Забытые письма Валентина Андреевна Степанова
        Ольга Андреева - успешная молодая девушка, у которой в один день всё изменилось в жизни. Эти события совпали с письмом от неизвестного Максима Ремизова с просьбой помочь найти информацию о далеком прошлом дедушки Ольги. Она начинает собственные расследования. Семейные архивы рассказывают ей о жизни советских людей в далекие военные и послевоенные годы XX века.
        Валентина Степанова
        Забытые письма
        Любое совпадение настоящего повествования с реальными людьми или событиями имеют случайный характер.
        Моему отцу посвящается
        ГЛАВА I. ЭТО ТЯЖЕЛОЕ УТРО
        Кто бы что ни говорил, а бежать в июне утром на работу - одно удовольствие! Листва на деревьях свежая, пыли еще мало. Туфли приятно видеть на неизмученных жарой ногах. Кто позаботился весной о фигуре - костюмчик сидит ладненько и не сковывает движений. И солнце сегодня приятное. Подумав об этом всем понемножку и улыбнувшись, Оля нырнула в переход московского метро.
        «И людей немного, разъехались», - в тему продолжала она создавать себе «правильное» настроение перед работой. Добровольно постояв у дверей с надписью:
        «Не прислоняться» (чтобы не испортить внешний вид), проверив почту, просмотрев форумы социальных сетей, она вышла на станции метро «Деловой центр», мельком улыбнувшись своему отражению в стекле двери.
        Ольга поднялась на свой девятнадцатый этаж, приложила пропуск на считывающее устройство двери офиса и, не услышав знакомого щелчка, приложила его еще раз. Дверь в офис не хотела открываться.
        - Здравствуйте, Ольга! - услышала она за своей спиной голос. Смущенно улыбалась недавно принятая специалистом девочка из hr-отдела, Наташа, кажется…
        - Давайте я Вам открою! И, пожалуйста, Вам надо подписать некоторые бумаги.
        - Она открыла дверь своей карточкой, пропуская Олю вперед и указывая на перегородку из матового стекла, где расположились три стола отдела по работе с персоналом. Не переставая удивляться, и с дрогнувшим от волнения сердцем Оля прошла за ней и присела на стул возле Наташиного стола. Она частенько здесь сидела, подписывая стопки бумаг, если не хотелось нести их к себе на другой конец зала. Из лежавшей сверху папки верхнего ящика стола Наташа достала приказ, из которого следовало, что с сегодняшнего дня Оля уволена из компании с выходным пособием, равным пяти среднемесячным окладам за последний год работы. Первое, что хотелось сделать, - это сказать всё, что лезло само на язык! И что «и подписывать не буду, увольняйте по трудовому законодательству!» Но, слава Богу, сработало правило, которое давно, еще с юности, лежало в кармане: «Держи паузу! Чем она длиннее, тем лучше…» Совершенно не слыша, что лепетала Наташа, Оля решила, что уволят её всё равно, раз решили. По трудовому договору денег будет меньше, а на работу придётся таскаться еще два месяца. Надо будет пережить эту атмосферу, которую легче
назвать «вакуумом» (и это очень тяжело). Народ будет обходить стороной как будто заразную, чтобы не вылететь следующим.
        Оля расписалась в приказе размашисто, как на документах, стопы которых она подписывала здесь сотнями. Встала и посмотрела на Наташу, которая дрожащими пальцами убирала приказ в папку. Потом Наташа подала ей открытый конверт, в котором лежала трудовая книжка и четыре справки 2-НДФЛ за последние годы работы.
        Вот и всё!
        «Ну как назвать людей, у которых не нашлось смелости даже самим отдать мне на подпись приказ об увольнении?! Девчонку подставили! В пятницу после работы отмечали «д.р.» у Игоря-автоматизатора: все были! Хотя бы намекнул или шепнул кто-то из руководства! Я не последний человек в компании. Трусы!» - думала Оля, проходя между столов и стеклянных перегородок к своему (?) рабочему месту.
        То, что она увидела, её не удивило. Компьютер забрали со стола (когда успели?), подставка для бумаг - пустая, рабочий шкаф опечатан.
        «И не дали объяснений, ни «спасибо тебе»… Ну это как вообще?» - не могла успокоиться Оля.
        Она взяла коробку из-под бумаги и стала складывать туда личные вещи (их накопилось за четыре года работы много).
        «Да, еще не забыть подняться на кухню и забрать чашку, которую дарила мама, с изображением девушки, «Весна», по репродукциям Альфонса Мухи.»
        Оля поднялась по винтовой лестнице на балкон, где находилась кухня. Кое-кто недоуменно проводил ее взглядом: куда с утра в понедельник направилась? В правилах компании этого не было.
        «Народ еще не знает, пошепчутся в обед.»
        Вот и всё! День первый - день последний! Прихватив пару брошенных пакетов на кухне и спрятав туда кружку, Оля спустилась вниз.
        «Прощаться ни с кем не буду, - подумала она. - Кому надо, - есть мобильный телефон. Успеют высказать соболезнования. Пусть голова придет в порядок, и будет понятно, какую линию во взаимоотношениях выстраивать с бывшими сотрудниками вне стен работы.»
        Задвинув нижний ящик стола и урну с «ненужными остатками жизнедеятельности этого периода», Оля решительно встала. Окинула последний раз глазами зал, словно хотела сфотографировать его на память.
        «Вот так! Уходишь из компании, где провела четыре года своей молодой жизни, и ни тебе друзей здесь, ни подруг, - одна работа по десять-двенадцать часов каждый рабочий день. Три «ля-ля» в обеды с девочками из других отделов. Три-пять скучных посиделок в год вечером в кафе со случайными попутчиками с работы. Новогодние корпоративы в помпезных ресторанах с мелкими «открытиями» сезона и дни рождения по пятницам… Цену этим мероприятиям теперь тоже можно назначить!»
        Оля прошла вдоль последнего ряда: дорога в места общего пользования. Зашла в женский туалет, поправила макияж, и с пустотой в душе вышла из офиса, запрещая себе думать на эту тему. Задавать вопросы «почему?», «за что?» и «что делать?» она себе тоже пока запретила.
        На улице стояло раннее лето, но оно было совершенно иным, нежели утром. Люди не спешили. Магазины открылись. Гуляющие тут и там пешеходы отличались светлыми лицами: туристы. В вагоне метро два-три свободных места. Не заботясь о костюме, Оля села, поставив в ногах два набитых целлофановых пакета. Пыталась наметить план действий, но ни одна мысль не задерживалась в ее голове. Ее близкая к центру окраина встретила все той же неспешностью, разве только приезжих было больше, так как рядом находился автовокзал.
        Дома еще пахло ее утренним присутствием, и было не жарко и спокойно. Бросив сумки у двери, она решила, что не дождутся враги ее уныния! Ванна, любимые широкие домашние штаны и широкая футболка, волосы в пучок, вазочка с «вкусняшками» (сегодня можно всё!), и она открыла компьютер, лежа на кровати. Как хорошо, что когда весной она решила разорвать свои отношения с Олегом, то чтобы занять выходной день, навела порядок и разбила электронную информацию по годам. Найдя папку «2015», Ольга открыла старое резюме и задумалась:
        «Переделать надо всё! И вообще чем бы я теперь хотела заниматься?»
        Из всех своих опытов работы возвращаться не хотелось ни к одному из них. Оля нарисовала две графы: «хочу» - в одну сторону, а предполагаемые компании - в другую. Получилась, в общем, занятная картина. Область, связанная со средствами информации или модой, а место работы - отдел по работе с персоналом (ха-ха!) или связями с общественностью (ммм…). Рискнуть можно (пять окладов грели душу, но… это отдельная тема). Набросав новые акценты в старое резюме, погрев самолюбие (с учетом обстоятельств сегодняшнего утра), перечнем полученных образований (в том числе за границей) и навыков, через три часа все было готово.
        «Надо сделать перерыв!» - сказала вслух Оля, озвучивая материальное. Она поднялась с постели и пошла на кухню. Приоткрыла дверь в комнату родителей: солнечно, убрано и …пыльно. Уже полгода в Чехии, уехали к старшей дочери помогать ухаживать за внуком.
        «Надо бы убраться, и не перед их приездом, а теперь и времени много. Рассказывать им не буду вечером о своих событиях; зачем волновать, не сегодня уж точно», - решила она, хотя знала, что молчание ей простят не сразу.
        Зазвонил мобильный телефон (с работы), похожий на телефон из бухгалтерии.
        - Слушаю Вас, - спокойным голосом спросила Оля.
        - Здравствуйте, Ольга! Деньги в размере, указанном в подписанном Вами приказе, перечислены Вам на счет сегодня. Всего Вам самого доброго! - и шепотом: «Держитесь, дорогая! Пусть у Вас все будет просто отлично! Что поделаешь! Кризис!»
        … Резюме улетело на сайты вакансий в открытый доступ. Всё! Начало положено! Теперь, как говорится, «Гуляй, Вася!!!»
        «Хотя нет! Еще одно дело! Надо прикинуть свои «могу», - Оля открыла свой личный кабинет в онлайн-банке. Деньги красивой суммой покоились на счете. Она закрыла кредитную линию, отложила коммуналку на полгода, на непредвиденные обстоятельства в размере билета из Чехии (для родителей), и… что осталось? Осталось чуть больше размера «прожиточного минимума в месяц» на полгода. Не разбежишься, но это гарантированный запас! Вот теперь и «Вася, гуляй!»
        ГЛАВА II. СВОБОДА, КОТОРУЮ НЕ ОЧЕНЬ ХОЧЕШЬ
        Проснувшись утром следующего дня, как всегда рано, Оля вспомнила вчерашний день.
        «Да, денек был еще тот!»
        В свое время бабушка, Алевтина Георгиевна, показывала, как она рассчитывает числа (гадает): складываешь и пользуешься только «простыми числами», а каждое имеет свое значение. Плохими являлись «2» (удар), «5» и «8» (последние то ли смерть, то ли неприятности). Она даже умерла в тяжелое по расчетам время суток - 22 часа 22 минуты. Этот подход у нее часто был бессознательно подключен к различным событиям. Оля посмотрела на календарь и вчерашнее число: 03.06.2019. Разбор числа оставлял надежду на будущее:
        «3» - что-то позитивное, «6» - «деньги», а год раскладывался как: «2+1+9=12 (1+2=3)» - это все-таки «уважение», кажется. В итоге общее число даты выглядело: «3+6+3=12 (1+2=3)» - опять получилось «уважение» - всё хорошо! Позитивный привет из прошлого успокоил и поднял Оле настроение!
        «Можно полежать, подумать! Как давно такой возможности не было…»
        Проснулись Viber - одиннадцать сообщений (девять из них - с работы) и WhatsApp - еще больше. В других мессенджерах было пусто.
        «Сначала позавтракаю, а потом решу, что делать сегодня», - определила для себя Оля.
        «Прочирикала» электронная почта. Там накопилось за ночь целых тридцать сообщений.
        «Всё потом!» - громко сказала Оля и прошла мимо ванной прямо на кухню.
        Кофеёк она по-настоящему сварила в турке! Подсушенный хлеб с половинкой авокадо и рыбкой - остатки красивой жизни!
        «На «прожиточный минимум» не разбежишься. Ой! - вспомнила Оля. - Не заложила в затраты расходы на парикмахерскую и маникюр (на собеседования ходить надо в лучшем виде). Долой один месяц, значит. Денег на полгода не хватит.» Настроение опять упало. До слезы, как вчера вечером, не дошло, но захотелось отвлечься. Квартиру она вчера слегка прибрала, можно заняться…
        «Ладно, в первую очередь займусь почтой. В конце концов, это теперь надо делать регулярно. Ждем предложений, ходим на собеседования и выбираем лучшее - мой девиз (ха-ха)! - громко заявила она сама себе, выдохнула и открыла электронную почту на компьютере. - Так, что тут у нас?» Удалила двадцать семь спам-сообщений. Два письма были из кадровых агентств. В первом из них ищут того, кто заплатит агентству за поиск свободной вакансии.
        «Интересный подход! Хотелось бы, чтобы платил работодатель, иначе какой в этом смысл? А вот эти, во втором письме, предлагают карьерное консультирование за полтора ежемесячного оклада с будущего места работы. Вопрос?»
        Паники пока не было, отвечать Оля не стала, удалять эти предложения - тоже. Ну а третье письмо, похоже, от очередного интернет-афериста: «Пишет Вам Максим Ремизов…». Раньше бы Оля, не читая, удалила это письмо, а сейчас глаза побежали по диагонали текста. Письмо не выглядело традиционным: «Ищем наследника и, похоже, это Вы». Вернувшись в начало письма, Оля прочитала следующее:
        «Добрый день, Ольга! Не спрашивайте, как я нашел Вашу почту, с такой весьма распространенной фамилией, как у Вас! Это было не просто. Полгода назад умерла моя бабушка, Лидия Петровна Артемьева. Я унаследовал ее квартиру в городе Петербурге. Разбирая бумаги, нашел стопку писем от Ремизова Ивана Михайловича, который, по моим предположениям, является Вашим дедушкой. Мой отец, Ремизов Владимир Иванович, был единственным сыном бабушки. Растила она его одна. Отца он своего не знал. У меня появилось предположение, что он - сын Ремизова Ивана Михайловича. К сожалению, отца уже нет в живых, и я могу только вспомнить короткие его рассказы о детских вопросах к матери. Она говорила ему, что отец был кадровым военным и погиб. Я очень бы хотел попросить Вашей помощи в этом вопросе. Может быть, Вы что- то слышали или знаете об этой истории? Хотелось бы заполнить белые пятна биографии моего отца. Прилагаю текст последнего письма Ремизова И.М. к моей бабушке. Надеюсь, что оно поможет убедить Вас ответить мне на это письмо. С уважением Максим Ремизов».
        К тексту была прикреплена фотография старого письма, написанного перьевой ручкой фиолетовыми чернилами на пожелтевшем листе бумаги формата «А4»:
        «Здравствуйте, Лидия Петровна!
        Планировал ответить сразу, но не получилось. Очень много работы в связи со строительством у нас камвольного комбината.
        Лида, Вы сейчас - образованный взрослый человек, симпатичная женщина. Уверен, что жизнь свою сумеете организовать и быть счастливой. Не могу не простить Вам всего того, о чем мне трудно вспоминать, значит, так нужно для жизни. Будьте здоровы и не горюйте на свою судьбу, всё будет хорошо. Дело к этому идет!
        Во второй части письма, Лидия Петровна, мне хотелось бы поделиться с Вами, как протекает моя жизнь. У меня сейчас хорошая жена, мы любим и уважаем друг друга. У нас есть сын Саша, который связывает нас еще крепче. Работаем на фабрике. На охоту и рыбалку хожу редко, все больше сижу в гараже. Это коротко о своем житье-бытье, если интересно.
        Знакомый Ваш, Иван Ремизов».
        Да это, несомненно, было письмо от ее дедушки Ивана Михайловича неизвестной Лидии Петровне. Оля и раньше видела бумаги, написанные его рукой. Собственные мысли и неприятности последних двух дней отошли на задний план. Вспомнился очень старенький, совершенно слепой и седой её дедушка, с умными яркими голубыми глазами. Всеми уважаемый и любимый! Он сидел на «своем стуле» у окна за столом в кухне, часто с сигаретой, которую время от времени поддерживал рукой. Сигарета необязательно курилась, он мог просто держать ее во рту. На полочке рядом, повыше головы, стоял приемник «Спидола», на котором он настраивал себе станции по интересам. А интересы у него были разные: новости страны, классическая музыка, футбол или хоккей, бокс, чтение произведений литературы артистами и «голоса из-за рубежа». Если было настроение, то дедушка рассказывал истории из своего «царского периода» детства и годах жизни страны после революции 1917 года. Он был человек-история! Бабушка, Алевтина Георгиевна, была моложе его на двадцать два года. Называла его «Ванечкой» и любила очень Олина мама родилась, когда ему было уже за
пятьдесят. В год его смерти самой Оле было всего 5 лет. Память сохранила у нее совсем мало воспоминаний о нем. Как сидела она у дедушки на коленях, а он гладил ее по голове. Водила его за руку вокруг дома и по саду, вложив свою пухлую ладошку в его большую добрую руку. Когда он умер, то положила ему в гроб, который стоял на столе в большой комнате, своих двух маленьких игрушечных собачек. Позднее Оля нашла их в коробке за книжным шкафом - мама вынула и убрала. Память услужливо напоминала дедушкино лицо и различные моменты из раннего детства Оли. Одну фразу Ивана Михайловича она запомнила на всю жизнь, хотя в момент, когда он говорил, Оля даже не поняла ее в той глубине, в которой эти слова произносились:
        «Да… были времена! Ни один уважающий себя нищий не мог себе позволить плюнуть на мостовую…». Время от времени, пробегая по улицам Москвы, эти слова уже в другом качестве мелькали в сознании Оли. Они несли в себе время, общество и мораль.
        «Надо ехать в Стариково, - решила Оля. Старые бумаги и письма в семье не уничтожались. Они стопочками лежали в старой мебели в комнатах, мансарде, террасе и чердаке. - И надо ответить, конечно, неизвестному Максиму, носящему фамилию дедушки и моей мамы.»
        Оля задумалась. Обнадеживать, что удастся помочь, не очень сегодня хотелось. Мысли не успели сформироваться и уложиться в голове. Поэтому написала она следующее:
        «Добрый день, Максим! Ваше письмо застало меня врасплох. У меня действительно был дедушка, Ремизов Иван Михайлович. Обещаю Вам, что попытаюсь найти и посмотреть бумаги, письма и записи, которые сохранились у нас в семье. С уважением Ольга Андреева».
        Письмо улетело по обратному адресу. Не успела Оля подумать и перечитать дважды ею отосланное письмо, как прилетел ответ. Похоже, Максим ждал ее письма:
        «Спасибо, Ольга! Буду ждать Ваших сообщений. С уважением Максим Ремизов».
        «Ну, вот, поленилась съездить в выходные дни навестить наше «мещанское гнездо» (как иногда называет их загородный домик под Москвой мама), а теперь просто необходимо поехать.»
        Быстрые сборы. Два кусочка хлеба, остатки кефира, помидор и два огурца провалились в пустой дамский рюкзак. Остальное, при необходимости, найдется на месте. Оля (больше по привычке) проверила утюг, свет и форточки. Также, не задумываясь, перекрестилась на образок Семистрельной иконы Божьей Матери, который стоял на полочке в коридоре, и решительно вышла из квартиры.
        ГЛАВА III. ИВАН МИХАЙЛОВИЧ. НАЧАЛО ИЮЛЯ 1945 ГОДА
        Солнце еще высоко висело над деревьями, когда грузовая машина, подрагивая, ехала по узкой дороге, покрытой булыжником, через лес. Худощавый, среднего роста, с седыми висками на черных волосах, солдат, с погонами старшины на гимнастерке опирался руками на кабинку машины. Усталое лицо с яркими голубыми глазами вглядывалось в пробегающие вдоль пути деревни, поля и ветки могучих деревьев, склонявшихся близко к кузову машины. Несколько раз он с радостью замечал то шустрого бельчонка, то перебегающую перед ними лисицу. Эту дорогу открыли еще в 1915 году купцы Залогиновы, которые возили по ней сырье для своей фабрики, находившейся тогда еще в мещанской слободе с названием Стариково. Иван мальчишкой бегал встречать важных господ и сановников из Москвы, которые принимали участие в торжествах по случаю открытия этой дороги. Из Стариково лошади тащили по ней возы рулонов шерстяных добротных тканей на склады и в московские магазины. Дорога мало изменилась за тридцать прошедших лет. Все такая же блестящая, она в лучах послеполуденного солнца была похожа на пеструю ленту.
        Иван стоял в кузове, подставив лицо ветру. Долгие четыре года он ждал этой минуты возвращения теперь уже в рабочий поселок Стариково, затерявшийся в подмосковных вековых хвойных лесах. Ему сегодня повезло: на железнодорожной станции районного центра, когда, только спрыгнув из вагона, он приметил у платформы знакомый фабричный грузовик «ЗИС-15». Его покупка на фабрике в 1939 году была большим событием. Встречали всем поселком громко и весело, держа в руках изготовленные к этому случаю плакаты. Перевозка готовой продукции до района стала гораздо более удобной. Лошади по-прежнему использовались, но на более коротких расстояниях. Первым фабричным шофером был средний брат Ивана Володя. Он ушел воевать на фронт сразу после объявления войны, оставив дома жену Валю и годовалого сынишку, тоже Володю.
        «Эх, Володька…», - Иван присел на солому, прислонившись спиной к кабине рядом с тремя большими канистрами бензина, за которыми они заехали по пути на заправку в районном центре. Дорога длиною в сорок километров с остановками заняла около двух часов, но Иван даже был рад этому. Когда машина проехала мимо барака охотничьего хозяйства, в десяти километрах от поселка, он уже не мог более сидеть. Стоя в кузове, в потоках собственных мыслей, он наслаждался моментом возвращения домой после тяжелейшей войны против фашизма. Это была возможность еще раз заглянуть в уголки своей памяти. Вспоминалось, как еще до революции он два раза в неделю двенадцатилетним мальчишкой возил на родительской лошади (по кличке Добрая) с почтальоном по этой, еще даже не покрытой круглым булыжником дороге, почту. Ее забирали на той же станции «Лосиноостровская» Ярославской железной дороги, куда он сегодня утром приехал. Почтальон, положив письма и газеты в большую кожаную сумку, всю дорогу держал ее в руках как самую большую ценность. В пути делали две остановки в придорожных трактирах. Пили горячий чай и съедали свою еду,
захваченную из дома, завернутую в холстину. Сорок километров в одну сторону, а потом в другую - одним днем. Деньги за эти поездки платили небольшие, но в семье дьякона стариковской церкви Михаила Ремизова почти каждый год рождались дети, и на содержание семьи требовались дополнительные средства. Когда первые подросли, то пришлось отдать в церковную собственность дом и, получив за это рубли, отправить старших детей учиться в Москву в гимназии и училища (после окончания местной четырехклассной начальной школы). Иван был первым ребенком в семье. Он успел выучиться в гимназии и даже, по настоянию отца, поступить в 1917 году в духовное училище, чтобы после его окончания получить возможность преподавать в школах. Когда началась революция, то Иван пятнадцатилетним парнишкой отшагал из Москвы до самого дома более шестидесяти километров пешком. Сначала его путь был по рельсам Ярославской железной дороги, а затем по этому булыжнику. Двое суток заняло это его путешествие, практически без еды, так как было очень голодно в то время. Кое-кто, часто по старой памяти, в деревнях подкармливал паренька…
        Мысли Ивана не отпускали его из воспоминаний. Вот за лесом появились просветы между деревьев - это поля, а вдали за молодым прозрачным леском - деревня Аксинино. Именно туда шестнадцатилетним мальчишкой бегал он из Стариково работать секретарем (образованный!) в поселковый совет по рекомендации дальнего родственника. За полями опять лес, но это уже почти дом. Иван поправил гимнастерку. Большой настоящий фибровый чемодан, шинель и «похудевший» за время дороги из Берлина вещевой мешок бережно лежали на соломе в кузове машины.
        Наконец грузовик въехал на улицу рабочего поселка. По обе стороны в один ряд стояли такие знакомые невысокие дома в два, три или четыре окна. Женщина у «филипповского» дома, в светлой косынке, прикрыв глаза рукой (Иван ее не признал), всматривалась в машину. Наверное, пыталась угадать, где же она остановится. Вот и дом с зелеными наличниками на четырех больших окнах. Сколько души и сил вложено в его постройку! Грузовик остановился. Иван открыл борт машины и спрыгнул на землю. Открылась кабинка шофера, и молоденький парень с восторженными глазами начал помогать снимать ему вещи из кузова машины. За забором звенел радостный лай собаки. Это именно его, Ивана, встречала гончая Вьюга, купленная им лет шесть назад щенком в городе Клине у знакомых охотников.
        - Дядя Иван, ну, как, не просквозило? Зря вот в кабину не сели!
        - Ну что ты, тезка!!! Дышится-то как! Дома! - вдохнул он полной грудью.
        И вдруг ворота родного дома открылись. Полнеющая невысокая женщина лет сорока, стоя спиной, пыталась вывезти деревянную телегу за оглобли (для скошенного сена, которое сушилось тут же у дома). Она была в темном синем сарафане с белой кофточкой, на голове - что-то похожее на шапочку из белого материала. Волосы убраны в низкий пучок. Это была сестра Катя! Она услышала двигатель машины и обернулась, сощурила глаза и узнала его.
        - Ваааня! Брат… - курносое лицо и голубые глаза ее озарились счастьем, и она, бросив телегу, побежала к Ивану.
        - Я, Катя, я… добрался вот, наконец! - Иван сдержанно, со счастливой улыбкой, погладил ее по голове, как в детстве, когда надо было попросить прощения.
        Парень-шофер отнес чемодан, котомку и шинель до крыльца за воротами.
        - Ну, я поехал, дядя Иван! На фабрике ждут! Обещался еще сегодня в Еремьяново съездить на торфоразработки. Торф надо привезти в котельную. Вчера еще накладную выписали.
        - Спасибо, Ваня! Доставил с ветерком! Отцу привет передай! К Гореловым, Зайцевым, Ивановым зайди, скажи про меня. Ну, еще кого увидишь, тоже! Пусть заходят… В Еремьяново Василию Ильичу мой низкий поклон! - Иван, отпуская Катю, подал парню руку.
        - Обязательно, дядя Иван! Всем скажу! Кого увижу, ВСЕМ!!! - парень быстро уселся в кабинку машины и радостно сдвинул кепку на затылок. Машина шумно отъехала по дороге в сторону центра поселка.
        Не торопясь, ощущая безграничную радость в душе и наслаждаясь ею, Иван вошел во двор дома. Он поставил телегу на место у ворот. Во дворе ничего как будто и не поменялось. Под окном у крыльца - деревянная лавка. Только вот мать не спешит навстречу с мягкой улыбкой и слезой в ярко-синих глазах. Нет уже матери - не успел порадовать Иван ее своим приездом… Справа у березы, рядом с погребом, собачья будка. Обрывая веревку, гончая заливисто лаяла и радовалась.
        - Дождалась Вьюга… - прерывающимся голосом шептал Иван. Он подошел к ней опустился на колени. Спрятал лицо в шерсти собаки. Вьюга вертелась и лизала его волосы, лицо и даже сапоги.
        Подошла Катя и встала рядом.
        - Верный старый был, не дождался, а эта с утра нервничает. Думаю: с чего бы это?! Даже в голову не пришло, что это она тебя почувствовала!
        Иван поднялся с колен. Обнявшись, они с Катей пошли к крыльцу дома. Катя бережно взяла шинель и котомку Ивана, а он - свой большой чемодан. Вошли в сени, которыми дом был разделен на две половины. Уже в дверях переднего дома Иван остановился и оглянулся через сени в заднюю половину.
        - Сергей с Зиной на работе?
        - Да. Две недели как вернулся, отдохнул и - на фабрику! Вечером будут. Я сегодня утром - по деревням. В Бурково ходила. В школе у них рассказывала про наше новое училище. В мае открыли ФЗУ: работниц готовить на станки. Скоро со всей страны приезжать будут. Вот раньше дома и оказалась. Только пришла, - ответила Катя.
        В переднем доме пахло знакомым запахом чистоты и трав. Иван оглянулся по сторонам, и сердце его в очередной раз сильно заколотилось. Бревенчатые стены, русская печь. За ней - перегородка из досок на две половины. Иван поставил чемодан у двери и, даже не разуваясь, прошел в правую половину дома. Он встал посередине небольшой комнаты и огляделся. Сколько раз он представлял себе этот момент! Вот он и дома!
        Один раз (это было в Польше) прямо рядом с ним вражеский самолет сбросил бомбу. И в те несколько секунд, пока слышался ее падающий свист, он представил себя именно здесь, успев подумать: «Нет!!! Я, Иван Ремезов из Стариково, не должен погибнуть!» Бомба упала и не разорвалась! Иван получил легкую контузию. Тогда часто это случалось, если снаряды делали наши военнопленные или угнанные люди. Они тоже «ковали» великую победу, как могли, рискуя своими жизнями…
        Два окна впереди и два окна справа с вышитыми руками матери занавесками. Белые, с легким светлым орнаментом, они закрывали открытые настежь на улицу окна ровно на их половину. Ничего как будто и не изменилось за эти годы, но все было уже не так… Вот слева у передних окон теперь стоит (раньше здесь находились кровати детей) нарядно убранная кровать матери с подушками и подзором. Она умела и любила рукодельничать. Это умение было одной из составляющих ее приданного, полученного в родительском доме в Москве. Сколько помнил маму Иван, столько она учила шить, вязать и вышивать соседских женщин и девчонок. Большое количество вещей было связано и сшито ею и Катей на продажу в голодные годы. Рядом с кроватью матери - столик с одной единственной семейной фотографией в рамке. На ней вся семья Ремизовых, с уже подросшим Колей, в 1930- годы. Между окон - небольшое зеркало в темной деревянной раме, внизу - скамеечка со швейной машинкой фирмы «Зингер». Он не помнил маму без работы. Она обшивала всю семью от нижнего белья до праздничных рубах и штанов сыновьям и мужу, платьев для себя и Кати. А вот и его, Ивана,
кровать, как и прежде, справа от окна. Она железная, узкая и без перины. Доски на кровати покрыты вязанными веселыми половичками, подушка - в наволочке с вышивкой. Иван молча присел на нее. (Катя тихо не мешала ему в его мыслях.) За кроватью - окно во двор с горшком герани. Темного дерева буфет поперек комнаты отделил у бокового окна обеденный семейный деревянный стол с венскими стульями и диваном. Когда-то именно за ним собиралась вся большая семья Ремизовых. Стол по-прежнему накрыт связанной крючком светлой скатертью с бахромой. Над диваном - известная ему картина с изображением пейзажа, нарисованного отцом. Раньше Иван не замечал и не думал, как же она глубока по своему смыслу. А сейчас его как током ударила догадка, о чем именно в ней хотел сказать отец в тяжелых для семьи 20-х годах после Октябрьской революции 1917 года. На ней была изображена разбитая грязная дорога в непогоду. Рядом - убогие дома, а далеко в зелени деревьев на горе (если очень-очень приглядеться, а Иван это просто знал) - выписанный одним волоском кисти очень маленький крест на невидимом шпиле стариковской церкви, где отец
служил до революции дьяконом. Это был вид с улицы одной из деревенек рядом с рабочим поселком. В ней семья Ремизовых из девяти человек снимала «заднюю половину», когда пришлось оставить свой дом в слободе, принадлежащий церкви. Позднее, когда Иван, а затем еще двое старших детей пошли работать на фабрику, был построен этот новый дом на четыре окна. Непростые пути-дороги надо пройти, чтобы добраться до своей светлой цели…
        У двери, как и прежде, стоял шкаф для вещей. На полу половики, а вокруг чисто и убрано. Время остановилось, хотя в тишине громко тикали часы на стене, как будто и не было у Ивана этих четырех долгих-предолгих лет.
        - За три недели мама «сгорела»… Ждала вас всех, даже Колю. Особенно Володю, пропавшего без вести под Смоленском. Тетя Саша тоже быстро… Приехала, два месяца пожила и умерла, - тихо проговорила Катя. - После маминой смерти я осталась в их с папой половине. С мамой мы там были последний ее год жизни, - немного помолчав, добавила она.
        - Ну, конечно, Катенька. А я, наверное, тут тогда, в своем углу, на своей кровати, - сказал Иван.
        - Ваня! Садись, дай наглядеться на тебя и расскажи быстрее все! Прямо все-все, с осени сорок первого… - брат с сестрой сели за обеденный стол друг напротив друга.
        - Ну, что рассказать, Катя… Как папу нашего забрали «органы» в октябре сорок первого года, так побежал я к нашему Еремееву, в милицию. Папу еще не увезли, и он там был. Мама, когда я уходил, сунула мне свое колечко с камушком-изумрудиком. Догадался я его в дырочку на воротнике куртки своей кожаной сунуть. Пришел в милицию и говорю ему, что никакой спекуляции со стороны отца не было. А бутылка спирта честно лично мною заработана на заготовке дров для александровской фабрики еще три года назад! Если вам надо - меня берите, а отца-старика отпустите! У Еремеева глаза злющие! «Смелый, - говорит, - вот оба и сядете со своим отцом, дьячком- спекулянтом. Вас всех, Ремизовых, давить надо, хOдите, своими прикидываетесь!» Меня в чулан к отцу вытолкнул. А отец наш… такой подавленный. Еще от Колиной похоронки в июле сорок первого не отошел. А тут еще такое унижение: «спекулянтом» назвали! Это его-то, нашего отца! А он всего лишь по доброте душевной угостил кашляющего Семена Лазарева рюмкой спирта, а тот на радостях, видно, похвастал кому-то. А кому надо - додумали! На следующее утро нас с отцом отвезли в
район, потом дальше… Что тут рассказывать Катя… Баланду без хлеба раз в день и кашу из своих шапок ели. И какой народ там только не сидел… А немец прёт без остановки, уже к Москве подошел. У кого статья была полегче, как у меня, стали проситься на фронт. Отец наш кашлять начал. Вижу: серьезно у него это, ослаб совсем… На фронт из тюрем стали отправлять, и меня тоже в штрафники направили. Достал я тогда кольцо из воротника и сунул одному там… и за отца попросил. Ну, его и отпустили на поселение к бабке какой-то. Сам вынес его оттуда к ней. Выдали мне паек, подорожную, и назначили явку на другой день. Продал я свою куртку кожаную там же на рынке, денег взял. Оставил этой бабке их и половину пайка. Обещала ухаживать.., но отец, думаю, недолго продержался. Плохой он совсем был. Писал я туда с фронта, но все бесполезно! А дальше ты знаешь! Сразу под Сталинград! Обвинение после первых боев сняли. В партии восстановили. Предлагали офицерское звание, но мне лучше старшиной и потом к вам домой. Коротко так, Катя. Этого ведь всего не напишешь в письмах! Сама понимаешь!
        - Еремеев всю войну в тылу просидел. Мимо идет: в глаза не смотрит. Я тоже пыталась писать по разным инстанциям, узнать что-то об отце. Все мои письма напрасными оказались, - проговорила Катя, вытирая слезы.
        Иван встал и начал ходить по дому, трогая руками вещи. Прошел на половину Кати. Там - ее узенькая железная кровать с вышитой накидкой на двух подушках, этажерка с книгами между окон. Вверху она повесила две большие свадебные фотографии (в темных красивых рамах) молодых еще родителей, взгляды которых были обращены друг на друга.
        Эти портреты после революции подальше от глаз лежали, завернутые в мешковину, в шкафу. Фотографии отца и матери были сделаны после венчания в Москве. Состоялось это в 1901 году. Отец с усами и со строгим лицом на своем портрете смотрит прямо, но его лицо обращено к супруге. Он одет был в черный костюм с белой рубашкой и светлым шелковым галстуком. Мама на своем портрете изображена в профиль, с уложенными в прическу светлыми вьющимися волосами, в темном (из-за траура по своей матери) красивом платье.
        Справа у стенки в комнате расположился комод с зеркалом. На нем Катя поставила довоенные снимки шести своих братьев. Два погибли, два уехали в другие города, Сергей (с женой) и Иван - это все, кто остался в этом доме.
        На столе у бокового окна стояла глиняная миска с неоконченным вязанием и клубками шерсти. В детстве и юности у мальчишек семьи любимым озорством было развешивать по дому гирляндами повыше окон связанные Катей носочки, рукавицы и шапочки. Иван улыбнулся, вспоминая это, и огляделся по сторонам. В углу у двери - керосинка, деревянная лавка. На лавке - два ведра с водой. Под лавкой - большой чугунок, в котором варили еду в печи для скотины. На полке сверху - три чугунных утюга разных размеров, глиняные горшки и чугунки поменьше. Везде тщательно убрано, и образцовый порядок. Иван наклонился к своей котомке и поставил ее на лавку. От длинной дороги остались еще продукты. Он выложил из рюкзака мясные консервы на стол рядом с керосинкой. Катя все еще сидела за обеденным столом и смотрела в окно влажными глазами. Иван поднял и положил чемодан на диван. Блестящие замочки щелкнули, и он его открыл.
        - Выбирай, сестренка, что нравится! У меня тут новые вещи, отрезы шелка, шерсти. В Берлине много разбитых магазинов было. Вот воспользовался, набрал подарков всем, - он обернулся к Кате.
        - Богатство, Ваня! - Катя встала и подошла к чемодану. Коснулась рукой сиреневого отрезка шелка. Иван достал и подал ей кусок ткани.
        - А Зине какой?
        - Думаю, этот ей подойдет, - Катя указала на отрез другого цвета. Потом она стала рассматривать другие вещи в чемодане.
        - А плащ и эта одежда - не нашего размера, - заметила она.
        - Потом поговорим, Катя. Мне есть, что рассказать тебе.
        - Посмотри, может, еще что-то понравилось, сестренка? - после паузы продолжил он. Катя отмахнулась рукой.
        - Потом посмотрю как-нибудь! Пойду, картошки начищу, не всю съели прошлогоднюю, и надо стол собирать! К вечеру народ придет! Молока хочешь? Хлеб есть! - Катя захлопотала у печи.
        Во дворе залаяла собака. В окно Иван увидел, что в калитку вошли трое мужчин. Он расправил гимнастерку и пошел к ним навстречу.
        - Ну, здравствуй, Иван Михайлович! С возвращением!!! - мужчины обнялись и молча стояли, не находя слов.
        ГЛАВА IV. СТАРАЯ ТУМБОЧКА В ДЕТСКОЙ КОМНАТЕ
        На улице стояло все то же раннее лето. Москва была не жаркой и пасмурной. Дети еще не вышли на детские площадки, и только парочка пенсионерок у подъезда заняла свои позиции на лавочке, да спортсмен после пробежки качал пресс на тренажере спортивной площадки. До автовокзала Оле можно было дойти пешком за десять-пятнадцать минут. Беленькие кеды удобно шагали по тротуару, рюкзак был легким, а голова удивительно свободна от всего. Ехать в Стариково - всегда праздник и путешествие в беззаботное детство. Найти время тяжело, а ехать всегда приятно!
        Перроны автобусов располагались под длинной эстакадой моста. Олин был под номером три. Уже выстроилась очередь из пассажиров человек в десять. «Значит ждать долго не придется», - предположила Оля, и была права. Плавно подошел автобус-экспресс, и водитель открыл дверь в салон. Приложив карточку, к валидатору, чтобы оплатить проезд, она с удовлетворением заметила, что можно сесть одной, да еще и на любимое место. Путь был размером в полтора часа неспешной поездки автобуса с остановками «по требованию» в городках и поселках. Пенсионеры, которые имеют больше возможностей путешествовать в рабочие дни, пользуются льготным бесплатным автобусом. Поэтому Оля доехала с двумя остановками прямо до своего места назначения быстро, и всего за час и десять минут. Выйдя из автобуса, она вдохнула сладкий воздух сельского края. Пути было два. Перейдя дорогу, можно свернуть в переулок и пройти по своей улице сразу. В плохую погоду лучше прогуляться по асфальтированному тротуару вдоль шоссе и свернуть уже дальше (у старого дома Ремизовых), через метров триста и прямо к дому, стоящему на второй линии. Оля решила пройти
по своей улице и посмотреть, что зацвело в садах и на клумбах у соседских домов. Солнце в Стариково было не за тучами, а светило сквозь редкие легкие облака. Бросив взгляд на «гнилой угол» за далеким лесом, где зарождались все дожди этой местности, Оля с удовлетворением увидела высокое голубое небо! Значит, дождя сегодня можно не ждать. Всюду цвела сирень, а на углу ее дома белым ковром лежали лепестки облетевшей черемухи. Шелестели ветки огромной старой березы у ворот. Воздух был свеж и напоен ароматами цветущих растений и деревьев. Оля достала ключ от калитки и шагнула в свой любимый сад. Не заходя домой, обошла вокруг, отмечая большое количество цветущих многолетников: примул, анемон, всевозможных колокольчиков. Трава, подстриженная три недели назад, подняла многочисленные головки одуванчиков. Раскидистые хосты прикрыли не прополотые весной клумбы. Грядка бабушкиных пионов дружно зеленела резной зеленью. Было очень даже уютно и праздно. В доме слегка пахло сыростью, так как отопление было уже отключено. Пройдя по первому этажу, она открыла все форточки, пуская в дом теплый июньский воздух. Двери в
сад открывать не стала, боясь любопытных соседских кошек: неизвестно, насколько здесь придется задержаться, может, всего часа на три. Выложив в холодильник свои нехитрые припасы, Оля отметила, что «неприкосновенный запас» в полном комплекте и плюс к нему пачка молока, пельмени и сливочное масло в морозилке, два яйца и вакуумная упаковка с сыром.
        «Даже если останусь на пару дней, то в магазин идти не придется», - подумала она.
        Горшки с мамиными фикусами стояли в тазах, чтобы не засохнуть за недели отсутствия хозяев. Они давно просили пить. Вылив им по леечке воды и пообещав напоить основательно позднее, она пошла дальше в свой обход. Выйдя в коридор, Оля стала подниматься по скрипучей деревянной лестнице на мансарду в свою комнату. Проходя мимо фотографий, развешанных на стене вдоль лестницы, она задержалась около снимка бабушки и дедушки. Они стояли, обнявшись в ветвях цветущей яблони, и счастливо улыбались. Тонкое благородное лицо дедушки Ивана и открытое большеглазое лицо бабушки Али излучали такую любовь и радость, которую можно было отнести и к себе, своему присутствию здесь и сейчас.
        В мансарде было немного душно (из-за легкого запаха пыли). Оля не убиралась здесь с празднования Нового года, и легкий укол совести пробежал секундой в ее сознании. Открыла свою комнату и обвела глазами по сторонам. Как всегда, картины с лошадьми, раскрашенные нужными цветами по номерам, на школьных каникулах, слегка сдвинулись в бок. Вышитая девочка, танцующая под скрипочку мальчика, тоже наклонилась в сторону. Ничего не изменилось! Ее комната жила своей жизнью в ее отсутствие. Москитный тюль, укрывающий ее кровать, придавал комнате уютный старинный вид, как и картины маслом. Эти картины подарил Оле дедушка ее школьной подруги. Когда он закончил свою трудовую деятельность на заводе и оформил пенсию, то занялся копированием известных полотен. У Оли висел портрет «Саскии в образе Флоры» великого Рембрандта, картина с девочкой в лучах летнего солнца, похожей на саму Олю (неизвестного советского автора), и полотна с цветами! Любимый уголок, куда возвращаются мысли из путешествий и душного города. За невысоким книжным шкафом, который Оля собственноручно выкрасила в голубой цвет, стояла старенькая,
покрытая лаком тумбочка, с вырезанными листочками и неглубоким рисунком. Именно в ней предположительно хранилась часть бумаг семьи ее дедушки, Ивана Михайловича. Эта тумбочка была из старого дома его родителей, и было ей более ста лет. Оля нечасто в нее заглядывала, только за старым деревянным этюдником мамы, если вдруг хотелось порисовать на природе.
        «Если повезет, то не надо будет смотреть в других местах или на чердаке», - подумала Оля. С легким волнением, чувствуя себя детективом, она направилась к этой тумбочке и присела на корточки. Пыль тоненьким слоем лежала на ее выщербленной дверце и латунной «вертушке».
        Тумбочка открылась легко, как будто ждала ее. Полок было всего две. Внизу лежали толстые «амбарные» тетради, старая-престарая книга по пчеловодству, перевязанные бумажным шпагатом записи. Когда-то Оля заглядывала в них. Это были схемы и описания технологий производства фабрики, начерченные и записанные рукой Ивана Михайловича. На верхней полке находились пачки писем, связанные в стопки. Раньше они особенно не привлекали ее внимания. Теперь она достала все и выложила на пол. Первыми она взяла в руки пачки конвертов, исписанные круглым красивым почерком с завитушками. Несмотря на ровные аккуратные ряды букв, читать даже адрес было непросто. Все они были адресованы бабушке Алевтине Георгиевне. Обратный адрес указывал, что пришли они из союзной республики бывшего СССР - Белоруссии от Ивановской А.Г. Оля прекрасно знала историю семьи и то, что местом рождения бабушки был поселок железнодорожников под современным городом Бобруйском в Беларуси. Писала ее родная сестра Аня, которая жила там с родителями. Подержав в руках письма и ощутив их пахнущую пылью невесомость, она с сожалением отложила их в
сторону.
        «Прочитаю, но тогда, когда решу первоочередную задачу», - пообещала она себе. Уклоняться в сторону от намеченного пути было не в ее правилах.
        «Собранность и организованность - это залог успеха», - учила своих девчонок мама.
        «Не знаю, насколько ей это удалось со мной, но мне хотелось бы верить, что это именно так», - вспомнила вдруг мамины слова Оля.
        Вторая пачка писем, состоящих из треугольничков, была военными весточками дедушки сестре Екатерине Михайловне и его матери. В основном они были написаны карандашом. Письма были такими ветхими и прошедшими через многие и многие руки… Непроизвольно Оля приложила эту пачку к щеке: письма были теплыми! Она бережно отложила и их в сторону. Она уже читала их когда-то…
        Осталось три пачки: одна огромная, вторая большая и совсем тоненькая. Огромную пачку Оля идентифицировала сразу: письма отца к маме во времена его службы в рядах армии. Большая пачка имела в обратном адресе фамилию и имя: Ремизов Александр (это брат мамы). Адресованы письма были дедушке. А вот третья очень тоненькая пачка была без адресата, с верхним письмом на кусочке листа из тетради, сложенном вчетверо, и без конверта. Оля почему-то впервые обратила внимание на нее. Она вынула из-под веревочки это письмо без конверта и открыла его. Написано оно было корявым, почти детским, почерком, и было совершенно безграмотным:
        «Тов Ремизов
        Сообщаю вам что Артемьева Лидия окоторой вы справляетесь она жива здорова письмы получает и тогже перевод полученю Лично я сней хороши знакомая она очень затрудняица вам все описать свой нарушимой ошибки и решила я вам сообщить чтобы вы вбудущей своей жизни искали сибе жизнь или тоисть подругу жизни. Лидия вышла замуж конечно состороны ваших обоих сторон большое горе. Она не могла осмелица опесать а вам чежело переносить эту судьбу ну ничего. Бывает в жизни огорчение. Судьба Игроить человека она изменчива всегда. Вот что я вам могла сообщить по прозьбе Л. Вы конечно миня не знаите я почтовой работник. Роботаю кассир вастребвание. Ксему к вам незнакомая. Маруся.»
        31/Х-1946».
        Это были, безусловно, письма, которые Оля искала. Из письма Максима было очевидно, что Лидия, хотя и не носила фамилию дедушки, но, возможно, состояла с ним в браке (ее сын - Владимир Иванович и внук Максим были Ремизовы). Возможно, эта Маруся писала по просьбе Лидии. В этом случае Оля предположила, что Лидия решила дедушку оставить и вышла замуж за другого мужчину… Или Маруся написала все по своей собственной инициативе, не желая, чтобы Лидия и дальше получала «письмы тогже перевод». Оля встала с колен, взяла письма и решила пойти вниз.
        «Очень хорошо, что не надо ничего долго искать! Секрет сам пришел в руки без особых усилий!» - подумала она.
        Тайны требовали особой обстановки! Надо было собраться с духом, перекусить и посмотреть сад. Душа потребовала на некоторое время переключиться!
        ГЛАВА V. ЗАБЫТЫЕ ПИСЬМА
        Часа два спустя, после обследования восьми соток приусадебного участка и чашки чая с печеньем, Оля заглянула под балкон дома. Там находилась увитая диким «девичьим» виноградом веранда. Могучие ветви полностью скрыли свет внутри небольшого пространства. От входа остался узкий лаз, приподнимая ветви которого, она и проникла в любимое место. Сегодня здесь сидеть не хотелось: слишком темно.
        «Надо бы обрезать этого исполина…, но не сейчас. Возьму отсюда стол и сяду под яблонями.»
        Яблони в саду были очень старые. Посажены они были еще дедушкой Иваном Михайловичем сразу после постройки этого нового дома для своей семьи. В ветвях кружились пчелы среди бутонов и молодой листвы. Аромат сада располагал к неспешному легкому отдыху. Вытащив стол и стул из террасы, Оля положила перед собой стопочку писем. Веревочка развязалась сразу, и под письмом неизвестной Маруси оказались пожелтевшие тетрадные листочки, исписанные мелким понятным почерком человека, который пишет левой рукой. Почти все письма лежали, разложенные по датам, и последние в стопочке датировались январем 1947 года. За ними в пачке лежали квитанции, несколько писем других людей и еще сложенные пожелтевшие листы с записями. Два последних письма, которые завершали переписку и лежали в самом низу под бумагами, были от 1952 и 1953 годов. Оле очень хотелось начать с конца, не терпелось сразу раскрыть секрет неизвестного Максима. Пересиливая себя, она начала читать письма по порядку, начиная с самых ранних дат. Первое письмо написано было в последние месяцы Великой Отечественной войны 1941 - 1945 годов, и содержало
фактически признание Лидии в чувствах к Ивану Михайловичу. Было ясно, что до этого они состояли в переписке. Возможно, знакомство их было давнее, и со всей семьей Лидии.
        «06 марта 1945 г., г. Ташкент
        Дорогой Иван Михайлович!
        Конечно, извините меня, но мне так хочется назвать Вас дорогим. Пишу в последние минуты перед отъездом.
        Скрытна я с Вами, Иван Михайлович, а иначе и не должно быть. Но больше не могу молчать, таить в себе, не могу не поделиться с Вами, какое большое впечатление произвело на меня Ваше письмо и открытка, которую мы получили сегодня.
        Как взволновано мое сердце!
        Что случилось со мной?! Трудно мне понять себя. Но чувствую, что это в моей жизни впервые…
        Редко пишу Вам, Иван Михайлович, но это не значит, что я не думаю о Вас. Думаю о Вас ежедневно, даже слишком много! Поверьте, это так в действительности. Знаю, нельзя быть такой откровенной. Ручка пишет с трудом, но сердце (но нехорошее сердце) заставило меня.
        Радуемся блестящим победам наших бесстрашных воинов и одновременно с радостью: грусть, беспокойство за Вас…
        Желаю наилучших успехов, здоровья, бодрости и сил!
        С приветом Лидия.
        P.S. Ведь тысячу раз буду жалеть о написанном, и все-таки посылаю.»
        Все ждали окончания этой страшной войны. Наши воины с боями идут к Берлину. Сотни советских девушек писали письма на фронт, поддерживая дух солдат.
        «Вот у одной из таких девушек появились чувства, на которые она намекает в этом письме», - подумала Оля.
        Сразу захотелось узнать об этой Лидии больше. Кто она и как они оказались знакомы с Иваном Михайловичем? Где спрятались корни этой старой истории? Это ведь сейчас Москву и столицу Узбекистана Ташкент разделяют всего несколько часов путешествия на самолете. В военные годы и поезда ходили нечасто. Рука потянулась ко второму письму, и оно было очень большим. Удивило письмо сразу при первом взгляде на него: оно было уже из города Мары в Туркмении. Судя по датам, ответа с фронта на свое признание Лидия еще получить не должна была..
        «19-го марта, г. Мары
        Здравствуйте, Иван Михайлович!
        Не думала, что придется писать Вам из солнечной Туркмении, действительно солнечной. Ташкент до последнего дня нашего отъезда был покрыт белым покрывалом снега. Здесь же в те дни стояла ясная солнечная погода - резкая разница в климатическом отношении в сравнении с климатом Узбекистана. Здесь в полном смысле весна! Ночью прошел сильный дождь. Воздух чист, поло свежести, дышится легко, пропитан запахами распустившейся молодой листвы и нежным ароматом цветущих фруктовых деревьев. Но это ненадолго… Опять подуют сильные ветры с пылью и песком, что свойственно для Туркмении.
        Не веселят и не радуют меня весенние дни, как прежде… Да, откровенно, чему и радоваться мне?! В моей серой жизни нет ничего интересного.
        Вот я и дома. Безгранично рада видеть сестру, соскучилась порядком. На днях была у нее на родительском собрании. Характеристикой я осталась довольна. Отличница не только по учебе, но и отличница по общественной работе. К тому же она у нас художница. Шесть школьных стенгазет оформлены рукой Жени. По конкурсу в городе Мары картина Жени заняла первое место. Занятия в школе поставлены строго, в особенности за последние 2 года. Приходится много заниматься, всегда видишь Женю за книгой, сочтена каждая минута, даже нет времени на ее любимое занятие - рисование. Помню, когда я училась в десятилетке, требования были значительно слабее. С 22 марта в школах должны быть десятидневные каникулы; наша гимназистка намечает сделать за эти дни многое.
        И у меня «уплотнен день, представьте себе, не хватает дня». Просыпаюсь в 11 часов; если бы не будили меня, могла спать дольше. Занимаюсь рукоделием. Немного помогаю маме по хозяйству. Немного читаю. Сейчас читаю журналы «Красноармеец», «Огонек». Женя принесла 15 номеров, в них много интересных рассказов, эпизодов. Особенно понравилась статья «Возрождение жизни». Медицина достигла высшего предела своего развития. Возрождать умершему человеку жизнь! Конечно, эта проблема еще не совсем усовершенствована, еще требуется много работать над ней. Но первые эксперименты над безнадежно тяжелоранеными и даже умершими дали блестящие результаты. В медицине много интересного. Столько новых открытий вот уже в военный период.
        Часто перечитываю Ваши письма, начиная с самого первого. Как они дороги для меня!
        Иван Михайлович, из Ташкента я отправила Вам четыре письма. И боюсь напомнить о последнем письме: в нем написано столько глупостей. Но Вы не должны осудить меня. Вряд ли когда услышали бы от меня это, если бы Вы не просили меня писать Вам на фронт.
        Лида дописалась… и в этом я не виновата. Больше не обращайтесь ко мне с этой просьбой, т. к. я могу написать еще больше и тем самым доставить неприятностей себе. Мне порой самой обидно за себя, что я, оказывается, так легкомысленна.
        Нет!!! Это не легкомыслие, только не это! Я вышла из этого возраста. Мне уже исполнилось 22 года. 22 года, как много! И в моей жизни только хорошее, чистое, светлое! А мне все-таки много что есть вспомнить… смешно… И сейчас что же случилось с тобой, Лида? Что-то не похоже на тебя… Никогда не думала… Или это только выдумка, вздор? Нет! Нет! Нет! Только не это.
        Что я пишу? Мне не понять самой. Иван Михайлович! Милый, дорогой, о Вас же нельзя не думать, о Вас нельзя не беспокоиться - Вы такой хороший. И если бы только знали, какие нежные чувства я питаю к Вам… Нет, скажу больше!
        Иван Михайлович! Дорогой! Вас нельзя не любить! Понимаете, нельзя не лю-би-ть! Это вполне серьезно. Это же, правда! Это истина! Теперь я, кажется, поняла…
        Вот, что я хотела сказать Вам… И более кратко и ясно.»
        Элементарный подсчет прожитых лет действующих лиц дал Оле сразу большую подсказку в восприятии написанных Лидией писем. Иван Михайлович был старше ее на 18 - 20 лет и, очевидно, был другом или знакомым ее родителей. Отсюда и обращение к нему по имени и отчеству, и дистанция. Был Иван знаком и с сестрой Женей. Семья Лиды проживала в городе Мары. В Ташкенте она, возможно, училась или работала. Сохранять письма Иван Михайлович стал после этих признаний Лидии. Следующее (третье) письмо было также из дома ее родителей.
        «20.04.1945 г., г. Мары
        Здравствуйте, Иван Михайлович!
        Сегодня у меня хорошее настроение, что стало редким за период моей болезни. Мне немало пришлось перенести душевной тяжести. И виновата в этом только сама: несерьезно отнеслась к своей болезни, советам врачей, советам Вашим и родителей. Что же, проявила свою настойчивость, но слишком дорого пришлось поплатиться: поплатиться здоровьем. Вот и результат - потеряла несколько месяцев. Не хочу вспоминать… портить свое настроение. Все миновало, осталось в прошлом. Главное, что я чувствую себя сейчас хорошо. Чувствую: с каждым днем прибывает здоровье. К новому учебному году приступлю к занятиям совершенно здоровой.
        Я немного отвлеклась. Чем же могло быть вызвано такое возвышенное настроение?! Вашим письмом, Иван Михайлович!
        Только Ваши письма могут наполнять радостью мое сердце. Только Ваши письма я могу читать и перечитывать до бесконечности и так ждать… Сколько вижу в них морального и душевного успокоения. Я благодарна Вам за такие искренние дружеские письма. Вот получаю письма от друзей, письма, полные теплоты и участия, но я совершенно равнодушна к получению их, за исключением писем Евгения, но мне его просто жаль.
        Иван Михайлович, разве я себя затрудняю письмами к Вам? Вы не так меня поняли. Это, пожалуй, немного обидно. Имея такое обилие свободного времени, меня не затрудняет писать Вам письма даже ежедневно. Но только письма будут получаться подобными последнему письму из Ташкента. И Вы вполне заключите, что Лида навязывает Вам свои чувства. Вот чего я боюсь больше всего в жизни! Чувствую, и это письмо останется не законченным и не отправленным.
        По-прежнему отдыхаю. Чувствую себя превосходно. Как легко пишутся эти слова! Часто хожу в кино, не пропускаю ни одной картины. Большие впечатления остались от картин «Иван Грозный» и «В шесть часов вечера после войны».
        В отношении папиного перевода случились осложнения. Присланный заместитель папы назначается директором фабрики. Так что, наверное, придется поработать еще.
        Иван Михайлович, к чему Вы мне упомянули номер ташкентского почтового отделения? Думаете, у меня ослабла память? До сего дня не замечала перемен в этом отношении. И вообще, если бы они были, то разве бы я продолжала переписку с Вами? Разве бы я имела право думать о Вас? Но я не обижаюсь на Вас - нет! На Вас обижаться нельзя.
        Желаю Вам наилучших успехов, удач, боевого счастья в окончательной победе над ненавистным врагом немцем! Желаю здоровья, бодрости и сил! С приветом Лида.
        Привет Вам от мамы, папы и Жени. Да хранит Вас сила!»
        P.S. Прочитала второе письмо, думаю, пойдет вместе с другим. Его я почему-то не отправила. И все-таки отправляю теперь. Чувствую, Лида запуталась окончательно. Скажу одно: не хочу скрывать правды! Думайте что хотите!…»
        Приветы от родителей и сестры, болезнь, занятия с нового учебного года говорили о том, что оказалась Лида в доме своих родителей по причине своего, наверное, тяжелого заболевания. Слегка возвышенные тексты писем, возможно, дань тому времени, а может, и характеру этой девушки. Далее следовала целая череда писем из города Мары в Туркмении в месяцы выздоровления и летних каникул Лиды.
        «25.04.1945 г., г. Мары
        Дорогой Иван Михайлович!
        Получила сегодня Ваше письмо с открыткой от 31 марта. Неужели оно написано Вами? Неужели Иван Михайлович Ремизов может писать такие письма, такие письма?!… Перечитывала несколько раз, запомнила дословно. И что же мне ответить? На сегодня просто не нахожу слов… Вот если бы сейчас я могла Вас видеть, то крепко, крепко расцеловала бы Вас.
        Вы для меня - милый, дорогой, любимый - помните это.
        Желаю здоровья, сил на дальнейшие боевые подвиги!
        Лидия.»
        Последние дни Великой Отечественной войны… Тяжелые и ожесточенные бои идут уже на земле Германии. 9 мая 1945 года по всей территории нашей страны (а в годы войны СССР включал в себя пятнадцать союзных республик, в том числе Туркмению и Узбекистан, где училась и проживала Лидия с семьей) объявили о победе над фашистской Германией! Следующее письмо отличалось от всех отосланных ранее, так как оно было написано красными чернилами в этот самый день победы над врагом. Оля вспомнила, как бабушка Аля (она была также студенткой института в эти годы в городе Ленинграде) описывала этот день! Люди ходили по улицам, обнимали и целовали друг друга. Военных поднимали на руки! Всеобщее ликование! Из громкоговорителей на улице звучали победные марши, песни и поздравления советскому народу.
        Оля очень любила рассказы любимой бабушки Алевтины Георгиевны, которая поступила учиться в институт летом 1940 года. Она совершенно одна выжила в эти студенческие и блокадные годы. В начале 1941 года вышел указ, что обучение в высших учебных заведениях страны становится платным. Родители Алевтины Георгиевны обещали ей помогать и выслали денег на оплату обучения за один семестр. Сама она работала няней в семье военного (в свободные часы и дни от учебы), и даже была у нее в стареньком студенческом альбоме их фотография. Аля сидела в библиотеке и готовилась к экзаменам 22 июня 1941 года, когда вбежала девушка и в звенящей тишине прокричала: «ВОЙНА!!!». Наступил конец мирной жизни для всех советских людей. На этот момент времени Але было всего 17 лет. Мальчиков сразу направили в военные училища с ускоренной подготовкой, а девочки-студентки рыли окопы вокруг города, часто под бомбежкой немецких самолетов. Родители находились в немецкой оккупации. Известий о них у нее не было вплоть до августа 1944 года. Бабушка работала санитаркой в военном госпитале в первую блокадную зиму Ленинграда. Ухаживала за
ранеными бойцами, ходила на реку Неву за водой. Она рассказывала Оле: «Все девочки, которые лежали и «берегли силы», умерли от голода»… В эвакуации Аля работала на фабрике. Она бралась за любую работу, чтобы выжить, прокормить себя и доучиться в институте в эти тяжелые военные годы.
        «Оплату за обучение, правда, довольно быстро отменили», - рассказывала она Оле.
        Студентам приходилось очень тяжело жить в этих условиях, и работа была единственным средством к существованию для тех, кому не могли помочь родственники. (Босоножки на деревянной подошве были радостью.) Незадолго до смерти бабушка Алевтина Георгиевна отдала Оле небольшой блокнотик - свой дневник военных лет. Оля вдруг вспомнила об этом, и том, что он лежал в ящиках ее стола здесь, в ее комнате наверху. Она только просмотрела его в те последние дни бабушкиной жизни, не читая внимательно.
        - Сегодня обязательно прочитаю его, - пообещала она себе. Эти мысли промелькнули в голове у Оли, и она открыла письмо, которое Лида написала в день Победы.
        «09 мая 1945 г.
        Дорогой Иван Михайлович!
        Поздравляю Вас, любимый воин, с Днем величайшей Победы!!! И горячо, горячо целую Вас!
        Еще последняя звездочка не погасла в небе, а мы были уже на ногах. Как это все произошло неожиданно! В три часа по московскому радио пронеслась безграничная радость! О, как это было неожиданно, в это прохладное тихое утро. Сердце так было переполнено счастьем, что ничего не могла сказать, кроме: «Неужели конец войны?!», и слезы текли от радости… Четыре года без месяца, четыре года счастливой радостной жизни отняли ненавистные гунны у советских людей, у советских детей и молодежи. Но мы закалились в этой войне. Каждому много пришлось перенести тяжести. А теперь, вот сегодня, о Боже! Ведь больше нет войны! Вот он и пришел, этот радостный счастливый день! День нашей Победы! День конца кровопролитной бойни.
        С сегодняшнего дня мы вновь живем в мирной обстановке. Как же мы теперь будем жить без приказов т. Сталина, без передовиц на военную тему и т. д.? Как-то даже не представляется. А на дворе так хорошо, так спокойно, как будто природа, смирившись с всеобщей радостью и счастьем, дала это спокойствие в воздухе, что бывает редко в Туркмении. В воздухе ни малейшего ветерка, и птицы поют как-то необыкновенно. В душе каждого человека творится тоже что- то необыкновенное. Со всех сторон слышны орудийные выстрелы, гудят гудки - и это все получается торжественно. Да, а как красиво и торжественно отмечают этот день столичные города!
        Сейчас рано, только 06-30 утра. Сегодняшний день, день нашей Великой, прекрасной Победы, начался для меня рано. Только вчера вечером передавали три приказа Главнокомандующего Сталина, а в три часа (моск. вр.) - конец войны!
        К 9 часам иду на всеобщий городской митинг.
        Майские праздники прошли у меня хорошо. Пришлось быть в обществе семейных людей, но было очень весело, много танцевала. Но День Победы будет отмечен более торжественно. Заканчиваю свое письмо. Чувствую себя замечательно - здорова, весела!
        Что же написать еще? Напишу три куплета одной из песен:
        «…Кто придумал, что сердце губит
        Свой огонь в бою?
        Воин всех сильнее любит
        Девушку свою.
        Только на фронте проверишь
        Лучшие чувства свои.
        Только на фронте измерить
        Крепость и силу любви.
        Кто придумал, что грубеют
        На войне сердца?
        Только здесь хранить умеют
        Дружбу до конца».
        Согласны Вы с этим?
        Желаю Вам здоровья, счастья! Привет от мамы, папы, Женечки.
        С приветом Лида.»
        «Да, День Победы в Великой Отечественной войне отмечался всегда в нашей семье.» Оля вспомнила, как уже очень старенький дедушка Иван надевал в этот день костюм с военными орденами и медалями. Она не помнила, чтобы он куда-то ходил, но сидел с внуками на лавочке у дома. Иван Михайлович рассказывал им и соседским ребятишкам, за что получил эти награды, и то, что на стенах побежденного рейхстага осталась его надпись: «Иван Ремизов из Стариково!» Бабушка в этот день обязательно пекла пироги. Теперь их печет мама, когда бывает в Москве в этот праздничный день. С момента проведения в нашей стране акции «Бессмертный полк» родители ходили на шествие с портретами дедушки и его воевавших трех братьев. Участвовала в них и Оля, проходя с портретом дедушки Ивана по улицам Москвы. Один раз она пронесла его портрет от Трафальгарской площади по Уайт-холлу до Вестминстерского дворца в Лондоне, во время своей учебы в Великобритании. Атмосфера праздника 9 мая всегда присутствовала в доме и сознании: это было, наверное, в генах.
        Оля вдруг вспомнила, что сегодня вторник, а в этот день они всегда вечером разговаривали с мамой. Волнение опять захватило в плен ее мысли и дыхание. Неприятности вчерашнего дня вспомнились явно и остро. Конечно, надо рассказать. До времени «выхода в эфир» было еще два часа.
        - Пойду и погляжу, что из зелени, посаженной с осени родителями, есть в наличии.
        Грядочка вся заросла сорняками, но по макушкам можно было увидеть чеснок, лук, щавель. Слегка вырвав сорняки между рядами зелени, все сразу заиграло, моментами похожими на ухоженность. Оля улыбнулась! Порядок ей все-таки был ближе по духу, нежели запущенность. Несколько зеленых перышек и пучок петрушки, огурец и помидор, привезенные с собою, обещали сделать ее яичницу праздничной. Не откладывая удовольствие, она пошла на кухню.
        ГЛАВА VI. ПОЧТИ СТО ЛЕТ НАЗАД
        Обычно с мамой она разговаривала после работы. Чаще всего это было в сквере напротив офиса. Мама всегда ждала ее звонка и даже, если надо было задержаться на работе, то Оля просто выходила поговорить с ней, а потом возвращалась за компьютер. Сегодня, когда мама захочет на нее посмотреть, пусть это будет сад, решила она. Звонок и почти сразу: «Доченька, здравствуй! Как ты?» Разговор потек в обычном русле.
        - Что-то в голосе твоем тревожное, цыпленок?!
        - Есть момент, мамочка! Ты только не волнуйся, все хорошо, но…
        - Ты здорова?
        - Да, я здорова, но неприятности есть небольшие.
        - Главное, что ты здорова! Что случилось, доченька?
        - Мам, меня уволили с работы… - губы у Оли непроизвольно задрожали.
        - Ничего страшного! Найдешь другую работу! Напугала меня, а я уж подумала… Это ерунда! Не волнуйся! Ты помнишь, в буфете под лягушкой лежит немного денег? Если надо, то я тебе сброшу на карточку еще. Мы с папой пока богатые! Там несколько пенсий накопилось.
        - Мам!!! Деньги есть, не волнуйся! Мне хорошо заплатили, могу полгода не работать.
        - Ну и замечательно, а не хватит - бери или скажи. Мне твоя эта работа никогда не нравилась! Не переживай! Значит, именно это и нужно в настоящий момент твоей жизни! И всё!
        - Угу…
        - Мы еще месяц тут побудем и приедем. Как там в саду?
        Еще несколько минут Оля показывала по видеосвязи цветы и другие радости родителей. Папуля за кадром советовал маме, как ее успокоить, и говорил Оле, что эти все неприятности с работой - ерунда!
        Потом Оля решила, что пришло время рассказать про письмо Максима. Мама несколько секунд молчала в трубку. Потом вспомнила, что в далеком детстве тетя Екатерина Михайловна рассказывала ей, что когда дедушка приехал с войны, то у него была невеста в городе Ташкенте. Но она его оставила, так как дедушка был на много старше ее. Иван Михайлович приехал с фронта без зубов, с сединой на висках в свои 43 года. Он был не похож на себя молодого, которого эта девушка видела до войны.
        - Мама, а где они могли познакомиться?
        - Я думаю, это произошло в годы дедушкиной командировки в город Мары. Он пробыл там, в 1930-х годах, около двух лет. Заготавливал сырье для фабрики. Фотография, которую ты видишь над лестницей (под фотографией дедушкиных родителей), сделана перед его отъездом, о чем есть запись на другой стороне.
        Поговорив еще минут двадцать на разные темы о сестре и племяннике, о погоде и опять, о работе, Оля осталась одна посреди зеленого сада в вечерней свежести июньского вечера. В Москву ехать не хотелось. Открывать социальные сети - тоже. Хотелось в этой хрустящей тишине почитать еще эти старые и забытые всеми письма. История их канула в Лету, но вот в XXI веке всплыла и захотела вновь жить. Живых, помнящих эти события, скорее всего не было уже на этом свете, а живущие ныне решили заглянуть в те далекие времена.
        Оля хорошо знала эту фотографию, о которой говорила мама. На ней были ее прадедушка и прабабушка с семьей: шесть сыновей и одна дочь. Сыновья стояли по возрасту, дочь и младший сын сидели с родителями. Дедушка на этой фотографии был молод и красив. У него были слегка вьющиеся черные волосы, а его ярко-голубые глаза Оля помнила с детства. Рассмотрев еще раз фотографию с оборотной стороны, она увидела дату: «1934 год». Дедушке было тридцать два года, когда он уехал в эту длительную командировку.
        Семейная история располагала сведениями, что происходил Иван Михайлович из семьи дьякона православной церкви. Мама была дочерью протоиерея одной из московских церквей. Более 20 лет дьякон Михаил прослужил в церкви села Стариково (или, как оно раньше называлось, - мещанская слобода, так как основной состав жителей были рабочие ткацкой фабрики, принадлежащей купцам Залогиновым). Церковные приходы после революции 1917 года закрывались, работы у отца не было. В эти годы в семье смог устроиться на работу только Иван Михайлович, так как другие дети еще не подросли, а он был старший. Он единственный успел окончить до революции гимназию, но учиться дальше (по классовому признаку) ему не пришлось - было отказано. Позднее, в 1930 - 1940 годах, Иван все-таки сумел получить заочное высшее образование. Брался он за любую работу: секретарем в поселковом совете, ходил с заданиями по окрестным деревням, на железной дороге. После службы в первом мирном призыве Красной Армии на артиллерийском полигоне в Сибири, Иван поступил работать на фабрику в Стариково в отдел управления производством, как хорошо образованный
молодой человек. К моменту его отъезда в город Мары братья и сестра уже подросли, работали. Два брата даже создали семьи. Да и отказаться от поездки, наверное, не было возможности в те сложные годы разрухи после революции.
        Развитие событий для Оли стало проявляться с большей ясностью. Познакомился в командировке Иван с семьей, где росли две девочки, одной из которых и была Лидия. Было ей в это время около десяти-двенадцати лет. Командировка завершилась. Была, очевидно, переписка с родителями Лиды. А во время войны к этой переписке подключились подросшие девочки. В военные годы тысячи девушек писали на фронт письма солдатам. Оле становились понятными моменты знакомства Ивана Михайловича с Лидией и характер их взаимоотношений на тот период времени. Это общение можно было охарактеризовать как отношения на «Вы».
        На сад спустились сумерки. Оля решила пройтись к реке. Выйдя за калитку, она пошла к редким соснам и елям, за которыми была тропинка. Песчаная узенькая дорожка извилисто спускалась к реке. Показалась за деревьями невысокая фигурка соседки, которая неторопливо шла навстречу.
        - Олечка, здравствуй! Давно тебя не видела! И маму с папой тоже! Как они? Здоровы?
        - Да, все хорошо! В гостях. Скоро приедут!
        - А ты в отпуске?
        - Да, в отпуске, тетя Галя! - не стала признаваться Оля. Они постояли еще минуты три, поговорили (улыбаясь и получая удовольствие от общения), и Оля пошла дальше к реке.
        Над водой поднимался легкий туман. Огромное количество звуков ловило ухо. Это были не звуки проезжающих машин! Царство лягушек, комаров, птиц! Она постояла немного внизу на горе, подышала полной грудью и присела на поваленную старую ель. Мысли кружились в голове медленным хороводом. Как ни странно, о работе не думалось совершенно. Больше волновал забытый роман. Дедушка воевал на фронте с осени 1941 года. Семьи к его 39 годам у него не сложилось. Заботился о старенькой матери и одинокой сестре. Писал им письма. Изредка получал весточки от братьев и знакомых. Одними из таких знакомых была семья из города Мары в Туркмении, где до войны он был два года в командировке. И вот, пожалуйста, одна из девочек влюбилась заочно в немолодого мужчину, который шел по Европе долгие военные годы к победе в страшной и тяжелой войне.
        Комары назойливо прогоняли домой. Оля повернула назад и пошла в гору к дому.
        ГЛАВА VII. ПОСЛЕВОЕННАЯ ВЕСНА ЛИДИИ
        Устроившись наверху в своей комнате за письменным столом, Оля включила настольную лампу. Все ее внимание сразу сконцентрировалось внутри освещенного круга на пожелтевших листочках. Ветки огромных яблонь заглядывали в окно причудливой тенью. Тишина и поскрипывание старого дома дополняли атмосферу легкой таинственности и неожиданных открытий. Оля прикрыла окно белой занавеской, и пространство вокруг нее сразу стало меньше и ещё доброжелательнее.
        Весь май Лидия писала письма очень часто, и они были похожи друг на друга. Седьмое было написано на одном тетрадном листке.
        «15.05.1945 г. г. Мары
        Дорогой Иван Михайлович!
        Отвечаю на Ваше третье письмо от 05.04.1945 г. Мои письма к Вам были всегда искренны, откровенны. Писала все, что таилось на душе, и ничего не хотела скрывать от Вас.
        Дорогой Иван Михайлович, мне всегда хотелось делиться с Вами абсолютно всем, но мне и мысль не приходила в голову, что письма с таким нехорошим настроением могут доставить Вам не приятное. Теперь они будут выглядеть совершенно иначе, потому что я здорова. Потому что ко мне вернулись опять сила, радость, счастье.
        Иван Михайлович, милый, дорогой, не беспокойтесь обо мне, чувствую себя превосходно.
        Лишь одно тревожит меня: до 2-го мая опасность грозила Вам каждую минуту, при этой мысли в сердце - болезненный укол… Жду Ваших писем как никогда.
        Иван Михайлович, Вы пишете: «Вы, Лида, меня своим письмом окончательно выбили из колеи. Зачем мне его прислали?..» Отвечу.
        Уже не в силах таить, очень трудно было сдерживать себя… Да и к чему скрывать свои чистые глубокие безоблачные чувства к Вам? К чему? Когда я так сильно люблю Вас? Желаю здоровья, бодрости и сил!
        С приветом Лидия.
        P.S. Получили ли поздравительное письмо с Днем Победы?»
        Восьмое письмо Ивану Михайловичу Лида написала уже через два дня.
        «17 мая 1945 г. г. Мары
        Дорогой Иван Михайлович!
        Как хочется видеть Вас, быть вместе, говорить с Вами, но Вы далёк… Поэтому мне хочется говорить с Вами письменно. Только второй день, как отправила Вам письмо, а сегодня тянет еще немного поделиться с Вами.
        Жизнь моя идет как бы строго по расписанию, а оттого становится еще более неинтересной. Некоторое оживление приносят Ваши письма. Я читаю и перечитываю их; до чего же они милы и дороги для меня!
        Я пишу Вам и отчего-то с замиранием в сердце боюсь писать о своих чувствах к Вам. Но это я откидываю и стараюсь убедить себя, что в этом нет ничего неприятного для меня. Что же здесь может быть нехорошего?!
        Иван Михайлович, милый, хороший, дорогой, только в Вас одном я ясно увидела, нашла чудное и доброе сердце, богатую душу, глубокие чувства, чуткость, цельную натуру. Благородство Ваше, которым одарен редкий человек, и которое, конечно, не могло не взволновать мое сердце. Только в Вас я нашла идеал, о котором мечтала. Если раньше я очень боялась, и страшно было даже слышать слово «люблю», то теперь сама, не зная даже, любите ли Вы меня, сама первая произнесла его! Как изменилась я! Но я верю в Ваше благородство, и Вы должны понять душу живой девушки, и не осудить!
        Я люблю Вас, люблю Вас безгранично, как только способно любить мое сердце! Могу повторить еще! Это же моя первая любовь!!! Если бы Вы могли меня видеть сейчас, то поняли бы без всяких слов по глазам моим, полным слез. Встретимся ли мы - не знаю, но любовь моя долго не угаснет, долго буду помнить, и любить Вас!
        Я горжусь этим красивым чувством, т. к. Вы достойны моей чистой искренней любви!
        Никому не могу открыться в этом. Кроме Вас одного, никому не известна эта сердечная девичья тайна. Мне хочется кому-нибудь излить свою душу, как бы мне стало легко! Но некому, нет настоящей подруги, которая поняла бы меня. Единственный мой друг, с которым я делю печаль и радость, - мама. Я не могу не поделиться с мамой чем-либо, иначе я просто не нахожу себе места и чувствую, что могу заболеть. Но сейчас, когда для меня это более серьезное, я не могу…
        Мои родители вспоминают Вас крайне дружелюбно, лестно для меня, но, все равно не могу потому, что написала Вам о своей любви первая, чего никогда нельзя делать!
        Знаю, каждый бы в таком случае в душе определенно осудил это признание, первое признание со стороны девушки, и это вполне справедливо, но в то же время обидно до слез… А возможно, такие мысли и у Вас промелькнули?! Как бы я хотела знать… Ни с кем и никогда в жизни я не могла бы быть так искренна, откровенна, правдива, как с Вами. Скрывать свои чувства даже необходимо, прекрасно знаю, но только не от Вас!
        Всю молодость свою, всю свою жизнь я готова посвятить Вам, горячо любя!
        С приветом Лида.»
        Девятое письмо было написано еще через два дня.
        «19.05.1945 г. г. Мары
        Дорогой Иван Михайлович!
        С каким волнением перечитываю Ваше письмо, полученное сегодня, но оно только от «24» апреля 1945 года. Да, падение Берлина было с жуткими боями, бои были жесточайшие…
        Мысль о Вас не покидает меня. Где бы я ни была, чем бы ни была занята, с кем бы я не разговаривала, - в мыслях Вы один. Только Вы, Вы, Вы…
        Всякие мрачные и нехорошие мысли стараюсь отбрасывать в сторону. С Вами же все благополучно, Вы остались живы, мой милый, мой любимый, иначе я не представляю.
        Дорогой Иван Михайлович! Я глубоко понимаю, как тяжела для Вас смерть мамы. Нет слов, как тяжела эта утрата… Сколько Вам пришлось пережить?…
        Как бы я хотела успокоить Вас, любимый мой, облегчить Ваше горе… Но разве я в силах это сделать? Вы не одинок, я с Вами всей душой! С Вами радуюсь, с Вами переживаю, лью слезы. Я буду часто писать Вам. Но этим разве я могу облегчить Ваши переживания?!
        Не пишите мне: «Не забывайте». Этого никогда с моей стороны не может быть. Вас помнить буду всю жизнь.
        Жду Ваших писем. Целую Вас.
        Лида.»
        Некоторая театральность писем немного напрягала чувства Оли. Но и во многом она готова была согласиться с неизвестной Лидией. Не любить ее дедушку Ивана Михайловича было просто невозможно! Он поддерживал мать и сестру с фронта не только советами, где купить сено для коровы, но и к кому обратиться о продаже его личных вещей, чтобы купить еды. Мать Ивана Михайловича умерла в последние недели войны, в апреле 1945 года. Война забрала у нее воевать четверых сыновей из шести. На фронте оставались двое старших детей, а на двоих младших она успела получить похоронки.
        Свежий воздух и неторопливые мысли располагали ко сну. Но тут Оля вспомнила про бабушкин дневник. Она торопливо открыла сначала один, потом другой ящики своего стола. Перебирая бумаги и рисунки, сердце дрогнуло - вдруг не найдет. Но блокнот величиной чуть больше ладони был здесь! Пожелтевшие странички, исписанные синими и фиолетовыми чернилами, датировались на верхнем листке апрелем 1944 года.
        - Бабушка, дорогая! Завтра обязательно все прочитаю, - пообещала Оля.
        Тишина, наполненная только звуками природы, действовала как снотворное. Не выходя больше из своей комнаты, Оля перебралась на кровать. Уже через несколько минут она крепко спала под своим пологом от комаров, с открытым настежь окном, в июньскую теплую ночь, до самого утра.
        ГЛАВА VIII. ТАЙНЫ, ТАЙНЫ…
        Утро обещало интересный день: писем оставалось совсем немного. Проснувшись в десять часов утра и почувствовав себя вдруг в отпуске, Оля бодро приступила к выполнению обещанного себе интересного отдыха. Солнце в эти часы было на кухне в окнах для «ранних» пташек. Накрытый на столе легкий завтрак Оли в солнечных лучах еще приятно прохладного утра (но обещающего безоблачный и теплый день) просился на просторы Instagram. В саду «в зоне отдыха» еще глубокая тень от дома, и самым приятным местом показалась ей комнатка на первом этаже со славной историей. В разные годы существования этого дома она принадлежала многим членам семьи: дяде Александру, маме, дедушке Ивану, Оле и ее сестре Тане, а потом и бабушке в ее последние годы жизни. Девять метров с окном в сад, в которое стучались ветки яблони и светило солнце в первую половину дня. Письменный стол у окна был стар и чист. Диван с подушками мягок и уютен. Шкаф пропах старостью, а коврик на полу был именно тот, который дедушка привез из Туркмении! И Оля теперь знала историю этой поездки!
        «Итак, на чем же я остановилась? - потрогала Оля ветхие листочки. - Война закончилась. Признание сделано. Лида ждет развития событий и скучает у родителей», - подвела она итог вчерашнего дня и, устроившись за столом, продолжила свои расследования.
        Следующими по датам были две почтовые открытки с маркой (изображение работницы в платочке) СССР, отправленные из города Мары на полевую почту 19645 для Ремизова Ивана Михайловича. Интересный штамп украшал открытку на лицевой стороне: «Просмотрено военной цензурой 02081». Открытка шла до адресата в Берлине 23 дня - одна и 20 дней - другая. Получены они были вместе в один день. На обратной стороне открыток «мелким бисером» рукой Лидии в открытом формате были написаны два письма. Это были десятое и одиннадцатое послания для Ивана, написанные через восемь дней после предыдущих писем.
        «27.05.1945 г. г. Мары
        Дорогой Иван Михайлович!
        Заходила сегодня на почту, думала, что меня ждет Ваше письмо, но его не оказалось. Невольно нахлынули потоки сомнений. В эти минуты я ощущала какую-то пустоту. С замиранием в сердце старалась отогнать от себя эти мучительно нехорошие мысли…
        Иван Михайлович, милый, дорогой! Я продолжаю ждать Ваши письма, и со следующей почтой должна получить его непременно.
        Из Мары отправила Вам помимо этой открытки 5 писем, одно из них поздравительное с Днем Победы.
        Чувствую себя хорошо, здорова. С приветом Лидия.»
        И вторая открытка, отправленная девушкой через три дня после первой.
        «г. Мары 30.05.1945 г.
        Дорогой Иван Михайлович!
        Ваше письмо рассеяло мою тревогу за Вас, сменило мои волнения безграничной радостью. А как беспокоилась я… Дорогой, любимый, сколько испытаний пришлось перенести Вам?! Находящимся в тылу трудно представить весь ужас, перенесенный нашими бесстрашными воинами. Рисковать жизнью ежеминутно… Всему этому пришел конец! Но не мешает и сейчас Вам беречь себя. К чему Вы разъезжаете один по этому страшному городу Берлину? Вы находитесь на территории этих ненавистных гуннов, план замысла которых принял обратный характер - сами встали перед нами на колени. Но некоторые жалкие варвары сумели укрыться; как видно, не могут смириться с тем, что их план рухнул, проигран, и они в безмерной злобе мстят.
        Целую Вас. Лидия.»
        Следующее, двенадцатое письмо (еще через восемь дней), было написано крупным почерком и показалось Оле довольно резким. Интересно, что же написал Иван Михайлович Лидочке, пытаясь заставить ее задуматься? Оля пыталась представить себя на месте Лиды, и не могла. Столько у нее было надуманных фраз и мыслей. Нет, XXI век давал себя почувствовать, несмотря на старый коврик ручной работы из Мары у ног Ольги!
        «05.06.1945 г. г. Мары
        Здравствуйте, многоуважаемый Иван Михайлович!
        Получила разъяснение на свое письмо, написанное еще в июле месяце прошлого года. Да, получилась очень интересная записочка! Теперь мне понятно - мои мнения в отношении Вашего «буквально» были ошибочными в течение долгих месяцев.
        Иван Михайлович, Вы пишете: «Посмотрю, посмотрю, что Вы мне скажете тоже «буквально», постарайтесь» …
        Отвечу. Ваше письмо пришло с таким опозданием, что ответ на него потерял буквальный смысл. Короче говоря, река изменила свое русло.
        И я уже не та Лида, которая бы могла объяснить своевременно слово «буквально» в буквальном смысле. Вам все известно из моих предыдущих писем. К чему писать об этом? Только хочется спросить Вас: как можно расценивать мои письма?! Я сама не знаю. Писала все, что было на душе, не давая отчета, плохо или хорошо.
        С некоторых пор я почему-то стала плохо разбираться в этих вопросах. Многое мне как-то иначе казалось. Одновременно получила Ваше письмо от «06» мая.
        Как я счастлива, что Вы остались живы. Теперь Вы предоставлены распоряжаться самим собой. Скоро, наверное, вернетесь в свои родные места.
        Желаю Вам здоровья и хорошего отдыха после боевой напряженной обстановки!
        Сердечный привет от мамы, папы и Жени.
        С приветом, Лида.»
        Тринадцатое поздравительное письмо для Ивана Михайловича Лида написала через четыре дня.
        «09.06.1945 г. г. Мары
        Дорогой Иван Михайлович!
        Прежде всего, мы поздравляем Вас с награждением орденом «Отечественной войны»! Как приятно слышать! Эти награды нелегко достались… Рада за Вас, что имеются хорошие условия для отдыха, - отдохнуть необходимо после перенесенных ужасов войны.
        Вас беспокоит мое молчание. Вы правы, следовало бы меня поругать за такие поступки. Иван Михайлович, дорогой, не беспокойтесь обо мне. Я уже писала, чувствую себя хорошо, совершенно здорова. В полном смысле отдыхаю. Часто хожу в кино (на экране много новых картин), в читальню. Сейчас больше занимаюсь чтением. Кое-что перечитываю вновь. Из прочитанного мною большое впечатление осталось от повести «Просто любовь» Ванды Василевской, глубоко психологическая вещь. Почти с первой страницы и до последней читала сквозь слезы… Вы меня спрашиваете, будем ли мы переписываться и увидимся ли мы? Думаю, переписку нам ни к чему прекращать, а в отношении встречи, Иван Михайлович, это будет зависеть от Вас.
        Берегите свое здоровье. Повторяю, не ходите далеко один по Берлину.
        Привет от мамы, папы, Жени. С приветом Лида.»
        Четырнадцатое письмо было отправлено уже через десять июньских дней. Лида смело обещала писать Ивану Михайловичу еженедельно и решительно брала инициативу в свои руки.
        «15.06.1945 г. г. Мары
        Дорогой Иван Михайлович!
        Ваше большое письмо от «22» мая глубоко взволновало меня и в то же время развеселило. Оно милое, душевное, хорошее, настолько расположило к Вам, что не могу удержаться и не написать Вам, что все мои мысли, мечты стремятся только к одному, самому дорогому, любимому Ивану Михайловичу.
        Хочется написать что-нибудь хорошее, но что написать?
        С этого дня чувствую, вижу в Вас искреннего друга, которого неизменно люблю, с которым, конечно, встречусь.
        Иван Михайлович, любимый мой! Вы не хотите быть виновником нашего счастья, в таком случае беру на себя: конечно, виновник - я, и в этом я не раскаиваюсь, у меня от этого только еще радостней на душе.
        Ваше решение - чтобы я писала Вам еженедельно - будет обязательно приведено в исполнение.
        С приветом Лида.
        P.S. Может быть, пишу, что и не следовало бы, но это все от любящего сердца, и Вы же сами просили ничего не утаивать от Вас.»
        Несмотря на обещания Лидии, письма от нее Ивану становились все реже и реже. Говорило ли это, что реальная жизнь вернула ее на землю или просто было случайным совпадением? Оля отметила, что пятнадцатое письмо она отправила только через полтора месяца. За это время Лидия получила от Ивана «письма», а не одно письмо.
        «30 июля 1945 г. г. Мары
        Дорогой Иван!
        Исполняю просьбу: называю просто по имени.
        Иван Михайлович, дорогой, но поверьте это трудно для меня, как-то не могу.., хотя в душе про себя давно называю Вас только так. За последнее время особенно часто стала получать Ваши письма, в том числе то многозначащее для моей жизни письмо, на которое я и должна ответить. Вот когда можно сказать, что Лида действительно дописалась…
        С ответом задержалась, простите. Взамен написанного большого письма посылаю это маленькое. Иван, Вам известно о моих чувствах к Вам и о моей любви!
        Милый, дорогой мой, я правдиво и искренно открыла Вам свое сердце. Да, но этого недостаточно для того, чтобы я могла сейчас ответить положительно, мы должны встретиться, остановка только за встречей. Мало ли иллюзий в жизни? Может быть, Вы идеализируете меня?! Что может привести к разочарованию… Как не учли Вы это? Ваше письмо преждевременно.
        Встреча решит этот вопрос окончательно. Встретимся мы в Ташкенте, так как к этому времени я буду там, где придется провести предстоящий учебный год. И в Ташкент Вы приедете охотнее, там ведь буду я одна, и это избавит Вас от разговора с моими родителями. Они никогда ни в чем не препятствуют, мне предоставлено полное право решать все самой.
        Чувствую себя хорошо, не беспокойтесь.
        Привет от мамы, папы, Евгении.
        Привет Вашей сестре Кате.»
        «Раз Лидия передает привет сестре Кате, то это означает, что к этому времени Иван вернулся из Германии на родину», - отметила Оля. Мама как-то рассказывала, что он приехал в родной дом только через два месяца после окончания войны, так как не сразу был демобилизован. Иван нес службу в штабе коменданта Берлина. Стопочка прочитанных писем сравнялась или даже стала больше непрочитанных. Летние каникулы у Лидочки заканчивались. Да и чувствовала она себя после перенесенного ею заболевания уже намного лучше, судя по письмам.
        ГЛАВА IX. ЛИДИЯ. ТАШКЕНТ. 1945 ГОД
        Писать еженедельно у Лиды, как она обещала, все-таки не получалось. Шестнадцатое и семнадцатое письма она написала Ивану опять лишь через полтора месяца, и было это уже в сентябре - октябре 1945 года.
        1. «16.09.1945 г.
        Дорогой Иван!
        По настоянию родителей ездила в Ташкент на врачебную консультацию. Конечно, я здорова, с этого учебного года могу смело приступить к занятиям, по которым очень соскучилась.
        Меня ждали два Ваших письма, как всегда, такие хорошие. Одно из них написано уже из родных мест, из своего родного дома. Вижу, он Вам очень дорог. Действительно, сколько воспоминаний связано с ним, в его стенах протекли большие годы Вашей жизни. Зачем лишаться такого любимого угла?
        Я писала Вам, что этот учебный год проведу в Ташкенте. С Вами я встречусь, а навсегда или нет, будет зависеть только от Вас! Таков смысл и предыдущего моего письма. В отношении просьбы поговорить с родителями все улажено. Постараюсь маму убедить.
        Приехала на несколько дней. Еду числа 20-го сентября. Близится день нашей встречи. О дне приезда сообщите по адресу: г. Ташкент, ул. Кафанова, Аптекарский тупик, дом № 91, Суховой Вере Е. (для Лиды).
        Дорогой Ванюша, как я хочу видеть и расцеловать Вас за любовь, внимание и заботу…
        Привет от нас всех Вам и Вашей сестре Кате. Ваша Лида.
        2.
        Дорогой Иван!
        С 1 октября начались занятия в вузах. Коридоры, аудитории, лаборатории заполнились оживленными, веселыми голосами студентов. Нас приветливо встретил профессорско-преподавательский состав. Занимаюсь в Среднеазиатском госуниверситете на 4-м курсе биологического факультета. Специализируюсь на кафедре «Зоология беспозвоночных» с медицинским уклоном по «общей паразитологии». После окончания предоставляется право работать в институтах микробиологии, на тропических станциях, в институтах экспериментальной медицины и вообще научно-исследовательских лабораториях (по защите растений). Конечно, не отнимается право преподавать в школах.
        Дорогой Ванюша! Но все это не то, чего я хотела и к чему стремилась все эти годы. Занимаюсь здесь, а все мысли в медицинском институте. Да, но придется заканчивать госуниверситет, - окончу его
        на следующий год (5-й курс). В медицинском институте учиться, помимо этого учебного года, еще 3 года. Меня нисколько не страшит этот срок, но просто неудобно перед родителями. Сколько же можно учиться?! И выбрала медицинский уклон, но все это не то… Вечно работать с микроскопом, микробами… Да, война помешала мне окончить медицинский институт.
        Дорогой Иван, Вас, конечно, интересует состояние моего здоровья. Чувствую себя хорошо. Живу пока у родственников (у тети). Думаю перейти в общежитие, для занятий будет больше времени. К занятиям в этом году нужно отнестись серьезней с первых же дней, так как на следующий учебный год будем защищать дипломную работу и сдавать государственные экзамены. После окончания 4-го курса мы должны выехать на практику.
        Дорогой Ванюша, Вы писали, что приедете в октябре. Как мне хочется встретиться, видеть Вас, мой любимый. Если будет возможность, приезжайте, жду Вас очень.
        Стоит хорошая погода, такие замечательные вечера… Только сейчас и походить по театрам и кино. Вчера смотрела «Бахчисарайский фонтан». Как мне неинтересно без Вас, так скучно.
        Дорогой Ванюша, милый, любимый, неужели какие-нибудь причины могут оттянуть Ваш приезд?»
        Следующим, восемнадцатым по счету, было письмо на почтовой открытке. Указан был адрес дедушки в рабочем поселке Стариково. Написана она была более чем через месяц от даты последних писем Лидии из Ташкента. Занятия и студенческая среда отнимали много времени и наполняли жизнь Лиды событиями. Думать о своих чувствах, похоже, у нее не оставалось уже времени. Да и письма больше стали похожи на каприз. Такие сложные чувства и желание защитить Ивана Михайловича появилось после прочтения их у Оли. В памяти всплывали рассказы бабушки о своем студенчестве. Переписка Лидии и рассказы бабушки Алевтины Георгиевны переплетались в мыслях, создавая настроение тех далеких лет. Судьбы двух девушек-студенток (ровесниц) были совершенно разными.
        Июньский день перешагнул зенит и покатился во вторую свою половину. Выпив чая, Оля вернулась к своему занятию уже в саду на свежем воздухе. Письма манили секретом, который обязательно хотелось раскрыть.
        Сообщение между Москвой и Ташкентом в те послевоенные годы не было регулярным. Отпроситься с работы или взять отпуск было невозможно в «сталинские времена». Отец Оли рассказывал ей, как его семнадцатилетняя мама в октябре босиком в ночной рубашке бежала из деревни, расположенной в пяти километрах от фабрики, на работу - проспала… Не смотрели на то, что за станками стояли почти дети - наказание было, как у взрослых. Иногда это были «трудовые исправительные лагеря» - тюрьма, другими словами. Только Лида, которая росла в обеспеченной семье и нигде не работала, могла так беспечно рассуждать о приезде Ивана в город Ташкент, да еще и обижаться на него.
        Целое лето у нее была возможность отдыхать, читать и гулять. Она была сыта и одета. Бабушка, будучи студенткой, в эти же годы, в свободное время разбирала завалы от бомбежек и работала, чтобы прокормить себя. Как не знать было Лиде, что существует и другая жизнь? Жизнь послевоенного СССР была очень непростой. Объяснять Ивану это в письмах, которые проходили цензуру, не было возможности. Об этом всем мелькали мысли у Оли. А вот и следующее письмо-открытка… Почтовых отметок на ней не было. Значит, она пришла в конверте, что Оле понравилось больше, учитывая текст письма.
        «20.10.1945 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        Получила Вашу ответную телеграмму, где извещаете, что приедете не скоро. Не скрою, это известие опечалило меня. Видимо, нам не суждено встретиться навсегда… Вскоре получила пояснительное письмо от 10.10. С Вами я согласна, причины уважительные.
        Дорогой Иван, вижу, я нарушила Ваш душевный покой, внесла в Вашу жизнь беспокойство, причинила столько волнений!… А как я не хочу этого, как не хочу… Действительно, со мной немало забот. Боюсь,что Лида будет Вам в тягость. О, лучше забудем все! Забудьте меня! Останемся просто друзьями. Ведь будет лучше? Мало ли хороших девушек? Встретите себе еще по душе подругу жизни, которая осчастливит Вас. За меня не беспокойтесь, жизнь себе смогу устроить всегда.
        Дорогой Иван, извините меня за телеграмму, но я не связываю Вас никакими сроками. Я не имею на это еще права. Почему получилось так? Вы сами писали, дважды писали, что приедете в октябре.
        Иван (Михайлович - зачеркнуто), Боже сохрани, я не навязываю Вам своих чувств, не хочу обременять Вас, чем-либо связывать. Что за вопрос, Вы совершенно свободны. Что может быть лучше свободы? Не затрудняйте себя, пожалуйста, поездкой в Ташкент, раз это так сложно. Действительно, к чему торопиться? Во всяком случае, когда-либо увидимся…
        Дорогой Иван, мне все-таки не понятна происшедшая в Вас перемена.»
        Заканчивала повествование зачеркнутая фраза. Следующее девятнадцатое письмо, было написано через три дня.
        «23.10.1945 г. г. Ташкент
        Дорогой Ванюша!
        Ваше письмо от 03.10 запоздало, пришло после письма, написанного позже. Почему оно не пришло своевременно? Но я ему очень рада, оно рассеяло нехорошие предположения, возникшие от телеграммы и последовавшего за ней письмом (от 10.10), которое мне показалось крайне обидным, я даже заплакала. Теперь вижу, что не поняла Вас, простите меня. Ничего не хочу скрывать, посылаю ответ на предыдущее Ваше письмо. Как прочитаете его, порвите. Хорошо? Больше таких мыслей у меня не будет.
        Дорогой Ванюша, скажите, а до окончания учебного года, т. е. до июня сможете приехать? (Я только спрашиваю.)
        Обращаюсь к Вам за советом, как Вы будете смотреть на мой переход в медицинский институт. Прием и восстановление в нем давно закончены, т. к. занятия здесь начались раньше, с 17 сентября, и вообще институт переполнен студентами. У меня есть хорошее знакомство с одним авторитетным, влиятельным лицом в институте, который мне не откажет в просьбе, пойдет навстречу в любую минуту. Так что мне мое восстановление не доставит больших трудностей. Учиться придется больше на два года. Да, но это работа по призванию (попадаю в срок пятилетнего обучения). Начиная с этого учебного года, будут учиться уже по шестилетней программе. Или уж окончить университет? Как мне поступить?
        Ванюша, дорогой, любимый, на Ваши «требования» отвечу следующим письмом. Хорошо? На сегодня достаточно. Я посылаю Вам три письма, устанете читать.
        Ванюша, в моем письме от 16.09.1945 г. я написала, что расцелую Вас за…заботу… (т.е. за посылки). Я очень благодарна Вам. Идут дожди, но они мне не страшны, у меня хороший плащ (вспоминаю Вас даже в дождь). Вчера была у своего профессора-невропатолога, получила освобождение от военных занятий (успокаивает меня, обострений болезни больше не будет, я совершенно здорова, но условие: беречь себя и почаще заглядывать к нему).
        Ванюша, любимый мой, в письмах неинтересно переписываться, когда же Вы приедете?
        Желаю наилучших успехов в работе, перевыполнение плана.
        Да, в отношении охоты… Вы часто затрагиваете этот больной для Вас вопрос, понимаю прекрасно… Скажите, когда сможете приехать?!…
        Пока все. Пишите на почтовое отделение №33, т.к. к тете я буду приходить по воскресеньям.
        Целую Вас крепко-крепко. Ваша Лида.»
        Заботливый Иван посылал посылки для Лидии с вещами. Это было богатством в то тяжелое время. Оля погрузилась в воспоминания. Любимым Олиным рассказом бабушки был о ее поездке домой из Ленинграда в Беларусь еще студенткой в июле 1945 года. Она долгое время в годы войны не знала, живы ли родители и ее сестры. Беларусь была оккупирована. После освобождения территорий она писала письма всем, кого знала. От знакомых пришло письмо, что родители и три сестры (скорее всего) угнаны на работы в Германию. Кстати, это даже в институте нельзя было рассказать: насильно угнанные люди считались почти «врагами народа» - работали на немцев. Потом информация о близких у Али появилась, но она не могла поехать к ним сразу. Только следующим летом, на товарном поезде в общем вагоне, она добралась до Бобруйска. Там жили сестры ее матери, родственники по линии отца и сестры самой Али. Дорога заняла три дня (сейчас это составляет часы). Вышла в полуразрушенном израненном городе, и по неузнаваемым улицам пошла к дому тети. Дом сохранился, только вместо стекол окна были забиты досками. Прислонилась она к забору, так как ноги
не шли за калитку. Так часто в долгие военные годы Аля в мыслях представляла эту минуту. Боязнь узнать опять что-то страшное сковала все тело. И вдруг на крыльцо дома вышла мать с тазом в руках. Все живы и здоровы (бежали при бомбежке от эвакуации в Германию). Скитались по родственникам в деревнях (жили у них в подполе), землянках, прятались от гитлеровцев. Алю долгое время родители считали погибшей в блокаде города Ленинграда, так как на их письмо в институт, после освобождения Беларуси, не пришло ответа. Все профессора и студенты были вывезены в первую блокадную зиму по льду Ладожского озера в эвакуацию. В помещении института долгое время находился госпиталь для раненных бойцов. Эта радость встречи после длительной разлуки (при каждом рассказе бабушки) ощущалась, как в первый раз! Так вот, чтобы одеть свою доченьку-студентку, была выкопана из земли довоенная «захоронка» в поселке железнодорожников под городом, которую спрятали в оккупацию: костюм отца и шерстяная цветная шаль матери. Портниха перешила из этого богатства Але две обновки - костюм и платье. Сестра отдала свои туфли и пальто. Мама
связала своей доченьке крючком берет (из шерсти, которую сама и спряла). Студентка Аля уехала от родителей одетой и обутой. В этом костюме бабушка защищала свою дипломную работу на звание «инженер-экономист». Она почему-то была уверена, что именно настоящий костюм помог ей получить распределение в Московскую область! Большинство людей в нашей стране, после войны, жили тяжело и только единицы, как Лидия.
        Чтение этих писем было окном в ту далекую послевоенную жизнь. Оля отложила эти письма в сторону. Очень захотелось открыть бабушкин блокнот. По случайному совпадению основным местом эвакуации был все тот же город Ташкент! Рука судьбы свела девушек и все эти события в одно место. В годы войны этот город для многих стал домом.
        У Оли с бабушкой Алевтиной Георгиевной сложились очень теплые и трогательные отношения. Доброта и открытое сердце бабушки были ее визитной карточкой для всех, кому пришлось с ней работать. Провожать ее в последний путь пришли многие и многие люди, несмотря на то, что к этому моменту она уже тридцать пять лет была на пенсии. Все свои школьные каникулы Оля и остальные, старшие бабушкины внуки, как правило, проводили с ней здесь, в этом старом доме. Почерк бабушки в блокноте был таким родным, и совсем не изменился с годами. Оля погладила рукой верхнюю страницу и осторожно перевернула ветхий листок.
        ГЛАВА X. АЛЕВТИНА. ЭВАКУАЦИЯ. ЛЕНИНГРАД. 1944 - 1947 ГОДЫ
        Аля сидела на своей койке в бараке общежития для эвакуированных в город Ташкент студентов. Учащихся в институте на ее курсе мальчиков, годных для демобилизации, еще в первые дни войны перевели в военные училища и после небольшой подготовки отправили на фронт. К марту 1944 года живых среди них не осталось… Все они погибли в обороне за город Ленинград. Занятий в блокадные годы в институте, естественно, не было. Студенты всех курсов, вывезенные по замерзшей Ладоге из блокадного города вместе с преподавателями института текстильной и легкой промышленности имени С.М. Кирова, вот уже третий год находились здесь в эвакуации. Среди них были и около двадцати учащихся девушек второго курса, среди которых и находилась Алевтина. Истощенных девочек сначала привезли в город Иваново, где привели в человеческий вид. Они вспомнили, что такое еда, баня и отсутствие бомбежек. Потом и случилось это длинное-предлинное путешествие в город Ташкент через Кавказ в товарных вагонах. Несколько раз поезд бомбили фашистские самолеты. По несколько дней ожидались железнодорожные пути для дальнейшей дороги. Один раз целый вагон
девчонок на Кавказе едва не попал к прорвавшимся гитлеровцам. И вот Ташкент - столица Узбекистана! Он встретил их радушным солнцем и отзывчивым отношением местных жителей. Именно здесь объединились Московский, Ленинградский и Ташкентский текстильные институты. Занятия продолжились с небольшими перерывами в эти военные годы. Девушки проходили практику на прядильной фабрике. Сама Алевтина работала на тростильной машине по шесть-восемь часов в день в разные смены. Это позволяло иметь очень небольшие деньги, которые можно было добавить к мизерной стипендии.
        Вчера на рынке Аля выменяла за гроши блокнот, который был уже использован на верхней странице. Эту страницу Аля оборвала. Теперь, оставшись в одиночестве, она его достала и, поставив чернильницу прямо на лежащую рядом книгу, подписала:
        Дневник.
        Некоторые записи из моей жизни.
        г. Ташкент, 1944 год, март м-ц.
        И поставила подпись: А. Ивановская
        Итак, друг появился! Где его прятать Аля уже придумала. Она подпорола для этого подушку - там, далеко от любопытных глаз. Дневнику место там!
        «27/03-44 г. Понедельник.
        Да, поздно начинать дневник, ибо много интересного, хорошего и плохого в моей жизни уже прошло, но ничего, может, будут и лучшие минуты в моей жизни, которые когда-нибудь вспомнятся из этой скромной и скупой записи…
        С чего же начать?
        Хорошего ничего нет, вот как будто немножко заболела, и, лежа в постели, много о чем передумала и вспомнила… Вспомнился родной мой дом, проведенные там свои первые годы юности и детство. Детство… Как хочется опять прожить этот период, период беззаботности и шалости, период мечтаний о будущем. Дорогие мои, милая мамочка и папочка! Как я часто вспоминаю о Вас, тоскую и не знаю, удастся ли свидеться с вами? А дорогие сестрички… Моя Анечка, только теперь я вспомнила все время, которое мы прожили с тобой в городе. И только теперь я по-настоящему поняла твою любовь ко мне. Неужели этого никогда больше не будет? Дорогая Старина, как ты выглядишь сейчас? Много прошло времени, и много где пришлось мне пожить, но родную Старину мне никогда, никогда не забыть! Потом Бобруйск, тоже есть о чем вспомнить, хотя там я была еще совсем маленькой…, а затем Ленинград. С именем этого прекрасного города много связано хорошего и более плохого (оно больше помнится, ибо до сих пор еще хорошего в моей жизни ничего не было, и все мои неудачи и горести начались с Ленинграда, а вернее всего - виноват проклятый Гитлер!). Как
приятно вспомнить хорошие дни, проведенные в Ленинграде, первые дни студенчества (а как оно было заманчиво!), каких только надежд не было по окончании 1 курса! Приехать домой студенткой, и все соседи прибежали бы посмотреть на Рыгорову дочку, студентку! А папа и мама представляются мне их счастливые лица с улыбками довольства и счастья… Размечталась… И все это прошло прахом.
        Кино, театры (хотя я и посетила их не так уж много, в чем сейчас горько раскаиваюсь), Эрмитаж, Петергоф, Невский - все это надеюсь еще не раз посмотреть и побывать, ибо главная моя мечта сейчас - скорее добраться до Ленинграда! А потом голод с костлявой своей рукой едва не задушил меня. 125 грамм хлеба в день, даже не верится сейчас. Все это: бомбежки, обстрелы, трудовые повинности были не так страшны, как голод! Об этом не рассказать, а описать - так нужно быть хорошим писателем… Но ничего, и это обошлось все таки сравнительно ничего, - поборол не голод меня, а я его, вернее, мой молодой и здоровый организм, «выхохленный» моей мамочкой. В марте 1942 года - эвакуация (как я рвалась из Ленинграда!) и это дало возможность выбраться сначала в Иваново, где нас так хорошо приняли, откормили, и я стала похожа на человека, хотя еще и не совсем (была скелетом - кожа и кости, а сколько вшей!). Лучше об этом не вспоминать. Хорошим для меня воспоминанием останется Кавказ. Какая красота неописуемая! Не раз вспоминается Змейка, Верблюдка, Бештау, Эльбрус - все эти красавицы, воспетые Пушкиным и Лермонтовым.
Недаром, они так воспевали его, ибо есть за что! Люди там тоже прекрасные и чувствительные! Но и это еще не конец путешествиям и странствиям; пришлось побывать и в Ташкенте, и немного пожить. Это самый продолжительный срок, где пришлось побывать в эвакуации.
        Что за город Ташкент? Сам по себе хороший, особенно в центре, весь в зелени, в садах. Но что-то неродное, что-то отталкивающее есть в нем. Особенно эта пыль и жара, но основное неприятное - это жульничество, спекуляция и ужасная дороговизна. Это было немножко позже из истории моей жизни, хотя и очень кратко.
        Какое же настоящее?
        Писать нечего, все так однообразно и монотонно, что раз опишешь и все. Жизнь такая бесцельная, однообразная проходит в такие молодые годы. Живешь от завтрака до обеда и ужина, и так все время - одно и то же. Никаких жизненных интересов, гулять никуда не хожу - не в чем и не с кем. Все жду известий из дома, на днях получила письмо от Жени (тети), о родителях ничего не пишет, - каждому свое горе. Вот она уж и замуж выскочила, правда, по ее словам, заставило горе так поступить. Она, как видно, не очень довольна замужеством. Вот живу, и каждый раз думаю только об одном - узнать скорее о родных, тогда и интерес появится в жизни; не знаю, правильно ли это? Помогать некому; дядя Коля хоть изредка да посылал сотню-другую, а теперь и не ждать. Да оно и правильно, я бы тоже так поступила, - своя рубашка ближе к телу. Только Нина не забывает меня: хотя добрым словом, а поднимет дух.
        Стася тоже неплохая девушка, так же несчастна, как и я. Вот и сошлись мы в одну «семью», не знаю, как будет дальше, а пока живем мирно, и даже некоторые завидуют. Хотя бы взять Полину (вот отрава моей жизни, наверное, никогда мне не забыть ее). Вера Д. - даже не знаю, что и сказать о ней. Слишком уж самоуверенна в себе, мнит очень много, но в целом мировая девушка, с такими можно жить, и она мне нравится.
        О себе - что можно мне сказать о себе? Слишком, мне кажется, подурнела. Ведь только подумать: 20 лет, а что я в жизни хорошего видела? Ровным счетом ничего! Интересно вспомнить Виктора П., как он старался заиметь близкое знакомство со мной, но я ни в какую, да и зачем? Но это все же льстило мне, все же и я могу понравиться. Да, Сонечка дала мне адрес одного морячка, Иванова Михаила. Написала, должен быть ответ. Интересно, что напишет, а может быть, и совсем не ответит? Ну и пусть…
        Ну что же, пока все! Теперь вот думаю, что о всем хорошем и плохом буду записывать. Пусть когда-нибудь будет интересно прочесть и окунуться в прошлое, хотя бы и плохое, а может быть, все мое хорошее впереди?! Ведь недаром похожа я на папочку - ведь это хороший признак! Что же, буду надеяться на хорошее будущее…
        Где оно, и когда оно будет?
        «29.03-1944 г., среда.
        Сегодня мой день, то есть выкупить хлеб, продать, купить рису или муки, готовить завтрак и обед. И так через каждые два дня. Конечно, выгоды почти никакой, но суетишься, варишь и как будто сыт.
        Сегодня продала свою пайку хлеба (500 грамм) за пятьдесят рублей. Подумать только: пятьдесят рублей за полкило хлеба! И что же я купила за эти деньги? Всего лишь 200 грамм риса и полтора стакана молока. Вот сварила к обеду кашу, очень хорошая получилась, и вкусная. Даже Стася, моя «половинка», стала любить ее. Жизнь течет по-прежнему. Опять волокита с «ужинными» карточками. Ну и Бог с ними, будем со Стасей иметь лишние ужины, а это не помешает.
        Все жду почту, наверное, опять напрасно, и когда же я точно узнаю о родных?! Стася пошла получать сладкое повидло, так что завтрашний завтрак обеспечен чаем. Меньше волокиты для меня… Интересен результат почты, и будет ли ответ от И.М…. подождем.
        P.S. Ожидания почты напрасны. Ничего нет, но зато опять тоже В.П. низко раскланялся при встрече, когда я бежала с базара (продав сахарные талоны, я сделалась настоящей торговкой). Меня это очень удивило, даже странно, ведь он давно уже не здоровался… Весна… А все же это очень лестно для меня, хотя он и не из выдающихся парней. Пусть, увидим, что будет дальше!»
        «07 апреля 1944 года. Среда.
        Сегодня сумасшедший день, заболело десять студентов сыпным тифом, и вот теперь погнали всех на санобработку, более того, забрали все матрацы, одеяла, опрыскали комнату каким-то составом. А я вся «счастливая»: моя очередь дежурить, и вот пришлось вымыть. Ну, это все ничего, а вот девять часов вечера, а все еще никак мы не вымылись, и белья нет. Я так боюсь, чтобы не заболеть, ведь это ужасно в такое время.
        Все жду, жду писем, и ни от кого нет. На днях получила от Коли письмо и фотокарточку. Даже не верится, что он стал такой большой, да теперь мне от него помощи не ждать. Я никак не пойму, почему мне не везет, говорят, кто на отца похож, тот счастлив, но ведь я копия отца и где же мое счастье??? Когда же оно придет ко мне? Вот и сегодня Стася получила письмо из Москвы. Муся Мартыненко уже успела побывать дома на зимних каникулах, живут все хорошо, привезла много чего. Но когда же мое счастье? Как обидно, вот Женя, бабушка, Гоша, Лиля - почему они НЕ ПИШУТ? Все понятно - все нашлись и успокоились и что им до какой-то Алевтины, затерянной где-то в Средней Азии…! Ладно, посмотрим, что дальше будет, ведь я им пишу… Иду на обработку.
        P.S. Как хорошо вымылись. Только тяжело сдвинуться с места, а ведь это не плохо. Сейчас бы чайку!»
        «14.04.1944 г. Пятница.
        Только что пришла с вечера, который был в Институте, - наш факультетский вечер самодеятельности. Очень понравился, молодцы девчонки! Никто не думал, что все хорошо так пройдет. Да, сегодня получила письмо от Миши. Не очень я им довольна. Интересно, что он собой представляет. О себе не пишет, все хочет узнавать подробности обо мне. Ну, я и написала. Будь, что будет, - все же интересно переписываться. Боюсь, что в следующем письме попросит фотокарточку. Что будет, то увидим, а вообще буду ждать вторичного письма с нетерпением 15-17 мая, как раз во время экзаменов. А вот из Белоруссии ни слова, не знаю, чем и объяснять их молчание. Сегодня освободили Симферополь, так что дядя Коля поедет скоро туда; все разъехались. Одна только я застряла в этом «солнечном Узбекистане». Когда же я вырвусь отсюда? Когда же я узнаю что-нибудь о доме? Одни только надежды, надежды… Когда же они исполнятся?!»
        «22.04.1944 г. Суббота.
        Вечер перед выходным днем, а праздничного настроения совсем не чувствуется. Сегодня получили стипендию. Разложили туда-сюда и опять без копейки. Вот жизнь! Хочу спать, и не хочется, как думаешь, что нужно ночью вставать, зажигать свет и, вооружившись терпением с быстротой, ползать по стенке и постели в погоне за клопами. Просто ужас, я еще никогда не видела такого количества клопов. Мало того, вечером совершенно нельзя сидеть за столом - всю искусают. Скоро опять придется спать во дворе. А писем все нет, тоска…, никто не пишет. Правда, на днях получила от Ященко Андрея сто тридцать рублей. Просто удивляюсь, почему прислали, а ни он, ни тетя не написали ничего! Как же надоела эта безызвестность о маме. Боже мой, когда же это закончится! Да, сегодня приехал Бурцев из Ленинграда; интересно, какие новости он привез. Говорят, что на днях будет собрание ленинградских студентов. Интересно, что нам сообщат! Откровенно говоря, спешить в поездку я не очень то хочу. Хочется поесть фруктов и, основное, поехать на виноградники. Ну ладно, что будет, то и хорошо, уже не привыкать к разным неожиданностям. Буду
надеяться только на лучшее!»
        «1 Мая, понедельник.
        Вот и праздник! Все же мы со Стасинькой провели его довольно-таки хорошо в отношении, конечно, питания. Напекли пирогов с повидлом и сюзьмой (между прочим, и не думали, что такие хорошие получаются), наварили супу с рисом, картошкой, мясом - замечательный! Наелись и спать - вот так праздник! В город идти неохота, да и зачем? Боже мой, я все пишу о еде, как будто это самое главное в жизни. К сожалению, этот вопрос теперь является все-таки главным. Для меня и праздник - не праздник, ведь три дня назад я получила письмо от Жени, из которого узнала вести, которые ошеломили меня. Ведь моих родных как будто бы угнали в Германию, а родной дом сожгли. Вот эти новости я так долго ждала, стоило ли?! Теперь я как сумасшедшая: неужели это правда? Я не переживу этого…»
        «06.05.1944 г. Суббота.
        Вот и еще один «счастливый день». Я все думала, что это неправда, неточно, может быть, ошиблись, но… оказывается, правда. И, какая это ужасная правда! Нет у меня больше родителей, где-то мучают их, моих дорогих. Но одного я никак не могу понять: почему они не могли скрыться в лесу, как и все остальные? Ну, мама, папа, а Аня?! Ведь она комсомолка, и довольно понятливая и рассудительная девушка, тем более они были вдвоем с Валей. Неужели они не могли скрыться? Какая обида! Ведь я одна такая «счастливая», все получили и у всех все хорошо, а у меня… Ну, где же справедливость?! Мало я еще приняла мучений и скитаний по белому свету, где же оно, мое счастье?! А может, это и есть мое счастье, что осталась жива, не видела этого ничего? А мои дорогие родители, Боже мой, что с ними сделали?
        Но что же мне делать? Остается лишь одно - мужественно все перенести, сдать хорошо экзамены назло всем, которые злорадствуют (хотя бы Полина со своей ехидной улыбкой - вот кому счастье!). Но как же будешь мужественной - денег нет, экзамены сдавать, а желудок требует своего, вот и мужайся! Но нет, надо взять себя в руки и не хныкать, не распускать нюни, ибо этим не поможешь делу. Поэтому, дорогая Алечка, мужайся, безропотно все переноси, и так будет лучше. Что же, попробуем, не знаю, что из этого выйдет, ведь у меня глаза на очень мокром месте, да и как им не быть на таком месте! Как ни говори, не уговаривай себя, а все-таки все это - непереживаемая весть…
        Да, вчера было собрание Ленинградского института, так что есть возможность в июне выехать в Ленинград. Хотя бы скорее это было. Кроме этого обещают нас одеть в форму - это самое главное для меня. Правда, придется очень много поработать, но все это ерунда, ибо к работе мне не привыкать. Да оно и лучше, недалеко ждать, и все узнаю. Во всяком случае, будет не хуже, чем в Ташкенте, а это самое основное. Удивляюсь, почему молчат тети? Да, теперь им меня не надо, но ничего, будет и на моей улице праздник.»
        «11 мая 1944 г. Четверг.
        Не знаю, что с собой делать, никак не могу учить! Завтра решающий день, нового ничего нет. Известий никаких, каждый день ожидаю почти с трепетом и… ничего.
        Да, скоро должно быть письмо от Миши, интересно, что он напишет. Сегодня уже заполняли анкеты для отъезда в Ленинград, скорее бы попасть туда. Все хорошо, но вот учить никак не хочется, и главный виновник - это желудок. Боже мой, когда я буду сыта так, что не буду думать о еде? Мне кажется, этого никогда не будет.
        Интересен результат завтрашнего экзамена, а еще более почты.
        P.S. Да, сегодня у меня день огорчений. Вот уж чего не ожидала с политэкономией, даже не думала, что так обернется. Не только не сдала, но придется пересдавать и первую часть. Прибавочная стоимость и норма прибыли погубили меня. Ну и пускай! Сдам, надеюсь, но очень уж обидно. Ведь я сдала первую часть, и теперь опять сдавать! Ну, ничего, только бы остальные экзамены сдать.
        Получила письмо от дяди Коли, пишет все то же - угнали. Боже мой! Наверное, это правда, ибо уже третий человек пишет мне это, значит, правда угнали - какой ужас! Все несчастья валятся на меня особенно в сегодняшний день - просто ужас!»
        «25 мая 1944 года. Четверг.
        Давненько не записывала, да что писать, если каждый день одно и то же. У меня за это время произошло много изменений: сдала три экзамена (английский (конечно, «5»), теплотехнику («4»), и теперь стоит задача сдать электротехнику). Вот это, действительно, «гроб с музыкой». Просто не знаю, как буду сдавать. Вся надежда на тетрадку. Неужели не удастся перекатать? Тогда могила… Ну, ничего, постараюсь, чтобы этого не было. Уж как-нибудь, но нужно выцарапать хотя бы «троечку»!
        Самая основная новость - это то, что я еду с первой партией 5 июня в Ленинград. Конечно, это радует, но с другой стороны, все же жалко расставаться с Ташкентом, какой он ни плохой. Особенно жаль расставаться с фруктами, а ведь уже настает самая «фруктовая пора». Хочется хотя бы последние дни поесть их вволю, да карман не позволяет. Боже мой! Как это уже надоело - все эти нехватки, сведение концов с концами. Когда только для меня настанет хорошая жизнь? Мне кажется, что век так мне придется мыкаться! Сколько фруктов уже есть: абрикосы, урюк, вишни, черешни, яблоки - все! Все есть, и так дорого, всего много, ломится от их тяжести базар, а все равно дорого, ведь денег - ни копейки. Подходишь, посмотришь и так обидно! Хочется скорее уехать, хоть глаза не будут этого видеть. Легче на душе будет. Жалко только расставаться со Стасей, ее не берут. По-видимому, из-за того, что она полька, как обидно. Но ничего, я надеюсь, что она приедет попозже, и мы заживем своей «семьей» по-старому. Интересно, как там сейчас, какое впечатление произведет дорога и особенно Москва. Как я хочу побывать там, хотя и мало
придется. Все хорошо, но вот предмет «электротехника» замучает совсем.
        Да, а из Белоруссии ни слова, и что они молчат? Помогли бы мне морально, не говорю о материальной помощи. Да, им теперь не нужна Аля, заброшенная где-то в Узбекистане, а пусть она вернется в Ленинград, и настанут хорошие времена!
        Как я переживаю за своих дорогих родителей и сестричек, каждую ночь в мыслях бываю дома; неужели я так никогда их не увижу?! У меня все еще теплится какая-то надежда: а вдруг из них кто-нибудь убежал, или, может быть, прячутся в лесу… Обманывают ли меня мои предчувствия и сердце? Если бы это было так, я считала бы себя самой счастливой! Вчера получила от Нины письмо, она убита моим горем, все утешает: «Крепись, не падай духом, нужно учиться и достичь специальности «инженер»!» Легко сказать - учись!
        Ладно, как-нибудь буду крепиться, но своего достигну. Хочется скорее уехать и забыть это все… От Миши ничего нет, может быть, мое письмо не дошло? Тогда очень жалко. Ну, пока все, что будет дальше?»
        21.06.1944 г.
        Боже мой! Завтра уже идти на практику! Мечты, мечты…, а практику придется проходить здесь, в Ташкенте. Сколько было разговоров про нее, про Ленинград. Какая я «счастливая», просто, как в сказке, надо же подумать, как все обернулось в деле с Ленинградом. Ведь меня вычеркнули из списков, хотя все приготовления были уже сделаны. Все из-за иждивенцев, и вот я осталась «при пиковом интересе». Завтра они уже уедут, а как их снабдили, если подсчитать «гамузом», то около семи тысяч рублей пришлось на каждого! Ну, как не обидно, и здесь мне не повезло, а я только надеялась на это. Ну ладно, что поделаешь - от судьбы никуда не убежишь. Мало этого, в тот же день я получила такое неприятное письмо от моряка Миши (его я храню). Ну и ответила же я ему! Пусть знает, что не на такую напал! Вот интересно, напишет ли он еще, но, мне кажется, что он этого не оставит, и будет стараться увидеть меня, что я собою представляю, что так обрушилась на него. По правде говоря, я этого боюсь, ибо я такая невзрачная особа…
        Все это было бы ничего, но самое неприятное и убивающее меня - это известие из дома, вернее, от председателя сельского совета. Даже страшно подумать. Я даже не могу поверить и представить себе своего папу в роли старосты. Возвратилась моя открытка с перечеркнутым адресом, и на обратной стороне написано: «Отец убит (как староста), а семья уехала с немцами». Боже мой, как я это перенесу?! Неужели это правда?! Одно несчастье за другим, я даже не знаю, когда настанет или улыбнется и мне счастье. Уже, наверное, никогда.
        Да, на днях получила письмо от некого Ивана Львовича Астахова, уроженца смоленщины. Хочет познакомиться. Ну что же, я не против этого. Пусть что будет, - ответила.
        Ну, пока все, хорошего ничего…»
        «01 августа 1944 года.
        Уже первое августа, а мы еще в Ташкенте, и конца этому не видно. Как надоело все это. Уже много времени прошло, как я ничего не записывала, а все по- старому. О доме ничего утешительного нет; получила от Анночки Богач (уже Зажецкой) письмо. И все то же - угнали! Разыскала ее брата Жору. Он здесь в Ташкенте, женился. Была у них несколько раз. Жена не очень понравилась, какая-то не наша белорусская. Ладно, не мне судить о нем, а ведь он пытался ухаживать за Аней (где же ты, дорогая сестричка, отзовись!…)
        Теперь получила еще письмо от Вани. Кажется, порядочный человек, командир роты, танкист, воинское звание - старший лейтенант. Просит фотокарточку, пришлось послать. Интересно, что дальше будет, жду ответа и, главное, его суждения о фото. Ведь он дал мне адрес родителей. Отец у него учитель, он единственный сын. Мне кажется, что он все- таки порядочней М.И. Ладно, посмотрю, что дальше будет.
        Да, хорошо, что я устроилась работать в этой шарашке. Зарабатываю 40-50 рублей в день, и все равно не хватает. Больше денег, больше расходов, и долги не выводятся.
        Со Стасей разошлись; все же с ней очень трудно, как ни старалась ей уступать, но характерец… Это к лучшему. Чем иметь такого сообщника - лучше тянуть лямку такой этой жизни одной.
        Вчера получила от дяди Коли письмо: все поучает. Где бы помочь сотней-другой. Где там! Ладно, проживу без их помощи. Не умру без их помощи и достигну своего - закончу институт. Молодец, так держать, Алечка!»
        «Ленинград, 20.09.1944 г.
        Как долго я не заглядывала в свой «дневничок»! Правду говорят, что хорошее быстро забывается и остается одно плохое, так и у меня. Ведь за это время у меня столько изменений, и каких - которых, я ждала еще в Ташкенте с трепетом и страхом. Ведь мои дорогие родители и сестрички все живы и здоровы! Эту радостную весть я узнала еще 8 августа от Анночки Богач. И теперь я вижу тот день, когда я получила это письмо: с криком радости и со слезами на глазах, застилавших весть свет, я не могла его читать! Девочки прочли, и так все обрадовались за меня! А я…, я бегала с письмом, таким драгоценным, по всему общежитию и радовалась, но у меня еще были сомнения о правде этого, которые полностью рассеялись после получения письма от моей дорогой сестрички Ани. Боже мой! Сколько им, бедненьким, пришлось пережить!!! Это просто ужас, и все мои переживания и трудности теперь мне кажутся совсем маленькими. Ну, Слава Богу, что все живы, и то хорошо, а ведь дома уже нет. Манечка, моя цыганочка, живут одни с мамой в Старине, в землянке. Папа как будто в трудовой армии, а Аня с Тамарой в Бобруйске. От Ани получила уже два
письма и даже сегодня триста рублей денег. Бедненькая, уж последние оторвала от себя, как всегда, всё для других, и о себе она забывает. Такой сестрички не сыскать, зовет меня домой. Говорит, знаю, что ты голая и босая, отдам последнее, сохранила отрез на платье - только приезжай. Какая заманчивая идея, но я боюсь, что если поеду, то она последнее все запихнет мне, а ведь ей самой еще много что нужно. Она постарше меня, и ей одеваться надо лучше. А как мне хочется домой! Вот волнует меня эта неустойчивость с институтом: то ли он будет, а возможно, и нет. А может, опять путешествия от Москвы до Петербурга и обратно?!
        Да! Дорога от Ташкента вспоминается, как дача. Очень помогла и выручила соль, за которую пила по литру и более молочка (мое любимое!) в день, ела масло и т.д. Это меня немножко укрепило. Я даже стала лучше чувствовать себя.
        Вот и долгожданный Ленинград! Впечатление хорошее. Все почти по-старому: Невский проспект, кинотеатры и т.д. Устроилась работать при институте, хотя это стоило больших трудностей. Работаю на Майорова по восстановлению лабораторий, но вот уже три дня, как я «гуляю». Пробила руку, и она нарывает. Хожу в поликлинику и лечусь, хоть отдохну немножко, ведь все эти годы приходится работать и учиться.
        Вот еще новость: получила от Вани письмо. По-видимому, он доволен моей фотокарточкой, пишет: «А может, и на всю жизнь останемся друзьями?» Вот чудак! А все-таки, что ни говори, а хочется кого-нибудь полюбить, ведь уже годы не маленькие. Кажется, что я никогда не смогу полюбить, а уж если полюблю, то на всю жизнь! Так иногда сидишь, скука адская, хочется с кем-нибудь близким, любимым, поговорить, пойти в кино, но таковых у меня нет, и заводить их я не умею. Да и никуда я не хожу, и во всем виновата одежда. Ну, что, пойдешь обношенная, в босоножках? Прямо стыдно выйти. Не в чем. А приобрести что-то - нужны тысячи. Что же, ладно, такова судьба, а может, и вправду, встретимся с Ванюшкой! Я что-то стала даже думать о нем, хотя и не знаю его. Посмотрим, что дальше получится из этого знакомства.
        Завтра хочу сделать завивку, надоело без прически; хотела косы, но мои волосы…, а потом сфотографироваться и разослать, многие просят.
        Ну, кажется, все основное записала, теперь буду почаще заглядывать и основное отмечать. Все же на старости лет прочту о своей столь невзрачной молодости. А может, все мое еще впереди?!»
        «7-го октября.
        Дни идут так быстро! Вот уже месяц, как я живу здесь, а нового ничего нет. С институтом все еще не выяснено. Бог знает, что будет! Все институты занимаются, а мы… просто обидно.
        Я все еще работаю на Майорова: три дня чистила подвал (какая там грязь и вонь!). Почти неделю возила тележки с песком, заколачивала окна фанерой, а сегодня заделалась маляром. Сколько профессий! Ну, сегодня у меня так быстро прошел день, и «хозяин» (Новак), кажется, был очень доволен моей работой. Работаю, работаю, а денег все нет. Когда это только закончится?! Как надоело…
        Из дома часто получаю письма, зовут усиленно домой. Думаю заскочить, хотя бы на три дня, посмотреть и только. Как только узнаю насчет института, сразу же попрошу отпуск. Думаю, что не откажут. Неужели настанет такой момент, что я встречусь со своими дорогими сестричками, мамочкой и папочкой! Это будет самый счастливый день в моей жизни. Бедная Анечка! Ей столько приходится думать и заботиться почти о всей семье, даже о папе. А она такая добрая; как я хочу ей полного счастья в жизни. Она сделала столько всего хорошего для меня! Я никогда-никогда не забуду этого. Шутка ли сказать, что она пишет: «Только приезжай в гости, отдам последнее пальто и платье». Как я ей должна быть благодарна за эти слова, сказанные от всей души! Да, получила письмо от Тамары, ей тоже немало досталось от фрицев. Слава Богу, что она такая скрытная и смекалистая, а то…
        От Ванюши тоже получила два письма. Я прямо не знаю, почему я так жду его писем. Я ведь совсем его не знаю, но у меня, кажется, зарождается симпатия к нему. Он, по-видимому, судя по письмам, простой парень. И, кажется, ему моя фотокарточка пришлась по нраву. Хотелось бы увидеться (вдруг и встретимся)… Если это так, то я, кажется, пол…ю его, если он такой, каким я себе его представляю. Ведь я еще в жизни никогда не любила, а так хочется иметь друга, с которым можно поделиться и горем, и радостью. Все же жизнь требует своего, как она ни тяжела.
        Завтра выходной, но он испорчен - воскресник! Вот и отдохни…»
        «16 декабря 1944 года. 10 часов вечера.
        Да! Обещания свои все же не исполняю и очень редко заглядываю в этот блокнотик. Вот уже и экзамены скоро! С институтом все в порядке! Больше того, госпиталь уезжает, и все здание освобождается, так что только занимайся. Читают уже новые специальные предметы - «планирование» даже заинтересовывает! Но вообще эта сессия будет одной из самых трудных, но как-нибудь справлюсь, ведь не впервые это переживаем. Слава Богу, дошла уже до четвертого курса, даже не верится. Да, я и не похожа на старшекурсницу в своем ватничке и сапогах сорок первого размера да платке - настоящая «ремеслиничиха»…, но что делать?! Просто обидно, что так получается нескладно. Мои мамочка и Анечка приготовили посылочку, но не принимают, несмотря на разные справки. Хотя и есть специальное постановление СНК СССР, что студенты имеют право получать ежемесячно по посылке. Я просто не знаю, что и делать. Идет Новый год, хотя бы жакет был, а то никуда и не выйдешь. Да и полакомиться хочется. Хотя бы наварить пшенной каши и поесть. Боже мой! Опять о еде, когда же это закончится?!
        Из дома письма получаю очень часто, и это мне очень помогает в моем моральном состоянии. А как хочется домой к моим дорогим! Я не дождусь каникул, а удастся ли поехать? Ведь сквозного поезда нет, а с пересадками, да еще зимой… А как хочется, это становится моей мечтой и надеждой. А все-таки, что за существо человек… Когда у меня никого не было, мне хотелось найти хотя бы одного из семьи. Это уже исполнилось, но теперь и этого мало - хочется встречи и т.п. И так всегда! Хорошо, а надо еще лучше!
        Да, я немножко не отстаю от «света»: вот уже много где побывала в театрах: музыкальной комедии («Принцесса Цирка»), оперетты («Мадемуазель Нитуш»), слушала оперу в Малом оперном («Тоска» - какая музыка!). Смотрела «Стакан воды» в им. Горького, не пропускаю ни одного кино. Теперь я думаю детально ознакомиться с городом, а то неизвестно, куда еще загонят на работу, и не случится этой возможности. Все было бы хорошо, если бы была мало-мальски одета, а то даже выйти не в чем. В кино собрался - бежишь по общежитию; хорошо, если еще не отказывают. Хотя я и ругаю Полину, а она очень меня выручает своим жакетом. (Вот дожила! Знала бы моя мамочка полностью мое такое критическое положение в отношении одежды!)
        Все жду каникул. А так Бог знает, как повернутся дела.
        Да, вот интересна все же моя переписка с Ванюшей: мы стали даже почти хорошими друзьями (а он уже ведь в чине капитана). До чего дошло, что после получения моей второй фотокарточки он пишет: «Я чувствую, что никаких преград не может быть в нашей встрече». Просто смешно, и мне не верится в возможность этой встречи. Больше того, даже просит, чтобы я передала своим родным привет от него. Но я боюсь, при встрече с первого взгляда разочаруется во мне. Даже страшно подумать о встрече, ведь он капитан, а я… в ватничке… Пусть что будет, то и будет. Такова жизнь!»
        Больше записей в дневнике за 1944 год не было. Оля несколько минут не могла справиться с волнением. Сколько всего свалилось на плечи этой хрупкой двадцатилетней девочки. Переживания за родителей и сестер, близких. Отсутствие поддержки, ощущение одиночества и незащищенности. Постоянное чувство голода, вызванное, в том числе и блокадным страхом. Как отличалась жизнь студентки Алечки от такой же студентки Лидии, живущей «на всем готовом» на квартире, которую снимали благополучные родители. Какие разные судьбы! Какое разное ощущение действительности. Летом 1945 года Алевтина встретилась с родными в Бобруйске. Поддержка родных, даже при их очень скромных возможностях, укрепила Алю внутри, позволила ей снять «ватничек», и внешне выглядеть студенткой высшего учебного заведения. Сушеные грибы и ягоды, привезенные от родителей, разнообразили скудный стол. Письма из дома и денежная помощь от сестры подарили ей совсем другое настроение.
        Следующая запись в дневнике появилась уже почти через два года. Она очень отличалась от тех, которые Аля писала прежде.
        «24 ноября 1946 года, г. Ленинград.
        Последний день занятий вообще! Итак, закончилось теоретическое образование, остались только практика и написать диплом! Вот и позади пять с половиной лет (да еще плюс год блокады), и студенчество будет чем-то прошлым, но часто вспоминаемым (так мне кажется, да оно так и будет!). Чем же характерен этот день? «Папаша» читал четыре часа «Анализ», потом, как обычно, было два часа свободных «Техники безопасности», а потом… все совсем обычное!»
        Последний курс института и написание дипломной работы требовали много времени. Алевтина шла к своей заветной мечте, и Оля была уверена, что она не была в это время так же несчастна, как в годы эвакуации.
        «Третье, а вернее, четвертое июля 1947 года - знаменательный день в моей жизни. Я уже инженер-экономист. Защищалась я довольно-таки храбро, а главное - делала «Опровержение ТАСС» по всем замечаниям рецензента. Вот и достигнута основная цель, а что же дальше!!!???»
        А дальше было распределение на работу. Представительный сотрудник Министерства текстильной промышленности СССР отобрал для работы в Московской области всего два выпускника, и одним из них была именно Алевтина. Надо было укрепить текстильную фабрику 1-го Интернационала в рабочем поселке Стариково специалистом с высшим образованием, так как их там было на тот период всего три человека. Другие студенты разъехались по разным городам и областям СССР. Стася отправилась в столицу Киргизии город Фрунзе, Веру направили в столицу Таджикистана город Сталинабад (Душанбе), Сонечку - в Ульяновскую область, и только Полина (успев выйти на последнем курсе замуж) осталась в Ленинграде работать в каком-то техникуме.
        ГЛАВА XI. ТЕАТРАЛЬНЫЙ РОМАН
        Двадцатое письмо было написано Лидией уже через месяц. События, которые сопровождали ее жизнь в те дни и недели, не оставляли места на письма Ивану. Упорство у этой девушки было.
        «22.11.1945 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        Письмо Ваше от 30.10.1945 г. получила, благодарю Вас за поздравление с 28-й годовщиной Октября.
        Дорогой, любимый мой, своим молчанием причиняю Вам неприятность. Действительно, с моей стороны получается нехорошо, сознаю это. Все обещаю писать часто, но это остается только обещанием. Не хочу оправдываться, у меня нет никаких причин для оправданий. Я только могу попросить не сердиться на меня.
        Дорогой Ванюшенька, когда Вы приедете, я много и крепко поцелую Вас, только не сердитесь на меня. Хорошо? Мы никогда-никогда не будем сердиться друг на друга.
        Не беспокойтесь обо мне, чувствую себя очень хорошо, здорова.
        Ванюша! Я все-таки вернулась в медицинский институт, не дождавшись Вашего совета. Не знаю, одобрите ли Вы? В госуниверситете не отчислилась, просто перестала посещать занятия. В ТашМи восстановилась по зачетной книжке мединститута и копии академической справки госуниверситета. Занятия в медицинском институте начались раньше, т.е. 17 сентября, я пропустила полтора месяца. Приходится отрабатывать часы пропущенных практических занятий, приходится немного усидчивей сидеть за книгой, чем остальным студентам. От сдачи некоторых предметов (родственных), проходимых в госуниверситете, я освобождена, так что для меня это большое облегчение. Приближается зимняя экзаменационная сессия, начинается с 15 января. 21 января в университете сдавать следующие дисциплины (экзамены - 4 и зачеты - 3):
        1. Политическая экономия.
        2. Педагогика.
        3. Общая гистология или микробиология, или биохимия (в зависимости от кафедры).
        4. Генетика.
        5. Большой спецпрактикум (энтомология и общая паразитология).
        6. Курс по выбору (зоология беспозвоночных).
        7. Иностранный язык.
        В медицинском институте (это экзамены - 3 и зачеты - 5):
        1. Анатомия (все пять зачетов, пройденных за полтора года, сдаются заново экзаменом).
        2. Общая гистология и частная гистология (за 1,5 года).
        3. Физическая и коллоидная химия.
        4. Основы марксизма-ленинизма.
        5. Аналитическая химия (количественный анализ).
        6. Биохимия.
        7. Физиология человека.
        8. Немецкий язык.
        Встретилась со студентками, с которыми занималась в 1940 - 1941 году. Из моих сокурсников окончило всего несколько человек, большинство на старших курсах. Несколько человек занимаются со мной на 2-м курсе. Годы были тяжелые, так что у многих не было возможности заниматься из-за материальной стороны. Живу на квартире вблизи института (10 минут ходьбы). Устроилась хорошо. Квартира из 2-х больших комнат, тишина и полный покой - все условия для нормальных занятий. Моя хозяйка Ася (28 лет) живет с мужем, который с 7 часов утра до 8 вечера на работе. Очень простые, на редкость славные люди. Освобождена я от всего, на всем готовом. В общежитии же жить просто невозможно…
        Родственников у меня полный Ташкент, но все они мне чужды, ни к кому не хожу, исключением является мамина сестра и бабушка (папина мама).
        Октябрьские дни прошли весело в обществе военных ребят. Торжественно прошел вечер у нас в медицинском институте.
        Да, но мне все-таки было невесело… Скоро будем встречать Новый год. Когда же Вы приедете? Ванюшенька, любимый мой, неужели не сможете приехать к Новому году, хоть на несколько дней? Как Вы можете столько не видеть свою девушку, она очень скучает. Постарайтесь приехать, найдите какую-нибудь причину для командировки в Ташкент. При желании можно все сделать. Новый год и день моего рождения должны отметить вместе. Я жду, очень жду Вас.
        Ванюша, дорогой мой, никаких сомнений у Вас никогда не должно быть - помните это. В моем сердце Вы будете только один, только один всю жизнь. Для меня больше никто не существует, несмотря на то, что имею немало друзей. Я отказалась от всех, даже запретила писать мне (писать продолжают, но я не отвечаю). Если бы Вы знали, знали мою любовь к Вам, как сильно горячо я люблю Вас, тогда бы Вы не писали о сомнениях… Мне немного обидно об этом слышать. Я оттягиваю с ответом на Ваши, как Вы выразились, «требования».
        Ванюша, дорогой, поверьте, мне очень как-то неловко… Не знаю, право, что и отвечать.
        Ванюша, дорогой, в отношении денежной помощи я вполне обеспечена родителями. Обувь у меня тоже есть. В отношении же посылки, то я согласна.
        Посылаю справку для почтамта. Адрес: Уз.ССР, г. Ташкент, почтовое отделение № 33 (при медицинском институте). До востребования, Артемьевой Л.П. Ванюша, но будет гораздо лучше, если Вы приедете в декабре сами и привезете с собой. Неужели не приедете?
        За последние 2 - 3 дня погода заметно изменилась, похолодание. Второй день идет снег, первый снег. Занимаюсь с 12 - 30 до 6 - 8 часов вечера. Ни в кино, ни в театр не хожу, просто нет времени, поздно заканчиваются занятия.
        Да, в одном из писем Вы спрашиваете о Женечке. Она учится в 10-м классе, очень способная, серьезная ученица. После окончания 10-го класса думает поступить в Ленинградскую или Одесскую Академию живописи.
        Ванюша, все-таки напишите моей маме…
        Пока все. Дорогой мой, любимый, я была в полной уверенности, что Вы поправитесь, окрепнете, отдохнете. И что же я узнаю… за это Вас поругать надо. Вы же теперь дома, казалось бы, у Вас все условия к тому, чтобы поправиться.
        Ванюшенька, счастье мое, как я хочу видеть Вас!
        Целую Вас крепко в лобик, глазки и щечки.
        Ваша Лида.»
        Следующее, двадцать первое, письмо было написано через неделю прямо из почтового отделения.
        «28 ноября 1945 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        Заходила на почту. Решила чиркнуть своему другу несколько строчек. Ваши письма, адресованные на Ташкент, получила. Не беспокойтесь обо мне. Чувствую себя очень хорошо, вполне здорова. Подробно написала о занятиях, о своей жизни в отдельных двух письмах.
        Дорогой Ванюша! Сможете ли Вы приехать к Новому году, хоть на несколько дней? Неужели нет? Думаю, Вы постараетесь, правда?
        Вам небольшое задание: должны, обязательно должны поправиться. Фронт, бои остались только в воспоминаниях… Теперь Вы дома, у Вас все условия, тем более с Вами такая заботливая внимательная сестра. Пишите по прежнему адресу, т. е. на почтовое отделение.
        Будьте бодр, здоров и весел! Желаю успеха в работе!
        Привет Вашей сестре Кате. Ваша Лида.
        P.S. Днями напишу еще письмо.»
        Двадцать второе письмо было без даты, очевидно, оно написано в декабре месяце 1945 года.
        «Дорогой Иван!
        Отвечаю на Ваше письмо от 18.11.1945 г. Ванюша, что же могло так не понравиться Вам в моем письме? О каком письме идет речь? Конечно, знаете. Не знаю, что могли найти непонятного?
        Вас интересует некоторое пояснение. Хорошо, я коснусь его в нескольких словах.
        Да, я была в полной уверенности, что Вы, как демобилизованный, тем более с такими заслугами, наградами, защитник Родины, находившийся на фронте с первых дней войны, перенесший столько ужасов, испытаний, имеете полное право на некоторый отдых, даже скажу: на несколько дней просто для встречи с любимой. Меня действительно удивило это положение. Иметь, как писали Вы, «безвозвратно любящую девушку»… и, тем не менее, не постарались встретиться с ней?… О, пожалуйста, ничего не говорите. Это зависело исключительно от Вас, только от Ваших «огромных» желаний. Могли бы, конечно, могли, получить небольшую отсрочку в работе. Если слова «безвозвратно любимая» действительно полноценны. Ваши действия, могу уверить Вас, были бы настойчивыми, и в таких случаях обычно добиваются своего. И к чему этот пример с моим папой?… Он проработал 10 лет, и еще столько же проработает при его пассивных хозяйствах. Теперь Вы связаны работой. В период же работы с приездом, безусловно, сложнее. Согласна с Вашими доводами, объяснениями и причинами.
        Дорогой Иван! Вы обязуетесь быть все-таки в Ташкенте, но может и получиться так: откажут и в трудовом отпуске не по этим, так по другим причинам и сложившимся обстоятельствам. И это вполне возможно.
        Иван, милый, дорогой мой, непонятно, почему должно быть еще какое-то пояснение некоторых суждений с моей стороны? Почему Вы считаете, что оно должно быть именно с моей стороны?..
        Я писала Вам: «… мне стало понятно, что Лида нарушила Ваш душевный покой, внесла в Вашу тихую жизнь бурю волнений, причинила столько беспокойств»… - кажется, так… Видя, чувствуя твои мучения, переживания, не понятные мне, - мне тогда было очень неприятно, не хотела я этого, т. к. это все из-за меня. Я люблю тебя, Иван. Люблю и теперь. Но у меня тогда зародилась мысль все покончить, покончить все, пока это возможно. Мне хотелось, чтобы жизнь твоя потекла по прежнему руслу, мне хотелось вернуть тебе прежнее душевное спокойствие. Мне показалось, что Лида тебе в тягость. «Мир не без прекрасных людей, встретишь еще подругу жизни, которая действительно осчастливит», - кажется, так писала я.
        О, дорогой Иван, мне тогда показалось, что я не принесла Вам ничего светлого, радостного… Не могу не повторить Вашу фразу, которая врезалась в память: «Не связывай меня, пожалуйста, сроками!» Нельзя было написать в другой форме? Любимый мой, за что Вы преподнесли мне ее? Это мне было так обидно! Как же было не плакать мне? Это за то, что я - глупая девочка, но искренняя и правдивая? Поверив в Ваше благородное сердце, открыла свои сердечные тайны… О, это безбожно!
        Собственно говоря, все это вместе взятое и явилось толчком написать то письмо. Если я была не права в то время, тогда простите.»
        «Я, конечно, люблю своего дедушку Ивана больше, чем неизвестную мне Лидию! Но, если честно, она просто вынет душу у кого угодно! Совершенно ясно, что чувства охладели, а она сыпет обидами! Только влюбленный Иван не прочитал это между строк ее писем!» - завелась Оля. Потом она взяла следующее, двадцать третье письмо, и выдохнула раздражение.
        «07.12.1945 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        Вчера была у тети, меня ждало Ваше письмо от 08.10.1945 г. Какое грустное! Написано, видимо, в плохом расположении духа. Да, да, да, нехорошо было с моей стороны молчать столько времени. Сколько я причинила Вам переживаний. Дорогой мой, прости меня… Вы не верите мне… Обидно…
        Иван! Как ты можешь не верить моим искренним, правдивым признаниям?! Нет, конечно, этого не может быть. Вы верите мне! Обстоятельства как-то складываются в разрез нашим желаниям. До сих пор мы не видели друг друга. И неизвестно, когда увидимся, что-то Вы умалчиваете…
        Да, жизнь полна неожиданностей. И мало ли, что может случиться… Но сердце мое будет любить только одного, всю жизнь только одного тебя!
        Жизнь себе при желании я могла бы давно устроить, и могу теперь это сделать. Но я не хочу даже думать об этом.
        К чему это все? Когда на моем пути встали Вы… Вы заполнили все мои мысли. Да, я увидела, ясно увидела того, о ком мечтала… Увидела прекрасного человека богатой души, одаренного исключительным благородством, что редко встретишь в людях. Ну как же можно не любить Вас? Вас, наверное, многие любили - неудивительно.
        О, насколько Вы чуткий и внимательный! Я решила, что мое счастье - это Вы, Иван! И я полюбила Вас, и полюбила очень сильно. Никого не любила, а казалось, можно было ответить кому-нибудь взаимностью. Моя любовь была запрятана далеко-далеко, ей настрого было запрещено проявлять себя. Мне уже и самой стало казаться, что я в действительности такая черствая. Но вот на пути Вы… Резко изменилась я. Так доверчива стала к Вам, так откровенна, так искренна. Но это же Вы… Я почувствовала в тебе что-то такое близкое, дорогое, родное.
        Да, да, да, и, не помня своей установки, Лидуся в 21 год влюбилась. Не знала, что мое сердце может так любить. Иногда призадумаешься, и самой не верится, но это далеко не увлечение, это самая настоящая глубокая любовь.
        Иван, нехороший такой, теперь-то веришь?!
        И больше не пишите таких грустных писем…
        Теперь и поругаю Вас немного. К чему эти строки: «…может быть, неприятны мои письма тебе, читать не будешь, лишние, никчемные… подтверди нашу дружбу, наш обет быть вечно вместе, успокой меня!» Ну, зачем, зачем так пишете?!
        Дорогой Иван! Я буду всю жизнь только-только твоя, а иначе и не может быть!!! Теперь успокойтесь, выбросьте из головы эти нездоровые мысли. Вам поправляться надо, а не мучить себя этими ненужными мыслями.
        И посержусь немного. Зачем эта пометка в конце письма: «…эта разлука будет испытанием верности…»? А надо сказать, неплохая идея, всецело поддерживаю и одобряю. Но, мне кажется, одного года мало, можно будет увеличить срок. За 2 - 3 года можно точнее проверить, выяснить верность.
        Вижу, Вам мало меня, мало любви моей. О, как тяжело мне слышать это!
        Сердиться на сей раз мне достаточно. Самочувствие, настроение мое хорошее. Обстановка, в которой я теперь нахожусь, иначе и не может на меня действовать. Довольна, что все-таки вернулась в медицинский институт. Иду наравне со всеми студентами по проработке текущего материала; пропущенные часы практических занятий отработала, сдала. С учебниками очень трудно, но большую часть мне достали. Последние часы занятий передвинули. Заканчиваю теперь в 4-6 часов; появилась возможность ходить в театр, кино, нельзя же отставать в этом отношении.
        Нахожусь под сильным впечатлением от картины «Без вины виноватые». Эту вещь я смотрела на сцене в исполнении русско-молдавского Кишиневского театра, тоже была поставлена неплохо. В кино была исключительно с девушками.
        На днях получила интересное письмо от Жени, из одних наставлений. Вы же понимаете, семнадцатилетняя девочка будет мне читать мораль: видимо, это все согласовано с мамой.
        Приведу небольшую выдержку: «…не вздумай с кем-нибудь встречаться, увлекаться. Честное слово, откажемся от тебя совсем. Ты должна быть, как никогда, далека от этих мыслей, так как ты почти обручена со своим Иваном Михайловичем. Напиши своим друзьям, чтобы больше не беспокоили меня и мамочку, и их не мучай. Напиши, что выходишь замуж. В общем, Лидуся, так будет честно!
        Горюшко наше, когда уж у тебя кончится эта любовная канитель?
        Гроховицкий прислал еще две фотокарточки, обе во весь рост. На одной интересный, т. е. такой, каким я видела его в последний раз у нас, только с морщинками. На другой, в кожаном пальто, и ух-ты… такой! Надоел письмами, вопросами: почему Лида молчит, почему не пишет, неужели больна? Ну что мы ему ответим? Пиши сама.
        Прислал вчера большое письмо маме. Считает меня сестрой, а маму с папой - родителями. Как это все тяжело, Лида… Пишет, что должен получить трехмесячный отпуск, но задерживается…»
        Конечно, рано ей еще читать нравоучения подобного рода, но не сержусь на нее. Рассуждения совершенно правильные. Она же у нас умница, хорошая девочка. Надо успокоить ее. Напишу, что никому не пишу, кроме своего Ивана Михайловича никем не увлекаюсь - этого и в мыслях нет, с чего можно заключить, не понимаю. Видите, она всецело на Вашей стороне, конечно, права!
        Иван, в каждом письме Вы упоминаете об охоте. Вот видите, какая я нехорошая, кажется, еще ни в одном письме не написала ни слова. Ванюшенька, прекрасно понимаю Вас, охотник мой любимый. Перечитала «Записки охотника» Тургенева. Это чувство охотника мне уж как-нибудь понятно… Как я могу лишать Вас этого огромного удовольствия? Хотя это и делают, знаю, многие жены. Я рассуждаю так: здесь не несознательность жен, а (по-видимому) какая-то вина самих охотников. В данном случае Вас это не касается. Вы примерный во всех отношениях, не заслужили такого жестокого наказания. Вам будет разрешена в этом отношении полная свобода. На охоте можете пропадать по нескольку дней, даже неделями, месяцами…, но не больше, а то скучать по Вам буду. Признайтесь, это занятие Вы любите больше, чем меня. А я - результат удачи охоты больше, чем самого охотника, так что никто не в обиде.
        Будь здоров. Будьте бодрым, жизнерадостным!
        Целую Ваш лобик, щечки, глазки.
        Твоя, только твоя Лида. Привет Вашей сестре Кате.»
        «Лобик, щечки, глазки…» - Оля невольно поддалась моменту и театральным жестом закатила глаза! Потом потянулась и решила посчитать до тридцати, чтобы оставить скептическое настроение, и с другим, более нейтральным, дочитать оставшиеся письма.
        Двадцать четвертое письмо, написанное через три недели, открывало новый 1946 год.
        «01 января 1946 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        Начала читать Ваше письмо от «_» декабря 1945 года. Не могу передать Вам ту тяжелую внутреннюю борьбу здравого, ясного разума с бурей жалких мук отчаяния, которым проникнуто все мое существо. Никогда в жизни не испытывала подобного чувства.
        Это состояние со мной впервые…
        Я не узнаю тебя! О, дорогой, родной Иван мой, ты - моя единственная радость, счастье мое!
        Ты же любишь меня! Я протягиваю к тебе руки с глазами, полными слез. Отзовись, где же ты?! Драгоценнейший друг мой, отзовись на мои мольбы! У тебя же, у тебя чудное, чуткое, доброе сердце! Я же твоя. Я люблю тебя! Где же ты, моя любовь безоблачная, глубокая, прекраснейшая??!
        «Ты стала для меня какой-то далекой, далекой мечтой, и вряд ли осуществимой…
        - Ну что я теперь могу написать маме?…» - вот, что услышала я.
        Да, я не нашла отклика. Я не слышу его. Как мучительно. Детка моя, не твой путь усыпан розами. Родная моя, ты во мраке заблуждений, очнись от сновидений. Оставь свои слезы горькой обиды, бесполезного страдания, не жди в томлении - это так нелепо. Ты не услышишь его никогда. Не его ты любила, не его нежно лелеяла - глупая девочка - его нет. Не явился еще твой идеал в действительности. То были только чудеснейшие, никогда не осуществимые иллюзии, то был лишь только никогда неповторимый сон!
        О, Боже, что я узнаю, я громко молюсь, верни мне прежние силы, помоги мне собраться с мыслями.
        04.01.1946 г. Боль моральная несказанно тяжелее боли физической. Да, вовсе пережитое научило меня одному, что единственный путь, на котором я должна проявлять себя в жизни, лежит через трудности и страдания…
        Дорогой Иван! Вам что, Вы забудетесь быстро в своей охоте, будете продолжать отдаваться нежным, красивым мечтам, присев где-нибудь на пенек в живописном месте. А в моей жизни - это целый переворот. Эти мучения, страдания не от того, что я теряю Вас, - нет, они вот отчего. Почему, почему моя скромная, никому не мешающая вера в существование правдивых, прямых, искренних, благородных натур, больше всего любящих истину, почему она должна быть грубо вырвана из моей души?!…
        Дорогой мой Иван, мой родной, любимый, я не узнаю, не узнаю Вас!!! Лида.
        P.S. Посылаю Вам свою фотокарточку.»
        Почерк Лидии (она писала левой рукой) - очень мелкий, и на каждой строчке от письма к письму он становился похож на почерк врача в карточке больного или рецепте. Казалось, что от письма к письму она убеждала себя в том, что это - любовь к Ивану, а не блажь избалованного ребенка (кажется, уже двадцати двух лет). Двадцать пятое письмо было написано через один месяц и десять дней, и было ответом на несколько писем Ивана и его посылку для Лидии.
        «10.02.1946 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        Все Ваши письма получила, последнее от 25.01.1946 г. получила вчера. На днях получила и Ваш подарок (тысячу раз, правда, ругала себя за то, что выслала студенческую справку). Мне как-то неудобно было принимать его.
        Дорогой Иван! Я благодарна Вам очень. Эти теплые беленькие носочки, как они тронули меня! Сколько вижу в них заботы. Понравилось все, особенно кофточка, она так идет мне! Обязательно сфотографируюсь в ней и пришлю Вам уже с другой надписью, чтобы больше не заклеивали ее… В этой надписи будет что-то близкое и родное Вам.
        Что-то не знаю, о чем и писать… Пришла недавно со своего избирательного участка. В нашем округе голосовали за Л.М. Кагановича.
        Иван! Я давно не писала Вам. Эти почти полтора месяца для меня что-то слишком тянулись долго, казались вечностью. За эти дни было столько смен настроений: пришлось немало пережить долгих, тяжких, неприятных, душевных переживаний и радостных, светлых минут и часов. Понятно, было и плохое, было и хорошее самочувствие. Этот период был для меня очень напряженным. Заставляла себя много заниматься. Часть зачетов сдавала досрочно. Отдохнуть так и не пришлось, каникулы отменены. С 9-ого февраля начались занятия. Из новых дисциплин введена фармакология. Фармакология считается одним из труднейших предметов. Сдавать ее будем на 5-м семестре, т. е. первом полугодии 3 курса - этот семестр считается объемистым, тяжелым. Недаром среди студентов ходит пословица: «Сдашь 5 семестр, можно замуж выходить». Но я не могла усидчиво сидеть за книгой, мне необходимо было рассеяться, развлечься. Очень часто ходила в кино, театр. Пересмотрела все новые картины. Из заграничных фильмов «Лисички» я считаю очень содержательным. В ярких наглядных образах показана удушливая атмосфера, паразитизм хитрых, лживых, ограниченных
представителей буржуазии. Видела постановку «Хищница» Бальзака; делая сравнения, сколько общего в образах этих типов! Хищница (Флора) - это та же «лисичка», воплощение хищничества злой, враждебной силы. С каким удовольствием смотрела картину «Маленький погонщик слонов». Какая богатая, живописная, таинственная природа Индии! Картины «Сестра его дворецкого», «Весенний вальс», «Близнецы», «Аршин мал алан» что-то не произвели на меня впечатления. На днях слушала оперу «Евгений Онегин», осталась довольна игрой артистки Дикопольской в роли Татьяны. Когда слушаешь эту дивную оперу, то забываешь совершенно обо всем. Я много раз слушала оперу «Евгений Онегин», и каждый раз слушаю все с большим наслаждением.
        Я никогда не писала Вам о Ташкенте, это мой родной город. Ташкент мне всегда нравился. Но за годы войны до неузнаваемости изменился, такая антисанитария, большая плотность населения, беспорядки. Идут дожди, снега, но чаще стоят ясные теплые дни. В Ташкенте отстраивается Большой Академический театр: на манер Большого театра московского. Огромное здание должно быть прекрасным. Говорят, что внутри очень красиво. На его строительстве работают сотни пленных японцев. Какие они маленькие, противные, все жалкие, достойные жалости и презрения. Ведь тоже люди, и жалко их мне, что вот не могут понять, что только мир приводит к дружбе; и что вот теперь они где-то оторваны от своей родины, где-то далеко-далеко на чужбине, среди чужих людей, отстраивают театр, в котором наши советские люди будут наслаждаться игрой артистов и музыкой талантливых композиторов.
        Да, была еще раз в Ташкентской картинной галерее (музей искусств)1 .
        1 С 1924 г. - Ташкентский музей искусств, с 1935 г. - Музей искусств Узбекистана.
        Какая прекрасная картина художника Беллоли «Купальщица»! Я наслаждалась не столько сюжетом, сколько исполнением. Подолгу стояла около картины Маковского «Проповедник» - выражение глаз, волосы, полуоткрытый рот его… - как живые. Большое впечатление от полотна Верещагина «Опиумоеды» - лица, фигуры, одежды. Задержалась около «Кающейся Магдалины» неизвестного итальянского художника, нескольких картин Репина, Айвазовского, многих картин Перова. Когда я была в московской Третьяковской галерее, то не приходилось стоять так подолгу около каждой картины - слишком их много.
        Помимо картин есть скульптура, есть китайские вазы и прочие редкости.
        Я стараюсь не оставаться одной со своими мыслями, у меня была заполнена почти каждая минута. Инаходила время для чтения посторонней литературы. Прочла роман «Испытание любви», «Любовь на 60 градусе северной широты» Мориса Бэделя, «Морские рассказы» Станюковича, юмористические рассказы Чехова. Немного уставала, но зато как спокойно и ровно стало биться мое сердце!
        И я вспоминала отрывки из стихотворения моего друга:
        «…Но близок час выздоровленья, Душа огнем еще полна.
        В ней вера прежняя сильна…
        Взгляни на жизнь - она цветет.
        К чему хранить свои страданья?
        Года пройдут, и пропадет
        Последний след воспоминанья…»
        Но вот… вот передо мною письмо, - Ваше письмо…
        Заканчиваю. Будь здоров, мой дорогой.
        Ваша Лида.»
        Двадцать шестое письмо Лидии для Ивана Михайловича не заставило себя долго ждать. В этом письме впервые содержались слова о возможной регистрации брака между ними.
        «14.02.1946 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        Получила сегодня твое письмо от 27 января. Много раз перечитывала эти листки, исписанные мелким, дорогим мне подчерком. Сколько опять всплыло нежных чувств, душевной теплоты! Словами трудно выразить…
        Иван! О, если бы могла тебя видеть, если бы могла сейчас видеть тебя, может быть, тогда и могла бы выразить это в горячих поцелуях. Никогда-никогда в жизни не будем больше ссориться. Иван, слышишь, я по-прежнему люблю тебя. И всегда неизменно буду любить только тебя, одного-единственного. Чем больше будет покрывать твою голову седина, чем глубже будут ложиться на лице морщины, тем ты будешь становиться мне дороже и дороже. Всю жизнь свою буду верна тебе. Только успокойся, прошу тебя.
        Поняла тебя «бука». Но нельзя же, мой дорогой, нельзя быть таким. В письмах-то вижу: ты очень смелый, настоящий герой. Ванюша, прошу, оставь в стороне свою застенчивость, неловкость, не надо быть таким со мной. Нехороший ты такой, вот трудное мне задал задание! Постараюсь, конечно, выполнить.
        Значит, мне самой придется потащить тебя в ЗАГС, а то еще, действительно, «далеко-далеко на север, в какую-нибудь Якутию»… уедешь. Ой, рассмешил же ты меня! Так значит, даже и не поцелуешь свою невесту, вернее, уж жену, так и уедешь? Ладно, я и на это согласна - ты хоть только об этом никому не говори.
        Ванюша, любимый мой, так значит вот ты какой забавный, нехороший у меня! Буду иметь в виду! Когда надумаешь приехать, то сообщи телеграммой на два адреса: (т. к. на почту захожу не всегда) на почтовое отделение № 33 и на адрес дома: г. Ташкент, ул. Воровского, д. 1, для меня. Я писала Вам, что живу на квартире, две больших комнаты, хозяев двое, целыми днями их нет дома, тебя никто не будет стеснять. Выйду встречать тебя, надеюсь, узнаешь меня! Какая интересная у нас дружба - часто задумываюсь над этим!
        Ванюшенька, родной мой, в отношении учебы только скажу одно: мне очень хочется учиться.
        Привет от мамы, папы и Женечки. Будь здоров, желаю успеха в работе. Целую тебя.
        Твоя Лида.»
        Двадцать седьмое письмо Лидии, написанное через три недели после предыдущего:
        «06 марта 1946 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        На письмо от 27 февраля ответила несколькими письмами, но остались они неотправленными. Что эти письма… Решила заменить их этой маленькой запиской.
        Скажу только одно: если ты действительно, ты так сильно любишь меня, что не мыслишь жить без Лидии, если действительно жизнь тебе без меня будет мученьем, то что же медлить, зачем так оттягивать приезд?!… Зачем, зачем так мучить друг друга? Дорогой Иван, ты хочешь видеть меня, быть со мной вместе счастливым?!
        Конечно, да; следовательно, ты должен приехать скоро.
        Писем от меня больше не жди, достаточно. Пора закончить эту бумажную волокиту.
        До скорой встречи!
        Целую тебя крепко, горячо. Твоя на всю жизнь, Лида.»
        «А были ли несколько неотправленных писем, Лида?» - невольно усмехнулась Оля.
        Двадцать восьмое письмо Лидии.
        «23.03.1946 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        Прежде всего познакомься с подательницей сего письма - моя хозяйка, милая, славная Асенька. Ее отъезд так внезапен. Как мне жаль, что она уезжает. Теперь я одна, и мне будет так скучно. Я так привыкла к ней и полюбила, как родного человека. Прямая, отзывчивая, искренняя - сейчас таких людей встретить очень трудно. В последние минуты перед ее отъездом все-таки решила чиркнуть Вам.
        Дорогой Иван, давно не имею от тебя писем. Твое молчание стало меня беспокоить. Что с тобой? Беспокоюсь за твое здоровье. В одном из последних писем ты писал, что болен. Как твое здоровье теперь? Посылаю одно из неотправленных писем. Так глупо поступила: к чему бы мне не отправить его своевременно? Все-таки у меня скверный характер. Но я больше никогда-никогда не буду сердиться на тебя.
        Ванюшенька, в моих мыслях только ты, только один есть, и будешь всю жизнь. Но как можно столько не видеть друг друга?! Больше не могу ждать. Больше нет сил переносить разлуку. Ну, приезжай же ко мне, мой родной, мой любимый! Не будь застенчив, будь прост, я же так люблю тебя.
        Целую тебя крепко-крепко. Твоя Лида. Привет твоей сестре Кате.
        P.S. Побегу на станцию; если не опоздаю, то письма получите, если же опоздаю, письма опять останутся неотправленными.»
        Двадцать девятое письмо Лидии удивило своим напором, который она просто обрушила на Ивана. Похоже, он сомневался в чувствах Лидии, о чем ей и написал.
        «30.03.1946 г. г. Ташкент
        Иван, дорогой мой!
        Идя на занятия в институт, зашла на почту, меня ждало Ваше письмо. Прежде всего, обратила внимание на вложенный листок, сердце почему-то усиленно забилось, волнение охватило меня… Ванюша, но ты ничего не пишешь положительного в отношении отмены командировки. Зародилась тревога. Полетели мысли. Мне трудно представить, что мы вдруг расстанемся, так и не видя друг друга. Да, если ты уедешь теперь, то потеряешь меня безвозвратно…
        Дорогой Иван! Сейчас особенно, как никогда еще, я поняла, убедилась в силе беспредельной любви к тебе. Родной мой, без тебя мне будет не жизнь, мне не будет радостно, не будет светлых, счастливых дней, солнце скроется для меня… Пишу сквозь слезы, горько плачу я, поверь мне, поверь, говорю перед Богом. Как я буду жить без тебя?
        Жизнь без тебя мне будет казаться пустой, бессмысленной. Ни в учебе, ни в работе я не смогу забыться… Неужели ты сможешь согласиться и уехать, не видя меня?!
        Ванюшенька, не губи мою жизнь, мою молодость. Кроме тебя одного я же больше не смогу никого полюбить. Значит, я не буду счастлива в личной жизни. Жизнь без тебя будет мне в тягость. Поверь этим простым словам, я всегда перед тобой правдива. В сердце тревога, боюсь, что мы не встретимся…
        Иван, родной, прости меня за все… Я, наверное, обидела тебя… Прости за последние холодные грубые письма… Больше никогда в жизни не буду сердиться на тебя, на тебя нет за что сердиться. Не буду больше никогда такой резкой, нехорошей. Буду всегда внимательна, приветлива и ласкова. Я отправляла тебе сухие письма, а письма, полные теплоты, любви к тебе, оставляла неотправленными. Какой у меня нехороший характер, в этом убедилась тоже. Я постараюсь в этом изменить себя.
        Ванюша, зачем же мы должны расстаться, зачем?! Нет, не надо этого делать, лучше будем вместе на всю жизнь. Конечно, я смогла бы ждать тебя еще год-два-три года, если бы знала, что ты мой. Ты пишешь, что надеешься увидеться со мной. Можно ли верить, что ты приедешь ко мне? Я поверю только тогда, когда будет у меня в руках телеграмма от тебя.
        Благодарю за внимание, но, Ванюша, правда, мне ничего не нужно привозить. Я хочу только видеть своего дорогого, милого, самого хорошего, любимого, родного Ванюшу.
        Хочу крепко обнять и расцеловать тебя (не подумай, что я кого-нибудь целовала - у меня даже никогда не зарождались такие мысли). Ведь целовать можно только того, за кого точно выходишь замуж. Ведь правда? Я это знаю. Я даю слово ничего не утаивать от тебя. Я отказываюсь от многого, я ограничиваю себя, хочу быть верной и правдивой перед тобой, и такая я буду всегда. А иначе я и не представляю. Ведь правда только так и должно быть?
        На прошлой неделе и вчера была в оперном театре с сестрой Зоей, слушала «Ивана Сусанина», «Князя Игоря» и «Чио-Чио-Сан».
        Учебный год заканчивается в последних числах июня. Хочу начать сдавать экзамены досрочно: теперь, чтобы закончить занятия раньше.
        На днях, возможно, зайдет к Вам моя хозяйка Ася, но навряд ли у нее будет к этому возможность. Я попросила ее передать тебе мои письма или опустить их в почтовый ящик в Москве.
        Погода стоит у нас замечательная, но нет настроения писать о погоде.
        Как твое здоровье? Почему совершенно не пишешь о своей охоте? Раньше бы уделял ей много места. Заканчиваю.
        Привет твоей сестре Кате.
        Привет тебе от мамы, папы, Женечки. Будь здоров, находи время и для охоты, нельзя только работать и работать.
        О дне своего выезда сообщи телеграммой на два адреса: почтовое отделение № 33 и г. Ташкент, ул. Воровского, д. 1, Кирьянову Константину (для Лиды). Постарайся приехать в последних числах апреля, чтобы 1-ое Мая провести вместе.
        Целую тебя крепко-крепко. Твоя Лида.
        P.S. Раньше разве нельзя приехать? И неужели только на три дня? Приезжай!
        Родной мой, как я люблю тебя!»
        Далее лежало письмо-записка, написанное карандашом и чужой рукой. Неизвестный Н. Никифоров писал письмо (очевидно, оно уже было для дедушки в железнодорожные инстанции), чтобы помочь купить билет в далекий город Ташкент:
        «Дорогой Саша! Извини за беспокойство своими просьбами. Опять обращаюсь по части транспорта. Не откажи в содействии получения билета и места представителю моего шефа, Ремизову Ивану Михайловичу, в поезде на воскресенье 14 апреля «Москва - Ташкент», поезд № 8. Заранее благодарю и еще раз прошу извинить. С приветом Н. Никифоров.»
        Документ, который был следующим, Оля перечитала несколько раз, так как каждое слово очень характеризовало то послевоенное время. Он многое рассказал о ее любимом дедушке. Это был командировочный бланк Министерства Текстильной Промышленности СССР от апреля 1946 года за номером 1103, заполненный пером фиолетовыми чернилами, с подписью заместителя министра, сделанной синим карандашом (!).
        КОМАНДИРОВОЧНОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ
        Выдано Ремизову Ивану Михайловичу - Заместителю директора фабрики имени 1-го Интернационала «Главшерсти» МТП СССР.
        Командированному в город Ташкент по приему-отгрузки жмыха и шерсти.
        Срок командировки: 25 дней по «07» мая 1946 года.
        Основание: Приказ «Главшерсти» МТП СССР от «12» апреля 1946 г. № 270-К.
        Действительно при предъявлении паспорта.
        Зам. Министра Текстильной Пр-ти СССР
        (Подпись (синим карандашом))
        На обратной стороне он содержал отметки о прибытии в город Келес - 20 апреля и убытии 10 мая 1946 года.
        Оказывается, Иван Михайлович в эти годы занимал должность заместителя директора фабрики! Оле мама рассказывала, что эта фабрика работала на оборонную промышленность. Выпускала ткани для одежды военнослужащих. Все было очень непросто и с этой командировкой в Ташкент - подписывал сам заместитель министра Текстильной промышленности. Да и пунктом прибытия и убытия являлся город Келес. Значит, в Ташкенте дедушка Иван был только проездом! Вот такие трудности существовали для его поездки и встречи с Лидией!
        Следующее, тридцатое письмо, от Лидии было последним в череде ее писем о любви к Ивану. Оно было написано очень мелким почерком и, Оля бы сказала, небрежно, с чернильными пятнами и на оторванном листе. Да и дата письма удивляла тишиной почти в три месяца.
        «20.06.1946 г. г. Ташкент
        Дорогой Иван!
        На следующий день после твоего отъезда проводила родителей. Как сразу стало скучно и пусто. Настало для меня и Женечки напряженное время. К концу семестра накопились пропущенные часы по практическим занятиям, пришлось отрабатывать. Занималась по 10 часов, утомлялась очень. Сдала коллоквиумы, контрольные работы, зачеты по нормальной физиологии, общей микробиологии, биохимии. Сейчас готовлю экзамены. Женечка писала письменное сочинение. Изложение получилось большое и красивое. Сдала работу первая; видимо, поторопилась и сделала ошибку: «тоже» написала вместе (в том случае надо было раздельно). Её мечта закончить десятилетку с отличием, т. е. с золотой медалью провалилась. Дирекция школы относится к Женечке исключительно, ее имя было известно в ГОРОНО, она была занесена в кандидаты медалисток. И, несмотря на это, ей поставили только «четыре». На весь класс - ни одного «отлично», два «хорошо», остальные «удовлетворительно». Да, какая строгость! Остальные предметы пока сдает на «отлично». Стараюсь, конечно, успокоить ее, но вообще-то получилось не совсем приятно. Теперь ей придется сдавать
вступительные экзамены при поступлении в институт. Посылаю заявление. О зачислении ее без аттестата не приходится и думать. Могут лишь сообщить условия приема, срок сдачи экзаменов и т. д. Вскоре после отъезда родителей крестили Женечку. Крестные родители - мы с тобой. Надеюсь, не против?! Ты записан и считаешься ее вторым отцом. Она - твоя дочь, должен любить ее как родную. С устройством ее в институт, надеюсь, поможешь. Твоя обязанность: беспокоиться и следить за ней. Она же должна почитать тебя, «как отца родного» - это слова батюшки, просил передать тебе. Из дома что-то давно нет писем. Беспокоюсь. Твои письма с дороги и одно из дома получила. Перевод получила. Как себя чувствуешь? Теперь не утомляешься на работе, как прежде, должен поправляться. Береги себя. В дни войны молила Бога, чтобы оставил тебя в живых. Молюсь и сейчас за благополучие в работе. Будь здоров. Храни тебя Господь!
        Привет Кате.
        Целую тебя, твоя Лида. Привет от Женечки. Привет от Верочки и дяди Вани особо. Привет от остальных родственников.
        Иван, извини за неаккуратное письмо - 2 часа ночи, еле сижу, утомилась, хочется спать, извини.
        Целую тебя, твоя Лида.»
        «Деловое письмо», - подумала Оля. К моменту приезда Ивана Михайловича в Ташкент приехали родители и родственники Лидии. И, очевидно, был зарегистрирован брак между ними в день, когда Иван был там проездом в город Келес! Насколько Оля поняла, то Женя собиралась ехать учиться. Иван должен был передать заявление на поступление, «беспокоиться и следить за ней».
        Следующее по датам было письмо Ивану от какого-то Сергея.
        «Здравствуй, уважаемый Иван Михайлович!
        Письмо твое получил и спешу ответить. Все, что зависит от меня, в отношении твоей родственницы, я постараюсь сделать и съездить сам в художественное училище с ней, пусть приезжает. В отношении жены, то я бы лично посоветовал тебе перевести в Москву, устроить хотя бы с общежитием, но зная, что она будет рядом и всегда можно подъехать к ней и ей к тебе в Стариково. Удобство - это будет, несомненно. Учеба для нее в Москве будет лучше и ценнее, но труднее материально, если учесть, что ты же рядом, то это искупится. Ехать туда, думаю, что малоцелесообразно. Положение будет одно и то же. Дом, работа, условия и жизнь в Стариково для тебя и жены - тоже фактор не меньшей важности. Так вот, дорогой, решишь - чиркни мне пару слов.
        Иван, прошу тебя оказать помощь в устройстве на работу моему зятю - Квасову. Я думаю, что твой вес на фабрике может повлиять на лучшее устройство с точки зрения материальных благ. Парень он, надо сказать, неплохой и смекалистый.
        Жаль, что у меня мало времени заехать домой и сходить поохотиться, отдохнуть в лесу за стопкой водки и побеседовать обо всем.
        Ну, всего доброго, желаю успеха в жизни и здоровья.
        Уважающий тебя Сергей.
        P.S. Привет брату, Аркадию, Матвею Тураеву, Ивану Павловичу.
        Ленинград. 22.08.1946 г.»
        Речь шла о крестнице Женечке и ее мечте учиться в художественном училище города Ленинграда, заявление которой прислала Лидия.
        «Помочь, устроить, поддержать - в этом весь дедушка!» - подумала Оля.
        Любопытный документ лежал следующим. Это был ответ на запрос Ивана в почтовое отделение № 33 города Ташкента от 30.10.1946 года. Эта бумага, напечатанная на пишущей машинке, сообщала следующее:
        «Тов. Ремизов!
        Отвечаю на Ваш запрос от 14 октября 1946 года.
        Телеграфный перевод № __ на 1000 рублей оплачен 28.06.1946 г.
        Телеграфный перевод №__ на 1250 рублей оплачен 22.08.1946 г.
        В беседе с тов. Артемьевой Л.П. на мой вопрос, получала ли она эти суммы денег, т. Артемьева ответила: «Получила». На вопрос, почему не отвечает отправителю денег о получении, т. Артемьева ответила, что «на днях мои родители напишут семейное обстоятельное письмо, в котором Вам и опишут о получении этих сумм, высланных Вами». Уведомите о получении настоящего.
        С приветом Начальник 33 Гор. Отд. Связи г. Ташкента Н. Чернов.»
        После четырех месяцев молчания Лидии в октябре Иван уже разыскивал ее, не отвечающую ни на письма, ни на денежные переводы. Стопка квитанций о переводах, посылках и телеграммах аккуратно была сложена в конверте одного из писем Лидии. Они были на ее адрес и адресованные сестре Жене. Ну, а дальше следовало письмо Маруси: «Судьба Игроить человека она изменчива всегда…». Прежде чем перечитать последние письма Лидии, Оля перечитала еще раз письмо Маруси из почтового отделения:
        «Тов Ремизов
        Сообщаю вам что Артемьева Лидия окоторой вы справляетесь она жива здорова письмы получает и тогже перевод полученю Лично я сней хороши знакомая она очень затрудняица вам все описать свой нарушимой ошибки и решила я вам сообщить чтобы вы вбудущей своей жизни искали сибе жизнь или тоисть подругу жизни. Лидия вышла замуж конечно состороны ваших обоих сторон большое горе. Она не могла осмелица опесать а вам чежело переносить эту судьбу ну ничего. Бывает в жизни огорчение. Судьба Игроить человека она изменчива всегда. Вот что я вам могла сообщить по прозьбе Л. Вы конечно миня не знаите я почтовой работник. Роботаю кассир вастребвание. Ксему к вам незнакомая. Маруся.
        31/Х.1946».
        «По датам первым было письмо от начальника почтового отделения, о содержании которого, похоже, узнала Маруся, и на следующий день было написано ею письмо. Не хватило у Лиды смелости написать Ивану правду. Получать денежные переводы и посылки - соблазн большой в то послевоенное время. Ведь не только Ивану надо было сказать правду о себе, но еще и родителям, которые переложили содержание дочери на плечи обеспеченного мужа. Это было естественно и нормально с их стороны», - размышляла Оля.
        Развязка находилась в последних письмах, и после минутного взгляда в окно она взяла следующее, тридцать первое письмо, написанное Лидией уже через шесть месяцев и двадцать два дня.
        «12.01.1947 г. г. Ташкент
        Здравствуйте, Иван Михайлович!
        Причина долгого моего молчания, думаю, Вам понятна… Буду кратка. Жизнь моя покорилась судьбе, потекла по должному руслу. Моя жизнь связана навсегда с моим другом юности, женихом, о котором Вам говорила.
        Иван Михайлович! Я идеализировала жизнь с Вами. И счастье, что связана с Вами только юридически, иначе была бы лишена с Вами цветущей молодости. Сколько страданий, душевных переживаний внесли Вы в мою жизнь! А сколько горя, печали, слез я этим доставила моим родителям. Даже тяжело писать…
        Как и положено, у нас скоро будет прибавление семьи. Необходимо оформление документов ребенка на его отца, т. е. моего настоящего супруга. Поскольку я с Вами ничем не связана, Вы должны прислать мне письменное согласие на развод или постараться поскорее приехать в Ташкент самому для оформления дела.
        С ответом не медлите. Иначе буду вынуждена писать через Вашу партийную организацию.
        До свидания. Будьте здоровы. Лида.»
        «Слог письма Лидин, но мысли она излагала, возможно, и чужие, - подумала Оля. - Одно совершенно ясно: ребенок, которого ждала Лида, был от ее «настоящего супруга», а не от Ивана.»
        Угрозы действовать через партийную организацию были как гром среди ясного неба. События стали развиваться быстрее, чем ранее. Очевидно, что ждать согласия на развод Лидии было очень тягостно, и она посылает вслед этому еще одно письмо (тридцать второе), не дождавшись ответа Ивана. Непонятно только было, почему она так затянула с этой просьбой, ведь последнее письмо от нее было двадцатого июня 1946 года (почти семь месяцев назад)? Скорее всего, эти даты и были началом отношений с «настоящим супругом»!
        «29.01.1947 г.
        Здравствуйте, Иван Михайлович!
        Крайне сильное беспокойство, охватившее меня всю за будущее ребенка, заставляет меня опять писать к Вам, опять просить пощады, просить Вашего согласия на развод. Из предыдущего письма Вам известно, что я скоро стану матерью…
        Иван Михайлович! О, если у Вас действительно чуткая добрая душа, Вы откликнитесь…
        Я же не была Ваша фактически - нет, не жила же я с Вами - нет. Мы связаны только юридически. Я обращаюсь к Вам как к другу, как к приятелю моего отца, как к куму своему, как человеку сознательному…
        О, если б Вам знать всю остроту моих страданий! Пишу Вам о своих переживаниях. Но не допускаю мысли, что мое болезненное состояние доставит Вам наслаждение, удовольствие, удовлетворение… Я легче бы переносила эту тяжелую, страшную болезнь - менингит, потому что большее время теряла сознание. Но теперь эти душевные муки, эту сильную физическую болезнь всего организма я переношу в полном сознании. Я очень плохо чувствую себя. Не знаю, в состоянии ли я буду перенести тяжелое для меня время?
        Ради здоровья будущей жизни мне необходимо быть самой крепкой, здоровой, спокойной. Но могу ли я быть, могу ли я быть такой? Это выше моих сил. Только от Вас зависит конец моим мукам, моим страданиям, моей болезни…
        Иван Михайлович! О, если в Вас осталась хоть искорка доброты, пожалейте меня. Не вредите, не разбивайте мне жизнь, мою семью. Вам будет легче, если я, живя, буду болезненно мучиться этим? Вы погубите меня окончательно. Я же еще молода, мне только 23 года. Неужели в такие молодые цветущие годы, не видя жизни, я должна погибнуть? Да, жизнь моя в Ваших руках. Вы хотите моих мучений? О, это деспотично! Вы хотите, значит, моей смерти? Это сделать мне легко, особенно в таком состоянии…
        Иван Михайлович, Вам не станет легче, если не будет меня! Обливаюсь горькими слезами. Что со мной? Где моя свежесть молодости, где мои силы? Вам не станет легче, если трагический конец моей жизни окончательно погубит моих старичков, у которых здоровье резко пошатнулось. Вам не станет легче, если моя маленькая родная крошка останется сироткой, не имея даже документов! О, пожалейте мою малютку, это невинное создание, я так сильно прошу Вас. Всю жизнь буду благодарна Вам. Более у меня нет сил писать…
        А учеба - моя жизнь, моя цель жизни, мое счастье - сорвалась. Единственное утешение - это маленькое родное дитя!
        Не замедляйте с ответом, мне это так необходимо.
        Не терзайте, не мучайте меня. Пришлите согласие на развод. Будьте здоровы. Лида.»
        Согласие на развод, очевидно, было послано Иваном. Следующее письмо пришло от Лидиной сестры и крестницы Ивана Михайловича - Жени.
        «04.04.1947 г. г. Ташкент
        Здравствуйте, многоуважаемый Иван Михайлович!
        Сегодня получила Ваше заявление о разводе, и сегодня же спешу Вам написать о действительном положении Лиды. Лида уже 2 месяца как не живет с Гроховицким, и развод ей ни к чему, так как замуж она никогда не выйдет. Но если он Вам необходим сейчас, то она начнет оформлять это дело, о чем прошу Вас ответить.
        Лида допустила колоссальную ошибку, исковеркав себе жизнь, причинив много горя родителям и неприятности Вам. Лида настолько убита своим положением, что сама написать Вам не в состоянии, и просила меня ответить Вам.
        Да, Иван Михайлович, благодаря Лидиному самодурству мне не пришлось ехать в Ленинград, о чем я так мечтала. В настоящее время учусь в Ташкентском художественном училище. Как подумаешь, что еще столько лет учиться здесь, больно становится. Но я все-таки счастлива, что пошла по любимому пути.
        Папа работает в Келесе. Все выглядело бы очень хорошо, если бы не неудачно сложившаяся Лидина жизнь, которая сильно отразилась на всех нас.
        В Ташкенте весна в полном своем великолепии. Цветет яблоня, груша, сирень. А у Вас, наверное, еще холода.
        Желаю Вам успеха в Ваших делах и здоровья.
        Ваша крестница Жека.»
        Вот и все! Лида ушла от своего Гроховицкого, и развод ей стал ни к чему, она оформила его после рождения ребенка. Отсюда фамилия сына - «Ремизов», юридически рожденного в браке. Но письма Лиды на этом еще не заканчивались.
        Осенью 1947 года Иван встретил свою судьбу - Алю, которая после окончания института приехала по распределению на работу. На фабрике она встретила Ивана, у которого уже закончился этот мучительный «театральный» роман.
        «Лидию можно даже поблагодарить! Такой завидный жених, длинные полтора года после тяжелой войны, в окружении множества невест, ждал свою единственную и любимую на всю жизнь Алечку», - подумала Оля.
        Алевтина Георгиевна прожила длинную жизнь, пережив своего мужа на 25 лет. На пенсию с должности заместителя директора по экономическим вопросам она вышла сразу в первый же день, чтобы посвятить себя четверым внукам. На пиджаке Алевтины Георгиевны красовался орден Трудового Красного знамени, медали и значок «Специалист союзного значения», которые она получила за свой доблестный труд главного плановика и экономиста предприятия. Она любила рассказывать, как приехала по распределению после института в Стариково работать на фабрику. Первым человеком, который встретил ее у проходной, был именно Иван Михайлович. Он помог достать из кузова грузовика ее чемодан и проводил до отдела кадров.
        А Оля вспомнила еще, как мама повторяла ей рассказ отца об этой их первой встрече: «Большеглазая, худенькая, в берете и с беленьким воротничком, она, слегка заикаясь, поздоровалась со мною и спросила: «Где «фабрикоупра…авление»? И это милое заикание окончательно сразило меня наповал!» Память вынула из своих уголков гордый рассказ бабушки, что когда она переезжала после свадьбы к Ивану Михайловичу, то в приданое у нее был не только чемодан с вещами, но еще и два больших мешка картошки, заработанных ею на полях стариковского колхоза. Понадобилась лошадь, чтобы все это перевезти в дом Ремизовых!
        «Иван Михайлович многим девушкам нравился, - рассказывала Алевтина Георгиевна Оле. - И Верочке Скалдиновой, и Нюре Комиссаровой… Да и Вере Аркадьевне Стрельцовой, с которой он работал, хотелось бы принять его ухаживания, - с улыбкой вспоминала она. - Когда мы с Ванечкой поженились, то я сама, а позднее и Саша с твоей мамой долго находились под ревностным взглядом этих женщин», - говорила она внучке.
        Иван Михайлович (так же, как и Алевтина, впоследствии) вышел сразу на пенсию, чтобы помочь растить их двоих детей. Все это было сделано для спокойной работы любимой Алечки. Когда дети немного подросли и учились в средней школе, он вновь вышел на работу, по просьбе руководства фабрики, строить новый комбинат в рабочем поселке. Именно про него он говорил Олиной маме, что «оставил после себя большое дело». При этом, не упоминая, что таких дел было далеко не одно, а еще и газификация поселка уже в 1960-х годах, и ветки водоснабжения на улицы.
        - Милый и любимый дедушка! - подумала Оля.
        Тридцать третье письмо Лидии пришло через пять лет спустя всех этих событий.
        «Здравствуйте, многоуважаемый Иван Михайлович!
        Как быстро проходят годы. Проходит жизнь… Как-то перебирая конспекты в своем письменном столе, наткнулась на связанную пачку писем, Ваших писем… Не скрою, они взволновали меня всю. Это охватившее меня волнение вызвано промелькнувшим передо мной прошлым, как будто таким далеким, но со светлыми надеждами, стремлениями и тяжелыми душевными разочарованиями.
        Как нелепо сложилось мое личное… Иван Михайлович, я глубоко виновата перед Вами, оправданий никаких быть не может. Но за девичье безрассудство я справедливо судьбой была жестоко наказана.
        Моя жизнь с инженером Яном Гроховицким - неинтересная проза. Мне стало понятным, что любовь, желающая быть только духовной, - становится тенью; если же она лишена духовного начала, то она - пошлость. Я считаю уродством, когда связывают свои жизни люди совершенно разных убеждений, люди, у которых духовные миры каждого в отдельности никогда не придут к одному тесному союзу. Мы на вещи смотрели по-разному. Ведь семейный союз основан не только на физической близости, а главное на духовной. У нас же с Яном не было духовного контакта. А как мне хотелось его участия в моей жизни, в моих переживаниях, мыслях, чаяниях, в учебе! Мне нужно больше понимающее сердце, чем любящее. Я поняла, что совершила ужасную ошибку…
        Зачем мне нужно было играть в прятки, обманывать себя и доставлять друг другу неприятности? Может быть, он и хороший по-своему, я оценила его некоторые достоинства, но они не согревали мне душу… Бескорыстно оставив все, я ушла… А самой сколько пришлось перенести страданий с маленьким грудным ребенком… Мне тогда ничего не надо было, только чтобы никогда не видеть его. Беззаботное детство, беспечная светлая пора юности, молодости с ее заманчивыми мечтами остались далеко позади. Итак, я осталась без друга, одинока, никем не понята… Вместо счастья я встретила суровую борьбу с жизнью. Только единственная подушка моя знает, сколько было пролито на нее слез.
        Неудачно сложившаяся личная жизнь, моральная подавленность, душевная пустота, разрыв с родителями - все вместе травмировало меня, подорвало мое здоровье. У меня была на почве этого вспышка туберкулеза легких - очаговый процесс. Меня спасли родители. Видимо, жизнь моя нужна для маленькой народившейся малютки. Болезнью я была выбита из колеи. О, сколько было тяжелых минут, когда я чувствовала в этом обширном мире свое бессилие, беспомощность, чувствовала себя каким-то обиженным, слабым, беззащитным ребенком. Да, в эти минуты мне твердо не хотелось жить. И, помню, пыталась принять цианистый калий, но спящая моя крошка сдержала меня от этого черного поступка - оставить ее круглой сиротой. По выздоровлении просила сестру что-то написать Вам обо мне. Но пришло холодное - нет! И последняя еще теплившаяся искорка надежды погасла. Все притупилось, умерло во мне навсегда. Все личное вычеркнуто на всю жизнь, безвозвратно. С этими мыслями без всякой помощи я взяла себя в руки, сама встала твердо на ноги, подняла голову. И решила, что мое личное - в ребенке, в учебе. И так последовали годы упорных, напряженных
занятий в госуниверситете, защита дипломной работы, конкурсные вступительные экзамены в аспирантуру, научная работа, общественная работа - все вместе взятое не позволяет мне больше вешать голову.
        Передо мной встала колоссальная ответственность за воспитание ребенка и предстоящая защита диссертации. В напряженном, только честном, правдивом труде, переживаниях, тревогах прошли у меня эти 6 лет. От пережитого в мои годы уже стала появляться на висках седина. Как видите, в тяжелые минуты я не устроила себе жизнь, не устроилась под чье-то крылышко, а наоборот, у меня как никогда появилась сила воли пробить себе дорогу самой. Я этого добилась!
        Вам, вероятно, не интересна жизнь Лидии Артемьевой, ибо я для Вас стала слишком далекой, но меня удручает, тяготит, болезненно мучает, конечно, другое: мысль о том, что Вы ложно истолковали мое поведение, ошиблись в поспешном выводе обо мне. Дело прошлое, но как Вы были жестоки!
        Иван Михайлович, но я же еще не была Вашей фактически… И, быть может, противоположное (не такое оскорбительное, иронически-холодное), а мягкое и дружеское письмо: «…Лидия, опомнись, что ты хочешь делать?!…» - и я беспрекословно вернулась бы к тебе на всю жизнь. Ну что же, не было у Вас ко мне никогда, значит, настоящих, больших чувств.
        Лидия.
        Адрес: г. Ташкент, почтовое отделение № 29, до востребования. Артемьевой Лидии. 25.04.1952 г.»
        На большом сером листе лежал черновик письма дедушки Ивана Михайловича к Лидии, датированный 1952 годом. Начав его читать, Оля сразу поняла, что это было полное письмо Ивана, его мысли, чувства, но отправил он (по-видимому) только то небольшое послание, которое и прислал ей на электронную почту Максим Ремизов.
        «Здравствуйте, Лидия Петровна!
        Ваше письмо получил. Планировал ответить сразу, но не получилось. Очень много работы в связи со строительством у нас камвольного комбината.
        Скажу, что не совсем понял Ваше письмо и в части того, почему это центр ответственности переместился в мою сторону. Прошло несколько дней после получения Вашего письма, и мне стало все более или менее ясно. Напомню, что когда возник вопрос о разводе, я выслал Вам заявление. Потом мне позвонили из нар.суда и попросили зайти по делу. Дело там было наше. Просмотрев его от корки до корки (правда, бегло), интересными показались Ваши первые обоснования причины развода. Я бы, например, никогда в официальные органы не писал этого. Какой я, оказывается, негодяй, или даже и этого мало, к тому же осмелился оскорбить благородных людей?! Что если бы я также приложил письмо Н. Чернова или какой-то Маруси с почты? Было бы совсем оригинально. Посмотрели бы судьи и заседатели, как могут культурные люди писать такую ерунду и несусветную чепуху. Виноват я даже в том, что я старше на 18 лет… Но это я Вам, кстати, всегда говорил. Я должен был написать свое обоснование к разводу и согласие, что и сделал. Нар.судья сказал мне, что это от меня и требуется, остальное - формальность. Ваше последнее заявление в нарсуде я
видел. Про Гроховицкого там ничего нет, а это и есть главное основание всему неприятному (во всяком случае) и причина развода. В своих обоснованиях я это упомянул, конечно. Дело ушло обратно в Ташкент во второй участок района, где, вероятно, и слушалось. Мне, безусловно, ясно, что главной причиной всем неприятностям являются Ваши родители. Но ответственность не снимается и с Вас, Лидия Петровна, потому что Вы - умный человек. У Вас недостаточно силы воли. Я и сейчас представляю, как Вы растаяли перед вернувшимся с фронта офицером Гроховицким - вместе с родителями были в восхищении от него: умело пьет, танцует, инженер, друг юношеских дней и прочее. Если Вы пишете правду, что он невнимательно относился к Вам и Вашей преданности ему, то он - подлый человек. Он должен был знать, что Вы пошли для него на всё - забыли свою честь, пошли на измену человеку, который Вас искренне любит, уважает, ничего плохого не позволил Вам сделать, который стал бы беречь свою любимую жену больше самого себя - во всем этом Вы были уверены, но забыли под впечатлением. Представьте, Лидия Петровна, я часто вспоминаю Вас.
Знаете, почему? Полюбив впервые настоящей любовью человека - это невозможно никогда забыть. Мне неудобно сейчас писать этого Вам, но дело уже ушло в прошлое.
        Лида, Вы сейчас - образованный взрослый человек, симпатичная женщина. Уверен, что жизнь свою сумеете организовать и быть счастливой. Не могу не простить Вам всего того, о чем мне трудно вспоминать, значит, так нужно для жизни. Будьте здоровы и не горюйте на свою судьбу, все будет хорошо. Дело к этому идет!
        Во второй части письма, Лидия Петровна, мне хотелось бы поделиться с Вами, как протекает моя жизнь. У меня сейчас хорошая жена, мы любим и уважаем друг друга. У нас есть сын Саша, который связывает нас еще крепче. Работаем на фабрике. На охоту и рыбалку хожу редко, все больше сижу в гараже.
        Здоровье пока неплохое. Каждый год ездим отдыхать на юг, правда, не всегда вместе. Этим летом я был в Ялте, жена - в Сочи. В 1952 году ездили в Крым всей семьей на своей машине. Купил телевизор, чтобы Аля не заставляла меня ходить с ней в кино и на спектакли.
        Это коротко о своем житье - бытье, если интересно. Знакомый Ваш, Иван Ремизов.
        P.S. Если надо мне прислать (или выслать) Вам документы, пишите. Если Вы будете присылать, то напишите, как здравствуют Ваши родители и Женя, Вера, Ваня - интересно все-таки. И.Р.»
        Ну, вот перед Олей последнее письмо! Все тайны раскрыты, но был интерес, какой же точкой закончится этот необычный роман. Последнее (тридцать четвертое) послание было написано уже размашистым, но по-прежнему мелким почерком Лидии.
        «23.09.1953 г. г. Ташкент
        Многоуважаемый, Иван Михайлович!
        Опять беспокою Вас. 13 декабря мне предстоит 2-х месячная командировка по моей диссертационной работе в Ленинград, несколько дней смогу быть в Москве, так что буду иметь возможность передать Вам документ по разводу, но можно, конечно, переслать его почтой.
        После обмена паспорта, согласно брачного свидетельства, я сменила фамилию на Вашу, но сейчас хочу вернуть опять на свою фамилию. Иначе предстоит менять все документы заново. Как основание, в заявлении указала, что «брак был только юридически оформлен, фактически я женой И.М. Ремизова еще не была по причине, что я училась в вузе в городе Ташкенте. После окончания учебного года я должна была переехать жить к мужу и перевестись учиться в московский вуз. Перевод в Москву не был своевременно оформлен, и я осталась учиться в Ташкенте. Затем коснулась Гроховицкого, от которого имею ребенка».
        Ваше письмо получила, искренне рада, что у Вас уже большой сыночек, а он ведь мог быть моим… Иван Михайлович, очень прошу Вас, простите меня за мое девичье безрассудство. Только одно хочу, хочу услышать от Вас - прощаю, мне сразу станет легче жить. Все эти годы я так страдала…
        Благодарю за столь хорошие пожелания Ваши. Да, вероятно, возможно, и мне улыбнется счастье, во что мне трудно верить.
        Желаю Вам здоровья, успехов в работе, счастья!
        Иван (разреши мне тебя так назвать в последний раз), остаюсь всегда с глубоким чувством уважения к тебе.
        Как не тяжело мне писать эти строки, но: прощай, мой друг, теперь-то навсегда.
        Лидия.»
        Ну, вот, и конец романа! Оля посмотрела на часы. В саду вечерело. Солнце уже стало опускаться за лесом, окрашивая небо розовым закатом. В воздухе стояла свежая жара, рассеивающаяся сквозь листья старых яблонь. Бабушка говорила, что первоначально было высажено восемнадцать деревьев, и было это (Оля задумалась, подсчитывая годы) 55 лет назад! Осталось только девять деревьев, и они были с могучими стволами, покрытыми корявой корой, ветви поднимались выше дома. На душе было ощущение сделанной работы. Чтобы поставить точку, надо было написать письмо Максиму Ремизову (фамилия, однако, у него дедушкина). Для ответа лучше всего подходило последнее письмо Лидии. Ну, не посылать же письмо с угрозами, написанное, очевидно, под чью-то диктовку: «…буду жаловаться в партийную организацию»! Тем более в этом последнем письме от 1953 года она собственноручно написала фамилию отца своего ребенка. Оля сфотографировала пожелтевшие страницы, исписанные перьевой ручкой фиолетовыми чернилами. Открыла электронную почту и, подумав несколько секунд, написала следующее:
        «Добрый день, Максим! Случилась удача: письма Вашей бабушки я нашла. Ваш отец, по-видимому, был рожден до ее развода с Иваном Ремизовым. Но, поскольку с отцом своего ребенка, Яном Гроховицким, Ваша бабушка рассталась сразу после его рождения, то он стал носить фамилию моего дедушки. Высылаю фотографии последнего письма Лидии Артемьевой. Всего Вам доброго! С уважением Ольга».
        Затем она прикрепила к нему электронную фотографию последнего письма Лидии. Один «клик» - и письмо отправлено.
        Оля просмотрела почту. Ничего интересного не было. Удалила накопившиеся спам-сообщения из электронной почты. Вдруг ей захотелось узнать о дальнейшей судьбе Лидии и Женечки. «Забив» в поисковую систему фамилии и имена, годы рождения, учебные заведения и другую известную информацию, выпало несколько интересных «следов» об этих женщинах. У Лидии нашлось два патента в составе группы ученых «по червям» (под фамилией Артемьева). Женечка стала художником, но картин ее увидеть у Оли не получилось. Большую часть жизни Женя прожила в Московской области в городе Лобня. Вот такие дополнения к этой истории получилось узнать.
        «Можно, конечно, спросить у Максима, как сложилась жизнь этих двух женщин, но стоит ли?» - Оля сложила письма в стопку и перевязала той же бечевкой. Пусть они лежат и дальше. А вот забытыми их уже назвать нельзя: неожиданный привет из прошлого случился!
        А вот и прилетел ответ от Максима, и опять очень быстро:
        «Добрый день, Ольга! Спасибо! Так быстро и совсем не то, что казалось очевидным! Буду искать Яна Гроховицкого. А в письмах нет еще какой-нибудь информации о нем? С уважением Максим».
        Информация была, но совсем немного, и Оля сразу ответила:
        «Максим, в письмах информации немного. Ян Гроховицкий - друг детства и юности (возможно, из г. Мары), инженер, офицер, воевал в годы войны. Это все упоминания, но для поиска в архивах уже не так мало! Удачи Вам! С уважением Ольга».
        «Ольга, это замечательно! Думаю, в архивах найду какую-нибудь информацию об этом человеке.
        В июле собираемся с друзьями на выходные в Москву. Может быть, пересечемся на чашку кофе? С уважением Максим.»
        «В июле, может быть, и пересечемся на чашку кофе. С уважением Ольга.»
        «До связи! С уважением Максим.»
        «Конечно, никакого кофе. Встречаться с ним не буду! - подумала Оля. - Ах, как хорошо здесь! Думать ни о чем не хочется! Сейчас отдохну, и надо сходить в магазин. Дело сделано! Точки расставлены! Тайны раскрыты! Куплю вкусненькое и отмечу первое событие этого «отпуска». На сегодня - всё! Ура!»
        ГЛАВА ХII. СЮРПРИЗ ИЗ ИНТЕРНЕТА
        Был жаркий полдень.
        «Четверг! Пожалуй, задержусь здесь до понедельника. Погода отличная. Речка у нас, правда, холодная - вся из подземных ключей. Загорать буду лучше на единственной маленькой лужайке в саду», - мечтала Оля.
        Лежак никак не хотел выкатываться из сарая. Его колеса задевали то за одно, то за другое. С шумом раскрылся пакет с детскими игрушками. Развалились горшочки для рассады. Оля заставила себя не раздражаться и поправила ситуацию. Сделанное «большое дело» не отпускало мысли на собственные проблемы, а подумать было надо.
        «Полежу минут тридцать и пойду в Интернете искать вакансии, - Оля закрыла глаза и поплыла в ленивых мыслях. Впервые за долгое время она услышала и птичек, и шмеля, и легкое шуршание листвы. - Что-то телефон молчит второй день… Так я же выключила звук еще вечером во вторник после разговора с родителями! Вот рассеянная!»
        Оля нехотя поднялась и пошла к крыльцу, где караулил «неожиданности» мобильный телефон. Количество сообщений в мессенджерах выросло незначительно. В электронной почте вообще только одно сообщение. Остальное было просмотрено вчера после переписки с Максимом.
        «И что там у нас в электронной почте?» В письме было несколько фраз с приглашением пройти собеседование на должность «руководителя отдела по связям с общественностью». Адрес, телефон для связи и ссылка на сайт компании. Оля прошла по ссылке. Лаконичный сайт на двух языках (русский и английский) с каталогом информационных продуктов, которыми компания торгует. Никаких сведений о количестве работающих, собственниках и фотографий сотрудников в офисных помещениях. Телефон, указанный в письме, повторился и на сайте. Названия информационных продуктов говорили о том, что компания связана с финансовым и банковским направлениями, нормативными документами Российской Федерации.
        «Немного сведений, конечно…» - подумала Оля.
        Она взяла телефон в руки. В «недавних» звонках красным курсивом высветился телефон с сайта. Ей уже звонили! Два часа назад! Телефон ответил после второго гудка. Оля представилась. Последовало приглашение пройти собеседование сегодня или завтра в пятнадцать часов.
        «Спасибо! Если возможно, то я хотела бы завтра!»
        Итак! Первое приглашение в новую жизнь. На такой быстрый ответ «Вселенной» Оля не надеялась.
        «Еду в Москву! Сегодня!»
        ГЛАВА XIII. ХОЧУ И МОГУ
        Здание, к которому Олю привел навигатор, оказалось постройкой середины девятнадцатого века. Об этом сообщала табличка на углу дома. Реставрация коснулась его умелой рукой без излишней тщательности. Желтое, с небольшой белой отделкой из лепнины, новыми окнами в зелени старых лип, оно казалось островком спокойствия и вне окружающей московской суеты. На тротуар опускалась всего одна ступенька от массивной (возможно, старой) двери. Мысленно перекрестившись, Оля нажала звонок. Электронный щелчок возвестил, что дверь открыта, еще три-четыре шага, и она попала в уютный вестибюль офиса. Все вокруг было в красном дереве и элементах из темно-зеленого сукна. Оля огляделась. Справа наверх поднималась широкая лестница с деревянными перилами. Напротив, рядом с ней, находились две двери с табличками каких-то отделов. В левой стороне располагался коридор. Сбоку рядом с Олей открылась дверь «Службы охраны», и седой высокий мужчина, поздоровавшись, спросил у нее фамилию и имя.
        - Вам наверх и прямо, в приёмной директора Вас ждут.
        Оля пересекла свободное пространство перед лестницей и вдохнула глубоко воздух. Ей всегда это помогало настроиться на нужный момент.
        «Воздух, как в музее», - подумала Оля.
        Поднимаясь по лестнице, она с удивлением обнаружила справа зеркальную стену вдоль всего лестничного пролета. На нее взглянула высокая, уверенная в себе девушка с натуральными светлыми волосами по плечи, темные брови и слегка подкрашенные губы добавляли ей яркости. Рука потянулась поправить прическу у лица. Платье сидело правильно, и совсем не помялось в дороге. Сумочка была единственным украшением строгого льняного силуэта. Не останавливаясь и поднимаясь на следующий поворот из невысоких ступеней, Оля мысленно осталась довольна своим отражением в зеркале. А вот и закрытые высокие двойные двери «Приёмной директора».
        «Неужели прямо к директору? Никаких служб по персоналу? (Предательски закопошился страх.) Я просто иду на собеседование! Все будет так, как должно быть», - успокаивала себя Оля.
        Двери открылись неожиданно легко. За высокой, на уровне груди, стойкой слева сидела очень красивая женщина лет пятидесяти со спокойным открытым лицом.
        - Добрый день, Ольга! Вы к Денису Валерьевичу на пятнадцать часов? У него сейчас посетитель. Присядьте, пожалуйста! Вам чай или кофе?
        Ольга отказалась от чая и присела на кресло у окна. Пока ее ничего не настораживало, а даже наоборот. Хотелось быть частью этого уютного налаженного мира. За окном по неширокой старой московской улице бежали машины. Напротив, в небольшом скверике, за кованой оградой, притаился еще один маленький дворянский особнячок. Дверь кабинета директора, такая же большая и массивная, открылась. На пороге стояли два молодых человека. Один, прощаясь, подал руку, другой, оглядев приемную, негромко сказал:
        - Добрый день! Ольга? Проходите! - пригласил он её в кабинет. - Вот сюда, - молодой человек указал на длинный стол переговоров и сел с другой стороны стола, напротив. Резюме Оли лежало перед ним.
        - Денис, директор этой организации. Наш сайт Вы, очевидно, посетили, и я не буду углубляться в детали нашего бизнеса. В ближайшее время мы планируем международную составляющую и запускаем проект со странами Европы и Великобританией. Наша «Служба по связям с общественностью» состоит, на сегодняшний день, из одного человека. Мне нужен руководитель этой службы, которую необходимо будет увеличить до трех (возможно, четырех) человек.
        - Well, tell me about yourself, please,2 - перешел он на английский язык. - I’m interested in particular in your education and the last place where you worked.
        2 - Расскажите о себе, пожалуйста. Меня интересует, в частности, Ваше образование и последнее место, где Вы работали.
        Оля сразу отметила хороший уровень английского Дениса. И сам он был таким приятным, что она без запинки начала свою речь на английском языке, хотя последнее время практики было не так много. Почти не выбирая, что надо говорить, а о чем не стоит, Оля рассказала о последнем месте работы и таком стремительном увольнении. Остановилась на российском образовании, университете, который она окончила с красным дипломом, и двух годах учебы в Лондоне и Глазго.
        Денис посмотрел на часы. Оля остановилась.
        - Извините, я сегодня не успел пообедать, а вечером, скорее всего, не успею поужинать. Вы не возражаете, если мы продолжим нашу встречу за ланчем в местном ресторане для сотрудников? За обедом мы сможем продолжить нашу беседу. Если… Вы не против?
        Денис улыбнулся, и стал похож на обыкновенного молодого человека. Форму ответа или отказа от предложения Дениса мысли Оли никак не могли сформировать в эту минуту, и она просто утвердительно кивнула. Они вышли из кабинета.
        Место отдыха сотрудников располагалось в этом же здании, но для этого надо было пройти несколько метров по улице в другой подъезд. Небольшой зал на десять - двенадцать столиков был почти пуст. За одним сидел обедающий мужчина, которого Денис поприветствовал рукой.
        Молодые люди сели за стол. Денис несколько слов сказал о системе питания в организации. Появилась официантка и предложила меню. Предложены были два комплексных обеда с возможностью замены гарнира. Ели почти молча. Когда убрали приборы и грязную посуду со стола, Денис по-русски задал пару вопросов, не относящихся к происходящему. Оля ответила. За окном было солнечно, лучи падали и на столы, и на пол зала. Денис попросил принести кофе, предварительно спросив Олю. Затем он, посмотрев ей в глаза, продолжил беседу, начатую в кабинете.
        - Предлагаю Вам работу в нашей компании. Но мне очень хотелось бы, чтобы Вы вышли к нам сразу в понедельник. Обещаю дать Вам возможность отдохнуть неделю, как только мы подготовим и проведем переговоры с зарубежными компаниями. Не тороплю с ответом! До понедельника целых два дня! Условия расскажут в отделе по работе с персоналом. Елена Алексеевна подскажет, как их найти. Кстати, она - сотрудник Вашего отдела, если дадите согласие.
        Проглотив по два глотка эспрессо, они вышли в жаркий июньский день в центре Москвы.
        - До свидания! Буду ждать Вас, Ольга.
        И Денис быстро пошел на другую сторону улицы к парковке машин.
        «Что сейчас все это было? - подумала Оля. В голове промелькнуло видением время подготовки к групповому ассайнменту по психологии в университете Глазго. Идти в офис и узнавать условия работы ей совсем не хотелось. Она уже решила, что ей ВСЁ нравится! В конце концов, надо что-то оставить и на понедельник!» На часах было всего шестнадцать часов десять минут. Оля с удивлением отметила, что она за час и десять минут прошла собеседование, вспомнила свои последние семь лет жизни, пообедала и, возможно, влюбилась! «Насчет «влюбилась» я еще подумаю!» - вслух сказала она себе громко и пошла в сторону набережной, чтобы посидеть, осознать и поразмышлять над тем, что произошло час назад и на этой необычной неделе в целом.
        А на другой стороне улице в автомобиле сидел Денис, и ему уже совсем не хотелось спешить на деловую встречу. Он просто провожал взглядом девушку, которую (ему показалось) он хорошо знал уже очень давно.