В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком Жан Беливо

        В 45 лет в кризисной для себя ситуации Жан Беливо неожиданно сам для себя отправился в пешее кругосветное путешествие почти без денег, бросив налаженный быт. За 11 лет он обогнул планету и вернулся домой совсем другим человеком. В книге собраны его впечатления от стран, которые он прошел на своих двоих.

        Жан Беливо
        В ПОИСКАХ СЕБЯ.
        История человека, обошедшего Землю пешком
        Записано в сотрудничестве с Жеральдиной Вёсснер



        Предисловие для русских читателей


«На пороге нашей квартиры, взглянув мне в глаза, Люси кладет в мою ладонь ключ, который я отдал ей одиннадцать лет тому назад. И с улыбкой произносит: «Входи».
        Этими словами заканчивается моя книга L'Homme qui marche. И начинается совершенно новый этап моей жизни, захвативший меня в стремительный круговорот событий и новых лиц, знакомств, встреч, конференций, выступлений и интервью…
        Мое путешествие, казалось бы, закончилось, но в тот момент, открывая своим ключом дверь нашей с Люси квартиры, я даже не предполагал, что будет впереди. Интересно, что медики, которых я повстречал в разных странах за одиннадцать лет моего марша мира, неоднократно предостерегали: «Жан, возвращаться к обычной жизни ты будешь с большим трудом, болезненно, жестко! Не питай иллюзий, ты не проснешься утром как ни в чем не бывало!» Так и вышло… Наутро после моего возвращения никто, конечно, не дал мне поваляться в постели: журналисты обрывали телефон, договаривались о встречах, съемках; начали поступать предложения от издателей. Та жизнь, от которой я когда-то ушел пешком в дальние страны, застигла меня буквально врасплох. На то, чтобы привыкнуть к ней, я потратил целых полтора года! Впрочем, это не должно вас удивлять. Мне рассказали историю одного путешественника, который, вернувшись на родину, не смог смириться с повседневной жизнью и предпочел покончить с ней… Таким образом, мои болезненные полтора года «возвращения в привычное русло» - это не так уж много. Люси поддерживала меня и заботилась со всем
присущим ей теплом и нежностью. Другого выхода у меня не было: я все-таки вернулся в привычный мир.
        Путешествие окончено. Однако я не исключаю, что у него однажды случится продолжение. Дух приключений не иссяк во мне за годы странствий, а лишь укрепился, да и на планете остались еще не исследованные мной места! Я так и не побывал в России. Признаюсь честно: меня испугали ваши немыслимые, неимоверные холода. По первоначальному плану, из Германии я должен был отправиться пешком через всю Скандинавию в сторону Санкт-Петербурга и таким образом начать исследование российских бескрайних просторов. Но шел седьмой год моего путешествия, я был порядком измучен и не чувствовал в себе достаточных сил противостоять еще одной холодной и снежной зиме. Именно тогда я принял решение изменить маршрут и отправиться южнее, через Восточную Европу в сторону Турции. Не стоит приписывать моему решению никаких политических мотивов: я действительно передумал исключительно из-за тяжелых погодных условий. Россия всегда представлялась мне огромной и очень интересной страной с богатейшей культурой, и кто знает, может быть, следующий этап моих приключений мог бы произойти именно здесь? По крайней мере, я был бы очень рад
этому обстоятельству.
        За время пути мне доводилось несколько раз встречать русских. Однажды в Африке, вынужденно проведя целую ночь в здании местной тюрьмы, я познакомился с российской съемочной группой. Русским телевизионщикам очень понравилась моя «милая» история, хотя, конечно, поначалу они засыпали меня уже ставшими привычными вопросами: «Страшно ли передвигаться в одиночку? Как вы выживаете? Вам не кажется, что вы немного сумасшедший?»
        В другой раз я встретил россиян в новогоднюю ночь в одной венгерской деревушке. Не помню точно, как туда попали эти русские туристы; кажется, они приехали поохотиться. Зато отлично помню, как весело и душевно мы встретили вместе Новый 2007 год в атмосфере искрометного праздника, как шутили, смеялись, любовались фейерверками. А еще в ту ночь меня часто приглашали танцевать - и я был одновременно и счастлив, и подавлен: ведь приходилось не столько наслаждаться красивыми и улыбающимися женщинами, сколько следить, не отдавлю ли я им ноги, кружась в вальсах и польках… Кстати, те русские ребята очень сильно попеняли мне, когда узнали, что я обошел своим вниманием Россию. Они так и сказали: «Жан, ты много потерял! У нас прекрасная страна и есть что посмотреть! Ты зря изменил маршрут!»
        Предвосхищая свою встречу с русскими читателями, которым только предстоит открыть эту книгу, я пребываю в легком и приятном волнении. Как им понравится моя история? Что скажут они о путешествии странного канадского парня, вознамерившегося пешком истоптать целую планету? Как воспримут мои суждения о культуре, истории, политике и простых бытовых вопросах в самых разных странах, разбросанных по всему земному шару?
        Мой марш мира завершился. И вместе с тем он продолжается. Я не перестаю встречаться с читателями по всему миру, где выходят мои книги, часто приезжаю с лекциями в школы, занимаюсь благотворительностью. Мое знакомство с вами еще впереди. Искренне надеюсь, что это будет очень приятная и дружеская встреча.



    Записала и перевела с французского
    Светлана Александрова



«Я и мои башмаки…»

        Я познакомилась с Жаном в погожий сентябрьский денек в Онтарио, на полпути от Кингстона к Веллингтону Тогда мне довелось делать репортаж об этом обаятельном бродяге, возвращающемся домой после «покорения мира». Я смотрела на него и напевала: «Мог, mes Souliers ont beaucoup voyage… В своих огромных башмаках я прошагал полмира…» - песня великого Феликса Леклерка как нельзя лучше ложилась на историю Жана Беливо.
        Вот он идет по опушке леса, толкая перед собой свою знаменитую коляску, то и дело поддевая носком ботинок - пятьдесят третьей по счету пары! - полевые цветы, растущие тут и там по обочине дороги. На лоб низко надвинута мягкая шляпа. На коляске прицеплен флажок с одиноким листиком[1 - Флаг Канады с кленовым листом. Прим. пер.]. Он приостановился на минутку и, обменявшись с оператором приветствиями, отправился дальше, сосредоточенно глядя вперед - туда, где уже маячила финальная точка его путешествия, настолько близкая, что Жан не мог больше позволить себе ни минуты промедления. Один его шаг равнялся четырем моим! В этот день мы говорили совсем немного, буквально на бегу. Жан терпеливо относился к просьбам оператора, то прибавляя шаг, то приостанавливаясь погреться на солнышке, то возвращаясь к уже пройденному отрезку пути. Но каждый его жест, точный и сдержанный, каждая морщинка на усталом лице были гораздо красноречивее словесных обрывков его удивительной биографии… Одиннадцать лет тому назад отчаяние заставило его пуститься в нелегкий путь вокруг земного шара. И Люси, любовь всей его жизни,
сумела понять и принять это решение и дождаться его из дальнего странствия.
        Не могу сказать, что в этой встрече взволновало меня больше всего. Быть может, сила крепкой и незыблемой любви Жана и Люси. Или отвага этого путешественника. А может быть, эта крупица безумства, воплощенная мечта, подаренная людям вера в то, что «всё сбывается на свете, если очень захотеть»…
        Каждому когда-нибудь приходила в голову мысль бросить всё и уйти. Бросить мир, полный условностей и противоречий. Разорвать путы и вырваться на свободу. Но как на это решиться? А если решиться, то во имя чего, чёрт подери!
        Жан отправился в путь без какой-либо цели. Без особенной подготовки, без денег - просто однажды утром вышел в путь. Тогда он еще не знал, что уже стал свободным.
        И чтобы попытаться измерить глубину этой пьянящей свободы, я предложила Жану помощь в создании этой книги…
        Месяцы напролет в крошечном кабинете их квартиры на Диксон-стрит мы говорили, перебирая карты, маршруты, фотографии… В один прекрасный день Жан-молчун, Жан-скромняга поднялся, подошел к шкафу и извлек оттуда коробку, полную блокнотов. Изрядно потрепанных, вымазанных грязью, песком и солью… Это были дневники его путешествия.
        Листая страницы этих путевых заметок, я наконец сумела разгадать его. Обрывочные слова, набросанные карандашом, то плотно уложенные в столбики, то вытягивающиеся в пространные предложения и упирающиеся в странные схемы, изображающие «ничто», и в наброски луны… Меня не покидало ощущение, что в руках у меня дневник Маленького Принца, полный жизни во всей ее свежести, странности и поэтичности.
        Жану удалось сберечь свою детскую душу. Годы промчались стрелой, не потревожив ни его вечно молодого сердца, ни его наивного, свободного от всяческих суждений взгляда. Ему чужды обиды.


        Я хотела разобраться, каким образом самый обычный человек мог решиться на такое невероятное путешествие. Однако Жан Беливо - не обычный человек. Он, пожалуй, и есть воплощение жизни во всей ее поэтичности, необузданности и переливающихся красках.



    Жеральдина Вёсснер, журналист


^КАРТА ПУТЕШЕСТВИЯ ЖАНА БЕЛИВО^


    Посвящается моей дорогой Люси, поддерживавшей меня и мою мечту в каждый из 4077 дней моего путешествия


        Начало

        Я рухнул на диван в гостиной, бессильно вытянул ноги и отпустил мысли в свободный полет, слегка прислушиваясь к тому, как хозяйничает на кухне Люси. Чик. Дзынь. Вжик… выдвинулся ящик. Она переводит дух, а я никак не могу припомнить, сколько времени уже не слышал вот такого ее родного дыхания - совсем близкого, буквально за моей спиной… Я прислушиваюсь к ритму ее привычной жизни, словно к позабытой атмосфере детства.
        Прошло четыре недели, как я вернулся. Домой. Но не к своей прежней жизни - на это я никак не решусь… Одиннадцать лет тому назад, прежде чем покинуть родные стены, я с особой тщательностью расставил по полкам коробочки с сувенирами, разложил подушки на шезлонгах, перебрал свои инструменты… Те самые предметы, что держали на прочном якоре весь мой мир, делая его незыблемым. «Ты голоден?» - вдруг прерывает мои размышления Люси, не прекращая позвякивать столовыми приборами. Переливы ее голоска напоминают мерцание жемчужного ожерелья. Надо просто - продолжаю рассуждать я - взять и вернуться к прежнему ритму, желательно не пошевелив при этом даже пальцем. Хотя… В ванной комнате силиконовый герметик давно требует замены, а у двери в садик надо бы заделать плинтус… Я поглубже забираюсь в приятную мягкость диванных подушек. Итак, что мы имеем? Я вернулся - и мой дом принял меня. Я не могу - да, в общем-то, и не хочу - больше бежать от него. Те предметы обихода, что его наполняют, - это своего рода тотемы, наши домашние божки, символизирующие стабильность течения жизни и каждого нового дня. К ним я снова
привыкну. Просто все время сам откладываю это мгновение: еще на час, еще на денек, еще на недельку…
        Одна француженка, которую я когда-то встретил в Чили у подножия горы, предупреждала: «Запомни: ты никогда не сможешь вернуться к прежним привычкам!» Она была права… Я умудрялся чувствовать себя абсолютно комфортно где-нибудь неподалеку от Лондона или Буэнос-Айреса, но дома, среди обычных вещей, вдруг ощутил себя совершенно потерянным. Ведь там, в пути, только два предмета были действительно драгоценными: подшипники для моей коляски да еще очки. Каждый день в течение многих часов я просто мерил шагами какой-нибудь очередной город… Пытаясь самому себе объяснить, как же случилось это путешествие, я перебираю в памяти фрагменты своей жизни. Вспоминаю детство…
        Я родился в провинции Квебек, на молочной ферме в Эстрии, самом плодородном районе Южного Квебека, неподалеку от городка Асбестос, что, как вы догадались, и означает: «асбестовый». Там жила вся наша семья - пятеро детей да три десятка буренок. Молоко этих коров мы продавали и жили довольно благополучно до тех пор, пока моего отца не лишили права собственности… Дело в том, что в Квебеке закон дает преимущественное право на землю владельцам горных месторождений, а наша ферма располагалась как раз на границе одной такой разработки. Двухсоттонные грузовики сбрасывали пустую породу прямо на наши земли. Мой отец очень переживал; он помнил, что у нашего деда тоже когда-то отобрали землю… И вот однажды к нам прибыл судебный пристав, державший в руках документ на изъятие земельного участка: все было кончено… В одно мгновение.
        Мой отец пытался бороться и вести переговоры с владельцами месторождения. Он даже инициировал судебный процесс. Я до сих пор помню, как он, скромный законопослушный фермер, идет на очередное судебное слушание и почему-то всегда держится поодаль, шагах в трех позади своего адвоката, будто какой-то разоблаченный преступник… Его борьба за справедливость длилась три года, но судиться с промышленниками в те времена было заведомо проигрышным делом. В конце концов отец отказался от своих исков и приобрел другой кусок земли, в десяти километрах от нашего прежнего дома. Но эта история уничтожила в нем «фермерскую жилку» - отца больше не радовала земля. Он распродал все: наших коров, нашу технику, - открыв собственный кемпинг и банкетный зал. Мне тогда было пятнадцать, начинался новый этап нашей жизни.
        Все привычное хозяйство предстояло перестроить. Теперь зимой мы проводили для постояльцев горнолыжные курсы, постоянно устраивали какие-то банкеты, свадьбы. Можно сказать, что в эти годы мы опять были счастливы… ну или почти счастливы, работая плечом к плечу в семейном бизнесе… Но все же мой отец был неисправимым фантазером. Он мечтал «выкопать озерцо», чтобы разводить там радужную форель, грезил собственным полем для гольфа… Ни один из этих прожектов успехом не увенчался. Мы едва сводили концы с концами. И однажды, неожиданно для всех и самого себя, я покинул семейный бизнес.
        Быть может, уже тогда, в те далекие времена, я помышлял о бесконечных путешествиях, испытывал это нестерпимое желание уехать куда глаза глядят? Мне часто задают этот вопрос. Наверное, люди думают, что вкус к приключениям и жажда путешествий записываются задолго до рождения прямо в генокод? Мне жаль их разочаровывать, но приходится отрицательно качать головой в ответ… Эта идея раньше вообще не приходила мне в голову. По крайней мере, в юности. Я любил и нашу землю, и нашу семью, и наш образ жизни. Но для меня всегда имело значение только одно: оставаться самому себе хозяином нужно любой ценой.
        Одно воспоминание из детства кажется мне по-настоящему ужасным. Целый год я проучился в школе-интернате при монастыре. По заведенному правилу на утреннее умывание мы должны были построиться в очередь по классам, кровать полагалось застилать по сигналу старшего, а расходиться по кельям мы были обязаны в строго оговоренное время. Монастырские сестры, опекавшие учеников, придумали свою систему школьных оценок. У них был список с именами всех детей, и рядом с каждым из них сестры ставили цветочек. Желтый лютик обозначал, что ребенок учится безупречно. Помню, был еще синий колокольчик, красная гвоздика… И сиреневая мальва - ею обозначали самых заурядных детей, бесперспективных, как сказали бы сейчас. Каждую неделю я с содроганием сердца предугадывал, что свое имя найду в числе неумех. А разве система могла обращаться с нами как-то иначе? Вот почему я всегда был уверен, что должен оставаться самому себе хозяином - по крайней мере, не нужно ни перед кем отчитываться. Именно тогда, в детстве, глядя на эти цветочки, я пришел к глубочайшему убеждению: жить можно только свободным. Иначе это не жизнь.
        В школе я никогда не блистал успехами. Но всегда любил и умел рисовать. Говорили, что у меня «есть данные». Однажды я решил запустить собственный бизнес по изготовлению наружной рекламы. Закупил краски и приступил к делу. Некоторое время я брал заказы на оформление грузовиков: выводил на их бортах красивые ровные надписи. Потом моя компания выросла, бизнес расширился, я обзавелся партнерами, нанял персонал и приобрел небольшой склад. Продажи неуклонно росли: нашими неоновыми вывесками украшали даже городской стадион! Этот период моей жизни, пожалуй, был самым «нормальным» и, безусловно, самым продуктивным. Я работал много и говорил четко, размашисто подписывал контракты и решительно осваивал новые рынки. Деньги манили меня, как искусная любовница, и мне нравилось их зарабатывать. Кстати, именно в тот счастливый период жизни я встретил женщину своей мечты.
        Люси весьма отличалась от моей прежней спутницы жизни. Надежная, зрелая, умная. Она была старше меня, но каким-то образом так случилось, что с самого первого взгляда мы потянулись друг к другу. Кем я был тогда? Крутым парнем, который продает крутые вывески. А она - сама загадка, воплощение тайны… Именно Люси удалось сделать меня по-настоящему раскованным. Ведь до той поры все мои знания о мире ограничивались поездками в Вегас и Орландо на конференции для производителей наружной неоновой рекламы. А она побывала и в Индии, и в Непале, и в Израиле, и в Египте… И, конечно, знала массу историй. Первое лето, что мы провели вместе, я постоянно пребывал в состоянии какого-то детского восторга, слушая ее волшебные истории о Мерлине, короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Моя собственная «библиотека», доставшаяся от отца, состояла всего из одного атласа Grolier[2 - Американское издательство, выпустившее самые знаменитые энциклопедии США. Здесь и далее там, где это не оговорено особо, примечания даны переводчиком.], который я перелистывал перед сном. А моя возлюбленная посвятила меня в удивительную историю
завоеваний Чингисхана… Благодаря Люси я открыл неизведанный доселе мир. Она сумела подарить мне новое измерение жизни! Именно тогда и начались мои первые воображаемые путешествия. У одного из своих клиентов я однажды углядел туристическую брошюрку с бирюзовым морем и парусником на обложке. И тотчас записался в парусную школу на озере Шамплейн[3 - Крупное озеро на границе США и Канады, имя которому подарил Самюэль де Шамплен, или де Шамплейн, великий французский путешественник, основавший первые поселения французов в Канаде.], в устье реки Святого Лаврентия[4 - Одна из главных рек материка, соединяет Великие озера с Атлантическим океаном. Вдоль берегов этой реки, названной в честь римского святого, французские поселенцы создавали свою «Новую Францию», которая впоследствии стала Квебеком, Французской Луизианой и другими колониями на Североамериканском континенте.]. Я собирался построить собственное судно прямо на заднем дворе нашего дома. Эту мечту я пестовал, буквально проглатывая книги знаменитых яхтсменов - Бернара Муатесье[5 - 1925-1994, французский путешественник, писатель, настоящий хиппи,
ценитель прекрасных женщин, хорошего рома и приключений.] и Эрика Табарли[6 - 1931-1998, легенда французского парусного спорта, гонщик, получивший за трансатлантическую гонку орден Почетного легиона из рук самого Шарля де Голля. Знаменитый писатель, романтик и затворник, вырастивший только одного родного сына, но при этом создавший школу профессиональных морских юнг.]. Я делал это с таким же рвением, как в детстве, когда придумывал собственное нелепое судно на винтовом ходу. «Ничего не выйдет, мальчик мой», - ворчал дед… Я был заложником собственных фантазий и желаний. «Однажды я обязательно стану моряком». «Однажды я подниму якорь на судне, которое сам построю». «Однажды…»
        Я скажу вам, как все могло обернуться… Я бы до конца своих дней сидел дома и скреплял деревянные дощечки и палочки между собой. Подражая своему отцу, в так и не вырытом озере удил бы призраков собственных иллюзий. Ведь я оставался одним из миллионов мечтателей, которые поддерживают огонь перед алтарем своей мечты, то и дело подбрасывая в него угольки поэтичности и щепотки безумства, чтобы невероятный костер продолжал полыхать… Однако эти фантазеры так и не решаются сжечь дотла свою скучную повседневную жизнь…
        Но тут грянула буря. Она смела на своем пути все плотины и дамбы. 5 января 1998 года ледяной шторм обрушился на юго-восток Квебека. Проливные дожди с градом целых пять дней бушевали над городом, парализовав в нем жизнь, нависая над нашими домами, над верхушками крыш. И вот, укрывшись в своем домике в самом эпицентре стихии, мы с Люси в кромешной темноте ужасались тому, как ледяные наросты крушат растущие вокруг клены и рвут электрические кабели. По счастью, у нас был дровяной камин, так что, оставшись без электричества, мы все же могли греться. Вокруг царил апокалипсис. В лагерях для беженцев, организованных при поддержке военных, тысячи людей наблюдали, как их мир рушится. Были зафиксированы случаи гибели людей от гипотермии. Казалось, что этот шторм никогда не закончится - будто нас приговорили навсегда исчезнуть в ледяном полумраке.
        На ликвидацию последствий ушло больше месяца. Но забыть пережитый шок мы не смогли. Как удар по почкам - полностью уже не оправишься. Я понимал, что продажи мои неизбежно упадут и клиенты отложат заказы на новые неоновые вывески. На долгое время наступил «мертвый сезон», и многие мои сотрудники уехали из Квебека. Каждый день я приходил к дверям своей фабрики, но не мог даже поднять глаза на нее, совершенно подавленный. Конечно, можно было выправить положение, ведь я был членом программы финансовой помощи малому бизнесу. Но ледяные ветры напрочь сдули с меня «защитный панцирь», так необходимый в любом бизнесе. Я чувствовал себя голым, беззащитным и докатился до такой переоценки ценностей, из которой, очевидно, не выбрался бы уже никогда. В ситуации жесткого потребительского кризиса мне все же удалось найти себе местечко торгового представителя компании по производству наружной рекламы. Отныне каждое утро я застегивал рубашку на все пуговицы, отправлялся впаривать клиентам товар и пел им одну и ту же песню с навязшими в зубах словечками: «Проработка проектов - маркетинг - новые рынки - продукция». А
выходя от очередного клиента, снова и снова ревел в своей машине. По всей вероятности, у меня была депрессия. Но разве, рассуждал я, депрессия - не обычная болезнь, которая лечится таблетками? Временами я думал о том, чтобы покончить с собой. На тот момент мне было 43. Мне казалось, что во имя денег я гроблю собственную жизнь.
        И тогда, чтобы избавиться от стресса, я начал ходить пешком. Потом принялся бегать. Я в совершенстве овладел собственным телом, и это приносило некоторое утешение. Казалось, тело - моя последняя и единственная обитель, над которой я еще сохраняю власть. Дурные мысли улетучивались… А ведь я всегда был рабом золотого тельца, признавая, что деньги - это единственный способ выжить в современном обществе. Как я рассуждал в то время? «Не умеешь зарабатывать - значит, ты ничтожество!» Назубок выучив эти «правила игры», я подогнал под них всю свою жизнь. Мне легко давалось искусство продаж - по большому счету, я мог продать что угодно. В моем предпринимательском прошлом я запросто разделывался с конкурентами - не гнушался распихивать их локтями, беззастенчиво обходил их окольными путями, разрабатывал мудреные схемы для того, чтобы заполучить их бизнес. Не раз случалось, что я вел себя как распоследний мерзавец, исступленно предаваясь гонке за наживой. И вдруг выяснилось: все, на что я равнялся, в один момент обесценилось. Где мои ценности теперь? Чем я их заменю? Во мне сломалась какая-то пружина - и я
понял, что больше не смогу вынести жестокой конкурентности этого мира. Меня будто загнали в тупик, распластав по стенке. Было ясно, что предстоит найти истинные, общечеловеческие ценности… Но в глубине души я так и не понимал, чего же мне недоставало.
        И не понимал, куда бежать.
        Выхода было два: смерть или бегство. Но если бегство, то непременно на грани безумства, экстрима, риска.
        Я где-то потерял свою душу. Нужно было отправляться на ее поиски.
        В один прекрасный день, в ноябре 1999 года, я как обычно делал пробежку по набережным Старого порта и большими шагами отмерял путь от острова Святой Елены к мосту Жака Картье. Вдруг меня осенила одна идея. Интересно: если не останавливаться, то как далеко я смогу убежать? Я принялся подсчитывать. Сколько времени займет моя пробежка до границы Канады, до Нью-Йорка, Техаса, Мексики?.. А дальше? Сколько нужно человеку, чтобы бегом обогнуть земной шар?..
        Какой бы безрассудной ни казалась поначалу эта идея, по мере того как она овладевала мной, исчезала и привычная депрессия. Вернувшись домой, я лихорадочно развернул карту полушарий, достал циркуль и начал представлять, куда мог бы отправиться. Это возможно, это вполне осуществимо. Следующие несколько месяцев я посвятил тому, что в атмосфере строжайшей тайны покупал карты, выверял свои маршруты. Разумеется, Люси ни в чем не должна усомниться! Но прежде чем открыться ей, я должен был услышать от кого-нибудь, что не сошел с ума. И делился своими планами со случайными встречными: бомж на парковой скамейке, ребята из пожарной команды, давшие мне попить, коллеги с работы. И вот однажды завершенная картина предстала передо мной во всей своей безупречности: я пересеку пять континентов. Согласно моим предварительным подсчетам, путь без остановок должен занять порядка шести лет.
        И вот тогда я ощутил, как неведомая сила разлилась во мне.


        Официальное заявление

        Я назначил дату 18 августа 2000 года, день моего рождения, должен был стать и днем моего преображения. Жан-путешественник оставит дома «коммерсанта Беливо» с тем, чтобы покорить мир - или же быть покоренным непомерной тяжестью мира. Время покажет… Я хорошо подготовился к предстоящим испытаниям: прошел медицинские обследования, сделал необходимые прививки, даже обзавелся ортопедическими стельками - ведь я с ужасом обнаружил, что страдаю плоскостопием! Все карты были готовы, решимости мне было не занимать. Оставалось преодолеть самый болезненный этап: сообщить о своем плане Люси и моей семье. Я знал, что не отступлюсь, с какой бы реакцией ни столкнулся, но по мере приближения заветного дня этот вопрос все более угрожающе зависал надо мной, как дамоклов меч. И тогда я решил предупредить всех в самый последний момент, опасаясь, что контраргументы дорогих людей запросто разрушат мою мечту. Нельзя было оставить им ни минуты времени сделать это! Кстати, Люси однажды сказала: «Если у тебя есть какое-то заветное желание, держи его в тайне, чтобы оно не разрушилось в самый неподходящий момент».
        Утром 23 июля, за четыре недели до старта, я, как обычно, натягивал спортивный костюм, слушая, как моя любимая накрывает стол для завтрака. Люси провела ночь в жестокой бессоннице, поэтому была вся на нервах и в напряжении. Мне почему-то показалось, что откладывать на сколько-нибудь еще наш очень важный разговор нельзя и тянуть время дальше так же сложно, как вручную раздвигать стены.

        - Что-то не так? - обернулась ко мне Люси.

        - Мне надо кое-что тебе сказать!
        Мой драматичный тон сразу заставил ее собраться.

        - Люси, я решил покончить с такой жизнью, - произнес я и в подтверждение сказанного нарисовал в воздухе петлю[7 - По-французски эта фраза звучит дословно как boucler la boucle - «замкнуть петлю». Этим и объясняется жест Жана.].
        После такого жеста в комнате повисла леденящая тишина, и я внезапно понял, что сейчас Люси подумает: я собрался удавиться! Все заранее заготовленные фразы тотчас вылетели у меня из головы, и дальнейшее я выпалил на одном дыхании:

        - Я пойду пешком вокруг света… Лет на двенадцать… Вот для чего я тренировался, Люси… Устрою себе такую пробежку…

        - Как же ты собрался выживать?

        - Буду проситься на ночлег к кому-нибудь, добрых людей полно… Буду просить милостыню. Знаешь, я тут подыскал себе колясочку - упакую в нее свои вещи…
        Моя милая Люси! Такая цельная, и при этом вся как на ладони. В длинных паузах, которые будто знаками препинания размечали наш лихорадочный и слегка безумный диалог, я видел в ее глазах всю радугу человеческих эмоций. Ее вопросы были такими прямыми, в них было столько отчаяния… Временами казалось, будто она, чтобы не свалиться в ужасную пропасть, пытается уцепиться за обои на стене комнаты.

        - Ты будешь возвращаться домой хотя бы иногда?

        - Нет! Идея в том, чтобы я ушел и вернулся только тогда, когда пройду весь маршрут. Это будет лет через десять… Но ты, ты-то можешь приезжать со мной повидаться!

        - Ты хочешь расстаться со мной?

        - Ну что ты? Конечно же, нет! Я люблю тебя и больше всего на свете хочу продолжать быть вместе. Но сейчас мне необходимо уйти. Если тебе нужна свобода - я пойму. Решать тебе.
        Именно сейчас, в эти несколько секунд, будут сыграны все ставки. Я вслепую сделал шаг в неизвестность. Могу вот-вот грохнуться в пропасть… Как вдруг, незаметно для самого себя, я ощутил твердую почву под ногами. Спустя минуту, которая показалась мне вечностью, она подняла на меня глаза.

        - Ладно. Давай попробуем.
        Мы бросились друг другу в объятья, и уже совсем скоро погрузились в детали моего плана. Я поделился с Люси своими записями, картами, планами, предварительными расчетами маршрутов. И вдруг она воскликнула: «Ты должен сделать это во имя мира во всем мире!» Моя дорогая Люси, мой великий миротворец! А я ведь думал только о том, чтобы сбежать из дома куда глаза глядят… Она же придумала моему побегу разумное объяснение.
        Мой сын Томас-Эрик обнаружил нас - с зареванными лицами, красными глазами, всклокоченными волосами - разгоряченными и размахивающими руками над географическими картами, которые были хаотично разбросаны по столу между кофейными чашками. Я отчетливо помню то мгновение, когда в дверном проеме показался его силуэт, напоминавший о присущей всем двадцатилетним расхлябанности. Через плечо небрежно перекинуты ролики, связанные между собой шнурками.

        - Вот, ухожу пешком в кругосветное путешествие. 18 августа выйду из дома, - я решил не пускаться в особенно сложные пояснения.
        Сын звонко рассмеялся - так журчит весенний ручеек, - и этот звук принес моему сердцу желанное облегчение. Томас нашел только одно слово в ответ:

        - Кру-у-у-то-о-о-о!
        Каким бы невероятным это ни показалось, но к походу я подготовил только свое тело, на безупречную работу которого очень рассчитывал. И больше ни-че-го! Последующие три недели вплоть до самого старта превратились в круговерть нерешенных оргвопросов! Скромная зарплата Люси не позволила бы ей поддерживать меня, так что первым делом нужно было решить вопрос денег. После увольнения на моих счетах оставалось не очень много сбережений - порядка четырех тысяч долларов… Нужно было распределить их так, чтобы хватило на всю кругосветку. В тележку, которой я обзавелся - в сущности, простую трехколесную детскую коляску, - надо было впихнуть самое необходимое: спальник, консервный нож, кое-какую одежду и аптечку. Я даже не потрудился проверить свою палатку, купленную всего за пару дней до начала путешествия. А зачем нагружать себя плиткой? Не такой уж я гурман - обойдусь холодными консервами! Кроме того, полагал я, в дороге ко мне придет все, в чем буду нуждаться. А для того, чтобы обойти земной шар, не так уж много нужно: резиновые заплатки для колес, карманный фонарик… Пара ног, три колеса, решимость и,
конечно, любовь. Запомните, пожалуйста, то, что я вам сейчас скажу: без любви я бы никогда не смог проделать этот путь.
        В день отъезда сердце переполнялось чувствами. Я вспоминаю до сих пор, как мой отец с улыбкой воскликнул:

        - Я бы и сам не прочь проделать нечто эдакое! Дерзай, сынок! Мама буквально повисла у меня на шее и со слезами твердила:

        - Ну конечно же, ты должен идти, должен, должен!
        А моя дочь Элиза-Джейн, которая была уже на третьем месяце беременности, с улыбкой произнесла:

        - Беги, Форрест, беги![8 - Цитата из фильма «Форрест Гамп», где герой Тома Хэнкса тоже устроил себе пробежку по территории США.]
        В девять часов утра 18 августа 2000 года на углу улиц Вольф и Святой Екатерины, прямо под веселенькими гирляндами, украшавшими фасады этого уголка Гей-Виллидж, вокруг моей колясочки неспешно прохаживались около десятка моих знакомых. Люси, почему-то убежденная, что мое предстоящее приключение должно произвести неизгладимое впечатление на СМИ и спровоцировать по всей стране небывалый подъем общественного мнения, на восемь утра пригласила прессу. Но ни один журналист так и не явился. Изо всех сил выдавливая улыбку, мой отец энергично протянул мне синий пакетик. «Потом посмотришь», - добавил он. Элиза-Джейн плакала, Люси хранила молчание. Мы обнимались долго. Крепко. И я ушел.
        Добравшись до середины моста, я заглянул в синий пакетик. Внутри лежала пачка банкнот - пятьсот долларов! - и упаковка сырных крошек[9 - Рубленный кусочками сыр, в США называется cheese curds, а французы именуют его fromage en grains.]. Моих любимых…


^СТАРТ^


        Храни тебя Господь!

19 августа 2000 - 25 февраля 2001
        США

        Ничем не примечательный домик из красного кирпича теряется посреди сельских красот. Прямо передо мной простирается трасса 221, струной протянувшись через кукурузные поля и уходя вдаль, в полумрак лесов. Признаюсь, я ожидал, что пограничный пост, охраняющий интересы главной мировой сверхдержавы, будет смотреться внушительнее.
        Ненадолго останавливаюсь, чтобы фломастером нарисовать на своей коляске человечка, вышагивающего вокруг глобуса, и подписываю внизу большими буквами: Walking around the world («Пешком вокруг света») - может, эта «инфографика» сама объяснит американским пограничникам причину моего удивительного путешествия. Меня слегка потряхивает, быть может, от пережитых утром неприятностей. Одна милая юная леди вчера позволила мне поставить палатку в ее садике, однако ночью домой вернулись ее супруг и отец и вышвырнули меня оттуда в пять часов утра. «Убирайся! Видали мы такое миротворчество!» - звучало вслед. Пожалуй, следует привыкнуть к тому, что многие будут относиться ко мне как к бродяге. По большому счету, как еще меня назвать? Ведь я тип, который днем где-то слоняется, а ночью дрыхнет под каким-нибудь мостом. От бродяги отличаюсь только одним: наличием цели. И моя цель на сегодня: пересечь границу.
        В меру упитанный бородатый охранник делает мне знак рукой, приглашая подойти, с совершенно непроницаемым видом рассматривает мою коляску. Протягиваю ему свой черный блокнот, в котором, помимо прочего, находится официальное рекомендательное письмо от мэра Монреаля, составленное на английском языке и призванное облегчить мои перемещения. Пускаюсь в объяснения по-английски:

        - Меня зовут Жан Беливо. Я из Монреаля. Я иду вокруг света пешком, направляюсь в Мексику, Южную Америку, затем в Южную Африку и…
        Мой собеседник невозмутимо слушает эту историю, потом машет рукой: мол, проходи. Вот так запросто. И, едва я пересекаю разделительную черту, предлагает мне зайти в домик охраны и набрать там питьевой воды.

        - Удачи тебе! Добро пожаловать в Штаты! И все.
        Итак, я в Соединенных Штатах Америки - и попал сюда без особого труда. Если бы все границы в мире можно было пересекать так же легко, на земле появилось бы великое множество кругосветных путешественников! Чейзи, Кисвилль, Гудзон Фоле… Первые дни американской части моего путешествия пролетают как во сне. Дорогая Люси, убежденная, что, если пресса будет освещать мое путешествие, это гарантирует мне безопасность, из кожи вон лезет, чтобы заинтересовать журналистов. Несколько статей обо мне уже появились, и кое-где меня действительно принимают как долгожданного гостя. С порога домов меня приветствуют люди, машины сигналят.

        - Ступай вперед, путник! Тебя ждет Нью-Йорк!
        Я чувствую себя настоящей звездой. На городок опускается вечер, и радушные хозяева приглашают меня разделить с ними кров. Гостеприимство столь искреннее, что мне порой становится неловко от восторженных комментариев, которыми люди сопровождают мое путешествие. И вот на пятнадцатый день пути я восторженно вхожу в Нью-Йорк, уверенный, что сейчас Кофи Аннан пригласит меня в штаб-квартиру ООН на аудиенцию, а лучшие ток-шоу откроют для меня двери своих телестудий.
        Размечтался!..
        Я качу свою колясочку через Центральный парк, направляясь прямиком к зданию ООН. Каким же странным и наивным, должно быть, нашел меня тот славный парень, телеоператор, из жалости согласившийся поговорить! Еще бы: какой-то тип в шортах и свитере, с трехколесной тележкой, пытается окликнуть хоть кого-то из служащих, что с важным видом выходят из-за ограды в деловых костюмах и с дипломатами в руках.

        - Что вы здесь делаете? - окликает меня телевизионщик.

        - Странный вопрос… Я пришел поговорить с Кофи Аннаном, он у себя? Собеседник смотрит на мои голые волосатые ноги, ненадолго задерживается взглядом
        на флажке с эмблемой Квебека, украшающем мою коляску, и наконец удрученно качает головой:

        - Вы не сможете так запросто войти внутрь. Сначала придется обратиться в консульство своей страны…
        И вся моя уверенность мгновенно испаряется. Я далеко от дома, в самом сердце огромного незнакомого города, заметно исхудавший, уставший, и даже не знаю, где сегодня остановиться на ночлег. Проделав неблизкий путь вплоть до Рокфеллеровского центра на Манхэттене, я предстаю у дверей канадского консульства все в том же нелепом наряде. Придя в замешательство и приняв меня за обычного бродягу, сотрудница консульства предлагает мне билет на автобус до Монреаля, чтобы я мог вернуться домой, но, видя мою настойчивость, все-таки хватает телефонный справочник и добывает адрес религиозной общины, готовой приютить меня на ночь. В церкви Святого Жана-Батиста, в почти отшельнической атмосфере, мне предоставляют очаровательную комнатку, где я проведу целых девять дней, соображая, как же просочиться через заветную ограду и попасть в здание ООН, чтобы рассказать там о своем походе… Тщетно.
        Утром 11 сентября я оставляю эти глупые попытки и снова отправляюсь в путь, пообещав себе отныне ставить более реальные и менее затратные цели. Причем «затратные» со всех точек зрения! Покидая Статен-Айленд[10 - Один из районов Нью-Йорка, самый удаленный от центра города.], в кармане я имею всего двенадцать долларов. Поэтому решаю до конца ближайшей недели довольствоваться только случайным ночлегом. Вечер того же дня застигает меня в крошечной деревушке, которая уже спит, и на опустевших улицах нет ни души. В почерневшем небе раздается глухое громыханье, предвещающее грозу. Приостановившись возле здания, похожего на церковь, после секундного замешательства я все-таки толкаю скрипучую дверь. Немного привыкнув к темноте, различаю вокруг статуи Девы Марии с младенцем Иисусом на руках целые ряды гравированных табличек в стенах… Так ведь это усыпальница! Полумрак взрезает вспышка света, и снаружи начинается дождь. В полнейшей тишине, стараясь двигаться очень осторожно и почтительно, я аккуратно расстилаю на полу свой спальный тюфячок и засыпаю в милой компании безвременно усопших, представляя, как они
со всех сторон желают мне спокойной ночи. Утром спешу выскользнуть через заднюю дверь, стыдясь, что потревожил их вечный покой.
        Моя дорога пролегает через целую вереницу очаровательных деревушек, благоденствующих среди бархатных лесов, уже выкрашенных в сочные цвета осени. Наступает новый вечер, и, не зная, где искать ночлег, я просто продолжаю свой путь, не сбавляя шаг. Представьте себе: все тело ломит от усталости, а я пристально всматриваюсь в безмятежные окна в надежде увидеть включенную настольную лампу или голубой отблеск работающего телевизора. Чувствую упадок сил - что я вообще здесь делаю?! Голодный, с ноющим коленом, бессмысленно топаю по миру как сумасшедший, хотя достаточно сесть в ближайший самолет. Завтра я бы мог быть уже дома, обнять мою любимую Люси… Но эта мысль тотчас тащит за собой следующую: едва я вернусь обратно, придется искать работу. Уже сам по себе этот факт терзает и мучает меня. Либо одни неприятности, либо другие - и я все-таки принимаю решение продолжать путь. Бреду до самой темноты и наконец добираюсь до окрестностей Филадельфии, главного города в штате Пенсильвания. Здешний пригород, довольно бедный и угрюмый, пересекаю, борясь с ощущением, будто топаю по двору исправительной колонии.
Добрые люди дают мне бесплатный совет: «Не поднимай ни на кого глаз, а наручные часы от греха подальше припрячь в карман!» Но приближается ночь, и я должен найти ночлег. Спрятав коляску позади какой-то церквушки, предпринимаю небольшое путешествие вдоль окрестных домов и флигелей, выстроившихся друг напротив друга. Окна прочно заделаны мощными металлическими решетками. На порог меня никто не пускает: я слышу, как перед моим носом в замочных скважинах то и дело скрежещут ключи. Оставаться здесь совершенно невозможно!
        Отправляюсь дальше и по пути встречаю группу молодых людей. Они окружают меня и пытаются спровоцировать на драку, толкая и пиная мою коляску. Разозлившись, думаю, что хорошо бы сейчас ответить силой на силу, агрессией на агрессию - но дело в том, что я не выношу насилия. Нужно научиться избегать подобных ситуаций в будущем, отмечаю я про себя. Пройдя еще немного, спрашиваю у идущей мне навстречу пожилой пары, где можно остановиться на ночлег. Растерянно вытаращив на меня глаза, они отвечают:

        - Ни в коем случае не оставайтесь здесь: ночь на дворе! Рискуете не дожить до утра! Одна дама преклонных лет любезно провожает меня до ближайшего монастыря, но
        никого из сестер там не оказывается. А сама мадам уезжает из города на несколько дней… Полиция до этих районов не добирается, не говоря о такси. Кажется, выхода нет! У подъезда местной пиццерии примечаю в сумерках мужчину и обращаюсь к нему.

        - Выход у тебя только один, - резюмирует мой новый советчик. - Продолжай идти на юг еще порядка десяти километров. Не останавливайся! Ступай быстро и ни с кем больше не заговаривай. И да хранит тебя Господь!
        После этих слов мной овладевает животный страх. С примесью адреналина. Я непременно должен отсюда выбраться!
        Спустя два часа, после настоящей гонки, я оказываюсь в комфортабельном районе симпатичных особнячков и садиков. Делаю остановку, чтобы перевести дух. «Наконец-то я вижу Соединенные Штаты», - отмечаю про себя. Действительно страна контрастов, жители которой, однако, способны объединиться во имя истинных ценностей. И в то же время в этой стране, признанной одной из величайших демократий мира, люди настолько парализованы страхом, что готовы забаррикадироваться и изолироваться от остального мира. Пожалуй, чтобы осознать всю громадность нашей планеты, мне нужно научиться приручать характер больших городов, а не довольствоваться духом добрых деревушек. Покидая Филадельфию, я пересекаю мост и вдруг оказываюсь в плену коварного лабиринта автострад, второстепенных дорог и трасс, ведущих в местный аэропорт и пересекающихся друг над другом. Поток автомобилей уже довольно сильный, но я все равно влезаю в эти дорожные хитросплетения вопреки всякой логике, совершенно не представляя, как буду выбираться. Водители микроавтобусов аэропорта помогают мне сориентироваться в пространстве, не скрывая при этом, что
считают совершеннейшим идиотом-самоубийцей. Мне наплевать на их мнение: я тороплюсь покинуть этот город!
        С огромным облегчением выбираюсь за город. Стараясь убедить себя, что любое ниспосланное мне испытание, в сущности, оборачивается бесценным жизненным опытом, клянусь, что больше не повторю таких глупых ошибок. Но, понимая, что в пути мне предстоит увидеть местечки, где живут куда более бедно, вновь поддаюсь приступу тоски и паники. Если даже от Филадельфии меня бросило в холодный пот, как же я переживу встречу с Буэнос-Айресом, Тегераном, Дели? Голос моей благоразумной Люси из телефонной трубки наставляет: «Прекрати рассуждать! Думай о цели своего пути - только это имеет значение!» Она абсолютно права, вне всяких сомнений. А в чисто практическом смысле у меня появился прекрасный повод для радости: на двенадцать долларов я умудрился продержаться больше недели! Американцы умеют делать всякие необъяснимые глупости, почему-то приводящие их в восторг - так что меня теперь каждый день обязательно кто-нибудь назовет Форрестом Гампом и щедрой рукой протянет купюру-другую. Ну что ж, по крайней мере, я даю этим людям повод для добрых дел, которые им ничего, в сущности, не стоят…
        Между тем мое собственное положение довольно противоречиво. Я бессознательно привык жить в безопасности, а теперь эта привычка мешает продолжать мою рисковую авантюру. И я панически боюсь допустить ошибку…
        Несколько ночей я вынужден провести в лесах под открытым небом, и страх доводит меня до нового бзика. Это просто какая-то пищевая мания! Я ловлю себя на том, что высматриваю на обочинах всякие отходы: стеклянные и пластиковые бутылки, фантики от конфет, коробки из-под печенья - вокруг их полным-полно, - и всякий раз приостанавливаюсь посмотреть, не осталось ли внутри чего-нибудь съестного. Главное - не начать побираться по помойкам. О эти мерзкие, гадкие выброшенные вещи! Огрызки, ошметки, обломки досок, банки, склянки… Какая жуткая грязища. Да, а еще монетки! Я охочусь за центами и долларами, поблескивающими на асфальте, и, признаться, это сильнее меня. В проблеске здравого смысла я сознаюсь самому себе, что переборщил с инстинктом самосохранения - и сейчас этот инстинкт непроизвольно «сдетонировал». Но так я приспосабливаюсь к новым реалиям. И действительно, через некоторое время психоз пропал. Правда, ему на смену пришел новый.
        Итак, как же сделать, чтобы о моем марше мира заговорили везде? Острая необходимость найти подходящего спонсора уже замучила меня. Люси по-прежнему тратит уйму усилий, чтобы убедить журналистов писать о моем путешествии, и всякий раз, приходя в очередной город, я заглядываю в какую-нибудь местную редакцию. Как только я провозглашаю благую цель путешествия: «Во имя спасения детей!» - взгляды тотчас смягчаются, слащавые речи текут рекой: «Как прекрасно то, что вы делаете!», «Вы возвращаете нам надежду», «Какой вы молодец!» - и так далее и тому подобное. Но я уже не жду благосклонности от людей и почти отчаялся отыскать спонсора или мецената своего «марша мира»… Кое-какие надежды я все еще возлагаю на Вашингтон, где меня ждут старинные знакомые нашей семьи, работающие в СМИ. В самом конце сентября, в гостеприимном доме Ги, моего давнего друга, за бокалом хорошего вина мы обсуждаем причины, побудившие меня тронуться в путь… Ги внимательно слушает и даже пытается меня утешить, но ничего не делает для того, чтобы помочь. А несколько дней спустя пишет моей Люси письмо, которое окончательно расстраивает
меня. Ги сделал вывод, что мой замысел - обойти земной шар - отнюдь не в новинку и не в диковинку. Хуже того: он посмел усомниться в моей честности! «Жану нечего сказать о многих вещах, - написал он. - Например, о том, как малолетние дети вовлекаются по всему миру в вооруженные конфликты и столкновения. Он решил совершить это путешествие по личным причинам, а не по тем, о которых всем рассказывает. Если посол мира заявляет, что у него есть благая цель, он обязан в этой цели досконально разбираться! В противном случае он просто прикрывается благими намерениями. Но есть и хорошая новость: никогда не поздно действительно начать интересоваться этой проблемой».
        После таких известий я решаю на несколько дней спрятаться в собственном мирке и, ночуя в лесной глуши, отказываюсь с кем-либо видеться. Что если мой друг прав? Вдруг я действительно неискренен? Ведь поначалу я отказывался придумывать для себя цель. Я в ней не нуждался - нуждалась скорее Люси. Ей это было нужно, чтобы пережить мое отсутствие, придать хоть какой-то смысл безумной затее и превратить ее в некий общий для нас с ней проект, оправдывающий жертву длиной в десять лет… Пожалуй, Ги справедлив. Я не имею права пользоваться великодушием людей, стремящихся поддержать меня. Отныне для того, чтобы нести людям надежду, я обязан во что бы то ни стало проникнуться идеей защиты детей. Легко сказать! Как это сделать? Однажды утром вместе с первыми лучами рассвета, пробивающимися сквозь листву, на меня снисходит долгожданное озарение. Не стоит выдумывать какую-то цель. Я просто должен радоваться тому, что буду добрым, справедливым, безупречным; буду поступать согласно принципам толерантности, которые сам же и проповедую. Сам стану воплощением мира, которого так желаю всем детям планеты. И, пробуждая в
себе эти новые чувства, я, быть может, передам их кому-то еще, если этот кто-то захочет последовать за мной…
        Наконец 3 ноября я добираюсь до Атланты, мучаясь от резких болей в коленях. Прошло уже несколько дней с тех пор, как острый спазм сковал мышцы левой ноги. Я ковыляю, прихрамываю и придумываю какой-нибудь новый способ бега, превозмогая боль… Ничего не выходит. Тело попросту отказывается выдерживать марафонский ритм. Проблему можно решить очень просто: хватит играть в Форреста Гампа. Надо перейти на обычную ходьбу. До самого конца маршрута… Это удлинит путешествие, зато принесет мне облегчение. Наконец-то я могу прогнать все дурные мысли и просто наслаждаться прогулкой. Здесь следует отметить, что такое путешествие - мой первый опыт жизни наедине с самим собой. Для меня стало настоящим откровением, что одиночество - не такая уж тягостная штука. Напротив, я даже смакую мгновения, когда удается усмирить рой мыслей в голове и сфокусировать внимание на том, как поскрипывают по асфальту колесики моей тележки, - это действует гипнотически! Теперь у меня достаточно времени, чтобы помечтать, поразмышлять, погрузиться в воспоминания о тех трогательных моментах, проведенных в чужих семьях, когда мир не был
для меня ни опасным, ни суровым. Картинки этих воспоминаний завораживают меня… Вот Мари: она держит на руках своего новорожденного младенца - ему всего-то четыре дня от роду! - и готовит нам на завтрак мамалыгу. Вот озорные дети Рамоны: вместе с ними мы уплетаем пиццу, мажем ее сверху мороженым и смеемся, смеемся, как умалишенные… Вот кухня Пат: вместе мы возносим хвалу Господу, ниспославшему нам сегодняшнюю трапезу… Их портреты накапливаются в моей «частной коллекции». И каждый день, наблюдая новую сценку, я воссоздаю в памяти целую панораму историй и судеб. Ночи тем временем становятся все холоднее, а потому я опасаюсь, как бы зима не застигла меня врасплох на этих извилистых и холмистых дорогах штата Джорджия. Меж тем я спускаюсь все южнее, и пейзаж неуловимо меняется. На придорожных деревьях все чаще встречаются длинные дымчатые нити испанского мха[11 - Тилландсия уснеевидная, растение тропического и субтропического поясов, с виду напоминает свисающие с веток до самой земли пряди волос. В США называется «испанской бородой»; именно этим термином пользуется Жан Беливо.]. Это означает, что я
приближаюсь к Луизиане, где все мягче: и климат, и нравы. Шагая вдоль сероватых домиков и начиная всерьез беспокоиться о пропитании, я даже не замечаю, что попал в праздничную атмосферу Дня благодарения. Это особый, замечательный праздник, совсем не вяжущийся с тем злостным индивидуализмом, царящим в Америке. Праздник урожая и день вознесения хвалы Господу. Удивительное время любви и единения… И если еще вчера я потратил совершенно непростительную сумму на кусочек пиццы, то сегодня, с самого утра 26 ноября, незнакомые люди толпятся вокруг моей коляски, пополняя ее съестными припасами. В этот благословенный день граждане борются между собой за честь пригласить к своему столу обычного бродягу! Около десяти часов утра рядом со мной останавливается микроавтобус, и его пассажиры, не церемонясь, затаскивают меня внутрь, чтобы привезти к своему столу. Да какому столу! У семейства Кахон целая куча родни, и все они слетелись сегодня на аппетитный запах дымящегося жаркого. Детишки горящими глазами рассматривают роскошно накрытый обеденный стол. Здесь и индейка, и сладкий батат, и выпечка всех видов и сортов… В
течение многих недель я довольствовался холодными консервами, а теперь наслаждаюсь вкуснейшими яствами с этого праздничного стола. На прощание хозяева вручают мне в подарок огромный пакет арахиса. Но отойдя от порога всего на несколько метров, я сталкиваюсь с незнакомым пожилым мужчиной, который жестом, не допускающим возражений, кладет мне в тележку несколько пластиковых контейнеров с праздничным ужином. И вручает немного денег «на вечер». Полчаса спустя какая-то пара останавливает меня и дарит целую тарелку индейки с бережно упакованными пирожными впридачу Гора съестного громоздится в моей колясочке. Приношения находят меня повсюду в течение этого длинного дня, и в конце концов я засыпаю под мостом, изрядно перебрав и вина, и еды, а в кошельке за этот день прибавилось целых сто сорок долларов!
        Утром 10 декабря я достиг луизианских байу[12 - Болотистые, илистые местности в штатах Луизиана и Миссисипи.] и восхищенно рассматриваю дома на сваях с чарующими надписями: «Жизнь прекрасна», «Мечты сбываются». Через несколько дней мы с Люси встретимся в Новом Орлеане, и мое сердце прыгает от счастья. Всего через месяц, уже в Техасе, я снова вспомню эти мгновения, наполненные ощущением счастья. В этот день мой взгляд случайно встретится с огромными грустными глазками незнакомой малышки, которой всего лишь годик. Нас свела дорога в приют для бездомных в городке Оранж, куда здешние сердобольные полицейские ведут меня переночевать. В Техасе, как они мне объяснили, законом категорически запрещено ночевать на открытом воздухе из соображений безопасности. Хотя, полагаю, этой девочке было бы куда безопаснее и лучше как раз на улице… Мать прижимает ее к груди, бормоча слова какой-то колыбельной, и смотрит на мир отсутствующим взглядом. Мне она рассказывает, что муж нещадно бил их обеих. Теперь его забрали в участок, а она осталась не у дел и не знает, как дальше жить.

        - Ты любишь своего мужа? - спрашиваю я.

        - Не знаю… Думаю, что да… Но мне советуют больше никогда с ним не видеться… Малышка на ее руках вся дрожит - бедный ребенок уже напуган жизнью, - и я глажу ее
        по мягким волосенкам, а сердце сжимается от жалости. С крошкой мы разговариваем молча, взглядами: «Что ты можешь поделать, моя сладкая? Твоя мать, к сожалению, в плену у самой себя… Рано или поздно она туда вернется». Патрульные поворачиваются ко мне:

        - Тебе нужна вода? Как себя чувствуешь?
        И меня искренне поражает резкий контраст между их заботливым и дружелюбным тоном и молчаливой, но пугающей агрессией, которую таит в себе увесистый револьвер, что лежит сейчас на приборной доске. Я думаю, что эти люди не сильно отличаются от своих собратьев в Филадельфии - такие же сплошь запуганные. Вот почему они обзаводятся атрибутами власти и силы, демонстрирующими их мощь и преимущество и неизбежно придающими им очень агрессивный вид. До какой же степени велико давление СМИ, кричащих о внешней угрозе, чтобы люди бессознательно жили в страхе? Американцы мало выезжают за рубеж или не путешествуют по миру совсем… В туристических поездках их группки напоминают стайки приютских подростков. Что они могут знать? Впервые за время своего путешествия я всерьез задумываюсь о демократических свободах. Является ли Северная Америка в действительности моделью таковых свобод? В ближайшее время я сам смогу убедиться, что свободные территории действительно существуют. К примеру, в Иране мне посчастливится встретить куда больше по-настоящему свободных личностей, нежели на юге Соединенных Штатов. Жесткие рамки
мы ставим себе собственными руками, и мне кажется, что именно эта надуманная уязвимость делает американцев такими домоседами.
        Я потихоньку приближаюсь к Корпус-Кристи[13 - Город в Техасе, США, на побережье Мексиканского залива.] и границе с Мексикой. Мысли беззастенчиво порхают над хлопковыми полями, и наконец мне удается поймать долгожданное чувство свободы. Свободы никого не судить, а прочувствовать и принять ближнего во всей сложности его натуры - просто потому, что ты ничего от этого человека не ждешь! Вот так запросто, походя мне удалось пересмотреть свою систему межличностных коммуникаций и экономических взаимоотношений. Эти выводы стали моим осознанным выбором. А еще я почему-то вспоминаю одного мужчину, что бежал за мной по пятам, ковыляя с холма.

        - Подожди! Слушай! Эй, подожди меня! - кричит он вслед, зная из газет, за кем пытается угнаться. Он хочет поговорить со мной о смысле жизни. О друзьях, с которыми любит порыбачить, но испытывает от общения с ними лишь глубочайшую досаду. И, с другой стороны, о феномене власти. Обо всяких вещах. - Понимаешь, мне все это не подходит! Я люблю просто созерцать природу, а еще люблю просто получать удовольствие от жизни, - делится он, и вдруг взгляд его загорается: - И ты радуйся! Наслаждайся жизнью!
        Он провожает меня этим напутствием, легонько подталкивая в спину кончиками пальцев. Его речи пропитаны лучами солнца, и я благодарно принимаю их.
        Радуйся жизни.
        Отныне я это запомню.


        Мексиканские проделки

25 февраля 2001 - 1 ноября 2001
        Мексика, Гватемала, Сальвадор, Гондурас, Никарагуа, Коста-Рика, Панама

        Переход через Мексику окончательно выбил меня из колеи. 26 февраля 2001 года на мосту, перекинутом через реку Рио-Гранде, я вдруг почувствовал, как мои ценности и прежние ориентиры буквально сдуло ветром - их унесло этим жарким дыханием Юга и предвкушением новых приключений. Шесть месяцев и восемь дней остались позади с тех пор, как я пустился в путь. Я сполна закалился, научился подмечать «подводные камни» и обходить их, стал чаще прислушиваться к сигналам собственного тела и приспособился к контактам с новыми цивилизациями. Но увы, путешествия по западным странам, оставшиеся сегодня позади, до сих пор не подготовили меня к тому буйству звуков, красок и странностей, с которыми еще предстоит столкнуться. В это море экзотики я так пока и не окунулся.
        За несколько дней моего путешествия, пересекая засушливые просторы ранчо Короля[14 - Крупнейшее ранчо на территории Техаса.], я подружился с одним удивительным пограничником. Моисей - согласитесь, знаковое имя! - подошел ко мне вечером в сумерках. Его удивляло, что заставило белого мужчину с коляской и затейливо повязанной платком головой оказаться в этих пустынных местах, продвигаясь на юг.

        - Жарко, - пожаловался я.
        Он дал мне напиться и вздохнул с явным облегчением, не обнаружив младенца в моей коляске.

        - Здесь кругом полно нелегалов, - сказал он, объясняя необходимость повышенных мер безопасности. - Они пытаются пробраться на территорию Штатов. Неподалеку пролегают маршруты наркодельцов. А еще есть простые нищие, которые мечтают о лучшей жизни в Америке…
        Моисей очень любит свою работу. Даже задерживая этих несчастных, он всегда старается прийти на помощь целым семьям беженцев - измученных, изголодавшихся, обманутых случайными перевозчиками людей, которые отчаялись отыскать на засушливых землях хоть каплю молока для своих детей.

        - Не смотри на форму. Я здесь все равно занимаюсь «гуманитарной помощью», - улыбается простой парень Моисей, который даже не знает, что принадлежит к плеяде миротворцев, и просто делает свое дело, не забывая творить добро. Он заботливо принимает меня под свое крыло, даже не задумываясь. - У меня есть хорошая знакомая в Матаморосе. Она тебя приютит, я все устрою.
        И вот наступает утро 26 февраля. Я озираюсь по сторонам, оказавшись под палящим солнцем посреди огромных паллет, до краев груженных цитрусовыми. Я буквально оглушен доносящимися со всех сторон зычными выкриками с испанским акцентом, которые перемежаются голосами на совершенно непонятном мне языке, - и от всего этого вздрагиваю. В пьянящем гуле есть только один островок безопасности, в который я прочно вцепился: добрая мадам Фредес, которая ведет меня к своему дому, что находится в 750 метрах от границы Мексики и США. Я пребываю в состоянии шока от резкого - даже брутального! - контраста двух культур. Перейдя через Рио-Гранде, я попадаю в совершенно другой мир. Иной язык, иные лица, даже иной воздух… Все новое, другое. Я совершенно не ориентируюсь в пространстве и уже не раз едва не опрокинул несколько передвижных палет, неустойчиво закрепленных прямо на деревянных поддонах с колесами. Торговцы отработанными движениями толкают их прямо перед собой.
        Мне удается перевести дух, только оказавшись под арочными сводами очаровательного садика во дворе дома мадам Фредес. Он выстроен в колониальном стиле. Там царят умиротворение и покой, что так не вяжется с толчеей на улице. Моя спасительница сопровождает свои гостеприимные жесты несколькими испанскими словами, которые я силюсь запомнить. Чуть позже нас навещает ее сестра, которая приносит целый ворох детских книжек с картинками. И тогда я понимаю, что хозяева позволяют мне задержаться здесь на столько времени, сколько потребуется на адаптацию к новой жизни, в которую я только что окунулся.
        Следующие двенадцать дней я чувствую себя в гостях у мадам Фредес как в уютном коконе. Днем делаю перерывы в уроках испанского и устраиваю себе прогулку по улочкам города. Нередко хозяйка присоединяется ко мне и, будто несмышленыш, я бреду следом за ней между разными лавочками, пропитываясь непривычной жизнью. Иногда размышляю о странных репликах по поводу опасностей Мексики, что слышал по ту сторону границы. Опасно? Здесь, в Матаморосе? По мере того как мой пульс приходит в норму, я чувствую себя все лучше и лучше. Даже бросающаяся в глаза нищета уже начинает казаться романтичной. И я осторожно погружаюсь в липкую патоку нахлынувших эмоций: как многим другим наивным путешественникам, мне начинает казаться, что я влюбляюсь. Влюбляюсь в страну, в язык, в местных жителей и даже в мадам Фредес, такую нежную и доброжелательную, чье деликатное внимание так здорово облегчает мою жизнь. В первые месяцы моего похода, признаюсь, было очень трудно привыкнуть к мысли, что я добровольно лишил себя физической близости с моей дорогой Люси. И, конечно, мне случалось очаровываться красивыми женщинами, которых я
встречал по пути. Но все мои симпатии испарялись через пару часов, едва я утолял терзавший меня голод по обычному человеческому общению, неизбежный в таком отшельническом аскезном походе. Как и все, я хотел с кем-то говорить, с кем-то спорить… Действительно ли я был настолько приворожен этими женщинами или это закономерные последствия моего монашеского образа жизни? Но все же в Матаморосе меня накрыло волной нежности и романтики. Какая-нибудь другая женщина на месте мадам Фредес - я сейчас с ужасом думаю об этом! - могла бы запросто затащить меня в сети этой фальшивой идиллии. Нервный, смущенный, не способный справиться с охватившим меня потоком эмоций, я решаюсь открыться мадам Фредес и признаюсь ей в любви. Ее мгновенный и четкий ответ, брошенный ледяным тоном, можно сравнить с хлесткой пощечиной: «Разве ты забыл, что у тебя есть другая женщина?» Опускаю голову. Ну конечно, есть. У меня есть моя дорогая Люси, которую я обожаю и которая любит меня вопреки всему. Люси, что подарила мне даже больше, чем любовь: она дала мне свободу. В одно мгновение моя едва зародившаяся страсть испаряется и уступает
место чувству стыда. Люси. Моя Люси. Отныне я должен сконцентрировать все мысли и мечтания на своей уникальной любви - с этой секунды и до самого последнего шага.
        Утром 7 марта я решаю, что достаточно долго пользовался гостеприимством мадам Фредес и пора снова отправляться в дорогу. Накануне я впервые столкнулся с чувством, которое будет посещать меня часто на протяжении всех предстоящих лет пути; ноги будто бы сковывает, сердце стучит глухо, словно экономит удары. Каждый из органов чувств как будто приведен в боевую готовность. Мне кажется, что я стремительно возвращаюсь в первобытное состояние, поворачивая колесо эволюции вспять… Это мой инстинкт дает команду двигаться в путь.
        Меня ждет Южная Америка.
        Признаться, я все-таки немного трусил…
        Проведя несколько дней на палящем солнце, я, порядком измученный, наконец прибыл в деревню Сото-ла-Марина. Только что я пересек пустынную область, где видел многочисленные ранчо протяженностью до десяти тысяч акров каждое. И ни души… Впервые я всерьез голодал, не говоря уже о том, что не подумал о достаточном запасе питьевой воды. Нужно пристальнее следить за тем, чтобы не перерасходовать припасы. В надежде попроситься на ночлег я направляюсь в сторону местного полицейского участка, но по пути замечаю покачивающуюся на всех ветрах крышу маленькой такерии[15 - Кафе, где подают тако, традиционную мексиканскую еду]. Ее хозяйка Мария, очаровательная молодая женщина, делает лучшие тако, которые мне когда-либо доводилось пробовать. Она ласково приглашает меня обосноваться у нее, поставив палатку прямо за такерией. «Здесь спокойно», - заверяет она меня, не прекращая нарезать лук. Славная Мария! Ей я обязан своим «первым крещением» этими сумасшедшими мексиканскими ночами, шум которых не уступает звучанию настоящего рынка. Едва я устроился поудобнее в своей палатке, как откуда-то донеслись тявкающие звуки,
такие резкие, будто кто-то колотил разводным ключом по автомобильному кузову. Тотчас со всех сторон ответила еще добрая дюжина собак. Вой и лай слились в дьявольский концерт. Уловив подозрительные звуки, будто кто-то царапается, я выбрался из палатки и увидел, как один пес удирает с буханкой моего хлеба, а второй - тащит в зубах мой сыр. В ту же минуту вокруг принялись петь петухи, поздравляя собачью свору с удачной добычей. Остаток ночи я провожу уже совсем без сна, отчаянно бранясь и призывая в свидетели привязанную неподалеку свинью. Нелюдимое и неразговорчивое существо, казалось, даже начало поддерживать меня ворчливым похрюкиванием. На рассвете я выгляжу таким же насупленным и хмурым, как и мой собеседник с пятачком. Тут появляется кокетливо одетая Мария:

        - Ну как? Тебе здесь было удобно и спокойно?

        - Да уж, - даже не скрываю мрачной иронии.

        - Видишь, я же говорила, - удовлетворенно кивает моя простодушная хозяйка.
        Все последующие дни я пытаюсь хоть как-то приспособиться к непрерывному шуму и гаму, однако все попытки обрести тишину и душевный покой, о которых я мечтал, еще будучи в Штатах, с треском проваливаются. Впервые в жизни я попадаю в ситуацию, когда знакомые, как мне казалось, эмоции и обстоятельства кажутся совершенно непривычными. Во всем чувствуется разница - в поступках людей, в их отношении к бедности, даже в вопросах коррупции… Но при этом в них есть какая-то радость, бодрость духа и надежда. Складывается ощущение, будто те зеркала, что отражают реальную картину нашего мира, под мексиканским солнцем сияют во сто крат сильнее.
        На обочине местные жители возятся на грунтовой дороге возле служебного проезда. Они бросают косые взгляды на странноватого бледнолицего гринго[16 - В Латинской Америке: прозвище белого иностранца, жителя Северной Америки. Прим. ред.] с коляской, и я начинаю нервничать. Непроизвольно помахиваю им рукой - и успокаиваюсь, когда они вполне миролюбиво машут мне ответ. Я прохожу по апельсиновым зарослям La Tierra de las naranjas[17 - «Апельсиновый край» (исп.).] в самый разгар сезона цитрусовых. Мне то и дело дарят апельсины, просто так. Уже накопилась «полна коробочка», и я от души наслаждаюсь липким кисло-сладким соком. А земля продолжает преподносить свои дары - папайю, манго, кокосы… их везут на огромных грузовиках. В один из погожих апрельских деньков, двигаясь по Серро-Дульче, я натыкаюсь позади фруктовых ларьков на пост полиции. В зарослях кустарника примечаю человека в форме, прикорнувшего с зажатой в кулаке веревкой. Должно быть, эта веревка служит импровизированным шлагбаумом - незаметная для глаз водителя, она способна повредить автомобилю шины, едва колеса соприкоснутся с ней. В этих краях
наркотрафик весьма высокий; порой в машинах с бананами скрывается и другой нелегальный груз… На пункте досмотра меня окликает один из полицейских. Перебросившись со мной парой слов, он извлекает из кармана газетный кулечек, до краев полный марихуаны.

        - Хочешь? - предлагает он травку за вполне разумные деньги. Я просто в шоке.

        - Погоди-погоди! - переспрашиваю изумленно. - Ты нацепил знаки отличия, таскаешь пушку - и приторговываешь этой гадостью?

        - Да, - без затей отвечает он, не забыв приклеить на физиономию невинную улыбку.
        Приходит вечер, и хозяин дома, в котором я остановился на ночлег, выслушав эту историю, грустно качает головой: «Рядовой полицейский получает каких-то пять долларов в день. Конечно, он вынужден торговать травкой».
        С этим новым знакомым, Мигелем, я повстречался в маленьком кафе, куда заглянул поискать место для ночлега. Он уже пропустил несколько кружек пива к тому моменту, как я появился, и продолжал отдыхать в тесной компании. Мигель по-свойски приглашает меня домой - и вот, заглянув в окрестный магазинчик за порцией «дозаправки», мы подходим к его дому, а на пороге уже стоит юная женушка и бросает неласковые взгляды на супруга. Заглянув в кухню и обнаружив там троих играющих детей, я понимаю, что ужина в этом доме сегодня не дождутся - отец семейства попросту позабыл, на что нужно было потратить деньги. Отдаю жене Мигеля весь оставшийся у меня хлеб и арахисовое масло, а сам принимаюсь играть с детьми «в лошадку». Хозяйка дома быстренько изобретает для нас три небольшие вкусные тортильи. А перед домом сидит Мигель и пьет… На следующее утро, едва распрощавшись со старшим из детей, который отправлялся в школу, я снова чувствую, как щемит сердце. Хозяин дома открывает очередную бутылку пива - поблагодарив его за приют, спешу уйти. Совсем скоро его дети вырастут и отправятся работать, вкалывать, чтобы принести
хоть сколько-нибудь грошей своей несчастной матери и своему никогда не просыхающему отцу…
        По дороге в Паленке, у подножия гор Чьяпас, я все еще не перестаю думать о ребенке, которого встретил пару дней назад на обочине дороги, - его взгляд теперь неотступно преследовал меня. Неужели и его отец тоже был выпивохой? Хрупкий ребенок пошатывался, изнемогая под лучами полуденного солнца. Грязные штаны были здорово велики ему, и он закрутил их вокруг пояса на манер набедренной повязки, а грудь, спина и ноги оставались обнаженными. Перед собой мальчишка толкал непосильную для него ношу - огромную тачку, груженную сеном. Я подошел и предложил ему воды. Он остановился, облокотился на тачку, сплюнул на землю и без тени улыбки взял у меня из рук бутылку. Его звали Хосе-Луис, девяти лет от роду. Пот струился из-под его темных волос и стекал на бледный лоб, а черные глубокие глаза пристально сверлили меня. Я попытался ненадолго задержать его, но на все вопросы мальчишка отвечал сухо, коротко и совершенно бесстрастно. Сено? Он нарубил его своим мачете неподалеку от котлована. Это чтобы кормить ослицу. Участок, где живет его семья, находится отсюда в трех километрах, и каждый день ему приходится
проделывать это расстояние с груженой тачкой в руках. Кстати, ему уже пора идти, работы еще полно. А я смотрю на его босые ноги на раскаленном асфальте. Потом поднимаю глаза и внезапно вижу взгляд взрослого человека, а в чертах серьезного лица читаю нарастающее негодование. И остро осознаю собственное бессилие. Торопливо рассказываю, что иду издалека, из очень холодной страны, которую оставил, чтобы увидеть весь мир. Говорю, что пойду пешком в Африку, в Европу и даже дальше, а потом вернусь… И при этом давлю из себя огромную улыбку, пропитывая свой рассказ такими сильными и светлыми эмоциями, чтобы хоть на несколько секунд заставить этого парнишку поверить, что все возможно, достаточно лишь захотеть и не терять надежду. Однако Хосе-Луис остается безучастным, глаза его ничего не выражают, а мои слова повисают в тяжкой тишине. Я показываю ему карты, маршруты, записи, фотографии, сделанные во время пути, - все еще силясь пробудить в его взгляде вспышку озарения, проблеск надежды… Может, мне приснилась та встреча? Об этом ли я мечтал? Но такое случайное знакомство не может перевернуть мое представление о
сути моего пути.


^МЕКСИКА^
        С грустью бредя по извилистой дороге в сторону Агуа-Азул, я еще какое-то время обдумываю эту мысль. Под ногами струится полотно асфальта, и это зрелище действует гипнотически - я постепенно погружаюсь в метафизическое измерение. Цепочка следов, что уже осталась позади, и те шаги, что еще предстоит проделать, откроют мне истинную природу моего пути: ведь я, в сущности, пылинка, я не управляю своей судьбой… Так же как подсознание контролирует наши сны, моим маршрутом ведает сила куда более мощная, чем я думал. Не моя воля ведет меня - меня ведут люди. Это они наполняют жизнью пройденные километры. Это они придают путешествию смысл. И однажды я очнусь. Скоро, совсем скоро - через каких-то десять-двенадцать лет… Если только эта треклятая дорога не вынудит меня сдаться!
        По-прежнему будучи настороже, я продвигаюсь дальше, маневрируя от одной обочины к другой, и когда два автомобиля проезжают мимо, всякий раз приходится отступать в придорожную канаву. Это ужасно злит меня, и все реже хочется любезничать с обитателями окрестных деревушек, интересующимися, что я делаю в этих краях. Да и умники из числа местных прохожих, которые так пекутся о моей безопасности, порядком меня достали. Всем известно, что в этих местах промышляют банды грабителей, нападающие на одиноких путешественников. Многим честным людям кажется, что мошенники непременно должны обидеть меня и обвести вокруг пальца. Не доходя Агуа-Азул в районе Окосинго, я приветствую незнакомца, идущего по ту сторону проезжей части. Он некоторое время разглядывает меня, изучает мою колясочку и вдруг произносит дрожащим голосом:

        - Туда не иди! Пешком не иди! Бандиты! Тебя убивать!
        Устав от этих предупреждений, я все-таки забираюсь в попутку и издаю вздох облегчения. Нет, в Мексике я не умру. До Окосинго я доезжаю все еще под впечатлением от пережитого и тихо ныряю под покровом темноты в церковь, где в атмосфере полной безопасности и провожу очередную ночь.
        Дорога до Комитана такая обрывистая и извилистая, что создается ощущение путешествия на американских горках. Я развил «просто бешеную» скорость в 1,5 км/ч, и сердце выдает по 140 ударов в минуту. С меня градом валит пот. Вскоре пальмы вокруг начинаются сменяться хвойными деревьями, а цветы кажутся маленькими. Воздух незаметно становится прохладнее, я слышу, как шумит ветер в кронах деревьев и переливы водопада вторят певчим птицам. Разве можно представить себе, чтобы в этом раю кто-то враждовал? Я чувствую только покой и блаженство. Строки из стихотворения Джейми Сабинеса, уроженца Чьяпас[18 - Беднейший штат Мексики. Прим. ред.], приходят мне на ум: «Я не хочу мира, ведь в мире мира нет. Я хочу только одиночества. Хочу вывернуть мое сердце наизнанку». Разве только он этого хотел?
        Свернув с главной дороги, я отправляюсь дальше по небольшой тропе, усыпанной крупным гравием. Она ведет к местному селению Эль-Вергелито, в котором на каждом углу хлопочут группки женщин, облаченных в изысканно расшитые платья. Они не поднимают на меня глаз, но здешние мужчины с достоинством отвечают на мои приветствия. Глава коммуны позволяет мне расположиться на ночлег в общем большом зале. Их селение со всех сторон окружено сочно зеленеющими под солнцем лугами и полями, вокруг растут сосенки, кое-где струятся ручейки. Домашний скот здесь пасется на воле, так что я ужинаю на обочине в приятной компании коров, лошадей и резвящихся поросят. Глядя на такую привольную жизнь, как можно не мечтать сохранить ее именно такой? Здесь нет ни единого намека на дух раздора, витающий в этих краях. Вот уже несколько недель я намереваюсь встретиться с субкоманданте Маркосом, мистическим лидером группы революционеров из Сапа-тистской армии национального освобождения[19 - Сапатистская армия национального освобождения, чьей социальной опорой стали бедные индейцы-крестьяне. Одно из главных требований - соблюдение
прав коренных народов Мексики. В 1996 году на базе армии создан Сапатистский фронт национального освобождения - гражданская организация, выступающая с теми же требованиями, но уже легально и без оружия. Прим. ред.]. Именно ему все мировые СМИ передали регалии нового борца за права и свободы коренного населения страны. Я решаю покинуть Комитан и отправиться в Ла-Реалидад, где находится его ставка. Автобус добирается туда целых семь ужасных часов по колдобинам и выбоинам извилистой дороги и наконец, после головокружительного спуска, останавливается в долине. Двое вооруженных людей проводят досмотр пассажиров.

        - Скажите, ведь здесь находится лагерь сеньора Маркоса? - спрашиваю я, но вместо ответа у меня требуют предъявить разрешение на въезд в город, которого у меня, разумеется, нет. Еще несколько томительных часов жду, пока наконец меня не отправляют в зал ожидания, позволив провести на скамейке предстоящую ночь. Уже в сумерках спорю до слез с одним из молодых людей, своим криком перекрывая шум тропического ливня.

        - Маркоса здесь нет, - заверяет парень. - Мы разбросаны по пяти или шести разным лагерям, и главный штаб находится в Сан-Кристобаль-де-лас-Касас, в сотнях километров отсюда.
        Я все еще надеюсь, что утром ситуация изменится, но никому нет дела до меня. «Его здесь нет», - слышу один и тот же ответ, но сомневаюсь, что мне говорят правду. Я проголодался, замерз и чувствую себя полным идиотом. На автобусе возвращаюсь в Комитан ни с чем. Еще через три дня пересекаю границу Гватемалы.


^ГВАТЕМАЛА^
        Поселок Сан-Катарина Икстахуакан притаился среди горных вершин, в местности настолько ветреной и холодной, что местные жители прозвали ее Аляской. Слово «Канада» почему-то вызывает у них ассоциации с тюремным заключением: они считают, что и в тюрьме, и в Канаде можно замерзнуть одинаково успешно и запросто. А я тем временем с трудом продираюсь дальше по обрывистой дороге, холодея от ужаса всякий раз, когда мимо на бешеной скорости проезжает автобус, сигналящий так громко и яростно, будто у него не клаксон, а паровозный гудок. На его боку красуется надпись «Да хранит меня Господь!». Однажды утром, покидая Гватемала-Сити, я видел, как один такой же бешеный автомобилист на дикой скорости влетел в грузовик с ананасами. Прохожие тотчас устроили невероятную давку, кинувшись подбирать разлетевшиеся во все стороны фрукты… Здесь водителей грузовиков сопровождают вооруженные охранники, и, думаю, для своей безопасности я должен сохранять бдительность. Едва соотношение сил будет нарушено, человеческая природа возьмет свое.
        Как-то вечером в Сальвадоре мне посчастливилось остановиться на ночлег в одном замечательном доме. Густо Менамеда, которого я застал за работой - тот переносил с поля собранные бобы, - настоящий человек мира. В 80-х он сбежал с гражданской войны и тайно перебрался в Штаты. Лет десять проработал в ресторанах Лос-Анджелеса, а потом вернулся на родину. Женился и завел десятерых детей. Густо говорит, что абсолютно счастлив - ведь у него есть собственный кусок земли в десяти километрах отсюда. И каждый день он отправляется туда пешком, чтобы растить бобы и маис. И пока я иду за Густо - до самого его дома, - местные жители то и дело враждебно посматривают на мою коляску.

        - В этих краях нищета многих доводит до крайностей, - извиняется заметно погрустневший Густо. - Тебя никто не тронул, потому что ты высокий. Считай, повезло…
        Чтобы хоть как-то защитить свое скромное имущество, здесь кругом все объединяются в прочные семейные кланы, мощные и влиятельные.
        Хулио Сезар, молодой человек двадцати четырех лет, приглашает меня присесть возле своего дома, пока его мать готовит для нас сочную пастель[20 - Мексиканская запеканка с мясом или рыбой.] и подает ее с салатом и с легкой освежающей рисовой настойкой. С благоразумием много повидавшего на своем веку мужчины Хулио Сезар делится со мной своей заветной мечтой: перебраться жить и работать в США.

        - Знаешь, здесь слишком трудно. Работаешь как проклятый, а получаешь копейки. Едим мы тут от пуза, только нервотрепки полно: то ураганы, то землетрясения, то гражданская война… В январе было землетрясение - больше миллиона пострадавших… А если заграница присылает какую-то помощь, то наша верхушка сейчас же все разворовывает.
        После этой фразы воцаряется тишина… Тем временем я аккуратно расстилаю на полу своей палатки пластиковое покрытие, сверху кладу надувной матрас, подушку, спальник. Блестящие от возбуждения глаза Хулио Сезара наполняются грустью:

        - Ты, наверное, подумал, что мы такие бедные, несчастные!
        Знал бы он, как сильно ошибается, - напротив, я считаю его богатым и счастливым! Во всем, что касается духовных ценностей и вопросов безопасности, - в этой семье, преисполненной любви, счастье буквально брызжет во все стороны. Тем временем Хулио Сезар инструктирует меня, как запереть калитку изнутри, и уходит, оставляя меня одного. Эту ночь он проведет, дежуря за оградой с заряженным карабином, чтобы защитить свой трактор, а заодно и меня. Я вспоминаю родного сына. Томасу-Эрику едва исполнилось двадцать, когда я ушел путешествовать. Как же непохожи жизни людей по разные стороны экватора! Двигаться дальше намереваюсь в ускоренном темпе, как бы ни хотелось обратного, потому что мы договорились встретиться с Томасом 17 августа в Коста-Рике, чтобы отпраздновать мой очередной день рождения и первую годовщину моей кругосветки. Кипучая и бурная Центральная Америка принимает меня с таким нескрываемым теплом, что каждое новое прощание с очередным кровом после короткого вечера, проведенного в задушевной беседе у камелька, уже вызывает у меня щемящую тоску. Но отныне меня преследует только одна мысль:
поскорее обнять сына. Одно только напоминание о предстоящей встрече заставляет мое сердце ликовать, то и дело я пересчитываю по картам, сколько еще осталось пройти. Из Сан-Мигеля в Сан-Сальвадоре отправляю ему сообщение: «В этой центральноамериканской глуши я наконец занялся экстримом: здесь за каждым углом меня могут подкараулить те, кто хочет напасть, ограбить… Но с другой стороны, здесь очень много добрых милых людей! По счастью, ничего плохого со мной здесь не приключилось. И я со всех ног спешу на нашу встречу!»
        Погруженный в мечты, прохожу территории Гондураса и Никарагуа, изредка останавливаясь, чтобы перекусить. И вот, наконец, к вечеру 14 августа вижу дорожный знак, на котором написано, что до Эспарза осталось всего шесть километров. Я порядком устал и ослабел. Местные пожарные радушно принимают меня и с любопытством рассматривают мое исхудавшее тело. А я, как умалишенный, то смеюсь, то плачу. Два месяца я мчался через четыре страны - и наконец добрался! На встречу со своим сыном! Вдобавок ко всему это будет встреча с десятой по счету парой обуви, которую он мне привезет. Это будет мой первый отчет о восьми тысячах километров, пройденных по территории семи стран. Все это я разделю с ним.
        И потому теперь в здании пожарной части я плачу навзрыд, как ребенок: ведь я жду свидания с сыном! 17 августа ровно в 13:30 мой родной Томас-Эрик наконец-то выходит из дверей аэропорта Сан-Хосе, я вцепляюсь в него - и мы надолго замираем, обнявшись. Всю ночь мы проводим в разговорах. Так много нужно сказать друг другу! Я снова плачу, когда вижу фотографии моей первой внучки Лори, которая родилась полгода назад, в январе… Но вместе с тем испытываю большое облегчение. У моего сына все в полном порядке: хорошая квартира, достойная работа и завидные планы на будущее. Вечером, уже на пляже, он поверяет мне свою заветную тайну: возобновить учебу и начать путешествовать. Может быть, отправиться в Германию, чтобы узнать что-то новое… «Ну что, увидимся там лет через шесть?» - смеемся мы. Все может быть…

28 августа Томас-Эрик садится в автобус, который увозит его в аэропорт, а я пешком возвращаюсь в Сан-Матео с абсолютно разбитым сердцем. Теперь мой путь лежит в Кепос. Я направляюсь туда в чарующем сопровождении мириадов порхающих бабочек, чьи золотистые крылышки сверкают на фоне чистого неба. Но свинцовые облака говорят о приближении тропического ливня. На подходе к городу сквозь листву начинаю различать мерцание огней, в воздухе разносятся восточные напевы, прерываемые журчанием чьих-то бесед. Все спокойно, тихо. На ужин меня принимает местная франкоговорящая община, и весь вечер мы делимся друг с другом мечтами и планами. Наутро, прежде чем снова пуститься в путь, я еще раз присоединяюсь к своим новым друзьям за завтраком в местном кафе. Но сегодня там царит странная атмосфера… В непривычной тишине все взгляды людей устремлены на экран крошечного телевизора. Люди заметно подавлены. На календаре 11 сентября 2001 года - этот день потряс весь мир вплоть до самых диких джунглей!
        Как громом пораженный, отправляюсь в путь, а сердце не перестает болеть за всех погибших в этом американском кошмаре. Он положил начало новому витку насилия, и я раздавлен мыслью о том, что такая зверская жестокость теперь поднимет волну мести. Придаст ли этот ужасный теракт новый смысл моему маршу мира? Или, напротив, лишит мою миссию всякого смысла, сделав ее утопичной и иллюзорной? К полудню три военных вертолета ВВС Соединенных Штатов пролетают надо мной по направлению к югу. Я делаю вывод, что они летят в сторону Панамы, чтобы защищать территорию над каналом.


        У врат мира

2 ноября 2001 - 10 мая 2002
        Колумбия, Эквадор, Перу


«СДЕЛАЙ МНЕ РЕБЕНКА, ГРИНГО!»
        Устроив привал возле дверей небольшой церкви, где и провел сегодняшнюю ночь, я вдруг замечаю, как незнакомая молодая смуглая женщина делает мне рукой какие-то знаки и посылает весьма красноречивые взгляды. «Иди же, иди сюда». Я вежливо отказываюсь, неумело притворяясь, что перепаковываю вещи. Но она не прекращает попыток и приближается, настойчиво повторяя:

        - Давай же, пойдем! - указывая при этом на свой дом. - Пойдем ненадолго, хоть на минутку: я хочу ребенка с глазами как у тебя.
        В панике переглядываюсь со строителями, которые вдруг напрочь забыли о перекладывании кирпичей и откровенно разглядывают нас. Они взрываются хохотом:

        - Давай же! Угоди даме! Она хочет, чтобы произошло извержение вулкана!
        Это звучит очень двусмысленно. Под взрывы всеобщего хохота спешу ретироваться. На протяжении многих недель я оказывался здесь мишенью для шуточек, как будто вид чудаковатого европейца производил на здешних дамочек неизгладимое впечатление. Да если бы только на дамочек. Вчера какой-то мужчина в летах попытался затащить меня в банановые заросли! Ну и дела…
        Приближаясь к экватору, я иду по равнинам, что тянутся вдоль берегов Тихого океана по всей Америке. Пейзажи здесь тропические, и бамбуковые хижины на сваях, длинные ряды которых уходят далеко за линию горизонта, покачиваются, издавая стон, напоминающий о страстной любовной схватке. Чуть раньше жители здешнего горного района Анд предупредили меня о горячем, порой даже разнузданном темпераменте обитателей равнины, измученных собственной нищетой, но сохранивших жизнелюбие и весьма охочих до свеженького опыта. И мой немыслимый способ соблюдать вынужденный целибат интригует их сверх меры. Потому все разговоры с жителями равнины тотчас скатываются к их собственному разнообразнейшему сексуальному опыту. Стоит присесть у костра, как голоса собравшихся оживляются, и все, от подростка до самой древней старушки, наперебой перечисляют свои постельные подвиги, причем как гетеро-, так и гомосексуальные. Женщины начинают предлагать мне себя с таким искренним простодушием, что я краснею, а мои категорические отказы ранят их так, будто я презираю их скромные дары… Я уже и сам иронизирую по поводу собственной
сдержанности.
        Путь через Южную Америку еще больше погружает меня в непривычный, чуждый мир. Все попытки пройти пешком через Дарьенский пробел[21 - Неосвоенные территории на границе Центральной и Южной Америки.], а затем через Колумбию полностью провалились. В панамском порту Колон я впустую потерял десять дней, ожидая, пока капитан одного морского судна выполнит свое обещание доставить меня до Картахены через кишащее пиратами Карибское море. Но в конце концов передумал и решил сесть на самолет до города Кали в Колумбии. Однако мое намерение перейти экватор пешком разбилось о дипломатические препоны: «Никаких пеших путешествий», - отрезал канадский консул, которого явно не вдохновляла мысль посылать вертолеты в эту глухомань, если придется отбивать обломки моей колясочки у жителей джунглей. Вот почему я все-таки добрался на самолете до Ипьялеса[22 - Город в Колумбии.], практически до самых границ, а затем удалился от колумбийских земель на почтительное, политкорректное расстояние в восемь километров.


^ЭКВАДОР^
        Местность, открывшаяся моему взору, была еще более неизведанной, и тем острее я ощутил ее необъятность. Она, ошеломляюще прекрасная, возникла передо мной внезапно на рассвете одного из дней, когда я вышел из туннеля, проложенного внутри одной из гор на панамериканской трассе. Теперь путь мой петляет между двумя округлыми горными вершинами - веками ветер и песок придавали им эту гладкую форму, - и порой с высоты какого-нибудь обрыва кажется, что дорога нежно ласкает морское побережье. Вдали сотни песчаных дюн стремятся к бесконечной глади моря. Я присаживаюсь на плоский придорожный камень и думаю, что вид у меня, должно быть, очень глупый - в этом широкополом панамском сомбреро, которое прикрывает усталое лицо, заросшее четырехдневной щетиной. Я представляю мою милую Люси… вот она садится рядом, и мы вместе рассматриваем этот роскошный пейзаж… До чего идиллическая картинка!.. Неожиданно для себя вхожу в состояние удивительной гармонии с окружающим миром, а чувство голода и усталости только усиливает транс. Малейшая эмоция - и вот я уже не в силах сдержать комок в горле, слезы душат меня. Рыдаю, как
дитя. Плачу от красоты, громадности и одновременно чудесной нежности мира! И пусть у меня при этом еще более дурацкий вид - но, боже мой, какая кругом красотища! У моих ног лежат знаменитые Анды и простирается пустыня. Я пройду пешком через оба этих мира.


^УРУГВАЙ^


        На спине дракона

14 мая 2002 - 31 июля 2002
        Перу, Боливия, Чили


14 мая 2002 года, покинув плато Наска, я направляю свою коляску прямо на восток - в город Куско, древнюю столицу инков, «сердце цивилизаций». В нескольких километрах отсюда древнейшая на планете цивилизация оставила на обезвоженной почве загадочные гигантские фигуры - спирали, очертания животных, уходящие за горизонт линии, - над их скрытым смыслом исследователи бьются и по сей день. Кому адресованы эти таинственные послания? Для себя самих инки оставили их или для новых поколений? А может, адресовали свои послания небесам? Загадки, которые хранит эта земля, восхищают меня. Следующие тысячу семьсот километров я пройду прямиком по спине дракона. Пройду в ритме, ведомом мне одному, шаг за шагом.
        Я вовсе не собираюсь бросать вызов здешним горам: дракон сам позволил мне взять в руки поводья. Чувствую, что я к этому готов.
        Никакого пропитания я не найду нигде вплоть до следующей деревеньки - это в сорока трех километрах отсюда. Так что ложусь спать под звездами, разглядывая неведомые мне созвездия. Дорога, окруженная обрывами, бросает мне вызов - я двигаюсь не спеша, будто в анабиозе. Позади в тумане исчезает плато Наска, а я поднимаюсь еще и еще, дыхание сбивается, пот струится по лицу. Наконец добираюсь до деревни Круз Галера, расположенной высоко в горах, в четырех тысячах метрах над уровнем моря. Моя тонкая куртка не в силах противостоять холодному пронизывающему ветру, и я вынужден укрыться от его порывов в придорожном баре - более чем скромной хижине, где прямо на глиняном полу поставили небольшую стойку, покрытую листом железа, а рядом разместили два деревянных столика. Едва я усаживаюсь, как меня всего охватывает безудержная дрожь, вынуждающая набросить на плечи спальник. Ко мне подходит хозяйка - на ее плечи на манер пончо накинута теплая шкура ламы, - но я не могу ни слова вымолвить, лишь стучу зубами от холода. Ее зовут Анна. У меня - что для нее совершенно очевидно - признаки гипотермии, объясняет она,
отодвигая свободный стол подальше в угол. Быстрыми движениями она раскладывает на полу овечьи шкуры и велит мне прилечь, пока она приготовит для меня мате с листьями коки[23 - Кока - тропический кустарник с кожистыми листьями, из которых добывается кокаин. Прим. ред.]. Меня жутко тошнит, так что я едва притрагиваюсь к горячей еде, которую приносит сердобольная Анна. И засыпаю как убитый прямо в ногах у компании подвыпивших егерей, отмечающих свою получку и горланящих песни на кечуа[24 - Древний язык инков, крупнейший по числу носителей индейский язык обеих Америк.].
        Утром просыпаюсь с безумным приступом мигрени и расстройством желудка. Анна заставляет меня проглотить тарелку риса, который я жую безо всякого удовольствия, посылая ругательства треклятому дракону, который, конечно же, сейчас насмехается надо мной. В полукоматозном состоянии иду дальше. Неторопливо спускаюсь к национальному заповеднику Пампа-де-Галера, в котором водятся ламы-викуньи. За мех этих изящных родственниц верблюдов браконьеры дерут баснословные суммы. Из тонкой шерсти, снятой с их пушистых спинок, выделывают самую дорогую пряжу в мире. В элитном обществе изделия из этой шерсти производят настоящий фурор. Почему-то я улыбаюсь, глядя на то, как эти трогательные хрупкие «верблюжки» щиплют сухую высокогорную травку. Скоро их нежная шерстка уютно устроится на аппетитной груди женушки какого-нибудь женевского банкира.
        А в долине под лучами солнца пригрелись цветы всех видов и мастей. Красочная жизнь разворачивается и на главных улицах деревушек, которые застроены маленькими домиками, разбросанными между скалистыми горами. Кухоньки здесь располагаются в отдельных постройках, и хозяйки уверенно снуют посреди бастионов чугунков, кастрюль и поварешек, развешанных над очагом. Густой дымок клубится над глиняными и соломенными крышами. Слышно, как поют птицы. Вдали какая-то женщина тянет за собой корову; другая окликает меня на кечуа, древнем диалекте инков, который я не понимаю. На ней крошечная шляпка, и она сильно смахивает на мою покойную бабушку. Девчушке с пунцовыми щечками она протягивает чашку с чем-то белым и вязким, похожим на молочную рисовую кашу. Эти очень личные сценки из чужих жизней провоцируют у меня очередной приступ ностальгии. Очень хочется остановиться и остаться здесь, поселиться среди душевных и миролюбивых людей. Здесь повсюду течет жизнь, наполненная нежностью и спокойной силой, и именно здесь, в сердце огромных гор, глядя в глубокие миндальные глазки этой девочки, маленькой дочери Анд, я
пребываю в полном согласии с мирозданием.
        Вот только… Хотя моя душа чувствует себя здесь прекрасно, тело никак не хочет мириться с высокогорным климатом. В животе то и дело нестерпимо жжет, и вновь начинается диарея. Работники местной транспортной компании подбирают меня по дороге возле Пукьо совершенно больного и разбитого. Следующие пару дней я отлеживаюсь на кушетке, постоянно вздыхая и не переставая стонать. Но едва возвращаюсь к жизни, как один из моих спасителей тащит меня в ресторан, где Лаура и Соломон, владельцы заведения, устраивают для меня настоящий пир, остатки которого перекочевывают в мою колясочку. Лаура заметно тревожится из-за моего самочувствия. От плато Наска я прошел всего порядка ста сорока километров, но пока еще не столкнулся ни с настоящим дождем, ни с порывами ветра… Присев напротив, Лаура трогает меня за плечо и шепотом раскрывает один страшный секрет. Давным-давно часки, знаменитые курьеры инков, в чьи обязанности входило доставлять подарки и письма с одного конца империи на другой, чтобы справиться с холодом, голодом и прочими неприятностями, которые могут застигнуть путника в горах, жевали листья коки.
Говорят, что только благодаря своим верным часки инки могли каждый день наслаждаться свежей рыбой, доставленной с тихоокеанского побережья…

        - И ты тоже часки, - продолжает она, - ты несешь людям послание мира. Вот, возьми! - и кладет в мою ладонь пакетик с драгоценными листиками, поясняя: - Как почувствуешь, что стало невмоготу, пользуйся. Возьми штук десять-двенадцать и засунь за щеку. Пусть выделится сок, только ты его не глотай, а выплевывай!
        Помрачнев, она добавляет:

        - Там дальше подъем километров на двенадцать, и кругом ни души.
        Я успокаиваю и приободряю Лауру, с благодарностью принимая ее подарок.
        Несколько часов спустя я попадаю в какое-то зловещее местечко, неистово воюю с дождем, пытающимся пробуравить мою кожу, и сопротивляюсь резким порывам ветра. Выхватываю из заветного пакетика несколько листиков коки и, согласно инструкции Лауры, запихиваю их в рот. Эффект незамедлительный! Не сбавляя шаг, я продолжаю свое восхождение, пока не добираюсь до небольшой плоской платформы, где решаю сделать привал. Температура где-то около нуля, но я смеюсь над холодом! И засыпаю, насвистывая, весьма довольный собой. А наутро просыпаюсь, обернутый собственной палаткой и придавленный сверху коляской, - вот как ветер за ночь постарался! Наспех пакую вещи, пока ветер не начал усиливаться.


^ПЕРУ^
        Пересекая Орконкоча, край озер и заснеженных вершин, принимаю решение больше не прибегать к помощи коки. И дело не в том, что я побаиваюсь подсесть на эту чудесную травку и на ее тонизирующий эффект, ведь он довольно слабенький… Но, собственно, разве я ушел из своего дома ради того, чтобы погрязнуть в наркотических галлюцинациях? Предпочитаю сохранить ясность ума. Это наиглавнейшее условие для обретения настоящей свободы.
        Еще дней двадцать я шагаю по безбрежью гор - череде восхождений, спусков и перепадов высот в тысячу - полторы тысячи метров. Порой складывается ощущение, что извилистая дорога под ногами - это бесконечная спираль, проложенная каким-то древним божеством майя, чтобы защитить от любопытных глаз вход в свое мистическое царство. Изредка я набредаю на деревушки, где вокруг хижин сушатся на солнце кожи и куски мяса альпаки. В Негро-Майо (что в переводе означает «Черная речка») шериф Киприано знакомит меня с двумя мужчинами, такими же путешественниками, как я, наследниками древних традиций здешних мест. Они - арриеро[25 - Погонщики скота (исп.).] и ведут своих лам караваном по древним тропинкам между морем и горами, то и дело останавливаясь в деревнях и обмениваясь товарами. Все вместе мы перекусываем мясом альпаки.
        Нужно сказать, что довольно часто, любуясь хрупкой красотой самых разных пластов культуры, я ощущаю глубочайшее счастье: ведь в этот момент я нахожусь именно там, где и мечтал, - в пространстве вне времени, вдали от безумного мира.

8 июня, порядком разбитый, я достигаю провинции Лиматамбо у подножия гор, окружающих знаменитый Мачу-Пикчу. Это местечко - удивительная община, в которой обитатели Анд живут по своей, абсолютно демократической модели. Чтобы лишить полномочий двух владельцев этих земель, они объединились и создали полноценную демократическую структуру с долевой собственностью. В муниципальный совет здесь входят около тридцати представителей региональных объединений, и всякое решение принимается только в тесном сотрудничестве с гражданами.

        - Благодаря этой системе, - поясняет мне местный мэр, - деньги горожан действительно работают на них, потому что и мы, как власть, хорошо умеем ими управлять.
        Господин Уилберт Роса Б. предлагает мне задержаться в этих краях на столько, на сколько мне будет угодно, и с гордостью рассказывает обо всех своих достижениях в мельчайших подробностях. В здешнем ресторанчике мне подают анисовую настойку, пригубив которой знакомлюсь с Хулио, местным сотрудником муниципалитета. Разложив на столе карту, я справляюсь у него о состоянии троп, по которым хочу подняться к святая святых древних инков, избегая туристических маршрутов.

        - Можешь пройти тут, слева от ледника Салкантай, но с коляской там точно не протиснешься. Тебе надо взять мула. Я знаю у кого!
        На следующее утро он приходит вместе с Апполинарио, уроженцем этих мест, вызвавшимся быть моим проводником. Апполинарио говорит только на кечуа, но великая сила жестов наконец помогает нам условиться о цене. Наутро перед стартом, с трудом справившись с накопившейся усталостью и кое-как успокоив постоянно бунтующий кишечник, я помогаю проводнику погрузить мои пожитки на двух мулов, и мы отправляемся по намеченному маршруту. Три часа карабкаясь на вершину, наконец-то начинаем спуск и добираемся почти до Пампаккау, крошечного поселения из нескольких каменных домов, скрепленных известковым раствором. Мой проводник всю ночь выпивает вместе с каким-то дружком, а я тем временем вовсю эксплуатирую здешнюю уборную. В дорогу мы оба отправляемся в дурном настроении, потому что с утра пару часов носились по горам за нашими глупыми мулами, умудрившимися удрать с привязи.
        Мы следуем вдоль реки Хуаруро до Уайллабамба и вскоре оказываемся на перекрестке с Великой дорогой инков, ведущей на вершину Мачу-Пикчу. От окрестных пейзажей захватывает дух, но я не могу насладиться ими сполна, глядя на открывшуюся мне жуткую картину: узенькая тропка кишит туристами, организованно идущими гуськом в сопровождении проводников и носильщиков багажа. Вся эта вереница людей вздыхает, охает, восклицает, говорит на разных языках, делает фото на память… чик-чик-чик, щелкает вспышками… А вокруг снуют носильщики, эти современные рабы, спешащие подготовить палатки до того, как прибудут их клиенты… Я не ожидал, что моя прежняя «цивилизованная жизнь» так коварно выскочит мне прямо под ноги где-то в глубине перуанских Анд… Внезапно мне становится не по себе: начинается тахикардия, и я страшно хочу вернуться обратно!
        Еще тридцать километров пути отделяют нас от заветной цели. Дорогу перекрывает шлагбаум с огромной вывеской: «Великая дорога инков на Мачу-Пикчу». Не хватает только приписать: «Inc.» У меня требуют входной билет. Естественно, я не могу его предъявить. Но здесь, у шлагбаума, билеты не продают: нужно спуститься обратно в Куско и приобрести их у любого турагента. Все мои уговоры и рассказы не действуют: ни то, что я пришел сюда через Анды, ни то, что проделал путь в двенадцать тысяч километров, чтобы подняться на Мачу-Пикчу. Просьбы и мольбы бесполезны. Ответ один: «Оплатите билет и услуги проводника. А сейчас уходите».
        Я ухожу ни с чем, не переставая ругаться и клясть на чем свет стоит эти реалии современного мира, благодаря которым мы засадили себя в клетки условностей, поправ величайшие святыни. И вот мы спускаемся с горы, пробивая себе путь локтями, прокладывая дорогу в потоке движущихся навстречу туристов. К концу этого дня в священной долине Урубамба мы наконец слезаем с мулов, и я опять перегружаю свои вещи в коляску. Двигаясь по направлению к Куско, уже не поднимаю головы. Казалось, в тех деревнях, через которые я шел, атмосфера успела поменяться. Молодежь окликает меня:

        - Эй! Ты кто такой? Как тебя зовут? Денег дай!
        Я скромно откликаюсь по-испански, и меня оставляют в покое. Однако к вечеру, когда путь мой пролегает через огромные поля киноа[26 - Зерновая культура, по вкусу напоминающая неочищенный рис и очень широко распространенная в южном полушарии.], где местные жители лихо размахивают серпами, я вдруг слышу за спиной испанскую речь, тоненький детский голос:

        - Сеньор, сеньор, постойте, послушайте, пожалуйста!
        Я оборачиваюсь: какой-то мальчонка бежит ко мне, растопырив руки и переваливаясь с боку на бок. Широко улыбаясь, он протягивает мне четыре печеные картофелины, еще теплые и покрытые золой. Должно быть, его родители приметили меня откуда-то с полей… Забота этих людей трогает сильнее всяких слов.
        Делаю привал в Оллатайтамбо, где жизнерадостные и не совсем трезвые местные полицейские заверяют меня в самых искренних братских чувствах и пускают к себе переночевать. А затем наконец прибываю в Куско, центр вселенной! Улицы украшены хоругвями всех цветов радуги: здесь празднуют Инти Райми[27 - Древний ритуал поклонения Солнцу, главному богу инков, знак наступления венца года и скорого сбора урожая. Сегодня индейские традиции в праздновании Инти Райми дополнились христианскими элементами, католическая церковь Перу стала главным организатором праздника. Отмечают его 24 июня, в день, когда католики чествуют Иоанна Крестителя (Сан Хуана). Прим. ред.], праздник божества Солнца, и всю предстоящую ночь я провожу под пение, бой барабанов и звуки волынок, чей глуховатый тембр сразу напоминает мне о горном воздухе, овечьей шерсти и тепле человеческих сердец.
        Пожарным, приютившим меня этой ночью, я рассказываю в подробностях о своем неудачном восхождении на Мачу-Пикчу. И вдруг Кристиан, молодой парнишка-волонтер, вызывается проводить меня туда вместе с тренировочным отрядом для проводников по инструкторскому маршруту, запрещенному для посещения туристами. На следующее утро Кристиан прибывает, облаченный в униформу спасателя с рабочим поясом, на котором я вижу множество карманов со светоотражающими полосами. Для меня он принес красную куртку с нашивками спасателей и рекомендательное письмо от своего шефа. «С этого момента ты, Жан Беливо, начальник отряда монреальских спасателей. Сделаешь лицо посерьезнее и скажешь начальнику отряда, что мы идем повидаться в Агуас-Кальентес с тамошним шефом спасателей. Только вот имя его ты позабыл! Понял?»
        Через несколько часов мы уже фотографируемся в священных землях, как дети радуясь дерзости нашей вылазки. Целый день проводим, валяя дурака, прыгая по камням, плескаясь в термальных источниках. С наступлением вечера мы с группой туристов, которые возвращаются обратно, устраиваем настоящую вечеринку. Носильщики веселятся вместе с нами и пересказывают истории про туристов, которых сопровождали днем, в особенности про женщин. И чем больше страшилок они рассказывают, тем веселее нам становится! Я полностью отмщен!
        С легким сердцем отправляюсь дальше, в сторону плато Альтиплано, необъятной равнины, вычищенной ветрами и расположенной на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря на границе четырех государств. Я иду в полном одиночестве, изредка замечая вдали автобусы, забитые туристами, которые стремятся к озеру Титикака. В деревушках царит оживление: подоспело время сбора урожая киноа, прабабушки всех злаковых, культуры, которую инки возделывали на протяжении пяти тысяч лет. Я наблюдаю, как в полях мужчины выбивают стебли при помощи хуактана[28 - Huacctana, сельскохозяйственный инструмент наподобие известного русскому читателю цепа.], чтобы отделить зерна от плевел. Заметив меня, одна из женщин преподносит мне глоток здешней крепкой настойки… В знак благодарности я крепко целую ее в щеку, а она от неожиданности вздрагивает. Мы смеемся вместе.
        На этих бескрайних просторах я ощущаю странные перемены, происходящие в моей душе. Кажется, будто рухнули незримые оковы, сдерживавшие меня, я задышал свободно и наконец-то последовал велению собственной воли и инстинктов. Однажды меня укусил пес, и я, разъяренный, с криками погнался за ним, бросив коляску. Собака зарычала и оскалилась, но я не отступал и бежал за ней, пока путь мне не преградила калитка дома, на заднем дворе которого она спряталась. К своей коляске я вернулся, немного стыдясь, что кто-то из местных мог все это увидеть. А мысли мои тем временем отправились в совсем уж нереальные путешествия. Сколько времени понадобилось бы мне, чтобы добраться пешком до Луны? Припомнив все исходные расстояния и параметры, я всерьез принялся подсчитывать…
        Вечером 4 июля я достиг берегов озера Титикака. Перед зданием здешней мэрии несколько музыкантов играли на сампони[29 - Сампони (зампония, сампонья) - индейская многоствольная деревянная флейта, состоящая из нескольких пустотелых трубок различной длины. Прим. ред.], приплясывая и потягивая анисовую водку, чтобы хоть немного согреться. Пританцовывая в такт музыке, я на мгновение задумался: а ведь мне жилось бы куда привольнее здесь, в этих счастливых краях… По пути я не раз представлял, какой дом мог бы построить где-нибудь в Панаме, на севере Перу, поближе к пустыне. Там не нужно ничего ни у кого выкупать: вся земля в этих местах принадлежит одному только Господу. Было бы достаточно просто переехать туда жить, получив одобрение соседей и местного шерифа. Пол в доме своей мечты я бы сделал из бетона, а для постройки стен смешал бы глину, древесную стружку и рисовую шелуху, обмазав этим раствором куски известняка. Снаружи я облицевал бы дом белой известью, а крышу выложил бы глиняной черепицей. Внутри вместо стен я бы поставил бамбуковые ширмы и повесил тростниковые циновки. А пол для пущей красоты
выложил бы элегантной испанской плиткой. К моему дому обязательно примыкала бы галерейка, где можно посидеть и отдохнуть, быть может, даже в гамаке, - в нем я бы коротал сезон дождей. Кроме того, стоило обзавестись ванной, вода в которую подавалась бы при помощи бочки, установленной прямо на крыше, а еще - компьютером на солнечных батареях с подключением к интернету. Воду из колодца я каждый день привозил бы на своем упрямом ослике, всякий раз ругал бы его, подгоняя хлыстом, как самый настоящий темпераментный гринго, и требовал бы «не осложнять мне жизнь своим скотским упрямством».
        Все мои фантазии растворяются в прозрачном чистом небе этой необычной зимы южного полушария. 10 июля на тех же берегах озера Титикака меня вдруг настигает снег. На его девственно белом покрывале дети принимаются играть в футбол, натянув на босые ноги шлепанцы из старых покрышек. А я ловлю хрупкие снежинки, такую дивную редкость в этих краях, и прощаюсь с добрым Перу - на этих землях ваш одинокий странник провел целых полгода.
        Дойдя до Ла-Пас в Боливии - самой высоко расположенной столицы мира, - я решаю купить себе пару перчаток. Впереди на моем пути, на территории Чили, находится высочайшая отметка моего путешествия - пограничный пункт в районе вулкана Тамбо-Кемадо на высоте 4660 метров над уровнем моря. Сразу за Ла-Пас дорога резко идет в гору, а воздух становится более сухим и разреженным. Лучи сияющего на небосклоне солнца будто пронзают меня насквозь, и создается непривычное впечатление, что я вошел в контакт с космосом. Кажется, стоит протянуть руку - и я смогу потрогать, какова Вселенная на ощупь… Ночи тем временем становятся все холоднее, и вода в моих флягах за ночь замерзает. Утром 23 июля мне приходится колоть ледяную корку, чтобы умыться. Где-то вдалеке возвышается величественный вулкан Саджама, укрытый вечной снежной шапкой. К нему-то я и направляюсь.
        Меня охватывает ощущение конца света. Далеко позади меня закатное пурпурное небо утонуло в синеве ночи: там только угасание и смерть. Но впереди разливаются всеми цветами радужного спектра свежие краски жизни: красная, желтая, оранжевая… Луна сегодня идеально круглая. И я не сбавляю шаг. 27 июля невыносимые ледяные ветра начинают бушевать вокруг. Температура падает до - 20 градусов по Цельсию, и даже в перчатках пальцы мои замерзают.
        А дорога еще круче поднимается в гору, и все, что я должен делать сейчас, - это идти вперед и вперед, шаг за шагом. Вокруг меня, будто страшные мертвые головы, высятся каменные глыбы, изъеденные эрозией. Огромные уродливые валуны будто насмехаются надо мной. Я почему-то начинаю нервничать. А на горизонте тем временем уже показались вулканы-близнецы Паринакота и Померапе… Саджама остался позади. Спать мне удается всего по несколько часов, а вместо туалета я использую пластиковую бутылку - правда, мочиться в нее приходится прямо под одеялом. Границу пересекаю около полудня. К этому моменту все мои органы чувств отказываются работать из-за нехватки кислорода, а поверх куртки я натягиваю пончо. Вывеска «Добро пожаловать в Чили!» зловеще скрежещет на ветру, давая понять, что теперь мне предстоит утомительный спуск в неласковой компании шквальных ветров. Я вспоминаю о листьях коки - прощальном подарке Лауры, полученном в Пукьо еще на «хвосте дракона»… Но снова преодолеваю себя и не прикасаюсь к наркотику. Оставшиеся километры кажутся просто пыткой - двигаюсь на последнем издыхании. К пограничному посту
в Чили подле озера Чунгара добираюсь промерзший до костей. Два пограничника, Серхио и Омар, едва завидев меня, наливают мне миску горячего супа. До сих пор я пытаюсь угадать, что их больше напугало: вид бредущего к ним живого трупа или мое ужасное астматическое дыхание…
        На берегах этого волшебного озера, кажущегося таким безмятежным в отблесках вулкана и заселенного розовыми фламинго, чинно гуляющими в прозрачной воде, я наконец попрощался с горами. Спускаясь к провинции Арика со стороны Тихого океана - к вратам пустыни, - я издал победный клич, который тотчас затерялся в горах: я укротил дракона! Всю мою усталость как рукой сняло. Я снова иду в сторону огромной пустыни, следуя зову своего сердца.


        Пустыня Атакама

5 августа 2002 - 2 декабря 2002
        Чили

        На автобусной станции в Арике[30 - Город и морской порт на границе пустыни Атакама, Чили.] все водители смотрят на меня в оцепенении. «Пешком?! Ты собрался пересечь пустыню - пешком?!» Я стараюсь держаться расслабленно и в ответ мягко киваю головой. Но, по опыту моих собеседников, еще ни один нормальный человек не рисковал пуститься в подобную авантюру. Пустыня Атакама известна как самая сухая - и при этом самая высокогорная - местность на планете. Зажатая с одной стороны горными массивами Анд и омываемая Тихим океаном с другой, пустыня простирается на тысячу двести километров от перуанской границы вплоть до Копьяпо. И между этими пунктами нет ничего, кроме необъятного пространства с лунным ландшафтом, потрескавшимися от жары камнями, потухшими вулканами, соляными валунами и высохшими озерами… Склонившись над картой, я помечаю крестиками примерные местонахождения posadas, постоялых дворов для погонщиков верблюдов, где можно сделать привал и перекусить. Они разбросаны по пустыне на расстояния, равные нескольким дням пешего пути. Моя коляска трещит по швам от переизбытка банок с консервами и бутылок
с водой. На 5 июня назначаю дату старта и отправляюсь строго на юг по прожаренной до основания, потрескавшейся земле. Вначале иду по пыльной дороге, пролегающей прямо по дну неглубокой расщелины. В первую же ночь устраиваюсь прямо на обочине дороги, любуясь звездным небом. В этой пустыне, где влажность изредка достигает хотя бы четырех процентов, воздух настолько чист и прозрачен, что можно разглядеть самые далекие созвездия… Туристические справочники уверяют, что именно в этих краях - «идеальные условия, чтобы увидеть НЛО». Это меня смешит… думаю, такое все-таки очень редко случается, чтобы над головой вот так запросто пронеслась летающая тарелка. Помню, на днях, когда я ночевал в крошечной раздевалке местного футбольного стадиона, какой-то странный тип в темных очках пришел прямо ко мне под дверь с бубном в руках. Подергиваясь в нервном тике, он представился: «Я Дэн, твой старший брат». Не переставая звякать своим бубном, он выпалил: «Запомни все, что я тебе сейчас скажу». С видом конспиратора он указал пальцем на свой левый ботинок, где были изображены НЛО и лик Христа на фоне горных вершин, и
пояснил: этот рисунок сделали ему дети, своими глазами видевшие в этих краях Иисуса. А затем добавил: «Я принес тебе от них послание: они не опасны. Ты их обязательно встретишь, пока будешь идти по пустыне. А когда встретишь, выйди на связь со мной». Прежде чем уйти, чудаковатый Дэн вдруг обернулся: «Если сомневаешься, иди левее. Всегда. Левее!» И с этими словами ушел. Я смотрел ему вслед и думал, насколько он помешанный… Но ночью в пустыне заметил, что и сам начинаю грезить встречей с инопланетными существами. Я бы обязательно попросил их сделать так, чтобы они забрали меня вместе с моей дорогой Люси…
        Как-то утром, на третий день пути в районе Икике я обнаруживаю вокруг какие-то странные рисунки. Вчера, когда сгущалась ночь, я не заметил их. При свете дня понимаю: со склона холма на меня смотрит гигантская лама. Это геоглифы - громадные узоры, созданные руками древнейших художников, живших здесь задолго до эпохи Колумба. Их «рисовали», выкладывая нужный контур камнями прямо на земле. Все они устремлены прямо в небо, и многие сохранили свой первозданный вид со времен возникновения Великой дороги инков… Я с удовольствием изучаю их, называя поименно: вот гуанако, дикая лама, а это кондор, а тут лиса - построились бок о бок, демонстрируя свои причудливо абстрактные формы. Эта безграничная выжженная солнцем земля, обезвоженная руками человека, взволнована своей незримой божественной сущностью. И лишь отдельные знаки этой великой сущности высечены на ее поверхности… Кажется, будто пустыня переговаривается с небесами на одном лишь ей известном мистическом, вечном языке.
        Когда я наконец добираюсь до первого постоялого двора, то напоминаю золотоискателя, вернувшегося в родной салун[31 - В США: закусочная, пивной бар. Прим. ред.] с приисков после многодневных трудов. Я буквально врываюсь в дверь трактира, стоящего на краю крошечного поселка. Внутри все забито горнорабочими и водителями: большинство клиентов работает неподалеку на месторождениях селитры. Кстати, я иногда припоминаю, что мой путь пролегает по местам богатейших залежей лития, меди, железа… Удивительная пустыня: совершенно неплодородная земля изобилует подземными богатствами. Дни проходят бессмысленной чередой, и настроение мое стремительно падает. С каждым шагом я буквально теряюсь в изобилии голубого и бежевого цвета - цвета моря и неба, песка и камней. Кажется, что больше нет ничего, кроме монотонной вереницы моих собственных шагов, нарушающих тишину.
        А тем временем мой внутренний мир, как неведомое экзотическое растение, распускается буйным цветом, подпитываемый бурлящим потоком мыслей. Я не мешаю мыслям блуждать - и неожиданно позволяю себе буквально все: миражи, фантазии, видения, откровения, пророчества… Уже не имеет значения, истинные они или надуманные. Граница между добром и злом пошатнулась и рухнула. Нет больше ни Господа, ни религий. Я один в этой безбрежной пустыне, и есть только один закон - мой. Вечерами я пишу. Мараю страницы своего дневника набросками и эскизами. Пытаюсь найти свое собственное объяснение силе притяжения… Устройству мироздания… Даже самому Богу! Меня преследует странное чувство - я слишком погрузился в мистику. Еще бы! Ведь сейчас это л сам Господь Бог! Невиданная доселе сила пьянит меня, и я издаю истошный вопль - именно вопль, крик сумасшедшего, умалишенного - да кто меня здесь услышит?
        На дороге в Антофагаста, миновав «волчий пик» Ла Пунта-де-Лобос, я вдруг понимаю, как сильно меня тянет к морю - к водной стихии, мерно накатывающей на прибрежные скалы. Присаживаюсь на камень, закрываю глаза и пытаюсь услышать, что говорит мне море. И слышу… В самом деле слышу его. Оно шепчет: «Я родилось от одного только вздоха, так давно, что никто не помнит тех времен… Новая луна сменялась полной луной, а я встречало тысячи тысяч мореплавателей, а потом еще и еще тысячи… А потом я смешало свою синеву с синевой небесной и добавило к ним немного оранжевых огней заката… Сегодня из далеких краев ты пришел ко мне. Я все ближе к тебе, но не стану тебя трогать, хотя знаю, что ты тронут мной до самой глубины души. Я перед тобой, и ты любуешься моими золотисто-бирюзовыми переливами в туманной прибрежной дымке. Эти пенные волны, лижущие каменистый пляж, - моя последняя улыбка, и я дарю ее тебе. А теперь прислушайся к тайнам, что нашепчет тебе твоя душа, до самого последнего звука… И знай, что перед тобой еще тысяча разных дорог…» Я поднимаюсь с камня и, изо всех сил напрягая голос, кричу в ответ:

        - Почему?! Почему ты говоришь именно со мной?! - но величавое и безграничное море уже безмолвно; только тихим плеском прибоя оно, кажется, неслышно посмеивается надо мной.
        Нужно сказать, что мои возвращения к цивилизации всякий раз приводят меня одновременно и в замешательство, и в восторг. После многих недель одиночества громада города Антофагаста требует, чтобы я побыстрее приспособился к его ритму. Здесь, у подножия крутого горного склона, повернутого в сторону одного из ключевых портов на побережье Тихого океана, проживает более 300 тысяч жителей. Отсюда отправляются в другие страны сокровища, извлеченные из недр здешней пустыни, - по большей части идет на экспорт медь из карьеров Чукикамата, крупнейшего в мире меднорудного месторождения.
        Госпожа Изабелла Озорио, почетный консул Канады, тотчас увлекает меня в круговорот праздников и развлечений. Так что следующие пару дней моя верная колясочка сидит дома, читает газеты и смотрит телевизор! А чудесная Изабелла, вдохновленная моим маршем мира, заявила, что хочет присоединиться ко мне и несколько дней тоже проведет в самом сердце пустыни. Здесь меня поджидает еще один сюрприз: незнакомый испанец по имени Антонио прочел обо мне статью, покинул свою Мурсию, город на юге испанской провинции Аликанте, и прибыл сюда, чтобы исполнить свою мечту - немного покатать мою знаменитую коляску! Наутро перед новым стартом я начинаю тревожиться. Целый день нам предстоит идти по коварной каменистой тропе, а ночь провести в палатке под открытым небом при свете луны. Просыпаемся мы под белеющим небосводом, и вскоре восходящее солнце превращается в раскаленную давящую громадину. Изабелла взяла с собой очень модную колясочку с облегченными шасси, а Антонио запихнул свои пожитки в небольшую стильную тележку для гольфа. Все это кажется мне слишком неподходящим и хрупким: вряд ли грубые камни могут
сравниться с нежной травкой на поле для гольфа… Я, насколько возможно, перегружаю их вещи в свою тележку, втихаря проклиная простодушие и наивность своих спутников. Ведь если что-то сломается, нам никто не поможет, мы одни! Солнце поднимается все выше - и температура растет, а мы постепенно продвигаемся вперед. Изабелла настаивает на том, чтобы свернуть на боковую дорогу: там очень красивые виды, но сама по себе тропа пустынна. С наступлением вечера мы делаем привал у развалин старой шахты, и Антонио сооружает костерок из нескольких полешек, которые он предусмотрительно подобрал по пути. Мы смеемся над дневными приключениями, и меня наконец потихоньку отпускает. Сгущаются сумерки, мы взбираемся на холм, чтобы услышать, как звучит настоящая тишина в том мире, который освещают только мириады звезд.
        Четыре дня спустя я снова остаюсь один: мои спутники с заметным облегчением сходят с маршрута, и на прощание мы крепко обнимаем друг друга. Спустя некоторое время я вдруг понимаю, что даже не спросил: кто такой Антонио? чем он живет? кем работает? Он, будто странник из ниоткуда, появился передо мной в сердце этой обжигающей пустыни. А я настолько был поглощен тревогами о бытовых вещах, что даже не нашел времени поговорить с ним по душам. Только помню, как он сказал мне: «Я хочу пройтись вместе с тобой, испытать нечто такое, чему и цены-то нет».
        На следующий день, изрядно замученный жарой и усталостью, я тащу свою коляску по растрескавшимся камням и щебню. Я больше не замечаю ни милых пустынных цветочков, распускающихся в низинах ущелий, ни роскошных цветков кактуса и кустиков, ни даже выброшенных на прибрежные камни обрывков водорослей. В голове осталась только одна мысль: поскорее выбраться из этой пустыни. К концу дня ставлю палатку в райском уголке в окружении камней и цветущих кактусов и не устаю поражаться той степени агрессии, которая переполняет меня. Мы непременно должны помириться на прощание - я и эта пустыня. Выпьем с ней на брудершафт. Я откупориваю бутылку вина, подаренную Изабеллой, и неспешно опустошаю ее, громко разговаривая сам с собой и делясь своими впечатлениями с луной. Ее круглый лик, кажется, одобрительно кивает в ответ и приглашает заходить еще, как только я закончу свое путешествие. После нескольких торжественных обещаний и пьяных клятв короткий проблеск сознания вдруг помогает мне увидеть всю комичность ситуации. Туман, звезды, луна… Я так одинок, что остро нуждаюсь хоть в каком-то друге. Похоже, завтра начну
любезничать со скорпионами!
        По иронии судьбы, несмотря на то что сейчас я плотно окутан коконом своего пустынного отшельничества, никогда в жизни я еще не был настолько обсуждаем и настолько известен. Люси удалось достучаться до прессы, и теперь каждому есть дело до моего марша в защиту детей во всем мире - в одном только Чили уже вышла добрая дюжина статей про меня. Везде я убеждаюсь в том, что меня ждут: водители сигналят мне, едва приметив на дороге. В Копьяпо меня встречают в праздничной атмосфере, будто я какая-нибудь знаменитость. Десятки детей, смеясь и визжа, провожают меня до главной площади города, где духовой оркестрик исполняет народную музыку в честь моего прибытия.
        Спустя длительное время я наконец-то ощущаю в воздухе новые ароматы, будто глоток новой жизни: кактусов и кустов по бокам дороги становится все больше. Кажется, что я вот-вот вдохну травянистую свежесть зеленеющих лугов юга… На прощание с Копьяпо пустыня дарит мне поистине королевский подарок: незадолго до моего прибытия сюда приходит несколько дождей - феноменальное для этих мест явление! - и под дождевыми каплями пробуждаются от долгого сна тысячи цветочных луковиц, мирно дремавших под толщей сухой почвы. Их пробуждение - прекрасная пурпурная полоска, пробивающаяся из-под земли, - кажется сказочным миражом. И я иду по этому волшебному ковру из растений с хрупкими лепестками, расстеленному самой матерью-природой. Склоны гор утопают под сиреневой вуалью, а вдалеке красные соцветия полевого клевера прорезают насквозь нежную пастель белого, бледно-голубого и палевого цветочного ковра. Ветер раскачивает бутоны на тонких стебельках взад-вперед, и это напоминает летящие мыльные пузыри. Я устраиваюсь на ночлег посреди этой красоты в пересохшем русле реки, и крошечные скарабеи устраивают для меня самое
настоящее психоделическое представление, отплясывая свой таинственный танец и поблескивая бирюзовыми спинками. Я слышу, как где-то рычит пума, но сегодня она соблюдает нейтралитет и держит дистанцию.
        Пустыню я покидаю в первых числах ноября, проходя через виноградные поля…


        В стране Че

3 декабря 2002 - 30 июня 2003
        Аргентина, Уругвай, Бразилия

        Я преодолеваю последний горный перевал, вдоволь наскакавшись и поплутав по извилистой дороге, то убегавшей вниз, то карабкавшейся в гору. Наконец я достиг туннеля, названного в честь статуи Христа-Искупителя на границе с Аргентиной. На восточном склоне Анд земля красно-коричневого цвета. Я ощущаю присутствие громады Аконкагуа, и робость моя нарастает по мере приближения к самой высокой точке обеих Америк, окутанной туманом. Люди, предпринимавшие тщетные попытки покорить этот пик, обрели покой здесь же, на склоне - на кладбище для альпинистов. В долине реки Мендоза отложения известняка отражают красные и рыжеватые солнечные блики. Я ставлю палатку под водосточным желобом, брошенным по краю рва, и просыпаюсь под шум дождя прямо над моей головой. Дорога здесь идет под уклон, но я тем не менее продвигаюсь с трудом. Смотрю на реку, несущую свои воды по засушливой местности, прямо у меня под ногами. Вся долина покрыта слоями грязи, оставшейся после сезона таяния снегов. На душе у меня тоскливо и пусто, настроение угрюмое. Не осталось сил ни о чем думать, и потому я всецело отдаюсь во власть текущего
времени, отмеряя его шагами. Понадобится целых шесть дней, чтобы дойти до Мендозы, откуда по прямой я смогу добраться до Буэнос-Айреса. Еще через одну тысячу двести километров…
        Однажды в полдень я вижу у края дороги, в овраге перевернувшуюся цистерну. Добрая сотня людей выстроилась в очередь, чтобы наполнить свои ведерки блестящей коричневой жидкостью… Приблизившись, замечаю, как их лица расплываются в улыбках: «Смотри, Че, смотри!» - и дети кружатся возле своих матерей, которые несут осторожно, чтобы не расплескать, бадейки со вкусным жидким шоколадом. А что же шофер, спросите вы? С ним все в порядке - по крайней мере, так меня заверяют местные жители. Какие-то ребята убегают с места происшествия, но вскоре возвращаются и тащат за собой отца с огромным бидоном под мышкой. Люди со смехом сравнивают свою добычу. Нынче вечером в деревне будет большой праздник, который все запомнят надолго. Эта случайно подсмотренная сценка придает мне оптимизма. Для настоящей радости так мало надо - и если не брать слишком много в голову, свое счастье можно встретить на каждом шагу…
        И вот я уже покидаю роскошную Мендозу, решив одним махом преодолеть следующие три тысячи километров, отделяющие меня от Сан-Паулу в Бразилии. Это будет чистый курорт, шикарный променад, который я преодолею без особого труда… Святая простота! Первые же недели пути стоят мне целой тысячи жизней. Новые ботинки стирают ноги в кровь, а влажная липкая духота медленно убивает меня. К тому же еще предстоит привыкнуть к аргентинскому образу жизни… В особенности к ее ритму - вот где настоящий кошмар! Они привыкли вставать с первой зорькой. Днем, пока я мерно шагаю по дороге, они отсыпаются, зато потом, когда я уже надеюсь на спокойный привал, просыпаются и со свежими силами полночи гудят, едят и радуются жизни. Между тем мое тело изнывает от усталости и требует только одного: сна. Чтобы перекусить в Аргентине, пришлось приспосабливаться к их ритму, дожидаясь полуночи.
        Отныне я изо всех сил бодрствую и берегу свои запасы пресной воды: до такой степени поразили меня небольшие придорожные часовенки и алтари по краям дороги. Они возведены в память о святой Корреа, умершей от жажды в пустыне, по которой она шла в поисках своего мужа, пропавшего на войне. И не просто шла, а кормила грудью своего крошечного младенца[32 - Когда Корреа скончалась от истощения, ее тело нашли местные пастухи и обнаружили, что малыш жив и здоров. Его спасло молоко покойной матери. В Аргентине святая Корреа канонизирована и стала воплощением искренней любви женщины и матери. Ее также называют Мертвой Беглянкой.]. Погонщики мулов, водители фур, прохожие и странники - каждый считает своим долгом воздать дань культу святой. А потому по всей стране вдоль дорог у каждого алтаря с изображением святой Корреа стоят десятки бутылок с питьевой водой.
        Окружающий меня пейзаж постепенно видоизменяется. Виноградники уступают место бескрайним полям подсолнечника. Семьи, работающие в полях, принимают меня с большим радушием. В районе Кордоба меня ждет неприятное открытие. У всех встреченных мной людей зубы имеют жутковатый желто-коричневый оттенок: причина в небывалых темпах роста генетически модифицированной сои в близлежащем Монсанто. Такая генная революция не только спровоцировала резкое обнищание местного населения, но и сильно ударила по здоровью в регионе… Где бы я ни остановился, слышу в словах местных жителей глубочайшую озлобленность на политику США. Американцев обвиняют в политических интригах, позорят, подозревают в попытках установить господство над чужими землями и ресурсами, украсть чужое имущество, чужое производство. Одним февральским вечером в деревеньке Карабелас я ночую у здешнего священника. Пока мы идем к его дому, он ругается похлеще извозчика, причем достается всем: и сумасшедшим автомобилистам, и новым веяниям, и неукротимому течению времени. Меня страшно забавляет его цветистый язык! Этот падре очень любопытный персонаж.
Корона седых волос венчает его лысеющий череп. Ему, должно быть, лет семьдесят, но ироничный и чуточку циничный взгляд на жизнь придает его облику некую моложавость. Падре то и дело сотрясается от зычного смеха и обрушивает на собеседника непрерывный поток хлестких словечек. Его тонкие губы постоянно в движении. Присев вместе с падре у очага, над которым на углях подогревается вкуснейшее куриное жаркое - ассадо, я наблюдаю, как он со знанием дела откупоривает бутылочку вина, попутно уничтожая очередным богохульственным залпом целый список аргентинских правителей и вождей. Потягивая в паузах между своими обличительными речами вино и неистово измельчая зубами ни в чем не повинное куриное мясо, он вдруг выдает абсолютно инфернальную речь:

        - Этот проклятый байстрюк смылся в Европу с нашими денежками! А другой придурок по дешевке распродал наши заводы иностранцам! А третий - сын шалавы! - был диктатором, который отправил на тот свет тысячи людей… - без устали перечисляет падре… Кажется, его обвинениям нет конца. Тем не менее образы тех, кого он так безжалостно распекает, бережно выстроганные из дерева, развешаны по стенам кухни его небольшого домика в самом сердце пампы, среди эвкалиптовых зарослей и многочисленных гнезд попугаев. В нескончаемом потоке слов я без труда читаю историю порабощенного народа, но вместе с тем восхищаюсь его жизнелюбием. Ведь аргентинцы любят смеяться прежде всего сами над собой… Это тоже один из способов побороть печаль в сердце.
        Несколькими неделями позже на Рио-де-ла-Плата, на борту роскошного парома, доставившего меня в Уругвай, я испытываю невероятное облегчение. Десять дней я провел в Буэнос-Айресе, удивительном городе-спруте, где блеск соседствует с нищетой. Я заходил в фавелы[33 - Трущобы, жилые районы наиболее бедной части населения. Как правило, расположены на склонах гор, лишены инфраструктуры, известны самым высоким уровнем преступности. Прим. ред.], общался с ребятишками, живущими на улицах, с нищими, обездоленными, проститутками… И вместе с тем здесь есть Адольфо Перес Эскивель, нобелевский лауреат и борец за права человека, - всю жизнь Эскивель отстаивает права граждан своей страны. Меня снова тошнит от такого мира и социума. Я снова жажду соприкоснуться с миром и покоем - хотя бы относительным! - в других отдельно взятых странах.
        Переход через безмятежные прерии и зеленеющие склоны в Уругвае - это настоящее отдохновение души. И только на севере страны во время восхождения с «бразильской стороны» гор я снова встретил на своем пути много - очень много! - нищих. По дороге в Пелотас, где посреди колосящихся полей местные пастухи-гаучо неспешно потягивают свой cimarron[34 - Напиток, по вкусу напоминающий зеленый чай. Прим. ред.], я повстречал молодого человека лет двадцати. Он был сильно голоден. Вместе мы присели на обочине и разделили скромную трапезу. После нескольких мудреных фраз он вдруг признался мне, что совсем не представляет, куда дальше идти: он сбежал из тюрьмы на севере страны, не дотерпев пять месяцев до окончания срока. Судья назначил ему десять лет за то, что он затеял крупную ссору на почве ревности… Я благоразумно не стал уточнять, чем обернулась эта ссора и остался ли оппонент в живых. Но передо мной преступник, сбитый с толку дрожащий грешник, буквально уничтоженный страхом и безысходностью. Именно безысходность заставила его сбежать из-за решетки. Она же продолжает грызть его в этом отчаянном путешествии.
Парень - этот беглец, глаза которого то и дело наполняются слезами, - думает, что у меня с ним есть что-то общее, и простодушно говорит мне об этом. Он рассказывает, что мечтает добраться до Чили: «Говорят, там хорошо живется». От его наивности у меня сжимается сердце.

        - Ты не сможешь пройти через горы, - говорю я. - Зимой там замерзнешь. К тому же перевалы охраняются… А по границе с Боливией все заминировано. Оставайся лучше здесь или иди в Аргентину, в Парагвай… Хотя и это непросто сделать.
        Я не решаюсь продолжать, потому что от моих слов ему только хуже. Усталость и тревога уже оставили на его лице неизгладимый след - под глазами залегли глубокие синие тени, и кажется, что его взгляд обращен внутрь, к незримому зеркалу, через которое он рассматривает окружающий мир.

        - Однажды, - мягко добавляю я, - тебе все-таки придется посмотреть жизни в глаза. У тебя просто выбора не будет…
        Наконец мы расстаемся, каждый отправляется своим путем. Я оглядываюсь и вижу его, в шортах, с опустевшим рюкзаком на плечах, в стоптанных сандалиях и лохмотьях… Парню каких-то двадцать лет. Тоска охватывает меня: а если бы на его месте был мой родной сын? Зачем, ну зачем этот балбес сбежал? Где он теперь?
        Мой путь лежит через города и села, встречи и празднества. То и дело я с большим удовольствием погружаюсь в буйство и красочность бразильских нравов и обычаев. Но мысли мои витают очень далеко. Уже через несколько недель я вынужден буду покинуть этот материк и направиться в новые неведомые земли… Африка. Каждый день я сверяюсь с картами и, глядя на море, думаю о ней. Пытаюсь представить себе улыбки тамошних жителей, дикий нрав африканской природы. Я предвижу, что проведу там порядка трех лет, и сгораю от нетерпения обойти весь континент пешком. В начале мая, когда я окончательно прорабатываю свой предстоящий маршрут, сидя в интернет-кафе городка Порто-Алегре, ко мне вдруг подсаживается презабавнейший персонаж. Лысый, в военной куртке, распахнутой на внушительном брюхе, он носит бородку как у Ленина и сандалии на босу ногу. Пьер Берар - член ультралевого французского политического движения политэмигрантов в Порто-Алегре. Он сам относит себя к «научно подкованным в политических вопросах самоучкам» и пускается в пространный рассказ об истории Африки, с дотошной педантичностью умалишенного
останавливаясь на причинах конфликтов и их развитии в различных регионах континента. Я просто в шоке от него! Пользуясь моим замешательством, Пьер увлекает меня в ближайший магазинчик, где я скупаю подробнейшие карты Африканского континента. В конце концов он убеждает меня, что нужно пересмотреть маршрут: чтобы не рисковать на западном побережье в районе Конго или Кот-д'-Ивуара, лучше идти вдоль побережья Индийского океана по восточному побережью Африки.
        Мои последние деньки в Сан-Паулу превращаются в настоящий марафон по трате денег. Находясь в Монреале, моя дорогая Люси всячески старается напасть на след благотворителей, которые оплатили бы мой перелет до Йоханнесбурга. Мы решаем этот вопрос в самый последний момент благодаря щедрости авиакомпании South African Airways, одного мецената из Канады и еще одного бразильца. В официальном представительстве Канады в Йоханнесбурге меня поджидают двадцать седьмая по счету пара элегантных новых ботинок и новая трехколесная коляска.

18 июня 2003 года неподалеку от рыболовецкого причала в Кананейя я дохожу по пляжу до самой кромки воды. Говорят, в этих самых местах более пятисот лет тому назад высадился первый португалец. В глубокой задумчивости, убежденный в том, что выдумываю сейчас новый ритуал, зачерпываю из-под ног пригоршню песка и швыряю ее прямо в море.
        Итак, я покончил с этим континентом. И теперь путь мой лежит за океан, на африканский материк. Там продолжится мое путешествие.
        Если на то будет воля Божья.


^БРАЗИЛИЯ^


        Какой еще Доброй Надежды?

2 июля 2003 - 25 октября 2003
        Южная Африка



        АФРИКА
        Родоначальница всех прочих земель. Земля будущего.
        Земля дикая. Земля незнакомая.
        Земля с другой планеты. Земля непобедимая.
        Я не знаю, как тебя покорить…
        Быть может, стоило убить тебя?
        Но тогда я бы умер вместе с тобой.

    Ж. Б., 21 октября 2004 г., Судан
        Взобравшись на самую высокую точку мыса, подставив лицо порывам ветра, я смотрю, как волны пенного прибоя свирепо разбиваются о скалы. Спускаюсь к морю и высыпаю в воду щепотку песка с пляжа Ила-Комприде, что хранит в себе воспоминания о моих следах, оставленных по ту сторону планеты, в Бразилии. Я взволнован точно так же, как в день отъезда из Монреаля. Я пройду насквозь всю Африку от мыса Доброй Надежды до самого Гибралтара… Один континент - и тысячи неизведанных миров. Неожиданно для себя понимаю, что мое присутствие здесь было предопределено. Череда событий вела меня сюда с поразительной последовательностью стечений обстоятельств.
        Несколькими месяцами ранее на пароме, что перевозил меня в Уругвай, я познакомился с Тони. Южноафриканец Тони да Круз приехал в Латинскую Америку на каникулы и пригласил меня погостить в Йоханнесбурге. Еще один мой ангел-хранитель… Он привез меня сюда, холя и лелея, нашел мне подходящий рейс до самого юга материка и поручил заботу обо мне своим друзьям. Я в последний раз взглянул на пенный прибой и прибрежные скалы, терзавшие души стольких моряков прошлых столетий, и отправился в путь. Кроме Криса, моего добродушного провожатого из Кейптауна, лишь парочка бакланов и стайка бабуинов оказались свидетелями того, как начался этот африканский этап моего путешествия.
        Дорога передо мной красивейшая, спокойная и безмятежная, по краям заросшая растениями, которые покрывают всю землю вокруг и теряются за линией горизонта где-то в горах. Но отчего-то эта гостеприимная и плодородная земля вызывает во мне чувство беспокойства. Где бы я ни остановился, меня шикарно принимают, выказывая душевное радушие… но это касается только белых. Они разработали для меня настоящую систему - по очереди принимают тут и там. Более того: везде моего прихода ожидают и тотчас принимаются опекать люди «моего круга» - принадлежность к нему определяется преимущественно цветом кожи. То и дело я слышу вкрадчивые предупреждения: «Не задерживайся подолгу там, где живут черные… Это опасно!» Тем не менее мои встречи с темнокожим населением проходят вполне радушно - не считая пары раз, когда полицейские, к которым я обращался с просьбой пустить меня переночевать, запирали меня в каталажке. «Здравствуйте! Я из Канады! Откройте, пожалуйста! Я не преступник! Я ваш гость!» Но за ночь смена меняется, и меня снова никто не слушает. «Твое досье какое-то странное, нам надо поговорить с начальством». И
опять приходится просиживать за решеткой часами, ожидая, пока меня освободят, а до тех пор очередной сокамерник от души потешается надо мной, хватаясь за бока.
        В селении Свеллендам меня принимает на ночлег семейная пара - на своей ферме, выстроенной в типично голландском стиле и покрытой соломенной крышей, они разводят скот. Я осторожно интересуюсь у моих хозяев, имеют ли они темнокожих друзей.

        - Конечно! - восклицают супруги и начинают перечислять семьи, которые у них работают и живут на их землях.
        Итак, взаимоотношения между расами существуют, есть уважение и даже взаиморасположение… Но вот равенство?.. Режим апартеида все еще выжжен на их коже… Я разглядываю кухню, словно возникшую из былых времен, попиваю ройбуш[35 - Ройбос, ройбуш - кустарник, произрастающий в Африке, а также напиток, получаемый настаиванием листьев и частиц ветвей этого кустарника в горячей воде. Прим. ред.]и не могу избавиться от ощущения, что попал в колониальную эпоху, просто перенесенную в наше с вами время. Я ценю усилия, предпринятые моими собеседниками для того, чтобы выстроить новые межрасовые отношения: «Только путем образования и просвещения, - поясняют они, - мы сможем добиться установления равенства и взаимного уважения». На этот алтарь они кладут все свои силы. Однако это очень длинный путь…
        Следуя вдоль знаменитой Дороги садов[36 - «Садовый маршрут» - маршрут длиной свыше 700 километров, пролегающий через заповедники и курорты, очень популярные среди туристов.], окруженной густыми лесами, восхитительными пляжами и хрупкими дюнами, я с грустью думаю об этом разоренном рае, который погубили свирепые жестокие люди, ведущие себя как неразумные дети, отказываясь замечать истинную ценность в единстве различных культур. Повсюду африканеры и англо-африканцы[37 - Жители ЮАР, потомки, соответственно, голландских и британских поселенцев. Преимущественно белокожие.] восхваляют меня, заботятся обо мне, пекутся о моем комфорте, приглашают меня в самые райские уголки, где тщательно создают атмосферу праздника. Начало такой цепочке гостеприимства положила моя новая знакомая Мишель - она открыла этот нескончаемый хоровод вечеринок с местным барбекю braais, пивом и вином, которые льются рекой. Добродушие и душевное тепло этих людей покоряют меня, но в то же время я чувствую себя изможденным, как пленник, заточенный между двумя воинствующими мирами, - причем одну половину моего «я» отделили от другой
стеклянной перегородкой. Против моей воли Жана Беливо причислили к определенному клану - и такое деление мне совсем не по душе.
        Мои попытки сблизиться с коренным, туземным населением проваливаются одна за другой. Проникнув в Транскей, бывший бантустан[38 - Резервация для коренного чернокожего населения ЮАР в период апартеида], населенный народами племени ксхоса[39 - Или коса, исикоса.], на родину Нельсона Манделы, я сражен наповал той подозрительностью и враждебными взглядами, что повсюду преследуют меня. Однажды утром примерно в десяти километрах от Умтата, родного города Нельсона Манделы, я преспокойно иду по золотистым лугам, щедро усеянным разноцветными домишками, и вдруг на меня нападают двое юнцов, от которых несет перегаром. Они пытаются вырвать у меня мою коляску. Отбиваюсь от них и резко говорю на их родном наречии:

        - Сейчас полиция приедет!
        И эти двое мгновенно удирают к своим дружкам, таким же пьяным. Я тоже спешу покинуть это веселенькое местечко и торможу попутный грузовик. Через восемь километров нас настигает местный патруль:

        - Где же ты был? Мы тебя везде искали!
        Впрочем, я все время подмечаю присутствие полиции на пути моего следования. Заметно нервничая из-за моей безопасности, агент в штатском говорит, что здешние патрули будут передавать друг другу эстафету, чтобы обеспечить мне максимальную безопасность. Он уверен, что до сих пор мне помогала моя физическая сила и смекалка, но отныне советует останавливаться на ночлег только рядом с ближайшим постом полиции. Его умозаключения заставляют меня улыбнуться. Я прожил без малого полвека, ни разу не воспользовавшись силой. Ну да, я высокий. Что верно, то верно. Крепко сбитый, будто деревенский шкаф, с ручищами, больше похожими на грабли, - ох и подвели же они меня в молодые годы, когда я надеялся стать художником… «Такими ручищами Джоконду не нарисуешь!» - сказал я себе. Но зато любые обидчики, глядя на мои габариты, понимали, что со мной лучше не связываться! Знай они, каким безобидным парнем я был, запросто разделались бы со мной. Ведь постоять за себя я толком никогда не умел. Однако обозначать свою территорию я очень даже способен. На земле, где людей веками притесняли и порабощали, я принял решение при
необходимости идти в наступление, но ни в коем случае не устраивать провокаций и никого не оскорблять.
        Как-то утром, толкнув дверь одного ресторанчика, я понял, что ступаю на «минное поле». Все сидящие за столиками клиенты - темнокожие. Они встречают меня гробовым молчанием, будто присутствие белого само по себе опаснейшая провокация. Устраиваюсь за столиком. Тут же подходит официантка и сообщает мне, что блюдо сегодняшнего дня - рагу - уже закончилось.

        - Не страшно, - отвечаю я, - принесите что-нибудь другое.
        Один из черных поднимается из-за своего стола и угрожающе надвигается на меня:

        - Так ты что, не хочешь жрать то же, что и мы? По-твоему, мы тут дерьмо жрем?.. Помню, ответил я ему с той же подчеркнутой доброжелательностью, с которой всегда
        общался с близкими, если им случалось перегнуть палку. Все мы люди, все мы человеки, и я никому не дам себя в обиду. Ни за что.
        Свое место в том ресторане я отстоял.
        Не сбавляя шаг, иду дальше и продолжаю думать о странном нашем положении. Что-то явно пошло не так в сознании человеческой стаи, раз уж вся наша порода, движимая разрушительным противодействием, столь же мощным и непреодолимым, как сила самой жизни, испытывает такие сложности и не может найти гармонии с матерью-природой! Почему так трудно бывает понять собственные слабости и достойно принять их? Нет никакого смысла лгать самому себе - не нужно приукрашивать человека, чтобы полюбить. В природе нет четких понятий «добра» и «зла». Эволюция сама диктует свои законы.
        За те четыре месяца, которые я провел в Южной Африке, меня приютили на ночлег только четыре темнокожие семьи. Никто не хочет говорить об этом скрытом апартеиде. Запрет един, и все эмоции наглухо заперты внутри этих противоречивых сердец. В них до сих пор бурлит дух революции и насилия. Но еще неизвестно, открыли бы они свои двери, не произнеси я волшебные слова: «Сим-сим, откройся!»


^ЮАР^
        Моя личная встреча с Нельсоном Манделой длилась всего несколько минут, однако именно она стала ключевой для моей личной безопасности. Она оказалась своего рода защитным ореолом, который спасал меня на территории всего африканского материка… Эта встреча, которой я безуспешно добивался несколько недель, состоялась благодаря моему очень полезному знакомству с Эльмаром Нитлингом, мэром Дурбана, города на северо-западе ЮАР. Она произошла в октябре, в рамках торжественного открытия нового городского центра для молодежи и подростков. От избытка эмоций у меня перехватило горло, и я только успел сказать этому великому политику, до какой степени вдохновлен его примером и что свой марш посвящаю принципам «мира и ненасилия на благо всех детей на планете». Он с улыбкой пожал мою руку:

        - Миру нужны такие парни, как ты!
        Как бы смешно это ни прозвучало, но от радости во время встречи я покраснел, как невинная девица, а сердце мое бешено колотилось!
        Через несколько дней, когда я проходил через земли зулусов, какой-то старик буквально кинулся мне на шею:

        - Ты прикасался к Нельсону Манделе? Ты святой!


        Рэмбо в стране времени

26 октября 2003 - 8 апреля 2004
        Свазиленд, Мозамбик, Малави

        Я крадусь на цыпочках мимо мирно посапывающего осла, лежащего прямо поперек дороги, напротив хижин, крытых хлипкими соломенными крышами. Сразу за пограничным постом Свазиленда все дома в мгновение ока исчезли с горизонта: я попал в небольшое государство-анклав, расположенное между ЮАР и Мозамбиком. Здесь я как-то сразу почувствовал себя спокойнее: прохожие мне улыбались, какие-то белые беседовали со своими темнокожими братьями так, будто расовые вопросы их не касаются. Но тут же на меня, как коршун на добычу, напала очередная тоска: даже если местное население избежало гнета апартеида, в Свазиленде, давнем британском протекторате, под гнетом абсолютной монархии люди все равно живут в ужасной нищете.
        По мере приближения к Биг-Бэнду пейзаж вновь становится зеленым: кругом высятся огромные заросли сахарного тростника. Из этого изумрудного ларца, как из-под земли, вырастает поселок, и я вижу, как на иссушенных пустырях тут и там толпятся бедняки. Немного позже у барной стойки местной гостиницы знакомлюсь с Бобби, и мы затеваем философский диспут о цветности окружающего нас мира. Бобби - зулус.

        - Посмотри вон туда, - улыбается он. - Видишь, там тростник повыгорел? Красиво, правда? Мой отец говорил, что может запросто почуять дыхание смерти по тому, как дрожат на ветру горящие стебли сахарного тростника.
        А смерть тем временем бродит где-то рядом… Пока я пытаюсь поужинать, несколько местных жителей знакомят меня с масштабами своих личных катастроф. Для понимания достаточно нескольких цифр: более семидесяти процентов коренного населения страны имеет доход менее доллара в сутки. Четверть жителей выживает только благодаря помощи международного сообщества. Но самый страшный рекорд страна удерживает в области здравоохранения: около сорока процентов населения заражены СПИДом, самой страшной болезнью человечества! У меня мутится рассудок при одной мысли о тысячах сирот, которые уже есть и которые появятся вскоре. Ведь для борьбы с этой адской эпидемией нужна пропаганда целомудрия, воздержания… Эта ужасная реальность, достигшая в Свазиленде крайней точки, отныне будет преследовать меня на всем пути по африканскому материку. На перекрестке двух дорог неподалеку от границы с Мозамбиком две девочки лет десяти просят поиграть с моей коляской. Они очень хотят, чтобы я удочерил их обеих. А я вновь и вновь размышляю о прочно укоренившемся в местной культуре предрассудке, будто бы изнасилование невинной
девственницы тотчас излечит множество больных СПИДом.

        - Берегите себя! Дорожите своим телом! - даю им совет так неуклюже, что самому стыдно.
        Они со знанием дела сейчас же отвечают:

        - Да, мы знаем… Но это трудно… Очень трудно! Все-то они знают. Дети бедняков знают все про этот мир.
        На границе с Мозамбиком я обмениваю свои две тысячи рандов[40 - Южно-африканский ранд, национальная денежная единица ЮАР.] на внушительную стопку купюр и пытаюсь распихать метикалы[41 - Национальная денежная единица Мозамбика.] по карманам. Самая крупная купюра - пятьдесят тысяч метикалов - соответствует примерно двум американским долларам. Вдоль дороги, делающей легкий уклон вниз, несколько мужчин добывают слоистый камень и складывают его в штабели - он пойдет на продажу для строительства домов. Торговцы предлагают прохожим мешки с древесным углем. Кругом жара, воздух сух и прозрачен, как родниковая вода. Я ненадолго задерживаюсь, чтобы рассмотреть, как под огромными натяжными тентами сотрудники ООН продолжают операцию по разминированию территорий. Места здесь буквально изрешечены противопехотными минами, поясняют они. После провозглашения независимости кровавая гражданская война погубила страну, за шестнадцать лет принеся в жертву около миллиона мирных жителей. Чтобы не попасть в плен, войска минировали все кругом: мосты, источники пресной воды, даже целые деревни. И когда пять миллионов
беженцев начали возвращаться в родные края, число несчастных случаев стало неумолимо расти. В земле остается еще порядка двух миллионов мин. Так, в деревушке Импапото, где местный старейшина пускает меня переночевать в свою соломенную хибарку, до сих пор не забыли, что такое запах войны: сильные наводнения вынесли мины в проточные воды, и они застряли между обычными камнями. Теперь никто и не разберет, где камни, а где мины… Возделывать земли здесь крайне трудно, и все очень тревожатся за женщин и детей, в чьи обязанности входит приносить дрова и воду. СПИД, войны, климат… Говорят, чем больше испытаний ты преодолел в земной жизни, тем привольнее будет твоя жизнь на небесах. Если это правда, тогда выходит, что в раю живут только покойнички из Мозамбика, коротая вечность в медовых реках с кисельными берегами… Вот и сейчас, в самом начале ноября 2003 года, старейшина очень тревожится за будущий урожай, боится, что предстоящий сезон дождей принесет жуткую эпидемию малярии, от которой умирают еще больше, чем даже от СПИДа. Три года назад в этом регионе было зафиксировано более 2,7 миллиона случаев
заражения - рекорд на всем континенте. Я постоянно думаю, что нужно защититься от москитов, но порой страх окончательно меня парализует.


^МОЗАМБИК^
        Большинство местных жителей придерживается в еде извечных правил вкуснейшей вегетарианской кухни. Здесь принято вкушать чигина, рагу из овощей и маниоковой[42 - Маниок, маниот, кассава - тропическое кустарниковое растение из семейства молочайных, большой клубневидный корень которого идет в пищу; также мука из корней этого растения. Прим. ред.] муки, захватывая еду пальцами. Об этом мне за ужином рассказывает Педро-Марино Хоакин. Во время войны солдаты в этих краях перестреляли львиную долю диких и домашних животных… Перекусить в Африке мне случается довольно редко, так что чувство голода преследует постоянно. Приходится бороться с ним доступными мне средствами. Так, в самых заброшенных краях местные жители охотно обменивают своих живых кур (которых они едят в сыром виде) на несколько метикалов. Здесь же я впервые пробую термитов, которых следует ловить, едва они покажутся из своего логова, и проглатывать сразу живьем, оставляя лишь крылышки. Чуть позже, уже в Малави, я купил целый мешок этих поджаренных насекомых и жевал прямо на ходу, будто соленый арахис. Однако управление моими ресурсами
остается проблемой номер один. Что я буду есть завтра? Где найду пропитание? А послезавтра? Я привыкаю к кулинарным обычаям страны. Здесь считают пищей то, что мы привыкли использовать только в качестве базовых ингредиентов.
        На подступах к пустыне мне попадается крошечная деревушка. Я замечаю, что все без исключения хижины забавно сгруппировались вокруг домика с соломенной крышей и помпезной вывеской «Банк Португала», прикрученной к стеблям соломы тремя кусками бечевки. Внутри сидит хозяин - небольшого роста лысый человек с волевым подбородком. Человек с улыбкой рассказывает, что его фамилия и в самом деле Португал, а потому он решил подарить своему ларьку звучное имя. Надо сказать, господин Португал неплохо овладел премудростями маркетинга! Я показываю ему свою карту с маршрутом и вижу тревогу на его лице: в окрестных пустынях я рискую не встретить ни одной живой души на протяжении многих дней пути. Тогда госпожа Португал предлагает приготовить для меня чикаба - местное традиционное кушанье. Я наблюдаю, как она замешивает маниоковую муку, арахисовое масло и коричневый сахар в плотное темно-коричневое тесто, заворачивает его в тряпицу и протягивает мне. При этом она заверяет, что давным-давно, когда работягам из Мозамбика приходилось много путешествовать, этого нехитрого кушанья им с лихвой хватало, чтобы добраться на
своих двоих до алмазных приисков Южной Африки! Я снова отправляюсь в путь, с особой осторожностью неся несколько килограммов этого высококалорийного кушанья, и уповаю только на то, что мне хватит пропитания хотя бы дней на пять.
        Чем севернее я забираюсь, тем безжалостнее становится солнце, температура часто превышает сорок градусов. Солнце и влажность воздуха - давние и непримиримые враги. Я понемногу отламываю чикабу, высматривая на небе хотя бы крошечное облачко, чтобы идти под ним как под зонтиком, но тщетно: я двигаюсь гораздо медленнее облаков. Порой мне недостает воздуха, и приходится выкладываться по полной, чтобы преодолеть очередную сотню метров. Однажды к концу дня, когда солнце все еще сияет на небе, я понимаю, что вот-вот рухну. Прямо здесь, на дороге. Как подкошенный, валюсь на землю, отталкивая коляску и всхлипывая от бессилия. Впервые в жизни я так истощен. В течение дня я выпил двенадцать литров воды, это рекорд! Кое-как умудрившись доползти до кустов, начинаю хрипеть, стонать и смеяться сам над собой, пока вдруг какой-то проезжий велосипедист не притормаживает возле моего «тела»:

        - Ты что тут делаешь?

        - Собираюсь помирать…

        - Поднимайся! - говорит он, посылает мне на прощание улыбку и уезжает. А я наконец распрямляюсь, поднимаюсь и задаюсь вопросом, хватит ли у меня сил в конце концов пройти пешком всю Африку?
        Хватит ли мне целой жизни на то, чтобы адаптироваться к этому адскому климату? А может, мне стоит пустить корни в этой земле, где наши древние предки встретили первое утро мира? Люди, которых я встречаю на своем пути, принадлежат африканской земле еще больше, чем я - Западу. Женщины, которых я вижу, больше похожи на ожившие дикие травы саванны. Прямые, как стрелы, они ходят, покачивая крутыми бедрами, с кувшинами на голове, а их талии обвивают цветастые капуланы[43 - Платок, больше известный как «саронг», в Мозамбике используется и как предмет женской одежды, и как полотенце, и как покрывало или одеяло, и как хозяйственная сумка, и как слинг для ношения младенцев.]. Я пожираю их глазами. Они смотрят мягко, с беспечной легкостью, и дарят в ответ ничего не значащие улыбки. Я убеждаюсь, что в этих краях, таких нищих и убогих, жизнь течет по тем же законам простых маленьких радостей, что и на улицах Манхэттена. И любой из нас, где бы ни стоял его дом, понимает, что такое счастье. Оно может иметь самые разные проявления, его можно по-разному описывать, но само по себе ощущение одинаково для всех.


^МОЗАМБИК^
        Шагая по провинции Инхамбан под кокосовыми пальмами, пробираясь вдоль диких пляжей, я улыбаюсь, встречая молодых людей, прямо на обочинах торгующих всевозможными ягодами в огромных плошках и мисках. В одном из таких мест чуть поодаль примечаю, как рыболовецкие шлюпки с треугольным парусом возвращаются к родным причалам. К ним сразу же бегут женщины и дети, чтобы отнести на берег сегодняшний улов. Причалив в этих краях по пути в Индию, великий Васко да Гама был настолько очарован здешними обитателями, что назвал эти места Страной Добрых Людей. Разглядывая детишек, веселящихся вокруг моей знаменитой колясочки, я замечаю, что им очень подходит это имя… Вот уже много месяцев, проведенных в Африке, я играю с местными детьми, и мне очень нравится, как они себя ведут, - их радостные возгласы наполняют душу счастьем. Куда бы я ни прибыл, едва стоит заговорить о моей кругосветке, вокруг слышатся возгласы: «Ого! Ничего себе, как далеко ты забрался!» Те, кто говорит по-французски, округлив глаза, произносят коронное «О-ла-ла!», делая ударение на длинном звуке «а». Зулусы, в свою очередь, издают сиплый клич
«р-р-р-рооооо йохххо-о-о-о-о», мощный и гортанный. Кабилы[44 - Народность на севере Алжира, относящаяся к группе берберов.] звонко прищелкивают языком, а вот жители Мозамбика… У этой народности, пожалуй, самый оригинальный способ выражения восхищения: они издают очень высокий звук и многократно его повторяют - «хееее, хеееее, хииии!», чем-то напоминающий то ли свист, то ли крик кенара[45 - Кенар (кенарь) - самец канареек. Прим. ред.]. Я просто теряюсь в догадках, размышляя об этих людях… Они умеют беседовать с землей: уверяют, что им знаком звук ее смеха. И ее песня тоже.
        Однажды вечером до меня вдруг доносится чарующая мелодия. Я вижу незнакомца, сидящего на обочине дороги. В руках у него странный музыкальный инструмент: пять струн закреплены на основе, сделанной из обрывка древесной коры и плоской жестянки вроде тех, в которые разливают здесь кленовый сироп. Этот самодельный бендир[46 - Музыкальный инструмент, похожий на бубен со струнами.]звучит божественно. Музыкант наигрывает нежную мелодию, звуки которой пронизывают меня всего и исчезают в вечности, смешиваясь с придорожной пылью.


^МОЗАМБИК^
        Уверен, что именно здесь, на пути в Малави - через равнину Вандузи, - в самом сердце африканского материка и родилась моя трепетная любовь к этому континенту. Отныне и навеки. Наивность, искренняя радость, ранимость его жителей, далеких от прелестей технического прогресса, - все это открывает истинную человеческую природу. В какой бы деревне я ни оказался, повсюду меня сопровождал один и тот же ритуал, не лишенный особого изящества. После длительных взаимных приветствий супруга местного вождя приносит кувшин с водой, выливает содержимое в большую лохань со словами: «Прежде всего ты умоешься с дороги». Присаживаясь над такой лоханью, укрытой от посторонних глаз соломенной ширмой, я прошу у хозяйки ковшик, чтобы ополоснуться. Одна из молодых женщин, помогающая мне совершить омовение, находит мою просьбу такой нелепой, что заливается хохотом, поднимая лицо к небу, а потом, сопроводив свои слова элегантным движением руки, подтрунивает надо мной: «А что, вы в своей Канаде всегда моетесь в ковшике?»
        Вождь этой бедняцкой деревушки хвастает, что пять его жен произвели на свет семьдесят два наследника! Все счастливы, клянется вождь! Вот только не уточняет, все ли живы… Такие бесконечные разговоры с представителями «местной власти» тоже являются частью ритуала, и я вынужден выказывать к ним почтительный интерес, хотя, признаю, порой это очень раздражает меня. Наше отношение к такому понятию, как время, напрямую связано с окружающей экономической обстановкой и культурными ценностями. Вот почему создается впечатление, будто наши общества развиваются по разным законам. То, что в привычном мне капиталистическом обществе кажется непростительной тратой времени - например, многочасовые медитации у подножия векового дерева или бесконечные разговоры с каждым посетителем в местных лавочках, - здесь имеет наиважнейшее социокультурное значение. Рассвет или пение петухов по утрам определяют положенный ход вещей, а между ними время тянется нескончаемо, и прошлое смешивается с будущим, а мифы - с реальностью. Эти люди обладают высокой степенью духовности, которую я пытаюсь постичь, но не принять, как будто эта
кажущаяся размеренность добавляет повседневной жизни еще одно - метафизическое - измерение. Верования и суеверия разных толков и мастей расцветают в этих краях, живущих вне времени и пространства, пышным цветом. К примеру, жители Блантайра[47 - Главный финансовый и торговый центр Малави, второй по величине в стране.] на полном серьезе рассказывали мне, что на вершине их священной горы Муланджи живут духи. Другие уверяли, что души усопших предков не исчезают, а вечно порхают вокруг соломенных хижин. На юге Африки я встретил такое племя, где верили, что в зарослях кустарника вокруг их поселения живут крошечные домовята, и поэтому мастерили себе очень высокие кровати, чтобы ночью ни один резвый домовенок случайно не вскарабкался к ним и не потревожил человеческий сон.
        В этих уединенных и отдаленных от цивилизации краях грубое вторжение западной культуры повлияло на древние верования коренных жителей самым непредсказуемым образом.

        - Ого, меня показывают по телевизору! - всерьез заявляет молодой парнишка, которого я останавливаю, чтобы узнать дорогу.

        - Точно! Точно! - со всех сторон подхватывают, широко улыбаясь, его друзья. - Он про нас по телеку рассказывает!
        В их представлении любой белый человек непременно работает на телевидении, причем ведет репортаж в эту минуту в прямом эфире. Им кажется, что кино и телевидение - это некое огромное всевидящее око, которое в любую минуту может нацелиться и посмотреть в любую точку на планете. Кстати, однажды я попал в веселенькую историю благодаря незабвенному Рэмбо. Впервые я столкнулся с разговорами о нем в районе Мозамбика. Представьте себе нищую лачугу, в которую набилось не менее полутора десятков юношей. Оттуда доносятся звуки борьбы. Подхожу ближе: снаружи стоит аккумулятор, подключенный к допотопному телевизору и старенькому видеомагнитофону, у входа хозяин хижины за несколько купюр продает желающим входные билеты в «кинотеатр». И эта сцена в точности повторяется во многих других деревушках! Везде смотрят «Рэмбо» еще и еще раз, как будто в страну неведомо откуда - от правообладателя? от какой-то неправительственной организации? - попала целая коробка растиражированных видеокассет. И все местное население, позабыв о делах, живет по расписанию знаменитых драк Сильвестра Сталлоне. Однажды, меряя шагами душные
тропики где-то в провинции Тет на севере Мозамбика, я встретил какого-то юношу, и тот предложил себя в попутчики. Небольшой отрезок дороги мы шли вместе, и после нескольких ничего не значащих фраз Кеннеди Родригес - так зовут парня - вдруг спросил меня:

        - Скажи, а как там Рэмбо? Он еще живой?
        Застигнутый врасплох, я ответил, что да, конечно, Сталлоне жив-здоров. Глаза парня блестят от радости, и он продолжает:

        - Рэмбо жизнью рисковал из-за плохих парней. Он классный! Он мой кумир!
        Сообразив, в чем дело, я попытался втолковать ему по-португальски, что это не настоящая история, а выдуманная. Что есть целая съемочная группа, камеры, актеры и что в кадре льется не настоящая, а бутафорская кровь, и все это снимается на пленку…

        - А как же те парни, которых прикончил Рэмбо? - подозрительно спросил мой собеседник. - Они-то почему вдруг решили подохнуть в этом твоем «кино»?

        - Да они же притворялись, Кеннеди! Их полили кетчупом, чтобы было похоже на кровь!
        Еще минуту мы шагали в полной тишине; я видел, что он почти ничего не понял из моего рассказа. Потом он снова задал свой первый вопрос:

        - Ну так как же там Рэмбо поживает?

        - Кеннеди, слушай! Есть обычный человек. Его зовут Сильвестр Сталлоне. Он живет в огромном городе и зарабатывает кучу денег. И американская армия ему просто одолжила на время пушки, которые ты видел в кино.
        Как раз в этот момент мы проходили мимо остова сгоревшего танка, брошенного прямо у дороги.

        - Твой отец воевал? Он пережил такие ужасы, которые и не снились Рэмбо! Кеннеди сделал вид, что понял. В ближайшей деревушке, со всех сторон окруженной
        зонами разминирования, контролируемыми ООН, мы простились. Кеннеди еще раз пожал мою руку и прибавил:

        - И все-таки… Надеюсь, что у Рэмбо все будет хорошо!


^МАЛАВИ^


        Непокоренные края

10 апреля 2004 - 14 июля 2004
        Танзания, Кения

        Динь-динь! Непонятный звон заставляет меня выбраться из палатки. На центральной площади деревушки какой-то парень стучит железным прутом по висящему на дереве диску грузовика. Тотчас же принимается голосить местный петух. Солнце сквозь листву на деревьях направляет свои первые лучи на пересохшие глинистые склоны окрестных гор. Время намеченного старта я уже умудрился проспать, к тому же местные жители стекаются к моей палатке и уговаривают задержаться еще ненадолго. Вчера я приметил, как над кустарниками поднимались столбы пыли: местные жители обмолачивали фасоль, ударами палок отделяя ее от шелухи. Молодой мельник предложил мне хлебнуть «бамбукового сока», на деле оказавшегося местным пивом, а потом пригласил отведать с ним вместе югари, белых лепешек из маниоки. Корни маниоки чистят, моют, натирают на терке, отжимают сок и высушивают на солнце, прежде чем истолочь в ступке в мельчайшую муку. Наверное, в этой горной местности, спрятанной в глубине танзанийских земель, мой неожиданный визит - настоящее развлечение для местных жителей. Вскоре к местным присоединяются соседи из других поселков, все
хотят еще раз послушать мою историю.

        - Мне говорили, - начинаю я, - что дорога на север через Додому неопасная. А если идти на запад через Дар-ис-Салам, то там полно диких зверей!
        Сейчас же со всех сторон сыплются мнения:

        - Точно! Там слоны по дороге ходят!

        - Ну да… Но редко!

        - А гиен только ночью и видать!

        - На прошлой неделе Абу встретил там гепарда…
        Я улавливаю только крупицы их разговоров, но и этого достаточно, чтобы разволноваться еще сильнее.
        За минувшие дни, пробираясь по петляющим среди холмов труднопроходимым тропам, я не раз с любовью вспоминал асфальтированные дороги. Что если я выбрал неправильный путь? Отправляя в рот очередной маниоковый шарик, сидящий рядом со мной паренек радостно сообщает, что я и сам, если повезет, завтра увижу настоящих львов.

        - Там дебри километров на двадцать… Людей нет. Не бойся! Львы только по ночам охотятся!
        Я бледнею:

        - Ты шутишь? А что делать, если увижу льва?

        - Главное, не беги. Не дергайся. Иди себе спокойно. Даже можешь на них смотреть. Страха не показывай - и львы тебя не тронут…
        Наутро я отправляюсь в путь на пустой желудок. Не позавтракав. И пусть я физически истощен, все равно нахожусь начеку.
        Воздух кругом сухой и прозрачный. Придорожные травы и кустарник едва успели бросить в землю новые семена, как тут же зачахли под палящим солнцем. С пустынной дороги я замечаю вдали стадо мирно пасущихся коз и их величавых пастухов из племен вагого, вахехе и валанги[48 - Племена Центральной Танзании.], которых распознаю по цветам одежды.
        За контрольным блокпостом дорога заметно сужается и петляет еще сильнее. Колеса моей коляски, потяжелевшей на дюжину бутылей с водой, то и дело увязают в рытвинах и рыхлом песке, так что приходится толкать ее с удвоенной силой. Вздрагиваю от любого шороха в кустах. Горло сжимает судорога, и я зорко слежу, не зашевелится ли кто-нибудь в зарослях. Заодно обследую дорогу на предмет следов какого-нибудь хищника. В обеих руках я сжимаю свое «оружие»: баллончики со жгучим кайенским перцем. Пусть только попробуют подобраться ко мне! Я их не боюсь. Я не боюсь. Если уж я принялся это повторять, как заклинание, означает ли это, что на самом деле я очень боюсь? Легкий порыв ветерка касается моего лица, я в панике оборачиваюсь, обозревая свои тылы и опасаясь, что на резкий запах моего давно не мытого тела может запросто подтянуться какая-нибудь «киса». Не к месту припоминаю, как перед самым стартом из дома убеждал сам себя: «Пусть лучше я стану добычей африканского льва, чем меня проглотит ненасытный социум. В первом случае я, по крайней мере, послужу природе». Какое идиотское умозаключение!
        Спустя несколько часов, встретив только дружную семейку бабуинов, спокойно отдыхавшую у дороги, я наконец немного расслабился. Как только я добрался до шлагбаума очередного КПП, завершающего этот опасный отрезок пути, один из полицейских крикнул мне вслед:

        - А вы смелый! Там в лесу жутко опасно! Ну у вас-то наверняка оружие при себе?
        А я, безумно счастливый, что выбрался живым, чуточку пристыженный собственными страхами и, конечно, испытывающий невероятное облегчение, лихо заявил в ответ:

        - Оружие? Да вы в своем уме? Я шел во имя мира во всем мире!
        По крайней мере именно в этом я убеждаю себя все время. Но ощущение острого одиночества и невыносимой усталости не проходит неделями, и тогда я погружаюсь в такую апатию, что не могу ответить, какая же причина заставляет меня двигаться дальше. Однако упрямо продолжаю шагать вперед по изнуряющим дорогам, заваленным камнями, в несмолкаемом шуме внедорожников класса люкс, которые возят богатых туристов к заповедникам и национальным паркам Нгоро-Нгоро и Серенгети. Всякий раз они поднимают такую тучу пыли, что я подолгу тру глаза и никак не могу прокашляться. На обочинах дорог стоят юные масаи с раскрашенными лицами и в ритуальной черной одежде, символизирующей обрезание[49 - В племени масаи после 12 лет мальчик готов стать воином и проходит процедуру обрезания крайней плоти. Несколько месяцев после этого ритуала он носит черные одежды вместо традиционных красных и синих.]. Юноши за несколько монет позируют богатым белым туристам, облаченным в костюмы для сафари. Полученные деньги мальчишки хотят потратить на школьные принадлежности - так, по крайней мере, они уверяют. В ответ на мои приветствия все
они заводят на очень плохом английском одну и ту же шарманку: «Дай денег, денег дай, дай денег, денег дай», как будто эта фраза единственная, которую стоит произносить вслух по-английски. Мне грустно и одиноко, я устал и очень голоден. Я иду по трудной дороге, все время вверх и вверх… «Дай денег, денег дай»… Терпение, мой друг, терпение…


^ТАНЗАНИЯ^
        Я уже давно такой грязный, худющий и страшно агрессивный. Я затеваю скандал из-за платы за завтрак, из-за цены на питьевую воду. Кажется, в этих краях я совсем лишний и давно пора их покинуть. Однажды вечером, ощущая, как силы мои подходят к концу, я подхожу спросить дорогу к земледельцам, которые возвращаются с поля. Один из них смотрит на меня с неподдельной тревогой:

        - Тебе нельзя идти в таком состоянии. Пойдем ко мне, переночуешь!
        Но я даже не смотрю в его сторону, повторяя, что нужно идти, нужно выбраться отсюда. Мои слова звучат бессвязно, а сам я выгляжу смешно и понимаю, что сейчас эти добрые люди обсуждают между собой этого сумасшедшего музунгу[50 - «Белый человек» на наречии масаи.]с выпученными глазами и подкашивающимися ногами. Наконец один из мужчин решительно заявляет на повышенных тонах:

        - Ну хватит! Я сказал, ты остаешься.
        И пока незнакомец продолжает что-то говорить, не понимая моего никчемного положения, меня начинают душить слезы. Я соглашаюсь пойти вместе с ними в скромное жилище, где вместе с его семьей мы делим нехитрый ужин - рис, немного томатов и лука. При тусклом свете свечи я принимаюсь петь и играть с детьми, а потом мы выходим на улицу, чтобы полюбоваться лунным затмением. Любуясь звездным небосводом, я снова вижу изнурительную дорогу из гравия и песка. Дорогу в окружении акаций и диких трав, которые пощипывают тощие козы. Дорогу, на которой местные душевно и тепло приняли меня, белого музунгу. И людей, простых людей, которым хорошо известно, что любые вещи, даже самые необходимые, - не более чем нелепая ноша, отягчающая нашу жизнь. Людей с кристально чистой душой, такой хрупкой, что от малейшего несовершенства она способна расколоться на куски. Их искренняя любовь и простота очистили меня, как ритуальный огонь - грешника. Я бы дорого отдал, чтобы разгадать секрет богатства их душ… Утром я покидаю их дом с ощущением, будто прощаюсь с родными братьями.
        Еще через несколько дней наконец схожу с извилистой дороги и попадаю в «колыбель человечества» - Великую рифтовую долину. Все краски здесь такие яркие, будто эти пейзажи написаны только вчера рукой самого Создателя. Слева от меня прямо над оврагом повисла небесная лазурь, резко контрастирующая с сочной зеленью степи, напоенной дождевой водой. По краям дороги фиолетовые и желтые цветочки сияют, будто драгоценные камни, ограненные в самом раю. А я тем временем размышляю о том, что сотворил с миром человек. Я иду по пути, по которому ездили работорговцы: из Кейптауна в Каир. Перед моим мысленным взором встают страшные картины - страдания, нужда, отчаяние, унижение, которое испытали миллионы мужчин, женщин и детей, погоняемые, будто скот, арабскими работорговцами по этой самой дороге. Потом их грузили в холодные трюмы судов, плывущих за океан, на чужой материк, на мою родную землю, ко мне… Может быть, именно за это недостойное прошлое Запад расплачивается сейчас, щедро раздавая гуманитарную помощь? «Дай денег, денег дай»… Эти слова эхом отдаются в моей голове. В туристических местностях я не встретил
никакой «свободы». Даже если где-то жизнь была непосильной, трудной, люди как-то приспосабливались. Но там, куда поступал более-менее налаженный постоянный поток гуманитарной помощи, тотчас же расцветали коррупция, пресмыкательство и попрошайничество. Несколькими неделями раньше, в окрестностях Додома, я познакомился с семьей канадцев, переехавших сюда жить лет двадцать назад. Анна и Петер посвятили свою жизнь тому, что рыли в саванне один за другим новые колодцы и строили ветряные мельницы. Вдобавок к этому за годы жизни здесь Анне удалось открыть школу. Не так давно, рассказывает она, в этих краях была жуткая засуха. «Я узнала, что прибыла гуманитарная помощь, посылки с едой, но какие-то парни запросили двойную цену за эти продукты. В те ужасные дни голодные бедняки то и дело приходили ко мне на порог, и мне пришлось заплатить по двойному тарифу этим ушлым молодчикам. А потом я за какие-то совсем смешные деньги дала им напрокат наш грузовик». И совершенно случайно Анна узнала, что мешки с мукой из гуманитарной помощи были доставлены на ее грузовичке семьям сильных мира сего - богатым людям. А тем,
кто действительно нуждался, не досталось ничего. Бедная, отважная, очень щедрая Анна… Интересно, представляют ли местные жители хотя бы приблизительно, как работают эти ветряные мельницы?
        Меня преследует ощущение, будто я нахожусь на границе двух миров, напрочь раздавленный новым знанием о том, что в жизни нет простых решений, и сейчас не могу найти ни одного подходящего.
        К границе с Кенией подхожу по иссушенным землям саванны. Солнце печет невыносимо, а у меня совсем не осталось воды: опять просчитался с запасами… Мне плохо. Я голосую, но ни одна попутка даже не притормаживает. Дорога из красной глины, порядком разбитая, петляет между холмами в окружении зарослей акации и пшеничных полей. Вдруг я вижу группу мужчин, стройных и привлекательных, облаченных в изысканные тканые накидки в сине-красную клетку. Их лодыжки и предплечья украшены массивными цепями и браслетами, а в тончайшие косички на голове вплетены золотые монетки. Мочки ушей у них проколоты и оттого заметно вытянулись под тяжестью крупных колец из искусственного жемчуга.
        Это масаи. Наша встреча в этом уединенном местечке, похоже, застала их врасплох не меньше, чем меня самого. Они окружают меня с дружелюбными улыбками, ощупывают мое лицо, руки, ноги.

        - Да ты мохнатый, как лев! - шутят они, сравнивая благородную и идеально гладкую черноту их кожи с густой растительностью на моем бледном лице и теле. Они предлагают мне воду, и после короткого перехода я наконец прибываю в деревню масаи. Она построена в форме кольца и обнесена частоколом из высоких прутьев и веток. Дома, выстроенные из смеси грязи и коровьего помета, покрыты толстыми слоями соломы. Меня представляют местному главе. Мы пытаемся пообщаться, пользуясь всего лишь несколькими словами на суахили, а все недостающее изображая рисунками на песке. Этот диалог выходит очень забавным, но обреченным на провал. Наконец мой собеседник приводит здешнего учителя английского, который разъясняет, что в знак глубокого уважения мне хотят преподнести в подарок козу, хоть живую, хоть зажаренную. Я очень тронут этим радушным жестом и отказываюсь максимально политкорректно, показывая, что в мою многострадальную коляску просто не влезет целая туша животного! С приходом ночи отправляюсь в гости к учителю посмотреть на его домашнее хозяйство - козы и бычки предусмотрительно заперты в коралях[51 - Загонах
для скота. Прим. ред.], чтобы не стать добычей хищников. А потом вместе с этими добрыми людьми, полукочевниками и пастухами, я разделяю совместную трапезу - уже знакомые мне лепешки югари. Тем же вечером юный Иосиф хвастается мне, что уже убил двух львов всего двумя меткими бросками своего верного ножа и тем самым заработал звание храбреца. По мере того как мой переводчик рассказывает мне обо всех тонкостях местных обрядов посвящения, которые сопровождают превращение мальчика в мужчину, я припоминаю, что уже встречал таких же юнцов, которые прошли обряд обрезания. После него мальчики становятся моранами, молодыми, или «младшими» воинами, пригодными к службе. Им дозволяется носить собственный длинный обоюдоострый нож и заниматься военным искусством. Именно их очень любят фотографировать туристы. Лицо моего собеседника при этих словах заметно мрачнеет, он понижает голос:

        - Деньги они берут, чтобы купить школьные принадлежности… Наш вождь не уверен, так ли нам нужно все это современное образование. Парням обещают работу, а на самом деле работы нет и многие наши ребята попадают в трущобы больших городов…
        Наутро, пока дети отчаянно пытаются помочь мне сложить палатку, мимо проходит вождь, приветствуя меня взмахом руки. Я пожимаю его жесткую ладонь, и мы прощаемся. На следующий день, слушая мерный звон колокольчиков на шеях пасущихся коров, я спрашиваю себя, удастся ли этим народам сохранить свои традиции в первозданном виде.
        День проходит, а я не встречаю никаких следов присутствия людей. И тревожусь… Какой-то прохожий предупреждал меня: «Будь осторожен! Тут никто не живет! Опасно!» Дикая газель смотрит на меня с любопытством, пока я ставлю палатку и вытаскиваю перцовые баллончики. И вдруг я замечаю вдалеке какой-то высоченный столб. Я быстро пакую вещи в коляску и отправляюсь к вышке мобильной связи, которую охраняет воин масаи. Его зовут Келембу, он носит копье, браслеты и ожерелье из красных камней - и всегда готов к бою. Его огромные мочки заправлены за уши[52 - Воины масаи искусственно растягивают проколотые мочки до состояния длинных петель, которые действительно можно обернуть вокруг уха.]. Он объясняет мне, что их вождю приплачивают за охрану этой вышки. Чтобы защититься от хищников, Келембу построил себе у подножия вышки укрытие из веток акации. Мы устраиваемся поудобнее и вместе едим мои спагетти и фасоль со шпиком, разогретые прямо на горячих от солнца камнях. Келембу рассказывает мне, что настоящие масаи едят только то, что сами выращивают, а еще они ненавидят рыбу. Зато молоко и кровь считаются у них
деликатесами… А потом он засыпает, причем гораздо раньше, чем я, положив голову прямо на свои школьные учебники.


        Дети Абиссинии

15 июля 2004 - 2 октября 2004
        Эфиопия

        Проведя целый год на дорогах Африки среди ее жителей, я полагал, что вполне понял и узнал ее. Но я ошибался. Необъятная Эфиопия, дикая, неукротимая, вечная, разбила в пух и прах все мои представления обо всем континенте. В этой далекой стране, колыбели древних цивилизаций, среди ритуальных сооружений эпохи троглодитов[53 - Троглодит - первобытный пещерный человек. Прим. ред.], обелисков Аксумского царства и дворцов королевства Гондэр, я встретил людей с такой выдающейся индивидуальностью, которую порой просто не мог постичь. Еще никогда, даже в самых отдаленных пустынях, я не испытывал одиночества, сравнимого с тем, что настигало меня здесь, в этой сложной стране, население которой представляет собой мозаику из восьмидесяти этносов, объединенных мощной национальной идеей и проникнутых глубоким чувством собственного достоинства. Эфиопия никогда не была ничьей колонией. Более трех тысяч лет она отстаивала свою самобытность и не допускала никакого смешения с чуждыми культурами. Здесь я впервые вкусил, как же это больно - быть среди своих братьев чужаком.
        Границу страны я пересек в июле 2004 года.
        Первая картинка: вдоль обшарпанных лачужек по обочине дороги прогуливаются с детьми несколько женщин. Дети резвятся, пытаясь подстрелить из лука жирных диких индюков, чьи блестящие синеватые перья виднеются сквозь буйные заросли акации. Где-то вдали слышится неровный гул динамиков из проносящихся по шоссе автобусов: оттуда слышна непривычная моему уху музыка - смесь пения, хлопков и ритмичных ударов тамтамов. Мне чудится, будто я попал в самое сердце Вселенной. Между тем припасы мои заметно оскудели: всего каких-то четыре хлебца, два яйца вкрутую, две штучки кураги и арахисовое масло на донышке банки. Хорошо, что хоть воды достаточно. Пускай мои запасы скудноваты, но я уже приспособился к этому, да и организм у меня крепкий. На закате добираюсь до общины Чумба, однако быстро убеждаюсь, что радушного приема здесь ждать не стоит. Даже нескольких известных мне слов на амхарском наречии здесь никто не понимает… Может быть, здесь пользуются каким-то другим диалектом? Во мраке ночи продолжаю свой путь. Вдруг тормозит какой-то грузовичок, и водитель, сжалившись, предлагает подбросить меня до своей
деревни, где сегодня отмечают традиционный праздник племени борана. Сначала мы вместе, под крышей мрачноватой хижины, едим национальное кушанье нъира[54 - Национальное блюдо с разными видами мяса, овощей и соусов. Прим. ред.], а потом под звуки тамтамов и ритмичное похлопывание в такт музыке распиваем домашнее пиво. Пение погружает меня в некий транс, как если бы вдруг для меня запел родоначальник блюза Джон Ли Хукер. Душа моя витает в облаках под звуки, в которых слышны типично западные нотки, смешанные с сухим треском африканских барабанов. Юная девушка подносит мне тарелку баранины, подвяленной на костре… Нынче вечером я чувствую себя прекрасно и засыпаю в своей палатке в окружении традиционных местных звуков и ароматов.

^ЭФИОПИЯ^
        Просыпаюсь на рассвете, и снова, как прошлым вечером, целая деревня собирается вокруг моей палатки, с любопытством рассматривая ее. Она сделана на манер иглу и вчера поразила местных жителей до глубины души: едва я поставил ее, в ночном воздухе раздались охи и ахи - местным жителям мои манипуляции казались настоящим колдовством. Я позволил им аккуратно отцепить и собрать дуги, а сам отправился к хозяйке дома на чашку кофе. Здесь мне впервые посчастливилось познать эту величайшую традицию Эфиопии, страны произрастания ароматных кофейных зерен. Вначале хозяйка ставит на пол красивый букет из трав и сухоцветов, затем поджигает ладан, чтобы очистить пространство дома, и только после этого промывает сырые зерна, перекладывает их в жестяное блюдце и ставит его на огонь, чтобы слегка обжарить. Тонкой металлической лопаточкой она старательно переворачивает и перемешивает зерна, чтобы они не подгорели и приобрели ровный шоколадный оттенок. Закончив обжарку, хозяйка отправляет кофе в ступку, перемалывает зерна вручную и наконец помещает их в глиняный кофейник, доводя напиток до кипения. Пока длится эта
неспешная церемония, мы разговариваем, шутим и смеемся.
        Тот теплый вечерок в приятной компании оказался одним из немногих действительно добрых вечеров в Эфиопии. По мере того как я продвигался дальше к Ябело по цветущим окрестностям, местное население становилось все менее дружелюбным и двери все чаще закрывались перед носом чужака, который просил милости у тех, кому и так нечего отдать. Как-то утром, покидая грошовую гостиницу, где ночь стоила один доллар, я вдруг оказался в плотном кольце юнцов и подростков. Столпившись вокруг моей коляски, они злобно скандировали «Ты-ты-ты!» и показывали на меня пальцами. Их было человек пятьдесят, может, даже больше, собравшихся отовсюду, круживших вокруг меня с враждебным видом, явно провоцировавших на ответный шаг. Ни одна из моих попыток установить с ними контакт не сработала. Я попробовал умерить их пыл, приподняв обе руки вверх, но это не помогло, мы не понимали друг друга. Я чувствовал себя загнанным в ловушку без всякой возможности выбраться. Атмосфера накалялась, они следовали за мной по пятам, передразнивая малейший мой жест. Несколько часов, проведенных в такой компании, показались мне вечностью, и чем
больше я старался не замечать их, тем больше они распалялись, чтобы привлечь мое внимание. «Ты-ты-ты!» - я усомнился в своих возможностях противостоять этим детям… вот-вот сдадут нервы: они делали все, чтобы спровоцировать меня, я это чувствую… Но к полудню, когда я добрался до национального заповедника, мои задиры сами собой куда-то исчезли.
        И вот я, уставший и измученный, сажусь на придорожный камень. Мне настолько плохо от этого насильственного, нежелательного, постоянного присутствия людей, что я снова хочу удрать - и на этой раз к своей дорогой Люси. Хочу оказаться рядом с ней, обдуваемый всеми ветрами, укачиваемый теплым морем, убаюкиваемый размеренной жизнью. Я просто хочу быть с ней вместе… Да, я мог бы прямо сейчас вернуться домой…
        Последующие дни стали самыми кошмарными в моей жизни. Я иду по поселкам, деревням и многолюдным рынкам под выкрики «Ты-ты-ты» прямо в лицо, «никаких фото!», «мы терпеть не можем таких, как ты». Конечно, оскорбления со всех сторон не могут не задевать. Однако я все время задаюсь вопросом: что если их поведение - не что иное, как отражение моего к ним отношения? Жизнь в Эфиопии совсем не сахар. Деревни влачат жалкое существование, находясь за чертой бедности, и тут появляюсь я, со своей футуристичной колясочкой, посылаю направо-налево благосклонные улыбки и помахиваю ручкой, а сам фотографирую их нищету. Я тоже бедняк, у меня ни гроша за душой, но откуда им об этом знать?
        Жалость невыносима для этих гордых людей. Как-то вечером трое молодчиков, которых мое появление сильно задело, поджидают меня возле гостиницы.

        - Ты что тут делаешь? Какие-то проблемы?
        Мало-помалу их пыл спадает, и вот мы уже обсуждаем очень деликатную тему безденежья. Дело в том, объясняют они, что в этой прекрасной стране высокогорных плато нередко бывает засуха - именно она доставляет самые большие проблемы, и приходится выживать день ото дня на тех припасах, что еще остались в доме. Единственное, чем богаты здешние семьи, - это дети. Которые умирают без счета, кто от болезней, кто от голода… Те, кому удается отправиться на учебу, возвращаться обратно уже не хотят. Большинство из них навсегда сгинуло на задворках крупных городов, точно так же работая из последних сил за жалкие гроши, чтобы только выжить. Когда мои собеседники наконец уходят, я ложусь спать в абсолютной темноте, погружаясь еще сильнее в депрессию. Объясняю самому себе, что ничего не смогу для них сделать. Ничего, что имело бы хоть какой-нибудь смысл. Посреди ночи я просыпаюсь, мучимый желанием вернуться домой как можно скорее. Оставшуюся часть ночи придумываю себе оправдания: закончились деньги, закончились запчасти для коляски. Если я вернусь через месяц-другой, то смогу выйти на какие-нибудь фонды и
перечислить средства, оказать адресную помощь конкретным детям, которых встретил здесь… Наутро отправляю моей любимой Люси обстоятельное письмо, в котором излагаю все причины моего поспешного возвращения. Иду обратно. Мне нужен отдых. Ее ответ я получаю неделю спустя, во время привала в растаманской общине в Мелка-Уда, в долине Гоба, подаренной чернокожей диаспоре императором Хайле Селассие[55 - Хайле Селассие I (1892-1975) - последний император Эфиопии, происходивший из легендарной династии потомков царя Соломона. Возглавил борьбу своего народа против итальянских захватчиков в 1935-1936 гг. Один из инициаторов создания в 1963 г. Организации африканского единства. В 1974 г. был свергнут, а в следующем году - по одной из версий - задушен революционными военными. Прим. ред.] пятьдесят лет тому назад. «Я очень люблю тебя, - пишет мне Люси. - Возвращайся, если ты так решил, я буду ждать тебя». Однако следующие ее фразы переворачивают все мое мироощущение: «Но все же не принимай поспешных решений. Если ты вернешься сейчас, значит, четыре года пути потрачены зря. Твоя мечта так и останется недостижимой, и
осуществить ее ты уже никогда не сможешь».
        После этого несколько дней я пребываю в смешанных чувствах. Пытаюсь изо всех сил смотреть на мир глазами ребенка, безо всяких суждений. На высокогорьях в окружении пышной растительности вижу мужчин, вспахивающих жирную плодородную землю. Склонившись над своими плугами, они нещадно погоняют скот, гнущийся под непосильной ношей. Вижу, как крестьянин избивает своего осла так, что ломается хлыст. Люди проходят мимо, не замечая агонии бедного животного, которое корчится на дороге… До какой степени доходит насилие, что скрывается там, под крышами этих хижин, если такая ярость обрушивается на верных друзей и помощников в небогатом хозяйстве! Жизнь - жестокая штука, это верно. Эти слова приобретают здесь новый смысл и окраску.
        За деревней Чуко я случайно натыкаюсь на целую группу людей с бидонами, пластиковыми бутылками и флягами, наполненными золотистой жидкостью. Оказывается, организация US Aid раздает растительное масло. Как водится, самые слабые возвращаются с пустыми руками. И глядя на богатейшую плодородную землю кругом, я совершенно отказываюсь что-либо понимать. Почему здесь такая нищета? Земли в Эфиопии принадлежат государству. Тот, кто попытается незаконно их возделывать, будет сурово наказан - жителям здесь ничего не принадлежит. То и дело земли гибнут от разъедающей их эрозии, а нильская мерзкая тина окрашивает равнины вплоть до самого суданского Хартума. Они все время теряют собственную землю, постоянно… И тут я начинаю смотреть на всю эту жестокую картину свежим взглядом: их агрессивность - это не что иное, как выброс застоявшейся энергии, демонстрация собственной силы. Таким способом они освобождаются от того, что им мешает. Стоит задуматься, так ли сложна человеческая душа? Так ли необъяснимы ее хитросплетения? Я уже не уверен в этом…
        В столицу я прибываю к вечеру 18 августа и вижу удивительную картину мирно соседствующих друг с другом футуристичных архитектурных сооружений и вопиющей нищеты. Меня приглашает в гости Даниэль, крупный торговец кофе, с которым я познакомился в пути несколько недель тому назад. Я не уверен на сто процентов, торговец ли он на самом деле, - кажется, он заведует каким-то таинственным пунктом по выдаче разрешений на грузоперевозки. Какая разница! Сейчас он мой ангел-хранитель. Он забронировал мне комнатку в уютном отеле, а теперь приехал и забирает к себе в гости, чтобы на заднем дворе своего дома отпраздновать праздник Buhe, день Преображения Господня по эфиопскому православному календарю. Повсюду разносится аромат тушеной говядины, пахнет травами и ладаном, мы поем под луной и сами себе аплодируем. Вдруг Даниэль начинает расспрашивать меня, заводил ли я какие-нибудь интрижки с женщинами в Эфиопии?

        - Нет, говорю же тебе, нет! Почему ты спрашиваешь?
        И тут я узнаю, что подмигивания здесь все воспринимают как приглашение заняться сексом! А я-то подмигивал всем подряд с тех пор, как прибыл сюда, желая подбодрить окружающих, выразить им свою симпатию, - и женщинам, и мужчинам, и детям! И даже ослам! Судя по всему, меня здесь приняли за жуткого извращенца.
        На следующее утро, пока я заполняю свой путевой дневник, трое полицейских стучатся в мою дверь и приказывают мне следовать за ними. Нас сопровождает Даниэль. В безликом полицейском участке меня ждет очень жесткий допрос по поводу мотивов моего присутствия на территории этой страны, а затем меня помещают под стражу. За что? Финансовые проблемы? Расизм? Этого я так никогда и не выясню, но мне на помощь придет бригада телерепортеров. Несколькими днями ранее возле меня притормозил внедорожник. Какой-то мужчина со своей роскошной спутницей предложил мне принять участие в самом знаменитом ток-шоу в стране. И вот он здесь. Блюстители порядка едва не падают в обморок. Начальник участка с нервным смехом панибратски - как старого приятеля - хлопает меня по плечу и оборачивается к Даниэлю. Выпучив глаза, он орет на него по-амхарски: «Кретин! Тупой осел!» - бедняга и не предполагал, что у меня такие влиятельные покровители. Он угрожает упрятать Даниэля за решетку и отпускает нас, взяв слово, что завтра мы навестим его снова, поскольку он вместе со своим начальством жаждет принести мне извинения, дабы считать
инцидент исчерпанным.
        Выхожу из здания участка в расстроенных чувствах. Кажется, я только что сыграл глупую роль в плохом фильме. Должно быть, это одна из характерных черт самоуправства: безо всякого видимого повода что-то счесть подозрительным. Неспешно возвращаюсь к дороге, ведущей на северо-запад, оставляя позади себя Африканский Рог[56 - Другое название полуострова Сомали. Прим. ред.]. Через месяц я доберусь до границы с Суданом.
        По пути мне встречаются все более гостеприимные жители - по крайней мере, в их взглядах уже не читается открытая враждебность. Мужчины приветствуют меня, приподнимая шляпы, дети выпрашивают разрешение покатать мою коляску - и все это на фоне гор, покрытых буйной растительностью. Какой-то молодчик, спешащий на рынок, с гордостью нахваливает свой товар - говяжью тушу. Он намерен выручить за нее не меньше трех тысяч бирр[57 - Национальная денежная единица Эфиопии. Прим. ред.]. Другие прохожие, с тележками за плечами, возвращаются с полевых работ, засунув в каждую ноздрю по скрученному в трубочку листу эвкалипта - это поможет защититься от вируса гриппа. А потом я - против своей воли! - все-таки даю им повод потешаться надо мной. Грубая и непривычная эфиопская кухня подвергает жестокому испытанию мою пищеварительную систему, провоцируя извержения, которым мог бы позавидовать дракон. Эфиопские правила приличия не позволяют облегчаться прилюдно, но, поскольку я все время путешествую в окружении детей, время от времени мне случается издавать неподобающие звуки. Эффект незамедлителен! Дети начинают
хохотать и кричать: «Он пукнул! Пукнул!» - и мне от стыда кажется, что их смех отдается далеко в горах. Мне неловко, но одновременно и хорошо…
        Я спускаюсь к Голубому Нилу по новой, только что построенной дороге, над которой трудились японцы. Строителям повезло с подрядчиком - как я успел узнать, им платили в день по двадцать пять бирр, то есть около трех с половиной долларов. А китайцы платят всего пятнадцать бирр. В пути я встречаю группу паломников, которые возвращаются из долины с бутылками, наполненными святой водой. Какой-то коммивояжер предлагает мне крышу над головой - он живет недалеко, по другую сторону холма, - и бросает многозначительные взгляды на моего молодого спутника. Этот парень присоединился ко мне на днях, и с тех пор я никак не могу от него избавиться. Торговец Абибау, отложив свой товар, приглашает нас попробовать маисовое пиво в «Телла Хаус» - так гласит «вывеска», обычный листок бумаги, накрученный на длинную перекладину, висящую над входом в этот крошечный бар. Мы заходим в тесноватое помещение, стены которого выложены из смеси глины и соломенных стеблей. Внутри несколько местных жителей что-то неспешно обсуждают, сидя вдоль стен на скамьях из затвердевшей грязи, покрытых козьими шкурами. Масляная лампа, сделанная
из обычной пивной бутылки, почти не освещает ничьих лиц, так что я едва различаю их очертания. Официантка приносит мне то самое драгоценное телла, а я изучаю на стенах плакаты с изображением Девы Марии с младенцем Иисусом на руках. Мы обсуждаем самые простые темы на смеси английского и амхарского языков, а потом Абибау внезапно понижает голос и советует мне держаться подальше от молодого человека, напросившегося ко мне в компаньоны: «Он ворюга, говорю тебе». Все оборачиваются и смотрят на нас в упор, покуда парнишка бормочет какие-то оправдания. Я же, неспешно подняв на него глаза, спокойно говорю:

        - Я знаю, кто ты. Ты воруешь. Ты обманываешь, чтобы утащить деньги. Это твоя жизнь и твой выбор - я их уважаю. Но думаю, что ты мог бы жить по-другому.
        Парень начинает реветь. Когда мы выходим на улицу, под дождь, наши пути наконец расходятся. Он исчезает, так ничего и не украв у меня.
        А тем временем я спускаюсь к границе с Суданом, живущим в мире и согласии со всеми своими обитателями. Горы вокруг меня укрыты веселым ковром из желтых цветочков, которые почему-то напоминают мне здешнюю столицу Аддис-Абебу, название которой в переводе с амхарского означает «новый цветок». Такой знак я воспринимаю как прощальный подарок от этой суровой и гордой страны, которая в одиночку прошла пятитысячелетнюю историю, и никто, совсем никто ни разу не пришел ей на помощь…
        Высоко в небе облака вдруг начинают сгущаться, но вскоре рассеиваются, будто они так и не решили, как лучше поступить - собраться в грозовую тучу или все-таки растаять. Это означает, что землю дождей я наконец-то преодолел. Дорога становится все более безлюдной, лиственные деревья уступают место тернистым кустарникам. Как в Мексике или Перу, как под солнцем Чили или Мозамбика, я слышу воркование голубей, чувствую горячее дыхание ветра, скользящего между ветвями кустарника…
        Впереди пустыня.


        Мир без женщин

3 октября 2004 - 29 декабря 2004
        Судан

        Я ожидал увидеть нечто более символичное, нежели эта жалкая лачужка на красно-коричневой земле западного берега реки, где сотрудники иммиграционной службы Судана просто взяли мои пять тысяч динаров в обмен на бумагу, исписанную арабской вязью. 12 октября 2004 года я наконец попадаю в мусульманские земли. По зарослям кунжута крестьяне в джеллабах[58 - Джеллаб, или галабея - традиционная длинная просторная рубаха-туника до пят с широкими рукавами, без воротника у народов Северной и Центральной Африки. У состоятельных людей - из тонкого сукна, у бедняков - из самой дешевой ткани, обычно синей, белой или коричневой. Чаще одноцветная у мужчин и разноцветная - у женщин. Прим. ред.]разъезжают на тракторах - вот он, явный и заметный атрибут достатка, который так контрастирует с привычными ручными инструментами соседней Эфиопии. Я машу местным жителям рукой, слегка тревожась, какой прием окажут мне в этих засушливых краях, которые арабские завоеватели некогда окрестили Билад аль-Судан, «страной черных». Кто они такие?
        На протяжении целого года кровопролитная гражданская война рвала на части Дарфур, расположенный к западу от моего маршрута. Повстанцы выдвигали требования более справедливого разделения благ и ресурсов, все это происходило на фоне этнических распрей. Некоторое время назад моя дорогая Люси прочла, что Африканский союз отправляет в эти края более трех тысяч солдат… Она тревожится обо мне, моя Люси. Я бы даже сказал, она объята ужасом. Однако там, где пролегает мой путь, ничто даже не намекает на то, что рядом творятся чудовищные злодеяния. Именно здесь я впервые воочию наблюдал величайшую загадку природы: как жизнь превращает человека либо в божье создание, либо в исчадие ада. В зависимости от обстоятельств… Когда под прохудившейся крышей жалкой лачуги плачет у изголовья дрожащей, умирающей от малярии дочери убитый горем отец, в этот момент в нем просыпается дьявол. Я видел такую семью - за два дня до того, как пересечь границу. Их история поразила меня своей печальной пронзительностью. Хрупкое детское тельце сковывают судороги, и множество заботливых рук тут же тянутся на помощь, чтобы облегчить ее
боль. Я беру жаропонижающие таблетки и пытаюсь руками растолочь их в порошок, чтобы растворить в воде, но девочка не может даже пить. Родители решаются везти ее в госпиталь, это довольно далеко, выше по той же дороге, где пройду я. На следующий день, когда я вхожу в Доху, встречаю эту же семью - они бережно укладывают в грузовичок маленькое тельце, с головой завернутое в белую простыню. Подойти к ним уже не решаюсь… Я испытываю огромную боль за судьбы этих простых бедных людей, обреченных на такие жестокие пытки, но всеми силами старающихся сохранить остатки надежды. Насколько я успел разобраться, это отношение к жизни в большей степени проистекает от религии. Властный и повелевающий ислам, в сущности, диктует человеку столько условий и правил, что, пожалуй, именно они придают смысл каждому новому дню.
        К вечеру 15 октября я прибываю в Сабун после утомительного перехода по иссушенной бедной земле. Один эритреец, владелец скромного ресторанчика, расположенного на рынке бобов, приглашает меня отужинать. Здесь, расположившись в тени под навесами, на дешевеньких нейлоновых циновках, уже сидят несколько мужчин. Они пьют чай и беседуют, но вдруг перестают оживленно жестикулировать и замирают. Их взоры устремляются вверх: на востоке поднимается в небеса тоненький лунный серп. Начался священный месяц Рамадан, и все возрадовались. Спать я устраиваюсь прямо на полу, который обдает меня теплом, накопленным за день. А наутро по нестерпимому пеклу я продолжаю свой путь, мои адски отекшие ступни уже не влезают в ботинки, так что приходится разрезать их прямо по мыску, между подошвой и союзкой. Идти легче, правда, ненамного, ведь ботинки теперь «каши просят».
        Да и сам я ужасно голоден. Целый день толкаю свою коляску по дороге, идущей вдоль плодородных полей, и чертовски голоден…
        Те лавчонки, что изредка попадаются по дороге, закрыты - выходит, в этом краю я не найду даже крошки хлеба. К счастью, глиняные миски, стоящие вдоль дороги, полны свежей дождевой воды - я с наслаждением утоляю жажду на этом мучительном палящем солнце. И продолжаю шагать дальше, размышляя о том, что путь мой чересчур длинный, а жизнь - чересчур короткая… Но по вечерам я становлюсь желанным гостем в каждой новой деревушке. И как бы скромно ни жили там люди, любой считает своим долгом отворить дверь путнику, проявить искреннее и глубокое гостеприимство. Каждый вечер, когда прием пищи дозволен, мы вместе ужинаем, и я проникаюсь атмосферой спокойствия, которая царит в это священное время. Как-то ночью интересуюсь у своего хозяина:

        - Скажи, вот я, белый, путешествую по вашим краям. Будет опасно, если я устрою привал прямо у дороги?

        - Да нет же! - восклицает он. - Здесь везде совершенно безопасно!
        Очень скоро мне доведется убедиться в правоте его слов. Те месяцы, что я провел в Судане, были самыми спокойными и мирными за все путешествие! И днем, и ночью я пребываю в атмосфере умиротворения, не испытывая никаких тревог и опасений. Все опасности копятся там, за стенами домов, прямо в человеческих душах…
        Великая мощь религиозного культа преследует меня каждый день. Повсюду меня пытаются обратить в иную веру, и с каждым разом все труднее сменить тему разговора со случайными встречными, с людьми, пускающими меня на ночлег… Вездесущая вера проникает во все сферы человеческой жизни; дни проходят здесь в постах, молитвах, омовениях и чтении Корана. Я слушаю и молчу. Сидя вместе с хозяевами дома на длинных коврах, я задаюсь вопросом: где сейчас находятся их жены, сестры, дочери? Такое ощущение, что они пребывают в другом мире. Только где же этот мир находится? Кругом встречаю одних только мужчин, любезных, радушных, гостеприимных…
        Сегодня - исключение. Я все-таки встретил женщину. Я случайно заприметил ее издали. Она присела у обочины. И даже под темной накидкой видно, что у нее здорово распух один глаз…
        В Хартуме я все-таки пропускаю окончание священного месяца Рамадан, потому что прикован к постели какой-то кишечной инфекцией. Однако, едва придя в себя, немедленно покидаю столицу. С окончанием поста заканчивается и мое обжорство. Теперь, если мне и суждено погибнуть в пустыне Нуби, то точно не от голода.
        Если только…
        Если только у меня не закончатся припасы. Прежде чем отправиться в самое пекло пустыни, я подсчитываю свои запасы. В кармане у меня всего сто пятьдесят долларов - этой суммы должно хватить на визовый сбор и билет на паром до Асуана. Плюс ко всему мне жить на них еще два месяца. Нужно урезать расходы. Иными словами, надо меньше есть! Такая перспектива меня совсем не греет, а тем временем я отправляюсь в самую уединенную часть пустыни: нубийскую Сахару… По этому бескрайнему песчаному и каменистому пеклу я буду идти целых десять дней, под палящим солнцем, мимо песчаных дюн и скелетов давно умерших животных. Песок передо мной клубится, то и дело застилает глаза, так что продвигаюсь я с большим трудом. Как некогда в Чили, я снова рад оказаться в пустыне, но всерьез обеспокоен материальной стороной своего перехода. Мне кажется, что я недостаточно подготовлен и очень уязвим. 24 ноября у меня заканчивается хлеб. Понять не могу, почему не продумал вопрос с питанием… На этой долгой дороге в песках мне вдруг хочется остановиться. Я вспоминаю о Люси, о моих детях, о маме, которую вдруг начинаю звать прямо
посреди пустыни! Можно попытаться поймать попутку, доехать и отдать себя в руки властей, как вы думаете?.. Деньги у меня закончились, и как теперь добраться до Египта? А может, наконец удастся воспользоваться пластиковой картой? У меня впереди еще семь лет пути. Я не дойду… Вспоминаю о своей маленькой внучке, родившейся, когда мой поход только начинался. Мы никогда не виделись, и когда-нибудь при встрече она, одиннадцатилетняя девочка, скажет: «Иди-ка ты, деда! Слишком поздно ты явился. Твоя история хороша, но мне неинтересна». Я думаю о своем отце - он тяжело болен, однако я рассчитываю повидаться с ним, пока он еще жив. И тем не менее продолжаю идти, и идти, и идти… Собственно, больше мне ничего не остается. Как-то на закате я вдруг примечаю на горизонте, на огромном расстоянии какую-то палку, торчащую из песка, - как будто зубочистку воткнули. Минарет! Там мечеть! Надежда на то, что меня все-таки покормят, придает сил. Словно крылья вырастают за спиной! Я резво, трусцой по пескам и дюнам бегу к цели, но вдруг рядом притормаживает автомобиль. «Салам! Ты что здесь делаешь?» - «Салам, - отвечаю я,
прерывисто дыша. - Я здесь просто иду. Кругосветка». Огромные глаза таращатся на меня. Ну и видок у меня… Голова повязана платком, подбородок зарос, борода всклокочена, штаны местами изорваны, а в своей галабее[59 - Широкая длинная мужская рубаха у народов Северной и Центральной Африки. Прим. ред.] я, должно быть, вообще смахиваю на пакистанца. Да-да, на пакистанца, который вприпрыжку катит через пустыню свою колясочку. Явно чокнутый! Суданцы здорово повеселились, глядя на меня! На прощание они дарят мне конвертик: ого, сто долларов, я спасен! Значит, я смогу выбраться из страны!


^СУДАН^
        По мере того как я приближаюсь к Нилу, утопающему в зелени островков с орошаемыми землями, жизнь снова приобретает новые краски. Религиозные убеждения нубийцев не так строги, здесь не столь истово чтут законы ислама, как в более южных землях. Вокруг снова начинают появляться женщины. Мой невероятный вид притягивает взгляды и порождает расспросы: «Эй! Ты откуда? Из Пакистана?» - и я шучу: «Нет, из Афганистана! А зовут меня Осама!» И мужчины хохочут: «Ну раз так, добро пожаловать!» Бен Ладен, конечно, для них герой, и мы вместе смеемся. Нас политика по большому счету не касается… С приходом сумерек мне удается посмешить и здешних женщин - этим красивейшим дочерям земель, где царит полигамия, я рассказываю, что в моей родной Канаде у них, в свою очередь, было бы по четверо мужей, и все ходили бы по струнке. «Ваши мужья ходили бы в магазин, делали уборку, готовили еду… А если бы они вам надоели - смеюсь я, - вы просто завели бы себе новых!» Женщины до слез хохочут под своими накидками. А вот мужчинам не до смеха.
        По землям ислама мне предстоит идти еще целый год. Я спрашиваю себя, сколько еще раз мы сможем над этим посмеяться.


        О сексе и о полиции

30 декабря 2004 - 13 июля 2005
        Египет, Тунис

        Сначала нужно собрать все необходимые документы. Потом их перепроверить. И еще раз перепроверить. Потом специально обученные проверяльщики изучат каждый документ под микроскопом и передадут весь пакет сборщикам Проверенных Документов. А те, в свою очередь, передадут их в Главное Бюро Проверенных Документов, где на них наконец поставят печать, подпись и наклеят марки. Делов-то!
        Но это еще не конец: как только я пересеку озеро Насер и подойду к Асуану, египетские власти захотят тщательно проверить мою личность еще раз. Хотя, казалось бы, что тут проверять - их коллеги из Судана и так все уже сделали. Но потрепанный вид бородатого типа с трехколесной коляской вызывает подозрения. По счастью, дотошный допрос убеждает их, что я не террорист, а действительно всего лишь безобидный идиот, шагающий пешком по миру.

        - Добро пожаловать в Египет! - наконец говорят они и предлагают мне чашку традиционного каркаде, однако в их усталых глазах явственно читается: «Вот придурок! А мы-то как попали!»
        Полицейская машина сопровождает меня до ближайшего отеля, и на следующие шесть ночей мне оплачивают здесь номер. За это время мое досье прокатится до Каира и обратно. Интересно, меня отпустят? Месяца два тому назад серия терактов унесла жизни тридцати четырех человек в туристическом городке на берегу Красного моря. Это заметно ужесточило условия чрезвычайного положения, действующего в Египте без малого сорок лет. Туристы, основной источник доходов этой страны, отныне вынуждены путешествовать только в сопровождении охраны…
        А тем временем я решаю воспользоваться своим незапланированным отдыхом, чтобы как следует рассмотреть город, отремонтироваться и сбрить бороду. Официальный ответ египетских властей прибывает в тот же самый момент, что и восхитительный букет гибискусов, милый комплимент от местного бюро путешествий. Итак, мне разрешено свободно перемещаться по территории Египта вплоть до самого Луксора, что в двухстах километрах отсюда. А потом… Потом будет потом.
        Следующие пять дней я с легким сердцем шагаю по живописным долинам Нила. Едва садится солнце, устраиваюсь под финиковой пальмой и мечтательно смотрю на ровную гладь воды под бриллиантовой россыпью звезд… После того как я посетил храм Хоруса, Ибрагим познакомил меня со своим двоюродным братом, тоже Ибрагимом, а тот, в свою очередь, отвел меня к своей жене Сахе, дочери Эльхам и братьям Атифу, Мохамеду, Бахе и Алайе. Каждый из них встречает меня с восхищением, произнося поэтичное приветствие: «Входи! Ты принес свет в наш дом!» Вместе с ними мы пьем чай и ужинаем, затем меня приглашают курить шишу[60 - Кальян. Прим. ред.], наблюдая, как размеренно течет жизнь кругом. И я думаю, глядя на них: «Какие же они милые люди!» С жадностью впитываю их нравы и привычки, стараясь понять и получше узнать этих людей. Но на рассвете шестого дня на трассе рядом со мной вдруг останавливается полицейская машина:

        - Сабах эль-хейр, добрый день! Добро пожаловать в Египет!
        Четыре офицера выходят из автомобиля и любезно сообщают мне, что с этого момента они все в моем распоряжении. Да, они прибыли сюда, чтобы оберегать и защищать мою скромную персону. А затем безо всяких предупреждений берут мою коляску и укладывают ее в багажник. Неприятно удивленный, я наотрез отказываюсь садиться в машину, поэтому следующие три километра до ближайшей деревеньки иду пешком, а они плетутся следом. Затем они провожают меня до гостиницы и предлагают, чтобы я оплатил проживание. Объяснять, что денег у меня в обрез и лучше я попрошусь на ночлег к добрым людям, бесполезно…
        Отчаявшись отделаться от них, покупаю четыре куриных яйца в соседней лавке и под испепеляющими взглядами моего почетного эскорта выпиваю их. А потом запираюсь на ночь в моей комнатушке за двенадцать долларов, пока вооруженный египетский охранник всю ночь стоит на посту у меня под дверью… Отныне я буду все время под бдительным присмотром стражей порядка. О том, чтобы установить контакт с местными жителями, можно забыть, и я чувствую себя заключенным. Моим церберам не понять простых человеческих взаимоотношений, они уверяют, что ни один египтянин не пустит меня на ночлег под свою крышу. Наши жители гостей не любят, утверждают они, люди у нас неприятные, они грубияны!.. Тем не менее, будучи уверенными, что я христианин, мне по крайней мере разрешают обращаться к настоятелям монастырей и священникам в церквях. И на том спасибо! Я взбешен, выхожу из себя, мечу громы и молнии, растрачивая свою энергию почем зря. Для моей трехколесной верной спутницы создается сложная логистическая схема. Повсюду меня сопровождает четверка охранников, и на их внутреннюю координацию мы ежедневно тратим по несколько часов
впустую, пока они, остановившись на обочине, переговариваются по рации то с одним постом, то с другим. Я потихоньку выхожу из себя. Наконец через десять дней я их покидаю. Просто отпускаю их. Я по-прежнему буду идти под охраной, раз власти на этом настаивают. Не буду вступать ни в какие контакты с населением. Раз так, мои переходы заметно увеличатся: ведь мне ничего не останется, как идти. Мои охранники теперь будут ждать меня у дверей кафешек, воинственно выставив вперед дула своих автоматов. «Наше государство не может допустить, чтобы с вами приключились какие-нибудь неприятности», - любезно поясняют они, когда я снова и снова пытаюсь уточнить: они здесь торчат для моей безопасности или все-таки считают меня опасным и подозрительным? У меня ощущение, будто я шагаю в наручниках по тюремному двору. Мне запрещено вступать в беседы - с кем бы то ни было! - особенно с оппозиционерами. Меня даже лишили права побыть простым бродягой! Жители деревушек провожают нас непроницаемыми взглядами, а во мне нарастает ярость, передается внутренняя зажатость и боль этих людей! Выходит, семьдесят два миллиона египтян
и поговорить-то толком ни с кем не могут? И впустить в дом кого-то им нельзя? И все это «во имя безопасности»? Что можно подумать о такой борьбе с терроризмом, которая оправдывает исключительные правила, позволяет притеснять людей, ограничивать их права, заключать под стражу без суда и следствия тысячи человек по надуманному подозрению в «покушении на общественный порядок»? В глазах людей, с которыми мне категорически запрещается общаться, я читаю меланхолию: эту грустную тоску, которая со временем трансформируется в насилие, а потом и в террор. Вдруг мне на память приходят страхи и фобии американцев, которые боятся без нужды покидать свою страну. Они так запуганы яростной пропагандой опасностей в регионах, контролируемых террористическими группировками… Я опять спрашиваю себя, а так ли они свободны, эти американцы…
        Как-то вечером в конце января ночь застала нас в районе древнего города Ахмим на левом берегу Нила. Мои сопровождающие сделали остановку напротив православной церкви, однако местный батюшка не позволил мне переночевать в храме.

        - Как поступим? - спросили полицейские, искренне рассчитывая, что сейчас я найду решение.
        Это окончательно вывело меня из себя! Я выложил целый список возможных мест для ночлега: у спасателей, в госпитале, в организациях Красного Креста, в семьях, наконец… Они отвергли все мои идеи. Значит, я поставлю палатку прямо здесь! «Ни в коем случае!» Без лишних слов они решили запихнуть мою коляску вместе со мной в такси, торопясь укрыться в ближайшем полицейском участке. Но в тот самый момент, когда они, как ни в чем не бывало, с отсутствующими взглядами попросили меня оплатить проезд, я не выдержал. Я ворвался в здание участка и принялся кричать, как бешеный, яростно толкая своей коляской все распашные двери:

        - Где тут начальник? Где ваше начальство?
        Никто не осмелился ничего ответить, и я торпедой ринулся в единственную открытую дверь. Там, затянутый в свою зеленоватую униформу, за пустым столом дремал шеф полицейского участка. Я мгновенно разбудил его криками:

        - Я хочу спать! Спать! Есть в вашем городе хоть какое-нибудь место, любая дыра для меня?
        Он, дрожа, указал рукой на пустой стол в углу. Там я и уснул при свете люминесцентной лампы…
        День за днем напряжение начало спадать. Я даже научился завязывать некое подобие взаимоотношений с приставленными ко мне охранниками. Как-то утром, пока мы ждали очередных сменщиков, Махмуд, один из молодых офицеров, начал расспрашивать меня о моей семье… Я тотчас принялся рассказывать ему все как есть. Что я старший из пяти детей, что не принадлежу ни к одной церкви, что родители мои в разводе, да и сам я с первой женой давно развелся. А когда встретил Люси, то наши с ней дети сами решили нас «поженить». Ха-ха, ну что на это скажешь, господин полицейский? От собственной неожиданной смелости меня бросило в дрожь, волосы встали дыбом. Но все равно я решил, что и дальше буду предельно откровенен в разговорах «о запретном».

        - Ого! Но это совсем не хорошо, - бормочет в ответ Махмуд, округляя от удивления глаза.

        - А я так не думаю! - резко возражаю ему. - Если нам хорошо, то и Господу нашему хорошо. Разве не так?
        Я вижу, как лицо Махмуда становится мрачным, а тело деревенеет от напряжения. Наконец он поднимает голову:

        - Нет, не так.
        А я продолжаю настаивать:

        - Но, несмотря на все мои недостатки, я все равно иду по планете во имя мира во всем мире. Знаешь что, Махмуд? Нельзя упрятать любовь в какие-то заповеди!
        Я вижу, что парень смущен и нервничает. Но вдруг атмосфера разряжается сама собой: он достает из кармана свой мобильник и показывает мне, хихикая, несколько картинок с порносайтов:

        - А у вас тоже такое есть? Смотри! В каких позах девчонки, а! На этого парня погляди!

        - Ну конечно, есть! Такое везде есть! А у вас запрещено?

        - Еще как! Двадцать восемь лет тюрьмы, если поймают. И не оправдаешься… Я быстро оглядываюсь на дверь, ведущую в обезьянник.

        - А ты разве не рискуешь?

        - Нет. Я же полицейский. Для нас другие законы.
        Ну конечно. Всемогущая полиция живет выше всяких законов. Как я мог забыть…
        В Каире мы наконец расстаемся с моими телохранителями после целого месяца путешествия под конвоем. На проезжей части моста, соседствующего с кольцевой автодорогой, в самой суматохе большого города начальник отряда прощается со мной, желает приятого путешествия по египетской земле и исчезает в толпе.
        Я иду по горной дороге, в окружении нильских вод, обдуваемый ветрами с равнины, и наконец чувствую себя свободным.
        Пять месяцев спустя в этих краях, в Шарм-эль-Шейхе, на побережье Красного моря, произойдут новые кровавые теракты. Восемьдесят восемь погибших…
        А пока я иду по заболоченной местности в сторону Александрии, глядя, как рыбаки забрасывают сети, и жадно вдыхая витающие в воздухе запахи водорослей и ракушек. Кажется, будто я уехал на каникулы, чтобы поглазеть на пирамиды, а по пути наслаждаюсь остановками и болтаю то с торговцами, то с местными жителями, то просто с прохожими. Из романтичной Александрии моя дорога делает крюк на запад, к Магрибу Я спешу, чтобы услышать там французскую речь, но все же нервничаю. Каждую неделю я обращаюсь в посольство Ливии в Каире и справляюсь, как идут дела по оформлению моей визы. Но они пока ничего не отвечают. А я тем временем иду под палящим солнцем, встречая тут и там древнеримские развалины и следы Второй мировой войны… Сегодня утром заглядываю в мастерскую к господину Слума. Сидя прямо на земле, он ремонтирует какую-то запчасть от автомобиля. А затем поднимается и, слегка пошатываясь на своей деревянной ноге, выдвигает маленький ящик и что-то ищет. Я понимаю и начинаю отмахиваться: «Нет! Не надо! У тебя четверо детей!» - однако его черные глаза смотрят уверенно и непреклонно, когда он кладет в нагрудный
карман моей рубашки купюру… Вчера его друзья рассказали мне, что «цветок зла» рванул прямо у ног Слума, когда он был еще мальчиком и жил в Аламейне[61 - Эль-Аламейн, город-порт на севере Египта, на побережье Средиземного моря. Прим. ред.]. Только сам Слума не любит об этом говорить.
        Многие семьи радушно принимают меня на ночлег, однако, едва я касаюсь в наших полуночных задушевных беседах темы полиции или терроризма, разговор сходит на нет. Чтобы избежать дьявола, нужно держаться от него на расстоянии… Как-то по пути в Мерса-Матрух я встречаю Сайда. Он настаивает на своем приглашении пойти к нему домой поужинать - и мы входим в дом, наполненный детским смехом и криками. Сидя прямо на полу перед блюдами с едой, я угадываю неясные тени, незаметно мелькающие мимо нас и исчезающие в глубине дома, в скрытых от посторонних глаз уголках. У Сайда тридцать детей, и он спешит этим похвастаться. От двух жен, уточняет он, расплываясь в широченной улыбке и обнажая серебряную коронку. К концу трапезы он чинно, с помпой достает крошечную коробочку искусной ручной работы и выуживает из нее пакетик гашиша, который мы вместе раскуриваем. Я погружаюсь в эйфорию, и тут до меня вдруг доносится голос Сайда:

        - Сколько стоит женщина у вас там, в Канаде?
        Его вопрос меня ужасно смешит, и мы, повалившись на подушки, скатываемся к разговорам о сексе. В моей стране, объясняю я, женщина сама вольна выбирать себе партнера. Она может завести себе нескольких мужчин, просто так, для получения удовольствия. Такого ответа Сайд точно не ожидал!

        - Удовольствия?! У нас маленьким девочкам делают обрезание. Пока им нет пяти лет! Погоди, а как вы там у себя сексом занимаетесь?
        И я рассказываю ему как. Сидя в столовой главы большого мусульманского семейства, я подробно и наглядно пересказываю ему тысячу и одну позу «Камасутры» и даже на пальцах кое-что поясняю. Сайд просто в шоке…
        Несколькими днями позже, покидая Египет, я думаю, что где-то в очередной деревеньке в клубах гашиша сейчас передается мой ликбез по теме «любви на западный манер». Будем считать, что это мой прощальный подарок всем женщинам Египта и других стран тоже… Малая толика человечности - и женственности, - которой мне так остро не хватало с тех пор, как начался мусульманский этап моего путешествия.
        Так и не попав в Ливию, принимаю решение идти в сторону Туниса и прокладывать маршрут по тем землям, где мне дозволено находиться. Двигаюсь по старой римской дороге по направлению к Джербе, повернувшись спиной к огромному портрету Каддафи, который сверлит меня своим орлиным взглядом. В Тунисе все зовут его «чокнутый»: говорят, что точку зрения он привык менять в зависимости от цвета своей утренней мочи… И вновь на дороге, укрытой зеленью оливковых деревьев, я встречаю полицейскую братию, однако на этот раз уверен, что их занимают отнюдь не вопросы моей личной безопасности. Подозреваю, что здесь меня принимают за двойного агента. Мой новый эскорт убежден, что с местным населением мне надлежит общаться только очень и очень поверхностно. Стоит мне увлечься разговором, как эти церберы тут же вмешиваются, принимаясь проверять документы у моих собеседников и недвусмысленно предлагать им убраться восвояси. Приказам полицейских люди подчиняются мгновенно. Кругом с плакатов и гигантских портретов смотрит на нас президент Бен Али - ладонь прижата к сердцу, на лице вымученная улыбка, - вот так в головы людей
прочно вбивают абсолютный культ личности.

^ТУНИС^
        Милый Тунис я покидаю с заметным облегчением, глядя, как мой эскорт остается по ту сторону границы. На пограничном посту в Ум-Тибуле алжирские таможенники приносят мне кофе и желают приятного путешествия по их территории. А я, пользуясь случаем, интересуюсь, где могу обменять тунисскую валюту на местную. На лице моего собеседника появляется странное выражение:

        - Вам известно, что обмен валюты здесь считается противозаконным?

        - Ну разумеется! Потому я у вас и спрашиваю! 
        Эти любезные офицеры сейчас и местечко мне помогут найти для первого ночлега на новом месте…


        Любовь моя

15 июля 2005 - 28 октября 2005
        Алжир

        Дорога петляет по лесу, и пологие горные вершины теряются где-то высоко в небесной синеве. Какой-то крестьянин окликает меня с поля:

        - Эй! Вы pied-noir[62 - Дословный перевод выражения - «черные ноги». Так слегка уничижительно в Алжире и во Франции называют белых французов алжирского происхождения.]!
        Моему собеседнику скучно и одиноко - он жалуется, что все его десять детей уехали учиться в город и совсем не тянутся к земле. По-французски он говорит превосходно - во времена колонизации учил его в колледже. Пограничники помогли мне с местечком в хостеле, и целый вечер я провел с группой молодых экологов-берберов - все они были родом из горной местности. Один из них пригласил меня к себе в гости в район Тизи-Узу Почему бы и нет? К августу, как раз ко дню рождения, я туда точно доберусь…
        Люди с большим теплом впускают на свой порог эль-рахал, путешественника. Они с удовольствием пересказывают мне историю знаменитого исследователя Ибн Баттута, мусульманина из берберов, отправившегося в XIV веке из Андалузии в Китай и путешествовавшего целых двадцать девять лет. А я интересуюсь, как же он в те далекие Средние века боролся с мозолями… В Аннабу прихожу еле-еле, ноги стерты в кровь, нужно срочно ставить новые подметки на ботинки. В лавке сапожника по радио играет сентиментальный блюз с берегов Миссисипи, и я тотчас погружаюсь в приятную истому. Не могу даже вспомнить, когда в последний раз слышал западную музыку.

        - У нас самая демократичная по арабским меркам страна! - улыбается мастер. - Нам разрешено изучать культуру других народов. Нам даже можно критиковать своего президента! Поверь, у нас можно жить как нравится: хочешь - носи хиджаб, хочешь - мини-юбку!
        Он вспоминает девяностые - адские годы гражданской войны, когда правительство и группировки исламистов яростно воевали друг с другом.

        - А теперь это в прошлом, - заключает он. - И нужно простить друг другу все. Кроме смерти и насилия. Этого мы не прощаем.
        На переполненных пляжах Аннабы, между зонтиками и разноцветными киосками пляшут и резвятся детишки из летнего лагеря. Такие лагеря организуют по инициативе и на средства государства. И повсюду ощущается атмосфера праздника.
        Никогда не считал себя поборником чистоты или борцом за экологию, но сегодня меня до глубины души потрясло обилие мусора вдоль дорог. В пригороде наткнулся на корову, копавшуюся в разорванном мусорном мешке, а потом чуть не свалился в кучу раздавленных пластиковых бутылок, которые плавали в зловонной черной луже.

25 июля после долгого и утомительного восхождения по горной дороге я наконец вхожу в Константину[63 - Древний город в Алжире, бывшая Цирта, столица одного из берберских царств, «город семи мостов».]. Этот город прекрасен! Я любуюсь искусно высеченными прямо в отвесных скалах извилистыми дорожками и причудливыми лесенками. Восторгаюсь тем, как изящно перекинуты подвесные мостики с одной скалы на другую… Кажется, будто вот-вот за поворотом я услышу, как берберские пастухи внимают речам древнеримских философов, голоса которых смешиваются с мелодичными звуками еврейских молитв, григорианских хоралов и священных сур. В эпоху колонизации здесь появились специальные подъемники, которые позволяли людям попадать в самую таинственную часть города, расположенную на высокогорье. Именно в этом городе, перейдя через каньон, можно было запросто затеряться в лабиринтах улочек, застроенных на турецкий манер, и выйти по ним прямо к торговым рядам времен Древнего Рима. С наступлением сумерек вокруг статуи императора Константина начинают мелькать тени влюбленных парочек - и мгновенно теряются в многочисленных альковных
пещерках среди утесов, а в ущельях посреди скал несет свои воды полноводный Рюммель. И только эхо бурной реки грохочет в горах… Все эти картинки заставляют меня мечтать. Все изменилось с далеких времен. Древние фуникулеры больше не работают и служат отхожими местами, красивейшие склоны завалены грудами мусора. По-прежнему в разверстом зеве пропасти течет Рюммель, но гладь его почернела от сточных вод… Тем не менее я рад этому случайному экскурсу в глубину веков. И хорошо понимаю, почему Франция обожает этот райский уголок, под завязку наполненный природными ресурсами, несмотря на то что реализация вожделенной модели экономического процветания и технического прогресса в здешних краях сопровождалась сотнями тысяч унесенных жизней[64 - Имеется в виду война за независимость Алжира (1954-1962). Прим. ред.]. Сегодня Китай дарит этой стране новые минареты. Какова будет цена этих щедрых подарков?
        Один мой новый знакомый, алжирец, шутит: «Господь сотворил Алжир слишком красивой землей - ничто не может с ним сравниться. Но чтобы другие страны не слишком завидовали, Бог впридачу создал алжирцев». И снова здесь буквально повсюду меня, да и весь остальной мир горячо убеждают, что ислам - это самая мирная и добрая религия. Однако зачастую я встречаю и тех, кто пытается обратить меня в эту веру против моей воли.

        - Пойми, это единственный способ попасть в рай! - настойчиво втолковывают мне какие-то юнцы в небольшом кафе в центре города Эль-Милия. - Все очень просто! Ты должен трижды повторить La ilaha ila Allah Mohamed rassoul Allah, и все - ты мусульманин! Тебе нужно принять ислам, иначе гореть тебе в аду!
        Я уточняю, что же будет с Нельсоном Манделой, с Махатмой Ганди, которые посвятили всю свою жизнь делу мира, - неужто и их души попадут в лимб[65 - В католицизме - место пребывания душ, не попавших в рай, которое не является адом или чистилищем. В раннем христианстве - пространство на границе ада и рая. В лимбе не было адских мук, там находились души людей, не принявших крещения, а также души патриархов, праведников и младенцев. У Данте лимб - это первый круг ада. Прим. ред.]? Мои собеседники очень категоричны, а смысл Корана для них однозначен и предельно ясен. Иудеи? А что иудеи? Один из парней оттопыривает большой палец и проводит им по горлу, а улыбка его превращается в злую ухмылку. Я напускаю на себя строгий вид: грешно говорить такое! Один Аллах может судить! Несмотря на то что их разговоры приводят меня в полное замешательство, я все же пытаюсь понять их мотивы. Они живут в красивейшей стране, но в годы «черного десятилетия»[66 - 1990-е годы, период, когда в Алжире шла война с религиозными экстремистами.] ужасно страдали и ни от кого не дождались помощи. Теперь они не знают, как
выговориться, как рассказать о своей боли окружающему миру… В сущности, они просто не имеют даже собственного мнения…
        А тем временем я продолжаю путешествие по восхитительной горной дороге в районе Джиджеля, которая находится на одном уровне с прибрежными утесами. И на память приходят встречи с радикально настроенными христианами, которые тоже пытались обратить меня в свою веру. Вот только стращали они меня не немилостью Аллаха, а нападками Сатаны… Прямо под ногами плещутся бирюзовые воды моря, разбиваясь о скалы в белую пену. Дружины добровольцев, называющих свое дело туиза, «солидарность», изо всех сил стараются отладить движение транспорта и пешеходов через узкие туннели в горах. Именно эта туиза заставляет местных жителей приходить друг другу на выручку, когда кому-то из соседей нужно помочь вспахать поле или достроить дом для молодоженов… Им бы еще научиться так же здорово убирать за собой мусор. Только футбольные поля тщательно убраны, можно сказать, вылизаны. Вся остальная страна просто устлана вонючими грудами мусора. Как-то раз, неспешно прогуливаясь, я получил удар в плечо: прямо в меня полетела пластиковая бутылка. Оборачиваюсь - молодая девушка бормочет извинения. Может быть, вездесущие китайцы
однажды спохватятся и предложат алжирцам помочь убрать хлам? Это еще один аспект жизни, с которым алжирцы пока не научились справляться. Признаться, я уже устал от бесчисленных осколков бутылочного стекла, которыми покрыты все дороги. Завтра в Кабилии поменяю покрышки своей коляски на шипованные.
        Я очень рад наконец повстречаться в алжирских горах со своим знакомым Рабахом, молодым экологом, с которым судьба свела меня месяц назад на границе с Тунисом. Он из амазигов, или берберов, «свободных людей», что столетиями жили на этих просторах в северной части Африканского континента. Жили до тех пор, пока их территорий не коснулась повальная и беспощадная «арабизация».

        - Мы родные дети этой земли, - говорит Рабах. - Здесь проходили римляне, потом арабы, турки, французы… А мы до сих пор здесь!
        Берберы, не причисляющие себя к арабскому миру, борются за признание своих национальных особенностей: как это близко мне, коренному жителю Квебека!
        За Тагдинским перевалом с горных склонов открывается чудесный вид - целая россыпь черепичных крыш. Деревенские домишки будто покрыты веселенькими оранжевыми пятнышками. Узкая полоска дороги петляет между деревьями, зарослями и пашнями, насыщенный зеленый цвет смешивается с золотом полей. В деревеньке Кебуш мне попадается на глаза необычная вывеска: «Охотничий приют». Ирландский паб в Телль-Атласе[67 - Горная цепь на севере Африки.]! Я захожу и попадаю в настоящую ирландскую атмосферу! Столы из темного дерева выстроились вдоль стен, обитых коричневой вагонкой и украшенных картинами с охотничьими сюжетами. За барной стойкой бравый здоровяк до блеска полирует латунные краны на пивных бочонках. Азидин Зейн, хозяин этого питейного заведения, предлагает мне кружку свежего разливного пива. В изумлении интересуюсь:

        - Вы мусульмане - и так открыто пьете?

        - Все верно! Мы люди свободные! У нас такое правило: делай как знаешь. Хочешь - молись, хочешь - не молись. Хочешь - пей, хочешь - нет. Но уж если пить, то допьяна! - смеется он в ответ. - Мы же кабилы, амазиги, свободные люди!
        Азадин Зейн когда-то служил в национальной Армии освобождения Алжира, той самой, что с 1954-го до 1962-го сражалась против французских колонизаторов. Подливая мне пиво, он пересказывает историю той партизанской войны, «своей войны», где был «специалистом по захвату вражеского оружия». При этих словах Азадин закатывает повыше рукава и штанины, показывая мне свои шрамы.

        - Но мы их сделали, этих французиков! Свобода стоит дороже!
        Сутки спустя снова появляется Рабах и отвозит меня в свою родную деревню, спрятавшуюся высоко в горах, в восьми километрах на юго-запад от города. По дороге он успевает рассказать, что в Кабилии не менее 3250 деревень, разбросанных по нескольким wilayas - провинциям. У каждой из них свои особенности, складывавшиеся веками, - свои лица… Его родные края - Аят-Хессан - имеют репутацию «наиболее приветливых и гостеприимных». И вот уже за горами Джурджура, самыми высокими в здешних местах, появляется его деревня, раскинувшаяся на склоне обрывистого холма. Округлые кроны оливковых деревьев пригибаются к земле цвета охры. Осенью из этих плодов начнут давить вкуснейшее масло. А мы идем между домами, в которых неспешно течет самая обычная жизнь. Старички дремлют на солнышке, устроившись возле скромных надгробий на семейных кладбищах… Чуть подальше несколько ребятишек с очень серьезным видом играют в шарики, катая их по пыльному полу, а матери в это время что-то обсуждают, изредка поглядывая на своих детей. Женщины одеты в разноцветные платья, и эта картинка напоминает мне натюрморт из полевых цветов. На
календаре 18 августа, и мы наконец прибываем в дом Рабаха Амани. Лицо его матери сияет улыбкой, когда она встречает нас с огромной глиняной миской, до краев наполненной кускусом. «Сегодня у кого-то юбилей!» - приветливо произносит она, и у меня неистово бьется от радости сердце. Сегодня, 18 августа, мне исполняется пятьдесят лет, а моему маршу мира - целых пять лет. Рабах приготовил для меня сюрприз! Мы угощаемся, танцуем, поем всю ночь напролет при свете бумажных фонариков. Праздничные столы накрыты прямо на главной деревенской площади! Рабах разыскал настоящего диджея… Местные дамочки посмеиваются, но все же с восхищением обсуждают, как их мужья крутятся и вертятся под звуки современной поп-музыки. Сегодня, 18 августа, целая деревня собралась в гости на мой праздник! Я задуваю свечи на громадном именинном пироге и чувствую такую переполняющую меня радость, что, не зная, как выразить благодарность этим людям, просто аплодирую им от всей души. «К нам уже лет тридцать никто не приходил», - заявляет какой-то старичок, по-отечески обнимая меня. И все же на календаре 18 августа, а доселе незнакомое мне
место на этот чудесный вечер становится для меня домом.
        Я все-таки с горечью в сердце вынужден покинуть моих новых друзей. Грустно перелистываю эту страницу своей жизни и навсегда запоминаю чудесный день, наполненный настоящей свободой и искренним радушием… Выйдя из рощи пробковых деревьев, я встречаю группу людей, устроивших пикник возле фонтанчика и сувенирной лавки. Вокруг них высятся груды старых отбросов, и - это надо видеть! - они без зазрения совести подкидывают туда свой мусор! Как могут люди, столь добрые сердцем и чистые душой, настолько беззастенчиво вредить окружающей их природе? «Правительство виновато!» - отвечают они.
        На несколько недель я застреваю в Оране, пестуемый гостеприимными алжирцами. Меня задерживают дела медицинские: в разгар африканского путешествия меня начала беспокоить тянущая боль, и пришлось обратиться к урологу, который посоветовал без промедления прооперировать простату. Но поскольку средств на срочный перелет в Канаду у меня не было, любезный Алжир снова пригрел меня под своим крылом и позаботился о том, чтобы кругосветный путешественник быстренько вернулся в рабочее состояние. Мной занимался выдающийся профессор Аттар, руководитель клиники в Оране, который был к моим услугам все пятнадцать дней до выписки. Если бы не его золотые руки, я бы так и не завершил свое путешествие.
        В конце октября, направляясь в сторону Марокко, я неохотно прощался с Алжиром. У меня сжималось сердце от того, что приходится покидать эту великодушную страну, овеянную дыханием свободы…

        - Кушай, ну кушай же! - настаивают мои новые друзья. - Нельзя, чтобы марокканцы решили, что мы тут о тебе плохо заботились!


        Страх завтрашнего дня

1 ноября 2005 - 30 ноября 2005
        Марокко

        Медина[68 - Здесь: старая часть города в мусульманских странах.] черным-черна от обилия людей. Я чудом уклоняюсь от столкновения с тележкой, которая доверху загружена мандаринами и бананами, переложенными листьями апельсиновых деревьев. Маневрирую изо всех сил между огромными джутовыми тюками с рисом, бобами и зерном. Едва выйдя из города в сторону засеянных полей, встречаю пастуха-бербера, который ведет свое стадо мне наперерез. «Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш…» - и бараны поднимают головы. «Тай, тай…» - разворачиваются на сто восемьдесят градусов. «Эр-р-р, эр-р-р-р!» - и стадо замедляет шаг. Восхитительное зрелище. Этот пастух действительно разговаривает со своими баранами! Откуда взялся этот язык? Может быть, из тех далеких времен, когда человек только научился приручать и одомашнивать диких животных… Такое ощущение, что с тех пор эти отары овец не вымирают. Может быть, его стадо существует уже пять тысяч лет?.. Поди знай!


^МАРОККО^
        А местные жители тем временем возвращаются с полей, и чей-то осел тащит телегу с корзинками, полными олив. «Слава Аллаху! Провидение милостиво, и цены на оливы на базаре растут». У моего нового знакомого, доброго Мохаммеда, щедрое сердце, и он сразу приглашает меня отметить нашу случайную встречу - ниспосланную провидением! - чашкой чая, который мы выпьем прямо посреди торговых рядов местного рынка, как только он продаст свой сегодняшний урожай. Спустя каких-то два часа мы поудобнее устраиваемся на ковре ручной работы под пластиковым тентом, чем-то смахивающим на берберский. Мужчины подсчитывают, кто сколько продал за день. Но стоит мне открыть рот и поинтересоваться: «Как поживает ваш король?» - повисает неловкая пауза. Я заказываю еще чай, и беседа мало-помалу возобновляется. Здесь дозволено говорить обо всем, кроме монархических дел. Последняя тема - святыня, а святынь запрещено касаться. Даже у стен есть уши, не говоря о пластиковом тенте… Неуместная реплика может стоить вам пяти лет тюрьмы, так что лучше поберечься.
        Мои мысли путаются, пока я неторопливо потягиваю чай. Через девять дней я наконец закончу свой переход по этому огромному континенту. Останется позади Африка и все ее банту, нилоты, арабы, берберы… Народности и их верования перемешались в моей голове со всеми своими отличиями и контрастами, внутренними противоречиями и распрями - удивительным богатством повседневной жизни… Я даже сам захотел войти в мир ислама, увидев, как начинают искриться счастьем глаза мусульман, когда они заговаривают о рае. В их рассказах столько искренних эмоций, что мне самому захотелось поверить вместе с ними! Поверить в том числе в горы роскошных блюд, в реки, полные вина и изысканных ликеров, в существование пленительных женщин, которые достанутся мне потом, на небесах, на целую вечность… Я попробовал себе это представить, но так и не сумел. Везде, даже в милом добром Тунисе, даже в либеральном Алжире, даже в Марокко, где девочки и женщины получают хорошее воспитание и образование, понятие любви зажато в такие рамки, против которых бунтует все мое естество. Я не собираюсь ждать своей очереди в загробный мир, чтобы
любить свободно. С этими мыслями допиваю чай и медленно поднимаюсь, прощаясь с сидящими вокруг мужчинами. Этот драгоценный момент прощания я постараюсь запомнить… Ведь через девять дней я снова окажусь «на Западе».
        И тут мне становится страшно.
        Люси прислала письмо: пишет, что чувствует, как я психую. Прошло уже больше четырех лет, как я покинул ее привычный мир, мир доминирования и роскоши, мир образцово-показательный. Как теперь примет меня этот Запад? За четыре года я успел раствориться в повседневности юга - и преисполнился горечи. Теперь я сполна разделяю гнев фермеров-буров[69 - Белые сельские жители, подвергавшиеся гонениям после отмены апартеида в ЮАР.], от которых отвернулась вся «черная» Африка, как в стародавние колониальные времена… Мои прежние предрассудки исчезли, как дым, и уступили место новым убеждениям - таким, в которых «белый» человек чаще всего означает «плохой». Смогу ли я теперь избавиться от этих мыслей?
        Под голубым небосклоном я пересекаю долину Среднего Атласа, воскрешая в памяти картинки из двух лет моей африканской жизни. Смертельная тоска, эпидемии СПИДа и малярии, «Земля добрых людей» в Мозамбике, переходы по зарослям, кишащим хищниками, путешествия вдоль пустыни… А еще распахнутые настежь двери, горячий чай, традиционный кофе Эфиопии, совместные трапезы, заправленные постели… Нил… Единый на всех Господь Бог… А потом тихое и скромное Марокко сразу после щедрого Алжира. Всего через какой-то час окончится этот этап моего пути. Я прохожу перед королевским дворцом и попадаю в Рабат. Не спеша двигаюсь прямо к морю, набираю в ладони соленую воду. Свои новые мысли я доверяю сейчас только этой пене морской. Завтра мне предстоит ночевать уже в Португалии…


        Эль-Кихот

2 декабря 2005 - 30 марта 2006
        Португалия, Испания

        Целый ворох пожелтевших листьев причудливой мозаикой украшает мокрые тротуары. Чем-то похоже на осень в Квебеке…
        Этим утром, 3 декабря 2005 года, Лиссабон уже переоделся в рождественский наряд, витрины магазинов сияют тысячами лампочек, а внутри высятся груды новогодних подарков. Я наслаждаюсь этим зрелищем со смешанными чувствами. Обувь, часы, украшения, бижутерия для собачек… Даже пластмассовые манекены кажутся мне сейчас настолько красивыми, чтобы купить их и как-нибудь напялить на себя. На шее у меня до сих пор повязан мой суданский платок. Я пришел сюда издалека, с другой планеты. Но никому, кажется, до этого нет дела. И, уточняя дорогу у прохожего, я вдруг по его испуганному лицу понимаю, что ему не по себе от того, как жадно я пожираю глазами пачку печенья в его руках. Да, я голоден, как волк, а там, откуда я только что пришел, не принято есть на людях, а если ешь, то будь добр поделиться с ближним. Но этот малый, видимо, решил, что я сейчас брошусь на его печеньки. Мне нужно срочно перестроиться на знакомую культуру поведения, но эта перспектива совсем не радует. Все кругом кажется слишком упорядоченным, организованным, концентрированным. Только через несколько дней я избавляюсь от привычки махать
встречным рукой, прекрасно понимая, что меня принимают за придурка… И опять нахожусь в полной растерянности, в очередном культурном шоке.
        Отсчитываю пятнадцать евро, чтобы оплатить сегодняшнее проживание, а затем, с трудом волоча ноги, отправляюсь в простенький ресторан и заказываю рыбу. В глубине зала надрывается телевизор, а вокруг теснятся футбольные фанаты - завтра важный матч Лиги чемпионов. Здоровенный ирландец в майке «Манчестер Юнайтед» присаживается рядом на лавку и с гордостью показывает мне свой билет. Он говорит очень громко, мой новый знакомый Дано Дойль, то и дело прерывая свою речь громким раскатистым смехом. Он звучно хлопает меня по спине, заказывая пиво: «…и принеси еще виски! Налей-ка Canadian Club[70 - Сорт канадского виски.]моему другу - пусть ностальгирует!» - вопит он, не стесняясь своей неотесанности и скверного северного акцента. Шотландский J&B тоже подойдет, и я выпиваю свою порцию одним махом. В течение следующего часа он просто заваливает меня историями о своих путешествиях, болтает про Южную Африку, про знаменитого пса из Саймонстауна, про белых медведей из Черчилля, про пункты продажи воды в Тегеране… Мой собеседник так много говорит, что я уже и не слушаю, но, похоже, он задался целью притормозить
бег моих грустных мыслей и не позволить им загубить меня. К концу нашего ужина он вытаскивает две купюры по пятьдесят евро и перекладывает их в мой карман со словами: «Жан, запомни! Когда ты находишься на грани, падать ниже уже нельзя - некуда!» Напомнив мне эту избитую истину, он натягивает на голову кепку с эмблемой своей любимой команды и гигантскими шагами уходит. Какие же славные ребята эти ирландцы! Он раскусил меня за несколько секунд. Неужели моя тоска настолько всем видна?
        В последующие недели, пока я иду по землям соседней Испании, тоску развеять никак не удается. Ко всем знакам внимания, что оказывают мне принимающие семьи, я остаюсь абсолютно нечувствительным - как если бы между нами поставили непреодолимую преграду. Отчетливо понимаю, что ни с кем не могу наладить контакт. Все кажется чужим, а на дороге буквально все выводит меня из равновесия! Чистенькое до омерзения дорожное полотно и идеальная разметочка, скорость проезжающих автомобильчиков, рекламные плакатики… За пять с половиной лет мой мозг разучился воспринимать сотни, тысячи этих скрытых рекламных посланий. Я жалею людей, которые постоянно гонятся за деньгами, страдаю от изобилия фраз, написанных в сравнительной и превосходной степени. Не могу смотреть на эти «супер», «экстра-класс», «наивысшие» и «наилучшие» словечки, которые тут и там попадаются мне на глаза, портят прелесть окружающего пейзажа и всерьез меняют наше личное представление о бытии. Мне кажется, что я в обществе мутантов иду по миру, которым правит ложь… Однажды утром замечаю на горизонте, со стороны Средиземного моря, едущую навстречу
мне группу велосипедистов. В своих ярких трико они почему-то напоминают мне лягушек, которых я встречал в долинах Амазонки: те так же сидели на ветвях, с синхронной точностью метронома сводили и разводили свои коленки, словно подчиняясь непрерывному ходу технического прогресса. Велосипедные шлемы тоже почему-то рассмешили меня, не хватало только длинного буратинистого носа, чтобы довершить карикатуру… Или, может, стоило бы воткнуть им вместо носов морковки? Они молниеносно промчались мимо меня. Им ни в коем случае нельзя останавливаться, только вперед и вперед! Я вспоминаю, что когда-то был точно таким же. Человек бьется над тем, чтобы изобрести машины и механизмы еще более совершенные, нежели он сам. На Западе бедными принято считать тех, кто ничего не потребляет, - так раньше рассуждал и я.
        Несколькими днями ранее, проходя по плодородным землям Ламанчи, где когда-то стояло множество мельниц, я сам себе вдруг напомнил Дон Кихота. Интересно, насколько далеко можно зайти в своей борьбе во имя великой цели? В этих долинах на смену обычным мельницам пришли гигантские белые ветряки с огромными лопастями. Старинных мельниц больше нет… И мой марш мира не имел бы в этих краях никакого смысла. Через некоторое время после своего старта я кое-что понял: у меня нет никакой определенной цели. Я иду просто так, и только люди, которых я встречаю на своем пути, придают путешествию смысл. Без них из моего марша не вышло бы никакого толка. Что такого я могу рассказать этим западным людям, окопавшимся в своем мирке? В прекрасных горах Толедо я вынашиваю идею избежать путешествия по Европе. Например, можно двинуться в сторону моря и сразу за Италией перебраться в Турцию и на Ближний Восток…


^ИСПАНИЯ^
        Границу я пересекаю 31 марта 2006 года в Пиренеях. В деревеньке Пертус впервые встречаю самого натурального француза, круглолицего пухлого полицейского по имени Жан, моего тезку

        - О-ля-ля! Так вы пешком пошли в кругосветку? Мда! Оно того стоит! Ох! О-ля-ля!
        Потом по дороге из Пертуса в Булу какой-то прохожий дарит мне бутылку вина. А офицеры, которых я прошу символически «проштамповать» мой паспорт печатью еще одной страны, принимают меня как родного и возвращаются из погреба с бутылочкой вина, закупоренной еще в те времена, когда не было Евросоюза. Вместе с ними я смеюсь и с удовольствием шучу, но сердце мое где-то далеко. Я не признаю Европу отныне еще сильнее, еще яростнее, чем до моего знакомства со странами «третьего мира».
        Уходя из родной Канады, я повернулся спиной к тому человеку, которым был. А сейчас вновь посмотрел на себя в зеркало.
        И мне стало жутковато от того, что я увидел. Правда в том, что я боюсь своей собственной сути…


        Здорово, братцы

31 марта 2006 - 23 июня 2006
        Франция

        Эта встреча произошла по дороге в Севенны[71 - Cevennes, часть Центрального массива, горная цепь в северном Лангедоке, на территории которой расположен одноименный биосферный заповедник. Прим. ред.] через несколько дней после того, как я добрался до Франции. Я намеренно сошел с основной магистрали, порядком устав от безумных скоростей, и решил подняться на север страны по шоссе № 17. А еще я устал от людской недоверчивости, которую видел везде, стоило лишь приблизиться к любому случайному встречному… Я все еще с содроганием вспоминаю эпизод у ворот местной фабрики, когда наудачу спросил дорогу у какой-то работницы. Крошечная опрятная женщина вместо ответа отпрыгнула от меня так, будто ее вытолкнуло с места пружиной, и убежала прочь, прижимая к груди свою сумку! «Поймите правильно, мсье, здесь кругом столько насилия и криминала…» А я-то надеялся встретить чуть больше тепла и простоты в людях. 14 апреля, ближе к вечеру, проходя через местечко Лезан, укрывшееся среди зеленеющих долин, где произрастают виноградники, оливы и сосны, я встретил мужчину, который чинил свой сарай. Ив Мишель запросто
ответил улыбкой на мою. Из Канады? Знаем такую. Переночевать? В сарае есть оборудованная комнатка. Но для начала давай-ка поедим! И едва он прихватывает меня за локоть, я понимаю, что его акцент мне до боли знаком. Меня будто окутывает дыханием родных краев. Он прибавляет, что супруга его - женщина суровая, но я захожу в этот незнакомый дом с полным ощущением, что здесь меня давно ждали. Весь вечер проходит у нас в непринужденных беседах. Мишель рассказывает мне истории: про гугенотов, которые в этих краях боролись против притеснений католиков, а следом - про сорт винограда, из которого делают знаменитый piquette[72 - Терпкое вино из виноградных выжимок. Прим. ред.], - и обволакивает своим чудесным, родным, знаменитым северным говором… А тем временем Рене, его супруга, с неизменной улыбкой на лице подрезает мне еще хлеба, подливает в мою тарелку еще и еще супа с капустой, который томится рядом, на плите. Я погружаюсь в приятную истому и понимаю, что эта пара пенсионеров ненавязчиво и мягко вернула меня в культуру, знакомую с детства. Как долго я ждал этой минуты!
        Выходит, нужно было четыре месяца топать по этой суматошной, сверхсовременной и напичканной хайтеком Европе с ее вечной лихорадкой, чтобы наконец однажды разбился тонкий лед, отделявший меня от моих корней. Я размышляю об этимологии выражения «коренной житель», что означает «абориген» и «туземец», но прежде всего указывает на место, где находятся наши корни. Во всех странах, по которым я шел, только у местных жителей, у коренных, я подсматривал те нехитрые ценности, которыми сам всегда дорожил. И вот, положив ложку на гладкую поверхность кухонной клеенки, я впервые чувствую, до чего мне хорошо.
        Лангедок пересекаю, выбирая самые солнечные местечки, обласканные нежным весенним бризом. Приближается пора первого причастия и Светлой Пасхи. В садах Роше-гюда, за каменными стенами, в которых проделаны высокие окна, раздаются радостные возгласы. Их звуки уносит чистая вода ручейков, где плещутся рыбки. Я располагаюсь чуть поодаль, устанавливая палатку в долине Роны прямо в виноградных зарослях. Пройдя насквозь Лион, начинаю чувствовать, как незаметно потеплела атмосфера кругом, будто чем дальше живут французы от воды, тем помыслы их чище. Все-таки чудные, странноватые эти люди, которые встречают меня на подходе к деревням с неизменным бокалом вина в руках, а затем пускаются в пространные беседы вокруг огромного щедрого стола… Вдоль проселочных дорог на бескрайних лугах золотистые лютики и пунцовые маки щедро делятся своей пыльцой с пчелами, а по напитанным дождевой водой полям неспешно вышагивают жирные шаролезские коровы, чьи копыта утопают в грязи. Я срываю ромашку и цепляю ее себе на шляпу, вспоминая с ностальгией свои первые шаги в районе американского Вермонта, в самом начале пути, когда
какой-то встреченный мною старичок протянул мне скромный полевой цветок, сорванный на обочине дороги. Поле Вермонта очень похоже на то, что сейчас простирается передо мной, а его улыбка очень напоминает те добрые лица, которые встречаются мне здесь… Картинки старой доброй Европы кажутся мне родными воспоминаниями из далекого детства - пропитанные стойкими ароматами сена и навоза, сладким вкусом клевера, на котором еще не высохли капельки росы. Как выглядят теперь поля, принадлежавшие моему отцу? А как чувствует себя он сам? Прикован ли он до сих пор к больничной койке? С ним ли Элиза? У моей дочери вот-вот родится второй малыш, на днях Люси написала мне об этом. Я бы хотел прямо сейчас подарить им целую охапку этих полевых цветов…
        Сегодня вечером, 15 мая, я прошусь на ночлег к незнакомому фермеру, который с трудом тащит два полных ведра козьего молока. Я ночую у него в хлеву между копнами сена, под охраной беспрестанно квохчущих несушек. И в это самое время за тысячи километров отсюда моя новорожденная внучка издает свой первый крик! Этой ночью между канадской рекой Сен-Лоран и долиной французской Луары перекинут невероятных размеров мост, фантастический и неправдоподобный, сошедший с эскизов Гюстава Эйфеля, сделанных по поручению Бриара. Несмотря на расстояние, между мной и только что появившимся на свет младенцем возникает такая же прочная и нерушимая связь, как и та, что связывает меня с моими предками из Пуату, которые высадились в 1644 году на берегах Новой Земли и отправились в Акадию. Прикоснувшись к собственным корням, я наконец сумел примириться с незнакомой мне доселе культурой, которая, в сущности, была для меня родной.
        В последующие дни я планомерно прохожу через Десиз, Невер, Фонцелан, Пуг-лез-О и милую деревеньку Шарите-сюр-Луар, где ненадолго задерживаюсь. На мосту, перекинутом через последний «девственный» поток на моем пути, вдруг припоминаю, что мне рассказывали о квебекской вечеринке, которая пройдет в этих краях. В сумерках добираюсь до массивных дверей сельского клуба в Эрри неподалеку от лесочка в начале деревни. Меня встречают радостными возгласами. «Так это же тот самый tabarnak[73 - Ругательство, которое используют в Квебеке по самым разным поводам. Однако здесь оно выражает скорее радость по поводу прихода гостя.]с рынка!» - восклицает один из музыкантов, размахивая руками, а его белокурая спутница увлекает меня к центральному столу. Там два часа подряд меня кормят популярным здесь блюдом - соленой свининой с чечевицей[74 - Популярное французское блюдо.]. А я все ем, и ем, и ем, и смеюсь над их шутками, а потом снова пускаюсь в путь, чтобы снова пить и есть, есть и пить, - каждый хуторок и каждая деревушка оставляют мне на память частичку своего колорита и горсть своей земли, такой непохожей ни на
какую другую на свете. Упоительно часто я слышу одни и те же слова: «Давай-ка, братец, заходи прямо в погреб!» Мой новый знакомый Мишель застал меня врасплох своим предложением: «Спускайся, я покажу тебе свои troussepinette…» Я краснею[75 - В переводе с французского это словосочетание обозначает не только название тернового ликера, но и обычные панталоны.] и бросаю на него тревожные взгляды. Но все же соглашаюсь спуститься вдвоем под мрачные своды погреба, где хранится его драгоценное сокровище - ликер из темных плодов терновника, настоянных на отменной водке. Мы разопьем его тут же, в погребе, как два подпольных эпикурейца. И вот уже мне кажется, будто я держу в своих ладонях и всю землю целиком, и саму жизнь, упрятанную по воле человека в капли умопомрачительно вкусной настойки.
        Алкоголь расслабляет и тело, и душу. А этим французам я запросто продам собственную шкуру…
        В Немуре выбираюсь из погребов Гино нетвердыми шагами после того, как целый час провел там - в частном хранилище страстного винодела. В моей голове до сих пор звучат слова его оды, посвященной собственным виноградникам, плодородной почве, щедрому солнцу, которое предпочитает уходить в закат именно в этих краях, над его землями. Я опять изрядно перебрал - а разве были варианты? - и уже прошу пощады. Хмель вкупе с усталостью действуют безотказно… я готов воспарить… расцвести… вознестись… благоухать… и со смехом промчаться по дороге, лежащей под моими ногами…
        В Париж вхожу вечером 1 июня, осыпая его мостовые тысячами песчинок и крупиц французской земли, принесенных отовсюду, где бы я ни шагал. Вхожу с юга и двигаюсь на север французской столицы, где меня уже ждут Джамиля и ее сестра Жасмин, прелестные дочки еще одного моего ангела-хранителя, доброго знакомого из Алжира - кажется, что из моей прошлой жизни. Они живут в квартале, очень популярном среди выходцев из Северной Африки и похожем на удивительное африканское зеркало. Те слова, что я слышал на юге Франции по поводу ощутимой напряженности между разными национальностями, здесь снова приходят мне на ум. «Они жестокие», «опасные», «они здесь никак не приживутся» - резкие реплики… непримиримость и страх перед этими людьми вынуждают европейцев плотнее запирать свои двери с последними лучами уходящего дня. Мне кажется, что они построили слишком сложную систему запретов, которая не позволяет чужакам подниматься по социальной лестнице. И пока я слоняюсь по городу из одного квартала в другой, жесткое деление жителей на «своих» и «чужих» расстраивает меня окончательно. Некоторые встречные кажутся мне
настолько мертвенно-бледными, что хочется подбавить цвета в кровь, текущую в их жилах…
        Еще дней десять я продолжаю бороздить столицу моды и любви, нанося визиты, делая покупки и посещая врачей. Доктор, которого я повстречал в Шатильон-сюр-Луар, подарил мне полностью оплаченное обследование в госпитале Святого Антония, дополнив мою медкарту неведомым «протоколом исследования состояния здоровья путешественников на длинных дистанциях».


^ФРАНЦИЯ^
        В штаб-квартиру ЮНЕСКО я попал почти беспрепятственно, но был настолько польщен этим фактом - меня здесь приняли единственный раз за все одиннадцать лет! - что даже почувствовал недомогание. А потому вся моя грудь была в следах от медицинских банок. Неделей ранее меня пригласили в качестве почетного гостя и наблюдателя на II Международный салон мирных инициатив. За круглым столом собрались докладчики, и радикально настроенные левые выступали с протестом против господства капитала, который, по их мнению, уничтожает все живое. Какой-то католический епископ взял на себя смелость выступить с возражениями. Это сделал не имам, не раввин… Рекламные стенды вдоль зала изображали матерей и их младенцев, погибающих в пустыне от голода. Это была наглядная пропаганда нищеты черного мира и богатства мира белого. Вся эта «красотища», как красная тряпка перед быком, маячила перед «послами доброй воли». И у меня возникло непреодолимое желание вскарабкаться прямо на стол и закричать, что в мире все совсем не так просто: ответьте же, почему в странах, находящихся у черты бедности, так ничтожно мал уровень суицида?
Почему в «бедных» странах мне доводилось видеть гораздо больше искренних детских улыбок, каких я больше нигде в мире не встречал? О каком подлинном богатстве мы можем говорить, что можем принести этим людям, если сами давным-давно растеряли свою подлинную доброту? На сцене продолжались бесконечные дебаты, как вдруг в зале поднялся какой-то мужчина и отчетливо произнес: «Мира не будет до тех пор, пока нет любви». И покинул зал. Его выступление вызвало взрыв хохота, а приглашенные знаменитости со сцены продемонстрировали собравшимся свои отличные зубы, изобразив скептические улыбочки. Я все никак не решался покинуть зал вслед за тем парнем. Но он был чертовски прав. И среди всех выступавших он был лучшим…
        С Парижем я наконец прощаюсь 12 июня, спеша поскорее снова повидаться с настоящими людьми, землей и дорогой. Следуя по набережным Сены мимо лавок букинистов, сразу за площадью Насьон сворачиваю в сторону Нотр-Дама и качу свою коляску до Пирамиды возле Лувра, а потом иду через сад Тюильри в сторону Елисейских Полей. Везде - от дворца Шайо до Эйфелевой башни - все неспешно потягивают пиво на открытых верандах кафе, а я иду в сторону пригородов, с интересом наблюдая, как с годами и столетиями меняются декорации, но в театре человеческих жизней разыгрывается все та же избитая вечная пьеска. А я… Я опять пью! Сидр, поммо, кальвадос[76 - Традиционные нормандские алкогольные напитки на основе яблок. Прим. ред.]… И иду дальше…
        Вижу, как стоящие перед пушечными жерлами у музея Великой войны[77 - Имеется в виду Первая мировая война. Прим. ред.] жители Отона искренне плачут, читая список канадских солдат, участвовавших в освобождении их города шестьдесят лет тому назад. А я уже шагаю вдоль берегов реки Риль, окруженной прелестными белеными каменными домиками, до самого устья Сены, где раскинулся порт Онфлер. Я представляю, как Самюэль де Шамплейн, основатель Квебека, приветствует здесь толпу перед тем, как отчалить со своими кораблями к берегам Канады. Вижу, как тысячи французов поднимаются на борт кораблей, которые повезут их в страну грез. Они готовы противостоять холоду, цинге и тысяче других опасностей, поджидающих их на пути, лишь бы покинуть навеки эту старую феодальную Европу, где для них уже нет места. Купцы разоряются и скатываются в нищету, а бедняки внезапно добираются до вершин благополучия - вот она, мечта о Новом Свете! Вокруг меня на небольшом пространстве теснятся фахверковые домики со сланцевыми крышами. Их окна украшены цветами, чтобы поприветствовать «невест из Европы», «дочерей Короля»[78 - Так называли
француженок, которые отправлялись к берегам Северной Америки, чтобы выйти замуж за французских поселенцев.], отбывающих в Новую Францию. Я жду, когда начнут звонить колокола местной церкви и когда отзовутся им в унисон бочки, скатывающиеся по черным камням набережной. «Эй, парень, неси-ка сюда свой сидр, и давай выпьем за наше здоровье! Попутного тебе ветра!»
        Мне нравится порт Онфлер с его корыстолюбием и сумасбродством. Жить - это значит путешествовать - открывать новые страны и открывать самого себя. Я направлюсь вдоль побережья до самого Трувилль-сюр-Мер, где Доминик - Великий маринист[79 - Имеется в виду скульптор-маринист Доминик Жюссе.] - пригласит меня переночевать под его крышей. Я награждаю этого человека таким звучным именем с первого же взгляда на него. Непослушные волосы обрамляют резкие черты его лица. Он протягивает мне ладонь лодочкой, так, будто не выпускает из рук стамеску. В свой мастерской он часами готов обсуждать мое «великое плавание без лодки и паруса», не забывая в паузах отвешивать оплеухи своему сыну Николя, который норовит влезть в разговор, поскольку унаследовал от отца страсть к путешествиям. Он думает, что во мне встретил «целый мир в одном человеке». Бедный фантазер, он даже не подозревает, что в собственных руках тоже держит великую Историю.
        Завтра я встречусь с Жаном-Алексисом из Байё, который занимается следующим этапом моего путешествия. Алексу хочется, чтобы я увидел здешний порт и побережье, где произошла высадка союзников[80 - Debarquement, D-Day, или Overlord - масштабная операция по высадке войск союзников на побережье Нормандии в 1944 году в ходе Второй мировой войны с целью освобождения Франции от фашистской оккупации. Прим. ред.], музеи, мемориальные кладбища. Но по мере того как истекают дни моего пребывания во Франции, я вижу в основном только его. Его заботу, его душевное тепло, его добрую улыбку во время наших прогулок на пляжах Шербура…
        Выхожу прямо к морю, откуда отплываю в Ирландию, храня в своем сердце Францию и открыв душу целому миру.


        За тебя, отец!

28 июня 2006 - 2 октября 2006
        Ирландия, Шотландия, Англия, Бельгия, Голландия


        - А деревня, в которую я иду, большая?

        - Нет! Там всего две пивных. А вот в следующей - целых четыре.
        Я делаю остановку в тени деревьев у обочины и некоторое время обдумываю сказанное. Четыре паба - это в четыре раза больше шансов провести ночь в тепле и комфорте, и эту перспективу надо всесторонне рассмотреть. Моя одежда промокла. Коляска тоже. Мои ботинки шлепают по мокрому асфальту и чавкают, как вантуз в раковине. Дождь льет без конца с тех пор, как я преодолел окутанный туманом перевал Олд Хед в графстве Кинсейл. Порывы ветра треплют проплывающие в вышине облака, а проливные дожди просто-таки низвергаются на менгиры и дольмены[81 - Доисторические каменные сооружения.], молчаливо устремленные в поднебесье. Я уже мечтаю о кружке темного пива, которую подниму в глубине какого-нибудь паба, поближе к камину.

        - Так, говоришь, четыре кабака?

        - Да, четыре. Немного…
        В этих краях общественная значимость места измеряется галлонами потребляемого пива. Паб в Ирландии - не просто питейное заведение. Это настоящее искусство жить. Если хотите, религия. Под его крышей посетители рассаживаются с тем же рвением и усердием, с которым прихожане преклоняют колени в церкви. А тот, кто избегает посещения паба, навлекает на себя самые серьезные подозрения и подвергается допросам с пристрастием, как в Средние века при обвинении в колдовстве. Паб - это жизнь. А от жизни нельзя отгородиться, иначе она не имеет никакого смысла! Этот неписаный закон подходит мне идеально. Ведь я вырос в восточных кантонах, в самом сердце провинции Квебек, населенной сотнями тысяч выходцев из Ирландии. И потому все вокруг - музыка, еда, грубоватая и искренняя атмосфера - напоминает о моем детстве. Еще бы не было этого мерзкого дождя, чья сырость пробирает до костей… После долгих лет воздержания на Африканском континенте я удивляюсь той скорости, с которой ко мне возвращается вкус к спиртному. Уверен, произошло это благодаря тому, что именно в Европе находится та ось, вокруг которой вращаются все
нормальные человеческие взаимоотношения, - тот самый базовый элемент, так необходимый любой задушевной компании. В старинном ирландском пабе Тони встречает меня возгласом: «Входи скорее! Сейчас ты поможешь сбыться моей мечте!» Скрипач-неумеха подыгрывает звукам ирландской болтовни… «Slanshal» - и полные до краев кружки, в каждой из которых плещется добрая пинта пенного Гиннесса, чокаются друг с дружкой, и мы снова и снова пьем.
        Ирландия повсюду встречает меня атмосферой нескончаемых праздников и звуками песен. От одного паба к другому я иду с той же стремительностью, с которой звучит местный северный говорок, и наконец добираюсь до Белфаста, где сажусь на паром, который отвезет меня в Глазго.
        А там меня встретит родной сын.
        Он появляется под моросящим дождиком, с небольшим рюкзаком за плечами. Мой Томас-Эрик. Он так вырос и изменился, что даже родной отец с трудом узнает любимые черты в этом бородатом парне, который только что обзавелся новенькой страховкой для начинающих водителей… Я припоминаю нашу прошлую встречу в Коста-Рике, когда он начинал грезить путешествиями… С той поры прошло пять лет. Теперь он живет в Германии, в самом центре квартала художников на востоке столицы. Он приехал, чтобы пройти вместе со мной часть пути: от загадочного Глазго через очаровательный Эдинбург до развалин вала Адриана[82 - Оборонительное укрепление длиной 120 км, построенное римлянами при императоре Адриане в 122-126 гг. для предотвращения набегов пиктов и бригантов с севера. Строительство начато после истребления пиктами IX Испанского легиона в 117 г. Пересекает Северную Англию от Ирландского до Северного морей у границы с Шотландией. Является самым значимым памятником античности в Великобритании. Прим. ред.] в Великобритании. И, разумеется, мы с ним поднимаем тост: «Ну-ка, налей моим канадским друзьям самого лучшего виски!
Не-ет! Во-он того, леве-е, с др-р-ругой полки!»
        Эти дни надолго останутся в моей памяти как исключительное, самое лучшее время. По пути мы говорим, и говорим, и еще говорим, без остановки, пытаясь наверстать упущенное время, словно раньше кто-то запрещал нам столько общаться. Мой дальний поход невероятно сблизил нас и позволил - как в мечтах - жить без каких бы то ни было стеснений и обязательств, стать полностью свободными от предрассудков. Я подтруниваю над его страхами - «Папа, что будем есть? Где будем ночевать?» И со смехом отвечаю: «Без разницы! Можем спать под мостом, можем попроситься к кому-то на ночлег. Мы вольны делать, что захотим, сынок! Смотри: это и есть свобода. Та самая, о которой все кругом талдычат, а я, сынок, так живу! Понимаешь?» Конечно, он понимает. Я надеюсь, что он научится этому на моем примере. Отец, которому нечего завещать или подарить своему сыну, счастлив поделиться с ним этим уникальным опытом - жить полной жизнью, дышать полной грудью, привязываться только к настоящему и ничего не загадывать наперед. Учеба моего сына подходит к концу, а вместе с ней и беззаботные студенческие годы. Я чувствую, как нарастают в
его душе страх и стресс, скрытый, невысказанный, но не волнуюсь за моего мальчика. Он прекрасно знает, что для него открыто множество дорог.
        Мы прощаемся, пообещав друг другу скоро встретиться в Германии, и я отправляюсь дальше на юг, в сторону Англии. Шестую годовщину своего марша отмечаю в графстве Линкольншир, в странной атмосфере старенького бара в Слифорде. Склонившись над огромной тарелкой хаггиса[83 - Шотландское блюдо: бараний рубец (отдел желудка), фаршированный потрохами.], из полумрака обитого темными деревянными панелями заведения я наблюдаю, как дождь моросит по брусчатке мостовой. Неподалеку отсюда стоит Линкольнский замок, почти тысячу лет служивший дворцом правосудия и тюрьмой. Должно быть, там до сих пор живут привидения… Я любопытствую: «А это точно старинный паб?» Хозяин с гордостью подбоченивается: «1672 года, сэр». Потом прибавляет: «Вы можете здесь переночевать. Но я должен кое-что сказать…» Понизив голос, он по секрету сообщает мне, что в его заведении тоже обитают привидения. Одно из них - Алиса, другого зовут Эрнест, и он был мясником, который в 1926 году погиб при загадочных обстоятельствах. «Иногда на кухне слышно, как кто-то роняет нож… Он ищет свои кухонные принадлежности, сэр… Но мы не обращаем на это
внимания! Они оба безобидные ребята!»
        Англия любит своих призраков, будто родных, и они, без сомнения, являются частью этой дивной страны, чья история полна загадок и магии. Я обожаю здешних жителей, которые искренне верят в призраков, колдовство и тайны. Они сохранили в себе неподдельную детскость, сияющую и вечную, которая всегда оберегала и будет оберегать их от циничности и издевок.


^АНГЛИЯ^


^ШОТЛАНДИЯ^
        Я шагаю по сельской местности, везде встречая на своем пути милые домики в нормандском стиле, и наконец достигаю берегов извилистой Темзы. Дэвид Притчард радушно встречает меня в своем пестром, шумном квартале. Мы с ним познакомились три года назад в Малави, куда он приезжал на сафари. В его родном лондонском квартале причудливо смешались все национальности и народы мира. Я восхищенно говорю Дэвиду: «Ничего себе, как вас тут оккупировали!» А он отвечает с типично британской холодностью: «Верно. Сначала мы завоевывали мир. А теперь мир колонизирует нас».
        Из Дувра по Ламаншу перебираюсь в Кале и пересекаю в самом начале сентября границу Бельгии. Здесь повсюду в деревнях, расположенных в залитых речной водой долинах, сушатся на солнце всевозможные вещи: мебель, ковры и разная домашняя утварь. Причем сушатся прямо на лужайках перед домами… Страна только что пережила ужасные наводнения, каких не случалось уже сотню лет, и разговоры о причиненном ущербе - главная тема для обсуждений в каждой придорожной таверне. Под шум, смех, шутки и прибаутки неспешно течет здесь жизнь пышной, изобильной и стремительно развивающейся Европы. А я чувствую себя здесь на удивление свободно и раскованно: мне больше не приходится переживать культурный шок. Вдали от всякой экзотики я предоставлен самому себе и своим мыслям. Я занимаюсь самокопанием. Несколько недель тому назад в Линкольне я перешагнул символический экватор своего путешествия, впереди еще шесть лет пути, мне предстоит прошагать половину планеты. И я уже начинаю спешить домой. Люси, с которой я разговариваю теперь почти каждый день, сгорает от нетерпения… Мы с ней перестали искать скрытый смысл в моем
путешествии. Мы просто живем, вот и все. Однако недавно на сайт, где отслеживается мое путешествие, пришло сообщение, которое заставило меня вздрогнуть: «Я не понимаю, зачем нужно идти пешком по миру. Разве что для того, чтобы износить побольше ботинок». Какая-то дамочка недоумевала, негодовала и брызгала ядовитой слюной. Я бы хотел ответить ей: ну давай, мамзель, попробуй-ка сама! Доставай из своих закромов десяток пар обуви и начинай их истаптывать, изнашивать, глядя, какой красивый мир тебя окружает. Отправляйся на удивительную встречу с собственным «я» и возвращайся с уймой сокровищ! Открой для себя мир с новой точки зрения, переживи расставание с теми, кого любишь и видишь каждый день. Не надо болтать об уважении к другим. Гораздо важнее понять, что прежде всего нужно уважать самого себя…
        В кафе неподалеку от Брюсселя я собирался отправить этот ответ Люси, как вдруг получил от нее срочное сообщение. И хотя мы с ней говорили только вчера, но…
        Я открыл письмо.
        Мой отец умер.
        Это произошло вчера вечером, 10 сентября 2006 года.
        Время остановилось. Той ночью я очень долго не мог собраться с мыслями, лежа в палатке и не чувствуя ни звуков, ни запахов, ни пробирающего насквозь холода. Я вернулся обратно к дороге, ничего не видя в густом тумане, и сам для себя абсолютно потерянный. Длинные баржи на канале Виллебрук, который связывает Брюссель с Шельдой, напоминали тонкие серебристые стрелы. Подъемный мост искрился золотом в лучах солнца. Я вспомнил, как однажды отец рассказал мне историю: случайный прохожий предсказал ему, что его сын однажды перейдет земной шар - как будто пройдет по золотому мосту. Сегодня, далеко в Канаде, мама положит останки моего отца в землю… А меня не покидает странное чувство, что сейчас он шагает рядом со мной. Я помню, что всего год назад говорил с ним из Александрии, это был наш последний разговор. «Мне недолго осталось, - сказал тогда отец. - И когда это случится, я не хочу, чтобы ты возвращался ради каких-то моих костей. Продолжай идти! А я наконец смогу к тебе присоединиться. Я ведь всегда мечтал именно об этом, а не о том, чтобы гнить тут на больничной койке…»
        И вот теперь я взял своего отца и повел за собой, в сторону Голландии. Я говорил с ним точно так же, как мой сын разговаривал со мной на дорогах Шотландии. Твое здоровье, отец! Мы с тобой ничего друг другу не сказали, но я знаю, что между нами нет никаких запретных тем, и моя внутренняя свобода стала твоей.
        За тебя, отец!


        Маленькая лошадка

2 октября 2006 - 19 ноября 2006
        Германия


        - Почему немцы меня невзлюбили?

        - Не бери в голову! Они тебя просто не замечают, ты же знаешь. Просто не замечают!..
        В тесном кафе в самом центре Ильцена в Нижней Саксонии мы вместе с Терри поджидаем, когда откроются магазины. Мы познакомились только вчера в зальчике центра для нищих и бездомных. Он читал роман Томаса Манна, я только не разобрал, какой именно. С тех пор как я попал в Германию, мне часто приходилось ночевать в этих чистеньких центрах, которые организованы по принципу семейных пансионов. В госпиталях, у пожарных или в полицейских участках меня прогоняли, потому что у них не было возможности оказать мне посильную помощь.

        - Сейчас осень, понимаешь, - Терри будто бы извиняется на тот случай, если я сочту его сограждан негостеприимными чурбанами. - Люди рано возвращаются с работы и уже не выходят никуда. А если бы ты попался им на глаза, они обязательно пригласили бы тебя в дом…
        Этот удивительный маленький человек с утонченными манерами все время прячет под всклокоченной бородкой меланхолическую улыбку. Я так и не решился узнать, откуда он, его застенчивость не позволяет задавать вопросы частного характера. Единственное, что удалось выяснить, - он немало путешествовал, поскольку умудрился детально расписать мне особенности системы социального обеспечения, позволяющей ему выживать. К примеру, в США нет единой государственной системы помощи бездомным, зато такие структуры есть в каждом штате и городе. Здесь же все наоборот: бродягами занимаются соответствующие компетентные службы.

        - Единственная моя проблема - это туалеты. Банально, но факт: надо платить пятьдесят центов, чтобы справить нужду. Так что приходится искать кусты поближе к железной дороге…
        По его удрученному тону я догадываюсь, что для него это довольно унизительное испытание, гораздо страшнее, чем голод, безработица и статус бездомного. В наиболее развитых обществах, к сожалению, самое обидное скрывается в мелочах. Глядя, как он удаляется от меня, придерживая левой рукой свои не по размеру огромные штаны, я и сам чувствую себя глубоко несчастным. У меня ноют ноги, моя видавшая виды запыленная колясочка жалобно скрипит на городских мостовых - еще бы, ведь она прошла всю Африку! Однако скоро нас поджидает самый большой и приятный сюрприз: всего через несколько дней в Гамбурге я увижусь со своими детьми. Я ничего не сказал об этом Терри, как будто счастья этой встречи, которого я толком и не заслужил, следует стыдиться.
        По крайней мере одно я знаю точно: надо поберечься. И потому решаю слегка изменить маршрут. В Санкт-Петербург я не пойду. Я сам себе кажусь слишком старым, чтобы остаться один на один с лютой зимней стужей в Дании, Швеции, Финляндии… После Берлина я сверну на юг, прямиком в Турцию, - пойду туда через Дрезден, через Прагу, через Грецию. Будет холодновато, но по крайней мере снега удастся избежать. И тогда я вернусь домой через пять лет, как планировал… Как по красной ковровой дорожке, я шагаю вдоль густых лесов и дорожек для велосипедистов. Иногда случается ночевать в местных тюрьмах - самых чистых из всех, что я когда-либо видел. А еще под мостами или просто под кронами деревьев, и всякий раз сердце мое ликует от ожидания предстоящих встреч. Как тут не помянуть добрым словом заботливых сотрудников приютов для бездомных, которые меня принимают на ночлег в разных городках и поселках, всячески холят и лелеют. Эти добрые люди - из тех же служб, что пожарные, полицейские и сотрудники социальной сферы - принимают меня с особым теплом, стараясь подыскать подходящее жилье. В их организациях я встречаю ту
же четкую структурированность, что читал во взгляде моего приятеля-бродяги Терри. Я все время чувствую, как опекает меня, словно свое неразумное дитя, эта Германия, такая по-отечески строгая и по-матерински заботливая одновременно.

^ГЕРМАНИЯ^
        Мой сын Томас-Эрик, влюбленный в эту страну, насквозь пропитался ее «правильной» культурой, и я очень рад за него. Когда мы наконец встречаемся, меня поджидает сюрприз - великолепная новенькая коляска и обновленный гардероб, подарок от известного немецкого магазина. Берлин я рассматриваю глазами своего сына - молодого и восторженного, восхищенного этим артистическим котлом, в котором он живет. Он рассказывает мне о том, как художники сквоттерствуют, как устраивают свои вернисажи, как, зная кодовое слово, проникают на подпольные вечеринки на востоке столицы. Сын с восторгом говорит об искусных мастерах, которые, чтобы отточить свои навыки, обходили всю страну, затрачивая на это путешествие три года и еще один день. С собой они брали только одну дорожную сумку и жили очень скромно, за счет того, что сами создавали и продавали, - да еще на подаяния, полученные от добрых людей. Он показывает мне обломки Берлинской стены, покрытые граффити всевозможных цветов, - будто каждый искал здесь местечко, чтобы оставить собственное послание миру. И наконец 30 октября мы садимся в поезд, который отвезет нас в
Гамбург, куда прилетят мои близкие.
        Через огромные стекла в зоне прилетов я вижу, как моя дочь Элиза-Джейн ведет навстречу нам по коридору щупленькую девочку, которую тянет к земле непомерно большой рюкзачок. Моя пятилетняя внучка Лори вся одета в розовое. Я присаживаюсь на корточки, и она принимается меня разглядывать, поначалу недоверчиво. Она медленно приближается, и мне наконец удается перехватить ее мрачноватый взгляд. Я ласково, очень осторожно прикасаюсь к ней… Она кажется такой крошкой, что я даже боюсь обнять ее, чтобы ничего не поломать. Но вдруг она сама прыгает ко мне на шею, и я, будто сквозь туман, откуда-то издали слышу, как смеется ее мать Элиза. Она хохочет! И хохотать она теперь будет во все горло, не переставая, на протяжении последующих восьми дней! Прижимая мою малышку Лори к сердцу, я думаю о французе по имени Мишель Хьюз из Экс-ан-Прованса, моем ангеле-хранителе, который сделал возможной эту встречу. Мишель так часто бывал в разъездах, что прекрасно знает, какова она - боль долгих расставаний. А еще у него такое доброе сердце, что он еще до нашей с ним встречи решил подарить мне свидание с моей семьей. Когда
шесть месяцев назад я прибыл в его дом, меня там уже ждала Люси. Мою историю Мишель прочел в каком-то журнале, попавшемся ему на глаза в одном из путешествий. Статья его тронула, и он решил подарить мне целую неделю счастья и любви. Он никак не мог смириться с мыслью, что я еще никогда не виделся со своей внучкой. В этом он сам признался мне однажды вечером. Он так великодушен, этот чудесный Мишель, что просто оплатил моим близким трансатлантический перелет.
        И вот в этот день, 30 октября, полулежа между чемоданами на полу гамбургского аэропорта, я почувствовал, как меня накрыло волной любви. Все последующие дни мы изредка выбирались из квартирки Томаса-Эрика, чтобы наскоро полюбоваться красотами Гамбурга. Но я смотрел только на своих любимых детей и на внучку, говорил только с ними и только о них, будто мне позволили припасть к драгоценному источнику неиссякаемой любви. Много часов мы играли вместе с малышкой Лори, валяли дурака, смеялись, ничего не делали. Мы кормили ее маленькую игрушечную лошадку и совсем не задумывались о том, что с нами будет завтра. Я так остро скучал по детству моей маленькой внучки, которое пропустил, но не сожалел ни о чем ни секунды. И когда нам все-таки пришлось сказать друг другу «до свидания», я уносил с собой в сердце крошечный кусочек этого беззаботного детства, а еще - ту самую маленькую лошадку Лори, которую я прикрепил к ручке своей коляски. Она так и проедет со мной до самого конца.


        Средний Запад

20 ноября 2006 - 6 марта 2007
        Чехия, Австрия, Словакия, Венгрия,
        Сербия, Македония, Греция

        Это край меда и крови. Земля встреч, обменов и путешествий между Западом и Востоком. Крошечный перешеек суши с богатейшими равнинами и скалистыми горами, за многие века приютивший стольких переселенцев, что все уже позабыли, кто же здесь был первым. Регион войн и страданий на перекрестке миров, смесь народностей и культур, рассыпанных, будто конфетти. Я ничего раньше не знал о Балканах… История хлынула на меня мощным потоком, швырнув мне прямо в лицо все кровопролитные войны, которые здесь велись во имя мира. Однако мир в понимании одних превращается в ад для других. Ведь сам феномен понятия «мир» не должен смешиваться с такими ощущениями, как жажда власти или страх смерти. Зимой 2007 года, оказавшись в Сербии, я узнал, что на земле есть такие места, где, наверное, больше никогда не вспомнят, что такое настоящий мир.


^АВСТРИЯ^


^ВЕНГРИЯ^
        Границу Сербии я перехожу ясным январским утром, в первый день нового года по православному календарю. Последние несколько дней в Венгрии позволили мне приспособиться к холоду и местным обычаям: легкому кружению вальсирующих пар, теплым посиделкам за щедро накрытым столом - и к обилию шнапса! Однако бедность как следствие многолетней войны и периода эмбарго, наложенного ООН, здесь просто-таки бросается в глаза. В полях вокруг дороги крестьяне лихо колесят на стареньком тракторе MF35, прицепив к нему борону. На такой штуковине я ездил в 60-х, когда учился водить трактор на ферме своего отца. Эта крошечная машина с двумя огромными колесами тарахтит как ненормальная и тащит за собой тележку, в которую забрался какой-то старичок. Я бы поклялся, что сейчас узнаю в этом дедуле своего дядюшку Эмиля, который так же разбрасывал в полях компост собственного изготовления… Запах горящего угля разносится над черепичными крышами кирпичных домиков, хаотично разбросанных по деревне. Собаки лают за оградами, куры выискивают корм, чтобы склевать его поскорее, и время от времени принимаются драться за какое-нибудь
зернышко. Доносится спокойная знакомая музыка. По пути я встречаю нескольких мужчин на мопедах с трескучими моторами. В качестве единственного средства защиты на этих гонщиках - старые строительные каски с защитными очками. Этот регион - Воеводина - долгое время принадлежал королю Венгрии, и мои новые знакомые с надеждой в голосе рассказывают, что когда-нибудь они войдут в Евросоюз и станут наконец поближе к своей настоящей родине. Две страны, с которыми граничит Сербия - Румыния и Болгария, - стали членами Евросоюза две недели тому назад. Эта новость заставила венгерских сербов пережить горькое чувство обездоленности - будто их бросила на произвол родная семья. Разношерстность жителей страны подчеркивает влияние прошлого: здесь по улицам ездят и старенькие «Лады» советского производства, и «Рено R5». Они колесят между руинами строений времен Османской империи, возведенных когда-то прямо на римских развалинах. Мимо проезжает повозка на деревянных колесах с металлическими ободами, которые нещадно скребут по асфальту. Возница направляет ее прямо к церковной паперти.


^СЕРБИЯ^
        В одной из деревушек я встречаю Мичку, он тотчас приглашает меня вместе пообедать, а его друг Грегорий у нас вместо переводчика. Их приглашение звучит так настойчиво, будто они задумали на примере гостеприимства по отношению к странному путнику - то есть ко мне - показать миру всю доброжелательность сербов, которые всегда и всем улыбаются, и отмыться от репутации скандалистов, обижавшихся на всех подряд десятилетиями. За блюдом со свиными ножками Мичку, заметно нервничая, объясняет мне, что он самый обычный ассенизатор. Чистит септики. «Нечего стыдиться, если делаешь хорошо свою работу», - отвечаю я, с неподдельным интересом слушая рассказ об эффективности этой очистной системы. «Nazdrovia!» - чокаемся мы друг с другом, и под конец трапезы Мичку протягивает мне лист бумаги с номером своего телефона. «Будут проблемы - звони. Я соберу целую армию, чтобы тебя выручить!» Еще через несколько недель я буду хохотать, слыша точно такую же фразу в четырнадцатый раз! Похоже, в этой стране я защищен всеми и ото всех! Но сейчас я сижу с Мичку, и даже он сетует на то, что творится в стране. Он вспоминает
страдания их несчастного соседа, Косово, и раскол бывшей Югославии на семь отдельных государств. Он сетует на крайнюю степень сложности взаимоотношений между различными сообществами.

        - Даже крошечная ссора детишек, - говорит он, - может привести к небольшому вооруженному столкновению на уровне взрослых.

        - Люди просто разучились радоваться счастью друг друга, - грустно добавляет Грегорий, опустив глаза. - Утром они просыпаются с чувством ненависти к самим себе и волей-неволей начинают ненавидеть всех остальных вокруг. Наши дети растут в атмосфере жестокости и нелюбви. И везде коррупция! Ты получаешь в месяц восемьдесят евро и, чтобы хоть как-то выжить, вынужден спекулировать чем-нибудь. Так делают все от мала до велика. В этой атмосфере очень трудно с кем-то подружиться…
        Грегорий признается, что сильно скучает по общению с иностранцами, а мне приходится приложить немалые усилия, чтобы наконец завершить беседу с этим упрямым сербом. Я ухожу, нагруженный двумя килограммами сосисок и колбас, но сердце мое болит - оно ранено ужасающе острым одиночеством этих людей.
        Проходя по берегам Тисы, которая буквально в нескольких километрах отсюда впадает в голубой Дунай, я то и дело встречаю душевных людей, которые говорят мне «Добро пожаловать! Входи!» Меня ждет целый хоровод лиц и судеб. Стефан вынашивает план постройки курортного комплекса на берегу реки… Славянин Градимир, работающий инспектором, наслаждается жизнью в атмосфере абсолютного семейного матриархата… Почтенная пожилая мадам Лепосава, которая никогда не снимает строгого черного платка, узлом завязанного под подбородком… Гробовщик Шимрак и его жена, хозяйка парикмахерской, которые беседуют со мной часами напролет, пока на вертеле жарится аппетитная свинина, чей аромат смешивается с запахом отменного шнапса, от которого я точно не откажусь, чтобы их не обидеть. Так много внимания, еще больше еды и целая река алкоголя! Вот какая Сербия открывается моему взгляду! Я вижу только ангелов, однако демоны здесь тоже присутствуют незримо, затаившись глубоко в душах… Как-то утром, когда мы вместе с детьми сажаем дерево мира на школьном дворе, я начинаю рассказывать ученикам о своем путешествии. Вдруг к нам
подходит еще один маленький мальчик.

        - А зачем мы сажаем это дерево? Учитель объясняет ему:

        - Потому что это символ мира в нашей стране, и это дерево будет расти, крепнуть. Сейчас оно хрупкое и слабое, потому что маленькое. Ты будешь его оберегать?

        - Да, буду, - убежденно заявляет мальчишка. - Если кто-то захочет его поломать, я ему морду разобью!
        Я отправляюсь в сторону Ниша[84 - Третий по величине город Сербии, после Белграда и Нови-Сада. В течение многих столетий - крупнейший на Балканах административный, торговый и военный центр. Здесь, в древнем городе Наис (лат. Naissus), родился император Константин Великий, узаконивший христианство. В разное время городом обладали фракийцы, иллирийцы, кельты, римляне, гунны, авары, византийцы, сербы, болгары и турки. Несколько раз он был оккупирован венграми и австрийцами. С 1878 г. является частью Сербии. Прим. ред.], одного из древнейших городов на Балканском полуострове, и следую по той старинной королевской дороге, что некогда соединяла могущественный Рим с провинцией Дакия, ставшей территорией современной Румынии. Зима то и дело засыпает нас тяжелыми снежными хлопьями, дети ловят их с радостным смехом и носятся, распугивая кур, вокруг колодцев под решетчатыми крышами. Дух султана Сулеймана Великолепного, который завоевал христианскую крепость Белград, до сих пор витает в этих местах, перечеркивая воспоминания о других пришельцах из Индии, Турции, Центральной Азии, Персии, Византии… По этим
землям они везли европейцам товары из Северной Африки, Китая, Эфиопии. Я представляю, как древние купцы медленно шагали с огромными караванами своих товаров - красочные процессии людей в пестрых восточных нарядах. Рядом шли одетые в лохмотья рабы, управлявшие быками. Следом двигались повозки, груженные специями, коврами и роскошными тканями. За ними, я уверен, шли прекрасные цыганки в развевающихся цветастых платьях, воры и бандиты. Странствующие проповедники едва успевали разбегаться в стороны, когда мимо проезжал какой-нибудь всадник. Интересно, сильно ли изменились с тех стародавних времен здания по краям дорог? Теперь здесь повсюду пшеница и рожь копнами свалены под соломенными навесами, которые служат амбарами. А жилые дома соседствуют с загонами для скота, закрытыми от дороги плетеными изгородями. Красочные острые шпили деревенских колоколен пронзают небесную лазурь, возвышаясь над полыхающими красным золотом маковками православных церквей. На исходе дня под помрачневшим небом я делаю остановку возле новенького сельского ресторанчика в Делиграде, городке, который уютно устроился в самом сердце
долины, окруженной живописными холмами. Зоран отрезает для меня большой ломоть ветчины, протягивает мне хлеб и пиво.

        - Ешь. Ешь. Как закроемся, пойдешь к нам домой ночевать.
        Он представляет меня своей пожилой матери, очень веселой и живой, а потом и всем своим предкам, чьи портреты в нарядных рамках развешаны на стене вокруг старинных ходиков. На кухне в печи горит огонь, но в комнатах довольно холодно, и я, весь дрожа, засыпаю под несколькими одеялами. Наутро Зоран отвозит меня на свою ферму, где есть курятник, небольшой свинарник, сарай для угля и небольшие навесы, под которыми разложен урожай кукурузы. Когда мы возвращаемся в сторону его ресторана, я замечаю вдали старинную часовню, которую явно поддерживают в хорошем состоянии: она стоит прямо на холме, а рядом видны следы траншей и палисадов[85 - Временное военное укрепление, деревянный частокол.]. Зоран объясняет, что здесь в 1806 году разворачивался один из важнейших театров военных действий. Это происходило во время первого после трехсотлетней османской оккупации сербского восстания против турок. Две тысячи отважных повстанцев сумели одержать победу над армией, насчитывавшей шестьдесят тысяч турецких солдат. С тех пор в крипте часовни, где упокоились все павшие в этом сражении сербы, стоит массивный
подсвечник, созданный из вражеских сабель и ружейных пуль. История гласит, что прадедушка Зорана, человек атлетического сложения, как только траншеи были вырыты, обежал их все и каждую попытался перепрыгнуть. Траншеи увеличивали до тех пор, пока даже он не сумел перескочить через них: тогда стало ясно, что ни один турок не сумеет сделать этого! Почти два века спустя Зоран хранит семейную легенду и пересказывает ее так эмоционально и задушевно, будто сам принимал участие в той битве. Его народ - это последние потомки крестоносцев, уверяет он, и даже небольшими силами они способны сдерживать захватнический пыл Ближнего Востока. Поскольку народы на Балканах непрестанно находятся в состоянии войны, они давно свыклись с тем, что имеют дурную репутацию среди остальных западных стран. Это стало почти нормой.

        - Но они забывают, что мы - форпост! Если падем мы, завоюют всех… Выслушав эти страшные слова, я провожаю Зорана до местной сельской лавки, где
        здешние мужчины обычно собираются, чтобы расслабиться, посмеяться и обсудить все, что творится на их родной земле и в соседних странах. На прощание я желаю им только одного: мира. И продолжаю свой путь по замершим зимним бесснежным пейзажам - чередование увядшей травы и коричневых квадратов пашен сейчас больше напоминает шахматную доску, случайно упавшую в эти холмистые долины.
        Чуть выше по дороге я наталкиваюсь на свалку брошенной военной техники, расположенную прямо у обочины. Но страшное зрелище позади, и новая жизнь снова набирает обороты. И вот уже какие-то пожилые дамы посылают мне благосклонные улыбки и приветственно машут руками. Возле домов сушится сладкая паприка, а вдоль обочины расставлены корыта для поросят. Я простыл, меня лихорадит, но сбавлять темп нельзя. У коляски слегка треснула ось, и я надеюсь, что в Нише все-таки найду нужные запчасти. Возле города меня нагоняет грузовик, и приятный мужчина с окладистой седой бородой окликает меня по-французски:

        - Залезай в кузов!
        Ось окончательно сместилась, и коляска вот-вот попрощается с одним из колес… Я принимаю приглашение и сажусь в грузовик Мило. Он уверяет, что поможет мне: у него полно друзей. По пути он, не теряя времени даром, рассказывает мне, что когда-то был подающим надежды футболистом и выступал за французский клуб. У его семьи есть своя кофейня-кондитерская, очень удачно расположенная в самом центре Ниша, где он не так давно организовал еще и небольшое кондитерское производство. Мне передается кипучая энергия Мило, и, воспрянув духом, я от души желаю его делу процветания.

        - Вот увидишь, - улыбается он, - у меня есть друг, он так починит - никогда не сломается!
        Мило берет на себя ремонтные заботы, а в это время его дочь показывает мне город. Погода стоит восхитительная, я предвкушаю скорую встречу с солнцем и теплом. Через шесть дней я попаду в Македонию, а еще через двенадцать - в Грецию. Город Ниш я покидаю с огромным списком друзей Мило, которые обязательно примут меня с распростертыми объятиями. По крайней мере, он так обещал. Ведь у него много друзей, не устает с гордостью повторять Мило. Я прохожу мимо сверкающего в лучах солнца нового моста, выстроенного взамен прежнего, на чью долю выпали обстрелы и бомбардировки сил НАТО, и говорю сам себе, что этому парню - Мило - очень повезло. Жизнь повернулась к нему лицом. Ему удалось выкрутиться. И у него есть друзья.
        В двух шагах от меня - на расстоянии брошенного камня - граница Косово. Возле нее я вижу здания, принадлежащие ONG[86 - Organisation non gouvernementale - общественные неправительственные организации, действующие на международном или национальном уровне, как правило, с какой-то определенной целью (медицина, правозащитная деятельность, культурный обмен). Аналог российских НПО. Прим. ред.] - неправительственным организациям, которые много лет подряд пытаются призвать различные местные политические партии к миру и согласию. И даже если их миссия не увенчается успехом, они вправе рассчитывать на то, что своей деятельностью помогают стабилизировать ситуацию в этом неспокойном регионе. Проще говоря, стервятники не решатся вцепиться в глотку своим соседям под самым носом у международных наблюдателей… Стелла, местная жительница, сотрудничающая с ONG, все равно недолюбливает этих «псевдогуманистов» за то, что их зарплаты сильно отличаются от доходов местного населения. «Как бедняки могут довериться тем, кто пришел сколачивать состояние там, где царит нищета?»
        В половине одиннадцатого утра, едва я пересекаю очередную границу, раздается звонок. Это Мило. Он интересуется, где я и как мои дела.

        - Все в порядке, не волнуйся, - заверяю я. Он напоминает:

        - Если вдруг какие-то проблемы, звони, не стесняйся! У меня много друзей…


        Меж трех миров: от Стамбула до Тбилиси

7 марта 2007 - 29 июля 2007
        Турция, Грузия, Азербайджан

        Горы, горы… Куда ни глянь, везде сплошные горы… Я все глубже забираюсь в Азию, следуя вдоль побережья Черного моря по горному массиву Догу-Карадениз, пересекающему Турцию с запада на восток, и цепи все более и более высоких горных хребтов. Слева от меня причудливыми каскадами низвергаются со склонов водопады, забрызгивая грязью новенькие симпатичные домики, искусно отделанные восточной мозаикой. С противоположной стороны, у моря, старинные деревянные кабестаны[87 - Лебедки.]стоят на каменистом пляже в ожидании рыбацких баркасов. Весна уже принялась разукрашивать цветами все вокруг. От великолепия здешних пейзажей, будто сошедших с сувенирной открытки, наверняка могло бы захватить дух. Но дорога уже поработала над этим - дух у меня и без того перехватывает… Облокотившись на ручку коляски, я чувствую, как удушающий кашель снова клокочет в груди, и, отплевываясь прямо на дорогу, все-таки порчу здешнюю красоту отходами своей жизнедеятельности. Сказались многие недели горного путешествия, когда мне приходилось катить свою коляску по бесконечным склонам вверх, а потом изо всех сил сдерживать ее
беспечный бег на крутых спусках. Спуск, подъем. Вверх, вниз. Я так больше не могу. И на фоне усталости моя тоска стала совсем невыносимой.


^ТУРЦИЯ ^
        В начале апреля я прохожу в районе пролива Босфор, который отделяет Европу от Азии. Удивительно, но этот переход будто бы делит меня надвое. Позади остались моя дорогая Люси и любимая мама, которые приезжали в Стамбул на целых три недели, чтобы повидаться со мной. Но, помимо всего прочего, я снова шагнул на абсолютно иной, отличный от других гигантский материк, чувствуя, что ему не будет конца. Впереди еще пять лет пути, пять лет усилий и преодолений самого себя, вдали от родных людей, вдали от моих берегов, и ради чего все это? Ради данного себе обещания? Идиотского, надо сказать, обещания! С этими словами я спотыкаюсь о валяющийся на дороге булыжник. И опять скриплю, как немазаная телега, кряхчу и напрягаюсь изо всех сил.
        Я по собственной воле пустился в эту абсурдную авантюру, полез в это чудовищное нагромождение гор, которые никак не закончатся, и вот теперь неделями - вверх-вниз, вверх-вниз! Сейчас я хочу только одного: пройти все, что запланировал. Только и всего. И потому упрямо иду, не сбавляя шаг, опустив голову, как осел, вынужденный тащить свою поклажу. Иногда я пытаюсь убедить себя, что и на моей улице, точнее сказать дороге, еще будет праздник. К тому же поселки, через которые пролегает путь, встречают меня вполне приветливо. В этих краях типично западные ценности перемешались с арабскими традициями, и я с трудом могу разобраться, к какой этнической группе отнести этих людей, современных турок, земли которых веками бороздили путники из Европы и Азии, оставляя на них свой след. Информационные щиты на улицах пересказывают жителям историю правления великого реформатора Ататюрка, а его портретами завешано все кругом. Эта легкая отеческая улыбка с транспарантов, висящих на зданиях, в школьных дворах, в обычных турецких домах, в каждом парке… «Непререкаемый», на портретах он одет на западный манер, держится
очень прямо. Он многолик: кажется, будто разговаривает с каждым. В зависимости от возраста собеседника, времени суток и его настроения: то воинственный и суровый, то добродушный, окруженный женщинами и детьми… На некоторых портретах его волосы убраны назад, а слегка скошенные бакенбарды аккуратно подстрижены. На многих изображениях он смотрит как бы со стороны, в полупрофиль, слегка скосив на предполагаемого собеседника пристальный взгляд. Этот великий человек по праву считается отцом-основателем современной Турции. Он порвал с традициями оттоманского империализма, провозгласил светскую республику, открыл детям двери светских образовательных учреждений, а женщинам предоставил избирательное право. И сделал все это при поддержке армии, используя ее как движущую силу социального прогресса. Чтобы защитить наследие Ататюрка от давления экстремистов, его последователи поступили очень грамотно и создали вокруг него самый настоящий масштабный культ личности, процветающий по сей день. Браво, турки! Я впечатлен. Этот отец нации воплощает собой народный идеал, он стал залогом процветания общества по законам
научно-технического прогресса и социального равенства. Без него, пожалуй, Турция находилась бы в руках исламистов. Но какой ценой дается путь к свободе? В Турции незыблемы две вещи: национальный флаг и портрет Ататюрка. Тот, кто проявит неуважение хотя бы к одной из этих икон, будет приговорен к смерти. И пока армия зорко за этим следит, никому не приходит в голову подобное…


^ТУРЦИЯ^
        Мужчины повсюду кричат мне «Алло!» в знак приветствия и предлагают чай, имитируя пальцем движение ложки в стакане. «Чай, чай!» - распевно произносят они и улыбаются. Мне часто приходится отказываться от приглашения, иначе я просто ни на шаг не продвинусь. Их язык кажется мне приятным и мелодичным - он вобрал в себя целую гамму ноток из узбекского, арабского и персидского языков, перенял раскатистое журчание диалекта далеких монгольских степей. Удивительное смешение арабских и европейских традиций придает всему, что есть в Турции, какой-то любопытный поэтический порядок. Дома, выстроенные на склонах гор, изобретательно сочетают в себе вековые традиции и современность. Они построены из дерева, покрыты сверху тяжелыми плоскими камнями и по традиции делятся на два уровня, обособленных друг от друга. Нижний этаж представляет собой самое настоящее стойло, в котором ночует скот, при этом современные строительные материалы превосходно защищают жилой этаж от неприятных запахов животных. Чистота и порядок повсюду. На рынках все товары - злаки, масла, рыба - выложены перед покупателем в идеальном порядке,
почти по струнке. В процессе подготовки к предстоящему курортному сезону, который вот-вот начнется, кругом тщательно вычищают пляжи и до блеска надраивают рыболовецкие судна. Влияние северных соседей приходит из-за моря. У обочины дороги две белокожие голубоглазые красавицы лущат зеленый горошек. Когда я прохожу мимо, они начинают кокетливо строить глазки: кажется, будто так Россия и Украина передают мне привет с другого берега Черного моря. Я делаю привал прямо у обочины, возле фонтана, брызжущего во все стороны, и без зазрения совести окунаю в воду свои усталые ноги. Эти горы измотали меня до такой степени, что приходится напрягаться из последних сил, чтобы добраться до очередного населенного пункта. Я разбиваю палатку прямо под соснами и засыпаю как убитый. Во сне вершины и склоны гор сами собой покачиваются вокруг меня, будто на адских американских горках. Мои внутренние метания начали напрямую сказываться даже на основных рефлексах, необходимых для выживания: то и дело ловлю себя на том, что опять не продумал и не рассчитал запасы провизии. Встречные лесорубы делятся со мной сыром и хлебом, а я
стараюсь припрятать хоть что-нибудь на потом. И продолжаю идти - подниматься, спускаться, издавая хрипы и стоны. От усталости я утратил всякое благоразумие: мне больше не хочется покупать продовольствие и тащить его, потому что кажется, будто я везу с собой как минимум наковальню. Из Канады я вышел с грузом в тридцать пять килограммов, а сейчас приходится таскать по пятьдесят! Но я не могу ни от чего отказаться. Молоток нужен, чтобы укреплять в земле колышки палатки, также в дороге всегда пригодятся инструменты, второй насос, пара запасных рессор… Я всеми силами пытаюсь победить в себе вещизм, зависимость от материального мира, но кое-что все-таки прилипает к моим рукам. Кляну себя на чем свет стоит. Ладно. Решено. Но молоток я оставлю, потому что люблю его безумно. Расставшись с ним, я буду чувствовать себя одиноким и потерянным. Он принес мне столько радости и приятных моментов… Он моя любимая игрушка, души моей отдохновенье… Лучше уж я консервы выкину…
        Продолжая идти, поскольку больше ничего не остается, я задумался: что если моя привязанность к этому дурацкому молотку имеет ту же глубинную природу, которая заставляет человека накапливать блага? Интересно, это врожденное или приобретенное свойство? В процветающей Турции с ее западными нравами много говорят о нищете на юго-востоке страны, где проживают курды. В тех краях местные традиции сами собой приводят население к нищете - там приняты полигамные браки и полагается иметь не менее двадцати детей. Но разве эти не укладывающиеся в голове обычаи могут оправдывать желание людей очертя голову бросаться в другие крайности? В Стамбуле меня сразила неслыханная роскошь в туалете обычного современного ресторанчика: там даже не нужно было ни к чему прикасаться, свет включался автоматически, одноразовая накладка на сиденье выдвигалась сама собой, мусорное ведро и умывальник срабатывали благодаря встроенным датчикам движения. Современный капиталистический порядок навязывает нам искусственную, смешную, надуманную войну между двумя крайностями… Где в этой войне находится Турция? Какой путь изберет дальше?
Как-то вечером в деревеньке Айяз мои новые друзья представляют меня одному из местных старожилов, который, по всей видимости, пользуется здесь особым почетом и уважением. Поверх бирюзовой туники он носит жилет из шерсти тонкой выделки, а его белоснежная борода визуально удлиняет худощавое лицо, частично скрытое широкими полями бледно-зеленой шляпы. Он представляется: Якуб Ясшар. Откладывая свою палочку, пожимает мне руку и увлекает в сторону дома. «Давай, иди за ним…» - глазами указывают мои спутники, и я понимаю, что мне оказана большая честь разделить трапезу с этим почтенным человеком. Мы быстро находим общий язык. Его манеры просты, но исполнены достоинства. Его деревянный дом наполнен теплом и комфортом. На стене висит ковер с потрепанной бахромой и изображение Каабы[88 - Мусульманская святыня, кубическая постройка во внутреннем дворе Заповедной мечети в Мекке. Одно из основных мест, которое, согласно Корану, необходимо посетить каждому паломнику во время хаджа. Прим. ред.] в Мекке. В глубине комнаты на красной эмалированной печке стоит большой пузатый медный чайник, и создается впечатление,
будто он ждет следующей зимы. Мы неспешно вкушаем горячую гиорбу[89 - То же, что и шурпа, восточный суп из предварительно обжаренного мяса, с добавлением картофеля, лапши, свежих овощей и зелени.], поливая ее соком лимона, а тем временем жена Якуба ставит на стол две тарелки бараньей кюфты[90 - Блюдо из рубленого мяса.]с гарниром из томатов и других овощей. В конце трапезы Якуб по обычаю подает ароматный чай, тонкой струйкой разливая его по изящным бокалам в форме тюльпанов. Он говорит, что его дети разъехались, а потому я могу остаться и переночевать в их втором пустующем доме, который находится по соседству с домом отца. Якуб всерьез гордится успехами своих детей: кто-то уехал жить в столицу, кто-то перебрался в Германию, последовав примеру четырех миллионов турок. Между этими двумя культурами, судя по всему, налаживается прочная связь. Якуб согласен с властями, считая, что Европа обеспечит их будущее… Его внуки слушают рок-музыку и давно на «ты» с интернетом, а его дочери с удовольствием носят джинсы и мини-юбки. Несколько недель тому назад в стране прошла акция протеста против исламизации власти.
Разделяют ли дети Якуба эти взгляды? Да, отвечает он. Это стихийное движение в защиту светского государства вывело на улицы огромные толпы турок, которые дорожат своими свободами, и спровоцировало самые массовые манифестации в истории государства. Я не решаюсь продолжать расспросы, но чувствую, что эти события ставят под угрозу спокойную мирную жизнь и процветание в стране Якуба. «Вот опять нам приходится драться, чтобы отстоять светские законы нашей страны».
        Продолжая свой путь по весьма приятной и неутомительной дороге, я вновь и вновь возвращаюсь мыслями к судьбам этого народа, живущего на перекрестке двух миров, - к туркам, зависящим от Европы, но в то же время ощущающим гнетущее давление своего могущественного соседа - Ирана… А еще я думаю о грузинах, противостоящих огромной России и ждущих поддержки от НАТО и американцев. На стыке миров всемирная история всегда пытается жонглировать людьми на свой манер…
        Через несколько дней истекает моя турецкая виза, и потому я тороплюсь добраться до границы с Грузией. Недавно выяснилось, что власти Туркмении не откроют мне визу и не позволят пройти по своей территории. Так что мне ничего не остается, как идти через Иран. Беда в том, что этот теократический диктаторский режим визы иностранцам не выдает, а как будто выдавливает из пипетки, по капле… Когда я покидаю Аракли, погода стоит жаркая, туманная, влажность повышена. Передохнуть я смогу только в Грузии. Южнее вижу заснеженные вершины Качкар-Дага, достигающие у самой государственной границы высоты в четыре тысячи метров. Пониже на склонах холмов женщины собирают чайный лист, складывая полные мешки в вагонетки небольшой канатной дороги. Спускаясь с горы, эта дорога ведет прямо к складам чайной фабрики. Ветер, дующий с моря, внезапно меняет направление и приносит с материка сухой, с древесной ноткой запах переработанного чайного листа. Видимо, свою следующую чашку чая я выпью только в Грузии.
        Через неделю все мои турецкие переживания растворяются в парах крепкого алкоголя. Какой контраст, какой культурный шок! Едва я пересек границу, как Великая Всемирная История в очередной раз размазала меня по столу. На разбитых в пух и прах дорогах этого древнего государства, некогда входившего в соцлагерь, я видел, как прыткие девушки в мини-юбках старательно избегали встреч с пьяными типами и ловко убегали от них, перепрыгивая с камня на камень. Сидя над тарелкой жареного сулугуни, я всеми силами пытаюсь уследить за полетом мысли местного главы администрации, который составляет список знаменитых людей, посетивших здешние края и поднявших здесь тост за плодотворное сотрудничество. А давай-ка за дружбу между Грузией и Канадой! До дна! А теперь за мир во всем мире! Ну, давай! Мы поднимаем рюмки, чокаемся, выпиваем и снова наполняем их до краев. Чача течет рекой и согревает все - от глотки до самой двенадцатиперстной кишки! Думаю, тосты растянутся до первых петухов, и это меня пугает… Зураб, молодой сотрудник турбюро из аджарского курортного городка Сарпи, что неподалеку от границы, пригласил меня в
свой офис отпраздновать встречу. Сегодня вечером он принял на грудь столько, что случайно вывихнул нижнюю челюсть - такого я еще никогда и нигде не видел! Отточенным ударом он сам вправил ее и снова наполнил рюмки. Вывихнутая челюсть все же слегка изменила выражение лица Зураба, что заметно улучшило его разговорный английский. Наутро я покинул это местечко со свинцовой головой, пока мои новые друзья чокались «на посошок» и вопили вслед: «Счастливого пути! Добро пожаловать в Грузию!»
        Крест, воткнутый в землю на обочине дороге, указывает на то, что я вступил на земли православные. Ну и хорошо, отмечаю про себя. В ту же минуту сзади громко сигналит какой-то допотопный грузовичок. С перепуга у меня едва не случается сердечный приступ, и дальше я иду очень осторожно, опасаясь ненормальных водителей, гоняющих по трассам и лихо объезжающих разлегшихся на шоссе ленивых коров. Кстати, ни одно животное в ходе гонок не пострадало! Здесь уже начался курортный сезон, и первые отдыхающие на пляжах с готовностью подставили свои бледные тела лучам горячего кавказского солнца. В Батуми, на берегу Черного моря, я знакомлюсь с Бесиком. Он приглашает меня в гости к себе домой. Его квартирка расположена в уродливом здании советской постройки. До нужного этажа мы карабкаемся по видавшей виды бетонной лестнице, мрачноватые стены покрыты подозрительными пятнами. Но прихожая на удивление выглядит очень гостеприимно и дружелюбно. Все члены семьи встают при нашем появлении и по очереди приветствуют меня, а тем временем прямо за их спиной на экране черно-белого телевизора показывают хронику трагедии в
Далласе. Сидя за столом, мы один за другим произносим всевозможные тосты и пьем из настоящих рогов. Вдруг Бесик садится за фортепиано, к нему присоединяется его сын Левар. Они в четыре руки исполняют народные грузинские песни, а мы подпеваем и танцуем. Потом вся честная компания, порядком захмелевшая, выбирается на прогулку, чтобы полюбоваться ночным Батуми: восхитительный спектакль, сотканный из музыки, струящихся фонтанов и мерцающих огней, в свете которых город смотрится особенно прекрасно. Величественная сила Средневековья и богатое имперское убранство заставляют на мгновение позабыть о стоящих вокруг нас сиротских постройках советской эпохи. Между тем именно из этих грязных многоэтажек доносятся разудалые песни и смех. А в парках нежные красотки в полупрозрачных нарядах посылают многообещающие взгляды ясноглазым парням. В воздухе пахнет жарким летом, хмельным вином и любовью. Я чувствую, как маленький гордый грузинский народ старается воспрянуть духом, обретает надежду - год за годом, от десятилетия к десятилетию, неловкими крошечными шажками…


^ГРУЗИЯ^
        Утром следующего дня, шагая по прибрежной полосе строго на запад, я снова вспоминаю вчерашнюю водку и вино, гостей и родственников, стариков и детишек, друзей и пропавших без вести. Размышляю о соседних государствах, их нравах, кулинарных и культурных традициях. А еще о недругах и врагах этой семьи - потому что только когда они счастливы, все вокруг обстоит благополучно. Вспоминаю все - вплоть до последнего тоста, когда мы выпили за лягушек[91 - Одна из популярных в стране тем для застольных бесед и насмешек над проектами правительства. На протяжении многих лет Министерство сельского хозяйства Грузии предлагает разводить и продавать французам и бельгийцам лягушек, в расчете на то, что это спасет экономику страны. С 2003 года Грузия пытается реализовать подобный проект наряду с разведением крокодилов и страусов на экспорт. Прим. ред.]. Такой тост наверняка удивил бы американцев с их зацикленностью на этой стране с тех пор, как была поставлена точка в холодной войне… Находясь в Тбилиси, они все время с пристрастием изучают российские энергоресурсы Каспийского моря, которые можно было бы прибрать к
рукам. А грузин это забавляет. Неоднократные территориальные притязания, адресованные Грузией своему большому и могущественному соседу, сопровождаются боями и бойкотированием поставок продовольствия, а на средства, выделяемые Всемирным банком, в стране кормится и процветает коррупция. В контексте постоянных волнений и плачевного состояния экономики американский протекторат выглядит для них почти как манна небесная. Тем более что Европа, которую они раньше обожествляли, совсем перестала заботиться об этой маленькой стране, как, впрочем, и о своих бывших колониях.
        Вокруг меня все распускается и цветет. В этом субтропическом пейзаже я чувствую себя очень расслабленно и не упускаю ни одной возможности поболтать с гражданами страны, когда-то входившей в Восточный блок, а теперь взявшей неспешный курс на Запад. Я узнаю, что местные девушки, хотя и демонстрируют окружающим свои рискованные наряды, в сущности, остаются очень скромными. Узнаю, что сексуальные отношения до брака по-прежнему категорически воспрещаются в этом консервативном и очень религиозном государстве. С удовольствием наблюдаю, как дети купаются на прелестном пляже в Кобулети.
        Если в развалинах Старого города еще можно встретить намеки на нищее прошлое, то на побережье благодаря интенсивной застройке уже подрастают современные гостиницы, клиники, частные виллы… В скором времени владелец Coca-Cola отстроит здесь комплекс класса люкс. Здесь будет грузинская Ривьера. Как далеко ушли они от идеалов коммунистического строя… Остались только обломки прошлого, и, по мере того как углубляешься в эти земли, их становится все больше. В пригороде Кутаиси, одного из древнейших городов на планете, старые «Лады» выпускают черные облака выхлопных газов на улицах, где полным-полно заброшенных заводов и фабрик. По холмистым дорогам в предгорьях Кавказа ездят обшарпанные грузовики, выписывая немыслимые зигзаги. Немного позже я снова встречаю их возле киосков с автозапчастями и моторным маслом - водители пытаются починить и вновь завести свои некстати задымившие раритетные чудеса техники. Время от времени местные полицейские берутся сопровождать меня, но по истечении нескольких дней я снова остаюсь один. Вежливость и мир во всем мире требуют от меня ежедневно вливать в себя все новые и
новые порции алкоголя, которые организм уже отказывается принимать, и я очень страдаю от непомерного пития - особенно по утрам. Здесь пьют так много, как будто считают, что легкость бытия заключена на дне рюмки и, чтобы ее достичь, нужно эту рюмку опрокинуть. Тоже мне философы… Я рассматриваю лица женщин, их печальные глаза, примечаю кое-где синяки и ссадины и понимаю, что нередко после моего ухода праздник оборачивается совсем другим «весельем». И с тех пор всякий раз поднимаю со своими новыми друзьями тост «за милых дам» и за тех, кого мы любим. Они от всей души поддерживают мой трогательный тост, и это немного утешает.
        После Тбилиси я делаю остановку в краях более сухих и солнечных, будто созданных для того, чтобы выращивать здесь виноград. Прямо между лозами видны крошечные каменные и кирпичные домишки с крышами, украшенными искусной чеканкой. Приятная пожилая пара, Куцу[92 - Сокращение от имени Коба.] и его жена Мариам, приглашают меня в гости. Он во времена Советского Союза работал инженером, она - биологом, и жили они тогда на Украине. Мариам приносит для меня таз с теплой водой, потому что в их ванной нет воды. Водопроводы по всей стране безнадежно испорчены, так что жителям приходится набирать воду в колодцах или в родниках, а затем нагревать ее на плите или с помощью газовой колонки. Электричество здесь есть только тогда, когда погода стоит абсолютно безветренная, другими словами, очень редко! И хотя меня это поражает до глубины души, мои хозяева, судя по всему, не придают подобным сложностям никакого значения. Они угощают меня яичницей, сыром, помидорами и огурцами. Раздается телефонный звонок, но никто из хозяев не спешит снять трубку: оказывается, у них спаренный телефон - один номер на несколько
семей, живущих по соседству, и у каждой семьи свой тип звонка. Так что сейчас звонят не моим новым друзьям. Кстати, чтобы дозвониться наверняка, разумнее всего договориться заранее о том, когда именно вы будете звонить…

29 июня я прихожу в Азербайджан и уже нервничаю, потому что впереди меня ждет Иран. Вопреки всем ожиданиям, это государство предоставило мне визу сроком на целый месяц и заверило, что в случае необходимости я смогу ее продлить, дойдя до Тегерана. Я следую дальше по горам Кавказа, по стране золотозубых улыбок, то и дело встречая на своем пути нефтяные разработки и портреты «избранного президента» Алиева, набравшего немыслимое количество голосов: 88,73 процента. Вот это республика! Бедные жители Азербайджана очень обрадованы неожиданным приходом иностранца и готовы следовать за мной по пятам, разглядывая содержимое моей коляски, подсматривая через плечо, что же я записываю в своем путевом дневнике. Они радостно улыбаются во весь рот, демонстрируя золотые коронки на зубах.


^АЗЕРБАЙДЖАН^
        А я наконец вступаю на территорию Ирана.
        В «империю зла».
        По крайней мере, так говорят.


        Тысяча и одна ночь свободы

30 июля 2007 - 29 октября 2007
        Иран

        Иранскую границу я перехожу 1 августа 2007 года и тотчас же попадаю в тиски неведомого доселе мира. Все, что я знал об Иране, сводилось к нескольким картинкам, изображавшим здешних женщин, с ног до головы укутанных в черные одежды. Да, пожалуй, к пламенным воззваниям президента Ахмадинежада, который постоянно трубил на весь мир о своей непримиримой антисемитской позиции и восхищался деяниями Гитлера. Я представлял, что попаду в страну-усыпальницу, где живут женщины-призраки и повсюду молятся муллы. И ошибался. Признаюсь в крайней степени собственного невежества! К берегам Каспийского моря мягкий субтропический климат притягивает толпы иранских туристов, которые снуют взад-вперед по битком набитым улочкам приграничного города Астара. На здешних базарах тут и там торгуют пестрой одеждой, ароматными специями, свежими овощами и фруктами. Близлежащие горы Альборз[93 - Горный хребет Альборз, или Эльбурс расположен в северной части Ирана. Эта горная цепь протяженностью в сотни километров представляет собой сплошную высокую скальную стену. Прим. ред.] создают комфортную влажность, благодаря чему на
побережье произрастают роскошные густые леса, а необъятные плодородные рисовые поля спускаются прямо к морю. Нега местных пляжей и близкое соседство с Азербайджаном слегка смягчают здешние нравы. Несмотря на суровость исламских обычаев, я то и дело подмечаю, что из-под неплотно накинутых покрывал видны мочки прекрасных женских ушек. На глаза попадается впечатляющее количество автомобилей, сошедших с французских конвейеров, больше всего Peugeot, но встречаются также Renault и Citroen, которые собираются здесь, в Иране, на местных предприятиях. Я вижу, как водители прокладывают себе дорогу прямо в толпе людей, небрежно выставив локоть в открытое окно, из которого грохочет музыка. И мне кажется, что сейчас я на другой планете. Нужно срочно привести в порядок все свои знания об этой стране! Со времен Кира I, основавшего в VI веке до нашей эры первую империю персов, и до их завоевания арабами, Иран сохранял уникальную культуру вопреки неоднократным попыткам завоевателей ее изменить. В VII веке нашей эры Иран принял законы ислама, но никогда не жил по арабским меркам. Персы обратились в новую веру,
полностью сохранив культуру своих прадедов. Здесь всегда было полно суфиев, представителей мистического направления в иранском шиизме, убежденных, что всякий человек несет в себе божественное начало. И даже после обращения в ислам эти люди умудрились сохранить в первозданности многочисленные атрибуты древнего культа Заратустры. Так, например, для зороастрийцев вино было священным символом крови, и многие новообращенные персы продолжали пить его, даже став мусульманами. На протяжении нескольких месяцев я имел удовольствие наблюдать, насколько сохраняют свою актуальность эти вакхические, я бы даже сказал - эпикурейские! - традиции в современном мусульманском Иране. И нередко мне доводилось слышать, как в просвещенных иранских семьях тайком декламируют выученные наизусть строчки великого Омара Хайяма, жившего почти тысячу лет назад:
        Лучше пить и веселых красавиц ласкать, Чем в постах и молитвах спасенья искать. Если место в аду для влюбленных и пьяниц, То кого же прикажете в рай допускать?[94 - Перевод Германа Плисецкого. Прим. ред.]
        И все же первое время я никак не мог приспособиться к двойным стандартам здешней жизни. В Судане я привык отпускать бороду, в полной уверенности, что в таком виде меня будут более благосклонно принимать в стране, где правят муллы. Как же я заблуждался! Буквально через пару дней после прибытия в Иран я остановился в старом придорожном ресторане с облупившимися зеленоватыми стенами. Мой путь лежал в Решт, древний город, расположившийся вдоль морского побережья, неподалеку от склонов Приэльбрусья. Едва я вошел, как в помещении повисла гнетущая тишина: замолчали посетители, замолчал и хозяин. Мой заказ он принял с ледяным выражением лица, а затем швырнул на стол мои тарелки. В конце концов, не выдержав, он сделал мне знак «убирайся» и прорычал, указывая на мою бородку: «Побрейся!» В тот же вечер я повстречал в придорожном кафетерии милого молодого человека, который разъяснил: сегодня в Иране ношение бороды является знаком того, что ты поддерживаешь режим. Тут же рядом присаживается какой-то тип и свободной рукой делает знак, будто приглаживает бороду, а затем пальцем вычерчивает вокруг головы
окружность, на манер тюрбана. После этого он поднимает вверх указательный палец и предупредительно грозит им в знак несогласия. Мол, не делай так… Сообщение принято. Наутро я, гладко выбритый, без опаски прогуливаюсь по улицам и наблюдаю за мерным течением здешней жизни. Женщины в черных облачениях идут, слегка расставив руки в стороны, и ветер раздувает легкие воздушные ткани, будто паруса. В парках и скверах обосновалась разношерстная толпа. Кто-то пришел сюда почитать, другие собрались поиграть в футбол или устроить пикник… Что удивительно, здесь в парках есть места, отведенные специально для кемпинга! Таким образом иранцы, ограниченные в перемещениях и изолированные от внешнего мира, могут утолить охоту к перемене мест, расставив в соседнем городке свои цветные палатки и прихватив с собой целую гору персидских ковров… Кое-где под раскидистыми кронами деревьев шумные многодетные семьи, расстелив свои пестротканые покрывала, устраивают пикники на траве. А рядом на скамейках собираются группками подростки, которые сравнивают, чей мобильный телефон круче, обмениваются друг с другом фотографиями звезд
и слушают «строго запрещенную» музыку, не переставая гоготать.

^ИРАН^
        Свернув южнее и углубившись в центр страны, я пересекаю Приэльбрусье и выбираюсь на Иранское плато, чтобы отправиться в Казвин, город, лежащий на пути в Тегеран. Солнце снова жарит беспощадно, но даже в самых уединенных пустынных краях меня то и дело догоняют местные жители, любезно предлагая свою помощь. Здесь очень просто отыскать кров, и зачастую я даже не успеваю попроситься на ночлег, как мне уже его предлагают. Но на длинных переходах между удаленными друг от друга деревушками я ставлю палатку прямо в горах. Как-то утром, проснувшись в неизвестном захолустье, которого даже нет на карте мира, я попытался было поменять лопнувшую покрышку моей колясочки, сопровождая свое занятие громкими ругательствами. Мне казалось, что сейчас я нахожусь на планете совершенно один… После этого я сделал на память несколько фотографий пустынного пейзажа и осмотрел горизонт в бинокль. Но едва я повернулся к коляске, чтобы снова отправиться в путь, как услышал за спиной крики: «Паспорт! Паспорт!» Я даже не заметил, как подъехал внедорожник защитного цвета, как высадились из него четверо мужчин в униформе, и
спохватился, только когда они окружили меня плотным кольцом. А мне было жарко, хотелось пить и есть, так что раздражение свое я скрывать не собирался. Тем более, что их визит показался мне достаточно агрессивным. Поэтому, собравшись с духом, я выпалил:

        - Нет, паспорт мой ты не получишь. Потому что, во-первых, нужно поздороваться со мной и сказать: «Добро пожаловать в Иран!» А во-вторых, вежливо попросить: «Пожалуйста, будьте так добры, предъявите ваш паспорт».
        Глаза парней вылезают из орбит, лица вытягиваются, спины непроизвольно выпрямляются. Они в шоке от моего ответа. Должно быть, у меня уже пар валит из ушей, потому что вместо ответа один из них протягивает мне бутылку воды, видимо, надеясь охладить мой боевой пыл. Но я отказываюсь. Я протягиваю им лист бумаги, на котором написан адрес моего сайта и электронной почты со словами: «Здесь вы всегда сможете меня найти», и гордо удаляюсь, расправив плечи и покачивая туда-сюда своей колясочкой.
        Следующей ночью я опять устраиваю привал посреди пустыни, а еще через день в самом центре города Делиян меня нагоняет мотоцикл, в котором восседают двое: офицер в штатском и переводчик. С невероятной вежливостью меня просят предъявить паспорт.

        - Вы фотографируете, - поясняет переводчик.

        - Ну разумеется! У вас такая красивая страна…

        - Офицер хотел бы ознакомиться с вашими снимками!

        - Всегда пожалуйста! Прошу…
        Сосредоточенно и вдумчиво Махмуд просматривает все фотографии и возвращает мне фотоаппарат с улыбкой. В качестве компенсации за доставленные неудобства он предлагает мне оплатить ночь в здешней гостинице, но я отказываюсь: нужно идти дальше. Все мои маршруты выверены, и в Бендер-Аббас я должен прибыть в срок. Полицейский пожимает мою руку очень крепко, смотрит прямо в глаза и искренне улыбается. Мы прощаемся.
        Позднее один из моих друзей-журналистов объяснит, что я столкнулся с Корпусом стражей исламской революции (КСИР, или SEPAH), с теми, кто задерживает, сажает за решетку и подвергает пыткам всех врагов режима… Все последующие недели меня не будет покидать отчетливое ощущение, что я от них так и не отделался. Мои беседы все время кем-то «случайно» прерываются в самые острые моменты, и частенько знакомые иранцы признаются мне по секрету, что тоже чувствуют за собой слежку. Многие из тех, кто пускал меня на ночлег, потом подвергались пристрастным расспросам, а порой и давлению, но, несмотря на это, я не испугался, а, наоборот, все глубже и глубже пытался проникнуть в политические нюансы. Я больше не стеснялся расспрашивать своих хозяев о том, что они думают о президенте Буше, о ядерном вооружении, об иудеях… Но их ответы все чаще приводили меня в оцепенение.
        С каждым днем мне казалось, что представителей оппозиции здесь все больше и больше, несмотря на то что никто не рискует выступить с открытой критикой. Есть и те, кто поддерживает власть - я встречал таких, - однако в большинстве сельских семей, где я останавливался, люди предусмотрительно предпочитали хранить молчание и лишь вполголоса на кухне сожалели о том, как было «раньше», пока не случилась исламская революция. «Раньше» здесь выращивали виноград. «Раньше» бензин продавали без ограничений. «Раньше» женщины были свободными… Будет ли война? Это невозможно! Мы верим в США и любим их! Кое-кто шутит, что «было бы здорово сбросить несколько бомбочек на Тегеран. Ведь когда самолеты США летят в сторону Афганистана, то все равно пролетают мимо нас!» И на фоне всех этих разговоров на экране телевизоров, по любым каналам, передают одну и ту же неизменную картину: бородатые мужчины произносят нескончаемые монологи. Однако в этом жестком колпаке, которым накрыли всех и вся, с каждым днем появляются новые дырочки, пропускающие вожделенные глотки свободы. Со стороны кажется, что все кругом закрыто, спрятано
за семью печатями, подчинено строжайшим запретам, исходящим от муллы. Но вот я присматриваюсь повнимательнее к одной из встречных женщин и вижу под чадрой элегантно изогнутые выщипанные брови. В парке встречаю молодых людей: они бросают на окружающих такие многозначительные и пламенные взгляды, будто хотят ими выразить всю ту страсть, которую им запрещают проявлять. А в кругу семьи - в самый разгар Рамадана - люди едят! Ни разу за этот священный месяц я не оставался голодным, ни разу не пропускал трапезу - даже в якобы закрытых ресторанчиках обязательно находились свободные столики и свежеприготовленные блюда, хорошенько припрятанные за окнами, стекла которых были тщательно закрашены или заклеены газетами.
        Примерно в сотне километров от местечка Исфахан я повстречал студента по имени Фарсад, будущего инженера, мечтавшего пообщаться с каким-нибудь иностранцем. Мы встретились в интернет-кафе, где я в очередной раз, не скрывая эмоций, ругал отвратительно медленное соединение. «Это потому, что все запросы фильтруются», - вполголоса заметил парень. А потом, набравшись смелости, задал мне вопрос, так внезапно и пылко, что показалось, будто он обдумывал его всю свою сознательную жизнь: «Что такое французский поцелуй?» И пока я пространно объяснял ему, что это такое, парень краснел и смущался. Вскоре студенту стало ясно: раз уж он коснулся такой важной и почти научной темы, то не имеет права отпускать меня сейчас, лишая себя бесценных знаний! Под солнцем, по раскаленным добела улицам мы вместе дошли до его дома, где он познакомил меня со своими родителями, душевными и добрыми людьми, пригласившими меня пообедать. И снова здесь никто не собирался соблюдать правила священного Рамадана… Пока мы рассаживались за столом, домой вернулись сестры Фарсада, одетые в джинсы и облегающие топы, а их прекрасные длинные
смоляные волосы свободно ниспадали на плечи. По телевизору вся семья смотрела CNN, и, потягивая вкуснейший алкогольный крюшон, припрятанный от посторонних глаз за занавеской, отец Фарсада рассказал мне, что тайком поставил себе спутниковую антенну.

        - Здесь у многих есть! - уверял он меня. - Иногда полиция проводит рейды и конфискует их, но потом мы все снова ставим.
        Целый день мы провели в беседах, курили кальян и обсуждали мое путешествие, те страны, что мне уже довелось повидать, их привычки и нравы… Все это напоминало обычный вечер в обычной семье. Эти весьма просвещенные люди не занимались никакой «подрывной работой» - мы даже словом не обмолвились о политике. Однако весь образ их жизни являл собой скрытое, но упрямое противостояние режиму. Свое счастье они строили сами, вопреки всему, не проявляя при этом ни гнева, ни злопамятности.
        В Тегеране контраст между исламской закрытостью и истинными желаниями народа оказался еще более разительным. Огромная метрополия с населением четырнадцать миллионов человек является лидером восточного мира по числу народных волнений. Но на самом деле действительность далека от тех клише, которые навязывают западные СМИ. Здесь каждый пытается отвоевать у ислама хоть глоток свободы. Кокетливо подкрашенные женщины надевают платки как можно более свободно, чтобы из-под них выбивались хотя бы несколько прядей. А под хиджабами они носят обтягивающие джинсы. В торговом центре я встречаю двух девочек-подростков, мило хихикающих возле витрины с бижутерией. Их черные наряды, подогнанные точно по фигуре, позволяют рассмотреть силуэты. На талии они носят тонкие золотые пояски. Некоторое время я иду за ними следом, увлекаемый ароматом их изысканного парфюма. Как вдруг полицейская машина - из тех, что следят за местным дресс-кодом, - останавливается и задерживает их. Тревожась за девочек, жду поодаль, в нескольких метрах от автомобиля: спустя несколько минут они показываются из машины. Головы уже не поднимают.
Да и золотые пояски куда-то исчезли…
        Сегодня мое беспокойство вызвал другой аспект здешней жизни. Жестокость и агрессия некоторых регионов Азии заставляют меня пересмотреть маршрут. Я намеревался заглянуть в Пакистан, пройдя по древнему Белуджистану, горному району, безжалостно вытоптанному лошадьми. Он как раз граничит с Ираном, Афганистаном и собственно Пакистаном, но в канадском консульстве в Тегеране мне категорически не советовали там появляться. Иранская провинция Систан и Белуджистан, самая нищая на континенте, считается театром вооруженных столкновений между силами иранской армии и различными местными бандформированиями. Они конфликтуют по политическим мотивам, Белуджистан исторически населяют сунниты, которых беспощадно притесняют шииты. Кроме того, именно на этих территориях процветает наркоторговля и располагается транзитный коридор для перевозки героина из Афганистана. Мне советуют отправиться южнее, к порту Бандар-Аббас, откуда я смогу попасть в ОАЭ и в аэропорт Дубай. После Колумбии и Ливии, которых я намеренно избегал, это третья зона конфликтов, вынуждающая меня прервать пешее путешествие и пересесть в самолет. Я так
и поступлю скрепя сердце. Жизнь заставит - не так раскорячишься…
        В горах в центральной части страны я в очередной раз убеждаюсь, насколько вездесущи наркотики. В Иране проживает огромное число наркоманов, пристрастившихся к героину и опиуму, - от трех до четырех миллионов человек! Опиум, распространенный шире, известен как традиционный наркотик персов, который иногда дают даже младенцам, чтобы успокоить их. Здесь курят терияк, сырой опиум, и делают это везде: на железнодорожных станциях, в магазинах, у ворот караван-сараев… Кто-то «сидит» на нем очень прочно, у других это пристрастие проявляется время от времени. Я припоминаю одного мужчину, которого встретил на улице: он сидел, прислонившись спиной к грязной стене, и нагревал порошок на обычной горелке в маленькой металлической плошке, по мере готовности утрамбовывая его в трубочку и затягиваясь дымом. Взгляд у него был отсутствующий, усталый, бесцветный…
        Я спрашиваю себя: что если именно наркотики хотя бы отчасти объясняют и чрезвычайную любезность этих людей, и их апатичность? Однако странная их участь так и остается для меня загадкой. По официальным данным, наркоторговцы базируются на территории Ирана. Но в любой точке земного шара можно добыть любой товар, и цена на него чудесным образом снижается всякий раз, как только народ начинает возмущаться. Аллах велик! Иншалла[95 - «На все воля Аллаха» (араб.). Прим. ред.].
        Я возвращаюсь на дорогу, ведущую в Савех, и по горным дорогам шагаю вдоль Исфахана. Проведя много дней в пустыне, добираюсь до древней персидской столицы, укрывшейся от любопытных глаз в тени зелени. Меня влекут достопримечательности этой прекрасной туристической мекки. Поли, моя знакомая из Мадрида, у которой я был в гостях два года тому назад, показывает мне самые красивые места в городе, сказочные мечети, сплошь покрытые тонкими фаянсовыми плитками, дивные сады и фонтаны на площади Нахш-е Джахан[96 - Площадь Имама в центре Исфахана. Охраняется ЮНЕСКО. Прим. ред.], в которых купаются детишки… В этой приятной атмосфере, томной и миролюбивой, можно забыться на мгновение и решить, что ты попал в Европу, если бы только в городе не мелькали то и дело мрачноватые тени женщин, одетых в темные одежды. И я искренне не понимаю… Что произошло? Как эти образованные люди дошли до такой жизни? Молодежь, которая никогда не бывала в иных землях, жадно впитывает мои рассказы о других странах с трогательным простодушием. В городе Шираз, напротив древней цитадели династии Занд, я случайно встречаю человек десять
студентов технологического факультета, и у нас тотчас завязывается живой разговор. «А как там в Канаде?», «А что вы едите?», «У вашей демократии много политических партий? А как это устроено?» Они выслушивают мои ответы с неподдельным интересом, проявляют все больше и больше любознательности, не переставая снимать камерами своих телефонов мою колясочку. Большинство из них никогда в своей жизни не покинут пределов этой страны. И они об этом прекрасно знают. Так что социальные сети и сотовая связь - это их единственный способ отвлечься. Там они обмениваются друг с другом музыкой, видеоклипами, стихами… Они похожи на арестантов, выглядывающих из своих камер. Вокруг них не так уж много объектов, достойных внимания, но все же это лучше, чем просто стены…
        Я долго обдумываю этот парадокс. Люди, которые с теплом и любовью отнеслись ко мне и заботились обо мне, разрабатывают ядерное оружие, чтобы уничтожить моих соотечественников. Я представляю Иран, завоеванный наутро целой армией самых обыкновенных людей, и понимаю: иранцы примут их с тем же теплом и открытым сердцем, что и меня. И тогда весь мир вдруг скажет: стоп! Ценности, которые нам дороги, на самом деле так схожи, что у меня есть ощущение, будто я снова попал домой, в родную семью, к моим братьям… А эти «стражи революции» не заслуживают такого народа.


^ИРАН^


        Как громом пораженный

30 октября 2007 - 10 мая 2008
        Дубай, Индия

        Я застыл в изумлении… Смотрю на сотни, тысячи людей, скопившихся у входа в аэропорт. Здесь царит неописуемый хаос: в кучу свалены чемоданы, а сами пассажиры стоят или сидят прямо на полу и даже перекусывают здесь же, в неярких отблесках походных горелок. Вся эта картина разворачивается передо мной на рассвете, одним ноябрьским утром. Я понимаю, что отчаянно не хочу туда идти: страшно! Как только я высуну нос наружу, толпа проглотит меня с потрохами. Мы только что приземлились в аэропорту Ахмадабада, главного промышленного центра западной Индии, где я намеревался пересесть на поезд до Порбандара, расположенного на берегу Аравийского моря в самой западной части страны. Именно здесь родился Ганди, и отсюда я решил начать свой переход. Но накануне старта нервы не выдержали. Я дарю себе небольшую отсрочку и прячусь в такси, пытаясь побыстрее прийти в себя. Кругом сущий апокалипсис! Без конца сигналят встречные автомобили, грузовики пытаются втиснуться в узенькие лазейки между легковушками, коровами, рикшами, собаками и пешеходами. Они даже не особенно стараются объезжать чумазых детей, которые то и
дело выскакивают из толпы индийских красавиц в разноцветных сари и мужчин всевозможных каст. Раз сто у меня останавливается сердце, я жадно глотаю воздух, и тут же мне в нос резко бьет целый букет удушливых запахов - смесь ладана, специй, бытового газа и разлагающегося мусора. Каким-то чудом мы все-таки добираемся до вокзала, никого не сбив по дороге. Наверное, у меня совершенно очумелый вид, потому что водитель такси, озабоченный и внимательный, не только сам выгружает из багажника мою колясочку, но и перепоручает меня сотруднику вокзала с просьбой проводить до перрона. Я с благодарностью цепляюсь за своего провожатого, как за спасительный буй, и пробираюсь через вокзал, забитый народом: судя по внешнему виду людей, здесь ждут поездов не то что часами - днями. Повсюду между тюками, сумками и пакетами со всякой всячиной - нагромождения человеческих тел. Содержимое этих тюков - кожа, ткани, брелоки - вскоре будет распродано в многочисленных лавках и лавчонках по всей стране. Пахнет едой, потом и очистками с кухни, которыми крысы лакомятся прямо у края платформ. Вот наконец и нужный поезд. Мой
провожатый подталкивает меня к вагону, а дальше толпа сама вносит меня и доставляет до обшарпанного купе на шестерых, где уже расселось какое-то семейство. При моем появлении все вокруг на мгновение смолкают, а я устраиваюсь на краю банкетки между громадным чемоданом и престарелой бабулей, которая тотчас, улыбаясь во весь рот, принимается доставать откуда-то миски, тарелки и прочую посуду, чтобы накормить всю свою честную компанию. С той же улыбкой она приглашает присоединиться к трапезе и меня. Мало-помалу меня убаюкивают их неторопливые беседы. Спустя семь часов я наконец прибываю в Порбандар и снова окунаюсь в неимоверную толпу с ощущением, что вот-вот утону в густом липком тумане. Неужели этот адский круговорот никогда не закончится? Куда я попал? На какую планету? И куда вдруг исчезла тишина?
        Население города - всего один миллион жителей. По индийским меркам и не город вовсе, а так, городишко. Но кажется, что весь этот миллион вповалку живет прямо в сутолоке улиц в самом центре города, почерневшем от гари и автомобильных выхлопов. Немыслимая куча людей, напоминающая грозовое облако, толпится перед старинными стенами, украшенными фресками с изображением Ганди… Отовсюду свисают какие-то кабели… Электрические провода тянутся между стоящими друг напротив друга зданиями. Их фасады залеплены разномастными вывесками и аляповатыми рекламными плакатами. Десятки крошечных лавочек теснятся по краям дороги, а по проезжей части пытаются пробраться пешеходы, локтями расталкивая несущихся мимо рикш, неспешно прогуливающихся коров и велосипедистов, которые тянут за собой внушительные тележки с покупками. Грузовики, раскрашенные в психоделические цвета, украшенные фальшивым жемчугом, медальками и вымпелами, безостановочно едут и беспрестанно сигналят, как истеричные дамочки, на манер: «Всем разойтись, я еду!» Чем дальше я иду, тем больше суета кругом. В шоковом состоянии остановившись на обочине этой
сумасшедшей дороги, я оглядываюсь по сторонам с ощущением, что миллионы человеческих биографий, фрагментов удивительных комедий и драм их жизней сейчас сконцентрировались здесь и поглотили меня всего, без остатка. Они проплывают прямо передо мной, пока я стою на углу этой сюрреалистичной улочки. Мне нужен покой, нужна тишина. Надо найти гостиницу. И помощь!
        Я захожу - точнее, меня вталкивают! - на заправочную станцию, чтобы спросить дорогу. Парень лет тридцати в футболке и бейсболке корпоративных цветов на мгновение отрывается от своего ноутбука и объясняет мне, как найти отель. Но едва я поворачиваюсь, чтобы уйти, он спохватывается и сам заводит разговор со мной. Его зовут Випул, этой заправкой он владеет вместе со своим дядей - и их бизнес процветает. Семье Випула также принадлежит несколько бензоколонок по всему региону, и парень с гордостью рассказывает мне об этом, облокотившись на прилавок, где по стойке смирно выстроились канистры с моторным маслом. А потом он приглашает меня поужинать, и мы коротаем время до закрытия заправки в неспешных беседах, знакомясь поближе. Однако стоит выйти на улицу - и меня снова сбивает с ног эта головокружительная суета, в которой я тщетно пытаюсь найти хоть какие-нибудь ориентиры. Наконец мы добираемся до скромного здания в глубине спокойной улочки. В дом Випула я ныряю, как в уютный кокон: во внутреннем дворике - о чудо! - шума и гама почти не слышно. Пожилая дама умиротворенно нежится в гамаке, который
подвешен к лепному потолку галереи, опоясывающей здание. Нас встречает молодая жена Випула, девушка в пестром сари, переливающемся всеми цветами радуги, его родители, двое его детишек… Чуткий, очень проницательный Випул тотчас же позволяет мне окунуться в уют своего дома, ощутить его спокойствие и интимность. На время, пока я иду по Индии, именно он станет моим ангелом-хранителем, будет помогать мне с жильем, маршрутами, контактами друзей и даже подарит мобильник, чтобы я мог в любой момент с ним связаться. Следующим вечером, 12 ноября, он тащит меня на праздник Дивали, самый красочный в культуре индуизма. Все дома преображаются в эту ночь Огней, ведь она символизирует начало нового года. У порога каждой двери цветным песком нарисованы хитроумные орнаменты - ранголи[97 - Чаще в современной Индии ранголи рисуют теми же покупными цветными порошками, которыми осыпают друг друга на традиционном празднике красок Холи. Однако окрашенным песком, по старинке, в Индии тоже пользуются, в основном в монастырях.]. Эти кропотливо выведенные на земле геометрические узоры предназначены для того, чтобы защищать семью
на протяжении всего последующего года. Их яркие цвета приобретают особую таинственность, едва спускается ночь и в домах зажигаются масляные лампы. Люди выходят на улицу в праздничных одеяниях, и немыслимое количество петард устремляется в ночное небо над городом, сначала с одной улицы, потом с другой, и вот уже весь Порбандар сотрясается от неистового треска и грохота, а толпа жителей беззаботно смеется и поет до самого рассвета… Спустя несколько дней, проведенных в Индии, я чувствую, что окончательно погребен под грузом впечатлений, и каждый вечер валюсь спать, как подкошенный.

^ИНДИЯ^

«Перестань меня благодарить, - то и дело повторяет Випул на следующее утро, - я тоже сделал это во имя детей, а еще потому, что это мой долг. И еще для твоей любимой! Для твоей Люси! Ваша история такая чистая!» Мы с жаром, искренне обнимаемся.
        Невероятно. Всего каких-то сорок восемь часов тому назад мы едва были знакомы с Випулом. И вот уже между нами завязалась нерушимая дружба, будто оба наших сердца бились как одно. Не нагружая меня никакими советами, поверив мне, Випул открыл для меня не только двери своего дома, но и своей страны. Страны непростой, страны нереальных контрастов, где несметные богатства соседствуют с вопиющей нищетой. Федеральный штат Гуджарат считается в Индии самым бедным. Населяют его крестьяне, пастухи и мелкие торговцы, с трудом выживающие среди этих неплодородных земель.
        Спустя несколько дней пути после выхода из Порбандара я наблюдаю на дороге поразительную картину. На несколько десятков километров в придорожной канаве протянулась цепочка людей, которые мотыгами и заступами роют землю. Здесь целые семьи - мужчины, женщины и даже дети. Совсем крошки посматривают на родителей из гамачков, развешанных неподалеку. Мне объясняют, что здесь будет проложена сеть телефонных кабелей местной компании связи Alliance. И за такую работу платят куда лучше, чем на ферме, где в день можно заработать максимум один доллар и семьдесят пять центов. Здесь им платят за каждый метр, и они работают с удвоенной силой. Ночуют тут же, в неудобных шалашиках, на скорую руку сложенных из веток и хвороста, кое-где прихваченных жестяными скобами, а дверью им служат обычные занавески. За оградой жуют траву козы, на кустах акации висит выстиранное белье. Дети, которые еще слишком малы, чтобы работать, играют в поиски сокровищ на кучах мусора, сваленных по берегам речушки. Женщины рядом затеяли стирку, а неподалеку пасутся дикие буйволы.
        Здешние семьи угощают меня чудовищно острой пищей, но я с аппетитом и благодарностью ее поглощаю. Мне подносят еду на богато украшенном металлическом подносе, сопровождая свой дар тысячами церемоний, правда, готовится эта еда все в тех же сомнительной чистоты мисках, которые едва ополоснули на заднем дворе кухни, без мыла, в какой-то дурно пахнущей луже. Пара дней подобного питания - и у меня так раздувает живот, что, кажется, я вот-вот лопну. Внутри ужасная боль и нестерпимое жжение. Представьте себе картину: в облаке пыли я шагаю по дороге, лицо перекошено от боли, вдруг резко бросаю свою коляску и как умалишенный ныряю в придорожные кусты. Я не особенно осматриваюсь, но, кажется, внимания на это никто не обращает. В Индии нет табу, обязывающих скрывать естественные потребности организма. Как-то раз сквозь ветки кустарника я видел, как какой-то мужчина мастурбирует, причем с таким преспокойным видом, будто он просто ждет автобус. Вот вам еще один разительный контраст! Контраст между беспощадным загрязнением окружающей среды и скрупулезной чистотой, которая поддерживается в жилищах… Дом в Индии -
это святилище, у входа в которое нужно непременно разуться, потому что вы входите в храм чистоты, оберегаемый от всяких загрязнений. Однако стоит выйти на улицу - и видишь, что все кругом заплевано красной слюной[98 - Индийцы жуют бетель, лист одноименного многолетнего кустарника, в качестве тонизирующего средства, антибиотика, афродизиака и лекарства от расстройства желудка.], валяются экскременты животных, дети играют в кучах мусора - и от этого зрелища сердце останавливается. Время от времени кто-нибудь поднимает с земли обрывок бумаги или кусок пластмассы - здесь ничего не пропадает и все может снова «пойти в дело», переживая новые и новые реинкарнации.
        Мало-помалу я привыкаю к такой окружающей обстановке… и психологически настраиваюсь на тот же ритм, в котором теперь работают мой организм и бактерии в моем кишечнике… Я приучился есть только правой рукой, как это делают индийцы, ведь левая предназначена только для непристойных дел[99 - То есть для подмывания.]. Теперь я потею, как индийцы. Я сморкаюсь, как они. И привычно вдыхаю воздух ртом, чтобы лучше прочувствовать вкус блюд. Я уже слился с их красками, содрал с себя шкуру европейца, и мне пришелся впору свойственный этой нации иммунитет. Индия не терпит полумер.
        Как-то вечером, проведя много часов в пути, я встречаю на окраине арахисового поля семью, которая просит меня оказать им честь и вкусить с ними скромный ужин. Старшее поколение, молодое и самые младшие - десяток или полтора десятка детей! - живут все вместе в простеньком домишке. Кто-то приносит корзинку яиц. Дети, как цыплята на насесте, присели на верху лестницы и окликают меня: «Дядя! Дядя!» Они пока еще держат дистанцию в общении со мной. Первую горсть риса хозяин подносит гостю - в знак гостеприимства и радушия! - и кладет прямо мне в рот. Я любуюсь его черными натруженными руками, а потом принимаюсь за еду под их одобрительными взглядами. Я ем один как почетный, особый гость. По мере того как я беру с главного блюда овощи или самсу, кто-то из старших подходит к блюду и подвигает другие овощи ближе ко мне, соблюдая эстетику сервировки. Господа Бога следует принимать со всеми почестями и угощать первым, считают тут. Эти традиции заставляют меня краснеть, но в то же время я чувствую себя дорогим гостем. Мне рассказывают, что женщинам здесь приходится особенно тяжело: они вынуждены часами
таскать на голове тяжелые тюки и подносы с землей. Засуха последних нескольких лет, свирепствовавшая в центральной части страны, погубила все живое, и теперь женщинам приходится выкапывать глубокие воронки, которые в сезон муссонов заполнятся дождевой водой.
        Эта семья пользуется участком в десять гектаров и относится к тем восьмидесяти пяти процентам населения страны, которые принадлежат к двум низшим кастам в иерархии индусов - сословиям мелких торговцев, ремесленников, пастухов… и слуг. Несмотря на то что кастовое притеснение было окончательно упразднено в Индии с принятием конституции, система сословий настолько прочно укоренилась в обществе, что уйти от условностей не так-то просто. Да никто особенно и не жалуется… Индус верит, что после смерти он воскреснет в новом теле. Если он сейчас принадлежит к низшей касте или является парией, то есть неприкасаемым, то это лишь потому, что в прежних жизнях он недостаточно чтил правила своей касты. Поэтому в нынешней жизни он старается вести себя подобающе, чтобы переродиться уже брахманом. Бунтовать бессмысленно: свое нынешнее положение он полностью заслужил, это его карма. Такая концепция мира идет вразрез со всеми моими убеждениями, однако, куда бы я ни попал, даже в самой бедной семье никогда не сталкивался с переживаниями по этому поводу. В этой стране, где соседствуют демократия и парадоксальное
неравенство классов, религиозные убеждения творят чудеса: они сдерживают развитие общества, но в то же время сохраняют в нем мир.
        Я не перестаю удивляться тому, какое господствующее место в сознании индусов занимает именно духовность. Религиозные праздники, кажется, происходят здесь ежедневно: я то и дело встречаю торжественные процессии, чествующие какого-нибудь святого, или гуру, или пророка… Каждый храм добавляет в общенародный календарь все новые и новые праздники - дни почитания своих любимых божеств, например бога домашнего очага, богини-матери, божества великого Ганга или бога войны. Я постоянно шагаю вместе с какими-нибудь паломниками, размахивающими плакатами или цветными флагами, тут и там вижу женщин, везущих на тележках крошечные алтари.
        Как-то раз в краю священных храмов любви Кхаджурахо, присев с местными жителями на обочине дороги, спокойно пью чай, и вдруг мимо проходит какой-то мужчина, абсолютно голый, а позади него следует забитая людьми машина. Отшвырнув в сторону свою коляску, бросаюсь за ним с расспросами: «Ты кто?» Мужчина отвечает, что он садху. Иными словами, он отрекся от мира, чтобы сосредоточиться на своей вере, и путешествует по стране, живя только подаяниями. По всей Индии таких, как он, примерно четыре, а может, и пять миллионов! Ненадолго замедлив шаг и дав знак расступиться группке окруживших его последователей, он поясняет, что идет вот уже двадцать два года, шесть дней в неделю, позволяя себе трапезу только один раз в сутки и съедая ровно столько, сколько могут уместить его ладони. С определенными интервалами он приступает к медитациям. Совершенно голый, с ожерельем из пышных перьев на груди, он привык коротать ночи на тростниковой циновке. Я от души улыбаюсь его рассказам и тепло прощаюсь с ним, понимая, что этот человек мог бы стать для меня истинным гуру.
        Продолжая путь по северным штатам Индии через Уттар-Прадеш, я задаюсь вопросом: какие же глубинные верования движут такими людьми? В чем заключается сила их убеждений, пронизанных древнейшими культами? Например, тот поиск истины и чистоты, который понятен этому отшельнику, в глазах посторонних людей выглядит не слишком убедительным. Зависящие от более высоких каст многие индусы находят удовлетворение, принижая в свою очередь тех, кто ниже их по сословной лестнице. Однажды утром, проходя мимо сельской школы, я вижу, как перед шеренгой мальчишек учитель нещадно лупит палкой ученика, и у того уже покраснели от ударов ноги. Он кричит все яростнее, не переставая замахиваться на ребенка. Негодуя, я бросаюсь на помощь, выхватываю из его рук палку и без особых раздумий ломаю о свое колено. В глазах взрослого мужчины, которого только что публично унизили на глазах детей, я читаю непонимание, а потом и злость… Я ухожу, не дав ему времени опомниться, и думаю, что сегодня вечером, когда дети разойдутся по домам и перескажут всем эту историю, в деревушке каждый скажет, что я форменный кретин. Насилие здесь
неотделимо от религии и от кастовой системы. Именно в повседневной жизни это ярче всего бросается в глаза. Жестокое обращение, насилие, инцест здесь в порядке вещей. Браки по договоренности тоже не способствуют свободному выражению чувств. Любовь здесь душат на корню железными узами условностей и правил. Опять парадокс - очередной в нашу копилку! Выходит, этот романтичный народ - строитель Тадж-Махала[100 - Мавзолей Тадж-Махал считается символом великой любви принца Кхуррама к своей прекрасной супруге Мумтаз Махал, после смерти которой он повелел возвести это красивейшее сооружение.], производитель и потребитель немыслимых доз слащавой сентиментальной кинопродукции - на самом деле всю свою жизнь тайком грезит о любви! Испытать любовь самому? Нет, это никак невозможно. Браки по любви здесь по сей день очень редки. И лишь потом, много позже я пойму, какие муки, слушая мои рассказы, испытывал мой добрый друг Випул: его поразили до глубины души не столько мои приключения в путешествии по миру, сколько трогательные отношения с любимой женщиной. Оказывается, после нашей с ним встречи он начал вести
секретную переписку с моей дорогой Люси, силясь раскрыть секрет нашей с ней настоящей любви и пытаясь получить совет относительно его личной жизни. Мне же, когда я видел его в окружении детей и красавицы-жены, он показался вполне счастливым, мой добрый и славный Випул. Но ему недоставало страсти. Он хотел выяснить, разрешены ли у канадцев разводы, бывают ли у канадских мужчин любовницы, кто и как присматривает у нас за детьми… Но самое главное, что волновало его: «Люси, я хотел бы задать вам очень личный вопрос. Неужели любовь может быть сильнее семейных обязательств?» Нет ничего ужаснее в жизни, чем любить по принуждению…
        Вспоминая Випула, я снова начинаю думать о нашем «браке» с Люси. Мы оба никогда не испытывали потребности оформить наши отношения документально, но детей, более беззащитных перед общественным мнением, этот вопрос всегда очень тревожил. После четырех лет нашей совместной жизни они всерьез стали недоумевать: «Почему вы не женитесь?» И правда, почему? Как-то осенним утром в далеком 1991 году мы все-таки обменялись клятвами. Вместо фаты Люси украсила голову красной пластиковой сеточкой, которая больше напоминала упаковку от лука. Поверх своей футболки я прицепил бумажный галстук-бабочку, вырезанный тут же наспех. Томас-Эрик, которому в тот момент было одиннадцать лет, задирал от гордости нос и смотрелся вполне празднично в моей любимой домашней кофте, укутывавшей его до самых пят. На лоб он надвинул капюшон и напоминал настоящего священника. Библии у нас не оказалось, так что он положил на журнальный столик энциклопедию, открыл ее и с серьезным видом обратился к Элизе-Джейн. Той была отведена честь поставить на стол свечи и тарелку с нашими кольцами, а затем разлить по стаканам кока-колу. Ей тогда
едва исполнилось девять, и она изо всех держалась, чтобы не расхохотаться. Наконец «церемония бракосочетания» началась. В гостиной торжественно зазвучал незабвенный «Свадебный марш» Мендельсона. Мы медленно, сопровождаемые Элизой, подошли к импровизированному алтарю, где нас уже ждал Томас, вытянувшись по струнке. Зачитав несколько фраз, не имевших никакого отношения к происходящему и отхлебнув колы, наш служитель культа наконец обратился к брачующимся:

        - Люси и Жан! Клянетесь ли вы любить друг друга до той поры, пока смерть не разлучит вас?

        - Клянемся.

        - Обменяйтесь кольцами и поцелуйтесь.
        Я взял с тарелочки золотое кольцо, мигом надел его на тонкий пальчик Люси и протянул ей свою руку.
        И тот поцелуй, которым мы обменялись под восхищенными взглядами наших ряженых детей, на вкус напоминал прекрасную и долгую теплую золотую осень. Он источал аромат роз, усыпанных жемчужными каплями росы, он был таким же легким и воздушным, как покачивание перышка на ветру…


        Под крышей мира

12 февраля 2008 - 31 марта 2008
        Непал, Индия

        Я старательно собираю пальцами с тарелки оставшиеся крошки, завершая трапезу громким и одобрительным цоканьем языка в знак благодарности. Эту привычку я тоже перенял у индусов: здесь принято выражать удовольствие от еды именно таким звуком. И чем вкуснее был обед, тем громче нужно цокать! У непальцев такая же традиция.

        - Спасибо, вы меня спасли! - говорю я гостеприимному крестьянину, принимающему меня в своем доме, но адресую эти слова его матери - ей переводят сказанное мной, - она приготовила для нас это огромное блюдо тушеного риса с овощами. Она в ответ улыбается. Мы сидим все вместе подле очага, в который хозяин то и дело подбрасывает пучки соломы. Я как всегда в окружении детишек - их собралось десятка два. Деликатность и вежливость этого небогатого семейства кажутся мне очень трогательными. Однако ночь я провожу весьма беспокойную, поскольку вынужден делить продавленное ложе с хозяином дома, который брыкается во сне.
        Непохоже, чтобы теснота здесь кого-то смущала, - все ютятся как могут, прижимаясь друг к дружке. Я оттаскиваю свой тюфяк в угол комнатушки и засыпаю, забравшись в спальный мешок. А утром, наблюдая, с какой любовью бабушка, закутавшись в шаль, помешивает в огромном котле рис, размышляю о том, как сильны духом эти люди - одна из самых нищих в мире наций. В любой ситуации они находят в себе силы противостоять творящейся вокруг несправедливости. Страна переживает переходный период, сопровождаемый регулярными антимонархическими акциями протеста[101 - С мая 2008 г. Непал является республикой (ранее - конституционная монархия). Прим. ред.]… К слову, вчера здесь было закрыто абсолютно все. Манифестанты требовали выборов. На улицах они соорудили баррикады и каменные заграждения, чтобы не пропускать грузовики, снабжающие Катманду и территории внутри страны. Любое транспортное средство, которое пыталось преодолеть заграждения, мгновенно поджигали, а полиция и армия предпочли не вмешиваться в этот конфликт. Я попал в самый эпицентр веселой разномастной толпы, где были и пешеходы, и велосипедисты. Тем временем
на контрольном посту какому-то битком набитому автобусу со свадебными ленточками разрешили проехать. Из него раздавалась жизнерадостная музыка, смешанная с криками и топотом гостей, которые пировали прямо на крыше. Когда он уехал, кругом снова воцарилась тишина. Я настолько пропитался этой странной атмосферой вокруг, что сам начал осознавать, как тяжко жить в стране, где времена и судьбы висят на волоске, где каждый день балансируешь над пугающей пропастью, имя которой - неизвестность…
        У реки еще одна замечательная картина. Какой-то шофер, пользуясь внезапно появившимся свободным временем, закатил свой автобус прямо в воду и намывает его со всех сторон. Приветствую его и с улыбкой вхожу в суетный и бестолковый город Нараянгарх. В беспорядочном потоке рикш и пешеходов, под большущими щитами с рекламой сигарет, грузовиков Tata и местного пива, я все-таки решаю немножко пополнить свои запасы, а уж потом отправиться в горы. Сразу за равнинами начинаются горные пейзажи, дорога петляет между вершинами. Вдали по склонам и ущельям несет свои воды река, струясь узенькой бирюзовой лентой и вбирая в себя талые воды из-под самой «крыши мира». Бедняцкие домики из древесины, обмазанные сверху охристой глиной, буквально цепляются за скалы, чтобы не свалиться в пропасть. А между ними тут и там переброшены подвесные мостики. Параллельно им натянуты стальные тросы с роликами, на которых подвешены корзинки. Я бы тоже хотел вот так, без труда, как корзинка, перелетать над всеми этими долинами и пригорками… Местные жители подкармливают меня буйволиным мясом, твердым, как подошва. Мы сидим вместе с
ними, глядя на наклонные террасы, где растет урожай, и слушая, как галдят дети, возвращаясь по горным тропинкам домой после школы. Многие встречают меня приветственным жестом - сложенными перед грудью ладонями: «Намаете!» В этих удаленных от цивилизации поселениях, где так много людей, чье сердце открыто, а душа и помыслы чисты, я испытываю дежавю, погружающее меня в глубочайшую ностальгию. И смакую эти счастливые мгновения…


^НЕПАЛ^
        Как-то вечером, пока я гоняю чаи с сельскими жителями, на дороге, идущей по склону вдоль реки, появляется странный буддийский монах. Поверх своего традиционного ярко-оранжевого облачения он повязал черный клеенчатый фартук. За собой монах тащит двухколесную повозку, достаточно большую для того, чтобы в ней можно было устроиться на ночлег. На грязновато-серых боках можно разобрать надписи: «Из Тибета в Индию через Непал во имя мира во всем мире». Я какое-то время рассматриваю его странный транспорт. Поставив свою повозку на обочину, монах делает три шага, и я вижу в его руке железные кандалы. Внезапно он во весь рост вытягивается прямо на шоссе, царапая своими железками асфальт. Потом поднимается и повторяет весь ритуал в той же последовательности. Преодолев таким образом метров тридцать, он возвращается за повозкой. А затем возобновляет необычные телодвижения ровно с того места, где оставил кандалы. Чистый паноптикум… Я окликаю его, но монах не отзывается, полностью поглощенный своим священнодействием. Его способ привести мироздание к благоденствию кажется мне как минимум странным. Однако, в конце
концов… Кто знает? У каждого свой способ борьбы за мир.
        Надо признать, пейзаж вокруг меня поистине грандиозный. Впереди Катманду - именно через эти дивные края я мечтаю пробраться в Тибет. Но, к глубочайшему сожалению, Тибет, такой открытый для любых туристов, остается закрытым для всех остальных: попасть туда можно только в сопровождении проводника. А у меня нет лишних денег, чтобы позволить себе подобное удовольствие. Это открытие оставляет неприятный осадок… Выходит, даже на крыше мира свободы не найти… Где же она, в конце-то концов?
        Свой маршрут я теперь прокладываю на восток, но едва достигнув границы, решаю, что дальше двинусь по территории индийского штата Ассам. И неспешно спускаюсь с крыши мира под ясным голубым небосклоном. От пейзажей захватывает дух: террасы рисовых плантаций спускаются по склонам между деревьями и разбросанными по округе домиками, а причудливые крыши пагод тут и там украшены разноцветными гирляндами.
        Дела духовные здесь решаются с небывалым рвением: повсеместно развернулось массовое строительство новых буддийских храмов, которые премило соседствуют с индуистскими. Вечером мне встречаются юные будущие монахи, готовые прямо посреди дороги подраться друг с другом за право прокатить мою колясочку. Наконец за поворотом мы видим монастырь в окружении горных вершин. Неподалеку самые младшие ребятишки гоняют по полю футбольный мяч, их монашеские облачения то и дело задираются на бегу…


^АССАМ^
        Отец-настоятель приглашает меня присоединиться к вечерней молитве в храме. Мальчишки в возрасте от десяти до шестнадцати лет чинно рассаживаются на полу и вслух произносят слова молитв. На мой взгляд, они совсем еще дети и не готовы осознанно предаваться духовным практикам. Настоятель поясняет, что мальчики могут покинуть монастырь в любой момент, как только пожелают, и насильно их здесь никто не держит. Но в этих стенах, по крайней мере, монахи всегда накормят их, дадут образование и защитят. Будда заботится о чадах своих…
        Я решаю не заходить ни в штат Сикким, ни в Бутан, а сразу направляюсь по долине роскошной Брахмапутры прямиком в провинцию Ассам. Чарующая красота чайных плантаций не дает мне покоя: глядя на них, я размышляю, каким образом в душах индийцев утонченность и нежность уживаются с жестокостью. С их стороны я вижу искреннее желание подружиться со мной, такое стремительное и сильное, что с некоторых пор мне приходится отключать телефон: бесконечный поток звонков от новых друзей не позволяет продолжать путешествие в заданном темпе. А тем временем в Ассаме я допускаю непростительную ошибку, за которую поплачусь добрым отношением этих милых людей.
        В этом неспокойном регионе, где много десятилетий подряд постоянно происходят вооруженные столкновения между силами правительства и сепаратистскими группировками, моя случайная встреча с матерью преступника, террориста, за которым охотятся местные спецслужбы, сбила с толку всех моих новых друзей. Мне известно, что один из лидеров ULFA, Объединенного фронта освобождения Ассама[102 - Крупнейшая сепаратистская организация в штате, основанная в 1979 г. с началом гражданской войны в Ассаме.], вот уже лет двадцать находится в бегах, но партизанская война тем временем не сбавляет оборотов - и в борьбе за независимость штата с конца 70-х полегло более восемнадцати тысяч человек. Я считаю, что все это меня мало касается, в особенности когда случайный встречный, учтивый молодой человек, предлагает мне повидаться с матерью Пареша Баруаха, одного из двух признанных руководителей ULFA. Я охотно принимаю это приглашение, ведь любые народные движения за сохранение собственной независимости - от далекого мексиканского Чьяпаса и берберских перевалов до зоны вооруженных конфликтов в Индии - всегда находили отклик в
свободолюбивом сердце уроженца Квебека. В назначенный день вместе со мной на эту встречу отправляется несколько журналистов, и вскоре фотографиями нашей встречи уже пестрят все без исключения местные газеты. «Канадский путешественник поддерживает борцов за независимость Ассама!» Вернувшись в деревню, где еще вчера меня радушно принимали, я упираюсь в закрытые двери. Никто мне больше не улыбается; окна плотно занавешены. В те семьи, где я останавливался, уже нанесли визиты бравые ребята из внутренней разведки, а вскоре и меня самого ненавязчиво приглашают в участок, интересуясь моими путевыми фотографиями. Я взбешен этим посягательством на свободу перемещений и контактов. В то же время я глубоко подавлен, понимая, как чудовищно меня использовали… Что я думаю об этом конфликте? Ровным счетом ничего. Мы должны оградиться от насилия, а не от людей. А я всего лишь хотел увидеть все своими глазами, пытался сам разобраться… И встретиться с той, от которой, как я узнал, отвернулись все вокруг. Эта пожилая согбенная женщина, всегда облаченная в скромное сари, перебирает длинными сморщенными пальцами
пожелтевшие от времени фотографии…

        - Мы не виделись с ним больше двадцати лет, - говорит она, не скрывая навернувшихся на глаза слез. - Я всего лишь хочу увидеть своего сына.


        Пять переходов через Голубую реку[Китайскую реку Янцзы в европейской литературе издавна называли Голубой рекой. Прим. пер.]

17 мая 2008 - 8 августа 2008
        Китай

        Это произошло, пока я был в Катманду, на Тибетском плато. Находящаяся к востоку от моего маршрута равнина, на которой разместился индийский субконтинент, вдруг покачнулась метров на пять, подвинувшись в сторону евразийской части континента. В результате в районе Сычуаньской котловины произошел мощнейший толчок, отголоски которого разнеслись на сотни километров.

12 мая 2008 года в 14:28 стихийное бедствие небывалой мощности потрясло провинцию Сычуань: в огромном радиусе от эпицентра были стерты с лица земли дома, школы, деревни, города, унесены человеческие жизни, погребены под обломками живые и мертвые. И пока я в Непале ждал рейса до Чэнду, что в семидесяти километрах от эпицентра землетрясения, сто тысяч китайских солдат разбирали обломки зданий в поисках выживших и старались предотвратить новые трагедии после полутора сотен толчков.
        Пять дней спустя, приземлившись в Китае, я увидел убитых горем людей, жадно вслушивающихся в ужасающие сводки по радио: восемнадцать тысяч пропавших без вести, свыше трехсот семидесяти тысяч раненых, не менее семидесяти тысяч погибших. Мой самолет совершил посадку в аэропорту Чэнду через пять дней после трагедии, и за это время город превратился в военно-полевой лагерь. Медики, военные, спасатели, представители ООН сновали по нему, периодически скрываясь в глубине палаточного городка, возведенного в центре города. А кругом высились коробки с продовольствием и теплыми вещами для нуждающихся. Я рассчитывал добраться до Пекина через Сиань, но полицейские отговорили меня: все дороги в этих краях разрушены, у местного населения заканчиваются запасы питьевой воды и пищи. Мое появление станет для этих людей лишней головной болью. Так что в конце концов я принял решение отправиться на восток и по прямой преодолеть те две с половиной тысячи километров, что отделяют меня от Шанхая. К городу подхожу, любуясь невероятными видами ультрасовременных гигантских зданий и сооружений. Возле этих зданий стоят группы
волонтеров, над их головами развеваются флаги и транспаранты. Эти люди собирают средства для пострадавших. Всего через три месяца здесь должны начаться Олимпийские игры… Но сейчас повсюду царит траур - будто в семью пришла беда в самый разгар подготовки к свадьбе… Сияющие олимпийские кольца отбрасывают свет на приспущенные государственные флаги… Тем не менее я поражен удивительным спокойствием, с которым здесь возвращаются к повседневной жизни. В парки, усеянные палатками и тентами всех видов и мастей, стекаются пострадавшие от новых подземных толчков, а рядом за маленькими столиками какие-то мужчины преспокойно играют в маджонг[104 - Любимая китайцами азартная игра в кости. Участников четверо, правила напоминают покер.], отточенными жестами сгребая выигрыш. С наступлением темноты приходит неожиданное указание властей эвакуироваться из гостиницы, в которой я остановился. Выхожу на улицу и в гнетущей тишине присоединяюсь к тысячам китайцев. Мы засыпаем прямо на тротуарах, плотно прижавшись друг к другу, и ни одна неприятность не в силах нарушить этот идеальный порядок, воцарившийся посреди окружающего
нас апокалипсиса. Эти люди умеют соблюдать железную дисциплину. Наутро, когда я уже готов стартовать, вдруг раздается чудовищный шум: все автомобили Чэнду, тысячи и тысячи машин, начинают одновременно сигналить, а прохожие замирают и снимают головные уборы в память о тех, кого уже не вернешь.
        Эхо трагедии постепенно смолкает, а я тем временем углубляюсь в Сычуаньские горы. И снова меня ошеломляет невиданный контраст. Не верится, что и жители огромного мегаполиса, где я прожил несколько дней, и крестьяне с рисовых полей, окруженные буйволами, лениво тянущими за собой повозки, - все это люди одной страны, одной нации… Чуть поодаль, вдоль разбитого шоссе, сидят местные жители и палками обмолачивают горох. Жестом я приветствую свинопасов, которые тащат корм своим питомцам. На полях крестьянки сажают рис. Из больших кип они вытаскивают один за другим тоненькие желтовато-зеленые росточки и втыкают их в землю. Все кругом залито водой, штаны закатаны до самых колен[105 - Рисовые плантации постоянно находятся под водой.]. Все кругом так чистенько, так опрятненько… По их одобрительным взглядам я понимаю, что внешний вид и красота этих полей тоже доставляют им радость. Они гордятся своей работой. «Нихао[106 - Приветствие по-китайски.]!» - кричу я, приободренный их ответными улыбками. Но вот с общением у меня в этих краях большие проблемы. Ни одно слово из моего разговорника не помогает наладить
контакт, и даже общепринятые жесты здесь, судя по всему, имеют какое-то свое, неведомое мне значение. В деревнях посреди площадей, заполненных народом - здесь кругом играют в карты, домино и что-нибудь еще, - мне просто указывают на местечко, где я могу расположиться на ночлег с палаткой, и более не беспокоят. Это почтительное дистанцирование только обостряет мое чувство одиночества. Я пытаюсь сойтись с людьми поближе и завожу игры с детишками. Какие же тут дети! Живые, счастливые, в хорошем смысле слова избалованные! Здесь по лицам людей можно прочесть всю многовековую историю Китая: лица стариков отмечены печатью бедности и страданий, их сыновья куда более бодрые, полные жизни, сытые, а малыши цветущие, пышущие здоровьем! Демографическая политика Китая - «одна семья - один ребенок» - создает странную атмосферу, когда у людей нет ни братьев, ни сестер, ни теть, ни дядь… Здесь даже появилась присказка, что каждый человек выбирает себе друга, которого полюбит как брата до конца дней своих. Молодежь, к слову сказать, эту идею разделяет всецело! Я слушаю, как они разговаривают между собой, и замечаю, что
они пользуются вторыми - звучащими на западный манер! - именами, по моде нового поколения. Не знаю, огорчаться этому или радоваться, но четко понимаю, что дети, которых я здесь встретил, вырастут в гораздо более совершенных условиях, нежели их отцы и деды. Они в большей степени будут потребителями. В недалеком будущем китайцев на земле станет полтора миллиарда - двадцать процентов населения планеты. А что если все они в один прекрасный день обложатся разными модными штучками и усядутся перед своими домашними кинотеатрами?.. На что станут похожи провинции, к примеру эта сельская местность, которую я сейчас меряю шагами? По живописным долинам Сычуаня я иду так, будто путешествую во времени. Кажется, что между террасами рисовых полей испокон веков стояли эти глиняные кадки и виднелись черепичные крыши. На рынках, существующих здесь с незапамятных времен, я учусь правильно выбирать живых уток, которых разделывают и чистят прямо у покупателей на глазах. В дорогу я беру вкуснейшие солоноватые утиные яйца и смакую их по пути. Кругом прямо на солнце сушится длинная лапша, разложенная на циновках. Мне довелось
познакомиться с кухнями многих стран мира, но китайская кухня - одна из самых разнообразных, самая богатая тонкими ароматами и изысканными вкусами. Она одновременно и удовольствие, и лекарство, и философия. Гармония этой кухни заключается в балансе между обжигающе горячим и ледяным, соленым и сладким, острым и кислым, твердым и мягким. При этом каждое блюдо радует не только обоняние и вкус, но и зрение своими цветами и формами. Здесь я научился в жару есть горячий суп и пить горячий чай, накрываться одеялом и принимать теплые ванны: «Тепло очень полезно, - повторяют китайцы, подкладывая мне еще одну перинку, - и для желудка очень важно». А традицию вкушать пищу при помощи одних только палочек я нахожу особенно утонченной - еще бы, ведь европейцу в такой ситуации понадобился бы целый арсенал столовых приборов!


^КИТАЙ^
        В провинции Хубэй по дороге в город Личуань я встречаю семейство, возвращающееся с прогулки верхом. Джефф и Шарлин, отлично владеющие английским, приглашают меня провести несколько дней в гостинице их приятеля. С радостью соглашаюсь, приободренный возможностью наконец-то преодолеть языковой барьер в общении с местным населением! И вот за столом во время неспешной беседы Шарлин вдруг наклоняется ко мне и с гордостью говорит, что сейчас мы будем пробовать охотничий трофей ее брата: он только что поймал змею! Действительно, я видел, как молодой человек фотографировался, держа в руках двухметровую змеюку. Так мы что - ее сейчас съедим?! На вид она сочная, мясистая. Но когда хозяин опускает половник в огромную супницу, наполненную зеленью, корешками и клубнями, и наливает мне щедрой рукой полную тарелку ароматной склизкой жидкости - очень целебной и придающей сил, как он уверяет! - я не могу решиться это отведать. Мне кажется, что мертвая змея сожрет мои кишки, и я вежливо отказываюсь… Шарлин с хохотом объясняет, что многие голодающие народы переняли традиции китайской кухни, согласно которым можно
приготовить абсолютно все: головы и потроха птиц, собак, мышей, крыс, черепах, обезьян… Кстати, на своем пути я встречал мотоциклы с повозками, в которых бок о бок стояли клетки и с курами, и с собачками…
        Все последующие дни обо мне много заботится Джефф. Я не устаю удивляться тому, как «по-товарищески» они общаются с женой, и подозреваю, что это влияние коммунистических идеалов. А еще я поражен полным отсутствием каких-либо сексуальных и религиозных проявлений в этих людях, которые куда больше заботятся о своей чести и репутации. В прощальный вечер мы, поужинав вкуснейшим павлиньим мясом, скрепляем нашу дружбу, чокаясь глиняными плошками с возгласом «Ганбэй!» - «За здоровье!». После этого мы разбиваем их об пол, чтобы они разлетелись вдребезги с той же силой, какой мы желаем нашей дружбе.
        На следующее утро перед отъездом Джефф протягивает мне бумагу - на ней текст «рекомендательного письма», написанного по-китайски. Это поможет мне наладить общение с местными жителями, из которых мало кто видел хотя бы одного европейца. На горной дороге, все более обрывистой, я то и дело пересекаю масштабную стройку автомагистрали, которая в скором времени свяжет Шанхай и Чэнду Я всякий раз испытываю шок, когда вижу, как в этих величественных пейзажах вдруг вырастают из-под земли гигантские пилоны - опоры мостов, которые несут через долины дорожное полотно и пронзают горы насквозь. В деревни я вхожу страшно усталым, пот жжет глаза, но ароматы жаренной со специями утки мгновенно возвращают меня к жизни. Время от времени откуда-нибудь доносится грохот фейерверков - люди отмечают день рождения, свадьбу, открытие нового торгового центра… Я устраиваюсь поудобнее на тростниковой кровати - кстати, вы заметили, сколько всего можно произвести из этого растения? Одежда, бумага, посуда, мебель, еда, напитки… Просто невероятно! И снова размышляю о судьбе этой нации. В юности в колледже мы часто принимали
участие в сборе средств для китайских детей. Однажды нужно было купить дурацкие открытки по двадцать пять центов за штуку: нам сказали, что каждая купленная открытка поможет выжить какому-то ребенку… Еще лет через десять я покупал своим детям карандаши и игрушки с надписью Made in China, затем стал покупать обувь, одежду и мебель с такой пометкой уже для себя… И вот я уже полностью завишу от продукции, сделанной в Китае. Любознательность, неутомимость и продуктивность этой нации, кажется, не имеют границ. Каждый болтик в моей коляске они дотошно разглядывают, ощупывают и запоминают, а руки тянутся внутрь, чтобы исследовать, изучить и разобраться, как она устроена. Меня поневоле увлекают их энергичность и жажда новых знаний. Я понимаю: да, когда-нибудь эти люди смогут поработить весь мир. А пока что я иду по горам, где глубокие ущелья пугают меня до тошноты, зато по вечерам снова возвращаюсь в долины, где слышу искренний заливистый смех. Смех этих хороших людей. На протяжении нескольких месяцев я уже научился распознавать нотки их смеха: есть смех радости, есть гостеприимный смех, который говорит
«Добро пожаловать!», есть грустный смех и даже смех горечи поражения… Однажды я услышал, как владелица интернет-кафе - работа у нее, кстати, непростая, учитывая, какая цензура в стране! - начинает неудержимо хохотать в тот самый момент, когда у меня внезапно обрывается связь с интернетом. Я психую, думая, что она потешается именно надо мной, но вдруг понимаю, что смеется-то она от горя. В китайской культуре, как ни в какой другой, принято сохранять лицо на людях, как бы тяжело ни было. Такая традиция часто приводит в замешательство европейцев, не умеющих читать этот смех.
        Все вечера мы с местными жителями проводим в беседах без слов и в бесконечном процессе культурного обмена. Стоит мне закатать рукава рубашки, как их брови изумленно ползут вверх! Здесь растительность на теле не встречается, и мои волосатые руки всерьез заводят барышень. Кое-кто, густо краснея, даже интересуется, а есть ли у меня такая же «повышенная лохматость» на груди - и как только я расстегиваю несколько пуговиц, дамочки пищат от восторга, смеются и игриво машут на меня руками! Мой друг Джефф уже объяснял мне, что волосяным покровам на теле здесь придают скрытое сексуальное значение, но я притворяюсь, что не понимаю и даже не замечаю, с каким умыслом меня наглаживают хорошенькие ручки… Кстати, даже одна пожилая бабуся как-то раз терлась о меня, будто кошка!
        После ужина мы обычно выбираемся на улицу, пообщаться и поиграть. На игровых столах всегда деньги, ставки, ставки, ставки! Неподалеку от взрослых детишки увлеченно, с серьезными лицами сидят над «Монополией». И глядя на это, думаю: нет на земле лучшего капиталиста, чем китаец-коммунист!
        Но подобные мыслишки все же стараюсь хранить при себе. В стране, развивающейся сумасшедшими темпами, все диссиденты сидят за решеткой, недовольные молчат в тряпочку и критика режима остается скрытой от глаз приезжих. Я, в свою очередь, отчетливо ощущаю, какое давление испытывают эти люди со стороны мощной авторитарной партийной системы, которая лишает их свободы слова и вероисповедания, не допуская инакомыслия и при необходимости «подрезая языки» всем борцам за права человека. Так что очень сложно разобраться в истинной гражданской позиции китайцев, которые на первый взгляд кажутся мне законопослушными сторонниками существующего режима. И поскольку в преддверии Олимпиады взгляды всей планеты прикованы к Китаю, именно сейчас здесь повсюду возносятся исключительно хвалебные оды в адрес правительства за его усилия и труды. «Мы одна большая семья, - кричат китайцы, - мы гордимся нашей армией, нашей страной…» Конечно же, они правы. Мне тоже передается их восхищение собственной силой, мощью, организованностью и уровнем самореализации - эти люди искренне верят в настоящие вечные ценности. Но в то же
время мне, как никому другому, известно, что однопартийность - это «опиум для народа», и те же слова я могу отнести к религии. Кумиры, которых мы сами себе творим, уничтожают в нас все личностное так же, как делают это проповедники, диктаторы и наркотики. Для того чтобы быть по-настоящему свободным, нужна смелость, а здесь ею не всякий может похвастаться…
        Мне тоже нужно собраться с духом, чтобы пройти оставшиеся семьсот километров до Шанхая. В горах, в который раз изнемогая от жары, я переживаю один из самых трудных моментов за все путешествие. Двигаться вперед приходится, заставляя себя, через «не могу» и «не хочу». Я слышу, как глухо стучит мое сердце, и каждый раз опасаюсь, что оно не переживет очередного восхождения. Прохожие советуют мне поберечь себя - много ходить по такой жаре им кажется опасным. Но моя виза истекает через несколько дней, так что выбора нет. Я даже прикручиваю к коляске зонтик, чтобы укрыться от солнечных лучей, но то и дело падаю в обморок прямо на дороге… Приходя в чувство, даю себе команду подняться и продолжать движение - так и иду, с абсолютно пустой головой, от одного тенька к другому… На ступнях образовались жуткие волдыри - в особенности на левой. Проблемы с ногами начались еще в Иране, но здесь они усугубились неимоверно! Мозоли появились не только на пятках, но и под подушечками пальцев, и между двумя пальцами образовалась глубокая трещина. Я все время об этом думаю - больно очень! - и боюсь остаться без ног, но
все-таки иду, и иду, и иду… Каждый шаг сопровождается ощущением, будто в тебя вонзается тысяча иголок. Я поменял обувь, надев новые сандалии, но они доставили мне новые проблемы, так что теперь я хромаю, как калека, и расставляю ноги пошире, чтобы поскорее затянулись болячки, которые я натер между ног, в районе паха… Последние две недели у меня не марш мира, а пытка! Надо будет сходить к хирургу в Корее!
        Наконец я пересекаю мощный поток реки Янцзы - в пятый и теперь уже в последний раз! - и вечером 8 августа попадаю в Шанхай, в скромный маленький отель на окраине города. Усевшись в удобных креслах в лобби, мы вместе со служащими отеля и несколькими постояльцами смотрим трансляцию церемонии открытия Олимпийских игр в Пекине. Это колоссально, это умопомрачительно… Хозяева смеются и поют, их переполняет национальная гордость. И я вновь проникаюсь к ним неподдельным уважением.
        А завтра утром я отправлюсь в Корею.


^КИТАЙ^


        Прогресс! Обнимаю тебя!

9 августа 2008 - 28 января 2009
        Южная Корея, Япония, Тайвань


«ОХАЙ-ЁО! КОНИЧИВА!» - «ДОБРОЕ УТРО! ДОБРЫЙ ДЕНЬ!..»
        В сердце рабочих кварталов Токио, самой густонаселенной столицы мира, я чувствую себя будто в пустыне. Никто не замечает моих приветствий, точнее сказать, на тридцать прохожих найдется с натяжкой один, который вяло помашет рукой в ответ. Такова моя личная статистика, которой я занимаюсь, чтобы отвлечься от ощущения собственной ненужности. В кипучем хаосе этого большого города, пронзенного многочисленными небоскребами, переполненного тысячами пешеходов, я испытываю одиночество еще более острое, чем в нубийской Сахаре[107 - Восточная часть знаменитой пустыни Сахара.], - кругом сплошные роботы, а меня никто не видит и не слышит. Кажется, что у окружающих напрочь отсутствует периферическое зрение: они фиксируют взгляд строго перед собой, прикованные к одной, только им известной цели. Они захлопываются сами в себе, будто в одиночных камерах. Я иду через толпу, которая смотрится строго и смотрит тоже строго. Взгляды у людей непроницаемые. Уши большинства заткнуты наушниками, которые стали жизненно важной частью их организмов. Интересно, если выдернуть из них наушники, они умрут или выживут? Даже не
знаю. МР3-плеер, напичканный музыкой и подкастами, стал неотъемлемым атрибутом для жизнеобеспечения этих человеко-машин, точно по графику выходящих на улицы города, отлаженных как часы, высокоорганизованных и эффективных… Если что-то ломается, это сейчас же чинят. Если починить нельзя - отправляют на утилизацию. Япония несется. Япония трудится. Япония живет в завтрашнем дне. А я один здесь живу в настоящем. Видимо, нас друг от друга отделяет такой временной портал, что эти люди не видят меня, даже глядя в упор. Кстати, может, я и не существую? Я начинаю задыхаться. На сей раз культурные различия настолько велики, что с ними я не справлюсь. Несколько недель тому назад я шел по Корее, и атмосфера непрекращающегося праздника сопровождала меня повсюду. Люди, которыми много лет интересуются только банкиры да инвесторы, принимали меня как героя. Над плантациями женьшеня постоянно был слышен их дружелюбный смех:

        - Тебе понравится в Японии! У них там так же хорошо, как у нас в Корее, только еще красивее!
        Когда в сентябре я наконец добрался до японского архипелага и спустился по северному берегу с мыса Таппи на красивую холмистую, заросшую лесами равнину, мне показалось, что корейцы правы. Я сливался душой с размеренной жизнью здешних рыбаков. В этих царственных пейзажах жили люди, принимавшие меня со всеми церемониями. Казалось бы, они просто подавали мне ароматный чай - но при этом каждый жест был проникнут смыслом и выверен, будто его ставил искусный балетмейстер. Их вежливая сдержанность, филигранная учтивость - все это покоряло меня так же, как и невероятная скрупулезность, с которой было сделано все вокруг: домики, садики, беседки… Складывалось впечатление, что стремление к абсолютному совершенству, присущее японцам, не терпит ни малейшего диссонанса с окружающей средой. Приветствия вежливы до крайности - череда повторяющихся поклонов; руки вдоль туловища, обязательно плотно прижаты… Эти знаки уважения окончательно покорили меня… Но по мере того как я приближался к большим городам, японские уважительность и вежливость таяли на глазах, становясь формальными, условными, безличными. Улыбки
исчезли, а сам я будто превратился для них в невидимку.
        Как-то поутру, собирая палатку на привале у берега реки, по дороге к Фудзи, замечаю перед лавкой торговца странную картину. Группа людей в костюмах совершает непонятный ритуал. Очень напряженные и сконцентрированные, они проводят сеанс обмена энергиями - занимаются групповой психомотивацией и командообразованием… Они объединяют свои энергии, чтобы удачно начать новый день… Вся эта компания следом за своим наставником, наверняка каким-то их начальником, повторяет с заданными интервалами четкие фразы, что-то скандирует… Я не понимаю ни слова, но могу представить смысл их воинственных речевок: «Какая у нас на сегодня цель? Продать еще сто машин! Какая у нас еще цель? Продать еще на десять процентов больше!» В моей прошлой жизни я сам не раз бывал в таких ситуациях… Между тем на календаре ноябрь 2008 года, и мировой кризис, затронувший все без исключения финансовые рынки, отметил лица людей печатью озабоченности и тревоги за завтрашний день. Все ждут, к каким последствиям приведут очередные биржевые новости и в какую депрессию они повергнут экономику. Я с грустью думаю о тех мужчинах и женщинах,
которые теперь вынуждены работать день и ночь, чтобы удержаться на своих местах, даже не задумываясь о причинах, что привели их к этому. Ведь иначе они рискуют утратить то единственное, чем дорожат: имеющуюся работу, возможность продвижения по карьерной и социальной лестнице, способ обеспечить себе безбедное существование. Вы успеваете за моей мыслью? Мне кажется, что я нахожусь где-то очень далеко от внешнего мира. Для ночлега я облюбовал небольшой городской скверик - гавань отдохновения посреди суетного мегаполиса. Человечество потрудилось запихнуть за его кованую ограду всю поэтичность, красоту и вдохновение этого мира, чтобы они продолжали цвести, но под присмотром, не отвлекая людей от решения важных бизнес-вопросов. Посреди пруда торчит незатейливый колышек - на него присел передохнуть голубой зимородок, и тотчас же отовсюду раздались щелчки фотоаппаратов, засверкали вспышки - каждый старался снять птичку в интересном ракурсе. Птица осталась такой же абсолютно безучастной к происходящему, как, например, статуя обнаженной девушки с подписью «Это я». Между тем кто-то рядом со мной бросает в воду
крошки хлеба, пытаясь накормить красных, желтых и серебристых зеркальных карпов, скользящих между кувшинками. Глядя на эту картину, я записываю в свой путевой дневник следующие строки: «Человечество… Когда тебе больно, ты показываешь это. Когда ты счастливо, ты тоже это показываешь. Любовью ли, счастьем ли светишься ты, болью или ненавистью искажены черты твоего лица, твои жесты, твой голос - во всем ты проявляешь себя, всем стараешься показать свои эмоции. Но стоит тебе выйти за пределы этих способов самовыражения, как любовью ли, болью ли - не имеет значения! - ты рвешь себе сердце в клочья».
        Несколькими часами позже я встречаю какую-то студентку в защитной медицинской маске, которая на ходу что-то быстро пишет в своем мобильном. Компания школьников возвращается с уроков, все в одинаковой форме, волосы одинаково подстрижены, все будто по одной команде крутят педали своих абсолютно идентичных велосипедов серо-стального цвета, выпущенных на одном и том же заводе в миллионах экземпляров. И все-таки… «Охай-ёо!», ура, победа! Я все-таки умудрился на мгновение привлечь их внимание. Остановившись на красный сигнал светофора, они чему-то весело смеются, а я тем временем близок к тому, чтобы расплакаться. «О-о! О-о!» - восклицают они, пытаясь разобрать, что написано у меня на коляске, но на мои попытки пообщаться никак не реагируют, а их непонятные выкрики я не могу разобрать. Какая, к черту, разница? Я вот уже два дня не могу ни с кем поделиться своими эмоциями от всего, что вижу…

^ЯПОНИЯ ^
        Мир, человеколюбие, дружбу народов я все-таки вновь обретаю, оказавшись в долине возле деревеньки Доши, где намерен переночевать в придорожной зоне отдыха. Но паренек из здешнего кафетерия, Казуки, счастлив пригласить меня в гости. В конце ужина, глядя на мою тарелку, он делает деликатное замечание: «Каждая рисинка - это творенье Божье!» - «Спасибо за подсказку, я не знал!» Я понимаю, что проявил недостаточно уважения по отношению к этой пище, поданной мне с такой заботой и любовью, поэтому спешу прикончить оставшиеся на тарелке рисинки! А после ужина фломастером рисую на кончиках пальцев смешные рожицы, и вместе с детьми мы разыгрываем кукольное представление. Я наслаждаюсь счастливыми мгновениями в кругу семьи - это лучший подарок от них! - и чувствую, что согреваюсь душой в их уютном мире, как в теплом коконе. А на следующий день мне предстоит двигаться дальше - в сторону несравненной Фудзиямы, окруженной золотистым цветением осени. Толстый слой мха укрывает бетонные отбойники по краям дороги. Они оснащены системой солнечных батарей, которые помогают плавить скапливающийся на обочинах снег со
склонов. Все кругом дышит спокойствием. Верхушка горы окутана облаками, и местные жители качают головами: мне не удастся насладиться сполна царственным обликом Ее Величества Фудзи-сан. В парке на берегу озера Яманака, одного из пяти окружающих гору с севера, проходит чемпионат по метанию летающих тарелок, так что у подножия этого дремлющего вулкана сегодня царит веселье и скачут собаки. Наутро я добираюсь до другой стороны горы, и в лучах восходящего солнца передо мной открывается ее склон, не укрытый снегами. Простое природное величие и спокойствие Фудзиямы превосходят по ощущениям любые сады камней и чайные церемонии.


^ЯПОНИЯ^
        Я делаю очередной привал в небольшом порту с видом на Тихий океан. В бухту причаливают рыболовецкие суда, их звуки будят меня, и я с удовольствием наблюдаю, как подъемные краны переносят содержимое трюмов, опрокидывая его на большие сортировочные настилы. Вокруг них с деловым видом возятся мужчины, а женщины в розоватых чепчиках, неспешно повязывая поверх одежды фартуки, стараются насладиться первыми солнечными лучами. Я бы хотел задержаться в этом дружелюбном краю и не погружаться в ужасное одиночество больших городов…
        По пути в Нагою, третий по величине город Японии, я прохожу мимо многочисленных строек, обнесенных заборами. Служащие указывают пешеходам маршруты обхода - с подчеркнутой вежливостью и абсолютно без души. Все просчитано, продумано, отработано. Это общество не дает ни права на ошибку, ни возможности проявить личную инициативу. Все решается коллегиально, общими усилиями, и в случае неудачи никто не почувствует себя виноватым. Эти люди настолько погружены в свои дела, что я снова страдаю от невыносимого одиночества. Я пришел с другой орбиты - и не вписываюсь в эту формализованную жизнь, рассчитанную по минутам - от рождения до самой смерти. Парадокс, но здесь мне не хватает самых элементарных вещей, тогда как в нищей убогой Африке я имел все, в чем нуждался. Я вспоминаю Мозамбик, где каждый день мылся - приглашением к омовению меня встречал каждый новый хозяин. Здесь же, в этой высокотехнологичной стране с ее пронизывающей до костей осенней сыростью, вынужденный ночевать в парках или под сенью леса, я могу помыться только один раз в семь-десять дней!
        В городе Тойохаши я познакомился с бразильской семьей, которая устроила пикник со своими друзьями из Латинской Америки прямо на газоне футбольного поля. Все они работали на очень низкооплачиваемых должностях где-то в местном автопроме. Муж, который даже не говорил по-японски, все-таки нашел здесь работу. Но у них не было здесь никакого будущего… Японцы, как мне объяснили, очень не любят иностранный персонал. Тебя примут только в одном случае - если в твоих жилах течет японская кровь, так что у уроженцев других стран здесь просто нет шансов.

        - Да, здесь все наши свободы - фактически пустой звук, - соглашается Виктор, перуанец, которого я случайно встретил по пути. - У приезжих нет никаких социальных благ, нет пенсии, нет права заниматься торговлей, нет шансов стать городским жителем. И в любой момент тебя могут выдворить из страны, отправить домой без всяких предупреждений, - добавляет он.
        Его запястье перетянуто эластичным бинтом - от монотонных повторений одной и той же операции у парня воспалены сухожилия. Я осторожно спрашиваю, скучает ли он по дому, по родным…

        - Конечно, - отзывается Виктор. И ненадолго замолкает. - Они там думают, что мы здорово зарабатываем, очень здорово. У меня постоянно денег просят. Знали бы…
        Не существует, да и не может существовать идеального общества. Но есть мгновения благодати…
        Благодати такой, как крошечный цветок, который пророс сквозь трещинку в безупречно ровном асфальте Токио. Крошечный дикий цветок, пробившийся вопреки всему и приоткрывший свои лепестки холодному человеческому обществу… Я хорошо помню ту пожилую японку в Нагое, которая пыталась что-то мне сказать, но я только мог расцеловать ее от всей души. Она была совсем крошечной, эта старушка, такая милая, будто нарисованная пастелью, в своих смешных бежеватых штанишках, стареньком розовом свитере и бледно-зеленом жилете с золочеными пуговицами. Она подошла ко мне, заприметив на дороге, и хотела поговорить, но я ни слова не понимал. Она настаивала, и вдруг я, сам не знаю почему, просто захотел обнять и прижать к себе покрепче добрую старушку. Это было очень чистое и нежное чувство - мгновение вечности. Когда я наконец разомкнул свои объятия, ее глаза наполнились слезами, она растроганно залепетала: «Аригато, аригато» - «Спасибо, спасибо»… Эта искренняя женщина подарила мне столько тепла и любви, что я хотел бы унести его с собой, как ветку цветущей сакуры… Как тот цветок, случайно выросший на асфальте…


^ЯПОНИЯ^


        Потерянный рай

30 января 2009 - 17 мая 2009
        Филиппины

        На земле нас было шесть миллиардов в тот день, когда началось это путешествие.
        Миллиардом станет меньше в день, когда я вернусь. Что мы творим?
        Прежде чем познакомиться с этим регионом Юго-Восточной Азии, где огромное количество жителей и еще больше вооруженных конфликтов, я изучал такие понятия, как перенаселенность, загрязнение окружающей среды, нищета… Но одно дело изучать, и совсем другое - в этом жить. В Манилу я прибыл в феврале 2009 года. Если посчитать население города и всех его пригородов, то получится ужасающих размеров агломерация - двадцать миллионов жителей, точка наибольшей концентрации населения на один квадратный метр земли во всем мире! Бесконечная вереница ослов, грузовиков, груженных покупками мопедов движется по улицам, где сотни сирот выпрашивают милостыню и роются в мусорных баках в надежде найти хоть что-то, что можно съесть, надеть или перепродать. Слева от себя я вижу городскую бухту - гигантская мутная черная лужа, в которой плещется мусор, а вода здесь больше напоминает грязную жижу, разлившуюся на многие километры. Отвратительно до тошноты. Тем же вечером мой новый знакомый, француз Доминик Лемэ, подробно рассказывает, с чем ему доводилось сталкиваться за годы жизни в столице Филиппин. В этом городе, кажется,
загрязнено абсолютно все: воздух, вода - кругом только мусор и сточные канавы. К системе канализации здесь подключено не более десяти процентов зданий, а прочие сточные воды и отходы преспокойно сбрасываются прямо в залив.

        - Треть местных жителей живет в трущобах, - с горечью замечает Доминик. Неправительственная организация Virlanie[108 - Virlanie Foundation - неправительственная общественная благотворительная организация со штаб-квартирой в Маниле. Основная задача - помощь детям-сиротам и детям из неблагополучных семей. Прим. ред.], в которой он работает, на сегодняшний день едва ли не единственная действительно помогает детишкам, оказавшимся на улице. Она устраивает их в семьи, дает им новую среду обитания, обеспечивает нормальное будущее… Но эта задача не из простых! Передвижная школа, основанная этой организацией, собирает очень много детей, но после занятий они вынуждены расходиться, прихватив продуктовый паек. Один мальчишка лет пяти-шести, грязнющий, но с живым добрым взглядом приходит сюда так часто, что волонтеры даже завели для него персональную зубную щетку. Однако никто из детей здесь никогда не остается. Где они ночуют? На какой куче хлама, в каких подворотнях?
        Двигаясь от Филиппин к Индонезии, самой дальней точке Юго-Восточной Азии, я должен за семь месяцев преодолеть множество отдаленных островов - густонаселенных, демонстрирующих рекордные уровни загрязнения, поражающих воображение своими контрастами и пугающих вооруженными конфликтами. Этот архипелаг делится на три островные группы: на самом севере - Лусон, где и располагается столица государства Манила, затем Висайи с массой крошечных островов и, наконец, на юге - остров Минданао, имеющий репутацию самого опасного места на Филиппинах. Именно здесь проживает мусульманское население, находящееся в непримиримом конфликте с властями. Отправляясь с густонаселенного севера страны в сторону Висайи - куда держу путь через острова Самар и Лейте, - я с трудом представляю, что увижу. Говорят, здесь люди самые нищие среди самых бедных. Здесь не найдешь не то что гостиниц - даже электричества. И тем не менее… Я пересекаю эти вулканические земли, заросшие кокосовыми пальмами, пребывая в полном восхищении. Любуюсь, как в море тарахтят банка - лодки, до краев заполненные свежим уловом и кокосовыми орехами.
Островитяне продадут их, добравшись до Большой земли. Эти юркие лодки с крыльями-аутригерами[109 - Выносные части, напоминающие крылья, которые позволяют лодке балансировать и не переворачиваться.] развивают скорость катамарана, а работают от небольших бензиновых двигателей. В длину они достигают тридцати метров и фланируют между островками с удивительной легкостью. Еще раз мне удается воочию убедиться, что международные организации, ведущие свою статистику, никогда не сталкивались со здешними реалиями. Нищета в этих краях с лихвой компенсируется искренним смехом. Смехом рыбаков, возвращающихся с хорошим уловом. Смехом их жен, сплетничающих на солнышке под кокосовыми пальмами. Смехом их детей, плещущихся в морском прибое… Радостью наполнен каждый бесхитростный день этих простодушных людей.
        Я выхожу на дорогу, огибающую великолепный пляж с белым песком, и рядом притормаживает какой-то мотоциклист. Он американо-голландец - сложная история! - и уже почти филиппинец, с тех пор как живет здесь на острове вместе с подружкой Пиной.

        - Почему ты не хочешь после Минданао перебраться на Борнео[110 - Второе название острова - Калимантан. Прим. ред.]? - недоумевает он. - Это несложно, я на мотоцикле уже сто раз так ездил.

21 апреля 2009 года я просыпаюсь еще до восхода солнца на рабочем столе в полицейском участке, где провел минувшую ночь. Отсюда недалеко до пристани, где меня подберет деревянный тримаран[111 - Трехкорпусное судно.], чтобы отвезти на остров Минданао, самую обездоленную местность во всей стране, которая по размерам втрое превосходит Бельгию. Под шум прибоя, бьющего о прибрежные камни, я тащу свою коляску по узким мосткам, и вот лодка в розоватых предрассветных отблесках медленно покидает уже знакомые мне берега. Стоя на палубе этого утлого суденышка, я стараюсь не думать о возможных предстоящих опасностях и сосредоточенно разглядываю буйки, расставленные в море с равномерными интервалами. С тех пор как я объявил о своем решении пересечь этот остров, меня старались переубедить порядком напуганные знакомые: «Минданао! Пешком! А ты не боишься ребят из Движения за независимость Минданао[112 - Здесь и ниже перечислены основные сепаратистские исламистские террористические группировки острова.]? А из Национально-освободительного фронта моро? Или из Исламского фронта освобождения моро? А вдруг ты встретишься с
Абу Сайяф?» Этот остров приютил у себя одну из самых опасных вооруженных исламистских группировок в стране, которая ответственна за множество терактов и взрывов, убийств и похищений людей. Ее главная цель - создать в этих краях большое исламское государство, что, согласитесь, совсем не пустячное дело. Оно требует огромных финансовых вливаний. А потому организация добывает нужные ей деньги, похищая всех, кто имеет неосторожность показаться в поле ее зрения. Однако их истерические высказывания меня мало впечатляют, их войны меня тоже не касаются, так что я решаюсь дерзнуть. Утром 24 апреля я наконец-то попадаю на дорогу, которая приведет меня в Замбоанга - город, расположенный в семистах километрах отсюда, в юго-западной части острова. Сквозь листья банановых деревьев то и дело проглядывают крытые ржавым листовым железом дома городка Бутуан. Вооруженные люди в камуфляже ходят по центру города и своим присутствием вносят в привычную атмосферу городка тревожную нотку, нарушая суетливый бег джипни[113 - Общественный транспорт на Филиппинах: маршрутные такси, переделанные из подержанных американских военных
джипов, удлиненных дополнительными рамами и перекрашенных в яркие цвета.] и мототакси. Я стараюсь не придавать этому никакого значения, да и никто вокруг меня, кажется, не замечает присутствия парней в форме. По сути дела, семьдесят процентов вооруженных сил страны
        базируются именно на острове Минданао, защищая его природные ресурсы и сельхозугодья - основное достояние Филиппин. Но делят это достояние очень не по-братски, как подсказывают банальные подсчеты: вклад данного региона в экономику страны составляет шестьдесят процентов национального ВВП, тогда как из государственного бюджета он получает всего лишь двадцать процентов средств. Нищета доводит до отчаяния и без того расколотое политической ситуацией общество, в котором тринадцать миллионов христиан, потомков испанских колонизаторов, проживают рядом с четырьмя миллионами мусульман, иммигрировавших из соседней Индонезии, и двумя миллионами аборигенов-полукочевников, которые испокон веков обитали в местных лесах. Этих аборигенов называют лумадами, в свое время их выселили с родных земель и до сих пор воспринимают как диких неотесанных туземцев. В таком многонациональном «винегрете» каждый считает себя - нужное подчеркнуть - обворованным, угнетенным, эксплуатируемым, гонимым, ограниченным в правах. На этой взрывоопасной территории пышным цветом произрастают социальная несправедливость, кризис
исполнительной власти и превышение полномочий. Минданао мог бы процветать, но превратился в пороховую бочку.

^ФИЛИППИНЫ^
        В первые дни пути по острову, преодолевая километр за километром по дороге в Кагаян-де-Оро, я попадаю в деревеньки, где жизнь течет вполне мирно. Местный торговец предлагает мне дао, местный подогретый йогурт, смешанный со сладкой лягушачьей икрой и кактусовым джемом. Чуть поодаль дремлет мотоциклист, облокотившись на руль своего стального друга. Рядом с ним спутница, которая терпеливо ждет окончания этой сиесты, чтобы снова продолжить путь. Еще чуть дальше несколько крестьян пытаются взвесить жирного хряка - ему связали копытца, чтобы не брыкался. А в кокосовой рощице сборщики плодов готовятся отпраздновать сегодняшний богатый урожай, за который они выручат кругленькую сумму Я бреду вдоль бамбуковых и тростниковых хижин с соломенными крышами

        - там какая-то парочка прогуливается в тени крытой веранды. Неуверенный голос молодой певички доносится из караоке-бара, стоящего неподалеку от палатки со свежими ананасами… В Одионгане я впервые пробую засахаренные авокадо в лавочке, которую держит очаровательная семья, а глава местного муниципалитета, капитан Барангей[114 - Барангей - глава муниципалитета, деревни, района или округа, выборная и почетная должность. Местные жители добавляют к названию должности уважительное слово «пунонг» (капитан). Прим. ред.], приглашает меня переночевать у него дома. Я засыпаю с мыслью, что жизнь порой бывает к нам ласкова, как ветерок в голубой лагуне…
        Еще через несколько дней на моем пути выплывает из тумана остров Камигуин. Захожу в ресторан с надписью «халяль» неподалеку от мечети. С моим появлением атмосфера в заведении становится натянутой - но стоит мне произнести по-арабски несколько заготовленных вежливых фраз, как лица кругом оживляются. «Ты мусульманин?» - доносятся со всех сторон расспросы. Нет, но ведь я прошел множество мусульманских государств, и везде меня принимали как дорогого гостя. Тут же передо мной на столе появляется тарелка, на ней рис и рыба. А на прощание молодая официантка тихонько предупреждает меня: «Пожалуйста, в Замбоанге веди себя поосторожней!»
        И вот я уже покидаю город Илиган, не переставая думать о преступлениях, взрывах и похищениях, которыми меня запугивали. Обстановка кругом резко меняется. Военные разворачивают весь транспорт, движущийся вдоль реки, в сторону временного моста: всего пару недель назад здесь взрывом была разрушена одна из переправ. В полицейском участке, куда меня отправляют переночевать, я сразу же оказываюсь под присмотром бдительных спецслужб. Наутро двое «борцов за мир», Хун Энрикес и его подружка Джайшри, присоединяются ко мне, чтобы пойти дальше вместе. От их комментариев мне становится не по себе… По дороге Хун показывает развалины местного банка и взорванные жилые дома, на которых видны следы снарядов, выпущенных мятежниками из MILF, Национально-освободительного фронта моро. Моро - так называют себя коренные народы Южных Филиппин

        - исповедуют ислам. Они пришли из горной местности восемь месяцев тому назад. После того жуткого налета выжившие укрылись в других провинциях… Голос Хуна предательски дрожит, он не может сдержать эмоций, когда показывает мне место неподалеку от заводика по переработке копры[115 - Высушенные ядра кокосовых орехов.], где жила его мать. Теперь вся дорога здесь усеяна контрольно-пропускными пунктами - через каждые три-пять километров мы натыкаемся на них. Вот это парадокс! В недалеком прошлом мне, помнится, уже случалось идти «во имя мира» в сопровождении полицейского эскорта. На сей раз к моему маршу мира присоединились армия и спецслужбы… В районе Коламбугана один из солдат рассказывает мне, что несет с собой боезапас - четыреста патронов, а его напарник тащит гранатомет и снаряды к нему, только я в этом совсем ничего не понимаю. Такие игрушки больших мальчиков всегда были и остаются для меня диковиной. Осматриваясь, я насчитываю вокруг себя тридцать вооруженных людей! С другой стороны, сейчас в горах сидят сепаратисты, которым разведка уже донесла, что я здесь.

        - Не волнуйтесь, - говорят мне солдаты. - Эти мятежники сейчас из своего логова носа не высунут!
        А мне кажется, что я марионетка и оба враждующих лагеря по очереди стараются подергать меня за ниточки. Достает это колоссально!
        Военный марш-бросок протяженностью в четыреста километров - до окраин Замбоанга - превращается в кошмар. Машина запущена! Приказ ясен: путешественника надо доставить целым и невредимым до парома, который перевезет его в Малайзию. Все надо провернуть без сучка и задоринки, иначе беды не миновать. И я вынужден приспосабливаться - шагать, делать привалы, есть и спать вместе с военными. Они так заботятся обо мне! Может, это отвлекает их от повседневного армейского быта. Но ведь и со мной непросто!.. Как-то утром толпа любопытных ребятишек окружает меня со всех сторон - они собрались идти вместе с нами! Конвой из солдат и оборванных сопливых детишек превращает нашу процессию в цирковую! Я давлюсь от смеха и учу их повторять слова: «Мы хотим мира! Миру - мир!» Пока мы с малышней весело скандируем эти фразы, я замечаю, что некоторые солдаты, забыв о формальностях, охотно присоединяются к нашему нестройному хору…
        Неподалеку от города Пагадиан на дорогу внезапно выскакивает внедорожник с машиной сопровождения. Оттуда вылезает мэр города, а его здоровенный охранник в темных очках пристально вглядывается в окрестности, прижав к пузу пистолет.

        - Вы приближаетесь к зоне повышенной опасности, - заявляет мэр. - В наших краях участились атаки мятежников, они приходят со стороны реки. Говорю вам, идти здесь - чистое безумие!
        Я набираю побольше воздуха в легкие, собираясь парировать, что иду в сопровождении военизированной охраны, - и, обернувшись, вижу пустую дорогу. Все мои молодчики как сквозь землю провалились! Никого! Эта территория не относится к их юрисдикции, они попросту молча ушли. Мэр со своим Шварценеггером преспокойно забираются во внедорожник и уезжают, поднимая облако пыли, а я остаюсь один в чистом поле. От всего моего внушительного эскорта остался только один пухленький полицейский на мотоцикле, и он поторапливает меня: «Давай, Жан, давай же, пошли быстрее!» Я прикусываю губу, чтобы не рассмеяться.
        Пару дней назад я разговорился с одним из приставленных ко мне спецагентов в штатском. В семидесятых, рассказал он, в этих краях действительно было весьма опасно, до тех пор пока не вмешалась регулярная армия. Теперь стало поспокойнее. Только десять-пятнадцать процентов территорий еще остались в запретной зоне. Ведется разработка угольных месторождений, местные жители снова выращивают рис, собирают кокосы, добывают каучук. Но война разорила эти земли, поэтому людям особо выбирать не приходится. По-прежнему самым доходным здесь остается бизнес по похищению людей: одна из группировок, базирующаяся в этих местах, держит в заложниках троих филиппинских учителей из самых обычных семей и требует за них миллион песо[116 - Порядка 20 000 долларов.].
        Неужели в этом неспокойном краю все стали смотреть на человеческую жизнь и смерть как на нечто обычное, самой собой разумеющееся? Мое внимание привлекает странная вывеска «Игорный дом на костях»[117 - Дословный перевод с англ. Lucky Funeral Home - «Игорный погребальный дом». Игра слов: «кости усопшего» и «кости» как азартная игра.] на фасаде одного из зданий. Мне объясняют, что азартные игры здесь находятся под строжайшим запретом. Однако на время траура людям позволено испытывать фортуну! Так что стоит кому-то отправиться в мир иной, как его родственнички могут отправиться сюда бросать кости. Похороны как повод развлечься! Поэтому зачастую здесь тела покойных до поры до времени сохраняют в формалине, откладывая погребальный обряд (как только усопший похоронен, в казино его родных уже не пустят), а кое-кто не гнушается брать трупы в аренду и на несколько недель зависает в подпольных притонах.
        На подступах к Замбоанге, в самой опасной части одноименного полуострова, на котором он расположен, меры безопасности вокруг моей колясочки заметно усиливаются. Мы получаем подкрепление: двадцать полицейских, два автомобиля сопровождения и пятеро офицеров спецслужб, постоянно находящихся на связи с главным командным пунктом. «Не беспокойтесь», - говорят мне. Было бы глупо беспокоиться…
        С борта судна, везущего меня к острову Борнео, я разглядываю берега Замбоанга, который мало-помалу скрывается за узкой полоской пляжей, и прощаюсь с его армией, его мятежниками, его брошенными на произвол судьбы аборигенами, его завоевателями - маврами и испанцами. Всего за какую-то пригоршню специй, за клочок земель, за ваших выдуманных божков… Что же вы сотворили с этим островом?


        На семи ветрах

19 мая 2009 - 16 июля 2009
        Малайзия (Борнео)

        В китайской лавке покупаю залежалые утиные яйца. Вот уже четыре дня я иду по острову Борнео, по территориям штата Саравак, самого большого в Малайзии. Надвигается гроза. У меня почти не осталось еды, запас воды заметно оскудел, но приходится идти через гигантскую пальмовую плантацию, которой, кажется, нет ни конца ни края. Признаться, к таким пейзажам я был не готов. Девственным лесам Борнео, главному сокровищу здешних мест, с богатейшей и редчайшей флорой и фауной, раньше наносили вред только лесные пожары. Теперь появилась еще одна хворь: масличные пальмы, которые распространяются самосевом и захватывают территории с головокружительной скоростью, уничтожая на своем пути все живое, любые деревья и цветы. Заросли этой монокультуры тянутся на сотни километров, листья пальм загораживают линию горизонта. Плантации этих деревьев с пугающей скоростью осваивают склоны близлежащих гор. Вот уже несколько дней я вижу перед собой одни только пальмы, будто землю захватила какая-то пальмовая эпидемия, и почему-то хочется плакать… В теплом влажном климате Борнео моя коляска кажется еще тяжелее, и хочется
побыстрее добраться до укрытия, прежде чем разразится гроза. Дождь с грохотом опрокидывает на землю первое ведро своей воды, едва я успеваю укрыться в хижине здешнего сторожа у самого края пальмовых зарослей. Я ставлю на стол банку рыбных консервов, а жена сторожа готовит нам рис. За обедом мы слушаем, как неистово барабанит по кронам дождь. Едва он заканчивается, я снова отправляюсь в путь под бесконечными пальмами и не устаю удивляться: неужели мы потребляем столько пальмового масла? Кто же его ест?[118 - На самом деле пальмовое масло применяется не только в пищевой промышленности.] Мимо проезжают огромные грузовики с деревянными кузовами, поднимая клубы пыли. Вдали я замечаю, как небольшая группа людей, орудуя лопатами, возделывает новый участок целины.
        Через год и на этом клочке земли выстроятся в ряд молодые масличные пальмы.
        А через сто лет ими покроется вся планета, и больше совсем ничего не будет.
        По мере приближения к Ранау в центральной гористой части острова замечаю, что пальмовые плантации наконец исчезают с горизонта и возобновляется обычная жизнь: в деревеньках, в домишках, аккуратно поставленных на высокие сваи. Здесь, под крышами, сушится белье, а кругом радуют глаз всевозможными оттенками прекрасные цветы. Местные жители щедро делятся со мной пищей. Несколько раз у обочины мне попадаются презабавные родники: возле источника воткнут колышек, на котором обязательно висит полотенце, а рядом стоит стаканчик с мылом и зубными щетками. Вот так выглядит здесь придорожная ванная комната! По вечерам я часто встречаю на окрестных лужайках компании подростков, которые со смехом и криками играют в какую-то сложную игру, пиная ногами плетеный ротанговый мяч[119 - Автор имеет в виду сепак такро, или «малайский волейбол», популярную игру во многих странах Азии, в которой две команды ногами или головой перебрасывают через сетку мяч.]. Отцы присматривают за ними, не забывая поцеживать через соломинку тапиоковую настойку, такую вкусную, что я готов был пить ее всю ночь напролет. Мы неспешно
беседуем, но, положа руку на сердце, совсем не понимаем друг друга. А затем, снова пустившись в дорогу, я добираюсь до самой высокой в Малайзии горы Кинабалу, острые зубцы которой достигают отметки в четыре тысячи метров. Величественный горный пейзаж - это вверху. А у подножия горы неземная красота превращается в какую-то грязную голубизну, и куда бы я ни взглянул, примитивные ковшовые экскаваторы подвозят все новые и новые саженцы масличных пальм, уничтожая великолепный лес. Некогда роскошный и зеленый, теперь он напоминает изысканное покрывало ручной работы, побитое молью… От такого вида у меня комок подступает к горлу. Пытаюсь обсудить это с парнем, который случайно останавливается рядом со мной. Глобальное потепление, уничтожение лесов, выветривание горных пород - эти термины оставляют его безучастным. Он совсем не понимает, о чем я говорю. Напротив, развитие сельского хозяйства в стране кажется ему блестящей перспективой для роста экономики и залогом процветания страны. Да и кто я такой, в самом деле, чтобы взваливать на него ответственность за лес? Разве мы сами не уничтожали свою природу? Чтобы
что-то взять у природы, нужно сначала подчинить ее себе.
        Термина «устойчивое развитие» не существовало, когда я начинал это путешествие. Но однажды утром он родился в воспаленном мозгу одного чокнутого европейца, ослепленного абсурдной идеей, что он создаст новое слово и вместе с ним - новую реальность. Устойчивого развития не существует. Либо мы развиваемся, либо нет. Либо что-то производим, либо нет. Либо мы находим смысл жизни в гаджетах и коллекционных игрушках, либо делаем какой-то иной выбор. И у каждого выбора свои последствия. За каждое приобретенное благо, за каждый потребляемый ресурс придется расплачиваться, ведь на каждое действие есть противодействие. Отходы производства скапливаются на поверхности земли и в водах. Тонны и тонны невидимых загрязняющих все вокруг и крайне опасных частиц проникают в атмосферу. Мы подарили это так называемое счастье миру, который и без того на всех парах мчится к перепроизводству, а несметное количество людей все еще мечтает о такой «наивысшей» модели развития. Как заставить их остановиться? Как объяснить, что мы пошли неправильным путем, что нужно всего лишь жить и радоваться уже имеющимся благам? Да никак… Я
чувствую себя подавленным. Стоит подумать о будущем здешних ребятишек, как меня душат слезы: к тому моменту, когда они подрастут, их рай, который уже сейчас бьется в агонии, погибнет окончательно.
        Тем не менее никто из местных жителей не осознает никакой трагедии: люди живут в гармонии с этой дикой и буйной природой. Девственный лес Борнео, благодаря теплому и влажному климату, имеет уникальный подлесок, защищенный от солнечных лучей. Он щедро населен уникальной фауной и флорой. Здесь умопомрачительно красивые цветы, которые живут по законам собственного мира. Крупные желтые, белые, сиреневые соцветия расцвечивают придорожные пейзажи, тысячи чудесных бабочек порхают и кружатся изящными парами, выбирая солнечные местечки. Жирные ленивые ящерицы бесшумно скользят между орхидеями и другими гигантскими цветами, которые в профиль напоминают птиц с рогами. Здесь растут хищные плотоядные растения, зреют «драконьи фрукты»[120 - Питахайя, или питайя - плод кактуса, по вкусу напоминающий смесь киви и банана.], пробиваются из-под земли красные шампиньоны[121 - Редкий вид темно-красных шампиньонов с более мягким вкусом, чем их «обычные родственники» из того же семейства.], а местные женщины собирают в полях и лесах целые корзины диковинных ягод и полезных листьев.
        В провинции Саравак, неподалеку от границы султаната Бруней я знакомлюсь с удивительными людьми - это ибаны, представители маленькой местной народности. Когда-то они были известны как одно из великих воинственных племен Борнео. Перейдя к оседлому образу жизни, возделывая в тропиках плантации гевеи[122 - Это дерево - основной источник натурального каучука. Прим. ред.], эти люди приняли христианство, однако сохранили обычаи и верования своих древних предков. Я моментально попадаю под их обаяние и всерьез интересуюсь законами их социума. Как-то вечером ноги сами приводят меня к «длинному дому», где живут члены общины, и здешний старейшина приветствует меня. Этот удивительный дом выкрашен в приятный желтоватый цвет и водружен на сваи. В нем есть большая «гостиная» галерея, где, как на центральной площади, собираются все жители общины, и длинный вытянутый коридор, в который выходят два десятка дверей. Это двери, ведущие в жилые помещения каждой семьи, отделенные от соседей. Старейшина, все плечи которого изукрашены татуировками с символикой его клана, устраивает для меня экскурсию по этому причудливому
дому. Минуя собравшихся в кружок и увлеченно играющих детей, он приводит меня в свое жилище, выкрашенное в яркий цвет, декорированное искусными кружевами, сотнями безделушек и предметами ручной работы. Его церемониальный нагрудник и головной убор, украшенный крупными перьями, выставлены на самом видном месте. Все содержится в идеальном порядке и чистоте. Их народность, как объясняет мне вождь, существует отдельно от мусульманской Малайзии. Христианство показалось ибанам наиболее приемлемой формой развития общества, и они приняли эту веру, не отрекаясь от своих прежних кумиров и многовековых верований, проистекающих из нерушимой связи человека с природой.


^БОРНЕО^
        Поигрывая своим мачете с рукояткой в форме птичьей головы, он рассказывает мне, что давным-давно, во времена, когда ибаны возвращались из лесных походов, они первым делом приходили к старейшине, чтобы тот расшифровал послания, которые передала воинам сама природа. Так, если воин слышал пронзительный крик певчей птицы, это могло означать только одно: в джунглях таится опасность, ходить туда не следует. Всему поселению отдавался приказ: отложить охоту, собирательство и работы в лесу как минимум на несколько дней. Я спрашиваю, верит ли он сам в подобные приметы, и этот достойный человек опускает со вздохом глаза:

        - Нет, это всего лишь мифы.
        Однако почему-то я не склонен верить ему. Но он уже снова весело смеется, заявляя, что его народ, в отличие от некоторых соседей, давно перестал заниматься охотой за головами. И слава богу, думаю я про себя!

        - После обращения в христианство мы похоронили все головы, - уверяет он. Пауза. Мгновение спустя, бросив на меня быстрый, пронзительный взгляд, он шепчет: - Посмотри наверх, левее…
        Что? Где?! Я оборачиваюсь.

        - Они здесь, рядом, за третьей по счету дверью, прямо под потолком. Иди сюда, я покажу.
        Мы подбираемся ближе, и своим карманным фонариком он подсвечивает не то восемь, не то девять черепов с запыленными и почерневшими от времени челюстями. Все они обтянуты сморщенной кожей и кое-как обернуты листьями тростника. Я поражен!

        - Им более семидесяти лет, - говорит мой «экскурсовод», - и, возможно, они принадлежали хозяевам вражеского «длинного дома». Другого родового клана… Мы перестали этим заниматься где-то в 1920-х…
        Здесь считалось, что только храбрый воин, который принесет голову своего врага, достоин внимания прекрасной дамы. Рядом с вражескими черепами висит корзинка для жертвоприношений. А неподалеку, на тех же балках, я вижу другие корзинки, более безобидные, полные корешков, кусочков коры, лиан, рогов диких животных, олицетворяющих собой великую силу леса. Я уверен, что в периоды тяжелой засухи все эти предметы вновь будут извлечены из небытия и отправлены на алтарь, где под ритуальные напевы вождя, взывающего к небесам с просьбой о чуде, их будут благоговейно поливать водой.
        Вечером после купания в ручье я пытаюсь представить себе, как же выглядели разговоры первых людей на планете. Какими звуками обменивались они, открывая рты и напрягая голосовые связки? Чем отличались их беседы от птичьих трелей или стрекотания насекомых… Пра-пра-прадедушки наших дискуссий и диспутов, должно быть, звучали невероятно уморительно, когда члены какой-нибудь древней семейки пытались объясниться друг с другом, перебирая все доступные им звуки, какие они только могли воспроизвести своими губами и языками! Мне почему-то кажется, что это было до слез смешно… Наверное, это были самые первые на планете комические постановки!


        Маленькая империя большого султана

8 июня 2009 - 18 июня 2009
        Бруней - Даруссалам

        Эта крошечная страна на берегу Китайского моря, анклав внутри малайзийского Сарвака, владеет уникальными природными запасами нефти и газа. Прежде чем попасть в султанат Бруней, я тщетно пытался разыскать его на карте мира. И вот почему все, что известно об этом микрогосударстве на острове Борнео, - так это то, что оно живет под колпаком зазнавшегося султана, который слишком занят подсчетом своих нефтедолларов. Следует сказать, что и папаша его, великий Омар Али Сайфуддин, был настоящим пройдохой. Когда британские завоеватели убрались из этих мест, чтобы создать Британскую Малайю, он понял, что рискует утратить монополию в разработке своих нефтяных скважин и быстренько подался под британский протекторат. До 1984 года Бруней сохранял свое положение, и потомок султана, юный Хассанал Болкиах Муизз уд-Дин Ваддаулах, оказался сегодня на вершине списка самых обеспеченных людей на планете. Ему принадлежит более пяти тысяч автомобилей класса люкс! Интересно, что он с ними делает на такой крошечной территории?
        Эта история кажется мне настолько возмутительной, что зла не хватает. У семьи, пригласившей меня переночевать в своем уютном доме, я поинтересовался, какой он, их великий султан. «Мы очень любим Его Величество, - последовал ответ. - Он добр и щедр к нам!» Судя по тону, пронизанному благодарностью и почтением, сказанное ими - чистая правда. Жители Брунея считаются одними из самых богатых во всей Азии, и даже если у них толком нет никаких свобод (в действительности совсем никаких!), то по меньшей мере у них есть бесплатное образование и здравоохранение. Любопытно, что даже здесь еще не удалось положить конец нищете: двадцать процентов жителей живут за чертой бедности. А что вы хотели? Нельзя же одновременно летать на «Боинге-747», украшенном золотом и хрусталем, и при этом прокормить все свое население… Однако это никого не беспокоит - в особенности компанию Shell, которая сохраняет - поди пойми! - монополию на добычу нефти в этой стране. А султан Брунея получает за это поистине королевские откаты, и все довольны. В городе Бандарсери-Бегаван, столице этого государства, я встречаю одного очень
энергичного человека европейской наружности, который, выбравшись из своего длинного универсала, бросается мне навстречу, изъясняясь на очень плохом французском. Алан, преподаватель из Австралии, доживает здесь последние месяцы своей командировки и приглашает меня навестить его дом, где я смогу познакомиться с его женой. Бедняга Алан! Месяцами он помирал от скуки в этой мусульманской стране очень строгих нравов, где запрещено абсолютно все: свинина, алкоголь, развлечения, девочки… - и это всерьез ударило по его чувству меры. Он рад хоть как-то развлечься и приглашает меня присоединиться к компании его соотечественников и коллег, работающих здесь же, в международном колледже[123 - На территории Брунея нет специальных учебных заведений для детей иностранных граждан, как в других странах. Поэтому все приезжие школьники, например дети дипломатов, учатся в «международном» колледже.]. Мы все вместе отправляемся на прогулку по традиционной брунейской деревне, стоящей на воде. Более сорока тысяч человек живут в этом квартале, где все дома построены на сваях. Эта азиатская Венеция - совсем не роскошное место,
что неудивительно: все средства пущены на строительство королевского дворца. И с этими словами мой веселый гид указывает на гигантский золоченый купол, виднеющийся вдали. Он обошелся казне в триста пятьдесят миллионов долларов, а состоит эта безделушка из одной тысячи семисот восьмидесяти восьми комнат и покоев. М-да, вот уж размах так размах, бормочу я про себя. Но я еще толком ничего не видел. Наутро Алан приглашает меня посмотреть на самое бестолковое из самых роскошных зданий в мире: отель «Эмпайр», который выстроил брат султана, Джеффри, когда занимал должность министра финансов Брунея. Этот дворец предназначался для приема почетных гостей главы государства; видимо, в королевском дворце было все-таки тесновато. Строительство этой красотищи обошлось государству в один миллиард шестьсот миллионов долларов. В обществе так активно обсуждали эту гигантоманию братца вкупе с нецелевым использованием государственных средств, что доброму султану пришлось отправить Джеффри в отставку. В Брунее налогов никто не платит, так что не нашлось ни одного желающего прокомментировать эту историю.
        С приходом сумерек мы сидим и на все лады потешаемся над местным тропическим фруктом с убийственным запахом - он называется дуриан. Я решил попотчевать им моих новых друзей, намереваясь при этом запечатлеть на фото выражения их лиц. В Брунее приходится смеяться над пустяками. Обаятельный Алан провожает меня почти до самых городских ворот, и я покидаю столицу, не оборачиваясь, но прекрасно чувствуя, как он провожает меня взглядом и как сильно ему тоже хочется уехать отсюда…


        Terra Australis Cognita[От Terra Australis Incognita (лат.) - Неведомая Южная Земля. Так называли земли вокруг Южного полюса до второй половины XVIII века. Намек автора на то, что теперь для него эта земля - cognita, то есть познанная, изведанная. Прим. ред.]

20 июля 2009 - 29 сентября 2010
        Сингапур, Индонезия, Восточный Тимор, Австралия


        - И что, больше у вас нет никаких карт? - раздраженно спрашиваю сотрудника турбюро. Похоже, он меня не понял: я собираюсь пересечь этот материк пешком, из Дарвина до Порт-Артура. Это шесть тысяч триста километров. Год пути через саванны, пустыни, громадный Квинсленд и необъятную безлюдную Северную территорию - до самой Тасмании. Сотни километров, где не встретишь ни души. И поэтому мне нужна хорошая карта.

        - Так вот же вам карта! - опять отвечает он, аккуратно разворачивая передо мной практически девственно чистый квадрат типографской бумаги. - Вот Квинсленд, а здесь точками показаны роудхаусы[125 - Типичные для США, Канады, Европы и Австралии «дома у дороги», состоящие обычно из заправки, мотеля, кафе, магазина и изредка - отделения банка или банкомата.]…

        - Вы меня опять не поняли, мсье. Мне нужна подробная карта! Между вашими «точками» по крайней мере триста километров дороги. И я хочу знать, что там, на этих дорогах, есть!

        - Ну… Там ничего нет…

        - Как это ничего?

        - Да так. Ничего. Пусто.
        У меня сердце замирает. Я понимал, что впереди пустынные безлюдные края, но не думал, что настолько. Выходит, меня ждут многодневные переходы без всякой «дозаправки». На улице под тентом меня ждет Дженни и, увидев выражение моего лица, старается утешить:

        - Не переживай ты так! Воду ты найдешь, там есть водоемы. Но только воду надо будет очищать.
        Славная Дженни, приютившая меня в своем домике в Дарвине. Она полна внимания и заботы к несчастному путнику, который, готовясь пуститься в последнюю на своем маршруте безумную авантюру, внезапно сбит с толку новыми неприятностями. Всем известно, что даже для путешествия на автомобиле эти пустынные дороги считаются опасными. Никто и никогда не проходил их пешком, тем более в самый разгар лета! Но я преисполнен решимости. Я пройду пешком через всю Австралию, и это станет моим последним большим испытанием. Меня снедают волнение и страх - и вместе с тем желание пуститься поскорее в путь, пережить это экстремальное приключение перед возвращением домой. А еще, по забавному стечению обстоятельств, я страшно мечтаю побыть наедине с собой.
        Несколько последних месяцев, проведенных на острове Ява в Индонезии, поставили под сомнение мою выносливость. На многие недели я погрузился в суматоху переполненных людьми квартирок, домов, трущоб. В смраде, дыму и городской сутолоке я повсюду видел, как люди сражаются с нищетой и голодом. Мой приезд в Австралию был сопряжен с культурным шоком. Из мира, где каждый ежедневно бьется за кусок хлеба, я попал в другое измерение, где люди прилагают все силы к тому, чтобы лишний раз ничего не делать, и после еды лениво отодвигаются от стола, чтобы поиграть своими гаджетами. А я остро нуждаюсь в покое, тишине, одиночестве и возможности вернуться к самому себе…


^ИНДОНЕЗИЯ^

8 октября 2009 года, набив коляску бутылками с водой и банками с консервами, я отправляюсь по Стюарт-хайвей, легендарной трассе, соединяющей Дарвин и Аделаиду и пересекающей материк с севера на юг. Почти тысячу километров по прямой я пройду до местечка Теннант-Крик, расположенного посреди пустыни. Затем сверну на восток, на Баркли-хайвей, пройду насквозь штат Квинсленд и выйду к Коралловому морю. Пекло стоит неимоверное. Я стараюсь идти обычным шагом по прямой асфальтированной дороге, которая проложена в дикой саванне, населенной гигантскими термитами. Иду все дальше и дальше. Иногда оглушительный грохот машин нарушает величественное молчание саванны. Мимо проносятся гигантские фуры и грузовики с тремя прицепами, подавая мне сигналы. В первый раз я почти на автомате приветствую водителя взмахом руки. Четыре полосы на дороге полностью свободны, так что я чувствую себя в абсолютной безопасности. Однако этот мастодонт на колесах едва не зацепил меня! Как только автопоезд-убийца проезжает, рядом притормаживает какая-то легковушка, и водитель, выпучив глаза, начинает орать на меня: «Совсем сдурел? Ты
понимаешь, что рискуешь жизнью?» Я отвечаю, что все прекрасно понимаю, поскольку иду вокруг света пешком. Но еще никогда не встречал водителей, готовых запросто давить людей. Перед ним были две свободные полосы, он мог запросто объехать меня!

        - Да, но там двойная сплошная, ты не заметил? Он все правильно сделал!
        И раздраженный водитель уезжает, укоризненно качая головой. Добро пожаловать на дикий-предикий Запад! Если ты окажешься на моей полосе, я тебя прикончу.
        Этот водитель оказался прав. Отныне на дороге я всегда следую его советам. Ведь когда-то море уже унесло жизнь великого мореплавателя Эрика Табарли[126 - Знаменитый французский мореплаватель, гонщик и рекордсмен, погиб в 1998 году возле Уэльса в штормовом Ирландском море в результате несчастного случая. Прим. ред.]. Мне дорога тоже может запросто выставить какой-нибудь счет…
        Любуясь приятным пейзажем зеленеющей саванны, я наконец преодолеваю триста пятьдесят километров, отделяющие Дарвин от Кэтрина, последнего города на границе северо-австралийского буша[127 - Неокультуренные земли, покрытые зарослями. Прим. ред.]. Кустарники здесь довольно высоки, они дают прекрасную тень, но я не поддаюсь мимолетному искушению разбить свой лагерь на берегах реки, которая кишит крокодилами. Земли, окружающие эту дорогу с обеих сторон, принадлежат огромной животноводческой ферме, и на много десятков тысяч акров здесь не встретишь никаких признаков жизни. Кое-где попадаются небольшие поселения, а придорожные гостевые дома позволяют путешественникам заправиться бензином, посетить туалет и сделать покупки. Через каждые тридцать - сто километров на моем пути встречаются зоны отдыха - бетонированные площадки, укрытые навесами. Вот и вся зона отдыха. По крайней мере, дорога выглядит довольно симпатично, а трафик на ней невелик. Прошлой ночью я разбил палатку прямо на красно-коричневой земле под кустами акации и вдруг услышал, как в кустах возятся кенгуру-валлаби. Эти крошки мне очень
нравятся, они удивительно резвые и быстрые, а еще они презабавно шныряют вокруг меня туда-сюда. Кстати, некоторые австралийцы жутко боятся валлаби, называя их «чертями» и «гигантскими крысами». Такие замечания меня только смешат, и я всегда в ответ спрашиваю, кто же здесь больший чертяка - зверь или человек? С тех пор как люди провели в пустыню воду, эти зверушки активно плодятся и размножаются. Природа не дает им достаточного количества пищи, и они совершают набеги на местные фермы. Это напоминает настоящую войну. В четыре утра меня вновь будит птичий концерт - пернатые распелись во всю силу своих легких. Какое-то время я наслаждаюсь их мелодическими модуляциями, думая о том, что вскоре отсюда исчезнут и они. На протяжении последних лет я преодолел не одну пустыню и научился распознавать малейшие изменения, происходящие в моей душе. И сейчас, в начале октября, я понимаю, что еще не все здесь осмотрел. Обычно я изучаю окружающий мир, уделяя особое внимание деталям, чтобы как можно точнее к ним приспособиться. Следом за этим приходит острое чувство одиночества, и я начинаю скучать от недостатка
коммуникации, пока не дозреваю до того, чтобы принять свое одиночество и достичь духовной полноты, доверившись самому себе…
        На этот раз примерные даты моего возвращения и та поспешность, с которой я иду навстречу своей любимой Люси, порождают во мне новые и новые страхи. На этой безлюдной земле неподалеку отсюда есть громадная дыра - пятьдесят метров в диаметре и минимум триста метров глубиной. Эта огромная яма из серых камней с холодным дном называется «Тревожной»; от нее нужно держаться подальше, чтобы не свалиться и не погибнуть на ее дне. Однажды утром я неспешно шагаю по саванне, мысли мои спокойно витают в облаках над ней, и вдруг на лету я выхватываю из общего потока одну беспокойную мысль: «А где сейчас моя Люси? Что она делает? Все ли у нее в порядке?» Ужасная неосмотрительность! Стоит этой мысли поселиться в моей голове, как она захватывает меня всего, вырастает и повсюду распространяет свой яд. Вот уже неделю я не получал вестей от Люси, хотя мой мобильник несколько раз умудрялся поймать местные сотовые сети. Где же она? Вдруг она попала в аварию или, хуже того, на нее кто-нибудь напал? Я представляю ее одну, беспомощную, лежащую без сознания на холодном полу нашей квартирки… А я здесь бегаю по раскаленной
саванне, размахивая мобильником, прыгая по камням в надежде поймать сотовый сигнал. И никаких новостей. Ничего! Поэтому я продолжаю ускоряться, гонимый необходимостью как можно скорее добраться до Кэтрина, откуда наконец смогу позвонить, позвать кого-то на подмогу, вызвать ей скорую помощь! И чем быстрее я бегу, тем живее разыгрывается мое воображение. Я слышу, как она зовет меня, молит о помощи. Я мчусь! Теперь я и кровь разглядел! Наверное, она упала и ударилась головой о край стола! Скорее, ну скорее же! Я должен успеть… Усталость, жара, усиленная подпитка кислородом моего головного мозга по мере того, как я ускоряю бег, без сомнений, приближают и мое сумасшествие. К счастью, этот криз проходит сам собой еще до того, как я вбегаю в город. Изо всех сил пытаюсь успокоить воображение, привести в порядок чувства и сконцентрироваться на собственных шагах. Дыши, Жан. Иди. Иди. Верь в жизнь. Верю, верю… И когда я наконец прибываю в Кэтрин, то выгляжу абсолютно нормально.
        Впрочем, было бы странно, если бы такого типа, с ног до головы покрытого дорожной пылью, с десятидневной щетиной и детской колясочкой, люди воспринимали как нечто нормальное. Хорошо, что в буше, в отличие от Нью-Йорка, никто к этому не придирается. Прислушиваясь к мелодиям этих краев, доносящимся из динамиков на городских улицах, я начинаю знакомство со вкусами и нравами местного населения. Стараюсь собрать о них как можно больше информации, прежде чем приступить к самой, на мой взгляд, изнурительной части путешествия по Австралии. На протяжении следующих семисот километров пустыни, которая отделяет меня от Теннант-Крик, мне встретятся лишь два крошечных поселка. По радио передают песню It's a long, long way…, но местные жители успокаивают меня: на пути я обязательно найду источники с водой. Скорее всего, это будут какие-нибудь водоемы, расположенные в сотне километров друг от друга, но пить из них мне придется на свой страх и риск. В уголке страницы моей записной книжки незнакомый мужчина неразборчиво рисует схему:

        - В тридцати километрах отсюда, слева от моста увидишь контейнер с водой неподалеку от балки. Еще в тридцати пяти километрах, на перекрестке с грунтовкой такая же штуковина, чуть левее, рядом с бетонной трубой.
        Я ухожу из города, до отказа набив свою коляску съестными припасами. Взгляд мой прикован к линии горизонта, за которым теряется бесконечная лента дороги. В течение дня я периодически настолько погружаюсь в себя, что, очнувшись через несколько часов в неизменно пустынном пейзаже, всерьез предполагаю, будто не сделал за это время ни шага. Даже иссушенная красноватая земля под ногами остается такой же, такие же кустики и колючки торчат из нее, такие же камни валяются вокруг, и никто не знает, как они сюда попали, кто их принес, сколько веков тому назад. Все тот же асфальт неизменно скрипит под моими подошвами. И только заходящее солнце сообщает о том, что действительно прошло какое-то время. Мне жарко, очень жарко. В горле пересохло. После Кэтрина один из лимфоузлов, под нижней челюстью слева, здорово распух. Я надеялся, что мой иммунитет справится с инфекцией, но, увы, эта шишка все-таки вылезла. Может быть, обжигающий воздух пересушивает глотку? Дорога невыносимо длинная, полная испытаний, но я стараюсь сохранять ледяное спокойствие, преодолевая последние на своем пути трудности. Примерно через
месяц я попаду в Маунт-Айза, а за ним деревеньки будут встречаться на моем пути каждые пять-шесть дней… Это будет совсем простой маршрут! Но сейчас, на пике моего одиночества, тело почему-то решило прийти в негодность. Я по-прежнему питаюсь консервами из банки и всухомятку, упаковками проглатываю быстрорастворимую лапшу. Поскольку больше тридцати литров воды моя коляска просто не выдержала бы, решение нормировать свой паек показалось вполне разумным. Тем временем наступает ноябрь, я очень надеюсь избежать дождей, хотя ночи становятся все более прохладными, а спальника у меня больше нет: я отдал его сыну во время нашей последней встречи на Филиппинах. Тепло, которым солнце питает землю в течение дня, ночью быстро растрачивается. Но пока этого достаточно, чтобы я в своей палатке не сильно замерзал. Часами лежу на полу, глядя в звездное небо, и поджидаю то волшебное мгновение, когда около трех часов ночи проснутся птицы и, сопровождаемые светом луны, наполнят эту безжизненную пустыню своим мелодичным пением, умопомрачительной одой самой жизни.

10 ноября я, грязный и оборванный, сделал остановку в «Доме у трех дорог»[128 - Один из самых популярных роудхаусов Австралии, знаменитый именно тем, что расположен на перекрестке трех важных магистралей.] неподалеку от Теннант-Крик. Пресытившись за время пути консервами и сухими полуфабрикатами, я заказал шикарный завтрак в ресторанчике возле заправочной станции. Неспешно вкушаю его, чувствуя на себе насмешливый взгляд хозяина, устроившегося возле кассы. Мой нелепый наряд и моя прожорливость порядком веселят его.

        - Тебе что-нибудь нужно? - наконец интересуется он. - Отсюда и до самой Маунт-Айза нет ничего. Вон те парни тебе запросто помогут!
        Я выглядываю в окно и вижу на парковке двух человек в форме. Полицейские Дэниел и Дэвид с радостью приходят мне на помощь и везут меня за покупками прямо на патрульной машине. Я спрашиваю, не сильно ли их напрягает моя просьба, но они только отмахиваются: шутишь, что ли? Теннант-Крик считается в Австралии местом повышенной преступности. «Почему? Семейные ссоры?» - выдвигаю я свою версию. Они кивают. «Аборигены?» Они качают головами. Как и в моей родной Канаде, здесь не принято выносить на люди и обсуждать проблемы какой-то конкретной народности. Это своего рода социальное табу. Где бы ты ни находился… Свыше трети населения города - а это порядка трех тысяч жителей - аборигены Аутбэка. Многие из них, как и в других местах, страдают от алкоголизма, супружеского насилия. Общее состояние здоровья населения плачевно, а вот уровень преступности довольно высок. Свыше четверти заключенных в этих краях - туземцы, несмотря на то что по всей стране они составляют не более двух процентов населения. По фасадам домов на главной улице Теннант-Крик можно запросто прочесть всю историю города и пригородных туземных
поселений лучше, чем об этом расскажет самый подробный путеводитель. Служба социальной взаимопомощи, юридическая консультация, здание суда, полицейский участок… Ничего не поделаешь, вздыхает Дэвид. Какие бы программы ни запускало государство на своем уровне, ситуация ухудшается. Делая нужные покупки в супермаркете, где цены бьют все возможные рекорды, я задумываюсь, на что могла бы быть похожа жизнь в этих краях, если бы здесь не гнались так отчаянно за наживой. Золотая лихорадка, жадность, алчность, наполеоновские планы и пары алкоголя начали атаковать эти мирные края в тридцатых годах прошлого столетия. А спустя еще двадцать лет искатели приключений и наживы ушли отсюда, оставив после себя разграбленные земли и покосившиеся лачуги. На пересечении двух крупных дорог, тянущихся с юга и с востока - словно в наследство, - остался стоять Теннант-Крик. И туземцы, жившие в этих местах на протяжении сорока тысяч лет, тоже остались. А все остальное поменялось.
        Я ухожу со Стюарт-хайвей, чтобы отправиться на восток, в сторону Квинсленда, по Баркли-хайвей. В своем воображении я рисовал немного иную картину - не такую пустынную трассу, как предыдущая. Но она оказалась еще хуже. Воздух невыносимо сухой и горячий, на прозрачном голубом небе нет ни облачка, разве что мелькнет какое-нибудь совсем крошечное. Солнце напоминает огромное белое пятно, как от лампы в камере для допросов, и всерьез грозит сжечь сетчатку моих глаз, так что я даже не пытаюсь поднять глаз. Осматривая горизонт, я порой вижу воду - миражи! - и говорю сам себе, что уж там-то точно сделаю привал, чтобы перекусить, выспаться и подарить своему усталому телу заслуженный отдых. Я пытаюсь хоть как-то мотивировать себя, но усталость берет верх. От переутомления я буквально раздваиваюсь, колеблясь между одержимостью и унынием. Но продолжаю идти, и идти, и еще идти, и взгляд мой прикован к белой полосе, тянущейся вдоль обжигающе горячего асфальта. Время от времени мне наносят визиты крошечные торнадо, нарушая своим появлением монотонность путешествия. Однако следом за ними налетают новые порывы
сухого горячего ветра, который дует мне прямо в лицо так сильно, что я вынужден, напрягая все мышцы, толкать из последних сил вперед свою колясочку, проклиная ее неподъемность. Очень дорого обходится людям их жизнеобеспечение: сколько воды и еды я тащу с собой, это просто ужас! И черт знает, почему мы столько едим?! Я ищу хоть какой-нибудь повод отвлечься от своего праведного гнева, но не нахожу ничего, совсем ничего, ровным счетом ничего.
        Пустота и «ничто» существуют: я вижу это «ничто», я могу сфотографировать его - на фото оно окажется как раз посреди голых кустарников на фоне ослепительного неба. У меня настолько пересохло в горле, что во рту начинают появляться волдыри. В день я выпиваю по десять-двенадцать литров воды и даже ночью просыпаюсь оттого, что горло забито песком. Тотчас начинаю бешено шарить кругом в поисках бутылки с живительной влагой, а кругом темнота, хоть глаз выколи… И все же… Дело в том, что так же, как в Чили и Африке, я испытываю здесь огромную радость от ощущения собственного могущества. Снова - и уже в последний раз - я сам себе Господь Бог! Пьянящее чувство свободы переполняет меня. В своем фантастическом убежище я могу мечтать о таких вещах, которые никогда и никому не снились. И эти мечты принадлежат мне и только мне. Там, в далеком от меня мире людей, всякий раз нужно бороться за свои мечты, отвоевывая у мира право на них. Здесь они остаются неприкосновенными, о них можно помышлять безо всякого риска. Пустыня стала неким продолжением моей сущности - да что там! - пустыня стала частью меня самого. И
вся она сейчас принадлежит мне одному, какое счастье! Это ощущение пьянит меня! Я как будто путешествую по бесконечности. Конечно, время от времени, вспоминая, что я всего лишь человек, я жажду поскорее выбраться отсюда - но не могу. Я приговорен к этому раю.
        В этом порой пугающем меня одиночестве я вдруг начинаю ценить даже своих заклятых врагов. Мошка… Этот кошмар, стихийное бедствие, которое поразило весь австралийский материк. Они кружат вокруг меня сотнями, роями, прилетая с первыми лучами солнца и оставаясь рядом до самой глубокой ночи. Они липнут ко мне, садятся на лицо, лезут в глаза - ужасная жужжащая маска. Согнать их практически невозможно - они возвращаются, садятся вновь, пытаются обосноваться и угнездиться, перепрыгивают с одной щеки на другую, оттуда прямо в рот или в глаза, потом в уши… до бесконечности Я проглатываю их целыми пригоршнями, и так каждый день. На голове у меня черным-черно от них, и я вынужден сдаться. К счастью, у меня с собой есть противомоскитная сетка - кое-как закрепляю ее на голове. Теперь, не оставляя попыток атаковать меня, мошки с трудом пробираются сквозь ячейки сетки. Я говорю им: «Ну что, спокойной ночи! Выспитесь хорошенько и прилетайте завтра - будет новый длинный день!» Наутро, едва я приоткрываю створку своей палатки, они тут же облепляют лицо, а я в ответ желаю им доброго утра. «Неужели вы так сильно по
мне скучали?» Потом я преподношу им себя в качестве утреннего дара, и они, радостные, покрывают все мое тело. Вот так мы и идем дальше. Вместе! Благодаря мошкам я привлек внимание и других своих новых друзей. К примеру, когда в полдень я устраиваюсь на небольшой привал, изящные крошечные ящерки приходят полакомиться блюдами из мошек в ресторанчике, открытом прямо у меня на носу. Так что отныне частенько я просыпаюсь и чувствую, что в глаз попала какая-то лапка, а в ноздре торчит чей-то хвостик. Я вас умоляю, будьте как дома! Ко всему можно привыкнуть. Изо всех сил пою, чтобы развеселить и мошек, и ящерок, и себя самого, потому что мне очень одиноко. И только уверенность, что в самом конце пути меня ждет дорогая Люси, окрыляет меня.

^АВСТРАЛИЯ^
        В пылающих красках закатного солнца я устраиваю привал в ста метрах от дороги, поближе к долине. Мне кажется, будто я моряк, дрейфующий посреди океана, спокойный и одинокий, время от времени взрывающий царящую вокруг тишину своими выкриками. Я бы мог немного погрустить, коротенько пострадать, а потом умереть и возродиться заново, став частью природы, - так, как это делает сама природа. И никто бы об этом не узнал. Две недели тому назад какой-то прохожий подарил мне бутылку вина. Сегодня вечером я ее, пожалуй, выпью. Вечер подходящий, да и луна на небе полная. Кстати, мы давненько с ней не беседовали. В последний раз у нас состоялся разговор в Чили, в пустыне Атакама. Я пью и начинаю рассказывать, чтобы вытошнить весь яд, который накопился во мне.

        - Однажды я удрал из дома. Это случилось девять лет тому назад, почти десять. А теперь что? Кто я? А остальные? Они кто?
        Моя луна внимательно смотрит на меня. Я делаю еще глоток вина и слушаю ее ответ.

        - Это я взяла тебя за шиворот и дала тебе пинок под зад, чтобы ты шел. Я привела тебя на край света, где нет ни души кругом. Так что ты, как и все, кто был до тебя, проделал тот же самый путь, у которого есть свое начало и свой конец. Ты больше никогда не встретишься с тем, кем был раньше. Все твои следы уже стерты с лица земли. И я твой единственный свидетель.

        - Не важно! - отвечаю я. - Если я не прав, то готов съесть собственную коляску! Я вовсе не один на белом свете. У меня есть ты, моя луна, и есть Люси, моя любимая женщина - та самая, что задолго до меня совершила свое путешествие вокруг света. Это она мне сказала: «Ступай! Давай проверим, действительно ли мы так сильно любим друг друга!» И благословенны будут все одинокие странники - такие, как ты и я… Ну надо же, до чего вкусное это вино!
        Наутро у меня опять трещит голова, а при свете дня становится очевидно, что я опять не совершил ничего сверхъестественного. Этот австралийский Аутбэк, самое большое из всех малонаселенных мест на планете, знавал лишь настоящих героев - от аборигенов до английских первопроходцев. Некая форма равенства установилась между местными жителями и пришельцами, но с каждым эта земля обходилась по-своему. Эта земля принимает только сильных духом людей. Если ты не такой, то сматывайся побыстрее. Тебя предупреждали! Плаксам здесь не место, никто не придет на помощь, ветер унесет прочь их жалкие стоны. Но если ты меряешь планету шагами, пересекаешь границы, проходишь страны и претендуешь на звание искателя приключений, героя, тогда тем более - дерзай! Добравшись до самого конца, ты обретешь свою нирвану!

28 ноября 2009 года. Интересно, в нирване тоже так жарко? Здесь есть хоть какие-нибудь понятия о температуре? Ртутный столбик поднимается до сорока пяти градусов. Я полностью закутываюсь, чтобы драгоценная влага не испарялась с поверхности тела, и весь день подгоняю сам себя, чтобы пройти как минимум тридцать километров. Приближается сезон дождей, и к середине дня надо мной в прозрачном небе вдруг начинают собираться крошечные облачка. Внезапно откуда-то натягивает кучево-дождевые облака огромных размеров, они неумолимо сгущаются, и к вечеру того же дня наконец высвобождают с силой, сравнимой разве что с ядерным взрывом, мощную силу проливного дождя. Невыносимая жара и физические страдания погрузили меня в транс. В этой жаркой пустыне я полностью утратил ощущение времени. Чувствую, что душа моя бесконечно устала. Но если я позволю себе закрыться в этой раковине, то мое путешествие станет абсолютным бредом и самокопанием… Чего уж… К тому же я в каких-то двух шагах от того, чтобы свихнуться. А может, все-таки в двух шагах от безупречного здоровья и совершенства? Мои глаза уже не видят ничего, кроме
бесконечного асфальтового полотна, которое теряется за линией горизонта, и грязных луж с торчащим из них пожелтевшим кустарником. Отныне мой слух различает только монотонное дыхание ветра, а кожа воспринимает только обжигающий жар. В этом застывшем времени, в этом глубочайшем одиночестве я провожу недели и месяцы, не получая никаких вестей о том, что творится в мире - в «настоящей» жизни. Может быть, планету уже настиг чудовищный катаклизм и все разрушил, а я ничего не знаю об этом. Прокручиваю эту мысль в голове каждый день, туда-сюда…
        Утром 2 декабря я встречаю странного типа, итальянца-велосипедиста. Облокотившись на руль, Армандо объясняет мне, что проехал уже более восьмисот тысяч километров, а мечтает накатать миллион. И чтобы добрать недостающие километры, отправился вокруг Австралии. Он крутит педали и абсолютно счастлив. Я вдруг отчетливо понимаю, как он заворожен, загипнотизирован мерным вращением своих колес и движением цепи, как неутомимо крутит он педали, ничего не видя и не слыша кругом, думая только о своей заветной цели: о миллионе километров. Не так давно я встретил молодую пару из Квебека, автомобилистов-путешественников на минивэне, дотошно следующих всем инструкциям своего туристического справочника. Один читает, другой рулит… километр за километром. Как и Армандо, они находят в этом счастье, исполнение своих желаний. А я не знаю, как к этому относиться… Останется ли что-то неизведанное, непознанное для нас, влюбленных в авантюры, пропитанных духом приключений? Все кругом давно исследовано. В поисках чего-то нового, непознанного есть от чего сойти с ума!
        Занятый такими мыслями, добираюсь до Маунт-Айзы, первого крупного населенного пункта на западе Квинсленда. Это происходит утром 1 декабря. Странно видеть бесконечные терриконы[129 - Отвалы пустой породы на поверхности земли. Прим. ред.], возвышающиеся на унылых равнинах. Маунт-Айза - это небольшой, но густонаселенный по австралийским меркам шахтерский городишко: здесь двадцать три тысячи жителей. Некрасивый, исключительно функциональный, застроенный полуразвалившимися спортивными площадками, которые создавали в надежде привлечь новые - хоть какие-нибудь - рабочие руки. А все остальное - заброшенные котлованы, результат завершенных горных работ. Задерживаться тут у меня и в мыслях нет: я очень спешу, чтобы поскорее добраться до противоположного побережья. Сейчас девятьсот километров отделяют меня от Таунсвилля и коралловых рифов, это около месяца путешествия в одиночестве. Еще целого месяца.
        Покидая город, я опять попадаю в холмистые районы и любуюсь тем, как грациозно парит над верхушками деревьев орел. Но внезапно он складывает крылья и пикирует прямо на меня. В последнее мгновение птица вновь набирает высоту и продолжает свой полет. Он еще дважды пытается напасть на меня, но я даже не берусь выяснять, что им движет. Может быть, я ступил на его законные территории, или он решил, что я претендую на его добычу. А может, ему просто не понравилась моя улыбка… Какая величественная красота в каждом его движении! Между тем мы, люди, в попытках достичь подобного совершенства причиняем окружающему нас миру столько вреда! Эта птица обладает такой силой и владеет таким мастерством, которого никогда не достичь человеку с его изобретениями. Понимая бесплодность своих усилий, мы принимаемся имитировать это величие. Помните, когда-то наши предки напяливали на себя перья как знак обладания «высшей силой», придавая себе облик великих и всемогущих. А ведь другие животные нас, к слову, не копируют. Мы, слишком занятые тем, чтобы разрушить заведенный на земле порядок вещей, не демонстрируем ничего
такого, чему захотелось бы подражать…
        В этих экстремальных условиях даже самые трудные мгновения могут показаться радостями жизни. Воздух уже прогрелся до сорока пяти градусов, и кажется, что моя прежняя жизнь, закончившаяся в момент старта этого марша по миру, сейчас окончательно догорает в австралийском пекле, словно раскаленное пламя дотла выжигает во мне все лишнее и напускное. Какой-то фермер вдруг останавливается и окликает меня: «Ты что, чокнутый? Зачем шагаешь по такой жаре? Что с тобой? Сдохнуть тут собрался?» Но именно во имя жизни я продолжаю свой путь. Надо заметить, в пустыне австралийцы следуют тем же традициям, что иранцы - предлагают тебе ледяную воду. Верх неразумности! Такой напиток заставит желудок работать как каторжный, чтобы уменьшить разницу температур, и это катастрофически портит пищеварение. Вот туарегам[130 - Еще одна берберская народность на африканском материке.] известен правильный способ - они пьют горячий чай. Можно веками жить на какой-то земле и не иметь с ней ничего общего - как в случае с австралийцами, которые ничего не понимают в пустыне. Они занимают ее территорию, пытаются ее разрабатывать, и
все. Они ей не принадлежат, так же как она не принадлежит им… Тем не менее я благодарю их за заботу и просто выжидаю, пока под солнечными лучами драгоценная вода прогреется до подходящей температуры. Здесь я выпиваю от восьми до двенадцати литров в день. Вода в этих краях дороже золота. Как-то в один из вечеров, отхлебнув немного воды, я вдруг вспоминаю снег - так скучаю по нему! Скучаю по той изумрудной летом и белоснежной зимой земле, на которой родился. А ведь я совсем не знаю Канады, я никогда не путешествовал по ней. Живя на этой земле, я никогда не осматривался. И теперь мне кажется, что я уже больше никогда не посмотрю на нее прежними глазами…
        В пути не встречаю ни единой живой души. Куда ни глянь - кругом только земля, пожелтевшая трава, заросли кустарника. Здесь действительно ничего нет, и тем не менее эти территории обнесены колючей проволокой, закрыты калитками, опечатаны, повсюду висят массивные замки. В так называемых развитых странах охраняются не только материальные блага, но и само по себе понятие «собственность»! Я прохожу многие и многие километры, даже не находя места, где можно было бы приткнуться с палаткой, так что в конце концов приходится решиться на преступный шаг, чтобы воспользоваться своим святым правом на сон… Всем наплевать на это - хотя речь идет о базовой потребности организма! - всем без исключения наплевать, если речь идет о капиталистическом государстве. Здесь просто не существует такого общечеловеческого права, зато есть другое: если хочешь спать - плати! А если у тебя нет ни гроша за душой, спать тебе воспрещается! По правде сказать, все это кажется мне неслыханным насилием над личностью…
        Неожиданно натыкаюсь на группку местных, и они наперебой начинают советовать мне заглянуть в здешние пабы. Мол, один бар - место историческое, другой - еще какой-нибудь… Но никто не приглашает к себе, а в моем кошельке не хватит средств даже на кружку пива. К моему путешествию они совершенно безучастны.

        - Чем ты занимаешься, чудак ты эдакий?

        - Иду пешком вокруг земного шара.

        - Хм… Ну, молодец.
        И уходят восвояси. В те редкие моменты, когда кто-то из прохожих - чаще всего туристы - останавливается, чтобы дать мне немного воды, фруктов или хотя бы подарить улыбку, я ощущаю рождение настоящего чуда. Будто новый прилив сил. Но все чаще под этим палящим солнцем я страдаю именно от холодности - человеческой, душевной… Этот изнурительный переход довел меня до изнеможения. Каждый раз, двигаясь в одном направлении с попутными машинами, слышу за спиной раздраженные гудки, оскорбления и даже презрительные окрики, будто я конченый человек, а им доставляет удовольствие попрекать меня этим. Как-то в мою коляску швырнули водяную бомбочку, и она залила все вещи. В другой раз в меня запустили картофельными очистками, а бутылка пива разбилась прямо возле моих ног. Похоже, одно только мое присутствие сводит этих людей с ума, и они делают все возможное, чтобы избавиться от меня. Некоторые водители все-таки подъезжают ближе, но я только делаю им знак рукой и продолжаю путь. Как говорится, два хищника в одной норе не уживутся…
        Я наивно рассчитывал хоть на толику внимания и тепла - как-никак, впереди Рождество! - но суровая жизнь в буше не дает никаких передышек. Утром 25 декабря мне звонит моя милая Люси, а следом дети - их родные голоса скрашивают мой унылый день. Меньше чем через неделю эти две с половиной тысячи километров одиночества закончатся! Шагая по пустынной равнине под пасмурным небом, я предвкушаю счастливые моменты встречи. Кругом ни малейшего ветерка, влажность повышенная. Едва успеваю поставить палатку, как начинается гроза. Я поспешно набрасываю на палатку непромокаемый тент и поплотнее заворачиваюсь в спальник, слушая, как тяжелые капли барабанят по горячей земле. Утром повсюду вижу большие грязные лужи, а природа ликует, поет и вновь украшает себя зеленью, вдоволь напившись дождевой воды. Блаженно улыбаюсь, чувствуя в воздухе насыщенный запах эвкалиптов. Новогоднюю ночь я провожу в придорожной зоне отдыха, пережидая проливной дождь. Я занят тем, что мастерю простенькое ожерелье из иссушенных и выбеленных солнцем когтей кенгуру, которые подбирал по дороге.
        На подходе к Таунсвиллю замечаю, что растительность становится живее, бурно распускается, пропитанная теплом и влагой субтропиков. Завтра я наконец достигну берега океана! А пока, спасаясь от дождя, укрываюсь под мостом. Надо бы идти, и я это хорошо понимаю, но сейчас не чувствую сил противостоять стихии. Внимательно изучаю русло реки: крокодилов, по счастью, не видно. Но возня кенгуру и прочие странные шорохи в этой кромешной тьме держат меня в напряжении. Рядом подозрительно плещется вода. Я кладу поближе свой перочинный нож, зонтик и баллончик с противомоскитной жидкостью - единственное оружие, которым располагаю, - и понимаю, что все это будет слабым подспорьем, если рептилии вдруг нападут на меня. Наконец, измученный усталостью и напряжением, я все-таки засыпаю. Ну и пусть сожрут! Все равно спать я хочу больше…
        Несколько недель спустя я уже иду по прибрежной полосе, любуясь чарующими австралийскими пейзажами, а ночую у местных жителей или прямо на пляже. Пустынные края, пройденные мной на Северной территории и в Квинсленде, опять всплывают в памяти. Это еще одна жемчужина в драгоценном ожерелье впечатлений, которые я собирал на протяжении десяти лет. Вот уже почти десять лет… Я иду медленно, сокращая переходы, потому что боюсь попасть в Канаду в самом начале зимы. Скоро я увижу Канаду… Наконец я увижу Канаду! Мой путь подходит к концу. 8 июня 2010 года, когда я перехожу знаменитый Харбор-Бридж, перекинутый через сиднейский залив, неведомая тревога вдруг настигает меня. Мой личный «датчик пробега» уже перевалил отметку в шестьдесят шесть тысяч семьсот километров - так утверждает моя дотошная и склонная к исключительной точности Люси. Еще через восемь тысяч триста километров я буду дома. Вот уже десять лет я живу в своем мифическом мире, как в мыльном пузыре, который лопнет с последним шагом моего путешествия. Мне не терпится - скорее бы это случилось! Но вместе с тем очень страшно. На южном побережье
Австралии меня встречают с большим теплом и радушием, я снова попадаю в приятную атмосферу гостеприимства. Тепло человеческих сердец, прочность и надежность мира… Но скоро Запад снова засосет меня, заманит в свои сети, заставит плясать под его дудку и играть по его правилам. Иногда в пути мне приходится напяливать на себя светоотражающий жилет безопасности, и в этом наряде яркого, кричащего цвета я чувствую себя клоуном и посмешищем. Каковым, собственно, и являюсь! Мой маршрут - наверное, последний островок свободы для меня. Скоро всех нас заставят носить шлемы с глухими забралами, щитки на коленях и локтях, бронежилеты, стробоскопы и электронные сенсоры, чтобы защитить от малейшей опасности, будто мы на войне… В сторону Тасмании я иду по восточной части штата Виктория, по ее прекрасным изумрудным пастбищам. В пути меня сопровождают дождь и пронизывающий холод. Все это до боли напоминает мне осень в родных краях. Какому-то встречному велосипедисту я рассказываю, что на протяжении десяти лет у меня не было времени ничего почитать. Он удивлен: «Так ты что, за десять лет никаких новых знаний не получал?»
Да что он понимает!.. У меня от новых знаний распухла голова! Мой путь сам по себе слишком хорош и богат впечатлениями. Я читаю все, что творится у меня под ногами, причем с такой скоростью, что уже начал опасаться, сумею ли усвоить все полученные знания.
        Нужно просто уметь читать песок в пустыне.
        Читать то, что написано внутри тебя самого, как книгу стихов, которые написаны вчера, или позавчера, или тысячу лет тому назад. И это будет самая истинная, настоящая, самая искусная книга знаний. Самая искренняя.


        На краю света



        Сентябрь 2010 - 30 января 2011
        Новая Зеландия

        Я разбираю свою коляску. Все мое нехитрое хозяйство разложено на пластиковом чехле. Обе оси, болты, хомуты… Моя аптечка. Одежда. Обмылок. Маленькая игрушечная лошадка Лори. И молоточек, который помогал мне вбивать в землю колышки для палатки. Несколько килограммов вещей, сопровождавших меня ежедневно на протяжении этих десяти лет. Чтобы хоть немного успокоиться, я беседую с ними, как с родными детьми: «Не переживайте, мои маленькие… Я всех вас довезу обратно домой…» Я слышу, как в гостиной тихонько переговариваются, стараясь не побеспокоить меня, Адриан и Дезма. Их удивительная деликатность тронула меня куда больше, чем все то внимание, которым они окружали меня на протяжении нескольких последних недель. Эту новозеландскую пару я встретил в Катманду, в Непале. Она - веселая хохотушка, он - очень замкнутый, скрывающий за своей напускной серьезностью и сдержанной улыбкой невероятно доброе сердце и душевную открытость. Благодаря им, моим новым друзьям, я совершаю переход по территории Новой Зеландии под патронажем организации Barnardos[131 - Британский детский фонд, основанный ирландским доктором
Томасом Барнардо в 1866 году. Сегодня его филиалы успешно действуют в Великобритании, Ирландский республике, Новой Зеландии и Австралии. Прим. ред.], занимающейся проблемами детей и подростков. Поэтому заключительная часть моего марша мира превратилась в бесконечную череду встреч и праздников. Я продвигаюсь в окружении величественных гор, зеленеющих долин и живописных ущелий, иду по белым песчаным пляжам - и везде меня принимают как очень важную персону, непременно представляют мэрам городов, приглашают в школы, где я рассказываю ребятишкам о своем путешествии. В пригороде Окленда в мою честь провели невероятно красивый обряд в традициях маори[132 - Коренное население Новой Зеландии.], в ходе которого специально для меня исполняли хакка, ритуальный танец в сопровождении певцов и музыкантов. Дирижировал ими мэр городка, облаченный в национальный костюм. Это было такое непередаваемое зрелище, что от эмоций я даже расплакался.
        Целых три месяца я шагаю по этим краям, не задумываясь о будущем, искренне наслаждаясь спокойствием и умиротворенностью этих экзотических мест. Но однажды вечером тревога все-таки выбралась на поверхность и парализовала мою душу…
        Я счастлив вернуться домой - тем более что последние два года были просто бесконечными, я невероятно соскучился по Люси и чудовищно устал. Но время от времени мне просто страшно.
        И сейчас по дороге в аэропорт я от нетерпения и переизбытка эмоций притопываю ногами, как маленький. Рейс NZ84 авиакомпании Air New Zealand, которая любезно подарила мне этот перелет, поднимется в воздух через двадцать часов. «Дыши, Жан, давай, дыши…» Адриан не перестает смеяться и подшучивать надо мной. А в моей голове крутится только одна мысль: «Я обошел земной шар кругом! Кругом! Я! И теперь я возвращаюсь домой!» Находясь в невероятно взвинченном состоянии, я буквально влетаю в зону регистрации своего рейса. И только здесь с ужасом понимаю - я забыл не то что расцеловать моих новозеландских ангелов-хранителей, но даже просто попрощаться с ними!


^НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ^



«Последний переход»

20 февраля 2011 - 16 октября 2011
        Канада

        Может, этот переход следовало бы назвать моим вторым рождением?
        Покинув земли Новой Зеландии вечером 30 января, я прибыл в родную страну в тот же день после полудня. Превосходная шутка с разницей часовых поясов позволила мне дважды прожить эту замечательную дату… Я заранее знал, что в аэропорту Ванкувера меня будет встречать целая группа поддержки, но не предполагал, что все будет настолько масштабно! В отделанном мрамором зале прилетов вокруг моей дорогой Люси, такой крошечной и трогательной, толпились многочисленные операторы, а репортеры с микрофонами готовы были влезть друг другу на голову, боясь не расслышать или не зафиксировать для истории мои первые слова на родной земле. Едва я появился перед публикой, оркестр грянул развеселую мелодию, а Люси бросилась в мои объятья со слезами. Я же только и сумел, что пробормотать: «Как я рад, как же я рад…» Микрофоны щекочут мое лицо, повсюду щелкают вспышки фотокамер.

        - Как вы чувствуете себя на родной земле? - слышу чей-то вопрос.
        Да вы сами посмотрите на меня, толпа балбесов!.. Я не нахожу что на это ответить и понимаю только одно: мои ноги вот-вот откажутся мне служить. Голова кружится от пестрой круговерти, что царит сейчас в здании аэропорта. Мы с Люси все еще надеемся на минутку уединения, чтобы насладиться встречей после долгой разлуки… Не тут-то было. На протяжении всей следующей недели мы каждый день с самого рассвета непрерывно отвечаем на вопросы журналистов, разбираем нескончаемый поток приглашений и писем в поддержку моей идеи… Тем временем путь еще не окончен. Люси постоянно напоминает мне об этом. По огромной территории Канады мне остается проделать еще один отрезок пути длиной в пять тысяч километров. Мою родную страну я буду открывать в самую последнюю очередь.
        Чувствую себя как перед первым экзаменом… Так давно покинув собственный дом, соприкоснувшись с таким многообразием культур на нашей планете, я почему-то боюсь, удачно ли пройдет встреча с родными землями. Воспринимаю это не как путешествие по канадской земле, а скорее как прогулку по своему родному саду, по заднему двору, которых еще не видел. В прежней жизни мне не доводилось выбираться дальше Ниагарского водопада на юге Онтарио. Я даже не говорил по-английски! И теперь страшусь не оправдать ожиданий тех, кем дорожу больше всего на свете.
        Покидая западную окраину Ванкувера, неподалеку от пляжа, который граничит с университетом, я наконец остаюсь в одиночестве и внезапно ощущаю себя абсолютно счастливым - даже танцевать хочется! Едва ли не скачу позади моей верной коляски, будто иду не по асфальту, а по молодой травке зеленой лужайки… Как дурак! Я благополучно преодолеваю несколько прибрежных районов, как вдруг поднимается жуткий ветер. «Моя страна… Это же не страна, а вечная зима!» И как я мог об этом позабыть? К счастью, один из магазинов Квебека прислал мне хорошую экипировку. Термобелье, гетры, новую палатку и спальник. Так что к холоду я подготовился. Но вот к снегу… В Хоупе на шестой день пути меня настигает вьюга. Снег, снег и еще раз снег - он валится сверху и наметает повсюду кошмарные сугробы. Я изо всех сил пытаюсь пробиться навстречу стихии, двигаясь через каньон Фрейзера, и ветер залепляет мои глаза белыми хлопьями. Коляску я пытаюсь удержать в той колее, которую оставила снегоуборочная машина. Снег еще хуже песка: он не умеет превращаться в пыль. Как ни пинай его ногами, он превращается в наст, а потом - в немыслимых
размеров сугробы! Я то и дело вязну в нем и чертовски потею, укутанный в свои теплые вещи. Фуры, пролетающие мимо, обдают меня с ног до головы грязной снежной кашей. Уфф! Ресницы мои уже покрыты инеем, а кончик носа почти отмерз. Ну что, добро пожаловать в Канаду!


^КАНАДА^
        Как-то утром рядом со мной притормаживает грузовичок. Я оборачиваюсь и смотрю на него сквозь ледяную пелену на глазах. На носу висит сосулька…

        - У тебя все в порядке? - интересуется водитель.

        - Бывало и хуже! - бормочу в ответ посиневшими губами. Наверное, я похож на медведя гризли.
        Водитель приглашает меня остановиться на ночлег в его доме, стоящем чуть подальше на этой же дороге. В здешних краях, где на много километров кругом не встретишь ни души, в безмолвной пустынной атмосфере сохранился такой дух взаимопомощи и гостеприимства, что отныне я на каждую ночь обеспечен и кровом, и горячим ужином. Кружка пива и сытная еда возвращают мне силы, и вот уже мы с хозяевами смеемся над историями, принесенными мной из далеких стран. Людей, живущих в горах, более всего занимают практические аспекты моего странного, на их взгляд, путешествия. Мы очень долго обсуждаем мои физические особенности, например форму ног и ступней… Ведем долгие дискуссии о том, существует ли в природе некая идеальная и универсальная обувь. В ответ я демонстрирую опухшие подушечки пальцев, обломанные ногти, застарелые мозоли, и мы приходим к выводу, что такой обуви нет. Задаваться подобным вопросом так же глупо, как спрашивать у иллюзиониста, придумана ли какая-нибудь марка ложа из гвоздей, на котором удобно спать…

        - А у тебя в дороге случались проблемы с кишечником? - интересуется однажды вечером высоченный детина с густой бородой, и создается впечатление, что его действительно очень занимает этот фундаментальный вопрос.

        - Да, - киваю я, - конечно, мне не раз приходилось приспосабливаться к новой пище, к новым бактериям…
        Он слегка склоняется ко мне, весь обращенный в слух. На некоторое время повисает пауза. В проблесках камелька, озаряющих лица сидящих за столом, под сводами этого домика в америндской[133 - Америнды (Amerindians) - общее название коренного индейского населения Северной и Южной Америки. Обычно их считают ветвью монголоидной расы, но иногда - наряду с иннуитами и алеутами - выделяют в самостоятельную расовую группу. Прим. ред.] деревне, я вижу, как хозяин дома выжидательно приподнимает бровь, выражая нетерпение. И мне приходится пересказывать этим двум канадским лесорубам, живущим в горной глуши, тысячу и один способ сходить по нужде на просторах нашей необъятной планеты. Так, в Эфиопии присаживаются прямо над дырой в полу. Иногда такие отхожие места, источающие тошнотворный запах аммиака, переполняются и кишат червями, пьяными от человеческих испражнений. Вместо туалетной бумаги там пользуются пальцами и стенами, так что я быстро научился всегда и везде носить с собой кусок мыла. Ведь в эфиопской культуре принято и трапезу делить со всеми, из одной посуды, теми же самыми руками… В соседнем
Мозамбике, что любопытно, точно такие же дыры в полу содержатся практически в идеальной чистоте. А вот предприимчивые китайцы свою систему гигиены довели до наивысшего предела совершенства: деревенские уборные вдоль обочин дорог у них сделаны в виде двухэтажных домиков. Верхний уровень - для людей, а второй, пониже, - для свиней. Система получается безотходной, и таким образом поддерживается чистота. Также стоит учитывать некоторые запреты, свойственные разным культурам. Например, на Ближнем Востоке, в Турции, считается величайшей непристойностью садиться на унитаз, справляя нужду. Это табу стало стимулом для появления различных изобретений, и теперь «туалет по-турецки» представляет собой небольшую фаянсовую «вазу», на которую следует взбираться, чтобы опорожниться на корточках. В Египте унитазы снабжены шлангом для омовений, а в писсуары встроен небольшой душ. Аргентинцы в гигиенических целях пользуются биде, а вот японцы, как всегда, вне всякой конкуренции. У них в унитазы встроена система подогрева, в гигиеническом душе можно на свое усмотрение устанавливать температуру воды, а поток регулировать в
зависимости от половой принадлежности посетителя. Скажу больше: некоторые из таких устройств снабжены специальными стимулирующими опциями - для удовлетворения потребностей совсем иного рода… И чем больше я погружаюсь в суть вопроса, тем чаще мои собеседники взрываются хохотом. «Не может быть! Да ладно!» - повторяет старший из двух приятелей, а его напарник уже держится за бока. Пока они приходят в себя, я наношу визит в их уборную и обнаруживаю там громадных лососей в ванне со льдом. Ребята поясняют, что приготовили рыбу для копчения. На прощание они вручают мне подарок - немного этой превосходной рыбы, которую я потом буду смаковать еще несколько дней.
        Я продвигаюсь все глубже в Скалистые горы по трансканадскому шоссе, преодолеваю пик Роджерс, который является частью горной цепи Коламбия. Но вдруг меня сковывает страх: что если пойдет снег? Тогда я буду заживо погребен под его толщей. Между вершинами Хеопс и Аваланш, которые возвышаются над мелкими пригорками и холмиками посреди национального парка Гласье, затаился мистический ледник, который регулярно становится эпицентром схода лавин. Лесничий, разъяренный и сердитый, пытается заставить меня сесть в автомобиль, но я непреклонен в намерении обойти свою родину пешком… Три дня иду в районе ледника, до предела напрягая слух и стараясь улавливать малейшие шумы, а затем, выбравшись оттуда, отправляюсь переночевать к своим друзьям. В самом начале апреля добираюсь до провинции Альберта, порядком измученный, но целеустремленный, готовый встретиться лицом к лицу с великим одиночеством Канадских Прерий - равнин, площадь которых составляет два миллиона квадратных километров. Меня ждут их необъятные леса, пастбища, поля - житницы моей родной Канады. И, конечно же, искреннее гостеприимство моих
соотечественников - в буквальном смысле ежедневный праздник. Однако вскоре я сталкиваюсь с очень забавной подозрительностью в поселениях ковбоев. Так же как в австралийском Аутбэке, Ирландии или Тасмании, на этих уединенных землях царит настоящая местечковость, поэтому радость первопроходца в моей душе смешивается с грустью от ощущения явной нелюбви местных к чужакам. Многие меня попросту стараются не замечать. Такой тип, как я, шагающий куда-то - якобы во имя мира! - с флажком, по их святому убеждению, может быть только левым экстремистом. Он наверняка терпеть не может оружие и считает его кощунством. Хуже того: он окажется коллективистом, и это тоже никого не удивит. Определенно, мой вид типичного хиппи ни о чем им не напоминает. Как-то раз парень, у которого я спрашиваю дорогу, в ответ пытается мне крепко вмазать!

        - Здесь живут эмигранты и реднеки[134 - Реднеки (англ. rednecks - «красношеие») - жаргонное название жителей глубинки США и Канады. В оригинале может применяться и как ругательное слово наподобие «деревенщина», и как гордое самоназвание. Прим. ред.], а всяким пришлым запросто устраивают внеплановое путешествие в рай! Жизнь у них совсем не сахар, - как только я заканчиваю свой печальный рассказ, резюмирует с хохотом и сочувствием мой добрый друг Глен, опершись на массивную барную стойку салуна Piapot Saloon. Кстати, напавший на меня, судя по виду, был выходцем из Кореи. Должно быть, он обалдел от нашей встречи.
        В самый разгар июня я пришел в Онтарио, последнюю провинцию на пути в Квебек. Продвигаясь по территории Канадского щита[135 - Географический термин; выступ на территории Канады и Гренландии, образованный разломом тектонических плит.], я почувствовал, что конец моего маршрута близок. Здесь кругом голый камень, относящийся к докембрийскому периоду[136 - Период в истории нашей планеты продолжительностью порядка 3,8 млрд. лет, задолго до возникновения на Земле жизни в известном нам виде.]. Каменистые почвы простираются вплоть до Монреаля - вот там, пожалуй, мне удастся сменить свою длительную «свободу» на качественно новую. Пока же на просторах покрытого лесами Северного Онтарио я снова погружаюсь в одиночество. Продвигаясь между разбросанными тут и там деревушками, я постоянно преодолеваю огромные лесные массивы, где обитают только рыси, волки и лоси. Чаще всего ночую в лесной глуши, совершенно отрезанный от мира, а запасы пропитания подвешиваю повыше на деревья, подальше от медведей, но при этом поближе к белочкам, которые недолго думая пользуются моей необдуманной щедростью. Я лишен здесь любых
средств связи, но не испытываю никакого страха. Вот уже два месяца я веду образ жизни настоящего траппера[137 - Североамериканский охотник, промышляющий охотой на дичь при помощи капканов.] и тем самым приобщаюсь к нашим корням. Двигаясь в направлении, противоположном тому, которым шли когда-то наши предки, огибая громадные Великие озера по тропам пушных зверей, я начинаю вспоминать о тех выходцах из Франции, что когда-то прибыли осваивать эти земли, полюбили их, вложили сюда свои силы, проделали огромный труд и пустили здесь корни. Я прихожу в состояние крайнего восхищения: да, все это было здесь!
        Вот они, те нехитрые ценности, ради которых я столько лет бродил по миру, - зовутся они «простота», «честь и достоинство», «мужество и упорство». Я мог бы открыть их здесь, не меряя землю шагами, в двух шагах от собственного дома. Теперь я знал наверняка, что больше мне не придется никуда убегать. Но что отныне будет с моей жизнью? Какую новую страницу откроем мы с моей дорогой Люси, какую новую главу напишем в нашем романе?

8 октября 2011 года я пересекаю мост через реку Оттава, символизирующий границу между Квебеком и Онтарио, где человек пятнадцать моих англоязычных друзей торжественно препоручают меня заботам жителей Квебека. Я слушаю их жуаль[138 - Местный диалект Квебека.]с замиранием сердца: «Мы так рады, что ты наконец вернулся!» - и улыбаюсь всем с такой силой, что к ночи ноют скулы. Но отдохнуть не удастся, даже когда на землю спускается ночь. Под сводами палаток и тентов, которые стали нашим укрытием на эту ночь, собралась уйма людей. Меня приехали поддержать совершенно незнакомые люди из Франции, Норвегии, Южной Африки, Аргентины и, конечно же, из родного Квебека. Все хотят разделить со мной эти последние километры пути. Что же еще я могу им дать? Чем могу поделиться? Праздниками, традициями? Теплыми словами? Радостью?
        Я вернулся домой 16 октября 2011 года, спустя четыре тысячи семьдесят семь дней, пройдя семьдесят пять тысяч пятьсот сорок три километра.
        На площади Жака Картье, выходящей к Старому Порту, в центре огромной толпы какой-то певец исполняет для меня песню Феликса Леклерка: «В моих железных башмаках я истоптал весь мир и всю его печаль…»[139 - Речь идет о песне канадского автора, исполнителя, актера Ф. Леклерка «Moi mes souliers».].
        Сам я износил за это время пятьдесят четыре пары обуви. И вот наконец я обнимаю маму, Люси, наших детей и спрашиваю сам себя, достаточно ли отдал ближним, достаточно ли видел, достаточно ли понял других людей. Песня заканчивается словами: «Спешите же запачкать в пыли дорог ваши башмаки, если вы тоже хотите заслужить прощение…»
        А заслуживаю ли я?
        Спускается вечер, и площадь начинает пустеть. Один за другим расходятся случайные зеваки, следом за ними - друзья, члены моей семьи. Начинает накрапывать дождик, и мягкий свет уличных фонарей отражается на мокрой мостовой улицы Коммуны.
        Я беру Люси за руку.
        И мы молча медленно проходим вместе последний километр пути по набережным Старого Порта.
        Вот я и дома. На улице Вольф я вижу знакомое небольшое кирпичное здание. На пороге нашей квартиры, взглянув мне в глаза, Люси кладет в мою ладонь ключ, который я отдал ей одиннадцать лет тому назад.
        И с улыбкой произносит: «Входи».


^КАНАДА. ВОЗВРАЩЕНИЕ^


* * *

        Благодарности
        Во-первых, во-вторых и в-третьих, хочу передать огромный привет и низкий поклон всем детям на планете! Вам удалось перевоспитать меня, и, надо сказать, довольно неожиданно для меня ваши интересы стали моими, и я взялся их защищать… Я очень крепко обнимаю вас!
        Этот марш никогда бы не состоялся, если бы не помощь десятков тысяч людей, которых я встречал по всему миру на протяжении этих долгих лет. Говорят, не имей сто рублей, а имей сто друзей, в таком случае я уже давно миллионер!
        Низкий вам поклон, мои дорогие Шабтайя, Ивон, Мохаммед, Рикардо, Киприано, Фелипе, Наталия, Росили, Хорхе, Хуа, Соул, Хуан, Сека, Ксави, Ивонна, Сюрендра, Мишель, Хуанг, Кейт, Алебачу, Хавьер, Хуанито, Кевин, Ху, Луис, Дебора, Бхавизати, Мюрри, Терима, Рон, Муктешвара, Мика, Рабах, Роза, Джун, Елена, Ромель, Джамиля, Кох, Айна, Рольф, Язид, Пракаш, Свайи, Патрис, Амир, Мадеша, Киран, Мину, Линь, Фуция, Кинг, Николя, Энзу, Малика, Юнхо, Квеон, Андреа, Абдурахман, Наоко, Жюль, Сато, Аяко, Салима, Нгали, Абдулла, Гюльгит, Сабита, Барбра, Петра, Ласло, Ченг, Обед, Арпад, Адриан, Вирагх, Чао, Ванесса, Стефан, Хуа, Владимир, Бэйли, Минако, Мустафа, Венди, Алекса, Нуала, Майкэ, Бэтти, Сантьяго, Дезма, Инге, Луиза, Риад, Назия, Фатиха, Хосе, Фунаки, Ева, Паскаль, Хабиб, Линда, Ионг, Росио, Мигель, Карла, Самех, Билл, Булус, Мо, Мутазим, Кристоф, Магда, Рамадан, Хёльгер, Амшад, Хеба… Невозможно перечислить всех! Но пусть эти дорогие для меня имена, действительно очень много значащие, в каждой своей букве хранят имена и всех прочих чудесных людей, которых я встречал на своем пути.
        Благодарю моих меценатов, щедрых дарителей, а также организации, которые поддержали идею марша во имя детей. Огромное спасибо всем замечательным людям, в чьих домах в минуты крайней усталости я всегда находил уютную кровать; мучимый голодом - получал кусок хлеба, или диковинный фрукт, или сытный ужин; а изнемогая от жажды - глоток воды. Конечно же, от всей души благодарю тех, кто помогал мне в самых насущных жизненных нуждах, как крупных, так и самых незначительных. И, разумеется, спасибо вам, люди разных стран, за все слова поддержки, жесты доброй воли, проявления искренней человеческой любви - вы дарили их бескорыстно и тем самым облегчали мне путь!
        Я хочу также высказать слова благодарности группе из восемнадцати лауреатов Нобелевской премии мира, подготовивших «Манифест 2000 года в поддержку культуры мира и ненасилия» в адрес ООН. Ваше дело позволило мне привнести скромный вклад в Международное десятилетие культуры мира и ненасилия. Не могу обойти вниманием власти стран, по территории которых мне довелось прошагать: вы подарили мне возможность не только увидеть ваши родные земли, но и ощутить гостеприимство ваших народов.
        Спасибо терпеливой Жеральдине Вёсснер - твоя добрая улыбка и безграничный энтузиазм помогли мне воскресить в памяти все яркие события, чтобы вдохнуть настоящую жизнь в эту книгу.
        Искренние комплименты дерзкой и решительной Мари-Андре Може, которая рискнула обнажить самые потаенные уголки моих похождений в своем документальном фильме «Крылатые башмаки».
        Невероятное спасибо создателю впечатляющего сайта в честь «своего любимого путешественника Беливо» - тебе, Эммануэль Бланк!
        И еще несколько благодарностей…
        Моему отцу Бенжамину, который не сдержал слова и так меня и не дождался.
        Моей матери Иоланде, такой любящей и отважной, которая поддерживала Люси в особенно тяжелые периоды тревог и волнений.
        Моему сыну Томасу-Эрику, круто-о-о-о-ому парню, который прошел вместе со мной около тысячи километров по дорогам далеких стран.
        Моей дочери-хохотушке Элизе-Джейн. Спасибо тебе за то, что осчастливила меня и подарила великую честь: носить титул дедушки «победоносной» Лори[140 - Laury (лат.) - победа.] и «принцессы» Амиры[141 - Амира (араб.) - принцесса.].
        И моей дорогой Люси. Ох, родная моя! Все это время я держал тебя в напряжении, и твое сердце билось в такт моим шагам. Ты была для меня волшебным светлячком, освещавшим каждую из моих тысяч и одной ночей…. Мы с тобой почти не виделись, но незримо присутствовали в жизни друг друга.
        За эти годы мы с тобой прожили невероятную историю любви. Я был Луной, ты - Хьюстоном[142 - Имеется в виду Космический центр имени Линдона Джонсона в городе Хьюстон. В нем, среди прочего, находится центр управления и контроля за космическими полетами.]. Я - падающей звездой, а ты - надежной планетой. Спасибо тебе за то, что подарила мне такую головокружительную романтическую любовную историю.


* * *

        Об авторе



        Жан Беливо отправился в путь из Монреаля в день своего сорокапятилетия 18 августа 2000 года и вернулся обратно 16 октября 2011 года, преодолев 75 543 километра и побывав в 64 странах. Его марш пришелся как раз на Международное десятилетие культуры мира и ненасилия в интересах детей планеты ЮНЕСКО (2001-2010).
        Многочисленные поклонники со всего мира имели возможность следить за перемещениями путешественника благодаря сайту www.wwalk.org, который создала в поддержку Жана спутница его жизни Люси. История удивительного канадца легла в основу документального фильма «Крылатые башмаки» (Des ailes aux talons).
        В настоящее время, вернувшись на родину, Жан Беливо участвует в конференциях, проводит лекции для школьников, пишет книги.
        Фото с сайта автора www.wwalk.org.

        notes

        Примечания


1

        Флаг Канады с кленовым листом. Прим. пер.

2

        Американское издательство, выпустившее самые знаменитые энциклопедии США. Здесь и далее там, где это не оговорено особо, примечания даны переводчиком.

3

        Крупное озеро на границе США и Канады, имя которому подарил Самюэль де Шамплен, или де Шамплейн, великий французский путешественник, основавший первые поселения французов в Канаде.

4

        Одна из главных рек материка, соединяет Великие озера с Атлантическим океаном. Вдоль берегов этой реки, названной в честь римского святого, французские поселенцы создавали свою «Новую Францию», которая впоследствии стала Квебеком, Французской Луизианой и другими колониями на Североамериканском континенте.

5


1925-1994, французский путешественник, писатель, настоящий хиппи, ценитель прекрасных женщин, хорошего рома и приключений.

6


1931-1998, легенда французского парусного спорта, гонщик, получивший за трансатлантическую гонку орден Почетного легиона из рук самого Шарля де Голля. Знаменитый писатель, романтик и затворник, вырастивший только одного родного сына, но при этом создавший школу профессиональных морских юнг.

7

        По-французски эта фраза звучит дословно как boucler la boucle - «замкнуть петлю». Этим и объясняется жест Жана.

8

        Цитата из фильма «Форрест Гамп», где герой Тома Хэнкса тоже устроил себе пробежку по территории США.

9

        Рубленный кусочками сыр, в США называется cheese curds, а французы именуют его fromage en grains.

10

        Один из районов Нью-Йорка, самый удаленный от центра города.

11

        Тилландсия уснеевидная, растение тропического и субтропического поясов, с виду напоминает свисающие с веток до самой земли пряди волос. В США называется «испанской бородой»; именно этим термином пользуется Жан Беливо.

12

        Болотистые, илистые местности в штатах Луизиана и Миссисипи.

13

        Город в Техасе, США, на побережье Мексиканского залива.

14

        Крупнейшее ранчо на территории Техаса.

15

        Кафе, где подают тако, традиционную мексиканскую еду

16

        В Латинской Америке: прозвище белого иностранца, жителя Северной Америки. Прим. ред.

17


«Апельсиновый край» (исп.).

18

        Беднейший штат Мексики. Прим. ред.

19

        Сапатистская армия национального освобождения, чьей социальной опорой стали бедные индейцы-крестьяне. Одно из главных требований - соблюдение прав коренных народов Мексики. В 1996 году на базе армии создан Сапатистский фронт национального освобождения - гражданская организация, выступающая с теми же требованиями, но уже легально и без оружия. Прим. ред.

20

        Мексиканская запеканка с мясом или рыбой.

21

        Неосвоенные территории на границе Центральной и Южной Америки.

22

        Город в Колумбии.

23

        Кока - тропический кустарник с кожистыми листьями, из которых добывается кокаин. Прим. ред.

24

        Древний язык инков, крупнейший по числу носителей индейский язык обеих Америк.

25

        Погонщики скота (исп.).

26

        Зерновая культура, по вкусу напоминающая неочищенный рис и очень широко распространенная в южном полушарии.

27

        Древний ритуал поклонения Солнцу, главному богу инков, знак наступления венца года и скорого сбора урожая. Сегодня индейские традиции в праздновании Инти Райми дополнились христианскими элементами, католическая церковь Перу стала главным организатором праздника. Отмечают его 24 июня, в день, когда католики чествуют Иоанна Крестителя (Сан Хуана). Прим. ред.

28

        Huacctana, сельскохозяйственный инструмент наподобие известного русскому читателю цепа.

29

        Сампони (зампония, сампонья) - индейская многоствольная деревянная флейта, состоящая из нескольких пустотелых трубок различной длины. Прим. ред.

30

        Город и морской порт на границе пустыни Атакама, Чили.

31

        В США: закусочная, пивной бар. Прим. ред.

32

        Когда Корреа скончалась от истощения, ее тело нашли местные пастухи и обнаружили, что малыш жив и здоров. Его спасло молоко покойной матери. В Аргентине святая Корреа канонизирована и стала воплощением искренней любви женщины и матери. Ее также называют Мертвой Беглянкой.

33

        Трущобы, жилые районы наиболее бедной части населения. Как правило, расположены на склонах гор, лишены инфраструктуры, известны самым высоким уровнем преступности. Прим. ред.

34

        Напиток, по вкусу напоминающий зеленый чай. Прим. ред.

35

        Ройбос, ройбуш - кустарник, произрастающий в Африке, а также напиток, получаемый настаиванием листьев и частиц ветвей этого кустарника в горячей воде. Прим. ред.

36


«Садовый маршрут» - маршрут длиной свыше 700 километров, пролегающий через заповедники и курорты, очень популярные среди туристов.

37

        Жители ЮАР, потомки, соответственно, голландских и британских поселенцев. Преимущественно белокожие.

38

        Резервация для коренного чернокожего населения ЮАР в период апартеида

39

        Или коса, исикоса.

40

        Южно-африканский ранд, национальная денежная единица ЮАР.

41

        Национальная денежная единица Мозамбика.

42

        Маниок, маниот, кассава - тропическое кустарниковое растение из семейства молочайных, большой клубневидный корень которого идет в пищу; также мука из корней этого растения. Прим. ред.

43

        Платок, больше известный как «саронг», в Мозамбике используется и как предмет женской одежды, и как полотенце, и как покрывало или одеяло, и как хозяйственная сумка, и как слинг для ношения младенцев.

44

        Народность на севере Алжира, относящаяся к группе берберов.

45

        Кенар (кенарь) - самец канареек. Прим. ред.

46

        Музыкальный инструмент, похожий на бубен со струнами.

47

        Главный финансовый и торговый центр Малави, второй по величине в стране.

48

        Племена Центральной Танзании.

49

        В племени масаи после 12 лет мальчик готов стать воином и проходит процедуру обрезания крайней плоти. Несколько месяцев после этого ритуала он носит черные одежды вместо традиционных красных и синих.

50


«Белый человек» на наречии масаи.

51

        Загонах для скота. Прим. ред.

52

        Воины масаи искусственно растягивают проколотые мочки до состояния длинных петель, которые действительно можно обернуть вокруг уха.

53

        Троглодит - первобытный пещерный человек. Прим. ред.

54

        Национальное блюдо с разными видами мяса, овощей и соусов. Прим. ред.

55

        Хайле Селассие I (1892-1975) - последний император Эфиопии, происходивший из легендарной династии потомков царя Соломона. Возглавил борьбу своего народа против итальянских захватчиков в 1935-1936 гг. Один из инициаторов создания в 1963 г. Организации африканского единства. В 1974 г. был свергнут, а в следующем году - по одной из версий - задушен революционными военными. Прим. ред.

56

        Другое название полуострова Сомали. Прим. ред.

57

        Национальная денежная единица Эфиопии. Прим. ред.

58

        Джеллаб, или галабея - традиционная длинная просторная рубаха-туника до пят с широкими рукавами, без воротника у народов Северной и Центральной Африки. У состоятельных людей - из тонкого сукна, у бедняков - из самой дешевой ткани, обычно синей, белой или коричневой. Чаще одноцветная у мужчин и разноцветная - у женщин. Прим. ред.

59

        Широкая длинная мужская рубаха у народов Северной и Центральной Африки. Прим. ред.

60

        Кальян. Прим. ред.

61

        Эль-Аламейн, город-порт на севере Египта, на побережье Средиземного моря. Прим. ред.

62

        Дословный перевод выражения - «черные ноги». Так слегка уничижительно в Алжире и во Франции называют белых французов алжирского происхождения.

63

        Древний город в Алжире, бывшая Цирта, столица одного из берберских царств, «город семи мостов».

64

        Имеется в виду война за независимость Алжира (1954-1962). Прим. ред.

65

        В католицизме - место пребывания душ, не попавших в рай, которое не является адом или чистилищем. В раннем христианстве - пространство на границе ада и рая. В лимбе не было адских мук, там находились души людей, не принявших крещения, а также души патриархов, праведников и младенцев. У Данте лимб - это первый круг ада. Прим. ред.

66


1990-е годы, период, когда в Алжире шла война с религиозными экстремистами.

67

        Горная цепь на севере Африки.

68

        Здесь: старая часть города в мусульманских странах.

69

        Белые сельские жители, подвергавшиеся гонениям после отмены апартеида в ЮАР.

70

        Сорт канадского виски.

71

        Cevennes, часть Центрального массива, горная цепь в северном Лангедоке, на территории которой расположен одноименный биосферный заповедник. Прим. ред.

72

        Терпкое вино из виноградных выжимок. Прим. ред.

73

        Ругательство, которое используют в Квебеке по самым разным поводам. Однако здесь оно выражает скорее радость по поводу прихода гостя.

74

        Популярное французское блюдо.

75

        В переводе с французского это словосочетание обозначает не только название тернового ликера, но и обычные панталоны.

76

        Традиционные нормандские алкогольные напитки на основе яблок. Прим. ред.

77

        Имеется в виду Первая мировая война. Прим. ред.

78

        Так называли француженок, которые отправлялись к берегам Северной Америки, чтобы выйти замуж за французских поселенцев.

79

        Имеется в виду скульптор-маринист Доминик Жюссе.

80

        Debarquement, D-Day, или Overlord - масштабная операция по высадке войск союзников на побережье Нормандии в 1944 году в ходе Второй мировой войны с целью освобождения Франции от фашистской оккупации. Прим. ред.

81

        Доисторические каменные сооружения.

82

        Оборонительное укрепление длиной 120 км, построенное римлянами при императоре Адриане в 122-126 гг. для предотвращения набегов пиктов и бригантов с севера. Строительство начато после истребления пиктами IX Испанского легиона в 117 г. Пересекает Северную Англию от Ирландского до Северного морей у границы с Шотландией. Является самым значимым памятником античности в Великобритании. Прим. ред.

83

        Шотландское блюдо: бараний рубец (отдел желудка), фаршированный потрохами.

84

        Третий по величине город Сербии, после Белграда и Нови-Сада. В течение многих столетий - крупнейший на Балканах административный, торговый и военный центр. Здесь, в древнем городе Наис (лат. Naissus), родился император Константин Великий, узаконивший христианство. В разное время городом обладали фракийцы, иллирийцы, кельты, римляне, гунны, авары, византийцы, сербы, болгары и турки. Несколько раз он был оккупирован венграми и австрийцами. С 1878 г. является частью Сербии. Прим. ред.

85

        Временное военное укрепление, деревянный частокол.

86

        Organisation non gouvernementale - общественные неправительственные организации, действующие на международном или национальном уровне, как правило, с какой-то определенной целью (медицина, правозащитная деятельность, культурный обмен). Аналог российских НПО. Прим. ред.

87

        Лебедки.

88

        Мусульманская святыня, кубическая постройка во внутреннем дворе Заповедной мечети в Мекке. Одно из основных мест, которое, согласно Корану, необходимо посетить каждому паломнику во время хаджа. Прим. ред.

89

        То же, что и шурпа, восточный суп из предварительно обжаренного мяса, с добавлением картофеля, лапши, свежих овощей и зелени.

90

        Блюдо из рубленого мяса.

91

        Одна из популярных в стране тем для застольных бесед и насмешек над проектами правительства. На протяжении многих лет Министерство сельского хозяйства Грузии предлагает разводить и продавать французам и бельгийцам лягушек, в расчете на то, что это спасет экономику страны. С 2003 года Грузия пытается реализовать подобный проект наряду с разведением крокодилов и страусов на экспорт. Прим. ред.

92

        Сокращение от имени Коба.

93

        Горный хребет Альборз, или Эльбурс расположен в северной части Ирана. Эта горная цепь протяженностью в сотни километров представляет собой сплошную высокую скальную стену. Прим. ред.

94

        Перевод Германа Плисецкого. Прим. ред.

95


«На все воля Аллаха» (араб.). Прим. ред.

96

        Площадь Имама в центре Исфахана. Охраняется ЮНЕСКО. Прим. ред.

97

        Чаще в современной Индии ранголи рисуют теми же покупными цветными порошками, которыми осыпают друг друга на традиционном празднике красок Холи. Однако окрашенным песком, по старинке, в Индии тоже пользуются, в основном в монастырях.

98

        Индийцы жуют бетель, лист одноименного многолетнего кустарника, в качестве тонизирующего средства, антибиотика, афродизиака и лекарства от расстройства желудка.

99

        То есть для подмывания.

100

        Мавзолей Тадж-Махал считается символом великой любви принца Кхуррама к своей прекрасной супруге Мумтаз Махал, после смерти которой он повелел возвести это красивейшее сооружение.

101

        С мая 2008 г. Непал является республикой (ранее - конституционная монархия). Прим. ред.

102

        Крупнейшая сепаратистская организация в штате, основанная в 1979 г. с началом гражданской войны в Ассаме.

103

        Китайскую реку Янцзы в европейской литературе издавна называли Голубой рекой. Прим. пер.

104

        Любимая китайцами азартная игра в кости. Участников четверо, правила напоминают покер.

105

        Рисовые плантации постоянно находятся под водой.

106

        Приветствие по-китайски.

107

        Восточная часть знаменитой пустыни Сахара.

108

        Virlanie Foundation - неправительственная общественная благотворительная организация со штаб-квартирой в Маниле. Основная задача - помощь детям-сиротам и детям из неблагополучных семей. Прим. ред.

109

        Выносные части, напоминающие крылья, которые позволяют лодке балансировать и не переворачиваться.

110

        Второе название острова - Калимантан. Прим. ред.

111

        Трехкорпусное судно.

112

        Здесь и ниже перечислены основные сепаратистские исламистские террористические группировки острова.

113

        Общественный транспорт на Филиппинах: маршрутные такси, переделанные из подержанных американских военных джипов, удлиненных дополнительными рамами и перекрашенных в яркие цвета.

114

        Барангей - глава муниципалитета, деревни, района или округа, выборная и почетная должность. Местные жители добавляют к названию должности уважительное слово «пунонг» (капитан). Прим. ред.

115

        Высушенные ядра кокосовых орехов.

116

        Порядка 20 000 долларов.

117

        Дословный перевод с англ. Lucky Funeral Home - «Игорный погребальный дом». Игра слов: «кости усопшего» и «кости» как азартная игра.

118

        На самом деле пальмовое масло применяется не только в пищевой промышленности.

119

        Автор имеет в виду сепак такро, или «малайский волейбол», популярную игру во многих странах Азии, в которой две команды ногами или головой перебрасывают через сетку мяч.

120

        Питахайя, или питайя - плод кактуса, по вкусу напоминающий смесь киви и банана.

121

        Редкий вид темно-красных шампиньонов с более мягким вкусом, чем их «обычные родственники» из того же семейства.

122

        Это дерево - основной источник натурального каучука. Прим. ред.

123

        На территории Брунея нет специальных учебных заведений для детей иностранных граждан, как в других странах. Поэтому все приезжие школьники, например дети дипломатов, учатся в «международном» колледже.

124

        От Terra Australis Incognita (лат.) - Неведомая Южная Земля. Так называли земли вокруг Южного полюса до второй половины XVIII века. Намек автора на то, что теперь для него эта земля - cognita, то есть познанная, изведанная. Прим. ред.

125

        Типичные для США, Канады, Европы и Австралии «дома у дороги», состоящие обычно из заправки, мотеля, кафе, магазина и изредка - отделения банка или банкомата.

126

        Знаменитый французский мореплаватель, гонщик и рекордсмен, погиб в 1998 году возле Уэльса в штормовом Ирландском море в результате несчастного случая. Прим. ред.

127

        Неокультуренные земли, покрытые зарослями. Прим. ред.

128

        Один из самых популярных роудхаусов Австралии, знаменитый именно тем, что расположен на перекрестке трех важных магистралей.

129

        Отвалы пустой породы на поверхности земли. Прим. ред.

130

        Еще одна берберская народность на африканском материке.

131

        Британский детский фонд, основанный ирландским доктором Томасом Барнардо в 1866 году. Сегодня его филиалы успешно действуют в Великобритании, Ирландский республике, Новой Зеландии и Австралии. Прим. ред.

132

        Коренное население Новой Зеландии.

133

        Америнды (Amerindians) - общее название коренного индейского населения Северной и Южной Америки. Обычно их считают ветвью монголоидной расы, но иногда - наряду с иннуитами и алеутами - выделяют в самостоятельную расовую группу. Прим. ред.

134

        Реднеки (англ. rednecks - «красношеие») - жаргонное название жителей глубинки США и Канады. В оригинале может применяться и как ругательное слово наподобие «деревенщина», и как гордое самоназвание. Прим. ред.

135

        Географический термин; выступ на территории Канады и Гренландии, образованный разломом тектонических плит.

136

        Период в истории нашей планеты продолжительностью порядка 3,8 млрд. лет, задолго до возникновения на Земле жизни в известном нам виде.

137

        Североамериканский охотник, промышляющий охотой на дичь при помощи капканов.

138

        Местный диалект Квебека.

139

        Речь идет о песне канадского автора, исполнителя, актера Ф. Леклерка «Moi mes souliers».

140

        Laury (лат.) - победа.

141

        Амира (араб.) - принцесса.

142

        Имеется в виду Космический центр имени Линдона Джонсона в городе Хьюстон. В нем, среди прочего, находится центр управления и контроля за космическими полетами.