея, может быть, он повстречал Массавомаков?
        - Нет! Только не это! - воскликнул краснокожий и взмахнул руками, отгоняя саму мысль о возможной встрече сына с врагами. - Если он их встретит, то уж никого не оставит в живых. Что же тогда делать мне, брат мой? Опять сидеть сложа руки? Обрати внимание на меня, Соколиный Взгляд, на что я стал похож? Старая праздничная рубаха совсем износилась, а новую я не могу надеть, так как у неё совсем невзрачный вид. Её рукава и подол не украшены скальпами врагов. Разве я - прославленный воин Чихохоков - могу облачиться в такую ужасную одежду? Нет! Такого позора я не стерплю никогда! Мне срочно нужна хорошая драка с Массавомаками!
        - Ты получишь её, - послышался мягкий голос откуда-то из-за кустов, - враги бродят совсем близко.
        В следующее мгновение показался молодой индеец. Он был прикрыт, как и Здоровенная Змея, только набедренной повязкой и новенькими мокасинами, с любовью расшитыми женскими руками. Голова же его, в отличие от старшего индейца, была выбрита не столь сильно, но лишь спереди, и густые чёрные волосы, отливавшие синевой и струившиеся по спине до самых ягодиц, напоминали странный головной убор, надетый на заднюю половину гладкого черепа. В центре его груди виднелась маленькая синяя татуировка, изображавшая черепаху.
        Молодой дикарь беззвучными шагами проскользнул между двумя друзьями и сел на берегу быстрого реки. Индеец-отец вперился в сына пронизывающим взглядом и стал терпеливо ждать объяснений. В течение нескольких долгих минут не слышалось ни вопросов, ни ответов. Наконец, Здоровенная Змея не выдержал и спросил:
        - Если мои уши не ошиблись, ты сказал, что где-то поблизости бродят проклятые Массавомаки.
        - Да! - радостно воскликнул Торопливый Олень. - Я шёл по отпечаткам их ног. Эти бестолковые люди так натоптали в лесу, что я без труда узнал, что их число равняется количеству пальцев на моих обеих руках и одной ноге.
        - Значит, их пятнадцать, - заключил белый человек.
        - Нет, Соколиный Взгляд, - не согласился Торопливый Олень, - их четырнадцать. Ты позабыл, что на левой руке у меня не хватает мизинца. Прошлой зимой мне откусил его пленник, которого мы пытали у столба. Я обещал ему, что он будет мучиться столько дней, сколько пальцев у меня на руках, а он, этот трусливый пёс, изловчился и оттяпал мне один палец. Пришлось терзать его на один день меньше…
        - Довольно, - вмешался в разговор старший индеец, взглянув на солнце, - так за бесполезной беседой мы проведём целый день, а Массавомаки тем временем улизнут. Ищи их потом по всему лесу…
        - Э-э-э… - Торопливый Олень поднял указательный палец вверх, - я слышу звуки шагов.
        - Кто же это так громко шагает? - удивился Здоровенная Змея.
        - Я различаю стук копыт, значит, едут белые люди. - Молодой индеец горделиво выпрямился и выпятил подбородок. - Это твои братья, Соколиный Взгляд, тебе придётся вспомнить родной язык Бледнолицых.
        - Прекрасно. Я обращусь к ним с такой французской речью, что и самому королю не было бы стыдно ответить мне, - произнёс охотник на том языке, чистотой которого хвалился. - Но я ничего не вижу и не слышу. Ни шагов животных, ни топота человеческих ног. Разве кто-то приближается к нам? Впрочем, вот он, хруст сухого хвороста под башмаками! А вот и люди! Похоже, это подданные французской короны, но всё же надо держать ухо востро.
        Едва он замолчал, как показался всадник во французском офицерском мундире, следом за которым из леса появился небольшой отряд. Помимо офицера, в отряде было ещё три всадника, и два из них, к немалому удивлению Соколиного Взгляда и его краснокожих друзей, оказались прекрасными молодыми женщинами.
        Они сидели на лошадях боком, устроившись в привычных им дамских сёдлах, и без труда правили породистыми иноходцами. Одна из женщин отличалась сказочными золотыми кудрями, которые струились из-под широких полей мягкой белой шляпы. Зелёная вуаль, прикреплённая к шляпе, откинулась ветром и открыла ослепительное белое лицо. Другая женщина, хоть и была черноволоса, произвела на дикарей не меньшее впечатление, чем светловолосая наездница. Чертами лица она явно напоминала первую девушку и, без сомнения, приходилась ей сестрой. Она ехала с непокрытой головой и с любопытством разглядывала дорогу перед собой. Обе красавицы улыбались, и с белизной их зубов не могла бы сравниться самая лучшая слоновая кость.
        Четвёртая фигура, сидевшая на коне, казалась донельзя нескладной. Этот человек был выше всех остальных, невероятно худощав, неуклюж, его голова казалась чересчур велика, плечи слишком узки, руки длинны. Низкий воротник голубого камзола совсем не прикрывал его худой шеи. Жёлтые брюки доходили до колен, и там были перехвачены большими белыми бантами, совсем истрепавшимися и грязными.
        Позади всадников шли, построившись по двое, шесть пехотинцев, положив винтовки на плечи.
        Соколиный Взгляд сделал навстречу отряду несколько шагов.
        - Кто вы, дорогие господа? И какого, простите меня, чёрта вы забрели в эту глушь? Здесь не найти ни тёплого жилья, ни весёлой музыки, ни хорошего вина. Честное слово, здешние края не располагают к приятным прогулкам, а у вас такие нежные попутчицы, что можно подумать, будто вы на пикник выбрались. Кто вы и что делаете тут? - Он как бы невзначай поднял левой рукой винтовку и приложил указательный палец правой к спусковому крючку. - Поторопитесь, пожалуйста, с ответом, господа, а то у нас тут такая скука, что в ожидании нового голоса и новых слов мы стали до невозможного нетерпеливыми и нервными.
        - Мы друзья закона и короля, - ответил офицер, - с восхода солнца мы едем в тени этого леса и жестоко измучены усталостью. Меня зовут Пьер Хейхой, майор французской армии.
        - Вы заблудились?
        - Вовсе нет. Мы двигаемся к форту Анри, и у нас замечательный проводник, - ответил всадник.
        - Но королевский форт Анри лежит совсем в другой стороне, друзья мои, - удивлённо поднял брови белый охотник. - Вы потеряли дорогу, как собака теряет след оленя, когда между нею и зверем простираются сразу все Великие Озёра. Что же за проводник у вас такой?
        - Да вот он, - офицер с готовностью указал рукой на неподвижно стоявшего в глубокой тени индейца. - Он называет себя Хитрой Лисьей Мордой.
        Дикарь казался каменным в своей неподвижности. Обнажённое тело, как и у друзей Соколиного Взгляда, прикрывалось лишь набедренником. Наголо выбритая голова хранила лишь жалкий пучок волос на затылке, который был густо смазан жиром и торчал чёрным хохолком с привязанной к нему связкой ястребиных перьев. Вся голова туземца была покрыта белой краской, глазницы вымазаны чёрной, а туловище от шеи до пояса - алой, и естественный тёмно-коричневый цвет имели только его ноги, обутые в стоптанные мокасины. Его глаза горели, точно яркие звёзды между зловещих туч. Он был вооружён томагавком и ножом.
        - Так он же Массавомак! - закричал Соколиный Взгляд, поражённый увиденным.
        - Ну и что? Может, он и Массавомак, но сам себя называет Мохоком.
        - Неужели вы не понимаете, сударь? Это Ирокез [1]! Он враг французской короны! Вы должны бояться его, как самого дьявола!
        Сию же секунду охотник повернул длинный ствол своего карабина в сторону Хитрой Лисьей Морды и готов был уже спустить курок, но офицер остановил его:
        - Нет, нет, это не годится. Может быть, он хороший Ирокез?… Мне не хочется, чтобы вы ранили его. У него такая интересная раскраска, такое выразительное лицо… Обратите внимание на его могучий нос, а губы!…
        - Я что-то не пойму вас, майор, - опустил охотник винтовку. - Вас разве не волнует присутствие Ирокеза?
        - Очень волнует! Сердце, знаете ли, так бьётся…
        - Так я его сейчас уложу…
        - Нет, позвольте мне самому сделать это, - майор Пьер Хейхой спрыгнул с коня, но не успел сделать ни единого шага, так как внезапно во весь голос заспорили на родном наречии краснокожие друзья Соколиного Взгляда. Судя по их шестам, они говорили о Хитрой Лисьей Морде. Старший хватал за руки младшего, в чём-то яростно убеждая его.
        Ирокез, казалось, ничего не замечал до этого времени, уставившись горящими глазами на белых женщин. Но теперь возбуждённые голоса Чихохоков привлекли его внимание. Он встрепенулся и схватился за рукоятку ножа. В ту же секунду Здоровенная Змея грубо отпихнул от себя сына и бросился в сторону Ирокеза, замахнувшись томагавком. Торопливый Олень, помешкав секунду, кинулся следом за отцом. Оба Чихохока пересекли поляну в одно мгновение, но хитрый Ирокез успел смекнуть, что к чему и, пронзительно вскрикнув, увернулся и исчез в чаще. Отец и сын кинулись за ним.
        Внезапное бегство проводника-индейца, дикие крики его преследователей, шум и общее смятение - всё это ошеломило весь маленький отряд. На мгновение майор Пьер Хейхой остолбенел, потом взял себя в руки и тоже кинулся в кусты, чтобы помочь Чихохокам в поимке Ирокеза. В тот же миг громыхнул выстрел. Некоторое время слышался громкий шелест листвы, но вскоре всё стихло.
        - Майор! - громко позвал его Соколиный Взгляд. - Немедленно возвращайтесь, не ваше это дело шастать по зарослям, когда там скрывается краснокожий противник. Вам ведь не просто попортят вашу прекрасную причёску, но вовсе сорвут волосы вместе с кожей, как кусок дёрна.
        Майор сразу вернулся на поляну, чуть позже появились оба Чихохока, не поймав беглеца.
        - Я слышал, как эта хитрая собака шуршал в сухих листьях, пробираясь ползком, точно презренная жаба, - сказал Здоровенная Змея на своём языке, непонятном для французов, и белый охотник перевёл его слова. - Я видел его вон за той сосной и пустил в него пулю…
        - Там остались следы крови на листве, отец, - сказал молодой индеец. - Это кровь Хитромордой Лисицы, значит, он ранен.
        - Да, я ранил его, - решительно кивнул головой Здоровенная Змея, - но едва задел его, и он удрал. Ружейная пуля, которая только слегка царапнет, - это те же шпоры: она заставляет беглеца прибавить скорости, оживляя его тело, вместо того, чтобы отнять у него жизнь.
        - Послушайте, - вмешался в разговор неуклюжий человек, до сих пор не принимавший никакого участия в развернувшихся событиях, - вас ведь четверо здоровых мужчин, да и шестеро солдат стоят в ожидании приказа, а ваш противник один и ранен.
        - Вы, верно, полагаете, что мне надоела жизнь? - усмехнулся криво охотник. - Тут поблизости рыщет целый отряд Ирокезов. Вместе с Хитрой Лисьей Мордой их набирается пятнадцать человек, а это заметно больше, чем все мы вместе с этими расчудесными молоденькими женщинами.
        - Кстати о женщинах, - вспомнил майор Хейхой. - Позвольте вам представить: mademoiselle Корина де Монрео (темноволосая с достоинством наклонила голову) и mademoiselle Элина де Монрео (при этих словах кивнула златокудрая). Я сопровождаю их к отцу, полковнику де Монрео, что заправляет в форте Анри.
        Пьер Хейхой взял охотника под локоть и отвёл в сторону, понизив голос до едва слышного:
        - Понимаете ли, monsieur охотник…
        - Можете называть меня Наталиэлем… Наталиэль Бонбон, но мне больше по душе Соколиный Взгляд, как меня величают мои краснокожие друзья. Бонбон, знаете ли, как-то не по-мужски звучит, отдаёт шоколадными угощениями [2]. Индейцы также прозвали меня Оленьей Смертью, Оленьим Мужем, Длинным Карабином и Длинной Палкой. Но последняя кличка, как вы понимаете, неуместна в присутствии дам…
        - Так вот, мой друг Наталиэль… вы позволите называть вас другом?
        - Конечно! Пожалуйста!
        - Мне крайне необходимо попасть в форт и сдать на руки полковнику его дочерей. Дело в том, что мадемуазель Корина и я намеревались некоторое время назад сойтись в законном браке. Но обстоятельства изменились, и теперь я не хочу жениться на ней, а просто так, ни с того ни с сего отказать приличной женщине нельзя. Да я и слово уже дал, что буду верен и тому подобное… Так что я решил в срочном порядке отвезти её к старику Монрео, чтобы развязать себе руки и посвятить себя тому, что мне представляется моим истинным призванием. Ну вот я и поторопился пригласить проводником первого попавшегося туземца.
        - Поспешишь - людей насмешишь, - убеждённо вставил Соколиный Взгляд, - но сейчас не до смеха, майор. Вы разрешите называть вас просто Пьер?
        - С удовольствием пойду на такое близкое обращение, мой друг, - майор Хейхой расплылся в улыбке.
        - Пьер, сядьте-ка на этот пенёк. Я попробую коротенько втолковать вам кое-что, ибо вы, как мне кажется, совершенно не разбираетесь в том, что тут у нас происходит, - строго сказал охотник. - Вот эти два индейца со мной принадлежат к племени Чихохоков, которых нередко называют Делавэрами [3], слышали про таких?
        - Конечно! Волки-Делавэры! Такие крепкие, ловкие, статные! - заворковал Пьер. - Чудесные парни!
        - Были чудесными, пока Ирокезы не поставили их на колени. Ирокезы лишили Делавэров всех гражданских прав, если так можно выразиться. Теперь Делавэрам даже не разрешается воевать, ибо над ними установлен постоянный контроль. Некогда великие воины, они низведены до положения женщины сегодня. Но мои друзья-Чихохоки не желают жить по указке Ирокезов, мсье Пьер Хейхой, и с большим воодушевлением воюют против своих заклятых врагов. Это - последние настоящие Чихохоки. - Охотник прочистил горло и продолжил: - Вообще-то дело обстоит следующим образом: нам, французам, в некотором роде повезло в этой чёртовой войне в смысле краснокожих, так как на нашей стороне выступает множество дикарей - Алгонкины, Оттавы, Оджибвеи, Потаватоми, Шоуни. Но что касается Ирокезов, то они, к нашему сожалению, примкнули к англичанам. Мне и моим краснокожим друзьям эти кровопийцы вот где сидят. - Охотник потыкал указательным пальцем себе в жилистую шею. - Что они, безбожники, вытворяют! Пленников изжаривают на медленном огне, предварительно могут им пальцы скурить дотла, засунув их в свои курительные трубки. Глядя на то, как
какого-нибудь прикрученного к дереву несчастного режут острым ножом, полосками снимая с него кожу, они не испытывают никакого сожаления и только смеются. Я знаю, что говорю, ведь я вырос среди них. Они не понимают, что такое сострадание. Поверьте мне, мой друг, ничего не может быть ужаснее Ирокезов, если они воюют против вас. Но должен признаться справедливости ради, что и другие индейцы ничуть не лучше. Мои Чихохоки получают не меньше удовольствия, чем Ирокезы, терзая кого-нибудь на костре. Дикари, увы, остаются дикарями, на стороне какой бы армии они ни выступали…
        Пьер огляделся кругом, стараясь пронизать взглядом тьму, сгущавшуюся под сводами леса. Ему уже чудилось, что весь его крохотный отряд очутился в лапах кровожадных врагов, которые, точно хищные звери, выжидали, как бы повыгоднее напасть на заплутавшихся путников. Его воображение, обманутое неверным светом, превращало в человеческую фигуру каждый колеблющийся куст, каждую корягу. Ему мерещилось, будто страшные, свирепые лица выглядывали из-за ветвей и стволов деревьев, неотрывно следя за каждым шагом белых людей.
        - Что же делать? - беспомощно спросил Пьер. - Вы уж не бросайте меня и моих друзей в этих дебрях. Останьтесь, мой друг, защитите нас. Я ведь, как вы правильно заметили, ни черта не смыслю в здешних обычаях и способах войны, так как только что прибыл в Новый Свет. Но я вижу, что у вас отважная натура. И не стесняйтесь: требуйте от меня какой вам угодно награды…
        Однако Соколиный Взгляд уже отступил от майора и направился к Чихохокам, завязав с ними разговор. Их беседа велась тихо, почти шёпотом, но Хейхой без труда отличал взволнованный голос младшего воина от спокойной речи его старших собеседников. Они, очевидно, обсуждали какую-то меру, касавшуюся безопасности путешественников. Пьера, конечно, интересовал предмет их разговора, и в то же время его беспокоило промедление; он подошёл ближе к ним и ещё раз предложил награду. Но белый охотник только отмахнулся, затем произнёс по-французски:
        - Торопливый Олень прав: недостойно поступили бы мы, оставив беспомощных девушек на произвол судьбы. Делавэры считают, что ваши спутницы слишком хороши, чтобы их можно было подарить вонючим Ирокезам. Что же касается награды за помощь, то мы, конечно, примем от вас всё, что вы дадите, особенно это касается пороха и свинца. Но ведь вы можете не дожить до того, чтобы выполнить своё обещание. Поэтому вы оставьте мне расписочку, что распоряжаетесь выдать мне и этим двум Чихохокам столько-то того и сего… Замечательно! А уж я приложу все силы, чтобы получить всё, что нам причитается… Теперь же обещайте быть послушным во всём.
        - О если бы вы знали, мой дорогой друг Натали… э-э… Наталиэль, каким послушным я умею быть!
        - Тогда велите всем спуститься с лошадей.
        Хейхой быстро направился к молодым женщинам, по-прежнему сидевшим в сёдлах, вкратце объяснил Корине и Элине, как обстоят дела, и прибавил, что они должны отбросить всякие опасения. Хотя сообщение Пьера и наполнило страхом сердца сестёр, его решительный тон, а может быть, также мысль о грозной опасности придали девушкам силы приготовиться к какому-то неожиданному и необыкновенному испытанию. Молчаливо и без всяких промедлений они соскочили со своих красивых лошадей и быстро спустились к реке. Их примеру последовал, размахивая голубыми рукавами камзола, неуклюжий человек, которого, как выяснилось, звали Гевкаменом. Следом за ним спешили, громко задевая винтовками ветви кустарника, шестеро солдат.
        В этот момент прямо перед Торопливым Оленем неизвестно откуда появилась коренастая фигура незнакомого индейца, вымазанного красной и чёрной глиной от пояса до самого затылка. Издав вопль, который должен был означать устрашение, дикарь взмахнул томагавком. Но Торопливый Олень уклонился от сильного удара и полоснул врага ножом по горлу. Никто не успел даже вздрогнуть - так быстро всё случилось. Индеец столкнул свою жертву в реку, и труп понёсся вниз по течению. Это кровавое событие наполнило души путешественников унынием. Неуклюжий Гевкамен всхлипнул, высморкался и вытер пальцы о свои жёлтые штаны.
        В ту же секунду откуда-то сверху треснули выстрелы, и в темноте леса расплылись три молочных пятна порохового дыма. Три солдата рухнули как подкошенные. Другие остановились в замешательстве. Нападавших никто не видел, и это не просто смутило Хейхоя, но почти парализовало его.
        - Приготовиться к бою, примкнуть штыки, - упавшим голосом скомандовал он.
        Оставшиеся три пехотинца трясущимися руками подняли винтовки, но не знали, куда целиться.
        - Огонь! - рявкнул Хейхой, и солдаты выстрелили наугад. Свинец шумно ударил по листьям, но никого из Ирокезов не задел, что стало ясно в следующее же мгновение: едва французы принялись насыпать порох в оружие, четыре дикаря, воспользовавшись этой заминкой, бросились на них с обнажёнными ножами и топорами.
        Два солдата упали сразу, не успев даже выставить штыки, третий сумел ударить одного из нападавших прикладом и вонзил ему в живот штык. Но другой индеец коротким взмахом томагавка снёс верхнюю часть черепа этому вояке, обильно залив мундир кровью.
        Однако возникшая суматоха ничуть не вывела из равновесия Чихохоков. Каждый взял на мушку по одному врагу и выстрелил, точным попаданием сразив свою жертву. Единственный оставшийся в живых противник поспешил скрыться в лесу, но Соколиный Взгляд оборвал его бег, послав пулю точно под левую лопатку.
        Оба Чихохока стремительно подбежали к убитым врагам и быстрыми движениями срезали волосы с их затылков. После этого они взяли под уздцы испуганных, упирающихся лошадей и ввели их в реку. Недалеко от берега индейцы повернули коней и скоро скрылись с ними под нависшими берегами. Между тем Соколиный Взгляд вывел из-под низких ветвей берестяной челнок и молча, одним жестом, предложил девушкам сесть в эту лодку.
        Всё происходящее казалось путникам страшным предвестием неминуемой гибели, и чувство это усилилось при виде спокойной решимости, сквозившей в каждом движении Чихохоков и белого охотника.
        Девушки повиновались без колебаний, пугливо оглядываясь. Мрак сгущался.
        Едва обе они очутились в лодке, охотник велел Хейхою войти в воду и поддержать один край утлого челна, а сам взялся за него с другой стороны. Таким образом они несколько минут тащили каноэ по воде. Вслед за ними брёл по воде, высоко поднимая тощие ноги в жёлтых коротких штанах, Гевкамен. Тишина нарушалась только журчанием воды, бившейся о лодчонку и о ноги осторожно ступавших людей. Пьер Хейхой предоставил Соколиному Взгляду свободу действий, и тот, по мере надобности, то приближал каноэ к берегу, то отдалял, избегая торчавших из воды камней и коряг.
        - А где же наши Делавэры? - оглянулась Элина.
        - Они прячут лошадей. Я вернусь за ними позже. У нас, к сожалению, всего одна лодка, - ответил охотник. - Теперь давайте все сядем и поплывём.
        Он с силой упёрся шестом в скользкий прибрежный камень и оттолкнул челнок на середину потока. Реку теснила стена высоких зубчатых скал, на их вершинах возвышались деревья, которые, казалось, ежеминутно готовы были упасть в пропасть. Всё было черно под этими скалами. Река становилась стремительнее, и пассажиры с лихорадочным напряжением смотрели на воду. Раз двадцать им казалось, что водоворот увлечёт их к гибели, но умелая рука кормчего легко направляла и поворачивала каноэ. Шум воды становился всё громче и громче, пока не превратился в настоящий рёв.
        - Что это?
        - Перевёрнутый Челнок, так Ирокезы называют этот водопад, - ответил охотник, и в его голосе прозвучала гордость за то, что он с лёгкостью мог ответить на поставленный вопрос. - Теперь нам нужно умело причалить, чтобы не опрокинуться, не то мы снова поплывём по той дороге, которая осталась позади, правда, путешествие вниз по течению будет гораздо стремительнее, чем в эту сторону. Высаживайтесь-ка на эту скалу, а я сплаваю за Делавэрами.
        Когда последние из пассажиров ступили на камень, высокая фигура охотника скользнула над водой и тотчас исчезла в непроницаемой тьме.
        Здесь, пользуясь тем, что мои герои на некоторое время остались в томительном ожидании своего проводника, я отступлю немного от повествования и объясню, что за события происходили в то время в Америке.



        ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ КРАТКО ОБРИСОВЫВАЕТСЯ ОБСТАНОВКА В НОВОЙ АНГЛИИ И НОВОЙ ФРАНЦИИ И ПУТЕШЕСТВЕННИКИ БЛИЖЕ ЗНАКОМЯТСЯ С ПОВАДКАМИ ДИКАРЕЙ

        Согласно христианскому летоисчислению, шёл 1758 год, то есть третий год страшной войны между Англией и Францией, получившей название Семилетней. Главной ареной борьбы была, конечно, Европа, но колонии также оказались втянутыми в вооружённый конфликт.
        Надо сказать, что предыдущая война, завершившаяся в 1748 году, заметно ухудшила положение французов на территории к югу от Великих Озёр, где весьма активизировались колонисты. Растущему населению английских колоний требовалось всё больше земельных угодий, приобрести которые они могли лишь продвигаясь на запад. Недостаток средств и сил не позволил Новой Франции установить какие-либо надёжные преграды этому массовому передвижению.
        Время от времени жители пограничных районов, желая прочистить глотки военными криками, брались за оружие и устраивали кровопролитные потасовки. Так, в 1752 году в районе Детройта отряд французов вместе с индейцами разгромил крупнейшее поселение племени Майами, которое выступало в союзе с англичанами, разрушив заодно с ветхими индейскими жилищами и строения англичан. Или взять, к примеру, 1754 год, когда вирджинские землевладельцы снарядили военную экспедицию против закрепившихся в верховьях Огайо французов. Причём, как я уже отметил, Англия и Франция находились в этот период в состоянии мира.
        К лету 1755 года обе враждующие стороны получили дополнительные подкрепления из-за океана, и отдельные вооружённые столкновения окончательно переросли в активные военные действия, хотя в Европе между колониальными державами ещё сохранялся мир.
        Скромные успехи, которых добились на первых порах французы, в значительной мере являлись результатом поддержки индейских племён. Эту поддержку французы получили лишь по той причине, что английские колонизаторы, гнавшиеся не только за мехами, но и за земельными владениями, проявили беспощадность в обращении с туземцами. Именно англичане установили в 1755 году награду в пять фунтов стерлингов за каждый индейский скальп. Французы же рассматривали индейцев прежде всего как поставщиков пушнины и продовольствия. Их можно было обманывать, обдирать, как липку, доводить до нищеты, но сохранять, чтобы было кого грабить в будущем.
        Одну из наиболее крупных и опасных индейских сил представлял собой Союз Шести Племён Ирокезов, за установление влияния над которыми активно боролись все европейцы. В этой борьбе за Лигу Ирокезов одержали победу англичане, в чём была немалая заслуга Вильяма Джонсона, британского суперинтенданта по делам индейцев, который был женат на сестре могущественного вождя Мохоков по имени Таенданега.
        C самого начала сношений англичан с Ирокезами договор о дружбе между ними оставался нерушимым. Колониальные власти прекрасно понимали всю важность мирных отношений с этой могущественной конфедерацией и прилагали неустанные усилия для того, чтобы обеспечить и удержать расположение и доверие Ирокезов. Каждый новый губернатор возвещал вождям Лиги о своём вступлении в должность и приглашал их встретиться с ним, чтобы «восстановить договорную цепь», рвавшуюся, согласно взглядам Ирокезов, с приходом к власти нового человека. Каждый новый союз заключался обязательно с соблюдением всех правил так называемой лесной дипломатии.
        Протокол лесной дипломатии требовал использования метафор, строгого согласования времени и пространства, в которых действовали обе стороны. Котёл, дорога, топор, огонь, циновка, солнце, дерево - всё это имело определённое смысловое значение, относящееся к намерениям индейцев. Вытирание слёз, открывание ушей, прочистка горла, обмен выражениями соболезнования и песнями, передача трубки, бросание поясов-вампумов, возвращение пленников, раздача подарков и участие в пиршестве - во всём этом дикари рассчитывали на обязательную взаимность. Если этого не делали белые люди, их поведение считалось неискренним.
        Некоторое время Ирокезы служили буфером между расширяющимися английскими колониями и французской Канадой. Нейтралитет в отношении белых людей был основой политики Ирокезов. Но в это время они начали вести активную войну против юго-восточных племён, бившихся против англичан на стороне французов. Это привело к тому, что Лига Ирокезов всё чаще и чаще стала выступать против французов.
        С началом Семилетней войны в Европе в 1756 году французской армии удалось одержать несколько побед над англичанами в Северной Америке. Но очень скоро ход войны переменился в пользу английской короны.
        Весной 1758 года Англия начала крупные операции по захвату Канады. В июле пала крепость Кейп-Бретон, на западе английские войска и отряды колонистов заняли форт Фронтенак. Восточный и западный бастионы Новой Франции оказались в руках противника.
        Форт Анри, куда направлялся в эти тяжкие для французов дни Пьер Хейхой и его спутники, был небольшим укреплением, затерявшимся в дремучих лесах, и к этому времени перестал играть какую-либо заметную роль в военных действиях французов.
        Теперь я могу возвратиться к нашим путешественникам.
        Вернувшись вместе со своими краснокожими товарищами, Соколиный Взгляд быстро вышел на берег и направился куда-то, не теряя ни мгновения. Индейцы двинулись за ним. Путешественники последовали за своими проводниками, но скоро увидели, что все трое исчезли один за другим. Казалось, они вошли в тёмную отвесную стену.
        Хейхой и его спутницы с некоторой тревогой смотрели на необъяснимое исчезновение проводников. Только Гевкамен не обратил внимания на произошедшее. Он сидел на выступе скалы, и его присутствие не было бы заметно вообще, если бы он часто и глубоко не вздыхал.
        И вдруг яркий свет ударил в глаза девушкам, присевшим на камни отдохнуть. Перед ними стоял охотник, держа в руке связку пылающих сухих сосновых ветвей. Отсвет огня, падавший на суровое обветренное лицо, придавал ему оттенок романтической дикости. Позади него виднелась теперь глубокая узкая пещера, которая и была причиной того, что охотник и оба индейца так внезапно исчезли из вида минуту назад.
        Недалеко от Соколиного Взгляда стоял Торопливый Олень, непринуждённо прислонившись к стене, и обе молодые женщины невольно залюбовались его фигурой и блеском его глаз. Эти глаза и выразительные очертания лица, не обезображенного раскраской, пугали девушек и вместе с тем внушали таинственное спокойствие.
        - Ах, если бы его голова не была обрита наполовину, то он мог бы сравниться чудесной внешностью с самим Дионисом, - прошептала Элина.
        Она смотрела на гордую осанку Торопливого Оленя так, будто разглядывала драгоценную статую, изваянную резцом древних греков и чудом ожившую.
        - Зная, что такой бесстрашный и, видимо, великодушный часовой охраняет меня, я могла бы спокойно заснуть, - прошептала Элина на ухо Корине.
        - А я не уснула бы ни за какие награды, зная, что такой красавец находится рядом со мной, - ответила черноволосая сестра. - Стоит протянуть к нему руку и…
        - Давай не будем мечтать, дорогая моя, - остановила её Элина. - Ты же знаешь, что внешность мужчин бывает так обманчива. Взять хотя бы твоего Пьера. Ты мечтала о красивом офицере и настоящем мужчине, а в первую же вашу по-настоящему близкую встречу обнаружила, что он…
        - Ах, не надо говорить о грустном, Эллина! - Корина прикрыла сестре рот руками.
        Из темноты вынырнула фигура старшего Чихохока, выходившего из пещеры, чтобы проверить, насколько снаружи заметно их пристанище.
        - Огонь разгорается слишком ярко, надо приглушить костёр, - сказал Соколиный Взгляд, перемолвившись с краснокожим другом.
        - Где же мы находимся? - спросил Хейхой.
        - Близ того места, где когда-то низвергался страшный водопад. С обеих сторон от этого места порода оказалась мягкой, и вода вырыла здесь пещеру, устроив для таких людей, как мы, отличный приют. Здесь два выхода. И повсюду вода.
        - Значит, мы на острове?
        - Да. По обеим сторонам от нас шумят небольшие водопады. При дневном свете и других обстоятельствах вам стоило бы подняться на скалу и посмотреть на причуды воды. Как она тут ведёт себя: то несётся безумными прыжками, то так гладко льётся, что кажется просто неподвижной. Если бы не проклятые Ирокезы у нас на хвосте, то я бы непременно показал вам тихую заводь, где вам стоило бы искупаться. Мы бы порезвились вдоволь. Я, знаете ли, люблю здоровые забавы… Да и здешняя вода вселяет в тело жизненную силу. Здесь редкая вода, волшебная… Но давайте же немного перекусим, друзья мои.
        - Мы с удовольствием принимаем ваше предложение, - захлопала в ладоши старшая из сестёр.
        - Да, было бы весьма недурно пожевать что-нибудь, - подтвердила младшая, - а то у меня в животе урчит.
        Торопливый Олень уже успел зажарить несколько кусочков мяса, добытого неизвестно где и когда, и поднёс угощение молодым женщинам. Несколько раз он заговорил с ними на французском языке, правда, на ломаном, но всё же понятно. Его глубокий гортанный голос придавал особую музыкальность французским словам.
        - Как он чудесен, Элина, - шепнула Корина сестре. - Я бы с огромной радостью бросила сейчас всех и сбежала бы с этим юношей, если бы, конечно, была уверена во всех тех добродетелях, которые внушает его облик.
        - Думаю, что в сложившихся обстоятельствах нам следует… [4]



…Его неосторожное движение вызвало залп выстрелов с противоположного берега. Несчастный учитель пения [5] без чувств упал на место, послужившее ему ложем во время ночного сна. Чихохоки ответили пронзительными криками на военный клич своих врагов, которые при виде падения Гевкамена торжествующе завыли. Началась оживлённая перестрелка.
        - Даю голову на отсечение, что этих мерзавцев далеко не пятнадцать человек! - воскликнул Хейхой, сплёвывая налипший на губы песок.
        Соколиный Взгляд тщательно прицелился и потянул спусковой крючок своего длинноствольного ружья. Вместе с грохотом выстрела раздался громкий возглас, возвестивший, что пуля не пропала даром. Цепляясь за ветви, из кустов на противоположном берегу вывалилась мускулистая фигура Ирокеза и кубарем скатилась в реку.
        - Одним горлопаном меньше, - подвёл итог охотник и повернулся к женщинам. - Милые дамы, не пошлёпаете ли вы по щекам нашего дорогого мсье Гевкамена? Надо привести этого несчастного в чувство.
        - Разве он не умер?! - воскликнула Корина, хриплый голос которой обнаруживал происходившую в ней борьбу между чувством ужаса и желанием сохранить наружную твёрдость.
        - Он жив, просто перепугался не на шутку. Дайте ему отдохнуть немного, и он придёт в себя.
        В эту минуту на берег выбежал дикарь. Он не пытался спрятаться за камни и стволы деревьев, но двигался открыто, приплясывая и размахивая руками. Он был абсолютно голый, если не считать прицепленной к его лицу огромной маски, расцвеченной белой и зелёной красками. Нос и рот маски были до безобразия искривлены, два прямых рога возвышались из нависшего лба маски, и от их основания свисали и раскачивались пучки длинных волос. Должно быть, маска была тяжёлой, и туземец то и дело поправлял её за длинный подбородок. Дикарь что-то хрипло кричал из-под своей маски, дрыгал бёдрами и рывками дёргал себя за причинное место, которое было столь великих размеров, что поразило белых людей куда сильнее устрашающих воплей дикаря и его огромной маски. Нижняя часть тела индейца от талии до колен была покрыта белой глиной, что делало его половой орган, тоже побелённый, особенно странным.
        - Это что же за гусь такой? - удивлённо покачал головой Соколиный Взгляд и причмокнул губами. - Неужто Лживая Рожа? [6] Никогда не видел, чтобы кто-то из них появлялся на поле боя. Это шаманы особого рода, очень головастые ребята. Они всё больше медицине себя посвящают. Полагаю, что он хочет излечить нас от безумия, ведь мы ведём себя безумно, пытаясь устоять перед заведомо более сильным противником…
        - Послушайте, - громко обратился Пьер к Соколиному Взгляду, - что ж это такое происходит? Это шутка? Этот хобот у него между ног настоящий или нет? Откуда у него такая гигантская штуковина?
        - Таким уж он родился.
        - Но я читал в книге де Бюффона [7], что у них органы размножения гораздо меньше и слабее, чем у европейцев.
        - Вам надо меньше читать, - всё с той же убеждённостью ответил охотник.
        - Я потрясён.
        - Сейчас я подстрелю этот экземпляр, - сказал Соколиный Взгляд, прицеливаясь в голого краснокожего, - и у вас будет прекрасная возможность пощупать его собственными руками, если его не унесут соплеменники.
        - Это было бы замечательно!
        - Подождите! - подбежала к ним Корина, взволнованно дыша. - Не убивайте этого индейца, я заклинаю вас!
        - Что такое? - удивился охотник. - С тех пор, как я повстречал вас, я ничего не понимаю. Мы воюем, а не путешествуем по кунсткамере, разве это не ясно? Почему я не могу всадить в этого попрыгунчика хорошенький кусок свинца? Смею вас заверить, на Ирокезов это произведёт сильнейшее впечатление.
        - Но я не нагляделась… как бы это сказать… - Корина залилась стыдливым румянцем. - Он столь великолепен! Мне и моей сестре так редко доводилось видеть могучих мужчин, а здесь такой случай…
        - Мадемуазель Корина, - голос охотника сделался сухим, - мне сейчас меньше всего хочется заниматься вашими девичьими штучками. Если же вас так гложет желание познакомиться с мужскими атрибутами краснокожих, то я сию же минуту покину вас с моими друзьями. Ирокезы не заставят себя ждать, и очень быстро вы окажетесь в их объятиях. Смею заверить вас, что это даст вам прекрасную возможность детально ознакомиться с их физиологией…
        Их спор был прерван выстрелом из ружья Здоровенной Змеи. Плясавший на берегу туземец взмахнул руками и хоботом между ног и рухнул. Над рекой повисла тишина.
        - Ну вот, друзья мои, дело сделано, - ответил охотник. - Теперь перестаньте мешать мне. Майор, почему бы вам не заняться своими прямыми обязанностями? И спрячьтесь все получше. У меня создалось впечатление, что вы здорово недооцениваете Ирокезов.
        - Сказать честно, - вздохнул Пьер Хейхой, - мне кажется, что задача у нас нетрудная: отбивать короткое время нападение дикарей. В лесу, в зарослях, на тропе - там я не потягаюсь с ними, а здесь они у нас, как на ладони, голубчики.
        - Не очень-то обольщайтесь, майор…
        Чихохоки разместились так, чтобы видеть всякого, кто осмелился бы приблизиться к подножию водопадов. Посередине маленького островка росло с десяток низких сосен, образовавших рощицу. Сюда быстро перебежал Соколиный Взгляд, за ним энергично последовал Пьер. Все внимательно вглядывались в чащу на противоположном берегу, рассматривая все предметы под навесом мрачных деревьев. Долго тянулось томительное ожидание.
        - Может, они отступили? - спросил Пьер.
        - Нет, они слишком хорошо знают, как нас мало, чтобы отказаться от преследования… Да вот, пожалуйста, взгляните-ка на реку, вверх по течению, туда, где струи бьются о камни. Дьяволы переправились в том месте. Смотрите, они уже у края нашего острова…
        Едва голос охотника смолк, три человеческие головы показались над брёвнами, прибитыми течением к скалам. В следующее мгновение в речной пене появилась четвёртая фигура. Она боролась с течением. Индеец изо всех сил старался добраться до безопасного места, но быстрая вода уносила его от берега.
        - Очень хорошо, - злорадно прошептал Соколиный Взгляд, - сейчас его утащит к водопаду. Это сохранит нам один заряд. Боевые припасы нам дороги. Перемените-ка, пока есть время, порох в ваших пистолетах. Ветер поменялся, над водой поднимается такая водяная пыль, что селитра, пожалуй, отсырела. Приготовьтесь на всякий случай к борьбе врукопашную.
        Сзади подошёл Торопливый Олень.
        С противоположного берега донёсся дружный хор диких криков, ударили выстрелы, посыпались пули. Одновременно с этим три перебравшихся на островок Ирокеза выскочили из-за прикрывавших их брёвен.
        Когда они очутились в нескольких шагах от охотника и его друзей, винтовка Соколиного Взгляда поднялась, и под звук выстрела первый из нападавших дикарей подпрыгнул и упал между утёсами. Немедленно выстрелил Торопливый Олень - упал второй индеец. Пистолет Хейхоя щёлкнул вхолостую.
        Третий туземец, разогнавшись, не сумел сразу справиться с бегом и остановиться. Пробежав ещё несколько шагов, его исполинская фигура почти натолкнулась на Пьера. Индеец явно передумал ввязываться в драку, увидев перед собой сразу трёх крепких противников, и лишь пихнул француза в грудь своими крепкими руками. Майор отшатнулся. Индеец высоко подпрыгнул, обеими ногами оттолкнувшись от Пьера, развернулся в полёте и пустился в обратном направлении.
        - Ну вот вам и рукопашный бой, - выдохнул майор, свалившись между камней.
        - Останови его! - крикнул Соколиный Взгляд Торопливому Оленю.
        Чихохок с невероятной прытью выхватил из-за пояса томагавк и бросил его в беглеца. Сверкнувшее оружие молнией настигло цель и глубоко вонзилось Ирокезу в поясницу. Тот кувыркнулся вперёд от удара, свалился лицом в траву, но не остановился, а медленно пополз вперёд.
        - Экая силища! - поразился Пьер.
        - Пусть корчится, - отмахнулся охотник, - реку ему всё равно не переплыть.
        В эту минуту появился старший Чихохок и развёл руками, заворчав на своём языке:
        - Эх, какой скальп ушёл! Ты обратил внимание, сын, какие у него шикарные волосы? - Индеец покачал головой, глядя на медленно уползавшего врага, над которым виднелась рукоять томагавка. - А ты разве не хочешь забрать своё оружие?
        - Хочу, но проклятые Массавомаки сильно стреляют с того берега. Похоже, у них полным-полно пороха и свинца.
        - Может быть, прикончить его отсюда? - предложил Пьер, увидев, как окровавленный туземец задёргался в агонии.
        - Не дурите, майор, - сердито ответил охотник, - я не позволю никому истратить ни крошки пороха на него, хоть он и страдает от боли. Он всё равно погиб, а у нас нет лишнего пороха. Между тем, должен вам сообщить, что такой бой может затянуться на несколько дней. Сейчас вопрос стоит так: либо мы сохраним наши скальпы на их законных местах, либо их возьмут на хранение Ирокезы.
        - Пожалуй, против такого слова ничего не возразишь. - Взгляд Пьера потух, бодрость духа явно покинула его.
        Здоровенная Змея отодвинул стоявшего у него на пути француза и с ловкостью настоящей змеи ползком направился к сражённым врагам. С двух ближайших он срезал волосы без всякого труда, но до третьего, который дёргался, обливаясь кровью, почти у самой воды, Здоровенная Змея полз долго, не рискуя подняться в полный рост. Добравшись же до него, он первым делом оборвал жизнь врага ударом ножа в сердце, затем снял с него ужасный трофей вместе с привязанным к нему пером ястреба.
        - Вот твой томагавк, мой сын, - протянул он оружие Торопливому Оленю, вернувшись к друзьям, - и никогда не разбрасывайся хорошими вещами.
        - Как было бы хорошо, если бы с такой же лёгкостью мы могли получить назад истраченный порох и пули, - вздохнул Соколиный Взгляд. - Мои боеприпасы подошли к концу. Ещё пара-тройка выстрелов, и я останусь с пустыми руками.
        Из пещеры показалась Корина. Взмахом руки она привлекла к себе внимание мужчин.
        - Что там случилось? - вытянул шею Пьер.
        Мужчины гурьбой поспешили к пещере.
        - Что случилось, мадемуазель Корина? - выпалил охотник.
        - Что? Что? - раздражённым голосом передразнила его молодая девушка. - Вы уж и догадаться не способны, совсем потеряли рассудок на своей ужасной войне. Мы с Элиной, между прочим, обычные живые существа. Нам давно пора… ну… по нужде… И не надо осуждающе таращить на меня глаза, Пьер… Вам-то нечего стесняться друг друга, а нам как быть?
        Пьер развёл руками и возмущённо надул губы.
        - Скоро всякие вопросы нравственности перестанут беспокоить вас, мадемуазель, - охотник погладил свою винтовку. - У нас почти кончились боеприпасы, так что бой, судя по всему, завершится после одной-двух яростных атак Ирокезов.
        - Значит, конец? - побледнела девушка, и ноги её подкосились.
        Несколько минут висела тишина.
        - Знаете что, - вновь заговорила Корина, совладав с охватившим её ужасом, - вы, пожалуй, бегите отсюда.
        - То есть? - не понял охотник.
        - Очень просто. Бегите. Зачем увеличивать число жертв? - Корина взяла охотника за рукав грязной рубашки. - Что они сделают с нами, когда придут сюда?
        - Не знаю. Отведут в свою деревню, если не слишком разъярённые будут, когда подойдут к вам.
        - Стало быть, есть шанс, что нас не убьют? - В глазах девушки засияла надежда.
        - Может быть. Трудно говорить за дикарей.
        - Тогда вам непременно нужно спастись. Если вы скроетесь, то сможете нам помочь чуть позже.
        По суровому лицу охотника пробежала судорога, и когда Корина замолчала, он опёрся подбородком на руки, положив их на длинный ствол своего карабина.
        - В этих словах есть некоторая доля смысла, - сорвалось с его дрогнувших губ. - Змея, Олень! Вы слышали слова Черноглазой?
        И он продолжил разговор со своими индейскими друзьями на их наречии. Старший Чихохок слушал с глубоким вниманием, и когда его белый товарищ закончил, индеец спокойно кивнул.
        - Правильно, - сказал он по-французски, - повернувшись к Корине. - Лишняя смерть не нужна.
        Торопливый Олень сделал к молодой женщине шаг и остановился в нерешительности.
        - Уходите, - настойчиво произнесла она, нежно погладив юношу по голой груди. - Быть может, не всё ещё потеряно.
        Он наклонился к её бледному лицу и долго смотрел ей в глаза, затем прикоснулся пальцами к девичьей шее.
        - Не потеряно, - твёрдо сказал он. - Массавомаки не тронут вас. Такую шею нельзя перерезать. Я бы не перерезал. Жалко. Красивая шея.
        - Эй, - вторгся в разговор Пьер, - а что будет со мной? Я плавать не умею, и шея у меня-то другая!
        - Мы уходим немедленно, - не слушая офицера, громко высказал своё решение Соколиный Взгляд. - Мадемуазель Корина подсказала правильную мысль. Кстати, милые дамы, вам, кажется, хотелось сходить по нужде? Сейчас как раз тот случай, когда вы можете сделать это. Ступайте вон к тому камню, устройтесь там и по возможности пробудьте там подольше…
        - Я вас понимаю. - Бледность её лица сменилась пунцовостью щёк. - Вы хотите, чтобы я отвлекла дикарей.
        - Именно так. - Охотник ласково пожал Корине руку, поднял свой карабин, с печалью посмотрел ей в глаза и, пригнувшись, направился к реке, куда уже успел спуститься Здоровенная Змея.
        Торопливый Олень шагнул за ним, но вернулся и снова потрогал шею Корины.
        - Нет, такую шею никто не порежет, - и быстро ушёл.
        - Как же быть мне? - Голос Пьера сорвался, когда он провожал взглядом Чихохоков.
        Осознавая всю серьёзность момента, Корина позвала сестру, и они вдвоём быстрыми шагами направились к месту, указанному охотником. Лица девушек стали белее мела, но они мужественно шли вперёд. Один раз гулко выстрелило ружьё с противоположного берега, перекликнувшись с собственным эхом, но затем всё стихло. Наступила нерушимая тишина, и казалось, что даже вода в реке перестала шуметь. Создалось впечатление, что всё живое покинуло лесистые берега реки.
        В действительности же туземцы с полным непониманием следили за тем, как две молодые женщины, не таясь, устраивались на корточки, поднимая тяжёлые юбки.
        - Проклятые кальсоны - дрожащим голосом шептала Элина, мельком поглядывая на старшую сестру. - Я же говорила тебе, что не нужно надевать их, но ты настояла на своём.
        - Мы отправились в путь верхом, дорогая, значит, должны были надеть их [8], - отвечала Корина, громкостью голоса стараясь придать себе уверенности.
        - Какая же это глупость. Мы не в светском обществе, - возразила златокудрая девушка, начиная раздражаться. - И вообще эти штаны полагается надевать при верховой езде только под кринолин, когда юбка похожа на колокольчик и позволяет заглядывать под неё. На нас же совсем другие платья. Теперь страдай из-за этого!
        - Прекрати скандалить, веди себя достойно.
        Приняв совершенно неподобающие для женщин позы, обе девушки принялись стаскивать с себя нижнее бельё.
        - Как бы я хотела променять эти мгновения на скучнейшую прогулку по саду, где можно покачаться на качелях, - снова зашептала Элина. - Во всяком случае там точно знаешь, что, раскачиваясь, я демонстрирую моим поклонникам мои интимнейшие прелести. И я всегда уверена, какое впечатление это производит на мужчин. А что сейчас? Быть может, индейцев вовсе не интересуют наши пикантные штучки…
        - Замолчи, не заставляй меня нервничать больше, чем я уже нервничаю.
        Глядя на девушек из пещеры, Гевкамен сложил молитвенно руки.
        - Какие чудесные и самоотверженные создания. Только что была война, был хаос. Казалось, наступил конец света и природа забыла о гармонии. Но нет! Вот они, два ангела. Они заставили всех нас вспомнить, что природа не терпит отлагательств. Обыкновенная человеческая потребность привела нас к состоянию покоя. Разве это не чудо?
        - Да, всё стихло, кроме воды, - кивнул Хейхой, но в его голосе не звучало той умилённости, которая охватила Гевкамена.
        - Вслушайтесь, мой друг, в журчании воды звучит сладкая мелодия!
        - Прекратите читать стихи, мсье Гевкамен!
        Через несколько минут девушки вернулись к пещере.
        - Надеюсь, наши друзья сумели ускользнуть от глаз Ирокезов? - вопросительно произнесла черноволосая сестра.
        - Успели. Я убеждён, что взоры всех живых существ были прикованы только к вам, мои дорогие, - ответил Пьер и вяло махнул рукой в сторону камней, предлагая сёстрам присесть.
        Снова наступило молчание.
        Вскоре послышалось завывание с разных сторон, потом донеслась человеческая речь. Сначала она звучала совсем далеко, но очень быстро приближалась к пещере. Майор ясно различал говор индейцев; он слышал не только отдельные слова, но целые фразы, произнесённые на канадском жаргоне. Вдруг хор голосов повторил дружно: «Длинный Карабин! Длинная Палка!…» Это имя переходило из уст в уста, и вскоре вся шайка дикарей собралась около винтовки, которую Соколиный Взгляд не решился взять с собой в реку, чтобы не замочить в воде, и оставил лежать на берегу. Затем Ирокезы снова рассеялись по острову, оглашая воздух отдельными выкриками. Судя по всему, они поняли, что белый охотник и Чихохоки покинули остров. Опасаться им было нечего. Прошло несколько минут, и топот ног сделался совсем близким.
        Первым, кого увидели несчастные путешественники, был Хитрая Лисья Морда. Голову его по-прежнему покрывала белая краска, но туловище не было разрисовано. За ним брели другие дикари, не менее страшные обликом. Завидев белых людей, они замахали руками и радостно заголосили. Некоторые из них подбежали к Пьеру и принялись дёргать его за украшения мундира, при этом они то и дело грубо стучали офицера по голове. Пару раз их кулаки звонко ударили его по ушам, и офицер упал на колени. Индейцы рывками стащили с него синий камзол с галунами, сорвали белый жилет, затем опрокинули на спину и стянули панталоны. В считанные минуты часть дикарей уже скакала вокруг пленников, нацепив на себе отдельные предметы военной формы. Той же участи подвергся и неуклюжий Гевкамен, лишившийся своего голубого камзола и жёлтых штанов. Хитрая Лисья Морда не принимал участия в головокружительном разграблении пленников, но молча взирал на происходящее, стоя поблизости от пленников. Его взгляд был направлен на старшую из сестёр.
        Гевкамен в ужасе затянул какую-то песню.
        Индейцы нашли женские кальсоны, брошенные поодаль, и с громким смехом принялись натягивать их на себя.
        - Что ты собираешься сделать с нами, вождь? - смело и неожиданно для всех шагнула Корина к Хитрой Лисьей Морде и прямо посмотрела в глаза индейцу. - Какое злодейство ты замыслил? Зачем ты так упорно преследуешь нас? Какую ценность представляем мы для тебя?
        - Большую, - ответил, помедлив, дикарь, явно озадаченный внезапным напором со стороны слабой девушки. - Сейчас я воюю не из-за скальпов, меня не интересуют новые почести. Мне нужна ты, Черноглазая. Я хочу поселить тебя в моём доме, вдыхать запах твоей кожи, принимать пищу из твоих рук. Я намерен сделать тебя моей женой.
        - Не может быть! - всплеснула девушка руками.
        - Не может быть! - закричали в один голос стоявшие вокруг дикари, услышав слова своего главаря, и от удивления и возмущения прекратили примеривать женское бельё.
        - Не вижу ничего невозможного для себя, - важно ответил Хитрая Лисья Морда.
        - Но ведь ты принадлежишь великой нации Ирокезов! - возмущённо закричал один из дикарей. - А она относится к племени белых людей. Если ты сделаешь её своей женой, то ты не оставишь потомства в нашем племени!
        - Я не понимаю, о чём говорит твой соплеменник, - возмутилась Корина, увидев, что мужчины перенесли своё внимание с неё на какие-то свои личные вопросы. - Объясни мне, в чём тут дело?
        - Я объясню тебе, Черноглазая, о чём идёт речь, - медленно заговорил Хитрая Лисья Морда: - Дети всегда принадлежат к племени матери. Если я, Мохок, возьму в жёны девушку из вражеского племени, то дети мои никогда не будут считаться людьми моего племени, они будут чужаками и врагами.
        - Значит, ты не женишься на мне? - Корина явно обрадовалась. - Ты же не хочешь покинуть свой народ?
        - Я очень хитрый, я знаю, как поступить, - оскалился дикарь. - Муж и жена никогда не принадлежат одной и той же общине. Мохоки состоят из трёх групп: Волка, Медведя и Черепахи. Я - Мохок Черепахи. Я приведу тебя в нашу деревню и велю принять тебя в общину Волка или Медведя, тогда ты станешь дочерью Ирокезов другой общины, и я без труда возьму тебя в жёны [9]. Никто другой не станет претендовать на тебя, ведь я захватил тебя в плен.
        - Ах ты, хитроглазый дикарь! - возмутилась девушка и гневно сжала губы.
        - Хитромордый, - гордо поправил её индеец.
        - Ты, оказывается, всё давно рассчитал. Но моего согласия ты не получишь никогда!
        - У Ирокезов не принято спрашивать о таких вещах. Твои будущие родители с удовольствием отдадут тебя за меня, ведь я пользуюсь большим уважением среди моих соплеменников.
        Тем временем Пьер Хейхой и Гевкамен медленно приходили в себя после обрушившихся на них тумаков.
        Прошло немного времени, и все направились к реке. Пленники не сопротивлялись, решив проявить покорность. За три захода они все переправились через реку, воспользовавшись лодкой, которую бросили Соколиный Взгляд и его краснокожие приятели. На противоположном берегу им навстречу вышел покрытый мелкой татуировкой по всему телу Ирокез, ведя за собой лошадей белых людей.
        - Они нашли и забрали наших чудесных скакунов! - воскликнула Элина, и на её глазах навернулись слёзы.
        - Вы сядете на своих коней, - скомандовал Хитрая Лисья Морда, обращаясь к девушкам, - а ваши друзья пойдут пешком. Если они не скончаются от страха и усталости, то они вместе с вами увидят великие селения Ирокезов.
        Пьер Хейхой с надеждой обернулся в ту сторону, где должен был располагаться форт Анри, и вздохнул, не скрывая своей грусти. Он чувствовал себя крайне неловко без одежды и не знал, как прикрыть срамное место. Гевкамен же будто не замечал своей наготы и безучастно смотрел в землю перед собой, лишь изредка издавая какие-то жалостные восклицания.
        Дикари коротко посовещались между собой и разделились на две группы. С усиливающимся волнением пленники наблюдали за действиями индейцев, опасаясь, что их разлучат, но всех белых людей Хитрая Лисья Морда оставил в своём отряде.
        Прежде чем покинуть место недавнего боя, Ирокезы собрали тела своих погибших соплеменников в одном месте, обложили каждого покойника древесной корой, плотно обвязав ремнями, и водрузили упакованные таким образом тела на ветви деревьев.
        - Мы вернёмся за их костями позже, - сказал Хитрая Лисья Морда и дал знак двигаться.
        Все молчали. Индейцы шли, растянувшись гуськом и внимательно вглядываясь в лесную чащу. Их было всего пятеро, но каждый казался воплощением силы. Лишь у двоих имелись длинные ружья, и одно из них было тем самым карабином, который оставил на острове Соколиный Взгляд. Хитрая Лисья Морда шагал, то и дело бегло посматривая на молодых женщин. Жирная белая краска на его лице и голове местами стёрлась, и стало казаться, что это не человеческое лицо, а блестящая белая маска с чёрными дырками на ней.
        После часа пути отряд вдруг остановился. Дикари сгрудились впереди, разглядывая что-то на тропинке.
        - Ух, ух! - качали они головами. - Какой знак! Черепаха на нашей дороге. К чему бы это? Хорошо или плохо, если она выползла нам под ноги? Хитрая Лисья Морда, подумай хорошенько, чтобы это значило.
        Они уселись на корточки вокруг обнаруженной черепахи, которая неподвижно лежала, втянув под панцирь конечности, и принялись с усердием размышлять. Черепаха была особым животным для лесных туземцев. И не только потому, что эти краснокожие разбойники принадлежали к племени Черепахи. Главное - Ирокезы считали черепаху основой всего, ибо Земля, согласно их представлениям, держалась на спине огромной черепахи. Теперь маленькое священное существо преградило им путь, и они не могли решить, хорошо это или дурно.
        - Нам надо сделать стоянку, - решил вождь. - Мы разложим костёр и хорошенько подумаем.
        Ирокезы шумно согласились. Пленников привязали к деревьям, чтобы не тратить на них внимание.
        - Послушайте, - воззвал к туземцам Пьер, - всё это какая-то нелепость. Вы совершенно ничего не понимаете. Давайте спокойно поговорим. Я готов встретиться с любым из вас. Как мужчина с мужчиной. Или вы не считаете меня достойным?
        - Пьер, перестаньте молоть чепуху, - устало произнесла Корина, - этим примитивным созданиям не понять вас. Они так далеки от светского общества, что живут по нормальным законам природы. Не думаю, что вы найдёте среди них кого-нибудь, кто заинтересуется вами…
        В это время Пьер Хейхой почувствовал, как кто-то осторожно разрезал его путы острым ножом.
        - Не подавайте виду, что у вас освободились руки, - раздался шёпот Соколиного Взгляда. - Сейчас мы ударим по ним все разом. Я оставляю возле ваших ног топор, не поленитесь воспользоваться им, мсье.
        В ту же минуту послышалось два выстрела, и два Ирокеза рухнули замертво.
        Поражённые внезапной смертью своих товарищей, другие дикари на мгновение остолбенели. Из-за дерева, к которому был привязан Пьер Хейхой, вылетел Соколиный Взгляд с томагавком в одной руке и ножом в другой. Пьер немедленно сорвался с места и кинулся следом, схватив с земли оставленный для него топор. Ирокезы подпрыгнули на месте, ошеломлённые внезапным появлением белого охотника и чудесным освобождением пленника. В считанные секунды эти двое оказались перед тремя оставшимися в живых дикарями. Одновременно с этим за спинами Ирокезов появились Здоровенная Змея и Торопливый Олень, размахивая боевыми дубинами.
        Хитрая Лисья Морда скривился от ярости и увернулся от предназначенного ему удара. Оба его соплеменника упали, пронзённые ножами Чихохоков.
        Оставшись один, Хитрая Лисья Морда перекувыркнулся и пустился наутёк, крича в сторону Чихохоков и брызжа слюной:
        - Проклятые обманщики! Вы не должны воевать! Сколько вы будете вести себя как трусливые и жалкие лгуны? Бросьте оружие и встаньте на колени!
        В ответ на его слова дважды грохнули выстрелы, пули вжикнули над его головой. Ирокез решил не испытывать дольше судьбу и кубарем скатился в овраг, исчезнув в кустах.
        Когда всё стихло, Соколиный Взгляд склонился над поверженными врагами и подобрал свой карабин.
        - Вот моя любимая игрушка, снова в моих руках. Надо теперь осмотреть всех этих разбойников, что лежат на земле, не прикидывается ли кто-нибудь из них мёртвым.
        Здоровенная Змея вонзил каждому из распластанных Ирокезов нож точно в сердце с таким спокойствием, будто перед ним лежали мешки с соломой. Торопливый Олень поспешил к девушкам и быстро освободил их от верёвок.
        - Мы спасены, - шептала радостно и вместе с тем испуганно Элина. - Теперь мы можем продолжить путь и добраться, наконец, до нашего любимого отца. Ах, как хорошо, что вы подоспели вовремя. Как вы себя чувствуете, дорогой Гевкамен? Вы так забавно смотритесь без одежды, такой костлявый, такой беззащитный, что хочется вас просто расцеловать!
        Корина молча подошла к Торопливому Оленю и положила голову ему на грудь.
        - Я так благодарна вам, мой дикий друг.
        Индеец едва улыбнулся в ответ и отодвинул от себя молодую женщины, чтобы она не выпачкалась в крови, которой он заляпал весь свой могучий торс. Несмотря на показную индейскую сдержанность, его глаза сияли радостью.
        Между тем Соколиный Взгляд осматривал вместе со Здоровенной Змеёй убитых. Убедившись, что все враги мертвы, они собрали весь арсенал Ирокезов. В пулях и порохе теперь не было недостатка.
        - Что имел в виду этот нахальный краснокожий, когда сказал, что вы не должны воевать? - с интересом спросил Пьер Хейхой у Торопливого Оленя, стаскивая с мёртвого Ирокеза свою одежду и облачаясь в неё.
        - Более пятидесяти зим назад Ирокезы покорили Делавэров, и наши вожди признали свою зависимость, выплатив дань в виде пояса-вампума. С тех пор никто из наших воинов не должен был воевать ни против самих Ирокезов, ни против их союзников. Но как-то раз наше племя совершило набег на одну из наций, которая находилась под покровительством Мохоков. Делегация Ирокезов немедленно пришла в нашу страну и, созвав наш народ на совет, лишила Делавэров даже звания нации-данницы. Ирокезы навсегда запретили кому-либо из наших племён выходить на войну и объявили, что отныне мы должны быть как женщины. Это разжалование они символически проявили тем, что надели на наших вождей женские юбки и вложили каждому из них в руку пест для толчения кукурузы [10]. В то время мой отец был совсем мальчиком, но, повзрослев, он не захотел подчиниться навязанной нам воле и ушёл из племени. Так что он последний настоящий Чихохок. Единственный, кто не опустился на колени. Он и меня вырастил таким.
        - А что такое вампум? Какую такую дань выплатили ваши вожди? - вступила в разговор Элина.
        - Вампум - это удивительная вещь, - присоединился к разговору Соколиный Взгляд и глубокомысленно поднял глаза к небу. - Это тонкие полоски оленьей кожи или сухожилия, на которые нанизываются крохотные речные раковинки, после чего эти нити сплетаются в пояса или просто соединяются в длинные шнурки. Индейцы обмениваются ими во время заключения договоров. Краснокожие считают, что каждый вампум несёт в себе информацию, так как в него «вговорены» конкретные слова. Есть даже специальные толкователи, умеющие передать точный закон, который вложен в тот или иной вампум. Эти толкователи обычно являются очевидцами событий, при которых пояс был получен, или же передают из уст в уста информацию своим ученикам. Вампумам придаётся высочайшее значение. Так, любое, даже самое важное, выступление или закон, не подтверждённые вампумом, не считаются достойными особого сохранения в памяти [11].
        - Надо же, - пожала плечами Элина, - какие-то верёвочки с раковинами и бусинками играют столь огромную роль! Никогда бы не подумала.
        - Мадемуазель Элина, - улыбнулся задумчиво белый охотник, - если бы вы знали, сколько ещё удивительного вам предстоит узнать об этой стране и этих отважных людях.
        - Скажите, а откуда вы столько знаете о них? - полюбопытствовала золотоволосая девушка.
        - Я здесь давно. Мне много пришлось пережить, через многое пройти, - сурово сдвинул брови Соколиный Взгляд.
        - Расскажите нам о себе, мсье Наталиэль! - Элина просительно сложила ладошки на груди.
        - Ну что ж, нет ничего приятнее, чем бродить по тропам воспоминаний, так как самые опасные повороты прошлого ничем не угрожают тебе во время рассказа о них. Слушайте же…



        ГЛАВА ТРЕТЬЯ, В КОТОРОЙ СОКОЛИНЫЙ ВЗГЛЯД С УДОВОЛЬСТВИЕМ ВСПОМИНАЕТ О ДЕТСТВЕ, ЮНОСТИ И ПОВЕСТВУЕТ О СВОИХ НЕВЕРОЯТНЫХ ПОХОЖДЕНИЯХ В СТРАНЕ ИРОКЕЗОВ

        Он забросил свой длинноствольный карабин на плечо и легко зашагал по тропинке, знаком показав, чтобы от него не отставали, и начал рассказ:
        - Я был на редкость талантлив в постижении всех наук, с лёгкостью схватывал всё, что предлагала мне наша крохотная школа, и с жадностью проглатывал все книги, которые только попадались мне на глаза. Помимо моего родного французского языка, я выучил английский, одолел латынь, читал Горация и Овидия в подлинниках. Я знал, что мир бесконечно велик и прекрасен, но меня перестали устраивать книги. Мне страшно хотелось увидеть всё собственными глазами, и я уговорил отца взять меня в Канаду. Покидая Старый Свет, я не догадывался, что поджидало меня впереди.
        Через несколько дней после прибытия в Монреаль я уже был знаком со многими здешними звероловами и с любопытством выспрашивал их о лесной жизни. Мне было тогда четырнадцать лет. Через месяц я тайно от отца присоединился к большому торговому каравану, который состоял из десятка берестяных лодок и направлялся вглубь страны. Для большинства участников той экспедиции поездка оказалась роковой.
        Нас сопровождали дружественные Гуроны, и они, когда мы плыли по реке, ужасно нервничали, зная, что берега вокруг нас считаются владениями Ирокезов. Я не разделял их тревог, так как не осознавал всей глубины опасности, которая нам угрожала. И вот на второй день пути, когда мы плыли очень близко от берега, послышались страшные крики. Гуроны будто окаменели и прекратили грести, побросав вёсла. Французы тоже побледнели. Вы-то теперь представляете, что они испытывали, не так ли? Ну вот, два моих соседа немедленно упали с окровавленными лицами. Я был так растерян, что даже не понял, что в нас выстрелили из ружей. Но вообще-то Ирокезы всегда отдавали предпочтение рукопашным схваткам. Вскоре они приблизились к нам, кто вплавь, кто в каноэ, и без труда перебили боевыми дубинами большинство моих спутников. Должен признаться, что в ту минуту я едва дышал, стиснутый ужасом. Прямо передо мной сидел вожак Гуронов, который за свою жизнь успел пустить кровь не одному десятку Ирокезов. Воспитанный в жестокой среде, он не потерял самообладания, несмотря на явное превосходство противника, и дал им понюхать пороху.
Но нападавшие скрутили его и бросили на дно лодки. Я трясся в ожидании смерти.
        Повсюду на воде плавали шляпы и треуголки французов, и между ними колыхалось на волнах чьё-то бездыханное тело, которое почему-то не тонуло.
        Не помню, как долго мы плыли дальше, но в конце концов остановились и выбрались на берег. Ирокезы сразу привязали вождя Гуронов к дереву и начали издеваться над ним. Сегодня меня не удивишь их дикими выходками, но в те годы я был настоящим молокососом, и вид крови вызывал у меня тошноту. Я едва не спятил, глядя на дикарей. Они ведь не просто резали тело Гурона, нет. Для начала один из них вырвал ему зубами ногти на руках, затем кто-то проковырял ему несколько дырок в животе, и уж после того они разложили под ним костёр. А Гурон громко пел какую-то песню. Краснокожие варвары явно хотели растянуть его страдания на подольше, но он скончался быстро, так как был ранен во время атаки пулей под сердце [12].
        Если бы вам удалось увидеть их кислые рожи, мои друзья, вы бы узнали, что такое настоящая досада.
        После этого они бросились на меня, заломили руки за спину, связали локти и принялись допрашивать крикливыми голосами. Я, конечно, ничего не понимал, и за это они осыпали меня такими ударами по голове, что в моих ушах отчётливо зазвенели погребальные колокола. Не добившись от меня ничего, они вырвали мне ноготь на мизинце и швырнули меня, совершенно перепуганного и обессилевшего, на землю. Помня страшную смерть Гурона, приготовился к худшему.
        Однако вместо того я провалялся всю ночь и утром был брошен в лодку. Мы поплыли дальше. Я успел немного прийти в себя и оглядеться. На берегу я увидел штук десять воткнутых в землю шестов с нанизанными на них головами Гуронов. Я также увидел в других лодках пяток связанных французов и даже обрадовался, что я оказался не единственным пленником.
        В тот же день, помню, пошёл сильный дождь. Мы пристали к берегу, и Ирокезы спрятались под лодками, перевернув их вверх дном. Нас, пленников, оставили лежать под открытым небом.
        На следующий день мы соединились с другим отрядом Ирокезов. Они исполняли какую-то бешеную пляску вокруг дерева, к которому был прикручен чёрный породистый дог. Я сразу узнал несчастного пса, так как много раз видел его и даже несколько раз подкармливал его в Монреале, где его холил и лелеял господин Барбарис. Это была хорошая собака, всегда предупреждавшая в лесу о приближении туземцев. При нашем приближении Ирокезы стукнули дога по голове, чтобы не кусался, распустили путы и перетащили собаку в каноэ, где опять крепко связали. Индейцев это животное интересовало куда больше, чем все захваченные в плен белые люди. Судя по всему, их поразил вид дога, его гладкая шерсть, его морда. Этот пёс не был похож на знакомых им собак-полуволков. На каждой стоянке дога выносили на берег, но не развязывали, обязательно оставляли под присмотром двух человек и кормили мясом.
        Так мы плыли восемь дней по озеру Онтарио.
        Иногда со мной беседовал старый Ирокез, но я понимал лишь отдельные слова, произносимые на отвратительном английском языке, что вовсе не позволяло мне разобрать суть его речей.
        Как-то раз, плывя близ берега, мы увидели целую лавину медведей. Эти косматые гиганты крушили стволы молодых берёз. Индейцы были явно удивлены множеством объявившихся медведей - клянусь, их было не меньше сотни. Сам я никогда более не видел такого скопления косолапых.
        Несколько Ирокезов выстрелили из ружей, но не убили ни одного зверя. Медведи же не обратили ни малейшего внимания на выстрелы. Зато когда внезапно залаял наш чёрный дог, всё медвежье стадо бросилось в лес, с треском ломая сучья. Ирокезы пришли в восторг и громко заговорили, указывая на собаку.
        На последней остановке перед приездом в деревню ко мне вновь пришёл старый индеец и привёл одного из пленных французских охотников, который знал их язык.
        - Послушай, - сказал старик, - я никогда не любил вас, французов. Вас не за что любить. Вы дурно пахнете, непонятно говорите, странно живёте. Англичан тоже не за что любить, но мы заключили с ними мирный договор, а обещания нельзя нарушать, поэтому мы не воюем против них. Этой весной моего сына убили Алгонкины, с которыми вы водите дружбу. Мне жаль было моего сына. Моя жена тоже сильно грустила и грустит до сих пор. Всё лето я не покидал моего дома, но однажды ко мне прилетели маленькие синие птички, их было очень много. Они сказали мне, что я должен отправиться на поиски моего сына к французам. После нападения на вас я снова разговаривал с синими птичками, и они сказали мне, что ты и есть мой сын.
        На следующий день мы добрались до деревни Ирокезов. Старик отвёл меня в сторону. Остальных же пленников ждало тяжкое испытание. Женщины, дети и старики выстроились в два параллельных ряда, вооружившись палками и хлыстами, чтобы стегать пленников, которым поодиночке предстояло пройти между рядами кричащих дикарей. Тех, кто падал от изнеможения, приканчивали сразу же. Но тех немногих, кто доходил до конца страшной аллеи из хлыстов и дубин, ждали любовь и уважение, неизвестно откуда вдруг взявшиеся. Их должны были принять в племя. Кого-то из пленников решили не подвергать испытанию, оставив для медленной смерти.
        Я избежал жуткой участи лишь по той причине, что старый Ирокез получил знак от духов, что я был его сыном, поэтому меня не нужно было испытывать на твёрдость. Но я-то знаю, что я не выдержал бы тех побоев. Я не был столь крепок в те годы, как нынче. Сколько крови осталось на той земле в день нашего приезда!
        Итак, меня отвели в большой дом, сооружённый из древесной коры. Какая-то женщина принесла мне поесть, но я не чувствовал никакого аппетита, слыша жуткие вопли снаружи. Вскоре в дом вошла группа стариков, все с длинными трубками во рту. Некоторое время они молча сидели вокруг меня, затем повели в хижину поменьше, где стали неторопливо обсуждать что-то с женщиной, приносившей мне еду. После этого она обвязала меня каким-то поясом и отвела обратно в большой дом. Там меня поджидала девушка, которая принялась расчёсывать мои волосы, затем умыла меня. Старуха в это время танцевала вокруг меня и пела. Мой новый отец раскладывал передо мной щепотки табаку. Вечером мне выдали кожаные индейские ноговицы, мокасины и тряпку для набедренника.
        На следующий день мой новый отец устроил пиршество, в котором участвовала вся община. Мои новые сёстры смазали мои волосы жиром и повесили на меня два ожерелья из маленьких глиняных колечек. Отец вложил в мою руку боевую палицу.
        Так началась моя жизнь среди Ирокезов в общине Цапли. Так начались мои исследования этой земли.
        В первые же дни я обнаружил, что французская собака содержалась отдельно, ей выказывались удивительные знаки внимания и уважения. Позже мой новый отец поведал мне, что в том чёрном доге жил дух какого-то знаменитого Ирокеза. Пса приводили даже на советы старейшин, внимательно слушали его лай и пытались обсуждать его между собой. Но однажды мой отец-Ирокез понял слова дога и перевёл их:
        - «Я долго жил среди французов, - сказал пёс, - но я не могу помочь вам ничем. Вы ошибаетесь, принимая меня за Ирокеза. Пожив среди вас подольше, я сделаюсь, конечно, Ирокезом. Но сейчас я всего-навсего породистый пёс с хорошей родословной. Я хочу, чтобы вы допустили меня до ваших лохматых собак, дабы я мог выбрать себе подходящую самку, влезть на неё и сделать потомство».
        И тогда старики зарубили чёрного пса.
        Но он не покинул их. Его дух стал навещать нашу деревню во времена опасностей, предупреждая Ирокезов о приближении врагов. Когда такое случалось, старики смеялись:
        - Эта собака стала настоящим Ирокезом.
        Я тоже сделался Ирокезом-Мохоком общины Цапля. Я научился читать следы, и эти знаки, оставленные на траве и песке, стали нравиться мне больше, чем книжные закорючки. Я видел в них жизнь. Не думаю, что я сумею объяснить вам это, друзья, да и нет такой надобности [13]…


        - … И тогда я ушёл от них. Я превратился в дикого охотника, в одиночку, в человека без родни и без дома. Чихохоки, прознав о моей громкой ссоре с Ирокезами, выкурили со мной трубку и завязали дружбу. Я не противился. Дружба никогда никому не мешает. - Соколиный Взгляд вёл свой отряд, руководствуясь еле заметными приметами. Торопливо, искоса поглядывал он на мох, покрывавший деревья, время от времени поднимал глаза в ту сторону неба, где горело заходящее солнце, или смотрел на течение многочисленных ручьёв, которые им приходилось переходить вброд.
        - Значит, теперь вы приняты в племя Делавэров? - поинтересовался Пьер Хейхой.
        - Нет. Я сам по себе. Больше никто меня не усыновлял. Мне и так прекрасно, - ответил через плечо белый охотник.
        В глубине леса показались очертания полуразвалившегося блокгауза. Крыша, сделанная из коры, уже давно истлела и смешалась с землёй, но громадные сосновые брёвна всё ещё были на месте, хотя один из углов постройки, уступая времени, просел, грозя обвалиться.
        - Что это за странный дом? - спросила Корина. - Кому могло прийти в голову поставить дом в такой непролазной глуши?
        - Мне пришло в голову, - весело ответил Соколиный Взгляд, - это моих рук дело. Я срубил эту избу после того, как покинул деревню Мохоков. Мне ведь нужно было иметь какой-то перевалочный пункт: я хотел заняться пушной торговлей, а здесь просто замечательное место, укромное, никому не известное.
        - Ну и как? Хорошо обустроились?
        - Нет. Я же сказал вам, что у меня не было ни дома, ни родни. Этот дом превратился в крепость, потому что едва я присоединился к отряду Делавэров, как на нас напали Мохоки. В этом самом блокгаузе мы и держали оборону много дней и ночей. Не часто пишут книги о стычке вроде той, что произошла здесь. В конце концов нам удалось сделать вылазку, и ни один из Ирокезов не ушёл отсюда, чтобы рассказать соплеменникам о постигшей их судьбе. Да-да, я был ещё очень молод, но уже здорово дрался. Сколько трупов осталось лежать тут! Я собственными руками похоронил убитых. Они лежат вот под тем самым холмиком, по которому мы только что прошли. Этот небольшой пригорок возвышается над грудой человеческих костей почти так же, как громадные курганы в Вирджинии, разве что он невелик размером.
        - Какие курганы? - полюбопытствовали обе сестры в один голос.
        - Разве вы не знаете? Это огромные могильные холмы, некоторые земляные, некоторые сложены из камня. Никто не может сказать наверняка, почему их возводили. Сами индейцы уже не помнят, настолько давно это началось. Одни считают, что в них покоятся останки тех, кто погиб в боях, проходивших на местах захоронений. Другие объясняют их существование давним обычаем индейцев собирать кости умерших родичей в определённом месте, где бы они ни были захоронены первоначально. Третьи полагают, что это общие могилы возле поселений. Но наверняка не знает никто. Что до общих могил, то у некоторых племён действительно существовал обычай хоронить возле нового поселения первого своего покойника в вертикальном положении. Его обкладывали землёй так, чтобы она закрывала его и поддерживала. Следующего покойника прислоняли к первому, прорыв к нему узкий проход; затем снова обкладывали землёй и так далее. Среди индейцев такие курганы пользуются печальной славой. Однажды я пропутешествовал с группой Чихохоков в ужасную даль, не сумев добиться от них, куда и зачем они шли. А они добрались до такого холма, постояли перед ним
минут десять в полном молчании и со скорбными лицами пошли себе обратно! Можете ли вы представить такое?
        - Надо же, - покачал головой Пьер, - а я был уверен, что дикари страшно ленивы по своей природе, чтобы совершать какие-либо паломничества. Собственно, я и сейчас остаюсь при мысли, что ловкость и проворство дикаря есть не проявление его способностей, а лишь следствие необходимости и нужды. Кажется, избавьте индейца от голода и жажды - и вы лишите его основы всех его движений: он будет с тупым видом лежать все дни напролёт. Разве не так, дорогой наш друг Наталиэль?
        - Нет, майор, - не согласился охотник, - индейцы слишком одержимы горделивостью. Конечно, природная лень заполняет основную часть их существа, но оставшееся пространство их мозга и сердца отдано тщеславию. Они бы рады лежать, ничего не делая, но тогда их не за что будет хвалить. И это вынуждает их браться за оружие и отправляться в походы, чтобы нарезать чужих волос, пальцев, ушей, половых, простите, членов… Но мы с вами увлеклись спором. Тем временем наши нежные спутницы явно устали, несмотря на то что едут верхом. Не пора ли нам сделать маленький привал?
        - Ни в коем случае, - воспротивилась Корина. - Нам нельзя терять ни минуты, иначе одному Богу известно, когда мы попадём в форт Анри. Кстати, далеко нам ещё?
        - Совсем недалеко, мадемуазель Корина, - затряс головой Соколиный Взгляд. - Вот там наш форт, за тем пригорком. Только надо будет отыскать способ переправиться через водоём.
        - Тем более нельзя терять времени. Близится закат. Давайте поспешим. - Корина пришпорила коня и вырвалась вперёд.
        - Ваша сестра явно нарывается на неприятности, мадемуазель Элина, - вздохнул охотник. - Ну куда она поскакала?
        - Я думаю, что она просто хочет уединиться, дорогой Наталиэль. Понимаете? По малой нужде. Мы ведь не привыкли к такой сдержанности, как вы, лесные жители.
        - Да, вы правы, сударыня, - согласился охотник, - это мой недосмотр. Я просто не учитываю особенностей ваших нежных организмов…
        Через несколько минут Корина прискакала обратно и взволнованно сообщила:
        - Господа, пока я там… ну, одним словом, мне показалось, что там кто-то был. Я никого не видела, но почувствовала чьё-то присутствие.
        Не успела она договорить, как Здоровенная Змея и Торопливый Олень бесшумно скользнули вперёд и растворились в зарослях. Маленький отряд остановился в нерешительности, не зная, что делать. Вскоре из чащи выскользнула фигура старшего Чихохока, одной рукой он привязывал к поясу индейский скальп.
        - Ирокез, - пояснил он, - их там много. Перед самой рекой стоит лагерь. Много англичан.
        - Они обложили форт! Бедный форт Анри! - воскликнул Пьер Хейхой.
        - А вы надеялись, что, разгромив крупнейшие укрепления, англичане оставят в покое маленькие крепости? - всплеснул руками охотник. - Вы меня удивляете, майор. Вокруг кипит война!
        - Но здесь такая глушь!
        - В эту глушь добрались даже две молодые женщины, так неужели профессиональные вояки не продрались бы сквозь чащу?
        - Да, конечно, вы правы, - кивнул Хейхой. - Но что же нам теперь делать?
        - У нас есть лишь один способ проскользнуть в форт.
        - Говорите, что нам делать! - одновременно воскликнули обе сестры.
        - Во-первых, перестаньте разговаривать во весь голос. Во-вторых, сойдите с лошадей и отпустите их на волю.
        - Но разве нам больше не потребуются кони?
        - Судите сами, - ответил охотник, - сейчас мы взберёмся на вершину горы, и после спуска перед нами будет вода. В более благоприятное время я бы отвёл вас к броду, но сейчас придётся искать лодку. Так что с лошадками придётся распрощаться. А теперь я пошлю вперёд Чихохоков, чтобы они попытались пробиться через линию неприятельских часовых. И если всё сложится удачно, то мы торжественно войдём в форт по трупам врагов. Без стрельбы не обойтись. Сперва, конечно, мы пойдём бесшумно, но рано или поздно придётся стрелять. Так что будьте готовы к худшему.
        Дальнейших рассуждений не потребовалось. Соколиный Взгляд показал, чтобы от него не отставали. Все были осторожны, ноги ступали бесшумно.



        ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ, В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЮТСЯ ОБСТАНОВКА ВОКРУГ ГЕРОИЧЕСКОГО ФРАНЦУЗСКОГО ФОРТА АНРИ, ТРУДНОСТИ, КОТОРЫЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКАМ ПРИШЛОСЬ ПРЕОДОЛЕТЬ НА ПУТИ В КРЕПОСТЬ, И КОРОТКО ГОВОРИТСЯ О ЖИЗНИ В ФОРТЕ АНРИ

        На противоположном берегу они увидели длинные земляные валы и низкие строения форта Анри. Волны омывали фундамент двух невысоких бастионов, а глубокий ров и большое болото охраняли все остальные стороны и углы крепости. Лес вокруг укреплений был вырублен. В непосредственном соседстве с фортом простирался защищённый траншеями лагерь англичан.
        Прошло с полчаса, когда появились Чихохоки и дали понять, что внизу их поджидала лодка, которую они добыли, расправившись с плавучим английским дозором. Спускаясь к реке, путешественники несколько раз перешагнули через мёртвые тела Ирокезов. Переправа заняла всего пару минут, но уже сразу по прибытии на противоположный берег они были обстреляны кем-то из полумрака.
        - Кричите что-нибудь своему отцу, сударыни! - воскликнул Соколиный Взгляд. - Иначе французы прихлопнут вас, приняв за лазутчиков!
        Маленький отряд напряг все силы и бегом пустился к воротам, оставляя реку позади. Пьер с удовольствием поручил Торопливому Оленю поддерживать Корину, которая с радостью приняла помощь молодого индейца. По слышным сзади выкрикам было ясно, что за ними гнались англичане и несколько Ирокезов. Каждое мгновение угроза плена или гибели становилась всё весомее.
        - Не давать пощады! - приказал на английском языке один из преследователей, очевидно направлявший действия остальных.
        - Помогите нам, доблестные сыны Франции! - воззвала к защитникам крепости Элина. - Отец, спаси нас! Это я, твоя Элина!
        - Держитесь! Мы готовимся выйти вам навстречу! - донёсся со стены чей-то голос.
        - О чудо! - послышался другой голос. - Господь вернул мне моих детей! Откройте же ворота! Вперёд, мои молодцы! Не спускайте курков, чтобы не ранить моих овечек! Отбейте англичан штыками!
        Пьер Хейхой услышал скрип ржавых петель, бросился на этот звук и увидел выходящих из ворот крепости французских пехотинцев. Он радостно замахал руками, поднял над головой подобранную по дороге винтовку со штыком и, став во главе отряда, пошёл на врагов.
        На мгновение дрожащие Корина и Элина остановились: они были поражены неожиданным исчезновением Пьера и не могли понять, почему он покинул их. Исчезли из виду также Соколиный Взгляд и его верные Чихохоки. Но раньше чем девушки успели осознать что-либо, из клубов дыма появился высокий статный офицер, чьи волосы поседели от долгих лет военной службы. Он прижал Корину и Элину к своей груди, и жгучие слёзы потекли по его бледным морщинистым щекам. Это был полковник Монрео.
        После недолгой схватки наступило затишье, не нарушавшееся ничем до позднего утра, когда перед воротами крепостёнки появились люди в красных мундирах, держа над собой белый флаг перемирия. К немалому удовольствию большинства защитников форта, изнурённых продолжительной осадой, между командующими враждебных сторон завязались переговоры. Наступил перерыв в военном спектакле.
        Воспользовавшись тишиной, Пьер Хейхой поднялся на стену одного из бастионов, чтобы подышать свежим воздухом, который дул с реки. Хейхой был один, если не считать часового, расхаживавшего взад и вперёд по валу. Стоял восхитительный, спокойный день. Солнце поливало лучами свежую зелень, в которую были одеты горы. Ниже по течению река разливалась широко, и там на её поверхности покоились многочисленные крохотные островки, похожие на зелёные бархатные холмики. Между этими островками виднелись индейские каноэ, которыми воспользовались солдаты осаждающей армии, чтобы потешить себя рыбалкой. Ещё дальше Пьер разглядел группу дикарей, столпившихся возле костра и кипевших котлов и склонившихся над кусками мяса на земле. Среди разложенных кусков мяса он различил также неподвижное голое тело.
        - Что они там делают, солдат? - кликнул Хейхой караульного. - Разделывают дичь?
        - Нет, господин майор. Покойников режут.
        - Как так? Зачем? Неужели над пленниками измываются, еретики проклятые? И мы даже не выстрелим в них?
        - Нет, милорд, не пленников режут, а своих. Тех, которые несколько дней назад погибли тут.
        - Не понимаю. Что за ужас! Зачем же они их расчленяют?
        - Кости в дорогу заготавливают. У них принято хоронить воинов на родине, но если один из них погибает далеко от дома, то они закапывают его в землю или укладывают на дерево там, где он погиб. А после, когда позволяет время, забирают мертвеца, вываривают его в воде, очищают от плоти его кости и переносят их в родные края. Они очень верят в то, что кости всех умерших соплеменников должны покоиться в одном месте [14].
        - Подумать только! До чего дикость доводит людей! И такие вот варвары, такие примитивные уроды славятся как ораторы и вольнодумцы? Никогда не поверю! - Пьер шлёпнул себя по бокам и продолжил свои мысли, обращаясь к караульному: - Знаешь, солдат, я прочёл перед отъездом из Парижа множество документов, в которых о краснокожих написано много лестных слов. Особенно постарались отцы-иезуиты. Да вот, к примеру, - Хейхой запустил руку за широкий отворот рукава и извлёк оттуда сложенную вдвое бумагу, - отец Бребеф [15] пишет: «Дикари, будучи от природы умны, способны вести споры и приводить аргументы, изъясняясь красивыми фразами, особенно если речь идёт о предмете, который им хорошо знаком. На советах, собирающихся в каждой деревне, обсуждаются самые разнообразные вопросы, что тоже развивает ораторское искусство». Как вам это нравится? Он пишет об этом так, словно мы, европейцы, вовсе не умеем разговаривать. Или же эти дикари на самом деле столь хороши? А почитать сочинения Ласкарбо, Лафито или барона де ля Онтана, так может сложиться впечатление, что индейцы чуть ли не самые добрые по своей природе
представители человечества. Все они критикуют наше современное общество и противопоставляют ему добродетель вот этих самых туземцев. Глядя на то, как они рубят на куски своих сородичей, я никогда не смогу допустить мысли, что у них вообще имеется хоть искра человеческих чувств… Фу, какая, однако, вонища от их котлов доносится…
        Хейхой поморщился и направился вниз.
        На поляне между крепостью и лагерем противника развевалось два белоснежных флага. Под наскоро сооружённым навесом сидели офицеры в красных и синих мундирах. По обе стороны от места переговоров колыхались шёлковые знамёна Англии и Франции. Горстка индейцев устроилась неподалёку от места встречи и с выражением тупого любопытства пялилась на разговаривающих белых людей. Множество англичан посбрасывали одежду и с наслаждением плескались в воде. Французские часовые наблюдали за ними со стен, кое-кто поглядывал сквозь приоткрытые ворота.
        Спускаясь по земляным ступеням, поросшим травой, Хейхой увидел Корину и Элину, которые немедленно бросились к нему.
        - А-ах, изменник! О, неверный рыцарь, покинувший своих дам в беде! - раздался лукавый голосок Элины. - Почему вы не бросаетесь к нашим ногам, прося милосердно позабыть о вашем коварном отступлении, вернее, о вашем бегстве? Вы ведь бежали от нас, говоря по правде, с такой быстротой, с которой не потягался бы и дикий олень.
        - Но я не оставил вас, клянусь, сударыни, я лишь отправился выполнять мой долг офицера, - смутился Пьер.
        - Знаем мы ваш долг, майор Хейхой, - засмеялась Элина. - Просто вы решили, что наступило удачное время избавиться от женщин. Не могли же вы открыто заявить, что рады спихнуть нас с рук долой. Да не краснейте вы, Пьер. Вы настоящий мужчина (в смысле военного дела), и нет ничего страшного, что вам не очень по сердцу общество дам.
        - Но, Корина! - повернулся возмущённый Пьер к старшей сестре. - Мы же условились, что об этом никто не узнает. Эх, женщины…
        - Пьер, дорогой мой, - затараторила Элина, отрицательно качая златокудрой головкой, - Корина ни о чём не проболталась, клянусь вам. Я сама раскусила вас. Вы же так откровенно и восторженно разглядываете мужчин. Вы даже дикарей не пропускаете мимо, вы буквально прилипаете глазами к их голым ягодицам. Ха-ха! Это так смешно, так забавно!
        - Сударыня, умоляю вас, не так громко… - Пьер сложил руки на груди. - Вас могут услышать. А здесь вовсе не светское общество, и никто не сумеет оценить моего тонкого вкуса по достоинству… И давайте оставим эту деликатную тему.
        Элина наклонилась, чтобы заглянуть в потупленное лицо майора.
        - Ах, если бы я могла подумать, что моя праздная болтовня так огорчит вас, я предпочла бы онеметь, мой друг. Корина может сказать, как искренне, как высоко мы оценили ваши услуги… На самом деле мы ничуть не злимся на вас. И Корина всё прекрасно понимает. Она не будет выставлять вас в неловком свете. Вы совершенно свободны в своих поступках.
        - Корина, - Пьер с нетерпением повернулся к старшей сестре, - готовы ли подтвердить справедливость этих слов? Простите ли вы того, кто пренебрёг долгом мужа… я бы сказал, рыцарским долгом, подчинившись голосу своего сердца и своей странной природы?
        Корина ответила не сразу. Она отвернулась, выдержала паузу, затем протянула молодому человеку руку.
        - Мы останемся с вами добрыми друзьями, Пьер.
        - Но что скажет ваш отец? Как быть с помолвкой, как объяснить ему, что мы не выполним его волю?
        - Это мы уладим. Сейчас здесь всё равно не до свадеб, вы же сами видите, как обстоят дела в крепости.
        - Да, положение ужасное. Стены обваливаются, провизия начинает истощаться, - озабоченно кивнул Хейхой, - среди солдат я замечаю признаки недовольства и тревоги… Надобно поскорее узнать, о чём они там беседуют с англичанами.
        В это время в ворота вошёл быстрыми шагами полковник Монрео в сопровождении нескольких офицеров. Увидев майора, он поднял руку:
        - Хейхой, чёрт вас подери, а я вас обыскался. Почему вас не было на переговорах? Эти проклятые англичане загнали нас в угол. Ступайте сюда, мне нужно с вами перемолвиться парой слов.
        Пьер поклонился сёстрам и поспешил к командиру.
        - Что-нибудь серьёзное, господин полковник?
        - Это уж с какой стороны посмотреть. То, что наше дело - дрянь, сомневаться не приходится. Подкрепление, на которое мы рассчитывали, ожидая появления ля Фэвра, не придёт. Маркиз де ля Фэвр сложил оружие два дня назад. Полковник Брукс передал мне письмо, написанное лично ля Фэвром, где он советует мне не сопротивляться, наоборот - говорит о необходимости быстро сдать форт, объясняя, что не имеет возможности оказать поддержку. Так что мы теперь остались один на один с этой сворой красных мундиров, и нам, конечно, не выстоять.
        - Что же делать, господин полковник?
        - Мы вынуждены сдаться, так как удержать форт в настоящее время для нас невозможно. Я не хочу бессмысленного кровопролития. Англичанин сказал, что интересы его страны требуют, чтобы это укрепление было уничтожено, но всем нам будут предоставлены такие льготы, чтобы наша воинская честь не пострадала. Нам оставят наши знамёна и оружие.
        - Эх, - вздохнул Хейхой, - значит, мне не удастся подраться. А я так хотел похвастать чем-нибудь эдаким по возвращении в Париж…
        - Но не надо печалиться, майор, - улыбнулся полковник Монрео. - Пойдёмте-ка выпьем вина, которое я припрятал на случай приезда моих славных дочурок. Посидим, поговорим о том о сём. Ведь завтра мы выступаем и сдаём крепость… Эй, ангелочки мои! Идите ко мне!
        Обе дочери полковника, широко улыбаясь, засеменили на голос отца. Через несколько минут все они уже сидели в покоях Монрео.
        Элина устроилась на коленях полковника, перебирая своими пальчиками его седые волосы. Когда отец притворно хмурил брови на её ребячество, она усмиряла его напускной гнев, ласково прижимаясь алыми губками к его морщинистому лбу. Корина сидела рядом и со спокойной улыбкой смотрела на эту сцену, следя за движениями младшей сестры с выражением материнской ласки в глазах. Все опасности, пережитые ими совсем недавно, были позабыты. Все спешили насладиться минутами покоя.
        - Пьер, - посмотрела Элина на майора, - а не знаете ли вы, куда подевались наши добрые спутники?
        - Наталиэль и Чихохоки? - уточнил Хейхой, сладко потягиваясь.
        - Да. Я не видела их с того момента, как мы вошли в ворота.
        - Мне кажется, что они скрылись в обратном направлении во время той стычки у ворот. В форте их нет.
        - Как жаль, - вздохнула Корина, - они были такими милыми людьми. Особенно хорош был Торопливый Олень.
        - Так вас сопровождали индейцы? - встрепенулся седовласый полковник, задремавший было под пальцами дочери.
        - Да, - ответила Корина, - очень храбрые люди. Они хотели показать нам много интересного.
        - Да, здесь есть на что полюбоваться, - закряхтел старый вояка, и его глаза загорелись. - Я бы и сам вам мог кое-что показать… Как некстати свалилась на нашу голову эта осада, а теперь и капитуляция. А я хотел организовать небольшую экспедицию вглубь страны, чтобы показать вам некоторые удивительные вещи. - Вы ни за что не догадаетесь, дети мои, какую поразительную находку я сделал вон за тем перевалом, что виднеется за крепостной стеной. Я обнаружил останки мамонтов! Да, именно мамонтов. Я вижу, как это удивляет вас, доченьки, но уж в этом-то я разбираюсь, благодаря моим страстным юношеским увлечениям археологией. Там обвалилась в одном месте земля и открыла потрясающие залежи громадных бивней и прочих костей. И вот что любопытно: местные индейцы ничуть не удивились тем костям. Они утверждают, что такие животные до сих пор обитают где-то на севере, далеко за Великими Озёрами. Они называют их Большими Бизонами, правда, сами они их не встречали, но много слышали о мамонтах от своих стариков [16]. Жаль, что у меня не было времени в достатке, чтобы ознакомиться с моим открытием получше. Я отложил
исследования на более поздний срок, но, как видите, всё повернулось не в мою пользу. А я мечтал устроить где-нибудь здесь исторический музей… Вот, дети мои, это лишний раз доказывает, что никогда нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Ну да ладно… Нам нужно собирать вещи, ведь завтра мы отправляемся отсюда…
        Рано утром долина наполнилась военной музыкой, трубы победителей весело и бодро оглашали английский лагерь. Но едва раздался пронзительный сигнал внутри французской крепости, английские трубы смолкли.
        Победители выстроились, готовясь встретить своего командира, и когда он осматривал ряды своего войска, лучи яркого солнца блистали на оружии его солдат. Он официально объявил им об успехах, которые были уже известны всем. Тотчас же выделили отряд для охраны крепости, и он промаршировал перед своим начальником, после чего прозвучал сигнал, возвестивший французам о приближении новых хозяев форта Анри.
        В ту же минуту французские солдаты вскинули на плечи незаряженные ружья и стали по местам, готовясь к выступлению. Большинство лиц было угрюмо, но выехавший вперёд полковник Монрео громким голосом решил взбодрить своих людей:
        - Гляди веселей, братва родная! Нас не выпроваживают отсюда, но провожают с почестями! Мы задали этим краснопузым островитянам жару и показали, что такое настоящая война, а не жалкое размахивание кулаками. Улыбайтесь шире, мои отважные вояки! Этим жалким англичанам придётся отныне торчать в этой глуши, а мы с вами отправляемся в большие города, где есть музыка и славные девочки!
        - Папа, - одёрнула раскричавшегося полковника Элина, - что ты такое говоришь?
        - Так надо, дочка, так надо. Ведь это обыкновенные солдаты. Их нечем больше порадовать, этих солдафонов, издержки воспитания. У них одна страсть: зуботычину кому-нибудь сунуть или девку помять под собой.
        Угрюмые лица посветлели после короткой речи командира. Женщины и дети перебегали с места на место; многие собирали остатки скудного имущества или отыскивали взглядом своих мужей и отцов.
        Выступление французов сопровождалось строгим соблюдением военного этикета.
        - Как жаль, что этот форт погиб, - проговорила печально Корина, оглядываясь, - здесь такое чудесное место, такая красота.
        Рядом с ними появился Пьер Хейхой.
        - Сударыни, я буду вас сопровождать, как прежде.
        - Зачем это, дорогой друг? - удивилась Элина. - Разве нам угрожает что-нибудь? Отец сказал, что все мы выступаем отсюда с максимальными почестями. Честь защитников форта не пострадала, честь женщин тоже, и под распущенными знамёнами нашего короля она сияет даже ярче, чем когда бы то ни было.
        - И всё же я не хотел бы оставить вас одних, - мягко настаивал Пьер.
        - Что с вами, майор? Может быть, вы переориентировали свои пристрастия?
        - Ничего подобного, сударыни, - напыжился Хейхой и потряс накрахмаленными кружевами, свисавшими из-под рукавов. - Женщины, как и прежде, для меня лишь красивые картины. Но разве это уменьшает вашу ценность? Вы полны привлекательности и гармоничности, и большинство представителей мужского пола обращает на вас свои взоры, полные пылкой страсти. И я тоже умею смотреть на вещи объективно. Или вы полагаете, что мои интересы ослепляют меня?
        - Может быть, вы и правы, - ответила Корина. - Но прислушайтесь: что это?
        До их слуха долетела спокойная, торжественная мелодия священного гимна.
        - Неужто это наш добрый приятель Гевкамен? Он решил своей песней поддержать торжественность момента. Какой славный человек!
        Когда девушки выезжали из ворот, английские офицеры низко кланялись им. Дочери полковника Монрео были единственными женщинами, передвигавшимися верхом. Все остальные экипажи и лошади были заняты больными и ранеными. Раненые стонали; их товарищи шагали молчаливо, со строгими лицами. Справа от крепости выстроилась английская армия, сверкая штыками и красными мундирами.



        ГЛАВА ПЯТАЯ, В КОТОРОЙ НА МОЛОДЫХ КРАСАВИЦ ОБРУШИВАЮТСЯ НОВЫЕ НЕСЧАСТЬЯ И СОКОЛИНОМУ ВЗГЛЯДУ И ДВУМ ДОБЛЕСТНЫМ ЧИХОХОКАМ ПРИХОДИТСЯ ВНОВЬ ОТПРАВИТЬСЯ НА ПОИСКИ КРАСАВИЦ

        Колонна французов, которых насчитывалось около двух тысяч человек, медленно двигалась через зелёную низменность, шаг за шагом удаляясь от реки. На густой опушке леса показались Ирокезы. Они стояли плотными рядами, покрытые яркими красками и татуировками, и пристально смотрели на своих врагов. Некоторые, точно коршуны, двигались вслед за французами. Их лица не предвещали ничего доброго, и казалось, что дикари не бросались на колонну французов лишь потому, что их сдерживало присутствие многочисленных англичан. Некоторые индейцы подходили совсем близко к врагам и что-то выкрикивали на своём непонятном языке.
        Здесь вполне уместно заметить, что белые колонисты и солдаты совсем не заботились о том, чтобы познакомиться поближе с языками индейцев. В то время, о котором идёт речь, ни французы, ни англичане не понимали языков, на которых говорили Шесть Племён. Белые люди полностью зависели от тех немногих переводчиков, которые выросли в среде дикарей и там выучили чужой язык. Так, например, в первой четверти восемнадцатого столетия все английские уполномоченные по делам Ирокезов вынуждены были довериться одной голландке, единственной из всех в Олбани знавшей язык племени Мохоков. Эту голландку в свою очередь переводил на английский язык шотландец. Французам же пришлось положиться на усердие иезуитских проповедников, которые пылко взялись за изучение индейских наречий и сделались реальной связующей нитью с туземцами. Да и некоторые индейцы проявили любознательность и выучили европейские языки, кто английский, кто французский, хотя в большинстве своём дикари общались с Бледнолицыми при помощи так называемого языка жестов [17].
        Но я слишком отступил от моего повествования. Вернёмся к французам, покинувшим форт Анри.
        Некоторые из Ирокезов, считавшие себя посмелее и кичившиеся своей храбростью, замешались в ряды врагов и что-то безостановочно говорили. Одни из них были раскрашены по всему телу зелёными и белыми широкими полосками, другие испещрены мелкой узорчатой татуировкой на руках, груди и лице, тела третьих невозможно было разглядеть, так как они закрыли себя от колен до самого горла длинными щитками из скреплённых между собой прутьев. Все были возбуждены до предела.
        Авангард колонны под предводительством Пьера Хейхоя дошёл до ущелья и скрылся из виду английской армии. Вдруг Корина услышала звуки перебранки и повернулась в сторону раздражённых голосов.
        Один из солдат отстал от своего отряда, и туземцы навалились на него со всех сторон, нагло отбирая его жалкие пожитки. Среди этих дикарей выделялся один очень рослый воин, достаточно алчный для того, чтобы не уступить награбленное, и беспрестанно толкавший солдата в грудь. В дело вмешались посторонние: кое-кто поспешил на выручку французу, но Ирокезы были настроены решительно. Голоса делались всё громче и озлобленнее. В конце концов собралась толпа дикарей человек в сто, они, точно по волшебству, выросли там, где за минуту перед этим было не больше десяти Ирокезов. Среди них Корина различила Хитрую Лисью Морду. Он вклинился в толпу соплеменников и обратился к ним со всей страстью своего коварного красноречия.
        Через несколько минут раздался зловещий вопль. Женщины и дети остановились, сбившись вместе, словно стая испуганных птиц. Индейцы, рассеянные по лесу с обеих сторон по движению французской колонны, вздрогнули от нетерпения и подняли своё оружие. Тотчас по всей долине разлился дикий вой. Несколько сотен дикарей выбежали из леса и в одно мгновение рассыпались по длинной равнине. Завязалась кровопролитная схватка. Тут и там неуверенно хлопнули ружья, задымив пространство сизыми облачками. Но сопротивление только распаляло Ирокезов, и они продолжали наносить удары даже мёртвым.
        Овладев собой, офицеры начали отдавать команды. Отряды быстро и дисциплинированно выстроились в сомкнутые ряды, пытаясь остановить нападающих внушительным видом военного фронта. Но отсутствие боеприпасов превратило стройные ряды в бесполезные танцевальные фигуры. Солдаты могли усмирять обезумевших краснокожих только штыками, что было для них делом вполне привычным, так как в то время солдаты французской и английской армий были приучены вести массированные штыковые атаки. Огневая мощь использовалась лишь залпами и по команде. Это редко давало результаты, проворные дикари ловко выхватывали у французов винтовки и тем самым лишали их возможности обороняться.
        Невозможно сказать, сколько времени прошло с момента нападения дикарей. Может быть, страшная сцена продолжалась всего десять минут, но большинству французов она показалась вечностью.
        Корина и Элина, поражённые ужасом, крутились на своих лошадях, словно привязанные к одному месту. Вокруг галдели женщины и дети, бесполезно бегали взад и вперёд солдаты. Повсюду раздавались крики, стоны и проклятия.
        Со стороны форта появился английский отряд, и вскоре их красные мундиры смешались с синими французскими кафтанами. Английская брань стала звучать громче индейских воплей.
        - Дьявольские дети лесов! Вероломные псы Длинного Дома! - орал во всю глотку молоденький английский офицер, скача на коне между блистающими топорами и стуча плетью по спинам дикарей. - Как вы смеете позорить честь английской короны? Немедленно прекратите это безобразие! Немедленно верните вещи их законным владельцам! Прекратите драться, чёрт вас подери, или я скажу кому надо, что вы не достойны быть нашими друзьями!
        Находившиеся поблизости от англичан Ирокезы нехотя останавливались, но кое-кто пытался улизнуть в сторону, чтобы вновь очутиться среди дерущихся. И всё же с появлением английских солдат страшная драка пошла на убыль.
        К своему несчастью, Корина и Элина были далеко от того места, где англичане начали утихомиривать своих краснокожих союзников. Внезапно перед лошадью Корины возникла знакомая фигура Хитрой Лисьей Морды.
        - Ага! Вот вы и попались, белокожие женщины! - радостно закричал он, хватая окровавленной рукой платье Корины. - Теперь уж я вас не отпущу, вы обе сделаетесь дочерьми Ирокезов. Что вы так смотрите на меня? Неужели вигвам Ирокеза хуже этого места, залитого кровью?
        - Прочь! - воскликнула Корина с жаром и заломила руки над головой. - Ты мне противен, грязный варвар. Мне и моей сестре пришёлся по сердцу совсем другой индеец!
        - Ах, я знаю, про кого говорит сейчас твой славненький язычок. Ты мечтаешь о Торопливом Олене! Но этого выскочки здесь нет. И ты никогда больше не увидишь его! Как ты могла, Черноглазая, обратить внимание на мужчину с такой причёской, как у него. Ведь его голова выбрита лишь наполовину! Это позор, а не причёска. А он ещё называет себя Делавэром. Тьфу! А теперь хватит лясы точить. Мы отправляемся в мою деревню.
        - Чудовище! - выпалила Корина.
        - Это весьма спорный вопрос. Я не нравлюсь, может быть, тебе, но твой друг в одежде офицера смотрел на меня с удовольствием. Почему вы, белые женщины, ничего не понимаете в мужчинах?
        Хитрая Лисья Морда схватил под уздцы обеих лошадей и потянул их за собой. Откуда-то со стороны вынырнула из галдящей толпы тощая фигура Гевкамена и последовала за растерянными сёстрами.
        - Сударыни, я иду за вами, не бойтесь ничего. Я отпугну проклятых варваров моими священными песнями! - голосил Гевкамен, то и дело спотыкаясь о наваленные трупы.
        Хитрая Лисья Морда, умевший избегать опасностей и ускользать от преследования, спустился в узкую ложбину и по ней вошёл в лес. Там его поджидали несколько других индейцев, спокойно сидевших на земле и что-то лениво жевавших. Обе девушки оглянулись туда, где минуту назад их окружали страшные крики и брызги крови, и вздохнули.
        - Я знал, что белым женщинам станет легче, когда я уведу их подальше от сражения, - оскалился Ирокез.
        Скоро дорога пошла в гору. Гевкамен, увидев, что никто не обращал на него внимания, вероятно считая слишком ничтожным, заголосил пуще прежнего и прибавил шаг.
        Тем временем англичане сумели утихомирить разбушевавшихся туземцев, но в долине осталось лежать почти двести мёртвых тел, в которых всего несколько минут назад теплились французские души. Люди поспешно разбрелись в разные стороны, чтобы поскорее забыть о случившемся ужасе. Бледнолицые обеих сторон проклинали коварство краснокожих, а краснокожие поносили на чём свет Бледнолицых за то, что те не умели понять воинскую страсть краснокожего воина.
        Пару дней спустя английская армия взорвала стены форта Анри и покинула берега тихой реки, чтобы никогда больше не возвращаться в те дикие края. Теперь над лесом и водой царили покой и дух недавней смерти. Крепость представляла собой груду дымящихся развалин. Обуглившиеся балки, осколки артиллерийских снарядов, обломки каменных построек, осыпавшиеся траншеи - всё это было внушительным, но единственным напоминанием о белых людях на берегу реки, которую индейцы называли Тихий Вздох.
        Погода сильно изменилась за два дня, солнце скрылось в облаках. Ветер дул неровно, то опускаясь к самой земле и что-то нашёптывая ей, то вздымаясь вверх и сгибая верхушки могучих елей.
        За час до заката из леса вышли по узкой тропинке четыре человека, в которых, если бы я сделал описание их внешнего вида, читатель с лёгкостью узнал бы знакомых нам героев. То были Соколиный Взгляд, Здоровенная Змея, Торопливый Олень и Пьер Хейхой. Первые трое смотрелись вполне отдохнувшими и сытыми, но бедняга Пьер был бледен, худ и нервен.
        - Вот видите, мой друг, - говорил белый охотник, продолжая, по всей видимости, какую-то долгую беседу, - ваша армейская война ужасна и бестолкова. В ней нет места подвигу. Одни приказы и бездумные их исполнения. И такие же скверные последствия. Если бы вы принадлежали к вольным стрелкам, как я, вы бы никогда не попали в эту переделку и не потеряли вверенных вам молодых женщин. Клянусь всем самым дорогим, Торопливый Олень не упустил бы ни Черноглазой Корины, ни Златовласой Элины. Полагаю, что не упустил их и Хитромордая Лисица.
        - Это ужасно, - качал головой майор.
        - Не вижу в этом ничего ужасного. Среди индейцев попадаются иногда потрясающие экземпляры, и я думаю, что известный вам Ирокез относится именно к таким мужчинам. Девушки не будут разочарованы, - ответил Соколиный Взгляд.
        - Да, я согласен с вами, - быстро закивал Пьер, - этот индеец и мне приглянулся. Очень выразительный. Жаль, что его интересуют женщины.
        - Вовсе не жаль, - бросил через плечо Торопливый Олень, - ведь не уведи он сейчас этих женщин, у меня не было бы повода гнаться за ним.
        - Смотрите, - остановился Здоровенная Змея, - здесь ясный след конских копыт и отпечатки мокасин Массавомаков. Вот и след Хитромордой Лисицы.
        - Откуда ты знаешь, что это его отпечаток, вождь? - поразился Пьер проницательности Чихохока.
        - Его мокасин протёрся под большим пальцем правой ноги. Я уже давно отметил это. Хитромордая Лисица - жадный Ирокез. Он не взял с собой в поход новой обуви.
        - Жадность не доведёт этого свирепого дьявола до добра! - воскликнул Торопливый Олень. - Зачем ему сразу две белые женщины? У Ирокезов не бывает по несколько жён. Вот если бы он был Сюксом, он бы мог иметь сразу нескольких женщин, но он Ирокез.
        - А вот и след чьих-то ног в башмаках, - заметил Соколиный Взгляд. - Да неужто наш Гевкамен присоединился к ним?
        - Почему именно он? - удивился Пьер в очередной раз прозорливости своих спутников.
        - Тут и гадать не приходится. Разве вы не приметили вон там под кустом потрёпанную книжечку? Это тот самый томик, что лежал у него в камзоле. Лучшие песни королевского двора.
        - Я склоняю голову перед вашим умением читать следы, - восхитился Пьер Хейхой, забегая вперёд и приглядываясь к отпечаткам ног. - Как бы я хотел уметь так видеть, господа! Но чем же я смогу быть полезен вам? Что я-то могу сделать?
        - Вы можете шагать позади нас, чтобы не затоптать следы, - ответил охотник.
        - Ух! - выдохнул Здоровенная Змея и присел на корточки, поднимая с земли тонкую золотую цепочку с крохотным медальоном. - Это я видел между грудей Златокудрой. Красивая вещица, но груди её мне понравились сильнее.
        - А вот носовой платочек, - нагнулся Соколиный Взгляд и поднёс находку к глазам. - Эх, зрение моё начинает ослабевать, и это есть верный признак старости. Такую белую тряпицу я раньше углядел бы со ста шагов, повернувшись к ней спиной, а теперь что-то не так с глазами сделалось. Теперь же я могу обнаруживать вещи только по запаху, но спасибо и на том. А этот платочек источает такой чудесный дух, смешавший в себе аромат туалетной воды и запах женской кожи… Послушай, Здоровенная Змея, не сделать ли нам привал?
        Старший Чихохок сразу остановился и опустился на землю.
        - Думаю, что нам надо раскурить трубку, - произнёс Торопливый Олень и сел рядом с отцом, бережно опустив обе руки в длинный кожаный мешок, привязанный к поясу. Через несколько секунд Хейхой увидел в его ладонях обёрнутую в мягкую кожу палку.
        - Это что? - поинтересовался Пьер.
        - Калумет, - ответил белый охотник.
        - Калумет? Трубка Мира?
        - Просто трубка, но европейцы обычно любую индейскую трубку называют Трубкой Мира. Очень давно кто-то из первых французских первопроходцев назвал эту трубку калуметом из-за её длинного мундштука [18]. Индейцы считают священным именно мундштук, а не чашечку, куда набивается табак. Мундштук вызывает у них какие-то ассоциации с дыханием, горлом, голосом, что в свою очередь сопоставляется с человеческой речью, с общением, то есть с одним из важнейших принципов жизни [19]. - Соколиный Взгляд задумчиво поднял глаза к вечернему небу. - Понятие Трубки Мира является замечательным даром, который, увы, оценен недостаточно. Никто не знает, откуда пришла к индейцам курительная трубка. Мало кто из белых осознаёт её значение, а вполне возможно, что знание о её точной роли в индейской жизни смогло бы помочь нам понять до конца и некоторые из наших собственных проблем.
        - Вы меня заинтриговали. - Пьер улыбнулся. - Мне вообще начинают нравиться ваши лесные братья. И не только Волки-Делавэры, даже Ирокезы. Есть в краснокожих дикарях нечто такое, что захватывает меня. Похоже, что если основательнее изучить их, углубиться в их жизнь, то она поглотит безвозвратно, так много в ней необъяснимой прелести.
        - Вы правы, майор, совершенно правы, - согласился Соколиный Взгляд. - Именно поэтому я, высокообразованный человек, живу бок о бок с ними - варварами, обмазанными медвежьим жиром и красками. Мне приятны их обычаи, хотя я и вижу в них слишком много дикого. Но ведь и мы, дети цивилизованной Европы, ничуть не мягче в своих поступках на самом деле. Просто мы привыкли к другой форме дикости. Не так ли?
        - Не стану спорить, мой друг.
        Тем временем Чихохоки разожгли костёр и раскурили трубку. В глубоком молчании они втянули в себя душистый дым - сперва Здоровенная Змея, затем Торопливый Олень - и передали трубку Соколиному Взгляду. Он последовал их примеру, глотнув ароматную струю и пробормотав какие-то слова на индейском языке.
        - Теперь ваш черёд, майор.
        - Но я не курю.
        - Можете не затягиваться, майор, просто возьмите трубку в руки и наберите этого дыма в рот. Когда будете выдыхать его, вознесите Господу коротенькую молитву, - сказал охотник.
        Когда трубка была выкурена, Здоровенная Змея сказал:
        - Пока я курил, ко мне пришло видение. Медведь и черепаха. Они шагали вместе с нами и разгребали своими руками врагов, враги лишь удивлённо раскрывали рты при этом. Медведь и черепаха помогут нам…
        - Но как, вождь? - спросил Пьер. - Как они нам помогут?
        - Этого я не знаю. Мы будем ждать, - ответил Чихохок, и оба индейца занялись приготовлением скромного ужина.
        - Прислушайтесь! - Пьер настороженно поднял вверх указательный палец. - Какие-то вздохи!
        - Ничего страшного, - отмахнулся охотник, - это лишь призраки.
        - Какие призраки? Что вы глупости плетёте?
        - Обычные призраки, - равнодушно пояснил Соколиный Взгляд, - невидимые лесные жители. Их тут много. Разве вы не слышали их голосов раньше? Странно, у вас, видно, что-то со слухом, мой друг.
        Во мраке ночи лес казался страшным. Хейхой некоторое время сидел неподвижно, весь превратившись в слух, затем незаметно для себя уснул. В действительность его вернуло прикосновение Соколиного Взгляда к его плечу.
        Открыв глаза, Хейхой увидел, что охотник прижал палец к губам, приказывая майору не производить ни звука. Угли костра тлели в нескольких шагах от Пьера, и возле них он различил согнувшуюся фигуру старшего Чихохока, который явно дремал. Ружьё лежало так близко от него, что стоило лишь протянуть руку, чтобы мгновенно схватить его. Томагавк находился прямо между ног. Хейхой думал, что вождь спал, но в действительности туземец был настороже, приведённый в готовность тем же звуком, что и белый охотник. Торопливого Оленя нигде не было видно. Но майор Пьер Хейхой не различал ничего подозрительного в лесных шумах.
        Он хотел было обратиться к Соколиному Взгляду с вопросом, но в ту же секунду в лесу мелькнула ружейная вспышка, раздался выстрел. Над костром, у которого сидел Чихохок, взвились искры. Когда Хейхой взглянул туда второй раз, то увидел, что Здоровенная Змея исчез.
        Между тем белый охотник уже держал ружьё наготове и с нетерпением ожидал, когда появится неприятель. Раза два до него донёсся шелест кустарника и топот ног - в чащу бросились какие-то фигуры. Затем грохнул выстрел.
        - Это Торопливый Олень, - сказал охотник. - Я узнаю голос его выстрела так же хорошо, как отец знает голос своего ребёнка, потому что сам владел этим оружием, пока не раздобыл себе получше.
        - Что всё это значит? За нами следят?
        - Во все глаза, мой друг. Но те глаза, что были слишком близко от нас, через минуту-другую закроются навсегда, чтобы никогда больше не проявлять излишнего любопытства.
        Появился Здоровенная Змея и спокойно уселся на прежнее место.
        - Ну что там? - спросил Хейхой.
        Индеец ответил лишь после того, как внимательно осмотрел головню, в которую попала пуля, чуть было не оказавшаяся для него роковой. После этого он с удовольствием поднял палец и произнёс по-французски:
        - Один. За вторым пошёл Торопливый Олень.
        В ту же секунду к месту стоянки шагнул из тьмы младший Чихохок.
        - Один, - проговорил он, демонстрируя отрезанный скальп врага.
        - Похоже, сегодня выдалась весёленькая ночка, - хмыкнул Соколиный Взгляд.
        - Надо уходить сейчас, - предложил старший индеец. - Массавомаки бродят вокруг. Надо отправиться к реке и найти лодку.
        - Но как же следы? Ведь мы нашли следы девушек! Неужели мы оставим поиски? - схватился за голову Пьер.
        - Нет. Просто мы сделаем небольшой крюк по воде, чтобы обмануть Ирокезов. Пусть не думают, что мы заняты поисками их пленников, - объяснил охотник. [20]



…Здоровенная Змея положил своё весло. Торопливый Олень и Соколиный Взгляд вели каноэ по запутанным, извилистым протокам. Внимательный взгляд старшего Чихохока переходил с островка на островок, с одной заросли на другую; его острый взгляд устремлялся вдоль обнажённых скал и грозных лесов, нахмурившихся над узкими протоками.
        Хейхой с интересом рассматривал красивые места, временами даже забывая о тревоге. Но внезапный возглас вождя встряхнул его.
        - Что-нибудь случилось?
        Индеец вместо ответа опустил весло в воду и присоединился к своим товарищам. Пирога полетела стрелой.
        - Что произошло, Наталиэль? - повторил свой вопрос Пьер.
        - Ирокезы. Вон они! - Охотник кивнул куда-то в сторону.
        Хорошо знакомый треск ружья, пуля из которого скользнула по спокойной поверхности пролива, и раздавшийся пронзительный крик указали Пьеру направление, куда повернуть голову. Он сразу увидел в утренней мгле две берестяные лодочки с бритоголовыми дикарями.
        - Если мы будем держать такую дистанцию, то нам ничто не повредит, - спокойно заявил Соколиный Взгляд, посмотрев через плечо, - у Ирокезов во всей нации не отыщется ружья, которое достало бы нас на таком расстоянии. Так что будем грести во всю мощь.
        Долгое время лодчонки мчались по воде в полной тишине, если не считать плеска волн. Но преследователи превосходили беглецов числом гребцов, и Хейхой заметил, что охотник стал с беспокойством поглядывать назад, как будто ища какие-нибудь способы помочь их бегству. Мало-помалу расстояние между ними стало сокращаться.
        Вскоре залп ружей Ирокезов прервал тягостное молчание. Одна из пуль вышибла весло из рук вождя; пролетев по воздуху, оно упало в воду далеко от каноэ. Преследователи радостно закричали и выстрелили ещё раз.
        - Майор, займите-ка моё место, - проворчал Соколиный Глаз, - а мне придётся напомнить этим пройдохам, кто такой Длинный Карабин.
        Охотник проверил, заряжено ли его ружьё, потом быстро прицелился и потянул спусковой крючок. Находившийся на носу переднего каноэ Ирокез, приготовившийся стрелять, упал навзничь, винтовка вывалилась из его рук в воду. Индейцы подняли вой, в котором ясно зазвучали нотки досады.
        Путь каноэ лежал теперь вдоль высокого скалистого берега.
        - Тут есть замечательное местечко, где мы сумеем ловко пристать к берегу и скрыться, - сказал Соколиный Взгляд, заряжая своё ружьё и подтягивая к себе оружие Чихохоков. - А я, пока суть да дело, угощу Массавомаков ещё доброй горстью свинца.
        Он ловко выстрелил три раза подряд из всех ружей, свалил двух Ирокезов и пробил днище одной лодки. Преследователи смешались и замедлили свой ход.
        - Ну вот, теперь пора и на землю ступить.
        Они быстро выгрузились и легко побежали вверх по камням.
        - Старайтесь не наступать на траву, майор, - подсказывал охотник, - а уж камни умеют хранить тайны. А вообще-то я советую вам сменить ваши неуклюжие высокие башмаки на обычные индейские мокасины.
        - Но это совсем не модно. Меня бы никто не понял из моих близких друзей, если бы узнал про такое, - расстроился Пьер.
        - Чушь собачья. Мокасины являются выдающимся индейским изобретением, и очень древним. Они удивительно удобны в своей прилаженности к ноге, прекрасны по материалу и отделке и прочны в носке. Они могут поспорить с лучшим приспособлением для защиты и украшения ноги, когда-либо изобретённым как в древние, так и в новые времена. Это единственное, в чём индейцы опередили остальные народы. Мокасины заслуживают того, чтобы их поставили в один ряд с самыми лучшими частями одежды, если говорить о полезности, прочности и красоте.
        - Но где же мне взять мокасины?
        - Сейчас подстрелим кого-нибудь из Ирокезов и снимем с него обувку.
        - То есть с чужой ноги?
        - Конечно. А вас что-то смущает?
        - Но ведь могут быть всякие там грибки и прочие кожные болезни, - возразил Пьер.
        - Чепуха, мой друг. Индейцы чистоплотны до ненормальности. Никаких грибков у них не бывает, равно как и венерических заболеваний.
        - Правда? - оживился француз. - А Париж, знаете ли, просто замучен всевозможными недугами, которые случаются в результате неразборчивых любовных связей. Да-с, Париж стал похож на клоаку.
        - Я не был в Париже с детства, - задумчиво произнёс охотник.
        - С тех пор он сильно изменился. Я не дома и улицы имею, конечно, в виду, а людей, моду, общий дух. Женщины совершенно распустились. Совсем недавно, например, в моду вошла обнажённая грудь, и теперь вырез на платье делается по возможности более глубоким. То, что раньше считалось неприличным, сегодня стало не только допустимым, но чуть ли не обязательным. Помню, одна мать сказала своей дочери, когда они пришли в общество, где были не только дамы, но и мужчины: «Глупая девочка, ты почти совсем закрыла свою грудь. Терпеть не могу твоей дурацкой стыдливости». Да, сударь, подобная стыдливость глупа в глазах опытной женщины, знающей, что нет для мужчины более соблазнительной приманки. Некоторые особы дошли до того, что выходят на улицы с совершенно открытой грудью. Вокруг них обязательно собираются целые толпы, однако никто не осуждает модниц, но даже наоборот [21]… Женщины - коварные создания. Они придумали столько приманок для наивных своих поклонников: при помощи лифа, корсета и специальной брони из рыбьей кости, которая отодвигает назад плечи и руки, тем самым заставляя женскую грудь выдаваться
вперёд, женщины принимают такое положение, в котором её хотят преимущественно видеть. Но заметьте - нет в этом ничего естественного!
        - Что ж, таковы причуды цивилизованных нравов, - ответил охотник. - Здесь (среди дикарей) вы никого не удивите голым телом. Здесь совокупляются без всякого стеснения прямо на глазах у соседей и детей, потому что живут все в одном доме, где нет отдельных спален. Здесь некому воскликнуть: «Прикройте грудь, чтоб я вас слушать мог: нам возмущают дух подобные предметы, и мысли пагубным волнением согреты…»
        - «Ужель соблазн так трудно побороть, и столь губительно на вас влияет плоть?» - продолжил Пьер. - Я вижу, вы любите Мольера?
        - Нет. Не люблю. Но иногда хочется щегольнуть вдруг чем-нибудь таким вот, литературным… Что там ещё в памяти затерялось?

        Любовь, влекущая наш дух к красотам вечным,
        Не гасит в нас любви к красотам быстротечным;
        Легко умилены и очи и сердца
        Пред совершенными созданьями Творца:
        Ведь то его лучи сияют в вам подобных,
        Но в вас он сочетал всю прелесть чар беззлобных:
        Он вашему лицу дал яркость красоты,
        Смущающую взор, влекущую мечты…
        - Вы чудесно читаете стихи! - захлопал в ладоши Пьер Хейхой.
        - Да, но давайте будем меньше разговаривать, ибо слова отнимают слишком много сил, а нам надо так высоко взобраться. Горы здесь крутые, тропинки сыпучие, дикари злющие…



        ГЛАВА ШЕСТАЯ, В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ, КАК СОКОЛИНЫЙ ВЗГЛЯД ПРИВЁЛ СВОИХ СПУТНИКОВ К ДЕРЕВНЕ ИРОКЕЗОВ-МОХОКОВ И КАК ОТВАЖНЫЙ ПЬЕР ХЕЙХОЙ ПРЕДПРИНЯЛ ГЕРОИЧЕСКИЕ ШАГИ И ПОПАЛ В ТРУДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

        Вскоре они уже были на вершине скалы, буйно поросшей диким орешником. Охотник взглянул на раскинувшееся под его ногами пространство воды и указал майору на маленький чёрный предмет у мыса, лежавшего на расстоянии нескольких миль.
        - Видите? - спросил он. - Это те самые Массавомаки, которые гнались за нами. Сейчас они расположились на берегу пообедать, так как не рискуют идти за нами при дневном свете. Сейчас они у нас как на ладони. Но вот с приходом темноты мы их потеряем. Так что не будем понапрасну переводить время и пойдём дальше. Пусть они думают, что мы всё ещё караулим их здесь.
        Соколиный Взгляд шагал впереди всех. Пройдя несколько миль, он стал продвигаться осторожнее, часто останавливался, присматриваясь к деревьям, к течению ручьёв, к цвету их воды. Ещё несколько часов спустя он сказал:
        - Я чувствую, что Ирокезы где-то поблизости.
        - Какие-нибудь особые следы?
        - Запах. Нюхом чую. От Ирокезов особый дух идёт. Да и вообще деревней потянуло: дым, кушанья, испражнения… Змея, ты пойди направо, а ты, Олень, слева, вдоль ручья, я же попробую идти по следу.
        - По какому следу? - не понял Пьер. - Разве вы что-нибудь обнаружили?
        - Конечно. Здесь уже полным-полно следов. Я верно рассчитал, куда нам надо плыть. Вон отпечатки копыт, а вот следы каблуков. Видимо, это наш певец Гевкамен. У него сильно разболелись ноги, он устал, это ясно видно. Взгляните: вот тут он поскользнулся; здесь шёл, широко расставив ноги, и споткнулся; а тут опять шёл, словно на лыжах. Да-а, человек, привыкший работать глоткой, не может хорошо владеть своими ногами. - Охотник бросил взгляд на солнце, которое уже садилось, и пошёл вперёд с быстротой, заставившей Хейхоя напрячь все силы.
        Индейцы отправились каждый в свою сторону. Майор Хейхой горел желанием поскорее взглянуть на врагов. Остановившись, Соколиный Взгляд велел ему пробираться к опушке леса и там ждать его прихода, так как хотел исследовать некоторые подозрительные признаки в окрестностях. Пьер Хейхой повиновался и вскоре очутился на таком месте, откуда открылось совершенно новое для него зрелище.
        Деревья были срублены на пространстве многих акров, и мягкий вечерний свет падал на расчищенную поляну. На небольшом расстоянии от того места, где стоял Пьер, поток образовал маленькое озеро, покрывавшее почти всю низменность от горы до горы. Здесь бобры устроили плотину.
        В сотне шагов от себя француз увидел незнакомого индейца. Туземец, подобно Пьеру, рассматривал бобровые хижины и любовался животными. Сквозь густую раскраску невозможно было различить выражение лица дикаря, но Пьеру оно всё же показалось скорее печальным, чем свирепым. Голова его была, по обыкновению индейцев, обрита, за исключением клочка волос на макушке. Изорванный ситцевый плащ наполовину прикрывал худое голое тело. Колени его были голы и страшно изранены терновником, на ногах же надеты новые мокасины из хорошей оленьей кожи.
        В этот момент к Пьеру подобрался Соколиный Взгляд.
        - Вон один из Ирокезов, - шепнул Хейхой охотнику на ухо. - И на нём новенькие мокасины. Думаю, что я смогу теперь разжиться индейской обувкой.
        - Нет, этот негодяй не из Ирокезов, мой друг, - ответил охотник после минутной паузы. - Это кто-то грубо маскируется под индейца. Карнавал какой-то. А ну вот я проверю сейчас, что это за фрукт такой… Не видно ли вам, куда он положил своё ружьё или томагавк?
        Пьер отрицательно покачал головой.
        Соколиный Взгляд осторожно прокрался к незнакомцу, держа наготове свой страшный охотничий нож с рукоятью из челюсти медведя, и остановился в двух шагах от туземца.
        - Как всё-таки чудесен мир, - произнёс вдруг индеец по-французски и затянул какую-то весёлую сельскую песенку.
        Услышав его голос, Соколиный Взгляд опустил нож и свободной рукой прикоснулся к плечу дикаря.
        - Я вижу, что вы себя чувствуете вполне хорошо, дорогой Гевкамен, раз у вас хватает настроения петь беззаботные деревенские частушки, будучи в самом сердце страны Ирокезов, - сказал охотник, и дикарь, оказавшийся в действительности Гевкаменом, спокойно обернулся.
        - Здравствуйте, мсье, я очень рад вас видеть, - ответил он.
        - Что с вами случилось? Ирокезы приняли вас в свои ряды?
        - Похоже на то. По крайней мере, меня никто не трогает, никто не угрожает мне, и вот уже два дня я хожу в таком наряде.
        К ним подошёл Пьер Хейхой.
        - Мой дорогой Гевкамен! Как я счастлив встретить вас здесь. А я уже намеревался пустить вам кровь и позаимствовать вашу обувь.
        - Зачем вам моя обувь, майор? - удивился учитель пения. - Разве вам жмут ваши башмаки? Впрочем, там, в деревне, у них полным-полно мокасин. Ирокезы очень любезны и совершенно не жадные. Я уверен, что они подарят вам пару тапочек, если вы попросите их об этом.
        - Послушайте, - прервал их Соколиный Взгляд, - мы сюда не за мокасинами пришли. Где сейчас девушки?
        - Они в плену у дикарей, у язычников, - ответил Гевкамен. - Хотя сердце их неспокойно, они, похоже, в полной безопасности. В пути индейцы были очень внимательны к девушкам. Ночью они особенно заботились о них…
        - Что вы хотите сказать?
        - Ну… предохраняли от лесной сырости, хорошенько укрывали, не оскорбляли…
        - Я же говорил, что в этих краснокожих есть всё-таки какая-то изюминка! - воскликнул Пьер.
        - Не так громко, майор, - остановил его охотник, - мы ведь возле деревни Ирокезов, а это не так уж безопасно, как вам думается. Или вы успели позабыть свои нелёгкие приключения по дороге в форт Анри и по выходе из него?
        - Конечно, вы правы, Наталиэль. Просто я слишком разволновался. Итак, что будем делать?
        - Где в данный момент находится Хитрая Лисья Морда? - спросил Соколиный Взгляд.
        - Сегодня он охотится на лосей со своими людьми, а в ближайшее время, как я понял, он собирается покинуть эту деревню и отправиться ближе к границам Канады. Он сказал, что там стоят вигвамы его родной общины.
        - Тогда нам надо спешить!
        - Кстати, Гевкамен, а почему вам разрешают расхаживать всюду так беспрепятственно? -спросил Пьер.
        Учитель пения, приняв смиренный вид, ответил:
        - Такому червю, как я, нечем хвастаться. Но всё же скажу без стеснения, что моё пение произвело на язычников сильнейшее впечатление. Сила Господа, заключённая в псалмах, подействовала на дикарей, хотя и не сразу. Мне пришлось проделать долгий путь, прежде чем я добрался сюда. Несколько раз спутники Хитрой Морды замахивались на меня топорами и прикладами ружей, но снова и снова опускали оружие, отступая перед силой моих гимнов. Теперь же никто не покушается на меня. Я почти свободен, если не считать того, что не могу позволить себе уйти далеко в лес из страха потерять дорогу. Варвары лишили меня моей одежды и обрили меня на свой манер, но меня это не ущемляет. Более того, я даже нахожу значительную приятность в том, что моё тело теперь обнажено и может легко дышать свежим воздухом, и в том, что нет надобности следить за моим гардеробом, как это приходилось делать в прежней жизни.
        - Как вы странно рассуждаете. Вы говорите «в прежней жизни», будто вы умерли и родились заново, - удивился Пьер.
        - Так оно и есть, сударь, - улыбнулся Гевкамен. - По дороге сюда я умер, моя прошлая жизнь завершилась, от неё не осталось ничего, разве что ваше присутствие… Попав сюда, я увидел иной мир, иных людей. Я никуда отсюда не уйду, клянусь вам. Мне хорошо здесь. И я хочу нести слово Божье этим простым людям.
        - Что? Да вы рехнулись, старина!
        - Позволю себе не согласиться с вами. Я в полном порядке. Просто я отчётливо увидел, как нужно этим примитивным созданиям высокое слово нашего Господа.
        - Ничего им не нужно, - строго заявил Соколиный Взгляд. - Они не поняли ровным счётом ничего из ваших псалмов. Они приняли вас за сумасшедшего и потому не тронули. Индейцы очень осторожны в обращении с безумными людьми, так как считают, что устами сумасшедших говорит Великий Дух.
        - Я думаю, что они близки к истине, - нерешительно ответил учитель пения. - Как бы то ни было, мне тут понравилось, поэтому я остаюсь. В конце концов, Наталиэль, вы ведь тоже не возвращаетесь жить в город. Так не будьте же эгоистом, не пытайтесь прибрать весь лес к своим рукам.
        - Да в вас и впрямь пробудилось что-то от краснокожих, - подивился белый охотник.
        - Быть может, это просто нечто подлинно человеческое? - поднял брови Гевкамен и почесал свою бритую голову.
        - Оставим философию, - резко махнул рукой Соколиный Взгляд, - и начнём действовать.
        - Что мы можем предпринять? - выпрямился по-военному майор Хейхой.
        - Мы войдём в деревню прямо сейчас, пока там нет Хитрой Лисьей Морды, - решил охотник.
        - Это опасно. Вас могут узнать и другие Ирокезы, а вы ведь не пользуетесь у них доброй славой, как я успел понять, - возразил Пьер.
        - Вы правы.
        - Я предлагаю себя. Я пойду с Гевкаменом к дикарям. Вы меня размалюете, как и его, и я прикинусь одним из них.
        - Вы отважный человек, Пьер, - проговорил Соколиный Взгляд, и Хейхой застенчиво потупил взор, - но индейцы не такие уж болваны, чтобы принять чужака за своего и не отличить белого мужчину от краснокожего. Однако, если выдать вас за какого-нибудь бродягу, это могло бы сойти за правду. Если вы появитесь у них в деревне сами, они вас не тронут, даже если вы не придётесь им по душе - таково правило гостеприимства.
        В эту минуту из леса с двух разных сторон показались Чихохоки.
        - А вот и наши верные друзья, которые если не помогут вам превратиться в заправского туземца, то уж точно изменят ваш облик до неузнаваемости.
        Выслушав план, Здоровенная Змея и Торопливый Олень поразмышляли некоторое время, как полагалось краснокожим, затем старший из них сказал:
        - Надо изменить причёску.
        Пьер с сожалением вздохнул, но согласился, с содроганием думая о том, во что превратится его светская внешность через несколько минут.
        Индейцы ловко и быстро выбрили череп Хейхоя высоко над лбом и над висками, оставив широкую полосу волос тянуться от темени до шеи. Следующим их шагом была раскраска, и дикари тщательно вымазали жиром оставшуюся шевелюру майора, затем покрыли его лоб и нижнюю часть лица чёрной краской. После этого они велели ему сбросить с себя всю одежду и исполосовали поперечными чёрными линиями ноги офицера, сделав их похожими на конечности зебры. Соколиный Взгляд отдал Пьеру свою длинную рубаху, а Торопливый Олень разорвал камзол Хейхоя, приспособив кусок ткани со спины для набедренной повязки.
        - Вы меня так хорошо обслуживаете, - сказал Пьер с блаженной улыбкой на лице, - что я чувствую себя так, будто нахожусь в дорогом парижском ателье.
        Индейцы пожали плечами, не поняв, о чём говорил француз.
        - А вот башмаки придётся сбросить, - объявил Соколиный Взгляд, - отправитесь босиком.
        - Без мокасин? И дикари примут меня босоногого?
        - Примут. Вы увидите, что многие из них ходят по деревне босиком… Ну вот вы и перестали быть светским человеком по имени Пьер Хейхой, - засмеялся охотник. - Прицепите-ка к своему ремню мой охотничий нож. Он может вам пригодиться в крайнем случае. Теперь запомните, что в обществе Ирокезов лучше не говорить по-французски. Пользуйтесь английским языком. И нажимайте на то, что вы оставили белых людей, чтобы познать настоящую жизнь, и надеетесь найти её среди могущественной Лиги Шести Племён. Помните и о том, что индейцы по своей природе очень простодушны, почти наивны. Они верят в чудеса и пророчества и являются страстными правдолюбцами… А теперь ступайте с Богом, и да благословит вас Небо. Вы выказали мужество, и оно мне нравится особенно потому, что этот дар придаёт вашим причудливым сексуальным пристрастиям необычайную выразительность и даже привлекательность.
        - Вы на самом деле так считаете, Наталиэль? - Глаза Пьера засияли.
        - Да, - уверенно кивнул Соколиный Взгляд, - и если судьба сведёт нас когда-нибудь при более благоприятных обстоятельствах, то я попытаюсь выразить моё восхищение вами в иной форме.
        - Неужели?
        - Ступайте, мой милый друг, - Соколиный Взгляд одарил Пьера настоящим соколиным взором и ласково подтолкнул в спину.
        - В такие минуты начинаешь по-настоящему понимать, что живёшь не напрасно, - улыбнулся Хейхой, и его страшное от чёрной краски лицо исказилось в ужасной гримасе.
        Дорога, избранная Гевкаменом, шла через место, расчищенное бобрами. Оставшись наедине с простоватым учителем пения, так мало пригодным для того, чтобы оказать поддержку в отчаянном предприятии, Пьер Хейхой внезапно осознал все трудности принятой на себя задачи. В сгустившихся сумерках дикая местность сделалась нестерпимо жуткой. Что-то страшное было даже в самой тихой заводи. Но решение уже принято, шаг сделан, комплимент Соколиного Взгляда прозвучал. Поворачивать было поздно.
        На противоположной стороне просеки, вблизи того места, где ручей низвергался с гор, появилось селение Ирокезов: высокий покосившийся частокол, кое-где обрушившийся, за которым виднелось штук двадцать больших строений, обложенных древесной корой. Каждый дом достигал в длину шести-восьми метров. Остов такого дома состоял из вертикальных столбов, крепко вбитых в землю и достигавших высоты почти трёх метров. На развилках этих столбов укреплялись горизонтальные балки, на которых, судя по всему, держались более тонкие жерди, расположенные так, что образовывалась изогнутая крыша. Стены были покрыты корой красного вяза и ясеня шершавой стороной наружу. Чтобы пластины из коры держались хорошо, снаружи был вбит ещё один ряд столбов. Такой же корой была покрыта крыша, посреди которой было оставлено отверстие для дыма. На обоих концах дома были двери, сделанные или из коры и подвешенные на деревянных петлях, или из оленьей или медвежьей кожи, свисающей над входом.
        Стояли и сооружения иного вида, предназначенные, вероятно, лишь для одной семьи: некоторые круглые в основании и со сферической крышей, другие имели в основании треугольник и были похожи на пирамиды; те и другие тоже были обложены древесной корой.
        Кое-где виднелись разложенные на толстых брёвнах оленьи шкуры, приготовленные для выделки, и перед ними сидели женщины, соскребая со шкур мездру и волосы. Виднелась также кожа, растянутая над ямами с дымящимися углями - таким способом туземцы изменяли её цвет и придавали ей плотность. Повсюду валялись щепки, кусочки коры, ветви, обглоданные кости.
        Очутившись на территории индейской деревни, Пьер остановился в растерянности. Никогда прежде он не видел, как жили первобытные народы, и даже не мог представить этого. Теперь он лицезрел быт диких людей, и увиденное поразило его. В сумраке возникали и исчезали голые фигуры индейцев, не обращавших внимания на пришедших.
        Гевкамен, заметив, что его товарищ остановился, посмотрел по направлению его взгляда и заговорил, заставив Пьера прийти в себя:
        - Здесь много благодатной почвы, ещё не обработанной, для служителя Господа Нашего. Здесь можно оставить много добрых семян…
        - Пойдёмте, куда нам идти? - прервал его Пьер.
        Они прошли дальше и остановились перед дверью большого дома, над входом в который висели рогатый олений череп и распятое чучело орла. Тут их заметила играющая при входе детвора и разразилась пронзительным воем, признав в Хейхое чужака. Француз повелительно поднял руку над головой и оставался в такой позе до тех пор, пока голоса детишек не стихли. Со всех сторон к дому потянулись люди, сверкая глазами, как звери, и нельзя сказать, что взгляды их излучали дружелюбие. Несколько воинов мрачно столпились перед входом, держа в руках громадные топоры с кривыми рукоятками.
        Гевкамен, видимо уже привыкший к индейцам, направился прямо к ним с твёрдостью, которую невозможно было поколебать, и шагнул в дом. Пьер не сумел придать своему лицу необходимое выражение равнодушия в момент, когда пробирался между тёмными могучими фигурами воинов. Но, сознавая, что жизнь его зависела от самообладания, он положился на благоразумие Гевкамена, стараясь тем временем привести в порядок свои мысли. Пафос героизма давно улетучился. Теперь кровь стыла в жилах Хейхоя от сознания непосредственной близости свирепых и беспощадных врагов. Пьер взял себя в руки и не выдал своего волнения.
        Как только Гевкамен и Пьер прошли к середине дома, Ирокезы, стоявшие у порога, тоже шагнули внутрь и разместились вокруг пришедших, когда те устроились возле костра. Трое или четверо самых старых индейцев с длинными седыми волосами поместились на полу возле гостей.
        Огонь был разложен на земле в центре дома, дым поднимался вверх без трубы. Кое-где виднелись прислонённые к стенам каменные топоры, давно вышедшие из употребления, но хранившиеся, вероятно, в качестве реликвий. Куда ни глянь, лежали сваленная кучами одежда, оружие и домашняя утварь. Повсюду виднелись глиняные горшки, бутылки из высушенных тыкв и сосуды из древесной коры, в которых хранились сушёные бобы. Под потолком свисали с перекладин связки кукурузы. Вдоль стен были устроены одинаковые койки в два этажа, на которых болтались всякие шкуры, ремни, одежда.
        Некоторое время висела томительная тишина. Пьер усиленно старался прочитать по лицам Ирокезов, какого приёма следует ожидать. Но индейцы, сидевшие впереди, почти не смотрели на него; их глаза были опущены, а выражение лиц было истолковать и как почтение, и как недоверие к гостю.
        Наконец, один индеец, мускулистый и крепкий, с проседью в длинных волосах, выступил вперёд и заговорил на родном языке. Пьер не понимал ни слова. Судя по жестам, которыми сопровождалась речь, можно было думать, что слова дикаря носили скорее дружелюбный, чем враждебный характер.
        - Разве никто из моих братьев не говорит по-английски? - спросил Хейхой, когда оратор смолк, и оглядел всех присутствовавших.
        Многие повернули голову, но ответа не последовало. Повисла продолжительная пауза. Наконец, вышел другой индеец и на плохом английском произнёс:
        - Ты находишься на нашей земле, почему мы должны говорить на твоём языке?
        - Я согласен с тобой, - кивнул Пьер, - но если вы не станете пользоваться моим языком, то мы не сможем понять друг друга. Кроме того, вы хозяева, а я гость. Гостеприимный хозяин предлагает еду и ночлег, тем самым оказывает внимание гостю. Я слышал, что ваши гости могут жить в ваших вигвамах столько, сколько им захочется. Это - удивительное проявление любви и братства. Не значит ли это, что ваше гостеприимство обязывает вас быть более умелыми в общении, чем я, и знать больше языков, чем приходящие к вам путники?
        - Ты прав, незнакомец. Мы покажем тебе, что умеем быть настоящими хозяевами. Пусть нам и не нравятся чужие языки, мы будет разговаривать на английском языке… Пусть кто-нибудь из женщин принесёт нашему гостю кукурузную кашу и жирный кусок оленины. У нас есть также кукурузные лепёшки, бобы, тыква, земляные орехи и сушёные ягоды. Может быть, ты хочешь напиток из кленового сока, который мы приправляем пряным корнем лавра? Говори, что тебе по душе, нам ничего не жалко. Мы можем даже наловить сейчас для тебя свежей рыбы.
        - Благодарю вас, братья! Мохоки - великий народ, великие воины и великие кулинары. Я вижу это.
        Индейцы заулыбались.
        - Твоё сердце полно благодарности и доброты, незнакомец. Но что привело тебя к нашим домам? [22]…



…Утром Пьер выбрался из-под мягкой оленьей шкуры и направился к двери, чтобы сходить по нужде. Многие дикари уже бродили по деревне, перекрикиваясь о чём-то.
        Едва он устроился на корточках под кустом, как увидел, что со стороны на него взирали несколько индейцев, будто изучая его. Их лица были полны глубокого интереса, взгляды не отрывались от странного чужака [23]. Им было интересно, как он сидел, как кряхтел, как отодвигал набедренную повязку, как оглядывался при этом. Один из туземцев даже опустились на четвереньки и склонил голову к самой земле, чтобы не пропустить ничего.
        Полный смущения, Хейхой поспешно завершил дело и двинулся обратно к дому, намереваясь каким-нибудь образом выяснить, где находились Корина и Элина. Но едва он приблизился ко входу, как со стороны леса послышались громкие крики. Через минуту группа вооружённых Ирокезов втащила в деревню какого-то индейца со связанными за спиной руками. Когда пленник вскинул голову, Пьер Хейхой узнал в нём, к своему ужасу, Торопливого Оленя.
        Со всех сторон посыпались Ирокезы, разлились исступлённые вопли. Один из воинов громко прокричал что-то, потрясая над головой дубиной. Невозможно описать, с каким восторгом были приняты его слова. Весь лагерь в один момент стал ареной самой неистовой суматохи. Индейцы - от мала до велика - выстроились в две линии, между которыми остался проход. Мужчины, женщины и дети схватили дубины и принялись размахивать ими, сопровождая это пронзительными воплями. На дальнем конце этой аллеи виднелся Торопливый Олень. Он стоял прямо, держал голову высоко. Лицо и грудь его были покрыты алой краской.
        Пьер сразу вспомнил рассказ Соколиного Взгляда о том, как Ирокезы пропускали пленников сквозь палочный строй. Он судорожно забегал глазами вокруг, ища выхода. И тут его взгляд остановился на стене одной из хижин, на которой висело несколько черепашьих панцирей.
        - Черепаха! Ведь эти Ирокезы принадлежат к племени Черепахи, - прошептал он и посмотрел на Торопливого Оленя. - У Делавэра на груди тоже есть черепашка, маленькая татуировка…
        Он решительно зашагал между рядами дикарей прямо к Торопливому Оленю, чем вызвал немалое удивление на лицах Ирокезов. Остановившись перед пленником, он закричал:
        - Братья! Я вижу что-то особенное в этом человеке! Не трогайте его! Я вижу знак, важный знак на его теле. - Пьер, поводя носом, словно собака, обошёл Делавэра кругом и остановился, всматриваясь в его лицо. Ирокезы притихли.
        - Ага! Вот он! Я вижу его! - Пьер осторожно, как бы опасаясь обжечься, стал соскребать краску с груди Торопливого Оленя.
        - Ух! - вырвалось из уст ближайших Ирокезов, едва из-под краски показалось синее очертание черепахи. - Черепаха! Этот Делавэр принадлежит к роду Черепахи! Он наш брат!
        - Но он подкрался к нашей деревне, как враг! Это тот самый Делавэр, который вместе со своим отцом ослушался приказа Ирокезов и осмелился взять в руки оружие! - полетели со всех сторон возгласы.
        - Успокойтесь, братья, - заговорил Пьер. - Я вижу, что этот воин пришёл сюда не случайно. У него есть причина, важная причина. Голос с неба подсказывает мне, что он разыскивает каких-то женщин, которые по праву принадлежат ему. Что это за женщины? Знаете ли вы, о ком говорит мне голос?
        - Наверное, это те пленницы, которых привёл Хитрая Лисья Морда.
        - Вот видите, братья, - продолжил Хейхой, - этот воин прятался, так как у него есть враг - Хитрая Лисья Морда. Он отнял у него его женщин. Кто из вас потерпел бы такое оскорбление? Этот Делавэр принадлежит к племени, которое вы называете своим Младшим Братом. Но он доводится вам настоящим братом, так как принадлежит к роду Черепахи - вашему роду. Можете ли вы убить своего брата? Нет! Так что развяжите его руки, отведите его к своему костру и накормите!
        Некоторое время голоса гудели во всю мощь, но мало-помалу стихли. Индейцы неохотно побросали дубины и толпой побрели в самый большой дом, набившись там до предела. Изредка раздавались какие-то нервные выкрики, но ничего страшного не происходило. Люди успокоились.
        Пооглядевшись, Пьер заметил, что юноши и девушки почти не общались между собой. Мужчины искали возможности побеседовать среди мужчин, а женщины искали общения с представительницами своего пола. Те немногие юноши и девушки, сидевшие близко друг к другу, совсем не разговаривали, никто из них не старался оказать кому-то знаки личного внимания. Казалось, что всё общество их делилось на два больших и далёких друг от друга класса - мужской и женский.
        Но не успели старики начать расспрос Торопливого Оленя, как в дверях появилось несколько новых индейцев, среди которых Пьер сразу узнал Хитрую Лисью Морду.
        - Что происходит здесь? - спросил он.
        - Мы схватили человека, который хотел прокрасться в наш лагерь, чтобы увести твоих пленниц.
        - Кто это? Где он? А, так это негодяй Делавэр! Сын Здоровенной Змеи. Вот ты и попался, проклятый Чихохок, порождение женского племени! Теперь мы зажарим тебя на костре! Я сам обложу тебя тлеющими углями, чтобы ты истлел неторопливо, Торопливый Олень! Я отрежу твою голову, и повешу её на высоком дереве, и приколочу к твоему человеческому черепу ветвистые рога оленя…
        - Нет, брат, - хриплым голосом остановил его речь кто-то из стариков. - Ты не можешь сделать ничего такого. Этот юноша - сын Черепахи. Взгляни на его грудь. Он является нашим братом. Вот если бы ты сразу отвёл своих пленниц в деревню Медведей, то тамошних Ирокезов не остановила бы татуировка, с любовью выполненная на его груди.
        - Что же мне делать? И зачем ему нужны мои пленницы?
        - Он утверждает, что они принадлежат ему, а ты забрал их.
        - Да, - заговорил Торопливый Олень. - Хитромордая Лиса не просто забрал женщин, которые отправлялись вместе со мной. Он натравил своих воинов на французов, с которыми англичане заключили мир. Таким образом Хитромордая Лиса нарушил слово чести и выставил английских друзей в дурном свете. Он превратил английских друзей в обманщиков.
        - Так ли это? - перевёл старик хмурый взгляд на Хитрую Лисью Морду.
        - Так. Но меня не интересовали солдаты. Я не убил в том бою ни одного из них. Мне нужна была одна из женщин, и я забрал её.
        - Зачем ты похитил этих женщин?
        - Одна из них должна стать моей женой.
        При этих словах по толпе пронёсся ропот. Вопросы бракосочетания находились под наблюдением старших членов племени, а фактически под материнским контролем. Хитрая Лисья Морда принял решение о выборе жены для себя сам и проявил явное неуважение к закону племени.
        Из толпы вышла старая индеанка и долго качала головой, то выдавливая слёзы из глаз, то смахивая их морщинистыми руками. Все терпеливо ждали. Через некоторое время она заговорила:
        - Времена меняются, традиции ломаются, и это ведёт к тому, что вскоре народ наш, несмотря на всю его силу, разломится и рассыплется. В прежние времена молодого воина всегда женили на женщине несколькими годами старше его, справедливо полагая, что он нуждается в спутнице, опытной в житейских делах. Сегодня же юноши стремятся прихватить девушку своего возраста. На что это похоже? Куда идёт наш народ? Раньше мать всегда присматривала женщину для своего сына сама, основываясь на личном знакомстве, и решала, подходит ли эта девушка сыну по характеру. Но взгляните на Хитрую Лисью Морду! Разве его мать нашла ему эту Бледнолицую девушку? Нет. Он сам выбрал её, чтобы ввести в Большой Дом. Он храбрый воин, и никто никогда не подвергал сомнению его отвагу, но разве он посоветовался с ближайшими родственниками и старейшинами племени? Нет! Он поспешил объявить всем, что она станет его женой, до того, как мы приняли Черноглазую в нашу семью. Я не думаю, что его старая мать будет рада такому поведению своего сына [24]. Разве кто-нибудь из нас знает, хороша ли эта Бледнолицая чужачка? Умеет ли она готовить
пресные кукурузные лепёшки? Хорошие ли мокасины выходят из-под её тонких рук? Умеет ли она быть послушной и не сойдётся ли с другим мужчиной после того, как Хитрая Лисья Морда объявит её своей женой? Никто из нас не знает, что лежит в сердце этой белокожей женщины. А вдруг она колдунья [25]? Как можно сходиться с женщиной, о которой не известно ничего?
        - Я не хочу обсуждать этот вопрос, потому что эта молодая женщина принадлежит мне по повелению моего сна! - возмущённо закричал Хитрая Лисья Морда, потеряв над собой контроль.
        - У-ух! - пронеслось над толпой. - Сон! Это другое дело. Тогда, конечно, можно нарушить любое правило.
        - Он врёт, - поднялся со своего места Пьер, сам удивившись своей наглости. - Ничего такого ему не снилось.
        - Нет, я не вру! - оскалился дикарь.
        - Врёшь!
        - Не вру!
        - Как ты можешь доказать, что не врёшь? Я вижу по твоим глазам, что твой язык сейчас лжив, - настаивал Пьер, понимая, что отступать некуда. - Я вижу, я много чего вижу. Я покинул мир Бледнолицых потому, что он насквозь пропитался ложью, в нём нет места искренности. Я научился чувствовать ложь на расстоянии по запаху! Вот какой я! И я утверждаю, что ты обманываешь своих братьев!
        Ирокезы загалдели, когда кто-то из индейцев перевёл слова Хейхоя.
        - И как же пахнет ложь? - с недоверием спросил один из стариков.
        - Очень просто, - Пьер незаметно скользнул пальцем у себя в промежности и решительно шагнул к Хитрой Лисьей Морде.
        Теперь он опасался не только за последствия своей дерзкой выходки, но и за то, что вблизи Ирокез узнает его. Его ноги дрожали, когда он остановился перед воином. Не переставая раздувать ноздри и таращить глаза, Хейхой провёл испачканной рукой по губам индейца и тут же повернулся лицом к остальным дикарям.
        - Понюхайте! Чем пахнет?
        Ирокезы один за другим выходили вперёд и обнюхивали руку Пьера. Все без исключения морщились и отворачивались.
        - А теперь я покажу, что другие слова так не пахнут. - Француз подошёл к старой женщине, державшей речь несколько минут назад и провёл по её губам чистой рукой. - Вот вам, нюхайте! Совершенно другой запах. Разве не так? Я - большой шаман. Я знаю, что я делаю, братья мои. Я всегда выступаю за правду.
        Дикари не переставали гудеть. Любовь к правде была отличительной чертой характера Ирокезов. Во всех случаях и при любой опасности Ирокез говорил правду без страха и колебания. Лицемерию не было места в его душе. Язык Ирокезов не допускал двусмысленности и извращения слов говорящего. Он был прост и ясен. Но после соприкосновения с белыми людьми природная правдивость индейцев иногда утрачивалась, в чём были повинны пристрастие к спиртным напиткам и близкое знакомство дикарей с европейскими способами ведения торговли, где на каждом шагу индейцы встречали обман. И всё же в своём подавляющем большинстве Ирокезы оставались верны сказанному слову.
        Пьер Хейхой сам не ожидал такой бурной реакции на свою хитрость и теперь с удовольствием потирал руки.
        Обвинённый и фактически уличённый во лжи, Хитрая Лисья Морда стоял неподвижно, не понимая ровным счётом ничего. Ведь он действительно видел сон, который заставил его отправиться на поиски двух сестёр, задолго до встречи с Пьером Хейхоем. Он отыскал именно тот посёлок французов, который был во сне, где и подрядился проводником к офицеру и двум молодым женщинам. Правда, во сне он не видел их лиц, но одна из них была желтоволосой, а другая - чернявой, и про эту вторую голос сказал ему: «Эту Черноволосую ты должен сделать своей женой! От вас пойдёт великое потомство, которое принесёт славу Народу Длинного Дома». Что же случилось? Хитрая Лисья Морда судорожно соображал. Быть может, он привёл не тех женщин? Как же иначе объяснить тот факт, что от него так сильно пахло ложью? Все соплеменники унюхали ужасный запах. Неужели придётся отказаться от Черноглазой? А она уже стала нравиться ему…
        Ситуация, в которую попал храбрый Ирокез, была ужасной. Он стоял напротив своего врага и не мог расправиться с ним. Он навлёк на себя гнев стариков. Он опустил плечи и не знал, как поступить.
        - Успокойтесь, люди, - заговорил другой старик. - Мы оставим этот вопрос на завтра. Сегодняшний день начался плохо, мне не нравится это. Я не успел даже поесть, а на мою голову обрушилось столько трудных вопросов. Давайте проведём этот день спокойно, а не так, как началось утро… Где моя кукурузная каша? Разойдитесь все, не надо толпиться в одном доме! Займитесь своими делами!



        ГЛАВА СЕДЬМАЯ, В КОТОРОЙ СОКОЛИНЫЙ ВЗГЛЯД ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ ПЕРЕД ЧИТАТЕЛЕМ, ВСТУПАЕТ В СХВАТКУ С КОВАРНЫМ МОХОКСКИМ ШАМАНОМ И СПЕШИТ НА ВЫРУЧКУ ДРУЗЬЯМ

        В тот же вечер старый деревенский шаман, устав от постоянных нетерпеливых криков молодых соплеменников, которые то и дело начинали спорить между собой о поведении Хитрой Лисьей Морды, накинул на себя огромную медвежью шкуру и вышел за пределы деревни. Он собрался провести несколько часов в уединении, чтобы посоветоваться с Великим Духом. Пришедший бродячий провидец из племени Бледнолицых, бросивший тяжкое обвинение в лицо Хитрой Лисьей Морде, вызывал подозрение в старом шамане.
        Он медленно шагал по тропинке, углубляясь в лес. Огромная медвежья шкура покрывала шамана с ног до головы, почти полностью скрывая тело. Медвежья маска с большими клыками низко нависала над его лицом. Рукой индеец опирался на длинный посох, с кривого конца которого свисала большая связка волчьих зубов и ушей и черепаший панцирь. К коленям дикаря были привязаны волчьи хвосты, подметавшие землю при каждом шаге.
        Остановившись под деревом, на ветвях которого повсюду висели оленьи рога и маленькие кожаные мешочки с подношениями лесным духам, шаман остановился и заунывно запел. Из листвы вылетела стая маленьких птичек, подняв гомон. Змея выползла бесшумно из корней дерева и уставилась чёрными глазками на поющего индейца.
        Пропев все слова, шаман медленно опустился на землю и скрестил ноги. Его фигура, облачённая в медвежью шкуру, сжалась и стала похожей на настоящего медведя.
        Прошло не менее получаса, а старый шаман всё не двигался.
        - Здравствуй, Скрипучие Ноги, - произнёс внезапно чей-то голос, и индеец поднял голову.
        Из густого кустарника появился Соколиный Взгляд, раздетый до пояса.
        - Давно я не встречался с тобой, старик. Что ты делаешь тут в одиночестве? - негромко спросил белый охотник.
        - Я смотрю сон, который видел много дней назад Хитрая Лисья Морда. А ты что делаешь здесь? Зачем пришёл к нашим вигвамам, изменник?
        - Я слежу за тобой, старый пройдоха. Зачем тебе знать, что видел во сне Хитромордая Лиса? Что ты задумал?
        - Какой-то странный Бледнолицый бродяга пришёл в нашу деревню и обвинил Хитрую Морду во лжи. Вот я и пришёл сюда и попросил Духов показать мне тот самый сон, чтобы узнать, кто из них врёт.
        - Ну и что?
        - Конечно же, обманывает чужак. Я и раньше так думал, но хотел проверить, - покачал головой индеец и медвежья маска затряслась над его сморщенным лицом.
        - Да, Скрипучие Ноги, ты всегда умел разговаривать с призраками. Теперь нет никакого сомнения, что ты взбаламутишь своих Черепашьих головорезов, - мрачно предположил белый охотник.
        - Да. Я велю воинам вывести его за пределы селения, чтобы не нарушать закон гостеприимства, там мы привяжем его к стволу дуба, будем медленно резать его на кусочки и кушать его плоть. Я вырву его лживый язык и сожру его печень.
        - В сыром виде?
        - Да. Я люблю сырую печень, - облизнулся шаман, - а язык отварю.
        - И ты полагаешь, что я, прозванный вами Длинным Карабином, отпущу тебя теперь отсюда, когда ты рассказал мне о своих отвратительных планах? Хоть ты и шаман, но дурак. Нужно уметь скрывать свои замыслы.
        - Я принадлежу к великому племени Ирокезов и привык говорить правду.
        - Глупец. Я же не позволю тебе погубить моего приятеля!
        - Так этот побритый под краснокожего Бледнолицый - твой друг? Ах, как же я сразу не догадался?! Вот до чего доводит старость. - Индеец вяло взмахнул посохом и сбросил со своей головы маску медведя.
        - Старость тут ни при чём. Это злоба тебя подвела, дед. Очень уж не любишь ты тех, кого считаешь своими врагами.
        - Неужели ты убьёшь меня теперь, Длинный Карабин? - Шаман направил на охотника свои мутные глаза. - Ведь я был когда-то твоим учителем.
        - Ты всегда был моим мучителем, Скрипучие Ноги. Ты всегда заставлял меня думать, как положено думать Ирокезу. Но я хотел быть вольным человеком, вне каких-либо общественных законов. Я хотел жениться на тех девушках, которые были мне по вкусу, а не на подсунутых вами. Я хотел говорить тогда, когда мне хотелось и было что сказать, а не тогда, когда это разрешали такие старые пеньки, как ты. Я хотел решать всё сам.
        - Ты болен, брат мой, - сокрушённо сказал индеец, - ты всегда был болен.
        - Все люди больны. Краснокожие, белокожие, чернокожие. Но никто из них не считает себя больным! - Соколиный Взгляд раздражённо замахал руками. - Каждый полагает, что именно он живёт правильно. Все поглощены борьбой, все стараются заполучить то или другое, побольше или поменьше, но заполучить любой ценой. Все непрерывно чего-то хотят, гонятся за чем-то, их не удовлетворяет действительное положение вещей. Взгляни на своё племя, старик. На что похожи люди? Когда-то они были подобны животным, они были естественны, их гнев был естественен, страх был естественен, голод был естественен. Теперь всё иначе. Люди научились рассчитывать свои шаги, они не делают ничего спонтанно. Они раскладывают всё по полкам. Враг это или не враг? Пройдёт он сквозь палочный строй или не пройдёт? Если нет, то он - враг. Никто не прислушивается к голосу сердца, старик.
        - Мы слушаем голоса Духов, они советуют нам, как поступать.
        - Духи умеют здорово обманывать, ведь всякий Дух - это лишь невидимая часть человека. Почему бы ему не соврать иногда? Почему вы, называющие себя наимудрейшими, делите мир на Добро и Зло? Почему вы говорите, что весь мир - ваш друг, но при этом вычленяете из него кого-то, называя врагом? Как могут быть в мире враги, когда весь мир - друг?
        - Мы никого не делаем врагами. Враги сами становятся врагами. Вот ты, Длинный Карабин, сам сделался нашим врагом, мы тебя не заставляли враждовать с нами.
        - Вы называете меня своим врагом потому, что я убиваю ваших воинов. Но я уничтожаю только тех, которые покушаются на мою жизнь. Сам я не охочусь ни за кем из вас. Зачем? Каждый из нас есть составная часть Целого. Когда кто-то пытается убить меня, он пытается разрушить то, что было создано Великим Духом. Я охраняю это Целое. Разве я не прав? Я уничтожаю только тех, кто посягает на чью-либо жизнь. Сейчас ты хочешь убить Бледнолицего бродягу, которого я называю Пьер. Я не могу позволить этого тебе. Если бы ты просто выгнал его за враньё из деревни, облив грязью, то я не стал бы связываться с тобой. Но ты угрожаешь его жизни, поэтому я убью тебя.
        - Я понял тебя, Длинный Карабин. Или лучше называть тебя Длинной Палкой?
        - Не пытайся оскорбить меня. Я всё равно убью тебя без гнева. - Охотник взмахнул прикладом и обрушил его на седовласую голову дикаря.
        Раздался хруст лопнувшего черепа.
        Через несколько минут Соколиный Взгляд уже стоял над бездыханным телом старца, облачаясь в его шаманский наряд. Медвежья шкура полностью закрыла его, спрятав лицо. Преобразившись таким образом, охотник положил под раскидистый куст своё ружьё, запоминая потаённое место, и взял в руку шаманский посох.
        - Теперь за дело.
        Сделав несколько шагов по направлению к деревне, Соколиный Взгляд был вынужден остановиться, так как дорогу ему преградила густая тень, похожая своими очертаниями на человека.
        - А ты настырный, старик, - оскалился Соколиный Взгляд. - Хочешь напугать меня? Ничего не получится. Я никогда не боялся призраков и не отступал перед ними.
        - Я не пытаюсь напугать тебя, - проговорила тень голосом шамана. - Я хочу лишь напомнить тебе, что ты пытаешься помешать тому, что наметило Небо. Великий Дух подсказал Хитрой Лисьей Морде, что ему делать. А ты пытаешься изменить линию судьбы. Не забывай, что это однажды приведёт к тому, что с тебя спросится очень многое. Ты берёшь на себя чужую ответственность. Это очень тяжёлая ноша. Не надорвись, Длинный Карабин. Помни: чем длиннее палка, тем легче она ломается…
        Призрак поднял руки и поплыл вверх, как струйка дыма.
        - Я давно насытился твоими наставлениями, Скрипучие Ноги. Надеюсь, что это были твои последние слова.
        Через несколько минут Соколиный Взгляд приблизился к деревне Ирокезов и, скрючив спину, чтобы сделаться похожим на шамана, медленно пошёл между домами. Он негромко подвывал магическую песню, искусно подражая голосу Скрипучих Ног, и потрясал изредка посохом так, чтобы волчьи клыки постукивали о черепаший панцирь.
        - Друзья мои: братья, сёстры, дядья, племянники, - негромко произнёс он из-под медвежьей маски, остановившись перед группой молодых воинов, - слушайте меня. Большую и великую новость принёс я из лесной чащи. По обычаю наших предков я хочу с помощью Великого Духа увести тучи, нависшие над нашим селением. Передайте Хитрой Лисьей Морде, что я жду его для важного разговора в моём вигваме. И пусть никто не мешает нам. По воле Великого Духа великая тьма простёрлась над нашими очагами. Мне нужна помощь Хитрой Лисьей Морды. Я дам ему важное поручение.
        - Хитрая Лисья Морда! - заголосили юноши немедленно. - Зовите Хитрую Лисью Морду в дом всезнающего старца!
        Вскоре Хитрая Лисья Морда остановился перед входом в жилище шамана. Змеиные шкурки, сплетённые в длинные косы, висели по обе стороны от двери. Множество душистых травяных венков окаймляло вход.
        - Входи, сын мой, я жду тебя, - донёсся голос изнутри.
        Ирокез шагнул в тёмное помещение и остановился. Перед ним стоял медведь. Индеец часто видел шамана в этом наряде во время различных церемоний, но всё же слегка отшатнулся, когда скрытый под причудливым нарядом охотник сделал шаг навстречу. Все индейцы боялись шаманов, зная их колдовские силы.
        - Не бойся, - проворчал голос из-под медвежьей морды. - Раскинь руки, воин, и закрой глаза.
        Ирокез послушно зажмурился.
        - Ты стоишь на краю гибели, великий сын Мохоков, - продолжил голос. - Не боишься ли ты смерти?
        - Я никогда не боялся смерти.
        - Тогда приготовься умереть, - проговорил медведь, и Хитрая Лисья Морда удивлённо открыл глаза.
        Перед ним стоял Соколиный Взгляд. Заклятый враг. Ненавистный человек.
        Тусклой вспышкой мелькнул нож в руке белого охотника и полоснул Ирокеза по горлу. Туземец не успел проронить ни звука и рухнул на землю.
        - Вот и кончилась наша вражда, Хитромордый Лис. Спи спокойно. Никакие страсти тебя отныне не потревожат.
        Охотник присел возле убитого и, покопавшись в шаманской сумке, изготовленной из тростника, извлёк из её недр небольшую тыкву-погремушку и принялся трясти ею над лицом мертвеца.
        - Эти звуки отгонят твой дух. Не задерживайся на земле, тебе нечего больше делать среди людей, отправляйся в страну теней. Четыре Посланца Великого Духа неотрывно наблюдают за нами, они решат, кто из нас в чём виновен. Твоё присутствие было источником большой радости для твоего племени и причиной крупных неприятностей у моих друзей. Ты был достойным противником, но я одолел тебя, пользуясь твоими же методами. Когда-нибудь мы встретимся вновь, но уже не станем враждовать и уже никогда не расстанемся. Теперь же я заклинаю тебя: лети отсюда ввысь и не оборачивайся. Не мешай мне и моим друзьям…
        Четверть часа спустя Соколиный Взгляд, по-прежнему облачённый в медвежью шкуру, вышел из хижины и медленно направился к большому дому. Индейцы внимательно следили за ним. Войдя в дом, он закачал головой:
        - Мохоки, хочу, чтобы вы собрались сейчас вместе и выслушали волю Великого Духа, как она была сообщена мне с небес. Вожди! Воины, женщины и дети! Я сердечно приветствую вас и ваше долготерпение. Солнце подвинулось далеко на своём пути, и ночь уже на подходе. Поэтому, чтобы выполнить свой долг, я должен спешить. Обратите ваши сердца к Великому Духу и слушайте с полным вниманием. Подумайте серьёзно над тем, что я собираюсь сказать. Поразмыслите над этим хорошенько. Большая беда подкралась к нашим домам и угрожает нам всем страшной гибелью. Нельзя мешкать. Великий Дух открыл мне, что в женщинах, которых привёл в деревню Хитрая Лисья Морда, таится страшная опасность. Глубоко в их телах тлеет, как угли костра, ужасная болезнь белых людей. Мохоки, дети Черепахи, кто из вас не помнит отвратительной болезни, несколько снегов назад забравшей жизни целой деревни Ирокезов? Наши братья и сёстры умирали в жутких судорогах, кожа лопалась на их лицах. Разве вы забыли эту болезнь? Нет. И я повторяю вам: эта болезнь живёт в белых женщинах. Их надо побыстрее отправить прочь отсюда. Пусть убираются к своему народу.
        - Значит, Хитрая Лисья Морда обманул нас? Он не видел этих женщин во сне? Ведь не мог же Великой Дух подсунуть ему этих двух больных, чтобы мы через них тоже погибли!
        - Нет. Хитрая Лисья Морда не обманул нас. Он видел сон. Но он захватил не тех женщин, о которых говорил Великий Дух. Там было два отряда. Наш отважный брат ошибся. Теперь он сидит в моём вигваме и молится. Я дал ему нужные снадобья, которые помогут ему услышать совет Неба. Мы же должны выслать Бледнолицых прочь из нашей деревни. Вернём им лошадей. Пусть исчезнут поскорее из нашей жизни. Пошлите немедленно за пленницами. И пусть с ними уйдёт белокожий бродяга, обритый под краснокожего. Чтобы они не заплутались и не остались возле нашей деревни, пусть в качестве проводника отправится с ними Торопливый Олень из племени Чихохоков. Это будет хорошим испытанием для него. Если он действительно наш Младший Брат из рода Черепахи, то Великий Дух не позволит ему заразиться от Бледнолицых. Если же он наш враг, то он скончается от страшной болезни.
        Туземцы возбуждённо зашевелились. Многие бросились к выходу, чтобы привести из другого дома пленниц. Кто-то схватил Пьера за локти и подтолкнул к двери. Торопливый Олень тоже проследовал наружу.
        - Скорее! Скорее! Уходите отсюда! - шумели индейцы и размахивали руками.
        Невозможно описать радость Корины и Элины, когда они увидели рядом с собой любимого Чихохока. Не успев ничего расспросить, девушки быстро последовали за молодым индейцем и Пьером, в котором они ещё не узнали близкого своего друга.
        - Шагайте и не оборачивайтесь, - сказал им через плечо Хейхой, и девушки от удивления открыли рты, услышав знакомый голос. - Вы меня не знаете. Нам здорово повезло, так что не стоит терять ни секунды.
        - Пьер, неужто это вы?
        - Разве я уж так отвратителен? - спросил он, надувая губы.
        - Скажем так: мы вас видели в более привлекательном виде. Но что случилось? Мы спасены? Они отпускают нас?
        - Не то слово. Буквально гонят отсюда поганой метлой.
        - Но куда же мы двинемся сейчас? Наступила ночь…
        - Не говорите чепуху, мои дорогие! - рявкнул на них майор.
        - Какой вы всё-таки бываете грубый, Пьер…
        При выходе из деревни Ирокезы подвели к ним лошадей. Всё продолжая кричать и размахивать руками, индейцы отступили назад, показывая этим, что не желали соприкасаться с пленниками.
        - Вот и всё, садитесь верхом и - в путь! - сказал Пьер.
        Тем временем Соколиный Взгляд вспомнил про Гевкамена и покрылся испариной.
        - Как же я забыл про учителя пения?! Надо его срочно вызволять. Но где ж он?
        - Я очень рад, что вы так ловко обвели их вокруг пальца, - услышал Соколиный Взгляд шёпот и повернулся в сторону говорившего.
        Гевкамен стоял рядом и делал вид, что разговаривает сам с собой.
        - Немедленно догоняйте наших, - бросил охотник.
        - Нет, нет. Я хочу остаться здесь. Похоже, мне пришлась по душе здешняя простая жизнь. Я не хочу покидать это место. Мне нравятся эти дети природы. Я твёрдо решил, что остаюсь. В конце концов, вы тоже когда-то прошли через такое существование, не так ли?
        - Что ж, вольному воля, - пробормотал охотник и направился к выходу. - Вы, мой добрый друг, сами выбрали. Хотелось бы надеяться, что вы не ошибаетесь, ведь маленькая ошибка доводит до большой беды…
        Индейцы гудели, собираясь группами, качали головой, жестикулировали. Медвежья фигура спокойно прошла между дикарями в сторону своего дома, затем остановилась, будто размышляя над чем-то, шагнула внутрь и снова появилась снаружи. Теперь в руке медведя был тот самый посох, с которым шаман выходил за пределы селения общаться с Великим Духом. Не говоря никому ни слова, Соколиный Взгляд побрёл к выходу из деревни. Из одного большого дома послышался мерный стук барабана, кто-то пронзительно запел. Побрякивая клыками на посохе, Соколиный Взгляд показывал этим, чтобы ему освобождали путь, и индейцы почтительно расступались перед тем, кого считали своим шаманом.
        Прошло несколько минут, и охотник, оказавшись вне поля зрения дикарей, сбросил медвежью шкуру и бегом пустился к тому месту, где спрятал своё длинное ружьё.



        ГЛАВА ВОСЬМАЯ, В КОТОРОЙ ВСЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ ПРИБЛИЖАЮТСЯ КАЖДЫЙ К СВОЕМУ СЧАСТЬЮ И СМОТРЯТ В БУДУЩЕЕ С НАДЕЖДОЙ

        Когда весь маленький отряд снова собрался вместе, все испытали искреннее облегчение. Соколиный Взгляд не без удовольствия потёр руки и сплюнул три раза через плечо.
        - Да вы разве суеверный, Наталиэль? Никогда бы не подумал, - удивился Пьер.
        - Я долгое время жил среди дикарей, а в мире нет никого, кто был бы столь суеверен, сколь они. Если вам доведётся когда-нибудь увидеть, как много всяких охранительных процедур совершают Здоровенная Змея и Торопливый Олень перед тем, как отправиться в военный поход, вы просто ахнете. Но об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз. Сейчас нам нужно уйти по возможности дальше от Мохоков.
        - Но нельзя ли нам немного всё-таки отдохнуть? - спросила Элина. - Мы так понервничали. Мне кажется, что у меня совсем не осталось сил.
        - Вы даже не представляете, насколько велики ваши силы, насколько вынослив человек, - ответил Соколиный Глаз. - Я слышал года три назад, будучи на постое у индейцев Шоуни, историю о том, как они захватили в плен английскую женщину. Она была беременна и должна была родить со дня на день. Так оно и случилось на третий день пути. И подумать только - женщина сбежала из их деревни и в одиночку проделала весь путь обратно с маленьким ребёнком на руках! [26] У неё не было никаких помощников и проводников. Так что не опускайте головы. Вы идёте прямым курсом к свободе.
        - А что потом? - задумчиво спросила Корина.
        - В каком смысле?
        - Что мы будем делать с нашей свободой? Я уж и не знаю, хочется ли мне возвращаться к той жизни, которую я вела раньше.
        - Мне начинает казаться, что все вы заразились какой-то одной болезнью. Гевкамен наотрез отказался покинуть Ирокезов, решил сделаться настоящим индейцем. Вы вздыхаете о чём-то похожем, - пожал плечами охотник.
        - И я тоже, - встрял в разговор Пьер Хейхой. - Мне нравится ходить с бритой головой и с краской на лице. Сейчас в Париже густая помада уже не в моде, а мне так нравится накладывать хороший грим.
        - Вы опять о своей моде, - вздохнул Наталиэль.
        - А о чём же ещё говорить? Не о женщинах же, - откликнулся Хейхой.
        - Послушайте меня, Корина, - заговорил Соколиный Взгляд. - А что вам мешает стать женой Торопливого Оленя? Я же вижу, как вы поглядываете на него. Извините меня за прямоту, но мне так проще разговаривать. Терпеть не могу ходить вокруг да около. Привычка лесного жителя. Торопливый Олень - лучшее, что вы можете найти среди Чихохоков. Смею вас заверить, что в его обществе вы можете быть спокойной и не бояться за свою судьбу. Он отличный парень.
        - Да ведь у нас было время убедиться в этом.
        - Тогда за чем же дело? Вашим спутником будет охотник, который сумеет исполнить малейшее ваше желание и защитить вас от всякой опасности. Ваш путь будет приятен, а ноша легка… Эй, краснокожий брат мой! - Соколиный Взгляд перешёл на индейский язык. - Ты понимаешь о чём я говорю с Черноглазой? Я же не слепой и успел заметить влечение твоего сердца. Тебя не привлекали девушки твоего племени. Ты всегда жил ожиданием чего-то другого. И это другое пришло в облике молодой белой женщины. Или тебе больше нравится Златокудрая?
        - Нет, мне по вкусу Черноглазая, - откликнулся Торопливый Олень.
        - А мне - Златокудрая, - сказал Здоровенная Змея.
        Ночь стояла безлунная, и лица всех участников разговора были плотно укутаны тьмой. Соколиный Взгляд прикоснулся рукой к ноге Элины и произнёс:
        - А что вы скажете по поводу всего этого, сударыня? Как вам лесная жизнь?
        - Чудесна и полна приключений.
        - Вам, стало быть, приключения пришлись по сердцу?
        - Конечно! Вы не представляете, какая тоскливая жизнь у нас была там, в городе…
        - А что насчёт мужа?
        - Какая нормальная девушка откажется от мужа? - ответила вопросом на вопрос Элина. - И вот что я вам скажу, Наталиэль. Поглядев, как живут дикари, как они запросто и без всякого стеснения занимаются любовью, я немало пожалела, что была лишена такого существования. Я тоже хочу отдаваться мужчине, не проявляя ложного стыда, не подмигивать ему тайно от сидящих за обеденным столом чопорных дядек и тёток, не сочинять глупые письма, а просто протянуть руку и прикоснуться так, чтобы мужчина сразу понял всё и взял меня.
        - Так возьмите за руку Здоровенную Змею. Он сейчас в самом соку. Мужчина что надо! На этих холмах нет дерева более стройного, чем Здоровенная Змея. Даже Торопливый Олень сложён попроще.
        - Послушайте, - дёрнул Пьер за рукав Соколиного Взгляда, - мне тоже нравится старший Делавэр.
        - Он не интересуется такими делами, - развёл руками охотник. - Он придерживается традиционных отношений, он явно выраженный традиционалист.
        - Как жаль. У него такие крепкие ягодицы. От них так красиво поднимаются спинные мышцы и шевелятся при ходьбе…
        - У меня тоже крепкие ягодицы, - сообщил Соколиный Взгляд.
        - Правда?
        - Честное слово. Как-нибудь на привале я дам вам возможность убедиться в этом.
        - А вы разве…
        - Иногда балуюсь, но только иногда, - ответил охотник и улыбнулся каким-то своим промелькнувшим воспоминаниям. - Но нужно решить, что делать с Элиной. Ведь если и вы, сударыня, захотите остаться в нашем обществе, тогда нам нет надобности идти в ту сторону, куда мы направляемся сейчас. Мы могли бы отправиться в деревню Делавэров, расслабиться там от души, поесть, попить, заняться любовью.
        - Я с огромным удовольствием присоединюсь к вам, - выпалила младшая сестра. - Что же касается Здоровенной Змеи, то он вызывает во мне исключительно приятные чувства. Правда, не могу сказать, что по отношению к нему я испытываю головокружительную влюблённость. Но ведь отсутствие влюблённости не есть доказательство того, что никогда не возникнет серьёзное чувство, не так ли?
        - Вы на редкость мудры для своего возраста.
        - Благодарю вас. Но я бы хотела, чтобы вы, Наталиэль, предупредили его, что я не имею достаточного опыта в любовных делах. У меня было всего трое мужчин. Так что ему придётся выступить в качестве старшего наставника.
        - Я думаю, что он вас не разочарует, мадемуазель. У него большой опыт. Ни одна из тех женщин, которых он насиловал во время нападений на деревни врагов, не пожаловалась на него. А это кое-что значит. Можете смело положиться на него, славная девушка.
        Так они продвигались неторопливо сквозь темень ночи, перебрасываясь шутливыми фразами и не представляя, что за их словами уже начинала складываться новая жизнь, с каждым шагом превращаясь из пустого сотрясения воздуха в действительные условия и обстоятельства, имеющие реальную силу воздействия на судьбу человека.
        Когда первый утренний свет стал пробиваться в хмурую лесную чащу, путешественники вышли к песчаной косе, которая с трёх сторон омывалась водой. Возгласы удивления вырвались из уст обеих девушек, когда они увидели открывшийся перед ними пейзаж.
        Широкая водная поверхность была настолько спокойной и прозрачной, что казалась ложем из чистого горного воздуха, охваченным со всех сторон холмами и лесами. В длину озеро имело около четырёх километров и достигало почти километра в ширину. Берега были неправильных очертаний и изобиловали заливами и острыми низкими мысами. На севере озеро замыкалось двумя острыми высокими скалами.
        - Индейцы называют тот край Двурогим Концом, - сказал Соколиный Взгляд, с наслаждением наполняя могучую грудь свежим утренним воздухом. - Великолепное зрелище, не правда ли?
        - Величественно! Прекрасно! - воскликнул Пьер и протянул руки к озеру. - Кажется, что сам изнутри очищаешься, становишься лучше, как поглядишь на это.
        Майор сделал несколько шагов вперёд и зашёл по колено в воду. Он выглядел настоящим дикарём: голый, с обритой головой, в мятой тряпичной набедренной повязке.
        - Вы замечательно вписываетесь в пейзаж, дорогой Пьер, - сказала Корина и спрыгнула с лошади. Сестра последовала её примеру.
        - В дни моей молодости на этом озере жил белый отшельник-голландец, которого местные краснокожие прозвали Мокрой Крысой, - произнёс Соколиный Взгляд. - Он соорудил большую плавучую платформу и выстроил на ней целый дом. Я бывал у него несколько раз. Первоначально он жил с женой, но она умерла, и Мокрая Крыса утопил её тело в озере.
        - Она была индеанка? - уточнила Элина.
        - Нет. Белая женщина. Весьма невзрачная на вид, но со стальным характером. И ещё у них была дочка лет шестнадцати. Во всей округе не отыскалось бы существа более нежного, чем эта девочка. Даже дуновение весеннего ветерка казалось тяжелее этого создания. Ни одна лань не прыгала с такой лёгкостью. Мокрая Крыса называл её Птичкой. Просто Птичкой. Никакого христианского имени я ни разу не услышал в её адрес.
        - Похоже, она вам нравилась, - с некоторой ревностью заметил Пьер.
        - Нравилась, как нравится поэту горная речка или утренний туман. Она была настоящим творением Матери-Природы.
        - Что-то подсказывает мне, что вы сходились с этой Птичкой не только, как поэт сходится с музой, - опустил глаза Пьер.
        - Конечно. Мы упоённо занимались любовью, как только улучали возможность. И в том нет ничего постыдного. Я купался в ней, как в этом самом озере.
        - Куда же они подевались? - подала голос Корина.
        - Долгое время никто не трогал их, так как дикари считали голландца немного странным. Время от времени они навещали его в его плавучем доме, а он появлялся в их деревнях. Но однажды Мокрая Крыса узнал, что англичане объявили вознаграждение за индейские скальпы. Крыса решил, что добыть волосы с головы туземца ничуть не труднее, чем собирать грибы в лесу. И отправился в поход за скальпами. Ему было всё равно, кого убивать - Ирокезов, Делавэров или каких-то других. Все индейцы были для него одной нацией. Как все белки, все волки, все бобры.
        - И что же случилось?
        - Он подстрелил нескольких Делавэров, и вскоре их соплеменники схватили его. В то время я приплыл навестить Птичку, со мной был Здоровенная Змея. Но девочка так убивалась долгим отсутствием отца, что мы не сумели провести время так, как я рассчитывал. Она упросила нас отправиться на поиски Мокрой Крысы, и мы решили выяснить всё, что в наших силах. Мокрую Крысу мы увидели в ближайшей деревне Делавэров. Это было не то племя, к которому принадлежал Здоровенная Змея, но родственное. Мокрую Крысу держали в одном из домов, готовя к долгим пыткам. У краснокожих нередко случается, что они тщательно ухаживают за пленником, холят его в течение нескольких дней, а затем вдруг старуха, прислуживавшая пленнику, начинает вырывать волосы из его головы, кусать пальцы на руках. И это служит знаком к началу истязаний. Мы пришли в деревню в тот самый момент, когда Мокрую Крысу волокли к столбу. Судя по его виду, туземцы уже успели поработать над ним, и голландец не мог передвигать окровавленными ногами. Здоровенная Змея переговорил с наиболее именитыми воинами, и они согласились повременить с основной пыткой, а то и
вовсе отказаться от неё, если мы привезём какой-нибудь хороший выкуп за жизнь Мокрой Крысы. Но сам Мокрая Крыса стал вдруг плакать, крича, что желает только немедленной смерти, что не хочет оставаться калекой. И он, конечно, был прав. Как бы он жил в лесной глуши с переломанными ногами и руками и лишённый зрения? Нет, в такой жизни нет ничего приятного. И мы решили не тратить время на поиски выкупа. Зато Делавэры, увидев слёзы Мокрой Крысы, с презрением оплевали его с ног до головы и немедленно проломили ему череп, тем самым прервав его мучения. Дикари не любят слабых пленников. Им приятно истязать лишь тех, кто мужественно сносит пытки. Это своего рода игра. Тебя режут, а ты молчишь, а то и улыбаешься и осыпаешь своих мучителей ругательствами. Кто кого. Если ты вдруг сломаешься и зарыдаешь, то ты проиграл. Ты больше не интересен краснокожим. Тебя либо убьют сразу, либо оставят издыхать, но удовольствия от дальнейших пыток индейцы уже не получат. Если же ты умираешь стойко, то проигрывают они, так как ты оказываешься сильнее, чем они. Это своего рода позор.
        - Так и закончилась жизнь Мокрой Крысы?
        - Да. Так здесь кончаются многие. Был - и нет. Без следов, без памятников, без надгробных плит.
        - А что же с его дочерью?
        - Мы предложили ей перебраться к индейцам, но она в ужасе отказалась. Не знаю, что так отвращало её от жизни среди дикарей, ведь и я, и Здоровенная Змея, которых она принимала с такой пылкостью, тоже были дикарями. И тогда мы отвели её в ближайшее поселение колонистов, откуда она решила перебраться в гарнизон на Мохоке. После этого я несколько раз посещал то место, но её не видел. Я расспрашивал всех об этом красивом создании, но никто не знал о ней ровным счётом ничего. Никто даже о ней не помнил. Прежних офицеров сменили новые, - закончил свой рассказ Соколиный Взгляд.
        - Ну вот мы узнали ещё одну печальную историю, - подвёл итог Пьер Хейхой. - А теперь давайте купаться, друзья мои, иначе мы все свалимся с ног от усталости.
        Он с наслаждением сбросил с себя тряпичный лоскут, служивший ему единственной одеждой, и опустился в нежно всплеснувшуюся воду.
        Сёстры сладко улыбнулись и, помогая друг другу с многочисленными шнурками на платьях, начали раздеваться. Когда их тела лишились покровов, оба Чихохока издали восхищённые выкрики, поразившись красоте молодых женских тел.
        - Надеюсь, господа, что вы не броситесь на нас все разом, - кокетливо наклонила голову Корина и мелкими шагами вбежала в озеро. - Ах, как холодно, но как чудесно! И как приятно уделить внимание телу и омыть его после столь долгого пребывания в походной обстановке!
        Индейцы молча сели на корточки и стали неотрывно следить за женщинами. Движения голых тел и восторженные вздохи сестёр привели их мужскую силу в полную готовность.
        Соколиный Взгляд тем временем разложил костёр, и Здоровенная Змея, увидев огонь, достал из своей сумки курительную трубку. Затянувшись несколько раз, он выпустил дым вертикально вверх и сказал на родном языке:
        - Ты, сотворивший всё живое, правящий всеми созданиями, дающий законы и повелевающий своими творениями, услышь наши слова. Нам нравятся эти хорошие женщины, которые принадлежат к племени белых людей, и мы собираемся сделать их нашими жёнами, чтобы они дали красивое, сильное и умное потомство. Нам кажется, что ты послал их нам намеренно, и поэтому наши тела наполняются огнём, когда мы взираем на этих женщин. Если мы ошибаемся, то запрети нам своей мудростью всё, что соблазняет нас отклониться от древних правил.
        Чихохок то и дело подбрасывал щепоть табаку в костёр, чтобы ароматный дым мог восходить вверх в течение всей его речи.
        - Мы всегда выполняем Твои повеления. Скажи нам, как поступить. Дай знак твоим малым детям, и мы с готовностью последуем ему.
        Корина и Элина, встав в полный рост из воды, с любопытством следили за действиями индейцев. Их волосы налипли длинными мокрыми прядями на плечах и грудях. Казалось, что два водных духа в облике прекрасных женщин смотрели на индейцев и призывали их к себе.
        Здоровенная Змея и Торопливый Олень отложили свои трубки, нагнулись над костром и омыли себя дымом. Затем они повернулись к улыбающимся сёстрам и некоторое время смотрели на них молча. Под их взглядами глаза девушек затуманились. Индейцы в свою очередь оглядели себя и с удовольствием покачали головами, увидев, что их набедренные повязки оттопырились под яростным нажимом плоти.
        - Это верный знак, - сказал Здоровенная Змея.
        Чихохоки уверенной поступью вошли в озеро.



        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, В КОТОРОЙ КРАТКО ОПИСЫВАЮТСЯ ПОХОРОНЫ И ВОЕННЫЙ ТАНЕЦ, ПОСЛЕ КОТОРОГО ИРОКЕЗЫ ВНОВЬ ВЫХОДЯТ НА СЛЕД МАЛЕНЬКОГО ОТРЯДА, НО В РЕЗУЛЬТАТЕ ХИТРОСТИ СОКОЛИНОГО ВЗГЛЯДА ТЕРЯЮТ СВОЕГО ГЛАВАРЯ

        Когда на следующий день мальчишки из деревни Черепашьих Мохоков обнаружили труп Скрипучих Ног, голова которого была проломлена, они всполошили своим известием всё селение. Первым делом индейцы кинулись к жилищу шамана, внутри которого должен был проводить какую-то особенную церемонию Хитрая Лисья Морда, но вместо углублённого в свои мысли собрата Ирокезы наткнулись на окоченевшее тело.
        День был уже в самом разгаре, солнце светило ярко, и Мохоки не решились провести похороны сразу. У Ирокезов существовало поверье, что раннее время утра посвящено Великому Духу, затем время до полудня отводилось душам умерших, а уже остаток дня мог посвящаться иным торжественным мероприятиям, но только не религиозным церемониям. Прощание с Скрипучими Ногами и Хитрой Лисьей Мордой пришлось отложить до следующего дня.
        Кровь, вскипевшая в жилах Ирокезов, требовала немедленно отомстить коварным обманщикам и убийцам, но до завершения похорон воины не могли отправиться в погоню.
        Утром следующего дня все жители деревни собрались вокруг покойников, которые уже были торжественно раскрашены и одеты в лучшие наряды. После недолгих причитаний тела были обложены древесной корой и вынесены за пределы селения, где их укрепили на невысоких помостах. Были выпущены две пойманные для этого случая птицы, которым доверялось сопроводить души умерших к небесным местам успокоения. Возле умерших оставили лежать ножи, луки, стрелы, трубки, табак и несколько кукурузных початков.
        Сразу после этого люди разбрелись по своим делам. Возле могил остались четверо стариков и несколько молодых воинов, которые следили за тем, чтобы костры перед каждой могилой не затухали до следующего утра. Старики курили трубку, пуская её по кругу, и исполняли тревожные заунывные песни, стуча в плоский барабан.
        В деревне же тем временем началась буйная пляска. Дикая музыка песен, барабанов, трещоток и погремушек заклокотала над домами индейцев. Все жители дружно топали ногами, передвигаясь по центральной площади. В самой середине движущейся толпы плясало человек двадцать в специальных нарядах. Эти танцоры носили юбки из мягкой оленьей кожи, спускавшиеся до колен и причудливо расшитые иглами дикобраза; на головах сидели плетёные шапочки с воткнутыми в них одним или двумя орлиными перьями; кожаные ноговицы были украшены погремушками, сделанными из оленьих копыт; на руках висели ленты из белого собачьего меха. Группа центральных танцоров была обнажена до пояса, но остальные жители деревни принимали участие в танце, одетые в обычные повседневные костюмы.
        Барабаны отбивали такт, певцы во всё горло кричали военные песни, и земля содрогалась под ногами сотни пляшущих людей. Иногда пение внезапно прекращалось, и непосвящённому человеку могло показаться, что танец обрывался. Но люди не расходились, а продолжали спокойно двигаться вокруг общего центра под едва слышный замедленный бой барабанов. Мало-помалу ритм ускорялся, звуки барабанов усиливались, и пляска возобновлялась. Временами в середине песни происходила перемена мелодии. Каждой песне обязательно предшествовал военный клич, который поддерживался центральной группой танцоров. Едва ли возможно описать этот ужасный взрыв человеческих голосов, но самих дикарей он приводил в восторг и воодушевление.
        Случалось, пляска внезапно прерывалась, и в центр выходил какой-нибудь оратор:
        - Друзья и родичи! Мне очень нравится военный танец, и я надеюсь, что он продолжится после моих слов. Я приношу мою благодарность военным танцорам за темперамент, с которым они исполняют свой долг. Я желаю им всем благоденствия и долголетия. Я желаю, чтобы их воодушевляющая пляска наполнила боевым духом всех тех, кто наутро выступит в поход. Я подношу в подарок танцорам мою сумку для табака!
        Бой барабана и оглушительные вопли приветствия следовали за речью, и так повторялось снова и снова. [27]
        - Друзья и родичи! Я приношу свою благодарность всем женщинам, помогавшим приготовить угощения. Но я недостаточно богат, чтобы раздать подарки всем им, поэтому я хотел бы видеть перед собой ту, которая съела сегодня самый большой кусок мяса и может называться самой прожорливой. Я дарю ей зеркальце, добытое во время последнего нападения на Бледнолицых!
        Буйство продолжалось до глубокой ночи, а рано утром отряд Ирокезов числом около двадцати человек покинул деревню… [28]



…С этими словами Ирокез метнул свой нож в обнажённую грудь Здоровенной Змеи, но Соколиный Взгляд выкатился кубарем из-под кустов и быстрым движением руки отклонил опасный удар. Лезвие длинного ножа воткнулось в ствол сосны. В следующее мгновение такое же оружие блеснуло в руке охотника и погрузилось в сердце Ирокеза.
        - Прости, мой друг! - крикнул Соколиный Взгляд, когда глаза противника уже почти закрылись. - Мы взрослели с тобой бок о бок, Расщеплённый Ствол. Ты дважды спасал меня от гибели, но сейчас я убиваю тебя, так как ты угрожаешь моему другу. Я уверен, что Великий Дух не станет упрекать меня, ведь только Он один знает, зачем он заставил тебя спасти мою жизнь. Я думаю, что только для того, чтобы я сейчас смог помочь моему другу. Прости меня, Расщеплённый Ствол, ибо во мне нет ненависти и я остаюсь благодарен тебе за прошлое…
        Умирающий кивнул, и дух его отлетел.
        Далее события последовали с такой стремительной быстротой, что Ирокезы не успели прийти в себя. Из леса донеслись выстрелы. Их звуки рассыпались по чаще, как горох, приводя туземцев в полное замешательство.
        - Что происходит? - подняла голову из травы Корина, всё ещё переполненная испугом.
        Между деревьями началось какое-то движение, и через несколько секунд на опушке появился военный французский отряд человек в пятьдесят. Солдаты, оскалив зубы, шли в атаку. Взметнулось знамя.
        Ирокезы, ставшие свидетелями быстрой смерти Расщеплённого Ствола и бросившиеся было на отряд Соколиного Взгляда, теперь остановились и смешались. Паника и отчаянье овладели ими. Из глоток дикарей вырвался яростный вопль. Они явно попали в невыгодное положение: с трёх сторон их окружала вода, а с четвёртой на них мерно наступали солдаты, выставив сверкающие штыки.
        Ещё через секунду туземцы совладали со своей растерянностью и кинулись на французский отряд.
        - Прижмитесь к земле! - крикнул Соколиный Взгляд своим товарищам.
        В ту же секунду солдаты дали залп, и пули просвистели над головами лежащих девушек.
        - Теперь уже не наше дело, - засмеялся охотник, подползая к раненому Хейхою.
        - Да, теперь мои коллеги завершат начатое нами.
        - Откуда они взялись тут? - удивился охотник.
        - Наверное, какой-то отряд, выходящий из окружения. Кто теперь что разберёт, когда крепости складывают оружие, шпионы перехватывают важные депеши, союзники становятся предателями, а враги союзниками, - пробормотал Пьер, прижимаясь головой к песку.
        Вряд ли стоит подробно рисовать перед читателем картину, которую представлял собой участок земли, ставший для отряда Ирокезов последним полем боя. Через десять минут всё было кончено. Раненых дикарей добили прикладами. Здоровенная Змея вместе с сыном обошёл всех врагов и пополнил необходимый запас скальпов, которых теперь с лихвой хватало для того, чтобы украсить любимую праздничную рубаху.
        Хейхой с немалым удивлением узнал в командире отряда своего давнего сослуживца.
        - Но что с вами такое, Пьер? Что за облик? Этот жалкий пучок волос на бритом черепе, эта набедренная повязка! - воскликнул офицер. - Я бы никогда не узнал в вас того изысканного Пьера Хейхоя, с которым провёл столько приятных минут.
        - Вы не успели поглядеть на меня в туземной раскраске, Фурье. То-то вы бы ахнули. Это всё следствие непредвиденных поворотов судьбы, - утомлённо ответил майор и встряхнул окровавленной рукой. - Вот и пуля меня задела.
        Соколиный Взгляд нежно потрепал Пьера за ухо:
        - Всё образуется, дружище. Наберитесь, пожалуйста, немного терпения…
        Когда на следующее утро встало солнце, на берегах озера царила безмятежность. На воде колыхались утки. С плеском била хвостом крупная рыба, нападая на более мелкую. В небе парили над вершинами горных сосен орлы, готовые броситься вниз на добычу, согласно непреложным законам природы. Французские солдаты мирно сидели у костров, негромко переговариваясь. Пьер, всю ночь не прекращавший рассказывать объявившемуся приятелю о своих похождениях, теперь тихонько похрапывал. Чихохоки уже поднялись и стояли в ожидании Корины и Элины, которые готовили в дорогу лошадей. Соколиный Взгляд беседовал с кем-то из офицеров, объясняя дорогу.
        - Я думаю, что было бы лучше, если бы вы сами проводили нас, - настаивал молоденький лейтенант.
        - Быть может, вы и правы, хотя мне хотелось бы немного переждать после всех случившихся передряг. Впрочем, вся наша жизнь - одна большая передряга, - засмеялся Соколиный Взгляд. - На том свете отдохнём… Командуйте сбор, будите Хейхоя. Мы отправляемся в путь!
        Чихохоки стояли возле лошадей, на которых уже взобрались молодые женщины, и ждали, когда их белый друг сообщит им о своём решении.
        - Я пойду с этими солдатами, - сказал им, наконец, охотник, - иначе они пропадут в этом лесу. Вы ступайте в селение Делавэров, что стоит на берегу Зелёной Горы. Через несколько дней я догоню вас. Берегите женщин, братья мои…
        Индейцы молча кивнули, повернулись к солдатам спиной и немедленно пустились в путь. Женщины, гордо выпрямив спины и подняв головы, тронули лошадей и последовали за своими краснокожими мужьями.
        Когда маленькая группа скрылась из поля зрения французского отряда, Здоровенная Змея поднял руку, показывая, что надо остановиться.
        - Здесь нам никто не будет мешать.
        - Что-нибудь случилось? - спросила Элина.
        - Сейчас утро. Солнце только поднимается. Самое удачное время, чтобы поговорить с Великим Духом. Спускайтесь с лошадей на землю и садитесь рядом с нами. У нашего племени не принято, чтобы женщины участвовали в таких церемониях. Но вы - необычные женщины, а мы - необычные мужчины. Я и мой сын - последние из Чихохоков. Мы хотели быть верными традициям наших предков, традициям племени, но наше племя само изменило традициям. Мы - остатки великого рода, но нас так мало. Отныне мы начнём жизнь нового народа. Мы будем отцами, а вы - матерями. И у нас будут свои традиции.
        Индеец достал трубку.
        - Пусть дым этого табака вознесётся наверх выше парящих орлов. Пусть он передаст наши слова Единственному. Пусть услышит нас Кто-Вмещает-В-Себя-Всё-И-Всех.
        Чихохок неторопливо раскурил трубку и передал её влево своему сыну. Тот спокойно затянулся несколько раз, взглянул на сидевшую возле него Корину, улыбнулся и протянул трубку ей.
        - Я должна курить?
        - Ты должна взять трубку в руки. Сейчас мы должны создать общее кольцо. Мы должны стать единым целым. Возьми трубку, поднеси её ко рту и сделай это так, как можешь. Затем передай трубку сестре, а она вернёт её моему отцу… Мы начинаем новую жизнь, новую семью, новый род…
        Когда трубка вернулась в руки Здоровенной Змеи, он поднял её над головой, как бы предлагая небу поучаствовать в раскуривании, и заговорил:
        - Великий Небесный Отец, мы благодарим тебя за твою заботу о нас и в качестве благодарности направляем к тебе клубы душистого дыма. Великий Дух, внемли голосу твоих детей. Даруй нам мудрость достойно выполнять твои повеления, дай нам силу выполнять священные обряды, тобой установленные. Наши сердца радуются тому, что мы участвуем в выполнении твоих повелений. Наша жизнь свидетельствует о том, что мы не отклоняемся от начертанного тобой пути.
        Он помолчал немного и продолжил:
        - Мы благодарим тебя, Небесный Отец, за то, что ты свёл всех нас - людей разного цвета кожи - вместе. Мы приносим благодарность нашей Матери-Земле которая поддерживает нас. Мы приносим благодарность рекам и потокам, мчащим свои воды по лону нашей Матери-Земли. Мы приносим благодарность всем травам и растениям за то, что они несут Твоё благословение, Великий Дух, и сохраняют наши тела здоровыми, исцеляя от болезней, которые насылают злые духи. Мы приносим благодарность ветрам, которые, передвигаясь, изгоняют все болезни. Мы благодарим тебя, Отец Небесный, за то, что ты распорядился таким образом…
        Здоровенная Змея говорил и говорил. Его голос звучал без всякого напряжения и казался естественной и неотъемлемой частицей всего, что звучало в тот момент вокруг: перекличка птиц, плеск воды, шелест листвы, крики оленей, шуршание травы…
        Он говорил и говорил, и речь его была безбрежной, как сама жизнь, лишённая границ, краёв, углов, лишённая добра и зла, глупости и мудрости…
        Индеец говорил и говорил. Его слова летели сквозь века, переливаясь из уст в уста, проходя через поколения, видоизменяясь в звучании языка, но оставаясь неизменными по сути своей.
        Он говорил от своего имени и от имени огромного числа других людей, он говорил ради себя и ради других. Он говорил и говорил…
        Великое Существо слушало его со всех сторон, излучая радость…



        ПОЛЗУЩИЕ ВОЛКИ

        Где вы, о древние народы!
        Ваш мир был храмом всех богов,
        Вы книгу Матери-Природы
        Читали ясно, без очков!
        Тютчев



        В КАЧЕСТВЕ ПРЕДИСЛОВИЯ

        Был когда-то на земле край, известный всем как Дикий Запад, и тянулся этот край на сотни и сотни миль на запад от реки Миссури, берега которой в те годы были на диво красивы, населены всевозможными дикими племенами и не испорчены ни бревенчатыми укреплениями, ни супермаркетами, ни белыми людьми, называющими себя представителями цивилизованного мира. Что же там было? - спросите вы. Отвечу: лишь бескрайние зелёные равнины, пересекаемые кое-где кустарником, лесами и освежаемые всевозможными мелкими речушками и также такими величественными реками как Арканзас, Красная, Большая и Канадская. На этой красивой и плодоносной земле привольно паслись бизоны и дикие лошади, известные как мустанги. Туда шли отряды Оседжей, Криков, Делавэров, там появлялись также Поуни, Омахи и прочие дикие индейцы, которые вели кочевой образ жизни в обширных прериях и у подножий величественных Скалистых Гор.
        Когда я посетил Дикий Запад, я был молодым романтиком, верил в собственные силы и считал себя отважным первопроходцем. Я мечтал повидать индейцев, начитавшись о них увлекательных книг, и, основываясь на прочитанном, рисовал в моём воображении удивительные портреты и характеры туземцев.
        В этой книге я поведаю только о первой моей поездке, хотя после неё я совершил много других и познал массу интересного, почти невероятного, но очень полезного для нас, людей иного мира и иных привычек.
        Вот, к примеру сказать, супружеская неверность. Что может, спросите вы, быть особенного в этом вопросе? А дело всё в том, что у них, у дикарей то есть, с сексуальными вопросами дело обстояло двояко. С одной стороны, разводились запросто - вздумалось женщине уйти от мужа, так никто удержать её не сможет, не было у краснокожих законов, чтобы удерживать жену, ежели ей наскучил муж. Берёт тогда женщина мужние вещи в охапку и вышвыривает их из дома. Вот тебе и весь развод. И никаких юридических волокит, походов в адвокатские конторы, заявлений, судебных разбирательств по поводу спорных пунктов брачного договора. Дом-то, согласно традиции, принадлежал жене, а не мужу, так что муж запросто мог остаться «на улице». Но это - сразу оговорюсь - в том случае, если жена выказывала неудовольствие. А вот если муж уличил её в прелюбодеянии, то дело принимало совершенно иной оборот. Мужья с неверными жёнами не церемонились.
        Знавал я одного дикаря по имени Большой Волк. Случилось так, что он вернулся раньше положенного срока из военного похода и застал жену с другим мужчиной. Он, конечно, осерчал и стукнул её пару раз дубиной по голове. Так себе стукнул, не очень сильно. Жена даже сознания не потеряла. Любовника её муж не тронул, только махнул на него рукой - мол, убирайся прочь. Тот вскоре вернулся и привёл пару лошадей. «Не держи на меня зла, друг. Ты знаешь, как это бывает. Вот тебе пара хороших жеребцов. Хочу загладить мою вину перед тобой». Это у них так принято: провинились в чём-то - и сразу несут подарок. Ну вот, стало быть, с любовником дело утряслось. Теперь пришёл черёд наказывать похотливую жену. Самым обычным делом в таких случаях были хорошие тумаки, но это удовлетворяло не каждого мужа, ведь синяки сойдут, и соплеменники забудут о провинности женщины. Поэтому разъярённый муж мог отхватить жене кончик носа ножом. С отрезанным носом человек всегда приметен. Отрезанный нос заново не отрастает.
        Да, краснокожие знали, как выставить женщину на позор до конца её дней. Но бывали и другие наказания.
        Большой Волк был суровый мужчина. Он вывез жену за пределы стойбища и созвал туда своих товарищей. Они основательно поели и поплясали. У индейцев так положено - непременно исполнять танцы и песни перед серьёзным делом (наказание жены - событие особой важности). После всех положенных церемоний мужчины принялись поочерёдно насиловать неверную супругу. Смысл простой - ты, мол, хотела порезвиться, дорогая моя, так нарезвись до упаду. Она прошла через руки сорока человек (если говоря об этой процедуре, можно употреблять слово «руки»), но выжила. Все в родном селении знали, что она была осквернена групповым изнасилованием, знали об этом и в соседних стойбищах. Так что в жёны её больше никто не взял, а прожила она до девяноста лет.
        Сурово? Ещё бы не сурово. Я ведь рассказываю о Диком Западе, то есть о стране, населявшейся очень мстительными и воинственными народами. Они дрались друг с другом постоянно, отстаивая свои права на женщин, на лошадей и на охоту в прериях. С наступлением охотничьего сезона в степи направлялись многочисленные отряды так называемых храбрых. Понятие храбрый для американского туземца - своего рода звание, которое показывает, что ты принадлежишь к категории воинов. Отправляясь в походы, они ставили ненадолго свои палатки, сплетая их из длинных и тонких прутьев или устанавливая шесты, поверх которых натягивались шкуры. Индейцы быстро били пасшихся в прериях бизонов, коих раньше было бесчисленное множество, нагрузившись мясом, торопились уйти как можно скорее из опасной зоны. Такие отряды всегда имели вид очень воинственный, чтобы при встрече с врагом сразу напугать его. Охотник всегда был вооружён на случай нападения или защиты. Он ни под каким видом не забывал о возможной угрозе; любая встреча с охотниками неприятельского племени предвещала жаркую битву, если враг не отступал сразу. Смерть
подкарауливала всюду. Наткнуться на череп или истлевшие останки человека близ охотничьего стана было делом привычным, и это всякий раз свидетельствовало о недавней кровавой схватке и напоминало путнику об уготованной ему ежеминутной опасности.
        Но я отвлёкся. Надо обо всём по порядку…



        ИМЕНА И ЛИЦА. ГЛАВА О ЛЮДЯХ, КОТОРЫЕ НАДУМАЛИ ПРОДЕЛАТЬ НЕЛЁГКИЙ ПУТЬ В НЕЗНАКОМЫЕ ЗЕМЛИ

        В начале сентября 1832 года я прибыл в форт Гибсон. Эта пограничная крепостёнка Дальнего Запада находилась близ Большой Реки, почти при самом впадении её в воды Арканзаса. В этом месте завершилась моя поездка, в которую я отправился с несколькими особами за месяц до того. Мы проделали путь от Сент-Луиса - городочка шумного и вонючего - по всему берегу Миссисипи и вдоль всей линии пограничья, протянувшейся от Миссури до Арканзаса и нашпигованной агентствами и миссиями, как колбаса кусочками мелкого жира.
        Главой нашей команды был комиссионер Пит Питерсон. Он утверждал, что ему было поручено правительством Соединённых Штатов надзирать за поселениями индейских племён, кочевавших от востока к западу по Миссисипи. Он был родом то ли из Коннектикута, то ли из Кинникиника. Обладая поистине огромными юридическими познаниями, а не одним лишь дипломом юриста, который можно приобрести на барахолке за гроши и тугрики, Питерсон долгое время провёл в министерстве юстиции и сумел не зачахнуть в своей юридической конторе, не превратиться в рассохшийся справочник без сердца и души. Пит Питерсон сохранил в себе природное простодушие и развил в себе такую широту взглядов, с которой могли бы потягаться только просторы прерий. Значительная часть его жизни прошла в кругу семейства и в обществе городских сановников. Но он периодически покидал уютный уголок и отправлялся, закинув на плечо ружьё, в дикую глушь бездорожных пустынь Дикого Запада для осуществления государственного надзора за кем-то или чем-то. Поначалу я предполагал, что он уезжал лишь для того, чтобы не превратиться в отупевший мягкий мешок, подвязанный
модным галстуком, и чтобы наполнить душу свежим ветром и простотой общения, ибо без этого, как я думал и продолжаю думать поныне, человек не имеет возможности сохранить лёгкость бытия. Но вскоре после начала нашего путешествия я стал подозревать, что у него были какие-то более глубинные интересы, а не только желание проветрить мозги и выполнить правительственное поручение…
        Другой спутник мой был Дик Диксон, англичанин, но только по рождению, а не по месту жительства. Изъездив многие земли и многие государства, он стал некоторым образом всемирным гражданином и нисколько не чувствовал себя стеснённым ни в какой обстановке. Он занимался всем, что попадалось ему под руку: ботаникой, зоологией, музыкой, жуками, бабочками, девочками, но никогда - мальчиками, даже если того требовала мода. Он был при всём ещё и отменным наблюдателем человеческих характеров, поэтому регулярно заносил свои мысли в толстую тетрадь, с которой не разлучался ни в туалете, ни даже в бою. К этому надобно прибавить и его неутомимость и постоянно излучавшееся из него чувство счастья, особенно заметное на охоте, когда он не попадал в цель и радовался ещё одной сохранённой им жизни. Не было среди нас никого более деятельного и весёлого, чем Дик Диксон. Я и комиссионер Питерсон единодушно прозвали его Графом, и хотя Диксон не обладал графским титулом, он не обиделся на нас.
        Третий мой товарищ по странствованию был провожатый Диксона и путешествовал с ним наподобие того, как Санчо следовал всюду за Дон Кихотом. То был молодой господин из Швейцарии, лет не более двадцати, с дарованиями и с благородством духа, но с таким невероятным легкомыслием, что готов был ринуться в самое глупое приключение. Звали его Базиль, просто Базиль.
        Описав этих моих спутников, я не смею умолчать и об одной персоне, хоть и невысокого происхождения, но крайне важной по, если так можно выразиться, всеохватности его обязанностей. Я говорю о нашем конюхе, оруженосце, поваре, устроителе палаток и так далее и тому подобное. Надо прибавить, что человек этот не пропускал ни единого случая вмешаться во что бы то ни было и тем самым являлся почти всегда помехой нашему обществу. Это был низенький, черноволосый, сухой, как спичка, французский креол [29] по имени Антуан; мы же звали его за тёмную иссушенную кожу просто - Горбушка. Ведя кочевую жизнь, он жил то среди белых, то среди индейцев, при этом заезжая в самые отдалённые племена, с которыми чистокровные белые люди не имели никаких отношений.
        Мы нашли нашего Горбушку в Сент-Луисе, возле которого он владел небольшим земельным участком, где осела его жена-индеанка и целый выводок ребятишек. Что до его жены, то у него, как признавался сам Горбушка, насчитывалась не одна супруга - что ни племя индейцев, то очередная жена.
        - Так уж выходит, - рассказывал он, потирая коричневую от загара шею, - и не моя в том вина, джентльмены. Но они сами бросаются на меня. Какая-то во мне жеребячья сила сокрыта.
        В самом деле, если верить всему, что понарассказал про себя этот бродяга, то можно сделать вывод, он был начисто лишён нравственности, не имел ни касты, ни веры, ни родины, ни даже родного языка, так как речь его представляла собой смесь английских, французских, оседжских и поунийских слов. Ко всему указанному надо добавить, что он был безбожный хвастун и первостатейный лжец. Забавно было слушать, как он хвастал и хвалился своими гнусными делами. Особенно забавными были его повествования о том, сколько ужасных опасностей ему удалось вынести в охотничьих и военных походах. Он всегда говорил очень быстро, но иногда вдруг останавливался, будто подстреленная на лету птица, вздрагивал и хватался за грудь, как если бы что-то попало ему в горло. После этого он молчал некоторое время, вываривая что-то в своей лохматой голове. Затем вдруг из него начинала извергаться лавина вранья, абсолютно бесконтрольного и беспардонного, но тем более забавного.
        Путешествие было очень приятное и не утомляло. Иногда нам удавалось отдохнуть в просторных заведениях миссионеров, но чаще - в индейских палатках или под тенью деревьев вблизи какого-нибудь ручья. Под конец поездки мы уже очень торопились, чтобы попасть вовремя в форт Гибсон. Мы намеревались отправиться оттуда прямо в прерии, присоединившись к Оседжам (охотникам из полудикого племени) во время их осеннего похода за бизонами. Эти планы особенно сильно занимали воображение Графа-Диксона. Пышность местности и дикость обычаев равнин, о которых Граф прочёл не одну книгу, обворожили его и привели в какое-то исступлённое состояние, а истории, рассказанные Горбушкой об охоте на бизонов и о ловле мустангов, об индейских войнах, индейских красавицах и индейском многожёнстве, увлекли Графа до такой степени, что он готов был с радостью тотчас же превратиться в индейца. Отличный ездок, смелый до безрассудства, он горел желанием порыскать по охотничьим тропам. Нельзя было удержаться от смеха, слушая, как он, пылая нетерпением, мечтал насладиться всем, что можно получить от индейцев. Но хвастовство
малютки-Горбушки было ещё забавнее: он вызывался быть сподвижником в буйных похождениях Графа и показать всё - как поймать диких лошадей, как победить бизонов и как снискать благосклонность индейских принцесс.
        - Я буду вашим верным проводником, сударь! - кричал Антуан, размахивая руками. - Я покажу вам всё, что пожелает ваша душа!
        - Лишь бы нам увидеть эту степь! Она воспламенила моё воображение! - восклицал Дик Диксон.
        - Чёрт возьми! - вопил малютка-француз. - Не воспламеняйтесь слишком быстро, не то вы сгорите совсем, а я не успею получить от вас плату за мои услуги!
        Надежды юности почти всегда обманчивы.
        К великому горю Графа, понастроившего планы по поводу того, как навестить дикарей, мы узнали, не достигнув ещё ближайшей цели нашего странствования, что охотники Оседжей, оказывается, уже тронулись в поход в прерии, и молодой человек решился пойти по их следам, как только ему представится случай обнаружить эти следы. Для этого он остановился в агентстве Оседжей, что располагалось в нескольких милях от форта Гибсон, дабы осведомиться подробнее об охоте и сделать все нужные приготовления. С ним остался и его товарищ Базиль. Мы же с комиссионером и Горбушкой направились прямо в форт Гибсон. Я напомнил Горбушке о том, что он обещал Графу всюду сопровождать его. Но француз умел беречь выгоду пуще собственного глаза. Он понимал, что комиссионер Питерсон пробудет по своим делам на этой территории продолжительное время и продержит его при себе дольше, чем Граф, который нынче здесь, а завтра ищи его…
        По прибытии в форт мы узнали, что за три дня до нашего появления рота конных ренджеров отправилась в объезд по обширной стране между реками Арканзас и Красная, а также и по некоторой части земли Поуней, куда ещё не проникали белые люди. Таким образом нам выпадал случай проехать по этой опасной земле под прикрытием сильного конвоя, так как комиссионер Питерсон (в силу возложенных на него обязанностей) имел полное право воспользоваться службой этого конного отряда.
        Мы не колебались.
        Комендант форта Гибсон немедленно послал двух гонцов из племени Крик догнать ренджеров и приказал отряду дожидаться прибытия комиссионера. До соединения с ними нам предстоял путь в три или четыре дня по дикой пустыне в сопровождении выделенного нам конвоя в десять конников под командой сержанта Пупса, гладко выбритая голова которого была украшена огромными оттопыренными ушами и пышными рыжими усами.
        В агентстве Оседжей мы сообщили Графу-Диксону и Базилю о наших новых намерениях и пригласили их в нашу компанию.
        - Нет, господа, я никак не могу отказаться от моих намерений. - Граф бодро вышагивал между вьючными лошадьми, от всей его фигуры буквально разило неуёмной энергией. - Меня ожидает впереди столько веселья, когда я примкну к индейцам!
        - Но в компании ехать веселей,- настаивали мы.
        - Ладно, присоединюсь к вам, но, как только обнаружу следы оседжских охотников, я отправлюсь по их следам. Ничто в мире не заставит меня переменить решение.
        - Базиль, повлияйте хоть вы на Графа, - обращались мы к спутнику Диксона.
        - Что я могу сделать, джентльмены? Дик надумал… Я предан ему телом и душой и не покину его, хотя, признаюсь, меня очень огорчает его безумный план.
        - Ладно, у вас есть время поразмыслить до завтра.
        Мы назначили место завтрашнего сбора - агентство и после этого поспешили устроить всё для скорейшего отъезда. До этого момента наш багаж ехал на лёгкой повозке, от которой теперь приходилось отказываться: нам предстояло передвигаться по стране, пересечённой реками и оврагами, усыпанной кустарником, и телега явилась бы причиной огромных неудобств. Нам надлежало путешествовать верхом, подобно кочевым охотникам, следовательно поклажи надо было брать по возможности меньше. Перебрав всё хорошенько в чемоданах и порядком облегчив их, каждый из нас уложил свой скудный гардероб в две сумки и прикрепил их вместе с плащом к лошади, на которой ехал сам. Прочая поклажа везлась на вьючных лошадях. У всех было по медвежьей шкуре и несколько одеял для постели. Была также с нами и одна палатка для защиты против непогоды или на случай, если бы кто-нибудь из нас занемог. После этого мы запаслись хорошей мукою, сахаром и кофе, а также прихватили немного консервированной ветчины и пару батонов одесской колбасы на первый день пути, ибо в степях мы не могли достать съестных припасов иначе как охотой.
        Мы взяли с собой несколько лошадей, не слишком измученных последней поездкой, под вьюки и про запас. Пускаясь на долгий срок в такое нелёгкое странствие, каждый старался достать для себя хорошего скакуна, осознавая, что нам придётся подчас и поохотиться, и встретить, может быть, неприятельских всадников - в таком случае безопасность наша будет зависеть от надёжности коня. Я купил себе здорового, серебристо-серого, несколько крупного от природы, но выносливого. Мою прежнюю добрую лошадку, которая выглядела немножко загнанной, я оставил вместе с вьючными.



        НАЧАЛО ПУТИ. ГЛАВА О НАШИХ ПЕРВЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЯХ И О СПОРАХ ПО ПОВОДУ НРАВСТВЕННОСТИ

        Мы выехали 10 сентября 1832 года из форта Гибсон, переправились через реку, бежавшую перед крепостью, и потянулись к агентству, где был назначен сборный пункт. Одолев несколько миль, мы добрались до брода, окружённого лесистыми утёсами, без труда спустились к реке и пересекли её один за другим. Лошади осторожно переступали с камня на камень. Всадники старались держать коней так, чтобы они шли нога в ногу по шумной и пенившейся воде. Наш Горбушка двигался позади. Он был крайне доволен своим местом, считая, что быть в арьергарде весьма почётно. Это не то, что раньше, когда он был при телегах и поклаже, что ему казалось почти предосудительным занятием. Теперь-то он находился в нашем обществе.
        - Глядите! - крикнул вдруг Горбушка и указал вперёд.
        Мы дружно повернули голову в указанном направлении и увидели индейца на противоположном берегу. Он стоял на сильно выдавшемся вперёд обломке утёса, пристально следя за нами. Его облик очень гармонировал с окружавшим диким пейзажем, был живописен.
        - Кто же это? - спросил я.
        - Он из племени Криков, - уверенно откликнулся Антуан Горбушка.
        - Он не враждебный дикарь? Я вижу у него ружьё.
        - Нет, сударь, вполне мирный. Как домашняя псина, чёрт его дери!
        На индейце была бледно-голубая охотничья рубаха, обшитая алой бахромой. На голове лежал тюрбан тёмно-красного цвета, ниспадавший одним концом на плечо. В руках всадника покоилось длинное ружьё. Весь он казался образцом сказочного арабского воина, изготовившегося для разбойничьего набега. Наш француз-болтун закричал ему что-то на своей многоязыковой мешанине, но дикарь не ответил, храня гордое молчание. Удовлетворив своё любопытство, он лишь махнул рукой, повернул лошадь и поскакал берегом, скоро скрывшись за деревьями.
        - Уехал! А каков красавец! - сказал Диксон.
        - Это ещё что, - засмеялся Горбушка, - будут экземпляры пошикарнее, когда доберёмся до диких.
        Одолев брод, мы быстро достигли деревни, где располагалось агентство Оседжей. У полковника Шото, распоряжавшегося там, была собственная канцелярия для управления делами индейцев и склад для раздачи припасов и подарков по случаю национальных праздников. Деревня состояла из нескольких бревенчатых строений, поставленных по берегу реки, и нескольких больших загонов для лошадей. Тут и там стояли фургоны, у большинства из которых были почему-то сняты колёса. Кое-где возвышались конусовидные индейские палатки, ощетинившиеся наверху длинными и тонкими, как тараканьи усы, концами шестов, составлявших каркас всякого такого жилища. Больше не было в деревне ничего примечательного - никаких ресторанов, кафетериев, бильярдных залов, туалетных комнат. Одни только бревенчатые хижины, загоны и какой-то жалкий дощатый киоск, где можно было обзавестись всеми видами табака, в любой европейской упаковке или россыпью. На стене киоска красовался сморщившийся от дождей плакат с изображением испанской танцовщицы, высоко задравшей оголившиеся ноги.
        - Вот вам пример дурного влияния цивилизации на чистые умы, - пробормотал комиссионер, стукнув прикладом ружья в голые ноги плясуньи.
        - Вы полагаете, что им нельзя смотреть на обнажённые ноги? - уточнил Диксон.
        - Голые ноги и сиськи они видят в избытке, - ответил Питерсон, нахмурившись, - но вот с дурацкими панталонами в кружевах им совершенно не надо знакомиться. Начнут теперь заказывать для своих жён всякие шёлковые подштанники и чулки в сеточку. Пропаганда, реклама чёртова, тьфу на неё…
        Всюду сидели, стояли и бродили индейцы, завёрнутые в яркие полосатые одеяла, как куклы. Кроме туземцев, были тут трапперы и охотники, а также метисы, креолы, негры всех тонов и полутонов и вообще всякий прочий люд, который трудно описать, равно как и понять.
        - Не желаете приобрести пару браслетов? Тогда, может, расшитые мокасины для сувениров? Сторгую недорого священный щит с личным автографом знаменитого Текумзе!
        - Купите свежий скальп Команча! У меня самые дешёвые скальпы, но самые качественные! Продаю свежие скальпы Команчей!
        - Индейскими девочками не интересуетесь? А метисками?
        Чего только не предлагали пронырливые безродные плуты! Но мы с презрением отмахивались от них, уверенные в том, что сами добудем для себя всё интересное в недалёком будущем.
        Наиболее живое место в деревне являла собой кузница, где негр исполинского роста подковывал лошадь, два метиса делали железные ложки для растапливания свинца на пули. Старый траппер, одетый в кожаную длиннополую куртку и мокасины, подставив ружьё к прилавку, рассказывал, глядя на метисов, про свои охотничьи подвиги. Несколько больших собак шныряли туда-сюда по мастерской, другие отдыхали на солнце; крохотный щенок приподнял наклонённую набок голову и навострил ухо, с любопытством наблюдая процесс подковывания лошади, будто сам жаждал перенять это искусство или же дожидался времени, когда придёт его черёд быть подкованным.
        Тут я и встретил Диксона вместе с его спутником. Они были в полном походном снаряжении. Искатели приключений хорошо подготовились к своей затее, особенно побеспокоившись о скаковых лошадях; кроме тех, на которых они ехали, они запаслись также и другими, которых они вели на поводу - более резвыми и специально натренированными для охоты.
        - Вы не будете ждать нас? - удивился я. - Хотите ехать без нас?
        - Нет, мы просто разминаемся, проверяем снаряжение, катаемся туда-сюда.
        Да, Диксону не терпелось тронуться в путь.
        Нам с комиссионером очень хотелось заполучить перед выступлением в поход кого-нибудь из местных в проводники, кто знал степные обычаи и мог к тому же помочь нам по необходимости своим охотничьим умением. Мы прекрасно понимали, что нашему французику Горбушке, который готовил нам кушанье, охотился и следил за лошадьми, не справиться в дороге со всеми обязанностями, включая вьючных лошадей и поварские заботы, и потому выискивали кого-нибудь ещё.
        В конце концов нам такой и попался, вернее сказать, нам его представили. Его звали Пьер, метис франко-оседжских кровей. Как нас заверяли, Пьеру были известны все уголки прерий. Он посетил самые далёкие края степи, поездив с католическими миссиями и с путешественниками-одиночками, которых интересовали индивидуальные туры. О таком мы и мечтали. В случае нужды он мог быть следопытом и переводчиком, а что до охоты, то нам его рекомендовали как лучшего охотника во всей округе.
        Признаюсь, с первого взгляда он мне не приглянулся. Он был в старой охотничьей куртёнке и в таких засаленных и запачканных ноговицах из лосиной кожи, что они от давнего употребления лоснились, будто покрытые изрядным слоем лака. По виду ему было лет тридцать шесть, и если судить по сложению, он мог похвастать силой и отменным здоровьем. Черты его лица не отличались грубостью; он имел даже некоторое сходство с Наполеоном. Однако в выражении его лица было слишком уж много угрюмости, что усиливалось длинными волосами, не расчёсанными и свисавшими из-под меховой шапки.
        Говорил он отрывисто и грубо, не обещал нам ничего, не уговаривал. Условия, выдвинутые им в обмен на необходимые нам услуги, показались нам поначалу слишком завышенными. Но Пьер ничем не выказал своей готовности умерить запросы, равно как не думал он и набиваться нам в провожатые.
        - Я не напрашиваюсь к вам, вы напрашиваетесь ко мне, - сказал он.
        Вообще в его характере проявлялось куда больше индейских повадок, чем манер белого человека. Всё это склоняло меня к мысли отказаться от кандидатуры Пьера, так как я привык относиться с недоверием к метисам как к людям весьма ненадёжным. Однако у нас не осталось времени на поиски других провожатых, и мы были вынуждены довольствоваться Пьером. Он сию же минуту направился снаряжаться в путь.
        Единственно, чего не хватало мне для полного счастья в походе по луговым степям, так это надёжной лошади. Та, что была подо мной, пусть и была по-настоящему сильной, но обладала чрезмерно упрямым нравом. В конце концов мне удалось найти превосходного жеребца тёмно-бурой масти, сильного, живого, красивого. Я с удовольствием прыгнул на него, отдав моего серого Горбушке. Французик был рад этому несказанно.



        ОТЪЕЗД. ГЛАВА ПОВЕСТВУЕТ О ПЕРВЫХ ДНЯХ ПУТИ И О ПЕРВЫХ НАШИХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ НА ТЕРРИТОРИИ ДИКАРЕЙ

        Протяжные звуки рожка дали сигнал к началу похода. Один за другим солдаты сержанта Пупса потянулись к лесу, вытянувшись вереницей. Мы двинулись за ними, но ехали следом не очень долго, ибо наши вьючные лошади сдерживали нас. Не приученные ехать в строю, они сбивались то в одну, то в другую сторону, исчезая в лесной чаще, и никакие ругательства Горбушки не могли сдержать их. А метис наш, с ружьём за плечами, гонялся на своём резвом сером за вьючными животными, награждая их не только бранью, но и щедрыми ударами плётки.
        Из-за непослушания вьючных лошадей мы скоро потеряли из вида ехавших впереди всадников во главе с сержантом Пупсом, но старались всеми силами не потерять их следы. Так мы продвигались вперёд сквозь кустарник, между деревьями, минуя палатки индейцев и хижины негров, и под вечер прибыли к ферме, принадлежащей поселенцу по имени Барбаросс. Дом его стоял на холме, у основания которого тесным кругом устроились около реки сержант Пупс со своими людьми.
        - Если вы будете ехать в том же духе, - заговорил он, - то всегда будете терять нас. А если вы будете постоянно терять нас, то зачем мы вам нужны?
        Хозяин фермы принял нас радушно, но сожалел, что не может предоставить нам никаких удобств в связи с разразившейся в его семье болезнью - все лежали с насморком и кашлем. Он и сам не отличался цветущим видом; при всей крепости телосложения он выглядел поникшим, имел бледный цвет лица, говорил с присвистом. Его бревенчатый дом был превращён в настоящий лазарет, повсюду виднелись больные люди.
        - Вы к нам в дом не входите! - крикнул Барбаросс, радушно улыбаясь и громко чихая. - У нас карантин!
        - Не оспа ли у вас? Может быть, грипп? Не нужны ли прививки?
        - Нет, спасибо, мы сами помрём.
        - Ну, тогда ладно…
        Мы поставили палатку во дворе.
        Вскоре после того как мы угомонились, прискакал наш новый проводник - метис Пьер. На одной лошади ехал он сам, другую - нагруженную добрым запасом всего необходимого - вёл на поводу.
        - Судя по его виду, - предположил я, обращаясь к Питерсону, - этот парень - тёртый калач.
        - Мы можем быть спокойны. Этот крепыш прекрасно знает о всех возможных нуждах и крайностях в непредвиденных случаях, - ответил мне комиссионер.
        Одна из лошадей Пьера была предназначена для повседневной службы, другая - только для охоты. Эта вторая была полукровкой и происходила от ручной и дикой степной породы. Животное было красивое и гордое. Сам Пьер был вооружён с головы до ног: за плечами лежало ружьё, на боку висели рог с порохом и сумка с пулями, охотничий нож торчал за поясом, а у луки седла покоились моток верёвок и аркан для поимки диких лошадей. С таким вооружением и запасами индейский охотник в степи - то же, что крестоносец на море: оба нисколько не зависят ни от кого, всегда готовы оборонять себя и добывать провизию. Для Пьера ничего не стоило бросить всех на произвол судьбы, поехать своим путём и мыкать судьбу, как ему заблагорассудится, если бы ему вдруг этого захотелось. Думаю, что сам он прекрасно чувствовал свою независимость и очевидное превосходство над нами, тем более что мы направлялись в места, нам совершенно чужие.
        - Мы рады видеть вас с нами, Пьер, - поприветствовал я проводника.
        Он высокомерно кивнул мне и сказал:
        - Надеюсь, вы помните об условиях нашей сделки?
        Всё с тем же почти надменным видом он развьючил лошадей и поставил их в безопасное место на ночлег. Всё в этом человеке отличалось от нашего Горбушки, болтливого и всегда шумного хвастуна. Впрочем, Антуан, кажется, испытывал заметное чувство зависти по отношению к Пьеру.
        - Вот что я вам скажу, господа, - нашёптывал нам французик, сидя у костра, - нет в мире никого хуже метисов. Это самая гнусная из всех человеческих пород.
        - Ты уж слишком строг к индейцам-полукровкам, Антуан.
        - Нет, сударь, я знаю, что говорю. Метисы - самые вздорные и ненадёжные. Они чувствуют себя неполноценными: не то краснокожие, не то белые. Ни одна из рас не считает их своими. А этот Пьер - Оседжи называют его, как я слышал, Оторванное Ухо, - он вообще известен своим чёрным сердцем. Злой и своенравный. Упрям, как два осла, вместе взятых. Всегда готов на предательство…
        В какой-то мере это соответствовало действительности, ибо во время нашего путешествия Пьер по кличке Оторванное Ухо не раз проявлял готовность отправиться своим путём, обнаруживал свою несносную причудливость, подчас и заносчивость. Да, он мог покинуть нас в любой момент, так как у него под рукой имелись все средства, чтобы жить в степи самостоятельно и чувствовать себя как дома.
        - За что же он получил такую кличку? - поинтересовался я как-то у Антуана.
        - Оторванное Ухо? Это за драку из-за молодой индеанки. Пьер вырвал своему сопернику ухо, вырвал с корнем. Так сильно вырвал, что бедняга скончался прежде, чем успел оглохнуть. Говорят, что шаман плясал над ним целый день, но ничего так и не наплясал. Я же говорю - у Пьера дурное сердце…
        На следующее утро, 11 сентября, в половине восьмого, мы двинулись в путь и ехали по низменности, где земля была наносной, растительность пышно развивалась на плодоносной почве и громоздились деревья непомерной величины. Путь наш пролегал параллельно западному берегу реки Арканзас, на берегу которой мы намеревались сойтись близ устья Красной Реки с ротой ренджеров. По дороге нам попадались деревни Криков и фермы, чьи обитатели в недавнем прошлом оставили индейский образ жизни и занялись земледелием и скотоводством, вполне преуспев в этом деле.
        - Вот видите, мой друг, - говорил с грустью комиссионер, наклоняясь ко мне, - все эти фермы, заборы, колючая проволока - продукт цивилизации. Индейцы теряют себя, соприкасаясь с нами.
        - Вам жаль их?
        - Мне жаль нас с вами. Мы едем к ним, едем на их землю, чтобы глотнуть свежего воздуха и вкусить приятных тягот. Мы едем к ним - к дикарям, а сами занимаемся уничтожением их жизни. Мы повсюду кричим о прелестях цивилизации, а сами тайком едем в лес или в горы, чтобы насладиться тем, что несовместимо с цивилизацией. Мне жаль нас с вами. Жаль, что мир, к котором мы принадлежим, полон неискренности…
        Нам повстречались некоторые из фермеров. Некоторые шли пешком, иные - на лошадях. У многих всадников за спиной сидели женщины в красивых нарядах. У Криков чувствуется настоящая цыганская страсть к ярким цветам и пестроте одежды, и на фоне прерии они видны издали и смотрятся блистательно. У одной женщины голова была повязана ярко-красной тканью и украшена чёрными перьями наподобие петушиного хвоста. Другая накрыла голову белой тряпкой с красными перьями. Третья не воспользовалась перьями, но приукрасила свой тюрбан большой связкой сумаха - здешним вечнозелёным растением с мелкими цветами. Все увиденные мною женщины были похожи на сказочных принцесс. Хотелось потрогать их и расцеловать.
        Мы сделали привал близ бревенчатого укрепления, которое принадлежало какому-то белому скваттеру - старику высокому и скуластому. Худощавый, рыжий, с лицом несколько перекошенным, он поминутно подмаргивал одним глазом, будто хотел дать понять, что всё, что он ни делал, имело какой-то скрытый смысл. Когда мы встретили его, он находился в гневном состоянии, так как у него пропала лошадь.
        - Я говорю вам, что её украли краснокожие! Эти сукины дети, язви их душу, обожают красть лошадей! - Старик торопливо подмигнул пару раз.
        - Может, она всё-таки сама ушла? - нахмурился сержант Пупс, растопырив свои громадные уши и распушив усы.
        - Сама? Не пытайтесь насмешить меня, сэр. Тут недавно проехали Оседжи, - скваттер погрозил пальцем куда-то в окно, - это их рук дело. Вот я им устрою вазелиновую задницу!
        Он снял со стены длинноствольный карабин и обернулся к нам.
        - Вот что нас рассудит, - засмеялся он, хрипло поглаживая потёртый приклад ружья, этого неизменного миротворца в делах правых и неправых.
        В дверях показался второй скваттер.
        - Верно, только так и можно решать наши дела, - сказал он, застёгивая ремень с револьвером; у него за спиной уже висело ружьё.
        Мы всячески старались успокоить старика; объясняли, что лошадь его легко могла сама уйти в ближний лес; но он не хотел согласиться с нами, так как его жгла жажда мести, столь свойственная всем жителям пограничья. На Диком Западе людей обычно жгло желание хоть в чём-нибудь да обвинить индейцев, и ничто на свете не могло успокоить скваттера.
        Мы проехали ещё несколько миль и вскоре потеряли след сержанта Пупса и его людей, так как встретили множество других следов, с которыми совершенно спутались нужные нам. Вскоре мы окончательно оставили позади мирные земли и выехали на обширную пустыню, покрытую высокой, мягко колыхавшейся травой.
        След, по которому мы двигались, представлял собой узкую стёжку, бежавшую по холмам и долинам, через кусты и плеши, по дикой чаще и голой степи. В этой пустыне путники - верховые и пешие, индейцы и белые - всегда идут один за другим, чтобы кто-то прокладывал дорогу, облегчая путь всем остальным. Поэтому по следам никак нельзя узнать о точном числе путешественников, ибо от всех остаётся лишь узкая тропка.
        Немного проехав по стёжке, мы увидели вдруг мчавшегося нам навстречу нашего недавнего знакомца - скуластого и вечно подмаргивающего скваттера. Он ехал рысью по склону холма в сопровождении своего спутника. Его худощавость и какой-то жалостливый вид напомнили мне известные изображения Дон Кихота Ламанчского. Он, как и этот славный рыцарь, ехал на поиски приключений, готовый ворваться в глубь самой непроходимой топи, где его подстерегали коварные враги.
        Пока мы разговаривали с ним, на гребне холма появился из-за опушки леса конный Оседж. Он находился примерно на расстоянии четверти часа езды от нас и двигался прямо на нас, ведя на поводу другую лошадь. Наш подмаргивающий старикан немедленно узнал в этой лошади свою пропавшую кобылу.
        Когда Оседж приблизился, я приятно удивился его облику. То был юноша лет девятнадцати, рослый, прекрасной наружности римского типа; он словно сошёл с яркого живописного полотна, без стеснения оставив на этом полотне все одежды: на нём была только смятая набедренная повязка. Оседж сидел на великолепном пегом мустанге, с широким ошейником, на котором спереди висела кисть лошадиных волос ярко-красного цвета.
        - Он ведёт мою лошадь, джентльмены. Какая наглость! Держите ухо востро, господа! Как бы этот дьявол не учинил тут кровопролития! - воскликнул скваттер.
        - Не похоже, чтобы он приготовился к ингсунгахси. Слишком уж спокоен, - сказал Питерсон.
        - Что такое ингсунгахси? - полюбопытствовал я.
        - Смерть на поле брани. От слова «ингсун» - гром, «хси» - уничтожить ударом палицы.
        - При чём же тут гром?
        - Оседжи считают, что гром есть проявление божества войны. Когда приходит шторм с его ужасающим громом и страшными молниями, индейцы воспринимают его как знак войны со стороны Ваконды [30]. Кстати, ингсунгахси может означать смерть не только на поле боя, но и гибель от удара молнии…
        Индеец ехал тихо, открыто и безбоязненно. Временами он останавливался и делал какие-то жесты.
        - Он говорит, - разъяснил наш проводник Пьер Оторванное Ухо, - что лошадь, которую он держит на поводу, забежала в их лагерь и что он желает возвратить её хозяину.
        Я ожидал, что скуластый рыцарь начнёт благодарить дикаря, но, к моему большому удивлению, старый плут стал надрываться гневом ещё пуще прежнего, торопливо подмигивая хитрым глазом.
        - Эти сукины дети увели мою лошадь нарочно, чтобы после вернуть её и получить за это вознаграждение, - грозил кулаком сварливый скваттер, - это обычная хитрость дикарей. Уж я-то знаю, я тут с ними пуд соли сожрал.
        - Сударь, умерьте свои аппетиты, - ответил Питерсон, - соль плохо отражается на работе почек.
        Накричавшись вдоволь, старик сказал, что надобно привязать индейца к дереву и выпороть как следует плетьми в качестве наказания. Сколь же велико было его удивление, когда мы отказались поддержать его гнусное предложение.
        Насколько мне известно, в пограничье широко распространён такой способ
«благодарности». Там это называется «пограничным правом» или «законом Линча». Обвинитель в таких случаях является и свидетелем, и присяжным, и судьёй, и исполнителем приговора. Чтобы превратиться в обвиняемого, достаточно одного лишь подозрения. Мне кажется, что именно такой подход к любому делу пробуждает в индейцах крайнюю неприязнь к белым людям, которая подстрекает их к возмездию и нередко оканчивается войной. Глядя на открытое лицо Оседжа, на его свободные манеры, я невольно сравнил их с суровыми чертами и наглостью скваттера и пришёл к выводу, что именно спину последнего я бы с удовольствием огладил плетью.
        В конце концов старый скваттер, видя, что ему придётся довольствоваться только лошадью, отправился восвояси вместе с приятелем, грубо ворча и оглядываясь.
        Что касается молодого Оседжа, то мы все были на его стороне, в особенности Граф. Он буквально влюбился по уши в дикаря, отдавшись этому чувству со всею пылкостью своих лет и характера. Он принялся уговаривать индейца ехать вместе с ними в степь, сделавшись оруженосцем и следопытом. Юноша очень быстро согласился, позабыв своих соплеменников, стоявших лагерем где-то на болоте. Индеец этот, с ружьём и лошадью, готов был отправиться в кругосветное путешествие в любую минуту; при нём были все его земные потребности, он не нуждался в долгих сборах и долгих прощаниях, он не должен был ничего объяснять никому - вот она, великая тайна личной свободы. Мы, граждане «цивилизованного» мира, в сравнении с «дикарями» - просто рабы. Мы порабощены самими собою, своими заботами, своими строго расписанными по времени делами, своими планами. Мы скованы самой страшной цепью - целью. Иногда мы кладём для достижения этой цели всю жизнь, точно даже не зная, каковы будем мы сами к моменту достижения этой цели: будут ли у нас всё те же убеждения, те же пожелания, будет ли важна для нас эта цель к моменту её достижения. А
изнеженность? Она спутывает нас, препятствует малейшему движению тела и губит в нас восторги души, которые мы могли бы получить только от простых, а то и примитивных вещей.
        Мир прост, в этом сокрыта истина. А прост он потому, что его можно прочувствовать по-настоящему, когда глубокие осмысления оставлены позади. Бери то, что тебе даётся, и пользуйся этим без всяких сложностей, но помни, что всё это - поверхностное проявление Великой Тайны.
        Так думал я в те мгновения и не отрицаю, что мысли мои были привиты мне некоторым образом горячностью Графа, который был так восторжен и воодушевлён поэтической дикостью луговых степей; он говорил только о том, сколь сильно ему мечталось провести время среди Оседжей, этих рыцарей прерий, наряжаясь в индейскую одежду и во всём следуя их образу жизни.
        Вскоре справа от нас появился конный отряд. Мы насторожились, но Пьер успокоил нас:
        - Это люди Пупса.
        - Если вы, чёрт вас раздери, намерены всё время теряться, - разразился бранью сержант Пупс, едва успев приблизиться,- то я предупреждаю, что не намерен искать вас повсюду, как безмозглых карапузов… Между прочим, мы видели следы военного отряда Поуней. Вас это вдохновляет?



        ВЫЕЗД НА РАВНИНЫ. ГЛАВА О ВЕЛИЧИИ ПРЕРИЙ И РАССУЖДЕНИЯ О СОМНИТЕЛЬНЫХ ПОДВИГАХ ИНДЕЙСКИХ ХРАБРЕЦОВ

        Утром, двигаясь по тропинке, мы обратили внимание на то, что её пересекали другие, уходившие круче на запад от леса, то есть в прямом направлении к Арканзасу. Наш метис, поглядев с минуту на новые следы, объявил, что они принадлежали Оседжам, которые прошли через реку и направились свои в охотничьи угодья.
        Граф со своими спутниками остановился, чтобы распрощаться с нами.
        - Теперь я направлюсь по этим следам, джентльмены. Мне нужна настоящая дикость! - улыбнулся он. - Я еду за Оседжами.
        Такое предприятие, по мнению ехавших с нами опытных жителей пограничья, грозило настоящей опасностью. Особенно обращали они внимание на то, что у Графа на было при себе никаких слуг и надёжного прикрытия, никого, кроме молодого индейца и неопытного метиса. Помимо того, Оседжи пребывали в постоянной и непримиримой вражде с Поунями, которых Граф мог встретить на пути и на следы которых наехал отряд Пупса. В случае такой нечаянной встречи Поуни могли учинить настоящий бой, будучи народом совершенно необузданным. Но не только Поуни представляли угрозу для немногочисленного отряда Графа. На его лошадей могли позариться и сами Оседжи, ибо среди них нашлось бы достаточно любителей чужих коней. Так что любые дикари могли похитить коней и оставить Графа посреди прерии без всяких средств к передвижению.
        Но Графа ничто не могло остановить, никакие уговоры не охлаждали его романтического рвения. Напротив, его желание поохотиться с Оседжами на бизонов только подогревалось разговорами о возможной опасности. Базиль, будучи человеком более здравомыслящим и лет на пять старше Диксона, ясно видел необдуманность предприятия, но не мог никак повлиять на своего друга. Сам же он не мог бросить молодого товарища на произвол судьбы.
        Таким образом, к великому нашему сожалению, они оставили наш отряд и отправились на поиски приключений. Старые охотники, ехавшие с нами, покачали головами. Метис пророчил им всевозможные бедствия. Я надеялся только на то, что в скором времени они столкнутся с какой-нибудь неприятностью, которая сломит упорство Графа и заставит его повернуть обратно. С такими мыслями мы поехали дальше шагом.
        В полдень была сделана продолжительная остановка.
        - Зря господин Граф затеял свою дурацкую поездку. Пусть с ним и поехал молодой Оседж, но это ничего не гарантирует ему, - проворчал Горбушка. - Этот Оседж ничуть не лучше и не хуже нашего метиса Пьера. В любой момент уедет, едва в голову что-то взбредёт. И даже не предупредит о своих намерениях.
        - Ты думаешь, он сильно рискует? - спросил я.
        - Это зависит от того, кого он повстречает и какое настроение будет у того, кого он повстречает, - присоединился к нашей беседе комиссионер Питерсон.
        - А какое может быть настроение у военного отряда?
        - Разное. Зависит от цели их похода, - сказал Питерсон. - Одни едут за кровью, другим нужны лошади, третьим - какой-то иной подвиг.
        - Разве подвиги индейцев отличаются одни от других?
        - Ещё как отличаются, мой друг. - Комиссионер откинулся на спину; по его лицу я понял, что он был расположен поговорить. - В зависимости от значимости совершённого подвига воин получает определённую награду той или иной степени. Первая, то есть высочайшая, почесть достаётся тому, кто ударит в бою невредимого врага, вооружённого и сильного. За это присуждается орлиное перо, его носят вертикально; затем шнурки для обуви, сделанные из кожи серого волка; также позволяется раскрашивать верхнюю часть тела в чёрный цвет.
        - Неужели все эти вещи так важны?
        - Очень важны, сэр. Почести второй степени удостаивается тот, кто первым ударит упавшего врага, раненого или невредимого. Полученное за это орлиное перо носится горизонтально, тело раскрашивается горизонтальными чёрными полосами. Чуть меньше почёта заслуживает ударивший раненого врага. За это не присуждается специального знака. Следующая по значимости почесть полагается за убийство врага.
        - Странно, что убийство считается не самым важным в военном деле.
        - А что здесь важного? Убить можно из укрытия; особой доблести такое убийство не требует. А вот ударить противника в бою - дело не из простых.
        - Стало быть, за убийство ничего не присуждают? - уточнил я.
        - Если враг убит из ружья, то победителю разрешается взять ружьё на танцы и выкрасить конец ствола в красный цвет. Ему также позволяется вырезать бизонье мясо со спины бизона, когда туша разделывается в лагере. Если же воин сразил врага стрелой, то во время танца он закрепляет стрелу в волосах, раскрасив её наполовину алой краской. Это не столько почесть, сколько отличительный знак. Люди должны видеть, кто что совершил… Последнее, что может быть связано с врагом, - это снятый скальп. Человеку, который снял с врага скальп, разрешается вымазать лицо алой краской и поверх неё нанести чёрные штрихи.
        - Вы упоминали кражу лошадей. Считается ли это подвигом?
        - Не знаю, подвиг для них это или просто естественная потребность пощекотать нервы. Конокрадство почти всегда сопряжено с риском, так как можно угодить в лапы к врагу, а враги тут все без кембриджского воспитания - могут пальцы отрезать, могут голову оторвать, могут разрубить на кусочки и скормить собакам. Поход за лошадьми - опасное занятие. Человек, угнавший лошадей, во время праздника раскрашивает своё тело следами копыт и обматывает вокруг своего пояса верёвку. Кроме того, ему позволяется рисовать следы копыт на своей лошади…
        Пьер Оторванное Ухо сидел поблизости и тоже слушал Питерсона, но не вмешивался в разговор. Его скуластое лицо ничего не выражало, лишь несколько раз он оскалил белые зубы, звучно щёлкнув ими, но к чему относился его оскал, сказать было невозможно.
        После возобновления похода мы быстро достигли Арканзаса. Река текла шумно и широко. Один из песчаных берегов его был покрыт ивами и низкими тополями. На другой стороне раскинулась равнина, и взор привольно блуждал по цветистым полянам, которые перемежались с лёгкими возвышениями, покрытыми кустарником и рощицами. Неподалёку от реки мы проехали мимо останков лагеря, который незадолго до нас покинул отряд Оседжей. Из земли торчали гибкие шесты, согнутые наподобие лука, переплетённые ветвями и сучьями, покрытые корой и шкурами.
        Кто знаком с индейскими обычаями, тот легко узнаёт по внешнему виду и конструкции, к какому племени принадлежат жилища и с каким намерением блуждает стоявший тут отряд дикарей, то есть на охоту прошли индейцы или на войну. Пьер показал нам палатку, в которой проходил совет вождей, и хорошо утоптанное место, где, по словам метиса, исполнялись танцы.
        Часа три спустя мы достигли места, где недавно стояла рота ренджеров. Кострища ещё дымились. По мнению Пьера, мы отставали от роты примерно на день пути. Неподалёку струился светлый ручей, густо рос дикий горох, очень хороший для кормления лошадей, и мы остановились на ночлег.
        Вскоре послышались крики, и мы разглядели Графа со всей его свитой. Они выезжали из леса и направлялись к нам. Мы радостно поприветствовали его.
        - Что случилось, Граф? Вы передумали?
        - Мы наткнулись на четыре оскальпированных трупа, господа! - замахал руками Диксон.
        Итак, Граф убедился в том, что путешествие с таким малым числом людей было опасным, и решил догнать нас. На их удачу, они успели найти нас до наступления ночи. Проведи они одну ночь в степи, наверняка остались бы без лошадей, а то и без скальпов.
        Рано утром 12 сентября в наш лагерь приехали два индейца из племени Крик. Они возвращались от ренджеров, куда их посылал комендант форта Гибсон с приказом командиру роты дождаться нас. Индейцы сообщили, что покинули ренджеров не более двенадцати часов тому назад, что рота стояла близ Арканзаса и что в том месте было полным-полно дичи. Узнав об этом, мы оживились и исполнились новыми силами. Несмотря на палящее солнце, мы сразу двинулись в указанном направлении.
        Я часто заглядывался на Графа и его индейского спутника. Сам Дик Диксон ездил верхом прекрасно и очень, как я уже успел отметить, смело и красиво. Он любил горячить коня и скакал со всей выразительностью своенравного молодечества, красуясь и позволяя другим полюбоваться. На нём была замечательная охотничья куртка яркого пурпура из выделанной оленьей шкуры, превосходно вышитая пёстрыми шёлковыми нитями. Похоже было, что куртка та была сделана какой-то красавицей-индеанкой, постаравшейся вложить в изделие всю страсть любви к своему возлюбленному. Но теперь эту куртку носил Граф, купив её в агентстве. На нём также были кожаные штаны, мокасины, шапка и двуствольное ружьё за спиной. Весь облик Диксона, сидевшего на разгорячённом коне, был восхитителен.
        Что до молодого Оседжа, то он всегда ехал следом за Графом на красивом коне, рыжая грива которого дико трепетала на скаку. Голова и грудь дикаря были обнажены, единственной одеждой его был кусок шкуры, перекинутый через чресла. В одной руке индеец держал ружьё, другой правил лошадью. Казалось, он был готов в любую минуту помчаться следом за Графом, куда бы тот ни приказал ехать.
        Пылкий воображением, Граф уже представлял бездну приключений и дерзких подвигов, совершённых бок о бок с молодым индейцем на охотничьей земле Поуней.
        Проехав несколько дальше, мы перебрались через глубокий ручей по крепкому мосту - остатку старой плотины бобров, не увидев, впрочем, никаких следов этого трудолюбивого семейства четвероногих строителей.
        Около половины десятого мы сделали привал в лесу и пустили лошадей на свободный корм. Разложив огни, мы принесли воды из ближайшего ручья, и очень скоро наш французик сварил для нас кофе. Когда мы пили его, Горбушка указал на что-то. Мы все обернулись и увидели старого индейца-Оседжа. Дикарь приблизился к нам, подавая знаки, коими хотел сказать, что потерял свою лошадь.
        - Он принадлежит к небольшому отряду Оседжей, который прошёл тут недавно, - объяснил Горбушка. - У него пропала лошадь.
        - А может быть, он просто лазутчик, нанятый враждебно настроенными дикарями?
        - Ерунда. Он почти совсем слепой, потому-то и кобылу свою упустил.
        После завтрака все принялись развлекаться по своему усмотрению. Одни палили из ружей в цель; другие лежали и спали, укрывшись в густой тени и положив под голову седло; третьи разговаривали возле огня, и дым вился от костра сизой струйкой, утопая в широких ветвях. Лошади хватали дикий виноград, другие в наслаждении катались по земле.
        Мы же устроились под высокими деревьями, которые своими прямыми и гладкими стволами напоминали колонны. Искристое солнце струилось сквозь прозрачные листья, расцвеченные осенней пестротой, и мне чудилось, что солнечные лучи скользили по раскрашенным окнам величественного готического собора, обрамлённого колоннами. В самом деле, во многих лесах царит какая-то торжественность и ощущается благоговение, которое во мне пробуждают такие же чувства, какие я испытывал во время посещения огромных церквей. В солнечных лучах клубилась золотистая пыль. Такая же дымка бывает в храме, когда его тёмное пространство пронизывается вдруг косыми солнечными полосками.
        Около полудня звуки рожка пригласили нас к отъезду, и мы скоро собрались в дорогу, надеясь приехать в лагерь ренджеров ещё до наступления ночи. Он был от нас, если верить словам старого Оседжа, не более четырёх или пяти часов ходу.
        Мы проехали одинокий пруд в лесу, покрытый водяными лилиями, прелестнейшими из всех, какие мне доводилось видеть за мою жизнь. Между лилиями шныряли сотни диких уток, сияя яркими цветами своих пышных перьев. Затем мы спустились к берегу Арканзаса, где следы бесчисленных подков, уходящих в воду, ясно указывали на недавнюю переправу охотничьего отряда Оседжей, которые шли на равнины к бизонам.
        Мы напоили наших коней и некоторое время шли вдоль берега; наконец, завернули к степи, где приметили далёкий дым. Этот дым заставил нас ускорить бег наших лошадей, маня очевидной близостью бивуака. Вытягиваясь по тропинке, мы примчались к лугу, где паслись несколько лошадей. Но это оказались лошади вовсе не наших ренджеров, к которым мы так усердно торопились.
        Чуть впереди возникла деревня Оседжей на берегу Арканзаса. Наше появление наделало много шума. Старики толпами повалили к нам, брали каждого из нас за руку, здороваясь. Женщины и дети жались друг к другу, собираясь кучками. Они бросали в нашу сторону робкие взгляды и посмеивались, общаясь между собой шёпотом. Молодёжь со всей деревни, как нам объяснили, отправилась на охоту, поэтому в деревне остались только старики и женщины с детьми.
        Тут Питерсон, не сходя с лошади, обратился к индейцам. Он объяснил цель предпринятой им поездки и возложенных на него обязанностей.
        - Если говорить честно, то меня прислало правительство. Тьфу, дьявол, вы же понятия не имеете, что такое правительство. Вам говорит о чём-нибудь слово
«правительство»? Нет? Правительство- это сборище удачливых мерзавцев, которые думают о том, как бы не допустить к своему корыту менее удачливых мерзавцев. Для этого они выдумывают всяческие программы и втирают людям очки, будто бы без этих программ простой люд ни шагу ступить не сможет. Впрочем, что такое очки, вам тоже не очень понятно… Так вот, правительство направило меня к вам, чтобы я способствовал установлению мирных отношений между племенами западных равнин. Я тут у вас уже не первый раз, кое-кто меня помнит. Когда я приезжаю сюда, я повторяю одно и то же, надеясь убедить вас в правоте моих слов. Война, конечно, дело паскудное, что тут говорить, и вам надобно поставить на ней крест, прекратить междоусобицы и прочую воинственную возню. Понимаю, что вам трудно отказаться от ваших кровожадных забав, ведь вы думаете, что достоинство мужчины зависит от совершённых им подвигов. Вы заблуждаетесь, но сейчас я не стану говорить об этом. Дело в том, что скоро вы просто не сможете забавляться в своих военных походах, не будет у вас возможности снимать скальпы и воровать лошадей. Не понимаете? Я объясню,
всё предельно просто. - Питерсон вспотел от волнения и протёр мокрый лоб ладонью. - Вы всё больше и больше привыкаете к присутствию здесь белых людей. Вы получаете от них всякие удобные для вас вещи типа латунных чайников, винтовок и карманных часов. Но всё это делает вас зависимыми от племени Бледнолицых. Всё это - ваша гибель. Разве плохо вам жилось, когда вы пользовались луками и стрелами и не знали ничего о винтовках и пистолетах?
        - Но пулей легче поразить оленя, - ответил кто-то из индейцев.
        - Да, легче. И вы привыкаете к лёгкости существования. Вы теряете свои традиционные навыки. Но однажды белые люди отберут у вас ружья, и тогда вы останетесь ни с чем. Как вы будете охотиться тогда, если вы разучитесь стрелять из лука? Кроме того, с помощью ружей вы бьёте животных направо и налево, не прикладывая особых усилий, и потому губите много лишней дичи. А раз у вас много лишнего, вы не заботитесь о том, чтобы съедать всё мясо. Раньше вы срезали с убитого зверя всё до последнего куска. Теперь же вы выбираете только лакомые кусочки. Но если так пойдёт дальше, то очень быстро вокруг вас не останется ни бизонов, ни оленей.
        - Ты странно говоришь, друг. Дичи вокруг так много, что её хватит на всех. Она никогда не пропадёт, - удивился кто-то ещё из дикарей, - бизоны, олени, леса и реки будут вокруг нас всегда.
        - Вы не представляете всех последствий того, к чему вы привыкаете, соприкасаясь с Бледнолицыми! - строго проговорил Питерсон. - Я призываю вас следовать путём древних традиций и древних знаний и не поддаваться на посулы белокожих пришельцев.
        - Ты хочешь поссорить нас с Бледнолицыми, но их племя сильно. Зачем нам ссориться с ними? У них есть ружья, у них есть сладкие конфеты, у них есть много того, чего у нас нет и не будет, если мы порвём отношения с Бледнолицыми.
        - Краснокожие братья мои! Я желаю вам добра! Подумайте над моими словами, а я ещё вернусь к вам.
        К Питерсону подъехал сержант Пупс и спросил:
        - О чём вы говорили с таким жаром, сэр? Должен заметить, вы здорово лопочете на их языке.
        - Я убеждал их вести себя правильно, - ответил комиссионер.



        ЛАГЕРЬ. ГЛАВА О ТОМ, КАКОВЫ ИНДЕЙСКИЕ ВОИНЫ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ И О НЕКОТОРЫХ ИХ СТРАННОСТЯХ

        В полной надежде достичь лагеря ренджеров до наступления ночи мы поспешили дальше. Сгустились сумерки, когда мы добрались до цели.
        Ренджеры расположились под деревьями возле какой-то пещеры, а нам разбили палатку на утёсе, под которым бежал ручей. Наступала ночь, затмевая всю округу. Подплывшие облака грозились угостить нас дождём. Ренджеры перенесли костры в пещеру, и блики огня запрыгали по стенам, освещая поистине разбойничью на вид стоянку. Как бы довершая полную картину дикости, тут и там появлялись Оседжи, прибывшие ни с того ни с сего из той деревни, через которую мы не так давно проехали. Трое из них зашли к нам и остановились перед нашим костром, ничего не говоря. Молча наблюдая за всем, что происходило перед ними, индейцы казались во мраке ночи настоящими памятниками, изваянными из бронзы. Мы предложили им поесть, а затем налили кофе, который пришёлся им очень по вкусу. Индейцы любят этот напиток, как, впрочем, и все жители Запада, и называют его чёрным лекарством. Правда, слово «лекарство» в их устах несёт не столько медицинский оттенок, сколько магический. Многие вещи, суть которых они не могут объяснить, индейцы наделяют сверхъестественными качествами (как не могут они объяснить действие спиртного, наркотиков,
табака и сильнодействующих медикаментозных средств), а потому и называют всё непонятное лекарством.
        После ужина индейцы улеглись около огня друг подле друга и затянули тихую гнусливую песню, отбивая такт пальцами по груди. В этом пении, как мне показалось, соблюдалась правильность строф, из коих каждая оканчивалась не мелодическим падением, но отрывистым вскриком «га!», похожим на громкую икоту.
        - Этой песней, - пояснил Пьер Оторванное Ухо, - они благодарят вас. Они восхваляют вашу наружность, а также всё, что им известно о цели вашего странствования.
        Дикари не забыли упомянуть и лично Графа, задор которого и рвение к приключениям очень воодушевили Оседжей. Индейцы также пропели что-то о хитрости индейских девушек, сыгравших над ними какую-то шутку, и это вызвало бурный хохот наших следопытов.
        Этот род импровизации весьма свойственен всем диким племенам. Таким образом, немного меняя голос, они воспевают свои подвиги, совершённые на войне и на охоте. Иногда они увлекаются юмором и даже сатирой, которые распространены среди индейцев значительно шире, чем это принято думать.
        В повседневной жизни индейцы сильно отличаются от тех образов, которыми их наделили поэтические произведения. Мы привыкли думать о них как о молчаливых, непреклонных и не знающих ни слёз, ни улыбки людях. Разумеется, они хранят молчание в присутствии тех белых, к которым испытывают недоверие и чью речь не понимают. Но когда индеец находится среди своих, то едва ли отыщется человек более разговорчивый. Они подолгу чешут языки, разговаривая об опасностях охоты и войны, любят поворошить в памяти и разные забавные случаи. Они большие балагуры и почти всегда стараются выставить дурачками Бледнолицых, с которыми случай сводил их; смеются над их важностью, самодовольством, усами, очками, золотыми пуговицами, тесными штанами на подтяжках, кальсонами и носками. Особое веселье вызывают у них ширинки на брюках. Жадные до наблюдений, индейцы замечают всё взглядом верным, острым и колючим; если что вызывает их удивление, они обмениваются между собой взором или гортанными звуками, похожими на позыв к тошноте. Но они хранят свои замечания до тех пор, пока останутся одни. И вот тут, подальше от посторонних глаз,
они ухохатываются досыта. Иногда от смеха некоторым становится дурно, и тогда товарищи проводят над ними какую-нибудь священную церемонию.
        Во время моей поездки по территории пограничья я имел несколько случаев подметить живость и весёлость их праздного времяпровождения. Не раз видел я кучку дикарей, разговаривавших у огня до поздней ночи с такой шутливостью, что весь лес иногда оглашался звуками их смеха, а с деревьев, под которыми они сидели, сыпались от содрогания орехи и жёлуди.
        Что же до слёз, то их у индейцев целые родники - и истинных, и притворных. Случается, через эти слёзы они очень многое выигрывают. Никто больше них не плачет столько и с такой горестью о смерти друга или родственника. В известное время отправляются они на могилы родственников выть и плакать. Мне случилось раз слышать близ одной индейской деревни завывание, раздиравшее душу; то плакали индейцы, шедшие в поле скорбеть по мёртвым. В это время их слёзы, как я видел сам, текут ручьями…
        Да, слёзы, слёзы. Без них человек не был бы человеком…
        Утром индейские гости завтракали с нами. Но мы нигде не могли найти молодого Оседжа, игравшего роль оруженосца при Графе во время кочевой его жизни в прерии. Дикой лошади его не было. Высказав несколько различных предположений, мы заключили, что он ночью распрощался с нами по-индейски, то есть без слов. Должно быть, Оседжи, с коими он сошёлся накануне, настроили его на такой поступок, рассказав о какой-нибудь красивой девчоночке в соседнем стойбище, и он ускакал с ними. Разве какая-нибудь сила сможет противостоять половому влечению в молодые годы?
        Мы все жалели о молодом Оседже; он так полюбился нам и своей открытой, мужественной наружностью и увлекательными поступками. Но больше остальных горевал о нём Граф, лишившись своего проводника и сподвижника.
        Погода после дождя, шедшего целую ночь, прояснилась, и мы с седьмого часа утра опять пустились в путь с твёрдой надеждой вскорости достичь лагеря пограничных ренджеров. Не прошло и двух часов после отправления, как мы заметили одно большое срубленное дерево, в пустом пне которого находились уже повреждённые соты - вернейший признак близости людей. Не успели мы потратить ещё и часа, как наш громкий крик радостно огласил окрестность. Несколько шагов - и мы были на вершине горного хребта, откуда уже виднелся лагерь. По прекрасной прогалине были разбросаны шалаши из ветвей, покрытые древесной корой, и палатки, обтянутые полотном. Эти жилища служили ренджерам защитой от непогоды; в другое время они не стали бы устраивать кров, так как предпочитали проводить ночи под открытым небом. Везде виднелись группы охотников в самых разных одеяниях. Одни варили что-то, разложив у пня большой костёр, другие растягивали и приготовляли шкуры краснохвостых оленей, иные стреляли в цель, громко разговаривая, остальные просто отдыхали, развалившись на траве. Тут над горячим пеплом сушилась нарезанная на куски дичь на
палках, там ещё свежая добыча лежала на земле. Ряды ружей упирались на пни деревьев, над ними висели сёдла, узды и рога с порохом, а по лесу паслись лошади.
        В лагере нас встретили с шумом и радостью. Командир, мужчина лет сорока, дюжий, краснолицый, вышел вперёд и представился, смачно сплюнув коричневой от жевательного табака слюной:
        - Капитан Бин.
        - Мы рады, что настигли ваш отряд, капитан.
        - Я тоже рад, господа, что вы не заблудились. Человеку моего сорта, который провёл большую часть своей жизни на пограничье и знает степь очень хорошо, нечего страшиться. Но вам тут без надёжного спутника просто несдобровать, язви мою прокопчённую селезёнку…
        Капитану были очень к лицу кожаный охотничий ремень, рог, длиннополая замшевая куртка и широкополая шляпа. Он был воплощением жителя Дикого Запада.
        - Вот вам половина оленя к ужину, друзья, - сказал капитан.
        Следом за ним появился Пьер с двумя куропатками.
        Достали вертела, навалили мясом до краёв наши походные котлы. Французик Горбушка был в восхищении. Засучив рукава до локтей, он всячески старался выказать себя в поваренном искусстве, в котором он так много превозносил себя.
        Подле огня, на земле, была разостлана простыня, мы уселись вокруг неё. Куски куропатки, сваренные с клёцками и кусочками сала, мы вывалили в плошку, сделанную из кленового корня. В другую такую плошку мы налили густого, как соус, бульона. Горбушка принёс с торжествующим видом два деревянных вертела с насаженными на них кусками оленины. Тарелок у нас не было, и мы расправлялись с пищей по-охотничьи, то есть резали куски мяса каждый своим ножом и обмакивали их в соль и перец.
        - Должен признаться тебе, Горбушка, что никогда не ел я такой вкусной еды! - воскликнул я.
        - Да, кулинарному твоему мастерству надо отдать справедливость, - поддакнул Диксон. - Я пожираю твою стряпню с таким аппетитом, что боюсь проглотить случайно собственные пальцы!
        Наш французик весь раздулся от похвалы.
        Вечером в лагере всё шумело и веселилось. Кто-то из охотников достал скрипку и банджо - зазвучала задорная музыка. Молодёжь сию же минуту пустилась в пляс.
        Между тем капитан Бин и другие сошлись в своей компании и, устроившись на траве вокруг разостланной карты, держали совет о теперешнем нашем положении и о предстоявшем нам пути.
        Капитан кликнул нашего метиса Пьера.
        - Приходилось ли тебе охотиться в этом направлении? - Капитан указал пальцем на карту.
        - Да, - ответил Пьер Оторванное Ухо.
        - Для меня эти места новые. Раньше мы с ребятами не заезжали так далеко, - признался капитан. - Далеко ли отсюда до Красной Реки?
        - Если поехать по той окраине степи, то там будет голый холм с кучей камней.
        - Я видел этот холм.
        - Эти камни навалены Оседжами. Оттуда видно Красную Реку.
        - Если так, то завтра же мы доберёмся до Красной, - радостно заключил капитан, - перейдём её, а там уж до Арканзаса рукой подать, и до земли Поуней тоже.
        - Значит ли это, что мы вскоре увидим бизонов? - поспешил спросить я.
        - Это значит, что мы увидим гораздо больше, - засмеялся капитан Бин.
        Мысль о том, что скоро придётся ступить на землю Поуней, столь богатую бизонами и приключениями, в один миг воспламенила каждого из нас.
        - Ура! Да здравствуют великие искания!
        В следующий момент мы услышали громкий ружейный выстрел недалеко от нашего лагеря.
        - Кто стрелял? В кого?
        Немедленно были высланы разведчики, но никого не обнаружили.
        - Никаких следов…
        - Стало быть, индеец, - заключил капитан. - Вот бы ещё знать, в кого он стрелял. Надеюсь, что не в нас.
        Когда сумерки начали сгущаться в темноту, кругом лагеря расставили часовых: предосторожность, необходимая в индейской стране. Прошло немного времени, и в наш лагерь въехали два индейца, одного из которых я поначалу принял за девушку, но вглядевшись, я понял, что девушка была вовсе не девушка, а молодой человек в женском платье и с женской причёской.
        - Краснокожие братья, не вы ли там палили недавно из ружья? - спросил их капитан Бин.
        - Да. Приходил призрак нашего врага. Он давно бродит за нами по пятам, но я отпугнул его пулей, - ответил индейский воин. - Он злится на меня за то, что я взял в жёны Жёлтую Кожу. - Дикарь кивнул на юношу в женском платье.
        - Что за маскарад? - спросил я у Пьера. - Почему этот парень нарядился девчонкой?
        - Это михуга, - пояснил Пьер.
        - Что за михуга?
        - Мужчина, который становится как женщина, называется словом михуга. [31]
        - Как женщина? - удивился я. - Неужели гомосексуалист? Разве ж у них такие имеются?
        Пьер кивнул, но по его лицу нельзя было понять его отношение к этим самым михугам.
        - Михугами становятся после некоторых видений, - стал рассказывать метис. - Иногда мужчина слышит голос, который велит ему одеваться по-женски и заниматься женской работой. Михуга всегда отращивает длинные волосы, расчёсывает их на пробор, носит косы. Нормальный мужчина Оседжей всегда бреет голову, оставляя лишь небольшой гребень наверху. Только женщины носят длинные волосы.
        - Да, я обратил внимание на это. А вот скажи мне, Пьер, как приходят людям эти самые видения.
        - По-разному. Иногда это даже не видения, а что-то иное…
        - Не понимаю.
        - Один мой знакомый юноша ушёл как-то раз поститься, чтобы услышать голос Ваконды. Но он так ничего и не услышал, ничего не увидел. Зато по дороге домой он встретил незнакомую женщину, которая назвала его дочерью. Она остановила его, обняла и сказала: «Ты моя дочь и будешь похожа на меня. Я даю тебе мотыгу, которой ты будешь обрабатывать землю, выращивать кукурузу и бобы. Ты будешь шить одежду, украшать шкуры». Вернувшись домой, он попросил у своей сестры женское платье и сразу надел его. Я спросил его: «Почему? Ты не знаешь той женщины, она могла просто пошутить. Брось эту мотыгу!» На это он ответил мне: «Такими вещами никто не посмеет шутить».
        - Очень странно. Такое легковерие!
        Пьер криво усмехнулся и продолжил:
        - Я знал ещё одного мальчика. Он возвращался после голодания и наткнулся на земляной дом. Раньше он никогда не видел на той тропинке никакого дома. Внутри находилось четверо мужчин. Они поприветствовали его и пригласили сесть с ними. Стены дома были увешаны щитами, стрелами и копьями. Мальчика угостили, сытно накормили, а перед уходом эти мужчины просили выбрать для себя оружие. Он долго стоял перед копьём и топором и выбрал топор. Когда же он ушёл, то обнаружил, что в его руке был вовсе не топор, а мотыга. Так он ступил на путь женщины. Он был очень молод, но не расстроился из-за того, что духи послали ему такое наставление. Если что-то случилось - значит, так и должно быть. Позже он нашёл себе жену.
        - Обыкновенную женщину? Как же так? Разве такой мужчина может быть нормальным мужем?
        - А кто ему мешает? Многие михуги берут себе жён и имеют от них детей. Я знаю двух михугов, которые время от времени ходят в походы и совершают подвиги, достойные настоящих воинов.
        - Удивительные вещи ты рассказываешь мне, Пьер.
        - Я рассказываю то, что есть.
        Много позже, когда я провёл годы среди разных племён, я узнал, что такие михуги, а по-нашему - трансвеститы или попросту гомосексуалисты, были почти у каждого народа. Назывались они у всех по-разному. Когда я жил среди Дакотов, в нашем стойбище было двое таких полумужчин (на их языке - винкте). Каждый нормальный человек избегал общения с винкте, хотя я не замечал, чтобы кто-то относился к ним с презрением или брезгливостью. Нет, эти винкте вполне могли потягаться с иными мужчинами в силе, но всё же называли друг друга сёстрами и предпочитали посвящать своё время вышиванию и священнодействиям, а не военным искусствам. Дакоты повторяли, что любой винкте - прирождённый лекарь. Не знаю, я лично за помощью к ним не обращался. Уверен лишь в том, что родители строго запрещают своим сыновьям общаться с винкте. И ещё поговаривают, что душа умершего винкте обязательно поселяется с душами убийц и там мучается. Не могу взять в толк, почему их душа уходит к преступникам. Ведь сами винкте не только не считаются преступниками, но даже наоборот. Люди часто обращаются к ним за помощью. Именно к ним спешат прийти
родители, когда требуется дать сынишке хорошее имя (хорошее имя - залог успеха в жизни). Правда, винкте никогда не даёт имён девочкам, только мальчикам.
        Да, этих священнодействующих гомосексуалистов всюду полно. Я слышал от одного русского путешественника, что в Сибири тоже встречаются у разных племён мужчины такого сорта. Чукчи называют их мягкими мужчинами. Юноша, который услышал голос духов и стал на женскую дорогу, напрочь теряет все навыки своего пола и приобретает женские привычки и наклонности. Он бросает ружьё, копьё, пастуший аркан и гарпун морского охотника и берётся за иголку и скребок для шкур. Он очень быстро овладевает женскими навыками, так как духи помогают ему в этом. Даже в разговоре он принимает особое, женское произношение. Словом, он становится женщиной, сохраняя мужскую наружность. Он старается снискать у мужчин жалость и расположение к себе и с помощью духов преуспевает в этом. Так, он может возбуждать у мужчин желание бороться за его любовь; из их числа он выбирает себе мужа, причём совершается обычный обряд свадьбы. И вот ещё одна важная особенность: мягкий мужчина имеет среди духов своего покровителя. Чукчи говорят, что такой покровитель является сверхъестественным мужем превращённого человека и считается настоящим главой
семьи. Отсюда и растут ноги у той силы, которой наделены священные гомосексуалисты: у них за спиной духи-охранители, ибо не из блажи выбирают эти мужчины путь женщины, не из похоти…
        Но я отвлёкся.
        То и дело раздавался громкий смех - у одного костра, у другого. Затем послышалось чьё-то отвратительное пение, к которому присоединился поначалу один голос, затем второй, а там уже запел целый хор, вытягивая какой-то неправдоподобно жалобный псалом.
        Едва пение прекратилось, кто-то крикнул:
        - Чарли! Твоя птица летит!
        Выяснилось, что речь шла о сове, которая прилетала в лагерь каждую ночь. Возможно, она любила музыку. Возможно, у неё была какая-то иная причина для ночных визитов. Некий Чарли Браун сумел подманить однажды эту птицу, крикнув по-совиному. Она преспокойно опустилась почти напротив него, словно дразнила его, и охотник решил застрелить её, но промахнулся. С того раза сова летела за отрядом и каждую ночь дразнила Чарли своим низким полётом или садилась на какой-нибудь сук в поле зрения Чарли. И тогда все кричали:
        - Чарли, твоя сова прилетела! Она влюбилась в тебя, братец, по уши! Поговори с ней о любви.
        Юноша лишь отмахивался и смеялся вместе со всеми.



        ДОРОГА. ГЛАВА РАССКАЗЫВАЕТ О ТОМ, КАКИМИ БЕСЕДАМИ МЫ РАЗВЛЕКАЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ ПУТЕШЕСТВИЯ

        Четырнадцатого сентября по сигнальному звуку рожка часовые снялись со своих мест и вернулись в лагерь. Капитан Бин велел ренджерам готовиться к выступлению. Лагерь проснулся, кто-то рубил дрова, кто-то готовил завтрак, кто-то навьючивал лошадей, кто-то укладывал полотняные покрышки шатров, кто-то отправился на пастбище за лошадьми. Все были при деле, каждый знал своё место.
        Покончив с завтраком, мы сели на лошадей. Всадники вытянулись длинной вереницей и с гиканьем поскакали по лесной опушке.
        Утро было так светло и ясно, что моё сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди от радости. Тропа, по которой мы двигались, шла вдоль реки Арканзас. Нас окружала пышная растительность, дикие виноградные лозы вились вокруг исполинских деревьев, свисая с сучьев. Иногда мы пересекали ливневые ручейки, которые протекали медленно, словно капля за каплей, наполняя своею влагою многочисленные пруды, сверкавшие, как зеркала на солнце.
        На следующий день мы обнаружили глубокий след индейцев. След привёл нас на вершину холма, откуда нашему взору представился чудеснейший вид. У подножия зубчатых скал поднимались ряды холмиков, живописно перемежавшихся с зелёными рощицами.
        Когда пришло время переправляться на противоположный берег, комиссионер Питерсон подскакал ко мне и спросил:
        - А не обратиться ли нам, дорогой друг, к нашим славным проводникам, чтобы они проявили свою индейскую смекалку и сноровку?
        - Почему бы нет? Эй, Антуан! Пьер! Где вы там?
        Горбушка и Оторванное Ухо явились перед нами почти сразу.
        - Переправляться надумали? - без малейшего воодушевления проговорил Оторванное Ухо и поскрёб свой коричневый подбородок. - У меня есть для этого дела подходящая бизонья шкура.
        Шкура оказалась заскорузлой, кривой, но именно это её качество, как заявил Пьер, было необходимо нам в ту минуту. Метис легко проделал дырки по краям шкуры и продел сквозь них верёвку, стянув её в конце так сильно, что шкура приобрела форму глубокого корыта. Внутри корыта Пьер закрепил несколько палок, чтобы кожа не съёживалась.
        - Вот вам и пожалуйста, - сказал метис с подчёркнутым равнодушием, - можете укладывать своё барахло.
        Горбушка взял в зубы верёвку и шагнул в воду, утягивая лодку за собой. Значительную часть пути он прошёл, опустившись по пояс в воду, но дальше ему пришлось плыть. Оторванное Ухо помогал править лодкой, плывя позади неё.
        - Ловко это у них получается! - порадовался я и захлопал в ладоши.
        - Если вы намерены и сами переплывать реку в этой посудине, - сказал с усмешкой Диксон, - то на моё общество не рассчитывайте. Я лично отказываюсь принимать участие в вашей забаве.
        Он снова сел в седло и вместе со своим верным спутником отправился искать более удобное для переправы место. Ренджеры, похоже, уже обнаружили подходящий брод, ибо издали донеслись их бодрые крики.
        Пока я провожал взглядом Графа и Базиля, Горбушка и Оторванное Ухо вернулись на нашу сторону и выволокли лодку на берег, сразу начав загружать её сёдлами.
        - Можете устроиться среди багажа, - предложил мне Горбушка.
        Я согласился и влез в кожаное корыто. На меня тут же навалили ружья, пистолеты и всякие другие мелкие вещи. Признаюсь, сие плавание не доставило мне большого удовольствия, хотя мне есть теперь чем похвастать. Не каждому европейцу удавалось плыть на бычьей шкуре по бушующей реке. Питерсон переправился тем же способом и был вполне доволен, что получил возможность как-то развлечься после утомительной верховой езды. Горбушка важно надул щёки, очень довольный тем, что организовал такую переправу, так как основную заслугу приписывал себе. Оторванное Ухо не обнаружил никаких признаков удовлетворения, оставался таким же мрачным и молчаливым. Мне казалось, что он всем своим видом желал выразить нам своё презрение, ведь мы не умели ровным счётом ничего из того, что умел он.
        Широкий песчаный берег, на который мы ступили, был испещрён бесчисленными следами лосей, оленей, медведей и разных птиц. Мы расположились в тени высоких деревьев на отдых. Вскоре к нам подъехал капитан Бин с отрядом. Некоторые ренджеры выезжали из леса верхом, другие вели лошадей на поводу. Некоторые из них были совершенно мокрые, упав в воду при переправе. Если бы я не знал, что это были люди капитана Бина, то я непременно принял бы их за разбойников, возвращавшихся с добычей из грабительского похода. Чуть быстрее ренджеров к нам присоединились Граф и Базиль. И тут я обнаружил, что моих лошадей не было среди прочих животных.
        - Антуан, стервец вы бестолковый! - воскликнул я в гневе. - Вам бы только хвастать и хвастать! Не слишком ли вы пыжились от гордости, занимаясь переправой? Куда подевались мои лошади? Вы упустили их!
        - Не беспокойтесь, сударь, - вкрадчиво заговорил французик, - завтра я отправлюсь обратно с первыми лучами солнца и непременно приведу ваших коней. Вы же должны понимать несчастного Антуана… Я так устаю с этой хлопотливой работой… Но я всё улажу…
        Ренджеры принесли много диких индеек и жирную серну.
        - Когда вы только успеваете? - Я был искренне удивлён, ведь переправа отняла у них ничуть не меньше времени, чем у нас, но они успели поохотиться. Молодцы всё-таки эти жители равнин, хоть и не вышли рожами.
        Ближе к ночи мы заметили на западе отсвет пламени.
        - Должно, краснокожие жгут огонь, - предположил кто-то из охотников.
        - Ежели так, то эта шайка Поуней, - сказал другой, - Оседжи сюда не отваживаются заходить.
        - Нет, это не Поуни, - заверил Оторванное Ухо. - Это огни Оседжей. Они не на этой стороне Арканзаса горят, а на той. Просто река делает изгиб. Это костры на территории Оседжей.
        - А Поуни и впрямь так страшны, как о них толкуют? - поинтересовался я.
        - Дело не в том, кто насколько страшен. Просто каждому племени нужно, чтобы где-то рядом жил опасный враг. Люди нуждаются в ужасных историях, им нужен ужас, чтобы не давать себе расслабиться, не потерять сноровку. Надо подогревать молву, чтобы люди не теряли бдительность.
        Так сказал Пит Питерсон, посасывая длинную сигару и пуская дым в темнеющее небо.
        - А вообще-то, - продолжил комиссионер, - про Поуней сказывают, что они очень хорошие наездники. Лошади у них прекрасные, выносливые, степной породы. Повоевать Поуни, конечно, любят, но кто, скажите мне на милость, из краснокожих не любит порезвиться на военной тропе? Я считаю, что именно эта слабость к военным играм и погубит первобытные племена.
        - Почему же?
        - Слишком жадны они до личной славы. Каждый стремится вырваться из толпы, привлечь внимание к себе, к своей силе. А потому они нередко забывают обо всём племени. И потому падкие на товары белых людей, особенно на оружие.
        - Вы опять о своём? - Я вспомнил выступление Питерсона перед индейцами в их деревне. Он тщетно пытался объяснить им, в чём таится опасность общения с
«цивилизованным» племенем Бледнолицых. Дикари не поняли его. - Неужели вы надеетесь переломить их психологию, сэр?
        - Нет, не надеюсь. Но я не могу сидеть сложа руки и взирать на то, как на моих глазах начинают гибнуть целые народы.
        - Давайте спать, джентльмены, - подал свой голос капитан Бин.
        Так как ренджеры опасались лазутчиков Поуней, то связали всех наших лошадей голова к голове и поставили их в кружок, чтобы индейцы не смогли прорваться внутрь этого круга. Дозорные выкопали для себя неглубокие ямы под разными кустиками и устроились ночевать.
        Утром я поднялся рано и увидел, что ни Оторванного Уха, ни Горбушки в лагере не было. Всюду лежали вповалку ренджеры, костры почти совсем затухли, лишь кое-где едва заметно вился дымок. Вскоре я увидел метиса, он вёл на поводу моих лошадей.
        - Я привёл ваших лошадей, но потерял Антуана, - сказал метис. - Этот хвастливый мальчишка ни на что не годен. Просто молокосос какой-то!
        Когда все проснулись, капитан Бин велел ждать Горбушку.
        - Мы не можем оставить его тут одного. Подождём. Нам торопиться некуда.
        К обеду появился Антуан. Щёки его пылали. Он сразу принялся врать, размахивая руками, упрекать всех и вся, но никак не соглашался признаться в том, что он просто отстал от Пьера и заблудился в лесу.
        - Хорошо, что у тебя язык без костей, не то бы они давно превратились в труху от твоей бесконечной болтовни, - засмеялся Питерсон в ответ на громкие тирады француза.
        После сытного обеда мы тронулись в путь.
        Очень скоро один из ренджеров заметил на горизонте несколько верховых, они ехали параллельно нашему курсу, пробираясь через заросли кустарника. Без сомнения, они следили за нами.
        - Вот вам и гости! - прорычал капитан Бин.
        - Наконец-то настоящие дикие! - воскликнул Диксон с воодушевлением.
        - Любопытно знать, кто они:. Поуни или Оседжи? Отсюда не распознать.
        - Кто бы они ни были, нам расслабляться никак нельзя, - заключил капитан Бин. - В этих местах и мирный индеец способен сделаться кровожадным без всякой видимой причины.
        В облике индейских всадников, медленно ехавших по горизонту, было что-то обворожительное, сладко-тревожное.
        Через час или чуть позже всадники скрылись, оставив нас в полном неведении в отношении их намерений. Некоторое время мы двигались, ожидая возвращения дикарей, но они так и не объявились. Наше настроение постепенно улучшилось. Погода была на редкость хороша: ни жаркая, ни холодная, солнце светило из-за облаков, приятный ветерок обвевал нас. Воздух был удивительно ясный, чистый, лёгкий.
        - Вот вы, сэр, не перестаёте расспрашивать о краснокожих. - Ко мне подъехал один из ренджеров. Он был изрядно потрёпан жизнью, украшен парой глубоких шрамов поперёк лица. Его звали Райн Кожаный Шнурок. - Что вам надо узнать про них? Я побывал в разных местах, жил среди разных индейских групп, так что кое-чем могу поделиться.
        - Я был бы вам признателен за ваши рассказы.



        ТАНЦЫ С КРОВЬЮ. ГЛАВА О САМОЙ НЕОБЫЧНОЙ СТОРОНЕ ЖИЗНИ АМЕРИКАНСКИХ ДИКАРЕЙ И О НАШЕМ НЕПОНИМАНИИ ЭТИХ НЕОБЫКНОВЕННЫХ ЛЮДЕЙ

        - Вот вы интересуетесь, насколько краснокожие бестии кровожадны, - начал свою речь Райн Шнурок, смачно пережёвывая коричневый ломоть табака, - так вот что я вам отвечу на это. Они вовсе не кровожадны. Они просто так мыслят. Кровь для них своего рода знак. Они через кровавые обряды вступают в жизнь, поэтому им кажется, что пустить врагу кровь - дело не только не грешное, но даже полезное. Приходилось ли вам, сэр, видеть где-нибудь, как люди истязают сами себя? Нет? А я вот повидал. Многие мои друзья до сих пор отказываются верить в мои истории. Но я не лгу. Какой мне резон попусту языком чесать? Я за мои слова отвечаю… Так вот что я хотел вам сказать про пытки. Краснокожие до этих забав большие охотники. Воткнут, бывало, костяную или деревянную шпильку себе под лопатку, прицепят к ней кожаный шнур да привяжут к нему коровий череп, а то и два, и ну бродить по селению. Черепушки эти, замечу я вам, изрядно весят и, волочась по земле за человеком, причиняют ему немалую боль. Там, где шпилька приколота к телу, кожа оттягивается невероятно сильно, кровь льётся, а краснокожий бредёт себе по деревне и
мурлычет какую-нибудь заунывную песенку.
        - Зачем же они так истязают себя?
        - Любят показать себя в выгодном свете. Очень они почитают сильных и терпеливых людей. Взять, к примеру, Пляску Солнца. Не слышали? Вполне объяснимо. А действие завораживающее, шумное, пёстрое. Народу на эту церемонию собирается тьма. И кровь всюду. Нет, не так чтобы лужами натекала, но по чуть-чуть видишь её всюду, куда ни бросишь взгляд. Сам я никогда участия в этом деле не принимал, кишка оказалась тонка. А вот мой друг Бычья Птица прошёл через это испытание. Я с Бычьей Птицей познакомился, когда впервые отправился вверх по Миссури и попал к Дакотам. Они тогда напали на наш отрядец, но мы их ловко отбили. А индейцы, надо сказать, никогда не сваливают свои неудачи ни на кого. Если у кого-то что-то не получается, стало быть, виноват в этом сам человек, так как потерял связь с Великими Силами. Силы эти никто никогда не видит, но ими пронизано всё вокруг. У краснокожих подход прост - случилась неприятность, надо разобраться в причине. Для этого человек отправляется туда, где никто не мешает ему думать. Там, в полном одиночестве, он проводит несколько дней без воды и пищи, вслушиваясь в себя и в
жизнь вокруг себя. Голод помогает ему приобрести повышенную чувствительность и начать беседовать с Голосом.
        - С каким Голосом?
        - Оттуда… - Райн неопределённо повертел рукой у себя над головой. - Сидит себе человек, видит всякие картины, слышит голоса, которые сообщают ему величайшие тайны. Без таких видений ни один индеец не считает себя полноценным человеком. Вот там, на высокой горе, я встретил Бычью Птицу. Но это отдельная история… Мало услышать пророчество. Человеку следует заплатить что-нибудь Великой Силе в знак благодарности. Каждый, конечно, сам решает, чем и как платить. Можно вещичками, а можно и кровью. Кровь - тут уж не поспорить - плата самая существенная. Вещь-то можно у кого-нибудь умыкнуть, чтобы расплатиться, а кровь в твоём теле всегда твоя, и только твоя. Бычья Птица услышал много интересного, сидя на горе, и решил отплатить Творцу собственной кровью по время Пляски Солнца. Желающие пролить свою кровь идут к старикам. Старики прокалывают каждому желающему обе груди с помощью острых когтей, срезанных с лапы орла. Коготь вгоняется под кожу и в проделанную дырку вставляется палочка или косточка длиной примерно в указательный палец. К каждой палочке привязывается ремень, противоположный конец которого
прикреплён к макушке высокого столба. Таких ремней может быть очень много, всё зависит от числа участников. И вот привязанные таким образом к столбу мужчины устраиваются у его основания на земле. Там они проводят три дня праздника, дожидаясь своего часа. А их день - четвёртый, последний день церемонии. Если кому надо по нужде сбегать, то он просто отвязывает ремень от торчащих из-под кожи палочек и убегает на несколько минут. Но по нужде редко кто бегает, так как желудки у всех совершенно пусты после предварительного голодания.
        - Вы были близко от столба?
        - Достаточно близко, чтобы хорошенько разглядеть. Когда пришло время, Бычья Птица потоптался возле столба (столб этот символизирует стержень жизни) и начал отступать от него. Индеец был выкрашен с ног до головы жёлтой краской, руки покрыты ещё и белыми точками, а на ногах проведены горизонтальные чёрные полоски. Надо сказать, что туземцы придают огромное значение раскраске. Каждый вкладывает в неё какой-то смысл. Это тебе не по-бабски размалёванные губы и щёки, нет, тут дело серьёзное. И вот под звуки барабанов Бычья Птица и другие танцоры пошли по кругу. Всего их было пятеро. Пять смельчаков, пять отчаянных парней. Кожа над воткнутыми в тело палочками совсем уже запеклась и потемнела. Если бы они танцевали сразу после прокалывания, то крови было бы много, но к четвёртому дню раны застывают, на них роятся мухи… Танцоры отступают от столба на длину ремней, натягивают их и опрокидываются на спину. Скажу честно, я повидал много всякой всячины, но никогда не предполагал, что человеческая кожа столь крепка. Ремни тащат на себя палочки, продетые под кожу, и кажется, что кожа вот-вот лопнет. Ан нет!
Выдерживает!
        - И сильно отклоняются эти плясуны?
        - Почти до земли провисают. Затем снова принимают вертикальное положение. У меня от взгляда на всё это комок к горлу подступил, внутри всё свернулось от чужих страданий. - Райн Шнурок весь сморщился от воспоминаний и потёр себе грудь. - И почудилось мне в те минуты, что танцорам этим всё было нипочём, хотя понимаю, что больно им, ужасно больно, чёрт возьми! А они свистки в рот сунули и дуют в них. Такое впечатление, что над нами целая стая орлов начала кружить и свистеть. Со всех сторон детишки лезут, сжимают в руках ветки колючих растений и лупят ими по танцорам, да норовят побольнее хлестнуть. Им разрешается похулиганить в этот день.
        - И долго продолжается танец?
        - Покуда не порвётся кожа на груди и не выпустит привязанные к ремням палочки. У некоторых никак не получается высвободиться, и тогда друзья вспрыгивают им на спину, чтобы сильнее рвануть ремни. Вот тут снова начинает литься кровь. В конце концов кожа лопается. Она так и остаётся болтаться на ремнях, прилипнув к палочкам, которые были продеты под кожу.
        - Однако, друг мой, это очень колоритная история, - согласился я. - И как же ваш друг? Как Бычья Птица перенёс всё это?
        - После пляски он отправился в потельню, чтобы очиститься. Дакоты обожают посидеть в потельне. Они там трубку гоняют по кругу, песни орут священные. Словом, время проводят на славу. Только там очень неудобно сидеть.
        - Неудобно? Почему? А что собой представляет потельня?
        - Очень маленькая, низенькая палатка конусной формы. Чтобы в ней поместиться, надо скрючиться и коленками почти в подбородок себе упереться. Но они уважают это дело. Они утверждают, что потение в такой палатке - священная церемония. Говорят, что в этой церемонии участвуют все силы, тут есть и земля, и вода, и огонь, и воздух. Бычья Птица сказал мне так: «Взгляни на пар. Он поднимается от раскалённых камней, поднимается с огнём внутри, он устрашает многих, но он очищает нас, чтобы мы могли открыться для постижения Великих Сил». Я через потельню проходил несколько раз, но у меня не было никаких видений. Либо индейцы врут про эти видения, либо я чересчур грязен и не могу очиститься в достаточной мере для общения с Великим Духом. Но всё равно я чувствовал себя после парилки чудесно. Я был переполнен беспричинной надеждой на что-то прекрасное и сияющее.
        - Может, это и было в какой-то степени откровение?
        - Не знаю. Не думал об этом.
        - Может быть, видения не всегда означают появление каких-то призраков и голосов?
        - Не знаю. Так или иначе, но мне было здорово хорошо на душе… А про кровь я начал вам рассказывать вот почему. Ценят они её, кровь-то. Потому и платят кровью Великой Силе. И того же требуют от своих врагов. Потому и убивают их жестоко. Только для них это даже не жестокость…
        - Жестокость она всегда жестокость, - не согласился я с Кожаным Шнурком.
        - Это как посмотреть. Вот, к примеру, маленьких детей швырять зимой в ледяную воду - это что?
        - Форменное безобразие!
        - А они полагают, что таким образом закаляют своих малышей. Я собственными глазами видел, как индейцы зимой заставляли детей плавать между льдин. «Вода и холод делают человека сильным», - утверждают они. А вы мне - «безобразие»! Быть может, вы стали слишком хилыми, жалкими и трусливыми?
        - Кто это «вы»? - не понял я и вытаращил на него глаза.
        - Вы, то есть которые в городах… Я слышал, как мистер Питерсон в деревне убеждал Оседжей не дружить с Бледнолицыми. Я понимаю, куда он клонит. Он глубоко и правильно копает, но только уже поздно. Дикари слишком податливы, слишком легко клюют на брошенные им наживки, всякие там тряпичные платья, карамельки, винтовки. Они уже не остановятся. Уж я-то знаю. Они уже заболели «цивилизованным» миром. Теперь они пропадут. Не останется ни Оседжей, ни Поуней, ни Дакотов, ни Абсароков. Если так пойдёт, то будут только Бледнолицые с разным разрезом глаз и с разной формой губ. Всюду будет только мир Бледнолицых.
        Я хмыкнул, но ничего не ответил.



        НЕМНОГО О ВОЙНЕ. ГЛАВА О РАЗВЛЕЧЕНИЯХ КРАСНОКОЖИХ ВОИНОВ И НЕКОТОРЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О СМЕРТИ

        Минуло несколько дней, и погода внезапно сменилась. Пришла пора беспрестанных сентябрьских дождей, степи превратились в настоящие болота. Вдобавок к этому нас настигла сильная гроза, пронзавшая землю частыми молниями. Кругом всё обложилось тьмой. Гром разрывался с такой силой, что отдавался в голове, и эхо его разносилось далеко по лесам и прерии. Всюду стелился клубящийся пар. Люди и лошади промокли и продрогли, весь наш отряд смешался и сделался похожим на кучку бесформенных испуганных зверьков, которые потеряли дорогу на обширной груди Матери-Земли.
        Иногда я видел при отсветах молнии фигуры людей чуть в стороне от нашего отряда. Одни из них были неподвижны, иные медленно шли. Поначалу я испугался, но фигуры не проявляли признаков вражды. Показав на них рукой капитану Бину, я спросил:
        - Кто это?
        - Где? - не понял капитан, никого не разглядев.
        - Да вон же, вон!
        - Не вижу. Никого там нет, сударь, никого!
        Я не захотел настаивать, приписав увиденных людей моему воображению. До сих пор я так и не знаю, был ли там кто-то в действительности или же мне явились призраки, о которых я успел наслушаться за время пути. Ренджеры постарше утверждали, что по индейской земле ходит много привидений и что некоторые из них похожи больше на чудовищ, чем на человеческие существа. Но я видел людские очертания. Это могли быть настоящие люди, однако что они делали там, в потоке дождя? Почему стояли неподвижно?
        В половине девятого, едва стихия успокоилась, мы сделали привал на берегу небольшого ручья. Всадники быстро поспрыгивали на землю и принялись рубить дрова. Лес зазвучал ударами топоров. Вскоре запылали костры, и я удивился, с какой ловкостью мои спутники управились с мокрыми дровами. Некоторые ренджеры сразу устроились возле костров, разряжая и чистя ружья.
        В наступавшем мраке ночи огни становились ярче с каждой минутой, освещая развесистые деревья. Вокруг огней виднелись силуэты ренджеров. Отовсюду слышалась капель, вода билась о листву, заставляя её нервически вздрагивать и сотрясать чёрными тенями.
        Сами собой завязались разговоры об индейцах. Антуан Горбушка принялся излагать истории о своих военных похождениях, собрав вокруг себя самых молодых из ренджеров, у которых боевой опыт практически отсутствовал. Они жадно впитывали каждое слово французика и причмокивали, будто посасывали сладкие леденцовые конфеты, выражая тем самым получаемое от слов Горбушки удовольствие.
        - Эх, братцы-судари мои, что там наши ружья против настоящего дикаря! Так, забава одна, пустышка. Ружьё в руках белого человека это вовсе не защита от стрел Поуней. Представьте себе, как вы сделали выстрел и опустошили своё оружие. Вам надобно в срочном порядке перезарядить его. Между тем неприятель пускает стрелы без остановки, только знай себе лук натягивает! - Горбушка выразительно выпучил глаза на молодых парней. - Поуни умеют стрелять на триста шагов без промаха. Бывает, что стрелой протыкают бизона насквозь, а вы-то знаете, какая у бизона туша. Мне самому случилось видеть разок, как стрела пробила бизона насквозь и вонзилась во второго быка. Вот это мастерство! Куда тут нам… А как Поуни скрываются от вражеских выстрелов! Мчатся на лошади, держась одной ногой за стремя и перекинувшись в то же время на другой бок лошади, и пускают при этом стрелы из-за лошадиной шеи! И всё это на полном скаку!
        Если верить Антуану, то опасность от ужасных Поуней угрожала нам с каждым шагом всё больше и больше.
        - А лазутчиков у них видимо-невидимо! Они и сейчас, может, притаились где-то рядышком и слушают нас, - продолжал он нагонять страх на слушателей.
        - Ты расскажи ещё, как краснокожие скальпы срезают, - послышался от соседнего костра голос старика Райна. - Только ты, малыш, вряд ли, если судить по твоей довольной физиономии, побывал под ножом индейца.
        - А ты разве побывал, Шнурок?! - воскликнул Горбушка, приподнявшись со своего места, чтобы разглядеть Райна.
        - Я даже в заднице у чёрта успел побывать, - ответил Райн с усмешкой. - А что до краснокожих бестий, то у меня от них на память остался костяной наконечник под лопаткой (никто выковырнуть не смог) и шрамы на лице от ножа для скальпирования. Но я успел тому дикарю член узлом завязать, прежде чем он довёл своё дело до конца. А с завязанным членом особенно не повоюешь, братец. Вот он и промахнулся, чиркнул мне по роже. Но про верховую езду ты, Горбушка, верно болтал, тут краснокожие просто молодцы. И не только Поуни, а все степняки. Нет среди них ни лучших, ни худших в этом деле. Все хороши. Но ведь и мы, пожив тут, научились кое-чему, не только индейским девкам детишек настругивать умеем. Здешняя жизнь многому учит, браток. Главное - не убегать от жизни.
        - Послушайте, Кожаный Шнурок! - К старому жителю пограничья подсел Дик Диксон. - Вам много приходилось воевать тут. Расскажите подробнее об индейской войне.
        - О войне? Вообще-то они предпочитают подкрасться к врагу незаметно и украсть то, что их интересует. Если это не удаётся, они стараются уйти, избежав драки. Кое-кто поэтому осмеливается утверждать, что индейцы трусливы. Но поверьте мне, Граф, они вовсе не трусливы, они бывают храбрыми до безрассудства. Просто они не любят попусту рисковать. Но к бою они готовы всегда. А воюют они по-разному. Я видел таких, которые надевали на себя броню, отправляясь в сражение.
        - Броню? Откуда же у них броня?
        - Кожаные доспехи. Они состоят из множества кусочков затвердевшей кожи. Раньше таких доспехов было много, но с приходом ружей смысл в такой кольчуге пропал. Теперь уже не встретишь дикаря в кожаной броне [32]. - Райн крякнул и высморкался, стряхнув сопли с пальцев в костёр. - Но на самом деле не в доспехах суть. Краснокожие просто помешаны на личной доблести. Они готовы плясать под стрелами врага под самым носом вражеского отряда. Я сам видел, как воины вклинивались в гущу неприятеля, размахивая какой-нибудь палкой, и стремились ударить как можно больше человек. При этом они не пользовались ни ножом, ни копьём, - одним словом, убивать никого не намеревались. Им важно было просто продемонстрировать свою дьявольскую ловкость и бешеную храбрость.
        - Но ведь этак их могут убить, - сказал удивлённо Граф Диксон. - Как же могут они нападать, не убивая никого?
        - Вот такие они, надо думать, балбесы. Храбрость важнее безопасности, - отозвался Райн и вновь высморкался. - Разрази меня гром, я подхватил насморк в этом ливне. Старый я уже, нет былой выносливости. Пора умирать.
        - Сейчас я удивлю вас, господа, - встрял я в разговор. - Вы знаете, что за книгу я держу в руках? Нет? Это записки Наполеона о его Египетском походе. Слушайте внимательно. «В течение нескольких часов обе армии наблюдали друг за другом…» Тут можно пару строк пропустить… Далее… «Солнце, игравшее на шлемах и панцирях Мамлюков, придавало их войску особенный блеск. По восточному обычаю произошло большое число поединков между наиболее смелыми из Мамлюков и неустрашимыми альпийскими стрелками. Мамлюк демонстрировал всю свою ловкость и храбрость, он вызывал наше восхищение. Он был привязан к своей лошади, которая, казалось, разделяла все его страсти; с саблей, подвешенной к запястью, он стрелял из своего карабина, мушкетона и четырёх пистолетов и, разрядив таким образом шесть образцов огнестрельного оружия, огибал взвод стрелков и с поразительной ловкостью проскакивал между ними и боевой линией».
        - Поди ж ты! - засмеялся Райн Кожаный Шнурок и звонко шлёпнул себя по ляжкам. - Стало быть, не только краснокожие любят изгаляться на поле боя.
        - Я подозреваю, что это присуще всем народам, которые ставят доблесть выше всех известных им личных качеств, - задумчиво произнёс Пит Питерсон. - Но однажды мы перестанем восхищаться этим, нечем будет восхищаться. Поверьте, очень скоро всё изменится. Как только индейцы получат огнестрельное оружие в достаточном количестве, чтобы отбросить луки и топоры, они прекратят щеголять своей смелостью. Их война станет другой, совсем другой. Они будут просто стрелять из засады, в затылок, и для личной отваги не останется места. Сейчас они привыкли увёртываться от стрел, но когда они привыкнуть бить пулями и ощутят всю их смертоносную прелесть, они забудут о своей ловкости. Превыше всего будет цениться острый глаз и умение оставаться невидимым.
        - Комиссионер, вы опять дуете в свою дудку! - не то упрекнул, не то подначил кто-то из темноты.
        - Опять. У меня, похоже, одна дудка…
        Утром мы снова двинулись вперёд. Перед нами лежала безбрежная прерия.
        Прерия! Это красивое слово вошло в наш язык с лёгкостью, которую можно сравнить разве что с невесомыми крылышками порхающей бабочки. Мы так привыкли к этому слову, что даже не задумываемся о том, что оно в переводе с французского языка означает «луг», хорошо знакомый нам луг, обычный луг, на котором щиплют траву коровки и лошадки. Но укутавшись в одеяния французской речи и спрятавшись за спинами живописных кочевников, луг превратился в величественную прерию.
        Прерия. Она тянулась перед нами, едва заметно перекатываясь склонами пологих холмиков. Тянулась от горизонта до горизонта, покрытая низкой травой, которую в здешних местах принято называть бизоньей. После недавнего дождика над степью плавал пар, пронизанный блеском солнечных лучей, и придавал прерии некую таинственность. Окидывая взглядом холмистую ширь, я на мгновение уверился, что передо мной лежали застывшие буруны моря.
        Мы всё глубже и глубже проникали на землю Поуней. Ренджеры беспокойно оглядывались. Беспрестанно из лесочка справа от нас выбегали изящные серны, но никто из нас не гнался за ними. Один раз мы видели трёх чёрных волков, которые гнали по линии горизонта антилопу, свалили её на опушке и в мгновение ока разорвали на части.
        Вскоре следопыт Пьер обнаружил следы бизонов.
        - Теперь уж недолго осталось, - решил я и посмотрел на Графа.
        - Да! - Граф Диксон радостно завертел руками над головой. - Да! Теперь мы почти у цели. Наконец-то мои мечты сбудутся!
        Двадцать первого сентября наш отряд пробудился утром очень рано. Надежда поохотиться на бизонов подняла настроение каждого из нас. Однако мы слишком спешили и не сразу заметили внезапно появившегося одинокого всадника.
        - Это индеец-Поуни! - воскликнул Пьер и схватился за карабин.
        Все мы содрогнулись, услышав слова метиса, так как были основательно перегружены ужасными историями о кровожадности Поуней. Но сколь велико оказалось наше удивление, когда всадник подъехал к нам вплотную. Он был худ, грязен, гол. На его выбритой голове торчал жалкий клочок чёрных волос. Его облик не только не внушал ужаса, но, наоборот, вызывал жалость.
        - О горе мне! - закричал дикарь, едва успев спрыгнуть на землю. - О горе мне!
        - Что случилось, брат? - обратился к нему Пит Питерсон.
        - Горе мне и моим родственникам! Горе моему народу! - продолжал вопить индеец, хватая руками скудную растительность на своём затылке. - Если бы я не обрил голову, как того требует традиция, я бы мог сейчас рвать волосы от горя. Но моих волос едва хватит врагу на скальп…
        - Что стряслось, чёрт возьми?! - Питерсон потерял терпение. - Ничтожный сын степей, ты умеешь говорить внятно?
        - Внятно? Умею, но плохо.
        - Что же случилось с тобой?
        - Не только со мной, белокожий друг. Со всем моим племенем! К нам пришла оспа!
        - Оспа?!
        Все мы дружно шарахнулись в сторону от дикаря.
        - Да, в нашу деревню пришла оспа. Много людей умерло. - Индеец зарыдал, размазывая по широкому лицу грязь, которой были вымазаны его щёки. - Это всё вы, ваше проклятое племя Бледнолицых! Это вы наслали на нас мор!
        - Вот о чём я не устаю повторять! - Питерсон широко расставил ноги и упёр руки в бока. Его поза выражала угрюмую решительность. - Мы никогда не принесём ничего хорошего туземцам! Они передохнут, как мухи от дихлофоса! А мы продолжаем тем временем подкрадываться к ним, словно мы не люди, а волки на охоте. Мы готовы наброситься на их земли, едва дикари ослабнут. Мы подкарауливаем их, выжидаем терпеливо, прикрываясь всякими безделушками, которые втюхиваем этим несчастным в качестве подарков.
        - Как-то вы уж очень сурово про нас говорите, - нахмурился я. - Разве мы похожи на волков?
        - На ползущих волков, сударь! На подкрадывающихся! На ненасытных, чёрт нас возьми!
        Питерсон покраснел от гнева и обернулся к индейцу.
        - Спасибо, что ты рассказал нам про оспу, брат. Теперь мы не поедем к вашим деревням. Мы поедем другой дорогой.
        Он повернул голову к нам и сказал:
        - Господа, надеюсь, вы не настолько глупы, чтобы мчаться в лапы смерти? Мой вопрос прежде всего касается вас, дорогой Граф.
        - А при чём тут я?
        - Ведь это вы жаждете повидаться с по-настоящему дикими индейцами. А кто тут более дикий, чем Поуни?
        - Сударь, - Дик Диксон поднял обе руки, - я очень желал бы посмотреть на жизнь Поуней, но раз к ним пришла оспа, то я могу и подождать. Пусть меня лучше одолевают желание и нетерпение, но не болезнь.
        - Оказывается, вы умеете быть разумным, мой друг, - обрадовался Питерсон. - Итак, поворачивайте коней, господа!
        Наш проводник взял вправо, оставив несчастного индейца в полном одиночестве.
        - И много их может поумирать от оспы? - спросил я, когда мы изрядно отъехали от дикаря.
        - Много, - кивнул Питерсон.
        - Иногда гибнет почти всё племя, - добавил капитан Бин.
        - Если так пойдёт дело, то скоро аборигенов вовсе не останется на континенте, - заключил я.
        - Да, - согласился мрачно Пит Питерсон и сверкнул глазами, - не останется ничего от Дальнего Запада. Туристы будут любоваться дикой природы только на картинках, листая яркие книжки. Всё круто изменится. Изменится настолько, что люди даже не будут толком понимать, о чём эти книги рассказывают. Наша с вами жизнь покажется им невероятной. Да, многое переменится, судари мои. Придёт время, и вы все будете жрать гамбургеры! - В голосе Питерсона прозвучала угроза.
        - Вы будто пугаете нас, сударь? Что за гамбургеры такие?
        - Кусок дерьма между двумя мучными лепёшками! - Питерсон сплюнул.
        - Зачем же нам есть дерьмо?
        - А вы приучитесь жрать всякую ерунду, вы перестанете различать нормальный вкус, набрызгивая всюду кетчуп и сладкую горчицу. Овощи и фрукты у вас будут расти не из земли, а из питательной смеси. Продукты утеряют присущий им вкус, и вам придётся спрыскивать их ароматизаторами, чтобы почувствовать вкус курицы или картошки.
        - Откуда ж вы знаете про всё это?
        - Оттуда! - Питерсон помолчал и с неохотой указал пальцем в небо.
        - Вы пророк? - с недоверием спросил я.
        - Вроде того. Имею, так сказать, доступ к информации. - Питерсон отвернулся и опустил лицо на ладони.
        - Не могли бы вы выбрать из этой информации что-нибудь более обнадёживающее?
        - На мой взгляд, если всё пойдёт так, как оно идёт сейчас, то ничего обнадёживающего ждать не приходится.
        - Джентльмены, - прервал Питерсона капитан Бин, - мне кажется, я вижу всадника впереди.
        - Вы правы, сегодня, похоже, день встреч. Поглядите-ка туда, - вытянул руку Пьер Оторванное Ухо.
        Впереди виднелись очертания одинокого наездника. Мы все остановились в ожидании.
        - Кто вы такой?! - крикнул незнакомцу наш капитан, опуская ружьё.
        - Путешественник. У меня случилась беда!
        Он приблизился к нам, и мы увидели человека весьма молодого и, судя по посадке его головы, благородного происхождения. Он был крайне утомлён и опечален, его лицо напоминало маску скорби.
        - Что произошло с вами? Откуда вы взялись в этих краях? - спросил Пит Питерсон.
        - Эта история очень длинна, господа, но я поведаю её вам.



        ИСКАТЕЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЙ. ГЛАВА О ТОМ, КАК СУДЬБА СВЕЛА НАС С НЕОБЫКНОВЕННЫМИ ПУТЕШЕСТВЕННИКАМИ ИЗ ДАЛЁКОЙ И ЗАГАДОЧНОЙ РОССИИ

        - Я приехал из России вместе с моей женой. Я - князь Алексей Алексеевич Алексеев.
        - Из России? Это далеко! Князь? Это великолепно! - Питерсон тряхнул головой, выражая своё восхищение. - Мы рады приветствовать вас на американской территории.
        - Я принадлежу к очень древнему княжескому роду и пару лет назад женился на очаровательной девушке из семьи, которая, по счастливому совпадению, тоже носила фамилию Алексеевых. Впрочем, теперь я не уверен, что это совпадение было счастливым. - Из груди молодого человека вырвался громкий грустный вздох. Этот вздох был наполнен такой глубокой скорбью, что все мы ощутили одновременно, как у нас на глазах навернулись слёзы. Но мы сдержали себя, так как не успели ещё услышать печальной истории князя Алексея Алексеевича. - Да, я женился. Моя Лиза была чудесна, никто в мире из женщин не смог бы сравниться с нею ни в обаянии, ни в уме, ни в цвете волос и глаз, ни в длине ног, ни в изяществе ушной раковины. Но однажды вдруг нам обоим пришла мысль, что мы можем зачахнуть в нашем имении и даже не заметим, как это произойдёт. Тогда наша любовь превратится в обузу, несмотря на то что мы по-прежнему будем оставаться самыми элегантными, любознательными и страстными. И мы сразу отправились в путешествие. Путь наш лежал через Сибирь к землям Русской Америки, о коей мы изрядно наслышались привлекательных историй.
Мы путешествовали долго и интересно. Всё шло чудесно. Мы встречали племена и народы, о которых не знали прежде ничего, знакомились с их обычаями, не задерживаясь, впрочем, нигде подолгу. Нам всё очень нравилось. Вдобавок к тому мы обнаружили удивительную особенность нашей психики - новые впечатления порождали в нас страсть друг к другу. То, что с нами происходило порой, не поддаётся никакому объяснению…
        Князь Алексей задумался, помолчал недолго и вдруг принялся рассказывать ни с того ни с сего о том, как на Сахалине он и его милая Лиза остановились однажды на ночлег в юрте Айнов. Юрта была дымной и смрадной, но молодые путешественники привыкли за долгий путь к жилищам первобытных народов и не обращали внимания на грязь.
        - Айны едят понемногу, но часто. Однако прожорливыми их не назовёшь, так как изобилия в еде нет. Детям обычно приходится переходить с материнского молока сразу на рыбу и китовый жир, поэтому детей отнимают от груди поздно, - рассказывал молодой князь.
        В той юрте они увидели, как мать кормила грудью пятилетнего мальчонку. Это зрелище настолько потрясло молодых людей, что они, забыв о правилах приличия, набросились друг на друга, словно сумасшедшие. Алексей изображал ребёнка, сосавшего грудь, а Лиза - его мать. Находившаяся в юрте дикарка перепугалась и убежала, утащив за руку сынишку, и спряталась за установленными перед входом в жилище сушильнями для рыбы. Несмотря на удушливый рыбный запах, распространявшийся далеко вокруг, Алексей и Лиза отдались друг другу. Они видели, как мальчик то и дело подкрадывался к юрте и подглядывал за их любовной игрой через дверной проём, но не обращали на него внимания. Их свита, состоявшая из пяти слуг, держалась в стороне.
        - И часто у вас случались такие… схватки? - робко полюбопытствовал Питерсон.
        - Часто. Возможно, даже чересчур часто. Но что мы могли поделать? Природа вдувала в нас свою силу и страсть. Мы не принадлежали себе. Однажды в каком-то селении Эвенов мы увидели клетку с медведем, которого держали для так называемого медвежьего праздника. Этого медведя кормила девочка-подросток, просовывая ему на лопаточке сушёную рыбу. У меня нет слов, чтобы передать охватившее нас умиление при виде той сцены. Мы со Лизой убежали в лес и занялись там любовью. А после того нас едва не сожрал выбравшийся из кустов дикий медведь. Помню, как мы бешено улепётывали от него, схватив наши одежды в охапку. А потом мы хохотали до упаду, так как решили, что медведь хотел лишь присоединиться к нашей любви. Быть может, мы с ней просто сошли с ума от окружавшей нас красоты. Ведь мы лишь наслаждались жизнью, а не боролись за неё, как это делали дикари, у которых мы находили кров.
        - Вам можно позавидовать, - улыбнулся Питерсон.
        - И вот мы приехали в Америку. Тут тоже мы повстречали много увлекательного. Но здесь Лиза понемногу изменилась. Она призналась, что начала остывать ко мне! Представьте! После всего, что мы испытали, она почувствовала охлаждение! Как же так? Почему? «Я знаю, - заявила она мне, - что тысячи женщин, считающихся холодными и равнодушными в постели с мужем, становятся в объятиях другого мужчины настоящим вулканом. Может, мне нужен другой мужчина?» Я был сражён. Другой мужчина! Да разве не я приводил её в безумный восторг? Почему вдруг она стала думать о другом? «Я хочу попробовать с другим», - настаивала она. Что я мог поделать? Как переубедить её?
        - И что же?
        - Она сбежала. Здесь, в пустынной прерии… Умчалась с каким-то дикарём. Более того, она вступила с ним в связь у меня на глазах!
        - И вы позволили ей?
        - Я ничего не мог поделать.
        - Почему?
        - Я был связан. Они связали меня, исполнили передо мной это… это… Нет, не могу вспоминать, мне больно от таких воспоминаний…
        - Кто же высвободил вас из пут?
        - Они же и высвободили. Когда насладились друг другом вполне, изошли соками и слезами радости, они меня развязали и сразу же умчались. «Куда ты? Неужели ты бросишь меня, моя любимая?» - кричал я ей вслед. А она ответила: «Я вернусь к тебе, дорогой, как только испью эту чашу до дна!» Какую чашу? Откуда она знает, сколько в этой чаше налито? Я должен найти её. Я обязан вернуть мою Лизу.
        - Далеко же вы забрели от родного дома ради того, чтобы потерять жену, сударь, - засмеялся капитан Бин. - А куда же подевалась ваша свита?
        - Их убили дикари. Это их главарь положил на Лизу глаз и всё остальное.
        - Так ваша жена… Вы хотите сказать, что она занималась любовью среди трупов и крови?
        - Именно!
        - Милейшая история, - проговорил Диксон. - А вы знаете, князь Алексей, я бы не отказался побыть на вашем месте. Вы испытали много чудесных минут. Просто вы не были готовы к тому, что они кончатся однажды. Но ведь всё приходит к своему концу.
        - Только не наша любовь! - с жаром воскликнул Алексеев.
        - Давно ли это случилось? - строго спросил Бин.
        - Недели две уж минуло. - Голос Алексея потух.
        - Я думаю, господа, мы должны немедленно пуститься на поиски княгини Алексеевой. Мы должны вернуть её законному мужу, или мы не достойны называться джентльменами! - вскричал торжественно Диксон и призывно поднял руку над головой, угрожающе сжав пальцы в кулак.
        - В путь! - призывно поднял руку над головой капитан Бин. - У нас достаточно людей, чтобы задать трёпку любому дикарю!
        И мы поскакали, обдуваемые жарким встречным ветром, опаляемые солнцем и подгоняемые рыцарскими чувствами. Временами мы останавливались, чтобы оглядеться и переброситься парой-тройкой фраз.
        На очередной остановке ко мне подъехал Базиль, спутник Графа, и спросил, глубокомысленно сведя брови:
        - А вам не приходила в голову мысль, сударь, что мы мчимся выручать обыкновенную потаскуху? Нет, не подумайте, что во мне нет места чувствам истинного кабальеро, но всё-таки…
        Я выдержал паузу, размышляя над тем, как лучше ответить в данном случае, и сказал:
        - Думаю, что мы мчимся спасать женщину, а не её пороки и добродетели. Лично мне ценен человек как творение природы. Княгиня Алексеева, как я понимаю, очень красива. Будет жаль, если дикари испортят её красоту каким-нибудь неаккуратным поведением… Что же касается потаскухи, то я бы не рискнул говорить столь однозначно. Вспомните Вавилон, дружище. Все женщины этого великого города обязаны были раз в жизни выставлять себя в качестве проститутки, дабы тем самым искупить свои грехи. Они устраивали огромный лагерь перед вратами храма Венеры и должны были удовлетворять желание первого встречного чужестранца, пожелавшего очистить их душу с помощью телесных наслаждений… Откуда нам знать, в чём действительно сокрыт грех? Мы думаем так, другие - иначе. Добродетель имеет сотни разных лиц, как и порок.
        - Пожалуй, я соглашусь с вами, - кивнул Базиль и с облегчением вздохнул, как если бы сбросил с плеч тяжкий груз.
        - Я думаю, что нам, людям разумным (а я причисляю себя к таковым), нужно прежде всего отличать добродетель истинную от ложной добродетели, основанной на предрассудках. В этом и заключена трудность, ведь предрассудки ослепляют нас и не позволяют смотреть на вещи трезво. Не так ли?
        - Да, да, конечно.
        Так мы и ехали, философствуя о свободной любви, нравственности, распущенности, лицемерных моралистах и о многих других вопросах, без которых не существует ни одно общество и с которыми мы не раз сталкивались.
        Повсюду лежали холмы, покрытые красноватыми рощицами, прижимаясь друг к другу пологими склонами; кое-где виднелись сгустки шелковичных деревьев, и там шумела высокая трава на берегах тонких ручейков. На вершине одного из холмов внезапно появивилось стадо бизонов, медленно перекатывавшееся тёмной волной через гребень.
        - Бизоны! - воскликнул восторженно Диксон. - Как долго я ждал этого момента!
        - Не спешите, Граф, и не забывайте, что сейчас нас должны интересовать не бизоны, а белая женщина, попавшая в лапы кровожадного и похотливого дикаря, - сказал капитан Бин.
        - Сколько же можно ждать, судари вы мои? - отозвался Граф, виновато пряча глаза. - Я всего лишь человек. Я исчерпал моё терпение. Я отправляюсь на охоту за этими красавцами немедленно.
        Диксон сбросил ружьё с плеча и призывно посмотрел на Базиля. Тот с готовностью кивнул.
        - Обождите, господа, - подъехал к ним Питерсон. - По крайней мере, давайте сообразим получше, как нам организовать охоту. Гнать бизонов очень опасно. Давайте-ка обратимся за советом к Оторванному Уху.
        - Верно, - согласился Диксон. - Эй, Пьер! Дружище, вы видите бизонов?
        - Разве я слепой?
        - Как нам лучше напасть на них?
        Метис обратил к бизонам сонные глаза и задумался. В стаде было штук сорок быков и коров, различались и телята.
        - Невелико стадо, - проговорил Пьер. - Нам надо разъехаться и зайти оттуда и оттуда.
        Метис указал руками направления, откуда следовало подобраться к животным.
        - Давайте же действовать! - закричал Граф и пришпорил своего коня.
        - Не так резво, мой друг, - окликнул его Питерсон, - не так резво.
        Бизоны остановились, пощипывая траву. Мы поспешили разъехаться, чтобы не спугнуть стадо. Двигались мы осторожно, крадучись, если можно применить это слово для всадников. Бизоны снова тронулись, медленно спускаясь по склону холма, но то и дело останавливались.
        Вдруг один бык, отдыхавший в тени деревьев и упущенный нами из виду, выскочил из рощи и побежал к стаду. Должно быть, он приметил нас и испугался. Его страх передался остальным быкам, и всё стадо резко двинулось с места, хотя мы находились ещё довольно далеко.
        - Они убегают!
        Это кричал Граф. Его голос выражал крайнюю степень возмущения и досады.
        - Я же говорил, что нечего тянуть резину!
        Да, бизоны бросились наутёк. Тут и началась охота. Бизоны тянулись один за другим, два быка составляли арьергард. Последний из них, судя по росту, косматому лбу и огромной бороде, был патриархом стада и давним властелином степей. Вид этих огромных животных представлял какую-то необъяснимую смесь ужасного и смешного, когда они прыгали с ноги на ногу, поднимая и опуская тяжёлую голову и плечи и вскинув хвост с густой чёрной кисточкой на конце. А их глаза, полные ярости и страдания, зыркали по сторонам с такой уморительной выразительностью, что напоминали карикатуру.
        Я мчался за ними, постепенно сокращая расстояние, и старался подойти на пистолетный выстрел. Однако сделать это было вовсе не так просто, как представлялось поначалу. Лошадь моя была напугана и явно не видела ничего забавного в бежавших перед нами бизонах.
        Послышался выстрел, и я увидел, как по правую руку от меня рухнула, перевернувшись через голову, жирная корова, подстреленная капитаном Бином. Он тут же спешился, дабы заявить свои права на лохматую бизонью тушу. Я же продолжал скакать дальше. Мало-помалу я настиг стадо и поравнялся с Графом Диксоном, хищно оскалившимся и угрожающе улюлюкавшим, что заставляло испуганных бизонов перебирать ногами по возможности быстрее.
        Я высмотрел для себя жертву покрасивее и удачным выстрелом в упор уложил быка на месте. При этом я промчался значительно дальше и вынужден был повернуть обратно, чтобы добраться сквозь пыль к упавшему в траву исполину. Остальные охотники проскакали дальше.
        Бизон лежал, подрыгивая ногами, храпя и изнемогая от страданий. Я спешился и подошёл к подстреленному мной животному. Я никогда не любил охоту и не жаловал охотников. Собственно, и в этот раз я не имел намерений убивать никого, но меня заворожил общий задор, общая жажда охоты. Теперь же, когда дело было сделано, я смотрел на бедного зверя с жалостью. Зачем я убил его? Ведь я не был голоден, я не нуждался в его шкуре. А он лежал у моих ног в крови и содрогался в предсмертных конвульсиях. Его размеры, вызвавшие у меня восхищение, теперь лишь усиливали возникшую во мне жалость. Бизон был огромен, но беспомощен. И потому поступок мой с каждым мгновением казался мне всё более жестоким и злым. Могучая туша, покрытая пропылённой насквозь грубой шерстью, воплощала собою древность жизни. И вот я эту жизнь разрушил из пустого спортивного интереса. Из-за больших размеров бизона мне показалось, что я разрушил не одну жизнь, а целых сто. Быть может, так оно и было…
        Охотники долго не возвращались, рассыпавшись по прерии; когда же собрались вместе, уже темнело. Выяснилось, что было убито восемь бизонов, но никто из нашего отряда не взял себе никакого мяса, разве что капитан Бин и кто-то ещё из ренджеров вырезали куски со спины - самые лакомые части. Остальное осталось гнить…
        Мне думается сегодня, что эта охота была самым печальным событием за время нашего похода.
        - Господа, это было чудесно! Я никогда не получал столько удовольствий сразу! - кричал Диксон, размахивая руками, словно стопроцентный псих. - Какая скачка! Какой азарт! Неповторимо! Какая же прелесть, что индейцы имеют возможность вот так носиться по степи и гонять этих здоровенных быков! Однако мы увлеклись охотой, джентльмены, и совсем забыли про нашего любезного князя Алексея. Взгляните на его лицо. Ему-то совсем не до охоты, друзья.
        - Да, не стоило отвлекаться, сударь, - согласился Пит Питерсон. - Но разве вас можно было остановить? Теперь нам придётся сделать привал.
        - Здесь вполне удачное место, - сказал Пьер.
        - Вполне, - согласился с ним Антуан Горбушка.
        Ренджеры, не дожидаясь приказа, начали устраивать лагерь.
        Ночью оттуда, где остались лежать убитые бизоны, донеслись волчьи голоса. Нет ничего заунывнее и страшнее полуночного волчьего воя, скажу я вам.
        - А что, Пьер, - заговорил Граф, - нельзя ли как-нибудь достать череп кого-нибудь из Поуней?
        - Череп? Нет.
        - Почему нет? Ты же сам сказал, что после оспы каждая деревня Поуней будет похожа на кладбище. Неужели там не отыщется завалящей черепушки?
        - Нет. Нельзя брать череп! - Метис решительно отверг просьбу Графа. - Я могу убить кого угодно, не никогда не буду беспокоить умерших.
        - Но я не собираюсь никого беспокоить. Я просто возьму череп.
        - Зачем вам череп, мистер Диксон? - подал голос князь Алексей Алексеевич.
        - Хочу составить коллекцию. У меня чего уж только нет на стенах моего дома. Там и маски, и щиты, и погремушки, и даже парочка черепов висит. Вот туда-то я бы и память о Поунях приспособил.
        - Вы полагаете, что это память?
        - Напоминание…
        Князь Алексей пожал плечами.
        - Нельзя брать череп, - повторил Пьер. - Однажды я был провожатым в одной экспедиции. Так вот у доктора, с которым я жил в одной палатке, я увидел человеческий череп. Он рассказал мне, что забрал тот череп из могилы на кладбище Поуней. Я всегда воевал против Поуней, но никогда не брал ничего из их могил. Мёртвых надо уважать.
        - И что же с тем доктором?
        - Не знаю. Я покинул их отряд. С такими людьми не следует находиться рядом.
        - Ты хочешь сказать, что бросишь и нас, если я подберу где-нибудь человеческий череп?
        - Да, - без малейшего намёка на злобу или раздражение ответил Пьер.



        КОМАНЧИ. ГЛАВА О САМОМ ИЗВЕСТНОМ И КРОВОЖАДНОМ НАРОДЕ, ЖИВУЩЕМ НА ПРОСТОРАХ ВЕЛИКИХ РАВНИН

        Трудно передать охватившее нас всех волнение, когда на следующий день мы увидели впереди отряд индейцев. Их было человек двадцать. Все сидели на быстрых лошадках, длинная грива и хвосты которых были украшены перьями, а на крутых боках виднелись жёлтые и красные отпечатки человеческих ладоней.
        - Готовьтесь к бою, друзья! - крикнул капитан Бин, сдёргивая с плеча карабин, и его примеру последовали все ренджеры.
        - Что это за индейцы? - спросил Граф.
        - Команчи!
        - Откуда вам известно?
        - Вижу по узорам на их мокасинах.
        Индейцы все были почти голые: за исключением грязных набедренных повязок, на дикарях не было никакой одежды, если не считать за таковую пышные головные уборы из огромных орлиных перьев. Некоторые уборы были сконструированы таким образом, что белые перья с чёрными кончиками расходились над головой, как солнечные лучи. Другие уборы представляли собой просто охапку перьев, привязанных к затылку. Но те и другие безусловно подчёркивали первобытную дикость краснокожих воинов и вместе с тем придавали их облику поэтическое очарование.
        Наш отряд выстроился по кругу, готовясь принять удар, но Команчи остановились, не доехав до нас ста шагов. Их луки и стрелы остались в колчанах.
        - Похоже, эти парни не собираются драться с нами.
        - Чего же им надобно? - поинтересовался князь Алексей.
        - Если судить по выражению лица того воина, который находится ближе всех к нам, то они хотят поговорить с нами, - сказал Пьер Оторванное Ухо.
        - О каком выражении лица ты говоришь? - удивился я. - Он же сплошь зашпаклёван белой глиной.
        Индейцы действительно были сильно вымазаны краской, глиной и золой. Их лица напоминали жуткие маски, а не человеческие физиономии. Но Пьер был опытным провожатым и разбирался не только в следах на пыльной тропе.
        Выехав вперёд, Пьер обменялся с главарём дикого отряда быстрыми, едва уловимыми для меня жестами, и вернулся к нам.
        - Эти люди покинули свой лагерь не ради войны. Они хотят найти белого человека, которого недавно покинула жена, - сообщил Оторванное Ухо.
        - Князь, - Питерсон повернулся к князю Алексееву, - а ведь речь-то, похоже, про вас.
        - Передайте им, что они ищут меня, - сказал Алексей Алексеевич.
        - Мы должны сойти с лошадей и выкурить с Команчами трубку, - велел Оторванное Ухо.
        Мы не заставили уговаривать себя. Через минуту-другую оба отряда устроились на земле, с любопытством разглядывая друг друга. Команчи достали длинную трубку из расшитой бисером кожаной сумки. Их вожак, долго лопоча что-то себе под нос, неторопливо раскурил трубку, указав ею предварительно на небо и на четыре стороны света. После этого он предложил трубку нам, и мы выкурили её начисто, не оставив ни крошки пепла. Должен признаться, что на меня эта процедура произвела крайне благоприятное впечатление.
        Когда сия церемония завершилась, главарь Команчей начал говорить. Точнее, он активно жестикулировал, не произнося ни звука, а Пьер переводил нам с языка жестов. Остальные индейцы кивали и время от время издавали дружное кряхтение, ворчание и кудахтанье, выражая тем самым согласие с выступлением оратора.
        - Недавно наш вождь Длинная Кукуруза водил нас в поход. Мы напали на небольшую группу Бледнолицых и убили всех. Забрав их вещи, мы ускакали, но Длинная Кукуруза остался на месте боя. Чуть позже он обнаружил ещё одного белого мужчину и одну белую женщину. Женщина настолько понравилась ему, что он немедленно начал совокупляться с ней. Он совокуплялся с ней снова и снова. Так прошёл весь день Затем она дала ему понять, что хочет поехать с Длинной Кукурузой в наше племя. Наш вождь так устал от совокуплений, что не нашёл в себе сил, чтобы убить мужа той женщины. Когда он привёз её в нашу деревню, то едва успев войти в свою палатку, сразу начал совокупляться с пленницей. Она не ведала усталости. У Большой Кукурузы есть ещё три жены, их палатки расположены рядом с его палаткой. Из его дома к их жилищам тянутся верёвки с привязанным на конце бубенчиком: когда ему нужна какая-нибудь из жён, он дёргает за верёвку и вызывает звоном бубенчика нужную ему жену. Но за то время как он привёз белую пленницу, он не позвал ни одну из своих жён. Он ни разу не ел и не пил. Он только совокуплялся. Он совсем лишился сил
из-за этой Бледнолицей. В конце концов он выгнал её из своего жилища. Нам всем было очень интересно, что же привлекло его в ней, и мы тоже стали совокупляться с этой женщиной. Она переходила от одного из нас к другому, но не только не уставала, а лишь становилась более и более сильной. И тогда мы испугались. Мы решили, что какой-то злой дух послал её к нам, чтобы она извела наше племя. Но мы не решались убить её, так как нам очень нравилось совокупляться с ней. Мы спали с ней снова и снова, сменяя друг друга. Мы будто ходили в военный поход. Но мы не чувствовали себя победителями. Мы чувствовали себя рабами. В минуты отдыха мы совещались, как нам поступить. И в конце концов Длинная Кукуруза сказал: «Мы должны вернуть её мужу. Пусть она спит с ним и со всеми Бледнолицыми, пусть они потеряют сон, пусть они сгинут». И вот мы поехали искать того человека, чьей женой она является.
        - Этот человек - я!
        Князь Алексей Алексеевич буквально подпрыгнул на месте и громко стукнул себя в грудь.
        - Наконец-то я опять увижу мою Лизу!
        Поняв, что они нашли того, кто был нужен им, Команчи радостно загалдели.
        - Они приглашают нас с собой, - перевёл их слова Пьер.
        - Но мы не можем ехать так далеко, - запротестовал капитан Бин. - Моим ренджерам запрещено углубляться так сильно на территорию враждебных племён.
        - В таком случае, сэр, я отправлюсь один! - с жаром выкрикнул князь Алексеев.
        - Мы поедем с вами, - решительно поднялся Дик Диксон, указывая на себя и на Базиля.
        - А я не поеду, - поморщился Антуан.
        Так мы спорили некоторое время, уговаривая и отговаривая друг друга. В конце концов было решено, что ренджеры будут ждать нас на этом самом месте, а мы - Пьер, Алексей, Диксон, Базиль и я - отправимся к Команчам за княгиней Алексеевой.
        Когда мы тронулись в путь и первое волнение улеглось, я получил возможность получше разглядеть индейцев. Они не отличались высоким ростом, сложены были крепко, черты их лиц за слоем краски остались для меня неопределёнными, лишь в их селении я увидел людей без раскраски и пришёл к заключению, что Команчи не отличались особой красотой. Они все украшали себя бусами, ракушками, клыками - всё это в превеликом множестве висело у них на груди, на шее, на руках. Длинные чёрные волосы разительно отличали Команчей от Оседжей и Поуней, которых мне довелось встретить раньше. Тяжёлые жирные волосы одного из ехавших передо мной всадников были столь длинные, что свисали ниже стремян.
        Покуда мы ехали, Пьер рассказывал мне про Команчей.
        - Они настолько привыкли к лошадям, что совершенно не любят передвигаться пешком. Обратите внимание, сударь, на их ноги. У них очень кривые ноги. Это всё из-за лошадей. Лошади хороши в меру. Без них, конечно, в степи нечего делать, но всему должен быть предел. Я слышал, что многие Команчи без лошади даже по нужде не пойдут, непременно доедут верхом до ближайшего куста…
        Деревня, куда мы въехали, удивила меня своими размерами. Там стояло не менее ста конусовидных жилищ. Всюду лаяли собаки, кричали дети, скакали всадники. Селение гудело, как пчелиный улей. Тут и там лежали груды мяса, над лужами крови клубились тучи мух. Вероятно, индейцы недавно побывали на охоте.
        Навстречу нам вышло множество людей. Некоторые сидели на лошадях, но были и пешие. Среди них я сразу выделил седовласого старика; он держал над головой истрёпанный зонтик, сшитый из розовой ткани. Коричневый дикарь выглядел очень смешно под зонтиком.
        - Это их главный, - пояснил мне Пьер.
        - А где же Лиза? - Князь Алексей нетерпеливо вытянул шею.
        - Должно быть, она совокупляется с кем-то, - ответил один из Команчей, - она всегда совокупляется. Если бы она умела сразу рожать, то у нас тотчас стало бы самое многочисленное племя.
        Вокруг столпилось множество ребятишек; девочки были облачены в короткие юбки, а мальчики ходили нагишом, выставив напоказ свои крохотные членики.
        Сопровождавшие нас Команчи крикнули что-то своим соплеменникам, и над стойбищем пронёсся радостный рёв.
        - Они говорят, что белая женщина их измучила. Они очень довольны, что мы привезли её мужа. Они хотят пожать ему руку и поднести побольше подарков.
        - За что они хотят одарить меня? - удивился Алексей Алексеевич.
        - Они говорят, что муж такой женщины обязательно обладает тайными знаниями и огромной силой, которую подарил ему Великий Дух. Иначе такую жену невозможно выдержать.
        Князь Алексей спрыгнул с коня и потребовал, чтобы его немедленно отвели к Лизе, что было выполнено незамедлительно.
        Княгиня выбежала навстречу мужу, укутавшись пёстрым полосатым одеялом.
        - Милый мой! Дорогой Алёшенька! Как я счастлива, что мы с тобой приехали в Америку. Здесь всё так удивительно, так великолепно!
        - Здорова ли ты, солнышко моё? - бросился к ней Алексей Алексеевич.
        - Со мной всё чудесно.
        - Как же ты опечалила меня, Лизонька, что уехала с тем дикарём. Я уж было решил совсем, что ты бросила меня. А ведь без тебя мне нет никакой жизни. Знаешь ли ты, как я истосковался без твоего нежного тела?
        - Слава Богу, мой милый! - женщина обвила руками шею князя. - Давай же скорее пойдём в эту палатку и займёмся любовью, а то эти негодники никак не могут удовлетворить меня. Примитивные люди! У них совершенно нет воображения! Они лишены поэтики! Они годятся лишь на то, чтобы носиться в бешеной скачке за бизонами и рубить головы врагам. Они прекрасны, когда смотришь на них со стороны, но общение с ними убедило меня, что они ужасно примитивны. Индейцы великолепно смотрятся, они восхитительны в своей дикой раскраске, про них можно бесконечно рассказывать и сочинять книги, но всё-таки они примитивны. Мы можем поэтизировать их, милый, но сами они от этого не станут поэтичны в душе. Как жаль! Какое разочарование! - Она заплакала и обняла князя Алексеева, прижавшись к нему бёдрами. - Алёшенька, я так соскучилась по твоим словами и рукам! Давай же немедленно предадимся нашей чудесной любви. Никто на свете не умеет любить, как делаем это мы с тобой. И любя друг друга, мы будем любить весь мир!
        Лиза стремительно увлекла мужа за собой, и Команчи облепили жильё со всех сторон, желая собственными глазами увидеть совокупление ненасытной Бледнолицей Самки с её таинственным мужем.
        Прошло с полчаса, и индейцы издали дружный крик. Входной полог откинулся, из палатки вышли Лиза и Алексей. Её глаза были затуманены, лицо алело, на губах блуждала умиротворённая улыбка. Она ни на кого не смотрела, прижималась щекой к плечу мужа и ворковала:
        - Как хорошо!
        Команчи расступились.
        - Господа, позвольте мне представить вам мою жену, - сказал Алексей и нежно улыбнулся.
        Мы галантно поклонились ей.
        - Я очень рад, что встретил вас и что вы любезно согласились сопровождать меня к этому становищу, - продолжил Алексей. - Надеюсь, что по приезде в ближайший же город вы не откажете мне принять участие в скромном банкете в честь моей Лизы.
        - Конечно, конечно! - загалдели мы хором.
        Тем временем Команчи несли Алексею ворохи шкур, какие-то расшитые бисером мешочки, охапки орлиных перьев. Привели десяток разрисованных лошадок.
        - Это всё нам? - удивился молодой князь.
        - Да, - перевёл Пьер Оторванное Ухо. - Они просят вас поскорее увезти вашу женщину из их деревни. Они также просят, чтобы вы, князь Алексей, когда у вас родится много-много детишек, подарили Команчам несколько мальчиков. Команчам будет приятно принять в племя ваших потомков.
        - Передайте им, что я польщён их вниманием, - ответил Алексей Алексеевич, гордо подняв голову, - но я не смогу подарить им моих сыновей.
        - Тогда, быть может, вы осчастливите своим семенем нескольких девиц из этого племени? - продолжал переводить Пьер.
        - Скажите им, что сейчас я не смогу отвлечься на других женщин. Как-нибудь в другой раз. Но мысль эта достойна того, чтобы подумать над нею. Почему бы и не освежить их кровь свежей струёй? В сущности, эти Команчи не такие уж дурные парни, как может показаться на первый взгляд. Если их чуточку облагородить, то из них может получиться замечательный народ…
        Команчи подходили к Алексею Алексеевичу и пожимали ему руку. Женщины несли своих детишек и показывали им удивительную супружескую пару Бледнолицых, что-то громко лопоча на своём языке.
        Мы хотели немного передохнуть в индейском стойбище, но старый вождь в категорической форме отказал нам, нарушив тем самым законы гостеприимства. Но уж слишком велик был у тех дикарей страх перед ненасытностью княгини Алексеевой.
        - А что с вашим вождём по имени Длинная Кукуруза? - полюбопытствовал Дик Диксон, когда мы уже совсем готовы были покинуть индейцев.
        - Им занимается Сиськи, его младшая жена. Она отпаивает его успокоительными травами. Поэтому он не смог появиться перед вами, - сказал один из дикарей. - Он ещё слишком слаб.
        Диксон понимающе покачал головой.
        Так завершилась наша поездка к Команчам.
        - Странные всё-таки у них имена встречаются, - засмеялся Диксон. - Взять хотя бы эту… как её… Сиськи, что ли? Небось хорошенькая с виду, но имя-то, имя! Я бы не хотел, чтобы моя жена носила такое имя.
        - Однако вы не уверены в ваших желаниях, - улыбнулся в ответ Питерсон. - Совсем недавно вы, кажется, хотели вести индейскую жизнь и пленять одну за другой индейских красавиц. Ещё неизвестно, каким именем наградили бы они вас.
        - Я ничуть не изменился, смею уверить вас, сударь. Я и сейчас жажду приключений. Но было бы смешно вдруг прозваться из-за этого какими-нибудь Бизоньими Яйцами. Вы разве не согласны?
        Питерсон пожал плечами.
        - Дикари не знают смешных имён. Для них имя выражает определённое качество. Но это качество в той или иной степени присуще хозяину имени. Почему же он должен обижаться или оскорбляться? Если человеку угодно, он может завоевать себе новое прозвище, но не на словах, а на деле. И смею вас заверить, что мужчина с гордостью относится к своему имени, даже если нам с вами оно представляется смешным и нелепым. За каждым именем стоит история, конкретная история. Иногда история бывает смешной, но разве может человек отказаться от того, что с ним произошло? Я знавал одного индейца по имени Волосатая Задница. Его ягодицы и вправду были покрыты тёмными волосами. Плохо ли это? Нет. Просто он один такой среди соплеменников, других с волосатым задом не нашлось. Он особенный. Все мы чем-то отличаемся. Вот вы, например, прозваны в нашему обществе Графом. Но хорошо это или плохо? Кто может знать? Одному по вкусу приходится одно, другому - другое. И мне думается, что это очень хорошо. Наш мир существует лишь потому, что он разнообразен. Представьте на секундочку, что здешние прерии заполнены знакомыми вам
стандартными городскими улицами, а индейцы ведут себя так, как должны вести себя обыкновенные обыватели: поутру отправляются на работу, вечером возвращаются домой с зарплатой. Захотелось бы вам приехать сюда в таком случае?
        - Увольте! Мне подавай неожиданное!
        - Вот и я о том твержу. Как только одни народы перестанут быть неожиданными для других народов, они перестанут быть собой. Вот это будет настоящая беда…



        ВОЗВРАЩЕНИЕ. ГЛАВА, В КОТОРОЙ МЫ ПРОДОЛЖИЛИ НАШ ПУТЬ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ, И В КОТОРОЙ Я ПРОЩАЮСЬ С ЧИТАТЕЛЕМ

        Все мы с нескрываемым любопытством разглядывали княгиню Алексееву, а она без тени смущения излагала во всех подробностях события последних дней. Её откровенность иногда казалась мне проявлением сумасшествия, ибо есть вещи, о которых не решишься поведать самому близкому человеку, а не то чтобы рассказывать о них во всеуслышанье. Но женщина ворковала и ворковала. Если закрыть глаза и не вслушиваться в её слова, то можно было подумать, что это ребёнок взахлёб делится впечатлениями о каких-то потрясших его воображение игрушках. Однако Лиза давно вышла из детского возраста, а потому громадная часть её рассказа вызывала во мне не столько интерес слушателя, сколько интерес мужчины, возбуждаемого сексуальным журчанием сладкого женского голоса.
        Время от времени я приотставал, чтобы проветрить мозги, и тогда ко мне подъезжал Пит Питерсон.
        - Ну, если не ошибаюсь, эта красотка поразила вас не на шутку! - Питерсон улыбнулся.
        - Да, скажу прямо: я таких не встречал, - признался я.
        - А вы знаете, сударь, мне думается, что я понимаю эту женщину, понимаю также её мужа. По-моему, они замечательные люди.
        - Неужели? Вы оправдываете их?
        - Оправдываю? Нет, милейший, вы неправильно ставите вопрос. Мне не нужно оправдывать их, так как я не вижу ни в чём их вины. Эти двое - дети природы. Настоящие дети природы.
        - В каком смысле? - удивился я.
        - Вы, судя по всему, решили, что они просто похотливы. Но вы глубоко заблуждаетесь! Они любят жизнь. Они любят все её проявления.
        Видя написанное на моей физиономии недоумение, Питерсон продолжил:
        - Неужели вас, когда вы оставались наедине с природой, никогда не охватывало желание сбросить с себя одежду и носиться по лесу, по реке, по скалам нагишом, чувствуя внутри себя желание взлететь, раствориться в окружающем мире? Неужели вам никогда не хотелось упасть на землю и заняться любовью с воздухом?
        - Пожалуй, я не припомню такого случая. Хотя восторг, конечно, меня охватывал не раз.
        - Восторг! Это уже близко к тому, о чём я говорю, - обрадовался Питерсон. - Возможно, вы сможете понять меня… Природа околдовывает, если ваше сердце открыто для неё. Природа пробуждает самые неожиданные желания… Однажды, когда я был ещё очень молод, я отстал от обоза и обнаружил себя посреди совершенно дикой местности. Стояла тишина, трепетная тишина, священная тишина. И я был один. Я слышал, как дышали камни под моими ногами, как листья колючих кустарников что-то нашёптывали мне, как огромное небо гладило меня по голове. И я впал в состояние… восторга. Да, это был восторг, оглушающий восторг. На меня накатило желание раздеться, и я не смог воспротивиться ему. Более того, мне захотелось в ту минуту вступить в связь с окружающей средой, совокупиться с воздухом и землёй. И у меня случилась эрекция! Не смотрите на меня такими глазами, сударь. Я говорю вам чистую правду. У меня поднялся член от восторга. А ведь у меня и мысли не было о женщинах! Я просто должен был заняться любовью с самой Природой. Я груб, прост, откровенен. У меня нет тех струнок, которые позволяют сочинять стихи. Возможно, поэтому
у меня просто встал член.
        - И что же?
        - Что? Я упал на землю и, ласкаясь щекой о траву, мастурбировал… Вот так, сударь… Поэтому-то я и думаю, что понимаю нашу молодую княжескую парочку. Они просто хотят любить. Новые впечатления пробуждают в них взрыв эмоций, с коими они в силах справиться лишь одним способом - сексуальным соитием. Таково проявление кипящей в них любви.
        Выслушав слова Питерсона, я задумался и с каким-то новым чувством посмотрел в спину Лизе. Может быть, Питерсон прав? Может быть, этим двум молодым людям доступны чувства, которые я не успел ещё открыть в себе?
        - Послушайте, комиссионер, - обратился я к Питерсону, - а вот ваше желание убедить индейцев не идти по дороге белого человека - оно не из этих же ваших ощущений проистекает?
        - Из этих, мой друг, из этих. Я убеждён, что дикари умеют испытывать такой же восторг. Жаль только, что многое для них проходит неосознанно, как бы остаётся естественным фоном, к которому они привыкли давным-давно и потому не умеют распознать его ценность. Да, я против нашествия цивилизации. Я говорил об этом и буду говорить. Что мы с вами сможем дать дикарям? Письменность? Книги? Высокое искусство? Не спорю, что всё это прекрасно. Но прекрасно это только для нас, городских умников. Мы любуемся нарисованным пейзажем, но боимся настоящей природы. Мы восхищаемся книжными приключениями, но шарахаемся от любых поворотов судьбы в действительности. Мы - продукт ума, логики, теорий. У нас с вами есть точка зрения, которая годится для нашего образа жизни, но мы стремимся всеми силами навязать её первобытным людям. Но разве она нужна им? Насаждая среди них наш образ жизни, мы убиваем их. Мы убиваем одних людей, чтобы создать других. Но тех, которых мы однажды убили, больше никогда не будет.
        Питерсон замолчал. По его лицу пробежала уже знакомая мне тень печали. Он будто проваливался мысленно в мир будущего, в котором перед ним представали наимрачнейшие картины.
        - Сударь! - окликнул я его.
        - Да?
        - С вами всё в порядке?
        - Да, друг мой. Благодарю вас. Это ничего… Всё пройдёт… Мы привыкнем… Давайте-ка лучше догоним наших друзей…
        И мы пришпорили наших коней. Мы мчались вперёд, поднимая пыль, мчались сквозь солнечный свет навстречу тяжёлым грозовым тучам. Мы неслись во весь опор, оставляя позади напасти былых времён и устремляясь в грядущее. Оно казалось нам далёким и неведомым, но в действительности оно поджидало нас под самыми нашими ногами, как расстеленное полотно с причудливыми, но ещё не ясными для нас рисунками, ибо сказано: «Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был в глубине утробы. Твои очи видели мой зародыш. В книге Твоей записаны для меня все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было…»



        ИЗ ПЕРЕПИСКИ ФЕЛИМОНА КУЧЕРА

        ГРАФУ А.А. ШАЛУНСКОМУ

20 июня 1820.,. из С.-Петербурга в Тригорское
        Милый Алексей Андреевич!
        Очень благодарю Вас за проявленную заботу о моих дневниковых записях, оставленных без присмотра в имении Лопуховых. Что делается с моей памятью!
        Помнится, вы просили меня сообщить Вам кое-что об участии Шамплена в освоении североамериканских земель. Я знаю не так много, как мне хотелось бы.
        В 1603 году была снабжена экспедиция в Канаду. На борту одного из кораблей, которым командовал капитан Франсуа Граве, находился тридцатилетний путешественник и географ Сэмюэль де Шамплен. Он оказался одним из самых активных и настойчивых исследователей новых земель. В конце мая экспедиция добралась до посёлка Тадуссак, основанного французами несколько раньше. Ближайшие туземцы - Алгонкины, Монтаньи и Эчемины - сразу же привезли на обмен полные каноэ мехов.
        Шамплен продолжил путь и потерял на порогах реки Святого Лаврентия тяжёлую шлюпку. И тогда он понял, что лишь на челнах туземцев можно было легко и быстро путешествовать по всей стране, как по малым, так и по великим её рекам.
        Уже в июле Шамплен вернулся в Тадуссак, а затем во Францию.
        Следующее плавание Шамплен предпринял в составе экспедиции, которую возглавлял Пьер Демонт. На сей раз французы основали поселение на побережье залива Фанди, назвав его Порт-Рояль, а всю прилегающую часть атлантического побережья - Акадией. Однако уже в 1607 году они покинули эти края. И как раз в то же самое время сюда прибыли англичане, положив начало Новой Англии колонией, которую назвали Вирджиния, то есть Девственная.
        На следующий год Шамплен убедил Демонта отправить его для основания поселений на реке Святого Лаврентия. В июле 1608 года он прибыл в Квебек, где французы построили нечто, напоминающее миниатюрную европейскую крепость. В этом бревенчатом укреплении осталось на зимовку двадцать восемь человек. Половина из них погибла к весне, не дождавшись прибытия подкрепления с припасами продовольствия. После прихода подмоги Шамплен заключил союз с Алгонкинами и Гуронами, чтобы совместно с ними вести военные действия против Ирокезов. Так было положено начало беспощадной войне Франции и Ирокии (под этим названием были известны среди белых поселенцев владения Ирокезов). В то время Союз Ирокезов включал в себя пять племён.
        Первую военную экспедицию против Ирокезов Шамплен предпринял в июле 1608 года. Он и три других француза отправились в составе отряда Алгонкинов по притоку реки Святого Лаврентия и достигли озера, которому Шамплен присвоил своё имя. Где-то там произошло первое настоящее сражение с Ирокезами. В письменных свидетельствах о тех событиях сказано, что аркебуза Шамплена поразила насмерть двоих вождей и ранила третьего, что повергло дикарей в панический ужас. Около полусотни Ирокезов погибло в той схватке.
        В мае 1610 года Шамплен вновь приплыл в Канаду, но ни в тот, ни в следующий год ему не удалось исследовать северные земли Новой Франции. Надо сказать, что французская колонизация шла более медленными темпами, чем английская.
        Что касается дальнейших событий, то они замечательно изложены в книге «Канадская пушная торговля», которую я вам посылаю для прочтения. Уверен, что она покажется вам весьма интересной.
        О здешних делах сообщу в другой раз.
        Прощайте, нежно приветствую всё Ваше семейство.
        Ваш Ф. К.


        А.Х. ЗАДНИЦКОМУ

27 сентября 1821., г. С.-Петербург
        Очень давно не писал я Вам. Скоро мы свидимся, я надеюсь, что приеду в город 1 сентября уже, в день, когда начнутся Ваши лекции. Пора уезжать отсюда. Лето прожито мной серовато. Осень, надеюсь, будет лучше. Осенью и всегда-то больше красок и больше, как мне кажется, жизни.
        До меня дошли слухи, что возникли какие-то трудности с переизданием «Чихохоков». Не могли бы Вы, мой друг, разузнать, что там такое, и сообщить мне?
        В прошлом Вашем письме ко мне Вы интересовались некоторыми деталями о взглядах европейских философов на жизнь североамериканских аборигенов. Должен сказать, что американские индейцы упоминались во французской литературе ещё в XVI веке в сочинениях Монтеня. Но только когда Франция вступила в XVII веке на путь колонизации, появилась целая серия рассказов о путешествиях, большинство из которых было посвящено индейцам.
        Пожалуй, первым, кто, рассказывая о жизни индейцев, подверг критике своих соотечественников, был французский путешественник и писатель барон де ля Онтан. В
1703 году он опубликовал книгу «Путешествия барона де ля Онтана по Северной Америке», которая имела такой успех, что была переиздана двадцать пять раз! В
«Диалоге дикаря с бароном де ля Онтаном» автор, иронизируя в ней над идеей обращения индейцев в христианство, передаёт слова некоего Адарио, который не только оспаривает догматы католической церкви, но и не признаёт самого короля: «Мы рождаемся свободными и тесно связаны между собой, каждый из нас не менее важен, чем все остальные, а вы, Бледнолицые, - просто рабы одного человека».
        В 1724 году, пытаясь опровергнуть мнение барона де ля Онтана, отец Жозеф Лафито опубликовал книгу «Обычаи американских дикарей в сравнении с обычаями античной древности». Это подробное сравнительное исследование индейцев и древних греков ставило целью доказать, что обитатели Нового Света не лишены религиозного чувства. Отец Жозеф хотел также унять излишнее рвение иезуитов, которые, желая убедить Францию, что краснокожие американцы не имели собственной религии и нуждались в обращении в истинную веру, постоянно проводили эту идею в своих описаниях.
        В 1770 году увидел свет монументальный труд аббата Рейналя «Философская и политическая история торговли европейцев в обеих Индиях». Индейцы послужили автору в качестве орудия критики, которая от издания к изданию с 1770 по 1779 год становилась всё острее. Священное право собственности, монархия и социальное неравенство - всё подвергалось осуждению. «Неравенство людей, которое мы считаем необходимым атрибутом общества, для дикаря является полным абсурдом, а зависимость многих от воли и капризов одного кажется индейцу позором и утратой человеческого достоинства».
        И всё же, хотя большинство авторов путевых заметок и философов осуждало иезуитов, надо отдать должное этим истовым священнослужителям: именно в их отчётах были обнародованы многие идеи о неравенстве, монархии и собственности.
        Иезуиты были внимательными наблюдателями и фиксировали всё, что видели. Они не только хотели переделать индейцев на европейский лад, но и не считали зазорным самим перенять кое-что от них. Они не могли не одобрить аскетический образ жизни дикарей, их щедрость, столь естественную для людей, у которых нет ни частной собственности, ни прибыли. Читатели их отчётов стали привыкать к мысли, что люди могут быть счастливы, свободны и равны без короля, без свода законов, без пожалования сверху.
        В записках иезуитов много удивительного. Я вспоминаю сообщения отца Лежена, который в 1634 году прожил целую зиму в одном индейском племени. Он вступил в настоящий словесный поединок с местным шаманом. Индеец подвергал рассмотрению христианские догмы, бывшие основными доводами Лежена, и искусно оборачивал их против самого священника. Так, например, когда иезуит рассказал о Царстве Небесном, индеец признался, что боится смерти, но при этом заметил, что если бы сам верил в прелести загробной жизни, то убил бы себя без колебаний. Лежен ответил на это, что Бог запрещает самоубийство, на что индеец с издёвкой сказал:

«Ну, если ты не должен убивать себя сам, но хочешь попасть на Небо, то я могу убить тебя, чтобы доставить тебе удовольствие направить тебя туда, где ждёт тебя счастье, о котором ты столько говоришь».
        Иезуит ответил, что не мог принять такого предложения.

«Ну, я вижу, что ты боишься умереть сильнее, чем я», - подвёл итог туземец.
        Одним словом, тут не обойтись кратким обзором. Эта огромная тема требует тщательного изучения. Так что будем с Вами встречаться и разговаривать. Помогу, чем сумею.
        На этом кланяюсь и жду скорого свидания.
        Ф. К.


        А.Н. ТКАЦКОМУ

1821., С.Петербург
        Милостивый государь Афанасий Николаевич.
        Приношу Вам искреннюю мою благодарность за письмо, драгоценный знак Вашего ко мне благорасположения.
        Меня очень обрадовало, что вы проявляете такое горячее рвение в познании истории Канады. Но должен сразу извиниться перед Вами, так как не смогу удовлетворить Вашего интереса к экспедиции Картье. Я не столь великий историк, каким многие считают меня по неведомой мне причине.
        Что касается Картье, то мне известно лишь, что именно после него впервые в истории появилось слово «Канада» в качестве названия колонизируемых Францией земель в бассейне реки Святого Лаврентия.
        Именно Картье добрался в 1535 году до индейской деревни Стадакон, на месте которой позже возник Квебек. Где-то там он столкнулся с многочисленной группой Гуронов, а на следующий день к нему приплыл с флотилией из 12 челнов сам верховный вождь Гуронов по имени Доннакона.
        В середине сентября 1535 года Картье попал в поселение Гуронов, носившее название Ошлага. Вскоре он переименовал это место в Монреаль (Королевская Гора) в честь потрясшей его своей красотой горы близ индейской деревни.
        Среди моих бумаг есть собственноручное письмо Картье, адресованное королю Франции, в котором он даёт довольно подробное описание этого поселения Гуронов. «Селение располагается по кругу и ограждено сплошной деревянной трёхъярусной изгородью наподобие пирамиды. Верхний ярус сделан из скреплённых крест-накрест шестов, средний - из поставленных отвесно, а самый нижний - из сложенных в длину деревянных брусков. Всё умело подогнано и искусно скреплено по местному образцу, а высота изгороди - примерно два копья. Проникнуть в деревню можно лишь через единственные ворота в ограде, которые прочно запираются на засов. Над входом, а также во многих других местах вдоль ограды, устроено что-то вроде галереи с лестницами. Сложенные здесь камни туземцы используют для защиты от неприятеля. В деревне примерно пятьдесят домов, каждый шагов 15 в длину или больше, а в ширину шагов 12-15. Выстроены они целиком из дерева, а крыши сделаны из коры, и снаружи дома обшиты большими (величиной со ствол) кусками коры, и куски эти весьма искусно и хитроумно сплетены на тамошний манер. Внутри каждого дома много комнат и
кладовок, а в середине широкое пространство без пола, где зажигают костёр и собираются все вместе. После окончания общей сходки мужчины с членами семьи разбредаются по своим комнатам. А наверху в их домах есть ещё и чердаки, где они хранят зерно, из которого женщины выпекают хлеб».
        Через месяц Картье вернулся в Стадакону, где его ждали два его корабля. Возвращаться во Францию было уже поздно, и он решил зазимовать в Канаде. Моряки соорудили укреплённый форт, вырыв вокруг глубокие траншеи и установив артиллерию, поскольку отношения с индейцами к тому времени испортились.
        В декабре среди французов разразилась цинга. К середине февраля из 110 человек не было и десяти, которые оставались здоровыми. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не настойка из листьев и коры дерева «аннеда», которую французов научили делать индейцы. За одну неделю европейцы поднялись на ноги,
«съев» целое большое дерево.
        В мае Картье отправился во Францию, взяв с собой в качестве пленников десять Гуронов, и в их числе вождя Доннакону.
        На этом мои познания о первых контактах знаменитого пирата Жака Картье с американскими аборигенами исчерпываются. Надеюсь, Вы не останетесь в обиде на меня, если я не сообщил Вам ничего нового и полезного.
        Имею счастие оставаться Вашим покорным слугою.
        Ф. К.


        МАРГАРИТЕ ВОЛОНТЕ (?)
        сентябрь (?) 1821 г., С.-Петербург.
        Je suis bien fache de ne pouvoir passer la soirre chez vous. Une chose bien triste, c`est a dire un devoir m`oblige d`aller bailler je ne sais ou. Voici, Madame, les livres que vous avez eu la bonte de me preter. On concoit fort bien votre admiration pour «Jesuites et la Nouvelle-France». Il y a bien de la grace dans toute cette imagination. Mais, mais… je n`ose dire tout ce que jиn pense.
«Jesuites» est un bon roman, malgre quelques fausses declamations et quelques observations de mauvais gout. [33]



        А. А. ШАЛУНСКОМУ


30 сентября 1821., из С.-Петербурга в Тригорское
        Дорогой граф, любезный мой Алексей Андреевич.
        Прежде всего извините меня за отсутствие адреса в предыдущем письме. Это случилось, кажется, в первый и, надеюсь, в последний раз.
        Пишу Вам как человек, желавший что-то забыть, что-то бросить - и вдруг вспомнивший, во что это ему встанет. Помните Вы наши разговоры о «примитивном» мышлении дикарей? Помните, как сидели мы с Вами в сумерках перед костром и размышляли о цивилизованном мире? Кажется, я путался, говорил ужасные глупости. Я был несколько не в себе. Готов внести некоторые поправки в мои высказывания.
        Человек, которого мы называем цивилизованным, всегда стремится, опираясь на свой личный опыт, облегчить жизнь своих потомков. По крайней мере, ему так кажется. Ведь он всегда исходит из своего личного, правильного или неправильного, представления о жизни. Помощь ближнему всегда оказывается из лучших побуждений. Но при этом практически никогда не учитываются личные задачи другого. Я ещё раз подчёркиваю, что говорю о цивилизованном человеке.
        Что же касается индейцев, то они всегда давали детям самим выбрать свой путь. Никто никого никогда не заставлял быть воином или охотником. Мужчина, если ему так уж хотелось, мог вести женский образ жизни. Никто из старших никогда не говорил:
«Я всю жизнь бедствовал, так пусть мои сыновья ни в чём не нуждаются». Такой подход мог закрыть для ребёнка возможность прохождения предназначенного ему пути.
        Другое дело, что существовали традиции, которые всё равно принуждали детей смотреть на жизнь глазами своих родителей. Эти традиции были настоящей ценностью в глазах младшего поколения. Они-то и являлись настоящим кнутом.
        Именно это я имел в виду, разговаривая с Вами в прошлый раз. Именно в этом ключе я рассматриваю традиции как страшнейшую помеху в развитии человека. Личность не должна быть привязана ни к чему. Традиция, ортодоксальное следование её строгим правилам - вот что лишает человека его индивидуальности. Ребёнок становится игрушкой в чужих руках.
        Не мог не отписать Вам этого, хотя совсем не работает моя старая голова.
        Кланяйтесь от меня всем своим.
        Ваш Ф. К.


        Д.Д. КОКОРЕВУ

15 октября 1821.,. Село Вересковское
        Здравствуйте, мой добрый друг.
        Спасибо Вам за все сведения о современном положении индейцев в резервациях степей. Мне это крайне важно для работы над новой книгой. Я дал ей название «Ползущие Волки», но думаю, что переменю его. Что-то не очень клеится у меня сюжет. По-прежнему хочется вложить в историю изрядную долю юмора, но не очень это получается у меня. Хотел бы встретиться с Вами, почитать Вам уже написанные главы, но очень уж сильно я занемог. Придётся отложить читку до лучших времён. Эта книга совершенно не будет похожа на «Чихохоков», но не знаю, лучше она покажется Вам или хуже. Мне крайне важно услышать Ваше мнение.
        Речь в ней идёт о желаниях и страстях и их влиянии на жизнь человека. В своём обиходе мы разделяем людей по темпераменту. Все желания, возникающие у человека, имеют под собой определённую причину: они либо продиктованы инстинктами животного проживания, либо навеяны окружающими. То и другое можно отнести в равной степени к белым «цивилизованным» людям и к краснокожим дикарям. Поддаваясь своим желаниям, человек попадает в зависимость от прихотей. Чем податливее личность, тем сильнее овладевают ею желания, превращаясь в страсти. Поиск острых ощущений становится для такого человека основным стимулом жизни. В этом случае к его услугам множество развлечений и зрелищ: кто-то садится за карты, кто-то прикладывается к бутылке, кто-то бежит в театр, другие - в публичный дом, а есть и те, которые лезут в драку.
        Здесь равны все - дикари и люди цивилизованного мира, ибо нет между ними никакой разницы. Страстные желания становятся путеводителями по жизни одержимых ими людей, где бы они ни рождались, в каком бы обществе ни жили. Стремление к удовлетворению желаний толкает многих людей на безрассудство ради достижения желаемого. Разве вы не сталкивались с этим, не встречали таких людей? Желания, достигшие такой степени, свидетельствуют о том, что человек полностью погрузился в животное состояние.
        Вот об этом я и пытаюсь писать. Но форма изложения не позволяет мне донести идею. Так что жду Вашего совета и поддержки.
        Будьте здоровы.


        А.А. ШАЛУНСКОМУ

30 октября 1821., Село Вересковское.
        Здравствуйте, любезный мой граф!
        Давно не получал от вас известий.
        Как там Ваши дети? Продолжают ли их по-прежнему занимать американские индейцы? Насколько глубок стал их интерес? Могу ли чем-нибудь быть в этом полезен? Знаю, что некоторые смеются над такими увлечениями, но передайте детям, чтобы не обращали внимания на глупые шутки. Пусть слушаются голоса своего сердца.
        Я уверен, что сегодня нам всем следовало бы обернуться назад не для того, чтобы сделаться дикарями и отказаться от всех достижений нашей цивилизации, но чтобы подобрать растерянное нами на пути нашего развития. Заметьте - индейцы с огромным энтузиазмом брали от европейцев всё, что облегчало им жизнь, но твёрдо стояли на некоторых своих традиционных взглядах. Это не просто упрямство. Нет, здесь скрывается их действительная связь с Богом. Я много раз слышал, как они объясняли христианским миссионерам: «Мы не верим во что-то, как вы, а живём этим. Мы танцуем нашу религию, мы поём нашу религию, мы курим нашу религию». Мы - «цивилизованные» люди - полностью посвятили себя форме. Мы посещаем церковь согласно установленным правилам, крестимся там, бьём челом, поём псалмы. У индейцев же вовсе нет никаких регламентированных церковных служб. Случаются, конечно, общие праздники, но это не церковная служба. У них каждый общается с Богом сам, так как между Небом и человеком не может быть никаких посредников. Человек в любом случае является творением Бога, его порождением, его ребёнком. Мужчина и женщина -
каждый из них просит у Творца прощения и молит о поддержке сам лично. Никто не обратится к священнику, чтобы тот отпустил грехи, потому как всякий священник есть такой же человек, подверженный страстям и грехам. Индеец проходит свой путь сам, от начала до конца, ошибаясь и исправляя ошибки.
        Надеюсь на скорую встречу.
        Ваш Ф. К.


        К. ЧИТАЕВУ (?)
        Москва
        Милостивый государь!
        Имел честь получить вчера Ваше письмо, в коем Вы высказываетесь о моей книге весьма резкими выражениями. На то, конечно, у Вас есть полное право. Читатель всегда прав. Странно лишь то, что книга попала к Вам так поздно, когда уж все толки о ней смолкли, даже отголосков не слышно, все скандалы канули в вечность. Но, как я понимаю, всему своё время.
        Вы утверждаете, что сочинение моё высосано из пальца и представляет собой образчик пошлого вздора, которому нет и не может быть места в мире высокой литературы. Но я сразу отвечу вам, что никоим образом не думал занять место на каком-либо литературном пьедестале. Я не литератор и признаю это без всяких оговорок. Я лишь выступил в роли рассказчика и сделал это так, как сумел. Вы говорите, что моя книга хромает на все четыре ноги, что в ней нет ни грамма серьёзного взгляда на жизнь. Пусть так, но я люблю пошутить. Мне нравится посмеяться ради того, чтобы существование не было похоже на мрачный могильный склеп.
        Итак, сколь бы ни была моя книга незначительна и ничтожна, но я позволил себе издать её в свет, и я рад, что сочинение моё попало кому-то в руки, несмотря на всю критику, которая последовала за этим. В оправдание могу сказать только то, что намерение моё было доброе и что я никого не хотел ни огорчать, ни вооружать против себя; но одно моё собственное неразумие, одна моя поспешность и торопливость были причиной тому, что это сочинение моё предстало в таком несовершенном виде и почти всех привело в заблуждение насчёт его настоящего смысла. За всё, что встречается в книге оскорбляющего чьи-то вкусы, я всем сердцем прошу простить меня с тем великодушием, с каким только одна русская душа способна прощать. Я хорошо представляю, как могла обидеть подобная книга всех поклонников «индейской темы», как возмутительны могли показаться иллюстрации, на присутствии коих я категорически настаивал. Знаю, что многих книга повергла в раздражение по разным причинам, но не я тому в действительности виной, а собственные закостенелые взгляды читателя.
        Уже несколько раз я начинал статью для газеты, чтобы объясниться перед моими читателями и просить у них прощения, если в книге моей встретилось что-нибудь неприятное или кого-нибудь из них оскорбляющее. Хотел просить не питать против меня гнева сокровенного, но вместо того в проявившихся через мою книгу моих недостатках увидеть кривое отражение своих собственных пристрастий и взглядов. Начинал я писать такую статью и каждый раз бросал её в огонь. Зачем она? Кто не понял меня, тот уже не поймёт, кто обиделся на шутки мои, тот, значит, так и останется обиженным.
        Так что, милостивый государь, не трудитесь высказывать в мой адрес свои строгие суждения, но лучше перечтите книгу ещё раз с тем, чтобы увидеть в ней отсутствие всякого зла и обнаружить одно лишь тёплое чувство ко всем персонажам, какими бы нелепыми они ни казались на первый взгляд.
        За сим остаюсь Вашим верным слугой.
        Низко кланяюсь,
        Ваш Ф. К.



        ДОПОЛНЕНИЯ ОТ СОСТАВИТЕЛЯ


        НЕСКОЛЬКО ШТРИХОВ К ОБЛИКУ ЛЕСНЫХ ИНДЕЙЦЕВ

        Первыми миссионерами в Новой Франции были иезуиты, которые регулярно приезжали небольшими группами в Акадию в 1611-1614 годах. Но после основания Квебека в 1608 году Сэмюэль Шамплен хотел послать миссию к племенам Великих Озёр, в частности к Гуронам, так как французы сильно зависели от них в своей пушной торговле. Во время своего восьмого путешествия в Квебек Шамплен составил специальное посольство из так называемых реколлектов, которые принадлежали к строгой общине Францисканского Ордена, облик которых отличался подчёркнутой простотой и даже бедностью. В период
1615-1632 реколлекты полностью контролировали свои миссии на территории Канады.
        Габриэль Сагард занимал должность секретаря реколлектов Сан-Дени в Париже в 1623 году, когда был направлен просветителем в деревню Гуронов, которые жили в селении на берегу залива Джорджия озера Гурон. Вместе с другим священником Сагард провёл среди индейцев целый год, изучая их нравы и язык, наставляя их на путь христианства, обучая их молитвам. На следующий год он составил словарь языка Гуронов, чтобы облегчить жизнь своим последователям. Он же оставил о своей работе записи, опубликовав их в 1632 году под названием «Долгое путешествие в страну Гуронов». Ниже приводится выдержка из его книги.

«Когда женщина родит ребёнка, она прокалывает ему уши, согласно традиции своего народа, при помощи рыбьей косточки. В проделанные дырочки, дабы они не зарастали, она вставляет основание пера. Позже перо заменяется вампувыми бусами или какой-то иной побрякушкой. Она также украшает безделушками шею младенца. Есть и такие среди женщин, которые заставляют своих детишек глотать грязь или жир, едва младенцы успели появиться на свет. Я не знаю причину такого поведения, разве что дьявол, портящий творения Господа, научил дикарей этому обычаю, чтобы посмеяться над святым причастием церкви…
        Древние германские женщины, о которых сообщал Тацит, кормили своих детей собственной грудью и не позволяли никакой посторонней женщине заменять мать. Наши дикарки тоже сами выкармливают детей. Они не знакомы ни с какими кашами и иными видами детского питания (в Европе распространено употребление смеси из молока и накрошенного хлеба). Иногда индеанки кормят детей мясом, которое едят сами, но предварительно мелко разжёвывают его.
        Если случается матери вдруг умереть до того, как ребёнок отвыкнет от грудного кормления, тогда отец берёт в свой рот воду из котла, в котором варилась кукуруза, и подносит свой рот ко рту младенца. Таким образом он заменяет материнскую грудь и буквально вливает в ребёнка жидкую пищу… Иногда таким же способом женщины кормят маленьких щенят. Но мне показалось это занятие (прикладывать свой рот к пасти животного) чересчур отталкивающим, ведь собаки очень грязны.
        Днём маленького ребёнка привязывают к небольшой доске, в основании которой иногда бывает крохотный выступ, в который младенец упирается ножками, как в пол. Эта доска ставится на землю или вешается на спину матери (привязывается при этом к поясу и вторым ремнём держится за лоб женщины)…
        Когда ребёнок находится в этой люльке, он крепко укутан. Иногда доска украшена какими-то рисунками, иногда - бисером. Младенец хорошо закрыт, но в его “пелёнках” оставлено отверстие, куда выставляется его интимная часть тела, предназначенная для сливания воды. Если же ребёнок - девочка, то мать приспосабливает для неё кукурузный лист в качестве желобка, по которому сливается вода. Вместо подстилки индейцы подкладывают под дитёныша мягкий пух.
        Гуроны укладывают ночью ребёнка нагишом между отцом и матерью, и с ним никогда ничего не случается. В других племенах я видел, как детей оставляли засыпать в их люльке, но её подвешивали в горизонтальном положении на четырёх верёвках, и ребёнок покачивался там, как в гамаке…
        Дикари не только оставляют своих малышей без одежды в жилищах, но дети даже более взрослые бегают голыми и играют в снегу и под палящим солнцем. И чувствуют себя прекрасно. Я никогда не видел, чтобы кто-то из них пострадал под жаркими лучами или на морозе. Потому-то они вырастают такими крепкими и нечувствительными к боли, и в старости, когда становятся седовласыми, они выглядят сильными и выносливыми.
        Даже их женщины настолько крепки, что рожают детей без посторонней помощи и никогда не лежат после этого в кровати, чтобы восстановить силы. Я наблюдал за одной индеанкой, которая возвратилась из леса с большой охапкой дров и тотчас родила. Затем она быстро поднялась на ноги и продолжила свою работу по сбору хвороста».
        Николя Дени (один из основателей Акадии) был тесно знаком с индейским племенем Микмак, с которым жил и торговал в течение добрых сорока лет. После него осталось
«Описание и естественная история побережий Северной Америки». Впервые эта книга вышла из-под печатного станка в 1672 году. Дени рассказывал о тех же гигиенических правилах индейцев в несколько более мрачных тонах:

«Индейцы никогда не потребляли соли и перца. Из жидкой пищи они потребляли только хорошие супы, очень жирные. Эта еда была причиной их долгой жизни и размножения. Их численность была бы куда более велика, если бы не поведение женщин, которые сразу же после родов бросались купать своих новорождённых, несмотря на погоду. Они мыли своих младенцев даже в самые страшные морозы. После этого они заворачивали их в шкуры бобра или куницы и привязывали к доске. Если это был мальчик, то ему высовывали пенис наружу через специально проделанную дырочку, чтобы он мог испускать мочу. Если же это была девочка, то между её ног укреплялся кусочек коры, по которому урина струилась наружу. Под спину и ягодицы детей подкладывали истолчённое почти в порошок гнилое дерево, чтобы остальные детские испражнения скапливались не на самой доске. Раз в день эту труху просто сметали на землю вместе с экскрементами и заменяли на новую порцию древесной трухи.
        Но в связи с тем что самые нежные части тела младенца оставались в течение двадцати четырёх часов открытыми, очень часто происходило обморожение, в результате чего дети умирали. Особенно часто смерть настигала мальчиков, так как они гораздо более обнажены в этих местах, чем девочки…
        Многие мужчины имеют по три или четыре жены, иногда даже больше. Если какая-то из них оказывается бесплодной, мужчина может разойтись с ней и взять себе другую. Таким образом они могут иметь огромное количество детей. Однако если женщина вдруг беременеет в то время, когда её предыдущий ребёнок продолжает ещё кормиться грудью, она непременно делает аборт. Это, конечно, дурно сказывается на её организме, так как женщина, чтобы сделать выкидыш, потребляет какую-то лекарственную траву, о которой знают только они и никому не рассказывают о ней. Сами они утверждают, что идут на аборт лишь по той причине, что не могут кормить грудью одновременно двух детей. Ребёнок же может кормиться грудью иногда до двух, а то и трёх лет, хотя может неожиданно отказаться от материнского молока совсем рано».
        Французский священник Крестьен Ле Клерк попал в Америку в 1675 году и за одиннадцать лет своего нахождения среди Микмаков на полуострове Гаспе разработал систему иероглифического письма, составил словарь языка этих индейцев и написал заметки, которые получили название «Новые сообщения из Гаспесии» и вышли в свет в
1691 году. Относительно детских колыбелей и обращения с малышами он говорил:

«Индейцы начинают мыть своих детей сразу после их рождения, после чего принуждают их проглотить немного медвежьего или тюленьего жира. Затем они укладывают их на доску и накрывают шкуркой бобра или какого-то иного животного. Женщины украшают эту люльку бисерной вышивкой, иглами дикобраза, рисуют на ней красками всевозможные фигурки…
        Женщины рожают невероятно легко, а в период беременности не прекращают носить тяжести. Некоторых, бывает, прихватывает прямо по дороге в лес за хворостом. Тогда они прерывают хозяйственные дела и позволяют себе заняться рождением дитяти, но сразу же после родов принимаются за свои обычные дела. Они возвращаются в вигвам с хворостом на спине и несут ребёнка на руках, будто ничего особенного не произошло.
        Как-то раз одна индеанка, будучи в каноэ с другими соплеменниками, помогала править лодкой и вдруг почувствовала родовые схватки. Она попросила высадить её на берег и подождать её немного. В полном одиночестве она скрылась в лесу и родила там мальчика. Она принесла его в каноэ, заняла своё место, взялась за весло и продолжала грести весь оставшийся путь.
        Они никогда не рожают в вигваме, этого не позволяют мужчины. Мужчины остаются дома как ни в чём не бывало, а женщины удаляются в лес, чтобы произвести ребёнка под каким-нибудь деревом. Если роженица испытывает боль, то кто-нибудь берётся помочь ей: ей привязывают руки к шесту или стволу дерева и затыкают ей нос, уши и рот. После этого ей обязательно будут давить с усилием с боков, чтобы заставить младенца покинуть чрево. В том случае, когда женщине кажется, что роды даются слишком трудно, она просит позвать шаманов, которые всегда прибегают с удовольствием, надеясь получить в награду за свои услуги табак или что-нибудь ещё».
        О лёгких родах индейских женщин сообщал и Пьер де Шарлево, ставший членом ордена иезуитов в 1713 году и оставивший трёхтомное свидетельство о жизни индейцев в Новой Франции. «Индеанки обычно производят детей без малейшей боли и без посторонней помощи. Но бывают и такие, которые в это время заняты тяжёлым трудом и потому проходят через роды в страданиях».
        В книге Адриена Ван дер Донка «Описание Новых Нидерландов», изданной в 1656 году, говорится о каком-то снадобье, облегчающем протекание беременности у ирокезских женщин:

«Когда женщина аборигенов беременна, индейцы принимают все меры, чтобы не пострадал её плод. Во время беременности все женщины чувствуют себя хорошо. Они совершенно здоровы и редко испытывают недомогание. Когда подходит время родов (это они вычисляют весьма точно) и особенно если это происходит с женщиной впервые, ей непременно дают выпить специальный отвар из корней, которые растут в лесу и которые Ирокезам отлично известны… По завершении родов ребёнка, если это мальчик, несут омывать на реку, несмотря на самые лютые морозы. Индейцы говорят, что холодная вода делает их смелыми, сильными и выносливыми охотниками».
        Франсуа дю Перон, один из первых иезуитов, обосновавшихся в Канаде, долгое время жил с Гуронами в нижних водах озера Онтарио. Но после того как их разбили Ирокезы, он провёл некоторое время в окружении Онондагов, основав там миссию. Он оставил краткое, но точное описание запретов, связанных с женщинами.

«Беременные женщины, как утверждают дикари, приносят много несчастий… Если такая женщина входит в дом, человек может заболеть. Если она взглянет на преследуемое животное, то такое животное никогда не попадётся охотнику. Если кто-то поест вместе с беременной женщиной, то обязательно заболеет.
        Вместе с тем беременная женщина обладает и другими свойствами. Индейцы верят, что беременная женщина одним своим присутствием способна помочь извлечению стрелы из тела раненого мужчины. Правда, при этом она пользуется какой-то травой».
        Это вовсе не означает, что индейцы считали женщин существами низшего сорта. Тот же Франсуа дю Перон отмечает: «Они радуются гораздо больше рождению девочки, чем появлению на свет мальчика, так как каждая девочка - это возможность увеличения численности племени».
        В большинстве индейских общин первой менструации девушки придавалось огромное значение, так как это первое кровотечение означало вступление её в новую физиологическую стадию - девушка превращалась в женщину, которая могла отныне плодоносить.
        Пьер Лиетте был итальянцем по рождению и прибыл в Америку в 1687 году. Он провёл четыре года среди индейцев племени Майами в Чикаго и много больше лет в качестве командующего форта Сент-Луис. После его кончины его воспоминания, положенные на бумагу в 1702 году, стали считаться одним из важнейших первоисточников по жизни западных индейцев.

«Индейцы очень опасаются взрослых женщин и девушек в период, когда те подвержены своей месячной слабости (менструации). По этой причине в деревне имеется напротив каждого жилища отдельное сооружение, в котором могут разместиться не более двух человек. Там проводят время женщины в период месячного цикла. Они берут туда с собой только котелок, ложки и еду на время своей болезни. Никто из посторонних не посещает это жильё, за исключением женщин, находящихся в том же состоянии. Если им нужно что-то, они подходят к двери и кричат о том, что им требуется.
        Если девушка впервые уходит в уединение такого рода, то она собственноручно возводит для себя шалаш в лесу на расстоянии примерно полумили от деревни. Её родственники рекомендуют ей воздержаться от приёма пищи, пока она находится в изоляции. Они утверждают, что это поспособствует ей увидеть Дьявола (Маниту), а это считается у них знаком величайшего счастия.
        Я наблюдал, как одну девушку шестнадцати лет, которой пришлось провести в своей уединённой хижинке целых шесть дней без еды и воды, после её изоляции притащили обратно в селение на спине, так как она совершенно ослабла и не могла держаться на собственных ногах. Предварительно её, конечно, хорошенько омыли. Позже она поведала своим родственникам, что она видела бизона, который сказал ей, что два её брата отправятся во главе военного отряда против Ирокезов и проведут удачное нападение на врагов, не потеряв никого из своих воинов. Вскоре они действительно сходили в поход, но один из двух братьев погиб. Все шаманы сказали на это, что девушка предсказала всё правильно, ведь нападение на врага произошло успешно. Однако девушка, пояснили они, постилась недостаточно усердно, поэтому Дьявол обманул её, открыв ей правду только частично».
        Габриэль Сагард, о котором уже говорилось выше, свидетельствовал о менструальном цикле индеанок следующее:

«Женщины Оттавов живут очень комфортно со своими мужьями. У них принято, как и у других блуждающих народов, чтобы женщина уходила на время своей ежемесячной болезни от своего мужа, а девочка - от родителей и прочих родственников, с которыми живёт под одним кровом. Она направляется в изолированное жилище и остаётся там до конца своего месячного цикла, не встречаясь ни с какими мужчинами. Мужчины приносят таким женщинам еду и всё остальное, что им потребуется.
        Среди Гуронов и некоторых других оседлых племён женщины и девушки не уходят из дома и из деревни в указанных случаях, но готовят для себя отдельную пищу и никому не позволяют прикасаться к этой еде, будь то мясо или суп. В этом смысле они как бы копируют библейских женщин, которые считали себя нечистыми во время менструаций. Мне не удалось выяснить, откуда к ним пришёл этот обычай, но я считаю его вполне разумным».
        Кристьен Ле Клерк о том же в племени Микмак:

«Они до сих пор сохраняют некоторые церемонии, происхождение которых им не известно, но о которых они говорят, что они всегда почитались их предками. Во-первых, это связано с женщинами и девушками, которые испытывают известные неудобства, свойственные их полу. В соответствующий период им не разрешается есть вместе с другими соплеменниками; они должны иметь для этой цели свой собственный котёл и даже проживают отдельно от всех. Девушкам в этот период не позволено кушать мясо бобра. Индейцы полагают, что бобры обладают превосходным обонянием и могут понять, что их мясо съедено нечистой женщиной, и могут больше не даться в руки охотникам, чья нечистая дочь или жена потребила мясо бобра».
        Поскольку разговор коснулся охоты, нельзя не уделить этой теме более пристального внимания, так как охота представляла собой особый мир со своими запретами и церемониями, не менее строгими, чем табу, связанные с женщинами. Но на всякий запрет находились свои способы обойти его стороной. Так, например, существовал обычай отдавать часть мяса, принесённого с охоты, первому встретившемуся человеку, если, конечно, этот человек требовал для себя часть добычи. Разумеется, никто не хотел отказываться от возможности получить без всякого труда хорошую порцию мяса, поэтому неподалёку от деревни всегда бродили дети в ожидании возвращающихся с дичью охотников. При этом никого не интересовало, насколько трудно досталась охотнику дичь и насколько велики были запросы его семьи. Но здесь надо оговориться: это правило касалось исключительно охотников, но не их родственников. И индейцы нашли выход из затруднительного положения, не ломая при этом установившихся традиций.
        Николя Перрот рассказывал по этому поводу: «Если охотник, возвращаясь с добычей, встречал другого охотника, только вышедшего на охоту из деревни, или даже маленького мальчугана, он должен был бросить к ногам встретившегося человека всю свою добычу и позволить ему выбрать для себя любую часть. Чтобы избежать этого, мужчина частенько оставляет забитую дичь там, где она упала, и возвращается в селение с пустыми руками. Там он находит свою жену и посылает её за добычей. Или же охотник тащит мясо сам до того места, которое кажется ему вполне безопасным, чтобы не повстречать посторонних людей, там прячет добычу и после этого отправляется за женой».
        Но на этом роль женщины не заканчивается. Как ни странно, именно женщины играют огромную, если не сказать первостепенную роль, в развязывании военных действий. Они то и дело устраивали громкие оплакивания погибших родственников, бередя душевные раны соплеменников и поднимая волну ненависти в их сердцах.
        Если у наиболее могущественных из всех лесных племён, Ирокезов и Гуронов, именно на родовых матрон возлагалась обязанность призывать соплеменников к войне, дабы отомстить за погибших родственников и пополнить потери в предыдущей войне, то у Иллинойсов отряды собирались мужчинами. Пьер Лиетте утверждал, что их военные отряды обычно были малочисленны, за исключением тех случаев, когда индейцы снимались с места всей деревней (вместе с детьми и женщинами) и отправлялись на равнины воевать против своих западных врагов. Религия играла огромную роль в жизни воинов. Разнообразные ритуалы считались необходимыми для успешного ведения войны. Ни один мужчина не отправлялся по военной тропе, не снабдив себя амулетом, специально предназначенным для этой цели. Лиетте рассказывал, что большинство дикарей носило с собой чучела птиц или сумочки, сшитые из птичьей кожи, внутри которых хранились предметы личной магии индейцев. Лиетте называет эти священные сумочки просто птицами.

«Иллинойсы обычно намечали войну на февраль. В каждой деревне имелось несколько вождей (венных капитанов) из числа молодых людей, которые контролировали человек тридцать, сорок, а то и пятьдесят. В указанное время они созывали их на пиршество и объявляли, что приближается пора, когда надо идти на поиски людей, поэтому следовало выказать уважение своим птицам. Все отвечали громким “Хо!” После этого они кушали, затем приносили свои вещи и посреди дома раскладывали на циновках своих птиц.
        Всю ночь напролёт они исполняют песни под звуки чичикойев (погремушки из тыквы). При этом они обращаются к ястребу, вороне или какой-то ещё птице: “Я молюсь тебе, чтобы во время нападения на врагов я мог бы бежать так же быстро, как ты летаешь. Я молю тебя о том, чтобы мною стали восхищаться мои друзья и чтобы меня боялись мои враги”.
        На рассвете они убирают своих птиц.
        Перед тем, как уйти на войну, один из них, чаще всего их вождь, устраивает им угощение. Обычно это бывает собачатина. После того, как все собрались, он, после некоторого молчания, говорит: “Мои друзья, вы знаете, как долго я плакал. Я не смеялся с тех времён, как погиб мой брат. Он был и вашим родственником, раз уж мы все приходимся друг другу товарищами. Если бы я был столь же силён, как вы, то я бы без колебаний отомстил за такого доблестного родственника. Но я стал совсем дряхлый и могу лишь обратиться к вам с призывом отомстить. Только через ваши руки может прийти отмщение за нашего с вами брата. Птицы, которым мы молились недавно, обещали мне победу”. После этих слов он поднимается и подходит к каждому из присутствующих, гладя его по голове и плечам. И его гости отвечают: “Хо, хо! Хорошо. Мы готовы умереть. Ты должен лишь сказать”. Они благодарят его и удаляются на расстояние двух лиг от деревни, чтобы заночевать там.
        У них есть правило никогда выступать в поход в дневное время… Их отряды редко насчитывают более двадцати человек. Самый младший (тот, кто участвовал лишь в нескольких рейдах) несёт котёл и отвечает за стряпню; на него же возлагается починка мокасин, что не является таким уж лёгким делом. По этой причине он практически не смыкает глаз по ночам…
        Когда они возвращаются с победой, вперёд выступают два человека. Приблизившись к своему селению, они издают столько выкриков, сколько человек они убили… Все выбегают им навстречу. Тот, кто первым выбежал встретить победителя, получает всю добычу. Если кто-то из вернувшихся воинов не желает расставаться со своими трофеями, то он прячет их заранее в укромном месте…
        Если погиб кто-то из их числа, то вожак несёт в руке сломанные стрелы и лук, а первые из отряда приближаются к деревне с воплями: “Мы умерли!” Соплеменники выбегают навстречу и начинают рыдать и выть. После того, как выясняются имена погибших, их родственники начинают причитать с удвоенной энергией.
        Едва приходит известие о возвращении отряда, ответственный человек начинает приготовления к банкету. Они собираются в специально поставленной хижине, после чего им немедленно подносят масло в специальных плошках, которым они обмазывают свои ноги. Тот, кто организовывает угощение, с плачем обходит собравшихся и проводит руками по их головам, сообщая им, что когда-то его родственники погибли от рук того племени, из которого воины сейчас привели пленников. Он просит, чтобы ему доставили удовольствие и разрешили убить пленников. Тем временем пленников держат снаружи хижины… Пленники поют песню смерти. В руке у каждого из них зажата палка длиной десять-двенадцать футов, к этой палке привязаны перья самых разных птиц, которых воины убили во время путешествия.
        Старики собираются, чтобы принять решение, кому отдать какого пленника…
        Если пленника приговаривают к смерти, то казнят его на костре. Я ни разу не видел никакой другой казни у этого народа. Они вкапывают в землю небольшое деревце и привязывают к нему осуждённого. Они жгут его факелами и углями. Иногда это продолжается в течение шести часов. Когда они видят, что силы пленника подходят к концу, они развязывают его и отрезают ему большие пальцы на руках. После этого ему разрешается бегать и ловить тех людей, которые швыряют в него камни или пытаются обжечь его огнём. Иногда ему дают даже палки, которые пленник удерживает с огромным трудом, так как руки его искалечены и сам он обессилел…
        В конце концов он валится на землю без движений. Дикари подбегают к нему с головешками и прижигают ему самые чувствительные места. Иногда его волокут по тлеющим углям, и это как бы возвращает несчастного к жизни. Тогда они возобновляют свою ужасную игру. Наконец, ему срезают кожу на лице от кончика носа до подбородка; она так и остаётся болтаться…
        Но наступает момент, когда его убивают дубиной. Некоторые пьют его кровь. Женщины приносят своих грудных детей и омывают их ножки кровью убитого. Сердце казнённого съедается в сыром виде…
        Ночью все жители деревни от мала до велика начинают колотить по стенам своих домов, считая, что тем самым они изгоняют из своего селения душу убитого ими человека».
        Я задаюсь вопросом: не ужаснут ли читателя такие подробности о жестокости, безжалостности и почти животной дикости индейцев? Вполне может статься, что не просто ужаснут, но и отвратят навсегда от «индейских» романов. Однако такова была жизнь лесных туземцев, и от этого факта, увы, не отмахнуться. История имеет свой определённый лик, несмотря на то что его иногда пытаются подгримировать или завесить вуалью. Нравится этот лик или не нравится - тут уж ничего не поделать. Таков кровавый окрас хищного оскала первобытной жизни…



        ВОИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ

        У индейцев Северной Америки, как и у многих других народов мира, были очень строго очерчены отношения между мужчинами и женщинами. Начиналось всё в раннем детстве.
        Когда девочкам исполнялось лет десять, им запрещали участвовать в самых невинных совместных играх с мальчиками. Более того, даже родные братья переставали общаться с сёстрами напрямую, могли общаться лишь через посредников. Им даже не рекомендовалось оставаться наедине, чтобы не давать людям повода для сплетен (мол, между братом с сестрой что-то есть). И всё же, несмотря на строгие табу, их отношения считались наиболее крепкими из всех, какие могли быть между родственниками. Например, возвращаясь из военного похода, мужчина в первую очередь дарил что-нибудь из трофеев своей сестре, а уж затем жене, матери и тёткам. Брат выказывал сестре самые сильные чувства любви и уважения. Однако взамен он требовал, чтобы его власть над сестрой была почти беспредельной. Отказ сестры выполнить требования брата был для него несмываемым оскорблением. Известны случаи, когда это заставляло мужчину покончить жизнь самоубийством. Если такое происходило, то считалось, что девушка опозорила всю семью, за что её могли даже изгнать из племени, а это зачастую было равносильно смертному приговору (в те времена человек редко
выживал в одиночку).
        Исследователь Хобель приводит следующий пример. Молодую женщину изгнали из племени за непослушание родному брату. Она провела несколько лет в чужом стойбище, затем вернулась в родную деревню. Соплеменники немедленно сообщили об этом её отцу. Его звали Железная Рубаха, он был знаменитым вождём племени Шайенов. На известие о возвращении дочери он ответил: «Меня не интересует, сколько лет прошло с тех пор, как я отрёкся от неё. Она ослушалась брата. Она мне не дочь. Я не желаю видеть её». Женщине так и не удалось вернуться в семью.
        Да, в обществе индейцев противостояние полов было очень сильным. Отец не становился на сторону дочери, он абсолютно не интересовался, права она была, отказывая в чём-то брату, или не права. Отец принадлежал к армии мужчин, его дочь - к армии женщин. Любопытно, что в действительности это свойственно не только индейцам, но всему человечеству. В русском языке до сих пор существует выражение
«покорить чьё-то сердце», «завладеть чьим-то сердцем». «Покорить» - разве это не воинственное слово? Не только раньше, но и сегодня «покорители сердец» продолжают совершать любовные победы. Опять обратите внимание - «победа» - слово из военной лексики.
        Но вернусь к индейцам. Итак, мужчины и женщины принадлежали к разным военным лагерям. Строгое разделение мальчиков и девочек превратилось в настоящий институт враждебности представителей противоположного пола. Эта враждебность уходит корнями в далёкое мифологическое прошлое.
        У Апачей есть легенда о том, как одна больная женщина просила своего мужа (вождя) каждое утро относить её к берегу реки, дабы она могла отдыхать у воды и совершать омовения. В действительности она ничем не болела, только притворялась. Муж верил ей и оставлял её одну у воды. Но как-то раз в его душе зародилось сомнение, и он спрятался в кустах, чтобы подглядеть за женой. Она разделась и вошла в воду. Вскоре к ней подплыла выдра, и женщины стала совокупляться с животным. Обиженный муж ушёл домой. Вечером жена приползла к нему, изображая из себя немощную, но он рассказал ей, что видел всё, и прогнал её. Женщина ушла к своей матери, и та возмутилась поведением зятя: «Вот какие они, мужчины. Я положила столько сил, чтобы вырастить дочь, а он запросто её прогнал из-за какой-то ерунды. Между тем женщины трудятся больше мужчин и вообще могут обойтись без мужской помощи!» Тогда вождь забрал всех мужчин и всех животных мужского пола и увел их с собой на другую сторону реки. Там он обратился к Духу Воды с просьбой сделать так, чтобы река стала широкой и чтобы женщины не смогли переправиться на этот берег.
Так женщины и мужчины стали жить порознь, выполняя одну и ту же работу. Вскоре дела у женщин пошли хуже, они устали охотиться, ослабли. Они начали призывать мужчин обратно. Девушки постарше занимались мастурбацией, пользуясь в качестве заменителя фаллоса обточенными оленьими рогами и камнями, а также применяли для услады плоти перья орла. Мужчинам тоже требовалось сексуальное удовлетворение. Они лепили влагалища из глины, но это не удовлетворяло их. Женщины забеременели от всех предметов, которыми они пользовались для самоудовлетворения, и от них родились монстры. Из глиняных влагалищ, которые оплодотворили мужчины, также вышли на свет чудовища.
        Конечно, это лишь легенда. Но она ясно показывает, насколько древним является противостояние полов. Возможно, это противостояние даже уходит корнями в вечность.
        Кстати сказать, мифология Апачей гласит, что монстры были позже уничтожены персонажем по имени Убийца Врагов. В мифе есть очень выразительная сцена, когда Убийца Врагов приходит в логово одного из этих монстров.
        Убийца Врагов спустился в жилище Чудовища и увидел там четырёх девушек. Эти четыре дочери Чудовища были единственными женщинами, у которых были влагалища. Они были Влагалищными Девочками. Хотя они имели облик настоящих женщин, в действительности они были влагалищами. Другие влагалища висели по стенам, но эти четыре имели формы девушек со всеми необходимыми частями тела, они умели ходить… Когда Убийца Врагов спустился в их логово, все четыре девушки захотели совокупиться с ним. Одна из них сказала: «Ты пришёл повидать нас, пришёл для соития с нами». Но Убийца Врагов ответил: «Нет, я не для того появился здесь. Может быть, кто-то другой за этим явился, но не я… А куда же подевались все мужчины, пришедшие сюда?» - «Мы пожрали их, так как нам это нравится». В дальнейшем эти четыре дочери Чудовища неоднократно повторяют, что они пожирают мужчин, получая от этого несказанное удовольствие; процесс еды для них является половым актом, так как они - не просто женщины, но сами влагалища, принявшие человеческую форму и поглотившие мужчин. Но они называют половой акт пожиранием и воспринимают его как
уничтожение мужчин, как подчинение их своей сексуальной силе.
        Цикл сказок о монстрах весьма ярко показывает, насколько сильна была в индейском обществе идеология вражды разнополых существ, насколько велико желание одного пола доказать свою незаменимость и тем самым своё превосходство над другим полом. Но в результате такой вражды рождаются монстры. Уродство берёт верх. Расчленение социума на противоборствующие группы непременно вело к перекосам. Естественные стороны жизни выворачивались наизнанку и превращались в уродство.
        В доме родителей и даже во время кочёвок за девушками следили с таким неослабленым вниманием, что с ним ни в какое сравнение не шла строжайшая дисциплина английских пансионов. Девушки, не бывавшие ни разу в браке, носили кожаные или сплетённые из конского волоса верёвки (так называемые пояса девственности). Они спускались с ремешка на талии спереди, проходили между ног и сзади тоже крепились к ремню. Матери настаивали на том, чтобы дочь никогда не спала одна, чтобы всегда рядом с ней лежала сестра или подруга. Девушкам, достигшим половой зрелости, нередко крепко связывали на ночь ноги, чтобы настойчивый влюбленный не проник тайно в палатку и не овладел свой возлюбленной. А такое случалось нередко. Распространённость таких приключений хорошо отражена в индейских сказках, и нередко главным действующим лицом становится какой-нибудь несчастливец, который проник в дом возлюбленной и проспал там до утра, а на восходе солнца его нашли обитатели дома. Сохранились не только мифологические сказки, свидетельствующие о ночных свиданиях, но и рассказы о реальных событиях. Вот история о том, как Высокий Конь из
племени Лакота полюбил девушку. Он предложил ей бежать с ним, однако она отказалась. У Высокого Коня был друг по имени Красный Олень, который предложил ему свою помощь.
        Поздней ночью они подкрались к жилищу девушки и ждали до тех пор, пока внутри не смолкли звуки - семья уснула. Тогда с ножом в руке Высокий Конь потихоньку прополз в палатку. Ему надо было перерезать сыромятные ремни, которыми была привязана девушка, а Красный Олень должен был помочь вынести девушку и заткнуть ей кляп в рот. Когда Высокий Конь заполз в палатку, он сильно волновался. Он принялся резать ремни. Всё шло хорошо, и он уже обрезал все ремни, дойдя до ног девушки, и вдруг нечаянно кольнул ножом девушку. Та громко вскрикнула. Её отец вскочил и принялся кричать. Однако Высокий Конь был уже снаружи вместе с Красным Оленем. Старик и соседи преследовали юношей, но те скрылись в темноте. Прошло несколько дней, и влюблённый предпринял вторую попытку. Красный Олень заставил своего товарища раздеться донага. Затем он полностью выкрасил его тело в белый цвет, а после разрисовал чёрными полосами, обведя глазницы чёрными кругами. Теперь Высокого Коня было не узнать. «Если тебя застигнут снова, то так испугаются, что примут тебя за злого духа и побоятся преследовать», - сказал Красный Олень. И вот
Высокий Конь снова заполз в палатку с ножом в руке. Но мать девушки стала вертеться в своей постели, и юноша, подкравшись к своей возлюбленной, всем телом прижался к земле. В последнее время он почти не спал, постоянно тоскуя по любимой. И теперь, поджидая, когда старуха уснёт, он заснул сам, забыв обо всём на свете. Девушка проснулась и первое, что она увидела, было какое-то ужасное существо, всё белое в чёрных полосах, спавшее у её постели. Она закричала от страха. Тут же отчаянно завопила старуха, за ней - старик. Напугавшись до смерти, Высокий Конь вскочил и так стремительно вылетел из жилища, что едва не снёс его совсем. Сбежавшиеся на крики родителей соплеменники не посмели преследовать беглеца, так как решили, что это был злой демон.
        В каких случаях и почему имели место такие ночные приключения? Это происходило только в тех ситуациях, когда мать, бабушка или тётка следили за девушкой неотступно весь день. При строгом наблюдении у юноши не было ни малейшего шанса приблизиться и поговорить со своей избранницей, а уж о большем не могло быть и речи. Старшие женщины могли беспощадно избить дубинами слишком нахального ухажёра. Поэтому ночь предоставляла единственную возможность побыть рядом с любимой девушкой.
        Такая любовная встреча должна была проходить непременно в полном молчании. В жилище могли находиться одновременно до десяти человек, могли быть и собаки, если хозяева пускали их внутрь. Следовательно, юноша, рискнувший прийти на тайное ночное свидание, обязан был вести себя максимально осторожно; такой поход в дом его избранницы ничем не отличался от похода во вражеский стан. В случае обнаружения его могли убить, приняв за врага, а уж потом стали бы разбираться что к чему и ходить к родственникам убитого с подарками.
        Итак, женщины старшего возраста бдительно следили за девушками. Случалось, что неусыпная слежка со стороны матери продолжалась и после того, как девушка обретала законного мужа. Родители требовали за дочь с хорошей репутацией максимально большую плату. Именно поэтому старухи старались соблюсти честь своих внучек и дочерей незапятнанной.
        Парадоксальная ситуация - все хотели, чтобы женщины были добродетельными, все почитали целомудренность, братья строго следили за чистотой нравов своих сестёр, но сами при этом соблазняли чужих сестёр. Мужчины имели даже особые палочки, которые обозначали их победы на любовном фронте. Юноша считал высшим шиком пройтись по родной деревне с целой охапкой таких «любовных» палочек, дабы показать товарищам, сколько женских сердец (вернее, иных анатомических частей) ему удалось завоевать.
        Однако не следует думать, что индейцы смотрели с полным безразличием на любовные утехи своих жён. Вовсе нет. В случае, если муж заставал свою жену с другим человеком, он мог избить её, а то и отрезать кончик носа. Белые люди, попадавшие в индейские стойбища, нередко видели женщин с отрезанными носами. В наше время подобное наказание не было бы столь пугающим, благодаря наличию множества институтов красоты и высокому уровню пластической хирургии. Но в те годы отрезанный нос - знак неверности - уродовал женщину навечно; никто больше не брал её в жены.
        Эдвин Дениг, проживший в форте Юнион много лет и тесно общавшийся с разными племенами верхнего течения реки Миссури, рассказывал о супружеских ссорах следующее: «Мужу разрешается хлестнуть жену (в случае её провинности) только три раза тонкой палочкой. Если женщина продолжает вести себя неудовлетворительно, он может отослать её в родительский дом и потребовать обратно отданную за неё плату. Правда, такие “мягкие” правила распространяются исключительно на бездетных женщин. Подразумевается, что матери должны вести себя хорошо и быть прилежными. Поэтому жена, ставшая матерью, находится в более тяжком положении и нередко подвергается избиению. Случается, что мужья даже убивают некоторых неверных жён. Иногда, чтобы избежать скандала, любовник платит большую “откупную” обманутому мужу».
        Бывали и другие, пожалуй, более жестокие наказания за супружескую неверность. Так, в некоторых племенах было принято, чтобы оскорблённый муж вывозил обманувшую его жену в прерию подальше от стойбища и приглашал туда своих товарищей. Сытно поев и поплясав, как это было принято у индейцев в торжественных случаях, дикари начинали насиловать неверную жену. Эта процедура так и называлась - «выбросить женщину в прерию». Случалось, что в этом действе участвовала целая толпа. Шайенскую женщину по имени Большая Стопа насиловали поочерёдно во время «выброса в прерию» сорок человек. Она осталась жива, но, дожив до ста лет, она никогда более не была замужем. Другая девушка, по имени Кисточка (тоже из Шайенов), пребывала в полумёртвом состоянии к концу процедуры наказания; ей на выручку пришёл родной брат, который спас её от верной гибели и увёз жить в дом своей жены.
        Надо заметить, что в число участников входили только неженатые люди (дабы мужчина,
«наказывая» чужую жену, не изменил своей). Справедливости ради следует отметить и ещё одну особенность. После того как муж наказывал провинившуюся жену тем или иным способом, семья распадалась, что вполне естественно. Но всё имущество доставалось жене. В индейском обществе женщина была полноправной хозяйкой дома. Жилище и весь домашний скарб принадлежал ей, и только ей. Муж распоряжался лишь предметами личного пользования и оружием. Так что выгнать из дома жену не мог ни один муж; в случае размолвки он сам должен был уйти от семейного очага. Покинутая женщина вынуждена была вернуться к своим родителям или пойти на содержание к родному брату, так как в одиночку она не могла обеспечить себя всем необходимым для существования.
        Строгости во взаимоотношениях полов - табу - встречались на каждом шагу. Одни были мягче, иные - жёсткие до такой степени, что нарушение их считалось чуть ли не величайшей опасностью. Так, женщинам не разрешалось прикасаться к вещам, связанным с воинской и охотничьей деятельностью мужчин. Считалось, что женская природа сама по себе оскверняет оружие. А уж во время месячного цикла (нынче принято говорить - в критические дни) женщины и вовсе удалялись из семьи и жили в уединенном шалаше. Мужчины боялись даже мельком взглянуть на них, ибо это могло «сглазить» их удачу и вообще запятнать всевозможной скверной.
        Любопытно, что этот обычай с успехом использовался женщинами, которые после размолвок с мужем применяли его как предлог для временного разделения. Некоторые обидчивые индеанки оставляли мужа и семейную палатку на четыре, а то и пять дней кряду, к тому же прибегали к сему способу по два-три раза в месяц, а их бедняги мужья даже не подозревали об обмане. Белые путешественники, жившие среди индейцев, сообщали, что бывали случаи, когда жены уходили из дома под предлогом «месячного недуга» и жили отдельно от мужа несколько недель подряд. Мужья смутно чувствовали какой-то обман, но поделать ничего не могли - не заглянешь же в шалаш для
«нечистых женщин».
        Любопытно, что именно эти уединившиеся женщины всегда были «лакомым кусочком» для вражеских лазутчиков. Индейцы никогда не церемонились, выбирая жертву. Они в равной степени считали врагами и женщин и мужчин и любили подкарауливать одиноких путников. Поэтому индеанки, проводившие в отшельничестве несколько дней, становились первейшими жертвами охотников за скальпами: мужчины родного племени были далеко и не могли защитить их.
        Молодёжь пользовалась отшельническим существованием таких женщин в своих интересах - для любовных похождений. Индеец из племени Виннебаго так рассказывает о днях своей юности: «В то время мы жили в палатках и непременно помещали женщин, у которых наступал менструальный период, в отдельные жилища. Молодые люди ходили к тем женщинам по ночам тайком от родителей, когда те спали. Юноши проникали в палатки уединённых женщин. Я тоже отправлялся с молодыми людьми в такие любовные походы, и хотя сам никогда не входил внутрь тех женских палаток, мне нравилось само приключение. Мои родители опасались, что я мог вступить в контакт с женщиной, у которой были месячные, поэтому я ходил тайно. Мои родители предупреждали меня, чтобы я даже не ходил по одной тропинке с женщиной в таком положении. Причина их больших опасений заключалась в том, что я должен был начать поститься ближайшей осенью. Вот почему они не хотели, чтобы я находился близко к женщиной в период её менструации. Ведь тот, кто растёт в окружении таких женщин, становится слабым».
        Но не только этих женщин сторонились мужчины. Выше уже было сказано, что братья никогда не общались со своими родными сёстрами. Такой же запрет на разговор существовал и по отношению к тёще. Во многих племенах тёща не только не разговаривала со своим зятем, но даже закрывала лицо, набросив на голову платок, в присутствии зятя. В иных племенах тёща обозначалась на языке знаков как
«пристыженное лицо» или «спрятанное лицо». Писатель Линдермэн, работавший над биографией вождя Абсароков, не мог из-за многочисленных запретов выспросить у вождя многие детали его биографии. «Пытаясь выяснить родственные связи, очень быстро узнаёшь, что прерийный индеец никогда даже не назовёт имя своей тёщи - это запрещено. Им нельзя разговаривать друг с другом. Если, встречаясь со своей дочерью, тёща окажется в палатке зятя и тот войдёт внутрь, она накроет лицо накидкой и немедленно выйдет наружу. Таков древний закон».
        Своё мнение об этом высказал и Джон Таннер, проведший добрых тридцать лет среди лесных индейцев. Он прекрасно знал их нравы и выражал удивление, что строгие правила, существовавшие у одних племён, часто отсутствовали у других. «Через два дня мы добрались до деревни Ассинибойнов, где я немедленно последовал за хозяином в палатку. Когда я туда вошёл, находившиеся внутри старик и старуха покрыли свои головы одеялами, а мой спутник удалился в совсем маленькую соседнюю палатку, едва вмещавшую одного человека. Туда жена и отнесла ему еду. Оставаясь скрытым, он продолжал с нами разговаривать. Если муж намеревался выйти из палатки, жена давала знак своим родителям, оба они прятали головы под одеяла, то же самое повторялось, когда он возвращался. У Ассинибойнов этот обычай соблюдается очень строго всеми женатыми мужчинами. Распространён он, кажется, и среди Дакотов, а также среди Омахов, живущих на берегах Миссури. Такой обычай не только определяет правила поведения мужчины в отношении к родителям жены, он распространяется также на её дядей и тёток. Родичи жены и мужа в одинаковой мере обязаны избегать
друг друга. Если индеец пойдёт в палатку, где сидит его зять, последний обязан закрыть лицо, пока тот не уйдёт. Когда молодой человек живёт с родителями жены, ему устраивается внутри маленькая палатка либо циновками и шкурами отделяется небольшое помещение, куда ночью удаляется и жена. Днём жена служит посредницей между мужем и другими членами семьи. Мужчина ни в коем случае не должен произносить имени отца своей жены; если он это сделает, то совершит величайший проступок, расценивающийся как неуважение к родителям. А вот племя Кри считает такие обычаи обременительными».
        Любопытно отметить, что в Древней Руси тоже были распространены такие обычаи. Летописец Нестор так пишет об этом в «Повести временных лет»: «Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сёстрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют». Иными словами - следовали обычаям «избеганий». И обычаи эти, если даже бегло просмотреть документы этноистории, характерны были для всего мира. Но время шло и понемногу вытирало их из жизни, «упрощая» быт.
        Разумны ли были столь жёсткие ограничения? Табу на общение между определённой категорией родственников возникли в связи со сложностью обозначений родственных связей. Так, в большинстве племен ребёнок называл словом «отец» не только своего настоящего родителя, но и его брата (дядю) и всех отцовских двоюродных братьев. То же самое было и с материнством: настоящая мать ребёнка, её сестра (для нас - тётя) и все материнские двоюродные сестры назывались словом «мать». Взрослый мужчина называл своими детьми не только своих отпрысков, но также и всех детей своего брата и своих двоюродных братьев. Для женщины детьми были все собственные дети, дети сёстры и своих двоюродных сестёр. Все дети родных и двоюродных сестёр для мужчины были племянниками, а не детьми. То же касалось и женщины. Ясно прослеживаются мужская и женская линии родственных отношений. Поэтому, когда мужчина употребляет слово «дети», он подразумевает отпрысков только мужской линии, если же речь заходит о «племянниках», то имеется в виду линия жены.
        Возможно, на Руси во времена родовых общин было так же; возможно, отсюда в нашем языке берёт корни слово «отец» по отношению к любому старшему человеку. Правда, сегодня у нас оно носит оттенок некоторой фамильярности. У индейцев любое обращение к родственникам было строгим. Вспомнить хотя бы строжайший запрет на общение сестры с братом. Откуда он взялся? Неужели жажда удовлетворения физиологических потребностей была настолько неуёмна, что братья часто бросались на своих сестёр и это послужило причиной установления табу? Сестра не общалась с братом, тёща - с зятем, свёкор - с невесткой. А вот там, где не могло быть сексуальной связи, отсутствовали какие-либо запреты: тесть с зятем могли общаться без ограничений, то же и свекровь с невесткой.
        Большинство этнографов сходится на мысли, что причиной столь сложных правил было стремление избежать какой-либо сексуальной связи между родственниками жены и её мужем, ибо сама возможность таких контактов уже ставила под угрозу чистоту их кровной связи и здоровье семьи. Возможно, в этом есть доля истины, однако такая постановка вопроса представляется чересчур уж тяжеловесной по своей сути: ведь даже самый строгий запрет на общение не способен подавить животную страсть в людях, и тогда инцест становится фактом. Всякий человек, будь он краснокожий, желтокожий или белый, способен перешагнуть через любые запреты, если что-то будет толкать его на это. Время от времени перешагивали через свои табу и американские индейцы.
        Вот свидетельство этнографа Ландерс: «Время от времени устраиваются пьяные оргии, куда допускаются не только взрослые женщины, но и совсем молодые девушки. Женщины беззастенчиво задирают свои юбки, а то и вовсе раздеваются донага и приглашают всякого мужчину. Забываются все табу. Мужчины не имеют привычку раздеваться полностью. Обычно они высматривают табуированных для себя женщин, старательно избегая собственных жён. Во время такой оргии один из мужчин с нетерпением сбросил одежду и овладел сперва собственной матерью, затем её сестрой. Другой мужчина лежал и обследовал гениталии своей сестры, в то время как его пьяная жена сидела рядом и горланила песни». Как видно из приведённого фрагмента, во время пьянства забывалось даже то, чего забыть никак нельзя. Впрочем, надо отдать должное американским индейцам: никогда никто из них не гордился нарушением табу, никто из вождей никогда не стремился сохранить «чистоту» крови своего рода (как, например, это делали некоторые китайские или японские королевские династии). Христианские миссионеры, оставившие массу свидетельств о племенах степной полосы,
утверждают, что индейцы, нарушившие какие-либо правила общественной жизни, обязательно уединялись после случившегося (разумеется, когда ум их очищался от влияния спиртных паров), чтобы провести несколько дней в молитвах и посту.
        После прихода европейцев в Америку пьянство стало распространённым явлением среди индейцев. Инцест же оставался редкостью. Мощная система табу всюду проявляла свою эффективность. Но чем система запретов сложнее, чем больше неудобств создает она, тем серьёзнее у человека желание избавиться от такой системы, особенно в тех случаях, когда традиционное общество сталкивается с новой культурой и её ценностями. Европейская цивилизация оказала пагубное влияние на ценности традиционного образа жизни американских индейцев. Постепенно подтачивались основы основ, и в конце концов они рухнули.
        Нынче многие стороны традиционной жизни остались в прошлом. Сегодняшние индейцы не практикуют столь строгих табу, большая часть индейцев вообще не знакомы с Традицией, многие даже не знают своего родного языка, ибо основная индейская масса превратилась в «обыкновенных американцев», то есть людей «западного» типа - оторвавшихся от корней, потерявших собственное лицо. Но всё же находятся и такие, которые стараются поддерживать старинные обычаи семьи и племени, соблюдают многие правила, хотя средний обыватель воспринимает как обременительный пережиток любое правило, не согласующееся с нынешними общепринятыми нормами. Однако что представляют собой сегодня общепринятые нормы поведения? Чаще всего это следование сиюминутной моде, которая превращается в прах через пару лет, не оставляя после себя ничего внятного, но успевая отнять за время своего существования так много сил и внимания у сторонников моды. И вот, когда сиюминутность «новой культурной волны» отступает, тогда вольно или невольно у некоторых людей возникает вопрос: «А как было раньше? Как было у наших предков? Есть ли у нас что-нибудь такое,
что не сгинет и через сотню лет? Есть ли в нас что-то такое, что можно было бы назвать подлинной чертой народа? Есть ли у нас своё, узнаваемое лицо?…»
        И тогда наступает время пробуждения Традиции.



[1] И р о к е з ы - могущественная конфедерация племён, живших между горами Киттатинни и озером Онтарио. Обитавшие к югу от них индейцы, с которыми племена Ирокезов воевали, называли их Массавомаками. Первоначально Ирокезы говорили о себе
«Вис Нихвендьядаге», то есть Пять Земель Аборигенов, откуда, собственно, и пошло английское название Пять Наций. Пять Наций включали в себя Народ Кремня (Мохоки), Народ Гранита (Онейда), Горный Народ (Онондага), Народ Причала (Кайюга) и Народ Великих Холмов (Сенека). В начале XVIII века к Ирокезам присоединилось племя Тускароров, и конфедерация превратилась в Лигу Шести Племён. Однако наиболее распространённое название Лиги Ирокезов - Ходеносауни, то есть Народ Длинного Дома, а точнее Народ, Совещающийся В Длинном Доме (от слова «ходеоссех», что означает «совещающиеся вместе»). Название возникло в связи с тем, что Ирокезы уподобляли свою конфедерацию длинному дому, имеющему перегородки (согласно их старинному способу строить дома), внутри которого жили под общей крышей несколько наций. (Здесь и далее прим. автора)



[2] Б о н б о н - от фр. bonbon , то есть конфета.



[3] Ч и х о х о к и жили на западном берегу реки Чихохок, переименованную в Делавэр по имени лорда Томаса де ла Вэра, который присвоил ей собственное имя во время своей поездки в Америку в 1610-1611 годах. В 1609 году лорд де ла Вэр был назначен губернатором и пожизненным капитан-генералом Вирджинии. Во время своего второго плавания в Америку он умер на Азорских островах. Индейцы Делавэры представляли собой конфедерацию пяти племён (Чихохоки, Махиконы, Ванами, Манси, Уабинги), говоривших на одном языке. Сами они называли себя Ленопи, среди англичан были известны как Делавэры, французы нарекли их Волками. Долгое время Делавэры находились в тесном союзе с племенем Шоуни и вели длительную войну против конфедерации Ирокезов.



[4] Здесь текст пропущен, так как утеряны четыре страницы оригинала.



[5] Речь идёт о Гевкамене. Судя по всему, на исчезнувших страницах этот нескладный человек успел рассказать несколько слов о своей жизни, поведав, что был учителем пения.



[6] Так называемые False Faces, то есть Обманчивые Лица или Фальшивые Лица, религиозное общество Ирокезов, члены которого участвовали в различных исцеляющих церемониях, надев на себя большие деревянные маски. Эти маски резались обязательно в стволе живого дерева, и только после того, как их черты доводились до уродливого совершенства, мастер извлекал их из ствола и раскрашивал. Существовало несколько видов масок: с кривыми ртами, с прямыми ртами, с расплющенными губами, с отвислыми губами, свистящие, улыбающиеся, длинноносые, рогатые, слепые и др.



[7] Де Бюффон, один из самых видных натуралистов XVIII века, утверждал: «Дикарь Нового Света хил, имеет маленькие органы воспроизводства, у него нет ни волос, ни бороды и полностью отсутствует страсть к женщине. Он также менее чувствителен и вместе с тем более робок и труслив; у него нет ни живости, ни умственной активности… Им было отказано в самой драгоценной искре огня природы - у них нет страсти к женщинам и как следствие нет любви к своим собратьям». Томас Джефферсон в «Заметках о штате Вирджиния» с возмущением оспаривал утверждения де Бюффона:
«Г-н Бюффон действительно нарисовал печальный образчик человеческого рода в своём описании американского человека. Но я ручаюсь, что невозможно найти другого такого описания, которое столь не соответствовало бы действительности. Да, г-н Бюффон согласен, что у американца телосложение такое же, как у европейца. Он даже признал, что Ирокезы крупнее, а Ленопи обычно выше европейцев. Но он пишет, что у них органы размножения меньше и слабее, чем у европейцев. Установленный ли это факт? Полагаю, что нет. По крайней мере о таком наблюдении я никогда раньше не слышал… Он пишет, что у них нет страстного влечения к своим женщинам. Действительно, они не предаются тем излишествам и не проявляют той нежности, которые обычны в Европе. Но причина этого - не в природном недостатке, а в обычаях. Их душа всецело отдана воинственности. Именно этим добывают они себе славу среди мужчин и восхищение женщин. Так они воспитываются с ранней юности, когда яростно гоняются за добычей, перенося все тяготы охоты, когда терпеливо переносят страдания от голода и холода… Если молодой человек проявит склонность к женщине прежде, чем
он побывает в бою, то мужчины начнут презирать его. Кажущаяся холодность индейцев-мужчин, таким образом, является следствием обычая, а не природным недостатком».



[8] В продолжение XVII и XVIII веков дамы носили под платьем нижнюю юбку, кальсоны же находились почти под официальным запретом. Носить кальсоны считалось для женщины позором, и это право предоставлялось лишь старухам. Только катаясь верхом, дама надевала кальсоны.



[9] Большинство племён, входивших в Лигу Ирокезов, состояло из восьми общин (Волк, Медведь, Черепаха, Бобр, Олень, Кулик, Цапля, Ястреб). Исключение составляли Мохоки и Сенеки, которые включали по три общины (Волк, Медведь, Черепаха). В глазах Ирокезов между одноимёнными общинами разных племён существовала связь, соединявшая всю нацию. Так, например, Мохок Черепахи признавал любого другого индейца Черепахи своим братом или сестрой, как если бы они были детьми одной матери. Это перекрёстное родство между одноимёнными общинами разных племён было даже сильнее, чем узы братства между разноимёнными общинами одного племени.



[10] В книге Колдена «История Пяти Наций» рассказывается о случае, имевшем место примерно в 1742 году: Делавэры без ведома Ирокезов продали часть своих земель на реке Делавэр. Вождь Онондагов по имени Каннассатэго обратился к ним с такими словами: «Пусть этот пояс из вампума послужит вам наказанием! Как вы вообще осмелились взять на себя продажу земли? Мы победили вас; мы сделали из вас женщин. Вы знаете, что вы женщины и, так же как женщины, вы не можете продавать землю. Вы недостойны иметь право на продажу с тех пор, как вы злоупотребили им… Этот шнурок вампума служит вечным запрещением вам, вашим детям и вашим внукам до самого последнего потомства вмешиваться в земельные дела. Ни вы, ни кто-либо из ваших потомков в будущем не осмелится вообще продавать землю. И для этой цели вы должны сохранить этот шнурок в память повеления, которое в этот день оставили ваши дядья».



[11] Сэр Вильям Джонсон указывал в своём письме: «Для всех, кто хоть немного знаком с индейскими делами, очевидно, что они не только не принимают поручения или приглашения, каким бы значительным оно ни было, если оно не сопровождается или не подтверждается поясами вампума, на которые они смотрят, как мы на наши письма или, скорее, обязательства». Хаббар в книге «Свидетельства об индейских войнах» сообщал о вампуме следующее: «Он бывает двух видов: белый и пурпурный. Белый делается из бусин, изготовленных из внутренней части большой раковины и нанизанных на полоски кожи. Пурпурный изготавливается из внутренней части раковины мидии. Они плетутся шириной в ладонь и длиной около двух футов. Индейцы называют их поясами и во время заключения договоров обмениваются ими как знаками дружбы».



[12] Иезуит Ле Жюн так описывал увиденное в деревне Мохоков: «Это была настоящая картина Ада. Весь дом словно пылал, пламя и дым клубились повсюду, так как эти варвары держали в руках горящие палки и выли во всё горло. Их глаза сверкали злостью и ненавистью. Казалось, что все демоны мира сгрудились в этом доме, чтобы истязать несчастного. Одни гоняли его из угла в угол, иногда останавливали, хватали его руки и ломали кости. Другие протыкали ему уши заточенными палочками, которые так и оставляли висеть там. Кто-то из них прижёг горящей головешкой пленнику пах… С приближением рассвета они разожгли костры снаружи, чтобы продолжить пытку под открытым небом, дабы солнце могло полюбоваться их жестокостью. Там они стали жечь его совсем беспощадно, не оставляя ни единого живого места на поверхности его тела… Боясь, что пленник скончается не от ножа, а от огня, они поспешили взять в руки оружие. Кто-то отрезал несчастному стопу, кто-то - руку, третий дикарь отрезал пленнику голову и бросил её в толпу…»



[13] Здесь значительная часть текста утеряна, и остаётся неясным, что заставило Наталиэля Бонбона покинуть Ирокезов и сделаться их врагом.



[14] В комментариях к «Запискам о штате Вирджиния» Томас Джефферсон сообщает: «У индейцев существовал и сохранился поныне устойчивый обычай собирать кости умерших и складывать их в особом месте. Так, при заключении мира с каким-либо племенем, с которым воевали, закопав в землю боевой топор и взяв в руки вампум - ожерелье из раковин, они говорят: “Теперь мы соберём все кости павших и похороним их… и т. п.” Кроме того, когда кто-нибудь из них умирает вдали от дома, их, по обычаю, принято похоронить, а затем вернуться за их костями и унести домой. Во время переговоров в Ланкастере один из индейцев умер и был похоронен в лесу неподалёку от города. Спустя некоторое время сюда прибыла группа индейцев, откопала тело умершего и отделила его кости от плоти с помощью кипячения в воде и соскабливания, затем унесла их с собой, чтобы захоронить в могиле предков. Эта операция была настолько неприятной и отталкивающей, что никто не мог подходить в это время к индейцам».



[15] Иезуит Бребеф жил среди Гуронов с 1634 года и погиб от рук Ирокезов в 1649 году. В отчёте за 1636 год он расхваливал демократическое устройство и форму правления у индейцев.



[16]Томас Джефферсон отмечал в своих очерках о штате Вирджиния, что к северу от Огайо и во многих других частях Америки было обнаружено большое количество бивней, коренных зубов и скелетов небывалых размеров - как на поверхности земли, так и на небольшой глубине. Некий господин Стэнли, взятый индейцами в плен неподалёку от устья Теннесси, рассказал, что после того, как несколько племён передавали его друг другу, индейцы переправили его через лежащие к западу от Миссури горы и в конце концов доставили к какой-то реке, текущей в западном направлении: там было много таких костей, и туземцы говорили ему, что животное, чьей породе принадлежат эти кости, всё ещё водится в северных частях их земель. По индейским преданьям, мамонт был плотоядным животным. Во время американской революции делегация воинов племени Делавэр посетила губернатора штата Вирджиния, и он задал им несколько вопросов относительно их земель и среди прочего спросил, что они знают или слышали о животном, кости которого были найдены у Солтликс, на реке Огайо. Их вождь тотчас принял позу оратора и с помпой, приличествующей тому, что он считал
возвышенной темой, ответил: «По преданию, идущему от наших отцов, в древние времена стадо этих огромных животных пришло на Биг-Боун-Лейк и начало всеобщее уничтожение медведей, оленей, лосей, бизонов и других животных, созданных для блага индейцев. Увидев это, Великий Человек Наверху пришёл в такую ярость, что, схватив свои молнии, спустился на землю, сел на гору поблизости и стал метать молнии в этих животных, пока не перебил их всех».



[17] Клинтон де Витт сообщает: «В общении с дикими племенами приходилось в значительной степени считаться с искусством переводчиков, так как за ними было последнее слово в создании определённого представления об индейцах в умах колониальных чиновниках и министров, читавших их отчёты. Среди переводчиков можно назвать Жонкера, взятого в плен и воспитанного в племени Сенека. Он хорошо знал два языка. Встречались люди и среди иезуитов, которые знали по два языка. Что касается английских чиновников, то среди них, за исключением Джорджа Крогхена и сэра Вильяма Джонса, не было знающих два языка или хотя бы с поверхностным знанием ирокезского языка».



[18] Слово «калумет», которое часто используется в качестве альтернативного термина для Трубки Мира, относится в старофранцузском языке к трубе, флейте или пастушечьей свирели. Сегодня во французском языке сохранилось лишь одно похожее слово «chalumeau», то есть свирель.



[19] В 1673 году отец Макре описал калумет в следующих выражениях: «Нет ничего более почитаемого среди них. Меньший почёт оказывается коронам и скипетрам королей, чем первобытные дикари воздают калумету. Кажется, что это бог мира и войны, арбитр жизни и смерти. Если человек несёт перед собой трубку и показывает её, то он может безопасно пройти через ряды врагов, которые в разгар самой горячей схватки опустят оружие. Поэтому Иллинойсы дали мне один калумет, чтобы он служил мне охранной грамотой у всех наций, через территорию которых я должен был пройти во время моего путешествия… Они также используют калумет для прекращения споров, усиления союзов и во время бесед с незнакомцами».



[20] Потеряны четыре страницы текста.



[21] Целый ряд случаев доказывает, что красивые женщины не довольствовались тем, что смело показывали свою грудь дома или в праздничной зале, а любили в таком виде выходить на улицу. Красавица-жена шотландца Депортера часто прогуливалась в Париже под руку с мужем с совершенно обнажённой грудью. Хотя подобные зрелища и не были редкостью, но иногда, как нам сообщают, происходили настоящие скопища. То были отнюдь не враждебные демонстрации, напротив, «каждый хотел вблизи насладиться прекрасной грудью, возбуждавшей в зрителях сладострастные чувства». О мисс Чадлей, будущей герцогине Кингстон, также сообщают, что она любила на улицах Лондона
«выставлять напоказ алчным и восхищённым взорам мужчин прелести своей несравненной груди». Другой современник рассказывает о трёх молодых англичанках, которые каждый день прогуливались вместе по аллеям вокзала; груди их производили сенсацию, потому что ни одна не походила на другую. «Каждый день люди спорили, кому присудить пальму первенства, и никак не могли столковаться» (Эдуард Фукс. «История нравов»).



[22] Потеря двух страниц. Надо полагать, что в утерянном фрагменте Пьеру удалось завоевать доверие туземцев, так как в следующих строчках он уже свободно передвигается по деревне. Судя по дальнейшим событиям, Пьер Хейхой выдал себя за бледнолицего шамана и провидца, и индейцы поверили ему.



[23] Схожее описание дал в своих мемуарах голландский путешественник Ван Ден Богаэрт: «Они все, и молодые и старые, так осматривали нас, что мы с трудом пробивали себе дорогу. Они толкали друг друга поближе к огню, чтобы лучше разглядеть нас, и была уже почти полночь, когда они разошлись. Днём мы не могли даже отлучиться по нужде, потому что и в это время они медленно ходили вокруг нас, не испытывая никакого стыда».



[24] Ирокезы считали, что юноша не должен был жениться, пока не достигал 25 лет, чтобы он мог привыкнуть к трудностям военной тропы и охоты до того, как будет ограничена его свобода и возрастёт ответственность из-за необходимости заботиться о семье… Таким образом, часто молодой воин 25 лет был женат на 40-летней женщине, нередко вдове, тогда как вдовец 60 лет соединялся с 20-летней девушкой. Но таковы были их первоначальные обычаи; впоследствии возраст вступающих в брак приблизился к равенству и со временем сократился до 20 лет и даже менее (Морган. «Лига Ирокезов»).



[25] Преступления и проступки случались среди Ирокезов редко, но всё же некоторые рассматривались старейшинами и наказывались согласно их тяжести. Так, колдовство каралось смертью. Любой человек мог убить колдунью, застигнув её на месте преступления. Если её сразу не убивали, то созывали совет, который судил колдунью в присутствии обвинителя. Полное признание своей вины с обещанием исправиться обеспечивало обвиняемой оправдание. Но если обвинение отрицалось, то вызывались свидетели, расследовались все обстоятельства дела. Если устанавливалась вина, что удавалось почти всегда, то за этим следовало осуждение на смертную казнь. Затем колдунья передавалась палачам, которые брались за дело добровольно… Прелюбодеяние наказывалось плетьми, но наказанию подвергалась только женщина, поскольку именно она считалась преступницей. Вопрос обсуждался на совете, и если обвинение подтверждалось, то совет приказывал наказать её публично плетьми людям, специально назначенным для этой цели. Это был древний обычай, и подобные проступки являлись чрезвычайно редкими (Морган. «Лига Ирокезов»).



[26] Судя по описанию, речь идёт о нападении индейцев Шоуни 8 июля 1755 года на шотландско-ирландский посёлок на Новой Реке в Вирджинии. Убив несколько поселенцев, индейцы подожгли дома и забрали с собой двух женщин: Мэри Вильямс, находившуюся на девятом месяце беременности, и Бетти Дрэппер. Во время нападения Бетти выронила из рук своего ребёнка, и дикари размозжили ему голову о дерево. Поймав лошадей, Шоуни усадили на них пленниц и скрылись. На третий день пути Мэри Вильямс родила и тут же снова села в седло. После прибытия в стойбище Шоуни Мэри сумела ускользнуть и вернулась домой, пройдя в полном одиночестве больше сотни миль!



[27] Всякий присутствующий был волен произнести речь на любой стадии танца. Его желание выражалось постукиванием. При этом стуке пляска прекращалась, музыка должна была замолкнуть. Единственным условием, предоставлявшим право произнести такую речь, было преподнесение подарка по окончании её танцорам или тому, к кому она была обращена. После окончании речи вновь звучал военный клич, били барабаны и начинались пение и пляска (Морган. «Лига Ирокезов»).



[28] Отсутствуют десять страниц оригинала. Это самая большая потеря текста, так как остаётся неясным, что именно предпринял Соколиный Взгляд. Судя по всему, дальнейшее изложение событий относится к заключительной, десятой главе, а не к прерванной девятой, так как никакой военной хитрости Соколиного Взгляда, о которой сообщалось в аннотационном тексте, нет и в помине. Вполне очевидно, это уже заключительная сцена какой-то новой стычки с преследующими Ирокезами.



[29] К р е о л (фр. с reole , от исп. criolo ) - потомки европейских колонизаторов, родившиеся в испанских, португальских и французских колониях Америки.



[30] «Ваконда заставляет день сменять ночь и зиму следовать за летом. Это порядок вещей, которого мы должны придерживаться. Ваконда учит нас тому, что установленный порядок в мире неизменен. Поэтому мы должны жить правдиво и искренне, иначе мы отклонимся от указанного пути и будем наказаны за нарушение всеобщего порядка. Этому нас учили наши отцы и деды». Принято говорить, что Ваконда переводится на русский язык как Великий Дух. Сложность точного перевода этого оседжского слова столь же трудна, как в случае лакотского понятия Вакан-Танка. Ваконда означает некую таинственную силу, скрывающуюся за всеми проявлениями жизненных форм и движений. Ваконда является основополагающим понятием для всех Оседжей, Омахов и Понков. «Не имеет никакого значения, что найдёт человек в поисках своего помощника из невидимого мира. Что бы это ни было, оно будет воплощать в себе Ваконду», - так утверждают эти индейцы.



[31] М и х у г а - получивший наставление от Луны (ми - луна, хуга - наставлять).



[32] По этому поводу Умфревиль пишет: «Несмотря на то, что воин прилагает максимум усилий к тому, чтобы обнаружить ничего не подозревающего врага, он сам иногда бывает застигнут врасплох, и тихое отступление становится просто невозможным. В этом случае обе стороны дерутся с большой храбростью. Каждая из сторон облачена в броню из множества щитков, сделанных из выделанной кожи, и доспехи эти неуязвимы для стрел. У воинов есть также щиты из невыделанной буйволиной шкуры, и они пользуются этими щитами время от времени в процессе боя с восхитительной ловкостью… На их коней возлагается огромная служба во время таких экспедиций, и дикари очень уважают своих скакунов…» Льюис и Кларк, рассказывая о Шошонах, тоже упоминают об индейских доспехах: «У них имеется своего рода кольчуга, которую они мастерят из множества кружочков из выделанной кожи антилопы, поверхность которых оклеена песком. Этими доспехами они покрывают свои тела и тела коней, что вполне защищает их от губительных ударов стрел». Максимильян говорит, что несмотря на то, что индейцам не были известны деревянные латы, они применяли «кожаные рубашки
двойной или большей толщины, вполне достаточные для защиты от костяных или каменных наконечников». В 1772-1773 годах Кокинг путешествовал по южному рукаву реки Саскачеван к равнинам в сопровождении отряда индейцев Кри, которые показали ему «накидку без рукавов, сшитую из шести кожаных пластин и применявшуюся племенем Змей для защиты от вражеских стрел». Прибыв в деревню Черноногих, он заметил, что
«они хорошо ездят на лёгких подвижных лошадках; их оружие - луки и стрелы; кое-кто облачён в шестислойные рубахи без рукавов, сделанные из лосиной кожи».



[33] Мне очень досадно, что я не могу провести вечер у вас. Весьма скучная вещь, то есть обязанность заставляет меня идти зевать сам не знаю куда. Вот, сударыня, книги, которые вы были так добры одолжить мне. Легко понять ваше восхищение
«Иезуитами Новой Франции». Во всём замысле много изящества. Но, но… я не смею высказать всего, что думаю о ней. «Иезуиты» - хороший роман, несмотря на фальшивую риторику в некоторых местах и на несколько замечаний дурного вкуса.


 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к