Камеи для императрицы Алла Игоревна Бегунова

        Тайный агент Её Величества #1 В золотой век правления Екатерины Великой и дела вершились немалые. Князь Потемкин, фаворит императрицы, возглавил Департамент внешних сношений и развил бурную деятельность по укреплению южных границ Российской империи. Одной из стратегических задач являлось присоединение Крымского ханства, чтобы утвердиться россиянам на Черном море. Еще в 1765 году Екатерина издала указ о создании в Северном Причерноморье и Крыму разветвленной сети тайных агентов. В целях сбора сведений и подготовки мирных переговоров в Бахчисарай отправляется русское посольство, в состав которого Потемкин включает молодую женщину, вдову погибшего на войне офицера Аржанова, с тайным заданием расположить к себе хана Шахин-Гирея…

        Алла Бегунова
        Камеи для императрицы

        От автора



        Имена некоторых персонажей этой книги хорошо известны: их биографии можно найти в энциклопедиях и даже в школьных учебниках. Другие - малоизвестны: они упоминаются только в специальных сборниках документов. Третьи - неизвестны совсем, и, таким образом, пришлось многое додумывать, рассказывая об их действиях в конкретных исторических ситуациях. Четвертые - просто вымышлены, но существование их вполне возможно, потому что дела в те далекие от нас времена складывались именно так, а не иначе.
        Ничего не выдумано в главном: после 1774 года Россия, победив Османскую империю в первой русско-турецкой войне, приобрела обширные территории в Северном Причерноморье и занялась их освоением. Кроме всего, она добилась независимости от Оттоманской Порты, давнего ее вассала - Крымского ханства. До присоединения Крыма к России оставалось девять лет.
        Это была огромная работа. Ее проделали совместно русская армия, русская дипломатия и русская… разведка. Она весьма успешно противостояла турецкой резидентуре, которая орудовала на полуострове, как у себя дома. Успехи были предопределены императрицей Екатериной II, потому что она всегда уделяла службе внешней разведки неослабное внимание. Так, еще в 1765 году царица издала указ о создании в Крыму и в Северном Причерноморье целой сети секретных агентов, или «конфидентов», как их тогда называли. Вот имена некоторых из них: надворный советник Петр Веселитский, ставший впоследствии полномочным представителем России при ханском дворе; майор Никифоров, под видом купца совершавший поездки в Крым; переводчик хана Селим-Гирея крымский татарин Якуб-ага.
        Однако архивных материалов, рассказывающих об этой работе, сохранилось мало. Ведь иногда их уничтожали совершенно целенаправленно. Крайне редко попадаются и мемуары самих сотрудников секретных канцелярий. К таковым можно отнести публикацию в
«Русском архиве» в 1994 году (том 1, с. 13-24) записок некоей Анны де Пальмье.
        Судя по ним, она была внебрачным ребенком статс-секретаря Екатерины II Елагина и еще в молодости стала тайным агентом царицы. Затем выполняла конфиденциальные поручения при Павле I. Закончила она свои дни владелицей закрытой школы-пансионата, где углубленно изучались иностранные языки…
        За 34 года екатерининского царствования наши предки совершили немало блестящих деяний. Эти деяния сейчас могут найти особый отклик в сердце россиянина, ставшего свидетелем распада огромного государства, к созданию которого великая царица приложила столько усилий. Надо лишь обратиться к нашему славному прошлому. В нем тысячи и тысячи страниц, и многие из них до сих пор не прочитаны.



        Глава первая
        СВЕТЛЕЙШИЙ КНЯЗЬ ПОТЕМКИН

        За окном сгущались сумерки. Губернатор Новороссийской и Азовской губерний, вице-президент военной коллегии, командующий всей иррегулярной конницей, генерал-аншеф и многих орденов кавалер Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин в приемную сегодня не вышел. Посетители разошлись. Остался только управитель канцелярии Светлейшего коллежский советник Турчанинов. Еще здесь томились два молодых адъютанта. Поскрипывая лакированными офицерскими ботфортами, они о чем-то шептались. Турчанинов уловил женское имя:
        - … кажется, зовут Анастасией.
        - Ты видел ее здесь раньше?
        - Один раз.
        - И какова?
        - С’est tres belle jeune femme.Tres belle… [Это очень красивая молодая женщина. Очень красивая… (фр.)]
        Никогда не привыкнуть ему к долгой осени на Тавриде. Она переменчива, как прожженная куртизанка. Утром Светлейший выходит, улыбаясь яркому солнцу. Вечером возвращается, едва удерживаясь на ногах от бешеных порывов ветра. Ураган засыпает строения любезного его сердцу Херсона серым колючим песком. На родной Смоленщине в это время тихо падает первый снег. А Санкт-Петербург, город его счастья и успеха, стоит, окутанный туманами и дождями. Но надобно быть здесь, на окраине империи. Так они решили с его великодушной царицей. Только ему она доверила это. Следить за турками и крымскими татарами. Закладывать в диком краю города, крепости, морские верфи. Строить корабли для будущего Черноморского флота. Собирать, вооружать и обучать новые полки.
        Никогда не жаловался он своей государыне на трудности здешнего бытия. Никогда не гнал прочь толпу прихлебателей, заполнявших залы его дворца-новостройки. Некому здесь открыть сердце и душу. Некого попросить о поддержке. Забвение может прийти только ночью. Но для этого нужна женщина. Красивая, совершенно бесстыдная, страстная и неутешная.
        Светлейший перевел тяжелый взгляд от окна, закрытого шторой, на ее лицо. Что-то похожее на гордых прелестниц его родного Смоленского края проступало в нем: правильный овал, тонкий прямой нос, пухлые губы. В венах этих женщин текла кровь поляков, русских и смолян, издревле населявших непроходимые леса. Может быть, от лесного сумрака кожа ее была не белой и не смуглой, а какой-то матовой, как бы сияющей в полутьме спальни. Густые светло-каштановые волосы, немного вьющиеся, казались легкими, точно облако. Ее глаза серо-стального цвета поразили его вчера своей глубиной и прозрачностью.


        После утомительной поездки на Лиман он зачем-то отправился к Михаилу Леонтьевичу Фалееву. Старый его приятель, очень богатый купец, поставщик армии и флота Ее Величества, удостоенный за труды чина премьер-майора, Фалеев здесь, в Херсоне, взял подряд на строительство Адмиралтейства. Первым приехав на новое место, он купил и быстро реконструировал большой старый дом на берегу Днепра. Теперь в его уютном зале часто собирались офицеры гарнизона и чиновники городской управы на домашние вечера с музыкой, танцами и приличествующим случаю угощением.
        Светлейший вошел, когда подобный вечер только начинался. Приняли его без церемоний, просто и дружески, как он это любил. Ее князь увидел сразу. Трудно было не заметить новое лицо среди прочих, давно знаковых. Фалеев представил ему молодую красивую женщину в платье цвета изумруда: Анастасия Петровна Аржанова, вдова подполковника Ширванского пехотного полка. Губернатор Новороссийской и Азовской губерний немедленно пригласил ее на менуэт. Она танцевала прекрасно. Потом последовал медленный контрданс, и под конец вечера - задорный, шумный гроссфатер. А дальше он действовал, как обычно, и вдова не устояла перед напором генерал-аншефа и правителя обширнейших земель.
        Когда Светлейший вез красавицу к себе, то уже ощущал холод, змеей заползающий в сердце, признак давней его болезни, которую он называл «хандра». Однако женщина не обманула его ожиданий. Она предложила ему весьма необычную чувственную игру и в постели действовала весьма умело. Поначалу он вяло следовал ее изысканным капризам, но затем увлекся. Соитие пришло, как добыча после долгой охоты. В тот миг, почти до крови закусив губу, она застонала, и князь, не сводивший взгляда с ее прекрасного лица, вдруг понял, что ей больно. Однако, превозмогая боль, она приняла его в свое лоно. Разумеется, вдова не была девственницей, но некую преграду он как будто бы преодолевал. Возможно, оттого испытал острое, ни с чем не сравнимое наслаждение…


        В спальне было тепло от заранее хорошо протопленной русской печи. Поэтому он попросил ее не надевать рубашку и сам заботливо укрыл одеялом. Теперь же сбросил его и смотрел на молодое обнаженное тело. В угловатых ее плечах, узких бедрах, длинных ногах с тонкими лодыжками и всей фигуре, вовсе не имеющей особо пышных форм, чудилось ему нечто мальчишеское, но необыкновенно притягательное.
        Красавица, вздохнув во сне, повернулась к Потемкину спиной, сжала кулачки у подбородка и притянула колени к груди. Наверное, ей стало холодно. Раздумывая над загадкой этой женщины, князь провел ладонью по спутанным волосам, лежащим на спине, погладил ее плечи и дотронулся рукой до левой груди, острой, твердой и прохладной, как речной камушек, обкатанный водой.
        - Пожалуйста, - сонно пробормотала она, уклоняясь от его ласки. - Пожалуйста, не надо… Сейчас не надо…
        Но он хотел, чтобы его гостья проснулась. Он был готов еще раз пережить это приключение. Он снова желал ее так же сильно, как в те полночные часы. Он нисколько не сомневался, что женщина уступит, ведь она так пылко обнимала его. Она ласкала его, и глаза ее туманились от страсти. Смирившись с болью, она отдалась ему и, значит, теперь принадлежала губернатору Новороссийской и Азовской губерний вместе с другими его завоеваниями полностью, безоговорочно и навечно.
        Однако привычка властвовать над людьми не была ему присуща смолоду. Последний, шестой ребенок в небогатой семье отставного полковника, он жил в родовом сельце Чижово Духовщинского уезда Смоленской губернии до шести лет. Затем крестный, Григорий Иванович Кисловский, увез его в Москву - воспитывать вместе со своим сыном, учить на свои деньги, веря, что из смышленого мальчишки со временем выйдет толк.
        На деньги другого благодетеля - архиепископа Крутицкого и Можайского Амросия - студент Московского университета Гриша Потемкин, отчисленный за лень и нехождение на лекции, уехал в 1760 году в Санкт-Петербург. Там, в лейб-гвардии Конном полку, первый его чин на действительной военной службе был невысок - вице-вахмистр, то есть унтер-офицер.
        Повелевать и командовать научился Григорий Александрович много позже. Любовь к императрице преобразила его. Эта любовь не осталась безответной. Ради нее царица решилась на шаг поистине сверхординарный. В церкви Святого Сампсония Странноприимца, что на Выборгской стороне в Санкт-Петербурге, 8 июня 1774 года Ее Императорское Величество Самодержица Всероссийская Екатерина II тайно обвенчалась с дворянином Смоленской губернии Потемкиным, тридцати пяти лет от роду, генерал-адъютантом, генерал-аншефом, подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, получившим все вышеназванные должности и чины за два предыдущих месяца.
        До него такой чести много лет безрезультатно добивался Григорий Орлов, человек, подготовивший дворцовый переворот 1762 года, возведший Екатерину Алексеевну на престол. Красив, силен, отважен был Григорий Григорьевич. В одиночку он ходил на медведя с рогатиной, отлично командовал войсками на поле боя, мог подчинить своей воле дикую толпу, как это случилось в Москве во время чумного бунта, но вот государственным, политическим умом не обладал. Так что судьбу империи на двенадцатом году своего правления Екатерина вручила недоучившемуся богослову, бывшему гвардейцу и кавалеристу Потемкину.
        Потом в частной переписке она назвала смоленского дворянина своим лучшим учеником. Действительно, более трех лет он провел подле Екатерины Алексеевны, в царском дворце, и это были главные его университеты. Кроме знаний о функционировании российской государственной системы, он постепенно усвоил, что с хамами надо поступать по-хамски, с холопами - по-барски, с генералами - по-солдатски. Но в жизни случались и отступления от этого простого правила. Тогда он не сразу мог найти верный тон в отношениях и терялся, как школяр, не знающий урока и внезапно вызванный к доске.
        Так и сейчас он ошибся. Грубо схватив красавицу за плечо, Светлейший хотел уложить ее на подушки и силой взять то, что она один раз отдала ему по собственной воле. Молодая женщина мгновенно стряхнула с себя сон. Со змеиной ловкостью она вывернулась из его объятий. Он даже не понял, как ей это удалось. Гневный взгляд серо-стальных глаз сверкнул в полумраке спальни, как молния, и остановил его:
        - Нет, ваша светлость. Нет!
        - Но почему? - растерянно спросил Потемкин.
        Она уже стояла у окна, кутаясь в его шелковый халат и туго затягивая пояс на талии. Затем рукой отодвинула штору из тяжелого светло-голубого бархата. Последние лучи сентябрьского таврического солнца, уходящего за горизонт, проникли в комнату, но света прибавили мало. Молодая женщина обернулась к нему и совсем отчужденно попросила:
        - Прикажите принести свечи.
        - А который час?
        - Не знаю.
        Светлейший сделал вид, будто ищет свои часы в кармане только что надетого камзола. Их золотая цепочка струилась между его пальцами, однако сами часы никак не находились. Исподтишка он разглядывал ее и думал, что надо попробовать снова. В тонком, обтягивающем ее гибкую фигуру халате, она была еще соблазнительней, еще желаннее для него. Князю потребовался всего один прыжок, чтобы достичь окна. Но ночная гостья его опередила.
        Легко, как горная лань, взлетела она на подоконник, толкнула рукой створки. Они разошлись, и порыв холодного ветра ударил ему в лицо.
        - Вы слишком настойчивы, сударь. - Она нахмурила брови. - Но я уйду из вашей клетки. Или вы думаете, я не прыгну? Вот, смотрите!
        Она опасно склонилась над краем. Светлейший успел обнять ее за колени. Они вместе покатились по пушистому ковру. Он не отпускал ее, хотя и не делал попытки овладеть ею. Внезапно она нанесла ему удар кулаком в солнечное сплетение, короткий и не по-женски сильный. Потемкин устыдился: до чего он довел бедную женщину. Укорив себя за неподобающее поведение, князь решил сейчас же сдаться на милость победителя. Он покорно откинулся на спину, широко разбросал руки и закрыл единственный свой зрячий правый глаз.
        Прошло несколько мгновений. Она смотрела на него и не двигалась. Потемкин притворялся дальше. Теперь ему стало интересно узнать, что начнет делать в его спальне вдова подполковника Аржанова. А вдруг будет она шуровать по ящикам комода, собирать его и свои вещи, пить из бутылки рейнское вино десятилетней выдержки?
        Вскоре Светлейший почувствовал ее дыхание на щеке. Потом она припала к его мощной груди и долго слушала биение сердца. Узкая ладонь так же нежно, как ночью, коснулась его крутых мышц под рубашкой, потихоньку переместилась на живот, затем скользнула ниже, еще ниже…
        - О, да вы - притворщик! - удивленно воскликнула она. - Когда же вы успокоитесь?
        - С вами - никогда! - Он сел на ковер и притянул ее к себе.
        Она слегка отстранялась:
        - Но, ваше высокопревосходительство! Не очень-то вы тут…
        - Душа моя, простите!
        - А если не прощу?
        - Я не хотел вас напугать. Ей-богу! Я думал, вы еще продлите эти бесподобные милости, от которых у меня голова кругом… Нижайше прошу прощения и взываю о снисхождении. Навеки ваш раб Григорий! - Он склонил свою косматую голову ей на колени.
        - Запомните, раб Григорий… - Она усмехнулась. - Я всегда буду делать только то, что хочу.
        - Уже запомнил, душа моя, - Светлейший взял ее руку и поцеловал раскрытую ладонь.
        - Вы говорите правду?
        - Клянусь честью офицера!
        - Хорошо…
        Она стала перебирать пальцами его каштановые волосы, спадающие ниже плеч. Светлейший замер. Анастасия глубоко вздохнула. Она хотела спросить его о самом главном, но стеснялась. Заговорила после долгой паузы, с трудом подбирая слова:
        - Тогда скажите мне… Этой ночью… Этой ночью… Вы…
        Он откачнулся в сторону и быстро взглянул ей в глаза. В зрачках ее мерцали отсветы заката. Легкий румянец появился на щеках. Она все больше напоминала ему ту неистовую волшебницу, что несколько часов назад заставила его забыть о тысяче дел и растопила холод в уставшем сердце.
        Князь осторожно раздвинул халат у нее на груди. Нежная темно-розовая кожа на сосках уже твердела, и они выступали на матовых прелестных холмиках, как бутоны невиданных цветов.
        Он коснулся их губами по очереди благоговейно и нежно, будто бы были они хрустальными. Она прижала его голову к себе и попросила вдруг осевшим голосом:
        - Не делай этого… По крайней мере сейчас…
        При его высоком росте и богатырской силе Потемкину ничего не стоило подняться с пола, держа красавицу на руках. Она обвивала его шею руками и доверчиво прижималась к груди. Светлейший чмокнул Анастасию в щеку, словно она была маленькой девочкой.
        - Ладно, - сказал он. - Ты останешься здесь. Я прошу, я умоляю тебя… А теперь мне нужен управитель моей канцелярии Турчанинов Петр Иванович…
        От неожиданности адъютанты вскочили на ноги со страшным грохотом, не удержав в руках длинных своих палашей. Управитель канцелярии, уже отворявший входные двери, повернулся. Князь Потемкин сосредоточенно смотрел на него. На Светлейшем были кафтан, камзол, застегнутый почти на все пуговицы, новые из зеленого сукна кюлоты, присвоенные морским офицерам, башмаки, чулки, правильно подвязанные, волосы на голове - красиво расчесанные и даже - черная лента в косичке.
        Более того, получалось, что он не выходил к людям только двое суток. Это было необычно для такого времени года. Турчанинов знал, что потемкинская «хандра» длится весной и осенью не менее шести-семи дней.
        Управителю канцелярии было трудно исполнять свои обязанности в этот период. Князь с утра до вечера валялся на постели в одной рубашке, не умывался, не причесывался, не брился, ничего не ел, а только грыз печеную репу или яблоки. Важных генералов и представителей иностранных держав с орденскими лентами через плечо он принимал в халате и со спущенными чулками. Назойливых полковников выгонял прочь, швыряя в них домашними тапочками. Адъютантов посылал - и это глубокой осенью! - за свежей земляникой, а на документах, подаваемых ему Турчаниновым, ставил невообразимые резолюции.
        Коллежский советник Петр Иванович Турчанинов, человек наблюдательный, знал, что чаще всего «хандра» сваливается на Потемкина в определенных ситуациях. Например, после долгих и утомительных поездок по краю, его управлению вверенному; после встреч с командующим Украинской армией генерал-фельдмаршалом графом Петром Александровичем Румянцевым-Задунайским, великим полководцем и человеком совершенно вздорного нрава; после строгих писем императрицы из Санкт-Петербурга или каких-либо других непредвиденных неприятностей, отбирающих у Светлейшего слишком много сил. Свою апатию и опустошение он скрывал, запершись в спальне. Мало кто осмеливался разговаривать с ним в такие дни…
        - Ваше высокопревосходительство! - Турчанинов почтительно поклонился князю и подал ему сафьяновую папку. - Документы к сегодняшнему докладу. Письмо государыни. Письмо генерал-поручика Суворова из Полтавы, донесение Мустафы Топчи-баши из Очакова, а также рапорты командиров полков Суздальского и Черниговского пехотных, Новотроицкого кирасирского…
        - Послы от Шахин-Гирея прибыли? - перебил его Потемкин.
        - Еще вчера, ваше высокопревосходительство.
        - Отлично! - пробормотал Светлейший, быстро перелистывая одну за другой бумаги в папке. Донесение Мустафы Топчи-баши чем-то привлекло его внимание. Он прочитал его от начала и до конца и недоверчиво хмыкнул.
        Турчанинов думал, что князь сейчас пригласит его в кабинет, чтобы получить разъяснения о перевооружении крепости Очаков, которое затеяли турки и о котором сообщал подробности двойной агент - турецкий артиллерийский офицер Мустафа Топчи-баши, служивший в очаковском гарнизоне. Однако Потемкин захлопнул папку, сунул ее под мышку, а управителю канцелярией протянул лист с одной-единственной строчкой, нацарапанной посредине: «Вдова подполковника Ширванского пехотного полка Аржанова Анастасия дочь Петрова».
        - Я желаю, чтобы вы навели все возможнейшие справки о сей персоне, - негромко сказал он.
        - Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! - Турчанинов тотчас спрятал бумагу во внутренний карман кафтана.
        - А вы, поручик… - Потемкин повернулся к адъютанту в палевом кирасирском мундире. - Доставьте сюда моего давнего знакомца Микаса Попандопулоса. Да пусть захватит с собой все образцы товаров. Даю ему на сборы полтора часа…
        Ужин им подали прямо в спальню. Нельзя сказать, что это было княжеское угощение. Узнав, что Светлейший не выходит в приемную, его шеф-повар француз загасил печь и отправился домой. Разжигать огонь и готовить на скорую руку пришлось двум его помощникам - молодым украинцам. Они отбили и поджарили четыре куска свиной корейки, сделали овощной салат, сдобрив его оливковым маслом. Кроме того, в большом количестве имелся белый хлеб.
        Потемкин отпустил лакея и сам разлил по бокалам вино. Анастасия лишь пригубила напиток, князь выпил все сразу и откусил от краюхи большой кусок. Он чувствовал страшный голод. После такого любовного свидания ему хотелось есть, пить, двигаться, говорить, работать. Первым предметом, на который ему хотелось направить свою пробудившуюся энергию, была сероглазая красавица.
        - Что привело вас в Херсон, душа моя? - Потемкин, прижав отбивную вилкой, стал деловито отрезать от нее кусок, но мясо поддавалось плохо, видимо, животное, попавшее к мяснику на кухне Светлейшего, прежде находилось в хорошей спортивной форме и имело поистине железные мышцы и стальные сухожилия.
        - Одно важное дело. - Анастасия следила за усилиями собеседника.
        - Дело?
        - Да. Я подавала прошение Ее Величеству о назначении пенсии за погибшего мужа. Мне было отказано.
        - Почему?
        - Якобы в полку неправильно оформили документы и подвигу его нет свидетелей. Но это неправда. Свидетели есть.
        - Откуда вы знаете? - Потемкин все же раскрошил отбивную.
        - В тот злосчастный день 9 июня 1774 года я находилась вместе с мужем на поле боя. Правда, в схватке у шатра турецкого главнокомандующего я не участвовала. Но умер он у меня на руках.
        - Вы говорите о сражении при Козлуджи?
        - Совершенно верно.
        - Значит, вы отправились в этот долгий поход вместе с мужем? Вы так сильно любили его? Вы не могли с ним расстаться? - Потемкин пристально смотрел на ночную гостью. Она все больше интриговала князя. Он не сомневался, что разгадает ее загадку.
        Анастасия не ответила, сделав вид, будто занята салатом. При необязательном светском разговоре она, не колеблясь, произнесла бы решительное «Да!», и это соответствовало бы истине, во всяком случае - одной ее стороне. Но минуты восхитительной близости, которые она пережила совсем недавно со Светлейшим, произвели в ее душе какое-то удивительное действие. Лгать ему она не хотела. Говорить правду боялась.


        Она думала, что не стоит рассказывать князю о чувствах, охвативших ее, когда он вошел в гостиную Фалеева. Одетый в парадный генерал-аншефский кафтан, почти сплошь расшитый золотом, возвышающийся над толпой на целую голову, он улыбался, как победитель, взгляды гостей обратились к нему с восхищением, но без подобострастия. Все это напоминало появление солнца на сером, туманном небосклоне. Действительно, от него исходили энергия и какая-то необычная сила. Она попала в этот лучезарный поток и повернулась к нему, как цветок к дневному свету, поднимающемуся в зенит.
        Однако в спальне, сняв сияющий золотой кафтан, Потемкин вдруг изменился. Он предстал перед ней больным, слабым, измученным донельзя человеком. Его лицо точно покрылось пеплом, а голос с каждым словом утрачивал свою былую мощь. Опустившись на колени, губернатор Новороссийской и Азовской губерний прижался лбом к ее животу. «Полюби меня!»- взмолился он. Но она уже его любила. Прежде Анастасия считала любовь с первого взгляда страшной глупостью, досужей выдумкой поэтов и романистов. Но все, что она совершила потом, можно было объяснить только этим странным, нелепым состоянием.
        Теперь он задал вопрос о муже. Еще меньше ей хотелось говорить о своем браке с подполковником Ширванского пехотного полка Андреем Александровичем Аржановым. У слова «любовь» есть много смыслов и оттенков. До сего дня она знала один. Нынче ослепительный мир чувственных наслаждений открылся перед ней, и сделал это он, Светлейший князь Потемкин. Он стал вторым по счету ее сексуальным партнером. Ведь никого, кроме мужа, она не знала. И воздержание длилось шесть лет. Но мог ли он, блестящий покоритель женских сердец, поверить в это? Конечно, нет. Потому она предпочла молча вытерпеть его первые ласки. А что касается особых приемов воздействия на мужчин в постели, то про них она прочитала в одной французской книжке, некогда подаренной ей супругом…
        Предавшись своим мыслям, Анастасия забыла о князе, сидевшем за столом напротив нее и не спускавшим с нее внимательного взгляда. Никакое его дело не стало бы успешным, не научись он понимать людей так, как понимала их его августейшая супруга и наставница Екатерина Великая.
        - Не любовь вела вас за мужем, - вдруг сказал Потемкин, обращаясь к Анастасии. - Тут была лишь супружеская обязанность. Долг, освященный церковью, не более того.
        - Может быть… - Она помедлила и все-таки решила ответить ему точнее, подробнее. - Но, право, это - очень скучная, банальная история. Бедная девушка по рекомендации своих родных вышла замуж за человека, годящегося ей в отцы, совсем небогатого, но весьма достойного…
        - И постаралась его полюбить! - закончил он.
        Она печально улыбнулась.
        - Вижу, вы все знаете.
        - Догадаться немудрено. А как подполковник Аржанов относился к вам?
        - Хорошо, - безучастно ответила она.
        - То есть не бил, не унижал, не попрекал куском хлеба?
        - Ни в коем случае. Хотя его надежды я не оправдала.
        - Каких надежд? - заинтересовался Потемкин.
        - Он хотел наследника. - Анастасия вздохнула. - Он был последним представителем рода Аржановых по мужской линии и мечтал о сыне. Но с ребенком ничего у нас не получилось. Так этот род прервался…
        - Чтобы у вас да ничего не получилось? Не верю! - Потемкин громко расхохотался и, блеснув единственным глазом, поцеловал Анастасии руку. - А сам-то подполковник что-нибудь делал для этого?
        - Я не желаю обсуждать подобную тему, ваша светлость! - Она вспыхнула и отняла руку.
        - Не обижайтесь, душа моя. Я должен знать.
        - Зачем? - искренне удивилась Анастасия.
        - Затем, что вы мне нравитесь. Не хочу, как господин Аржанов, огорчать вас.
        - Мой муж не огорчал меня. - Она встала из-за стола. - Ужин был превосходный, ваша светлость. Спасибо! Но мне пора домой. Время позднее.
        - Останьтесь… - Потемкин снова взял ее за руку. - Предстоит деловая встреча…
        - Тем более, надо ехать.
        - Но я вызвал этого человека для вас…
        Тихий стук в дверь прервал их разговор. Князь сказал: «Войдите!» На пороге появился его адьютант поручик Новотроицкого кирасирского полка князь Мещерский. Он доложил, что купец Попандопулос с двумя приказчиками ожидает аудиенции.
        - Проси! - коротко приказал Светлейший, не обращая внимания на знаки, которые делала ему Анастасия.
        Маленький толстый человек, живой, как ртуть, не вошел, а прямо-таки вкатился в комнату. Он остановился посредине и отвесил поклон князю. Затем взглянул на Анастасию с некоторым удивлением, но тотчас склонился перед ней еще ниже.
        - Стлафстфуйте, фаша сфетлостъ! Микас Попандопулос фсегта тушефно лат услужить такому феликому фельможе… - Выговор его был просто невероятным. Вместо буквы «в» он говорил «ф», вместо «р» - «л», вместо «д» - «т» и вместо «з» - «с». Потому русская его речь иногда напоминала курлыканье птицы. - Фесь мой склат к услугам его фисокофо… фисокопле… тигель… фстфа!
        С третьего захода грек все же преодолел этот барьер и закончил фразу бодро:
        - Английский сукно? Китайский шелк? Испанский балхат? А может быть, лучше фсего тулецкий палтча?..
        Пока купец говорил, его приказчики действовали. Они доставали из огромных баулов и раскатывали на стульях, на полу, на неприбранной кровати отрезы различных тканей. В неярком свете канделябров сверкала и переливалась цветами радуги тяжелая парча. Прозрачный китайский шелк спускался со спинки стула подобно облаку. Зеленое английское сукно, из коего следовало шить мундиры русской гвардии, прикрыв смятые простыни и подушки на кровати, сразу сделало ее царским ложем.
        - Ou’est-ce que vous a pense? - нервно спросила Анастасия у князя.
        - Nouveau robe pur vous, - сказал Светлейший.
        - Je ne voux pas…
        - Mais c’est mon present [- Что это вы задумали?] .
        Между тем Микас Попандопулос не замолкал ни на минуту. На своем птичьем языке он рассказывал о товарах всевозможные небылицы: какие они красивые, прочные, удобные, кто из генералов, а также их жен, дочерей и сыновей уже купил такие ткани, что пошил из них и где их в этой одежде теперь можно увидеть. Грек быстро двигался по спальне, беря в руки самые лучшие образцы. Время от времени купец бросал выразительные взгляды на Анастасию. Потемкин, поймав один из них, удивился:
        - Connaissez-vous cet homme?
        - Il a propose me propositon indecent [- Вы знаете этого человека?] …
        Много бы отдал предприимчивый коммерсант, чтобы понять разговор своих клиентов. Само собой разумеется, ему хотелось продать губернатору Новороссийской и Азовской губерний парчу или шелк по бешеной цене. Он понимал, что в присутствии прекрасной дамы князь не станет торговаться. С другой стороны, вызов во дворец в неурочное время, доступ в спальню, где Светлейший находился не один, служили проявлением большого доверия, особых, конфиденциальных отношений между знатным вельможей и владельцем нового магазина в Херсоне. В этом случае Попандопулос полагал, что должен уступить. Но сколько и при покупке какого товара?..
        Конфиденциальными их отношения стали довольно давно. Поддавшись обаянию Потемкина, а также прельстившись значительным денежным вознаграждением, крымский грек Микас Попандопулос в марте 1777 года дал согласие стать конфидентом русской разведки на полуострове. Он рисковал. Вместе с тем идея объединения под эгидой России всех христиан, страдавших от мусульманского насилия, была ему близка. Русские победили османов в долгой войне. Теперь не только Попандопулос, но и многие другие его единоверцы надеялись, что северный колосс сведет окончательные счеты с одряхлевшей империей. Тогда турки уберутся за Черное море, туда, откуда явились на полуостров триста лет назад, потеснив древних его обитателей: греков, готов, аланов. А дружить с победителями - вообще весьма выгодное дело.
        Сначала ему давали простые поручения, связанные с его работой. Семья Попандопулосов владела лавками и складами мануфактуры в разных местах Крыма: в Кафе, Карасу-Базаре, Бахчи-сарае, Гёзлёве [Современная Евпатория.] , Балаклаве, Алуште, Ялте. Микасу приходилось много времени проводить в разъездах. Русские особенно интересовались его передвижениями вдоль береговой линии, опасаясь высадки турецкого десанта и подготовки плацдарма для него, которую могли провести диверсионные группы турок или татар в Крыму. Он должен был примечать все изменения в прибрежной местности и на дорогах, встречаясь при этом с нужными людьми и передавая им письма и деньги.
        Среди деловых партнеров греческой фирмы находилось немало представителей разных крымских этнических групп: татары, караимы, армяне, евреи. Микас неплохо знал тюрко-татарский язык, на котором они все говорили. Его веселый нрав, общительность, умение быстро наладить контакт с собеседником помогали ему собирать информацию другого рода: о внутренней жизни этих общин, о настроениях там, о действиях чиновников ханской администрации и крупных феодалов, от которых на самом деле многое зависело в крымско-татарском государстве.
        Но «звездный час» Попандопулоса наступил несколько позднее. Светлейший князь задумал грандиозную внешне-политическую операцию с целью ослабить экономику ханства и еще крепче привязать его к России. Речь шла о переселении на берега русского Азовского моря крымских христиан: греков и армян. Многие из них были людьми зажиточными, даже богатыми. Они платили хану огромные налоги. Эти деньги составляли значительную часть от всех поступлений в казну государства. Теперь Потемкин решил отнять у татар эти средства.
        Первые встречи с представителями греческой и армянской общин состоялись в марте
1778 года. Стало ясно, что русские взялись за дело большой трудности. Предстояло уговорить тысячи людей покинуть родные места и перебраться на жительство в другую страну. Тут Микас и начал действовать по собственному плану, напористо и энергично.
        Прежде всего он заручился поддержкой своего отца. Шестидесятилетний Костас Попандопулос уже отошел от управления делами фирмы, но в кругах греческих коммерсантов по-прежнему пользовался непререкаемым авторитетом. Далее им удалось склонить к непопулярному решению главу греческой церкви в Крыму преосвященного митрополита Игнатия и главу армянской церкви архимандрита Маргоса. При посредничестве Микаса почтенные святые отцы получили от русских немало: Игнатий -
6550 рублей, Маргос - 2820 рублей. А на покупку нужных для сего путешествия карет, колясок, повозок, лошадей и конской упряжи им выдали дополнительно 2799 рублей
[Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, донесения. СПб.,
1888, ч. II. с. 752-753.] .
        Когда о переезде в Россию заговорили священники в храмах, дело пошло успешнее. Но возникало еще множество проблем, и организаторы переселения решали их вместе со своим помощником, щедро платя за все. Например, за оставшиеся в Крыму сады грекам и армянам русские передали 4511 рублей. Также они заплатили за христиан их долги татарам - 204 рубля 45 копеек - и приобрели для них одежду, продукты и разные принадлежности для поездки на 1287 рублей 40 копеек. На подарки и угощение для духовных лиц и других «уважительных персон» ушло 3140 рублей 10 копеек.
        Не менее важен был положительный пример, и Микас Попандопулос первым вывез с полуострова свою семью и многочисленных родственников. За ним последовали сотни греческих и армянских семей. Они двинулись в неблизкую и опасную дорогу под прикрытием батальонов Крымского корпуса генерал-поручика Суворова. Татары мешали им, как могли, но переселение состоялось, и в сентябре 1778 года Суворов отрапортовал главнокомандующему Украинской армией генерал-фельдмаршалу графу Румянцеву-Задунайскому, что вывод крымских христиан окончен, всего переехали в Азовскую губернию 31 038 человек. Операция обошлась Российскому государству в 130 тысяч рублей.
        Переселенцам русская администрация предоставила небывалые льготы: на десять лет освободила их от уплаты налогов, от поставки рекрутов в армию, дала право свободно, без пошлины торговать, заводить фабрики и мастерские, заниматься промыслом рыбы. Получилось, что Микас Попандопулос, обещая своим единоверцам хорошую жизнь под скипетром Екатерины II, никого не обманул. Имя его прогремело по всему Причерноморью. У него появилось множество друзей, как явных, так и тайных, из числа христиан, все еще обитавших в краях под мусульманским правлением.
        Великая царица прислала греческому купцу бриллиантовый перстень. Светлейший князь, по достоинству оценив его способности, предложил Попандопулосу стать поставщиком штаб-квартиры губернатора Новороссийской и Азовской губерний в Херсоне и открыть большой магазин со складом. Часть денег для устройства торгового заведения купец получил от Светлейшего, поскольку секретная канцелярия Потемкина имела свой интерес в этом деле.
        Теперь в Херсон коммивояжеры греческой фирмы везли ткани, кожу, ковры, ювелирные изделия, парфюмерию, табак, вино. Вместе с товарами столь же бесперебойно доставляли они и агентурные донесения со всего Причерноморья, иногда - из Стамбула и часто - из Крыма. Кто только не бывал у Микаса в его модном магазине, соединенном с кофейней! Самых важных посетителей хозяин приглашал в свой кабинет, и это ни у кого не вызывало подозрений.
        Так же просто в его кабинет попала и Анастасия. Через день после приезда в Херсон она побывала в магазине, потому что он был самым известным в городе-новостройке. Товары ей понравились, но они стоили слишком дорого для нее. Второй раз она заглянула сюда, как в музей модных и красивых вещей: полюбоваться ими и помечтать о том времени, когда сможет приобрести что-нибудь из выставленных здесь предметов. Попандопулос случайно находился в торговом зале. Неравнодушный к женской красоте, он обратил внимание на новую покупательницу и завел с ней светский разговор.
        Анастасия приняла его приглашение выпить чашечку кофе. В кабинете ничего особо предосудительного грек не совершил. Он лишь предложил молодой женщине взять понравившиеся ей товары в долг. Анастасия придерживалась золотого правила: жить надо только по собственным средствам - и делать долги не любила. Тогда Микас намекнул ей, что списание этого долга будет полностью зависеть от нее, вернее, от ее отношения к нему, владельцу этого заведения. Коммерсант думал, что посетительница, по-вдовьи носившая обручальное кольцо на левой руке и довольно скромно одетая, благосклонно воспримет такое предложение. Но ответ ее был дерзким, грубым, почти оскорбительным. Ах, если бы он знал тогда, что перед ним - новая фаворитка Светлейшего князя!..
        Превращение спальни в магазин тканей позабавило губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Довольный всем этим беспорядком, он вместе с купцом переходил от одного отреза к другому и рассуждал о качествах шерстяной и шелковой нити, способах ее плетения, о новой партии английского сукна, привезенной недавно в Херсон, и о ценах на продукцию прядильных фабрик, установившихся к осени этого года на причерноморских рынках. Анастасия с отсутствующим видом слушала их.
        Наконец Светлейший сделал свой выбор. Он указал Попандопулосу на парчу с золотым рисунком и спросил, сколько нужно этого материала для вечернего платья. Грек достал складную деревянную мерку - аршин:
        - Не менее тфатцати алшин, фаша сфетлость.
        - Отмеряй!
        - Псфольте маленький софет. Тля оттелки лучше фсего стесь бутет фот такой балхат. Это очень мотно сейчас…
        - Хорошо, друг мой.
        - А кто бутет шить, фаша сфетлость?
        - Душа моя, есть ли у вас портной? - с улыбкой обратился Потемкин к Анастасии.
        - Никаких портных в этом городе, ваше высокопревосходительство, я пока не имею! - сердито ответила она.
        - Хотел бы лекоментофатъ холошую мастелскую, - тотчас встрял в разговор грек. - Она отклылась нетафно. Флателец - Алексантл Попантопулос…
        - Это твой брат? - спросил Потемкин.
        - Сталсый племянник.
        - Отлично! Сейчас выпиши мне счет и отправь ткани своему родственнику. На примерку пусть пошлет за ее высокоблагородием госпожой подполковницей Аржановой на улицу… - Князь запнулся и посмотрел на Анастасию вопросительно. - Что-то позабыл, душа моя, где вы теперь остановились.
        - На улице Арсенальной, в доме майора Голощекова… - не сразу ответила она, несколько ошарашенная таким финалом первой интимной встречи со Светлейшим.



        Глава вторая
        ФРЕГАТ «ФЛОРА»

        Тем временем управитель канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний коллежский советник Турчанинов сидел в своем кабинете за столом, расправив на нем бумагу, полученную от Потемкина. «Вдова подполковника Ширванского пехотного полка Аржанова Анастасия дочь Петрова», - перечитывал он ее снова и снова. Имя женщины ему ничего не говорило, но роль ее была очевидна. Князь находился в полном порядка, в здравом уме и трезвой памяти, это означало, что дела в обширном его наместничестве вновь пойдут своим чередом, а важнейшие переговоры с послами крымского хана состоятся вовремя и, даст Бог, принесут выгоду России. Приказ Светлейшего управитель канцелярии решил пока не выполнять. Забот и поручений у него хватало. Вдова же подполковника Аржанова могла наскучить Светлейшему еще быстрее, чем предыдущие его веселые подружки.
        Турчанинов знал по крайней мере трех таких женщин. Их внешность, характер и манера поведения имели много общего. Оттого управитель канцелярии полагал, что хорошо изучил вкус своего патрона. Как ему казалось, Светлейшему нравились пышнотелые кареглазые брюнетки, вульгарные, говорливые и довольно-таки глупые. Новую пассию Потемкина он видел только один раз, на домашнем вечере у Михаила Леонтьевича Фалеева, и она была совсем не похожа на прежних любовниц князя. На этом вечере Потемкин станцевал с ней всего три танца, и вот она уже в его постели…
        Но не этому удивлялся коллежский советник. Это было как раз в порядке вещей у Потемкина. Он удивлялся безмерной наивности женщин, легко соглашавшихся на роль фаворитки при таком непостоянном и переменчивом человеке, каким являлся Светлейший. Только они входили во вкус, начинали всем распоряжаться, требовать к себе особого внимания, прибирать к рукам кухню, казну, канцелярию, как Потемкин безжалостно изгонял их. Делал он это подчас грубо и демонстративно. Но донос в Санкт-Петербург императрице, насколько было известно Турчанинову, написала лишь одна из них, да и то - по стервозности своего нрава.
        Другие смирялись. Ведь, удаляя от себя, князь награждал их по-царски: деньги, драгоценности, разные привилегии. Так, муж последней его любовницы вне очереди был произведен в чин полковника и назначен на должность командира пехотного полка. Родители красавицы из Полтавской губернии получили в аренду на десять лет казенные лесные угодья. Не совсем обычную просьбу выставил вахмистр Изюмского гусарского полка, служивший в нем всего-то три с половиной года, но уже набравшийся нахальства, старший брат юной Катеньки Куриловой. Они с сестрой по происхождению принадлежали к обер-офицерским детям, но желали получить грамоту о потомственном дворянстве и, конечно, получили ее.
        Госпоже Аржановой тоже что-то было нужно от князя, в этом Турчанинов не сомневался. Но он не увидел ее на следующий день в кабинете Светлейшего, а вечером - в большой гостиной его дворца-новостройки. Ее прислуга не стала шастать по коридорам княжеского жилища, как у себя дома. Ее родня не заявилась к Турчанинову с кипой разнообразных прошений, из которых он мог бы узнать всю подноготную этих людей.
        Вдова подполковника Ширванского полка осталась жить на той же скромной квартире, которую сняла на Арсенальной улице десять дней назад, по приезде в Херсон. Тем не менее Турчанинову донесли, что младший адъютант Светлейшего князь Мещерский ездил на Арсенальную в нанятом экипаже за этой женщиной. Первый раз любовники почти весь день провели довольно далеко от Херсона, на лесистом берегу Днепра, где был организован пикник. Еще два раза она приезжала с Мещерским поздно вечером прямо во дворец.
        А вчера коллежский советник и вовсе растерялся. Потемкин вручил ему собственноручно написанный список участников торжественной и сугубо официальной церемонии спуска на воду фрегата «Флора», первого русского военного корабля, построенного на Черном море, и дипломатического обеда, следующего за спуском. Госпожа Аржанова фигурировала там среди таких важных и доверенных лиц князя, как камер-юнкер двора Ее Величества и любимый племянник Светлейшего Александр Самойлов, давно ставший его ближайшим помощником; главный строитель города и верфи генерал-майор артиллерии Ганнибал; комендант крепости подполковник Соколов; инженер-полковник Герман, составитель генерального плана застройки Херсона; командиры двух пехотных полков - Орловского и Азовского, расквартированных около города, полковники Нефедов и Шалыгин; настоятель городского храма протоиерей Лука и, наконец, послы Шахин-Гирея: Али-Мехмет-мурза, исполняющий обязанности министра иностранных дел, мухарас, то есть член ханского Дивана, или совета, и молодой двоюродный брат крымского правителя Казы-Гирей со своими переводчиком и начальником полусотенного
отряда охраны.
        Дело принимало неожиданный оборот. Турчанинов подумал-подумал и сел писать письмо командиру Ширванского пехотного полка полковнику Бурнашову. Авантюристка просчиталась, назвав Потемкину эту воинскую часть. Командир полка Степан Данилович Бурнашов был «однокорытником» Турчанинова, то есть вместе с ним учился в Артиллерийском и Инженерном корпусе в Санкт-Петербурге. После окончания этого учебного заведения пути их разошлись. Снова встретились они лишь в годы первой русско-турецкой войны, в Крыму.
        В корпусе Бурнашов никакими талантами не блистал. Потому служить его отправили в Ораниенбаум, в крепостную артиллерию. Но с началом боевых действий выпросился он в армию. Место для Бурнашова нашлось в Сивашском корпусе, и день начала крымской операции - 18 июля 1771 года - стал поворотом в его карьере. Во главе авангардного отряда в две тысячи егерей и гусар молодой секунд-майор перебрался через Генический залив на Арабатскую стрелку, подошел к татарской крепости Арабат и… через три дня взял ее штурмом, взойдя на крепостные стены впереди своих храбрых солдат.
        Этот классический подвиг офицера оценили по достоинству. Орден Св. Георгия 4-й степени, именной рескрипт императрицы, следующий чин и должность комадира пехотного полка стали наградой двадцативосьмилетнему Степану Бурнашову. Но он не загордился. В штабе главнокомандующего Крымской армией генерал-поручика князя Долгорукова, где герою вручали высокую награду, он, увидев среди чиновников Турчанинова, первым подошел к нему. «Однокорытники» обнялись и потом провели вместе целый день. Юношеская дружба воскресла.
        Теперь Ширванский полк состоял в 3-й дивизии, расквартированной в Правобережной Украине. Письмо должно было дойти быстро. Турчанинов написал Бурнашову о своем недавнем повышении в чине, о трудностях сбора урожая в его маленьком поместье в Белоруссии, о здоровье жены и детей. В конце сделал короткую приписку: «Знаком ли тебе подполковник Аржанов? Здесь говорят, что он служил в Ширванском полку, но погиб. Сделай милость, напиши ПОСКОРЕЕ и ВСЕ, что знаешь о нем самом и о его ближайших родственниках. Это нужно мне по службе…»


        В настоящее время Светлейший князь Потемкин был безумно увлечен новым для него проектом - постройкой морского корабля. Он никогда не видел прежде, как строят корабли. Он хорошо знал армейскую службу, придворный обиход, работу разных бюрократических контор Российского государства, видел большие полевые сражения и сам участвовал в них. Ничто не могло сравниться по силе впечатлений с удивительной картиной возведения на стапелях крутобокого деревянного чудовища на толстом киле, с бортами, в изгибе устремляющимися вверх, с кормой, украшенной художественной резьбой, имеющей семь окон и узкий балкон.
        Корабль занимал все мысли князя. Он говорил только о нем. Анастасия попросила отвезти ее на верфь. Ей тоже хотелось увидеть это чудо. Светлейший согласился. Но на верфь они попали в горячие предспусковые дни, когда работы на фрегате приобрели характер лихорадочный и невероятно напряженный.
        Корабль был виден издалека. Рабочие облепляли его, как муравьи тушку небольшой черноморской рыбы-султанки, выброшенную на берег. Стук молотков и визжание пил разносились над верфью. Работы шли и внутри корабля и снаружи. Надводную часть его корпуса красили, подводную же часть покрывали специальной судовой мазью - вонючей грязно-белой смесью из серы, сала, свинцовых белил, рыбьего жира и растительных притирок. Этот состав помогал предохранять днище от гниения в морской воде.
        Вначале они остановились под левым бортом фрегата, который отбрасывал на землю длинную ровную тень, и, задрав головы, посмотрели наверх. Прямо над ними качалась люлька с двумя малярами, одетыми в сермяжные куртки. Они обмакивали кисти в бадейку и слой за слоем накладывали на дерево густую, жирно блестевшую на солнце масляную краску. Тот маляр, что был помоложе, загляделся на Анастасию, опустил кисть мимо бадейки и уронил ее на землю.
        - Шкуру спущу! - погрозил кулаком ему корабельный мастер Иван Афанасьев.
        Это был рослый, худой, как жердь, малоразговорчивый человек с натруженными руками работяги. Фрегат строил он, и, следовательно, ему же надлежало давать пояснения губернатору Новороссийской и Азовской губерний. Он мрачно водил по верфи Светлейшего князя, княжеского адъютанта в кирасирском мундире и молодую даму, чье присутствие здесь представлялось ему совершенно неуместным.
        Афанасьев то и дело оглядывался на ее пышное платье и злорадно отмечал про себя, что за шелковый подол его легко цепляются стружки, а от капель краски, иногда срывающихся с кистей, спутница Потемкина загораживается кружевным зонтиком на длинной ручке. Но все-таки она была красива и улыбалась очень мило именно корабельному мастеру. С усмешкой выслушал он сентенцию Анастасии о гении человечества, создавшем деревянную конструкцию, несущую на себе многопудовые орудия, высокие мачты, большие паруса и при том не тонущую в воде. Однако Светлейшему Афанасьев преподал некий урок.
        Дед его, замечательный инженер, лично знакомый с самодержцем всея Руси Петром Великим, его отец, его братья - все работали в Санкт-Петербургском Адмиралтействе, строили военные корабли. Пошел и он по этой стезе, самый младший из детей в семье. Учился по дедовым книгам и чертежам, в четырнадцать лет поступил в Адмиралтейство рабочим и постепенно поднимался по ступеням служебной лестницы.
        Экзамен на звание корабельного мастера Афанасьев сдал давно. Но вакансия в Петербурге все не появлялась. Вдруг весной 1778 года предложили ему быть главным строителем судна, однако очень далеко, на верфи в устье Днепра. Там правительство намеревалось возводить в урочище у земляного укрепления Александр-шанц новый город под названием «Херсон», с крепостью и Адмиралтейством. Афанасьев согласился. В день оглашения царского указа о Херсоне, 25 июля 1778 года, он уже находился на месте, при закладке верфи.
        Корабль заложили позже. Строить его решили по чертежам фрегата «Гермес», спущенного на воду в Санкт-Петербурге тремя годами раньше. В целях экономии и для ускорения дела проект чуть-чуть переработали. Херсонский фрегат стал короче, легче, с меньшим числом орудий. Афанасьев работал на «Гермесе» десятником и его особенности хорошо знал.
        Однако расстояние от красиво вычерченных проекций и планов до настоящего корабля, что рос в степи, у кромки речного залива, было огромным. Очень тосковал Афанасьев и по родному городу. Особенно когда из степей начинал дуть на лиман свирепый осенний ветер. Пыль вставала, как облако. Тогда коренному петербуржцу и потомственному корабелу все вокруг казалось миражом: и фрегат, и верфь, и мастерские, недавно возведенные тут из песка и глины.
        Афанасьев вспоминал, что живет он и работает в чужой стороне один-одинешенек.
        Нет у него советчиков, нет у него знающих помощников. Ему и отвечать за все, если что случится. В такие минуты вновь назначенному главному строителю бывало очень страшно.
        Внеурочный приезд Потемкина и присутствие молодой красивой женщины совсем выбили его из колеи. Афанасьев разговорился. Но говорить Иван Семенович мог только о своем фрегате. Многое наболело у него на сердце, и для очистки совести решил он посвятить высокое начальство в такие проблемы, о каких прежде Светлейший князь и слыхом не слыхивал.
        Для затравки он повел Потемкина к носу фрегата, задранному вверх, и сказал, что дерево бушприта до конца не просушено и оттого в скором времени может обломиться, а лисель-индигет здесь вообще сделан из ольхи, хотя лучший материал для него - дуб.
        Естественно, Светлейший ничего в этих объяснениях не понял, но изменился в лице. Его любимому детищу грозили какие-то напасти, а он и не подозревал о них. Афанасьев, довольный произведенным эффектом, предложил князю подняться на палубу корабля. Анастасия вместе с адъютантом Михаилом Мещерским осталась на стапеле.
        Сначала они увидели Афанасьева и Светлейшего у фальшборта. Там корабельный мастер, показывая, как ненадежно прибит планширь, оторвал эту широкую деревянную рейку от основания с помощью молотка и долота. Затем собеседники мелькнули у шеста, заменяющего грот-мачту, и наконец появились на кормовом балконе, где главный строитель, пиная ногой резные балясины и заглядывая в глаза губернатору Новороссийской и Азовской губерний, продолжал рассказывать что-то очень страшное.
        Ожидание затягивалось. Князь Мещерский, как человек светский, первым нарушил молчание:
        - Вам нравится корабль?
        - Он красивый, - сказала Анастасия.
        - Легко представить себе его плавание по морю, не так ли? А вы бы отправились в путешествие на фрегате?
        - Конечно.
        - Я читал ваше новое прошение о пенсионе, которое теперь у Светлейшего. Неужели вы действительно были на поле боя?
        - Конечно. Была.
        - И не боялись?
        - Тогда я не думала, что меня могут убить. Я хотела помочь мужу и его славным гренадерам…
        Потемкин сошел с корабля мрачнее тучи. К тому же, взбираясь на главную палубу, он сильно ударился ногой о ступеньку трапа, которой не заметил из-за скудного освещения в трюме. Тут Афанасьев и подал ему свой рапорт о дополнительной закупке позолоты на четыреста пятьдесят рублей и семьдесят с половиной копеек.
        - Отправьте в мою канцелярию, - сухо сказал Светлейший.
        - Ваше высокопревосходительство! Сие никак невозможно. Позолота нужна нам завтра.
        - О чем вы раньше думали?
        - Позвольте, ведь я не знал, что будет торжественная церемония. Носовую фигуру только в один слой прошли, а украшения на корме даже и не красили.
        Потемкин взял у адъютанта карандаш, черкнул на бумаге: «Разреш. Кн. Потемк.», - и сказал Афанасьеву:
        - Если утопите фрегат, то пойдете в Сибирь. В кандалах.
        На эти слова корабельный мастер не обратил никакого внимания. Он медленно перечитал рапорт и резолюцию на нем, затем свернул бумагу в трубку и засунул ее за обшлаг своего потертого форменного кафтана.
        - Вы слышали? - спросил Потемкин.
        - Никуда я не пойду! - довольно грубо ответил Светлейшему Афанасьев. - Этой посудине плавать лет двадцать.
        - Так какого рожна… - заговорил князь в сильнейшем раздражении.
        - Весьма приятно было познакомиться! - Корабельный мастер галантно поклонился Анастасии, потом повернулся к Потемкину. - Честь имею, ваше высокопревосходительство…
        Он нахлобучил на голову треуголку и гордо пошел прочь. Каблуки его громко стучали по деревянному настилу, полы кафтана, явно ему широкого, развевались, косичка с черной лентой покачивалась на спине в такт шагам…
        Ужин в тот день был сервирован в большой гостиной. За длинным овальным столом они сидели вдвоем. Лакеи бесшумно подавали блюда, разливали вино, меняли тарелки. Анастасия пыталась развлечь Светлейшего разговором. Он отвечал ей односложно. Понемногу она начинала понимать душу своего возлюбленного.
        Страх мог подступить к этому могучему человеку неожиданно и сразу лишить его уверенности в себе, столь необходимой для дела. Подумаешь, какой-то там Афанасьев, корабельный мастер из Петербурга, знаток бушпритов, лисель-индигетов, планширей, деревянных бимсов, железных гаков, круглых транцев, всяких прочих крамболов, книц, килей и других неведомых Потемкину предметов…
        Молодой лакей, неловко повернувшись с подносом, уставленным креманками с мороженым, бокалами с оранжадом и вазочками с бисквитами, опрокинул один бокал прямо на рукав княжеского бархатного кафтана. Светлейший вздрогнул.
        - Что ты наделал, скотина!!
        - Простите, ваша светлость! - Лакей побледнел, как смерть, и стал поспешно затирать салфеткой оранжевое пятно на синем бархате княжеской одежды.
        - Пошел вон!
        Потемкин стукнул кулаком по столу, и вся посуда на нем со звоном подпрыгнула. Возможно, он ударил бы лакея. Возможно, опрокинул бы весь поднос на пол. Возможно, выбежал бы из комнаты со страшными ругательствами. Но Анастасия, встав из-за стола, положила руки ему на плечи.
        - Сударыня!.. - прорычал он, смолк на минуту и потом добавил тихо: - Сегодня вы ночуете здесь…
        Это днем мысли Потемкина об Анастасии были грубы и тяжелы, как камни. Он думал иногда, что, наверное, она - настоящая кокетка, коли умеет так распалять его. В то же время вдова подполковника Аржанова по своему облику и манере поведения вне спальни вовсе не походила на женщин подобного рода, а их он знавал немало. Ночью, если Анастасия оставалась у него, никаких мыслей не возникало вообще. Она волновала его по-прежнему. Стоило ему увидеть ее прекрасное тело, почувствовать ее объятия, как он забывал обо всех своих логических построениях. Неостудимый жар охватывал его. Он точно падал в огромный костер, стонал и просил ее: «Давай! Давай же!»
        Совсем не была она опытна в этом деле. Однако каждая ночь с ним давала ей такие незабываемые ощущения, что днем Анастасия невольно краснела, вспоминая о них. При свете солнца, в окружении других людей их страстные любовные игры казались ей предосудительными, аморальными, невозможными. «Больше никогда!» - говорила она себе. Но наставало новое свидание. Она видела, как Потемкин рывком сдергивает с крутых плеч белую батистовую рубаху и, обнаженный, подходит к ней. Она тут же забывала про дневные клятвы и в этом забвении счастливо жила до следующего рассвета.
        Так пришло новое утро. Утомленная, она лежала рядом с ним на боку и разглядывала его орлиный профиль: высокий лоб, нос, крупные губы, тяжеловатый подбородок. Светлейший обнял ее, вздохнул и грустно улыбнулся.
        - Что тревожит тебя? - спросила Анастасия.
        - Послезавтра - трудный день.
        - Фрегат?
        - Я никогда еще не спускал на воду корабли.
        - Все будет хорошо.
        - Любая неудача, пусть самая маленькая, неимоверно огорчит императрицу, - сказал Потемкин, и интонация его была какой-то необычной. Слово «императрица» он произнес с придыханием, точно рассказывал ей о близкой, но сверхъестественной силе.
        Для нее это слово почти ничего не значило. Конечно, она знала, что сейчас на российском престоле находится Екатерина II, урожденная принцесса София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, супруга безвременно скончавшегося от желудочных колик императора Петра III. Однако, как выглядит царица, каким характером обладает, что может ей понравиться, а что - огорчить, об этом Анастасия не задумывалась. Екатерина Алексеевна существовала для нее только как символ государственной власти. Но сейчас она поняла, что Светлейший имеет в виду и самодержавную правительницу, и живого, хорошо знакомого ему человека.
        - Хочешь, я буду с тобой? - спросила она.
        - Да. Я уже решил это. Надень на праздник свое новое платье из парчи.
        - Оно еще не готово.
        - Тогда то, изумрудное, в котором ты была у Фалеева.
        - Нельзя. Оно - вечернее.
        - А если сверху турецкую шаль? - предложил князь.
        - У меня нет турецкой шали, - спокойно сказала Анастасия. - Это слишком дорогая вещь.
        - Дорогая?! - изумился Потемкин.
        К ней он повернулся так быстро и резко, что она даже вскрикнула от неожиданности. Светлейший могучим телом прижал Анастасию к подушкам, крепко обхватил ее запястья.
        - Почему ты ничего не просишь у меня? - сурово задал он вопрос и заглянул в ее светло-серые глаза. - Почему? Ничего и никогда… Что за глупость - турецкая шаль! Небоись, у Попандопулоса их штук сто, не менее. Возьми любую и счет отправь ко мне…
        - Это абсолютно излишне, милый. - Анастасия так же прямо и без улыбки посмотрела на Светлейшего. - Я ведь уже попросила. Я подала тебе прошение. Мне нужна пенсия за мужа. А еще Бурнашов обещал императорский рескрипт о его подвиге…


        Как бы ни чувствовал себя Потемкин, как бы ни был он занят, но, находясь в Херсоне, он всегда являлся на воскресную службу в городской собор. Вместе с ним там должны были находиться все чиновники его штаб-квартиры и городской управы…
        Офицеры полков, расквартированных в городе, все инженеры и мастера Адмиралтейства, арсенала, оружейных мастерских, а также прочие должностные лица, женатые - обязательно с женами.
        В храме яркие женские городские туалеты, шали и шляпки преобладали над скромными зелеными мундирами офицеров и чиновников, сообщая церковной службе настроение праздника. На вход в собор пригласительных билетов не требовалось. Караул солдат Орловского пехотного полка лишь провожал пристальными взглядами нарядно одетых прихожан.
        Анастасия чуть не опоздала. А все из-за прихоти Светлейшего. Сопровождать ее должен был Михаил Мещерский. Он явился к ней с большим пакетом. В нем находилась роскошная темно-зеленая турецкая шаль с алыми розами на углах и густой бахромой по краям. Молодой офицер передал ей устно нижайшую просьбу губернатора Новороссийской и Азовской губерний: надеть в церковь изумрудное платье вместе с его маленьким скромным подарком. Пришлось срочно переодеваться…
        Собор, весьма величественный снаружи, был мало украшен внутри. Но здесь хорошо пел церковный хор, о комплектовании которого князь позаботился лично. Настоятель собора молодой протоиерей Лука не так давно приехал из Санкт-Петербурга, но уже снискал известность как высокоученый клирик и превосходный оратор.
        Наконец пышный кортеж губернатора Новороссийской и Азовской губерний остановился у собора. Солдаты быстро раздвинули толпу. Под перезвон колоколов Светлейший со своей свитой прошел прямо к алтарю. Воскресная служба началась.
        Протоиерей Лука всегда тщательно готовился к воскресным проповедям. Он знал, что его главным слушателем будет князь Потемкин, человек, в богословии сведущий. В Московском университете Светлейший изучал богословие и за студенческую работу по этому предмету уже на первом курсе удостоился золотой медали. Кроме того, Лука был признателен губернатору за всемерную поддержку. Князь помог не только с церковным хором. Недавно он выделил большую сумму на наем бригады лучших, московских богомазов для росписи купола и стен собора. Потому сегодня, 10 сентября 1780 года, Лука решил посвятить проповедь Светлейшему. Для этого он избрал изречение из Иоиля, глава вторая, псалом 28-й, трактующий о сущности духа и плоти.
        - Тихим сладостным чувством изливается любовь матери на прильнувшего к ее груди ребенка, а страстные чувства супруга - на горячо любимую им жену… - Лука начал проповедь негромким голосом. В храме, чья акустика была замечательной, этот тихий голос услышали все, даже толпящиеся у самых дверей. - Что же это есть, как не духовная энергия любви? Бог есть дух. Бог есть любовь, и излияние Духа Его есть излияние любви на все живущее. Любовь творит. Бесконечным потоком духовной энергии Божественной любви создана наша вселенная…
        Едва ли все присутствующие в храме понимали смысл ораторских приемов протоиерея. Но Лука и не стремился к этому. Он говорил и говорил, вовлекая слушателей в течение своей речи, как неопытных пловцов подхватывает и несет бурная река. Важно было подготовить финал проповеди, изложить его сильно и ясно.
        - Так же и пастырь, одушевленный Богом, приходит в сей мир, дабы преобразовать все вокруг себя, - после краткой паузы возвысил голос священник. - Немногие скажут ему: «Восстань и твори все сущее!» Многие будут хулить деяния его, станут против него, аки псы рыкающие. Грянет гром. Разверзнутся хляби небесные потоками черных вод. Ураганы придут с четырех концов света поколебать строение его. Глупцы тому возрадуются. Но будет он один крепок и смел, ибо сказано в Писании: «Излию от духа Моего на всякую плоть!..»
        Тишина в храме была такая, что казалось, будто две сотни собравшихся там людей перестали дышать и окаменели. Потемкин стер слезу со щеки. Сейчас молодой проповедник рассказал всем историю о нем самом. Рассказал образно, трактуя события как бы со стороны Господа Бога. Это было возвышенно и вместе с тем невероятно точно.
        Служка в черной рясе приблизился к Потемкину с подносом для сбора пожертвований. Князь размашисто перекрестился и положил на поднос полную горсть червонцев. Звон монет разорвал тишину в храме. Люди зашевелились, зашептались. Светлейший повернулся и пошел к выходу.
        Толпа расступилась перед ним. Офицеры и чиновники склонили головы. Дамы присели в глубоком реверансе. У правого притвора князь чуть замедлил шаг. Анастасия точно так же, как все другие, приветствовала его. Они обменялись короткими взглядами, и в этот миг все, кто шел в свите Потемкина, тоже посмотрели на нее.
        Но ее лицо было задумчиво и печально. Она находилась под впечатлением проповеди. Она поняла ее сокровенный смысл.
        Дорога от городского собора до верфи была недлинная. По пути к княжеской карете с эскортом из солдат Новотроицкого кирасирского полка, в котором Светлейший был шефом, присоединился живописный отряд восточных всадников в темно-синих кафтанах и цветных чалмах, навернутых на черные каракулевые татарские шапки. Они сопровождали послов хана Шахин-Гирея.
        На единственном повороте этой дороги вся кавалькада замедлила движение. Потемкин, бросив взгляд в окно, за фигурами своих кирасир увидел близко экипаж с большими колесами и различил за занавеской профиль Али-Мехмет-мурзы, лучшего крымско-татарского дипломата, твердо выступавшего за сближение с Россией. Князъ впервые познакомился с ним в июле 1777 года, когда Екатерина II принимала в Зимнем дворце ханских посланников. Екатерина Алексеевна выделила его среди прочих, назвав умным и здравомыслящим человеком, с которым можно вести плодотворные переговоры.
        В Херсон Али-Мехмет-мурза приехал первый раз. Потемкин желал, чтобы он увидел все, сделанное русскими. Он даже пригласил бы его - если б такое допускал дипломатический протокол - в православную церковь, где сегодня говорилось о Божественной энергии, что одушевляет наших людей, собравшихся жить в южной, ковыльной, веками лежавшей не тронутой степи, во исполнение их предыдущих бесед увидел бы крымчанин в церкви не только суровые лица солдат, но много женщин и детей. Не воевать пришли сюда русские, а осваивать пустынные земли, прокладывать дороги, строить города и верфи, учить кочевников земледелию и садоводству.
        Еще шесть лет назад, в июле 1774 года, при заключении Кучук-Кайнарджийского мирного договора с Османской империей, отдавшего России почти все Северное Причерноморье, здесь, на берегу Днепра, паслись только отары овец да скакали на своих низкорослых лошадках пастухи. Около трех столетий длилась власть над этим благодатным краем потомков воинов Чингисхана - крымских татар, - но ничего они в нем не изменили. Лишь в набегах своих грабили местные племена и уводили в рабство молодых мужчин и женщин.
        Теперь посреди дикой степи, рядом со старым земляным укреплением Александр-шанц, рос город с Адмиралтейством, арсеналом, мастерскими, крепостными сооружениями, улицами, площадями, парками. Впервые Светлейший князь приехал сюда в мае 1780 года. До его появления работы шли ни шатко ни валко. Но Потемкин придал им невероятное ускорение. Во-первых, он привез деньги - несколько миллионов рублей, выданных из казны на строительство города и крепости. Во-вторых, вместе с губернатором Новороссийской и Азовской губерний сюда прибыли примерно две тысячи рабочих разных специальностей: плотников, каменщиков, штукатуров, кровельщиков, кузнецов, корабельных мастеров. В-третьих, он начал переводить на квартирование в город-новостройку и его окрестности полки 4-й дивизии, и солдаты стали главной силой, занятой на тяжелых земляных и погрузочно-разгрузочных работах. К концу года здесь уже трудилось до семи тысяч человек.
        В 1780 году была полностью построена деревянная набережная с торговой пристанью в
25 верстах от устья Днепра. Постепенно вырисовывались контуры крепости, имевшей форму параллелограмма и достигавшей в размерах 90 квадратных десятин, внутри ее тянулись вдоль реки десять кварталов, пересекаемых довольно просторными улицами в десять саженей шириной [Чуть более 20 метров.] . Среди них выделялась средняя, перспектива которой с одной стороны замыкалась собором и площадью, с другой стороны - открывалась к заречным далям. Светлейший князь лично заложил два парка: один в городе, между крепостью и Греческим форштадтом, второй - на реке Веревчине, получивший название «Казенный сад»…
        Народу у верфи собралось огромное количество. Всем хотелось посмотреть на главное событие дня - спуск на воду фрегата. Но территория уже была оцеплена войсками. Солдаты из Азовского и Орловского пехотных полков стояли в парадных зеленых мундирах с красными лацканами и держали на плечах ружья с примкнутыми штыками. У шлагбаума несли караул гренадеры в высоких шапках с медными налобниками. Но у Мещерского, сопровождавшего Анастасию, был специальный билет. Унтер-офицер с черными нафабренными усами, торчащими, как пики, отсалютовал ему алебардой. По этому знаку солдаты подняли шлагбаум и пропустили экипаж с молодой женщиной и ее спутником-кирасиром на широкий корабельный двор.
        Теперь на верфи было тихо, вокруг стапелей все убрали, навели по земле разметку белой известью, за которую переходить запрещалось. Фрегат был не так уж и велик - всего 92 фута в длину [Примерно 30 метров.] , но классически пропорционален, его борта сияли свежей черной краской. По надводной части корпуса пролегала широкая белая полоса с красными крышками открытых пушечных портов. Носовая фигура, изображавшая женщину с распущенными длинными волосами и обнаженной грудью, покрашенная в золотой цвет, была очень эффектна. На крамболах на носу корабля уже висело два якоря. Однако ни пушек, ни мачт с реями и бегучим такелажем еще не было.
        Вместо мачт на палубе стояло три высоких флагштока, ветерок еле шевелил огромные полотнища флотских флагов. На первом - красный флаг с двумя крестами: белым прямым и наложенным на него косым голубым. На втором флагштоке - императорский корабельный штандарт: желтый с черным двуглавым орлом, держащим в когтях свитки морских карт. На третьем - белый флаг с перекрещенными голубыми якорями. Над кормой фрегата колыхался Андреевский стяг.
        Сверкая начищенными трубами, прибыл оркестр Орловского пехотного полка. Затем появилось духовенство в парадных, блистающих золотом ризах. Протоиерей Лука начал молебен, потом обошел весь стапель, окропляя фрегат святой водой.
        Решающая минута наступила. Потемкин поднялся на небольшую площадку, установленную у самого носа корабля. Ему подали ведерко с бутылкой шампанского во льду. Князь поднял бутылку вверх.
        - Согласно указу Ея Императорского Величества, - торжественно провозгласил он, - название оному фрегату дано «Флора», что есть имя прекраснейшей древнеримской богини. Посему я решил, что в путь по морям-океанам должна его отправить первая красавица здешних мест…
        Светлейший выдержал длинную паузу, оглядывая толпу и как бы ища в ней кого-то, вдруг он указал рукой в сторону Анастасии:
        - Например, вот эта милая дама! Вижу, что сходства с Флорой в ней есть немало!
        Не успела Анастасия опомниться, как солдаты подхватили ее под руки и поставили на помост рядом с князем. Светлейший передал ей бутылку. Нос фрегата был совсем близко. Анастасия попала бутылкой прямо в форштевень. Зазвенели осколки, пятно белой пены расползлось по дереву.
        Больше всех этой минуты ждал Иван Афанасьев. В новом, ни разу не надеванном кафтане, в шляпе, в белых перчатках, корабельный мастер стоял у задержников вместе с двумя здоровенными мужиками, которые сжимали в руках топоры. Осколки бутылки осыпались на мостки стапеля, прямо им под ноги. Совершенно спокойно и даже нарочито медленно Афанасьев перекрестился, незаметно для других сплюнув три раза через левое плечо, и скомандовал диким голосом:
        - Р-руби!
        Мужики дружно опустили свои топоры на канаты, удерживавшие стапельные тележки. Корабль вздрогнул, как живой, и пополз по стапелю вниз. Оркестр грянул марш «Гром победы, раздавайся!», взвод солдат Азовского полка, построенный поодаль, произвел залп из ружей. Движение фрегата все убыстрялось. Наконец корма его вошла в воду, взметнув фонтаны брызг. «Флора» выпрямилась и остановилась, гордо покачиваясь на глади залива. Свежий приморский ветер ударил в полотнища флагов и развернул их во всю ширь, заигрывая с ними. Оттого почудилось всем, что черный двуглавый орел взмахнул своими крылами над желтым безмолвием татарской степи.
        - Ура! - Потемкин сорвал с головы треуголку с пышным генеральским плюмажем.
        - Ура! - подхватили зрители у стапеля, рабочие в армяках, солдаты и матросы в форменных кафтанах, зеваки, усеявшие забор, деревья за ним и крыши соседних домов.



        Глава третья
        ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ОБЕД

        Анастасии казалось, что этот взгляд она ощущает сквозь ткань платья. Взгляды мужчины, думающего о ней сладострастно. Но кто это, она пока понять не могла. Напротив нее за столом сидели лишь послы крымского хана и их переводчик. Лица татар были непроницаемыми, а все внимание, казалось, сосредоточено на беседе со Светлейшим князем Потемкиным, которая протекала очень живо. Переводчик, занятый своей работой, не успевал не только оглядываться по сторонам, но даже есть и пить.
        Украдкой Анастасия все же рассматривала иностранцев. Али-Мехмет-мурза производил более приятное впечатление, чем его спутник Казы-Гирей. Холеное белое лицо мурзы со светло-карими глазами, немного полноватое, обрамленное короткой бородой, окрашенной в рыжий цвет хной, излучало покой и уверенность. Казы-Гирей, родственник хана, молодой человек, лет 23-25, смуглый, с жидкими усами, спускающимися к подбородку, держался напряженно. Он сжимал в кулаке то вилку, то нож и иногда озирался вокруг, словно зверь, загнанный охотниками в клетку.
        В связи со спуском корабля и приездом послов из Крыма губернатор Новороссийской и Азовской губерний замыслил грандиозный прием, на котором присутствовали не только высшие чины его администрации, но и начальники и инженеры с верфи. В большой гостиной с трудом разместили столы на пятьдесят человек. Их составили буквой «п», и верхняя, короткая часть этой «буквы» предназначалась исключительно для первых лиц.
        С тех пор как солдаты поставили Анастасию рядом со Светлейшим у фрегата, она не выходила из круга почетных гостей.
        Так устроил Потемкин. Спускаясь вниз с площадки, князь галантно предложил ей руку и проводил до своей кареты. Лакеям пришлось сначала подсадить на ступеньку ее, а потом уже губернатора Новороссийской и Азовской губерний. В карете они ехали вдвоем, но недолго. От верфи до княжеского дворца было минут двадцать езды хорошим галопом.
        Кучер гнал лошадей вскачь. С обеих сторон кареты, совсем близко к ней, иногда заглядывая в окна, скакали новотроицкие кирасиры в черных латах, с обнаженными палашами в руках. Стук копыт их могучих лошадей заглушал почти все звуки, и говорить было трудно. Возможно, потому любовники молчали. Анастасия, озадаченная всем происшедшим, размышляла. Князь смотрел в окно. Лишь когда карета развернулась у парадного входа его дворца, Потемкин поцеловал ей руку.
        - Не бойтесь, душа моя. Все идет прекрасно.
        Турецкую шаль и шляпу Анастасия отдала гардеробщице в дамской комнате. Тут во всей красе явилось ее платье из лионского шелка. Год назад его пошила портниха ее тетки, генеральши Шестаковой, и это, бесспорно, было одно из удачнейших творений скромной крепостной мастерицы. Правда, образцом послужило платье, заказанное самой генеральшей в 1775 году в Санкт-Петербурге во французском ателье месье Дамьена.
        Согласно моде того времени, туалет состоял из корсажа, юбки с фижмами и верхнего распашного платья, надеваемого на них. Особенно удался портнихе корсаж из шелка темно-изумрудного цвета. Обшитый лентами и кружевами, снабженный декоративной шнуровкой спереди и настоящей сзади, он так облегал и поддерживал грудь красавицы, что две прелестные выпуклости выступали из него совершенно округло.
        Широкая юбка из изумрудного же шелка прикреплялась к корсажу при помощи потайных пуговиц и петель. Верхнее платье светло-изумрудного цвета имело на полах широкую палевую отделку и узкие рукава длиной до локтя, с тройными оборками из тюля, тоже палевого оттенка. Перчатки к платью были палевыми, веер - из слегка окрашенных в желтое страусовых перьев.
        Среди гостей Светлейшего сегодня находились дамы, одетые гораздо богаче, чем Анастасия: в бархат и парчу, украшенные множеством драгоценностей. Их алмазные и жемчужные колье, ожерелья, диадемы в волосах, броши, браслеты на руках и перстни сверкали, подобно бликам солнца. У Анастасии был лишь овальный кулон из позолоченного серебра с небольшим изумрудом посредине.
        Но когда она вышла из дамской комнаты в просторный вестибюль, то стало ясно, что госпожа Аржанова затмевает всех своей природной грацией и красотой. Туалет, сделанный из не очень дорогих тканей, но с большим вкусом, замечательно оттенял ее нежную, матового оттенка кожу, серо-стальные глаза и светло-каштановые волосы, уложенные в высокую прическу и слегка напудренные. Потемкин тотчас пошел навстречу ей и подал руку, чтобы вести в большую гостиную к столу. Он улыбался, и Анастасия поняла, что ее возлюбленный чрезвычайно доволен.
        Они вошли в зал последними, и все гости, уже собравшиеся там, сразу сели за столы. Лакеи принялись за свою работу: наливать в бокалы вино, раскладывать по тарелкам кушанья, приносить из кухни все новые и новые блюда, дивно украшенные заморскими фруктами и овощами. Тихий гул голосов наполнил это помещение с высокими потолками и большими светлыми окнами.
        Следует заметить, нет ничего скучнее протокольных дипломатических обедов. Люди садятся за стол не для того, чтобы насладиться искусством поваров или дарами природы, красиво разложенными на вазах. Между переменами блюд да и во время приема пищи они обсуждают разные проблемы. Таких сегодня было три. Губернатор Новороссийской и Азовской губерний беседовал со своими восточными гостями, во-первых, о нынешних отношениях между тремя черноморскими державами: Россией, Турцией и Крымским ханством, во-вторых, о формах и методах поддержки, оказываемой правительством Екатерины II Шахин-Гирею. Третья тема, ради которой послы, собственно говоря, и приехали в Херсон, относилась к финансам. После переселения христиан из Крыма хан стал испытывать серьезные затруднения с наполнением своей казны. Теперь он просил Потемкина хоть в какой-то степени компенсировать эти потери.
        Ни малейшего касательства к жизни Анастасии эти темы не имели. Но она, сидя по левую руку от Светлейшего, поневоле очутилась в центре беседы и была вынуждена слушать всех ее участников. Насколько она могла понять, оба татарина говорили одно и то же. Упрямо и настырно они вели к одному: русские теперь должны, нет, просто обязаны предоставлять их Светлейшему хану больше финансовых средств. Потемкин же с ловкостью уходил от опреденного ответа, и Анастасия видела, что это ему удается безо всякого труда.
        Он прекрасно ориентировался в исторических фактах, в документах, принятых правительствами обеих стран, в суждениях дипломатов и иных важных лиц, причастных к решению данного вопроса. Он говорил свободно и увлеченно. Его блестящая эрудиция, его полемические приемы завораживали. Анастасии открылась новая черта в характере возлюбленного, и теперь она слушала его, затаив дыхание.
        Конечно, все дело было в турках.
        Это они, сначала подписав мирный Кучук-Кайнарджийский договор, потом вознамерились аннулировать две его важнейшие статьи: о независимости крымско-татарского государства и о передаче России своих крепостей Керчь, Еникале, Кинбурн. Естественно, что русские им отказали. Но выступить против неверных открыто, вновь встретиться с ними на полях сражений османы уже не решались. Они предпочли другую тактику и начали войну тайную, подпольную: с заговорами, мятежами, подкупами, шантажом, убийствами из-за угла.
        В Стамбуле жили люди, отлично освоившие это ремесло. Они имели богатый опыт, накопленный в операциях подобного рода в Болгарии, Греции, Сербии, Египте, на Ионических островах. Султан Абдул-Гамид вполне доверял этим истинным воинам Аллаха, настоящим борцам за веру. Великий визирь Челеби-Мехмет-паша обеспечил им достойную материальную поддержку. Главный муфтий день и ночь молился за них в мечети Айя-София. Вроде бы турки все предусмотрели и все исполнили правильно. Только почему-то в Крыму у этих людей на сей раз ничего не вышло.
        Например, хан Девлет-Гирей после продолжительной беседы с посланцем султана немедленно выразил желание перейти обратно под протекторат Османской империи. Однако даже не все мурахасы, то есть члены ханского Дивана, с ним согласились, не говоря уже о беях и мурзах. Не послушав никого, Девлет-Гирей собрал войско и пошел с ним к Перекопу, навстречу русским, весной 1777 года. В первом же столкновении крымские воины бросили своего повелителя и преспокойно разъехались по домам.
        Зато спустя две недели, собравшись в Бахчи-сарае, они радостно приветствовали бывшего при Девлет-Гирее калга-султаном, или наследником престола, молодого Шахин-Гирея. Они сразу и единодушно избрали его новым ханом и принесли ему присягу как самодержцу, наделенному неограниченными правами. Россия тотчас признала Шахин-Гирея. Турция не сделала этого.
        Султан послал к берегам полуострова многочисленный флот с морской пехотой. Русские, применив особую систему обороны, не допустили высадки османского десанта. Без единого выстрела они отстояли Крым, и заинтересованным наблюдателям в Европе прямо-таки нечего было сказать о нарушении неотъемлемых прав и свобод несчастных мусульман.
        В октябре 1777 года профессионалы из Стамбула наконец доказали, что не даром едят свой хлеб: в Бахчи-сарае вспыхнул протурецкий мятеж. Но уничтожить Шахин-Гирея заговорщики не сумели, он ускользнул от них. Население, зная, что законно избранный хан жив, в массе своей к мятежу не присоединилось. Через три месяца зачинщики его бежали на кораблях к себе на родину.
        Мир и покой восстановились в крымско-татарском государстве. Стахеев, посол России в Оттоманской Порте, удвоил усилия, а также суммы, раздаваемые сановникам при дворе султана. Абдул-Гамид признал правительство Шахин-Гирея. Русский корпус был выведен из Крыма, но на всякий случай расположился недалеко. Хан представил императрице детально разработанный им план реформ. Царица одобрила этот документ, потому что он во многом напоминал ей замыслы преобразователя России Петра Великого.
        Разумеется, Потемкин читал проект Шахин-Гирея и знал, о чем он трактует. Похоже, Али-Мехмет-мурза тоже был в курсе. Лишь Казы-Гирей как-то оживился. Он даже заерзал на месте и витиевато заговорил о выполнении неких особых пунктов, которые имелись в этом плане. Он попросил еще раз огласить их.
        Воцарилась длинная пауза.
        Анастасия быстро подняла глаза и нечаянно встретилась взглядом с Али-Мехмет-мурзой. Этот взгляд сказал ей многое. Затем ей почудилось, будто крымский посол смутился. Он отвернулся от нее, что-то сказав Казы-Гирею по-татарски. Родственник хана отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, и задал новый вопрос Светлейшему. Теперь в нем прозвучало слово «деньги».
        Да, деньги. Золотые рубли, которые императрица обещала молодому реформатору. Она на собственном опыте убедилась в том, что никакие благие намерения правителя не завоюют умы и души подданных, если у него не будет нужной суммы. А перемены в жизни государства стоят дорого, очень дорого. И платить должен тот, кто их затевает.
        Потому превосходного качества российские червонцы, отчеканенные в Санкт-Петербурге, имеющие в своем составе до 98 процентов благородного металла и украшенные профилем Екатерины Алексеевны, были уложены слоями через деревянные перегородки в квадратные ящики. Их обшили дерюгой и запечатали красными сургучными печатями. По зимней дороге в феврале 1778 года они отправились с севера империи на юг. Сопровождал санный поезд полуэскадрон драгун с офицером, коему одному был известен секрет груза.
        - Сто пятьдесят тысяч рублей, - после долгого молчания сказал Казы-Гирею губернатор Новороссийской и Азовской губерний.
        - C‘ est ainsi en effet?! [- Это действительно так?!] - в сильнейшем волнении воскликнула Анастасия и тут же испуганно прикрыла рот рукой.
        - Oui, bien sur, ma amie [- Да, конечно, мой друг (фр.).] , - невозмутимо ответил ей Потемкин.
        Теперь Казы-Гирей пристально посмотрел на нее. Темно-карие его глаза казались черными. Тонкое пламя свечи на мгновение отразилось в них и исчезло. На скулах молодого татарина заиграли желваки. «Неужели это он так смотрел на меня?» - подумала Анастасия.
        По знаку Светлейшего все поднялись со своих мест. Обед закончился. Лакеи начали отставлять стулья с высокими спинками, помогая гостям выйти из-за стола. Анастасия услышала, что князь приглашает крымчан продолжить беседу в неофициальной обстановке и перейти в его кабинет, называемый «турецким». Татары согласились.
        Потемкин подал Анастасии руку. Она думала, что он сейчас отведет ее к дамской комнате, где она оденется и потом уедет домой, наверное, в сопровождении поручика Мещерского. Но Светлейший направился совсем в другую сторону, и вскоре они очутились в его кабинете.
        - Наши крымские гости понравились вам? - спросил князь.
        - Странные люди, - ответила она задумчиво.
        - Обычные мусульмане, - сказал Светлейший. - Просто вы никогда не встречались с ними ранее. Вы не знаете их веры, их повседневной жизни, их традиций и нравов.
        - Почему же? - не согласилась она. - Я видела мусульман. Сначала они скакали в атаку на батальонное каре моего мужа. Потом обратились в бегство. Потом бросали оружие и сдавались в плен. Потом просили у нас хлеб и воду.
        - Вы давали?
        - Да. Господь всем нам завещал проявлять милосердие к падшим.
        - Тогда проявите милосердие еще раз.
        - В нем кто-то нуждается?
        - Вы произвели неизгладимое впечатление на моих восточных собеседников.
        - Ну и что?
        - Отдаю должное вашей привлекательности… - Он поклонился. - И все больше восхищаюсь вами.
        - А дальше? - спокойно спросила она.
        Светлейший помедлил.
        - Хотите принять участие в следующем эпизоде нашего праздника? Если вы согласитесь, это будет интересная игра.
        - Сомневаюсь, что ваши действия, - причем любые! - можно назвать этим словом. - Анастасия усмехнулась.
        - Хорошо, душа моя. Буду откровенен с вами. Сейчас я задумал один экспромт. Я не планировал его. Подсказала ситуация на обеде. Было в их поведении такое… такое… - Князь озадаченно потер подбородок и зашагал по кабинету от окна к двери. - Такое, душа моя, что вызывает у меня недоверие или даже подозрение. Али-Мехмет-мурза более-менее ясен. С ним уже работали. Хотя я бы никогда не поручился ни за одного татарина. А Казы-Гирей… Совершенно новый персонаж. Где он обретался ранее? Почему Шахин-Гирей вдруг отправил его сюда, на переговоры?
        - Вы думаете, я смогу найти ответ на такой вопрос? - Анастасия наблюдала за передвижениями Светлейшего.
        - Будет лучше, любезная Анастасия Петровна, если они сами ответят. Им надо только немного помочь в этом щекотливом деле…
        Губернатор Новороссийской и Азовской губерний снова приблизился к Анастасии и взглянул на нее испытующе. Пусть эта женщина появилась тут недавно. Но она безумно влекла его к себе. Не только молодостью и красотой, но и сильным характером, не по-дамски здравым рассудком. Бесспорно, была в ней какая-то особоя струнка. Отсутствие страха, что ли. А может быть, страсть к приключениям. Он понимал ее очень хорошо и почти не сомневался в том, что она примет его предложение…
        Когда шло строительство дворца, Потемкину пришла в голову идея: сделать в нем особую комнату. В ней находились потайной ход с дверью, имеющей вид обычной дверцы платяного шкафа, и ниша, прикрытая большим и толстым хорассанским ковром с проделанными в нем отверстиями для подслушивания и визуального наблюдения. Комната получила название «турецкий кабинет», потому что ее интерьер оформили в восточном стиле. Только низкие диваны вдоль стен, ковер на полу и маленький столик. Еще Светлейший заказал для нее в Стамбуле два кальяна, очень дорогих и красивых.
        За комнатой следил слуга - турок Ибрагим, попавший в плен к русским после сражения при Кагуле в 1770 году. Подобно слугам турецкого султана, выполняющим его специальные поручения, вроде удушения шнурками прямо в покоях дворца людей, вызвавших гнев их повелителя, Ибрагим был немым. Потому никто не знал, что по приказу своего хозяина он смешивает табаки - черный иранский и фруктовый турецкий - с гашишем.
        Сегодня Ибрагиму слишком поздно сказали, что в «турецком кабинете» будут гости. Один кальян - для Потемкина - с рубиновым мундштуком был у него готов давно. Но второй кальян - для гостей - с двумя изумрудными мундштуками требовал особой заботы. Ибрагим торопливо достал кисет с табаком, пропитанным яблочным соком, торопливо наполнил им глиняную табачную чашечку на верхушке кальяна, торопливо отсыпал туда белый порошок из заветной коробочки.
        В следующую минуту ему показалось, что доза велика. Но времени на исправление не оставалось. Турок перемешал смесь, прикрыл табачную чашечку крышкой с отверстиями, положил сверху древесный уголь, смоченный в селитре. Затем поджег его с помощью длинного прутика и сделал пробную затяжку.
        Потемкин, одетый в восточный парчовый халат с дивной вышивкой на груди, выполненной золотыми нитями, блестками и стразами, уже входил в кабинет. Ибрагим, низко поклонившись хозяину, показал головой на кальян для гостей и попытался жестами все объяснить, но Светлейший, озабоченный предстоящей беседой, лишь махнул рукой: быстрее уходи!
        Явились крымские гости с переводчиком. Губернатор, надевший восточную одежду, кабинет, имеющий такое убранство, и раскуренные кальяны произвели на них приятное впечатление. По приглашению князя они возлегли на диваны. Потемкин придвинул к ним кальян с изумрудными мундштуками, а сам взял рубиновый. Завязалась непринужденная беседа. Обсуждали спуск на воду фрегата «Флора». Али-Мехмет-мурза интересовался техническими характеристиками корабля. Казы-Гирей сказал, что фрегат хорош, но надо не менее трех-четырех таких кораблей, чтобы обезопасить берега Крыма от крейсирования турецких военных парусников.
        Вдруг дверь кабинета широко распахнулась. В комнату вошла Анастасия. В руках она держала маленький золотой поднос с тремя золотыми же чашечками. За ней следовал лакей. Он нес поднос гораздо большего размера с кофейником, молочником, сахарницей и блюдом восточных сладостей. Это явление так ошеломило Али-Мехмет-мурзу, что он уронил на пол длинный чубук кальяна и сильно закашлялся дымом.
        - Что с вами, достопочтенный мурза? - спросил его князь.
        - Сердце мое тает при виде красоты, - ответил посол, наблюдая, как Анастасия с помощью лакея наполняет чашки густым и ароматным напитком.
        - Гостям мы рады… - Она подошла к Али-Мехмет-мурзе.
        Подавая ему кофе, Анастасия наклонилась очень низко. Татарин впился взглядом в глубокий вырез ее платья. Он мечтал увидеть это и наконец увидел. В легкой полутени грудь красавицы обрисовывалась почти полностью.
        - Шайтан! - пробормотал Али-Мехмет-мурза, забыв о кофе.
        - Возьмите вашу чашку, - напомнил ему Потемкин.
        С таким же поклоном Анастасия подала кофе и Казы-Гирею. Она даже задержалась около него подольше. Двоюродный брат хана, конечно, бросил взгляд за вырез ее платья, но тотчас отвел глаза. Злая усмешка искривила его губы. Вообще отвернувшись в сторону от русской красавицы, он пробормотал сквозь зубы: «Сагъ олунъыз!» [Спасибо! (тюрк. - тат.)] Когда она уходила от него, то снова почувствовала тот особый взгляд, что не давал ей покоя на дипломатическом обеде. «Значит, это все-таки был он!» - решила Анастасия.
        Дождавшись, пока она вместе с лакеем покинет комнату, Потемкин перешел к конфиденциальной беседе. Его волновали нынешние отношения в многочисленном семействе Гиреев. Русским, в частности, было известно, что против молодого хана интригуют его братья: Арслан-Гирей, предводитель ногайской орды, и Бахадыр-Гирей, обретающийся на Тамани. Еще один его родственник - сын хана Крым-Гирея, предводитель абазинской орды Мехмет-Гирей, тоже не скрывал своих враждебных намерений.
        Спору нет, все они могли претендовать на престол в Крымском ханстве. Но русские уже сделали ставку на Шахин-Гирея, уже вложили в этот проект большие средства и пока не видели необходимости заменять главную фигуру.
        Хотя этот выбор, скорее, был случайным, чем целенаправленным, заранее определенным. Просто в августе 1771 года тогдашний правитель Крыма Сахиб-Гирей отправил в Санкт-Петербург посольство. Оно должно было передать императрице лист с присягой, подписанной ста десятью беями и мурзами, и грамоту об избрании Сахиб-Гирея ханом. Руководил посольством именно Шахин-Гирей, младший брат хана, недавно получивший титул калги-султана.
        Первая сугубо официальная аудиенция проходила в тронном зале Зимнего дворца. Русские и татары целый месяц согласовывали ее церемониал. Двадцатипятилетний калга-султан хотел войти в зал, не снимая своей крымской черно-каракулевой шапки.
        Это было совершенно против правил, установленных российским императорским двором для дипломатических представителей такого ранга. Но в конце концов императрица согласилась. Шахин-Гирей вошел в зал в шапке, вручил ей подписной лист и грамоту, произнес речь и выслушал ответ на нее, текст которого посланцы хана получили заранее.
        А дальше все вышло совсем не по протоколу.
        Шахин-Гирей понравился Екатерине Алексеевне. Она угадала в нем человека пытливого ума, глубоких знаний и высоких культурных запросов. Он действительно свободно владел греческим и итальянским языками, знал европейскую живопись и литературу, сам писал стихи.
        Удивленная такими талантами пришельца из обширных причерноморских степей, она написала Вольтеру: «У нас в настоящее время находится паша султан, брат независимого хана крымского… Крымский дофин - самый любезный татарин, он хорош собою, умен, образован не по-татарски, хочет все видеть и все знать… Все тут полюбили его…»
        Под словом «все» императрица в первую очередь подразумевала себя. Она приглашала Шахин-Гирея на военные маневры и парады, на спектакли придворного театра и балы, возила в Адмиралтейство, на фабрику фарфора, железоделательный завод и даже в Смольный институт благородных девиц, чтобы похвастаться успехами женского образования в России.
        Переполненный новыми необычными впечатлениями, кал-га-султан теперь охотно являлся на неофициальные аудиенции, например, в Царское Село. Здесь в уютном кабинете, сидя у камина, Екатерина благосклонно внимала речам Шахин-Гирея. Он говорил все то, что она хотела слышать. Он пылко обличал средневековые нравы при дворе Сахиб-Гирея, шутил над азиатскими обычаями крымско-татарского народа и строил планы грандиозных преобразований в своей родной стране. Дело было за малым. Следовало лишь возвести его на трон вместо старшего брата, и так Россия получила бы новое, по-европейски устроенное государство, настоящий форпост на Юге, важный для ее извечной борьбы с турками.
        Только министр иностранных дел канцлер Панин был недоволен затянувшимся пребыванием калги-султана в Северной Пальмире. Его люди следили за татарским принцем и доносили весьма неприятные вещи. Молодой татарин, легко приобретя столичный лоск, вел жизнь великосветского франта, то есть играл в карты, кутил, приобретал предметы роскоши и входил в большие долги. Панин составил для царицы подробнейший доклад, в коем перечислил прегрешения Шахин-Гирея. Екатерина Алексеевна его прочитала. Она пригласила на беседу своего любимца и по-матерински снисходительно пожурила его. А Панину приказала заплатить за него долги из бюджета Иностранной коллегии. Первый раз - пять тысяч рублей. Второй раз - десять тысяч рублей.
        Продолжая изучать Россию и развлекаться в Петербурге, Шахин-Гирей вскоре заложил купцу Лазареву подарки императрицы - бриллиантовый перстень и золотую табакерку с ее портретом. Тут уж царица сама внесла восемь с половиной рублей за оба предмета и вернула их крымскому гостю с дружеским увещеванием.
        Избранный в 1777 году ханом, Шахин-Гирей перешел из-под опеки Панина под опеку Потемкина, и крымские дела тотчас превратились в головную боль для губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Ведь не благоустроенная, спокойно живущая под сенью справедливых законов страна досталась в управление знатоку итальянской и персидской поэзии, а взбудораженное государство, подошедшее к новой вехе своей истории. Патриархально-феодальные отношения вместе с полуколониальной зависимостью от Турции окончательно уходили в прошлое. Им на смену должны были явиться другие.
        В сущности, это была революция.
        Но железной воли революционного лидера, бешеного напора человека, решившего перевернуть весь мир, когорты верных соратников, одержимых одной с ним идеей, молчаливой поддержки народа - вот чего не хватало Шахин-Гирею. Слишком долго он жил вдали от родной страны, слишком плохо знал ее людей. Он привык всегда быть одиноким, не зная ни преданных друзей, ни яростных врагов. Потому теперь, очутившись на вершине власти, у всех на виду, сделался страшно уязвимым.
        Вынужденный охранять молодого хана, Потемкин присматривался ко всему, что вокруг него происходило. Тема внутренней безопасности ханства всплыла и в этом разговоре. Али-Мехмет-мурза сообщил князю, что в последнее время наблюдается прямо-таки повальное нашествие на полуостров всевозможных коммерсантов из Стамбула и уследить за ними за всеми нет никакой возможности. Кроме того, у многих чиновников ханской администрации объявились вдруг щедрые родственники в Турции, приславшие им богатые подарки.
        - Что же, по-вашему, мы должны делать? - сурово спросил его Светлейший.
        - Что делать? Пока не знаю, - пожал плечами посол. - Но сейчас хотелось бы выпить еще чашечку вашего изумительного кофе…
        Клубы дыма, пахнущего свежими яблоками, плавали в «турецком кабинете». В кальяне с изумрудными мундштуками табачная заправка подошла к концу. Вместе с ней крымские гости выкурили и весь гашиш. Потемкин с некоторой тревогой наблюдал за их поведением. Оно стало слишком странным. Блаженная улыбка бродила по лицу Али-Мехмет-мурзы. Он что-то бормотал себе под нос. Казы-Гирей, наоборот, стал еще мрачнее. Он сидел, как истукан, и глаза у него словно остекленели.
        - Вы говорили про турецких коммерсантов… - Потемкин наклонился к Али-Мехмет-мурзе.
        - Нет! - встрепенулся тот. - Я говорил о кофе. Так вот, сдается мне, что женщина научилась варить кофе в Турции. Во время моего последнего путешествия по Румелии я видел там таких красавиц. Их предки пришли с далекого севера. Потому они не похожи на тех наложниц, что турки обычно покупают на рынках Средиземноморья… Кстати, а сколько бы вы взяли за нее, князь?
        - Эта женщина не рабыня.
        - О, я знаю нынешние цены на Аврет-базаре! - погрозил ему пальцем татарин. - Больше тысячи пиастров никто за нее не даст. Но я предлагаю вам полторы. По дружбе.
        - Говорю вам, она не рабыня. Она принадлежит к знатному роду и совершенно свободна.
        Мурза рассмеялся.
        - Глупости! Она слишком хороша собой. Мужчины, как ахалтекинские жеребцы, будут биться за обладание ее прекрасным телом.
        - Кроме тела, у нее есть душа.
        Эти слова вывели крымского посла из состояния транса. Он посмотрел на Потемкина абсолютно трезвыми глазами.
        - Душа у женщины! - иронически повторил он. - После этого я скажу вам, князь, откровенно… Да вы просто… Вы просто поэт, князь!
        Казы-Гирей по-прежнему держал в руках изумрудный мундштук и слушал этот спор. Он как будто понемногу приходил в себя. Взор его беспокойно обращался то к Али-Мехмет-мурзе, то к Светлейшему. Несколько раз он собирался что-то сказать, да так и не вымолвил ни слова.
        Между тем спектакль с раздачей кофе по просьбе ханского посла был разыгран еще раз. Только кончился он не так, как предполагал губернатор Новороссийской и Азовской губерний. Когда Анастасия снова наклонилась к татарину, у того в руках оказался кожаный мешочек, туго набитый монетами. Не медля ни секунды, Али-Мехмет-мурза засунул его глубоко в вырез ее платья, угодив точно между двумя прелестными холмиками.
        Звук пощечины в «турецком кабинете» раздался громко, как удар бича. Крымчанин отшатнулся. Но это не спасло его от дальнейших действий разъяренной Анастасии. Три чашки с горячим кофе она очень ловко опрокинула прямо на его татарский кафтан. От неожиданности Али-Мехмет-мурза взвыл.
        Казы-Гирей, до сего момента сидевший неподвижно, точно изваяние, вдруг бесшумно бросился к Анастасии. В руке у него был зажат кинжал. Однако не тот кривой турецкий бебут, напоказ засунутый за складки шелкового пояса, а другой - тонкий трехгранный венецианский стилет, неведомо как очутившийся у родственника хана. Короткой прямой молнией он сверкнул в легком сумраке кабинета, но цели своей не достиг. Светлейший подставил Казы-Гирею ногу, и тот рухнул на пол. Огромной своей лапой Потемкин наступил на стилет, а молодого татарина поднял за шиворот, встряхнул и поставил рядом.
        Переводчик бился в двери и звал на помощь. Дюжие телохранители князя ворвались в кабинет. Али-Мехмет-мурза уже счищал кофейную гущу со своей одежды, Анастасия собирала чашки на поднос. Светлейший князь и двоюродный брат хана стояли, застыв в объятиях. С дикой ненавистью смотрели они друг на друга, но оба не говорили ни слова. Наконец Потемкин оттолкнул от себя крымчанина.
        - Это - случайность! - громко произнес он.
        Да, конечно, только случайность. Телохранители не успели увидеть кинжал, сейчас находящийся на полу, под башмаком Светлейшего. Едва ли заметил его и Али-Мехмет-мурза, занятый своей испорченной одеждой. Также не могла знать о броске с холодным оружием и Анастасия, ибо в тот миг стояла спиной к Казы-Гирею. А переводчик бежал к двери, испугавшись раньше всех.
        - Мне уйти, ваше высокопревосходительство? - спросила Анастасия.
        - Не надо, почему же, останьтесь… - с трудом подбирая слова, но без малейшего акцента заговорил по-русски Али-Мехмет-мурза. - Ваше присутствие на переговорах делает их… украшает их… придает им неизъяснимое очарование… Я многое готов сделать для России… Только под твердые гарантии…
        - Достопочтенный мурза! Весьма сожалею! - Светлейший смотрел на его кафтан с коричневыми пятнами и разводами.
        - Все это пустяки, любезный князь, - сказал ханский посол, и стало ясно, что ему ужасно жаль свою парадную одежду.
        - Мы убедились в одном. Никакие случайности не могут омрачить наших дружеских долговременных отношений! - с пафосом продолжал Потемкин.
        - Да, да, да… - кивал головой мурза.
        - Теперь же поменяемся кафтанами по древнему обычаю наших предков, чтобы до конца дней своих остаться верными кунаками…
        При этих словах губернатор Новороссийской и Азовской губерний снял свой великолепный парчовый халат с золотой вышивкой и с поклоном протянул его Али-Мехмет-мурзе, безмерно удивленному. Помедлив, крымчанин степенно и с достоинством принял дар. Телохранители, отойдя от Казы-Гирея, который, не в силах вымолвить ни слова, лишь хлопал глазами, помогли ханскому послу переодеться. Халат князя свободно облег его невысокую фигуру и спустился до пят. Али-Мехмет-мурза закатал рукава и погладил ладонями вышивку на груди.
        - Очень красиво…
        Потемкин натянул на себя кафтан мурзы. Он чуть не треснул по швам на плечах у Светлейшего. Новые кунаки трижды поцеловались и обнялись, потом низко поклонились и в самых изысканных выражениях пожелали друг другу здоровья и всяческого преуспеяния. На том конфиденциальная встреча полномочных представителей двух союзных государств и завершилась.
        Анастасия тоже хотела уехать. Но Светлейший удержал ее. Через весь опустевший дворец, через большую гостиную, где слуги гасили свечи на люстрах, через анфиладу комнат, уже затемненных, по узким лестницам и коридорам князь провел красавицу в свой кабинет, держа в руках шандал со свечами. Следом за ними шел лакей и нес вещи Анастасии - турецкую шаль, шляпку и сумочку. Потемкин притворил за лакеем дверь, поставил шандал на письменный стол, заваленный бумагами. Взяв еще два подсвечника, он по очереди зажег в них свечи. В кабинете стало заметно светлее.
        - Вы довольны, ваша светлость? - спросила Анастасия. - Вы этого добивались?
        - Ну, положим, были и неожиданности… - буркнул князь и выложил на стол венецианский стилет.
        - Ого! Интересная штука! - Анастасия протянула руку к кинжалу. От мужа ей досталась небольшая коллекция холодного оружия, и она кое-что понимала в нем.
        - Этот паршивец Казы-Гирей каким-то образом пронес его с собой на нашу встречу. Для чего, хотел бы я знать… А то, что он бросился к вам с кинжалом…
        - Я не заметила.
        - А никто не заметил. К счастью… Он держал его так… - Потемкин прижал кулак к боку и чуть наклонился. - Удар был бы совершенно незаметным и внезапным, однако смертельным, если бы попал в сердце. Этот прием придумали еще ассассины…
        - Ассассины?
        - Средневековая мусульманская секта. Они брали в бедных семьях мальчиков и растили из них наемных убийц-смерт-ников. Очень успешно, кстати. При помощи гашиша внушали мысль, что после убийства те попадут в рай, где им будут прислуживать прекрасные гурии-девственницы.
        - Вижу, что с вашими восточными друзьями нужно держать ухо востро.
        - Это точно. - Светлейший вздохнул. - Но ничего. Потихоньку мы к ним привыкнем… А вы - молодец. Совсем не растерялись. Особенно удался номер с опрокидыванием горячего кофе. Примите мои поздравления.
        Анастасия просияла.
        - Я старалась. Честно говоря, мне понравилась игра.
        - Правда? Очень рад, душа моя. Почему-то я сразу подумал, что вы - человек не робкого десятка.
        - Вы сказали комплимент?
        - Нет. Констатировал факт.
        - Тогда спасибо! - Анастасия церемонно поклонилась Светлейшему. - Но вообще-то я устала. Слишком много сюрпризов вы приготовили мне сегодня. Я хочу, чтобы этот длинный день наконец-то закончился…
        - Подождите… - Потемкин подошел к конторке, звякнул ключами и открыл маленький ящичек. - На память об этой истории я хочу вручить вам одну вещицу. Она идеально подойдет к этому изумрудному платью.
        - Зачем? - Анастасия пожала плечами. - По-моему, гонорар я уже получила.
        Она вытряхнула из кожаного мешочка Али-Мехмет-мурзы на стол монеты. Это были турецкие серебряные пиастры, числом 25 штук. Потемкин взял одну, подбросил на ладони, затем повернул аверсом к огню свечи, чтобы показать Анастасии надпись арабской вязью.
        - Произведено в Стамбуле, - сказал он. - Когда-то в них было много серебра. Но теперь у турок финансовый кризис. Они понижают курс, добавляя все больше олова…
        - Спокойной ночи, Григорий Александрович!
        - Минуту! - Светлейший приблизился к Анастасии и застегнул у нее на шее колье с крупными изумрудами и рубинами.
        - Что это? - Она коснулась рукой украшения, и острые грани драгоценных камней укололи ей пальцы.
        - Сувенир, - сказал он.
        В знак благодарности Анастасия поцеловала князя. Он обнял красавицу и долго не отпускал, осторожно касаясь губами ее шеи, обнаженных плеч и груди.
        - Не сегодня, - сказала она, освобождаясь от его объятий.
        - Завтра! - ответил Потемкин. - Послезавтра. И еще послезавтра…



        Глава четвертая
        ЗАВЕЩАНИЕ ПОДПОЛКОВНИКА АРЖАНОВА

        Пакет из плотной коричневой бумаги с сургучными печатями Ширванского пехотного полка в канцелярию Светлейшего доставили 22 сентября 1780 года. Коллежский советник Турчанинов поспешно вскрыл его и прежде всего прочитал письмо, адресованное ему лично.

«Милостивый государь мой Петр Иванович! - писал «однокорытник». - Я получил твое послание и тороплюсь на него отвечать, поскольку понимаю, что вопрос свой ты задал мне неспроста. Подполковник Андрей Александрович Аржанов действительно служил в моем полку. Был он из дворян Курской губернии Льговского уезда села Аржановка, в коем принадлежало ему 75 душ крепостных мужеска пола. Служить начал с пятнадцати лет, капралом в пехоте. Как дальнейшая его служба проистекала, ты можешь усмотреть из его формулярного списка от Генваря 1-го дня 1774 года, копию коего у сего прилагаю. От себя скажу, что военную службу Аржанов знал и любил. Однако карьера его как-то не складывалась. Заметь, что в чине премьер-майора он состоял тринадцать лет. Командир батальона он был хороший. Все и всегда у него было в отменном порядке, и солдаты его любили.
        О частной его жизни известно мне немного. Знаю только, что детей Аржанов не имел, зато три раза был женат. Первая его супруга умерла родами, произведя на свет мертвое же дитя. Со второй он развелся, застав ее дома с молодым любовником. Про третью его жену я могу рассказать тебе поболее, так как сие сватовство и венчание на моих глазах происходило. Ее зовут Анастасия Петровна, она из рода дворян Вершининых, что в Орловской губернии обитают. Однако росла и воспитывалась в доме своей тети по матери, генеральши Шестаковой. Собою хороша необыкновенно, по характеру весьма своенравна и, на беду свою, - совершенно без средств…»
        Тут Турчанинов отложил письмо в сторону. Он был несколько разочарован. Наблюдая события последних дней вокруг Светлейшего, он заподозрил происки разведки: то ли французской, то ли австрийской. Ведь не поедет же обыкновенная женщина на судоверфь.
        Чего она там не видела? Не сможет она, не ведая страха, разбивать бутылки о борт корабля. А какой ей интерес в скучном дипломатическом обеде, особенно - в беседе Потемкина с послами иностранного государства, которую она так внимательно слушала?
        Турчанинов много думал об этом. Он уже прикидывал в уме разные хитрые комбинации по разоблачению сероглазой красавицы и незаметному удалению ее из ближайшего окружения Светлейшего. Но пришло письмо, и все оказалось гораздо проще. Теперь следовало только терпеливо ждать, когда Потемкин сам отправит госпожу Аржанову восвояси.
        Коллежский советник пересмотрел другие документы, присланные ему «однокорытником». Кроме копии формулярного списка подполковника Аржанова, в пакете находилось еще три бумаги, заверенные полковой печатью. Это были: копия рапорта Бурнашова об участии Ширванского пехотного полка в сражении с турками при Козлуджн 9 июня 1774 года с подробным описанием действий второго батальона, которым командовал Аржанов, и подвига, совершенного им; копия списка убитых, раненых и пропавших без вести при Козлуджи, где Аржанов был показан умершим от ран 10 июня 1774 года; копия прошения его вдовы на имя императрицы о назначении ей пенсиона за погибшего мужа, датируемая 15 июня 1774 года.
        Управитель канцелярии открыл шкаф с особо важными бумагами и достал то прошение, которое госпожа Аржанова ныне подала князю. Они были написаны по-разному: одно - коротко и сухо, второе более пространно и эмоционально, но факты, изложенные в них, совпадали полностью.
        Турчанинов взял гусиное перо, обмакнул его в чернильницу, начертал на листе:
«Доклад о вдове подполковника. Ширванского пехотного полка госпоже Аржановой Анастасии Петровне, урожденной Вершининой, из дворян Орловской губернии». После этого он надолго задумался. Надо было сообразить, какие именно сведения и выводы хотел бы в данном случае получить Светлейший, ведь до сего времени ни одна из фавориток такого пристального внимания князя не удостаивалась.
        Потому свой доклад управитель канцелярии решил сделать в виде краткой справки с обзором документов, присланных Бурнашовым. По формулярному списку Аржанова, где она была поименована, он высчитал возраст красавицы - ей сейчас было полных 25 лет. Также он смог указать дату ее вступления в брак с подполковником - февраль
1772 года. К этому Турчанинов присовокупил сведения из частного письма к нему
«однокорытника» - про ее внешность, характер и финансовое положение, а также фразу, которая особенно его заинтересовала: «Госпожа Аржанова 9 июня 1774 года находилась на поле боя вместе с мужем, по собственной воле надев фартук санитара и оказывая помощь раненым содатам из батальона своего супруга. При внезапной атаке турецкой конницы на батальонное каре взяла фузею и встала во вторую шеренгу».
        Доклад был готов. Он занимал две страницы убористого текста. Турчанинов расписался, поставил дату, сложил все бумаги в пакет. Теперь поручение князя было выполнено с той тщательностью и аккуратностью, которые Светлейший всегда ценил в своем верном помощнике…
        Анастасия, утомленная разнообразными событиями 10 октября, всю ночь спала крепко, но под утро ей приснился странный сон. Сначала она услышала стук в дверь и вспомнила, что Андрей Александрович Аржанов никогда не входил в ее спальню без такого стука: громкого и короткого. Затем он сам явился перед нею, но в том виде, как это было в день их первой встречи в доме ее тети Ксении Константиновны Шестаковой, жены генерал-майора Федора Михайловича Шестакова, в тот год откомандированного в Крым.
        Аржанов был с уставной парадной прической: длинная коса, оплетенная лентой, и букли, завитые над ушами, напомаженные и обильно напудренные. Его форменный зеленый кафтан с красными обшлагами, лацканами и воротником украшали позолоченные пуговицы. По поясу на камзоле виднелся офицерский шарф из золотых нитей. Подполковник опирался на трость с костяным набалдашником. Для него это была не просто уставная, а сугубо ему нужная вещь, так как он прихрамывал на левую ногу из-за раны, полученной еще в 1761 году, при осаде прусской крепости Кольберг. Аржанов, глядя на Анастасию, достал свою табакерку, заложил в нос табак, чихнул и весело произнес:
        - А погода-то сегодня удивительная!..
        Анастасия открыла глаза. Никакого Аржанова, конечно, не было и в помине. Его бренное тело давно покоилось на русском воинском кладбище, устроенном на опушке Делиорманского леса, примерно в пяти верстах от города Козлуджи. Душа старого воина, по разумению Анастасии, пребывала в раю. Но иногда ей казалось, что покойный супруг безмолвной тенью следует за ней и хочет помочь, если дела вдруг приобретают оборот тревожный или неожиданный.


        Физического влечения к подполковнику Аржанову Анастасия никогда не испытывала. Но жизнь, прожитая им до их свадьбы, его характер, образование и воспитание не могли не внушать ей глубокого уважения. Потом, ближе познакомившись с подполковником, Анастасия стала жалеть своего супруга. Израненный в боях, в военных походах исходивший дороги Пруссии, Польши, Молдавии, всецело преданный службе, честный и мужественный человек, он, как ей думалось, мало был вознагражден в этом мире за все свои достоинства и добрые деяния.
        Ей не забыть тот ноябрьский день, когда штаб-офицеры Ширванского пехотного полка, прибывшего на зимние квартиры в Черниговскую губернию, впервые появились в доме генерал-майора Шестакова. Там как раз устраивали бал в честь именин ее тети. Полковник Бурнашов привез с собой полковой оркестр. Начались танцы до упаду. Анастасия веселилась больше всех, пока тетя не сказала ей, что один их важный гость скучает и надо, хотя бы из вежливости, поговорить с ним. Это был Аржанов. Он не играл в карты, не пил вина в буфете, а наблюдал за танцующими. Однако было видно, что ему ужасно хочется танцевать. С этим вопросом: почему он не танцует? - Анастасия, сопровождаемая Ксенией Константиновной, и подошла к подполковнику, опирающемуся на трость.
        Потом он стал ездить в дом Шестакова на правах знакомого и не с офицерами-ширванцами, а один, пока наконец в начале января 1772 года не сделал предложения руки и сердца юной племяннице генеральши. Ксения Константиновна не стала скрывать от подполковника истинного положения дел. Все приданое Анастасии заключалось в трех крепостных душах (семья ее горничной Глафиры), в двух сундуках с постельным и столовым бельем и в двух сундуках с полотном, холстами и кружевами. От себя госпожа Шестакова добавляла бедной родственнице на выход в замужество 500 рублей. Андрей Александрович улыбнулся и сказал, что этого ему вполне достаточно.
        На улаживание всяких формальностей ушел месяц. Писали отцу Анастасии, служившему в Москве, наводили справки о состоянии самого Аржанова, готовились к свадьбе, венчание происходило в храме Св. Николая-угодника, в деревне Крутогорки, принадлежавшей генерал-майору Шестакову. Посаженым отцом жениха выступал полковник Бурнашов, а посаженым отцом невесты - сосед Шестаковых по имению, отставной титулярный советник Пьянов.
        Никогда и никому не рассказывала Анастасия о том, что в первую брачную ночь Андрей Александрович к ней даже не прикоснулся. Когда в девятом часу вечера они покинули свадебный пир и удалились в спальню, то Аржанов помог ей раздеться до нижней рубашки из белого голландского полотна, а сам снял кафтан и камзол. Тут подполковник заметил, что юная его жена дрожит, как осиновый лист, и глаза у нее полны слез. Он сел на постель, попросил ее сесть рядом с ним, немного подумал и задал ей вопрос:
        - Вы знаете, что надо делать дальше?
        - Нет, - честно призналась она.
        - Вам никто не говорил об этом?
        - Только сейчас тетя мне сказала, что будет очень больно, но я должна все стерпеть и покориться вам…
        Из французских романов Анастасия, конечно, знала, что между женщиной и мужчиной в постели должно происходить нечто особенное и в этом проявляется любовь. Но воспитанная тетей в строгом, почти монашеском духе, она не осмеливалась размышлять на эту тему и тем более - узнавать подробности. Ксения Константиновна даже после сватовства Аржанова старалась не говорить об этом. Лишь однажды она вскользь заметила Анастасии, что дурное дело - нехитрое и с мужем та все узнает.
        Возможно, Аржанов догадался обо всем. Но он ничуть не рассердился. Как послушную девочку, он погладил Анастасию по светло-каштановым волосам и предложил… лечь спать, повернувшись спиной друг к другу. Кровать была просторной, одеяло - широким, а две большие подушки, туго набитые гусиным пухом, даже не соприкасались между собой.
        Зато утром Анастасия проснулась от того, что стало ей жарко. Оказывается, во сне она перекатилась на другую сторону кровати и теперь лежала под боком у мужа. Он увидел, что она не спит, стал поглаживать ей плечи, целовать шею, шептать какие-то смешные и нежные слова, щекотать за ухом. Началась веселая возня в постели. Анастасия вдруг очутилась под Аржановым, почувствовала силу его еще не старого тела. Вот тогда он впервые положил ладони ей на грудь…
        На другой день после свадьбы молодые уехали, так как Аржанов взял отпуск в полку на месяц. Из Крутогорки до Аржановки по зимнему тракту они добрались за четыре дня. Родовое гнездо встретило их деревянным барским домом на восемь комнат, скрипучими половицами, разбухшими дверями и старинным садом, занесенным по колено февральской метелью. Несмотря на снегопад, все местное население, включая малых детей, стариков и беременных женщин, высыпало на дорогу встречать своего барина, а молодой барыне поднесло хлеб-соль. То, чего так боялась Анастасия, произошло в русской бане, где они с Андреем Александровичем долго мылись после дороги. Разгоряченная его настойчивыми ласками, расслабленная от березового пара, она только застонала, потому что действительно не ощутила резкой боли.
        Вообще жизнь в Аржановке Анастасии понравилась. После тетиного дома, где все подчинялось строгому распорядку, а она сама была существом поднадзорным и почти бесправным, Анастасия почувствовала себя птицей, выпущенной на волю. Муж сразу сказал, что распоряжаться хозяйством будет только она, и вручил ей большую связку ключей от погребов, сараев, ледника и всех шкафов в доме.
        Вместе с ключами под ее начало поступила прислуга. Прежде всего - экономка Аржанова Епифания, женщина лет сорока от роду, совершенно необъятных размеров и великого, по крестьянским меркам, образования. Она умела читать, кое-как писала и знала четыре действия арифметики. Епифания ревниво отнеслась к появлению молодой хозяйки, но решила, что с этой девчонкой, не сведущей в домоводстве, она справится легко. Не тут-то было. Анастасия до сватовства Аржанова, еще до свадьбы переписывала от руки в свою тетрадь «in-quatro» тетину книгу, переведенную с немецкого, «Рачительная хозяйка, или Сто завтраков, обедов и ужинов, а также всякие другие домашние заготовления графини Энгель, проживающей в Вене».
        Так что теоретические споры о продуктах, исчисленных в фунтах и золотниках и нужных для изготовления 20 порций куриного супа с лапшой, или о подлинном рецепте пирога, начиненного соленым сигом, рисом и яйцами, Анастасия у Епифании обычно выигрывала. На практике экономка давала ей сто очков вперед, но Анастасия не обижалась. Она была убеждена, что учиться надо всю жизнь.
        Подполковник Аржанов, часто призываемый обеими сторонам в третейские судьи, только посмеивался. Однажды за ужином он сказал жене, что следует собираться в дальнюю дорогу. Отпуск кончается, ему пора ехать в полк, и Анастасию он берет с собой. В первый момент она огорчилась. Ей не хотелось покидать только что обретенный дом, такой уютный и благоустроенный. Но скоро Анастасия справилась со своими чувствами и улыбнулась Андрею Александровичу: с мужем она поедет хоть на край света.
        Печальный опыт со второй женой, которая наставила ему рога на десятом месяце их супружества, многому научил Аржанова. Он понял, что женщиной, молодой и красивой, нужно постоянно заниматься. Так он занимался своим батальоном, своим небольшим поместьем. Необходимо знать, о чем она думает, чего хочет, каково ее настроение, что доставляет ей радость, а что огорчает.
        Согласно Уставу пехотного полка 1763 года, офицер его чина мог иметь в полковом обозе карету, две пароконные повозки, шесть вьючных лошадей и три верховых. Будучи человеком дисциплинированным, Аржанов в отличие от некоторых своих сослуживцев, превысил эту квоту незначительно. Жену с горничной он посадил в карету, семейный скарб погрузил на три повозки и десять вьючных лошадей, сам с камердинером и двумя денщиками сел на верховых скакунов. В таком виде его маленький караван выехал из Аржановки 18 апреля 1773 года. К Ширванскому полку, по-прежнему расквартированному в Черниговской губернии, они прибыли через семь дней. Это было весьма кстати. На середину мая уже был назначен смотр, который проводил командир 3-й дивизии генерал-поручик граф Каменский в первой своей бригаде, то есть в пехотных полках Ширванском и Кабардинском.
        На маневрах Анастасия, как и другие жены офицеров, не присутствовала. Но парад, венчающий смотр и проходивший в уездном городе Мена, она видела. Зрелище просто поразило ее. Армия, как мощный механизм, явилась тут во всей красе и силе, в параде участвовали четыре шестиротных батальона и восемь полковых трехфунтовых пушек. Хотя погода была прохладная, оба полка маршировали уже в летней форме: в красных камзолах, белых полотняных штанах и черных штиблетах, застегивающихся на
12 пуговиц сбоку.
        Анастасии показалось, что батальон ее мужа прошел перед командиром дивизии лучше других. Андрей Александрович гордо восседал на своем Орлике, сером в яблоках, очень красивом жеребце. За ним, печатая шаг, следовали фурьеры и подпрапорщики с ротными знаменами и значками. Далее, блистая медными налобниками своих высоких шапок, выступали, имея по шесть человек и каждом ряду, два гренадерских взвода. За ними шагали солдаты пяти мушкетерских рот в простых черных треуголках. Завершали прохождение два других гренадерских взвода.
        Еще более значительным событием для Анастасии явился бал, который офицеры первой бригады дали в честь своего командира дивизии и по случаю успешно закончившегося смотра. На этом балу Анастасию впервые представили графу Каменскому. Она очень волновалась. Но 35-летний генерал-поручик, украшенный орденами Св. Георгия 3-й и
4-й степени, так милостиво с ней обошелся, что на юную жену подполковника Аржанова поневоле обратили внимание все присутствующие: и мужчины, и женщины.
        Этот первый выход в большой свет оставил у Анастасии противоречивые воспоминания. Бал был великолепным, и ей было на нем хорошо. Только Андрей Александрович хмурился и сердился, замечая взгляды офицеров, особенно - молодых, из Кабардинского полка, обращенные к Анастасии. В конце концов он запретил ей танцевать с ними. А полковые дамы, поначалу принявшие госпожу Аржанову весьма благосклонно, вдруг ополчились на ее прическу и раскритиковали цвет ее веера и перчаток как проявление невысокого, провинциального вкуса.
        Вернувшись домой и раздеваясь с помощью Глафиры в спальне перед большим трюмо, Анастасия пристально разглядывала себя в зеркале. Что есть в ее внешности такого, вызывающего нескромный интерес у одних и чувство, близкое к ненависти, - у других? Разве она так хороша собой? Никто в доме тети не называл ее красавицей. Там вообще больше заботились о возвышенном, божественном, чем о плотском, низменном, житейском.
        Глафира уже расчесывала барыне волосы и, наверное, угадала ее мысли.
        - Зело расцвели вы теперь, Анастасия Петровна, - сказала она. - Прямо глаз отвесть неможно.
        - Да полно чушь молоть! - Анастасия взяла из рук горничной изогнутый черепаховый гребень, собрала в пучок волосы и заколола его на затылке. - Господин подполковник мною недоволен…
        Раздался короткий и громкий стук в дверь. Андрей Александрович, одетый уже в шлафрок, в мягких домашних туфлях, появился на пороге спальни. Горничная взяла вещи из бального туалета Анастасии и выскользнула из комнаты. Аржанов зажег еще два шандала со свечами.
        - Снимите рубашку! - сухо приказал он Анастасии, неподвижно стоявшей перед ним.
        Она молча спустила с плеч широкие бретельки, и рубашка сама соскользнула к ее ногам. Аржанов высоко поднял шандал, разглядывая свою обнаженную жену так, будто видел ее впервые.
        - Вы слышали, что сказал этот вертопрах?.. Ожившая Венера!.. Каково? Да я заколю его на дуэли, как кролика! Но это потом. Сейчас есть приказ о выходе моего батальона на «кампаменты» сроком на шесть недель. Так вот, вы поедете со мной!
        - Хорошо, - тихо ответила Анастасия, не имея ни малейшего представления о том, что такое «кампаменты» и какая жизнь ждет ее там.
        - Ложитесь - Андрей Александрович как будто успокоился, стал развязывать пояс на своем шлафроке, а потом погасил свечи…
        Только хруст гальки под ногами караула, только отдаленные голоса часовых:
«Слушшай!», только шелест листьев в кронах деревьев над палаткой, только крики птиц в лесу - это обычная ночь на «кампаментах», или в летних военных лагерях. Растянувшись на походной кровати, Анастасия прислушивалась ко всем звукам, потому что не могла заснуть. Сегодня исполнилось шесть месяцев со дня их свадьбы. Отдыхая после бурных проявлений страсти, Аржанов провел рукой по ее животу и словно невзначай задал вопрос о том, хочет ли она иметь ребенка, и если хочет, то почему беременность не наступает?
        Она знала, что рано или поздно он спросит ее об этом. Утром, молясь у иконы Божьей Матери, Анастасия просила ее об одной милости: дать возможность зачать ребенка и родить Андрею Александровичу здорового и крепкого наследника, сына, о котором он мечтал много лет. В отстраненном взгляде Пресвятой Девы Анастасии всегда чудилась надежда, и с этой надеждой она начинала каждый новый день.
        Побудку в лагере второго батальона Ширванского пехотного полка играли рано - в пятом часу утра. Барабанщики, проходя по главной улице «кампамента», отсыпанной речной галькой, дружно били сигнал «Зоря». Услышав барабанный бой, часовые кричали: «К зоре!» Солдаты выбегали из палаток, надев камзолы, портупеи с тесаками и фуражные шапки - колпаки из зеленого сукна с кистью на конце. Они строились на своих ротных улицах и потом шли на батальонный плац.
        Это была очень большая площадка, также отсыпанная речной галькой и украшенная дерном. Здесь стояли две пушки, штабная палатка и часть обоза: казначейская фура и
«ящики» [Повозки на одной оси, с двумя колесами.] - казенный, канцелярский, аптечный, церковный и четыре патронных.
        На плацу в присутствии офицеров и по сигналу барабана все строевые и нестроевые чины снимали головные уборы и слушали молитву «Отче наш». После молитвы они возвращались в свои палатки, умывались, причесывались, завтракали и готовились к выходу на учения, которые начинались в девять часов утра и продолжались до двенадцати часов дня.
        Батальонный командир подполковник Аржанов жил в центре лагеря, за штабной палаткой. Дня него на этом месте выгородили целую усадьбу из парусиновых стен и навесов на кольях: кухню, туалет, коновязь, кладовые и жилые помещения. Таким образом, почти все лагерные эволюции происходили на глазах у Анастасии. На плацу она могла видеть ранним утром молитву и развод караулов, в первой половине дня - строевые учения, вечером - церемонию отдачи «пароля» и приказа, а в 9 часов - вечернюю «зорю» с молитвой, после которой весь лагерь, за исключением караульных, погружался в сон.
        Ей так полюбились эти военные картины, что она решила сшить себе такой же камзол из красного полкового сукна, какой тут все носили, и вместо чепца с лентами надевать зеленую фуражную шапку, украшенную золотой кистью, как положено офицерам, в этом виде она меньше привлекала к себе досужие взоры. А может быть, ширванцы просто привыкли видеть госпожу подполковницу, сидящую возле плаца на раскладной скамейке, или гуляющую со своей болонкой неподалеку от стрельбища.
        Как-то вечером шутки ради Анастасия взяла легкую офицерскую фузею своего мужа и показала изумленному Аржанову без единой ошибки все солдатские «приемы» с ружьем, включая заряжание и прицеливание. Смеясь, он аплодировал ей. На следующий день подполковник позволил Анастасии на стрельбище по-настоящему зарядить пистолет с кремнево-ударным замком и выстрелить из него в цель. Конечно, пуля «ушла за молоком», так как длинный армейский пистолет был слишком тяжел для женской руки. Выстрел из фузеи, которую можно было упереть в плечо и держать двумя руками, получился гораздо лучше.
        Андрей Александрович по-новому взглянул на жену.
        - А фехтовать на шпагах вы не пробовали? - задумчиво спросил он.
        - Не солдатское это дело! - отрезала Анастасия. - Я знаю только то, что вы учите с гренадерами и мушкетерами на плацу.
        - Нет ничего проще. - Аржанов окинул взглядом гибкую, как лоза, фигуру Анастасии. - В фехтовании главное не сила, а ловкость и быстрота реакции. Хотя еще больше вам подошла бы верховая езда на мужском седле…
        - Почему?
        - Когда мы ходили походом в Польшу, то в сентябре 1769 года у города Люблин две наши роты внезапно окружили толпища конфедератов. Бой был неравный. Жену секунд-майора Артемьева только это и спасло от плена и бесчестья. Мы издали дали залп. Она, вырываясь от разбойников, бросилась к чужой оседланной лошади и ускакала. Сдается мне, что вы на ее месте тоже не растерялись бы…
        - Конечно, нет! - Она схватила его за рукав. - А вы позволите мне такое?
        - Сам буду учить, милая женушка! - Аржанов поцеловал ей руку. - Лишь бы вы здесь не скучали, лишь бы всегда были рядом, лишь бы думали обо мне…
        В летней кампании 1773 года второй батальон Ширванского полка не участвовал. На
«кампаментах» он принял пополнение, обучил его, привел в порядок вооружение, снаряжение и обмундирование. Затем, соединившись с первым батальоном, убыл в распоряжение генерал-поручика барона Унгерна, корпусу которого поручено наблюдение за нижней частью Дуная от Прута до Днестра и Черного моря. Потому на зимние квартиры ширванцы остались в этом районе.
        Первый батальон с полковым штабом стал в городе Сарата, у реки с тем же названием. Второй батальон ушел от него на 15 верст ниже, к озеру Сасык, в городок Татар-бунар. Аржановы поселились в доме на Базарной площади, просторно разместившись со всей прислугой на двух его этажах.
        Зима здесь совершенно не походила на североукраинскую. Температура не опускалась ниже нуля. Снег выпал раза два или три и на следующий день растаял. Зато с Черного моря дули пронзительные ветры. Они приносили обильные дожди и густой туман по утрам.
        Шесть месяцев пребывания в Татар-бунаре остались в памяти Анастасии как благостная семейная идиллия. Они с Аржановым уже хорошо знали друг друга. К тому же подполковник, не обремененный теперь делами в батальоне, все свое время посвящал молодой жене.
        Андрей Александрович подарил Анастасии учебный эспадрон для фехтования. Он не ленился два раза в неделю проводить с ней эти уроки, причем сам увлекался занятиями больше, чем его ученица.
        Все верховые лошади Аржанова оказались слишком норовистыми для такого начинающего всадника, каким была Анастасия. Тогда Аржанов купил в местном табуне маленькую и спокойную татарскую лошадку, с которой Анастасия быстро поладила. Они стали вместе ездить на охоту в степь, и так в собственность Анастасии перешел один из охотничьих штуцеров Аржанова - самый легкий и короткий, с орнаментальной резьбой на прикладе и цевье.
        Примерно раз в две недели подполковник отправлялся в штаб полка, в город Сарата. Оттуда он привозил разные подарки. То это была пороховая натруска для штуцера, то серебряное колечко с сапфиром, то турецкие туфли на красных каблуках и с загнутыми вверх носами. Однажды он вручил Анастасии книгу, плотно завернутую в вощеную бумагу. Она очень обрадовалась, потому что книг у них было мало, и хотела развернуть подарок. Аржанов же с таинственным видом попросил отнести книгу в спальню и дождаться вечера, чтобы читать ее вместе.
        Книга называлась «Les Espiegleries de Veneres» [Шалости Венеры (фр.).] . Она была издана в Париже в 1768 году. Никогда не думала Анастасия, что в мире могут существовать подобного рода произведения. От одних картинок в книге ей стало не по себе. Но анонимный автор, подробно и красочно описывая их, утверждал, что это есть не блуд и непотребство, а приемы высокой страсти, которая должна украшать жизнь человека, ибо он создан Богом для любви.
        Чувствуя, что щеки ее начинают гореть от непонятного возбуждения, Анастасия поспешно вернула книгу Аржанову:
        - Это - не мой подарок.
        - Почему? - Он, лежа рядом с ней, подпирал голову рукою и пристально наблюдал за ее реакцией.
        - Я не хочу это читать. Тем более - вслух.
        - Но вы же знаете французский лучше меня.
        - Дело не в том.
        - А в чем? - Андрей Александрович взял книгу у Анастасии, не спеша перелистал ее от первой до последней страницы и затем продолжал: - По-моему, дело в том, что вы отдаетесь мне по необходимости и безо всякой радости. Может быть, эта книга научит вас больше доверять мужчине, и тогда, Бог даст, вы забеременеете…
        - Я и так доверяю вам.
        - Неужели?
        Он положил книгу под подушку, повернулся к ней и вдруг сдернул с нее одеяло. Анастасия в тот вечер легла спать в белой батистовой сорочке, богато отделаной кружевами на подоле, коротких рукавах и на груди. Тонкий шелковый шнурок стягивал горловину сорочки, и она хотела распустить его. Но Аржанов не дал ей сделать этого. Он завернул подол ночной одежды жены вверх, обнажив живот и бедра, а потом грубо раздвинул коленом ее ноги. Его жесткая ладонь легла на куст каштановых волос внизу живота и скользнула дальше, в теплое женское лоно.
        Анастасия давно привыкла к тому, что подполковник Аржанов в постели действует, как на полевых учениях своего батальона: весьма поспешно, энергично и напористо, не давая предполагаемому противнику опомниться. Ведь он считал, что любая женщина в отличие от него самого всегда готова к совершению полового акта и дело за малым - в подходящий для него момент принудить ее к этому.
        Она чувствовала, как сильно он сейчас возбужден. Она даже слегка изогнулась, чтобы супруг быстрее достиг нужной точки и ни капли его раскаленного семени не пропало бы зря. Пока он совершал эти сильные и глубокие толчки, Анастасия закрывала глаза. Внезапно перед ее мысленным взором возникла одна из волнующих картинок этой необычной книги, и она захотела, чтобы он поступил с ней точно так же.
        Шнурок не поддавался. Она просто разорвала кружева на груди, желая освободить соски, что горели, как в огне, и медленно твердели от охватывающего ее возбуждения. Аржанов посмотрел на Анастасию, не понимая, чего она хочет. Обеими руками она обхватила его голову и прижала к себе. Он почти уткнулся губами в ее левый сосок. Она простонала:
        - Ну сделайте же это!..
        Осторожно он втянул в рот маленький темно-розовый, похожий на вишенку кусочек плоти, облизнул языком и потом слегка сдавил зубами. Как будто горячая волна накрыла Анастасию после этого. Не в силах противиться совершенно животному чувству, она подалась вперед и свела над спиной мужа скрещенные ноги, впервые ощущая себя и его единым целым.
        Стыда больше не было. В течение той ночи Анастасия еще дважды обращалась к Андрею Александровичу, прося его о супружеской ласке. Он отвечал охотно. Жадно целуя ей груди и сжимая пальцами соски, подполковник Аржанов постепенно доводил молодую жену до исступления и вкушал неземное блаженство под ее дикие крики и стоны. Теперь он удивлялся сам себе: и почему доселе Анастасия казалась ему женщиной холодной и абсолютно бесчувственной?
        Может быть, это простейшее пособие по технике секса, изданное в Париже, действительно помогло бы им, но через три дня пришел приказ о походе. Ширванский пехотный полк возвращали в 3-ю дивизию графа Каменского. А дивизии было предписано идти за границу, через Бессарабию и Валахию к болгарским городам Силистрия, Рущук и Шумла.
        Такой поход на сотни верст, в чужой стороне - не домашний выезд на «кампаменты». Занятый множеством неотложных дел в своем батальоне, Аржанов уходил из дома рано утром и возращался поздно вечером, совершенно без сил. Все, что требовалось от него, он, однако, выполнил точно и в срок и получил благоволение от командира полка полковника Бурнашова.
        В начале мая 1774 года Ширванский пехотный полк вместе с другими частями 3-й дивизии успешно переправился через Дунай у крепости Измаил, имел трехдневный отдых в городе Тульча и пошел дальше - по дороге, пролегавшей среди тучных причерноморских полей Валахии. Первое столкновение с неприятелем произошло 2 июня у селения Базарджик. Каменский взял его с ходу, выбив оттуда пятитысячный отряд янычар.
        Анастасия очень хотела увидеть настоящий бой, но здесь ей это не удалось. Каменский оставил обозы далеко от Базарджика. До них доносились лишь канонада и приглушенные крики «Ура!», с которыми русская пехота бросалась на насыпные турецкие редуты. В Базарджике дивизия стояла два дня, потом выступила в поход снова. У деревни Юшенлы 9 июня к ней присоединилась дивизия генерал-поручика Суворова. Это произошло ранним утром. Так как Суворов прошел двадцать верст за ночь, чтобы успеть к Каменскому, то генералы решили дать войскам отдых. Полковые обозные повозки составили в караван, разбили лагерь с палатками и кострами и начали готовить кашу.
        Генералы даже не подозревали, как близко от них находится неприятель, за густым Делиорманским лесом в это время двигался сорокатысячный корпус турецкой пехоты и конницы под командованием рейс-эфенди Абдул-Резака. Он шел от Шумлы к Гиросово и тоже ничего не знал о сосредоточении русских в шести верстах от города Козлуджи.
        Вдруг передовые казачьи разъезды донесли о появлении отряда турок у края леса, на дороге. Увидев русских, отряд стал отходить в лес. Казаки бросились следом. Но в лесу им пришлось худо. Лесная дорога сужалась, развернуться в лаву для атаки они не смогли. К тому же албанские стрелки, прятавшиеся за деревьями, открыли по ним прицельный огонь. Донцы повернули назад. За ними устремилась колонна спаги - турецкой феодальной конницы.
        Тем временем русские генералы спешно строили боевые порядки у края леса, по обеим сторонам дороги. Первыми подошли суворовские солдаты: два егерских батальона майора барона Ферзена и майора Рекка, гренадерский батальон майора Трейдана. Вскоре к ним присоединился гренадерский батальон подполковника Мэкноба из дивизии графа Каменского.
        Все это происходило ввиду лагеря, примерно в версте от него.
        Солдаты выполняли приказы офицеров очень быстро и охотно. Ветерок доносил до них запах готовящейся еды. Кроме того, в лагере остались их ранцы и артельные повозки с имуществом, которые сейчас нужно было защитить от турецкого разграбления.
        Буквально за пятнадцать минут на желтом поле несжатой ржи выросли живые бастионы - каре, образованные плотными шеренгами егерей в зеленых камзолах и гренадер - в красных. В лучах полуденного солнца их штыки грозно сверкали. Орудия на углах каре сделали первые выстрелы, изрыгнув длинные языки пламени.
        К ним от леса катилась многоцветная волна турецкой пехоты. Османы кричали: «Аллах акбар!». Их было больше, чем наших. Но меткие выстрелы артиллерии вырывали из толпы целые ряды. Русская картечь визжала и свистела над головами воинов ислама, и они поневоле замедляли свой бег.
        Анастасия с помощью камердинера мужа Никиты взобралась на крышу кареты и оттуда наблюдала за битвой. Сердце у нее сильно билось от волнения. Она не понимала, почему солдаты не стреляют. Ей казалось, что еще мгновение, и русские каре рухнут под напором дикой вражеской стихии. Однако, подпустив турок на сорок шагов, егеря и гренадеры ударили по ним дружным залпом. Фасы каре сверкнули огнем и окутались дымом. Круглые свинцовые пули уложили на поле тех, кто бежал впереди. Остальные, наткнувшись на щетину штыков, не выдержали прямого соприкосновения и повернули назад. «Ура!»- гаркнули им вслед русские, и бегство янычар сделалось паническим.
        - Господи! - перекрестился Никита. - Прости их бусурманские души. Теперь уж победа наша. Смотрите, матушка-барыня, вон генерал скачет на белом коне…
        Генерал-поручик Суворов повел войска к лесу. Солдаты шли, не нарушая строя, взяв ружья на плечо. Артиллеристы катили орудия, в равномерном и медленном движении этих зеленых и красных живых квадратов было что-то магическое. Они уходили все дальше к темному лесу, а на желтом поле оставались неподвижные пятна - убитые и раненые.
        Но бой продолжался. Гром ружейных залпов рвал воздух где-то за лесом. Вскоре там заговорили и пушки. Черный дым поднимался над верхушками деревьев и постепенно заволакивал горизонт. В боевых порядках 3-й дивизии, сражавшейся там с турками, находились оба батальона Ширванского полка.
        Мимо кареты проехала выкрашенная в голубой цвет аптекарская фура, за ней - две лазаретные телеги. На фуре рядом с кучером сидел Калуцкий, полковой лекарь ширванцев.
        - Куда вы, Сергей Васильевич? - окликнула его Анастасия.
        - Да за нашими же. Они пошли к Козлуджи.
        - Я с вами! - вдруг решила она, все еще переживая увиденное на поле.
        Калуцкий не имел права брать женщину на поле боя да и не взял бы, будь на месте Анастасии любая другая полковая дама. Однако с подполковником Аржановым его связывала давняя дружба, Полковой лекарь был одним из тех немногих сослуживцев командира второго батальона, которые бывали у него в доме. Когда Андрей Александрович женился в третий раз, Калуцкий, познакомившись с его юной избранницей, одобрил этот выбор.
        Еще на «кампаментах» летом 1773 года Анастасия, томясь бездельем, спросила его, может ли она быть полезной в полковом лазарете, если ширванцы пойдут в боевой поход, станут участвовать в военных действиях. Калуцкий ответил положительно. С разрешения Аржанова он стал вводить ее в курс дела, показывая, как надо делать перевязки, накладывать шины при переломах, готовить лекарства. Он даже подарил ей несколько медицинских книг. Иногда по вечерам, сидя за бутылочкой вина, старые друзья развлекались тем, что слушали ответы госпожи подполковницы на специальные вопросы полкового лекаря. Аржанов шутил при этом, что отныне будет совершенно спокоен в бою: ведь у него появился собственный врач.
        Потому Калуцкий, остановив фуру, терпеливо ждал, пока Анастасия соберется, и давал ей разные полезные советы. Так, в корзину она прежде всего положила большие салфетки из кисеи - для перевязки раненых - и стеклянную, обшитую толстой кожей флягу со спиртом, потом - бутылку вина, две кружки, полкаравая хлеба. Домашнюю кофту она сменила на красный полковой камзол, чепец с лентами - на фуражную шапку с золотой кистью, а на юбку повязала длинный белый фартук.
        Полковой лекарь помог Анастасии взобраться на фуру и усадил ее между собой и кучером на широкой деревянной крышке переднего ящика. Кучер взмахнул кнутом. Лошади сразу пошли рысью. Поле боя осталось слева. Впереди синел Делиорманский лес. Там еще слышались выстрелы, крики, ржание коней.
        Через час дорога привела их в лощину, где теперь разворачивалось, так сказать, второе действие сражения при Козлуджи. В это время бой прекратился. Турки ушли на господствующую над местностью высоту. Суворов решил дать войскам отдых. Пользуясь этим, аптечная фура беспрепятственно подъехала к двум батальонным каре Ширванского полка, которые легко было отличить от шести других по цвету знамен, развевавшихся над строем. У ширванцев они были с красными углами и широкими белыми и зелеными полосами.
        Аржанов, увидев свою жену на аптекарской фуре, дал шпоры Орлику и подскакал к ним. Лицо его было серым от пыли, у Орлика на боках темнела засохшая пена. Бой шел четвертый час, устали все: и люди, и лошади. Анастасия налила подполковнику полкружки вина из бутылки. Он пил его медленно, смакуя каждый глоток. Потом они немного поговорили.
        - Что вы собираетесь делать здесь? - спросил Аржанов.
        - Помогать раненым! - ответила она. - А еще хочу видеть вас и знать, что все в полном порядке.
        - От души благодарю, любезная Анастасия Петровна! - Он поклонился ей и сказал Калуцкому: - Заезжайте на середину каре. Все раненые здесь, и они ждут вашей помощи…
        По команде Аржанова солдаты левого фаса каре сначала разомкнули шеренги, а пропустив фуру и две телеги вовнутрь, сомкнули их. Анастасия спрыгнула на землю. Вместе с Калуцким она стала перевязывать раненых, раздавать им хлеб, поить вином из бочонка, привезенного на лазаретной телеге. Появление молодой женщины приободрило несчастных. Все они хотели, чтобы помощь им оказала непременно госпожа подполковница, а вовсе не Калуцкий и его санитары.
        Грохот барабанов возвестил о возобновлении боевых действий. Два каре ширванцев, ведя залповый огонь, пошли вперед. Вместе с ними передвигались пушки, а также те, кто находился в центре этой своеобразной крепости. Анастасия поторопилась взобраться на фуру и сесть рядом с кучером. Но любопытство взяло свое. Поднявшись во весь рост, она смогла увидеть из-за солдатских спин и голов в черных треуголках почти все пространство лощины, занятое войсками.
        Атаку пехоты Суворов решил подкрепить выступлением регулярной кавалерии. Проскакав в интервалы между каре, на поле вырвались эскадроны карабинеров из Московского и Тверского полков. Как ни странно, особого эффекта это не произвело. Сильно пересеченная местность помешала конникам.
        Зато в ответ из леса внезапно выступил отряд спаги человек в двести и помчался к ближайшему каре русских, а это был второй батальон Ширванского полка. Пехота успела сделать только один залп и смело приняла на штыки очумелых всадников, дико визжавших и вопивших. В этот волнующей миг Анастасия уже стояла во второй шеренге и заряжала фузею, доставшуюся ей от раненого…
        Сражение завершилось под вечер. Турки бежали по двум дорогам: на север - к Шумле и на северо-запад - к Праводам. Они бросили 29 орудий, 107 знамен, обоз с военным имуществом из 360 повозок и большой лагерь, разбитый недалеко от города Козлуджи.
        Вся русская конница вместе с двумя пехотными полками, Суздальским и Севским, под командованием бригадира Мачубела и двумя гренадерскими батальонами отправилась преследовать противника. Остальные части нашей армии пошли к вражескому лагерю. Закатное солнце осветило финал грандиозного военного спектакля: захват и раздел добычи.
        Турецкий лагерь, однако, не был пустым. В нем находилось около трехсот янычар, не успевших уйти со своими. Они составили повозки в караван вокруг шатра бежавшего главнокомандующего рейс-эфенди Абдул-Резака и готовились дорого продать свою жизнь, потому что оружия и боеприпасов у них было много.
        По воле судьбы раньше всех и ближе всех к шатру подошел батальон подполковника Аржанова. Андрей Александрович, увидев три бунчука с конскими хвостами, догадался, что здесь есть самые главные трофеи. Не оружие, не лошади, не вещи, а сундуки с золотой казной многотысячного корпуса. Но турки вели беглый огонь и не давали никому приблизиться. Тогда Аржанов задумал боевую операцию.
        Часть его батальона должна была производить демонстрацию: стрелять, кричать, беспорядочно двигаться - в общем, выманить у турок залп. Потом в течение минуты, пока они перезаряжают ружья, его любимая гренадерская рота должна была добежать до повозок и вступить с османами в рукопашный бой.
        В начале восьмого часа вечера 9 июня 1774 года по сигнальному выстрелу из пистолета четыре мушкетерские роты открыли беспорядочную стрельбу из ружей, закричали: «Ура! Руби! Коли!» Сто десять гренадеров, переждав ответный залп неприятеля, бросились сломя голову вперед. Их вел, держа шпагу в руке, сам доблестный подполковник Аржанов. Они легко опрокинули одну повозку и пробились к шатру рейс-эфенди.
        Прямо у сундуков на Аржанова напал янычар. Но старший сержант гренадерской роты Новиков успел выбить у него из рук ятаган. Турок не отступил. Спокойно он достал из-за широкого пояса маленький пистолет и разрядил его в подполковника. Это было последнее деяние воина ислама. Старший сержант заколол его штыком, подхватил покачнувшегося Аржанова и крикнул:
        - Ребята, ко мне! Командир ранен!..
        Когда Анастасия увидела своего супруга, он был еще жив. Гренадеры несли его на двух ружьях. На одном он сидел, на другое опирался спиной, кровь на форменном камзоле казалась неправдоподобно яркой. С каждым вздохом из груди Аржанова вырывался хрип. Опустив корзинку на землю, Анастасия кинулась к мужу. Он обнял ее слабеющей рукой.
        - Золотая казна наша! - прохрипел он. - Восемь сундуков… Я поставил там караул… Скажи Бурнашову. Он обещал мне Георгия 4-го класса, если я возьму шатер…
        Весть о тяжелом ранении штаб-офицера быстро распространилась в Ширванском полку. В сопровождении адъютанта прискакал командир полка Бурнашов. Аржанов уже лежал на носилках. Калуцкий вместе с Анастасией перевязывал его. Пуля прошла навылет, ниже сердца, но легкие были сильно повреждены и два ребра пробито. Чтобы ослабить боль, подполковнику дали водки, затем - отвар из корней валерианы, и Аржанов смог сам все рассказать Бурнашову.
        Командир полка отозвал в сторону Калуцкого:
        - Что скажете, Сергей Васильевич?
        - Он умрет, - мрачно ответил полковой лекарь. - Сейчас ему лучше. Но через час-два наступит агония…
        Позвали полкового священника. Он приобщил раненого святых тайн. Аржанов продиктовал свой рапорт о схватке за золотую казну и завещание, тут же заверенное тремя свидетелями, все движимое и недвижимое имущество, ему принадлежавшее, он отказал своей благоверной супруге Анастасии дочери Петровой.
        Полковой лекарь ошибся. Аржанов жил еще семь часов. Всю ночь Анастасия провела с ним. Она поила его водой, меняла повязки на ране и слушала, что он говорит. По большей части подполковник бредил. Он все еще находился на поле боя, видел атаки турок, командовал солдатами. Перед рассветом Андрей Александрович пришел в сознание. Он сжал своими горячими ладонями руку Анастасии и совершенно спокойно сказал:
        - После моей смерти держите траур год. Поезжайте в Аржановку, там вы найдете преданных людей. Они скрасят ваше одиночество. Потом отправляйтесь искать новое счастье. Вижу ваш трудный, извилистый путь. Но ничего не бойтесь. Вы красивы, умны, предприимчивы. Знайте, что удача вам еще улыбнется… Да хранит вас Господь!
        С этими словами он трижды перекрестил Анастасию, прижал ее ладонь к своей впалой, заросшей щетиной щеке, вздохнул и с кроткой улыбкой на устах отошел в мир иной.



        Глава пятая
        КАМНИ СО ДНА МОРЯ

        Больше всего жалела Анастасия о том, что Аржанов при жизни ни разу не заказывал своего портрета художнику. В Аржановке она сохранила нетронутым его кабинет: шкаф с книгами, письменный стол, коллекцию оружия на стене, гардероб, заполненный форменными офицерскими вещами. На конюшне находились его верховые лошади. На псарне жили его любимые охотничьи собаки. Но прошел год, и ей стало казаться, что лицо Андрея Александровича изглаживается из ее памяти. Когда во сне Анастасия видела фигуру Аржанова и узнавала ее, то лицо покойного супруга оставалось каким-то нечетким, расплываясь в белое пятно.
        Вот и сейчас, размышляя о своем утреннем сновидении, Анастасия сидела на кровати и вспоминала, улыбался ли ей подполковник или, наоборот, хмурился. А что означала его загадочная фраза? Предостережение это было или упрек за ее легкомысленное поведение здесь? Конечно, Аржанов не одобрил бы этих ее поступков, будь он жив. Но если бы он остался жить, то Анастасия никогда бы сюда не приехала…
        Глафира уже стучалась в двери спальни с известием о том, что самовар закипел и завтрак на столе. Анастасия одевалась не спеша. Она сегодня не собиралась выезжать из дома. Ей хотелось отдохнуть, никого не видеть, ни о чем не думать и вообще -
«почистить перышки». Под этим она понимала полное расслабление. Всесторонняя ревизия предметов одежды и запасов косметики, гигиенические процедуры вроде стрижки ногтей, маникюра, мытья головы и завивки волос, а также очистка кожи лица, шеи, плеч, груди до декольте, питательные или стягивающие маски в зависимости от времени года, собственного состояния и настроения.
        Теперь она отдавала себе отчет в том, что имеет весьма выигрышную внешность. Ряд житейских ситуаций убедил Анастасию, что это есть ее сильнейшее оружие. Об оружии надо заботиться, тогда в критический момент оно не подведет. Так любил повторять Аржанов, и она сохранила тот образ жизни, которому научил ее покойный супруг, а в сущности, он был очень простым. Анастасия рано ложилась и рано вставала, совершала каждый день длительные пешие или верховые прогулки, держала диету и никогда не ела после семи часов вечера, обливалась холодной водой и даже не бросала занятий фехтованием, а ее партнером теперь выступал камердинер Аржанова Никита, в молодые годы служивший в драгунах.

«Чистку перышек» Анастасии помогала проводить Глафира. Это был ее любимый день. Она выросла в семье деревенской знахарки, ее бабушки по матери, и знала много рецептов травяных настоев и мазей, освежающих кожу. С утра Анастасия закрывалась со своей горничной в спальне, куда приносили полотенца, кувшины с горячей и холодной водой, тазы, склянки и коробочки с косметическими снадобьями. Их Глафира готовила заранее и затем заботливо колдовала над лицом и телом своей доброй хозяйки.
        Самым простым и проверенным способом очистки кожи у нее была смесь из спитого кофе, разведенная молоком до густоты сметаны. Глафира наносила ее тонким слоем и оставляла только на пять минут, быстро смывая потом теплой водой. Питательную маску по старинному бабушкиному рецепту: желтки, растертые с медом и несколькими каплями оливкового масла, - она сделала сегодня утром, пока барыня спала.
        Маску надо было держать двадцать минут на лице. Горничная только закончила ее намазывать, как в спальню просунулась голова Досифея, ее мужа. У Анастасии Досифей служил, как мастер на все руки: и привратник, и сторож, и истопник, и кучер. Узрев барыню в столь необычном виде - с лицом, покрытым ярко-желтой мазью, - он испугался, захлопнул дверь и стал из коридора объяснять, что к госпоже Аржановой пришли.
        - Гони в шею! - крикнула ему Анастасия.
        - Я гнал, да никак они не уходят.
        - Кто они?
        - Татары!
        - Этого еще не хватало… - Анастасия задумалась, бросила взгляд в зеркало: зрелище было не для слабонервных, но смывать маску раньше времени ей не хотелось.
        - Спроси, чего хотят, - приказала она слуге.
        - Лично в руки вам отдать какую-то вещь. Мне не доверяют…
        - Ишь, басурманы… - покачала головой Глафира. - Совсем они тут обнаглели.
        - Пусть ждут, - вынесла решение Анастасия. - Пропусти их во двор.
        - Они, ваше высокоблагородие, уже во дворе, - признался Досифей, сжимая в кулаке серебряный рубль, полученный от пришельцев в качестве аванса. - За забор поводья лошадей привязали и на крыльцо сели. На корточки. По-своему разговаривают…
        От восточных людей просто так не отделаешься. Они упрямы и назойливы, и нужны суровые меры, чтобы удерживать их в рамках европейских приличий. Это Анастасия поняла, когда, приехав на примерку своего платья в мастерскую Александра Попандопулоса, встретилась там с его дядей-купцом, «софелшенно случайно», как уверял тот. О многом говорила и дерзкая выходка Али-Мехмет-мурзы в «турецком кабинете» у Потемкина. Ослепленный похотью, он ломился, как бык, пока не получил должного отпора.
        Впрочем, у этих людей была и другая особенность - безграничное терпение. Битых два часа сидели на крыльце посланцы Али-Мехмет-мурзы, ожидая, пока госпожа Аржанова их примет, и не проявляли ни малейшего беспокойства. Наконец она вышла в гостиную, и Досифей впустил в дом трех татар в цветных чалмах, длинных халатах, подпоясанных шелковыми поясами. Кривые турецкие сабли висели у них на боку, из чего Анастасия заключила, что это охранники из отряда, сопровождавшего крымских послов.
        Строго следуя восточному этикету, то есть с бесчисленными поклонами и длинными комплиментами, они передали Анастасии маленькую коробочку из сандалового дерева. Это был дар Али-Мехмет-мурзы. Он преподносил его в извинение беспокойств и огорчений, причиненных ей вчера. Анастасия хотела положить коробочку на стол и попрощаться с татарами. Но старший из них, неплохо говоривший по-русски, сказал, что их господин ждет немедленного ответа.
        Анастасия открыла коробочку. Сверху в ней лежала записка, написанная по-русски без единой ошибки: «О, сладчайшая! Прими эти древние камни со дна Черного моря в залог нашей будущей встречи. Преданный тебе А.М.». Под запиской лежали две вещицы размером примерно с ее ладонь, овальной формы, действительно сделанные из камня и обрамленные золотыми ободками.
        Первая, из агата, имела в центре выпуклый профиль женщины в древнегреческом шлеме. Волосы из-под шлема рассыпались у нее по плечам. Еще была видна часть копья, которое богиня Афина-воительница сжимала в руке. Вторая была побольше, из сарда на крупнозернистом кварце. На ней была изображена в той же технике сцена борьбы Геракла со львом. Красота и тонкость работы завораживали. Казалось, что каменные изделия живут и дышат. На теле Геракла, сжимавшего голову льва, были видны все мускулы. Шлем Афины украшали мельчайшие фигурки скачущих лошадей.
        Анастасия прежде не видела ничего подобного, но догадалась, что перед ней - какие-то необычные, уникальные предметы. Однако их цена была ей неведома. Точно также не знала она, что ответить ханскому послу, да и нужно ли отвечать или лучше для нее будет вернуть ему этот странный подарок.
        Вопросительно смотрела она на посланцев Али-Мехмет-мурзы, а те - на Анастасию. Они поняли, что подарок произвел впечатление на русскую женщину и, похоже, она готова его принять. В отношении же дальнейшего они имели четкие инструкции.
        - Может быть, госпожа изложит своей ответ на бумаге? - предложил старший.
        - На бумаге?.. - Она растерянно замолчала. - Да, хорошо… Пожалуй, я напишу записку для господина Али-Мехмет-мурзы.
        Пока Глафира ходила за письменным прибором, Анастасия прикидывала в уме варианты ответа. Там не должно было быть ничего определенного, никаких обещаний, обязательств и намеков на продолжение знакомства. Только благодарность, и все.

«Достопочтенный мурза, - написала она. - Камни со дна моря мне понравились. Благодарю вас за сей необычный дар. Анастасия Аржанова».
        Взяв конверт с запиской, татары опять принялись кланяться, говорить вежливые фразы. Не поворачиваясь к ней спиной, они попятились к двери все вместе. Досифей открыл ее пошире, и крымцы, столкнувшись задами, сначала запнулись пятками за высокий порог, а потом вывалились в коридор, это получилось забавно, но Анастасии было не до смеха.
        Чем больше она рассматривала камни, тем сильнее сомневалась в том, что поступила правильно. Ее тревога все возрастала, вечером она решила ехать к Потемкину. Анастасия думала, что он, во-первых, сможет ей рассказать о подарке Али-Мехмет-мурзы что-нибудь существенное, а во-вторых, дать ей совет, как поступать дальше. Только одно смущало ее. До сего дня сама во дворец губернатора она не ездила. Князь всегда посылал за ней адъютанта.
        Потемкин вечером как раз вернулся из поездки на Днепровский лиман, и у него в кабинете с докладом находился Турчанинов. Обычно в таких случаях Светлейший никого не принимал. Анастасии помог Мещерский. Он приказал пропустить госпожу Аржанову в приемную. Затем, взяв у нее визитную карточку, зашел в кабинет и молча положил ее перед Потемкиным на стол.
        - Госпожа Аржанова здесь? - удивленно поднял на него глаза Светлейший.
        - Да. Она просит аудиенции.
        Турчанинов, подбиравший бумаги в своей сафьяновой папке для следующего сообщения, невольно насторожился. Доклад об Аржановой он запланировал на сегодня, но ввиду его второстепенности и даже курьезности управитель канцелярии хотел им закончить совещание у Потемкина. Князь посмотрел на него. Тогда Турчанинов подал ему пакет с документами, полученный от Бурнашова, и свое резюме на них, подколотые к листу с надписью «Доклад о вдове подполковника Ширванского пехотного полка госпоже Аржановой Анастасии Петровне, урожденной Вершининой, из дворян Орловской губернии». Потемкин быстро перелистал это канцелярское «дело» и сказал Мещерскому:
        - Пусть госпожа Аржанова войдет.
        Как положено, Анастасия присела в глубоком реверансе перед Светлейшим и потом оглянулась на Турчанинова. Князь понял ее взгляд.
        - Анастасия Петровна, вы можете говорить здесь совершенно свободно.
        - Я, ваша светлость, сегодня получила подарок от Али-Мехмет-мурзы. Вот он, взгляните… - Из ридикюля она вынула сандаловую коробочку и отдала ее Светлейшему. - Не знаю, право, что сие означает…
        - Древнегреческие камеи! - Потемкин вскочил с места. - С ума сойти! Где же взял их этот басурман?!
        - На дне Черного моря.
        - Откуда вы знаете?
        - Написано в записке.
        - Покажите.
        Анастасия не собиралась демонстрировать записку. Ей не нравилось фамильярное обращение «О, сладчайшая». Потому она вынула ее из коробочки, но на всякий случай захватила с собой. Теперь неохотно протянула Светлейшему сложенный в гармошку узкий листок пергаментной бумаги. Потемкин внимательно его прочитал.
        - Похоже, наш крымский друг не оставил своих намерений.
        - Каких намерений? - спросила она.
        - Он хотел купить вас для своего гарема и вчера предложил мне полторы тысячи пиастров.
        - Вы, конечно, отказались?
        - Да, - серьезно ответил Потемкин. - Сумма слишком мала.
        Анастасия приняла его слова за чистую монету.
        - Боже мой! - в гневе воскликнула она. - Мусульманин хочет купить российскую дворянку! Вы так спокойно говорите об этом… Ну хорошо, и сколько же, по-вашему, я стою?
        Светлейший расхохотался, подошел к ней и поцеловал руку.
        - Любезная Анастасия Петровна! Простите мне мою неуместную шутку… Однако вы задали интересный вопрос. Мы его обсудим. Позвольте только нам с господином Турчаниновым закончить наши скучные дела. А далее на весь вечер я - к вашим услугам!
        Князь Мещерский увел Анастасию из кабинета, но разговор о ней там продолжался.
        - Что делать с ее бумагами? - спросил Турчанинов. Смысла разговора Аржановой с князем до конца он не понял. Ясно было лишь то, что они обсуждали какое-то событие, связанное с послом крымского хана.
        - Эти бумаги мне нужны, - Потемкин в раздумье снова перелистал доклад о вдове подполковника Ширванского пехотного полка. - Их надо переплести, положить в зеленую папку, запечатать моей печатью. На папке напишите «ФЛОРА». Отныне это - ее второе имя…
        Турчанинов в крайнем изумлении уставился на Светлейшего. Все, что он сейчас говорил, означало: госпожа Аржанова поступает в распоряжение секретной канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний и, скорее всего, будет работать за пределами Российской империи.
        - А вы, ваша светлость, уверены, что это… Что это возможно? - осмелился задать вопрос управитель канцелярии, ошарашенный таким неожиданным оборотом.
        Для него прелестная госпожа Аржанова пока оставалась лишь очередной любовницей Светлейшего. Спору нет, не каждой женщине выпадает подобное везение. Но выполнение поручений секретной канцелярии, за работу которой он тоже отвечал перед князем, - совершенно особое дело, оно требует иных качеств и навыков. К тому же женщин среди его сотрудников до сих пор не было.
        - Не сомневайтесь, Петр Иванович, - сказал Потемкин. - Ведь это - мой выбор. Я считаю, что у госпожи Аржановой есть большие способности. А первое поручение для нее мы назовем… Ну, предположим, так: «Камни со дна моря». Оно будет не очень трудным.
        - А если она не согласится?
        - Не согласится? - Светлейший задумался. - Сейчас я сам поговорю с ней…
        Хотя губернатор Новороссийской и Азовской губерний что-то сказал ей о сегодняшнем вечере, Анастасия любовного свидания с ним не планировала. Покинув кабинет Потемкина, она решительно направилась к выходу. Поручик Мещерский догнал ее и напомнил, что князь просит госпожу Аржанову подождать. Ожидание продлилось недолго. Управитель канцелярии и адъютант ушли, и через распахнутую дверь Светлейший поманил ее в сумрачную глубь кабинета, где теперь горела одна свеча - на столе. Она сделала два шага и остановилась на пороге, не зная, какое решение принять.
        Вдруг он задул свечу.
        - Чего вы ждете, душа моя? - услышала она его голос из темноты.
        - Ваша светлость, я уезжаю домой.
        - Неужели? - Он был где-то совсем близко.
        - Да. Мне пора. Уже поздно…
        В следующее мгновение Потемкин увлек Анастасию в кабинет.
        Там он быстро двинулся влево, толкнул какую-то дверь, и они очутились в узком коридоре, куда слабый вечерний свет проникал сверху. Перед ними чернела громада винтовой лестницы. Светлейший подхватил Анастасию на руки и стал подниматься вверх по скрипучим ступеням, уходящим во тьму. Ей стало страшно.
        - Немедленно отпустите меня! - сказала Анастасия и обняла его за шею, потому как почувствовала, что они находятся где-то высоко, между вторым и третьим этажом, в гулкой пустоте.
        Он остановился, крепче прижал ее к себе и поцеловал в губы.
        Это был тот его долгий неистовый поцелуй, после которого Анастасия всегда начинала ощущать собственную слабость перед бешеным мужским напором. Никогда Андрей Александрович Аржанов не целовал ее так, никогда не заставлял замирать и мучительно ждать продолжения. Сердце ее забилось громко. Теперь ей казалось, что весь дворец, погруженный во тьму, слышит это биение.
        Потемкин понес Анастасию дальше. Лестница привела к двери, и ударом ноги он распахнул ее. Они находились в спальне, где на комоде мерцал ночник. Он еле-еле освещал простыни, подушки и пододеяльник с одеялом, край которого был аккуратно отложен в сторону и как бы приглашал возлечь на белоснежное ложе и вольготно раскинуться на нем. Светлейший опустил ее на пол, но не разжал своих объятий. Жар его ладоней проходил даже сквозь плотную ткань корсажа на ее платье и жег ей соски.
        Может быть, Григорий Александрович, человек ученый, окончивший целых два курса в Московском университете, тоже читал французскую книгу «Les Espiegleries de Veneres», но без нужды не применял полученных знаний? Однако сегодня выпал именно такой случай, и Светлейший легко заставил Анастасию по-новому ощутить свое тело. Не было места у красавицы, которого он не коснулся бы своими горячими губами, заставляя ее стонать, кричать и даже просить у него пощады. В диком вихре восторга закружилась она: радость, страх, волнение, безумное желание раствориться в сильных руках своего возлюбленного.
        Никаких разговоров в постели в ту ночь они не вели. Слова были не нужны в этом половодье чувств. Лишь под утро они заснули, тесно прижавшись друг к другу, и спали долго. Пробуждение походило на возвращение с небес на землю. Анастасия, открыв глаза, в некотором недоумении рассматривала спальню, пока Потемкин не окликнул ее. Он встал раньше, умылся и приказал приготовить завтрак, плотный и обильный, потому как сам был голоден и думал, что она, отдав ему столько сил ночью, тоже очень голодна.
        На сей раз месье Жана Поля Буше, шеф-повара Светлейшего, с вечера предупредили, что в гостях у князя находится госпожа Аржанова, общение с которой пробуждает у губернатора Новороссийской и Азовской губерний дьявольский аппетит. Буше примчался на работу к восьми утра, развел огонь в печи и с полчаса обдумывал меню. Он хотел, чтобы праздник любви у его хозяина плавно перешел в праздник гастрономии, так как в представлении француза любовь и голод были чувствами родственными.
        Любовники нуждались в еде сытной и острой одновременно. Потому Буше остановил свой выбор на омлете из желтков, взбитых со сметаной, с добавлением мелко нарубленных грибов и окорока, под соусом «бешамель». К омлету он решил испечь слоеные пирожки с мясом и подать салат из краснокочанной капусты, сдобренный виноградным уксусом, а на сладкое изготовить пирожные «безе» с грецкими орехами. Прежде всего повар занялся тестом для пирожков, которое он делал по особому нормандскому рецепту, прибавляя имбирь и корицу. Через три часа волшебный аромат распространился из кухни по всему дворцу и проник в спальню Светлейшего.


        Тем временем, надев рубашку князя, Анастасия отправилась в ванную, где для нее был приготовлен чан с теплой водой.
        Потемкин услышал всплеск и короткое восклицание. Ноги сами понесли его в комнату с мраморными стенами и полами. Анастасия, выпрямившись во весь рост, смывала губкой пену и в смущении подняла на него глаза. Капельки воды сверкали на ее матовой коже, как необычное украшение, и Светлейший не выдержал. Он положил ладони на ее узкие по-мальчишески бедра и слизнул прозрачные капли с ее божественной груди, а потом - с пупка…
        Омлет, поданный в нагретых тарелках, ждал их на столе вместе с чашей, наполненной салатом, и блюдом с пирожками. Полчаса они трудились над изделиями месье Буше, не отвлекаясь ни на что иное. Затем лакей принес кофейник и пирожные, которые получились пышными и белыми, как январский снег.
        - Вы обещали рассказать мне о камнях, - напомнила Анастасия Светлейшему.
        - Их цена достаточно высока, - сказал Потемкин.
        - Я не понимаю, почему.
        - Они сделаны много сотен лет назад. Греки называли искусство резьбы по драгоценным или полудрагоценным камням «глиптикой» от слова «glypho», что значит
«вырезаю, выдалбливаю». Резные камни - это геммы. Они бывают двух видов. Есть инталии, у них - углубленный рельефный рисунок, есть камеи, у них - выпуклое изображение. Камеи изготавливались из многослойных камней. Фон у них обычно одного цвета, а изображение - другого.
        Анастасия встала из-за стола и взяла сандаловую коробочку с подарками Али-Мехмет-мурзы.
        - Это так. - Она вынула из коробки камею побольше, с Гераклом и львом. - Смотрите, фон здесь действительно черно-коричневый, а фигурки - бежевого, почти телесного цвета.
        - Открою вам страшную тайну… - Светлейший взглянул на собеседницу испытующе.
        - Да, я слушаю.
        - Камеи - это увлечение Ее Величества. В Зимнем дворце у нее есть коллекция. Но она совсем небольшая. Государыня мечтает ее увеличить…
        - Такие у нее есть? - Анастасия показала на свои камни.
        - Конечно, нет, - сказал Потемкин.
        - Это интересно… - произнесла она, пристально вглядываясь в камеи. Значение подарка крымского посла стремительно возрастало в ее глазах. Она становилась обладательницей вещей, достойных царской коллекции. Далеко не каждому в жизни так везет.
        Потемкин наблюдал за Анастасией. У него был готов новый вопрос к госпоже Аржановой, но задавать его следовало лишь в нужный момент, когда она ответит на него только утвердительно.
        - Я скажу вам больше, - начал Светлейший, прихлебывая кофе. - догадываюсь, где Али-Мехмет-мурза мог взять эти камеи.
        - И где же?
        - В Крыму, на берегу Черного моря есть татарская деревня Ахтиар, рядом с ней - руины древнегреческого города, который назывался Херсонесом. Из Греции в Херсонес приходили корабли, там даже пристань сохранилась. Представьте себе сильнейший шторм. Волны огромной высоты гуляют по морю. У пристани они разбивают корабль. Груз, доставленный им, идет ко дну…
        - Минует тысяча лет, и вот камни со дня моря у нас в руках! - подхватила она, увлекшись его рассказом.
        - Вы хотите поехать туда, к пристани с драгоценными камнями в воде? - спросил Светлейший.
        - Я?! - Она безмерно удивилась.
        - А что здесь особенного? Богатая и знатная путешественница из России в сопровождении слуг совершает вояж по Крыму. Там у нее есть хорошие знакомые. Например, Али-Мехмет-мурза, Казы-Гирей…
        - Сомневаюсь, что Казы-Гирей будет рад меня видеть. Скорее, наоборот… - Анастасия посмотрела прямо в глаза Потемкину.
        - Во всяком случае, они оба могут представить вас Светлейшему хану и властителю Крыма Шахин-Гирею.
        - Ах, даже так?
        - Да. Как человек особо ко мне приближенный, вы передадите ему мое приватное письмо…
        В спальне воцарилась тишина. Анастасия в задумчивости поглаживала пальцами камею с профилем Афины-воительницы. Агат скоро стал теплым в ее руках, и теперь Анастасия думала, что прекрасное лицо богини светится, что оно излучает подобно живому существу живые чувства - силу и отвагу. Вот он - ее талисман.
        - А если я откажусь? - спросила она.
        - Вольному воля, спасенному рай, - ответил Потемкин. - Однако в путешествии можете вы найти новые камеи, преподнести их императрице. Уверяю, она оценит это и наградит по-царски.
        Анастасия вздохнула и отошла к окну. Из-зa штор она рассматривала пустынную площадь перед дворцом. Ветер кружил там опавшие желтые листья, поднимал столбики серой пыли. Она сама казалась таким же листком, сорванным с ветки и попавшим в осенний ураган. Слишком многое изменилось в ее жизни, и всего за три недели. Но разве она не мечтала о переменах, покидая Аржановку? И к чему это вдруг приснился ей Андрей Александрович Аржанов, который улыбался. Его слова как будто отпечатались в ее голове: «А погода-то сегодня удивительная…»
        Потемкин смотрел на нее и спокойно ждал ответа. Он сделал все, что мог. Он покорил эту гордую путешественницу. После сегодняшней ночи она не уйдет от него. Ему уже принадлежат ее тело, сердце, ум. Душа пусть остается свободной. Это делу не помешает.
        - Почему бы вам, ваше высокопревосходительство, не сказать мне прямо: все решено, вот деньги, езжай. - Она вернулась от окна к столу и положила руку ему на плечо.
        - Я никогда не принуждаю женщин. - Он склонил голову набок и поцеловал ее руку очень нежно. - Особенно - к таким решениям.
        - Да уж… - Она усмехнулась. - То ремесло, что вы мне предлагаете, весьма опасно, не так ли? В военное время за него и на виселицу попасть можно…
        - В Крыму война закончена.
        - Это сегодня. А завтра?
        - Душа моя, твоя жизнь мне дорога необычайно! - с неподдельным чувством произнес Потемкин. - Потому с тобой поедут проверенные люди. Во владениях крымского xaнa у нас есть немало друзей. Они будут тебе помогать. Бог владеет смелым, и твоя смелая душа - в его руках. Через месяц ты вернешься. Мы отправимся в Санкт-Петербург, к царице…



        Глава шестая
        ДОЛГИЕ СБОРЫ, КОРОТКИЕ ПРОВОДЫ

        Глафира была старше своей барыни на десять лет. Когда-то ей, дворовой девчонке, поручили нянчить полуторагодовалую Настю, первенца в семье надворного советника Петра Алексеевича Вершинина и его молодой, уже вторично беременной жены Натальи Константиновны, урожденной Ростовцевой. Вскоре у Вершининых появился сын, и все внимание родителей было отдано наследнику, а Настя росла как-то сама по себе.
        В шесть лет ей наняли гувернантку, мадмуазель Мари Луизу Карпантье. Она называла себя учительницей, но в действительности получила весьма скромное образование и во Франции работала в белошвейной мастерской. Контакта с воспитанницей она не искала и, в основном, интересовалась противоположным полом. Потому Настя довольно много времени, особенно по вечерам, проводила с Глафирой. Горничная от своей бабки, деревенской знахарки и колдуньи, знала много русских сказок и охотно рассказывала их маленькой барышне.
        Потом Глафиру выдали замуж зa кучера Досифея. Потом Наталья Константиновна умерла, жестоко простудившись на святочных гуляньях. Потом Настю и отданных ей навсегда Глафиру, Досифея и их сына Николая взяла к себе старшая сестра Натальи - Ксения Константиновна…
        - Ой, не губите свою молодую жизню! Ой, да что вы задумали, матушка вы наша Анастасия Петровна! - голосила Глафира, обливаясь слезами.
        Она стояла перед Анастасией на коленях и ломала руки.
        - Перестань, Глафира! - пыталась успокоить горничную Анастасия, но та ее не слушала.
        - Да рази можно такое с собой сотворити? Да где ж это видано, чтоб к нехристям, к басурманам - и прямо в самую ихнюю пасть! Да на кого ж вы нас покидаете?!
        - Ты что, ополоумела? Ты едешь со мной!
        - С вами? - Глафира перестала всхлипывать.
        - Да.
        - А Досифей? А Николай?
        - Они едут тоже.
        - Так бы сразу и сказали. - Глафира высморкалась в угол фартука и вытерла слезы со щек. - А то Крым, Крым… Сейчас поеду в Крым…
        Как ни храбрилась Анастасия, убеждая себя, что Светлейший никогда не обманет ее, что он и его люди все сделают правильно, на сердце у нее теперь было неспокойно. После ужина она хотела почитать новый французский роман, но никак не могла сосредоточиться и уследить за перипетиями сюжета. Тут в дверь тихонько постучали. Это была Глафира. Она принесла колоду карт, особых, гадательных, в которые никогда не играли.
        - Не спится мне нынче, Анастасия Петровна. Карты прямо в руки просятся.
        - Ладно. Давай погадаем. - Анастасия положила книгу под подушку и села к туалетному столику, где горничная уже раскладывала карты на шесть стопок. Затем Глафира истово перекрестилась на икону в углу, поклонилась ей в пояс три раза и начала говорить заклинание:
        - Тридцать шесть карт, сестры и братья, кумы и кумовья, сваты и сватьи, дяди и тетки, отцы и матери, дочери и падчерицы, сыновья и пасынки, свекры и свекрови, тести и тещи, зятья и свояки, золовки и невестки, все вы черные, все вы красные, все вы белые, скажите мне сущую правду: что сейчас есть, что завтра будет и на чем сердце успокоится… Скажите, не утаивайте, по всей справедливости, как говорили вы дочерям Иродовым да во брачном их пиру, во почетном столу. А буде не скажете вы сущей правды, то моей беды не взыщите, ино вам не жить более на белом свете, а размечу я вас по чистому полю, по зеленым дубравам, по крутым берегам, по синим морям… А буде скажете вы сущую правду, ино будет вам житье привольное да раздольное. Заговариваю вас я, раба Божья Глафира, на выведывание своей думы, на опознание дел чужих. А слово-то мое крепко!..
        Пригрозив таким образом тузам, королям, дамам и валетам, напечатанным на плотной атласной бумаге в городе Берлине, Глафира взялась за дело. Ловкими пальцами начала она разбрасывать их на столе, примечая, что, где и когда ляжет. Но карты горничную не послушали и стали рассказывать о будущем как-то невнятно, выходили дальняя дорога, казенный дом, валеты в услужении, дама пик в авантаже и на сердце - бубновый король.
        - Давай дальше, - сказала Анастасия.
        Теперь Глафира разделила колоду на две равные части и выхватила самую нижнюю карту из одной. Это была дама пик. Горничная удивилась, сплюнула три раза через левое плечо, собрала карты вместе, энергично перетасовала, отсчитала сверху шестую и с торжествующим видом открыла ее. Снова дама пик, жгучая брюнетка и роковая красавица в сине-желтых одеждах и с красным цветком в руке, улыбалась им.
        - Наваждение какое! - пробормотала Глафира, засовывая карту с женским профилем и черными сердцами в середину колоды и быстро тасуя ее.
        На сей раз горничная разложила карты веером по шесть штук в каждой группе
«рубашками» вверх, сделала пассы руками над ними, перекрестилась, потом взяла карту из одной раскладки, лежавшей в середине стола, и отдала ее Анастасии.
        - Интересно, кто это может быть… - Анастасия держала в руках карту, которая, конечно же, опять оказалась дамой пик, и пристально рассматривала ее, словно надеялась увидеть настоящее лицо на условном рисунке.
        - Что-то врут они сегодня… - Глафира вернула карту в колоду и в смущении перетасовала ее. - Видать, домовой балует и карты нам назло путает. Устали они от работы. Лучше гадать будем на зеркале, на воде с воском…
        Хитрая баба была Глафира. Прежде всего она хотела успокоить Анастасию Петровну, которая, по ее разумению, за три недели херсонской жизни совсем извелась. Тайком Глафира уже раскладывала карты и гадала на Светлейшего князя Потемкина. По всему выходило, что он есть воплощение Сатаны. Сначала влюбил в себя ее барыню, голубку безгрешную, а ныне и вовсе в какое-то небывалое дело впутать хочет. Надо ведь такое придумать: ехать в Крым, когда всякому известно, что живут там злые крымские татары, которые русских продают в рабство туркам и никаких законов не ведают.
        Ничего предосудительного в поведении самой барыни, ездившей иногда ночевать в губернаторский дворец, горничная не видела. Анастасия Петровна была вдова и потому - сама себе хозяйка. Ее жизнь протекала на глазах у Глафиры, и все, что Аржанова делала, Глафира по большому счету одобряла, хотя имела свою версию событий, случившихся после 9 июня 1774 года.
        Хорошо, например, было то, что траур по мужу барыня держала не год, как подполковник ей наказал, а целых два. Безвыездно жила в Аржановке два года и носила черный вдовий платок. Занятие знала одно - хозяйство. Зато здорово к ногтю прижала жабу эту Епифанию, экономку, и жука навозного Дормидонта, деревенского старосту. Не давала им воровать и скоро все мужние долги заплатила. В доме сделала капитальный ремонт, за домом заложила новый хозяйственный двор - с ригой, житницами и поместительными сараями.
        Жить бы да жить, не тужить. Ан нет, тут черт принес старую хрычовку генеральшу. Соскучилась по племяннице и в гости приехала. Поместье ей понравилось. Но зачем, говорит, ты свою жизнь молодую в деревенский чернозем закапываешь? А давай-ка на Рождество поедем в город Курск. Дивный дом для Дворянского собрания там возвели ныне, и балы губернатор дает не хуже, чем в столице.
        Сказано - сделано. Ох, уж этот бал у губернатора! Барыня точно свет в окошке заново увидела. Сараи в тот год не достроили. Деньги ушли на платье, на весь бальный туалет, включая перчатки, веера, кое-какие украшения, на пару гнедых рысаков и на новую коляску, чтоб в свет выезжать прилично. От Курска оказалось недалеко до Орла, до Киева, до Чернигова и даже до Херсона, везде завелись знакомые, которые разные советы давали и особенно хлопотали насчет амурных дел. Однако Анастасия Петровна себя блюла и ни на какие глупости не соглашалась…
        Настойчивый звон колокольчика вывел Глафиру из этих глубоких размышлений. Находилась она на кухне, где собирала для барыни завтрак на поднос: хлеб ситный, масло, варенье. Засиделись они вчера по полуночи, выходили во двор и через плечо в зеркало на луну смотрели, на кухне в воду расплавленный воск лили, бумагу на фарфоровой тарелке жгли. За этими гаданиями позабыли, чего ради их затеяли, и обе спать легли в хорошем расположении духа.
        Быстро поставив на поднос посуду, горничная пошла в гостиную. Ее сын Николай, рослый, пригожий малый 17 лет от роду, нес за ней кипящий самовар с китайским заварным чайником. Новый день начинался вопреки обычаям их дома довольно-таки поздно.
        Не успела Анастасия напиться чаю, как Досифей сообщил ей о приходе гостя. Взяв визитную карточку из рук слуги, она глазам своим не поверила. К ней пожаловал управитель канцелярии Светлейшего коллежский советник Петр Иванович Турчанинов собственной персоной. Воистину что-то совершалось вокруг нее необычное после той чудесной ночи любви у Потемкина и таинственных разговоров утром о камеях, пиастрах, путешествиях.
        Этот человек ей никогда не нравился. Скорее всего, настораживал его взгляд - круглые немигающие, как у филина, глаза за круглыми же очками. Еще были тонкие, насмешливо сжатые губы и скрипучий, неприятный голос. Но, ступив в гостиную Анастасии, Турчанинов как будто принял другой облик и обернулся весьма добродушным и обходительным господином. С дружелюбной улыбкой он передал ей привет от князя и сказал, что ее путешествие в Крым - его забота.
        - Вот как? - удивилась Анастасия. - Тогда прошу садиться, Петр Иванович. Я слушаю вас внимательно…
        Но Турчанинов прежде всего положил на стол пухлый портфель, расстегнул его и достал целую кипу бумаг. Сверху лежала географическая карта, сложенная в несколько раз. Когда управитель канцелярии ее расправил, то она заняла весь стол. На карте были подробно изображены полуостров Крым и прилегающие к нему земли северного Причерноморья с Херсоном и Геническом.
        - Вы знаете историю России? - спросил Турчанинов.
        - Относительно, - пожала плечами Анастасия. Честно говоря, она больше знала историю Франции, Древней Греции и Рима, потому что от Мари Луизы Карпантье ей досталось несколько толковых учебников, а русских изданий подобного рода ни у ее родителей, ни у тети в доме не имелось.
        - Это были наши исторические враги. - Турчанинов показал на карте кружок с надписью «Бахчи-сарай» и продолжал: - В течение двух последних столетий регулярно собирали стотысячные орды и приходили на Русь. Разоряли и жгли, в основном, южные города и деревни. Спасу от них не было никому… Прославился у них такой удалец - хан Девлет-Гирей. Так он в 1571 году до Москвы добрался, взял город штурмом, выжег его дотла, имущество вывез, население угнал в рабство. Тех, кто не мог или не хотел идти, уничтожил на месте…
        - И что, совершенно безнаказанно?
        - Отчего же? На следующий год он из Крыма опять вышел и по Серпуховской дороге разбойников своих довел до реки Оки, до селения Молоди. Здесь и встретили их. Устроили засаду. Стрельцы с фитильными ружьями метко стреляли. Артиллерия хорошо поработала. В общем, из 120-тысячного войска уцелело у него тысяч шесть, не более. Самого хана едва в плен не захватили. Чудом ушел, негодяй. Но зятя его любимого Иль-мурзу на поединке прикончил наш богатырь Тимур Алалыкин. Он, кстати говоря, по происхождению был казанский татарин и в награду за свой подвиг получил поместье в Суздале…
        - Это произошло очень давно.
        - Вы правы. Время исторической вражды кончилось. Те, кто грабил Москву вместе с Девлет-Гиреем, уж двести лет, как лежат в земле сырой. Теперь нам надо жить в мире с нашими черноморскими соседями. Мы должны изучать эту страну, прежде далекую и совершенно чуждую нам по нравам, обычаям, законам.
        - Изучать? - переспросила Анастасия.
        - Да. Слишком важное место занимает сейчас Крымское ханство в системе безопасности на южных границах России. За ним - Османская империя, которая никогда не примирится с нами…
        Управитель канцелярии замолчал и пристально посмотрел на собеседницу. Анастасия вся обратилась в слух. О турках и крымских татарах очень много говорили офицеры второго батальона Ширванского пехотного полка, собираясь в походной палатке у своего командира подполковника Аржанова. Но тогда шла война. Не изучать следовало противника, а громить его повсюду, где он попадется на глаза русским.
        - Значит, моя поездка имеет значение познавательное? - спросила она после некоторого молчания.
        - В определенном смысле, да.
        - А в неопределенном?
        Турчанинов рассмеялся.
        - Все зависит от вас, любезная Анастасия Петровна. Что удастся вам сделать там и что не удастся. Ведь это первое ваше задание, первое знакомство с ними. А вдруг все не по душе вам придется и пошлете вы нас куда подальше, вернетесь с полдороги, проклиная тот день и час, когда согласились на это дело…
        - Почему вы так обо мне думаете?
        Она взглянула на управителя канцелярии жестко и сурово, и коллежский советник в замешательстве отвел глаза. Похоже, он ошибался в оценке госпожи Аржановой. Эта молодая и красивая женщина в полной мере отдавала себе отчет в своих поступках и решениях. Она дала согласие осознанно и теперь готовилась к новому повороту в своей жизни.
        Турчанинов не ответил на ее вопрос. Он обратился к карте и начал рассказывать о географическом положении полуострова и его природных условиях. Он кратко упомянул про знойное крымское лето, теплую долгую осень, ветреную и дождливую зиму, раннюю весну. Он красочно описал степные, почти безводные равнины северного Крыма, крымские горы, невысокие, покрытые лесами из дуба, сосны, бука, тиса, и южное побережье, омываемое водами Черного моря, весьма живописное, давно освоенное людьми. Чудесные города стоят на нем: Кафа, Судак, Алушта, Партенит, Гурзуф, Ялта, Балаклава…
        - Вы там были? - догадалась Анастасия.
        - Был. Лето, осень и зиму 1771 года провел в Крыму, служа в штабе генерал-аншефа князя Василия Михайловича Долгорукова.
        - А это кто такой? - спросила она.
        - Славный победитель крымских татар и турок! - ответил Турчанинов и перешел к рассказу об успешной операции русской армии.
        Этот поход готовился почти год. В России хорошо представляли себе все его трудности. На полуостров наши войска должны были войти через Перекопский перешеек и со стороны Керченского пролива, через Сиваш. Целью похода императрица определила следующее: разгром в полевых сражениях ханского войска и овладение всеми крепостями на южном побережье, принадлежавшими туркам. Для похода сформировали специальную экспедиционную армию численностью более 50 тысяч человек. Ее действия должна была поддерживать Азовская флотилия вице-адмирала Сенявина, состоявшая из
17 больших кораблей и 57 десантных лодок.
        План операции был выполнен безукоризненно. Все береговые крепости Крыма русские заняли в течение десяти дней, с 18 по 29 июня 1771 года. Это не позволило Турции высадить десант для поддержки крымско-татарского войска. Основные сражения произошли: в ночь с 13 на 14 июня - штурм Перекопа, взятие крепости Ор; 19 июня Долгоруков вывел войска к Кафе и штурмом овладел ею; 22 июня отряд генерала Брауна взял Гёзлёве. У Бахчи-сарая татары собрали почти 90-тысячное войско, но и здесь долго сопротивляться не смогли, столица ханства пала. Селим-Гирей, находившийся в это время на престоле, бежал в Турцию вместе с остатками османских гарнизонов из Кафы, Судака, Гёзлёве и своими приближенными, семьей и слугами.
        Турчанинов, однако, не стал вдаваться в подробности русской армейской операции
1771 года. Она принадлежала прошлому. Его же занимало настоящее. Тут имели значение знания другого рода: всеобщая история края, жизнь, быт, культура крымско-татарского народа. Он попросил Анастасию подойти к карте поближе. Там разными цветными карандашами были заштрихованы разные районы полуострова и по-русски написаны названия феодальных родов, которым тут земля и принадлежала: Ширин - на востоке, Кыпчак - на западе, Барын и Яшлав - в центре, Мансур - на севере. Управитель канцелярии сказал, что давным-давно борьбу за влияние в государстве ведут люди знатнейшего рода Ширин, настоящего, крымско-татарского, и люди не менее знатного рода Мансур, преимущественно - ногайско-татарского. И не дай ей Бог перепутать это, когда она будет находиться на территории ханства.
        Затем из портфеля появилась стопка рукописных листов. Турчанинов положил их на стол и объяснил, что русских книг о Крыме пока не существует, взамен он предложил Анастасии ознакомиться с сокращенными переводами произведений двух немецких авторов: Николауса Эрнста Клеемана, посетившего полуостров в 1768-1770 годах, и профессора университета в городе Галле Тунманна, который составил свой труд, изучив многие западноевропейские источники. В заключение коллежский советник извлек на свет пергаментный свиток, на коем изображалось генеалогическое древо ханской династии Гиреев, начиная с Хаджи-Гирея, основателя крымско-татарского государства, жившего в середине XV века.
        Безо всякого энтузиазма Анастасия посмотрела на доставленные ей материалы.
        - Хорошо, - сказала она. - Как-нибудь почитаю.
        - Нет, любезная Анастасия Петровна, ваше «как-нибудь» меня совершенно не устраивает, - произнес Турчанинов, и голос его опять стал скрипучим, а глаза - немигающими и строгими, он отдавал ей приказ, это было ясно. - Извольте изучить сие к завтрашнему дню, и по возможности - очень внимательно. Утром в это же время я снова буду у вас…
        - Завтра? - удивилась она.
        - Так точно, времени у нас очень мало, а вопросов, которые надо обсудить, очень много. Честь имею кланяться! - Управитель канцелярии взял свой портфель, теперь пустой, отвесил Анастасии учтивый поклон и пошел к двери.
        Оставшись одна, она взялась за бумаги. Первым ей попался перевод из Тунманна. Скучнейшая, подробнейшая справка, да еще со странно звучащими в немецкой транскрипции местными географическими названиями. Наверное, ее полезно читать на ночь: быстрое засыпание гарантировано.
        - Черт его знает что! - бормотала она, перебирая страницу за страницей в кипе бумаг, оставленных Турчаниновым, и выхватывая из записей, сделанных четким писарским почерком, отдельные слова и предложения.
        Все это совсем не походило на романтическое путешествие по неизведанной экзотической стране, как Анастасии еще вчера виделась поездка. Наоборот, она начинала понимать, что ждет ее не веселое приключение, о котором можно будет потом вспоминать с приятностью, a самая настоящая служба. Начальник же напоминает бульдога, и если он вцепится в нее, то - держись. Такие, как он, бюрократы обычно хотят все оговорить и определить заранее, не делая поправок на обстановку, которая может измениться кардинально там, в Крыму. Тогда ей придется делать вовсе не то, что представляется необходимым. А это такая морока, о какой она раньше и помыслить не могла.
        Чувство, охватившее Анастасию при этом, было не отчаяние, а какой-то стихийный протест. Она бросила бумаги на стол и села в кресло. Интересно, что бы теперь сказал Аржанов, прослуживший без малого сорок лет? Однако службой он никогда не тяготился и много раз говорил ей, что сие есть наивящая обязанность каждого дворянина, посвятившего жизнь своему Государю и Отечеству. Рассудительный он был человек и старался все обдумывать глубоко и всесторонне.
        В Аржановке, чтобы привести в порядок ум, сердце и душу, Анастасия искала одиночества. Она уходила в сад, но чаще - седлала гнедую кобылу Пенелопу, подаренную ей покойным супругом в Татар-бунар, и уезжала далеко в поле. Пенелопа и сейчас стояла в конюшне, будучи уже не первой молодости, но вполне бодрым и послушным животным.
        Анастасия вызвала Досифея и приказала ему приготовить лошадь к поездке. Затем ушла в спальню переодеваться. Вскope туда явилась Глафира, предупрежденная мужем. Анастасия как раз стояла посреди комнаты в рубашке, мужском камзоле и узких серых кюлотах, застегивая их спереди.
        - Куда это вы собрались не обедамши? - спросила Глафира ворчливо. Она не одобряла верховой езды вообще, а на мужском седле - в особенности.
        Анастасия посмотрела на нее и тихо, с расстановкой сказала:
        - Сейчас же найди мои сапоги со шпорами..
        - Чего их искать-то? - Горничная поняла, что барыня пребывает в самом дурном расположении духа, а в такие минуты с ней лучше не спорить. Глафира достала из-под кушетки пыльную коробку, открыла ее. - Завсегда они тут, эти сапоги, для вашего высокоблагородия…
        Анастасия сзади заплела волосы в косу, а над ушами скрутила их в букли и закрепила специальными заколками, мужская прическа была готова. Горничная помогла ей надеть коричневый редингот. Анастасия со всех сторон осмотрела себя в зеркале. Стройный, ловкий юноша стоял там. Она надвинула на лоб треуголку.
        - Оченно похожи, - заверяла ее Глафира…
        На улице Арсенальной, в доме майора Голощекова широко отворились ворота, и всадник на гнедой лошади выехал прямо на мостовую. Сначала он ехал шагом, но потом дал своей кобыле шпоры и поскакал в степь. Поручик князь Мещерский, который направлялся туда с визитом, очень удивился. Владелец этой городской усадьбы майор Голощеков по причине своего апоплексического телосложения ездить верхом давно не мог, его жена - тем более. У Голощековых квартировала только госпожа Аржанова с прислугой, но кто тогда был этот юноша в коричневом рединготе? Поручик подобрал поводья, поднял вороного жеребца в галоп и последовал за незнакомцем.
        По улице Анастасия вела Пенелопу не очень быстро. Но когда мелькнули последние дома и палисадники, ударила ее хлыстом и во весь опор помчалась по степной дороге к далекий холмам, заросшим лесом. Адъютант Светлейшего тоже прибавил ходу, вначале он держал большую дистанцию, но потом решил догнать гнедую кобылу и ее седока.
        Анастасия услышала стук копыт за спиной и увеличила скорость. Однако девятилетняя Пенелопа была не так резва и вынослива, как молодой вороной жеребец Мещерского. Расстояние стало сокращаться, и скоро князь уже скакал рядом с ней.
        - Кто вы? - крикнул он, повернувшись к Анастасии.
        Она перевела лошадь в рысь, затем в шаг, остановилась и сняла шляпу.
        - Анастасия Петровна?! - воскликнул Мещерский. - Вы ли это? И что вы тут делаете?
        - Отдыхаю, - ответила она.
        Молодой кирасир не сразу нашелся, что ответить. Светская дама - и верхом на лошади в мужском платье. Было чему удивиться. Они в молчании поехали рядом. Анастасия, держа треуголку под мышкой, подставляла разгоряченное лицо степному ветерку. Мещерский искоса поглядывал на нее.
        - Я преследовал вас. Извините, - начал он разговор. - Никогда бы не подумал, что вы умеете так лихо ездить верхом на мужском седле.
        - Муж научил, - объяснила Анастасия.
        - Это не совсем обычно.
        - Подполковник Аржанов хотел, чтобы я всегда находилась с ним рядом. А его жизнь протекала в боях и походах.
        - Вижу, вам нравится верховая езда.
        - Да. Она способствует размышлениям.
        - О чем вы сейчас размышляете?
        - О полуострове Крым.
        Анастасия не стала продолжать. Она не знала, посвящен ли адъютант Светлейшего в план с ее поездкой. Поездка эта - конфиденциальная. Следовательно, чем меньше людей будут знать о ней, тем лучше.
        - Вы решили ехать? - спросил князь.
        - Вчера решила, сегодня - не решила. - Анастасия была рада ответить молодому офицеру искренне. - Меня всегда страшит неизвестное и непонятное. Сегодня утром господин Турчанинов совсем сбил меня с толку. То, о чем он говорил…
        - Петр Иванович - человек крайне осторожный! - перебил ее Мещерский. - Он любит усложнять. Простые вещи в его изложении обращаются в неразрешимые проблемы. Не принимайте это близко к сердцу…
        - Легко сказать! - Она вздохнула.
        - Анастасия Петровна! - вдруг умоляюще произнес Мещерский. - Возьмите меня с собой! Я буду служить вам верно, как рыцарь прекрасной даме. Все равно вам нужен помощник. Светлейший обещал, что если вы согласитесь, то он отпустит меня в Крым.
        Она в изумлении повернулась к нему.
        - Вас взять с собой?.. Но… Мы слишком мало знакомы. Ведь это не прогулка в лес за грибами. К тому же, я сама еще ничего не решила определенно и до конца…
        - Зачем колебаться? - с горячностью молодости заговорил Мещерский. - Поймите, это - шанс. Может быть, один из тысячи. Нам, людям незнатным и небогатым, надо рассчитывать только на счастливый случай да на собственные силы и способности. Я в службе - с шестнадцати лет, и, поверьте, успел убедиться в этом…
        Их лошади медленно шли по дороге, почти касаясь друг друга боками. Вороной жеребец кирасира, повернув морду к Пенелопе, все норовил ухватить зубами щечный ремень на ее оголовье. Кобыла отмахивалась от непрошеного ухажера, но в сторону не отходила. Князь Мещерский рассказывал Анастасии свою биографию. Она была недлинная и вполне стандартная для того времени.
        Поручику недавно исполнилось двадцать три года. Он принадлежал к малоизвестной и давно обедневшей ветви князей Мещерских. С детства его записали солдатом в лейб-гвардии конный полк. В шестнадцать лет он явился на действительную военную службу, уже имея чин сержанта. В полку он пробыл около трех лет, а затем был переведен из гвардии в армию корнетом, в новотроицкие кирасиры. С большим трудом его матушка добилась следующего назначения: из Новотроицкого полка - в адъютанты к Светлейшему князю Потемкину. Никаких высоких покровителей Мещерский не имел, крупного состояния - тоже. Таким образом, дальнейшее его продвижение по службе зависело лишь от него самого.
        - Вы думаете, поездка в Крым вам поможет? - спросила она.
        - Уверен в этом!
        - По-вашему, надо ехать?
        - Конечно! - кивнул князь. - Кто не рискует, тот не пьет шампанское. Я верю в эту пословицу.
        - А мне-то что за резон?
        - Уж тогда они точно рассмотрят ваше прошение о пенсии и вынесут наиболее благоприятное решение. Да если б у меня была хоть одна возможность увидеть великую императрицу и вообще - отличиться, я бы ничуть не колебался. Я бы даже такого вопроса себе не задавал, милая Анастасия Петровна!..
        Кухарка Зинаида уже дважды ставила обратно в печь горячее, дабы при необходимости подать его на стол тотчас. Но барыни все не было. Прислуга сидела голодная, так как по давно заведенному обычаю без распоряжения Анастасии обедать не начинали. Досифей вышел за ворота и смотрел, не едет ли их высокоблагородие по улице. Наконец он махнул рукой Глафире, занимавшей пост на крыльце дома. Топот копыт приближался. Анастасия на рыси заехала во двор, спрыгнула с лошади и бросила поводья Досифею. Она почти бегом взбежала по ступенькам на крыльцо. Глафира отворила перед ней двери.
        - Хорошо ли теперь в степи, матушка барыня?
        - В степи превосходно! - Анастасия отдала ей треуголку, перчатки и хлыст. Глафира мысленно возблагодарила Господа Бога: настроение у Анастасии Петровны после верховой прогулки заметно улучшилось.
        - Тут уж вас все обыскалися, - доложила она, улыбаясь. - От портного Попандопулоса приезжали, от его светлости Потемкина приезжали…
        - Подождут! - Анастасия гордо выпрямилась. - Давай обедать. Ужасно кушать хочу…
        Бывало, что она обедала вместе с прислугой. Это случалось по большим церковным праздникам да в день рождения покойного супруга или же при каких-либо форсмажорных ситуациях в доме. Теперь все ее люди: Зинаида, Глафира, Досифей, Николай и конюх Кузьма - уже сидели на кухне за столом перед тарелками с дымящейся ухой. Анастасия, умывшись, но не сняв мужского костюма, пошла туда. Зинаида подала полную тарелку и ей. Заняв место во главе стола, Анастасия перекрестилась на икону и громко прочитала обеденную молитву по церковно-славянски:
        - Очи всех на Тя, Господи Иисусе, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеиши всякое животное благоволения… Аминь!
        Перекрестившись, дружно взялись за ложки. Обед проходил в полном молчании. Слуги знали, что, если барыня почтила их трапезу своим присутствием, значит, на то есть важный повод. Они ждали ее слов. После первого блюда, когда женщины собрали грязные тарелки и, открыв загнетку в печи, достали горшок с кашей и сковороду с биточками, политыми соусом, Анастасия заговорила:
        - Ныне нахожу я нужным и полезным для себя совершить путешествие. Ехать хочу в Крым…
        При этих словах что-то вроде общего вздоха вырвалось у сидящих за столом. Они переглянулись, но никаких вопросов ей не задали.
        - Вы знаете, - продолжала Анастасия, - что Крым есть государство мусульманское, нам по вере враждебное. Оттого путешествие может быть опасным. Но вас неволить я не хочу. Кто боится, пусть возвращается в Аржановку. Подумайте. Завтра дадите мне ответ…
        Анастасия не сомневалась, что Глафира уже рассказала всем о ее намерениях. Но болтовня горничной - одно, официальное заявление госпожи - совсем другое. Только после этого ее вышколенная прислуга могла обращаться к ней с прошениями.
        Речь барыни возымела сильное действие. К биточкам никто не притронулся. Опустив головы, все сидели и молчали, как будто ждали какого-то сигнала. Анастасия подумала, что уже не в первый раз они проявляют к ней привязанность более глубокую, чем можно ожидать от крепостных, полностью зависимых от нее людей. Она разломила биток ложкой на две части и посмотрела на них.
        - Отчего не едите, слуги мои верные?
        - Матушка наша барыня Анастасия Петровна, - поднялся с места Досифей, самый старший среди них по возрасту. - Не обессудьте, коли не так скажу. Но ежели вы чего решили сделать, то нам от вас отставать нельзя. Куда иголочка, туда и ниточка…


        Мастерская Александра Попандопулоса располагалась недалеко от магазина его дяди, на той же центральной улице. Заведение было фешенебельное и совсем новое. Зеркальные двери вели с улицы в прихожую с коврами на полу. Большую примерочную украшали две картины, драпировка и зеркала. С помощью ширм, расшитых в китайском стиле, можно было выгородить в ней любое пространство.
        Анастасия приехала туда еще засветло, чтобы при естественном освещении рассмотреть изделие херсонских мастеров. Александр Попандопулос сам проводил знатную заказчицу в примерочную, вызвал двух портных: мастера-закройщика и его подмастерья. Сначала они принесли корсаж. В прошлый раз он был только сметан по ее фигуре, а теперь полностью готов. Парчу поставили на подкладку из двух слоев жесткого холста с простроченными в ней специальными продольными «карманами», куда вложили узкие полоски тростника.
        Ширмы подвинули к зеркалу. Там Анастасия сняла платье и осталась в нижней рубашке из батиста. Портные надели на нее корсаж и стали шнуровать его на спине снизу вверх, туго затягивая.
        Корсаж плотно облегал корпус. Анастасия выдохнула, втянула живот и посмотрела на себя в зеркало. Вроде бы одежда сидела неплохо. Но тут ее внимание привлек мысок корсажа, спускающийся чуть ниже пупка. Он лежал не абсолютно прямо, а заламывался на талии.
        Это был серьезный недостаток, и она указала на него портным. Однако они вместо того, чтобы сразу признать свою ошибку, стали уверять заказчицу, будто бы мысок скроен и сшит правильно и лишь отглажен плохо. Дело усугублялось тем, что оба они были греки и по-русски объяснялись с трудом. Вскоре в примерочную вошел хозяин, привлеченный слишком громким разговором. Но его появление ситуации не улучшило. Спор продолжался.
        - Тлафстфуйте, Анастасия Петровна! - вдруг раздался веселый голос.
        Анастасия, имея весьма пикантный вид в рубашке, корсаже, но без юбки, выглянула из-за ширмы. Посреди комнаты стоял Микас Попандопулос в своем кафтане, расшитом позументами, и мило ей улыбался. Способность этого человека появляться внезапно и при том в самый неподходящий момент сейчас просто взбесила ее.
        - Опять вы здесь! И, конечно, опять «софелшенно случайно»… - передразнила его Анастасия. - Извольте немедленно выйти вон!
        - Я фижу, что какие-то тлутности есть у моего племянника, - cказал коммерсант, не двигаясь с места. - Исполнение сакаса такой фажной пелсоны неплостая фещь…
        Греки обрадовались его появлению чрезвычайно. Выскочив из-за ширмы, они начали говорить наперебой и бурно жестикулировать. Анастасия мрачно наблюдала за ними.
        - Передайте вашим соотечественникам, - наконец произнесла она, - что они должны полностью переделать переднюю часть корсажа моего платья…
        - Не беспокойтесь, фаше фисокоблаголотие, - ответил Попандопулос. - Я уже фсе объяснил им.
        - Если объяснили, то уходите. Вы мешаете мне. Я хочу еще примерить фижмы, сделанные к этому платью.
        - Не смею мешать фам, - он поклонился. - Нo хотел бы поплощаться. Тепель я уесжаю ф Клым…
        - В Крым? - переспросила она и увидела, что Попандопулос смотрит на нее внимательно, без обычной своей улыбки, которая казалась ей гримасой ловеласа.
        - Стесь я телжу только отин магасин, - медленно заговорил грек. - Но много магасиноф у меня ф Клыму. Ласные тофалы плотаются там… Отличные тофалы для отличных покупателей. Фсе, что туше уготно. Мне прифосят их из Тулции, Италии, Пелсии, Китая. Я фсегта сакасыфаю по особому списку. Фы не пожалеете, если уфитите мои тофалы…
        - Не нужны мне ваши товары, - ответила она, удивленная странной речью и пристальным взглядом купца.
        - О, не скажите! Там, ф Клыму, у меня фсе тешефле. Много тешефле… - С этими словами Микас Попандопулос поклонился ей по-восточному: очень низко, прижав руки сначала ко лбу, потом - к сердцу и после этого разведя их в стороны…
        Торопливо закончив примерку, Анастасия поехала домой. Вpeмя было позднее, и вместо ужина она съела только яблоко, запивая его ключевой водой. Потом долго читала бумаги, привезенные Турчаниновым, и изучала карту. Спать легла далеко за полночь, но заснула, против своего ожидания, быстро и крепко.
        Управитель канцелярии Светлейшего князя появился у нее утром, около десяти часов. Прежде всего он собрал в портфель бумаги, все, кроме карты. Карта поступала в ее распоряжение. По просьбе Турчанинова, держа эту карту на столе, она точно и обстоятельно ответила на его вопросы. Коллежский советник остался доволен ее прилежанием.
        - Ну-с, продолжим наши занятия, - сказал он и достал из портфеля большой пакет, запечатанный тремя сургучными печатями. - Для вашего успокоения, Анастасия Петровна, скажу, что около двух лет при ханском дворе находится русский посланник. Это чиновник Иностранной коллегии Константинов Андрей Дмитриевич. В пакете - письмо для него. Передадите в Бахчи-сарае при посещении… Но рассчитывать на помощь Константинова не стоит. Он связан дипломатическим протоколом. Бывает, что хан отказывает ему в аудиенции и две, и три недели подряд по причинам, нам не известным. Мы надеемся, с вами он так не поступит…
        - Я буду стараться, - сказала она.
        - Два письма к Шахин-Гирею от Потемкина тоже здесь. - Турчанинов опять указал на пакет. - Одно - ваше рекомендательное, второе - личное послание об отношениях двух государств.
        - Хорошо.
        - Представит вас хану Али-Мехмет-мурза. Визит начнете с вручения писем.
        - Да. Понятно.
        - Сразу не кокетничать напропалую, не флиртовать.
        - Тем более понятно.
        - Очень интересует гарем. Там пребывают все его родственники, о которых практически ничего не известно. Например, жены. Первая - черкешенка, вторая - крымская татарка из рода Ширин, этим браком он закрепил военно-политический союз с ними. Третья - турчанка, приехала из Стамбула не так давно, что нас особенно настораживает…
        - Думаете, я смогу познакомиться с ними? - спросила Анастасия, разглядывая печати на пакете.
        - Это было бы замечательно!
        Тут управитель канцелярии отвлекся от главной темы и прочитал ей краткую лекцию о том, что далеко не всегда деньги помогают завязывать контакт с нужными людьми. Потому конфидент должен уметь им понравиться и прежде всего вызвать доверие к себе, а потом уж постараться подчинить их своему влиянию.
        Писем в пакете было не три, а четыре. Четвертое адресовалось Адиль-бею, старшему в роде Кыпчак. Раньше он занимал антироссийскую позицию и примыкал к партии Мансуров, но сейчас стал делать какие-то движения в сторону русских. Кыпчаки владели обширными степными территориями на западе Крыма и бесчисленным количеством лошадей, пасшихся там. Потемкин предлагал Адиль-бею выгодную сделку: Россия закупит у него для нужд своей армии тысячу коней. Что это за кони, что это за степи и кто такой Адиль-бей, предстояло выяснить Анастасии, правда, в самых общих чертах.
        - Никакого предубеждения при встречах с мусульманами у вас быть не должно, - сказал Турчанинов, заканчивая инструктаж о целях ее поездки. - Забудьте о религиозном противостоянии. Хотя политики довольно успешно разыгрывали эту карту в прошлом… Для нашего дела важно другое. В Крыму есть мусульмане хорошие. Мы будем сотрудничать с ними, оберегать их и защищать. Но есть и мусульмане плохие. Таковых мы обязаны находить и уничтожать безжалостно…
        Воцарилось молчание. Анастасия раздумывала. Потом она посмотрела на Турчанинова пристально и сказала:
        - Можно один вопрос, Петр Иванович?
        - Пожалуйста.
        - Кто в Крыму хорошие мусульмане и кто - плохие?
        - Рад, что вы задали такой вопрос. - Управитель канцелярии стал очень серьезным и даже суровым. - Вот это как раз и является главной задачей нашей службы. Именно для того вы и едете туда. Нам надо в этом разобраться. И будьте - нижайше прошу вас о сем одолжении - предельно внимательны…
        Согласование технических деталей поездки заняло гораздо больше времени, чем Анастасия рассчитывала. Сначала поговорили о князе Мещерском. Она узнала, что поручик выступает в роли консультанта, но никак не ее начальника. Также он будет отвечать за охрану экспедиции, для чего с ним откомандировываются нижние чины Новотроицкого полка: сержант, капрал и четверо рядовых при полном обмундировании, снаряжении и вооружении, исключая кирасы.
        - Платить им должна я?
        - Нет. Канцелярия губернатора Новороссийской и Азовской губерний генерал-аншефа князя Потемкина.
        - Ладно. Рассмотрим следующую бумагу… - Анастасия начала читать какую-то ведомость с печатью и размашистой подписью в конце.
        Коллежский советник дал пояснения:
        - Из херсонского арсенала по распоряжению Светлейшего вам безвозмездно передают два кавалерийских гладкоствольных карабина образца 1775 года по 3 рубля 23 копейки каждый, один егерский штуцер нарезной образца 1778 года за 5 рублей 44 с половиной копейки, две пары пистолетов образца 1775 года по 1 рублю 92 с половиной копейки за каждый, а также бумагу, порох, пули на 200 выстрелов.
        - Армейские пистолеты мне не нужны, - сказала она.
        - Почему?
        - Они тяжелые и неудобные. Лучше я сама куплю себе оружие по руке. А вы отдайте деньги за них. Четыре пистолета - это всего… - Анастасия сверилась с ведомостью. - Всего 7 рублей 70 копеек. Тем более что у меня уже есть собственное такое оружие.
        - Покажите, - попросил Турчанинов.
        По приказу барыни Глафира принесла в комнату плоский деревянный ящик. В нем лежало два дамских дорожных пистолета, изготовленных известной итальянской фирмой
«Маззагатти». Они были в два раза короче и легче уставных армейских, калибром 13 мм и, кроме того, стволы имели не гладкие, а с восемью нарезами внутри. Это затрудняло их заряжание - пулю приходилось забивать специальным молоточком, - но заметно повышались дальность и точность стрельбы. Фирма беспокоилась не только о безопасности своих покупателей. Пистолеты казались дорогими, красивыми игрушками: причудливая резьба на ореховых ложах, насечка и золотые инкрустации на стволах, замочных досках и даже курках и огнивах.
        Турчанинов взял один из пистолетов, взвесил на руке, заглянул в ствол, проверил пальцем нарезы в нем, затем взвел курок и нажал на спуск. Удар кремня, зажатого между щечками курка, по огниву получился сильным. Искры так и посыпались в разные стороны.
        - Это - «Тузик», - сказала Анастасия.
        - Кто-кто? - не понял управитель канцелярии.
        - Ну я так его называю, - терпеливо пояснила она. - «Тузик» - потому, что боевая пружина здесь очень тугая. Взвести курок трудно, но зато бой отличный. А еще здесь есть изображение собачьей головы…
        Анастасия повернула пистолет рукоятью вверх и показала Турчанинову литую серебряную накладку, где скалил зубы охотничий пес. На втором пистолете такую же накладку украшала кошачья голова.
        - Это - «Мурзик», - она ласково погладила светлый металл. - Вес у него поменьше, пружина помягче, но, к сожалению, и осечек больше.
        - Значит, оружие вам нравится. - Турчанинов посмотрел на нее с интересом.
        - Да. Муж оставил небольшую коллекцию.
        - Мой вам совет, Анастасия Петровна. Обязательно возьмите в дорогу любезных вашему сердцу «Тузика» и «Мурзика», но и от армейских пистолетов не отказывайтесь.
        Далее беседа протекала столь же оживленно. Вопрос о способе путешествия уже решили: у торговой пристани Херсона стоял русский купеческий корабль, вскоре отбывающий в Гёзлёве. Обсуждали, какой экипаж взять с собой отсюда и какие транспортные средства приобрести на месте: карета, три повозки, вьючных лошадей не менее восьми; в какой валюте держать деньги: русские рубли, татарские акче, турецкие серебряные пиастры и золотые флюри; как их хранить: потайные ящики в экипаже, деревянные сундуки, окованные железом, кожаные кошели. Большая проблема была с переводчиком. Такого специалиста в Херсоне не имелось.
        Секретная канцелярия предлагала Анастасии свой вариант. У них на примете давно находился молодой турок по имени Энвер, большой любитель азартных игр. Он работал у русских в Еникале, выучился говорить довольно-таки сносно, а теперь вернулся к отцу - управляющему постоялым двором «Сулу-хан» в Гёзлёве. Госпожа Аржанова остановится в «Сулу-хане», все равно это самая хорошая гостиница в городе, познакомится там с Энвером и воспользуется его услугами до переезда в Бахчи-сарай.
        Анастасия то спорила, то соглашалась. Турчанинов, вспоминая фразу из письма Бурнашова о ее характере, посмеивался и уступал ей. Ему нравилась ее живая заинтересованность в малейших деталях поездки. Анастасия лишь догадывалась об опасностях, которые могут подстерегать ее в чужой стране. Управитель канцелярии знал о них наверняка. Под конец визита он положил на стол перед ней лист, где было крупно написано: «FLORA»
        - Что это значит? - спросила Анастасия.
        - Тот, кто назовет вас так, будет доверенным лицом князя Потемкина. Считайте, что это - ваше новое имя. Вы можете подписывать им письма к его высокопревосходительству. Они будут прочитаны незамедлительно.
        - Мое новое имя… - Она держала лист перед собой и всматривалась в каждую букву этого нерусского слова. - Но кто придумал его?
        - Светлейший.
        Турчанинов взял у нее лист, порвал его на мелкие клочки и положил их в свой портфель. Анастасия задумчиво наблюдала за ним. В его действиях было что-то значительное и торжественное.
        Тревога еще раз шевельнулась в ее сердце. Но усилием воли она подавила ее. Теперь-то отступать некуда…


        Послы крымского хана уезжали из Херсона. Потемкин давал малый прием в их честь в гостиной своего дворца. Крымчанам вручали подарки: золотые часы и табакерки. Еще было письмо, в котором, кроме выспренних фраз о вечном союзе России и Крымского ханства, не говорилось фактически ничего. Таким образом, миссия Али-Мехмет-мурзы и Казы-Гирея успехом не увенчалась.
        Среди узкого круга приближенных Светлейшего на этом приеме блистала своею красотой единственная женщина - госпожа Аржанова. Платье из парчи у Александра Попандопулоса в конце концов получилось неплохо, хотя это и был один из первых крупных заказов в его мастерской. Колье с рубинами и изумрудами, подаренное ей Светлейшим в тот раз за раздачу кофе в «турецком кабинете», теперь дополняли перстни и браслеты с такими же камнями. Все украшения выглядели очень богато.
        Губернатор Новороссийской и Азовской губерний представил татарам Анастасию как свою двоюродную племянницу. Затем в непринужденной беседе сообщил гостям, что его родственница обожает путешествовать и собирается ехать в Крым, потому как врачи советуют ей провести эту осень на берегу моря. Али-Мехмет-мурза уже знал об этом. Казы-Гирей услышал впервые и посмотрел на Анастасию. Многое почудилось ей в этом взгляде, но прежде всего - радость охотника, увидевшего дичь. Однако она не испугалась, ибо теперь чувствовала себя одетой в доспехи и вооруженной до зубов…
        Все было подписано, сосчитано, оплачено и уложено. Анастасия не сомневалась, что перед отъездом увидится со Светлейшим еще раз. Она ждала этой встречи, как никакой другой. Она думала об их последней ночи постоянно, ясно представляя себе все ее интимные подробности. Сердце тогда начинало биться сильнее, по телу ползли мурашки. Усилием воли гнала она от себя эти соблазнительные видения, но они возвращались снова и снова.
        Как обычно, поручик Мещерский привез госпожу Аржанову во дворец губернатора Новороссийской и Азовской губерний в одиннадцатом часу вечера. Как обычно, в спальне на комоде стоял ночник, едва мерцающий, но позволяющий рассмотреть белоснежное убранство княжеского ложа. Как обычно, великолепный возлюбленный Анастасии сжал ее в своих объятиях.
        Слишком долгими они были, эти объятия. Он целовал ее, но раздевать не спешил. Ей же хотелось откровенной, куда более жгучей ласки. Она знала, каким нетерпеливым и настойчивым может быть Светлейший, если действительно захочет овладеть ею.
        - Что-то случилось, милый? - Анастасия заглянула ему в глаза.
        - Абсолютно ничего… - Он поспешил отвернуться.
        - Неправда.
        - Душа моя, зачем тебе чужие горести? Ведь здесь, в Херсоне, все хорошо. Корабль на воду спустили, переговоры провели, татар в Крым отправили. Твои сборы в дорогу тоже закончены…
        - В Херсоне все хорошо, - сказала она, касаясь рукой его каштановых волос, распущенных по плечам. - Но где-то, по-видимому, очень плохо.
        Князь не ответил и начал медленно распускать шнуровку на корсаже ее дневного платья, чтобы обнажить ей плечи и грудь, но Анастасия остановила его:
        - Где плохо, милый?
        - В Петербурге, - вздохнул он и обнял ее совсем по-дружески, перенеся на плечи Анастасии вес своего могучего тела. - Вчера я получил письмо от императрицы…
        Все-таки ей не верилось, что далекая, как сам Господь Бог, правительница может доставлять ее возлюбленному огорчения, похожие на душевные раны. Анастасия видела, какой поистине безграничной властью обладает Светлейший в этих местах. Одному его жесту беспрекословно повиновались тысячи людей. Без его разрешения ничто не сдвигалось с места на территории двух огромнейших губерний, равных по площади какой-нибудь европейской стране. Ему льстили безмерно, его уважали и его боялись.
        Теперь они лежали в постели. Князь говорил Анастасии о важности ее миссии в Крыму, спрашивал о деталях задуманной им операции «Камни со дна моря». Она безучастно отвечала. Эти вещи давно осели в ее памяти, и ей нетрудно было описывать их. Наконец, крепко прижав Анастасию к себе, Светлейший положил голову ей на грудь и… заснул.
        Она же не могла сомкнуть глаз всю ночь и иногда вытирала слезы на щеках краем одеяла. Она вообразила, что он пренебрег ею, и терялась в догадках, задавая себе один-единственный вопрос: «Почему?»
        Может быть, волшебная книга их любви уже прочитана, только она не разгадала слов, написанных на ее последней странице. Может быть, с самого начала обольщалась напрасно, так как ничто не вечно под луною, а более всего - сердечная привязанность мужчины. Может быть, все случилось не сегодня и не вчера, а гораздо раньше. Так, через разнообразные приключения герои приближались к финалу, и продолжения их роману не предвиделось вовсе. Просто она увлеклась и не ощущала всего этого. Она ведь хотела отдалить конец. Но, увы, сие не в силах человеческих…



        Глава седьмая
        ПИРАТСКИЙ ШТУРМ


«Евангелист Матфей» был двухмачтовым купеческим кораблем с прямым парусным вооружением. Его грузоподъемность достигала 6 тысяч пудов, но осадка не превышала
9,5 фута [Примерно 3,5 метра.] . Построили его в Таганроге три года назад для
«кумпанства», которое принадлежало Фалееву, ближайшему сотруднику Светлейшего князя по его работе в Новороссийской и Азовской губерниях. Командовал судном шкипер Савва Хитров, команда состояла из 35 человек, набранных в Азове и весьма искусных в своем ремесле.
        Парусник совершал регулярные рейсы от крымских портов Судак, Кафа, Балаклава и Гёзлёве к городам Северного Причерноморья. Заходил он и в Днепровский Лиман, а с появлением Херсона стал подниматься по Днепру вверх, к пристаням нового города, благо его небольшая осадка позволяла делать это без затруднений. В последнем плавании он доставил в Херсон 160 бочек крымского вина из Судака, сейчас загружался пшеницей нового урожая, собираясь отправиться с ней в Кафу.
        Фалеев посетил шкипера и сообщил ему, что в рейсовом задании будут изменения: надо взять важных пассажиров до Гёзлёве.
        С пассажирами Хитров возиться не любил. Особенно он огорчился, узнав, что среди них находятся две женщины. Но приказ хозяина не обсуждается, и для гостей быстро приготовили четыре каюты.
        Сам шкипер Хитров и его «Евангелист Матфей» произвели на Анастасию хорошее впечатление. Правда, моряк поначалу встречал ее холодно, но потом, показывая судно, стал шутить и улыбаться. На паруснике все сияло особой, морской чистотой. Половина команды занималась погрузкой мешков с зерном в трюм, часть драила палубу, часть чинила паруса на баке. Шкипер сказал, что отдает ей четыре каюты с левого борта на юте. Что такое «ют», Анастасия узнала немедленно, так как Хитров повел ее туда сам.
        Обойдя барказ, закрепленный на палубе между двумя мачтами, шкипер открыл перед ней дверь под боковым трапом. Они очутились в коридоре, куда свет проникал через люк на низком потолке. Коридор привел к деревянной двери, а дверь - в каюту, больше похожую на камеру. Но стол, два стула и две койки там имелись. Большое решетчатое окно занимало почти всю стену и было одним из четырех таких же на корме
«Евангелиста Матфея».
        Анастасия выглянула в него. У деревянной стены, отвесно падающей вниз, она увидела толстый брус руля. Внизу же плескалась серая речная вода. Она еще раз обвела взглядом каюту.
        - Конечно, это не дворец. А сколько продлится наше плавание?
        - Все зависит от погоды, - сказал Хитров и с гордостью добавил: - Корабль легко всходит на волну, хорошо слушается руля и при свежем ветре развивает ход до десяти узлов.
        - Каких узлов? - спросила она.
        - Так измеряется у нас, у моряков, скорость движения судна, - объяснил шкипер.
        Открытое море Анастасия увидела на закате, выйдя из своей каюты на шканцы. Хитров в это вpeмя нес вахту. Он стоял у перил с подзорной трубой и вежливо поклонился ей, сняв треуголку. За его спиной находился штурвал. Матрос в серой куртке-бостроке держал его и сосредоточенно смотрел на большой корабельный компас на нактоузе. Он только кивнул знатной пассажирке.
        Было довольно прохладно и свежо. «Евангелист Матфей», чуть накренившись на правый борт, скрипел всеми переборками и бодро шел на юго-запад. Он ловил попутный ветер четырьмя прямыми парусами на фок-мачте и грот-мачте и одним трапециевидным, укрепленным на гафеле грот-мачты. Волнение едва достигало двух баллов. Брызги от волн, бившихся о его крутые бокa, иногда залетали на палубу. Чайки с пронзительными криками кружили над ним.
        Бесконечная морская равнина, освещенная лучами заходящего солнца, расстилалась перед Анастасией и играла всеми красками: от темно-синей и почти пепельной до светло-серой. Анастасия, опершись о фальшборт, долго любовалась этим величественным зрелищем.
        - Вы впервые на море? - Шкипер подошел к ней.
        - Да. Мне здесь нравится.
        - Переселяйтесь на побережье.
        - А если плавать?
        - Женщина на корабле - плохая примета.
        - Вы чего-то опасаетесь? Ведь у нас есть пушки - Анастасия показала на четыре небольших орудия на юте. - Есть паруса. Есть дружная команда.
        - Парусов маловато, - ответил шкипер. - Хозяева не разрешают взять больше матросов. Экономят. А так я бы поставил еще брамсели и лисели.
        Анастасия не стала выяснять у него, что означают два последних слова. Это было не важно для ее путешествия. Зато она решила завтра занять свою мужскую прислугу учениями. Оружие, полученное в подарок от Потемкина, следовало освоить, то есть научиться заряжать и стрелять из него. К этому делу она намеревалась пристроить охрану: сержанта и капрала Новотроицкого кирасирского полка. Покойный супруг всегда говорил, что безделье для солдата - самая губительная вещь…
        На палубу вынесли оба карабина и егерский штуцер с нарезным стволом. Их положили на брезентовый полог, укрывающий барказ. Предвкушая интересное зрелище, свободные от вахты матросы собрались на своей территории - на возвышающимся над шкафутом баке [Нос судна.] , около корабельного колокола. Это очень обозлило аржановских мужиков, но сделать они ничего не могли, так как более удобного места для учений, чем у барказа, на паруснике не имелось.
        Сержант Новотроицкого полка Остап Чернозуб из конвоя Потемкина, лично известный князю, ростом 2 аршина и 12 вершков [Около 195 сантиметров.] , могучий, но медлительней украинец, взял в руки карабин, как невесомую игрушку.
        - Шо треба помнить, як «Отче наш»? - спросил он и в упор посмотрел на Досифея, Николая и Кузьму, вальяжно привалившихся к фальшборту «Евангелиста Матфея». - Треба помнить, шо при нажатии на спуск от тут… - Он показал на медную затравочную полку замка. - Происходить взрыв!
        Досифей, Николай и Кузьма невольно выпрямились и встали по стойке «смирно». Чернозуб поднес ко рту бумажный патрон и надкусил зубами его край.
        - Почему происходить взрыв? - продолжал он. - Потому, шо порох горить от искры. Вы бачили ту искру?
        - Нет, - зa всех ответил Николай.
        - Зараз я тоби покажу…
        Сержант насыпал часть пороха из патрона на полку замка и щелкнул огнивом, опуская его. Затем перевернул карабин прикладом вниз, ссыпал остатки пороха в ствол, закатил туда же пулю, сбросил на нее бумажный патрон и взялся за шомпол: прибить заряд. Не спеша он взвел курок, приложил ружье к плечу, направив его ствол в море, и сам себе скомандовал:
        - Пали!
        Курок с кремнем ударил по огниву. Посыпались искры. Но возгорания заряда в дуле не произошло. Вместо выстрела получилась осечка. Матросы на баке покатились со смеху.
        - Чого ржете, дурачье? - невозмутимо остановил их сержант. - Оружие новое. Это раз. Карабин - не фузея. Это два. Он даеть на сто выстрелов двадцать осечек. Ясно?
        - Ясно, - кивнул Николай, заинтересованный действием необычного механизма.
        Повозившись с замком, Чернозуб снова приложился к ружью. На этот раз затравочный порох вспыхнул с большей силой и раздался выстрел. Чайки, мирно сидевшие на рее грот-мачты, шарахнулись в море.
        - Примерно так, - довольным собой, сказал Чернозуб, расправил усы и передал карабин Николаю. - Заряжай, бo я вижу, шо ты хлопец гарный…
        - По-настоящему? - спросил тот, весьма польщенный доверием великана кирасира.
        - Не. Сперва понарошку. Нo по разделениям, як то було показано…
        Знатные пассажиры считалась гостями шкипера и обедали вместе с ним и его помощниками в маленькой кают-компании парусника. Kок готовил на камбузе обед, общий для всей команды, но трапезу командира могли украшать более дорогие закуски вроде сельди под маринадом из белого вина или десерта из засахаренных фруктов. Теперь Хитров сидел во главе стола и потчевал госпожу Аржанову именно сельдью. Рядом с Анастасией находился князь Мещерский. По левую руку от шкипера были первый штyрман и штyрман-мастер. Подштурман как раз нес вахту, и для него на столе только поставили прибор.
        Моряки с видимым удовольствием развлекали прекрасную даму рассказами о недавнем рейсе в Стамбул. Там они пробыли неделю и видели все достопримечательности, в том числе огромную мечеть Айя-Софию. Но в этом месте повествование прервал подштурман. Он пришел сообщить шкиперу новость: вахтенный матрос с марсовой площадки на фок-мачте увидел вдали какое-то судно, следующее одним курсом с «Евангелистом Матфеем». Поначалу это сообщение не встревожило Хитрова. Черное море здесь часто бороздили как русские, так и турецкие корабли.
        После обеда он сам вышел на шканцы и в подзорную трубу увидел трехмачтовик с зеленым исламским флагом. Сомнений не было. Корабль летел на всех парусах. Он гнался за «Евангелистом Матфеем» и, конечно, имел преимущество в скорости. Шкипер выругался длинным морским ругательством. Вот она, дурная примета. Зря он польстился на большие деньги, предложенные госпожой Аржановой.
        Но надо было принимать какое-то решение. Хитров приказал изменить курс и идти к берегу, затем достать из кладовой и поставить дополнительные паруса-кливера на бушприт и трисель на фок-мачту. После этого он направился в каюту пассажирки - просить у нее людей для защиты корабля от пиратского приступа.
        Хитров боялся женской истерики и слез и потому долго ходил вокруг да около, объясняя Анастасии, что подданные турецкого султана занимаются на Черном море каперством, то есть нападают на торговые суда с целью их ограбления.
        - Как это нападают? - не сразу поняла Анастасия.
        - Очень просто. Вот сейчас за нами уже три часа идет турецкий корабль. Расстояние сокращается…
        - Три часа! - Она вскочила с места. - И вы до сих пор молчали! Надо немедленно поднять всех на ноги… Раздать оружие и боеприпасы, занять выгодную позицию. Я пойду со своими людьми…
        - Вы тоже пойдете? - усомнился Хитров.
        - Конечно! У меня есть два отлично пристрелянных пистолета. А кроме того, я умею фехтовать…
        Удивленный таким сообщением, шкипер недоверчиво покачал головой и вышел на палубу. Никакой паники на его корабле не было. Все занимались подготовкой к бою. Первый штурман отдавал приказы парусной команде через рупор. Три косых кливера уже поднялось над бушпритом. Теперь матросы бегали по вантам и ставили трисель - большой парус трапециевидной формы. Штурман-мастер руководил действиями пушечной команды. Они перетаскивали два трехфунтовых орудия с одного борта на другой, чтобы увеличить мощь залпа.
        Под топот и крики, доносившиеся сверху, Анастасия переодевалась в своей каюте в коричневый редингот и серые кюлоты с сапогами. Глафира не помогала, а скорее мешала барыне, двигаясь за ней, как сомнамбула, и хватаясь за разные вещи одновременно с Анастасией. Та просила горничную подать ей то шейный платок, то портупею со шпагой, то расческу, то заколки. Анастасия уже стояла перед зеркалом и закручивала волосы над ушами, когда Глафира принесла ей сандаловую коробочку с подарком Али-Мехмет-мурзы.
        - Это зачем? - спросила Анастасия.
        - В карман на груди положите.
        - С какой стати?
        - Положите, матушка барыня, а больше ничего не знаю.
        Анастасия посмотрела на служанку внимательно. Та открыла коробочку, не глядя, достала оттуда камею из темного агата с профилем богини Афины-воительницы и подала своей хозяйке. Анастасии показалось, что камень стал теплым. Она выполнила совет горничной и положила его во внутренний карман редингота на груди слева, как раз напротив сердца. Ткань редингота, очень тонкая, плотно облегла камею, слегка показав ее размеры и объем.
        Тут на палубе что-то с грохотом уронили. Глафира подняла глаза к потолку, перекрестилась и спросила:
        - Что же теперь будет?
        - Хорошая драка, - ответила Анастасия.
        - Надо обереги читать, а на этой посудине не поймешь, где восток и где запад. Три раза должна я на восток поклониться, иначе силы у них никакой нет…
        Анастасия серьезно отнеслась к ее словам. Так же серьезен был и шкипер, когда она вместе с Глафирой вышла к нему на шканцы и объяснила суть дела. Хитров повел горничную к корабельному компасу и показал на нем стороны света. Тогда Глафира исполнила весь ритуал, то есть три раза в пояс поклонилась на восток, трижды перекрестилась и голосом, сильным и звонким, начала читать заклинание, перекрикивая свист ветра к шум волн:



        Ангелю мой, сохранителю мой,
        Сохрани душу мою, скрепи сердца мое.
        Враг-сатана, отступись от меня -
        Есть у меня почище тебя да получше тебя:
        Марко да Лука.
        Третий - Никита, святой мученик.
        За меня муку терпит, за меня Христа молит.
        Есть Иван-Богослов, друг Христов,
        Напереди меня крест,
        Назади меня крест.
        Крестом я крестилася, Богородицею оградилася.
        Господи, благослови!
        Аминь!


        Эти слова доносились и до шкафута, где тесной толпой стояли те, кто мог защищать себя и корабль от страшной напасти. Не на кого было им надеяться теперь, неоткуда ждать помощи. Но грубые лица матросов, кирасир и слуг Анастасии просветлели при имени единственного их защитника - Иисуса Христа. Ему вверяли они сейчас свои жизни. Вместе с Глафирой они глухо повторили: «Аминь!»- и трижды перекрестились, на минуту выпустив из рук оружие.
        Турецкий корабль приближался. Пока различались лишь фигуры нападающих в красных фесках и разноцветных банданах. Хитров приказал убрать большие нижние паруса на обеих мачтах, чтобы сохранить от повреждений при обстреле и улучшить обзор места предполагаемого боя. Он начал маневрировать, стараясь не подставлять противнику левый борт, а принять его справа на ют, где стояли все четыре орудия, уже заряженные, и где за бочками и кулями с песком находились защитники «Евангелиста Матфея».
        Анастасия в треуголке и рединготе, перепоясанная портупеей со шпагой, с двумя пистолетами - «Тузиком» и «Мурзиком», - заложенными за ремень, ничем не отличалась от матросов и солдат. Князь Мещерский, вооруженный точно так же, подошел к ней.
        - Анастасия Петровна, может быть, вы спуститесь в каюту? Там гораздо безопаснее.
        - Ну и что?
        - Письма у вас. Светлейший приказал мне охранять вашу персону как зеницу ока…
        Отношения с адъютантом Потемкина на корабле у нее складывались странно. Он ее сильно раздражал, потому что был тенью человека, нанесшего ей жестокую обиду. Горечь все еще жгла ее сердце, чувства не притупились и воспоминания продолжали волновать. Объяснить это Мещерскому она не могла и только сердилась про себя, каждый раз встречая его приветливый взгляд.
        - Оставьте меня в покое, князь, - неприязненно сказала Анастасия, положив руку на эфес шпаги. - Здесь я буду делать то, что хочу…
        - Тогда я останусь с вами.
        - Нет, - не согласилась она. - Ваше место - рядом с солдатами. Извольте выполнять долг офицера и командовать людьми, а не держаться за мою юбку.
        Наверное, это прозвучало грубо и несправедливо. Мещерский хотел что-то возразить, но рев пушечного залпа прервал их спор.
        Рассчитывая лишить парусник хода, турки дали первый выстрел из бортовых орудий по мачтам и парусам. Однако получился перелет. Ядра пронеслись над головами русских и упали в море далеко позади корабля. Второй залп вышел с недолетом. Ядра взрыли воду перед правым бортом «Евангелиста Матфея», обрушив на него целые водопады. Сначала корабль накренился, но потом выпрямился, вода скатилась с его палубы. Третий удар был удачным.
        На грот-мачте лопнуло несколько канатов, и обломки реи посыпались на ют.
        Мещерский бросил на Анастасию отчаянный взгляд и, закрыв голову руками, перебежал вперед, туда, где за большими бочками спрятались кирасиры, держа наизготовку карабины. Сержант Чернозуб, вооруженный пистолетом, подвинулся и уступил место офицеру. Хитров удерживал корабль на волне так, как задумал - правым бортом к пиратам, - и ждал их приближения. Все четче, все ясней было видно вражеское судно. Уже различались детали: загорелые лица с бородами, короткие куртки, шаровары, кривые сабли, длинные турецкие пистолеты, абордажные крючья, с помощью которых пираты сцеплялись с кораблем-жертвой.
        Счет шел на секунды. Они готовились к четвертому залпу из десяти пушек на левом борту, теперь наведенных на палубу парусника. Но до Бога, видимо, дошло заклинание Глафиры. Может быть, ее просьбу убедительно поддержали Марк и Лука и особенно - Иван Богослов. Всевышний взял под свою опеку добрых христиан на «Евангелисте Матфее». Потому артиллеристы шкипера Хитрова опередили турок на самую малость. Они хорошо прицелились и вовремя поднесли тлеющие фитили к затравочным каналам медных орудий. Четыре выстрела грянуло одновременно.
        Две пушки были заряжены картечными снарядами ближнего боя. В каждом из них находилось по 100 круглых пуль диаметром в полвершка [22 миллиметра.] , оплетенных для лучшей сохранности веревкой. Свинцовым дождем окатили они пиратский десант, сразу уложив на палубу одних головорезов и внушив страх и растерянность другим.
        Третья пушка была заряжена полой внутри чугунной гранатой совсем небольшого диаметра, начиненной порохом и имеющей запальную трубку. Граната разорвалась за спинами пиратов и подожгла нижний парус на фок-мачте. Часть из них бросилась его тушить.
        Четвертый выстрел был с ядром весом в полтора килограмма.
        Но оно угодило в основание грот-мачты и, отщепив от нее целую пластину, рикошетом полетело на шканцы, где снесло штурвал вместе со штурвальным матросом. До русских донесся только его пронзительный вопль.
        Турецкий корабль ответил залпом всего левого борта. Однако в этот момент
«Евангелист Матфей» пошел с волны вниз. Потому много ядер проревело над его палубой, не причинив никакого вреда ни надстройкам, ни людям, приготовившимся к рукопашной. «Ура!» - закричали русские, ободренные Божьей помощью.
        Все они с огнестрельным оружием в руках находились за самодельными укреплениями из бочек и кулей с песком на юте. Анастасия давно выбрала себе цель. Это был пират в зеленой куртке. В руках он сжимал абордажный крюк. За поясом у него торчали ятаган и пистолет. Он стоял впереди всех на баке корабля, неотступно приближающегося к их паруснику.
        Наконец пиратский трехмачтовик со страшным треском и скрежетом навалился на ют
«Евангелиста Матфея» с правой стороны. Так как он был длиннее и тяжелее, то сила инерции потащила его дальше. Чтобы задержаться, пираты стали цеплять за борт парусника абордажные крючья.
        - Пали! - отдал команду поручик Мещерский.
        Тогда Анастасия, поддерживая левой рукой запястье правой руки, нажала на спуск вместе со всеми. Залп получился дружным и вызвал некоторое замешательство в рядах атакующих. Не решаясь на открытый штурм, они с палубы своего корабля начали стрелять из пистолетов и мушкетонов - коротких массивных ружей с расширяющимся дулом и заряжаемых дробью.
        Мелкие куски свинца веером разлетелись над палубой «Евангелиста Матфея», зацепив нескольких человек, в том числе и Мещерского, который не успел спрятаться за бочками и кулями. Боковым зрением Анастасия увидела, что молодой офицер схватился за левое плечо и на его кирасирском кафтане соломенного цвета расползается алое пятно.
        Только после этого своего залпа, видя, что русские больше не отвечают огнем, пираты полезли на шкафут парусника. Сержант Чернозуб, оглянувшись на Мещерского, крикнул солдатам:
        - Ребята! Коли! Руби! Бей! В плен живым не сдавайся!
        Огромный турок в черной бандане и с широкой саблей в руке стал подниматься со шкафута по боковому трапу на ют. За ним двинулись другие. Анастасия достала из-за портупеи еще один пистолет. Если в первый раз, стреляя вместе со всеми по пиратам издалека, она пустила в ход «Мурзика», то теперь настал черед ее верного и более надежного «Тузика». Он никогда не подводил свою хозяйку. Так получилось и теперь. Не целясь и почти в упор, она всадила последнюю пулю в чернобородого великана с волчьим оскалом ослепительно белых зубов.
        Кто он был, оставалось только догадываться. Но его ранение, судя по всему, достаточно тяжелое, пираты встретили настоящим воем. Турок, схватившись за голову, с трапа повалился им на руки, и они остановились на шкафуте. Затем из толпы выскочил маленький человечек, похожий на карлика. В его ладони, как луч, сверкнуло лезвие длинного ножа. Он указал на Анастасию, крикнул что-то и в прыжке метнул нок в сторону русских. Анастасия успела отпрянуть назад. Нож на излете угодил ей в грудь, но стукнулся о камею и упал вниз, даже не разорвав редингота.
        Новая неудача ошеломила атакующих, обороняющихся же она приободрила. Матросы с флотскими тесаками и кирасиры с палашами кинулись на турок, крича: «Ура!» Началась рукопашная. Анастасия достала шпагу из ножен и хотела замешаться в толпу дерущихся людей, но кто-то окликнул ее. Она обернулась. Рядом стоял сержант Чернозуб с обломком реи.
        - Ваш-выско-бродь, - сказал он, - дозвольте обратиться… Хиба ж це дило, шоб жинки шпагамы махали? Зараз я встану…
        - Где твое оружие? - строго спросила она, видя, что, кроме бревна, нет у него ни сабли, ни палаша.
        - Так от же воно! - Кирасир, играючи, перекинул бревно с левой руки на правую. - Треба трошки бусурманам бока почесати…
        Вступление сержанта в схватку ознаменовалось падением в море сразу трех воинов ислама, в том числе карлика, бросавшего нож. Великан бревном просто смел их с палубы, точно гигантским веником. А потом принялся махать им направо и налево, приговаривая: «Та шо вы лезете! Шо вы лезете сюды, бисовы диты! Це ж вам не сарай! Це ж корабль…»
        Видя, что дело налаживается и без ее участия, Анастасия отступила и оглянулась по сторонам. Поручик Мещерский сидел на падубе, прислонившись к большой бочке, и держался рукой за плечо. По рукаву у него обильно текла кровь. Пригибаясь, она перебежала к нему.
        - С крещением вас, милый князь! - сказала Анастасия весело. - Теперь вы - боевой офицер, а не штабной шаркун при важном вельможе.
        - Видимо, это - утешение… - Он криво усмехнулся.
        - Да будет вам! - Анастасия склонилась над ним и, поддев острием шпаги край сукна, рывком распорола рукав его кафтана от плеча до обшлага.
        - Что вы делаете! - Он отшатнулся.
        - Вам нужна перевязка.
        Анастасия осторожно срезала обрывки рубашки, вытерла кровь.
        Стало видно, что свинцовая дробина размером с ноготь взрезала кожу и застряла у Мещерского в мышечной ткани плеча. Адъютант Светлейшего тоже бросил взгляд на свою рану и побледнел, как полотно. Ему стало плохо. Понимая, что он сейчас потеряет сознание, она похлопала его по щеке.
        - Ну! Ну же, поручик! Вам придется меня обнять…
        - Обнять? - Он вздрогнул и поднял на нее глаза. - К чему такие вольности?
        - Я должна вынести вас с поля боя.
        - А… - Он ладонью потер лицо. - Хорошо, выносите…
        Взяв Мещерского за здоровую руку, Анастасия приподняла его, подставила свое плечо, на которое он действительно навалился, и потащила к трапу. Теперь поручик пытался ей помочь. В коридоре они наткнулись на Глафиру. Не говоря ни слова, горничная подхватила князя с другой стороны, и они быстро добрались до их каюты.
        Таким образом, Анастасия и Мещерский не увидели наиболее торжественного момента: корабли расходились в разные стороны. Оставив несколько абордажных крючьев в фальшборте «Евангелиста Матфея», а на его палубе - немало всякого оружия и тела трех убитых, но унеся всех раненых, турки поднимали паруса и поворачивали реи, чтобы поймать попутный ветер. Противники еще грозили друг другу кулаками и кричали ругательства, но было ясно - русские отбились…
        Слабый язычок пламени от свечи лизал то металлический пинцет, то скальпель, то хирургические ножницы. Анастасия готовилась провести простейшую операцию: извлечь из раны у кирасира свинцовую дробину. Такие операции после сражения при Козлуджи она не раз наблюдала в лазарете Ширванского пехотного полка у штаб-лекаря Калуцкого и даже ассистировала ему. В Аржановке она не забывала о своих медицинских навыках и часто помогала крестьянам. Никаких трудностей в проведении сейчас подобной операции она не видела. Но Мещерский этого не знал и волновался, спрашивая ее, не будет ли ему больно.
        Анастасия кивнула Глафире, и та дала раненому выпить стаканчик водки, водкой же она обтерла место ранения. Молодой офицер еще раньше согласился с тем, что руки ему привяжут к стулу, и теперь смотрел, как служанка госпожи Аржановой делает это.
        Опьянение наступало медленно. Анастасия наблюдала за его состоянием и видела, что глаза у Мещерского подернулись пеленой, черты лица, прежде искаженные болью, разгладились. Мещерский бессильно откинулся на спинку стула и заговорил:
        - До чего же странно… Вы собираетесь помочь мне. Но это я должен был оберегать вас в бою.
        - Только оберегать? - Анастасия подошла к раненому.
        - Нет, конечно, - еле ворочая спьяну языком, отвечал он. - В мою задачу входит контроль за вашими действиями. Если вы вдруг… Тогда я должен пресечь… Смотря по обстоятельствам…
        - Пресечь? - Она зацепилась за это слово. - Но как вы будете пресекать?
        - Способов много.
        - Назовите хоть один. - Она, взяв за подбородок, повернула его голову к себе.
        - Вы знаете, о чем я говорю…
        - Вовсе нет. - Анастасия медленно провела ладонью по его щеке и задержала ее на сухих и горячих его губах.
        Князь Мещерский осторожно прикусил зубами ее пальцы и долго не отпускал их. Потом потерся щекой о ее руку, словно просил о продолжении ласки. Она задумчиво смотрела на него. Ей показалось, что сейчас он абсолютно трезв.
        - Но, наверное, я бы не смог… - пробормотал молодой офицер, закрыл глаза и опустил голову на грудь.
        Глафира обхватила поручика за плечи и прижала к спинке стула. Анастасия точным движением надрезала рану, чтобы увидеть дробину полностью. Та сидела довольно глубоко, но, к счастью, до кости не доставала. Раздвинув края раны как можно шире, она наложила пинцет и рывком удалила кусочек металла. Мещерский вскрикнул, заскрипел зубами и скорчился на стуле. Анастасия показала ему пинцет с дробиной:
        - Вот она!
        - Навеки… ваш должник! - прохрипел поручик.
        Кровь из раны шла, и она с Глафирой сменили несколько салфеток, чтобы унять ее. Затем наложили на рану тугую повязку.
        Анастасия снова налила стаканчик водки и поднесла раненому. Князь выпил все одним глотком, не закашлявшись. Через несколько минут он глубоко вздохнул и как-то обмяк. Видимо, алкоголь теперь подействовал на него и притупил боль.
        Глафира распустила веревки. Анастасия посмотрела на руки молодого кирасира. У него на запястьях остались красные следы, и она стала массировать их. Но князь этого не чувствовал. Он находился в полубессознательном состоянии и только слабо улыбался. Они перетащили его на койку, укрыли одеялом. Анастасия склонилась над Мещерским. Его восковое лицо было красивым и печальным.
        Только после этого Анастасия могла позволить себе расслабиться. Она сняла длинный белый фартук, в котором проводила операцию, и бросила его в таз, где уже валялись окровавленные салфетки, обрывки рубашки кирасира, использованная корпия. Глафира полила ей из кувшина воды, и она тщательно вымыла руки, ополоснула лицо. Перипетии боя на палубе «Евангелиста Матфея» возникли перед ее глазами. Пиратский нож снова сверкнул под черноморским солнцем.
        - Глафира, а где мой редингот? - спросила она.
        Служанка молча подала ей одежду. Анастасия достала из внутреннего кармана камею. На темном агате сбоку, не задевая, однако, профиля богини Афины-воительницы, теперь пролегала трещина. Искусное изделие древнегреческого мастера, кем-то поднятое со дна моря и подаренное ей правоверным мусульманином, спасло Анастасии жизнь. Она усмехнулась этому парадоксу и погладила камень пальцами. Сейчас он был холодным, как лед.



        Глава восьмая
        В КРЫМСКОЙ СТЕПИ

        Берег проступал в пелене дождя, как тонкий акварельный рисунок. Его очертания напоминали греческую букву «омега». Желтой изгибающейся полосой тянулся он версты на три от одного поросшего невысоким кудрявым лесом холма до другого, чья скалистая оконечность выступала далеко в море. «Евангелист Матфей» подходил к Гёзлёве, к городу-порту на западном берегу Крыма. Шкипер Хитров приказал убирать паруса, так как в бухту корабль должен был заводить барказ.
        Анастасия вышла на шканцы и наблюдала теперь привычную ей картину. Матросы, поднявшись по вантам вверх, «брали рифы», то есть с помощью канатов подтягивали парусные полотнища к реям. После пиратского штурма Хитров относился к своей пассажирке с большой почтительностью. Он разрешал ей находиться на шканцах рядом с вахтенным помощником и рулевым столько, сколько она захочет, и часто рассказывал ей о морской службе и корабельном обиходе.
        По его разумению, молодая женщина обладала двумя ценными качествами: умела хорошо стрелять и знала медицину. Кроме Мещерского, Анастасия помогла в тот день еще четырем раненым, проведя такие же операции по удалению пуль и дробин, а затем вместе с горничной ухаживала за ними, нисколько не чураясь этой трудной и грязной работы.
        Тем временем матросы спустили на воду корабельный барказ, подали на него концы с
«Евангелиста Матфея» и, налегая на весла, повели парусник к причалу. Дождь усиливался. Сумерки быстро окутывали берег. В домах Гёзлёве светилось всего несколько огоньков. Анастасия напряженно всматривалась во тьму и думала, как ей сейчас выгружать багаж и людей и куда идти в этом незнакомом месте. Шкипер угадал ее мысли. Он сказал, что до утра она может остаться на корабле и никаких дополнительных денег за это он с нее не возьмет.
        Утром они въехали в город через Искеле-Капусу, или Ворота пристани, расположенные близ моря. Вообще Гёзлёве был окружен довольно высокой крепостной стеной с башнями и бойницами, сложенной из больших квадратных камней местного ракушечного камня-известняка. Стена шла к морю, затем поворачивала на запад, отделяя морской берег от жилых кварталов.
        Возможно, сто или двести лет назад она и служила хорошей защитой от непрошеных гостей, но теперь понемногу приходила в ветхость. Она только издали выглядела неприступной. Анастасия заметила, что во многих местах ракушечник раскрошился, от бойниц вниз по стенам разбегаются трещины, а ров перед стеной, некогда заполненный водой, зарос бурьяном.
        Ни турки, владевшие городом с ХV века, ни крымские татары, ныне считавшие Гёзлёве ханской крепостью, давно не занимались ремонтом и восстановлением укреплений. По-видимому, крепость устарела. Еще в 1736 году, когда русские подошли к Гёзлёве от Перекопа, трехтысячный турецкий гарнизон тотчас погрузился на корабли и отправился отсюда в Стамбул, даже не пытаясь обороняться и оставив победителям трофеи - 21 медную пушку. Русские в своих донесениях назвали Гёзлёве городом Козловом.
        Крепость разрушалась. Но город, стоявший на оживленном торговом перекрестке, процветал. В летнюю навигацию в его гавани собиралось до двухсот купеческих судов. К 1780 году в Гёзлёве было около двух с половиной тысяч домов, по большей части - каменных, несколько мечетей, церковь армян-григорианцев и кенаса, выстроенная в центре квартала, где жили караимы. Свои услуги купцам и путешественникам здесь предлагали 11 частных и 6 казенных постоялых дворов, более трехсот магазинов и лавок, множество кофеен и питейных домов, где изготовляли на продажу бузу - восточный хмельной напиток из перебродившего пшена.
        Русской госпоже не пристало искать приюта на окраинах. Паутина причудливых и живописных средневековых улочек в караимских, греческих, армянских, турецких, кварталах была не для нее. Потому секретная канцелярия Светейшего выбрала постоялый двор, или ташхан, в центре Гёзлёве, около великолепной соборной, или
«пятничной» мечети Джума-Джами, украшенной высоким куполом и двумя минаретами. Она была такой же древней, как город. В середине ХVI века ее построил Ходжи Синан, знаменитый турецкий архитектор.
        Двухэтажный, похожий на цитадель из-за своих высоких стен и крепких ворот, ташхан
«Сулу-хан» принадлежал вакуфу этой мечети, то есть являлся ее вечной и неотчуждаемой собственностью, доходы от которой поступали в распоряжение муллы. Управлял постоялым двором назир Шевкет-ага, турок по национальности, высокий и полный мужчина лет сорока пяти.
        С помощью штурмана-мастера, который занимался на «Евангелисте Матфее» грузовыми операциями и потому мог объясняться на тюрко-татарском языке, она договорилась обо всем. Цены в «Сулу-хане» были немалые, но Шевкет-ага уверял, что более удобных и роскошных апартаментов госпожа не сыщет нигде в Гёзлёве, что ее имущество будет здесь под надежной охраной, а чайхана восхитит ее классической турецкой кухней.
        Выгрузка багажа с купеческого судна прошла без приключений. Проблемы с крымской таможней Анастасия легко уладила с помощью серебряных пиастров, которыми ее щедро снабдил Светлейший князь Потемкин. Она их не считала, и чиновники, с поклонами провожая ее до ворот, желали ей - может быть, вполне искренне - приятного пребывания в их полуденной стране. Таким образом, к середине дня путешественники разместились на втором этаже постоялого двора, заняв там шесть комнат из десяти, и ожидали заказанный еще утром обед.
        Восточная экзотика началась сразу.
        В темноватом зале чайханы не было столов и стульев в европейском понимании этого слова. Сидеть следовало на деревянном полу, покрытом ковром, на подушках и, лучше всего, скрестив ноги по-турецки. Блюда с едой ставили на низкие столики. Вилок, ножей и ложек гостям не дали. Их в чайхане не имелось. Зато принесли узкогорлые кувшины с водой и медные тазики, чтобы участники трапезы помыли руки, так как брать пищу надо было руками.
        Подали горячее блюдо - мясо, запеченное с овощами, или «гювеч» по-турецки. Ряды кусков мяса тут чередовались с рядами овощей - сладкого перца, кабачков, цветной капусты, баклажан, фасоли. Все это было густо полито томатным соком и посыпано мелко нарезанным луком и петрушкой. Вместе с гювечем на столы поставили тарелки с большими стопками лепешек.
        Шевкет-ага, заметив растерянность путешественников, решил показать русским, как надо правильно есть. Подобрав полы длинного кафтана, он сел на подушку и, прежде всего, произнес ритуальную фразу из Корана:
        - Бисмиллахи ар-рахмани ар-рахим… [Во имя Бога Милостивого и Милосердного… (араб.
]
        Только после этого он взял лепешку, оторвал от нее кусок, зачерпнул им еды с блюда и быстро отправил в рот, не пролив ни капли на свой кафтан.
        Анастасия спросила горничную:
        - А ложки у нас есть?
        - Есть, матушка барыня, - ответила Глафира. - Только я их с собой не взяла. Думала, в харчевне дадут.
        - Пока будешь искать, варево простынет, - сказал ее муж Досифей, потянулся за лепешкой, разорвал ее на части, одной из них загреб изрядную порцию гювеча, запихнул в рот, прожевал и сделал вывод: - Вкусно!
        Все кирасиры сидели за другим столом. Они тоже наблюдали за управляющим постоялого двора, но его манипуляции с лепешкой их не смутили. Как по команде, они достали ложки из-за голенищ своих высоких ботфортов, сержант Чернозуб победительно оглянулся и изрек:
        - Чого тильки те басурманы не павыдумають. Но солдат шилом бреется, на ветру греется. И шоб своей ложки у него не було?!
        Мещерский, который находился рядом с Анастасией, долго не решался прибегнуть к турецкому методу поглощения пищи. Из-за ранения ему было трудно поворачиваться и наклоняться. Анастасия положила перед ним лепешку. Он разломил ее, собрал на блюде овощей и мяса, откусил и отложил в сторону.
        - Не нравится? - спросила она.
        - Нет, просто есть не хочется…
        Анастасия тоже не испытывала чувства голода. Возможно, сказывалось четырехдневное морское путешествие. После шаткой палубы «Евангелиста Матфея» у нее и на земле кружилась голова. Присутствие на первом обеде в турецкой чайхане она сочла для себя обязательным, но, не дождавшись его окончания, вернулась в комнату. Положив на лоб холщовое полотенце, смоченное холодной водой, она велела Глафире заварить крепкого чая.
        Вскоре к ней явился назир Шевкет-ага. Он поинтересовался, понравился ли гостье его обед, и представил госпоже Аржановой своего младшего сына Энвера, который умел говорить по-русски.
        Турок просил взять Энвера переводчиком, потому что в данный момент никакой работы у того не имелось. Об Энвере Анастасии рассказывал Турчанинов. Преодолевая головную боль, она спросила, на какое вознаграждение рассчитывает молодой человек.
        - Сорок акче в день! - не моргнув глазом, ответил он. Это было на десять акче больше той ставки, какую называл ей управитель канцелярии Светлейшего в Херсоне.
        - Тридцать пять, и ни одной монетой больше, - поморщившись, сказала она.
        - Пек яхши. - Энвер кивнул.
        - Что такое «пек яхши»?
        - «Очень хорошо» по-тюркски.
        - Ладно. Ты будешь сопровождать меня повсюду и объяснять про особенности здешней жизни… - Анастасия отсчитала деньги за три дня вперед.
        - Слушаю и повинуюсь, моя госпожа! - обрадовался Энвер и немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. - Видно, что вы с дороги очень устали. А сегодня в бане - женский дань. Мыльная ванна, массаж и холодные обливания помогут вам.
        - Баня? - удивилась Анастасия. - А где она находится?
        - Рядом. В двух шагах к северу от мечети Джума-Джами, - ответил расторопный юноша. - Моя мать собирается туда. Она вас проводит и в бане будет помогать…
        Зейнаб, первая жена назира Шевкет-аги, без восторга отнеслась к затее сына. Однако долг гостеприимства, почитаемый священным на Востоке, предписывал ей повести двух иностранок в баню, коли такое пожелание они высказали. Она даже предложила им надеть свою верхнюю одежду «фериджи» - просторные накидки с короткими рукавами, в которые можно было завернуться несколько раз. «Фериджи» полностью скрывали фигуру женщины. Закутанные подобным образом, они пешком добрались до бани, не привлекая ничьего внимания.
        Никогда бы не подумала Анастасия, что баня может быть столь величественным сооружением. Девять куполов с круглыми окнами на самом верху, высокие и глухие средневековые стены, красивая арка у входа - по своему архитектурному оформлению турецкая баня, пожалуй, не уступала и мусульманскому храму. Вероятно, ее значение для местных жителей было тоже немалым.
        У входа стояла привратница - старуха весьма сурового вида. Первая жена Шевкет-аги вручила ей некую сумму денег, и четыре женщины: Анастасия, Глафира, Зейнаб и ее служанка - прошли вовнутрь. Сначала они попали в предбанник - очень большое помещение, отделанное мрамором. Вдоль стен здесь тянулись мраморные же полки. Сидя на них, посетители могли раздеваться. Анастасия насчитала шесть фонтанов с холодной водой. Вода падала в мраморные углубления, а оттуда по канавкам на полу перетекала в другой зал.
        В предбаннике находилось много женщин. Некоторые, совершенно обнаженные, сидели на мраморных полках, покрытых коврами с густым ворсом, некоторые раздевались, некоторые, наоборот, одевались. Здесь сновали служанки с кипами полотенец и простыней, разносчицы с корзинами и лотками громко предлагали свой товар.
        Многие покупали его, угощаясь после купания цукатами, засушенными фруктами, шербетом и лимонадом, и весело болтали между собой.
        Анастасия и Глафира сняли свои «фериджи». Их европейские платья вызвали у присутствующих огромный интерес и неподдельное удивление, но никто не позволил себе ни двусмысленной улыбки, ни насмешливого шепота. Когда Глафира стала расшнуровывать корсаж на спине у барыни, любопытство все же взяло верх. Несколько крымских дам, не стесняясь своей наготы, подошли к ним поближе и заговорили с Зейнаб. Они сочувствовали иностранке, вынужденной носить на теле такое неудобное и жесткое приспособление.
        Раздеваясь, Анастасия испытывала смущение и старалась не оглядываться по сторонам. В Аржановке она обычно мылась в парной только с Глафирой. Видеть столько обнаженных прелестниц сразу и в одном месте ей прежде не доводилось. Но соседки по предбаннику ничуть не стеснялись друг друга и откровенно рассматривали ее. Она услышала за спиной: «Пек газель!» [Очень красивая! (тюрк. - тат.)]
        Одна молодая и очень эффектная женщина, не прикрытая ничем, кроме собственных длинных вьющихся волос, переплетенных жемчужными нитями, окруженная служанками, пила из фарфоровой пиалы лимонад и не сводила с Анастасии оценивающего, слишком пристального взора.
        Наконец Зейнаб дала знак следовать дальше. Они перешли в банный зал, и Анастасии пришлось остановиться на пороге. Плотный, тяжелый пар зеленовато-желтого цвета наполнял помещение, она с трудом вдохнула его. Но не менее сотни голых женщин пребывали тут и чувствовали себя прекрасно. В самых непринужденных позах лежали они на огромном мраморном массажном столе, имеющем внутренний подогрев, сидели на мраморных полках, поливая себя мыльным раствором из небольших курдючков. Журчание и плеск воды, смех, гортанные выкрики, гул голосов отдавались необычным эхом под высокими сводами зала.
        Пока Анастасия и Глафира оглядывались, к ним приблизилась банщица, особа крепкого телосложения и в узкой белой сорочке, влажной, облегающей ее округлые формы. Она взяла Анастасию за руку и повела мимо массажного стола, ванн с горячей водой, раковин с кранами и фонтана, струившего воды в бассейн.
        Хотелось бы Анастасии знать, кто заказал эту процедуру, кто оплатил ее и для какой цели. Банщица разговаривала с ней на своем языке, но она, естественно, ничего не понимала. А находились они уже в отдельном кабинете с тем же банным интерьером: массажный стол, ванна, раковина с краном. Банщица приступила к работе. Уложив Анастасию лицом вниз на теплый, облитый мыльным раствором массажный стол, она стала ладонями растирать и разглаживать одну за другой ее мышцы, нажимать на сухожилия, выправлять суставы. Анастасии показалось, что она медленно погружается в нирвану.
        Потом с живота кто-то перевернул ее на спину и нежно погладил груди. Мягкие, пахнущие земляникой губы, коснулись ее губ. Анастасия открыла глаза. Красавица из предбанника с вьющимися волосами, украшенными жемчугом, стояла над ней и улыбалась. Все так же улыбаясь, она взяла руку Анастасии и положила себе на грудь.
        Вообще-то Анастасия делила мужчин на две категории: «он нравится мне» и «он не нравится мне», а женщин - на три: «уродина», «обыкновенная» и «красавица». Себя по врожденной скромности она относила ко второй группе. Молодая особа, сейчас предлагающая ей свои ласки, бесспорно, относилась к третьей категории, это надо было признать сразу.
        В предбаннике, ошеломленная ворохом необычных впечатлений, Анастасия про себя отметила ее взгляд, но не придала ему значения. От разнообразных лиц и обнаженных фигур у нее тогда рябило в глазах. Вместе с тем, озираясь по сторонам, она думала, что по-настоящему миловидных женщин среди местных жительниц все-таки очень мало. Какой-нибудь среднерусский город мог дать Гёзлёве сто очков вперед по этой части.
        Тем ярче и сильнее, как роза среди невзрачных трав безводной крымской степи, цвела красота ее неожиданной соблазнительницы. Теперь Анастасия рассмотрела ее получше. Смугловатая, на диво ухоженная кожа, тело с пропорциями богини Венеры, лицо, которому особую привлекательность придали - тут Анастасия удивилась - голубые глаза, пышные волосы темно-рыжего оттенка.
        Судя по всему, крымчанка принадлежала к какой-то богатой и влиятельной семье. В предбаннике ее окружали служанки. Здесь, в кабинете с массажным столом, банщица, повинуясь лишь одному ее жесту, немедленно удалилась прочь, прикрыв за собой деревянные полустворки, отделяющие кабинет от общего зала. Прелестная незнакомка придвинулась к Анастасии ближе:
        - Сизнен таныш олмагъа пек истейим… [Я очень хочу с тобой познакомиться… (тюрк. - тат.)]
        Если бы столь бесцеремонно к ней приставал мужчина, то Анастасия в конце концов применила бы давно знакомый ей прием - удар ногой в пах. Однако как вести себя с женщиной в этой экзотической стране, законы и нравы которой ей совершенно неизвестны? Анастасия проворно спрыгнула с массажного стола и сжала своей крепкой ладонью пухлую вяло-безвольную руку незнакомки.
        - Нет! - сказала она и отрицательно покачала головой.
        Восточная красавица только усмехнулась. Она нежно погладила русскую путешественницу по плечу, затем по предплечью, пальцами обозначив контуры мышц, и опустилась перед ней на колени. Анастасия почувствовала, что своим жарким маленьким язычком крымчанка касается ее живота. Но тут раздался голос Глафиры:
        - Вы меня звали, ваше высокоблагородие?
        - Звала! - радостно отозвалась Анастасия.
        Горничная держала большую льняную простыню, обшитую по краям узором с красными цветами, шагнула в кабинет. За ее спиной маячило растерянное лицо банщицы. Никак не могла она удержать грубую деревенскую бабу Глафиру, не стесняющуюся при любых, самых непривычных ситуациях.
        - Ишь, бусурманы! - ворчала Глафира, заворачивая барыню в простыню с головы до пят. - Распоясались тут!.. Да такие наши милости им еще заслужить надо!
        Они шли обратно в «Сулу-хан», и Анастасия думала, что баня здесь служит настоящим женским клубом. Это - единственное место, где жительницы полуострова проводят многие часы, по-своему развлекаются и отдыхают. Больше их, таких веселых и свободных, она не видела потом нигде: ни на улицах городов, ни на дорогах, ни в садах, ни в горах. Правда, изредка встречались ей там бесформенные фигуры, закутанные в «фериджи», но их лиц она не различала, голосов не слышала. В огромном, ярком, многообразном мире мужчины отвели им только замкнутое пространство: гарем и баню. Стоило ли осуждать этих женщин, наделенных пылким южным темпераментом, но лишенных нормального общения с противоположным полом? Не мудрено, что иногда возникали у них и неестественные склонности…
        О банном приключении Анастасия Мещерскому не сказала ни слова. Она посетила раненого вечером. Князь нашел, что госпожа Аржанова выглядит теперь гораздо лучше. Купание, массаж и холодные обливания действительно пошли ей на пользу, в этом турок Энвер оказался прав.
        Долго обсуждали они план на завтрашний день и сошлись в одном - рано утром надо ехать за лошадьми. По состоянию здоровья Мещерский не мог сопровождать Анастасию, потому обязанности начальника охраны переходили к сержанту Чернозубу. Он должен был находиться вместе с ней в экипаже, запряженном пока лошадьми Шевкет-аги. Долгое пребывание в компании с кирасиром совершенно не прельщало Анастасию. Она считала Чернозуба человеком грубым и недалеким, изъяснявшимся к тому же на странной смеси русского и украинского языков. Она пыталась отговориться, но адъютант Потемкина твердо стоял на своем.
        Шевкет-ага советовал им ехать в село Отар-Мойнак [Современное село Уютное.] , расположенное в семи верстах от Гёзлёве. Лошадей для собственных нужд он всегда закупал там и горячо рекомендовал русским давнего своего знакомца Максуда, управляющего хозяйством и табуном в несколько сотен коней, которые принадлежали Адиль-бею из рода Кыпчак. Все это совпадало с информацией, полученной Анастасией в Херсоне перед поездкой.
        Так что в седьмом часу утра 5 октября 1780 года они отправились в путь. Анастасия с Чернозубом сидели в экипаже. Им управлял кучер Кузьма. Рядом с ним находился переводчик Энвер и показывал дорогу. Следом в повозке ехали кирасиры, держа заряженные карабины на коленях, а в кобурах на боку - пистолеты.
        Свое любимое оружие - пистолет фирмы «Маззагатти» из Италии - Анастасия положила в дамскую сумочку. Там же, завернутый в кусок замши, помещался ее талисман - камея с профилем богини Афины-воительницы.
        Они миновали городские ворота, и крымская степь, гладкая, словно стол, бескрайняя, освещенная восходящим солнцем, раскрылась перед ними. За лето трава в ней выгорела до корней и стояла, похожая на рыжую щетину, но сама земля была какой-то светлой, даже белесой. Белая дорога уводила путешественников вдаль, белая крымская пыль, поднятая копытами лошадей и колесами повозок, кружилась и оседала на обочины.
        Отвернувшись от сержанта, Анастасия смотрела в окно. Ей вспоминались страницы из книги Николауса Эрнста Клеемана. Он утверждал, будто татары знают степь, как свои пять пальцев и отлично ориентируются в ней по каким-то им одним ведомым тайным приметам:

«Татары идут в степи по сто всадников в ряд, что составляет всего двести лошадей, так как каждый всадник берет с собой в набег по две лошади, которые служат ему для смены. На крупной рыси он умеет перепрыгивать с одной лошади, выбившейся из сил, на другую, что ведет в поводу. Лошадь, не чувствуя на себе всадника, переходит тотчас на правую сторону, чтобы быть наготове, когда он захочет снова проворно перепрыгнуть на нее… Фронт орды занимает от 800 до 1000 шагов в длину, в глубину содержит от 800 до 1000 лошадей и захватывает более трех-четырех миль, если шеренги их держатся тесно. Они всегда идут медленно, но безостановочно. Это изумительное зрелище для того, кто видит в первый раз, так как 80 тысяч татарских всадников имеют около 200 тысяч лошадей. Деревья не настолько густы в лесу, как эти лошади в поле, и издали кажется, будто какая-то туча поднимается на горизонте, которая растет по мере приближения, наводя ужас на самых смелых…»
        Максуд-ага, увидев знакомого ему Энвера, затем белую женщину в европейском платье и эскорт с карабинами, сделался необыкновенно любезен. Но Анастасии его лошади не понравились. Это были низкорослые животные, не более, чем два аршина [142 сантиметра.] в холке, с крупной головой, толстой короткой шеей, длинным туловищем, растянутой «ослиной» спиной, на коротких и тонких конечностях с широкими, неподкованными копытами. Они казались смешными и лохматыми из-за пышной густой гривы, спадающей на один бок, и длинного хвоста.
        Максуд-ага принялся расхваливать этих лошадей, их выносливость, неприхотливость в корме и уходе. Анастасия ответила, что на дворе - не шестнадцатый век, в многодневный поход за «ясырем», то есть за рабами, на Украину она не собирается, потому двигаться день и ночь не будет. Породу же давно пора улучшать хотя бы прилитием арабской или ахалтекинской крови и добиваться увеличения роста, укрепления ног и копыт. Она возьмет у него не двадцать пять лошадей, как собиралась, а лишь восемь - для перевозки вьюков.
        Управляющий, видя, что покупательница разбирается в товаре, пригласил ее к конюшням, расположенным за домом. Там по его знаку табунщик вывел на обозрение именно арабского жеребца классического породного экстерьера: рост более двух аршин, серая масть, небольшая «щучья» голова, длинная шея, хорошо выраженная холка. Он прядал ушами и косил на Анастасию огненным глазом.
        - Пек яхши! - сказала она, любуясь этим творением природы, созданным с помощью человека.
        Жеребца взнуздали, взяли на корду и погнали по кругу рысью.
        У него был замечательный ход, легкий, быстрый, с четкими ударами копыт о землю. Начали спорить о цене. Татарин запросил очень много, и тогда сержант Чернозуб, презрительно глянув на него, решил вмешаться. Он снял портупею с палашом и пошел к лошади.
        Животное в страхе попятилось, но не тут-то было. Кирасир властно положил руку ему на холку, в мгновение ока вскочил верхом и сразу послал в галоп. Жеребец от такой тяжести даже слегка прогнулся. Затем он сделал попытку сбросить седока. Однако Чернозуб крепко сжимал его бока ногами, свисающими низко, и за непослушание ударил между ушей кулаком. Жеребец покорился. Он прошел еще три круга, пока сержант не остановил его.
        - Хиба ж це кони? - громко спросил великан и сам ответил: - Це мыши!..
        Сделка все же была заключена. Максуд-ага пригласил госпожу Аржанову выпить чашечку кофе. В беседе она объяснила ему, что охотно купила бы еще лошадей, но лучшего качества, ростом повыше, телом покрупнее, а также хотела бы передать его хозяину, достопочтенному Адиль-бею личное послание губернатора Новороссийской и Азовской губерний Светлейшего князя Потемкина. До того Максуд-ага рассеянно наблюдал в окно, как кирасиры во дворе привязывают купленных лошадей к своей повозке за длинные чумбуры их недоуздков. Но тут повернулся к покупательнице, смерил ее пристальным взглядом и недоверчиво произнес:
        - Вы действительно имеете такое письмо?
        - Да. Меня просили его передать.
        - Оно при вас?
        - Нет. Но пусть Адиль-бей назначит место и время встречи.
        - Приезжайте через два дня. Тогда здесь будут и другие лошади. Думаю, они вам понравятся…
        Так весьма непростые переговоры завершились, и они начали собираться в Гёзлёве. Анастасия осталась довольна работой переводчика. Она решила, что с ним нужно налаживать неформальные отношения. Поскольку кучер Кузьма теперь знал дорогу, Анастасия пригласила Энвера в экипаж, посадила напротив себя и, улыбаясь ему, завела разговор на тему, интересовавшую Турчанинова, - о воде в степи. Молодой турок сказал, что они могут на обратном пути осмотреть один из четырех колодцев, устроенных татарами в окрестностях Отар-Мойнака. Они умеют находить подземные воды и в местах их неглубокого залегания роют колодцы, добывая таким образом поистине драгоценную здесь влагу.
        Анастасия велела Кузьме ехать только рысью и на своих часах засекла время. Колодец располагался в небольшой балке. С дороги он не просматривался. Тут она долго изучала местность и расспрашивала Энвера о разных деталях, восхищаясь его познаниями и прекрасной памятью. Беспечный сын назира Шевкет-аги легко попался на удочку. Он вообразил, что госпожа Аржанова заигрывает с ним. Он обещал при следующей поездке в Отар-Мойнак показать ей еще три источника, кроме местных жителей, никому не известных, но дающих отличную родниковую воду.
        Колодцы в крымской степи стали проклятием русской армии, которая под командованием фельдмаршала графа Миниха вступила на полуостров в мае 1736 года. Миних шел от Перекопа к Гёзлёве через владения рода Кыпчак. Татары бросали во все большие колодцы у дороги падаль. Это привело сначала к массовым отравлениям и дизентерии в войсках, а потом - к эпидемии холеры. Русские навсегда запомнили урок. При следующих походах: фельдмаршала графа Ласси в 1738 году и генерал-аншефа Долгорукова в 1771 году - они уже везли с собой воду в бочках и повсюду искали подземные источники, платя за них агентам немалые деньги…
        В Гёзлёве путешественники прибыли к полудню. Проезжая мимо мечети Джума-Джами, Анастасия обратила внимание на какие-то завывания. Тотчас множество мужчин всех возрастов и имущественных состояний, от богача до бедняка, появились на улицах, ведущих к центру города. Все они несли в руках свернутые коврики и сосредоточенно шагали к одному месту - мечети.
        Анастасия прислушалась. Кое-какие слова, которые она могла разобрать в этой заунывной песне, показались ей знакомыми. «Аллах акбар!»- такое кричали и турки, бросаясь в атаку на русские каре в сражении при Козлуджи. Уж не война ли началась в Крыму?
        Энвер объяснил ей, что сегодня - пятница, особый день. Все правоверные мусульмане должны идти на коллективную молитву в соборную мечеть. Азан - призыв на молитву - с минарета этой мечети сейчас произносит муэдзин, но ничего страшного в нем нет:
«Аллах акбар! Ла илаха илла-л-лаху ва Мухаммадун расулу-л-лахи…», что с арабского переводится, как «Бог велик! Нет никакого божества, кроме Бога, и Мухаммед посланник Бога…».
        - А женщины где? - спросила Анастасия.
        - Женщины не могут молиться вместе с мужчинами, - сказал Энвер, схватил свой
«намаз-лык» - молитвенный коврик, свернутый в трубку, - и побежал к мечети, потому что уже сильно опаздывал.
        Крики муэдзина прекратились. Анастасия вышла из ворот постоялого двора на улицу. Она была совершенно пуста. Лавки и магазины закрыты. Ни одной живой души не просматривалось в перспективе. Даже бродячие собаки не бегали. Город точно вымер. Мусульмане, бросив все мирские дела, разговаривали с Богом.

«До чего странная религия, - думала Анастасия. - Это скорее не культ божества, а какой-то общевоинский союз. Естественно, что женщины им не нужны, значение женщин на войне равно нулю. Но послушание и покорность - удивительные. Контроль за каждым воином неотступный, молитва пять раз в течение дня. У Бога нет человеческого облика, его никто не видел. Он - некая абсолютная всеобщностъ, и личность перед ним - ничто, род - все…»
        Глафира ждала барыню с нетерпением. Ей хотелось похвастаться добычей. На холсте, расстеленном прямо на полу комнаты, она разложила охапки лекарственных трав, знакомых ей по родной Орловской губернии. Еще при переезде с корабля на постоялый двор она заметила на обочинах дороги знакомые стебельки, листочки, соцветия. Теперь тут лежали и прямые ветвистые, с ребрами стебли зверобоя продырявленного, и темно-зеленые, блестящие сверху, но тусклы снизу листья кровохлебки, и мясистые, со многими отростками корневища девясила, напоминающие своими очертаниями морского спрута, и желтые цветы донника, собранные в густые кисти и распространяющие в комнате сладковатый запах.
        - Откуда все это? - удивилась Анастасия.
        - В здешних местах собрала, - гордо доложила Глафира.
        - Ты ходила в татарскую степь?
        - Отчего ж она татарская? - не согласилась Глафира. - Наша это степь. И наши травы в ней растут. Только от безводья и жары они поменьше да послабже будут. Вот смотрите, хоть донник взять. Он у нас в два аршина вымахивает и много листьев имеет. А тутошний - едва полтора аршина, листики махонькие, на стволе редкие, зверобоя трава тоже невысокая. Однако в деле сгодится. Я ее на растительном масле выварю. Для заживления ран - первейшее дело…
        - Хорошо. Но в степь больше не ходи.
        - Почему? Я ведь только первый сбор взяла, - опять пустилась в объяснения горничная. - Есть еще горицвет весенний, желтушик, мыльнянка обыкновенная, или собачье мыло…
        - Ты слышала, что я сказала? - перебила ее Анастасия.
        - А этих корней для приготовления настоя даже не хватит. Чем князя Мещерского лечить будем.
        - Вот поймают тебя бусурманы, - пригрозила ей Анастасия, - да в гарем продадут.
        - Куда-куда?
        - Ну что-то вроде тюрьмы для женщин-невольниц. Будет там узкоглазый азиат насиловать тебя каждый день…
        - Каждый день? - усомнилась Глафира. - У них что, других дел нету? Или такие они все ненасытные?
        Анастасия не выдержала и расхохоталась. Ничем не проймешь Глафиру, если она какую-нибудь мысль себе в голову вобьет. Ее упрямство иногда злило Анастасию, иногда смешило, но чаще она смирялась с ним, потому что преданность служанки, ее трудолюбие и здравый смысл были выше всяческих похвал. Теперь Анастасия обещала горничной, что после обеда отпустит ее снова собирать в степи лекарственные растения для их походной аптеки, но даст охрану: Досифея и Николая с карабинами и кирасир с палашами.
        Два дня, оставшиеся до встречи с Адиль-беем, она решила посвятить князю Мещерскому. Она не забыла его слов, сказанных перед операцией по извлечению свинцовой дробины. Он же больше не возвращался к этой теме. Анастасия каждый день делала ему перевязку, наблюдая за заживлением раны, и поручик всегда искренне благодарил ее, говоря о своей безмерной признательности.
        Возвращаясь из поездки в Отар-Мойнак, она велела кучеру Кузьме объехать город с запада, по дороге, проложенной под крепостной стеной по берегу моря. Воздух, напоенный свежим морским ветром, ослепительное солнце и желтый песок, на который набегали волны, подсказали ей, что они находятся в каком-то благодатном, курортном месте. Вечером, снова обработав рану, Анастасия предложила поручику совершить прогулку к морю.
        За полчаса они дошли до бухты с песчаным берегом. Вода была теплой. Мещерский захотел искупаться, благо полотенце и сменное белье взял с собой. Пока молодой офицер принимал морские ванны, Анастасия сидела на берегу и играла песком. Здесь он был каким-то особенным: словно граненым, тяжелым, крупным, цвета слоновой кости. Она пересыпала песок из ладони в ладонь, строила из него стены и башни и смотрела на Мещерского.
        Ловок и силен был адъютант Светлейшего. Конечно, он не отличался той буйволиной, почти неестественной потемкинской мощью. Но когда он вышел на берег и отряхнулся, как пес, разбрызгивая повсюду соленые капли, она залюбовалась его фигурой: пропорционально сложенной, высокой, сухой, не имевшей и лишней жиринки, но только крутые бугры мышц.
        Перешагнув через замок, построенный из песка, Анастасия подала ему полотенце. Князь поцеловал ей руку, выпрямился и взглянул на нее испытующе: нравится он ей или нет? «Слишком молод, - подумала она. - Слишком самонадеян, слишком предан своему шефу и его секретной канцелярии…»
        Увязая во влажном песке, они медленно уходили от воды. Поручик шел с ней рядом, но не делал даже попытки прикоснуться к ней. Он говорил. Однако никогда прежде она не слышала от мужчин таких трогательных рассказов. То были красивые цветы в саду его матери, которые он срывал без спроса, будучи ребенком. Грозовые облака в небе перед молнией, вдруг ударившей в высохший дуб и спалившей его дотла. Веселые игры с сестрой, рано выданной замуж. Первый выезд на охоту с отцом и большой заяц-русак, подстреленный там, но не насмерть, а раненный в лапу и потому долго живший в клетке за амбаром.
        Свои воспоминания Мещерский раскрашивал ярко, как детские рисунки, и дарил ей. Звук его голоса заглушали громкие крики чаек и шелест волн, расползающихся по песку и исчезающих в нем. Красное солнце опускалось к горизонту. Небо темнело. Надо было возвращаться в «Сулу-хан». Анастасия вдыхала целебный воздух побережья и почти с сожалением думала об этом.
        Зная о незажившей ране, которая беспокоила молодого офицера, Анастасия не хотела брать его на встречу с Адиль-беем. Мещерский разволновался не на шутку. Он снова и снова объяснял ей, что эта встреча имеет большое значение; что наверняка татарского вельможу сопровождает большая охрана и тут дорог будет каждый человек в ее эскорте; что мусульмане вообще коварны и вероломны и неизвестно, чего захочет Адиль-бей, когда увидит Анастасию Петровну, обворожительную молодую русскую дворянку, а ведь он, Мещерский, отвечает за нее перед Светлейшим.
        Русским действительно трудно было сказать что-либо определенное о мыслях Адиль-бея. Он имел типичную внешность степняка: приземистая, коротконогая фигура, очень смуглое плоское лицо с широкими скулами и глазами-щелочками, редкие усы, не закрывающие губ и спускающиеся на подбородок, к такой же редкой бороде. Лицо его не выражало абсолютно ничего: ни враждебности и настороженности, ни любезности и внимания.
        Он принял из рук Анастасии пакет и спросил, что интересует князя Потемкина. Она ответила: лошади. О лошадях и шел разговор, неспешный, вязкий, приторно-вежливый. На низком столике стояли две чашечки кофе, к которым собеседники не притронулись. За спиной Анастасии находились кирасиры в черных треуголках и желтых кафтанах с цветными отворотами, держащие карабины на плечах. За спиной Адиль-бея собрались татарские воины в белых восточных островерхих шапках, в восточных кафтанах из полосатой ткани и широких шароварах. Их вооружение составляли кривые турецкие сабли и кинжалы, засунутые за шелковые пояса.
        Между тем потомок могучего рода Кыпчаков слушал госпожу Аржанову, важно кивал головой и размышлял о тяжелых переменах в жизни. Разве так разговаривали с русскими его предки? Нет, совсем по-другому. «Наше повеление тебе, - писал славный хан Джанибек-Гирей московскому государю в июне 1615 года, - как прежним Крымским царям платить по десяти тысяч рублев денег и многие поминки [То есть, подарки, денежные или вещевые: драгоценные камни, меха, изделия из золота и серебра, оружие.] и запросы и ныне бы потому ж мне и князьям нашим, и карачеям и агам должно присылать тебе также…» И ведь присылали: каждый год примерно по 26 тысяч рублей, огромную по тем временам сумму, которой хватило бы на возведение четырех городов.
        А теперь до того эти московиты обнаглели, что, ничего уже не страшась, отряжают в путешествие по Крыму молодую красивую женщину, чье место еще лет пять назад было б в его гареме. Но сегодня не до гарема Адиль-бею. Русские батальоны стоят за Перекопом. Солдат в них много, они метко стреляют из ружей и быстро заряжают их. Они уже не раз проходили по крымским дорогам. С визгом и криком налетали на них татарские всадники и падали, сраженные пулями. Те, кто уцелел, уносились в степь и не хотели снова повторять бесполезные атаки.
        - Известна сила русской пехоты, - говорил Адиль-бей, и Энвер переводил это. - Но лошади вам зачем?
        - Конница будет охранять степи, ныне перешедшие под скипетр великой царицы, - отвечала Анастасия.
        - Много ли коней хочет купить Светлейший князь?
        - От тысячи и более.
        - Это была бы хорошая сделка.
        - Да. Однако лошади здешнего табуна нам не подходят.
        - Это - дешевые лошади. У нас есть и другие.
        - Покажите мне других лошадей, достопочтенный Адиль-бей, - сказала Анастасия. - Я куплю их и доставлю Светлейшему князю для ознакомления.
        - Сколько голов вы будете брать?
        - Двадцать.
        - Упряжных или верховых? - спросил татарский вельможа.
        - Десять упряжных, десять верховых…
        В конце концов важным являлся сам факт разговора, встречи, общение. Потом более часа они согласовывали цены и отбирали лошадей, какие и вправду не принадлежали к местной породе. За все это время ответа на главный вопрос, сформулированный Турчаниновым: плохой мусульманин Адиль-бей или хороший? - Анастасия не нашла. Ясно было только одно: он очень любит деньги и очень боится русской армии.
        Зато при осмотре нового табуна пострадал князь Мещерский. Лошадь, которую он выбрал для себя, встала на дыбы и ударила его копытом по раненому плечу. Рана открылась и начала кровоточить так сильно, что Анастасии пришлось по дороге в Гёзлёве накладывать адъютанту Светлейшего князя повязку из его же разорванной рубашки. Потому стало им не до колодцев в степи. Они помчались прямо на постоялый двор. В душе Анастасия досадовала на молодого офицера за его упрямство и усердие, как она считала, не по разуму. Если бы поручик послушался ее и не поехал к Адиль-бею, то сейчас находился бы в лучшем состоянии.



        Глава девятая
        ТРИ КОЛОДЦА

        Гнедые, бурые, рыжие, караковые, довольно рослые и телом крепкие были лошади, купленные во второй поездке в Отар-Мойнак. Их предки происходили из Европы. Скорее всего, татары угнали их из Польши или Венгрии. Путешественники рассматривали их со всей внимательностью утром следующего дня. Анастасия устроила во дворе «Сулу-хана» форменную армейскую выводку, то есть проверку и оценку качеств конского состава, а также распределение его по участникам ее маленькой экспедиции. Себе Анастасия оставила серого арабского жеребца, потому что собиралась ездить по крымской степи не только в экипаже, но и верхом.
        Жеребца она назвала Алмаз. Он действительно выделялся среди прочих коней своим внешним видом, отличными породными данными. Чтобы превратить алмаз в бриллиант, требуется огранка. Алмаз из конюшни Адиль-бея тоже нуждался в специальной дрессировке, и Анастасия, желая сделать из него настоящую офицерскую лошадь, приступила к работе немедленно.
        Лошади восточных пород могут быть привязчивыми, как собаки, но для того они сразу должны понять, кто их хозяин. Лучшее угощение - от него, строжайшее наказание - от него же. Хозяин, как Бог, един, велик и всемогущ. Он всегда позаботится о своем четвероногом друге.
        По приказу Анастасии лошадей увели на конюшню. Она переоделась в старую юбку, повязала на голову косынку по-деревенски, положила в карман три лепешки, круто посыпанные солью, и отправилась к Алмазу. Кучер Кузьма шел за барыней. Он нес щетку и скребок и хотел помочь ей чистить лошадь. Но она отослала слугу восвояси.
        Жеребец поначалу не обратил на нее никакого внимания. Он еще не знал, в чьих руках находятся теперь его жизнь и судьба. «Алмаз!» - сказала она и похлопала его по шее, затем протянула лепешку, позволяя ему обнюхать свои руки, одежду, щетку. Она начала чистить его, как это и положено, с левого плеча, груди, шеи. Он повернул к ней голову и шумно вздохнул. «Алмаз!»- повторяла Анастасия, заговорив с ним ласково. Жеребец поставил уши торчком и слушал звуки чужой речи. Но не слова имели значение для него, а интонация.
        Пришло время надевать на лошадь оголовье с трензельным удилом. Когда Анастасия подняла ему губы, просовывая железо в рот, жеребец попытался ее укусить. Сильный удар хлыста по крупу был ему ответом. «Алмаз, стоять!» - грубо скомандовала она и подкрепила команду рывком повода вниз, причинив ему боль в углах рта. Удивленно покосился он на нее, переступил с ноги на ногу и покорился.
        Держа его под уздцы, Анастасия вывела коня во двор, пристегнула к уздечке корду и принялась гонять рысью и галопом до первого обильного пота. Потом позволила перейти на шаг, похлопала по шее, еще раз угостила лепешкой. Она передала корду Кузьме, и кучер продолжил упражнение, а Анастасия наблюдала за этим, поднявшись на крыльцо.
        - Алмаз! - вдруг окликнула она его на галопе.
        Жеребец остановился как вкопанный и повернул голову к ней.
        - Ай, хорошо! Ай, молодец! - Она подошла к лошади, огладила ее и дала последнюю, третью лепешку.
        - Он - умный, - сказал Кузьма. - Однако зол, как черт. Намедни в деннике все норовил меня укусить исподтишка.
        - Ничего! И не таких объезжали.
        - Так точно, ваше высокоблагородие.
        - Но будь осторожнее с ним.
        - Знамо дело, ваше высокоблагородие!..
        Кипучая деятельность госпожи Аржановой и ее слуг по подготовке вновь приобретенных лошадей к дальнейшему путешествию шла на виду у назира Шевкет-аги и его сына Энвера. Каждый день утром он получал от Анастасии свои тридцать пять акче, несмотря на то, есть для него работа или нет. Немудрено, что восемнадцатилетний мусульманин стал ходить за ней, как тень. Его красивые карие миндалевидные глаза отмечали каждый ее шаг. В них она читала немое обожание. «Ага, попался, голубчик!» - подумала Анастасия и ласково улыбнулась ему в ответ.
        Со своей страстью к женщинам и азартным играм Энвер был ценным приобретением. Таких слабых, легко поддающихся внушению людей секретная канцелярия Светлейшего искала всюду и находила как среди христиан, так и среди мусульман. Склад характера, к радости господина Турчанинова, от вероисповедания практически не зависел.
        Конечно, влюбленный турок поедет с ней в степь и расскажет все, что знает о подземных источниках и тайных колодцах. В этом Анастасия не сомневалась. Но ей пришла в голову другая идея. Чтобы крепче привязать к себе Энвера да и казенные тридцать пять акче в день платить ему не зря, она предложила переводчику заняться с ней… изучением языка.
        Происшествие в турецкой бане с голубоглазой красавицей показало Анастасии, что она рискует, очутившись в чужой стране без малейшего представления о языке ее жителей. Труден или прост этот язык, но, вероятно, какие-то не очень сложные слова и выражения, употребляемые в быту, можно усвоить и за короткое время, если приложить к тому старание.
        Энвер пришел в восторг от этого предложения. Оно позволяло ему проводить с госпожой Аржановой с глазу на глаз час-полтора каждый день. Правда, никаких учебников и словарей он не имел, но полагался на свою память и те записи, которые вел, работая в торговой конторе своего двоюродного дяди в Еникале.
        Она старалась, хотя произношение ударной буквы «Ы» по-татарски далось ей не сразу. Но Энвер не отчаивался и хвалил свою ученицу. У Мещерского эти занятия поначалу вызвали подозрения, и он, никого не предупредив, явился на один из уроков. С удивлением слушал молодой офицер, как Анастасия без конца повторяет вслед за переводчиком:
        - Мавы - къызыл - синий - красный, алтын - кумюш - золотой - серебряный, къызы - огълу - дочь - сын, яхшы - ярамай - хорошо - плохо…
        Язык аборигенов адъютанту Светлейшего был совершенно неинтересен. Тратить свое драгоценное время на подобную ерунду он не желал. Но понимал: в принципе, госпожа Аржанова права, потому что в том деле, которое поручил им Потемкин, знание языка - мощнейшее подспорье.
        Назир Шевкет-ага отнесся к новому увлечению старшего сына совершенно индифферентно. Он давно говорил Энверу, что от русской путешественницы при должной сноровке можно получить гораздо больше. Во-первых, она - красивая женщина и, следовательно, полная дура, во-вторых, молода и одинока, значит, толкового совета дать ей некому, в-третьих, местных правил и обычаев она не знает, а это обстоятельство Аллах всегда велит оборачивать себе на пользу…
        Мало-мальски приручив Алмаза, Анастасия захотела для проверки поехать на нем, но куда-нибудь недалеко. Энвер предложил ей посетить селение Ялы-Мойнак, в десяти верстах к западу от Гёзлёве. По его словам, дорога там проходила мимо небольшого и живописного озера. Анастасия очень удивилась. Никакого озера на ее карте в этом месте изображено не было.
        Решили, что все поедут верхом, кроме поручика Мещерского, еще носившего повязку, и Энвера, умеющего ездить только на осле. Для них кучер Кузьма запряг парой караковых лошадей одноосную повозку и сам сел в нее править. Молодой турок не поверил своим глазам, когда увидел госпожу Аржанову в коричневом рединготе, кюлотах, сапогах и треуголке, при шпаге на боку. Примерно в той же степени был изумлен новым видом хозяйки и Алмаз. Пришлось ей ему «представляться»: громко окликать по имени, давать с руки лепешку. Долго жеребец обследовал ее мужскую одежду, прежде чем позволил сесть в седло.
        Они покинули Гёзлёве через Ат-капусу - Лошадиные ворота - на западной стороне города. Поездка обещала быть приятной. Утром прошел короткий дождь. Степь теперь дышала свежестью, дорога не пылила, и путники наслаждались ясным солнечным октябрьским днем. Им понадобилось два с половиной часа, чтобы достичь озера. Зеркальная гладь его блеснула навстречу между двух пологих холмов, поросших туевыми деревцами и можжевельником. Озеро имело почти правильную овальную форму. Берега его, по большей части песчаные, кое-где скрывали заросли камыша.
        Солнце начало клониться с зенита к западу. Энвер решительно остановил повозку, сказав, что именно сейчас он должен совершить «салят-аз-зухр», то есть полуденную молитву в четыре «рака’ата». Анастасия стала оглядываться, думая, что здесь есть мечеть, где турок собирается молиться, но ничего, кроме степных холмов и воды, не увидела.
        Энвер расстелил свой молитвенный коврик прямо на песке, совершил омовение и повернулся лицом к Мекке. Сначала он стоял во весь рост. Затем, воздев руки на уровень лица, произнес фразу, которую Анастасия узнала: «Аллах акбар!». Следующая поза была другой: Энвер прижал соединенные руки к животу и заговорил по-арабски. Он читал наизусть первую суру Корана «Фатиха» («Открывающая»). После этого турок отвесил поясной поклон, стал на колени и простерся ниц, коснувшись земли лбом и ладонями, выпрямился, снова повторил «Аллах акбар!», снова поклонился в пояс. Таков был один «рака’ат», и все это Энвер проделал четыре раза.
        Русские, сойдя с лошадей, молча наблюдали за молитвой молодого мусульманина. Особенно их занимало припадание к земле. Они не могли понять, перед кем столь смиренно - если не сказать, униженно - склоняется Энвер. Они даже вслед за ним повернулись на юго-запад, однако увидели перед собой лишь степь, холмы, дорогу. Им для разговора с Иисусом Христом были нужны лик его, исполненный страдания, и взгляд. Энверу хватало одного представления о страшной, всепроникающей силе Аллаха.
        Вода в озере имела солоноватый, но приятный, освежающий привкус, и Анастасия отметила его для своего отчета. Может быть, сказывалось близкое расположение к морю. Может быть, подземные источники, питающие озеро, приносили в водоем полезные минеральные соли из толщи полуострова. Анастасия на глаз определила длину озера в полторы версты, ширину - в две трети. Карандашом она нанесла его очертания на бумагу и, сложив лист, спрятала его за голенище сапога, самое надежное, по ее мнению, место.
        Русские хотели устроить привал и походный обед у озера. Энвер советовал им ехать дальше, на запад, говоря, что в полутора верстах от озера есть колодец с родниковой водой. Он скрыт в небольшой рощице. Там можно набрать сколько угодно сухих веток для костра, а в тени деревьев расположиться на отдых, расстелить ковер, распрячь и расседлать лошадей. Русские послушались своего переводчика.
        Этот колодец был сделан капитально, из бута и местного солитового известняка, на растворе, называемом здесь «хорасан». В нем в двух равных частях соединялись известь, густо разведенная водой, и толченый, хорошо просеянный кирпич. Полученный состав отличался особой устойчивостью к воздействию водной стихии. Подняв крышку колодца из толстых дубовых досок, путешественники заглянули вниз. Вода плескалась где-то очень глубоко.
        Неизвестные строители сначала прорыли двухаршинный слой глинистой почвы, а потом долбили скалу. Но до подземной речки они добрались. Теперь в черной воде вспыхивали блики солнца. Кучер Кузьма, посчитав глубину в три сажени [6,6 метра.] , привязал к бадейке пеньковую веревку, бросил ее в колодец и вытащил полную чистейшей, прозрачнейшей влаги. Анастасия зачерпнула воду кружкой и предложила Энверу. Он безбоязненно сделал несколько глотков.
        - Хочу рассказать вам, госпожа, наше древнее мусульманское предание, - сказал турок. - В глубоком колодце, подобном этому, живут два ангела, Харут и Марут. Некогда Аллах отправил их на землю, чтобы они прошли испытание земными соблазнами. Антелы согрешили с первой же встретившейся им женщиной, а затем убили человека, который случайно стал свидетелем их грехопадения. Аллах сильно разгневался. Он предложил Харуту и Маруту самим выбрать место своего наказания: ад или земля? Они остались на земле, но с тех пор томятся в колодце. Люди, желающие овладеть магией и колдовством, приходят к этому колодцу и просят у пленных ангелов наставлений…
        - Они дают их? - спросила Анастасия, с опаской заглядывая в колодец снова.
        - Дают.
        - А ты не получал таких наставлений?
        - Нет, госпожа. Я всегда полагаюсь на волю Аллаха. Я не маг и не колдун.
        - Очень жаль, мой добрый Энвер… - Она усмехнулась.
        - Почему, госпожа?
        - Тогда бы я платила тебе больше.
        Целая гамма чувств отразилась на лице молодого мусульманина. Он воспринял слова русской путешественницы всерьез. Осторожность и желание заработать боролись в его душе. Наконец Энвер достал из-под рубашки серебряный медальон с черным камнем неизвестной породы посредине. На камне был вырезан человеческий глаз.
        - Но у меня есть волшебный амулет, - сообщил он. - Мой наставник в медресе дервиш Ахмад, совершивший хадж в Мекку, подарил его мне. Он также научил меня одной молитве, оберегающей от злых джиннов. «Аузу би-л-лахи мин аш-шайтани-р-раджим…»
[«Прибегаю к Богу за помощью от сатаны, побиваемого камнями…» (араб.)]
        Анастасия наклонилась к переводчику, рассматривая амулет. Энвер почувствовал запах ее французских духов, увидел тонкое золотое колечко, вставленное в мочку уха. Никогда прежде чужая женщина не находилась так близко от него, и он заволновался. Мысленно Энвер просил Аллаха укрепить его силы и дать возможность сейчас остаться спокойным.
        Госпожа Аржанова перевела взгляд с амулета на лицо молодого турка, вспыхнувшее жарким румянцем. В крайнем смущении он опустил очи долу. Собственно говоря, этого она и добивалась. Никаких загадок для нее его поведение пока не представляло. Бесспорно, ученик дервиша Ахмада был хорошим мусульманином.
        - Ты проверял силу этого амулета? - задала она вопрос.
        - Еще нет, тоспожа, - ответил он. - Моя жизнь проста. Я не ищу соблазнов, как Харут и Марут.
        Проживая в Еникале, Энвер посещал кофейню некоего Селямета, крымского татарина. Там собирались завзятые игроки в кости, нарды, шашки, шахматы. Энвер несколько раз проигрывался до последнего акче. Выручал его из беды приказчик Микаса Попандопулоса. Таким образом, у резидента русской разведки оказалось три его долговые расписки. Сумма, указанная в них, весьма и весьма огорчила бы назира Шевкет-агу. Анастасия имела разрешение напомнить Энверу о долге, но полагала, что пока в этом нужды нет.
        Подкрепившись лепешками с овечьим сыром и вяленым мясом, а также - горячим зеленым чаем, путешественники двинулись дальше. Дорога вела к деревне Ялы-Мойнак
[Современное село Заозерное.] , расположенной на берегу моря. Свежий морской ветер уже долетал до них.
        Вскоре открылась и синяя бесконечная линия горизонта. Анастасия с трудом удержалась от желания дать шпоры Алмазу и во весь опор помчаться к искрящейся под лучами солнца водной равнине. Она прибыла сюда по морю, и оно казалось ей прямой дорогой домой из татарской степи, такой бесприютной и враждебной.
        Деревня Ялы-Мойнак во всем походила на деревню Отар-Мойнак, обследованную ими ранее. Те же длинные и высокие дувалы - заборы из камня и глины, те же одноэтажные дома, не имеющие окон, выходящих на улицу. Энвер сказал, что деревня эта - небогатая и значительная часть домов здесь принадлежит к типу «чит». Их стены сделаны из сплетенных молодых веток ореха фундука, обмазанных внутри и снаружи
«саманом» - смесью глины и соломы.
        Внимание путешественников привлекла только мечеть с небольшим минаретом на деревенской площади. Для ее строительства местные жители где-то раздобыли отличный пиленый известняк-ракушечник. До сего времени Анастасия думала, что все крымские мечети должны иметь, как Джума-Джами в Гёзлёве, купольные крыши. Но, по-видимому, купол, сложенный из кирпича, был слишком дорогим архитектурным элементом для пастухов и рыбаков, проживавших в Ялы-Мойнак. Они обошлись обычной четырехскатной крышей из черепицы, выкрашенной, однако, в… зеленый цвет. Деревенский храм так и назывался - «Эшиль-Джами», то есть «Зеленая мечеть».
        Из деревни дорога уходила к старинному маяку, построенному на высоком мысе. Но Анастасия сказала Энверу, что им нужно повернуть обратно в степь, побережье ее не интересует. Турок заговорил о каком-то «городе мертвых», находящемся в полутора верстах отсюда, на холмах с песчаным карьером, где жители брали весок и камни для возведения своих домов и заборов. По словам Энвера, в «городе мертвых» мусульмане никогда не жили. Он принадлежал каким-то другим людям, обитавшим здесь в другое время. Не крымские татары и турки разрушили его. Они нашли город уже лежащим в руинах. На развалинах им попадались иногда монеты никому неизвестного царства, кузнечные и слесарные инструменты, глиняная посуда с изображениями людей и животных…
        Все это оказалось правдой.
        Четыре стены с четырьмя башнями на углах, кое-где разбитые, кое-где занесенные песком, кое-где аккуратно разобранные почти до основания - тут Анастасия поняла, откуда был взят камень для «Зеленой мечети» - огораживали территорию в форме вытянутого прямоугольника и площадью никак не менее четырех квадратных верст. К стенам примыкали постройки. У восточной стены - полуподвальные хозяйственные помещения, у южной - остатки большого дома. Скорее всего, когда-то здесь располагалась сельская фактория.
        Энвер показал русским ход, ведущий в кладовую возле дома. Там они увидели пифосы - большие, высотой до одной сажени глиняные яйцеобразные сосуды, до половины вкопанные в землю. В них лежало обуглившееся зерно. Пол покрывал песок, смешанный с пеплом и мелкими глиняными обломками. Анастасия, обходя помещение, споткнулась о такую кучу, и под ногой у нее хрустнула половина глиняного чернолакового кубка с растительным орнаментом и поддоном в виде трех голов негров [Карасев А.Н. Раскопки у санатория «Чайка» в Евпатории. С-к «Археологические открытия 1965 года». М.,
1966, с. 115-117.] .
        Но больше всех повезло сержанту Чернозубу. Из кладовой он перебрался на кухню с двумя печами и жаровней. Достав из ножен палаш, кирасир терпеливо исследовал его широким клинком слой черного пепла в жаровне. В конце концов, он нашел серебряную монету. Все сбежались посмотреть находку. Очень хорошо был виден на ней всадник, сидевший на лошади без седла и обнаживший короткий меч. Под ногами у лошади и над ее крупом находилось два коротких слова. По начертанию букв Анастасия и князь Мещерский предположили, что монета - греческая и достаточно древняя. Довольный неожиданным приобретением, Чернозуб вынул большой носовой платок, закатал монету в его край и завязал узлом, после чего спрятал во внутренний карман кафтана.
        - А где колодец? - прямо спросила у Энвера Анастасия.
        - Никто не искал воду в «городе мертвых», - ответил переводчик. - Колодец есть, но гораздо дальше…
        Снова степь дохнула им в лицо сухим, колючим ветром. Качнулись от копыт их лошадей ее худосочные травы, выгоревшие под солнцем долгого крымского лета. В бездонном голубом небе уже запели, предчувствуя закат дневного светила, жаворонки, и, сопровождаемые этой песней, путешественники поскакали на север.
        Череда невысоких в своем большинстве курганов, расположенных в определенном порядке, предстала перед ними спустя полчаса езды. Так Энвер привел их на древнее кладбище. Самый крупный курган был разрыт сбоку, и в глубь его вел узкий коридор - дромос. В гробнице, облицованной бутовым камнем, они обнаружили около десяти захоронений, в том числе три из них - детские. Они отличались от взрослых тем, что лежали в амфорах с вырезанными горловинами. Кто-то уже посещал склеп: на сером от пыли полу проступали отпечатки подошв. Эсхар - каменный ящик и столик для приношения даров умершим - был пуст.
        В молчании путешественники выбрались наружу. Энвер подумал-подумал и повернул на северо-восток. Затем он уверенно пошел к маленькому кургану, отстоящему довольно далеко от склепа. В нем и прятался колодец. Горловину его закрывали не доски, а плита известняка. Никому бы и в голову не пришло, что эта груда камней, пересыпанная белесой землей, поросшей чабрецом, и есть источник. Вода залегала неглубоко. Всего-то на три аршина опустили они бадейку вниз и достали ее полной. Анастасия заглянула в бадейку. Вода как вода. Однако никакого желания пробовать ее и даже прикасаться к ней не возникало. Чем-то необъяснимым и таинственным пугал ее кладбищенский колодец. Наверное, это были желтые скорченные скелеты, лежащие на боку в своих каменных ящиках, устроенных в склепе. Жизнь этих людей прервалась сотни лет назад, в том она не сомневалась. Так же загадочно погибла и сельская фактория, в которой они жили и работали. Тем не менее древние люди не обратились в пыль, не исчезли с лица земли. Они существовали, правда, в виде безмолвных останков. Они напоминали собой, что история человечества прячется в толще
столетий, но иногда поднимается к нашему времени, как вода в колодце, затерянном в степи.
        Судя по всему, Энвер подобных чувств не испытывал. Длина тени от кустов донника сравнялась с их высотой. Потому он расстелил свой молитвенный коврик у колодца, совершил омовение водой, добытой из него, и начал молиться. «Салят-аль’ - аср» - предвечерняя молитва тоже состояла из четырех «рака’атов». Русские слушали его невнятное бормотание, смотрели на поясные поклоны. Молодой мусульманин был их товарищем в этой поездке, и они с уважением относились к его вере…
        Каким образом лошади узнают, что путь их теперь лежит к дому, неизвестно. Возможно, Алмаз догадался об этом, увидев Энвера, с просветленным лицом усаживающегося в повозку, и кирасир, которые с веселым оживлением взялись за поводья коней. Только Анастасия поднялась в седло и, обернувшись к солдатам, произнесла: «Ну, с Богом!», как жеребец показал свой дикий арабский нрав.
        Не ожидая команды хозяйки, он с места бросился в карьер. Напрасно Анастасия при этом натягивала повод и кричала ему: «Оп-па!»
        Алмаз четко держал направление на северо-восток, то есть к Гёзлёве, и мчал по степи, как сумасшедиий. Двое кирасир во главе с Чернозубом, гикнув, пришпорили лошадей и поскакали за ним. Трое солдат остались с повозкой, поспешно разворачивавшейся на дороге.
        Упираясь широкой частью ступней в стремена и чуть откинув корпус назад, Анастасия легко удерживалась в глубоком кавалерийском седле. Повод она сохраняла натянутым и тем самым постоянно напоминала Алмазу о своем присутствии. «Хочешь - скачи! - словно бы предлагала она непокорному жеребцу. - Но дома поговорим…»
        Сержант Чернозуб почти догнал ее. Она помахала кирасиру рукой. Он увидел, что госпожа Аржанова вполне справляется с лошадью и уверена в себе. Да и как поможешь всаднику, чей конь несет, не разбирая дороги. Алмаз же, почуяв погоню, еще поддал жару и ушел вперед. В общем, ничего плохого в этом не было. «Араб» доказал ей, что может быть совершенно неутомимым, а чужая лошадь, желавшая с ним сравняться, действует на него, точно красная тряпка на быка.
        Безо всякой подсказки с ее стороны Алмаз добрался до западных ворот Гёзлёве и далее - до постоялого двора «Сулу-хан». Правда, по улицам города он двигался уже шагом. Заведя жеребца в денник, Анастасия приготовилась отделать его как следует за эту самодеятельность в степи. Она намотала на левую руку повод, а в правой крепко сжала хлыст.
        - Ну ты, дьявол! Будешь слушаться меня или нет? - грозно, низким голосом спросила она и нанесла ему первый удар.
        Алмаз попытался встать на дыбы, однако укороченный повод не дал ему такой возможности. Более того, железные ветви трензельного удила при этом впились ему в углы рта. Тогда он прижался боком к стене и заржал. Дрожь прошла по его телу. Лиловые глаза почти выкатились из орбит и в ужасе смотрели на хозяйку. Он молил ее о пощаде.
        Анастасия опустила хлыст. Лошадей надо наказывать за непослушание. Эти большие и сильные животные представляют опасность для жизни человека и потому всегда должны чувствовать его железную волю. Не слишком разумно вел себя жеребец из конюшни Адиль-бея. Может быть, страх наказания подействует на него лучше, чем жестокое избиение?
        - Ладно, - буркнула она и размотала повод с левой руки. Затем расстегнула большую пряжку на подпруге и сняла седло.
        Алмаз шумно вздохнул. Скрутив рульку из соломы, Анастасия принялась растирать ему спину. Жеребец повернул голову к ней и осторожно трогал своими бархатными губами ее косичку, оплетенную черной муаровой лентой. Она похлопала его по шее в знак примирения.
        На следующий день Анастасия хотела продолжить изыскания в степи, но была вынуждена остаться в «Сулу-хане». Она давно не ездила верхом, и семь часов кряду, проведенные в седле, утомили ее. Немало сил отняла и эта безумная скачка на Алмазе. Теперь очень болела поясница, мышцы в паху и на внутренней стороне бедер. К тому же Анастасии казалось, что белая крымская пыль до сих пор скрипит у нее на зубах, и она приказала Глафире собираться в турецкую баню.
        Они отправились туда ближе к вечеру, потому что обе помнили выходку красавицы с жемчугом в волосах. Ближе к вечеру, думали они, народу в помывочном заведении будет меньше, а значит, и меньше шансов столкнуться с ней вновь. Зейнаб, занятая хлопотами по дому, не смогла присоединиться к ним. Но Энвер вызвался провожать русских женщин, одетых в восточные накидки «фериджи», до входных дверей бани.
        Это он указал им на пароконный экипаж, принадлежащий Абдулла-бею, начальнику каймака Гёзлёве, одному из шести округов, на которые разделил территорию ханства его правитель Шахин-Гирей. Экипаж стоял возле бани, поджидая кого-то. Анастасия бросила взгляд на чернокожего слугу в красной турецкой феске, сидевшего на козлах рядом с кучером, отдала деньги привратнице и поспешила в коридор, который вел к предбаннику.
        В этом коридоре она и столкнулась с голубоглазой красавицей, жаждавшей особых отношений с чужестранкой. Они обе мгновенно узнали друг друга, хотя были одеты. Крымчанка крепко взяла Анастасию за локоть и сказала по-татарски:
        - Здравствуй.
        - Здравствуй, - по-татарски же ответила ей Анастасия.
        - Ты говоришь на нашем языке?
        - Немного.
        - Ты - красивая. У тебя сильные руки. Я хочу провести с тобой ночь. Это будет время наслаждений. Ты ни о чем не пожалеешь… Поехали!
        Последнее слово, которое Анастасия поняла в ее страстном монологе, было «чапийи» - руки. Далее она могла только догадываться о намерениях местной жительницы, которая быстро вывела ее обратно на улицу. К счастью, Энвер еще находился там. С низким поклоном он представил приезжей из России достопочтенную Рабие ханым, младшую сестру каймакама Абдулла-бея, а той - русскую путешественницу. Анастасия так и застыла на месте: не худо познакомиться с родственницей одного из высших чиновников государства, пробыв на полуострове всего неделю и не имея нужных рекомендаций.
        Через переводчика Рабие задала Анастасии несколько вопросов. Ее интересовало, где остановилась русская, с кем она путешествует по Крыму, куда и когда уедет из Гёзлёве. Анастасия удовлетворила любопытство своей новой знакомой.
        - Госпожа Рабие приглашает вас в гости, - перевел Энвер.
        - Благодарю, - ответила Анастасия. - я обязательно воспользуюсь предложением.
        - Когда?
        - На следующей неделе.
        - Госпожа Рабие хочет, чтобы вы приехали к ней сегодня. Она представит вас своему брату.
        - К сожалению, это невозможно. Я плохо себя чувствую…
        Они смотрели прямо в глаза друг другу. Что без одежды, что в одежде, Рабие была очень хороша собой. Темно-палевая накидка «фериджи», сшитая из тончайшего сукна, скрывала сейчас ее фигуру, но как бы оттеняла лицо: смугловатая кожа, правильные черты, голубые глаза с влажным блеском. Почему-то Анастасия сразу представила себе эту восточную женщину в европейском наряде. Соблазнительно бы выглядели ее не очень большая грудь, открытая в глубоком декольте, тонкая талия, стянутая корсажем, полные, обнаженные от кисти до локтя руки. Мужчины падали бы к ее ногам, подчиняясь первобытному зову плоти, исходящему от всего ее облика.
        - Яхшы, - наконец произнесла Рабие. - Сабырнынь тюбю сары алтын [- Хорошо. Терпение оборачивается золотом (крымско-татарская пословица).] .
        Сестра каймакама шагнула к Анастасии и, точно близкая подруга, коснулась щекой ее щеки. Это был не поцелуй, а только знак его. Благодаря бесчисленным складкам просторной «фериджи» ни Энвер, ни Глафира, с беспокойством наблюдавшая за сценой прощания, не заметили, что правой рукой Рабие обвила Анастасию за талию и нежно погладила ей бедро.
        Затем молодая татарка пошла к своему экипажу. Служанки окружили свою хозяйку. Черный слуга бросился открывать дверцу. Не глядя на него, знатная дама поставила ногу на первую ступеньку короткой лестницы. Дверца захлопнулась. Качнулась штора на окне. Негр взгромоздился на запятки. Два стражника, горяча коней, поскакали впереди.
        Анастасия смотрела им вслед. Может быть, прекрасная Рабие действительно увлечена ею. Смущает одно: есть ли в доме каймака, согласно обычаям Востока строго разделенном на женскую и мужскую половины, прямой ход из спальни сестры в деловой кабинет брата. Но даже если он есть, то Анастасии пока неизвестно, как относится Абдулла-бей к необычным развлечениям своей родственницы. Порок ли это, осуждаемый в обществе, или вполне допустимая особенность существования очаровательных пленниц в замкнутом пространстве гарема…


        Уже четвертый час ехали они по степи прямо на север, а оврага, заросшего дикими масличными деревьями, все не было. Энвер, сидя в экипаже напротив Анастасии, говорил и говорил об этом овраге, недоумевая, куда он мог подеваться. По словам переводчика, там находился настоящий оазис с колодцем, окруженным зарослями ежевики, с деревянным навесом, поставленным на четыре столба, и очагом, выложенным камнем. Конечно, ежевика уже отошла, но в июле ее вкус бывает непередаваемым. Около очага есть тайник, который, впрочем, легко обнаружить. В нем добрые путешественники оставляют соль, рис, лепешки, завернутые в листья лопуха.
        Между тем погода портилась. Большая темная туча двигалась к ним, постепенно разрастаясь и занимая полнеба. Первый предгрозовой порыв ветра пронесся по степи и ударил в окно экипажа. Стекла зазвенели. Анастасия посмотрела на молодого турка. Теперь она сомневалась в том, что он знает дорогу к этому прекрасному колодцу с ежевикой.
        Тут переводчик прямо-таки подпрыгнул на месте.
        - Вот! Вот каменный идол с разбитой головой! Сейчас поворачиваем направо. Дорога пойдет в низину…
        - Ты не ошибаешься?
        - Зачем мне ошибаться, госпожа? - обиделся Энвер. - Все точно.
        - Значит, ты неправильно исчислил расстояние от Гёзлёве.
        - Может быть. Но главное здесь - примета. Она- на месте.
        - Примета… - повторила Анастасия, провожая взглядом каменный столб, имеющий очертания толстой, оплывшей женской фигуры.
        Дорога действительно пошла вниз, и Кузьма стал придерживать лошадей. Кирасиры, возглавляемые князем Мещерским, уже ехали не позади экипажа, а по обеим сторонам его и громко переговаривались друг с другом. Речь шла о приготовлении плова, сдобренного салом и мясом молодого барашка, которого Анастасия купила на выезде из города.
        Всадники в островерхих шапках появились на гребне дальнего пологого холма внезапно. Они ехали шагом и поначалу показались путешественникам черными игрушечными фигурками. Но вскоре их одеяние, типичное для жителей степного Крыма, обрело детали: белые войлочные головные уборы, полосатые кафтаны, широкие шаровары, заправленные в короткие сапоги. Их было пятнадцать человек, что почти в два раза превышало численность отряда Анастасии.
        Однако русские не растерялись. Они решили принять бой на месте и сделать его огневым. На каждого кирасира приходилось по три выстрела: карабин и два пистолета, итого - пятнадцать пуль. У Мещерского, Чернозуба и Анастасии имелось по два пистолета, значит - еще шесть пуль. К тому же, в экипаже из Гёзлёве они везли два заряженных егерских штуцера, отлично пристрелянных. Путешественники оставили их в резерве, разделив между поручиком и сержантом, сверх присвоенных им по уставу пистолетов.
        Кузьма и Энвер должны были держать упряжных лошадей, став перед ними и взяв их под уздцы. Верховых лошадей солдаты положили боком на дорогу около экипажа, стреножили их и залегли за ними, с карабинами в руках. Михаил Мещерский напомнил им, что целиться следует в лопатку у лошади и в пояс у всадника, стрелять, когда татары подойдут на расстояние пятидесяти шагов, и только по его команде.
        Не было особой нужды вдохновлять этих людей перед боем. Закаленные во многих походах и сражениях, хорошие кавалеристы, меткие стрелки и храбрые воины из элитного подразделения, охраняющего Светлейшего князя Потемкина, они спокойно наблюдали за приближением восточных наездников.
        Так как карабинов было пять, то и пять выстрелов раздалось одновременно. Русские сразу убили трех лошадей и ранили двух татар, правда, легко. После этого солдаты взялись за пистолеты и стали ждать выхода нападающих на дистанцию в двадцать шагов, ибо попасть из армейского пистолета в цель далее этого расстояния считалось практически невозможным. Но туземцы остановились. Они замахали своими шапками и закричали. Энвер бросил лошадей и побежал к ним, тоже что-то крича.
        - А шо вин хоче? - удивился сержант Чернозуб, беря штуцер и прикладываясь к нему, чтобы целиться. - Гарный бусурман - це тильки мертвый бусурман…
        - Подожди! - приказала Анастасия, видя, что Энвер вступил с крымчанами в переговоры.
        Сержант огорчился:
        - Знову вы мени заважаете, ваш-выско-бродь. От шо це за дило? Побачьте, як зараз я его щелкну…
        - Не стрелять, идиот! - в гневе крикнула Анастасия и ударила рукой по штуцеру.
        От сотрясения курок с кремнем самопроизвольно опустился на огниво и высек из него искры. Произошло возгорание пороха на медной полке, и через затравочное отверстие в казенной части оружия огонь передался заряду. Пуля, вытолкнутая пороховыми газами из железного канала, прошла по восьми нарезам в стволе и, вращаясь, вылетела из него со скоростью 530 метров секунду, но попала не в Энвера, а в землю у него под ногами. Турок подпрыгнул и завопил. Татары бросились в степь. Кирасиры, дико крича, побежали за ними с пистолетами в руках.
        Однако на этом бой кончился.
        Оказалось, что никаких агрессивных намерений местные жители не имели. Просто здесь располагаются выгоны для овец и лошадей, отданные в аренду их деревне Орта-Мамай
[Современное село Желтокаменка.] владельцем пастбищ и полей - великим карачи [Лицо княжеского рода.] Адиль-беем, и они регулярно объезжают территорию, следя за порядком на ней.
        Анастасии пришлось поверить этому рассказу.
        Во всяком случае, на такой версии горячо настаивал Энвер. Он представил русской путешественнице старшего среди деревенских пастухов, назвав его по имени: Инает-ага. Глядя в его хитрые смеющиеся глаза, Анастасия спросила, сколько она должна за убитых животных. Татарин подумал и сказал: «Триста акче».
        Анастасия осмотрела трупы трех лошадей. Это были низкорослые и лохматые существа, похожие на тех, из табуна в Отар-Мойнаке, что управляющий Максуд предлагал ей по
30 акче за голову. Суть здешней коммерции стала ей ясна, и она пообещала Инает-аге на сто акче больше, если мирные пастухи немедленно уберутся отсюда.
        - А раненые? - спросил он, чувствуя, что сегодня его односельчане могут неплохо заработать.
        Привели раненых. Как человек, знакомый с военно-полевой хирургией, Анастасия определила, что большой опасности для жизни их раны не представляют. Оба они получили повреждения, характерные для всадников, атакующих пехоту, ведущую огонь. Одна пуля застряла в мякоти бедра, вторая вообще прошла по касательной, лишь разорвав кожный покров на икроножной мышце.
        - Тридцать пиастров - этому и двадцать пиастров - тому! - вынесла она свой приговор.
        Инает-ага сразу согласился с таким решением. Деньги перешли из рук в руки, и татарин тщательно их пересчитал. Он был доволен разрешением конфликта и не спешил расставаться с русскими. Интерес у него вызывало все: их оружие, одежда, экипаж, лошади и, конечно, - белая женщина, которую он разглядывал не таясь.
        Анастасия отправилась в эту поездку, надев свой новый костюм для городских прогулок. Он состоял из «карако» - суконного сюртучка длиной до середины бедра, синего цвета, с темно-синим воротником и обшлагами, с большими пуговицами, нашитыми от воротника до самого края полы. С «карако» в этом году носили белый атласный жилет на перламутровых пуговицах и белую же батистовую юбку. В правом кармане жилета у Анастасии находились часы на золотой цепочке, украшенной брелоками и свисающей к юбке. Широкие опущенные поля шляпы-«шарлотты» из плиссированных батистовых оборок затеняли ее лоб и глаза.
        Левой рукой она прижимала к боку дамскую сумочку-ридикюль из плотной гобеленовой ткани. Там в боковом кармашке лежал ее талисман - камея с профилем богини Афины-воительницы. Сумку оттягивал вниз ее любимый «Тузик». Анастасия иногда на ощупь проверяла, на месте ли его курок, приготовленный для выстрела и потому взведенный вверх.
        Диалог с аборигеном был еще не закончен. Молча они стояли друг против друга, не испытывая, однако, никакой взаимной вражды. Инает-ага совсем не походил на террориста. Такие смуглые, хитровато-добродушные крестьянские физиономии с широкими скулами и карими глазами нередко попадаются и в южных губерниях России, некогда граничивших с Диким полем, где русичи испокон века сталкивались с печенегами и половцами. Кровь давно смешалась, и эти ветви теперь уже не разделить.
        Повинуясь безотчетному порыву, Анастасия опустила руку во внутренний карман своего
«карако» и протянула татарину три золотых турецких флори.
        - Весьма сожалею о случившемся, достопочтенный Инает-ага. Не держите зла на моих соотечественниов. Об этом прошу вас я, простая русская женщина….
        Энвер очень долго переводил ее слова, видимо, добавляя от себя какие-то пояснения. Крымчанин слушал его и кивал головой. Потом он взял золотые монеты и поклонился.
        - Благодарю вас, госпожа, за подарок. Жаль только, что плохое время выбрали вы для поездки.
        - А по-моему, погода стоит отличная. - Она сделала вид, что не поняла собеседника.
        - Нет покоя в нашем государстве.
        - Кто же нарушает его?
        - Здесь полно пришельцев из-за моря. Они мешают светлейшему хану Шахин-Гирею и хотят, чтобы мы снова воевали с русскими.
        - Я думаю, наша война окончена, - сказала Анастасия.
        Инает-ага с ней согласился:
        - Да, это так, но в моей деревне Орта-Мамай никто не пойдет за ними, хотя они обещают деньги.
        - А карачи Адиль-бей?
        - Трех сыновей он отдал Селим-Гирею. Они воевали в 1771 году, потом вместе с этим ханом ушли в Стамбул к султану. А русские не стали ему мстить. Нет, он не поднимет меча против вас… Но вы, госпожа, будьте осторожны.
        - Спасибо, Инает-ага.
        Больше ничего не сказал ей татарин. Он сел на свою низкорослую лошадку, что-то крикнул односельчанам, и они, взмахнув плетками, поскакали в степь. Русские долго смотрели им вслед, пока пыльное облако не заслонило от них силуэты крымских всадников в островерхих шапках и широких кафтанах.
        Дождь все-таки пошел. Но путешественники уже находились у колодца с зарослями ежевики. Они спрятались под деревянным навесом и развели огонь в очаге. Кучер Кузьма и сержант Чернозуб следили за пловом, варившимся в казане. Остальные, не выпуская заряженного оружия, настороженно вглядывались в ровные, кое-где всхолмленные пространства.
        Анастасия мысленно благодарила судьбу за необыкновенную удачу. Начнись дождь на час раньше, они не смогли бы остановить выстрелами любознательных жителей деревни Орта-Мамай, потому что порох на полках карабинов и пистолетов сразу бы отсырел и они сделались бы совершенно бесполезными. Конечно, русские могли бы отбиваться палашами и шпагами, но татары легко бы реализовали тогда свое численное преимущество…
        Они вернулись в Гёзлёве уже вечером, и Анастасия решила, что завтра надо уезжать отсюда в Бахчи-сарай. Она даже вызвала к себе Энвера, рассчиталась с ним полностью и попрощалась, сказав, что больше в его услугах не нуждается. Молодой турок даже загрустил. Однако поручение было выполнено. Она отметила на карте и описала все колодцы, расположенные в окрестностях селений Отар-Мойнак, Ялы-Мойнак и Орта-Мамай, встретилась с Адиль-беем из рода Кыпчак, увидела его лошадей, которые паслись на северо-западе крымской степи.
        А ночью разразился шторм.
        Постояльцы в «Сулу-хане» проснулись оттого, что сильнейший порыв ветра ударил в окна и загремел деревянными ставнями. Анастасия выглянула на улицу со своего второго этажа. Ураган трепал ветки акаций, гнал по мостовой листья, кружил смерчи из пыли. За домами, в гавани, ревело и стонало море.
        Глафира заикнулась было о походе в степь за лекарственными растениями. Но Шевкет-ага, подавая им на завтрак чай и большой многослойный пирог «берек» с начинкой из баранины, рыбы и фасоли, не советовал теперь выходить из дома. В степи гуляет такой же ураган, как и в море, объяснил он.
        Анастасия отправилась проведать Алмаза. Понемногу она привыкала к этому злому и умному существу. Когда она открывала двери в конюшне, то буйный порыв ветра вырвал у нее из рук створку и с силой ударил о стену. Лошади тревожно заржали, переступая с ноги на ногу в денниках. Алмаз увидел ее и потянулся ей навстречу. Она отдала ему угощение - лепешку, посыпанную солью.
        - Ешь, красавец ты мой!
        Анастасия приступила к чистке. Алмаз жевал лепешку и подставлял ей бока, плечи, круп. Порывы ветра пугали его. «Араб» чутко вслушивался в завывания ветра и доверчиво клал голову ей на плечо. Теперь он уж точно был ее лошадью.
        Шторм умиротворил Алмаза. На князя Мещерского непогода, однако, подействовала совершенно противоположным образом. Ближе к вечеру, стоя у окна и глядя на красное предзакатное небо, он вдруг сказал Анастасии, что сейчас намерен идти на песчаный берег, чтобы искупаться, и это есть давняя мечта всей его жизни: бороться на море с волнами. Анастасия отнеслась к его словам, как к неудачной шутке.
        Молодой офицер, между тем, не шутил. Он начал говорить, опять красиво и пространно, про лунный определенный ритм движения волн, про девятый вал, собирающий все силы морские, и следующий за ним - десятый, самый короткий и маленький, удобный для пловца, прыгающего в воду. Анастасия ответила, что она - против любых его прыжков в бушующее море.
        Произошел довольно неприятный разговор. Но обмен колкостями ничего не дал. Мещерский был сам не свой. Глаза у него блестели, лицо покраснело. Он горячо жестикулировал, доказывая ей свое право, закрепленное в инструкции, самостоятельно принимать любые решения, которым она, в конечном счете, должна подчиниться.
        Анастасия слушала его и думала, что это головокружение у него - от степи. Немало они ездили по ней все эти дни. Яркое солнце слепило им глаза, дыхание ветра обжигало лица. Они видели степь одинаковой и в то же время - разной. Она как будто широко открывала им свои объятия и принимала их, но почему-то, возвращаясь в город у моря, они всегда испытывали радость и облегчение, будто бы выскочили из хитроумной ловушки.
        Русский человек, если он пребывает в бездействии, не может долго выносить безграничность этого безжизненного пространства. Равнины, будь то моря или степи, вызывают в нем сначала тоску, а потом прилив неуправляемой энергии. Потому, думала она, надо немедленно уезжать отсюда. Вернее, уезжать следовало еще вчера, а может быть, даже и сегодня утром, назло ветру и дождю. Она чувствовала, она знала это, но замки из песка, построенные на берегу, отвлекли ее внимание.
        Они так ожесточенно ругались с Мещерским, что не слышали топота ног по деревянной лестнице и в коридоре. Дверь распахнулась одновременно с ударом грома. Какой-то человек, с ног до головы закутанный в широкий и мокрый плащ, остановился на пороге. Анастасия уже хотела вызвать охрану, но пришелец откинул полу своего одеяния, и они узнали Микаса Попандопулоса. Резидент русской разведки в Крыму был зол как черт. В своей неподражаемой манере он обратился к ним с вопросом:
        - Что фы тут то сих пол телаете?..



        Глава десятая
        СВЕТЛЕЙШИЙ ХАН ШАХИН-ГИРЕЙ

        При подготовке этой поездки никто толком не описал ей крымско-татарского правителя. Потемкин говорил, что он - неумелый администратор и организатор. Турчанинов называл его хитрым последователем многовековой политики степного государства по отношению к России. Попандопулос рассказывал о том, как любят хана все беи и мурзы родов Ширин и Яшлав и как ненавидят его беи и мурзы родов Барын и Мансур.
        Но интерьер Кофейной комнаты ханского дворца в Бахчи-сарае, где она теперь ожидала аудиенции Его Светлости, вызывал чувства, слишком далекие от знойной любви или от жгучей ненависти. Изысканно красивыми были здесь резной деревянный потолок, красно-золотой, с изображением солнца посередине, окна с цветными витражами и стены, расписанные прямо по штукатурке видами Стамбула. Вдоль стен стояли уютные
«сеты» - низкие диванчики, покрытые коврами. Великолепный большой ковер - красно-сине-зеленый, с причудливым желтым рисунком - лежал на полу. Две бронзовые курильницы в виде павлинов услаждали воздух ароматом яблоневого сада.
        - Здравствуйте, госпожа Аржанова, - услышала она негромкий голос и поспешно отвела взгляд от дивного узора на потолке.
        - Здравствуйте, ваша светлость! - Анастасия присела в глубоком реверансе перед Шахин-Гиреем и склонила голову, ожидая его слов.
        - Я слышал, вы путешествуете и интересуетесь Востоком.
        - Да, ваша светлость.
        - Но Восток не сразу открывает свои тайны…
        - О, ваша светлость, я не спешу!
        - … и далеко не всем.
        - Тому, кто приходит с открытым сердцем, рады повсюду: и на Востоке, и на Западе.
        - Ваш девиз - открытое сердце?
        - Именно так, ваша светлость, - учтиво поклонилась она.
        - Садитесь. Сейчас нам принесут кофе.
        Попандопулос советовал ей никогда не смотреть прямо в глаза мужчинам-мусульманам. Такое поведение женщине категорически запрещает шариат. Нарушение запрета может привести к самым непредсказуемым последствиям. Но она - не мусульманка, и прямой взгляд будет ее оружием. Только не сейчас, не здесь, не с этим человеком. Поэтому, точно соблюдая правила восточного этикета, Анастасия вела свой первый разговор с Шахин-Гиреем.
        Крымскому хану недавно исполнилось 34 года. Он был не очень высок ростом, но правильно, пропорционально сложен, сухощав, узок в кости. Его красивое лицо, скорее монголоидное, чем тюркское, с прямым тонким носом и довольно широкими скулами, украшали пышные черные усы. Для неофициальной встречи с путешественницей из России, состоящей, как ему сообщили, в отдаленном родстве с самим Светлейшим князем Потемкиным, Шахин-Гирей надел шапку из черного каракуля и длинный шелковый темно-лиловый кафтан. На мизинце правой руки у него сверкал перстень с крупным рубином, на мизинце левой руки - перстень с таким же большим изумрудом. Ногти были покрыты хной.
        Несмотря на этот классический облик восточного человека, держался хан вполне по-европейски. Он отлично, без малейшего акцента говорил по-русски, был галантным и остроумным. Анастасию не покидало ощущение, что Шахин-Гирей только что вышел из какой-нибудь великосветской гостиной, где вел приятный разговор с блестящими кавалерами и обворожительными дамами о погоде, политике и новостях императорского двора Ее Величества Екатерины II.
        Но это ощущение было обманчиво. За стенами ханского дворца, поднимающимися над речкой Чурук-Су, за каменным мостом и дубовыми воротами лежал обыкновенный воточный город. Узкие улицы карабкались на крутое взгорье. Дома отгораживались от мира длинными глухими заборами и были одно- и двухэтажными, с плоскими черепичными крышами, далеко выступавшими за стены, и маленькими деревянными балкончиками.
        Час назад Анастасия в своем экипаже, с конной охраной проехала почти через весь Бахчи-сарай, от древних его ворот в районе Дарагъач до ханского дворца. Стук копыт отдавался эхом на пустынных улицах, но не заглушал журчания воды в фонтанах на площадях, обсаженных пирамидальными тополями. До путешественников доносился запах кофе, который варили на открытом огне во множестве кофеен, расположенных на центральной улице. Посетители этих кофеен сидели в беседках за низкими столиками и даже не всегда провожали взглядом чужеземцев, слишком быстро для этих мест передвигавшихся.
        Казалось, мир и покой царили в столице ханства. Однако Анастасия знала, чем может обернуться тишина за крепкими калитками и высокими заборами. Не более трех лет назад, в октябре 1777 года, на этих улицах бесновалась толпа, кричавшая: «Смерть Шахин-Гирею!»
        Правда, самого хана в Бахчи-сарае тогда не было. Русский гарнизон в тот момент тоже покинул город. Зачинщиками бунта выступили те, кто, по замыслу Шахин-Гирея, должен был стать опорой его трона - люди, набранные в первое на полуострове регулярное войско. Хан не знал, что недовольство зрело там давно. Особенно злили его подданных, не привыкших к дисциплине, новые правила службы, строгость офицеров-иностранцев, пытавшихся внушить им понятие о непреложности приказа, а также постоянные задержки жалованья. В тот день кто-то, похожий на турецкого агу, раздал солдатам по горсти акче - мелкой серебряной монеты - и сказал, что остальное надо требовать на площади перед ханским дворцом.
        Визирь Абдувели-паша, верный соратник Шахин-Гирея, вышел к народу и пытался его успокоить, но был предательски убит ударом кинжала в спину. Мятежники ворвались во дворец. Оттуда они вынесли немало всякого добра. Затем толпа отправилась к русским военным складам. Восставшие быстро перерезали немногочисленную охрану и взломали ворота. В добычу им досталось около тысячи мешков с мукой, овсом и ячменем.
        Вечером настал черед чиновников ханской администрации. В своих домах были убиты Касай-мурза, Арслан-шах-мурза и Ислям-мурза из рода Мансур. Мустафа-бей со старшим сыном, Менгли-Гирей-мурза, Мехмет-шах-ага и Измаил-ага из рода Ширин [Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, реляции, документы. СПб., 1888, т. 2, с. 38, № 15. Письмо крымского правительства депутатам в Константинополе, представлено в рапорте кн. Прозоровского от 13 января 1778 года.] пытались оказать сопротивление. Толпа растерзала их на улице. Имам Тахталы-Джами [Мечети с деревянным полом.] сам вышел навстречу мятежникам. Он пригрозил им карой Аллаха за бунт и измену государю, признанному всем крымско-татарским народом, и был тут же изрублен саблями.
        Али-Мехмет-мурзе просто повезло. Он и все его многочисленные родственники из рода Яшлав в тот день собрались в одном месте - на поминках в доме Ильяс-аги, по случаю смерти его отца, достопочтенного Саадета. Этот дом был окружен высоким забором, не глиняным, а каменным, с дубовыми воротами, окованными железом. Восставшие не смогли с первого приступа разбить их. Затем настали сумерки. Оставив у ворот стражу, мятежники разбрелись по своим жилищам и кофейням.
        Члены рода Яшлав всегда отличались мужеством, стойкостью и рассудительностью. Они терпеливо дождались полночи и подготовились к прорыву: закопали имущество в саду, посадили на четыре арбы своих женщин и детей, вооружили всех мужчин. Стражников, сидевших у костра, они бесшумно расстреляли из луков, открыли ворота и пустились вскачь по улице, освещенной полной луной. К утру они уже находились в своих деревенских усадьбах, разбросанных по всему кадылыку, в селениях Теберти, Шуры, Пычки, Улу-Сала и Татар-Османкой.
        Бахчи-сарай же оставался в руках восставших. Неизвестно, сколько времени продолжались бы беспорядки, но вдруг пришло известие о том, что около Гёзлёве высадился Селим-Гирей, один из двоюродных братьев хана. Он с отрядом своих сторонников прибыл на турецком корабле из Очакова. Восставшие двинулись к Гёзлёве. Селим-Гирей принял их благосклонно. Объединив силы, он пошел к Бахчи-сараю, намереваясь провозгласить себя ханом вместо Шахин-Гирея.
        Восстание бушевало уже не только в крымской степи, но в горах и предгорных долинах. Однако сражались крымцы не с русскими. В стране кипела междуусобная бойня. Деревни, где жили сторонники Шахин-Гирея, подвергшись нападению с грабежами, поджогами и убийствами, в свою очередь, собирали отряды мстителей и шли в такой же набег на своих обидчиков из лагеря Селим-Гирея. По подсчетам русских, в этих стычках, а также от стужи и голода за три зимних месяца в Крыму погибли примерно двенадцать тысяч человек, в основном - стариков, женщин и детей…
        Да, двенадцать тысяч. Анастасия хорошо помнила эту цифру из документа, который ее заставил прочитать в Херсонесе Турчанинов. Она говорила о страданиях народа и великой смуте в стране потомков Чингисхана. Анастасии чудилось, что отблеск тех страшных пожаров до сих пор лежит на лице Светлейшего хана и делает его не только значительным, но и печальным.

«Когда воображаю деяния сих несчастных татарских народов, - говорил он в одном из своих писем, - которые вместо возношения вседолжнейшего благодарения Ея Императорскому Величеству всемилостивейшей монархине за великое, столь сердца завистников воспламенившее благоволение и вместо постоянного и твердого соблюдения такого знаменитого для их блага по безумию и легковерности своей ввергают сами себя охотно в пагубный огонь, жестокосердными оными завистниками рода человеческого возженный, и следуя, лести некоторых коварных развратников, обагряют варварски свои руки в неповинной крови убитых ими без всякой вины многих верных сынов своему отечеству, всегда ему доброхотствовавших и многих старых и ревностнейших моих услужников из духовенства и мурз, коих предали поносной смерти, а домы их, до основания разрушая. предают огню, которых я защитить не в силах, будучи сверх того некоторыми бессовестными завистниками неистово оклеветан…»
[Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, реляции, документы. СПб., 1888, т. 2, с. 19-20. Письмо Шахин-Гирея графу Румянцеву-Задунайскому, январь - февраль 1778 года.]
        Он хотел остановить братоубийственную войну. Он обращался не только к русским, но и к своему народу, к почтенным мурзам и уважаемым беям из шести самых знатных на полуострове фамилий. Но никто не слышал его до тех пор, пока русские батальоны не пошли по урочищам, дорогам и горным хребтам, пока они не встали гарнизонами во всех крупных поселениях.
        Селим-Гирей был обыкновенный авантюрист и не имел никакого военного опыта. Русские в феврале 1778 года окружили его отряды и принудили мятежников сложить оружие. Но они не стали вмешиваться в фамильно-родовой татарский спор, а привезли знатного пленника в Бахчи-сарай и передали его Шахин-Гирею.
        Хан встретился со своим родственником в любимой его Кофейной комнате, но в присутствии охраны из полка телохранителей-сайменов. Они вспомнили годы детства, проведенные в имении Гиреев в Андрианополе, в Румелии, великого хана Крым-Гирея, который любил их обоих, посетовали на судьбу, давшую им столь грустный повод для встречи. Селин-Гирей раскаивался в содеянном. Он думал, что Шахин-Гирей теперь простит его.
        Для пущей убедительности он опустился на колени перед правителем и низко склонил голову. Шахин-Гирей, держа в руках чубук кальяна, который они до этого курили вместе, задумчиво смотрел на бунтовщика. Селим-Гирей совсем не походил на того веселого и вихрастого мальчишку, с которым они штудировали суры Корана, готовясь к первому своему экзамену.
        Эта операция была неплохо задумана. В ее деталях чувствовалась умелая рука профессионалов из Стамбула. Народ они подняли через день после того, как Шахин-Гирей отправился в Кафу. Русский гарнизон, получив донесение, впоследствии оказавшееся ложным, успел выступить из Бахчи-сарая в Бельбекскую долину. Абдувели-паша, не веривший в заговор, вышел на площадь без охраны. Турецкий фрегат с отрядом крымских татар-переселенцев, проживавших в Анталье, вовремя оказался в Очакове.
        - Кто платил солдатам? - спросил Шахин-Гирей. - Ты сам?
        - Откуда у меня такие средства? - ответил Селим-Гирей. - Деньги раздавал казначей из Стамбула Максуд-ага. Я даже не держал их в руках.
        - Почему ты согласился?
        Его двоюродный брат не мог чистосердечно ответить на этот вопрос. Но Шахин-Гирей терпеливо выслушал путаные объяснения, в которых чаще всего повторялись слова:
«народ», «общее благо», «защита государства».
        - Ты хотел меня убить, - сказал хан.
        - Нет-нет, что ты! Никогда! - горячо возразил Селим-Гирей. - Я бы посадил тебя на корабль и отправил в Стамбул, к султану.
        - Я не верю тебе.
        - Клянусь Аллахом!
        - Сколько невинных людей вы погубили своим заговором! Сколько бед принесли на нашу землю… Те, кто задумал это, будут когда-нибудь гореть в аду. Но ты попадешь туда раньше…
        Через две недели Селим-Гирей и девять его ближайших сообщников были казнены на базарной площади в Бахчи-сарае, при большом стечении народа. По турецкому обычаю следовало выставить их отрубленные головы на копьях у ворот ханского дворца. Шахин-Гирей не стал этого делать. Если что ему и хотелось изменить в жизни Крымского ханства, так это дикие азиатские нравы, занесенные на полуостров османами после их вторжения сюда в 1475 году…
        Аудиенция подходила к концу.
        Анастасии оставалось только вручить Шахин-Гирею письма от Потемкина: одно рекомендательное, другое - личное, в котором губернатор Новороссийской и Азовской губерний излагал свои взгляды на развитие отношений между Россией и независимым и свободным крымско-татарским государством. Хан взял оба письма и сказал ей, что они еще увидятся. Это был главный результат первой встречи.
        Перед аудиенцией Анастасия очень волновалась, а теперь волнение прошло. Шахин-Гирей, человек чужой веры, чужой культуры, чужой страны, не вызывал неприятных впечатлений. Наоборот, ей было легко говорить с ним. Так Анастасию наставляли в Херсоне: не кокетничать, не обольщать, но держаться просто и естественно, намекать на обширные связи в штаб-квартире Светлейшего и заинтересовать получением конфиденциальных сведений из первых рук.
        Хан ушел, и охрана проводила Анастасию во двор. Очутившись там, она еще раз оглянулась вокруг почти привычным взором. Картина напоминала самые поэтичные страницы сказок «Тысяча и одной ночи». Все постройки здесь были невысокими, только в два этажа, стены их, окрашенные в бежевый цвет, украшал растительный орнамент, красный и синий. Два минарета из тесаных камней с балкончиками-«шерфе», принадлежавшие «Биюк-Хан-Джами» - Большой ханской мечети - возвышались над двором. Фонтан посередине двора в тишине струил светлые воды в небольшой мраморный бассейн. В чудесном саду за ним еще цвели осенние цветы: хризантемы, гладиолусы и розы.
        Анастасия подошла к экипажу. Князь Мещерский открыл дверцу и помог ей подняться на ступени, затем сел рядом. Ожидая ее более часа, он уже начал тревожиться, но теперь успокоился.
        - Вас можно поздравить? - спросил он.
        - Разговор прошел хорошо, - ответила она.
        - Вторая встреча будет?
        - Его Светлость высказал такое пожелание.
        - Прекрасно!
        На обратном пути, у поворота к Ашлык-базару, совсем недалеко от ханского дворца, дорогу им загородила арба, доверху наполненная желто-оранжевыми спелыми тыквами. Возница щелкал кнутом над головами двух волов, в нее впряженных, но они почему-то не трогались с места. Пришлось остановиться. Сержант Чернозуб, пришпорив лошадь, подъехал к этим большим неповоротливым животным и замахнулся своим кулачищем на одного из них.
        В этот момент в боковое окно экипажа ударила стрела. Стекло разбилось, его осколки посыпались вниз. Анастасия приоткрыла дверцу и хотела выглянуть на улицу, но Мещерский вдруг притянул ее к себе.
        Потому вторая стрела, хотя и пущенная очень метко, угодила не в грудь ей, а упала на пол, к ее ногам.
        Экипаж все еще стоял на месте. Вдруг в тишине, такой пронзительной после звона разбившегося стекла, послышались быстрые тяжелые шаги. Дверца распахнулась полностью. Огромного роста татарин, широкоплечий, с красной феской на голове, заглянул к ним. Его лицо было ужасным: выбитый глаз, длинный шрам, пересекающий лоб и щеку. Мещерский, вытащив шпагу, направил свое оружие прямо на него. Рукой, похожей на клешню и замотанной какими-то тряпками, крымчанин схватил тонкий четырехгранный клинок, рванул к себе и, с хрустом сломав о колено, бросил к ногам ошеломленного поручика.
        - Бу Анастасия ханым? [- Это госпожа Анастасия?] - затем спросил он.
        - Эбет [- Да (тюрк. - тат.).] , - машинально ответила она.
        Татарин медленно опустил руку за борт старого латаного кафтана. Мещерский тем временем судорожно дергал рукоять пистолета на поясе, но тот, зацепившись курком за сплетенные золотые нити офицерского шарфа, никак не поддавался. Одноглазый извлек на свет сильно помятое письмо с тремя сургучными печатями и протянул Анастасии. Она, напуганная всем случившимся в последние минуты, только отшатнулась.
        - Ал-са! - умоляюще сказал ей татарин. - Бу шахсий мектюп. Рабие ханым сизге.
        - Яхшы, - не сразу опомнилась Анастасия и взяла письмо.
        - Огъурлы еллар олсун, ханым! [- Ну возьми же! Это личное письмо. Госпожа Рабие передает.] - Крымчанин изобразил нечто вроде поклона и улыбнулся. Его обезображенное лицо стало еще страшнее.
        В следующий миг он нырнул под экипаж, выскочил с другой стороны и бегом бросился в переулок. Анастасия переглянулась с Мещерским. Все это походило на нелепый сон, в котором они оба ничего не понимали. Молодой офицер наклонился, чтобы поднять с пола стрелу. Анастасия быстро затолкнула письмо в свою сумочку. Она догадалась, кто напомнил о себе столь странным образом - Рабие, младшая сестра Абдул-бея, каймакама города Гёзлёве.
        - Невероятно, - пробормотал адъютант Светлейшего, разглядывая стрелу. Ее украшала длинная тонкая нить зеленого шелка, привязанная посередине.
        - Все ведь обошлось. - Анастасия отодвинулась от Мещерского подальше и прижала сумочку к боку. Она ощутила, что там есть что-то твердое и теплое. Это был ее талисман - камея с профилем богини Афины-воительницы. Сегодня утром, поддавшись волнению и необъяснимому чувству тревоги, она зачем-то взяла камень с собой.
        - Что за письмо? - спросил ее князь.
        - Не знаю. Мы прочитаем его дома.
        Поручик кивнул и вернулся на свое место. Выглянув в окно с другой стороны экипажа, он увидел, что вол, получив от Чернозуба могучий удар, все-таки решил двигаться дальше. От растерянности возница выпустил из рук вожжи, которые до того незаметно придерживал. Арба покатилась в сторону, освобождая проезд.
        Мещерский высунулся в окно и крикнул кучеру Кузьме:
        - Гони!
        Кузьма оглянулся. Открытая дверца, разбитое окно, осколки на земле - все это отвлекло его внимание, и он неправильно повернул лошадей. Проезжая мимо арбы, экипаж зацепился ступицей заднего правого колеса за колесо арбы. Она опасно накренилась. Лошади, погоняемые Кузьмой, сделали рывок. Экипаж русских пошел вперед, но татарская арба медленно завалилась набок, и тыквы, как мячи, посыпались из нее на дорогу.
        Возница истошно завопил. Улица, до того времени совершенно пустынная, наполнилась возбужденно жестикулирующими мужчинами в невысоких круглых шапочках с кисточками. Они в мгновение ока облепили арбу со всех сторон, пытались поставить ее на колеса, но тыквы, разбросанные повсюду, мешали им. Из толпы выделилось несколько человек, вооруженных длинными палками. Они бросились к кирасирам, которые, построившись в шеренгу из шести всадников, заняли середину улицы, и таким образом прикрыли отъезд экипажа.
        - Кет, кяфир! [Уходи, неверный! (тюрк. - тат.)] - кричали эти люди, потрясая палками.
        Сержант Чернозуб отдал приказ обнажить палаши и начать движение шагом. Не ломая сомкнутого строя «колено о колено», всадники, словно живая стена, придвинулись к толпе. Это немного остудило кипевшие в ней страсти. Чернозуб наклонился, подцепил палашом тыкву изрядных размеров и, усмехаясь, поднял ее высоко над головой.
        - Ша-айтан! [Черт, дьявол! (тат.)] - взвыла толпа, сохраняя, впрочем, безопасное от конников расстояние.
        Великан расхохотался, как сумасшедший, и с блеском исполнил одну из труднейших кавалерийских строевых эволюций: поворот лошади на месте кругом по твердой оси. После этого он пустился по улице вскачь, неся оранжевую тыкву над головой гордо, точно боевое знамя. Остальные кирасиры, повторив маневр сержанта, помчались за ним. Вездесущие бахчисарайские мальчишки, визжа от восторга, долго бежали за всадниками и бросали им вслед камни…
        Теперь стрела лежала на низком столике «кьона», рядом с тарелками, наполненными горячей тыквенной кашей. Князь Мещерский объяснял Анастасии, что стрела сделана очень качественно: из четырех пластин, склеенных рыбьим клеем, с кованым острием и оперением внизу из крыла орлана-белохвоста. Больше всего адъютанта занимала шелковая нить. Она крепилась на стреле каким-то непонятным образом. Он пытался развязать этот узел, но не смог.
        Анастасия держала в руках письмо от Рабие. С помощью краткого татарско-русского словаря и учебника грамматики, взятых у полномочного представителя России при ханском дворе господина Константинова, она прочитала послание, однако далеко не полностью. Ясно было только то, что прекрасная жительница Гёзлёве едет в Бахчи-сарай по каким-то своим делам и хочет непременно встретиться с русской путешественницей.
        - Где вы познакомились? - спросил Мещерский.
        - В турецкой бане.
        - Это была ее инициатива?
        - Да. Сестра каймакама заинтересовалась покроем моего дорожного платья.
        Князь усмехнулся.
        - О женщины! Бог создал вас абсолютно одинаковыми. Вера, национальность, место жительства значения тут не имеют… будете писать ответ?
        - Не считаю сие необходимым.
        Анастасия положила письмо рядом со стрелой на столик и отошла к очагу, где на железном поддоне горели составленные шалашиком толстые поленья. Зябко кутаясь в шаль, она не сводила взгляда с пляшущих языков пламени. Мещерский задумчиво смотрел на лист бумаги, испещренный черными арабскими буквами.
        - Вы полагаете, что между покушением и письмом есть прямая связь? - наконец задал вопрос он.
        - Едва ли. Рабие не станет желать мне смерти.
        - Но этот страшила… Зачем он сломал мне шпагу?
        - А зачем вы хотели его проткнуть ею?
        - Я только защищался.
        - Из лука стрелял кто-то другой, - продолжала объяснять Анастасия. - Думаю, слуга Рабие просто ехал за нами, чтобы отдать послание. Он воспользовался остановкой экипажа, вот и все. Вспомните, ведь татарин вел себя вполне дружелюбно.
        - Конечно! - саркастически заметил князь. - Если не считать моей сломанной шпаги…
        Далее своего начальника охраны Анастасия уже не слушала. После их жестокого спора тем штормовым вечером в Гёзлёве она пришла к выводу, что молодой кирасир обладает характером крайне неустойчивым, не всегда правильно оценивает ситуацию и потому излишне опасается здешних жителей. Рассказывать ему правду об отношениях с Рабие она вообще не собиралась. В конце концов, это было ее личное дело.
        Мещерский истолковал долгое молчание госпожи Аржановой по-своему. Он приблизился к ней, заглянул в лицо, освещенное неровным светом очага, и спросил участливо:
        - Вам страшно?
        - Нет.
        - Хотите прервать поездку и вернуться в Россию?
        - Ну, это бы означало полный провал моей миссии. - Анастасия подошла к столу, взяла тарелку с кашей и села на низкий диванчик у стены с парчовой подушкой вместо спинки. - Между тем, я только приступила к делу, и, по-моему, удачно. Надеюсь, что приглашение на вторую аудиенцию у Его Светлости придет в ближайшее время. Покушение только подстегнет его…
        - И вы поедете в ханский дворец снова?
        - Конечно. - Она спокойно кивнула.
        - Тогда я восхищаюсь вами.
        - А разве вы поступили бы иначе?
        - Я - другое дело. Я - офицер и присягал Ее Величеству… - Он, тоже взяв тарелку, сел рядом с ней на диванчик. - Знаете, у присяги довольно длинный текст, там много всего перечислено. Потом я расписывался на особом подписном листе с красной императорской печатью и целовал край знамени… Однако вкусная тыква! - Поручик облизнул ложку. - Эти татары - отменные огородники.
        - Пожалуй, я бы тоже дала присягу, - задумчиво сказала Анастасия. - Если бы мне это предложили…
        Приглашение на вторую аудиенцию у Его Светлости госпоже Аржановой доставил не простой посыльный, а Али-Мехмет-мурза. Вчера утром он встречал ее в Посольском дворике ханского дворца и приветствовал с пышной восточной вежливостью. Эта речь была длинной. Однако за словами, положенными по этикету, она уловила искренние чувства и тогда улыбнулась ему.
        Сегодня вечером, выполняя волю своего правителя, он приехал, чтобы принести извинения за досадный инцидент. Али-Мехмет-мурза был действительно опечален и говорил, прижимая руку к сердцу. Выслушав все, Анастасия предложила выпить чаю, и посланник хана согласился. Начинался неофициальный разговор. Прежде всего она показала ему стрелу с зеленой шелковой нитью. Он сказал, что это ковровый узел и в нем нет ничего исключительного.
        Такими двойными узлами женщины привязывают на основу нити, когда изготовляют знаменитые татарские килимы - тонкие двусторонние ковры, мягкие, блестящие, легкие. Килим - это тысячи и тысячи узлов, сделанных ловкими руками мастерицы. Найти по этому узлу его исполнительницу никогда не удастся. В Бахчи-сарае почти в каждой семье делают ковры, и если это интересно, то он может показать ей такую домашнюю мастерскую.
        Еще Али-Мехмет-мурза сказал, что возницу арестовали. Его даже наказали плетьми, но он ни в чем не признался, а твердил, что все произошло случайно. Русские слишком спешили. Нельзя так быстро ездить по улицам тишайшего Бахчи-сарая, особенно - около базаров, где собираются большие грузовые повозки, запряженные волами.
        Князя Мещерского, который присутствовал при встрече, эти объяснения нисколько не удовлетворили. Он спросил Али-Мехмет-мурзу, много ли есть в их прекрасном городке мест, откуда меткие лучники могут среди бела дня и безо всяких помех обстреливать центральную улицу. Мурза обиделся. Но Анастасия остановила разговор, грозивший перерасти в ссору. У нее был готов для татарина вопрос из иной сферы.
        - Возможно, вчера мне помог уцелеть ваш подарок, - сказала она Али-Мехмет-мурзе. - Теперь это мой талисман.
        - Что такое «талисман»? - спросил он.
        - Предмет, приносящий удачу.
        Она положила на стол перед ним камею из агата со светлым профилем богини Афины-воительницы, сжимающей в руке копье. Он тотчас узнал свою вещь и в удивлении поднял глаза на Анастасию.
        - Вы взяли этот камень с собой в дорогу?
        - Да. Я полюбила его.
        - О, сладчайшая! Вы проливаете бальзам на мое сердце… - Али-Мехмет-мурза низко поклонился ей.
        - Но каково происхождение вещи? - Анастасия поднесла камею к глазам, пристально рассматривая узор на шлеме богини. - Их, как и ковры, тоже делают в вашем городе?
        - Нет, - Али-Мехмет-мурза покачал головой. - Я купил камни у рыбака из деревни на берегу моря. Она называвется Ахтиар. Это недалеко от Бахчи-сарая. По русской мере, верст тридцать пять.
        - Я могу поехать туда?
        - Конечно. Скажите Его Светлости об этом. Он даст вам надежную охрану…
        Но не о древних камнях у них зашла беседа, когда Анастасия снова очутилась в Кофейной комнате перед Шахин-Гиреем. Смертельная опасность, пережитая ею в пределах его столицы, как будто представила хану русскую путешественницу в новом свете. Прежний свой светский тон, довольно отстраненный, Шахин-Гирей сменил на доверительный. Вдруг он стал рассказывать Анастасии о своем детстве, и этот рассказ многое объяснил ей в характере собеседника.
        Отец хана, Ахмед-Гирей, никогда не правил государством, но его дед Девлет II Гирей и прадед, Хаджи Селим-Гирей, находились на престоле. Особенно прославился Хаджи Селим. Как мудрый политик и смелый воин, он был любим народом. Однако за власть никогда не держался и один раз, отрекшись от престола, даже совершил хадж в Мекку, получив право повязывать на черную каракулевую крымско-татарскую шапку белую чалму. Прадед умер в возрасте 73 лет в 1704 году. Именно его Шахин-Гирей считал идеальным правителем для маленького государства, чье географическое расположение между двумя огромными империями, Российской и Османской, являлось одновременно и выгодным и опасным.
        Рано потеряв отца, Шахин-Гирей жил с матерью сначала в Турции, затем - в Греции и наконец - в Италии. В скитаниях по свету его семья вынесла немало, но он сумел все обернуть в свою пользу. В Греции он досконально изучил греческий язык, в Италии - итальянский. Венеция на несколько лет стала прибежищем для правнука Хаджи Селим-Гирея, и тут он, занимаясь в библиотеке, хорошо познакомился с западноевропейской историей и литературой.
        Кроме того, Шахин-Гирей всем сердцем полюбил город, построенный у моря, за его красоту и необычность. Их дом стоял недалеко от моста Риальто, переброшенного над Большим каналом. Перейдя через мост, он отправлялся по площади святого Бартоломео, по улице Меркерие к площади святого Марка, а там мимо собора с тремя куполами- к Дворцу Дожей, где во внутреннем дворике располагалась библиотека. День за днем, листая толстые фолианты, он смотрел через окна, выходившие на террасу, на черные остроносые гондолы у моря, на дома на другой стороне канала, у порога которых плескалась вода, на огромное прозрачно-голубое небо.
        - Бахчи-сарай расположен в горном ущелье, - сказал Шахин-Гирей. - Мне душно, мне тесно здесь. Я хочу перенести столицу ханства в Кафу. Шум волн будет напоминать мне Венецию. Я начал строить там дворец. Только у Черного моря, соединяющего города и страны, можно создать новое государство династии Гиреев…
        - Оно будет мусульманским? - спросила Анастасия.
        - Да, - без колебаний ответил хан.
        - Некоторые ваши подданные упрекают вас в том, что вы отвергаете вековые традиции предков и ведете немусульманский образ жизни…
        - Это вы слышали у Потемкина? - нахмурился Шахин-Гирей.
        - Светлейшего беспокоят такие разговоры, - продолжала она. - Он желал бы всячески укреплять ваше положение и потому…
        - Так пусть даст денег! - перебил ее хан.
        - Деньги вы получите.
        - Сколько?
        - Пока пятьдесят тысяч рублей.
        - Мне нужно в четыре раза больше. Но не для себя, заметьте! - Шахин-Гирей поднялся с места и в волнении заходил по комнате. - Этой патриархальной стране, которая только теперь стала независимой, пора превратиться в обычную монархию. Ведь на дворе - наш просвещенный XVIII век. Но тут привыкли к колониальным нравам. Мало того, что правителя избирало собрание беев, совсем как во времена Чингисхана. Еще требовались согласие и утверждение кандидатуры от турецкого султана. Немыслимо! Бесправные вассалы османов - вот кто были мои предки!.. Но мне выпал жребий сделать династию Гиреев правящей по-настоящему. Я добьюсь этого! Престол будет переходить только по наследству, от отца - к старшему сыну. Воля государя, обладающего абсолютной властью, станет священным законом для всех моих подданных, без исключения. Я покончу с их феодальными замашками! Вместо беев управлять страной начнут мои чиновники. Конечно, сразу не все получается. Но я уже разделил территорию ханства. Есть шесть больших округов - каймаков - и сорок четыре участка в них - кадилыка. Для управления я назначил сто пятьдесят человек. Я должен им
хорошо платить… Однако гораздо больше денег нужно для другого. Для содержания моего нового регулярного войска. Я хочу, чтобы мои солдаты, как в Европе, обучались строю, имели одинаковую одежду и оружие и знали, что такое приказ… Да меня тошнит от одного вида конных толп этих вольных сынов степей и гор! Они собираются, кто в чем, кто с чем, лишь по зову своего феодала и чтобы грабить.
        - А они согласны? - тихо спросила Анастасия, сжимая в руках маленькую металлическую чашку с остывшим кофе.
        - Кто они? - Шахин-Гирей, разгоряченный своим монологом, остановился перед ней.
        - Ну, эти вольные сыны степей и гор…
        - Конечно, нет!
        - И что вы будете делать?
        - В Венеции в библиотеке я нашел одну старую книгу. Я переписал ее всю, от первой до последней страницы. Автор - Николо Макиавелли, название - «Государь». Так что все способы давно известны. Одних надо купить с потрохами, других - запугать до полусмерти, а настоящих зачинщиков вовремя казнить!..
        На следующий день Анастасия вместе с князем Мещерским и под охраной кирасир поехала в гости к Али-Мехмет-мурзе. Его поместье находилось довольно далеко от Бахчи-сарая, в маленькой деревне Татар-Османкой [Современное село Зеленое.] . Десятка два белых домиков лепилось там на склоне горы. Желтовато-серые и как будто слоистые горные кряжи поднимались над ними к небу. Сады и виноградники, расположенные на террасах, живописно окружали сельские жилища со всех сторон.
        Двухэтажный каменный дом, принадлежащий мурзе, был типичным для состоятельного человека крымско-татарским строением: довольно плоская четырехскатная черепичная крыша с длинными дымовыми трубами, ни одного окна на улицу, вокруг двора - высокий забор с черепицей по верху кладки. При случае в таком доме вполне можно было держать оборону.
        Так он выглядел снаружи: неприступно и сурово. Но внутри усадьбы картина менялась. Уютный двор, вымощенный камнем, колодец, тутовые деревья, вьющиеся лозы винограда. Особенно красива была открытая терраса-галерея, по-тюркски «чардах». Широкий навес черепичной кровли здесь поддерживали разные деревянные арки и колонны.
        Али-Мехмет-мурза провел гостью по всему дому. Он имел вид буквы «Г», все комнаты: три на первом этаже и три на втором - соединялись террасой. В полуподвальном этаже находились кухня, погреб и сарай.
        Жилые помещения казались очень просторными из-за отсутствия мебели. Там были только низкие диванчики вдоль стен, ковры на полу и маленькие переносные столики
«кьона». Анастасия уже не удивлялась этим восточным интерьерам. Она приехала в страну, где жили потомки кочевников. Неистребимая кочевническая привычка сидеть на полу въелась в плоть и кровь и диктовала правила обустройства дома.
        Али-Мехмет-мурза пригласил Анастасию на традиционный парадный крымско-татарский обед из двенадцати блюд. Но ее прельщали не гастрономические изыски вроде супа из белой фасоли «бакълалы лакши», мясного сдобного пирога «кобите» и мяса молодого барашка «кебап» на палочках «шиш», изготовляемого в присутствии гостей на открытом огне. За столом, сервированным на террасе, она встретилась с родственниками Али-Мехмет-мурзы, которые занимали разные должности при дворе хана и в его администрации.
        Первым русскую путешественницу приветствовал Омер-ага, старший брат хозяина. Он являлся каймакамом, то есть начальником округа с центром в городе Балаклава. Сводный брат Али-Мехмет-мурзы Темир-ага был вторым дефтердаром, или заместителем министра финансов.
        Сын хозяина, двадцатипятилетний, рослый и красивый Салих недавно получил должность диван-эфенди, то есть секретаря ханского совета - Дивана. Наконец, его племянник Адельша исполнял обязанности киларжи-бея, что соответствовало званию гофмаршала при дворах европейских монархов.
        Сначала было ритуальное омовение рук. Затем - кофе в маленьких металлических чашках, а к нему - мед и варенье из абрикосов. Анастасия сказала всего несколько фраз о том, что губернатор Новороссийской и Азовской губерний, вице-президент Военной коллегии, генерал-аншеф Светлейший князь Потемкин, уполномоченный Ее Императорским Величеством Екатериной II действовать во благо крымского государства, лично весьма и весьма расположен к свободолюбивому татарскому народу. Члены рода Яшлав выслушали перевод Али-Мехмет-мурзы, важно кивая головами.
        Затем говорил Омер-ага. В его округе новая иерархическая система, введенная Шахин-Гиреем, действовала успешно. Чиновников всего было 26 человек: кадии, муселимы, дыздары, сердары, баш-бумок-баши, - и все они усердно исполняли свои обязанности, довольные жалованьем и доверием государя. Не очень доволен был только простой люд, потому что не понимал, зачем это хан затеял перепись населения, доселе на полуострове никогда не проводившуюся.
        Второй дефтердар Темир-ага, как человек, привыкший к бухгалтерскому учету, сразу передал Анастасии короткую записку, предусмотрительно переведенную на русский. В ней он перечислил суммы, поступившие в казну в 1778-1779 годах через откупы. Купец Хохлов заплатил 110 тысяч, взяв на себя сборы трех таможен: перекопской, гезлевской и кафинской. Он же держал питейный откуп за 16,5 тысячи рублей в год. Рыбная ловля на Днепре была отдана запорожскому казаку по фамилии Перебийнос за 1 тысячу рублей в год. «Зекят» - сбор с рогатого скота и овец - взял татарский купец Азамат-ага и внес 30 тысяч в прошлом году. Второй дефтердар считал, что система откупов себя оправдывает и доходы в казну заметно увеличились.
        Беседа с почтенными мужами продолжалась около полутора часов. Анастасия дала знак князю Мещерскому. Он вручил Омер-аге и Темир-аге подарки: золотые табакерки, украшенные полудрагоценными камнями. Старшие родственники уехали. Дальше обед пошел в более непринужденной и дружеской обстановке.
        Сын Али-Мехмет-мурзы Салих оказался человеком веселым. Рассказывая о заседаниях Дивана, он в лицах представлял разные сцены и давал остроумные характеристики всем двенадцати мухасарам - членам ханского совета, которые, в основном, происходили из родов Ширин и Мансур. При Шахин-Гирее за присутствие на заседаниях они уже получали деньги - до 5,5 тысячи рублей в год.
        Когда подали десерт - арбузы и дыни, - на террасе появились четверо музыкантов. В руках они держали музыкальные инструменты: струнные зурну и сас, флейту и небольшой барабан - тулумбас. Песня, которую они исполнили первой, была невыразимо грустной:



        Сен гидёрсенъ, севгим сёнер,
        Баарьлерим къышкъа дёнер,
        Акъан сувлар кери дёнер…[Если ты уйдешь, погаснет любовь.]


        Али-Мехмет-мурза медленно переводил текст и вытирал слезы, выступавшие на глазах. Анастасия решила, что настал момент, подходящий для одного деликатного вопроса.
        - Почтенный мурза, - сказала она. - Эта песня о любви мужчины и женщины. Но есть ли женщины в Бахчи-сарае? Я живу тут неделю и до сих пор не видела ни одной.
        - Женщины есть, - ответил он. - Но чужим смотреть на них запрещено.
        - Почему?
        - Так написано в четвертой суре Корана. Она трактует о затворничестве, уединенности женщин. Они живут на женской, запретной для других половине дома. Запрет - по-арабски «харам». Отсюда известное у вас слово «гарем».
        - А у вас есть гарем?
        - Есть.
        - Сколько жен может иметь мусульманин?
        - Согласно Корану - четыре. Однако все зависит от благосостояния мужчины. Он должен обеспечить своим женщинам достойную жизнь. Это - главное.
        - Но мусульманин также может покупать себе наложниц. Кажется, в Херсоне вы собирались это сделать…
        - Не знаю, что на меня тогда нашло… - Мурза бросил на нее быстрый взгляд. - Ваша красота, о, сладчайшая, очаровала меня. А потом, в кабинете у Светлейшего, мне почудилось, что в кальяне был не только табак. Наверное, там был гашиш…



        Глава одиннадцатая
        БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН

        Такой высокой и огромной стены Анастасия никогда не видела. Возможно, она казалась невероятно мощной потому, что плющ сплошным темно-зеленым ковром покрывал ее всю, от основания до верхнего края, чисто зрительно увеличивая размеры. Эта стена тянулась вдоль обширного, великолепного сада с фонтанами, искусственным прудом и дорожками, отсыпанными желтым песком. Диковинные деревья и цветы росли тут. Экзотические птицы, вроде павлинов и розовых фламинго, разгуливали по дорожкам. Над садом и стеной возвышалась деревянная шестигранная, называемая Соколиной башня с деревянной же кровлей, выкрашенной в коричневый цвет. Под самой кровлей располагались окна.
        - Входите, - сказал Шахин-Гирей, закрывая за Анастасией калитку, ведущую в этот сад, примыкающий к гарему. - Лейла где-то здесь. Сейчас я вас познакомлю.
        - На каком европейском языке она говорит?
        - В женском медресе в Стамбуле три года изучала французский.
        - Тогда мы поймем друг друга, - сказала Анастасия.
        - Надеюсь на это, - ответил хан.
        Так заканчивалась третья аудиенция у Его Светлости. Это был простой, дружеский разговор, Анастасия увлеченно поведала ему о своей недавней поездке в Чуфут-кале, где она осматривала остатки древней крепости: пещеры, вырубленные в скалах, руины стен, башен, ворот, цитадели, а также мавзолей Джанике-ханым, дочери хана Тохтамыша. Анастасия пошутила: имена крымско-татарских женщин она читает только на полуразрушенных стенах, но ближе познакомиться с ними ей, увы, не дано.
        Хан рассмеялся вместе со своей русской гостьей, потом задумался и предложил сейчас нанести визит его третьей жене, год назад приехавшей сюда из Стамбула. Почему третьей, а не пятой или шестой, об этом Анастасия спрашивать не стала. Но Шахин-Гирей как будто прочитал ее мысли. Он сказал, что имеет только трех жен и этим хочет дать пример своим подданным, чтобы они понемногу отходили от варварской традиции многоженства и содержания гаремов, наполненных десятками наложниц.
        Анастасия была страшно заинтригована. Неужели она действительно увидит «харам» - запретную, скрытую от посторонних глаз жизнь ханской семьи? Воображение уже рисовало ей образ третьей жены. Она - турчанка, а турчанок Анастасия мельком видела при Козлуджи, когда Абдул-Резак, бросив свой гарем, бежал от русских. Наверное, она так же запугана, бессловесна, медлительна, широка в бедрах - ведь в турецких гаремах женщин специально откармливают пирожными - и вместе с тем привыкла быть лишь тенью своего господина и всегда скрывать лицо… возможно, потому, что оно - некрасиво.
        Между гибких ветвей жасмина, у края искусственного пруда они увидели хрупкую невысокую фигурку в татарской феске, в бархатной курточке с короткими рукавами, из-под которых спускались вниз просторные рукава белой батистовой рубашки. На вытянутой руке третья жена Шахин-Гирея держала белку. Маленький зверек безбоязненно брал у нее кедровые орешки и тут же разгрызал их.
        - Лейла! - окликнул ее хан.
        Белка прыгнула на дерево и мгновенно забралась на вершину. Лейла обернулась, но сначала не увидела их. Анастасия про себя ахнула: «Совсем еще ребенок!» Но красота ее была неоспорима: кожа белая, как снег, глаза черные, как ночь, и очень выразительные, брови вразлет, губы прелестного рисунка, волосы цвета воронова крыла, густые и вьющиеся. Ее миниатюрная фигура дышала какой-то особой, скрытой грацией.
        Анастасия, следуя за ханом, вышла на песчаную дорожку из зарослей жасмина. Теперь Лейла увидела гостей. Она хотела обратиться к мужу. Однако присутствие молодой женщины в европейской одежде остановило ее. Она окинула Анастасию пристальным взглядом с головы до ног.
        Пусть эта встреча проходила в неофициальной обстановке, пусть обе женщины не были парадно одеты, но этикет предписывал Анастасии первой и с должным почтением приветствовать третью жену крымского правителя. Потому она присела в глубоком реверансе перед шестнадцатилетней татарской принцессой и низко склонила голову.
        - Bonjour, votre Clairemesse! [- Здравствуйте, ваша светлость! (фр.)] - на свой страх и риск Анастасия произвела от французского слова «claire» - светлый - обращение, заменяющее русское «ваша светлость» в женском роде.
        - Bonjour, madame… - Лейла помедлила, не зная, как назвать незнакомку, и вопросительно посмотрела на Шахин-Гирея. Он спохватился и пришел ей на помощь, заговорив по-татарски:
        - Сизлерни таныш атьмеге мусааде этинъиз. Бу - Анастасия Аржанова. Бу - Лейла…
[- Разрешите вас познакомить. Это - Анастасия Аржанова. Это-Лейла… (тюрк. - тат.)]
        Снова наступила пауза. Говорить должна была третья жена. Но она молчала и испытующе смотрела на гостью, словно решала для себя, стоит ли продолжения этот разговор.
        - Je suis heureuse de faire votre connaissance… - произнесла она наконец и добавила. - D’ou vene vous? [- Я рада познакомиться с вами… Откуда вы приехали? (фр.)]
        - Je suis venu de ville Khercone. - Анастасия ответила и с облегчением перевела дух. - C’est la premiere fois que je viens dans votre pays [- Я приехала из города Херсона. Это моя первая поездка в вашу страну.] .
        - Notre pays est tres beau… [- Наша страна - очень красива… (фр.)] - Маленькая турчанка улыбнулась ей совсем по-дружески.
        Через минуту они уже шли рядом по садовой дорожке, и Лейла рассказывала Анастасии о цветах, которые она выращивает здесь на клумбах. По-французски она говорила довольно бегло и с каким-то странным для Анастасии, неуловимым акцентом. Но это был очень хороший книжный французский язык, на котором тогда в Европе говорили все, не бывавшие во Франции. Возможно, они даже учились с Лейлой по одному и тому же учебнику. Анастасия легко узнавала фразеологические обороты, слова и грамматические схемы. Заинтересовавшись рассказом третьей жены хана, она задавала Лейле разные вопросы об этих цветах.
        Шахин-Гирей шел следом за своей женой и гостьей и вслушивался в звуки чужой речи. Кое-что он понимал. В юности он увлекался изучением языков, но Аллах не дал ему тогда случая досконально изучить французский. Теперь для этого не было ни времени, ни сил.
        Хан радовался, что ему в голову вовремя пришла идея познакомить маленькую Лейлу с русской путешественницей. Бывало, что Лейла отчаянно скучала в его пышном дворце. Оставив родину и всех близких ей людей на другом берегу Черного моря, в Бахчи-сарае она пока не приобрела подруг.
        Первая жена Шахин-Гирея Мариам, черкешенка по происхождению, была старше Лейлы на двенадцать лет и целиком погружена в ведение сложного дворцового хозяйства и воспитание детей - троих ее собственных и двоих от второй жены. Хатидже, вторая жена хана, крымская татарка из знатного рода Ширин, отчего-то сразу невзлюбила юную турчанку и всегда старалась чем-нибудь досадить ей.
        Однако хан очень любил Лейлу. Она была таким же необычным цветком в его саду, как и прекрасные орхидеи, которые она умудрилась вырастить на сухой и глинистой почве Бахчи-сарая.
        Шахин-Гирей женился рано. Он сполна познал первые плотские радости с крупнотелой Мариам. Затем добавил к ним кое-что из острых ощущений с Хатидже, весьма раскованной в постели и готовой на все ради обладания мужчиной. К Лейле же хан по большей части заходил днем. Лежа рядом с третьей женой на подушках, он перебирал ее чудесные вьющиеся волосы, рассматривал ее последние рисунки и слушал новые стихи, сочиненные ею.
        Редкие их ночные встречи были не столь поэтичны. Лейла, стиснув зубы от боли, молча выполняла свои супружеские обязанности.
        Шахин-Гирей понимал, что это не доставляет ей ни малейшего удовольствия, но не знал, как исправить ситуацию. Для третьей жены существовал один-единственный и давно проверенный выход - забеременеть и родить, - но тут пока у нее ничего не получалось.
        Тем не менее хан никогда не упрекал Лейлу. Дело было в том, что он знал ее ребенком. В Румелии поместье ее отца, важного придворного чиновника турецкого султана, часто выполнявшего дипломатические поручения, находилось рядом с владениями Гиреев. Младшая сестра Шахин-Гирея играла с пятилетней Лейлой, подвижной, озорной, похожей на кудрявого ангелочка. На правах старшего он наблюдал за малышами и в тот год решил для себя, что когда-нибудь эта живая куколка останется с ним навсегда.
        Из Стамбула в Бахчи-сарай Лейла привезла целый сундук книг, коробки с красками и свитки китайской рисовой бумаги. В трех комнатах, отведенных ей в гареме, на стенах висели пейзажи, изображающие ее родные места в Румелии, на полках стояла медная и фарфоровая посуда, подаренная ей матерью, а в гостиной на самом видном месте висела большая картина, написанная маслом, - «Закат на Босфоре».
        Наблюдая за приступами тоски, иногда мучавшей Лейлу, хан разрешил ей совершать краткие поездки к морю: в Ахтиар и в Балаклаву.
        Две недели назад Лейла вернулась из такой поездки на берег моря. Она была в Балаклаве. Там она наблюдала шторм, сделала много набросков и в упоении рассказывала своему господину о мириадах морских брызг, обнимающих скалы, о деревьях, стонущих от порывов ветра, о грозовом, темно-пурпурном вечернем небе.
        Как назло, позапрошлой ночью кто-то ходил по клумбам в саду гарема, сломал и бросил на землю самые красивые из ее орхидей. Лейла заперлась у себя. Хан пошел ее утешать, и тогда она прочитала ему новые стихи:



        Люблю глядеть я на цветок в моем саду.
        Люблю его чудесный аромат и чистоту.
        Как нежен, как приятен мой цветок!
        Но только он сегодня одинок.
        Ни лучик солнца, ни веселый ветерок
        Не могут освежить цветок…
        Но что случилось? Не скажу.
        Ведь ясно - больно моему цветку…[Автор стихов А. Керимова.]


        Если бы Лейла, как Хатидже, была помешана на сексе, то день и ночь с мужем, наполненные горячими ласками, сразу бы успокоили ее. Если бы Лейла, как Мариам, отдавала все силы дому и детям, то щедрые подарки и долгие разговоры о том, что в их жилище надо бы еще построить, починить или прикупить, восстановили бы ее душевное равновесие. Но третья жена Шахин-Гирея жила в своем, выдуманном мире, он был там не хозяином, а гостем, и порой терялся в догадках, как вновь наладить жизнь в ее удивительном царстве…
        Анастасия вместе с Лейлой вернулась к пруду. Теперь больше говорила русская. Хан прислушался. Госпожа Аржанова объясняла собеседнице особенности нынешней европейской моды, демонстрируя свои длинные лайковые перчатки. Лейла взяла их и по предложению Анастасии примерила. Они были ей чуть-чуть велики. Анастасия сказала, что светская женщина не может выходить из дома без перчаток. Но лайковые - для улицы, а есть еще шелковые и кружевные, которые носят на балах, чтобы руки танцующих не соприкасались.
        - Знаю, - сказала Лейла. - У вас на балах все танцуют парами. Вы тоже танцевали так?
        - Да.
        - Но ведь это неприлично. Женщине нельзя быть рядом с незнакомым мужчиной.
        - Почему же? - улыбнулась Анастасия. - Во-первых, это приятно, во-вторых, интересно. Мужчина всячески угождает женщине, ухаживает за ней, говорит ей комплименты.
        - Комплименты - приятные слова, - снова проявила эрудицию Лейла, - Я читала об этом у Жан-Жака Руссо в его романе «Новая Элоиза».
        - Как? - удивилась Анастасия. - Вы знаете это произведение?
        - Переводили в медресе, - объяснила третья жена хана. Очень трудно. Но я прочитала все до конца.
        - Ну и кому вы симпатизируете?
        - Юлии. Хотя ей не надо было соглашаться на новую встречу с Сен-Пре. Место женщины - в семье. Она должна слушаться мужа…
        Этот разговор мог продолжаться долго. Они легко переходили от одной темы к другой и, казалось, понимали друг друга с полуслова. Лейла была оживлена, весела и говорила по-французски с видимым удовольствием. Госпожа Аржанова тоже увлеклась беседой. Они совсем забыли о времени. Улыбаясь, Шахин-Гирей напомнил им об этом. Он обещал, что они скоро увидятся снова…
        Тяжелые створки ворот с лязгом распахнулись. Дворцовая стража, одетая в одинаковые темно-синие кафтаны и шлемы с флажками на яловцах, отсалютовала копьями. Стуча колесами по камням моста через реку Чурук-Су, экипаж Анастасии выехал на улицу. Кирасиры заняли свои места: сержант Чернозуб с двумя всадниками впереди, остальные позади, за экипажем. Кучер Кузьма щелкнул кнутом, и кавалькада понеслась вперед.
        Князь Мещерский сидел рядом с Анастасией. Он ждал от нее отчета о третьей аудиенции, которая так неимоверно затянулась. Но она упорно хранила молчание и смотрела в окно, отдернув кружевную занавеску. Наконец он не выдержал:
        - Что случилось?
        - Ничего.
        - Где вы были?
        - В гареме.
        - В гареме?! - не веря своим ушам, переспросил поручик. - Он познакомил вас со своими женами?
        - С одной женой. С третьей. Ее зовут Лейла, она родилась и выросла в Турции, знает французский язык. Мы говорили…
        - Невероятно! - Мещерский схватил ее руку и пылко поцеловал. - Вы действительно делаете успехи! Неужели турчанка пошла на контакт?
        - Пошла. Сдается мне, особенно ей тут не с кем разговаривать.
        - Хорошая мотивация… Знаете ли вы, скольких трудов и денег стоило нам подкупить полтора года назад здесь евнуха?
        - Не знаю и знать не хочу! - резко ответила Анастасия.
        Он с удивлением посмотрел на нее, не понимая причины ее недовольства. Ведь все отлично складывается. Заполучить осведомителя в гареме, причем не простого слугу, а ближайшего к хану человека, - такого они с Турчаниновым даже не планировали. Однако, обладая врожденным чувством такта, князь Мещерский решил пока оставить Анастасию в покое, тем более что главную новость она ему уже сказала.
        Механически стянув одну лайковую перчатку, Анастасия теперь сжимала ее в руке и не отводила взгляда от окна. Они выехали на окраину города. За окном тянулись бесконечные восточные дувалы - высокие глухие заборы. Даже кроны деревьев, растущих во дворах, едва просматривались за ними. Белая крымская пыль покрывала кусты у дороги, стены и крыши приземистых одноэтажных домов. Ни единого звука не доносилось оттуда на улицу.
        Это был чужой безмолвный мир. А сегодня среди каменных, ничего не выражающих лиц вдруг блеснули полные жизни глаза и она услышала голос человека, в котором звучало нечто близкое ей. Но что? Печаль? Одиночество? Ожидание чуда? Их диалог будет продолжен, она это знала. И злилась оттого, что секретная канцелярия Светлейшего князя Потемкина обязательно примет в нем участие.
        Шахин-Гирей сдержал слово. Он не только позволил третьей жене увидеть госпожу Аржанову, но даже разрешил им обеим в сопровождении своих телохранителей-сайменов совершить маленькое путешествие по достопримечательным местам столицы. Для этого Лейла выбрала мавзолей, или по-тюркски «дюрбе» - Диляры Бикеч. Он был построен пятнадцать лет назад и потому сохранялся еще в своем первозданном виде.
        Когда они подъехали к мавзолею, то Анастасия увидела довольно высокое восьмигранное строение с полусферическим удлиненным куполом, сложенным из кирпича. Торжественность и красоту мавзолею придавали рельефные архитектурные детали: тонкие пилястры на углах, ажурные арки и окна в два ряда. Вход находился с западной стороны. Над ним имелась плита с надписью арабской вязью. Лейла сказала, что это - призыв о прочтении одной из сур Корана за упокой души похороненной здесь правоверной мусульманки Диляры Бикеч, что в переводе означает «прекрасная княжна».
        Они вошли вовнутрь. Стены мавзолея были оштукатурены и расписаны растительным орнаментом. Но теперь штукатурка кое-где обвалилась, краски орнамента поблекли. Зато в свете, льющемся из окон, отчетливо выступало главное его украшение - совершенно необычный фонтан. В изумлении Анастасия остановилась перед ним. Лейла с гордостью объяснила ей, что это - «Сельсебиль», или по-тюркски - «Райский источник».
        Сделанный в стене, он не походил ни на один из семидесяти других фонтанов Бахчи-сарая. Вода в нем не лилась свободно, не журчала, а тихо капала из одной белой мраморной чаши в другую, медленно переполняя их и постепенно добираясь до маленького, тоже мраморного бассейна на полу. Над фонтаном находилась пространная надпись по-арабски. Лейла перевела ее так:

«Хвала Всевышнему! Лицо Бахчи-сарая опять улыбнулось, милость великого Крым-Гирея славно устроила. Неусыпными его стараниями вода напоила эту страну, а при помощи Аллаха он смог бы сделать еще больше. Он тонкостью ума нашел воду и устроил великолепный фонтан. Если кто захочет увидеть, пусть придет. Мы сами видели Дамаск и Багдад. О шейхи, пришедшему сюда, кто будет утолять жажду, пусть сам кран языком своим скажет хронограмму: “Приди, пей воду чистейшую, она приносит исцеление”».
        - Значит, вода - целебная, - сказала Анастасия, любуясь резными мраморными украшениями.
        - Существует легенда, - ответила Лейла. - Диляра Бикеч была любимой женой хана Крым-Гирея. Она умерла молодой. Хан очень горевал. Он вызвал архитектора Умера ибн аль-хадж Мустафу и сказал ему: «Сделай так, чтобы камень заплакал, как плачет мое сердце…»
        Анастасия кое-что знала о хане Крым-Гирее. Он был организатором последнего набега крымцев на Россию. В 1769 году он собрал многотысячное войско из крымских и буджакских татар и внезапно вторгся в южные пределы России. Небольшие русские отряды пытались остановить нашествие, но Крым-Гирей разгромил их. Затем захватил, разграбил и сжег несколько городов, перебив там массу народу. По сведениям нашей разведки, хану удалось тогда угнать в рабство примерно восемнадцать тысяч русских. Он с выгодой продал их туркам на невольничьих рынках в Гёзлёве и Кафе.
        Но, оказывается, у этого безжалостного разбойника было нежное сердце. Он мог любить женщину и страдать, потеряв любимую. Он не пожалел денег, добытых в бандитских набегах на соседнюю с его государством страну, для строительства роскошной усыпальницы. Обладая художественным вкусом, хан принял проект талантливого архитектора и осуществил его, и вот теперь потомки слагают легенды о его благородстве…
        Анастасия усмехнулась. Парадоксы истории занимали ее. Она воспринимала их как проявления Божественного промысла, сходные с противоречиями обыденной, повседневной жизни.
        - Вы не верите этой легенде? - спросила турчанка, пристально наблюдавшая за русской гостьей.
        - Ваша Светлость, - вздохнула Анастасия, - когда-то я слышала совсем другую версию. В ней «Сельсебиль» назван «Фонтаном слез». Утверждается, будто бы он сделан в честь невольницы-христианки по имени Мария, вывезенной из Польши. Хан полюбил Марию. Но одна из его жен, Зарема, пронзила несчастную ножом, поддавшись чувству женской ревности.
        - Дурацкая история! - заявила Лейла. - Христианку не могли похоронить в мусульманском царском мавзолее. Тем более - наложницу, рабыню.
        - А у вашего господина Светлейшего хана Шахин-Гирея есть наложницы? - осторожно спросила Анастасия.
        - Конечно, есть! - ничуть не смутившись, ответила Лейла. - И это очень хорошо.
        - Почему?
        - Мне спокойнее. Я знаю, с кем он проводит ночи. Постоянные партнерши, о которых известно все. Они живут здесь, находятся под наблюдением. Кроме него, никто не бывает у них.
        - Вы не ревнуете?
        - Нет. Ведь я - жена, а они… - Тут Лейла остановилась. Презрительная усмешка тронула ее губы. Похоже, она искала французское слово, чтобы точнее выразить суть явления.
        - Женщины для физиологических нужд мужчины? - решилась подсказать ей грубую фразу Анастасия.
        - Ну да.
        Эти слова легко сорвались с прелестных уст, и Анастасия подумала, что Лейла не любит своего повелителя. Не любит так, как принято любить по христианской вере. Как она сама любит Светлейшего князя Потемкина. Восхищаясь им и отдаваясь ему безоглядно, она ждет, что и он будет предан ей. Предан сердцем, душой и… телом. По крайней мере в течение их бурного романа.
        - Значит, восточной женщине не свойственно чувство ревности? - спросила Анастасия.
        - Думаю, нет, - ответила Лейла.
        - Но это очень странно.
        - Ничуть. Женщин на Востоке с детства воспитывают с мыслью о том, что они созданы Аллахом для служения мужчине.
        - О да! - с иронией согласилась Анастасия. - Во-первых, женщина склонна к пороку, это - настоящий сосуд греха. Во-вторых, она лишь вещь в прекрасном, возвышенном мире мужчины. Такая же простая и утилитарная, как, например, сабля, седло, лошадь…
        - Вы преувеличиваете… - Третья жена хана нахмурилась. Ей не понравились слова русской путешественницы.
        - Тогда откуда эти интриги в гаремах? Заговоры, подкупы, убийства… - продолжала Анастасия. - Конечно, мир Востока скрыт от европейцев. Но когда хоть что-то выходит наружу, то оказывается, что в центре событий стоит какая-нибудь красавица Роксолана.
        - Это - не ревность, - возразила ей Лейла. - Это - зависть. Женщины борются не за себя. Они хотят лучшего будущего для своих детей.
        - Вот как? - Анастасия взглянула на турчанку с любопытством. - И у вас есть дети от Шахин-Гирея?
        - Пока нет! - Ответ прозвучал слишком резко. Закусив губу, Лейла отвернулась.
        Анастасия поняла, что в запале разговора затронула больную тему. Ей же с первой встречи было ясно, что прекрасная обитательница ханского гарема еще не познала всей глубины женской доли: беременность, токсикоз, кровь и боль при родах, кормление ребенка грудью. Почти девственная чистота жила в ней.
        - Простите, Ваша Светлость! - Анастасия в раскаянии низко присела в реверансе перед третьей женой Шахин-Гирея.
        - Ладно… - Турчанка бросила взгляд на опечаленное лицо своей гостьи. - Вы ведь не хотели меня обидеть…
        Когда младший евнух гарема Али, который сопровождал жену хана в этой поездке, вошел в мавзолей, весьма обеспокоенный долгим пребывавием там обеих знатных дам, он обнаружил, что они заняты изучением арабской надписи над фонтаном «Сельсебиль». Ее Светлость показывала русской путешественнице разные буквы арабского алфавита и даже писала их прутиком на пыльном каменном полу, а гостья старательно повторяла за ней их названия. Эта картина так умилила старого слугу, что он с поклонами попятился обратно к двери и затем уже безропотно ожидал окончания необычного урока.
        Благорасположение крымского правителя к русской путешественнице теперь простиралось так далеко, что она получила приглашение от третьей его жены на обед. После осмотра мавзолея Диляры Бикеч обе женщины вернулись во дворец. Обед был сервирован в покоях Лейлы. Но сначала турчанка показала гостье все свои комнаты. Анастасии особенно понравилась гостиная и картина, висевшая в ней, - «Закат на Босфоре».
        Художник взглянул на Босфор с какой-то возвышенности. В поле его зрения попали высокая крепостная башня с зубчатыми серо-жемчужными стенами, голубая гладь пролива и холмистые, покрытые кудрявыми лесами берега напротив. Солнце уже опустилось за горизонт. Но небо еще было окрашено в прозрачные желто-розовые краски. На картине они как будто играли и искрились. Серебристые отблески заката лежали на тихой, неподвижной, как зеркало, морской воде.
        - Что это за крепость? - спросила Анастасия, указывая на башню.
        - Румели Хисары, - ответила Лейла. - Она очень старая. Рядом есть еще одна, такая же - Анадолу Хисары. Они, как два часовых, охраняют Стамбул.
        - Неужели эти места так красивы?
        - О да! - воодушевилась третья жена хана. - Они божественно красивы. Художник не смог изобразить на холсте всего Босфора. Босфор - очень большой. Чего только нет на его берегах! Мечети, дворцы, базары, сады с фонтанами… Я пытаюсь рисовать это по памяти, но пока не все получается.
        - Вы умеете рисовать?
        - В медресе один год у нас была учительница рисования, художница из Франции. Она говорила, что у меня есть способности. Когда она уезжала, то подарила мне свои краски и кисти.
        - С детства мечтала научиться рисовать, - призналась Анастасия.
        Эти слова послужили сигналом для Лейлы. Она сбегала в соседнюю комнату и притащила папку со своими работами. Анастасия долго перебирала плотные листы бумаги, рассматривая начерченные тушью и пером орнаменты, натюрморты-акварели, турецкие и крымские пейзажи, сделанные гуашью. Ей не попалось ни одного изображения человека или животного. Лейла тут же объяснила, что ислам запрещает это, а она - правоверная мусульманка.
        - Мне нравятся ваши рисунки, - сказала Анастасия. - Пожалуй, в следующий раз я поеду в Турцию, чтобы увидеть… увидеть вот этот прелестный уголок!
        Отложив в сторону листы с мечетями, дворцами и башнями, она показала Лейле пейзаж, выполненный в теплых коричнево-палевых тонах: огромное дерево с узловатыми ветвями почти без листьев, истертые камни старой пристани, лодка с косым парусом вдалеке и белые домики под скалой.
        - Деревня Канлыджа. - Турчанка улыбнулась. - Любимое место отдыха моей семьи. Мы бывали там летом. Это на азиатском берегу Босфора. В деревне живут рыбаки. Они ловят рыбу и очень вкусно готовят ее на костре!
        Впрочем, свежую черноморскую рыбу, а именно - кефаль, живой привезенную в бочках из Ахтиара, хорошо готовили и на кухне ханского дворца. Крупная, зажаренная целыми тушками, она была завернута в сочные узорчатые листья салата и неплохо смотрелась рядом с желтыми дольками лимона на большом блюде, поставленном на столик «кьона» посреди гостиной.
        - Прекрасно! - Лейла весело хлопнула в ладоши. - Сегодня у нас обед в турецком духе. Садитесь, Анастасия. Эту рыбу надо есть горячей…
        Гарем занимал во дворце четыре двухэтажных корпуса. В них насчитывалось 73 комнаты. Все здания имели выход в сад, который своей высокой стеной отделял корпуса от других дворцовых построек, превращая их в единый архитектурный ансамбль. В гареме жили не только жены и наложницы хана, но и его дети, а также ближайшие родственники.
        Целые анфилады комнат и отдельные апартаменты, куда вели темноватые коридоры и крутые лестницы, тупички, выбраться из которых было непросто, гостиные с дверьми, выходящими на маленькие зарешеченные балкончики или на террасу-галерею под черепичной крышей, - таким был корпус, где на одной половине жила Лейла со своими тремя «одалисками» - комнатной женской прислугой, - а на другой вторая жена Шахин-Гирея, Хатидже, окруженная более многочисленной челядью.
        Тишина тут была обманчива. Служанки двух жен, не очень-то ладивших между собой, активно общались друг с другом, обсуждая события, происходившие как во дворце, так и в гареме. Приезд иностранки в европейской одежде, ее присутствие на обеде, беседа обеих дам, протекавшая на французском языке, которого сплетницы, к своей великой досаде, не понимали, - все это вызвало настоящий ажиотаж в гареме.
        Хатидже просто сгорала от любопытства. Потому она недолго ломала голову над тем, под каким предлогом ей можно появиться сейчас у Лейлы. Она приказала своей горничной наполнить бронзовую фигурную вазочку вареньем из айвы, приготовленным ею лично по фамильному рецепту Ширинов, поставить ее вместе с тремя такими же бронзовыми розетками на поднос и следовать за ней на половину третьей жены.
        Ее внезапное появление нисколько не обрадовало Лейлу. Но по своему официальному статусу в гареме она стояла чуть ниже, чем Хатидже. Оттого она не могла грубо захлопнуть двери перед носом второй жены, хотя ей очень хотелось это сделать. Анастасия же с интересом наблюдала приход еще одной знатной восточной женщины, чья внешность и поведение представляли собой полную противоположность маленькой турчанке.
        Хатидже была высока ростом и полновата. Эта полнота еще сохраняла некоторые пропорции: пышная грудь, высокая талия, округло выступающие бедра. Вторая жена хана любила косметику. Она сильно чернила брови, обильно накладывала на щеки румяна, красила ярко-красной помадой губы. Слово «чересчур» относилось также к ее убору и одежде. Слишком много самых разных украшений надевала она на себя, слишком заметно различались по цвету детали ее домашнего наряда.
        - Селам алейкум! - бодро приветствовала Хатидже иностранку.
        - Алейкум селям! [- Мир вам, или мир над вами!] - отозвалась Анастасия, понемногу изучавшая тюрко-татарский.
        Ответ обрадовал Хатидже. Она решила, что служанка все рассказала ей неправильно и русская знает их язык. Это означало, что Хатидже сможет поговорить с гостьей самостоятельно, без помощи Лейлы.
        Потому она немедленно приступила к светской беседе:
        - Хош кельдинъиз! Напасынъиз? Саг-селямет синъизми? Бала-чагьа, яхшилармы?..
        - Аллагъа шукюр, яхшидырлар… [- Добро пожаловать! Как у вас дела? Как вы сами живы-здоровы? Как дети?..] - Анастасия поняла одну фразу из четырех и дала на нее ответ, использовав все свои скромные познания.
        Лейла в недоумении переводила взгляд с Хатидже на Анастасию.
        Получалось, что русская гостья говорит по-татарски. Но тогда зачем понадобилось ей скрывать свои знания при первой их встрече? Анастасия решила успокоить Лейлу и перешла на французский:
        - Qui est cette femmе?
        - Elle est deuxteme femme de khane, - ответила Лейла.
        - Oh, mon Dieu! En effet je ne parle pas tartan. J’apprends la lauque… Traduire du tartar en francaise, s’il vous plait.
        - Вien. D’ accord [- Кто эта женщина?] , - кивнула головой Лейла.
        От мужа Хатидже слышала рассказы о роскошном дворе русской императрицы и о большом городе Санкт-Петербурге. Но тут Анастасия не могла удовлетворить любопытство Ее Светлости, так как никогда не видела ни Екатерину II, ни северной столицы. Однако для Хатидже это было не важно. Ее занимал сам процесс беседы с иностранкой. Она бесцеремонно разглядывала гостью и, отвлекаясь от важной придворной темы, без конца задавала ей более житейские вопросы, например, насчет ее туалета: а вот это у вас что?.. а для чего оно?.. а почему такое у вас носят?.. Или же, например, о русском обиходе и жизни вообще: а правда ли, что все русские купаются зимой в прорубях?.. пьют только водку?.. ходят в шубах даже летом?.. имеют всего одну жену?.. в своих городах охотятся на медведей, которые там живут?..
        Переводя эти и другие, тому подобные глупости, Лейла все больше хмурилась. Но Хатидже не обращала на нее никакого внимания. Она вошла во вкус и весело болтала, не заботясь о впечатлении, которое производит на приезжую из России.
        Анастасии было скучно. Она сразу поняла, кто такая Хатидже, и теперь размышляла о том, что вторая жена Его Светлости, видимо, более типичный персонаж для гарема, чем юная художница с берегов Босфора. Полностью зависимые от своего господина, но зато в избытке обеспеченные всем, живущие без забот за огромной каменной стеной, эти добровольные затворницы по уровню своего развития навсегда остаются детьми или, в лучшем случае, - подростками. Им незачем учиться, негде набраться жизненного опыта, не надо укреплять свой ум, характер, волю. Они предназначены для выполнения одной-единственной функции, и этого для восточного мужчины вполне достаточно.
        Беседа затягивалась. Каждая ее минута казалась Анастасии вечностью. Согласно правилам этикета, завершить аудиенцию могла только высокая особа. Гостье оставалось одно: либо отвечать на вопросы, либо почтительно слушать, мило улыбаясь при этом. Но Хатидже не собиралась останавливаться. В тот момент, когда она перешла к рассказу о способах приготовления варенья из айвы в восточной части Крыма и подробно описывала процесс разрезания плодов и извлечения из них косточек, Анастасия поймала пристальный взгляд Лейлы.
        Черные глаза из-под полуприкрытых век кольнули ее, точно иглы. Может быть, третья жена Шахин-Гирея сочувствовала госпоже Аржановой, а может быть, проверяла ее выдержку и терпение, лицо турчанки было непроницаемым. С серьезным видом она слушала и переводила всю эту ахинею об айвовом варенье и вдруг между фразами подала какой-то знак своей одалиске, заглянувшей в гостиную.
        Служанка тотчас принесла поднос, на котором стояли три чайные чашки с блюдцами и металлический чайник, накрытый салфеткой. Из его длинного носика шел пар. Хатидже, не прерывая рассказа, принялась раскладывать варенье по розеткам. Анастасия думала, что чай будет разливать служанка, но Лейла отослала ее прочь. Затем она дала каждой даме по чашке с блюдцем и сняла с чайника салфетку.
        Анастасии юная художница налила чай аккуратно, но с Хатидже проделала весьма смелую операцию. Чайник в ее руках как-то странно повернулся и тонкая горячая струйка попала на колени второй жене. Та с воплем вскочила на ноги. Лейла, бросившись к Хатидже, стала поспешно промокать ей платье салфеткой. Обе жены что-то бурно выясняли.
        Затем в гостиную вбежали сразу пять служанок. Мешая друг другу, они начали собирать чайные принадлежности, двигать столик. Они тут же опрокинули на пол вазочку с айвовым вареньем, имевшую, кстати говоря, слишком высокую и неустойчивую ножку. Чайник еще раз сыграл свою замечательную роль, будучи уже у толстой одалиски в бордовом одеянии. Повернув в сторону, она наткнулась на курильницу и залила ее всю крепким подслащенным горячим чаем. От этого к потолку комнаты поднялся столб пара и распространился совершенно невероятный запах.
        Анастасия, держа чашку с чаем в руках, наблюдала за развитием событий. Служанки бестолково суетились в гостиной. Хатидже, раздавая им пощечины и ругаясь, наводила порядок. Лейла, скрестив руки на груди, стояла поодаль. Усмешка бродила по ее лицу. Анастасия не сомневалась, что она сделала все нарочно. Вероятно, третья жена не видела иного способа воздействовать на свою слишком говорливую старшую родственницу. Эта дерзкая выходка могла также быть ответом на какие-то прежние поступки Хатидже. Но Анастасия мысленно благодарила Ее Светлость за гуманное отношение к иностранным гостям. Варенье из айвы, слава богу, было забыто теперь.
        Еще раньше, при их первой встрече и беседе, Анастасия ощутила настороженность Лейлы, слитую, однако, воедино с неподдельным, живым интересом. Словно какая-то заноза сидела в ее душе и мешала доверять словам и действиям русской путешественницы.
        Теперь, похоже, все менялось и перестраивалось. Третья жена крымского правителя сначала отвезла ее к мавзолею Диляры Бикеч и «Фонтану слез», который, конечно же, много говорил сердцу юной художницы. Потом она показала Анастасии рисунки и рассказала о своей далекой родине. А в конце весьма своеобразно защитила ее от деревенской женщины Хатидже, совсем не сведущей в тонкостях придворного этикета.
        Лейла делала шаг навстречу. Секретная экспедиция Светлейшего князя Потемкина ставила перед Анастасией такую цель. Однако сейчас она решила, что ничего не скажет князю Мещерскому ни о пейзажах, так прекрасно нарисованных на рисовой бумаге, ни об эпизоде с чайником и айвовым вареньем, разлитым на ковре в гостиной.
        - Госпожа Аржанова! - раздался голос Лейлы рядом. - Что с вами? Вы не слушаете меня… Вторая жена приглашает вас продолжить чаепитие в ее апартаментах…
        - Только вместе с вами, Ваша Светлость!
        - Разумеется. Ведь вы пока не выучили татарского языка.
        - Но без айвового варенья, пожалуйста! - пошутила Анастасия.
        - Почему? - Глаза турчанки смеялись. - Оно очень вкусное. Вы будете о нем вспоминать.
        - Нет. Тогда я еду домой.
        - Вот еще! Я не желаю отпускать вас…
        Счастливый случай вел Анастасию дальше. В одной из четырех комнат, принадлежавших в гареме Хатидже, стоял станок для изготовления килимов. Почти законченный шелковый ковер был растянут на его массивной раме. Отвечая на вопросы иностранки, вторая жена хана с удовольствием приступила к объяснениям. Она подкручивала деревянные винты, фиксирующие положение рамы, перебирала пучки разноцветных ниток, размещенные по бокам станка, показала специальный нож, которым обрезают нити, уже привязанные на вертикальную основу. Хатидже быстро научила Анастасию вязать ковровые узлы. Восхищенная ее мастерством, Анастасия протянула руку, и тогда вторая жена по ее просьбе привязала двойным ковровым узлом на запястье русской гостьи длинную зеленую шелковую нить, очень похожую на ту, что была на стреле.



        Глава двенадцатая
        НЕИЗВЕСТНЫЙ ЯД

        Она не лгала князю Мещерскому, когда говорила, что ей не страшно. Стрела, пробившая окно экипажа и лежавшая у ее ног, показалась Анастасии странным недоразумением. Она не могла представить себе, что кто-то здесь желает ее смерти. Да кто она такая? Только вдова штаб-офицера, одинокая, не очень богатая женщина, на свой страх и риск отправившаяся в путешествие по чужой стране, где никто ее не знает.
        Это случайность, что Светлейший хан Шахин-Гирей дал ей ауденцию и потом проникся симпатией настолько, что познакомил со своими женами и разрешил бывать в гареме. Такой поступок больше говорит о добром нраве и благородстве Его Светлости, чем о каких-то ее исключительных способностях. Просто он привык выполнять однажды задуманное и всегда сдерживать свои обещания.
        Потому Анастасия сейчас возвращалась из дворца в загородную усадьбу, которую ей помог снять русский посланник в Крыму господин Константинов, в одной из карет Шахин-Гирея и под двойным конным эскортом его телохранителей-сайменов. Так решил хан: в этот день, разъезжая по городу с Лейлой, Анастасия будет находиться только под его защитой, а свою охрану оставит дома. Теперь восточные всадники в темно-синих кафтанах тесно окружали карету, а впереди скакал глашатай и трубил в рог. Заслышав эти звуки, прохожие на улицах останавливались и низко кланялись.
        Почему-то ворота усадьбы были полуоткрыты, хотя обычно их запирал и отворял Кузьма, здесь определенный не только в кучера, но и в привратники. Но его нигде не было. Анастасия вышла на мощенный каменными плитами двор и сразу увидела двух дворовых псов. Они лежали без движения у колодца. У дверей, ведущих в дом, также без движения валялся большой и толстый кот тигровой окраски, отлично ловивший мышей, обитавших в полуподвале.
        Глафира в сбившемся набок чепце и фартуке, подоткнутом под пояс, бросилась к ней навстречу и упала на колени на пыльные камни. Она ломала руки и рыдала в голос:
        - Ой, горе мне, ой, горе! Великое горе у нас, матушка барыня… Сердцем я давно беду чуяла. На картах ее разведала, только время не определила и напрямки-то не разглядела!.. Ой, не велите казнить, а велите слово молвить рабе вашей нерадивой!.

        - Что ты мелешь, Глафира? - осевшим от тревоги голосом спросила Анастасия. - Ради бога, говори толком.
        - Кузьма наш, страдалец, помирает! - Глафира перекрестилась. - Через час уж, думаю, преставится, а ныне криком кричит от боли…
        - А это что? - Анастасия указала на бездыханных домашних животных во дворе.
        - Так они раньше его шурпы этой сатанинской наелись!
        - Какой шурпы?
        - Из молодого барашка.
        - Откуда вы его взяли?
        - Повар Саид принес. Свежее, хорошее мясо было. Никакого запаха, жир белый, волокна розовые, сухожилия…
        - Так, - остановила ее Анастасия. - где Саид?
        - Горе мне, горе… - опять начала плакать горничная. - Виновата, матушка барыня, не доглядела. Убег, басурман проклятый…
        Кузьма лежал на диванчике-сете в комнате, где жила вся мужская прислуга. Анастасия подошла к нему. Кучер открыл глаза и попытался встать, но она остановила его. С первого взгляда Анастасия поняла, что дело плохо. Кузьма был бледен, как полотно, его лицо покрывала испарина. Он жаловался на сильные боли в желудке. Приступы неукротимой рвоты накатывали на него. Глафира промыла ему желудок слабым отваром марганцовки, приготовила крепкий отвар с травой зверобоя, собранного в крымской степи. Это немного облегчило страдания несчастного, но остановить действие яда не могло. В том, что применен какой-то яд, Анастасия уже не сомневалась.
        Отвечая на вопросы хозяйки, Кузьма с трудом рассказал о своем обеде. Он пришел на кухню из конюшни около двенадцати часов дня. Саид возился у котла, накрытого крышкой. Варево булькало там, издавая аппетитный мясной запах. Кузьме очень захотелось попробовать его. Он протянул Саиду миску и знаками попросил наполнить посуду. Удивленный повар показал ему на стенные часы и еды не дал.
        Саид работал у Анастасии почти две недели. Он знал, что госпожа Аржанова всегда обедает дома. Одновременно с ней пищу получают и слуги. Однако ему было не ведомо, что сегодня этот порядок отменен. Хозяйка уехала на весь день, и потому ее люди имели право не ждать общей трапезы, как это водилось обычно, а кушать, когда захотят.
        Потом что-то насторожило Саида. Возможно, отсутствие охраны. Князь Мещерский, воспользовавшись свободным днем, ранним утром уехал с кирасирами на охоту. Когда Кузьма второй раз появился на кухне, повара там не было. Кучер открыл котел, наполнил до краев свою миску горячей похлебкой и отправился во двор. В его обязанности входило кормление собак, и он прежде всего налил мясной похлебки в их плошки.
        Затем Кузьма вспомнил, что не взял лепешек. Он вернулся на кухню. Теперь здесь находились Глафира, Досифей и Николай. Но они не собирались обедать так рано, а грели самовар, чтобы пить чай с пахлавой и козинаками, купленными вчера на базаре в Бахчи-сарае. Кузьма, поговорив с ними, снова вышел во двор. К этому времени собаки все съели и побежали к нему, надеясь получить добавку.
        С миской похлебки в руках кучер сел на тачку и зачерпнул полную ложку татарской еды. Она была чем-то похожа на русские щи - мясо и овощи в бульоне - и показалась ему вкусной, но немного солоноватой. Он сразу съел несколько кусочков мяса и угостил им кота, спустившегося к нему с дерева. Собакам он еще кинул половину лепешки, обмакнутой в жирную гущу.
        Первыми забеспокоились псы. Ошарашенный Кузьма увидел, что вдруг они стали крутиться на одном месте, выть, визжать, кататься по земле, а потом бросились к колодцу и начали прыгать на его стенки. Кучер дал собакам воды. Вроде им сделалось лучше. Они улеглись, но вскоре, скуля, поползли на брюхе к Кузьме и в судорогах испустили дух.
        Теперь кучер смотрел на Анастасию. Он плакал. Слезы катились по его бледным щекам и падали на распахнутый ворот рубашки. Кузьма тяжело дышал, комкал корявыми пальцами одеяло и бормотал:
        - Ваше высокоблагородие, неужто смерть моя пришла? Я ведь помирать не хочу. Помогите мне, бога ради… Вы ж медицине у доктора Калуцкого учились…
        Сердце Анастасии сжалось от боли и бессилия. Верные слуги поехали за ней в чужую страну, а она не смогла защитить их. Знать бы, какое ядовитое вещество положил в шурпу Саид. Но она не химик, не фармацевт. В жизни ей не догадаться об этом…
        - Лекарство для тебя у меня есть, - тихо сказала Анастасия своему слуге. - Но все мы под Богом ходим. Молись и уповай на милость Всевышнего.
        - Премного благодарен, ваше высокоблагородие! - выдохнул кучер. - Коль выживу, то служить вам буду, как пес, до скончания дней.
        - Ты и так хорошо служишь, мой добрый Кузьма… - Она коснулась рукой его стиснутых кулаков, встала и вышла из комнаты.
        В коридоре ее догнала Глафира. Не оборачиваясь, Анастасия глухим голосом отдала приказ: больному - полстакана настойки корня валерианы на спирту. Но горничная заступила ей дорогу и с круглыми от ужаса глазами понесла сущую околесицу. Будто бы давеча снился ей сон про вурдалаков, кои здесь в стенах живут, а по ночам выходят, в руках у них - ножи засапожные, на ногах - мягкие ичиги татарские, на головах - рога, как у чертей, и это все к тому, что уезжать отсюда надо немедленно, пока вурдалаки ворота камнями не забили.
        Анастасия остановилась. Преданность горничной и ее знахарские познания она ценила высоко. Однако безоглядная вера Глафиры в чудеса и собственную дружескую связь с потусторонними силами иногда приводили ее к необъяснимым и внезапным истерикам. В таких случаях требовалось резкое противодействие, и Анастасия, не задумываясь, отвесила своей служанке звонкую пощечину. Та, вскрикнув, отшатнулась.
        - А вурдалаков твоих я розгами засеку, - пригрозила Анастасия. - Если они тут, конечно, еще раз появятся…
        Как ни странно, но после этого она действительно успокоилась. Медленно открыв дверь в комнату, взглянула в угол, где установлен был дорожный складень из трех икон с маленькой лампадой. Язычок пламени слабо освещал лики Вседержителя, Богородицы и святой Анастасии-мученицы. Она опустилась на колени перед иконами, истово перекрестилась и зашептала молитву:
        - Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, все мне прости, елико согреших во нынешний день, и от всякого лукавствия противного моего врага избави мя. Да ни в коем же грехе не прогневаю Бога моего! Но моли за мя, грешную и недостойную рабу, тако да достойной мя покажши благости и милости Всясвятыя Троицы и Матери Господа моего Иисуса Христа, и всех святых Аминь!
        Из-за складня достала Анастасия свой талисман. Совсем как в прошлый раз, черный агат стал теплым, а светлый шлем, щит и копье богини Афины-воительницы остались холодными. Она перевернула камею изображением вниз. Тонкая трещина, пересекавшая ее, немного увеличилась, но целостности камня пока не нарушала. Анастасия прижала талисман к губам. В этот момент раздался стук в дверь.
        - Кто там? - Она поспешно спрятала камень обратно за иконы.
        - Матушка барыня! - В комнату вошел Досифей. - Гости к вам пожаловали.
        - Гости? - Анастасия пристально взглянула на слугу.
        - Так точно. Татары здешние. - Досифей в отличие от своей жены был абсолютно спокоен и говорил толково. - Одного знаю. Это - Али-Мехмет-мурза. С ним двое его стражников. Другой - молодой, усатый, в богатом кафтане, на хорошем коне…
        - Что им нужно?
        - О вашем здоровье справляются.
        - Ах вот оно как… - Анастасия задумалась.
        - Чаю, ворота теперь открывать не след, - продолжал Досифей рассудительно. - Все ружья зарядить и круговую оборону держать, пока наши кирасиры не вернутся. Через этот забор ворогам без лестницы ни за что не перебраться.
        - Да, заборы здесь хорошие… - Анастасия смотрела через окно во двор, где у колодца по-прежнему лежали отравленные собаки. - Сделаем следующее. Пусть Николай, умница наш, сейчас все ружья и пистолеты зарядит. Это у него отлично получается… С оружием стать ему у окна на первом этаже. После сего ты гостей пустишь во двор, потом ворота балкой заложишь, да так, чтобы сразу было их не открыть, и уходишь к Николаю. Двор будете держать под прицелом… Я же выйду к нашим милым татарским друзьям, поговорю. Если достану этот платок, то стреляйте в них, не медля ни единой секунды…
        - Слушаюсь, матушка барыня. - Досифей посмотрел на белый, обшитый кружевами батистовый платок в руках у Анастасии. - Раз смертный час пришел, то умирать надо с музыкой. Все равно от басурманов пощады нам не будет.
        План операции был осуществлен быстро и без малейших изменений. Даже Глафира, виновато отводя глаза в сторону, пошла к окну, чтобы примериться к длинному армейскому пистолету. Досифей пропустил татар во двор и ушел оттуда. Анастасия, перекрестившись на образа, стала спускаться на первый этаж по крутой и узкой деревянной лестнице.
        Лицо Али-Мехмет-мурзы было ислуганным. Он почти бегом бросился к ней, низко поклонился, по-восточному приложив правую руку сначала ко лбу, потом - к сердцу, и сказал:
        - Добрый вечер, госпожа Аржанова. Извините меня. Я приехал без приглашения и с плохой новостью.
        - Что за новость? - задала вопрос Анастасия.
        - Не ешьте купленного мяса!
        - Странные вещи вы говорите, дорогой Али-Мехмет-мурза…
        Не речь мурзы удивила ее больше всего, а то, что спутником его выступал не кто иной, как Казы-Гирей. Давно она не видела двоюродного брата хана и даже полагала, что нынче его нет в Крыму. Сейчас молодой татарин стоял за спиной мурзы и, не скрывая своего любопытства, рассматривал двор усадьбы. Взгляд его остановился на трупах собак.
        - Хайыр ола, не олды я? - обратился он к Али-Мехмет-мурзе.
        - Ишлер мартавал [- Что случилось?] , - ответила ему Анастасия.
        В полном изумлении Казы-Гирей воззрился на русскую путешественницу. Изумление перешло в замешательство. Анастасия смотрела прямо в глаза молодому представителю династии Гиреев. Вскоре он взял себя в руки и ответил ей злой торжествующей усмешкой. Тень легла на его лицо. В эту минуту Анастасия могла поклясться, что знает, кто подкупил Саида и вручил ему яд для неверных из России.
        Али-Мехмет-мурза, покосившись на них, продолжал говорить по-русски. Он путано и многословно объяснял что-то про сведения, поступившие слишком поздно, про озабоченность Светлейшего хана ситуацией в Бахчи-сарае в связи с заразной болезнью, вдруг поразившей домашний скот в некоторых районах государства.
        - Каковы признаки болезни? - спросила Анастасия.
        - Боли в желудке, рвота, судороги.
        - Есть ли противоядие?
        - Пока оно не найдено.
        - Очень жаль.
        - Аптека и личный врач Его Светлости господин Робертсон - к вашим услугам, - снова поклонился ей Али-Мехмет-мурза.
        - Срочно везите сюда господина Робертсона. Мой слуга попробовал шурпы из молодого барашка и заболел…
        Тимоти Робертсон, выходец из Англии, оказался рослым, рыжим, курносым и довольно веселым человеком. Он говорил, хотя и не совсем чисто, на нескольких языках: французском, немецком, итальянском и тюрко-татарском. Осмотрев Кузьму, он признал действия Глафиры и Анастасии правильными, сказал, что, если кучер выживет, это будет чудо, и принял приглашение остаться на чашку чая.
        Во время чаепития господин Робертсон поведал Анастасии историю своего знакомства с правителем Крыма. В Венеции он вылечил от желудочных колик мать хана. Когда Шахин-Гирей был возведен на престол, он предложил свои услуги, и правитель Крыма принял его на должность лейб-медика совсем недавно, три месяца назад.
        Затем господин Робертсон, к немалому ее удивлению, сам приступил к подробнейшим расспросам. Анастасия, придерживаясь легенды, разработанной в Херсоне, отвечала непринужденно, пространно, с легким кокетством. Роль светской дамы, милой, но недалекой, всегда удавалась ей. Англичанин, похоже, остался доволен знакомством. На прощание, получив солидный гонорар, он с чувством поцеловал ей руку.
        Это происходило уже на глазах князя Мещерского. В девятом часу вечера кирасиры вернулись домой с добычей: восемь зайцев-русаков и два молодых лесных кабанчика. Поручик, сняв пыльную охотничью куртку, предстал перед лейб-медиком Его Светлости в мундире кавалерийского офицера. Тимоти Робертсон вознамерился продолжать беседу. Но Мещерский сухо сказал ему, что семь часов провел в седле, устал и приглашает его заехать как-нибудь в другой раз.
        Бурный этот день, ужасно утомивший Анастасию, никак не кончался. Мещерский пожелал, чтобы она сейчас же рассказала ему все. Анастасия согласилась. Она хотела сама для себя определить смысл и значение разнообразных событий, мелькавших сегодня быстро, точно стеклышки в калейдоскопе. Часы уже показывали полночь, а они все еще сидели в гостинной за чашками давно остывшего чая.
        Анастасия говорила медленно. Она вызывала в памяти то мавзолей Диляры Бикеч, где Лейла переводила ей арабскую надпись над «Фонтаном слез», то комнату в гареме, куда с вазочкой айвового варенья бесцеремонно вторглась Хатидже, то фигуры татарских гостей рядом с издохшими дворовыми псами, то приезд господина Робертсона, чья любознательность выходила далеко за рамки медицины.
        - А это что за фрукт? - вздыхал Мещерский. - И почему сразу не выставили его за дверь?
        - Из осторожности, - вяло оправдывалась она. - Что-то знакомое почудилось в наглых ухватках. Коллега явно собирал нужные кому-то сведения. Ну и пусть его. Авось когда-нибудь он нам пригодится.
        - Несчастная страна, - покачал головой поручик. - Кого здесь нынче только нет… Слетелись, как стервятники на падаль. Англия - это же так далеко.
        - Ничего, - заметила Анастасия. - Они на Черное море флот пришлют…
        Кузьма умер на рассвете. Перед смертью наступило некоторое облегчение. Кучер даже сел на постели и попросил чаю с медовым пряником. Глафира быстро поставила самовар, приготовила чай и нашла в их неприкосновенном продуктовом запасе сухой пряник. Кузьма выпил полчашки, поговорил с ней о погоде, затем задремал и больше уже не проснулся.
        Кучер был очень религиозным человеком. Но он покинул наш мир, не исповедовавшись и без таинства елеосвящения. Все это полагалось делать православному священнику, а таковых на расстоянии ближайших ста верст не имелось. Единственное, что могла придумать Анастасия, это похоронить верного слугу на русском воинском кладбище, расположенном недалеко от Бахчи-сарая. Там покоились солдаты и офицеры, погибшие во время похода на Крым в 1771-1772 году армии князя Долгорукова. Землю во время захоронения, конечно, освятили и, кроме того, поставили деревянную часовню. Мусульмане кладбище обходили стороной, ничего там не разрушали, и о нем ей рассказала Лейла, когда они ездили к мавзолею Диляры Бикеч.
        Печальные хлопоты заняли больше половины дня. Но хоронили Кузьму одни кирасиры с князем Мещерским. Анастасия на кладбище не поехала. Побоялась оставить дом и прислугу без присмотра. Все вместе они готовили поминальный обед: тушеная кабанятина с кашей, блины и кисель из свежего кизила. Выученные когда-то рецепты вспоминались с трудом. Анастасия больше думала о том, где теперь взять нового повара.
        На поминках солдаты крепко выпили. Возможно, одной из причин стало то, что поручик покинул общую трапезу. Он кашлял, чихал, поминутно сморкался, и Глафира пошла вместе с ним, чтобы поставить князю горчичники и сделать отвар из стеблей девясила с добавлением меда и коровьего масла.
        Два больших штофа с водкой опустели. Анастасия, глядя на своих людей, чем-то очень угнетенных, разрешила взять третий штоф. Наполнив оловянную чарку, встал сержант Чернозуб.
        - Гарный хлопец був Кузьма. Дуже гарный… - Кирасир смахнул со щеки скупую мужскую слезу. - Мы з ным добры друзи булы. Гралы в шашки та все балакалы…
        - О чем же вы говорили? - спросила Анастасия, удивленная этим признанием. Вообще-то она мало интересовалась отношениями между слугами и требовала от них лишь послушания.
        - Говорили всегда про нашу жизню, - ответил Чернозуб. - Шо далеко от ридной земли уехалы. Неведомо теперь, вернемся ли. Вот он и не вернулся… Царство тоби небесное, Кузьма Иванович! Пухом тоби земля!
        Сержант опрокинул в рот чарку с водкой, занюхал ее татарской лепешкой и посмотрел на Анастасию. Нельзя было сказать, что он сильно пьян, но глаза великана подернулись пеленою.
        - Даю слово… - Анастасия выдержала его взгляд. - Мы вернемся.
        - А вы, ваше высокоблагородие, ту отраву басурманскую вже определили чи ни?
        - Не определила.
        - То-то и оно.
        - Теперь нечего думать об этом, сержант.
        - Злыдни не крещеные! - Чернозуб вдруг шарахнул кулаком по столу, да так, что опрокинулись набок все высокие солдатские чарки. - Ужо переведаюсь с вами! Поубиваю всех на хрен!
        С проворством, совершенно невероятным для его комплекции, кирасир выскочил из-за стола, бросился к стене, где на крючьях висели портупеи с палашами, и выхватил из ножен один. Размахивая оружием, Чернозуб устремился к двери. Солдаты успели повиснуть у него на плечах. С первого раза он раскидал их в стороны. Однако палаш они у него все-таки отняли. Сейчас, подняв кулаки, он готовился раздавать бешеные удары однополчанам. Они же, окружив его, выжидали удобного момента. Анастасия встала между кирасирами и положила руки на мощную грудь великана.
        - Ты отомстишь за Кузьму. - спокойно оказала она. - Только потерпи немного. Я знаю, кто вручил яд повару Саиду, кто заплатил ему за преступление. Я сделаю так, что ты убьешь этого человека. Да, убьешь. Но не сегодня.
        - Хорошо… - Опомнившись, Чернозуб тер ладонью лоб. - Будь по-вашему…
        С тех пор, как Микас Попандопулос нашел их в Гёзлёве и задал хорошую головомойку обоим, Анастасия часто вспоминала греческого коммерсанта. Теперь она знала, кто он есть на самом деле, и восхищалась его способностью к перевоплощению. В тот дождливый вечер на турецком постоялом дворе «Сулу-хан» Попандопулос сказал им, что в трудном случае они могут найти его в Бахчи-сарае, где на базарной площади он держит магазин. Обсудив ситуацию с неизвестным ядом, вызвавшим смерть кучера Кузьмы, Анастасия и Мещерский пришли к выводу, что такой случай уже наступил.
        Однако следовало проявлять максимальную осторожность. Анастасия решила оставить свой экипаж и охрану дома, а ехать к купцу вместе с князем под видом кирасира. Для этого Глафира весь день перешивала солдатский форменый кафтан соломенного цвета: заужала плечи, укорачивала рукава и полы. Сержант Чернозуб, вооружившись шилом, дратвой и цыганской иглой, превратил ее сапоги в ботфорты, надставив вверху черные краги. Также он для госпожи Аржановой перекроил широкую портупею из выбеленной яловой кожи с медной пряжкой.
        Из Анастасии получился ладный солдатик, хотя совсем не кирасирского роста и телосложения. Когда она вошла в денник Алмаза, то добрый конь не сразу узнал ее. Он долго обнюхивал ее новую одежду, косил лиловым глазом на кафтан из невальцованного сукна. Но ласковые слова хозяйки и лепешка с солью сделали свое дело. Арабский жеребец покорно пошел за ней во двор. Там уже находился князь Мещерский, тоже одетый в кафтан соломенного цвета, черную треуголку и ботфорты с накладными шпорами.
        Николай подал Анастасии стремя. Она легко поднялась в седло. Они с поручиком сделали несколько кругов по двору, разминая лошадей. Солдаты и прислуга стояли на крыльце. Их лица были полны тревоги. Глафира, перекрестив поручика и Анастасию, громко сказала: «Ну, с Богом!» Николай открыл ворота, и они рысью выехали на пустынную дорогу.
        Все магазины господина Попандопулоса были примерно одинаковы. Они располагались в центре городов, на людных местах и выглядели весьма фешенебельно. Потому в Бахчи-сарае Анастасия и князь Мещерский сразу нашли торговое заведение, принадлежавшее греку. Как и в Херсоне, оно имело двери из полированного дуба с бронзовыми литыми украшениями и большие зеркальные окна с надписью, наведенной сусальным золотом, вверху - по-арабски, ниже - по-французски и по-русски. Дюжий привратник в феске и восточном кафтане, поклонившись, распахнул перед ними широкие створки.
        - Что угодно господам офицерам? - Приказчик в магазине был русским.
        - Хотелось бы увидеть хозяина, - сказал Мещерский.
        - К сожалению, сейчас его нет.
        - Передайте записку. - Князь протянул приказчику узкую полоску бумаги, сложенную вдвое.
        Тот развернул ее и увидел одно-единственное слово, написанное там, - «FLORА»
        - Минутку. - Он скрылся за тяжелой портьерой…
        В Херсоне Микас Попандопулос пил турецкий кофе, но в Бахчи-сарае - крымское вино. Его подали в бокалах венецианского стекла.
        Анастасия пригубила напиток. Вино было превосходное, многолетней выдержки. Князь Мещерский осушил свой бокал залпом. Попандопулос, улыбаясь, налил ему еще. Затем он заговорил с ними так приветливо, что в первую минуту они растерянно переглянулись.
        Резидент русской разведки в Крыму хвалил своих сотрудников за стойкость, смелость, мужество.
        Осведомители Попандопулоса, которые занимали при дворе хана такие должности, как второй помощник садовника, рубщик мяса на кухне и истопник (один из двенадцати человек, заведующих очагами во всем дворцовом комплексе), сообщали ему разные слухи о русской путешественнице, циркулировавшие среди ханской прислуги. Народная молва не могла не отметить появление молодой привлекательной женщины с севера, сумевшей быстро завоевать доверие Шахин-Гирея и двух его жен: Лейлы и Хатидже.
        Больше всего говорили о том, будто бы она из Петербурга привезла хану подарок великой императрицы - полмиллиона рублей золотом, спрятав их в потайных ящиках на крыше своего экипажа. Другой слух утверждал прямо противоположное - это Шахин-Гирей вручил русской женщине два мешка золотых турецких флори, чтобы подкупить грозного князя Потемкина и вернуть Крымскому государству прежние его владения: причерноморские и прикубанские степи. Третье суждение совершенно отличалось от двух предыдущих. Оказывается, хан собрался дать развод своей первой жене Мариам и взять на ее место госпожу Аржанову, для чего последняя согласилась перейти в мусульманство, и этот обряд состоится в Большой ханской мечети уже на следующей неделе.
        Дворцовые сплетни быстро распространялись среди жителей столицы. Попандопулос поручил своим агентам всячески поддерживать их. При своей абсурдности эти слухи были на руку «русской партии» в Бахчи-сарае. Они укрепляли ее престиж и помогали вербовать новых сторонников. Полмиллиона червонцев - очень хорошая сумма. Одряхлевшей Османской империи уже не собрать таких денег для своего прежнего вассала. А вот Россия их платит. Канули в лету времена лихих крымско-татарских набегов в неоглядные русские поля и долины. Мощное, богатое государство выросло там и охраняет свои границы. Многотысячная его армия теперь стоит на берегах, а флот бороздит воды Черного моря, некогда бывшего «внутренним» для властителей Оттоманской Порты…
        Слушая эти рассуждения сугубо внешнеполитического характера, Анастасия думала, что цена их для нее слишком высока - ее собственная жизнь. Пока Бог милостив к ней. Но тучи, похоже, сгущаются. Что же будет дальше? Удастся ли ей выполнить свой план и раздобыть для императрицы древнегреческие камеи? Задумавшись, медленно поворачивала она в руках пустой бокал из резного стекла и наблюдала за игрой бликов на тонких гранях.
        - …особенно интелесно тля фас, Анастасия Петловна, - донесся до нее конец фразы, сказанной Попандопулосом.
        - И чем оно интересно? - спросила наобум Анастасия, ставя бокал на стол.
        - Лейла имеет влияние на хана.
        - Да. Я знаю это.
        - Но остоложно с ней, - предупредил грек. - Очень остоложно…
        - Почему?
        - Зла она и хитла члезфычайно!
        Анастасии оставалось только размышлять о том, кому во дворце Шахин-Гирея так досадила красавица турчанка, что этот отзыв, преодолев высокие стены гарема, дошел до резидента русской разведки. Теперь он попадет в донесения, будет прочитан в Херсоне и, наверное, в Санкт-Петербурге. Но действительность гораздо сложнее. К сожалению, у секретной канцелярии Светлейшего нет мерки, чтобы измерить характер, талант, силу духа, веру, любовь…



        Глава тринадцатая

«ЧЕЛОВЕК БЕЗ МАСКИ»

        Тихо было в этот час в Большой ханской мечети, расположенной на территории дворца в Бахчи-сарае. Утренняя молитва - «салят ас-сухб», - которую здесь совершали вместе с крымским правителем все его приближенные, закончилась, и прихожане покидали храм. Казы-Гирей остановился напротив «михраба» - ниши в стене, указывающей направление на Мекку. В полумраке мерцали обрамляющие ее драгоценные камни: сапфиры, изумруды, рубины. Совсем недавно михраб отремонтировали и богато украсили инкрустациями. Справа от михраба находился «минбар» - возвышение для проповедника. По приказу Шахин-Гирея столяры-краснодеревщики установили тут короткую лестницу с перилами, изготовленную из ливанского кедра и отделанную искусной резьбой.
        Светлейший хан любил красивые вещи и не жалел денег на них. Но ортодоксальные мусульмане не одобряли его усилий. Ведь, согласно древним верованиям, мечеть вовсе не нуждалась в пышном убранстве. Ее территория и так отмечена Аллахом. Вход на нее уже есть вступление в пределы счастья. Достаточно трех понятий-символов, связанных с ней: «джамал» - Божественная, совершенная красота, узреваемая правоверными в куполе храма, «джалал» - Божественное величие, узреваемое в минаретах, и «сифат»- Божественные атрибуты, читаемые в письменах на стенах мечети.
        Все это Шахин-Гирей знал. Он добавил к старым надписям в Биюк-Хан-Джами новые, наведенные сусальным золотом цитаты из Корана, а двери храма из простых досок заменил на дубовые.
        Мастер, приглашенный им из Медины, вырезал на них узор куфическим письмом, самым древним арабским стилем, часто называемым «квадратным». Узор заключал в себе многократно повторяемую «шахаду», или удостоверение веры: «Нет божества, кроме Бога, и Мухаммад- посланник Бога». Правда, большая часть простых прихожан арабской письменностью не владела и прочитать шахаду не могла.
        Ни драгоценные камни вокруг михраба, ни золото стенных надписей, ни шахада, красиво размещенная на дверях, не изменили отношения неистовых ревнителей старины к Светлейшему хану. Они ему не доверяли. Это недоверие умело подогревали имамы нескольких мечетей в Бахчи-сарае, хотя в «хутбе» - ритуальной молитве по пятницам они упоминали имя правителя и желали ему царствовать много лет.
        Имам Биюк-Хан-Джами достопочтенный Кутлуг-эфенди вышел к Казы-Гирею, держа в руках большую книгу в коричневом кожаном переплете. Как они и договаривались ранее, священнослужитель принес родственнику хана старинную книгу из библиотеки храма под названием «Муснад»- сборник хадисов, составленный Ахмадом ибн Ханбалом еще в IX веке. Казы-Гирей хотел провести утро за чтением духовных наставлений, исходящих от самого Пророка, чтобы успокоиться и обдумать сложившуюся ныне ситуацию.
        Он положил сборник на невысокуо подставку в виде буквы «Х», придвинул к ней масляный светильник и сел на на ковер, покрывающий пол мечети, скрестив по-турецки ноги. Казы-Гирей открыл книгу наугад. Пожелтевшие пергаментные ее страницы, исписанные арабской вязью, выгнулись горбом и хрустнули. Двоюродный брат хана провел пальцем по первой строке хадиса, нанесенной на лист красными чернилами, слегка поблекшими от времени:

«По свидетельству Абу Зарра Джундуба ибн Джунада и Абу Абдар-Рахмана Муаза ибн Джабала, Посланник Бога сказал: “Бойся Аллаха, где бы ты ни был, и пусть за каждым твоим плохим поступком следует хороший, который загладит предыдущий, и относись хорошо к людям!”»
        Это было очень верно.
        Уже дважды его планы срывались по непонятной ему причине. Совершенно обычные операции, не раз успешно проведенные в других местах, должным образом подготовленные, щедро оплаченные, не привели, тем не менее, к нужному результату. Конечно, случайности всегда играют свою роль в столь непростых комбинациях. Благоприятное или неблагоприятное их стечение есть проявление воли Всевышнего, и потому он усердно молился, прежде чем отправить своих людей на выполнение приказа.
        Стрелы, пущенные в экипаж русской шпионки, могли бы лишить ее жизни, затем спровоцировать нападение на конный эскорт чужестранцев и уличные беспорядки. Но лучник промахнулся. Арба перевернулась. Русские ускакали. А правоверные мусульмане, получив деньги, вместо того чтоб начать громить лавки караимов и греческие кофейни с криком «Аллах акбар!», стали собирать на дороге тыквы.
        Большую часть из них пришлось тут же раздать по рукам безвозмездно, потому что падение с высоты на камни сильно повредило спелые плоды крымских огородов.
        Не так уж много запросил за свою услугу повар Саид, весьма напуганный разговорами о джихаде, священной войне с кяфирами, в которой он теперь должен принять участие. Однако далеко не сразу повар уловил связь между приготовлением шурпы из отравленного мяса и великой борьбой последователей Пророка Мухаммада за распространение по всей земле единственно правильного вероучения - ислама.
        Пришлось срочно искать его старших родственников, тех, кто смог бы объяснить упрямцу, как опасно отказываться от поручений, даваемых людьми из Стамбула. Возможно, на этом этапе и произошла утечка информации. Во всяком случае, Али-Мехмет-мурза что-то знал о подготовке второго покушения, но сведения, скорее всего, поступали к нему поздно и были неполными.
        Отравление - достаточно рутинное, банальное дело, лишь бы яд попался хорошего качества. Потому Казы-Гирей смело поехал вместе с мурзой к госпоже Аржановой. Он не сомневался в успехе. Кроме того, ему очень хотелось еще раз увидеть эту женщину. Яд действовал медленно, и он думал, что застанет ее живой, будет лично наблюдать агонию: приступы жестокой боли, слезы, отчаянные мольбы о спасении.
        Что бы ни говорил себе Казы-Гирей о презренных врагах империи, русская путешественница пока занимала в его мыслях места больше, чем следовало. Это началось с того часа, когда он увидел ее на церемонии спуска на воду фрегата
«Флора». Лишь один раз серо-стальные глаза красавицы встретились с ним взглядом под сенью корабля. Потом оказалось, что она сидит напротив за столом на дипломатическом обеде. Беззастенчиво он стал разглядывать ее прелестное лицо, высокую шею, округлые плечи, полуобнаженную грудь.
        Женщина на Востоке не смеет смотреть прямо в глаза мужчине, существу более высшего, чем она, порядка, своему хозяину и повелителю. Она не знала этого и смотрела. Очень редко, но все же попадались Казы-Гирею славянские невольницы подобного типа. Хоть предай надруганию их тело, хоть искупай в крови, хоть забей до смерти, все равно гордыня и сила духа вознесет их над страданиями плоти. Точно заговоренные, они не ощущают физической боли и никогда не покоряются.
        Совсем близко подошла она к нему в «турецком кабинете» Светлейшего князя Потемкина. Как и Али-Мехмет-мурза, он мог бы дотронуться до нее, но не стал делать этого. В тот миг не руку хотел бы он прижать к ее матовой коже, такой нежной на упругой маленькой груди, а холодный клинок стилета, чтобы алая капля крови выступила рядом с соском.
        Три дня назад он безмерно удивился, увидев во дворе загородной усадьбы, арендованной русскими, только издохших псов и живую, невредимую госпожу Аржанову. Тут он совершил ошибку. Он не сдержался и выдал себя. Она обо всем догадалась. Потому что такие женщины прозорливы и хитроумны, как змеи, и нужно быть вдвойне осторожным, если хочешь переиграть их в решительной схватке. Его непосредственный начальник Джихангир-ага, недавно приезжавший в Бахчи-сарай из Стамбула под видом капитана турецкого корабля, объяснил Казы-Гирею ближайшую задачу. Русские вывели с полуострова войска, но теперь намерены освоить его другими способами, прежде всего, через торговые, деловые, культурные связи. Их разведка не дремала. Значит, надо максимально затруднить ее работу. Московиты, частным образом посещающие ханство, не должны свободно перемещаться по его дорогам, жить в его городах, дружить с населяющими его людьми и тем более - встречаться с ханскими чиновниками и самим ханом. Пусть страх станет здесь их спутником и вырастет непреодолимой стеной между ними и подданными Шахин-Гирея, а земля начнет гореть у них под
ногами, словно незатухающий костер.
        Так говорил Джихангир-ага. Если Казы-Гирей не хотел отправиться в мир иной с горлом, перерезанным от уха до уха коротким кинжалом-бебутом, обычно османская разведка таким образом расправлялась со своими ослушниками и предателями, - то ему следовало всерьез подумать над третьим вариантом покушения и осуществить его в кратчайшие сроки. Слишком многие в Бахчи-сарае заметили красавицу, прибывшую с севера, слишком многие уже симпатизировали ей.
        Казы-Гирей перевернул страницу в сборнике хадисов. От движения воздуха язычок пламени в масляном светильнике качнулся и длинные тени заплясали на стене мечети. Двоюродный брат хана, шевеля губами, медленно читал новое духовное наставление:

«По свидетельству Абу Саида ал-Худри Посланник Бога сказал: “Тот из вас, кто увидит злодеяние, пусть остановит его своей рукой; если он не в состоянии сделать это - то своим языком; если он не в состоянии сделать и это - то своим сердцем, что является самой слабой степенью веры”».
        Светлейший хан разрешил Казы-Гирею вернуться на полуостров, жить во дворце и исполнять разные поручения, потому что тот был младшим сыном его знаменитого дяди - Крым-Гирея. Этот правитель много сделал для процветания крымско-татарского государства. Однако скончался он внезапно, в возрасте пятидесяти двух лет. Налицо имелись признаки умышленного отравления. Тем не менее беи и мурзы из окружения хана не захотели проводить расследование. Шахин-Гирей, жалея двоюродного брата, надеялся, что Казы, получивший образование в Турции, унаследовал от отца острый ум и деятельный характер и станет толковым помощником в работе по проведению реформ.
        Но Казы-Гирей во всем походил не не отца, а на мать, по происхождению грузинку. В детстве он много болел, и она баловала его сверх меры. Он жил при ней в гареме до десяти лет. Потом в Стамбуле посчастливилось ему принять участие в событии исключительном. Казы-Гирей попал в число пятисот мальчиков-подростков из благородных семейств, которые вместе с сыном султана Мустафы III прошли обряд обрезания в день рождения Пророка Мухаммада.
        Получился великолепный, поистине народный мусульманский праздник. Он длился целую неделю. В садах султанского дворца Топкапы разбили множество шатров. Все знатные вельможи и сановники Оттоманской Порты, в том числе великий визирь и главный муфтий, возвели там роскошные павильоны. В окружении их, под тремя вязами, стоял трон с балдахином из золотой парчи. Повелитель османов восседал на нем, принимая важных гостей.
        Гиреи тоже поставили свой шатер в султанском саду. Юного Казы привел туда старший племянник его покойного отца пятидесятивосьмилетний Селим. После Крым-Гирея он год находился на престоле ханства и недавно вернулся в Турцию, жил в своем поместье в городе Виза. Он сумел добиться аудиенции у монарха.
        Таким образом, Казы увидел султана очень близко. Мустафа III выглядел величественно. Огромный белый тюрбан с перьями и алмазами возвышался у него на голове. Широкий зеленый кафтан с золотыми петлицами и опушкой из меха лисы-чернобурки скрывал очертания его фигуры, оставляя на виду только ноги в желтых сафьяновых сапогах.
        Как и другие, Казы-Гирей простерся ниц перед султаном и поцеловал землю у его ног. Его величеству было угодно сказать отроку несколько слов. Поэтому Казы сапоги правителя рассмотрел особенно детально. Их узкие длинные носы задирались вверх, на подошвах посверкивали круглые выпуклые шляпки гвоздей, каблуки казались слишком высокими.
        - Твой отец был прекрасный человек, - произнес Мустафа. - Ты помнишь его?
        - Да, мой великий султан.
        - Он погиб за веру.
        - Это так.
        - Будь достойным его.
        - Слушаю и повинуюсь, мой султан.
        Повелитель милостиво улыбнулся. Впечатлительному подростку почудилось, будто улыбка, обращенная к нему, была сердечной, взгляд - долгим и внимательным. Казы-Гирей запомнил это на всю жизнь.
        А праздник продолжался. Днем в садах Топкапы происходили шествия и парады. Представители всех цехов городских ремесленников побывали тут. Нарядно одетые, они разыгрывали перед властителем пантомимы и дарили ему свои изделия. Грозные янычары с офицерами во главе дважды прошагали по садовым дорожкам. По вечерам акробаты, музыканты и певцы давали в садах концерты. Ночью над головами участников праздника вспыхивали и рассыпались на тысячи огней грандиозные фейерверки. Наконец наступил вечер 27 мая, и хирурги со своими инструментами вошли в шатры. В садах все стихло.
        Первым обряду обрезания подвергся сын султана. Собравшимся предъявили свидетельство удачной операции, положенное на золотое блюдо. Великий визирь и главный муфтий тут же высыпали туда по две пригоршни монет. Затем блюдо отправили в султанский гарем, к матери принца.
        После обрезания сын Мустафы III и другие мальчики, уже прошедшие обряд, построились в колонну и торжественно двинулись по улицам Стамбула под музыку и пение. В тот вечер султан бесплатно угощал свой народ, а тем, кто подвергся обрезанию, подарили по стеганому одеялу и дали небольшую пожизненную пенсию. Кроме того, правитель оплатил и работу хирургов.
        Учился Казы-Гирей в медресе при Ени-Джами, мечети, построенной в конце XIII века матерью султана Мехмеда III Сафие. Это учебное заведение посещали толью дети придворных. За полгода Казы вызубрил наизусть примерно треть из 114 сур Корана. Дальше учеба пошла туго. История ислама, математика, география, арабский и французкие языки, основы военных знаний давались ему с трудом. Зато он отлично освоил верховую езду и игру «джеррит» - метание коротких копий в цель на всем скаку с лошади.
        Почему-то сын Крым-Гирея думал, что султан после праздника обрезания не забудет о нем и предоставит службу непыльную, но почетную и денежную. Может быть, так бы и случилось. Однако после 1772 года положение Гиреев при османском дворе в Стамбуле сильно пошатнулось. Теперь они были не представители могучего рода, правившие богатой провинцией, ежегодно отправлявшие в метрополию большой «ясырь»: невольников и невольниц из российских земель, - выводящие на войну по первому приказу своего сюзерена стотысячное конное войско, а бедные родственники из края, охваченного смутой, просители, ждущие помощи в почти безнадежном деле, утопающие, лезущие на борт подбитого корабля.
        Сначала Джихангир-ага представился самому старшему среди Гиреев - Селиму. Ничего симпатичного или приятного не нашел бывший хан в этом человеке. Появись он в Бахчисарайском дворце во время его правления, то, наверное, тучного горбоносого турка не пустили бы дальше Посольского дворика. Там слуги хана определяли, кто из чужестранцев достоин встретиться с правителем, а кто - нет. Однако и дворец, и Посольский дворик находились сейчас очень далеко. Все, что говорил Джихангир-ага, Селим-Гирей выслушал внимательно и обещал подумать. На самом же деле никакого выбора у них не имелось. Крайне стесненные в средствах, потомки основателя крымско-татарского государства Хаджи-Гирея, прозванного в народе «Мелек» -
«Ангел», должны были искать себе службу сами. Соглашаясь, Казы не мог знать всех ее особенностей, а когда узнал, отступление стало невозможным…

«По свидетельству Абу Хамзы Анаса ибн Малика, он слышал, как Посланник Бога сказал: “Аллах Всегомущий изрек следущее: “О сын Адама, до тех пор, пока ты будешь взывать ко Мне и просить у Меня, Я буду прощать тебе то, что ты сделал, и не буду тревожиться. О сын Адама, даже если твои грехи достигнут облаков на небе и ты попросишь прощения у Меня, я прощу тебя. О сын Адама, если ты придешь ко Мне с грехами, равными земной тверди, и предстанешь предо Мной…”»
        Не дочитав очередного хадиса до конца, Казы-Гирей поднял голову и прислушался. Во двор въехал какой-то экипаж. Его колеса громко стучали. Четыре лошади горячились и били копытами по каменным плитам, с трудом подчиняясь командам молодого и, видимо, неопытного кучера, который старался развернуть карету.
        Ханские стражники помогли ему, взяв первых двух коней из запряжки цугом под уздцы. Двери Биюк-Хан-Джами, всегда открытые, выходили как раз на эту сторону двора, и Казы-Гирей, приподнявшись с места, увидел, что перед ним - экипаж госпожи Аржановой.
        Не видимый никому под сенью храма, он наблюдал, как русская шпионка выходит из кареты, поправляет на голове кокетливую шляпку с искусственными цветами, одергивает пышную юбку дорожного костюма и берет из рук начальника охраны поручика Мещерского сверток, очень похожий на книгу. Во дворце Шахин-Гирея уже так привыкли встречать ее, что менее чем через четверть часа, к госпоже Аржановой вышел киларджи-бей Адельша, племянник Али-Мехмет-мурзы. Он улыбался гостье совсем по-свойски. Они обменялись двумя-тремя татарскими - Казы-Гирей не ослышался! - фразами, и русская последовала за Адельшой во дворец.
        Двоюродный брат хана с треском захлопнул сборник хадисов.
        Конечно, велика мудрость Аллаха, но ведь и самому голову на плечах надо иметь. Пока он ищет философский совет, кяфиры действуют, действуют, действуют…
        Имам Большой ханской мечети, принимая от Казы-Гирея книгу, удивился. Обычно духовные откровения Пророка Мухаммеда дают людям успокоение. Молодой же Гирей был мрачен и зол, как никогда. Глаза его свирепо сверкали. Он даже не поблагодарил священнослужителя, не поклонился ему. Кутлуг-эфенди мягко упрекнул родственника хана: не подобает правоверному мусульманину так вести себя в храме.
        Казы-Гирей уже шел к двери, но тут остановился и замер, склонив голову. Затем он обернулся к имаму. Снова удивился Кутлуг-эфенди. Не лицо было у его знатного прихожанина, а настоящая восковая маска с улыбкой, точно приклеенной к губам. Никаких чувств не читалось на нем. Лишь мелькнул, как молния, желтый огонек в зрачках, но Казы-Гирей скрыл его, поспешно приложив руки ко лбу, затем - к сердцу, после этого согнувшись в почтительном поклоне…
        На мужской половине дворца Шахин-Гирей выделил родственнику одну комнату. Она располагалась на втором этаже. Когда Казы пришел туда, слуга заканчивал уборку, выметая пыль с ковра. Огонь в очаге, вероятно, недавно разведенный, пылал неярко. Джезва, кувшин с водой, свежемолотый кофе, тарелка с лепешками и мед стояли на круглом металлическом подносе возле очага. Казы-Гирей взял лепешку, сел на диван и сразу отломил большой кусок, потому что всегда был голоден, как волк.
        За комнатой присматривал слуга по имени Очан, из гезлевских караимов. Караимы, потомки хазар, люди вероисповедания, близкого к иудейскому, по своим нравам и обычаям во многом походили на крымских татар. Шахин-Гирей стал брать их на государственную службу, правда, на самые низшие должности. В штате дворцовой прислуги тоже состояли несколько караимов, по преимуществу - родственников купца Аджи-аги Бобовича. Он владел мельницами в окрестностях Гёзлёве, в городе держал склады и лавки по торговле зерном и мукой. Муку Бобович поставлял и в ханский дворец. Шахин-Гирея он знал давно, еще в бытность того калга-султаном, когда начал оказывать ему финансовую помощь.
        Обычно слуги были в курсе всего, что делалось на обширной территории правительственной резиденции, и Казы-Гирей завязал с Очаном разговор об интересных событиях сегодняшнего дня. Первое место среди них, бесспорно, занимало обрушение крыши дровяного сарая, которое случилось из-за ветхости трех столбов, ее подпиравших. Затем шло повествование про сборы ханских сокольничих на охоту, далее - про визит русской путешественницы.
        - Часто она сюда ездит, - заметил Казы, макая лепешку в мед.
        - Ну так не только же к Его Светлости, - сказал караим.
        - А к кому же еще?
        - К госпоже Лейле.
        - Действительно. Хотя, казалось бы, чего надо этой чужестранке в гареме…
        - Разговаривают они там. Весь день. По-французски.
        - По-французски?! - переспросил сын Крым-Гирея. От неожиданной мысли, пришедшей на ум, Казы даже вздрогнул и уронил лепешку в янтарное тягучее озерцо на дне медовой плошки.
        - В Кофейной комнате Его Светлость недолго находились, - продолжил Очан. - На половину третьей жены они пошли. Русская привезла ей какой-то подарок…
        Никогда не нравилась Казы-Гирею эта маленькая зазнайка Лейла. На месте двоюродного брата в жизни бы не взял в жены женщину, которая умеет читать и писать, тем более - по-французски. Грамота - вовсе не женского ума дело. Максимум, что может знать женщина, - рукоделие, танцы, музыка, иначе с ней хлопот не оберешься. Но сейчас он радовался такому обстоятельству. Многое оставалось для него неясным, план еще не приобрел полных своих очертаний, однако главное Казы-Гирей учуял: русскую шпионку связывают с третьей женой некие незримые нити, и надо дернуть за одну из них.
        Письмо в Стамбул по-арабски он написал быстро и со множеством ошибок, разбрызгивая чернила по бумаге. Корабль уходил из Балаклавы завтра. Турецкие моряки отлично знали кратчайший маршрут из здешней бухты до Босфора и при попутном ветре преодолевали расстояние за сутки.
        Только в комнате не нашлось сургуча, чтобы запечатать пакет для турецкого капитана. Казы-Гирей чуть ли не вприпрыжку побежал во дворцовую канцелярию. Пока он отсутствовал, Очан пытался прочитать письмо, оставленное на столике «кьона» и для просушки чернил присыпанное желтым речным песком.
        Вчера вечером родной дядя Минаш Бобович, работающий у Шахин-Гирея рубщиком мяса на кухне, пришел к нему в гости и передал в качестве аванса сумму, равную полугодовому жалованью. Минаш просил о незначительной услуге, и Очан, почти не раздумывая, согласился, так как это совпадало с его служебными обязанностями. Числясь в придворном штате, караим был как бы временно прикомандирован к родственнику хана и отвечал за его жилище, одежду, питание, выполнял различные мелкие бытовые поручения, хотя в число приближенных Казы-Гирея не входил. При таком раскладе не составляло особого труда следить за Казы-Гиреем и незамедлительно сообщать дяде обо всем подозрительном. Письмо, написанное столь поспешно, конечно, таковым и являлось. К сожалению, Очан знал арабскую грамоту еще хуже двоюродного брата хана. Он успел разобрать лишь обращение наверху листа
«Достопочтенный Джихангир-ага» да несколько слов впридачу: «третья жена», «их поместье в Румелии», «новая засада», «проклятые кяфиры».



        Глава четырнадцатая
        ТАШ-АИР

        Довольно долго искали они в торговом зале магазина, а затем и на его складе подходящий подарок для третьей жены крымского правителя. Анастасия рассматривала отрезы дорогих тканей, примеряла золотые и серебряные украшения с бриллиантами, оценивала сервизы из китайского фарфора, любовалась хрустальными блюдами, кубками, вазами, сделанными в Венеции. Попандопулос предлагал ей то одно, то другое, то третье, говорил о скидках для постоянных покупателей. Но она лишь отрицательно качала головой. Все это мог преподнести Лейле и ее венценосный супруг, и ее родители, родственники, придворные. Она же хотела найти для юной художницы из Стамбула особенную вещь, ценную, но в то же время действительно нужную, причем только ей одной.
        В конце концов греческий коммерсант привел гостью в свою контору. Он со вздохом открыл дверцу потайного шкафчика и извлек из него плоскую коробку величиной в две ладони, имевшую на крышке замок. Ключ длиной не более полумизинца подходил к нему. Крышка откинулась, и Анастасия увидела… книгу. Но какую! Под переплетом из тисненой кожи были собраны листы тончайшего желтоватого пергамента с цветными миниатюрами, орнаментами и четверостишиями, выведенными арабской вязью по одному на каждом листе.
        Анастасия пересчитала эти листы. Их было ровно сорок. Рисунки и орнаменты на них не повторялись. Художник прекрасно изобразил сцены охот, царских приемов, пиров, сражений, а также пейзажи: горы, долины, сады, реки. Но больше всего удались ему цветы самых причудливых расцветок и очертаний.
        - Что это? - спросила она, перебирая страницу за страницей.
        - Стихи знаменитого пелситского поэта. Его имя Омал Хайям. Жил в отиннатцатом - твенатцатом веке.
        - Рукописная книга двенадцатого века? - не поверила Анастасия.
        - Нет, конечно. Это - сеснатцатый век. Хутожник Кемалеттин Бехзат. Он был начальником китабхане - книжной мастелской - в Теблизе, пли тфоле Сефефитов.
        - Ее цена?
        - О, не спласивайте меня о таких печальных фещах!
        - Ну а все-таки?
        - Фы считаете, книга ей потойтет?
        - Безусловно.
        - Стелаем так. - Попандопулос снова закрыл потайной шкаф. - Счет за нее я плиложу к сфоему лаполту о послетних событиях в Бахчи-салае. Уфелен, что Сфетлейсый его оплатит…
        К обитательницам ханского гарема, как к настоящим заключенным, нельзя было обращаться напрямую. За такую дерзость могли и голову отрубить. Потому свое письмо для Лейлы и подарок Анастасия отдала Шахин-Гирею при их новой встрече. Теперь получить аудиенцию у Его Светлости для нее не составляло никакого труда.
        До истории с ядом она была у Шахин-Гирея четырежды. Их беседы происходили всегда в Кофейной комнате. Анастасия даже облюбовала там диванчик-сет, покрытый красно-синим ковром, с парчовыми подушками. Хан обычно садился напротив нее. Им приносили кофе. Прихлебывая этот густой черный напиток без сахара, Шахин-Гирей рассказывал ей о какой-нибудь насущной проблеме в своем государстве, к решению которой он намеревался привлекать русское правительство.
        Например, он уже все объяснил госпоже Аржановой про ручное огнестрельное оружие для первого в Крыму регулярного полка пехоты. Требовалось более тысячи однотипных фузей с кремнево-ударными замками. В Бахчи-сарае работали две оружейные мастерские. Но их уникальные изделия, красиво отделанные и потому слишком дорогие, предназначались богатым, знатным заказчикам. К тому же производительность труда в мастерских высоко не поднималась. В месяц они выпускали десять - пятнадцать ружей. Такими темпами хан мог вооружать свой полк лет пять.
        Потому Шахин-Гирей хотел просить у императрицы Екатерины II тысячу армейских ружей, пусть старых, ремонтированных, но простых по внешнему оформлению и надежных, и лучше всего - безвозмездно, в дар, так сказать, союзному государству. Анастасия из ведомостей Херсонского арсенала знала отпускную цену на пехотную фузею образца 1758 года - 4 рубля 17 с половиной копеек. Она сказала об этом Его Светлости. Получалось, что подарок обошелся бы российской казне в четыре с небольшим тысячи рублей. Это было вполне сопоставимо с теми финансовыми средствами, которые предназначались для помощи крымскому правителю.
        Теперь хан рассуждал о другом своем проекте. Для укрепления денежной системы страны Шахин-Гирей задумал учредить в Кафе монетный двор и чеканить там медные, серебряные и золотые монеты. Человек, знакомый с этим делом, у него имелся - верный соратник Абдул-Хамид-ага из рода Ширинов, учившийся в Турции. Не хватало металла нужного качества. Хан собирался просить о разрешении вывозить в Крым из России, причем беспошлинно, медь, серебро и золото.
        Но Анастасия на этот раз слушала хана невнимательно. Вопрос о золоте казался ей несущественным в сравнении с четко определившейся угрозой ее собственной жизни и жизни ее слуг. Она сказала Его Светлости, что хочет продолжить путешествие по полуострову и отправиться к берегам Черного моря: в Инкерман, Ахти-яр и Балаклаву, - а оттуда на купеческом корабле вернуться в Херсон, пока не начался период сильных ноябрьских штормов. Потому на память об их встрече она дарит Лейле книгу четверостиший Омара Хайяма с миниатюрами Кемальэддина Бехзада, сделанную в придворной книжной мастерской в городе Тебризе в начале ХVI века.
        При этих словах Шахин-Гирей открыл коробку. Книга ему понравилась. Он перелистывал ее, пристально рассматривая картинки и читая про себя стихи. Хан знал арабский язык, слышал о великом персидском поэте. Анастасия попросила его перевести что-нибудь на русский. Его Светлость выбрал следующее:


        Звездный купол - не кровля покоя сердец.
        Не для счастья воздвиг это небо Творец.
        Смерть в любое мгновение мне угрожает.
        В чем же польза творенья? - Ответь наконец!


        Невольно поддавшись меланхолическому настроению, они пошли в гарем в гости к Лейле. Но третья жена хана встретила их весело. Она только что закончила рисовать узор для килима и была очень довольна своим новым произведением. Ей замечательно удалось вплести в растительный орнамент, придуманный для будущего ковра, разные исламские религиозные символы.
        Анастасия видела, что подарок пришелся по душе юной художнице. На миг их взгляды встретились, и ее черные глаза просияли. Однако перед мужем Лейла держалась спокойно и невозмутимо. Прижав книгу к сердцу, она чуть наклонила голову.
        - Ярдымынъыз китабынъыз, Анастасия ханым.
        - Алла разы олсун! [- Благодарю за книгу, госпожа Анастасия.] - ответила Анастасия.
        Хан с удивлением выслушал обмен вежливыми фразами и спросил Анастасию, действительно ли она говорит по-татарски. Русская путешественница ответила, что только начала изучать этот язык по учебным пособиям, предоставленным посланником Ее Величества в Бахчи-сарае господином Константиновым, и испытывает трудности, так как грамматика и произношение слишком непривычны для европейского человека. Шахин-Гирей улыбнулся.
        - Пусть Лейла поможет вам.
        - Для этого нужно время, - ответила Анастасия.
        - Разве у вас его нет?
        - Очень мало…
        Хан поговорил со своей третьей женой по-татарски. Анастасия поняла всего три слова, часто повторявшихся: «чешме» - источник, «таш» - камень, «ел» - дорога. Далее последовало приглашение совершить вместе с Лейлой еще одно путешествие - к источнику Таш-Аир, расположенному в пяти верстах от Бахчи-сарая, в живописной горной местности, где есть скалы с таинственными рисунками и пещеры…
        Это был необычный день.
        Сначала наступило хрустальное утро. Тихое и ясное утро ранней крымской осени, когда небосвод прозрачен и чист, а солнце светит ослепительно, но совсем не жарко. В ханской карете, запряженной четверкой лошадей, они помчались по пустынной дороге на юго-восток, туда, где в горных ущельях еще прятался туман и в кронах деревьев, радуясь хорошей погоде, начали петь птицы. Анастасия слушала, что говорит Лейла. Вчера весь вечер она читала стихи Омара Хайяма и пыталась перевести их с арабского на французский. Однако сегодня этот перевод показался ей не особенно удачным.
        Таш-Аир открылся за новым поворотом внезапно. Скала, нависающая над дорогой, поляна на опушке леса и тропинка, пересекающая ее. Древний источник, отделанный простым камнем, прятался среди деревьев. Надпись на камне гласила: «Бу чешме олды бахрият кель Мухаммад эшкине ич бир аб хаят» [Это обильный источник. Приди, испей лечебной воды во славу Пророка Мухаммада (тюрк. - тат.)] . Только звон воды, падающей из оловянной трубки вниз, в маленький прямоугольный бассейн, выдавал его местонахождение.
        Лейла присела на корточки. Она опустила ладони в бассейн, но не мыла их, а словно гладила и ласкала ими воду, любуясь игрой чистейших струй. Ее жесты походили на некое священнодействие. В нем Анастасии почудилось вечное благоговение детей иссушенной ветром и солнцем степи перед влагой, дающей жизнь. Она захотела точно так же погладить воду, но не знала, можно ли ей, чужестранке, принять участив в этом ритуале.
        - Источник был разрушен, - сказала Лейла. - Его восстановили недавно.
        - Да, я вижу, что камни совсем новые.
        - Это сделал один местный житель на свои средства. Может быть, здесь мы увидим его…
        - Он - мулла?
        - Нет. Пастух по имени Айваз. Но так же, как я, большой любитель древностей.
        С этими словами третья жена хана увлекла Анастасию на узкую каменистую дорожку, уходящую вверх к отвесной скале. Рисунки, сделанные каким-то темным густым составом, напоминающим смолу, находились там. Высоко на светло-сером камне виднелись фигурки людей, животных, знаки в виде кругов и прямоугольников.
        Задуматься над тем, кто изобразил это на тысячелетней скале и для какой цели, Анастасия не успела. На чистом небе появилось облако, и начался дождь. Им пришлось, подобрав подолы своих дорожных платьев, сбежать обратно на поляну и встать под высоким буковым деревом с раскидистой кроной, потому что карета находилась довольно далеко, на другой стороне дороги.
        Дождь усиливался. Длинные тонкие капли пробивали листву и уже сыпались, как горох. У ствола бука они стояли очень близко к друг другу, почти соприкасаясь плечами, и молча слушали, как стучат по узорчатым листьям дождинки. Это был говор непогоды, невнятный, но завораживающий. Серая пелена упала на лес, скалы, дорогу и отделила Анастасию вместе с Лейлой от всего суетного мира.
        Неизвестно, сколько бы они еще стояли так, позабыв о быстротекущем времени, но в симфонию дождя неожиданно влились иные звуки: мягкий топот, постукивание, шуршание, потом блеяние, потом гортанный крик и, наконец, - рычание собак. Из-за поворота на дороге показалась отара овец голов на сто пятьдесят. Тесно сбитая и поэтому похожая на фантастическое многоголовое и многоногое существо, охраняемая четырьмя большими овчарками по бокам и ведомая круторогим козлом самого устрашающего вида, она медленно придвигалась к ним. Перед отарой шел человек в островерхой войлочной шапке, суконном плаще, изрядно промокшем, и с длинным пастушьим посохом в руке. За отарой шагали два мальчика-подпаска с кнутами.
        Дождь в этот момент прекратился так же внезапно, как начался. Солнце осветило опушку, и в его лучах она засверкала, умытая и освеженная небесной влагой. Пастух увидел двух молодых знатных дам, стоящих под деревом, и далее, на обочине дороги - ханскую карету, сайменов в темно-синих форменных кафтанах, их оседланных лошадей. Подойдя шагов на десять к Анастасии и Лейле, он повалился на колени и низко склонился, коснувшись лбом земли. Так он приветствовал третью жену своего повелителя и ждал, когда она разрешит ему подняться. Лейла сказала несколько слов.
        Пастух встал и приблизился к ним. Это был человек лет тридцати пяти от роду, среднего роста, правильного телосложения и весьма приятной наружности. Анастасия обратила внимание на его глаза василькового цвета, светлую кожу, русые усы и бородку, аккуратно обрамлявшую подбородок и щеки.
        - Это - Айваз, - представила его Лейла. - Я вам говорила о нем. Он служил в охране моего мужа. Наверное, вам будет интересно узнать, что мать у него - русская.
        - Значит, он понимает по-русски? - спросила Анастасия.
        Лейла пожала плечами: не знаю. Пастух внимательно слушал их французский диалог, переводя взгляд с одной женщины на другую.
        - Айваз, ты говоришь по-русски? - обратилась к нему Анастасия на своем родном языке.
        - Да, госпожа. Но, может быть, не слишком хорошо, - ответил пастух без малейшего акцента.
        - Тогда ты - русский?
        - Нет. Я - крымский татарин и правоверный мусульманин.
        - Ты живешь здесь?
        - Да, госпожа. Мой дом недалеко отсюда. - Айваз махнул рукой в сторону скалы.
        Пока они говорили по-русски, Лейле пришла в голову новая идея. Она решила показать гостье, как живет простой крымско-татарский народ. Не бедный, конечно. Бывший саймен Айваз таковым не являлся. Но и не богатый - не бей, не мурза, не имам из ближайшей мечети. Поначалу это предложение смутило пастуха, но противиться воле жены хана он не мог.
        Анастасия обрадовалась. В той, похожей на пеструю мозаику, картине нынешнего Крымского ханства, которую она уже составила для себя и для секретной канцелярии Светлейшего князя, не хватало, по ее разумению, как раз такого фрагмента: мысли, чувства, ожидания простолюдинов, жителей здешних горных деревень и степных городов, именем которых клялся Шахин-Гирей, начиная свои грандиозные реформы.
        Крымский татарин Айваз имел типичную славянскую внешность, но самое главное - он изъяснялся на русском языке свободно. К тому же служил в ханском войске и наверняка участвовал в недавних событиях на полуострове. Лишь бы он не испугался и поговорил с ней откровенно обо всем, что знает, что думает…
        Одноэтажный дом пастуха, как он сам объяснил русской путешественнице, относился к типу «бер кат». Он состоял из черепичной крыши и трех толстых стен, сложенных из дикого камня на глиняном цементе. Четвертая его стена, обращенная во двор, с прорезанными в ней окнами и дверями, делалась из сплетенных молодых веток лесного ореха. Внутри и снаружи это плетение густо промазывали особым раствором «саман» - глиной, смешанной с резаной соломой.
        Дом пастуха имел всего три комнаты, не ковры и парчовые подушки украшали их, а войлочные циновки и длинные вышитые полотенца, развешанные по стенам. Килим, сотканный женой Айваза, находился в самой большой, гостевой комнате. Чистота кругом была просто поразительная. Анастасия захотела познакомиться с семьей пастуха. Он вежливо, но твердо отклонил эту просьбу. Сказав только, что жена у него одна и есть трое детей. Старший сын учится в Бахчи-сарае в медресе Зынджырли, а двое младших уже помогают ему пасти отару.
        Но жену Айваза Анастасия все-таки увидела. Женщина лет тридцати, невысокая, полноватая, в длинном полотняном платье, подала им традиционный кофе. Анастасия поймала любопытный взгляд карих, чуть раскосых глаз и успела поблагодарить ее:
        - Сагь олунъыз!
        В дальнейшем разговор шел на трех языках: татарском, русском и французском. Но это не помешало ему быть очень оживленным, Айваз сперва стеснялся и отвечал на вопросы односложно. Но потом внимание двух молодых красивых дам прибавило ему смелости. Он увлекся и стал рассказывать о разных событиях своей жизни более пространно. Новейшая история ханства отражалась в них, словно в зеркале.
        Да, мать его была русской. Суровый воин Джанибек-ага привез прекрасную полонянку из набега на Воронежскую губернию. Галина, дочь Ивана, происходила из семьи штабного писаря. Она умела читать и писать, хорошо пела. Наверное, между ними случилась любовь. Русская девушка приняла ислам, Джанибек-ага женился на ней. Она подарила ему двух сыновей с русыми волосами и голубыми глазами.
        Своего первенца Айваза она любила больше, много играла с ним, учила говорить по-русски, петь русские песни. Второй сын, Азамат, также очень привязанный к матери, такого внимания не получал и потому невольно ревновал брата. В детстве они частенько дрались. Мать мирила их. Отец мало бывал дома. Он служил при дворе хана, командовал сотней в отряде бишлеев - отборных всадников, составлявших гвардию крымского правителя.
        В этот же отряд поступили Айваз с Азаматом, когда достигли возраста пятнадцати лет. В ночь с 18 на 19 июня 1771 года Светлейший хан Селим III Гирей послал своих телохранителей на русских, штурмовавших крепость Ор на Перекопе. Напрасно крымско-татарские конники бросались на каре пехоты, которые, ведя беглый огонь из ружей, быстро шли вперед. Стотысячная татарско-турецкая армия потерпела тогда поражение.
        Лучше всего Айваз запомнил бой у Кафы 29 июня. Перед городом возвели укрепления. Тысячи и тысячи воинов ислама готовились здесь вновь столкнуться с неверными и отомстить им за свою неудачу на Перекопе. Но ничего не вышло. Русская артиллерия сразу подавила их атаку. Огонь ее был настолько меток и силен, что мусульмане даже не дошли до первых рядов противника.
        Круглая картечная пуля размозжила голову лошади Айваза. Вместе с ней он упал на землю и от удара потерял сознание. Когда очнулся, то увидел русских солдат в красных камзолах и черных треуголках. Они помогли ему подняться на ноги. Айваз думал, что теперь попадет в рабство, и протянул им руки, чтобы они связали их сыромятными ремнями, как это всегда делали сами татары в своих набегах.
        Но русские никого в рабство не брали. Наоборот, увидев, что он ранен, они повели его в лазарет, наложили на рану бинты, дали воды и хлеба. Позже всех пленных собрали в палаточный лагерь, разбитый в предместье Кафы. Их кормили, обеспечивали всем необходимым, и самое главное - прислали муллу для совершения религиозных обрядов, разрешили сделать походную мечеть.
        Занятые одними молитвами, пленники могли много размышлять о своей участи. Селим III Гирей после взятия Перекопа бежал, бросив войско на произвол судьбы. И то сказать - полководец он был неважный. Он не разгадал хитрости русского генерала князя Долгорукова, который на Перекопе устроил два демонстрационных нападения, а главный удар нанес совсем в другом месте.
        Оттоманская Порта, втянутая в активные боевые действия на Дунае, крайне неудачные для нее, позабыла о своих вассалах в Крыму. Турки с опозданием прислали десятитысячный десант под командованием Абазы-паши, и русские не дали ему высадиться на полуостров. Их военные корабли крейсировали у берегов. Увидев белые с голубыми крестами Андреевские флаги, турецкие капитаны тотчас уходили в открытое море.
        Новое поражение татарской армии и взятие столицы страны Бахчи-сарая не удивили пленников. Им была известна мощь русской армии. У татар же пушек не имелось. Но теперь они не знали, что сделают с ними победители. Казнят? Потребуют выкуп за них у родственников? Продадут в рабство тем же туркам?
        Дело повернулось по-другому, в июле 1771 года к князю Долгорукову явилась делегация во главе с Измаил-беем из рода Ширин. Они привезли присяжный лист, подписанный 110 наиболее знатными беями и мурзами, об утверждении вечной дружбы и неразрывного союза между Россией и Крымским ханством. После этого всех пленных из лагеря под Кафой отпустили по домам с напутствием не воевать с армией Ее Величества Екатерины II, а мирно жить под протекторатом великой царицы.
        В разбитых сапогах и рваном кафтане, с едва затянувшейся раной на голове Айваз добрался до родного очага. Однако младший брат его Азамат как будто не очень обрадовался этому возвращению. Он уже присматривался к молодой невестке, прибрал к рукам хозяйство покойного их отца Джанибека. Дальше у братьев и вовсе пошли жестокие ссоры. Айваз говорил, что русские не причинят вреда крымско-татарскому народу. Азамат отвечал ему, что кяфиров надо резать всех поголовно, будь они русскими или татарами.
        В октябре 1777 года, при восстании в Бахчи-сарае, Айваз уже служил унтер-офицером в полку сайменов и повсюду сопровождал Шахин-Гирея. Азамат ушел в отряд мятежника Сеида-Веледжи-аги, действовавший у Карасу-базара. Они еще могли бы скрестить оружие в поле, но Айваз в декабре был ранен снова и за смелость и преданность награжден Его Светлостью крупной денежной премией. Азамат с шайкой таких же отъявленных башибузуков сумел прорваться через русские кордоны и из Гёзлёве на турецком корабле отплыл в Стамбул.
        Айваз сочувствовал тем своим односельчанам, чьи дома были разграблены и сожжены во время смуты. Сам-то он успел перевезти родственников в лагерь Шахин-Гирея, а овец с выгодой продать Провиантской комиссии русской армии. Он сожалел, что теперь из-за ранений не может ездить верхом и служить Светлейшему хану. Но больше всего пастух горевал о непутевом младшем брате, затерявшемся где-то на чужбине.
        Трудная эпоха междоусобиц и перемен разделила их семью, как некогда меч страшного великана, со злости ударившего мечом по скале, рассек ее на две части. Легендой про Таш-Аир - разделенный камень - Айваз закончил свое повествование. В нем наивная вера в чудеса переплеталась с покорностью высшим силам, управляющим жизнью человека. Никогда не срастись разрубленным камням, никогда не понять друг друга людям, отравленным взаимной ненавистью…
        Анастасию тронул безыскусный рассказ пастуха. Это было правдивое повествование о событиях, ей знакомых. Айваз лишь добавил к ним интересные детали, о которых она знать не могла, но точность и верность, которых сразу почувствовала. Желая отплатить ему за гостеприимство, Анастасия сняла с пальца золотое кольцо с сапфиром.
        - Возьми этот подарок, Айваз. Легенда про Таш-Аир понравилась мне. Будет случай, я расскажу ее в Санкт-Петербурге.
        - Вы едете к великой царице? - Пастух с поклоном принял дар.
        - Ты прав. Мой путь лежит на север.
        - Царица знает о нашем бедном народе?
        - Да. Она думает о нем…
        Увлеченная разговором, Анастасия забыла о третьей жене хана. Лейла участвовала в их беседе как бы опосредованно. Иногда Айваз обращался к ней, потому что знал не все русские слова, нужные ему. Тогда турчанка переводила татарские фразы на французский язык. Таким образом, она поняла не все подробности, но общий смысл рассказа пастуха. Пожалуй, он был антитурецким и потому очень ей не понравился. Нахмурившись, Лейла исподлобья взглянула на Анастасию.
        - De qui avez-vous parle maitenant?
        - De l’empiertrisse Russe, - ответила она.
        - Le temps passe vite, pensez-y… Trop tarpd. Il est temps de partir.
        - Obeir, votre clairemesse [- О ком вы говорили сейчас?] .
        Айваз не обратил внимания на сердитый тон Лейлы и пригласил обеих знатных дам отведать пастушеской еды. Его жена сегодня приготовила «татараш» - очень маленькие пельмени, начиненные фаршем из молодой баранины. Время было обеденное. Анастасия молчала, ожидая, что скажет третья жена хана. Лейла задумалась, но потом милостиво кивнула:
        - Яхши… [- Хорошо… (тюрк. - тат.)]
        Только можжевельник рос на склоне этой горы. Красно-бурые стволы и ветви кустарника с зеленой хвоей, острой, как иглы, стлались по белой земле, усыпанной белыми же мелкими камнями. Анастасия вместе с Лейлой стояла на тропинке в самой гуще зарослей и смотрела вверх, на скалу весьма необычной формы. За тысячи лет ветер и дождь высекли из серовато-желтоватого слоистого камня две фигуры. Одна из них была похожа на женщину с гордо поднятой головой, вторая - на какое-то чудище, положившее лапу ей на плечо.
        - Вот этот камень. Но легенда другая, - говорила Лейла, указывая на удивительное творение природы.
        - Тоже про войну? - спросила Анастасия.
        - Нет. Про честь женщины. Честь, которая дороже жизни.
        - Честь дороже жизни - это рыцарский девиз.
        - Ну и что? Вы лучше послушайте…
        В доме на краю деревни жила вдова со своей единственной дочерью. Девушка была очень красива. Однажды злые братья-разбойники увидели ее и решили украсть. Ночью они ворвались в дом вдовы. Некому было защитить женщин. Мать и дочь бросились бежать, но не в деревню, а в горы. Разбойники почти настигли их. «Не бойся, доченька!» - крикнула мать и вознесла молитву к небесам, прося Бога превратить их в камень, чтобы они не достались в руки этим злым людям. Бог услышал молитву бедной вдовы и исполнил ее. Так в долине реки Качи в незапамятные времена появились две одинокие скалы: мать и дочь. Тот, у кого чистое сердце, может приложить руку к Анам-Таш - матери-камню. Тогда он услышит тихий плач. Это мать плачет о своей несчастной доле.
        - Вы прикладывали руку? - спросила Анастасия.
        - Нет еще.
        - Скала совсем близко. Полезем?
        - Конечно! - согласилась Лейла.
        Молодые дамы, как козы, перепрыгивая с камня на камень, начали взбираться наверх. За ними, тяжело дыша и смахивая с лица пот, карабкался толстый младший евнух Али. Он умолял свою госпожу быть осторожнее. Следом, не говоря ни слова и опираясь на пики, шли саймены.
        С каждым шагом тропа становилась круче. То, что снизу казалось близким, на самом деле находилось довольно далеко. Тут из-под ног Али вывернулся камень и покатился вниз, увлекая за собой сухие листья и ветки, другие камни. Евнух сейчас же сел на землю и заговорил про боль в ноге. Стало ясно, что толстяку не одолеть подъем. Лейла нисколько не жалела об этом:
        - Значит, Анам-Таш не хочет, чтобы мы подходили к ней близко.
        Потом они долго стояли на высоком склоне и любовались крымским пейзажем, особенно красивым в лучах заходящего солнца. Долина реки Качи лежала у них под ногами. Грушевые и яблоневые сады желтели там своей осенней листвой. Слева в туманной дымке рисовались вершины горы Ай-Петри. Справа тянулись безлесые горные кряжи с белыми проплешинами. Они напоминали стадо каких-то гигантских животных, выстроившихся в ряд и покорно подставивших плоские спины неяркому, клонившемуся на запад дневному светилу.
        Вдруг в хрустальной тишине послышались размеренные взмахи крыльев. Две большие черные птицы летели к ним. С пронзительными криками птицы сделали несколько кругов над их головами, точно хотели прогнать непрошеных гостей с этого места. Анастасия с Лейлой переглянулись, крепко взялись за руки и пустились бежать вниз.



        Глава пятнадцатая
        МАЛЕНЬКИЙ НЫРЯЛЬЩИК

        Почти неделю Анастасия, занятая делами, не подходила к Алмазу, и поручик Мещерский указал ей на это. Верхом надо ездить регулярно, контакт с лошадью не терять. Ведь еще неизвестно, что и как повернется в тишайшем Бахчи-сарае. Русские тут на виду у всех, и так держаться им предстоит дней пять, не менее. Потому они решили для тренировки все вместе во вторник ехать на охоту: верховых лошадей размять, самим пострелять из штуцеров и пистолетов в поле, где их никто бы не заметил.
        Совсем по-солдатски выглядела Анастасия в холщовой мужской рубашке с расстегнутым воротом, в кюлотах и ботфортах, с косичкой, заплетенной черной лентой, стоя в деннике Алмаза. Она размеренными, точными движениями водила щеткой по его серой шерсти и столь же ритмично вытирала щетку о скребок. Жеребец спокойно жевал сено. Анастасия разговаривала с ним, на разные лады повторяя: «Алмаз - хор-роший… Алмаз - крас-сивый… Алмаз - умный…» Из всех этих звукосочетаний «арабу» особенно нравилось «Алмаз - хор-роший». Тогда он поворачивал голову к своей хозяйке и трогал губами ее рубашку на плече.
        Идиллию на конюшне нарушило появление Глафиры. Горничная не скрывала своей тревоги:
        - Матушка барыня, опять у нас заварушка. Целый татарский караван за воротами стоит. Ребята кирасиры с ними драться хотят…
        Сержант Чернозуб крепко сжимал в руке палку и выбирал подходящее место для первого удара. Напротив него стоял огромного роста татарин, одноглазый, со страшным шрамом на лице. У него тоже была палка. Великаны чем-то неуловимо походили один на другого: косая сажень в плечах, вид свирепый и стойка одинаковая - упор на левую ногу, правое плечо вперед, длинный конец палки поднят на уровень головы противника.
        - Почекай же, бисов ты сын! - громко произнес Чернозуб. - Я це тоби ще сгадае… За друга мойго Кузьму!
        Конечно, татарин не понял ни слова, но выпад отразил умело. Две дубины столкнулись в воздухе с глухим звуком. Затем бойцы отскочили назад, обменялись грозными взглядами и снова бросились в схватку. Удары так и сыпались: сверху, слева, справа. Но ни один из них не достигал цели. Постепенно вырисовывалось полное равновесие сил. За спиной Чернозуба собрались пятеро его однополчан, Досифей и Николай, все - с палками в руках. Палками были вооружены и шестеро мужчин в северо-крымских полосатых кафтанах и островерхих войлочных шапках, что за спиной одноглазого ждали сигнала к общей драке.
        Таков был средневековый ритуал столкновений в поле, и мусульмане до сих пор придерживались его иногда. Сначала в поединке сходились богатыри, лишь после этого в дело вступали обычные воины. Случай и судьба решали, кто первым двинется в атаку, а кто будет отражать нападение, оставаясь на своей боевой позиции. Но грандиозной русско-татарской битвы на окраине Бахчи-сарая на сей раз не случилось. Пока богатыри махали дубинами, за ворота усадьбы вышли Анастасия и князь Мещерский - с одной стороны, и женщина, до глаз закутанная в темно-палевую накидку
«фериджи», - с другой стороны. Она спустилась на землю, открыв дверцу экипажа, запряженного парой каурых лошадей.
        - Рабие ханым! - узнала Анастасия этот экипаж, лошадей и суконную накидку сестры каймакама города Гёзлёве.
        Красавица ответила ей не сразу, потому что ее смутил мужской наряд русской путешественницы. Выйдя из конюшни, Анастасия успела накинуть на себя кирасирский кафтан и застегнуть на поясе портупею со шпагой. Зато одноглазый татарин узнал ее тотчас. Бросив палку, он подбежал к ней, чтобы отвесить почтительный восточный поклон: руки - ко лбу, руки - к сердцу, затем - в стороны. Сержант Чернозуб в полном смятении наблюдал за этим.
        - Мераба, джаным меним! - говорила татарка, дружески пожимая руку госпоже Аржановой способом «мусафаха», то есть по-мусульмански, обхватив ладонью один ее большой палец. - Напасынъ? Сени корьген бей олсун… [- Привет, душа моя! Как дела? Рада тебя видеть… (тюрк. - тат.)]
        Теперь Анастасии стало ясно, что имела в виду Рабие, передавая ей письмо с одноглазым слугой по имени Сеит-Мемет. Она собиралась к ней в гости, причем соблюдая все исконные обычаи крымско-татарского народа, а именно - с множеством подарков, с прислугой и охраной и как минимум на три дня. Так что ворота пришлось открыть и пропустить на двор экипаж сестры каймакама, грузовую мажару - узкую длинную четырехколесную телегу - и арбу на двух больших колесах с крытым коричневой кожей верхом. Последними завели своих верховых лошадей охранники - три бравых молодца, вооруженных кривыми турецкими саблями.
        Из мажары гости сначала вытащили пять связанных между собой и жалобно блеющих барашков, потом - несколько кулей, доверху наполненных овощами и фруктами, мешок муки и, наконец, - две бутыли внушительных размеров, в которых плескалась мутноватая бело-серая жидкость. Ею очень заинтересовались кирасиры, и Сеит-Мемет охотно удовлетворил их любопытство.
        Он откупорил бутыль, достал из своих широких шаровар кружку, наполнил ее и прежде всего предложил Чернозубу. Но сержант, наученный осторожности трехнедельным пребыванием на территории Крымского ханства, жестом показал татарину, что тот должен выпить первым. Одноглазый согласился и с удовольствием опрокинул кружку в рот. Солдаты внимательно наблюдали за ним.
        - Пек яхшы! - Сеит-Мемет похлопал себя по животу, показал на бутыль и назвал жидкость. - Буза!
        Вкус у этого хмельного восточного напитка, приготовляемого из перебродившего пшена, был сладковатый, приятный, легкий. Кружка, раз за разом наполняемая Сеит-Меметом до краев, обошла всех русских. Кирасиры, вытирая усы, улыбались. Буза по своему качеству напоминала десертное вино. «Пек яхшы! - повторяли они вслед за татарином и переводили на родной язык. - Очень хорошо!» Знакомство, начатое подобным способом, дальше пошло гораздо быстрее и веселей.
        Всемерно развитию отношений способствовал обед, ради которого два барашка расстались с жизнью, превратившись в сорок порций шашлыка. Кроме того, в тандыре - полусферической каменной печи с отверстием наверху - испекли так называемую тандырную самсу - объемные круглые, величиной с мужской кулак пирожки из пресного теста, начиненные мясом, луком и зеленью.
        Единственный, кто по-прежнему оставался недоволен внезапным появлением гостей, был князь Мещерский. Особенно ему не понравилось, когда Рабие отказалась быть с ним в одной компании, ведь по законам шариата мужчины и женщины не могут находиться за столом вместе. Он хотел протестовать, но Анастасия уговорила его проявить вежливость и исполнить желание приезжей из Гёзлёве, такое естественное для мусульманки.
        - Вы снова рискуете, а отвечать за вас мне! - сердито буркнул адъютант Светлейшего, покидая ее комнату…
        Красно-коричневые ровные кусочки мяса, нанизанные на палочки вместе с пластинами сладкого перца, лука и лимона, покоились на блюде и издавали восхитительный запах. Горячие пирожки «самса» белой горкой возвышались над тарелкой. Кувшин и две фарфоровые пиалы, наполненные напитком под названием «буза», стояли около нее. Анастасия подошла к столику «кьона», взяла пиалы и, протягивая одну гостье, весьма торжественно и строго сказала по-татарски:
        - Добро пожаловать в мой дом, Рабие!
        - Ты сердишься?
        - Нисколько.
        Только теперь жительница города Гёзлёве сняла свою накидку «фериджи» и полностью открыла лицо. Оно было таким же прекрасным, как и в день их первой встречи в турецкой бане. Ее неправдоподобно голубые, глубокие глаза следили за Анастасией, которая, оставаясь в кирасирском кафтане, медленно передвигалась по комнате и глоток за глотком осушала пиалу.
        - Хочу пожелать тебе здоровья и всяческого преуспеяния… - Рабие подняла пиалу вверх и потом залпом выпила бузу. - Позволь мне поздороваться с тобой так, как это подсказывают мои чувства…
        Она шагнула к русской путешественнице, положила руки ей на плечи и коснулась губами края ее губ, сначала осторожно, затем - более уверенно и страстно. Так Рабие прильнула к ней, словно тонкая былинка под порывом ветра к стволу дерева, крепкого, высокого, надежного.
        - Чего ты хочешь? - Анастасия слегка отстранилась, однако удержала красавицу за гибкую талию.
        - Мне нравится твоя одежда… - Усмехнувшись, татарка провела пальцами по оловянным пуговицам мундира, по жесткой лосиной портупее и взялась за рукоять шпаги. - Вижу, одежда у тебя мужская. Ты даже носишь меч…
        - Да. Я умею пользоваться им.
        - Ты занимаешься мужскими делами. Что хорошего ты нашла в мире мужчин - мерзком, грубом, грязном, бессердечном? Зачем он тебе?
        - Иногда это интересно.
        - Тогда расскажи мне о нем! - Сестра каймакама обеими руками схватила воротник кафтана и ловко спустила мундир с плеч русской путешественницы.
        - Будь по-твоему… - Анастасия бросила кафтан на диванчик-сет и повернулась к Рабие. - Однако по-татарски я говорю плохо. Да и мясо сейчас остынет, будет невкусным. Садись к столу, а там посмотрим…
        Мещерский ужасно злился на госпожу Аржанову потому, что она, согласившись обедать отдельно ото всех, поставила его в трудное положение. Во-первых, надо было следить, как внизу в большой кунацкой вместе пируют русские и татары. Во-вторых беспокоиться, чтобы сестра каймакама Абдул-бея не выкинула какой-нибудь номер и не покусилась бы на жизнь его подопечной за закрытыми дверями комнаты на верхнем этаже.
        По просьбе поручика Глафира, взяв поднос с разрезанными арбузами и дынями, поднялась наверх и без стука вошла к своей хозяйке. Ничего тревожного или опасного она там не обнаружила. Обе дамы сидели у столика на подушках, скрестив ноги по-турецки, и с аппетитом поедали шашлыки. При этом они весело болтали. Кувшин, полный бузы, который горничная оставила здесь перед обедом, был совершенно пуст.
        Глафира, взяв тарелку с пирожками «самса», поставила на ее место фруктовый десерт. Анастасия поймала взгляд горничной и приказала:
        - Немедленно! Одна нога здесь, другая там и так же обратно. Два высоких стакана. В первом - до половины водка. Во втором - до половины вода.
        - Все ясно, ваше высокоблагородие…
        Рабие долго не соглашалась отведать русского национального напитка. Она что-то слышала о его невероятной крепости. Анастасия демонстративно выпила воду из стакана. Прекрасная татарка хотела лишь пригубить, но Анастасия, взяв гостью за плечи, почти насильно влила ей в рот всю водку сразу. Рабие закашлялась, замахала руками, на глазах у нее выступили слезы, и она без сил откинулась с подушек на ковер. Анастасия склонилась над сестрой каймакама, нежно погладила ее по щеке и сказала, что вот теперь они - настоящие подруги. Рабие обвила ее шею руками и улыбнулась.
        Действие алкоголя не заставило себя ждать. Сначала гостья захотела петь, потом - танцевать, потом пожелала, чтобы русская путешественница ее приласкала, и стала раздеваться. Глафира вместе с Анастасией помогли ей и в одной батистовой рубашке до пят уложили на матрас, который развернули прямо у столика. Через несколько минут Рабие, укрытая одеялом из верблюжьей шерсти, погрузилась в беспробудный сон.
        Когда Анастасия спустилась вниз, на первый этаж, в большую кунацкую, взору ее представилась картина поистине эпическая. В комнате на ковре и подушках, разбросанных повсюду, широко разлеглись хозяева и гости, подданные великой царицы и вольные сыны степей, объятые сном. Особенно трогательно выглядели Cеит-Мемет и сержант Чернозуб, прикорнувшие на одной подушке в обнимку и под одним, очень коротким одеялом, из-под которого торчали их громадные ступни.
        Те две бутыли с бузой, что привезли татары, были пусты и лежали опрокинутыми набок возле дастархана - сервированного прямо на ковре, покрытом скатертью, угощения с пиалами, тарелками и блюдами. Неприкосновенный запас экспедиции госпожи Аржановой - восьмилитровый бочонок водки - находился тут же. Анастасия подошла к нему и открыла краник. Несколько капель русского национального напитка упало на дно ее кружки. Больше ничего не хранилось теперь в этой деревянной емкости.
        - Хорошо погуляли… - раздался у нее за спиной насмешливый голос князя Мещерского.
        Молодой офицер, одетый в кирасирскую желтую епанчу с пелериной, стоял на пороге и держал в руках фонарь. Он вернулся со двора, где с проверкой обходил конюшни, сараи, ворота и заборы. Время близилось к полночи. Во всей усадьбе бодрствовали только три человека: Анастасия, Глафира и князь Мещерский.
        Горничная поставила греться самовар и отправилась в кладовую. Там ей удалось найти маленький горшочек меда и связку бубликов. Пить чай с медом и бубликами, твердыми, как камень, они собирались на кухне.
        - Так что, по-вашему, это было? - спросил Анастасию Мещерский, окуная в чай для размягчения обломок бублика с маком.
        - Визит вежливости! - с вызовом ответила она.
        - Ладно, Анастасия Петровна, не злитесь. Лучше объясните мне все по порядку…
        Анастасии не хотелось признавать свою ошибку. Письмо, переданное ей в день первого покушения Сеит-Меметом, следовало показать полномочному представителю России при ханском дворе господину Константинову, чтобы перевести его правильно, от первой до последней строчки. Тогда бы она вовремя узнала, что оно написано не Рабие, которая ни читать, ни писать не умеет, а может по-арабски вывести только свое имя. Автор письма - каймакам Абдул-бей. Он воспользовался знакомством сестры с русской путешественницей, состоящей в дальнем родстве с губернатором Новороссийской и Азовской губерний, чтобы обратиться к Светлейшему князю Потемкину напрямую и приватно с какими-то важными предложениями. Что это за предложения, Рабие понятия не имела. Брат послал ее в Бахчи-сарай передать русским символический «бакшиш» и пригласить в Гёзлёве снова, коли в тот раз они столь поспешно покинули город и не повстречались с ним…
        - Она привезла какие-то подарки? - удивился Мещерский.
        - Да. В моей комнате находится коробка с серебряным кофейным сервизом на шесть персон. А для вас - десять фунтов турецкого табака и кальян с золотой насечкой.
        - Возвращаться сейчас в Гёзлёве… - Мещерский задумчиво помешивал ложкой в чашке с горячим чаем.
        - Но ведь фрегат придет в Балаклаву, - сказала Анастасия. - Это условлено давно. Предупредить мы никого не успеем.
        - Еще неделя здесь… - Князь посмотрел в окно, выходящее на темный двор усадьбы, забитый повозками гостей. - А надо ли?.. Что подсказывает вам женская интуиция, Анастасия Петровна?
        - Уезжать немедленно! - Она даже стукнула кулаком по столу…
        Во время последней аудиенции, данной им русской путешественнице в той же Кофейной комнате, Шахин-Гирей заметно волновался.
        Сначала он взял в руки чашечку с кофе, потом поставил ее снова на столик «кьона» и зашагал взад-вперед по ковру. Анастасия говорила стандартные вежливые фразы о том, как ей понравилась столица крымско-татарского государства, как дружелюбны люди, населяющие ее, как интересны достопримечательности. В конце своей речи она выразила благодарность Его Светлости за сердечный прием, оказанный ей во дворце.
        Хан остановился перед ней. Теперь он должен был говорить, но почему-то хранил молчание. Анастасия в удивлении подняла глаза на правителя. Может быть, она что-то сделала не так, нарушила дипломатический протокол?
        - Госпожа Аржанова, - весьма торжественно произнес Шахин-Гирей. - Я душевно рад, что вы не скучали здесь и нашли в нашей стране преданных друзей. Надеюсь, покинув ее пределы, вы не забудете наше восточное гостеприимство. Пусть напоминанием о нем станет мой маленький сувенир…
        Хан достал из-за широкого шелкового пояса оклеенную бархатом коробку, нажал на потайную пружинку, и Анастасия увидела драгоценности отличной работы, из золота, с крупными бриллиантами: два кольца, два браслета и пару сережек. «Маленький сувенир» стоил не менее тысячи российских рублей.
        - Oh, mon Dieu! - вырвалось у нее восклицание, потому что в минуты сильного волнения она всегда переходила на французский язык. Но затем Анастасия ваяла себя в руки. - Право, не знаю, Ваша Светлость, могу ли я принять от вас такой… как бы сказать… сувенир.
        - Почему?
        - Украшения слишком дорогие.
        - Украшения слишком дорогие? - Шахин-Гирей повторил ее фразу с вопросительной интонацией и продолжал с большим напором: - Но слишком мало друзей у моей несчастной родины в России! Потому я дарю вам эти вещи. Некогда они принадлежали моей старшей сестре. Это - личный дар, а вовсе не изъятие из нашей государственной казны, и так небогатой…
        - Ну хорошо. А что, собственно говоря, вы хотите?
        - Я хочу, чтобы вы передали Ее Величеству мое приватное письмо.
        - И все? - удивилась Анастасия.
        - Нет. Вы должны подробно расскать царице о том, что видели здесь.
        - Если Ее Величеству будет благоугодно выслушать меня, то я охотно выполню ваше пожелание.
        - Это должен быть рассказ заинтересованного человека. - Шахин-Гирей посмотрел ей прямо в глаза и выдержал паузу. - Сугубо положительный рассказ обо мне, успехах моей политики, верности моих беев и мурз всем договоренностям с русским правительством…
        Конечно, то была самая настоящая инструкция для агента, короткая, дельная, до конца продуманная. Анастасия выслушала ее, не задав ни единого вопроса. Запомнить основные тезисы не составляло для нее никакого труда. Однако правитель Крыма, по-видимому, сомневался в этом.
        - Вы все поняли? - спросил он с некоторым недоверием.
        - Да, Ваша Светлость.
        - Вы беретесь за поручение?
        Анастасия решила не спешить с ответом. Она отхлебнула из чашки остывший кофе, задумчиво посмотрела на цветные витражи на окнах Кофейной комнаты, потом - на красно-сине-желтый ковер под ногами у хана. Шахин-Гирей повернулся к двери и щелкнул пальцами.
        Спустя минуту появились слуги. Они внесли раскуренный кальян с двумя изумрудными чубуками, поднос со сладостями, фарфоровый чайник и пиалы. Поклонившись, один из слуг подал Анастасии чубук. Другой чубук взял хан и сел рядом с ней.
        Анастасия подозрительно покосилась на восточное приспособление для курения. Однажды в минуту откровенности Потемкин рассказал ей, каким табаком был начинен кальян в его «турецком кабинете», когда татарские послы находились там. Возможно, хан угадал ее мысли. Усмехнувшись в пышные усы, Шахин-Гирей первым сделал глубокую затяжку.
        - Когда вы уезжаете, Анастасия Петровна? - спросил он.
        - Послезавтра.
        - Очень хорошо. Отряд моих сайменов из двадцати пяти человек будет сопровождать вас по дороге к морю, как лицо, принадлежащее к ханской фамилии. Кроме того, я оплачу ваше пятидневное пребывание со слугами, охраной и всеми лошадьми на постоялом дворе монастыря Святого Климента в Инкермане.
        Анастасия медленно поднесла чубук к губам и задала вопрос, которого так ждал ее царственный собеседник:
        - Где письмо, ваша светлость?..


        Не очень-то поспешая, с большим привалом на середине пути для изготовления обеда и послеобеденного отдыха, Анастасия со своими людьми прибыла в Инкерман в начале седьмого часа вечера 20 октября 1780 года. Город с крепостью на скале сперва открылся им с горного перевала. Спустившись в долину реки Черной, они рассмотрели его более внимательно. Улицы с домами из белого камня шли вдоль оконечности Каламитского залива и упирались в отвесные, круто вздымавшиеся вверх уступы из серого камня. Крепость находилась в отличном состоянии: толстые стены высотой до четырех сажен [Более 8 метров.] , пять боевых башен, ров, высеченный в скале, с переброшенным через него деревянным мостом. Однако в бойницах не имелось пушек, да и гарнизон, судя по всему, отсутствовал.
        Дорога, обсаженная тополями, привела к монастырю Святого Климента. Над капитальной стеной поднимался купол христианского храма с крестом на высоком шпиле. За ним на серой скале четко различались кельи, весьма искусно вырубленные в камне. Два послушника в коричневых рясах уже запирали ворота на ночь. Узнав, что перед ними - русская путешественница, они пропустили ее экипаж, повозки и конную охрану на широкий монастырский двор.
        Бесспорно, монастырь Святого Климента знавал лучшие времена. Он возник где-то в VIII-XI веках, когда у Каламитского залива стоял процветающий город-порт Каламита, основанный жителями княжества Феодоро. Корабли из Греции, Италии, Византии доставляли сюда много разных товаров. Каламитские купцы богатели, увозя их дальше в глубь континента, на север и на восток. Они много жертвовали монастырю. Он рос и расширялся. К ХII столетию тут было уже восемь наземных и пещерных церквей, соединяющихся между собой подземными коридорами, а также около двухсот других помещений и сооружений. Согласно легенде, первый пещерный храм вырубил в скале собственными руками святой Климент, римский епископ, сосланный в Каламиту императором Траяном за проповедь христианства.
        В 1434 году город, крепость и монастырь подверглись нападению генуэзцев. Крепость они взяли штурмом, город сожгли, монастырь разграбили. В 1475 году здесь появились новые завоеватели - турки. Каламиту они переименовали в Инкерман, крепость реконструировали и поселили в ней свой гарнизон, монастырь оставили в целости и сохранности, но обложили огромным налогом. Русский путешественник, посетивший Инкерман в начале XVIII века, писал, что в городе живут татары, греки и армяне, гавань хорошо обустроена и принимает купеческие суда с большой осадкой.
        Теперь торговлю здесь вели не феодориты, а греки и армяне. Она по-прежнему была очень прибыльной. Крымские христиане поддерживали монастырь щедрыми дарами. Слава о святости монахов распространилась по всему Причерноморью. Поток паломников не ослабевал, и это приносило обители солидные доходы.
        Первая русско-турецкая война сначала вызвала застой в торговле. Но затем все наладилось. Греческие и армянские суда получили защиту российской Черноморской эскадры. В 1774 году, выполняя условия мирного договора с Россией, турки покинули крепость, и налог с монастыря был снят. С крымскими же ханами монахи сумели поладить и без крупных денежных потерь.
        Казалось, золотому веку благоденствия не будет конца. Однако год назад все изменилось. Крымские христиане переселились в Россию. Монастырские церкви лишились прихожан, казна - регулярных поступлений, община - своего главы игумена Феофилакта, пользовавшегося непререкаемым авторитетом у паствы, а также более половины монахов и послушников, которые отправились вместе с игуменом на берега русского Азовского моря. Теперь монастырь Святого Климента постепенно приходил в запустение.
        Эту печальную повесть рассказывал Анастасии отец Гермоген, настоятель одной из монастырских церквей. Крымский армянин по происхождению, он получил образование в духовной семинарии в Иерусалиме и неплохо знал церковно-славянский язык. Потому Анастасия понимала его без особых затруднений. Поднимаясь вслед за священником по широкой лестнице, вырубленной в скале, она с удивлением разглядывала стены и свод уходящего вверх туннеля. Очевидно, все дело было в необычной горной породе. Мелкозернистый белый известняк, не похожий ни на один природный материал и названный «инкерманским камнем», был мягким, но в то же время очень плотным. Такие его качества позволили людям создать в глубине горного массива целый город с коридорами, обширными залами, монашескими кельями, лестницами, террасами и гротами, где между камней пробивались чистейшие прозрачные источники.
        Отец Гермоген остановился на площадке второго яруса Монастырской скалы и, чтобы осветить ее, поднял фонарь над головой. Два коридора шли от площадки влево и вправо. Прямо перед ними находилась еще одна лестница, узкая и крутая. Анастасия прислушалась. Где-то в стороне звенела вода, падая с высоты в бассейн. Еще в глубокой, таинственной тишине пещеры ей почудились легкое посвистывание ветра и голоса неведомых птиц.
        - Пустота, - вздохнул отец Гермоген и поставил ногу на первую ступеньку крутой лестницы. - А ведь раньше здесь жили наши иеромонахи. Они молились день и ночь. Дух святости витал повсюду…
        - Им было позволено жить рядом с храмом? - Анастасия осторожно взбиралась по лестнице за священником.
        - Да. Своими деяниями во славу Господа они снискали эту честь… - Он уже стоял у врат древнейшего здесь храма Святого Климента и поворачивал ключ в замке.
        - Неужели монастырь не возродится?
        - Сие одному Богу известно.
        - А вы как думаете?
        - Я думаю, что если русские придут сюда снова, то они спасут многовековую христианскую святыню от верной гибели…
        - Значит, вы знакомы с русскими?
        Отец Гермоген в это время с усилием нажимал на створки двери и, как показалось Анастасии, не расслышал ее последнего вопроса. Затем она забыла о нем, потому что из темноты штольни увидела просторный, сияющий зал с шестью колоннами. Храм был наполнен светом, льющимся из окон, расположенных в одной его стене, блистал золотом иконостаса, притягивал взгляд яркими, сочными красками превосходных настенных росписей. Все детали старинного и богатого убранства церкви Святого Климента выступали в солнечных лучах совершенно отчетливо.
        Несколько раз перекрестившись, Анастасия благоговейно ступила через порог. Священник уже ходил по залу, зажигал свечи и расставлял их перед иконами. Она приблизилась к алтарю. Главной иконой в храме служил портрет самого святого, изображенного во весь рост, в епископской мантии. Правой рукой он, однако, указывал на инструменты у своих ног, похожие на кирку, долото, молоток и лопату.
        - Вы спрашивали о русских… - Отец Гермоген открывал одно за другим окна в металлических рамах. - Конечно, я знал их. Этот храм в июле прошлого года посетил генерал Суворов. Его сопровождали офицеры. Они сделали большой взнос на обновление церкви… Вон там, за узкой бухтой, стояли батареи. Русские возвели укрепления за десять дней. После этого турецкие фрегаты Хаджи-Мехмет-аги ушли прочь из Ахтиарской гавани…
        Анастасия шагнула к открытому окну. Дивный вид открывался отсюда. Перед ней как на ладони лежали город Инкерман, гладь Каламитского залива, дальние бухты и берега с небольшими холмами, поросшими кое-где лесом. Огромное темно-синее море расстилалось до горизонта и как будто играло и искрилось в лучах утреннего солнца.
        - Я слышала, что руины какого-то древнегреческого города Херсонеса есть тут, - сказала Анастасия.
        - Это довольно далеко от Инкермана, - ответил священник. - Лучше всего отправиться туда морем, на парусной фелюге. Вы сможете нанять ее на целый день за тридцать или самое большее - за сорок акче, - здесь, в порту…
        По просьбе Анастасии отец Гермоген отслужил в храме молебен. Став на колени перед иконой, она горячо молилась. Она просила у святого помощи в путешествии к Херсонесу и поиске камей. Завершая службу, священник пропел «за упокой» подполковнику Андрею Аржанову, за веру, царицу и отечество живот свой положившему, и провозгласил «за здравие» рабу Божьему Григорию Потемкину, генерал-аншефу и губернатору. Больше никого не хотела Анастасия вспоминать в этой необычной церкви…
        Совершив путешествие на паруснике «Евангелист Матфей» со шкипером Хитровым, она получила некоторое представление о морских судах и морской службе. Но произведение рук человеческих под названием «фелюга» ей совсем не понравилось. В сущности, это была только большая лодка, шириной чуть более двух аршин [Примерно 1,5 метра.] , длиной около трех саженей [Примерно 6,6 метра.] и очень неустойчивая. Правда, она имела две мачты: первую - с косым парусом, вторую - с прямым - и некое подобие каюты между ними. Фелюга могла передвигаться и с помощью весел, для чего на низких ее бортах стояли уключины.
        Однако представлялось абсолютно невозможным расположиться на этом, с позволения сказать, судне в городском платье, даже самого простого покроя, в шляпке с вуалью и с кружевным зонтиком на длинной ручке, который Анастасия так любила. Князь Мещерский долго иронизировал по этому поводу. Вероятно, он думал, что теперь она откажется от своей безумной затеи с поиском каких-то древнегреческих камей в месте, никому не известном. Но Анастасия приказала поручику заплатить за аренду судна и договориться об отплытии из Инкермана в Херсонес завтра утром.
        Хозяин фелюги, крымский грек Петрас Вардинас с любопытством наблюдал за чужестранцами, но так и не понял, кто нанял его: молодая красивая дама в салатовом платье с мантильей или очень похожий на нее юноша-офицер в форменном кафтане, треуголке и со шпагой на боку. Именно этот человек явился ранним утром на пристань в сопровождении одного солдата богатырского вида и другого офицера возрастом гораздо старше. Он все время пытался оказать юноше разные услуги: то пропускал его вперед, то подавал руку, помогая перейти с пристани на лодку, то галантно кланялся, рассказывая о чем-то.
        Петрас со своим помощником, налегая на весла, вывели фелюгу на середину залива, затем споро поставили оба паруса. К счастью, ветер был попутный. Накренившись на левый борт, лодка быстро двинулась курсом на юго-запад. Анастасия заняла место у передней мачты. Князь Мещерский и сержант Чернозуб остались на корме. Они уселись на деревянную скамью рядом с хозяином фелюги, правившим рулем. Мешая русские, украинские, греческие и татарские слова, мужчины пытались разговаривать.
        Своим острым, высоко поднятым носом лодка легко рассекала волны. Морские брызги летели Анастасии в лицо, падали на воротник и рукава мундира. Она не обращала на это внимания и жадно вглядывалась в пустынные, дикие берега. Ей хотелось первой увидеть древний город. Иногда Анастасия опускала руку во внутренний карман кафтана, тот, который напротив сердца, и касалась пальцами своего талисмана. Она верила, что богиня Афина-воительница обязательно подскажет ей место, где находится Херсонес, и приведет на пристань, куда тысячу лет назад прибыл корабль, доставивший херсонеситам коллекцию камей.
        Впрочем, узнать Херсонес с моря оказалось нетрудно. Между двумя небольшими бухтами
[Современные Карантинная и Песочная.] на буро-желтой, заросшей ковылем земле возвышались некогда могучие, а теперь полуразрушенные стены и башни из прямоугольных тесаных камней. Руины одной из таких башен лежали прямо у воды, и волны омывали обломки, постепенно разбивая их, стачивая и превращая в россыпи круглой гальки.
        Анастасия обернулась к греку, указывая на разбитые крепостные сооружения. Он кивнул и направил фелюгу к берегу, но повел ее дальше. Так они очутились внутри бывшей крепости, которая стояла на берегу, как подкова, выпуклой стороной обращенная в глубь полуострова. Развалины огораживали значительный кусок земли, и там тоже находилась бухточка - полуовальная, маленькая и уютная. Анастасия увидела каменный причал. Моряки убрали паруса, на веслах подвели к нему лодку, набросили канаты на ржавые кнехты и пришвартовались.
        Не без волнения шагнула Анастасия на истертые камни античного причала. Раньше она думала, что увидит настоящий город, только покинутый людьми. Но города уже не существовало. Были отдельные руины, подобно белым островкам поднимавшиеся над буро-желтой почвой. Рельеф ее имел вид, весьма странный. Небольшие ровные пространства переходили в такие же небольшие возвышения, которые в свою очередь, обрывались вниз и образовывали широкие канавы, ямы, рытвины, овражки. Кое-где над ними росли фисташковые и масличные деревья, кусты можжевельника.
        Лучше всего сохранились остатки крепостных стен, царского дворца в центре города и большого храма, что стоял довольно далеко от бухточки, на пологой скале, уходившей в море. Князь Мещерский и сержант Чернозуб сразу направились к крепостным стенам, и Анастасия пошла за ними, испытывая чувство смутной тревоги.
        Кирасирам, знавшим толк в фортификации, крепость понравилась. Они долго рассматривали башенные ворота с мраморным порогом и углублениями для двустворчатой двери. Внутри ворот были видны вертикальные пазы, по которым из башни опускали и поднимали обитую железом деревянную решетку - «катаракту», - прикрывавшую вход снаружи.
        От ворот они спустились в «перибол» - внутреннее пространство между передовой и основной крепостными стенами. Его обычно строили в наиболее уязвимых участках крепости. Здесь поручик и сержант стучали кулаками по камням, пробуя их на прочность, мерили шагами ширину прохода, рассуждали о глазомере древних военных инженеров, хорошо рассчитавших план «перибола».
        Анастасия тоже касалась ладонями выщербленных камней, ходила взад-вперед внутри укрепления и оглядывалась в тоске. Неведомая сила гнала ее прочь отсюда. Ей казалось, что еще минута, и она взбежит вверх прямо по отвесной стене, лишь бы вырваться из глухого каменного мешка.
        Наконец, кирасиры нашли разлом в большой круглой башне, далеко отстоявшей от ворот. Через него они вновь попали на территорию Херсонеса. Теперь путешественники решили осмотреть руины царского дворца и по узкой тропинке, петлявшей между возвышенностями, канавами и ямами, двинулись к этому внушительному сооружению. Спотыкаясь об обломки кирпичей, черепицы, каких-то глиняных труб, торчавших из земли, Анастасия побрела за ними.
        Дворец, конечно, не имел крыши. Его стены стояли разрушенными почти до оконных проемов. Когда-то жилище царей окружала величественная колоннада, сейчас от нее остался лишь постамент. Две разбитые мраморные колонны ионийского архитектурного ордера лежали около него, но остальные - верно, штук тридцать или более того - отсутствовали. Кто-то уже ограбил Херсонес, не убоявшись старых его богов, доблестных героев и грозных правителей, умолкших навсегда.
        Мещерский, Чернозуб и Анастасия миновали ворота и поднялись по лестнице к парадному входу. Внутри дворца еще хорошо сохранились стены, образовывавшие коридоры, валы, комнаты. Но буро-желтая земля уже добралась и сюда. Толстый слой ее, местами заросший травой, расползался все дальше по мраморным плитам пола. Переходя из одного помещения в другое, они наткнулись на маленький квадратный зал, где пол был не каменным, а мозаичным, слегка углубленным в фундамент. Картина, искусно выложенная разноцветной морской галькой, представилась им.
        Анастасия нисколько не удивилась, увидев в центре ее Афину-воительницу в том же шлеме, с копьем и щитом в руках. Богиня, подняв копье, как бы разделяла композицию на две части. В одной ее стороне находились мужчины в воинских доспехах, в другой - женщины, собравшиеся возле чаши, на которой сидел голубь. Женщины раздевались, и художник очень достоверно изобразил их прелестные формы. Это произведение так заинтересовало кирасир, что они сошли на мозаичный пол и принялись убирать на нем мусор, чтобы рассмотреть картину во всех подробностях.
        Тут словно порыв ветра пронесся по залу. Анастасии даже пришлось придержать треуголку рукой. Терпкий запах моря стал особенно явственным, и она пошла куда глаза глядят. Сначала это был длинный коридор, потом - дверной проем, потом - тропинка через фисташковую рощу, потом - стена храма, в которой она нашла широкую щель. Десять шагов в полутьме, и шаткая плита на полу качнулась у нее под ногами. Анастасия провалилась в узкий лаз и вместе с камнями и песком заскользила куда-то вниз. Яркий свет ударил в глаза. Теперь она стояла у самого моря, под скалой, на которой высились руины храма.
        Первый, кого она увидела, был мальчик лет десяти, одетый в рубашку, черную короткую куртку и широкие штаны, заправленные в полусапоги. На голове у него красовалась феска. В руках он держал длинное удилище. Мальчик ловил рыбу с огромного плоского валуна, частью вросшего в гальку на берегу, частью погруженного в воду.
        - Селям алейкум! - сказал отрок, в безмерном удивлении разглядывая Анастасию.
        - Алейкум селям… - ответила она, понемногу приходя в себя.
        - Насылсынъ, яхшисынъмы?
        - Аллагьа шукюр. Зарары ёкь. - Анастасия подняла с земли свою треуголку. - Адынъ не балам? [- Здравствуйте!]
        - Искандер, - важно представился юный рыбак, снова посмотрел на нее и добавил: - То есть Александр.
        - Очень хорошо… - Она потерла рукой лоб. - Да ты никак русский?!
        - Это мой отец русский. - Искандер-Александр довольно сносно объяснялся на ее родном языке. - Только он давно побасурманился… Моя мать - полутатарка-полурусская, моя бабушка - русская, мой дедушка - татарин.
        - Здорово здесь все перемешалось, - сказала Анастасия. - А древних греков у тебя в родне нет?
        - Нет. Греки живут в Инкермане. На той стороне бухты, в Ахтиаре живут татары. Мы - тут, в Херсонесе. Они нас называют… как это… полукровки.
        - Чем занимается твой отец?
        - Он - рыбак. У него - две лодки. Большие, парусные.
        - Ты помогаешь ему? - Она кивнула на деревянную бадейку возле ног мальчика, в которой плескалась пойманная рыба.
        - Нет. Это - для сегодняшнего обеда… - Искандер-Александр увидел, что поплавок ушел под воду, умело подсек леску и выташил среднего размера матово-серебристую рыбу, отчаянно извивавшуюся на крючке. Бросив ее в бадейку, он взял коробку с червями и снова снарядил удочку.
        - Хорошо ловится? - спросила Анастасия, желая во что бы то ни стало продолжить разговор.
        - По осени идет кефаль. А на камбалу отец ставит сети… Вон там, у мыса. Одна камбала шириной в две ладони - пол-акче в Ахтиаре. Разбирают с ходу…
        Такое ненавязчивое упоминание о деньгах навело ее на мысль о следующих действиях. Она извлекла из кармана кошелек, открыла его. Мальчик неотрывно наблюдал за этим. Анастасия вынула золотой турецкий флори, подбросила его на ладони и ловко поймала.
        - Вы собираетесь покупать рыбу? - спросил Искандер-Александр.
        - Рыба уже на земле. А мне хочется узнать о том, что пока находится в море. Ясное дело, ты умеешь плавать. Но можешь ли доставать до дна?
        - Нет ничего проще, - сказал мальчик. - Летом я всегда ныряю прямо с причала. Для этого надо взять в руки груз. Хотя бы какой-нибудь камень. Тогда я достаю до дна, где лежит разломанный корабль…
        Вдруг беседа прервалась. Сержант Чернозуб, обхватив левой рукой мраморную колонну с продольной трещиной, опасно свесился из развалин храма, осмотрел морскую гладь, но не удосужился бросить взгляд чуть пониже. Затем он приложил правую руку ко рту на манер рупора и дико заорал:
        - Ваш-выско-бродь!.. Ваш-выско-бродь! Та де ж вы е? Отзовитесь. Уси вас шукають…
        - Я здесь! - Анастасия шагнула из-под скалы прямо в воду.
        - А шо вы тут робите? - Кирасир, заметив ее, свесился сильнее. - А це хто буде?
        - Спускайтесь, сержант! - приказала Анастасия.
        Увидев кирасира перед собой, Искандер-Александр просто онемел. Огромный рост Чернозуба, его мощные плечи и притом круглая, невероятно добродушная физиономия с черными, нафабренными усами, как пики, торчащими вверх, серебряная медаль на голубой ленте за битву при Кагуле, продетая в петлицу мундира, длинный палаш с массивной стальной гардой, но самое главное - большой пистолет в кобуре, пристегнутой на портупее справа, - все это полностью поглотило его внимание.
        Никаких ухищрений не понадобилось русским путешественникам, чтобы попасть в дом юного рыбака, мальчик, взяв Чернозуба за руку, сам привел их туда. Нельзя сказать, что это появление обрадовало его мать, кареглазую Фариду, находившуюся на восьмом месяце беременности. Особенно настороженно она отнеслась к Анастасии, потому как сразу распознала в ней женщину. Но делать было нечего.
        Долг восточного гостеприимства требовал оказать пришельцам максимум внимания.
        Позже появился хозяин - человек лет сорока пяти, сутулый, но еще крепкий, с тронутыми сединой бородой и усами и по имени Касым. Однако очень скоро выяснилось, что когда-то его звали Кирилл Никонов, он - из обер-офицерских детей Черниговской губернии, служил прапорщиком в драгунском полку и попал в плен к крымским татарам около двадцати лет назад.
        Хотя беседа протекала за столиком «кьона», где стоял большой круглый поднос с жареной султанкой, лепешками «пита», овощами и зеленью, а участники беседы расположились на подушках на полу, по-турецки скрестив ноги, все-таки она походила на обычные русские посиделки. Бывший драгун выставил штоф водки. Затем путешественники выслушали его пространный рассказ о превращении в мусульманина.
        В этом рассказе был и невольничий рынок у восточных ворот города Гёзлёве, куда Никонова доставили скованным одной цепью с девятью другими его однополчанами. Был и турецкий капитан, покупавший рабов на галеры. Вот тут им крупно повезло: турку они почему-то не приглянулись. Взял их татарин - имам из соборной мечети в селении Дуван-кой для работы в саду и на винограднике.
        Мать Никонова, престарелая вдова, которой он прежде отсылал часть своего жалованья, не смогла собрать денег на выкуп. Потому Никонов оттрубил в невольниках семь полных лет. Но работал хорошо, понемногу изучал татарский язык, а климат и природные условия Крыма ему в конце концов понравились. Хозяин сказал: хочешь свободы - принимай ислам. Никонов подумал-подумал и… согласился.
        Он «побасурманился», как говорили об этом ритуале его земляки, еще раньше осевшие на полуострове. Хозяин перевел его в приказчики, так как Никонов знал арифметику, а теперь освоил и арабскую грамоту. Он заработал денег, заплатил калым за невесту и взял дочь рыбака из Ахтиара, чья мать была из русских полонянок. Тесть принял его в долю, отдал одну из своих лодок, обучил ремеслу. Потом перебрались в Херсонес, где земля и дома - дешевле. У него растет сын и две дочери, один ребенок умер во младенчестве, но жена опять на сносях и, даст Бог, родится новый, более здоровый наследник…
        Слушая эту весьма эмоциональную исповедь Анастасия отметила про себя, что вероотступник Кирилл Никонов ловко обошел молчанием два момента. Во-первых, он мог вернуться в Россию еще летом 1771 года, когда наша армия под командованием генерала князя Долгорукова вторглась на территорию ханства. Более пяти тысяч русских и украинцев, угнанных татарами в рабство, получили тогда свободу. Некоторые из них вновь поступили на военную службу. Но большая часть отправилась по домам. Во-вторых, совсем недавно, в 1778 году, уже в самом Инкермане и Ахтиаре находились батальоны генерала Суворова. Если бы Никонов хотел, то он мог прямо здесь присоединиться к соотечественникам и уйти из Крыма вместе с ними. Однако так он не поступил.
        - Кирил, скажите откровенно, вы приняли ислам по жестокому принуждению или совершенно добровольно? - спросила она.
        - Поверьте, выбора у меня не было. - Он печально посмотрел на госпожу Аржанову.
        - А как вообще вы относитесь к России?
        - Это - моя родина.
        - Значит, все эти годы вы помнили о ней.
        - Как видите. В моем доме говорят на двух языках, на русском и на татарском.
        - О возвращении не думаете?
        - Теперь в нем нет смысла, - покачал головой бывший прапорщик драгунского полка. - Получилось, что жизнь свою я прожил здесь…
        - И прекрасно изучили их язык, - продолжала Анастасия. - Переняли нравы и обычаи. Вас от коренного крымчанина не отличишь…
        - Я горжусь этим! - вскинул голову Никонов.
        - А если Россия вспомнит о вас и попросит помощи? - мягко заговорила Анастасия. - Ведь вы, как офицер, когда-то давали присягу своему государю, не так ли?
        - Давал, - подтведил Никогов. - Ее императорскому величеству Елисавете Петровне, дочери славного Петра Великого.
        - Немало изменилось с той поры, - философски заметила Анастасия. - Еще недавно казалось, будто власть османов над здешними землями и морями будет длиться вечно, а она кончилась. Мусульманский полумесяц повсеместно уступает православному кресту…
        Бывший прапорщик бросил на нее цепкий, хитрый взгляд:
        - Это уж точно. Иначе бы мы с вами за столом здесь не сидели и так мило беседы бы не вели…
        Довольно долго они убеждали Никонова, что никаких репрессий по отношению к вероотступникам в Крыму государыня Екатерина II применять не будет, обращать их вновь в лоно матери нашей православной церкви - тоже. Пусть живут, как жили. Великая царица признает выбор тех, кто был подданным ее, но в силу жестоких обстоятельств, чтоб сохранить жизнь, переменил веру. Не религиозные обычаи важны ей, но приверженность к Отечеству, готовность искупить невольную ошибку добрыми деяниями.
        - Прямо сейчас? - спросил осторожный Никонов.
        - Конечно, нет! - засмеялась Анастасия. - Но, думаю, мы с вами еще увидимся…
        Трудный разговор прервал Искандер-Александр. По татарскому обычаю он принес гостям раскуренный кальян, сладости, фрукты и чай. Хозяин дома разлил в пиалы остатки водки, и они выпили за процветание рыбного промысла Касыма из Ахтиара, за благополучное разрешение от бремени его жены Фариды, за хорошую погоду на море и за русский фрегат, что должен прийти в Балаклаву.
        А древнегреческие камеи, числом три, которые в доме рыбака называли «морскими камнями» и которыми играла его младшая дочь Мадина, Никонов подарил вдове подполковника Аржанова на память.
        Еще одну камею, наверное, самую красивую - из двухслойного темного оникса, с бежевого цвета фигурами сатира и обнаженной нимфы, лежащей под деревом, - Анастасия купила у маленького ныряльщика за два золотых флори, когда Искандер-Александр пошел провожать путешественников к причалу.



        Глава шестнадцатая
        ДОРОГА ДОМОЙ

        Если бы мать хоть один раз ласково погладила Лейлу по голове или поцеловала, то она считала бы, что ее детство и отрочество прошли счастливо. Но этого не случилось. Вместо матери с ней была только Асана.
        Всю свою любовь и нежность прекрасная Сафие отдала пяти сыновьям. Они появлялись на свет один за другим, росли сильными и здоровыми, радовали родителей успехами. Шестая беременность протекала тяжело, и роды были трудными. Родилась девочка - маленькая, слабая, походившая сначала на гадкого утенка. В два года Лейла заболела желтухой. В семье сразу смирились с потерей: Аллах дал, Аллах взял. Но плохо они поняли Его намерения. Всевышний уже держал руку над головой кудрявой, черноволосой, необыкновенно улыбчивой и веселой девочки. Лейла выжила. Выходила ее Асана, двадцатитрехлетняя служанка из Антальи, взятая в дом по просьбе дальних родственников.
        Потом Асана так и не вышла замуж. Она пожелала остаться навсегда со своей обожаемой госпожой. Без малейших колебаний она поехала с Лейлой из Румелии в эту страшную провинциальную глушь - город Бахчи-сарай. Хан тотчас дал третьей жене новых служанок - молодых, ловких, работящих. Но одна сорокалетняя Асана имела право переступать порог ее гостиной без разрешения и оставаться там столько, сколько захочет. Лишь с Асаной Лейла всегда говорила откровенно, лишь к ее советам прислушивалась.
        Как и в Румелии, утро для Лейлы начиналось со звуков шаркающей походки верной служанки. Она открывала глаза и видела приземистую фигуру, чуть переваливающуюся на коротких ногах. У Асаны опухали колени и болели суставы. Но это не мешало ей усердно трудиться. Она помогала Лейле одеться, умыться, расчесывала ее чудные волосы. Затем разжигала очаг и варила кофе. После этого садилась на ковер возле своей повелительницы и рассказывала ей те новости, что услышала сегодня на кухне, куда ходила за лепешками; у фонтана, где набирала воду; в кладовой истопника, который выдавал ей дрова для очага.
        Жены крымского хана получали от него денежное содержание, согласно своему статусу (Лейла - меньше, чем Мариам и Хатидже, - 300 акче в день), и распоряжались им по собственному усмотрению.
        Таким образом, пребывая во дворце, каждая из них как бы жила и своим домом. Ведение этого домашнего хозяйства Лейла тоже доверила Асане. Раз в неделю с ней, с младшим евнухом Али и небольшой охраной она ездила на базар и посещала там лавки. Покупки могли быть разными: украшения, ткани, материалы для рукоделия, сладости, деликатесы. Иногда продавцы, точнее, продавщицы, сами являлись с каким-нибудь особым товаром в гарем, и тогда на половине третьей жены их встречала именно Асана.
        Потому Лейла не удивилась, когда верная служанка привела к ней высокую полную женщину, закутанную в хиджаб, с большой корзиной в руках, где лежали отрезы парчи и шелка. Женщина почему-то не захотела снять чадру, говорила тихим, глухим голосом. Ее ткани Лейле не понравились. Но торговка достала со дна корзины письмо. Лейла развернула его и узнала почерк матери.
        Сафие писала о семейных новостях. Старший брат Лейлы двадцативосьмилетний Али уже командовал конным полком спаги, а его первая жена недавно благополучно разрешилась от бремени двойней. Второй брат, Назым, вместе с отцом отправлялся с дипломатической миссией в Персию. Третий брат, Эмин, только что получил хорошую должность при дворе султана. Все были здоровы, счастливы и довольны жизнью. Сафие просила Лейлу выслушать подательницу сего письма, достопочтенную госпожу Фатиму, отнестись к ней с полным доверием и по возможности исполнить ее маленькую просьбу. Она заканчивала послание нежными словами о том, что очень скучает по дочери, любит ее и целует.
        Лейла спрятала письмо в карман своей бархатной курточки и спросила гостью, давно ли она приехала из Стамбула. Госпожа Фатима принялась рассказывать о трехдневном путешествии на большом купеческом корабле от берегов Босфора до берегов Крыма. Сама Лейла тоже прибыла на полуостров на корабле, и этот рассказ показался ей вполне достоверным.
        - Моя матушка пишет о какой-то просьбе… - Третья жена наконец остановила рассказчицу.
        - О, это все торговые дела! - Фатима развела руками. - Я привезла в Крым много хороших и дорогих товаров. Но я не знаю, кому предложить их. Здесь у меня пока нет клиентуры. Местные знатные дамы уже имеют своих поставщиков. Попасть к ним трудно… Вот если только какие-нибудь богатые иностранки. Я слышала, русская госпожа по имени Анастасия ищет уникальные предметы с Востока…
        - Да. - Лейла кивнула. - Но три дня назад она уехала из Бахчи-сарая в Инкерман.
        - Какое удивительное совпадение! - воскликнула Фатима. - Я ведь оставила весь склад в караван-сарае в деревне Джамчи, на дороге между Инкерманом и Балаклавой, но ближе к Инкерману. Это так удобно… Может быть, ваша светлость напишет госпоже Анастасии письмо? Мы могли бы увидеть ее там…
        Лейла подошла к столику «кьона», на котором лежали ее письменные принадлежности: бумага, круглая чернильница с крышкой, пучок гусиных перьев и коробка с мельчайшим речным песком, чтобы присыпать им написанное и так высушивать его. Она обмакнула перо в чернильницу и быстро начертала на плотном шероховатом листе «рисовой» бумаги: «Ma chere amie…» [«Мой дорогой друг…» (фр.)] , но потом остановилась, размышляя, как в нескольких фразах изложить суть дела.
        Вдруг что-то заставило ее оглянуться. Гостья стояла за спиной третьей жены и пыталась через плечо рассмотреть письмо. Этот напряженный, слишком пристальный взгляд не понравился юной художнице. Она бросила гусиное перо на стол.
        - Ничего писать не буду.
        - Вы не хотите порадовать подругу?
        - Она мне не подруга.
        - Какая-нибудь вещица на память, - вкрадчиво продолжала Фатима. - Скорее игрушка, чем драгоценность. Не все в нашем мире измеряется деньгами. Есть чувства, мечты, добрые пожелания. В далекой северной стране она напомнит ее сердцу о путешествии, столь примечательном…
        - Во-первых, мой господин должен разрешить это…
        - Конечно. Он одобрит ваш поступок.
        - Откуда вы знаете?
        - Всем известно, что светлейший хан был расположен к русской, - усмехнулась гостья.
        - Глупости! - Теперь Лейла рассердилась по-настояще-му. - Я не понимаю, о чем вы говорите… И вообще ваш товар мне не подходит. Его цена не соответствует качеству. Асана, проводи госпожу из Стамбула до ворот!
        - Очень жаль, ваша светлость… - Из-под платка на Лейлу зло блеснули темные глаза. - Ваш отец Нуреддин-эфенди и ваша мать Сафие ханым весьма сердечно принимали меня в Румелии. Ваше решение их очень и очень огорчит.
        - Не вам о том судить! - Лейла топнула ногой.
        - Слушаю и повинуюсь, ваша светлость… - Как бы спохватившись, Фатима низко склонилась перед третьей женой крымского правителя и приложила руку к груди. - Не смею больше досаждать вам своим присутствием. Мне осталось вручить подарок от ваших родителей…
        Она извлекла из корзины альбом в красном кожаном переплете, положила его к ногам Лейлы и так, согнувшись и отвешивая поклоны, попятилась к двери. Лейла дождалась, пока шаги торговки и сопровождавшей ее Асаны стихнут в коридоре, и взяла подарок в руки. «Les curiosites de Paris» - «Достопримечательности Парижа» - было вытеснено золотом на обложке. Внутри находились прекрасные раскрашенные гравюры, изображавшие памятники, здания и улицы французской столицы…
        Асана знала, каким непостоянным характером обладает Лейла. Ей чаще других приходилось испытывать на себе вспышки ее бешеного нрава. Негодование у Лейлы выплескивалось быстро и бурно. Но потом всегда наступало время сосредоточенных раздумий. Так слово «нет», сказанное в необузданном порыве, на самом деле иной раз означало «да». Следовало лишь запастись терпением и в каждой ситуации правильно подбирать ключик к ее заколдованному сердцу.
        Служанке не нравилась дружба Лейлы с Анастасией. Та приехала из страны неверных, и этим для Асаны было сказано все. Но Фатима передала ей от младшей сестры Зулейки, проживающей в Стамбуле, подарок - мешочек с серебряными пиастрами - и попросила помочь. Зачем-то ей понадобилось письмо для русской. Асана привела ее к третьей жене. Однако разговор принял оборот, ими совсем не предвиденный. Тем не менее Асана не сомневалась, что Лейла такое письмо все же напишет. Она еще поговорит с госпожой наедине. У нее есть свои доводы.
        Однако ее доводы на этот раз вообще не понадобились. Когда спустя час служанка вернулась в покои повелительницы, Лейла уже сидела на подушке перед столиком
«кьона» и задумчиво смотрела на лист бумаги перед собой. Письмо получилось коротким - всего три строчки. Юная художница перечитала его, вздохнула - она сожалела о своей вспышке гнева - и, обмакнув перо в чернила, подписалась: «Leila». Асана не обратила на это внимания и завела разговор издалека: новые товары из Стамбула, неопытность торговки Фатимы в обращении с царственными особами, караван-сарай в Джамчи, хорошая погода для поездки.
        Лейла недолго слушала этот нудный монолог. Она встала с подушки, потянулась сильно, до хруста костей, и спросила Асану, где сейчас находится подарок ее любимого брата Эмина - большой красный платок из китайского шелка, украшенный монетами. Асана так и застыла с открытым ртом. Платок-то был особенный, сделанный специально для исполнения так называемого танца живота. Третья жена танцевала его прекрасно, и Шахин-Гирей обожал наблюдать за ней. Правда, Лейла редко пользовалась своим умением, потому что «танец живота» всегда заканчивался для нее одним и тем же. Но это был хороший способ воздействия на мужа. Она прибегала к нему, если хотела задобрить своего господина или выпросить у него что-нибудь исключительное.
        Сейчас требовалась карета ханских жен. Этот экипаж существовал в единственном экземпляре. Мариам, Хатидже и Лейла пользовались им по очереди. Завтра, в среду, наступала очередь Хатидже. Лишь Его Светлость мог разрешить такую замену: третьей жене ездить на нем в среду, второй жене - в пятницу.
        Асана бросилась в спальню. Там слева от очага стоял роскошный деревянный шкаф
«долаф» для посуды, справа «су-долаф» - для омовений, напротив них вдоль всей стены тянулся деревянный помост шириной в аршин для постельных принадлежностей. Обычно красный платок лежал под кипой одеял из верблюжьей шерсти. Служанка достала его и развернула.
        Платок имел форму геометрической фигуры «трапеция». Пришитые к нему два конца завязывались на середине живота, на ладонь ниже пупка. Изделие сложностью не отличалось. При помощи сетки из толстых красных нитей на нем крепились серебряные монеты с дырочками наверху и белые круглые бусины двух размеров: побольше и поменьше. При покачивании бедрами монеты и бусины сталкивались друг с другом, издавая звон…
        Когда младший евнух Али доложил Шахин-Гирею, что третья жена просит у него аудиенции, Светлейший хан несколько удивился. Время было совершенно неурочное, только что завершилась полуденная молитва - «саляр аз-зухр». Однако, отложив в сторону дела, правитель Крыма двинулся за слугой к покоям Лейлы.
        Али шел и улыбался. Он тоже любил «танцы живота» и музыку и умел извлекать простейшие мелодии из турецкой флейты. Под эти звуки и удары по тулумбасу, на котором играла Асана, третья жена хана и исполняла «танец живота». Как правило, это происходило по вечерам, но и днем могло получиться не хуже, потому что Светлейший хан рассмотрел бы тогда все «па» дивного танца, все его детали.
        Лейла встретила своего господина в широком и длинном халате из белого ажурного шелка. Халат застегивался на одну жемчужную пуговицу у горла. Сквозь прозрачную ткань Шахин-Гирей увидел ее наряд: розовая облегающая короткая блузка без пуговиц, с полами, завязанными узлом на груди, розовые батистовые шаровары, туфли из белой телячьей кожи, расшитые золотом. Красный пояс с монетами и бусинами стягивал бедра третьей жены и сквозь халат пылал, как призывный огонь маяка.
        Шахин-Гирей молча сел на подушку и приготовился наблюдать это весьма волнующее зрелище. Если уж скромница и недотрога Лейла затевала «танец живота» средь бела дня, то, значит, причина сего действа была по-настоящему серьезной. В конце концов, письмо для русской путешественницы очутилось у него в руках. Лейла, усевшись рядом с мужем на подушку, рассказала о своей просьбе. Шахин-Гирей улыбнулся, осторожно развязал узел на ее розовой блузке и просунул ладонь под тонкий шелк.
        - Bien sur, mon coeur… Ne doute pas… [- Конечно, мое сердце… Не сомневайся (фр.)]
        Через час нарочный уже скакал с ее письмом в Инкерман, в монастырь Святого Климента. Весь вечер Лейла готовила подарок для Анастасии: записывала в ее альбомчик свои стихи, переведенные на французкий, рисовала по краям страниц восточные орнаменты черной и красной тушью. Асана, что-то ворча себе под нос, собирала две дорожные сумки для нее.
        Третья жена хана выехала из Бахчи-сарая в седьмом часу утра. Рядом с кучером сидел младший евнух Али. Перед экипажем и позади него скакали по два саймена в темно-синих кафтанах. Настроение у Лейлы было отличным, и она всю дорогу напевала куплеты из веселой татарской народной песни «Араба къапу».
        В караван-сарае у деревни Джамчи Лейлу встретила Фатима и приветствовала с подчеркнутым подобострастием. Но ничего интересного для себя в ее товарах юная художница не обнаружила. Ей пришла в голову мысль выехать Анастасии навстречу, раз уж они обе находятся в этих краях. Однако тут в комнату вошел двоюродный брат ее мужа Казы-Гирей.
        Он такое стал рассказывать ей про госпожу Аржанову, что турчанка вмиг забыла о первоначальной цели своего путешествия. Ураган чувств поднялся в ее душе: сначала - обида, потом - негодование и ненависть, а вскоре желание отомстить. Все же она задала ему вопрос: «Что плохого во время своего вояжа успела сделать русская для крымско-татарского народа?» Его ответ показался ей невнятным: мол, кяфиры вообще враги истинной веры, они вредят правоверным мусульманам повсюду, искушая их подобно злым джиннам.
        Совсем не глупа была Лейла, и эти слова ни в чем ее не убедили. К тому же, Казы-Гирей почему-то говорил слишком много, его глаза беспрестанно перебегали с предмета на предмет. Он старался сохранить спокойствие, но это плохо удавалось ему. Лицо его то превращалось в восковую маску без малейшего выражения, то искажалось злобной гримасой. Испытывая тревогу, юная художница решила дождаться встречи с Анастасией.


        Колокольный звон плыл над монастырем Святого Климента, сзывая монахов и послушников на утреннее богослужение. Анастасия сладко потянулась. Приятно было слышать этот густой медный голос вместо завываний муэдзина, спать на кровати, а не на диванчике-сете, сидеть за столом на стульях, а не на полу, покрытом ковром и подушками. Восточная экзотика, с первого раза полученная в таком количестве, несколько утомила ее. Но теперь, попав в привычную с детства обстановку и под защиту монастырских стен, ежедневно творя молитву пред иконами Господа нашего Иисуса Христа и матери Его Пресвятой Девы Марии, Анастасия точно сняла с себя невидимый панцирь и наконец вздохнула свободно.
        Двое суток прошло с тех пор, как она увидела стены древнего Херсонеса и получила вознаграждение, назначенное ей Судьбой. Вновь добытые камеи, тщательно упакованные в замшу, лежали в специально сделанном ящичке. Вчера вечером в Инкерман прискакал нарочный от Микаса Попандопулоса с известием, что русский фрегат уже идет в Балаклаву. Через день-другой они погрузятся на корабль и отплывут в город Херсон.
        Там господин Турчанинов с нетерпением ожидает прибытия маленькой экспедиции, возглавляемой «ФЛОРОЙ». Резидент русской разведки в Крыму дал ему знать, что у Анастасии на руках - приватное письмо Светлейшего хана Шахин-Гирея к императрице Екатерине II. Она выполнила поручение секретной канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний не частично, как они предполагали, а полностью. Полностью! Светлейший князь Потемкин должен отметить таковое ее деяние совершенно особым образом…
        Ощущение покоя настолько охватило Анастасию, что она, не задумываясь ни о чем, отправила в Бахчи-сарай отряд телохранителей-сайменов. С ними она передала новое послание Его Светлости, в котором писала о своей глубокой признательности и сообщала, что на днях сядет на русский корабль. Анастасия закончила письмо французской вежливой почтовой фразой: «Тout a vouse» [«Вся ваша» (фр.)] , - зная, что хану известен ее перевод.
        Стук в дверь прервал ее размышления. В комнату вошла Глафира с подносом в руках. Вместо обычного завтрака на нем одиноко стояла кружка травяного настоя. Сегодня предполагалась грандиозная «чистка перышек». Анастасия решила проводить разгрузочный день с поеданием яблок, делать массаж, питательные маски для лица и тела, маникюр, стрижку волос, а под вечер даже пойти в парную, которую обещали растопить здешние монахи. Она хотела вернуться в Россию настоящей победительницей, совершившей вояж в экзотическую страну без малейшего ущерба, во всяком случае - для своей внешности.
        Горничная подала кружку, и она медленными глотками выпила настой, довольно-таки горький. Затем Глафира помогла Анастасии надеть просторный шелковый халат и принялась расчесывать ей волосы. Она рассказывала барыне, как готовила смесь, которую они между собой называли «бабушкиной»: шесть желтков, столовая ложка меда, несколько капель оливкового масла, тщательно растертые вместе. Эта питательная маска всегда благотворно действовала ей на кожу, смягчая и освежая ее.
        Анастасия слушала Глафиру и внимательно рассматривала в зеркале свое лицо. Она выискивала на нем всевозможные изъяны, чаще воображаемые, чем действительные. Горничная тем временем перешла к другой теме:
        - Мужики-то наши - кто где. Рады-радешеньки, что из Бахчи-сарая живыми вырвались. Гуляют себе теперича…
        - Где это они гуляют? - удивилась Анастасия.
        - Не волнуйтесь. Тута все, неподалечку.
        - Кто им разрешил?
        - Да князь же. Сам с Чернозубом на скалу в крепость полез. Говорит, очень ему интересно… Кирасиры - с монахами на молебне. Свечки хотят поставить за спасение души и тела. Церковь хоть армянская, но Бог у нас один… Досифей с Николаем - на рыбалке. С греком этим Петросом дружбу свели, вот он и взял их с утра пораньше на свою фелюгу…
        - А вдруг начнется шторм?
        - Помилуйте, матушка барыня! Ясный день на дворе. Ни ветерка, ни облачка.
        - Верно. Погода отменная… - Анастасия перевела взгляд от зеркала к окну, откуда в келью падал столб света.
        Глафира, закончив работу, сколола волосы Анастасии полукруглым черепаховым гребнем. Затем сунула руку в карман фартука за шпильками, но вместо них достала узкий конверт.
        - Ну и память! - воскликнула она в досаде. - Это ж еще вчера привезли, а я в фартук положила… Извольте взглянуть, матушка Анастасия Петровна. Кажись, опять вам оттуда пишут.
        Анастасия перевернула конверт. Его скрепляли две печати с ханским знаком «темге», похожим на русскую прописную букву «m». Она сломала сургуч. На плотном шероховатом листе снизу виднелась подпись: «Leilа». Письмо третьей жены было коротким. Она сообщала, что сегодня едет в деревню Джамчи, где по дороге из Инкермана в Балаклаву они могли бы увидеться, наверное, в последний раз. Кроме того, у нее есть маленький подарок для русской путешественницы.
        Анастасия снова пробежала глазами три черные строчки. Лейла написала слово
«последний» более крупными буквами, почти раздельно, с сильным нажимом. Все, что говорило об исходе и сулило конец ее завоеваниям, свершенным в этой жизни благодаря собственному упорству и трудолюбию, вызывало в душе Анастасии дикий неосознанный протест. Она желала бы жить вечно, любить вечно, дружить вечно…
        Запахнув халат, она подошла к окну и выглянула на монастырский двор. Идиллически мирная картина предстала перед ней: длинные тени от тисовых деревьев, куры в вольере, открытая дверь на кухню, поваренок, натирающий песком бок здоровенной кастрюли. Анастасия вернулась на середину комнаты и разложила па столе карту, полученную от Турчанинова. Деревня Джамчи находилась в девяти верстах от Инкермана. Ехать надо было на восток, вверх по течению реки Черной и за кипарисовой рощей свернуть в горы.
        - Уже бегу! - кричала ей из коридора Глафира, таща в одной руке кувшин с теплой водой, в другой - таз и через плечо - кипу полотенец.
        - Не спеши, - ответила Анастасия. - Маску будем делать позже. Сейчас я уезжаю.
        - Как уезжаете? - опешила горничная.
        - Уезжаю в деревню Джамчи.
        - Что вы придумали, матушка барыня?! Зачем она вам нужна, эта деревня… Да еще без охраны!
        - Достань мой кирасирский кафтан, сапоги, треуголку. Меня никто не узнает.
        - А лошадь?
        - Алмаза заседлаю сама…
        Верный конь встретил ее веселым ржанием. Уздечка и седло в руках хозяйки говорили ему, что предстоит верховая прогулка. Между тем, давненько Анастасия на нем не ездила. А это было по нраву арабскому жеребцу - вырваться из конюшни в чистое поле, скакать там во весь опор, ловя горячими ноздрями ветер, прыгать без устали через изгороди и канавы, а потом, подчинившись легкой, но твердой руке своей наездницы, вернуться домой, к сытной кормежке.
        Когда Анастасия вывела оседланного Алмаза во двор, от нетерпения жеребец стал приплясывать на месте, не давая ей вставить ногу в стремя. Наконец она прикрикнула на него и резко натянула повод.
        Тогда он покорился. Усевшись в седло, Анастасия дала знак привратнику. Тот не спеша пошел открывать ворота. Увидев перед собой дорогу, Алмаз сначала встал «на свечу», после чего резво прыгнул вперед. Анастасия с трудом удержалась. Глафира, из окна наблюдавшая за ними, вздохнула:
        - Ох, не к добру все это…
        Первые две версты Алмаз проскакал, как сумасшедший. Анастасия, знавшая буйный норов своего четвероногого друга, в том ему не препятствовала. Дорога, подобно стреле, пролегала по долине, не имея ни поворотов, ни спусков, ни подъемов. Это позволило жеребцу двигаться четким галопом и долго сохранять ровное дыхание. Анастасии же оставалось крепко упираться ногами в стремена и сидеть в седле сколь возможно глубоко, с прямой спиной и слегка отведенными назад плечами. Через туго натянутый повод она поддерживала контакт со ртом лошади и иногда проверяла его, немного укорачивая или отпуская ременные поводья. Алмаз отмахивался, зло кося на нее лиловым глазом. Он словно говорил хозяйке: «Не мешай! Видишь, я иду галопом и тебя слушаюсь…»
        На третьей версте Анастасия перевела скакуна в рысь, а затем в шаг. Следовало дать Алмазу отдых. Жеребец, считая программу обычной прогулки выполненной, стал оглядываться и несколько раз пытался самостоятельно повернуть назад. Но при помощи хлыста она объяснила ему всю ошибочность этих его намерений и повела дальше. По расчетам Анастасии, от кипарисовой рощи ее теперь отделяло версты три, не более. Местный житель, управлявший арбой с парой волов, которого она легко обогнала, подтвердил правильность маршрута.
        Караван-сарай, хоть и отстоял от дороги саженей на сто, был хорошо виден издалека благодаря высоким стенам, сложенным из инкерманского камня, и двускатной красно-черепичной крыше. Ничто не могло ее насторожить в этом типичной для Крыма строении, и Анастасия повернула Алмаза на аллею, ведущую к распахнутым воротам. Знакомую ей карету с резными решетками на окнах, в которой разъезжали жены крымского хана, она заметила сразу. Младший евнух Али стоял около нее, а чуть дальше - четыре саймена, обычно составлявшие охрану Лейлы в ее путешествиях по полуострову.
        Само собой разумеется, Али не узнал Анастасию в ее кирасирском одеянии и верхом на лошади. Видя, что она направляется прямо к карете, он заступил ей дорогу и грубо крикнул:
        - Эшек, огълу къатыр! Кельми даа мында… Олмай!
        - Селям алейкум, Али! - Анастасия остановила Алмаза в двух шагах от евнуха и сняла треуголку. - Сиз мени беклейсынъизми?
        Слуга в страшном замешательстве уставился на этого наглого, как он думал, русского офицера. Правда, через минуту лицо его несколько прояснилось. Он с запинкой произнес:
        - Бу… Бу Анастасия ханым?.. Ич умют этерсинъми… Буирынъыз, келиньиз… [- Эй ты, сын мула! Сюда не подходи… Нельзя!]
        Анастасия спрыгнула на землю и отдала Али повод своего скакуна. Все так же держа треуголку под мышкой, она шагнула к карете и отворила дверцу. Лейла сидела там, закутавшись в коричневый дорожный плащ и надвинув на лоб красную, расшитую жемчугом феску. Она в отличие от слуги узнала Анастасию сразу и обожгла ее злым взглядом своих черных, как ночь, глаз.
        - Bonjour, votre clairemesse! - Анастасия, как положено кирасиру, склонилась перед ней.
        - Bonjour! - бросила третья жена.
        - Avez-vous ecrit lettre a moi? Je suis arrive…
        - Bon. Allons [- Добрый день, ваша светлость!] .
        С этими словами Лейла поставила ногу на ступеньку, чтобы покинуть экипаж. Анастасия, продолжая разыгрывать мужскую роль, подала ей руку и помогла сойти. После этого юная турчанка, к удивлению Анастасии, не отпустила ее, а, по-прежнему держа за руку, повлекла за собой. Они прошли через весь двор к конюшне. Лейла толкнула дверь. Перед ними находился длинный коридор безо всякого освещения. В полутьме Анастасия с трудом разглядела мужские фигуры. Вдруг раздался голос, который она когда-то уже слышала:
        - Амма да корюшюв! [- Какая встреча! (тюрк. - тат.)]
        Люди в восточных кафтанах быстро скрутили ей руки и повели к человеку, стоящему в конце коридора. Теперь она узнала его. Это был Казы-Гирей. Усмехаясь, он пропустил ее мимо себя в довольно просторную комнату с четырьмя окнами. По-видимому, она служила здесь мастерской для починки упряжи, седел, колес, повозок. Анастасия невольно оглянулась. Повсюду на столах валялись всевозможные инструменты, вроде пил, топоров, молотков, клещей, рубанков, а также куски кожи, дерева, железа. С крючьев, вбитых в стены, свисали хомуты и уздечки, веревки и сыромятные ремни разной толщины и длины, тяжелые цепи, полуразобранные колеса. Низкий потолок подпирали два столба. Ее толкнули к одному из них, сорвали с плеч кафтан, затем камзол, завели руки за столб и там туго стянули кисти узким ремешком.
        Все случившееся было для нее как в тумане. Но не злобные лица мужчин, не кнуты и кривые кинжалы в их руках разглядывала она, а неотступно смотрела на третью жену хана. Лейла, закрыв лицо полой плаща, тоже вошла в комнату и встала напротив Анастасии. Казы-Гирей и его слуги почтительно отступили.
        - Мне сказали, что ты - шпионка, - тихо произнесла по-французски Лейла. - Это так?
        - Нет, ваша светлость.
        - Сейчас тебе лучше не лгать.
        - Я не лгу, ваша светлость.
        - Ты приехала сюда, чтобы причинить зло возлюбленному моему господину и моему народу.
        - Абсолютная чушь, ваша светлость. - Анастасия не отводила прямого взгляда от горящих ненавистью глаз татарской принцессы. - Я полюбила вашу прекрасную страну, ваши обычаи, ваш язык…
        - Я не верю тебе… - Лейла отвернулась.
        Один из подручных Казы-Гирея, перебросив в руках кнут, встал сбоку от Анастасии и с размахом нанес ей три подряд удара по левому боку и плечу. Она успела схватить зубами край воротника своей рубашки, сжала его и даже не вскрикнула. Казы-Гирей кивнул другому слуге. Тот, тоже встав сбоку, хлестнул ее кнутом по правому плечу. Это были умелые, точные удары хорошо знающих свое дело палачей. Но она по-прежнему молчала.
        - Анастасия, зачем терпеть такие побои? - Лейла подошла к ней совсем близко и заглянула в лицо. Анастасия увидела в ее глазах безмерное удивление. - Ты уедешь в свой город Херсон. Ты будешь жить долго и счастливо. Расскажи им все. Тогда они отпустят тебя…
        Анастасия разжала зубы. Край воротника, прокушенный насквозь, лег ей на губу. Слезинка скатилась по щеке и стала пятнышком на этом белоснежном голландском полотне. Лейла провела ладонью по мокрому следу и за подбородок повернула ее голову к себе.
        - Ну, говори…
        Анастасия могла бы сказать юной художнице, что не боль от ударов кнутом мучает ее сейчас. Эта боль - ничто в сравнении с другим страданием. Когда она поняла, кто предал ее, как будто холодный металл проник ей в грудь и сразу сковал сердце. От этого холода стало ей так невыносимо тяжело, так горько, что свет в глазах померк. Но время откровенных разговоров с милой Лейлой уже прошло. Она собрала волю в кулак.
        - Вы же все знаете, ваша светлость… - Анастасия облизнула пересохшие губы и глубоко вздохнула. - Да, я привезла письма хану из России. В них упоминалось о деньгах. Он их получил…
        - Сумма? - неожиданно подал голос Казы-Гирей, и таким образом, Анастасия узнала, что двоюродный брат Шахин-Гирея тоже изучал когда-то французский язык.
        - Триста тысяч рублей… - Она не собиралась скрывать известные им вещи, а объем финансовой помощи увеличила в шесть раз специально: пусть думают, что у крымского правителя есть мощные резервы.
        Теперь ей надо было тянуть время. Анастасия точно помнила, что оставила карту, разложенной на столе, а на ней - письмо от Лейлы. Глафира, конечно же, расскажет князю Мещерскому о том, как и когда она уехала из монастыря. Мысленно Анастасия отдавала поручику приказ: «Скорее в дорогу. Найди меня. Спаси меня!»
        Казы-Гирей, путаясь во французских глаголах и местоимениях, стал спрашивать ее о других деталях нынешнего сотрудничества России с Крымским ханством. Все, что Анастасия считала возможным признать, она сообщала. Но говорила медленно, с заискивающими интонациями. Она хотела убедить его в том, что наказание кнутом возымело свое действие и смертельно напугало ее. Она также через слово повторяла, что является лишь частным лицом, обыкновенной путешественницей, которую попросили передать адресатам пакеты, и потому многого она, увы, знать просто не может.
        Анастасия изредка посматривала на Лейлу. Третья жена слушала ее, так же внимательно, как и Казы-Гирей. Анастасия не сомневалась, что юная художница поверила ей и довольна ее послушанием. Иногда Лейла что-то быстро говорила по-татарски двоюродному брату хана. До Анастасии долетали только обрывки фраз. Похоже, турчанка подтверждала ее слова.
        На замызганный пол мастерской легли белые квадраты света от окон. Солнце клонилось от зенита к западу. Князь Мещерский с кирасирами уже мог скакать через кипарисовую рощу. Анастасия немного успокоилась и даже пошевелила руками, связанными за столбом.
        Но это была ее первая встреча с османской разведкой. Она еще не знала, как жесток, вероломен и хитер противник.
        - Может быть, теперь вы расскажете нам о господине Турчанинове? - спросил ее Казы-Гирей.
        - Турчанинов? - Анастасия задумалась. - Он служит у Светлейшего князя. Такой неприятный человек.
        - Чем же он неприятен?
        - Он берет большие взятки при передаче прошений Григорию Александровичу.
        - Вы давали ему деньги?
        - Зачем? - Анастасия пожала плечами. - Я могу обращаться к своему дальнему родственнику напрямую.
        - Значит, вы не давали ничего Турчанинову, - зловеще констатировал Казы-Гирей. - Наоборот, это он заплатил вам, потому что вы - сотрудник секретной канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний…
        - Я - сотрудник чего? - вполне достоверно удивилась она.
        - Секретной канцелярии.
        Анастасия опустила голову и начала сосредоточенно вспоминать. Затем в недоумении снова взглянула на Казы-Гирея.
        - Нет, о таком учреждении в Херсоне я не слышала.
        - Зато я слышал! - прорычал он.
        Казы-Гирей шагнул к Анастасии, схватил руками воротник ее рубашки и рванул его в две стороны. Однако крепкая ткань не поддалась. А может быть, двоюродный брат хана был не так силен и страшен, как хотел казаться. Тогда татарин вытащил из ножен, торчавших за его широким цветным поясом, турецкий бебут - короткий, не более полуаршина в длину [35,5 сантиметра.] , кинжал с костяной рукоятью и кривым клинком. Его острием он поддел ей рубашку у горловины и в один миг распорол до пояса. При этом стальной конец бебута прошел как раз посередине груди Анастасии и оставил между двух прелестных холмиков рану - узкий, ровный, словно стрела, но не очень глубокий след, тотчас заполнившийся кровью. Алая струйка побежала вниз, ей на живот, на кирасирские лосины, на ботфорты, на глинобитный пол. Казы-Гирей куском рубашки, свисавшим с плеч Анастасии, вытер кровь на кинжале, бросил его в ножны и повернулся к Лейле:
        - Сейчас она заговорит по-другому…
        Но третья жена Шахин-Гирея не ожидала такого поворота в допросе русской путешественницы. Увидев ее обнаженной до пояса перед мужчинами, истекающей кровью и согнувшейся у столба от боли, она побледнела, как полотно. Зрачки у нее расширились. Голосом, полным гнева и отчаяния, она крикнула Казы-Гирею:
        - Негодяй! Ты обещал, что отпустишь ее, если она все расскажет!
        - Госпожа, вы помогли мне. - Двоюродный брат хана поклонился Лейле. - Вы исполнили ваш долг. Мне осталось исполнить свой… Поезжайте в Бахчи-сарай. Вас ждут в гареме. Будьте спокойны. Никто не узнает об этом…
        Он дал знак слугам. Они отворили дверь и затем низко склонилисъ перед третьей женой хана. Молчание длилось долго. Лейла обвела глазами согбенные в поясницах фигуры и поняла, что изменить больше ничего не сможет. Анастасия еще успела встретиться взглядом с крымской подругой и на прощание процитировать для нее строчку из Корана:
        - Алла эр кеснин гонълюне коре берсин… [Бог воздаст всем по их заслугам… (тюрк. - тат.)]
        Они были совершенно уверены в своей безопасности и даже не закрыли двери на засов. Деловито они готовились к продолжению пыток. Один из них снял с крюка широкий сыромятный ремень и попробовал рукой его на крепость и гибкость. Другой стал освобождать плотницкий стол, сбрасывая вниз все инструменты. Третий, самый молодой, снял кафтан и закатал рукава рубашки. Двое бородачей, не обращая внимания на товарищей, шарили на полках и доставали оттуда ножи и кусачки. При этом все слуги старались не смотреть на Казы-Гирея. Он стоял перед Анастасией и грубо ласкал ей груди. В его взгляде жила только похоть. Она же не ощущала ничего. Пока Лейла находилась здесь, она могла с твердостью скалы противостоять врагам, а теперь точно скользила вниз, на дно глубокой пропасти. Пусть глаза маленькой турчанки вначале горели ненавистью, но потом в них вспыхнуло иное чувство, не менее сильное. Все равно это было, как сияние, и оно удерживало Анастасию в своем поле. Она думала о Лейле и внезапно пожалела ее.
        Видя, что лицо пленницы покрывает мертвенная бледность, Казы-Гирей обхватил ладонями ее шею и заставил наклониться к себе. Он прошептал ей на ухо:
        - Думаешь, тогда, в кабинете Потемкина, я не хотел тебя?.. Еще как хотел! Но деньги были у старого ишака Али-Мехмет-мурзы. Я дал себе слово, что когда-нибудь увижу, какого цвета твои соски, и возьму тебя силой. Сейчас это случится… А потом ты расскажешь все по-настоящему…
        Поглощенные своими хлопотами, люди Казы-Гирея мало обратили внимания на странный шум в коридоре. Сперва там раздался конский топот, потом ржание, потом русская речь, пересыпанная матерными ругательствами. Кто-то нанес удар в дверь, и она слетела с петель. На пороге стоял сержант Чернозуб с палашом в одной руке и пистолетом в другой.
        - Що це воно таке? - спросил он, сурово сдвинув брови. - Шо от тут происходыть? Знову злыдни бусурманские души добрых хрыстыан пытають… Так скоко ж можно?..
        Бородачи кинулись на него с кинжалами. Одного он убил сразу, всадив ему в грудь палаш почти до эфеса. Выстрел из пистолета получился не столь удачным. Пороховой дым лишь опалил лицо татарина, а пуля, просвистев мимо, угодила в окно и разнесла его вдребезги. Спокойно положив огнестрельное оружие, уже бесполезное, в кобуру, кирасир схватился за балку, некстати оставленную кем-то у стены. Первый удар достался молодцу, еще раньше снявшему кафтан и закатавшему рукава рубашки. Защищаясь, он поднял над головой табуретку, и она тотчас рассыпалась на куски.
        - Почекай, ирод, - сказал ему сержант, уворачиваясь от молотка, брошенного неумелой рукой Казы-Гирея. - Зараз я тоби вбываты буду.
        В комнату ввалились четверо его однополчан, а за ними - князь Мещерский. Численное и тактическое превосходство перешло на сторону русских. Двоюродный брат хана понял это сразу и прыгнул к выбитому окну. Ловко перенес он свое сухощавое тело через подоконник да и был таков.
        Драка в мастерской продолжалась. Оставленные на произвол судьбы, слуги Казы-Гирея яростно сопротивлялись. Кирасиры насмерть зарубили палашами одного, тяжело ранили еще двух. Четвертый, загнанный ими в угол, сам сдался на милость победителей. После чего Чернозуб и другие солдаты с огромным удовольствием принялись громить помещение, ломая и круша все, попадавшееся им под руку.
        Но Анастасия не видела этого. Михаил Мещерский, закутав в кирасирский кафтан, вынес ее из мастерской. На широком дворе караван-сарая ханской кареты уже не было. Стояла только телега, груженная сеном. Привязанные у коновязи, ждали своих хозяев кирасирские кони. Еще по всему двору бегал с оборванным чумбуром и тревожно ржал ее Алмаз. Поручик посадил Анастасию на телегу.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил он.
        - Хорошо. - Она запахнула кафтан на груди. Слез на глазах у Анастасии пока не было, но нервная дрожь начала сотрясать все тело.
        - Подождите… - Мещерский пошел к своей лошади, достал из чересседельной сумки флягу с ромом и заставил Анастасию сделать несколько глотков.
        Она сильно закашлялась. Алмаз приблизился к ней и уткнулся головой в ее плечо. Анастасия обхватила верного четвероногого друга за шею, притянула к себе и заплакала. Поручик спокойно наблюдал за этим.
        - Алмаз показал нам, где вы находитесь, - начал с обыденной интонацией объяснять князь. - Татары хотели вести его в конюшню. Он вырвался, подбежал к двери и ударил в нее двумя передними копытами. Он - отличная строевая лошадь. Я даже завидую вам…
        Арабский жеребец стоял рядом с Анастасией неподвижно. Он трогал своими мягкими замшевыми губами ее волосы, рассыпанные по плечам, воротник кафтана и его лацканы, пристегнутые к мундиру оловянными пуговицами, Анастасия плакала беззвучно. Белой гривой Алмаза она вытирала слезы, катившиеся по щекам. Шок проходил. Она начинала чувствовать жгучую боль рассеченной на груди кожи, от ударов кнута, следы которых теперь проступали на плечах и боках синими полосами.
        - Вы сможете доехать верхом до монастыря? - Мещерский достал из кармана и протянул ей свой носовой платок.
        - Попробую, - ответила она неуверенно.
        - Что скрывать, Анастасия Петровна, ситуация сложная, - продолжал поручик. - Надеюсь, вы понимаете это. Во-первых, у кипарисовой рощи мы разминулись с каретой хана, в которой ехала его третья жена. Что у нее в голове - неизвестно. Ведь это она выманила вас сюда. Почему вы ей поверили, ума не приложу… Во-вторых, от нас живым ушел Казы-Гирей. Это - серьезное упущение. Попадись он мне, я бы разложил его на том плотницком столе, что они приготовили для вас, вбил бы ему в ладони гвозди, а потом отрезал бы… гм… одну часть тела… такую, чтоб впредь никогда не желал он рвать рубашки на белых женщинах!
        - Ради бога, князь… - Она поморщилась. - Или вы хотите уподобиться варварам?
        - Я уже говорил Светлейшему об этом. Если мы не уподобимся варварам, то мы никогда не выиграем войну у них.
        - Избавьте меня от ваших теоретических рассуждений! Хотя бы сегодня.
        - Какие уж тут рассуждения! - рассердился Мещерский. - Отсюда надо уезжать. И очень быстро!
        - Зовите солдат.
        - Вы-то сами готовы?
        Немного стесняясь его пристального взгляда, Анастасия приоткрыла кафтан и взглянула на рану. Кровь уже запеклась коричневой корочкой. Казалось, что в волшебной ложбинке между двумя белыми взгорьями пролегла прямая темная дорога.
        - Найдите в мастерской мой камзол… Мне холодно без рубашки и в одном кафтане, - сказала она Мещерскому. - Также вам придется ехать рядом со мной. На всякий случай. Даже разрешаю вам обнимать меня. Но - за талию. Плечи ужасно болят. А кроме того… - Она в смущении помедлила. - Дайте мне еще рома…
        Маленький отряд покидал караван-сарай у деревни Джамчи. Впереди находился сержант Чернозуб с капралом Новотроицкого кирасирского полка. Они держали в руках заряженные пистолеты. За ними следовали князь Мещерский и Анастасия. Потом шла вьючная лошадь, взятая в караван-сарае в качестве военного трофея. На ней русские везли своего пленника, положив его животом на седло и связав ему руки и ноги одной веревкой. Замыкали шествие трое кирасир. Когда они миновали ворота, то один солдат достал пистолет, обернулся и выстрелил в телегу с сеном. Она вспыхнула вся, мгновенно и очень ярким пламенем.
        - Рысью - марш! - скомандовал поручик. Строевые кони, прекрасно знавшие эту команду, сами перешли в другой аллюр. Всадникам осталось подобрать поводья и крепче обхватить их бока ногами…


        Сначала осенний дождь накрапывал медленно, но через полчаса посыпал часто и густо. Порывы ветра бросали дождевые капли в окно, и они стучали по нему, как камешки. Карета ехала через лес по узкой дороге. Потому за ее стенки все время цеплялись ветви кустов и деревьев с редкими желтыми и багряными листьями. Красивый желтый лист, по краям немного потемневший, вдруг попал между стеклом и резной деревянной решеткой. Лейла приложила ладонь к этому месту. Мысли ее были печальными. Она не знала, что Анастасия избежала пыток, надругательства и мучительной смерти. Она говорила себе: «Я - предательница!» - и слезы выступали у нее на глазах.
        Лес давно кончился. Струйки дождя по-прежнему бежали по стеклу, ветер заставлял его звенеть, а желто-коричневый лист все держался и держался на окне, точно приклеенный. Третья жена хана осторожно приоткрыла дверцу кареты и тонкими пальцами, на концах окрашенными хной, вытащила лист из-под решетки, разгладила и положила рядом на сафьяновую подушку.
        Всю дорогу до Бахчи-сарая Лейла рассматривала его узорчатые края и еще зеленые прожилки. Она размышляла о том, что случилось сегодня. Слабая надежда появилась в ее сердце. Почему-то она снова и снова слышала голос Анастасии: «Бог воздаст всем по их заслугам…» Она даже не заметила, как колеса застучали по каменному мосту перед ханским дворцом и стража бросилась открывать ворота. Евнух Али заглянул в окно.
        - Госпожа, мы - уже дома.
        Асана, встречавшая третью жену в коридоре гарема со свечой в руке, сразу поняла, что ее повелительница сильно не в духе. Хотя она вроде бы возвращалась с торгового склада в караван-сарае у деревни Джамчи, никаких покупок при ней не было. Только старая дорожная сумка из бисера да опавший лист с кизилового куста. Верная служанка попыталась завязать разговор, но Лейла, кинув на нее злой взгляд, молча ушла в свою спальню.
        Там в очаге горел огонь и постель белела свежими простынями. Лейла достала из дорожной сумки тот подарок, который приготовила для русской путешественницы, но так и не вручила: маленький альбом со своими рисунками и стихами. Она, скрестив ноги по-турецки, села на подушку возле очага. Длинные языки пламени плясали перед ней, но Лейла как будто не видела их. Она положила кизиловый лист на чистую страницу в альбоме и старательно обвела его карандашом, прорисовала детали, подумала и бросила желто-коричневый лист в очаг. От нестерпимого жара он скрутился в трубочку вспыхнул и вскоре превратился в пепел. Юная художница стала писать на краю страницы, под рисунком:

        Трепещет лист на ветру,
        Красивый такой, золотой.
        Он ведет вечную борьбу
        За мир, за покой.
        Но жизнь оставила его.
        Она ждет новой весны.
        Но что-то ведь держит его?
        Быть может, мольбы?
        И есть у него душа.
        Аллах услышит ее.
        Тут появилась рука:
        Лети, лети, душа[Автор стихов - А. Керимова.] .



        Глава семнадцатая
        ГЕОРГИЕВСКИЙ БАЛ

        Еще в первые годы своего царствования государыня решила учредить в России новый орден. Она сама составила статут награды. В этом документе она записала: «Ни высокая порода, ни полученные перед неприятелем раны не дают быть пожалованным сим орденом, но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком или подали мудрые и для Нашей воинской службы полезные советы…»
        Для награды она придумала такое название: «Императорский Военный орден Святого великомученика и победоносца Георгия». Предполагалось, что Военный орден будет иметь четыре степени и, таким образом, его смогут получать не только генералы, как это водилось с прежними орденами, но штаб- и обер-офицеры.
        Разные обстоятельства долгое время мешали Ее Величеству объявить об учреждении новой награды. Лишь 26 ноября 1769 года, публично огласив указ, императрица возложила на себя знаки первой, высшей степени ордена. Таковыми являлись золотая четырехугольная звезда с надписью «За службу и храбрость» и на черно-желтой ленте золотой крест, покрытый белой эмалью, с розовым медальоном в центре, на котором изображался св. Георгий на коне, копьем поражающий четырехлапого крылатого змия.
        В Зимнем дворце вечером того же дня состоялся бал, названный Георгиевским. Ужин гостям подавали на орденском сервизе. Его тарелки, чашки с блюдцами украшали цветные рисунки георгиевских лент, золотых звезд и белых крестов. Настоящий орден присутствующие могли видеть только на императрице.
        Однако на следующий Георгиевский бал 26 ноября 1770 года георгиевских кавалеров собралось гораздо больше. Это были участники двух знаменитых сражений при Ларге и Кагуле, случившихся летом того же года, где многотысячная турецкая армия визиря Халил-паши потерпела от русских поражение. Орден Св. Георгия 1-й степени № 1 получил Главнокомандующий генерал-аншеф граф Румянцев, орден Св. Георгия 2-й степени № 1 - генерал-поручик Племянников, ордена Св. Георгия 3-й степени - бригадир Озеров, подполковник 1-го Гренадерского полка граф Воронцов и начальник артиллерии генерал-майор Мелиссино, ордена Св. Георгия 4-й степени - подполковник Сибирского карабинерного полка князь Волконский и поручик артиллерии Алексей Базин. С тех пор государыне угодно было сделать Георгиевский бал традиционным, проводить его именно 26 ноября и чествовать на нем георгиевских кавалеров, как новых, так и старых.
        Абсолютно все установления царицы Светлейший князь Потемкин считал разумными и заслуживающими всяческой поддержки. Но в ноябре 1780 года он находился очень далеко от Санкт-Петербурга. Дабы способствовать укоренению хорошей традиции, он решил устроить Георгиевский бал в городе Херсоне. К тому времени сам Потемкин имел два белых орденских креста: 3-й степени за боевые действия при Килии и Измаиле - и
2-й степени - по итогам русско-турецкой войны. Его ближайший сподвижник по строительству города и крепости генерал-майор Ганнибал был также награжден Военным орденом, но только одной, 3-й степени, за взятие крепости Баварии в апреле 1770 года. К середине ноября в Херсон из Полтавы должен был приехать генерал-поручик Суворов, имевший знаки ордена 3-й степени за подвиги в Польше и 2-й степени за взятие крепости Туртукай в мае 1773 года. Оставалось найти кавалеров 4-й степени Императорского Военного ордена, и Потемкин немедленно отдал такой приказ Турчанинову.
        К 5 ноября 1780 года управляющий канцелярией представил Светлейшему список из семи штаб- и обер-офицеров, удостоенных этой награды и служивших в полках пехоты и кавалерии, расквартированных не далее 150 верст от Херсона. Туда он также включил своего «однокорытника» полковника Ширванского полка Бурнашова, здраво рассудив, что более удобного случая повидаться, им, может быть, и не представится. По приказу Потемкина всем этим офицерам, приглашенным для участия в высокоторжественном официальном празднике, казна оплачивала дорогу в оба конца, питание и проживание в Херсоне в течение четырех дней и выдавала по 180 рублей каждому - «для обновления мундира».
        Именной пригласительный билет на Георгиевский бал, подписанный Светлейшим и снабженный печатью его канцелярии, что давало право не только танцевать на празднике, но и остаться на банкет после него, давно лежал на туалетном столике Анастасии Аржановой. Его принес еще в первый свой визит Турчанинов. Тогда она находилась в постели. Коллежский советник поговорил с ней буквально десять кинут. Он поздравил ее с возвращением, вручил этот самый билет, попросил приступить к написанию отчета о поездке и сказал, что сегодня к госпоже подполковнице прибудет личный врач Светлейшего князя, армейский хирург 2-го класса Иоганн Шмидт.
        Анастасии в тот момент было все равно, кто будет ее лечить. Немного сведущая в медицине, она поставила себе диагноз: посттравматический синдром, общий упадок сил, депрессия. Глафира не отходила от барыни, но пока ее домашние средства в виде настоев и примочек из лекарственных растений, молитв и оберегов, легкого восстанавливающего массажа помогали мало. Анастасия говорила себе, что время - лучший лекарь, и не могла избавиться от воспоминаний, которые бередили сердце и душу.
        Все еще видела она перед собой караван-сарай в деревне Джамчи, низкий потолок мастерской, цепи и веревки, свисающие с крючьев, бешеный взгляд Лейлы, лицо Казы-Гирея, искаженное злобной усмешкой. Она удивлялась, что потом сумела проехать девять верст верхом на Алмазе и в монастыре святого Климента тоже держаться с присутствием духа. Ночью они отправились из Инкермана в Балаклаву. Анастасия вместе с Глафирой сидела в экипаже, и тут горничная, взглянув на нее, в тревоге сказала:
        - Матушка барыня, да ведь у вас жар!
        - Ладно, потерплю, - отмахнулась она. - Лишь бы фрегат был на месте и в городе не ждала нас засада…
        В Балаклаве, небольшом городке, раскинувшемся на берегу живописного залива, жили, в основном, греки: рыбаки и моряки. Экипаж русской путешественницы промчался по тихим улицам, не вызвав ничьего интереса. На пристани Анастасия убедилась, что фрегат «Слава» с белым Андреевским флагом на корме уже стоит примерно в ста саженях от берега. Оттуда сразу спустили две шлюпки, и госпожа Аржанова села в первую. Командир фрегата лейтенант Новиков во флотском форменном кафтане из белого сукна с зелеными обшлагами, лацканами и воротником приветствовал соотечественницу с безупречной военно-морской вежливостью.
        Погрузка заняла более трех часов. Всех татарских лошадей, за исключением Алмаза, продали тут же, в порту. Экипаж и повозку, сняв с колес, перевезли на корабль. Ближе к вечеру «Слава» подняла основные паруса на фок- и грот-мачте и вышла в открытое море. Анастасия стояла у фальшборта и смотрела, как берега Крыма исчезают в легкой дымке. Вдруг у нее закружилась голова. Если бы князь Мещерский не подхватил ее, то она упала бы на палубу фрегата, потому что в следующий миг потеряла сознание…
        Но Турчанинов был прав, советуя ей засесть за служебный отчет о поездке, причем - подробнейший, описывающий с самого начала ее путешествие. Анастасия велела Глафире принести бумагу, чернила, гусиные перья. Так она переместилась из каравал-сарая - в город Гёзлёве, на постоялый двор «Сулу-хан», а затем - в турецкую баню, воспоминания о которой невольно вызвали у нее прилив крови к щекам.
        Хирург 2-го класса Иоганн Шмидт пришел после обеда. Он оказался человеком средних лет, полным, вполне добродушным и весьма разговорчивым. Он достал из маленького саквояжа металлический стетоскоп и попросил Анастасию раздеться. Следов от кнута у нее на плечах уже не было, а разрез, сделанный кинжалом-бебутом, превратился в красновато-белый длинный шрам, заметно выделявшийся на ее матовой коже.
        - Где ви полючил это ранений? - спросил хирург, приставляя стетоскоп к ее груди.
        - Упала с лестницы, - ответила Анастасия.
        - О! - Немец сверкнул на нее круглыми стеклами своих очков. - Больше никогда не подходить к такой ужасний лестниц! Еще полдюйм, и сердце бы пропал…
        - Постараюсь, доктор.
        - Ви - красивий женщина. - продолжал Шмидт, прослушивая ей легкие и одновременно разглядывая шрам. - Совершенно не надо вам никакой лестниц, посылайт ее к черту!
        - Увы, не могу.
        - Шрам будет весь жизнь, теперь ничего не поделать.
        - Очень плохо.
        - Если носить только закрытий платье, - сказал хирург, - это никто не узнайт.
        - Да… - Она сокрушенно вздохнула. - Но такая примета!
        - Ведь не на щеке… - Немец лукаво улыбнулся. - Шрам увидит тот, кого ви полюбит. Потому любовь станет страшний вещь для вас. Берегитесь от нее…
        Балагуря и подшучивая подобным образом, Иоганн Шмидт закончил осмотр. Никаких новых лекарств он не прописал, лечение Глафиры признал правильным, сказал, что выздоровление - близко, и обещал зайти через три дня. Анастасия приготовила для него десятирублевую ассигнацию в конверте. Хирург ответил, что гонорар за этот визит уже получил, и от денег наотрез отказался. Она вспомнила слова полкового лекаря Ширванского пехотного полка Калуцкого о долге врача: если после его посещения больному стало хуже, это не врач, а шарлатан. Господин Шмидт был хорошим врачом. Он сумел повлиять на ее настроение и отвлечь от мрачных мыслей.
        Теперь страницу за страницей исписывала она, повествуя о своих приключениях. Турчанинов навещал Анастасию, читал написанное и давал разные советы. Он предлагал об одном рассказать как можно подробнее, другому вообще не уделять внимания, а про третье упомянуть лишь одним словом. По этим советам она могла определить интерес секретной канцелярии к добытым ею сведениям. Иногда это даже удивляло ее. Например, оказалось, что колодцы и лечебные растения в крымской степи - тема несравненно более важная, нежели описание внутренней и внешней охраны ханского дворца в Бахчи-сарае.
        Но из всей ее добычи секретная канцелярия особо ценным признала письмо каймакама города Гёзлёве Абдул-бея, переданное одноглазым слугой его сестры Рабие. Профессиональный переводчик поработал над ним и представил текст с обширными комментариями. Оказалось, что в этом послании со всяческими осторожными оговорками и ухищрениями, характерными для людей Востока, проводится интересная для русских мысль. Шахин-Гирей не сможет осуществить свои реформы, но выход, по мнению Абдул-бея и его многочисленных друзей, все же есть. Это - присоединение ханства к России, переход крымско-татарского народа под скипетр великой царицы.
        Турчанинов коротко рассказал Анастасии об этом и потом долго разбирал данный случай. Почему она не развивала отношений с Рабие, пусть даже и возникших в необычном месте - в турецкой бане? Почему она не приняла ее настойчивого приглашения и не поехала в гости, ведь имелись все шансы увидеть каймакама в неофициальной обстановке и завязать контакт с ним? Почему она не ответила на письмо, переданное ей в Бахчи-сарае?
        Правды Анастасия ему все-таки не открыла. Хотя невероятно трудно было ей находиться под пристальным взглядом немигающих глаз управителя канцелярии. Объясняя свое поведение, она ссылалась только на неопытность и обещала впредь быть более внимательной ко всему, что касается службы. Наверное, коллежский советник что-то учуял. В заключение работы над этим пунктом отчета он перешел на самый задушевный тон. Понимающе улыбаясь, Турчанинов разъяснил Анастасии, что присвоенное ей второе имя «FLORA» дает право на экстраординарные поступки. Не нормы общепринятой морали и обыденной нравственности станут их мерою, а соображения высшей государственной целесообразности. Таким образом, секретная канцелярия оправдает практически все, если будет достигнут нужный ей результат.
        Анастасия ответила, что теперь понимает это. Но на самом деле, озадаченная суждениями своего начальника, она не спала ночь и все размышляла о том, будут ли ей по силам так называемые экстраординарные поступки, если они пойдут вразрез с ее собственными убеждениями и представлениями о том, что хорошо и что плохо в нашем подлунном мире.
        К отчету Анастасии пришлось приложить и записку Лейлы, приглашавшую на встречу в караван-сарае у деревни Джамчи. Целый день посвятил Турчанинов разбору только одного эпизода. Он довел ее до изнеможения своими вопросами, неотступно возвращая в ту полутемную мастерскую, где на стенах висели крючья с цепями и веревками, где Казы-Гирей и его подручные обращались с ней, как с последней тварью, и где она испытала жгучее унижение. Между тем, управитель канцелярии Светлейшего желал лишь, чтобы госпожа Аржанова наконец перестала ПЕРЕЖИВАТЬ, а взяла себя в руки и принялась АНАЛИЗИРОВАТЬ.
        - Это - провал? - спрашивал он ее.
        Анастасия отрицательно качала головой. Ничего такого, чего бы Казы-Гирей не знал, она тогда ему не сказала. Да и вообще в операции «камни со дна моря» предполагалось, что госпожа Аржанова будет действовать совершенно легально, исполняя роль беспечной и богатой путешественницы, лица частного, но облеченного доверием губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Теперь надо признать, что дела в крымско-татарском государстве движутся в направлении весьма тревожном для русских, если турецкая разведка почти открыто преследует там подданных Ее Величества Екатерины II, а резидент этой разведки живет во дворце и является родственником Шахин-Гирея.
        - Вы поняли, кто она? - спрашивал Турчанинов дальше, имея в виду юную художницу Лейлу.
        - Нет, не третья жена хана придумала все это, - упорно стояла на своем Анастасия. - Душа у нее еще детская, светлая, хотя и противоречивая. Она не могла желать мне зла. Скорее всего, Лейлу просто использовали. Я помню ее лицо, когда они заставляли ее покинуть караван-сарай.
        - Да вы настоящая идеалистка! - усмехался Турчанинов. - Даже после пыток верите в чудо.
        - Конечно, это было чудо, - соглашалась она, думая о своей камее - талисмане, о преданном Алмазе, о могучем сержанте Чернозубе и всех других участниках ее экспедиции в Крым.
        - Следует немедленно написать Шахин-Гирею о дикой выходке его третьей жены, - деловито предлагал управитель канцелярии.
        - Ничего писать ему я не буду.
        - Вы простили ее?
        - Простила?.. Нет, это не точное слово.
        - Ну, хорошо. - Он пожал плечами. - Тогда объясните сами.
        - Понимаете, я сочувствую им всем, бедным восточным затворницам, как может сочувствовать свободный человек невольнику, скованному цепями. Что-либо изменить там невозможно, но по-христиански сострадать - да…
        Управитель канцелярии Светлейшего складывал бумаги в портфель и уходил, вполне довольный результатами беседы. Госпожа Аржанова демонстрировала завидную твердость характера и здравый рассудок. Что же касается до истории с Лейлой, то она еще придет к нужному выводу. Такие испытания ни для кого не проходят бесследно. Нужно лишь время, чтобы правильная оценка сформировалась.
        Анастасия нисколько не сердилась на своего начальника. Его цепкость и жестокость помогали ей расставаться с яркими воспоминаниями о Крыме и крымских обитателях. Хотя, бывало, Лейла еще являлась ей во сне, окруженная странным пульсирующим сиянием. Однако никогда в жизни она не призналась бы в этом Турчанинову. Анастасия продолжала писать свой отчет и чувствовала, что полуостров как бы скрывается в тумане, а пребывание в Херсоне обретает ясные черты. Конечно, она думала о губернаторе Новороссийской и Азовской губерний…
        Наконец с роскошным букетом оранжерейных роз к ней явился князь Мещерский. Судя по его беззаботному и веселому виду, дела в штаб-квартире Светлейшего шли прекрасно. Розы были от Потемкина. К ним прилагалась короткая записка. Григорий Александрович желал госпоже Аржановой скорейшего выздоровления и приглашал на второй менуэт Георгиевского бала. После этого Анастасия взяла в руки пригласительный билет и перечитала его более внимательно. Слова «Георгиевский бал» наполнились для нее иным смыслом…
        В Херсоне к празднику готовились серьезно. Капельмейстер Орловского пехотного полка Джанкарло Каприотти сочинил торжественную кантату, и теперь ее разучивали певчие церковного хора. Для оформления парадного зала во дворце Светлейшего закупили 100 аршинов полотна, разрезали на ленты и покрасили в георгиевские цвета: три полосы черные, между ними - две полосы желтые и желтые окантовки по краям. Еще были заказаны лавровые венки и большое панно на стену с изображением золотой четырехугольной звезды и белого креста среди воинской арматуры, а сверху над ними - названия мест, где русское оружие одержало значительные победы в минувшую русско-турецкую войну: «Дарга», «Кагул», «Крым», «Чесма», «Хотин», «Козлуджи».
        Праздник начался по выстрелу из пушки, установленной на площади перед дворцом губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Светлейший вышел в зал, заполненный гостями и дивно украшенный. Черно-желтые ленты там висели в виде больших бантов, и концы их ниспадали вниз, в простенках между окнами располагались лавровые венки, тоже перевитые этими лентами. При появлении Потемкина оркестр Орловского полка сыграл несколько тактов из любимой всеми мелодии «Гром победы, раздавайся!».
        Князь произнес речь об одиннадцатилетнем юбилее со дня учреждения Императорского Военного ордена Святого великомученика и победоносца Георгия, представил поименно всех георгиевских кавалеров, коих в зале присутствовало, кроме него, девять человек. Прелестные девушки, одетые в древнегреческие туники, увенчали героев лавровыми венками. Затем оркестр и церковный хор в их честь исполнили кантату, которая, по счастью, была не очень длинной. На том официальная часть праздника завершилась. Оркестр перебрался наверх, на хоры. Певчие ушли. Вперед выступил распорядитель бала. Он ударил своей длинной тростью в пол и провозгласил:
        - Господа кавалеры! Позаботьтесь о своих дамах и пригласите их на танец. Первый менуэт Георгиевского бала!
        Анастасия опоздала к началу праздника. Она вошла, когда менуэт уже кончался. Первой парой в нем шел генерал-аншеф Потемкин с женой главного строителя города генерал-майора Ганнибала. За ними, согласно Табели о рангах, следовал генерал-поручик Суворов с женой коменданта крепости подполковника Соколова. Далее шел генерал-майор Ганнибал с женой командира Орловского полка Нефедова. Сам полковник Нефедов вел свою старшую дочь, девицу шестнадцати лет. Затем по чинам и должностям шли другие офицеры и чиновники с дамами. Первый менуэт, короткий и довольно простой, в сущности, был не танцем, а церемониалом, при котором гости под музыку чинно двигались по залу и менялись партнерами и партнершами, представляясь друг другу.
        Среди танцующих менуэт Анастасия, к своему удивлению, увидела полковника Бурнашова. Он узнал ее сразу и тоже удивился. На его лице мелькнуло растерянное выражение, но он поспешил улыбнуться вдове старого сослуживца, как бы говоря:
«Какая приятная встреча!»
        Она же только кивнула ему, не находя повода для улыбки. Документы умершего от раны подполковника Аржанова он, как впоследствии выяснилось, оформил неправильно. Перед ее отъездом из Козлуджи завел разговор, совершенно ей непонятный, через год прислал в Аржавовку странное письмо, предлагая Анастасии снова приехать в полк для возобновления ходатайства перед императрицей. Письмо это ей очень не понравилось. Она, когда выпал случай, поехала не в Полтаву, где квартировали ширванцы, а в Херсон.
        Вторым танцем объявили французскую кадриль, новомодное в России и мало кому из провинциалов пока известное изобретение двора Людовика XVI, местами куртуазное, местами простонародное, со сложными перестроениями и особым шагом «pas-chosse». Анастасия выучила танец в Курске. Ее пригласил князь Мещерский. Он видел французскую кадриль год назад, будучи в командировке в Варшаве, и сумел запомнить ее. Для танца требовалось четное количество пар, которые становились друг против друга. На Георгиевском балу таковых набралось всего шесть. Остальные, освободив середину зала, только наблюдали.
        Полковник Бурнашов, естественно, танца не знал. Но он неотрывно следил за Анастасией, легко и грациозно скользившей по паркету, и ее ловким молодым партнером в кирасирском кафтане с золотыми аксельбантами адъютанта на плече. К полковнику незаметно подошел Турчанинов.
        - Значит, это - она?
        - Да, конечно, - кивнул Бурнашов. - Но как изменилась! Повзрослела, похорошела, гордое лицо богини, проникновенный взгляд Психеи… Прямо глаз не оторвать! Хотя и в нашем полку была не последней красавицей. Аржанов просто не давал ей воли. Право, я думал, что после его смерти она…
        Наступила пауза. Управитель канцелярии, на своей должности привыкший читать между строк и улавливать малейшее изменение интонации в разговоре, внимательно посмотрел на «однокорытника».
        - И что - она?
        Тут Бурнашов смутился.
        - Как бы это объяснить, друг мой… Ведь Анастасия Петровна тогда была девчонка. И вот она - вдова. Я беспокоился. Вдруг встанет на путь легкомыслия, безудержного кокетства. Не зная жизни, попадет в беду… Короче говоря, я предложил ей свое… Ну, в общем, свое покровительство.
        - Она его приняла?
        - Нет.
        Оркестр, сыграв еще два танца, удалился на перерыв. Внимание гостей теперь занимали певцы и декламаторы. Но многие участники праздника пошли в буфетную комнату, где на столах стояли графины с оранжадом, бутылки сухого вина, блюда, наполненные засахаренными фруктами, орехами, всевозможным печеньем. Буфетчик в ливрее находился у трехведерного самовара, давно закипевшего. Он предлагал всем чай с лимоном или без оного. Кроме того, желающие могли добавить к чаю отличного свежего молока. Анастасия всегда считала, что на балу лучше всего утоляет жажду чай, и потому направилась к буфетчику.
        Возможно, Бурнашов поджидал ее тут специально. Он вырос перед Анастасией неожиданно, низко поклонился да так и остался стоять, опустив голову в буклях, обильно посыпанных пудрой. Пришлось подать ему руку, которую он целовал чуть дольше, чем следовало.
        - Душевно рад, милейшая Анастасия Петровна, что судьба удостоила новой встречи с вами, - высокопарно начал командир Ширванского пехотного полка. - Как вы ныне поживаете?
        - Спасибо, хорошо. А вы?
        - На службу не жалуюсь.
        - А как супруга ваша, Дарья Михайловна? Как дети?
        - Вы ничего не знаете о моем несчастье? - Бурнашов заглянул ей в глаза. - Полтора года назад я похоронил Дашу вместе с младшей дочерью.
        - Боже мой! Что случилось с ними?
        - Пожар в доме от старого дымохода. Ночью они не смогли выбраться из спальни и задохнулись. Оба сына остались в живых. Теперь они - в Сухопутном шляхетском корпусе в Санкт-Петербурге. Императрица велела зачислить их туда на казенный кошт…
        Рассказывая о своей семье, Бурнашов подвел Анастасию к самовару, заказал буфетчику две чашки чая с лимоном, после чего уютно устроил вдову подполковника Аржанова за дальним столиком. Они неспешно пили чай с марципановыми пирожными и вспоминали последний поход ширванцев к Козлуджи, само сражение, офицеров первого батальона, служивших тогда. То, что Анастасия услышала сейчас от Бурнашова, резко изменило ее отношение к нему. У нее на языке вертелся вопрос: «Так вы теперь не женаты?» - но задать его прямо в лоб она стеснялась.
        Между тем перерыв подходил к концу. После него сразу следовал второй менуэт, а Анастасия отсутствовала в зале. Светлейший князь заволновался и отправил Мещерского на поиски. Поручик с трудом обнаружил госпожу Аржанову в буфетной. Подойдя к столику, младший адъютант вежливо поклонился полковнику и затем обратился к ней:
        - Позволю себе напомнить вам, сударыня, о продолжении бала…
        - В чем дело, поручик? - сурово спросил Бурнашов.
        Анастасия встала и мило улыбнулась ему.
        - Ах, Степан Данилович, простите, но я приглашена.
        - Кем это? - Бурнашов вперил строгий взгляд в молодого кирасира.
        - Генерал-аншефом Потемкиным.
        Командир Ширванского пехотного полка в полном изумлении уставился на свою собеседницу. Постепенно смысл сказанного дошел до него. Он решительно поднялся с места и предложил Анастасии руку.
        - Я сам провожу вас к Светлейшему!..
        Второй менуэт танцевали под музыку Боккерини. Он был не менее сложен, чем французская кадриль, но пришел в провинцию давно и прямо из столицы. Если уж сама государыня, абсолютно не имевшая музыкального слуха, выучила его, то верным ее подданным не оставалось ничего другого, как употребить все усилия, но менуэт, называемый «императорским», освоить. В нем было несколько основных фигур. Танцующие выполняли их по командам распорядителя бала, отдаваемым на французском языке.
        Две колонны кавалеров с дамами выстроились во всю длину парадного зала. Зазвучала чудесная музыка итальянского композитора, и танцующие, дружно приподнявшись на цыпочки, сделали шаг вправо, потом отступили на шаг назад и только теперь подали друг другу руки.
        - Pas menu! [- Мелким шагом! (фр.)] - громко произнес распорядитель.
        Придерживая дам за кончики пальцев, кавалеры двинулись вперед. Они сделали всего четыре шага, действительно очень маленьких, потому что ставили одну ногу точно перед другой. Остановившись, они повернулись на правой ноге, а левой прочертили по паркету полукруг и, таким образом, оказались лицом к лицу с дамами. Потемкин, весьма сосредоточенный на танце, впервые поднял свой единственный зрячий глаз на Анастасию и спросил, нравится ли ей этот бал.
        Она кивнула в ответ. Сейчас она могла, никого не стесняясь, рассматривать его вблизи. За те сорок дней, что они не виделись, ее возлюбленный, конечно, не изменился. Та же мощная фигура, спокойное, властное лицо, светская улыбка на устах. Его парадный генерал-аншефский кафтан, почти сплошь покрытый золотой вышивкой, сверкал в свете трех сотен свечей, горевших в зале. Сегодня в честь Георгиевского бала он из всех своих наград надел только знаки Императорского Военного ордена: четырехугольную звезду на левой стороне груди, большой белый эмалевый крест на шее и такой же крест, но меньшего размера, - в петлице. Светлейший князь, державший правую руку Анастасии в своей руке, незаметно сжал ее пальцы. Ей показалось, что ток пробежал у нее по коже, и она вышла из своего созерцательного состояния.
        - Balancer - menuette! [- Балансировать в менуэте! (фр.)]
        Танцующие на секунду отставили в сторону левую ногу, покачнулись на правой и двинулись боком: кавалеры - вправо, дамы - влево.
        Перед Анастасией очутился генерал-майор Ганнибал, темнолицый, губастый, с приплюснутым носом. Белый парик с буклями лишь подчеркивал особенности его африканского облика. Но сын знаменитого «Арапа Петра Великого» нисколько не смущался своей экзотической внешности. Рослый, довольно стройный для своих сорока пяти лет, Иван Абрамович Ганнибал обладал превосходными манерами и пользовался успехом у женщин. Он бросил на Анастасию игривый взгляд. Поведение на балу предполагало некое легкое кокетство, как бы усиленное внимание кавалеров и дам друг к другу. Однако Анастасия сейчас была не в силах включиться в эту веселую игру. Она отвернулась от Ганнибала, и он обиженно надул губы. В следующую минуту требовалось сделать полный оборот на носках, поклониться партнеру и таким же мелким шагом идти на старое место. Анастасия со вздохом облегчения выполнила эту фигуру.
        - Salut! [- Приветствие! (фр.)]
        Потемкин находился все еще далеко от нее, и это придавало танцу особую интригу. По команде распорядителя немые обращения полетели через пространство зала. Танцующие, отставив левую ногу назад, вытянули кисть правой руки вперед и сделали приветственный жест, причем не один, а два раза, адресуясь к своим партнерам. За жестом следовал взгляд, и если бы эти взгляды стали явственными, подобно вспышкам молнии, то на Георгиевском балу не понадобилось бы зажигать свечи: там стало бы светло, как днем. Князь, повернув к Анастасии зрячий глаз, ответил ей столь же пламенно. Она хотела думать, что этот его привет - искренний, идущий от самого сердца.
        - Vis-a-vis! [- Напротив! (фр.)]
        Шеренга кавалеров двинулась навстречу шеренге дам. Каждый из них, дойдя до своей партнерши, становился лицом к ней и подавал правую руку. Снова пальцы Анастасии утонули в большой теплой ладони Потемкина. Держась друг против друга на расстоянии вытянутой руки, они поменялись местами, сначала зайдя слева, потом справа.
        Взгляд Светлейшего провожал ее при этих поворотах, на губах играла обольстительная улыбка. Но таковы были правила бального этикета. Чего он хотел на самом деле, она все же не понимала.
        Менуэт закончился. При последних звуках мелодии все дамы присели в реверансе, все кавалеры поклонились им. Затем князь предложил Анастасии руку и повел ее к стульям, стоявшим у стены.
        - На банкете вы будете сидеть не со мной, - тихо сказал он. - Но не обижайтесь, ведь это - официальное мероприятие.
        - Могу ли я обижаться на вас… - Анастасия, обмахиваясь веером из страусовых перьев, наблюдала за тем, как полковник Бурнашов энергично пробивается к ним сквозь толпу.
        - Я приглашаю вас на чашку кофе.
        - В «турецком кабинете»? - съязвила она.
        - Нет. - Светлейший поцеловал руку госпоже Аржановой. - В моей спальне…
        Около двенадцати часов ночи оркестр сыграл последний котильон, и гости начали разъезжаться с бала. Вскоре парадный зал опустел. Лакеи внесли туда столы, уже полностью сервированные. Расстановка стульев заняла еще минут пятнадцать. После этого участников банкета пригласили занять свои места. Таковых собралось сорок человек, в том числе - все георгиевские кавалеры.
        Для каждого возле куверта на столе положили картонную карточку с его фамилией и должностью. На приемах у губернатора рассаживали строго по чинам, лишь иногда делая исключения из этого правила. Так и сегодня гости были сгруппированы соответствующим образом.
        На одной стороне стола сидели во главе с Потемкиным генералы и высшие чины херсонской городской управы, все - с женами. Напротив них - штаб-офицеры и чиновники от 6-го до 4-го класса статской службы по Табели о рангах, тоже с женами. Далее, ближе к углам, - обер-офицеры и чиновники 10-8-го классов, без жен, которые подобных приглашений никогда не удостаивались.
        Степан Данилович Бурнашов быстро сообразил, что здесь к чему, и сунул серебряный рубль дворецкому. Тот незаметно поменял карточки. Так Анастасия оказалась сидящей не напротив Светлейшего князя, как он распорядился ранее, а на три человека дальше, зато рядом с командиром Ширванского пехотного полка. Увидев это, Потемкин удивился, но предпринимать что-либо было уже поздно.
        Первый тост провозгласили за здоровье Ее Величества императрицы Екатерины Алексеевны. Второй тост - за русскую армию. Третий тост - за присутствующих на банкете георгиевских кавалеров, доблестных сынов Отечества, деяниями своими преумножающих мощь государства Российского. Гости оживились, разговор сделался общим. Гул голосов заглушал стук ножек и вилок. Лакеи бесшумно двигались по залу, наливая присутствующим вино, разнося закуски.
        Полковник Бурнашов старался быть обходительным кавалером, и, надо заметить, ему это удавалось. Повелительным жестом он подзывал лакеев, предлагал своей даме то салат из свежей спаржи, то грибы в маринаде, проверял, наполнен ли у нее бокал, и между делом весело рассказывал о том, как они с управителем канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний господином Турчаниновым вместе учились в Артиллерийском и Инженерном кадетском корпусе в Санкт-Петербурге. Анастасия узнала много нового о своем непосредственном начальнике.
        Иногда Бурнашов обращался к генерал-поручику Суворову, сидевшему как раз напротив Анастасии. Летом 1778 года Ширванский полк на четыре месяца откомандировали в Крым, в распоряжение Суворова, и так они познакомились. Суворову понравился деятельный и расторопный офицер. Бурнашов же с тех пор считал Александра Васильевича лучшим военачальником екатерининской армии.
        Анастасия видела Суворова у Козлуджи, но мельком. Теперь Бурнашов представил ее генералу по всей форме. Он даже сказал, что вдова подполковника Аржанова, движимая патриотическим чувством, последовала за мужем на поле битвы и там оказывала помощь раненым из его батальона. Суворов только усмехнулся.
        Для своих пятидесяти лет генерал-поручик выглядел очень моложаво: худощавый, невысокого роста, подвижный, как ртуть. Голубые глаза его смотрели зорко. Он пил и ел с отменным аппетитом, шутил с соседями по столу и вообще держался просто. Анастасия хотела поговорить с ним о Крыме. Но после этой его усмешки боялась наткнуться на какую-нибудь солдатскую грубость или злую шутку. Ее уже предупредили, что Суворов - настоящий женоненавистник, потому он избегает светского общества и все свое время посвящает исключительно военной службе.
        Жители Крыма понятия не имели о таких его качествах. Суворов, командуя корпусом, находился там более шести месяцев, начиная с апреля 1778 года. Он прямо-таки спас полуостров от нового вторжения турок. Для этого ему пришлось стать и дипломатом, и стратегом, и администратором. Он весьма настойчиво диктовал правила поведения в условиях турецкой морской блокады Шахин-Гирею. Он разработал особую систему расположения и передвижения по всей береговой линии российского воинского контингента, не очень значительного, и, таким образом, создал у противника представление о крупных наших силах, сосредоточенных в Крыму. Он отстаивал права крымских христиан и обеспечил их переселение в Россию с минимальными потерями и неудобствами.
        О Суворове Анастасии говорил светлейший хан и называл его невероятно жестоким и коварным человеком. Священник монастыря святого Климента отец Гермоген превозносил до небес щедрость, набожность и кротость русского генерала, который пробыл в обители десять дней и всех там очаровал своим веселым и добрым нравом.
        Но самый восторженный отзыв о Суворове Анастасия услышала от резидента русской разведки в Крыму Микаса Попандопулоса. Это был не рассказ, а просто величальная песня. Пока корпусом командовал генерал-поручик князь Прозоровский, Попандопудоса не пускали дальше его прихожей, не говоря уж об участии в штабной деятельности. Высокомерный и недалекий, Прозоровский считал ниже своего достоинства общаться с людьми подобного сорта. Попандопулос не настаивал. Так благородный князь проморгал подготовку протурецкого восстания в Бахчи-сарае в октябре 1777 года и затем получил приказ сдать дела Суворову. В отличие от своего предшественника Суворов серьезно относился к агентурной работе. С греческим коммерсантом он встречался регулярно и не жалел денег для осведомителей. Все сотрудники Попандопулоса, почувствовав заботу командующего, принялись исполнять свои обязанности, не жалея сил. Турки практически никогда не могли точно установить, где расположены наиболее крупные русские отряды, когда, куда и как они будут перемещаться.
        Одна контрразведывательная операция особенно удалась Попандопулосу. Вычислив агента османской разведки, по национальности крымского татарина, он сумел продать ему несколько документов, якобы исходивших из штаба Суворова. Командующий снабдил их собственноручными подписями, печатями и иными реквизитами, назначил штабного офицера, успешно сыгравшего роль предателя. Результатом сего действия стало появление в Ахтиарской бухте в июне 1778 года семи больших турецких фрегатов с десантом, которые сопровождади пять малых судов. Изучив качественно изготовленные фальшивки, в Стамбуле вообразили, что высадка войск в этом месте и в это время будет необыкновенно удачной.
        Тут их и поджидали суворовские батальоны. Генерал-по-ручик мечтал хорошенько проучить нахалов. Он предвкушал короткий и победоносный бой с окружением и полным разгромом противника, для чего укрыл часть своих войск за холмами. Но, простояв на рейде более двух недель, турки так и не решились высадиться на берег. Дело кончилось обменом письмами с дипломатическими колкостями…
        Теперь легендарный крымский герой сидел за одним столом с Анастасией. Она понимала, что сейчас в России, наверное, нет человека, лучше Суворова разбирающегося в крымско-татарских проблемах. Он мог бы высказать свое суждение об этой полуденной стране, ее людях, о светлейшем хане, его дворце, его армии, его реформе. Все это, вероятно, было бы интересно и полезно для Анастасии, но отчет о поездке уже написан и отдан Турчанинову. Правда, у нее находится письмо Шахин-Гирея, адресованное императрице. В секретной канцелярии Светлейшего с него на всякий случай сняли копию. Однако вручать послание Екатерине II должна сама Анастасия, об этом управитель канцелярии предупредил ее сразу.
        Молча смотрела Анастасия в голубые глаза Суворова. В них чудился ей отсвет прозрачного крымского неба, и она размышляла о своей судьбе. Она отправилась в опасное путешествие по предложению Потемкина, но преследовала сугубо личные цели. Она хотела добыть камеи для царицы, а взамен получить пенсию за мужа и рескрипт о подвиге, им совершенном, если уж орден святого Георгия, вполне Аржановым заслуженный, не дают посмертно. Главное она сделала. Осталось добраться до северной столицы, побывать в Зимнем дворце и понравиться Ее Величеству. Но дальше-то что?
        Не пора ли ей все же успокоиться? Не пора ли забыть, как страшный сон, крымскую степь, тишайший город Бахчи-сарай, выветренные скалы Таш-Аира, древний Херсонес, пещерный монастырь Святого Климента и караван-сарай у деревни Джамчи? Не пора ли ей со всей серьезностью рассмотреть вариант полковника Бурнашова? Ведь он только что и без малейших побуждений с ее стороны сообщил Анастасии о своем намерении жениться снова, буде сыщется достойная женщина, милая сердцу подруга для него и добрая мать его сыновьям. Степан Данилович - человек, безусловно, заслуживающий уважения и обеспеченный. В Курской губернии у него имеются деревня и двести душ крепостных мужского пола. Возраст у него тоже подходящий - 36 лет. Да и знакома она с ним очень давно…
        Лакеи принесли гостям тарелки с десертом, который представлял собой разрезанный на куски многослойный бисквитный торт с цукатами и сливочным кремом. Генерал-поручик Суворов прилежно занялся им и погрузил десертную ложку в самый центр цукатно-кремовой композиции. При этом он рассеянно поднял глаза на Анастасию, видимо, почувствовав ее пристальный взгляд.
        - Монахи в обители Святого Климента, - сказала она, - так полюбили вас, что поминают «во здравие» на каждой воскресной службе…
        - Вы были в Инкермане? - спросил Суворов.
        - Да, совсем недавно.
        - По какому случаю?
        - Просто страсть к путешествиям.
        При этих словах генерал-поручик посмотрел на соседку по столу более внимательно. Суворов отлично знал, к какому ведомству могут принадлежать люди, одержимые страстью путешествовать по таким, сопредельным с Россией государствам, как Польша или Крымское ханство, пережившим вторжение русской армии, погруженным в смуту и неумолимо приближающимся к собственному распаду.
        - Вам понравилось в Крыму? - с благожелательной улыбкой спросил Суворов у Анастасии.
        - О да. Я в восторге от его достопримечательностей. Удалось многое увидеть, многое сделать. Поистине благословенная земля!
        - Но работы там - непочатый край… - Генерал-поручик задумался. - Большие трудности будут с нашим другом Шахин-Гиреем.
        - Вы вернетесь туда?
        - Думаю, что придется…
        Может быть, их новая встреча еще впереди. Будет на ней и свободный обмен мнениями, и поиски взаимопонимания, и выводы, после долгих споров принятые обеими сторонами. Но сейчас полковник Бурнашов ни с того ни с сего стал прислушиваться к их тихой беседе, мало похожей на светский, ни к чему не обязывающий разговор. Чтобы отвлечь его, Анастасия как бы невзначай прислонилась к плечу командира Ширванского пехотного полка.
        Степан Данилович и до этого момента считал Георгиевский бал вполне удавшимся. Большим сюрпризом для него стало появление здесь вдовы подполковника Аржанова, которую он ранее разыскивал совершенно безрезультатно. В голове полковника сложился целый план действий, и первым пунктом в нем было сопровождение очаровательной Анастасии Петровны до ее квартиры, а также разговор о визите, какой он намеревался нанести ей на следующий день. Теперь же Бурнашов расхрабрился настолько, что, помогая своей даме встать из-за стола, положил руку ей на талию и в общей суете сумел этаким манером довести ее аж до выхода из парадного зала.
        Здесь произошел один весьма странный, по его мнению, инцидент. Сначала их чуть не сбил с ног адъютант Светлейшего в кирасирском мундире. Он стал кланяться и извиняться, объясняя, что спешил на вызов своего шефа. В ходе этих бурных, но бестолковых объяснений оказалось, что под руку госпожу Аржанову уже держит не Бурнашов, а бойкий поручик. Полковник хотел возмутиться этим. Вдруг его сзади обнял за плечи «однокорытник» Петр Иванович Турчанинов и спросил, почему он не хочет ехать к нему в гости, чтобы посидеть вместе за чаркой доброго вина, как то бывало в дни их веселой молодости.
        Сам не зная, почему, Бурнашов согласился ехать к управителю канцелярии. С Анастасией ему пришлось прощаться слишком быстро. Уходя, он видел, что она стоит у дверей и разговаривает с молодым кирасиром. Впрочем, это видение недолго занимало его. У Турчанинова собралась дружная компания офицеров, в том числе с георгиевскими крестами. Они желали продолжать праздник своего ордена.
        Командира Ширванского полка тут приняли хорошо. Однако вместо вина на столе стояла водка, за первой выпитой чаркой последовали другие, и на шестой полковник сбился с их счета. Утром он очнулся на чужом диване, с чугунной похмельной головой…


        Анастасия вошла в спальню Светлейшего, смиряя волнение. Все здесь показалось ей знакомым до сердечной боли. Голубые изразцы печи, натопленной, как в тот, первый раз, до духоты. Светло-голубого тяжелого бархата шторы на окнах. Темно-голубой ковер с длинным ворсом, заглушающим шаги. Из мебели, конечно же, французского производства, в спальне находились кровать, очень просторная, гардероб, небольшой комод, придвинутый к стене, и два стула, обитые голубой в белую полоску тканью. Легкий запах лаванды стоял в комнате. Так пахли льняные простыни, наволочки, пододеяльник на разобранной постели, сиявшие в полутьме, как рождественский свежий снег.
        Перед постелью Анастасия замерла в смущении, настолько вызывающим у нее запретные воспоминания было это белоснежное белье. Потемкин остановился близко к ней, но сзади. Она ждала, что он будет делать дальше. Светлейший не спешил. Только его дыхание она ощущала на своих плечах, полностью открытых в бальном платье.
        - Вы хотите, чтобы я раздел вас? - услышала она его голос, сейчас звучавший с легкой хрипотцой.
        Она призналась, помедлив немного:
        - Да, ваше высокопревосходительство.
        - Кто раздевал вас в Крыму?
        - Горничная Глафира.
        - А князь Мещерский?
        - Нет, никогда.
        - Почему?
        - Я избегаю подобного рода отношений со своими деловыми партнерами.
        - Это очень хорошее правило, ваше высокоблагородие… - Светлейший коснулся ее шеи горячими губами и наконец положил ей руки на талию. Дрожь пробежала по ее толу, но она старалась быть спокойной:
        - Рада, что вы одобряете мои правила.
        - Я одобряю все ваши действия в этой поездке.
        - Правда? - Она не выдержала и повернулась к нему лицом, приподнялась на носки и поцеловала его долгим поцелуем.
        Тяжелое, большое, напряженное тело мужчины, впервые подарившего ей радость плотской любви, было рядом. От него исходила почти животная сила. Однако он выжидал, точно зверь в засаде. Он даже сейчас не привлек ее к себе, как делал это раньше - нетерпеливо, жадно, даже грубо.
        - Ну же… - попросила она. - Пожалуйста.
        Среди многих умений князя Потемкина, приобретенных им во время жизни в Зимнем дворце, было и умение ловко расшнуровывать дамские корсажи на бальных платьях. Как ни странно, первый урок преподала своему молодому фавориту сама Екатерина Алексеевна. Смеясь, царица показала ему тайный узел на шнуре, завязанный там, где корсаж пристегивался к юбкам, и заверила, что если один конец шнура резко потянуть вниз, то шнуровка на корсаже распустится быстро.
        Не всегда ему удавалось привести в действие эту систему. Бывало - особенно на первых порах их бурного романа, - оставшись наедине со своей августейшей возлюбленной, он волновался так, что руки дрожали. Узел под корсажем становился непреодолимым препятствием. Тогда она требовала, чтобы он ушел за ширмы, и вызывала камеристку. Будущий губернатор Новороссийской и Азовской губерний лишь издали наблюдал, как падают одна за другой юбки, как раскрывается, подобно створкам раковины, корсаж и прозрачное полотно батистовой рубашки свободно облегает стан императрицы, конечно, не юношески хрупкий, но даже в ее сорокапятилетнем возрасте сохраняющий весьма приятные формы.
        Сегодня Потемкин не волновался и никуда не торопился. Он был уверен в себе и в своей молодой любовнице. Он хотел доставить удовольствие им обоим и потому раздевал ее медленно. Когда он спустил с плеч Анастасии рубашку, она вдруг вспомнила о своем ужасном шраме и, вскрикнув, прикрыла грудь руками.
        - Что случилось, душа моя?
        - Не надо смотреть! - взмолилась она.
        - Неужели вы стесняетесь меня? - удивился Потемкин. - Или так подействовали на вас обычаи загадочного Востока?
        Он подхватил Анастасию на руки и отнес на постель. Теперь она лежала там, обхватив ладонями груди и сдвинув их вместе, чтобы прикрыть красновато-белый след от кинжала-бебута. Уже сердясь, он всей тяжестью тела прижал красавицу к подушкам и силой развел ей руки в стороны. Анастасия отвернулась. Слезинка побежала у нее по щеке и упала на белые простыни.
        - О Господи! - с трудом выдохнул Светлейший. - Кто сделал это?
        - Казы-Гирей.
        Если бы сейчас Потемкин стал говорить ей слова, безразлично какие: сострадания ли, утешения ли, поддержки ли, - то она оттолкнула бы его, вскочила с постели и убежала прочь из этого роскошного дворца, а утром уехала бы из Херсона, проклиная все, случившееся с ней по его жестокой воле. Но этот не похожий ни на кого человек вдруг наклонился к Анастасии и кончиком языка провел по шраму от конца его на солнечном сплетении вверх по всей ложбинке между твердыми нежно-матовыми холмиками. Потом губами он долго ощупывал каждый миллиметр рассеченной здесь кожи, и она чувствовала, что ее охватывает жар. Голова у нее кружилась, земля куда-то уплывала. За миг до сладостного слития она услышала доносящийся как будто издалека его страстный шепот:
        - Как же я люблю тебя…



        Глава восемнадцатая
        ВСТРЕЧА В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ

        Только в одиннадцатом часу утра вернулась Анастасия на квартиру, которую снимала в доме майора Голощекова. Как обычно в таких случаях, сопровождал ее князь Мещерский, а ехала она в карете губернатора Новороссийской и Азовской губерний, запряженной четверкой рослых каурых лошадей. Со всей своей преувеличенной любезностью молодой офицер помог ей выйти из экипажа, довел до дверей дома и здесь распрощался, отвесив несколько поклонов и поцеловав руку.
        Глафира, в ожидании госпожи не смыкавшая глаз этой ночью, поняла, что Анастасия Петровна вновь в фаворе у Светлейшего князя, и это - несмотря на свое полуторамесячное отсутствие и болезнь, приключившуюся с ней в дороге.
        Теперь горничная ожидала от барыни каких-либо распоряжений по хозяйству на текущий день. Но Анастасия лишь приказала готовить обед из продуктов, имеющихся сейчас в доме, и отправилась отдыхать от бурно проведенной ночи в спальню. Вместе с кухаркой Зинаидой наскоро соорудили они куриный бульон с лапшой да нажарили две сковороды картошки с луком.
        На обед их высокоблагородие изволили выйти к общему столу, самолично прочитали молитву и сообщили, что ныне едут в Санкт-Петербург, с собой берут только Глафиру и Николая. Досифею, Зинаиде и новому крепостному - крымскому татарину Фатиху, также сидевшему за столом и давно обученному пользоваться ложкой, - надлежит со всем домашним скарбом двигаться в Аржановку, поскольку пребывание в Херсоне вдовы подполковника Аржанова завершено.
        Верные слуги очень обрадовались. Только Фатих повесил голову: еще дальше от родины увозит его русская госпожа. Молча выслушала Анастасия татарскую жалобу, где попадались уже и русские слова. Она знала, что возвращаться в Крым Фатих вовсе не желает. Бывший хозяин Казы-Гирей может наказать его за проигранную схватку в караван-сарае у деревни Джамчи.
        Наказание это, согласно турецким законам, простое и действенное - отсечение головы.
        - Эр шей яхши олур! [Все будет хорошо! (тюрк. - тат.)] - бросила она татарину, поднимаясь из-за стола.
        Вечером ей нанес визит полковник Бурнашов. Он застал в доме страшную суету и с армейской прямотою спросил Анастасию, что сие означает. Она рассказала ему о своем отъезде в северную столицу империи. Командир Ширванского пехотного полка в ответ принялся пересказывать ей санкт-петербургские сплетни. В основном они касались нынешнего фаворита императрицы - двадцатипятилетнего Ивана Римского-Корсакова, прапорщика лейб-гвардии Преображенского полка. ставшего флигель-адьютантом и генерал-майором, а также пяти племянниц Светлейшего князя, девиц Энгельгардт: Александры, Варвары, Надежды, Екатерины и Татьяны. В великосветском обществе болтали, будто бы Потемкина связывают с ними далеко не родственные отношения.
        Анастасия спросила, откуда Бурнашев знает все это. Он ответил, что некоторые его
«однокорытники» сделали карьеру и занимают важные посты в столице. В письмах они сообщают ему последние новости придворной жизни, Военной коллегии и Сената. Долго еще полковник ходил вокруг да около, да и Анастасия никак не могла понять, к чему он клонит. Наконец он высказал свое суждение: не надо ей ехать в столицу сейчас, лучше это сделать в следующем году.
        О причинах такого пожелания Анастасия могла только догадываться. Степан Данилович ухаживал за ней напропалую на Георгиевском балу, и она эти ухаживания принимала благосклонно, чем, конечно же, обнадежила командира ее безвременно погибшего супруга. Однако это происходило ДО ее ночного свидания с Потемкиным, которое все расставило по своим местам. Теперь Бурнашову надо было внятно объяснить, что отношения их никакой матримониальной направленности пока иметь не могут.
        - Помилуйте, Степан Данилович, - капризно сказала она, - отчего же мне в столицу теперь не ехать?
        - Обещаю вам на следующий год помочь в Санкт-Петербурге.
        - В чем?
        - В получении пенсии за покойного супруга, - ответил он.
        - Уж лучше бы вы сразу правильно оформили рапорт.
        - Каюсь, сударыня. Виноват перед вами. В суете полкового писаря не проверил. Подмахнул бумаги, не глядя.
        - Вы подмахнули, а у меня из-за этого столько забот было, что пером не описать, в сказке не сказать…
        - Простите дурака, любезная Анастасия Петровна! - Бурнашов поцеловал ей руку. - Хочу исправить свою ошибку, да Светлейший не разрешает…
        - Что не разрешает? - насторожилась она.
        - Ныне ехать в отпуск вместе с вами.
        - А вы просились?
        - Да, - сказал Бурнашов. - Через Турчанинова. И сразу ответ получил. Отпуск дадут, но в 1781 году.
        - Поверьте, Степан Данилович, ждать мне нельзя. Уже в дорогу собралась со всеми пожитками и прислугой.
        - Тогда разрешите проводить вас.
        - Пожалуйста.
        - До Харькова! - брякнул полковник.
        - Oh, mon Dieu! - вырвалось у Анастасии. - C’est loin… [- О, мой Бог! Это далеко… (фр.)]
        Одно удовольствие было ехать с губернатором Новороссийской и Азовской губерний по вверенным его управлению землям, засыпанным декабрьским снегом, скованным морозом. Зимняя дорога, уже накатанная, летела под копыта лошадей, бубенчики весело звенели на дуге, белые безжизненные поля проплывали за окном кареты, поставленной на полозья. Впереди санного поезда скакал гайдук и трубил в рог, чтобы встречные экипажи уступали колею его высокопревосходительству. На станциях лошадей меняли очень быстро, и платил за них Потемкин. Путники без малейшей заминки могли двигаться дальше, на север, пересекая почти всю территорию европейской части империи.
        Бурнашов действительно проводил Анастасию до Харькова. Он заботливо опекал ее в дороге. Она имела возможность познакомиться с ним гораздо ближе, чем это было в Ширванском полку, при Аржанове. Характер его показался ей незлобивым, но отменно настойчивым. Человек, увлекший солдат на крепостную стену под огнем артиллерии, видимо, не мог быть иным. Расставались трогательно. Став на одно колено, полковник поцеловал ей руку и сказал, что отныне она - его дама сердца и он вскоре пришлет ей письмо с важным сообщением. Отчего это сообщение Бурнашов не решился сделать теперь, она задумывалась мало.
        В Харькове Потемкин приказал остановиться для трехдневного привала, чтобы немного прийти в себя после недели, проведенной в тесных пространствах экипажей, на сафьяновых подушках, под медвежьими полостями, хорошо сохраняющими тепло. Русская баня с парной поутру, весь день на пуховой перине в жарко натопленном номере постоялого двора, ввечеру - прием то у предводителя дворянства, то у губернатора Харьковской губернии, данных в честь высокого гостя, - эта программа отдыха Анастасии понравилась. Тем более что повсюду Светлейший князь появлялся вместе с ней.
        Выехавши из Херсона 29 ноября 1780 года, они прибыли в Санкт-Петербург в канун Рождества Христова. Перед этим Анастасия хотела подольше побыть в Москве. Но Потемкин сказал, что им нужно спешить, в столице их давно ждут. Кроме того, в середине декабря там трещали такие морозы, что нос за дверь не хотелось высовывать. На берегах Невы зима была мягче, температура выше. На Рождество как раз наступила оттепель, и град Петра показался Анастасии в неярком свете балтийского солнца и легкой изморози величественным и вместе с тем волшебным, волнующим воображение.
        Для госпожи Аржановой домоправитель Светлейшего князя снял на Невском проспекте небольшой двухэтажный особнячок, некогда принадлежавший архитектору Земцову. Он располагался напротив Большого гостиного двора. Наслышанная от своей тети о замечательных его лавках и товарах, продающихся в них, Анастасия хотела немедленно посетить это торговое заведение. Но первые дни ей пришлось потратить на обустройство на новом месте и подготовку к придворным праздникам, так как ей сразу доставили два билета. Один - на литургию 25 декабря в Петропавловском соборе в присутствии Ее Величества, второй - на Рождественский бал в Зимнем дворце.
        Впервые Анастасия увидела императрицу в соборе. Но стояла она очень далеко и потому смогла рассмотреть лишь ее фигуру, совсем небольшого роста, в окружении блестящей свиты сановников. На балу Екатерина Алексеевна прошла, приветствуя гостей, довольно близко от нее. На сей раз Анастасия запомнила ее лицо, прическу, драгоценности и покрой бального платья. Несмотря на свои пятьдесят лет, царица имела цветущий вид, двигалась легко и быстро и хорошо танцевала, особенно - любимый ею императорский менуэт.
        Затем Потемкин прислал Анастасии записку, в которой просил быть готовой к визиту в Зимний дворец на текущей неделе в первой половине дня. Эта неделя была праздничной, святочной, но государыня работала. Она принимала разных чиновников с докладами с девяти утра до полудня в своем кабинете, называемом «уборной комнатой», где придворный куафер обычно убирал Ее Величество, то есть делал ей прическу и накладывал макияж. При мысли, что личная встреча с царицей теперь близка, как никогда, Анастасия лишилась покоя. Иногда она переходила через Невский проспект и рассеянно бродила по Большому гостиному двору, не замечая его превосходных товаров.
        Но больше всего времени Анастасия проводила в своем пристанище в особняке архитектора Земцова. По ее приказу Николай с утра разжигал огонь в камине малого зала. Закутавшись в турецкую шаль, она удобно устраивалась в кресле и часами смотрела на огонь, перебирая в памяти перипетии путешествия в Крым. Она хотела рассказать о нем царице коротко, но вразумительно. Она брала в руки свой талисман - камею с богиней Афиной-воительницей, сжимала его в ладони и шептала, что просит Судьбу о последнем благодеянии: пусть государыня великодушно снизойдет до ее просьбы.
        Анастасия давно решила, что отдаст Екатерине Алексеевне только четыре камеи. Они - самые красивые и, наверное, стоят дороже, так как на них изображены многофигурные композиции. Ее камень слишком прос, да к тому же испорчен трещиной. От того, что она повсюду носила его с собой то в кармане кафтана, то в сумочке, золотой ободок на нем потерся и даже потускнел. Но сейчас среди всего принадлежавшего ей имущества не было для Анастасии более ценного предмета, чем овальный кусок агата с профилем греческой богини.
        К счастью, ожидание продлилось недолго. В четверг за ней приехал князь Мещерский в одном из экипажей Светлейшего. Она, прихватив о собой письмо Шахин-Гирея и коробку с четырьмя камеями, отправилась в жилище русских царей. Адъютант Потемкина пытался по-свойски разговаривать с ней, точно они опять ехали из Гёзлёве в Бахчи-сарай по крымской степи. Но Анастасия не имела сил отвечать ему связно. Она волновалась, представляя первые минуты встречи с Екатериной II. Провожая вдову подполковника Аржанова по внутренним покоям Зимнего дворца, Мещерский уже молчал. Лишь перед самой дверью «уборной комнаты» он шепнул ей:
        - Не бойтесь. Ее Величество очень к вам расположены…
        Только сейчас Анастасия увидела, что глаза у императрицы бирюзового цвета, глубокие, пронзительные. Они могут прочитать все, что есть у человека в душе и на сердце. Они разгадают его характер сразу, и не надо притворяться, не надо лгать. Лучше всего быть открытым и честным, как на исповеди, потому что государыня, поняв собеседника, ничего не сделает ему во вред.
        Глаза Ее Величества были внимательными, сочувствующими, веселыми, пока госпожа Аржанова повествовала ей про свою одиссею. Царица умела слушать, умела задавать вопросы, Анастасия вскоре поняла, что она находится в курсе крымских дел, но ее интересуют детали, подробности, мнение самой Анастасии, ее собственный взгляд на события и явления жизни в далекой стране. При этом Екатерина Алексеевна держалась любезно и естественно, нисколько не подчеркивая своего сана и значимости этого разговора для ее посетительницы.
        После краткого рассказа Анастасия передала царице письмо Светлейшего хана и объяснила, как и при каких обстоятельствах он вручил ей это послание. Государыня положила пакет, не вскрывая его, на туалетный столик и спросила, был ли искренен Шахин-Гирей, когда принимал у себя во дворце русскую путешественницу, знакомил ее со своими сподвижниками и женами, советовался с ней по разным вопросам крымско-российских отношений. Анастасия твердо и четко ответила: да, безусловно, он был искренен. Императрица удовлетворенно кивнула. Она тоже верила молодому хану-реформатору.
        Потемкин, который во время этой аудиенции расхаживал по комнате, иногда ободряюще улыбаясь Анастасии, приблизился к царице.
        - Матушка-государыня, наша гостья привезла из Крыма не только сию эпистолу его правителя, но и другие, более привлекательные предметы…
        - Предметы? - Екатерина II удивленно посмотрела на сумочку-ридикюль в руках Анастасии.
        - Да, ваше величество… - Анастасия торопливо открыла сумочку и достала плоскую небольшую коробку с задвижной крышкой. - Полуостров имеет тысячелетнюю историю. Разные народы населяли его. Они оставили много загадочных знаков своего существования там. Руины древнего города на берегу моря, рисунки на скалах, пещеры, вырубленные людьми в горах еще в десятом веке…
        С этими словами она отодвинула крышку, наклонила коробку и показала императрице ее содержимое - четыре камеи, разложенные по специально вырезанным гнездам, оклеенным серой замшей. Екатерина Алексеевна не удержалась и протянула руку к коробке.
        - Боже мой, какая прелесть!
        - Древнегреческие камеи, - сказала Анастасия с гордостью.
        - Где вы нашли их?
        - Ныряла на дно Черного моря, ваше величество. - Она бросила лукавый взгляд на Потемкина, и он незаметно подмигнул ей.
        - Вы позволите мне рассмотреть их получше?
        - Конечно, ваше величество.
        Анастасия положила коробку на туалетный столик, рядом с письмом Шахин-Гирея. Царица села, достала из ящичка под трельяжем лупу, тщательно протерла ее платком и принялась разглядывать крымские сувениры. Первой ее внимание привлекла камея из двухслойного темного оникса с бежевого цвета фигурами сатира и обнаженной нимфы, лежащей под деревом. Затем она обследовала подарок Али-Мехмет-мурзы и самую большую из камей, сделанную из сарда на крупнозернистом кварце, с Гераклом, борющимся со львом. На третьей камее из сардоникса на темном фоне изображались две светло-коричневые фигурки девушки и юноши, нежно обнявшиеся вместе. Четвертый камень был изготовлен из яшмы. Здесь лев, прыгнув сверху на быка, упавшего на колени, терзал его за холку. Эта композиция отличалась особой тонкостью работы, где мастер точно вырезал тела обоих животных, придав им живость и экспрессию.
        - Божественные творения! - вздохнула Екатерина Алексеевна. - Просто глаз не оторвать, до того хороши. Знаете, я имею небольшую коллекцию камей, но таких у меня, к сожалению, нет. Может быть, вы продадите мне ваши камни со дна Черного моря?
        Так наступил важный поворот в беседе. Раньше, когда она с Потемкиным обсуждала содержание доклада о Крыме и план этой встречи в Зимнем дворце, вопрос о цене в рублях на камеи почему-то не поднимался. Анастасия лишь знала от Светлейшего, что стоят они дорого. Но это понятие относительное. Что значит «дорого» для нее, владелицы 75 крепостных душ и деревни Аржановка, и для правительницы огромной империи, первой помещицы России, как любила говорить о себе Екатерина II? Потому Анастасия решила сейчас не хитрить и ничего не выгадывать на вещах принципиальных. Она посмотрела прямо в бирюзовые глаза царицы и сказала:
        - Ваше величество, я не знаю, сколько стоят камеи.
        - Не знаете? - удивилась государыня.
        - Нет. Ведь они достались мне не за деньги, а в результате долгого и опасного путешествия. Не любопытство вело меня. Скорее, долг по отношению к покойному моему супругу и любовь к Отечеству.
        - Это весьма похвально, - заметила царица.
        - Потому, Ваше величество, - продолжала Анастасия, сдерживая волнение, - я не собираюсь продавать камеи.
        - Не собираетесь? - Екатерина Алексеевна не скрывала своего огорчения.
        - Нет, не собираюсь, я хочу просто подарить их вам. Ведь это в вашей августейшей власти рассмотреть мое прошение о пенсии за мужа, дать рескрипт о его подвиге в сражении при Козлуджи 9 июня 1774 года. Полностью вверяю судьбу мою вам, о великая правительница великой страны…
        Анастасия опустилась на одно колено перед императрицей и склонила голову. Екатерина Алексеевна растерялась. Она вопросительно посмотрела на Потемкина. Тот лишь пожал плечами, сам безмерно удивленный таким решением Анастасии. Он не произнес ни слова, предоставив своей венценосной супруге одной выносить решение по делу вдовы подполковника Аржанова. Она задумалась, глядя на коленопреклоненную красавицу.
        - Встаньте, дитя мое. - Императрица прикоснулась рукой к плечу Анастасии. - Вы тронули меня до глубины души. Поистине, вы делаете царский подарок вашей царице… Что ж, с благодарностью я принимаю его. Спасибо!. Как женщина, я всецело понимаю ваши чувства к погибшему мужу и желаю достойно вас вознаградить…
        Кроме туалетного столика, в «уборной комнате» находилась еще и конторка довольно скромного и простого вида, за которой царица могла писать стоя. Теперь она подошла к ней и неспеша перелистала лежащую там среди бумаг зеленую папку из секретной канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний с надписью «FLORA». Обмакнув перо в чернильницу, Ее Величество быстро начертала несколько строк на чистом листе, помахала им в воздухе, просушивая написанное, и положила этот лист в папку.
        - Дорога из Херсона в Петербург долгая. Думаю, что вы изрядно устали… - Она обратилась к Анастасии. - Не правда, ли?
        - О да, ваше величество.
        - Ну так отдохните в столице.
        - С удовольствием.
        - В отличие от полюбившегося вам Востока нравы у нас при дворе простые. - Екатерина Алексеевна мило улыбнулась. - Безо всяких церемоний я приглашаю вас посетить сегодня мою личную картинную галерею в Малом Эрмитаже, а 15-го числа сего месяца - придворный бал. Билет на него вам доставят позже, о том не беспокойтесь. В этой комнате мы с вами увидимся снова, когда будут готовы все необходимые документы, то есть 22 генваря.
        - Ах, Ваше Величество! Вы так добры ко мне! - Анастасия присела в глубоком реверансе.
        Екатерина Алексеевна протянула руку для поцелуя Светлейшему князю, затем кивнула Анастасии. Это означало, что царская аудиенция окончена. Вместе с Потемкиным она вышла из «уборной комнаты». Все краски и звуки мира для Анастасии воскресли вновь. Она даже остановилась и оглядела зал, в котором сейчас находилась, чтобы запомнить на всю жизнь, каковы они есть в действительности, императорские покои.
        Стены тут были белыми, богато украшенными лепниной. Сводчатый потолок поддерживали колонны с каннелюрами, придавая всему интерьеру пышность и торжественность. Четыре большие люстры с двумя ярусами свечей свисали с потолка вниз. Дубовый паркет имел сложный геометрический рисунок и сиял, натертый до неправдоподобного блеска. У каждого высокого венецианского окна стояло по два стула, обтянутых темно-синим бархатом. Темно-синими, с белыми узорами были экраны у трех каминов…
        Анастасия очень любила живопись.
        Настоящим подарком для нее стала почти двухчасовая прогулка с Потемкиным по залам Малого Эрмитажа, увешанным картинами, которые собрала Екатерина II. Так она узнала, что Светлейший тоже увлечен этим видом искусства и отлично разбирается в нем. Он много рассказывал ей о художниках и их произведениях, экспонируемых здесь. Наверное, Анастасия никогда бы не получила такого полного представления о западноевропейском искусстве ХVI-XVII столетий, если б не побывала в царской галерее.
        Потемкин объяснил, что первую покупку Ее Величество сделала в 1764 году, сразу приобретя 225 картин в Берлине у купца Иоганна Эрнста Гоцковского. Эта коллекция в течение нескольких лет собиралась для прусского короля Фридриха II. Но из-за финансовых трудностей он не выкупил ее. По мнению Светлейшего, жемчужиной всего собрания являлось полотно Франса Хальса «Портрет молодого человека с перчаткой», написанное в конце ХVII века. Они долго стояли перед этой небольшой картиной и не могли избавиться от впечатления, что юноша, как живой, смотрит на них.
        Но все же полотно Рафаэля «Святое семейство» понравилось ей больше. Потемкин согласно кивнул головой. Он признался, что в минуты тягостных сомнений и колебаний часто приходит сюда, и именно к Рафаэлю. Тогда она спросила про любимую картину императрицы. Князь привел Анастасию к прекраснейшей «Данае» Тициана. Глядя на полотно, Анастасия задумалась. Она бы хотела услышать рассказ об этом произведении из уст самой царицы, чтобы понять характер великой женщины. Интересно, что привлекает ее здесь. Может быть, это - волшебный свет, льющийся откуда-то сверху, а может быть - лицо героини, такое печальное и такое одухотворенное…
        Прощаясь с ней у экипажа, Григорий Александрович с извиняющейся улыбкой сказал, что теперь они долго не увидятся. Завтра он должен присутствовать на заседании Военной коллегии, послезавтра едет в лейб-гвардии Преображенский полк, в коем является подполковником, послепослезавтра запланирован обед у императрицы, затем на очереди - Сенат и прием у австрийского посла, и далее все в том же духе вплоть до 22 января. Анастасия кивнула. Она понимала, что ее возлюбленный и так уделил ей слишком много времени сегодня.
        Незнакомая, непонятная ей жизнь кипела в столице, и Потемкин, окунувшись в здешние дела и заботы, стал другим. Кроме того, какие-то особые отношения связывали его с государыней. Анастасия ощутила это сразу, едва вошла в уборную комнату. Они вели себя во время аудиенции как близкие люди, одинаково думающие, одинаково чувствующие. Но Анастасия сейчас не хотела сосредотачиваться на этой мысли. Екатерина Алексеевна уже подчинила ее своему магнетическому влиянию, вызвала благоговейное уважение и любовь к себе.
        Великосветское общество во всей красе и блеске предстало перед Анастасией дважды: на литургии в Петропавловском соборе и на Рождественском балу в Зимнем дворце. Она наблюдала за этими людьми внимательно и не могла сказать, что они ей очень понравились. Императрица, конечно, была центром этой маленькой Вселенной. Но, боже мой, сколько пустых, мелких, недалеких особей вращалось вокруг нее, надеясь урвать хоть кусочек счастья, удачи, богатства! Сколько интриг, искательств, сплетен, явных и неявных схваток за обладание благами, исходящими от государыни, разыгрывалось здесь каждый день! Ее Величество легко управляла своими людьми, ибо знала их цели и нравы досконально. Но стоило ли Анастасии стремиться в этот круг, стоило ли оставаться в Санкт-Петербурге, чтобы превратиться в одну из частиц придворной орбиты?
        В одиночестве ужинала она в особнячке архитектора, размышляя обо всем, что представилось ей ныне в Зимнем дворце. Глафира подавала блюда, изготовленные поваром, два дня назад присланным из Аничкова дворца, от домоправителя Светлейшего. Он готовил вполне прилично, но как-то одинаково, без того острого южнорусского вкуса, к которому она привыкла. Внезапно раздался звон колокольчика у входной двери. Николай, одетый по столичной моде в ливрею, доложил:
        - К вам, ваше высокоблагородие, пожаловал с визитом князь Мещерский, секунд-ротмистр.
        - Поручик, - рассеянно поправила она.
        - Никак нет. Они говорят, что секунд-ротмистр.
        - Ладно. Проси.
        Михаил Мещерский, смеющийся, как ребенок, вырос на пороге.
        - Честь имею явиться, Анастасия Петровна.
        - Давно ли вы стали секунд-ротмистром?
        - Два часа назад.
        - Поздравляю!
        Далее началась веселая суета. Вновь произведенный секунд-ротмистр хлопнул в ладоши, и в комнату торжественно вступил сержант Новотроицкого кирасирского полка Чернозуб. Он прижимал к животу большую корзину и, подойдя к столу, водрузил ее туда. Мещерский жестом фокусника сначала извлек подарочный букет, перевязанный лентой, затем - три бутылки шампанского, затем - бонбоньерки с конфетами, затем - лубяные коробки, внутри выложенные промасленной пергаментной бумагой, с деликатесами вроде паштета из гусиной печени и копченых угрей, затем - упаковки с чаем и кофе.
        Глафира, всплеснув руками, бросилась за новой посудой. Молодой офицер крикнул ей вслед, чтоб она принесла еще четыре прибора, поскольку он желает разделить радость по поводу нового чина со всеми участниками экспедиции в царство Шахин-Гирея. Таковых налицо имелось сейчас пять человек: Анастасия, сам князь, Чернозуб, Глафира и Николай. Кучер Кузьма навеки упокоился на православном кладбище под Бахчи-сараем. Досифея Анастасия отправила в Аржановку с двумя повозками домашнего скарба, несравненным Алмазом и пленником из караван-сарая.
        Горничная уже появилась с подносом, уставленным бокалами, тарелками, блюдами, вилками и ножами. Николай нес за ней хлебницу и кипу салфеток. Слуги принялись проворно сервировать стол, Анастасия, отодвинув тарелку, встала и несколько раздраженно спросила у Мещерского:
        - Князь, вы решили устроить пир на весь мир?
        - Нет, только для своих.
        - Неужели свои для вас в огромном Петербурге - это мы?
        Он подлетел к ней, поцеловал руку, щелкнул каблуками, церемонно поклонился:
        - Напрасно удивляетесь. Такая уж наша с вами служба.
        - Наша? - Она подчеркнула это слово.
        - Между прочим, - сказал Мещерский. - Букет - от Светлейшего. Поставьте его в вазу с водой на столе. Тюльпаны - совершенно роскошные. Пусть они украшают ваш праздничный ужин.
        - Что еще сказал Светлейший?
        - Государыня довольна вашим отчетом.
        - Я очень рада.
        - Потому всем от нее - награждения, - продолжал адъютант Потемкина. - Мне - следующий чин, сержанту - монаршее благоволение и денежная премия в 150 рублей. Вашим людям - по пять червонцев каждому. Вам - по самую смерть пенсия за мужа в размере полного годового жалованья подполковника, то есть 360 рублей в год, и рескрипт о подвиге господина Аржанова со своеручной Ее Величества подписью и большой государственной печатью…
        Очень удивил Анастасию в тот вечер сержант Чернозуб. Оказалось, он умеет отлично открывать бутылки с шампанским. Они стреляли у него, как пушки холостыми зарядами, дымились, но при этом ни капли драгоценной влаги не пролилось на стол. После двух бокалов шипучего напитка сержант ни с того ни с сего встал перед ней на одно колено и весьма галантно поцеловал руку. Кирасир сказал, что в Крыму он испугался по-настоящему лишь однажды: когда увидел госпожу Аржанову в караван-сарае привязанной к столбу. Да и то - за нее, а не за себя. Тень прошла по лицу Анастасии. Секунд-ротмистр Мещерский поторопился сгладить неловкость:
        - Что ты городишь, сержант! Забудь о том.
        - Та николы, ваше благородие! - рявкнул великан, войдя в раж. - Кем быть надо, шоб такы издевательства над жинкой простить!
        Тут Мещерский прикусил язык. Анастасия же посмотрела на сержанта с особым чувством. Вовсе он не толстокожий и глупый, как это представлялось ей раньше. Она не рассердилась на кирасира и подумала, что упоминание его все-таки кстати.
        - Треба вже не забуваты! - Чернозуб сжал тяжелые кулаки. - Рожи ихние бусурманские так прямо и стоять пред очимы. Усих найду, усих повбываю…
        - Ты собрался в Крым? - спросила Анастасия.
        - А шо? - Сержант гордо вскинул голову. - Ежели матушка-императрица мени виддасть приказ, то я пиду туда знову и дуже рад цьему буду…
        День холодный, день пасмурный наступил в Санкт-Петербурге. Тучи легли низко, и через час метель закружила по прямым его проспектам, улицам, одетым в гранит набережным, закачалась над крышами дворцов, особняков и одноэтажных домов на окраинах.
        Глафира настояла на том, чтобы барыня оделась потеплее. Пуховая шаль поверх шляпки, длинная шуба на заячьем меху, кроме перчаток, еще и большая муфта, а на ноги - валенки. Выходные туфельки с красными каблучками горничная уложила в суму и сказала, что сама переобует ее высокоблагородие в гардеробе Зимнего дворца. Анастасия согласилась. Пусть Глафира поедет с ней и тоже побывает в царском доме. Конечно, далеко ее не пустят, но и Камергерский подъезд, где принимали утренних визитеров, и нижний этаж там не менее красивы, чем парадные залы.
        Хотя «уборная комната» выходила окнами на Неву, в ней сегодня было темновато. Жарко пылали дрова в камине, горели все шандалы со свечами. Государыня куталась в накидку, опушенную собольим мехом. Ее волосы прикрывал чепец с лентами и кружевами. Из-за этого Екатерина Алексеевна выглядела совсем по-домашнему. Потемкин был одет в светло-зеленый кафтан из толстого сукна, по зимнему времени наглухо застегнутый от горла до пояса на правый, отвернутый лацкан.
        Аудиенция началась с официальной части. Государыня вслух прочитала свой рескрипт о подвиге подполковника Ширванского пехотного полка Андрея Александровича Аржанова, в коем кратко описывалась вся его служба и очень полно - само блистательное деяние на поле битвы при Козлуджи.
        - Все правильно? - спросила она.
        Анастасия кивнула. Царица обмакнула перо в чернильницу, и на этом большом листе плотной бумаги с водяными знаками появилась ее витиеватая подпись: «Екатерина».
        Столь же торжественно она передала госпоже Аржановой лист с указом о назначении ей пенсии за мужа, за самодержицу Всероссийскую и Отечество свое жизнь в бою с неприятелем положившего.
        - Несправедливость, допущенную по отношению к вам, теперь я устранила, - сказала она.
        - От всего сердца благодарю, Ваше Величество! - Анастасия присела в глубоком реверансе.
        - А знаете, госпожа Аржанова, - тем временем продолжала царица, - я ведь тоже люблю делать подарки. Это так приятно. Потому я не могу отказать себе в удовольствии и преподношу вам дар. Но только взять его в руки нельзя…
        - Нельзя? - удивилась Анастасия и посмотрела на руки государыни, которые действительно были пустыми.
        - Да, - загадочно улыбнулась Екатерина Алексеевна. - Чего нельзя, того нельзя. Поскольку это деревенька во сто душ крепостных мужского пола в вашей же Курской губернии, дабы далеко от Аржановки вам не ездить…
        - Ах, Ваше Величество! - по-детски всплеснула руками Анастасия, позабыв о придворном этикете. - Вы слишком добры ко мне!
        - Указ Правительствующего Сената о сем дарении присовокупляю к прочим вашим бумагам, дитя мое.
        - Смогу ли когда-нибудь отплатить за таковые монаршие милости? - задала вопрос Анастасия, прижимая к груди пакет из коричневой бумаги с красными печатями.
        Императрица посмотрела на нее лукаво и добродушно, точно невзначай спросила:
        - А вы хотите отплатить?
        Этот вопрос застал Анастасию врасплох. Последнюю фразу она произнесла скорее из вежливости, чем по здравому рассуждению. Но теперь, видя, как быстро Потемкин подошел к ней и встал за спиной, как пристально смотрит ей в глаза царица, она вдруг поняла, что аудиенция будет иметь продолжение, о котором она раньше не думала.
        - Но смогу ли я, бедная вдова, простая русская дворянка, ни в каких делах не сведующая… - смиренно начала Анастасия.
        - Однако в Крыму вы действовали вполне разумно, - остановила ее Екатерина Алексеевна.
        - Я была не одна. Мне помогали… - Анастасия оглянулась на Светлейшего князя Потемкина.
        - Все правильно, - кивнул он.
        - Умнейший и добрейший Петр Иванович Турчанинов так же много занимался со мной, - продолжала Анастасия.
        - Он советовал вам учить язык? - спросила царица.
        - Нет. Тут я сама придумала. Третья жена хана Лейла иногда помогала мне. Очень труден он для европейца. Особенно - грамматика.
        - В данном случае язык - первейшее и важнейшее дело… - Императрица выдержала длинную паузу. - А что, если я пошлю вас совершенствовать ваши знания в сей полуденный край снова? Правда, положивши при том приличное жалованье.
        - Жалованье? - удивилась Анастасия.
        - Шестьсот рублей в год.
        - Генеральский оклад? - не поверила она своим ушам. - Но за что?
        Легкая улыбка тронула губы Екатерины Алексеевны. Не ответив, она отошла к камину и протянула руки к огню. Потемкин встал перед Анастасией. Этот его взгляд был ей хорошо знаком. В постели так он смотрел на нее, если хотел возобновить свои ласки и просил ответить тем же.
        - По-моему, Анастасия Петровна, - сказал Потемкин, - вы знаете, за что государыня собирается платить вам деньги. Ведь сумели же вы самостоятельно разобраться в особенностях этой службы…
        - Какой службы, ваше высокопревосходительство?
        - Сотрудников моей секретной канцелярии.
        - Думаю, да.
        - Так нужно ли тратить время на объяснения?
        - Вы правы, не нужно.
        - Отлично!
        Потемкин шагнул к конторке, взял оттуда лист бумаги с каким-то печатным текстом и протянул Анастасии. Она вслух прочла слово, набранное сверху большими жирными буквами: «ПРИСЯГА», - далее продолжала читать не очень громко:
        - Я обещаюсь всемогущим Богом служить Всепресветлейшей Нашей Царице Государыне верно и послушно, что в сих постановленных, а также впредь постановляемых, Воинских Артикулах, что оные в себе содержать будут, все исполнять исправно…
[Полное собрание законов Российской империи, т. 5, с. 319-320, СПб., 1830.]
        Присяга была довольно пространной и, в основном, регламентировала поведение военнослужащих на поле боя: воевать храбро, противнику сопротивляться сильно, о государственной измене сообщать немедленно, командиров слушаться беспрекословно, казенное добро беречь, без разрешения из воинской части не уходить и вообще «во всем поступать, как честному, верному, послушному, храброму и неторопливому солдату надлежит…».
        Анастасия замолчала и еще раз пробежала глазами весь текст, вдумываясь в каждое слово. Здесь не сообщалось ничего такого, что вызвало бы у нее непонимание или протест. За формулировками присяги вставала знакомая ей до мельчайших деталей армейская жизнь, служба в Ширванском пехотном полку Андрея Александровича Аржанова: ежедневные учения, «кампаменты», поход к Козлуджи, сражение с турками, трофеи и потери.
        - Значит, я теперь - солдат? - спросила она, взглянув на царицу.
        - Да. Только с генеральским жалованьем, - уточнила Екатерина Алексеевна.
        - Что я должна сейчас сделать?
        - Распишитесь.
        Потемкин взял у нее лист с присягой, положил его на конторку, обмакнул гусиное перо в круглую чернильницу и показал ей пустое место под текстом. Нужно было поставить дату, свою подпись, потом расшифровать ее с полным именем, отчеством и фамилией, сообщить свое происхождение и возраст. Анастасия очень старательно, разборчивым почерком все написала.
        Светлейший внимательно перечитал это, затем присыпал лист песком, стряхнул его обратно в коробку и спрятал документ в зеленую папку с надписью «FLORA», крепко завязав тесемки. Довольно быстро он повернулся к Анастасии уже с незаклеенным конвертом и вручил ей. Она отогнула клапан. Там лежало несколько ассигнаций, каждая достоинством в 100 рублей.
        - Ваше жалованье за текущий год, - пояснил Потемкин.
        - Хорошо. - Анастасия, не глядя, засунула конверт с деньгами в коричневый пакет, где лежал указ о деревеньке во сто душ крепостных крестьян мужеска пола.
        Хруст бумаги привлек ее внимание. Государыня раскладывала на столе большую карту Крыма и земель Новороссийской и Азовской губерний, прилегающих к полуострову. Анастасия бросила на нее лишь беглый взгляд, потому что эта карта ей хорошо известна. Но Екатерина Алексеевна белой пухлой рукой указала не на Крым, а на полуостров Тамань.
        - Наши конфиденты сообщают, - сказала она, - что подданные татарского хана ногайские татары, кочующие на Кубани, вновь пришли в волнение. Там появились эмиссары из Стамбула. Мы знаем их имена: Джихангир-ага и Сулейман-ага. Они переезжают от улуса к улусу и ведут с беями и мурзами разговоры о том, что их повелитель Шахин-Гирей - вероотступник… Весьма избитый прием османской разведки, но он уже срабатывал не раз среди этих мусульманских племен… От Тамани до Крыма - рукой подать, и переправы мятежников я не исключаю. Тогда нам придется прийти на помощь нашему крымско-татарскому союзнику и другу Шахин-Гирею…


        notes

        Примечания


1

        Это очень красивая молодая женщина. Очень красивая… (фр.)

2

        - Что это вы задумали?

3

        - Вы знаете этого человека?

4

        Современная Евпатория.

5

        Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, донесения. СПб.,
1888, ч. II. с. 752-753.

6

        Чуть более 20 метров.

7

        Примерно 30 метров.

8

        - Это действительно так?!

9

        - Да, конечно, мой друг (фр.).

10

        Спасибо! (тюрк. - тат.)

11

        Повозки на одной оси, с двумя колесами.

12

        Шалости Венеры (фр.).

13

        Примерно 3,5 метра.

14

        Нос судна.

15

        Около 195 сантиметров.

16


22 миллиметра.

17

        Во имя Бога Милостивого и Милосердного… (араб.)

18

        Очень красивая! (тюрк. - тат.)

19

        Я очень хочу с тобой познакомиться… (тюрк. - тат.)

20

        Современное село Уютное.

21


142 сантиметра.

22

        То есть, подарки, денежные или вещевые: драгоценные камни, меха, изделия из золота и серебра, оружие.

23


6,6 метра.

24


«Прибегаю к Богу за помощью от сатаны, побиваемого камнями…» (араб.)

25

        Современное село Заозерное.

26

        Карасев А.Н. Раскопки у санатория «Чайка» в Евпатории. С-к «Археологические открытия 1965 года». М., 1966, с. 115-117.

27

        - Хорошо. Терпение оборачивается золотом (крымско-татарская пословица).

28

        Современное село Желтокаменка.

29

        Лицо княжеского рода.

30

        Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, реляции, документы. СПб., 1888, т. 2, с. 38, № 15. Письмо крымского правительства депутатам в Константинополе, представлено в рапорте кн. Прозоровского от 13 января 1778 года.

31

        Мечети с деревянным полом.

32

        Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, реляции, документы. СПб., 1888, т. 2, с. 19-20. Письмо Шахин-Гирея графу Румянцеву-Задунайскому, январь - февраль 1778 года.

33

        - Это госпожа Анастасия?

34

        - Да (тюрк. - тат.).

35

        - Ну возьми же! Это личное письмо. Госпожа Рабие передает.

36

        Уходи, неверный! (тюрк. - тат.)

37

        Черт, дьявол! (тат.)

38

        Современное село Зеленое.

39

        Если ты уйдешь, погаснет любовь.

40

        - Здравствуйте, ваша светлость! (фр.)

41

        - Разрешите вас познакомить. Это - Анастасия Аржанова. Это-Лейла… (тюрк. - тат.)

42

        - Я рада познакомиться с вами… Откуда вы приехали? (фр.)

43

        - Я приехала из города Херсона. Это моя первая поездка в вашу страну.

44

        - Наша страна - очень красива… (фр.)

45

        Автор стихов А. Керимова.

46

        - Мир вам, или мир над вами!

47

        - Добро пожаловать! Как у вас дела? Как вы сами живы-здоровы? Как дети?..

48

        - Кто эта женщина?

49

        - Что случилось?

50

        - Благодарю за книгу, госпожа Анастасия.

51

        Это обильный источник. Приди, испей лечебной воды во славу Пророка Мухаммада (тюрк. - тат.)

52

        - О ком вы говорили сейчас?

53

        - Хорошо… (тюрк. - тат.)

54

        - Привет, душа моя! Как дела? Рада тебя видеть… (тюрк. - тат.)

55

        Более 8 метров.

56

        Примерно 1,5 метра.

57

        Примерно 6,6 метра.

58

        Современные Карантинная и Песочная.

59

        - Здравствуйте!

60


«Мой дорогой друг…» (фр.)

61

        - Конечно, мое сердце… Не сомневайся (фр.)

62


«Вся ваша» (фр.)

63

        - Эй ты, сын мула! Сюда не подходи… Нельзя!

64

        - Добрый день, ваша светлость!

65

        - Какая встреча! (тюрк. - тат.)

66


35,5 сантиметра.

67

        Бог воздаст всем по их заслугам… (тюрк. - тат.)

68

        Автор стихов - А. Керимова.

69

        - Мелким шагом! (фр.)

70

        - Балансировать в менуэте! (фр.)

71

        - Приветствие! (фр.)

72

        - Напротив! (фр.)

73

        Все будет хорошо! (тюрк. - тат.)

74

        - О, мой Бог! Это далеко… (фр.)

75

        Полное собрание законов Российской империи, т. 5, с. 319-320, СПб., 1830.